Волкович Владимир
Судьба на роду начертана

   © Владимир Волкович, 2014
   © Продюсерский центр Александра Гриценко, 2014
   © Интернациональный Союз писателей, 2014
//-- * * * --//

   Выражаю глубокую благодарность Полине Соломиной, поведавшей удивительную историю жизни и любви своих родителей.
Автор

ВЛАДИМИР ВОЛКОВИЧ родился в последний год Великой Отечественной войны промозглой ноябрьской ночью посреди славного города Казани, на татарском кладбище «Тат мазар». В домишке, сколоченном отцом из старых фанерных ящиков, был сильный холод, который запомнился на подсознательном уровне и послужил одной из причин переезда в жаркую страну к тёплому морю. Правда, это случилось только через полвека.
Вырос на Урале, где искал самоцветы, покорял горные вершины, сплавлялся по бурным рекам, встречался с медведями. В Свердловске (Екатеринбурге) окончил Уральский политехнический институт и Уральский государственный университет. Получил две специальности – инженер-строитель и журналист. Работал всю жизнь по первой, а по второй лишь изредка писал. Участвовал в крупнейших стройках России, жил в различных городах и селениях от Забайкалья до Заполярья, от афганской границы до курской магнитной аномалии. В конце восьмидесятых увлёкся бизнесом и создал крупное предприятие, которым руководил пятнадцать лет. Наблюдал множество чудес и необыкновенных совпадений в своей жизни, к которым самолично приложил руку. Отражает в своих произведениях бурное прошлое и настоящее нашего мира, судьбы людей, встреченных на жизненном пути.

Часть первая
Лихолетье

«…мир описывается всего в двух терминах: «ЛЮБОВЬ» и «НЕ ЛЮБОВЬ».
Мать Тереза

Глава первая
Шоколад на снегу

   Свирепый уральский мороз хватал за щеки, слезил глаза, норовил забраться в рукава овчинного полушубка. Аля потрогала рукавицей с отделенным указательным пальцем заиндевевшую винтовку, висевшую на плече. Она представляла, как срывает ее при появлении диверсанта, который почему-то виделся ей похожим на карикатуру знаменитых Кукрыниксов.
   Уже второй час она стояла на этом посту, а впереди еще целая ночь. Они с подругой менялись каждые два часа, больше девчонки не выдерживали на морозе. Сегодня ее бригада дежурила по графику. После того, как военизированная охрана в полном составе ушла на фронт, каждая бригада их завода выделяла людей на сторожевые посты. Аля обхватила руками плечи и задумалась: «никак не привыкнуть к этому холоду».
   Два с половиной года назад они с мамой бежали от немцев из родного, теплого Кишинева. И вернуться, видимо, доведется не скоро. А две недели назад получили похоронку на отца, с тех пор мама не встает.
   Резко скрипнул снег под чьими-то шагами, Аля сорвала с плеч винтовку.
   – Стой, кто идет!
   – Свои.
   – Какие еще свои?
   Ответа не последовало, и Аля поставила палец на спусковой крючок.
   – Стой, стрелять буду.
   Она это крикнула для острастки, потому что никогда в жизни не стреляла в человека и боялась, что и сейчас не сможет. Да и человека пока не было видно. Она напряглась, ожидая, когда силуэт выступит из темноты в круг света, четко очерченный жестяным зонтиком, прикрывавшим висящую на столбе лампу. Вот человек появился, Аля слегка нажала на спусковой крючок, не решаясь надавить на него сильнее.
   – Не стреляй, свой я. Не узнаешь, что ли?
   Она с облегчением, что не надо никого убивать, узнала парня из кузнечно-прессового, который крутился возле нее в последние дни.
   – Чего тебе надо, что ты шляешься возле поста?
   – Я не шляюсь, я к тебе пришел.
   Она всматривалась в совсем еще детское лицо подошедшего парня, который не сводил с нее сверкающих глаз. Он держал в руке какой-то небольшой сверток.
   – Еще секунда, и я бы в тебя выстрелила.
   Парень зябко поежился, но быстро нашелся:
   – Это счастье – умереть от рук такой девушки.
   Аля слегка улыбнулась уголками губ, ей никто еще не говорил подобного, но тут же сделала строгое лицо:
   – Что это у тебя?
   Ей в каждом виделся шпион и диверсант, сказывались бесконечные, вбитые в голову инструкции.
   – Это тебе. – Он протянул ей сверток, Аля взяла, открыла, взмахнула рукой, и в ту же секунду в воздух взлетела стая из разноцветных фантиков. Шоколадные конфеты рассыпались на снегу. – Ты… ты, – парень хватал ртом морозный воздух, потом сделал движение, чтобы собрать конфеты. Но, видимо, мужская гордость и самолюбие не позволили ему елозить по снегу у ног девушки. Он повернулся и молча ушел в темноту.

   Аля сникла, куда подевались ее смелость и решительность. Вот так всегда: сначала грубо оттолкнет человека, а потом жалеет его. Она представила, чего стоило ему достать шоколадные конфеты в промерзшем, полуголодном городе. Он преподнес их, наверное, вместо цветов, о которых нечего было и думать посредине уральской зимы, посредине жестокой войны.
   На заводе Аля слыла гордячкой и недотрогой. В свои восемнадцать еще ни с кем не гуляла, ничего не позволяла парням, ни разу не целовалась. Она была очень привлекательна и сознавала свою красоту, но ей никто не нравился. Девчонки все уже имели ребят, которых с каждым военным годом становилось все меньше, проводили с ними ночи, а она бежала после работы домой, к заболевшей матери.
   Ну, ладно, завтра сама к нему подойду, решила она, но так и не смогла представить, как это произойдет, и что ему скажет. Для нее это было почти невозможно.
   Они встречались обычно в заводской столовке, где на обед собирались рабочие из всех цехов, здоровались и расходились по своим местам. Аля ловила изредка его взгляд на себе, пристальный и вопрошающий, но так на нее многие смотрели. Сегодня, однако, этого парня не увидела. «Обиделся, подумала, придет в другое время, или решил совсем не обедать, не хочет встречаться со мной». Но, закончив смену и выходя из проходной, как будто случайно зацепила взглядом знакомую фигуру, притулившуюся у стенки.
   Аля гордо подняла голову и хотела, как всегда, пройти мимо, но непослушные ноги понесли прямехонько к нему. Он рванулся навстречу, и вот они уже стоят друг против друга, дышат глубоко, как будто бежали длинную дистанцию, и… молчат.
   Первой не выдержала Аля, видимо, чувствуя себя виноватой:
   – Прости, вчера так получилось…
   – Это ты прости, вечно я делаю все не так, как надо.
   – А как надо?
   Она уже ощущала себя свободней и взяла инициативу в свои руки, девушки всегда взрослее парней – своих однолеток.
   Он промолчал, и тогда она спросила:
   – Как звать-то тебя?
   – Борис. А тебя я знаю, как – Аля, – выпалил он, думая, что ей это будет приятно. А ей и в самом деле было приятно. Она только сейчас внимательно разглядела его: высокий, широкоплечий, с правильным овалом лица, ясными, светлыми глазами и густой шапкой черных волос. Аля нашла его даже симпатичным.
   Они медленно шли по узкой тропинке в снегу, который никто не убирал, шли почти вплотную, чтобы не вступить в сугроб. От этого чувствовали какую-то близость, словно невидимые ниточки протянулись между ними.
   Рассказывали всякие истории из своей жизни, перебивая и перескакивая, но нисколько не обижаясь на это. Как-то само собой им стало легко и свободно, будто они знакомы уже сто лет, и можно рассказывать все-все или почти все, не думая, какое это произведет впечатление.
   Поначалу еще немножко стеснялись и были напряжены. Но увлекались и забывали, что надо как-то по-особому держаться, чтобы произвести впечатление.
   Около Алиного дома долго стояли, ежась и переминаясь с ноги на ногу от холода, пока Аля, чувствуя угрызения совести – больная мать хотя и не выскажет ничего, но ведь самой стыдно, не отважилась:
   – Ну, давай прощаться, – и протянула Борису руку.
   Борис взял ее руку двумя своими, и вдруг она почувствовала, как в щеку ткнулся его холодный нос. Тогда, повинуясь безотчетному порыву, она обхватила его курчавую голову руками, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы.

Глава вторая
Hoc incipit vita nova

    [1 - Так зачинается новая жизнь (лат.).]
   Они встречались каждый день кроме тех дней, когда он уезжал на стрельбище. Вечерами гуляли по темным улицам, а когда замерзали, заходили в заводской клуб. Сторож пускал погреться, они сидели в углу большого темного зала, прижавшись друг к другу, и почти беспрерывно целовались. Больше идти было некуда. У Али дома больная мать, а Борис жил в общежитии, в комнате кроме него обитали еще трое ребят.
   Приближался Новый год, и они мечтали встретить его вместе.
   Аля приступила к обработке мамы:
   – Мама, давай пригласим Борю на Новый год, – и, не давая матери опомниться и ответить, – знаешь, какой он хороший, тебе обязательно понравится.
   Мать улыбнулась понимающей улыбкой, отчего вокруг глаз заплясали лучики морщин:
   – Ладно уж, не расхваливай, приглашай. Лишь бы тебе нравился.
   Аля подошла к матери, обняла ее, погладила по наброшенному на плечи пуховому платку и прошептала на ушко:
   – Он мне нравится мама, очень, очень!

   Борис уже неделю был на казарменном положении, в городе комплектовалась стрелковая дивизия, но на праздник его отпустили в увольнительную. Он обменял золотые часы на бутылку спирта, получил праздничный доппаек, а когда стемнело, направился к знакомому дому. Падающий из окон свет немного освещал улицы, электричество к празднику давали полной меркой. В доме его уже ждали, едва он открыл калитку, дверь распахнулась, и в проеме показался знакомый силуэт в накинутой на плечи шали. Аля обняла Бориса, прижалась к нему и, целуя в губы, в тщательно выбритые щеки, повторяла:
   – Я соскучилась, я соскучилась, я соскучилась.
   Так, в обнимку, они и ввалились в прихожую, которая служила одновременно кухней. Мать повернулась от печки, где хлопотала с ужином, и Аля, опомнившись, представила:
   – Мама – это Боря, Боря – это мама.
   И тут же смутилась, она совсем забыла, что у мамы есть имя-отчество. Мать почему-то протянула руку, и Борис, взяв ее, вдруг понял, что неловко мужчине пожимать руку женщине. Тогда он нагнулся и, едва коснувшись губами, поцеловал протянутую руку. От этого все смутились еще больше, но мать быстро заговорила нарочито торжественным голосом, чтобы снять неловкость:
   – Товарищи, прошу к столу.
   Стол, наполненный военными лакомствами, очень сочетался с наряженной елочкой, которую несколько дней назад принес Борис. Аля тоже получила хорошее дополнение к обычным заводским карточкам.
   Этот стол, оставшийся от прежних хозяев, был велик для троих, поэтому все разместились свободно: Аля рядышком с Борисом, а мама чуть поодаль.
   Борис наполнил невесть откуда взявшиеся хрустальные бокалы прозрачной жидкостью и поднялся.
   – Ну, – голос у Бориса внезапно сел, он откашлялся и уже твердо произнес: – За то, чтобы новый, сорок четвертый год, принес нам победу.
   Залпом опрокинул в себя бокал, а мама и Аля отпили немного. Разбавленный спирт весело побежал по жилам и неловкость, висевшая поначалу в воздухе, растаяла.
   Мать задавала вопросы Борису, а тот был в ударе, шутил, смеялся. Наконец она попросила Бориса налить и поднялась. Улыбка уже сбежала с ее усталого лица. Подняв бокал, посмотрела на парня, потом на Алю, и негромко, но торжественно произнесла:
   – За вас, дети мои. За ваше счастье и за вашу радость! – Потом, помолчав, добавила: – И за вашу любовь, пусть она будет всегда.
   Три бокала звонко сошлись над столом, все выпили. Аля, поставив бокал на стол, прижалась к руке Бориса и вдруг неожиданно для самой себя привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку. И тут же смущенно посмотрела на мать. Та улыбнулась и направилась к стоящему в углу на тумбочке патефону. Игла легла на большую пластинку с красным кружком в центре, раздались звуки медленного вальса.
   Борис церемонно подошел к Але, они начали тихонько кружиться, насколько позволяла небольшая комната. Смотрели друг на друга, что-то говорили и ничего не замечали вокруг. Когда опомнились, стояли обнявшись, пластинка шипела, матери в комнате не было. Аля вспомнила, как мать говорила перед ужином:
   – С вами, молодыми, посижу да пойду к тете Нюре. Одиноко ей, на мужа и сына похоронки получила. Поболтаем по-бабьи, утешу, как смогу, да там, наверное, и заночую.

   Борис и Аля так и стояли посреди комнаты, не в силах оторваться друг от друга, он целовал ее губы, глаза, щеки, осторожно касался губами тонкой, нежной кожи на шее.
   Она прижалась к нему животом и бедрами, тело ее трепетало, она знала, что сегодня должно произойти, и желала этого.
   Аля выключила верхний свет, оставила только одну свечу и потянула Бориса в свою маленькую спальню, одну из двух комнат их небольшого дома. Он снова обнял Алю, губы их слились, потом отстранил от себя и дрожащими руками начал расстегивать ее кружевную жилетку. У него ничего не получалось, тогда Аля сама сняла жилетку через голову, потом кофточку и юбку, и осталась только в трусиках с кружавчиками.
   Они были неопытны, неловки, у них это было в первый раз, но переполнявшие их чувства, восторг от близости, огромная нежность, желание обладать друг другом, раствориться друг в друге, подсказывали, что надо делать.
   Борис шептал ей какие-то слова пересохшими губами, перемешивая их с поцелуями, а Аля тихонько постанывала:
   – А-а-а, о-о-о…
   Потом они лежали умиротворенные, обвив друг друга руками и ногами, лишь губы их изредка находили другие в полумраке…

   Пожениться решили сразу, но в ЗАГС попали только через месяц. ЗАГС работал не каждый день, и Борису никак не удавалось совместить с его работой свои увольнительные.
   В полупустом промерзшем ЗАГСе их встретила пожилая женщина в ватной телогрейке. Дуя на озябшие руки, она внимательно смотрела на молодых, ожидая что они скажут.
   Борис, чувствуя свою мужскую ответственность, начал говорить первым:
   – Вот, решили пожениться.
   – Да, уж вижу, что не разводиться пришли. А почему сейчас, время вроде бы не совсем подходящее.
   – Мы, это, – Борис даже заикаться начал от волнения, – я на фронт ухожу, мы хотим быть мужем и женой.
   – Ну что ж, вот вам время на размышление – три недели.
   – Нет, нет, – заговорили они разом, – мы не можем ждать.
   – А я не могу нарушать закон.
   – Ну, может быть, в виде исключения, – Борис пытался применить все свое обаяние, – сейчас ведь немногие женятся.
   – Да совсем никто не женится, ну так что с того, закон есть закон.
   И тогда Аля вдруг выпалила:
   – Беременная я, – и густо покраснела.
   Борис удивленно посмотрел на нее, похоже, что для него, как и для заведующей ЗАГСа, это заявление было новостью.
   Заведующая сразу как-то помягчела, на лице ее проступила печать усталости и плохо скрываемой боли:
   – Дети – это прекрасно, война скоро кончится, детей надо будет растить. – И, помолчав, добавила: – Да нынче почти никто и не рожает. Ладно, давайте документы, а свидетели есть у вас?
   – Сейчас, – Борис вскочил и помчался к двери, – сейчас приведу.
   На улице было пустынно. Он добежал до перекрестка и увидел странную пару: старичок в длинном тулупе держал под руку женщину, замотанную платком. Они медленно шли вдоль заснеженных деревьев.
   Борис подбежал к ним и стал путано объяснять, что им нужны свидетели, это займет совсем немного времени. Старичок посмотрел на него поверх очков и изрек:
   – Не морочьте мне голову, молодой человек, я сестру в больницу веду. Ступайте себе…
   – Я могу помочь, – откуда-то вынырнул ладный, стройный лейтенант в белом полушубке, – сейчас еще кого-нибудь тормознем.
   Вскоре они стояли перед заведующей ЗАГСом: Борис с Алей и лейтенант с молодой, элегантной женщиной, которую он уговорил на улице послужить на благо отечества.
   – Именем… объявляю… мужем и женой.
   Голос заведующей слегка дрожал, казалось, она еле сдерживает слезы. Молодые надели кольца, которые Борис выменял на местном «толчке» за две банки тушенки. Лейтенант поздравил их, подхватил под руку женщину и исчез, так же внезапно, как и появился.
   Борис и Аля направились к выходу, держась все время за руки, словно боялись отпустить их и потерять друг друга. Уже были в дверях, когда заведующая со стоном опустилась в кресло, плечи ее вздрагивали.
   – Что с вами, что случилось, – Борис и Аля подбежали и обступили ее, Борис подал стакан с водой.
   Заведующая вытерла глаза и махнула рукой:
   – Идите уж, счастья вам. – И когда они уже были на пороге, вдруг тихо и просто добавила им вслед: – Сына у меня убили недавно, вот похоронку получила.

Глава третья
Расставание

   Свадьба была скромная, собственно, свадьбы, как таковой, и не было. Посидели дома у Али. Два товарища Бориса, две подруги Али, да мать еще пригласила соседок.
   Борис взял увольнительную на сутки, а товарищи его должны были вернуться в часть. Мать выделила молодым маленькую комнату, которая и так служила спальней для Али. Вместе поспать им сейчас удавалось редко, вовсю шла боевая учеба, и увольнительные не предоставляли.
   Борис всеми правдами и неправдами выкраивал ночку раз в неделю, чтобы поспать с молодой женой. Медовый месяц все равно оставался таковым. Они с жадностью бросались в объятия друг друга и забывали обо всем в безумном порыве желания.
   Забывали о том, что за окном мороз, что идет жестокая вой на, пожирающая людей, что совсем скоро на эту войну отправится Борис.
   Каждую дарованную им судьбою ночь они проживали как целую жизнь. Они дорожили минутами и часами, проведенными вместе. Ночами, которые они отрывали у войны, не могли позволить себе уснуть. Утром, покачиваясь, едва перемолвившись двумя словами, выпивали по кружке горячего чая и расходились, каждый в своем направлении: Аля – на завод, Борис – в часть. Аля с трудом скрывала темные круги под глазами, используя дефицитную, еще довоенную пудру, отданную ей соседкой, той самой, у которой погибли муж и сын.
   Как-то Борис, лаская губами ее плоский, дурманящий животик, спросил, вспомнив слова Али в ЗАГСе:
   – Скажи, это правда то, что ты сказала тогда заведующей?
   Аля не стала переспрашивать и делать вид, будто забыла, о чем речь:
   – Понимаешь, у женщин каждый месяц бывают такие дни, критическими называются.
   – Знаю, знаю, – перебил ее Борис, уж очень ему хотелось показать, что в свои восемнадцать лет он тоже в этих делах разбирается.
   – Так вот, в этом месяце у меня этих дней не было, – спокойно, не подвергая сомнению глубину познаний Бориса в женских делах, произнесла Аля.
   – И что это значит?
   – А что это значит, скажет врач, к которому я собираюсь завтра.

   Борис перенес свои скудные пожитки к Але, но жил в казарме. В городе и окрестностях формировалась стрелковая дивизия. Под таким же номером эта дивизия воевала под Киевом, но ее расформировали. Она была сильно потрепана и потеряла знамя. Теперь ее формировали вновь. Бориса назначили в разведроту. Зима в этом году выдалась снежная, и бойцы, с криками «Ура!», по колено в снегу, штурмовали заснеженные, покрытые лесом горы Южного Урала. Вечером в казарме висел густой дух сушившегося обмундирования и портянок.
   В последние дни их уже не поднимали для учебных маршей и стрельб. В штабе полка лихорадочно собирали в ящики бумаги, водители полковой техники аккуратно грузили запчасти, приспособления, оборудование. Особенно много возни было в оружейном складе. Борис чувствовал, что скоро в путь, и крутился вокруг ротного:
   – Товарищ старший лейтенант, ну хотя бы на часок отпустите.
   Ротный был в курсе, что Борис совсем недавно женился, но увольнительные были строго запрещены.
   – Ты ведь знаешь, что нельзя, отпущу, как только смогу.
   Борис уже совсем отчаялся, по ночам не мог уснуть, при мысли о том, что ему не удастся попрощаться с Алей, сердце сжималось в комок, зубы скрипели, а руки намертво впивались в деревянную стойку нар.
   Вечером дневальный передал Борису, что его вызывает ротный. Борис со всех ног помчался к небольшому бревенчатому домику, который занимал командир роты.
   – Завтра утром погрузка, – ротный хмурил брови, чтобы казаться серьезней, был он лет на пять старше Бориса, но уже два года повоевал, и после ранения его направили в эту часть. – Я отпускаю тебя на ночь, утром чтобы был как штык в части.
   – Есть, товарищ старший лейтенант.
   – Смотри, не опоздай, а то без тебя войну закончим.
   Борис готов был расцеловать ротного от избытка чувств. Тот умел ценить людей и заботился о них. Но судьба отпустит ему недолгий срок, дожить до конца войны она ему не даст.

   Они не торопились, почти не разговаривали, только тщательно изучали тела друг друга, может быть, для того, чтобы сохранить их навсегда в своей памяти. Мать после вечернего прощального ужина заторопилась, как всегда, к соседке до утра. Она понимала, что значит для молодых эта последняя ночь.
   Борис уходил на войну, как уходили миллионы мужчин до него, и не всех хранила судьба. Он нравился матери, и она благодарила Бога, что ее единственной недотроге-дочери достался именно такой муж. Мать работала в военкомате, но у нее даже мысли не возникало, что ему можно будет избежать фронта, отсидеться в тылу, как это пытались сделать некоторые призывники, по рассказам ее знакомых. Этот вариант даже никогда не обсуждался ими.
   Последняя ночь вместе.
   Аля лежала на спине, руки ее то зарывались в его густые волосы, то гладили мускулистые плечи и спину, пока он целовал каждый сантиметр ее прекрасного тела.
   Потом переворачивала его на спину и начинала уже свое путешествие – от мягких, теплых губ и слегка колючих щек. Зарывалась лицом в его черные, приятно щекочущие волосы на груди и животе.
   Они были раскованы, они были свободны, они не стеснялись ни своих тел, ни своих чувств. Они расставались, возможно, навсегда. И хотя не говорили об этом, всегда помнили. Черные платки на головах женщин, ставшие привычной деталью одежды, не давали забыть это ни на минуту.
   Хмурое, зимнее утро постучалось в окно. Бледный свет едва пробился сквозь заклеенные на зиму газетными полосками рамы, высветив разбросанную по комнате одежду и забывшихся в предутреннем сне влюбленных. Они лежали обнявшись. Утомленные бессонной ночью, они даже в этом коротком забытьи не могли, не хотели расставаться друг с другом.
   Стукнула входная дверь – пришла мать. Аля слегка открыла глаза, потянулась и еще крепче прижалась к Борису. Как не хочется отпускать его, как не хочется расставаться с тем, кто стал ей самым родным и желанным. Она приподнялась на локте и коснулась губами его искусанных ночью губ. Борис пошевелился, но не проснулся. Тревожно заныло сердце. Пусть еще пять минут поспит, Аля осторожно высвободилась из его рук и вышла в переднюю. Мать уже хлопотала на кухне. Аля обняла ее и заплакала. Этого не случалось с ней давно, с самого детства.

   – Не надо, доченька, он не должен видеть тебя такой перед отъездом. – Мать вытерла слезы с лица дочери. – Пусть у него останется в памяти твое счастливое и спокойное лицо. – И легонько подтолкнула Алю: – Буди своего ненаглядного.
   Они стояли посреди комнаты, смотрели друг на друга и молчали. Казалось, каждый впитывал в себя другого, вбивал в свой мозг, в свое тело, в свою память, чтобы остаться там навсегда. Аля не выдержала первой, рванулась к Борису, обхватила его руками, прижалась всем телом. Рыдание подступило к горлу. Она вспомнила наказ матери, но это было сильнее ее. «Прости мама, я не могу».
   Плечи ее затряслись, и она забилась в его руках, как раненая птица. Он целовал ее мокрое лицо, ловил губами слезинки и говорил:
   – Ну, Аленька, хорошая моя, успокойся, все будет так, как мы хотим.
   Аля согласно кивала головой, но поток слез остановить не могла.
   – Аленька, тебе нельзя волноваться, – и добавил: – Ты должна сейчас думать о нашем сыне. – Аля несколько раз порывисто вздохнула и бессильно повисла на его руках. – С нами ничего не случится, ведь у нас будет сын, – в голосе Бориса уже зазвучали нотки главы семьи, ответственного за ее благополучие.
   Эта мысль о будущем сыне внушала Борису странное спокойствие, он уже не боялся ничего, ни войны, ни даже смерти, ведь у него будет продолжение на этой Земле.
   Уже совсем рассвело, когда Борис подходил к части. Из ворот, по направлению к станции, медленно выдвигалась солдатская колонна.

Часть вторая
Разлука

«Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви».
Иосиф Бродский

Глава первая
Кто дает, тот и отбирает…

   Потянулись однообразные серые дни, похожие друг на друга, как близнецы. Весна чувствовалась повсюду: снег порыхлел и почернел, в лесу, расковыряв сугроб, можно было найти проклюнувшиеся сквозь влажную, травянистую почву, подснежники. Город раскинулся на горах, и весенняя дымка, туманя старые бревенчатые дома, сползала вниз, к пруду. Дороги стали скользкими и водители, чтобы машины не елозили на крутых подъемах и спусках, надевали на колеса цепи. Аля по-прежнему работала на заводе и ходила на пост, живот еще не был заметен, зимняя одежда скрывала его.
   Война катилась на запад, но в городе, далеком от ее пожирающего огня, это совсем не чувствовалось.
   Она жила письмами. Вся жизнь разделилась на периоды: от письма – до письма. Сначала, получив заветный треугольник, проглатывала содержание письма, забывая об окружающем. Потом внимательней читала во второй раз, в третий, в десятый, пока это содержание не выучивалось наизусть. И только после этого садилась писать ответ, который тоже занимал несколько дней. Лишь после отправки письма начинался второй период – ожидание ответа оттуда.
   Борис описывал бои, свое солдатское житье, украшал письма лозунгами, взятыми из газет, о том, что наше дело правое, и мы победим. На полях часто появлялись его рисунки товарищей и командиров, или какие-то смешные рожицы. И все это перемежалось такими пронзительными словами нежности, что у Али сладко ныло сердце, и слезы наворачивались на глаза. Эти письма придавали ей силу, внушали надежду.
   В ответ писала Борису о заводе, о своих переживаниях, о первом движении ребеночка, о том, как она скучает.
   Прекрасно знала, что и Борис ждет от нее весточек и хранит их у сердца, и перечитывает помногу раз. Незадолго перед отъездом Бориса они сфотографировались, и каждый взял себе фото. Теперь его фотография стояла на столике, и когда писала, смотрела на нее и разговаривала с Борисом. Иногда теряла реальность, ей казалось, что он тут рядом, стоит только протянуть руку и коснешься его гимнастерки.
   Весна незаметно перешла в лето. Теперь можно было собирать в лесу грибы и ягоды, и это было хорошим подспорьем к бесконечным крупам, консервам и картошке.
   Аля с подружками, такими же заводскими девчонками, иногда приходила в госпиталь ухаживать за ранеными. Это вносило некоторое разнообразие в монотонное существование. Раненые радовались их приходу, девушки напоминали им оставленных где-то родных.
   В углу одной из палат лежал летчик-капитан. Он почти все время молчал, в общих разговорах участия не принимал, только смотрел своими черными глазами пристально, как будто сверлил человека. Аля чувствовала его взгляд на себе. Однажды обернулась и нарочно уставилась в лицо, в глаза его, но он не отвел взгляда.
   Медсестра рассказала ей, что он сбил более двадцати немецких самолетов, дважды прыгал с парашютом из горящего самолета. Звания Героя ему не дали потому, что нагрубил какому-то начальнику, послал того подальше. И еще рассказала медсестра, что вся семья его погибла – расстреляли под Киевом, в Бабьем Яру.
   После этого Аля внимательно рассмотрела капитана: он был красив, даже шрам на левой щеке не портил его, а только подчеркивал мужественность. Светлые прямые волосы, разделенные пробором, спадали на лоб, и он отбрасывал их рукой. Вся его худощавая фигура выражала порывистость, резкость, решительность.
   Ну, прямая противоположность Борису, подумала Аля и вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на капитана заинтересованно, как на мужчину, и от этой мысли покраснела.
   Частенько перед ранеными выступали школьники со стихами и песнями, после этого объявляли танцы. Госпиталь располагался в бывшем сельхозтехникуме, и все происходило в актовом зале.
   В один из таких дней девчонки уговорили Алю остаться на танцы. Она совсем не собиралась танцевать, животик уже немного выпирал, и приходилось надевать свободное платье, чтобы он был меньше заметен. Ей просто захотелось посмотреть, она давно не была на таких вечерах, только в школе, до войны. И атмосфера ожидания чего-то необыкновенного, которая всегда присутствовала на танцах, захватила ее.
   Капитан подошел незаметно и пригласил:
   – Разрешите.
   Она, неожиданно для себя, согласно кивнула головой. Они танцевали медленный фокстрот. Узнали, как зовут друг друга, и капитан начал рассказывать истории из своей, еще довоенной жизни. Аля чувствовала запах мужского тела, он перебивал запах хозяйственного мыла, которым мылись раненые. И этот запах волновал ее, она уже отвыкла от него. Они станцевали несколько танцев, Аля почти все время молчала, говорил капитан. Он оказался неплохим рассказчиком.
   Потом вышли на веранду подышать свежим воздухом. Капитан достал мятую пачку папирос, но, видимо, раздумав курить, положил ее обратно в карман. Они стояли близко, Аля чувствовала рядом тепло его тела. Капитан положил руку ей на плечо, развернул, прижал к себе и впился губами в ее губы. Аля попробовала вырваться, но капитан держал крепко, другая его рука уже шарила по ее телу, залезла под платье, скользнула по упругой попке, между ног. Аля напряглась всем телом, чуть отодвинулась и со всей силы ударила его кулаком в лицо. От неожиданности и боли капитан опустил руки, и Аля отскочила к стене, обхватила руками живот, тихо охнула и сползла на пол. Теперь он боялся к ней приблизиться. Она справилась с собой, с трудом, раскорячась, поднялась и молча смотрела на капитана. Тот, держась за разбитую скулу, выдавил из себя:
   – Простите.
   И тогда она выпалила:
   – У меня муж на фронте, – и добавила, чуть погодя, – и я жду ребенка.
   От этой последней фразы капитан вздрогнул и сжался, как будто снова получил удар:
   – Простите… я не знаю, что со мной, я два года не касался женщины… вы так красивы.
   Он достал ту самую мятую пачку «Беломора», щелкнул зажигалкой и выпустил клуб дыма.
   – А мои дети погибли, во рву лежат…
   Но Аля уже повернулась к нему спиной и пошла, а он все бормотал ей вслед:
   – Простите…
   Подходил к концу сентябрь, приближалось время рожать. Аля много наслушалась рассказов об этом процессе, но все равно боялась. В большой пятиэтажной больнице родильного отделения не было, она вся была отдана под госпиталь. Гражданские в эти годы болели редко, а если и заболевали, лечились дома народными средствами. Но гинеколог был всегда загружен, от непосильной работы, простуд, плохого питания и переживаний многие женщины болели.
   Осень постепенно вступала в свои права, желтели и опадали листья и шуршали под ногами, когда Аля выбиралась в недалекий лес. Стояла чудная погода – «бабье лето». Аля не работала уже, и это блаженное состояние, согретое природой и взволнованными письмами Бориса, очень помогало ей перед родами.
   Вот-вот должны были начаться схватки, и доктор предложил ей лечь в больницу, чтобы не нервничать и не бегать по улице, когда роды уже подойдут. В больнице ей отвели маленькую коморку рядом с туалетом, и она редко выходила оттуда, боясь встретиться с кем-нибудь из фронтовиков. Случай с капитаном-летчиком не выходил из памяти. Девчонки передали ей, что он уже выписался и уехал на фронт.
   Роды начались ночью, доктора вызвали из дома, и он прибежал весь заспанный и взлохмаченный, но в хорошем настроении, и сразу приступил к делу. Все прошло легко, и Аля даже не поняла ничего, когда доктор поднес к ее лицу розоватого цвета младенца и весело закричал:
   – Дочь у тебя, дочь!

   Заботы о дочке полностью захватили Алю, она даже Борису стала реже писать. Самое главное, что у нее было молоко, и вначале этого было достаточно. Соседи и рабочие с завода старались проведать ее, принести чего-нибудь съестного.
   Долго тянуть с выбором имени она не могла, надо было регистрировать ребенка, а обсудить это с Борисом никак не получалось. И тогда она выбрала имя сама. Имя, каких в этом городе отродясь не давали детям. Имя, напоминающее о далекой, жаркой стране на берегу теплого моря, о диковинных плодах, которые она никогда в своей жизни не пробовала.
   Аля назвала свою дочь Оливией.
   Она с тревогой ожидала, как воспримет Борис рождение дочери, ведь он так хотел сына. Но он даже обрадовался, дочь вносила какую-то нежность и таинственность в его представление о детях. Зима кончилась, и победная весна стучалась в заклеенные окна. Борис писал, что они уже идут по Германии. В один из таких теплых солнечных дней случилось то, что разделило ее жизнь на две неравные части.
   Пожилая почтальонша, которая всегда приносила ей письма от Бориса, в этот раз как-то неуклюже, зацепив стойку, протиснулась в ворота и, не глядя в лицо, вручила конверт. Потом согнувшись, поправив на плече тяжелую сумку, быстро, быстро ушла. Аля поблагодарила, взяла письмо и даже не посмотрела на него, на руках крутилась и капризничала дочка. Наконец, успокоив дочь, воткнула ей в рот соску-пустышку, посадила на скамейку и только тогда взглянула на письмо. Сердце бешено заколотилось, вместо треугольника конверт, незнакомый почерк. Она трясущимися руками разорвала непослушную бумагу. Строчки запрыгали перед глазами: «Ваш муж Борис Шаталов… погиб».
   Солнце померкло… небо раскололось… она закричала, потом завыла, упала на рыхлый, мокрый снег и царапала его одеревеневшими пальцами. Неизвестно сколько прошло времени, очнулась, громко плакала замерзшая на скамейке Оливия. Аля схватила дочку, прижала к груди:
   – Одни мы теперь остались, доченька, нет уже нашего папы.
   И слезы ринулись из глаз ее, и запричитала, и забилась в истерике. Такой застала ее вернувшаяся с работы мать. Она увидела конверт и сразу все поняла. Обняла Алю с дочкой и повела в дом, посадила на диван. Оливию уложила в кроватку, а сама вскипятила чай, заварила покрепче и поставила на стол перед дочерью, уже час смотревшей куда-то в пространство пустыми, безумными глазами.
   Целую неделю Аля не могла прийти в себя: то плакала навзрыд, то сидела каменная, упершись в стену невидящим взглядом. Потом вышла на работу, оставив Оливию на попечение матери. На заводе ей стало легче – знакомые участливые лица, люди, с которыми она проработала уже четыре года, и многие из которых, так же как и она, потеряли близких.
   Теперь у нее осталась только дочка, как память о дорогом человеке, с которым и пожить-то как следует не успела.
   Чтобы отметить Победу, начальство организовало банкет, наверное, впервые за всю войну. Аля сидела рядом со строгой табельщицей, которая проработала на этом заводе уже двадцать лет. Выпили водки уже по третьему разу, все захмелели. И тогда пожилая женщина, обняв Алю за плечи, сказала слова, которые сразу нашли отклик в душе ее:
   – А ты, девонька, не верь, что он умер, а жди его и думай о нем. В жизни все бывает, и мертвые воскресают.

   Лето подкралось незаметно. В том победном году лето на Урале стояло жаркое… Холодильников не было. Только крупы хранились, да овощи с огорода. Город за эти годы почернел, везде торчали груды неубранного мусора, старые гнилые доски, ржавые железные изделия.
   По городу поползли заразные болезни. Сразу стали издаваться строгие приказы о прививках, поголовно и в обязательном порядке, в больнице организовали инфекционное отделение.
   В выходной Аля с Оливией пошли на пруд купаться. Пруд был довольно большим, километров десять в длину, он расположился у подножья гор после того, как лет двести назад заводчик Демидов построил плотину для нужд нового железоделательного завода.
   Маленькая чистая горная речка с коротким татарским названием образовала водохранилище, куда весной и в летние дожди огромные желто-мутные потоки несли всю городскую грязь. Пруд служил единственным источником водоснабжения и, несмотря на всевозможную очистку, воду нельзя было пить без кипячения.
   Воскресный день выдался солнечным, и Аля с удовольствием окунала в воду Оливию. Ей исполнилось недавно десять месяцев.
   Оливия смеялась и брызгалась, чем приводила Алю в восторг. Потом они лежали на крупной гальке, подставив солнышку свои белые тела. Вокруг было много народу, продавалась газировка и пирожки с ливером, которые все любили. Аля тоже взяла себе и Оливии. Та уже все жевала зубками.
   К вечеру Алю начало тошнить, болела голова и живот. Она легла спать пораньше. Ночью проснулась от тяжелых хрипов и стонов. Подошла к дочке, Оливия горела, была высокая температура. Аля дала ей жаропонижающее, напоила чаем с медом, который они доставали в деревне. Дочка уснула.
   Утром Аля чувствовала себя плохо, и у Оливии не спадала температура. Аля побежала к соседке, которая работала в ее цехе, попросила вызвать врача и предупредить, что на работу не выйдет. Врач пришла через два часа и вызвала машину скорой помощи. Оливия была без сознания, металась в жару. Аля с ней не поехала, она просто не могла уже двигаться, ей становилось все хуже. Врач поставил диагноз – дизентерия.
   Аля почти не вставала, не могла есть и только пила теплую, противную воду. Мысль о дочке не давала ей покоя. Наконец через несколько дней смогла выйти на улицу и медленно, пошатываясь, побрела к видневшемуся издалека больничному корпусу. В приемном покое ее попросили подождать. Вскоре к ожидающим вышла розовощекая, улыбчивая медсестра. Она начала сортировать находившихся в приемном покое людей. Дошла очередь и до Али.
   – Как, вы сказали, фамилия?
   Аля назвала и встала. Сестра долго проверяла что-то по спискам:
   – Да, правильно, эта девочка умерла три дня назад.
   Сестра произнесла эти слова легко и просто, как будто они ничего не значили, и она произносила их каждый день по нескольку раз.
   – Этого не может быть, – Аля тяжело опустилась, просто рухнула на стул.
   – Что вы мне говорите: «Не может быть». Ее и похоронили уже.
   – Ну, пойдем, доченька, – мать гладила Алю по голове, – ну пойдем же.
   Аля лежала на маленькой могилке и никуда не хотела идти. Она желала только одного – умереть. Шли вторые сутки, как она доковыляла сюда, упала лицом в свежую, влажную землю, обняла руками маленький холмик и решила, что никуда отсюда больше не уйдет. Жизнь кончилась…
   Мать еле держалась на ногах от усталости и переживаний, Аля не реагировала на ее уговоры, а когда та попробовала ее поднять, резко и грубо оттолкнула ее.
   Тогда мать сказала:
   – Я скоро приду, – скорее для себя, потому что Аля ее не слышала, – принесу покушать.
   День разгорался, в лесу, где находилось кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но все это было не для Али. Черная ночь опустилась на ее разум, и глаза ее были закрыты.
   – Эй, женщина, – грубоватый мужской голос словно вернул ее с того света, – ты что, ночевала тут?
   Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…
   – Женщина, очнись, ты заснула?
   Аля открыла глаза, перед ней стоял мужчина, вернее, полмужчины сидело на какой-то доске с колесиками.
   – Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.
   Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьезными. Такие глаза бывают у тех людей, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастерка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.
   – Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года отбухал и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться. – А у тебя кто тут?
   – Дочка, – еле слышно прошептала Аля.
   – Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь еще.
   Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.
   – Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.
   – Во, как раз кстати, – мужчина достал из рюкзака бутылку водки, – помянем наших. Он привычно плеснул в жестяную помятую кружку и протянул Але. Она взяла, чуть помедлила и вдруг неожиданно для себя выпила залпом. Мать уже расстелила на траве платок, выложила нехитрую снедь. Аля хрустнула огурцом, силы возвращались к ней. От мужчины исходила уверенность.
   – Теперь заживем, война кончилась, мы остались живы, должны жить и за тех, кого уже нет.
   Эти такие простые и такие важные слова перевернули все в Але. Она слегка захмелела, щеки порозовели, в глазах появился блеск. «Мне ведь только девятнадцать лет, только девятнадцать лет, – пронеслось в мозгу, – впереди вся жизнь».

Глава вторая
Одна

   Тополиный пух летал в воздухе, опускался на землю и сгребался дворниками в кучи. Эти кучи они складывали в большие мешки и носилки с высокими бортами. Если успевали. Потому что пацаны стремились их обязательно поджечь. Тополиный пух горел как порох, вспыхивая в момент, и упустить такую возможность – устроить костер, ребята просто не могли.
   Город постепенно очищался от следов войны, восстанавливались разрушенные дома, а кое-где строились новые. Открывались магазины, в ларьках торговали вином на разлив, как когда-то.
   На углу дородная женщина продавала с передвижной тележки газировку, добавляя в пузырившуюся воду темно-вишневый сироп из высокой колбы.
   Аля взяла стакан газировки и пила не спеша, маленькими глотками. Людей в этот ранний час было еще мало, и никто не торопил ее, не мешал размышлять.
   Этот человек со странным именем Мозель уже две недели хочет с ней заговорить, но она равнодушно передергивает плечиком и проходит мимо. Он далеко не первый, кто пытался завязать с ней знакомство за эти пять лет, что прошли с того времени, как они с матерью вернулись из эвакуации. Но она решительно пресекала все эти попытки. Ей казалось кощунством, предательством перед Борисом сходиться близко с кем-либо из мужчин и даже просто знакомиться.
   Аля была очень привлекательна. Красота ее расцвела, в светло-зеленых глазах отражалась мудрость, бледная тонкость лица скрывала в себе таинственность. Фигура оставалась по-девичьи стройной, походка была, как прежде, легкой и изящной. В то же время в ней уже угадывалась зрелая женщина. И это необыкновенное сочетание притягивало взгляды встречных мужчин. Ей с равным успехом можно было дать как ее реальные двадцать пять, так и значительно больше.
   Аля шла на работу. Трудилась она в строительной конторе инженером, хотя никакого строительного образования у нее, конечно, не было. Научилась быстро, и сейчас мечтала поступать в строительный институт. Для этого надо было получить аттестат зрелости, и Аля решила окончить вечернюю школу. Учеба давалась легко, она везде успевала, только на развлечения и мужчин времени не хватало, но была даже рада этому.
   День пролетел незаметно. Алю радовало, что рабочие дни не похожи друг на друга, каждый приносил с собой что-то новое. Строительство, вообще, процесс со многими непредвиденными обстоятельствами, требующими принимать решения на ходу, и Але доводилось если и не принимать эти решения самой, то просчитывать их по просьбе тех, кто принимает. А это было ответственно и очень увлекательно.
   Уже подходила к дому, когда издалека увидела Мозеля. Подумала: «Ну, сейчас для полного удовольствия надо столкнуться с ним лицом к лицу». Но и уйти в сторону или выждать казалось ей унизительным.
   – Здравствуйте, – Мозель вежливо приподнял шляпу и наклонил голову, обнажив лысеющее темечко, окруженное венчиком седеющих волос.
   – Здравствуйте, – она хотела, как обычно, пройти мимо, но он загородил ей дорогу.
   – Алевтина Григорьевна, у меня имеются два билета в театр на субботний день. Театр недавно восстановили, и он начал давать пиесы. Не желаете ли посмотреть?
   Голос был приятен, а его обладатель вежлив и обходителен. Аля теперь рассмотрела его внимательнее: коренастый, лет под сорок, карие прищуренные глаза, в которых трудно было что-то прочитать, нос с горбинкой, ранние морщины на лбу. Тонкие губы, зажатые в углах, могли говорить о твердом и жестком характере. Одет аккуратно, со вкусом, но без броскости. Чувствовалось, что этот мужчина много повидал и знает себе цену.
   – Я не могу сказать, – Аля замялась, – у меня в субботу бывают занятия.
   – Ну, так в пятницу сообщите мне.
   – Хорошо.
   Мать была уже дома, она приходила раньше. Взглянула на озабоченное лицо дочери:
   – Доча, что-то случилось?
   – Нет, мама, все в порядке, – и чуть погодя: – Мозель в театр пригласил.
   Мать живо повернулась к Але:
   – Иди, он очень приличный человек, – и увидев замешательство на лице Али, – или он тебе совсем не нравится?
   Аля покопалась в себе, пытаясь разобраться в своем отношении к Мозелю, но, так и не определившись, махнула рукой:
   – Сто лет не была в театре, схожу, пожалуй.
   В театре было торжественно, люди нарядно одеты, приветливые служащие в фирменной одежде принимали плащи и шляпы. Сидя в мягком, обитом бархатом кресле, Аля смотрела на сцену, где актеры старательно играли незнакомую ей драму. В антракте они пошли в буфет, и Мозель угощал ее соками и пирожными. Домой возвращались на извозчике.
   Аля была настолько насыщена впечатлениями, что все внутри пело, она чувствовала себя на седьмом небе. Давно не испытывала такого восторга. Наверное, с тех пор, как ушел на войну Боря. Воспоминания о Борисе наплыли внезапно, словно укоряя в том, что вот она радуется и восторгается, а он лежит в земле. И сразу ощутив себя как в железной клетке обязанности помнить и поэтому лишать себя удовольствий, разрыдалась.

   В начале осени Мозель попросил ее руки. Аля не отказала ему, но и не сказала ничего утвердительно. Вечером состоялся тяжелый разговор с матерью. Мать была в курсе, видимо, Мозель уже побывал в их квартире.
   – Аля, – мать никогда так с ней не говорила, – уже шесть лет прошло, как погиб Борис. Если бы был жив, давно бы объявился. Ты что, будешь ждать его до конца жизни. Тебе надо определяться. Мужиков нынче мало осталось, побили всех. Мозель приличный человек, хорошо зарабатывает, и должность у него по нынешним временам хлебная. Заботливый, внимательный, все для семьи будет делать, чего еще тебе надо? Кого еще ждать будешь и сколько?
   Аля всхлипывала, как маленькая девочка, вытирая платком слезы. Умом понимала, что мать права, но сердце сопротивлялось, и от этого такая боль рождалась в голове, что, казалось, плавились мозги.
   Она не спала всю ночь. Рабочий день тянулся необычайно долго. После работы ее встречал Мозель. Аля дала ему свое согласие.

   Свадьба получилась пышной. Жених не пожалел денег, да и связи у него были немалые. Аля была печальна и, несмотря на громкий шепот матери, никак не могла заставить себя улыбаться. Только после того, как выпила несчетное количество рюмок, отпустило. Жених не мешал ей, ни на чем не настаивал. Она представляла с неприязнью, что придется ложиться с Мозелем в постель, и его руки будут ласкать ее тело, которое предназначено для другого. Но этого, другого человека, уже не было на свете.
   Первая брачная ночь ей совсем не запомнилась. Сквозь отуманенное алкоголем сознание она расслабленно дала возможность Мозелю раздеть себя. Он жадными губами втягивал ее тело, мял, кусал, щипал. В памяти осталось только его тяжелое дыхание.
   После свадьбы Мозель поселился в их квартире. Он строил дом, но дела продвигались медленно, и этому строительству не видно было конца. Молодожен, конечно, видел, что Аля холодна к нему и жаловался матери. Но та утешала:
   – Перемелется, мука будет. Надо быстрее ребеночка родить, тогда она уже ни о ком другом думать не сможет.
   Аля забеременела, но это состояние не доставляло ей радости, как тогда, на Урале. С досадой думала, что придется пока расстаться с мечтой об институте.
   Летом пятьдесят второго Аля родила девочку. Ее назвали Нелей. Говорят, что зачатие и роды предопределяют судьбу ребенка. Но вопреки этому Неля найдет свое счастье.

   А пока она была симпатичной, смышленой и самостоятельной девочкой, мама учила ее ходить и разговаривать. Когда Неле исполнилось два года, Мозель заказал в какой-то мастерской большой манеж, чтобы она могла в нем двигаться и играть. Теперь не надо было следить за дочкой непрерывно. Но ее «тихого» поведения хватило только на месяц. Она становилась на ножки, держась за сетку, и пыталась перевалиться через нее, чтобы выйти наружу. Когда ей это не удавалось, начинала кричать и реветь, и трясти сетку так, что та могла в любой момент рухнуть.
   – Ну и характер у девки – свободолюбивый, привыкла всего добиваться, – с шутливой строгостью говаривала бабушка.
   А Мозель относился к дочке терпимо, но не более, она не вызывала в нем никаких нежных чувств.
   Отношения у Али с мужем сложились ровные. Она ничего у него не просила. Сделает, и ладно, не сделает – тоже не страшно. Она и сама умеет все. Да и Мозель, хотя и обеспечивал семью продуктами и деньгами, не требовал от Али того, что было против ее воли. Спали они в одной кровати потому, что так было принято, да и места в квартире лишнего не нашлось бы, но близость уже ушла.
   Несмотря на его уговоры, Аля никак не могла себя пересилить и называть Мозеля на «ты», в отличие от него самого, однако величал он ее полным именем – Алевтина.
   Такое положение могло бы, наверное, продолжаться долго. Они зависели друг от друга, и прожить поодиночке было затруднительно.
   Но однажды произошло то, что перевернуло их жизнь.

   Аля каждый день ходила к живущей на соседней улице женщине за молоком. Той привозили его из деревни с расчетом и на Алю, так они договорились. Иногда Аля брала сметану и вкусное деревенское масло. Вот и сегодня, зайдя к соседке, и наполнив бидончик молоком, заболталась с ней, хоть с кем-то поделиться наболевшим, и сейчас заторопилась, вспомнив о дочке. Неля, хотя и спит в это время, но может проснуться, а ее присматривает древняя бабуля, что вечно сидит на скамейке у подъезда. Аля попросила ее посмотреть за дочкой на всякий случай, вдруг та проснется.
   Быстрыми шагами Аля приближалась к подъезду и вот-вот должна была войти в него, но какая-то неодолимая сила заставила ее на секунду замешкаться и оглянуться. По улице шел высокий мужчина в военной форме, он удалялся, и видна была только спина. Аля прислонилась к дверному косяку, руки ее дрожали. Эту спину она узнала бы из тысяч, нет, из миллионов других спин.
   Она рванулась и пошла за этим человеком, ноги сами понесли ее, как когда-то давно, в сорок третьем. Она шла, а спина удалялась, тогда она пошла быстрее.
   Сердце сжалось в маленький комок и стучало, казалось, у самого горла.
   Она уже бежала, загремел, откатившись, бидончик, и раскрылся бледным молочным пятном на сером булыжнике мостовой.
   Она бежала, ноги стали ватными, глаза застилала пелена, она бежала.
   Она бежала уже давно, дни сменялись днями, месяцы пролетали – она бежала…
   Она бежала сквозь эти дымные годы, смерть и могилы…
   Она бежала сквозь одинокие, проплаканные, бессонные ночи, искусанные губы, ногти, впившиеся в ладони.
   Она бежала от постылого человека, ставшего ее мужем…
   Она бежала к тому, кто живой или мертвый, но остался для нее навсегда единственным.
   Вместо дыхания – свистящие хрипы, вот он уже близко, еще немного… больше нет сил, еще шаг… все, черная мгла опустилась…

   Мужчина обернулся и едва успел подхватить потерявшую сознание Алю.

Часть третья
И продолжается жизнь

«Самая высокая жизнь всегда на волосок от смерти». ©

Глава первая
Живой

   Круглолицый лепной амур смешно надувал щеки, усердно натягивая тетиву лука. Стрела была направлена в сторону высокого венецианского окна, как будто там находился кто-то невидимый, кого амур должен был поразить в самое сердце. Аля приподняла голову от подушки, оглядела небольшую светлую комнату, заставленную старинной мебелью. В окне виднелось белесое небо с неподвижно висящими облаками. «Интересно, куда я попала, в ад или в рай»? Она попробовала встать, голова кружилась. Если это ад, то где же черти и топка. Может быть, здесь – взгляд уперся в старинный камин с резными решетками. Нет, наверное, это рай, там как раз место для амурчиков.

   Аля уловила вдруг в застывшем воздухе какое-то движение, повернулась и в проеме двери увидела улыбающегося Бориса. «Ну, конечно, это рай, где же еще она могла с ним встретиться».
   Борис мягко вошел в комнату, словно вплыл по воздуху, неся впереди себя резной поднос, заставленный чашками и чем-то еще, от чего шел божественный аромат. Аля ущипнула себя за руку, неужели это не сон и не загробный мир, и она видит того, кого не могла забыть все эти тяжкие годы, несмотря на похоронку. Борис поставил поднос на маленький столик на колесиках, стоящий возле кровати, опустился перед ней на колени, положил свои широкие ладони на одеяло, которым Аля была укрыта, и сказал просто, как будто они расстались только вчера:
   – Здравствуй, моя любимая.
   У Али вдруг забилось сердце так, что, казалось, одеяло поднимается на груди в такт его ударам. От его голоса, слегка хрипловатого, и такого родного перехватило дыхание:
   – Я… я… – Она пыталась что-то сказать, но в пересохшем горле рождались только невнятные звуки. – Я… ждала… тебя…
   Борис приподнял лежащую поверх одеяла тонкую руку и прижался к ней губами.
   Слезы подступили к глазам, она хотела сдержать их, но не смогла. Тогда Борис наклонился к ее лицу и начал целовать, ловя губами слезинки.
   Она обхватила руками его голову, с такою же, как раньше, густою копной волос, но уже изрядно тронутых сединой, и судорожные рыдания сотрясли ее тело.
   Борис молча гладил вздрагивающие плечи, и от его сильных рук вливалось в Алю такое успокоение, что она постепенно затихла.
   Вглядывалась в его до боли знакомое, но в чем-то изменившееся лицо и отмечала про себя жесткие складки у рта, морщины на лбу и косой шрам, уходящий куда-то за ухо. Лишь глаза оставались такими же озорными и веселыми.
   Сколько же лет, Боже, сколько лет они не виделись, десять, всего десять, а кажется, целую вечность. За эти десять лет они прожили целую жизнь. Они изменились, они стали другими, но то, что их соединило когда-то, не изменилось ничуть. Наоборот, это чувство перебродило за годы, и из молодого, ординарного вина настоялось крепкое, густое и хмельное. И они пили его сейчас, и каждая клеточка их тел внимала и впитывала этот необыкновенный, божественный напиток.
   Борис целовал губы, шею, грудь, и от этих поцелуев Аля напряглась, и ее забывшее мужскую ласку тело рвалось навстречу этим жадным губам, этим быстрым горячим рукам, этой мужской тяжести, которую она хотела ощущать бесконечно.
   Борис сбросил с себя одежду и осторожно снял с нее платье, в котором она выбежала из дому за молоком. Она не почувствовала никакого смущения от того, что ее рассматривает ставший за десять долгих лет чужим, но навсегда оставшийся родным человек. И когда он прижался к ней вздрагивающим от волнения и желания телом, затрепетала, ощутив знакомый запах своего единственного мужчины.
   И потянулась к нему, и хотела в этот миг только одного: отдать ему всю себя без остатка, исчезнуть, слиться, став с ним единым целым. Распахнула ноги навстречу стремящемуся к ней естеству, обвила его кольцом своих рук и ног, боясь выпустить хоть на секунду, страшась, что он снова исчезнет навсегда.
   И этот клубок слившихся тел уже жил своей отдельной жизнью, двигался, как единое целое, и замирал. Души их слились, как и тела, и сердца их стали одним огромным сердцем и бились в унисон, и уже невозможно было отличить одно от другого, и мир перестал существовать для них. Но вот яркая вспышка, как взрыв Вселенной, как первый миг творения, пронзила их тела, и они забились в сладостных конвульсиях, предшествующих рождению новой звезды, рождению новой жизни.
   Спустилась с небес душа их дочери и обрела плоть, которую они вновь зачали в этот миг.

   – Мне надо идти, любимый, ты знаешь, у меня дочка, ей два года. Я оставила ее почти без присмотра.
   – Я все знаю. Нет не все, – Борис запнулся, и Але послышались осуждающие нотки в его словах.
   Она и так чувствовала себя виноватой, как будто совершила преступление, за которое нужно будет отвечать. Показалось, что он сейчас может повернуться и уйти так же неожиданно, как появился. Она и не знала толком, как он оказался в городе, и что это за чудесная сила заставила ее обернуться. Борис успел сказать только, что снимает эту комнату в старинном доме уже третий день. И каждый день дежурит возле ее дома, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее. Он и принес ее сюда, когда она потеряла сознание, благо дом этот находится совсем рядом.
   Аля прижалась к Борису, он гладил ее по волосам, по спине, они стояли у двери и готовы были вот-вот расстаться, но не могли оторваться друг от друга.
   – Боря, я знаю, что виновата перед тобой, – Аля почувствовала вдруг себя маленькой девочкой, школьницей, которую должны наказать за провинность, и думала лишь о том, чтобы это не было слишком больно.
   – Да что ты, выбрось из головы даже саму эту мысль о какой-то вине, – Борис отодвинулся от Али и голос его стал тверже и жестче, – ни ты, ни я, никто не виноват в том, что случилось, это война проклятая…
   Он снова прижал к себе Алю и целовал ее сразу осунувшееся лицо.
   – Когда мы увидимся? – спросил тихо в самое ухо.
   – Вечером.
   – Вечером, – повторил он, как эхо, и прижался губами к ее губам.
   Тихий, теплый вечер опускался на город. Здесь, в южных краях, такие вечера с мягкой, подкрадывающейся прохладой вытесняют постепенно с городских улиц дневной раскаленный жар. Качающееся воздушное марево поднимало вверх тепло остывающего камня домов, быстро наступающая темнота сумерек скрадывала неприглядность и неубранность развалин, печальных следов прошедшей войны.

   Аля и Борис сидели на открытой веранде кафе, которое в этот день не могло похвастать обилием посетителей. Да им и не нужно было никого. Маленький столик на двоих стоял у самой ограды летней деревянной площадки, за которой уходила вдаль узкая, зеленая улочка. Ветки деревьев любопытно простерли над ними свои кроны, и далекая Вега уже вышла на темный небосвод полюбоваться на одинокую парочку. Женская рука покоилась в широкой мужской ладони, и было ей там тепло и уютно.
   Впервые за последние годы Аля почувствовала спокойствие, когда не надо было никуда спешить, ничего решать, рядом сидел человек – кусочек ее существа, который разделит все ее беды и горести, и примет на себя ее проблемы.
   Бутылка кисловатого молдавского вина была уже наполовину опорожнена, и ровный негромкий голос Бориса только слегка рассеивал сгустившуюся тьму.

Глава вторая
На войне, как на войне

   За окном вагона проплывали печальные пейзажи. Едва припорошенные снегом почерневшие развалины домов, обезлюдевшие городки и деревни, черные остовы сгоревшей техники, повсюду следы пожарищ и недавних боев.
   Борис задумчиво глядел в окно. Уже третьи сутки двигался эшелон к фронту. Вернее, шло с десяток эшелонов, растянувшихся на много километров. Столько понадобилось для транспортировки дивизии. Борис все еще переживал разлуку с Алей, в ушах звучал ее мелодичный голос, руки ощущали атласную гладкость кожи.
   Волновала неизвестность впереди – фронт, о котором он был уже столько наслышан. Фронт представлялся ему чем-то изначально героическим, где каждый может совершить подвиг. Так рассказывали ветераны, которых много было в дивизии, после ранения люди снова возвращались в строй. Но и то, что на фронте тесно переплетаются между собой смерть и грязь, высокое и низкое, героическое и подлое, тоже рассказывали…
   Под монотонный стук колес Борис задремал, потом улегся на полку и проспал до утра, до той поры, пока не прозвучала команда: «Подъем».
   Поезд стоял на каком-то полустанке. Около разбитого здания вокзала собрались офицеры, ощущалась та тревожная суета, которая предшествует большому движению.
   «Похоже, приехали», – подумал Борис.
   Через час колонна бойцов уже шагала по схваченной утренним морозцем полевой дороге.

   К вечеру достигли переднего края. Дивизия сменила какую-то часть, сильно потрепанную в последних боях. Ребята из пополнения успели переброситься несколькими словами с усталыми, почерневшими от непрерывных боев бойцами, и часть отвели во второй эшелон дивизии.
   Каждый взвод разведроты придали трем батальонам полка для усиления, предстояло наступление. Разведчики заняли просторные, хорошо оборудованные землянки около командного пункта полка.
   На следующий день Бориса и еще нескольких разведчиков вызвал в землянку командира взвода. Лейтенант Никифоров в телогрейке и кубанке, сдвинутой на затылок, сидел над картой, что-то отмечая на ней карандашом. Наконец, когда все собрались, он оторвался от карты и как-то буднично произнес:
   – Нам поручено взять «языка».
   Для разведчиков это была опасная, но привычная работа. Лейтенант рассказал, как будет проводиться операция. Расчет строился на внезапности: снять часовых, проникнуть в блиндаж и захватить немца, желательно офицера. Потом немедленно отойти к своим. Вести «языка» будут двое, остальные две пары разведчиков по очереди обеспечивают прикрытие. Всего в операции участвует шесть человек. Возглавлять группу поручили старшему сержанту Горбанько, опытному, закаленному в боях разведчику.
   Спустя три часа группа собралась в траншее и по команде бесшумно растворилась в темноте. Стояла безлунная, безветренная ночь. Слегка подмораживало, изредка взлетали ракеты, разрывали темноту пулеметные и автоматные очереди.
   К первой траншее группа подобралась незамеченной. Некоторое время выжидали, но в траншее так никто и не появился. Горбанько шепотом сказал:
   – Фрицевское начальство по блиндажам греется, а здесь только часовых можно встретить, много ли от них толку как от «языков». Продвинемся глубже в оборону немца.
   Разведчики осторожно поползли вперед, пока не наткнулись на землянку. Около нее ходил часовой. Один из разведчиков обнаружил провода, и Горбанько подумал: «Значит, штабная». Жестами показал, что именно здесь будут брать «языка».
   По сигналу двое солдат сняли часового, а Борис и еще один разведчик, включив фонарики, ворвались в землянку. Короткая схватка, четверо фашистов упали под пулями. Борис навалился на офицера, но тот изворачивался и не давался. Вбежавший в землянку Горбанько ребром ладони ударил немца по шее, тот сразу сник. Старший сержант засунул ему в рот кляп, а Борис с появившимся в землянке бойцом дали несколько очередей по оставшимся в живых фашистам, которые не могли прийти в себя от ужаса. Все произошло в считанные секунды.
   Спохватились фашисты быстро и открыли беспорядочную стрельбу вслед разведчикам, но группы прикрытия, удачно сменяя друг друга, ударили по немецким траншеям из автоматов и, пользуясь замешательством, догнали товарищей. Один из разведчиков был ранен, и его пришлось нести. Борису, как физически более сильному, поручили тащить «языка».
   Пленный немецкий офицер дал важные сведения, так необходимые командованию перед наступлением. Разведчиков представили к наградам, Борис получил свою первую награду – орден Красной Звезды.

   В середине февраля внезапно началась оттепель с обильными снегопадами и ветрами. Не успевшие промерзнуть болота наполнились водой, образовав целые озера, которые с трудом можно было преодолеть. Скрывшиеся под талым снегом и водой тропинки и дороги задерживали продвижение вперед. Бойцы не имели возможности просушить обмундирование и обогреться. Кухни опаздывали, и вместо горячей пищи частенько приходилось довольствоваться сухим пайком.
   Дивизия, преодолевая яростное сопротивление немцев, медленно продвигалась вперед, переходя к обороне в тех местах, где противник был особенно упорен.
   Весной наступило затишье. У Бориса появилось время для того, чтобы писать Але подробные письма. Он переживал вместе с женой беременность, вчитывался в ее рассказы о шевелении ребеночка и они вызывали у него какое-то удивление и такую сладость и нежность в груди, словно он уже держал на руках свою кровиночку.
   В преддверии лета начали готовиться к широкому наступлению. Нашим войскам предстояло сокрушить мощный оборонительный рубеж на пути в Прибалтику под названием «Пантера». Немцы готовились стоять насмерть, ведь с потерей Прибалтики они теряли и источники сырья и продовольствия, а для Красной армии открывался прямой путь в Восточную Пруссию и выход к Балтийскому морю.

   Наступление намечалось на двенадцатое июля, но уже десятого войска заняли исходное положение. Утром взвод разведчиков, где Борис командовал отделением, придали штурмовой роте для проведения разведки боем. Рота выбила противника из траншей и захватила пленных, которые показали, что получен приказ отойти на запасной тыловой рубеж. Этим решило воспользоваться командование и ввело в прорыв штурмовые батальоны. В течение суток оборонительный рубеж противника был прорван, и подразделения вклинились в оборону врага на сорок километров, очистив от фашистов триста населенных пунктов.
   Части дивизии безостановочно двигались вперед, преследуя отступающего противника. Проселочные дороги, по которым двигались войска, тянулись через лес, идти было тяжело, все медленнее шагали бойцы, темные пятна пота проступали на давно не стиранных гимнастерках. Необходим был отдых, но командование требовало быстрее выйти к реке Великая и захватить мост. Пока основные части дивизии двигались к мосту, решено было перебросить к нему взвод разведки для захвата и предотвращения взрыва.
   Разведчиков посадили на танки, и те рванули вперед. Охрана моста не успела опомниться, когда из леса стремительно вырвались «тридцатьчетверки» с десантом разведчиков на броне. Танки прорвались к мосту, и бойцы, спрыгнув с них, пошли врукопашную. Высокая и сильная фигура Бориса, который где автоматными очередями, а где и мощными кулаками прокладывал путь отделению, служила ориентиром для бойцов.
   Через несколько минут все было кончено, на мосту и вокруг него в беспорядке валялись трупы фашистов. Вскоре по мосту устремились на ту сторону реки подошедшие штурмовые батальоны.
   За этот бой Борис был награжден орденом Красного Знамени.

   Дивизия с боями прорывала вторую линию немецкой обороны, здесь было построено множество ДОТов и ДЗОТов, минных полей. На подходе к этой линии надо было под огнем гитлеровцев преодолевать болота и озера. Враг непрерывно вел артиллерийский огонь и атаковал. Развернулись затяжные кровопролитные бои, наши подразделения несли большие потери. В батальоне, которому был придан взвод разведки, убило командира, из офицеров почти никого не осталось. Командование прислало из штаба нового комбата. Им оказался бывший командир роты Бориса во время комплектации дивизии на Урале.
   Два дня назад Борис вынес из-под огня раненого взводного – лейтенанта Никифорова, а когда вернулся, ротой командовать было уже некому. Тогда-то и принял Борис на себя командование ротой. Командир батальона собрал двух оставшихся в живых разведчиков, которых хорошо знал: старшего сержанта Горбанько и ефрейтора Бориса Шаталова. Командиром одной роты он назначил Горбанько, а второй – оставил Бориса.
   – Слушай боевую задачу: нужно оседлать перекресток дорог и удержать его до подхода основных сил. – Голос командира был сиплым и прерывался кашлем, накануне он простыл лежа под огнем немецких гаубиц в болоте. – Оседлать и удержать – это очень важно для дивизии. Начало общего наступления дивизии в шесть ноль-ноль. К этому времени развилка должна быть в наших руках. Ясна задача?

   Задача-то ясна, но как ее выполнить. В роте Бориса оставалось два десятка бойцов, в роте Горбанько – немногим больше. Сложность заключалась еще и в том, что на пути к развилке противник хорошо укрепился, и пройти напрямую было сложно. Решили одной ротой обойти укрепленный район и ударить по врагу с фланга.
   А Борис повел бойцов прямо. Идти среди огромного массива сплошных болот было трудно, тропинка то появлялась, то исчезала. Приходилось передвигаться, рискуя в любой момент провалиться в трясину. Кроме этого, необходимо было соблюдать скрытность, чтобы незаметно выйти в заданную точку. Рота блестяще совершила марш, не встретив сопротивления, она добралась до развилки дорог и заняла на ней круговую оборону.
   Ровно в шесть, как и намечалось, началось наступление дивизии. Фашисты не выдержали и побежали, и тут на их пути оказался заслон на развилке. Немцы обрушили на бойцов всю свою огневую мощь, понимая, что если они не пробьются через заслон, то будут уничтожены наступающими войсками. И тут в самый критический момент, когда уже половина личного состава роты Бориса была выведена из строя, к ним пробилась рота старшего сержанта Горбанько, проделав узкий проход во вражеской обороне. Немцам так и не удалось сбросить бойцов с развилки дорог. А вскоре подоспели наступающие части дивизии.

   Командир дивизии кричал в трубку комбату:
   – Молодцы, передайте мою благодарность всему личному составу, а командирам рот, в особенности. – И зачем-то переспросил: – Значит, роту к развилке вывел и командовал ею в бою ефрейтор? Ну и ну, такое мне еще встречать не приходилось. Но молодчина какой! Честное слово, молодчина!
   Через пару дней в дивизию прибыл командующий армией. Командир дивизии доложил ему о Борисе, и генерал захотел с ним встретиться. Бориса вызвали в штаб дивизии. Генералу представили вконец смущенного девятнадцатилетнего парня. Он расспрашивал Бориса о службе, о семье, уточнял детали минувшего боя. Потом подозвал к себе одного из офицеров штаба и отдал какое-то распоряжение. Затем объявил, что за успешное выполнение боевой задачи, проявленный при этом героизм и воинское мастерство, ефрейтор Борис Шаталов награждается Орденом Славы второй степени и ему присваивается воинское звание – лейтенант. Генерал тут же прикрепил на грудь Бориса орден и вручил офицерские погоны.
   Потом, провожая взглядом удаляющегося парня, с восхищением произнес:
   – Замечательный человек, хороший командир из него выйдет.

   Известие о рождении дочери Борис встретил в госпитале.
   Наши войска, прорвав оборону на узком, пятикилометровом участке, уже двигались вглубь территории противника, имея цель ликвидировать курляндскую группировку.
   А через два дня гитлеровцы ввели в бой на этом участке танковую дивизию. Трое суток не прекращался тяжелый бой. Горела земля, немцы пытались смять и уничтожить наши части. В роте, которой уже командовал Борис, осталось меньше трети личного состава. Вот перед позициями показались вражеские танки, за ними двигалась пехота. Наша артиллерия открыла огонь, но танки продолжали двигаться вперед. Борис понял, что позицию удержать не удастся, даже если погибнут все. В это время поступил приказ отойти за реку.
   Борис отдал приказ бойцам отходить. А сам остался прикрывать отход. Он лег за пулемет и его точные очереди косили наступающих солдат противника. Но вот танки приблизились, и Борис побежал по траншее, которая упиралась одним своим краем в лесную опушку. Он выскочил из траншеи и уже вбежал в лес, когда шальной осколок ударил его в шею. Борис упал и потерял сознание. Очнулся он, когда уже была ночь. Гимнастерка залита кровью, шею невозможно повернуть. Борис достал из сумки перевязочный пакет и попробовал им заткнуть рану, но от сильной боли вновь потерял сознание. Только через сутки бойцы его роты проникли на нейтральную территорию, где оказался Борис, и вынесли командира. Он потерял много крови и получил заражение.
   Началась гангрена. Его спасло чудо: молоденькая врачиха, недавно пришедшая после мединститута, сделала блокаду появившимся уже в войсках пенициллином и этим спасла Борису жизнь.
   Два месяца провел Борис в госпитале. Девушка-врач бывала у него каждую свободную минуту, и все к этому привыкли, даже начальство не реагировало. Лена, так звали девушку, знала, что у Бориса жена на Урале и что дочка родилась. Но это ее нисколько не смущало. На войне жизнь младших командиров недолгая, и надо жить и любить сегодня, завтра может и вовсе не наступить.

   До выписки оставалось недели две, и Борис перешел уже в разряд ходячих больных. Почти каждый вечер после ужина он прогуливался с Леной по аллее парка, примыкавшего к больничному корпусу. Вот и сегодня они пошли прогуляться по первой пороше.
   Чистый воздух вливался в пропитанные лекарствами легкие и вместе с ним вливались бодрость и энергия в молодое, сильное тело, которому нипочем ранения.
   – Не спеши, – Лена взяла Бориса под руку, погладив зачем-то рукав его шинели, наброшенной поверх больничного халата. – Расскажи лучше, как тебе видится жизнь после войны.
   – Жизнь будет совсем другая, – проговорил Борис и замолчал. Он и не представлял, какою должна стать жизнь после войны, из его девятнадцати лет – три с половиной пришлись на войну.
   Лена хотя и была старше его на пять лет, но и она не могла себе представить ту новую, неизвестную жизнь.
   – Я думаю, что люди будут любить и беречь друг друга, – произнесла она выстраданную, видимо, в мыслях фразу.
   – Да, наверное.
   Они уже дошли до скамейки в конце аллеи, туда, где ветви деревьев сплетали свои густые лапы, создавая таинственный шатер.
   – Посидим? – Лена потянула Бориса на покрытую мелкой снежной крупой скамейку.
   Борис смахнул снег полой шинели, они уселись, тесно прижавшись друг к другу.
   Сколько времени прошло неизвестно, Лена зябко поежилась и положила голову Борису на плечо. Потом спросила:
   – Руки замерзли, можно, я у тебя погрею? – И, не дожидаясь ответа, сунула свою руку в распахнутый ворот его шинели.
   Борис чувствовал, что Лена тянется к нему, это его приятно тревожило и волновало. Он обнял девушку за плечи. Она подняла голову от его плеча, прижалась щекой к его щеке, и он ощутил на своих губах ее теплые губы.

   К ночи похолодало, и Борис с Леной заторопились к больничному корпусу. Они вошли в здание с черного хода, от двери которого у Лены оказался ключ. Она жила в маленькой комнатке, в блоке для служащих госпиталя. На развилке у длинного коридора постояли, целуя друг друга и все более разгораясь. Лена расстегнула шинель Бориса, распахнула больничный халат и обхватила руками его такое манящее, сильное тело. А Борис под теплой курткой Лены нащупал ее грудь и уже не захотел выпускать ее из своей ладони. Вместо того чтобы разойтись, они направились в коморку Лены, стараясь осторожно ступать по дощатому полу. Сердце Бориса взволнованно билось, уже почти год он не встречался с женщиной. Его молодое тело, отдохнувшее за время нахождения в госпитале от тягот и тревог войны (в окопах-то было не до женщин) требовало ласки, и томление, охватившее его, затмило все доводы разума. Тихонько войдя в комнату, они бросились в объятья друг друга, словно это был последний миг, дарованный им судьбой перед тем, как навсегда расстаться. Губы их слились, руки порхали, гладя и лаская тела и стаскивая мешающую одежду. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны были слова, каждый знал мысли и желания другого, и рвался, и трепетал от прикосновений, и хотел быть ближе, ближе…
   Они рухнули на железную односпальную больничную кровать, и она отчаянно заскрипела, не выдержав урагана страстей…
   Холодный зимний рассвет нехотя вполз в окно, осветив разбросанную по полу одежду и обнаженные тела мужчины и женщины, забывшихся в коротком сне.

   На попутной полуторке Борис возвращался в свою дивизию. Последние две недели промелькнули с быстротой молнии. С Леной они вели себя на людях подчеркнуто официально, но встречаясь вечером, не могли оторваться и насытиться друг другом, как изголодавшиеся хищники. Из госпиталя Борис отправил Але всего два письма: он не хотел беспокоить ее тем, что тяжело ранен, да и первые недели был лежачим и не мог писать. Однако и потом, когда он уже вставал, тоже не писал, но уже по другой причине. Аля – родная и любимая, была далеко, а Лена – такая желанная и манящая рядом, только протяни руку. И он протянул ее. И что же теперь?
   Борис копался в себе, пытался что-то анализировать, чем-то оправдать такую бешеную, неуправляемую страсть. Но находил только какие-то жалкие причины, которые вызывали лишь досаду на себя.

   Утром Борис попрощался с Леной. Он успокоился, страсть улеглась, они насладились друг другом за эти две недели. Но почему она так тревожно-вопросительно заглядывала в глаза его, почему тормошила и спрашивала через каждые пять минут:
   – Ты меня, правда, любишь?
   Борис кивал головой, он и сам не мог еще разобраться в своих чувствах, но любви, такой любви, как с Алей, тут, конечно, и в помине не было. А что же тогда было?
   От этих вопросов, на которые он не мог найти ответа, ужасно болела голова, до тошноты стыдно было перед самим собой, словно он совершил преступление, совершил предательство. Вот если он погибнет, если его убьют в бою, тогда это будет хоть как-то объяснимо, он смоет кровью свою вину, – так обычно говорили в войсках штрафникам. Потом Борис отгонял эти детские, но от этого не менее муторные мысли и торопил водителя, стремясь поскорее добраться в свою часть и забыть все:
   – Ну, что мы словно на старой измученной кляче едем. Нельзя ли побыстрее?
   – Быстрее нельзя, товарищ старший лейтенант, видите какая дорога, одни ямы да ухабы, – оправдывался шофер.

