Михаил Заскалько
Когда придёт Зазирка

Часть первая. Варя

Глава 1

   Я не мастачка рассказывать истории, – у меня по сочинениям всю жизнь были чахоточные тройки, – но расскажу, как могу.
   Всё началось, я думаю, с моего сна. А приснилось мне следующее: будто стою я на вершине горы, по грудь, провалившись в снег – не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. А вокруг только белое безмолвие… Я хочу кричать, но губы выдавливают нечленораздельное сипение. И вдруг, непонятно откуда, в трёх шагах от меня на снегу появляется… деревянный кот. Я вижу его почти человеческий взгляд и… ободряющую улыбку. Кот заскользил по снегу, описывая круги вокруг меня. И снег стал опадать. Вот уже освободились руки, стало легче дышать. Кот ускорил скольженье. Когда снег опал по щиколотку, я смогла шевелить и ногами. Кот остановился, глянул на меня смеющимися глазами и сказал: «Иди за мной». Сказав, нырнул в снежную стену, а через мгновение за ним потянулась глубокая траншея.
   Я пошла по ней. Снег под ногами был твёрдый, как лёд. С каждым метром траншея углублялась и, вскоре, её края возвышались далеко над моей головой. Внезапно свет померк, и я поняла, что уже иду не по траншее, а по туннелю. Впереди светлячком маячил кот. Я прибавила шагу. «Светлячок» помигал-помигал и погас. Я остановилась в растерянности. «Эй? – закричала. – Котик, ты где?» Впереди зашипело и… открылось окно. В туннеле стало светло, будто включили лампу дневного света. Я со всех ног кинулась на выход. Выскочила на ровную террасу, на которой сгрудились, точно окаменевшие животные, огромные валуны. Сверху у каждого величественно восседала снежная папаха. Кота нигде не было. И следов его. Я несколько раз, истерично, позвала, но в ответ ни звука. Мёртвая жуткая тишина…
   Со всех сторон террасу окружали горы, утопающие в снегу. Меня захлестнуло отчаянье. Почему-то решила залезть на один из валунов. Но едва приблизилась, как вокруг всё пришло в движение: подул ветерок, и небо мгновенно стало затягивать чёрными тучами. Послышались непонятные всхлипывающие звуки.
   Я глянула вверх и обомлела: надо мной кружила стая крупных, с ворону, летучих мышей.
   «Разве они летают днём?» – почему-то спросила громко.
   Издав скрипучий писк, мыши спикировали на меня. Я прижалась спиной к камню, принялась дико орать и махать руками. Мышей это не остановило: они хлестали меня по голове крыльями, вцеплялись в волосы, полосовали острыми когтями руки, шею…. Спасая глаза, я закрыла лицо руками, опустилась на корточки. Вскоре кричать уже не могла, лишь хрипела от боли и ужаса. Кровь горячими ручейками струилась по рукам, по лицу, по шее и спине. Казалось: ещё мгновенье – и я потеряю сознание.
   Но… атаки прекратились, затем что-то плюхнулось рядом со мной – раз, другой, третий… Я осмелилась отнять руки и увидела у ног своих три окровавленные тушки моих обидчиков.
   «Жива?» – неожиданно спросили сверху. Вздрогнула всем телом, вскинула голову: надо мной в воздухе парил… кот. Только теперь он был абсолютно живым котом и с птичьими крыльями. «Жива?» – повторил вопрос, забавно улыбаясь. Я кивнула. «Ты…»– начала и осеклась: несколько тварей пикировали на кота. Он игриво подмигнул мне, метнулся вправо, затем вверх. Минуты две с замирающим сердцем я наблюдала воздушный настоящий бой. Котик, совершая немыслимые пируэты, нападал на писклявых тварей и удачно поражал цель: окровавленные тушки градом сыпались.
   «Молодец! – неожиданно для самой себя, завопила я. – Давай, котик! Мочи их!»
   За моей спиной, будто газету разорвали, я обернулась и онемела: на камне стоял настоящий сказочный Змей Горыныч. Только миниатюрный, размером с гуся. Одна из голов его пронизывала меня ледяным взглядом, парализуя все мои чувства, две другие принялись обстреливать котика огненными шарами. Моя голова отяжелела и не слушалась меня, но краем глаза видела, как эффектно увёртывался котик от шаров, продолжая сбивать мышей.
   Но, видно, удача решила покинуть его: огненный шар ударил в крыло и котик, пронзительно мявкнув, рухнул в снег. И опять случилась метаморфоза: на снег упал уже… деревянный коте обугленной вмятиной на боку.
   Все три головы Змея по индюшачьи победно заклекотали. Я почувствовала, как сила, сковывавшая меня, исчезла. Странно, только я почему-то отпрыгнула в сторону, захватила горсть снега, быстро слепила тугой снежок. Головы Змея удивлённо уставились на меня. Замахнулась, и… три огненных шара ударили прямо в снежок. Я заорала от дикой боли в ладони…
   … От собственного крика и проснулась. Сердце бешено колотилось о рёбра, ночнушка мокрущая, хоть выжимай, голова, шея и руки ныли, точно поцарапанные.
   На мой крик прибежали папка, мама и сестра Зойка. Говорят, была я в каком-то шоковом состоянии: на вопросы не отвечала, только трясла головой и руками. С трудом меня напоили успокоительной настойкой, переодели. После чего я заснула, как убитая. На часах было два ночи.
   Проснулась в семь утра и, как ошпаренная, слетела с кровати: простынь была в крови!
   Ночью у меня начались месячные, или, как говорят мама с Зойкой, «гости пришли». Теоретически я была готова к их приходу, поэтому сразу же взяла себя в руки, успокоилась. Отметила только, что не испытываю никакой боли и, вообще, никаких неудобств, о которых меня предупреждали, а по сути, пугали.
   В ванной я обнаружила невероятное, и тотчас вспомнила сон. До мельчайших подробностей. Будто только что просмотрела фильм. А невероятным было вот что: на левой ладони, где всю мою жизнь была родинка – будто горошина чёрного перца вросла в плоть – теперь красовалось рыжее пятно, размером с двухрублёвую монету. Вся площадь пятна прошита извилистыми белыми прожилками. Если внимательно присмотреться, то пятно напоминало… кошачий след. Некоторое время я тупо смотрела в ладонь, силясь понять, что сие значит. Наконец, в моей головушке родилась успокоительная мысль: родинка моя, вследствие месячных, просто расплылась, а кошачий след… это воображение, оптический обман. Как на луну смотрят, и каждый видит на ней то, что воображение подсказывает. Я, например, иногда вижу силуэт зайца, а в другой раз-петуха.
   Короче, вскоре я забыла и про сон и про пятно: проснулись мои родственники, и начался суматошный день. Через два дня Зойка выходит замуж, но весь этот месяц дома было сплошное сумашедствие, словно свадьба завтра, а у них ничегошеньки не готово. Разумеется, все как всегда при деле, одна Варька только путается под ногами. А то, что постоянно звучит «Варька подай, Варька принеси….помой….постирай….погладь…», и Варька покорно исполняет, вроде как не в счёт. И то, что утром Варьке в школу, что приходит уставшая, что ещё домашние задания делать… ни ко го не волновало. Подумаешь, мелочи какие, когда у них событие мирового значения. И попробуй только рот открыть, мама с Зойкой такую истерику закатят, мало не покажется. Поэтому я молча терпела эту пытку, мысленно подгоняя дни: скорей бы! Тогда Зойка свалит к муженьку и дома чуточку поспокойнее будет. Жду – не дождусь…
   В школе в этот день ничего примечательного не случилось. Всё, как обычно. Первые два урока я была жутко напряжена: дурочка, боялась, что кто-нибудь поймёт, что ко мне «гости пришли» и начнутся насмешки. Слава аллаху, обошлось!

   Последней была химия, вернее, должна быть, но урока не было: химичка уехала на какую-то конференцию; нас отпустили. Домой я, естественно, не рвалась, поэтому неспеша побрела по проспекту: хоть на часок устроить себе крохотный отпуск. Больше не моги: чуть задержусь, мама обзвонит всех одноклассников, затем классной – почему её доча не пришла вовремя, если уроки давно закончились? Ещё бы не дёргаться: у них свадьба на носу, а ещё и конь не валялся, а эта поганка Варька (рабыня!) где-то прохлаждается. Типа наглая такая…
   Погодка выдалась недурственная: час назад прошёл дождичек, небо ещё затянуто серой пеленой, но почему-то светло, как бывает на рассвете, когда солнце только-только выскользнуло из-за горизонта. И так же свежо. Хотелось идти и идти неспеша, думать о хорошем, мечтать о приятном: унестись бы подальше, хоть к чёрту на кулички, на недельку забыть свою дурацкую жизнь, школу, семью с предсвадебной истерикой… всё-всё-всё…. И просто расслабиться, отдохнуть по– человечески…. Ах! Мои бы желания да богу в уши…. Но, увы, увы!
   На проспекте было людно. Тротуары узкие, приходилось всё время лавировать, дабы не столкнуться. Разумеется, в такой обстановке невозможно было расслабиться и предаться мечтам: этот нескончаемый поток прохожих рождал лишь раздражение. Чёрт, надо было пойти по Левашовскому, там всегда народу мало! Что уж теперь, не возвращаться же…
   Дойдя до Большой Пушкарской, свернула. Здесь людно лишь вначале, у остановки, а далее можно сказать, пустынно. Только авто проносились с бешеной скоростью, разбрызгивая лужи с проезжей части. И вот тут случилось нечто, заставившее вновь вспомнить сон.
   Дело было так. «Вольво» стального цвета неслась как на пожар, почему-то рядом с поребриком, хотя всё полотно дороги было свободно. Вдоль поребрика тянулась приличная лужа. Я вжалась в стенку, надеясь, что водитель сбавит скорость, и брызги не достанут меня. Размечталась: водитель и не думал сбавлять, пронёсся стрелой, и меня окатило с ног до головы грязной водой.
   – Что б у тебя колёса полопались, зараза! – крикнула я в сердцах, готовая разреветься.
   Колготки промокли насквозь и тотчас стали холодными, будто из жести. Я смотрела вслед машине, отряхивалась и тихо ругалась. И вдруг… автомобиль замер, у него как-то странно хрюкнул мотор и заглох. А в следующую минуту прогремели четыре оглушительных взрыва. «Вольво» тяжело плюхнулось «брюхом» на асфальт – от колёс одно название.
   – Бог шельму метит! – Я удовлетворённо рассмеялась.
   Вокруг машины уже собралась толпа зевак. Внезапно меня словно опять окатило ледяной водой: а что если это не случайность, а… исполнение моего желания? Ладонь неприятно заныла. Я быстро глянула и обомлела: пятно лишь на треть было рыжим, остальная часть, огненно – красная, на глазах светлела, возвращаясь к первоначальному цвету. Точно раскалённая докрасна железка остывала… Мне стало жутко страшно: это я, я сделала!.. Просто чудо, что обошлось без аварии и жертв.
   Я рванула с места и, как хороший спринтер, понеслась домой. Дома, точнее, на кухне, дым коромыслом: пришли мамины подружки, тётя Маша и тётя Катя, помогать в подготовке к свадьбе, обе курящие. Плюс папка. Ну, и Зойка за компанию. Обещала, правда, после свадьбы бросить. На столе уже стояли четыре пустых бутылки из-под пива и ворох отходов от сушёной рыбы. Все были крайне возбуждены, в тысячный раз, уточняя список приглашённых.
   Я поздоровалась и шмыгнула к себе. Швырнула сумку на кровать и рухнула в кресло – отдышаться. Чёрт возьми, что происходит?! Я что… как Зачарованные обрела Силу? Почему я, зачем?
   В дверь постучались.
   – Да? – нервно бросила: пока не успокоюсь, никого не хочу видеть, тем более, разговаривать.
   – Варя, к тебе можно?
   Папка принёс мне разогретый в ковшике суп и на тарелочке хлеб.
   – Поешь у себя. На кухне, сама видела, что творится.
   – Спасибо.
   – Ты вся мокрая. Упала?
   – Машина окатила.
   – Так не сиди в сыром, живо переодевайся! Не хватало нам ещё соплей и кашлей для полного счастья.
   – Не дождётесь, – ляпнула, по-моему, не к месту.
   – Ловлю на слове, – усмехнулся в бороду папка. – Ладно, исчезаю.
   Переодевшись, я лениво хлебала суп, – аппетита совершенно не было, – и силилась осознать случившееся. И как мне теперь жить? Конечно, вспомнился фильм «Зачарованные» и сразу возник вопрос: это добрый или злой Дар? Жизнь у меня такая, что довольно часто раздражаюсь и, мысленно, кое-кому желаю неприятности. Раньше я рассыпала их, осознавая, что это только слова, сказанные в сердцах. А теперь… Контролировать себя, это и так ясно. А если потеряю контроль? Не думая, как сегодня, ляпну? Эй, вы, ау! кто всучил мне этот подарочек? Отзовитесь! Может и Хранитель мне полагается? Как Лео у Фиби, Пайпер и Пейдж? Я дважды повторила зов про себя и дважды вслух. Результат нулевой.
   Вышла на кухню помыть посуду.
   – О! Легка на помине. Долго жить будешь, – пьяненько хохотнула тётя Катя. – Мама тут рассказала о твоём ночном кошмаре. Давай, рассказывай подробненько, счас растолкую. У меня, между прочим, 88 процентов совпадений.
   Я, было, отмахнулась, но они впятером, как зануды, пристали: расскажи да расскажи. Рассказала. Тётя Катя всё время делала на листочке какие-то пометки, а после, глядя в этот листок, поведала, что сон мой светлый: всё, что плохое и ужасное надо понимать наоборот. Много белого – это, конечно же, невеста, фата и всё такое. Кот-это к семейному счастью, деревянный – значит, пик счастья будет во время деревянной свадьбы. Мыши – это дети, много мышей – много детей. Летучие – значит, рано станут самостоятельными, покинут семейное гнездо. Нападают на меня – это, значит, я буду замечательная тётя и нянька. Змей-это попытка разрушить брак сестры, но Варька, любящая сестрёнка, грудью встанет на защиту и своими руками спасёт его…
   Зойка, разумеется, приняла всё за чистую монету и была в восторге. Мама её поддержала. Папка скептически усмехался, пряча усмешку в прокуренных усах. Я тоже смеялась про себя: толкование тёти Кати явно притянуто за уши. То ли пива перебрала, то ли подруге хотелось угодить. Мне, честно говоря, всё до форточки. Племяшей я, конечно, буду любить, но вечной нянькой – увольте!
   Через полчаса мои сорвались и понеслись утрясать вопрос о месте проведения свадебного торжества. Уже у двери, перебивая друг друга, мама с Зойкой выдали мне добрую сотню цэу. Говорили о маленькой просьбе, а звучало как приказ. Вам ничего не напоминает? Правильно: эпизод из Золушки, когда мачеха с дочками отправляются на бал… К сожалению, меня в ближайшем будущем не ожидал бал и всё такое. И помощников не предвидится. Хотя, из любопытства, я очень их желала. Но, увы! Пятно-родинка осталось бледным и ничегошеньки не случилось. Пришлось бедной Варварушке все просьбы-приказы выполнять самой. В поте лица. Во время работы, снова и снова перебирала детали сна и происшествия на Большой Пушкарской, тщательно анализировала: может, есть ключик истины, но я его почему-то проглядела…?
   Как-то незаметно подступил вечер. Я, к собственному удивлению, справилась со всеми просьбами-приказами и, в начале седьмого, вполне могла быть свободна. Но, увы! недописанный реферат по истории, да подготовка к сочинению по «Белым ночам» Достоевского. А головушка пухнет от мыслей, далёких от истории и Достоевского. Сплошные вопросы и ни одного ответика. Когда, в итоге, разболелась голова, я решила махнуть на всё рукой, плюнуть и забыть. Не думать! Всё! Сон– это… всё, что натолковала тётя Катя. Пятно… просто родинка рассосалась из-за месячных… «Вольво»… это обычная случайность. Дефектная иномарка не выдержала наших питерских дорог, вот колёса и отвалились. И я тут никаким боком. Всё, забыто! Ставим точку и резолюцию: «В архив».
   Варька – Зачарованная… обхохочешься!..

Глава 2

   Представление, именуемое свадьба, не понравилось мне с самого начала, ещё в загсе. Всё какое-то ненастоящее, наигранное. И улыбки, и оживление. Может потому, что я хорошо знала всех действующих лиц вне этого «спектакля»? И какими они будут завтра. Нет, лично я лучше никогда не выйду замуж, чем «играть» в подобной показухе.
   А в кафе, где проходило торжество, вообще началась форменная обжираловка и пьяный трёп, громко именуемый «тостами». Я с великим трудом выдержала первых полчаса, затем, воспользовавшись суетой с началом танцев, по-английски слиняла. Уходя, умудрилась прихватить три куска торта: должна я, чёрт возьми, компенсировать нервную незаслуженную встряску – меня, буквально, тошнило от этой «свадьбы».
   Вечер выдался тёплый и тихий. Редкий в этом апреле. Улочка, по которой я шла в сторону Большого проспекта, была почти безлюдна. Я шла неторопясь, ела торт и отдыхала душой. За спиной что-то зашуршало и я, инстинктивно отпрянув, резко обернулась: в двух шагах сидел кот и жалобно смотрел на меня. Полосатый, как зебра, худющий и ужасно грязный, рваное ухо, свежий шрам на мордочке. Обычный подвальный кот.
   – Будешь? – Я протянула ещё приличный кусок торта.
   Кот судорожно сглотнул, сделал робкий шажок. Я опустилась на корточки, дотянулась до валявшейся поодаль пустой пачке из-под сигарет, и положила на неё кусок торта.
   – Кушай.
   Кот не заставил себя ждать и принялся, жадно, есть. Я, невольно, потянулась и погладила его замызганную спинку. Кот уркнул, перестал, есть, глянул на меня так, словно спрашивал: может, ты возьмёшь меня к себе?
   – Нет, – сказала, поднимаясь. – Не могу, извини. У меня дома на дух не выносят живность. Выгонят вместе с тобой. Так что прощай.
   Кот вздохнул и вернулся к еде. А я продолжила свой путь. Не знаю почему, но, отойдя шагов десять, я оглянулась: кот шёл за мной.
   – Зря топаешь. Я русским языком тебе сказала: не могу взять тебя.
   Кот внимательно слушал, сверля меня разномастными глазами: один жёлтый, другой изумрудный.
   – Уяснил? Не ходи за мной, пожалуйста, без тебя мне тошно, – Я пошла, поглядывая через плечо: кот остался сидеть, провожая меня взглядом.
   Я поравнялась со стоящим у тротуара красным «Москвичом», в приоткрытое окно вылетали звуки работающего радио:
   – На студийных часах 20,45. О погоде на выходные нам расскажет…
   Кто расскажет, я так и не узнала, потому что в голове у меня что-то громко звенькнуло, затем, будто стекло шмякнули об асфальт и звон, казалось, заполнил эхом каждую клеточку моего тела. Следом подступила тошнота и головокружение: перед глазами всё поплыло, закружилось. Мне показалось, что сейчас грохнусь – раскинула руки, сохраняя равновесие. Хоровод перед глазами исчез, вернее всё замерло, как стоп-кадр. Какая-то тень медленно наплывала на «картинку», подобно гусенице, методично обгрызала её. Вскоре я уже ничего не видела: сплошной мрак. А потом впереди, далеко – далеко, возникла светящаяся точка. Она двигалась навстречу мне, словно машина с включёнными фарами. Странно: по мере их приближения, меня покидали силы: я видела, смутно, свои ноги, руки, но абсолютно не ощущала их. Только зуд в том месте, где должна быть левая ладонь. «Фары» стремительно приближались и, вскоре, заполнили всё видимое пространство.
   «Я, должно быть, траванулась на этой чёртовой свадьбе»– слабо шелохнулось у меня в голове. Звон исчез и тотчас ему на смену в мои уши ударил хаос звуков: голоса людей, кошачье мяуканье, хлопанье крыльев, воронье карканье и… знакомый, по сну, писк летучих мышей. А перед глазами замелькали неразличимые картинки, словно видеоплёнку включили на ускоренную перемотку.
   «Я умираю?!»
   Внезапно мельканье кадров прекратилось, в голове что-то щёлкнуло, и свет погас, затухая, уплывали все звуки. Воцарилась могильная тишина. И полный мрак. Единственно, что слышала и ощущала, это жгучая, как ожог, боль в ладони…
   … Это длилось целую вечность. Затем, неожиданно, тишину рванул сдвоенный крик кота и воронье карканье, неведомая сила сгребла меня – я даже вскрикнуть не успела-скомкала, точно снежок, и швырнула. «А-а-а!» – запоздало завопила я, и… словно проснулась от кошмарного сна: стояла всё там же, у красного автомобиля; диктор радио напомнил, что сейчас 21 час.
   Невероятно! Получается, что я стоя «проспала»15 минут?! Головокружение и тошнота пропали, впрочем, как и приставучий кот. Голова удивительно свежа и ясна. Глянула на ладонь и, невольно, вскрикнула: пятно было сочно-розового цвета, и не просто пятно, а настоящий кошачий след. Как если бы кот ступил испачканной в розовой краске лапой. Плюнула на ладонь, энергично потёрла другой. След остался прежним, более того, издевательски заблестел, как лакированный.
   «Что всё это значит?» – хотелось закричать, но я лишь растерянно огляделась по сторонам: всё на своих местах, ничего не изменилось.
   Дунул ветерок, и меня обдало ознобом. Оказалось, что у меня всё нижнее бельё мокрое от пота. Не хватало, для полного счастья, простудиться! Быстро перешла улицу и, почти бегом, заспешила домой.

   Дома, первым делом, наполнила ванну горячей водой, плеснула шампуни и, раздевшись, погрузилась, предвкушая долгое блаженство. Когда ещё представится такая возможность: когда все дома, только и слышу – Варька, поди, сюда! Варька, подай! Варька, зараза, вынеси мусор! Варька… Варька… Не до купаний с блаженством: скоренько сполоснёшься, либо наспех только голову помоешь – и ладно…
   Я целую вечность не чувствовала себя так хорошо!
   Напевая, простирнула бельишко, затем сделала гренки, вскипятила молоко. Зойкина свадьба, эта коллективная пьянка (реалити-шоу!), в эти минуты показалась мне мелкой досадой, а происшедшее на улице давним сном. Жизнь хороша, и жить хорошо!
   В дверь настойчиво зазвонили. Нехотя подошла, борясь с дилеммой: обнаруживать себя или нет? Когда звон стал бить по нервам, едва сдерживая злость, спросила:
   – Кто?
   – Варенька, это я, тётя Паша, с третьего этажа. Сахарку не одолжишь, хоть стаканчик?
   «Опять эта, попрошайка, сколько можно!?» Очень не хотелось открывать, но ведь завтра наплачется маме, а та закатит кипеж, что её единственную подругу обижают и всё такое. Подруга – собутыльница, святой человек, обидеть не моги…
   Скрепя сердцем, открыла. Едва дверь образовала щель, в неё… прошмыгнул полосатый кот. Больше на площадке никого не было. Захлопнула дверь, повернулась: кот сидел у тумбочки с обувью и яростно скрёб лапой за ухом. Я просто опешила от такой наглости, и совершенно не знала, что предпринять. И тут… кот заговорил:
   – Извини, блохи, паскуды, совсем заели. Да не хлопай ты так глазёнками, я не глюк.
   – Но… ты…
   – Говорю? Ерунда, привыкай. Ещё не такое увидишь и услышишь.
   – Увижу…
   – И увидишь и услышишь, и ручками потрогаешь. Всё, Варенька, теперь у тебя будет другая жизнь. Шумная, бурная и интересная. Как в сказке. Сейчас я плотненько поем… Ты, надеюсь, накормишь гостя?
   – Гостя… – Я начинала приходить в себя: это не глюк, не сон, это… чёрт знает что… – Колбасу будешь?
   – Давай, что не жалко. Я за весь день кроме твоего бисквита какую-то гадость куснул на помойке. Молочка бы, а?
   Налила в миску молока, поставила на пол. Кот принялся звучно лакать, шерсть ходила волнами, замызганный хвост нервно вздрагивал.
   Я присела на стул.
   – Может… тебя, и помыть, и на мягкую постельку положить?
   Кот поперхнулся, утробно уркнул:
   – Нет времени. Ты не рассиживайся, а собирайся. Нам к рассвету нужно быть… у чёрта на куличках.
   Я окончательно пришла в себя:
   – Ага, счас, только шнурки поглажу. С мокрой головой куда-то переться.
   Кот оторвался от миски, сел, широко облизнулся. Глянул вполне человеческим взглядом, как на несмышлёныша.
   – Подними левую руку на уровне глаз, – заговорил голосом воспитательницы детского сада. – Ладонью к себе. Смотри в центр пятна. У тебя оно есть?
   Я кивнула, уже ничему не удивляясь. Выполнила, как просил, скорее играючи, чем всерьёз.
   – Теперь скажи… как камень брось: «Чоххоч!»
   – Чоххоч!
   Ладони стало щекотно, будто по контуру пятна перышком проводили. Я уже готова была засмеяться, но тут на мою голову обрушился поток горячего воздуха, как если бы включили штук пять фенов. Невидимые пальцы бережно перебирали мокрые пряди. Кот оскалился в подобии улыбки, затем приступил также шумно поедать нарезанные ломтики колбасы.
   Я опомниться не успела, как волосы были высушены и добротно расчёсаны. «Фены» продолжали работать.
   – Скажи: «Хоч!», если не хочешь без волос остаться, – пробурчал кот.
   Я сказала – и «фены» отключились. Исчезла и щекотка в ладони.
   – Что это? – Я неотрывно смотрела на ладонь: пятно вновь потемнело, и лишь с трудом угадывался кошачий след.
   – Дар.
   – Дар? От тебя?
   Кот издал урчание, похожее на усмешку.
   – Дары, Варенька, даются свыше. А я приземлён, как и ты.
   – Но здесь явно… кошачий след…
   – Значит так надо. Со временем узнаешь, что и как. Моё дело доставить тебя вовремя.
   – Доставить? Куда? К чёрту на кулички?
   – Это образно. В деревню Яблоницы нам надо. Ты собирайся, собирайся, путь неблизкий.
   – Зачем?
   – Там узнаешь.
   – Хорошее дело! А если я откажусь?
   Кот протяжно вздохнул:
   – Если тебе меня не жалко – отказывайся. Только это тебе не поможет. Я всё равно доставлю тебя. Сонную. И ты проспишь интересное путешествие. Выбирай. Да побыстрее: время уходит.
   – Я не могу! Вот так сразу… всё бросить… Мне в школу завтра.
   – Забудь. У тебя другая будет школа.
   – А семья?
   – И семья. Здесь тебя не жалуют, шпыняют, а там будут любить и почитать. Как… царицу.
   – Даже так? С трудом верится. За какие заслуги?
   – Там узнаешь. Мы долго ещё будем словами дребезжать? Не ожидал, что ты такая зануда.
   – Я не зануда! Просто всё как-то… действительно… как в сказке…
   – Для тебя сказка, для нас обыденная жизнь. Теперь эта сказка-жизнь станет и твоей. Всё, хватит трепаться. Одевайся.
   – Что… брать с собой?
   – Просто оденься и всё.
   – Как скажешь, господин. Бегу, с вашего позволения.
   – Не паясничай, – фыркнул кот. – Это не твоё.
   – А у тебя имя есть? – спросила уже из комнаты.
   – Зови, как захочешь.
   – А можно… Зебриком?
   – Да хоть горшком, только в печь не ставь, – умываясь, мявкнул кот.

   Я надела чёрные вельветовые джинсы, бежевый лёгкий свитер с горлом, на ноги кроссовки. Волосы решила заплести в косу. И тут обнаружила неприятную странность: чуть левее пробора прядь волос, шириной в два пальца, была акварельно – белая. Она начиналась у корней и тянулась до кончиков. Видимо, «фены» перестарались и выжгли мой натуральный русый цвет. Как я ни старалась спрятать белую прядь, коса получалась полосатой, почти как хвост у Зебрика. Ладно, пусть пока так, вернусь-закрашу. Освободила школьную сумку от учебников и тетрадей – она у меня небольшая, как дамская сумочка, – закинула в неё пакет прокладок, косметичку, плеер, пяток любимых кассет.
   – Готова? – Зебрик нетерпеливо топтался у двери.
   – Секундочку, – бросила, убегая в ванную за щёткой и пастой. Попутно сходила в туалет. Зебрик вслед мне мявкнул, по тону явно нелесное.
   – Всё, готова.
   Зебрик критически оглядел меня, протяжно вздохнул:
   – Не на дискотеку зову.
   – Что не так?
   – Ладно, годится, – буркнул, при этом хвост его нервно шаркнул по двери.
   – А что мне родителям написать? – вдруг опомнилась, уже держась за ручку двери.
   – Ничего.
   – Так не пойдёт. Будут беспокоиться, начнут искать…
   – Как ты мне надоела! – Зебрик со злостью царапнул косяк двери. – Пиши, что хочешь! Провалилась сквозь землю, похитили пришельцы. Не ищите – бесполезно. Любящая вас, Варька – зануда.
   – А когда я вернусь? – Взяла рядом с телефоном лист бумаги, ручку. – У меня на этой неделе контрольная по физике.
   Зебрик дико зашипел, тяпнул лапой по стене, содрав клок обоев:
   – Достала! Не могу больше! Ты идёшь или я применяю силу?!
   – Только без лап! Я тоже могу применить силу. Возьму вон швабру и… спущу по лестнице.
   – Ха – ха – ха. Дико смешно. В последний раз спрашиваю: ты идёшь?
   – Иду, иду! – Сунула край записки под телефон, погасила свет.
   Вышли на площадку. Закрывая дверь на замок, помедлила, раздумывая: разумно ли поступаю? Что ждёт меня в неведомой деревне Яблоницы?
   – Не тяни резину, Варя, – приглушённо прошипел Зебрик.
   – Иду, всё. Сам-то как зануда ноешь.
   Зебрик молча сиганул вниз по лестнице. Когда я вышла из подъезда, он нервно метался у подножья старого тополя.
   – Тянешься, как старушенция.
   – Будешь оскорблять…
   – Иди за мной, – перебил Зебрик зло, блеснув разномастными глазами. Пересёк двор, скрылся под аркой проходного двора. Я прибавила шаг, вышла на соседнюю улицу. Зебрик стоял у забора, за которым уже более полугода безоконный дом ждал капитального ремонта.
   – Эти две доски отодвигаются, – фыркнул Зебрик, и юркнул в щель между ними у самой земли.
   – Сюда-то зачем? – запоздало спросила. Потрогала доски: они, действительно, отодвигались.
   «Не нравится мне начало путешествия. Ещё на бомжей нарвусь…»
   Пересилив страх, шагнула за забор. Весь двор был завален кучами строительного мусора. Подъезды и окна первого этажа забиты листами жести. Скудный свет с соседней улицы пятнами высвечивал рваные раны стен, и красная кирпичная кладка казалась сгустками крови. По спине побежали мурашки, а ладоням стало знобко, словно легли они на лёд. Я инстинктивно развернулась, уже готовая вернуться на улицу, но слева хлестнуло сродни змеиному шипению:
   – Тебя долго ещё ждать? Иди вдоль забора.
   Глянула на чуть отодвинутые доски, вздохнула, ругнув себя последними словами, и полезла по мусору вдоль забора. Пыль, древесная труха вспархивали из-под ног и лезли в рот, в нос, в глаза, но окрик Зебрика заставлял идти, не останавливаясь.
   – Ты идёшь? А быстрее нельзя?
   Метров через десять горы мусора отступили от забора, открылась совершенно чистая площадка. В центре её сидел Зебрик. Сюда почти не попадал свет, и кот смотрелся абсолютно чёрным. Только глаза, как два фонарика, светились.
   – Тебя только за смертью посылать! – встретил меня Зебрик, выкусывая блох на плече.
   – Сюда-то зачем? – вновь спросила, сплёвывая липкую слюну.
   – Затем, что нас здесь никто не увидит, – Зебрик поднял мордочку кверху и некоторое время смотрел в небо. Я тоже глянула. Ничего особенного: затянуто белёсой тучей, впрочем, местами что-то посверкивало, должно быть, звёзды.
   – Пора, – встрепенулся кот, прошёлся по кругу, то, выгибая спину, то, припадая к земле. Остановился, крутанул хвостом, затем резко побежал в обратную сторону. С каждым кругом, убыстряя темп и сужая круг. Оказавшись в центре, Зебрик раз пять крутанулся, точно ловил собственный хвост. Я расслабленно налегла на забор и, неожиданно для себя, разулыбалась, негромко зааплодировала.
   Зебрик замер. В следующее мгновение лёгкое серебристое свечение образовалось вокруг него. Я выпрямилась, затаив дыхание. Бока Зебрика стали раздуваться, едва слышный щелчок, и… из выпуклостей полезли, как из лопнувших почек, клейкие листочки. С каждой секундой «листочков» становилось всё больше, и завершилось действо тем, что у кота появились два… птичьих крыла, пёстрых, как у совы.
   «Так и во сне было!» – ахнула я, приходя в себя.
   – Смотри в ладонь, – устало скомандовал Зебрик.
   Я подняла руку к лицу.
   – Скажи: ДОСРУЖ! Закрой глаза!
   – ДОСРУЖ! – выдохнула, невольно, сжавшись и ощупывая правой рукой бок и часть спины, в ожидании роста крыльев. Ладошке стало щекотно, затем, будто током ударило – пронзил жаркий озноб, на мгновенье голову сжало в невидимых тисках и… рвануло за ноги, стремительно увлекло в пропасть. Тщетно пыталась закричать, открыть глаза: я просто обернулась камнем, который летел неведомо куда. Также внезапно падение прекратилось. Ощущение было такое, словно меня поймали на лету и бережно поставили на твёрдую почву. Открыла глаза: точно, стою на земле, только…
   Вскинув голову, вскрикнула, грузно плюхнулась на попу: надо мной стоял огромный, как дог, крылатый кот и снисходительно ухмылялся. Вообще-то Зебрик остался прежним – это я уменьшилась до размеров мультяшной Дюймовочки. Из моих 1 метр 55 сантиметров полтора метра минусовали, а вес 41 кг обернули в граммы. В общем, чуть более спичечного коробка стала.
   – Малявка – козявка, – добродушно фыркнул Зебрик, меня с ног до головы обдало пылью.
   – Прекрати хулиганить! – вскочила я, отряхиваясь.
   – Прости, так получилось, – Зебрик лёг на землю. – Залезай.
   – Что?
   – Залезай, говорю, мне на спину.
   – Мы что… полетим?
   – Нет, на трамвае поедем! – Зебрик опять начал злиться. – Ты полезешь или мне тебя как мышонка в зубах нести?
   – Полезу, – Неуверенно приблизилась к лапище Зебрика.
   – Живее! – рыкнул кот, и капля слюны больно шмякнула меня в темечко.
   Цепко хватаясь за шерсть, я неуклюже полезла. На спине было мягко и тепло. И пахло помойкой. Зебрик встал. Я глянула вниз, и тотчас под ложечкой тошнотворно засосало.
   – Рванули, – не то, спрашивая, не то, давая себе команду, Зебрик взмахнул крыльями, и земля стремительно унеслась вниз. – Держись, – сквозь потоки воздуха услышала я, крепко сжала ноги, загребла в руки побольше шерсти.
   Мелькнула крыша, рогатки антенн – и вот мы уже над городом. Внизу лишь светящиеся точки уличных фонарей и крохотные коробочки домов.

Глава 3

   Я с пелёнок была уверена, что страх высоты – это не моё. И на «чёртовом колесе», и на колесе обозрения я чувствовала себя прекрасно. В отличие от мамы и Зойки, которые слезали зелёные, и тут же бежали в туалет. Вот и сейчас, я ощущала лишь восторг полёта. Ветер начисто сдувал запах помойки, бил в лицо и пытался растрепать мне волосы. А мне хотелось громко смеяться и дурашливо кричать, но ветер был слишком силён, что и останавливало меня от явного безумства.
   Мы приближались к Пулково. Я мысленно воображала себя сидящей в седле мотоцикла, В общем, ловила кайф. Внезапно мой «мотоцикл» подбросило, как на ухабе, завалило набок: просто чудом удержалась в «седле». С Зебриком что-то было не так: его бросало в стороны, то заваливало набок, то обрушивало вниз. Чувство восторга улетучилось, ему на смену пришло раздражение.
   – Алё, не дрова везёшь! – наклонилась к уху Зебрика, заорала изо всех сил.
   – Мне… плохо… изжога замучила… – уловила сквозь ветер.
   «Чушь какая-то. Разве у котов бывает изжога?» – подумалось, и тотчас в голове у меня зашуршало, точно конфету разворачивали, а в левой руке, там, где пятно, словно букашка заскреблась. И я услышала голос Зебрика, как если бы у меня были наушники, а его голос в записи на кассете:
   – И у котов бывает изжога, если их кормят всякой гадостью. Это всё твоя колбаса…. У неё запах был несъедобный…
   – Зачем ел?
   – Очень кушать хотелось…
   – Я, конечно, сочувствую тебе. И долго мне терпеть эту болтанку?
   – Лицемерка!.. До конца пути. Желательно, молча… без тебя тошно…
   Вскоре и мне стало не легче: голова кружилась, спазмы в желудке, подступающая тошнота. Плюс ко всему, ветер стал, буквально, ледяной и лицо точно задеревенело. И рада бы завопить: «Всё! не хочу! опускайся!», да ничто не слушалось – ни губы, ни мысли. В какой-то момент тошнота подкатила к горлу и застыла колючим комком. В глазах померкло, и… я элементарно вырубилась.
   Очнувшись, я не сразу сообразила, где нахожусь. Даже когда глаза привыкли к окружающей темноте. Подо мной шуршала бумага, руки ощупывали со всех сторон гладкие стены. И отвратительный запах, похоже на протухшее молоко. Встала на ноги, вытянула руки вверх, но и там был гладкий вонючий потолок.
   – А-а-а! – что есть мочи завопила.
   – Очухалась, козявка? – тотчас услышала голос Зебрика.
   – Где я? Что случилось?
   – Ты в коробке из-под кефира. А случилось то, что ты плюхнулась в обморок, и мне пришлось тебя ловить в воздухе.
   – Спасибо… Вытащи меня отсюда… здесь невозможно дышать…
   Сверху опустилась лапа и норовила подцепить меня когтем, но я, подпрыгнув, вцепилась в шерсть:
   – Поднимай!
   О!!! как пьяняще сладок был первый глоток свежего воздуха! А второй…
   – Где мы?!
   – На свалке.
   Интуитивно я и сама это поняла, ибо вдохнула такой «аромат», что меня едва не вывернуло наизнанку.
   – Ты что не мог в другом месте приземлиться? Что ждём? Когда я задохнусь?! Ты…
   – Не скули, – оборвал меня Зебрик таким тоном, что я не решилась продолжать: его что-то тревожило.
   Удручённый Зебрик поведал: когда, невероятным образом, поймал меня почти у самой земли, я была в полной отключке. Остаток пути тащить меня в зубах не решился, из-за терзающей изжоги. Увидев свалку, приземлился. Рядом оказался пакет из-под кефира, тотчас родилось решение: меня в пакет, а его каким-либо образом закрепить на своей шее.
   – А сумка? Где моя сумка?
   – Ну, ты и бесстыжая, Варька… – вздохнул Зебрик. – Сумка потерялась.
   – Замечательно! Отлично! У меня там вещи… необходимые…
   – Плюнь и забудь. Подожди, я сейчас… поищу верёвку. Да, будешь донимать своей сумкой – исцарапаю.
   Зебрик растворился в темноте. Вокруг меня высились зловонные горы мусора. Где-то слева работал трактор, а справа заливисто лаяла собака. От запахов меня мутило, даже тело, казалось, покрылось вонючей слизью. Неожиданно для самой себя, я расплакалась, проклиная и Зебрика и весь этот день. За спиной зашуршало, я дико закричала и шарахнулась влево – почва из-под ног вырвалась, и я полетела куда-то вниз. Плюхнулась в жижу, отдающую болотом. Благо, оказалось мелко: почти до пояса. Руки ощупали сырую склизкую шерсть. Меня объял ужас: я в трупе животного! Мной всецело овладела истерика. Думается: глядя на меня в тот момент, можно было, не сомневаясь ставить диагноз – буйно-помешанная, опасна для окружающих…
   Я не помню, как меня извлёк Зебрик, но уверена: помедли он ещё пару минут, и у меня точно поехала бы крыша, основательно и надолго.
   Изгвазданная с ног до головы в грязи, вся в слезах и соплях, я медленно приходила в себя, валяясь в ногах Зебрика. Смутно помню, что он пытался достучаться до моего воспалённого сознания: просил что-то сделать. Прошла целая вечность, прежде чем я услышала его. Зебрик, буквально, умолял помочь ему: у нас осталось мало времени, а лететь ещё далеко. Из-за терзаемой изжоги, он не может долго нести меня в зубах, по-этому, если я против пакета, то должна из верёвок связать нечто такое, чтобы и я была привязана, и на нём прочно сидело. Материал лежал рядом: ремешки, шпагат и кусок капронового шнурка. Будь я в прежнем виде, справиться с заданием плёвое дело. Но сейчас, в образе Дюймовочки, когда обычный шпагат, как морской канат, пришлось изрядно повозиться. С горем пополам, ободрав пальцы и пообломав ногти, мне удалось связать приличную конструкцию. Впрочем, стопроцентной гарантии в её прочности не было…
   – Слушай, Зеб… я точно в трупе была?
   – Нет. Старый разбитый сапог. Женский, утеплённый.
   – Сапог!? – Меня внезапно разобрал гомерический смех, и я окончательно пришла в себя.
   Мы снова летели. Вокруг царила ночь, над нами проплывали тёмные облака: воздух был влажный, возможно, дождь прольётся. Моё игривое настроение быстро улетучилось, и я почувствовала жуткий холод. Мокрая одежда, казалось, превратилась в ледовый панцирь. Вскоре я уже не могла шевелить ни рукой, ни ногой, губы так же одеревенели. Если бы не верёвка, обхватывающая в поясе, меня давно бы сдуло.
   Зебрик спешил, ему тоже было не сладко: видимо, изжога вконец замучила. Полёт был неровный, с частыми провалами в «воздушные ямы». То ли от холода, то ли от болтанки меня стало укачивать. Я не сопротивлялась, напротив, хотелось смертельно заснуть и проснуться уже на месте. А там горячая ванна… а-ах! Но вырубиться не получалось: только погружалась в сон, как очередной вираж Зебрика выдёргивал меня в ледяную действительность.
   Внезапно полёт прекратился, словно Зебрик наткнулся на препятствие: мы зависли, как марионетка на нитках.
   «Что случилось? – мысленно спросила. – Опять изжога?»
   «Нет,» – едва слышно прошуршало в «наушниках».
   Медленно планируя, Зебрик стал опускаться. Вскоре я разглядела, что внизу раскинулся лес, впрочем, он скоро оборвался и далее пошли поля, а между ними тянулась ровной ленточкой дорога. Она была пустынна. Зебрик планировал прямо на дорогу. Когда до неё оставалось метра три, он резко рванул вперёд, летя точно по центру дороги. Неужели подлетаем? Голова Зебрика мешала рассмотреть, что там впереди. Я хотела приподняться, но одеревеневшее тело не слушалось. «Подлетаем?» – мысленно послала вопрос.
   Зебрик не ответил. Он неожиданно завалился набок, и стремительно стал удаляться влево от дороги. Когда он вернулся в нормальное горизонтальное положение, я увидела: примерно, в километре от нас дорога переходит в улицу деревни, деля её на две равных части. Зебрик, похоже, решил залететь в деревню со стороны леса.
   «Ура! Ещё пять-десять минут и закончатся мои мучения!» – внутренне ликовала я. Зебрик, видимо, испытывал тоже самое, ибо скорость полёта значительно увеличилась. Однако, по мере приближения леса, у меня закрались сомнения, что это не наша деревня. Возможно, наша там, в глубине леса. Сколько же ещё лететь?
   У самой опушки Зебрик свернул направо и полетел вдоль леса. Внизу змеилась узкая дорожка, а рядом канава, заросшая разлапистым кустарником. Деревня отсюда казалась длинным поездом, кое-где в «вагонах» мерцали огоньки. Зебрик вновь повернул направо, в сторону деревни: мы летели к головным «вагонам».
   Всё таки наша! Зебрик опустился ниже, почти к самой пашне. Моё горячее внутреннее ликование сказалось и внешне: я постепенно «оттаивала». Опять ощущался страшный холод, но я уже могла шевелить руками и ногами. Ничего, потерплю: вон дома – рукой подать…
   И тут случилось невероятное: Зебрик резко взмыл вверх, меня швырнуло в сторону, крутануло на верёвке, сдавив живот так, что в глазах померкло. В «наушниках» зашуршало, и в барабанные перепонки ударил горячечный шепот Зебрика: «Варя, нас не пускают… Я не знаю, что делать! Опаздываю…»
   Я всё ещё не могла справиться с дыханием, боль в животе захватила так, что даже мысленно не смогла ответить Зебрику. А он точно обезумел: метался из стороны в сторону, что-то непонятное кричал. Я изо всех сил пыталась усидеть на месте, но неожиданные молниеносные виражи приводили мои старания к нулю: меня болтало и трепало, точно тряпицу на ветру. Наконец, выбившись из сил, Зебрик рухнул на пашню. Его тело сотрясалось от учащённого дыхания и… от плача. Да, он плакал навзрыд, как ребёнок от горькой обиды.
   Я потянулась к его уху:
   – Зеб, кто не пускает? Вот же деревня, метров триста осталось.
   Зебрик судорожно всхлипнул, молча поднял лапу и, выпустив когти, ударил воздух перед собой. Лапа не опустилась, как следовало ожидать, а упёрлась, точно в стену. Перед нами была невидимая преграда! А ещё точнее: деревня находилась под незримым куполом. Теперь понятно, почему так метался Зебрик: он искал брешь.
   – Что же теперь делать?
   – Не ведаю…
   – А те, кто послал тебя за мной, знают?
   – Кабы ведали, уже дали б знать, – тяжко вздохнув, сказал Зебрик.
   Я чувствовала, как во мне просыпается знакомое чувство: предвестие истерики. А потом меня осенило: что если попробовать разозлиться и пожелать, как тогда «вольве»? С трудом, но удалось подступавшую истерику преобразить в гнев и ненависть.
   – Зараза, что б тебе лопнуть и развалиться на куски! – Глянув в ладонь, «швырнула» поверх неё слова, как если бы это были камни. Ладонь запылала, как ошпаренная, в грудь что-то ударило, меня отбросило на спину Зебрика. Если бы не веревка, наверняка, отлетела бы далеко на пашню. Похоже, брошенный мною «камень» отскочил от преграды и, рикошетом, влепил мне в грудь.
   Я уже поднималась, с намерением повторить бросок, как услышала звук, похожий на треск лопнувшего стекла. Зебрик вскочил, мотнул лапой, и она беспрепятственно опустилась на пашню. С гиканьем Зебрик пробежался и взлетел.
   – Получилось! – заорала я.
   До деревни оставалось метров двести, когда я услышала за спиной странные звуки. Обернувшись, оцепенела: нас преследовала бесформенная масса.
   – Зеб!
   Вместо крика лишь шипение выдавилось сквозь онемевшие губы. А Зеб уже метнулся в сторону, но масса рассыпалась на мелкие кусочки, которые стремительно окружали нас. Спустя минуту, стало ясно, что «кусочки»– это летучие мыши. Кольцо сужалось.
   «Сон в руку!» – мелькнуло у меня в мозгу. Только эти твари нападали без единого звука. Удары крыльями по голове, по лицу, следом, точно бритвой, когти полосовали открытые участки тела. Я ничего не видела, закрыв глаза руками. Тщетно Зебрик метался в крутых виражах: твари, буквально, облепили нас. Как и во сне, я ощущала кровь, что струилась по лицу, по рукам, по шее. И так же не было сил кричать – только боль и ужас. В голове сплошной гул. На мгновение гул, словно выключили, и я услышала откуда-то издалека, едва слышно:
   – Варя… ладонь… погибнем…
   И снова изнуряющий гул наполнил голову, казалось: вот-вот полопаются перепонки. По лицу стали бить чаще, точно знали, что нельзя мне позволить отнять руки.
   Зебрик падал. Честно скажу: мысленно я уже приготовилась к смерти. Странно только, что ощущение было полного безразличия: ну, погибну, ну, съедят меня эти твари…
   Зебрик упал на лапы, не удержался и завалился набок. Верёвка сместилась, и я съехала под лапу Зебрика. Возможно, он почувствовал это: тут же повернулся на спину и стал отбиваться всеми четырьмя лапами от наседавших упырей. Я отняла руки от лица, воспользовавшись передышкой. Вокруг нас кружил рой этих тварей, посекундно атакуя бедного Зеба, который отбивал атаки лапами и хватал зубами наиболее наглых. Даже сквозь гул в голове я слышала хруст мышиных костей.
   – Сволочи! Чтоб вас… – начала я, глядя в ладонь, но закончить, не успела: вцепились в волосы, дёрнули – и вот я уже в воздухе с болтающейся верёвкой на поясе. Эти твари перегрызли её. Земля и отбивающийся Зеб стремительно удалялись. Меня несли в сторону леса.
   Я была в полушоковом состоянии, безвольно болталась на весу. Однако краем глаза отметила: меня сопровождает плотное кольцо мышей. Значит, они бросили Зеба, добились цели и возвращаются с победой к тому, кто их послал. Внезапно меня, будто с силой встряхнули за плечи: «Дура! чего ждёшь: руки-то у тебя свободные?!»
   – Гады! Сволочи! Чтоб у вас глаза повылазили! Чтоб вас в клочья разорвало!
   Ожгло руку внутренним огнём, затем хлопок – и я, забрызганная чем-то гадким, кверхтормашками полетела вниз. Мелькнуло в голове: «Всё! Варька, счас от тебя будет оладушка…»
   Но не суждено было Варьке разбиться в оладушку: у самой земли, в прыжке, поймал меня Зебрик. Всхлипывая, как ребёнок, уставший плакать, он энергично принялся вылизывать меня, как кошка-мать новорождённого котёнка.
   – Всё! хватит! Прекрати!
   – Я думал… думал… потерял тебя…
   – И потеряешь, если не доставишь, куда надо.
   – Рванули!
   И вот я снова на загривке Зебрика. Иссечённые и избитые лицо, руки, голова саднили. Расслабленность повлекла за собой усталость: веки отяжелели, меня клонило в сон. Цепко держась за шерсть Зеба, поминутно трясла головой, стряхивая сонливость.
   До деревни оставалось совсем ничего, метров сто, когда Зебрик, вдруг, странно дёрнулся и стал падать. Мою сонливость как ветром сдуло.
   – Что? Опять не пускают?
   Зебрик не ответил: ударился о землю грудью, перевернулся – меня камнем швырнуло вперёд. Упала удачно: в яму, на дне которой был клок перезимовавшей прелой соломы. Яма, конечно, сказано громко – для прежней Варьки ростом в полтора метра, это просто выемка размером с обычную суповую тарелку, для Дюймовочки – яма. Выбраться из неё оказалось нелёгким делом: края ямы рыхлые, всё время осыпались, увлекая меня на дно. Вспомнился кадр из фильма о животных: букашка попала в песчаную ямку и тщетно пытается выбраться, но песок осыпается, букашка снова и снова оказывается на дне. А потом дно оживает: появляется страшная голова – и букашке каюк. Сейчас я была как та букашка: все мои попытки оканчивались неудачей. Я уже ревела в голос, звала Зеба, но, увы…
   Комок земли, величиной с кулак обычной Варьки, оторвался и сбил меня с ног. Я вновь оказалась на дне, да ещё комок, зараза, придавил ноги. Изматывая последние силы, истерично колошматила его кулаками, но только поднимала пыль и утомляла руки. Обессилев, упала, сотрясаясь от плача. Небо, до этого затянутое белёсой пеленой, светлело: пелена лопалась, и прорехи расползались. Словно кто-то там наверху гневно раздирал полог, скрывавший от него нечто важное. Вскоре от пелены не осталось и следа, глазам предстало чистое звёздное полотно. И месяц, заглядывавший в яму, где уже тихо – сил не осталось – скулила Варька – Дюймовочка. Месяц иронично усмехался, выпячивая острый подбородок. От чего мне стало ещё горше…
   Сверху послышался шум, как если бы по земле тащили бревно. Края моей ямы стали осыпаться, заваливая меня землёй. Задёргалась, как безумная, дико закричала. На яму наползала огромная тень. Меня охватил невиданный ужас. «Всё, сейчас засыпят, точно картофелину при посадке… «– трепыхнулось на задворках сознания. Тень закрыла небо, в яме образовался мрак. Земля продолжала осыпаться, по пояс я уже была капитально упакована. И вдруг на меня опустилось нечто – почудилось, бревно, – и окончательно вдавило в грунт. На поверхности осталась лишь рука. Задыхаясь, заколотила этой рукой по «бревну». «ШЕРСТЬ?! ЭТО ЖЕ ЛАПА ЗЕБРИКАМ!» Стала хватать за шерсть, дёргать её. Лапа приподнялась – рука моя нащупала прижатый коготь. Вцепилась намертво, резко качнула – лапа потянулась вверх, выдёргивая меня из земли, как морковину.
   Да, это был Зебрик! Мой славный котик, трижды спасший меня от погибели! Он лежал у края ямы, уронив голову между лап. Я, в каком-то болезненном возбуждении, ползала по его мордочке, целуя каждую шерстинку, рассыпая благодарности и ласкательные слова. Зебрик тяжело вздохнул, и моя нездоровая эйфория улетела вместе с его выдохом: он был пугающе обездвижен, глаза закрыты.
   – Зеб, алё, ты чего? Что ещё случилось?
   Он не шелохнулся. Добралась до его уха и повторила вопрос в самую раковину. Его тело дрогнуло мелкой дрожью, рот приоткрылся, выдавив пару непонятных слов. Я спустилась к самым губам, приникла к ним и услышала далеко-далеко знакомый голос. Он с трудом пробивался сквозь хрипы и шипение. Так бывает при плохой связи с междугородним телефоном.
   – Иди… прямо… только прямо… там речка и мосток… за ним ворота… на них колокольчик без языка…. Тронь его… тебя встретят…. Поспеши!..
   – А ты? Что с тобой?
   – Со мной… всё….Опоздал… Прощай, Вар… – Это были последние его слова: я опомниться не успела, как вместо тёплого Зебрика… оказалась холодная деревянная скульптура кота.
   «Опять сон в руку,»– вяло трепыхнулось в голове.
   Что было потом, помню смутно. Кажется, наревелась до икоты… и непривычно болело в груди, там, где сердце… Мне ещё не случалось терять близких и родных, да и мёртвых я видела только мух, комаров и тараканов. И вот случилось… Зебрик, с которым мы провели несколько часов, который трижды спас меня от смерти… стал мне роднее родного. Я это поняла тотчас, едва осознала, что Зебрик умер. Я обливала слезами его деревянную мордочку, а в ушах звучал насмешливый и такой родной голос: «Козявка…» И становилось ещё больнее и трудно дышать…
   В какой-то момент я вспомнила о Даре, но все попытки оживить Зебрика оказались тщетны. Помнится, впервые в жизни я употребила матерные слова, все, какие слышала когда-либо: взобравшись на спину Зебрика, кричала-ругалась до хрипоты, захлебываясь слезами, неведомому дарителю – зачем мне Дар, если я не могу оживить родное существо? забери Дар назад и верни жизнь Зебу!..
   Меня никто не услышал, не отозвался, только в голове, как метроном, застучало: поспеши, поспеши, поспеши… Стоп! Может, действительно, надо поспешить, может там, где меня ждут, помогут Зебрику?
   Легко сказать – труднее сделать. Будь я прежней, расстояние до деревни преодолела бы за считанные минуты, но в образе Дюймовочки сто метров вырастали в километры по пересечённой местности: ямы, глубокие овраги, травяные джунгли. Путь оказался во много раз сложнее, чем я представляла. Даже небольшой отрезок пашни требовал огромных усилий. А сил-то у меня совсем не осталось: усталое, избитое и кровоточащее тело протестовало движению. Оно хотело лечь и заснуть. Пожалуй, только огромное желание побыстрее добраться к тем, кто вернёт жизнь Зебрику, тянуло и толкало моё безвольное тело.
   Пашня предстала горами, где было всё: пологие и крутые подъёмы-спуски, «ущелья» со столешницу и «марсианские плато». Впрочем, – к счастью! – в «горах» не было рек и озёр. Спустя вечность, «горы» плавно перешли в «долину». Я чуточку передохнула, восстановила дыхание и тронулась дальше. В непролазные травяные джунгли. Свежая трава доходила мне до плеч, а прошлогодняя, сухая, как корабельные сосны, уходила далеко в небо. Я продиралась, как могла. Часто падала, удваивая раз за разом количество ушибов и порезов. Плакать уже не было сил, да и слёзы иссякли. Во рту пересохло, горло при каждом вдохе, будто наждачкой шоркали. В носу свербело, даже чихнуть не получалось. Болели глаза, в уголках нудно щипало. «Зебрик… Зебрик… «– странно, точно со стороны слышала свой голос. Ощущение полное: в горячке бредит…
   Не знаю, не могу объяснить, как преодолела «джунгли» и вышла в «степь». Даже не обрадовалась-опустилась кулем и долго тупо сидела в траве. Когда почувствовала, что сон овладевает мной, каким-то образом встряхнулась, поднялась.
   «Зебрик… Поспеши… «– губы вновь и вновь выдавливали эти два слова и, словно, две руки толкали меня в спину.
   Молодая трава здесь была намного выше и толще, местами я, как «козявка», на четвереньках продиралась сквозь заросли. Внизу оказался слой пепла от сгоревшей прошлогодней травы, я изрядно измазалась в саже и наглоталась её.
   Неожиданно я уткнулась в камень, он лишь частично высовывался из земли, но был велик для Варьки – Дюймовочки. Стала обходить его, как высокий бетонный забор. Стоп! вот здесь, пожалуй, можно взобраться на покосившийся «забор» и глянуть: не сбилась, всё ещё прямо иду и далеко ли до мостка.
   Взобралась с четвёртого раза. Не сразу – глаза опять слезились – рассмотрела перспективу. У-Р-Р-РА! Мосток был рядом, под ним сонно бормотала речка – река.
   Не помню, как слетела с «забора». Опять вернулись слёзы и потекли ручьями. Следом вернулась чувствительность тела: боже, на нём, казалось, не осталось здоровой клеточки! – сплошная ноющая рана… Удивительно, только в эти, последние минуты, почему-то, чем больнее было рукам и ногам, тем крепче они становились.
   Внезапно трава расступилась, и я вывалилась на тропинку – для меня настоящая дорога. До мостка уже бежала, охая и морщась от боли в ступнях и коленях. Вот и ворота! Колокольчик – колокол висит высоко, рядом с ручкой калитки. Подобрала несколько камушков, попыталась попасть, но, увы! пальцы плохо слушались. Пришлось лезть на ворота. Здесь мне очень помогли поперечные трещины в досках. Не обошлось без заноз, но в эти минуты я, словно, забыла о себе: там, на пашне, ждёт Зебрик, нужно спешить…
   Смутно помню, как доцарапалась до колокола, толкнула его от себя, он подался легко, тихо скрипнув, и вернулся….смахнув меня, как муху. Я полетела вниз…

Глава 4

   Проснулась я от грома. Это мне так показалось: на самом деле, это был грохот упавшего ведра в сенях.
   Я не сразу сообразила, где я: в голове почему-то всё путалось и мельтешило. Надо мной потолок, некогда белый, а теперь желтоватый, в рыжих пятнах и разводах, в центре тускло светится запылённая лампочка. Я хотела приподняться и не смогла: что-то прочно держало меня за шею. Точно мягкий мохеровый воротник свитера, внутри которого металлическое кольцо. Тело, от шеи и до кончиков пальцев на ногах, находилось в каком-то желе. Я это ощущала кожей, ибо была абсолютно голая. Перевела взгляд с потолка на стену: старый с облупленной краской сервант, за стеклом горки тарелок, чайные сервизы и масса разных фаянсовых статуэток. Слева от серванта другая стена – он стоял в углу. На стене электросчётчик, чуть ниже его проволочная сушилка для тарелок, тесно заставленная посудой. Далее – окно, на подоконнике череда баночек и горшочков с всевозможными растениями. Справа от серванта дверной проём, непривычно широкий. Дверь окрашена в тёмно-красный цвет. Сразу за ней прибита к стене сухая ветка, на ней чучело птицы. Кажется, удода. Далее, перпендикулярно стене, длинная занавеска. Куда она уходила, я не могла видеть: шейный корсет не позволял вертеть головой.
   Ниже чучела располагались небольшое круглое зеркало, полочка для мыла, рукомойник и раковина. Первоначально, лишь скользнув взглядом по зеркалу, я отметила нечто знакомое. Вернулась, всмотревшись пристальнее: «нечто» оказалось моей головой – она торчала в центре крышки, а всё остальное было в коробке из-под мягкого масла, дико рекламируемого по телику. Коробка стояла на столе, застеленном цветастой клеёнкой.
   ЧТО ВСЁ ЭТО ЗНАЧИТ?! Я дёрнулась изо всех сил, но лишь причинила боль шее. Тело свободно бултыхалось в вязкой жидкости.
   – Ау! Есть тут кто? – Мне, казалось, что закричала очень громко, однако услышала только сиплый писк. Повторила – тот же результат.
   «Я – «голова профессора Доуэля?» Если это кошмарный сон, тогда почему в шее настоящая боль?»
   Дверь тяжко вздохнула и открылась: в комнату вошла… великанша. Женщина была очень стара: дряблое морщинистое лицо, впалый рот. Голова повязана линялым зелёным платком, концы платка связаны под массивным сухим подбородком. На старухе была светло-коричневая куртка с нашивкой на предплечье, которые обычно носят рабочие. Кажется, робой называется.
   Старуха замерла спиной ко мне, послышалось металлическое звяканье и плеск воды: руки моет. Затем она прошуршала чем-то и подошла к столу. Рядом с моей коробкой появился стакан с зеленовато-оранжевой жидкостью.
   Я затаила дыхание и, чуть прикрыв глаза, наблюдала за старухой. Она отошла к серванту, что-то взяла там и вернулась. Громыхнула стулом, подвигая поближе, села. Склонившись, достала из-под стола и поставила на стол высокую закопчённую кастрюлю, дном вверх.
   – Ну, дочка, хватит щуриться и притворяться спящей. Я, как вошла, поняла: не спишь, – говоря это, старуха подняла коробку со мной и поставила на кастрюлю. Теперь я находилась на уровне её лица. – Как горлышко? Пересохло? – Старуха надела очки, одной рукой приподняла стакан, в другой у неё была… пипетка. Мягкий, успокаивающий голос старухи и её бесцветные глаза за стёклами очков, излучавшие тепло и что-то ещё хорошее, незнакомое мне… В общем, расположили меня к хозяйке с наилучшей стороны. Я открыла глаза и поздоровалась, но опять услышала лишь сипение.
   – Погодь, погодь, дочка, сейчас наладим голосок. Открывай ротик.
   Меня поили как беспомощного птенца. Я судорожно глотала падающие капли, не ощущая ни вкуса, ни запаха жидкости. Они проявлялись постепенно, капельным путём. Когда, наконец, восстановились обоняние и вкусовые ощущения, я бы затруднилась сточным определением: жидкость не имела одного вкуса и одного запаха – это было нечто вроде ассорти, коктейля. Главное, что глотать было приятно. А вскоре я обрела голос и нормальное ощущение тела, здорового и полного сил. И, разумеется, всё сразу вспомнила: Зебрик, полёт… Я стала говорить, быстро, слишком быстро: получалось сбивчиво и непонятно.
   – Погодь, тарахтелка. Не стрекочи, вразумительно растолкуй.
   – Извините, я боюсь не успеть. Там, на пашне, Зебрик… он стал деревянный…
   – Опоздал, сердешный. Что поделаешь, доля его такая…
   – Вы не поможете ему?!
   – Я бы рада, детка, но не в моих силах. Чужое проклятье на Пёстром, не мне его и снимать. Ты лучше поведай, как он тебя оборотил в кроху.
   Я подробно рассказала, что и как было во дворе за забором. Старуха слушала очень внимательно, кивая головой.
   – Так… И какое же словцо велел сказать?
   – Слово… Я… забыла… Не помню!
   – Ладно, не печалься, это полбеды, – успокоила меня старуха. – Скумекаем.
   – А Зебрику… вообще можно помочь?
   – Не ведаю, детка.
   – Но вы же эта… колдунья, да?
   – Я была когда-то ворожеей, да вся вышла. Что мы всё лясы точим, тебя пора вынимать.
   – А что со мной не так?
   Кроме многочисленных синяков и порезов, я, падая с ворот, прибавила сотрясение мозга и вывих обеих рук в локтях. Вот и плаваю второй час в целебно-восстановительном растворе.
   Баба Нюра – так просила называть себя старуха – поставила на табурет тазик, налила в него тёплой воды, затем осторожно освободила меня от жёсткого «ошейника».
   – Забирайся, – подставила крупную цвета варёного «в мундире» картофеля ладонь. Страшно стыдясь своей наготы, липкая, словно ягода из варенья, скользнула я в руку бабы Нюры. И тотчас оказалась в воде. Тазик представлял сейчас для меня приличный бассейн. Баба Нюра пинцетом отщипнула от куска мыла крошку, протянула мне: – Хлюпайся, не буду стоять над душой.
   Она вышла. Я с огромнейшим наслаждением принялась хлюпаться. Вроде ничего особенного: вода, мыло… но ощущения такие… такие, что словами не передать. Такое блаженство… просто, супер – супер!
   Баба Нюра вернулась как раз в тот момент, когда я начала терзаться: пора бы и ополоснуться, но как?
   – Готова? Счас, погодь, – Баба Нюра опустила в тазик широкую дощечку, велела забраться на неё. Я оказалась на довольно устойчивом плоту. Черпая столовой ложкой из ковшика воду, баба Нюра, радушно улыбаясь, стала поливать меня: – С гуся вода, с Варюшки хворобы и напасти!
   Она говорила что-то ещё напевное, но я разобрала только эту фразу. Закончив ополаскивание, баба Нюра метнулась к печке, в которой слишком громко для меня потрескивали дрова, сдёрнула с верёвки махровое полотенце, чертыхнулась: – Тьфу, дура баба! Это ж для тебя, что ковром утираться. Погодь чуток. – Скрылась в комнате, где тотчас заскрипела дверца, видимо, шкафа. – Бегу, бегу! Не захолонула? – спросила, расстилая на столе обычный носовой платок. В следующее мгновение оказалась я на нём. – Утирайся.
   Оделась я в свою одежду, чистую и тёплую. Правда, местами рваную, оно и понятно: баба Нюра, при всём желании, не могла её починить – слишком мала. Пока я сушила волосы у дверцы печи, сидя на горе из поленьев, баба Нюра колдовала у стола, сооружая для меня обеденный стол из спичечных коробков: два коробка, сверху белый лоскуток-стол и скатерть, коробок, застеленный куском зелёного плюша – тахта. Роль тарелки досталась чайной ложке, которой обломили ручку. Ошпаренная кипятком и заострённая спичка– вилка.
   Уже сидя за накрытым столом, я впервые обратила внимание на будильник за стеклом серванта: четверть третьего ночи. Значит, прошло четыре часа с момента нашего с Зебриком вылета из Питера. Ночь в разгаре, вроде не время для еды, но чувство голода было такое, будто сейчас середина дня, а с утра маковой росинки во рту не было.
   – Кушай. Плотно кушай. Когда следующий раз будет – неведомо. Пойду во двор, гляну: запаздывают твои сопутники. А ты шибче жуй, думать опосля будешь.
   Не успела я осознать сказанного, как баба Нюра вышла. Сопутники – от слова «путь»? Что это значит? Ещё не конец пути? Получается так… А про еду, что следующий раз неизвестно когда поем, как понимать? Стоп, Варька, баба Нюра права: сначала поесть, потом думать, что и как. Хоть и пропал аппетит. Чем нас потчуют? Картошка с куриным мясом, солёные огурчики и квашеная капуста малинового цвета с кусочками столовой свёклы. Отдельно, в розетке, кажется, студень. Хлеб порезан крохотными кубиками. Верно, говорят, что аппетит приходит во время еды: если поначалу мне показалось, что еды слишком много, то вскоре я поняла – приговорю всё без напряга.
   Я уже заканчивала, когда за окном что-то зашуршало, и неподалеку залаяла собака. Затем заговорила баба Нюра, но слов я не разобрала. Любопытство толкнуло меня к окну: перепрыгивая с горшка на горшок, продравшись сквозь густой куст «мокрого Ваньки», я приникла к стеклу. Освещенный лунным светом дворик, огранённый ещё голым кустарником, в центре крутилось зелёное облачко. Баба Нюра стояла на крыльце с вытянутыми руками, точно выгадывала момент кинуться и остановить верчение облачка. А оно, вдруг, само замерло, помедлило секунду-другую и стало опадать, растекаясь по земле. Через минуту от него не осталось и следа, а на земле… стояли мальчишка и чисто серый кот. Баба Нюра что-то спросила, ей ответили. И все трое скрылись за дверью веранды. В сенях ещё некоторое время слышались голоса, шаги. Я вернулась на своё место. Скрипнув, дверь распахнулась, пропуская сначала мальчишку, затем хозяйку.
   – Не разувайся. Мой руки, и седай к столу.
   – Мне только чаю, – глухо ломающимся голосом сказал мальчишка, снимая с плеча чёрную пузатую сумку. Повесив её на гвоздь, рядом с сервантом, подошёл к рукомойнику. Со спины мальчишка походил на угловатую девчонку, шапка пышных русых волос, с завитками, увеличивала сходство. Мальчишка был на голову выше меня, той, настоящей. Одет в заношенный джинсовый костюм, под курткой рубашка в сине-чёрную клетку, на ногах простенькие кроссовки.
   В дверь заскреблись. Мальчишка, не отрываясь от рукомойника, ногой приоткрыл дверь: в щель проскочил серый кот. По сравнению с Зебриком, этот был красавцем. Симпатичная мордочка, в меру упитан и ухожен. Баба Нюра суетливо наполнила миску едой, поставила рядом с печкой.
   – Ешь, – погладила кота по спине. – Успел. Я уж боялась, что разделишь судьбу Пёстрого. Не повезло, бедняге.
   Кот уркнул в ответ и принялся, жадно, есть.
   – Сынок, как покушаешь, сходим, тут недалече. Подмогнёшь мне.
   – Хорошо, – мальчишка вытер руки, подошёл к столу и застыл, увидев меня.
   – Ах, да, сынок, замешкалась я, – подошла баба Нюра. – Знакомьтесь. Это Варюшка, с Пёстрым у них незадача вышла… А это Вадик. Садись, садись, нет у нас, сынок, времени прохлаждаться.
   Вадик опустился на табурет, искоса поглядывая в мою сторону.
   – Что ж ты худющий такой? Мало кушаешь? – спросила баба Нюра, ставя перед ним тарелку с картошкой.
   Вадик что-то буркнул под нос. Он действительно был худоват: впалые щёки, заострившийся подбородок с уже не детским пушком, а взрослой щетиной. Густые пышные брови, насупленный взгляд карих глаз. Если со спины он походил на девчонку-пятиклассницу, то спереди выглядел на все восемнадцать. Или нет, скорее на моего ровесника, но повзрослевшего вследствие трудной жизни. По-моему, ерунда какая-то, но почему-то подумалось в тот момент именно это. И ещё посетила мыслишка: может, болезнь… Тьфу на тебя, Варька! ещё накаркаешь…
   Вадик ел неторопливо и, я бы сказала, красиво. Чувствовалось: это не временное, не из желания показать себя с лучшей стороны, а естественные его поведение и манеры. Задумчиво смотрел в тарелку и, похоже, в мыслях был где-то далеко отсюда, руки же просто выполняли привычную работу. Кстати, о работе: судя по его рукам, мальчишка не белоручка.
   Баба Нюра, всё время что-то бормоча под нос, поминутно выходила на крыльцо. Значит, ждёт ещё гостей. И они запаздывают.
   – Спасибо, – поднялся Вадик, отнёс грязную посуду в раковину, взял губку и кусок мыла.
   – Оставь, я вымою, – остановила его хозяйка.
   – Тогда, может, сходим, куда говорили? – Вадик вытер руки, достал из кармашка сумки пачку сигарет и зажигалку.
   Баба Нюра глянула на меня, на окно, тяжко вздохнула:
   – Пойдём.
   Однако к двери первым метнулся Серый, широко и самодовольно облизываясь.
   – Ты куда навострился?
   – Так… это… как обычно.
   – У тебя время последние минутки отщёлкивает…
   – Знаю! Так не отнимай и их. Следующий раз, знаешь, когда будет?
   – А коль не поспеешь?
   – Поспею, – Серый упёрся лбом в дверь и она, скрипнув, приоткрылась – кот сиганул в щель.
   – От гулёна! Каждый раз приползает весь ободранный. Всё неймётся, старый ловелас.
   – Сколько ему? – спросил Вадик, разминая сигарету и, искоса, поглядывая на меня.
   – А шут его знает. Они мне в наследство достались, от прежней. Я уж, почитай, третий век завершаю.
   – Третий… что? Век?? – Вадик недоверчиво глянул на бабу Нюру.
   – Третий, милок, третий. Вот вас провожу, и буду ждать смену. Варюшка, доченька, ты уж поскучай одна. Мы мигом обернёмся.
   Оставшись одна, я соскочила с «тахты», прошлась по столу, разминая ноги. Голова пухла от вопросов, на которые не было ответов. Пока не было. Зачем я здесь и почему именно мне всучили этот… Дар? Даже не удосужились поинтересоваться: а хочу ли я? нужен ли он мне? Кто третий: мальчишка? девчонка? взрослый? Куда собирается «проводить» нас баба Нюра? и как надолго? Могу ли я отказаться, если что-то меня не устроит?
   В уличную дверь забарабанили. Я метнулась к окну, но опоздала: кто-то уже вошёл на веранду. Тяжёлые шаги приблизились к двери, и она сотряслась от удара. Я, инстинктивно, спряталась в кусте герани. В следующую секунду дверь резко распахнулась, и в комнату ввалился увалень. Первое, что я увидела сквозь листья, это – пухлая рука, держащая за хвост деревянного кота. Зебрик?! Я отодвинула мешавший обзору лист герани, и крик ужаса комом застрял в горле: это был Вадик, но какой… Его, будто, воздухом накачали, как резиновую куклу… «Вадик» небрежно бросил Зебрика на дрова, окликнул:
   – Хозяйка, алё?
   Я медленно приходила в себя, осознавая: это не Вадик и кот не Зебрик. А кто? Третий? Или это какая-то колдовская штучка? Иначе, зачем делать такую… уродливую копию Вадика?
   Лже-Вадик протопал в другую комнату и, не обнаружив хозяйку, громко выматерился. Вернувшись, подошёл к столу, отломив полбатона, стал есть, неприятно чавкая. Наклонился, внимательно рассматривая мою «мебель».
   – Прикольно, – хмыкнув, щелчком разрушил «тахту». Прошёл к печке, загремел крышками, заглядывая в кастрюли и сковородки. Вернулся к столу со сковородой, которая наполовину была заполнена всё той же картошкой с курятиной. Ел Лже – Вадик шумно, торопливо, осматриваясь по сторонам. Задержал взгляд на чучеле удода, затем, скатав шарик из хлеба, метнул в него. Попал в голову, удовлетворённо гоготнул. Опустошив сковороду, продолжал жевать остаток булки.
   – А пивка нет? – Не дождавшись ответа, вернул сковороду на место, вновь загремел крышками.
   «Проглот, неужели ещё не наелся?!» С каждой секундой моя неприязнь к нему увеличивалась. Прямо руки чесались врезать чем-нибудь тяжёлым по этой квадратной спине, обтянутой кожаной курткой. Или хлестнуть прутом по раздувшейся заднице.
   Вновь ругнувшись, Проглот грохнул очередной крышкой и вышел вон, оставив дверь приоткрытой. Я облегчённо передохнула, размяла затёкшие ноги и спину.
   В сенях хлопнуло, похоже, дверца холодильника. Вернулся Проглот, неся в руках трёхлитровую банку с квашеной капустой и пластиковую бутылку с растительным маслом.
   «Чтоб ты лопнул, обжора,»– искренне пожелала я, когда Проглот, наложив в тарелку капусту и обильно полив маслом, принялся есть. Конечно же, ничего с ним не случилось, ибо я желала без злости и не смотрела в ладонь.
   Внезапно Проглот замер, с полным ртом и глядя на окно. Я затаила дыхание. Проглот судорожно глотнул, его пухлые пальцы ковырнули из батона мякоть, стали мять, как пластилин. Продолжая пристально смотреть на окно, Проглот скатал шарик. И тут меня ожгло догадкой: шарик предназначен мне! Но предпринять что-либо не успела: обрывая листья на пути, шарик шмякнул меня в грудь, в лицо, отбросил в угол окна. Я ударилась головой о раму и сползла вниз, под щербатое блюдце, на котором стоял горшок с растением.
   «Ну, обжора, я тебе этого не прощу!» – только и успела подумать: перед глазами всё поплыло, голова наполнилась монотонным усыпляющим звоном, и я плавно заскользила в бездонную пропасть…
   … Очнулась я от острой боли, она была всюду: в ногах, в руках, в шее. Будто кусали меня. С великим трудом разлепила налившиеся свинцовой тяжестью веки и – О, ужас! – меня… ели тараканы. Да, да, те самые твари, которых мы постоянно где-нибудь встречаем. Сейчас для меня они были велики, как для обычной Варьки, например, крысы. Видимо, эти твари, обнаружив меня бесчувственную, решили, что нашли добрый кусок еды. Разумеется, я вскочила как ошпаренная, отпрянула к стене. Трясло, как в лихорадке. За ближайшим горшком зашуршали, я в панике, стала поспешно отступать вдоль стены. Неожиданно стена оборвалась – кончился подоконник – и я полетела вниз. К счастью, у окна стояла длинная скамья, а на ней лежала тряпка, что-то вроде вязаной жилетки. Это смягчило моё «приземление». Выбираясь из глубокой складки, не заметила, как оказалась у самого края скамьи. Запоздало попыталась рвануть назад, но, увы! притяжение пола оказалось сильнее. По закону подлости, стоявшие под скамейкой тапки находились чуточку в стороне: я как лягушонок шмякнулась на крашенные доски. Надо сказать, удачно: ничего не сломала, не вывихнула. Но сильно зашибла руки и колени. Ужас, очевидно, выветрился во время падения – ему на смену пришла истерика. Растирая поочерёдно руки и колени, ревела, ругалась, проклиная всё на свете. Невыносимо хотелось домой… Лучше пьяная мать, вечно хмурый молчащий папка, несносная придира сестра, чем эти нескончаемые падения. Сколько можно?! Во имя чего эти муки и боли? Эй, вы там, к чёрту ваш Дар – НЕ ХОЧУ!!! Забирайте назад и верните меня домой! ХОЧУ ДОМОЙ!!! ХОЧУ ДОМОЙ!!!
   Боль поутихла, и истерика пошла на убыль, а может, я просто устала. Баба Нюра и Вадик ещё не вернулись. Не слышно было и Проглота. Только в соседней комнате что-то похрипывало. Я решилась пройти вдоль стены к дверному проёму. Дверь здесь вообще отсутствовала: её заменяли две занавески из цветастого плотного полотна. Отодвинуть край мне не удалось (не по силам), пришлось идти на середину порога, где занавески неплотно приникали друг к другу, образуя щель.
   На диване спал Проглот, небрежно развалившись, и протяжно храпел.
   «Пожрал и в тряпки, дебил какой-то. Нет, тут определённо, колдовской умысел: кто-то хочет зло посмеяться над Вадиком. Ты худой и тонкий – будешь толстый и жирный. У тебя одёжка ношеная – переношенная – заменим на шмотки фирменные, новёхонькие. Что получилось? Умора! Обхохочешься! Видок, действительно, ещё тот… Но зачем? Стоп! а что если те, кто пытался похитить меня над пашней, захватили третьего….сотворили это «чудо в перьях» и выдали, как оригинал?! Чтобы сорвать планы бабы Нюры… Тогда… «-Я не успела завершить мысль: в сенях послышались шаги и в комнату вошли баба Нюра с Вадиком. Последний бережно нёс на руках деревянного Зебрика.
   – А вот и мы… – начала и осеклась баба Нюра: она смотрела на стол, где мой след простыл. – Батюшки! девонька, где ты? Не дай, боже, за стол угодила: там же пыли, почитай, метровый слой. – Метнулась в сени, вернулась с переноской – лампочка с длинным проводом и вилкой на конце, – включила в сеть. Вадик положил Зебрика на дрова, взял у бабы Нюры лампочку и сунулся под стол. Всё это время я пыталась привлечь их внимание: кричала, топала ногами, но в их шуме моя мышиная возня просто тонула.
   Баба Нюра тоже опустилась на колени, полезла под стол. С одной стороны, это выглядело смешно, с другой… Я даже прослезилась от чувства благодарности: чужие, в сущности, люди так беспокоятся обо мне, что готовы ползать на коленях, глотать пыль…
   Мне оставалось только приблизиться к ним, физически привлечь внимание, но… Интуитивно, я сообразила, что это небезопасно: переговариваясь, Вадик и баба Нюра ежесекундно меняли положение тела, и могли элементарно придавить меня, не заметив. Значит, надо добраться туда, где меня ищут: под стол. Я двинулась, и как раз вовремя: там, где только что стояла, оказался бело-синий кроссовок Проглота.
   – Алё, хозяева, чё за фигня? Обещали пиво…
   Я юркнула под скамейку. Вадик и баба Нюра резко выдернулись из-под стола-при этом взорвалась лампочка, – и так и сели, поражённые увиденным.
   Проглот тоже обалдело взирал на Вадика и беззвучно ловил воздух открытым ртом. Воцарилась гнетущая пауза.
   – Чё за фигня!? – первым пришёл в себя Проглот. – Это чё… клон?
   Баба Нюра засуетилась, пытаясь подняться.
   – Сам ты клон, жирдяй, – в полголоса бросил Вадик, вскочил, помог подняться хозяйке.
   – Кто жирдяй? Кто жирдяй? По рылу захотел?
   – Ребятки, ребятки! – Баба Нюра встала между ними. – Спокойно, счас разберёмся. Что случилось? Почему задержались?
   – Откуда я знаю, задержались или нет! Этот, – Проглот кивнул в сторону деревянных котов, – котяра вонючий, всю малину мне… обгадил! Я с девчонкой был, а он… затянул бодягу: надо лететь, надо лететь, ждут… Что здесь? Центр по выведению клонов?
   – Погодь с клонами. Ты скажи: вы сразу вылетели?
   – Не, я чё, должен был бросить девчонку и куда-то тащиться? – Проглот уселся на скамейку, закрыв своими ногами-столбами мне обзор. Я снова перешла к дверному проёму. – Котяра обещал мне пиво…
   – Забудь, – сухо сказала баба Нюра, пристально рассматривая Проглота. У меня создалось впечатление, что она тоже подозревает подмену. – Вас в пути кто-нибудь останавливал?
   – Никто нас не останавливал. Сами…
   – Зачем?
   – А если бы вас за шиворот тащили на такой высоте? Ну….вмазал котяре пару раз по морде…
   – Кретин! – жёстко резанул Вадик.
   – Всё, шнурок, ты меня достал! – вскочил Проглот. – Счас я из тебя… это, ну… макраме вязать буду!
   – Грозилась синица море зажечь…
   – Довольно, петухи! – вспыхнула и баба Нюра. – А ты сядь и охолонь. Я тоже могу психануть: враз оборотю в порося. Хочешь?
   Проглот сел, бубня под нос:
   – Не имеете права…
   – Где же у меня лампочка запасная? С вами позабудешь всё на свете. Там девчонка в пыли задыхается, а мы тут лясы точим! – Баба Нюра – судя по звукам – копалась в ящиках серванта.
   Вадик вновь опустился на колени, полез под стол, щёлкнул зажигалкой.
   Я выбежала на освещенное место у ножки стола. Пыли здесь действительно было много: я, буквально, утонула в ней выше колен. Вдоль стены вообще пыль лежала внушительными барханами. Похоже, тут не годы, а столетия не убирались.
   – Нашёл! – вдруг заорал у меня над головой Вадик.
   – Жива? – плюхнулась рядом с ним баба Нюра, игнорируя стёкла разбитой лампочки.
   – Живее не бывает, – Вадик положил рядом со мной мозолистую грубоватую ладонь.
   – Бедняжка, ты моя, настрадалась ты сегодня, – запричитала баба Нюра.
   Я взошла на ладонь Вадика, и он, чрезвычайно осторожно, вынес меня из-под стола. Убедившись, что я в порядке, баба Нюра успокоилась. Меня посадили на восстановленную «тахту», спиной к Проглоту. Он шумно сопел, что-то бубня под нос.
   Вадик вышел покурить.
   – От, поганец, говорила же: не успеешь! – глянув на часы, ругнулась баба Нюра. – Сынок, позволь мне в подпол слазить.
   Проглот встал, отодвинул скамейку. Под ней, оказывается, была крышка люка в подпол. Баба Нюра, спустившись по скрипучей лесенке, минуты две шебуршила и звякала стеклом.
   – Помочь? – спросил Проглот, заглянув в люк.
   – Да чего тут помогать, – показалась голова бабы Нюры. – Возьми вот.
   Проглот принял из её рук шкатулку, покрытую слоем плесени. Лицо его перекосилось от брезгливости – быстро поставил на стол рядом со мной и отошёл к раковине: вымыть руки.
   «Чистюля,»– едко хмыкнула я про себя.
   Баба Нюра обтёрла шкатулку сначала мокрой тряпкой, затем сухой. Я обратила внимание, что хозяйка стала какая-то другая: глаза её уже не улыбались, в них трепетала тревога. И лицо больше не излучало доброту, а показывало лишь вековую усталость и, возможно, внутреннюю боль. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела коротко, уголки губ дёрнулись.
   – Вам плохо?
   Не ответила. Закрыла глаза, положив руки на шкатулку, губы зашевелились, произнося неслышные слова.
   Проглот замер сбоку, на лице неприятная ухмылка.
   Из-под рук бабы Нюры закурился оранжевый дымок, запахло, кажется, свежеиспечённым хлебом. Поднявшись над руками бабы Нюры, дымок стал растекаться по кругу. Вскоре и шкатулка и руки поглотило оранжевое облако-шар. Краем глаза я отметила, как сползла ухмылка с лица Проглота, и он, впервые, нормально смотрел, как обычный мальчишка: с любопытством и чуточкой испуга перед неведомым. Баба Нюра вынула руки из облачка, и оно тотчас опало, светлея и растворяясь в воздухе – через минуту от него не осталось и следа. Пропал и хлебный запах, а на столе возникла овальная чаша на тонкой ножке. Похоже, вырезанная из кости. Чаша наполовину была заполнена густой массой, напоминавшей холодец.
   – Колдовать будете? – осторожно спросил Проглот.
   Баба Нюра и на этот раз проигнорировала вопрос. Взяла с окна горшок с каким-то чахлым растеньицем в виде прутика стремя прямыми листочками салатного цвета. Наклонив горшок и, слегка встряхнув его, баба Нюра легко вынула растеньице вместе с землей, и что-то взяла со дна. Растеньице вернулось на место, а в центр чаши лёг крупный чёрный камень величиной с куриное яйцо. Держа над ним руки, баба Нюра произнесла несколько непонятных слов.
   Проглот приблизился к краю стола, смотрел во все глаза на чашу. А в ней стремительно происходило невероятное: камень вращался по оси, поверхность «холодца» покрылась рябью, при этом и камень и «холодец» ежесекундно меняли цвет. Вскоре «холодец» стал золотистой жидкостью, а камень – прозрачным хрустальным шариком. Он замедлял вращение и погружался в жидкость. Наконец, баба Нюра убрала руки, и в чаше всё замерло: шарик лежал на дне.
   – Подойди, дочка, к краю, – глянула на меня баба Нюра, показала, куда подойти. Я приблизилась. Чаша была на голову выше меня.
   – Сынок, подмогни.
   – Чё? – дёрнулся Проглот.
   – Подставь, что ли, коробок.
   Проглот подвинул «тахту», я взобралась на неё – теперь край чаши был мне по грудь.
   – Опусти руки, – велела баба Нюра и утопила свои в жидкости. Я повторила. Ощущение такое, будто сунула руки в мёд. – Закрой глаза, отрешись, ни о чём не думай.
   Жидкость пришла в движение: чудилось, что мои руки не в чаше, а в струящемся студёном ручье. Кончики пальцев покалывало, словно проплывающие льдинки ударялись острыми краями. Когда кисти полностью заледенели, так, что я перестала их чувствовать, голове, напротив, стало жарко. Инстинктивно хотела выдернуть руки, но холод уже сковал и всё тело. А следом, темнота в глазах дрогнула и расплылась в молочно-ржавое пятно, ещё секунда – и я увидела, как на видео, себя! И – живого Зебрика! Мы находились во дворе, за забором, среди гор мусора. У Зебрика уже появились крылья. «Смотри в ладонь,» – устало скомандовал Зебрик. Я подняла руку к лицу. «Скажи: ДОСРУЖ! Закрой глаза».
   «ДОСРУЖ! ВОТ ОНО! ЗАВЕТНОЕ СЛОВО!» – завопила я, тщетно пытаясь открыть глаза и выдернуть руки.
   «Видео» выключилось – и всё вернулось: я легко открыла глаза, руки были на месте и «мёд» сохранял покой. Только, по– моему, шар стал чуточку матовым.
   Баба Нюра улыбалась мне каждой чёрточкой лица, точно я любимейшая внучка, нагрянула в гости.
   – Я вспомнила!!!
   – Знаю. Теперь давай-ка, поставим тебя на пол. Повтори все, как было, только слово заветное скажи наоборот. Справа налево. Поняла?
   Я кивнула. Собралась с духом и повторила всё, как надо. Ощущения были те же самые, один к одному. Быстро открыла глаза, когда всё закончилось. И сердце с бешеной радостью заколотилось о рёбра: Я БОЛЬШЕ НЕ БЫЛА ДЮЙМОВОЧКОЙ!
   – Дай я тебя обниму, страдалица ты моя! – Баба Нюра с чувством прижала меня к груди.
   Проглот смотрел на меня широко открытыми глазами, силясь, что-то сказать. От его гонора не осталось и следа: у печки стоял растерянный и… милый толстячок. Похоже, он только сейчас, всерьёз, осознал, во что влип.
   За дверью послышались шаги, и вошёл Вадик, на руках у него был третий кот. Деревянный.
   – Охламон, говорила же, – счастливое настроение бабы Нюры испарилось. – Паразит неблагодарный! Где подобрал?
   – Возле бани.
   – Ладно, что ж теперь поделаешь. Поставь, сынок, их на сервант, пусть дальше пыль собирают. С Варюшкой мы разобрались, теперь с вами ребятки… Что-то тут не так, – баба Нюра пристально всмотрелась в мальчишек, спросила у Проглота: – Кличут тебя как?
   – Дмитрий. Дима.
   По просьбе бабы Нюры, ребята подошли к Чаше и опустили руки в «мёд». Проговорив несколько невнятных слов, баба Нюра тоже сунула руки в Чашу.
   – Отрешились, ребятки! Закрыли глаза, и ни о чём не думаем.
   Я же, напротив, распахнула: любопытно было со стороны посмотреть процесс – изнутри уже знаю.
   К моему огорчению, ничего особенного не увидела: стоят трое над Чашей и… спят. Лица расслабленные, спокойные. На пухлых губах Димы трепетала лёгкая улыбка. Разочарованная, заглянула в Чашу – вот здесь было любопытное: «мёд» жгутами закручивался в спираль, а шар из матового стал малиновым, точно в нём зажгли ёлочную лампочку. Так продолжалось минуты три, затем спираль принялась раскручиваться, свет в шаре погас, но и матовость таяла. И вот в Чаше… светлый «мёд», а на дне прозрачный шар.
   «Спящие» проснулись и, явно, не в хорошем расположении духа.
   – Теперь понятно, – сказала баба Нюра. – Мои опасения не оправдались: подмены нет. Что ж, ребятки, радуйтесь: вы – братья кровные, близняшки.
   Вадик и Дима недоверчиво глянули друг на друга.
   – И не сумлевайтесь. Фамилии у вас, верно, разные, а мать с отцом единые. Вас ещё в младенчестве разлучили.
   – Прямо индийское кино! – невольно вырвалось у меня.
   Дима ожёг меня ледяным взглядом, Вадик хмуро смотрел себе в ноги.

   История, действительно, «мыльная»: молодая семья и года не выдержала свалившихся трудностей с появлением близнецов; ситуация обострилась настолько, что родители видеть уже не могли друг друга. И решили разбежаться. Как ни странно, детей надумали поделить. Отец остался в Новгороде с Димой, а мать с Вадиком вернулась под Псков, на малую родину. Разбежались и, напрочь, забыли друг о друге, подтвердив народную мудрость: с глаз долой – из сердца вон. Впрочем, помогли забыть и глобальные перемены в стране: перестройка, развал СССР и масса неприятностей в связи с этим. Вот так и получилось, что прожили Вадик и Дима 16 лет, не ведая, друг о друге. Дима рос в достатке и праздности, Вадик – в бедности и каждодневном труде. Типичнейший сюжет «мыльной оперы». Теперь вот с ненавистью поглядывают друг на друга. Хороши попутчики, нечего сказать. Кстати, пора бы уже ввести нас в курс дела: для чего собрали и куда отправимся?
   – Ребятки, я понимаю, о чём вы думаете. Что ж поделаешь, раз так сложилось, – баба Нюра сочувствующе вздохнула. – Я вас прошу, нет, заклинаю: перетерпите! Не держите зла друг на дружку. Там вам никак нельзя сторониться. Иначе погубите себя и Варьюшку…
   Мы все вскинулись, переглянулись: погубить? Серьёзно говорит или просто пугает в воспитательных целях?
   Баба Нюра была предельно серьёзна:
   – Да, родные мои, дело вам предстоит трудное и опасное. И, поверьте: я бы многое отдала, чтобы не посылать вас… Но не могу! Не мной решено, не мне и отменять. Да и не в силах мне… Я ведь только Задвижка на двери…, -Глянула на часы, глубоко вздохнула: – У вас остался ровно час. Давайте-ка, я скоренько расскажу, что к чему. Потом сходите, помоетесь в баньке, и будем собираться.
   Мы молча расселись, кто где, приготовились слушать.

Глава 5

   Вот что поведала баба Нюра, разумеется, в моём пересказе:
   … Сейчас многие поклоняются Христу, почитают апостолов и святых. И никого не смущает, что, как говорится, бабка надвое сказала, был ли Христос сыном Бога или нет. И святых сами назначают…
   А ведь было время, когда о Христе на Руси и слыхом не слыхали, свои Боги судьбы людей вершили. Являлись и в образе людском и в обличье зверином. Кому с подмогой, кому с советом, а кого и наказать по злым делам его. И царил в мире Лад, а правила Правь.
   Но случился разлад меж Богами. Кто был зачинщиком, о том не сохранила память. Боги вовлекли в свои дрязги людей, и рухнул Лад. В ход пошло оружие, а с ним коварство, доселе неведомое, и ещё худшее-предательство. Был умерщвлен Сварог, коварством и тёмной волшбой-колдовством. Следом последовала расправа со Сварожичами: кого заклятьем заточили в заповедные места, кого оборотили в животных, наложив неснимаемые чары. Чем меньше становилось Светлых Богов, тем больше прибавлялось сил у Тёмных. Согласия, однако, и меж ними не было: каждый хотел быть Владыкой и остальных в подчинении. То всю полноту власти захватит Чернобог, то Кощей в содружестве с супружницей Марой.
   И настал момент, когда люди устали от дрязг и битв Богов, стали терять веру в них. Тут и воспользовались ушлые, принялись насаждать нового Бога. Где огнём, где мечом – разрушались Капища, подвергались осквернению Идолы. Семена Зла, щедро посеянные Тёмными, дали сильные всходы среди людей. Кровь людская лилась, как водица. Целые народы-племена исчезли с лона земли…
   Чудом избежавшая расправы, дочь Перуна Магура – Перуница собрала всех уцелевших волхвов, ворожей и чародеев, дабы общими усилиями создать мощный Оберег для любезного славянского народа – сварожьих внуков. В те времена сильный колдун Морок, правая рука дряхлеющего Кощея и возможный его приемник, решил раз и навсегда извести племя зачарованных. Хитростью заманил самых сильных в Тридевятое царство, где прочно обосновался Кощей, якобы для перемирия. Перуница почувствовала подвох, но было уже поздно…
   Произошла Последняя Битва Светлых и Тёмных. Были задействованы все силы с обеих сторон. Тёмные одержали верх… Перуница, израненная, и девять её верных ворожеек вернулись на Русь, а здесь уже шла полным ходом «охота на ведьм». И топили бедняжек, и жгли живьём, и на кол сажали… Одурманенный жрецами нового Бога, народ действовал, как один человек…
   Увиденное, лишило последних сил Перуницу. Умирая, она совершила последний подвиг: закрыла Проход в Тридевятое, а живым Замком (Задвижкой) определила одну из верных чародеек. Ей была доверена личная Чаша Мокоши со слезами Земун – коровы и зрачком Ящера. На долгие века Задвижка получала советы и руководство от Чаши. Так однажды Чаша известила, что пришла пора снять Проклятье Перуницы – наложила в горячности, сжигаемая обидой, за их предательство – над сварожьими внуками. К сожалению, Чаша не ведала, как это сделать, но была уверена, что Зерно заклятья надо искать в Тридевятом. И ещё Чаша поведала: раз в 15 лет рождается русская девочка, отмеченная Ладой – ей предначертано найти Зерно и снять Проклятье. Та, которой сие удастся, получит Великие Силы Светлых. С ней связаны надежды на освобождение заточённых Богов и восстановление Лада и Прави. И ещё Чаша поведала: раз в 1блет рождается два мальчика, которым предначертано быть сопутниками и телохранителями Избранной. Сообщив это, Чаша велела ровно через неделю, в три часа ночи на мгновенье приоткрыть Проход.
   Чародейка исполнила всё как надо. В щель проскользнула белая кошка. Она едва жива была от ран и голода. На рассвете кошка родила трёх котят, истратив остатки сил. Чародейка, решив, что она померла, завернула тело кошки в свой старенький передник и вынесла в сад, где собиралась похоронить. Однако, пока ходила в сарай за лопатой, кошка исчезла; остался лишь развёрнутый передник…
   Чародейка выходила слабеньких котят, поила козьим молоком с добавкой настоев трав. Котята оказались необычные, ибо росли не по дням, а по часам: через неделю это были уже взрослые коты. Чародейка запросила Чашу: для чего ей посланы дивные коты? И та ответствовала: будут доставлять к Проходу Избранных. Чаша сообщит лишь время перехода и место проживания Избранных. За 12 часов до перехода у котов открывались волшебные способности: начинали говорить, как люди, а на спине вырастали два птичьих крыла.
   Как-то раз, ещё до первого перехода Избранных, коты напросились гулять на ночь. Чародейка отпустила. А утром у крыльца обнаружила три деревяшки в виде котов.
   Чаша повинилась, что в своё время забыла предупредить: котам категорически нельзя было вступать в связь с кошками, ибо включалось наложенное на них заклятье. Положение, частично, можно исправить. По спецрецепту была спешно приготовлена мазь, которой чародейка покрыла деревяшки, сказав заветные слова. Отныне, поведала Чаша, коты раз в 15 лет, за 15 часов до перехода будут из деревяшек оборачиваться в живых, а, выполнив задание, вновь станут деревянными. Но если они не придут к месту Прохода за 3 часа до открытия, то станут деревянными уже навсегда.
   Двадцать веков минуло с тех пор. Сварожьи внуки всё ещё под тягой Проклятья Перуницы. А очередная чародейка – Задвижка – каждые 15 лет приоткрывает Проход и отправляет тройку Избранных. Что происходит там с ними? почему до сих пор никто не вернулся? – о том не ведает даже Чаша…

   – А что вы думаете? – спросил Вадик, когда баба Нюра закончила рассказ.
   – Я, сынок, думаю: моих наставлений не соблюдали. Коли нет единства, так по одиночке погубят. Вот и вам, детки, скажу: держаться надобно, как пальчики на одной руке. Коли все в растопырку будут, каков толк с такой руки? Ни подмочь, ни оборониться…
   – Я могу отказаться? – вдруг вскрикнул Дима. – Ещё не поздно?
   – Ты что, придурок, или притворяешься? – тотчас вспыхнул Вадик.
   – Почему сразу придурок? – обиделся Дима. – Если я не хочу всех этих ваших сказочных путешествий. У меня нормальная жизнь… мне не от чего… это, ну… убегать. И это… ну, есть что терять. Я не хочу!
   – Сынок, что ж поделаешь, раз тебя избрали. Благое дело…
   – Всё это слова! – резко оборвал бабу Нюру Дима. – Меня нынешняя жизнь устраивает и я… это, ну… не собираюсь тащиться неизвестно куда, чтобы… это, ну… отблагодетельствовать народ.
   – Слушай, заткнись, а! – не выдержала и я, крайне поразив саму себя выходкой. – Противно слушать: ноешь, как баба. Трусишь, так и скажи, а то развёл демагогию.
   – Это не демагогия, а это, ну… мировоззрение, – парировал Дима. – Вы эти… как их?… ну, которые любят людей забесплатно… Вот и идите, спасайте человечество. Я лучше в зрительном зале посижу.
   – Дармоед! – взвился Вадик. – Как с таким идти? Он же первый в удобный момент… продаст или ногу подставит! Может, пусть катится к чертям собачьим?
   – Я бы рада, сынок, всех вас спровадить по домам, только не мной порядок установлен. На вас печать заветная, особый знак, по которому Проход признает и позволит мне его открыть. Только три вместе знака составят целое – пропуск. И заменить некем: следующий Избранный только народился…
   – Значит, пойдёшь! – ожёг брата Вадик. – И только вякни… жирдяй.
   – Раскомандовался! – Дима вскочил, сжал кулаки. – Я тебе что, шестёрка? Уже и сказать ничего не могу, да?
   – Можешь, Дима, можешь, – сунулась я, всё больше поражаясь себе, – только не ной и не скули, а говори по существу. Я, лично, тоже не в восторге от всего этого, но сам видишь: у нас нет выбора. Я верю: если мы исправно выполним инструкции бабы Нюры, то благополучно вернёмся домой. Потом ещё будем смеяться над нашими страхами. Дим, всё же интересно побывать в параллельном мире, в сказочной стране…
   – Лучше по видику…
   – Ага, и при этом жрать не переставая, – съязвил Вадик.
   Дима что-то буркнул, тяжело опустился на скамейку.
   – Всё, ребятки, нет времени рассусоливать и рассиживаться. Давайте, сынки, первые в баню отправляйтесь. Счас полотенчики дам. – Баба Нюра сходила в комнату и вернулась с двумя махровыми полотенцами.
   – Ступайте. Шибко не размывайтесь: Вареньке тоже надобно ополоснуться. В предбаннике увидите два ведёрка с водицей. Из красного плеснёте на каменку, для пару, а из синего ополоснётесь, когда вымоетесь. Не перепутаете?
   – Нет, – за обоих ответил Вадик.
   – Только без глупостей там. В смысле, не подеритесь.
   Ребята посмотрели на меня как-то странно, будто я заглянула в их головы и прочла мысли, или того хуже, подсмотрела нечто интимное.
   Мальчишки ушли. Баба Нюра суетливо стала рыться в шкафу, что-то искала. Я вызвалась помочь.
   – Нечего, доченька, помогать. Я вот всё голову ломаю о твоих сопутниках. Не таких бы надоть! Боюсь, хватишь лиха с ними. Прямо не знаю… не хочется отправлять вас в таком разладе. Ума не приложу, как быть.
   – Не терзайтесь вы так. Вадик серьёзный парень, а Димка… Балованный, конечно, тунеядец, жил без проблем, а тут такое… Не беспокойтесь: мы возьмём над ним шефство…
   – Ох, дочка, кабы ведала, что ожидает вас, так може и не беспокоилась. Скольких уже отправила… и за каждого сердце кровью обливается…. Вёдра слёз выплакала. Ничем, ведь, подмочь не могу…
   – А у вас… свои дети были?
   Баба Нюра замерла, наполовину скрывшись в шкафу, тяжко вздохнула, заговорила севшим голосом:
   – Были, как же не быть… тридцать две девоньки народила на свет и мальчонку, последыша…. Всех кровинушек потеряла… Они с младенчества были отмечены… Вершили благо, но во все времена их объявляли пособниками неведомого Сатаны… и прилюдно отнимали жизни у моих дочурок….Иные сгинули в лихолетьях. Девять, как и тебя, отправила туда. И последыша, сынулю…
   Я готова была расплакаться от нахлынувшей жалости к бабе Нюре. Столько пережить и остаться в здравом уме, продолжать исполнять три века назад возложенную миссию… Уникальная, святая женщина! Какими мелкими и незначительными показались все мои личные беды и огорчения. В эти минуты мне хотелось в лепёшку расшибиться, найти злополучное Зерно и, главное, ВЕРНУТЬСЯ. Чтобы хоть раз за триста лет баба Нюра была рада и счастлива, чтобы не болели сердце и душа… Чёрт возьми, заслужила она покоя и счастья! Должна же быть справедливость! А иначе, зачем все эти походы?!
   – О чём закручинилась, девонька? – Баба Нюра уже сидела на кровати, развязывала холщёвый мешочек.
   Я не знала, что ответить: истинные мысли, почему-то, не хотелось выдавать. Промямлила, мол, ничего серьёзного, пустяки. Странно: на ум пришли… месячные.
   Сколько времени прошло – дома я бы не раз сбегала в туалет, да и самочувствие было не ахти, – а ничего не напоминало о них.
   Баба Нюра добродушно усмехнулась:
   – Забудь пока о бабьем недуге. Я, когда косточки твои вправляла, напоила травкой. До поры не будет напоминать о себе. Зачем в дороге лишняя помеха, верно?
   – Верно. А что это?
   Баба Нюра, наконец, развязала мешочек и высыпала на покрывало какие-то клубочки, лоскутки, кусочки кожи – стала перебирать.
   – Это вам в дорогу, – отложила три кожаных треугольничка на тонких, почти невидимых, шнурках. – Личные обереги. Из кожи самого Черноморского Змея. Изготовлены его дщерью Девоной для детей и внуков. Отпугивает Тёмные силы. И, напоследок, – Баба Нюра показала нечто непонятное, сложенное конвертиком, быстро разобрала его и моим глазам предстала рубашка с длинными рукавами и круглым, как у футболки, воротом. Рубашка была из тончайшей ткани, вроде капрона для чулок, и по размеру подошла бы трёхлетнему ребёнку. – Это ваши защитные одёжки.
   Видимо, на моём лице было сверхсомнение, ибо баба Нюра улыбнулась, протянула мне рубашонку:
   – Примерь.
   Взяла я и, невольно, вскрикнула: рубашка, точно живая, приникла к рукам, стала расти. Я опомниться не успела, как в моих руках уже была моего размера рубашка. Сунула голову в ворот, руки в рукава – рубашка плотно обхватила моё тело, приятно наполняя теплом и силой. Стало так уютно и покойно, что захотелось прилечь и нежиться, блаженствуя, как дурочка безмозглая. В коридоре забухали шаги, дверь резко рванули: ввалился Димка.
   – Козёл деревенский! Вы скажите ему: если будет цепляться ко мне… я это, ну… урою его!
   – Ну, что у вас стряслось? – вздохнула баба Нюра.
   – Выпендривается, вот чё! Замочу в сортире!
   – Успокойся, никого ты не замочишь, – сказала я. – Он твой брат и наш товарищ. А злость свою будешь там гасить… на других. Запомни это и прекращай скулить.
   – Спелись, да? Вы хорошие, а я дерьмо…
   – Не пори чушь! Никто так не считает. Сам напрашиваешься.
   – Охолонь, сынок. Будь поумнее: задирается, а ты пропускай мимо ушей…
   – Легко сказать, – буркнул Дима, остывая.
   – Ты уж постарайся, Дим, пожалуйста, – заглянула я в его лицо. – Нельзя нам ссориться, нельзя.
   – А я чё? Он первый начинает…
   – Ну, прости его. Это ревность и обида в нём бушуют. Посуди сам: что ты имел, а что он.
   – Я чё ли виноват?
   – Нет, конечно. Но, согласись, обидно. Поставь себя на его место и поймёшь. Я тебя очень прошу. Договорились?
   Стрельнул в меня глазами и, смутившись, сухо выдавил:
   – Ладно….это, ну… попробую.
   Приоткрылась дверь, и Вадик крикнул в щель:
   – Баня свободна.
   – Я пойду, приготовлю травки, – сказала баба Нюра. – А ты, девонька, через пяток минут приходь.
   – Хорошо.
   – Я бы… это, ну., съел чё – нибудь… – остановил у порога хозяйку Дима.
   – Так скушай. Подкинь в печь дровишек, в холодильнике возьми яйца, маслице. Совладаешь? А то подожди: вернусь-сотворю яишенку.
   – Смогу, – оживился Дима.
   Буквально в считанные секунды он забил под завязку печь полешками, вбил на сковороду штук шесть яиц, и стал, ёрзая, ждать.
   – Не много? – осторожно спросила я.
   – Много не мало, – дурашливо засмеялся Дима, морща нос. Глянул искоса: – Вот ты маленькая, тощенькая – тебе и воробьиной дозы хватит, а я большой – мне много надо. Ты, наверно, думаешь: чё мы будем делать с этим… жирдяем там?
   Действительно, я подумала об этом.
   – Заметь: я не добровольно… это, ну… под давлением иду на эту вашу… как её?… авантюру. Так что кормить меня – ваша проблема. Я ещё и пива потребую. Он, – Дима кивнул на сервант, где стояли деревянные коты, – обещал: всё будет, что попрошу.
   – Обещанного три года ждут. Так что временно забудь о требованиях.
   – Не, я не согласен! – Димка пнул остатки дров. – Подлянка такая, блин! Счас бы бананы трескал или с девчонкой бы… того… А тут жарь… яишенку… – довольно похоже передразнил бабу Нюру.
   – Я, между прочим, тоже под давлением.
   – Зато этот… дымоход, добровольно. Позови его эти… как их?… из тарелочек… тоже побежит. Дебил!
   – Ты не прав. Вадик не дебил. Просто ему очень интересно… всё необычное. Что он у себя в деревне видел?
   – Леспромхоз! Тундра! – продолжал бухтеть Димка, передвигая сковороду по гудящей плите.
   – Может, ты прекратишь обзываться?!
   – А если нет, чё будет? Спелись, да? Сю – сю – сю… Да мне до форточки! Иди-ка ты… в баню, не порть аппетит!
   – Тебе испортишь…
   Вадик сидел на чурке, откинувшись на стену веранды, задумчиво курил. Он даже не шелохнулся, когда я оказалась рядом. Остановившись, вдруг поняла: не знаю, что сказать. Как-то само собой вылетело банально-киношное:
   – Ты в порядке?
   Вадик не ответил. Выпустил клуб дыма, который поплыл в мою сторону – я переместилась.
   – Я в чём виновата? Я не твоя сестра-близнец и жизнь у меня не слаще твоей…
   – Ты в баню шла? Вот и топай… – Вадик вскочил, вдавил окурок в землю и вошёл в дом.
   Весьма странно: я не обиделась. Раньше бы от такого отношения долго мучилась, терзалась бы обидой: за что? почему? И вообще, с того дня, как появился кошачий след на ладони, я всё время обнаруживала в себе несвойственные мне черты: моментами стала излишне истеричной, плаксивой или, как вот сейчас, равнодушно – необидчивой. Раньше, в обществе ребят, старалась не высовываться, уйти в сторону, спрятаться, как страус в песок. А сейчас, похоже, всё наоборот: готова выпячивать себя, лезть, как говорится, во все дырки и быть для каждой затычкой. Исчез, выветрился из меня привычный страх перед чужими людьми. С одной стороны, это начинало нравиться, с другой… чуточку боязно: моё ли это? во благо мне или… Это «или» было неясно, даже не просматривалось. Возможно, ответы находятся там, в Тридевятом? Удивительно: вот уже разговаривала с говорящим котом, летала на нём, будучи Дюймовочкой, видела Чашу Мокоши – а всё не верится в это Тридевятое царство. Сказка, розыгрыш…
   Простоволосая, в длиннополой сорочке, баба Нюра колдовала над тремя тазиками с водой: что-то шептала, сыпала порошки. В бане было жарко, приторно пахло распаренной травой.
   Я вошла в трусиках и лифчике. Баба Нюра на секунду оторвалась от тазиков, глянула на меня.
   – Скидывай сбрую свою. Всё скидай. Подойди сюда. Окуни ладошку с меткой в этот тазик, опосля в этот.
   Я сделала: сначала в центральный макнула руку, затем в правый. Баба Нюра взяла мою руку, накрыла своей ладонью, замерла, закрыв глаза. Губы её слегка вздрагивали.
   – Теперь вместе опускаем в третий тазик.
   Если в первых двух я ничегошеньки не почувствовала – вода как вода, – то в третьем тазике случилось невероятное: руку охватило нечто мягкое, словно натянули меховую рукавицу, затем щекотно стало там, где кошачий след. Дёрнулась, хотела выдернуть руку, но ладонь бабы Нюры прочно припечатала её ко дну. Внезапно от центра ладони прыснули «мурашки», они стремительно понеслись вверх по руке, рассыпались по плечу, а затем по всему телу. Через пару минут я, буквально вся, с головы до пят, была «пронизана» ходами – туннелями, по которым лихорадочно сновали мурашки с ледяными колючими лапками. Вскоре у меня было такое ощущение, будто осталась от меня тонкая дырчатая оболочка, а внутри-сплошная труха, как в трухлявом дереве, где вольготно проживает муравьиное племя. А потом, вообще перестала видеть, слышать, ощущать… Последней мыслью, затухая, была: всё! меня съели изнутри…
   Всё оборвалось внезапно, точно я спала и видела кошмарный сон, а меня разбудили. Прежде, после кошмарных снов, я долго чувствовала себя скверно, а сейчас, напротив, великолепное самочувствие. В бане ничего не изменилось, всё осталось на местах. Баба Нюра внимательно рассматривала мою ладонь. Вся кисть была красная, словно кипятком ошпаренная или сгоревшая на солнце, кошачий след сверкал снежной белизной и, чудился, живым: как бы и не след вовсе, а пушистая настоящая кошачья лапка. Поверхность её пульсировала, буквально притягивала взгляд.
   Баба Нюра… плакала.
   – Что? Плохо… да?
   Смотрела на меня широко открытыми восторженными глазами, слёзы обильно заливали её щёки, разглаживали морщины, осветляли бурые пигментные пятна – баба Нюра молодела! Бережно, – по – моему, слишком бережно, – опустила мою руку и… низко поклонилась:
   – Приветствие Тебе, Ладанея Светозарная!
   – Что… это значит?
   С трудом, конечно, верилось, но, по словам бабы Нюры, во мне пробудилась Душа, Сущность – как хотите, назовите, – самой Ладанеи. С ходу я не запомнила всех имён, зацепилось следующее: Ладанея была получеловек-полубогиня; отец её один из верховных Сварожичей, мать-ворожея Светозара, в то время весьма влиятельная и могущественная. Ей покровительствовала сама Берегиня, Великая Богиня, породившая всё сущее. Когда случились раздоры между Тёмными и Светлыми, Светозара, естественно, активно защищала вторых. В одном из поединков Светозара почти одержала верх над Кощеем, но тому на помощь пришла Марена: она похитила малолетнюю Ладанею и грозилась убить. Кощей избежал смерти. Спустя некоторое время, оправившись, они с Мареной решили раз и навсегда покончить с ярой защитницей Светлых. Прямого поединка они бы не выдержали, по – этому надумали прибегнуть к коварству: вновь похитить Ладанею и тут же умертвить, что, буквально, подкосит её мать. Светозара понимала: враги не оставят попыток ударить в её уязвимое место, и, не теряя времени зря, передала часть своих Сил дочурке, а также обереги и защитные заклятья. Девочке в ту пору едва семь лет исполнилось, но по разумению Ладанея далеко опережала свой возраст.
   В Последней Битве они были рядом, мать и дочь, плечом к плечу. Светозара погибла, а Ладушка, израненная, попала в руки Марены. Тщетно пытались уговорами, посулами и угрозами привлечь девчушку на свою сторону: осталась непреклонной. Обереги Светозары спасли Ладушку от верной смерти, но не спасли от чёрной волшбы – раны и потрясения ослабили. Обратила Марена непокорную девчонку в дикую кошку и забросила в топкие болота. Марена ликовала: с Ладанееи покончено, не будет второй Светозары! Ошиблась супружница Кощея: не ведала, что Богами Ладанея была предназначена сыну кузнеца белокурому Любомудру, и что от их соединения приобретут оба Дар бессмертия, а Силы Ладанеюшки утроятся. Прознав о том, Любомудр загорелся освободить от чёрных чар наречённую. Чтобы вернуть Ладанее человеческий облик, надобно выкупать кошку – Ладанею в крови самой Марены. И отважился Любомудр пробиться к Марене, да постигла его неудача: был схвачен верными слугами. Марена пребывала в благодушном расположении и спросила смелого юношу, как он хотел бы закончить свою жизнь. Любомудр пожелал обратить его в дикого кота и отправить в болота, где сгинула его наречённая.
   Вскоре, сказывали, в тех местах появилось невиданное кошачье племя. И предводительствовала им белоснежная кошка. Ещё говорили, что ночами та кошка оборачивалась в девицу светозарную, лицом схожая и на Ладанею и на мать её Светозару. И всегда рядом писаный красавец Любомудр. По им лишь ведомым тропам выходили из гиблых топей, встречались с людьми, узнавали, что в миру делается, кому помощь оказать, кого за творимое зло примерно наказать.
   Последний раз, говорят, видели Ладанею Светозарную в день, когда по зову Морока все зачарованные отправились в Тридевятое. Ладанея всё племя кошачье за собой повела. Говорят, чуяла подвох, хотела упредить беду, стать защитницей Перунице. Чем закончился тот поход, известно. Ладанея, суженный её Любомудр и всё кошачье племя остались там, в Тридевятом. Все ли сгинули, уцелел ли кто, – о том нет вестей. Зато доподлинно известно: раз в 99 лет проявляется Ладанея в здешней девице, наделяет силой чародейной, дабы та девица прошла через Проход в Тридевятое и помогла Избранной восстановить Лад и Правь…
   В заключение, баба Нюра сказала, что за время, пока она служит Задвижкой, это второй случай, когда Ладанея проявляется именно в Избранной, а не в иной девице. По-всему, это благостный знак: сама Светозарная примет участие в походе. И обережёт, и подмогнёт, коль нужда в том будет.
   – Детонька… это великая радость для меня! Скольких отправляла, ни один не возвернулся… Какая боль… Теперь верю: вернёшься! Обязательно вернётесь! И Зерно отыщете… Ладушка подсобит! Давай, золотце, мойся. Времени у нас с тобой осталось с гулькин нос. Как помоешься, ополоснись сперва с этого тазика, опосля с этого. А в последнем постой ножками, сосчитай до ста – и вылазь. Водицу плесни под полок.

   Я особо размываться не собиралась, по – этому управилась быстро. Всё сделала, как просила баба Нюра. Плеснула последнюю воду под полок и…
   – Поаккуратней можно? Ядрёно копыто головой в корыто! – раздался писклявый голосок и на мокрую лавку вылез крохотный старичок, облачённый в нечто пёстрое, лоскутное. Он был мокрый, как говорится, с головы до пят.
   Я на мгновенье потеряла дар речи, лишь, машинально, прикрылась тазиком.
   – Слышал, слышал, молодица. Больно хлипкая ты, худосочная… Ладанеюшка посправнее была, округлая. Сдобная, кровь с молоком. Как счас помню: глазоньки ясные, глянет, как медком мазнёт, засмеётся, что твои бубенцы…
   – Вы что… видели её? – Я медленно приходила в себя. – Сколько же вам лет?
   – Кто ж их, молодка, считал лета… Нюрка против меня пелёношный младенец, а, поди, уж четвёртый век завершает. Ладанеюшку, знамо дело, видывал. Жаловала шибко наш народец. Последний разок лицезрел в аккурат, когда уходили в Тридевятое. Наши все подались следом, а я вот остался… Молодой ещё был, глупый: лез во все щели, любопытством гонимый. Не углядел, как ноженьку занозил. Тут наши собираются в поход, а у меня ногу раздуло по самое коленце… Ты, молодка, гляжу, никуда не торопишься? Что ж слухаешь, ушки развесив? Я ведь могу трендеть бесперебойно, мне спешка без надобности. Ладно, не кукся, ступай тряпчёнки свои вздевать, а я тем временем к себе сбегаю: есть у меня тебе подарочки. – Дедулька прокатился по мокрой лавке до стены и мышкой скользнул под полок.
   Я прошла в предбанник и, ещё не успела толком одеться, как услышала:
   – Варуня, я ужо обернулся!
   Дедуля сидел на полке, болтая ногами. В руках держал мешочек, похожий на старинный кисет.
   – Нюрка признала в тебе явление Ладанеюшки, стало быть, так оно и есть. Тогда не смог оказать услугу Светозарной, теперча чем могу. Вот тебе, дорогуша, мой заветный мешочек, а в нём… – дедуля извлёк гребешок с тремя уцелевшими зубцами, древнее круглое зеркальце в узорчатой медной оправе, зелёная от времени, она местами обломана, местами смята, ручка, так же отломана, и, наконец, половинку грецкого ореха, – мои вам с Ладанеюшкой подарочки – подмоги. Смотри, не потеряй. Сховай подале, чтоб взять поближе. Запомни, Варуня: спользуй в крайней крайности, когда уж невмоготу с лихом управиться. Брось вещицу через левое плечо – левое! – молви: «Упади мягко, сделай гладко», – подмога и поспеет. Запомнила?
   – Да. Упади мягко, сделай гладко. Бросать через левое плечо.
   – Тогда, прощай. Скатертью дорожка, – дедуля вскочил, протягивая мне мешочек.
   Я взяла. Дедуля метнулся к окну, где лежали в щербатой миске обмылки, схватил тот, что потолще:
   – Это мыльце я возьму. А тряпицы у тебя нет?
   – Можете полотенце забрать, – неожиданно для себя проявила царскую щедрость.
   – Благодарствую, – забавно раскланялся дедулька и по-детски захлопал в ладошки.
   Я сложила полотенце в несколько раз. Дедулька проворно взял его, нахлобучил на голову и заскользил по лавке к стене.
   – Как вас зовут?
   – Юриком кличут, – донеслось из-под полка.
   Я вышла из бани и столкнулась с бабой Нюрой.
   – Поторапливайся, девонька, нам пора. Замылась, аль замодела?
   – Там этот… кажется, банник…
   – Юрик, вот охальник! Как молодуха моется, тут как тут. При мне ни разу рожу свою бесстыжую не казал. Шебуршит из вредности, всякую гадость плескает на каменку. Выклянчил что?
   – Полотенце отдала. Взамен подарочков, вот в мешочке.
   – Это сурьёзно, дочка. Раз дал, береги: непременно сгодятся. Он хоть и охальник, но знающий толк в волшбе. В молодости у Ладанеюшки в любимчиках был, в её баньке обживался. Это уж опосля, как один остался, к нам перебрался, ближе к Проходу. Всё ждёт возвращения своих…
   На крыльце стоял Вадик, курил. Закинув голову, увлечённо смотрел в небо. Я тоже глянула: вроде, ничего особенного – грязно-серые крошки-облака, звёзды, полная луна. И всё же, что-то было такое, что, невольно, цепляло взгляд: вон как Вадик всматривается. Через пару секунд и я увидела: облака вели себя странно – они не плыли в определённую сторону, а кружили вокруг луны, сливаясь, друг с другом и образуя широкий круг. С каждой секундой круг сужался внутри и расширялся на периферии, при этом вся площадь круга становилась темнее. Вскоре всё небо было затянуто чёрным пологом.
   – Затменье? – наугад ляпнула я.
   Баба Нюра не ответила: она как раз поравнялась с Вадиком, сухо бросила:
   – Бросай, сынок, смалить. Времечко поджимает.
   Димка сидел на скамейке и уплетал гренки, шумно запивая чаем. Интересно, сам сделал или баба Нюра постаралась?
   – Всё, хлопчики, собираемся.
   Баба Нюра принесла из сеней небольшой сундучок, покрытый пылью так, что казался обтянутым серым бархатом. Димке велела открыть подпол, откуда достала древний, похоже, одного возраста с хозяйкой, закопчённый ухват. Ручка кривая, сучковатая, с глубокими трещинами и пятнами ожогов. Следом за ухватом, появилась круглая деревянная крышка для бочки. Вся рассохшаяся, со следами задубевшей плесени и с неистребимым запахом квашеной капусты.
   – Готовы? – Баба Нюра стояла посреди комнаты, суетливо осматривалась, точно боялась что-нибудь упустить, забыть. Но мне, почему-то, подумалось: у неё мандраж. Потому что похожее начиналось и у меня. Димка заметно нервничал, не знал, куда руки деть. Лишь Вадик был невозмутим: навалившись боком на косяк двери, скучающе смотрел на происходящее. Ни за что не поверю: как можно оставаться спокойным, когда истекают последние минутки здесь… идем, чёрт знает, куда….не ведаем, что ожидает… и, вообще, вернёмся ли…?
   Внезапно громыхнул гром, где-то над пашней, затем ещё несколько раз, похоже, по кругу вдоль деревни прошёлся. Ещё не стихло эхо последнего удара, как засверкали молнии. За окнами, словно зарево пожара. Дом, казалось, дрожал, как живое существо, неприятно звенели стёкла.
   – Ишь, как бесится полоумная! Каждый раз бьётся лбом о стенку, бестолковая. Руки коротки, поганка!
   – Вы о ком? – спросили мы с Димкой в один голос.
   – Да есть тут одна прихвостня Морока… Злыдня. Уж сколь веков пытается отворить Проход. Дурёха, думает, что разрушит Оберег, меня полонит – и всё, Проход отворится….а вот кукиш! На мне где сядешь, там и слезешь.
   – На нас с Зебриком напали летучие мыши. Это её работа?
   – Её. Ещё одна дурость: захватить Избранную. Как сейчас говорят, заложницу. Меня особо-то не разжалобишь. Не для того сюда поставлена.
   Баба Нюра откинула крышку сундучка, затем убрала лоскут домотканой холстины. Под ней оказались несколько деревянных бочонков размером со стакан, а рядом что-то завёрнутое в белую тряпицу, пухлое, точно батон колбасы. Баба Нюра взяла один бочонок и «батон», захлопнула сундучок.
   – Всё, ничего не забыла? – спросила у самой себя и, помедлив, ответила: – Ничего. Чай не впервой сбираю, – Развернула тряпицу, и нашим глазам предстала… обыкновенная скалка, разве что древняя и на вид вроде не деревянная, а, возможно, костяная.
   Бочонок, по сути, был шкатулкой: на дне покоился клубок шерстяных ниток. Невзрачный какой-то, болотного цвета и края, будто моль поела. Впечатление такое, что если встряхнуть клубок, то он рассыплется на мелкие обрывки ниток.
   – Это, – баба Нюра бережно взяла в руки клубок, – ваш Проводник. Шерсть самой Земун – коровы. Вы не смотрите, что он ветхий такой, там клубочек будет как новенький. Только не сумлевайтесь, не перечьте ему – и приведёт куда надо. Значит так, ребятки, – внимательно осмотрела все извлечённые вещи, взяла скалку и крышку от бочки. – Это тебе Дмитрий.
   Дима обалдело принял, растерянно глянул на меня. Но баба Нюра уже протягивала мою «порцию»: ухват…
   – Это тебе, дочка, по значению. Ну, а тебе, Неулыба… счас… – глянула на Вадика и метнулась в другую комнату, пошуршала в шкафу и вернулась… с пяльцами, а в придачу подушечка, густо утыканная иголками.
   Вадик оттолкнулся от косяка, взял пяльцы, подушечку, неопределённо хмыкнул:
   – Я что… там бабой буду?
   – Хлопцем будешь, хлопцем. По обличию. А вот станешь ли бабой – не ведаю. Да и бабы бабам рознь. Иная и ватагу мужиков за пояс заткнёт.
   Баба Нюра ещё раз сходила в комнату и принесла три пухлых кожаных мешка с ремешками-лямками. Примитивные рюкзаки?
   – Я вам тут собрала на первый лад. Далее, как сложится.
   Вадик молча взял мешок и уже собрался переложить его содержимое в свою сумку, но баба Нюра остановила:
   – Не советую, сынок. Твоя сумка, конечно, краше, може удобнее, но это не просто кусок кожи, раздражающий тебя видом и духом. Это старинные тороки русских богатырей. Заговорённые: в огне не горят, в воде не тонут, и ворам в руки не даются. Не обижайся, сынок, но напомню: не на пикник идёшь…
   Вадик ничего не сказал, лишь кивнул: мол, всё ясно, нет проблем. И уже из своей сумки стал перекладывать в торок.
   Мы с Димкой тоже поначалу негативно отнеслись к торокам: очень не хотелось даже прикасаться к ним, потёртым, пахнущим сырой кожей и ещё бог весь, чем… Димку даже перекосило всего от брезгливости. Думаю: у меня не лучшее было выражение лица. Однако, после слов бабы Нюры, мы укротили свою неприязнь.
   Через пару минут мы были готовы. Баба Нюра в последний раз критически оглядела нас, напряжённо морща лоб.
   – Подумайте: ничего не пропустили? Може, я в спешке, что упустила… Рубашки надели?
   – Да, – не сговариваясь, в один голос ответили.
   – Тогда всё. Присядем на дорожку.
   Присели. Возникшая пауза, гнетуще давила на психику: хотелось тут же взорвать её громким голосом, весёлым смехом.
   – Тьфу, кулёма, старая! – вскочила, как ужаленная, баба Нюра. – Всё, всё… чую же, что-то пропустила! – Метнулась в комнату, вернулась, держа на ладонях сложенную конвертиком тряпицу, протянула мне.
   – Соплевик? – удивилась я.
   – Сама ты соплевик. Это последний лоскуток от скатерти– самобранки. Выдаёт скудный паёк, но с голоду не помрёте. Запасов-то у вас на два-три денька…
   – Если Пузан будет жрать в меру, – сказал Вадик.
   – Ты… опять, опять?! – взвился Димка.
   – Брэк! – сунулась я между ними. – Хватит, а? Что вы как детсад ни ки…
   – Всё! – жёстко поставила точку баба Нюра. – Выходим.
   Она шагнула к порогу, и тут меня как током шарахнуло: Зебрик! Я затараторила, как пулемёт:
   – Я возьму ещё Зебрика, он снился мне, помогал, трижды от смерти спас… может, ТАМ помогут ему.
   – Бери, тебе нести.
   Потянулась за Зебриком, оступилась неловко и локтем задела чучело удода. Он качнулся и стал падать на меня. Оставив кота, поймала чучело, обхватив ладонями. В следующее мгновение меня действительно прошило током, больно кольнув в сердце. Чучело дрогнуло в руках, и… на меня глянул живой птичий глаз.
   – Он живой! – заорала, как резанная.
   – Конечно, живой, – просто сказала баба Нюра. – Он просто спит. С тех пор как объявился, так и спит.
   – Откуда появился?
   – Оттуда. Был сигнал, я решила: мои посланцы возвращаются. Открыла Проход, ан эта пичуга упала в ноги, и заснула… Лет тридцать, поди, прошло…
   – Его я тоже беру! – решительно передала удода Димке, сама взяла Зебрика.
   – Мы идём или зверинец будем собирать? – с веранды недовольно крикнул Вадик.
   Грохотало беспрестанно – похоже на канонаду из военных фильмов. Широкие изогнутые лезвия молний ежесекундно вонзались в землю по окружности, в центре которой деревня Яблоницы. Казалось, ещё немного и земля не выдержит, лопнет, как стекло. Глазам было больно от вспышек, уши закладывало и ломило в висках.
   Мы идём гуськом за бабой Нюрой. Мимо палисадника, мимо колодца в глубь сада, в сплошную стену кустарника. Если не ошибаюсь, это крыжовник. По едва заметной тропке углубились в заросли.
   – Пришли, – наконец, остановилась баба Нюра.
   Мы разошлись веером. Перед нами площадка, заросшая травой. Местами из неё выглядывали фрагменты каменной кладки. Камни неотёсанные, поросшие мхом, частично потрескались и осыпались от времени.
   Баба Нюра встала перед проёмом – возможно, здесь когда-то была дверь, – подняла руки вверх и, точно камень, швырнула в проём непонятное слово, описала в воздухе замкнутый круг, затем поделила его на две половинки, сцепила руки в замок и резко разорвала его. На мгновенье мир вокруг будто замер. Блестящая змейка искринок обрисовала две половинки круга и с лёгким щелчком испарилась. Запахло свежеиспечённым хлебом.
   – Пошли! – скомандовала баба Нюра.
   Вадик и Димка приблизились к ней, и она порывисто обняла их, троекратно поцеловав, сказала, не сдерживая слёз:
   – Заклинаю вас, сынки: не ссорьтесь, не гневите, друг дружку – погубите по глупости! И берегите Вареньку: она – голова и сердце, вы – руки и ноги. Всё, ступайте, – показала на проём.
   Первым шагнул Вадик. Его тотчас окутало розоватое облачко, качнулось в глубь кладки и растаяло. Вадик исчез.
   – Эх, мать моя женщина! – хорохорясь, вскрикнул Дима. – До свидания! Я ещё вернусь!
   Через секунду облачко унесло и его.
   – Варенька, доченька, много хотелось сказать… – Баба Нюра, плача, обняла меня. – Береги себя, мальчишек держи в строгости, не допущай разлада… иначе погубите себя. Возвращайся, девонька, заклинаю!
   – Я вернусь… Обязательно.
   – Ступай.
   Прижимая к груди тёплое вздрагивающее тело удода – Зебрика забрал Димка, – я шагнула к проёму боком, не выпуская из виду бабу Нюру. Заплаканная, поникшая, она махала рукой, вызвав во мне прилив жгучей жалости.
   Холодное, пронизывающее до костей облачко поглотило меня: баба Нюра исчезла. Последнее, что я услышала, был удаляющийся крик петуха… И, будто из глубины колодца, истеричный выкрик бабы Нюры:
   – Ты что творишь, окаянный?!