   За время отсутствия Бориса наши войска уже прошли Польшу, Померанию и повернули на Берлинское направление. Борису присвоили очередное воинское звание – капитан, и он принял батальон. Быстро вошел в курс дел в подразделении, познакомился с людьми. Использовал короткое затишье для обучения людей ближнему бою в крупном населенном пункте. Впереди Берлин. В один из дней Борис узнал о гибели командира полка, бывшего своего ротного еще с Урала. Тот погиб на командном пункте после прямого попадания снаряда. Сейчас, уже сам став командиром, Борис понял, какому риску подвергал ротный его и себя, когда отпускал на ночь к Але. Опоздай он тогда к посадке в эшелон, его бы сочли дезертиром, а непосредственного командира – пособником. Законы военного времени предусматривали за это самое суровое наказание.
   Главные силы 1-го Белорусского фронта сосредоточились для общего наступления. Застыли на огромном фронте десятки стрелковых дивизий, состоящих из опытных, закаленных бойцов. Армады танков, с полностью заправленными баками и боекомплектом, изготовились для броска вперед. Густо сосредоточенные артиллерийские подразделения и гвардейские минометы готовились огневым валом поддержать наступающую пехоту.
   Сжатые, как пружины, десятки тысяч людей каждую минуту ожидали сигнала к атаке.
   Незадолго до рассвета, в пять часов, мощный небывалый гул разорвал тишину, раскололись земля и небо. Тысячи сверкающих трасс прорезали темноту, сотни бомбардировщиков с зажженными огнями закрыли небо и звезды. Дрожала земля, сплошная лавина огня накрыла траншеи гитлеровцев. Через полчаса полторы сотни прожекторов уперлись лучами в передний край немцев, и роты пошли в атаку. Они быстро ворвались в первую траншею противника, потом, не останавливаясь, во вторую и третью…
   Когда рассвело и бойцы закрепились в немецких траншеях, Бориса вызвали на командный пункт полка. Он шел через недавнее поле боя: дымилась земля, искореженная воронками, перемешанные с ней обломки искалеченной техники и танковых гусениц являли собой какой-то неземной ландшафт. Санитары уносили раненых, похоронные команды собирали убитых.

   – Смотри сюда, – командир полка тыкал пальцем в точку на карте. – Это – автострада, ведущая к Берлину. Твой батальон должен ее перерезать и не допустить подхода подкреплений к осажденному гарнизону Берлина.
   Борис молча выслушал командира. Задача предстояла трудная: пройти насквозь сильно укрепленный лесной район, не ввязываясь в затяжные бои, выйти к автостраде, оставляя позади раздробленные, но вполне боеспособные группы фашистов.

   – Товарищ командир, к вам медики, – доложил часовой. Плащ-палатка, закрывавшая вход, отодвинулась и в проеме двери показались две девушки.
   – Товарищ капитан, начальник медпункта вашего батальона, лейтенант медицинской службы Короткова прибыла для прохождения службы. Со мной санинструктор Татьяна.
   Борис во все глаза смотрел на Лену.
   – Кто это тебя сюда направил? – спросил он строго, не обращая внимания на санинструктора. – Батальон завтра рано утром выступает на ответственное задание.
   – Вот потому и направили, – ничуть не смутившись от строгих слов Бориса, ответила Лена.
   – Я сейчас свяжусь с комполка, попрошу, чтобы вас забрали в полк. У меня в батальоне есть санинструктор.
   – Вы это не сделаете, товарищ капитан, мы пришли сюда выполнять свой долг, а не отсиживаться в тылу.
   Голос Лены был настолько решителен и тверд, что Борис махнул рукой:
   – А, бес с вами, оставайтесь, – и добавил, – только потом, чтобы ко мне претензий не было.
   – Не будет, товарищ капитан, – уже весело заключила Лена.

   Чтобы иметь более ясную картину о характере укреплений врага, Борис выслал разведчиков с заданием взять «языка». Разведчики задание выполнили, «язык» оказался ценным.
   Выступать решили ранним утром, еще затемно.
   Ночью, когда все улеглись, стараясь отдохнуть перед предстоящим маршем и боем, Лена пришла в землянку к Борису.
   – Я люблю тебя, люблю тебя, я не могу без тебя жить, – жарко шептала она, прижимаясь к нему горячим от возбуждения и желания телом.
   – Ты специально ко мне попросилась? – Спросил Борис, лаская Лену, гладя ее груди и бедра…
   – Да, специально, – ответила она, ничуть не смутившись. – Чай, не к теще на блины иду, на передовую. Я хочу быть рядом с тобой, только рядом с тобой.
   Этой ночью они не сомкнули глаз, забылись только под утро.
   – Товарищ командир, светает, пора уже, – разбудил Бориса часовой, деликатно постучав по бревну, служившему стойкой.
   Лена, наскоро одевшись, выскочила из землянки.

   Следуя рассказу языка, батальон почти без потерь вышел в заданный район.
   Борис понимал, что передышка продлится не более двух-трех часов, за это время надо укрепиться.
   Через два с половиной часа первая группа фашистов, состоящая из нескольких десятков человек, вышла к автостраде и дружным огнем бойцов была уничтожена. Но это оказалось только началом. Из леса появлялись все новые, хорошо вооруженные группы гитлеровцев, а по автостраде уже двигалась к Берлину танковая бригада из дивизии СС. Силы были неравные, над батальоном нависла угроза окружения. Связи уж не было, и Борис послал в штаб полка троих разведчиков с донесением.

   Батальон истекал кровью, все меньше оставалось людей, способных держать в руках оружие. Борис находился все время в боевых порядках, переходя от одной траншеи к другой. В какой-то миг немцы оказались уже перед расположением третьей роты, в которую только что пришел Борис. Он понял, что промедление смерти подобно, еще минута и батальон сомнут. Тогда он привычно прижал к себе автомат и закричал:
   – Рота, за мной, вперед, за Родину!
   И выскочил из траншеи.
   Оставшиеся бойцы поднялись вслед за командиром.
   Лена бежала рядом с Борисом.
   – Куда? Назад, – закричал он, – товарищ военврач, приказываю назад!
   – Я выполняю свои обязанности, товарищ капитан, – ответила на ходу Лена.
   Препираться с Леной в атаке не имело смысла, и Борис забыл о ней. Бойцы сошлись с противником врукопашную, гитлеровцы ее никогда не выдерживали. Вот здоровенный рыжий немец направил на него автомат. Борис присел, и очередь прошла мимо, пуля лишь слегка зацепила голову. В следующее мгновение Борис насадил немца на штык, краем глаза заметив, как сбоку целится в него из пистолета немецкий офицер. Он рванулся туда, мгновенно поняв, что не успевает. И тут вдруг перед немцем выросла Лена, приняв на себя смертоносный заряд, приготовленный для Бориса. А он стрелял, стрелял из автомата в этого офицера, пока не кончились патроны. Потом поднял с земли девушку и пошел в тыл к своим позициям, не пригибаясь и ничего не замечая вокруг.

   В ожесточенной штыковой атаке немцы были отброшены. Борис сидел около Лены, смотрел в открытые неподвижные глаза и молча гладил ее по волосам.
   – Товарищ капитан, – Борис поднял голову, перед ним стояла Таня. – Надо перевязать, а то у вас вся голова залита кровью.
   Пока шла перевязка, Борис не отрываясь смотрел на лежащую девушку. «Как же это, я – жив, а ее уже нет. Такой теплой, ласковой, нежной… уже нет». Руки его до сих пор чувствовали гладкость ее кожи, мягкость груди.
   – Она вас очень любила, товарищ капитан, – не прекращая перевязки, сказала Таня и всхлипнула. – Говорила, что не хочет жить без вас, если погибнем, то вместе. Потому и в атаку рядом пошла.
   Борис сглотнул комок в горле, сжал зубы так, что затрещали желваки под кожей, наклонился и коснулся губами холодных губ Лены. Потом встал, натянул поглубже пилотку, чтобы не заметна была марлевая повязка, и направился в свой окоп.
   Наступило недолгое затишье.
   «Не продержимся, – думал Борис, – пока подойдет подкрепление, от батальона ничего не останется. Надо идти на прорыв».
   Он собрал оставшихся в живых офицеров и обговорил план прорыва: передовая группа углубится в лес, завяжет бой с немцами, а основные силы обойдут их по флангу. Потом передовая группа нагонит остальных. Расчет строился на том, что немецкие танки не смогут действовать в лесу.
   – Начинаем по сигналу во время немецкой атаки, группа прикрытия обеспечивает отход. Командование батальоном поручаю лейтенанту Морозову, сам остаюсь с прикрытием.
   Борис решил остаться с людьми, которые наверняка были обречены на смерть. Эти люди уйти уже не успеют, но от них зависит успех прорыва. Лейтенант Морозов был на целый год моложе Бориса, но показал себя отважным и исполнительным офицером, недаром его назначили заместителем командира батальона. Борис вверял ему батальон со спокойной душой, был уверен, что тот сделает все, как надо.
   – Коля, – задержал Морозова Борис, – проследи, чтобы санинструктор Таня ушла с тобой.
   – Есть, товарищ капитан!

   Со стороны немецких позиций показались танки, за ними бежала пехота. Борис дал команду к прорыву. Батальон покинул позиции, осталось два десятка бойцов и «сорокапятка», единственная уцелевшая пушка из приданной батальону батареи.
   – Один, два, три… четырнадцать… да ну их к черту, считать, – Борис сплюнул и прильнул к прицелу пулемета.
   Справа раздался пушечный выстрел. Перед головным танком взметнулся фонтан земли. Второй снаряд поразил цель, танк загорелся. «Молодцы артиллеристы», – подумал Борис. На позиции батальона стали рваться снаряды, немецкие танки стреляли на ходу, пытаясь подавить орудие. Но «сорокапятка» продолжала стрелять. Вот и второй танк загорелся. Орудие, выставленное на прямую наводку, расстреливало танки в упор. Из траншеи выскочил боец и, извиваясь, как змея, пополз навстречу наступающим танкам. Вот он привстал на колени и мощным взмахом швырнул гранату в бок немецкого танка, поравнявшегося с ним. Танк загорелся, а боец рухнул на землю, сраженный автоматной очередью.
   Танки и наступающая пехота врага уже были совсем близко, можно было различить лица немецких автоматчиков. «Ну, пора, – решил Борис, – сейчас уложу пехоту, а ребята пусть разделываются с танками». Внезапные, точные, короткие пулеметные очереди, срезающие немцев, заставили их залечь. Заговорила умолкнувшая, было, пушка и первым же снарядом поразила танк, еще один танк остановился и загорелся, подорванный гранатой. Немецкие танки, не дойдя до траншеи батальона, остановились и стали медленно пятиться. Прижатая пулеметным огнем пехота врага поднялась и под прикрытием своих танков побежала.
   Борис устало откинулся от пулемета и прислонился спиной к стенке траншеи. Потом поднялся и пошел вправо, туда, где стояла пушка. Вокруг орудия лежали убитые артиллеристы, валялись пустые ящики из-под снарядов.
   – Товарищ командир.
   Борис оглянулся и увидел сидящего на ящике парня с перевязанной левой рукой.
   – Ты кто?
   – Рядовой Иванько, заряжающий.
   – А где ребята все?
   – Та нет же никого, товарищ командир, побили усих.
   – А кто танк подбил, последний.
   – Та я ж.
   – Молодец, представлю тебя к награде.
   – Э-э, яка така награда, нам вже отсюдова не выбраться.
   Борис всматривался в веснушчатое, совсем еще детское лицо, и боль оттого, что этому пареньку суждено здесь погибнуть, терзала его сердце. Нет, не бывать этому.
   – Сколько тебе лет?
   – Восемнадцать, ой ни, вру, цэ я военкомат обманул, чтоб меня на фронт взяли. Семнадцать мне.
   – Рядовой Иванько, слушай мой приказ: я сейчас напишу письмо, его необходимо доставить командиру полка. Пойдешь ты.
   – Не могу, товарищ капитан, боец не имеет права оставить командира в бою.
   – Хорошо тебя научили, правильно, только бывают некоторые обстоятельства, когда боец должен выполнить приказ, чтобы спасти жизни людей.
   – Не могу, товарищ капитан.
   – А, ты не можешь, ты не можешь выполнить приказ командира, знаешь, что бывает за невыполнение приказа? – Борис уже почти кричал на парня, тот съежился и втянул голову в плечи. – Я сейчас дам тебе пакет, и попробуй не донести его. Пакет должен попасть только в руки командира полка. И умереть ты не имеешь права, надо обязательно доставить пакет. Пойдешь сторожко, с немцами в перепалки не ввязываться, скрытно обойти все посты.
   Борис достал из полевой сумки лист бумаги, карандаш и написал: «Тов. подполковник, прошу после моей смерти назначить командиром первого батальона лейтенанта Морозова. Я его рекомендую и за него ручаюсь». И размашисто расписался.
   Потом свернул лист в четыре раза и отдал парню. Тот сунул бумагу за пазуху и сначала медленно, а потом все быстрее двинулся в сторону леса.

   Борис прошел по траншее. В живых осталось двенадцать человек, почти все ранены. Он пошутил с бойцами, подбодрил их, но у самого на сердце кошки скребли. Где же подкрепление? Неужели нельзя было посадить разведчиков на танки и перебросить сюда. Они бы мигом добрались, как когда-то к мосту через реку Великую. Он, конечно, не мог знать, что командир дивизии лично дал команду сформировать отряд, посадить на танки роту разведки и направить в помощь окруженному батальону. И в это самое время отряд, встретив ожесточенное сопротивление в пути, теряя людей, пробивался к автостраде.
   Ну, ближе, ближе, еще ближе. Борис жадно докуривал цигарку, глядя на ползущие танки.
   Пора. Треск пулеметных очередей потонул в грохоте танковых моторов. Только падающие фигурки немецких солдат выдавали зоркий глаз и твердую руку опытного пулеметчика. Справа и слева от Бориса слышались автоматные выстрелы. Но их становилось все меньше. Вот танки уже рядом, Борис едва успел отпрыгнуть в сторону, как тяжелая машина раздавила пулемет. Густой сизый дым из выхлопной трубы пахнул в лицо. Он достал гранату, выдернул чеку и швырнул в уязвимое место танка – моторное отделение сзади. Взрыв, и языки пламени весело заплясали по броне.
   В это время что-то толкнуло Бориса в левое плечо, и гимнастерка сразу пропиталась кровью. Правой рукой Борис вытащил последнюю гранату, для себя припасенную – гитлеровцы уже были в нескольких метрах, мысленно попрощался с Алей, с маленькой дочкой, которую не видел и уже никогда не увидит, взялся зубами за чеку, но выдернуть не успел. Мощный взрыв снаряда швырнул на дно траншеи. Усилием воли он поднял свое раздираемое неимоверной болью тело, оперся на бруствер и увидел быстро приближающиеся родные силуэты «тридцатьчетверок», накрывших огнем пушек траншеи батальона, куда уже ворвались немцы.
   Сознание померкло.

Глава третья
Плен

   Борис открыл глаза, и взгляд уперся в низкие, изломанные своды потолка, освещаемые лишь колышущимся светом керосиновой лампы. Долго силился понять, вспомнить что-то, но это не удавалось. Где он? Что с ним? Борис попытался приподняться, тело пронзила сильная боль, голова закружилась, он потерял сознание.
   Второй раз очнулся от громкой лающей речи над головой. Немцы?
   Открыл глаза. Прямо перед собой увидел гладко выбритое лицо с холодными светло-голубыми глазами:
   – O, rus ist erwacht! [2 - О, русский уже проснулся (нем.).]
   Стоящий над ним человек в гражданской одежде повернулся и, обращаясь к кому-то невидимому, приказал:
   – Kom, kom zu mir. [3 - Иди ко мне (нем.).]
   Борис скосил глаза и увидел приближающегося старика в простом крестьянском одеянии.
   – Здравствуйте, меня зовут Курт, я буду переводить вам требования немецкого командования. Это господин оберст, он – главный.
   Старик посмотрел на немецкого офицера в штатском. Тот кивнул в сторону Бориса и отрывисто заговорил, обращаясь к старику. Борис изучал немецкий в школе, а потом и на курсах, но сейчас совсем его не воспринимал. Старик перевел:
   – Вы находитесь в закрытом месте, вам не причинят вреда, и не будут спрашивать никаких сведений.
   Старик замолчал, перевод давался ему с трудом, он нещадно путал слова и запинался.
   Борис решил спросить у старика, для чего он тут, но тот, получив какие-то указания от офицера, не замедлил перевести:
   – Вы должны делать то, что вам будут приказывать, а пока поправляться. И ничего не спрашивать, все узнаете в свое время.
   Старик и немецкий полковник вышли, лязгнул замок железной двери.

   Десятки вопросов роились в голове Бориса. Где он находится, кто такие эти люди? Вспомнил последний бой, приближающихся фашистов и свое решение взорвать себя и их. Что же случилось дальше, когда потерял сознание? Сколько времени прошло с тех пор? Где его дивизия, ведь она была уже на подступах к Берлину? Не имея возможности найти ответы, устав от тревожных мыслей и дум, Борис решил последовать совету немецкого полковника. Закрыл глаза и провалился в тяжелый сон.

   Прошло несколько дней. Счет времени Борис вел по завтракам, обедам и ужинам, которые приносил старик. Дневного света в комнате, где он лежал, не было, лишь керосиновая лампа. Борис определил, что находится в большой пещере или штольне. Видимо, в ней размещались помещения различного назначения. Здесь была вентиляция, но для освещения использовались керосиновые лампы. Пищу готовили где-то поблизости, до Бориса доносились запахи, приносили ее горячей. Она не отличалась разнообразием, но наряду с консервами там были картофель, овощи и хлеб. Борис пытался разговорить старика, кроме него в комнату никто не заходил, но узнал только то, что тот о себе рассказал.

   В 1914 году Курт был военным фельдшером, воевал на Восточном фронте. Там он попал в русский плен и пробыл в России до конца войны. В плену и выучил русский язык. Возвратившись домой, поселился с семьей в небольшом городке. После начала войны с Россией его неоднократно привлекали для переводов – появилось много русских военнопленных. Они работали на предприятиях и у фермеров, переводчик требовался всегда. В последнее время, когда Красная армия вошла в Германию, русских военнопленных уже не стало, их то ли перевели куда-то, то ли ликвидировали. А месяц назад его мобилизовала СС. В этой пещере он уже месяц, знает только, что Германия проиграла войну, а русские взяли Берлин. Бориса принесли солдаты СС, он был тяжело ранен, но сейчас идет на поправку. Больше он ничего сказать не может, и о своей судьбе тоже беспокоится.

   Через неделю Борис стал подниматься, Курт менял повязки, раны быстро заживали, и контузия, от которой Борис заикался, тоже проходила. Молодой, сильный организм переборол ранения. Однажды вместе с Куртом пришел и полковник.
   – Не буду от вас скрывать, что мы взяли вас после одного из боев для определенной цели. – Курт старательно переводил, иногда переспрашивая и уточняя у полковника. Они сидели втроем за большим прямоугольным столом, на котором возвышалась квадратная бутылка шнапса и пузырилась газом минеральная вода. – Германия проиграла войну, я уже давно знал, что это случится, и обдумал все заранее. Вы – храбрый боевой офицер, я уважаю достойных солдат противника. Но теперь мы можем стать союзниками. Я мог бы убить вас еще тогда, но сразу решил, что мы понадобимся друг другу. Я сохранил вашу жизнь, а вы должны сохранить мою.
   Полковник кивнул Курту, тот налил в маленькие рюмки шнапса, а в высокие резные стаканы – минералки.
   – За наш общий успех, – полковник выпил, не чокаясь, за ним Курт. Борис поднес рюмку ко рту и опрокинул залпом.
   «Ну и гадость», – подумал про себя.
   – Я слушаю, господин оберст.
   – Теперь к делу. – Полковник придвинулся ближе к Борису, положил руки на стол, чтобы показать важность предстоящего разговора. – Мы находимся в советской зоне оккупации Германии. Вы должны помочь нам перейти в американскую зону.
   – Что я должен для этого сделать?
   – Все детали операции мы обсудим позже. А пока скажу только одно: я лично, по указанию рейхсфюрера, спрятал золото и драгоценные камни, поступившие из концлагерей, в надежном месте. Сейчас оно находится на территории, контролируемой американцами. После того, как мы туда попадем, можете выбирать: или вернетесь в советскую зону, где вас будут долго допрашивать и, скорее всего, упрячут в какой-нибудь сибирский лагерь, или станете очень богатым, получите свою часть от спрятанного. Пойдем небольшим отрядом. Срок подготовки – две недели. – И добавил уходя: – Я умею быть благодарным.

   Вечером, когда Курт принес ужин, Борис попытался задать несколько вопросов:
   – Курт, а что ты делаешь в этой компании?
   – Я же говорил, что меня мобилизовали как переводчика.
   – Так война же кончилась, иди домой.
   – Странный вы человек, кто же меня отпустит, застрелят и все, если буду настаивать на своем.
   Борис понял, что Курт, хотя и не является эсэсовцем, но, как немец, пунктуален и привык исполнять приказы.
   – А что, оберст и тебе тоже обещал награду золотом?
   – Мне – нет. Обещал, что хорошо заплатит, и я буду обеспечен на всю жизнь. А у меня семья большая, мы бедно живем, от Гитлера ничего не получили, только сына моего забрал на войну, да так и сгинул где-то на Восточном фронте.
   – Ты пойдешь вместе с оберстом за драгоценностями к американцам?
   Курт опасливо оглянулся на дверь, потом приблизился к Борису и прошептал:
   – Я так предполагаю, господин капитан, что драгоценности эти где-то тут поблизости находятся. Но оберст боится их выдать русским, его расстреляют, а золото и камни заберут себе.
   – Да уж, не напрасно боится оберст, только не себе заберут наши, а государству отдадут.
   – Так это еще хуже: ни себе, ни людям.

   Всю ночь в штольне велись какие-то работы, стук и отрывистые голоса не давали уснуть. Борис обдумывал ситуацию, в которую попал: слишком много неизвестных, чтобы можно было принять правильное решение. Чего же по-настоящему хочет эсэсовский полковник: переправить эти драгоценности в американскую зону, даже если они и находятся в этой штольне? Это слишком опасно сейчас, когда на дорогах усиленные посты, а в Германии миллион советских солдат. Может быть, он не успел уйти к американцам, когда наши еще были только на подступах к Берлину, и сейчас пытается это сделать? Маловероятно, он мог бы выехать намного раньше, скорее всего, он остался для завершения какого-то важного дела. Какого? Как это связано с драгоценностями? Пока одни вопросы, на которые нет ответов.
   Борис повернулся лицом к стенке, надо постараться уснуть, завтра предстоит тяжелый день.

   Крытая брезентом полуторка медленно двигалась по разбитому германскому автобану. Рядом с водителем-туркменом сидел молодой капитан с многочисленными орденами и медалями на груди. В кузове было человек двадцать мужчин в полосатой тюремной одежде и круглых шапочках. Это были эсэсовцы. Хотя последнюю неделю их почти не кормили, выглядели они довольно упитанно. Только старик Курт отличался своей худобой.
   Борис напряженно думал. За каждым его движением следят из кузова, на него направлены пистолеты, припрятанные под одеждой заключенных. В кузове под соломой, на которой сидят эсэсовцы, – автоматы и гранаты. Водителя подобрали из мусульманского батальона, ему тоже обещана награда. Все документы выправлены. Капитан уполномочен доставить к американцам английских и французских летчиков, находившихся в концлагере. Малейшее подозрительное движение или слово могли стоить ему жизни.

   Пока проезжали многочисленные посты на дорогах, опасности не было никакой, но чем ближе к линии разграничения между советскими и американскими войсками, тем все более тщательными становились проверки. Самое опасное, если кто-то усомнится в подлинности документов и начнет звонить по начальству.
   – Знаешь, какой я был богатый, мой отец – эмир, у него тысячи овец паслись на пастбищах. Все отобрали Советы. А отец воевать с ними пошел, многих убил, но и его убили. – Туркмен плохо говорил по-русски, но то, что он был идейный враг, сомнений не вызывало. – Вот приедем на место, разбогатеем, и жизнь наша изменится.
   Борис слушал вполуха, он настойчиво искал выход из того положения, в котором очутился. Больше всего беспокоило то, что может случиться, если проверка обнаружит, что он не погиб в бою, а жив и действует заодно с врагами. Тогда и расстрелять могут за измену. Попробуй докажи потом. Да и нельзя допустить, чтобы эсэсовцы попали к американцам. Лжет оберст или говорит правду – для Бориса это значения пока не имело.
   День клонился к вечеру, но никакого плана в голове Бориса так и не возникло. Курт передал приказ полковника – остановиться в безлюдном месте, а лучше всего заехать в лес.
   До линии разграничения, судя по карте полковника, в которую Борису удалось заглянуть краем глаза, оставалось полтора десятка километров, но он не рискнул ехать ночью. По ночам патрули усиливали, в лесах еще бродили остатки разгромленных гитлеровских частей.
   Перекусили сухим пайком, курить полковник запретил. Были запрещены также всякие разговоры, только шепотом. Четыре человека – первая смена, назначенная в караул, исчезли в наступающей темноте. Остальные расположились на ночлег. Борис и туркмен в центре, солдаты по кругу. Борис не сомневался, что полковник назначил следящего за ним, да не одного. Через час полностью стемнело, ночь выдалась безлунная. Борис лежал с закрытыми глазами, но чутко прислушивался к шорохам вокруг. Часа через два сменился караул. Борис выждал еще с полчаса и начал вставать. И тотчас же услышал шепот за спиной:
   – Halt! [4 - Стой! (нем.)]
   Он обернулся и увидел направленный на него автомат. Так, один есть. В то же мгновенье и второй солдат поднялся.
   – Я до ветру, по малой нужде, – он показал солдату, что ему нужно. Солдат подумал секунду и тут же выдохнул:
   – Hier. [5 - Здесь (нем.).]
   Здесь? Как это можно здесь, люди лежат вокруг вповалку. Солдат ткнул автоматом в сторону ближайшего дерева метрах в десяти. Это была его ошибка. Борис, осторожно ступая между лежащими, направился к дереву, солдаты, держа автоматы наизготовку, последовали за ним.
   «Э-эх, ребята, – подумал Борис, – да в такой темноте шагнул в сторону и пропал». Он нагнулся, делая вид, что поправляет сапоги, и вдруг резко дернул на себя ноги рядом стоящего эсэсовца. Тот вскрикнул от неожиданности и полетел на землю, но Борис уже исчез в темноте.
   Выстрелов не последовало, полковник запретил стрелять. Пробежав несколько десятков метров, Борис остановился, хорошо бы взять «языка». Где же караульный? Раздался негромкий свист, это полковник созывал караульных. Ага, вот и он. Опытный разведчик не забыл свои навыки. Сейчас солдат перебросит автомат за плечо, идти с автоматом наизготовку по темному лесу трудно. Ну, пора. Борис прыгнул на эсэсовца, который так и остался в круглой шапочке. Удар кулаком в висок, тело обмякло, автомат за плечи, шапочку в рот вместо кляпа. Ремнем скрутить руки сзади и привести в чувство. Теперь можно двигаться.

   «Самое лучшее – это вернуться к дороге и пройти назад до блокпоста, который проезжали вчера», – решил Борис. Это, по его прикидкам, километров пять. Что может сделать эсэсовский оберст? Ему надо до рассвета выйти к линии разграничения и скрытно пересечь ее. Когда посветлеет, лес будут прочесывать, и у него не останется шансов.
   Борис торопился, понимая, что оберст рвется вперед и использует для этого все средства. Вскоре он, ведя эсэсовца на ремне от портупеи, вышел к дороге и через час был уже около блокпоста.

Глава четвертая
Подследственный

   – Стой, кто идет?
   Луч мощного фонаря осветил Бориса и человека в тюремной одежде со связанными руками.
   – Свои.
   – Какие еще свои? Пароль.
   – Пароля я не знаю, был в плену, веду «языка».
   – Кто такой?
   – Командир первого штурмового батальона… полка… дивизии капитан Шаталов.
   – Подойди ближе, капитан, оружие на землю, руки вверх.
   Подскочили два бойца, обшарили Бориса и эсесовца и повели обоих в караульное помещение.
   Молоденький лейтенант, проверив документы Бориса, связался с кем-то по телефону:
   – Товарищ майор, прошу проверить капитана Шаталова… да сейчас, он вышел на КПП с человеком в тюремной одежде. Есть. – Лейтенант положил трубку и сказал, ни к кому не обращаясь: – Подождем пятнадцать минут.
   Борис сидел молча, его никто ни о чем не спрашивал, и он приготовился к самому худшему. И оно, это худшее, не заставило себя ждать.
   Длинный тревожный звонок разорвал тишину, лейтенант снял трубку:
   – Да, товарищ майор, понял, слушаю, товарищ майор – до вашего приезда не допрашивать.
   Он кивнул двум солдатам, показывая на Бориса:
   – Связать, и этого тоже получше, – он ткнул пальцем в эсесовца.
   Потом торжествующе произнес, глядя Борису в глаза:
   – Капитан Шаталов геройски погиб полтора месяца назад. А кто ты такой на самом деле и откуда у тебя эти документы выяснит утром СМЕРШ [6 - Контрразведка во время войны.].
   Борис почувствовал, как засосало под ложечкой:
   – Лейтенант, нельзя ждать до утра, у меня очень важные сведения.
   – Что, на тот свет раньше времени не терпится?
   Борис взглянул в торжествующие глаза лейтенанта, который, наверное, гордился тем, что поймал шпиона. Такому бессмысленно что-либо доказывать. И вдруг горячая волна ярости и гнева подступила к горлу, он вскочил и заорал:
   – Щенок, как ты смеешь так со мной разговаривать, да ты еще за партой сидел, когда я этими руками фашистов глушил. Прошу связать меня с командиром дивизии – полковником Погодиным.
   – А с генералом, командующим армией, тебя можно связать? – насмешливо кривясь, спросил лейтенант.
   «Похоже, мальчишка и впрямь меня за шпиона принимает, – пронеслось в голове у Бориса. – Дело – швах, оберст может уйти».
   – Да, можно связать с генералом, он меня лично знает, он мне орден и офицерские погоны на переднем крае вручил.
   Как ни странно, но эти последние слова произвели на лейтенанта впечатление, он, скорее всего, и повоевать-то как следует не успел.
   – Вас считают погибшим, – после некоторого молчания произнес он.
   – Да, считают, я остался с бойцами прикрывать прорыв батальона из окружения. Погибли все. А меня раненого, без сознания, взяли в плен. Да не это сейчас главное.
   И Борис рассказал лейтенанту об эсэсовцах в тюремной одежде, о спрятанных драгоценностях. Лейтенант смотрел на него совсем другими глазами и даже обращаться стал на «вы».

   Уже минут десять он крутил ручку телефона, пытаясь привести в чувство сонного телефониста. А тот изо всех сил старался отвязаться от назойливого лейтенанта:
   – Да пойми ты, спит подполковник, не могу я его будить.
   – Дело важное, не терпит отлагательств.
   – Ну, до утра любое дело потерпит, командир уже которую ночь не спит нормально.
   – Это дело до утра терпеть не может.
   – А что случилось?
   – Крупное подразделение эсэсовцев в лесном массиве прорывается к американцам.
   – Ладно, доложу, только держись, если мне достанется.
   – Товарищ подполковник, – адъютант командира полка тряс его за плечо, – товарищ подполковник, ну вставайте же. – Подполковник только мычал и просыпаться не хотел. – Товарищ подполковник, капитан Шаталов на проводе.
   Подполковника словно подбросило:
   – Что ты сказал, повтори, чертова кукла, – последние два слова были его любимой поговоркой, – ты мне что, сказки по ночам рассказывать вздумал?
   – Если это сказка, то я – Андерсен.
   Но комполка шутки не принял, а выхватил телефонную трубку из руки адъютанта.
   В трубке что-то щелкнуло, и четкий голос произнес:
   – Товарищ подполковник, докладывает капитан Шаталов…
   – Подожди, – перебил его сразу очнувшийся от сна командир, – ты откуда… ты где… Шаталов, живой?
   – Живой. Меня не так просто завалить, товарищ подполковник.
   – Вот чертова кукла, а мы тебя похоронили уже, памятный знак поставили на месте того боя, к Герою тебя представили… посмертно. А ты живой.

   Через десять минут полк, расквартированный неподалеку, был поднят по тревоге, а еще через полчаса подразделения вышли на исходные позиции к опушке леса, охватывая его полукольцом.
   Комполка лично приехал на КПП, и лейтенант, стоя в углу комнаты, восторженно смотрел, как два увешанных орденами, прошедшие огонь и воду человека обнимались и тискали друг друга.

   Как ни убеждал командир, что полк и без Бориса справится, он все равно напросился на участие в операции:
   – Я эту кашу заварил, мне и расхлебывать, – с улыбкой говорил он подполковнику.
   Прошло уже более двух часов, как Борис покинул лагерь эсэсовцев. За это время эсэсовцы могли выйти из леса, чтобы еще затемно перейти линию разграничения. Хотя по ночному лесу быстро не побежишь и на это надо брать поправку.
   Борис углубился в лес на пути возможного следования группы, в которой сам недавно находился. За ним цепью шли бойцы. Слух и зрение Бориса были настороже, чутье разведчика подсказывало, что отряд эсэсовцев рядом. Луна вышла из-за туч, и в ее неверном свете Борис увидел беззвучно двигающиеся силуэты.
   – Стрелять только по моей команде, – передал он по цепи.
   Немцы, возможно, тоже заметили бойцов, их движение прекратилось. Никто не решался выстрелить первым, чтобы не обнаружить себя в темноте. Вдруг из чащи вырвался человек. Он бежал и кричал:
   – Nicht schissen! [7 - Не стрелять! (нем.)] Не стреляйте, камараде, не стреляйте, товарищи.
   Борис узнал старого Курта. Из кустов, где засели эсэсовцы, раздалась короткая автоматная очередь, и крик его захлебнулся. Немцы, поняв, что обнаружены, решили идти на прорыв, они надеялись проскочить в темноте. Мощным автоматным огнем и гранатами они прокладывали себе путь. Сблизившись с бойцами, схватились врукопашную. Борис сразу вычислил оберста по блестевшей под лунным светом пряжке ремня, с которым тот никогда не расставался. На пряжке было выгравировано: «Гот мит унс» – с нами Бог.
   «Ну, Бог тебе сегодня не поможет», – подумал про себя Борис, боясь только одного, чтобы оберста не застрелили. В несколько прыжков он настиг немца и свалил его на землю. Они катались по земле, пытаясь одолеть один другого. Оберст оказался хорошо подготовленным физически и знал приемы борьбы, а Борис еще не совсем оправился от ранений.
   Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, оберст уже оседлал Бориса и вытащил нож, если бы подоспевший боец не ударил его по голове.
   – Ну что ты наделал, – с таким отчаяньем произнес Борис, глядя на неподвижно распростертое тело, как будто потерял родственника.
   – Виноват, товарищ капитан, я же легонько его, скоро оклемается, – сокрушенно ответил боец. Он посветил в лицо лежащему на земле человеку фонариком, и Борис с удивлением увидел, что это совсем не оберст, а один из эсэсовцев, подпоясанный ремнем оберста.

   Два свободных дня, которые выпали Борису после боя, ставшего для него заключительным в этой войне, он занимался эпистолярным жанром. Изгрыз уже второй карандаш, старательно описывая все происшедшее с ним за последние месяцы. Написал два больших письма и отдал их на почту. Он думал о том, как обрадуется Аля, получив от него весточки.
   Но этим письмам никогда не суждено будет дойти до адресата.

   Неделю спустя Бориса вызвали в контрразведку. Долго допрашивали о том, как попал в плен, как оказался среди эсэсовцев. Потом отпустили, потом вызвали вновь.
   На этот раз его допрашивал незнакомый майор, присланный, видимо, из отдела контрразведки фронта. «Что-то серьезное, наверное, случилось, раз они этого тыловика важного прислали», – подумал Борис.
   Глядя в глаза майору, он уже в десятый раз рассказывал все о себе и о задаче эсэсовского отряда. Тот согласно кивал головой, но Борис чувствовал, что майор ему не верит. Он закончил рассказ и ждал реакции майора.
   – Знаете, капитан, – нарушил молчание майор, – не буду от вас скрывать, что у нас имеются совсем иные данные, чем те, которые вы нам здесь рассказываете.
   Борис почувствовал, как откуда-то из глубины поднимается душная волна ярости и злости. «Спокойно, спокойно», – твердил он себе. В голове появилась боль, которая после ранения иногда возникала, особенно в минуты сильного нервного напряжения.
   – Давайте так, капитан, откровенность на откровенность. Я знаю, что вы боевой офицер, прошедший трудный путь со своей дивизией. Я только не могу понять, для чего вам это понадобилось.
   – Что «это», что «это»? Вы мне загадки загадываете?
   – Зачем вы – молодой советский человек, офицер, решили присвоить себе драгоценности, отобранные фашистами у сожженных в концлагерях людей? Утаить их от государства.
   – Ах, вот оно что, – Борис нервно барабанил по столу костяшками пальцев, – я только одного не пойму: или вы мне лапшу на уши вешаете, или вам ее кто-то навесил.
   – Осторожнее на поворотах, капитан, – голос майора стал жестче, – полковник СС Кроненберг успел нам все рассказать.
   – И вы верите какому-то эсэсовцу, он мог придумать любую дезу, чтобы выкрутиться. Кстати, как вы его достали?
   – Мы взяли его при попытке уйти к американцам. К сожалению, он был допрошен только один раз, вечером, а ночью ему удалось снять охрану и уйти. Утром его застрелили на контрольно-пропускном пункте, он прятался в кузове крытого грузовика и бросился бежать, когда его обнаружили.
   Борис усмехнулся, и этот человек, всю войну просидевший в штабе, возглавляет отделение контрразведки, далеко ему до этого эсэсовца Крона.
   – Я не удивлюсь, если вы скажете, что это оказался не он.
   – Да вы провидец, капитан, это оказался крестьянин, в его мундире и с его документами. А может быть, вы уже эти штучки немецкие изучили, пока были в плену?
   – Эти штучки можно изучить и сидя в штабе фронта, в отделе контрразведки, если немного шевелить мозгами.
   – Не груби, капитан, – неожиданно перешел на «ты» контр разведчик, – полковник на допросе показал, что вы с ним вместе разработали план операции по вывозу драгоценностей на запад. Поскольку задача эта непростая, вы решили привлечь к этому американцев, а в доказательство существования драгоценностей, чтобы они вам поверили, взяли с собой немного.
   Майор открыл сейф, вытащил из него шкатулку тонкой серебряной работы и раскрыл перед Борисом. Шкатулка была полна: тусклой желтизной блестело золото, сверкали разноцветными искрами алмазы, рубины, изумруды, молочно-белые нити жемчуга сплетались с браслетами и подвесками.
   – Это мы обнаружили в машине. Теперь ты расскажешь, где спрятано все остальное и какие планы строили вы с полковником.
   Борис молчал, пораженный невероятным поворотом судьбы: он, никогда не терявший самообладания в смертельном бою, находивший выход из самых невероятных обстоятельств, оставшийся в живых, когда лапы смерти уже смыкались на горле, вдруг ощутил бессилие перед этим холодно-высокомерным майором, перед системой, которая сомнет его, даже не выслушав, а если и выслушает, все равно не поверит.
   Ужасно болела голова, эта боль накатывала волнами, заставляя закрывать глаза и крепко сжимать зубы, боль туманила мозг и рождала ярость.
   – Ну, так что, будем молчать или признаваться?
   Борис поднял голову и посмотрел в глаза майору:
   – Ты – подлая дрянь, тыловая крыса, отсидел войну в теплом кресле. Теперь хочешь орден получить за то, что врага нашел. Я таких, как ты, давил вот этими руками и тебя раздавлю.
   Борис уже не контролировал себя, кровь бросилась в голову, он вскочил на ноги и схватил майора за грудки. Тот лихорадочно выдернул пистолет из кобуры, но куда ему было тягаться с реакцией разведчика. Борис рванул вверх тяжелую табуретку, на которой сидел, и молниеносно опустил ее на голову майора. Тот, обливаясь кровью, рухнул на пол. А Борис, как в бреду, начал крушить и ломать в кабинете все, что попадало под руку, пока пятеро прибежавших на шум караульных не скрутили его.

   – Ну, как он там? – поднялся навстречу вышедшему из палаты врачу подполковник.
   – Депрессия после тяжелого нервного припадка, нервное истощение. Сейчас, когда война окончилась, такое часто случается, хорошо, не поубивал никого.
   – Да одного крепко приложил, до сих пор в сознание не пришел, – вскользь бросил подполковник, он, как и многие в войсках, недолюбливал элиту, которой считалась контрразведка, хотя признавал, что она делает нужную и опасную работу, – а навестить его можно?
   – Пока лучше не беспокоить, я даже следователям запретил, реакция возможна непредсказуемая.

   – Ну и натворил ты дел, чертова кукла, – скороговоркой тараторил подполковник, вытаскивая из рюкзака яблоки, консервы, лук, немецкое сало, хлеб, огурцы и бутылку виски. – Американцы обеспечивают, – кивнул он на бутылку, – тебе можно?
   – Можно – не можно, наливайте, и так тошно здесь лежать, еще и этой радости лишиться.
   – Что, следователи тормошат?
   – Уже раза три приходили, полковник какой-то, говорят, «важняк» из Москвы.
   – Ну, ты держись, я свое мнение следствию высказал и по команде передал. Жаль, что комдива уже перевели, а командующий армией в Москве, на повышение пошел.

   Два автоматчика привели Бориса в комнату с зарешеченными окнами и связали руки за спиной. «Плохой знак», – подумал про себя Борис.
   Полковник писал что-то, сидя за столом. Увидев Бориса, он привстал и жестом пригласил его сесть. Стул не шелохнулся под телом Бориса. «Привинтили», – невесело подумал он.
   Полковник совсем не походил на того майора, был спокоен и приветлив, называл Бориса только на «вы», но звания его не упомянул ни разу. «Тоже плохой признак», – решил Борис. Эти признаки, выявленные чутьем опытного разведчика, всегда сулили неудачу.

   – Я сегодня задам вам всего лишь несколько вопросов и хочу услышать ваше мнение, – полковник был, как обычно, вежлив. «Что-то новое?» – подумал Борис и, видимо, удивление отразилось на его лице. – Мы ценим ваше мнение как опытного разведчика и боевого офицера, и кроме всего, нам необходимо воссоздать точную картину происшедшего и понять мотивации.
   Борис кивнул, хотя недоверие его к следователю не уменьшилось.
   – Как вы думаете, почему оберст Кроненберг оговорил вас, если на самом деле ничего подобного не происходило?
   Борис ненадолго задумался:
   – Я считаю, что он этим хотел увести ваше внимание в сторону: как же, советский офицер сотрудничает с врагом, это – новый, неожиданный и очень привлекательный ход для советской контрразведки. А самому выиграть время, ослабить внимание к нему, ну, и вызвать доверие к его показаниям. Заодно со мной рассчитаться за то, что не выполнил его условий, сорвал операцию, погубил людей и его самого. Кстати, то, что я сбежал и выдал немецкую группу, можно было бы расценить, как желание избавиться от партнера и завладеть всем богатством. Это прекрасно вписывалось в его ментальность.
   – Разумно. Вы уже говорили, что не можете показать дорогу к штольне, где вас держали. А все-таки можно ли вычислить, где находится это место.
   – Я выехал из штольни, сидя в кузове с солдатами, кузов крытый, местность, где проезжали, не видна. На предыдущих допросах уже очертил, примерно, круг на карте, где, по моим расчетам, могла находиться штольня.
   – Хорошо. В своем заключении я укажу, что доказательная база вашей заинтересованности в этой истории с драгоценностями недостаточна. Она основана только на показаниях сбежавшего немецкого офицера. Но покушение на жизнь следователя контрразведки следует рассматривать как преступление. Поэтому я подписал постановление о вашем задержании.
   – И что дальше?
   – А дальше, как обычно, решит суд.
   Военно-полевой суд решил дело быстро – признал преступление не простым хулиганством, а попыткой помешать следствию, физически устранив следователя. Десять лет лагерей.
   Перед отъездом в комнату, где в приспособленном под гауптвахту здании сидели офицеры под следствием, влетела записка, привязанная к камешку.
   «Борис, не теряй бодрости, мы с тобой и это дело так не оставим».
   Записка была написана печатными буквами, без подписи, написавший ее явно опасался стукачей. Но Борис знал, кто автор.

Глава пятая
Из огня да в полымя

   – Навались, – высокая сосна поддалась напору толкавших ее людей и нехотя, со скрипом, треща своими разрываемыми волокнами, рухнула на снег, ломая мелкий подросток.
   – На сегодня все, очищаем и вытаскиваем, – раздалась команда, и несколько сучкорубов гулко затюкали топорами, обрубая ветви.
   Зимний день на севере короток и вскоре колонна вытянулась по протоптанной в снегу дороге, устало вышагивая к едва согретым «буржуйками» баракам, к теплой вечерней баланде. В массе серых телогреек и таких же серых лиц трудно было отличить одного человека от другого. Но они отличались, хотя в единой колонне шагали бывшие «власовцы», украинские «лесные братья», дезертиры, военнопленные, освобожденные из немецких лагерей и просто уголовники. Тут же были и солдаты, совершившие какие-то проступки, и редкие офицеры попадались.

   Два года прошло, как привезли Бориса в этот северный лагерь. Он усмирил свою гордыню, принял непривычные для него порядки, которые там царили. Сейчас основной его целью было выжить, как и там, на фронте, победить и выжить. А враг, в отличие от фронта, был неявным, и победить его было труднее. Победить свою злость на кого-то, свое недовольство, плохое настроение, депрессию. Изменить отношение к людям, ведь они такие на самом деле, какими ты их желаешь увидеть.
   Вот с людьми местными не сложилось. Не мог он принять непонятные для него, непосвященного, порядки. Борис был всегда далек от блатной, «зэковской» среды, а теперь его окунули туда с головой.
   А началось все еще на этапе.

   – Можно тут приземлиться, пехота? – Борис обратился к парню в солдатской форме, рядом с которым было свободное место.
   – С-седай, – парень кивнул, – т-только я теп-перича не пехота, а з.к.
   Борис подложил вещмешок под голову и задремал, укачиваемый стуком колес теплушки, в которой везли на Север партию заключенных. Рядом гудела «буржуйка», даря тепло промерзшим людям с осунувшимися от бессонницы и тяжелых дум лицами.
   – Вставай, чего разлегся, – разбудил Бориса чей-то грубый голос, и носок сапога ткнулся ему в бок. Борис приподнялся на локте и увидел пять человек, видимо, только что вошедших в вагон, – и ты тоже, – повернулся человек к его соседу. Борис не пошевелился, пытаясь оценить обстановку. Скорее всего, этой группе, вошедшей с мороза, понравилось место возле печки.
   – Располагайтесь, – Борис показал на полупустой вагон, – места всем хватит, – он старался говорить как можно более миролюбиво, понимая, что одному с пятерыми не справиться. На остальных случайных попутчиков надежды было мало.
   По тому, как вели себя эти люди – вальяжно, нагло, грубо, Борис решил, что это какая-то сплоченная группа, скорее всего, уголовники.
   – Ты что не слышал, – говорящий пнул его сапогом, – выматывайся отсюда.
   Борис взглянул на лежащего рядом соседа и вдруг уловил в его равнодушных вроде бы глазах живую искру понимания и поддержки. Такие искры проскакивали меж разведчиками, когда обстановка складывалась так, что нельзя было произносить слова и даже шевелиться, надо было понять товарища по взгляду.
   Сосед едва заметно кивнул, Борис резко ухватил сапог и рванул его на себя, одновременно подбросив вверх свое тренированное тело. Ближайший из вошедших даже не успел вынуть рук из карманов, как, получив от Бориса удар в челюсть, рухнул на пол. Краем глаза Борис зацепил своего вскочившего соседа. Это оказался высоченного роста детина с огромными ручищами. Схватив двоих, он с силой столкнул их лбами и, отбросив, как мешки, ударил сапогом в живот третьего, переломив его пополам. Прошло не более полминуты…
   Потом, не торопясь, повернулся к Борису и протянул ему руку:
   – Лука.
   Борис пожал протянутую ему лапищу:
   – Борис.
   – Тоже, небось, из разведчиков, – рассматривал рослого соседа Борис.
   – Из них, свой свояка видит издалека.
   – Давай займемся этими, чтобы концы не откинули.
   – Да и откинут, невелика беда, наворовались, пока мы в окопах кровью своей землицу поили.
   Но все же подошел к валявшимся на полу и стал приводить их в чувство, щедро раздавая пощечины. Остальные сидевшие и лежавшие в вагоне люди спали или делали вид, что спали. Произошедшее их не касалось, эти тяжкие годы научили помалкивать и не вмешиваться.
   Привести в чувство удалось троих, двое так и остались лежать без сознания.
   Дверь распахнулась, вбежали несколько охранников в полушубках с автоматами:
   – Что тут случилось?
   – Да вот ребята не поделили чего-то меж собой, ну и помахали кулаками немножко.
   Охранник недоверчиво посмотрел на Бориса и приказал увести раненых.
   – Разберемся, – бросил он на прощанье.
   Бориса и Луку привели в штабной вагон на следующее утро.
   – Расскажите, что там у вас произошло, – спросил лысоватый старший лейтенант – начальник поезда, обращаясь к Борису.
   – Да кто их знает, не поделили что-то, заспорили, ну и подрались, да мы спали и не видели ничего толком. Они нас и разбудили.
   – А они на вас показывают.
   – Так они на любого покажут, лишь бы самим чистенькими выйти, – Борис старался казаться как можно более простодушным.
   – У двоих сотрясение мозга, у третьего разрыв брюшины. Это как же надо было приложиться, чтобы так ударить, – старший лейтенант взглянул на старающегося казаться меньше, но все равно возвышающегося громадой надо всеми Луку.
   Тот равнодушно склонил голову и пожал плечами, в глазах его ничего невозможно было прочитать.
   Старлей махнул рукой и начал что-то строчить на листе бумаги, лежащем перед ним. Бориса и Луку отвели в вагон.

   – Пошли мы в поиск, со мной еще один мужик, немолодой уже, за тридцать будет, а дрожит, трясется весь. Из пополнения, видать, отсидел войну где-то, вот в конце взяли. – Лука рассказывал, слегка заикаясь и растягивая слова. – В овражек спустились, только подыматься стали по склону на другую сторону, а навстречу немцы, мы назад кинулись. А тут сбоку из пулемета саданули, мне руку обожгло. Засада. Давай из автоматов отбиваться да гранаты бросать. А немцы нас, видимо, хотят живыми взять, потихоньку приближаются перебежками и кричат: «Рус, здавайсь!» Мы в кусты забрались, не высунуться. Я рукавом гимнастерки руку перетянул, чтобы кровь остановить. Мужик лопочет: «Все, хана нам, убьют». Я ему: «Заткнись, не паникуй, прорвемся». А у него руки трясутся, автомат удержать не может. Вот, думаю, гады, не могли нормального человека мне в пару дать, язык им, видите ли, срочно понадобился. А наших всех после боев последних побило. Так этого мне и подсунули.
   Принесли бачок с баландой, люди потянулись к парящему вареву. Лука замолчал и аккуратно, стараясь не пролить ни капли, отправлял в рот ложку за ложкой. Потом вытер куском хлеба миску и оглянулся вокруг, как бы интересуясь, не будет ли добавки.
   – С такой жратвы ноги быстро протянешь.
   – Ну, а дальше-то, что было, – спросил Борис, все более проникаясь симпатией к этому огромному, но такому ранимому человеку.
   – Дальше? – Лука задумчиво почесал затылок, светлые волосы встали торчком. – Я напарнику говорю: «Ты меня прикрой, я сейчас пойду пулеметчика успокою. А потом я тебя прикрою, ты к нам назад по склону уйдешь, по кустикам перебежишь, а я следом». Пополз я, а он из автомата строчит в разные стороны, в белый свет. До пулемета я добрался, а там двое. Гранату тратить не стал, и пулемет пригодиться может. С немцами справился да за пулемет лег. Гляжу в прицел, а в кустах, где напарник сидел, движение какое-то, непонятное. Потом вижу, выходит он оттуда с поднятыми руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь, я – свой». Меня такая злоба охватила, дал туда очередь, но промазал, видно, с нервов, редко со мной это случается. Немцы бросились ко мне, да куда там, я их из ихнего же пулемета и уложил. Они достать меня не могли, позиция уж больно хороша была, на крутом склоне. Тогда немцы мины стали бросать. Долго я продержался, но мина совсем рядом угодила, меня контузило, сознание потерял. – Лука говорил короткими, отрывистыми фразами, казалось, что так он меньше заикается. – Очнулся в каком-то помещении, лежу на полу, а вокруг немцы и этот – мой напарник с ними, на меня показывает и говорит им обо мне, видимо. Я ничего не слышу, контузило сильно. Толкают они меня, спрашивают о чем-то, а я им показываю, что не слышу. Наконец поняли. Руки связали и отвели в какой-то сарай каменный, с крохотным окошком зарешеченным. А там в углу ржавая мотыга валялась, я об нее ремень, которым руки связали, и перетер. Через некоторое время выводят меня из сарая и в машину сажают, в крытую, видно, важной птицей посчитали из-за роста моего. Это была их ошибка. А в кузов вместе со мной двое фрицев с автоматами, да в кабине офицер и водитель. Сидим так, едем. Один немец рядом со мной, другой напротив. Тот, что рядом со мной, покурить решил, это была еще одна ошибка. Попросил я со мной поделиться.
   – А как же ты его попросил, если не слышишь ничего, да и язык не знаешь? – Бориса все более заинтересовывала эта история, отчасти похожая на его собственную.
   – Язык я немного выучил за два года, а слышать мне зачем, я ему головой и глазами показал. Он сигарету из пачки достал, мне в рот сунул, а я не курил сроду, спортом занимался, в чемпионатах страны по самбо участвовал. Тут он зажигалку к сигарете подносит, чтобы я, значит, закурил, я одну руку из-за спины тихонько вытаскиваю, чтобы незаметно было, к огоньку склоняюсь, а сам рукой до шеи его добрался и сжал со всей силы там, где артерия сонная. Хрустнуло у него там, он и сник.
   Борис представил себе такую лапищу на своей шее и поежился.
   – Теперь дело секунды решали: сникшего хватаю и к тому, что напротив сидит, а этим прикрываюсь, как щитом. Как и предполагал, он первую очередь в этого немца выпустил, а мне времени хватило, голову ему свернул, как цыпленку. Машина останавливается, видно, выстрелы услышали, я – к двери, а впереди себя немца держу. Водитель дверь открывает, а на него фриц вываливается. Пока до водителя дошло, что к чему, я его очередью и пришил.
   – Ну а дальше-то что? – Борис уже был весь в нетерпении.
   – Ну а дальше просто: подбегаю к кабине, из нее офицер выскакивает, меня увидал, за пистолетом в кобуру полез, да куда там. Я его в охапку и назад в кабину, по черепушке слегка пристукнул, чтобы не мешал, да за руль сел. Дорога там ведет к линии фронта до самой передовой, я на карте видел, когда в поиск отправлялся. Ну, хотя бы несколько километров проскочить, пока немцы очухаются. Как гул орудий услыхал, машину в лесочек загнал, офицера в чувство привел и пошел. Передовую мне переходить – знакомое дело, сколько раз бывало. Желательно брешь в обороне найти, где можно тихо пробраться. Ночи дождался, офицера посадил на поводок, в рот – кляп, чтобы голос не подал, и вперед. Через немецкую линию траншей перевалили тихо, но потом заметили нас и такой огонь открыли, как будто наступление началось, тут меня второй раз прихватило. На этот раз в бедро, сапог сразу кровью наполнился. Рану перетянул, да бедро не рука – кровь вытекает помаленьку. Я бегом и офицера пинками подталкиваю, чувствую, что слабею. Эх, не дотяну… сознание бы не потерять. Тут окрик, как музыка: – «Стой, кто идет, стреляю». Отвечаю: «Свои, разведчик я, веду языка, только стоять не могу, ранен». И упал, больше не помню ничего. – Лука судорожно вздохнул, воспоминания взволновали его. Он смог продолжить только через несколько минут, на этот раз Борис не торопил его, понимая, как тяжело дается этот рассказ. – Очнулся в медсанбате соседней дивизии, в ее расположение вышел. Рассказал все, как было, только про напарника соврал, заявил, что убило его. Стыдно мне стало за человека такого. Наградили меня. Месяца полтора провалялся в госпитале в тылу, подлечился и в свою часть попросился. Нашу роту разведки сильно потрепали, из стариков почти никого не осталось. Мне пополнение дали обучать, командир сказал, что пришлет мне помощника боевого. Ну как-то раз вызывают меня в землянку штабную. Вижу там кроме командира полка еще кто-то, свет от коптилки тусклый, не узнал поначалу. Комполка и говорит: вот тебе помощник обещанный, познакомься. Я подхожу ближе и узнаю того напарника бывшего. И он меня узнал, не ожидал увидеть живым. Видно, у меня лицо до такой степени изменилось, что он в ужасе попятился к выходу и выскочил наружу, я за ним. Он бежит к леску неподалеку, и я за ним. Сзади слышу крики: «Стой, что случилось». В леску его и догнал, кровь в голову ударила, себя не помнил, горло его сдавил и задушил вот этими руками. Пока люди подбежали, он уж не дышал. Меня долго таскали, допрашивали, обвиняли в том, что я и сам шпион завербованный, а этого мне приказали убрать, чтобы он показаний не дал. И судили за самосуд.
   Лука надолго замолчал, молчал и Борис. Его до глубины сердца поразила схожесть судьбы этого парня с его собственной.
   – Значит, нам суждено держаться вместе, – наконец смог произнести он.

   В бараке было натоплено, около печки притулился новенький. Борис внимательно его рассматривал: лет под сорок, с редкими седыми волосами, круглые стекла очков на тонком, длинном носу придавали какое-то печально – беззащитное выражение всему его лицу.
   Понимая, что такому человеку придется здесь несладко, Борис подошел к нему и протянул руку:
   – Борис.
   – А меня Лазарем Моисеевичем зовут, – вскочил на ноги новенький, – Лифшиц – моя фамилия Лифшиц.
   – О, каких лазарей нам начальничек подсылает, – раздался за спиной Бориса хрипловато-издевательский голос «подсадного». Так называли того, кто по научению старших организовывал конфликты между группами заключенных, заканчивающиеся иногда убийствами.
   – Так что ты нам пропоешь, Лазарь?
   Подсадной криво улыбался, за что и получил кличку «Кривой».
   – Я, понимаете ли, не пою, у меня нет голоса. Я – ученый.
   – А ноги у тебя есть, ученый, может, тогда спляшешь нам?
   – Не приставай к человеку, видишь, он еще не знает местных порядков.
   Борис прекрасно понимал, что назревает конфликт, уголовные давно искали повод, чтобы захватить единоличную власть в бараке.
   – А тебя, капитан, не спрашивают, что ты всегда лезешь не в свое дело.
   – Это ты, Кривой, лезешь к человеку со своими дурацкими вопросами.
   – Осторожней на поворотах, капитан, не забывай, где находишься.
   Эта фраза вызвала у Бориса забытые воспоминания, и он почувствовал, как начинает заводиться. Неслышно ступая, подошел Лука:
   – Об чем толкуем, господа?
   – Опять Кривой новенького раскручивает.
   – Нехорошо поступаешь, парень, – медленно проговорил Лука.
   Уголовные уважали его за силу, побаивались, но втайне ненавидели.
   – Тихо, тихо, братва, – появился старший из уголовных и, обращаясь к новенькому: – Пойдем, я покажу тебе твое место.
   Он повел Лазаря в дальний угол барака. Борис, глядя на Луку, покачал головой. Они понимали друг друга с полуслова. Лука вдруг сорвался с места и в три прыжка догнал уходивших. Он положил руку на плечо Лазаря и тихо сказал, обращаясь к старшему:
   – Он будет спать на нашей половине.
   – Пожалуйста, – старший притворно-равнодушно пожал плечами, но лицо его исказила злая гримаса, которую он не смог скрыть.

   Ночь – опасное время, ночь – тревожное время. Ночь – время выплескивания злобной, неукротимой энергии, не имеющей иного выхода, энергии живого человека, загнанного в тесные бараки, в узкие рамки беспросветной жизни, в каждодневное, каждолетнее повторение все одного и того же действа.
   Ночь – время выяснения отношений, время борьбы за власть в отдельно взятом «барачном государстве». Ты убьешь меня, если я не убью тебя раньше.

Глава шестая
Шарашка

   После ужина наступало свободное время, и Борис писал письма Але. Он отправлял по два – три письма в месяц, особенно когда сильно скучал. Описывая свое житье, старался не заострять внимания на негативном, зная, что Аля будет переживать и расстраиваться. В письмах всегда спрашивал про дочку, которая, по его представлению, должна была уже ходить в школу.
   Иногда письма возвращались с пометкой «Адресат не проживает», но чаще пропадали безвозвратно. Лазарь Моисеевич подсказал Борису, что надо написать в паспортный стол и в отдел прописки. Борис написал, но ответа не получил, видимо, людям там было не до писем из мест заключения. Однако Борис постоянно уходил вечером в каптерку, где никто не мешал ему, даже начальство разрешало, и писал, как будто разговаривал с Алей.
   Мягкая улыбка играла на его лице, образ жены будил воспоминания, он представлял ее тело, такое упругое и желанное, ощущал ее ласки, слышал нежные слова, тревожное томление охватывало его, и тянущее, сладостное напряжение внизу живота рождалось помимо воли.
   Ночь уже давно накрыла своим крылом серые бараки за колючей проволокой, сторожевые вышки по углам лагеря, бревенчатые здания администрации. После отбоя движение прекращалось, все обитатели лагеря должны были отдыхать.
   Неожиданно дверь распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха в помещение ворвался запыхавшийся Лазарь Моисеевич:
   – Боря, Луку убивают. Уголовные.
   Борис вскочил, сразу забыв и о письме, и об Але. Он хорошо знал, что может происходить в бараке в это время.
   – Беги к дежурному, – бросил он на ходу Лазарю, застегивая ватник, – я – в барак.
   Дверь не поддавалась, по-видимому, была приперта изнутри. Борис надавил раз-другой, потом разбежался и ударил ногой. Дверь отлетела, он ворвался внутрь и остановился. Перед ним там, где была кровать Луки, копошилась куча людей. Борис сразу оценил обстановку: скорей всего напали, когда Лука уже заснул, воспользовавшись тем, что Бориса нет в бараке. Могли сразу же воткнуть заточку, чтобы отключить сознание. Если сейчас ввязаться, со всеми не справиться. И тогда он сделал единственное, что можно было предпринять в этой ситуации, чтобы выиграть время. Сдержанный гул голосов перекрыл его могучий, командный окрик:
   – Прекратить!
   И чтобы было более доходчиво, он подобрался, словно пружина и, выдернув из кучи одного, коротким сильным ударом свернул ему челюсть. Тот рухнул на пол. Боковым зрением заметил Кривого, который, как обычно, в нападении не участвовал, а стоял на стреме. Но сейчас, видя, что Борис один, бросился к нему, в руке его что-то сверкнуло. Всего два шага отделяло их, Кривой взмахнул заточкой, но Борис неожиданно присел. Секунды замешательства бандита Борису хватило. Он рванул на себя руку Кривого и резко ударил, переламывая ее. Кривой дико заорал от боли, заточка выпала. Борис подхватил обмякшее тело и ударил его спиной о деревянный угол нар. Потом швырнул, как мешок, на пол к ногам уже поднявшимся от Луки уголовникам.
   На миг наступила тишина, прервавшаяся топотом сапог. В барак ворвались охранники.

   – Ну как он?
   Борис остановил лагерного врача.
   – Пока плохо, он без сознания.
   – А что там?
   – Четырнадцать проникающих ранений. Другой бы на его месте давно в ящик сыграл.
   – Он выживет, выживет…
   Борис схватил за рукав врача.
   – Дай Бог, надо бы его в хорошую больницу отправить, у нас нет условий, ты же знаешь.
   – Я прошу вас, сделайте, что можно.
   После недельного пребывания в карцере, где Борис объявил голодовку, его покачивало. Лагерное начальство хотело замять инцидент, но это не удалось. Слух о драке с поножовщиной просочился и на волю. В лагерь зачастили комиссии, уголовников перевели в другой лагерь. Прошел слух, что многим из них добавили сроки.
   Луку отправили в областную больницу, дело его затребовали для повторного расследования. В барак поселили новеньких, среди них тоже были уголовники. Старшим по бараку назначили Бориса.

   Лазарь Моисеевич как-то завел с ним разговор:
   – А что, Боря, можно убедить уголовных, что нам лучше держаться вместе и не враждовать друг с другом? Так мы смогли бы дружнее решать все наши вопросы и помочь тем, кто послабее.
   Борис долго обдумывал это предложение и решил тайно назначить общее собрание барака.
   – То, что мы враждуем между собой, на руку нашим надзирателям, они специально селят вместе уголовных и политических, чтобы не смогли объединиться. Я знаю, что среди нас есть стукачи, и сегодня же об этом нашем собрании будет известно начальству. Подумайте сами: по какой бы статье мы не мотали срок, уживаться необходимо, коли свела нас здесь судьба, и если мы хотим выйти отсюда живыми. Это в наших интересах. Мы всегда сможем договориться, коли будем соблюдать правило: хочешь жить сам, давай жить и другому. И даже если меня завтра уберут, знайте, что можно договариваться без мордобоя и унижений, по-доброму.
   Уголовники сплевывали на пол табак, отпускали развязные шуточки, пока один уже пожилой вор не оборвал их:
   – А что, братва, он дело говорит.
   Не сразу, но совместная жизнь в бараке номер девять налаживалась. Пришлось еще дважды собираться, чтобы обсудить спорные вопросы. Особенно трудно приходилось уголовникам, которые совершенно не понимали, что такое дисциплина и обязанность следовать принятым решениям.
   А еще через неделю Бориса перевели в другой барак. Он ожидал этого. Здесь уголовный авторитет сразу его предупредил:
   – Ты, парень, свои шутки оставь, будешь сидеть тихо, тебе же будет лучше, да и выпустят раньше. – И, погодя, добавил угрожающе: – А если надумаешь бузить и свои законы устанавливать, подрежем тебя, как дружка твоего, ты у начальства на контроле.

   Весной в лагерь нагрянули какие-то незнакомые люди. Лазаря Моисеевича срочно вызвали к начальнику лагеря, заставив предварительно побриться и привести себя в порядок. К Борису он зашел уже с вещмешком за плечами:
   – Какое-то новое научное подразделение организовывается, меня как специалиста-физика туда командируют.
   – На волю что ли выходите?
   – Нет, срок так за мной и остается, только работать буду по своей специальности, в лаборатории.
   – Счастливый, хоть свободы глотнешь.
   – Я тебя обязательно возьму к себе, как только устроюсь на новом месте.
   – Ну тогда до встречи.
   Они обнялись крепко, постояли так с минуту и разошлись. Лазарь Моисеевич направился к воротам лагеря, где его уже ожидала повозка, а Борис – в барак.

   Яркие блики скользнули по потолку, стенам, по аккуратным шкафчикам и полкам с инструментами. Сверкнули по крутящемуся валу и застыли на сосредоточенном лице, склонившемся над деталью. Глаза из-под стекол защитных очков напряженно следили за резцом.
   Уже второй месяц Борис работает в этой мастерской, входящей в крупный лабораторный комплекс. Мастерская оборудована самыми новейшими станками, подобраны классные мастера. Сюда и определил Лазарь Моисеевич Бориса, выполнив свое обещание. Мастерская, как и вся лаборатория, была засекречена, но работающим здесь были предоставлены хорошие условия и свобода передвижения в пределах зоны. Борис мог только догадываться, какое новое сверхмощное оружие здесь разрабатывается. Даже Лазарь Моисеевич пока не мог ему ничего рассказать.

   «Здравствуй, любимая моя!
   Уж сколько писем отправил тебе, сколько запросов и все без ответа. Не уверен, что и это письмо дойдет. Седьмой год пошел, как расстались мы, все это время я ничего о тебе не знаю.
   Помотала меня судьба, покидала: из «огня да в полымя», из немецкой неволи – в советскую. Столько повидал, что не на одну жизнь хватит, но мне бы свою прожить, как хочется. Тебя обнять, дочку нашу приголубить, да более и не нужно ничего.
   Сейчас я на Урале, совсем недалеко от тех мест, где встретились мы, где свела нас судьба. Неужто для того свела, чтобы расстались мы навсегда, чтобы потеряли друг друга в этом огромном мире. Но нет, я найду тебя все равно, раньше или позже, потому что нет мне без тебя жизни.
   Сейчас работаю в закрытом месте, взял надо мною опеку Лазарь Моисеевич Лившиц – большой ученый, человек необыкновенного ума и доброго сердца. Я его на зоне опекал, а он меня тут. Выпускаем нужную стране продукцию. Живу я сейчас очень хорошо, у меня своя маленькая квартирка, обеспечение продуктами и товарами такое, которого никогда и в мирной жизни не видел. Одно только угнетает: выйти отсюда пока не имею возможности. То, что на воле происходит, знаю, мы получаем любые газеты и журналы, слушаем радио и даже смотрим телевизор. Это такой аппарат с экраном, где можно увидеть концерты, кино и новости.
   Очень хочу учиться, так мечтал об этом на фронте, думал, что после войны все будут жить счастливо и мечты людей исполнятся. Да не пришлось, а годы проходят. Годы без тебя, как будто напрасно прожитые – пустые и блеклые.
   Это письмо передаю с надежным человеком, он обещал заехать в наш город и передать лично в руки, да мой адрес тебе сообщить.
   На этом заканчиваю.
   Люблю тебя, тоскую, целую тебя всю-всю.
   Очень и очень соскучился.
   Твой Борис»
   .
   Остроконечные пики елей прорезают хмурое осеннее небо с быстро плывущими облаками. Горы, поросшие лесом, то высокие, то низкие, переходящие одна в другую, кажутся игрушечными, брошенными в беспорядке какою-то могучей рукою. Меж ними в лесных падях поблескивают прозрачные таежные озера, полные рыбы. Ее ловят на кукан – заходят в воду почти до пояса и опускают леску с крючком около ног. В прозрачной воде видно, как подплывает рыба к крючку и заглатывает наживку.
   На плечах у Бориса и Лазаря Моисеевича топорщатся холщовые сумки, в которых трепыхаются только что пойманные чебаки и ерши.
   Хороша уральская тайга тихой осенью. Мелькнет вдруг меж облаками солнце и высветит желто-багряные всплески листьев в гуще зеленой хвои. Птичьи голоса наполняют тишину леса: то защелкают трелью, то закукуют, то зачирикают нежно – фьють… фьють… Мягко пружинит под ногами земля, глянешь вниз: вот багровая россыпь ягод, а вот коричневатая шляпка боровика несмело выглядывает из сухих прошлогодних сосновых иголок. На старых пнях водят свой хоровод многочисленные семейства опят, а зеленушки, серушки, чернушки ковром устилают поляны.
   Воздух такой, что пьешь его, пьешь, вливая в легкие до головокружения, и все никак не напьешься.
   Тянется вверх струйка дыма и тает в прозрачной синеве. Над костерком пристроился котелок, где варится тройная уха. Аромат лука и кореньев раздувает ноздри.

   – Ребята, подходи сюда, что вы там слюнки глотаете.
   Лазарь Моисеевич, повернувшись к своей личной охране, жестом приглашает двух бойцов разделить трапезу. Солдаты, зная широкий, дружелюбный характер своего подопечного, тотчас закинув автоматы за спину, подсаживаются к костру.
   – В жизни такой вкуснятины не пробовал, – говорит Борис и, обжигаясь, втягивает с ложки наваристую шурпу.
   – Жизнь твоя невелика еще, попробуешь и повкуснее, – отвечает Лазарь Моисеевич, собирая по лагерной привычке куском хлеба остатки ухи в миске.
   Наполнив желудки горячей пищей и отвалившись от костра, заводят разговор о житье-бытье, перемежающийся воспоминаниями.
   – А вы откуда, ребята? – спрашивает Лазарь Моисеевич солдат.
   – Я с Кубани, – отвечает тот, что постарше, сержант.
   – А я воронежский.
   – Немцы были у вас?
   – Были. Я совсем пацаном в партизанский отряд попал, вместе с матерью, двенадцать лет мне исполнилось, – с грустью поведал сержант.
   – Родители-то живы?
   – Отец без вести пропал, а мать убили. Я у тетки жил после войны, а у нее своих трое, и муж погиб. Бывало, по целым дням ничего не ели, крапиву да лебеду по пустырям собирали. Школу бросил, работать пошел, кормить малых надо было. Сейчас-то выросли все.
   – А до нас немец не дошел, по ту сторону реки остановили. Она Воронеж на две части разделяет. Аккурат по реке и линия фронта проходила, немец был на правой стороне, а мы на левобережной жили, – сказал второй солдат с веснушчатым детским лицом. Мы с пацанами бойцам патроны и снаряды подтаскивали, бывало, под огнем. Мне повезло, а друга моего Саньку ранило, ноги ампутировали.
   – Да, досталось вам ребята.
   – А кому не досталось, Лазарь Моисеевич, я вот до Берлина дошел. А сам Берлин брать не довелось. Батальон, которым командовал, полностью погиб, а я раненый, без сознания в плен попал.
   Бойцы с уважением посмотрели на Бориса.
   – А сколько вам лет было тогда? – спросил сержант.
   – Да столько же, сколько и вам сейчас – двадцать. А нынче мне уже двадцать семь исполнилось.
   – А за что посадили? – осмелился спросить сержант.
   – О, это долгий рассказ, – покачал головой Борис, – как-нибудь в другой раз.
   – Нам же нельзя тут находиться, надо следить за обстановкой вокруг, – вдруг вскинулся сержант. – Пошли, – бросил он напарнику.
   – А вы-то за что сидите, Лазарь Моисеевич? – спросил Борис, когда охранники отошли.
   Лазарь Моисеевич лукаво взглянул на него:
   – За то, что хотел империалистам часть Поволжья продать.
   Борис оторопело уставился на ученого:
   – За что, за что?
   – Такая формулировка в обвинительном заключении. – Лазарь Моисеевич задумался и, казалось, углубился в себя. – Видишь ли, Боря, мне трудно понять, что творилось, да и творится в стране. Я скажу то, что не должен был бы говорить тебе, за что меня раньше непременно бы расстреляли. А сейчас и внимания не обратят потому, что нужен им как ученый. Большинство арестованных и осужденных за эти десять-двенадцать лет ни в чем не повинны.
   Лицо Бориса вытянулось и приняло совершенно глупое выражение:
   – Но не могут же органы ошибаться, и товарищ Сталин…
   – Насчет товарища Сталина не могу ничего определенного сказать, кроме того, что пишут в газетах, я с ним не общался, – перебил Лазарь Моисеевич. – Но то, что известно, и то, что могу проанализировать, дает мне возможность сделать однозначный вывод: все эти фальсифицированные дела, жестокие приговоры и расстрелы делаются по указанию сверху.
   На миг наступило молчание. Борис оглянулся на солдат охраны.
   – Не бойся, они не слышат, а даже если и слышали бы, и доложили, мне это не страшно. Я – нужен, и это важнее для тех, кто посадил меня. Ну, давай собираться, и так задержались. – И добавил, заливая костер: – То, о чем мы с тобой говорили, должно остаться только между нами.

   Всю ночь Борис не сомкнул глаз. Разговор у костра не выходил у него из головы. Неужели Лазарь Моисеевич – враг народа? Какая глупость, он больше чем сотни других людей сделал и делает для народа. Значит, и другие «враги народа» просто выдуманы для того, чтобы расправиться с неугодными?
   Эта простая мысль повергла его в ужас.

   Борис теперь часто встречался с Лазарем Моисеевичем, обсуждали они в основном технические вопросы. Видимо, ученому нужен был собеседник, которому бы он просто объяснял что-либо, сам убеждаясь в правильности хода своих мыслей, верности сделанных выводов, новизне решений. Пытливый молодой человек, ставший другом еще в лагере, вызывал в нем симпатию и отеческие чувства. И он старался приобщить Бориса к миру, в котором жил сам.
   – Понимаешь, эта цепная реакция деления возможна только при определенных условиях – наличие критической массы урана-235. Нужно решить несколько задач: источник энергии для начала реакции деления и, самое главное, получение этого изотопа в реакторе. Вот сейчас мы и пытаемся найти оптимальное решение для постройки реактора.
   И добавил без связи с предыдущим:
   – Эх, учиться тебе надо, сейчас самый подходящий момент, физиков-ядерщиков не готовят в стране. Да как это осуществить?
   – Я буду, обязательно буду учиться, – убежденно произнес Борис, и Лазарь Моисеевич подумал, что этот настойчивый и способный парень непременно добьется своего.

   Борис получил весточку от человека, которому доверил передать письмо Але. Тот сообщал, что по указанному адресу живут другие люди. А в паспортном столе сказали, что большинство эвакуированных уже давно уехали в места своего довоенного проживания.
   Все, ниточка оборвалась.
   Борис тупо смотрел в стену, лежа на койке. Припомнил: Аля говорила, что они из Кишинева. Но где там живут, и как их искать? Может быть, она и не ждет его давно, за другого замуж вышла. Сколько лет прошло, как похоронку на него послали, с тех пор она и не получала от него писем.
   Борис стал нервным, похудел, взрывался по каждому поводу, на работе допускал брак. Это не укрылось от Лазаря Моисеевича.
   – Хочу предложить тебе пройти курс средней школы, чтобы знания освежить в памяти, ведь придется сдавать вступительные экзамены.
   – Нет, я не хочу, не настроен, – хмуро ответил Борис.
   – Да что с тобой, что случилось?
   – Ничего, все хорошо.
   – Я же вижу, что «на тебе лица нет».
   С большим трудом удалось ученому вытянуть из Бориса причину его депрессии. Тогда-то и состоялся нелицеприятный, жесткий, но такой нужный разговор.
   – Я тебя не узнаю, распустил сопли, как баба, – Лазарь Моисеевич стукнул кулаком по столу. – В таком состоянии ты не найдешь свою Алю и не поступишь никуда. Твои мысли не дадут тебе этого сделать. Прежде всего отбрось мрачные, негативные мысли. Думай только о том, как ты с ней встретишься, и как прекрасно вы будете жить. Думай о том, что поступишь и окончишь институт, и мы с тобой вместе будем работать. Не зацикливайся на том, как это сделать, судьба сама тебе подскажет путь, думай только о том, что все это уже состоялось, представляй себя с Алей, представляй себя ученым и все сбудется.
   В глазах Бориса загорелся огонек – первый лучик интереса:
   – Что, само собой сбудется?
   – Не само собой, а твоими мыслями и твоей энергией. Поставь себе цель и иди к ней. Иди, несмотря ни на что. Только важно, чтобы это была твоя цель, твоя – выстраданная, твоя – истинная, а не принесенная тебе кем-то и не надуманная.
   Борис внимательно слушал Лазаря Моисеевича, вдумываясь в его слова. От былой хандры не осталось и следа.
   А ученый продолжал:
   – Тебе обязательно откроется путь, это будет неожиданно, как озарение. Так часто бывает у нас, ученых, когда мы после долгих и бесплодных раздумий отходим от проблемы в сторону и как будто забываем о ней. И тогда откуда-то из глубин сознания или из глубин космоса приходит решение, часто такое простое, что удивляешься, почему не додумался до него раньше.

   Как-то в начале марта, зайдя в большую гостиную, называемую «красным уголком», Борис увидел группу сотрудников лаборатории, внимательно слушающих радио. Передавали бюллетень о болезни Сталина. После сообщения о дыхании Чейна-Стокса [8 - Патологическое дыхание Чейна-Стокса может быть обусловлено черепно-мозговой травмой, гидроцефалией, интоксикацией, выраженным атеросклерозом сосудов головного мозга, при сердечной недостаточности (за счет увеличения времени кровотока от легких к мозгу). Известность получило упоминание «периодического (Чейн-Стоксова) дыхания» в бюллетене о состоянии здоровья Сталина от 2 часов ночи 5 марта 1953 года.] все кинулись в санчасть к главврачу. Ученые потребовали от него собрать консилиум и вынести решение о том, на что можно надеяться. Главврач ушел, а все остались ожидать его в коридоре. Тяжелое молчание прерывалось только дыханием сидящих людей. Борис сидел рядом с Лазарем Моисеевичем и не мог унять мелкую дрожь. Наконец вышел главврач, на лице его сияла улыбка:
   – Ребята! Нет никакой надежды!
   На шею Борису бросился Лазарь Моисеевич, ученые стали обниматься, радостный гвалт стоял в больничном коридоре. Вечером собрались в одном из помещений лаборатории, пили неразбавленный спирт и шутили:
   – Что ж ты, Моисеич, Поволжье так и не успел загнать империалистам?
   Летом медленно, с тяжелым скрипом и лязгом начали открываться ворота лагерей, из которых выходили на свободу заключенные. Пересматривались дела. С ученых, работающих в «шарашке», снимали судимости. Но выпускать за пределы зоны не спешили. Рядом с лабораторией строился секретный завод, и вся территория была обнесена забором с «колючкой» и вышками. Хотя режим ослаб.
   Борис зарылся в учебники и постепенно восстанавливал в памяти почти начисто забытые школьные предметы. Лазарь Моисеевич помогал ему, несмотря на полное отсутствие свободного времени. Сроки изготовления секретного изделия были жесткими, стране нужна была бомба, и ученые ночевали на рабочих местах.
   В августе была наконец изготовлена бомба страшной разрушительной силы, подобной которой еще не существовало на Земле. После ее успешного испытания на ученых посыпались награды, профессору Лазарю Моисеевичу Лифшицу присвоили звание Героя, вручили медаль и орден Ленина.

   Неожиданно перед Новым годом Борис получил письмо от бывшего командира полка. Тот писал, что стал полковником и заместителем начальника военной академии и что дело Бориса по его запросу пересматривается.

   В январе пятьдесят четвертого в городок научных работников приехала комиссия. Она заседала несколько дней, туда по очереди вызывали работников «шарашки». Вызвали и Бориса.

   – Шаталов Борис Александрович, осужден по статье… в июне сорок пятого, – пожилой усталый человек оторвал глаза от бумаг на столе и посмотрел на Бориса.
   – Так точно… – Борис запнулся, не зная, как обратиться к председателю комиссии.
   Тот, никак не среагировав на заминку стоящего перед ним заключенного, привычно прочитал:
   – Ваше дело пересмотрено, следственная комиссия признала, что следователь контрразведки, который вел допрос в июне сорок пятого года, спровоцировал поступок подследственного. В то же время консилиум врачей вынес решение, что подследственный находился в неадекватном состоянии, психика его была нарушена тяжелым ранением и пленом. В связи с открывшимися обстоятельствами судимость с вас снимается. Вы восстанавливаетесь в воинском звании, и вам возвращаются награды.
   Борис замер, сердце его отчаянно колотилось.
   – Спасибо, – еле выдавил он из себя, не представляя, что нужно говорить в таких случаях.
   Председатель как-то криво улыбнулся:
   – Это не нам спасибо надо говорить, присаживайтесь, – он показал на стул.
   Борис неловко сел на краешек стула, что было для него совсем несвойственно.
   – Я – представитель министерства оборонной промышленности, – заговорил грузный человек, сидящий рядом с председателем комиссии. – Нам рекомендовали вас как ответственного и квалифицированного работника, поэтому мы хотим предложить вам продолжить работу здесь вольнонаемным. Мы заключим с вами контракт на год, а потом продлим, если вы пожелаете.
   И видя, что Борис задумался в нерешительности, добавил:
   – Решение надо принять сейчас и здесь.
   Эта последняя фраза, прозвучавшая как приказ, произвела на Бориса отрезвляющее действие. Он внутренне собрался, как всегда делал в трудных ситуациях:
   – Благодарю. Но вынужден отказаться от вашего предложения. Видите ли, я собираюсь поступать в Военную академию, мой бывший командир полка, который преподает там, предлагает стать слушателем.
   Грузный представитель удивленно посмотрел на Бориса и пожал плечами:
   – Дело ваше.

   Оформление документов затянулось. Только через месяц поступило решение о прекращении дела. Борис мучительно раздумывал, куда ему необходимо направиться прежде всего. Неожиданно пришел ответ из больницы, где лежал Лука. Борис послал туда письмо еще два месяца назад. В короткой официальной записке извещалось, что больной выписан и отбыл по месту требования. Дело в отношении его прекращено. Куда отбыл Лука и где его теперь искать, Борис не представлял.
   Ладно, этим он решил заняться позже, а сейчас надо решить две задачи: найти Алю и определиться с учебой.

   – Съезди сначала туда, где она проживала в эвакуации, а потом, если там не найдешь концов, отправляйся в Молдавию, в Кишинев, она там, кажется, жила до войны. Фамилию-то девичью ее помнишь?
   – Конечно.
   – Ну тогда давай, за тебя, за твою жену, за успешную учебу. Все у тебя наладится и будет прекрасно. Ты – настоящий мужик, Боря.
   Лазарь Моисеевич и Борис чокнулись стаканами и выпили до дна. Они уже минут пятнадцать как уединились на кухне, с трудом отделавшись от веселой компании ученых, собравшихся на проводы товарища.
   Из большой гостиной послышались крики:
   – Виновника на сцену, где этот шалопай застрял, сейчас его выступление.
   В кухню ввалились несколько человек, взялись за руки и закружились вокруг Бориса в хороводе.

   Холодным осенним утром от небольшой станции в уральской тайге отошел поезд. Высокий, широкоплечий человек с обветренным лицом отрешенно смотрел в окно, за которым проплывали горы, покрытые остроконечными елями, раскидистые сосны, долины, полные голубоватого утреннего тумана, редкие деревеньки с почерневшими избами…
   Борис думал о том, что еще одна страница его жизни перевернута. Остались позади страшные годы войны и лагерей, но милостива была к нему судьба. Она сохранила ему жизнь, закалила характер и познакомила с людьми, ставшими друзьями.
   Что ждет его впереди?

Глава седьмая
Снова вместе

   Говорят, что люди не меняются с годами, они просто научаются прятать свое тайное и сокровенное, свое внутреннее и истинное. Вот так и Мозель. Тогда, в пятьдесят четвертом, Аля ему сразу сказала, что муж, на которого она получила похоронку, вернулся живым и невредимым.
   Трудный разговор состоялся вечером:
   – Я не знаю, где он был все это время, с кем жил, но теперь я – твой муж. У нас есть дочь и не может быть никакой речи о выборе.
   – Вас это совсем не касается, где он был эти годы, вас касается только ваша дальнейшая судьба.
   – Уж не ты ли будешь решать мою судьбу?
   – Я буду решать свою судьбу, а вы – свою.
   – Я считал, что мы связали наши судьбы.
   – Связали, а теперь развяжем.
   – Так вы хотите предложить мне развод?
   Мозель неожиданно перешел на «вы», подчеркивая этим, что отношения из близких перешли в официальные.
   – Да.
   – Алевтина Григорьевна, вы хорошо подумайте, прежде чем предлагать мне такое решение. У вас может появиться много трудностей.
   Аля потерла рукою лоб, этот разговор казался ей какой-то бессмысленной фальшивой игрой.
   – Никаких трудностей я не боюсь, труднее, чем с вами, мне уже не будет. Я подаю на развод.
   – А дочь нашу вы что, тоже разводить будете?
   – Дочь останется со мной.
   – А это уж, позвольте сказать, как суд решит.
   – Не сомневайтесь, суд оставит дочь с матерью.

   В тот день после долгих лет разлуки, которая, казалось, никогда уже не кончится, Аля с Борисом ночевали в снятой им комнатушке. Дочка осталась с бабушкой, которая очень обрадовалась, что нашелся Борис, она любила его еще с того дня, как в далекой эвакуации познакомила их Аля. Мозель пошел ночевать в гостиницу.
   Первая ночь вдвоем, ночь, о которой Борис мечтал там, на фронте, о которой грезил в промерзшем лагерном бараке.
   А Аля и не мечтала, для нее эти грезы уже не существовали, они просто не могли осуществиться. Она забила, заглушила в себе чувства, чтобы иметь возможность жить дальше. Разве по силам человеку вынести это – долгие годы беречь в своем сердце любовь к погибшему. Остается лишь помнить…
   Тихо вокруг, ночь уже распростерла свои темные крылья над уставшим за день городом. Голова Али покоится на плече Бориса, и ее волосы щекочут ему щеку. Он поворачивает голову и целует волосы, вдыхая такой непередаваемый единственный в мире запах.
   Теперь каждая ночь была для них будто первая, они осторожно изучали друг друга, едва касаясь нежными руками тел. Но вскоре объятия становились крепче, а поцелуи жарче, волны страсти подхватывали их и погружали в могучую реку наслаждения. Они отдавали друг другу нерастраченные любовь и нежность, они любили друг друга неистово за все, что пережили, за те страшные годы смертей и одиночества, за похоронку, за маленькую десятимесячную дочку, навсегда оставшуюся в каменистой земле. В такие мгновенья они забывали о том, что у каждого была своя жизнь, другие мужчина и женщина… теперь они вместе, теперь они – одно целое, и все, что было до этого, уже совсем не имеет значения.
   Потом лежали рядом утомленные и счастливые, лишь легкими прикосновениями выдавая свою нежность.
   – Знаешь, я уже потерял всякую надежду тебя отыскать, когда получил отрицательный ответ на Урале, – неожиданно сказал Борис, вспомнив свои мучительные искания потерянной жены.
   – Неужели отчаялся? – лукаво переспросила Аля.
   – Не то чтобы отчаялся, а растерялся как-то. Бросился снова к Лазарю, а он и говорит: «Езжай в Кишинев, обойди там все паспортные столы и отделения милиции. Фамилия девичья у тебя есть, людей порасспрашивай».
   – И ты поехал.
   – Да, поехал. Решил, что если ты в этом городе, не уеду из него пока тебя не отыщу. Это оказалось нетрудно, мама, когда вы вернулись, прописалась по новому адресу, по ее фамилии и нашел. Соседке твоей старенькой, что на лавочке возле подъезда сидит, цветы подарил, она мне все и рассказала: что замужем ты, что дочку родила. Подумал я, что не имею права жизнь твою ломать. Три дня ходил вокруг, подстораживал, чтобы хоть одним глазком на тебя посмотреть. Ночами не спал, все нашу жизнь прокручивал. В тот, третий день, решил для себя – все, хватит, ты же мужик, в конце концов. Пора уезжать. Только в последний разок на тебя взгляну и уеду навсегда. Посмотрел, как ты в подъезд с бидончиком молока входишь, зубами скрипнул, кулаки сжал, повернулся и пошел. Ну, а дальше ты знаешь, видно, Бог не дал нам расстаться.
   – Б-о-г, – удивленно протянула Аля, – ты, что же это?..
   – А как ты думаешь, разве после того, что со мной случилось, после того, как смерть заглядывала мне в глаза и сжимала лапы на моем горле, после того, как мы с тобой, казалось, потерялись навсегда в этом взбаламученном мире… после всего этого лежим сейчас в обнимку и чувствуем друг друга… живыми и желанными, ты скажешь, что это не Он соединил нас вновь?
   Аля помолчала с минуту, а потом тихо и задумчиво произнесла:
   – Может быть…

   – Встать, суд идет…
   Немолодая женщина-судья, раскрыв большую папку с гербом на обложке, строгим голосом зачитала:
   – В связи с открывшимися обстоятельствами суд решил: удовлетворить требование истицы и признать второй брак Алевтины Шаталовой недействительным… обязать отца ребенка выплачивать алименты на его содержание.

   После решения суда, оставив дома жену и маленькую дочку, Борис поехал в Москву. Жили они теперь у Алиной матери, которая не могла нарадоваться Борису и буквально «сдувала с него пылинки». Первое, что он сделал, устроившись в московской гостинице, отправился в Академию.
   Открыв тяжелые дубовые двери, увидел дневального, поднявшегося ему навстречу:
   – Вы к кому?
   – Я к полковнику…
   – Он ждет вас?
   – Он меня всегда ждет.
   Дневальный удивленно взглянул на посетителя и снял трубку телефона:
   – А как доложить?
   Борис озорно улыбнулся:
   – Доложите: командир первого штурмового батальона капитан Шаталов прибыл по вызову.
   Дневальный недоверчиво оглянул посетителя сверху донизу. Ничего примечательного, высокий человек в помятом штатском костюме. Борис стеснялся надевать все свои награды, которые ему вернули, на «цивильную» одежду, к которой никак не мог привыкнуть.
   – Шутите?
   – Никак нет.
   Дневальный доложил в трубку:
   – Товарищ полковник, вас спрашивает какой-то человек в штатском. Представляется командиром первого штурмового батальона капитаном Шаталовым.
   Из трубки донеслись раскаты командирского голоса:
   – Пропусти, чертова кукла! Нет, подожди, я сам спущусь.
   По широкой мраморной лестнице сбежал моложавый еще полковник. Не обращая внимания на ошарашенного дневального, он бросился к Борису, и они обнялись крепко, как тогда в сорок пятом.
   – Не могу я, Федор Прохорович, упустил я годы молодые, отвык совсем от службы. Мои однолетки уже в подполковниках ходят.
   Борис с полковником сидели на кухне его просторной московской квартиры и потребляли фронтовые «сто грамм». Пустая бутылка армянского коньяка уже стояла под столом, а на столе красовалась ополовиненная. Жена незаметно меняла блюда, она была из тех верных офицерских жен, которые ждали мужа всю войну, и знала, что не должна мешать мужскому разговору. Выросшие дети познакомились с гостем и ушли по своим делам.
   Уже повспоминали годы фронтовые, берлинскую операцию, вновь пережили все перипетии давней тяжелой истории с пленом и судом, помянули погибших. И вернулись наконец ко дню сегодняшнему.
   – Это ерунда все, ты их догонишь и перегонишь, голова у тебя светлая.
   – Сегодня, пока вас ждал, смотрел, как курсанты занимаются, на площадке маршируют, в спортзале бегают. Офицеры среди них – лишь лейтенанты двадцатилетние. Представил, что и я там бегаю, и не по себе стало. Нет, не могу, отвык, упустил, да и совсем не представляю себя военным, другая у меня теперь задумка.
   – Ну, как желаешь, если решил, убеждать и неволить не хочу, знаю – ты человек твердый. Но будь уверен, что во всем тебе помогу, всегда можешь на меня рассчитывать.

   – Ну-с, молодой человек, это прекрасно, что фронтовик, зрелый человек решил учиться в нашем славном институте.
   Председатель приемной комиссии Московского физтеха весело посмотрел на Бориса поверх очков и снова уткнулся в его анкету.
   Но вдруг лицо его в мгновение ока вытянулось и приняло какое-то брезгливое выражение. Глаза под очками забегали:
   – Знаете, должен вас огорчить, прием в наш вуз уже закрыт, – проговорил он сухо, не глядя на Бориса.
   – Как же так, вот впереди меня были ребята и позади есть? – С надеждой в голосе спросил Борис.
   – Эти люди записались на прием ранее, – не очень уверенно произнес председатель, – сожалею, но ничем помочь не могу.
   В полном отчаянии Борис взял папку с документами, вышел в вестибюль и машинально опустился в жесткое деревянное кресло.
   «Что случилось, что произошло?», – билась у него в мозгу суматошная мысль. Он ни на йоту не верил председателю приемной комиссии. Его даже до экзаменов не допустили, а ведь так все было хорошо поначалу. И вдруг, как будто током ударило – заключение. Там, в анкете, было отмечено, что он провел девять лет в лагерях. Правда, и реабилитация отмечена, и пересмотр дела, но ведь самого заключения это не отменяет. Конечно, кто же допустит такого человека до института, где многие предметы засекречены и связаны с обороноспособностью страны. Его все равно не пропустил бы Первый отдел и Органы госбезопасности.

   – Федор Прохорович, мне нужно с вами встретиться, – в голосе Бориса звучала тревога.
   – Что-то случилось? Непредвиденное?
   – Да, случилось, без вашей помощи мне не обойтись.
   – Хорошо, вечером приезжай ко мне.

   – Да, это задачка серьезная, – задумчиво произнес полковник, доев наваристые щи, – надо поразмыслить. Видимо, им там поступила такая установка сверху. Ты сейчас иди, мне рано вставать завтра, а через пару дней позвони. Не отчаивайся, что-нибудь придумаем.

   Скорый поезд из Москвы до Урала шел двое с половиной суток, и, проснувшись утром под монотонный стук колес, Борис вдруг увидал в вагонном окне знакомые пейзажи: горы, поросшие лесом, редкие опустевшие поля и покосившиеся избы с синими дымками из труб. Защемило сердце.
   Полковник – человек толковый и смекалистый не стал пробивать дорогу в Московский физтех, а нашел иной выход. Получив из своих источников информацию о том, что в Уральском политехническом институте открывается физико-технический факультет, Федор Прохорович связался по прямой связи с заместителем командующего Уральским военным округом генерал-лейтенантом Погодиным, их бывшим командиром дивизии. Он напомнил фронтовому комдиву о капитане Шаталове, о скандале с его допросами и судом в сорок пятом под Берлином. Рассказал о девяти годах, проведенных Борисом в лагерях, и о его реабилитации. И в конце разговора попросил содействия в поступлении Бориса в политехнический институт на физико-технический факультет, несмотря на запись в анкете.
   Генерал после недолгого раздумья предложил полковнику, чтобы капитан Шаталов выехал на Урал и по прибытии записался к нему на прием. А он за этот период постарается решить вопрос положительно.

   Через месяц, сдав вступительные экзамены, Борис возвратился в Кишинев студентом первого курса.
   – Боря, – Аля гладила Бориса по рукаву, выдавая свое волнение. Так бывало, когда возникала необходимость сообщить нечто важное и не очень приятное, от чего нельзя просто так отмахнуться. – Мозель хочет с тобой встретиться.
   – Что!? – Борис удивленно поднял бровь, для него этого человека просто не существовало. – А что ему нужно?
   – Боря, – Аля прильнула к Борису, – помнишь, ты говорил, что хорошо бы удочерить Нелечку?
   – Ну, конечно.
   – Так Мозель должен дать на это свое согласие.
   Борис поморщился, ему явно не хотелось встречаться с Мозелем, он вызывал в нем какое-то отвращение, может быть потому, что дотрагивался до его любимой женщины.
   – Хорошо, а о чем я должен с ним говорить?
   – Он сам скажет, ты только не перечь, не говори резкостей, даже если будешь возмущен чем-либо. Соглашайся с ним, наша задача – решить этот вопрос и все.
   Борис вдруг улыбнулся, обнял Алю, поднял, оторвав от пола, и поцеловал:
   – Какая же ты у меня умничка.
   – Осторожней, там наш ребеночек растет.
   Аля взяла руку Бориса и приложила ее к своему упругому животу.

   Борис вдыхал теплый, но уже пахнущий осенью воздух, наслаждался слегка заметным увяданием деревьев, желто-малиновыми красками, брошенными в зелень листвы великим художником – природой. Он сидел в том же самом кафе, в котором поведал Але о последнем десятилетии своей неординарной жизни. И всего-то три месяца прошло, а как круто заворачивает судьба. Сколько событий вместили эти месяцы.
   Мозель появился внезапно, ступая неслышной кошачьей походкой.
   – Здравствуйте, Борис Александрович!
   – Здравствуйте.
   Он неловко уселся на стул за столиком напротив Бориса.
   – Я пригласил вас для разговора о моей дочери.
   – Слушаю вас.
   – Я узнал, что вы желаете удочерить Нелю.
   – Да.
   Появилась приветливая официантка:
   – Что будем заказывать?
   Мозель вопросительно посмотрел на собеседника.
   – Бутылку вина, сыр и конфеты, – не глядя в меню, произнес Борис.
   – Я таки не буду препятствовать этому и дам свое согласие, – продолжил Мозель прерванный разговор.
   – Рад, что у нас не возникло разногласий по этому вопросу. Но вы же пригласили меня сюда не только для того, чтобы сообщить об этом.
   – Вы проницательны, – Мозель заерзал на стуле, собираясь с мыслями, чтобы как можно более мягко преподнести собеседнику заготовленное заранее предложение, понимая, что оно будет тому не очень приятно. – Видите ли, я испытываю искреннюю боль оттого, что лишаюсь любимой дочери. Но я понимаю, что ей будет лучше, если она, вырастая в вашей семье, не узнает, кто ее настоящий отец. – Мозель заметно нервничал, собираясь произнести то главное, ради которого и затеял эту встречу. Нервничал и Борис, крутя пальцами какую-то попавшуюся под руку нитку. – Я хочу попросить вас о компенсации моего неизбывного отцовского горя. Поверьте, это решение далось мне нелегко. Вы понимаете, что значит лишиться своего ребенка? А мое согласие на удочерение будет означать, что я его теряю навсегда. – За столом повисла недолгая пауза, которую прервал Мозель, решив идти до конца. – Я прошу сто тысяч. Согласитесь, это совсем небольшая сумма, если учесть то, что я теряю.
   Борис с силой сжал крышку стола, кончики пальцев побелели. Кровь ударила в голову, как когда-то в сорок пятом под Берлином. Мысли неслись, обгоняя одна другую: «Так вот что он хочет – продать свою дочь. Какая мразь».
   Мозель испуганно отодвинулся, увидев бешеные глаза Бориса.
   – Вот ваш заказ, – официантка поставила на стол бутылку, стаканы и закуску. Борис вскочил, схватил бутылку и, расплескивая вино, налил его в свой стакан доверху. Потом опрокинул в себя, выпив тремя большими глотками. Мозель в ужасе смотрел на него.
   На секунду перед Борисом мелькнуло лицо жены…
   «Спокойно Боря, ты уже большой мальчик, ты знаешь, чем кончаются твои выпады. Слишком дорого это обходится, а у тебя теперь жена беременная и двухлетняя дочка. Успокойся наконец».

   Мысленное самовнушение охладило Бориса. Он вспомнил наставление Али, ее тревожные глаза, плюхнулся на стул и отер пот со лба. Неловкое молчание затянулось. Чтобы как-то сгладить неловкость, Борис налил в оба стакана вина.
   – У меня нет таких денег.
   – Я знаю, знаю, – затараторил обрадованный Мозель, – можно будет в рассрочку, каждый месяц понемногу. – Борис молчал. – Ну, я считаю, что мы договорились, встретимся через пару дней. Подпишем договор, и я передам вам заверенное согласие на удочерение. Мозель встал, бросив на стол смятую кредитку. – До свидания.
   Не услышав ответа, быстро повернулся и ушел.
   Борис тупо смотрел на оставленные деньги, на нетронутый стакан ушедшего человека. Вялые мысли теперь едва шевелились в его мозгу:
   «Мало того, что перестанет платить алименты, если даст согласие на удочерение, так он еще хочет получать эти алименты с меня. Тварь расчетливая». Но злости уже не было, только опустошение и брезгливость, будто дотронулся до чего-то мерзкого и склизкого.

   – Боря, Боря, ну, Боря же! – Теребила Аля мужа. А тот сидел, молча, словно в каком-то ступоре. – Боренька, родной мой, ну скажи что-нибудь. – Это я, я во всем виновата, – заплакала Аля, не дождавшись ответа, – я не уберегла нашу Оливушку, я связалась с этим и родила от него.
   – Дочка ни при чем, – наконец услышала Аля первые слова мужа, молчавшего с тех пор, как он пришел после встречи с Мозелем.
   Борис и сам не мог понять, почему его так глубоко, до самого сердца, затронуло все это, касающееся маленькой девочки, в жилах которой не было его крови, и о существовании которой узнал всего три месяца назад. Сколько подлости и предательства, казалось, он видел за эти годы, сколько низости и трусости, но и храбрости и высоты духа тоже. Только все это касалось взрослых людей, а тут крохотная девочка, не осознающая еще, кто она.
   – Аленька, это наша дочка, наша, и что значат деньги? Я заплачу ему, заработаю и заплачу, чего бы мне это ни стоило.
   Борис обнял Алю, она прижалась к нему и затихла, чувствуя, как вливается в нее тепло надежного, сильного и решительного мужчины.

Часть четвертая
Время другого поколения

Глава первая
Через двадцать лет после войны

   Уже несколько лет они жили в маленьком домике у дороги, в который переехали из комнатушки в студенческом общежитии. Дом пережил войну, горел.
   Кто в нем пребывал раньше, так и осталось неизвестным, но после войны поселился там солдат, оставшийся без руки. Мужик он был справный, молодой еще, по хозяйству и с одной рукой управлялся. Домик слегка подремонтировал, и жить там можно было, даже уютно в нем стало. Так бы и пребывал себе в одиночестве, если бы не положила на него глаз энергичная работница продмага. У той и квартира была просторная, и достаток, но муж погиб на фронте, сынишка рос без отца, да и по мужику соскучилась, немного их, целых, после войны домой возвратилось.
   Сначала все расспрашивала, пока он продукты себе выбирал в магазине, потом стала знаки внимания проявлять, понравился он ей, да как-то и в гости напросилась, дом посмотреть. Бутылочку «беленькой» с собой прихватила и закуски. Ну, а там дело известное: две одинокие, тянущиеся друг к другу души соединились.
   О том, где жить, вопрос даже и не стоял, солдат переехал к продавщице, а домик сдавать решил.
   Институт студентам-молодоженам квартир не выделял, тем более что Аля была беременна, а Неле скоро должно было исполниться три годика. Дали только маленькую комнату, пока молодые не найдут себе жилье. Тут как раз и подвернулся вариант с домиком. За него бывший солдат назначил чисто символическую плату, а потом, познакомившись с Борисом поближе и признав в нем боевого офицера, и вообще отказался брать деньги.

   После занятий Борис шел подрабатывать. Постоянную работу, типа ночного дежурства в каком-нибудь учреждении, найти удавалось не всегда, и он разгружал вагоны то с углем для котельной, то с продуктами, то с промтоварами на ближайшей железнодорожной станции. Вскоре подобралась бригада студентов, которым позарез был необходим дополнительный заработок к небольшой стипендии. За тяжелый физический труд платили мало, и спасало то, что иногда удавалось умыкнуть ящик-другой с рыбой, консервами, мешок с крупой или с сахаром. А под Новый год даже пофартило ящик с шампанским прихватить. Сначала Борис не брал, не мог себя пересилить, но потом, приходя домой и видя вопрошающие глаза детей, отбросил всякие условности.
   – Ты, паря, честного да преданного из себя не строй. Семья у тебя, ребенок, жена на сносях, их кормить надо, – внушал ему староста группы, которому было уже тридцать пять. – Я по Руси-матушке поездил, людей повидал. Государство родимое многого нам недодает, потому и не грех брать хотя бы часть того, что причитается.
   Борис оглядывался по сторонам, по лагерной привычке опасаясь стукачей, ему казалось странным, что за такие крамольные речи человека немедленно не сажают за решетку. Слишком долго он был в заключении, и слишком многое изменилось в стране.

   Вскоре родилась Полина – Лина, Линуся, как ласково звали ее в семье.
   Аля вела хозяйство и растила дочек. В два часа возвращался с занятий Борис, наскоро поев, отдыхал час, зарывшись лицом в подушку, потом делал домашние задания и вечером отправлялся на заработки. Возвращался ночью усталый и грязный, мылся под рукомойником в прихожей и падал в кровать, чтобы утром проснуться и успеть на лекции. Только в выходной и отсыпался.

   – Линуська, ты знаешь, что папа сегодня институт заканчивает, диплом защищает?
   – От кого защищает? – пятилетняя Полина таращила глаза на старшую сестру.
   – Не от кого, а что. Он рассказывает дядям и тетям – профессорам, чему научился в институте, а они ему отметки ставят. А потом дают такую книжечку красивую, где написано, что он – инженер.
   – А если отметки плохие будут, то ему анжинера не дадут?
   – Ты что, у папы плохих отметок не может быть – Неля с высоты своих восьми лет назидательно смотрела на Полину, – наш папа самый умный и самый лучший!
   – А что мы ему подарим? – Полина уже знала, что на маленькие семейные праздники все дарят друг другу подарки.
   – Я придумала что, мы сделаем на ужин салат «Оливье».
   – О-лив-е, – по складам произнесла Полина, – ты знаешь, как его делают?
   – Знаю, видела, как мама готовит, да и в книжке о вкусной и здоровой пище написано.
   Работа закипела. Неля варила картошку и свеклу, а Полине доверила резать огурцы. В дело пошли: квашеная капуста, зеленый горошек из банки (Неля порезала палец, открывая ее), вареная колбаса.
   – Скорее, скорее, – торопила старшая, – а то мама скоро должна прийти.
   Аля работала машинисткой и даже иногда брала работу на дом. Денег в семье не хватало, все эти годы приходилось платить Мозелю. Девочки оставались дома одни, пока не вернется кто-то из родителей.
   – Ну все, – констатировала Неля, перемешивая овощи, – теперь только посолить. Я сбегаю в магазин, куплю то, что мама поручила по списку, а то она скоро придет. Ты доведи до вкуса сама.
   – Хорошо, – с готовностью откликнулась Полина, гордая оказанным ей доверием.
   Через полчаса, когда Неля вернулась, принеся хлеб, молоко, овощи, она застала Полину в слезах.
   – Что, что случилось, – никак не могла она добиться от сестренки, – прекрати реветь.
   – Я… я… соль… – сквозь всхлипывания проговорила Полина.
   – Что, пересолила? – Неля попробовала салат и сморщилась, есть его было невозможно.
   – Ах, ты, – бросилась было ругать сестренку, – вечно все не так делаешь, – но услышав в ответ сквозь градом катившиеся слезы: «Я… еще маленькая», – успокоила:
   – Не реви, исправим.
   Деловито взяв дуршлаг, Неля высыпала туда салат и промыла под холодной водой из крана.
   Вскоре возвратилась с работы Аля и вместе с девчонками принялась готовиться к праздничному ужину, все так любили семейные праздники.
   Девчонки сменили домашние халатики на яркие нарядные платьица, в волосах у них появились пышные розовые банты. Все с волнением ждали прихода папы.
   Борис пришел веселый и слегка подвыпивший, студенты отметили успешное окончание учебы шампанским прямо в аудитории. Сразу бросился целовать жену и дочек.
   Стол был уже накрыт, в середине его красовался салат, приготовленный руками дочерей. После тоста за папу, родители принялись за салат, нахваливая, а Неля и Полина есть его не стали.
   Маленькая Лина, у которой оказался прекрасный слух, играла на аккордеоне, а Борис с Алей танцевали. Эти маленькие праздники в семье остались в душе девчонок на всю жизнь.

   – Гостей встречай!
   Зычный мужской голос, проникнув снаружи, наполнил собой маленький домик, приткнувшийся у самой дороги.
   Аля схватила специально приготовленную для такого случая парадную дорожку, сотканную из старой, отслужившей свое одежды, и быстро постелила ее от двери вглубь гостиной.
   Дверь стремительно распахнулась и в дом, с гоготаньем и хлопаньем, влетело девять гусей. Аля всплеснула руками и бросилась ловить больших птиц, а дочки с криками разбежались по углам. Гуси страшно шипели и норовили ущипнуть. Неизвестно чем бы закончилась эта борьба, если бы в дом не вошел улыбающийся Борис. Он быстро призвал гусей к порядку. Половичок парадный, который Аля легкомысленно постелила, Борис долго потом отстирывал.

   К зиме в доме появились пуховые подушки и теплые курточки на гусином пуху. Копченого гуся Борис готовил особым способом. Он вымачивал мясо в специально приготовленном рассоле, потом развешивал его в печной трубе. Три дня печь протапливали можжевеловыми ветками, березовыми и осиновыми опилками и еще какими-то таинственными растениями. Потом остужали мясо и опускали в подпол. Запах и вкус был такой, что слюна во рту закипала. А девчонки особенно любили гусиный жир, перетопленный с луком.
   В просторном кабинете директора, где всегда проводили оперативки, стоял сдержанный гул, похожий на жужжание пчелиного роя. Два десятка человек сидели, ожидая прихода начальства, переговаривались вполголоса, обмениваясь новостями. Наконец из комнаты для совещаний и отдыха, скрытой за малозаметной дверью, появилась высокая сухопарая фигура директора в сопровождении двух замов. Мельком оглядев собравшихся и поздоровавшись, он объявил:
   – Товарищи, хочу поздравить с новым назначением Бориса Александровича. Уверен, что он и в должности главного технолога предприятия будет относиться к делу так же ответственно, как это делал до сих пор.
   Директор кивнул Борису, тот встал и поклонился. «Надо, наверное, что-то сказать, что же говорят в таких случаях?» – начал вспоминать Борис? Но в голову почему-то ничего не пришло, и он промолчал.

   Четыре года назад, после получения диплома, Бориса распределили на Белогорскую атомную, расположенную в сорока верстах от крупного города, в котором он учился. Теперь, вот повысили в должности, и он мог уже реально рассчитывать на квартиру. Девчонки подросли, и в одной комнате им было тесно. Сдачу домов, как было принято, приурочивали к праздникам, и в канун Нового года Борис наконец получил долгожданный ордер. Смотреть новую квартиру поехали всей семьей. Дочки бегали из комнаты в комнату, споря между собой, какая из комнат кому достанется. Аля восторженно разглядывала обои, гладила ладонью блестящую сантехнику, белоснежную газовую плиту и ежеминутно повторяла:
   – Боря, смотри, а здесь-то как красиво.
   На новоселье, которое решили объединить с Новогодним праздником, пригласили всех знакомых.
   Первой приехала мама Али из Кишинева. Она деловито выгружала гостинцы, демонстрируя бодрость, но видно было, что так и не смогла оправиться после гибели мужа, а в последнее время сильно сдала.
   Тридцать первого декабря прилетел из Москвы Федор Прохорович с женой. Он позвонил из аэропорта, что выезжает к Борису в городок атомщиков. Каждый раз, бывая в Москве, Борис обязательно встречался с ним, и эта дружба, зародившаяся в кровавые военные годы, со временем только окрепла.

   Через полтора часа к дому подкатила роскошная черная «Чайка». Из нее выскочил лейтенант-водитель, а затем выбрался погрузневший Федор Прохорович в распахнутой генеральской шинели, из-под которой выглядывали расположенные рядами на кителе многочисленные ордена и медали. Все семейство Шаталовых приникло к окнам, разглядывая с третьего этажа, как галантно он подает руку женщине в меховом манто.
   – Жена, – пояснил Борис, и вдруг ему в голову пришла озорная мысль. Он бросился в чулан и стал яростно что-то искать там, перерывая старые вещи.
   Поднявшемуся по лестнице гостю открылась необычная картина: на просторной лестничной клетке, в которую выходили двери четырех квартир, под взглядами удивленных соседей выстроились в ряд Аля, ее мама, Неля и Полина. Чуть впереди стоял Борис в мятой фронтовой гимнастерке и потрепанной фуражке.
   Увидев гостя, он скомандовал:
   – Равняйсь, смирно!
   И, обратившись к улыбающемуся Федору Прохоровичу, отрапортовал:
   – Товарищ генерал, личный состав полка для торжественной встречи построен. Ответственный – капитан Шаталов.
   – Вольно. Здравствуйте, товарищи бойцы, – подхватил шутку генерал.
   – Здравия желаем, товарищ генерал! – нестройным хором ответили «бойцы», среди голосов которых выделялись высокие девчоночьи.
   Генерал обнял Бориса, и с минуту мужчины тискали друг друга в объятиях, прежде чем войти в квартиру.

   Федор Прохорович стал начальником знаменитой военной академии, поездку в столицу Урала он совместил с командировкой.
   Перекусив, старые боевые товарищи пошли прогуляться по уральскому морозцу. Скрипел снег под ногами, мела легкая поземка, сразу за домами начинался лес. Как в боевом строю замерли стройные ели, покрытые белыми пушистыми шапками.
   – Красиво стоят, – неожиданно произнес генерал, кивнув головой в сторону ельника.
   – А, да-да, – очнувшись от каких-то своих мыслей, ответил Борис, не сразу поняв, о чем говорит гость.
   – А помнишь под Зееловым, в каком роскошном еловом лесу расположился КП полка перед наступлением на высоты. Кажется, это было в марте сорок пятого.
   – Помню, это же там вы мне отдали приказ оседлать дорогу на Берлин.
   – Да, ты тогда сумел сделать невозможное, задержав крупные соединения немцев, и дивизия почти без потерь вышла к окраинам Берлина.
   – Федор Прохорович, я знаю, что раз в два-три года проходят встречи ветеранов дивизии, а из моего батальона кто-нибудь бывает там?
   Генерал медлил с ответом, казалось, углубившись в свои мысли.
   – Из твоего батальона, Боря, мало кто в живых остался после того боя, ты же знаешь. Но об одном человеке могу сказать точно.
   Борис насторожился.
   – Помнишь лейтенанта Морозова, которого ты в своей записке рекомендовал мне назначить командиром батальона после своей гибели? Так я его и назначил, а записка твоя сейчас находится в архиве дивизии в Подольске. – Гость прищурившись взглянул на Бориса и выдал:
   – Генерал-лейтенант Морозов ныне – заместитель начальника Оперативного управления Генштаба Армии. Две академии окончил. Ты не ошибся в нем тогда, толковым офицером оказался.
   – А вы встречаетесь?
   – Редко очень, но видимся. Где-нибудь в коридорах Министерства обороны, случается, столкнемся. Поздороваемся и разойдемся, а поговорить так и не удается. Приедешь в Москву, я тебя ему непременно представлю.

   Уже стемнело, и мужчины заторопились домой. В освещенных окнах домов празднично сверкали нарядные елки, суетились люди за накрытыми столами, ожидая гостей.
   – Ну где же вы пропадаете? – встретила их Аля и добавила шутливо:
   – Новый год давно шагает по стране, скоро у нас будет, а вы все гуляете, так и пропустите его невзначай, пройдет мимо.
   – Мимо нас не проскочит, – потирая руки с морозца, молвил генерал. – А как гостья, не очень напрягает? – кивнул он в сторону жены.
   – Жена у вас замечательная, Федор Прохорович, – ничуть не лукавя, откликнулась Аля.
   – Жены, что мужей с войны дождались, самые верные и преданные, – вставила Алина мама, – да не всем довелось. Ну, не будем о грустном в праздник, прошу всех к столу.

   Задвигались стулья, началось рассаживание гостей и хозяев. Генерал взял под руку жену и посадил ее рядом с собой, Аля пристроилась возле Бориса, украдкой поцеловав его в щеку, Неля, как старшая сестра, потянула Лину в уголок между шкафом и комодом, Алина мама устроилась поближе к двери, чтобы вставать и подавать блюда, никого не потревожив.
   Первый тост произнес генерал:
   – Предлагаю выпить за прошедший год, за все хорошее, что он нам принес, и за то, что уберег от плохого.
   Через пару часов все уже были навеселе. Пили за тех, кто не дожил до этого дня, пили за детей и внуков, пили за то, чтобы сбылось все задуманное. Женщины нацелились танцевать, девчонки потихоньку таскали сладкое из ближайшей к ним вазы, мужчины смаковали привезенный генералом из столицы коньяк.
   И тут поднялась Алина мама, предложила всем налить, дождалась тишины. Было в ее лице что-то такое, что все замолчали и в ожидании смотрели на нее. Она повернулась к Борису и Але:
   – За вас, дети мои, за ваше счастье и за вашу любовь!
   Наступила пауза, и тут вдруг Бориса словно толкнуло: вместо большой праздничной гостиной, где они сейчас сидели, предстала перед ним маленькая комната в бревенчатом доме. Горят свечи, освещая три фигуры за накрытым столом – одну мужскую и две женских. На столе спирт в довоенных хрустальных бокалах. Им с Алей по восемнадцать, и совсем скоро ему идти на фронт. Алина мама собралась к соседке до утра, а рядом с ним самая лучшая девушка на свете, которая сегодня станет его женой.
   Борис повернулся к Але и прочитал в ее глазах те же воспоминания, пришедшие к ним одновременно.
   Аля прильнула к Борису, губы их слились, и мир перестал существовать для них.
   Девчонки притихли и широко раскрытыми удивленными глазами смотрели на родителей, Алина мама понимающе улыбалась, лишь Федор Прохорович слегка растерялся, что было на него совсем не похоже, и не знал что сказать.
   Из оцепенения его вывела жена:
   – Горько, горько…
   Эти слова пришлись как нельзя кстати, и генерал азартно подхватил их.
   Борис, оторвавшись от Али, налил в свой бокал коньяка и, как будто извиняясь, произнес:
   – В этот день ровно двадцать лет назад Аля стала моей женой.

   Глухо звякнули старинные часы, которые Борис приобрел случайно в комиссионке несколько лет назад. Половина двенадцатого.
   – Товарищи, – раздался звонкий голос Али, – Новый год уже движется по нашей области, еще немного и он будет здесь. Мама, доставай шампанское.
   Алина мама ушла на кухню, мужчины стали сдвигать бокалы, и тут раздался звонок. Борис пожал плечами, кто-то ошибся адресом. Звонок повторился уже настойчивей.
   – Нелечка, сходи, посмотри, кто там.
   Неля выбежала в переднюю, и вскоре оттуда послышались веселые голоса.
   В дверях показалась растерянная Неля:
   – Папа, к нам Дед Мороз и Снегурочка.
   Борис поднялся:
   – Кто, кто?
   Вместо ответа в комнату ввалился Дед Мороз, держа одной рукой Снегурочку, а в другой большой красный мешок с подарками.
   – Счастья и благословения этому дому, поздравляем с новосельем и Новым годом!
   Дед Мороз поправил очки, пригладил бороду, и Борису показалось что-то очень знакомое в облике этого человека.
   А тот отпустил Снегурочку, и она сразу очутилась в окружении Нели и Полины.
   – Ну что, не узнаешь, капитан Шаталов?
   Дед Мороз стащил с головы шапку и снял бороду на резинке.
   – Боже мой! – Борис остолбенел. – Да это же Лазарь Моисеевич!
   – Осторожно, медведь, раздавишь, – пропищал Лазарь Моисеевич Борису, сжимавшему его в своих объятьях.
   – Сколько же мы не виделись? Почти десять лет. Как вы нашли меня?
   Борис никак не мог прийти в себя от возбуждения.
   – Найти просто было. Я позвонил вашему дежурному начальнику смены, вы же круглосуточно работаете и в праздники тоже. Назвал себя, все свои звания. Он сразу твой адрес и выложил. И даже как добраться сюда объяснил.
   – Скорее, скорее за стол, сейчас Новый год наступит, – прервала мужчин Аля. – Девочки: Неля, Лина, посадите рядом с собой Снегурочку.
   – Мама, а Снегурочку зовут Евой, – сообщила Полина, – мы уже узнали.
   – Это внучка моя, – пояснил Лазарь Моисеевич.
   Борис торопливо разливал в бокалы шампанское:
   – Потом познакомимся ближе, а сейчас Новый год.
   Раздался звон курантов, часы начали отбивать полночь.
   Сошлись бокалы над столом, заглушая своим звоном музыку курантов, пузырилось шампанское, обнимались люди, радостно отмечая приход Нового года.
   Наступало время другого поколения.

Глава вторая
Неля

   – Смотрите, как красиво, – восхищенно произнесла Аля, показывая на уходящую вверх кремлевскую стену. Неля и Полина разглядывали ровные ряды красно-оранжевых кирпичей. Уже несколько дней они жили в Москве. Борису предложили должность в Министерстве атомной энергетики. Месяц перекантовался в гостинице, а сейчас получил квартиру и перевез семью.
   Неле недавно исполнилось шестнадцать, она перешла в десятый класс. На улице мужчины оглядывались на яркую красивую девушку, независимо шагающую рядом с младшей сестренкой. Да и раньше в классе, где она училась, у нее не было отбоя от кавалеров. Сейчас в Москве она должна будет пойти в новую школу, в последний выпускной класс. Как ее там встретят, девчонку из провинции, не отстанет ли она в учебе? Эти мысли тревожили ее.
   А пока они гуляли с мамой по столице, разглядывали старинные здания, дышали московским воздухом.

   Сентябрь мягкими желтовато-багровыми всплесками обрызгал зеленую листву деревьев. Белоснежные статуи выстроились в ряд, торжественным строем выступая из прошлого века. Там, где река образовывала излучину, течение замедлялось, и на воде медленно кружились листочки, сорванные безжалостным ветром. Старинные здания Архангельского притягивали взгляд своей таинственностью и загадочностью.
   – Эх, скоро на картошку, – произнес Санька голосом отъезжающего на курорт отпускника.
   – Тебе-то лафа, хоть немного, да проваландаться, лишь бы не учиться, – вставила отличница Женька.
   Санька, с трудом добравшийся до выпускного класса, мечтательно улыбнулся:
   – А что, романтика.
   Десяток ребят оккупировали несколько лавочек на самом берегу Москвы-реки. Неторопливое течение воды, густой лес вокруг настраивали на романтический лад. Они уже несколько лет приезжали сюда всем классом перед началом учебы, правда, с годами все меньше учеников собиралось, у каждого находились какие-то неотложные дела.
   – А вы знаете, что у нас будет учиться «мадамка» из какой-то уральской деревни, – оповестил собравшихся высокий красавец Костя – специалист по «женскому вопросу». – Сам два дня назад видел ее на собеседовании у нашей «классной дамы». Она с сестрой младшей была, та, кажется, в седьмой идет.
   – Ну и как, подходит тебе? – спросил насмешник Ленька, щуря сквозь очки дурашливые глаза. – У тебя, поди, и не было еще такой?
   – Чувиха – первый сорт, доложу вам, яркая, как спелый апельсин. Такую – грех упустить, – высказал свое мнение Костя.
   – А если она тебя «упустит»? – поддела его Женька.
   – Меня? Да передо мной ни одна не устоит, хочешь и тебя «уболтаю».
   – Иди, «убалтывай» лучше своих «мадамок», – презрительно повела плечиком в его сторону Женька.
   – Хватит вам ссориться, пошли лучше купаться, – примирительно закончил Санька.

   Сверху, из хмурого неба, моросил надоедливый мелкий дождик. Земля взмокла и набухла, и приходилось с силой вытаскивать из нее сапоги, ставшие пудовыми от налипшей на них глины. Картофелекопалка перевернула землю, выбросив на поверхность желтоватые клубни, которые школьники собирали в ящики. На большом картофельном поле яркими мазками выделялись разноцветные платки девчонок.
   – Новенькая, сегодня в клубе танцы. Ты идешь?
   Неля посмотрела на Костю, работавшего рядом, на его ящик с едва видневшейся на дне картошкой. У нее сегодня было плохое настроение – болел живот, видимо, от тяжелой работы раньше времени пришли месячные. Даже заняться личной гигиеной негде, только туалет в виде одинокой будки на всех, загаженной до невозможности. Вечером снова предстояло есть какие-то помои, которые привозили в бачке, и ночевать вповалку в сарае, где с потолка падали на голову клопы. А тут еще этот привязался.
   – Я хотя и новенькая, но имя имею, – окинув Костю коротким презрительным взглядом, ответила Неля.
   – И как же вас величают мадам?
   – «Мадамы» в Париже публичные дома держат.
   – А что вы там бывали, в Париже?
   – Да, я там была.
   Костя заинтересованно взглянул на девушку, она совсем не походила на всех его знакомых девчонок, среди которых он пользовался успехом.
   Но Неля уже отвернулась и потащила свой ящик в сторону, у нее не было никакого желания беседовать с этим навязчивым парнем.

   На вечер в сельский клуб Неля все-таки попала в последний день пребывания в колхозе. Мальчишки притащили откуда-то дешевого портвейна – отметить окончание картофельного сезона. После нескольких глотков из жестяной кружки голова закружилась, и Неле стало легко и свободно. Все вместе гурьбой они отправились в клуб.
   С круглых кассет магнитофона срывались модные «роки и твисты», посреди зала весело отплясывала хмельная толпа. Костя норовил поближе пробраться к Неле, но устаревшего фокстрота или танго, чтобы танцевать только с ней в обнимку, не дождался. Объявили белый танец – вальс. Отважных танцевать его девчонок не находилось. И тогда Неля пригласила массовика, который, видимо, был заведующим сельским клубом. То, что он прекрасно танцует, она отметила и раньше, но вот сможет ли вальс, на танцплощадках его уже давно не слышно, разве что в клубах «Кому за тридцать».
   Посреди пустого зала кружилась пара. Нелю научили родители, они частенько танцевали под аккордеон на семейных праздниках, которые все очень любили. А когда подросла старшая дочь, танцевала уже с папой. То, что парень – профессионал, она поняла сразу по четкости отработанных движений, по свободе и легкости. Смолкли разговоры, все с восхищением смотрели на необычную в этом зале пару, кружащуюся по неровному дощатому полу. Смолкли звуки музыки, девушка и парень постояли минуту, держась за руки, потом поклонились друг другу под гром аплодисментов и разошлись.
   Когда закончился вечер, парень-танцор неожиданно оказался рядом с Нелей.
   – Разрешите, я провожу вас?
   Неля кивнула головой.
   – Только подождите пять минут, я должен закрыть двери.
   Весело переговариваясь, возвращались школьники с танцев. Только Костя молчал, досадливо прикусив губу. И даже на подколки товарищей не реагировал.
   Неля возвратилась в сарай, который был им выделен для ночлега, далеко за полночь.
   Негромко скрипнули наспех сколоченные нары.

   – Задача всем ясна? – министр оглядел собравшихся, словно ожидая подтверждения. Но оно и не требовалось, сегодня состоялось окончательное обсуждение и утверждение программы развития атомной энергетики в стране. – Борис Александрович, контроль исполнения ложится на вас.
   Борис кивнул головой, он прекрасно знал, какой огромный объем работы предстоит. Только одних командировок намечены десятки.

   Уже стемнело, когда черный лимузин подъехал к подъезду высотки, где получил квартиру Борис.
   – Спасибо, Михалыч, спокойной ночи. Завтра в восемь, как обычно.
   Шоферу было уже за пятьдесят, он тоже воевал, и Борис уважал его за точность и обязательность.
   Аля встретила в дверях и, поцеловав, сразу определила, что день у мужа был напряженным. Но расспрашивать ни о чем не стала, знала, что сам расскажет, если посчитает необходимым. Она уже возглавила производственный отдел крупного строительного треста и представляла, какой объем работы может быть у ведущего отдела министерства атомной энергетики.
   Дочери, дождавшись отца, разошлись по своим комнатам, лишь Аля сидела за столом напротив Бориса, наблюдая, как он молча глотает пищу.
   – Что-то случилось? – не выдержала она.
   – Нет, ничего, – Борис покончил с кашей и улыбнулся. Домашняя обстановка после сытного ужина расслабляла. – Сегодня на министерстве новую программу приняли, очень много работы ожидается.
   – Да тебе не привыкать, – улыбнулась в ответ Аля и погладила мужа по руке.
   – Вот опять новый поворот в нашей жизни, сколько их уже было.
   – Так мы же не из тех, кто всю жизнь на одном месте толчется, нам все вперед нужно, к новому, – заключила Аля.
   – Да это так. Как девочки?
   – Все нормально, учатся. Линуська и здесь отличница.
   Аля не стала говорить Борису, что Неля уже встречается с мальчиком, приходит часто поздно. Подумала – в другой раз скажу, он и так сегодня устал.
   – К Федору Прохоровичу сегодня заскакивал на минуту. На пенсию собирается, хотя мог бы еще с пяток лет прослужить, не в войсках же. Но устал, говорит, да и здоровье подводит. – Борис зевнул: – Пойду лягу, – и, уже стоя в дверях спальни, вспомнил. – Завтра его вызывают в Минобороны, сказал, что давно обещанное выполнит – представит меня Морозову.

   Почти одновременно машины Бориса и Федора Прохоровича подъехали к большому белому зданию.
   – Мужик крутой, любит точность и лаконичность, – характеризовал на ходу генерал, сейчас в должности и звании повысили.
   В приемной пришлось ждать совсем недолго. Из кабинета тяжело дыша, выкатился толстенький коротконогий полковник, вытирая платком красное потное лицо.
   Секретарь снял трубку и доложил о посетителях.
   – Проходите, генерал ждет вас.
   – Никогда бы не узнал вас, товарищ генерал, – произнес Борис, пожимая руку вышедшему навстречу хозяину кабинета.
   – Да и я вас, капитан Шаталов, – ответил, улыбнувшись, генерал Морозов, и напряжение первой минуты встречи сразу спало. – Садитесь поближе, – генерал указал гостям на кресла около журнального столика, – сколько же лет мы не виделись?
   – Да, пожалуй, четверть века. Много воды утекло и событий произошло, – Борис потер ладонью подбородок. – Нам посчастливилось в той кровавой мясорубке выжить, значит должны жить и за тех ребят, что остались на той автостраде под Берлином.
   Генерал Морозов снял трубку внутренней связи и приказал секретарю:
   – Коньяк, три фужера и конфеты.
   Через несколько секунд исполнительный старший лейтенант принес коньяк, и генерал разлил его в фужеры.
   – Ну помянем тех, кто не дожил.
   Мужчины встали и молча выпили не чокаясь.
   Вскоре разговор от военных воспоминаний перекинулся в сегодняшний день.
   – Я в общих чертах знаю твою историю, Борис Александрович, ты с честью вышел из этой ситуации, не обозлился на народ, на партию, на власть. Не впал в депрессию. Я горжусь тем, что воевал под твоим началом.
   Генерал Морозов вновь наполнил фужеры и хитро улыбнулся:
   – Предлагаю одну хорошую идею – нам с Борисом Александровичем перейти на «ты», разница в возрасте у нас всего год, если мне память не изменяет. А то получается, что я на фронте к комбату Шаталову на «вы» обращался, а теперь он ко мне так же в отместку.
   – А Федор Прохорович фронтовым командиром так для меня и остается, – признался Борис, – не могу иначе.
   – Ну он нам в отцы годится, – подмигнул Морозов Борису.
   – Вот я, как отец, и обязуюсь организовать следующую нашу встречу в неформальной обстановке, – засмеялся Федор Прохорович.
   Расставаясь чуть захмелевшие боевые товарищи обнялись:
   – До встречи.
   – До встречи.
   Но следующая встреча Бориса с бывшим его заместителем лейтенантом Морозовым, а ныне генерал-полковником, состоялась совсем не так, как они предполагали.

   На первомайскую демонстрацию в обязательном порядке выводили всю школу. Особенно контролировали старшеклассников, на их плечи в буквальном смысле ложились все флаги и транспаранты. Они же раскрашивали школьный УАЗик.
   Неля стояла в тесной шеренге одноклассников, которые запевали под гитару какую-то бодрую песню. Ребята уже приложились к бутылочке, да и девчонки не отстали от них и сейчас весело подтрунивали друг над другом.
   – Нелька, ухажер твой сбежал, сейчас в милицию на розыск подадим заявление, – Женька вертела задницей перед ребятами.
   – Да они сами заявление подадут скоро, только не в милицию, а в ЗАГС, – вставил Ленька. – Свадьбу закатим на всю Ивановскую.
   – Идите вы сами… в ЗАГС, – отмахнулась Неля. Ее неприятно беспокоил пристальный взгляд какого-то пожилого, неопрятного субъекта, стоящего в сторонке. И что ему нужно? Вроде как староват для нее. Она встретилась глазами с этим мужчиной и не отвела взгляда. Он поклонился ей, приподняв старомодную шляпу. Неля отвернулась, но и спиной чувствовала, что на нее смотрят.
   Наконец, улучив момент, когда возле Нели никого не было, тихонько подошел:
   – Честь имею представиться, я – ваш отец.
   Неля вздрогнула, как будто ее ударили, и смерила мужчину презрительным взглядом:
   – Мой папа ждет меня дома.
   – Да, да, конечно, только я ваш настоящий отец, биологический.
   – Извините, что вам от меня надо, я вас не знаю и знать не желаю?
   – Я только хотел взглянуть на вас, на свою дочь.
   Старик закашлялся, отвернулся и пошел прочь, согнувшись и шаркая стоптанными ботинками. Какая-то печать потусторонности уже лежала на всей его жалкой фигуре.
   Эта встреча произвела на Нелю тягостное впечатление. Она ничего не рассказала родителям, а вскоре по дороге в школу какой-то незнакомец передал ей лист бумаги, на котором крупными буквами было написано – «Свидетельство о смерти». Там сообщалось, что такого-то числа скончался ее отец – Мозель. Эту бумагу Неля скрывать от матери не стала.

   Разговор состоялся на следующий день. Аля взяла отгул, Борис был на работе, Полина – в музыкальной школе.
   Они сидели напротив друг друга в напряжении, остывал в чашках чай. Аля молча смотрела на лежащее перед ней свидетельство о смерти, заново переживая случившееся в те давние годы.
   – Даже не знаю с чего начать, доченька.
   – А ты начни с самого начала, – помогла ей Неля, – при каких обстоятельствах я родилась, и где был папа?
   Аля с минуту собиралась с мыслями:
   – В сорок четвертом мы с мамой были в эвакуации на Урале. Мой папа – твой дедушка погиб на фронте, я работала на заводе. Мне было восемнадцать, в то время девушки рано взрослели. Мальчишки уходили на фронт и возвращались калеками… без руки… без ноги… Но это еще хорошо, когда возвращались, многие не приходили вовсе.
   Аля рассказывала, часто останавливаясь, про Бориса, про первую встречу, про шоколадные конфеты на снегу. О вспыхнувшей вдруг ярким пламенем любви, которую не могли уже погасить ни годы, ни даже смерть.
   Минувшее настолько захватило ее, настолько ярко и отчетливо встало перед глазами, что когда Аля дошла до полученной ею похоронки на Бориса, разрыдалась.
   Неля обняла ее за вздрагивающие плечи:
   – Мамочка, ну не надо, я люблю тебя. Не рассказывай дальше, в другой раз. Ладно?
   – Нет, нет, доченька, другого раза может и не случиться.
   Второй раз Аля не выдержала, когда дошла до смерти Оливии, маленькой Оливии, ее первой доченьки, которой Бог отвел пожить на этом свете только десять месяцев.
   Неля тоже терла кулаками глаза:
   – Дальше, мама, что было дальше?
   – А дальше кончилась война, мы с мамой возвратились в Кишинев. Я несколько лет ждала Бориса, а когда поняла, что его уже нет, что он никогда не придет, а остался лишь в моей душе и в моем сердце, поддалась уговорам мамы и вышла замуж. А потом родилась ты.
   Аля снова закрыла платком глаза, вытирая слезы:
   – Ты ведь простишь меня, доченька?
   – За что, за что, мамулечка, родная моя, – Неля прижалась к матери, как когда-то давно, в детстве, – если бы не ты, не было бы меня, я очень, очень люблю тебя.
   – Поставь чай, доченька, что-то пить захотелось.
   Неля включила электрочайник и вскоре они пили ароматный напиток, успокаивая им потревоженные воспоминаниями души.

   – Ну а потом, что было потом? – спросила Неля, когда они с Алей сидели опустошенные, но умиротворенные и счастливые.
   – А потом взошло мое солнце, сжалился Тот, кто на небе, и вернул мне моего ненаглядного. Тебе уже два года было, а через девять месяцев и Линуська родилась. Аля взглянула на часы, скоро она должна прийти.
   – Мама, теперь и я должна тебе что-то важное рассказать, – голос у Нели стал твердым и решительным, как и ее характер.
   Аля тревожно взглянула на дочку:
   – Что-то случилось?
   – Да! Я встречаюсь с мальчиком.
   Неля напряглась, приготовившись выслушать от матери что угодно только не те слова, которые она произнесла:
   – Я знаю, доченька.
   – Откуда, – Неля с недоверием посмотрела на мать, – тебе кто-то уже доложил?
   – Вот когда у тебя будет дочка, ты не станешь задавать этого вопроса. У тебя же все на лице написано. Рассказывай, кто он и какой он?

   Тронутый весенним солнцем, слегка осевший, но все такой же белый снег резко контрастировал с чернотой выброшенной из могилы земли.
   «Как жизнь и смерть», почему-то подумалось Борису. Он стоял рядом с генералом Морозовым, они сегодня ни о чем не разговаривали, лишь коротко кивнули друг другу при встрече. К ним подошел полковник – зам начальника Академии, Борис знал его.
   – Товарищи, вы скажете несколько слов? – тихо спросил он.
   – Да, – ответил за обоих Борис и вышел вперед.
   С минуту в полной тишине собирался с мыслями, в голове рождались дежурные, но такие неестественные слова.
   – Этот человек, которого мы сейчас провожаем в последний путь, значит для меня очень много. Он был командиром полка в сорок пятом, когда доверил моему батальону оседлать дорогу на Берлин и не пропустить к нему танковую дивизию СС. Он поддерживал меня и делал все возможное, чтобы облегчить мою участь, когда черные тучи сгустились над моей головой. Он помог мне получить высшее образование, в то время как двери вузов были закрыты для меня. Он воспитал тысячи первоклассных офицеров… От нас ушел замечательный человек… мы дружили. Пусть земля вам будет пухом, Федор Прохорович.
   Борис прикрыл глаза рукою и торопливо вернулся на свое место. Уйдя в себя, он не слышал, о чем говорили выступавшие. Очнулся, когда опускали в могилу укрытый кумачом гроб.
   – Взвод, огонь!
   Сухой треск нестройного залпа разорвал тишину кладбища. С тревожными криками взлетели большие черные птицы.
   И еще один залп, и еще.
   Вот так кончается жизнь – пронеслось в голове у Бориса. Он видел много смертей во время войны, видел смерть в лагере, но эта – в мирное время, смерть такого близкого человека, с которым перешучивались всего несколько дней назад, потрясла его. Федор Прохорович умер от сердечного приступа, такого распространенного среди бывших фронтовиков заболевания.
   Стандартная фраза – сердце не выдержало.
   – Борис Александрович, нам пора, – вывел его из глубокой задумчивости водитель. Борис огляделся, люди уже разошлись, лишь только жена и дети еще оставались у свежего могильного холмика. Он вспомнил, что генерал Морозов что-то сказал ему на прощанье. Но что именно – в мозгу не отложилось. Борис подошел к жене Федора Прохоровича и взял ее за руку. Молча постоял так и направился к выходу.

   Неля неожиданно поймала себя на том, что ей приятно, когда мужчина бережно обнимает ее за талию. Скоро два часа как они гуляют с Костей по парку. На аллеях уже нет снега, а между деревьями и кустами еще белеет, и можно даже поваляться. Днем солнце пригревает вовсю, а к вечеру становится прохладно и слегка подмораживает.
   Костя добивался Нелю весь учебный год. Сначала она презрительно отворачивалась от него, но настойчивость и подчеркнутое внимание сделали свое дело. Конечно, Костя совсем еще юноша по сравнению с Романом. Тот старше их лет на семь, окончил какой-то институт, вроде бы Культуры, после чего и был направлен на работу в сельский клуб. Он поклялся, что с женой уже разошелся официально, как будто для Нели это имело значение. А может, он всерьез задумывал на ней жениться. Поначалу звонил часто, приезжал в Москву несколько раз, но постепенно встречи их становились реже и скоро прекратились совсем. Только тогда Неля ощутила какую-то пустоту, она никак не могла разобраться в себе. Роман нравился ей, он много знал, читал ей десятки стихов, с ним было надежно и уютно. Но Неля стыдилась его перед одноклассниками – старый и деревенский. А они подначивали:
   – Ну как твой старик, ездит к тебе еще?
   А тут Костя – высокий красавец, мечта всех девчонок.
   И вот эта «мечта» выбрала ее – Нелю. Костя попросил разрешения провожать ее после уроков, и теперь каждый раз все оглядывались, когда они гордо проходили мимо – прекрасная пара.

   Отзвенел последний звонок, воздушное бело-голубое платье сшили Неле на выпускной. Распущенные темные волосы широкой волной спадали на спину, придавая владелице неповторимое очарование. Неле приятно было ловить на себе восхищенные взгляды одноклассников.
   – Ты у меня, как невеста, – шепнул Костя, обнимая ее в танце.
   – Тогда ты у нас женихом будешь, – пошутила Неля.
   – Конечно, буду, – не принял шутку Костя, – вот исполнится нам восемнадцать, и поженимся. Ты ведь выйдешь за меня?
   – Это как понимать, ты делаешь мне предложение?
   – Да, делаю, – ответил Костя, поднял голову и торжественно во весь голос объявил:
   – Неля, я предлагаю тебе стать моей женой.
   Все прекратили танцевать и окружили их:
   – Ну, ну, Нелька, чего же ты молчишь?
   Неля стояла смущенная и покрасневшая, что случалось с ней довольно редко. В горле вдруг пересохло, и она не могла выдавить из себя ни слова.
   – Ну же, Нелька, отвечай! – кричали одноклассники.
   Неля лишь кивнула головой.

   – Боря, ты можешь сегодня вернуться с работы пораньше, вечером Неля приведет к нам гостя – мальчика из класса?
   Аля как обычно стояла в прихожей, провожая Бориса.
   – О, если мальчика домой, то это уже серьезно, – улыбнулся Борис, застегивая куртку, – я постараюсь.

   За старинным круглым столом расположилась вся семья Шаталовых. Борис наполнил вином бокалы и обдумывал тост, когда Костя поднялся:
   – Разрешите?
   Борис кивнул:
   – Давай.
   – Борис Александрович, Алевтина Григорьевна, я хочу сказать вам, что мы с Нелей любим друг друга и решили пожениться, – Костя нервно теребил пальцами скатерть, на которой были выставлены различные яства.
   Аля и Полина, видимо, были уже осведомлены об этом, и в неведении оставался только глава семьи. Борис поставил на стол бокал, который держал в руке, и с минуту раздумывал над этой новостью.
   – Вы – взрослые люди и мы не станем чинить вам никаких препятствий, но брак – это очень серьезное и ответственное дело.
   Борис замолчал, почувствовав, что его слова носят какой-то наставнический оттенок, который, он знал, молодые плохо воспринимают.
   – Вы только что окончили школу, это начало вашей зрелой жизни, придется много учиться, чтобы получить образование и специальность. Я бы советовал вам подождать хотя бы с год-два. Начнете учиться в университете, узнаете друг друга получше, проверите ваши чувства. – Ничего лучшего кроме этих стандартных фраз не пришло ему на ум. – Зачем вам это сейчас, кто вас гонит? Вы подумали наконец, где и на что будете жить? Я против такого скороспелого решения, кроме гормонов в крови должен быть еще и разум в голове.
   – Папа, а ты женился на маме во сколько лет, кто тебя гнал? – язвительно спросила Неля, знающая уже всю семейную историю.
   – Война, дочка, – тихо ответил Борис.
   Наступило неловкое молчание, Костя встал:
   – Извините, мне надо идти, родители ждут, – он торопливо направился к выходу. Неля закрыла лицо ладонями и убежала в свою комнату. Только у Полины сияли глаза:
   – Ох, как я хочу быстрее стать взрослой.
   – Думаешь, взрослой лучше быть? – Аля погладила дочку по голове.
   – Конечно, там же у взрослых – любовь!

   Мягкими незаметными шагами в город вступило лето, неся с собой зной пыльных улиц и запахи ранних фруктов.
   Около высоченных университетских корпусов толпились абитуриенты, трепетно прижимая к груди тетрадки с конспектами. К стайке взволнованных девушек приблизился высокий красивый парень.
   – А что, списки уже вывесили?
   – Вывесили, но ты в них не значишься, – ответила заплаканная девушка, шмыгая носом.
   – Плохо смотрела, сопливая.
   – Я и не смотрела, больно нужно.
   – Вот-вот, себя посмотрела и хватит, все равно тебя там нет.
   – И хорошо, что нет, не хватало еще мне и здесь с тобой учиться, Казанова.
   – Беги в строительный, там недобор.
   – И побегу, а ты к своей недотроге лети, пусть помучается с тобой, узнает почем «фунт лиха». А то на этикетку смазливую клюнула и думает, что счастлива будет.
   – А ты другим не завидуй и не накаркивай, сначала сопли вытри.
   Костя повернулся и гордо зашагал в сторону высокого портика входа. Он не видел, как разрыдалась девчонка, глядя ему вослед.
   – Да брось ты расстраиваться из-за него, что, парней вокруг мало, – принялись утешать ее подруги.
   – Я и не расстраиваюсь… не из-за него… в «универ» не прошла, – всхлипывала девушка, – а он просто гад, наигрался мною и махнул ручкой… Он и с Нелькой так же сделает, ничего не замечает дура, вся светится от счастья.

   Неля почти не выходила из дома, сидела, обложившись учебниками, учила, учила… Она не могла позволить себе не поступить в университет, такой уж был характер – наметить себе цель и достигнуть ее.
   Наконец все экзамены были сданы успешно, и Нелю зачислили в студенты.
   Иногда во время обеда или вечером, пока не пришел отец, начинался разговор о Косте, о женитьбе. Неля убеждала мать, что если взрослые люди любят друг друга, то должны быть вместе.
   – Взрослые люди – это те, которые взвешивают свои поступки, несут ответственность за семью, – пыталась донести свою мысль Аля, – одними чувствами, как бы они не были сильны, не проживешь. А ответственность покоится на уверенности в завтрашнем дне: человек имеет специальность, имеет материальное обеспечение. Ну, допустим, мы будем кормить вас, пока сможем, неужели вам не будет от этого неуютно, неужели чувство достоинства, собственной значимости отойдет у вас на второй план, ведь у тебя характер лидера.
   – Я хочу быть счастливой сегодня, сейчас, – возвышала голос Неля, – а не через несколько лет или тогда, когда состарюсь.
   – Люди, что состарились, тоже хотят быть счастливы и бывают таковыми зачастую, – спокойно отвечала Аля, – человек желает и старается быть счастливым все время, пока живет.
   – Ну и пусть они будут счастливыми в семьдесят, а я хочу сейчас, – уже со слезами кричала Неля и убегала к себе в комнату.
   А однажды она тихо сказала матери:
   – Ты хочешь, чтобы я тебе в подоле принесла?
   И тут не выдержала Аля. Всегда спокойная, при этих словах она вышла из себя:
   – Давай, выходи замуж, рожай, бросай университет, снимай квартиру и живи там. Не слышишь нас – пусть жизнь тебя хорошенько по голове стукнет.

   Неля выполнила свое обещание, к Новому году она преподнесла родителям подарок – заявила о своей беременности. Поздним вечером состоялся трудный разговор.
   Борис не стал выговаривать дочке, наставлять и диктовать ей, видимо, сказывалось то, что он всегда относился к ней бережно и избегал конфликтов, что при ее твердом характере было нелегко.
   – Что ты предлагаешь?
   – Вы можете мне помочь со свадьбой, а после нее мы с Костей переедем в квартиру, которую снимем.
   – Хорошо, а как дальше вы собираетесь жить? Что будет с учебой?
   – Мы это решим вместе, но позже.

   Свадьбу играли в феврале в небольшом ресторане. Пригласили весь бывший класс и новых университетских друзей.
   Незадолго до дня свадьбы Борису позвонил генерал Морозов.
   – Ну куда ты пропал, я же просил тебя позвонить?
   – Это на кладбище?
   – Да.
   – Я там был в таком состоянии, что даже и не понял о чем речь.
   – Понимаю. Хотел бы встретиться с тобой.
   – О, у меня свадьба намечается, приглашаю.
   – У тебя свадьба?
   – У дочки, старшей.
   – Я приеду.

   Во главе длинного, т-образного стола восседала молодая пара. Неля в длинном белом платье и фате выглядела ослепительно. Она ловила на себе пристальные мужские взгляды и, хотя и чувствовала себя не очень хорошо, шел уже третий месяц беременности, но это всеобщее внимание было ей приятно. Во все глаза смотрела на сестру Полина, эх, как она хотела быть на ее месте.
   – Мама, я тоже хочу быть такою, как Нелька, – пожаловалась она Але.
   – Будешь доченька, обязательно будешь.
   После многочисленных тостов и поцелуев под крики «Горько» молодежь ринулась танцевать, а Борис с Морозовым присели за столик на веранде и тянули превосходный коньяк из резных фужеров. Были уже немного навеселе и свободная у единенная обстановка располагала к откровенности.
   – Знаешь, Боря, я только сейчас, когда уже к пятидесяти вплотную подошел, вдруг почувствовал, как одинок.
   – У тебя же семья, Николай, друзья, сослуживцы.
   – Да какая там семья? Дети у нас так и не получились, то ли я виноват, то ли она, сейчас уже и не важно. С женой, хотя и живем вместе много лет, общих интересов нет уже. Встречаемся в нашей квартире, как хорошие знакомые. А друзья… друзья в молодости обычно появляются, а сейчас только сослуживцы. Прочитал где-то высказывание, кажется у Екатерины Второй, что у царей друзей не бывает. Я, конечно, не царь, но пост высокий занимаю, не могу с подчиненными на короткой ноге быть, а там, наверху… там законы иные – каждый сам по себе. Даже если бы и дали возможность выбирать, не уверен, что остановился б на ком-нибудь, душа не лежит… Вот с тобой, хотя и прожили жизнь порознь и только фронтовые воспоминания нас связывают, но легко себя чувствую, непринужденно, как ни с кем другим. Чем-то похожи мы…
   Борис плеснул в фужеры коньяк из бутылки.
   – Хочу сказать, Николай – мы оба оттуда, из молодости фронтовой, и уже связаны друг с другом до конца жизни, а то, что ты ко мне чувствуешь, то и я к тебе.
   Два уже седых человека со звоном сдвинули бокалы и выпили до дна.

   Лишь за полночь Борис с генералом Морозовым вернулись к свадьбе, оставив на столе опорожненную бутылку коньяка. Большинство гостей уже ушли, и только наиболее близкие создали круг, в центре которого, прижавшись друг к другу, танцевали молодые. Морозов восторженно смотрел на Нелю, которая была ослепительно хороша в своем белом платье на фоне черного костюма Кости. Борис, поймав его взгляд, шутливо прокомментировал:
   – Нравится? Смотри, не укради ее у жениха.
   Морозов ответил в тон товарищу:
   – Красивая у тебя дочка, Боря. Украл бы с удовольствием, да староват уже.
   – Не прибедняйся, Коля, ты мужик крепкий, фронтовая закалка.