Часть вторая. Зазирка

Глава 6

   Я шагнула… и провалилась по колени в снег. Он был всюду, вернее, кроме снега здесь ничего не было. Снежная пустыня, белое безмолвье.
   Мальчишки вытаптывали площадку.
   – Вы слышали?
   – Что?
   – Баба Нюра кому-то кричала… – Я не успела закончить фразу: меня ниже спины что-то толкнуло. Резко обернулась: на снегу лежало скомканное полотенце. То самое, что я подарила баннику. Полотенце зашевелилось, и из него вылез Юрик.
   – Привет, ребят… – Наст под ним провалился, и банник ушёл с головой в снег.
   Димка поспешил ему на помощь, пробороздив траншею. Извлечённый из снега, Юрик смешно плевался и чихал.
   – Вы почему здесь?
   – Ну, ево! Надоело коптиться в нюркиной бане, нюхать веники, да каждую субботу глазеть на Нюрку. Тоска-матушка утомила. Я с вами. Все мои здесь, что я там один… Я не буду обузой, при случае подмогну. Да, разрешите представиться: меня Юриком величают.
   – Дима, Дмитрий.
   – А это Вадик, – кивнула я на стоящего в стороне Вадима. Он задумчиво грыз снежок и смотрел куда-то вдаль.
   – Вадик? Это от какого? – Юрик подтянул полотенце, быстро завернулся в него на манер римского патриция.
   – Вадим.
   – О, Вадим! Знавал я одного, в Великом Новгороде. Даже подмог в роковой час. Замуровали сердешного в баньке и подпалили. Сгорел бы, как лучинушка. Тут я и проявился. Закуток у меня был под банькой, просторный. В нём и сховал бедолагу, как в материнской утробе, калачиком. Банька сгорела, супостаты порешили: с Вадимом покончено! и отправились бражничать…
   – История, конечно, интересная, – оборвал Юрика Вадик. – Но что нам делать сейчас?
   Простой вопрос на некоторое время лишил нас дара речи, ибо никто не знал ответа. Мы озирались по сторонам, пристально всматривались в перспективу. Снег, снег, снег. Впереди, сзади, слева, справа. До самого горизонта. Необыкновенно чистый, рыхлый, как творог высшего качества. Глаза довольно быстро утомились от белизны: не за что было зацепиться, передохнуть – даже тощей былинки…
   Небо над нами было таким же однообразным, точно зеркальное отражение земной поверхности. Впрочем, так показалось с первого взгляда. При более внимательном рассмотрении обнаруживалась существенная разница: если на земле раскинулось безупречно чистое накрахмаленное полотно, то в небе оно уже не было целым и чистым – разорвано в клочья, скомкано, испачкано грязными руками. Клочья тесно прижаты друг к другу, точно разорвавший полотно неуклюже пытался имитировать цельность.
   – Морозец справный, – оборвал тягучую паузу Юрик.
   Мороз, действительно, был небольшой, мягкий: минус три, не больше. Если бы ещё солнышко добавить и можно воскликнуть вслед за Пушкиным: «Мороз и солнце-день чудесный!» Но, увы! Солнце скрыто за клочками разорванного полотна, даже его местоположение в данный момент не определить.
   – Ну, и что будем делать? – на этот раз спросил Дима. – Вы обратили внимание: нет звуков и запахов?
   Точно: звуков нет, ватная тишина. А запахи… только снега.
   – Классное начало, – Вадик швырнул огрызок снежка, полез за сигаретой. – Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Так, да? – он с пугающей злостью уставился на меня. – Давай, шевели извилинами! Ты ж у нас голова. О чём вы там шептались со старухой? Поделись. Или рукам и ногам не положено знать?
   – Не кричи, – поморщился Дима и встал рядом со мной, будто ожидал нападения со стороны брата.
   – Я не кричу!
   – Нет, ты кричишь! Орёшь!
   – Ребятки, ребятки, погодьте шуметь, – словно боясь, что его не услышат, Юрик взобрался на спину Зебрика, безучастно стоявшего на утрамбованном снегу.
   – В самом деле, что паниковать раньше времени, – наконец, решилась я заговорить.
   – Кто паникует? Кто паникует? – всё так же на повышенных тонах задёргался Вадик. – Я просто спросил…
   – Не просто! – вставил Дима.
   – Да ну вас! – Вадик прикурил сигарету, нервно затянулся, выпустил клуб дыма, что-то добавил невнятное – возможно, выругался, – и ломанулся в толщу снега.
   – Пущай, поостынет, – сказал Юрик.
   – Слушай, Варя, – оживился Дима. – Я думаю, это… не стоит дёргаться отсюда. Сделаем здесь лагерь. Снег липкий, слепим этот… как его? шалаш. Потом можно сходить в разведку. Как?
   – Согласна.
   Дима кивнул, отошёл в сторону, зацепил горсть снега, слепив снежок, катнул его по поверхности. Снежок мгновенно увеличился втрое. Я последовала примеру Димы.
   Вадик остановился метрах в тридцати от нас, постоял вполоборота, наблюдая за нами, затем, отшвырнув окурок, тоже покатил снежный ком.
   – Он отделиться решил?
   – Не знаю, – Дима пожал плечами, смахнув обильный пот со лба.
   – Нужник творит, – сказал Юрик.
   Мы переглянулись с Димой, прыснули и, смутившись, отвернулись друг от друга.
   Работалось легко, с каким-то детским удовольствием. Неопределённость, неизвестность на время отступили на дальний план: мы оживлённо катали огромные снежные мячи, дурачились как малолетки во дворе при лепке снеговика или крепости. Довольно скоро – сами поразились! – мы с Димой «построили» весьма приличный домик с двухскатной крышей, арочными оконцами на все четыре стороны и дверным проёмом. Дима так увлёкся, что дополнительно возвёл перед домиком круглый стол и три, скобками, скамьи.
   – Чукча, однако, нравится чум, – пошутил Дима, когда мы закончили «стройку». Он был странно возбуждён, раскраснелся, лицо блестело от пота, тяжело дышал. – Кайфовое ощущение!
   – Да, согласилась я. – Сейчас бы в ванну.
   – И пивка, – мечтательно протянул Дима, судорожно сглотнув. – Юрик, а вам чего хочется?
   Юрик, пока мы трудились, сидел на спине Зебрика, кутался в полотенце и, похоже, о чём-то размышлял. Может, бедняга, уже пожалел о своём опрометчивом поступке.
   Рядом с Зебриком мы сложили тороки. На них я положила удода, закутав в свою кофточку. Он по-прежнему находился в летаргии. Проход никак не отразился на нём.
   – Кисельку клюквенного, – внезапно сказал Юрик, когда мы уже перестали ждать от него ответа.
   – Не знаю как вы, а я здорово проголодался. Может, перекусим, а, Варь?
   – Давай.
   Вадик был скрыт стеной возведённого нужника, и лишь дымок говорил, что у него очередной перекур. Мы с Димой в четыре руки накрывали стол. У каждого в тороке оказалось несколько газет «Сельская новь»– из них мы соорудили скатерть. На неё выложили все наши запасы. Баба Нюра каждому положила по кирпичику хлеба и по батону, отдельно в пакетах огурцы – свежие и малосольные, – в стеклянных баночках яйца (на крышках прилеплены бумажки: «Свежие»). Ещё баночки с вареньем и квашеной капустой. В холщёвых мешочках картошка. Пачка соли, пачка сахара-рафинада, пачка чая в пакетиках, стакана по два крупы – рис, греча, горох, перловка, пшено. Пожалуй, при разумном уничтожении, этих продуктов хватит нам на неделю. Плюс лоскуток скатерти – самобранки. С голоду, точно, не умрём. Тревожило другое: погода. Сейчас чудная, а через час? через три? завтра? послезавтра? А ночами? Тёплой одежды – если не считать свитеров – не взяли, дров в обозримом пространстве не намечается. Сколько мы продержимся без огня?
   – О чём задумалась, душа моя? – окликнул Юрик. Дима перенёс Зебрика вместе с ним поближе к столу.
   – Дровишек бы. Без огня пропадём…
   – Да-а, – приуныл Дима. – Костёрчик… Ночью дубака будем давать.
   – Сейчас перекусим и пройдёмся по округе. Может, найдём что. Кусты какие-нибудь. Росло же здесь что-либо до снега.
   Юрик внимательно смотрел в небо. Мы тоже вскинули головы. Ничего особенного, все, как и было в минуту нашего прибытия.
   – Что?
   – Не движется…
   – А ведь точно! – вскрикнул Дима. – Вон те два облачка, видишь, похожи на мотоцикл с коляской? Видишь? Они… ну, как нарисованные…
   Теперь и я, пристально всмотревшись, увидела странность: вся эта мешанина из клочков абсолютно не двигалась; ощущение такое, будто над нами раскинут полог, на который наклеены пучки грязной ваты. Бутафория?
   Я глянула на Юрика. Он задумчиво пощипывал кончик носа, покряхтел и выдал:
   – Заклятое место: время остановлено…
   – Чушь! Как можно время остановить? – Дима полез во внутренний карман куртки, извлёк часы с оборванным браслетом. Глянул – и обалдело застыл: – Стоят…
   – Отлично! Нет, правда, это нам на руку. Остановлено время… значит, здесь всегда день и постоянная температура. Обойдёмся без костра!
   Дима, всё ещё не веря глазам своим, вертел часы, потряхивал, прикладывая к уху. Электронное табло неимоверно показывало:04.01.17. Время нашего перехода.
   – Ладно, Дим, оставь свои часы в покое… и позови, пожалуйста, брата.
   – Да ну, не пойду я. Опять цепляться станет – подерёмся.
   – Хорошо. Порежь хлеб – я схожу.
   Вадик сидел на корточках, курил. Туалет, или нужник по определению Юрика, был готов: за стеной расположились две симпатичных кабинки, внутри снег утрамбован, в центре ямки метровой глубины. Господи! неужели здесь так много снега!? Мы в Арктике?
   Вадик глянул через плечо, хмыкнул, затем, шумно выдохнув, поднялся:
   – Опробовать пришла?
   – Скажи, пожалуйста, чем ты недоволен?
   – Всем!
   – Мы все в одинаковых условиях. Никто тебе ничего плохого не сделал. Вот я, лично, чем тебя обидела?
   – Ничем! – Вадик зло пнул снег.
   – Ну и нечего тогда психи показывать. Пошли, поедим.
   Вадик что-то пробурчал, затоптал окурок и быстро пошёл к лагерю.
   Ели молча, не глядя друг на друга. Даже Дима вяло покусывал, стараясь не производить громких звуков. Лишь Юрик, полулёжа, на затылке Зебрика, самозабвенно обсасывал дольку малосольного огурца.
   – Мы что, на поминках? – наконец, не выдержала я.
   Дима глянул из подлобья, хотел что-то сказать, но, посмотрев на брата, передумал. Вадик нехорошо усмехнулся, дерзко глянул на меня:
   – Ты ещё на что-то надеешься? Оглянись: здесь вечная зима, всё живое давно повымерло! Под нами метры снега! Сколько таких, как мы, отправила старуха? Замучаешься считать. А сколько вернулось? Ась, не слышу ответа? Лапши нам на уши навесила, охмурила и выпихнула на верную смерть! Загнёмся через пару дней, и снежком присыплет…
   – Не засыплет, – буркнул Дима, – здесь время остановлено…
   – Какая, чёрт, разница! Слопаем вот это всё и загнёмся с голодухи. Если до этого друг друга не схаваем.
   – Ты, похоже, уже сейчас готов. Не противно? Ещё и шагу не шагнул, а уже в панику ударился, – неожиданно для себя, я повысила голос: меня начинала раздирать злость. – Слушайте, дорогие мальчики… в первый и в последний раз говорю: не собираюсь вечно быть при вас мамкой – нянькой, слюнки-сопельки утирать! Хочется ныть – нойте про себя! Нечего на публику играть: не тот зритель. Это тебя, Вадим, касается в первую очередь. Прекрати задирать брата!
   – А то, что будет?
   – Думаю: ничего хорошего.
   – Не пугай. Всякая мокрощелка будет тут…
   – Заткнись! – двигавшегося Вадика, и цепенела от мысли, что убила его.
   Юрик едва не подавился огурчиком: долго и натужно, как щенок, кашлял.
   Дима, наконец, оторвал от меня взгляд, повернулся в сторону брата. Его тело, точно тряпичная кукла, торчало из снега. Жуткое зрелище…
   Дима поднялся и, неуверенно, побрёл к брату. Он не дошёл двух шагов, когда Вадик зашевелился, побарахтался и сел, трясся головой.
   – Предупреждать надо… он хотел, видимо, добавить нечто оскорбительное, но предупредительно осёкся.
   Оцепенение прошло, озноб сменился жаром, а в ногах разлилась слабость – я села.
   – Ты… цел?
   – Нормально, – морщась и щупая грудь, ответил Вадик.
   Вернулся на своё место Дима:
   – Ну, ты… это…
   – Я сама не ожидала… перетрухала… Дим, а у тебя раньше никаких… отклонений?
   – В смысле… ну, это… не псих я?
   – Тьфу, на тебя! Я о другом. Вот у меня сначала этот кошачий след появился, потом, случайно, узнала, что могу… вот как сейчас с Вадиком…
   – А, понял! Нет, ничего такого. Не понимаю, почему попал в обойму. Может ещё проявится, а?
   – Может быть.
   Подошёл Вадик, присел, с опаской поглядывая на меня.
   – Извини, я, правда, не знаю, как получилось. Но ты сам виноват: разозлил меня…
   – Ладно, проехали. Учту: злить опасно…
   – Ребята, если вы думаете, что я знаю больше вашего, то ошибаетесь. Я, как и вы, ничегошеньки не знаю. Могу, чем хотите, поклясться! Я тоже не хотела идти, но мне пригрозили: всё равно… выполнят предначертанное. Вы же сами видели, что может баба Нюра…
   Дима встряхнулся, отломил кусок хлеба, стал энергично жевать, слова при этом ронялись, как обвалянные в сухарях котлетки:
   – Да ладно, что ты как первоклашкам. Видели, знаем… Помните, что говорила баба Нюра, прощаясь? «Заклинаю вас, не ссорьтесь, не гневите друг дружку – погубите по глупости». Я считаю… все эти… ну, походы до нас… провалились из-за разлада…
   – Короче, Склифосовский! – шикнул Вадик.
   – Короче… ну, это… я, как бы, верю, что вернёмся….если будем… ну, это… как одно целое. Как кулак…
   – Кулак, – криво усмехнулся Вадик. – Она значит, указательный палец, ты – большой, а я… так, мизинчик…
   Мы с Димой переглянулись, не совсем понимая, о чём собственно речь.
   – Ку-ку, ребятки! – Юрик стоял на голове Зебрика и отчаянно топал ногой, привлекая к себе внимание. – Не о том толкуете, родимые. От безделья, должно быть. Большой, указательный… Кулаку без разницы, как пальцы именуются. Главное, чтоб крепкие были и тесно прижимались друг к дружке. А мизинчиком, сударь Вадим, скорее я буду. Всё это словоблудие, тако моё мнение. Може, пора делом заняться?
   – Ну, так скажи, Мизинчик, что нам делать? – огрызнулся Вадик.
   – Рази, Нюрка, вас ничем не снабдила?
   – Точно! – вскрикнул Дима. – Этот… ну, колобок шерстяной!
   Странно: за всё время, пока мы здесь, никто не вспомнил о тех вещах, что дала нам баба Нюра – скалки там, ухваты… Даже, когда продукты доставали.
   Каждый взял свой торок и выложил на «стол» что имел.
   – Аховый набор, – усмехнулся Вадик. – Можно открывать антикварную лавку.
   Я взяла в руки кожаный мешочек, вроде древнего кисета, развязала скукоженные ремешки и вытряхнула клубок. Кажется, он стал ещё меньше, и напоминал скорее покрытую засохшей плесенью картофелину. Мы, невольно, замерли, впившись глазами в «картофелину». Она лежала на снежной поверхности «стола», как на белоснежной скатерти, и вызывала неприятные чувства: хотелось смахнуть её в мусорное ведро и сменить скатерть. И я протянула руку, словно собралась именно это сделать. Ладонь кольнуло, точно иголкой, затем всей руке стало тепло, как если бы я медленно погружала её в горячую воду. Вокруг «картофелины» замельтешили чёрные точки, будто в воздух поднялись потревоженные мошки. С каждой секундой, их становилось больше и, вскоре, тёмное облачко целиком поглотило «картофелину». Рука моя, по локоть, буквально пылала, хотелось выдернуть её из «кипятка», но, почему – то, дальше хотения я не двигалась. Облачко светлело на глазах: из чёрного стало синим, затем розовым, а, когда превращалось в зелёное, растеклось по «столу», заливая, точно сиропом, все выложенные нами вещи. Достигнув края «стола», «сироп» не потёк вниз, как должно быть, а мгновенно обращался в дымок. Вскоре мы оказались окутанными радужным дымом, запахло горелыми спичками, над «столом» потрескивало, будто горящие дрова в печи.
   Рука меня слушалась, и ей уже не было горячо. Я ничего не видела, кроме клубящегося радужного дыма. На секунду показалось: я осталась одна!
   – Ребята! Алё, вы здесь?
   – Здесь, не ори: итак ушам больно, – отозвался Вадик.
   Странно: мои уши в порядке. Дым стремительно стал таять, внезапно налетел знобкий ветерок, ударил в ноги, пробежался по телу, колюче лизнул лицо, точно массажной щёткой повели….и исчез.
   Я открыла глаза и, невольно, вскрикнула, отпрянув: «стола» не было! На его месте зияла яма, словно на снег вылили не одно ведро воды. На дне ямы лежало… оружие. Древнее по форме, а по виду, будто только что кузнец, завершив обработку, выставил на обозрение плоды своих трудов.
   – Класс! – восторженно прошептал Дима. Присев, протянул руку над ямой, и, моргнуть не успел, как в его руке оказался меч, а следом воспарил каплевидный щит и замер перед ним. Дима лишь шевельнул рукой, и щит приник к его телу.
   – Братцы, кайф полный! – ликовал Дима. – Смотрите, какой меч… смотрится тяжёлым, а он… ну, это… как бы столовый нож… – Дима продемонстрировал, легко и красиво, как в кино, вращая мечом. – Я даже не напрягаюсь… он сам!
   Вадик опустился на колени, заглянул в яму. Я плюхнулась рядом.
   – Надо думать, это мои пяльцы и подушка с иголками, – хмыкнул Вадик, простёр руки, и в них оказались лук и колчан туго набитый стрелами. Вадик вскочил, потряс в воздухе луком, колчаном, поражённый глянул на меня: – Как игрушечные… даже не верится…
   Я смотрела в яму в крайнем недоумении: на дне лежала металлическая вязальная спица, около двух метров длиной, и чуть толще лыжной палки. Как и должно быть, у спицы один конец заострён, на другом слегка сплющенный шар, величиной с куриное яйцо. Цвет у спицы был такой же, как у цинкового ведра. Я не решалась протянуть руку. Это, явно, ошибка: зачем мне, девчонке, этот… гвоздище? Или лом, что тоже годится для определения «оружия». Может, он предназначался Димке, а баба Нюра, в запарке, перепутала?
   Глянула на ребят: они восторженно и увлечённо рассматривали свои приобретения. Мальчишки…
   – Дим, – позвала, – Дим, подойди, пожалуйста.
   Подбежал, заглянул в яму:
   – Проблемы?
   – Ещё не знаю. Что это, по-твоему?
   – Мощная булавка.
   – Булавка? Может, скажешь, зачем она мне?
   Дима пожал плечами, ковырнул снег мечом:
   – Ну, это… раз дают, значит нужно…
   – Слушай, попробуй: пойдёт к тебе.
   Не пошла. Тщетно Дима вертел рукой, наконец, спрыгнул в яму, взялся за «булавку» и… даже с места не стронул.
   – Неподъёмная…
   Подошёл Вадик. Я и его уговорила попробовать. Тот же результат: в руку не прыгнула, и стронуть с места не удалось. Выходит, никакой ошибки нет и этот лом мой? Спасибо баба Нюра! Прикольно получается: Варька за тридевять земель с ломиком лёд колупает на неведомых дорожках. Чтобы, значит, братья-богатыри не поскользнулись… Голова, говорили… Сказали бы уж сразу правду: дворничиха нужна…
   Я вскинула руку и эта неподъёмная железяка, точно карандаш у фокусника, мгновенно припала к ладони. Ощущение, что в руке обыкновенная лыжная палка. И, что больше всего поразило меня, в руках появилась незнакомая пугающая сила, но при этом в душе покой и уверенность, так несвойственные моей натуре. И ещё, казалось, вроде ростом повыше стала…
   – Твоё, – усмехнулся Вадик.
   Моё… Ну, и где тот лёд, который…? Я не успела закончить вопрос, как железяка, точно живая, вздрогнула, следом раздался глухой щелчок и сплющенный шарик поделился на две половинки. Ещё щелчок – и левая половинка превратилась в топорик, а правая выстрелила прямое лезвие.
   – Круто! – ахнул Дима.
   Словно удовлетворённый произведённым эффектом, лом спрятал лезвия.
   – Эй, ратоборцы, вы про нас не забыли? – долетел со стороны ехидный голосок Юрика.
   Шагах в пятнадцати от нас на снегу стоял Зебрик, всё ещё деревянный, на его спине полулежал Юрик и двумя руками держал клубок, ибо тот, похоже, пытался вырваться. А на голове Зебрика сидел… удод и старательно чистил перья.
   – Проснулся, соня, – не то спрашивал, не то констатировал факт Дима.
   – Ребята! Это же здорово! Он здесь был…
   – И что? – едко хмыкнул Вадик. – Счас перышки почистит, и всё нам подробненько расскажет?
   Удод прервал своё занятие, скосив голову, пристально посмотрел на нас, затем выпрямился, распушил веером хохолок и громко, но в тоже время несколько глуховато, крикнул: «Уп – уп – уп – уп». И вспорхнул. Описав пару кругов над нами – в полёте напоминал большую пёструю бабочку – удод резко снизился над Вадиком: длинный, слегка загнутый книзу, тонкий клюв долбанул мальчишку в затылок, а крылья отвесили оплеухи. Вадик взвыл дико, отскочил, схватившись за уши, разразился руганью. Слово «зараза» было самое приличное.
   «Уп – уп – уп»– кричал удод, порхая бабочкой над нами. Очевидно, Вадик услышал в его крике насмешку, издёвку, что подхлестнуло его эмоции: выдернул из колчана стрелу, приладил на лук.
   – Вадим!! – закричала я. Лом в моей руке угрожающе защёлкал, обнажая лезвия.
   – Прекрати, – жёстко сказал Дима, и коснулся остриём меча изгиба лука.
   Вадик сник, вернул стрелу на место, судорожно выдавил:
   – Ничего, цыплёнок… я ещё доберусь до тебя. Кулебяку сделаю…
   – Успокойся, Вадим. Ты получил по заслугам, за своё неуважение…
   Вадик, насупившись, глянул на меня, чувствовалось: злые слова рвались наружу, но их сдерживали с трудом великим.
   – И запомни: он не цыплёнок, а член нашей команды. Нравится тебе это или нет.
   – Пятый палец в нашем кулаке, – встрял Юрик. – Безымянный.
   – Да!
   Удод неожиданно снизился и сел мне на плечо. Моя рука сама потянулась погладить его. Удод сложил веер хохолка, ткнулся лбом в мою меченую ладонь.
   – Молодец! Хамство должно получать отпор.
   Удод по-кошачьи тёрся головой о мою ладонь. Мне было щекотно и, в тоже время, как-то тревожно. «Уп – уп – уп,»– произносил удод, а мне слышалось: «худо тут»… Тепло удода, казалось, струйкой пробило мою ладонь, попало в кровь и растеклось по телу. Вот уже в сердце пульсирует «худо тут, худо тут»… заполняет его до краёв, переливается и струится вверх, к голове…
   – Варь, – тихо позвал Дима. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами.
   – Что?
   – У тебя это… ну, волосы…
   Я лихорадочно ощупала голову.
   – Слева… белая прядь…
   – Ладушка… – выдохнул Юрик. – Я помню… Да угомонись ты, непоседа!
   Клубок рвался из рук Юрика. Он тоже изменился: стал пухлым и нить, казалось, спрядена из шерсти, которая ещё вчера была на животном. Сочно-голубого цвета.
   – Отпусти, – непроизвольно вырвалось у меня.
   Юрик разжал руки, и клубок прыснул на снег, принялся, как живое существо, радостно, с упоением, носиться вокруг, оставляя после себя бороздку. Вскоре вся площадка была, как лист бумаги, изрисована замысловатым орнаментом.
   – Как думаете: это просто так… или он что-то хочет сказать?
   Ребята всмотрелись, пожали плечами.
   – Эй, ты, колобок, переведи, – Дима выставил ногу на пути клубка, желая остановить, но «колобок» за сантиметр до его кроссовок, свернул, описал дугу и унёсся в сторону нужника.
   – Разумеется, – хмыкнул Вадик, – столько лет в пыли валялся.
   – Ну, так что решим? Двинемся?
   – Я готов, – колыхнул мечом Дима. Возможно, на него меч действовал, как на меня «лом»: если до этого он больше хорохорился, выказывая уверенность, которой не было, то теперь она чувствовалась во всём его облике. Подлинная. Появилась она и у Вадика, только он, почему-то, силился её скрывать. Демонстрировал пессимизм, растерянность, точно по инерции. На мой вопрос ответил с неизменной ухмылкой:
   – Не торчать же здесь до посинения.
   В общем, решили не тянуть кота за хвост, а прямо сейчас собираться и идти, куда Колобок поведёт. Нарезвившись, он, словно умаявшийся котёнок, припал к моей ноге, замер. Я нагнулась, взяла его в руки. Тёплый, влажный, с пульсирующей дрожью внутри, Колобок действительно напоминал котёнка.
   Кстати, о котах. Странно, что все эти метаморфозы с превращением скалки в меч, а ухвата в суперкопьё, не затронули Зебрика. Или, действительно, ему уже не помочь, или для его заклятия нужно иное действо. Я совершенно не расстроилась, ибо в глубине души верила: оживёт Зебрик! Не сегодня, так завтра. И не просто верила, а была убеждена на все триста процентов. Почему? Спросите что полегче…
   Через полчаса мы вышли. Время, разумеется, определяли на глаз. Вышли налегке: весь запас продуктов исчез вместе со «столом». Накрывая его, мы с Димкой извлекли всё, что, было, – хотели увидеть полную картину: что и сколько. «Стол» растаял и прихватил наше продовольствие. Так что у мальчишек практически были пустые тороки. В моём тоже, если не считать бытовых мелочей, вроде куска туалетного мыла, зубной пасты и щётки. Ну, ещё упаковка спичек и лоскут скатерти-самобранки. Ах, да, ещё набор подарков Юрика.
   Говоря, что метаморфозы не затронули Зебрика, я ошиблась: зацепило и его. Когда я опустила Колобка на снег, и он покатился, Зебрик неожиданно двинулся за ним, как санки, будто был привязан невидимой нитью к Колобку. За Зебриком тянулась твёрдая колея. «Как во сне!» – обрадовалась во мне вчерашняя Варька. Честно сказать, я себя не узнавала. Кем была вчера? Малявка закомплексованная, хлюпик… одним словом, размазня. В присутствии мальчишек вечно скованная, точно в панцире. Теперь всё было иначе: осталась всё той же карманной, но выросла внутренне. Я стала сильной и уверенной. Дар тут ни причём: сила ощущалась физически, как в натренированном теле. Баба Нюра и Юрик убеждены, что во мне поселился Дух божьей дочки Ладанеи. Сомневаться, отрицать, я разучилась сразу после знакомства с Зебриком. Последующие события красноречиво говорили: это не сон, не глюк, не фокусы, не киношные спецэффекты, это – Правда, Реальность. Ладанея воспринимала всё как обычную жизнь, а Варька, спрятавшись в тёмном закутке, со страхом, на грани обморока, взирала на паранормальные явления. Пси – фактор…
   Мы двинулись цепочкой. Впереди уверенно катился Колобок, оставляя прямую бороздку, за ним, с такой же уверенностью, скользил Зебрик. На его голове восседал Юрик, зябко кутаясь в полотенце. Со стороны он напоминал взъерошенную птичку. Пожалуй, Юрик единственный избежал влияния зелёного облачка. Вот только… этот Юрик отличался оттого, что я встретила в бане. Тот был забавный, улыбчивый старичок, говорливый, каждая морщинка лучилась – персонаж доброго советского мультика – дядюшка Ау, – а этот Юрик – просто очень старый человечек, он постоянно мёрзнет, ему неуютно, его пугает необозримое белое безмолвье. Морщинки его погасли, углубились, исчезли смешные искорки из глаз, он перестал улыбаться. Думаю: Юрик уже не раз пожалел, что поддался минутному порыву, последовав за нами. Мне было очень жалко его, но я не знала, как облегчить его участь.
   За Зебриком шёл Вадик. На плече лук, за спиной колчан. Шёл, казалось, машинально переставляя ноги, о чём-то глубоко задумался. Похоже, он, как и Юрик, чувствовал сильный дискомфорт, резко вырванный из привычной обстановки. Понятное дело, растерян, напуган. Впрочем, нет, Вадик не из пугливых. В нём, как раньше говорили, крепкая деревенская закваска. Просто растерялся парень, попав в незнакомый мир. Мне это ой как знакомо: когда мы с классом выезжали в театр или на экскурсию в питомник к зубрам, я тоже страшно комплексовала, чувствовала себя не в своей тарелке. И реагировала, похоже: замыкалась в себе, была агрессивна. Защищалась, одним словом, от воображаемой опасности.
   За Вадиком шла я, опираясь на «спицу», как на посох. На плече сидел удод с почти задумчивым человеческим видом. Вообще-то я хотела замыкать цепочку, но Дима настоял, чтобы я шла в центре. Честно говоря, Димка меня поражал. Если поначалу он показался мне фальшивым, маменькиным сынком, который при первой трудности заскулит, мамочку зовя, то теперь он, явно, был в своей тарелке. Спокоен, как танк, точно не у чёрта на куличках, а где-нибудь в его родном Великом Новгороде, на прогулке в парке или на пикнике, на берегу Волхова. Димка всё время болтал, как говорится, обо всём и ни о чём. Перескакивая с темы на тему, с долгими и путаными отступлениями, так что через пару минут абсолютно было непонятно, о чём же, собственно, речь. Хотя и тем было всего три: школа, компьютерные игры и группа «Ария». О последней говорил много и горячо, демонстрируя ярого фаната. Я скучающе слушала, кивала, иногда поддакивала, чем подстёгивала его: Димка принимался вдохновлено цитировать тексты песен, рассказывать о концертах, которые, к его сожалению, видел лишь в записи, потому – что группа распалась.
   Мы шли уже около часа, но ощущение такое, будто топтались на месте: пейзаж не менялся – снег, снег, снег… Над головой всё та же бутафория неба. Хотя, стоп!
   – Ребята, гляньте: у меня глюк или небо изменилось?
   Да, небо стало другим: клочки ваты выровнялись, места соприкосновения сгладились – полотно вновь было целым, правда, изрядно мятое и грязное. И оно дрожало, вернее, колебалось, как плёнка на вскипавшем молоке.
   – Время пробуждается? – сказал Дима, глядя на часы. Я приблизилась к нему, посмотрела: цифры на табло конвульсивно дёргались.
   – Значит, мы приближаемся к краю этой зоны, – Вадик задумчиво теребил неприкуренную сигарету, всматриваясь в небо.
   – Надо идти! – оживился Дима. – Там… это, ну… могут быть люди.
   – И супец, – не зло усмехнулся Вадик. – Тарелка поглубже да ложка побольше.
   – Да! и супец. Я привык, в обед, горячее есть!
   – А кто тебе сказал, что сейчас обед?
   – Желудок.
   – Жиринформбюро, – хмыкнул Вадик, прикуривая сигарету.
   – Ты опять? Опять? – начал заводиться Дима.
   Я тронула его за плечо:
   – Успокойся: он не со зла. Шуткует.
   – Дурацкие шутки! Я что виноват, что мне нужно больше, ну, это… калорий, чем вам?
   – Не виноват. Вадим, я же просила не цепляться к брату.
   – Кто цепляется? Иду себе, куру и никого не трогаю, – сказал Вадик, притворно возмущаясь, затем, едва слышно, обронил: – Нежное создание…
   Мы снова пошли, время от времени поднимали голову: взглянуть на небо. Чем дальше уходили от «лагеря», тем существенно менялось оно. Прежде всего, оно стало ниже, точно прогнулось от собственной тяжести. Яснее, чётче стала каждая чёрточка. Всё меньше и меньше пелена походила на нежную молочную плёнку – скорее на грязную плёнку при варке мяса: вот-вот закипит – и бурые хлопья брызнут во все стороны.
   От постоянной белизны и однообразия пейзажа, устали глаза. В глубине души проклёвывалось раздражение. Я с ужасом ожидала взрыва. Вадик чаще стал курить, бубнил что-то себе под нос, явно не лирическое. Дима был мрачен, тревожно молчалив. Его мучило чувство голода и сильная потливость: пот, буквально, градом катился с него. Я решила сделать привал.
   – Стоп. Сделаем паузу.
   – Колобок, тормози! – крикнул Вадик, закуривая очередную сигарету.
   – Ты много куришь, – неожиданно для себя, строго заметила я.
   – А ты что, моя бабушка? – огрызнулся Вадик.
   – Вредно.
   – Днём раньше, днём позже помру. Какая разница?
   – Большая. Позже – значит, успеешь больше добрых дел сделать…
   – Мы остановились для лекции? – грубо перебил Вадик.
   – Нет. Отдохнуть и перекусить. А лекции никто не собирается тебе читать.
   – Вот и не надо! Сам как-нибудь разберусь, что вредно, что полезно.
   – Ладно. Умолкаю.
   Из газет соорудили «скатерть», на неё я положила сложенный конвертик и, страшно волнуясь, развернула.
   – Соплевик, – усмехнулся Вадик, напомнив мою оплошность.
   Я пропустила мимо ушей насмешку, провела меченой ладонью над клочком скатерти-самобранки и, тотчас, на нём возникли блюда, древние кубки, кувшины. Только…. Представьте себе шикарно накрытый стол. А теперь закройте глаза, возьмите бензопилу и вырежьте кусок стола. Вот такой кусок и предстал нашим глазам. Половинка подноса, на котором часть пирога; полоска от другого подноса с узким кусочком жареного мяса; половинка кувшина с остатками, похоже, мёда; рядом две целых деревянных кружки. В центре «скатерти» широкая ваза с фруктами. Чуть поодаль четвертинка калача. Сразу за ним высокое блюдо с торчащей ручкой половника. Ещё одно блюдо с желеобразной массой. Ложек, вилок и ножей, видимо, на этом клочке не находилось.
   – Можно? – спросил Дима, протянув руку к калачу.
   – Можно. Если вымоешь руки.
   Дима торопливо загрёб снег, лихорадочно стал тереть ладони.
   – Не захлебнись слюной, – фыркнул Вадик.
   Дима проигнорировал выпад брата, отёр снегом меч и аккуратно поделил пирог, и калач на четыре равных части. Затем порезал мясо.
   – Можно приступать.
   Поразительно: на место взятого со скатерти куска, возникал точно такой же кусок!
   – Супер! – весьма обрадовался Дима.
   – Ещё бы, – съехидничал Вадик. – Лопай от пуза, пока…
   – Вадим! – жёстко оборвала я. – Достал уже! Мы можем спокойно поесть?
   – Всё, я глух и нем.
   В блюде с половником оказались щи с мясом. Надо сказать, что всё было свежайшее, ещё тёплое, и очень даже вкусное. Под миски мы приспособили половинки кувшинов. Юрик отказался от мучного и мясного, но довольно активно налегал на фрукты. Преимущественно на груши. Как ребёнок измазался липким соком.
   Для удода я накрошила хлеб, в черепку нацедила бульона.
   Поели мы отменно. Правда, в тягостном молчании, как на поминках. Каждый, невольно, посматривал в небо, а оно продолжало тревожить: пенная шапка росла, разбухала, темнела. Одолевали нехорошие предчувствия. Да и проводник наш вёл себя беспокойно: Колобок (так я решила называть проводника) описывал вокруг стоянки хаотические круги, метался из стороны в сторону, точно не знал, куда спрятаться от грозящей опасности сверху.
   Не сговариваясь, каждый сделал запас еды: завёрнутые в газеты калачи и пироги рассовали по торокам, сверху набросали яблок и гранат. Мягкие сочные груши, виноград, а так же сливы решили не брать – подавятся в пути.
   – Пошли? – спросил незнакомо серьёзным тоном Вадик.
   – Да.
   Колобок устремился вперёд, точно его поддали ногой. Зебрик заскользил следом. На его голове сидел Юрик, колупался в гранате и забавно сплёвывал обсосанные зёрна.
   Мы не прошли и десяти метров, как небесный «бульон», наконец, закипел: над нами заклокотало, пена забурлила, как в омуте, а через минуту загремело так, будто крышка гигантской кастрюли заходила ходуном. Резко потемнело. Тотчас появилось ощущение, что слева слегка потянуло сквознячком.
   А потом началась оглушительная какофония: в небе шипело и свистело, что-то грохалось, разбивалось, с треском разрывалось, замелькали огненные всполохи. Что бы это значило? Взорвалась небесная кухня? Или драка в застолье, с переворачиванием столов и битьём посуды? И как это заденет нас?
   Пока всё происходило вверху и нас затронуло лишь тем, что «вырубили» свет. И очень шумно: по ушам и нервам бьёт.
   Колобок юркнул мне под ноги, нервно заколотил о щиколотку. Прямо не клубок шерстяных ниток, а смертельно перепуганный котёнок. Взяла его, сунула под свитер, и он тут же затих, разве что не замурлыкал.
   Тем временем в небе поменялось действо: применили огнестрельное оружие. Грохот выстрелов, трассирующие пули, ослепительные вспышки взрывов. Проще говоря, разразилась элементарная гроза. Необычным, пугающим было то, что зимой таких гроз не бывает. Да и те, летне – осенние, что мы видели-слышали, по сравнению с этой жалкие хлопки петард. Болели уши, раскалывалась голова, нас, буквально, колотило. А гром и молнии с каждой минутой становились шумнее и чаще, словно в перестрелку включались гигантские пулемёты или зенитки, типа «катюша».
   Мы, невольно, сгрудились, спина к спине, образовав треугольник. В центре треугольника Зебрик с Юриком.
   – Здесь, как и в Яблоницах, защитное поле, – крикнул мне в самое ухо Вадик.
   Я это отметила ещё в самом начале, когда первые, слабенькие молнии разбивались о некую преграду, брызгали искрами. Думала: все видят, чего говорить об этом. Впрочем, и Вадик говорил не потому, что первый обнаружил, а… чтобы стряхнуть одолеваемый страх. Это чувствовалось в его голосе.
   – Вот и я о том же… – помедлив, вновь прокричал Вадик.
   – О чём?
   – Сквозняк…
   Я была крайне поражена: действительно думала о сквозняке – что если его появление, это трещина в защитном поле… Но как Вадик…
   – Не ломай голову. Все ваши мысли у меня как на ладони.
   Дима дёрнулся, развернулся лицом к брату:
   – И мои?
   – И твои. Успокойся: пропускаю их, как описания природы в книгах. Скукота.
   – И давно ты… копаешься в наших мозгах?
   – А вот как мои пяльцы в лук обернулись. Взял его в руки – и началось…
   – Неприятное ощущение, – Я, невольно, поёжилась. – Спасибо, что сказал. Значит, теперь и у тебя Дар. Дим, может и тебе есть что открыть?
   – Нет. Ничего у меня… ну, это… никаких даров…
   – Не врёт, – поставил точку Вадик.
   Воцарилась пауза. Мы с Димой были в растерянности: шоу «за стеклом» нас принципиально не устраивало. Но что мы могли поделать? Совсем не думать? Вернее, не думать о таком, что не хотелось бы обнародовать. А это значит, что мы уже не можем остаться один на один с собой, зная, что за нами наблюдают в замочную скважину… Чёрт, чёрт! несправедливо! нечестно!
   – Да угомонитесь вы! Всполошились… Ваш интим останется с вами: я зажмуриваться буду и ухи затыкать, – вернулся к своей привычной насмешливости Вадик. – Радуйтесь: атака отбита.
   Гром, действительно, затихал, молнии перестали долбить защитное поле, и опять стало светлеть. Исчез и сквознячок. Небо вновь напоминало бутафорское: наклеенные пучки грязной ваты.
   Мы снова пошли, в том же порядке. Юрик, припав к уху Зебрика, дремал. Шагавший следом Вадик, негромко насвистывал и беспрестанно дымил.
   – Дим, а ты, почему не куришь? – спросила я, чтобы оборвать тягостное молчание.
   – Я маме обещал. Да и не нравится мне это. Я лучше пивусика попью…
   – А если сопьёшься? Если пьяницей станешь?
   – Что я дурак? Я это… ну, знаю, когда надо остановиться.
   – Молодец! А Вадик не знает, дымит, как паровоз. Скоро закончатся?
   – У меня ещё целый блок.
   – А бросить слабо?
   – Слабо, – Вадик обернулся, глянул на меня вызывающе: – Невры у меня.
   – Счастливый. А у нас вот нет нервов.
   – Сочувствую, – ехидно усмехнулся Вадик. – Бедняги… мутанты.
   – Смотрите! – вдруг закричал, как ошпаренный, Дима.
   Наш проводник исчез. Мы ахнуть не успели, как исчез и Зебрик с дремавшим Юриком. Понеслись к месту, где они исчезли, добежав, увидели: никуда они не исчезли, а стремительно спускались по крутому склону, оставляя за собой глубокую – нам по колено – траншею. Перед нами был либо гигантский овраг, либо ущелье, если предположить, что мы в горах. Здесь так же царило белое безмолвье, сплошной снег. Ни чёрной малейшей точки.
   – Как будем спускаться? Далековато до низа.
   – Хорошо бы на лыжах…
   Вадик глянул на брата, как на дебила, презрительно хмыкнул:
   – Другие предложения будут?
   – Будут! – Дима шагнул навстречу Вадику, сжав кулаки. – Думаешь, это… ну, ты один умный, да? Остальные чмо да?
   – Это ты о себе?
   – Господи! когда это кончится?! Ребята! Прекратите! Дима, что ты хотел сказать?
   – Щит. Ну, это… как на санях…
   Вадик глянул на щит, дёрнул головой:
   – Молоток! Не все, значит, мозги жиром заплыли.
   Дима промолчал, лишь гневно засопел. Положил щиту края, отошёл в сторону.
   – Хорошо, – сказал Вадик, подойдя к щиту. – Я спереди, потом ты, Варя, ломиком своим притормаживать будешь. Ну, а в хвосте наш гений, противовес…
   – Я это… ну, не могу…, – Дима глубоко вздохнул, отступил на два шага назад, потупился.
   – Переведи.
   – Да, Дим, мы не поняли. Что, значит, не могу?
   – Я это… ну, скорости… боюсь… Мы в аварию попали… тормоза сломались…
   – Понятно. Дим, а если ты зажмуришься и уши заткнёшь?
   – Нет, всё равно… – Дима ещё отступил назад, словно опасался, что его силой заставят.
   – Что будем делать? – глянула я на Вадика.
   – Что, что… оглушить и тюфяком спустить.
   – Только попробуй! – Дима угрожающе поднял меч.
   – Варь, давай как меня тогда. Выруби его бесконтактным приёмчиком.
   – Дима, успокойся, – шагнула я к нему и тут… он просто растворился в воздухе. – Дима? Ты здесь?
   Тщетно я кружила на месте, где стоял Димка, взывала и хватала воздух.
   – Нет его здесь, – как холодной водой плеснул Вадик.
   – А где?! Где?! Кретин, это ты во всём виноват! Я же просила, просила не доставать его…
   – Неженка. Шуток не понимает.
   – Я тоже не понимаю таких шуток! Дебильские шутки нам непонятны! Толстокожий осёл!
   – Слушай ты, истеричка! Не обзывайся, а то…
   – Что? Что? – Я кричала уже не контролируя себя. – Ударишь? Герой, обижать слабых. Трус ты и слизняк! Да!
   – Заткнись, дура! – Вадик рванул стрелу из колчана.
   Скорее инстинктивно, чем осознано, я вскинула меченую руку: невидимая сила ударила Вадика в грудь, отбросила шагов на пять, как раз рядом со щитом. С руганью Вадик вскочил, но из-за поспешности оступился и рухнул на щит. Вторая попытка вскочить, стронула щите места: скользнул вперёд, к краю, – я метнулась удержать, но было уже поздно, – щит стремительно полетел вниз. Клубы снежной пыли образовали облачко, поглотившее Вадика. Я смотрела, как это облачко хаотично спускалось по склону, и сердце больно сжималось: только бы благополучно спустился, не убился, не покалечился…
   Облачко стало размером с футбольный мяч, а, спустя секунды, пропало, растворилось в снегу.
   – Что же делать? Что? – обратилась я к сидящему на плече удоду. – Куда делся Димка? А Вадик в порядке? И как мне спуститься, чтобы шею не сломать?
   Удод приподнялся, взъерошился, распустив веером хохолок, издал глухое «уп – уп – уп» и вспорхнул. Сделав круг надо мной, полетел вниз ущелья.
   – Чудесно! – крикнула я вслед. – Бросили одну и рады… Эгоисты! Чёрт с вами! Сама как-нибудь спущусь.
   Боком, опираясь на «спицу», осторожно стала спускаться. Колея, оставленная Зебриком, была полностью уничтожена «санями» Вадика. Образовалась другая колея, более широкая, но она плохо держала мой вес: я всё время проваливалась, то по колено, то…, «В общем, вам по пояс будет». Такими темпами я и до пенсии не доберусь вниз…
   Довольно скоро я вымоталась, как проклятая. Силы покинули, и я плюхнулась на снег. Точно вороны на падаль, налетели истерика и плаксивость. И снова, как тогда в Яблоницах, я кляла свою судьбу, Зебрика и бабу Нюру. Зачем мне этот чёртов Дар и, якобы, Дух Ладанеи, если они не помогают, когда очень нужно? Зачем мне всё это? Я тихая, домашняя девчонка, в комплексах, как рыба в чешуе, зачем мне корчить из себя супердевицу, спасать мир? Я хочу домой! хочу в ванну! Пусть меня шпыняют родные, пусть… только бы не сидеть на снегу зарёванной дурой…
   «Уп – уп – уп»-внезапно разнеслось над головой, обдало ледяным ветерком и на плечо опустился удод. Оживлённо стал тереться головой о мою мокрую щёку. Будто просил прощение.
   – Ладно, подлиза, прощаю. Как там внизу? – Я погладила его собранный в чубчик хохолок. Удод боднул мою руку. – Что не так?
   Удод щёлкнул клювом, изогнул для удобства шею и, словно пинцетом, щипнул мою ладонь. Что-то было в его поведении не так, точно просил развернуть руку ладонью вверх. Развернула. «Уп – уп – уп!» – обрадовался удод и, – я даже опомниться не успела, – смахнув клювом слезу с моих ресниц, поместил её в центр «кошачьей лапки», затем судорожно дёрнулся и… отрыгнул мне на ладонь бурую каплю.
   – Нет, так не пойдёт! – возмутилась я. – Я тебе не унитаз… – схватила пригоршню снега, вымыла руку, вытерла о колено. – Что за фамильярности? Этот плевок не в ладонь, а в душу мне… – Мной опять овладела истерика. Тряхнула плечом, сбрасывая удода: – Пошёл вон! Я тебя от спячки… а ты плеваться… – по инерции, продолжала себя накручивать.
   Заплёванная ладонь внезапно стала зудеть. Глянула: на мгновенье почудилось, что «кошачья лапка» ожила, показав и спрятав коготки. Порозовевшие подушечки мелко дрожали – возможно, и оптический обман, – притягивая взгляд. Розовое стремительно разбухало, расползалось, а через минуту я будто стояла перед огромным розовым занавесом. Глазам стало больно, я зажмурилась, выдавливая слёзы сквозь ресницы… Но что это?! оказывается, я просто моргнула и теперь передо мной не розовый занавес, а широкоформатный экран. Камера плавно скользит вдоль склона, фиксируя мельчайшие подробности. Вот зигзагообразный след от «саней» Вадика. Здесь он ногой пытался выровнять движение, здесь едва не потерял лук, а здесь «сани» занесло так, что Вадик вывалился, но умудрился не выпустить «сани» из рук, зато потерял торок… А вот и он, Вадик, жив – здоров, сидит на щите и дымит. У него лицо и руки в кровавых ссадинах, вместо куртки лохмотья. Поднимает голову и машет рукой прямо в камеру, которая тотчас делает наезд на крупный план.
   – Привет, долгоносик! Как там наша голова? Всё психует?
   «Уп – уп – уп»– слышится в ответ и я, удивительно спокойно, осознаю, что нет никакой камеры: просто я вижу всё глазами удода. И слышу его ушами. Всё просто, как блин. Я спокойна, уверенна…
   – Классный жучок! – откуда-то из-за кулисья прорвался голосок Варьки. – И кассет не надо…
   Я ещё раз моргнула – или всё – таки зажмурилась? – и «кино» закончилось. Белый гигантский занавес – и перед ним сидит единственный зритель. Кто: Варька или Ладанея? И что дальше? Варька уже показала себя истеричкой и плаксой, а что сделает Ладанея? Взмахнёт ручкой, как волшебной палочкой, и ляжет на снег ковёр-самолёт?
   Кукиш с маслом! Махала: никаких ковров – самолётов, вообще ничего… И просила, и умоляла, и требовала – ноль внимания.
   Нет, скорее всего, это была Варька. А Ладанея прокрутила «кино», закрыла будку и отправилась на покой. Что ей до какой-то Варьки, сидящей в снегу на склоне, а спускаться ещё ого – го сколько, поболее километра… Ну, так чего расселась квашнёй: подъём! Скажи тёте спасибо за «кино»– и вперёд! Ножками, ножками… Эй, погодите, постойте!! Димка! вы не показали Димку! Киномеханик, алё!
   Впустую я до рези в глазах, всматривалась в ладонь, моргала и зажмуривалась. Кина не будет?! Неужели всякий раз, когда мне захочется что-то увидеть, удод будет плевать мне в ладонь?! Это что, плата за билет? Нечего сказать, оригинально… Прикольно… Ха-ха-ха!
   Наверху зашуршало и, вместе с глыбами снега, рядом со мной остановился Димка. Живой и здоровый, с обалденно счастливой раскрасневшейся рожицей.
   – Варь, приколись: я могу себя перемещать! Супер! Только подумал, раз – и я на той стороне! Там тоже снег и больше ничего.
   – Поздравляю. Теперь ты тоже… одарённый.
   – Ты не рада? – Дима растерялся от моего раздражённого тона.
   – Я в восторге! Я балдею, торчу, кайфую! Вы бросили меня… Удод оплевал… Все счастливы, одна Варька, дура, пусть… терзается, переживает… продирается через этот чёртов снег…
   – Варь, я это… ну, тоже переживал…. Хотел сразу обратно… не получилось….В другом месте оказался… я это… ну, испугался, что уже не увижу вас….Буду прыгать, как стрекозёл по горам….Потом это… ну, я понял: не надо психовать, это… ну, сбивает с курса…
   – Замечательно. Прыгай вниз… к брату. Может, ему помощь нужна. И ждите меня. Через год спущусь… Или когда рак на горе свиснет.
   – Ты поэтому… ну, как бы злая?
   – Не как бы! Не как бы!
   – Варь, брось… Ерунда какая. Давай руку, сейчас мигом внизу будем. Только ты это… ну, не бойся.
   Действительно, мигом. Ощущение такое, будто тебя резко крутанули на все 360 градусов: обдало ветерком, кровь остановилась, сердце подпрыгнуло к горлу. И всё! ты уже стоишь за милю оттого места. Лёгкое пьянящее головокружение, сердце на месте, кровушка снова бегает, тепло растекается по всему телу…
   Вадик всё так же сидел на щите и грыз яблоко. Рядом, на спине Зебрика, полуразвалясь Юрик, по – вампирски высасывал грушу.
   – Привет. Задержались, однако, – в привычной манере заговорил Вадик, снисходительно поглядывая на Димку. – А ты, значит, теперь у нас стрекозёл…
   – Вадим, не начинай!
   – Вот видишь, Юрасик, слова сказать не дают. Они – супер – пупер, а мы с тобой так… шнурки от валенок.
   – Тебе самому не противно чушь молоть? Что ты всё из себя дурачка корчишь?
   Вадик поднялся, размахнувшись, швырнул огрызок, глянул на меня с усмешкой:
   – Ничего я не корчу. Я такой, какой есть. Запомни. И ты, стрекозёл, тоже.
   – Его Димой зовут! В последний раз говорю: ещё обзовёшь… я… не знаю, что с тобой сделаю!
   – Ах, какая жалость. Вот теперь мучайся, гадай: сразу убьёт или немного помучает?
   – Лучше, конечно, помучить. С удовольствием!
   – Садистские наклонности? – Вадик, ухмыляясь, смотрел мне в лицо. – Девочка, тебе в психушку надо, а не человечество спасать.
   – Это тебе надо в дурдом! – встал рядом со мной Дима.
   – О! Говорящий стрекозёл…
   Я не хотела этого! Честное слово! Рука сама вскинулась… Вадика отшвырнуло метров на пятнадцать, перевернуло пару раз и впечатало в снег.
   – Достал! Я уже хотел рубануть… это, ну… – прерывисто выдавил Дима.
   Юрик, то ли объелся, то ли подавился-принялся часто-часто икать.
   Вадик не двигался. Мы с Димкой невольно переглянулись и сорвались с места. Извлекли его из снега: Вадик был без сознания. Попытки привести в чувство – хлестали по щекам, выдавливали воду из снега на лицо – оказались тщетными. Дима подтащил щит, и мы уложили на него Вадика. Всё делали молча. Над нами кружил удод и, не то, осуждая, не то, сочувствуя, глухо «упкал».
   Юрик всё никак не мог справиться с икотой: монотонность звуков вскоре стала казаться работой часового механизма – ик – ик – ик – ик…
   – Да прекрати ты… – неожиданно для самой себя взорвалась, но тут же взяла себя в руки. Подошла к Юрику, присела на корточки и, осторожно, тремя пальцами похлопала по его спине. – Задержи дыхание, сколь можешь…
   Через пол – минутки Юрик был в порядке: икота пропала. Дедулька рассыпался в благодарностях, но я оборвала его:
   – Ты можешь определить, что с Вадимом?
   – Не дано нашему брату знахарство. А вот ты можешь.
   – Да не могу я! Не – мо – гу!
   – Ладанея может…
   – Задолбали вы меня со своей Ладанеей! Если она такая всемогущая, почему не помешала?
   – Слаба ещё: заклятье-то не снято. Затем вас и отправили…
   – Короче: что надо делать?
   – Ладушка, помнится, просто рукой водила… Дроблёные кости становились цельными, новой кожей затягивались…
   Я не стала более слушать Юрика: склонилась над Вадиком. Кажется, целую вечность я проносила руку над ним, то, приближая, то, удаляя; меняла направление и рисунок движения, но ничего не происходило. В затылок мне дышал Дима, что весьма раздражало. Просто чудом сдерживала очередной взрыв.
   – Ни черта не выходит!
   – Ты, это… ну, расслабься, – зашептал над ухом Дима. – Ты на взводе… может это… ну, мешает…
   Расслабиться? Легко сказать, а как это сделать? Мне этот поход – во как! – осточертел! Идиотская затея… Кто так делает: взяли с улицы… молокососов, навесили на уши спагетти – вы супермены! – и швырнули в эту Тмутаракань! Ежу понятно, что мы психологически не подходим для сплочённой команды… И наши Дары… как обезьяна с автоматом… Хочу домой! Хочу домой! Эй, вы! Заберите ваши подарки и верните меня на место, в Питер!..
   Что это?! Перед глазами уже знакомый розовый занавес… Вновь сухая резь в глазах… зажмуриваюсь, выдавливая слёзы. Или просто моргнула? И опять «кино»: белая простынь, а на ней…
   Фу! какая гадость! НЕ ХОЧУ Я ЭТО СМОТРЕТЬ!!!
   Пытаюсь закрыть глаза, но они меня не слушаются, наоборот, пристально, дотошно всматриваются. С первого взгляда показалось, что это муляж скелета со всеми внутренностями, красочными, будто иллюстрация из медицинской энциклопедии. Со второго взгляда, я понимаю: это… живой скелет. И не просто чей – то, а именно Вадика. Проще говоря, я видела его насквозь, до микроскопических «деталек». Жуткое «кино»…
   Я, наконец, с наслаждением моргнула – или всё же зажмурилась? – и «кино» закончилось. Дима с Юриком смотрели на меня такими глазами, точно я неделю провалялась в коме и вот очнулась. И радость и тревога сплетены в тугой жгут, изогнутый вопросом: КАК?
   – Три ребра сломаны, почка отбита, внутреннее кровотечение, – слышу я свой голос и не узнаю себя: откуда эта уверенность и… спокойствие профессионального врача?! – Кровотечение устранила, остальное… не в моих силах…
   – Он… умрёт? – потемнел лицом Дима.
   – В этих условиях… да. Когда очнётся, его может убить болевой шок. У него слабое сердце. Обезболивающих у нас нет, гипс не из чего сделать…
   – Как же… Рубашка… это, ну… баба Нюра говорила… это, ну… обереги. Почему же? – горячий, похожий на бред, шёпот Димки вдруг сменился истерическим криком: – Ты что, ненормальная!? Зачем так бить? Не могла слегка? Идиотка! ты убила его!
   – Слушай, заткнись! Сам-то лучше? Хотел ведь рубануть? Хотел! Я просто опередила тебя, иначе сейчас, вот здесь, лежали бы две половинки!.. Так что заткнись! Не зли меня!
   Дима с ужасом смотрел, казалось, боялся даже моргнуть; губы его по-детски дрожали, выдавая внутренний плач.
   Я обратилась к Юрику:
   – Помнишь, ты подарочки мне всучил? Говорил: подмоги, в крайнем случае. Вот он тот случай. И?
   Юрик весь скукожился, вжался в полотенце, затаил дыхание – спрятался.
   – Как это понимать?! – Схватила полотенце и вытряхнула Юрика, точно мышонка. Залопотал, воздев ручонки:
   – Варуня, золотце, не гневись! Ладанеюшка, надёжа наша и защитница!.. Ты ж знаешь, сколь веков подарочкам тем… я уж не ведаю, осталась ли силушка в них чародейная, али сгинула. Вон и сорочки Нюркины пустые…
   – Ах, ты, обмылок! На боже, что нам не гоже?! Совесть у тебя есть, грушеед?!
   – Не гневись… я ж от чистого сердца… Думал: ежели там потеряли силушку, може тут… обретут…
   Я лихорадочно рылась в своём тороке, едва сдерживаясь от злости и желания… втоптать этот сказочный персонах в снег, и поглубже, чтобы не видеть и не слышать…
   Вот и он, заветный мешочек. Развязав, вытряхнула перед Юриком его подарки.
   – Ну? Что мне с ними делать?
   – Обломи зубок, неуверенно сказал Юрик, – кинь в сторонку… через левое плечо… Молви: Упади мягко, сделай гладко…
   Я подняла расчёску, отломила зубок и, проговорив нужные слова, бросила влево, метра на два. Упал на снег, как спичка, полежал секунду-другую и… провалился.
   – К землице пошёл! – несказанно обрадовался Юрик.
   – А если здесь снегу как в Антарктиде? Сколько лет эта щепка будет идти до землицы?
   – Погодь чуток, – отмахнулся Юрик, не отводя глаз оттого места, где провалился зубок.
   Мы подождали минуту, вторую третью…
   – Голый Вася, – упавшим голосом сказал Дима. – Варь, может это… ну, ещё один?
   Я потянулась отломить второй зубок, но замерла на пол – пути: там, где провалился зубок, снег зашевелился, чуть вздыбился и, наконец, лопнул, отвалился кусками в стороны, а из глубины высунулась… настоящая ветка берёзы. ЖИВАЯ! Она была небольшой, сантиметров десять, листочки крохотные, бледно – зелёные.
   Вот ведь была уверена: уже привыкла к сказочным чудесам, как к реальной жизни, но эта веточка так поразила, что я долго ещё пребывала в полушоковом состоянии. Дима, думаю, тоже. Пожалуй, нас поразил не сам факт чуда, а именно берёзовая живая веточка… Мы уже изрядно устали от снега, временами казалось, что мы блуждаем по этому белому безмолвию не часы, а недели, месяцы… И вдруг такое… словно веточка-посылка из далёкого дома…
   Юрик забавно всплескивал ручками, что-то выкрикивал на непонятном языке и… обливался счастливыми слезами:
   – Есть силушка! Не исчезла!..
   Когда мы с Димой, наконец, пришли в себя, то кинулись к веточке, плюхнулись рядом и, точно безумные, принялись разгребать снег вокруг неё. Чем глубже, тем толще становилась веточка, бледнее листочки-иные вообще завядшие и опадали от малейшего прикосновения. Мы и не заметили, как вырыли яму глубиной около двух метров. Веточка на самом деле являлась макушкой дерева: всё время, утолщаясь, ствол уходил в глубь снега. Зелёное чудо было недолгим: минимум через десять минут листочки скукожились и осыпались, а вскоре и сам ствол погиб. Обычное давно высохшее дерево. Дрова, одним словом.
   – И на этом спасибо. Сделаем шины Вадику, раз гипса нет. Да и костёрчик не помешает.
   Топора у нас не было, поэтому Диме пришлось орудовать мечом. Получалось не хуже. В следующие час или два – трудно сказать, ибо время стояло, – мы трудились как пчёлки. Сперва Дима вырубил две метровых чурки, которые расколол на дощечки, затем мы раздели Вадика до трусов – он всё ещё был безсознания – и наложили шины. Я ещё раз заглянула внутрь Вадика – на этот раз без особых усилий и глазной боли, и без отвращения, – выпрямили его тело так, чтобы сломанные рёбра состыковались в местах разломов, обложили дощечками и стянули полосками разрезанного полотенца. Юрик, скрепя сердцем и со слезами, расставался с подарком.
   Развели костёрчик, но, едва разгоревшись, он провалился – снег под ним растаял.
   Над нами кружил удод и плаксиво упкал.
   – Слушай ты, упка, достал! – взорвалась я. – Без твоего нытья тошно. Лучше бы окрестности осмотрел, может, что интересное увидишь.
   Удод молча улетел. Похоже, обиделся.
   – Остынь, Варь. Всё будет тип-топ…
   – Дим, не надо! Ты сам не уверен, так чего мне тут кисель разводить… Стоп! Битые кувшины…
   Я достала «скатерть», развернула. «Меню» было то же самое. Взяла останки кувшина – через секунду появилась вторая половинка. Короче говоря, из груды черепков мы сложили подобие очага и вновь разожгли костёр.
   Дима, между делом, опустошил блюдо с киселём и умял добрый кусок пирога.
   – Натаем воды… может, это… ну, Вадим пить захочет…
   Ах, Вадим, Вадим, что же нам делать? Тебе лекарства нужны, а у нас даже банального аспирина нет. Баба Нюра, о чём ты думала только… Послала несмышлёнышей чёрт знает куда, а аптечкой не снабдила? На что надеялась? На свои рубашонки? Вот результат: первое испытание не выдержала…
   Юрик, травмированный потерей подарка, совсем раскис. Вид у него был жалкий и жалостливый.
   – Алё? Ты тоже решил заболеть?
   Юрик не ответил, лишь протяжно вздохнул.
   – Жалеешь, что увязался за нами?
   Стрельнул в меня щёлочками глаз и отвернулся.
   – Подумаешь, цаца какая! В обед две тыщи лет, а надулся, как ребёнок: ах, любимую тряпочку отобрали… Дим, освободи ещё одно блюдо.
   Дима не заставил себя ждать. Как он может это есть?! Овсянку я с детства на дух не выносила, даже когда её сдабривали любимым вареньем. Получалось вроде этого киселя: переслащённая размазня.
   Опустошённое блюдо Дима старательно вымыл и обсушил над костром.
   Я оттянула рукав свитера насколько возможно:
   – Режь.
   Дима недоумённо пожал плечами, взял меч.
   – Где?
   – Отступи немного от пальцев. Так. И второй рукав тоже.
   Один обрезок я уложила на дно блюда.
   – Давай сюда эту разобиженную дитятку.
   Дима добродушно усмехнулся, осторожно взял в руки разворчавшегося Юрика и опустил в блюдо. Второй обрезок рукава я положила сверху, как одеяло. Юрик перестал ворчать, расплакался, рассыпаясь в любезностях:
   – Благодарствую, Светозарная Ладушка! – и всё в таком духе.
   – Ладно, Дюймовочка, отдыхай.
   Блюдо подвинули ближе к огню. Юрик долго возился, хлюпал носом, обещал златые горы и кисельные берега, как только соединится со своими. Наконец, затих, тоненько захрапел.
   – Я бы тоже придавил тряпки часок – другой, – мечтательно вздохнул Дима.
   – Кто против… Что дальше-то делать? Надо идти, но как? Я, думаю, трясти Вадика… нежелательно…
   – Я тоже думаю об этом, – Дима наколол на меч кусок пирога, занёс над костром. – Может, это… ну, попробовать как тебя…
   – Поднимешь?
   – Не знаю. Попробую…
   – Хорошо бы. Вот не хочется думать, а не могу… Боюсь я, Дима, что…
   – Что?
   – Не знаю, как сказать…
   – Сломается лифт от перегрузки?
   – Во! Это я и хотела сказать.
   – Я тоже это… ну, как бы боюсь… Будешь? – протянул мне кусок горячего пирога.
   Я не хотела, но взяла. Вяло, абсолютно без аппетита, стала есть. Дима же молотил, как мясорубка.
   – Может, рискнём, а? – спросил, накалывая второй кусок.
   – Нет! Ты сначала порожняком… проложи курс.
   Сказала, и тут же подумала про удода: где его носит нелёгкая? «Кино» включилось поразительно легко, как телевизор. Снег да снег кругом, путь далёк лежит…
   Мы находились на дне ущелья, которое влево уходило почти ровным разрезом и расширялось. По обе стороны горы, различной высоты и форм. Отсюда, с высоты птичьего полёта, создавалось впечатление детской песочницы с забытыми игрушками, присыпанными снегом. Песочница детей-великанов.
   «Спасибо, Уп, – мысленно поблагодарила. – Возвращайся.»
   – Вперёд идти бессмысленно: там сплошные горы.
   – Откуда знаешь? – быстро спросил Дима, глянул на меня и отвёл взгляд. Он видел, что и как во время своих прыжков, но скрыл правду. Видимо, не хотел расстраивать, ещё больше накалять обстановку.
   – Знаю, – Я почему-то решила не открывать свою связь с Упом – похоже, это имечко прилипнет к удоду. – Пойдём вниз, по ущелью. Скорее всего, выйдем в долину. Я так думаю…
   – Может, мне это… ну, смотаться… разведать?
   – Валяй.
   Так с куском пирога в руке и исчез. Я подбросила полешек в костёр и обратилась к Вадику. Попыталась в сотый раз привести его в чувства, но безуспешно. Дрыхнет, что твой сурок. Внутри, вроде, ничего опасного. Так, небольшие воспаления и, следовательно, повышенная температура. Смочила губы его тёплой водичкой, остудила лоб снегом – что я ещё могла сделать…
   Вернулся Уп. Плюхнулся мне на плечо, холодный как ледышка. Пересадила его на колено, подвинулась ближе к огню. Отогревшись, Уп благодарно, по голубиному загукал. Накрошила на руку пирог, протянула:
   – Ешь. И прости, что на тебя накричала. Нервы, понимаешь. Сам видишь, ситуация аховая.
   Уп понимающе гукнул.
   – Почему ты не говорящий? Рассказал бы, посоветовал, что и как. Ты же тутошний.
   Уп перестал клевать, уставился на меня. Хохолок нервно раскрывался и собирался в чубчик.
   – Что? Сказать что хочешь?
   Уп молчал, смотрел пристально, и глаза его, казалось, заполнились слезами. Я погладила пальцем его грудку:
   – Не огорчайся. Выше клюв, пробьёмся! Найдём это чёртово Зерно, и ты его склюёшь. Договорились?
   – Уп, – сказал Уп.
   Рядом с костром возник Дима, облепленный снегом, как снеговик. Рухнул на колени, протянул к огню красные, точно лапы гусака, руки.
   – Там… там… – он силился что-то сказать, но губы плохо слушались. Он был мокрый, что называется, насквозь. Я кинулась стряхивать с него налипший снег.
   – Снимай! Всё, простудишься. Что случилось?
   – О… оз… думал… твё… твёрдое… провалился… Там… там… люди!

Глава 7

   Ущелье, действительно, выходило в долину. Она была небольшой и сверху напоминала форму для выпечки кекса. За километр до выхода в долину, ущелье вновь сузилось, изобразив скошенную голову змеи. Но змее не суждено было вырваться на простор: либо землетрясение, либо иное стихийное бедствие обрушило тысячи тонн горной породы на бедную голову.
   Третью часть долины занимало озеро. Питал его тёплый источник, который вырывался из-под подошвы горы, где мы сейчас расположились. Ждали, когда Дима отдохнёт и придёт в норму. Ему удалось перебросить нас на эту гору, но как я и опасалась, случился перегруз. Дима ослаб, у него кружилась голова, его постоянно тошнило и, паузами, шла из носа кровь.
   Я была на грани срыва: Вадик всё ещё в коме, теперь Дима, неизвестно каких последствий ожидать… Говорила же, говорила: давай по очереди – сначала Вадика, потом меня. Упёрся как барашек: всё сразу. Дима взял брата на руки, я обвесилась оружием, сунула спящего Юрика за пазуху, туда же Колобка, Зебрика подмышку, одной рукой держала Упа, другой – руку Димы. Такой гроздью и грохнулись на гору, в пяти шагах от опасного края. И вот уже часа полтора кукуем здесь. В целом всё окэй. Надеюсь, что Дима отдохнёт, восстановит силы, и мы спустимся в долину. Без него нам крышка: долина окутана паром-туманом, сквозь него почти ничего не разглядеть.
   Уп поднялся в воздух: его глазами я увидела, что по всей окружности горы обрывались отвесно, плюс эти стены обледенелые. Пар-туман в основном с нашей стороны, где начинаются горячие источники и впадают в озеро. Ближе к центру долины его практически нет, так, небольшая дымка. Здесь же начинается первый ледок, тонкий и прозрачный, а далее, по мере приближения к берегу, лёд становился толще; местами так присыпан снегом, что и не понять: ещё озеро или уже суша. До самых «стен» берег неровный: вершины, впадины, мини – ущелья, плато. Словно кто-то, забавы ради, построил макет местных гор. И была в этом макете плешь размером с футбольное поле. Она сразу бросалась в глаза, ибо снег имел иной цвет.
   Я, мысленно, попросила Упа снизиться. Да, снег отличался, потому что был вытоптан. Следы людей и животных! Наиболее плотная полоса следов возникала из нагромождения снежных валунов. Скорее всего, там вход в пещеру. Непонятно только, почему за столько времени – около двух часов – никто не обнаружил нас. Как это понимать? Узнали про нас и спрятались? Или что-то другое? Короче:333 варианта, нужное подчеркнуть.
   Остаётся ждать и гасить, гасить раздражение и желание взорваться. Чтобы хоть чем-то заняться, дважды проверила, как дела у Вадика. Всё по-прежнему. Вид его – беззаботно спящего – не снимал, а усиливал раздражение. Впрочем, как и этот любитель обмылков: дрыхнет себе под боком у Вадика и хоть бы хны. Бесполезный довесок…
   На краешке щита сидит Дима, бледный, потный, тяжело дышит. То прикладывает к носу снежок, запрокинув голову, то мучается волнами подступавшей тошноты – плюётся, тихо матерится.
   Мне жалко его, но я не знаю, чем помочь и это бесило. Единственный, кто сейчас меня понимал и разделял моё настроение, был… Колобок. С того момента, как я извлекла его из-за пазухи, он не находил себе места: метался вдоль обрыва, подпрыгивал, словно хотел рассмотреть, что там внизу. Похоже, его тоже бесила безвыходная ситуация, а ведь он Проводник. Возможно, у него был СВОЙ путь, но им пренебрегли, сунули за пазуху и притащили сюда.
   Колобок в сотый раз покатился вдоль обрыва.
   – Дим, ты как?
   – Спасибо, отвратительно…
   Что же делать? Ждать, бездействовать невмоготу. Ау, Дух всемогущей Ладанеи, где ты? Помоги, пожалуйста, надоумь!
   Ни гу-гу. С богами, видимо, всегда так: когда позарез нужны, не дозовёшься, не докричишься, а стоит самому, наконец, найти решение проблемы – они тут как тут, проникают в сознание и внушают, что это они помогли тебе. Послали озарение и всё такое… И ты, дурачок, веришь… потому что охмурённый. Подобные мысли одолевали меня с детства, а окружающая жизнь лишь подтверждала, подливая масло в огонь.
   Хотя бы такой случай: была у нас историчка, Светлана Павловна, в молодости ярая комсомолка, активистка, затем училка, свято верящая в коммунизм, и что красные – замечательные, белые – выродки, что религия опиум для народа… И вдруг – раз, всё перевернулось с ног на голову: красные – варвары, Ленин-Антихрист, коммунисты-фашисты, белые-герои, религия-спасительница, коммунизм-утопия, придуманная жидомассонами, дабы нас, русских, сделать вечными рабами. Только возврат к Богу, только православие спасёт нас. Долдонила на каждом уроке. Но, увы! чем больше она говорила, чем сильнее в это верила, тем хуже становилась её жизнь. Сначала её муж, по пьяной лавочке, повесился в туалете, затем сын загремел в тюрьму за участие в рэкете, дочь, моя ровесница, загнулась от передозировки героина. Только – только Светлана Петровна оклемалась от пережитого, как однажды вечером – возвращалась из церкви – на неё напали малолетние отморозки, затащили в подвал и изнасиловали. А неделю спустя квартиру обчистили. Так эта дурёха продолжала гнуть своё: Бог избрал её, посылает испытания. Хорош боженька, с наклонностями садиста и маньяка!
   Или взять Россию. Президенты, члены правительства, вчерашние коммунисты, со свечками в храмах стоят, ручки священнику целуют, церквей понастроили, старые восстанавливают, мощи святых перетаскивают с места на место, устраивают масштабные религиозные праздники. И что? Бог и святые оценили это? Кукиш с маслом! Жизнь стала троекратно хуже: преступность возросла, бомжи, беспризорники, чеченские войны, терроризм и тэдэ и тэпэ. А боженька бездействует! Почему?! Ах, да, он мудрый и милосердный, посылает нам испытания, для очистки души… Дикость, маразм! Если моё безвинное дитя взорвут где-нибудь в переходе метро, у театральной кассы, да и просто на улице случайно пулей прошьют, я должна встрепенуться и с благодарными слезами – не горестными! – припасть к стопам Бога: спасибо, Всевышний, что избрал меня, что, послал испытание, теперь у меня очистилась душа… Кретинизм какой-то!
   Нет, таких Богов нам не надо! Да и какие они к чёрту боги, так, свора прыщавых юнцов и жиреющих обывателей, стусовались, засели у «ящика», трескают пивусик с чипсами и балдеют от бесконечного сериала «Жизнь человека»…
   Я, буквально, слышу визгливый крик фанатеющей исторички: это кощунство! это святотатство! Бог покарает тебя!.. Во! только это он и может: карать! Всех подряд, включая младенцев. Маньяк! Типа того, из американского фильма, который считал: нужно половину человечества планеты разом уничтожить, и тогда вторая одумается, станет жить по Совести, чтя Добро, Любовь и Справедливость. А не пошли бы вы, дорогая Светлана Петровна, куда подальше со своим богом и его тусовкой апостолов и святых!..
   – Варь, ты в порядке? – со стоном окликнул Дима. – Побелела вся… трясёт…
   – В порядке… если всё это можно назвать порядком…
   – Извини… я не думал, что так получится…
   «Уп – уп – уп»-донеслось издалека. В обозримом пространстве Упа невидно. Я включила «кино». Опять эта вытоптанная площадка, только… Из-за камней выбегали и резво рассыпались в разные стороны козы. Большие и маленькие, всех цветов и оттенков. Упитанные и жизнерадостные. Чем же их кормят в краю вечного снега? Кто они, хозяева?
   Словно отвечая на мой вопрос, из-за камней появился… кентавр!!!
   Шок был несильный, видимо, сказалось то, что сказочно-фантастическое уже прочно вошло в мою жизнь и новый персонаж или чудо-это лишь числительное в череде. Хотя, возможно, и другое: для Ладанеи обыденность, а Варька всякий раз в ужас приходит, тщетно пытаясь убедить себя, что это сон, глюк…
   Уп опустился ниже. Кентавр вскинул голову, долго с нескрываемым любопытством рассматривал чудом появившуюся птицу. С таким же интересом я глазела на кентавра. Совсем мальчишка, до пояса, разумеется. Пышная копна волнистых молочно-белых волос, такие же, но уже именуемые шерсть, покрывали лошадиную часть. Роскошный пушистый хвост. Несмотря на дикое несоответствие, этот мутант, гибрид выглядел… потрясающе красиво. Буквально притягивал взгляд, заставляя любоваться и восхищаться.
   Кентавр улыбнулся, вытянул руку и Уп опустился на неё. Мне стало весьма не по себе: голое тело мальчишки во весь «экран», каждая жилочка, родинка, волосок…
   «Уп, я не хочу это смотреть!»
   Уп поменял положение головы: «экран» заполнили козы, резвящиеся, мекающие, либо меланхолично жующие жвачку.
   – Как ты попала сюда, пичуга? – внезапно зазвучал в ушах приятный грудной голос. – Чья злая прихоть забросила? Ты, верно, голодна и замёрзла? Идём, угощу зерном и червячками. Отогреешься.
   Панорама с козами исчезла и на «экране» появились огромные каменные глыбы, частично заснеженные, частично заросшие ледяной чешуёй и сосульками. Между ними узкий проход. Поворот – и рукотворная арка, вход в пещеру. Роль двери выполняет завеса из каменных бус: камешки размером с мизинец аккуратно обточены, со вкусом подогнаны друг к другу. За завесой широкий и просторный коридор, сводчатый потолок. Стены отполированы, точно мрамор и разукрашены картинами. Поражала их тематика: пейзажи, где главенствовал зелёный цвет – деревья, трава, даже пёстрые цветы были с зеленцой. Всё росло, цвело, радовалось солнцу, тянулось к чистому голубому небу. Здесь, в краю вечного снега, вечного зимнего дня, картины казались фантастикой, выдумкой художника.
   По обе стороны, строго по прямой, в стенах на уровне среднего человеческого роста вырублены небольшие ниши, дно которых подобие чаш. В них что-то шевелилось, мерцало, тускло светилось. Все вместе чаши давали довольно приличное освещение.
   Коридор вдруг оборвался, точнее, поделился на десяток поуже. Отовсюду слышался гул, сразу и не сообразить, на что похож.
   Кентавр свернул вправо, прошёл по сумрачному коридорчику и вышел… на площадь. Здесь было светло, как и снаружи, от многочисленных чаш на стенах и потолке. Площадь овальная, выложена мозаикой и отполирована до блеска. В центре ромбовидный резервуар с водой. Площадь упиралась в стены, которые сплошь в дырах, как соты. Отверстия соединялись между собой вырубленными тропинками и лесенками. Из отверстия вырывались голоса, смех, пение, детский плач. Всё вместе и создавало тот необъяснимый гул.
   Кентавр что-то крикнул и гул стих, чтобы через секунду стать громче и ещё невообразимее: из отверстий выбегали люди. Самые настоящие: две руки, две ноги и всё остальное, как полагается. Только… одни женщины. Старые, пожилые, молодые и совсем маленькие девочки. В считанные секунды площадь заполнилась оживлённой толпой. Все одеты в однотипные вязаные из козьей шерсти платья, различались только расцветкой и наличием всевозможных фенечек. Говорили все разом, громко. Эхо билось о своды, дробилось: шум стоял невероятный. Толкались, тянулись рассмотреть поближе Упа, коснуться его. Сотни лиц, ещё более рук… Бедный Уп!
   – Тихо! – закричал кентавр и, похоже, топнул копытом.
   Воцарилась тишина.
   – Эта дивная пичуга попала к нам… Не ведаю, как и зачем, но её появление… добрый знак! Должно случиться… хорошее…
   Радостное оживление в толпе.
   – Не будем пугать её…
   Толпа отпрянула и рассыпалась, грубо говоря, по своим норам. Одни оставались на тропинках, садились на ступеньки, другие скрывались в лазах, чтобы вскоре появиться с каким-либо предметом в руках. Через пару минут рядом с резервуаром появился изящный каменный столик, на него водрузили металлическую конструкцию – абстрактное дерево. К одной из «веток» прикрепили корзинку, сплетённую из кожаных ремешков – гнездо для Упа. У подножия «дерева» сгрудилась череда глиняных тарелочек, мисочек с кормом: зерно, хлебные крошки, червячки, жучки. Когда всё было готово, и на площади остался только кентавр, он опустил руку и Уп спрыгнул на стол. Вновь воцарилось напряжённая тишина: все, затаив дыхание, следили за дивной пичугой. Уп деловито обошёл все блюда, в каждом поклевал.
   «Ты про нас не забывай… и смотри, не обожрись. Извини за грубое слово, но тебе столько вкусностей нанесли… «– послала я мысленное послание.
   Уп самодовольно развёл хохолок во всю красоту, мотнув головой, издал громко:
   – Уп – уп – уп!
   Мне почудилась в его крике обида: мол, за кого ты меня принимаешь?
   «Прости, прости! Ляпнула неподумавши».
   – Уп – уп – уп – уп, – потише и в иной тональности, видимо переводилось так: «Хорошо, прощаю. В другой раз следи за словами. Пичугу легко обидеть.»
   «Ладно, Уп, я отключаюсь: что-то виски ломит…»
   И не только виски: на глазные яблоки, будто, пальцами давили. И ещё лёгкое подташнивание. Должно быть, у меня та же история, что и у Димы: перегрузка. Наши Дары едва проклюнулись, а мы уже эксплуатируем их, как взрослых.
   В мои ноги бился Колобок: от возбуждения, у него даже нить распустилась.
   – Ну, что ещё?
   Колобок откатился и замер, ниточка завиляла, точно хвостик. Интуитивно я догадалась: приглашает последовать за ним.
   – Хорошо, давай прогуляемся.
   Колобок метнулся вдоль обрыва. Я последовала за ним, проваливаясь по колено в снег.
   – Алё, не так шибко. Мне не угнаться за тобой.
   Колобок сбавил темп. Внезапно, испугав меня, рядом прошуршал Зебрик, вышел на колею Колобка. След Зебрика держал меня: словно по бетонной дорожке пошла. Метров двести, думаю, прошла, когда Колобок остановился.
   – Дальше что?
   Колобок осторожно приблизился к самому краю, спустил нить вниз.
   – Ясно: хочешь, чтобы я посмотрела. А не грохнусь?
   Зебрик съехал с колеи и бесстрашно принялся утюжить снегу самой кромки. Утрамбовав площадку, метр на метр, Зебрик скромно скользнул в сторонку.
   Я опустилась на площадку, чуть подтянулась к краю и глянула вниз. Глубина, конечно, стеганула по нервам, даже спине стало знобко. То, что хотел мне показать Колобок, я отметила сразу: трещина, почти от края и до самого низа. Широкая и ребристая – природные ступеньки. Вообще-то мысль Колобка ясна, но…
   – Только сумасшедший рискнёт спускаться здесь без альпинистского снаряжения, – сказала я, вставая. – Ты, конечно, не подумал об этом?
   Колобок отпрыгнул на чистый снег и принялся лихорадочно что-то чертить. Я в чертежах, как свинья в апельсинах, но приблизилась, с умным лицом всмотрелась. Собственно, рисунок не был сложным: Колобок предлагал закрепить конец его нити за вон тот валун – в трёх шагах от нас, присыпан снегом, – а сам Колобок кинется вниз, размотавшись. Идея неплохая, только меня чрезвычайно смущала тонкость нити, вернее, её прочность. Хотя… ведь это не просто шерстяная нить, а из шерсти самой Земун – коровы…
   Подошёл Дима. Видок у него был ещё тот… Я, невольно, усмехнулась.
   – Да, да… – закивал головой Дима. – Похоже, как с бодуна?
   – Похоже. Вот тут наш Проводник предлагает спускаться по его нити. Что скажешь?
   Дима поморщился, потряс головой:
   – Чёрт, задолбала эта тошнота… А выдержит нить?
   – Вот и я о том же. Но если хорошо подумать… наш Проводник особенный… раз предложил себя, значит уверен…
   – Если хорошо подумать, – продолжил Дима в моём тоне, – то Колобок тыщу лет провалялся в шкатулке бабы Нюры, сюда попал вместе с нами… – Дима вновь затряс головой, взял горсть снега, сунул в рот, подержал и выплюнул.
   – Что ты хочешь сказать? Что может случиться синдром «перегрузки»?
   Дима кивнул. В сущности, он прав: либо все эти сказочные вещи от долгого бездействия ещё не вошли в Силу, либо здешнее безвременье ослабляет их магические свойства. И то и другое не позволяет нам полностью доверять, в данном случае, прочности нити…
   – Что же делать? Сколько продлится твой… бодун? Ещё час? два? день?
   – Давай рискнём. Только первым пойду я. Во – первых, самый тяжёлый, во-вторых, если нитка не выдержит… я не смогу разбиться. И позову на помощь аборигенов.
   «Ух, ты! – обрадовалась Варька. – Он заговорил целыми фразами, не разрывая их «это… ну»! Что бы это значило?»
   – Убедил, – сказала Ладанея, – рискнём.
   Мы перетащили Вадика и нехитрые наши вещички. Колобок всё время вертелся под ногами, не то, подгоняя нас, не то, волнуясь от предстоящей его роли. Валун, присыпанный снегом, оказался велик: чтобы его обвязать уйдёт слишком много нити. В одном месте Дима обнаружил трещину и предложил вставить в неё Спицу, а к ней уже привязать нить.
   Не помню, я уже говорила, что наше оружие давалось лишь в руки хозяину? Ничего, повторюсь. Ни Дима, ни Вадик – пробовали! – не могли даже оторвать от земли мою Спицу. А когда мы перебрасывались, и мне пришлось держать оружие ребят, то ощущение было дикое: казалось, не щит держу, а целую массивную кровать, на плече не лук, а бухта стального троса, не меч, а стальная балка. Не представляю, как все эти сотни кэгэ выдержало хрупкое тело Варьки. Не иначе Дух Ладанеи подмог…
   Вот и сейчас, забывшись, Дима хотел взять Спицу, но только ухнул болезненно, схватился за голову, ругнулся в пол голоса:
   – Железяка хренова!
   Я промолчала, хотя и порывалась что-нибудь сказать. Взялась за Спицу, и она, родимая, припала к руке, питая мускулы силой. Размахнулась вроде не сильно, направила остриё в расщелину, и ударила. Результат нас с Димой вогнал в шок: валун разлетелся в куски, словно внутри его взорвался динамит. Удивительно: нас не задел ни один осколок, а вот Зебрику и Юрику (не вовремя надумал проснуться!) досталось. Зебрика отшвырнуло метров на десять и забило в снег. Юрику, конечно, крупно повезло: чиркнуло мимолётом по руке чуть выше локтя – рассекло мякоть в кровь. Никогда бы не подумала, что в такой крохе столько крови: она хлестала фонтанчиком. Юрик стал белее снега, выл на одной ноте и закатывал глаза. Я кинулась к нему, – скорее Ладанея, чем Варька, – разорвала ветхие тряпицы, обнажив рану.
   – Дима, не стой столбняком! Отруби кусок нитки! – заорала я, приводя его в чувства.
   Перетянули Юрику руку у самого плеча, перевязали рану – на бинты Дима пожертвовал свою майку. Когда всё закончили, Юрик вырубился: либо заснул, либо потерял сознание.
   – Ещё один коматозник, – сказала я, смывая снегом кровь с рук. – Суперпутешествие…
   – Кто ж знал… – словно оправдываясь, промолвил Дима и полез за Зебриком. Бедняге осколком срезало ухо, а один осколок застрял в боку. Дима мечом выковырнул его, осталась рваная удручающая вмятина.
   – Хорошо хоть ему не нужны бинты.
   – Да. Ну, что, от валуна остались крошки. Куда будем привязывать нить?
   – Элементарно, Ватсон! – притворно бодро сказал Дима, при этом морщась и судорожно сглатывая. – Вгонишь Спицу в снег, к ней и привяжем. Потом, когда мне станет лучше, вернёмся за ней.
   – Годится.
   Я довольно легко вогнала Спицу в снег по самую «шляпку». Нетерпение Колобка, похоже, было на пределе: едва Дима привязал нить к Спице и ещё не закончил слово «Готово», как наш Проводник самоубийцей кинулся вниз с обрыва. Дима взялся за нить:
   – Я пошёл.
   – Удачи и мягкой посадки!
   Дима послал меня к чёрту, пропустил нить за спину, как это делают альпинисты, – по телику видела, – и осторожно начал спуск. Нить натянулась, как струна, завибрировала, рождая дикую мелодию. Я плюхнулась на площадку, свесив голову вниз и затаив дыхание.
   Дима втиснулся в трещину боком. Теперь он упирался спиной, и ноги прочно стояли на выступах; нить помогала сохранять равновесие.
   – Ты как? – наконец, выдохнула я, не в силах более сдерживать дыхание.
   – Окэй. Счас отплююсь и мухой вниз…
   Неуклюже, порой едва, не вываливаясь из трещины, Дима упорно спускался. Вскоре я уже перестала различать его на фоне разлома, лишь ноющая нить говорила: порядок! Внезапно нить выдала иную мелодию: если до этого её, будто хаотично подёргивали, то сейчас, словно, оттянули и отпустили.
   – Что случилось? – закричала, слабо надеясь, что Дима услышит.
   Нить замолкла, обмякла. Спустился или… сорвался? Скорее всего, второе: так быстро спуститься не смог бы и альпинист-профи…
   Я потянула нить, и она легко подалась мне навстречу. Вытянув её всю, глянула на конец: непохоже на обрыв. Ладно, не буду ломать голову, а привяжу Зебрика, тороки и спущу. Если всё в порядке, нить вернётся пустая.
   Вернулась пустая! И вот тут я крепко призадумалась: в горячке мы с Димкой упустили главное – как спускать Вадика? Если как вещи, то покалечим ещё больше: будет биться о камни… Ау, Ладанея, ПОМОГИ!
   За моей спиной что-то грохнулось в снег, я резко обернулась: Дима?!
   – Знаешь, мы совсем не подумали… – отплёвываясь, с трудом выдавил Дима, копошась в снегу.
   – Как раз стою и ломаю голову…
   – Не ломай… выхода нет, – Дима поднялся на ноги, качнулся, но удержал равновесие. Он был бледен, пот струился по лицу. – Я спущу его…
   – Уверен?
   – На 97 процентов… – Дима попытался улыбнуться, но получилась гримаса боли.
   – А три процента, это…
   – Упадём со второго этажа. Не бери в голову: аборигены, ведь, рядом, помогут. Всё, хватит тоску нагонять, – Дима приблизился к брату, наклонился, заглянул ему за пазуху, где всё это время находился закутанный в тряпки Юрик. – У коматозников тихий час. Не будем будить. – Дима опустился на колени, просунул руки под брата, приподнял; его качнуло и завалило набок.
   Я кинулась помочь, но Дима с ношей исчез. «МЯГКОЙ ПОСАДКИ!!!»
   Наблюдая сверху, как спускался Дима, я уверилась, что это не сложно. На самом деле, оказалось ужасной пыткой: нить врезалась в тело, обжигала, ноги всё время дрожали и норовили соскользнуть с выступов, в спину точно колом кололи…
   Я спустилась на метр, а уже не было мочи терпеть эту пытку. Варька зашлась в истерике, застыла в трещине рогулькой – распоркой и наотрез отказалась двигаться. Визжала, проклиная всё на свете:
   – Хочу домой! Отправьте меня назад!! Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!!!
   А Ладанея? Я была убеждена на 500 процентов, что ею и не пахнет. Но кто тогда забивал мне уши всякой ерундой типа: у тебя уже были трудные сто метров в образе Дюймовочки, ты одолела, смогла, сможешь и сейчас. Соберись! Или: любой из твоего класса, из твоей школы, из школ всего Питера, самый – самый, окажись на твоём месте, так же визжал бы от страха, ежесекундно умирая от ужаса, что грохнется в бездонную пропасть… Но ты не они: ты особенная, ты Избранная…
   – Иди ты к чёрту!!!
   Трёп в ушах не успокаивал, не мобилизовал, а, напротив, раздражал, распалял ещё больше истерику. Воистину: у страха глаза велики… Мне уже казалось – я почти видела это! – что ещё чуть-чуть и ноги не выдержат напряжения, сломаются, как спички, нить разрежет многострадальное тело надвое… и Варьке наступит каюк…
   Нет, вот ползёт змея, она уже обвивается вокруг моего тела… сейчас сдавит кольца, ломая кости… а потом, бездыханную, заглотнёт, как мышь или лягушку. Началось: кольца, действительно, сжались, но не стали ломать рёбра… выдернули из трещины, развернули так, что подошвы ног упёрлись в стену… кольца стали раскручиваться, вращая меня, словно волчок… Странная какая-то змея… Опускает? Нет, просто у неё где-то в стене нора, а там дюжина змеёнышей, которые будут откусывать от меня по кусочку… Не хочу!!!!!!
   Задёргалась из последних сил: меня крутануло и шмякнуло головой об обледенелую стену…
   … Очнулась я от сырости: подо мной была мокрая снежная каша. Лишь с третьей попытки удалось встать на ноги – глубина чуть выше пояса. До стены шагов десять, вон и трещина, сочится родничками. Как же я оказалась внизу? Змея… кольца…
   Впрочем, нет, никакой змеи не было – это нить на меня намоталась, как на шпульку, а затем, разматываясь, увлекла меня за собой. Но где она сейчас? Оборвалась? И где Димка, Вадик?
   Полукольцом меня окружали ледяные монстры – гиганты. Я видела лишь их груди, животы, закованные в панцири из ребристого матового льда. В воздухе чувствовалось небольшое тепло, – горячие источники рядом, – но промокшая до нитки одежда заставляла забыть о нём. Надо двигаться, быстрее, иначе превращусь в подобного ледяного монстра. Живее, ЖИВЕЕ!!! Тьфу, на тебя, как корова на льду!
   Пузатый монстр-коротышка подставил мне брюхо, облепленное сосульками. Изуверская обходительность: руки скользят, сосульки обламываются и я, вновь, плюхаюсь в снежную кашу.
   – Дим, Ди-ма! – ору что есть мочи, но сквозь деревенеющие губы вылетает писк младенца.
   «Ма-ма-ма» – насмехаясь, дробится эхо, шуршит в обступившей толпе монстров.
   «Всё, Варьке каюк… На этот раз, как пить дать…»
   Я уже не в силах шевельнуть задубевшими ногами, руками, слипаются ресницы…
   «Кретинка, размазня! Опустила ручки: ах, каюк, аминь Варьке, неплохая была девчонка… Дура! Вспомни историю про двух лягушек. Упали в кувшин с молоком…» – опять кто-то дундит в ухо, больно щипая мочки.
   «Пошла ты… знаешь куда… Здесь не молоко…».
   «Неважно, не важно… Помнишь: та, что сдалась, утонула, а та, что трепыхалась на пределе сил, сбила молоко в масло и вылезла».
   «Достала! Идиотка! И трёп твой идиотский! Заткнись!!!»
   Я вскинула руки в ледяных «перчатках»: заткнуть уши, что бы не слышать этот бубнёж. Но он продирался сквозь пальцы, ломая хрупкую ткань «перчаток».
   «Пошла ВОН!!!» – Взмах меченой рукой и… коротышка-монстр разлетелся вдребезги, а стоящий за ним верзила развалился на две половины, обнажив красно-жёлтые гранитные внутренности. В следующую секунду я, должно быть, обезумела. Тело охватило жаром, как при высокой температуре, точно в бреду выкрикивала: «Я не лягуха!» – и крушила монстров, крушила в каменно-ледяную щебёнку. Часть её разлеталась в сторону, часть осыпалась на дно «кастрюли», в которой варилась каша с куском мяса. И это мясо – Варька… Невидимая ложка помешивала, давила комочки: каша густела, мясо выпиралось на поверхность…
   И вот я стою на горбатом монстре, вокруг ещё сотни таких же. Метрах в двадцати от меня, на раздвоенной черепушке монстра лежал Вадик. Я прокладываю к нему дорожку из щебёнки, круша монстров, словно фарфоровые статуэтки. Тело, буквально, горит, голова кажется пустым шаром, в который закачивают обжигающий воздух. Давление растёт…
   «Взорвётся…» – откуда-то из дальней щёлки мышкой пискнула Варька.
   Вадик был в порядке, как и Юрик на его груди. Коматозники дрыхли, что называется, без задних ног. Счастливые эгоисты… Димки нигде не видно. Ушёл к аборигенам? Возможно, только что-то слабо верится: предчувствие нехорошее…
   Предчувствие не обмануло: Дима лежал сразу за глыбой, на которую уложил брата. На поверхности лишь голова и плечо. Лицо зеленоватое от корочки льда, под носом две кровавые сосульки, вместо волос красная шапочка.
   Я где-то читала, что порой у некоторых людей в экстремальных условиях проявляется чудовищная сила: грузовик гружённый наехал на ребёнка – и мать переворачивает махину, как картонную коробку… Или: русская народная сказка «Безручка»…
   Нечто подобное случилось со мной: наклонилась, схватила Диму за плечо и выдернула из ледяного плена, точно детскую игрушку. Положила рядом с братом. Он был жив, но жизнь в нём едва теплилась.
   – Дим, Дима, Димушка! – трясла, звала, кричала в холодную бездну, куда он медленно погружался. Ни одна жилочка не дрогнула.
   И я завыла, как тысяча волчиц, угодивших в капканы. Бутафорское небо приблизилось – отвратительный глаз с бельмом! – и мой вой бился об этот глаз, взрывался, осыпая округу разноцветными искрами…
   Голова-шар лопнул, полыхнув пламенем…

Глава 8

   … Я проснулась от шороха у изголовья. Почему-то не спешила открывать глаза, прислушалась.
   Кто-то ходил рядом, мягко ступая. Тепло, пахнет чем-то кулинарным. Где-то недалеко, будто за стеной, гул. Причём, очень знакомый. Где же я его слышала? Напряглась и вспомнила. Вспомнила всё, что приключилось со мной, до той секунды, когда… лопнула голова, и полыхнуло огнём…
   Открыла глаза и быстро села. Рядом никого не было, возможно, бесшумно вышли, пока я восстанавливала цепь событий. Я была совершено голая, лишь на шее висел оберег бабы Нюры. Подо мной каменная кровать, на ней толстое меховое покрывало, такое же, но потоньше, служило одеялом.
   Комната небольшая, но просторная: за счёт закруглённых стен. Потолок арочного типа. И стены и потолок отполированы, и так же разрисованы, как коридор и стены площади, увиденные глазами Упа. Пейзажи с птицами и животными. Надо сказать, художник отменный: с фотографической точностью прорисована каждая травинка, лапки букашек. Помимо картин, на стенах было несколько, похожих на дверцы шкафов, тёмных прямоугольников с выемкой вместо ручки. И, разумеется, две знакомых уже мерцающих чаши-светильники. Видимо, это от них шёл сладковатый запах, одновременно напоминавший жареную картошку, свеженарезанный огурец и подгоревший лук. Двери как таковой не было: вместо неё завеса из камушек, нанизанных на кожаные шнурки.
   У изголовья стоял низкий из резного камня столик. На нём глиняный кувшин, такая же глиняная кружка, прикрытый холстиной каравай хлеба.
   Ужасно захотелось пить. В кувшине было молоко, холодное, сладковатое, с лёгким запахом, должно быть, козы. Я всю жизнь пила коровье молоко из пакета и понятия не имела, что представляет собой козье. Слышала только: многим не нравится, потому что, якобы, пахнет козлом. Сразу вспоминалось выражение «козёл вонючий» и, естественно, пропадало всякое желание пить такое молоко. Всё это всплыло, когда сделала первый глоток, и… тут же выветрилось. Молоко мне понравилось: я выдула всё, что было в кувшине.
   Чувствовала себя превосходно. Даже несколько засомневалась: может, всё предыдущее мне приснилось? Просто забыла, как Дима перенёс всех нас сюда, к аборигенам и… Что же было дальше? Тоже забылось? Чушь, не может этого быть…
   В животе подозрительно заурчало, и я откинулась на меховую подушку. Подождала. Ничего такого не случилось. Либо с голодухи, либо желудок высказал недоумение по поводу незнакомой жидкости.
   Итак, мы в Посёлке у аборигенов. Будем надеяться, что ребята чувствуют себя так же чудесно. Хорошо бы одеться, только вот где моя одежонка. Может в шкафчиках?
   Дверцы легко откидывались, но, увы! все шкафчики оказались пусты, только два выполняли роль раковины и туалета. Для чего же остальные предназначены?
   Послышались шаркающие шаги: в комнату вошла низенькая круглая старушка. У неё было смуглое красивое лицо. Пышные соломенные волосы, будто слегка присыпаны мукой. Небесно-голубые влажные глаза лучились дружелюбием и радушием. На вытянутых руках старушка держала мою одежду, чистую, сложенную аккуратной стопкой.
   – Пробудилась, ладушка! – радостно, нараспев, заговорила старушка. – Как самочувствие?
   – Спасибо, хорошо. А как…
   – Мужчины твои оклемались. Крепенькие. Пухленький, правда, доставил хлопот. Боялись, не вырвем из лап Морены. Ан нет, с носом осталась! Ты тоже одной ноженькой ступила на её границы.
   – А Юрик?
   – Малой? Так у него царапина.
   – Значит, все живы – здоровы. Отлично!
   – Одевайся, ладушка, и выходь. Голодная, поди?
   – Есть немного.
   – Вот и откушаешь, – Старушка положила на кровать одежду, что-то непонятное бормотнула, и бесшумно удалилась.
   Я стала одеваться. Поверх стопки лежали меховые тапочки. Одежда была выстирана, выглажена и, там, где порвалось, красовалась причудливая штопка, тонкими кожаными шнурочками.
   За дверью из бус небольшой, метра полтора, дугообразный коридорчик, а далее проём – выход. Вышла на площадку перед входом. Это место я уже видела, благодаря Упу. Кстати, его я сразу увидела: сидит на «дереве», дремлет. Аборигены, точнее аборигенки, суетливо устанавливали на площади полукругом столы, скамейки, накрывали белым полотном. На столы выставлялись многочисленные и разнокалиберные блюда. Намечался пир горой? Видимо, в честь нашего прибытия.
   Меня заметили. Всеобщее оживление. Рассматривали, как диковинку. Даже стало как-то не по себе.
   – Будь здрава!
   Я обернулась на голос: на соседней площадке стояла девчонка моего возраста. На ней было такое же платье, как и у всех. Тёмные жиденькие волосы заплетены в косичку, которая сиротливо лежала на пышной груди. Скуластое худощавое лицо, маленькие глазки, крупный нос и массивный подбородок. Глядя на неё, невольно думалось: природа была не в себе, когда её создавала. Слепила из того, что было. Возможно, из отходов.
   – Привет. Что намечается?
   – Обед. Ты откуда? – спросила так, что я сразу поняла: не аборигенка.
   – Из Питера.
   Девчонка наморщила лоб, пожевала губами и тряхнула головой:
   – Нет, не знаю.
   – А ты?
   Девчонка пожала плечами:
   – Не помню.
   – Давно здесь?
   – По здешнему, 25 годков.
   – Скока?! скока?! Шутишь? – спросила, и тут же вспомнила: здесь время стоит. Вот тебе и наглядный пример. Это что же, ей сейчас… лет 40?! – А как вы считаете… годки?
   Девчонка молча показала на противоположную стену. Эту часть мне Уп не показал. В стене, ближе к потолку, была объёмная ниша, в центре которой стояла тёмная фигура, по очертаниям, женская. Свет не освещал, а наоборот, отбрасывал тени на неё. По обе стороны от ниши спускались вниз вырубленные ступени. Перед нишей выступ, на котором стоял каменный куб, размером с коробку из-под телевизора.
   Я вопросительно глянула на девчонку, и та просто объяснила:
   – Часы Ладанеи. Каждый час вспыхивает камень в её бусах, а их 24. Дежурная фиксирует и бьёт в гонг. Дежурка под нами, самая верхняя.
   Я вскинула голову: почти под потолком, выбиваясь из череды, зияло узкое отверстие.
   – Понятно. А есть среди вас те, кто помнит, откуда пришёл? Может, ещё питерские есть…
   – У нас память отняли. Никто не помнит. Мы даже имён своих не помним. Сами себе придумываем новые. Зови меня Ириной.
   – А я, Варя.
   – Салют, соня! – С верхней кельи по ступенькам спускался Вадик. Чистенький, наглаженный, весь какой-то прилизанный. Самодовольная ухмылка во всё лицо. Ирина дипломатично скрылась в своей келье.
   – Привет. Почему «соня»?
   – Да я уже полдня тут кручусь, а вы всё сопите в две дырочки. Как ты?
   – Нормально. А Димка где?
   – Не знаю. Его тут таскали из кельи в келью… Говорили: загнуться может. Потом слух прошёл, что всё окэй.
   – А Юрик?
   – У них тут где-то хоздвор. А там живёт не то домовой, не то куриный бог. Не понял я, короче. Юрик пошёл в гости.
   – А вещи наши…
   – Всё собрали, где-то у них. Да, только Спица твоя и Колобок наверху остались. Дурдом какой-то! Одни бабы… Вышел прогуляться, налетели, как воробьи на горбушку хлеба.
   – Мужчина, – хмыкнула я, вспомнив, как загадочно произнесла это слово круглая старушка.
   – Смейся, смейся… Представляешь: они все оттуда, как и мы пришли. Только ничего не помнят.
   – Ульяна сказала.
   – Нет, ты врубаешься? Они не помнят, куда делись парни! Помнят, что уходили отсюда, затем провал и… снова здесь. Одна тётка, на вид, как наша соседка, ей 45 лет, говорит, что здесь уже сто пятьдесят три года. Врубаешься?! Все приходят в нашем возрасте, откуда же такие древние старухи, если время стоит?! Сечёшь?
   – Нет.
   – Время не стоит! Оно просто движется черепашьим шагом. Здесь минута, как у нас дома месяц или даже год. Может ещё больше. Представляешь: застрянешь здесь, твои подружки на пенсию выйдут, а тебе всё пятнадцать…
   – Слушай, заткнись, а!
   – Ты чё, Варь? Пошутить нельзя…
   – Дурацкие шутки, я уже говорила тебе. Ты помнишь, что в коме был? Что рёбра сломаны… были?
   – Сказали.
   – А сказали почему?
   – Да помню я всё, помню! Извини, неудачно пошутил. Не знаю, как ты, а мне как-то не по себе… Куда парни делись? Ты посмотри, сколько здесь ба… женщин и девчонок… Какое после этого настроение? Хреновое…
   – Что ты всё ноешь? Тебя никто не гонит, силком не тянет. Можешь вообще не уходить отсюда. Оставайся. Будешь султаном в гареме… Мужчина…
   – Издеваешься?
   – Нет. Просто говорю: у тебя есть выбор. Идти дальше или остаться здесь.
   – А у вас с этим жирдяем?
   Я не успела ответить: над головой ударили в гонг. Приятный мелодичный звон рассыпался под сводами площади. На скульптуре действительно замигала, словно на тёмном небе, звёздочка.
   – Врут на целых 27 минут, – хмыкнул Вадик. – Я специально посчитал…
   – Их устраивает и ладно. Знаешь, ведь как говорится: в чужой монастырь со своим уставом…
   – Здесь не монастырь. Бабья коммуна. В головах у них такое…
   – Без разницы! – оборвала я: тон Вадика мне очень не понравился. То ли он в душе ярый женоненавистник, то ли всё время озабочен, показать своё превосходство: мол, я фигура, а вы все так… обёртка от макарон. Возможно, что-то третье, но сейчас над этим ломать голову не хотелось. Хотелось, есть, причём, зверски.
   Со всех келий потянулись к накрытым столам. Я тоже вклинилась в общий поток. На меня смотрели во все глаза, радушно улыбались, желали здравствовать, трогали мою одежду. Благо, не приставали с расспросами. Иначе, боюсь, не выдержала бы, психанула.
   Рассаживались за столы без суеты, точно за каждым заранее было закреплено место. Боковые столы, почему-то, остались незанятые. Я остановилась в растерянности, не зная, куда сунуться. Мимо прошёл Вадик, покосился на меня, снисходительно усмехнулся:
   – Ходи за мной, у нас свой стол, – Вадик прошёл к правому боковому, шумно плюхнулся на скамью.
   Я подошла, села с краю.
   – А Дима? Почему его не видно?
   – У него постельный режим, – неприятно хохотнул Вадик. – Три сестрички, полный сервис…
   Вроде все уже за столами, но никто не приступал к еде. Чего ждут?
   Как бы отвечая на мой вопрос, на тропинках и лесенках появились… беременные и женщины с маленькими детьми. Все девочки. Самой старшей на вид лет шесть.
   – Живой анекдот, – наклонился в мою сторону Вадик. – Мужиков нет, а плодятся. Врубаешься?
   Честно сказать, нет. Неужели клонируют?
   – Вот и я о том же, – усмехнулся Вадик и двусмысленно подмигнул мне.
   Зараза, опять мне в голову залез! Ох, Вадик, доиграешься, сломанные рёбра ничему не научили…
   – Чё ты сразу пугать? – дёрнулся Вадик. – Расслабься.
   – А ты соблюдай неприкосновенность чужой территории. Мои мозги не прогулочный парк. Врубаешься?
   За столами оживились. Я не заметила, откуда, но к центральному столу приближались три древних старухи. На вид им более ста лет. А на самом деле?
   В центре шла высокая и крупная, осанистая старуха с тёмным морщинистым, как кора старого дуба, лицом. Мраморно-белые волосы заплетены в косу и собраны «улиткой» на затылке. По бокам шли старушки пониже ростом, такие же седые, сгорбленные, востроносые.
   Когда старушки уселись, вдоль рядов сидящих пошли девушки с тазиками и полотенцами на плечах. Началось коллективное мытьё рук. Я ожидала, что эта процедура затянется надолго, но закончилось всё довольно быстро. Однако и после никто не прикоснулся к еде.
   Поднялась со своего места высокая старуха, и воцарилось всеобщее молчание.
   – Сегодняшняя обеденная трапеза, дети мои, особенная, – заговорила старуха неожиданно крепким сочным голосом женщины средних лет. – Из Запредельного к нам пожаловала гостья. Ещё одна наша надёжа… – Старуха выразительно помолчала, устремив взгляд в мою сторону. И все, как по команде, посмотрели на меня с радушием и… надеждой. Старуха продолжила: – Стезя нашей гостьи началась трудно и ещё более трудным будет продолжение… но мы должны приложить все наши устремления в подмогу Избранной. Будем желать ей и её сопутникам удачи. Хвала Светозарной! Да сгинет Морок!
   – Хвала Светозарной! Да сгинет Морок! – эхом отозвалось застолье.
   – Можно приступать к трапезе, – разрешила старуха, садясь.
   Еды на столах было расточительно много. Например, на нашем на двоих стояло столько, что хватило бы накормить десяток самых прожорливых от пуза. Чего тут только не было… В глиняных горшочках уха, щи с мясом, разных видов пироги, кувшины с квасом, морсом… Как говорится, глаза разбегаются, нет слов… Только один вопрос свербел: откуда? Разве что у них имеется целая скатерть-самобранка…
   – Не, нету них даже кусочка, – сказал Вадик с набитым ртом. – Всё натуральное, от земли. Я уже говорил про хоздвор… там у них поросята, козы, куры. И теплицы. Колхоз, одним словом…
   Паршивец, опять в голове моей шляешься? Как само собой… ни крохи смущения… Урод, ни стыда, ни совести!
   – Зачем же сразу обзываться, – притворно обиделся Вадик. – Подумаешь… все твои мысли итак на лице написаны, как рекламный щит…
   – Слушай!., дай спокойно поесть, а!
   – Ешь. Я что, изо рта вырываю…
   – Всё! Последнее китайское предупреждение: или ты заткнешься, или… я одену тебе на голову этот горшок! Врубаешься? Сечёшь?!
   – Угу, – буркнул Вадик, уткнувшись в тарелку, и надолго замолчал.
   На десерт разнесли холодный овеяно – ягодный кисель и горячий сбитень. К сожалению, я очень быстро налопалась, и многие блюда остались не попробованными. Вадик всё над братом посмеивался, а сам трескал за троих. Я не удивлюсь, если он вообще откажется уходить отсюда. При показной неприязни к «бабам», здесь ему весьма нравится. Ну и шут с ним, пусть остаётся. Меньше проблем в пути будет.
   После трапезы началась суета по уборке столов. В ней приняли участие практически все, за исключением беременных и малых девочек. Я, было, сунулась тоже, но меня заботливо оттёрли: отдыхай, тебе ещё предстоит трудный Путь. Ну, и ладно, прогуляюсь, познакомлюсь поближе с «колхозом». Так, куда направить стопы? О, оказывается, рядом с нишей, где скульптура, существует еле заметная дверь! Сейчас она была приоткрыта: за ней только что скрылась тройка старух. Кто они? Совет старейшин или жрицы Ладанеи Светозарной?
   – И то и другое, – обронил, проходя за моей спиной, Вадик. – Не хочешь дохнуть свежего воздуха?
   – С тобой нет: он сразу станет несвежим.
   – Выпендриваешься?
   – А ты?
   – Я такой, какой есть. Не нравлюсь?
   – Такой – нет.
   – Твои проблемы, – криво улыбнулся Вадик, и направился к коридору, ведущему на выход.
   Я не знала, куда себя деть.
   – Скажите…
   – Да? – с готовностью обратились ко мне сразу несколько женщин.
   Объяснила, что мне хочется, и через секунду позвали, подвели ко мне девчушку лет десяти.
   – Это Зарёма. Она всё покажет и расскажет.
   Девочка мне сразу понравилась. Красивое кукольное лицо, шапочка молочно-белых волос, кудряшками, как у барашка шерсть. Но не её красота привлекла, а то, что Зарёма напомнила мне меня в десять лет: тихая, неулыбчивая, с недетской грустью в глазах. А глаза у неё были чудные, бирюзовые, окаймлённые пышными ресницами. Глянула пронзительно и тут же потупилась.
   Едва мы покинули площадь и оказались в коридоре, с девчонкой случилось чудо: она выпрямилась, лицо оживилось, грусть пропала из глаз, и они радостно засияли. Я, поражённая, застыла, а Зарёма, широко улыбаясь, взяла меня за руку, потянула за собой.
   – Идём, идём же.
   – Что с тобой случилось?
   – Сбросила гнёт.
   – ??
   Она говорила много и быстро, красиво и чётко произнося каждое слово. Речь Зарёмы текла, журчала, обволакивала, подхватывала и несла, несла, осторожно и бережно. Гнётом называла отношение женщин к ней. Все женщины Долины Ворожей находятся под заклятьем Середы, последней супружницы Морока. Морок отнял память, остановил время, чтоб дольше мучились, а супружница его, забавы ради, наложила своё заклятье: будут рождаться только девочки, а на седьмом году в одночасье угасать. На погосте лишь детские могилы. Зарёма почему-то проскочила седьмой, восьмой… Сейчас ей тринадцать и три месяца. Все женщины, потерявшие детей, при встрече с Зарёмой переживали бурю чувств. Эти встречи тяжелы и для них и для Зарёмы. Даже родная мать чурается её, точно заразу боится подхватить. Зарёма старается пореже показываться на людях: отсиживается у себя в келье. Шьёт, вяжет, рисует, лепит из глины фигурки животных. Иногда выскользнет пораньше – когда все спят – и идёт на хоздвор, ухаживать за молодняком. Или выходит наружу, гуляет в округе. И мечтает. Мечтает совершить подвиг: добраться до Пекла – где-то там, в глубине гор заточена Ладанея – и освободить её. А затем, вместе с Ладанееи, Зарёма отправится к Мороку и его супружнице Середе: одолеют их в поединке. И спадут чары Морока: в Долину Ворожей придёт Весна…
   Только всё это несбыточные мечты. Сколько уже веков приходят Избранные из Запределья, но ни одна далее Заморочного Леса не дошла. Все вернулись в Долину, лишённые памяти. Мать (та самая высокая старуха) ещё из тех запредельных ворожей, которых обманом заманили сюда, якобы для перемирия. Но случилась Великая Битва… Тёмные, за счёт коварства, одержали верх. Последние ворожеи заперли Проход, наложили охранное заклятье. Тщетно пытались Морок, и его свора порушить Оберег. Только и смогли, что остановить время, обрекли Изумрудные горы и Долину Ворожей на вечную зиму. Первое время – ещё Ладанея была на свободе – часто наведывалась Середа, всё пыталась сломить ворожей, выпытывала Заветное Слово для снятия чар-оберегов, дабы открыть Проход. Много ворожей погибло лютой смертью – ни одна не сломилась. И тогда Ладанея, чуя свои последние часы, наложила Оберег и на Изумрудные горы. И прекратились набеги Середы. На выход и вход Оберег пропускает лишь Избранных, тех, кого коснулся Дух Светозарной. Существует давнее поверье: раз в три года Дух Ладанеи залетает в Долину, посмотреть на Образ – в странствиях Духа забывается, стирается Лик Светозарной. Всего несколько минут находится Дух подле Образа, но если в эти минуты подойти к камню с отпечатком Ладони Ладанеи и приложить свою, есть надежда, что Дух выберет тебя и коснётся. Многие давно уже разуверились в этом, но в Чаровные минуты всегда находились две-три охотницы испытать судьбу. Зарёма уже ходила один раз – Дух проигнорировал её. Девочка верила, что тогда ей было десять, соплюшка, Дух просто не воспринял её всерьёз. Но теперь-то она взрослая. Почти…
   – Я верую: Дух коснётся меня! Неспроста я выжила, а остальные умерли. Я сегодня ночью опять пойду.
   – Ночью?
   – Да. Начало второго часа после полуночи. Варенька, ладушка, пойдёшь со мной? Ты просто постоишь рядышком. Дух коснулся тебя там, в Запредельном, может он помнит тебя… увидит и решит, что тебе нужна помощница в многострадальном и опасном Пути…
   – Хорошо, я пойду с тобой.
   – Благодарствую, ладушка! – Зарёма готова была кинуться, расцеловать меня, но сдержалась: всё – таки Избранная, какие могут быть фамильярности.
   Мы прошлись по залам-«фабрикам», где выделывались козьи шкуры, шились одежды, подушки и прочее постельное «бельё». Далее гончарная. Здесь никого не было. Зарёма сказала, что работать приходят, когда есть необходимость, позыв. Оно и понятно: зачем производить лишнее, если нет сбыта? Следующим пунктом экскурсии был хоздвор. Запах здесь стоял убийственный: сладковато-приторный и резкий, даже глаза заслезились. Большой зал, почти как тот, жилой. Огороженные каменными плитами загоны, клети, в которых обитали свиньи, куры, козы. Последних не было, видимо на прогулке. Вдоль загонов змеился ручеёк и нырял в овальную дыру, края которой испачканы навозом – местная канализация.
   – Пошли отсюда, а то с непривычки задохнёшься. Пойдём в Огород, там приятно дышать.
   Огород поразил меня до глубины души. Помню: похожие ощущения были, когда в третьем классе нас училка водила в Ботанический сад. Огромный зал, как два жилых, весь потолок, и часть стен плотно завешены светильниками: светло как днём, и очень тепло. Как в солнечный день после краткого слепого дождичка. Воздух влажный и приятный на вкус и запах. Зал поделён на две половины широкой дорожкой, по обе стороны террасами расположены грядки. Слева чистенькие, ровные, как по линейке, высажены огородные растения: лук, чеснок, огурцы, капуста, редька, ещё какая-то зелень. Справа карликовые – не больше метра – фруктовые деревца и ягодные кусты. За ними настоящий луг. В конце зала в каменной нише бил ключ, от него расходились веером вырубленные желобки.
   Здесь работали несколько женщин. Они приветливо улыбались мне, желали здравствовать. Женщины рыхлили землю, собирали созревшие плоды в плетённые из кожаных ремешков корзины.
   Я спросила у Зарёмы: почему совсем нет цветов? Девочка ответила просто: нет семян. Помолчала секунду-другую и поведала историю Огорода.
   У каждой Избранной обязательно был с собой кусочек скатерти – самобранки. Каждый кусочек выдавал свой набор еды: у одних пироги да каша, у других рыба заливная, фрукты да медовуха, у третьих кувшин с квасом, каравай да пара луковиц… Так вот, по крохам, и собирали семена всего того, что росло сейчас на Огороде. Цветов не встречалось…
   – А откуда вы хлеб берёте?
   – У Матери осталась ветхая скатерть, ещё с тех времён, до Битвы. Выдаёт караваи, калачи.
   – Понятно. Животные тоже с тех времён?
   – Нет. Тогда Середа всё истребила… Думала, что холод развяжет язык ворожеям… Эти случайные. Когда Избранные открывали Проход, то в него как-то попадали животные. Один раз два цыпленка, другой раз поросёнок и два козлёнка. Последний раз поросая свинья. Только давно это было, очень давно… За последние сто лет только вы с птицей пришли.
   – Вообще-то Уп отсюда. Баба Нюра получила сигнал, думала, посланцы возвращаются, а это Уп. Пролетел Проход и заснул, лет на 30.Я взяла его с собой.
   – Баба Нюра тоже ворожея?
   – Говорит, была когда-то. Сейчас Проход сторожит, Задвижкой себя называет.
   – Пошли наружу. Теперь твой черёд рассказывать. Хочу услышать про Запределье. Как вы там живёте…
   Зарёма слушала, открыв рот и широко распахнув глаза. Обычно так слушают маленькие дети увлекательные сказки про говорящих животных. В сущности, для этой девочки автомобили, метро, самолёты, телевизор, дети в школах – тоже сказка. Увлекательная, захватывающая сказка. Она никогда этого не увидит, не прикоснётся рукой… Хотя, ещё вчера я тоже считала сказкой говорящих котов, превращение в Дюймовочку, а телекинез и чтение чужих мыслей фантастикой. Если… Нет! КОГДА мы выполним свою миссию, снимем Оберег… я приглашу Зарёму к себе в гости…
   Мы шли по утоптанной тропинке между валунами. Я рассказывала, что такое школа, чем мы там занимаемся, а перед глазами вставали недавние сцены: как крушила подобные валуны, как выла волчицей над телом Димки… Надо зайти к нему, проведать. Внезапно защемило сердце, глянула вверх и вспомнила Колобка. Бедненький, привязанный там мёрзнет. Я теперь перед ним в долгу, как и у Зебрика: спас, не дал разбиться…
   – Что? – тревожно спросила Зарёма, когда я вдруг замолчала.
   Рассказала о Колобке. Девочка прониклась моими чувствами, заторопила:
   – Пошли к нему! Я слышала, что он здоров.
   – А я слышала, что у него постельный режим.
   Зарёма хитро сощурила глаза, усмехнулась загадочно:
   – Знаем – понимаем… Это те, кто за ним ухаживает, распускает слух. Просто им хочется подольше потереться рядом с мужчиной…
   – Да какой он мужчина! Мальчишка…
   – У нас мужчина. Все так говорят. Вот увидишь, когда вы соберётесь уходить, Мать будет тебя просить, чтобы твои мужчины оставили… семя.
   – Ничего себе задвижка! – невольно вырвалось у меня.
   – Задвижка? Баба Нюра? – Зарёма недоумённо воззрилась на меня.
   – Не бери в голову, это другое… Ладно, пошли к Димке.
   Зарёма продолжала пристально всматриваться в моё лицо, силясь понять причину моей вспышки. Бедняжка, боялась, что это она, ненароком, вызвала мой гнев. Как ей объяснить, что оказаться в роли сутенёрши мне… противно, гадко?
   На обратном пути Зарёма почему-то решила расшифровать свои слова, вызвавшие мой гнев.
   Так было всегда, ещё с первых Избранных. Изолированные ото всего мира, своего и Запредельного, ворожеи понимали: без мужчин их племя вымрет. Мужчина стал, грубо говоря, на вес золота. В этих условиях, естественно, мальчишки 15–17 лет-мужчины. Редкое «сокровище» – раз в 15 лет! – распределялось строго под надзором Матери. На всех лежало строжайшее вето на самовольство, то есть сама охмурять, соблазнять не моги! Нарушительницу ждало наказание. Мать – и только она! – решает, кому оставит семя мужчина. Как мне уже известно от бабы Нюры, Избранная – голова, а сопутники – руки/ноги, стало быть, голове и решать, что делать конечностям. Выбранных Матерью женщин моют в бане, надевают специальную рубаху и отводят в ложницу, что находится под Образом Ладанеи. Мужчин тоже моют в бане, кормят особенными яствами и поят спецнапитками. На всё отводится одна ночь.
   – И сколько женщин отбирают?
   Шесть! Круто, дорогие мои мужчины!
   – Тебе тринадцать, так? Как же…
   – Я не от мужчины родилась. Мой отец полкан.
   – Кто?! – Я затормозила так, что колени заныли. – Полкан? От… собаки?
   – Собака-это кто?
   – Животное такое, ростом с козу…
   Зарёма согнала улыбку с лица, сурово нахмурилась:
   – Отец не животное! Он полкан.
   – Это не имя?
   – Его зовут Добран. Он последний из полканов. Когда Морок истребил его племя, за помощь Сварожичам, мама Добрана – она была человек – единственная спаслась. Ладанея направила её в Долину Ворожей. Отец уже здесь родился. Мама вскорости умерла, и Добрана, вырастили ворожеи. За преданность полканов, Ладанея одарила Последнего вечной юностью и бессмертием.
   Я уже догадалась о ком речь, но у меня просто в голове не укладывалось такое: полулошадь и женщина… да ещё такие хорошенькие девочки рождаются… Брр! что-то из области извращенцев…
   Зарёма вновь удивлённо заглянула мне в лицо, не понимая, чем вызвана такая гримаса.
   – Извини, я ничего плохого… Просто у нас такие связи… болезнью называются. И как же вас называют, детей полкана?
   – Полотки.
   – А кента… то есть полканы не рождаются?
   Ответ я почти знала, но хотела проверить. Действительно, для рождения кентавра – полкана нужна лошадь. Непременно, девственница. В другом случае родится обыкновенный жеребёнок. В посёлке большая часть детей-полотки…
   Всё! не хочу больше об этом слышать – противно…
   Мы шли уже по коридору и, дабы сменить тему, спросила, кто рисовал на стенах.
   – Кто хочет, тот рисует, – просто ответила Зарёма.
   Дима сидел у водоёма, держал на руке Упа и разговаривал с ним. Напомнив мне, что ночью зайдёт за мной, Зарёма поспешно убежала.
   – Привет, болезный. Тебя выпустили на прогулку?
   – Сбежал! Эти девки достали! Как липучки… Я давно уже в норме, а они так сладенько: «У тебя коленце не срослось, тебе ещё полежать надобно…». Представляешь: чуть не передрались, кому кормить меня с ложечки! Я им что, младенец в пелёнках?
   – Кто ещё в пелёнках, кормят грудью.
   – Смеёшься, да? Издеваешься?
   – Сочувствую. Ты не знаешь, что тебе ещё предстоит.
   – А ты знаешь? Скажи.
   – Брачная ночь. Стремя сразу.
   Дима недоверчиво усмехнулся:
   – Прикалываешь…
   – На полном серьёзе. Традиция такая: каждый проходящий мужчина должен оставить… потомство.
   – В натуре? Да это… ну, кто против… но с тремя… А отказаться можно?
   – Нельзя. Смертельно обидишь. Могут психануть и… кастрировать.
   – А-а, – засмеялся Дима, – я понял: у тебя хорошее настроение и решила мне мозги полоскать…
   – Дурачок, это чистейшая правда. Да и что тебе бояться: ты ж у нас плейбой и мачо. Помнится, скулил: от девчонки оторвали…
   – Но три сразу… это… ну, много мне…
   – Твои проблемы, мужчина. Ты, действительно, в полном порядке?
   – Для чего? – насторожился Дима.
   – За Колобком смотаться.
   – Да хоть сейчас! Не, Варь, ты не шутила про трёх?
   – Не шутила.
   – А можно… с тобой, а с ними пусть этот скобарь, а?
   – А по губам?
   Дима насупился, шикнул на Упа:
   – Чего расселся? Сидит тут, слушает…
   – Уп-уп-уп, – оскорблено обиделся удод, сложил хохолок в хулиганский чуб и… долбанул клювом в руку Димы. Вспорхнув, полетел в сторону коридора.
   – Больно же! – взвыл Дима. – Ворона хохлатая… я из тебя цыплёнка-табака сделаю!
   – Мы идём? Или ты опять раненый?
   – Идём. Я это ему припомню! Зажарю и без соли съем…
   – Если будет, чем есть.
   – В смысле?
   – Зубов не будет. Я тебе их повыбиваю.
   Дима некоторое время смотрел мне в лицо, не мигая, затем кисло хмыкнул:
   – Ну, Варька… ты меняешься на глазах… Супер! Хвалю.
   Мы направились на выход.
   – Вадима видел?
   – Мельком. Ты не ошиблась тогда: точно рёбра сломала? По-моему, в черепушке у него перелом. Ходит и лыбится, как дебил…
   – Есть немного.
   «Я всё слышу, – внезапно в голове моей зазвучал голос Вадика. – За дебила ответите. Потакаешь жирдяю?»
   – Он… читает наши мысли, – сквозь зубы процедила я, словно это могло спасти от «сканера» Вадика.
   – Ну и хрен с ним! Я что думаю и в глаза скажу. Крутой, да? И покруче видели…
   – Может не дразнить гусей…
   «Ой, не смешите меня, пожалуйста», – Вадик, будто рядом стоял и ехидно хохотнул в самое ухо.
   «Не сходи с ума. Тебя по-хорошему просят: будь человеком!»
   «Я то человек. А вы… зажравшиеся дети асфальта. Чипсы!»
   «Ты болен, Вадим…»
   «Да я здоровее вас, хлюпики!» – идиотский смех бился в моей голове, причиняя боль. По лицу Дима понял, что мне плохо.
   – Давит?
   Я кивнула.
   – Попробуй глушить. Какую-нибудь лабуду, без пауз, быстро… – сомневаясь в собственном совете, сказал Дима, держа меня за руку.
   «В лесу родилась дыня она зелёная была с дырочкой в правом боку муха в дырочку вошла ключик золотой нашла три монетки рваные пинетки валенок башмак завернувшись в оренбургский пуховый платок на лежанке спал сурок…»
   Понятия не имею, откуда взялось… Секунду назад стояла в растерянности: не знала, что делать, о чём думать, и вдруг раз – точно кассетник врубили с этой тарабарщиной. Как ни странно, помогло: не только заглушило ненавистный смех Вадима, но и проветрило мозги, как душную комнату. Я улыбнулась:
   – Сработало! Спасибо!
   – Как думаешь, у него крыша поехала или что-то знает, чего мы ещё нет?
   Я пожала плечами. Не хотелось сейчас думать о Вадиме: меня тянуло в горы, к Колобку.
   Наш бедный Проводник, наш славный распрекрасный Колобок лежал на снегу, словно брошенный котёнок, привязанный к Спице, охваченный тонкой корочкой льда. У меня так больно сжалось сердце, что слёзы навернулись на глаза. Упала на колени, пыталась развязать задубевшие узлы. Руками не получалось – в ход пошли зубы. Шептала что-то на грани бреда, глотая слёзы. Узлы не поддавались!
   – Дай я, – дыхнул в затылок Дима.
   Не одолев узлы, я просто перегрызла нить рядом. Схватила Колобка, покрыла поцелуями, а затем сунула за пазуху. От холода меня всю передёрнуло. Вскочила, выдернула Спицу, точно булавку из тряпки, протянула свободную руку Диме:
   – Давай в тепло!
   Я долго не могла согреться. Колобок давно обсох у меня на груди, вытащила, положила рядом. Меня же бил озноб. Казалось: каждая клеточка тела заледенела. На зубах странное ощущение оскомины. Вкус нити?
   Дима сбегал к аборигенкам, принёс ещё меховой плед, заботливо укутал меня. Через минуту в мою келью потянулись женщины, подступили к Диме с расспросами, что и как. Принесли кружку горячего молока, которое невыносимо пахло духами, и было отвратительным на вкус. Уломали выпить эту гадость. Пожелали здравствовать и с радушными улыбками удалились.
   Немного полегчало: клеточки начали оттаивать. Дима всё время находился рядом. Влетел Уп и уселся ему на плечо, сочувствующе загукал.
   – Странно, Варь… ты же не неженка…
   – Сама не понимаю. Может, очередные ведьминские заморочки.
   – Кстати, о ведьмах. Тебе не кажутся странными аборигенки? Какие-то заторможенные. К ним пришли гости, с другого мира… Идут спасать их же от этой… ну, изоляции. А они… поздоровались, улыбнулись разок – другой – и по своим делам.
   – А ты чего хотел?
   – Не знаю… Не каждый день приходят. Событие должно быть…
   – Дим, не забивай голову. Я думаю, они просто разочаровались. Надежда умерла. Ну, пришли… так до нас сотни таких приходили, а результат? Они больше не верят в успех. Просто живут себе натуральным хозяйством, решают свои каждодневные проблемки. А мы… это что-то из области легенд… чужое. Мы зашли на огонёк, они проявили гостеприимство, не докучая гостям. Я тоже думала: шум поднимется, нас на руках будут носить… А со мной даже Мать не встретилась. Кивнула за обедом, сказала дежурные слова…
   – У тебя вид сонной курицы.
   – Да, что-то разомлела.
   – Ну, тогда баиньки. Приятных сновидений.
   – Спасибо. Дим, я думаю: нам нечего здесь засиживаться.
   – Да я хоть сейчас. Тоска здесь. Ещё дурку словим…
   – Завтра… поговорим… – выдавила я, уже засыпая.
   Разбудила меня Зарёма.
   – Который час? – машинально спросила.
   – Час до полуночи. Тебя Мать кличет к себе.
   – Зачем?
   – Уже всё готово. Избранницы в бане. Что ты так смотришь? Я же тебе говорила…
   – А-а, мужчины… Что они сами не могут решить?
   – Надобно твоё согласие.
   – Дурдом какой-то!
   – Какой дом? – не поняла Зарёма.
   – Это я так… Мысли вслух. Идём.
   Площадь тонула в полумраке: большая часть светильников погашена. Ни одной живой души. Впрочем, нет, одна была: Уп дремал на «дереве». Мы пересекли площадь, поднялись по ступенькам до едва различимой двери. Зарёма поскреблась. Дверь тотчас распахнулась: на пороге стояла одна из старух – старейшин. Впустила только меня, Зарёме велела возвращаться к себе. Небольшой извилистый коридорчик привёл нас в просторную и хорошо освещенную комнату. Она имела форму правильного овала. У стен расположены три кровати, застеленные меховыми пледами. В промежутках между кроватями ниши-шкафчики, столики. На дальнем полукруге стояло каменное резное кресло, убранное шкурами, перед ним дугообразный стол. За креслом вся стена изрезана нишами – полками, которые, практически, были забиты разными предметами. Я признала наши тороки, оружие, корноухого Зебрика.
   В кресле, зябко кутаясь в козью шубку, восседала Мать.
   – Будь здрава, детка! – произнесла Мать с явно дежурной любезностью.
   – И Вы будьте здравы.
   – До меня дошёл слух, что вы недовольны тем, как вас приняли.
   – Слух?! Вы посылали подслушивать за нами?!
   – Зачем? Морок лишил меня многого, но Дар Светозарной сохранился. Слышать мысли. Мы приняли вас, как принимали всех, кто приходил до вас.
   Тридцать, шестьдесят, двести лет назад. Разве у нас что-то изменилось в жизни? Это для вас событие, для нас же… ещё одни случайные гости. Бесполезные гости… – Мать помолчала. Стоящие по бокам старухи закивали, подтверждая её слова. – Что вы можете нам дать? Чем изменить, облегчить нашу участь? Вы идёте рататься с Мороком? Это смешно и глупо, деточка! За последние пятьсот лет он прибрал к рукам всё Тридевятое, у него в заточении все Светлорождённые, он отнял их Силы… И вы надеетесь его одолеть? В лучшем случае, деточка, вы вернётесь сюда и станете одной из нас…
   – А в худшем?
   – Заморочный Лес поглотит вас, как и всех мужчин. Так было всегда… И так будет.
   – Это ещё бабушка надвое сказала.
   Старушки недоумённо переглянулись. Мать, высвободившись из шубки, спросила:
   – Что ещё за бабушка?
   – Баба Нюра. Задвижка.
   Старушки снисходительно усмехнулись. Мать озвучила:
   – Этой старой кочерыжке давно следовало понять: битва проиграна, уже ничего не изменить. А она, полоумная, всё посылает на верную погибель… Но не об этом я хотела с тобой говорить, не для того позвала…
   Речь пошла о том, о чём меня предупреждала Зарёма. Я чувствовала себя весьма неловко оттого, что эта древняя старуха – в обед тыщу лет! – говорит со мной, девчонкой, которой едва исполнилось 15 лет, как с взрослой, умудрённой жизнью женщиной о таких интимных вещах. А вы бы как себя чувствовали?
   Мать говорила, что присутствие мужчин действует негативно на её деток, что зреет нечто нехорошее. Поэтому нам не следует долго задерживаться, лучше уйти рано утром. Пока Дух Додолы, живущий в каждой женщине, не толкнул их на непоправимое. А пока они соблюдут вековую традицию.
   – Хорошо, я поняла. Только зачем моё согласие?
   При всём неверии в нашу миссию, вернее в её успешный исход, все знали, что мы – Избранная в особенности – ещё не лишены Дара, значит, в состоянии причинить им вред. Если Дух Додолы восстанет, то противником ему будет Дух Ладанеи. А они и ранее не особо ладили друг с другом. Результат может быть плачевным: разрушение посёлка, уничтожение Огорода… Тот факт, что Избранная лично даёт добро на «мероприятие», что это не по собственной прихоти Матери – отбор женщин для брачной ночи – подавало «мероприятию» как бы статус закона, сдерживающего фактора.
   Позднее узнала я, что Мать, владея способностью читать и передавать мысли на расстояние, как бы транслировала своим деткам наш с ней разговор. Разумеется, в её редакции.
   Лично мне, в данный момент, было до лампочки по поводу бунтующего духа Додолы, и что будет с моими «мужчинами». Ежу понятно, что будет так, как хочет Мать и, возможно, уже происходит. А моё согласие нужно для галочки, для проформы.
   Разумеется, я дала согласие. Старушки оживились, разулыбались, счастливые, словно я разрешила им прожить ещё сотню-другую лет. Мать хлопнула в ладоши и, точно на сцене, театрально воскликнула:
   – Да будет так!
   Я потеряла нужность, и меня вежливо выставили вон. Зарёма сидела на площадке, у входа в мою келью. Вскочила с радостной улыбкой:
   – Ой, как хорошо всё получилось! Я боялась, что ты поругаешься с Матерью…
   – Почему?
   – Ты с таким лицом к ней шла… И сейчас…
   – Публичный дом туту вас! И никакие вы не ворожеи… вы – крестьянские бабы! – Выкрикнула и сама же удивилась: откуда знаю, какие крестьянские бабы? Видимо где-то когда-то что-то читала, слышала…
   Зарёма насупилась, чуть отстранилась от меня. Должно быть, обиделась за всех сородичей.
   Я вошла в келью, плюхнулась на кровать. Тотчас в руки торкнулся Колобок, словно соскучившийся котёнок.
   – Завтра уходим, дружок. Подальше от этого бедлама.
   Зарёма притаилась в проёме, не решаясь войти.
   – Заходи. На тебя я не в обиде… Я от всей души желаю, чтобы тебя коснулся Дух Ладанеи.
   – И ты возьмёшь меня с собой? – Зарёма мгновенно оказалась рядом.
   – Возьму. Может, потом сто раз пожалею… Возьму, потому что очень не хочется тебе такой судьбы…
   Действительно, что её ожидало в этом зачуханом посёлке? Каждый день, год, десятилетия… эта толпа деградирующих женщин, папа– кентавр – полкан, живущий с ними, плодящий детей, которые доживают до шести лет… Раз в пятнадцать лет очередные посланцы бабы Нюры и «мужчины», из-за которых ежеминутно готова вспыхнуть война… Дикость! Стоп! о чём я сейчас думала? Точнее – как… Как неверующая в успех дела. Что это? Поражение местным вирусом? Или, в глубине души, я тоже… Нет! Нет! И Нет! Прочь такие мысли!
   Я ВЕРЮ! ВЕРЮ!!! Мы дойдём! Мы добудем Зерно! Мы снимем заклятье! Мы… Наше дело правое, победа будет за нами!
   «Браво! Аплодисменты, переходящие в бурные овации! – Как радио, включился во мне голос Вадика. – Госпожа Ладанея, прошу вас, умоляю: ничего не меняйте! Мне здесь дико нравится. Кайф по полной программе! Девочки Супер!»
   «Кобель! Три четыре пять вышел зайчик погулять глядь блестит в канавке что-то это боты потеряла дочь Федота…»
   Вадик вырубился, в голове посвежело, и вообще настроение улучшилось.
   – Сколько нам ещё ждать?
   Зарёма напряглась, наморщила лоб, как бы ушла в себя. Вернувшись через пару секунд, сказала:
   – Скоро пробьют полночь. Потом час после полуночи… и можно идти.
   – Вагон времени. Как же его убить? Хуже нет – ждать да догонять. Иди, подружка, ложись рядом, помечтаем.
   Я рисовала Зарёме её будущее. Красок не жалела, заливалась соловьем. Как придём домой ко мне, как уломаю родителей удочерить Зарёму, будем звать Зиной… Как пойдёт в школу, как после уроков будем гулять по Питеру, есть бананы и мороженое… Буквально каждое слово, понятие приходилось комментировать, разжёвывать, как малому ребёнку. Зарёма оказалась удивительно благодарным слушателем и поразительно сообразительной. Вскоре она перестала задавать «это что?», а лишь высказывала предположение, и каждый раз попадала в «десятку». Со стороны наш разговор, наверно, походил на беседу двух подружек, встретившихся спустя много лет разлуки: с удовольствием вспоминают, что и как было в родном детсаде.
   Время пролетело незаметно. И вот он наш, ожидаемый удар гонга: час ночи. Зарёма вскочила, засуетилась:
   – Надо идти… бежать… там ещё желающие будут. Можем не успеть!
   – Так понеслись!
   Нас опередили: по высоким ступеням, кряхтя и постанывая, улиткой полз… Юрик. Когда мы с Зарёмой достигли каменного куба, Юрик уже тщетно прыгал у грани, пытаясь ухватиться за край.
   – Привет, дедулька! Нашёл родственников?
   Юрик глубоко вздохнул, разочарованно махнул рукой:
   – Один тут из наших. Только окромя обличья ничего не осталось в нём нашего… прокис, протух. Живёт как жук навозный в козлятнике. Ничего не помнит, ничего не ведает…
   – Сочувствую. А сюда зачем?
   – Може Дух Ладанеюшки признает, коснётся… Укрепит силушку, не даст оборотиться, как этот… жук навозный. Воздух туточки тухлый, боюсь, занедуживаю…
   – Рискни, – Я осторожно взяла его и поставила на куб.
   – Отпусти, – дёрнулся Юрик. Вообще-то я уже ослабила руку и готова была убрать, но дёрганье Юрика толкнули её: рука, по инерции, пошла вниз, упала рядом с отпечатком ладони Ладанеи, так близко, что мизинец мой на четверть коснулся большого пальца отпечатка.
   Зарёма странно охнула, Юрик присел на корточки. Я, инстинктивно, отдёрнула руку, почему-то глянула на ступеньки: по ним быстро, оступаясь и дыша как паровоз, поднималась Ирина.
   – ОНА ЗДЕСЬ! – выдохнула Зарёма.
   Я глянула на нишу с Образом. Секунду был полный мрак, точно ниша была задёрнута чёрной шторой, затем по кругу пробежали крохотные искорки – там, где находились бусы-часы Ладанеи.
   Зарёма и Юрик – упал на живот – одновременно впечатали свои ладошки в ладонь Ладанеи.
   Искорки ускорили бег, их стало вдвое больше. И вот уже мерцает в темноте единственная уцелевшая буква «О» в неведомой неоновой вывеске. Затем по краям ниши, словно сквозь щели занавески, стал сочиться розовый дымок. Над кубом собирался в колеблющееся облачко. Оно росло на глазах, как надуваемый шарик. Ещё пара секунд и шарик превратился в шляпу, типа сомбреро. Невидимая рука взяла «шляпу» и опустила на Зарёму, Юрика и куб. Зарёма сдавленно вскрикнула, Юрик пискнул мышкой. «Шляпа» сползла вдоль куба, теряя форму: шарик сдувался. Вскоре от него остались лишь тонкие лоскутки у подножья куба, но и они через мгновенье исчезли.
   Зарёма и Юрик были слегка бледны и потные, точно побывали в немыслимо жаркой сауне. В одежде, разумеется.
   К кубу подлетела Ирина, отшвырнула Зарёму, смахнула, как сор со стола, Юрика. Буква «О» продолжала светиться. И только. Более ничего не происходило.
   – Ты здесь! Я же вижу! – сквозь зубы цедила Ирина, и так и эдак располагая руку на отпечатке, меняя левую на правую и обратно. Дух Ладанеи «молчал». – Ну, что тебе жалко? – Ирина выкрикнула с долей злости.
   «О» медленно стала гаснуть.
   – Уходит, – шепнула рядом Зарёма, держа на руках всхлипывающего Юрика.
   – Ну, почему?! Почему?! Чем я хуже этой? – Ирина со слезами гневно хлопала по отпечатку руками, затем, швырнула, как ругательство: – Одногрудая! – и с плачем убежала.
   Одногрудая? Я внимательнее всмотрелась в образ: ничего подобного, все, как и должно быть.
   – Зара, почему Ирина так сказала: одногрудая?
   Зарёма с трепетом обласкала взглядом Образ. Существовало две версии того, как Ладушка потеряла правую грудь. По одной, это случилось во время Битвы: меч противника скользнул вдоль тела и отсёк грудь по самое основание. Собственно, только из-за этого ранения Ладушку и полонили. По второй версии это случилось позднее, уже после Битвы: в поединке с Котом-Баюном. Его ядовитая слюна залила грудь Ладушки и выжгла…
   Образ, что стоит в Посёлке, изображает Ладушку такой, какой она была задолго до Последней Битвы.
   – Идём, – сказала Зарёма, и направилась к ступеням.
   Я шагнула за ней и тотчас ощутила некоторое сопротивление: что-то неощутимо препятствовало моему уходу. Второй шаг вообще не получился, лишь от напряжения дрогнули колени. Меня влекло назад! Решила не сопротивляться и вернулась к кубу.
   Ниша во мраке, «О» погасла – что ещё? Внезапно мою меченую руку, точно магнитом, потянуло на отпечаток ладони Ладанеи. Тысячи маленьких иголочек впились в руку, завибрировали. И началось…
   Вспыхнула «О», ярко, сочно-розовая. И дымок появился, но не ринулся в щели, а стал заполнять нишу. Вот уже всё, что было чёрным, стало влажно-розовым, будто валиком с акварельной краской провели. Иголочки разбежались по всему телу, продолжая покалывать и вибрировать. Розовый занавес ниши взбух и бесшумно лопнул, зазмеился трещинами. «Краска» потекла, сползая и… осыпаясь хлопьями. В следующую секунду я просто обомлела: в ярко освещенной нише стояла скульптура девушки в боевом снаряжении – такими обычно изображают в книгах и кино амазонок – по щиколотку в лепестках розы. Но не это вогнало меня – Варьку? – в ступор: у девушки было… моё лицо. Я как в зеркале видела себя.
   Рядом охнула и рухнула на колени Зарёма, затянула что-то похожее на молитву. Внизу, на площади, топот ног, гул голосов. Хлопнула дверь Матери, и вот она уже сама, простоволосая, в ночной рубахе, поднимается, почти бежит, наверх.
   Иголочки собрались в пятках, затихли. И тотчас прошёл шок. Я убрала руку с куба, повернулась: площадь освещена как днём, заполнена аборигенками. Все стоят на коленях, протягивают руки в мою сторону и, как Зарёма, тянут нечто нудно-напевное. Плачут дети, но им, похоже, матери затыкают рты.
   Бросается мне в ноги Мать, касается лбом моих ступней, бормочет несвязное. По бокам её две старушки тихо подвывают. Я поднимаю руку, и воцаряется тишина.
   Мать вскидывает голову-лицо мокрое от слёз – простирает руки:
   – Прости и пощади, Светозарная! Что устали ждать… что разуверились…
   Я слышу громкий, чёткий и ясный голос – мой. И, одновременно, чужой, но очень похожий на мой:
   – Я не собираюсь никого наказывать. Вы жили, как могли. Да, я задержалась, не сдержала обещаний. Я и сама уже перестала верить, что вернусь. Но свершилось предначертанное: в Книге Судеб перевёрнута страница…
   Что было в последующие минуты, я совсем не помню. Возможно потому, что 99 % пространства заполнила Ладанея Светозарная, а Варьку оттёрли на дальние задворки. Кажется, после священного шока, аборигенки точно обезумели: истерики, слёзы, просьбы, мольбы, жалобы… Просили посодействовать, дабы не умирали дети, просили мужчин… Жаловались на Мать, на несправедливости традиции: почему только шесть женщин отбирается для приходящих мужчин? Когда, наконец, закончится Зима?..
   Мать и её помощницы пытались навести порядок, но были, буквально, смяты: каждой хотелось коснуться руки Светозарной, заглянуть ей в глаза и высказать просьбу…
   Варьке вспомнились некогда обидные слова частушки: «Бабы дуры, бабы бешеный народ…», так вот сейчас на её глазах была живая иллюстрация к тем словам.
   Несмотря на всеобщий бедлам и хаос, на площади спешно накрывали столы. Для Светозарной выделили лучшее место, кресло завалили меховыми пледами. Сотни рук готовы были нести Ладанею на руках, но она не позволила.
   Для Варьки за столом вообще места не оказалось. Где-то в этой возбуждённо-бурлящей толпе затерялись Зарёма с Юриком.
   Позже я узнала, что в этом бардаке не принимали участие восемь человек. Потому что сладко спали, утомлённые брачной ночью. Дима божился, что их опоили какой-то гадостью: он сам себя не узнавал. Эта «гадость» имела название-Нектар Додолы. Из чего он готовился, знала, пожалуй, только Мать. С давних времён, ещё до Битвы, женщины получали Нектар маленькими порциями в Капище Додолы: смазывать губы миниатюрным Образам богини, имевшиеся у каждой женщины, чтобы лучше слышала богиня похвалы в свой адрес и исполняла тайные женские просьбы. Попробовать Нектар – даже капельку – считалось сверхкощунством. После Последней Битвы и полной изоляции, уцелевшие ворожеи Долины, ещё некоторое время поклонялись Додоле, свято приносили жертвы и исполняли, что предписывалось «уставом». Только всё впустую: Дух Додолы забыл сюда дорогу. И Образы были забыты.
   В дни, когда прежде особо чтили Додолу, теперь кощунствовали, как бы мстя богине за её глухоту и нечуткость: Мать лично выдавала по столовой ложке Нектар каждой, кто пожелает. Возможно по этой причине – ещё раз унизить Додолу – и решено было выставить на столы Нектар. Из покоев Матери выкатили несколько каменных шаров, чуть больше человеческой головы. В них и хранился Нектар, годами настаиваясь и крепчая.
   И полился Нектар в чарочки. И славили Светозарную, а Додолу хулили.
   Смотрительница за часами оставила свой пост и присоединилась к остальным: кому оно нужно сейчас точное время, когда сама Ладанея пожаловала!
   Варька в своём закутке сгорала от стыда за принадлежность к женскому полу и скулила от бессилия, что не может остановить эту вакханалию.
   В проёме коридора неожиданно возник Добран. Он с ужасом смотрел на происходящее, сжимал кулаки и гневно бил копытом. Он что-то кричал, но его срывающийся голос тонул в общем гуле.
   Варька видела, как Добран потемнел лицом, развернулся и, с поникшей головой, удалился.
   Короче говоря, встреча Светозарной вылилась в банальную коллективную пьянку. Вроде Зойкиной свадьбы. Только там всё же придерживались рамок приличия, а здесь, уставшие от заморочной жизни, женщины отрывались по полной программе. И даже с избытком. А управлял ими Нектар Додолы…
   И настал момент, когда единая мысль толкнула возбуждённых женщин в Брачные покои. Варька похолодела, представив, как ворвутся обезумевшие пьяные бабы, начнут терзать мальчишек… НЕТ! этого она не может допустить! Ведь она ГОЛОВА! Как там папка любил говаривать: «Из-за дурной головы рукам-ногам нет покоя?» Держитесь ручки-ножки: голова у вас не дурная!
   Рванулась Варька из закутка, смахнула с пути одурманенную Ладанею, взмахнула меченой рукой, выкрикнув нечто безумное. Невидимый ветер смёл со столов всё, что имелось, разметал по площади пирующих, словно ворохи козьих шкур.
   Метнулась в Брачные покои. Кто где не понять: два клубка рычащих тел, точно шакалы над трупом газели. Варьку душил гнев: резные каменные кровати разнесло в крошки, тела разметало. На полу корчились голые исцарапанные мальчишки.
   – Подъём, самцы-производители! Где тут баня? Что б через десять минут были как огурчики! Мы уходим! Я сыта по горло!
   Вернулась на площадь. Здесь стояла тишина. Разбросанные тела не двигались, не издавали звуков.
   – Я убила их? – спросила Варька. У кого? У себя или у Ладанеи?
   – Они спят… – На площадке у ниши Образа стояла испуганная Зарёма, на руках, точно тряпичная кукла, Юрик.
   Ниша всё ещё освещена, скульптура сверкает и блестит вооружением и доспехами.
   – Спускайся.
   Зарёма колеблется, косится на Образ.
   – Не бойся. Я не трону тебя.
   Робко, с опаской, стала спускаться.
   За спиной Варьки послышался цокот копыт. Обернулась: Добран, на руке восседает Уп, что-то бормочет, мотая головой.
   – Будь здрава, Светозарная! – Добран припал на колени, поклонился.
   – Я – Варвара Зазирка! А ваша хваленная Ладанея устроила этот бедлам…
   – Зазирка?! – отшатнулся Добран.
   – За… зирка? – с запинкой переспросила Зарёма.
   – Да! У меня такая фамилия. Что? не нравится?
   Мне очень не понравились взгляды, улыбки Добрана и Зарёмы: в них были обожание и трепет, счастье и робкое неверие в это счастье.
   – Пришла?! Пришла?! – одновременно спрашивая и утверждая, страстно шептала Зарёма. Буквально, ела меня глазами.
   Юрик, как и я, был в недоумении, вертел головой и попугаем выкрикивал:
   – Что? Что? Что?
   – Да!? Расскажите и нам, что вас так поразило в моей фамилии?
   Последними словами на смертном одре пророчицы Басы, матери Добрана, были такие:
   – Ждите зазирку… разбудит, пристыдит… сын её от последнего полкана свалит Морока…
   Кто такая «зазирка», понятия не имели. Предположили, что особенная ворожея из рода-племени зазирок. Шли годы, десятилетия ожиданий, слова Басы, передаваясь из ус в уста, обрастали фантазиями, чаяньями. Родилась легенда, стройная, красочная, геройская. Поддерживала дух и силы первые пятьдесят лет. А потом вера погасла, ибо не было укрепляющих её факторов. Ладанея хоть иногда появлялась. Со временем выражение «когда зазирка придёт» стало звучать, аналогично нашему «когда рак на горе свиснет». И вот я, Варька Зазирка, являюсь как гром с ясного неба…
   Ничего себе задвижки! Ага, прямо ночей не спала, измечталась вся, родить от… кентавра… Не дождётесь! Вот найдём Зерно – и домой! Мне ещё школу надо закончить, в институт поступить, а не рожать здесь… полканчиков…
   – Выбросьте из головы! Все ваши легенды, бабушкины сказки не про меня. У нас есть задача, и мы её выполним. И вернёмся домой. Я не собираюсь здесь оставаться. Зарубите себе на носу! И не доставайте меня вашей мифологией: без вас тошно! Я всё сказала!
   К нам приближались мальчишки, подавленные, сгорающие от стыда.
   – Всё… мужчины, собирайтесь. Мы уходим.
   Вспыхнули как алые маки, спотыкаясь, побежали к своим кельям.
   – Куда понеслись? Оружие и тороки в кабинете у Матери.
   Зарёма, опустив Юрика на пол, плюхнулась мне в ноги:
   – Милая, хорошая, Ладушка, возьми меня с собой! Ты же видела… она коснулась меня!
   Я вопросительно глянула на Добрана: отец всё таки. Добран смотрел прямо, по-детски восторженными глазами:
   – Я тоже осмелюсь просить…
   – Хорошо. Зарёма, собирайся.
   – Но я о себе! – подался вперёд Добран.
   – А Оберег? Он выпустит… вас?
   – С тобой… думаю, да.
   – Ладно, попробуем. Собирайтесь.
   Мы остались вдвоём с Юриком.
   – Ну, дедуля, втравили вы с бабой Нюрой меня в историю… Мало не покажется. Голова кругом идёт. Уже не понимаю, кто я на самом деле…
   Юрик серьёзно наморщил лобик, пожевав губками, изрёк:
   – Ты – Варя Зазирка, а Ладанеюшка тебе помогает. Ты уж не серчай на неё, коли пробивается наперёд. Истомилась, сердешная, тебя ожидаючи…
   – Пой, птичка, пой. Только песни твои мне по барабану. Врубился, дедуля?

Глава 9

   И снова снег, снег, снег. И ничего кроме снега. Мы шли, приблизительно, часов пять.
   Наверх, из Долины, нас поднял Дима. Хорохорясь, заявил, что перебросит нас на вон ту высокую гору, но я наотрез была против. Где гарантия, что не произойдёт «перегрузка»? Повторение пройденного нам ни к чему.
   – Да я в порядке… это, ну… плёвое дело…
   – Нет, я сказала! Пойдём своим ходом.
   И Дима, и Вадик всё ещё стеснялись смотреть мне в глаза. Вадик вообще старался держаться от меня подальше, не лез мне в голову. За всё время проронил пару раз односложно «да», «нет».
   Первым катился Колобок, за ним Зебрик скользил, оставляя твёрдую колею. Следом шёл Вадик, потом Зарёма, я и Дима. Замыкал шествие Добран. На плече его нахохлился Уп, а на крупе, среди связанных тороков и шерстяных одеял, важно восседал Юрик. Шли молча. Каждый погружён в свои мысли. Мальчишки, похоже, снова и снова переживали случившееся с ними. И чувствовали себя скверно. Пожалуй, одна Зарема была безмерно счастлива и беспечна: вырвалась на свободу! Прощай однообразная жизнь и терзающие взгляды женщин, потерявших детей! Она не просто вырвалась на свободу – её коснулась Светозарная! И теперь она, Зарёма, полноправная участница похода легендарной Зазирки! Впереди столько приключений!..
   Я, в целом, была спокойна. Лишь немного беспокоило присутствие Добрана. Да, я уверенно и жёстко заявила, что все эти легенды мне до фени, что не собираюсь рожать полканов, но… в своё время и Зебрику я говорила, что не хочу никуда идти, а получилось… И потом, как ни крути, Дух Ладанеи присутствует во мне. Она сказала: страница в Книге Судеб перевёрнута, значит… пока я здесь… я не могу на все сто распоряжаться собой. Всё будет так, как начертано… И, видимо, неспроста Добран напросился в поход, как только услышал слово «зазирка»… Здесь другие законы, им плевать, что я несовершеннолетняя… Предписано, начертано в Книге Судеб – и не выпендривайся. Интересно, сам Добран о чём думает? Вот бы на минутку способность Вадика…
   «Успокойся, о тебе он вообще не думает. Его занимает одно: пропустит Оберег или нет?» – как бы проходя мимо, обронил Вадик. Просто, без ухмылок и сарказма.
   «Спасибо». Но Вадика уже рядом не было. Заглянул на секундочку или всё же торчит в моей голове? Ладно, шут с тобой, извращенец!
   Факт, что Добран не думает обо мне, не смакует сцен нашего соединения – брр! – меня обрадовал и окончательно успокоил. Решила тоже не терзать себя думами на эту тему. Поживём – увидим, как сложится…
   Мы ушли на довольно приличное расстояние от Долины Ворожей, но пейзаж оставался прежним: снег, гора, подъём – спуск – подъём. Небо всё так же изображало густую облачность. Не менялась и температура. По убедительному совету Добрана и Зарёмы, ещё в посёлке мы переоделись: джинсы поменяли на кожаные штаны, кроссовки – на изящные меховые сапожки, наши летние курточки – на допотопные дублёнки. Удобная лёгкая одёжка, только немного жарковато в ней спустя пять часов ходьбы.
   Сделали привал. Дима первый не выдержал молчанки – смущаясь, стал оправдываться передо мной:
   – Варь… ты же знаешь… я не хотел… Они это… ну, подсунули… какую-то гадость…
   – Нектар Додолы.
   – Сладенький… это, ну… я думал: компот… А оказалось… Прикинь: жидкая виагра…
   Вадик мрачно хмыкнул. Зарёма о чём-то шепталась с Юриком, но – ушки на макушке! – с любопытством прислушивалась к нашему разговору.
   – Дим, я не твоя мама. Не надо мне ничего объяснять, оправдываться. Было и прошло…
   – Да… только это… ну, противно как-то…
   – А ты меньше думай. Это и тебя касается, Вадик.
   – Я и не думаю, – мрачно отозвался Вадик. – Я курить хочу! Эти дуры сперли все мои сигареты. Решили, что я колдун… Боялись: порчу наведу… Кретинки!
   – Это же здорово! Перестанешь себя травить. Грызи вон яблоки.
   – Сама грызи…
   – А он правда колдун? – приблизившись, шепотом спросила у меня Зарёма.
   – Он такой же колдун, как ты Додола.
   Добран не принимал участия в разговоре, держался поодаль, задумчиво хрумкал фрукты. Я, вроде бы, перестала думать о предсказании его матери, но всё ещё не могла прямо посмотреть на Добрана: что-то мешало, стесняло. Похоже, он так же был не в своей тарелке. Прямых контактов избегал, свои мысли и предложения передавал через Юрика. Вот и сейчас, налопавшись от пуза, Юрик сообщил, что Добран сомневается в правильности пути, которым ведёт нас Колобок. Надо идти левее, вон к той круглой с конической вершиной горе – зовут её Шлемом Перуна. За Шлемом начинается Долина Ста Озёр. Этой дорогой шла мать Добрана, между прочим, беременная на последнем месяце. Шла по указке самой Ладанеи – это о чём-то говорит…
   – Уп, ты не хочешь размять крылышки?
   Уп, клевавший с руки Добрана яблочные семечки, вскинулся, недовольно упкнул и нехотя вспорхнул.
   – Може и мне? – вскочил с одеяла Дима.
   – Хорошо. Только не увлекайся.
   – Да я легонько, – Дима растворился в воздухе.
   Зарёма уже видела в действии эту способность Димы, там, в Долине, но и сейчас ахнула, как в первый раз.
   – Почему Светозарная и мне хоть крохотный Дар… – начала Зарёма и осеклась, видимо осознав, что поступает кощунственно: роптать против Богини…
   – Может, и одарила, только не время ещё. Мы ведь тоже до урочного часа не ведали. Надейся и жди, – успокоила я девчонку.
   Пора, пожалуй, и «кино» посмотреть. Уп кружил над Шлемом Перуна. Добран оказался прав: внизу действительно долина… ЗЕЛЁНАЯ!!! Вспомнилась наша старая песня: «Зелёное море тайги…» Снег обрывался у подножья горы и сразу начинались заросли кустарника, переходящие в густой, без просветов, лес. Как говорится: невероятно, но факт. А где же Сто Озер? Спуск с горы плавный, ровный, просто мечта для начинающего горнолыжника. Стоп! что это там шевелится?!
   «Уп, опустись пониже».
   У кромки снега топтался Дима. Вытянув руки, он упирался точно в стеклянную стену. Значит, здесь кончается Оберег. Почему же Колобок ведёт нас в сторону?
   «Уп, возьми правее от Шлема».
   Горы, горы, горы… Неприступные, скалистые громады, частично, будто глазурью покрыты, в корке льда, частично присыпаны снегом. Там такая же звонкая тишина, уже порядком надоевшая. Почему же, чёрт возьми, Колобок ведёт нас этим путём?! Короткий не всегда верный?
   «Спасибо, Уп. Возвращайся».
   Димка, явно, увлёкся. Уп давно уже продолжил удовольствие – яблочные семечки, – а Димка задерживался. Паршивец! Забыл, что случилось при «перегрузке»…
   – Вадик, ты можешь его достать?
   – Он обследует пещеру.
   – Спроси… как он чувствует себя.
   – Как бы… боров жирный у корыта с хряпой, – Вадик не удержался от собственного комментария.
   – Опять?
   – Да ладно тебе, – отмахнулся Вадик. – Курева лишили, теперь и рот затыкают…
   – Не затыкают! Не затыкают! Только просят не оскорблять, не обзываться.
   Вадик вернулся на свою колею: опять этот снисходительный взгляд, вечная ухмылка.
   – Ожил, да? Будешь ещё напрашиваться?
   – Да что ты взъелась? Подумаешь, не так сказал. Здоров как бык, здоров как боров-какая разница?
   – Разница не в том, ЧТО ты сказал, а в том КАК. Врубаешься?
   Вадик не успел ответить: между нами возник Дима, обдав ледяным ветерком.
   – Супер! Швыряет как пушинку! Клёво!
   – Рада за тебя. Что за пещера?
   – Там целая вязанка этих пещер. И следы тех, кто до нас был. Я думаю: через них можно выйти за Оберег.
   – Ясно. Слушайте все. Нам надо принять решение… Правильное и верное. У нас два пути: короткий лёгкий и длинный тяжёлый. Короткий предлагает Добран. Длинным нас ведёт Колобок. Спрашивается: каким идём?
   – Конечно длинным, – быстро сказал Дима, вгрызаясь в остывший пирог.
   – Почему?
   – Все по нему шли.
   – И все сгинули, – хмыкнул Вадик.
   – Ещё неизвестно почему, – отпарировал Дима.
   Добран твёрдо стоял на коротком пути. Зарёма воздержалась, а Юрик выступил в защиту Колобка: мол, «Нюрка не для блезира его нам дала», надо следовать за Проводником.
   – Итак, получается: двое за короткий путь, двое за длинный, один воздержался. Остаётся мой голос. Я согласна, что Колобок недетская игрушка, что через пещеры путь истоптанный, но… Я согласна и с Вадиком: результат… никакой. Мальчишки пропали, девчонки вернулись в Долину Ворожей. Никто из нас не хочет повторить их судьбу…
   – Короче, Склифосовский! – оборвал меня Вадик.
   – Как могу! Короткий путь, мне кажется, тоже таит опасность. Даже наверняка… не мог Морок оставить его без внимания. Иначе Колобок повёл бы нас к Шлему… Как узнать, где зло большее, чтобы выбрать меньшее?
   – А эта… ну, Ладанея, ничего тебе не подсказывает?
   – Разве что интуиция… А она говорит: иди коротким.
   – Достали! – внезапно вспыхнул Вадик. – Тянете кота за хвост! Какая разница: и там и там нас ждёт нечто… Одолеем – молодцы, нет-тухлые огурцы…
   – Значит, идём к Шлему? Ребята, очень вас прошу, всех… соберитесь, будьте серьёзнее. Безмятежная прогулка по снегу заканчивается…
   – Да хватит тебе нудить, – вновь грубо оборвал Вадик. – Все и без твоих нотаций понимают, что вышли не на лыжах покататься, снежки покидать…
   – Хорошо, хорошо, убедил. Идёмте.
   Вадик взял Зебрика, поставил по направлению Шлема?
   – Давай, котяра, рули на гору.
   Зебрик поёрзал на снегу и двинулся… за Колобком.
   – Куда? – Вадик перехватил его, вернул на место. – На гору я сказал!
   Колобок вернулся, проскочил мимо ног Вадика, ударился в грудь Зебрика, описал дугу и покатился, как должен – в сторону пещер. Зебрик двинулся за ним.
   Неожиданно с громким криком сорвался с плеча Добрана Уп, завис над Зебриком. Тот остановился, вновь заёрзал. Уп опустился ему на голову. Зебрик замер на секунду, затем развернулся и уверенно заскользил в сторону Шлема.
   Колобок, точно обезумел: бился в ноги, опрокидывал Зебрика, подпрыгивал и с силой ударял впереди идущего Вадика в спину. Короче, всячески пытался вернуть нас на свой маршрут. Вадик, наконец, не выдержал нападок, вскинул лук.
   – Не смей!
   Вадик обернулся, ожёг меня гневным взглядом:
   – Так угомони его! Утомил…
   Хотели поймать, но Колобок не позволил себя пленить. Он кружил вокруг нас и время от времени, словно выстрелянный, наносил удар в ноги, в спину.
   Остановились. Колобок тоже замер.
   – Достал! Ещё раз ударит, прошью, как гнилую картошку! – Вадик был вне себя.
   Я шагнула к Колобку:
   – Славненький, Колобочек, я тебя люблю, как живого. Я никогда не забуду, что ты спас меня. Не упрямься, пожалуйста, давай попробуем этот путь. Поверь мне, он лучше… я это чувствую. Согласен?
   Колобок стоял на своём. Он рисовал на снегу замысловатые иероглифы, которые, по его «разумению», должны были убедить нас в правильности его маршрута.
   – Не понимаю я твоих каракуль. Но ты-то должен понимать русский язык: давай попробуем короткий путь…
   – Бесполезно, Варь: он запрограммирован на одну программу, – сказал Дима.
   – Что же делать? Он не даст нам спокойно идти…
   – Вырубить! – Вадик вновь взялся за лук.
   – Я скорее тебя вырублю!
   Сделала попытку укротить Колобка Зарёма: что-то шептала неразборчиво, осторожно приближалась. Колобок лежал, словно завороженный, её шёпотом, но стоило Зарёме протянуть руку, как он отскочил на метр в сторону.
   – Ну, и долго мы ещё в догонялки будем играть? – Вадик зло пнул снег, ругнулся в пол – голоса матом.
   И тут снова неожиданно проявил себя Уп. Взлетев, сделал пару низких кругов над Колобком, и, внезапно, как заправский хищник, камнем упал на него, вдавив в снег. Дима сдёрнул с себя дублёнку, метнулся к ним, накрыл, сгрёб вместе со снегом.
   – Зарёма, давай торок! – крикнула я и плюхнулась рядом с Димой. – Не придуши Упа.
   – Сунь сюда руку, вытащи его.
   Через пару минут всё было кончено: Колобок остервенело бился в тороке, а Уп сидел на спине Зебрика и приводил в порядок перья.
   – Спасибо, Упушка, молодчина! От меня горсть семечек на следующем привале.
   – Все будем сидеть и колупать яблоки, – хмыкнул Вадик. – Он у нас прямо ястреб!
   Посмеялись, разряжая тягучую атмосферу. И двинулись в путь.
   С этой стороны подъём на Шлем Перуна оказался весьма крутым. Едва мы ступили на колею, как она лопнула и плиткой сползла: под ней оказался лёд. Дима тут же предложил:
   – Давайте, я вас перекидаю наверх.
   Я дала согласие, не подозревая об истинном намерении Димки. Он перекидал, только не на вершину Шлема, а сразу к границе Оберега. Дабы я не заподозрила чего раньше, Дима действовал так быстро, что даже не проявлялся целиком: из пустоты возникала рука, хватала очередной «груз» и растворялась вместе с ним. Последней была я. Глядя на счастливое потное лицо Димки, довольно смеющиеся глаза, пропадало всякое желание ругаться.
   Прежде чем выходить за Оберег, решили здесь сделать привал: основательно подкрепиться и отдохнуть.
   Честно скажу: близость Оберега давила на мозги. Появилась неуверенность и – что скрывать – страх. Знакомые – незнакомые, пугающие чувства. Нечто похожее было, конечно, при Переходе, но не такое сильное, пронизывающее всё тело. Что это? Предчувствие близкой опасности? Или… ответственность за других? Из-за дурной головы… Скорее всего, последнее.
   Остальные тоже были неспокойны. Ели вяло, не отрывая взглядов от пейзажа за Оберегом. Он был, словно за стеклом: лес, трава– всё выглядело натуральным, но какое-то неживое, как в диораме.
   Приблизиться к «стеклу» решился Вадик: руки его скользили по невидимой поверхности, и ничего не происходило.
   – Идём? – неуверенно спросила я, с трудом унимая внутреннюю дрожь.
   – А чего тянуть, – за всех ответил Вадик.
   Я подошла к Оберегу. Всё внутри у меня сжалось, на мгновенье почудилось, что остановилось сердце, и прекратился бег крови. Откуда– то, из глубины сознания, всплыла баба Нюра и её слова, перед тем как открыть Проход. Не знаю, как, но эти же слова сорвались с моих губ, восстановили стук сердца и бег крови:
   – Все сходили в туалет перед дорогой?
   – Да, мамочка, – в унисон ответили Дима и Вадик. – Открывай!
   Я коснулась «стекла» меченной ладонью, и она… прилипла. Ощущение такое, будто мокрой рукой коснулась металла в мороз: тысячи ледяных иголочек впились в руку. В голове зашумело, мир дрогнул и слегка поплыл. Похоже на лёгкое опьянение. В центре ладони проклюнулась горячая точка, она росла и ширилась с каждой секундой. Вскоре вся рука была горячей. Из под подушечек пальцев выскользнули розовые искорки, собрались в цепочку, а она, в свою очередь, изогнулась в подковку. Пульсируя и меняя цвет с розового на бежевый, и обратно на розовый, подковка разбухала, раздавалась вширь, тянулась концами к земле. Не прошло и минуты, как передо мной образовался проём, затянутый тончайшей, типа газовой, занавеской. Напряжение в руке исчезло, как и жар. Я отошла в сторону.
   – Кто первый?
   – Можно… я, – едва слышно произнесла Зарёма. – Если не пропустит…
   – Никаких «если»! Иди!
   Зарёма приблизилась к проёму, глубоко вдохнула воздух, закрыла глаза, и шагнула. В следующее мгновение мы увидели её стоящей на траве. Зарёма открыла глаза, ахнула, упала на колени и, нервно смеясь, трогала травинки.
   Остальные перешагнули, шутя, как банальный порог своей квартиры. Только Добрану пришлось протискиваться на коленях: проём был точно по моему росту. Едва Добран оказался на той стороне, шагнула и я. За моей спиной, словно кто-то вздохнул. Обернулась: вместо проёма тонкая розовая полоска, вспыхнула ярко и погасла. Запахло, почему-то, свежеразрезанным арбузом.
   Окружающий нас мир был живой! Полный чистых натуральных звуков и запахов. Кстати, о запахах. Они оказались такими сильными, что мы на некоторое время просто опьянели. Редкие облака плавно плыли, небо белёсо-синее, солнце катилось к закату. Голоса птиц… Было от чего крыше поехать.
   Зарёма, обливаясь счастливыми слезами, каталась по траве. Добран, точно жеребёнок, впервые выпущенный на луг после долгой зимы, ошалело носился, взбрыкивая копытами и оглашая окрестности дикими криками. Дима сидел на камне и с дурацким видом глазел на букашку, бегающую по его руке. Вадик сунулся в заросли кустарника, рыча, как заправский медведь:
   – Курить! Хочу курить! Пол – царства за сигарету!
   Уп накинулся на новое меню: жучки, червячки. Юрик с головой ушёл в травяные джунгли, с каким-то хлюпающим смехом, пробовал на вкус каждую травинку.
   И только мы с Зебриком оставались на месте, сохраняя спокойствие. Зебрик по своей деревянной сущности, да и, похоже, за пределами Оберега он утратил способность скользить. Снега нет, земля твёрдая – отпала в нём необходимость?..
   Что касается меня, то тревожные чувства не пропали, а, напротив, усилились, прикипели. Вся эта безмятежная идиллия что-то таила в себе нехорошее. Не может быть, что Морок не озаботился защитой лёгкого пути, наверняка, приготовил кучу гадостей. Каких? Где? Кто об этом должен думать? Голова!
   – Варь, приколись: божья коровка совсем как у нас!
   – Дим, хватит балдеть… Тревожно мне…
   Дима стряхнул с руки букашку, убрал с лица блаженную улыбку:
   – Думаешь, это… ну, засада?
   – Тут может что угодно. Не верю я в этот… рай.
   – Може мне это… ну, попрыгать?
   – Только очень осторожно. Не у себя в новгородских лесах.
   – Будь спок! – Дима исчез, на меня пахнуло жарким ветерком, запахом пота.
   Угомонилась, наконец, Зарёма: нарвала цветов и принялась плести венок.
   – Ладушка, у вас дома так же?
   – Да. Только воздух… грязнее.
   – Тогда зачем мне у вас жить? Вот снимем Оберег, и у нас в Долине так будет. Ведь снимем, Ладушка?
   – Снимем. Хорошо, просто в гости будешь приходить…
   На камень, где недавно сидел Дима, тяжело плюхнулся Уп, лапы подломились, и он распластался по всему камню. Хохолок обвис, завалился набок.
   – Что? Обожрался?
   Уп гукнул, похоже на оправдание.
   – Ясно: дорвался до деликатесов. Сухомятка уже поперёк горла стояла, да? А я собиралась тебя в разведку послать…
   Вылез из травы Юрик, грязный как чушка, с удовольствием грызёт плохо очищенный корешок.
   – Как славненько-то, Ладанеюшка! Здоровьице поправил, зубки укрепил…
   – Авитаминоз замучил, цинга, понятное дело.
   – Смейся, смейся, радость моя. Хоть жуком навозным обзови, не обижусь. Я ноне добренький и необидчивый.
   – Ладно, самореклама потом. Твоё природное чутьё ничего опасного не чувствует?
   Юрик перестал жевать, насупился, грязными ладошками закрыл уши, замер, точно обернулся в статуэтку из капа. Через минуту встряхнулся, выплюнул изжёванный корешок, икнув, сказал:
   – Совсем крошечку. Може далеко, а може… стар стал, Ладанеюшка, слух притупился…
   – Значит, опасность всё– таки есть? Где?
   Юрик указал пальцем влево.
   Из кустов, матерясь, вылез Вадик.
   – Ни одного сухого листика! Не могу, курить охота… Добейте меня, не дайте мучиться! – Вадик был бледен, нервно облизывал сохнущие губы. Глаза тусклые, как у больного. Лоб в бисеринках пота.
   – Тебе плохо?
   – Нет! мне кайфово! – взорвался Вадик. – Всё нутро корёжит, мозги закипают, а я торчу! балдею!
   – Извини, я думала… дурачишься…
   – Да пошла ты со своими извинениями! – Вадик упал на траву, остервенело рвал её и бросал себе на голову.
   Ничего непонявшая Зарёма, инстинктивно спряталась за камень: в Долине говорили, что Вадик из колдунов, может и сейчас колдует, ишь как сердито кричал на Зазирку… Конечно, она его одолеет, разрушит колдовские чары, но ей, Зарёме, лучше быть в сторонке.
   Меня охватила паника. Я слышала о ломке наркоманов – курение ведь тоже наркотик! – видела ужасные сцены по телику, но что делать, как помочь…
   – Юрик, я не знаю, что делать! – истерично закричала. – Он может умереть!
   – Ладанеюшка могла рукой излечивать…
   Рукой? Но моя рука рёбра ломает, крошит каменные глыбы… Стоп! Ведь ломка-это своего рода тоже преграда, опасность… Если в пол силы, в четверть, в осьмушку… попробовать?
   Вадик рычал, скрипел зубами, весь изгваздался, зарываясь в землю. Сил не осталось видеть это и слышать. Опустилась рядом на колени, уронила руку на мечущуюся голову.
   – Уйди, зараза! – проскрипел зубами Вадик, дёрнул головой, но я вдавила её в землю. Представила эту треклятую ломку в виде бутылки стоящей на камне и… разнесла пузырёк вместе с камнем в мелкую крошку.
   Вадика всего передёрнуло, тело ослабло, поникло, стало как тряпичное – затих. Рука моя произвольно переместилась по его спине, на секунду остановилась там, где должно быть сердце. Оно работало: Вадик элементарно… спал.
   – Я знал, Ладанеюшка подмогнёт, – забухтел Юрик. – Она завсегда могла… любой недуг…
   Юрик недоговорил: на него грохнулся огромный куст, а рядом возник Дима. Глаза ликующие, рот иссиня– чёрный.
   – Ребята! Райское местечко! Полянка, ручеёк, грибов, ягод… Вот вам черники нарвал, угощайтесь.
   Куст, заваливший Юрика, на самом деле был букетом ягодных веток. Юрик выбрался поверх них, хотел, было разразиться бранью, но увидел ягоды и передумал: налёг на угощенье.
   – Плохо не будет от избытка витаминов?
   Дедуля лукаво глянул на меня, изрёк:
   – Много не мало. Наш брат не как ваш.
   – А этот чего? – Дима кивнул на Вадима.
   – Табачная ломка. Усыпили. Давай, рассказывай, что видел.
   Предполагаемая долина Ста Озёр на самом деле плоскогорье. Возможно, долина дальше. А пока террасы, холмы, впадины. И всё густо заросшее лесом. Следов человеческой деятельности не обнаружил. Животных полно, не пугливые. Одним словом, райское место…
   – Райское… Почему же тревога не отпускает?
   – Може это… ну, источник в долине? Пещеры тоже выходят в долину. Мы идём с тылу, отсюда нас не ждут… Может, такое быть?
   – Хорошо, если так. Далеко это райское место?
   Дима пожал плечами:
   – Спидометра у меня нет. А что?
   – Видишь солнце где? К вечеру дойдём?
   – Варь, ну, это… брось ты надо мной трястись. Я в полном порядке. Аборигенки вставили эту… ну, вечную батарейку: работает, работает, работает… Чего вам ноги мять? Перебросаю, как мячики. А где Добран?
   – Жеребёнком резвится где-то…
   – Так что: делаем пас?
   – Делаем.
   – Зара, дай руку… отнесу тебя, как принцессу, в райские кущи!
   Не знаю, какие в раю кущи, но место было дивное. На вершине холма широкая солнечная поляна, море цветов, воздух пропитан запахом свежего мёда. В центре поляны гигантский потрескавшийся гранитный валун, из-под него бил студёный ключ. Весело журча, ручейком убегал вниз с холма. И почти не было комаров и мух.
   Приближался вечер и, понятное дело, отправляться в путь было бы глупо. Поэтому Дима сразу же приступил к постройке шалаша. Добран, всё ещё по жеребячьи возбуждённый, присоединился к нему. Притащили жерди, пушистый лапник. Я, по просьбе Димы, Спицей пробила дюжину метровых ямок. В ямки вогнали жерди, другие одним концом укладывали на камень, другой привязывали к стойкам. Затем весь этот каркас завалили ветками и лапником. Внутрь тоже набросали лапника.
   – Отель-люкс «Ветрянка» готов! Водопровод под боком, удобства… под кустиками.
   Вадик всё это время дрыхнул. Ладно, пусть спит, только бы на пользу пошёл здоровый крепкий сон.
   Потрудившись, Дима прилёг в сторонке, передохнуть. Я с тревогой окликнула:
   – Дим, ты в порядке?
   – Стопроцентно! Это я так… с непривычки. Я ж лентяй безбожный. Дома ничего не делал: домработница, мама… Это мой первый трудовой подвиг. Кайфово!
   – Хорошо, отдыхай.
   Уп, нахлюпавшись в ручье, теперь сидел на камне, чистился и обсыхал.
   Юрик, едва перебросили сюда, скрылся в траве.
   Мы с Зарёмой разобрали тороки, смастерили лежаки. Добран попросил миску. Я разложила «скатёрку» и, когда на ней появился уже приевшийся набор, протянула полкану черепку с овсяным киселём. Добран почти залпом осушив её, пошёл вниз по ручью. Добран не смотрел мне в лицо, возможно, стеснялся своего вида. Мускулистый потный торс его был грязным: прилипшая земля, пыльца, пятна древесной смолы и сока трав. Волосы – грива сбились в колтуны, с застрявшими колючками и травинками. В таком же состоянии был и хвост. Конская часть Добрана выглядела намыленной, с остатками грязной пены. Цветочная пыльца, мелкие семена прилипшие к коже, – всё вместе создавало ощущение неухоженности, как у бомжей.
   Зарёма проводила его любящим взглядом, вздохнула.
   – Я помогу, – взяла гребень и побежала вслед за отцом.
   Все при деле, одна я не знала, чем себя занять. Лежаки готовы, ужин давным-давно готов, хотя это меню уже поперёк горла встаёт. Обновить бы, но как?
   – Может, дичь свежая? – внезапно произнёс Вадик, при этом даже не шелохнулся.
   – Симулянт?
   – Всё обидеть норовишь? – поднялся Вадик. – Спасибо… Сильно меня колдобило?
   – Чуточку. Мы сразу спатеньки тебя уложили.
   – Ладно, я твой должник.
   Вадик сходил к ручью, умылся, затем сгрёб пирог со скатерти, взял лук, колчан и удалился в лес.
   – Далеко не ходи.
   – Хорошо, мамочка!
   – А мне можно прогуляться? – дурашливо спросил Дима.
   – Валяй, аппетит нагуляешь.
   Дима резко сел, потянулся с хрустом, и исчез.
   Да, совсем забыла про Колобка: он, бедненький, до сих пор в пустом тороке. Если до перехода он бешено колотился – со стороны можно было подумать, что в мешке зверушка, размером с кошку, – то после перехода затих, и я совершенно забыла о нём. А сейчас вспомнила.
   Развязала ремешки и вытряхнула Колобка на лежак. У него был жалкий вид: грязные засаленные нити, потускневший цвет и слегка сплющенный.
   – Бедняжечка, прости меня, если сможешь! Но ты сам виноват… вёл себя как хулиган. Давай я тебя помою, – протянула руку, но Колобок стремительно отпрянул. – Я же извинилась! Не будь… – я не договорила: Колобок ударил меня в бок, я согнулась от жуткой боли и перехватившего дыхания. Колобок перепрыгнул через мои ноги и резво покатился к кромке леса.
   – Куда ты? – вскочила я и, охнув, опустилась на лежак. Паршивец! Точно камнем врезали… Обиделся… Ничего, покуролесит и вернётся, куда он денется: как никак Проводник наш, ответственен. Я прилегла, приложила меченую руку к боку: боль потихоньку отступала. Не заметила, как заснула.
   Разбудила меня Зарёма. Было уже темно, перед шалашом горел костёр. Вадик жарил на вертеле три крупных птичьих тушки.
   – Поднимайся, соня: уже всё готово. Жалко, сольки никто не сообразил прихватить. Ничего, будем как предки.
   Я поднялась, отметив, что бок в полном порядке.
   – Колобок вернулся?
   – И колобок и жирдяй загуляли, однако…
   – Что?! Димка не вернулся? Надо же что-то делать…
   – Что? – Вадик был спокоен, как танк. – Темно, хоть глаз коли. Дохлый номер. Сама знаешь: он может быть в полукилометре, а может в десяти… Не дёргайся, ничего худого с ним не случится.
   – Да почему ты так уверен? – Я почти кричала, готовая сорваться на истерику.
   – Уверен… Потому что мы… близнецы, забыла? Когда одному больно, другой чувствует. Я прочёл в одной книге… Два года назад у меня внезапно разболелся локоть. Рука немела. Деревенские бабки использовали все средства, думали, сглаз. Не помогло. Фельдшер, тётя Полина, тоже ничего не понимала. Возили в район, просвечивали. Ни-че-го! А рука ни гу-гу. Месяц кололи обезболивающие… Короче: прошло внезапно, как и началось.
   – И что?
   – А то! У этого жир… у него на локте шрам… Были и ещё случаи. Не сомневайся, проверено временем. Подождём до утра. Как рассветёт, поищем.
   – Ты пробовал сканировать?
   – Пробовал! – внезапно перешёл на крик Вадик. – Как в вату…
   – Ещё попробуй! И не кричи… здесь нет глухих.
   – Я не кричу, я ору! Я тебе не компьютер! – Вадик вскочил, зло пнул воздух и быстро пошёл по поляне.
   Ужин начали в тягостном молчании. У меня кусок в горло не лез. Все пытались успокоить меня, намеренно вели себя так, словно ничего не случилось, и Димка просто отошёл в кустики.
   Вадик, поев, тут же завалился на лежак и вскоре засопел. Зарёма тоже легла, но долго ворочалась и вздыхала. Добран полулежал на лапнике, подбрасывал хворост в костёр. Весёлый огонёк, отгонявший темноту ночи ближе к лесу, воцарившаяся тишина, тепло-всё располагало к покою, как в уютном доме у камина. Но мне было неспокойно. Димка, Колобок, Юрик… Где их черти носят? Почему я должна терзаться, волноваться? Не желаю! Хочу домой! Хочу домой!!!
   Добран, чистый, аккуратно причёсанный, в меховой безрукавке на голое тело, зачарованно смотрел на огонь. В бликах пламени он казался отлитым из красной меди. Поднял голову, глянул на меня, ободряюще улыбнулся. Мне стало, почему-то, ещё горше. Упала на лежак, накинула на себя одеяло и тихо расплакалась. В общем, Варька в своём репертуаре…
   Обессилев от слёз, уже засыпая, неожиданно для себя отметила: Добран, по эту сторону Оберега, вроде возмужал и уже не выглядит мальчишкой, ровесником Вадика и Димки, а взрослый парень… Чертовски красивый… голливудский красавец…
   Я проснулась первая. Солнце, похоже, ещё не взошло, темноту ночи сменили серые предутренние сумерки. Низко над деревьями повис густой непроницаемый туман. Стояла удивительная тишина, воздух нежно тёплый и сырой. Мир, казалось, был парализован: ни шелеста, ни голоса леса. А накануне вечером он так шумел!
   Выбралась из шалаша, метнулась к роднику: живой! Как ребёнок во сне, бормотал и чмокал. Значит не заклятье! Обычное сырое туманное предрассветное утро!
   Умылась студёной водицей и почувствовала себя значительно лучше. Однако, до полного спокойствия не было причин: пропащие не вернулись. Где они? Как провели ночь?
   Пелена тумана ожила, заклубилась, светлея. Вот уже почти ничего серого, лишь молочно-белое с розовым налётом. Забормотал, сладко вздыхая и похрустывая косточками-веточками лес. Пелена разорвалась, края обвисли и быстро стали расходиться в стороны: на поляне посветлело. Заговорил – загалдел лес, шумно, разноголосо. С вершин деревьев опустился ветерок, пробежался над поляной, брызгая росой.
   «Чёрт, как было бы здорово, будь эти охламоны на месте…» – с сожалением подумалось.
   Вскоре поднялись остальные.
   – Будь здрава, Ладушка! – поздоровались, Добран и Зарёма.
   – И вы здравы будьте!
   Вадик вылез из шалаша на четвереньках:
   – Привет! У нас сегодня суббота или понедельник? У вас какой первый урок? У нас всю неделю химия. Во! где уже все эти окислы и антигриды!
   – Привет. Какой день не знаю, а урок у нас теперь один единственный. Все 24 часа в сутки.
   – Какой же?
   – ОБЖ.
   – Класс! Мой любимый! Эт точно: теория и практика в одном флаконе. Отличники вернутся домой, двоечники… останутся. Сейчас тяпнем чайку… и давай звонок.
   – Чайку?
   – Его самого. Я ещё вечером хотел, да сбили с мысли.
   – Попробуй прощупать Димку.
   – Уже. Как в воду канул…
   Добран развёл костёр. Вадик из корявых сучьев смастерил над ним треножник, сверху поставил кисельное блюдо с водой. Затем сбегал в лес и вернулся с пучком трав и листьев.
   Из-под лапника под крышей нехотя вылез помятый Уп, замер в раздумье.
   – Думай, не думай, а вставать надо. Приводи себя в порядок, и полетай по округе, может, что увидишь.
   Уп вяло склонил голову, зыркнул на меня влажным глазом:
   – Уп-уп-уп.
   – Никаких возражений! Всё, кончилась беззаботная… мирная жизнь. Мы на территории врага…
   – А ты ему пару влепи за поведение, – хохотнул Вадик. – И родителей вызови, Варвара… как отца зовут?
   – Фёдор.
   – Варвара Федоровна… – с напевом произнёс Вадик. – Будьте построже с нами… или на шею сядем.
   – Где сядете, там и слезете.
   Добран и Зарёма, с интересом вслушивались в наш трёп. Ничегошеньки, конечно, не понимали, но в глазах светились уважение и поклонение. По их темноте, любая наша чушь покажется божьим словом.
   Уп улетел. Вскипела вода, и Вадик стал колдовать над приготовлением чая. Именно так – колдовство совершает! – решили Добран с Зарёмой, затаённо наблюдая за его манипуляциями. Вадик бережно перебирал травинки, листочки, тщательно обмывал их и опускал в кипяток, при этом губы его что-то шептали. Последний листочек опущен, блюдо снято, сверху накрыто плоской тарелкой и придавлено камнем.
   – Через три минутки Супер – чай будет готов.
   Чай, действительно, получился Супер: душистый, с дивным ароматом и чудным вкусом. Под него даже опостылевшие пироги улетели, как свежие пирожные. Нас прошибло потом, вся тяжесть – душевная и телесная – улетучилась, каждая клеточка наполнилась силой и упругостью.
   – Что ты туда набросал?
   – Секрет фирмы. Моя бабка называет его «богатырский чай». Это вам не Нектар Додолы.
   – Да уж…
   Рядом в траве зашуршало, и к костру выкатились два мокрых грязных меховых комка. Встрепенулись – и нашим глазам предстали два старичка. Одним был пропащий Юрик, другой – сухонький с крючковатым носиком, острыми ушками и озорными овальными глазками.
   – Будь здрава, Ладанеюшка! – поздоровались дедульки, поклонившись до земли. – Это, Щулец, – представил Юрик. – Тутошний… леший, по-вашему.
   – Очень приятно. Колобка не встречали?
   – Сбёг? Не удручайся, Ладушка, возвернётся. Он, должно быть, проверяет путь-дорожку.
   – Кушать будете?
   – Благодарствуем, мы уже откушали. А чем это у вас духмяным шибает в нос?
   Чай дедулькам весьма понравился, с упоением хлебали, переглядывались, с видом знатоков, одобрительно цокали:
   – Наше зелье!
   – Размодел весь, – счастливо пропел Щулец, откинувшись на траву.
   Я спросила у него, что за местность и вообще как тут жизнь. Вот что поведал Щулец: места эти ранее звались Полкановы Холмы, здесь издревле сидело (проживало) племя полканов. А рядом, в мире и согласии, прочий лесной народец. После Последней Битвы, Морок распорядился истребить всех оставшихся полканов, а их поселения стереть с лица земли. В той карательной акции погибло и много лесного народца. Уцелели лишь водяницы, да одиночки, вроде его, Щулеца. После бойни Морок прислал сюда Деву-Ягу: доглядать, чтоб никто с худыми намерениями не зашёл к нему с тыла. Очень опасался Морок, что через Оберег Ладанеи в его владения будут проникать лазутчики и прочие его супротивники. А таковых у Морока предостаточно.
   – А Дева-Яга, разве не Баба-Яга?
   Нет, Дева – младшая сестра Бабы-Яги. Обе по молодости были богатырки-воительницы, поляницы. Верой-правдой служили многим Великим князьям, оберегали рубежи отечества, были в чести у Светлых Богов. Но случилось так, что старшая Яга полюбила Морока. Тогда он ещё только-только вынашивал свои мерзкие планы, строил мелкие козни. Можно сказать, силой богатырской увлекла, оженила на себе и стала Бабой-Ягой. А вскорости подпала под влияние потайных дум супружника, его чёрных дум. И стала верной помощницей. Не раз находились-сходились в поединке сестры, и всяк младшая побеждала. Затаила старшая злобу лютую, ждала удобного случая. О ту пору и случилась Последняя Битва. Как ведомо, верх одержали Чёрные: уж больно много было козней, разладу промеж Светлых, обоюдных обид. Дева-Яга оказалась средь полонянок (пленных). Тут старшая и решила уязвить меньшую, да так, чтоб помнила и мучилась до смертного часа. По её просьбе Морок люто снасильничал над Девой, опосля бросил в поруб (темница). Понесла сердешная от семени того нелюдя, и в положенный час разрешилась чудным ребёночком мужского пола. И проснулось в Деве великое материнское чувство: надышаться не могла над кровинушкой. Однако, старшой показалось, что мало мук и терзаний получила Дева – решила удвоить. Оторвали кровинушку от сосков матери, а саму, очаровав чёрной волшбой, сослали в земли дальние. И наказали – нагрозили: коль осмелится вернуться, даже помыслит о том – сыночку не жить. Занемогла Дева, враз постарела. Был верный голубок у неё: летал в земли Морока, проведывал, как жив-здоров деточка. Тем и держалась. Но проведала о том Баба-Яга, погубила голубка, а дабы впредь не случилось оплоха, вдоль границ земли полканской чары злючие навела, всяку нежить поселила. С той поры Дева умом помешалась: горе тому, кто на пути её окажется. Неведома та сила, что сможет её одолеть, укротить.
   – Теперь понятно, почему этим путём не ходили. И реакция Колобка понятна, – сказал Вадик, задумчиво покусывая травинку.
   Щулец, сделавший паузу в рассказе, продолжил:
   – Меж нашими есть поверье, что водяницы владеют средством, кое может на час просветлить разум Девы-Яги. Но рази их упросишь, – дедулька отчаянно махнул ручкой. – Не родился ещё тот…
   – На что их можно купить?
   – Ни на что! Ибо вредная, хитрющая, скользкая, как их кожа, натура водяниц. Им бы токмо позабавиться, поизгаляться…
   – Шутницы, значит… Но и у шутниц могут быть слабые места. Ладно, это мы потом обмозгуем. Сейчас, Димка. Как думаете, Щулец, куда мог… деться?
   – Одно из двух: либо столкнулся с Девой, либо… угодил к этим скользким.
   Нет, только не это! Не думать! Не думать! Всё хорошо… опять залез в какие-нибудь пещеры… Что там «передаёт» Уп?
   Лесное озеро. Берега глухо заросли камышом, часть озера затянута ряской, нежатся в лучах солнца крупные кувшинки. Маленькая пёстрая уточка проплыла с выводком яично-жёлтых крохотных утят. Вторая часть озера чистая, угольно-чёрная. Один участок берега– метра три– четыре – отличался от стальных: здесь не было камыша, вместо него стояли пушистые ивы, свесив роскошные свои «волосы» в воду… Стоп! что это? Уп, опустись ниже! Ещё! Теперь к тем ивам… Вот: на берегу, рядом со стволом ивы лежала одежда Димки! Не просто лежала, а хаотично разбросана. Неужели решил искупаться и… Вадик сказал: как в воду канул… Утонул?
   – Далеко отсюда? – тихо спросил Вадик.
   «Уп, поднимись повыше, я хочу увидеть перспективу. Так, хорошо, покружись».
   Выхватила из костра недогоревший сучок, в растерянности застыла: на чём чертить?
   Вадик понял меня с полу-взгляда, метнулся в шалаш. Через секунду передо мной был бок Зебрика. Чертила как ребёнок: примитивными линиями путь от нас до озера, закорючками приметные места.
   – Знаете где это?
   Щулец глянул, с испугом отшатнулся:
   – Так… там Старшая водяниц гнездится. На дне её терем…
   – Проведёте? – резко оборвал Вадик.
   Дедуля изменился в лице, замахал ручонками:
   – Нам заказано, там появляться…
   – Что будем делать? – глянула я на остальных.
   Собственно, что я ждала? Они так же впервые здесь, в равном со мной положении. Можно, конечно, собраться и выступить, но… не имея опыта хождения по лесу, наугад… Вид сверху и вид снизу не одно и тоже.
   В ногу мне что-то торкнулось, я машинально глянула и вскрикнула: Колобок, словно щенок, подпрыгивал, мотая хвостиком-ниточкой…
   – Опусти Зебра! – вдруг закричал Вадик.
   Я не поняла. Вадик подлетел, вырвал Зебрика, положил на траву, измазанным боком вверх. Колобок вновь подскочил, опустился на Зебрика и закрутился волчком. Мы, затаив дыхание, ждали. Колобок крутился всё сильнее и сильнее, вскоре мы видели только нечто пёстрое и плоское, часто пульсирующее. Через минуту Колобок остановился, резко, будто невидимая рука придавила его к поверхности. От моей схемы остались лишь угольные пятна. Пятнистым стал и Колобок. Он упал с Зебрика и уверенно покатился по траве.
   – Он знает куда идти, – сказал Вадик.
   – Постой! – окликнула я, и Колобок остановился. – Вещи оставляем здесь, идём… я и… Добран.
   – Но… – дёрнулся Вадик.
   – Остаёшься здесь! Будем поддерживать связь…
   – Но почему я? – возопил Вадик.
   – Отвечаю: если Димку придётся нести, нам с тобой не справиться. А Добран – да. Всё, мы пошли, – Я схватила Спицу и побежала к ожидавшему Колобку.
   Мы почти бежали, потому что Колобок стремительно вырывался вперёд, терялся из виду, возвращался и вновь исчезал, красноречиво давая нам понять: плетётесь, как улитки. Наш умничка проводник выбирал наиболее лёгкий путь: меньше кустов, торчащих из травы пеньков и кореньев. Местами наш путь пролегал по хорошо протоптанным животными тропкам. Там, где вставала преграда в виде упавшего дерева или густых зарослей молодняка, я, инстинктивно, выбрасывала руку – и дерево разлеталось в щепки, либо в ход пускала Спицу, как туземцы мачете.
   Я позорно быстро выдохлась: только подумала сделать остановку, а ноги уже сами подкосились. Плюхнулась кулем. Сердце колотилось о рёбра, дыхание прерывалось, в горле, во рту пересохло. Через пару секунд мне казалось, что никакая сила не поднимет меня, не заставит идти: тело будто ватное.
   Добран встал сбоку и лихорадочно замахал хвостом – меня обдало прохладной волной воздуха. Ощущение такое, словно рядом включили вентилятор. Стало чуть полегче дышать, не так сохли губы, да и сердце умерило пыл. Я мучительно соображала, как же встану: ведь и ежу понятно, что с меня спринтер-марафонец никакой, на первой стометровке сдохла… Меня охватило отчаянье и жгучее сомнение: а правильно ли я поступила?
   «Так тебе и надо! – как в форточку крикнул Вадик. – Всё выпендриваешься, строишь из себя эту, как её… Зену – королеву амазонок… Я должен был идти, а ты караулить этот детский сад…»
   И тут заговорил Добран. Он считал, что ему следует идти за Колобком, а мне отдохнуть, набраться сил, тем временем они доберутся до озера. Потом Колобок вернётся за мной. Либо… Добран, как-то странно, замолчал.
   – Ну же? Продолжай…
   Либо сесть на него верхом. Будь он просто говорящей лошадью – никаких проблем. Летала же я на крылатом коте. Но Добран… В раннем детстве мы с папой часто гуляли в парке, я любила, когда он садил меня на шею и я могла руками трогать высокие ветки. Но представьте себе парня, прогуливающегося по аллеям, а на шее у него сидит пятнадцатилетняя дылда. У неё, видите ли, ножки устали… Нечто подобное мне виделось сейчас, и тело категорически выражало протест.
   «Послушай, он дело говорит, – опять высунулся Вадик. – Пусть идёт… раз не хочешь верхом…»
   Чёрт возьми, мне даже нечем было возразить! Обоим.
   – Ладно, иди…
   Я осталась одна. Слёзы обиды за собственное бессилие подступили к горлу. Эй, ты, хваленная Ладанея, где тебя черти носят?! Если ты во мне, как все считают, тогда какого хрена я здесь валяюсь, как старая лошадь? Почему не двужильная, не знавшая усталости, почему?! Где ты, отзовись? Я тебе не гостиница! Или ты только можешь красоваться перед тёмными бабами, которые думают лишь о мужиках? Выходи, зараза!
   «Спокойно, Варвара Федоровна, спокойно. Что дети подумают? Вредно так нервничать: а вы нам здоровая нужны…»
   «Пошёл ты! сам знаешь куда…»
   «Рад бы уйти, да детский сад не отпускает. Одному сопли утри, другому памперс поменяй…»
   «Вадим!!! Заткнись! Я тебя прошу… умоляю… Без тебя башка раскалывается».
   «Извини. Я просто хотел поднять тонус… оживить…»
   «Ладно, проехали. Пеленгуешь Добрана?»
   «Угу. Только…»
   «Что? Да говори же, чёрт тебя дери!»
   «Он про дорогу не думает. А про Димку тем более. У него черепушка другим забита…»
   «Чем же?»
   «Как это возможно: он – и Зазирка… в Зазирке Дух Ладушки… а он всего лишь тупой полкан, ничего не знающий о своём роде-племени… ничего не умеющий, только коз выгуливать и плодить девчонок, которые дохнут, как мухи… Всё в таком духе. Терзания Печорина, одним словом».
   «Не смейся, он не виноват, что так жизнь сложилась».
   «Я не смеюсь. Я сочувствую. Прямо слезу прошибло…»
   «Я же слышу издёвку».
   «Глюк, Варвара Фёдоровна, глюк. Невры, должно быть… Оп, погоди. Вышли к озеру!»
   «Всё, вырубайся, я свяжусь с Упом».
   Уп пикировал вниз, к ивам. На берегу, рядом с разбросанной одеждой, лежал совершенно голый Дима. Вид как у утопленника. Сквозь заросли кустарника выталкивается, Добран, опускается на колени рядом с Димой, прикладывает ухо к его груди. Уп сел на ветку – я вижу лишь склонённую спину Добрана, и синеватые ноги Димы. Добран выпрямляется, приподнимает Диму и, перевернув лицом вниз, укладывает животом на бедро своей ноги. Ну, вот, а плакался, что ничего не умеет… А это что за номер?! Из воды показалась голова, другая, третья. Три девчонки, ростом и годами, как Зарёма, вышли на мелководье, замерли, наблюдая за Добранном. Распущенные русо-зелёные волосы опускались ниже колен. Лиц мне не видно: Уп сидел боком к ним, прямо не смотрел.
   Дима задвигал ногами, закашлялся. Добран, осторожно перевернул его, положил на спину. Собрал одежду, прикрыл Диму и… увидел девчонок. Выпрямился, шагнул к воде. Одна из девчонок свистнула, прежде чем они нырнули под воду. Водная гладь зашлась рябью, камыши беспокойно зашелестели, точно в них заблудился ветерок; ивы задрожали, ниже опустили головы.
   И вышли из воды уже взрослые водяницы. Такие же простоволосые, масляно-блестевшие. Пять или шесть. У иных на шее бусы из ракушек и камушков, у иных в волосах заколки самоцветные. Приблизились к берегу, молча рассматривают Добрана. А он их.
   «Уп, ты не мог бы сесть, на плечо Добрана?»
   Теперь я вижу лица водяниц. Они не просто красивы, они прекрасны… как там в сказках? «Ни словом сказать, ни пером описать…» Даже удивление и растерянность, как штрихи макияжа, подчёркивали их красоту.
   Дима зашёлся в утробном кашле. Уп развернулся на плече Добрана: я вижу бледное в пятнах лицо Димки, кашель сотрясает его всего, на губах пузырится кровавая пена. Так должно быть или это опасный симптом?
   «У него отёк лёгких, – упавший голос Вадика в моей голове. – Это плохо. У меня был приятель, одноклассник…»
   «Что нужно делать?!»
   «Лечить…»
   «Как?!»
   «Ты ж у нас голова…»
   – Чем прогневили Хозяйку, что посылает нам чары? – наконец, спросила одна из водяниц.
   – Мы не чары, – оторвался от Димы Добран. – И никто нас не посылал. Я пришёл на родные земли, чтобы стать наследником и утвердиться.
   «Круто сказанул!» – не удержался от комментария Вадик.
   – Но полканов извёл Морок…
   – Не всех. Я сын чаровницы Басы и полкана Шульги. Ладанея спасла мою мать.
   Водяницы переглянулись, зашептались, явно сомневаясь в услышанном.
   – Ему нужна помощь, он очень плох.
   – Это человек. Как он мог попасть сюда, если триста лет не ступала нога человека в наши леса?
   – Этот отрок не просто человек. Он Сопутник Избранной.
   Водяницы весело рассмеялись:
   – Рассказывай байки! Избранные ходят иной путь – дорожкой: через Заморочный лес.
   – Эта решилась проложить свою. Так вы поможете нам?
   – И где ж сама Избранная? – продолжали дотошные водяницы.
   – На полпути отсюда. Она исцелит, но боюсь, её Сопутник не дождётся…
   Не знали водяницы, чем помочь, поскольку не ведали о хворях и недугах, тем паче о человеческих. Да и не припомнят случая, чтоб после их забав человека оживляли. Разве что поспрашивают у сестёр да у прочего лесного народца.
   Одна осталась, остальные ушли в воду. Оставшаяся водяница осмелилась выйти на берег, присела на ветку ивы.
   Димку душил кашель. Добран то низко склонялся над ним, то, как ребёнка на руках, качал. Водяница принялась оправдываться: очень давно в их краях не появлялся человек, а без человека водяницы делаются очень злые… Вот и накинулись все… Затем, помолчав минутку, водяница пристала к Добрану с допросом:
   – Ты, правда, решил оспаривать наследство с самим Мороком? Ничего у тебя не выйдет! Хозяйка не пропустит. Она от горя умом повредилась, ей на глаза лучше не попадаться.
   – Мы обойдём.
   – Где? За версту от нашего озера начинаются земли, где Хозяйка заселила всяку нежить, наложила охранные заклятья. Не пройдёте…
   – Пройдём! С Избранной сама Ладанея идёт.
   – Враки! То я не ведаю, что Светозарная заточена в Пекле…
   – Там только плоть. Дух её с нами.
   Водяница ехидно усмехнулась:
   – С вами? Так попроси его помочь.
   – Он после долгих скитаний ослаб, ещё не вошёл в силу…
   Раздался пронзительный свист, и над водой появилась голова водяницы, радостно сообщила:
   – Сестрицы мавки поведали, что камень-топаз поможет. Надобно приложить к месту, где лёгкие у человека…
   – Где ж взять тот камень?
   – Ищем… – Голова скрылась под водой.
   У меня разболелась голова, и засвербело в висках. Перегрузка? Я выключила «кино», хотя мне этого ой как не хотелось.
   Колобок яростно бился о мои ноги: он давно уже вернулся и, бедняга, тщетно пытался привлечь моё внимание. Я резко поднялась, и едва не грохнулась: в глазах потемнело, замелькали разноцветные сполохи, земля закачалась… Хорошо, рядом оказалось дерево – припала, вцепившись в кору.
   – Погоди, Колобочек… я сейчас… У меня в башке затмение…
   Через пару минут всё прошло. Я пробно сделала шаг, другой – вроде, всё в порядке. Можно идти. Колобок спешил так, словно у меня, как у Добрана, четыре ноги. Приходилось всё время бежать, хотя наперёд знала: такого темпа долго не выдержу – опять язык на плечо и грохнусь полудохлая…
   Судьба (или кто там вместо неё?) решила пожалеть меня и предоставила участок без торчащих корней, ям, зарослей кустарника: чисто, как в ухоженном парке, ровненький слой прошлогодней листвы, опавшей хвои и сосновых шишек.
   – Сделаем паузу, – окликнула Колобка.
   Он нехотя остановился метрах в пяти от меня, нервно заёрзал на месте.
   – Не психуй, родненький, пожалуйста… Пойми: не могу я быстрее…
   Слева долетел звук, похожий на сдавленный стон. Я посмотрела, но ничего не увидела: в метрах десяти чистое место упиралось в густую стену молодняка-сосенки, ольха…
   – Ты не сбился с пути? Озеро там?
   Колобок замер в ямке.
   – Слышишь? Стонет… Это Димка!
   Колобок упрямо покатился по своему маршруту. Стон стал слышнее, мучительней. И я рванула на него. Потерпи, Димушка, родненький, сейчас Варька-квашня прибудет и облегчит боль… и ликвидирует её… И будешь ты снова прыгать счастливым кузнечиком…
   Подбегая к зарослям молодняка, я только подумала, а Спица уже выщелкнула лезвие. Как там у поэта? «Размахнись рука, раззудись плечо…» Словно заправский косарь, врубилась я в гущу, оставляя за собой широкую просеку.
   В очередной раз моя «коса» рубанула воздух – меня выбросило на открытое место: крохотная полянка.
   И остолбенела я от увиденного. На траве извивался совершенно голый мужчина, опоясанный чёрными веревками, которые, казалось, как живые вытягивались, опутывали, сжимали. Над мужчиной завис крылатый человечек с чашей в руке, другой рукой он брал из чаши щепотку чёрных «макарон» и бросал на несчастного. Коснувшись тела мужчины, «макаронины» вытягивались в живые верёвки.
   Мужчина уже хрипел, слабо дёргаясь. Сзади мне в ногу врезался Колобок, и это привело меня в чувство. Скорее машинально, чем осознано, я вскинула руку – крылатого подхватило, отбросило к ближайшей осине и шмякнуло о ствол.
   Кинулась я к мужчине, рванула верёвки – они напоминали тугие резиновые жгуты, только живые. Пришлось пустить в ход Спицу. Вскоре мужчина лежал на груде чёрных «макарон», как кусок мяса на гарнире. Он был жив, дышал часто – часто, глаза подёрнуты плёнкой.
   – Алё, вы слышите меня?
   Не ответил. Я провела над ним ладонью: всё цело, просто он в полушоковом состоянии. Скинула с себя безрукавку, набросила на бёдра мужчины. На мне осталась рубашка-оберег, подаренная бабой Нюрой.
   Ладно, пусть пока приходит в себя, схожу, гляну на монстрика. Он лежал под деревом, скрюченный и сплющенный, как цыплёнок-табака. Любопытное и… премилое создание. Росточком чуть меньше метра, овальное личико, большие круглые глаза, пушистые белёсые ресницы, носик слегка сплющен, но сплющен красиво. Губастый ротик, изящные остренькие ушки, на лбу два бугорка, точно рожки пробиваются. То, что я приняла за одежду, на самом деле был единый мех, буровато-жёлтый, но подстрижен так, что казалось на нём курточка и штаны. Ноги обуты в кожаные сапожки. На спине – сейчас сломаны и смяты – крылья, похожие на вороньи. В этом монстрике абсолютно ничего не было страшного, отталкивающего: обаятельная плюшевая игрушка, или персонаж доброго мультика.
   За спиной хрустнуло и я, отпрянув, обернулась: мужчина, прикрывая низ живота моей безрукавкой, стоял и глазел на меня дикими глазами, губы его беззвучно дёргались.
   – Оклемались? Вы понимаете меня? С головой всё в порядке?
   – Ты не… блазня? – с трудом выдавил мужчина.
   – Кто?
   – МорОка…
   – Нет, я не от МОрока. Я сама по себе.
   Мужчина всё ещё не верил своим глазам, опасливо косился по сторонам. Заметил монстрика, подбежал, с минуту обалдело смотрел на «цыпленка-табака», затем гортанно рассмеялся и смачно плюнул на труп своего мучителя. Обернулся ко мне с живым сияющим лицом:
   – Это ты?! Ты его?! Ты?!
   – Допустим. Кто вы и почему бегаете по лесу, в чём мать родила?
   Мужчина засмущался. На вид ему было лет тридцать, обычное лицо, худощавое, щеки бритые.
   В сотый раз мне в ноги ударился Колобок – там, наверно, уже синяк на синяке.
   – Извините, но я спешу. Итак, задержалась.
   Мужчина с великим изумлением глядел на беснующегося Колобка:
   – Ты… ворожея?
   – Я уже сама не знаю, кто я.
   Мужчина вприпрыжку, комкая мою безрукавку, последовал за мной.
   – Как ты уцелела? Ведь Дева много лет назад по велению Морока извела всех волхвов и ворожеек в этих краях…
   – Я не отсюда. Я из… Долины Ворожей.
   Мужчина тормознул, уронив безрукавку, застыл ошарашенный:
   – Как?!
   – Молча, ножками, вот этими, которые, заразы, отказываются идти быстрее. Там ждут моей помощи, а я плетусь, как черепаха.
   – Куда тебе надо?
   – Озеро, где Старшая водяниц…
   – Знамо. Быстро надобно?
   – Чем быстрее, тем лучше.
   Мужчина кивнул, отошёл на три шага, встал боком, безрукавку бросил мне. Я опомниться не успела, как мужчина подпрыгнул, сделал кувырок в воздухе и… на землю опустился крупный лохматый волк. Я судорожно сглотнула, крепче сжала Спицу, а она тотчас ощетинилась всеми своими лезвиями.
   – Садись на меня, мигом донесу, – сказал волк и по-собачьи… улыбнулся, оскалив внушительные клыки.
   Так, Варька, на котах летала, теперь на оборотне поскачешь… Круто!
   «Не загони, беднягу. Чай не рысак, – подал голос Вадик.
   «Как там на озере?»
   «Порядок: русалки ищут топаз, утопленник харкает кровью, кентавр бьёт копытом и грозит осушить озеро, если парень помрёт…»
   Межеваться нет времени: накинула безрукавку на спину волку, плюхнулась сверху, цепко захватив пучок шерсти… И мы понеслись со скоростью электрички метро. Деревья мелькали в виде пятен, точек, тире. Меня инерцией вдавило, впечатало в спину волка, обдувало ветром, но не в упор, а как бы сбоку, словно в «электричке» было приоткрыто окно. Сердце прилипло к рёбрам и замерло, и я лишь с ужасом ждала, что вот сейчас меня сшибёт ветка или мы не впишемся между двух стволов…
   И вдруг – раз! полная остановка. Сердце вернулось наместо, лихорадочно погнало кровь, от чего меня бросало то в жар, то в озноб, щёки пылали, точно отхлёстанные. Но что странно: голова ясная, ноги не дрожат и, вообще, через пару секунд я соскочила на землю так же спокойно, как выходила из вагона на родной «Петроградской».
   Волк остановился в трёх шагах от берега, за кустом. Я метнулась к Димке, даже не поблагодарив «таксиста».
   Минут через пять-шесть утопленник был в полном порядке: то есть, жив-здоров. Димка открыл глаза, виновато улыбнулся:
   – Варь, ты не поверишь… опять эти бабы… озабоченные…
   – Как ты?
   – Чёрт! – Дима резко сел. – Чем дальше, тем страшнее…
   – Эт точно. Только успевай глазёнки распахивать.
   «Варь! Варя! – как резаный внезапно завопил Вадик. – Тут такое! Такое! Ты не поверишь!»
   «Поверю, поверю, говори».
   «Твой котяра вернулся!»
   «Откуда?»
   «Из деревяшки! Приколись: дедки разодрались и облили деревяшку моим богатырским чаем… И раз!., живой котяра! Только ухо кровоточит… И сразу борзо так: где Варька? Куда подевали? Кто мне ухо отрубил?!»