   Весна уступила место лету. Кончился второй семестр, сессия на носу.
   Несмотря на то, что скоро рожать, Неля решила сдать сессию. А там жизнь покажет, придется, скорее всего, брать академический отпуск или нанимать нянечку, чтобы смотреть за ребенком.
   Неля оторвалась от конспекта, который внимательно изучала, и подошла к окну. Прямо от дома начинался парк, и яркая зелень деревьев, пронизанная серыми ленточками аллей, радовала глаз и успокаивала душу.
   А душе в последнее время было тревожно, словно поселился там какой-то настороженный зверек, который своею когтистою лапкой бьет и царапает чувствительный нерв.
   Хорошую квартиру нашел им отец, и какая разница, что аренда дорогая, все равно платят за нее родители. Костя хотя и обещал, что пойдет работать, а учиться будет заочно, не спешит это выполнять. Вообще она чувствует какой-то холодок в их отношениях. Вот и вчерашний разговор совсем не развеял ее сомнения, а скорее, наоборот, укрепил.
   Костя пришел домой поздно, что случалось все чаще и чаще и рождало питательную среду для тревожащих ее мыслей.
   Неля уже переделала всю домашнюю работу, которая, несмотря на поздний срок беременности так и осталась на ней, и, борясь со сном, ждала мужа. Костя заявился, когда уже давно минула полночь. Он был слегка навеселе, от него пахло дорогим коньяком и женскими духами.
   – Развлекаешься? – спросила Неля вместо приветствия. Уже минуло время, когда они расставались и встречались, целуя друг друга.
   – Посидели с ребятами в кафешке, отмечали Витькино рождение.
   – Я не спрашиваю, где и с кем ты был, это твое дело, я просто хочу, чтобы ты не забывал, что у тебя есть семья и обязанности в ней.
   – Опять ты свою песню заводишь… как скучно.
   – Тебе скучно со мной и ты ищешь развлекаловку на стороне? Зачем тогда было жениться?
   – Ничего я не ищу, тебе видятся какие-то фантасмагории.
   – Вот именно – ничего ты не ищешь, никакой работы, да и учишься кое-как. Так и сессию завалить недолго. Ты забыл, что у нас скоро увеличится семья или тебя это совсем не интересует. А семья требует материального обеспечения, которое лежит на мужчине. Или ты считаешь, что мой отец до старости нас кормить должен.
   – Твой папахен очень прилично получает, пусть и нас пока поддержит.
   – Ты же мужчина, неужели тебе не совестно жить на деньги родителей?
   – Нелечка, у тебя какие-то неправильные понятия, родители для того и существуют, чтобы детей кормить и поддерживать.
   – Мы уже взрослые люди и способны сами себя прокормить.
   – Ну, конечно, надо тут умереть, «упахаться», жизнь свою положить, чтобы копейку заработать, лишить себя всех радостей и вольностей, в то время, когда есть, кому нас содержать.
   – А если бы не было? Мой отец учился и работал, по ночам вагоны разгружал, чтобы семью прокормить, а ты хочешь за его счет прокатиться?
   – Ничего я не хочу, надоели вы все, – Костя повернулся и ушел в комнату-кабинет, хлопнув дверью. Там стояла тахта, на которой он спал иногда, когда происходили размолвки с Нелей. В последние месяцы это случалось довольно часто.

Глава третья
Только раз судьбой дается шанс

   – Ой, какая, – воскликнула Неля, разглядывая маленькое розоватое тельце дочки, прильнувшей крохотными губками к ее груди, – и на кого же она похожа.
   – Ну, конечно, на тебя, – успокоила ее медсестра, забирая ребенка, которого принесла на кормление, – видишь, глазки твои и носик.
   – Да, похоже, – неуверенно подтвердила Неля, она почему-то очень желала, чтобы дочка походила на нее, а не на Костю.
   Счастливые молодые отцы часами простаивали у родильного дома, передавали записки, прикрепляя их к веревке с грузилом, спущенной из окна четвертого этажа, где располагалось родильное отделение. А Костя приходил всего один раз, передал посылку с фруктами и короткую записку, что все в порядке. Неля пыталась прогнать тяжелые тревожащие мысли о муже и радоваться этому маленькому человечку, которого она родила, но они возвращались вновь и вновь: «Разлюбил, не рад ребенку, занят чем-то… или кем-то? Да и любил ли вообще?»
   Через два дня Нелю с ребенком из роддома забрал отец. Он не стал ничего спрашивать о муже, посчитав, что дочь сама все расскажет. Дома их встретили радостные Аля и Полина. Они по очереди держали на руках маленькую Соню, ходили с ней по комнатам, укачивали.
   Позвонил Костя, долго извинялся, сообщил, что уехал в срочную командировку, потом все расскажет.
   – Поживи у нас пока, Нелюшка, с ребенком я помогу на первых порах, – понимающе глядя на помрачневшую от нехороших предчувствий дочку, предложила Аля, – а там видно будет.

   – Гад, гад, какой гад, – кричала Неля, бегая по квартире и заламывая руки, – подлец, ни чести, ни совести!
   Громко плакала Соня, которую пыталась успокоить Аля, укачивая на руках и баюкая.
   – Ничего, доченька, у тебя есть сейчас о ком думать и беспокоиться, а он не стоит твоих нервов.
   Накануне позвонил Костя и сообщил, что приезжает завтра вечером, что очень соскучился и ждет не дождется, когда увидит свою ненаглядную. Неля ходила целый день с сияющим лицом и решила поехать на квартиру, которую они снимали пораньше, чтобы убрать там и приготовить ужин. Открыла своим ключом дверь и прошла сразу в гостиную, а из нее в спальню, не ожидая никого увидеть. В спальне, на их супружеском ложе возлежал Костя, на плече которого покоилась голова какой-то женщины. Они, видимо, вздремнули после бурных плотских утех. У Нели подкосились ноги, она схватила первое, что попалось под руку – коробочку крема со своего столика и со всей силы запустила им в спящих.
   Потом дернула к себе одеяло. Костя привстал на кровати, и ошалело глядел на жену. Проснувшаяся девица пыталась прикрыться краешком простыни.
   – Убирайся отсюда немедленно, и ты тоже, – Неля была уже вне себя от ярости.
   – Тихо, тихо, – попробовал успокоить ее Костя, – я тебе сейчас все объясню.
   – Вон… вон… мерзавец!
   Девица, схватив одежду, выскочила из комнаты.
   – Нелечка, успокойся, я виноват перед тобой, давай договоримся мирно.
   – Пшел отсюда, а то я сейчас вызову отца, – Неля подбежала к телефону и стала набирать номер.
   – Все, все, не хочешь разговаривать, тогда я ухожу, ты еще пожалеешь об этом.
   – Вечером придешь за своими шмотками. Видеть тебя больше не могу.
   Костя выбежал из квартиры, а Неля набрала номер отца и стала что-то говорить ему сквозь прорвавшиеся слезы.
   – Я сейчас приеду, – ответил Борис.

   Минуло несколько недель. Как ни странно, но Неля почувствовала какое-то облегчения после тревожного ожидания последних месяцев. Все стало на свои места. Теперь у нее одна забота – ее дочка. Да еще предстоящая учеба.
   Неожиданно позвонил Роман. Прошло два года с тех пор, как они расстались, всего-то два года, но так много событий произошло за это время.
   С удовольствием разговаривала с ним Неля, они вспоминали те недолгие дни, что провели вместе, колхоз, картошку, сельский клуб, где вдохновенно танцевали вальс на зависть всем присутствующим. И когда Роман предложил встретиться, Неля сразу согласилась.
   Взволнованно собиралась, думая, что бы такое одеть, надо ведь понравиться Роману. Представляла в мыслях, какой он хороший, спокойный, умный, рассудительный, верный. И даже несмело строила планы на будущее.
   Вприпрыжку мчалась в парк, сердце торопливо отстукивало минуты до встречи – вот сейчас она увидит его.
   «Какая же я дура, Боже, какая дура, ведь я любила его, а променяла на того упакованного смазливого ловеласа, который стал моим мужем». Эти мысли крутились в мозгу, пока Неля летела на встречу.
   И вот – одинокая фигура в конце аллеи. Быстрее, быстрее, к нему. Он заметил, он протягивает к ней руки…
   Но что это? Неля замедлила шаги. Она вдруг ощутила пустоту внутри. Ничего, никаких чувств, ни радости, ни восторга. Только пустота.
   «Любовь нельзя испытывать на прочность, она как шелка нить тонка…»
   Откуда это, кто это написал, где она это читала?

   Предчувствие праздника, ожидание чего-то необычного, нового. Предпраздничные хлопоты, приготовление угощений, ожидание гостей. Все нарядные, взволнованные, веселые. Новый год – самый лучший праздник в году. Неля любила его с детства, еще когда жили они на Урале. И встречала всегда дома с родителями, хотя друзья звали на увлекательные вечеринки. Дома было весело тепло и уютно, родители вместе с гостями придумывали всякие развлечения и викторины, танцевали под аккордеон, на котором прекрасно играла Полина. Правда, друзья присутствовали только папины и мамины, но частенько они приходили и со своими детьми.
   В десять часов приехал генерал Морозов, в последнее время он стал самым близким человеком в семье. С трудом водрузил на столик в прихожей большие пакеты с подарками для всех и дорогими экзотическими закусками из буфета Минобороны.
   – А что жена? – тихо спросил Борис, принимая от друга пальто.
   – Жена со своими празднует, – так же тихо ответил Морозов, – давно уже у каждого из нас своя жизнь.
   Полина любовно поглаживала блестевшую лаком новую скрипку и пробовала на звук струны. А Неля удалилась в детскую, неся в одной руке огромную коричневую обезьянку для Сони, а в другой какой-то красивый плоский пакет. Вскоре она появилась, сразу приковав к себе внимание близких. Шикарное платье сидело на ее статной фигуре как влитое, в распущенных волосах красовалась белая роза.
   Первой нарушила всеобщее восхищенное молчание Поля:
   – Нелька, ты как царица!
   – Да, – подтвердил Борис, – тебе необыкновенно идет, сразу видно, что подбирал человек неравнодушный и со вкусом, – он лукаво взглянул на друга.
   Неля даже слегка покраснела, что случалось с ней довольно редко, и вдруг подбежала к Морозову и поцеловала его. Генерал смутился и не сразу нашелся:
   – Носи на здоровье и будь счастливой!

   Раздался звонок и в двери ввалились двое сослуживцев Бориса с женами.
   – Ну теперь все в сборе, прошу к столу, – пригласила Аля, – помянем добром старый год, пока он еще с нами. Рассаживайтесь – кто где хочет.
   Гости задвигали стульями, Борис и Морозов сели вместе, рядом с Борисом – Аля, а рядом с генералом почему-то оказалась Неля.
   – Линуся, иди сюда, давай поменяемся, ты сядь рядом с папой, а я с краю, чтобы на кухню сподручнее бегать, – позвала дочку Аля.
   Борис попросил наполнить бокалы и встал.
   – Мы сегодня провожаем год, который принес нам много радостного и печального. Кто-то стал на год старше, – Борис посмотрел на младшую дочку, уютно пристроившуюся у его плеча, – а кто-то на год старее. В этот год покинула наш мир Алина мама, но родился новый человечек – наша внучка. И в этом же году мы потеряли нашего славного фронтового командира Федора Прохоровича. Сохраним же в наших сердцах память об ушедших и расскажем о них нашим внукам. За год уходящий!
   Борис опрокинул в себя рюмку коньяка и нацелился на аппетитную сырокопченую колбаску, которая уже редко появлялась в магазинах.
   – Тебе есть кому рассказывать, внучка родилась, а я так и помру бобылем, – тихо сказал Борису Морозов.
   – Э, нет, у тебя еще будут дети и внуки, поверь моему чутью разведчика.
   – Да уж притупилось оно, наверное, за эти почти три десятка лет чутье твое, – шутливо ответил генерал, – скоро и забуду, как дети делаются.
   – По тебе совсем не заметно, что ты забыть это дело собираешься, – рассмеялся Борис.

   Новый год встретили шампанским, которое торопливо, боясь опоздать, разлил в бокалы хозяин дома. Потом тосты пошли один за другим, кто-то предложил произносить их каждому по часовой стрелке. Когда очередь дошла до Полины, она поднялась, смутившись от обращенных на нее глаз.
   – Я… я хочу выпить этот бокал за… любовь. Мне кажется, это самое главное, что соединяет людей и что приносит им радость и удовлетворение в жизни, – Полина почувствовала, что в большой гостиной стало жарко, – и за моих родителей. Они пронесли это главное чувство через войну и разлуку, через всю жизнь, они передали ее нам, детям, своим примером, отношением друг к другу. За тебя, папа, и за тебя, мамочка!

   Борис любовался дочкой, ее тоненькой, вытянувшейся за последний год фигуркой, ее чистым девичьим лицом с такими же, как у него, голубыми глазами. «И не заметил, как взрослой девушкой стала, да пора уж, восемнадцатый пошел», – подумал он. Аля смахнула слезу, выскочила из-за стола, подбежала к Полине и поцеловала ее.
   – Линуська, хорошая моя доченька!
   – Танцы, танцы, танцуют все, – захлопала в ладоши Неля, – сколько можно сидеть, дамы приглашают кавалеров.
   Щелкнул тумблер магнитофона, и медленная, плавная мелодия заполнила гостиную.
   – Разрешите? – Неля, чуть наклонив голову, протягивала руку Морозову.
   Тот в нерешительности посмотрел на сидящего рядом Бориса.
   – Дерзай, генерал! – Борис улыбнулся и легонько подтолкнул друга.
   Морозов подхватил Нелю, и они закружились, погрузившись друг в друга и позабыв об окружающих. Генерал ощутил непривычный восторг и смущение, нечаянно касаясь в танце груди девушки, словно какие-то искры прикосновений проносились между ними. Он и не помнил себя таким, он ощущал в своих руках нечто воздушное, сладостное, необыкновенное. Это нежное созданье в платье, подаренном им, эта девушка, до которой он едва осмеливался дотрагиваться, сейчас кружила ему голову.
   – Товарищ генерал, а вы и в военной форме такой молчаливый и стеснительный? – лукаво улыбнувшись, спросила Неля. Она положила руки на плечи Морозова, а потом сцепила их на его шее.
   – Нет, в форме я совсем другой, это вы меня заворожили.
   – О, товарищ генерал, такой суровый воин, весь в броне, как же моя ворожба сможет через нее пробиться?
   – От ваших чар, Нелечка, любая броня тает словно воск.
   – Значит, вы замечаете, генерал Морозов, что рядом с вами женщина?
   – Не только замечаю, но даже обнимаю ее.
   В доказательство своих слов Морозов слегка сжал свои руки на талии девушки.
   Неля чувствовала какое-то непреодолимое влечение к этому человеку, который совсем не походил на ее бывшего мужа, да и на всех тех мужчин, с которыми она была знакома. Скорее, он походил на ее отца – мужественного, сильного и одновременно нежного.
   Говорят, что образ мужчины, которого она выбирает, девушка лепит со своего отца, если он авторитетен для нее. И у всех встречающихся на ее пути мужчин она безотчетно ищет отцовские черты.
   Музыка кончилась. Морозов проводил Нелю до кресла, стоящего рядом с тем, на котором он сидел, и кивнул головой.
   – Благодарю!
   Потом повернулся к Борису:
   – Пойду, покурю, пожалуй.
   – Я тебе в этом деле не попутчик, давно бросил.
   – Знаю, я тоже редко теперь балуюсь, только по праздникам. Куда лучше выйти?
   – На лестничной клетке есть балкон, там просторно и город виден как на ладони. Впечатляет.
   Морозов встал, вышел в прихожую. В приоткрытую дверь было видно, как он надевает там кожаное пальто подбитое мехом.
   – Куда это он? – Неля повернулась к отцу, она и не думала скрывать своей заинтересованности.
   – Покурить на лестницу, а что ты о нем беспокоишься, мужчина вроде бы самостоятельный, без прощания не сбежит, – пошутил Борис.
   – Да я так просто, – Неля сделала равнодушное лицо, – интересно, а почему он один пришел, без жены.
   – Да они не живут уже вместе, так, ночуют иногда в одной квартире. Жалко мне его, редкостной души человек, а не разводится, хотя и детей нет, не хочет совсем одиноким остаться. Да и статус не предполагает холостяка на такой должности. – И добавил погодя: – А может и не встретил еще ту, которая бы сердце затронула.
   Последние слова отца словно повернули какой-то ключик внутри, родили неосознанное волнующее предчувствие. Неля встала и направилась к Але.
   – Мама, посмотри за Соней, я выйду на свежий воздух, что-то голова разболелась.
   – Выпила, наверное, лишку.
   – Может быть.

   Он стоял, опершись на перила, смотрел на раскинувшийся внизу город, был так углублен в себя, что не услышал подошедшей сзади женщины. Он стоял неподвижно, и лишь синий вьющийся дымок сигареты выдавал какое-то движение в застывшем и окаменевшем воздухе. Озорная мысль вдруг пришла в голову Неле. Тихонько приблизившись, она закрыла ему глаза ладонями. Он не пошевелился, лишь немного спустя произнес одно короткое слово:
   – Неля.
   Она разжала руки, Морозов повернулся, мгновение они смотрели в глаза друг другу, потом обнялись так, как будто не виделись много лет. Неля запрокинула голову, он обхватил ее ладонями и дотронулся губами до ее губ.

   В передней стоял гвалт, вся семья выскочила попрощаться с гостями. Прощание затянулось, расставаться никому не хотелось, выпитое хмелило голову, сослуживцы Бориса долго разбирались с гардеробом, подавали пальто дамам, громко благодарили хозяев за гостеприимство, обменивались шутками. Морозов стоял в сторонке и о чем-то тихо беседовал с Нелей.
   Наконец прихожая опустела.
   – Ну пора и мне, – генерал протянул руку Борису, они обнялись, – созвонимся.
   Потом поцеловал в щечку Алю, приобнял отечески за плечи Полину и подошел к Неле. Она протянула ему руку, он взял ее и вдруг наклонился и поцеловал.
   Это было так неожиданно и совсем не принято в их среде. Некоторое время все молчали, потом Полина, как самая эмоциональная, запрыгала и захлопала в ладоши:
   – Здо́рово, здо́рово!
   Генерал Морозов направился к двери, и тут сорвалась с места Неля:
   – Папа, мама, я хочу прогуляться по свежему воздуху, что-то голова моя не проходит, – и добавила, – заодно и Николай Саныча провожу.
   Она с вызовом посмотрела на родителей и накинула меховую куртку. Борис внимательно рассматривал дочь, словно впервые видел, однако промолчал и ничем не выдал своих мыслей.
   Морозов спускался по лестнице первым, Неля шла следом и находилась на ступеньку выше. Вдруг возникло у нее непреодолимое желание дотронуться до этого человека. Неля положила руки на плечи генерала, оперлась на них. Так спустились. На нижней площадке лестницы перед наружной дверью обнялись, губы их встретились. Поцелуй был долгим и страстным.
   – Позвони мне, пожалуйста, вот телефон, это прямой, – Морозов сунул в руку Неле карточку.
   Из подъезда вышли почти одновременно, машина стояла у бровки тротуара. Генерал поклонился Неле по-военному, лишь склонив голову, она же осталась стоять неподвижно.
   Машина тронулась, Неля подняла глаза, вся семья приникла к окну квартиры. «Надо пройтись», – подумала она. Голова и в самом деле трещала, только не от выпитого, а от неведомого чувства радости и восторга, да еще от непрошенных мыслей.

   Она позвонила через два дня.
   – Я не помешала, товарищ генерал?
   – Разве ты можешь помешать, обожди минуту, я выйду, у меня тут посетители, – Морозов вышел в комнату отдыха, которая закрывалась дверцей, похожей на шкаф. – Я ждал твоего звонка.
   – И я о вас думала, товарищ генерал, это хорошо или плохо, что мы думаем друг о друге?
   – Я считаю, что когда мужчина и женщина думают друг о друге – это не просто так.
   – Не просто так? А как тогда?
   – Это значит, что между ними что-то происходит, какой-то процесс идет, процесс взаимного притяжения что ли, он может продолжиться, а может и потухнуть. Я хочу, чтобы он продолжился, а ты?
   – И я этого хочу.
   – Ты не будешь возражать, если я предложу встретиться?
   – Конечно же, не буду.
   – Тогда сегодня в семь вечера я заеду за тобой, только жди не напротив дома, а метрах в ста впереди.
   – Договорились.

   Просторна и красива квартира генеральская, но не похоже, что в ней проживает женщина, холостяцким бытом веет ото всюду. Неля подошла к музыкальному центру и провела пальцем по лакированной крышке, оставив след на пыльной поверхности. Морозов заметил это.
   – Не обращай внимания.
   – Ну как же я могу не обращать, – улыбнулась Неля, – я ведь женщина. А что товарищ генерал не имеет средств, чтобы пригласить уборщицу.
   – Мне неприятно, когда в моей квартире хозяйничает посторонний человек, трогает и передвигает мои вещи, копается в моем белье и в ящиках моего стола. В ближайший выходной я постараюсь прибрать здесь.
   – Я могу оказать помощь, если неприятие посторонних не распространится на меня, – заговорщицки подмигнула Неля.
   Морозов подошел к ней положил руки на плечи и тихонько сказал:
   – Я буду очень рад, ты для меня совсем не посторонняя.
   – Я верю вам, генерал, – совершенно серьезно произнесла Неля, закинула руки ему за шею и вдруг прижалась всем телом.
   Они целовались долго и самозабвенно, все более распаляясь.
   – Ты сводишь меня с ума, – шептал Морозов, не отрываясь от ее губ, гладя руками упругую спину и опускаясь ниже…
   – А ты меня уже… свел.
   Морозов подхватил на руки легкую, ничуть не располневшую после родов Нелю и легко преодолел расстояние, отделяющее их от приоткрытой двери в спальню.
   Когда Неля вернулась домой, не спала только Аля, которая давно уложила Сонечку, и с нетерпением и волнением ожидала дочку.
   – Что-нибудь случилось, что ты так поздно, – спросила она Нелю, которая выглядела непривычно радостной и счастливой.
   – Нет, мама, все прекрасно, я сейчас очень хочу спать, расскажу тебе потом.
   Однако это «потом» растянулось на две недели.

   Приятно хрустел снег под ногами, на раскидистых зеленых лапах елей новогодней ватой лежали белые холмики. Сквозь тонкие прозрачные стволы березок процеживались яркие солнечные лучи. Тихо, ни ветерка, ни шороха. Цепочки каких-то звериных следов пересекали узкую тропинку, по которой, обнявшись, шагали двое. Далеко осталась приткнувшаяся у обочины шоссе служебная «Волга» с задремавшим водителем.
   – Вон два пенька, как раз для нас природа приготовила. Посидим? – Морозов сбросил шапки снега с пеньков и, улыбаясь, жестом пригласил спутницу:
   – Про́шу пани Неля.
   Но та не приняла шутки и, усевшись на пенек, заговорила в своей излюбленной прямой манере:
   – Николай, мы встречаемся уже две недели. Я не могу больше скрывать это от родителей, выдумывать что-то и выкручиваться. Мне кажется, они обо всем догадываются. И у меня маленькая дочка, ты же знаешь.
   Лицо Морозова сразу стало серьезным.
   – Тогда надо рассказать обо всем родителям.
   – Я не смогу.
   – Ну, конечно, это должен сделать я. Сегодня же встречусь с твоим отцом.
   Неля всматривалась в лицо генерала, в лицо мужчины, принявшего решение, в его серые глаза, сразу ставшие стальными, и его надежность, решительность, сила передавались ей. Она почувствовала, как уходит тревожность и вливается в душу ее спокойствие и уверенность. Вот какой мужчина ей был нужен, разве можно его сравнить с теми жидкими хлюпиками, что были у нее раньше. С этим мужчиной можно идти по жизни ничего не боясь, такому мужчине можно дарить всю себя без остатка. Неля вскочила, сделала два шага и, усевшись на колени к Морозову, обняла его. Губы ее были теплыми и мягкими, они скользнули по слегка колючей щеке и достигли его губ.
   – Я люблю тебя Коля, я, оказывается, тебя очень люблю, – шепнула она, хотя никто не мог их услышать в этой зимней чаще, – видишь, я не боюсь тебе в этом признаться.
   – И я люблю тебя Нелечка, ты знаешь это.
   – Так что и кто может помешать нам быть вместе, неужели твой возраст, ведь меня это совсем не беспокоит.
   – Если оно не беспокоит тебя, а это для меня самое важное, то все другие примут как должное, потому что мы так решили.
   – Давай сделаем вот что: ты поговоришь с отцом, а я – с мамой. Мои родители самые лучшие в мире, они все поймут.
   Борис не очень удивился звонку Морозова и его необычному предложению.
   – Боря, мне нужно с тобой встретиться.
   – Ну так заезжай вечером.
   – Я хочу встретиться с тобой в ресторане.
   – А что так, разве дома хуже, ты же знаешь, что я не люблю эти общественные питальни, да и ты не стремишься в них засвечиваться.
   – Это так, но сегодня мне хочется посидеть в ресторации, я знаю одно тихое местечко на Мясницкой, где посторонних не бывает и никто нам не помешает.
   – Добро.

   Чуть отсвечивая желтовато-коричневой таинственностью, притих коньяк в пузатой бутылке, краснобокие яблоки весело выглядывали из фарфоровой вазы, тонкие прозрачные ломтики сервелата пестрели белыми крупинками жира, сыр, гордый своими огромными дырками, встал в хоровод на большой круглой тарелке. Рядом возвышалась чаша с дружной стайкой зеленых оливок, блестевших каплями тузлука, в котором совсем недавно пребывала. Розовато-нежная индюшиная пастрама привольно раскинулась на широком блюде, призывая оценить ее естественность и натуральность. Из белой твердой скорлупы выглядывали зеленые ядрышки фисташков, миндаль, упакованный в слегка сморщенную коричневую шкуру, щеголял своею мудростью, шарики фундука, как мячики, стремились выпрыгнуть из вазочки, лишь почтенные, знающие свою ценность серповидные кешью смирно белели на фоне коричневатых соседей.
   Друзья опрокинули еще по одной, и Борис положил в рот тающую дольку горького шоколада.
   – Ну рассказывай, чего тянешь, обо всем уже перетолковали.
   – Боря, скажу тебе прямо, крутить не буду, ты меня знаешь. Я люблю твою дочь и хочу на ней жениться.
   Борис бросил в рот еще одну дольку, молчание затянулось.
   – Ты ждешь от меня родительского благословения? – Наконец вымолвил он грубовато.
   – Я хочу, чтобы ты понял меня и ее.
   – Что я должен понять, вскружил голову девчонке, ей только двадцать один год, а тебе полсотни скоро стукнет.
   – Я понимаю, что это сразу приходит в голову. Но для меня и для нее оно не имеет никакого значения, ведь мы любим друг друга. Неля сказала, что ее родители знают, что такое любовь.
   – Дочка правду сказала, но она только жизнь начинает, а ты… Я не представляю, как это будет, мы совсем другое поколение, – голос Бориса стал мягче, – что вас может объединять?
   Морозов молчал, напряженная тишина повисла над столиком, и вдруг он выдохнул:
   – Любовь!
   И это слово, вылетевшее из уст сурового и жесткого человека, прошедшего войну и достигшего высших постов в армии, человека, которому оно, казалось, было вовсе несвойственно, словно волшебная палочка решило все проблемы.
   Борис налил полные бокалы:
   – Я никогда не мешал и не буду мешать своим детям выбирать судьбу. Чтобы потом не говорили, что она не сложилась из-за меня. Не хочу быть вам препятствием, да и невозможно это, знаю тебя прекрасно, ты достойный человек. Вот только возраст, я не представляю, как вы будете жить, ведь это не год, не два, а почти тридцать лет… Неестественно это.
   – Что может быть естественней, когда двое любят друг друга, тебе ли нужно объяснять это.
   – Это так, когда оно не касается моей дочери.
   – Ты знаешь, что я смогу дать твоей дочери много того, что не сможет никто другой. Во всех смыслах. И ты будешь спокоен, я никогда и никому не позволю обидеть ее.
   – Ладно, давай, – Борис поднял бокал, – а ты хоть знаешь ее характер, ведь она из тех, кто и сам не даст себя в обиду.
   – Я знаю, но ведь она – Женщина.

   – Мамочка, я должна тебе что-то сказать, – Неля подсела к матери на диван и обняла ее.
   – Да говори уж, вижу что взволнована. Серьезное, наверно.
   – Да, серьезное. Я встречаюсь с мужчиной, люблю его и хочу выйти за него замуж.
   – Ну, то, что встречаешься, для меня не секрет, а куда бы ты иначе убегала по вечерам под разными предлогами. А замуж, конечно, надо, все выходят. Так заведено на Земле – женщина не может жить без мужчины, как и мужчина без женщины. Только дело это серьезное, у тебя опыт печальный уже имеется. Поспешишь – людей насмешишь, а уж себе-то самой не до смеху будет. И кто же он, хоть бы познакомила по-человечески, домой привела?
   – Да вы с папой его хорошо знаете.
   – И кто же это, не томи?
   – Генерал Морозов.
   Аля сделала круглые глаза, вопросительно-удивленно и даже несколько испуганно посмотрела на дочку.
   – Совсем с ума сошла девка, то-то я смотрю, что ты все время интерес к нему проявляла, еще на вечере у нас, когда Новый год встречали. Ты хоть понимаешь, на что хочешь пойти, да ведь он ровесник папы.
   – Мамулечка, разве это главное – кто чей ровесник.
   – А что главное? Ты еще очень молода, тебе детей рожать надо, а потом растить их. Они и вырасти не успеют, а он уже… старик. Ты, конечно, не думаешь об этом.
   – Да, я не думаю об этом, я живу в сегодняшнем дне, потому что завтра я уже не встречу такого мужчину. Судьба дает шанс один раз, и я не хочу пройти мимо, чтобы не каяться потом до конца жизни.
   – Доченька, вы же будете жить вместе, совершенно разные люди, с разным жизненным опытом, с различными привычками и установками, которые уже трудно поменять к пятидесяти годам. Ты – девочка самостоятельная, у тебя твердый характер и он мужчина жесткий, военный, как вы сможете ужиться, каждый будет тянуть в свою сторону. И кроме всего прочего есть интимные отношения, о которых не принято говорить, но о которых все думают, и ты прекрасно об этом осведомлена. Мужчина с годами становится менее активен, женщина же чаще всего наоборот. И это вовсе не способствует крепости отношений.
   – Мама, ты совсем не знаешь его, да, он суровый внешне, а внутри ласковый и нежный, и сердце у него замечательное. И все остальное преодолимо, потому что у нас есть самое важное, что соединяет двоих.
   – Что же это? – Аля скептически с грустинкой посмотрела на дочь.
   – Любовь!

   – Горько, горько! – скандировали гости, – раз, два, три…
   «Не совсем удобно целоваться на заказ, – подумала Неля, – да какая разница, представлю, что их никого нет, и мы с Колей одни». Она демонстративно закинула руки за шею жениха, отодвинула ногой стул и приникла к Морозову всем телом. Он обнял ее за талию, потом поднял руку и запустил ладонь в густые волосы на затылке. Губы их слились, как и тела в страстном поцелуе и все присутствующие притихли, с удивлением и восхищением глядя на необычную пару.
   Потом Морозов налил Неле и себе шампанского и попросил гостей наполнить бокалы. Стало понятным, что он готовится говорить. Обычно на месте жениха все привыкли видеть молодого, смущенного парня, который больше слушал других, а тут поднялся седой генерал, прошедший войну:
   – Я хочу поблагодарить всех присутствующих за те добрые пожелания, которые были сказаны в наш адрес. Я хочу поблагодарить родителей, которые вырастили такую замечательную, такую красивую, такую искреннюю и внимательную дочь. Я хочу поблагодарить случай или какие-то высшие силы, которые предоставили мне такую возможность – встретить эту женщину и полюбить ее. Я обещаю, что никогда и ничем не обижу ее и сделаю все возможное, чтобы она была счастлива.
   При этих словах вскочила со своего места Неля, поднялась на цыпочки и поцеловала Морозова. Гром аплодисментов потряс зал небольшого уютного ресторана. Больше говорить жениху не дали.
   – Танцы, танцы, – закричал кто-то, и сейчас же поплыли чарующие звуки вальса.
   – Молодые… танцуют молодые, – послышались голоса.
   Морозов и Неля кружились посреди зала, ее подвенечное платье распустилось белым цветком на фоне благородно-коричневого паркета.
   – Какая ты красивая, какая замечательная, я даже поверить не могу, что ты – моя.
   – А я верю, что ты – мой, мой, и что ты самый лучший, и что все у нас будет прекрасно!
   Морозов элегантно подхватил молодую жену и направился к своему месту, где их уже поджидал с налитыми бокалами слегка захмелевший Борис.
   – Ну вот Коля теперь ты из друга превратился в зятя, и мы плавно перевели наши дружеские отношения в родственные, – шутливо произнес он, – давай за это и выпьем.
   Морозов слегка отпил из своего бокала и, как бы извиняясь, произнес:
   – Больше нельзя, жениху не полагается.

   Через два часа молодожены, прижавшись друг к другу на заднем сиденье сверкающей черным лаком «Чайки», мчались по ночной Москве. Мчались в новый неизведанный мир, который они выбрали, мир, в котором они теперь всегда будут вдвоем.
   Генеральская квартира преобразилась. Бывшая жена Морозова при разводе не стала претендовать на квартиру, у нее уже была своя, где она большую часть времени и проживала с кем-то, а потребовала всю мебель. Импортную, дорогущую, сверкающую зеркалами и лаком, изготовленную по спецзаказу, ни у кого больше такой не было.
   Генерал обрадовался этому варианту и не знал, как и благодарить «бывшую» за то, что она «очистила» квартиру. Вместе с мебелью ушла пыль старой энергетики, ушел дух женщины, руки и тело которой касались этих вещей, ушла прошлая жизнь. В квартире сделали ремонт, обновили все оборудование, и Неля с Николаем целую неделю мотались по мебельным магазинам столицы, комплектуя обстановку уже для себя. Это было так увлекательно, что Неля чувствовала себя волшебницей, творя и фантазируя, подбирая то, что рождалось в душе ее.

   Широкая кровать в голубой спальне – творение собственных рук и фантазии, уже ждала их. Неля включила торшер, сбросила свадебное платье, подошла к Николаю и медленно расстегнула ему рубашку. Провела рукой по груди, по животу, скользнула ниже, почувствовав дрожь его нетерпения и желания.
   – Сейчас, милый, сейчас. Скажи, мой хороший, ты хочешь детей?
   – Очень хочу.
   – Тогда я тебе их обещаю.
   Она прошептала эти последние слова прямо в его губы, которые уже не могли оторваться от ее губ. Тоненько скрипнула кровать, принимая разгоряченные тела, и страстная безумная ночь накрыла своим пологом влюбленных.

Глава четвертая
Полина

   – Садитесь, Шаталова, вы, как всегда, отлично знаете материал, но ваши сравнения Великой Французской революции с Великой Октябрьской – совершенно надуманны и неуместны. Как вы можете сравнивать жестокость Робеспьера, который рубил головы своим противникам на гильотине с решительными действиями Всероссийской ЧК. Да, революцию необходимо было защищать от врагов, в том числе и внутренних, в том числе и расстреливать. Такое было время: если ты не расстреляешь, потом расстреляют тебя, как пособника. Вокруг были враги, и они не хотели просто так отдавать власть рабочим и крестьянам.
   – Так же как и в 37-м, Елена Васильевна, через двадцать лет Советской власти вдруг неожиданно оказалось вокруг много врагов – и ученые, и военные, и партийные работники, и чекисты. И всех их надо было подряд расстреливать или сажать на 10 лет без права переписки, что означало ту же смерть.
   – Шаталова, историю надо учить по тем учебникам, которые рекомендует Министерство просвещения или по тем материалам, которые рекомендую я, а не по каким-то подпольным сведениям, неизвестно откуда почерпнутым вами. Эти пасквили могут писать только враги нашего государства, растлевая молодежь, и вы, читая это, невольно способствуете им.
   – Никому я не способствую, Елена Васильевна, я хочу просто знать истину, настоящую историю, а не ту, которую пишут, оглядываясь на указания сверху.
   Лицо Елены Васильевны, которая преподавала историю уже много лет, стало белым.
   – То, что вы говорите, Шаталова, свидетельствует о том, что вас втянули в банду политических преступников и вами должны заняться компетентные органы.
   Класс замер, такого обвинения ребята еще не слышали за все время своей учебы в школе. «Историчку» в классе не любили, она была из той несгибаемой когорты коммунистов, вера которых в партию и Сталина сохранилась, несмотря на все разоблачения последних десятилетий. В школе ее побаивались даже учителя, а руководство не увольняло потому, что не было оснований и не хотело скандала, который неминуемо бы возник. Ну, и до пенсии ей оставалось немного, пусть уж доработает.
   – Никто меня никуда не втягивал, я просто хочу знать правду. И почему написано одно, а в действительности выясняется совсем другое.
   – Действительно то, что написано в учебнике, а все остальное выдумки наших врагов.
   – Я в этом сомневаюсь, Елена Васильевна.
   – Ваши сомнения, Шаталова, оставьте при себе. Я вынуждена доложить о вас директору, и попросите родителей прийти в школу. Впрочем, я сама позвоню вашему отцу.
   По-весеннему яркое солнышко уже прогревало землю, по улицам из-под куч грязного, осевшего снега текли ручьи.
   – Линка, ну зачем ты вылезла, какая тебе разница, что там было во Франции, скоро контрольные, «историчка» тебе припомнит…
   – А мне все равно, почему это я должна врать и выкручиваться, – Полина даже топнула ногой по луже в раздражении, – и слушать чье-то вранье. Даже если это старая «историчка».
   – Нам надо успешно закончить год, а не вступать в пререкания с учителями. – Лучшая Полинина подруга Катя Бондаренко наклонилась, пытаясь оттереть грязные капли, так некстати попавшие на ее новое кремовое пальто. – А ты знаешь, что у нас в классе новенький будет учиться. Сегодня мне Анька-секретарша рассказала, они с моей Людкой подруги.
   Людка была старшей сестрой Кати и благодаря этому она имела доверительные отношения с секретаршей директора.
   – А чего это он в конце года переходить вздумал?
   – Не знаю точно, Анька сказала, что из какой-то дальней области приехал.
   – Ну ладно, я пойду побыстрее, а то мне еще в «музыкалку» сегодня, репетировать.
   Полина оканчивала музыкальную школу, и ей предстояло выступление на выпускном концерте.

   Ужинали поздно, Борис пришел с работы усталый, было какое-то важное совещание, Полина вернулась с выпускного концерта совершенно вымотанная. Родители на концерт пойти не смогли, Аля приболела, и Полина попросила сестру:
   – Пойми все будут с родственниками, только я одна-одинешенька, как сирота, – причитала она в телефон со слезами в голосе.
   – Ладно, не плачь, приеду, может быть, и Николая смогу уговорить. Ничего, если опоздаем немного? – успокоила ее Неля.
   – Ничего, лишь бы пришли.
   – Ну как прошел концерт? – спросил Борис, прожевав кусок мяса.
   – Ничего, нормально, Нелька была со своим генералом. Поздравляли все с окончанием.
   – А мне сегодня ваша учительница звонила, просила в школу прийти. Я ответил, что не имею времени, придет мать, но она настаивала, чтобы именно я.
   – Да? – Полина сделала удивленные глаза.
   – Я спросил, что случилось, может быть, с учебой не в порядке, она ответила, что с учебой все хорошо, но дело в другом. Уточнять не стала, да и некогда мне было выслушивать ее. Так что же все-таки случилось?
   – Она «наехала» на меня за то, что я сравнила Французскую революцию с Октябрьской.
   – И все?
   – Ну еще по тридцать седьмому году мы с ней сцепились.
   – Вы что и это время в школе проходите?
   – Нет, это к слову пришлось.
   – Что-то ты не договариваешь, дочка, – Борис зевнул, прикрыв рот ладонью. – Устал сегодня, завтра я не смогу, а послезавтра, пожалуй, заеду в школу.

   Урок истории был уже в разгаре, когда дверь отворилась, и в класс вошел директор.
   – Здравствуйте! – Захлопали крышки парт, ребята нехотя поднялись. – К вам новенький. Проходи, Лука.
   В дверях из-за спины директора показался парень, и все ученики вытянули шеи от любопытства, уж очень несовременное какое-то имя. Парень был высоченного роста, широкоплечий и подтянутый. Он смущенно топтался на месте.
   – Лука, садись вон там, – показала на свободное место учительница, – и вы садитесь, дети.
   – Смотри какой, – шепнула Полине сидящая рядом с ней Катька Бондаренко, – давай подойдем к нему на перемене, порасспрашиваем.
   Полина кивнула головой. Парень не произвел на нее никакого впечатления, ну, высокий, ну, сильный, наверное, а вот что у него в голове?
   – Бондаренко! – грозный голос «исторички» прозвучал для Катьки набатом. Она вскочила, хлопнув крышкой парты. – Расскажите нам о значении решений двадцатого съезда партии, – и, видя, что Катька обеспокоенно закрутила головой, – идите лучше к доске.
   Катька сощурила глаза и со страшным шепотом наклонилась к Полине:
   – Линка, что там было?
   – Там Хрущев культ личности разоблачал, – зашептала было в ответ Полина, но сейчас же была прервана учительницей:
   – Бондаренко, ну что вы там возитесь?
   – Я сейчас, Елена Васильевна, чулок что-то спустился.
   Мужская часть класса с интересом уставилась на Катьку.
   – Покажи, где, – не замедлил грубовато вставить Кузя – Витька Кузьмин, скривив лицо и приставив козырьком ладонь к скошенному лбу. Рассказывали, что он водит дружбу с какими-то блатными ребятами и даже состоит на учете в милиции.
   Катька медленно двинулась к доске, пытаясь на ходу уловить чью-то подсказку. Но история не математика, за несколько секунд не расскажешь.
   – На двадцатом съезде… выступал Хрущев, – начала запинаясь Катька и замолкла.
   – Так, так, хорошо, а кто такой Хрущев и как, кстати, его звали?
   – Хрущев – секретарь, – подумав, ответила Катька, – а звали его Никита.
   – А по отчеству?
   Катька закусила нижнюю губу и умоляюще смотрела на класс.
   – Сергеевич, – прошелестело с заднего ряда.
   – Сергеевич, – с облегчением выдала Катька.
   – Да, без подсказки ты, конечно, не можешь, и что же там произошло?
   – Там… там Хрущев организовал культ личности.
   – Что? – лицо «исторички» вытянулось. Класс, чуть с запозданием, пока до ребят дошло, грохнул от смеха.
   – Шаталова, не желаешь ли ты помочь подруге, – усмехнувшись, спросила учительница.
   – Желаю.
   Полина вышла к доске и четким голосом произнесла:
   – На двадцатом съезде Хрущевым был сделан доклад, в котором разоблачался культ личности Сталина. За годы Советской власти были репрессированы миллионы выдающихся людей нашего отечества, миллионы невиновных арестовывались и расстреливались по лживым доносам и смехотворным обвинениям. Любой мог донести на своего друга и брата и того забирали ночью прямо из дома, сфабриковывали обвинение, выбивали под нечеловеческими пытками признание, в котором человек оговаривал себя и после этого исчезал безвозвратно. Люди, неугодные режиму, объявлялись врагами народа, а на самом деле врагом народа было руководство страны, которое насильно загоняло людей в коммунизм.
   Гнетущая тишина повисла в классе. Елена Васильевна как-то даже пригнулась и стала ниже ростом.
   – Я уже рассказывала вам, – начала она, обращаясь к классу, – что наша страна находилась в окружении агрессивных империалистических стран, которые стремились любыми способами уничтожить ее, и это вызвало необходимость решительных и жестких мер, пресекавших такие попытки. Ну, и конечно случались перегибы, о которых и рассказала народу партия на двадцатом съезде.
   – Эти перегибы и сейчас такие же, людей, правда, не убивают, но находят другие способы, чтобы убрать.
   – Шаталова, да что ты себе позволяешь, за такие речи во время войны расстреливали.
   – А вы там были, на войне, Елена Васильевна?
   «Историчка» глотала воздух широко открытым ртом. Спасительной трелью прозвенел звонок.

   Борис остановился на минуту перед большим зеркалом в приемной директора школы, достал расческу и пригладил значительно поседевшие и поредевшие волосы.
   – Борис Александрович, – начал директор после того как Борис уселся на предложенный ему стул, – мы пригласили вас для того, чтобы поговорить о вашей дочери.
   – У нее нелады с учебой? – спросил Борис, заранее зная, что Полина отличница и речь пойдет совсем не об этом.
   – Нет, нет, – вступила в разговор Елена Васильевна, – с этой стороны у нее все в порядке.
   – Я так понимаю, что эта сторона – главное для школьницы, – Борис улыбнулся, пытаясь снять напряжение, которое висело в воздухе.
   – Есть и еще кое-что важное, что входит в программу воспитания будущего поколения – любовь к своей родине, – торжественным голосом, как будто вещая с трибуны, проговорила учительница.
   Борис внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.
   – Борис Александрович, ваша дочь прямо на уроке оскорбительно отзывается о нашем государстве и Советской власти. В присутствии всех учеников, на которых это производит тяжелое и неприятное впечатление. Ну, и кроме всего, от этих слов недолго перейти и к практической деятельности, которая уже подпадает под закон об уголовном преступлении. А может быть, практическая деятельность уже и ведется, только мы об этом пока не знаем, – закончила учительница, понизив голос.
   Борис задумчиво смотрел на говорившую женщину, что-то она ему напоминала, что-то давнее, но такое знакомое.
   – Елена Васильевна, я бы не хотел выслушивать то, что вам неизвестно доподлинно, а только на уровне предположений. Так чем Полина оскорбила Советскую власть?
   – Ваша дочь высказала мысль, что перегибы тридцать седьмого года продолжаются и сейчас. Только людей не расстреливают, а находят другие формы преследования, – учительница с вызовом и торжествующей натянутой улыбкой смотрела на Бориса.
   – Ну в тридцать седьмом были не перегибы, как нам сейчас известно, а массовые репрессии. Сейчас другое время и проводить параллели незачем, хотя ошибочные решения бывают во все времена.
   – Вы что же это? Вы утверждаете, что решения партии и правительства ошибочны? Это уже ни в какие рамки… вы – руководитель позволяете себе так говорить. Да за это… да за это… я вынуждена сообщить куда следует.
   О, теперь Борис вспомнил кого напоминает ему эта учительница – того самого майора из контрразведки под Берлином в сорок пятом, которого он, не сдержавшись, ударил по голове табуретом.
   – Успокойтесь, Елена Васильевна, – вступил в разговор директор школы, понимая, что назревает конфликт, которого ему совсем не нужно. – Я думаю, что Борис Александрович просто выразил мнение, что все люди ошибаются в чем-либо. Полина, конечно, слишком эмоциональна и непосредственна, но она одна из лучших учениц школы, мы гордимся ею. Борис Александрович, мы просим вас поговорить с дочерью и объяснить ей, что не всегда и не все свои мысли можно высказывать на уроке, что она молода и многого еще не понимает.
   Борис молчал. Он уже далеко не тот двадцатилетний капитан, контуженный под Берлином, и правильно рассуждает директор – проще всего согласиться и закончить этот разговор. Это будет лучше для всех, зачем ему лишние неприятности на работе из-за ерунды.
   – Да, я, конечно, поговорю с Полиной и объясню ей ошибки, которые она делает лишь по горячности и молодости.
   – Ну вот и прекрасно, – заключил обрадованный директор. – Спасибо вам, Борис Александрович, что навестили нас, и вам, Елена Васильевна, что вовремя сигнализируете о недостатках. Я считаю, что вопрос исчерпан.
   Борис встал, поклонился директору, учительнице и вышел.

   Мокрый асфальт выпучивался подсохшими проплешинами, которые пересекали влажные дорожки от таящего грязно-серого снега, поникшими горками доживающего свой век среди деревьев и кустов.
   Размытые облаками солнечные лучи пронизывали влажный воздух, наполняя его энергией ожидания чего-то светлого и приятного, придавая ему неуловимый аромат грядущего пробуждения и расцвета.
   Весна.
   Прошлогодний лист, невесть откуда вымытый ручейком и прилепившийся к сапогу, никак не хотел покидать теплую коричневатую кожу. Полина топнула ногой, пытаясь сбросить его, и стая грязноватых брызг попала на Катькины новые джинсы.
   – Ну, Полинка, осторожнее, то на мое пальто покушаешься, то на штаны.
   Девчонки шли по пустынному в эту пору парку. Они любили иногда заглянуть сюда, побродить по аллеям, поболтать, выпить горячего чая в маленькой кафешке.
   – Кать, ну расскажи, что там «классная» предлагает, – Полина шмыгнула носом. В воскресенье она выезжала в лес на лыжах с компанией знакомых ребят, и видимо, там свежий ветер продул ее. К вечеру заболела голова, появилась тошнота, поднялась температура. Утром в понедельник вызвали врача, и два дня Полина провела в постели.
   – Она хочет, чтобы весь класс сдал экзамены хорошо, а для этого надо подтянуть отстающих. Осталось три месяца.
   – Чего их тянуть, если они сами не хотят, вот ты, например, почему историю не учишь.
   – Ну неинтересна она мне, для чего ее учить, чтобы потом с «историчкой» пикироваться и гнев на себя накликать. Мы все равно уже ничего не изменим в истории. Я не собираюсь на истфак поступать. Твоего отца, кстати, вызывала?
   – Вызывала.
   – Ну и как он?
   – Воспитывал, – Полина явно не хотела вдаваться в подробности, – ты расскажи лучше, как там «классная» распределила, кто кого подтягивать будет.
   – Тебе новенького прикрепили, верзилу этого. Повезло.
   – Что там повезло, он из какого-то медвежьего угла приехал, не «рубит» ни в чем, наверное.
   – Зато парень – загляденье, я бы к такому прикрепилась с удовольствием.
   – Так в чем же дело, прикрепляйся?
   – Не, мне не дадут, сама еле по тройкам «мотыляюсь». Это тебе самых привлекательных парней прикрепляют, и отличница, и красивая, – в голосе Катьки прозвучали завистливые нотки.
   – Мне никто из парней даже не нравится, ты же знаешь, – попробовала утешить ее Полина.
   – Зато ты им всем нравишься, любого только пальцем помани. Вон как на тебя смотрят, как коты мартовские облизываются, – доверительно поведала Катька, на минуту замолчала, потом добавила: – Сама слышала, как Кузя говорил: «Все равно она будет моей».
   Полина недовольно посмотрела на подругу. Витька Кузьмин действительно частенько приставал к ней, она отмахивалась от него, не хотела ссориться. Говорили, что он сидел в какой-то колонии для несовершеннолетних, но потом перековался.
   – Слишком много этот Кузя себе позволяет, недоносок.
   – Ты с ним поосторожнее, он бывший «зэк», прирезать может.
   – Испугалась, как же, надо его раз и навсегда отучить приставать и похабности говорить.
   – Не лезь на рожон, Полинка, – закончила осторожная Катя.

   – Ну, что тебе здесь непонятно, это же так просто, – Полина тыкала пальцем в раскрытый учебник.
   Лука виновато молчал, потупив голову, потом тихонько пробормотал:
   – Я это не изучал, на соревнования ездил.
   – Ну вот, соревнования должны пользу приносить, ума прибавлять, а у тебя наоборот, – отчитывала Полина своего подопечного.
   – Надо было в тот момент одно что-нибудь выбирать, вот я и выбрал.
   – И этот выбор был оправдан? Занятия пропустил, и знаний нет.
   – Я тогда на первенстве страны среди юношей серебро взял, а знания наверстаю, – уже более твердо заявил Лука, и добавил: – С твоей помощью.
   Они сидели в пустой притихшей школе, и, казалось, что само это старинное здание удивляется непривычному отсутствию ребячьих голосов.
   – Да, драться ты, наверное, хорошо научился, – насмешливо протянула Полина.
   – Дерутся на улице, а мы выступаем на соревнованиях, там все строго по правилам. Вот сходишь как-нибудь, посмотришь.
   – Ну вот еще, не хватало мне только любоваться, как вы друг друга мутузите.
   Лука обидчиво поджал губы и сделал вид, что внимательно изучает учебник.
   – Да ладно, не обижайся, схожу, посмотрю, если пригласишь, – Полина дотронулась до его руки.
   – Конечно, приглашу, послезавтра тренировка, приходи.
   – А там, где ты жил, места красивые?
   – На Урале-то? Такой красоты в мире нет, как там. Горы, лесом покрытые, озера с водой хрустальной, в тайге всякого зверья еще вдоволь, а камни у нас какие в земле находят – самоцветы их называют. Сказы Бажова читала?
   – Нет, не читала, а чего ж ты оттуда уехал?
   – Меня пригласили как перспективного спортсмена в юношескую сборную по вольной борьбе, родители не стали возражать, в Москве у меня тетка.
   – Так ты один приехал?
   – Ну да, отец – инвалид, с войны еще, так что я с детства к самостоятельности привык.
   «Сказать ему или нет, – думала Полина, – скажу, пожалуй, пусть не зазнается».
   – Знаешь, я тоже с Урала в Москву приехала, пять лет назад, только мы под Свердловском жили, а не в твоих дремучих уголках.
   – Да, – обрадовался Лука, – земляки значит, что же ты молчала?
   – Вот, сказала, – улыбнулась Полина.
   – А у нас в поселке все из дерева, кругом-то леса. И даже дороги гатят в распутицу, бревна кладут друг к другу плотно.
   – Ну, давай пойдем дальше, – тоном строгой учительницы оборвала воспоминания Луки Полина, – а то мы так никуда не продвинемся.

   Проходили дни, приближая выпускные экзамены, в классе только и разговоров было о том, кто куда хочет поступать после школы. Лука оказался способным учеником и на удивление быстро осваивал школьную программу под чутким руководством Полины. А она с удивлением чувствовала, что сидеть рядом с ним и заниматься ей приятно, и с нетерпением ждала того времени, которое отвела на «подтягивание» прикрепленного. Особенно волнующим было совместное возвращение домой после дополнительных занятий. Лука провожал Полину, и они долго сидели в скверике недалеко от ее дома, болтали обо всем и не желали расставаться.
   Катька, конечно же, посвященная в тайну, завистливо вздыхала:
   – Ну вот, говорила я тебе, что парень классный, а ты – «не для меня, не для меня», оказалось, как раз для тебя.
   – Да, парень хороший, лучше всех в классе, чем больше узнаю его, тем больше удивляюсь. Все-таки крупный город, хотя и привлекателен, но портит людей, а те, кто из дальней провинции приехал, искреннее и честнее. Чистое что-то в душе своей сохранили…
   – Влюбилась, Линка?
   – Нет, что ты, не хватало еще этого перед экзаменами, просто он мне нравится и все.

   На тренировку Лука пригласил ее только один раз, и хотя Полине и не очень понравилось смотреть на борющихся самбистов, но полюбоваться высокой, мускулистой фигурой Луки она бы, конечно, не отказалась. Ее безотчетно, по-женски, привлекал вид сильного уверенного парня, легко побеждавшего своих соперников. Парня, которого она «подтягивала» по учебе и который ей нравился.
   – Лука, а почему ты меня больше на тренировки не приглашаешь, да и соревнования, наверное, уже должны быть? – спросила Полина как-то раз, когда Лука провожал ее.
   – Понимаешь, мы сейчас тренируемся совсем в другом месте, меня пригласили осваивать ту же борьбу, но несколько иначе.
   – Непонятно как-то говоришь…
   – Меня и еще двоих ребят выбрали для специальных занятий.
   – Специальных занятий борьбой?
   – Да.
   – И что же это такое?
   Лука помолчал, не решаясь сказать девушке то, что говорить ему было строго запрещено.
   – Я не могу тебе сказать. Пока.
   – Подумаешь, тайна, не хочешь – не говори, – Полина отвернулась с обиженным видом. Впрочем, обида ее длилась недолго.
   Лука не мог открыть девушке, что его как самого перспективного юношу с чистой биографией пригласили в тренировочный зал спецподразделения заниматься боевым самбо.

   Едва прозвенел звонок, как ученики повыскакивали со своих мест за партами и в классе поднялся гвалт. Большая перемена. Лука вышел в длинный школьный коридор, по которому носились первоклашки, сильное тренированное тело требовало хотя бы небольшой разминки. Он спустился в спортзал и проделал несколько упражнений на снарядах. Потом провел пятиминутную гимнастику и воротился в класс.
   В помещении стояла гнетущая тишина. Вокруг парты, где сидели Полина и Катя кружком столпились ребята. Лука отодвинул какую-то девочку и быстро прошел в круг. Катя плакала, а Полина с вызовом и ненавистью смотрела на Витьку Кузьмина, который махал у нее перед лицом кулаками.
   – Что, еще хочешь, сучка подзаборная?
   Полина вытерла кровь из разбитой губы и плюнула Витьке в лицо.
   Витька размахнулся, чтобы ударить Полину еще раз, но рука его словно зависла в воздухе. Лука ловко вывернул руку Витьки за спину и слегка закрутил ее болевым приемом.
   – Ой, ой, что ты делаешь гад, – согнулся пополам от нестерпимой боли Витька, – руку сломаешь.
   – Проси прощения у Полины.
   – Да пошел ты…
   Лука нажал сильнее.
   – А-а-а! – заорал Витька.
   – На колени, – приказал Лука и нажал коленом на согнутую Витькину спину, – целуй туфли.
   Витька уткнулся носом в пол около ног Полины.
   – Проси прощения, а то руку сломаю, – Лука придавил еще.
   – Простите, – прохрипел Витька, осипший от боли и пригнутый к полу сильной рукой Луки.
   Спасительной трелью прозвенел звонок. Лука отпустил Витьку и напоследок ударил его ногой под зад. Витька отлетел к своей парте. Это было позорно, позорно и смешно. Расходившиеся по своим местам одноклассники дружно зааплодировали.
   Пришедшая на урок «математичка» заметила какое-то нездоровое оживление в классе, но решила, что была большая перемена и дети еще не успокоились.
   После уроков, выходя из класса, Витька прошипел Луке:
   – Ну погоди, «спортсмен», я с тобой еще посчитаюсь.
   Заниматься с Лукой в этот день Полина отказалась, лишь позволила проводить себя до дома. Она и рассказала Луке, что произошло на перемене.
   Витька Кузьмин пристал к Кате Бондаренко:
   – Ну-ка покажи, как чулки спускаются, где они там у тебя крепятся?
   Витька схватил Катькину ногу и провел рукой вверх под школьное платье. Катька оттолкнула его и отодвинулась ближе к Полине.
   – Не трогай ее, – твердым голосом произнесла Полина, – не приставай.
   – А, защитница нашлась, мы и тебя научим, как ножки поднимать и раздвигать, – Витька протянул руку и схватил Полину за грудь, – о, ты уже созрела.
   Полина размахнулась и со всей силы влепила Витьке пощечину. Щека его мгновенно покраснела.
   – Ах ты так, сучка? – Витька ударил Полину кулаком в лицо. Из разбитой губы пошла кровь. В этот момент в класс и вошел Лука.
   – Теперь я тебя каждый день провожать буду, от этого подонка всего можно ожидать, – предупредил Полину Лука, вспомнив последние Витькины слова, – может, отцу скажешь?
   – Не люблю жаловаться, – отрезала Полина, – теперь он не сунется, а дома скажу, что упала.

   В окно больницы заглядывали ветки, на которых уже вовсю лопались почки, маленькие нежно-зеленые листочки несмело вылезали из родовых домиков, тянулись к солнцу. А оно настойчиво играло своими лучами на никелированной спинке больничной кровати, на покрытой белой краской тумбочке, на сером казенном одеяле, на светло-русых девичьих волосах, выглядывающих из-под охватывающих всю голову бинтов.
   В комнату вошла моложавая улыбчивая медсестра:
   – Полина, к тебе посетители.
   – Кто, кто это?
   – Не волнуйся, парень молодой, красивый.
   – Нет, нет, я не хочу, не пускайте его!
   – Да что ты, что ты, девонька, не съест же он тебя.
   – Я не хочу, я не хочу, он не должен меня видеть такой, – Полина расплакалась, и на бинтах проступили темные пятна от слез.
   – Можно, товарищи женщины? – В дверях показался Лука в белом халате, который на его высокой фигуре казался курточкой, едва прикрывавшей талию. Левая рука покоилась на перевязи.
   – А что такое, что случилось? Полинушка! – Лука назвал ее именем, которым ласково называли женщин на его родине, и чуть не бегом направился к кровати, на которой лежала Полина.
   – Не смотри на меня. Пожалуйста! Я такая страшная, – Полина шмыгала носом и пыталась вытереть слезы сквозь бинты.
   – Ты очень красивая и всегда останешься для меня красивой, что бы ни случилось, – Лука осторожно дотронулся до тонкой руки, лежащей поверх одеяла, сделав вид, что совсем не замечает фиолетовых кровоподтеков. – Вот фрукты тебе, – он вытащил из холщовой сумки яблоки, мандарины, гранаты.
   – Как там в школе, как ребята?
   – Все хорошо, все передают тебе привет и желают скорейшего выздоровления. Хотели всем классом заявиться, да я отговорил. Как только тебе получше станет, начнем заниматься, чтобы экзамены сдать нормально.
   – Спасибо тебе, Лука. За все.
   – Да что ты, это тебе спасибо, – смущенно отвернул голову Лука, – ну я пойду, пожалуй.
   Лука встал, но вдруг наклонился и коснулся губами руки девушки:
   – Выздоравливай быстрее, мне тебя очень не хватает.

   Он вышел из больницы, сел на лавочку и в памяти всплыли картины недавней схватки.
   Уже стемнело, когда они с Полиной подходили к ее дому как обычно после дополнительных занятий.
   – Посидим? – Лука показал на уединенную лавочку в скверике недалеко от дома Полины. Та согласно кивнула. Они частенько, почти каждый раз после занятий сидели на этой лавочке, ставшей им родной и привычной.
   Здесь можно было поговорить свободно обо всем, как бы невзначай прижавшись друг к другу, здесь они чувствовали себя защищенными невидимой стеной от любопытных глаз и ненужных расспросов, от всего остального мира.
   В какой-то момент Лука уловил движение в кустах позади лавочки, на которой они сидели. Там кто-то есть, подумал он, повернулся, чтобы рассмотреть, но было уже поздно, тяжелый удар по голове лишил его сознания. Врачи потом утверждали, что его спасла зимняя шапка, которую он надевал, несмотря на весну, потому что другой у него не было, из дома давно не присылали денег. А вообще без шапки ходить опасался, по вечерам холодало, не хватало ему еще насморк подхватить в конце такого напряженного учебного года. Удар биты такой силы мог проломить череп, а Лука отделался легким сотрясением мозга.
   Очнулся через несколько минут, руки связаны за спиной и прикручены к спинке лавки, на которой они сидели с Полиной. Ужасно болела голова, тошнило и в первое мгновенье не смог понять, где находится. Но то, что он увидел, сразу привело его в чувство. В нескольких метрах от него трое парней били Полину. То, что это Полина, он узнал сразу по красивой вязаной кофте, на которую она надевало куртку. Куртку с нее уже сорвали, рот перетянули липкой лентой. Один с ножом в руках крикнул остальным:
   – Держите ее крепче, сейчас раздевать буду.
   Он начал разрезать ножом кофту. Полина вырывалась, ей удалось высвободить руку, которой она ударила парня.
   – Ты еще трепыхаешься, сучка, – произнес он и дважды ударил Полину кулаком в лицо, – лежи тихо, если не хочешь нож в брюхо получить, мы с тобой побалуемся немножко, и жить останешься.
   Лука напряг мышцы и попробовал пошевелить кистями рук, веревка слегка ослабла. Видимо, второпях затянули не до упора или в веревке нитка была капроновая, тянулась слегка.
   Парень разорвал одежду на девушке и ножом пробовал разрезать нижнее белье. Полина пришла в себя и со всей силы ударила ногой насильника. Он этого не ожидал, сделал движение, чтобы удержаться и нож вошел в тело девушки. Она затихла.
   – Вот дура, сама напоролась, – парень сорвал с Полины остатки одежды и попытался раздвинуть ей ноги.
   «Быстрее, быстрее», – билась неотвязная мысль в голове у Луки. Наконец неимоверным усилием ему удалось высвободить одну руку. Вторую же никак не удается. Видимо, он выдал себя каким-то движением потому, что один из нападавших заметил, что Лука пошевелился.
   – О, смотри, «спортсмен» очнулся, что, вырубить его? – спросил он.
   – Не надо, пусть смотрит, что мы будем делать с его чувихой.
   Парню удалось раздвинуть ноги Полине, он залез на нее, но в этот момент она вновь пришла в сознание, согнула ногу и попала коленом ему в лицо.
   – Держите крепче, привяжите руки к дереву.
   Полину подтащили к дереву и привязали руки к стволу.
   – Эй, вы, недоноски, дерьмо свинячье, козлы, только с бабами и можете воевать.
   Лука вспомнил все грязные слова, которые он только знал из лексикона зэков и сейчас изливал их на бандитов. Эти слова презрительно-оскорбительные должны были всколыхнуть их, если они сидели.
   – Слушай, заткни свой поганый рот, а то ты его больше в жизни не откроешь.
   «Ага, срабатывает», – подумал Лука и еще пуще принялся за оскорбления.
   – Серый, успокой его, – приказал одному из нападавших тот, что раздевал Полину, – а ты держи ноги, сейчас я ей засажу, – крикнул он второму.
   Серый подошел к Луке, поигрывая ножом.
   – Ну что, «спортсмен», читай отходняк.
   – Сейчас прочитаю тебе, «дохлая мышь у параши».
   – А, ты еще вякаешь, козлик, счас заткнешься навек.
   Серый взмахнул ножом, целя Луке в грудь.
   Лука свободной рукой ловко перехватил руку с ножом и, нагнувшись, резко переломил ее о свою шею. Сильный вопль от нестерпимой боли вырвался из горла Серого, нож выпал. Удар ногой в пах, Серый согнулся пополам. Этого времени Луке хватило, чтобы подобрать нож и перерезать веревку. В три прыжка он достиг места, где оставались еще двое. Схватил опешившего и не успевшего подняться насильника и через секунду лицо того представляло собой кровавое месиво. Третий из нападавших бросился бежать и скоро исчез из виду. Полина лежала неподвижно и была без сознания. Обнаженное тело ее было в крови. Быстро связав двоих бандитов тою же веревкой, которой был связан сам, Лука прикрепил ее к лавке, затянув со всей силы узлы.
   – Сидеть здесь и не пикать, пока я не вернусь.
   Он завернул Полину в курточку, взял на руки и понес к дому, до которого оставалось метров триста.
   Дверь открыл Борис. Хотя Лука и был здесь пару раз, да и Полина много рассказывала о нем родителям, но Борис видел его впервые. Он приходил с работы поздно и одноклассников дочери почти не знал.
   Когда он рассмотрел Полину на руках у высокого парня, всю истерзанную, в крови, с закрытыми глазами, что-то резко и неожиданно кольнуло его в сердце. Борис приложил руку к левой стороне груди, согнулся и сдавленно голосом спросил:
   – Что это, что с ней?
   – Об этом после, вызовите быстрее скорую и милицию. Там на улице двое, я их связал.
   В переднюю выскочила Аля.
   – О, Боже мой, Линуська, что с тобой сделали, изверги.
   – Аленька, позвони в скорую и милицию, – Борис, белый, как мел, сидел на тумбочке для обуви в передней и держался за грудь, – а ты отнеси ее в гостиную, – кивнул он парню.
   – Лука, – узнала его Аля, – как же это?
   – Я расскажу тетя Аля, но сейчас надо врача.
   Скорая приехала быстро, врач сделал укол, обмыл и перевязал рану, санитары положили Полину на носилки и унесли.
   – А с вами что? – уже уходя, врач увидел все еще сидящего в передней Бориса.
   – Что-то с сердцем, – едва смог разжать губы Борис.
   Врач покопался в сумке, нашел какие-то таблетки, отдал Борису.
   – Положите под язык, вам придется тоже проехать с нами, нужно сделать кардиограмму. Не вставайте, – остановил он Бориса, пытавшегося приподняться, – вам нельзя двигаться, сейчас придут санитары.
   Лука вышел вслед за медиками, чтобы встретить милицию и Аля осталась одна. Как ни пыталась она уговорить взять ее в машину скорой помощи, но ее не пустили.
   – Вы только мешать нам будете, женщина, завтра придете, – строго ответил ей врач.
   Луку долго допрашивали в отделении, он вышел оттуда, когда уже наступила ночь. Ноги сами понесли его к дому Полины. Окна в квартире Шаталовых еще горели, и Лука направился туда, понимая, что Полинина мама наверняка не спит.
   – Ой, Лука, как хорошо, что ты пришел, я сейчас чай сделаю, – захлопотала Аля.
   – Ну мне пора, – поднялся Лука, когда все было рассказано и чай выпит.
   – Куда ты пойдешь, ночь на дворе?
   – Я не могу остаться, тетя будет волноваться.
   – Давай позвоним.
   – У нее нет телефона.
   – Ну все равно не уходи, мне ужасно оставаться в квартире одной. Я тебе в Линусиной комнате постелю.
   Последняя фраза послужила для Луки самым важным аргументом, и он остался. Лежа на кровати, где каждую ночь спала Полина, и вдыхая ее запах, который остался в этой комнате, он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, несмотря на все происшедшее.

   Потом, по прошествии двух недель, когда Лука пришел на тренировку, опытный тренер, бывавший во многих переделках, устроил «разбор полетов». Оставшись с Лукой наедине, вдруг неожиданно похвалил:
   – Молодец, Лука, действовал правильно, я горжусь тобой. Никогда нельзя терять самообладание и… волю к победе. Только вести себя требуется осторожно, приучиться стоять и сидеть так, чтобы никто не мог подобраться неожиданно. Это должно войти в привычку.
   Лука запомнил эти слова тренера на всю жизнь.
   – Борис, ты не забыл, какой день наступает через две недели? – голос генерала Морозова был слегка взволнованным.
   – Конечно, помню – девятое мая, День Победы!
   – Тридцать лет уже минуло с того дня. Я несколько месяцев назад попросил одного историка покопаться в военном архиве в Подольске, найти историю нашей дивизии и сведения о том последнем бое батальона.
   – Это было бы здорово!
   – И еще одна моя идея – собрать вместе оставшихся в живых бойцов нашего батальона. Встреча фронтовиков. Ты как на это смотришь?
   – Конечно, положительно, только как же их найти?
   – Уже найдены, немного осталось в живых, десятка два…

   В небольшом зале собрались увешанные орденами пожилые люди. Генерал Морозов в своей парадной форме резко выделялся на фоне пиджаков и помятых фронтовых гимнастерок.
   К Борису подошла худощавая энергичная женщина.
   – Здравия желаю, товарищ капитан!
   Борис смотрел во все глаза и… не узнавал.
   – Кто вы?
   – Санинструктор первого штурмового батальона…
   – Таня! – вдруг узнал женщину Борис. – Неужели ты?
   – Конечно, я.
   Они обнялись крепко, как и подобает людям, которые были рядом в смертельном бою.
   – Как ты, где ты, как жизнь сложилась?
   – Все у меня хорошо, я – профессор Первого Московского медицинского. Двое детей, внуки. А вы?
   – Я тоже в Москве, в Министерстве по атомной энергии.
   – А помните Лену?
   Борис замолчал, закрыл глаза ладонями.
   – Эх, Лена…
   – Если вы желаете, мы можем съездить в Германию, на место того боя. Почти все наши согласны.
   – Обязательно поеду.

   Около небольшого памятника на опушке леса, в пригороде Берлина, молча стояла группа туристов из России.
   Борис наклонился над могильным холмиком, взял рукою горсть земли и пошел в сторону. Боевые товарищи смотрели, как он нес эту землю и целовал… целовал и плакал…
   Так плачут мужчины. Сердцем…

Глава пятая
Все повторяется вновь

   Длинный пронзительный звонок прорезал тишину квартиры. Полина нехотя оторвалась от конспекта, который изучала уже несколько дней, и направилась в прихожую, где на столике стоял телефон.
   – Слушаю.
   – Слушай, слушай, и я хочу тебя послушать, соскучился, аж мочи нет! – раздался в трубке знакомый и такой желанный голос.
   – Я тоже…
   – Тут снега выпало по уши, только на лыжах и выбираемся.
   – Ты не вздумай только на Новый год не приехать, отшлепаю, как следует.
   – Не знаю, попытаюсь уговорить начальствующий состав. Все хотят выехать на праздник, но и остаться кто-то должен.
   – Пусть это будешь не ты.
   – Пусть.
   – Серьезно, приезжай обязательно, Лу, ты ведь знаешь, что без тебя мне праздник не праздник.
   – А ты будешь дома встречать?
   – Родители нацелились в гости к Морозовым, меня тащат, но я не очень хочу. Ребята из нашей группы приглашают на какой-то зимний бал, если желаешь, можем пойти. Но мне хочется дома с тобой вдвоем…
   – Я приеду… целую…
   – И я тебя…
   Гудки отбоя. Полина положила трубку и с минуту стояла в задумчивости. Потом вернулась к прерванному конспекту. Но не читалось.
   Она решила сделать перерыв, прыгнула на небольшой диван в своей комнате и, обхватив руками колени, закрыла глаза.
   Перед мысленным взором предстал заснеженный лес, по которому, вынырнув откуда-то, бежит на лыжах Лука. А действительно, где он учится? Ни места, ни названия заведения она не знает, да он и не может этого открывать, говорит не положено. Уже четыре года прошло, как они школу закончили, теперь у нее уже и университет позади, последний семестр остался, а он эту свою академию завершает, тоже последний год учится. Редко они видятся, но пока ничего изменить невозможно. Летом у Луки лагеря, да еще домой на Урал съездить надо, к отцу-инвалиду, повидаться, и с сельской работой помочь.
   После того случая, как вышла она из больницы, сблизились они с Лукой, стал он дома у них часто бывать, родителям очень понравился и постепенно, как будто в семью вошел.
   Полина подумала о Луке, и у нее сладко заныло сердце. Как ей хочется прижаться к его широкой груди, почувствовать его сильные руки, ощутить на своих губах его теплые ищущие губы. Она любит его, любит, и он знает это и тоже любит ее. Так что же им мешает быть вместе всегда?
   Они заканчивают учебу, сейчас как раз время, чтобы обсудить все.
   С этой мыслью Полина задремала и не слышала, как пришла мать. Она прикрыла пледом дочку, но, видимо, задела случайно рукой и разбудила.
   – О, мама, ты уже пришла, – протянула Полина, потягиваясь, как сытая кошка, ну что там новенького у Нельки?
   – Да вот придумала с этой работой, дома, видите ли, сидеть не может. Как будто не дети – самое главное в ее жизни.
   – Мама, ведь она совсем молодая еще, нельзя же себя к детям привязывать, чтобы больше в жизни ничего не оставалось.
   Аля внимательно посмотрела на младшую дочку.
   – А ты считаешь, что у женщины другое предназначение, что для нее важнее быть каким-нибудь инженером, чиновником или политиком.
   – Не каким-нибудь, а вполне вменяемым. В нашей стране так провозглашают, что мужчина и женщина имеют равные права и возможности.
   – Эх, доченька, – Аля присела на диван, где полулежала Полина, и погладила ее по волосам, – никогда женщины и мужчины не будут одинаковы, это невозможно в принципе, сколько ни провозглашай лозунгов о равноправии. У тех и других разные предназначения и хотя они не могут жить друг без друга, каждый свою задачу выполнять должен. Женщина – хранительница очага, семью создает и детей рожает, а мужчина добытчик и защитник.
   – Уж больно какими-то древними понятиями ты оперируешь, мама, сейчас уж двадцатый век три с лишним четверти отмотал.
   – Все меняется Линуся, но это – основа жизни, а шатание основы опасно. И не важно коммунисты это делают, империалисты или еще какие-то …исты.
   – Ну что ты такое говоришь, что же я должна быть нянькою при детях своих. Ведь я тоже человек и мне многого хочется.
   – Ты можешь и учиться и работать кем угодно, но дети – всегда главное в жизни женщины, и если она это забывает или отвергает ради карьеры, то оно всегда плохо бывает: и для нее, и для детей. А няньку, конечно, и нанять можно, вот Нелюшка делает это, но частенько и меня просит, все-таки ей кажется, что бабушка и родней и ласковей с внуками, – Аля улыбнулась, чувствовалось, что она не возражает против этих просьб.
   – А как близняшки? – Полина встала с дивана, потянулась и налила себе в стакан воды из графина, – это ж надо умудриться – сразу двоих.
   – Коля постарался, – Аля засмеялась, – по детям соскучился, большую часть жизни уж прожил без детей, а тут Нелюшка наша подарок ему сделала – сразу двух мужиков родила. Ну, он души в них не чает, да и в Соне тоже. Она, кстати, за ними ухаживает, даром что во втором классе еще, самостоятельная, как и вы у меня были в ее возрасте.
   – Мама, вы на Новый год к Нельке идете? – неожиданно сменила тему разговора Полина.
   – А почему вы, мы все идем.
   – Можно я не пойду?
   Аля с любопытством посмотрела на Полину.
   – Это твой выбор, можешь не ходить, если не хочется, только Новый год – как бы семейный праздник, а для нас с папой и вовсе особенный. Приедут гости – Лазарь Моисеевич с женой новой.
   – Хорошо, мы встретим праздник вместе, а потом исчезнем, ладно? – Полина быстро прикрыла рот рукой, поняв, что неожиданно проговорилась.
   – Мы!?
   – Ну, мама, – Полина подошла к Але и обняла ее, – ты ведь все знаешь.
   – Лука?
   – Да. Он же тебе нравится да и папе тоже.
   – Лишь бы тебе нравился, Линуся, – Аля привлекла к себе Полину и поцеловала в щеку.
   – Он мне нравится, мама, очень, очень.
   – Вот и хорошо, приглашай уж своего Лу, – Аля наморщила лоб, вспоминая, в словах дочери прозвучало что-то до боли знакомое, давнее.

   В большой квартире генерала Морозова стоял густой запах смолистой хвои ярко сверкающей елки, перемешанный с ароматом женских духов и аппетитной индейки, вызывающе дразнящей гостей своими румяными боками через стекло духового шкафа, заметного в приоткрытую дверь кухни. Гости все прибывали, их встречала хозяйка, радушно помогая раздеться. Неля слегка располнела после рождения близнецов, но осталась невыразимо привлекательной зрелой женщиной, сразу становящейся центром любой компании. Сзади нее неизменно появлялась троица – Соня, держащая за руки двух пятилетних братиков. Дети были уже увешаны игрушками, из карманов торчали сладости, в прихожей громоздилась гора того, что повесить на себя было невозможно, но неизменно ожидали еще подарков.
   К десяти часам вся семья была в сборе, а дети уже лежали в кроватках. Не хватало только Лазаря Моисеевича.
   – Что-то задерживается наш академик? – задумчиво протянул Морозов.
   – Да сейчас уже и не поймешь, кто он больше – академик или общественный деятель, – ответил Борис.
   – Нелегко ему приходится, а каким образом ты его пригласил?
   – Передал через надежного человека, может, и не придет, не до праздников ему.
   – Ну тогда начнем, не дожидаясь, а придет – присоединится, – заключил Морозов.
   Едва успел Борис разлить вино по бокалам, как раздался звонок.
   – Ну это, наверное, наш долгожданный… пойду встречу.
   Вскоре из прихожей донеслись радостные возгласы и в комнату ввалились, обнявшись, Борис и Лазарь Моисеевич. Из-за их спин выглядывала немолодая энергичная женщина.
   Аля с любопытством разглядывала человека, который сыграл такую огромную роль в судьбе ее мужа и которого она не видела уже лет двенадцать. Лазарь Моисеевич заметно постарел, сгорбился, волос на голове почти совсем не осталось.
   – Здравствуй, Аленька, давненько не виделись, ты все хорошеешь с годами, вот что значит настоящий мужчина рядом.
   – Конечно, Лазарь Моисеевич, только мужчины и делают нас моложе, – подхватила шутку Аля.
   – Это моя жена Лена, а где же у нас третье поколение, – он притворно оглянулся вокруг, как бы ища детей.
   – Спит оно уже, поколение это, – просветила его Неля, – присаживайтесь.
   – Ну, по традиции, за год уходящий, – поднял бокал Борис.
   Вскоре тосты последовали один за другим, потом Неля включила музыку, молодежь пошла танцевать, а мужчины уединились в кабинете генерала Морозова.

   – Расскажи, Лазарь Моисеевич, о делах своих, – попросил Борис, когда мужчины расселись в кресла.
   – Жизнь у меня интересная, полная приключений, – с невеселой усмешкой пошутил академик. – Да вот хотя бы к вам добраться незамеченным – задача не из легких, я же давно под колпаком у «конторы». Не хватало мне еще и вам неприятности принести. Пасут днем и ночью, как особо опасного преступника. С «объекта» давно выгнали, хорошо старый мой руководитель пристроил. Но в науке годы последние продуктивны были, не знаю уж как в общественной деятельности.
   – Знаем мы многое о вас, Лазарь Моисеевич, мужественный вы человек, против системы пошли, хотя столько наград от нее имели, – высказал общее с Борисом мнение генерал Морозов.
   – Я человек прямой и искренний, а что столько наград имею и известность мировую, оно на пользу делу, другого бы уже давно закопали.
   – А может быть вам пока приостановить деятельность, я этих ребят знаю, в покое не оставят, – озабоченно предложил Борис.
   – Нет, я уже не могу останавливаться, это значит похоронить надежды миллионов людей. Кроме всего прочего, у меня теперь прекрасная помощница – Лена. После смерти жены она спасла меня от депрессии и разочарования. И мы решили соединить наши судьбы.
   В кабинет влетела Неля:
   – Товарищи мужчины, что же вы здесь спрятались, Новый год на подходе.
   Раскрасневшаяся от выпитого, в открытом длинном платье, подчеркивающем ее стройную фигуру, она чудо как была хороша.
   – Красивая у тебя дочка, Боря, – не выдержал Лазарь Моисеевич, поднимаясь.
   – А у меня жена, – в тон ему пошутил Морозов.
   Громкие тосты под хрустальный звон бокалов оповестили о приходе Нового года.
   – Пусть этот год будет счастливым, пусть принесет нам удачу, пусть сбудутся все наши желания…
   Лазарь Моисеевич с женой ушли первыми, попросив генерала вывести их через задний подъезд. Вслед за ними ускользнули Полина с Лукой.

   Время остановилось. Висели, не мигая, звезды за окном, стих ветер, снег уже не падал, пропали звуки музыки, и только глупая луна пялилась желтым взглядом на обнаженные тела юноши и девушки. Они лежали обнявшись на узкой девичьей кровати, в сплетении их рук и ног чудилось единое тело о двух головах. Но вот это тело пошевелилось, одна из голов начала спускаться вниз, лаская губами атласную кожу, пробуя языком затвердевшие соски, скользя все ниже по плоскому животику к бедрам, к ожидающему нежных поцелуев лону.
   Потом юноша, насладившись божественным нектаром и подарив наслаждение девушке, вновь поднимался вверх по ее телу. Они менялись местами, и теперь уже она скользила вниз по его мускулистому торсу, лаская руками волосики на груди и животе, ловя губами его нетерпение и желание.
   – О, ах!
   Они вздымались на волнах восторга и уносились в неведомую даль, в бесконечность, и одновременно погружались друг в друга на недосягаемую глубину.
   Время остановилось. Оно осталось где-то там, за пределами, а здесь они были одни, одни в целом мире, и этот мир существовал только для них.
   – О, как же я люблю тебя! Тебя, тебя, только тебя… – жаркий, обжигающий шепот.
   – Ты прекрасна, я хочу ласкать тебя вечно, ты моя. Скажи мне, что ты моя!
   – Я твоя, я твоя! Иди ко мне Лу, иди ко мне сильнее, крепче… я хочу чувствовать тебя всего, чувствовать тебя внутри… о, какой ты сильный!
   Никогда в этой комнате не рождалась такая могучая энергия страсти, энергия любви, которую способны зажечь только двое.
   Ночь истекала, уступая место дню, первому дню нового года. Мир возвращался на круги своя. Прозвенел трамвай, прогудела далекая электричка, первые прохожие торили тропинки в снегу.
   Холодный зимний рассвет постучался в замерзшее окно и осветил юношу и девушку. Они лежали обнявшись, они даже во сне не хотели расставаться друг с другом. Они еще не знали, какое грозное испытание готовит им этот год.

   – Курсант Кадцын, – небольшого роста капитан стоял перед правофланговым курсантской шеренги и покачивался с пятки на носок, – делаю вам последнее предупреждение. Вам невозможно подобрать спарринг-партнеров, неужели не можете рассчитать силу своих ударов?
   – Виноват, забываюсь, товарищ капитан.
   Капитан снизу вверх смотрел на Луку, который был выше его, да и остальных курсантов на две головы. Потом перевел глаза на его руки, которые сжимались в огромные кулаки. Подумал: «Да, этот с одного удара на тот свет отправит».
   – Не забывайтесь, ваш товарищ по роте курсант Бабенко до сих пор в медпункте. Если это повторится еще раз, вам будет вынесено взыскание. Я бы посоветовал вам навестить товарища, принести ему передачу, поговорить, поддержать.
   «А что ж ему делать, коли равных по силе нет, только на снарядах и тренироваться», – подумал ротный. – И еще: не рассчитывайте только на силу удара, больше внимание технике уделяйте, маневренности и реакции.
   – Слушаюсь, товарищ капитан.
   Командир роты прошелся вдоль строя.
   – Сейчас время обеда, через два часа занятия по шифровальному делу. Завтра утром к нам приедут инспекторы Главного управления. Они пройдут по ротам, после этого общий сбор в клубе. Форма парадная. Вопросы есть? Нет? Разойдись!
   Маленькие хитрые глазки бегали на хищном, по-лисьему вытянутом лице, на котором красовалось два огромных синяка, «фингала» на местном жаргоне.
   – Прости, Боб, так получилось, – смущенно оправдывался Лука, называя Бабенко кличкой, которую ему дали сокурсники. – Вот принес тебе… – проговорил он, вытаскивая из пакета яблоки, груши, апельсины.
   – Ничего мне не надо! – визгливо выкрикнул Бабенко.
   – Ну, не надо, так не надо, потом съешь, когда захочешь, – как можно спокойнее ответил Лука.
   – Ничего я от тебя есть не буду, ты зачем пришел?
   – Пришел навестить тебя, узнать как ты тут, не нужно ли чего.
   – Небось, когда целил мне кулаком в лицо, не думал, как я это переносить буду.
   – Да я же не специально, так получилось, ну, прости еще раз.
   – Мне твои прощения не нужны, я найду способ, как с тобой рассчитаться.
   Тут и у Луки нервы не выдержали:
   – Ты что, Бобик, мне угрожать вздумал, я к тебе с открытым сердцем, а ты как всегда исподтишка. По-подлому.
   – Я тебе не угрожаю, а просто предупреждаю, думаешь, что твой родственник в Генштабе тебе поможет.
   Лука еле сдерживался, чтобы не ответить Бабенко резко:
   – Есть у меня родственники в Генштабе или нет, тебя это не касается, думай лучше о том, как подлечить свою мордуленцию.
   – А!!! Ты хочешь меня опять ударить, сволочь? Убью! – изо всех сил закричал Бабенко.
   В палату вбежали медсестры и принялись успокаивать орущего пациента. Пришел начальник медпункта:
   – Что здесь происходит?
   – Этот хочет избить меня снова! – верещал Бабенко, показывая на Луку.
   Начмедпункта повернулся к Луке:
   – Что это значит, товарищ курсант?
   – Ничего это не значит, товарищ лейтенант, ничего я ему такого не говорил, – ответил Лука, поворачиваясь, чтобы уйти. – Психопат…
   – Вот, вот, слышали? – Бабенко рычал, расшвыривая принесенные Лукой фрукты.

   Луке совсем не хотелось получать взыскание, он числился в отличниках боевой и политической подготовки и по основным предметам у него были высокие оценки. А это означало, что после училища ему может быть доверена более серьезная и интересная работа.
   Вскоре его вызвали к ротному.
   – Расскажите, что там у вас за конфликт случился с Бабенко.
   Лука рассказал капитану о том, как все произошло.
   – Он психованный какой-то, товарищ капитан, всегда таким был.
   – Ну это не вам определять психическое состояние курсанта.
   Лука кивнул головой:
   – Разрешите идти?
   – Идите.
   Через несколько дней Лука узнал, что Бабенко перевели в другую роту. Но он и там успел отличиться, повздорив с кем-то. В конце концов пронесся слух, что курсанта Бабенко вообще отчислили из училища.
   В один из дней, незадолго до отъезда в летние лагеря, Лука встретил Бабенко на плацу.
   Вместо приветствия, тот взглянул на него исподлобья и прошипел:
   – За мной должок…
   Лука плюнул ему вслед.
   Лютую злобу затаил бывший курсант Бабенко на курсанта Кадцына.

   На следующий день прибыла группа инспекторов. Они побывали на занятиях, на стрельбах, на тренировках по рукопашному бою.
   Потом некоторых курсантов вызывали по одному в кабинет начальника училища на собеседование.
   – Разрешите? – Лука вошел в дверь, услужливо приоткрытую секретарем. – Курсант Кадцын прибыл на собеседование.
   – Присаживайтесь, курсант Кадцын, – показал на стул пожилой полковник, не отрывая взгляда от лежавшего перед ним личного дела. Рядом с ним сидели еще несколько незнакомых офицеров. – Вы успешно занимаетесь по всем предметам, командование училища отлично вас характеризует. После окончания училища мы будем рекомендовать вас в особый отряд для работы за рубежом. Необходимо будет пройти специальную подготовку, так что придется еще поучиться. Вы не собираетесь в ближайшее время обзаводиться семьей? – неожиданно спросил полковник.
   – Собираюсь, – Лука слегка покраснел, что не укрылось от полковника.
   Он улыбнулся ободряюще:
   – Это неплохо, хорошая семья – надежный тыл. Но нам будут необходимы все личные данные вашей будущей жены. Предстоит трудная и ответственная работа. – И добавил чуть погодя: – И особо секретная.

   Свадьбу решили справлять летом, когда Лука вернется из лагерей уже офицером. Невыносимо медленно тянулось время. Целый месяц в разлуке. Лука звонил Полине каждый день, да еще писал письма, в которых было то, что не мог или не успевал сказать по телефону.
   Неля, от которой у Полины не было секретов, знала, что сестра и Лука уже были близки. Она предложила Полине пока предохраняться, на что та со свойственной ей прямотой заявила:
   – Вот еще, я так хочу от него ребенка!
   Однако тест на беременность показал положительный результат только перед самым приездом Луки.
   Сегодня Аля с самого утра крутилась на кухне, а Полина зарылась в учебники, готовясь к скорой защите диплома. День уже клонился к вечеру, когда в передней прозвенел звонок.
   – Линуся, кто бы это мог быть, для папы рано еще, да и он своим ключом открывает? Выйди, узнай.
   Полина вышла в прихожую:
   – Кто там?
   – Это я, – тоненьким голосом пропищали за дверью.
   Полина недоуменно пожала плечами:
   – Кто я?
   – Открывай немедленно, женщина, а то дверь сломаю, так по тебе соскучился, – пророкотал за дверью бас Луки.
   – Ой, Лу, – радостно завизжала Полина, лихорадочно гремя замком. Через секунду она уже висела у него на шее. Аля позвонила Борису, и он пообещал прийти пораньше. Через час за накрытым столом сидели с одной стороны Борис с Алей, а с другой Полина с Лукой.
   Борис налил Луке и себе коньяк, женщинам вино и поднял свой бокал.
   – У вас впереди целая жизнь, много будет тостов, много речей заздравных, но сегодня я скажу самый первый и самый важный тост – любите друг друга и будьте счастливы.
   Молодые сидели обнявшись, ничуть не стесняясь родителей, и каждую минуту целуя друг друга. Аля радостно улыбалась, а Борис, посмотрев на часы, сказал поднимаясь:
   – Ты забыла, мать, что мы сегодня обещали внуков навестить, собирайся, пойдем к Морозовым.
   Аля понимающе кивнула головой:
   – Лука, если запозднитесь, у нас останешься ночевать, а к тетке завтра пойдешь. Мы раньше двенадцати не вернемся.
   Лишь только закрылась дверь за родителями, Лука и Полина сплелись в объятьях, как изголодавшиеся хищники.
   – О, как я скучал по тебе, – шептал он ей на ушко, гладя ладонями такое нежное, мягкое, податливое тело.
   – И я, – отвечала она, расстегивая его рубашку.
   Они даже не успели дойти до спальни, яростно сбросили с себя мешающую одежду и, сплетясь, рухнули на диван, жалобно заскрипевший пружинами под напором страстей.
   Родители вернулись за полночь, в квартире было тихо, только из комнаты Полины доносились какие-то приглушенные звуки. Борис лукаво взглянул на Алю:
   – А что, Аленька, мы еще не так стары, чтобы от молодых отставать.
   Аля улыбнулась, кивнула головой и, крикнув: «Я сейчас», исчезла в ванной.

   У Луки был отпуск, и он теперь почти все время проводил в квартире Шаталовых. Вечером, когда приходил с работы Борис и все собирались за ужином, разговорам не было конца.
   – А ты знаешь, Лука, – как-то заговорил хозяин, у меня был когда-то друг с таким же редким именем, как у тебя. Мне кажется, что он даже чем-то на тебя похож.
   – Расскажите, – оживился Лука.
   И Борис поведал ему давнюю историю, связанную с арестом и лагерем.
   – Порешили его уголовные, но крепким он был, выжил. Однако след его затерялся. Ответили на мой запрос, что отправили по месту жительства, а где это место, так и не узнали. Время было такое, я еще в подконвойных ходил. Потом, когда дело пересмотрели, и судимость с меня сняли, жену свою искал, учился, работал. Жизнь затянула, закружила. Так и потерял друга.
   Лука сидел, напряженно слушая, словно переживая лично все, что Борис рассказывал. Потом хриплым голосом выдавил из себя:
   – То был мой отец.
   Борис, не сводя взгляда с Луки, поднялся, потом снова сел, и отер пот со лба.
   – Не шути так.
   – Я и не шучу, только про лагерь он мне никогда не рассказывал, говорил, что ранение позвоночника на фронте получил. Инвалид войны, без коляски почти не передвигается.
   Только теперь Борис разглядел, что Лука и вправду похож на его давнишнего друга и фигурой, и ростом, и лицом. Как же он это сразу не заметил, старый дурак. Все работа, работа, на детей некогда взглянуть. Кольнуло в сердце. Борис потер левую сторону груди.
   – Я хочу его увидеть.
   – Он живет в небольшом поселке на Урале, мы все родом оттуда. Один живет, мама моя умерла. С ним можно поговорить, я же разговариваю, иногда, правда, больше письма пишу, – признался Лука.
   – Сейчас! Я хочу говорить сейчас! – твердым, не терпящим возражения голосом произнес Борис.
   – Хорошо, позвоню сейчас, только мне надо его подготовить, нервы у него в последнее время совсем ни к черту стали.
   Лука подошел к столику с телефоном в прихожей и снял трубку:
   – Междугородняя? Примите, пожалуйста, заказ.
   Ждать звонка пришлось долго. Борис нервно ходил по квартире, казалось, сейчас он закурит. Но нет, если уж он что-то решил, то назад хода не бывает. Если бросил курить, то возврата не будет.
   – Разница во времени с Москвой два часа, если мне память не изменяет? – спросил он Луку.
   – Да, сейчас там часов десять уже, пожалуй, – ответил тот, взглянув на часы.
   Наконец напряженную тишину прервала длинная трель междугороднего. Лука бросился к телефону:
   – Папа!?
   – Здравствуй, сынок!
   – Ну, как ты там, что-то голос у тебя не очень бодрый.
   – Да приболел малость.
   – Ребята помогают тебе, сейчас страда начинается?
   – Да, спасибо друзьям твоим Кольке и Петру, не забывают старика. Колька-то женился давеча, но все равно время находит, и огород убрать, и по дому какую ни есть работу сделать. А с готовкой тетя Федосья справляется. У нее, помнишь, муж на фронте погиб, а сын от голода в войну умер. Так она меня ни на день не забывает. Да ты сам-то как? Обо мне что, я сухой корень, а тебе жить. Учебу в этом году заканчиваешь?
   – Да уж закончил, теперь лейтенант.
   – Это здорово, служи хорошо, не посрами отца.
   – Конечно, папа, я – отличник. Вот жениться собираюсь.
   – О это здорово, а что ж невесту прячешь?
   – Так на свадьбу приедешь и увидишь.
   – Э, сынок, теперь я уже никуда не поеду, не дано мне до Москвы добраться.
   Борис нервно ходил туда-сюда, слушая разговор Луки с отцом и наконец, не выдержав, вырвал трубку из рук Луки.
   – Ты что это, Лука, попробуй только не приехать, твой сын женится на моей дочери.
   На том конце наступило длительное молчание, которое прервалось осевшим голосом:
   – Кто это? С кем я говорю?
   – Ты что, Лука, своих не узнаешь, Борис я.
   Снова молчание на том конце и вопрос:
   – Какой Борис?
   – Борис Шаталов из уральского лагеря, забыл?
   Снова молчание, как будто на том конце мучительно вспоминали давно прошедшее время. И вспомнили. В трубке вкрадчивый, не верящий шепот:
   – Боря, ты?
   – Я!
   – Не может быть, Борька, живой?!
   – Живой, что со мной сделается, вот детей наших женить собираюсь.
   – Ой, Борька, – трубка сдавленно всхлипнула, – столько лет, мы уже старики.
   – Ничего, Лука, мы еще повоюем! Готовься ехать в Москву на свадьбу.
   – Я инвалид, Боря, не могу передвигаться самостоятельно.
   – Это не помеха, по воздуху тебя доставим.

   Большой старинный зал давно не видел такого скопления народа. Пожалуй, с царских времен. В воздухе стоял приглушенный гул, какой бывает от одновременных разговоров множества людей. На крыльце с резными перилами, карнизами и пилястрами стояли Борис и Аля. Лука старший сидел в коляске, рядом с ним стояла тетка Федосья, одетая по случаю в нарядное деревенское платье. Они ждали молодых. Борис держал в руках поднос с круглым хлебом и солонкой. Свадебный кортеж сделал круг по площади перед входом. Машина с открытым верхом остановилась у крыльца, Лука выскочил и помог выйти Полине. Молодые поднялись на крыльцо, по традиции отломили по краюхе хлеба и обмакнули в соль.
   – Совет да любовь!
   Борис обнял и поцеловал дочку, потом Луку. То же сделали и остальные встречающие. Лука с Полиной подошли к коляске и поцеловали Луку старшего. Он прикрыл ладонью повлажневшие глаза.
   – Будьте счастливы, дети!
   Молодые направились в зал, за ними родители. Они шли сквозь людской коридор, и люди бросали им под ноги розы. Весь путь до места за столом молодоженов был усыпан розами.
   «Какие они прекрасные», – подумал Борис. Пара и правда смотрелась великолепно: высоченного роста, широкий в плечах, с мужественным лицом, одетый в строгий черный костюм Лука и стройная, хрупкая, необычайно красивая Полина в кружевном белоснежном свадебном платье, с диадемой в волосах. Впереди них шла десятилетняя Соня, тоненькая, нежная, как ангел, в длинном платье и белых туфельках.
   Когда все расселись, первым поднялся для тоста Борис:
   – Я хочу, чтобы жизненный путь ваш был усыпан розами, как путь от входа до этого стола. Только наличие этих роз будет зависеть от вас самих. Любите друг друга – это самое главное, это выше всех споров, несовместимости и неприятностей. Пусть только это всегда удерживает вас друг подле друга. Счастья вам и радости!
   Потом слово попросил Лука старший, который сидел рядом с Борисом и все время дотрагивался до него, словно хотел убедиться, что рядом с ним живой друг из плоти и крови.
   – Я родом с уральской глубинки и говорить не мастак, скажу, как умею. Нам с Борисом досталась война и лагеря после нее, в которых трудно было выжить. Но мы прошли через все и вернулись живыми. Тридцать лет назад мы потеряли друг друга. За эти годы родились наши дети, которым суждено было встретиться и подружиться в Москве. Это невероятно, но оно случилось, мы теперь породнились с другом, которого я не чаял увидеть в живых.
   За длинным столом стояла тишина. Лука хоть и сидел в коляске, был виден отовсюду. И он продолжил:
   – Тридцать лет я никуда не выезжал из своего села. А куда мне ехать, хозяйство на плечах, на пенсию инвалидную не проживешь. И вот однажды около моего дома приземлился вертолет. Отродясь в нашей дыре вертолеты не приземлялись. Меня и Федосью, моего ангела-хранителя, посадили в него, и мы полетели в Свердловск, там пересели в самолет и через несколько часов были уже в Москве. Я никогда бы не смог сидеть здесь перед вами, видеть счастье своего сына и дочери Бориса, если бы не он. Я счастлив, я желаю молодым долгой жизни, радости и любви! И нарожайте нам внуков, чтобы мы понянчили их, пока живы!
   Все захлопали, многие женщины вытирали платками глаза. Лука старший залпом опрокинул в себя бокал с коньяком, который налил ему Борис. Как не отнекивался уралец, говорил, что пьет только водку или самогон, но смирился:
   – Попробую, авось понравится, к нам такого материала не завозят, кто бы его покупал у нас?
   Тосты следовали один за другим. Особенно внимательно слушали генерала Морозова, он всей своей фигурой внушал почтение, а уж слова у него подбирались веские, одно к одному, как патроны в обойме:
   – Только один мужчина создан для одной женщины, но они затеряны среди тысяч и миллионов других. И вот найти друг друга, понять, что только этот человек часть меня, не удается иногда и за целую жизнь. Но зато какое счастье, когда это случается. Тогда и все окружающее вокруг наполняется иным, глубоким смыслом, душа возгорается немеркнущим светом, два солнца будто сливаются в одно – единое, которому нет предела и все препятствия преодолимы. И ничто: ни разлука, ни наветы, ни какие-то временные трудности не могут погасить это солнце, не могут загасить свет души. Я думаю, что мы сейчас присутствуем при рождении нового объединенного светила, – полушутя-полусерьезно закончил он. – За вас, ребята!
   Неля сказала всего несколько слов:
   – Ой, Линка, я так рада за тебя, за тебя и за Луку. Будьте счастливы, – она подбежала к молодым и расцеловала обоих.

   Администратор что-то прошептал Борису, указывая на вход, тот немедленно поднялся и вышел. Через несколько минут он появился, ведя под ручку Лазаря Моисеевича.
   Все, знающие академика, при виде его оживились. Последние напряженные годы совсем не прибавили ему здоровья и моложавости. Волос на голове почти не осталось, худая спина постоянно согнута в сутулости, даже голос слегка дрожит. Однако держится он бодро:
   – Ну где эти счастливые питомцы? – Лазарь Моисеевич подошел с бокалом шампанского к молодым. – Пусть ваша жизнь сложится более счастливо, чем у нашего поколения. Любите друг друга – это самое главное, самое важное и единственное, что поможет вам выдержать тяжелые минуты жизни. Верьте друг в друга, и ничто на свете не сможет вас разлучить, как не смогло разлучить, Полина, твоих родителей. Пусть ваша любовь будет выше всех горестей, бед и разлук. Пусть сила духа ваших отцов станет вашей силой, и вы сможете все преодолеть, как и они. Верьте, верьте и исполнится все, что желаете верою вашей! Счастья вам!
   Тревожно-загадочные пожелания старого мудрого провидца-ученого немного смутили Полину и Луку, но они не придали этому значения. Сейчас они были в центре внимания, сейчас они купались в лучах своего счастья и не могли налюбоваться друг другом.
   А невольный предсказатель был прав – каждому поколению выпадают свои испытания, часто похожие на родительские, но и отличающиеся от них.

   – Лука, ты знаешь, чего я больше всего хочу? – спросил Борис, когда все новости за тридцать лет были рассказаны. Друзья сидели на кухне уже три часа, опорожненная бутылка коньяка плавала в сизом дыму от крепкого табака Луки.
   – Нет, конечно.
   – Я хочу увидеть, как ты снова ходишь своими ногами.
   – О, Боря, это невозможно, доктора еще много лет назад сказали мне, что «спинальники» редко излечиваются. Позвоночник – штука серьезная.
   – А я читал, что у нас в стране есть такое место, где людей с травмами позвоночника ставят на ноги.
   – И где же такое место?
   – В Кургане.
   – А-а. Это город такой у нас на Урале, только на Южном.
   – Вот в этом городе живет гениальный врач-ортопед академик Илизаров. – Он, рассказывают, делает чудеса, отращивает ноги и руки, восстанавливает кости, увеличивает рост и ремонтирует позвоночник. Там есть огромный всероссийский центр. Мы свяжемся с этим центром и определим тебя туда.
   – О, это долгое и дорогостоящее дело. Да и кто меня примет, чем я знаменит?
   – Ты – ветеран войны, а у нас, слава Богу, к таким людям относятся с почтением. Есть Комитет ветеранов войны, пойдем туда, если надо. Подключим власть. А деньги найдутся. Лишь бы ты не возражал.
   – Я не возражаю.

   Крутые, поросшие лесом горы, которые венчала плавающая в дымке вершина Ай Петри, так болезненно напоминали Урал, что сжималось сердце. Только вместо суровых, хмурых елей к небу тянулись стройные ярко-зеленые кипарисы. Да сверкающее море, то голубовато-зеленое, то стальное, яркое солнце и обнаженные тела на пляже не давали обмануться.
   Алупка. В ту ночь, после свадьбы, когда родители ушли ночевать к Неле, оставив молодых одних, они решили провести здесь медовый месяц. Эту идею предложила Полина, она здесь бывала уже с отцом и мамой, и влюбилась в этот городок на горах.
   Сняли маленький домик на Севастопольском шоссе. Днем загорали на пляже или уезжали куда-нибудь с экскурсией, вечером гуляли в большом, необыкновенно прекрасном саду, любовались башнями Воронцовского дворца. А ночью у лебединого озера слушали песни под гитару местных и приезжих бардов. В три часа ночи по традиции шли компанией купаться.
   Ночью купались только без одежды, девочки раздевались за волнорезом и встречались с мальчиками в море. Это было необыкновенное ощущение – вода фосфоресцировала, казалось, что тысяча мелких огоньков струится сквозь пальцы. Лука обнимал в воде Полину, и они весело крутились, наслаждаясь ощущениями свободы и раскованности, вкушая трепет прикосновений. Дома после душа прыгали в объятья друг друга и отдавались могучим волнам страсти, вздымающим их, словно морские валы. Потом, насладившись, изучали губами тела друг друга, не пропуская ни сантиметра.
   Изредка Полина звонила родителям, взахлеб рассказывая о своих впечатлениях. Во время последнего такого разговора Борис сообщил, что на имя Луки, который оставил адрес Шаталовых в училище, чтобы можно было с ним связаться, поступило предписание – явиться в Главное управление.
   Месяц безмятежного счастья подходил к концу.

Часть пятая
Вам жить

Глава первая
На чужой стороне

   – Гражданка, ваш посадочный талон, пожалуйста.
   Молоденькая служащая в белой блузке и синей юбке отчаянно коверкала английские слова.
   Полина протянула билет, и та отметила что-то в своей ведомости. Четырехлетний Бориска перестал плакать и крутил головой, разглядывая незнакомых людей и диковинные помещения аэропорта. Только что он попрощался с папой и, держась за мамину руку, все оглядывался, становясь на цыпочки и пытаясь рассмотреть отца за толпой заслонивших его пассажиров.
   Полина все еще находилась под впечатлением расставания с Лукой и машинально двигалась по проходу к самолету вместе с пассажирами. Она настолько привыкла, что он всегда рядом с ней, что ни разум, ни душа ее не воспринимали то, что его не будет долгие месяцы. Он обещал приехать в Москву весной, как раз к рождению ребенка. Собственно, вторая беременность Полины и послужила причиной ее отъезда. После долгих обсуждений они решили, что лучше рожать в Москве, чем в каком-то пакистанском госпитале.
   – Мама, смотри, что это?
   Бориска прильнул к иллюминатору, разглядывая проплывающий под крылом самолета серо-зеленый пейзаж.
   – Это горы, а вон там какое-то селение, а вот это, видимо, озеро.
   – Ой, как интересно, сверху все кажется таким маленьким, как мои кубики.
   – А вон дорога, по ней двигаются машины.
   – Какие маленькие, меньше моих машинок, а что, в них люди сидят?
   – Конечно.
   – Как же они там помещаются?
   – Машины кажутся маленькими, и люди в них тоже. А если они из машин выйдут, то их с такой высоты и не увидишь.
   Самолет набрал высоту, земля закрылась облаками, и Бориске вскоре надоело смотреть на белую однообразно-хлопчатую массу тумана. Он задремал, забросив ноги маме на колени.
   Полина закрыла глаза, и воспоминания нахлынули на нее.

   – Линуся, передай трубку Луке, – в отцовском голосе прозвучали серьезно-жестковатые нотки, которых никогда не было в разговорах с детьми.
   – Папа, что-то случилось?
   – Ничего страшного, Линусик, мне надо просто переговорить с Лукой.
   Полина передала трубку Луке и осталась стоять рядом, не мешая разговору, но пытаясь понять, о чем он. Как всякой женщине, тем более носящей под сердцем ребенка, ей было важно знать все, что связано с ее молодым мужем, избравшим такую опасную профессию.
   – Да, Борис Александрович, я понимаю, я обязательно встречусь с ним по приезде.
   Лука хмурил брови, углубившись в себя. Так он делал всегда, когда надо было обдумать что-то важное.

   – Линуська, а давай-ка рванем сегодня на море пораньше, попрощаемся с ним до следующего раза, накупаемся всласть, а завтра с утра улетим в Москву, – предложил Лука, положив телефонную трубку.
   – Тебя вызывают? – догадалась Полина. – Ты мне расскажешь, о чем говорил с папой?
   – Я расскажу тебе там, на пляже, а сейчас не будем терять время.

   Багровый солнечный диск уже коснулся горизонта, и пляж в этот час был пустынен. Море спокойно и нежно, как ласковый зверек, накатывало на нагретую гальку и, шурша, отступало, чтобы через небольшой промежуток времени вновь лизнуть своим горько-соленым языком обкатанные камешки пляжа. Молодые заплыли далеко и лежали на спине в теплой воде, глядя на фантастических чудищ, которых являли собой проплывающие облака. Солнце зашло, и темнота быстро сменила дневной свет, как это бывает в южных краях.
   Лука сел на гальку, опершись спиною на приставленный к подпорной стенке лежак. Полина пристроилась меж его ног, подогнув свои и положив голову на колени. Лука обнял ее, и они сидели молча в темноте, глядя на появляющиеся звезды и фосфоресцирующее море.
   Хотя Полина и не просила, Лука почувствовал, что сейчас как раз время рассказать ей о том, что предстояло им впереди. Она беспокоится, ждет от него этого рассказа и он не может, не должен скрывать от любимой женщины даже тех моментов, что связаны с особой секретностью.
   – Линуся, меня направляют на спецподготовку в особо секретное подразделение, которое планируется задействовать за пределами страны. Где точно, сказать не могу, знаю, что в одной из восточных стран. Время учебы от нескольких месяцев до года, в зависимости от поставленной задачи. Более точные сведения у генерала Морозова, вот отец твой и предложил мне встретиться по приезде с Николаем Александровичем.
   Полина долго молчала.
   – Лу, я не хочу с тобой опять расставаться, мы только вместе жить начали.
   – Я тоже, думаю, смогу договориться, чтобы жить дома, или, во всяком случае, часто бывать. Линуся, давай бросим в море по монетке, чтобы вернуться сюда на следующий год. Завтра утром выезжаем в аэропорт, в Симферополь.
   Они швырнули подальше в море монеты.
   – Море, море! – кричала эмоциональная Полина, раскинув руки. – Не забывай нас, мы скоро приедем.
   Однако этому обещанию не суждено будет сбыться.

   Прилетев в Москву, Лука сразу же позвонил в академию, сообщив, что приехал, а потом и генералу Морозову. В академию обещал явиться завтра, а с Морозовым встретиться вечером у него дома.
   – Линка, Лука, какие вы черные, я так рада вам, – Неля выбежала в прихожую и принялась обнимать и целовать сестренку. Из гостиной вышел Морозов, чмокнул в щеку Полину и, приобняв Луку, крепко пожал ему руку. Женщины сразу же отправились на кухню заниматься ужином, с ними увязалась Соня, которую чуть позже едва смогли прогнать спать. Ей с утра надо было вставать в школу. А мужчины уединились в кабинете генерала.
   – Николай Александрович, скажите, какие задачи будут поставлены передо мной после окончания специальной подготовки?
   – Скорее всего, тебе придется возглавить особое подразделение для выполнения государственных заданий за пределами наших границ. Эти задания требуют особо тщательной и всесторонней подготовки, долгого собирания и анализа данных, разработки плана, подборки людей.
   – А в чем могут состоять такие задания?
   – Ну, например, отследить и уничтожить какой-то объект, захватить и тайно доставить определенного человека или группу людей, или чертежи, разработки и технологию изготовления новейшей военной техники. Нанесение на карту секретных военных баз и пути поставки снаряжения и техники в какие-то страны. – Морозов встал из-за стола и в задумчивости прошелся по кабинету. – Это основные группы задач, которые придется решать, а в реальности может быть и совершенно неожиданная задача, продиктованная изменившейся международной обстановкой.
   – Это связано в основном с разведывательной деятельностью? – Лука пытался представить себе как можно более полно то, чем ему придется заниматься.
   – Да, основная деятельность – это, скажем так, военная разведка в мирное время на дальних подступах, иногда, при необходимости, с применением оружия.
   – Мужчины, к столу, – донесся из гостиной голос Нели.

   Осенью родился Бориска, а в декабре началась афганская кампания.
   Новый год встречали по традиции у Шаталовых. Накануне Полина провела беседу с отцом, просила поговорить с генералом Морозовым о Луке. Борис сначала отнекивался, он не умел просить за своих родственников, но перед настойчивостью любимой дочки устоять не смог.
   – Папа, ты же не хочешь, чтобы Луку послали в эту дикую страну, и я осталась тут одна с маленьким ребенком на руках.
   – Ну, положим, ты не одна, у тебя есть семья…
   – Семья у меня сейчас – это мой муж и мой сын, да, конечно, и ты с мамой и Нелька с детьми и Николай Александрович – мои родные, но, как говорится, ячейка – мы с Лукой и нашим сыном.
   – Хорошо, дочка, я поговорю с Николаем, когда они к нам придут на Новый год.

   Луке разрешили на время учебы проживать дома, но частенько ему приходилось задерживаться, выезжать на полевые занятия и ночевать на территории училища.
   Он старательно запоминал целые массивы информации, детально изучал местность предстоящей страны пребывания – горы, перевалы, ущелья, города, кишлаки, с такой точностью представляя их, как будто лично бывал там.
   Сначала были трудности с языком, но опытный преподаватель помог преодолеть их. Теперь Лука уже знал, куда его направят.
   – Свободно владеть, как родным, ты уже не будешь, но понимать и разговаривать сможешь вполне сносно, – утверждал преподаватель.
   Одновременно Лука совершенствовался в английском, который он уже и так знал неплохо.
   Встреча Нового года, которая по старой традиции была самым радостным и волнующим праздником в году, в этот раз проходила как-то вяло. Только детям было раздолье возле елки. Дедом Морозом назначили Луку, а Снегурочкой – Соню. Чувство ответственности у нее, казалось, было развито с рождения, и к этому поручению Соня отнеслась серьезно. Она подбирала себе одежду, вытаскивая маму Нелю в магазины, старательно учила свою роль, репетировала с Лукой, когда у него выпадало свободное время. И этот яркий спектакль, который разыграли огромный, по сравнению с миниатюрной Снегурочкой, Дед Мороз и Соня, остался на многие годы в памяти всех, и тогда, когда Лука и Полина уже жили в другой стране. Пока Лука и Соня раздавали самым маленьким подарки и играли свою постановку, а Аля с дочерьми занимались ужином и детьми, Борис и Николай Морозов уединились ненадолго в кабинете хозяина дома.
   – Ты знаешь, что Лазаря Моисеевича отправили в ссылку в закрытый город за то, что выступал против вторжения в Афганистан, – начал Борис.
   – Я тоже на совещании в Генштабе высказался против ввода войск в эту страну.
   – Но тебя же не сняли с должности и не отправили в ссылку.
   – Я подчинился решению политического руководства страны, даже если и был с ним не согласен, а Лазарь Моисеевич активно воспротивился и повел открытую пропаганду, осуждающую это решение. Согласись, в нынешних условиях это самоубийственно.
   – Он выбрал себе такой путь, он решил положить на плаху свою карьеру, научные исследования, здоровье и даже жизнь ради идеи. А условия для ее реализации в нашей стране еще далеко не созрели. – Борис достал из шкафчика бутылку коньяка и две рюмочки, налил себе и Морозову. – Давай выпьем за него, кому-то же надо начинать.
   – Да, кому-то надо, – согласился генерал, – но это тяжкий крест.
   – Зато только такие яркие и свободные личности и остаются в памяти народа.
   Друзья встали и выпили не чокаясь.
   – А мне достаточно, если я останусь в памяти своих детей и внуков, если передам им ту чистоту и честь, которую сохранил с фронта, – подытожил разговор Морозов.
   – Коля, – обратился к генералу Борис, когда они сели, – я хочу попросить тебя об одной услуге.
   – Слушаю, – Морозов внимательно склонился к Борису, не часто тот просил об услугах.
   – Речь идет о Луке, я бы не хотел, чтобы его послали в Афганистан. Ты можешь что-нибудь сделать?
   Морозов задумался, потер лоб, встал, прошелся по кабинету, взял со шкафа какую-то статуэтку, покрутил в руках, вернул на место.
   – Я понимаю тебя, Боря. Есть у меня идея относительно твоей просьбы. Сложность в том, что это надо сделать так, чтобы не было заметно моего участия. Это нужно для Луки. Он отважный и самолюбивый парень и прятаться в кустах от опасной работы не будет. Если он узнает, что я «откосил» его от участия в войсковой операции, обидится до конца жизни.
   – Что же ты предлагаешь? – Борис нервно крутил попавший в руки карандаш.
   – У меня есть сведения, что американцы начали оказывать помощь афганскому сопротивлению еще летом, задолго до вступления наших в эту игру. Помощь вооружением, боеприпасами, инструкторами. Они создают тренировочные лагеря на территории сопредельной с Афганистаном страны, перевалочные базы, через эту страну идет непосредственная поставка грузов. Наш контроль там не менее важен, чем непосредственное участие в боевых действиях. Ты понимаешь меня?
   – Кажется, начинаю догадываться, – подскочил на стуле Борис, – ты хочешь направить туда Луку.
   – Да. Он хорошо подготовлен уже сейчас, к весне получит новые инструкции и подучится в сочетании дипломатической работы с разведывательной деятельностью.
   – Хорошая идея, – сразу же согласился Борис.
   – И, что очень важно, – подчеркнул генерал Морозов, – Полина может ехать вместе с ним.
   – И какая же это страна? – спросил Борис.
   – Пакистан.

   Солнце едва появилось из-за горизонта, сменяя утреннюю свежесть, вливавшуюся в открытое окно. Полина тихонько, чтобы не разбудить мужа, выскользнула из-под одеяла и подошла к окну. Далекие горы на севере словно плавали в дымке тумана, по серой ленте шоссе началось утреннее движение машин. Полина зябко передернула плечами и запахнула ночную рубашку. Потом оглянулась на спящего Луку. Опять пришел под утро. Она направилась в ванную, по дороге пнув сброшенную на пол в коридоре ночную спецодежду мужа – «шальвар камиз» – свободные, зауженные книзу брюки, напоминающие казацкие шаровары, легкий блузон и длинный широкий шарф. Полина знала, что Лука выполняет по вечерам и ночам какое-то спецзадание, и для того, чтобы не выделяться, надевает одежду пакистанцев.
   Скучно и тоскливо. Эти чувства преследовали Полину уже давно и давили ее энергичную свободолюбивую натуру своею серой беспросветной тяжестью. Они уже три года жили в Пакистане, на территории посольства. Лука числился каким-то служащим, но его настоящая работа была далека от посольской. Как всегда будет спать до обеда, потом займется какими-то бумагами. Если останется время, поучит языки, которые и так уже хорошо знает. Под вечер снова уйдет в неизвестность. Хорошо, если вернется под утро, а то и пропасть может на день-два. Полина тогда не спит, места себе не находит, а он возвращается усталый, с темными кругами под глазами, улыбается своей неотразимой улыбкой и целует ее. И сразу досада на него и раздражение исчезают куда-то.
   Она никогда не заглядывала в его бумаги и не задавала лишних вопросов, но однажды…
   День уже перешел на свою вторую половину, Марина играла с Бориской, Лука сидел за столом и что-то писал. Длинный настойчивый звонок прервал тишину квартиры. Лука взял трубку, ответил что-то коротко и удалился в другую комнату. Вскоре он уже стоял перед Полиной одетый.
   – Извини, мне нужно срочно идти.
   – Опять вернешься утром?
   – Это уж как получится. Ты у меня умная и терпеливая жена, должна понимать, время сейчас такое и работа у меня ответственная.
   Лука поднял на вытянутых руках Бориску. Тот смеялся и кричал:
   – Папа, сейчас в потолок головой ударюсь!
   – Ничего, голова крепче будет! – Лука прижал к себе сына, поцеловал его и опустил на землю. – Ну, я пошел.
   – Папа, ты опять уходишь, ты же обещал со мной конструктор собрать.
   – Соберем, Боренька, только завтра.
   – Обещаешь?
   – Обещаю.
   Лука обнял Полину и исчез за дверью. Она подошла к столу, где были разбросаны бумаги, которые Лука не успел убрать впопыхах. Невольно глаза ее задержались на тревожной строчке: «Секретная операция ЦРУ «Циклон» по доставке оружия и финансирования афганских моджахедов, использование пакистанской разведки ISI для распределения финансовых потоков и обучения».
   Полина невольно оглянулась по сторонам, сложила и спрятала бумаги в сейф Луки, в котором торчал ключ. «Торопился, нарушил инструкцию, – подумала она, – хотя он же дома. Э, для него везде опасность, а мы с Бориской заложники». В тот день у нее зародилась мысль об отъезде.
   Иногда посольские организовывали выезды на природу или в другой город. Полина, чтобы развеяться, тоже присоединялась к ним, Лука же не ездил никогда.
   – Я лучше дома поработаю, зачем мне лишний раз светиться, итак заметный, – шутил он.
   Окончательное решение об отъезде созрело у нее тогда, когда тест показал беременность. «Еще не хватало мне рожать в этой грязной стране», – думала Полина.

   Лука проснулся как всегда в двенадцать. Полина дождалась, пока он пообедает, потом уселась напротив за обеденным столом.
   – Лу, я должна тебе что-то сказать.
   Лука посмотрел на жену и понял, что та хочет сообщить ему нечто важное.
   – Я слушаю, моя хорошая.
   – У нас будет маленький.
   Лука сделал большие глаза, и рот его расплылся в улыбке.
   – Это же прекрасно, у Бориски будет братик… или сестричка.
   Он обнял Полину и расцеловал ее.
   Бориска, услышав свое имя, тоже бросился к матери и обнял ее по примеру папы.
   – Хочу братика, – закричал он.
   Когда миновали первые восторги, Полина обратилась к Луке:
   – Но я хочу еще кое-что тебе сказать, Лу, – и после недолгой паузы, – я не хочу рожать в Пакистане.
   Лицо Луки сразу стало серьезным.
   – Ты хочешь уехать, Линуся?
   – Да. И кроме всего я очень устала, мне надоела эта чужая, грязная страна, замкнутый круг общения. Я хочу, чтобы наши дети росли и учились в родной среде, в родной культуре. Я понимаю, что тебе даже и помыслить нельзя об отъезде, и я бы тоже осталась вместе с тобой несмотря ни на что. Но у нас дети и мы должны думать и об их будущем.
   Полина устало откинулась на спинку стула. Уфф! После этого монолога с ее плеч как будто свалился тяжелый груз. Главное сказано.
   Лука как-то сразу обмяк, опустил голову, прикрыл глаза.
   – Мне будет плохо без тебя, ты это знаешь, очень плохо.
   Нет, оказывается не все сказано. Полина порывисто обняла Луку, прижалась к его широкой груди, погладила по волосам, прижалась губами к щеке и шепнула в самое ухо:
   – Я люблю тебя, Лу, я тебя очень люблю, – потом отодвинулась и уже другим голосом произнесла:
   – Ты мужчина, воин и обязан выполнять свой долг, а я женщина, мать и обязана выполнять свой. Но это не помешает нам любить, где бы и сколько времени мы друг без друга ни жили. – И уже тише добавила: – Я думаю, что расстаемся ненадолго.
   Этой последней фразой она как бы успокаивала его и себя.
   Но этому предположению не суждено будет исполниться.

   Бориска проснулся и обнаружил себя пристегнутым. Самолет вибрировал, в иллюминатор было видно, как быстро приближается земля. Мальчик испуганно прижался к матери и готовился заплакать.
   – Мама, мы падаем, – захныкал он.
   – Не бойся, Боренька, мы спускаемся, еще немного и сядем на аэродром. – Шасси коснулись земли, и включился шум торможения. – Ну, вот мы уже и на родной земле, – торжественно произнесла Полина, все еще испуганно крутящему головой сыну. – Сейчас спустимся по трапу, поедем в здание аэропорта, и там нас встретят дедушка и бабушка, ты их не помнишь?
   Бориска отрицательно покачал головой. Полина привозила его в Москву, когда сыну исполнился год.

   – Мама, папа, – издалека увидев родителей, побежала к ним Полина, Бориска косолапо спешил за ней. Сильные руки деда подняли его высоко, почти так же как папа, и он важно дал себя расцеловать.
   Поздно вечером, когда все вещи были распакованы и разложены, а переполненный новыми впечатлениями сын давно посапывал в кроватке, Полина с Алей и Борисом пили чай в гостиной.
   – Я думаю, что пока ни о какой работе тебе думать не надо, – начал Борис, прихлебывая ароматный чай, – отдыхай, выезжай на природу, дыши лесным воздухом, следи за здоровьем, думай о родах. А потом посмотрим…
   – Бориску надо в хороший садик отдать, а то будет домашним ребенком, – вставила Аля и добавила с усмешкой: – Пусть коллективизму учится.
   Полина не возражала, она ощущала радостное чувство, какое бывает у тех, кто воротился в родной дом после долгого отсутствия.
   – Завтра наведаемся в гости к Морозовым, пусть посмотрят на внука, – предложил Борис, испытывающий какую-то необыкновенную нежность к мальчишке, которого назвали его именем.
   – А когда Лука приедет, неизвестно еще, – осторожно спросила дочку Аля.
   Полина грустно посмотрела на мать:
   – Этого, мама, не знает никто.

Глава вторая
Ожидание

   – Дочка, дочка, у тебя, – доктор передал акушерке розоватого цвета ребенка, – да такая упитанная! – И сразу тишину палаты нарушил детский плач. – Вот теперь покормить можешь.
   Полина устало закрыла глаза. «Сейчас ночь, завтра надо папе сказать, чтобы Луке дозвонился, сообщил о рождении дочери и об имени девочки подумал. На кого она, интересно, похожа? Ладно, завтра рассмотрю», – успела она еще подумать сквозь надвигающуюся дрему.
   Но получилось так, что Борис никак не мог застать Луку на месте, и Полине пришлось написать в письме, чтобы он позвонил сам.
   Письмо передали с дипломатической почтой, но все равно прошло две недели, прежде чем раздался долгожданный звонок.
   – Линуся, поздравляю, как ты?
   – Все хорошо, я так ждала звонка… мне очень тебя не хватает. Хотела посоветоваться, как дочку назвать, на тебя очень похожа.
   – Все когда-нибудь кончается, и наша разлука тоже.
   – Ты собираешься приехать?! – Полина чуть не запрыгала от радости.
   – Нет, пока нет. Война скоро закончится, тогда приеду.
   – Что-то не видно конца этой войне, – грустно проговорила Полина.
   – Дочку назови Анастасией, Настенькой. Так маму мою звали, – попросил Лука.

   – Что-то конца не видно этой войне, – задумчиво произнес Борис, размешивая ложечкой сахар в чашке с кофе, – шестой год воюем.
   – Я сам ни черта не могу понять, завязли, как американцы во Вьетнаме, огромные средства уходят, люди гибнут, а цель так и остается неясной, – Морозов плеснул в бокалы коньяку. – Они там в этом Афгане власть меж собой делят, а нам, как всегда, надо влезть и еще одну страну сделать коммунистической. Давай, чтобы этот балаган кончился побыстрее.
   Друзья чокнулись и выпили. У Бориса с генералом Морозовым давно уже установилась традиция, встречаться время от времени в каком-нибудь уютном кафе подальше от людских глаз. Обменяться мнениями, услышать друг от друга новости – семейные и политические.
   – Соцлагерь хотят расширить, – Борис бросил в рот кусочек шоколада.
   – Какой там соцлагерь? На наших штыках вся эта Восточная Европа держится, вспомни Польшу, Чехословакию. Чуть ослабнет Союз, побегут, как крысы с тонущего корабля.
   Морозов еще раз внимательно оглядел помещение, хотя и проверил его перед тем, как сесть и сделать заказ. Они сидели в отдельной кабинке и разговаривали тихо, чтобы не привлекать к себе внимания.
   – Коля, посмотри, что творится в стране, практически нет руководства, один за другим умирают старики, а молодые боятся реформ.
   – Сейчас назначили нового, молодого, увидим, что он сможет сделать, – ответил Морозов.
   – Все, на чем держалась власть и партия, разваливается на глазах. Социалистическая система себя не оправдала. За что же мы боролись, за что воевали?
   – Тихо, Боря, не надо так резко, система пока еще существует. И молодой генсек берется за дело энергично, без предрассудков старых консерваторов.
   – В нашем Минатоме после взрыва на Украине большой переполох, я, пожалуй, пойду на пенсию. Только что вышел закон об индивидуальной трудовой деятельности, как было в двадцатых годах при НЭПе. Создам предприятие и буду себе работать.
   – Я бы тоже пошел на пенсию, но сейчас вряд ли отпустят. Война все ресурсы забирает, материальные и людские, неужели неясно руководству, что ее пора прекращать. Никакой победы мы не добьемся. Да и над кем победы? Германию победили, теперь она, та, что не под нами, а под Западом, живет намного лучше нас.
   – Коля, раз уж о войне заговорили, скажи, что слышно о Луке? От него уже давно нет писем, по телефону в посольстве отвечают, что он больше там не работает.
   – Ты же понимаешь, что у меня не вся информация. С ним был какой-то случай, засветился что ли, и его объявили персоной «нон грата», пришлось перейти на нелегальное положение. О том, где он сейчас, у меня сведений нет.
   – Полина переживает очень.
   – Понимаю, постараюсь узнать в управлении то, что смогу. Лука – очень хорошо подготовленный кадр, такими не разбрасываются.

   Прошло два года, страна медленно, но верно погружалась в пучину хаоса, политического и экономического. Все громкие лозунги о перестройке и ускорении остались лишь на бумаге.
   Полина все ждала вестей от Луки, но их не было. И никто не мог сказать ничего определенного. Генерал Морозов выяснил, что капитан Кадцын продолжает заниматься теми же вопросами, что и раньше. Однако теперь он не защищен дипломатическим паспортом и частенько участвует в операциях на афганской территории. Все остальное числилось под грифом «совершенно секретно», и даже генералу Морозову допытываться до информации о личности разведчика было совсем не с руки.
   Однажды Шаталовым позвонил какой-то мужчина и попросил к телефону Полину. Она взяла трубку у отца.
   – Слушаю вас.
   – Здравствуйте, мое имя Алексей, у меня записка от вашего мужа.
   У Полины забилось сердце, она даже задохнулась.
   – Где… где вы находитесь, я сейчас приеду.
   – Давайте встретимся через час около метро ВДНХ. Я буду в инвалидной коляске. Я живу в Сибири, здесь остановился в гостинице.
   – Хорошо, я буду там через час, – Полина положила трубку. – Папа, отвези меня к ВДНХ, там человек с запиской от Луки.
   – Лина, я только что снял карбюратор, чтобы прочистить, возьми такси.
   Полина, наскоро одевшись, выскочила из дома, поймала такси и через полчаса была у входа в метро. Ждать пришлось долго, позвонивший мужчина запаздывал.
   Наконец она увидела, как из входа в метро женщина выкатывает коляску с молодым мужчиной. Они остановились в сторонке, наблюдая за прохожими. Полина подошла сбоку, и получилось как-то незаметно.
   – Здравствуйте.
   – Здравствуйте, вы – Полина, с вами мы договорились о встрече? – голос у мужчины был сухой и слегка хрипловатый.
   – Да, со мной.
   – Я – Алексей. Вот, пожалуйста, для вас. – Мужчина вытащил из внутреннего кармана пиджака мятый лист бумаги и протянул Полине.
   Она молча взяла сложенную вчетверо бумагу, в горле застрял комок, но она все-таки смогла прошептать:
   – Спасибо.
   Торопясь, трясущимися руками развернула лист. Перед глазами запрыгали карандашные строчки:
   «Линуся, я жив, пока не могу писать и звонить. Я люблю тебя и очень скучаю. Жди меня, жди, несмотря ни на что!»
   Сбоку стояло ее имя и телефон, а внизу дата. Слезы застилали глаза, но Полина все же смогла увидеть дату. Быстро достала платок, приложила к глазам и спросила тихонько:
   – Это написано больше полугода назад?
   – Да. Виноват, не смог раньше попасть в Москву.
   – А где Лука передал вам это письмо?
   – Я могу вам рассказать, если вы согласитесь послушать.
   – Конечно, конечно, я послушаю, – Полина кивнула головой.
   Алексей повернулся к сопровождавшей его женщине и попросил:
   – Мария Ивановна, давайте переедем вон туда. – Он показал рукой на место у стенки, где стояла скамейка.
   Женщина покатила коляску, Полина пошла рядом. Алексей начал рассказывать на ходу:
   – Когда появился у нас Лука, я точно не помню. Наш отряд специального назначения занимался поиском и ликвидацией караванов с оружием, идущих к душманам. Мы базировались недалеко от пакистанской границы. Ну, километров десять, может быть.
   В один из дней командир представил нам человека в афганской одежде, сказал, что это проводник, что у него есть сведения о караване и он нас выведет на место. Проводник молчал. Я посмотрел внимательно и подумал про себя: «Что-то не похож этот парень на проводника афганского. Роста здоровенного, чувствуется, что силой Бог не обидел, да и лицо русское».
   Алексей пристроил свою коляску рядом со скамейкой, Полина села на край ее, поближе к рассказчику. Сопровождающая инвалида женщина нашла себе место в сторонке. – Вообще-то, нас к месту перебрасывали всегда на «вертушках», – продолжил свой рассказ Алексей, – но в тот день вертолет был неисправен, и мы выдвигались к караванной тропе пешим ходом. Проводник шел впереди. Меня прикрепили к нему для связи в головном дозоре. Я спросил у командира, кивнув на Луку: «Он по-русски разговаривать может?». Командир так многозначительно посмотрел на меня и отвечает: «А ты спроси у него что-нибудь». Мы залегли на окраине покинутого кишлака, примыкавшего к караванной тропе. В этом месте несколько троп сходилось.
   Алексей замолчал, достал пачку сигарет, закурил.
   – Вам, может быть, это все неинтересно? – обратился он к Полине.
   – Еще как интересно, от него уже год нет писем, продолжайте, пожалуйста.
   Алексей продолжил свой рассказ:
   – Вот лежим мы так, молчим. Наконец я не выдерживаю и говорю ему: «Командир сказал, что ты понимаешь русский, скоро бой, все может случиться, а я не знаю, кто ты и как тебя зовут». И тут он отвечает на чисто русском языке: «Зовут меня Лука, а кто я такой – знать тебе не положено». Была уже глубокая ночь, когда караван появился. Я передал по рации, группа заняла позиции. Мне ответили: «Открывать огонь по сигналу – первая осветительная ракета». Когда караван втянулся в ущелье и попал полностью в сектор обстрела, взлетела ракета, а за нею и еще несколько, чтобы подсветить местность. – Алексей затянулся сигаретой, выпустил струйку дыма. – Вы, наверное, слышали о таком понятии – «кинжальный огонь». Это когда огонь по врагу открывается внезапно, с близкого расстояния, из всех видов оружия. Спастись от него невозможно. Через пять минут все было кончено. Мы пошли вниз, чтобы посмотреть что там и как. И попали в капкан…
   Алексей замолчал, бросил сигарету и задумчиво уставился куда-то вдаль. Словно заново переживая все случившееся.
   – Вы были там вдвоем с Лукой? – спросила Полина, воспользовавшись паузой в рассказе.
   Ей было не по себе, сердце сжималось от боли за Луку, хотя умом она понимала, что все это произошло уже полгода назад.
   – Сначала вдвоем, а потом и все наши стали подтягиваться. И тут по нам почти в упор ударили душманы. Оказалось, что тот караван, что мы уничтожили, был только головным. За ним шло еще несколько нитками по двадцать – двадцать пять вьючных животных, в том числе и лошадей. «Проводка» – так мы называем группы обеспечения и охраны караванов, была многочисленной, часть из этих бандитов поджидала караван в заброшенном кишлаке. Мы отступили и попробовали закрепиться на склоне. «Духи» атаковали со всех сторон, половина наших уже была ранена и убита. А в нашей группе было всего-то восемнадцать человек. В какой-то момент, поняв, что нас всего горстка, «духи» поднялись в психическую атаку в полный рост. Наверное, обкуренные были. А пулемет наш крупнокалиберный молчит, пулеметчик ранен. Тогда Лука лег за пулемет и начал четко и методично расстреливать «духов». Почти всех положил, но несколько человек все же прорвались на нашу позицию. А у меня, как назло, затвор у автомата заклинило. «Ну, все, – думаю, – хана мне». Гранату последнюю вытащил, да бросить не успел. Лука ваш вскочил, огромный, черный от гари пороховой, в афганском халате. И на врагов бросился. Они, хоть и обкуренные были, но застыли на несколько секунд в удивлении, не ожидали. Этих секунд ему хватило. Духи, видимо, хотели его живьем захватить, да поздно спохватились, что невозможно это. Я до конца жизни вспоминать буду, никогда такого не видел. Он убивал их одним ударом, так быстро, что я не успевал следить. Он работал, как машина, простите. Вскоре все «духи» уже валялись на земле, никто даже убежать не успел. Я после, когда в госпитале лежал, ребятам рассказывал, не поверили. «Кто такой это был?» – спрашивали. А откуда я знаю? – Алексей закурил снова и, выдыхая дым, обратился к Полине: – Ваш муж – необычный человек.
   – Я знаю, – тихо произнесла Полина, – а что было дальше?
   – А дальше «душманы» начали нас яростно обстреливать из гранатометов. Меня и зацепило крепко. Я упал, чувствую, кровь потекла, слабею. Лука ваш меня подхватил и в сторону отнес. Сильный мужик. Потом спрашивает: «Куда ранило?» Я отвечаю:» В спину». Перевязал он, чтобы кровь остановить. Тут командир подбегает, тоже ранен, но легко. «Сейчас, – говорит, – подмога будет, “вертушки и броня”». И к Луке обращается: «Товарищ проводник, из штаба бригады передали, чтобы вы срочно покинули позиции. А им из штаба армии звонили». Лука кивнул и ко мне обращается: «Алексей, я сейчас напишу записку, а ты передашь». Я молчу, не знаю, что за записка, кому, куда, а у самого уже голова кружится. Он черкнул несколько строк и подает мне листок. «Будешь в Москве, передай жене моей, там имя и телефон». Я ему отвечаю: «Да когда это мне доведется там побывать, я за жизнь свою пару раз всего и был-то в Москве». А он: «У тебя ранение не простое, теперь воевать долго не придется, отправят в Союз, подлечишься, да столицу навестишь. Все причина будет». Повернулся и как будто растаял в темноте.
   Полина достала платок и вытерла глаза.
   – Спасибо тебе, Алексей.
   – Да что вы, для меня большая честь – передать вам привет от мужа. Простите, что не смог раньше, ранение тяжелым оказалось. Я очень рад, что довелось мне увидеть бой такого уникального бойца.

   Февраль неожиданно ворвался на московские улицы злыми холодными метелями. Казалось, еще немного и конец зиме, но не тут-то было. Задуло, запуржило…
   – Ну, что, Димуль, смотри, уже темнеет, давай прогуляемся по холодку, проветрим мозги, а то как бы они у нас не перегрелись?
   Борис с Дмитрием уже третий час заседали в своем маленьком офисе, состоящем из одной комнатки. Они совсем недавно взяли его в аренду у жилищно-эксплуатационной конторы, начальник которой был совсем не против заработать себе денежку, сдавая пустующее помещение.
   – Мне нужно еще минут десять, Борис Александрович, надо свести дебит с кредитом.
   – Хорошо, я подожду на улице.
   Борис вышел на крыльцо и прислонился плечом к косяку двери, прячась от пронизывающего ветра. «Хорошим парнем оказался Димка, надежным, умным, ответственным», подумал он и вспомнил, как настороженно отнесся к просьбе Лазаря Моисеевича, когда тот попросил помочь с трудоустройством внука.
   Два года назад академику Лившицу разрешили покинуть закрытый город, в который его сослали после выступления против ввода советских войск в Афганистан. В этом городе ему с женой выделили квартиру. Однако покидать ее он не имел права. Это было похоже на многолетний домашний арест. Квартиру круглосуточно охраняли, словно бы в насмешку над тем, что два пожилых человека могут сбежать. Сын жены Лазаря Моисеевича уехал за границу. Теперь туда же пыталась уехать его невеста, но ее не выпускали, оставив в заложниках. Трижды академик объявлял голодовку, его кормили насильно, но разрешения на выезд невесты все же добился. Через два года обратился с письмом к новому руководителю государства, обещал не заниматься правозащитной деятельностью, просил прекратить ссылку и разрешить жене выехать на лечение за границу. Вновь избранный молодой руководитель государства позвонил академику по телефону, который Лазарю Моисеевичу срочно поставили в квартире. В разговоре пообещал решить вопрос с выездом жены и предложил вернуться в Москву. Через неделю опальный академик был уже в Москве.
   Борис оторвался от косяка, покрутил рукой, разминая затекшее плечо, и сделал несколько шагов по крыльцу, сразу попав в объятия холодного ветра. Ну, где же этот Димка?

   Лазарь Моисеевич встретился с Борисом вскоре после возвращения в Москву. Встреча была неожиданной. Старик решил преподнести сюрприз и явиться к Шаталовым без предупреждения. Радости Бориса и Али не было предела. Рассказов и разговоров хватило почти до полночи.

   – Знаешь, Боря, я рад, что можно приехать к тебе на квартиру не опасаясь слежки. Чувствую необыкновенную свободу, о которой мечтал много лет. Мне уже далеко за семьдесят, а кажется, только начинаю жить. Неужели сбывается то, на что я потратил столько лет жизни?
   – Это пока только первые ростки, первые результаты новой политики, нового мышления, Лазарь Моисеевич. Неизвестно, что будет дальше.
   – Что бы ни было, но даже такого в этой стране не существовало никогда. Я сейчас с головой окунулся в общественную деятельность. Множество интересных задумок крутятся в голове. Меня приглашают в различные организации, существование которых в прошлые годы было невозможно. А у тебя как дела, как здоровье. Как Аля, дети?
   – Здоровье, слава Богу, нормально, сердчишко иногда прихватывает, возраст, что поделаешь. Аля давно уже не работает. Я тоже на пенсию собираюсь, будем на даче ковыряться. Дети живут хорошо, только Лука пока воюет.
   – Да, война эта многим горе принесла, но сейчас, думаю, ищут способ прекратить ее.
   – Скорее бы, а то давно уж писем от него не было, Полина сильно переживает.
   – Ей сейчас поддержка нужна – твоя и Али, дети еще маленькие, их поднимать – много сил требуется. Да ты и сам это прекрасно знаешь.
   – Лазарь Моисеевич, хочу с вами посоветоваться, – начал Борис, когда академик уже засобирался ехать, – вы слышали о кооперативном движении?
   – Ну да, конечно.
   – Я решил тоже включиться в эту игру, создать кооператив и работать на себя.
   Лазарь Моисеевич задумался, потер ладонью уже почти полностью облысевшую голову, потом не спеша высказал свое мнение:
   – Я думаю, Боря, что это зачатки новых экономических отношений, от которых наш народ отвык за годы Советской власти. Отношение к таким первопроходцам будет поначалу негативное, все-таки мозги людям заморочили намертво. Но иного пути нет. Сможешь ли ты заниматься тем, чем никогда не занимался? Принесет ли это тебе удовлетворение? Ведь ты уже не молод. Да и не поднять эту ношу в одиночку.
   – Хочу попробовать, а люди найдутся в процессе.
   Уже в передней, надевая куртку, Лазарь Моисеевич неожиданно сказал:
   – Коль надумаешь этим делом заняться всерьез, позвони мне. Я тебе своего внука порекомендую – Димку. Институт, где он сейчас работает, собираются расформировывать, что-то там с автомобилестроением связано, он специалист в этом деле. Очень толковый, ответственный и порядочный парень, на него можно положиться. Надежным твоим помощником будет.
   – Хорошо, Лазарь Моисеевич, непременно.
   С тех пор минул почти год и Борис ни разу не пожалел, что взял в помощники Димку. Даже продукцию они начали осваивать с Димкиной подачи – изготовление пластиковых и резиновых деталей автомобилей. Эти, как и многие другие виды товаров, вдруг оказались в дефиците.

   Скрипнула дверь, и в проеме показался Димка. Худой, сутулый, в очках, кутаясь в теплый воротник пальто, он совсем не выглядел сейчас суперменом. Борис усмехнулся: не это главное в мужчине, голова у него светлая.
   – А что, Димуль, давай зайдем к нам, согреемся чайком, Аля должна была чудесные пирожки испечь. Да заночуешь, чтобы завтра с утра по холоду через пол-Москвы сюда не переться.
   – Не откажусь, Борис Александрович, вы же знаете, моя берлога очень неуютная.
   – Знаю, тебе надо жениться, тогда и берлога твоя превратится во дворец, – пошутил Борис.
   – Эх, задача эта для меня не простая, сложнее, чем новую деталь разработать, – в тон ему откликнулся Димка.

   Дома их ждало неожиданное известие.
   – Боря, – выскочила в переднюю Аля, – сейчас по радио передали, что наши войска вышли из Афганистана. Война закончилась, представляешь, конец войне.
   – Ну наконец-то, – сдержанно пробурчал Борис, – давно ожидалось. А где Полина?
   – В детской, Настеньку спать укладывает.
   Борис прошел в маленькую комнатку. Полина сидела около детской кроватки, на которой лежала, раскинув ручки, уже заснувшая Настя. Голова женщины была повернута к окну, глаза пристально, не мигая, смотрели в одну точку. Она даже не повернулась к вошедшему отцу.
   – Доченька, что с тобой? – Борис подошел к Полине и погладил ее по волосам, как делал в далеком детстве. – Ты знаешь, что война закончилась?
   Полина повернулась к отцу и кивнула:
   – Знаю, но для меня она не закончилась, папа.
   Борис понимающе склонил голову:
   – Я сегодня же свяжусь с Морозовым, договорюсь о встрече и допрошу его как следует.

   – Боря, – донесся из гостиной голос Али, – тебя Лазарь Моисеевич просит к телефону.
   – Здравствуйте, Лазарь Моисеевич!
   – Здравствуй, бизнесмен! Ну как, прибыль уже получаешь?
   – Да какой я бизнесмен, ни знаний, ни опыта. Кооператив только недавно зарегистрировали. Сейчас надо производство налаживать да реализацией продукции заниматься.
   – Ты – мужик способный и целеустремленный, верю, что у тебя все получится. А как там Димка? Не привередничает?
   – Ну что вы, Лазарь Моисеевич, он очень коммуникабельный, сейчас у Полины, утешает, она очень расстроена после известия, что война окончилась.
   – Да, понимаю, для нее она окончится, когда Лука вернется. Ну, здоровья тебе и всех благ, привет генералу Морозову.
   – До встречи.
   Борис положил трубку и заглянул в комнату дочери. Дети уже спали, а Полина и Димка о чем-то тихо беседовали, сидя на маленьком диванчике почти вплотную друг к другу.
   Борис тихо прикрыл дверь.

   – Деда, а ты тоже в школе учился? – Бориска заканчивал в нынешнем году третий класс и чувствовал себя совсем взрослым.
   – Конечно, все учились.
   – И мама тоже?
   – И мама и папа.
   – Эх, папа, – совсем по-взрослому вздохнул Бориска, – совсем не пишет, забыл нас.
   – Он далеко, там не до писем, враги кругом. Вот сейчас уже закончилась война, и он вернется скоро.
   – Я тоже хочу на войну, как папа.
   – Упаси тебя Бог, Боренька. Там не игрушки, там людей убивают.
   – И папу тоже могут убить?
   Этот Борискин вопрос остался без ответа.

   Дед с внуком гуляли в парке и наслаждались первыми теплыми днями. Мама Полина осталась дома с бабушкой и маленькой Настенькой.
   – А пойдем-ка на чертовом колесе прокатимся, – предложил Борис, – знаешь как здорово!
   – Пойдем, – сразу согласился Бориска.
   Медленно вздымалась вверх скамья, на которой сидели прижавшись друг к другу дед и внук. Неоглядные дали открывались их взору. Бориска молчал, пораженный мощью энергетики открытого пространства. Они были уже в самой высшей точки, откуда видна была вся Москва.
   – Вот видишь, – показывал рукою Борис, – там Кремль, а вон там наш дом.
   – А «афган» отсюда можно увидеть? – Задал неожиданный вопрос внук.
   – Нет, он далеко.
   – А-а. Я думал, может, и папа смотрит на нас в этот момент.
   Борис опустил глаза и сжал зубы.

   Рыхлые почерневшие сугробы в скверах и парках сочились влагою, растекавшейся по асфальту темными пятнами. На деревьях и кустах набухли почки, черные вороны ходили вразвалку по обнажившейся от снежного покрова земле, тыкая носом в какие-то только им одним ведомые точки, где дожидалось их что-то съедобное. Прохожие, распахнувшие пальто и куртки навстречу солнцу, прыгали через лужи или шлепали прямо по ним, когда обойти было невозможно.
   Весна.
   – Коля, три недели не мог с тобой встретиться, – обнимая Морозова, легонько укорил Борис, – неужели такой плотный график?
   – График действительно плотный, ты же знаешь, какая сейчас обстановка, каждую мелочь надо продумать, – ответил генерал, отодвигая стул и присаживаясь к уже сервированному столу. Он внимательным взглядом окинул небольшое помещение, отгороженное от общего зала кафе тонированным стеклом.
   – Ну, расскажи, что там, в высоких сферах происходит, ты к ним поближе, – спросил Борис, отламывая кусок аппетитного хрустящего коржа, заменяющего хлеб.
   – Я и сам толком не понимаю, стараюсь голову себе не ломать, скоро пенсия.
   – Так ты же молодой еще, – пошутил Борис, разливая коньяк в бокалы, – в вашем министерстве старых вояк уважают.
   – Конечно, молодой, – Морозов улыбнулся, – аж на целый год моложе тебя. – Борис и Николай выпили не чокаясь. – Уважать-то уважают, да на пенсию провожают, – продолжил начатый разговор генерал. – Да и я считаю, что надо давать дорогу молодым, все-таки старый опыт уже не всегда себя оправдывает, – сразу посерьезнев, добавил он. – Сегодня армия – нечто совсем иное, чем тридцать – сорок лет назад. А у нас, если откровенно, новое с трудом себе дорогу пробивает.
   – Ну, а в стране что происходит, по-твоему мнению, мое партийно-политическое чутье явно пробуксовывает и чего-то не воспринимает, – спросил Борис.
   – Мы люди старой школы, привыкли к тем штампам, которые нам внушали с пионерских времен, – привычно оглянувшись по сторонам, осторожно стал высказываться Морозов. – Я так понимаю, что та формация, при которой мы жили столько лет, себя не оправдывает. И прежде всего в экономическом плане. Нужен иной подход. Вот его-то и пытается потихоньку вводить руководство. Но он во многом противоречит самой сущности власти и строя и столкновение старого с новым неизбежно. Сейчас в ЦК какие-то группировки создаются, но я стараюсь насколько возможно держаться от этих политических игр подальше. Посмотрим, что из этого получится. – Генерал взял бутылку коньяка и наполнил бокалы. – Ты тоже, я слышал, к новой экономической политике прислониться хочешь? – Полушутливо спросил он, поднимая бокал. – Ну, за новую жизнь!
   Друзья выпили и некоторое время молчали, уплетая разнообразную закуску, привлекательными горками выставленную на столе.
   – Как Неля, дети? – перешел к семейным делам Борис, – Нелька – вредная девчонка, совсем родителей позабыла, звонит редко.
   Морозов нажал кнопочку сбоку на тумбочке, рядом с которой виднелся силуэт девушки в короткой юбочке и кокошнике. Загорелся красный огонечек, и у входа тут же возникла девушка, одетая так же, как на картинке:
   – Слушаю Вас!
   – Пожалуйста, бутылочку «Ессентуков» номер четыре, – заказал генерал. А когда девушка вышла, объяснил Борису, как бы оправдываясь: – Что-то желудок в последнее время беспокоит, врачи рекомендуют регулярно потреблять эту минералку. Вот собираемся с семьей съездить на Кавказ, но пока столько работы, что не знаю, когда удастся выбраться.
   Через две минуты пузырящаяся бутылка стояла на столе. Морозов налил себе и предложил Борису, но тот отказался:
   – Слишком соленая, – и чуть погодя, наблюдая, как пьет генерал, добавил: – Вот что значит частный сектор – быстро и аккуратно, все для клиента.
   – Да, частный сектор для нашей страны – это вещь настолько чужеродная, что потребует новой революции. Дай Бог, чтобы не была она такой кровавой, как Октябрьская. Народ привык жить бедно, но «честно и справедливо». И чтобы у всех все было поровну, а кто захотел чуть выше подняться, тому голову отсечь, чтобы не возвышался и не выделялся. Руководство всегда устраивала серая, безликая масса, не имеющая собственного мнения, колышущаяся вместе с линией партии и без сомнения и угрызений совести воспринимающая все ее указы.
   – Тихо, Коля, – Борис оглянулся на вход.
   – А чего теперь бояться, небось, пенсии не лишат, – усмехнулся Морозов. – Да ну их всех, пусть сами разбираются с тем, чего наворотили за столько лет. Давай лучше к нашим «баранам» вернемся. – Генерал глотнул минералки и продолжил: – Неля недавно повышение по службе получила, теперь она – начальник отдела министерства, семье стала времени меньше выделять, но я ее не одергиваю. Знаешь, твоя дочка – человек с характером, должна самореализоваться в жизни, иначе будет чувствовать себя ущербно. Вот пятнадцать лет живем вместе и я ни разу не пожалел, что женился на ней. С каждым годом люблю все больше. Никогда не предполагал, что женщина может принести столько счастья в огрубевшую мужскую душу.
   Морозов наклонил голову, скрывая смущение, хотя с Борисом они были настолько близки, что стесняться друг друга уже не было смысла.
   – Ну, а дети, не балуют? – спросил Борис.
   – Дети растут, Соньке в этом году семнадцать исполняется, школу заканчивает. Красавица, вся в Нелю, от кавалеров уже отбою нет. А мальчишки только что в подростковый возраст вошли, неугомонные. Бредят армией, офицерством. Сейчас время другое, свободное, многое из запрещенного раньше доступным стало: алкоголь, наркотики. Деньги, легко зарабатываемые, развращают. Я их в секцию бокса определил, к тренеру знакомому. Серьезный мужик, дисциплину держит, за драки уличные наказывает. А тренирует прекрасно, многих чемпионов воспитал.
   Морозов снова налил, поднял бокал и провозгласил:
   – За детей и внуков!
   Борис маленькими глоточками опорожнил бокал, сунул в рот кусочек сервелата и обратился к Морозову:
   – Коля, я хочу спросить у тебя об очень важном деле, – он замолчал, дожидаясь пока генерал прожует бутерброд с икрой, – речь идет о Луке. От него уже года полтора нет писем, все наши запросы остаются без ответа. Ты как-то уже занимался этим вопросом, но с тех пор минуло время, закончилась война, наших войск там не осталось. Хочется хоть какой-то ясности.
   Генерал молчал, задумчиво катая по столу хлебный шарик, собирая им крошки. Казалось, что он весь поглощен этим процессом.
   – Я знал, Боря, что ты непременно задашь этот вопрос, и все прошедшее с нашего последнего разговора время анализировал информацию, которую мне удалось собрать конкретно по Луке, и опыт, имеющий место в прошлом. Лука, как тебе известно, перешел на нелегальное положение в Пакистане и находился в районах, прилегающих непосредственно к афганской границе. Его задачей было, теперь об этом можно говорить – обнаружение лагерей подготовки моджахедов, тренировочных баз, мест складирования поступающего из-за рубежа оружия, снаряжения и боеприпасов. А также передача сообщений о караванных тропах и иных путях доставки оружия на афганскую территорию. С этой задачей он прекрасно справлялся и даже участвовал в уничтожении караванов. Что, конечно, начальством не поощрялось. Но в боевых условиях случается всякое, никакой инструкцией не предусмотренное. – Морозов сделал паузу, собираясь с мыслями.
   – Я, конечно, кое-что знал и о многом догадывался, – Борис потер рукою лоб и пригладил сильно поредевшие волосы.
   – Года полтора назад Лука исчез. Понимаешь, группа, в которую он входил – центрального подчинения, поэтому в списках подразделений сороковой армии, министерства внутренних дел и «комитета» он не значился. Хотя некоторые распоряжения ему иной раз и передавались через разведуправление армии, если он находился на афганской территории. Сейчас трудно сказать, что там случилось. Первый вариант – он мог попасть в плен и выйти на связь не имеет возможности, второй, – Морозов сделал паузу, подбирая слова, – ну, сам понимаешь, его уже нет в живых.
   Друзья замолчали, каждый по-своему обдумывая сказанное.
   – И что дальше, – Борис достал платок и отер пот со лба, – что я должен сказать Полине?
   – Будем надеяться, что Лука жив и при первой возможности выйдет на связь. Я не могу утверждать, что об этом сразу известят семью, понимаешь, нелегальное положение – особый уровень секретности, информация известна очень узкому кругу лиц. А Полина получит извещение о том, что ее муж пропал без вести. Этот статус останется до тех пор, пока не станут известны обстоятельства происшедшего и не будет получено разрешение рассекретить данные о его местонахождении. – Борис поморщился, потер грудь в том месте, где находилось сердце, и потянулся к бутылке. – Я искренне верю, что Лука жив, такие люди просто так не пропадают, – Морозов поднял бокал.
   – И я… – эхом отозвался Борис.