Глава 10

   Через полчаса мы у себя устроили пир горой. Вадик, присматривая за «детским садом», умудрился подстрелить двух тетеревов, а Зарёма их отменно приготовила.
   Водяницы, дабы загладить свою вину, задобрили Наследника Добрана ведёрной чашей первосортной икры и свежей рыбой.
   Общими усилиями мы приодели оборотня. Вообще-то, он никакой не оборотень, а ведьмак наученный, по имени Изгага. Всех разбирало забросать его вопросами, но сдерживались: ждали, когда насытится. А ел он с жадностью волка, изрядно оголодавшего.
   Зебрик до нашего прихода налопался отходов от разделки дичи и безбожно дрыхнул. Я не стала его будить, залечила ухо, вернее, место, где оно было. Забавно выглядит: словно кожаная заплатка.
   Зебрик приоткрыл один глаз, растянул рот до ушей в улыбке, сладко промурлыкал:
   – Ладанеюшка! – и вновь отрубился.
   Юрик и Щулец сидели по разные концы «стола», надутые, с исцарапанными лицами. Драка произошла из-за спора, кто древнее – лешие или банники. Каждый остался при своём, надавали друг другу тумаков, едва без бород не остались. А результат драчки – сняли заклятье с Зебрика.
   Насытившись и, с поклоном поблагодарив хозяев за хлеб-соль, Изгага приступил к долгожданному рассказу. И начал издалека.

   Издревле в трёхстах верстах отсюда на западе стоял дивный град Берсень. Шиповник, значит. Действительно, вокруг града раскинулись широкие заросли шиповника. Изгага родом из Берсеня. Их род-племя сугубо мирное, ни в какие драчки не встревало, но при случае могло достойно дать отпор. Ибо берсяне испокон веков считались не только искусными оружейниками, но и мастерами применять на ратном деле свои произведения. Когда случилась Последняя Битва, берсяне, по обыкновению, держались нейтралитета. Правда, оружие продавали всем, кто платил красную цену. После Битвы Морок порушил все грады и веси в округе, а Берсень не тронул: велел расширить производство оружия, в помощь нагнали пленных соотечественников, обращенных в рабов. Бесчадно вырубался шиповник, строились мастерские, литейные, а рядом бараки для рабов… Красавец Берсень превратился в зловонное место. Соотечественники плевали в лицо всякому берсянину.
   Как-то раз новая Хозяйка этих мест Дева-Яга лично посетила Берсень. И обнаружила, что вооружение здесь производится некачественное, с намеренным подвохом. Разгневалась, смертельно наказала всех, кто был ответственен. На их места посадила своих, верных ей блюдолизов. А на весь град наложила чёрную дань: ежегодно поставлять ей детишек достигших девяти лет от роду. Из них Хозяйка готовила ведьм и ведьмаков, верных и преданных ей в услужении. Вокруг её крома (кремля) была возведена слобода, где и селили прошедшие обряд посвящения в Ратники Морока. Изгага из них. Но не зря его родители ещё в младенчестве нарекли Изгагой (Изжога): не было покоя наставникам отрока ни днём, ни ночью. И в бучах первый и на язык остёр и едок. Наказания следовали одно за другим, но лишь укрепляли отрока.
   Доложили Хозяйке. Велела доставить в палаты. Была спокойна и миролюбива. Подвела к стене, отдёрнула полог, и отрок Изгага увидел большое зеркало, вставленное в каменную нишу. Сказала Хозяйка заветное Слово, и ожило зеркало: показало Берсень, затем родной дом Изгаги, родителей, братьев и сестёр…
   И сказала Хозяйка: перестанешь быть докукой, будешь примерно постигать науку колдовства, будут так же беспечно жить родные, но если она ещё хоть раз услышит от наставников нарекания в его адрес, то случится… И зеркало показало картины, от которых кровь в жилах стыла: его матушка, отец подвергались ужасным пыткам-истязаниям…
   Изгага на всю жизнь запомнил те картины. Больше на него не жаловались, напротив, хвалили за усердие и ставили иным в пример. Изгага ушёл с головой в науку чёрной волшбы и вскорости достиг небывалых успехов. Наставники приходили в оторопь, и уже бежали к Хозяйке не с жалобами, а с опасениями: не готовим ли мы своими руками супротивника равного самому Мороку? Хозяйка, втайне мечтавшая отомстить насильнику, рассчитаться за муки матери, разлучённой с дитятей, ухватилась за эту мысль. Устроила отроку экзамен, а по его завершении, согласилась с наставниками: более не стоит его вооружать, хватит с него и того, что успел познать. В тот же день Изгага был приближён к Хозяйке: назначен Старшим над её личной охраной из дюжины курдушей – при помощи магии из обычных бесенят обращенных в первостатейных воинов-стражников. (Один из них сейчас лежит в лесу в позе «цыплёнка-табака»). Решение своё Хозяйка объяснила так: пусть будет под моим личным доглядом, дабы вовремя пресечь, если что…
   Когда Изгаге исполнилось 15 лет, Хозяйка стала издалека прощупывать его и исправлять вдолблённую наставниками мысль: не Ратник Морока, а Супротивник. И отрок потянулся к этой мысли, как росток тянется к свету, к солнцу. Вскоре он настолько пропитался этой мыслью, что готов был тотчас выступить против Морока. Хозяйка сдерживала его порыв: мол, не время ещё, не достаточно силён, вот когда она восполнит его знания…
   «Когда же, когда?» – горячо вопрошал Изгага. И получил ошеломляющий ответ: когда воспылает любовью к ней, к Хозяйке. Как представил себя в объятиях этой старухи, едва не стошнило. Хозяйка же гнула свою линию: пусть не смущает тебя твой юный возраст, это не помеха…
   А через день после этого разговора проснулся Изгага утром и не узнал себя: ложился спать нежным отроком, а пробудился… зрелым мужчиной. Сразу понял: чары Хозяйки. Кинулся к ней, выразил ярый протест. Та же, увидев его в новом обличье, не стала слушать, а с похотливой страстью стала домогаться. Получив решительный отказ, разгневалась, велела бросить в тёмную. «Как одумаешься – дай знать».
   Ночь раздумий укрепила силы Изгага. Хозяйке он нужен позарез, в первую очередь как Супротивник Морока, поэтому решительных мер против него не примет. Дабы не настраивать супротив себя. А тёмная-это так, для острастки непокорному слуге.
   В тёмной, едва успокоившись, Изгага попробовал – впервые не для экзамена – применить полученные знания на практике и обнаружил, что многое ему не подчиняется. Точно прозрачный заслон воздвигли: видеть видит, а дотянуться не может. Поначалу в панику ударился: обратившись в мужчину, он потерял власть над колдовскими силами, но потом сообразил, что на это Хозяйка бы не пошла, скорее всего, она, временно, поставила заслон. Единственно что исполнялось, это оборачиваться в волка. Оказалось и этого достаточно для осуществления нестерпимого желания: бежать! Ночами Изгага оборачивался волком и рыл нору. На исходе пятой ночи вылез на поверхность между Слободой и стеной крома Хозяйки. Оставаясь в личине волка, благополучно миновал Слободу и посты охраны, углубился в лес. Натолкнувшись на незримую Стену – особое заклятье Хозяйки – сначала растерялся, а затем отчаялся: заслон на его колдовских силах не позволит сделать даже щёлку в Стене. Разве что…
   Трудно сказать, почему Хозяйка упустила этот момент, но чары действовали только на поверхности. Изгага легко покинул оберегаемую зону, прорыв ход под Стеной. Зачинался новый день его новой жизни. Он свободен! Телом взрослый мужчина, душой и мыслями остался всё тем же отроком. Свобода опьянила, расслабила, и он совершенно не подумал, что его хватятся, вышлют погоню. И поплатился: настиг Изгага курдуш из личной «гвардии» Хозяйки, принялся опутывать верёвками – самовязками. Не подоспей вовремя Зазирка, так бы спеленатой куколкой и понесли беглеца к Хозяйке…
   – А эти… ну, курдуши, умеют проникать сквозь Стену? – спросил Дима, когда словоохотливый Изгага, наконец, умолк.
   – Да, лишь им дано умение проделать лазейку в Стене. На короткое время.
   – Под землёй пройдём?
   Изгага вскинул глаза на Вадика, затем на меня:
   – Вы собираетесь… к Хозяйке?
   – Вообще-то нам она, как собаке пятая нога. Мы идём в земли Морока, а Хозяйка твоя просто на пути.
   – Не пропустит…
   – Это мы уже слышали, – оборвал Вадик Изгага. – А мы ей скажем, что пришли помочь отомстить Мороку. Ты же сам сказал: хочет отомстить.
   – Сказал… Но я разозлил её своим побегом… и отказом… В гневе она безумна!.. Не услышит вас…
   – Хорошо. Сам-то ты, что делать собираешься?
   – Домой пойду…
   – Ага, там уже клетка ждёт тебя. Хозяйка хоть и безумна, но такой вариант сам напрашивается. Тебе остаётся одно: помочь нам.
   – Чем же я могу?
   – Вернёшься с повинной, мол, одумался… Успокоишь Хозяйку, расскажешь о нас. Пусть примет гостей ласково.
   Изгага задумался. Муки раздумий отражались на его лице: ох, как не хотелось ему возвращаться…
   – Ты поможешь нам, мы тебе, – продолжал прессинговать беднягу Вадик. – Уговорим Хозяйку дать тебе отпуск, побудешь с семьёй…
   – Но потом… возвращаться! – с болью выкрикнул Изгага. – Терпеть её домогания…
   – Тихо! – внезапно взвизгнул Щулец.
   В воздухе над поляной кружил Уп и тревожно кричал. Я включила «кино» и на мгновенье обомлела: к нашей поляне приближалась стая монстриков – личная гвардия Девы-Яги, в лапках-ручках уже знакомые чаши с чёрными макаронами…
   – Бомбардировщики Хозяйки на подлёте! – вскочила я. – Изгага, твоё слово?
   Он с тоской посмотрел вверх: его бывшие подчинённые бесшумно приближались. Все одиннадцать. Поднял руки, дрогнувшим голосом выкрикнул:
   – Я сдаюсь…
   Курдуши не дали ему договорить: двое спикирировали и забросали верёвками – самовязками. Изгага упал, забился, дико крича.
   – Погодите, он добровольно… – начала я, но ещё пара курдушей спикировав, швырнула в меня пучок «макарон». Я чудом отпрянула назад, сбила с ног стоящую там Зарёму. Следующая порция «макарон» угодила в неё. Зарёму оплетали и стягивали в той позе, в какой лежала: боком, полусогнутая с подвернувшейся рукой. Зарема не могла кричать, лишь хрипела. Добран кинулся к дочери, но его тотчас забросали «макаронами»: в секунду ноги его были стянуты путами – завалился набок. Пытался руками дотянуться до Зарёмы, но верёвки – самовязки моментально опутали их, притянули друг к другу.
   – Я открываю огонь! – заорал Вадик.
   Я ничего не ответила: ещё раз, опять таки чудом, избежала порции «макарон»– на долю секунды раньше кинулась в глубь шалаша.
   – Есть один!!! – завопил Вадик.
   Дима вертел над головой мечом, рубил летящие в него «макароны» в мелкую вермишель.
   Я доползла до Спицы, выдернула из земли и, вскочив, выбежала из шалаша. Дима сдавал: четверо курдушей макаронным дождём поливали его, а меч двигался уже не так быстро. Я взмахнула рукой – троих курдушей отбросило высоко вверх, четвёртый же, разорванной мягкой игрушкой, плюхнулся под ноги Димы.
   Вадик метался из стороны в сторону, метал стрелы, но, похоже, курдуши выработали стиль полёта, позволяющий увёртываться от стрел.
   Вернулась отброшенная тройка и атаковала нас с Димкой. Эти тоже поменяли тактику: воронью на стрижиную. Монстрики настолько быстро двигались, что поймать «в прицел» не получалось: мои удары уходили в «молоко».
   Вскрикнув, выронил меч Димка, рухнул на землю: ноги по колено опутаны.
   – Варь… я не спра… – Веревки стянули Вадика вместе с луком так, что налучье кляпом заткнуло ему рот.
   Я осталась одна. А в небе девять неуязвимых курдушей. Ладанея! чёрт тебя дери, где ты?!?!
   – ДОСРУЖ! – завопил, как мартовский кот, за моей спиной Зебрик.
   Уже оборачиваясь, ощутила в себе изменения: меня тянуло к земле. Всё случилось так быстро, что я даже испугаться не успела. Я вновь стала Дюймовочкой, в руке Спица не более спички, а передо мной Зебрик с крыльями.
   – Варька, не тяни резину! – как плетью стеганул.
   Не помню, как взлетела Зебрику на загривок и, словно, вросла в его плоть, стала вроде бородавки. Зебрик стрелой взмыл в небо. Курдуши рассредоточились, взяли нас в кольцо, забрасывая «макаронами», но Зебрик был начеку: за секунду до попадания совершал крутой вираж и уходил на безопасное расстояние. Курдуши сужали круг.
   – Ладанеюшка, пора наказать! – крикнул Зебрик.
   Да я и сама уже была в том состоянии, что готова была изрубить этих тварей в гуляш. Спица ощетинилась лезвиями, мелко подрагивала в руке.
   – Давай, Зеб!
   Зебрик взлетел высоко вверх, над курдушами, затем боком, прижав крылья, вошёл в пике. Поразительно: я особых нагрузок и неудобств не ощутила, точно и была частичкой самого Зебрика – нарост на загривке. Но при этом рука твёрдо сжимала Спицу, зрение отслеживало монстриков, а сознание говорило: при удобном случае – руби…
   Вот и случай: избегая столкновения, курдуш изогнулся, замедлил полёт. Я взмахнула Спицей и на дольку секунды засомневалась, что достала, но тут курдуш развалился на две половинки, которые, разбрызгивая внутренности, понеслись к земле.
   Глупые монстрики сгруппировались, плотной стайкой атаковали, но Зебрик, вдохновлённый первой удачей, пошёл… на таран. Килограммы «макарон» встретили нас, ударившись, градом осыпались вниз. Рука моя, похоже, сама знала, что делать: Спица порхала, как перышко. Один курдуш с обрубком крыла, кувыркаясь, устремился к земле, другой, с отсечёнными ногами – догонять их.
   Монстрики рассеялись, вновь образовали круг и устроили нам карусель. Пучки «макарон» ударялись в тело Зебрика, рассыпались, но некоторым «макаронинам» удавалось зацепиться за шерсть, начинали вытягиваться. Зебрик делал резкий рывок вверх, подальше от курдушеи, я касалась Спицей «макаронины» и та лопалась, как натянутая резинка.
   Монстрики выстроились скобкой, ринулись в атаку. Зебрик сделал вид, что запаниковал, бросился удирать. Курдуши с гиканьем догоняли, сжимая скобку. Зебрик внезапно вертанулся, точно голубь – турман, и мы оказались под скобкой. Я чуть откинулась на спину и, словно косой, полоснула вдоль животов курдушеи. Мы не успели увернуться: на нас обрушилась масса из трёх монстриков, обливая зловонной жижей из распоротых кишок. Зебрику залило глаза, и он потерял уверенность.
   – Давай вверх! Вверх! – ору что есть сил. У самой тоже лицо всё залито вонючей жижей. Лихорадочно протираю глаза, их начинает ужасно щипать, слезятся, но видимость сохраняется. Нутро сотрясают рвотные спазмы.
   Оставшиеся курдуши, сообразившие, что у Зебрика проблемы, ринулись скопом, намереваясь сбить нас тараном: видимо «макароны» закончились.
   Слезящимися глазами я видела надвигавшуюся глыбу, она тотчас напомнила те, в Долине Ворожей… Я вложила в посыл всю ненависть и гнев тех минут, даже ладонь засвербело. А через мгновение на меня будто вывернули пару-тройку вёдер помоев…
   Зебрик тем временем умудрился лапой промыть глаза, и лихорадочные метания закончились: мы летели ровно.
   – Небо чистое, – доложил Зебрик.
   – Давай к воде, мочи нет терпеть эту вонь…
   Зебрик опустился в центр ручья, стряхнул меня в воду, поймал за шиворот и, несколько раз окунув, вынес на берег, бережно опустил на траву.
   – Ребята! – бросило меня в жар от мысли, что верёвки – самовязки продолжают их душить. Вскочила и побежала, но, споткнувшись о траву, растянулась христосиком.
   – Козявка, – добродушно дыхнул на меня Зебрик, поднял как котёнка за шиворот и донёс до шалаша.
   – Давай, возвращай меня обратно!
   Зебрик сел в образе классической копилки, виновато улыбнулся:
   – Не могу.
   – Что за номер? Кончай придуряться!
   – Прости, Ладанеюшка, но я, правда, не могу. Забыл заветное Слово. В этой горячке всё вылетело из головы. Учти мой возраст…
   – Прекрасно! Ты можешь вообще не вспомнить…
   – Я вспомню. Вот успокоюсь, и вспомню. Крылья вот тоже убрать не могу.
   – Развоткался… – Порывало наговорить ему кучу резких слов, но вовремя осекла себя: как ни верти, а Зебрик не виноват. И возраст и горячка воздушного боя… я ведь тоже не помню… Подождём-с.
   Добран ещё дёргался, пытаясь освободиться от пут, а Дима, Изгага и Зарёма едва дышали, стиснутые в уродливые формы. Освободив их, попросила Зебрика донести меня до Вадика: он лежал метрах в пятнадцати. Вид его меня ужаснул: синий, глаза на выкате и никаких признаков жизни. Излучье кляпом заткнуло ему рот, а несколько верёвок сплющили нос так, что совершенно лишили доступа воздуха. Неужели задохнулся?
   Искрошив Спицей верёвки, я упала плашмя на грудь Вадика, водила ладонью, вслушивалась. У него вывихнута левая ключица, но Вадик был жив: далеко – далеко слабенько бился пульс. Смогу ли я, кроха, восстановить его?
   На нас упала тень: рядом стоял Добран. Он выглядел неважно, только по сравнению с остальными, значительно лучше. Добран наклонился, взял Вадика на руки вместе со мной, перенёс к шалашу, где уже на расстеленных одеялах лежали Дима, Изгага и Зарёма. Между ними суетливо бегали Юрик и Щулец: охали, ахали, всплёскивали ручонками.
   Добран опустил Вадика рядом с братом, я переползла на Димку. У него уже нормальное дыхание, но сломаны кисти рук. У Изгага, как и у Вадика, вывих ключицы, только правой. Зарёма избежала переломов и вывихов, лишь небольшое смещение внутренних органом. С этим я справилась без проблем: у девчонки восстановилось дыхание, но в сознание не пришла.
   Добран всё время стоял рядом, низко склонившись, готовый моментально исполнить мою просьбу, как приказ.
   – Худо? – спросил, когда я закончила обследование.
   Обрисовала ситуацию:
   – Зарёма в порядке, ничего не сломано… спит. У Димки сломаны кисти рук, нужно шины наложить. Вадиму и Изгаге нужен костоправ, плечи на место поставить… в остальном… нормально. Только…
   – Что?
   – У них у всех долго был плохой доступ воздуха… в мозг. Особенно у Вадика. Боюсь, что когда проснутся… будут другие… Как Хозяйка этих мест…
   – Безумные? – отшатнулся Добран.
   – Возможно. Что делать, не знаю…
   – Призови Ладанею…
   – Хватит! Достали уже! Когда надо, её не дозовёшься… Да и есть ли она вообще?
   – Есть, – уверенно заявил Зебрик.
   – Где? Куда она смотрит? Нас гробят, а она… в первом ряду шоу смотрит?!
   – Она в тебе, – упрямо гнул своё Зебрик.
   Юрик поддакнул.
   – Во мне, правильно! Поселилась, как в отеле, номер-люкс и дрыхнет! И плевать ей на нас!
   – Ты позови…
   – Ах, да, я же забыла: она у нас Богиня… Ей надо в ножки кланяться, молиться, жертвы приносить! Услышь мя, рабу божью… Не дождётся! Не желаю быть рабой! Если хочет, чтобы её уважали, почитали… пусть помогает, не дожидаясь молений. Короче: пусть не будет эгоисткой бездушной! Всё! не хочу и не желаю больше о ней слышать. Я Варька, родилась и умру Варькой! Ты, Зеб, не отвлекайся на фольклор, шевели извилинами: вспоминай слово! А ты, Добран, давай, помоги мне. Раздень Вадика и Изгагу до пояса. Так, теперь стань поближе, да так. Удобно? Одну руку положи сюда… так, хорошо… надави… другую руку сюда… теперь сильно – только не вырви с мясом! – дёрни в сторону… Всё! отпускай! Отлично, встало на место!
   Я ещё раз осмотрела у Вадика плечо, ключицу – вроде всё как должно быть. Положила руку на его влажный горячий лоб: «Алё, Вадим, кончай дрыхнуть. Симулянт несчастный, настрелял тут мохнатой дичи, а нам убирать. Разлёгся! Ты что обиделся: макаронами забросали? Меня вон дерьмом облили и ничего, ползаю по тебе, как осенняя муха. Давай вставай, включай свои мозги, пока не прокисли!..»
   Димке мы наложили шины, стянули ремешками. После чего я, словно подчиняясь внутренней силе, тоже положила руку на его лоб и минут пять несла какую-то ахинею про файлы, про вирусы, которые грозят их уничтожить, наконец, про группу «Ария». Дима обожал «Арию», слушал только её, знал наизусть все тексты песен, распад группы переживал, как личное горе. В общем, я наплела, что группа решила возродиться, уже приступили к записи альбома, который так и называется «Мы вернулись!»
   Добран, Зебрик и дедульки слушали, затаив дыхание. Видимо решили, что мой трёп-это какое-то исцеляющее заклинание.
   С Изгагой мы проделали ту же операцию, что и с Вадиком. Ему я тоже проговорила бред о том, как с его помощью мы расколошматим Морока и Деву-Ягу, как он вернётся в родной град Берсень победителем, как его изберут князем, как он освободит рабов, снесёт все бараки и засадит пригород шиповником…
   Зарёма… Ей я снова расписала прелести родного Питера и как мы с ней будем эксплуатировать бедолагу Димку: побываем нахаляву в Диснейленде, в Голливуде, поглазеем на звёзд, послушаем водопад Виктория…
   – Щулец, вы должны ведать травы.
   – Знамо дело, – живо отозвался дедулька.
   – Юрик, ты знаешь, что такое нашатырь? Нужно что-то его заменяющее. Объясни приятелю, по-своему.
   – Може кошачий ладан подойдёт…
   – Так то глухой серпий! Принесть?
   – Несите. И что-нибудь ещё пахучее, от обмороков…
   Дедульки скрылись в траве.
   – Добран, надо бы собрать… этих и закопать…
   – Добре, сделаю.
   – Только, прошу тебя, будь осторожен с их чашками…
   Зебрик лежал в тени, сложив голову на вытянутые лапы, крылья стояли торчком, как и единственное ухо. Вид, скажу я вам, уморительный: пародия на сфинкса.
   – Ты вспоминаешь или просто прохлаждаешься?
   – Вспоминаю, – обронил, не шелохнувшись.
   Вернулись дедульки с огромными вениками травы. Я взяла несколько разных листочков, растёрла в ладонях, понюхала. Шибануло так, что слёзы из глаз брызнули. Должно подействовать, не хуже нашатыря.
   Взобралась на Зарёму, приблизилась к носу и поднесла комочек растёртой травы. Зарёма вздрогнула, нос задёргался, затрепетали веки. Чихнула, и резко села: я не успела перепрыгнуть на Изгагу и кубарем скользнула Зарёме за пазуху. С диким криком девочка вскочила, заплясала на месте, размахивая руками. Меня швыряло по её животу, подбрасывая и переворачивая.
   – Стой! Тихо! – заорал-завыл Зебрик. – Угробишь Варьку!
   Галопом прискакал Добран. Узнав, в чём дело, успокаивающе рассмеялся.
   – Успокойся, это не жук. Там у тебя Зазирка…
   Зарёма остановилась, что-то сказала: в моём положении трудно было разобрать слова. Затем рука Зарёмы нащупала меня, с предельной осторожностью, как хрупкую вещицу, извлекла на свет. И мы встретились глазами.
   – Привет. Извини: я грязными ногами истоптала тебе весь живот…
   Девчонка счастливо рассмеялась:
   – Вот так-так! Сама Зазирка у меня за пазухой была! Никто не поверит…
   – Я верю, – сказал Зебрик, укладываясь на своё место. – Эта Зазирка у меня на шее своей попой мозоль натёрла…
   – Ты ври, да не завирайся! Какой мозоль? Я сидела, как приклеенная…
   – Но ёрзала.
   Все были несказанно рады, что Зарёма в полном порядке. Глядя на неё, как-то не хотелось думать, что у «мужчин» будет иначе. Я объяснила Зарёме, что делать, впрочем, она умница, поняла с полуслова. Я не рискнула более, опасаясь оказаться… в штанах у кого-нибудь из мальчишек.
   Зарёма справилась чудесно, и уже через пару минут все пришли в себя.
   – Мы одолели курдушей? – первыми были слова Изгага.
   – Одолели. Осталась Хозяйка без любимчиков.
   – Я что-то проспал? – спросил Вадик, оглядываясь по сторонам.
   – Как раз вовремя. Хоронить будешь дичь, что настрелял. В пищу непригодна.
   И только Дима чертыхнулся:
   – Чёрт! Такой сон оборвали… Концерт «Арии»! Я у самой сцены, до Кипелова могу дотянуться… Усыпите обратно: только третью песню начали…
   – «Ария», «Ария», – пробурчал Вадик. – Нет, я лучше пойду жмуриков хоронить!
   – Что ты имеешь против «Арии»? – набычился Дима.
   – Не имею, не имел и не собираюсь. Песни для дебилов.
   Дима вскочил, потемнев лицом, сжал кулаки:
   – Повтори, что сказал!
   – У тебя проблемы со слухом? Сходи вон ушки помой…
   Я от души радовалась: ребята в норме! Димка сжимает кулаки – значит, переломы срослись!
   – Брэк! Хватит, петушиться! Солнце печёт, чуете? А вокруг нас трупики. Понятна моя мысль?
   – Понятна, – буркнул Вадик, глянув на меня, хмыкнул: – От горшка два вершка…
   Дима смотрел с сочувствием. Уходя за Добраном, глубоко вздохнул:
   – Чем дальше, тем страшнее…
   Солнце, достигнув зенита, казалось, застыло от удивления, обозревая поляну. При этом пекло не скупясь. Небо без единого облачка.
   – А где Колобок? Где Уп?
   Зарёма пожала плечами, стала озираться, оббежала камень. Дедульки пошушукались, и Юрик, наконец, обратился ко мне:
   – Ладанеюшка… Варуня… мы всё хотели сказать, дак не время было… Не всех вы положили… один сбёг и прихватил Колобка. Уп полетел за ними…
   Я включила «кино» и… ничего. Как в телевизоре, когда по всем программам профилактика. Что это? Глушит Хозяйка или… Нет!!! Выбрось из головы! Уп жив! Жив! Жив!
   После похорон – одного курдуша, действительно, не хватало – и купания у ручья, все почувствовали зверский голод. И тут мы столкнулись с неразрешимой проблемой. До налёта курдушей мы слушали рассказ Изгаги и «стол» оставался неубранным. И сейчас он был весьма загажен: на нашей кормилице-скатёрке ошмётки монстриков, чёрная «вермишель» расплавилась и блестела гудроновыми нашлёпками. Грязной была и вся посуда. Зарёма смахнула всё со скатерти – возникло то же самое. Сложила и вновь развернула – тот же результат…
   – Кто-нибудь знает: волшебные скатерти можно стирать? – спросила я непонятно зачем: ежу понятно, что вряд ли кто из нас знает ответ.
   Разумеется, никто не знал – не ведал.
   – Может, рискнём, а? – предложил Вадик. – В моём богатырском чае. С Зеба снял заклятье, может и скатерть вычистит… Что мы теряем?
   К счастью, блюдо, в котором Вадик готовил чай, оказалось чистым. Пока он бегал за травой, Изгага развёл костёр. Дима, сославшись, что всё равно есть нечего, решил сходить в лес: может, ягод наберёт.
   Когда богатырский чай был готов, Зарёма опустила сложенную конвертиком скатерть в блюдо. Раздался едва слышный вздох и конвертик спланировал на дно. А через секунду жидкость стала пузыриться, точно готовилась закипеть, конвертик разбух, как сдоба в духовке. Мы инстинктивно отпрянули от блюда на безопасное расстояние. Зарёма посадила меня себе на плечо. Пузырьки множились, увеличивались в размерах, их движение рождало пену. Вскоре она заполнила всю поверхность, стала набухать шапкой, темнеть. Вот шапка надломилась, перелилась через край, и потекла не переставая. Пенный водопадик из серого стал угольно-чёрным, и, казалось, ему не будет конца. Мы заворожено ждали. В какой-то момент пена стала светлеть, затем в течение каждой минуты существенно меняла цвет и тон. Ощущение было такое, будто из блюда сначала лился крепкий кофе, затем овсяный кисель, его сменил спитой чай, снова кофе, фанта и молоко… Последней была чистая вода. Она прекратилась внезапно, точно перекрыли кран. Блюдо окуталось паром, однако он быстро рассеялся.
   Зарёма робко приблизилась к блюду, заглянула, сунула руку и… вынула всё тот же конвертик, совершенно сухой – в блюде не было ни капли жидкости! – но не белого цвета, а буро-зелёного.
   – Чистый. Только прокрасился.
   Сгрудились над конвертиком. Зарёма неуверенно развернула его. Секунда, вторая, третья – ничего. Поверхность чистая, окрас, будто такой и задуман.
   И вдруг, знакомый уже лёгкий вздох и… скатёрка заполнилась чередой блюд, при этом растянулась почти в квадратный метр. Меню было абсолютно другое: вместо пирогов каравай ржаного хлеба, вместо опостылевшего киселя дымился ароматным облачком сбитень, вместо щей блюдо с холодцом, а ваза с фруктами сменилась корзинкой с фигурным печеньем. А ещё расстегай с рыбой и глиняный горшочек с гречневой кашей.
   – А чё, недурно, – потёр ладони Дима: почуяв вкусные запахи, он забыл про ягоды и моментально перенёс себя к «столу». – Може её почаще купать и еда будет разнообразнее? Студень больше двух дней не смогу есть.
   – Тебя никто не насилует. Что хочешь, то и ешь.
   После сытного обеда – просто чудо, как не обожрались! – устроили совет. Мирная беседа с Хозяйкой теперь, наверняка, исключается. Хотя, кто его знает, в каком направлении у Девы крыша едет. Конечный пункт нашей миссии знает один Колобок, следовательно, без него наш поход не имеет смысла.
   – Что будем делать? – спросила я, закончив вводную часть.
   – Варь, только ты погоди психовать, – нарушил затянувшуюся паузу Дима. – Мы разозлили Хозяйку, так? У неё все по тревоге подняты… Не удивлюсь, если по этой… как её?., ну, по инерции, да… послала гонца к Мороку. Мол, идут долгожданные… Короче: я предлагаю приколоться. Они ждут нас отсюда, а мы тихонько пойдём старым путём – пещерами… я мигом вас перекидаю…
   – Ты плохо слушал меня? Куда идти, знает только Колобок…
   – Я тебя хорошо слышал! Пусть и они так думают: без Колобка мы как слепые котята… Старый путь весь в следах… это, ну… не заблудимся…
   – Не забывай, что те, кто оставил следы… не дошёл. А вы что скажете? Вадим? Добран? Изгага?
   Вадик неопределённо хмыкнул:
   – Разве есть выбор? По-моему, без разницы, куда идти: и здесь и там получим в лоб… Я как все.
   – Я могу сказать одно, – шевельнулся Изгага. – Здесь я более полезен буду, чем там… в незнакомом месте.
   Добран о чём-то глубоко задумался.
   – Добран, ты где? Ау!
   Добран поднял голову:
   – Здесь я, Ладушка. Если помнишь, я был против старого пути… Сейчас – за. Но с Колобком. Без него… Может, попробуем прощупать Хозяйку?
   – Алё, алё! – дёрнулся Дима. – Вы совсем забыли о полчищах нежити вдоль границы…
   – Нет никакой нежити! – веско заявил Изгага. – Хозяйка поселила и забыла про них… Они обиделись и ушли в Заморочный лес, к Бабе-Яге…
   – Прекрасно, – подвела я черту. – Значит, решено: идём в гости!

Глава 11

   Первыми ушли на разведку Дима и Изгага. Минут через десять вернулся один Дима. До зачарованной зоны ничего подозрительного. Изгага взялся рыть подкоп под Стеной.
   – А как же Добран?
   – Сказал, что широкую сделает. Там грунт мягкий. Ну, попрыгали?
   Я за это время несколько раз пыталась подключиться к Упу, но, увы! Всё та же «профилактика». Родненький, где ты, отзовись!?
   Место, которое выбрал Изгага для проникновения в зачарованную зону, было обычным оврагом, правда, заросшим малиной и прочими мелкими кустарниками. Здесь начало оврага: овальная яма метра три глубиной и метров пять шириной. Далее шёл завал из толстых деревьев с вывороченными корнями. Характер завала говорил о его рукотворном происхождении. Изгага решил прорыть ход параллельно завалу в рыхлой стене оврага. Пока что – судя по входу – нора не достаточно широкая для Добрана. Из норы фонтаном вылетал грунт.
   – Круто! – восхитился Дима. – Он что, дрелью там вертится?
   Остальные всматривались вперёд, но особенного не наблюдалось: завал, рыхлые берега уходящего в глубь леса оврага, деревья, кусты…
   Дима приблизился к завалу, и деревья, стоящие над обрывом, словно ожили: зашумели, склонились навстречу друг другу, простёрли над завалом ветви, точно пожарные крюки.
   Рискнул удовлетворить любопытство и Зебрик: приподнялся над нашими головами и ринулся над завалом, но едва поравнялся с ним, как был отброшен в противоположный конец ямы. К счастью, ничего не повредил.
   – Резиновая стенка, – придя в себя, объявил.
   – Варь, може ты это… ну, попробуешь? Как Оберег или… как те глыбы, а?
   У меня мелькнула такая мысль сразу по прибытии, но тут же умерла: слишком мала я – даже банальная небольшая обратная волна швырнёт меня, как сухой листок, к чёртовой бабушке.
   – Не стану и пробовать. Ты вон какой… тяжёлый, а меня отшвырнёт, так отшвырнёт…
   – Давай… я тебя буду держать… нежно.
   – Угомонись, – резко оборвал брата Вадик. – Сказала же: не станет…
   – А тебя просили соваться? – огрызнулся Дима. – Чё ты лезешь в каждую дырку затычкой?
   – Я из тебя счас сделаю затычку!
   – Попробуй!
   – Прекратите базар! Вы что, офигели совсем?
   – Он первый, – буркнул Дима.
   Вадик криво усмехнулся.
   Из норы показалась волчья морда, удручённо сообщила:
   – Там камень попался… никак не обойти…
   – Может уже можно наверх? – как бы размышляя, спросил Вадик.
   – Не ведаю. В прошлый раз я рыл вдвое длиннее.
   – Варь, – осторожно начал Дима. – Это же просто камень… Что тебе стоит превратить его в эту… ну, как её?… ну, в щебёнку?
   Все уставились на меня.
   – У меня нет… злости, – попробовала увильнуть.
   – Сейчас организуем, – приблизился Вадик. – Хочешь, шелбана дам?
   Дима стремительно встал между нами, едва не наступив на меня:
   – А в пятак?
   – Слушай, кузнечик, сходи, попрыгай! По-хорошему прошу.
   – А по плохому?
   – Ты меня уже достал! – Вадик схватил Диму за грудки.
   – Идиоты! Кретины! – Если они этим хотели вызвать во мне злость, то добились. Я даже не вскидывала руку, лишь шевельнула ею, и ребят разметало по обе стороны ямы. – Петухи безмозглые!
   Шагнула к норе, и из неё пулей вылетел Изгага – волк, клацнув зубами. Взобралась на горку влажного грунта, заглянула в тёмный отдающий сыростью зев, мысленно представила стоящего впереди каменного монстра: «Пошёл прочь, каменюка!»
   Земля дрогнула, края норы обвалились, но за мгновение до этого, меня сдёрнули с насыпи и подняли вверх. Оказалось, Зебрик держал меня в зубах, зависнув над ямой.
   Метрах в восьми от ямы в стене обрыва огромная рваная дыра, усыпанная пёстрой щебёнкой.
   Зебрик опустил меня рядом с Зарёмой, на щербатый пенёк. Изгага кинулся расширять вход в нору.
   – Варь, первый класс! – подошёл Дима, на оцарапанном лице искреннее восхищение.
   – Вадим, подойди, пожалуйста.
   Глянул в мою сторону, скривил губы, нехотя приблизился:
   – Ну? – У него тоже на лице царапины, и на руках.
   – Не нукай, не запряг. Сколько я ещё буду лицезреть ваш идиотизм? Ты обещал?
   – Обещал…
   – И?
   – Чё сказать? Само как-то… вырывается…
   – Контролируй! Я уже устала от вашей грызни. Ребята, обоим говорю: нервы у меня не железные… Псих ещё тот… убедились. Вадик… ты на собственных рёбрах испытал. Умоляю вас: не играйте… с бедой!
   Стоят, опустив головы, сопят, как провинившиеся первоклашки. Со стороны, наверно, отпадно смотрелось: кроха, от горшка два вершка, отчитывает двух верзил…
   – Что молчите?
   – Чё говорить? – вздохнул Вадик.
   – Можете ничего не говорить. Пожмите друг другу руки. И помните, что я сказала.
   Пожали. Внешне, вроде всё нормально, только что-то заставляло меня подозревать: это проформа, одолжение мне, для них же всё остаётся по-прежнему. Ладно, чёрт с ними, пусть про себя дубасят друг друга, сколько влезет, лишь бы на виду не собачились. Ибо не ручаюсь за себя…
   И какой идиот сказал, что трудности сближают? Сколько мы уже хлебнули, а сближением не пахнет. Наоборот, Вадик всё агрессивнее к брату относится. Или ещё мало трудностей?
   «Вадим, ты подсматриваешь?» – для проверки забросила вопросик.
   «Нужна ты мне… «– шаркнуло по мозгам.
   «Я тоже тебя уважаю,»– глупо, по – киношному, ляпнула.
   В ответ-тишина. Отошёл к кустам, спиной ко мне, щиплет ягоды.
   – Проход готов! – объявил Изгага – волк.
   – Добран, пройдёшь?
   Молча подошёл к норе, которая собственно уже и не была норой, а небольшим туннелем. В полный рост, конечно, Добран не помещался, опять, как и сквозь Оберег, на коленях продвигался. Бедняга намучился: вылез едва живой, вспотевший, измазанный землёй.
   Остальные прошли, можно сказать, играючи. Последним шёл Зебрик, а на его загривке я. Чувствуя вину, что всё не может вспомнить заветное Слово, бедняжка, всячески пытался компенсировать: ни на шаг не отходил, готовый тотчас оказать помощь, услугу. Та, крохотная злость на него, что была в начале, давно истаяла. Вернее, обратилась на саму себя: ведь я слышала, что он крикнул, это тоже слово, что и в Питере, а вот никак не могу вспомнить. Бабья память? Так что терпи, малявка-козявка, сама виновата…
   «И я, и я, того же мнения!» – высунулся Вадик.
   «Ослам слова не давали».
   «От такой слышу…»
   «Ты решил меня доставать? Ладно, изгаляйся, только Димку не трогай».
   «А чего это ты его защищаешь?»
   «Я и тебя стану защищать… если понадобится. Вспомни наказ бабы Нюры: разлад, межусобица погубит нас! А я хочу выжить и вернуться домой. По – моему, чтобы понять это, достаточно одной извилины».
   «Хочешь сказать: у меня меньше?»
   «Что хотела, то и сказала. Понимай, как знаешь. Всё, отвали! Будь человеком».
   Изгага почему-то не спешил возвращаться в человеческий облик. Сказал, что этот овраг через две версты становится уже, делает изгиб в сторону Слободы. Где и заканчивается.
   – Побудьте здесь, я сбегаю, посмотрю, что впереди. – Изгага растворился в зарослях кустарника.
   Зарёма опустилась на траву, с обеих сторон к ней прижались дедульки. Щулец до последней минуты уверял, что не пойдёт с нами, но когда Дима собирался перебросить Добрана и Юрика, сидящего на его спине, леший завопил:
   – Я с вами! Потом не прощу себе, если что случится с вами…
   Добран разминал ноги, чутко вслушивался в звуки леса. На первый взгляд ничего особенного: всё то же самое, что и до перехода, но, видимо, что-то неуловимое беспокоило полкана.
   Вадик присел на выступавший из земли камень, оторвал веточку с куста, задумчиво щипал листочки. Дима, присев на корточки, наблюдал за продвижением ярко-зелёной гусеницы.
   Зебрик, как и Добран, вслушивался и внюхивался: ухо двигалось локатором, усы ходили ходуном.
   Я ещё раз вышла в «эфир», но Уп молчал.
   Вернулся Изгага: в Слободе спокойно, никого не видать. Только спокойствие какое-то странное. Напряжённое.
   – Засада, – убеждённо заявил Дима. – Это о чём говорит? Или Хозяйка не совсем доверяет своим заклятьям, либо так напугана, что у стен дома ораву охранников поставила…
   – Или наоборот, уверенна, и поставила клетку. Поглядывает сверху, с башенки, как глупые птички попадут в неё, – Вадик отшвырнул ощипанную ветку, встал. – Пусть он, – кивнул на Диму, – прыгнет куда-нибудь внутрь… поглядит, послушает…
   – Я могу.
   – Это мы знаем. Только прыгать по лесу одно, а к Хозяйке другое. Короче: будь осторожен и не выпендривайся.
   – Хорошо, Варь, я буду, – Дима исчез с улыбкой во всё лицо.
   – Ну, а мы быстренько по оврагу, поближе к Слободе.
   Изгага подошёл к Вадику:
   – Садись, друже, не плестись же тебе в хвосте.
   Зарёма сгребла дедулек в охапку, посадила на спину отца, затем сама запрыгнула.
   Зебрик поднялся в воздух, летел над Добраном. Изгага с Вадиком уже через пару минут исчезли из виду. Зебрик в принципе мог бы лететь намного быстрее, но предпочёл двигаться в тон Добрану. А тому густой кустарник не позволял развить скорость.
   «Мы на месте. До Слободы рукой подать, – забубнил как радио Вадик. – Димка в Слободе. Улицы безлюдны, посёлок выглядит… мёртвым. На возвышенности вроде замок… Стены, высоченные из каменных глыб… На стене… Внизу сад, домики, улочки, площадь… То же безлюдно… Спустился в сад…»
   «Забей ему в мозги: руками ничего не трогать!»
   «Забил… Послал меня в задницу. А по сути – тебя…»
   «С ним мы сами разберёмся. Не отвлекайся».
   «Площадь… Крыльцо… По бокам два огромных зверя… каменные… Звук сверху… балкон… На перилах два рыжих ворона с гуся размером… Живые… Играют в переглядки… На балкон выходит… бабища… ростом два с копейками… Просто смотрит… Наш кузнечик здоровается, стрекочет, что мы заблудились…»
   «Попробуй влезть к Хозяйке…»
   «Уже. Бьёт по мозгам, как током… Кузнечика приглашает войти… На крыльце… О-О-О, паскуда!!!»
   «Что?!»
   «Шибануло, как оглоблей по затылку… Всё, отрубило его… Я тоже…» – Вадик странно замолчал.
   Что это: дурной знак или?..
   Мы уже приближались к месту, где овраг сужался, местность становилась открытой. Здесь не было крупных деревьев, только молодняк и жиденькие кустики.
   Я снова и снова пыталась вызвать Упа, аукала Вадика – тщетно. В душе разрасталась тревога, неприятно колющая сердце.
   Вот, наконец, и место назначения – окончание оврага, – но никого не обнаружили. Измятая трава, сломанные кустики, клочья волчьей шерсти и… рыжие перья. Это могло означать лишь одно: Вадик и Изгага присоединились к Димке.
   – Худо дело, – мрачно сказал Добран.
   – Но это не значит, что нам следует в панику ударяться. Димку тоже… захватили…
   Зарёма вскрикнула, закрыла рот ладошкой, из глаз брызнули слёзы.
   – Юрик, Щулец… вы шустро передвигаетесь в траве… Сбегайте в Слободу, посмотрите, что там.
   Зарёма спрыгнула на землю, спустила дедулек, и они, шушукаясь, юркнули в травяные джунгли.
   – Зеб, ты не устал? Может, покружимся?
   – Мы не ведаем усталости. Только пить хочется.
   – Вот и посмотрим сверху, где можно утолить жажду.
   Сверху местность представляла собой обычный сельский пейзаж: Слобода – деревня, окрестности – околица. Типичные русские рубленые избы, огороды, заборчики из жердей. Кривая пыльная улочка. Крохотная площадь, на ней каменная чаша, в которой бурлила вода, переливаясь через край. Ветвистая сеть желобков разносила воду к избам. И ни одной живой души.
   – Опустимся, полакаю водички? – спросил Зеб.
   – Рискни. Только будь начеку.
   Медленно кружась, Зебрик опустился рядом с чашей. Я крепче сжала Спицу, и она тотчас ощетинилась лезвиями. Зебрик приблизился к желобку, постоял, чутко вслушиваясь и внюхиваясь.
   – Чудно: никаких человеческих запахов. Здесь никого нет.
   Даже очень странно. По словам Изгага, Слобода всегда была густонаселённым пунктом: ведьмаки, ведьмы и их дети. Куда же все подевались? Не видно и домашнего скота, птиц. В старину, во время набегов неприятеля, жители слобод укрывались за стенами крепостей. И эти эвакуировались? У страха глаза велики? Что же их, владеющих чёрной магией, так напугало? Ну, ухлопали мы дюжину курдушеи… Смешно, если это их напугало…
   Зеб напился, расслабился:
   – Прошвырнёмся по мёртвой деревне? Попил – есть захотелось…
   – Ты уверен, что нам ничего не грозит?
   Зебрик не успел ответить: сквозь жерди ближайшей изгороди выскользнули Юрик и Щулец, забавно запылили по улочке в нашу сторону.
   – Все обращены в камень! – подбежав, затараторили. – Вся живность… мыши там, мухи, тараканы… Идёмте, сами увидите.
   На крыльце лежала каменная собака. В доме за столом сидела семья: мужчина, женщина и два мальчика лет пяти. Все смотрели на стену, где висело овальное зеркало, подёрнутое точно изморозью. Если бы не окаменелость, можно было сказать: семья увлечённо смотрит любимый фильм по телику.
   – Так в каждом доме, – сказал Юрик.
   – В хлевах животные окаменелые, – добавил Щулец.
   – И что вы думаете?
   Дедульки только предполагали: скорее всего, Хозяйка не доверяла слобожанам, боялась предательства. Так как слобожане умели обращаться в животных, она и обратила всех в камень. Для верности.
   – Логично. Что ж её так напугало?
   Дедульки, перебивая друг друга, развили целую теорию: Хозяйка, сотни и сотни лет жила одна, терзаемая душевной мукой, никто её не беспокоил – Избранные ходили другой путь – дорожкой, – вспышки гнева и безумия гасила на слобожанах. Наверняка, всех настроила против себя… поэтому, столкнувшись с непривычным, первым делом обезопасила тыл.
   – Складно получается… и похоже на правду. Может за давностью лет, и силы её обветшали, оружие заржавело… Иначе, думаю, давно бы отпор дала. Что скажете?
   Дедульки подобрались, важно выпятили грудки:
   – Мы так же думаем, Ладушка!
   – Отлично. Зовите Добрана.
   Дедульки шустро удалились.
   – Зеб, а ты всегда был котом? Может, ты зачарованный ведьмак?
   – Не ведаю. Мы были при Нюрке три сотни лет… Мы ведь только раз в 15 лет обращались в живых, а так пылились на комоде.
   – На серванте, если быть точным. Но здесь ты стал живым, вне программы… Вот я и подумала: а что если на тебе заклятье? И вовсе ты не кот, а красавец мужчина… А я, такая дылда, у тебя на шее катаюсь…
   – Не о том думаешь, Варька, – сурово оборвал Зебрик. – Как будем штурмовать эту полоумную?
   – Думала я, думала. Любопытно, как она всех превратила в камень? Не сама же ходила по избам… И почему все сидят, уставясь в зеркало? Что если это не просто зеркало, а как в нашем мире видеосвязь? Созвала всех к «экрану», ляпнула нужное словечко и, пожалуйста, музей скульптур… Хорошо бы расколдовать их… помощники не помешали бы.
   – Знать бы как…
   – Ты видел: зеркала подёрнуты изморозью? Если её соскоблить…
   – Лучше кокнуть зеркало!
   – Попробуем?
   – Ты, Ладанея, я твой извозчик, – лукаво оскалился Зебрик.
   И я грохнула Спицей по зеркалу. Оно покрылось сетью морщин. Я ковырнула остриём одну из трещин, и… зеркало осыпалось на пол грудой разнокалиберных треугольничков. За спиной зашипело, будто масло на горячей сковородке. Я обернулась и обомлела: каменные фигуры стали песчаными и медленно разваливались.
   Зебрик опрометью выскочил на улицу, дрогнувшим голосом выдавил:
   – Не будем трогать зеркала…
   Я с трудом приходила в себя от шока. В голове больно свербело: ты только что убила семью, двоих малых детей…
   – Соберись, не время нюни распускать. Ладанея…
   – Заткнись! Заткнись! Или я отсеку тебе второе ухо! Где была твоя долбанная Ладанея? Почему не предупредила? Не остановила руку?
   – Но…
   – Заткнись, я сказала! Летим на замок!
   Зебрик буркнул что-то в усы и поднялся в воздух.
   Стены, выложенные глыбами, скорее напоминали отвесные скалы: камень частично потрескался, осыпался, частично порос мохом и ползучими растениями, местами из щелей росли карликовые деревца. Перед стеной ров, когда-то ровный и глубокий, но сейчас берега осели, заросли бурьяном, по дну струился ручей. Мосток с обвалившимися перилами и прогнившим настилом. Запустила, однако, хозяйство старушенция.
   На стену влетел огромный рыжий ворон, грозно каркнул.
   – Тебе тоже привет. Зеб, правь на эту дичь!
   Ворон оттолкнулся и взлетел. Один размах крыльев мог бы вызвать панический ужас, но я слишком была зла – для ужаса места не осталось. Спица ощетинилась, мелко дрожа. Только бы Зеб не сдрейфил. Пока он был спокоен, летел навстречу ворону. Тот уже клацал клювом, предвкушая расправу.
   Я взмахнула меченой рукой, и случилось то, чего я совершенно не ожидала: распахнутый клюв ворона, обе половинки просто скрутились, точно бумажные, в рулончики, разорвав голову птице. Туша в пике понеслась к земле, скрылась в зарослях колючего кустарника.
   – Всё? – удивился Зеб. – Я думал, поиграем в догонялки…
   – Нет настроения, играть. Вон видишь окно на верхней башне? Правь туда.
   Некогда деревянная рама сопрела настолько, что рассыпалась от потока воздуха, созданного крыльями Зеба. Как только стёкла держались? Из проёма на нас дохнуло затхлой сыростью.
   – Неужели полезем? – спросил Зеб.
   – Нет, будем ждать хлеба с солью!
   – Но там темно…
   – Коты видят ночью, как днём. Это про вас?
   Зебрик вздохнул и влетел в проём, опустился на световое пятно на полу. Пол каменный. Вокруг пятна царил мрак.
   – Что видишь?
   – Голые стены. Здесь пусто.
   – Ищи дверь.
   Зебрик пошёл вдоль стены. Я, тупым концом Спицы, постукивала по стене: камень, камень…
   – Стой! – Звук был иным: я постучала в разных местах – похоже на дерево. Ударила сильнее и… дверь рухнула, очевидно, вместе с косяком. Господи, да тут всё прогнило, того и гляди обрушится! Хозяйка… Какая к лешему хозяйка, если допустила такое! Вот найду ребят и разнесу к чёртовой бабушке эту рухлядь! Впрочем… надо посоветоваться с Добраном: как ни как наследник земли дедов и всей недвижимости на ней. Может, он пожелает отгрохать евроремонт и устроит здесь свою резиденцию.
   – Зеб, что случилось?
   – Дверь упала и развалилась. Труха… мерзкий запах…
   – А дальше что?
   – Ступеньки.
   – Тоже трухлявые?
   – Хуже! Камень, покрытый плесенью.
   Запах, действительно, был мерзкий: задохнувшегося сырого подвала. И теперь вся эта гадость рвалась наружу, в проём двери, обдувая нас и, буквально, пропитывая насквозь.
   – Ты хочешь моей смерти?
   – Не говори глупостей! Я хочу тебе долгих лет жизни. Но надо терпеть. Для меня это тоже не Шанель номер пять. Спускайся осторожненько.
   Каменная лестница была узкой, винтовой. Стены покрыты слизью: я проверила собственной рукой. Видимо, и ступени в таком же виде: Зебрик временами скользил, выпуская когти, тормозя и ругаясь невнятно.
   – Всё, – остановился Зебрик. – Лестница кончилась. Здесь коридор. Расходится в обе стороны. Куда?
   Всё так же темно, хоть глаз коли.
   – Куда? – переспросил Зеб.
   – Отдохни минутку, дай подумать.
   Действительно, куда: налево или направо? Попробовала в сотый раз связаться с Упом и Вадиком – глухо, сплошная «профилактика».
   – Ты что-нибудь чуешь?
   – Нихрена я не чую кроме плесени!
   – А ругаться обязательно?
   – А тащить меня в эту вонь? – отпарировал Зеб.
   – У тебя совесть есть? Мы что, удовлетворяем моё любопытство? Мы ищем пропавших друзей! Если ты забыл!
   – Ничего я не забыл, – буркнул Зеб. – Куда сворачивать?
   – Ну… давай направо.
   Коридор казался бесконечным. Здесь царили те же мрак, сырость, едкий запах плесени. У меня уже слезились глаза, подташнивало. Я начала потихоньку корить себя за бессмысленный шаг: не зная броду, не лезь в воду…
   Внезапно коридор сделал поворот, и вдали сверкнул свет. В слезах он расплывался, и я видела лишь световую кляксу.
   – Там свет! – радостно сообщил Зебрик и прибавил шаг.
   Световая клякса приближалась, разбухала. Мрак отставал от нас, уступая сумеркам. И вонь уже не казалась такой невыносимой.
   Я вытерла глаза – и клякса обернулась арочным проёмом. За ним коридор втрое шире, вместо правой стены череда колон, а между ними низкие резные перегородки, затянутые вьющимися растениями, типа дикого винограда. Лучи света, пробиваясь сквозь зелень, изукрасили пол и противоположную стену в пёструю мозаику. Пахло разогретой травой. Я вдохнула этот воздух полной грудью и едва не задохнулась: в горле запершило, в груди закололо, и подступило лёгкое тошнотворное головокружение.
   Зебрику было не лучше: он отчаянно тёр лапой нос, чихал.
   Благо, это длилось недолго. Лёгкие прочистились, дыхание восстановилось, и пропала муторность. Зебрик оставил в покое нос, перестал чихать. Очень хотелось верить, что его чих не услышан Хозяйкой.
   Но, увы! Едва Зебрик приблизился к перегородке, чтобы глянуть, что там внизу, как услышали мы странный шум. Он приближался стой стороны коридора, куда мы собирались продолжить путь. Шум нарастал, уже отчётливо слышны шлепки по камню, рычание. Собака? Или очередной монстр?
   Зебрик отпрянул на середину коридора. Спица лихорадочно завибрировала.
   И тут на освещенный участок вывалилась свора карликовых бульдогов с вороньими крыльями. Ещё одна причуда Хозяйки? Морды у бульдогов оскалены, текла слюна, глаза горели злобой. Свора неслась прямо на нас. Зебрик вновь метнулся к перегородке и, перепрыгнув её, очутился в воздухе, стрелой взмыл ввысь.
   Внизу была площадь.
   Бульдожки последовали нашему примеру, и стаей взяли нас в кольцо. Их было десятка два.
   – Многовато… Удирать? – крикнул Зеб.
   – Струсил? Они в половину меньше тебя. И без верёвок – самовязок.
   – Тогда держись крепче! И не забывай про свою мясорезку!
   Как и в бою с курдушами, я вновь точно срослась с Зебом: мне не нужно было держаться рукой за шерсть, боясь упасть. Возможно, Зеб тоже это почувствовал, ибо, без опаски уронить меня, принялся выделывать умопомрачительные виражи. Бульдожки нагло атаковали, подрезали Зеба, но, глупые, не учли, с каким асом столкнулись: даже в сложнейшей ситуации, Зеб умудрялся вовремя извернуться так, что бульдожек попадал под мой удар. И, кувыркаясь, с визгом летел вниз – либо без крыльев, либо с отсечённым задом. Спица перерубала их легко, как картофелину. Но, чёрт возьми, бульдожек не становилось меньше!
   Зебрик, вопреки своим утверждениям, похоже, подустал: медленнее совершал выверты, не бросался вдогонку за наиболее наглым.
   – Зеб, ты как?
   – Сдаю…
   – Поднатужься! Или нас раздерут на кусочки…
   – Не хочется…
   Я вкладывала в посыл столько злости, что бульдожек должно было разметать в брызги, но, почему-то, этого не случалось: их отбрасывало на стены, плющило, разламывало пополам, и они сыпались вниз огромными кленовыми листьями. К сожалению, взамен погибшим, появлялись другие – они вылетали, казалось, из всех щелей замка.
   Зебрик дико завопил, заметался: трое бульдожек мёртвой хваткой уцепились за его хвост. Я попробовала достать их Спицей – далеко. Направила ладонь: бульдожек смахнуло, как мух щелчком. Правда, вместе с хвостом Зебрика. Бедняга, орал как ошпаренный. Мои барабанные перепонки были на грани разрыва.
   А бульдожки всё наседали. Я уже не успевала отбивать рукой и рубить Спицей, потому что Зеб потерял маневренность: он орал и всё пытался дотянуться до кровоточащего огрызка хвоста.
   – Миленький, потерпи! – Я орала почти в тон ему, но сомневаюсь, что сквозь боль Зеб слышал меня.
   Внезапно Спица повела себя необычным образом: она стремительно вытянулась до размеров прежнего ухвата и легко выскользнула из моей кукольной руки. На мгновение замерла в воздухе, а затем бешено завертелась, как пропеллер. И начался жуткий кошмар для моих глаз и детских нервов: вращаясь, Спица закружила вокруг нас, буквально, шинкуя бульдожек, как огурцы. Кровь и внутренности, словно дождь с градом, обрушились на нас с Зебом. Он перестал орать, завис на одном месте, лихорадочно махая уже красными крыльями. Я рукой прикрыла глаза, – но время от времени поглядывала сквозь пальцы, – плотно сжала рот.
   Бульдожки отступили, рассыпались по щелям. Спица остановилась справа, медленно прекращая вращение. Наконец, замерла, уже в исходном, спичечном варианте. Я машинально раскрыла ладонь, и Спица припала к ней, горячая, вздрагивающая, будто живая.
   Площадь под нами буро – красная, точно скатерть, заваленная кусками мяса и целыми тушками. Жуткое зрелище…
   И вдруг не менее жуткий визг:
   – Ладанея! Дрянная девчонка! Ты осмелилась нарушить мой покой?!
   На широком овальном ярусе с перилами стояла высоченная и крупная женщина. Она не была старой – на вид лет тридцать пять. Копна всклокоченных волос цвета позеленевшей меди. Лицо симпатичное, но перекошено гримасой гнева. Глаза широко открыты и горят безумным огнём. На женщине военное снаряжение: пластинчатый панцирь, на руках шипастые манжеты. В левой руке женщина держала широкий массивный меч, правой придерживала каплевидный щит, размером с дверь. Всё потускневшее, со следами пыли и ржавчины.
   – Что тебе надобно, ублюдка?
   – Где мои люди? – Я постаралась крикнуть как можно громче, чтобы Хозяйка услышала мой мультяшный голосок. Но, странное дело: мой голос прозвучал многократно увеличенный, словно на стенах были развешаны динамики.
   Дикий хохот был ответом на мой вопрос.
   – Верни по-хорошему!
   Хозяйка оборвала смех:
   – Всякая кошачья блоха будет мне угрожать! – Сложила ладони лодочкой, плюнула в них, что-то выкрикнула и, словно, птичку подбросила. Но это была не птичка, а клубок грязно-зелёного дыма. Он рос на глазах, расползался, и вскоре образовал широкую ленту. Она двигалась в нашу сторону.
   – Удираем? – пересиливая боль, спросил Зеб.
   – Погоди. Мы ещё не знаем, что это.
   – Ничего хорошего: колдовство…
   Лента изогнулась дугой, стала вытягиваться вверх и вниз.
   – Рвём когти… пока не поздно!
   Я вскинула руку и послала мощный посыл в центр ленты: в ней тотчас образовалась дыра, которая моментально затянулась. Так, значит, этим её не возьмёшь, а Спицей тем более…
   – Зеб, рви когти!
   Зеб свечкой взмыл ввысь, а лента… будто привязанная, устремилась за нами. Впрочем, она уже не была лентой, а стала подобием парашюта, который нагло наплывал, грозя нас накрыть. Тщетно Зеб выполнял немыслимые виражи – парашют не отставал, а напротив, становился ближе и уже походил на гигантский сачок. Ну, а мы с Зебом редкая «бабочка».
   Зеб метнулся в сторону, в пике понёсся вниз. Но невидимая рука резко переместила сачок, и мы оказались внутри него. Я пустила в ход и Спицу и левую руку-сачок, на секунду-другую, превратился в авоську, но быстро восстановил плотность. Только стал прозрачным, как полиэтиленовый пакет. Меня это, почему-то, вдохновило: с удвоенной силой заработала Спицей. «Пакет» становился всё прозрачней и прозрачней, и, наконец, просто разорвался от когтей и зубов Зеба – мы вывалились в прореху.
   Хозяйка на балконе издала крик разочарования, сродни пожарной сирене.
   – Улепётываем?
   – Нет! Нападаем! Правь на неё!
   Хозяйка неуклюже – сказались века простоя! – отбросила меч и извлекла лук. Я лишь шевельнула рукой – и тетива лука лопнула, а сам лук отлетел метров на десять вверх и застрял на деревце, растущем прямо из стены.
   В руке Хозяйки появилось копьё, но оно разломилось, едва та размахнулась, а ведь я даже пальцем не шевельнула – только подумала.
   Хозяйка, крича что-то неразборчивое, явно уже не владея собой, вооружилась мечом и рубила воздух, перила.
   Мы были почти рядом. Я мысленно нацелилась безумной в лоб, направила ладонь и пожелала шмякнуться ей затылком об стену. Охнула Дева-Яга, взмахнула руками – меч полетел вниз – отлетела к стене и грудой сползла на пол.
   Зеб опустился на перила.
   Хозяйка лежала, некрасиво разметав ноги.
   – Ты убила её?
   – Возможно. А может, просто сотрясение мозга…
   – Ударь ещё разик, для верности.
   – Настоящие герои лежащих не бьют.
   – Значит, я не настоящий. Счас я ей горло перегрызу… для верности.
   – Не будь кровожадным. Ты же благородный кот. И настоящий герой. Как хвост?
   – О! Забыл… Ничего, залижу… Боюсь, к концу похода я останусь с одним ухом, с одной лапой, без хвоста и…
   – Остановись! Не каркай, будь добр!
   Зебрик спрыгнул на пол, осторожно приблизился к голове Хозяйки. Сейчас, без гримасы злобы и гнева, когда закрыты глаза, лицо Девы очень даже милое. В молодости, точно, писаной красавицей была. Какая же тогда старшая сестра, если её взяли в жёны, а эту подвергли насилию? Мне стало нестерпимо жалко Хозяйку, даже в сердце защемило. Бедная несчастная женщина, с горя обезумевшая, а этот мерзкий подонок Морок её болезнь использует… Ну, гад, доберусь я до тебя!
   – Ты что удумала? – ахнул Зеб, когда я спрыгнула с него на тело Хозяйки.
   Промолчала, пробираясь по кожаному с металлическими бляшками панцирю в область груди.
   – Если что, я ей в горло, – сказал Зеб, приблизив мордочку к шее Хозяйки.
   Дева была жива, только без сознания. Повреждений в голове – в черепе – нет, на затылке шишка и кровоподтёк.
   – Её полечить надо.
   – Ещё чего! – фыркнул Зеб. – Забыла, что она вытворяла с нами? Добренькая, да?
   – Не добренькая. Просто… здоровая она станет нашим союзником.
   – Толку-то от неё! Старуха… Магия истончилась…
   – Силы вернутся, надо только потренироваться…
   – На нас?
   – На пособниках Морока. А их на нашем пути будет предостаточно. Ты бы лучше не дундел над душой, а поискал что-нибудь, чем её связать. Временно…
   В дальнем тёмном конце яруса послышался звук, похожий на тот, что знаком с детства, когда папка свёрнутой в трубочку газетой хлопал комаров. Звук приближался. Я вернулась на загривок Зеба, и мы приготовились: я – отразить удар, кот – сигануть через перила.
   На свет вышел, вернее, выпрыгнул, последний любимец Хозяйки – курдуш. Он прыгал на одной лапке, от другой осталась культя. На вытянутых лапах-руках курдуш нёс знакомую уже чашу, нёс так, словно в ней хлеб-соль для дорогих гостей. И, соответственно, добродушная улыбка до ушей.
   Хлоп, хлоп, хлоп – и замер в пяти шагах.
   – Я слышал, вы нуждаетесь… чем связать. Воспользуйтесь моими.
   – Отчего такая любезность?
   – Мы приучены служить тому, кто сильнее. Сейчас – вы…
   – Махровый предатель! – презрительно фыркнул Зебрик.
   Курдуш неопределённо пожал плечами, продолжая сладенько улыбаться.
   – Хорошо, мы воспользуемся. Свяжи ноги и руки ей.
   Курдуш подпрыгал поближе, взял щепотку «чёрных макарон» и швырнул в ноги Хозяйки. В считанные секунды, верёвки – самовязки притянули ступни Девы друг к дружке и плотно опутали, создав что-то вроде муфты. То же самое проделали с руками.
   – Ладно, пусть полежит, приходит в себя… А ты скажи: где находятся мои люди? И клубок, который ты утащил?
   – Идёмте за мной, покажу.
   Курдуш запрыгал в направлении, откуда сам явился. Миновали небольшой коридорчик, и вышли в глухое подковообразное помещение. Вдоль стен укреплены подставки для факелов – сейчас они вяло тлели. Пять штук. В центре изгиба стен огромная, как ворота, двухстворчатая дверь. Деревянная, но почти вся площадь её инкрустирована металлическими полосками, образующими растительный орнамент, словно цветочные головки, поблёскивали щедро рассыпанные самоцветные камни.
   Курдуш остановился у двери:
   – Там они… Только дверь открывается по велению… Хозяйки…
   «Так ли? Проверим…» – Я направила ладонь в центр соприкосновения створок. Раздался треск ломающихся досок, самоцветы искрами брызнули в стороны, а через пару секунд в двери зиял рваный проём.
   Курдуш поражённый съёжился комочком у стены, что-то быстро-быстро забубнил.
   Зеб приблизился к дыре, осторожно сунул мордочку, принюхался.
   – Опасности не чую.
   – Тогда входи.
   Мы оказались в просторном закруглённом зале. Он был практически пуст: только на изгибе стен стоял массивный трон из чёрного резного дерева. Сам трон, и вокруг него, выстланы шкуры бурого цвета. Возможно, медвежьи. Стены волнистые, типа шифера, из молочно-розового мрамора и… они светились, точно гигантские плафоны ламп дневного света.
   – Там, – указал курдуш в сторону трона и отпрыгнул назад, к дыре.
   – Ты куда? – Зеб напрягся, выпустил когти.
   – Я не могу… там защитные чары…
   – Возвращаемся к Хозяйке? – спросил Зеб.
   – Нет. Поднимись-ка метра на два.
   Зеб исполнил, и тотчас перед нами точно занавес опустили, ядовито-зелёный, по всей ширине зала.
   – Вернёмся к Хозяйке. Я ей нос отгрызу, если не снимет чары!
   – Погодь. Мы ещё не попробовали.
   – Не пожалеть бы… – вздохнул Зеб. – Курдуш вон упрыгал…
   – Не скули! Давай ближе, – я решила сначала попробовать преграду Спицей. Как ни странно, Спица проткнула «занавес» без препятствий, точно и не было его.
   – Ловушка, – не унимался зудеть Зеб.
   – Я же просила не скулить! Давай вдоль завесы.
   Спица свободно «резала» завесу, не оставляя видимых следов. И ничегошеньки не происходило. Может, чары давно выдохлись?
   – Вперёд!
   Мы беспрепятственно пролетели сквозь завесу, и она мгновенно исчезла.
   – Обманка, для таких трусишек, как ты.
   – Я не трус! – обиделся Зеб. – Просто я… устал, хочу, есть и спать. Мы, коты, должны много спать…
   – Забудь. Я тоже должна сейчас сидеть в классе и слушать учителя, а не твоё нытьё. Отоспишься ещё.
   – Да, с тобой отоспишься, как же…
   – Я не собираюсь с тобой спать, нытик. Посмотри: стены изменились…
   Форма осталась прежней, но теперь они не были просто бело-розовые, а снизу и доверху испещрены рисунками, и даже целыми картинами. Краски, правда, потускнели, как на старинных фресках, но сюжеты картин просматривались чётко. Сразу бросалось в глаза: главные герои – полканы. Они были всюду: на пашне, на ниве, купались в озере, охотились, участвовали в сражениях с людьми и с фантастическими чудищами. Не ошибусь, если скажу, что перед нами была история полканов в картинках.
   Трон, который вначале виделся в «анфас», теперь обращен к нам «спиной». По-всему, мы видели сначала зеркальное отображение – ещё одна «обманка». Перед троном в стене аркообразная ниша, зиявшая тёмным провалом.
   Зеб опустился на широкую спинку трона, затем плавно сполз на сиденье. И тут… ниша осветилась изнутри. Она оказалась глубокой и просторной. Стены её в квадратах, точно шахматная доска – чёрные и зелёные бутылочного цвета.
   Зеб сорвался с места и, в мгновенье ока, был у стены. Я едва сдержалась от крика: квадраты на самом деле были ячейками, а в них, точно экспонаты в музее, застыли люди, животные, птицы, разные предметы. Кунсткамера?
   – Ищи наших!
   Они были все здесь… и Колобок, и Уп, и Димка с Вадиком, и Изгага… Словно букашки застывшие в янтаре….
   Спица отскочила от поверхности, как топор от автошины.
   – Давай к Хозяйке! Я её сама сейчас на рулеты порублю!
   Нас ожидало пустое место: Хозяйка исчезла.
   Зеб с досады взвыл, я же готова была тотчас не оставить камня на камне от замка, но успела только разнести в щепки перила и тройку колон: вовремя одёрнула себя. Ребята не погибли, – конечно же, нет! – они просто под действием чар, заморожены… Сейчас найдём эту мымру, заставим разморозить…
   Зеб стрелой вылетел на площадь.
   – Выходи, старая корова! – Я кричала, что было сил, и вновь мой голос гремел с такой мощью, точно я трёхметровая великанша кричала в рупор. – Или разнесу твою хибару к чёртовой бабушке! – Для убедительности слов, обрушила дальний левый угол здания.
   Стих грохот, рассеялась пыль и… ничего.
   – Не зли меня! – Взмахнула рукой – и балконы третьего этажа разлетелись вдребезги.
   На балконе второго этажа возник курдуш, замахал лапками:
   – Остановитесь… госпожа! Хозяйка примет вас…
   Зеб опустился на перила:
   – Без подвоха?
   – Без, без! Она признаёт… своё поражение…
   Курдуш провёл нас по извилистому ярко освещенному коридору к узкой распахнутой двери, молча кивнул: входите.
   – Смотри, если что, – зашипел Зеб, обнажая когти. – Раздеру на полоски!
   Небольшая комната была слабо освещена, тускло тлевшими факелами. Широкая деревянная кровать с резными спинками, устланная шкурами, занимала больше половины помещения. Круглый столику изголовья кровати. Сразу за ним ширма. Она раздвинулась и вышла… старуха в тёмно-коричневом платье с глухим воротником, седые волосы причёсаны, заплетены в косу. Да, это была Хозяйка, но постаревшая лет на пятьдесят. Она осталась всё такой же крупной, статной, только на голову ниже ростом и лицо потемнело, сморщилось, обострив нос и подбородок, а глаза ввалились, и теперь под кустистыми нахмуренными бровями сверкали затухающими угольками.
   – Милости прошу, проходите. Гостями будьте.
   Зеб фыркнул, энергично поскрёб пол. Я погладила его по голове, чтобы успокоился. Впрочем, Хозяйка проигнорировала Зеба. Отодвинула стол от стены, ближе к кровати. В следующее мгновение рядом возник стул с высокой спинкой, а на столе скатерть, которая тут же заполнилась всевозможными блюдами.
   – Погодите с едой. Освободите моих людей.
   – Я бы рада, дорогуша, ан не могу.
   – Почему?
   – Стара, стала, поистрепалась. С трудом вспомнила заклятье, как заключить, а вот обратное…
   – Что нужно, чтобы вспомнили?
   – Думаю-гадаю… Не гнушайся угощеньицем, откушай. Посидим, поговорим, може, что и надумаю.
   Ладно, будем считать, что уговорила. Я перелезла с головы Зеба на стол. Хозяйка услужливо перевернула кверху дном какую-то посудину, оторвала клок шкуры и положила сверху. Я села, не выпуская из руки Спицу. Зеб, тем временем, не церемонясь, стянул с подноса рыбину, расположился на полу так, чтобы я была на виду.
   – Развей сомнения мои, Ладанеюшка… Зачем пожаловала? Погубить меня, ал и докука есть?
   – Я вообще никого губить не собираюсь. Разве что Морока. Это если на пути встанет.
   – А куда путь держишь?
   – Ага, так вот всё и выложила! Вы, поди, уже весточку послали о нашем появлении…
   – И не мыслила…
   – Что так? Вы ж границу сторожите, обязаны докладывать о нарушителях.
   Хозяйка помолчала, уставясь в стол и теребя краюшку хлеба. Наконец, глубоко вздохнула, отложив хлеб, глухо заговорила:
   – Этот выродок, Вонюка, давно уж забыл про меня… А я не напоминаю. Напомнишь – себе дороже станет. Жила себе тихо… ветшала…
   – Тихо? В округе дурная слава. Лесной народец жалуется: дуркуете…
   – Не стану отрицать – было… Порой тоска-кручина схватит за сердце, да так, что хоть волчицей вой. Вырваться бы, как в юности, в чисто поле и далее… в ковыли Дикого… Но обложил Вонюка заклятьями… точно в клеть загнал… и вытягиваются из меня силушки… Сама зрела, что за супротивник ноне… Старуха…
   – И что… нельзя вернуть силы?
   Хозяйка горько усмехнулась:
   – Вонюка знал, на чём заклятье ставить… На площади есть камень. Он и высасывает из меня силы. Не сам камень, а то, что в нём заключено…
   – Разбить и достать!
   – На нём тройное заклятье и печать самого Семаргла. Где сей муж? Неведомо…
   – А печать?
   – У Вонюки за семью замками. Кабы полкан… дак их извели уж боле тыщи лет тому…
   – Стоп! Подробнее о полкане. Как он может помочь?
   – Волос с гривы и хвоста сжечь на том камне… Должон проявиться след копыта. Как только полкан приложит своё, левое заднее, камень и расколется…
   – Круто! Вот что, Хозяйка: я могу вам помочь! Только если вы вернёте моих друзей живыми и невредимыми. А так же птицу и Колобка.
   Хозяйка недоверчиво глянула на меня:
   – Кто ж одарил тебя такой силой? Ты ж полукровка… Отец вроде не жаловал тебя…
   – Не ваша печаль. Как? Договорились?
   – Договор скрепить не трудно… трудно исполнить…
   – В чём проблема? Ну, что мешает?
   – Я ж говорила… Не помню… как снять заклятье…
   – Вы как сговорились! Этот рыбоед тоже долдонит: не помню, не помню… Ладно, сделаем так: рискну довериться вам. Но если вздумаете обмануть…
   – Слово даю! Слово поляницы! Слово крепкое, богатырское. Нет ему…
   – Ага, только рекламы мне и не хватало! Я уже сказала: поверю. Верну вам силы, а вы уж постарайтесь вспомнить. Зеб, хватит терзать рыбину, лети за Добраном. Пусть несётся сюда галопом.
   – А ты?
   – Я здесь подожду.
   – С ней? Нет у меня доверья к ней…
   Хозяйка дёрнулась, хотела что-то сказать, но передумала, лишь тяжело вздохнула.
   – Давай, давай! Одна нога здесь, другая там!
   – Как это? – изумился Зеб.
   – Так говорится. Перевожу: значит, очень быстро. Очень!
   Зеб улетел. Хозяйка склонилась над столом:
   – У тебя Перстень Белеса?
   – У меня вообще никаких перстней. Не люблю бирюльки.
   – А как же… полкан? Только Перстень Белеса мог возродить исчезнувшее животное…
   – Стоп! Стоп! Во-первых, полкан не животное! Чтобы я больше не слышала этой глупости! Во-вторых, Добран – Последний из полканов. Сын чародейки Басы.
   – Басы?! Но ведь она погибла у Оберега… мне доложили…
   – Значит, обманули. Баса дошла до Долины Ворожей и родила Добрана. Сейчас он прибудет сюда.
   – Теперь мне понятно твое явление…
   – И что же вам понятно?
   – Ведёшь этого… на случку с девицей, что родит сына, Победителя Морока…
   Честное слово, у меня и в мыслях такого не было, я лишь шевельнула нервно пальцами, а хрустальная ваза с печеньем взлетела, повернулась в воздухе и шлемом шмякнулась на голову старухи. Печенюшки, словно пичуги, прыснули в разные стороны.
   – Не люблю хамства.
   – Прости, Ладушка, старуху безмозглую! Ляпнула, не подумавши, – заныла Хозяйка, с великим трудом снимая вазу с головы. – Разве ж это не так? Мне сама Купала сказывала, а ей Гамаюн… Что правление Морока продлится до рождения Сына от Последнего полкана и девицы Зазирки…
   – Сказки! Мифы! Байки!
   – Однако, байки Гамаюна становятся былью… Ты таишься от меня, но неспроста объявилась… Сколь лет ни слуху, ни духу. И как кстати Последний полкан… А девица? В каких краях?
   – В Петербурге.
   – Не слыхала о таких. Далече?
   – Да, очень.
   С улицы долетел слабый стук – стучали в ворота. В комнату влетел Зеб, завис над столом:
   – Как тут?
   – Хорошо. Летим во двор. Где камень искать?
   – У студенца. Слева.
   – Найдём. Ворота открывайте.
   Действительно, левее источника в траве лежал валун, наполовину вросший в землю. Чёрный, с редкими белыми пятнами, формой напоминал дыню.
   Зеб опустился рядом, стал энергично подрывать камень, а я соскочила с него и Спицей обкашивала траву.
   К нам галопом приближался Добран. На спине его подпрыгивала Зарёма, радостно махала руками.
   – Что? Как? Почему долго? Мы не знали, что и думать! – подлетев, засыпал вопросами Добран. – Где ребята? Живы?
   – Добран, угомонись! Вопросы потом. Видишь камень? На него надо положить несколько волосков из твоей гривы и хвоста.
   Добран кивнул, загрёб пучок волос гривы, резко рванул, затем повернулся к Зарёме:
   – Вырви с хвоста.
   Я, невольно, передёрнулась всем телом:
   – Зачем же так… Я бы отрезала… безболезненно…
   – Что далее? – Добран, похоже, пропустил мимо ушей мои слова, наклонился к камню, положил волосы.
   – А дальше… их надо сжечь… Только вот где огонь взять?
   – Огонь? – как-то странно вскрикнула Зарёма и замахала руками:– Отойдите!
   Зеб цапнул меня за шиворот и взлетел, Добран отошёл к источнику.
   Зарёма прижала руки к груди, глянула на камень и… полыхнуло так, будто в радиусе пяти метров обильно полили бензином. Пламя достало и Добрана и нас с Зебом, правда, на излёте и сильно не опалило. Через минуту, когда мы оправились от шока, пламя погасло, оставив круг, усыпанный пеплом сгоревшей травы.
   Зарёма растерянно смотрела на отца, готовая расплакаться:
   – Я не ведала… что будет много огня… меня с утра подмывало… что-нибудь поджечь… прямо толкало и толкало… я хотела проверить…
   – Проверила, – пробурчал Добран, осматривая себя: местами пламя прилично опалило шерсть и волосы.
   – Что это, Ладушка?! – воскликнула Зарёма, когда Зеб опустился рядом с ней.
   – Должно быть, Дар Ладанеи. Будь осторожна с ним: Дар во благо, а не во зло…
   – Буду! Зачем мне… такой Дар?
   – Ладанее виднее. Протри камень, пожалуйста.
   Зарёма плюхнулась на колени и руками принялась оттирать сажу с камня.
   – Здесь вмятина… Нет, след… копыта…
   – Добран, подойди. Приложи левую заднюю ногу, копытом на отпечаток.
   Добран исполнил. Секунду, другую, пятую… ничего не происходило, затем Добран дёрнулся, как от удара током, а из под копыта заструился едкий жёлтый дымок, запахло серой. Дымок образовал облачко, поглотившее камень и ногу полкана, затем послышался частый треск, и облачко стало светлеть, дробиться и таять на глазах. Добран отпрянул – камень раскололся на семь равных кусков, они слегка сдвинулись, образовав в центре треугольник, а в нём лежал… обычный грецкий орех.
   – Не трожь!!! – завопила подбегавшая Хозяйка.
   Но Зарема уже коснулась ореха: её тряхнуло, выгнуло дугой и, плашмя, швырнуло на обломки камня.
   – Оторвите её!!! Скорее!!!
   Добран рухнул на колени, рванул за плечи дочь, но не тут-то было. Ещё и ещё раз дёрнул. Ему на помощь пришла Хозяйка. С великим трудом им удалось оторвать Зарёму. Перекошенное безумное лицо девочки, было, иссини – бледным, глаза на выкате, часто-частое дыхание…
   – Что? Что с ней? – заорали в унисон мы с Добранном.
   – Оклемается… Мои силы – благо не все! – вошли в неё. Все бы убили… – Хозяйка взяла орех, подержала в сжатых ладонях, затем раздавила его и… прозаично съела мякоть. – Маловато осталось…
   – Хватит, чтобы вспомнить?
   – Можешь не беспокоиться, Ладушка. Что не вспомню я, вспомнит она. На ваших глазах родилась новая Богатырка – поляница, каких не видела эта земля! Мои силы да Огненный Дар… Как прознает о том Вонюка, пожелает заполучить…
   – По зубам скорее получит! Вы как, напрягаете извилины?
   – Не спеши, Ладушка. Всё будет любо…

Глава 12

   Это «любо» пришлось ждать около двух часов.
   Зарёму Хозяйка перенесла в свои покои. Девочка была пугающе бледна, металась в горячке, что-то выкрикивала неразборчивое. Хозяйка раздела её до гола, уложила на шкуры, затем отлучилась ненадолго, а вернулась с ворохом сухой травы. В помещении запахло душистым сеном. Хозяйка растирала траву в ладонях и осыпала Зарёму, бормоча, видимо наговоры. Прошла вечность, прежде чем Зарёма затихла. Спал жар, отступила бледность.
   – Она заснула. Опасность миновала, – промолвила Хозяйка, дотирая последний пучок травы.
   Я сидела на спинке кровати. Зеб лежал внизу, нюхал растёртую траву и блаженно щурился. Балдел, одним словом.
   – Эй, токсикоман, дуй во двор: успокой Добрана.
   Зеб нехотя сполз с кровати, побрёл на выход.
   Хозяйка, наконец, сочла нужным объяснить, какой опасности избегла Зарёма: силы, предназначенные для крепкого взрослого человека, хлынули в это хрупкое тельце, детскую головку… Это просто диво, что они не разорвали её. Вот почему Хозяйка уверена – это новая Богатырка. Их почти не осталось: многие погибли в Последней Битве, уцелевшие попали в грязные руки Вонюки – Морока. Все попытки склонить богатырок к себе на службу потерпели крах, и Вонюка изолировал их, как её, Деву-Ягу. Богатырки любимцы Богов, за преданность им дарована бессмертность. Лишь Боги могут оборвать их жизненный путь…
   – Новую Битву затеваешь, Ладушка? С кем пойдёшь? Вонюка силён, как никогда. Все Тёмные у него в кулаке.
   – Ничего я не затеваю…
   – Я стара, но не глупа. Твоё внезапное явление, Последний полкан, теперь вот рождение Новой Богатырки… Всё ещё не доверяешь? Небывалое дело задумала, девонька, помощники надобны, так не чурайся меня. Слыхала о моей судьбинушке? Сама понимаешь: нету меня иного пути, как рассчитаться с Вонюкой… Коль задумала потрепать поганца, так я желаю рядом быть, по правую руку.
   – Ладно, уговорили: будете рядом.
   Вернулся Зеб. Сказал, что Добран успокоился и что прибыли дедульки.
   – А зачем вы ведьмаков в камень обратили? Не доверяли?
   Хозяйка вздохнула:
   – Безумна была… Решила, что меня погубить идёшь, ведьмаков переманишь… Силы-то мои на исходе были…
   – Понятно.
   Хозяйка снова удалилась, пообещав, что сию минуту оживит Слободу.
   – Ей можно доверять? – спросил Зеб, вновь расположившись в ногах Зарёмы.
   – Можно. Теперь можно. Она больная была, пока тот камень высасывал из неё силы. Они – частично, правда, – вернулись и Хозяйка здорова.
   – А она? – Зеб кивнул на Зарёму.
   – Она теперь у нас Богатырка. Намотай на свои опалённые усы. Щелчком запросто убьёт.
   Зеб инстинктивно отполз подальше, с опаской поглядывал на засыпанное травяной мукой тело девочки.
   Вернулась Хозяйка, но… совершенно иная. Такой мы ещё её не видели: всё старушечье исчезло, будто смыли театральный грим, и теперь это была молодая красивая женщина лет двадцатипяти. Как в старину говорили, кровь с молоком. Пышные русые волосы, тугая коса на высокой груди. Голубовато – бирюзовые глаза так же горят угольками, но теперь их свет тёплый, ласковый.
   – Слобода дышит! – сказала Дева – Яга, счастливо улыбаясь. – Только, боюсь, моё заклятье… повыветрило в них знания волшбы…
   – А с вами что случилось?
   Дева-Яга с удовольствием осмотрела себя:
   – Силушки признали плоть… растеклись… Такой я и была, когда Вонюка… А, не будем о грустном. Потерпи чуток, Ладушка, верну и твоих ребятушек.
   Зашевелилась Зарёма, потянулась с хрустом и резко села:
   – Что это? Где я? Почему я… голая?!
   – Успокойся, всё отлично! Как самочувствие?
   – Голова немного кружится… руки… ноги какие-то… тяжёлые…
   – Это моя силушка в тебе приживается, – наклонилась к ней Яга. – Скоро пройдёт.
   – А что случилось? Ах, да, камень… орех…
   – Ты коснулась его, девонька, и часть моей силушки перешла к тебе. Это не опасно. Считай: ещё один Дар получила.
   – А можно ещё получить что-нибудь съедобное? Будто вечность не ела!
   Упоминание о еде пробудило и во мне зверский аппетит. Встрепенулся и Зеб. Видимо, на всех сказалась нервная встряска.
   Хозяйка хлопнула в ладоши: на пороге возникли две девушки, а за их спинами засопел одноногий курдуш. Хозяйка распорядилась накрыть стол, как для самых дорогих гостей. В саду.
   Я напомнила в сотый раз, что для полного счастья не хватает моих друзей, которые всё ещё в виде экспонатов в Кунсткамере.
   Хозяйка тронула за плечо Зарёму:
   – Попробуем, девонька, вместе.
   Зарёма кивнула. Хозяйка взяла в ладони её голову, приблизилась, уткнулась лбом в лоб Зарёмы, замерла. Мы с Зебом тоже затаили дыхание.
   Через минуту Яга отпустила Зарёму, выпрямилась:
   – Одевайся, пойдём вызволять ваших друзей.
   Зарёма торопливо стала одеваться, но не учла вновь обретённые силы: одежда рвалась, как бумажная. Девочка готова была разреветься.
   – Погодь, – сказала Яга и скрылась за ширмой, прошуршала там и появилась, неся в руках сверкавшие золотыми бляшками чешуйчатые доспехи цвета красной меди: рубаха с длинными рукавами и штаны. – Возьми это… – голос Яги дрогнул, лицо омрачилось: – Готовила деточке своей… думала, наследница родится… – положила на кровать и снова удалилась за ширму.
   Зарёма молча, насупив брови, одела доспехи. Они будто для неё готовились, пришлись в пору. Зарёма прошлась по комнате, помахала руками, присела.
   – Не стесняет? – спросила я, дабы разрядить гнетущую паузу.
   – Нет. Будто в лёгком сарафане…
   Вышла Яга: в одной руке красные сапожки – поршни, как здесь говорят, – и каплевидный щит, в другой руке меч в ножнах и перевязь.
   – Это тоже возьми.
   Зарёма поблагодарила, с трепетом приняла меч, примерилась к рукояти. Глаза её загорелись, лицо, словно осветилось внутренним светом: сила богатырки Девы давала о себе знать. А ведь девчонка ещё недавно грезила о мирном гражданском будущем – настоящая ворожея с Даром… Теперь же всё её нутро будет стремиться к поединку, к сражениям…
   – Владей на благо. Обнажай только на врага, – тихо сказала Яга, смахнув крупные слёзы. Прозвучало, как напутствие и благословление матери к дочери.
   – Да будет так! – как клятву произнесла Зарёма, а мне показалось, что за эти несколько минут девчонка повзрослела, догнав меня, а то и опередив на пару лет. Впрочем, чему удивляться: силы богатырки прижились, вытеснили всё наивное, детское, а освободившееся место заполнили вековые с житейским опытом, ратными знаниями.
   Яга, тщетно борясь со слезами, смотрела на Зарёму и, вероятно, видела воплощение собственной мечты.
   – Будь названной дочкой! – Яга протянула руки, порываясь обнять.
   – Буду! – Зарёма шагнула ей навстречу.
   Мне не терпелось оказаться в Кунсткамере, но сдерживала себя, наблюдая эту трогательную сцену.
   И вот мы снова в «музее». Курдуш, как и в первый раз, остался за дверью. Зеб запрыгнул в трон, я в ожидании замерла на его загривке.
   Яга и Зарёма подошли к ячейкам, встали бок о бок, сцепили вытянутые руки, застыли скульптурой. Их молчаливая неподвижность действовала нам с Зебом на нервы. Моё настроение передавалось Спице и она, ощетинившись лезвиями, мелко вздрагивала.
   Наконец, «скульптура» ожила: сцепленные руки начертали в воздухе некий знак, затем Яга и Зарёма быстро, скороговоркой, проговорили замысловатую фразу. Спустя мгновение воздух в зале словно пришёл в движение: точно ветерок заскочил, пробежался вдоль стен и исчез, оставив лёгкий запах жареной капусты.
   Ближайшая ячейка, в которой находился Уп, издала щелчок, «стекло» будто запотело изнутри. Яга подошла ближе, провела рукой по «стеклу» и оно растворилось в воздухе.
   Уп зашевелился. Увидев Ягу, отпрянул в угол ячейки, угрожающе взъерошился. В следующую секунду Уп уже вцепился в волосы Яги и, как дятел, долбил её в затылок, хлопал крыльями по ушам.
   – Уп, успокойся! Она больше нам не враг!
   Удод замер, глянул в нашу сторону, увидел Зеба, меня, гукнул радостно и перелетел на спинку трона.
   – Ратная пичуга… – морщась, Яга ощупывала затылок, уши её, буквально, пылали. – Я не в обиде… заслужила трёпку…
   И тут защёлкали остальные ячейки. Яга, забыв о боли, метнулась вдоль них, касаясь ладонью запотевших «стёкл». Открывались абсолютно все ячейки. Щёлканье уже напоминало целую мелодию, а воздух пропитывался трудно определимой смесью запахов.
   Выскочил Колобок, подлетел к трону и радостно запрыгал вокруг него. Пару раз, не больно, торкнул Зеба в бок и меня в спину.
   Вылезли помятые, точно заспанные, Вадик с Димой, кинулись к нам.
   – Привет! Сто лет не виделись!
   Дима потупился, стал оправдываться:
   – Опять я влип… Ну, это… не везёт мне на баб… – и, вдруг, замолк, судорожно сглотнув, распахнул обалденно – восторженные глаза: увидел Зарёму. – Классный прикид! Ты… ты такая…
   Зарёма смутилась и, густо покраснев, поспешила ретироваться: присоединилась к Яге – открывать ячейки.
   Вадик, провожая её взглядом, задержался на Яге, мечущейся от ячейки к ячейке, спросил тихо:
   – Приручила?
   – Вылечила.
   Подошёл Изгага, такой же измятый, и тоже, как Дима, начал с оправданий:
   – Оплошал я, Ладушка… не гневись…
   – Успокойся. Я очень рада видеть вас живыми и здоровыми! Учтите… ваше заточение, как урок.
   Щёлканья прекратились: все ячейки были открыты. Однако, никто из живых существ не покинул «камеру». Подошла к нам Яга, печально сообщила: остальные мертвы– слишком долго были под чарами…
   – Вы помните, кто есть кто?
   Яга кивнула.
   – Закройте снова. Пусть покоятся с миром. И – если возможно, конечно? – имена проставьте. Отныне этот зал будет… Залом Памяти. Погостом Славных. Всё остальное уберите.
   Ребята и Изгага молча пошли освобождать ячейки. Сносили всё к трону. Яга и Зарёма в четыре руки закрывали те ячейки, где веками томились и умерли, не дождавшись освобождения, личные враги Морока – Вонюки.
   – Она жива!!! – вдруг закричала Зарёма и скрылась в ячейке.
   Зеб, точно прочёл мои мысли: метнулся туда, запрыгнул вслед за девчонкой.
   В углу ячейки лежал ворох тряпья, над ним склонилась Зарёма.
   Я похлопала Зеба рукой, и он приблизился вплотную к вороху, который слабенько шевелился.
   – Она ещё дышит, – глянула на меня Зарёма полными слёз глазами.
   В ворохе находилось тело старушки, ростом чуть менее метра. Впрочем, определение «тело» мало подходило к этому скелетику, обтянутому тонкой пергаментной плёнкой. У старушки не было рук: они отрублены по самые плечи. Вместо глаз ужасные рубцы, покрытые слизью. Вместо волос ребристая чёрная корка, точно оплавленная пластмасса.
   – Чую дух Ладанеюшки… – внезапно прошелестело из тряпок. Старушка задёргалась, пытаясь сесть. Зарёма помогла ей. – Ладонька, ты здесь?
   – Я здесь, – вырвалось у меня.
   Старушку передёрнуло, засипела прерывисто:
   – По… дой… ди… ча… до… шко…
   Зарёма подставила ладонь, и я перешла на неё. Девочка поднесла меня к самому лицу старушки.
   – Коснись… лба…
   Точно к дереву приложила руку: морщинистая, жёсткая кора, прохладная и влажная, как после дождя.
   – Ма… хонькая… плоть… Что… так?
   – Это временно… Так надо.
   Внутри старушки слабенько забулькало. Моим подушечкам пальцев стало тепло, под ними, словно букашки засучили лапками. Старушка судорожно вздохнула, заговорила едва различимо, но уже без сипения и частых пауз:
   – Вижу: не признала… Знамо дело: заточение не красит… А ты всё та же… токмо глазоньки потемнели… Хватила лиха?
   У меня во рту пересохло, слова не проталкивались – я лишь кивнула.
   – Эт пакостник ещё жив? – Я интуитивно догадалась, что старушка имеет в виду Морока. – Я предсказала ему погибель… смеялся, поганец… Рук лишил, глаза вырвал… Но я всё ещё вижу: погибель идёт… твоими ножками, Ладонька… Грядёт Очищение… – последние слова старушка почти выкрикнула и, словно, лишилась сил – застыла деревянной куклой.
   Мы с Зарёмой переглянулись: она поняла меня с полувзгляда. Я снова оказалась на Зебрике. Зарёма, с предельной осторожностью, уложила старушку на спину, освободила грудь от тряпок, затем, так же бережно опустила меня на бесчувственное тельце.
   К великому сожалению, я уже ничем не могла помочь: жизнь угасала. Внутри у старушки были переломаны рёбра, трещина в грудной клетке, часть органов почернела, скукожилась, часть представляла собой желе…
   Я посмотрела на Зарёму, на Зеба и помотала головой. Зеб натужно вздохнул, прикрыл глаза. Зарёма тихо всплакнула. Я сама готова была разреветься, но слёзы, как и слова, оледенели внутри меня. Голова стала тяжёлой, веки – свинцовыми, свербело в уголках глаз.
   Бескровные губы старушки дрогнули. Меня словно кто подтолкнул: припади ухом. Три слова, точно из глубокой пропасти чудом долетели:
   – Шея… дюжина… очищение… – Это были последние слова: старушка умерла.
   Поразительно, как вообще это измочаленное тело удерживало жизнь столько времени?!
   Слова старушки, будто гвозди, вбились в мой мозг. Как их понять? С «очищением ясно: до этого старушка твёрдо и ясно произнесла: «Грядёт Очищение…» Надо думать, от Морока и от всей его пакостной своры. Очищение всего Тридевятого. А что значит «дюжина»? Это, если не ошибаюсь, двенадцать по– старому. Двенадцать чего? А «шея»? Чья? У старушки были раздроблены шейные хрящики… Может, напутствовала так: береги, мол, шею?..
   Зарёма потянулась забрать меня, и тут голова старушки резко откинулась влево, открыв шею. И мы увидели белую полоску, которой до этого не было. Напоминало пластырь. В следующую секунду на белом проступили розовые буковки неведомого мне алфавита. Они заполнили почти всю полоску. Я приблизилась, дабы попытаться прочесть, но полоска вдруг отстала и, буквально, кинулась мне в руку. Полоска оказалась… берестяной. Как ни странно, у неё даже запах был свежей бересты. Полоска согнулась браслетиком и, я опомниться не успела, как он оказался у меня на запястье левой – меченой – руке. Браслетик был велик, и я подумала, что он, скорее всего, шейный. Однако, едва я шевельнула рукой, как браслетик сжался, плотно обхватив запястье. Буковки стали меркнуть, растворяться в белизне. Когда исчезла последняя буковка, под браслетиком родился нестерпимый зуд – я потянулась почесать, но не успела: вслед за буковкой исчез браслетик. И зуд прекратился. Тщетно всматривалась в руку: ничто, абсолютно, не говорило, что здесь под кожей берестяной браслет.
   Глянула на Зарёму, но у неё на лице было не меньшее недоумение. То же самое можно было сказать и о Зебе.
   В ячейку заглянула Яга:
   – Эта последняя. Закрывать?
   Зарёма озвучила мой немой вопрос:
   – Кто эта женщина?
   Яга всмотрелась, наконец, после долгой паузы, сказала:
   – Не при мне было… Може, Смага? Я слышала, что ей отсекли руки и вырвали очи… Вонюка в аккурат одержал победу, а Смага выступила с худым предсказанием…
   – А кем она была?
   – Вещая… Ладанея, как же ты не помнишь? Смага – твоя бабушка, мать твоей матушки…
   – Бабушка? – вырвалось слово, больно царапнув горло.
   Странно: Ладанея никак не проявлялась, а Варька чувствовала себя не в своей тарелке… Где, чёрт возьми, эта лентяйка? И кому предназначен браслет – самой Ладанее, или «махонькой плоти»? Ау, чёрствая, отзовись!
   Ни гу-гу. Я простилась с бабушкой, поклялась отомстить – так же люто! – её мучителю. Ячейку-склеп закрыли.
   Ребята и Изгага увлечённо изучали извлечённые предметы. Более трёх десятков разнообразных вещей, деревяшек, камней. И одни ножны для меча, весьма невзрачные: деревянная основа, обтянутая кожей, местами протёрта до дерева, задубевший кожаный шнурок-перевязь. Шесть глиняных пузатых сосуда, с наше обычное ведро; крышки залиты, похоже, плавленым воском. Большая, стаз, деревянная чаша, вся в глубоких трещинах, чёрная, словно опалённая жарким огнём. На дне чаши лежали семь разноцветных… пасхальных яиц. Яйца защищала незримая крышка-оберег. Ни Яга, ни Зарёма не смогли вспомнить, что это за чаша с крашеными яйцами, и когда была помещена в ячейку. Первое время после Битвы Вонюка присылал своего представителя с очередным пленником, и Яга машинально исполняла приказ. Ещё кровоточила и саднила рана-расставание с сынишкой, – так что ей было не до подробностей. Да и Вонюка всякий раз запугивал: только полное подчинение, никакой самодеятельности, если не хочешь жуткой смерти сыну… За время своего «хозяйствования», Яга лишь дважды воспользовалась Кунсткамерой самовольно: когда заточала Колобка и Упа, затем ребят и Изгагу. Сейчас, вот, третий раз, но уже для их освобождения.
   – Ладно, по ходу дела разберёмся, что к чему. Что пригодится, а что нет. Давайте всё снесём Яге в покои.
   Каждый старался взять побольше, дабы унести всё за один раз: никому не хотелось ещё раз переступать скорбный порог Зала Памяти. Первым к двери двинулся Дима, но едва сделал несколько шагов, как свет в помещении замигал, воздух пришёл в движение и… у двери образовался мини-вихрь.
   Спица завибрировала, обнажив лезвия.
   Яга и Зарёма как-то странно вскрикнули, упали на колени и… точно одеревенели, уставясь на противоположную стену, совершенно пустую.
   Мини-вихрь метнулся к Димке, пронзив его, понёсся к Вадику. Димка застыл восковой куклой.
   Вадик сделал слабую попытку увернуться, но безуспешно: вихрь настиг его, и случилось то же, что и с братом.
   Зебрик взмыл к потолку, где уже метался Уп, истерично крича.
   Колобок неистово бился о стены.
   Вот уже и Изгага застыл на полу: оступился, упал…
   Меня подмывало применить силу ладони, но чудом сдерживалась: боялась больших разрушений и гибели друзей под обломками.
   Вихрь вытянулся в кручёную нить и, я моргнуть не успела, как эта нить хлестнула по Зебрику, затем так же молниеносно поразила Упа. Мы не грохнулись на пол, а повисли в воздухе, словно подвешенные игрушки.
   Я ничего необычного не почувствовала, просто тело моё перестало ощущаться. Осталось лишь зрение и слух, да способность мыслить.
   Покончив с нами, вихрь, почему-то проигнорировав Колобка, приник к стене, на которую смотрели Яга с Зарёмой. Нить, продолжая вращение, загнулась, образовав овал, который, буквально, врезался в стену. Свет перестал мигать. Несколько секунд овал напоминал фрагмент граффити, затем быстро стал расплываться, и вскоре образовалось сплошное серое пятно, примерно метр на метр. Снова пауза, потом пятно ожило и… это был экран со знакомой всем «картинкой», когда профилактика или канал завершил трансляцию. Даже шум похожий: неприятное шипение. Разумеется, тут же родилось желание щёлкнуть пультиком, но, увы! Пультик недосягаем… В чьих руках? Зачем включил «ящик»?
   Звук нарастал, экран посветлел, в центре образовалась ржавая клякса.
   «Варь, какую фильму покажут? Я стрелялки не люблю», – как сквозь вату пробился голос Вадика.
   Я не успела ответить: экран сверкнул, как фотовспышка, и мы увидели… глаза. Живые глаза человека. Они занимали почти весь экран. Взгляд холодный, жёсткий и колючий, казалось, он пронизывает тебя насквозь. Возможно, будь сейчас моё тело чувствительным, я ощутила бы их ледяные «лезвия». И ещё: впечатление такое, будто по ту сторону стены стоит великан и смотрит в глазок.
   – Яга, ты нарушила наш договор. Значит, я в праве поступить с твоим сыном, как захочу, – внезапно раздался громкий голос, опять таки, будто в соседней комнате. В отличие от глаз, голос был мягким, я бы сказала, добродушным. Словно отец укоряет, любя, непослушную дочь.
   Удивительно, только голос показался мне до боли знакомым, правда, вспомнить чей, почему-то не получалось. Возможно, из-за обстоятельств.
   – Нет! – выкрикнула Яга – деревянная кукла. – Я умоляю! не трогай мальчика! Накажи меня! Прошу!
   – Ты потеряла право просить. Я сегодня в хорошем расположении духа и дам тебе возможность исправиться. Но учти: в последний раз.
   – Да, да, я поняла… я согласна…
   – До меня дошли слухи, что Избранная пошла другим путём. Через твой заслон. Меня обманули?
   – Нет…
   – Почему же не упредила?
   – Виновата! Хотела пленить и сразу отправить…
   – Пленила? – усмехнулся голос, но глаза остались прежними. – Вижу… Кто эта отроковица, что подле тебя?
   – Служка. Что-то случилось с Хранилищем… запоры нарушились… Выясняем…
   Ещё одна вспышка, и глаза исчезли. Несколько секунд экран показывал серо-бурый ковёр с замысловатым орнаментом, затем и ковёр размылся и… предстал роскошный зал, тускло освещенный факелами, закреплёнными по стенам. В центре зала стояли двое.
   Я, невольно, вскрикнула, но крик прозвучал внутри меня, на время, оглушив: эти двое были… мой отец! Папка… Тот, что слева, был молод, кучерявые пышные волосы русого цвета, аккуратные усы и бородка того же оттенка. Таким папка был в 25 лет… Тот, что справа, такой же, как сейчас в 45.Такие же пышные волнистые волосы, но уже грязно – белые, усы и неухоженная, как у Карла Маркса борода, цвета слоновой кости – от курева. И этот, как папка, худощав, с впалыми щеками… Не хватает только очков…
   Мой шок был недолгим: я уже осознала, что нахожусь в параллельном мире, и здесь должны быть двойники всех тех, кого я знаю, но всё же… Ладно бы, кто-то из знакомых встретился, но… папка…
   Яга что-то кричала, её голова моталась, как тряпичная. Вероятно, молодой «папка»– её сын, а седой… Морок собственной персоной. Ничего себе поворотик сюжета…
   Молодой выглядел как-то странновато, словно под гипнозом: взгляд потухший, тело расслабленно.
   Морок, всё с тем же выражением глаз, приторно улыбался, что-то говорил: шок-то у меня прошёл, а глухота, почему-то, нет.
   Вдруг, непонятно откуда, в руке Морока оказался короткий меч. Молодой вытянул правую руку, а Морок, всё так же улыбаясь, молниеносно рубанул – отрубленная рука по локоть плюхнулась под ноги молодого, брызнул фонтан крови…
   Голова Яги дёрнулась, и вяло упала на грудь.
   Вспышка-экран погас, а через минуту стена была идеально чистой, вновь светилась «дневным светом». А ещё через пару минут исчез наш «паралич».
   Яга кулем завалилась набок. Зарёма кинулась к ней, затрясла за плечо.
   – Чё ты трясёшь её, как грушу – в обмороке она, – чрезмерно грубо сказал Вадик, фыркнув, сплюнул.
   Зеб плавно опустился рядом с Ягой.
   – Как твой папочка? – едко улыбнулся Вадик.
   Дима недоумённо посмотрел на меня, на брата.
   – Морок-то, оказывается, вылитый её папочка, – бросил в лицо брату Вадик.
   – Да? – в унисон спросили Дима и Изгага.
   – К сожалению…
   – Не позавидуешь… Это не помешает, ну… если…
   – Не помешает! – резко оборвала Димку. – Продолжим, на чём остановились.
   Пока мужчины перетаскивали вещи в покои Яги, мы с Зарёмой приводили её в чувство. Очнувшись, Яга некоторое время безумными глазами, полными слёз, смотрела на стену, где уже не было экрана, губы едва слышно выдавили:
   – Дитятко…
   Я велела Зарёме сбегать в покои Яги, посмотреть, может, найдёт что-нибудь успокоительное. Однако, Яга сама взяла себя в руки, поднялась, отряхнув платье, твёрдо сказала:
   – Мой меч к твоим услугам, Ладанея.
   – Что сказал… Вонюка?
   Морок выслал отряд с распоряжением пленить нас и доставить к нему, а так же произвести ревизию в Хранилище и забрать кое-что.
   – Как скоро они будут здесь?
   Яга затруднилась с ответом: если без волшбы, своим ходом, то максимум через неделю, а с волшбой… могут уже сегодня. Приграничные чары Яги задержат, конечно, но ненадолго.
   Я спросила, есть ли среди вещей Хранилища такие, что помогут нам отбиться от посланцев Вонюки.
   – Я должна поближе рассмотреть, подержать в руках…
   – Так поспешим!
   В покоях Яги было шумно. Здесь собрались все, включая дедулек и Добрана – наше долгое отсутствие встревожило его и заставило подняться на верх.
   Вещи кучей лежали на кровати, каждый что-нибудь брал, высказывал какие-то мнения, предположения, которые тут же подвергались критике.
   – Тихо! Всем тихо.
   Умолкли, выжидательно уставились на меня. Вадик двусмысленно хмыкнул.
   Не берусь судить и гадать, кто толкал речь– Варька или Ладанея. Но устами Варьки было сказано, что сюда идёт отряд, посланный Мороком. За нами. Разумеется, никто не хочет оказаться пленником Вонюки, следовательно… предстоит сражение. Это наше первое серьёзное испытание: что можем и как… Поэтому, огромная просьба ко всем – собраться! Расхлябанность нас погубит! Мы должны стать, как советовала баба Нюра, прочным единым кулаком. И ударить так, чтобы скулы заныли у самого Морока – Вонюки!
   – Когда? – сухо спросил Добран.
   Я повторила всё, что сказала мне Яга.
   – Уп, милый, давай в небо, и следи, следи! Щулец, Юрик, включите все ваши природные способности…
   – Знамо дело, Ладушка. Уразумели.
   Дедульки поспешили вслед за вылетевшим Упом.
   Яга и Зарёма разбирали кучу на кровати: четыре руки ложились на одну вещь, секундная пауза, после чего звучало либо: «Пусто», и предмет отбрасывался в сторону, либо: «Есть!» – и бережно переносился на стол.
   К концу сортировки, на столе скопилось не менее двадцати предметов. Яга и Зарёма выглядели измотанными, бледными. Я перешла на стол. Остальные, не сговариваясь, окружили его.
   – Всё это ценно, – с трудом выдавливая слова и морщась, видимо от головной боли, заговорила Яга. – Как для нас, так и для… Вонюки. Что наиболее ценно для нас сейчас? Это… – Яга взяла бочонок – по виду, похоже, вырезан из кости, – размером с литровую банку. – Здесь молоко коровы Земун… в нём надобно смочить ваши рубашки. В них утвердятся те чары, что наложены при изготовлении…
   Следующими были ножны. Оказалось, что они родственны мечу Димы. «Без ножен меч, что неразумное дитя, с ножнами – многоопытный муж!» – сказала Яга, отдавая Димке ножны. До и во время Последней Битвы меч принадлежал одному из младших Сварожичей.
   Огненный камень, в виде язычка пламени, с отверстием – это личная вещь Семаргла, посредника между бессмертными богами и простыми людьми. Это он зажигал сердца храбрых. Амулет Семаргла освящён пламенем Знича – священного негасимого огня. Зарёме.
   Топор с потемневшим и расколотым топорищем, к тому же весь зазубренный. Он лишь с виду негодный, но в нём дремлет неведомая Сила. Топор принадлежал прадеду Добрана, одному из основателей рода и участника Последней Битвы. Добран с трепетом принял реликвию. В следующую секунду его встряхнуло и… топор в руке преобразился: топорище стало целым и матово – белым, точно его только что ошкурили наждачкой; металлическая часть засверкала сусальным серебром, а широкое и острое лезвие отдавало небесной голубизной. На обухе сперва выступило зелёное пятно, затем стало сочно-жёлтым, потом рельефно, как печать, прорисовался тугой спелый колос, кажется, ячменя. Видимо, родовой знак полканов.
   – Признал, – просто сказала Яга. – К нему полагался особливый щит, но где он… неведомо…
   Чаша с «пасхальными яйцами». Оказалось, ничего общего с пасхой. В каждом из семи яиц заточён Дух Светлого Бога. Кого именно, Яга не могла сказать. На яйца-саркофаги наложены девятикратные Печати самого Морока, что, практически, неразрушимо.
   Берестяная коробочка, а в ней нечто, на первый взгляд неопределимое: одновременно напоминало и скукоженную гавайскую сигару, и слежавшуюся бумагу, свёрнутую в тугую трубочку, и кусок специального кабеля, изъеденного временем…
   – Это Зыкова сопелька…
   Сопелька – древний музыкальный инструмент, проще говоря, свирель. Так вот эта свирель принадлежала Зыку, Богу звуков и музыки. Биография его коротка и трагична. По крови он прямой внук Перуна. С его рождением связана какая-то неприятная история, которую Боги постарались скрыть, развеять. Растила и воспитывала мальчика родная тётя, Магура – Перуница, старшая и любимейшая дочь Перуна. Их отношения были дивными. Одно время среди смертных гуляла быличка о том, что Зык-плод кровосмешения. Перуна и Магуры… однако, истинную правду зал лишь Гамаюн. С малолетства Зык проникся любовью к звукам природы, к музыке. Из коры Мирового Древа он смастерил себе сопельку и извлекал из неё такие звуки, что слушатели плакали, очищая души и просветляя головы. А ведь слушатели у Зыка были непростые – Боги. Пленённый талантом Зыка, Сварог определил мальца Богом звуков и музыки. Однажды Зык увязался за тётей и оказался свидетелем её предназначения: на поле брани, в облике крылатой девы, носилась тётушка, воинственными криками подбадривала ратников, её золотой шлем сверкал в лучах Яра, вселяя радость и надежду в сердца. Тех же, кто пал сражённый от меча или пронзённый стрелой, Магура осеняла своими крылами, касалась охладелых губ… и последний глоток воды из золотой чаши в виде черепа… Зык уже знал, что все, кто испил из чаши Магуры, попадёт в Ирий, в райские чертоги. Мальчика, по сути, ещё несмышлёныша, поразили не вид тётушки и не её благостная миссия, нет, мальчика поразили до глубины души звуки битвы и крики раненных, вопли умирающих от ужасных ран. Они ОГЛУШИЛИ его. Навсегда. Всю свою короткую сознательную жизнь Зык ратовал за то, чтобы в мире звучала лишь музыка счастья и любви, звуки природы и благодарного труда. Из-за своей глухоты, ему приходилось трижды повторять свои слова для собеседника и читать по губам ответ. Часто он прочитывал неверно, и повторял, ожидая от собеседника подтверждения. Получалось забавно, смешно – и над ним потешались, подтрунивали, подначивали. В какой-то момент Зык понял, что его не воспринимают серьёзно, держат за шута. И решил действовать делом, а не словом. Едва Перун «спонсировал» очередную сечу, там незримо появлялся Зык и играл на своей сопельке. И сеча расстраивалась, ибо сердца ратников наполнялись любовью, они братались и устраивали братчину во имя жизни и во славу Лады и Уда. Перун стал терять авторитет. К тому же малец дерзнул бросить Перуну в лицо: музыка войны, музыка разрушения неприятна, нелюба здоровым сварожьим внукам, а потому следует упразднить Бога войны. Кровь ударила в голову Перуна, и толкнула на поганое: с помощью Чернобога, обратил дерзкого отрока в эхо. И отдал на забаву лешим…
   Следующим экспонатом были деревянные дощечки. Тонкие как фанера, густо покрытые чудными значками, дощечки имели отверстие, через которые прошнуровывались тонким ремешком по девять штук. Это запёчатлённые неведомо кем песни Гамаюна, рассказывающие историю со Дня Сотворения Мира и до Последней Битвы. Здесь же предсказания Смаги, бабушки Ладанеи.
   Назначение других отобранных предметов, Яга не ведала. Но в них заключены Силы, и немалые. Вонюка, наверняка, знает суть и, по – всему, эти Силы в своё время не открылись ему, вот и спрятал в Хранилище. От греха подальше. Яга убеждена, что в Песнях Гамаюна можно найти ответы на все возможные вопросы, да только… не осталось глагознатцев. Поистребил всех Вонюка: дабы никто не прознал Правды Гамаюна…
   Ладно, что есть, то есть. Яга из своего арсенала вооружила Изгагу и Добрана, вернула оружие Димке и Вадику. Сама облачилась в доспехи, как в далёкой молодости. Выглядела просто офигенно. Если бы не её суровое лицо и боль в глазах, я бы, наверное, восхитилась вслух.
   Яга связалась со Слободой, обрисовала ситуацию, распорядилась выслать догляд (дозоры) на подступах к твердыне (крепости) и её границам. Остальным наказ: будьте начеку, коль понадобится подмога – не мешкайте…
   И стали мы ждать. Что-то быстро вечерело. Или мне так показалось из-за напряжения.
   Ни Уп, ни дедульки пока ничего подозрительного не усмотрели.
   «Паникуешь?» – усмехнулся Вадик. – А тебе низя. Голова в панике – руки-ноги…»
   «Может, помолчишь, а?»
   «Что не так?»
   «Трёп твой! Не вынуждай меня пожалеть, что вытащили тебя из морозилки…»
   «Ах, да. Я ж теперь в неоплатном долгу… премного благодарен, госпожа, лобзаю ваши ручки…»
   «Жили у бабуси свиньи козы гуси… – включила я «глушилку», – раз по полюшку пошли денежку нашли денежка немалая золотой алтын пошли звери в магазин и купили керосин…»
   Вадим больше не возникал. Конечно же, он не прав: я не паниковала, просто… тревожно было и боязно за всех. Вонюка выслал не просто курьера забрать ценные вещички, а отряд… наверняка, супервоинов. Спецназ, если хотите. Акция особенная, сверхсекретная, значит, Морок не поскупится, снабдит спецназ парой-тройкой колдовских прибамбасов. И всё высшего сорта, не как у Яги. А это означает одно: сражение будет похлеще, чем с курдушами. Хватит ли у нас сил? Допустим, дадим отпор… без потерь. И разозлим Вонюку ещё больше… Тогда не один отряд, а десять прибудет. Плачевная перспектива. А эта, лентяйка, где-то прохлаждается, хоть бы полсловечка, полнамёка – как мне быть? Что делать?..
   Впрочем, может, я зря раньше времени бочку качу на Ладанею… в случае необходимости, объявится, подмогнёт…
   Как и вечер, скоротечно нахлынула ночь. Стало прохладнее. Небо густо вызвездилось, из леса, точно лодочка, выплыл месяц.
   Яга и Зарёма остались в покоях: искать способ укрепить, усилить защитный оберег границы. Добран расположился в саду. Вадик, взяв пару меховых одеял, присоединился к нему. Дима и мы с Зебом, обосновались на балконе второго этажа. Едва стемнело, к нам примкнул Уп.
   Изгага поначалу держался близ Димки, затем ушёл на площадь, но и там не задержался: вскоре поднялся к нам и выразил желание отбыть к дозорным. Ждал моего позволения. Отпустила.

Глава 13

   В отличие от Димы, который с первыми звёздами зарылся в меховое одеяло, и тотчас вырубился, я долго не могла заснуть. Зеб, видимо из солидарности, лишь делал вид, что спит.
   – Ты, случайно, не вспомнил слово?
   – Случайно – нет, – притворно сонным голосом буркнул.
   – А вспоминал?
   Зеб шевельнулся, удобнее укладывая голову на лапы:
   – Может, сейчас тебе сподручнее быть малявкой?
   Я подумала и… согласилась. Пожалуй, на загривке Зеба с его маневренностью, я буду более полезна, нежели на земле. Даже если не будет воздушного боя… Будем исполнять роль авиации для прикрытия своих…
   Сколько мы здесь – в этом мире, – третью ночь? Ха, кто бы мог подумать, что затюканная тихоня Варька, до дрожи в коленках робевшая в любом обществе, жутко боявшаяся собак и пьяниц… будет лежать в мехах, пялиться на звёзды и думать о предстоящем сражении… Настоящем, не киношном. Как какой-нибудь полководец. Господи, за что мне всё это?! Я же никому ничего плохого не сделала, зачем мне эти кровавые испытания? Лучше три, пять, десять контрольных по математике и по физике… Хочу домой!
   Как и положено Варьке – плаксе, разревелась. Укрылась с головой, чтобы Зеб не услышал. Не помню, как заснула. Снилась всякая жуть: папка с лицом Морока (или Морок с лицом папки?) гнался за мной по полю… Я лишь в одних трусиках… Поле недавно скошено, острая стерня до крови режет мне ноги, но я, почему-то не чувствую боли… Бегу к стоящей вдалеке скирде… У папки в руке кнут, время от времени он щёлкает им и огненная змейка устремляется за мной… Не достигнув цели чуток, гаснет, оставляя после себя след ожога на отаве…
   – Доча, одумайся, – кричит папка без злобы, миролюбиво, как обычно со мной разговаривает. – Не перечь мне… не совладаешь… Вернись домой, у тебя ещё домашнее задание не сделано…
   Щелчок – и огненная змейка пронеслась рядом, обдав жаром ноги… От неожиданности я спотыкаюсь и падаю…
   Выпрыгиваю из сна, как из воды. Вся потная, дыхание учащённое, будто стометровку пробежала. Вокруг тишина. Небо чистое, ни облачка, звёзд так много, что, кажется, истолкли тонну стекла и сыпанули. Месяц где-то за зданием. Ещё ночь или раннее утро – не понять. Впрочем, свежо, как обычно бывает перед рассветом.
   Новый день… День нашего испытания? Может не сегодня? Не готова я к бою… А кто готов? Лучше, конечно, без боёв дойти до места назначения, найти злополучное Зерно – и айда по домам! Всё, что здесь происходит… это проблемы местных… Только кто спрашивает моё мнение?
   Дыхание пришло в норму, и я почувствовала холод: мокрое от пота «нижнее бельё» буквально леденило. Валяться расхотелось. Встала, плотнее закутавшись в «кукольное «меховое одеяло – клочок шкурки. Зеба на месте не было: должно быть, тоже проснулся и решил прошвырнуться по саду.
   Дима дрыхнул, зарывшись в мех.
   Я подошла к перилам. Площадь и прилегающее к ней пространство накрыты молочно-сизым одеялом тумана.
   В метре от меня на перила тяжело плюхнулся Зеб. Шерсть мокрая, слипшаяся, мордочка весьма довольная.
   – Будь здрава, Ладушка! Варька, привет!
   – Привет.
   – Как спалось – почивалось? – Зеб уселся поудобнее, энергично принялся вылизываться.
   – Спасибо, отвратительно.
   Зеб посмотрел пристально, сочувствующе вздохнул, и посоветовал спуститься вниз, босой побегать по росной травушке – муравушке. Мол, полезно во всех отношениях. Особенно для «ножек». И, вообще, настроение поднимется, дух взбодрится…
   – Чей? Чей дух – мой или Её?
   Зеб протяжно вздохнул, но уже не сочувствующе, а сожалеющее: что ж ты, Варька, такая… глупенькая…
   – Сейчас вы едины.
   – Ага, свежо предание, да верится с трудом.
   Запахло дымом, туманное одеяло стало серым, заколыхалось.
   – Что это? Пожар? – всполошилась я.
   – Вадька жарит дичь, – спокойно обронил Зеб.
   – Дичь? В такую рань?
   – Самое время для удачной охоты: бедолаги, сладко спят, досматривают последки сна, чуткость притупляется. Подкрадываешься…
   – Только без подробностей, будь добр! Давай… на травку.
   Зеб довольно фамильярно схватил меня, как мышонка за шиворот и – я даже возмутиться не успела, – перенёс на площадь, к месту, где обрывалась мостовая, и начинались травяные джунгли. Здесь гулял слабенький ветерок, сгоняя клочки тумана в общее «стадо», что вяло гуртовалось вверху.
   – Так пойдёшь или дорожку проложить? – ехидно спросил Зеб, опередив и смяв мой возмущённый выпад. Я ещё и рот не открыла, а он забавно оскалился, склонив голову: – Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа! – сиганул в траву, завалился набок и, точно катком, проложил широкую извилистую колею-просеку.
   Злость моя улетучилась, как только осознала, что и фамильярность и дурачество Зеба направлены исключительно к одной цели: расшевелить, поднять настроение у Варьки, чтобы Дух Ладанеи чувствовал себя уютно, комфортно и… плодотворно себя проявил. Очевидно, я выглядела паршиво, раз серьёзный Зеб решился на клоунство…
   Спасибо, милый котик, спасибо, спасибо, спасибо!
   Почему-то мне тоже нестерпимо захотелось подурачиться, побезумствовать. Чисто по-детски, выбросив из головы все печальные взрослые мысли и бездумно счастливо резвиться.
   Я разделась до трусиков. Зеб округлил глаза:
   – Мне зажмуриться или отвернуться?
   – Как совесть подскажет. Если она есть, конечно.
   Зеб обиженно фыркнул, лёг рядом с моими вещами, уронив голову на лапы.
   Лишь вначале было неприятно от сырости и знобко, затем тело привыкло и, удовлетворённое, стало вырабатывать тепло. Я носилась по примятой траве, как безумная. Проваливалась, падала, кувыркаясь, врезалась в стену стоящей травы, и меня окатывало росным душем. Господи, боженька, как же хорошо – то!
   Может в последний раз и эта роса, и запах трав, и это непередаваемое словами чувство блаженства и восторга… Тьфу, на тебя, Варька! Не смей так думать! Гони в шею, прочь тёмные мысли, ибо помогаешь врагам своим одолеть себя!..
   – Варька, угомонись: простудишься, – окликнул Зеб.
   Его слова не достигли цели: я их просто пропустила мимо ушей. Со мной творилось что-то непонятное: завестись завелась, а остановиться как… Меня будто вихрем захватило, бешено раскрутило и пустило юлой вертеться…
   Если бы не Зеб, я, наверное, с катушек съехала бы. Он поймал меня, как натуральную мышь, даже чуток придушил, чтоб не билась в запале и не повредила себе чего-нибудь, оттащил к костру, где Вадик на примитивных шампурах жарил кусочки мяса. Добран ломал через колено сухие трухлявые доски.
   Жар костра, запах подгоревшего мяса, присутствие Вадика и Добрана… – трудно сказать, что привело меня в нормальное чувство и остановило «верчение». В целом, я чувствовала себя прекрасно, как говорится, будто заново родилась. Ну, разве что крошечку было стыдно… перед мужчинами. Однако, вскоре и эта крошка куда-то подевалась.
   Туман рассеялся, загомонили птицы, приветствуя всходившее солнце и народившийся день.
   Я сидела на своём кукольном одеяле, близ костра, – «бельё» на мне почти высохло, – и с невиданным зверским аппетитом грызла сочный кусок мяса. Рядом лежал Зеб, щурясь, смотрел на огонь.
   Вадик, по обыкновению, задумавшись, сосредоточенно вертел над пламенем «шампуры». И, что странно, не лез мне в голову.
   Добран стоял в сторонке и, запрокинув голову, смотрел в небо, где гасли последние звёзды.
   Всё было хорошо, но в этой пасторальной картинке чувствовалось тяжелое нехорошее напряжение. И мучительный вопрос: когда? Когда пробьёт наш час испытания? Неизвестность угнетала…
   Ответ принёс Изгага. Он так спешил, что явился перед нами в облике волка. Мокрый, измазанный в грязи. Большую часть ночи Изгага провёл с дозорными, измаялся, как и мы, от неизвестности. Когда стало невмоготу, решился повторить уже дважды использованное: выйти за обережную черту путём подкопа. Оказавшись на той стороне, Изгага обследовал все подходы. Посланцев Морока обнаружил в трёх верстах от границы. Близ старой дороги, полностью заросшей травой. Расположились на ночлег. Около сотни вооружённых всадников и одна крытая кибитка. Люди не из сварожьих внуков: темны ликом, глаза раскосы, щёлками, по – всему, степняки. Почему решил, что они и есть посланцы? На кибитке знак Морока – сучковатая палка с железным крюком на конце. Должно быть, Вонюка опустился до того, что набирает наёмников из Дикого Поля, где обитают извечные враги внуков сварожьих. Видно не горят желанием служить Вонюке соотечественники… Сейчас отряд на подходе к обережной черте.
   Минут через двадцать, когда все уже были на ногах и в твердыню тянулись слобожане, прибежали дедульки с известием: отряд подошёл к обережной черте и пробует пробить брешь.
   К всеобщему огорчению, Яга сообщила, что им с Зарёмой не удалось вспомнить заклятье на оберег. Какое-то время он продержится, но Вонюка найдёт способ если не снять, то проделать лаз. Остаётся, обороняться…
   Слобожане, от велика до мала, явившиеся по первому зову, без суеты расположились вдоль стен. Их было что-то около трёх сотен. И все настроены, дать решительный отпор. Что их так вдохновило? Присутствие Духа Ладанеи? Явление мифической Зазирки и Последнего Полкана? Или необычное поведение Хозяйки-вчера ещё служила верой-правдой Мороку, а нынче выступает супротив. Видимо, всё вместе взятое. Плюс память. Силой, оторванные по велению Морока с родных мест, от родичей, не понаслышке ведали, что творят прихвостни Вонюки на любезной отчине. Не исчезли боль и рождённая ею ненависть, пряталась в укромном уголке, набирала силушки до урочного часа. И вот он пробил! Пусть всего лишь сотня псов Вонюки, но победа над ними – это первый удар по пакостной роже Морока…
   Глядя на слобожан, и мы приободрились. Пусть идут: у нас втрое перевес в людях и мы за стенами. Если только… Вонюка не воспользуется колдовством. Яга говорила, что «арсенал» у Вонюки богат: и ворованные Силы Светлых Богов и все Тёмные в подчинении.
   «Против лома нет приёма», – неожиданно «посетил» меня Вадик. Фраза прозвучала странновато: не то спрашивал, не то твёрдо утверждал. И без привычной усмешки.
   «Есть. Другой лом».
   «Где ж его взять?» – уже с усмешкой, но… какая-то незнакомая, не свойственная Вадику. Впрочем, так ли я хорошо знаю его, что берусь судить: свойственно – не свойственно? Не зря ведь говорят: чужая душа потёмки…
   «Что с тобой?» – осторожно спросила.
   «А что со мной? Нормалёк».
   «Уверен?»
   «На все сто. У вас с Жирдяем – не уверен.»
   «Ты о чём?»
   «Скоро узнаете. Посмеёмся и позабавимся» – жуткий смех, буквально, обдал меня ледяным холодом.
   «Вадим… ты меня пугаешь…» – За мгновение до моего «крика», он «ушёл».
   Что это значит? Бездумное позёрство перед сражением или… он что-то знает? Нехорошее для нас с Димкой… и радуется, предвкушая… Да, нет же, нет! не накручивай себя всякой ерундой!
   – Зеб, летим!
   В этом пёстром многолюдье я не сразу обнаружила Димку. Его окружили малолетки, с восхищением рассматривали меч, пробовали поднять в четыре, в шесть рук. Зеб завис над ними. Малолетки отпрянули, застыли поражённые. Конечно же они слышали о Зазирке, в которой Дух Ладанеи, что она летает на крылатом коте… и вот, слышанное стало явью, во плоти, можно протянуть руку и коснуться тёплого бока крылатого кота… Только кто ж осмелится…
   – Дим, ты видел Вадика?
   – Где-то мелькал. А что?
   – Что-то с ним происходит… нехорошее. Такого мне наговорил…
   – Хамил?
   – Нет. Но лучше бы нахамил.
   – Может, это… ну, страх хочет скрыть?
   – Я сперва тоже так подумала. Но это другое… Будто он заранее знает о нашем поражении… и радуется…
   – Вольтанулся, деревня.
   – Не похоже… Ладно, я тебя предупредила.
   Добран, Изгага и десятка два слобожан укрепляли ворота. Пожалуй, это самое уязвимое место в твердыне: от времени воротины обветшали, металл местами съела ржавчина, крюки, на которых висели воротины, расшатались в каменной кладке.
   Я не стала посвящать Добрана и Изгагу в подробности, просто поинтересовалась, где Вадим. В последний раз его видели, как и я, у костра.
   Яга с Зарёмой были в покоях: шерстили все загашники в поисках нужного заклятья. Заветные слова не вспоминались, в ход шли травы, камни с печатью чар. Пока безуспешно.
   Мои опасения на счёт Вадика, Яга не сочла напрасными. Она вспомнила, что ещё при полканах в ячейке, где был заключён Вадик, окончил дни свои могущественный в то время колдун Ворожбит. Правда, это имя скоро выветрилось: колдун предпочитал именовать себя Кавардаком. Так вот этот Кавардак был заточён в Хранилище по велению самого Сварога: сеял смуту промеж Светлых. Многие считали тогда, что Дух колдуна вселился в безвестного чеславного его ученика Морока, что и толкнуло его на паскудство. Возможно, в ячейке остались частицы Духа, так называемые Скверны, и они проникли в Вадика. Иначе объяснить его странное поведение невозможно. Вытравить Скверны может лишь природный колдун. Их осталось немного и все на службе у Морока. Однако Скверны можно приглушить на время, парализовать, но для этого необходимо зелье по рецепту Макоши, из семи компонентов. К великому сожалению, здесь и сейчас имеется всего один – молоко Земун. Шесть других надо собирать по всему Тридевятому. Впрочем, мало шансов собрать все: Морок в своё время провёл тщательную ревизию и уничтожил всё, что когда-либо могло стать угрозой его владычеству.
   – Выходит… в любую минуту жди удара в спину? Что же делать?
   Я лишь робко подумала, а Яга высказала вслух: выход у нас один-единственный – вновь заточить Вадика в Хранилище, до лучших времён, то есть, когда сможем собрать компоненты для зелья. И лучше это сделать незамедлительно, пока «гости» далеко.
   Мы с Зебом дважды облетели вдоль стен, заглянули в укромные места сада: Вадика нигде не было. Прячется в самом здании?
   Курдуш клялся, мол, вторую ногу на отсечение, что Вадика в здании нет. Клятва клятвой, но можно ли ей доверять? Какие способности принесли Вадику Скверны? Курдуш уже продемонстрировал свою предательскую натуру, что если он почувствовал в Вадике большую силу и переметнулся? А если нет, и курдуш говорит правду, тогда… у Вадика появилась способность… не обнаруживать себя… Худо дело…
   «Ещё как худо! – хлестнуло по мозгам, даже в висках заломило. – Ой, как худо вам будет. Из Жирдяя я вытоплю жир и наделаю свечек…»
   «Вадим, опомнись! Ты болен, я хочу тебе помочь…»
   «Слышал! Опять упаковать…»
   «Это временно! Как под наркозом побудешь, пока мы приготовим лекарство…»
   «Да пошла ты со своим лекарством! Я здоровее вас! Скоро вы в этом убедитесь. Повыпендривайтесь пока. Твой цыплёнок-ирокез тоже выпендривался – и тю-тю…»
   «Что?! Что ты сделал с Упом?!»
   Вадик рассмеялся, и от смеха его у меня по спине побежали ледяные мурашки. Какие, к чёрту, мурашки, целые муравьи! Я затараторила абракадабру, блокируя «вход», затем включилась на Упа. Видимость почти нулевая, как сквозь запылённое стекло. Изображение подрагивало: УП ЖИВ!
   «Уп, родненький, это я, Варя! Где ты? Ещё чуть-чуть, напрягись… не могу разобрать… Так… так… это стена? Или камень?»
   Изображение исчезло: Уп закрыл глаза.
   «Уп!!! Очнись! Не смей умирать!!!»
   Замерцала узкая, шириной в два пальца, полоска, прошитая кроваво-красными спиральками.
   «Упочка, миленький, я спасу тебя, только покажи, где ты… Ты сможешь, давай! Так… так, молодчина, ещё крошечку… Всё – таки камень… трава…»
   Уп лежал с той стороны стены. Стрела пронзила его у предплечья, одно крыло сломано, видимо, при падении. Хохолок свалился набок и напоминал грязный мятый тряпичный лоскуток. От потери крови Уп был так слаб, что никак не отозвался на моё прикосновение. Зеб обломил стрелу, вытащил её, я остановила кровь. Зеб с предельной осторожностью взял Упа в зубы и, придерживая лапами, поднялся в воздух.
   Пока я «чинила» сломанное крыло, Зарёма приготовила травяной напиток и жутко воняющую мазь. С трудом нам удалось влить в безвольное тельце немного настоя. Крыло смазали, наложили шину. Из хозяйской подушки соорудили постель.
   – Пусть отдыхает, восстанавливает силы. Где Яга?
   – На крыше. Она что-то вспомнила, пытается проверить.
   – Ладно. Будь здесь, если что – зови.
   Снаружи что-то происходило: шум, крики. Я прыгнула на загривок Зеба, и мы прямо с кровати вылетели в распахнутую дверь.
   Мои опасения на счёт начавшегося штурма, не оправдались. Виновником шума оказался Вадик. Он стоял на стене, широко расставив ноги, дико хохотал и… метал стрелы в слобожан. Они с криками и руганью разбегались, прятались, кто как мог. Несколько тел, пронзённых стрелами, лежали на траве, на мостовой площади.
   Вадика обстреливали из укрытий, но попадавшие стрелы, не впивались в его тело, а отскакивали. Рубашка бабы Нюры, вымоченная в молоке Земун, действовала как бронежилет. Вадик приближался к воротам: там никого не было, все попрятались.
   – Зеб, ты готов?
   Зеб не ответил, резко поднялся вверх, сделал разворот и пошёл в пике прямо на Вадика. Спица в моей руке завибрировала, ощетинилась лезвиями. Я, будто вросла по пояс в загривок Зеба. Вадик нас увидел, что-то крикнул, и осыпал дождём стрел. Не знаю, кто помогал нам в этот момент, но ни одна стрела нас не задела. Впрочем, может, в этом заслуга Зеба, в его виртуозном полёте с немыслимыми виражами. Хотя я не единожды леденела от мысли: вот, сейчас эта стрела вопьётся в бок Зеба… Тьфу, тьфу, дура, не сглазь!
   Мы сближались. Спица ходила ходуном в руке. Рубить Вадика у меня и в мыслях не было, но Спица, похоже, имела своё мнение. Я хотела всего лишь сбить безумца со стены, оглушить. Вложила в посыл всю ненависть, кипевшую во мне:
   – За Упа!
   Но… за секунду до этого, Спица вырвалась из руки, завертелась пропеллером, и врезалась в живот Вадика. То, что предстало нашим глазам, шокировало даже Зеба: хлопок, точно надувной шарик лопнул, и мириады блёсток осыпались вниз. А Вадик стоит себе в метре от этого места и издевательски хохочет… Блазня! Ничего себе способность отхватил в ячейке!..
   Спица сделала ещё пару попыток, и обе с тем же результатом: вместо настоящего Вадика что-то вроде… муляжа или виртуальной копии. Голограмма, одним словом.
   Зеб, наконец, пришёл в себя, зашипел и ринулся в точку, где должен был оказаться Вадик в очередной скачок: Спица удвоила натиск.
   Увы! всё случилось не так… Мы с Зебом думали, что перехватим Вадика близ верхнего края ворот – и он действительно появился там, только не сам, а муляж… вообщем, вся сила моего удара пришлась на створку ворот: она рухнула, разрушив каменную кладку, державшую крюки.
   А Вадик просто спрыгнул вниз на траву. Кретинка, Варька, забыла, что все её мысли для него, как на ладошке! А ещё большая кретинка Ладанея… где-то прохлаждается!
   А этот одичавший стрекозёл позволил себе расслабиться, торжествуя, и поплатился: стрижом пронеслась по воздуху толстая сучковатая палка и врезала по затылку так, что Вадик кубарем отлетел к старой горбатой яблоне; и аккуратно затих. Над ним тотчас зависла Спица, медленно вращаясь, как затихающий вентилятор. Палка тоже повисла в воздухе, колеблясь, затем упала, но… вместе с Димкой.
   Первое, что бросилось в глаза: в ногах Димки, ниже колен, торчали обломки стрел, ещё один в бедре.
   Площадь пришла в движение: одни бросились к Вадику с верёвками, другие во главе с Изгагой, уже тащили Димку к входу в здание. Добран с остальными кинулись к разбитым воротам.
   Я машинально вскинула голову, глянула на крышу: как там успехи у Яги? Самое время что-нибудь выдать: ворота нараспашку…
   – Зеб, давай на крышу.
   Ничего Яга не могла выдать, абсолютно, ибо лежала лицом вниз на черепице, а в спине и ниже стрелы торчат, как колючки у дикобраза.
   Яга была ещё жива! Лицо белее белого, губы искусаны, слёзы текли ручьями.
   – Ягушка, потерпи, сейчас поможем… Только не умирай, держись… Ты же богатырка. Подумаешь: тройка стрел в ягодицах… – Я шептала ей в самое ухо, ибо Яга уже не в силах была шевельнуть губами, а вернее сказать, одной ногой уже была по ту сторону жизни.
   С предельной осторожностью я искромсала куртку и штаны Яги на полоски. Зеб, умница, понял меня с полувзгляда: содрал полоски, обнажив спину, попу и ноги Яги. Я потянула стрелу, но безуспешно, тогда за дело взялся Зеб. Я ползала на коленях по широкой плотной спине Яги, останавливала кровь, ровняла рваные раны. Измазалась в крови с ног до головы, от её запаха у меня началось лёгкое головокружение, подташнивало. Зебу, похоже, было не лучше: мордочка, грудка в крови, дышит с сипением.
   И вот, наконец, последняя стрела выдернута из левой икры.
   – Сможешь смотаться за мазью? – с трудом, подавив приступ тошноты, выдавила я.
   Зеб тяжело, будто к ногам привязаны пудовые гири, поднялся в воздух.
   Я ещё раз обследовала Ягу: жизненно важные органы не задеты, большая потеря крови, в правой ноге перебиты сухожилия… Здесь полагается сказать классическую фразу: «Жить будет».
   Зеб обернулся быстрее, чем я ожидала. В зубах узелок, в котором глубокая деревянная миска с мазью и глиняная корчажка с напитком.
   Мазь мы просто вывалили на спину Яги, и принялись в две руки и две лапы размазывать её по всему телу. Зеб, бедняга, расчихался, глаза слезились. Каким образом держалась я, ума не приложу. Каждую секунду ждала, что сейчас меня вывернет наизнанку и грохнусь я в полной отключке.
   С лекарством вышла загвоздка: чтобы хоть что-то попало в неё, Ягу надо было перевернуть на спину, в крайнем случае, на бок. Для нас с Зебом эта задачка нерешимая.
   – Подождём. Может, от мази ей полегчает, придёт в себя и сама повернётся. Как там внизу?
   Трое раненых, включая Димку. Оклемаются, заверила Зарёма. Шестеро мужчин убито. Поганец лежит на площади, опутанный верёвками. Прибежали дозорные: отряд пробил брешь в обережной черте, и движется сюда по старой дороге… Разрушенные ворота баррикадируют всем, что под руку попадётся.
   Некоторое время мы молча лежали рядом с Ягой: от усталости и дурноты не хотелось даже моргать. Со стороны нас можно было принять за праздно валяющихся на крыше. Одна решила позагорать, благо, солнце как раз над крышей, припекает…
   – Что у вас тут?
   На крышу поднялась Зарёма и две девочки моих лет, из слободских. Они несли свёрнутый меховой плед.
   Развернули плед, и Зарёма, считай что одна, легко перевернула Ягу на спину. Я невольно поёжилась, переглянувшись с Зебом: это ж какая потайная силища в этом хрупком теле?!
   – Зарёмушка, нет ли у тебя зелья и для нас? Вымотались, нет сил, шевелиться.
   Зарёма что-то сказала одной из девочек, и та стремглав понеслась по крыше. Вернулась довольно скоро, с глиняным кувшином и деревянной плошкой. В плошку налила густую, вроде сметаны, жидкость и поставила перед Зебом. Тот потянулся, долго нюхал, шевеля красными усами, наконец, сипло чихнув, стал энергично лакать. Мне девчонка налила в деревянную ложку, извлечённую из кармашка на сарафане.
   Я пересилила себя, встала, подошла к краю ложки, тоже принюхалась. Смесь запахов: кислого молока, укропа, подгоревшей картошки… Жидкость на вид походила на «йогурт с кусочками фруктов», только в этом вместо фруктов были истолчённые травы и корешки. На вкус… обычная ряженка с привкусом укропа и тмина. Я не заметила, как выдула порцию, и девочка ещё подлила. Вначале почувствовала тяжесть в животе, как если бы проглотила килограммовый камень. Затем животу стало тепло, словно на него положили горячую грелку. Это длилось не более минуты, после чего тепло ручейками побежало по всему телу. Минуты через две-три тепло полностью растворилось во мне, а я почувствовала себя так, будто только что проснулась, продрыхнув добрый десяток часов – отменно выспавшись – и приняла прохладный бодрящий душ. Глянула на Зеба: он старательно умывался.
   – Как самочувствие?
   – Как у шестимесячного котёнка.
   – И ты помнишь как?
   – Помню.
   – А слово?
   Зеб двусмысленно забурчал в усы. Я интуитивно догадалась по интонации: вот наступит спокойное время, отосплюсь и вспомню…
   Спокойное время… Наступит ли оно для нас? Похоже, эта роскошь не для нас. Как там, в пословице: с суконным рылом да в калашный ряд?
   – Пока оно не наступило, заканчивай прихорашиваться. Полетели.
   – Куда?
   – Гостей встречать.
   Зарёма сказала, что нам она более не нужна: Яга пусть отдыхает, а они пойдут к раненым.
   – Неровно дышит, – сказал Зеб, едва слышно.
   – Кто?
   – Пигалица. Втрескалась по уши в нашего толстячка.
   – С чего это ты взял?
   – Чувствую. Млеет, когда рядом.
   В другое время, возможно, я потрепалась бы на эту тему, – сквозило желание, – но сейчас не до этого. Промолчала.