Глава третья
Золотая свадьба

   После получения извещения о том, что майор Кадцын Лука Лукич пропал без вести, Полина, всегда энергичная, умная и решительная, враз потухла. Ее большие зеленоватые глаза словно покрылись какой-то туманной дымкой. Она могла часами сидеть неподвижно, глядя в одну точку, или валяться бесцельно на кровати. На уговоры близких никак не реагировала. Из этого ступора ее выводили только дети, особенно маленькая Настенька, которой очень не хватало маминого внимания. Детьми занималась в основном Аля, благо у нее было много свободного времени, а Борис с утра до вечера пропадал на своем предприятии.
   Эта тяжелая депрессия не могла пройти бесследно и в один из дней Полина почувствовала себя плохо: высокая температура, судороги, рвота. Пришлось даже вызывать «скорую». Несколько дней она провела в больнице. Дима навещал ее каждый день, но она не обращала на него внимания, углубившись в себя. Незадолго перед выпиской Аля решила поговорить с врачом.
   – Понимаете, Алевтина Григорьевна, надо обязательно отвлечь дочку от тяжелых мыслей.
   – У нее глубокая душевная травма. Без вести пропал на вой не муж, которого она очень любила.
   – Я понимаю, но есть дети и есть другие мужчины, жизнь на этом не заканчивается. Вот этот молодой человек, который ее навещает, по моим наблюдениям он ее любит.
   – Может быть, только ей пока никто не нужен, кроме погибшего мужа.
   – Ну, то, что он погиб, еще не факт, в жизни все случается…
   – Да, да, это так.
   Аля вдруг пронзительно ясно вспомнила события почти полувековой давности, себя – ту девятнадцатилетнюю девчонку, которая хотела умереть, получив «похоронку» на Бориса и известие о смерти маленькой дочери. Тогда, лежа на свежей могилке, ей казалось, что жизнь кончена. Но в этот момент Господь послал ей безногого инвалида на доске с колесиками. Его слова: «надо жить и за тех, кого уже нет» перевернули ее сознание.
   Неожиданная мысль пришла ей в голову.

   – Линуся, помнишь, ты говорила, что тот парень, который принес тебе записку от Луки, оставил свой адрес.
   – Ну, оставил, и что?
   – А ты можешь его мне дать?
   – Зачем тебе, прошел год с той встречи, живет он где-то в Сибири. Да я и не найду сейчас эту бумажку.
   – А если все-таки поискать, ведь он видел Луку последним.
   – Потом, мама, сейчас у меня нет настроения.

   Аля настояла, и Полина с неохотой стала копаться в своих бумагах. Со второй попытки на следующий день она нашла адрес Алексея. Аля написала ему письмо.
   Она помнила о том, что рассказала тогда об этом инвалиде Полина, и эта параллель, это необыкновенное совпадение в жизни ее и дочери натолкнули на мысль организовать новую встречу Алексея и Полины. Она описала Алексею состояние дочери и попросила поговорить с ней.
   – Лина, тебе нужно развеяться, хочешь съездить на Байкал, мне предложили с бывшей работы горящую путевку. Места там дикие, необычайно красивые. Отдохнешь, увидишь много нового.
   – А куда я дену Бориску с Настей?
   – А кто с ними целыми днями нянчится? Я побуду, да и Димка поможет.
   – Да уж, Димка поможет, – насмешливо произнесла Полина, и Аля почувствовала, что идея поездки увлекла дочку.
   Алексей оказался настоящим человеком, цельной, сибирской закваски. Он сам приехал на Байкал, чтобы встретиться с Полиной. О чем они говорили, Аля так и не узнала, дочка не стала распространяться на эту тему, но вернулась домой совершенно изменившейся.
   Единственное, что Але удалось выпытать, так это слова Алексея, сказанные Полине на прощание:
   – Если очень ждут, то возвращаются…

   Прошло четыре года.
   – Борис Александрович, – голос секретарши прервал размышления Бориса о стратегии продаж нового вида продукции, который они совсем недавно стали производить, – вас просит господин Иванов.
   – Кто, кто? Я не знаю такого. Соедини.
   В трубке щелкнуло, и раздался приятный мужской баритон:
   – Борис Александрович, я представитель фирмы «Секьюрити интерпрайз», хочу предложить вам выгодный контракт.
   – Вы занимаетесь продажей, вас интересует наша номенклатура? – спросил Борис, ничего не поняв из названия фирмы. Английский давался ему с трудом, он еще со школы учил только немецкий.
   – В некоторой степени – да, – ответил незнакомец на том конце провода, – разрешите к вам подъехать?
   – Подъезжайте, – разрешил Борис, так и не поняв, что конкретно нужно от него представителю этой английской фирмы.
   – Тогда я буду через час, вам удобно?
   – Хорошо, я подожду вас.

   За последние несколько лет Борис вместе с Димой «раскрутились». Они выпускали автомобильные запчасти высокого качества, напрочь исчезнувшие с прилавков магазинов. Всю технологию разработал Дмитрий. Мало того, что он был специалистом в этой области, получившим хорошее образование и практику, но оказался еще не плохим организатором. Постепенно они закупили нужное оборудование, где списанное, но в рабочем состоянии, а где и совсем новое. Приобрели заброшенное здание в промзоне, пристроили к нему необходимые цеха, организовали весь технологический процесс, запустили конвейер. Реализацией занимался Борис, используя свои связи и попутно изучая новую для него торгово-экономическую науку. На Дмитрии полностью лежали все вопросы, связанные с производством. Он набирал и обучал рабочих, расширял номенклатуру продукции, занимался технологией и качеством. Частенько уходил с работы пораньше Бориса и спешил к Полине, с которой они как-то незаметно стали неразлучны. Борис и Аля видели, что молодые люди тянутся друг к другу, много времени проводят наедине или вместе с детьми, но старались эту тему обходить стороной.

   – Разрешите? – дверь приоткрылась, и худощавый энергичный человек проник в кабинет Бориса. – Здравствуйте!
   – Здравствуйте, присаживайтесь, – Борис указал на стул, – чем могу быть полезен.
   – Я представляю фирму, которая занимается охраной предпринимателей.
   – Мы заключили договор с вневедомственной охраной.
   – Вы меня не поняли. Мы охраняем непосредственно предпринимателей.
   – То есть вы хотите сказать, что представляете свои услуги для охраны лично меня.
   – Да. Мы используем наши связи и силовые структуры, чтобы вас никто не беспокоил, а вы нам за это отчисляете определенную сумму.
   – Для этого существуют государственные органы, а если мне понадобится личный телохранитель, то я его найму.
   – Вы не поняли, – решил перейти непосредственно к делу посетитель, – мы будем охранять вас от различных бандитов и рекета, а вы нам за это платить.
   – Я не нуждаюсь в таких услугах, – наконец понял посетителя Борис.
   – Напрасно вы так легкомысленно относитесь к моему предложению. Представьте, что неожиданно подожгли здание вашего завода, и вы потеряли кучу денег, или какие-то хулиганы напали на вас вечером, и вы потеряли здоровье.
   Борис поднялся, знакомое еще с молодости но, казалось, прочно забытое чувство ярости и злости охватило его:
   – Покиньте помещение и больше никогда сюда не показывайтесь!
   – Вы пожалеете об этом, – произнес нежданный посетитель, выходя из кабинета Бориса.

   – Лина, иди сюда, я тебе что-то хочу показать, – громко позвал Димка из гостевой комнаты, в которой он частенько оставался ночевать, чтобы не ездить в свою однокомнатную «берлогу». В квартире находилась только Аля и внуки, Борис поехал на какую-то важную встречу, позвонив, что вернется поздно. Сказал, чтобы его не ждали и ужинали без него. Бориска возился в своей комнате с недавно появившимся у него компьютером с черно-белым экраном. Настенька уже спала. Полина укладывала ее в кроватке рядом с собой.
   – Что там у тебя? – Полина зашла в гостевую и прикрыла дверь.
   – Смотри, – Дима развернул журнал, с глянцевых страниц которого открыто кричали о роскоши и изобилии шикарные авто на фоне дикой природы и полуобнаженных красавиц. – Какую ты выбираешь?
   Полина села на диван рядом с Димкой и листала журнал, иногда вскидывая глаза на парня. Взгляды их скрещивались и застывали, не в силах оторваться от глаз другого.
   – Ты хочешь мне купить такую? – игриво спросила Полина, уставившись прямо в глаза Димки.
   – Я куплю тебе… ту, которую выберешь.
   Полина вдруг почувствовала какое-то непонятное возбуждение, картинки в журнале тревожили ее, но еще больше тревожил сидящий вплотную мужчина. «Какой он хороший, щедрый, умный, необычный», – почему-то подумала она, словно впервые разглядев и почувствовав папиного партнера по бизнесу. Рука ее невольно поднялась, и пальцы взлохматили его волосы.
   – Я выбираю… тебя, – произнесла она медленно, не отнимая своей руки, а только слегка нажимая ею, приближая его голову к своей. И вот они уже смотрят друг другу в глаза… близко-близко и видят в них собственное отражение.
   Димкины губы коснулись женских губ, сначала легко, осторожно, потом чуть крепче, чуть жарче… Полина обняла его за шею и чуть запрокинула голову, давая возможность целовать ее сверху вниз, все более страстно. Димка гладил ее тело, чувствуя сквозь легкий домашний халатик, как оно трепещет и рвется к нему. Он расстегнул пуговицу, сунул руку в разрез и накрыл ладонью ее грудь, почувствовав затвердевший сосок. Полина слегка застонала и вдруг отодвинулась:
   – Там дети… не спят еще, и мама, я приду позже, – прошептала она. Вскочила, привела себя в порядок и исчезла за дверью.
   Через полчаса раздался голос Али:
   – Дети, ужинать! Линуся, Дима, Боренька!
   Все собрались за столом и быстро поели легкий ужин.
   – Ну, теперь спать, завтра подъем в семь.
   Полина пошла укладывать Бориску, а когда вышла из его комнаты, Димки уже не было.
   – Что, Дмитрий уже пошел спать, – как можно равнодушнее произнесла она.
   – Да, – ответила Аля.
   – Ну, тогда и мне пора, спокойной ночи, мама!
   Полина чмокнула в щеку мать и скрылась в своей комнате, где уже спала Настя.
   Борис вернулся в полдвенадцатого ночи, тихонько, чтобы никого не потревожить, прошел в ванную, принял душ и исчез в спальне.
   Дима лежал, напрягшись, сердце его взволнованно билось. Наконец он встал и тихонько приоткрыл плотно закрытую дверь в свою комнату. Снова лег, время, казалось, остановилось. Прошло еще минут тридцать-сорок, прежде чем в проеме приоткрытой двери показалась женская фигура в ночной сорочке. Полина плотно закрыла за собой дверь и скользнула в сторону дивана. Темная ночь приняла молодых под свое крыло.
   – У меня так долго не было мужчины, что я разучилась… – успела шепнуть она, когда Дима прижался к ней вздрагивающим от волнения и желания телом.
   – Я люблю тебя, – ответил он, лаская ее тело руками, губами и языком. Вскоре только чуть слышный скрип дивана и легкие постанывания Полины выдавали безумство и блаженство страсти.

   – Мама, я хочу с тобой поговорить, – Полина заглянула на кухню, где Аля мыла посуду.
   В квартире было тихо. Воспользовавшись выходным, Борис с Димой уехали на рыбалку, к ним должен был присоединиться и генерал Морозов. Правда, он уже был генералом в отставке, но связь с родным министерством не терял, а частенько там и пребывал все дни. Бориска ушел в поход, он активно участвовал в секции туристов, Настенька играла с подружками во дворе.
   – Сейчас, Линуся, закончу с посудой.
   Вскоре мать и дочка сидели друг против друга за широким кухонным столом.
   – Помнишь, мама, когда я была еще девчонкой, ты рассказывала мне о том, как вы потерялись с папой, а потом через много лет он нашелся.
   – Да, помню, – Аля настороженно смотрела на дочь, – а почему ты сейчас об этом спрашиваешь.
   – Ну, мамочка, ты всегда такая мудрая и проницательная, неужели не понимаешь.
   Аля, конечно, понимала все, не замечать отношений между Полиной и Дмитрием было просто невозможно.
   – Я все понимаю, Линуся, но что ты – взрослая женщина, мать двоих детей, хочешь от меня услышать?
   – Я хочу понять, сколько времени прошло с тех пор, как вы расстались с папой и до того момента, как ты вышла замуж за того… за другого?
   Аля подняла глаза вверх, подсчитывая:
   – Примерно семь лет.
   – Вот и у меня семь лет, – как будто торжествующе подтвердила Полина.
   – Доченька, мы жили в разное время и обстоятельства у нас совсем не схожие. Нельзя так просто и огульно сравнивать. Я получила на папу «похоронку», понимаешь, это официальное подтверждение, что он погиб. Мне было всего восемнадцать, мы жили в эвакуации. А через десять месяцев умерла моя маленькая дочка. После войны мы вернулись в Кишинев, и я ждала погибшего на фронте мужа.
   Аля прикрыла ладонями глаза и всхлипнула. Полина взяла стул, пересела к матери и обняла ее за плечи.
   – Прости, мамочка, я не хотела тебя расстраивать.
   – Видишь ли, доченька, каждый решает этот вопрос для себя самостоятельно. У меня тогда ничего не осталось от папы, от нашей совместной жизни. Только что закончилась война, миллионы мужчин погибли. А я хотела семью, хотела детей. Да, можно ждать годами, можно ждать всю жизнь, но ведь она уходит. Короток век женщины – сорок лет. А дальше и привлекательность ее вянет, и способность рожать заканчивается. Тебе уже тридцать семь. У тебя есть дети, у тебя есть родители, но ты – женщина и жить без мужчины не должна. Сегодня другое время и никто тебя не осудит. Я знаю, что вы с Лукой очень любили друг друга и если бы он был жив, то как-то дал бы знать о себе.
   Аля вдруг поймала себя на мысли, что эти слова она уже слышала ранее, слышала от своей матери в послевоенном Кишиневе. Боже! Как повторяется жизнь, как повторяется судьба.
   – Мамулечка, мне нравится Дима, но я боюсь предать память Луки, и что я скажу Бориске и Настеньке, когда они спросят: «Где папа?».
   – Дети поймут, их папа погиб за родину.

   Клевало плохо. Самый заядлый из рыболовов Морозов нервничал.
   – Ну, что им еще надо? И подкормка есть, и черви вкусные, и ветер не мешает.
   – Да успокойся, Коля, посмотри какая чудесная природа вокруг, озеро, лес. Дикое место. Дыши воздухом.
   Большое озеро поросло по берегам лесом, и только в этом месте был спуск к воде.
   – Я и дышу, но на ушицу все равно надо наловить.
   – На уху уже есть, вон сегодня Дима удачливый.
   Действительно, в ведерке Димы уже плескалось несколько пескарей.
   – Ладно, разжигай костер, а я пока еще попробую закинуть.
   Вскоре аромат дымка смешивался с дымящейся в котелке ухой.
   Борис достал одноразовые мисочки, а Морозов плоскую фляжку с коньяком.
   – Ну, доставай кружки, – обратился он к Димке.
   Димка полез в рюкзак и достал маленькие жестяные кружечки. Борис наливал уху в миски. Генерал плеснул в две кружки, а Диму спросил:
   – Будешь?
   – Нет, Николай Александрович, вы же знаете, я не пью.
   – Тогда минералку.
   Некоторое время молчали, слышно было только, как втягивали в себя ароматную шурпу.
   – Ну, что у вас слышно, господа бизнесмены? – спросил Морозов, наливая по второй. – Прибыль идет?
   – О, мы с Димой развернулись. Уже с полсотни рабочих и прибыль хорошая.
   – Бандиты не беспокоят?
   – Да пока не трогают. Один приходил, «крышу» предлагал, да я его отшил.
   – Ты с ними, Боря, поосторожнее, эти люди на все способны. Власть сейчас еще слабая, вот народ и озверел. Все ринулись за деньгами. А каким путем их добывать, уже не так важно. Ну, давай собираться, видно клева сегодня не будет. – Не успел Морозов закончить фразу, как из леса вышли пятеро вооруженных людей. – Ну, вот, легки на помине…
   – Мужики, вы зачем наше место заняли? – обратился, видимо, старший.
   – А где написано, что это место ваше? – с вызовом ответил Борис.
   – Смотри, – обратился старший ко всей братии, – он еще и хамит. Быстро сворачивайтесь, если жить не надоело. – Он красноречиво повел автоматом.
   – Хорошо, – одернул Бориса, собирающегося вступить в перепалку, Морозов. – Мы сейчас уедем.
   – Джип этот ваш?
   – Да, – ответил Морозов.
   – Оставите его нам. – После этих слов наступило молчание. – Вы, похоже, люди не бедные, купите еще один.
   – А как мы доберемся до города? – спросил Морозов.
   – Выйдите на дорогу и проголосуете, таким милым старичкам любая машина остановится.
   – Только не вздумайте в милицию обращаться, у нас там все схвачено. А вас сразу арестуют, и долго будут разбираться, пока вы будете сидеть в камере. Потом выпустят, так никого и не найдя.
   – Мы, – начал, было, Борис, но Морозов перебил его:
   – Мы согласны.
   – Ну вот и прекрасно, забирайте ваше шматье и катитесь, – заключил старший, и тут взгляд его уперся во фляжку. – Что там?
   – Коньяк, – ответил Морозов.
   – Вам он сейчас ни к чему, лучше добраться до города трезвенькими, а у нас тут сбор, скоро еще братки подъедут. Это зелье лишним не будет. Давай ключи.
   Морозов молча протянул ключи и увлек за собой Бориса и Диму.
   – Коля, что с тобой, я тебя не узнаю, – возмущенно воскликнул Борис, когда они отошли метров на сто.
   – А ты хотел с голыми руками против автоматов, бросай уже эту привычку всегда лезть на рожон.
   Прошли еще метров сто, Морозов остановился и достал из кармана телефон. Остановились и Борис с Димой.
   Набрав короткий номер, Морозов без предисловия скомандовал:
   – Взвод спецназа к «Лесному озеру», здесь группа бандитов.
   – Есть, товарищ генерал, – послышалось из трубки.
   – На своротке с шоссе вас встретит проводник.
   – Понял, товарищ генерал.
   Борис недоверчиво смотрел на Морозова.
   – А если бы они телефон отобрали?
   – Ну, до этого они не додумались, сотовая связь недавно появилась. Я боялся только одного, чтобы кто-нибудь не позвонил. Тогда телефон бы точно отобрали. Ладно, пошли к шоссе.
   Через час у поворота на лесную дорогу, повинуясь поднятой руке Димы, притормозили два бронетранспортера.
   Замаскировав боевые машины, бойцы, повинуясь команде молодого, но толкового старшего лейтенанта, стали осторожно выдвигаться к озеру, охватывая полукольцом полянку и спуск к воде. Мимо них промчалась шестиместная «Волга», набитая людьми, и припарковалась рядом с другими машинами.
   – Ого, – шепнул Морозов Борису, – там не менее пятнадцати человек.
   Вскоре вышли на исходные позиции.
   Офицер достал небольшой громкоговоритель:
   – Вы окружены и под прицелом, прошу всех положить оружие на землю и поднять руки.
   Среди «братков» началась толкотня, кто-то положил оружие, а кто-то наоборот схватил его. Несколько человек бросились в лес, а главарь дал длинную очередь в сторону говорившего.
   – Огонь на поражение, – прозвучала команда офицера, – Самойленко, Никифоров, Тутов, догнать убежавших. – По суетящимся бандитам дружно ударили автоматы. Двое успели прыгнуть в воду, остальные упали под пулями.
   Показывая на озеро, офицер скомандовал:
   – Этих взять живыми.
   Несколько бойцов моментально разделись и поплыли вслед за удиравшими бандитами и вскоре выволокли их из воды. Один из тех, кто пытался спастись вплавь, оказался главарем, так нагло и бесцеремонно разговаривавшим с Морозовым.
   – Товарищ генерал-полковник, – подбежал к Морозову старший лейтенант, – а что делать с этими, – он кивнул на мокрых бандитов, дрожащих то ли от холода, то ли от страха. Главарь с ужасом смотрел на Морозова, который совсем уже не казался дряхлым стариком, над которым можно поизмываться.
   – Позвони в милицию, начальнику отдела, подождем, пока они приедут.
   Не прошло и получаса, как несколько милицейских газиков, отчаянно сигналя, выехали на полянку.
   Вальяжный майор небрежно высунул ногу из машины, потом не спеша вылез.
   – Что тут произошло? – спросил он тоном, каким спрашивает учитель нерадивого ученика.
   Морозов вплотную подошел к важному майору.
   – Я – генерал-полковник Морозов, а кто вы?
   – Я – начальник отдела внутренних дел, майор Евдокимов, – ответил майор, с которого сразу слетела спесь.
   – Это твои клиенты, майор? – перейдя на ты, спросил Морозов.
   – Я их не знаю, товарищ генерал.
   – А они тебя знают и даже признались, что ты их «крышуешь».
   – Да мало ли что могут придумать бандиты.
   – Мы узнаем, где правда, майор. Этих забрать с собой, – приказал он офицеру, указывая на мокрых бандитов. Мы их сдадим в Следственное управление МВД. А ты ничего не предпринимай, дождись, пока не приедут криминалисты и следователи из Управления, – повернулся Морозов к майору. И повторил: – Мы узнаем, где правда.
   Через некоторое время Морозову сообщили, что майор Евдокимов снят с должности и находится под следствием.

   Нынешний Новый год Шаталовы встретили порознь. Полина с Димой упорхнули к знакомым, оставив детей на попечение родителей, а Морозовы отправились на Новогодний бал в Минобороны, прихватив с собой уже взрослых детей.
   Бориска тоже рвался в какую-то компанию своих одноклассников, встречающих праздник у девочки, родители которой согласились предоставить свою квартиру для этого мероприятия. Сами они тоже уехали, взяв с дочери слово вести себя благоразумно. Однако Бориску на это мероприятие не отпустили. Он обиделся, ушел в свою комнату и демонстративно завалился на кровать, отвернувшись лицом к стене. За полчаса до двенадцати Аля позвала его к столу. Но он сделал вид, что спит.
   Когда Аля с Борисом уже посидели за столом и ждали курантов, Бориска появился в дверях хмурый и с помятым лицом.
   – Бабушка, кушать хочу, – объявил он, показывая, что если б не голод, ни за что бы не вышел.
   – Пожалуйста, Борисонька, – засуетилась Аля, усаживая внука, – сюда садись, ко мне поближе. Бери, что хочешь, видишь, сколько наготовлено, кто есть будет, нас всего-то двое с дедушкой.
   Бориска важно сел, наложил себе колбасы, огурцов, капустки квашеной, несколько ломтиков красной рыбы.
   – Ну, давайте выпьем за уходящий старый год! Он принес нам много радости и успехов! – произнес Борис.
   Бориска чокнулся своим бокалом с дедушкой и бабушкой. Едва успели закусить, как началось выступление президента. Борис слушал внимательно, а Аля с внуком о чем-то тихо переговаривались. Наконец раздался звон курантов, запенилось шампанское в запотевших бокалах. Прежде чем налить Бориске, дед задумался на секунду-другую, застыв с наклоненной над его бокалом бутылкой.
   – Наливай, чего там, – приказал деду внук и добавил для убедительности: – Мои друзья тоже шампанское пьют в это время и я бы там бы, если бы вы меня не тормознули.
   Три бокала сошлись над столом:
   – С Новым годом! Пусть он будет лучше предыдущего! Пусть принесет успех во всех делах и начинаниях!
   – С Новым годом! Пусть принесет он счастье в жизни каждому человеку… и в любви!
   – С Новым годом! Пусть в этом году вернется с войны мой папа!
   Борис и Аля переглянулись друг с другом и выпили до дна.
   Через пару недель Полине позвонила Неля:
   – Линка, ты знаешь, что у родителей скоро юбилей. Пятьдесят лет как они женаты. Надо золотую свадьбу справить.
   – Я помнила, что они поженились зимой на Урале во время войны. Но в каком году точно не знала.
   – Ну вот, теперь знаешь, так как насчет свадьбы?
   – Конечно, справим!

   – Мама, папа! Вот вам два билета на заезжую знаменитость – оркестр из Америки. Вам понравится его исполнение. – Полина размахивала перед родителями двумя разноцветными бумажками. – А мы с Димулей вместо вас посидим с вашими внуками. – Она звонко рассмеялась, довольная своей шуткой.
   Родители отбыли, а в квартире начались лихорадочные приготовления. Собственно, весь сценарий был расписан заранее, куплены, заказаны и подготовлены все необходимые согласно традиции атрибуты. Пригласить решили только родственников. Николай Морозов решил было поискать однополчан, но времени на это не оставалось, да и поиски эти все были уверены, останутся безрезультатными. Отказался приехать и Лука старший. Зимой его донимали боли в спине. Старый солдат сильно сдал за последние годы после известия о том, что сын пропал без вести. Такое известие было равносильно гибели, уж кому как не ему было знать об этом.
   Неля предложила воссоздать ту атмосферу, которая была в далеком сорок третьем, когда родители поженились. Это было самым трудным в приготовлениях, предстояло достать все необходимое, которое можно было отыскать разве что на музейных складах или изготовить по заказу.

   Ровно в двадцать один Борис отпер дверь квартиры и удивился царившей в ней тишине. Нарядно одетые, они с Алей все еще были под впечатлением концерта, хотели поделиться впечатлениями с молодыми. Он хотел включить свет в темной прихожей, как вдруг раздалась мелодия марша, зажегся яркий свет и осветил целую толпу людей, родных лиц, которые стали по очереди подходить к юбилярам, осыпать их золотыми монетками, какими-то блестками, золотистым зерном. Потрясенным супругам со всех сторон раздавались поздравления, пожелания.
   – Как пролился на вас золотой дождь любви и благополучия, счастья и верности пятьдесят лет назад, так пусть прольется еще на полвека, – приговаривала Неля, надевая на голову матери расшитый золотом платок.
   Когда Борис и Аля зашли в гостиную, они остановились в изумлении. Это была их гостиная, но что-то в ней неуловимо изменилось. На столе горели свечи, сделанные из артиллерийских снарядов. Стояла прозрачная бутылка спирта образца сороковых годов, американская тушенка, головка сахара со щипцами и бокалы старинного хрусталя. Но главное – за столом сидели два парня в пилотках и гимнастерках времен Великой Отечественной и девушка в блузке с фонариками и сильно расклешенной юбке чуть ниже колена. Но особенно поразила ее прическа – валик надо лбом и пучок сзади. Аля делала такую для особо торжественных случаев пятьдесят лет назад.
   – Соня! – С трудом узнала она старшую внучку.
   А бойцами оказались два ее младших брата, которые по такому случаю сменили кители курсантов военного училища на солдатские гимнастерки.
   Аля растрогалась, в глазах ее стояли слезы:
   – Спасибо, детки, спасибо, родные мои!
   А Борис только смущенно улыбался, что совсем не было на него похоже.

   Неля подала родителям поднос с половиной калача, рядом с которым стояло на подставке золотое число пятьдесят:
   – Надо сначала отломить по кусочку юбилярам и запить глотком вина, а потом и всем присутствующим. Калач, вернее, половина его, как половина жизни, должен быть съеден весь.
   Вскоре на подносе не осталось ни крошки.

   За столом, напротив кресел, в которые усадили юбиляров, стояли две свечи в золотых подсвечниках.
   Когда все расселись, генерал Морозов взял бутылку шампанского. Но прежде чем открыть ее, он произнес, кивнув на свечи:
   – Боря и Аля! Эти две свечи олицетворяют вашу жизнь. Это символ той любви, той преданности и верности, которые вы пронесли через все невзгоды, разлуки и расставания. Смерть шла за вами по пятам, но она отступила, она не смогла разлучить вас, потому что в сердце вашем горело пламя, которое невозможно погасить – пламя любви!
   Сейчас вы зажжете их вновь, и они с новой силой запылают еще на полвека, запылают в ваших сердцах!
   Генерал передал спички Борису, тот чиркнул, зажег одну свечу и передал Але. Аля неумело зажгла вторую свечу. Ударила в потолок пробка из шампанского, и вино пенной струей хлынуло в бокалы.
   – За молодых!
   Откуда-то из угла пропищал тоненький голосок девятилетней Настеньки:
   – Бабушка, дедушка – горько!
   – Горько, горько! – мощно подхватили все.
   Борис встал, помог подняться Але, и они припали друг к другу, как когда-то в молодости. Никто не стал считать, все просто кричали «Ура!» и хлопали в ладоши.
   Вскоре за столом было уже весело и шумно. После нескольких здравиц в честь юбиляров поднялся Борис, наполнив свою рюмку коньяком:
   – Я хочу выпить за главного человека в моей жизни, который помог мне преодолеть все преграды, что встретились на жизненном пути. За человека, которого я люблю так же сильно, как и пятьдесят дет назад. И даже еще сильнее. За Аленьку, мою любимую, – Борис и Аля выпили и скрепили тост долгим поцелуем. – А знаете, – начал Борис, уже немного захмелев, – Аля чуть не застрелила меня из винтовки, когда мы еще и познакомиться не успели, за диверсанта приняла. Секунду промедлила… и дала мне шанс, – улыбнулся он.
   – Боря, не надо, это никому не интересно, – пыталась одернуть мужа Аля.
   – Интересно, очень интересно, – раздалось в ответ.
   И Борис рассказал ту давнюю историю с первым свиданием и шоколадом на снегу.

   Наконец поднялась Полина, которая сидела рядом с молчаливым Дмитрием, погладила свой уже заметно оттопырившийся животик и обратилась к юбилярам:
   – Мама и папа! Вы прожили большой отрезок жизни, и ваш брак является для нас примером и идеалом. Мы все – дети и внуки обязаны вам не только жизнью, но и самым лучшим, самым светлым, что вы заложили в нас. Ваши руки, за это время изменились, ваши кольца, которыми вы скрепляли свой союз, за это время износились. Мы с Димой решили, что вам необходимы новые кольца, которые послужили бы символом вашей преданности друг другу еще на пятьдесят лет.
   Полина подошла к родителям и с помощью Димы сняла старые кольца и надела им новые.
   – А старые надо передать молодым, – подсказал кто-то.
   Борис и Аля надели кольца на пальцы Полины и Димы.
   – Пусть перейдет к вам от нас верность, мудрость и любовь! – произнес Борис.

   – Танцы, танцы, – объявила Неля. – Первый танец – молодых.
   Она взяла большую пачку свечей, раздала каждому. Все зажгли свечи, встали в круг, в центре которого очутились Борис и Аля.
   Свет выключили, полилась мелодия «Случайного вальса». Медленно кружилась пожилая пара, тени свечей метались по потолку и стенам. До боли знакомые слова трогали душу:

     «Ночь коротка, спят облака,
     И лежит у меня на ладони
     Незнакомая ваша рука.

     После тревог спит городок,
     Я услышал мелодию вальса
     И сюда заглянул на часок.

     Хоть я с вами совсем не знаком,
     И далеко отсюда мой дом,
     Я как будто бы снова
     Возле дома родного…

     В этом зале пустом
     Мы танцуем вдвоем,
     Так скажите хоть слово,
     Сам не знаю о чем».

   Потом, когда все разошлись, Борис и Аля сидели за столом и пили чай. Они очень устали сегодня, но какая-то мощная волна восторга и радости помогала им держаться.
   – Аленька, ты знаешь, что я люблю тебя? – Неожиданно произнес Борис, накрыв своей широкой ладонью руку жены.
   – Знаю, конечно, знаю, мой хороший, – ответила Аля. – Как быстро прошла жизнь, выросли дети, внуки и все невзгоды остались позади.
   – А у меня такое чувство, что жизнь только начинается. – Борис встал. – Чего-то еще она нам преподнесет.

   Не ведали они, что впереди их ждет тяжелое испытание.

Глава четвертая
Нападение

   Борис устало откинулся на спинку кресла, закинул руки за голову и потянулся. Поздно уже, пора домой. Он встал, прошелся по кабинету, подошел к окну. Стемнело, но в тусклом свете уличного фонаря было видно, как схватывает к ночи лужицы тонким ледком. Весна в этом году ранняя и неожиданная. Только что мели февральские метели и вот, на тебе – вовсю светит солнце, поют птицы, распускаются почки. Год прошел, с тех пор, как золотую свадьбу справили, а все день тот на душе светом радостным отзывается. Полина третьего внука родила – тоже радость. Да вот никак не хочет с Димой регистрироваться. «Подождите, – говорит, – в паспорте штамп поставить – это не главное, надо проверить друг друга». А что проверять, если уже ребятенок родился.
   Борис надел куртку, вынул из кармана пистолет, снял с предохранителя.
   Последнее время ему звонят чуть не ежедневно, требуют долг, аж миллион долларов. Борис, конечно, посылает этих звонящих подальше, иногда и словцом крепким. И секретаршу предупредил, чтобы не соединяла, но те находят и номер сотового, и адрес его прекрасно знают, и семью, и даже что внук родился. Шантажируют родными, говорят: «Если хочешь сохранить здоровье и семью – плати». В милиции регистрируют обращение, но ничего не предпринимают. Угрозы неизвестных лиц по телефону – не уголовное преступление, вот если бы уже случилось что…
   Морозов, когда Борис рассказал ему о телефонных угрозах, настоял на том, чтобы тот имел при себе оружие и даже помог с его регистрацией.
   – Время сейчас такое – переходное, все, кто не хочет работать, пошли в криминал. Человека застрелить за сотню целковых ничего не стоит, поди разбирайся потом. Не забыл, как с пистолетом обращаться? Вот не думал ты, наверное, что на старости лет опять за оружие браться придется. Только теперь против своих. Хотя какие они свои? Пена грязная!
   – Ну, теперь мне ничего не страшно, – ответил Борис генералу, вставляя обойму в рукоятку пистолета.
   На улице было пустынно, мела легкая поземка, словно зима пыталась по ночам взять реванш. После того, как злоумышленники изуродовали его машину, Борис ставил ее на охраняемую стоянку за углом.
   Он спустился с крыльца и повернул направо, к углу большого комплекса зданий, в одном из которых размещался и его офис.
   – Эй, мужик, погоди, – раздалось сзади.
   Борис обернулся. Два здоровенных амбала в черных кепках решительно направлялись к нему. Борис прибавил шагу. В голове за доли секунды промелькнули мысли. «Откуда могли взяться здесь эти люди? Если выйдя из здания повернуть налево, окажешься в тупике. Эти ребята пришли оттуда, значит, они его поджидали там».
   – Чего вам надо? – ответил Борис, не останавливаясь, чтобы выиграть время.
   – Стой, тебе говорят.
   «До угла, за которым большая улица и охраняемая автостоянка метров двадцать, думал Борис, бегом ее можно одолеть в доли секунды. Но бегать ему уже не под силу». Он обернулся, два парня уже подбегали к нему, в руках у них были какие-то железные прутья. Еще пара секунд – и они настигнут его.
   Борис выхватил пистолет, но это не остановило нападавших. Вот они взмахнули своими прутами, еще секунда и… Борис выстрелил в того, который был справа – повыше и поплотнее. Тот остановился, упал, но пробовал подняться. В это время второй ударил его прутом из стальной арматуры, целя в голову. Борис уклонился, и удар пришелся по плечу.
   Рука, в которой был пистолет, повисла плетью, сильная боль пронзила ее. Борис перехватил пистолет левой рукой и вовремя, второй бандит снова замахнулся. Выстрел и второй нападавший свалился на землю. В это время поднялся тот, в которого он выстрелил первым и, зажав рану, пошел на Бориса.
   – Убью, гад, – прорычал он.
   Борис молча выстрелил, и еще раз, и еще. Теперь надо поскорее вызвать милицию, возможно, их больше, а остальные поджидают где-то неподалеку.
   Преодолевая боль, Борис завернул за угол и направился к сторожке автостоянки. Голова кружилась от сильной боли, видимо ключица была раздроблена. Сторож немедленно вызвал милицию, которая приехала на удивление быстро, тут же появилась и машина скорой помощи. Милиционеры прежде всего, изъяли пистолет у Бориса и занялись бандитами. Один из них был мертв, второй ранен. Голова у Бориса кружилась, он чувствовал, что сейчас потеряет сознание. Лейтенант начал было что-то спрашивать Бориса, но врач «скорой» оттеснил милиционера.
   – Он ранен, нужно перевязать и срочно в больницу, – это были последние слова, которые Борис расслышал.
   Солнечный лучик пробежал по подоконнику, выкрашенному белой краской, скользнул по никелированной спинке кровати, задержался ненадолго на желтоватом, покрытом седой щетиной лице лежащего с закрытыми глазами человека, и затих на коленях женщины в накинутом на плечи больничном халате.
   Борис открыл глаза и сразу встретился с взволнованными, ждущими глазами Али.
   – Боренька, ты проснулся?
   Борис попробовал повернуть голову, поморщился и спросил:
   – Где я?
   – Ты в больнице, в больнице, – сразу затараторила обрадованная Аля, – как ты себя чувствуешь?
   – Да вроде нормально, – ответил Борис. Он еще не мог до конца оценить свое состояние и вспомнить произошедшее. – Как там наше предприятие?
   – Там все хорошо, Димочка сам справляется.
   – О, наш больной очнулся, – воскликнула вошедшая медсестра, – а тут следователь из милиции давно дожидается. Вы уж извините, у них служба, – повернулась она к Але, – подождите, пока они разговор закончат.
   Аля кивнула и вышла, а Борис стал отвечать на многочисленные вопросы, задаваемые следователем.

   Минула весна, лето постепенно склонялось к осени, а следствие все никак не кончалось. Борис давно уже вышел из больницы, пробыв там совсем недолго, и активно взялся за производство, объемы которого все наращивались и наращивались. Теперь предприятие, да и Бориса с Димой круглосуточно стерегла охранная структура и никаких происшествий не наблюдалось. Бориса несколько раз вызывали к следователю. А однажды устроили очную ставку с бандитом, который выглядел вполне здоровым. Адвокат его пытался применить закон о превышении необходимой обороны. Когда задержанного уводили, он успел процедить сквозь зубы, проходя мимо Бориса:
   – Мы еще встретимся.
   Вскоре состоялся суд, но бандиту дали на удивление мягкий срок. Впрочем, за вереницей дел Борис вскоре забыл об этом происшествии. Два раза ему звонили на сотовый телефон с разных номеров, требовали заплатить миллион долларов. Предупреждали, что при отказе он может поплатиться жизнью. Борис отключал телефон.
   Полина с Димой и детьми жили пока у родителей, но копили деньги на квартиру. Бориска и Настя подрастали, родился третий ребенок, и в квартире стало шумно. Да и места для всех явно не хватало. Особенно доставалось Але – накормить семь человек, понянчиться с ребенком ей было уже не так просто, как раньше. Борис очень обрадовался, когда ребенка назвали Александром – именем его отца, которого Полина никогда не видела. Он погиб задолго до ее рождения.

   – Линуся, я давно хотела с тобой поговорить, – остановила как-то под вечер Аля дочку.
   – Сейчас, мама.
   Полина уложила ребенка, спела ему колыбельную, дождалась пока он заснет и подошла к матери.
   – Линуся, не знаю, как ты отнесешься к моему мнению, но не высказать его тебе не могу. Вы живете с Дмитрием практически, как муж и жена. У вас есть ребенок. Мне известно, что сейчас в моде всякие пробные браки, но ведь тебе-то уже под сорок. Почему бы не зарегистрировать ваши отношения.
   – Мама, я знала, что ты обязательно затронешь эту тему. Ты все правильно говоришь, но я не могу тебе ответить однозначно на этот вопрос. Какое-то внутреннее чувство, какое-то смутное ощущение говорит мне, что этого делать пока не надо.
   – Доченька, я догадываюсь, что это связано с Лукой, ты до сих пор ждешь его.
   – Эх, мамулечка. Умом-то я понимаю, что его уже давно нет в живых, но сердце не хочет с этим смириться. А я не могу пойти против своего сердца. Хотя, если разобраться, какая разница зарегистрированы мы официально или нет, живем-то вместе.
   – Есть большая разница – для детей. Дима должен заменить им отца.
   – Бориска помнит отца и, хотя он к Диме хорошо относится, но отцом его конечно же не считает. Настя хоть и не видела никогда своего папу, но под влиянием Бориски, с которым они вместе рассматривают его фотографии, знает о нем.
   – Сейчас и совместный сынок у вас…
   – Мама, а ведь у вас с папой было что-то похожее.
   – Да, было похожее, – Аля ненадолго задумалась. – Тогда было совсем другое время, я была молода, мне хотелось жить, хотелось мужчину, хотелось детей, семью. Столько одиноких женщин было вокруг. Мы с мамой были вдвоем в этом взбаламученном мире, без родных, без семьи. Папа тоже погиб. А у тебя есть свои дети, есть родители, сестра с мужем, племянники. И ты – взрослая женщина, уже прожившая полжизни.
   – Полжизни! Мама, тебе ли не знать – какая это жизнь без человека, которого любишь и будешь любить до конца, несмотря ни на что.
   – Я знаю это, доченька!

   Незаметно пролетела зима, и яркое весеннее солнышко напомнило о том, что в мире существуют и теплые времена. Даже любимый всеми праздник – Новый год, встречали отдельно. Младшие Морозовы ушли на бал в училище, Соня встречала в какой-то студенческой компании вместе со своим будущим мужем, с которым, правда, жила уже два года и даже забеременела. Она в этом году оканчивала университет и очень боялась, как бы беременность не помешала этому. Аборт, однако, делать отказалась, чем заслужила похвалу от своих родителей и от дедушки с бабушкой.
   Полина с Дмитрием и Настей ушли на вечер к своим знакомым, Бориска, наконец-то смог встретить праздник со своими одноклассниками. Борис и Аля остались по-стариковски одни с маленьким сыном Полины и Дмитрия. Вся большая семья Шаталовых и Морозовы собиралась теперь вместе только лишь на девятое мая. В этот день просторная квартира Шаталовых превращалась в цыганский табор.
   Борис и Дима много работали, завод требовал каждодневного внимания. Весной Борис простудился, неделю провалялся дома, и Аля заговорила о том, что ему пора и отдохнуть.
   – Боренька, хватит уже, побереги себя, пусть молодые продолжат то, что ты начал.
   – Хорошо, Аленька. Вот подберется на заводе команда менеджеров под Диминым руководством, пойду на «заслуженный отдых». Думаю, к лету ребята въедут в новую квартиру, надо будет им помочь с переездом. Обещали сдать дом еще весной, но задерживаются. Вот к тому времени и я посвободней стану.

   Земля прогрелась, наступило время начинать полевые работы, и Шаталовы засобирались на дачу. Борис уделял даче мало внимания, времени на нее не хватало. На высоком берегу реки, вдалеке от других строений, соорудил он двухэтажный домик с камином, в котором было четыре комнаты и небольшая кухня. Чуть поодаль стояли сарай и гараж. На шести сотках росли несколько деревьев, кустарники. Основная площадь участка предназначалась для овощей и цветов.
   В ближайшую субботу решили ехать с ночевкой, а возвратиться в воскресенье.
   С утра Аля себя плохо чувствовала, и Борис решил, что ей лучше остаться дома. Аля предложила оставить с ней маленького Санечку, но Полина воспротивилась:
   – Пусть на свежем воздухе да весеннем солнышке понежится.

   Борис с Димой и Бориской целый день копали землю. Бориска не отставал от взрослых, ему исполнилось шестнадцать лет, был он высоким и крепким, в отца. Полина хлопотала на маленькой кухне, отвлекаясь иногда, чтобы покормить и успокоить Санечку, который никак не мог привыкнуть к незнакомой обстановке и постоянно плакал. Солнце уже заходило, и Борис предложил всем вместе сходить на речку искупаться, смыть пот и усталость.
   В домике так и оставили открытыми все окна и двери, чтобы выветрился запах застоявшегося за зиму жилья.
   Возвращались, когда уже смеркалось. Дима сразу направился в сарай, подготовить дрова для камина, Полина с ребенком, который уже спал, и Настей пошла в дом, а Борис с внуком стали собирать разбросанный по всему огороду инвентарь: лопаты, тяпки, грабли…
   Полина едва вошла в большую комнату и собиралась включить свет, поскольку внутри было уже темно, когда чьи-то сильные руки схватили ее, вырвали ребенка и засунули в рот кляп.
   Борис, складывая инвентарь, услышал какой-то сдавленный крик из домика, он поспешно направился туда, за ним Бориска.
   – Линуся, где ты, что случилось? – спросил он в темноту, едва переступив порог. Несколько секунд длилась напряженная тишина, и Борис, почувствовав что-то тревожное, шагнул в сторону, налетев на какого-то человека. Видимо, и тот не ожидал, потому что удар его был несильным. Борис начал наносить удары в темноту, чувствуя, что попадает в лицо и грудь.
   – Дедушка! Что там? – испуганно спросил сзади внук.
   Бориса схватили несколько человек и прежде, чем потерять сознание от удара по голове чем-то тяжелым, он успел крикнуть:
   – Бориска, беги!..
   Дима уже собрал охапку дров, приготовив мелкие щепки для растопки, связал брезентовым ремнем и взвалил на плечо, готовясь открыть щелястую дверь сарая. И тут в щели он рассмотрел в сгущающихся сумерках, как мимо пронесся Бориска, а за ним какой-то здоровенный мужик. Дима положил вязанку, взял топор и выскочил из сарая. Бориска добежал до будки туалета, стоящей на самой окраине участка и теперь прятался за ней, перебегая то в одну, то в другую сторону. Наконец нападавшему удалось схватить его, и они закрутились в борьбе. Взрослому мужчине не так-то легко было одолеть крупного и сильного подростка. Но вот он свалил Бориску на землю, навалился всей тяжестью и несколько раз ударил кулаком в лицо. Дима подоспел вовремя, взмахнув топором, он раскроил череп бандиту. Привел в чувство Бориску, и они вместе направились в дом.
   – Дима, не ходи туда, там дедушку с мамой убивают, – жалобно попросил Бориска.
   – Вот потому и пойдем!
   Дима был не робкого десятка, хотя с виду казался худым и тщедушным. Он осторожно открыл захлопнутую дверь, и сейчас же прозвучал выстрел, потом второй. На крыльцо выскочили двое, в руке у одного был пистолет. Поняв, что стреляли в Диму, Бориска бросился бежать.
   – Догнать сучонка и пристрелить, – приказал один, видимо, главный.
   Бориска бежал, за ним гнался бандит, изредка стреляя из пистолета. Одна из пуль попала ему в предплечье, Бориска упал, но сразу же поднялся и, зажав рукою рану, из которой вытекала кровь, бежал из последних сил к реке, до которой уже оставалось несколько десятков метров. Вот и высокий, обрывистый берег, спуститься по нему вниз было уже невозможно. Бандит снова выстрелил, и Бориска почувствовал острую боль в ноге. Плохо соображая, что он делает, прыгнул и покатился вниз к воде. Бандит подбежал к краю обрыва, выстрелил несколько раз в распростертое внизу тело, которое едва угадывалось в наступавшей темноте, размытой поднимавшимся от реки туманом. Решив, что мальчишка уже мертв, он повернулся и направился к дому.

Глава пятая
Вернуться живым

   В этот вечер Аля легла спать рано. Как-то неуютно чувствовала она себя в пустой квартире. К тому же с самого утра ужасно болела голова и никак не проходила, несмотря на выпитые таблетки. Минут двадцать смотрела сериал, тупо глядя в экран телевизора, потом решила лечь. Завтра надо будет встать пораньше, поставить тесто, испечь любимых всеми пирожков к приезду Бориса и детей. Усталые, наверное, приедут, голодные. Тревожило, что никто не ответил на ее звонки. Последний раз Полина звонила, сообщила, что все искупались и двигаются на ужин. После этого звонков не было, а на звонки Али никто не ответил, как будто у Бориса, Димы и Полины, враз отказали телефоны. Она знала, что такое бывает, когда абоненты находятся вне зоны досягаемости. Но ведь раньше эта зона досягалась.
   Аля уже заснула, когда длинная трель звонка разбудила ее. Спросонок она схватила телефон, но он молчал. Вновь зазвенело, и она поняла, что это звонок входной двери.
   Накинула халат и вышла в прихожую:
   – Кто там? – спросила, посмотрев в глазок, но ничего там не рассмотрев. «Кто бы это мог быть в такое время? Хотя время еще совсем не позднее, но ведь она не ждет никого».
   – Это я! – в голосе говорившего из-за двери послышались какие-то знакомые нотки.
   – Кто я, назовите себя, пожалуйста.
   – Алевтина Григорьевна, вы меня не узнаете?
   Аля лихорадочно пыталась представить, кого это из знакомых и по какой причине могло принести без звонка и договоренности. «Николай и Неля отдыхают на Черном море, внуки уже взрослые и просто так не заявятся. И какой-то странно знакомый голос, кому же он принадлежит, никак не удается вспомнить».
   – Я не узнаю вас.
   – Это же я, Лука!
   Если бы в эту минуту обрушился потолок или хлынул поток воды, Аля не была бы так потрясена. За дверью стоял человек, муж ее дочери, которого уже много лет считали погибшим. Этого не могло быть.
   Дрожащие руки никак не могли отдернуть цепочку и повернуть головку замка. Наконец дверь распахнулась, и она почти упала в руки огромного бородатого человека в длинной защитного цвета куртке и армейской кепке на голове.
   – Лука! – она ощупывала его, и все никак не могла поверить, что это живой Лука, из плоти крови, а не призрак. – Живой?
   – Живой, а что со мной сделается? – ответил он так просто, как будто ушел отсюда только вчера, а не пятнадцать лет назад.
   – Как же это, где ты был все эти годы?
   – О, об этом расскажу потом, а сейчас я очень хочу увидеть Полину и детей.
   – Полину? – лицо Али сразу изменилось. – Она с отцом и детьми на даче… да ты проходи, раздевайся, что это мы в прихожей стоим?
   – А когда они вернутся? – спросил Лука, снимая на ходу бушлат и проходя в гостиную.
   – Завтра.
   – Нет, я не могу ждать так долго. А позвонить им можно?
   – Можно, только я тебе должна кое-что рассказать.
   – Ну, это потом, давайте позвоним.
   – Нет, прежде я тебе расскажу, это очень важно.
   И тут до Луки дошло:
   – Это связано с Полиной?
   – Да, она не одна. Понимаешь, на тебя пришло извещение о том, что пропал без вести. А потом прошло много лет, и ты не появился. Это – как похоронка.
   Лука съежился и как будто стал ниже ростом, нащупал рукою стул и опустился на него.
   – Он, этот парень ни в чем не виноват… – Аля нервно теребила пояс халата. – Ребеночек у них.
   – Я понимаю, – наконец вымолвил Лука после долгого молчания. – Давайте все равно позвоним, я буду молчать, просто хочу услышать ее голос.
   – Сейчас чаек сварганим, успокоимся чуть-чуть, а потом позвоним.
   Лука согласно склонил голову.
   Аня попыталась вновь дозвониться до Бориса, но ей это не удалось.
   – Куда они все пропали, – с удивлением и тревогой произнесла она.
   Лука сидел, согнувшись, на стуле, подавленный и тоскливый.
   Борис с трудом открыл глаза. Почувствовал, что все лицо представляет собой сплошной кровоподтек. Хотел высвободить руки, но они оказались связаны за спиной. Голова кружилась. Напротив, за столом, сидел, нагловато развалившись, человек с хищно-лисьим лицом.
   – А, очнулся, бизнесмен… Ты – единственный, кто нам не платит, а еще жив, остальные давно червей кормят.
   – Кто ты такой и что тебе здесь надо? – Борис пытался выиграть время и оценить обстановку.
   – Я тот, которому ты отказался платить, а здесь потому, что еще надеюсь получить с тебя причитающееся.
   – Не помню, что брал у тебя взаймы.
   – Ах, ты не помнишь? Серый, напомни ему. – Подошел один из бандитов в перчатках и ударил Бориса кулаком в лицо. Из разбитой губы потекла кровь. – Вспомнил? – Борис молчал. – Серый, – приказал главарь.
   Бандит начал молотить Бориса кулаками и ногами, пока тот не потерял сознание.
   – Ну, перестарался, тащи бабу.
   Из соседней комнаты донесся плач связанной Насти:
   – Мама, мамочка, куда они тебя, мне больно?
   – Тише доченька, потерпи, скоро нас освободят.
   – Ха-ха-ха! Скоро тебя освободим… ха-ха-ха, перейдешь в мир иной, – смеялся бандит, таща за волосы Полину со связанными за спиной руками.
   Полину бросили рядом с отцом и главарь начал ей внушать:
   – Твой отец задолжал нам крупную сумму, с процентами по счетчику – это миллион долларов. Вы – люди не бедные, такие деньги у вас водятся, если не хватит, займете. Убеди отца, что жизнь дороже денег, – и обращаясь к бандиту: – Сполосни его.
   Серый окатил Бориса водой из ведра и тот открыл глаза.
   – Вот, дочь твоя согласна отдать долг, она тоже говорит, что жизнь дороже денег.
   – Папа, не верь, они все равно нас убьют… эти звери.
   Серый не дал ей договорить, накинул веревку на шею и стал душить. Когда Полина потеряла сознание, отпустил. Борис закрыл глаза и впал в беспамятство.
   – Магомед, – обратился главарь к другому бандиту, – тащи детеныша, а ты, – повернулся он к третьему, – смени Кривого снаружи.
   Магомед ушел в другую комнату и вскоре вынес плачущего Санечку. От крика ребенка Полина очнулась:
   – Что вы делаете, изверги, это ребенок?
   – Вот потому и делаем, чтобы до вас дошло, что деньги надо платить. А обзывать нас не надо. Магомед, приглуши его, а то орет, как резаный.
   Магомед закрыл рот Санечке и тот стал задыхаться. Бандит ухмыльнулся последним словам главаря:
   – Можно и рэзат…
   И тут произошло непредвиденное. Полина, видя издевательство над сыном, начала яростно биться, пытаясь вырвать руки из веревки. И ей это удалось, видимо, бандиты решили, что женщине можно завязать руки небрежно. Она вихрем налетела на Магомеда, вцепившись ногтями ему в лицо и в глаза. Тот растерялся, и Полина пыталась вырвать ребенка из его рук. Магомед взвыл, отступил в сторону и со всей силы швырнул Санечку о стену. Потом стал колотить Полину руками и ногами, схватил стул и обрушил его на голову женщины.
   – Магомед, ишь, как она тебя разукрасила, в родном кишлаке не узнают, – засмеялся главарь.
   – Убью суку! – зарычал Магомед и вытащил пистолет.
   – Обожди, еще успеешь.
   Зазвонил лежащий на столе телефон Бориса. Главарь, задумчиво смотрел на него.
   Серый, рассматривая Полину, пробормотал:
   – Кажется, я ее знаю, когда-то еще пацаном я сел из-за нее. Вернее, из-за ее парня.
   – Я тоже ее парня знаю, вернее, знал, он много мне крови попортил, – признался главарь. – Но теперь уже нет его – мертвец. – И добавил, немного погодя: – Ишь, какая семейка, все перед нами в долгу.
   – Отдадут сполна, – проговорил Серый.
   – Магомед, – повернулся главарь в сторону стены, у которой неподвижно лежал Санечка, – зашиб ты детеныша, вынеси его отсюда. – Серый, сполосни старика, у меня есть идея.
   Серый принес ведро с водой и выплеснул на Бориса, тот открыл глаза.
   – Кто это, – поднес телефон к лицу Бориса главарь.
   – Жена.
   – Ты сейчас ей скажешь, чтобы она привезла деньги. Это твой шанс, наверное, последний.
   – У меня дома нет таких денег.
   – Пусть привезет, сколько есть, остальные отдашь после.
   Борис покосился на неподвижно лежащую рядом Полину.
   – Вы убили ее?
   – Нет, она просто без сознания, отдыхает, – с издевкой пошутил главарь, – ну, так что будем решать?
   Борис молчал некоторое время, его не торопили.
   – Вы нас убьете после этого?
   – Нет, даю честное слово, – и, видя недоверие на лице Бориса, – я держу свое слово, я из интеллигентной семьи, мой отец – профессор.
   Борис кивнул, главарь нажал кнопку вызова. Телефон откликнулся сразу, как будто звонка ждали.
   – Боря!
   – Аля, у меня гости. Я задолжал крупную сумму денег, надо их привезти.
   – Я не понимаю, Боря, что там у вас случилось, почему у тебя такой голос?
   – Нужно привезти деньги, – повторял Борис, почти не разжимая непослушных распухших губ. – Они в сейфе, ключ в ящике стола.
   – И пусть никому не говорит, и никуда не сообщает, – подсказал бандит, – милиция вся наша.
   – И никому не говори и не сообщай, милиция вся наша, – повторил Борис и потерял сознание.

   Лука внимательно смотрел в лицо Али. По мере того, как она говорила, лицо ее совершенно изменилось, в глазах читался ужас. Аля положила телефон, встала, покачнулась и упала бы, не подхвати ее вовремя крепкая рука Луки.
   – Что там, Алевтина Григорьевна?
   – Я думаю, Лука, что там бандиты, Боря еле говорил, его, наверное, избили. А как же Линочка, дети. Что делать, что делать?
   – Алевтина Григорьевна, успокойтесь и расскажите, что вам Борис Александрович сказал?
   – Он попросил привезти деньги и никому не говорить.
   – Какие деньги?
   – Я не знаю… много денег… Борис должен.
   – А где эти деньги взять?
   – Он сказал, что в сейфе. Но у нас дома никогда не было крупных денег.
   – А где сейф, где ключ?
   – Сейф в спальне. Ключ в верхнем ящичке стола. Что делать, Боже мой, что делать? Николай с Нелей отдыхают на море. Надо срочно заявить в милицию.
   – А вот этого пока делать не надо. Успеется.
   – Да, Боря сказал, чтобы никому не сообщать.
   – Пойдемте, посмотрим, что в сейфе.
   Лука отпер ключом сейф, он был пуст, лишь в дальнем углу лежал пистолет и обойма с патронами.
   – Все ясно, – произнес он, – Борис Александрович приказал мне действовать.
   – Как действовать? Боря даже не знает, что ты приехал.
   Но Лука мгновенно преобразился. Только что сидел поникшим и подавленным, а теперь это был воин.
   – Я еду туда.
   – Куда ты поедешь, Лука, ты даже не знаешь, где дача. Там, наверное, много бандитов. Я попробую собрать деньги и отвезти.
   – Мне все равно, Алевтина Григорьевна, сколько бандитов, это – моя работа, и я привык делать ее хорошо. А ехать вам нельзя, вдруг бандиты решат встречать вас на дороге. Наша задача – держать их на поводке. Ну, я думаю, что даже если будут встречать, то недалеко от дачи.
   – Да, Лука, – от четких продуманных слов Луки Аля постепенно успокаивалась.
   – Вы нарисуйте мне схему, как ехать и сколько времени это может занять. Если они будут звонить, называйте место, где вы едете, но на полчаса – сорок минут позже, чем я в действительности буду проезжать.

   – Все, ждем, – заключил главарь, – Магомед, останешься с этими, только не трогать их и пальцем, а мы с Серым выйдем, подышим воздухом, а то тут такая вонь.
   Главарь в сопровождении Серого вышел на крыльцо, достал пачку дорогих сигарет и закурил.
   – А что ты и взаправду их в живых собираешься оставлять, – спросил Серый главаря.
   – Ну, вот еще. Они же нас сдадут с потрохами. Ликвидируем, конечно. Но это потом, после того, как денежки будут у нас.
   Когда главарь вернулся в дом, Борис полулежал, смотря сквозь заплывшие глаза-щелки.
   «Поняла Аля или нет, ведь она такая умница. Пусть дозвонится до Колиных сыновей, они ребята военные. Надо все сделать тихонько, а то эти нас прихлопнут».
   – Ну, что, бизнесмен, звоним твоей мадам, выясняем, где она?
   Главарь нажал кнопку вызова и поднес телефон к лицу Бориса.
   – Боря, передай им, что я еду, везу деньги, – начала Аля без предисловий.
   – Спроси, где едет, – приказал главарь.
   – Ребята интересуются, где ты сейчас едешь, – послушно повторил Борис.
   – Передай, что только выехала из Москвы, собирала деньги.
   – Скажи ей, пусть поторопится, – вставил главарь.
   – Они просят поторопиться.
   – Я не могу гнать на скорости ночью.
   – Она не может ночью гнать машину на высокой скорости, – передал главарю Борис слова Али. А про себя подумал: «Какая молодчина, она же за рулем никогда не сидела, да и машина там только Димина. Значит, все поняла, как надо. Только бы на подъезде не перехватили. Тогда обман откроется, и нас сразу порешат».
   Лука торопился, времени оставалось в обрез. Да еще этот туман некстати, хоть бы развиднелось. Клочья тумана наползали на дорогу, и фары с трудом пробивали густую беловато-серую массу. Димкину машину Лука заправил полностью и думал только об одном – чтобы его не остановила ГАИ. Никаких документов на машину у него, конечно, не было.
   Вот, кажется, тот самый поворот с шоссе, о котором говорила Аля. Отсюда примерно с километр до дачи. Лука загнал машину в лес и побежал по едва видневшейся тропинке, огибающей садовое товарищество и выходившей к реке. От реки до дома самый сложный участок, дом на пригорке, подобраться к нему незаметно не так просто. И здесь туман оказался союзником. Лука пополз по влажной свежей весенней траве. Вот дачный домик уже проглядывает сквозь туман. Лука подполз к нему сзади, со стороны реки. Обязательно должен быть дежурный для наблюдения снаружи. Где же он, неужели сидит на крыльце?
   Так и есть. Это ошибка бандитов. В такой туман надо было выставить двоих и все время ходить навстречу друг другу. Да, видимо, уверены, что никто им не помешает. Крыльцо за углом дома, до него всего несколько метров. Если выскочить из-за угла, сразу будешь как на ладони. Три-четыре секунды, чтобы преодолеть это расстояние. А вдруг у бандита пистолет в руке, да снят с предохранителя. Тогда не успеть.
   Лука нащупал на земле камень, долго примеривался и швырнул его навесом на другую сторону крыльца, в какой-то кустарник. Бандит вскочил, повернулся в сторону шороха, в руке его был пистолет, сквозь туман ему показалось, что в кустах кто-то прячется. Лука выскочил из-за угла, сделал шаг и швырнул нож в спину бандита. С глухим стоном тот повалился на землю. Лука оттащил его в сторону. За дверью послышались голоса и шаги.
   Два прыжка и за угол. Дверь отворилась, на крыльцо вышел человек. Он жмурился, пытаясь что-то рассмотреть в темноте.
   – Кривой, где ты, я на смену пришел. – Он прислушался. – Где эта сволочь запропастилась, опять в туалет приспичило?
   Человек сделал несколько шагов и столкнулся с Лукой.
   – Ты кто?
   Это были его последние в жизни слова. Лука осторожно стал продвигаться вдоль дома, пытаясь понять, как можно в него проникнуть. Войти незаметно через вход не удастся. Внезапно над его головой распахнулось окно, и вылетела недокуренная сигарета.

   Главарь взял телефон Бориса, подошел к окну, отворил его и выбросил окурок.
   – Тут задохнуться можно, пора кончать этот спектакль. – Он нажал копку вызова. – Мадам, мы долго будем вас ждать? Вашему мужу уже плохо стало!
   – Что с ним, он жив?
   – Пока еще жив, но если вы еще задержитесь, я не ручаюсь.
   – Я уже подъезжаю.
   – Подъезжай! – Главарь бросил телефон. – Так: ты и ты берите машину и встречайте ее на повороте. Возьмете деньги и кончайте бабу. Только тихо. Ждите нас там, мы здесь закончим и подъедем. Все, идите. Скажите там Кривому и Серому пусть заходят, сколько можно курить!

   Лука осторожно приподнялся. В комнате четверо и двое лежат связанные. Возможно, кто-то есть еще в других комнатах. Пора. Он опер пистолет рукояткой на подоконник, как в тире, и выстрелил три раза. Потом вскочил на выступ фундамента и прыгнул в комнату.
   Двое бандитов лежали на полу, третий, видимо, раненый лихорадочно вытаскивал левой рукой пистолет из правого кармана. Лука рванулся к нему, схватил своими огромными руками и загородил себя. Вовремя, потому что главарь разрядил в него всю обойму. Бандит обмяк, Лука поднял его и пошел на главаря. Тот пятился, пока не уперся в дверь комнаты сзади.
   – Я узнал тебя, – вдруг заговорил главарь, – ты – курсант Кадцын.
   – А, – Лука бросил мертвого бандита, – теперь и я тебя узнал. Курсант «Бобик». Так вот кем ты стал.
   – Я думал, что ты уже мертвец.
   – Тебе вредно много думать, я тебя от этого избавлю.
   Лука шагнул к бандиту, но тот, моментально толкнув спиною дверь, исчез за нею. Лука попробовал открыть, но дверь заперли изнутри. Тогда он сделал два шага назад, прыгнул и мощным ударом ноги снес дверь. Она с грохотом рухнула. Перед ним метрах в трех стоял «Бобик», держа за волосы связанную девочку с залепленным скотчем ртом. К ее шее был приставлен нож.
   – Это твоя дочь Кадцын, еще один шаг – и я перережу ей горло. – Девочка что-то мычала, глаза ее были полны ужаса. Лука остановился. – Подними руки!
   Лука поднял руки. «Бобик» перехватил нож и в мгновение ока швырнул его в Луку. Но тот, ловящий в напряжении каждое движение противника, успел закрыться. Нож воткнулся в руку. Через секунду Лука держал в своей лапище голову бывшего своего спарринг-парнера по курсантской роте.
   – Ты все забыл «Бобик» и плохо учился.
   Сказал и повернул руку. Хрустнули кости, обмякшее тело сползло на пол.
   Лука подхватил дочку, перерезал веревку. Слегка помассировал посиневшие ручки девочки и осторожно снял скотч. Девочка вся тряслась, как в лихорадке. Ее держал огромный, бородатый, страшный мужик.
   – Здравствуй, Настенька, здравствуй, доченька!
   – К-кто т-ты? – спросила она непослушными губами.
   – Я – твой папа.
   – Не-нет, мой папа не такой.
   Лука улыбнулся:
   – Это просто борода, я ее сбрею. Ты же очень похожа на меня.
   Но Настя закрыла глаза от страха. Она никак не могла поверить, что это ее папа, которого она никогда в жизни не видела и представляла совсем другим.
   Лука посадил дочку на кровать и взял пистолет, нужно еще проверить дом.
   – Никуда не уходи из этой комнаты, я скоро вернусь.
   Он осторожно вышел в большую гостиную.

Глава шестая
Встреча

   – Гражданин, я еще раз спрашиваю: кто вы такой, назовите себя?
   Следователь уже битый час пытался узнать что-либо от арестованного. Лука погладил правой рукой забинтованную левую, поморщился и ответил:
   – А я еще раз отвечаю, что назвать себя не имею права.
   – А кто вам такое право может дать?
   – Главное управление Министерства обороны. Вы можете меня соединить?
   – Мы не собираемся играть с вами в прятки и звонить туда, куда нам прикажет каждый задержанный. Тем более, что вы совершили преступление.
   – Какое же это преступление я совершил?
   – Вы убивали людей.
   Лука устало откинулся на спинку стула. И как они могут нормально работать, если держат следователями таких.
   – Я не убиваю людей, только не́людей, – Лука помолчал, – и, кстати, делал за вас вашу работу.
   Следователь взвился:
   – Мы сами справимся, без вашей непрошенной помощи. Вот посидишь ночку в «обезьяннике», заговоришь у меня. А имя твое мы все равно узнаем, когда врачи разрешат допросить раненых.
   Лука приподнялся:
   – Старший лейтенант! Прошу называть меня на вы и пригласить вашего руководителя. Если вы, конечно, не хотите неприятностей.
   – Ты что, угрожаешь мне? Посиди до утра, подумай.
   Следователь нажал кнопку звонка и приказал вошедшему милиционеру:
   – Увести!
   Лука встал, поняв, что разговаривать о чем-либо со следователем бесполезно.
   Выходя из помещения, бросил:
   – Мне кажется, что подумать скоро придется вам.

   В большой клетке для задержанных было много людей. Лука нашел свободный уголок и опустился на пол. Тихонько покачал раненую руку и задремал, он очень устал сегодня.
   – Мужик, – разбудил его чей-то голос и одновременно толчок в плечо. Лука открыл глаза и поднял голову. – Закурить есть? – Перед ним стояли двое.
   – Нет, – Лука снова закрыл глаза и попытался задремать.
   Снова толчок:
   – Мужик, а ты не из бригады Ваньки Хажилова.
   – Нет, я из другой бригады.
   – Из какой?
   – Ребята, я устал сегодня, хочу отдохнуть.
   – Ха-ха-ха, – засмеялся один, – ты думаешь, что в дом отдыха попал? – Лука решил, что лучше промолчать, ему ужасно не хотелось связываться с этими забулдыгами. – А что у тебя в кармане оттопыривается, сигареты, небось, зажал.
   – Ребята, ничего у меня для вас нет, я же просил – дайте отдохнуть.
   – Ишь ты, он просил, а ну-ка выворачивай карманы. – Лука молча сидел на своем месте. – Да что с ним разговаривать, давай проверим карманы.
   Один из подошедших сунул руку в карман куртки. Лука схватил эту руку за запястье и, поднимаясь, выкручивая, рванул на себя.
   – А-а-а! – раздался вопль, рука повисла плетью.
   Второй рванулся ударить Луку, но, получив страшный удар кулаком справа, отлетел, ударившись о решетку, и замер на полу.
   – О-о-ой, – кричал от нестерпимой боли в руке тот, кто попытался залезть в карман. Все остальные столпились в стороне. Лука снова сел на пол в своем углу. На крик прибежали двое караульных.
   – Ну, что тут у вас, – привычно спросили кричащего от боли мужика.
   – Этот, этот, – показывая на сидящего Луку, – причитал тот, – он ударил.
   Караульные подошли к Луке:
   – Вставай, на тебя показывают.
   – Они тут между собой разбирались, – ответил Лука, – я дремал, ничего не видел.
   Караульный повернулся к сгрудившейся толпе задержанных:
   – Кто видел, что тут произошло?
   Все молчали.
   – Ну, ладно, мудаки, – караульные забрали лежащего на полу человека, – а ты заткнись, не надо лезть, куда не спрашивают, – сказал один и, уходя, добавил: – Придет фельдшер, посмотрит твою руку.
   Через некоторое время в камеру вошел майор в сопровождении нескольких милиционеров и доктора. Майор подошел к Луке:
   – Встать! – Лука не торопясь поднялся. – Следуйте за мной.
   Вскоре майор и двое милиционеров привели Луку в кабинет.
   – Вы изувечили двух человек, вы отказались отвечать на вопросы следователя. Кто вы вообще такой?
   – Товарищ майор, прошу дать мне возможность позвонить в Министерство обороны.
   Видимо, было что-то такое в лице и поведении Луки, что опытный майор в отличие от следователя согласился.
   – Ваш разговор будет записываться и прослушиваться.
   Лука кивнул и взял протянутую телефонную трубку. Долго набирал по памяти длинное число с кодом. Наконец в комнате прозвучало:
   – Дежурный по управлению капитан Денисов слушает.
   – Здравия желаю, капитан. Я – «Сталкер» из десятого подразделения, личный код… – Лука замялся… – я не один. Прошу связать меня с генералом Маркеловым.
   На том конце провода наступило долгое молчание. Все присутствующие напряженно ждали. Майор жестом показал караульным, что они должны покинуть кабинет.
   – Я могу связать вас с полковником Тимченко, – произнес голос дежурного.
   – Хорошо.
   Прошло еще несколько минут.
   – Слушаю, – раздался в трубке хрипловатый голос.
   – Товарищ полковник, докладывает «Сталкер»…
   – Подожди, – перебил его начальственный голос, – ты почему звонишь таким образом, почему не доложил о прибытии, мы ждали тебя только завтра? Где ты находишься?
   – Я в милиции, товарищ полковник.
   – Какого черта, что ты там делаешь?
   – Меня арестовали.
   – Тьфу, болваны! Я сейчас пришлю за тобой машину, где это место.
   Лука вопросительно посмотрел на майора:
   – Где мы находимся?
   Майор назвал адрес и Лука повторил его по телефону.
   – Передай трубку, кто там есть из руководства?
   Лука передал трубку съежившемуся майору.
   – Зам. начальника отделения майор Типикин слушает.
   – Майор, выпусти нашего сотрудника.
   – Мне нужно отношение, товарищ полковник, – промямлил майор.
   – Будет тебе отношение.

   – Ну, что, Лука Лукич? – полковник Тимченко покрутил усы. – Во-первых, поздравляю тебя с высшей наградой России, во-вторых – с присвоением очередного воинского звания – подполковник, ну, а в-третьих – предоставляю тебе два месяца отпуска. Съездишь куда-нибудь, отдохнешь, а потом мы найдем для тебя дело, – закончил он, крепко пожимая Луке руку.

   Только через пять дней врачи разрешили Луке навестить Полину. У нее был тяжелый нервный стресс и депрессия. Она уже знала, что погиб Дима, что умер Санечка, что Бориска потерял много крови и сейчас в реанимации. Но никто не отважился рассказать ей, что вернулся Лука. Боялись, что у нее опять начнется нервный припадок. Лука сбрил бороду, привел себя в порядок, отдохнул, резаная рана на руке быстро заживала. Для поддержки взял с собой Настеньку, которая за эти несколько дней так привязалась к папе, что не отходила от него ни на шаг. Даже сводила в школу, чтобы показать учителям и ученикам. И говорила всем встречным:
   – Это мой папа!
   Осторожно приоткрыв дверь, заглянул Лука в палату. Полина лежала, отвернувшись к стене.
   – Мамочка, мамочка! – проникнув между Лукой и дверью, влетела в палату Настенька.
   – Ой, доченька, я так рада тебе, как ты себя чувствуешь? – принялась обнимать и целовать Настеньку Полина.
   – Хорошо, хорошо чувствую!
   – А это кто там, в дверях? – сощурила глаза Полина.
   – Как кто? Папа! – ответила Настенька, как нечто само собой разумеющееся.
   – Какой папа?
   – Мой папа, а твой… это… муж.
   – Что ты говоришь, доченька? Этого не может быть!
   – Почему не может? Ты же сама мне все время говорила, что папа скоро приедет. Вот он уже и приехал. Мамочка, что с тобой?
   Полина закрыла глаза ладонями и произнесла дрожащим голосом:
   – Ты шутишь, доченька?
   Лука подошел к кровати и опустился на колени у изголовья. Осторожно взял руки Полины, отнял их от лица ее, поцеловал сначала одну, потом другую.
   – Линуся, здравствуй, моя любимая!
   От его голоса, такого родного, комок подступил к горлу, сердце забилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она едва смогла прохрипеть сквозь рыдания:
   – Это ты, Лу?
   И задрожала, забилась в его руках, выгнулась дугою.
   – Мамочка, мамочка! – кричала испуганная Настенька, – мамочка, не плачь!
   От встревоженного голоса дочки, готовой самой заплакать, Полина пришла в себя, она рухнула на кровать и слезы неудержимой волной хлынули из глаз.
   – Я так долго тебя ждала, Лу.
   Лука гладил ее волосы и целовал мокрое от слез лицо, гладил и целовал.
   – Папа, мама, папа, мама, – повторяла Настенька и, глядя на мать, тоже заплакала.
   Лука прижался губами к щеке дочери, а к другой щеке ее прижались губы Полины.
   – Все хорошо, доченька, теперь мы все вместе.

   Бориску навещали всей семьей. У него с Лукой оказалась одна группа крови, и теперь кровь отца уже перелили в жилы сына. Молодой, сильный организм быстро шел на поправку. Натащили целую гору фруктов и полезных соков.
   Однажды Лука и Полина застали в палате у сына незнакомую девочку. Бориска засмущался и сбивчиво начал объяснять родителям:
   – Это Катя из нашего класса. Она помогает мне с уроками, а то я много пропустил и не смогу закончить учебный год. Родители переглянулись между собой и заулыбались.

   Борис, как только поправился, с головой окунулся в производственные заботы. Теперь, без Димы, ему приходилось нелегко. Вадик, младший брат Димы, помогал во многом. Он и раньше с удовольствием проводил время на предприятии, исполняя различные поручения. И поступать задумал на тот же факультет, который окончил Дима.
   Николай Морозов и Неля раньше времени возвратились домой из поездки на море. Основная причина была, конечно, в том, что они хотели побыстрее увидеть родных после происшествия на даче. Однако и здоровье Морозова в последнее время сильно пошатнулось. Он жаловался на постоянные боли в груди.
   Соня успешно окончила университет и собиралась рожать. Николай и Неля купили молодым отдельную квартиру. Иван и Александр Морозовы постигали в училище военные науки.

   На кладбище, склонив головы, стояли мужчина и женщина. Перед ними две могилки кудрявились цветами: синими, белыми, красными. Одна могилка побольше, другая поменьше. На могильных холмиках – два скромных памятника. На одном написано: «Диме от родных и друзей», на другом: «Санечке от мамы». И только внизу памятников две надписи похожие: «убит бандитами», «убит бандитами восьми месяцев от роду».
   Полина вытерла слезы и, как будто обращаясь к могилке, произнесла:
   – Сыночек мой, не уберегла я тебя.
   И уже когда возвращались, вдруг остановилась и взяла Луку за руки:
   – Я виновата перед тобой, Лу.
   – И я перед тобой виноват, Линуся, женщина у меня там была и ребенок остался. – Потом помолчал немного и заключил: – Нет, неправда, никто не виноват, ни ты, ни я, это война проклятая!
   – Лу! Я больше не хочу с тобой расставаться. Никогда, никогда! Обещай мне…
   Лука помолчал, обдумывая ответ, как обдумывает серьезный мужчина, который дав, слово, не может не сдержать его.
   – Я тебе обещаю, Линуся!
   – Но ты же военный человек.
   – Военные люди в мирное время с женами не расстаются, – поставил точку Лука. – Если, конечно, жена для этого человека что-то значит.

   – Лу, который час? – спросила Полина Луку, который сидел в кабинете Бориса и делал заметки в каких-то бумагах.
   – Да около двенадцати уже.
   – Ой, а я увлеклась этим сериалом и забыла все на свете. Чувствую – спать хочу.
   – Конечно, только мы с тобой полуночничаем. Родители спят давно и дети. Нам тоже пора.
   – Ты душ примешь?
   – Конечно.
   – Чур, я – первая!
   – Уступаю место женщине, – галантно раскланялся Лука.
   Через десять минут Полина подошла к Луке, взяла его за уши и сделал попытку приподнять:
   – Парильня свободна, сэр!
   – С легким паром, моя хорошая, – улыбнулся Лука и поцеловал Полину.
   – Иди уж, – она ласково подтолкнула Луку.
   Некоторое время из ванной доносился плеск воды и довольное пофыркивание.
   Потом Лука негромко позвал:
   – Линуся, подай, пожалуйста, полотенце, я забыл его взять.
   – У, какой этот мальчик забывчивый, – шутливо произнесла Полина, входя в ванную, – давай я тебя вытру.
   – Давай, – сразу же согласился Лука, представив, как ласковые руки жены будут обтирать его тело.
   Полина вытерла голову, спину, потом осторожно начала растирать мускулистую, слегка покрытую волосами грудь Луки. Вдруг поймала себя на том, что испытывает какое-то необыкновенное чувство радости, касаясь такого притягательного, такого по-мужски сильного тела мужа. Слегка помассировала махровым полотенцем живот, потом опустилась ниже, почувствовав его возбуждение и нетерпение. Лука сунул руку под легкий халатик Полины, нащупав мягкую нежную грудь.
   – Пойдем в спальню, – шепнула Полина, увлекая его за собой.
   В спальне они бросились в объятья друг друга, стараясь быть ближе, ближе, еще ближе, словно пытаясь насладиться, насытиться друг другом за все эти прожитые врозь годы.
   Потом лежали рядом, утомленные и счастливые.
   – Линуся, а давай родим еще одного маленького, – неожиданно предложил Лука.
   – Лу, ты забыл, сколько мне лет. Сорок уже, сорок…
   – Ну и что, ты у меня еще молодая и красивая.
   – Бориска будет на семнадцать лет старше.
   – Он – парень серьезный, маленького в обиду не даст.
   – А кого ты хочешь, мальчика или девочку?
   – Я, конечно, мальчика, наследника.
   – А я, конечно, девочку, наследницу, – в тон ему рассмеялась Полина. – Девочка – продолжательница жизни, еще как любить будешь, я по Настеньке вижу.
   – Я всех любить буду, потому что это ты их рожаешь. В них моя любовь к тебе.
   Полина поцеловала Луку и затихла, положив голову на его широкую грудь.

   Идея пойти субботним вечером в ресторан принадлежала всегда неугомонной и эмоциональной Полине. Причем, пойти только старшим поколениям разросшейся семьи Шаталовых – Морозовых. Она где-то познакомилась с очень древним иудейским обычаем – встречать шабат (субботу) всей семьей, даже если дети уже взрослые и живут отдельно. Когда семья собирается вместе за столом и обсуждает насущные проблемы жизни всех, проблемы государства и мировые, оговаривает поддержку тем, кто в ней нуждается, каждый чувствует за спиной надежную опору, с которой легче идти по жизни и достигать своей цели.
   – Папа, а не пойти ли нам вместе с Нелей и Николаем в ресторан в субботу? – обратилась как-то к отцу Полина.
   – А что за праздник намечается, – удивленно спросил Борис, – что-то не припомню, чтобы мы все вместе рестораны посещали.
   – Да просто так, поговорить, послушать, обменяться мнениями. Это очень здорово, у евреев принято уже три тысячи лет. Потому они и сохранились, – шутливо закончила она.
   – Евреи не поэтому сохранились, – восприняв серьезно слова дочери, ответил Борис. – А из-за сильнейшей веры в Бога, подобно которой не было ни у одного народа Земли. Если еврей нарушает завет с Богом, то как еврей он умирает, ассимилируется.
   – А откуда папа ты все это знаешь?
   – Дедушка мамы твоей был евреем.
   – Да ну? Она никогда об этом не рассказывала.
   – А что об этом вспоминать теперь, евреи в их семье умерли по причине, о которой я тебе только что сказал. Последним дед был.
   – Так значит, я еврейка некоторым образом.
   – Ты уже нет, тебе даже репатриироваться в Израиль не положено.
   – А если с тобой и мамой?
   – Ну, кабы лет двадцать назад, – улыбнулся Борис, – а нынче ты уже взрослая женщина, сама мать…
   – Жаль, – вздохнула Полина, – а то я бы рванула… тут неизвестно, что еще будет. За детей страшно. Какой-нибудь очередной мужик в главари Политбюро залезет и начнет все громить, да разворовывать.
   – Политбюро-то давно уже нет, дочка, – вздохнул Борис.
   – Знаю я, папа, все равно какое-то бюро есть…
   – А вот я бы не поехал, – с грустью произнес Борис, – люблю страну эту, хоть непутевая она, и потерпел я от нее немало.
   – Вот Бориска женится на еврейке, и мы поедем, – мечтательно протянула Полина.
   – Не забывай, кто у тебя муж. С такой работы просто так не отпускают. Да и не дадут вам гражданства. Кстати, ты и детей хочешь с собой в ресторан взять.
   – Нет, дети дома останутся. Лука который день обещает рассказать о своих приключениях на той стороне, вот для этого как раз и будет случай. Так ты закажи места на шесть человек в том ресторанчике, где вы с Николаем мальчишничаете.
   – О, и это тебе известно!
   – А как же, дочь должна все знать о своем отце, – со смехом заключила Полина.

   В небольшом помещении, отгороженном от общего зала тонированным, односторонней проницаемости стеклом, сидели шестеро: Борис с Алей, Николай Морозов с Нелей и Полина с Лукой. Давно они не собирались в таком составе, без детей. А и собирались ли когда-нибудь вообще?
   Близкие люди понимают друг друга с полуслова. Сначала обсудили все, что касалось детей. Полина рассказала, как они с Лукой подыскивали квартиру. Перебрали несколько, но остановились на одной, которая понравилась. Хотя и не новая, но в центре Москвы, в престижном доме и просторная. Неля похвасталась тем, что Соня самостоятельная, помощи у родителей почти не просит. Борис и Николай тихо беседовали о чем-то своем.
   – Знаешь, – делился Николай Морозов, – на последнюю встречу фронтовиков, когда ты в больнице лежал, пришли всего пять человек. Еще двое прислали поздравления, написали, что не могут приехать по болезни.
   – И все? – грустно спросил Борис. – Старики умирают, уже шестой десяток пошел, как война закончилась. Мы тоже в очереди стоим…
   – Ну, мы еще поживем! – Морозов наполнил бокалы – мужчинам коньяк, женщинам вино.
   – Я не пью, – неожиданно признался Лука.
   – И давно? – усмехнувшись, спросил Морозов.
   – Да вот, как ислам принял, – ничуть не смутившись, ответил Лука, – отвык уже.
   Теперь все внимание обратилось на Луку.
   – Что, совсем? – удивленно спросил Морозов.
   – Ну не пьет, что тут удивительного, что ты наседаешь на человека, – бросилась на защиту мужа Полина.
   Морозов пожал плечами:
   – За тех, кто не дожил, немного вина? – снова обратился он к Луке.
   – Давайте, – махнул рукой тот.
   Выпили не чокаясь, и теперь только стук ножей и вилок по тарелкам нарушал тишину.
   – Ну, Лука, ты уже давно обещал рассказать о том, что случилось там, в «афгане». Сейчас – время, здесь все свои, родные, – нарушил общее молчание Борис, – когда еще так посидеть удастся.
   – Хорошо, – кивнул головой Лука и задумался. – Только знайте, что я не могу рассказывать всего, есть вещи, которые до сих пор секретны и актуальны. Николай Александрович знает, – повернул он голову в сторону генерала Морозова.
   – Расскажи только о себе, без анализа международной обстановки, – с небольшой иронией поддержал его Морозов. Только правдиво, свое видение.
   Вскоре только негромкий голос Луки, прерываемый иногда тостами и осторожным поглощением выставленных на столе аппетитных закусок, нарушал тишину помещения.
   Он рассказал совсем небольшую часть своей эпопеи, Полина узнала, конечно, намного больше.

Глава седьмая
Один против всех

   Слава Богу, что семью отослал, думал Лука, осторожно спускаясь с высокой горы. Колючие ветки цеплялись за одежду, резали руки, которые были уже в кровавых разводах. Внизу открылось широкое ущелье, по дну его протекала речка. Вдоль берега вилась неширокая грунтовая дорога. Ага, вот она – караванная тропа.
   – Ну, где вы? – связался он по рации с командиром группы спецназа или «истребителей караванов», как они себя называли.
   – Мы на подлете, – ответил хрипловатый прокуренный голос.
   – Садитесь подальше, чтобы выйти к тропе скрытно и занять позиции заранее.
   – Это ежу понятно, только где отыскать площадку, чтобы сесть в этих чертовых горах? Сколько у нас времени в запасе?
   – Часа три. Караван идет медленно.
   – Сколько вьючных?
   – Думаю, двадцать-двадцать пять. Больше они не ставят.
   – Хорошо, свяжусь, когда двинемся. Встретить сможешь, чтобы нам не плутать?
   – Смогу.
   Лука спустился вниз, пересек караванную тропу, взобрался на противоположный склон и устроил себе лежку, дожидаясь вызова командира группы.
   Сколько караванов он уже сдал спецназу за эти три года. Однако с каждым годом работать все труднее, число моджахедов растет и для того, чтобы получить информацию и передать ее, требуется больше усилий. Но зато выучил язык и стал настоящим афганцем, теперь говорит в основном на пушту, редко по-русски. Лука задремал, не всегда удается поспать ночью, и он научился отключаться на двадцать-тридцать минут в любое время дня, если предоставлялась такая возможность. Правда, спал очень чутко.
   Рация захрипела голосом командира спецгруппы:
   – Проводник, где ты?
   – Слушаю.
   – Мы в пути, по карте еще километра два. Выходи навстречу, район незнакомый.
   Через час бойцы заняли позиции по обе стороны караванной тропы.
   – Я должен идти, лейтенант, мне оставаться с вами не положено, – объяснил Лука, когда все, что от него требовалось, было решено.
   – Знаю, проводник, как звать-то тебя, может и встретимся.
   – Так и зови – Проводник, – улыбнулся Лука. – Имя ничего не решит, а лишнюю информацию иметь, только мозги отягощать.
   – Ну, тогда, счастливо! – Лука пожал протянутую лейтенантом руку и растворился в темноте.
   На обратном пути, далеко за спиной, он услыхал автоматные выстрелы, взрывы гранат, очереди крупнокалиберного пулемета.

   Уже глубокой ночью возвратился Лука в крепкий еще, глинобитный дом на окраине кишлака, где остановился у одинокой старухи, злой на весь мир. Адрес этой старухи дал ему один из информаторов в Пакистане:
   – Кишлак в удобном месте находится, в стороне от троп, мужчин там почти совсем не осталось. Дом крепкий, богатому человеку принадлежал. Скажешь женщине: «Ашрифа [9 - Уважаемая (афган.).], это имя ее, привет тебе от Бахтияра, он меня к тебе послал». Старуха та все для тебя сделает, Бахтияру она жизнью обязана. И никому не выдаст. У старухи внучка есть, живет она в другом кишлаке, но в гости к бабушке приезжает, гостинцы привозит. Ты возьми ее в жены, будет тебе прикрытие. Родителям девчонки заплати, они тебе ее отдадут. Девчонку и старуху едой обеспечишь, одежонку кой-какую справишь, благодарны тебе будут. Сейчас время военное, все разрушено, люди голодают.
   Едва Лука вошел, как старуха заворчала из своего угла, отделенного занавеской:
   – И что все время в темноте по горам шастаешь? Уходишь ночью, приходишь ночью. Нехорошо это, добром не кончится.
   – Дела у меня, Ашрифа, а какие, тебе знать не положено. Мужские дела.
   – Знаю эти мужские дела, небось какую-нибудь вдовую молодуху ублажаешь. Мужчина ты видный, любая к тебе пойдет.
   – Нет, Ашрифа, другие дела у меня.
   – Завтра внучка моя приходит. Она всегда под пятничную молитву меня посещает два раза в месяц. Тут кишлак неподалеку, с родителями живет. Красивая девушка, ты с ней поласковей будь. Или опять уйдешь по делам своим?
   – Завтра я отдыхаю.

   Утром Лука проснулся поздно от приглушенного разговора. Старуха Ашрифа разговаривала с кем-то, обладающим тонким нежным голоском. Лука напряг слух.
   – Ты с ним понежней будь, показывай, что он тебе нравится. Разные услуги оказывай, мужчины это любят. Он богатый, не смотри, что у меня сейчас живет, дела мужские его тут держат. Понравишься, будешь всегда сыта и нарядна.
   – Я и не знаю, что делать нужно, бабушка, я и не видела его.
   – Увидишь. У нас таких людей нет, он очень большой, сильный и красивый.
   Лука натянул одеяло на голову, ему стало неудобно, что он невольно подслушал женский разговор о себе. Но спать уже не хотелось.
   Он рывком поднялся с подстилки, которая была разостлана прямо на земляном полу, отдернул занавеску. За низким столиком на подушках сидели Ашрифа и молодая девушка. Они пили чай с лепешками из кукурузной муки.
   – Здравствуйте, – поздоровался Лука.
   – Здравствуйте, – произнесли женщины, а девушка склонилась в поклоне.
   – Это моя внучка Джамиля [10 - Прекрасная (афган.).], – показала на девушку старуха.
   Лука машинально склонил голову по-офицерски и, в свою очередь, представился:
   – Барйалай.
   Он специально выбрал это имя, которое в переводе означало – Победоносный.
   Девушка, задрав голову, смотрела на него во все глаза. И было отчего, он возвышался над женщинами, словно башня, и в маленьком низеньком помещении казался особенно огромным.
   – Садись с нами, чай попей, – пригласила его Ашрифа, – вчера пришел поздно, надо подкрепиться.
   Лука присел к столику и все равно возвышался горою. Старуха поставила ему чашку и принесла еще кукурузных лепешек. Ели молча, он делал вид, будто не замечает бросаемых исподтишка взглядов Джамили.
   – Ашрифа, я сегодня дома, не надо ли помочь чего по хозяйству? – спросил Лука старуху.
   – Хворосту бы надо из лесу принести, зима скоро. Да воды побольше набрать. Вот Джамиля тебе поможет.
   – Хорошо.
   Лука с девушкой отправились в недалекие горы, поросшие лесом. По дороге он пытался разговорить Джамилю, расспрашивал о ее жизни, рассказывал о других странах, но она отвечала односложно: «Да, господин Барйалай [11 - Победоносный (афган.).], нет, господин Барйалай».
   Он, конечно, знал о рабском, унизительном положении женщин в стране. Они были настолько забиты и необразованны, что рассказывать им о чем-то за пределами их маленького мирка было бессмысленно. Родители из бедных семей стремились быстрее выдать их замуж в десять-пятнадцать лет, а многие и просто соглашались отдать в сожительство богатому мужчине за хорошее вознаграждение. И девочки заранее знали, что их участь – быть покорной мужчине. Но эта тоненькая нежная красивая девушка с огромными глазами и длинными ресницами над ними, которые по-детски удивленно вспархивали, когда их обладательница настороженно посматривала на Луку, вызывала в нем какое-то чувство жалости и желания защитить ее.
   – Джамиля, ты собирай хворост, а я буду делать вязанки и относить, – приказал он девушке, а сам, взвалив себе на спину огромную вязанку, которую под силу было поднять только вьючному животному, спустился в кишлак.
   – А где Джамиля? – спросила старая.
   – Она там, в лесу, хворост собирает.
   – Вай! Зачем девочку одну в лесу оставил? Сейчас много худого народа в округе появилось. Иди скорей за нею.
   – Ничего с ней не случится, я сейчас же иду туда.
   Когда Лука вернулся в лес, Джамиля собирала дрова.
   – Джамиля, не поднимай тяжелые деревья, зови меня. Нельзя девочке такие тяжести поднимать и переносить.
   Она стояла и смотрела на него виновато. Девчонка, привыкшая выполнять все, что ей прикажут, самую нелегкую работу, никак не могла понять, чем недоволен такой красивый и вежливый господин.
   – Да, господин Барйалай.
   Она подошла к большому поваленному стволу дерева и попробовала приподнять его. Ствол даже не пошевелился.
   – Вот, господин, он такой тяжелый, вы можете помочь мне?
   Лука улыбнулся и подошел к девушке:
   – Давай вместе.
   Она ухватилась за дерево своими маленькими ручками рядом с его большими и широкими лапищами.
   – Раз, два, взяли.
   Лука напрягся, выворотил ствол из земли и отбросил в сторону.
   – Ой, ой, – закричала Джамиля и схватилась за ногу.
   – Что, что случилось? – Лука подбежал к девушке.
   – Нога, – едва проговорила она и села на землю.
   Лука склонился над ногой. Острый сучок при падении задел ногу Джамили и распорол ее. Из длинной раны текла кровь.
   – Надо остановить кровь, – сказал Лука испуганной девушке, больше всего боявшейся, что ее будут ругать за то, что она не может больше работать.
   Ничего подходящего вокруг не было, и тут взгляд Луки упал на длинную рубаху, которую он носил по местной традиции. Топором сделал надрез и оторвал широкий лоскут. Разрезал часть его вдоль, завязал узлом два получившихся конца.
   – Сейчас перетяну, – сказал он, подойдя к девушке. Она сидела на земле и тихонько стонала, зажав рукою рану из которой продолжала вытекать кровь. Лука присел на колени и приподнял ногу Джамили. Она смотрела на него с ужасом, никакой мужчина еще не касался ее тела. Он протер рану тряпицей, оторванной от той же рубахи и смоченной водой из фляжки, которую всегда носил на поясе. Оглянулся вокруг, ища что-то похожее на подорожник, которым в детстве на Урале они всегда останавливали кровь, но не найдя, перетянул рану лоскутом. Поняв, что Джамиля не сможет идти самостоятельно, тем более она, как и все афганские женщины ходила босиком, Лука сказал ей:
   – Я понесу тебя, ты легкая.
   Джамиля отрицательно покачала головой:
   – Мне нельзя касаться мужчины.
   – Так что же ты тут останешься?
   Девушка молчала.
   – Ничего такого страшного нет, никто не увидит, а если и увидит, пусть думают, что я жену несу.
   От этих слов Джамиля съежилась, но видя решительного и сильного мужчину, немного успокоилась. Лука нагнулся и осторожно поднял девушку, она, действительно, была легкой.
   – Обними меня за шею, так легче идти, – подсказал он.
   Джамиля осторожно закинула руки за шею Луки. Теперь она прижималась к нему всем телом, его мужественное, словно вылепленное из камня лицо было так близко, что сердце ее почему-то отчаянно забилось. Никогда она так близко не была к мужчине, хотя много слышала об этом от девчонок, с которыми вместе росла. Лука спускался с горы, идти оставалось километра два. Джамиля вдруг почувствовала, что ей хорошо и уютно на груди Луки, так хорошо, как никогда не было в ее небольшой жизни. Они молчали, но какие-то искорки близости и понимания уже проскакивали между ними. Джамиля совсем забыла о своей раненой ноге. Впереди показался кишлак и их дом, стоящий немного в стороне и обнесенный высоким глиняным забором. Вокруг никого не было видно.
   Лука зашел в дом и положил Джамилю на постель, состоящую из кошмы, накрытой куском ткани, подушки и одеяла.
   – Ай-я-яй! – запричитала старуха. – Что это ты сделал с моей внучкой?
   – Ничего я с ней не сделал, она поцарапала веткой ногу! Прекрати причитать. Подай лучше кипяченой воды и листьев, которые вы применяете против воспаления. Да еще чистый кусок ткани.
   Старуха сразу же замолкла и, проявив недюжинную энергию и принеся необходимое, начала помогать Луке, аккуратно протирая рану кипяченой водой. Потом достала сухие листья какого-то растения, смочила их в воде и наложила на ногу девушки. Лука осторожно замотал их тряпкой.
   – Придется ей несколько дней полежать, – предупредил Лука старуху.
   Остаток дня он не отходил от девушки. Прикладывал руку ко лбу, проверяя, не повышается ли температура, заставлял пить больше воды. Через некоторое время Джамиля позвала старую Ашрифу и что-то зашептала ей на ухо.
   – Ну, а что я тебя понесу, что ли? Попроси Барйалая, вон он как за тобой ухаживает, наверное, виноватым себя чувствует, – ответила вполголоса старуха.
   – Нет, бабушка, ты сама его попроси.
   – Что нужно сделать, – вышел из-за занавески Лука.
   Джамиля сразу отвернула голову в сторону.
   Старуха без тени смущения ответила:
   – В туалет ей надо, а сама не дойдет. Ты не поможешь?
   – Конечно, помогу! Куда отнести? – он откинул одеяло, поднял девушку на руки и пошел вслед за старухой в пристройку, где стояли ведра.
   – Все, все, дальше я сама! – закричала Джамиля, – бабушка, неужели ты не понимаешь, что я не могу это делать при мужчине.
   – Подумаешь, принцесса, – проворчала старуха, но взяла у Луки девушку, поставила ее на одну ногу, прислонив к стенке, и задрала длинное платье. Джамиля не давалась, пытаясь закрыться руками и умоляюще посматривая на Луку. А он стоял, как вкопанный, глядя на ноги и бедра девушки. – Иди, чего встал, – наконец обратилась к нему старуха, – постой там, снаружи, я тебя позову.
   Лука вышел и присел по афганской привычке на корточки у стены дома. Стройные ноги Джамили стояли у него перед глазами.
   Назавтра ему предстояло рано вставать и идти провожать бойцов к караванной тропе, поэтому он и лег пораньше. Уже засыпая, слышал тихий шепот на женской половине. Понял, что говорили о нем, но прислушиваться уже не стал, а погрузился в сон.

   Пока Лука добирался до места, думал о Полине, о том, что два года уже ее не видел и писать нет никакой возможности, а тем более звонить. Видимо, вчерашнее приключение с Джамилей переключило его мозг на женскую тему. Только теперь он почувствовал, как скучает по жене, представлял, как ласкает ее обнаженное тело, такое привлекательное, манящее и желанное, и волна возбуждения накрывала его. Усилием воли Лука отгонял непрошенные мысли и желания, только этого ему сейчас не хватало.
   Операция выдалась сложная, пришлось Луке подключиться и оказать помощь немногочисленному отряду спецназа. Возвращаясь домой через два дня, он испытывал удовлетворение от того, что удалось передать Полине записку через раненого спецназовца Алексея. Ему почему-то верилось, что записка достигнет адресата.

   Домой Лука возвратился как всегда ночью и тихонько пробрался на свою половину. Ашрифа не проснулась. На следующий день отсыпался. Встал поздно, солнце стояло уже высоко. Со двора доносилась какая-то песня, которую пела девушка звучным высоким голосом. «Джамиля», – подумал Лука. Он вышел во двор и увидел, что девушка, сидя на камне, размалывала что-то в ступе, часто прерываясь и задумчиво глядя вдаль.
   – Здравствуй, Джамиля!
   – Здравствуйте господин Барйалай!
   – Не скучала тут без меня?
   Девушка выждала немного с ответом и вдруг сказала твердо и прямо:
   – Скучала!
   Лука подошел к ней и положил руку на волосы, выбившиеся из-под платка. Джамиля не отодвинулась, а застыла, как будто вглядываясь в себя, в свои ощущения.
   – Как нога, заживает? Разреши, я посмотрю?
   И не дожидаясь ответа, присел рядом, откинул подол платья и приподнял ногу девушки, положив ее себе на колено. Осторожно погладил повязку, а заодно и ногу, ощутив атласную бархатистость кожи. Джамиля улыбнулась и положила свою маленькую ручку на его огромную. Лука почувствовал, как приятное тепло от этого прикосновения разлилось по всему телу.
   – Ашрифа давно меняла повязку?
   – Вчера еще, она с утра ушла к моему отцу – своему сыну.
   – Ну, тогда я поменяю.
   Лука нашел кусок материи в доме, налил в миску воды и освободил от старой тряпки ногу. Рана быстро затягивалась. Он протер вокруг нее влажным тампоном и замотал новым лоскутом.
   – Давай помогу, – взял у нее пестик и с такой энергией стал бить им, что скоро в ступке было все размолото.
   – Ну, теперь тебе надо отдохнуть, – поднял девушку и понес в дом. Там, прежде чем уложить на постель, закружил по комнате. Джамиля смеялась заразительным веселым смехом. – Ты меня уже не боишься? – спросил он, глядя в ее глаза.
   Она отрицательно покачала головой.
   Лука положил девушку на постель, накрыл одеялом и сел рядом. Осторожно откинул платок, погладил волосы и запустил в них руку. И вдруг Джамиля подняла свою руку и начала изучать его бороду, дошла до губ и погладила их пальчиками. Лука взял ее руку и стал целовать каждый пальчик.
   – Ты – красивая девушка.
   – И вы – красивый, господин.
   – Называй меня на «ты», и не говори все время – господин.
   – Я не могу еще так… господин. – Лука весело рассмеялся, за ним начала смеяться и Джамиля. Он вял ее руки в одну ладонь и накрыл другой. – Ой, мои руки, как в домике, – проговорила сквозь смех девушка, – им там тепло и хорошо.
   В это время, неслышно ступая, вошла старуха и удивленно смотрела на молодых людей. Но, видимо, то, что она увидела, ей понравилось.
   – Ну, вы совсем друзьями стали, это хорошо!
   До вечера Лука с Джамилей беседовали о чем-то, смеялись или сидели тихо, держась за руки.
   – Я должен идти спать, – наконец сказал он девушке, – завтра мне затемно надо вставать.
   – Опять исчезнете надолго, – с грустью проговорила она.
   – Вернусь через пару дней.
   – Я буду ждать.
   Утром, перед тем, как выйти, Лука заглянул на женскую половину. Ашрифа спала, отвернувшись к стене. В неверном свете луны он увидел, что Джамиля сидит на постели и молча смотрит на него. Тогда он также молча подошел, наклонился и поцеловал девушку в губы.

   Путь его лежал в Пакистан, где он получал сведения о караванах. После этого необходимо было связаться по рации со специальным разведотделом Советской Армии. Иногда, ему предлагали встретить группу уничтожения на месте. Чаще всего он шел по ночам, затаившись на день где-нибудь в укромном месте, встреча с боевиками или просто с любым человеком грозила ему гибелью. Однако совсем избежать таких встреч не удавалось. Несколько раз он находился в двух мгновениях от смерти, но хранила его судьба. Опасная работа, необходимость все время быть настороже, изматывала, и со временем Лука понял, что короткий отдых в доме у старухи не восстанавливает силы полностью. В этот раз, лежа днем в лесу, в укрытии, он думал о Джамиле, представлял ее себе так ярко, как будто она была рядом, и эти мысли вливали в него новую энергию.
   «О чем ты думаешь, укорял он себя, девчонке всего шестнадцать лет, у тебя жена дома и дети». Но он прекрасно знал, что долгое отсутствие женщины пагубно влияет на мужчину. А эта девчонка притягивала его к себе, как магнитом.

   В этот раз Лука возвращался домой днем. Он, конечно, рисковал, но предпринял все меры предосторожности, чтобы пройти незамеченным. Осторожно спустился с горы, дом стоял с краю кишлака, и подобраться к нему не составило труда. Перепрыгнул через дувал и увидел Джамилю, размешивающую что-то в медном котле. Тихонько позвал:
   – Джамиля! – девушка вздрогнула от неожиданности, вскочила на ноги и повернулась к Луке. Постояла секунду-другую, словно сомневаясь, он ли это, и побежала к нему, чуть прихрамывая на одну ногу. Остановилась, не добежав, несмело сделала еще пару шагов, протянула руку и дотронулась до его одежды. Лука подхватил ее, обнял и поднял в воздух.
   – Я скучала без… тебя, – произнесла Джамиля, закинула руки ему за шею и неловко поцеловала. Лука поставил девушку на землю и начал целовать ее запрокинутое лицо, открытые ему навстречу губы.
   Дверь отворилась, и в проеме показалась Ашрифа. Она мельком посмотрела на молодых и снова исчезла в доме. Ужинали уже под вечер, Лука и Джамиля сидели рядом, старуха приготовила плов, мясную похлебку, наложила горкой фрукты, подавала горячие лепешки.
   – Какой у вас праздник, Ашрифа? – спросил Лука, отправляя в рот очередную порцию вкусного плова.
   – Это у вас праздник, Барйалай, – хитро улыбнувшись, ответила старуха.
   После ужина она поманила Луку пальцем и вышла с ним во двор.
   – Я сейчас собираюсь идти к своему сыну, нужно помочь по хозяйству. Вернусь завтра к обеду. Если ты хочешь, чтобы его дочь осталась здесь, я ему об этом скажу. Думаю, что не откажет. Но ему надо компенсировать то, что одна из работниц уйдет.
   Лука молчал, в нем сейчас боролись два чувства: душою он очень хотел, чтобы девушка осталась с ним, а разум твердил, что этого делать не нужно, что он на серьезной и жесткой работе, где ошибок делать нельзя. Надо на что-то решиться, что-то выбрать.
   Он полез во внутренний карман и достал пачку денег.
   – Это твоему сыну, а с тобой я рассчитаюсь после. – Старуха кивнула, закинула на плечо палку с кошелкой и исчезла в наступающих сумерках.
   Лука подошел к сидящей на полу возле скатерти Джамиле, опустился на колени и обнял ее. Девушка доверчиво прижалась к нему, он поднял ее и перенес на постель. Руки Луки медленно двигались по ее телу, поглаживая и лаская через одежду. Он поднял ее платье, обнажив ноги, и гладил их, забираясь все выше по бедрам. Боже, он так давно не касался женщины. Джамиля доверчиво дала ему снять с себя одежду, и он прижался губами к телу, до которого не дотрагивался еще ни один мужчина. «Не спеши, – окорачивал он себя, – только бы не сделать ей больно». Но все равно в какой-то момент она вскрикнула. Лука закрыл ей рот поцелуем и постарался на время сдержать свои эмоции.
   Потом они лежали рядом, и Лука гладил Джамилю и целовал ее слегка опухшие губы и раскрасневшееся лицо. Это был для него самый радостный день за минувшие два года.

Глава восьмая
В команде генерала Ахмад Шаха

   Незаметно подобралась осень и покрыла разноцветьем окрестные горы. Лука получил радиограмму о категорическом запрете на участие в боевых операциях. Но менее опасной его деятельность не стала. Он по-прежнему уходил в Пакистан, а возвращаясь, связывался по рации с начальством, прибегая для этого к различным ухищрениям.
   Джамиля была беременна, плоский животик ее стал постепенно округляться. Спали они теперь вместе, как и подобает мужу и жене. Лука оправдывал свои отлучки тем, что он работает, теперь у него семья и необходимо заботиться о ней, зарабатывать деньги.
   Старухе его отлучки никак не мешали, жизнь у нее стала намного легче и сытнее, а Джамиля очень скучала, когда Луки не было рядом. Погода стала прохладной, надвигалась зима, но в доме было всегда тепло, много дров и угля.
   Как-то старуха возвратилась от сына, куда ходила одна, Джамиле это было уже трудновато, и отозвала в сторону Луку.
   – Барйалай! Сын деньги взял, но требует жениться, скоро ребенок родится, нехорошо жить так.
   – Передай, что я собираюсь жениться.
   – А по какому обряду, ты же христианин?
   – Приму религию мусульманскую.
   Старуха посмотрела на него искоса:
   – Вот это правильно. Будешь жить, как все люди, со своей семьей.
   Однажды, когда Лука возвратился в дом старухи, там вместо Джамили его поджидали два крепких бородатых мужчины, вооруженных автоматами. Они пили чай.
   Лука поздоровался и вышел во двор, за ним вышла старуха.
   – Кто эти люди? – спросил он приглушенным голосом.
   – Это гости к тебе от моего сына.
   – А что им нужно?
   – Это они тебе сами скажут.
   Лука попросил разрешения присесть рядом, и старуха поставила перед ним чашку с чаем.
   Во время чаепития все молчали, потом уединились на мужской половине.
   – Мы пришли к тебе от отца женщины, с которой ты живешь и которая ждет от тебя ребенка. По нашим законам ты должен на ней жениться, в противном случае тебя могут убить.
   – Я обещал ее отцу, и выполню свое обещание.
   – Мы даем тебе неделю срока. До той поры, пока ты не женишься, Джамиля будет жить в доме отца.
   После разговора бородачи сразу же покинули дом старухи.

   Через пару дней по рации пришло сообщение с приказом перебазироваться ближе к северу в расположение Ахмад Шаха Масуда. На горизонте замаячил вывод Советских войск из Афганистана.
   На другой день Лука попросил Ашрифу провести ее к своему сыну – отцу Джамили. В тот же вечер в присутствии двух свидетелей – тех самых бородачей, Лука принял ислам, прочитав два свидетельства своей веры в Бога и пророка Мухаммада. После этого договорились с отцом невесты, что свадьба состоится в пятницу до захода солнца.
   – Барйалай, ты же хочешь, чтобы свадьба у тебя была не хуже, чем у людей, – отец невесты притронулся к рукаву Луки.
   – Конечно, – ответил тот, не совсем понимая, к чему клонит заботливый родитель.
   – Посмотри сколько их у меня, разве я в силах всех прокормить, – показал он на детей, сидящих на полу и смотрящих на гостей испуганными глазами.
   «А, теперь понятно», – подумал Лука и, прежде чем уйти, передал хозяину деньги на свадьбу.
   – Да подарок невесте не забудь, – крикнул тот вдогонку.

   В пятницу, когда Лука со старухой Ашрифой шли на свадьбу, ведя в поводу молодую красивую лошадь, она рассказывала ему порядок бракосочетания и как вести себя во время него.
   – Сначала имам прочтет проповедь, слушай ее внимательно. Если даже и не поймешь чего-то. Потом нужно упомянуть о подарке и даже попросить записать его в брачный договор.
   – А в договор зачем? – поинтересовался Лука.
   – Чтобы знать, кто и чего внес в общую жизнь, – расплывчато ответила Ашрифа.
   Когда Лука подошел к дому отца невесты, во дворе толпилось уже много народу. Его появление встретили криками. Потом все сели за длинный стол во дворе и слушали имама. Напротив Луки сидела Джамиля, изредка посматривая на него сияющими глазами.
   – А теперь жених расскажет нам, какой подарок он приготовил невесте, – заключил свою проповедь имам.
   Лука поднялся, махнул рукой двум бородачам, с которыми договорился о помощи. Открылись ворота и во двор ввели под уздцы красивую, дорогую лошадь. Все гости ахнули и повыскакивали со своих мест, бросившись к кобыле, которая косила на людей своими карими глазами.
   – Это тебе, – Лука повернулся к Джамиле и показал на лошадь. Девушка поднялась и поклонилась ему, прижав руку к сердцу. Ее отец восторженно ходил вокруг подарка, цокая языком и приговаривая:
   – Ой, ва-вой, какой конь! Ой, ва-вой!
   Это был дорогой подарок.
   Молодоженам постелили в отдельной пристройке, хорошо протопленной. Лука соскучился по тоненькой, нежной девушке, которая по мусульманским законам стала его женой. Он хотел соблюсти все обычаи, чтобы Джамиле и ее отцу было приятно. Как только они остались вдвоем, Джамиля обвила шею Луки руками и прижалась к нему всем телом. Она желала его так же сильно, как и он ее.
   Это была их последняя ночь. На следующий день Лука ушел на север.

   Гордо подняв голову, по маленькому озерцу плыл лебедь. Тусклый желтоватый свет из соседних аллей едва освещал устроившихся на деревянном помосте у озера молодых людей. Черноволосый худощавый парень пел под гитару:
   – …как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
   Лука обнял Полину и шепнул ей:
   – Линуся, пойдем купаться?
   – Сейчас? Уже три часа ночи…
   – Да самое то. Никогда не купался в ночном море. Надо же попробовать.
   – Я купальник не надела.
   – Да он нам не понадобится…
   И, не дожидаясь согласия, потянул Полину через Воронцовский сад по полутемным аллеям к морю. На каменистом пляже не было никого.
   – Раздеваемся догола, – объявил Лука.
   – А если кто-нибудь появится?
   – Ну и что? Вон нудисты голяком среди бела дня разгуливают, и никто на них не бросается. Человеческое тело – идеально красивое создание, а твое – лучшее в мире!
   – Хитрый льстец, – закричала Полина, скидывая с себя остатки одежды и бросаясь в море, – иди сюда наглый трус, чего ты там копаешься!
   Лука нырнул, и толща воды охватила его таинственным мраком. Какое наслаждение! Он выскочил на поверхность, отфыркиваясь, и поплыл к Полине. Вода фосфоресцировала, мириады маленьких огонечков скользили по рукам и плечам. Он раздвигал воду, как какую-то непонятную, чудесную среду, он ощущал себя сталкером. Но где же эта Линка?
   А вот она. Еще несколько гребков, и Лука схватит ее, такую привлекательно обнаженную в мерцающей морской пучине.
   Но что это? Какое-то чудовище вынырнуло рядом и грубо схватило Луку, железная лапа уперлась в его лоб. Лука рванулся, попробовал освободиться… и услышал голос на языке пушту:
   – Лежи, не дергайся.
   «Откуда здесь, в Алупке, моджахеды?», – подумал Лука и открыл глаза.
   Какие-то люди окружали его, двое крепко стягивали веревки на руках, третий упирался в лоб автоматным стволом. Несколько секунд понадобилось Луке, чтобы оценить обстановку.
   Как же он мог так глупо попасться, идиот? Кажется, отлично замаскировал землянку, которую выкопал под заброшенным, развалившимся глиняным домишкой в лесной чащобе. Даже дым от примитивной каменной печурки отвел в сторону, чтобы не выдал.
   Надо же было где-то ночевать. Жаль, что ничего не успел передать в центр. Но хорошо, что рацию спрятал отдельно, если бы нашли, каюк сразу.
   – Кто такой? – спросил, видимо, старший, вертя в руках пистолет с глушителем, вытащенный из кармана Луки.
   Лука молчал. Конечно, легенда у него была заготовлена на этот случай заранее, но станут ли его слушать?
   – Да что с ним возиться? – вставил другой бандит, – у нас мало времени, а еще идти сколько. – И обращаясь к старшему: – Ты что, хочешь, чтобы мы его с собой тащили?
   – Ты посмотри на рожу, – указал ему старший, – это шурави – русский. Как думаешь, что он здесь делает один и в нашей одежде, да с таким пистолетом? А может, это шпион?
   – Так он и языка нашего не знает?
   – Язык знаю, – вступил в разговор Лука, подумав, что сейчас его могут шлепнуть и все, у духов это просто.
   – О, так ты знаешь язык? – оживился старший. – Так кто ты и что здесь делаешь?
   – На эти вопросы я буду отвечать только главному, у меня важные сведения, – сказал Лука, поднимаясь во весь свой рост.
   – Вах, – выдохнул один из бандитов, смотря на Луку снизу вверх и разглядывая громадные кулаки и широченные плечи, – давай-ка лучше сразу на тот свет отправим от греха подальше.
   – Нет, Масуд поблагодарит нас за эту находку, – заключил старший.

   В яме, куда определили Луку и которая считалась у моджахедов тюрьмой для временного содержания, уже сидело несколько человек. Три солдата, двое из которых были ранены, и несколько местных жителей. Лука подошел к солдатам:
   – Здорово, мужики!
   Все трое взглянули на него угрюмо и лишь один пробурчал:
   – Здравствуй! Закурить не найдется?
   – Нет, я не курящий.
   «Интересно бы узнать, как они в плен попали, надо попытаться выяснить», – подумал Лука.
   – Давай знакомиться, – обратился он к тому парню, что попросил закурить, – меня зовут Лука, а тебя?
   – А зачем нам знакомиться? – нехотя ответил солдат. – На том свете познакомимся. Или ты думаешь, что нам благодарность объявят за то, что мы их убивали? Ну, Николаем меня кличут, помянешь, когда душа моя этот мир покинет.
   – А почему это душа твоя хочет побыстрее этот мир покинуть? – с интересом спросил Лука.
   Парень подозрительно посмотрел на его афганскую одежду:
   – Твоя-то явно не торопится. Ты что, уже на службу к ним перешел?
   – Нет еще, но, возможно, перейду.
   – В своих стрелять будешь и убивать?
   – Нет, в наших стрелять не буду.
   Двое солдат, стоящие чуть в стороне, прислушивались к разговору.
   – Не будешь стрелять, тогда тебя в расход пустят, – вставил один из них.
   – А мы попробуем договориться, есть несколько вариантов, – ответил Лука.
   – Эй, там, потише! – донеслось сверху, над ямой показался силуэт. – Поднимайтесь по одному.
   – Что он сказал? – спросил один из солдат.
   – Сказал, чтоб мы не шумели, и предложил подниматься по одному.
   – А откуда ты знаешь их язык?
   – Выучил, – неопределенно ответил Лука.
   В яму опустили лестницу.
   – Ты – первый, – ткнул в Луку один из моджахедов, в котором тот признал старшего, не давшего убить его там, в горах.
   «Не убили сразу, нет никакого смысла убивать теперь», – думал Лука, пока его вели к главному. Он нисколько не сомневался, что увидит наконец Ахмад Шаха Масуда, о котором уже многократно знал из разговоров и ориентировок. От разговора с ним зависело многое.
   В большом помещении было не многим теплее, чем на улице. Посредине комнаты стоял стол, у стены несколько деревянных топчанов. За столом сидел человек среднего возраста с доброжелательным, слегка усталым лицом. Одет в национальную афганскую одежду, на голове шапка «нуристанка» из шерсти. Сбоку стола сидел переводчик, как определил позднее Лука, сзади стояли охранники. То, что это Ахмад Шах, сомнений уже не вызывало. Он осмотрел Луку с ног до головы и, видимо, сделал для себя какие-то выводы.
   Сразу начал задавать вопросы. Переводчик переводил, нещадно путая слова и запинаясь.
   – Почему русский солдат в афганской одежде?
   Легенда у Луки была готова уже года два, согласована со всеми подразделениями и неоднократно перепроверена.
   – Я – советский офицер, старший лейтенант. Два года назад моя группа попала в засаду в уезде… на юге. Все мои солдаты погибли, а я был легко ранен и попал в плен. Из плена мне удалось бежать, но в армию я не вернулся, а жил в кишлаке. Там принял ислам, женился.
   Переводчик старательно переводил, но путался, не всегда понимал, что ему говорит по-русски Лука, и тот решил, что пора перейти на пушту. Ахмад Шах оживился, когда услышал из уст Луки родную речь.
   – А почему ты оказался так далеко от того кишлака?
   – Мне нужны были деньги, жена беременна, искал возможность найти камни, которые можно было бы продать в Пакистан.
   Ахмад Шах недоверчиво покачал головой:
   – Мы проверим все, что ты сообщил, а пока тебе придется посидеть взаперти. И еще одно. Куда бы ты хотел поехать, когда мы тебя отпустим? Домой на родину, в Америку, Пакистан?
   – Я никуда не хочу отсюда уезжать, здесь моя жена, которая ждет ребенка. Я принял ислам, взял новое имя, теперь моя родина тут.
   Ахмед Шах удовлетворенно кивнул головой, ему явно понравилось то, что сообщил Лука.
   После допроса остальных солдат их всех заперли в большой комнате, которая обогревалась. Ночевать на улице зимой было уже невозможно. Вечером принесли миску какой-то похлебки и по куску хлеба.

   Немного согревшись и перекусив, ребята повеселели и стали рассказывать о допросе и о себе.
   – Знаете, – начал один из солдат, – он предложил мне на выбор – куда я хочу поехать. Я назвал Америку. Это после того, как я рассказал ему, как попал в плен.
   – А как ты попал? – спросил Лука.
   – По-глупому. Я в армии недавно, вот «деды» подпили и послали меня к ночи в кишлак за наркотой. Только в дом вошел, как меня сзади хлоп по голове. Очнулся уже в плену.
   – А меня контузило, взрывом в кусты зашвырнуло. Наши ушли, и «духи» меня подобрали, – рассказывал другой. – Мне он тоже предложил поехать, куда я хочу на выбор. Я назвал Россию. Домой хочу, мочи нет.
   Лишь Николай отмалчивался. Тогда Лука спросил его:
   – Ну, а ты, Николай, тоже домой попросился?
   – Никуда я не просился, – с какой-то злостью ответил тот, – сказал ему, что мне все равно, никуда ехать не хочу, некуда мне. Родители мои умерли, девчонка не дождалась, замуж вышла. Хотел умереть, так и это не получилось.
   – Ну, расскажи, – заинтересовался Лука.
   – Да что рассказывать? Как-то попали мы в засаду, «духи» мастера их делать. Ребят, кого поубивало, кто ранен, кто в тыл отполз. Я стрелял, пока патроны не кончились, а «духи», видимо, поняли это и пошли в атаку. Ну, вскочил я во весь рост. Думаю: «Убьют, так убьют, хоть легче будет, чем жизнь такая». А они не стреляют. Я штык примкнул и бросился один в атаку. Одного достал, прежде чем меня скрутили.
   Через два дня Луку и Николая снова вызвали к Ахмад Шаху. В этот раз он указал пленным на топчан у стены.
   – Садитесь, – и сразу же перешел к делу, – предлагаю вам остаться здесь с нами. – Пленники переглянулись между собой, но ничего не ответили. – Не буду неволить, завтра скажете свое решение. Если откажетесь, отправлю вас вместе с вашими друзьями.
   Вечером перед сном Лука убеждал Николая:
   – Я не во всем склонен доверять Ахмад Шаху. Если откажемся от его предложения, неизвестно что нас ждет. Не будем такими наивными – думать о том, что он, действительно, отправит нас в Россию. Останемся здесь, примем ислам, но зато будем жить. Скоро война закончится, мне это точно известно.
   – Не нужен мне их ислам, покойная мать крестик на шею надела.
   – Сними. Человека хранит его голова, его мысли и его умение.
   Наутро Лука и Николай согласились остаться, но с условием – стрелять в советских солдат они не будут.
   – Я понимаю, – согласился Ахмад Шах, – у нас есть в кого стрелять, мы воюем не только с русскими.
   Лука был удовлетворен, у него появился помощник – смелый, толковый и надежный.

   Прошло два месяца. Николая и Луку прикрепили к одной из групп моджахедов человек в двенадцать, которая исполняла охранные функции. Сидели в секретных наблюдательных пунктах в горах и боковых ущельях, охраняли карьеры по добыче изумрудов и лазурита. Сначала оружия не выдавали, приглядывались, потом вручили какие-то старые дробовики. Ни на секунду не выпускали из поля зрения.
   Добыча лазуритов и изумрудов была важной частью дохода Ахмад Шаха. На деньги от их продажи закупалось современное вооружение. Добываемые камни направлялись в Пакистан и во Францию. Сопровождали эти караваны всегда усиленные отряды, много было желающих из различных группировок поживиться таким лакомым товаром.
   В тот день они попали в засаду.
   Караван шел всю ночь, чтобы к утру перейти пакистанскую границу. Люди устали, промерзли, тропа местами была занесена снегом, и приходилось разгребать его, чтобы провести лошадей с вьюками. Ночь кончалась.
   К старшему группы подошел один из моджахедов:
   – Отдохнуть бы надо, люди валятся с ног.
   – Нет, – ответил старший, – если остановимся, потом никого не подымешь. Дойдем до перевала, там вниз тропа идет. Все полегче будет. Отдохнем в кишлаке на той стороне.
   Ущелье делало крутой поворот, и едва миновали его, как справа и слева ударили по каравану из автоматов.
   – Назад, – крикнул старший, – отводите лошадей.
   Лука, Николай и еще трое шли сзади, в арьергарде каравана, прикрывая его с тыла. Эта команда относилась непосредственно к ним. Они схватили под уздцы лошадей и начали под огнем отводить их назад. Лошади упирались, храпели, вскакивали на дыбы. Лука чуть ли не на себе оттащил крепкого молодого жеребца за поворот. Закрепил поводья на дереве и бросился на помощь оставшимся. На тропе шел бой. Вместе с Николаем и еще одним моджахедом им удалось отвести за поворот три лошади. Вскоре все стихло. Лука осторожно выглянул из-за обломка скалы. В лунном свете были видны трупы на дороге. Люди и лошади лежали вперемешку. Вскоре на тропу спустились с горы нападавшие. Их было человек десять.
   – Что делать будем? – спросил шепотом Луку подошедший Николай. Сзади него стоял единственный оставшийся в живых моджахед.
   Лука посмотрел на моджахеда, совсем еще молодого парня, крепко сжимавшего автомат, перевел взгляд на свой дробовик и вздохнул:
   – Один автомат на троих. – Помолчал. – Но мы солдаты и должны действовать. – Пощупал нож во внутреннем нагрудном кармане. – Сейчас что-нибудь придумаю.
   Снова выглянул из-за обломка скалы. Нападавшие собирали товар, выворачивали карманы убитых, складывали в одну кучу их оружие. Свое же собственное они, чтобы не мешало, сложили в сторонке. «А где же тяжелый пулемет? – подумал Лука, – я же слышал его очереди. Наверняка оставили там, где сидели в засаде. Это шанс, и мы его используем. Надо торопиться».
   Он изложил свой план Николаю: я беру парня и поднимаюсь с ним в гору, нахожу пулемет, выбираю позицию чуть впереди над тропой и накрываю «духов» огнем. Ты держишь их под своим сектором обстрела, чтобы они не побежали назад.
   – Как звать тебя? – Спросил Лука моджахеда:
   – Али.
   – Передай автомат Николаю, Али, а сам возьми два наших ружья. Мы с тобой сейчас поднимемся вверх, я займусь пулеметом, а ты спустишься на тропу и займешь позицию впереди по ходу движения нашего каравана. Когда я начну стрелять, они побегут, скорее всего, назад. Но если вперед, в твою сторону, то ты будешь их бить из двух ружей поочередно. Все понятно?
   Али кивнул головой, но когда Николай хотел забрать у него автомат, не дал. Пришлось Луке снова его убеждать, а время бежало неумолимо.
   Наконец Али с большим сожалением отдал свое оружие, взял два старых дробовика, патроны и вслед за Лукой полез вверх по заснеженному склону.

   Пулемет нашли быстро, видимо, нападавшие оставили его, торопясь взять добычу, а потом рассчитывали вернуться. Рядом лежали две полные коробки с патронами.
   – Беги вниз, только осторожно, чтобы не заметили, – скомандовал Лука, – через десять минут я начинаю.
   Бандиты уже собрали оружие убитых, сложили в штабель ящики с драгоценными камнями, когда сверху раздались точные пулеметные очереди. Несколько человек сразу упали, остальные бросились назад по тропе. Но тут ударил из автомата Николай. Еще двое упали, а оставшиеся три бандита под прикрытием козырька скалы, выступающего чуть выше тропы, поползли вперед в сторону Али. Лука дал очередь из пулемета, но поняв, что враги вне зоны досягаемости, помчался на помощь молодому моджахеду. И вовремя.
   Али выстрелил дважды. Один бандит упал, двое были уже рядом с ним. «Только бы они не успели прихватить оружие в суматохе», – думал Лука, подбегая. Али оказался не робкого десятка. Одного ударил по голове прикладом, тот сделал несколько шагов до ближайшего дерева, прислонился к нему и сполз на землю. Второй, дюжий мужик, уже повалил Али на землю, вытащил нож и ловил момент, чтобы ударить. Лука успел схватить его руку и резко вывернуть. Бандит закричал от невыносимой боли. Лука ударил его кулаком и сказал поднявшемуся Али:
   – Давай свяжем.
   Вместе скрутили бандита и повели туда, где лежали убитые. Навстречу уже шел Николай.

   – Молодцы, – произнес Ахмад Шах, выслушав рассказ о бое, пожал руки Николаю и Луке, что было у него высшей похвалой. С этого дня отношение к русским изменилось. Они получили оружие, а Луке, по его просьбе, даже вернули пистолет с глушителем. Теперь им поручались всякие ответственные задания, Лука частенько назначался даже старшим. Ахмад Шах все чаще беседовал с Лукой, и тот с удивлением открывал для себя этого противоречивого, нетипичного для такой страны человека. Ахмад Шаха интересовала партизанская тактика во время Второй мировой войны, он изучал труды Че Гевары. Был широко образованным человеком. Однажды он предложил Луке вместе с Николаем войти в команду его личной охраны. Это открывало широкие возможности для уничтожения опасного и умного врага.
   Сейчас требовалось решить самый главный вопрос – связь со своими.
   – Генерал, разрешите мне навестить жену, – обратился Лука к Ахмад Шаху, вы же помните, что у меня есть жена. Она должна была родить ребенка, которого я еще не видел.
   – Конечно, Барйалай, я помню, что ты женат, а вот сам только собираюсь. Возьми несколько человек для надежности, в том районе сейчас неспокойно.
   – Спасибо, генерал! – я возьму только Николая, он не подведет.
   – Да, я знаю, Николай хороший воин.

   Шли целый день, ночь отдыхали в лесу у костра, потом еще день пробирались, стараясь обойти посты моджахедов. В кишлак пришли глубокой ночью, осторожно подошли к дому старухи. Он был пуст. Решили переночевать в нем, а утром двинуться к отцу Джамили. Но утром она появилась сама с ребенком на руках в сопровождении старухи.
   – Барйалай, – крикнула, увидев Луку и, передав ребенка Ашрифе, бросилась ему на шею.
   После объятий и поцелуев он допытывался у девушки:
   – Ты что знала, что мы приедем?
   – Да.
   – Откуда?
   – Я чувствовала.
   – Покоя она не дала вчера весь день, – вставила старая Ашрифа, – а сегодня вышли сюда еще затемно. «Он там, он там» – твердила бесконечно.
   Два дня и две ночи пролетели незаметно. Николай притащил несколько вязанок дров, постелил себе в пристройке и отсыпался там, поднимаясь только для того, чтобы поесть.
   – Ну, устроил мне курорт, командир, – благодарил он Луку.
   – Отдыхай, пока, бездельник, впереди много работы.
   Джамиля не отходила от Луки ни на шаг, словно чувствовала, что это их последняя встреча. Все показывала ему сына с голубыми глазами и тоненькими светлыми волосиками. За двое суток почти без сна они, кажется, насладились друг другом.
   Уходили рано утром по свежему снежку. Николай, разнеженный теплотой и бездельем, с тоской поглядывал на недалекие, покрытые белым саваном горы. Путь предстоял нелегкий. Когда настало время прощаться, Джамиля вдруг разрыдалась. Лука никогда не видел ее плачущей.
   – Я знаю, ты думаешь о своей далекой северной стране, это – твоя родина и ты принадлежишь ей. Ты думаешь о дорогих тебе людях, которые там остались, и здесь без них тебе не будет счастья.
   – Сейчас я с тобой и думаю лишь о тебе, – успокаивал ее Лука, но Джамиля как будто не слышала его.
   – Ты будешь со мной всегда, ты будешь в моем сердце до самой смерти, – зачем-то произнесла она эти сакральные слова. – Сына не оставь, твой он снаружи и изнутри.
   И прильнула к его губам, и не могла оторваться. Никто не торопил ее. Николай отвернулся и перекладывал что-то в большой сумке. Ашрифа собирала лепешки в дорогу.
   Джамиля отодвинулась от Луки и легонько толкнула его:
   – Иди, тебя ждет долгая жизнь.
   Он еще не знал, что ей оставалось прожить всего несколько месяцев.

   Радиостанцию нашли быстро, хотя и прятал ее Лука еще в начале осени. Он четко придерживался инструкции не ночевать вместе с рацией, а оставлять ее в специально подготовленном тайнике, к которому приходить только на время связи. В этот раз инструкция спасла ему жизнь. Николай, замаскировавшись неподалеку, внимательно охранял место связи от нежданных гостей. Тайник был сух, батареи еще не разрядились и Лука сразу же попробовал связаться с руководством.

   Сначала были бесконечные проверки, выяснение того, почему довольно длительное время не выходил на связь. Потом пошли установки и поручения.
   Потом запрос о личности Ахмад Шаха. Лука передал свои наблюдения и те сведения, которые удалось узнать:
   «Ахмад Шах Масуд («Счастливый») – лидер группировки мятежников «Исламское общество Афганистана». Ведет активные боевые действия против советских войск и государственной власти. Свободно владеет французским, а также английским языком.
   Обладает хорошими организаторскими способностями, незаурядными личными и деловыми качествами, позволившими ему стать лидером группировки. Волевой, энергичный, смелый и решительный командир. Хорошо ориентируется в обстановке, ставит и выполняет необходимые в определенный момент задачи. В отличие от других обязателен в выполнении данного обещания. Умен, хитер но, как истинный сын своего народа – жесток. Однако без необходимости это качество не использует. Пользуется огромным авторитетом среди своих боевиков и мирного населения.
   Скрытен и осторожен, постоянного места дислокации не имеет. Совещания с командирами групп проводит в разных местах, не оповещая об этом заранее. Время проведения – один-два часа. Потом – передислокация.
   Обладает развитым общеобразовательным и политическим кругозором.
   Религиозен, строго соблюдает мусульманский образ жизни. В быту неприхотлив. Вынослив. Одевается скромно: как правило, носит «нуристанку». Вооружен автоматом и пистолетом.
   Тщательно подбирает личную охрану и приближенных.

   Лука ожидал, что последует команда на ликвидацию генерала Ахмад Шаха, и высказал мнение, что этого делать не следует. Предложил свои услуги на переговорах по прекращению огня в период вывода войск из страны. Но ему строго-настрого запретили засвечиваться. Руководство готовило его для перспективной работы в среде афганских моджахедов, тем более рядом с быстро растущим популярным лидером.
   Ахмад Шах все более доверял Луке, и тот старался оправдать его доверие.
   – Генерал, я знаю, что ожидается прибытие советского офицера для переговоров. Если необходимо, могу принять в них участие.
   – Ни в коем случае, Барйалай. Тебя не должны видеть бывшие сослуживцы. Пусть ты и дальше считаешься пропавшим без вести, как тебя сейчас числят. Это лучше для всех нас и для тебя в том числе.
   – Я понял, генерал.
   – Мы готовим для тебя интересную работу. После вывода советских войск из Афганистана настанет пора наших серьезных действий. Скоро я соберу совещание, и мы обсудим необходимые вопросы.
   На совещании, где присутствовал и Лука, обсуждалось объединение с другими лидерами группировок и создание мощной армии для завоевания власти в стране.
   Эти вопросы Лука передавал в Центр.
   Политическое руководство Афганистана понимало, что вывод советских войск означает конец его существования и принимало беспрецедентные меры для того, чтобы сорвать его. Без согласования с командованием контингента советских войск, оно инициировало операцию против Ахмад Шаха, что срывало договоренности о пропуске войск через территории, контролируемые Северной коалицией моджахедов. Лука убедил Ахмад Шаха не поддаваться на провокации централизованного афганского правительства.
   Вскоре войска Северного альянса начали наступление и вошли в Кабул.
   Луку включили в группу, контролирующую связи альянса с западными разведками. Ознакомился со структурой и представил себе всю картину поддержки Центральным разведывательным управлением США войск афганского сопротивления. Центр, несмотря на перестановки в его руководстве после августа девяносто первого года, получал ценнейшую информацию. Россия, опираясь на сведения разведчика, строила добрососедские отношения с Афганистаном.
   Прошло уже много времени с того последнего похода к Джамиле, и Лука захотел еще раз увидеть ее. На его состоянии сказывались постоянное нервное напряжение и стрессы, которые преследуют каждого разведчика. Необходимо было соблюдать особую осторожность и в то же время каждый раз доказывать свою преданность и лояльность Ахмад Шаху. В основном это приходилось делать в непосредственных боевых столкновениях с теми новыми воинскими структурами, которые были созданы американцами, опасающимися усиления патриотически настроенного Ахмад Шаха. Лука докладывал в центр о меняющейся политической обстановке в стране. Если бы не помощь и поддержка Николая, выдержать такое давление в одиночку было бы не под силу.
   Но однажды случилось непоправимое.
   – Генерал, вот ты женился, у тебя уже дети. Ты сейчас поймешь меня, если я попрошу у тебя несколько дней, чтобы проведать жену, – обратился Лука к Ахмад Шаху, когда они только что закончили обсуждение насущной темы взаимоотношений с американцами.
   – Я и раньше никогда не препятствовал тебе в таком важном для каждого мужчины деле. Иди, и пусть Аллах даст здоровье твоим близким!
   Лука взял с собой Николая и отправился в нелегкий и опасный путь. Многие тропы уже контролировали крайне агрессивные воинствующие мусульманские отряды.
   До кишлака добрались к вечеру. Дом, как и раньше, был пуст. Решили переночевать в нем, а утром направиться к отцу Джамили. В голове у Луки несмело рождалась мысль: «А вдруг утром снова, как чудесное явление, появится хрупкая симпатичная девушка, ставшая его женой по чужому виртуальному закону, который он не воспринимал и никогда не воспримет серьезно, но ведь ребенок – его сын, и совсем не виртуальный».
   Еще солнце не взошло, когда он проснулся. Долго лежал, прислушиваясь к звукам снаружи, потом встал, отложив в сторону автомат, с которым спал в обнимку.
   Вышел во двор, плеснул в лицо воды из ведра и, поняв, что прошлое не обязано повторяться, пошел будить Николая.
   Часа через полтора, не спеша пробираясь по разбитой телегами тропе, покрытой желтой пылью, они подошли к кишлаку.
   – Ты подожди здесь, – предложил Луке Николай, – а я проберусь, посмотрю, что там творится, нет ли кого посторонних. А то ты слишком заметный, – добавил он, видя, что Лука пытается возразить.
   – Ну, что там? – нетерпеливо спросил Лука, увидев появившегося из-за дувала Николая, закидывающего автомат за спину.
   – Вроде, тихо, какие-то мальчишки меня видели, да это не страшно.
   Лука покачал головой:
   – Такие встречи нежелательны, мелочь может обернуться серьезными последствиями. Ну ладно, я пойду впереди, а ты прикрывай меня в случае чего.
   Добравшись до нужного дома, Лука заглянул поверх дувала и увидел во дворе старуху Ашрифу, моющую что-то в медном тазу.
   – Ашрифа, ау! – тихонько позвал он.
   Старуха встрепенулась, оторвавшись от своего занятия, и увидев Луку, вскинулась:
   – Барйалай! Как долго тебя не было! Мы решили, что ты покинул этот мир и ушел вслед за своей благословенной женой. Да примет Аллах ее чистую душу!
   Лука перемахнул через глиняный забор, в несколько прыжков очутился рядом с Ашрифой и, схватив ее за плечи, начал трясти:
   – Где, где Джамиля? Говори, старая, что с ней случилось?
   Старуха высвободилась из его рук, сложила свои перед грудью ладонями вместе и, глядя в небо, прошептала молитву. Потом обратилась с укоризной к Луке:
   – Сказал Аллах, что должен жить муж с женою своею. Нарушил ты волю Всевышнего, вот и покарал он нарушителя – отнял женщину, которая любила тебя больше жизни своей.
   Что-то оборвалось в сердце, защемило в горле, присел Лука, поникший и обессиленный, на камень.
   Старуха зачерпнула ковшиком воды и подала ему. Лука выпил, не отрываясь. Ашрифа присела рядом.
   – Расскажи, Ашрифа.
   – Да что рассказывать? Беременная она была, а ты же знаешь, работы всегда много у нас бывает. Да тяжелая. А работать некому, детей полный дом, всех кормить надо. Джамиля – дочь послушная, все делала, что отец приказывал. Самую трудную работу исполняла, какая и мужчине не всегда по силам. Ну и надорвалась. Ребеночек раньше времени выйти захотел, недоносила. Крови много вышло из нее, всю ночь мучилась бедняжка, к утру вознеслась на небо душа ее.
   Лука сидел с поникшей головой.
   – А что врача не вызвали?
   – Откуда они здесь, врачи? Ты же знаешь, что в поселок ехать надо. А сколько денег врач потребует? И так детей кормить нечем.
   – Подай еще воды, – попросил Лука, – где сын мой?
   – Там, в доме.
   – Пойдем со мной.
   В доме было полно детей, копошащихся на покрытом циновками земляном полу. С женской половины вышла женщина, видимо, мать Джамили. Лука вопросительно посмотрел на старуху. Та что-то шепнула женщине.
   – Шад [12 - Радостный, веселый (афган.).], поди сюда, – обратилась она к детям. От кучки детей отделился рослый, светловолосый, голубоглазый мальчик с открытым лицом. – Это твой отец, Шад, – произнесла она, показывая на Луку.
   Мальчик настороженно смотрел на незнакомца.
   – Здравствуй, Шад, – произнес Лука, протягивая мальчику руку.
   – Здравствуйте, господин, – ответил мальчик, спрятав обе руки за спину.
   – Я – твой отец. – Лука поймал себя на том, что давно так не волновался. Мальчик молча смотрел на него. – Дай руку.
   – Ну, Шад, – Ашрифа словно подтолкнула его. Шад протянул руку отцу и дал себя обнять.
   Потом они вместе пили чай и беседовали между собой, как беседуют двое мужчин. Старуха Ашрифа смотрела на них и улыбалась.
   – Папа, а ты возьмешь меня с собой? – спрашивал маленький Шад.
   – Конечно, сынок, я обязательно приеду за тобой. Сейчас там, где я нахожусь, война, когда она закончится, я приеду забрать тебя.
   Лука обнял Шада на прощанье. Он не предполагал, что увидеть сына ему доведется еще не скоро.

   Осторожно выбрались из кишлака и уже вышли на тропу, когда какое-то не то шестое, не то седьмое чувство заставило Луку остановиться. Он привлек Николая к крутому склону, поросшему низкорослыми кустарниками, и напряженно вслушивался в тишину. С другой стороны такой же крутой склон круто уходил вверх прямо от тропинки. Что-то ему не нравилось, что-то настораживало, а что он не мог понять. «Прекрасное место для нападения. Если бы кто-то захотел это сделать, то лучше и не придумать», – пронеслось в мозгу.
   Как бы в подтверждение его слов с противоположного от них склона ударили автоматные очереди. Лука и Николай упали на землю. Теперь надо укрыться, хотя бы за этими чахлыми кустиками, на другой-то стороне вон какие густые заросли.
   Застонал Николай. Лука повернул голову в его сторону:
   – Что? Коля!
   – Кажись, зацепило.
   – Куда?
   – Плечо левое, руку повернуть не могу.
   – Ползи к дереву, видишь метрах в пятидесяти, там уже не достанут. Я прикрою.
   Николай пополз, а Лука начал бить из автомата, ориентируясь на выстрелы и часто меняя позицию. Душманы были хорошо замаскированы.
   Ну, теперь, вроде, Николай уже там. Лука притаился. Смолкли выстрелы и с той стороны, все выжидали. Внезапно Николай выскочил из-за дерева и, пригнувшись, побежал через дорогу. Душманы открыли огонь по нему, совсем забыв про Луку.
   «Эх, Коля, что ты делаешь», – подумал Лука, поняв, что тот отвлекает от него врагов.
   В несколько прыжков он пересек тропу и рванул вверх по склону. Вот они все шестеро перед ним. Все еще стреляют по Николаю, хотя он уже и не отвечает. Поднял автомат, но тут же отбросил, кончились патроны. Достал из кармана пистолет с глушителем. Спасибо Ахмад Шаху, что вернул. Положил ствол на ветку, тщательно прицелился. Сколько сможет уложить, пока опомнятся? Трех, четырех? Только спокойно, как в тире.
   С сухим шипением прозвучали выстрелы. Три человека застыли, еще один уронил голову, но вскоре поднял. Ранен? Теперь быстро сменить позицию. Оставшиеся два начали длинными очередями простреливать то место, где, по их предположению, находился Лука. Но это уже было ему не страшно. Сейчас, главное, выдержать характер. А почему это Николай не стреляет? И «духи» смолкли. Может, патроны кончились? Лука осторожно выглянул, так и есть, собирают рожки убитых. Лука прицелился, прошипел выстрел, и один из душманов свалился в траву. Второй моментально отскочил за дерево и уже оттуда начал вести огонь по Луке. Потом вдруг исчез. Лука снял кепку-афганку и поднял на веточке над травой. Выстрелов не последовало. Сбежал, гад. Лука осторожно двинулся к тому месту, где только что прятался душман. Так и есть, кругом стреляные гильзы, а самого нет. Надо найти, а то приведет подмогу, и не дойдем.
   Лука поднялся выше по склону и осторожно двинулся в сторону кишлака. Душман показался неожиданно, он сидел на пне и переодевал обувь, наверное, порвал ботинки, бегая по осыпям и камням. Вздрогнул и попробовал вскочить, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо.
   – Сидеть и не шевелиться! – приказал Лука. Душман повернулся, и Лука узнал в нем отца Джамили.
   – Пойдем со мной, там у меня товарищ раненый.
   Они спустились к тропе, вышли на соседний склон и наткнулись на Николая. Открытые глаза неподвижно смотрели в небо.
   Вырыли две могилы, в одну опустили душманов, в другую – Николая.
   – Аллах, прими души рабов твоих, – сложив молитвенно руки, произнес отец Джамили.
   – Светлая память тебе, Коля, дорогой мой товарищ, – по-русски сказал Лука, сняв кепку.
   Потом они долго сидели и беседовали. И то, что это происходило у самых могил, накладывало какой-то особый отпечаток на серьезность их разговора.
   – Силой меня заставили воевать, не захочешь, сказали, дети твои сиротами останутся. Что мне было делать?
   – Пойдем вместе со мной к Ахмад Шаху, он человек справедливый, борется за счастье для всех афганцев. Я оставил твоей жене деньги, хватит на первое время, потом и сам заработаешь.
   Все время, пока Ахмад Шах был премьер-министром в правительстве, Лука был в его окружении и передавал в центр ценнейший материал. Когда же талибы захватили Кабул, ушел вместе со своим шефом на север к таджикской границе. В Москве уже знали, что Северный альянс пока терпит поражения и что майор Кадцын пятнадцать лет не был на родине, очень устал и просит отпуск. Ему разрешили вернуться.

Глава девятая
В кругу семьи

   Резко и продолжительно зазвонил телефон, Лука снял трубку. Междугородняя.
   – Сыночек, здравствуй, как ты? – услышал Лука в трубке голос отца.
   – У меня все хорошо, а как ты себя чувствуешь, папа?
   – Да в мои годы как можно себя чувствовать? Прибаливаю.
   После известия о пропаже сына Лука старший сильно сдал.
   Сердце прихватывало, позвоночник, вроде бы вылеченный доктором в Кургане, снова стал болеть.
   – А работу по дому, в огороде кто делает?
   – Да чаще всего сам, а если весною помощь надобна, то ребята не отказывают, твои друзья. Мне старику много не нужно.
   И такая горечь чувствовалась в его голосе, что к горлу Луки подкатил ком.
   Лука знал, что после смерти тетки Федосьи отец, оставшись в совершенном одиночестве, долго болел. Теперь он звонил часто, для него разговоры с сыном заняли важное место в однообразной жизни, которую он вел, живя в маленьком поселке посреди уральской тайги.
   – Папа, мне так хочется тебя увидеть.
   – Так приезжай сынок, навести старика, когда еще доведется свидеться?
   – Я приеду, папа, у меня сейчас отпуск, я обещал свозить семью на море, а потом и к тебе выберусь, – в голове Луки вдруг мелькнула мысль, которую он побоялся даже сразу высказать отцу. Но, подумав и прикинув, все-таки отважился: – А если мы приедем к тебе всей семьей, ты не против?
   – Да я, да я… – Лука старший даже поперхнулся, – я буду так рад. Полинушку увижу и внуков. – Отец шмыгнул носом.
   – Ну, тогда так и решим, я буду планировать, Полину извещу и Бориса Александровича.
   – Я буду ждать, сынок, места тут всем хватит, а природа сейчас необычайной красоты, ты же помнишь. Лето в разгаре, в лесу запах духмяный, ягоды, грибы, орехи. Пусть ребятишки красоту эту уральскую в себя примут, воздухом, настоянным на сосновой хвое, подышат. Москва хоть и прекрасна, но здесь в тишине себя и мир лучше понимаешь.
   – Да, папа, я знаю. До встречи. Целую. Я позвоню, когда мы будем готовы ехать.