Глава 14

   Они двигались цепочкой, продираясь сквозь высокую густую траву вперемешку с кустарником, которые глухо заполонили дорогу. Не спешили, но и не тянулись. Шестиколёсная кибитка, запряжённая четвёркой лошадей, располагалась в центре отряда.
   Мы зависли достаточно высоко: я хотела получше рассмотреть местность.
   Им оставалось преодолеть не более двух километров. На открытой местности они давно бы уже были на виду, и сами обозревали бы твердыню, но сейчас мешал лес, тянувшийся по обе стороны дороги и до самого рва, который уже много лет как высох, осыпался и зарос.
   – Что надумала? – спросил Зеб. – Время идёт.
   – Без тебя знаю. Опустись ниже: посмотрю, что из себя представляют.
   Увиденное меня несказанно поразило: мальчишки! Возраст от 12 до 18 лет. Только передний всадник выглядел лет на тридцать. У всех смолянисто – чёрные, барашком, волосы, пострижены так, что создавалось впечатление: в каракулевых шапочках. Круглолицые, щекастые, плотные, как боровички. Лица обветренные, глаза, действительно, раскосые. Похожи на среднеазиатов – казахов, киргизов, узбеков. Одеты в кожаные штаны и куртки – панцири, плотно обшитые роговыми пластинами и овечьими копытцами. В правой руке короткое копьё, слева на перевязи, видимо сабля в ножнах, изогнутая полумесяцем. За спиной чехол, в котором лук и колчан со стрелами. Мохнатые низкорослые лошадки буро-жёлтой масти.
   – Дети, – фыркнул Зеб.
   – Увы! Судя по лицам, с пелёнок воины. Как думаешь: в чём прикол?
   – Либо Вонюка специально послал их, чтобы мы растерялись, не решились на отпор, либо…
   – Паршивы дела у Владыки, если защищают его малолетки. Попробуем поговорить со старшим. Снижайся.
   Зеб сделал разворот, пролетел чуть вперёд и плавно опустился на уровень лошадиной головы. И тут странно повела себя Спица: лихорадочно задрожала, но лезвия не выпустила, зато шляпка стала густо малиновой.
   – Чует силу Тёмных, – прокомментировал поведение Спицы Зеб.
   – Стой! Приехали! – крикнула я изо всех сил, опасаясь, что мой писк не услышат, но голос мой, неожиданно, прозвучал, как в мощный рупор.
   Старший осадил лошадь, цепочка смешалась. Либо они уже сталкивались с необычным, либо их предупредили, только появление летающего, и к тому же говорящего кота, не сильно их удивило.
   – Кто ты? – гортанно, совершенно без акцента, спросил старший.
   – Я та, за кем вас послали. Советую развернуться и возвращаться назад. Доложите хозяину: миссия невыполнима.
   Старший развернулся в вполоборота, что-то резко крикнул, в ответ раздался взрыв хохота.
   Зря они так сделали, ибо задели больное место Варьки: похожий хохот мальчишек приходилось не раз слышать на переменках. Один дурачок ляпнет глупость в адрес тихони Варьки, другие дружно гогочат… И эти тоже…
   – Я вас предупредила. Только смотрите, как бы ваш смех не стал плачем. Молокососы!
   Зеб был начеку и виртуозно увернулся от нескольких стрел, поднялся на недосягаемую высоту. Вслед полетели крики, явно унизительного и угрожающего содержания.
   Они снова двинулись.
   – Летим к себе?
   – Погодь. Что за Сила у них?
   – Не пустяшная, коль пробили обережную черту.
   – Надо думать… Я, почему-то, уверена, что источник в кибитке. Проверим?
   Зеб спикировал в лес, затем, мастерски лавируя меж дерев, подлетел к дороге. Как раз напротив кибитки. Спица, буквально, неиствовала в руке, и мне стоило больших усилий удерживать её.
   Всадники уже не тянулись, перестроились: сократили дистанцию между лошадьми и ехали теперь парами, озираясь по сторонам.
   – Давай! – наклонившись, шепнула на ухо Зебу.
   Он вылетел стрелой, над верхом кибитки сделал немыслимый разворот, я размахнулась Спицей, намереваясь распороть обшивку вдоль, но… Спица вырвалась из руки, выстрелив лезвие, бешено завертелась, как дисковая пила. Зеб уже пронёсся над головами лошадей – они шарахнулись в разные стороны. Кибитку мотнуло и завалило набок, и верх её, точно крышку коробки, отбросило в противоположную сторону.
   Всё смешалось на дороге, огласилось пронзительными криками, ржаньем лошадей. Кое-кто спешился, кинулся к опрокинутой кибитке. Разбросали ворох тряпья и извлекли на свет креслице, укреплённое на носилках. А в креслице, привязанная ремешками, женщина. Вернее сказать, половинка, ибо у женщины отсутствовала нижняя часть тела. Вообще.
   Зеб уселся на толстый сук в кроне дерева, так, чтобы нас с дороги не было видно, у нас же всё как на ладони. Правда, резкость «изображения» хромала.
   Кибитку – теперь просто телегу – попытались поставить на колёса, но, увы! сломалась ось. Лошади, обезумев, оборвали упряжь и унеслись в глубь леса.
   Старший криками и бичом пытался восстановить порядок, но Спица мини-вихрем носилась по кругу, пугая лошадей, обрезая упряжь и навершия копий. Вскоре ужас охватил не только лошадей, но и их хозяев. Более трусливые рванули, сломя голову, назад по дороге.
   Оставшиеся, плотным кольцом окружили креслице. Так, значит, Силой владеет этот человеческий обрубок. Сейчас, видимо, она не в форме. Либо поистратила силушку на обережную черту, либо находится в обмороке. Как бы там ни было, наша задача лишить последней надежды оставшихся воинов – уничтожить Силу, то есть колдунью. Но как это сделать? Спица не желает возвращаться ко мне. Придётся ладошкой…
   – Зеб, давай вниз.
   И тут случилось такое, что мы с Зебом обалдели и застыли наростом на ветке: перед кругом, оберегающим колдунью, возник… Димка. Он был в одной рубашке, подаренной бабой Нюрой, босой, ноги по самые бёдра в примитивных бинтах, в руке меч.
   – А ну кыш, жорики! Варь, подай голос! Зеб?
   Димка, очевидно, решил, что в круге мы с Зебом. Круг ощетинился, засверкал саблями. Глупые, они не ведали, кто перед ними…
   Началась ужасная, дикая мясорубка… Димка просто исчез из виду, и, казалось, меч самостоятельно мелькал в воздухе и рубил, рубил, рубил…
   Спица, до этого следовавшая бескровного поведения, присоединилась к мечу… Отсечённые головы, руки… фонтаны крови… крики, предсмертные вопли…
   У нас с Зебом, парализованных, оглушённых бойней, не было сил даже закрыть глаза, дабы не видеть этот кошмар…
   Зарублен последний… Спица, гася вращение, как бы ненароком, чиркнула по креслицу, поделив его и колдунью на две равных половинки.
   Замер Димка в красной рубашке и таких же красных «чулках», озирается:
   – Варь? Зеб? Где же вы?
   Крик-ответ мошкой бился у меня в груди. Тщетно. Димка крикнул громче, закашлялся, шагнул в сторону телеги, но, не дойдя и пяти шагов, упал, не выпуская меч из руки.
   В поле зрения галопом вылетел, Добран, в панцире, стопором. На его крупе сидела Зарёма. Спрыгнула на ходу, спотыкаясь, метнулась к Димке. Добран с ужасом, пожалуй, не меньшим, чем наш с Зебом, обозревал истоптанный пятачок, усыпанный изрубленными мальчишками…
   Спустя некоторое время, подошли человек пятнадцать слобожан. После небольшого шока от увиденного, они молча поделились на две группы – одна принялась ловить лошадей, другая облепила телегу, восстанавливая ось.
   Спица, без единого пятнышка, сверкавшая, точно старательно отдраенная и покрытая лаком, вернулась мне в руку и мёртво застыла.
   Мы с Зебом медленно приходили в себя. Слишком медленно: внизу уже починили телегу, впрягли лошадей и складывали на неё трофеи. На задке уложили Димку. Рядом примостилась Зарёма и, по-моему, проявляла излишнюю заботу…
   Добран и слобожане пару раз громко звали нас, но у меня во рту так пересохло, что, казалось, язык намертво прикипел к нёбу. Не ведаю, что чувствовал Зеб, но и он не отозвался.
   Худо-бедно мы пришли в себя, и Зеб опустился вниз, когда все уже двинулись в путь. Нас увидели, кинулись на встречу с радостными криками. Бедного Зеба затискали, я же вовремя сиганула на телегу и, рискуя грохнуться, по краю прошла в задок.
   – Ладушка! Жива! – несказанно обрадовалась Зарёма, на время, забыв про обожаемого «пациента». – А мы тут боялись… Раз, думаем, они смогли разрушить оберег Яги, значит, Вонюка снабдил их большой Силой…
   Я энергично показала, что хочу пить, и Зарёма тотчас протянула стеклянный пузырёк с белой жидкостью. Очередное зелье с основой козьего молока? Я взяла пузырёк обеими руками – для меня он был… как для вас детское ведёрко. Жидкость, действительно, оказалась козьим молоком с травяными добавками. Вкус не берусь описать, скажу только, что чертовски вкусно и супер охлаждавшее.
   – Только два глотка! – запоздало вскрикнула Зарёма, но я уже не могла остановиться. И тогда Зарёма просто вырвала пузырёк из моих рук.
   Приятная освежающая тяжесть разливалась по всему телу. Колени подломились, и я плюхнулась вперёд, ударившись лбом о локоть Димки. Сквозь подступавший сон, почувствовала, как меня бережно подняли и положили на что-то мягкое, пышущее жаром. Как потом выяснилось, на грудь Димки.
   – Что… это… было? – услышала как бы со стороны свой голос.
   – Зелье для сна и восстановление сил. Для раненых приготовила…
   Последнее, что я услышала, это, как подошел, Добран и сказал, что они в замешательстве: закопать останки мальчишек, или оставить на съедение лесным зверям?
   Что сказала Зарёма, я уже не слышала…

   … Я проспала до первых вечерних сумерек. Зелье Зарёмы подействовало превосходно во всех отношениях: дивно отдохнула физически и морально. Дневная бойня, конечно, оставила след в душе, но сейчас он ощущался, как давний шрам.
   Зарёма возникла рядом, едва я открыла глаза. На мой вопрос, что и как было, пока я бессовестно дрыхла, отвечать отказалась: сначала купальня, затем ужин, и только потом о делах.
   Я не стала возражать: значит, ничего худого не случилось, раз можно расслабиться в купальне.
   И купальня и ужин были просто люкс. Я разнежилась и расслабилась так, что захотелось опять в постельку. Но Зарёма приступила к отчёту, и сонливость как рукой сняло.
   Плохих новостей было две: первая – у Яги парализовало правую ногу, в остальном она в порядке, а вторая плохая новость… Вадим исчез. В суматохе о нём забыли, и он всё время лежал на площади, связанный по рукам и ногам. Вспомнили уже к вечеру, когда улеглось возбуждение от первой победы. Подошли, только притронулись… хлопок – и брызги блёсток. Обманка была. Может, он в самом начале исчез, как только его оставили в покое…
   Все остальные новости хорошие и неплохие: раненые, включая Упа, в полном здравии и уже на ногах; восстановили ворота; Яга кое-что вспомнила и обнесла с тыльной стороны стены защитный оберег. Вонюка не стерпит неудачу и следует ждать более мощного удара. В любую минуту. Поэтому Уп и Зеб в дозоре, кружат в окрестностях. Восстановить обережную черту пока не удаётся. Юрик с Щулецом отправились на ту сторону поискать лесной народец: договориться, чтоб сообщили, если на их территориях появится нечто подозрительное.
   Неплохо. Можно со спокойной душой и порадоваться, только… история с Вадимом…
   «А ты не думай обо мне, – тотчас отозвалось в голове. – Я здоров как лось, и в вас не нуждаюсь…»
   «Вадик, где ты?»
   «Далеко от вашей развалюхи. Радуйтесь пока вашей маленькой победе».
   «Куда ты?»
   «Туда, где меня ждут. Где оценят. Где я получу всё. Всё! Чего был лишён…»
   «Чего же?»
   «Богатства, славы…»
   «А говоришь, здоров. Смотри, не надорвись».
   «Не боись. А ты пока заставь своего котяру вернуть тебе прежний вид. Очень хочется с тобой покувыркаться. Не с малявкой же…»
   «Губа не треснет?»
   «Не треснет. А ты губки свои побереги, не позволяй Жирдяю слюнявить. Пусть пока радуется жизни с этой… кобылкой. Скоро, скоро я из братца шкварок наделаю…»
   Я легко, всего одной фразой, поставила блокировку: видимо, действительно, Вадим далеко. Вадим?… сколько же от него осталось? Каков же был колдун, если даже частички его Духа – Скверны – так быстро овладели Вадиком, заставили подчиняться, наделили невероятными способностями?! Впрочем, чему удивляться: душа Вадика уже была с червоточинкой, а как узнал про Димку, процесс пошёл семимильными шагами… Ненависть к брату, очевидно, сыграла роль катализатора или… удобрения. Скверны попали в благоприятную почву, дали всходы и дружно пошли в рост, отравляя организм. Получается… паршиво получается! Мы потеряли Вадика, вот что получается!
   – Где сейчас Яга?
   – У себя в покоях. Позвать? Это рядом.
   – Сама пойду.
   Яга сидела на кровати и, похоже, проверяла очередное заклятье на своей ноге.
   – Ладушка, будь здрава!
   – И ты здрава будь!
   – Ох, твоим словам да ещё силу волховскую! Обезножела я совсем…
   – Не совсем. Ладно, об этом потом. Куда пойдёт человек заражённый Сквернами?
   – Ты об отроке Вадиме? В нём скверны очень сильного колдуна… Знаешь, Ладушка, боюсь, что я заварила чёрную кашу, а тебе хлебать её не перехлебать… Твой осквернённый отрок… перво-наперво пойдёт искать Дух, дабы слиться, стать цельным… А уж затем… вполне может предложить свои услуги Вонюке.
   – А где сейчас может находиться Дух колдуна?
   Яга горько улыбнулась, вздохнула:
   – Дух гуляет всюду… Есть, конечно, место, где он… отдыхает. Там, где в силе и славе был Кавардак, до того, как дерзнул перечить самому Свароже…
   – И где это место?
   – Кто ж ведает… Это случилось так давно…
   – Выходит… Вадима… уже не вернуть?
   – Да. Скверны можно изгнать в первые три дня, при наличии зелья…
   – Ладно… переживём… А что это за номер выкинул Вонюка: послал пацанов против нас?
   – Это турчены.

   Веками турчены держали в страхе и подчинении многочисленные племена на бескрайних просторах Дикого поля и за его пределами. Так бы и длилось, но… Видимо турченки слишком рьяно поклонялись Оре, обильные жертвы приносили. Ора – как наша Макошь, покровительствовала женщинам, исполняла их тайные желания, облегчала беременность и роды. Очевидно, устали от постоянных войн женщины, от бесконечных потерь, слёз и боли, а Ора вняла их мольбам: целых три поколения рождались один мальчик против семи девочек. Воспряли духом, угнетённые племена, посчитав, что их проклятья в адрес турченов достигли цели: девки да бабы не воины, скоро от ненавистных турченов останется одно упоминание. И это время неуклонно приближалось. Были предприняты различные методы, устранить проблему: от сверхобильных жертв верховному Богу – тысячу пленных умертвили в один день, – до увеличения количества жён и наложниц иноплеменных. Не помогло.
   И настал тот момент, когда не то, что совершать привычные набеги – защищаться было некем. Стали теснить соседи «бабье племя», безнаказанно угонять стада овец, табуны лошадей. И поняли жёны турченов, что их могуществу, да, собственно, существованию приходит конец. И подумали: а чем мы хуже поляниц – богатырок? И был низложен хан, и поставлены оставшиеся мужчины к казанам и прялкам. И вновь задрожало Дикое Поле от более жестоких орд – бабьих.
   Юг объединился, отгородился Великой Стеной. Набеги совершались на Запад, где тоже объединились славяне в Союз племён и давали отпор. Их было мало, но им помогали Светлые Боги. Так продолжалось целое столетье.
   А потом паскудник Вонюка затеял разлад меж Богов, что привело к Последней Битве. И стал Вонюка Владыкой. Первое, что он сделал – это навёл на отары и табуны турченок мор, затем подбил мужчин на мятеж и всемерно помог взять власть в руки. Женщинам Ора уже не могла помочь: Вонюка завлёк обманом её в гости и заточил где-то в Пекле.
   Новый хан – новые порядки. Если мужчины во времена женского правления были людьми второго сорта, чуть повыше рабов, то теперь женщины стали третьего сорта… Хан Дубар кардинально поменял структуру социальной и военной жизни турченов. Прежде всего, такие понятия, как «мать», «жена», «семья» были вычеркнуты раз и навсегда. Как и старики, которых живьём хоронили с погибшими воинами – жертва богу войны Орозу. Все другие боги для турчена умерли. Есть мнение, что в роли бога Ороза выступает старший сын Морока и Середы.
   Ороз, устами шаманов, даёт указания, советы, и турчены их беспрекословно исполняют. Так появились шести колёсные кибитки, в которых жили – существовали – юные и молодые женщины. По десять в каждой кибитке. Для настоящего турчена женщина не человек, это просто родильная машина. Он каждую ночь просто приходит в кибитку и исполняет обязанность воина, дабы родился ещё один воин. И никаких расслабляющих чувств…
   До трёх лет мальчики находятся при матери, затем их забирают и везут в столицу – город-крепость у моря, – где специально для них функционирует учебный центр-школа. Специальный отряд женщин – Рожавшие-В-Седле – с первоклассными знаниями военной науки были учителями. Они действительно рожали в сёдлах, до последнего упражнялись в боевой науке. У них даже специальные сумки были, в которых возили с собой ребёнка-девочку… Мальчики у них очень и очень редко рождались.
   Мальчиков в школе учат верховой езде, приемам ведения боя и… начисто вытравливают любовь к матери, к женщине. Только презрение. К 9 годам это уже полноценный воин.
   При каждом взрослом воине – старше 18 лет – находятся 9 мальчиков от девяти до 18 лет-это юон, взвод по-нашему. Достигнув 18 лет, юноша выбирает 9 «выпускников» военной школы и становится командиром юона.
   Юон – это и есть семья для настоящего турчена. Только здесь он может дать волю чувствам, таким как любовь, дружба. Короче, гомосексуализм махровый процветает. Кажется, нечто подобное, было у древних греков…
   Если умирал ребёнок – девочка, то это горе лишь одной матери, если же умирал мальчик, то это затрагивало всех без исключения. Потерявшую ребёнка женщину забивали камнями и сжигали, как паршивую овцу. Её соседок по кибитке пороли кнутом – для науки.
   В 18 лет не только становились командиром юона, но и приобретали обязанность: шесть раз в неделю посетить кибитку женщин. Любую…
   Девочки, едва прошли первые месячные, становились в строй «родильных» машин. Понятное дело, при такой «жизни» век их был короток, но их места не пустовали: после каждого набега на соседей прибывало пополнение.
   После 22 лет от роду каждый командир юона имеет право довести количество своей «семьи» до ста человек. На практике получалось, что сотня – юон насчитывает много больше…
   Эту орду нелюдей Вонюка пустил на славянские земли, дал полную волю.
   – Уже за одно это ему полагается накостылять по полной программе! – вырвалось у меня, когда Яга закончила свой рассказ.
   – Этого от тебя и ждут, Ладушка!
   Хотелось, по инерции, возразить, что я вообще-то здесь «проездом», мне надо за Зерном… но промолчала. Кстати, о Зерне!
   К сожалению, ничего ясного и чёткого Яга не ведала. Когда появилась здесь, первое время слышала ходившую в народе легенду о Зерне Ладанеи, но не верила в эту басенку, ибо знала лично девицу, знала, на что способна. Не могла эта радетельница Добра и Справедливости пойти против законов Прави и сотворить заклятье равное тёмному! Яга была убеждена, что сию побасенку запустили Вонюка с супружницей, дабы опорочить Ладанею, отвергнуть от неё народ.
   Зарёма поддержала Ягу: у них в Долине так же считали.
   Неужели, единственный, кто знает, где Зерно – Колобок? Хотя нет: Гамаюн, наверняка, знал, и в тех табличках должен быть достаточно ясный ответ. Но где взять буквознатца, проще говоря, грамотного? Есть ли хоть один уголок в Тридевятом, где мог уцелеть от репрессий хоть один грамотей?
   Таким местом могла быть… Долина Ворожей! И Зарёма высказала робкое предположение, что, либо Мать, либо её советницы должны вспомнить резы(буквы), если им показать. А возможно они и не забывали: тысячи рецептов приготовления лечебных зелий, которые всё время усовершенствовались, заменялись новыми… Откуда? Человеческая память дряхлеет вместе с телом, и Мать с советницами не исключение. Чтобы сохранить знания, их следует запечатлеть на вечном материале. Что если у Матери имеются подобные дощечки? Логично! И, вполне, может оказаться правдой.
   Меня раздирали сомнения: как поступить? Довериться Колобку и слепо продолжать путь? Или вернуться в Долину, и с помощью Матери прочесть дощечки, дабы узнать «что было, что будет, что есть правда, а что кривда»? Этого очень хотелось. Не из праздного любопытства: должна я, Варька, чёрт возьми, иметь представление, чётко и ясно, в какую кашу плюхнула меня баба Нюра? И как её расхлёбывать?
   И третье обстоятельство: уходить, значит бросить Ягу и слобожан на растерзание Вонюки. Не простит, что ослушалась…
   Плюс Вадим. Чего ждать от него? Понятно, что ничего хорошего. При его способности сканировать наши мысли, ему будет ведом каждый наш шаг.
   – О чём закручинилась, Ладушка? – спросили почти в один голос Яга и Зарёма.
   Не стала таиться – выложила всё, что на душе лежало. После чего, глядя на них, впору было повторить вопрос: «О чём закручинились?» И собирать «совет в Филях»: оборонять твердыню или сдать противнику?
   И он состоялся, совет, когда явились по зову Добран, Дима и Изгага. Мои робкие мысли озвучил Добран: оставить твердыню и эвакуировать слобожан в Долину Ворожей. Оберег Ладанеи не по зубам Вонюке. Но захотят ли слобожане спасаться бегством? Есть ли у нас время для отступления? Сейчас тихо, а что будет через минуту, через три?
   – Кстати, про оберег. Как удалось разрушить твой, Яга? Словом или…
   – Это мог быть Камень Смаргла. Только ему под силу снимать Печати Затвора. Но Камень сам по себе… просто камень. Его надо чувствовать, уметь им управлять. Это могут лишь немногие, истинные жрицы Капища Смаргла. Ныне они все под пятой Вонюки…
   – Значит, Камень был у погибшей колдуньи. Где он?
   Добран сказал, что расспросит слобожан, которые были с ним и собирали трофеи. Часть их уже разобрана.
   – А в Песнях Гамаюна может быть… инструкция управления Камнем?
   Яга пожала плечами: кто его знает, о чём пел Гамаюн?
   – А почему Оберег Ладанеи не поддастся Камню?
   – Ладанея наложила Печать Затвора, окроплённую собственной кровью и кровью ещё семи существ. Каких? О том ведает лишь сама Ладанея. Одно время ходили слухи, что предчувствуя свой конец, Ладанея оставила Зачарованный Ключ, дабы после её смерти, когда сгинет Морок и в Тридевятое вернутся Лад и Правь, смогли снять Печать и убрать Оберег.
   – Как же узнают, где ключ? Кто покажет?
   – Может… Дух самой… – предположила Зарёма.
   – Дух, – невольно вздохнула я. – Вот вы все считаете, что он во мне… Почему же я его не чувствую? Почему он не помогает, когда остро нужна помощь? Хотя бы сейчас? Куча вопросов… Где он, Дух? Почему не подскажет, как быть?
   Все опешили, глазели на меня, как в старину у нас, наверно, смотрели на еретика, произносящего богохульные речи.
   – Всё, эта тема закрыта. Я – Варька Зазирка, и только!
   Прозвучавшая фамилия, заставила вздрогнуть Добрана, опустить глаза. У остальных взгляды потеплели, в глазах заиграли искорки…
   Чёрт, чёрт! дёрнуло меня полностью представиться! Опять эта легенда… чего доброго ещё зациклятся на ней… Бедный Добран, уже сейчас не знает, куда глаза деть, как унять прыгающие руки.
   – Итак, что решим?
   После небольшой разноголосицы, пришли, наконец, к единому решению: эвакуация. И начать незамедлительно. Слобожан на себя возьмёт Яга.
   С наступлением темноты вернулись разведчики – Уп, Зеб и дедульки. Пока ничего подозрительного. Это могло означать одно из двух: либо Вонюка ещё не получил весть о разгроме его посланцев, либо тщательно готовит ответный удар. Когда? Не исключено, что ночью: всякая нечисть предпочитает это время суток для разбоя и паскудства. Значит, не будем рассусоливать.
   Добран, Дима и Изгага отправились организовывать эвакуацию. Зарёма кликнула себе помощниц и, под управлением Яги, принялись собирать в дорогу ценные вещи. Прежде всего, те, что из Хранилища.
   Я и Зеб остались не удел. Впрочем, последний преспокойно дрыхнул. Как и Уп.
   Я не знала чем занять себя. По правде, говоря, мне дико хотелось оказаться сейчас дома, в Питере, в своей комнате. Устала я от всей этой сказочной жизни… Предпочитаю лучше по ящику смотреть подобные истории. Или книжку почитать. Чем думали те, кто избрал меня и швырнул в эту реальность? Наделили разрушительным Даром и… умыли руки? Давай, мол, Варька действуй: мочи Тёмных, спасай мир и… рожай кентавриков, то бишь полканов… Неслабый прикол… Ладанея, ау! Может, ты перейдёшь в кого-нибудь другого, а меня отправишь домой? Молчит, зараза!
   Вернулся Дима с некоторыми слобожанами, доложил, что все, в принципе, готовы, можно двигаться. Вот сейчас заберут то, что приготовили Зарёма и Яга.
   – Добран выяснил на счёт Камня?
   – Ах, да! – чертыхнулся Дима, полез в карман. – Вот.
   На его ладони лежал небольшой, со спичечную коробку, приплюснутый булыжник в форме яйца и цвета ртути. Четырёхцветный – чёрный, белый, красный, голубой – шнурок жгутом выходил изнутри камня.
   – Пусть пока у тебя побудет. Береги как зеницу ока! Научимся управлять, будет оружие против Морока.
   – Понял. Варь, ты не сомневайся, сберегу.
   – Дим, только честно: Вадим не выходил на контакт?
   – Обижаешь, начальник! – Дима дурашливо изобразил обиду. – Я бы сразу сказал. Да забудь ты про него… к чертям собачьим!
   – Не забывается… Думаю, мы ещё не раз услышим и увидим его.
   – Не боись, – серьёзно сказал Дима, тронул рукоятку меча. – Как встречу… убью!
   – Нельзя, он брат тебе…
   – Не нужны мне такие братья! Ты ж сама понимаешь… он, ну, это… не Вадим уже…
   – Понимаю. Только я верю, что мы сможем его… вылечить…
   – А я не верю! Вспомни: он с самого начала был… гнилой. Ты хочешь из гэ сделать конфетку?
   – Не из гэ! Он человек, такой же, как мы… Мы просто обязаны попытаться помочь ему… чтобы потом совесть не мучила. Да!
   – Умно! Это ты сказала или эта, ну… Ладанея?
   – Я, я, Варька! Ну, всё, хватит трепаться. Зеб, подъём!

Глава 15

   Мы уходили тем же путём, каким пришли.
   Ночь началась не очень светлая: в пяти шагах уже ничего не было видно, поэтому каждый мужчина вооружился факелом. Первым шел Добран, за ним на лошади Яга – их факелы служили маяком для остальных. Трофейные лошади несли на себе нехитрый скарб слобожан. Четвёрка была запряжена в кибитку – телеге вернули первоначальное значение, – в неё посадили малых детей и дедулек. Последним шёл Дима, на плече у него сидел Уп.
   Мы с Зебом тянулись в хвосте. У меня всё время было нехорошее ощущение, что мне смотрят в затылок. Зеб этого не чувствовал и, скрепя сердцем, исполнял мои поминутные просьбы: подняться повыше, осмотреть окрестности. Коты, ведь, ночью хорошо видят. Зеб всякий раз убеждал, что ничего подозрительного не чует, но это, почему-то, меня не успокаивало, а напротив, усиливало ощущение, что за нами подсматривают. Может, просто ночь так на меня действовала: я в жизни ещё ни разу не гуляла ночью, тем более по лесу… У страха глаза велики?
   – Варь, а что потом? – внезапно спросил Дима, когда мы поравнялись с ним.
   – В смысле?
   – Ну, это… придём в Долину… и что? Ждать у моря погоды?
   – Я ещё не думала. Дойдём и решим. Ты ничего не чувствуешь?
   – Нет, а что? Хотя… дымком пахнет…
   – Зеб, стартуй вверх!
   Там, откуда мы ушли, над лесом полыхало зарево, и клубился дым. Скорее всего, пылает слобода. Даже если пробьют завесу Яги, то жечь и разрушать Твердыню Полканов не станут. Это не просто очень древнее строение-это пограничная застава. На нашем примере, Вонюка увидел: Избранные забраковали Старый путь и торят Новый. Именно здесь. Следовательно, Твердыня приобретает весьма важное значение. Не разрушать, а укреплять следует…
   – Думаешь, ворвались? – осторожно спросил Зеб.
   – Думай, не думай, а войдут. Меня другое волнует: успеем уйти? Пошлют ли погоню? Давай вниз.
   – Что там? – встретил вопросом Дима.
   – Слобода горит. Ты как себя чувствуешь?
   – Жрать хочу. А так порядок.
   – Боюсь, погоню вышлют. У нас куча детей, беременные женщины…
   – Давай уточним: не просто женщины, а ведьмы. Кое – что могут…
   – Всё так. Но беременная женщина… уязвимая. И те, у кого дети…
   – И?
   – Может ты… переправишь их сразу к Оберегу… Я открою…
   – Сразу бы и говорила! А то навела туману.
   – За тебя беспокоюсь. Забыл о «перегрузке»? Сам понимаешь: ты нужен в боевой готовности…
   – Понял, не дурак. Разрешите приступить к выполнению особо секретной операции?
   – Приступай. И помни о перегрузке!
   – Угу, – сказал Дима и ринулся вдоль колоны.
   Добран и Яга уже миновали то место, где проходила обережная черта Яги – от неё и следа не осталось. Силён, видать, ртутный камешек. Хорошо бы побыстрее научиться им управлять!
   Здесь овраг расширялся, и мы решили сделать короткий привал, ввести всех в курс дела. И вдруг в середине колонны возник шум, гам, пронзительные крики…
   Нет, это не было внезапным нападением: просто, негодник, Димка решил в очередной раз повыпендриться – шёл себе рядом с кибиткой, что-то говорил детям, а потом раз… и нет кибитки вместе с лошадьми.
   Нам большого труда стоило успокоить слобожан, заверить, что с их детьми ничегошеньки не случится. Хотя, честно сказать, я совершенно не была уверенна в этом. ТАКОГО ещё Димка не делал: куча детей, кибитка и лошадей – разом! Паршивец, ведь обещал! Неужели его способности так велики? Телепортация такого «груза»… не хухры – мухры… Или помогли? Кто? Ну, допустим… тот же ртутный камень на шее у Димки… Только бы всё гладко прошло! Ладанея, ау!? Может, соизволишь шевельнуть хоть пальчиком? Многого не прошу: подмоги Димке, а?
   Хорошо зная, что не избежит нагоняя, Димка предпочёл пока не показываться: то там, то здесь коротко вскрикивали женщины и растворялись в воздухе. Значит, обошлось… Удачи, Удачи! Только всё равно «разборку полётов»…
   Я не успела завершить мысль: нас с Зебом дёрнули, перед глазами, словно тряпкой мотнули… и вот мы уже на траве рядом с колесом кибитки.
   – Ладушка, миленькая, останови его! – кинулась к нам Зарёма. – Ему плохо будет! Он ещё от ран не окреп…
   Остановить? Как? Если верить утверждениям Зеба, то сейчас Димка, возможно, выкаблучивается, дабы порисоваться перед Зарёмой… Хотя, нет, Зеб говорил, что это она положила глаз на Димку, а не он… Тьфу, не хватало мне ещё об этом думать!
   Удивительно: Димка перебрасывал точно в то место, где мы проходили Оберег – вон, повсюду наши следы. Поднялась над лесом луна, замерла, с любопытством взирая на нас. И звёзды, казалось, стали крупнее и ярче – вроде как опустились ниже. Необходимость в факелах отпала: светло, хоть иголки собирай.
   Слобожанки, сражённые невероятным – снег в середине лета! – казалось, забыли обо всём на свете, с трепетом взирали на чудо. Даже дети притихни, прилипнув к Оберегу, как к окну, восторженно переглядывались.
   Вопреки моим опасениям – из-за своей малости – Проход открылся без проблем. Зарёма прошла первая, продемонстрировав слобожанкам безопасность. Странно, только все мои попытки расширить проход – чтобы прошла кибитка – не увенчались успехом. Не желал Оберег пропускать лошадей. Если вдуматься, то в этом протесте была вполне объяснимая логика: за Оберегом вечная зима, в Долине скудные запасы корма для своих животных… лошадок ожидала голодная смерть…
   Прошло около пяти минут. Все переброшенные на той стороне, кроме лошадей и нас с Зебом. Переброска прекратилась. Тревожная, гнетущая пауза… «Перегрузка» у Димки или…
   – Ему стало плохо! Я же говорила! Говорила… – к нам присоединилась Зарёма, готовая разреветься. Я собралась пресечь её истерику, но тут рядом с нами из воздуха осыпалась гроздь женщин и среди них Димка. Зарёма, вскрикнув, бросилась к нему.
   – Назад! – заорал внезапно не своим голосом Димка. – Варя, закрывай! Там… догнали нас…
   Вновь прибывшие громко, все сразу, что-то закричали – ни слова не разобрать.
   – Заткнитесь, бабы! – гаркнул на них Дима. Воцарилась тишина.
   – Зарёма, веди их в Долину.
   – Я с вами!
   – Прекрати истерику! Мы догоним вас.
   – Дим… – начала было Зарёма, но он закричал так, что даже Зеб вздрогнул, а у меня мурашки по спине побежали.
   – Ты что тупая?! Русского языка не понимаешь?!
   Зарёма всхлипнула, закрыла лицо руками и шагнула в Проход. Женщины потянулись за ней.
   В какой-то момент Спица в моей руке дрогнула, шляпка вспыхнула малиновым светом и погасла, словно перегоревшая лампочка. Зеб повернул ко мне удивлённую мордочку.
   – Закрывай! – подлетел к нам Дима. – Там… гибнут… – и грубо хватанул Зеба поперёк туловища…
   Представьте себе гусеницу, на которую напали сотни муравьев. Похожую картину я увидела, когда Зеб поднялся в воздух (Дима метров за пять до оврага просто швырнул нас в траву). Горстка уцелевших людей вытянулась по дну оврага-спина к спине – гусеницей – и отчаянно отбивалась от дико орущих мальчишек-воинов. Десятки трупов, раненых… А они всё сыпятся из леса в овраг, как крупа из дырявого мешка. Тело «гусеницы» сокращается: голова – Добран и Яга – неуклонно движется навстречу «хвосту».
   Спица давно уже вибрировала, сверкая в лунном свете лезвиями, но… я не знала, что делать. Вернее, знала, но боялась ударить с тыла: там «гулял» Дима, молнией перемещаясь с места на место, и я опасалась задеть его. В моей ситуации оставалось одно: заткнуть «мешок», то есть не дать турченам сыпаться в овраг. Моя невероятно разумная кровопийца Спица вырвалась из руки, едва я подумала об этом. Я уже знала, что будет дальше, видела…
   Началось ужасающее действо… Не для слабонервных. Кусты, молодые деревца и турчены косились чудовищной косой…
   Мы с Зебом взяли на себя противоположную сторону. Если моей меченой рукой управляла сама Ладанея, то она была в ударе: тела турченов, как тряпичные куклы, отрывались от земли и с силой бились о стволы деревьев, которые либо с треском переламывались, либо падали, взметнув вверх обрывки корней и комья дёрна. Вскоре образовался круг, шириной метров десять, из поваленных и сломанных деревьев, всё в таком хаотичном виде, что практически преодолеть этот «бурелом» невозможно. В центре «воронки», значительно урезанная «гусеница», полупридавленная трупами «муравьев», пытается выбраться на чистое место, но у неё не осталось на это сил…
   Зеб завис над Добраном. Он весь в крови, руки безвольно повисли, голову уронил на грудь. У его ног сидит Яга, такая же окровавленная, волосы растрёпаны, руки продолжают сжимать в одной руке меч, в другой секиру. Остальные – восемь (!)слобожан, – как стояли спина к спине, так и опустились, и, похоже, сидя уснули. Димки и Изгага не видно.
   – Добран? Яга? Как вы?
   Ответа не последовало. Зеб опустился ниже:
   – Они тоже спят…
   Луна не выдержала такого зрелища: спряталась за вуалью – облачком. Мы покричали Изгагу, Димку, но и от них не услышали ответа. Очень хочется верить, что живы и… как все спят…
   Кровожадная Спица кружила над грудами тел и… добивала раненых! Ладанея! чёрт тебя дери! И это ДАР СВЕТЛЫХ?!
   – Им лучше умереть здесь, – сухо обронил Зеб и опустился рядом с Ягой. – Что будем делать, Варя?
   – Спроси что полегче.
   – Может и мне вздремнуть?
   – Ага! размечтался! Поищи лучше ребят, а я пока обследую сонь.
   – Воля твоя, госпожа.
   – Не паясничай. Пожалуйста.
   Зеб фыркнул и пошёл прямо по телам. Пару минут я ещё слышала его ворчание, затем оно пропало.
   Выполнить задуманное оказалось непросто: окровавленная с ног до головы Яга представляла такую же трудность, как размытая дождём глиняная гора. Вскоре я сама изгваздалась так, что скользила, будто маслом смазанная. Просто словами не передать, как мне удалось добраться до плеч Яги. Радовало, что серьёзных ран у неё не было. С плеча Яги перебраться на Добрана, увы, не получилось: руки скользили, а ноги, предательски отказывались слушаться. Отчаявшись до слёз, уселась на плече Яги и приготовилась нареветься всласть, в сотый раз помянуть крепким словцом бабу Нюру, Ладанею, Морока и того идиота турчена, что послал этих мальчишек на верную смерть. Ведь знал, что случилось с первым отрядом, так нет, урок не пошёл в прок. Теперь трупов впятеро больше… Нелюди, назвала их Яга. Командиры, разные там, шахи определённо. Но вот у ног Яги лежит труп мальчишки, лет двенадцати… Из него можно было сделать… человека… Зачем? Зачем их убивать? Почему меня наделили даром разрушения? А эта Спица… мясорубка? Что? других методов борьбы нет? Хочешь мира – убивай, так? Ну, и чем эти Светлые лучше Тёмных? Лучше турченов? А ведь мыслят себя разумными… Ау, человек, дитя природы, да разумен ли ты?! Может не зря Ладанея, будучи во плоти и здравом уме, прокляла тебя, хищника кровожадного? И Зерно НЕ НАДО искать? Может, и не Дух Ладанеи вовсе сопровождает нас? А какой-нибудь тёмный решил побороться с Вонюкой за престол, и Зерно ему необходимо для поднятия рейтинга: напугает обывателя концом света, пообещает устранить угрозу, если пойдут за него мочить приспешников Морока… Что если мы с ребятами, так сказать, передовой авангардный отряд?
   А может, у меня с головой не в порядке? Ха, у кого от ТАКОГО будет в порядке. Вот почему, почему они все сразу свалились и дрыхнут? Понятно, что устали, понятно, что измотались, но почему все сразу заснули? Я что, меньше устала? И я не прочь бы баиньки, но… не моги, сторожи этих сонь, останавливай кровь, залечивай раны… Эгоисты, бугаи, плевать им на Варьку, что Варька тоже человек, хоть и ростом с палец!..
   Не прошло и года, как вернулся Зеб. Дима и Изгага во-о-н под тем кустом. Живы. У Димки, на первый взгляд, ранений нет, а вот у ведьмака не меньше пяти, колотые и резаные. Да, и ещё: из груди Димки льётся странный свет…
   – Так тащи меня, что ждёшь!
   – Ффи! ты вся в крови…
   – Извини, сметаны не было.
   – Я сметану не уважаю. У меня от неё понос.
   – Благодарю, ты интересный собеседник…
   Зеб двусмысленно фыркнул, осторожно спросил:
   – Ладушка, ты сердишься?
   – Не знаю, как там твоя Ладушка, а Варька так прямо от счастья поёт! – С трудом сдержалась, дабы не закричать истерично.
   У Димки действительно из-за пазухи струился ровный розовый свет, как если бы там находился включённый фонарик. Димка лежал рядом с Изгагой, свернувшись буквой «зю». Зеб приблизил голову настолько близко, что я смогла заглянуть к Димке за пазуху: светился ртутный камень! Как банальная лампочка, окрашенная в розовый цвет. Извилистые, более тёмные, не то трещинки, не то прожилки изрисовали всю поверхность камня.
   У Димки была небольшая рана на щеке, кровь, стекая по шее, «замочила» камень и он «зажёгся». Ещё один кровопийца? Спица от крови каждый раз пуще прежнего сверкает, а этот, значит, ярче будет гореть… И шибче разрушать, убивать?
   Изгага был в тяжёлом состоянии, но не безнадёжен. Сделала, что смогла. Всё время, казалось бы, без причины, раздражал храп Димки: стегал по воспалённым мозгам. Если быть точной, голова моя, словно пустая квартира, и каждый звук отдавался болезненным эхом. Благо с Изгагой я не долго возилась, и, как только закончила, взобралась на Зеба.
   – Давай костальным…
   – Може… чуток подышим свежим воздухом? От запаха крови…
   – Давай к остальным!
   Из восьми уцелевших слобожан, трое умерли во сне от ран. Остальные проснутся в относительном здравии. Надеюсь…
   Из леса вылетел ветерок, перескочил «бурелом» и замешкался в «воронке»: увиденное шокировало. Меня обдало ознобом и ещё сильнее захотелось в тёплую постельку. В голове шумело, ноги и руки ныли, кожу стягивала запёкшаяся кровь. Казалось, я её ощущаю и на зубах, от чего слегка подташнивало.
   Зеб вырыл ямку близ подрезанного куста, нагрёб в неё травы и листьев.
   – Варь, приляг. Я покараулю.
   Зеб лёг рядом с ямкой, охватив её полукругом, тем самым, защитив меня от ветра. Думала: стоит прилечь, вытянуть усталые ноги, как нахлынет сон. Увы! он панически сбежал. Как и опомнившийся ветерок.
   Воцарилась тишина. Попрятались звёзды за занавесками облачков, и лишь луна робко выглядывала в прореху. Странная какая-то тишина. По логике, с наступлением ночи должна кипеть ночная жизнь леса: бодрствуют те, кто днём отсыпался. А тут ни гу-гу… Это особенность этих мест или… признак нехорошего?
   – Зеб, ты слышишь что-нибудь? Зверушек ночных, например.
   – Шелест листьев и травы. Более ничего.
   – И тебе не кажется это странным?
   – Нет. В зачарованной зоне Яги нет… зверушек. Она извела их ещё в начале своего правления.
   – Они-то чем ей угрожали?
   – Боялась подвоха. Здесь мышка или какая пичужка могла быть не просто зверушкой, а враг под личиной…
   – Ясно… Зеб, я уже, кажется, спрашивала… Может и ты под личиной? Баба Нюра говорила, что кошка в наш мир пришла отсюда, родила трёх котят и исчезла. Куда? Слушай, какая фантазия у меня родилась… Кошка и Ладанея… это две стороны одной медали… Что, если в какой-то момент Ладанея была в личине кошки, ей угрожала опасность… К тому же она беременная была… Спасая себя и потомство, она даёт сигнал Задвижке… та открывает Проход… Родив котят, кошка – Ладанея оставляет их в безопасном месте, а сама возвращается сюда… продолжать борьбу. Но попадает в лапы Вонюки…
   – Хороша сказочка да не про нас.
   – А вдруг, правда? У меня такое чувство, что в Песнях Гамаюна есть такой сюжет… Только бы прочесть их! Здорово будет, если окажется, что ты сын Ладанеи…
   Недалеко от нас раздался странный звук: не то ойкнули, не то коротко зевнули. Зеб вскочил, края ямки осыпались, завалив меня по самую шею. Дыхание с трудом проталкивалось.
   – Замри, – сквозь зубы процедил Зеб, и скрылся с поля зрения.
   Вскоре послышался хруст веток, шорох листвы и… громкий визгливый крик девчонки:
   – Не смей! Убери свои вонючие лапы! Счас все зенки повыцарапаю! Не посмотрю, что ты сын Ладанеи! Во что я не верю нисколечко! Самозванец!.. – Снова хруст веток, хлопанье крыльев и невнятный сдавленный крик.
   Я задёргалась изо всех сил, выползая из под тяжёлого плотного «одеяла». Когда, наконец, освободилась и вскочила на ноги, то увидела приближавшегося Зеба – в зубах у него билась птица. Точнее, совёнок. Зеб подошёл к ямке, выпустил совёнка и тут же придавил к земле лапами:
   – Шпионка!
   Совёнок забился под лапами, что-то пытался… сказать.
   – Зеб, отпусти.
   – Сиганёт и поминай, как звали…
   – Пусть улетает. Ты же видишь: это птенец… ребёнок…
   – Эти, – Зеб кивнул в сторону трупов турченов, – тоже птенцы…
   – Не сравнивай. Те с оружием напали, а эта пичуга… Да отпусти же, придушишь!
   – Воля твоя, – буркнул Зеб, весьма недовольный.
   Получив свободу, совёнок вскочил, отпрыгнул метра на два в сторону, и застрекотал:
   – Балда блохастая! Бебеха вонючая! Бешенец! Чтоб тебя блохи заели! Чтоб у тебя хвост засох крючком!
   – Алё, алё! Сделай паузу!
   Совёнок умолк, клацнув клювом, склонив голову, стал пристально сверлить меня жёлтым глазом.
   – Ты что ль будешь Зазирка? Чтой-то мелюзговата…
   Зеб дёрнулся:
   – Дозволь шею свернуть нахалке…
   – Никому не будем сворачивать шею! А ты откуда знаешь про Зазирку?
   – Так о том весь Заморочный лес гудит. Мол, пришла Зазирка по поручению самой Ладушки, да не по Старой путь – дорожке, а свою проторила. Поотрывала руки-ноги Злюке Яге, и Злюкин оберег сняла. Вот меня и послали проведать: что есть правда, а что кривда.
   – Правда, что я Зазирка. И что оберег разрушен. Всё остальное-кривда.
   – Ой, ли? Не поверю, что Злюка осталась цела и не… Ой, а может вы блазня?
   – Кто?
   – Обманка, – перевёл Зеб, нетерпеливо переступая лапами. – А сама то кто есть? Може сама и есть блазня.
   – Ага, вижу-вижу, прикинулись… самозванцы… поубивали мальчишек…
   – Всё! – взвыл Зеб. – Не могу более слышать такое!
   Не успела я опомниться, как совёнок взлетел, а за ним Зеб. Минут пять в воздухе проходили умопомрачительные виражи. На что Зеб был мастак, но совёнок показал такой класс, что кот и перышка его не стоил. Закончился «поединок» плачевно для Зеба: уже настигая совёнка, он слишком увлёкся и просмотрел, что тот ведёт его прямо на ствол дерева; в последний момент, у самой коры, совёнок резко вильнул влево, а Зеб… впечатался в ствол. Рухнул в заросли и затих.
   – Зеб? Ты живой?
   – У меня девять жизней! – с диким криком вылетел из куста. – Всё! счас буду выдёргивать по перышку, и спускать шкуру!
   – Только попробуй! – Совёнок сделал круг надо мной, сложил крылья и… ударился о землю. Я даже вскрикнуть не успела, только инстинктивно закрыла глаза, но тут же распахнула, и от увиденного немо плюхнулась на попу: там, где должен бы быть труп самоубийцы совёнка, стояла… девчонка с метр росточком. На ней наброшен плащик из перьев, под ним такие же перьевые курточка и штанишки, на ногах берестяные лапти. В правой руке девчушка держала – о, боги! – боевой топорик, лезвие сверкало, как у моей Спицы, когда напьётся кровушки.
   – Я ж говорил! – взвизгнул Зеб сверху. – Блазня и есть! Ладушка, пускай в ход Спицу!
   Спица, между прочим, за всё время ни разу не дрогнула, не просигналила об опасности. Значит, злых сил поблизости не наблюдалось.
   – Что вы не блазня – вижу, – сказала девчонка, не спуская больших совиных глаз с Зеба. – А что… Последний Полкан, тоже, правда?
   – Правда.
   – И ты его видела?
   – Как тебя.
   Девчонка хмыкнула, угрожающе шевельнула топориком:
   – А вот тут враки! Не можешь ты быть Зазиркой – махонькая шибко! Зазирка должна быть разов в сорок поболее тебя… Если только… ты не под личиной…
   – Угадала. Вот по его милости.
   – Варька, не верь ей! Прочисть уши, она вешает на них макароны!
   Девчонка, разумеется, не поняла о чём речь, осторожно спросила:
   – Он говорит заклятье?
   – Нет, не бойся. Он зализывает отбитое самолюбие.
   Зеб что-то выкрикнул неразборчивое, отлетел к ближайшему поваленному дереву, неловко опустился на него, и нервно стал чиститься.
   Девчонка присела рядом со мной, и мы мило пообщались. Её звали Бакуней, ей «13 зим от яйца», она из древнего рода-племени птицелюдей. У них когда-то была целая страна, к северу от Заморочного леса. Правда, тогда он именовался иначе – Перунов Гон. Здесь любило отдыхать и охотиться семейство Перуна. Когда случился Великий Разлад, а затем Последняя Битва, птицелюди всей душой поддержали Светлых. После подлой своей победы, Морок разрушил все грады и веси в стране птицелюдей и отдал в вечное пользование жестоким пёсеглавцам. Остатки племени были вынуждены покинуть «отчие гнездовья», могилы предков и капища богов. Скрывались высоко в горах, недоступных отрогах. Веками верили и ждали, что наступит такой момент, когда Морок захлебнётся невинной кровью или разума лишится, как Дева – Яга. О её безумии доходили слухи. И о том, что столетиями Избранные пытаются пробиться через Заморочный лес, дабы найти Зерно Очищения. Его создала Ладанея уже после того, как в кратком гневе прокляла род людской.
   Бакуня не ведала, почему так задумано, только Зерно вначале должно взойти в Семидевятой (то есть у нас), а уж потом здесь, в Перси (Тридевятая). Где находится Зерно, никто не знает, но сказывают старики: к нему должен привести клубок нитей из шерсти Индрика. Последний раз Индрика видели лет семьсот назад. Возможно, поэтому до сих пор Зерно и не найдено: Избранные идут на авось и попадают в ловушки Морока.
   Поразительно, как великолепно знала Бакуня историю Перси (Тридевятой): стрекотала бойко, без пауз и – что особенно удивляло! – без слов-паразитов. Невольно пришло на ум сравнение: круглая отличница, вызубрила Песни Гамаюна и сдаёт самый важный экзамен. Исторический материал обильно дополнялся легендами, мифами, баснями…
   Когда Бакуня сделала паузу, чтобы расправить затёкшие ноги, я спросила, нет ли такой легенды, где Ладанея в личине кошки…
   Есть такая легенда!
   Пожалуй, Ладанея, единственная из весомых фигур Светлых, избежала пленения и гибели сразу после поражения. Спаслась бегством: ушла через Проход в Семидевятую, крепко-накрепко его запечатав. Ладанея была сильно изранена, выздоровление шло медленно, ибо силы её всегда питались соками Перси… Более двух столетий Ладанея исполняла на Семидевятой обязанности Сварожичей: опекала сварожьих внуков. Но зараза Морока проникла каким-то образом и туда, посеяв разлад меж людьми. В результате были отвергнуты Сварожичи, идолы подверглись глумлению. Вот тогда Ладанея и прокляла сварожьих внуков за предательство и измену, а сама вернулась в Персть. (В изложении бабы Нюры, это сделала дочь Перуна – Перуница). Здесь о ней не забыли. И сама Середа, супружница Морока, устроила охоту на Ладушку.
   На исконных землях Полканов случилась их встреча. Сражение было коротким и жестоким. Ладанея, ослабленная долгой разлукой с родной Перстью, потерпела поражение. Но Середа не стала её уничтожать, а обратила в белую кошку. И отдала под надзор Коту-Баюну. Много горя и боли, насилия и унижения перенесла Ладушка, но не сломалась. Когда почувствовала, что тяжёлая (беременная), ужаснулась от мысли, что ждёт её деток. Пусть нежеланные, но в них её кровушка. Тогда все говорили о безумии Девы – Яги, насильно разлучённой с ребёнком. Ладанея не желала себе такой участи, и однажды совершила побег. Где могли обрести свободу и приличную жизнь дети беглянки? Только в Семидевятой, у охранницы Прохода. Туда и направилась Ладанея – кошка. Едва перешла Проход, как родила дюжину котят…
   – Троих, – невольно вырвалось у меня.
   Бакуня пропустила мимо ушей мою реплику, точно я выкрикнула глупость, а она из-за природной воспитанности, сделала вид, что ничего не слышала.
   … Оправившись, Ладанея – кошка решила вернуться в Персть: отплатить за пережитое мучителям – гонителям. Ей удалось вернуть себе человеческий облик и наказать Кота-Баюна. И только. Вскоре была обнаружена и настигнута приспешниками Середы и, вновь, схвачена. На этот раз Середа была в дурном настроении и велела навечно заточить Ладушку где-то в подземельях Пекла… Сказывают, что приказ Середы исполнили не совсем добросовестно: Дух Ладанеи вырвался на свободу! В образе белой кошки он является пред лицом Избранных…
   Я спросила, знает ли Бакуня о Песнях Гамаюна, и тотчас получила исчерпывающий ответ: если я имею в виду запёчатлённые резами (буквами), то нет, но очень многое передаётся устно, из поколения в поколение. Дощечку с резами Бакуня видела: у их Старшей Матери есть одна. Как попала к ним, почему одна только – не ведают, но берегут свято и передают следующим поколениям, как драгоценную реликвию. Знающих резы в племени нет, поэтому не ведомо, о чём повествует дощечка.
   За разговорами мы не заметили, как истекла ночь, и приблизилось утро. Стало прохладней, из леса выползал белёсый туман и робко растекался в стороны.
   Бакуня заторопилась: ей пора возвращаться, пока ещё не очень светло – при свете дня она плохо видит. А лететь не близко.
   Прежде чем улететь, Бакуня выразила желание лично убедиться, что Последний Полкан и усмирённая Яга-Дева не блазня, а реальность, как тот же вредина Зеб. Решительно подошла к спящим, пристально всмотрелась, прикоснулась к каждому. Наконец, глянула на меня с долей растерянности и грусти:
   – Всё равно не поверят… – встряхнулась, огорчённо посмотрела в небо, на меня: – Мы ещё увидимся?
   – Думаю – да! Обязательно.
   – Ты, правда, Зазирка Справедливая?
   – Что Зазирка – правда. А вот справедливая ли… пусть другие скажут…
   – Не поверят! Всё, что расскажу… не поверят… Опять решат, что басни сочиняю! Может… ты навестишь нас? Старшая Мать знает много больше меня…
   – Хорошо. Только как вас найти?
   Бакуня закинула руку к затылку и вырвала пёстрое перышко, протянула:
   – Возьми. Как надумаешь, положи на ладонь, сильно-сильно подумай обо мне и дунь. Перышко приведёт… Я почувствую и вылечу вам навстречу. Будем прощаться. Будь здрава, Зазирка! И зазря не подставляй себя под удар… уж больно ты крохотная… Успеха тебе на твоём пути! Да сгинет Морок!
   – Да сгинет Морок!
   – Будь здрав, сын Ладанеи! Не держи зла на меня.
   – Ладно, пролетели, – буркнул Зеб. – Скатертью дорожка!
   Бакуня поблагодарила дрогнувшим голосом, разбежалась, подпрыгнув, совершила в воздухе кульбит… и снова стала совёнком.
   – Прощайте. Нет, мне не поверят…
   – До свидания!
   Подошёл Зеб, фыркая и щурясь.
   – Больно?
   – Когда хвост оторвали… больнее было…
   – Сравнил. Не пора ли будить наших сонь?
   Однако, все наши попытки не увенчались успехом. Чёрт, ведь чувствовала, что здесь что-то не так: не могли все разом вырубиться… В чём причина? Мечи и стрелы смазаны какой-нибудь гадостью? Или… кто-то из погибших успел наложить заклятье? Одно из двух уж точно…
   – Что делать, Зеб?
   Он всё ещё передвигался от одного к другому, дёргал за одежду, лизал лица, орал над ухом… Полный ноль! Стоп! Камень… он всё ещё светится… может… хотя нет: мы же рядом, а в спячку не свалились… Нет, не Камень виноват…
   Туман сгущался, ширился, окропляя землю росой, и ночь торопливо ретировалась по сырой траве.
   Чёрт, чёрт, чёрт! Ума не приложу, что делать… Ау, Ладанея?! Подскажи!
   Ага, бежит и падает… Ну, вот как мне о ней после этого думать?
   – Замри, – вдруг прошипел Зеб, и сам распластался на теле спящего слобожанина.
   Я прыгнула в ямку, затаилась. Долго ждать не пришлось: меньше чем через минуту над нами закружил… одноногий курдуш.
   Я забыла сказать, что когда мы покидали Твердыню, колченогий курдуш наотрез отказался уходить с нами: мол, зачем ему куда-то переться, быть изгоем, терпеть лишения, когда здесь он в тепле и покое. Даже если ворвутся в Твердыню посланники Морока, то его не тронут, ибо он не враг, он подневольный…
   И вот этот подневольный над нами, внимательно обозревает место битвы. Туман мешал хорошо рассмотреть и курдуш опустился ниже.
   Я уже хотела окликнуть его, но тут Спица мелко задрожала, засветилась тускло шляпка. Чует опасность? От кого? Курдуш, конечно, предатель, но так ли он опасен? Хотя… что заставило его покинуть Твердыню? Заставили силой?
   Курдуш что-то искал. Или кого-то. Уж не меня ли он так пристально высматривает? Увидел Зеба, который мастерски изображал дохлого кота – даже крылья вывернул так, будто переломаны. Курдуш опустился почти вплотную к Зебу, дотянулся руками-лапами до его загривка… Гадёныш! он искал меня!
   Спица дёрнулась в руке, но не вырвалась, ибо её помощь уже не нужна была: Зеб крылом сбил монстрика с ноги, и тотчас мёртвой хваткой вцепился ему в горло.
   – Только не души! – заорала я, вылетая из ямки. Казалось, прошла вечность, прежде чем я добралась до Зеба, с натугой выдохнула: – Допросить… надо…
   Зеб чуть ослабил хватку.
   Служить тому, кто в данный момент сильнее – таков принцип жизни курдуша. Сейчас таковыми были мы с Зебом, и монстрик охотно, словно преданнейший слуга, посвятил нас в суть дела.
   Когда турчены ворвались в Твердыню, курдуш не стал прятаться, а вышел им навстречу. Хлеб-соль не предлагал, но если не побрезгуют его услугами, он готов услужить. Их интересовали некоторые «экспонаты» Хранилища и Зазирка, что на летающем коте. Пригрозили, что подожгут крылья и обрубят последнюю ногу, если хоть слово соврёт. Разумеется, курдуш сказал всё, даже то, о чём не спрашивали: о рубашках-оберегах на мне и Димке, о нашем оружии и Даре, и что без хитрости нас не одолеть. Так распалился, что сам и предложил хитрость, и выполнил всё необходимое для её исполнения: приготовил сонное зелье, которым покрыл мечи и навершия стрел и копий турченов. Тех, кто отправлялся в погоню. Часть – меньшая – осталась в Твердыне: ждать трофеев. Прошла ночь, утро подступило, а отряд не вернулся. Старший турчен почувствовал неладное и послал курдуша на разведку…
   – Вы меня отпустите? Я всё рассказал, как было…
   – Сколько турченов в твердыне?
   – Сотня и ещё полсотни.
   – Понятно. Как разбудить спящих?
   Само по себе зелье будет действовать ещё минимум часа два. Но можно вырвать спящих из сна, если обкурить их дымом горящей бересты. Правда, несколько часов они будут, как пьяные. Мда, проблемка… где взять огонь?
   – Как у вас добывают огонь?
   Курдуш хмыкнул двусмысленно:
   – Как у всех – огнивом.
   – У тебя, его, конечно, нет.
   – Не было надобности.
   – Ладно. Зеб, есть случай отличиться…
   – Понял я твой случай! Только я не оставлю тебя одну с ним! Давай я его придушу, и спокойно слетаю на пепелище за угольком.
   – Не будешь ты его душить. Он сейчас пойдёт драть лыко.
   – Ага, и задаст стрекача.
   – Не задаст. Он ведь не дурак, видел, что может Спица. Ножку вон отрубила, бедняге. Не бросишься в бега?
   – Я жить хочу.
   – Успокойся, Зеб. Я под надёжной защитой. А он под охраной. Спица вон как нервничает… Если что не так… от нашего приятеля останется рагу или фарш.
   Курдуш съёжился, побледнел, даже шерсть приобрела налёт седины.
   – Я нет… ничего… всё сделаю…
   – Ну и славненько. Лети, Зеб, спокойно и поскорее возвращайся.
   – А если не найду? – Зеб, наконец, освободил от гнёта курдуша.
   – Вы про Слободу? – спросил тот, садясь, и проверяя целостность шеи. – Дымится…
   – Вот, видишь. Давай в темпе вальса.
   Зеб, зыркнув на курдуша, взлетел и, как говорится, только его и видели.
   – Госпожа, я могу идти за берестой? – вскочил курдуш, запрыгал на одной ноге, крылом помогая сохранять равновесие.
   – Можешь. И не забывай: она (кивок на Спицу) догонит тебя в любом случае и порубит на тонкие пластинки.
   – Знаю…
   Курдуш улетел в гущу леса. Я на 99,9 % была уверена, что он и в мыслях не держит, чтобы смыться, но Спица – порой мне кажется, что эта кровопийца живое существо! – не доверилась моей уверенности: унеслась вслед за курдушем. Мне оставалось только взывать к её «разумности», дабы не переусердствовала в подозрительности…
   Хвала Богам! – всё обошлось. Курдуш вернулся с ворохом первоклассной бересты, а Спица спокойно застыла ломиком у моих ног. А вскоре и Зеб прилетел с тлеющей головешкой в зубах. Выглядел ужасно: весь в саже, усы подпалил и, буквально, валился с лап. Не ошибусь, если скажу, что скорость его полёта была достойна рекордов Гиннеса. Торопился…
   – Зеб, спасибо! – Я приблизилась к его мордочке, пропахшей пожарищем, погладила жёсткие опалённые прутики усов.
   – Спасибо не жуётся, – буркнул едва слышно.
   – Кушать хочешь? У меня у самой кишка кишке жалобы строчит. Потерпи чуток. Вот вернёмся в Долину, наловим тебе рыбки. Может, фосфор поможет вспомнить Слово. Надоело уже быть девочкой-с-пальчик!
   Зеб хмыкнул, прикрыв глаза.
   – Чего хмыкаешь? Не веришь? Или… Слушай, а может, ты давно вспомнил, но почему-то не желаешь..?
   Зеб распахнул глаза, глянул укоризненно:
   – Сначала спасибо, рыбки, а потом… как щелчком по носу…
   – Ну, извини! Не подумавши, ляпнула…
   – Госпожа, прикажете будить? – окликнул курдуш. Он раздул небольшой костёрчик и уже держал в лапках по пучку бересты.
   – Буди.
   Запалил бересту, дал ей хорошо разгореться, затем задул: свернувшаяся рулончиками береста задымила сладковатым дымком. С этими дымовушками курдуш облетал спящих, и окуривал их лица.
   Первым пришёл в себя Изгага. Чихнув, весь передёрнулся, и резко сел:
   – Горим?! – Вскочил на ноги, энергично протирая глаза. Его штормило, действительно, как пьяного. – Что… происходит? Где эт я? – Обхватив голову, затряс её, и вдруг как заорёт: – Ва… рья! Зази… зази… рка? Где ты?!
   – Я здесь, успокойся. Ты был под чарами.
   Продолжая трясти головой, Изгага глянул недоумённо на Димку, на трупы турченов:
   – Это… всё… я?
   – Нет. Вас настигла погоня, вы приняли бой…
   Шевельнулся Димка, сел, покачиваясь:
   – А где… где… эт я… ну… где был я? Спал… что ли?
   – Вы заснули после. Мечи турченов были смазаны зельем.
   – Понятненько, – мотнул головой Дима. – Кто победил?
   – Протри глаза – увидишь…
   Изгага помог Димке подняться. Пару минут он осоловевшими глазами смотрел на недавнее поле битвы, затем уткнулся лицом в ладони, глухо сказал:
   – Варь… я это… ну, мясник…
   – Стоп! Гони прочь эти мысли! Ты… воин, а это враги… нелюди! Они напали, ты защищал свою жизнь и жизнь друзей.
   Изгага стойко переносил опьянение, даже стал помогать курдушу, а вот Димка… На него напала плаксивость и… угрызения совести, что вот так, словно тупой мясник на бойне, рубил мальчишек…
   – Варя… – ныл он, всхлипывая, – какие же они нелюди… вот две ноги, две руки… какие лица… у моих соседей… татарина… двойняшки… в восьмой класс ходят… такие же лица… Высоцкого любят…
   Минут через десять проснулись остальные. К сожалению, трое – Яга и двое слобожан – были в полувменяемом состоянии. Видимо в их кровь попало слишком большая «доза» зелья.
   Всех одинаково штормило, язык плохо подчинялся, раскалывалась голова и тупо соображала. Смотреть на этих «пьяниц» было больно, печально и… смешно.
   Общими усилиями Добрана, Изгаги и меня, с великим трудом удалось достучаться до воспалённого мозга Димки, убедить, что не время плакаться, а надо ноги уносить. В таком состоянии мы не способны дать отпор, и, если будем медлить, то сами ляжем, как эти мальчишки – турчены.
   – Что вы хотите от меня? У меня башка трещит, трубы пересохли… Счас бы пивка заглотнуть…
   Ещё минут десять пришлось втолковывать ему, что от него ждут.
   Туман давно исчез, и унёс с собой предутренние сумерки. Окончательно рассвело.
   Худо-бедно, Дима собрался и приступил к переброске. Честно скажу: я страшно боялась, что «пьяный», раскисший Димка… справится с задачей, грубо говоря, халтурно. Как пьяница… Может это и неверное сравнение, но сейчас Димка был как пьяный пилот, а мы – пассажиры…
   Я, Варька Зазирка, в ком– все верят! – поселился Дух Ладанеи, я, девочка-с-пальчик… единственная трезвая… Я – диспетчер, отправляющий «самолёт» с пассажирами… Я несу ответственность! И? Что делать? Отправлять на свой страх и риск? Или ждать, когда пилот проспится? Но ждать никак нельзя: полторы сотни турченов в Твердыне, Морок не даст им покою из-за двух оплошностей. Может, в эту минуту они уже в пути. Нам со Спицей со всеми не справиться, а с «пьяниц» какие воины… ЛАДАНЕЯ! ЧЁРТ ТЕБЯ ДЕРИ,ТЫ ВООБЩЕ ДУМАЕШЬ НАМ ПОМОГАТЬ,ИЛИ КАК?!
   Разумеется, Дух предпочёл отмолчаться. Принимай, Варька, сама решение…
   Первым совершить «полёт на пьяном самолёте» вызвался кудлатый пожилой слобожанин, более-менее «трезвый».
   – Варь… это… ну, не боись… всё будет… тип-топ… – заверил Димка, но это не успокоило, ибо звучало, как обычная пьяная бравада.
   Дима, хорохорясь, взял слобожанина за руку:
   – Не дрейфь, абориген!
   Тот собрался что-то сказать, но Димка уже выкрикнул: «Поехали!» и… они растворились в воздухе.
   Ожидание, казалось, сведёт с ума. Димка отсутствовал не более минуты, но какой тягучей оказалась эта минута…
   – Следующий, согласно купленным билетам. Не толпитесь, все улетите…
   Он, паршивец, ещё шутит! Я тут на нервах, как на иголках…
   В общем, переброс прошёл без ЧП. Правда «посадки» не отличались идеальностью: трижды Димка высадил пассажиров далеко оттого места, где я дважды открывала Проход, и каждый второй «полёт» заканчивался тараном Оберега – «пилот» опаздывал с торможением. У пьяных, как известно, замедленная реакция.
   Когда остались, Добран, Изгага и мы с Зебом, я вдруг подумала, что как-то несправедливо, не по-людски, оставлять тела погибших слобожан вот так… брошенными. Только собралась поделиться этой мыслью с остальными, как её тут же озвучил Добран. Оказалось: все так думали…
   Решение перебросить и тела погибших, Дима воспринял без возражений:
   – А нам всё равно, чё возить… Людей, навоз или дрова…
   Последними были мы с Зебом. Курдуш и в этот раз отказался присоединиться к нам.
   – Спасибо за помощь. Что скажешь турченам?
   – Правду. Долго искал… нашёл только это, – кивнул на трупы.
   – Ладно, говори, что хочешь. Только не навреди самому себе.
   – Я жить хочу, – просто сказал курдуш, взмахнул крыльями и полетел в сторону Твердыни.
   – Зря ты его отпустила, – зафыркал Зеб. – Придушить для верности…
   – Может, тебе язык укоротить, как хвост… для верности?
   Зеб не успел ответить: рядом плюхнулся Дима, потный, краснолицый, с расползающейся улыбкой:
   – Чё эт я всё падаю? Господа пассажиры… салон подан… Дамочка, почему ваше животное без намордника? Не положено! а прививки сделаны?
   – Дим, хватит придуряться, а…
   – Кто… пидур… придур… яяется? Я? Варь… да я… это… ну… сама… эта… серёжность… Нет!., сериёзность, да! Летим? Летим… Зверь, дай лапу…