   В какое место отправиться, решили быстро, и разногласий по этому вопросу не возникло.
   – Линуся, куда бы ты предпочла поехать? – осторожно, с дальним прицелом начал разговор с женой Лука.
   – У меня как-то нет ничего конкретного, хочется просто моря и солнца, красивых белых зданий, спокойствия и тишины. И забыть обо всем, что было.
   – Ну, тогда я предлагаю Алупку.
   – Ой, Лу! – Полина захлопала в ладоши, казалось, что она сейчас запрыгает, как девочка. – Я и не подумала об этом, какой молодец, что вспомнил. Я до сих пор считаю, что лучшего периода не было в моей жизни.
   – Ну, тогда мы повторим этот лучший период и сделаем его еще лучше, ведь с нами будут дети, о которых мы тогда и не подозревали, – слегка улыбнувшись, ответил Лука.
   – Я думаю, что для нас он будет немножечко другим, ведь мы и сами изменились, а для ребятишек – память на всю жизнь.
   – А потом через пару недель рванем на Урал к отцу, – выложил Лука и с выжиданием посмотрел на Полину. Как-то она воспримет это известие.
   – Куда? Лу, ты что придумал?
   – А что такого? На Урале летом чудно, да ты и сама там жила в детстве.
   – С детьми, в какую-то Тмутаракань, после Черного моря! Ты – сумасшедший.
   Лука помолчал, погрустнел, обдумывая, как убедить Полину. Так ничего и не придумав, сказал откровенно:
   – Знаешь, Линуся, там родина моя, там отец мой, которого я не видел много лет, могу и не увидеть, когда еще возможность представится. А дети у нас крепкие, не каждым детям дано пережить то, что они пережили. Посмотрят, какая страна огромная, как люди живут в других местах, впечатлений надолго хватит.
   – Да ладно, – пошла на попятный Полина, – я же не возражаю. С тобой мне ничего не страшно, да и ребятишкам нашим.

   Самолет, ревя моторами, набирал высоту. Дети прилипли к иллюминатору.
   – Море, море, я вижу внизу море, – закричала Настенька.
   – А вот там горы, видишь такой зелено-коричневой полосой тянутся, – степенно, как полагается старшему, ответил ей Бориска.
   Дети сидели рядышком впереди, а родители сзади. Бориска, несмотря на ранения, вытянулся за лето, на верхней губе появились усики. Видно было, что он скоро сровняется с отцом. Но самое главное – у него изменился характер, он стал спокойней и серьезней, из подростка превратился в юношу. Лука навещал его в больнице чаще, чем мать и сестренка. Бориска никак не мог привыкнуть к отцу, его детская память сохранила совсем другой образ. Самое трудное для взрослеющего подростка было произнести слово «папа». Бориска не называл Луку никак. «Ты, послушай, погляди…».
   Однажды, когда врачи уже разрешали Бориске сидеть на кровати, он неожиданно взял руку отца и сказал:
   – А ну-ка, сожми.
   И когда тот согнул руку в локте, приложил к ней согнутую свою. Потрогал бицепс Луки, мощной горой возвышавшийся над предплечьем, потом хилый свой.
   – Да-а. Вот бы мне такие мускулы.
   – Нет ничего проще, – утешил сына Лука, – тренироваться, тренироваться и еще раз тренироваться. Будешь упорным, будешь стремиться к своей цели, станешь самым сильным. Ты хотел бы заниматься борьбой?
   – Очень хочу, – глаза у Бориски заблестели.
   – Я обещаю тебе, что поговорю со своим первым тренером, он, правда, уже на пенсии, но связь со спортом не теряет. Ты будешь заниматься!
   – Спасибо тебе… папа! – произнес Бориска, чуть запнувшись на последнем слове.
   Лука знал, чем можно увлечь взрослеющего подростка, который хочет быть сильным, сам прошел через это.
   Через несколько дней Бориска узнал, что зачислен в секцию самбо, и начал усиленно заниматься, забросив все свои увлечения.

   Самолет уже летел ровно, и облака закрыли землю. Настенька некоторое время тормошила Бориску:
   – Борька, посмотри, какие клочья ваты по небу разбросаны. А это белые горы пушистые, вот бы по ним прогуляться босиком.
   Она вскакивала со своего места – эмоциональная, гибкая, тоненькая, как мама. Вскоре, однако, однообразная белая поверхность ей надоела, и она задремала, уронив голову на плечо брата.
   В аэропорт Екатеринбурга «Кольцово» прилетели уже в сумерках. Можно было, конечно, дождаться самолета на север, рейс которого был под утро, но Лука решил, что нет смысла мучить детей в аэропорту. Взял такси до железнодорожного вокзала, и через час, уютно расположившись в купе, они уже мчались к Серову.
   На следующий день, преодолев на такси сто пятьдесят километров на север, попали в объятия деда Луки. Когда начали освобождать чемоданы и сумки от крымских подарков, Лука старший немного взгрустнул:
   – А мне на море довелось за всю жизнь один разок всего побывать, до войны еще. На соревнования ездил, забыл уже какие, а вот море помню. Широкое такое и бескрайнее…

   Отметить семидесятилетие Бориса широко и с размахом предложила Аля. Все горячо поддержали эту идею.
   – А что же ты, мамочка, – вдруг высказалась острая на язык Неля, когда родители в один из вечеров заехали в гости к Морозовым. – Ты, вроде бы, младше папы всего-то на два месяца. Что же мы еще раз будем ту же компанию собирать и на твой юбилей?
   – Да, Алечка, Неля права, – поддержал дочку Борис, давай-ка мы сразу два юбилея отметим: твой и мой.
   – Не возражаю, – сразу согласилась Аля и хитро улыбнулась так, что все поняли – именно такой вариант она и предусматривала, только хотела отдать первенство в решении этого вопроса мужу. – Надо всегда соглашаться с мнением мужчины, он – глава семьи. Но необходимо подвести дело так, чтобы мнение мужчины было таким, какое нужно женщине!
   – Ах ты моя разумница, – обнял Борис жену.
   Позвонить на Урал и предупредить Полину Борис поручил Але, сам он с утра и до позднего вечера пропадал на работе.
   – Линуся! Здравствуй, доченька!
   – Ой, мама, это ты?
   – Я, я, кто же еще, как вам там отдыхается?
   – Чудесно, мама.
   – Как дети?
   – Ты не поверишь, но прямо на глазах здоровье и силу набирают. И в огороде работают, и в лесу грибы да ягоды собирают, и в озере рыбу ловят.
   – А кто же их там водит?
   – Как кто? Дед Лука и папа. Я-то, в основном, по дому.
   – А дед Лука как себя чувствует?
   – Одиноко ему в этой глуши, вот и болеет. А сейчас, как мы приехали, словно помолодел враз. Внукам не нарадуется, и они от него не отходят, он тут хозяин, все знает. И по Луке соскучился, давно не видел.
   – Линуся, мы решили с папой отметить наше семидесятилетие. Вы должны обязательно вернуться к этому времени.
   – Когда, мама? Какого числа?
   – Двадцатого, у нас дома.
   – Мы постараемся вернуться. Наверное, как раз двадцатого и прилетим.

   – Деда, деда! – кричала Настенька откуда-то из-за деревьев. – Посмотри, что я нашла!
   Она выскочила на полянку, держа в руках огромный гриб.
   – Это кто, его можно кушать?
   – Это белый гриб, боровик, царь-гриб. Изо всех грибов самый главный, самый важный, самый крепкий. Погляди, как гордо выпрямился и шляпу носит с достоинством, – дед положил гриб в корзинку Настеньки. – А вот сейчас мы на просеку выходим, там уже другие грибы водятся.
   Тайгу пересекала широкая просека, посредине которой высились мачты линии электропередач. Она заросла кустарником, мелкими деревцами, прорывающимися из старых пеньков, высокой травою.
   – Настюха, поди сюда, погляди какое чудо я нашел, – склонившийся над пеньком Бориска позвал сестру. Настя нехотя приблизилась и вдруг упала на колени перед пенечком.
   – Ой, какие! – Перед ней дружной семьей стояли опята. – Это, наверное, папа, – ткнула она пальчиком в самый большой гриб, стоящий во главе остальных, – а это мама, а это детки, как их много.
   Бориска достал ножик и приготовился резать.
   – Сейчас они перейдут в твою корзинку.
   – Нет, нет, не дам! – закричала девочка и загородила собой пенечек.
   – Отойди, Настя, это же грибы.
   – Нет, я не дам резать! – в глазах у Настеньки показались слезы. – Мне маленьких жалко.
   – Что у вас тут случилось? – не торопясь подошел дед Лука.
   – Настюха не дает грибы резать, – объяснил Бориска.
   – Они маленькие, еще не выросли, зачем их резать, – плача оправдывалась Настенька.
   – Понимаешь, внученька, – заговорил Лука, – если их не срезать, они вырастут и сгниют. А если срезать, то на грибнице этой, вот, видишь, мягкий мох снизу, снова вырастут грибы.
   – Резайте, кого хотите, – заявила девочка, – а я маленьких есть не буду.
   – Ну, характер, – усмехнулся в усы Лука-старший, – вся в маму.
   Вечером ели вкуснейший грибной суп, в тарелку Настеньке Полина старательно отбирала только крупные опята.
   – Так, сегодня ляжем спать пораньше, завтра с утра рванем на рыбалку, – объявил дед Лука. – Ночи у нас с середины августа уже холодные, пусть Настенька на печи спит.
   Полина днем протопила печь, настояла там грибной отвар. Настенька с удовольствием забралась на широкую уютную русскую печь и вскоре заснула.
   Старенький защитного цвета Газ-69, недовольно рыча, выбрался наконец на пригорок, с которого открывалась тихая гладь таежного озера.
   – Все, дальше нам уже не проехать, – сообщил дед Лука. – Вытаскивайте пожитки, немного протопаем пешочком. Здесь с километр всего.
   Вскоре Лука-старший с сыном и внуками уже устраивали бивуак на берегу. Дед готовил рыбачьи снасти, а Лука поставил палатку, разложил припасы и приготовил место для костра. Бориска, взяв топорик, пошел вырубить две крестовины и крепкую поперечину.
   Настенька всем помогала.
   – Ну, гвардия, пошли к озеру, – скомандовал дед.
   Внуки и сын гуськом двинулись за ним. Тайга вплотную подступала к илистым берегам, и от этого озеро казалось темным и страшноватым. Настенька замедлила шаг и озиралась по сторонам.
   – А тут никаких леших и водяных не водится, – осторожно поинтересовалась она у деда, начитавшись русских народных сказок.
   – Нет! Косолапый, бывало, наведается, водички попить да рыбки половить, да сохатый заглянет из чащобы лесной на глади озерной отдохнуть да умыться. – Настенька опасливо покосилась на деда – шутит или правда? Но дед спокойно улыбался. – Озера наши чистые, прозрачные, человеком еще не загаженные, потому как человеки здесь нечасто бывают. Вода холодная, долго в ней бывать не рекомендуется, а Настеньке лучше на берегу остаться.
   – Я тоже хочу в водичку, я с папой вместе буду, – недовольным тоном протянула Настенька.
   – Объясняю, как ловить, всем слушать внимательно. Заходим в воду выше колен. Вот эта веревка из лесы называется кукан, она надевается на пояс, как ремень, и застегивается вот таким маленьким карабинчиком. Ловим на маленькую удочку – донку, с резиновым наконечником – кивком. У всех есть баночки с червями, которых насаживаем на крючок, и забрасываем леску около своих ног. Сквозь воду видно, как рыба подплывает и заглатывает наживку. Подсекаем. На кукане спица, которую просовываем сквозь жабры, закрываем карабин, и пойманная рыба остается на поясе. Всем ясно? Ну, в процессе будет видно.
   Дед первым вошел в воду, а ним Бориска и последним Лука, держа за руку Настеньку.
   – Ай, вода холодная! – закричала Настенька.
   – Я же говорил, что тебе лучше на берегу, – ответил дед.
   – Нет, я с папой, – возразила упрямая внучка.
   Некоторое время все молчали, ожидая рыбу, которая вскоре появилась.
   Первым, как и полагалось, подсек дед Лука:
   – Ага, с почином тебя, папа, – прокомментировал сын.
   И следом раздался крик Настеньки:
   – Ой, рыба кушает мои ножки, ой-е-ей! – она забултыхала ногами.
   – Тихо, дочка, – урезонил ее Лука, – всю рыбу распугаешь.
   – А что она меня кушает, – обиженно протянула Настенька.
   – Иди на берег, ты – девочка, должна заниматься хозяйством, продукты готовить, посуду. А мы – мужчины, добытчики, сейчас рыбы наловим и будем уху варить, тройную. Ты такой нигде больше не попробуешь.
   Настенька осторожно двинулась к берегу.
   Через полчаса дед Лука скомандовал на выход:
   – Вода холодная, долго находиться в ней не рекомендуется. Да здесь всегда клюет, рыбой озеро наше кишит, смотри, у всех есть улов.
   Бориска показал свое умение разжигать костер, он уже два года был в секции туристов. Лука быстро очистил рыбу и священнодействие началось. Когда вода в ведерке закипела, дед опустил туда несколько рыбин. По мере варки, вынимал рыбу и загружал новую, добавлял картофель, овощи, пряности, какие-то коренья, траву, сорванную тут же. Запах, от которого все не успевали глотать слюнки, поплыл над тайгой.
   – Ну когда же она будет готова? – прыгала вокруг костра нетерпеливая Настенька.
   – Сейчас, сейчас, потерпи, – дед помешивал варево. – Миски готовы?
   – Готовы, – ответил Лука, отламывая краюхи от буханки черного хлеба.
   Вскоре только ложки постукивали о пластиковые миски.
   – Ничего вкуснее не едал, – признался Лука, наливая себе вторую миску.
   – Эх, жаль, мама не попробует, – протянул Бориска.
   – Ничего, мы в Москве на рыбалку поедем, рыбку половим и сварим, дед нам рецептик предоставит, – успокоил сына Лука.
   – Там у вас и рыба не та, и вода не чиста, – констатировал Лука старший, – а рецептик дам, конечно, отчего не дать. Только к рецептику еще и руки нужны, да и голова немножко.
   – О, мне мысль интересная в голову пришла, – вдруг заявил Лука, – но оглашать ее пока не буду, дома с мамой посоветуемся, тогда и выложу.

   – Вы когда уезжаете? – спросил Лука-старший вечером, когда взрослые сидели на кухне за столом. Настенька уже спала, а Борис смотрел телевизор.
   – Двадцатого улетаем из Свердловска на Москву, – ответил Лука.
   – Хочу еще с тобой на охоту сходить, может, и не доведется боле, одному уже невмоготу. Да шишек пособирать кедровых, орехов набить. В Москву отвезете.
   И тут Лука воспользовался случаем, что речь зашла об отлете в Москву.
   – Папа, а что если ты полетишь в Москву с нами? У тестя и тещи юбилей – семидесятилетие. Отмечать они будут, ты для них, как подарок.
   – Я бы с удовольствием поехал, сынок, но ты же понимаешь. Семьдесят мне уже давно минуло, я постарше Бориса. В такие годы не полетаешь. Потом назад добираться…
   – А может, ты в Москве останешься, что тебе в этой глухомани делать одному!
   – А кому я нужен в Москве? Там и без меня нахлебников хватает.
   – Мне ты нужен, внукам своим нужен, Борису, другу своему, нужен. И дело найдется, вот тесть хочет работу оставить и сесть писать о войне, о жизни. И ты чем-нибудь займешься.
   – Чем я могу заняться? Писать складно, так как Борис, не умею, нет у меня образования. Для работы какой-нибудь я уже не гожусь, староват. На пенсию в Москве не прожить, это здесь хозяйство выручает, да тайга еще, человеком не загаженная.
   – Ты подумай, папа, время еще есть.
   – Подумаю. Давай спать ложиться, завтра пойдем шишкарить.

   – Нет, нет и нет! – рубила воздух ладонью Полина. – Я одна тут больше не останусь, что я вам девочка на побегушках?
   – Тихо, Линуся, что это ты с утра расшумелась? – пробовал успокоить ее Лука.
   – Да, конечно, вам хорошо там всем вместе – лес, чистый воздух, озеро, а я как привязанная на кухне.
   – Да никто тебя не привязывал, – возразил Лука, – ты же сама изъявляла желание по дому похозяйствовать.
   – Ну вот, похозяйствовала, привела все в порядок, вещи дедовы выстирала и сложила, кушать вам готовила. А теперь и я хочу по лесу побродить с Настенькой.
   Полина положила руку на голову дочери и обняла ее.
   – Да, мамочка, я тоже хочу, чтобы ты пошла с нами, – весело закричала Настя, и это ее желание сразу прекратило все возражения.

   Лука стучал большим деревянным молотом по стволу кедра, шишки падали, и все остальные искали их в прошлогодних иголках и траве. Потом Луку сменял Бориска.
   Вскоре стучать тяжелым молотом ему надоело, и Бориска полез на кедр.
   – Эй, Борис, осторожнее, высоко не залезай, там ветки тоньше, – остерегал его дед. Бориска держал в руках длинную палку и ею сшибал шишки, растущие на самых концах раскидистых веток. – Достаточно, слезай… – однако Бориска лез все выше и выше.
   Понадобилось строгое вмешательство отца.
   – Борис, ты хочешь, чтобы я полез и снял тебя с дерева?
   – Все, все, слезаю! – закричал Бориска, понимая, что отец не шутит.
   Когда он спустился, Лука рассказал, как, будучи тринадцатилетним подростком, залез на дерево, чтобы сбивать шишки. И уже высоко вверху ветка, на которой он стоял, подломилась, и Лука полетел вниз. От неминуемой смерти его спасли широкие лыжные штаны, в которых тогда ходила вся молодежь. Они зацепились за ветку, и материал штанов оказался настолько прочным, что выдержал вес мальчишки.
   После этого рассказа Бориска залезать на кедры уже не пытался.
   Чтобы достать вкусные орешки приходилось отламывать от шишки чешуйки, пропитанные смолой, и вскоре руки у всех были в черных липких пятнах. А у Настеньки даже щеки, потому что силенок в руках не хватало, и она пыталась откусить чешуйки зубами.
   – Ничего, отмоетесь, – шутил дед Лука, – мы еще из шишек на специальном приспособлении орешки добывать будем.
   К вечеру кедровыми орехами наполнили целый мешок.

   Отъезд неумолимо приближался, и дед Лука наметил день выхода на охоту.
   – Идут одни мужчины, – заранее предупредил он, во избежание повторения прошлого недовольства Полины. – Охота – мужское дело.
   – Я тоже иду, – ломающимся баском прогудел Борис. – Или я не мужчина? – спросил он, в упор глядя на отца.
   – Участковый приезжал недавно, предупреждал, чтобы поосторожнее с незнакомыми людьми были, – проговорил дед, глядя на сына, – нынче время такое – мутное время, много людей разных по тайге шастает. Кто такие, откуда, поди разбери? – и видя, что Лука молчит, добавил: – Бориска – парень молодой еще, необстрелянный, а охота дело серьезное, лучше поостеречься.
   – Ты хочешь, дедушка, чтобы я до твоих лет необстрелянным оставался, – с вызовом вставил Борис, – между прочим, я в тире выбиваю девяносто пять из десяти выстрелов.
   – Пусть идет, – решительно отрубил Лука, повернувшись к отцу, и, как бы давая сыну характеристику, подтвердил: – Он парень серьезный, необдуманных действий совершать не будет.
   К охоте начали готовиться с вечера.
   – Пойдем на косулю, – объяснял дед Лука, – животное красивое, грациозное, быстрое, но пугливое. Слух острый и нюх, если с подветренной стороны не подойдешь, даже хвоста не увидишь. Одежда у нас должна быть без запахов посторонних, а сапоги без скрипа. Борис, тебе достанется моя старая двуствольная «ижевка». Я покажу, как ее преломлять и заряжать. Хоть и старая, но надежная, – уточнил он, – помни, что у тебя всего два выстрела до перезарядки. Поедем до лесника, там заночуем и машину оставим. От него километрах в пяти небольшое озерцо, куда косули на водопой приходят. Вот на зорьке мы их и будем поджидать.
   После ужина дед лично проверил оружие, снаряжение и одежду.
   – А теперь спать, – скомандовал он, – завтра и послезавтра нелегкие дни ожидаются.
   Ночью Бориска спал плохо в своем чулане, где ему отвели широкий топчан. Снились какие-то лани, быстро скачущие по горам. Косулей-то он никогда в жизни не видел.

   Солнце уже высоко стояло, когда к дому подкатил «уазик». Из него вышел человек в милицейской фуражке и постучал в ворота. Полина вышла на крыльцо.
   – Здравия желаю, – поприветствовал ее милиционер. – Можно войти? А где хозяин?
   – Да уехал он на охоту часа три назад, с сыном и внуком. Заходите.
   – А вы кто же будете?
   – Я – жена его сына, – ответила Полина, она почему-то очень не любила слово «невестка».
   – Так это вы из Москвы приехали? Мне Лука говорил, что к нему родня приезжает. Я участковый.
   – Да, мы. Скоро уезжать собираемся.
   – Почему так мало побыли?
   – Места у вас красивые, да пора и честь знать. Дома дел полно.
   – Не вовремя, ох не вовремя Лука в тайгу подался.
   – А что случилось? – встревожено спросила Полина.
   – Хотел Луку предупредить, теперь тебе скажу. Из зоны, у нас тут их несколько в районе, сбежали трое заключенных. Их сейчас ищут. Большие силы подняты по тревоге. Ты, как стемнеет, на улицу не выходи и двери никому не открывай. Я ребят соседских попрошу, чтоб за домом вашим поглядывали.
   После ухода участкового Полина закрыла окна и ставни и нервно бродила из комнаты в комнату.
   – Мама, мама, что с тобой, – заметила ее состояние Настенька, рассматривающая какие-то старые книги в дальней комнате.
   – Ничего, доченька, это я просто волнуюсь за наших. Как они там?

   Бориска завалился спать пораньше в пристройке, которую лесник поставил специально для желающих переночевать гостей. А взрослые сидели за столом, обсуждали последние новости из столицы, пили водочку из погреба и закусывали олениной и хрустящими огурчиками.
   – Хорош вам, мужики, – наконец остановила их хозяйка, которая и рада была гостям, тем более из самой Москвы, но и за порядком следила, и за переменой закусок, чтобы не опьянели. – Завтра не встанете, охоту пропустите.
   – И то верно, – поддержал жену лесник, – давай на боковую.

   Вышли еще затемно, перед самым рассветом. Было холодно и сыро, Бориска дрожал в своей легкой курточке. С серого неба сыпался мелкий дождик, и вскоре все промокли.
   – Ничего, – уверял дед, – дождик – это хорошо. Зверь запахи и звуки далеко чует, а дождик их приглушит.
   Лука снял с себя камуфляжную куртку на синтепоне и набросил на сына.
   Но настоящий холод начался, когда сели в засаду. Дед выбрал место с подветренной стороны, укрытое кустами, откуда хорошо просматривалась прибрежная озерная полоса, поросшая мелким осинником. Вначале это было интересно и таинственно, наблюдать за спуском к озеру, истоптанным следами зверей. Но никто не приходил на водопой и от напряженного всматривания глаза стали уставать. Дождик прекратился, и в разрывах туч проглянуло солнышко. Бориска задремал, согревшись под нежаркими лучами. Разбудил его выстрел, показавшийся особенно громким после тишины таежного утра.
   – Стреляй, Лука, стреляй, – услышал он голос деда.
   Бориска приподнял взлохмаченную голову и увидел две мелькающие в осиннике головы, одна из них была увенчана короткими рогами. Через несколько секунд они скрылись в лесу.
   – Чего палить в белый свет? – недовольно проворчал Лука. – Их надо бить с первого выстрела, видишь, с какой скоростью они несутся.
   – Эх, глаз уже не тот, подводит, – вздохнул дед. – Теперь до обеда можно отдыхать, раньше не появятся.
   – А может, по следам пойти, да лежку попробовать найти? – предложил Лука.
   – Можно, – согласился дед, – только повозиться придется, ножками потопать…
   – А что тут сидеть без толку?! – обращаясь к отцу, спросил Лука. – Пойдем.
   Часа через два вышли на вершину невысокой сопки, с которой открывалась большая, слегка заболоченная лесная поляна, густо поросшая высокой сочной травой.
   На той стороне у самой кромки леса щипали траву две косули.
   – Это те самые, самец и самка, – шепнул дед.
   – Ждите меня здесь и не двигайтесь, – прошептал в ответ Лука и осторожно, почти припадая к земле, двинулся по периметру поляны, выбирая подветренную сторону.
   Косули часто поднимали голову от земли, настороженно оглядывая окружающую местность. В эти минуты Лука замирал, даже дыхание сдерживал, едва-едва вбирая легкими воздух. Он тихонько сокращал расстояние до животных, выходя на позицию, с которой наверняка мог поразить цель. Наконец залег в кустах, выставив едва заметный карабин. Теперь ждал, пока одно из животных, что покрупнее, не окажется к нему боком.
   Выстрел. Самец сделал высокий прыжок и рухнул на землю, самка исчезла в лесу.
   Охотники подошли к убитому животному. Дед приподнял от земли голову с рогами.
   – Ого, сынок, какого самца завалил, – и, осмотрев туловище, добавил: – Бьешь профессионально.
   – Стараемся, – пошутил, улыбнувшись, Лука. – Каков наш дальнейший план?
   – Предлагаю освежевать тут же, все легче будет нести, идти не близко, – огласил дед. – Дойдем до озера, привал сделаем, дневку на обед, а там через полтора-два часа и к лесникову дому доберемся.
   Косулю подвесили за задние ноги к толстой ветке, и Бориска с интересом смотрел, как ловко дед орудует ножом, отделяя шкуру от мяса.
   Тушу разделили на три неравные части: самую тяжелую, заднюю, досталось нести Луке, переднюю – деду, а Бориске – рогатую голову с длинной шеей.
   День уже перевалил на вторую половину, когда подошли к озеру.
   Дед расстелил на траве кусок полотна и выложил колбасу, хлеб, овощи, консервы, копченую курицу.
   – Перекусим, с полчасика отдохнем и двинемся, – объявил дед, – нам желательно засветло домой приехать.
   После обеда Лука с дедом развалились на мягкой траве и задумчиво смотрели в небо.
   Бориска взял ружье:
   – Пойду пройдусь поблизости, может, подстрелю зайца какого-нибудь. А то я на охоте был и даже не выстрелил ни разу.
   – Осторожнее, Борис, – предупредил сына Лука, – далеко не отходи, чтобы не заплутать, и патроны напрасно не трать. Если стрелять, то наверняка.
   – Хорошо, папа, не беспокойся, не маленький уже.
   Лука проверил ружье сына и хлопнул его по плечу:
   – Долго не задерживайся.
   Прошло совсем немного времени, как ушел Бориска, и Лука, задумчиво разглядывающий плывущие по небу темные облака, вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Он приподнял голову, от леса к озеру приближались три человеческие фигуры.
   – Папа, гости к нам, – негромко окликнул он отца.
   Дед сел на траве и всмотрелся в подходивших людей:
   – Чужие, – произнес он, – незнакомые.
   – Лука подвинул поближе карабин, но в руки его брать не стал, чтобы не показывать настороженность.
   – Здорово, мужики, – произнес, видимо, старший.
   – Здорово, – ответил Лука, внимательно осматривая подошедших.
   То, что увидел, ему совсем не понравилось. Он вырос в этой тайге и прекрасно знал, что случайных людей здесь не бывает. Люди были одеты в разномастную одежду, явно с чужого плеча. За спиной у старшего висел автомат.
   – Что, к столу не пригласите? – спросил тот же.
   – Отчего же, присаживайтесь, – показал жестом на траву дед, – места всем хватит, чем богаты, тем и рады.
   – А чем богаты? – вступил в разговор другой. – Жратва есть?
   Луке этот вопрос совсем не понравился, но он промолчал, не желая накалять обстановку.
   – Я же сказал, садитесь, перекусите с устатку, – как можно мягче ответил дед.
   Но гости и не думали садиться. Старший подошел к мешкам с мясом и пнул один из них:
   – Что, охота удачная была? – и, не дожидаясь ответа, спросил: – А в мешках чего прячете?
   Луке совсем не понравился этот вопрос. Он уже понял по повадкам, что эти люди скорей всего сбежали из зоны.
   – А почему вы этим интересуетесь, из охотинспекции, что ли? Так у нас лицензия на отстрел есть. Показать?
   – Ты свою лицензию засунь себе… знаешь куда? – грубо прервал его старший. Лука потянулся к карабину. – Сидеть! – Старший передернул затвор.
   – Послушайте, – начал дед, – мы вам ничего не сделали, если вам нужна еда, мы отдадим свою. В мешках мясо косули, возьмите, если хотите.
   – Мы возьмем то, что нам надо. Лечь на землю! – и видя, что дед и Лука не пошевелились, заорал: – Лечь лицом на землю, я сказал, если жить хотите! – и обращаясь к одному из подельников: – Джигит, возьми их ружья.
   Тот подошел к Луке, около которого лежал карабин. Лука напрягся и старший уловил это.
   – Ну, ты, не балуй! – он дал короткую очередь из автомата, пули подняли фонтанчики у самых ног Луки, который лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Если лечь лицом на землю, это конец, пристрелят сразу же, зачем им свидетели. Рвануть на себя карабин – бесполезно, все равно не успеть, у него палец на спусковом крючке.
   «Джигит» нагнулся за карабином. И тогда Лука сделал то, что было единственно возможным: схватил нагнувшегося к нему бандита и, воспользовавшись своей огромной физической силой, закрылся им от автомата старшего. Бандит яростно дергался, пытаясь освободиться от сжимавших его мощных рук, а старший водил автоматом, не решаясь выстрелить, ожидая, когда Лука окажется с его стороны. Это промедление решило исход борьбы. Прозвучал выстрел, и старший грохнулся на землю. Не поняв, откуда стреляли, Лука сжал хрустнувшую шею «Джигита» и бросил обмякшее тело. Третий бандит убегал к лесу. Дед прицелился в него и выстрелил.
   – Не стреляй, папа, возьмем живым, – крикнул Лука отцу и помчался вслед за убегавшим. Но впереди его уже мелькала легкая и быстрая юношеская фигурка.
   Бориска, узнал Лука сына. Борис догнал бандита уже в лесу и ловко подставил ему подножку, тот полетел на землю, но почти сразу же вскочил и бросился на мальчишку, увидев, что тот один. Однако месяц занятий не прошел для Бориса даром, он ушел в глухую защиту, не давая себя ухватить и зная, что вот-вот за спиной появится отец.
   Бандит вытащил нож, но было уже поздно, подоспевший Лука схватил запястье его, и дикий крик боли потряс лес. Он заглушил даже лай собак, рвущихся с поводков проводников, несущихся к месту схватки.

   Через пятнадцать минут связанный бандит сидел на месте дневки, а рядом лежали два трупа его подельников. Над озером появился вертолет и, подняв рябь на его гладкой поверхности, приземлился у самого уреза воды. Из вертолета выскочил участковый, капитан внутренних войск, а за ними отделение автоматчиков.
   – Лука, – бросился к деду участковый, – я так переживал за тебя, неугомонный ты человек.
   Они обнялись. А капитан подошел к Луке, козырнул и представился:
   – Капитан Кожевников.
   – Подполковник Кадцын, – ответил ему Лука, – из Москвы.
   – Ну вы и орел, подполковник, – восхищенно проговорил капитан, глядя на Луку снизу вверх, – эти – особо опасные, им терять нечего, уже пятерых убили.
   – Стараемся, – в своей всегдашней манере ответил Лука. – Капитан, я хочу попросить вас связаться с моей женой, она в поселке… чтобы не волновалась.
   – Сейчас я свяжусь с ближайшей патрульной машиной, ребята заскочат. Как найти?
   – Папа, – Лука повернулся к отцу. – Как найти наш дом? Объясни капитану.
   – О так вы и есть сын деда Луки, – подошел участковый, – я тут недавно работаю, всего два года, но слышал о вас. Как ваше имя?
   – Лука.
   – О, – участковый онемел, – вот это здорово! Лука Лукич?
   – Так точно, – подтвердил Лука.

   Уже стемнело, когда Кадцыны въехали во двор своего дома. Из открытой двери вырвалась Полина и повисла на Луке, за ней бежала Настенька.
   – Лу, родной мой, живой, – причитала Полина и не могла остановить слез.
   За ней заревела Настенька, вцепившись одной рукой в отца, а другой в брата.
   – Папа, Борька, – повторяла она.
   – Ну, что вы расшумелись, – подал голос Бориска с подростковой горделивостью, – ничего особенного, немного размялись, поиграли.
   Лука посмотрел на сына, потрепал его по волосам и улыбнулся:
   – Вот ты и вырос, сынок.
   Вечером все сидели за столом, ели наваристую шурпу из косули, вылавливали из тарелок мясо и слушали Бориса, в который раз рассказывавшего о том, что произошло на берегу таежного озера:
   – Пошел я себе добычу искать, такой злой был, раздосадованный. Конечно, думаю, папа с дедушкой стреляли, а я только как бесплатное приложение на охоту пошел. Дедушка хоть и не попал, но все-таки стрелял по косуле, а мне даже стрельнуть не удалось. Думаю, сейчас какой-нибудь заяц выскочит или лиса, я выстрелю и тоже с добычей буду. Но, как назло, никто ниоткуда не выскакивает, а время идет. Пора уже и возвращаться. Бреду по лесу, шишки с досады пинаю. Уже меж деревьев озеро показалось. Слышу – разговор громкий там, где папа с дедушкой остались, и голоса незнакомые. Хотел сгоряча побыстрее выскочить и побежать туда, но вовремя остановился. Подкрался поближе и наблюдаю, что происходит. Папа и дедушка разговаривают с тремя незнакомыми людьми, те требуют чего-то. И кричат так сильно на папу. А на папу никто кричать не смеет. Снял я ружье с предохранителя, упал в траву и пополз. Уже недалеко был, когда один из этих очередью из автомата полоснул. Прицелился я в него и вдруг вижу в прицел, как папа вскочил и с каким-то мужиком бороться начал, а тот, что стрелял, целится в него из автомата. Ну я, как учили, на перекрестье его посадил и спусковой крючок мягко нажал. После выстрела вижу, что тот с автоматом упал, значит, попал, думаю.
   Бориска прервался и с упоением стал вытаскивать из миски большие куски мяса на косточках и обгладывать их.
   – Ну а дальше-то что? – спросила нетерпеливая Настенька.
   – Сейчас доскажу, – ответил Борис, пережевывая вкусное мясо косули. – Третий-то бандит побежал, да почти в мою сторону, а за ним папа погнался. Я ружье бросил, чтобы, значит, налегке быть, и тоже припустил со всей мочи. В беге-то за мной мало кто угонится. Догнал его, когда уже озеро за лесом скрылось. Подножку ему подставил, а он вскочил и на меня кинулся. Я смотрю, мужик-то щуплый, ростом меня пониже, но злой, как волк. Я его на расстоянии держу, как учили, руки у меня длиннее, а он видит, что ничего сделать не может, и нож выхватил. Тут как раз и папа подоспел.
   Бориска дожевал мясо и, развалившись на стуле, зевнул. Потом проговорил небрежно:
   – Пойду спать, что-то устал сегодня.
   – И я, – стараясь подражать старшему брату, заявила Настенька.
   Когда дети ушли, Лука старший, видимо, долго что-то обдумывавший, торжественно заявил:
   – Лука и Полинушка! Я решил – уезжаю с вами!
   – Здорово, здорово, – захлопала в ладоши Полина. А Лука неторопливо подтвердил:
   – Правильное решение, папа.
   – Давайте мы папе и маме не скажем, а сделаем им сюрприз к юбилею, – сразу же предложила выдумщица Полина.
   – Давайте, – согласился Лука.

   Торжество праздновали в просторной квартире Шаталовых. Были все родные – Неля с Николаем Морозовым, их сыновья Ваня с Сашей, похожие друг на друга как две капли воды, Соня с мужем и ребенком и несколько бывших сослуживцев Бориса. Не хватало только Полины с Лукой, Бориски и Настеньки.
   Гости уже начали рассаживаться, когда зазвонил телефон.
   – Слушаю, – Борис поднял трубку.
   – Папа, это мы, – донесся до Бориса голос дочери.
   – Линуся, где вы?
   – Мы в аэропорту, сейчас выезжаем.
   – Давайте поскорее, а то мы уже все переволновались. Ждем вас.
   Через час в квартиру ввалились Лука, Полина, Бориска и Настенька. Вместе с ними все пространство заполнили сумки и чемоданы с подарками. Здесь были и черноморские сувениры и уральские. Восхищенным возгласам, казалось, не будет конца.
   Полина и Лука тихонько переглядывались, деда Луку они оставили в кафе рядом с домом. Бориска и Настенька были строго предупреждены, чтобы не проговорились раньше времени.
   Когда Аля пригласила гостей рассаживаться, Бориска по знаку Полины незаметно выскочил из квартиры. Вскоре он вернулся.
   – Ну где ты ходишь, – с притворным недовольством накинулась на него Полина, – тебя все ждут.
   – Да тут, друг срочно вызвал, по одному делу посоветоваться, – запинаясь, ответил Бориска.
   Когда уже все расселись, вдруг раздался звонок. В прихожую выскочила Полина.
   – Папа, тут тебя какой-то мужик спрашивает, страшный такой, заросший весь.
   – Какой еще мужик? – с удивлением переспросил Борис. – У меня никаких знакомых мужиков нет.
   – А он говорит, что знает тебя хорошо, – доиграла до конца свою роль Полина.

   Борис вышел в прихожую и тотчас же оттуда донеслись какие-то странные звуки. То ли крик, то ли стон, то ли вой. Двери широко распахнулись и в гостиную ввалились, обнявшись, два друга.
   С приходом деда Луки все оживились, засыпали его вопросами. Когда выяснилось, что из Луки-старшего сознательно сделали сюрприз, хозяин дома повернулся в сторону дочки и зятя, покачал головой и шутливо произнес:
   – Ну и детки у меня, только и жди, что отца разыгрывать начнут.
   Когда Борис узнал о решении Луки-старшего остаться в Москве, он очень обрадовался:
   – Ну наконец-то, будет с кем общаться и время проводить.
   Бориска уже, наверное, в десятый раз рассказывал всем, что произошло на охоте, по-мальчишески бравируя той смертельной опасностью, которая поджидала его самого, отца и деда.
   Полина расправлялась с аппетитным осетром, когда вдруг сморщилась и закрыла рот ладонью.
   – Линуся, что с тобой? – спросил Лука, глядя на жену. – Тебе плохо.
   – Тошнит что-то…
   – Может, осетрина несвежая или жирная слишком?
   – Нет, тут, видимо, другое.
   – Что? Правда? – Лука понял жену без лишних слов.
   – Завтра пойду в консультацию, возьму тест, но я и так знаю, – лукаво улыбнулась Полина, – то, что должно быть у женщин, не пришло.
   – Ой, Линуська, как здорово! – Лука вскочил, обнял жену и поднял ее в воздух.
   – Тише, медведь, люди смотрят, – прошептала Полина, глядя в счастливые глаза Луки.

   Борис не мог наговориться с Лукой-старшим. Они не виделись десять лет.
   – Устал я от этого бизнеса, – рассказывал он другу, – много сил и времени отнимает. Продам его к черту.
   – Так тебе же Вадим помогает, брат Димы, – вставила Неля, случайно услышавшая разговор двух мужчин.
   – Парень старательный, но молодой еще, – объяснял ей и Луке-старшему Борис. – Это же производство, люди, заказы, материально-техническое снабжение, зарплата, налоги и сотня других вопросов.
   – Папа, ты подожди, не продавай без меня, ладно? – попросила неожиданно Неля.
   Борис посмотрел на нее с удивлением:
   – А что это тебя вдруг заинтересовало мое производство? – поинтересовался он у дочери.
   – А я может, хочу стать там директором, управлять буду, – с вызовом ответила Неля.
   – Ты?
   – А что, думаешь, у меня не получится?
   – Не уверен, хватка-то у тебя есть, и характер, но знаний никаких.
   – Знания – дело наживное, – подвела итог разговора Неля. – Так ты не продавай пока.

   Николай Морозов чувствовал себя в этот день неважно, он давно уже болел, но держался бодро, как и подобает военной косточке. Его слово, когда он поднялся для тоста, как всегда было веским:
   – Товарищи, господа, как кому приятнее! Мы сегодня собрались, чтобы отметить семьдесят лет жизни двух замечательных людей – Бориса и Али! Эти семьдесят лет впитали в себя многое: любовь, которую они пронесли через всю жизнь и, несомненно, будут нести дальше, разлуку, которую, казалось, «похоронка» сделает вечной. Но если двое хотят быть вместе, смерть отступает. Им была предназначена нелегкая жизнь: война, голод, сталинские лагеря, смерть. Они прошли через все испытания с честью и достоинством, родили и воспитали прекрасных, умных, независимых детей, дождались правнуков. Они сполна хлебнули горечь разоблачения идеалов и заблуждений, которыми власть всю жизнь потчевала миллионы людей, и горечь той неразберихи, которая царит пока в нашей стране. Борис и Аля – пример не только для членов их разросшейся семьи, для детей и внуков, но и для каждого, кто, так или иначе, соприкасается с ними. – Морозов оперся о стол, на лбу его выступили капельки пота, он потер рукою левую сторону груди. Видно было, что стоять ему тяжело. Но Неля, сидевшая рядом и встревоженно смотрящая на мужа, не сделала даже попытки остановить его. Генерал был из тех людей, которые доводят начатое дело до конца. – Я познакомился с Борисом в тяжелое время боев за Берлин. Он был моим непосредственным командиром и я, тогда безусый лейтенант, многому у него научился. В самый ответственный момент, когда наш батальон истекал кровью, Борис принял решение о прорыве. Вывести батальон из окружения он доверил мне, а сам остался прикрывать наш отход, зная, что живым оттуда уже не вернется. Однако судьба покоряется смелым и сильным духом. Борису пришлось пройти через плен и лагерь, но он не озлобился, не потерял вкус к жизни и многого в ней добился. Он и сегодня в строю… – генерал слегка покачнулся, и Неля поддержала его, – и даст фору некоторым молодым. Предлагаю выпить за здоровье Бориса и Али, долгой жизни вам, дорогие мои!
   Морозов пригубил вино и тяжело опустился на стул. Вскоре Неля отвела его в дальнюю комнату и уложила на софу.
   Через полчаса она подошла к родителям:
   – Папа, мама, Коле очень плохо, мы срочно едем домой.
   – Может, проводить надо, Нелечка? Или скорую вызвать?
   – Ребята проводят, Ваня и Саша, – она кивнула на двух плечистых сыновей в курсантской форме.
   Ночью Неля вызвала скорую и поехала с Николаем Морозовым в госпиталь. Там генерала сразу повезли в реанимацию. Уже начало светать, когда врач вышел в коридор и устало снял перчатки.
   – Ну, что там, доктор, – кинулась к нему Неля, ни на минуту не сомкнувшая глаз.
   Доктор опустился на стул и развел руками:
   – Мы сделали все, что смогли, – произнес он осипшим голосом.
   Неля позвонила отцу уже поздним утром:
   – Папа, Коля умер.
   – Что? Что ты сказала? Нелечка!
   Но повторить эту фразу Неля уже не смогла, и ответом ему были гудки отбоя.
   Борис завел машину и поехал к дочери.

   В квартире Морозовых уже находилось много людей в военной форме.
   Борис постоял у изголовья Николая, обнял сидевшую тут же будто окаменевшую дочку и вышел в прихожую.
   – Как же это так? – растерянно спросил он какого-то медицинского полковника. – Вчера еще мы юбилей отмечали.
   – Обширный инфаркт, – произнес полковник, – болезнь крупных руководителей и генералов. Непосильная ответственность, постоянный стресс и напряжение.
   – Он ведь моложе меня, – словно не слыша полковника, повторял Борис, – на год моложе.
   Полковник кивал головой, сочувственно глядя на Бориса:
   – Сейчас это уже не имеет значения.

   Осень незаметно вошла в город и своевольной кистью раскрасила листья деревьев в багряно-желтые цвета. А на аллее они уже лежали серые и поблекшие, хрустя под ногами молча идущих людей. Военные говорили прощальные речи. Но Борис ничего не слышал и не понимал, в горле першило, как после разрыва снаряда под Берлином. Гроб с телом генерала закрыли крышкой, опустили в могилу, и Неля, одетая во все черное, бросила туда комок глинистой земли. Он стукнулся о крышку гроба, словно отбивая границу между земным существованием человека и вечностью.
   Солдаты комендантского взвода вскинули вверх карабины. Нестройно трижды ухнули залпы.
   – Пойдем, доченька, – Борис обнял Нелю, неподвижно стоящую рядом с сыновьями и Соней. Вместе с Алей они подхватили так и не проронившую ни слова дочь под руки и повели к машине.
   – Пусть мама пока у нас побудет, – бросил Борис Соне, – мы к вам приедем вечером.
   Соня кивнула головой, взяла под руки братьев, которые были на голову выше ее.
   Внезапно похолодало, подул северный ветер и принес моросящий, тоскливый дождь.

   – Товарищ генерал, подполковник Кадцын прибыл из отпуска для дальнейшего прохождения службы! – четко отрапортовал Лука, войдя в просторный кабинет генерала.
   – Здравствуй, Лука Лукич! – генерал Маркелов вышел из-за стола и пожал руку Луке. – Как себя чувствуешь?
   – Хорошо, товарищ генерал!
   – Как жена, дети, сколько лет ты их не видел?
   – Почти десять лет, товарищ генерал.
   – Твоя жена просто молодчина, любой офицер о такой мечтать может! – Лука улыбнулся и согласно кивнул головой. – Наслышан о твоих приключениях на родной земле. Не успел еще от тамошних очухаться, как здесь новые подоспели. Но если чувствуешь себя хорошо, то готовься к новому назначению.
   – Слушаю, товарищ генерал.
   – Да ты садись, – Маркелов указал на стул, – побеседуем. – Лука уселся на краешек предложенного кресла, и Маркелов заметил это. – Сядь поудобнее, расслабься, не на параде. Я понимаю, что ты отвык от кабинетов, но теперь придется привыкать. – Лука подумал, что руководство готовит ему нечто необычное, чем он раньше не занимался. – Ты в Пакистане четыре года был сотрудником военного атташе, пока за нелегальный сбор информации не объявили персоной нон грата? Правильно?
   – Так точно, товарищ генерал.
   – Скажу прямо, мы решили назначить тебя военным атташе в одну из стран, – и, заметив, что Лука сделал движение возразить, добавил: – Не Пакистан. – Лука вздохнул облегченно. – Язык страны английский, ты знаешь его в совершенстве. Работать придется, прежде всего, официально. О других нюансах сообщит тебе полковник Тимченко. Он же предложит кадровый состав – заместителя и сотрудников. Мы направим тебя на Высшие курсы при Военно-дипломатической академии, там подучишься несколько месяцев премудростям дипломатической работы и вперед.
   – Разрешите один вопрос, товарищ генерал?
   – Конечно, Лука Лукич.
   – Мне необходимо съездить в Афганистан.
   Генерал вопросительно посмотрел на Луку:
   – У тебя там остались какие-то незавершенные дела?
   – У меня там остался сын, товарищ генерал, и я хочу его забрать.
   И Лука вкратце поведал о своей истории с женитьбой.
   – Что ж, не возражаю, завтра же дам команду подготовить все необходимые документы. Сколько времени это может занять, по-твоему?
   – Я думаю, что дней пять.
   Генерал кивнул головой.

   – Разрешите, товарищ полковник?
   – А, Лука Лукич, проходи, присаживайся, – полковник Тимченко сделал приглашающий жест. – У генерала уже был?
   – Был.
   – Наставления выслушал?
   – Выслушал.
   – Ну вот, а теперь со мной позанимаешься, более конкретно. Опыт у тебя большой, разведчик ты находчивый. Я тебе подробно расскажу, в чем будет состоять работа. Пока на курсах учишься, мы с тобой будем встречаться раза три-четыре в неделю, подробно обсасывать все моменты. Потом вместе решим, когда ты будешь готов отправиться туда, – и уже расставаясь и пожимая Луке руку, полковник Тимченко сказал вполголоса, хотя их никто не мог слышать: – Учти, должность эта полковничья. Годик-два поработаешь, подготовим представление на присвоение очередного воинского звания.

Глава десятая
В наследство… любовь

   Казалось иногда, что эти два человека настолько не могут жить друг без друга, настолько каждый из них необходим другому, что когда заболевал один, второй тоже начинал угасать, как будто отказывался от жизни без любимого.
   У Али случился перелом шейки бедра.
   – Что ж вы хотите, – объяснял Полине и Неле моложавый суровый хирург, – вашей матери уже далеко за восемьдесят, у пожилых женщин это часто встречается. Кстати, вы сами-то проверялись на уровень кальция в костях? Женщинам после пятидесяти такая проверка необходима.
   – Сейчас не о нас речь, – не очень вежливо ответила ему Неля, – мы хотим знать план дальнейшего лечения мамы.
   – План? – ухмыльнулся хирург. – Я делаю операцию, кости срастаются, и после реабилитации ваша мама начинает ходить. Сначала с помощью специального приспособления, потом самостоятельно. Сестры выслушали врача и направились на другой этаж, где в этой же больнице лежал Борис.
   – Нелька, смотри, – рассуждала по дороге Полина, – как только папа попал в больницу, мама будто сама не своя, сгорбилась, потухла, как будто заболела вместе с папой.
   – А ты знаешь, Линка, она и в самом деле заболела. Они настолько стали одним целым, одним организмом, что даже болезнь папы стала болезнью мамы. А то, что она бедро сломала, так это просто реакция на папину болезнь. Как-то она должна была проявиться.
   – Ну ты прямо целую философию под это дело подвела, – осадила ее Полина, открывая дверь в палату.
   Борис лежал, уставясь в потолок, и даже не заметил вошедших.
   – Папа, – тихонько позвала Полина.
   – Ой, доченьки, как я рад вас видеть, присаживайтесь, – заговорил Борис после поцелуев, – вот видите, как получилось, – добавил он виноватым голосом, – сначала я, а потом мама. Никак не дождусь, пока разрешат вставать, чтобы навестить ее.
   С этого момента разговор пошел только об Але. Борис задавал самые мелкие вопросы – как она кушает, как выглядит, может ли говорить, больно ли ей.
   – Папа, – не выдержала Неля, – ты о себе расскажи, как ты себя чувствуешь?
   – Да что я, всегда выкарабкаюсь, мне не впервой, а вот мама. Не привыкла она по больницам.
   Полина и Неля переглянулись. Совсем недавно они, договорившись заранее с главврачом, решили побеседовать откровенно о здоровье отца. Лука, узнав о намечаемой встрече, тоже изъявил желание поприсутствовать. Он прямо со службы, как был в генеральском мундире, заехал в больницу.
   – Не буду вас обнадеживать, но и успокаивать не буду, – начал главврач, – организм ослабленный, особенно сердечно-сосудистая система. Гипертония, несколько микроинфарктов, хрупкие сосуды, опасность инсульта. Остаточные последствия старых ранений. Ну и сопутствующие болезни пожилых – диабет, остеохондроз, почечная недостаточность, неврологические нарушения… в общем, весь джентльменский набор, – горько сострил он.
   – Ну и что дальше? – спросил Лука.
   – Постоянный контроль и самоконтроль, регулярный прием лекарственных средств, профилактические осмотры, раз в три месяца – анализы.
   – Да-а, – протянул Лука, – серьезная программа.
   – Он ведь на особом учете как ветеран войны. Прямой телефон. В случае чего, немедленный выезд врача.

   – Мама, ну как ты себя чувствуешь после операции?
   – Хорошо, доченька, а как там папа?
   – Ой, мама, – всплеснула руками Полина, – папа спрашивает только о маме, мама спрашивает только о папе. Ты скажи, как сама себя чувствуешь?
   – Видишь, Линуся, как оно происходит – для меня папа важней себя, а для него, значит, я. Меня он на этой земле удерживает, а я его. И так – мы вместе.
   – Мамулечка, вы для всех нас оба дороги. Я только с годами начинаю понимать, как много вы дали нам и как много для нас значите. Быстрее выздоравливайте, мы хотим все собраться у вас с детьми, внуками и правнуками, как бывало раньше. Новый год встретить.
   – Обязательно, Линуся!

   Через несколько дней Але разрешили вставать, но совсем ненадолго, держась за ходунки. Стал подниматься и Борис после инфаркта, но из палаты выходить ему не разрешили. Полина позвонила Неле, которая была с утра до вечера занята на предприятии, которое передал ей Борис.
   – Нелька, давай выбирай время, навестим родителей.
   – Да я всегда время найду для этого, надо и внуков-правнуков привести, кто посвободнее, вот старики обрадуются.
   – Я Настеньку попрошу с дочкой, Бориска вечно занят.
   – А я Соню с Коленькой, мужики-то мои далеко служат.
   – Завтра суббота, как раз день удобный, – предложила Полина.
   – Хорошо, о времени договоримся.

   В субботу представительная делегация, шумно переговариваясь, поднималась на третий этаж, где лежала в двухместной палате Аля. Настя уговаривала шестилетнюю дочку:
   – Аля, веди себя спокойно, никуда не убегай, будь около бабушки.
   – Около какой бабушки? У меня их много, – хитро прищурившись, ответила маленькая Аля, – бабушка Полина – раз, бабушка Аля – два, бабушка Рита, папина мама, – три.
   – Около бабушки Али, она у нас больная.
   – А почему папа не пришел?
   – Он очень занят, придет в следующий раз.
   Коленька, сын Сони, был уже взрослым парнем, ему недавно исполнилось двенадцать. Он – единственный мужчина в этой компании и ему было доверено нести все сумки и пакеты с подарками для дедушки и бабушки.
   Небольшая палата едва вместила всех желающих запечатлеть свой поцелуй на бабушкиной щеке. Аля была взволнована и разговаривала сразу со всеми, включая детей.
   – То, что вы принесли, мне и за месяц не съесть.
   – Ничего, бабушка, – успокаивала ее Настенька, с дедушкой поделитесь.
   – Э, Настюша, когда это я его увижу, соскучилась уже.
   – А мы сейчас от тебя к нему направимся и привет передадим, – твердо подвела черту Неля, которая уже позвонила Борису, сообщив, что минут через десять они будут у него.
   Когда вся группа уже готовилась отправиться в путь с третьего этажа на пятый, отворилась дверь в палату, и в проеме показалось счастливое лицо Бориса. Он, опираясь на палку, направился прямо к Але, которая поднялась ему навстречу, поддерживаемая с двух сторон дочками. Лицо ее сияло радостью. Они обнялись, будто не виделись много лет.
   – Боренька! Здравствуй, мой хороший!
   – Аленька! Здравствуй, моя любимая!
   Встретились!
   Дети и внуки, уже сами взрослые, примолкли, улыбаясь тому теплу, которое разливалось в них, перетекая от обнимающихся стариков. Правнуки смотрели, широко раскрыв глаза, на прадедушку и прабабушку, они получили свой самый главный в жизни урок.

   Декабрь, долго не отпускавший теплые дни, начал потихоньку сдаваться настоящей зиме. Мороз перешагнул отметку в пятнадцать градусов и смело двигался к двадцати. Злой холодный ветер забирался за воротник и в рукава пальто, раскрашивал розовым щеки, трепал сорванный со столба плакат.
   Приближался Новый год. На семейном совете Шаталовых – Морозовых решили встречать его всем вместе в квартире стариков. Борис и Аля уже давно жили в ней вдвоем. Правда, частенько их навещали самые младшие: Лука-маленький – сын Бориски, Сашка – сын Луки и Полины, родившийся в другой стране, когда отец был военным атташе, Рита – дочка Сони, Коленька – сын Сони. Они, бывало, приводили своих друзей и даже ночевали у прадедушки с прабабушкой, предварительно известив родителей. И в смысле совместной встречи Нового года это были самые ненадежные претенденты. Они находились в возрасте открывателей мира и поиска экстрима.
   Соня жила с детьми и Нелей в той же большой квартире, которая еще помнила генерала Морозова, два ее брата служили в других городах. Они дали свое согласие на приезд в Москву на праздник. Вместе с женами и детьми, конечно.
   Приготовления к празднику начались задолго до него. Неля и Полина занимались гастрономическими и подарочными вопросами. Составили список всех детей и внуков, чтобы никого не забыть и несколько раз предупредить. Наиболее трудно поддающимся – юному поколению было обещано, что они встретят сначала Новый год с родными, а потом могут идти встречать со своей компанией уже по Гринвичу.
   Первым пришел Бориска – Борис Лукич с женой и двенадцатилетним Лукой Борисовичем.
   – А где мои родители? – спросил он, после объятий и поцелуев с дедом Борисом, которого очень любил еще с нежного возраста, и бабушкой Алей.
   – Спроси что-нибудь полегче, – откликнулся Борис, – вы пока посидите тут или лучше с Лукой поиграйте на компьютере.
   – Я маме сейчас позвоню, – предупредил Бориска, удаляясь с сыном в компьютерную комнату. Жена его уже хлопотала вместе с Алей на кухне.
   – Ну что там? – нетерпеливо спросил его через некоторое время Борис.
   – Мама сидит дома и ждет отца, – отозвался из компьютерной комнаты Бориска. – И недовольно добавил: – Всегда тридцать первого находится какая-то срочная работа, как будто у генерала семьи нет, да и праздники ему не положены.
   – Не ворчи, – шутливо одернул его Борис, – генерал – это работа ответственная, не то, что программки лепить. Ты вот не захотел почему-то в генералы идти.
   – Кому – что, – философски заметил Бориска, – кому во фрунт тянуться, кому мозгами шевелить. Без моих программ ни одна ракета не взлетит, ни один корабль не выйдет.
   – Ладно, ладно, не хвастайся, сейчас это модно.
   – Не модно, дед, а насущная необходимость, скоро все вокруг будет компьютеризировано.
   Шутливый спор деда и внука прервался звонком. Борис пошел открывать.
   – Нелечка! – в прихожей послышались голоса, и в гостиную ввалились Неля, Соня, ее муж, дочка и сын Николенька.
   Из компьютерной комнаты вышел Бориска поздоровался с родственниками.
   Вскоре пришла Настенька с мужем и маленькой Алей. Девочка сразу же побежала к прабабушке:
   – Здравствуй, бабушка Аля, – громко поздоровалась она и провозгласила, оглядываясь на гостей: – Это в честь бабушки меня Алей назвали.
   Неля разговаривала с кем-то по телефону, Настя взяла старенький аккордеон, она унаследовала от матери хороший слух и любовь к музыке. Сначала пошли военные песни, потом всеми любимые – «Скромненький синий платочек», «Валенки», «Прощай, любимый город», «За фабричной заставой», «Землянка», «Эх, дороги…».
   Сонина дочка, которой уже исполнилось шестнадцать, склонилась к младшему брату:
   – Колька, ты слышал эти мелодии?
   Николенька отрицательно покачал головой:
   – Я знаю роковые и поп-ансамбли.
   – Эх ты!
   Пришла из дальней комнаты Неля, которая разговаривала там по телефону:
   – Едут Ваня и Саша с семьями. Скоро будут.
   Зазвенел звонок.
   Борис со словами: «Это Линуся с Лукой и Сашенькой», – побежал открывать.
   На пороге выросла громадная фигура Луки. Он погрузнел за последние годы от сидячей работы в Генштабе и казался еще более огромным. Полина рядом с ним, со своей оставшейся тоненькой фигуркой, выглядела девочкой. Сзади над ней скромно ссутулившись, возвышался третий сын – Сашенька. В свои пятнадцать он хотя и был худ, но в росте немногим уступал отцу.

   Пока ждали остальных, Борис уединился с Лукой, они оба любили эти беседы, начавшиеся после смерти Луки-старшего. Он умер внезапно, не прожив в Москве и года. Сетовал, что не может жить в большом городе, но и в своем таежном поселке в одиночестве тоже не хочет. И этот внутренний неуют, ностальгия по краю, где родился и провел всю жизнь, разлука с сыном, уже работавшим в другой стране, подкосили его.
   – Как там Шад поживает, – спросил Борис Луку, – что-то давно его не видно.
   – Так он уже уехал по распределению туда, где родился. В Российском посольстве будет работать после института, в Кабуле, опыта набираться.
   Вскоре приехали братья-близнецы с женами и детьми – сыновья Нели, и все начали шумно рассаживаться.
   – А вы знаете, сколько нас всех? – неожиданно вставил Лука-маленький. – Двадцать три человека.
   – Ого, – покачал головой Борис, – в таком составе мы еще здесь не собирались.

   Первым поднялся Борис.
   – Мне почему-то кажется, что мы сегодня отмечаем не только Новый год, но и какую-то веху в нашей жизни. С того времени, как наша страна вступила на новый путь развития и стала именоваться Россией, мы потеряли несколько наших родных и близких, наших друзей. Ушел из жизни великий ученый, человек, создавший ядерный щит для страны, человек, подаривший надежду многим людям, человек, отдавший всего себя служению правде, – Лазарь Моисеевич Лифшиц. Мы познакомились с ним в уральском лагере, в трудное для всех нас время. Он спас меня, вытащив из лагеря в лабораторию, что позволило дожить до освобождения. Он был членом Верховного Совета, и последние годы своей жизни посвятил принципам, на которых можно было бы создать новое свободное и счастливое государство, действительно, равных возможностей для всех. Он много работал и переживал. Сердце не выдержало.
   Николай Александрович Морозов – мой фронтовой товарищ, которому я доверил свой батальон под Берлином. Благодаря своим выдающимся качествам, таланту военачальника, он достиг высоких постов в армии. И не зря его полюбила Неля, они создали прекрасную семью и вырастили достойных детей. – Соня и братья сидели, опустив головы, Неля украдкой вытирала слезы. – Борис продолжил:
   – Ушел из жизни Лука Кадцын – простой русский солдат, защитивший страну во время той страшной войны, незаконно репрессированный, переживший тяжелые ранения в лагере, но не потерявший вкуса к жизни. Так получилось, что мы с ним из друзей стали родственниками, наши дети Полинушка и Лука связали свои судьбы, прошли через все испытания, боль разлуки, похоронку, встретились, родили и вырастили замечательных детей. Я предлагаю помянуть ушедших.
   Выпили, стоя, не чокаясь. Дети притихли и широко открытыми глазами смотрели на бабушек и дедушек.
   Некоторое время стояла тишина, все, молча, уминали салаты.

   Потом слово взяла Неля.
   – После такого тоста папы, мне даже трудно говорить. Я очень благодарна своим родителям, я считаю, что всем нам необычайно повезло, что у нас есть такие папа и мама, дедушка и бабушка. Жизнь их была нелегкой, им пришлось испытать смерть и разлуку, но такой любви, которая была и есть у них, это все оказалось преодолимо. Всю свою жизнь я хотела походить на родителей и своих детей воспитывала так же. За то, чтобы папа и мама были здоровы, жили долго и счастливо.
   – Горько!
   – Горько, горько, – закричали все.
   Борис и Аля поднялись.
   – Что, у нас свадьба? – с притворным удивлением спросил Борис. – Но я никогда не откажусь лишний раз поцеловать свою жену.
   Под смех и радостные возгласы они поцеловались.

   После многочисленных тостов с благодарностью уходящему году встала Полина:
   – Я хочу поблагодарить всех своих родных, взрослых и маленьких, что нашли время прийти сюда и посмотреть друг на друга. Несмотря на то, что выпало нам в этой жизни, мы все счастливы и радостны, потому что вместе. Мы большая и дружная семья, которая будет расти и крепнуть, и у наших детей и внуков будут свои дети и внуки. И род наш, которому положили начало мои родители, никогда не прервется. Я, только оставшись одна с детьми, получив фактически похоронку на мужа, поняла, что испытала моя мама во время той ужасной войны. Получилось так, что мы с моим мужем повторили ту судьбу, ту трагедию, которая случилась в семье моих родителей. И сила, мужество, любовь моей мамы, которая поддерживала меня в самый страшный для меня час, помогли выдержать, пережить все и дождаться своего счастья. – Полина смахнула ладонью слезу, положила руку на плечо сидящего рядом Луки. Он повернул голову и прижался к ее руке губами.
   – Мамочка! – Настенька, характером походившая на Полину, выбежала из-за стола, подбежала к матери, обняла и поцеловала ее.
   – Я хочу выпить за нашей с Нелей маму, за вашу бабушку и прабабушку, – продолжила, Полина, поднимая свой бокал и обращаясь ко всем сидящим.

   Незадолго до полуночи поднялась Аля:
   – Я не умею говорить много и красиво, но все равно скажу. Благодарю судьбу и того, кто на небе, за то, что он дал мне в спутники такого человека, как мой муж! И пусть наша жизнь не была усыпана розами, но мы добились в ней всего, чего желали. И сейчас, смотря на вас, на всех моих родных, безмерно счастлива, что вы есть, что вы существуете, что дружны, красивы, умны и свободны, что любите друг друга. Пусть этот мой ласковый и благодарный взгляд вы ощущаете всегда, когда вам требуются одобрение и поддержка. В Новом году, пока мы еще живы на этой земле, и когда скоро уже будем там, откуда никто не возвращается.
   – Ты что, мать? – прервал ее Борис. – Нам еще жить и жить. В новом году семьдесят лет нашей супружеской жизни исполняется.
   Аля с грустью поглядела на него.
   – Счастья вам всем и радости, мои дорогие!
   – Бабушка, – к Але подбежала шестилетняя Аленька, – это тебе. – В руках ее был огромный букет роз.
   – Спасибо, внученька, – Аля подняла на руки девочку, ростом едва доходящую ей до пояса, и поцеловала. Сухо щелкнул фотоаппарат. Это Лука-младший запечатлел свою племянницу на руках у прабабушки. Между одной и другой Алей пролегло восемьдесят лет.

   «И почему это на потолках в палатах всегда какие-то точки, кривые линии, сходящиеся в рисунки. А если немного фантазии, то можно увидеть фантастических животных или смешных человечков с одной рукой или ногой. А может быть, это у меня в глазах плавают «кровавые мальчики».
   Аля неподвижно лежит на больничной койке и смотрит в потолок. А куда еще ей смотреть? Повернуться на бок и то трудно, сразу охватывает такая боль, что, кажется, плавятся мозги. Скорей бы снова принесли этот морфий или как его там, чтобы забыться в тяжелом сне.
   Так нет же, все делают по часам, по расписанию, аккуратисты. А моя боль по-ихнему, это, конечно, моя проблема.
   Ну, где же эта сестра?
   Как давно, кажется, я не видела своих девочек. А Боренька? Как он сможет жить без меня? Нет, не сможет, плохо ему будет. Почему он не приходит? Ни разу не был здесь. Хорошо, что я удержалась и не сказала ему ничего, так хотелось, чтобы праздник был радостным для всех.
   И что это за слово такое – саркома? Никогда не слышала раньше. Врачи говорят, что, возможно, от перелома бедра опухоль появилась, а сейчас метастазы. И операцию делать не решаются, говорят «вам много лет и риск велик». Как будто лежа на койке и медленно умирая, можно риск снизить.
   Интересно, сколько мне еще осталось? Так и не говорят прямо, все крутят: зависит от этого, зависит от того. Хотя, конечно, никто не хочет на себя ответственность брать и продолжительность чужой жизни программировать. Но хоть примерно я должна знать.
   Да ну их, я и сама знаю, чувствую, что совсем не долго.
   Почему же нет Бореньки? Может, случилось с ним чего, сердцу неспокойно…

   – Линка, когда к маме с папой поедем?
   – Давай хоть сегодня, я звонила в больницу, сказали папа пришел в сознание. Но просили, по возможности, не беспокоить.
   – Мы только заглянем, посмотрим, как он.
   – Правильно, Нелька, ты тогда настояла, чтобы папу в той же больнице положили, где мама. Я, грешным делом, подумала, что хочешь наше время сэкономить на посещение их, а потом поняла – по жизни все время рядом, пусть и в больнице.
   – Мама-то еще не знает, что папа как услыхал, что рак у нее, сразу с инсультом свалился.
   – Все равно сказать надо, она и так все время спрашивает: «Почему папа не приходит»? Чувствует, наверное, что-то.
   – Давай вечером, после ужина.
   – Какой там ужин, не едят они ничего. Ты же видела, мама высохла вся. Ну ладно, в семь.

   – Линуся, что с папой?
   – Ну, мама, мы еще зайти не успели, а ты о папе спрашиваешь, – попробовала пошутить Полина, но шутки не получилось, – с ним все хорошо, он уже поправляется.
   – Что, что с ним случилось? – тревожные глаза Али в упор смотрели на дочку.
   Полина отвела взгляд и повернулась к Неле.
   Неля кивнула головой, понимая, что нужно поддержать сестру в эту минуту: говорить правду или нет?
   – Говори, Линка, мама и так все чувствует, зачем ей еще и эти загадки.
   Полина набрала в грудь воздуха, будто готовилась нырнуть на глубину:
   – У папы инсульт. Но сейчас уже все хорошо, он пришел в сознание.
   – Где, где он находится?
   – Здесь, в этой больнице, этажом выше.
   Аля приподнялась на кровати, намереваясь встать:
   – Я хочу его видеть!
   – Мамулечка, – Полина положила руку на лоб матери, – тебе пока нельзя подниматься. Вот станет чуть получше, тогда и встретитесь.
   Аля горько улыбнулась, глаза ее повлажнели:
   – Уже не станет, доченька. Недолго мне осталось терпеть.
   – Мы сейчас с Нелей идем к папе, передадим от тебя привет.
   – Только не говорите ему, что я так плохо выгляжу.
   – Хорошо, мамочка.
   Неля и Полина поцеловали Алю.

   Борис лежал с закрытыми глазами, когда в палату вошли Полина и Неля.
   – Только недолго, – шепнула им медсестра.
   – Папа, – тихонько позвала Неля.
   Борис открыл глаза, повернул голову:
   – Нелечка, Линуся, я так рад вас видеть!
   – И мы, папулечка, – Полина дотронулась губами до щеки отца.
   – Как там мама, вы были у нее?
   – Конечно, только сейчас от нее, привет тебе она передает огромный.
   – Где она находится?
   – Да здесь же, этажом ниже.
   – Какая палата?
   – Папа, ты что, навестить ее думаешь? – Полина сделал удивленное лицо.
   – А почему бы и нет?
   – Тебе еще вставать нельзя. Как у тебя рука левая, нога?
   – Я их не чувствую.
   – После инсульта так бывает, части тела, нога или рука парализуются.
   – Да, я знаю, надо будет заниматься, чтобы они восстановились. Нелечка, Линуся расскажите о маме. Можно с ней поговорить?
   – Врачи пока не разрешают разговаривать по телефону, – сразу ответила Полина, чтобы закрыть эту тему.
   – Врачи всегда не разрешают, я это знаю. Как она выглядит, похудела, небось?
   – Да, похудела немного, но выглядит хорошо.
   – На поправку идет, – добавила Неля.
   Борис с недоверием посмотрел на дочерей:
   – Неправду говорите, девочки, чувствую я, что плохо ей. Зовет она меня, не дозовется.
   Сестры переглянулись.
   – Папа, как станет тебе лучше, домой заберем. Нельке некогда, она директорствует на твоем заводе, а я на пенсию пойду, мне уже пару лет, как положено по возрасту. Будем с тобой каждый день заниматься, руку и ногу разрабатывать.
   – А мама?
   – К тому времени и мама домой вернется, – попыталась успокоить отца Неля.
   Борис покачал головой, зажмурил глаза, видимо, от боли, но промолчал.
   И только когда сестры были уже в дверях, спросил:
   – Линуся, ты так и не сказала, какая у мамы палата?
   Полина тревожно обернулась к отцу, помолчала немного, потом, решившись, назвала:
   – Восьмая палата, папа, но ты пока не можешь вставать. Мама скоро дома будет.
   – Нескоро, ох нескоро, девоньки мои, – пробормотал Борис, когда дочери вышли. – Не к дому, нет, не к дому дорога ее.

   Через два дня состояние Али резко ухудшилось. Она уже почти не могла говорить и часто теряла сознание. Доктор, с которым Полина была на связи, позвонил ей:
   – Приезжайте, Полина Борисовна, и Нелю Борисовну предупредите, – и, помолчав, добавил, – попрощаться.
   Неля и Полина сидели у постели матери и ждали, пока она придет в себя. Аля открыла глаза, посмотрела на дочерей и моргнула ресницами. Узнала. Собравшись с силами, прошептала:
   – Нелечка, Линуся, положите мне в могилу землицы из могилки сестрички вашей старшей – Оливии. И папу берегите…
   Больше ничего не смогла сказать и затихла. Вошедший врач показал, что посетители должны выйти.
   – Доктор, может быть, нам надо остаться, подежурить около нее?
   – Нет, этим вы уже не поможете, сестра будет здесь, езжайте, отдохните, я позвоню вам.
   С тяжелым сердцем покинули Неля и Полина больницу.

   Борис проснулся ночью. Горел ночник в углу палаты, тихо. Раскалывалась голова, невыносимо ныло под левой лопаткой. Вдруг он услышал голос, оглянулся – нет никого. И снова голос, теперь уже ясно: «Боренька». Это Аля, это его любимая, она зовет. Ей очень плохо без него. Надо идти. Но как?
   Борис ощупал себя правой рукой, левая рука и левая нога висели, как плети. Он вообще не чувствовал левой стороны тела. С трудом сел, попробовал встать и снова грохнулся на кровать. Только с третьей попытки удалось сползти на пол.
   «Ну же, вперед», – приказал он себе. Он полз к двери, извиваясь, как змея, полз, как когда-то давно под вражеским огнем к немецким траншеям. Только тогда он полз навстречу жизни, а теперь навстречу смерти. Жизнь кончилась, но он должен завершить ее достойно, как подобает мужчине. Еще метр, еще… хорошо, что дверь открывается в коридор.
   Так, первый рубеж преодолен, впереди укрепления второго эшелона. Цепляясь рукой за прутья перил, он стаскивал себя вниз по лестнице. Отлетели пуговицы пижамы, и она болталась на нем, мешая. Скатился по последним ступеням, старясь не удариться головой. Отдыхал несколько минут.
   Вперед! Восьмая палата, восьмая – не забыть. Протащил себя по коридору. В самом конце его, уронив голову на стол, спит медсестра. Тускло горят лампы ночного света в потолке. Не видно номера на двери, надо откатиться. Неужели нет номеров? Ага, восьмой.
   Дверь закрыта неплотно, тихонько открыть, подцепив снизу, чтобы не разбудить дежурную. Ужасно трещит голова, тело совсем не чувствуется. Перед глазами все плывет. Нет, не потерять сознание. Вперед, последний рубеж. В палате только одна кровать.
   Борис дополз до кровати, поднялся, опираясь правой рукой об пол, потом перехватился ею за спинку:
   – Аленька.
   Аля не шевелится.
   – Это я, моя родная.
   Аля вдруг открыла глаза и смотрит на Бориса. Губы ее шевелятся, он прижался к ним ухом.
   – Это ты, мой любимый? Как хорошо…
   Тело ее вытянулось и застыло.
   – Аленька… Аленька, обожди… я с тобой… тебе нельзя без меня.
   Борис рванулся вперед, ударился головой о спинку кровати и сполз на пол. Хрупкие сосуды не выдержали.
   Сестра подняла голову, ей послышался какой-то шум. Но тихо было вокруг. Показалось, наверное.
   На всякий случай пошла проверить больную. Увидев приоткрытую дверь, вбежала в палату.
   – Доктор, доктор, – кричала она в трубку, – скорее, доктор.
   Врач проверил зрачки, пульс и повернулся к сестре:
   – Вызывайте санитаров и позвоните родным, – и добавил, – потом объясните, где вы были и как парализованный после инсульта больной с верхнего этажа оказался в этой палате.

   Перед могилой с большим памятником и двумя фотографиями стояли несколько человек. Высокого роста генерал обнимал прислонившихся к нему двух женщин в черных косынках.
   Это были Лука, Неля и Полина. Сзади и чуть сбоку от них стояли Бориска, Настенька и Соня.
   На памятнике было написано:
   Шаталов Борис Александрович
   Шаталова Алевтина Григорьевна
   Родились в один год, умерли в один день.
   Они любили друг друга семьдесят лет.
   Шаталова Оливия – их дочь. Скончалась в августе сорок пятого, десяти месяцев от роду.

Волкович Владимир Судьба на роду начертана

Часть первая Лихолетье

Глава первая Шоколад на снегу

Глава вторая Hoc incipit vita nova

Глава третья Расставание

Часть вторая Разлука

Глава первая Кто дает, тот и отбирает…

Глава вторая Одна

Часть третья И продолжается жизнь

Глава первая Живой

Глава вторая На войне, как на войне

Глава третья Плен

Глава четвертая Подследственный

Глава пятая Из огня да в полымя

Глава шестая Шарашка

Глава седьмая Снова вместе

Часть четвертая Время другого поколения

Глава первая Через двадцать лет после войны

Глава вторая Неля

Глава третья Только раз судьбой дается шанс

Глава четвертая Полина

Глава пятая Все повторяется вновь

Часть пятая Вам жить

Глава первая На чужой стороне

Глава вторая Ожидание

Глава третья Золотая свадьба

Глава четвертая Нападение

Глава пятая Вернуться живым

Глава шестая Встреча

Глава седьмая Один против всех

Глава восьмая В команде генерала Ахмад Шаха

Глава девятая В кругу семьи

Глава десятая В наследство… любовь