Глава 16

   Мы уже вторые сутки в Долине.
   От искренней радости до откровенной ненависти – таков был диапазон чувств встретивших нас. Ненависть преобладала. И тому были причины: во-первых, после нашего ухода из Долины, одиннадцать женщин, обезумев от излишней дозы Нектара Додолы, наложили на себя руки; ещё шесть не в себе. Никто не думал, что сами виноваты, перебрав Нектара, нет, винили во всём Зазирку и её сопутников: взбаламутила всех, прикинулась, что в ней Дух Ладанеи, и навела на всех безумие, а потом ушла, забрав с собой единственного мужчину… То бишь, Добрана.
   Во-вторых… К ворожеям примкнули слобожанки, толкали свою правду: явилась Зазирка – и сожжена Слобода, погибли почти все мужчины, пошло прахом нажитое…
   Зарёма попыталась встать на мою защиту, так её едва не разорвали на части: чудом вырвали Советницы, взяли под свою защиту. Очень странно и непонятно было мне слышать о таком: почему Зарёма не использовала свои Дары? Хотя бы в четверть силы… Хотя, что тут непонятного: девчонка, скорее всего, испугалась, что не сможет определить меру необходимой силы и… превратит Долину в выжженную пустошь. Какая умница! Вот я поставила себя на место Зарёмы и, с ужасом поняла: я бы не сдержалась…
   Была ещё одна неприятность, которую связывали с Зазиркой: ночью кто-то передушил всех кур, а два чёрных петуха просто пропали. Как и часть продуктов. Расследование по горячим следам ничего не дало.
   Посёлок бурлил до самого нашего прихода. Накопившееся нужно было на кого-нибудь излить, а вот и стрелочница – Зазирка. Ещё и Деву-Ягу притащила с собой, явно с целью погубить всех ворожей и уничтожить Посёлок. Она заодно с Середой!
   Мужчины были не в лучшей форме, а Димка вообще вырубился ещё там, у Прохода. Благо, на этот раз был сон обычного уставшего «нетрезвого» человека. Собственно, тепло Посёлка всех свалило с ног. Даже Добрана.
   И осталась одна Варька, то есть Зазирка, держать ответ.
   Очумелые бабы кричали все разом, обвиняли во всех смертных грехах. Даже в том, что я вернулась «крохоткой»: подозревали в этом злой умысел. «Она послана не Ладанеей, а Мороком! – было общее решение. – Раздавить её, как клопа!»
   Зеб предупредительно опустился на требище (жертвенник) Ладанеи. Это было тотчас расценено как кощунство.
   Мать с Советницами закрылись у себя, и носа не показывали. Там же была и Зарёма.
   Когда бабы, наконец, решили перейти от словесных угроз к действию, и ринулись к лестнице, внезапно над их головами пронеслась молния, затем громыхнуло так, что с потолка и стен посыпалась каменная крошка.
   Все в ужасе отпрянули. Ниша Ладанеи светилась пульсирующим розовым светом, лик её был гневен.
   «Вот, значит, где ты отсиживалась, когда так нужна была там? Когда я звала тебя! Умно, как сказал бы Димка. Спасибо за поддержку…» Меня захлестнули обида и злость, да так сильно, что едва не задохнулась.
   Я говорила (или Дух Ладанеи?) тихо, с надрывом, но голос буквально гремел под сводами, заставляя женщин ёжиться и втягивать головы в плечи.
   – Вы считаете себя ворожеями и ведьмами? Заблуждаетесь! Вы давно уже перестали ими быть! Вы превратились в тупых овец, которые требуют вовремя жратвы и… барана! Я в этом виновата? Или Морок? Нет! Вы сами себя сделали такими! Веками жрёте здесь, плодитесь и ждёте, что кто-то придёт и освободит вас… А сами? Сами-то вы хоть пальцем шевельнули, чтобы приблизить освобождение? Чем вы отплатили Ладанее за её подвиг? Погибая, она защитила вас от Морока и Середы… А вы? Вон стоит её Лик в трёхвековой пыли! Жалуетесь, что забыла? Правильно сделала! Да! Разрушить к чёртовой матери вашу овчарню!..
   Грохнулись на колени, заголосили: не гневайся! помилуй! вразуми, что делать… Грех и смех: бабы, которые мне в матери, в бабушки и прабабушки годятся, просят вразумить их, меня, девчонку пятнадцати лет… крохотку… Что я могла сказать? Ляпнула наугад (это уж точно Варька!), мол, вспомните свои знания, способности, тренируйте и усовершенствуйте… короче, готовьтесь к Новой Битве с ненавистным Вонюкой.
   Разошлись относительно успокоенные и, похоже, вдохновлённые.
   – А мы кушать и баиньки? – спросил Зеб.
   – Не помешало бы…
   Я смотрела на Лик Ладанеи и терялась в догадках. Как понимать поведение Духа? Стрельнул молнией, погремел и… всё? Погреметь я и сама могла. Он, что, вообще не собирается нам помогать за пределами Оберега? Иди Варька за Зерном, сражайся с Вонюкой, а я… мысленно с тобой, так что ли? Умно! А коли, погибнешь, не велика беда: не ты первая, не ты последняя, да? Алё!? не желаешь объясниться?
   Не соизволило их величество…
   Ладно, шут с тобой, сама разберусь. Вот прочту Песни Гамаюна и решу: искать это злополучное Зерно или… податься домой. Хватит, устала от приключений, на всю жизнь хватит, по за глаза…
   Внизу спешно накрывали стол. Мать рискнула выпустить Зарёму. С радостным визгом она бросилась к нам, облобызала Зеба, довольно фамильярно хватанула саму Зазирку и обслюнявила, как любимую куколку. Уж больно счастлива была девчонка – стерпела я.
   – Идите кушать. Потом вас Мать примет. Они сейчас разбирают дощечки с резами. Вы уже знаете, что здесь приключилось?
   К тому, что знали, прибавились ещё две новости – хорошая и плохая. Хорошая – это родилось пятеро ребятишек, три девочки и ДВА МАЛЬЧИКА! Плохая новость: кто-то зверски растерзал хлевника, разорвал, как мышонка.
   – Странный факт… И что, нет никаких подозрений, объяснений?
   – Мать считает, что с беженками к нам проник… враг. Мелкий пакостник.
   Я сразу вспомнила, как просигналила Спица у Прохода… Одна из слобожанок? Какова её цель? Если хотела уморить голодом, то не ограничилась бы только курами – козы, свиньи, сад-огород. Ещё более странная гибель хлевника. Безобиднее его здесь не было существа. Узнал неположенное? Скорее всего… убрали как свидетеля. Но почему такая жестокость? Надо будет пораспрашивать Ягу: её подопечная.
   Мы спустились вниз. К столу более никто не вышел. Значит, вся эта роскошь для нас двоих.
   – Пожуём, – мурлыкнул Зеб и тотчас приступил.
   Зарёма осторожно поставила меня на столешницу, подвинула чурбачок, накрытый куском шкуры.
   – А где Уп?
   Зарёма вздохнула:
   – На лечении у Матери. Когда на меня ополчились, он кинулся на защиту… пришибли немного. Ты не беспокойся, он уже в полном порядке.
   – А Колобок?
   – Колобок? – Зарёма сникла, на глаза навернулись слёзы. – Забыла сказать… Пропал Колобок… Сначала был, даже Упу помогал отгонять женщин от меня… а потом не нашли…
   – Круто поработала тётя… Значит, пропал Колобок, затем передушили кур, исчезли два петуха и… гибель хлевника… Зеб, не чавкай, и не торопись, плохо станет. Что думаешь обо всём этом?
   – Когда я ем, я не думаю.
   – Ну, шевельни хотя бы одной извилиной.
   – Можно мне сказать? – дёрнулась Зарёма. – Я кое-что слышала о чёрных петухах… только это… сказка…
   – А что здесь не сказка? Я – сказка. Вот этот обжора – сказка. Говори свою сказку.
   – Если чёрного петуха три дня кормить специальным зерном, на четвёртый день он… снесёт яйцо. А если это яйцо девять дней высиживает человек, то вылупится Огненный Петух – Рарог…
   – Это уже не сказка, Зарёма! Это жестокая быль! Надо бить тревогу! Три и девять-двенадцать. Дюжина. Не об этой ли дюжине предупреждала пророчица Смага? Двенадцать дней… значит, у нас ещё есть время найти и обезвредить «клушку».
   – Клушку? Ты её знаешь?
   – Клушкой в нашем мире зовут курицу, которая высиживает цыплят.
   – Клоктунья, по-нашему. Как же мы её будем искать?
   – Зеб, хватит трескать! Поехали к Матери.
   Мать и советницы сидели за столом, вся столешница выложена дощечками.
   – Будь здрава, девонька! Как отдохнулось? Довольна ли яствами?
   – Будьте и вы здравы. Оставим этикет. Скажите: Рарог – это действительно возможно?
   Женщины переглянулись многозначительно, одна из Советниц выпрямилась:
   – Это возможно, если имеется необходимое: чёрный петух, жемчужное зерно…
   – Имеется. Сколько дней нужно, чтобы появился Рарог?
   – Двенадцать.
   – То есть дюжина. Так? Перед смертью Смага произнесла слово «дюжина»…
   – Смага? – Советницы как-то странно посмотрели на Мать, та окинула взглядом дощечки, взяла одну:
   – Смага имела в виду… другое…
   – Что?
   Помолчали, переглядываясь.
   – В чём дело? Мне не следует этого знать?
   – Мы полагаем, что это знание… не доставит тебе удовольствия…
   – А до этого я получала одни удовольствия?
   Вновь тягучая пауза, наконец, Мать глубоко вздохнула, сказала, не убирая глаз от дощечки:
   – Смага говорила о 12 детях Зазирки, которые осуществят Очищение…
   – Не хило… Ладно, о моём личном потом. Итак, чтобы появился Рарог нужно 12 дней. Пропало два петуха, значит, ждать надо двух Рарогов. Так? Двенадцать дней эта поганка будет трепать нервы… и ждать разоблачения? Почему-то не верится… Нет ли, особенных условий ускорить… вылупление?
   Старушки задумались, перебирали дощечки, многозначительно переглядывались. Наконец, Мать упавшим голосом промолвила:
   – Есть. Если кормить петуха жемчужным зерном вместе с печенью нежити… яйцо появится через сутки…
   – Допустим, уже появилось!
   – Если кровью нежити смазать подмышку и там согревать яйцо…
   – Ну? Говорите же!
   – … Рарог вылупится через трое суток…
   – Нежить-это бедняга хлевник?
   Старушки горестно вздохнули, кивнув.
   – Так, ясно. Вы можете разом всех усыпить… обездвижить?
   К сожалению, эта способность была утеряна старушками много лет назад.
   – Плохо дело. А что вы знаете о Камне Смаргла?
   – Им владеет Середа. Ещё до Последней Битвы похитила…
   – Он здесь.
   Старушек будто током шарахнуло, вскочили, как молодые:
   – Где? Где же он?
   Зеб угрожающе зафыркал, расправляя крылья. Старушки замерли.
   – Что он может?
   – Всё!
   – Допустим. Как им управлять?
   – Окропивший собственной кровью становится его Хозяином… Достаточно помыслить желание…
   – Зарёма, сбегай, пожалуйста, к Димке – у него на шее висит камень. Принеси сюда. Только… чтобы никто не видел.
   Зарёма убежала. Старушки подступили с расспросами:
   – Как попал к вам Камень Смаргла? Это невозможно…
   – Военный трофей. На нас напали какие-то чурки. У них и был Камень.
   Старушки недоумённо переглянулись.
   – Середа ни за что не рассталась бы с ним. Непонятно… Чурки – это кто?
   – Не берите в голову, это я так называю. Турчены, степняки.
   – Не могла Середа им доверить Камень! Не могла! Здесь что-то не так…
   – Могли украсть, отобрать… Не допускаете?
   Старушки усмехнулись, как над детской милой глупостью:
   – У Середы? Девочка, после Морока сейчас нет более сильного…
   – Значит, есть! Камень-то у нас.
   Влетела Зарёма, держа руку под мышкой.
   – Этот?
   Старушки попадали на кресла, лишившись дара речи. Я, собственно, тоже.
   На окровавленной ладошке Зарёмы горел, переливаясь всеми оттенками розового Камень Смаргла.
   – Ты крохотная… тебе тяжело будет носить… – затараторила Зарёма, оправдываясь.
   Старушки с опаской поглядывали на неё, как у нас бы смотрели на ребёнка с заряженным автоматом или играющего с боевой гранатой. Старушек можно было понять: девчонка, имевшая Огненный Дар, наделённая силой богатырки, теперь ещё, вдобавок, стала Хозяйкой Камня…
   – Щекотно, – неожиданно прыснула Зарёма. – Будто внутри меня мурашки суетятся… Приказывай, Ладушка, что делать?
   Легко сказать, приказывай. Знать бы ещё что?
   – Ну… попробуй усыпить всех, кто за пределами этой комнаты.
   Зарёма напряглась, зачем-то прижала к груди кулачок с Камнем, закрыла глаза и беззвучно зашевелила губами.
   Мощность Камня оказалась настолько велика, что даже на «улице» попадали козы, а на хоздворе в клетках все животные вырубились.
   В течение часа мы – старушки вдруг проявили невиданную прыть – обходили места, где внезапный сон застал женщин. Той, что искали, среди них не оказалось.
   – Нет ли каких-нибудь тайных помещений?
   Старушки потупились: разве упомнишь всё, не молоденькие…
   – Будить? – спросила Зарёма.
   – Погоди. Попробуй… увидеть, что делается за стенами пещеры.
   – Камень… камень… глина, песок… Ой! Скелет сплющенный…
   – Что?
   – Это… скелет полкана… очень старый…
   – Смотри дальше.
   Увы! больше полостей в радиусе десяти метров не было.
   – Зеб, давай наружу!
   Мы облетели почти всю Долину: нигде ни малейшего следа на снегу. Это значит, что в ближайшие сутки никто не покидал посёлок. На своих двоих. А иным способом? Что если Клушка обладает способностью, как Димка, переносить себя на расстояние? Сидит себе где-нибудь в пяти километрах отсюда и спокойно высиживает Огненных Петухов. И голода не испытывает… сволочь!
   Как там Уп?
   Он был в полном здравии, и весьма обрадовался мне. Я охладила его пыл, объяснив, что от него требуется. Уп, умница, понял с полуслова.
   Ещё несколько часов пустых поисков. Вернулись, когда и Зеб и Уп уже летели на пределе сил. Я так же чувствовала адскую усталость и раздражение. Чёрт возьми, как всё это понимать? Где прячется Клуша? Зачем ей Рароги? Как их можно уничтожить? И, наконец, ПОЧЕМУ бездействует Дух Ладанеи?!
   Старушки лихорадочно ворошили дощечки, помогая, друг другу, пытались расшевелить собственную память. Оказывается, они тоже ломают голову над вопросом, как уничтожить Рарогов, и вот ищут ответ в Песнях.
   И он нашёлся! Прост, как всё гениальное: зеркало! Рарог, как правило, огромная светозарная птица, имеющая несколько сверхъестественных способностей, чаще всего: плюёт сгустками яда, взгляд его смертелен для всего живого, а от дыхания его сохла растительность, и трескался камень. Единственный способ спастись-показать Рарогу зеркало, вернее его собственное отражение: он убивает самого себя!
   Не заметила, как стала клевать носом. Мать предложила свою кровать. Я, было, принялась отнекиваться, а потом решила: к чёрту, я сделала всё, что могла, имею право на комфортный отдых…
   Проспала часов пять. Без снов. Проснулась сама, потому что захотела в туалет. После купальни, почувствовала себя просто чудесно.
   Старушек не было. Зеб, накануне заснувший под столом, так же отсутствовал. Стол был чист: дощечки, видимо, спрятали в укромное место.
   Заскочила Зарёма, раскрасневшаяся, пышущая жаром и запахом снега. Сообщила последние новости: Мать приготовила зелье, которое быстро изгнало из тел мужчин заразу, и они пробудились бодрые и жизнерадостные; собрали все имеющиеся зеркала и сейчас устанавливают их снаружи; Уп и Зеб, по своей воле, облетают территорию: вдруг Клуша проявит себя.
   – Кушать будешь? Я мигом спроворю.
   Действительно, опомниться не успела, как на столе появились блюда. Зарёма буквально летала, едва касаясь, пола, и вся лучилась. Я, как бы, между прочим, спросила, не использует ли Камень в личных целях? Зарёма не поняла, что я имею в виду.
   – Приворотное зелье, присушки…
   Поклялась светлым именем Сварога, что ни сном, ни духом.
   – И не пробуй! Камень – это наше оружие против всякой нечисти. А с оружием лучше не шутить.
   Сказала и… не поверила собственным ушам: полноте, да Варька ли сие глаголет?!
   Я уже заканчивала с едой, когда на площади возник гул. Зарёма сказала, что устанавливают столы для традиционного ужина по часам Ладанеи. Пришли старушки, усталые, но довольные: зеркала установлены по кругу, выставлены дозоры. Руководить охраной взялся Добран.
   Мать пожелала немного отдохнуть, а советницы принесли из потайного места короб и вновь разложили на столе дощечки. Прочитать пока удалось меньше трети. Как я и предполагала, Песни Гамаюна – это запёчатлённая История от Начала (в дощечках – Зачина) и до… Старушки готовы были дословно пересказать мне содержание тех дощечек, которые удалось прочесть.
   – Спасибо, в другой раз. Сейчас меня интересует история проклятья Ладанеи, Зерно и где его искать. У вас, лично, никаких предположений?
   Предположений, версий не было. Зерно могло быть спрятано где угодно, и как угодно. Ладанея часто бывала в Долине, могла и здесь припрятать. Наверняка знает лишь сама Ладанея. Вряд ли она доверила кому-либо секрет, так что мало надежды, что о том ведал Гамаюн.
   К столу подошла Зарёма, взяла робко одну дощечку, трепетно погладила резы подушечками пальцев, чему-то улыбнулась. Положила дощечку на место, остальные бегло оббежала взглядом, затем быстро взяла одну из центра:
   – Здесь про Зерно!
   – Ты знаешь, резы?! – поразились старушки.
   Зарёма глянула на меня, глуховато обронила:
   – Это же не в личных целях…
   Безотказный исполнитель желаний Хозяйки, Камень сделал так, что Зарёма не просто познала резы, но и смогла читать их быстро, как у нас говорят, по диагонали.
   – Не в личных, – успокоила я девчонку. – И что там говорится?
   Суть Проклятья «сварожьих внуков» я уже знала из рассказов бабы Нюры и Бакуни. Только в первом варианте главным действующим лицом была Перуница, во втором – Ладанея. Второй вариант настоящий. Зерно на самом деле спелый ржаной колос, пропитанный кровью, слезами и грудным молоком самой Ладанеи, плюс заклятье. Этот колос, действительно, нужно высадить в Тридевятой, то есть на моей Земле, в течение семи дней должно вырасти деревце в локоть высотой, вместо листьев будут такие же колосья. На исходе седьмого дня колосья уже созреют. Собрать их, смолотить, а затем зёрна смолоть в муку. А уже её развеять по ветру. Зерно, или правильнее, Колос, находилось… в подземелье Твердыни Полканов.
   Едва Зарёма закончила чтение, воцарилась гнетущая долгая пауза. Непонятная, надо сказать. Ну, мы с Зарёмой понятно: от обиды онемели – совсем рядом были… А чего старушки? Из сочувствия к нам?
   Гнетущую тишину нарушила Мать. Она бесшумно приблизилась к столу, кашлянула.
   – Почему же ваш этот… как его… Колобок?., вёл в иное место? И тех, других, что до вас были?
   – Вы хотите сказать: не верьте Гамаюну?
   – Я сказала, что хотела сказать. А верить… Я бы поостереглась доверять… мотку ниток…
   – Он спас мне жизнь! Я не могу не доверять Колобку.
   – Воля твоя, чадо. Но подумай… Ты ответственна за жизнь сопутников…
   – Я знаю! И прекрасно осознаю. Мне думается… все эти неувязочки… от времени. Сначала Ладанея создала Зерно… на будущее, когда «сварожьи внуки» одумаются, осознают своё предательство… И тогда Избранные пойдут и возьмут Зерно, а в помощь им был создан Проводник… Но что-то там, в НАШЕМ мире… включилось не вовремя. И посылает Избранных… согласно инструкции. Однако, время доставать Зерно НЕ ПРИШЛО ЕЩЁ. И Проводник просто уводит Избранных подальше от Тайника…
   – Жестоко, – пожевала бескровные губы Мать. – Как предположение… возможно. Тогда получается, что…
   – Нам пора домой!
   Старушки переглянулись, изменившись в лицах:
   – Как… домой? А мы?
   – Что вы?
   – Ты явилась… обнадёжила…
   – Я уже слышала это! Только ТАК вы решили! Лично я ничего не обещала вам. Меня послали за Зерном, теперь я знаю, что его рано ещё забирать из тайника. Бороться с Мороком… рожать дюжину полканчиков… Увольте! Ошибочка вышла: я не та Зазирка. Фамилия у меня такая. Совпадение.
   Старушки обомлели. У Матери стали влажными глаза, губы задёргались, сникла, тяжело опустилась в кресло.
   В дверь заскреблись. Зарёма медленно пошла глянуть. Похоже, мои слова её тоже ввергли в шок.
   Вошли Дима и Зеб.
   – Привет, кого не видел! Вы чё такие, как тухлых огурцов объелись?
   Зарёма потянулась к его уху, зашептала.
   – Что!? – Дима метнулся к столу, где я всё ещё сидела на чурбачке. – Варь, ты чё? Какой домой? Опять уроки, комп до посинения, пивные тусовки? Не хочу! Варь, ты как знаешь, а я остаюсь! Тут самое интересное начинается…
   – Дим, это не компьютерная «стрелялка»… настоящая война… Мне уже хватило той крови, что была…
   – Ха! Думаешь, я тупой, да? Ничего не понимаю, да? Сколько у нас было сражений? Три! Я, по-твоему, играл? Играл?
   – Не ори!
   – А ты чушь не пори! Хочешь домой? Вали! Вали! Давай! Тебя никто не держит! Девчонка… – Выбежал, грохнув ножнами о косяк двери.
   Зыркнув в мою сторону, за ним убежала Зарёма.
   – Зеб?
   Над краем стола возникла его мордочка, ничего не выражающая. Смотрел щёлочками глаз.
   – Ты как? Тоже… остаёшься?
   Пошевелил прутиками усов, посопел.
   – Давай полетаем на свежем воздухе…
   – Хочешь сказать: и дурь выветрится? Что ж, давай полетаем…
   Едва мы взлетели, как стало ясно: Зеб это делает с великим трудом. Он, бедняга, устал, патрулируя окрестности, после ужина собирался капитально поспать, а тут я выдала номер…
   – Зеб, сядь вон на тот камень.
   Огромный валун в форме разбухшей шахматной фигуры – тура (ладья) – торчал из воды, как обрубок гигантского пальца. Рядом били горячие ключи: над полыньёй клубился пар. В отсутствии ветра, он поднимался вверх и поглощался облачком, которое на высоте двух метров зацепилось за выступ в отвесной стене. Облачко напоминало пук ваты.
   Зеб опустился на плоскую вершину валуна, удивлённо фыркнул:
   – Тёплая.
   – Поспи, если хочешь.
   – А ты?
   – Я посижу рядом, подумаю…
   Зеб распластался на поверхности, уронил голову на лапы, удовлетворённо заурчал. Я соскользнула с его загривка на лапу, затем на камень. Действительно, тёплый. Присела рядом с лапой Зеба, шерсть мягко пружинила, как спинка дивана.
   Подумаю… О чём, собственно, думать? Все, с кем я пришла сюда, не разделяют моё решение вернуться домой. Правда, высказался один Димка, но уверена: остальные так же думают. Что ждёт Зеба «дома»? Пылиться на шкафу, раз в 15 лет оживать и тащить к бабе Нюре очередную Избранницу? Совершенно неясно, что будет с Упом. Опять заснёт? Колобок, запрограммированный на маршрут, тем более откажется возвращаться: программа не выполнена… Вадим… можно сказать… погиб…
   «Ты уверена? – хлестнуло по мозгам. – Да я живее всех живых! Домой, малявка, собралась?»
   «Допустим».
   «Не получится. Мы ещё должны с тобой покувыркаться».
   «Мечтать не вредно».
   «Дурёха! Неужели ты ещё не врубилась: я способен любую мечту сделать былью. Скоро вы это увидите. То-то я посмеюсь…»
   «Хорошо смеётся последний…»
   «А я и буду для вас последним, кого вы увидите! Я обещал Жирдяя на шкварки пустить – будет сделано! А ты… Я не забыл, как ты криворотилась, как смотрела на меня… Брезговала?»
   «Ерунду говоришь…»
   «Конечно, одни вы умно говорите… Вот и посмотрим, как вы… ты, персонально, будешь говорить, когда я глазоньки твои выдавлю, как прыщики…»
   «Ты где сейчас?»
   «Угадай с трёх раз, «– издевательский смешок.
   «В Твердыне?»
   «Холодно. Скоро буду и там. Говорят, есть там, в подвальчике интересное зёрнышко…»
   «Зачем оно тебе? Его рано трогать…»
   Дурацкий, заимствованный из более дурацких американских фильмов, хохот:
   «Кому рано, а кому в самый раз. Этот мозгляк Морок ещё побегает у меня на посылках!»
   Конечно же, это говорил не Вадим, а сидящие в нём ошмётки Духа колдуна-скверны. Что за новая заморочка: зачем сквернам Зерно? Насколько я врубилась, Зерно способно снять Проклятье Ладанеи там, в моём мире. То есть… лишить сил тёмных, что властвуют у нас много веков. А здесь? Стоп, кажется, поняла! Скверны колдуна, захватившие тело Вадима, мечтают о личном господстве – Зерно поможет ослабить противника, Морока. Ещё один маньяк…
   «Это комплимент или оскорбление?»
   «Нужное подчеркни, выродок. Не помню как тебя по имени… Оставь Вадима в покое!»
   «Варька, ты супер! Поторопи своего котяру: пусть возвращает тебя в прежний вид. Если не хочет неприятностей. Я уже на полпути…»
   «Можешь не торопиться. Здесь тебя ждёт облом…»
   «Нет такого слова! Правильный ответ – разгром. И он дышит вам в затылок!»
   «Разговор» меня утомил, и я, с помощью скороговорок, поставила барьер. Думай, Варька, решай, как поступить… Податься домой или… встать плечом к плечу с друзьями в борьбе с двумя маньяками? Можно, конечно, отмахнуться: мол, не моё это дело, пусть выродки дерутся меж собой, но… Эта драчка заденет Димку, Зарёму, Ягу, Добрана… Я буду там зубрить физику, писать рефераты, а они…
   На соседнем камне, как приведение, возник Димка.
   – Вот вы где… Варь… Я…
   – Блокируйся: Вадим сканирует!
   – Понял!.. Уже. Что он хочет?
   – Не он, а то, что в нём сидит. Спихнуть Морока и занять его место.
   – Губа не дура! Союзник?
   – Забудь! Что в лоб, что по лбу… Хочет использовать Зерно здесь. Как оружие против Морока. Я, думаю, сейчас он приближается к Твердыне Полканов. Уже знаешь, где зерно?
   – Зара сказала… Возвращаемся?
   – Дим… Ты, вообще, представляешь, что настам ожидает? Колдун в облике Вадима – раз. Орда турченов – два. Прибавь пару-тройку сюрпризов от самого Вонюки. Или от его жёнушки… А у нас что? Не забыл, чем кончилось последнее сражение?
   Дима задумался. Шевельнулся Зеб, широко зевнул, клацнув зубами:
   – Маловато силёнок у нас… Хитрость надобна.
   – Это и ежу понятно, – сказал Дима, присев на камень. – Какая? Мне, лично, ничего на ум не идёт. Собрать всех…
   – Не годится! Если Вадим сканирует меня, тебя, значит и остальных… Он говорил с такой уверенностью…
   – Что говорил?
   – О нашем разгроме… что уже дышит в затылок…
   – В затылок?.. Стой! – вдруг вскрикнул, вскочив, Дима. – В затылок! Врубаешься? Здесь его сообщница! Эти… как их… жареные петухи – удар нам в спину! А сам он ударит в лоб…
   – Да если так, что меняет? Рароги вылупятся со дня на день… Для нас это не праздник. Какая, собственно, разница, чьи они? Вадима или самого Вонюки… Как отбиваться будем?
   – Ты веришь в зеркала?
   – Верю… только наш секрет наверняка известен Вадиму, а через него и Клуше…
   – Гадёныш! Он специально заслал её сюда, чтобы отвлечь нас… Чтобы не помешали забрать Зерно. Почему ты не убила его тогда?! Почему?
   – Дим, не забывай… пожалуйста, наш враг не Вадим, а колдун…
   – Теперь это одно и то же! Ты сама прекрасно понимаешь… нет больше Вадима… Он это… ну, умер в Хранилище…
   – Понимаю… только не хочется верить… Ладно, пошли к Матери. Может, новенькое что-нибудь нарыли в дощечках.
   При нашем появлении в комнате воцарилась тишина. Старушки и Зарёма выжидательно сквозили нас взглядами.
   Зеб приблизился к столу, приподнялся, и я перешла на столешницу. Зарёма подвинула мне чурбачок, но я не стала садиться.
   – Нас прослушивают! Как можете… ставьте барьеры.
   Старушки переглянулись, кивнули. Зарёма на руках изобразила нечто замысловатое. Впрочем, без перевода было ясно: поняла, уже делаю.
   – Готовы? Мы с Димой думаем, что у нас сообщница Вадима, то есть колдуна. Он связался со мной и сказал, что хочет забрать Зерно. Думаю, вам ясно зачем. Рароги… для того, чтобы нас задержать здесь… И ещё: наша зеркальная защита… известна ему. Что ещё мы можем противопоставить?
   – Больше ничего, – сказала Зарёма. – В дощечках ничего нет…
   – А Камень Смаргла?
   – Сказано: подчиняется тому, чьей кровью окроплён… И всё.
   – Сейчас ты его Хозяйка. И ты можешь пожелать, чтобы Рароги… потухли, ослепли… разлетелись вдребезги…
   – Могу, – неуверенно протянула Зарёма.
   – Будем надеяться. А нет ли в Песнях способа изгнать скверны колдуна из Вадима?
   – Есть! Целых три. Два сложные… много чего надо. Здесь этого нет. Но третий лёгкий! И всё здесь найдётся. Зелье быстро готовится.
   – Приготовь на всякий случай. Пусть будет под рукой.
   – Хорошо. Зеб, миленький, мне понадобится немного твоей крови.
   Зеб неопределённо фыркнул.
   – И твоей… Дима.
   – Ха! А я тут, каким боком?
   – Нужна кровь очень близкого… Мать, отец… брат.
   – Ясно. А он, – кивнул с усмешкой на Зеба, – за кого? За папу или за маму?
   – Не знаю. Написано: одна доля кошачьей крови…
   – И всё? А в баночку…
   – Димка! – оборвала я его. – Давай без хамства, а?
   – Извините, вырвалось… – смутился Дима.
   Зарёма и старушки удивлённо, непонимающе смотрели на нас. Откуда им знать, что в нашем мире человек в баночках и коробочках носит анализы в поликлинику? С рождения и до самой смерти… Отсюда, всё это… такой дикостью выглядит…
   – Не обращайте внимания. Неудачно пошутил.
   Старушки улыбнулись, расслабились. И моим глазам открылось, что они держатся из последних сил. Бедняжки, борются с усталостью и сонливостью. По часам Ладанеи уже глубокий вечер, в другое время они давно бы смотрели пятый сон…
   – Зарёма, приступай.
   Одна из Советниц и Зарёма увели Димку с Зебом за ширмочку.
   Мать вздохнула, энергично пошевелилась в кресле, видимо, отгоняя подступавший сон.
   – Сколько у нас ещё времени? – спросила я, помогая ей.
   – Два… может, один день… мы ведь не знаем, что и как делает эта… как ты назвала её? Клуша? Возможно, ей известны другие способы ускорить… Если она, как ты считаешь, связана с колдуном… Кавардак был весьма силён в древней волшбе…
   – Ясно, в любую минуту могут появиться… Вадим сказал о разгроме… Зачем ему уничтожать Долину?
   Мать горестно вздохнула:
   – Мы отказали в убежище колдуну, когда Сварог его преследовал… Мы помогли Бессмертному схватить его…
   – Месть, значит… Тогда церемониться не станет. Да-а, а я-то надеялась, что настолько попугают…
   Из-за ширмочки вышел Дима, с любопытством рассматривая ладонь. Затем появился Зеб, что-то бурча в усы.
   – Мы теперь с тобой как братья, – усмехнулся Дима. – Пусть наша кровь смешалась только в плошке… всё же… – Присел на корточки, протянул руку:-Дай лапу, братан.
   Зеб сел, стрельнул на него щёлочками глаз, и протянул левую лапу. Дима её пожал, подмигнул мне.
   – Ладно, братаны, разбегаемся. Нам хоть немного нужно отдохнуть. День обещает быть… тяжёлым.
   Вошла Зарёма. В одной руке глиняная плошка с кровью, в другой пучок сухих трав.
   – У себя доделаю.
   Мы пожелали старушкам спокойной ночи и удалились.
   Площадь была пустынна, тускло освещена. У водоёма на «дереве» спал Уп. Мы бесшумно прошли мимо. Зарёма предложила мне переночевать в её келье. Димка торопливо простился с нами, ушёл к себе.
   По мере приближения к келье Зарёмы, я всё больше ощущала дикую усталость и желание поскорее плюхнуться в постельку. Странно, однако: вроде недавно проснулась, ничего утомительного не делала, а усталость такая, будто весь день пахала, не покладая рук, как проклятая… Должно быть, нервы.
   Келья Зарёмы так поразила меня, что забылись и усталость и постелька. Изумлял буквально каждый сантиметр комнатки. Стены и потолок представляли собой великолепные картины, впрочем, ощущение было такое, что это не нарисовано, а вполне живой кусок природы. Над головой высокое лазурное небо. На «горизонте» из-за кромки леса выплывает стадо забавных, словно из воздушной ваты, барашек – облачков. А внизу фантастически красивый цветущий луг. Порхают бабочки, над цветками трудятся пчёлы и шмели. Паучок в серебристой сеточке паутин замер в ожидании добычи. Оранжевая крапчатая гусеница грызёт бирюзовый резной листок. Картина не только поражала, но и околдовывала: уже через минуту, чудилось, что стоишь ты на этом лугу, слышишь шорох травы, самолётный гул шмеля… ощущаешь ветерок, что подгоняет барашков, а они жалобно мекают, мамку зовут… А там, где более тёмная извилистая полоска травы, протекает речка… воздух над ней дрожит… хочется скинуть обувь и побежать туда, по траве распугивая бабочек и отмахиваясь от обиженных пчёл…
   Зеб, похоже, как и я, был околдован картиной: напряжённо всматривался, ухо двигалось из стороны в сторону, точно локатор, шерсть на спине ходила волнами.
   – Где? Где ты видела это?
   Зарёма, перебирая травы, глянула на стены, улыбнулась:
   – Приснилось…
   – Зара… ты гений! Ты талант… ты… У меня просто слов нет… выразить, какое ты чудо! У нас говорят о таких – Художник от бога… Живописец! Скажи, Зеб!
   – Я уже собирался поймать вон ту мышь, – сказал, вздохнув Зеб.
   Пожалуй, это была наивысшая оценка творчеству Зарёмы! Повнимательней всмотревшись, я, действительно, увидела в траве мышку, которая грызла синего пузатого жучка. Влажные бусинки глаз настороженно смотрели прямо на нас.
   Спать совершенно расхотелось, хотя Зарёма приготовила мне закуток на своей постели, и убедительно уговаривала ложиться. Сама же продолжала готовить зелье: протирала траву в пыльцу, смешивала, что-то сосредоточенно нашёптывая. Нужно быть совсем бесстыжей, чтобы завалиться спать, когда рядом девчушка трудится, не покладая рук.
   Я перешла с Зеба на спинку стула, что стоял рядом с рабочим столиком Зарёмы. Зеб расположился у стены, видимо, воображая себя на лугу, всматривался в траву, порой вытягивал мордочку, принюхиваясь.
   – Ладушка, – нарушила молчание Зарема, – я вот всё думаю… Нужно, чтобы зелье попало в кровь… Вадима. Но он не подпустит к себе близко. Хорошо бы стрелы смазать, и подстрелить… Но у нас нет ни одной стрелы.
   – Утром сходим с Димкой за Оберег, за материалом для лука и стрел.
   При упоминании имени Димы, Зарёма буквально вся засветилась изнутри. Коротко глянула на меня, смутилась. Да, девчонка серьёзно запала… А Димка, вроде, не спешит ответить взаимностью: он-то запал на игру в войнушку, не компьютерную, настоящую… Не до амуров…
   Вскоре зелье было готово, и Зарёма, буквально, опустошённая рухнула на кровать. И тотчас вырубилась. Я ещё чуток помаялась, и тоже перебралась на постель. Удивительно: только голова коснулась подушки, как я «поплыла»-мир качнулся и исчез, я зависла на мгновение, затем стремительно полетела вниз…

   Разбудили нас крики. Дикие, душераздирающие. С площади.
   Первым вскочил Зеб, за ним Зарёма, а я… Я только успела крикнуть:
   – Меня забыли!
   К крикам и воплям прибавились топот ног, разноголосый гул и детский плач. Всё это могло означать лишь одно: Клуша нанесла обещанный удар в спину… Разгром?
   – 3-е-б! – завопила что есть мочи.
   С кровати до пола высоко, прыгать большой риск. Стул, со спинки которого я накануне перебралась на кровать, уронила, выбегая, Зарёма. До него тоже далеко. Что же делать, что?! Ладанея! чёрт тебя подери-помоги!!!
   Самой, опять самой… Перебралась в конец кровати, ближе к краю. Упёрлась спиной в каменную стойку кровати, ногами стала спихивать угол мехового одеяла. Ноги утопали в мехе, но одеяло не двигалось. Так я могу до пенсии толкать…
   – 3-Е-Б!!!
   Он появился, точно ждал за дверью. Медленно подошёл к кровати, сел, глянул полными слёз глазами, глухо обронил:
   – Не кричи… Без тебя криков хватает…
   – Что? Что случилось?
   – Погибли почти все дозорные… Оставшиеся… обгорели…
   – И… Добран?
   – Его не видел…
   – Лететь можешь?
   – Куда? Вход обрушен… нас замуровали…
   – Я должна сама увидеть!
   На площадь высыпали все. В центре на шкурах лежали обугленные тела, над ними суетились, видимо, знахарки. Шум стоял невообразимый. Я глянула на Идола: там ничего не происходило. Где же эта хваленная Лучезарная? Уши ватой заложены? Или её это не касается? Ладно, чёрт с ней! Где моя Спица? Ах, да, у Матери в покоях…
   – Давай к Матери.
   Увидев нас, толпа заколыхалась, загомонила громче. Опять обвиняли во всём меня: явилась, навлекла беду…
   Мать была либо в обмороке, либо сердечный приступ. Советницы копошились рядом, пытаясь привести её в чувство. На нас даже не обратили внимание. Я шевельнула рукой, и Спица тотчас прилипла к ладони. Одна из Советниц, уже в спину нам, болезненно выкрикнула:
   – Ладушка… спаси нас!
   На выходе мы столкнулись с Димой. Он был бледен, по лицу струился пот.
   – Наши… живы? Добран, Изгага…
   – Среди обгоревших их нет… Варь, что делать? Выход завален…
   – Знаю. Найди мой торок… там зеркальце…
   – Какое зеркальце? Ты слышишь: мы замурованы, как шахтёры!
   – Принеси мне зеркальце! – заорала я истерично, и мой голос многократно увеличенный загремел над площадью. Гул стих, толпа напряжённо замерла. – Зеб, давай к завалу!
   «Ку-ку, Варвара! – резанул по мозгам идиотский смех. – Как вы там бедненькие? Ещё не задыхаетесь?»
   «У нас всё супер, гадёныш! Рано радуешься…»
   «Ой, какие мы страшные. У меня прямо коленные блюдечки полопались…»
   «Когда я доберусь до тебя, идиот… и всё другое полопается!»
   «Варь, не смеши: из норки хода нет. Но тебя и Жирдяя, по знакомству, могу выпустить. Котяра твой вспомнил словечко? Если нет, тогда нахрен ты мне нужна малявка… Не слышу ответа?»
   «И не услышишь, козёл! Вонючий козлина!»
   «Ну и подыхайте! Но знайте: вы полный отстой! А Жирдяй вообще мешок с дерьмом!»
   «Сам ты…» – начала я, но Вадим отключился.
   Зеб замер у начала завала. Большинство светильников погасло, в туннеле было почти темно. Подбежал, запыхавшись, Дима, протянул зеркальце. Оно показалось мне огромным, как шина автомобиля.
   – Что… что ты задумала?
   Шальная идея мне уже самой думалась безумной. Не стала отвечать, прислушиваясь, как во мне закипала злость.
   – Варь, я спросил…
   – Поберегись! Зеб, приготовься выскользнуть наружу.
   Дима хотел что-то сказать, но я уже направила меченую ладонь в центр завала, представив его… лбом Вадима. Треск, грохот, столбы пыли… Погасли остальные светильники. На площади кто-то заголосил.
   Снова и снова я посылала «удары» в ненавистный «лоб»… Зеб зачихал и зафыркал. У меня тоже засвербело в носу и хотелось чихнуть, на зубах скрипела пыль.
   И вдруг грохот прекратился, а облако пыли стало видимым, ибо за ним… был свет!
   – Давай! Туда и обратно!
   – Понял! – вскрикнул Дима, исчезая.
   Он вернулся меньше чем через минуту. Пыль уже частично осела, всё явственнее проступал просвет.
   – Огненное облако над ущельем, по которому мы шли. Плавит снег. Затопить Долину хочет, сволочь!
   – Дим, думай быстрее, как закрепить зеркальце!
   Чихнув в очередной раз, Зеб сказал:
   – Привяжите мне между лап…
   – Вы что? – Дима едва не задохнулся от осенившей его догадки. – Вы… да вы что! это… ну, самоубийцы?
   – Нет, Дима, нет. Мы живодёры, правда, Зеб? Оторвём цыплятам головёнки… и скажем, что так и было…
   – Кретины! Вы видели, что на площади лежит? Куски жареного мяса! Вы тоже хотите? Да? Да, хотите?
   – Не хотим! Прекрати истерику! Давай лучше привязывай зеркальце.
   Зеб лёг для удобства. Продолжая бурчать, выражая полное несогласие, Дима скинул куртку, оставшись в заговорённой рубашке, обнажил меч и располосовал куртку на узкие полоски. Установив зеркальце «на попа» между лап Зеба, принялся стягивать ремешками.
   – Вяжи крепче, не бойся лапы сломать: Варя починит, – пробубнил Зеб.
   – Дурни! Дурни вы оба! Жареному коту лапы не понадобятся!
   – Прекрати истерику! – передразнил меня Зеб, и добавил: – Братан…
   Дима продолжил, едва слышно, высказываться на наш счёт. Дважды Зеб взмякнул, видимо, от боли, зашипел.
   – Сам просил… братан, – зло парировал Дима.
   Наконец, зеркальце было закреплено. Дима поднялся, ожёг меня ненавистным взглядом:
   – Можете лететь… в жаровню…
   – Завяжи мне глаза, – попросила я, изо всех сил стараясь произнести как можно мягче.
   Дима, похоже, выругался, но просьбу выполнил. Я тронула его пальцы:
   – Дим… всё будет тип-топ… А нет… значит, не судьба… Отомстишь за нас.
   Он порывался разразиться речью, но я опередила:
   – Позови Упа.
   Уп явился по первому зову, сел на спину Зеба, поближе ко мне.
   – Упушка, на тебя большая надежда. Будешь моими глазами. Слишком близко не приближайся… Дим, пожалуйста, подними нас вверх: Зеб не сможет взлететь…
   Первым вылетел Уп. Дима аккуратно взял на руки «братана» и… вот мы уже в воздухе. Я настроилась на Упа.
   Внизу была Долина. Другая… Там, где несколько часов назад лежал вековой снег, теперь была вода. Всего несколько метров не доходила до входа в пещеру. По обе стороны от входа груды оплавленной щебёнки… Возможно, под ней сейчас лежат обугленные тела Добрана, Изгаги… Там, где ущелье обрывалось стеной и, накануне, пряталось в клубах пара, теперь шумел водопад.
   Уп поднялся выше. Ущелья почти не видно: огромное грязно-белое облако, клубясь, расползалось на все четыре стороны.
   – Зеб, лети на облако. И максимум осторожности. Помни: это не мышка, и не птичка… Ты должен двигаться очень быстро… Очень!
   – Варь, я давно уже не безмозглый котёнок… Не трать силы на… говорильню…
   – Хорошо, Зеб, я поняла…
   Облако, вернее, уже огромная туча начиналась много выше того места, где мы недавно спускались в ущелье. На высоте двух метров над снегом медленно продвигалось огненное облачко с чёрной точкой в центре. Облачко поминутно испускало, точно из огнемёта, струи огня. Поднимались клубы пара, вода и куски обледенелого снега устремлялись вниз, где уже текла река. Очень похожую картину я видела по телику: река при ледоходе.
   – Зеб, только не высовывайся раньше времени…
   Зеб мявкнул, точно выругался. Всё же я решила проверить, и попросила Упа показать нас: Зеб летел, прикрываясь клочками пара.
   Мы приближались. Спица нервно задёргалась в руке. Вот уже отчётливо видно, что это не облачко, а две огненные птицы, летящие бок о бок. В зазоре между ними что-то вроде стеклянной бочки, а в ней стоит человек. Рароги в очередной раз изрыгнули струи огня, в воздух устремились клубы пара.
   Уп, без напоминания, показал, где находимся мы: Зеб только что вынырнул из тучи и метнулся под защиту клубов пара. Рароги были под нами. Спицу лихорадило так, что я с великим трудом удерживала её. Но в какой-то момент её порыв оказался сильнее: вырвавшись, Спица стрелой понеслась к Рарогам.
   Уп опустился ниже, и я увидела, как Спица врезалась в стеклянную бочку. Та зазмеилась трещинами. Человек в бочке резко обернулся, и… это был Вадим собственной персоной. Глаза широко открыты, лицо перекошено злобой и ненавистью. А Спица, тем временем, завертелась на манер сверла, вгрызаясь в «бочку».
   Вадим на глазах стал бледнеть, расплываться, и к моменту, когда бочка развалилась на куски, его в ней уже не было.
   Рароги развернулись, словно запряжённая двойка, рванули навстречу нам. Во все стороны от них отлетали сгустки пламени, величиной с футбольный мяч, падали на снег и, продолжая гореть, дымились густым чёрным дымом. Кажется, так горит резина. Воздух наполнился смрадным запахом сгоревшего яйца. До боли знакомый запах: моя безалаберная сестра Зойка часто ставила варить яйца и забывала, уткнувшись в ящик с любимым «мылом», вода выкипала, яйца лопались и почти сгорали в раскалённом ковшике.
   Зеб замер в клубах пара. Рароги приближались. Когда до них оставалось метра три, Зеб, выставив лапы с зеркальцем, рванул, точно на таран. Нас обдало сильным жаром, Зеб чудом увернулся от столкновения. Не сработало зеркальце… Почему?!!
   Словно отвечая на мой вопрос – крик, Уп умудрился крупным планом показать зеркальце. И вопрос тотчас отпал: оно было сильно запотевшее…
   Посланная вслед нам струя огня настигла Зеба на вираже – мы вспыхнули, как факел. Уп, точно ретивый телеоператор, показал крупный план…
   Зеб завыл, заметался, пытаясь сбить пламя. Я чувствовала нестерпимый жар: на мне горела одежда, но, почему-то, ожогов не ощущала. Должно быть, крапивная рубашка оберегает, а может и амулет-оберег.
   Зеб нырнул в тучу, и «оператор» перевёл «камеру» на Рарогов. Странно, только они затормозили у самой тучи, затем резко поднялись над ней. Либо решили, что нам каюк, либо туча для них вредна.
   Уп нас не видел, не видела и я.
   – Зеб, ты как? – кричу, задыхаясь от жара.
   В ответ сдавленный мяв.
   По характеру полёта, пока не чувствовалось, что мы падаем. Хотя полёт был дёрганный. Я трижды порывалась сорвать повязку с глаз, но едва касалась рукой, как желание гасло: ещё не конец боя…
   Постепенно жар исчез, и стало прохладно. Зеб медленно, дёргано стал подниматься.
   Рароги патрулировали над тучей. Зеб вынырнул немного правее, рядом с Упом: он как будто ждал нас именно в этом месте. Зеб был в ужасном состоянии: шерсть местами выгорела до кожи, местами образовала спёкшуюся чёрную корку. Крылья были не в лучшем виде. Просто не верилось, что эти обгоревшие огрызки ещё держат нас в воздухе. На чёрном загривке светлело салатное пятнышко – я в крапивной рубашке…
   Рароги заметили нас, развернулись.
   «Уп, покажи зеркало!»
   О-о-о! Боги! Матовое, как изморозью, покрытое стекло…
   – Зеб, давай назад!
   И тут случилось невероятное: Уп приблизился к зеркальцу вплотную, поводил клювом по «изморози», затем грудкой, будто тряпкой, вытер. Я увидела чёткое отражение Упа в зеркальце!
   Пыхнуло жаром. Уп метнулся в сторону и… вспыхнул, словно большая спичка. «Камера» опрокинулась и понеслась вниз, фиксируя лишь язычки пламени…
   – Н-Е-Т!!! – заорала я, забилась, рванула повязку с глаз.
   Зеб, поверх огненных струй, несся на Рарогов. Жар становился нестерпимым, у меня перехватило горло, скрутил кашель.
   Зеб вновь вспыхнул, точно облитый бензином. Почти человеческий крик боли резанул слух.
   Зеб падал боком. Глаза у меня слезились, но всё же я успела увидеть, как Рароги закрутились, образовали единый огненный шар – перекрывая крик Зеба, раздался не то рёв, не то клёкот и… шар взорвался. Как петарда, брызнув мириадами искр…
   Зеб плашмя ударился о голый влажный валун и сполз на землю, царапая когтями гранитную поверхность. Достигнув земли, сложился пополам и затих. Местами ещё тлела его плоть…
   – Зеб, Зеб, Зеб, Зеб! – звала я едва слышно: горло саднило, как обожжённое.
   Из Зеба утекало тепло, я чувствовала это и тупо не хотела верить. Из глаз моих текли ручьями слёзы.
   – Зеб, Зеб, Зеб, Зеб! – меня будто заклинило.
   В руку что-то торкнулось. Сначала решила: Зеб приходит в себя! Смахнула слёзы, припала ухом к его затылку, а глаза уперлись в оплавленный и, точно ржавчиной изъеденный тонкий гвоздь… это была моя Спица… От неё исходил такой же холод, как и от остывающего Зеба…
   И завыла я волчицей… Сквозь опалённое горло вырвался крик-вопль:
   – Будь, проклята ты, Ладанея!!!
   Вместе с криком вылетели остатки сил, и я понеслась в бездну…

Глава 17

   … Я проснулась от ощущения, что мне на ноги опустили тяжело нагруженный мешок.
   В комнате царили розовые сумерки. Потолок колыхался, словно тент на ветру.
   На ноги, действительно, что-то давило. Я резко села, и, тихо вскрикнув, обомлела: поверх одеяла сидела большая белая кошка, вокруг неё пульсировал розовый ореол. Взгляд у кошки был грустный, даже, скорее, болезненно – печальный.
   – Будь здрава, Зазирка, – сказала кошка и глубоко вздохнула.
   – Кто… ты?
   – Я Ладанея. Та самая, которую ты прокляла…
   – А ты… вы что ожидали? – Я удивительно быстро пришла в себя. – Аплодисментов и цветов? Вас как человека просили… звали на помощь… Не единожды! Что, со слухом проблемы?
   – Мне понятен твой гнев, Справедливая… И боль твоя…
   – Что ты… вы знаете о моей боли?! Сгорел Уп, умер Зеб…
   – Зеб? Как странно нарекла ты моего сыночка… Не печалься: ещё не пришёл его смертный час…
   – Он жив?! Зеб не умер?!
   – Жив… Прошу тебя, Справедливая, не держи зла на меня… Это лишает меня последних сил… и возможности помочь…
   – Ага, мы прямо устали от вашей помощи…
   Кошка вновь тяжело вздохнула, ореол потускнел. В комнате потемнело.
   – Ты, конечно, слышала, что плоть моя там… в Пекле… Её терзают супостаты… Её муки… Я вынуждена чаще возвращаться: умрёт тело – сгинет Ладанея…
   – Почему сразу не сказали? Когда я только появилась здесь…
   – Ты была не готова… принять всю правду. Я боялась, что пропадёт вера… и тобой завладеет паника…
   – Хорошо. Сейчас я готова принять всю правду? Зачем я здесь? Если ещё не пришло время для Зерна…
   Ореол совсем погас. Комната погрузилась во мрак. Лишь у меня в ногах светились две тусклые зелёные точки.
   – Пришло… давно пришло… – Кошка говорила с натугой, прерывисто, словно ей закрывали рот или душили. – Наперсница… передаст… – Кошка замолчала, зелёные точки погасли, а следом и тяжесть с ног отступала, как если бы стягивали «мешок».
   – Алё, алё! Вы куда? Переведите, что сказали…
   Кошка – Ладанея исчезла. Душевно поговорили, нечего сказать… Кто такая Наперсница и что передаст? Новые заморочки…
   Ослепительная вспышка, затем, искрясь, как бенгальская свеча, посреди комнаты возник… Вадим. Он был в странном балахоне шоколадно-синего цвета, на груди пульсировал… Камень Смаргла. Остро запахло горелым яйцом.
   – Салют, Варька! А ты всё возишься с котярами? До добра не доведут эти твари.
   – Можно подумать, ты – воплощение добра.
   – Добро, Варя, каждый понимает по-своему. То, что Зло для тебя, Добро для меня, и наоборот.
   – Откуда у тебя Камень?
   – Забудь. Теперь я его Хозяин и Повелитель. Я теперь могу всё!
   – А губёнки не лопнут?
   – Не лопнут. Хочешь, сделаю тебя царицей всей этой дикой земли? Аборигены в ногах будут валяться. И не только! Середа будет твоей личной служанкой. А своим слугой, так уж и быть, сделаю Жирдяя.
   – Не говори «гоп»…
   – И не буду. Незачем. У меня теперь столько сил, что всяких там Мороков могу давить, как тараканов. Покувыркаемся? – Вадим шагнул к кровати.
   – Нет! – Я вскочила, прижалась к стене спиной, выставила вперёд левую ладонь: – Не подходи! Хуже будет!
   – Хуже чего? – хмыкнул Вадим, и тронул Камень: он засветился ярче, ядовито-синим светом, запульсировал интенсивнее.
   Ночнушка на мне стала расползаться и лоскутами опадать. Я вскрикнула, и взмахнула рукой, желая разнести в клочья мерзко ухмыляющееся лицо Вадима. Но… ничего не случилось.
   Вадим гадко расхохотался:
   – Батарейка сдохла… Не фурычит твоя стрелялка!
   Невидимые руки сорвали с меня остатки ночнушки. Я была совершенно голая…
   – Ничего формочки. Люблю такие, – Вадим запрыгнул на кровать.
   Я заорала, забилась в истерике…
   … Покои Матери… ярко горят светильники… сердце бухает, как набатный колокол… В голове однообразный шум… На мне только крапивная рубашка, мокрая, хоть выжимай… Этого не было?! Сон? Это был сон?
   У кровати Советницы. Боже, как они постарели! Сухие бескровные губы что-то говорят, но я кроме шума ничего не слышу… Бесцветные слезящиеся глаза старушек… в них радость…
   Мне протягивают черепок с молоком. Я молча беру и жадно его осушаю. Козье молоко с добавками. Спустя минуту сердце перестаёт бить в набат, стихает шум в ушах, становится тепло и покойно. Я уже слышу вздохи старушек.
   – Что у нас плохого?
   Одна из старушек всхлипнула, ушла за ширму. Другая вытерла глаза, присела на кровать, и принялась обстоятельно отвечать на мой вопрос.
   Не приходя в сознание, тихо отошла в мир иной Мать. Троих мужчин не удалось спасти, из тех, что обгорели. Остальные идут на поправку. Вода в Долину продолжает поступать из ущелья, она уже у самого входа… Похищен Камень Смаргла. Когда мы с Зебом сражались с Рарогами, все высыпали наружу возводить преграду от воды… Зарёма среди завалов искала останки Добрана… Вдруг перед ней возник Вадим, сорвал Камень с шеи и растворился в воздухе… Все растеряны, подавлены…
   – Зеб… мёртв?
   И Зеб и Уп живы! Правда, Зеб некоторое время не сможет летать: пока не отрастут новые крылья. А с Упом случилось чудо: он возродился из пепла, как дивная птица финист.
   Надо ли говорить, что эти добрые вести затмили недобрые? Конечно, мне было, очень жаль погибших, печально, что теперь Камень Смаргла у Вадима… но в эти минуты всё иное было второстепенным. Переживания и боль утрат потом, а сейчас я должна увидеть собственными глазами Зеба и Упа, убедиться, что всё так и есть, как говорят…
   Вошла Зарёма. Болезненно бледное осунувшееся лицо, глаза красные, воспалённые.
   – Пришла в себя? – Голос Зарёмы влажный от внутренних слёз, и не выражал никаких чувств. – Я принесу покушать.
   Ушла тихо, как тень. Что так сломило её? Гибель отца или похищение Камня? Я задумалась. Старушка, видимо решив, что было бы кощунством отвлекать от дум Зазирку, бесшумно ретировалась за ширму.
   Вернулась Зарёма. На плече её сидел Уп. Он тут же перелетел на спинку кровати. Зарёма подошла с подносом, вопросительно глянула на меня.
   – Что случилось, Зара? Ты из-за Камня?
   Вздрогнула, закрыла глаза, сквозь ресницы выступили крупные слёзы.
   – Успокойся, вернём мы Камень…
   Зарёма всхлипнула, поставила поднос на кровать, и выбежала.
   Я глянула на Упа. Выглядел он прекрасно, то есть как новенький. Перышки, казалось, только что выкрасили. И, вроде, чуточку подрос. Уп пристально смотрел на меня, наклонив голову.
   – Что-то не так? – спросила, непонятно на кого злясь.
   – Всё так, Варя, – внезапно заговорил Уп.
   – Ты… говоришь?!
   – Сам удивляюсь. Когда вспыхнул, подумал: всё, каюк мне пришёл, отлетался… Шмякнулся о камень и – дух вон… Потом, слышу голос Димки… Дёргает меня за крыло и орёт: «Эй, цыплёнок жареный, ты живой? Если да – чирикни». Ну, я и чирикнул: «Отпусти крыло, оторвёшь!» Он так и сел…
   – Выходит… тебе полезно сгорать?
   – Только один раз. Понимаешь, Варя, на мне семь заклятий. Огнём, водой… Больше не помню. Больше ничего не помню! Кто я, откуда… Когда я… возрождался, промелькнуло в голове про семь заклятий… Огонь вернул мне речь…
   – А вода? Тебе надо… утонуть?
   – Не знаю! Ты же видела: огонь был непростой… Думаю, что и вода должна быть особенной. Варь… огромное тебе спасибо, что взяла меня с собой! Сидел бы чучелом неведомо сколько… Я в неоплатном долгу перед тобой…
   – Брось. Считай, уже рассчитался. Может, ты из этих… Сварожичей? Вот прикол будет, представляю… Снимешь чары, и окажется, что ты Бог или сын, внук Бога… Вон Зеб – сын Ладанеи… А я на нём, как на лошади…
   – Я как раз… хотел предложить: пока Зеб поправляется, ты можешь на мне…
   – Спасибо, Уп. В моём положении, конечно, отказываться глупо…
   – И не надо! Куда ты такая кроха. А со мной…
   – Хорошо, хорошо, я согласна. Ты был снаружи?
   – Был. Хотелось посмотреть место битвы…
   – Воды в ущелье много?
   – Достаточно, чтобы затопить пещеру.
   – Так чего мы лясы точим!? Водичка не стоит…
   – Ты ж не поела…
   – Не хочется. Потом. Полетели?
   На площади на своеобразных помостах лежали… огромные куколки, они даже цветом походили на те, что делают насекомые, например, жуки-шелкопряды. Куколок было шесть.
   – Что это?
   – Обгорелые. Зарёма в дощечках нашла старый рецепт. Оказывается, здесь с испокон веков у тёплых источников брали лечебную глину. Вот ею и обмазали… Жалко, другие не дотерпели…
   Одна «куколка» была много крупнее и весьма деформирована.
   – А эта, самая большая?
   – Добран. Откопали последнего, думали, уже мёртвый… На нём ни кусочка живой кожи не осталось… Но Зарёма услышала слабенькую жизнь… У него подмышками обнаружили дедулек! Живые, но в обморочном состоянии. Когда пришли в себя и узнали, как спаслись… с той минуты ни на шаг не отходят от Добрана. Разве что по нужде. Возомнили себя ворожбитами: шепчут у изголовья… Верят, что помогают излечиваться…
   – А Изгага?
   – Он получше, только… левая рука вся сгорела…
   Мы зависли под потолком. Нас либо не заметили, либо делали вид, что не видят. Несколько женщин суетились возле «куколок», ещё с десяток сновали на хоздвор и обратно.
   – Остальные снаружи строят преграду, – как бы отвечая на мой немой вопрос, сказал Уп.
   Строительство шло полным ходом. Здесь были все, даже беременные. По колено в воде, в шкуры, сшитые мешками, набивали щебёнку и укладывали штабелями. Яга ворочала большие камни, придавливала ими мешки сверху. «Стена» охватывала вход в пещеру, у её основания плескалась снежная каша.
   Мне стало знобко, и нестерпимо стыдно: пока я там нежилась на подушках Матери, они здесь, в ледяной воде трудились в поте лица… Я должна рассчитаться за своё безделье. Чем-то чрезвычайным…
   – Уп, давай повыше.
   У исхода ущелья, где раньше был завал, вода поднялась и теперь сочилась через него. Если попробовать в узком месте обрушить края ущелья, остановить воду? Вот только…
   «Ладушка! Прости меня за тот выкрик. Если можешь – помоги! Пожалуйста!»
   Не знаю, услышала она меня или нет – ни внешне, ни внутренне, я не почувствовала отзыва. По правде, говоря, сильно сомневалась, что хватит сил осуществить задуманное: одно дело разнести валун в щебёнку, другое – обрушить скалы так, чтобы прочно запечатали ущелье. Да и злости у меня совсем не было, хоть и пыталась себя настроить. Вопреки моим стараниям… душа ликовала: Добран жив! Изгага жив! Зеб жив! Уп жив!
   Однако, первый посыл меня весьма поразил: грохнуло так, будто скалу рванули динамитом.
   Уп увильнул от брызг и осколков камня, восхищённо ухнул:
   – Впечатляет! Не подозревал, что в твоей ручонке такая силища!
   Я сама не подозревала. Или… всё-таки Ладанея услышала, и многократно усилила мой удар? Как бы там ни было, но трёх ударов хватило, чтобы намертво перекрыть ущелье плотиной.
   – Куда? – спросил Уп, когда пыль осела, и мы увидели итог.
   – Вокруг озера.
   Самый дальний берег озера был значительно ниже, пологий. С противоположной стороны зажатая каменными лбами ложбинка. Пожалуй, если пробить протоку, то часть воды сойдёт в неё. Попробую…
   То, что я приняла за каменную перемычку, оказалось просто землёй: первый же удар разворошил её, как торт ложкой. Вода весело зажурчала в ложбинку. Надеюсь, я рассчиталась за свой «прогул»…
   Нас встретили восторженными криками и слезами радости. В адрес Зазирки летели такие здравицы, лестные эпитеты, что Варьке даже неловко стало.
   – Всем сушиться и греться! – неожиданно для себя крикнула. – Не хватало ещё простуженных.
   Шумно потянулись в пещеру. Я попросила Упа опуститься на «стену», у которой стояла Яга в растерянности: столько труда и впустую?
   – Будь здрава!
   Яга кивнула. Подошёл Дима, глухо бросил:
   – Круто! Пораньше не могла?
   – Значит, не могла. Спасибо, что притащил наши останки. Спицу видел?
   – Видел. Хотел взять, но она рассыпалась. Перегорела…
   – Жаль…
   – Слышала, что эта глупая курица учудила?
   – Ты о чём?
   – О Камне. Какой дурой надо быть…
   – Стоп! Значит, это ты обидел Зару?
   – Я сказал правду…
   – Правду? Какую? Не слишком ли ты высокого мнения о своём уме? Послушай, рубака! Если у тебя одна извилина в работе, то у Зары десять! Иди сейчас же и проси прощения за хамство!
   – Не пойду я! Ещё чего? Она проворонила…
   – А где ты был? Где? Ты, боеспособный единственный мужчина с ними был! И что?
   – Я мешки таскал!
   – Мешки таскать большого ума не надо! Ослы тоже мешки таскают…
   – Ты… ты… – Димка весь побелел, хватался за рукоять меча и отдёргивал руку. – Меня… с ослом… Да я… Да пошла ты! – Со злостью, пнув «стену», побежал вдоль неё, а затем просто исчез.
   – Не переборщила? – спросила Яга, глядя на свою парализованную ногу.
   – Ничего, остынет и вернётся. Больно возомнил о себе… Если Зара… глупая, тогда мы все дебилы… Как ты? Нога не оживает?
   – Деревяшка… я вот всё думаю: где сейчас прячется… Вадим? И каких сюрпризов ещё ждать.
   – Счастливые исключаются. Сможет Камень Смаргла пробить Оберег?
   – Думаю… Ладанея предусмотрела такую возможность: Камень тогда был у Середы.
   – Значит, Вадим не выйдет за Оберег… повторит попытку уничтожить Долину?
   – Теперь ему нужна ты.
   – Обломится!
   – Девонька, у него возможностей больше, чем ты думаешь…
   – Он один! Пропитан злобой и местью… А нас вон сколько! И с нами Ладанея.
   Яга печально вздохнула:
   – Мы когда-то так же думали о Вонюке… Обернулось великой бедой…
   – Иными словами, учись на примерах? Учту. Ладно, иди, сушись. Ты нам здоровая нужна.
   Яга коротко глянула на меня, хотела что-то сказать, но передумала. Опираясь рукой о камни, захромала к входу в пещеру.
   – А мы куда? – спросил Уп.
   – Поищем останки Спицы. Как-то не по себе, что они там валяются…
   – Понимаю, – сказал Уп, взлетая.

Глава 18

   Зрение Упа, похоже, не уступало орлиному: он довольно быстро отыскал серебристую точку на буром от влаги камне. Останки Спицы – три горстки серебристых оплавленных опилок…
   В меховой курточке, которую мне выдали взамен сгоревшей, имелся внутренний кармашек, как раз на уровне сердца. Туда я и ссыпала «прах» Спицы.
   – Варь, я сейчас, – вдруг дёрнулся Уп, до этого молча созерцавший за моими действиями.
   – Куда?
   – В туалет, – уже в полёте ответил.
   Уп поднялся над ущельем, покружил и скрылся за кромкой. Я запахнула курточку, присела на камушек и, невольно, расслабилась.
   «Ку-ку, Варюха! Вы, поди, ликуете? Но это ещё не конец фильма, а только первая серия. Самое интересное во второй. У вас, значит, без потерь? Поздравляю».
   «Что тебе ещё надо?»
   «Тебя, радость моя! – И хохот, бросивший меня в дрожь, в висках заломило. – И твоего недожаренного котяру. Надо же, важная персона: отпрыск самой Ладанеи. Обязательно сделаю из него чучело, как только вернёт тебе первоначальный вид. Говоришь, без потерь? А где сейчас Жирдяй, знаешь?
   Вот тупица, прямо в руки мне идёт. Я, пожалуй, из его черепушки чару сделаю, на досуге медовухой баловаться. Пока, крошка!»
   Сверху камнем упал Уп:
   – Там… там… – от волнения он не мог закончить фразу.
   И вот мы в воздухе. Я ничего, кроме снега, не видела. Включила «кино»: Уп летел правее ущелья, в направлении грибовидной скалы. Теперь и я увидела это «там»: у подножья скалы огромный круг, насухо освобождённый от снега, белая щебёнка напоминала половинки устричных раковин. В основании скалы зияла дыра-вход в пещеру. Всюду бросались в глаза следы большого огня. Вот, значит, где высиживал своих петухов Вадим. А это что движется?
   – Уп, ниже!
   – Не могу… что-то препятствует…
   Этот гадёныш поставил вокруг скалы «защитное поле». Мы находились на высоте метров сорок, ниже – точно стеклянная преграда. Совсем как Оберег Ладанеи. Камень Смаргла исполняет желания Хозяина.
   Я сделала несколько попыток пробить преграду, но безуспешно. Оставалось только наблюдать происходящее внизу.
   Метрах в пяти от входа в пещеру лежала женщина в лохмотьях. Она не подавала признаков жизни. К ней бежал… Димка, спотыкаясь о щебёнку. Подбежал, наклонился, затем опустился на колени. Быстро снял куртку, стянул рубашку, стал копошиться над женщиной.
   Из пещеры вышел Вадим, стал приближаться. Димка вскочил, рванул меч, отступил на несколько шагов от женщины.
   – Там ребёнок, – сказал Уп.
   Я смотрела только на братьев, поэтому и не увидела, что на животе женщины лежал кулёк из крапивной рубашки.
   Вадим безоружен. На груди, синим пламенем, горел Камень. Димка кинулся на Вадима, но получил невидимую подсечку и грохнулся плашмя на щебёнку. Вновь вскочил, вновь кинулся в атаку… На этот раз удар был в грудь: Димку отбросило метров на пять, туда, где лежала… Что за чёрт? Женщина с ребёнком исчезли!
   – Обманка! – Уп ударил крылом преграду и отшатнулся, тихо ругнувшись.
   Димка лежал на спине, раскинув руки. Меч валялся в десяти шагах от него. Вадим подошёл, пнул в бок брата, затем вскинул голову вверх.
   «Варь, ты легка на помине. А мы вот с брательником о тебе поговорили. Хамил в твой адрес».
   «Не трогай его! Не смей!»
   «А то что? Перестанешь разговаривать со мной? Ты же не дурочка, да и я не дебил. Мы оба понимаем, что все твои заморочки мне до фонаря. Мне стоит лишь шевельнуть мизинцем, и ты со своей курой-ирокезом кляксой растечётесь у моих ног. Но я этого не сделаю. Не забывай: мы ещё должны покувыркаться. Да, кстати: ты ещё девочка?»
   «Не твоё собачье дело! Хочешь уйти за Оберег – я выпущу. Не трогай Димку».
   «Неплохое предложение. Без балды?»
   «Без».
   «Хорошо. Давай сейчас у Шлема».
   Вадим снял Камень, склонился над Димкой.
   «Ты что там делаешь?»
   «Привожу в чувство. Не оставлять же его здесь…»
   Димка, действительно, шевельнулся, сел. Вадим отошел на пару шагов, что-то сказал и растворился в воздухе. Димка вскочил, бросился к мечу.
   «Варь, я жду».
   – Уп, лети к Шлему Перуна.
   Димка подобрал меч, куртку и тоже исчез. Как и преграда.
   Вадим стоял у Оберега, точно в том месте, где я уже не раз открывала Проход. При нашем приближении, Вадим исчез, и тотчас у меня в мозгу зазвучал его насмешливый голос:
   «Не думай, что я так уж боюсь тебя. Это на всякий пожарный. От тебя всего можно ожидать. А мне пока не нужны лишние проблемы. Слышишь: пока! Чуть попозже жди гостей. И поторопи котяру! Если не хочет неприятностей, больших и болезненных. Ладно, сегодня я добрый. Вот и Жирдяя не тронул. В следующий раз не ждите поблажек. Открывай! Гуд бай, детка!»
   Оказавшись по ту сторону, Вадим вернул себе видимость. Я смотрела на него, и просто не верилось, что в нём сидят скверны Кавардака, жаждущие власти и низкой мести. Вадим, тот самый, с которым мы прошли Проход, стоял за Оберегом, что-то говорил, махал Димкиной крапивной рубашкой. Его голос не проникал на эту сторону, недоступны были и мои мозги. Я пыталась по губам понять, о чём говорит, но не получалось. Наконец, поняв, что сотрясает воздух зря, Вадим скривил рот в гримасе, махнул рукой и исчез.
   – К себе? – осторожно спросил Уп.
   – Да.
   У входа в пещеру стояла Зарёма. Похоже, она уже справилась с чувствами: выглядела, как обычно. Только глаза чуточку грустные.
   – Что-то ещё случилось?
   – Ничего. О вас беспокоилась. Дима вернулся мрачный, ни с кем и словом не обмолвился. Залёг у себя, как зверушка в норе. Вы повздорили?
   – Он с братом столкнулся и проиграл поединок.
   – Опять этот… Сколько ещё?
   – Всё, ушёл за Оберег. Грозился, правда, скоро навестить нас с недружеским визитом. Ты уже все Песни разобрала?
   – Ещё немного осталось.
   – Хорошо бы побольше узнать, что за тип этот Кавардак. И о Камне тоже…
   Зарёма помрачнела, глубоко вздохнула:
   – Ладно, идёмте. Поди, проголодались…
   На столе разложены дощечки. Зарёма и старушки передвигали их, как костяшки домино, строили геометрические фигуры. Оказалось, что дощечки имели секрет: каждая в отдельности несла одну информацию, но если дощечки притиснуть друг к дружке, то резы составляли уже иной текст и другую информацию. Очень похоже на словесную игру, когда в слове менялась буква, и слово уже значило иное. Например: коза – коса – киса…
   Комбинируя дощечки, искали информацию о колдуне Кавардаке и Камне Смаргла. Я сидела здесь же, на столе, и время от времени вставляла реплику, типа:
   – А если эту с этой?
   Прошло более часа, как мы с Упом вернулись. Я выкупалась в купальне, плотно перекусила. Старушки объявили мне, что теперь покои Матери – мои. И, если я желаю, могу поспать. Разумеется, отказалась, и предложила поработать с дощечками. И вот бьёмся битый час, а искомого нет.
   На площади воцарилась тишина: уставшие на стройке «дамбы» и расслабленные радостью – Рароги уничтожены! Затопление не грозит! – аборигенки позволили себе придавить подушки основательно. Лишь три знахарки время от времени поднимались на помост: глянуть, как чувствуют себя загипсованные мужчины.
   На исходе второго часа, старушки заметно сдали: клевали носами. Я предложила им пойти отдохнуть. Восприняли как приказ: живо поднялись и удалились к себе.
   – Тебе тоже не помешает вздремнуть.
   Зарёма глянула на меня, грустно улыбнулась:
   – Не смогу. Думы не дадут…
   – А ты их гони в шею!
   Зарёма откинулась на спинку стула:
   – Обидятся и больше не станут приходить. И что я без них? Ходячий идол… – тихо засмеялась, видимо, представив себя им.
   В дверь постучали.
   – Входите, открыто, – крикнула я, как заправская хозяйка покоев.
   Вошла Яга. Зарёма помогла ей допрыгать до стула.
   – Не спится. Все бока отлежала. Чую: вы тут сумерничаете… дай, думаю, составлю компанию. Какие думки голову жмут?
   – Дума одна: Кавардак и Камень Смаргла. Как найти управу на них и себя сберечь.
   Яга задумчиво покачала головой:
   – Кавардак, язви его в печень… Ратались мы с ним в чистом поле, по молодости… Коварен поганец! Напролом его не возьмёшь, хитка нужна.
   – Что?
   – Лукавство, – тотчас перевела Зарёма.
   – Поганец, – продолжала Яга, – шибко хитроныра, так надобно бить его же оружием. На честной бой не пойдёт.
   – Это понятно. Только какая… хитка одолеет силу Камня? Вот в чём болячка…
   – Они молчат? – Яга кивнула на дощечки.
   – Пока да… Яга, вот объясни мне: почему Смаргл не наложил защитные чары на Камень? Это же… головотяпство: пользуйся, кто хочет…
   – Были чары, были… Когда царили Лад и Правь, Камень имел одного хозяина-создателя Смаргла. В руках иного это был просто камень. В дни Последней Битвы Смаргл снял чары и завещал Камень детям: сыну Купале и дочери Костроме. Видно и помыслить не мог, Боже, что Камень попадёт в недобрые руки… О том проведала Середа, втёрлась в доверие, стала душевной подружкой Костроме… Змеюка подколодная! В урочный час и похитила Камень…
   – Ясно. Как же она его упустила? Почему Камень оказался у диких турченов? Странно, не находите? Может… у Морока давно полный раздрай и силы его растащили? И могущество его держится за счёт былого страха? У нас говорят: пуганая ворона и куста боится. Может, Морок просто пугало на огороде?
   Зарёма и Яга переглянулись, затем глянули на меня новыми глазами. Точно я изрекла великую мудрость, и они прозрели: перед ними Мудрец…
   – Только не надо так смотреть. Чего доброго в богини запишите. Ничего сверхъестественного я не сказала. Просто размышляла… Логика подсказывает.
   Они вновь переглянулись:
   – Логика?! Разве… Ладанея тебя покинула?
   – Тьфу! Опять двадцать пять! Ваша Ладанея всё время караулит своё тело. В Пекле. А ко мне заглядывает на минутку… ножки размять…
   – Ты сказала: «Логика подсказывает…» Ладанея прислала помощницу?
   Объяснять им, что такое логика… нет, увольте! Пусть лучше думают: Логика – помощница, присланная Ладанеей.
   – Да, помощница… Только вы не очень-то радуйтесь: помощница такая же нерасторопная, как и Ладанея. У нас говорят: на боженьку надейся, а сам не плошай. Так что будем надеяться лишь на свои силы.
   – У нас, их мало.
   – У нас, их много! Там, за Оберегом, угнетённое население… народ. Им нужно сказать, убедить, что Морок – Вонюка просто пугало… Его не надо бояться! А его свору можно – да, можно! – разогнать и уничтожить. Если собраться вместе! Сил хватит. Логика мне подсказывает.
   – С чего начнём? – Яга выпрямилась, расправила плечи.
   – С разведки. Завтра мы с Упом и Димой, – если пожелают, то и дедульки, – прощупаем Твердыню Полканов.
   – Это опасно, – дёрнулась Зарёма.
   – Не сидеть же нам здесь и киснуть! Это тоже опасно: не забывай угрозу Кавардака. Пока нас не будет, ищите ответы в Песнях. Всё, на сегодня разговоров хватит. Ступайте спать.
   Ушли. Я перебралась на постель, но сон мой где-то заблудился. Уп, дремавший на спинке кровати, открыл глаз, сонно спросил:
   – Маешься?
   – Как ты угадал? – усмехнулась.
   – Сопишь так… Считай турченов, которых ты поразишь.
   – Ага, или баранов и слонов. Ты как, готов завтра полететь за Оберег?
   – Я-то готов, а вот ты…
   – Что я?
   – Без Спицы ты уязвима. А с меня какой защитник…
   – Да, Спица… – у меня защемило в груди, запершило в горле: подступали слёзы. Уткнулась в подушку, дабы Уп не увидел, если слёзы хлынут.

Глава 19

   Не заметила, как уснула. Или перешла в другую реальность? Только что ощущала мех подушки, слышала возню и вздохи Упа, задыхалась от слёз, застывших комом в горле, и вдруг… тишина, странный сиреневый мрак и запах какой-то гадости. Я не лежу, а стою на чём-то твёрдом. И чувство такое знакомое, уже подзабытое: я не кроха! Варька в полный рост. На уровне глаз мрак стал светлеть, образовался блёкло-сиреневый круг. Словно я смотрела в кастрюлю, в которой варился кисель. Он, похоже, вот-вот закипит: верхняя плёнка подрагивала, морщилась. Через пару секунд она лопнула в центре и растеклась к краям «кастрюли». «Кисель» забурлил, клубы пара пыхнули на меня, обдав жарким влажным теплом. Пот ручьями заструился по телу.

   – Будь здрава, Справедливая! – внезапно раздался уже знакомый голос кошки – Ладанеи.
   – Где я?
   – У меня мало времени на объяснения… Возложи пепел Спицы на треби… – Ладанея не закончила: раздалось рычание огромного зверя, перед глазами полыхнуло огнём и меня отшвырнуло…

   … Я проснулась, видимо, с криком: рядом стоял Уп.
   – Что? Дурной сон?
   – Я… была… кажется, в Пекле… Лицо, руки жжёт…
   – Сейчас, – Уп взлетел к светильнику, который едва теплился, встряхнул его клювом и тот вспыхнул, как стоваттная лампочка. – Да ты… вся красная!
   Я это и сама видела: руки по локоть были бордовые и саднили так, будто я продолжала держать их в кипятке.
   – Ладанея сказала… Уп, отнеси меня к жертвеннику – требищу…

   Пепел Спицы находился в спичечном коробке – его мне выдали Советницы как драгоценную шкатулку. В «кладовке» Матери этот коробок оказался самой маленькой тарой. Я тогда ещё подумала: этот исторический коробок навечно станет саркофагом…
   Коробок был по истине исторический, из нашего мира: на потёртой этикетке изображён портрет мальчишки, рядом – изображение ордена; сверху надпись: «Пионеры-Герои Советского Союза». Под портретом имя-Володя Дубинин. К своему стыду, я понятия не имела, кто такой Володя Дубинин, какой подвиг совершил, где… Отметила только: совсем мальчишка, младше меня… и Герой огромной страны, уже не существующей… Как затонувшая Атлантида. По сути, для меня и моих ровесников, это была История… далёкая, как Русь времён Ледового побоища или татаро-монгольского нашествия. Герои того времени – просто факт, две-три строчки в учебнике. В лучшем случае. В худшем – ничего… Вот мальчишка, который принёс этот коробок сюда, погиб в борьбе со Злом… Герой? Безусловно! Только кто вспомнит о нём, назовёт полное имя? Неизвестный Сопутник Избранной…

   Не помню, что прервало тогда мои размышления на эту тему. Только в те минуты я дала себе зарок: вернусь домой, обязательно разузнаю всё-всё о Володе Дубинине…

   И вот снова коробок передо мной, стоит как платяной шкаф. Глаза мальчишки с доброй смешинкой глядят на меня и, словно спрашивают: «Ты готова бить гадов всех мастей до полного их уничтожения?» В духе его времени полагалось ответить: «Всегда готова!» Но готова ли я? Честно сказать, нет, не готова. Я трусиха, и всё время хочу домой… Но обстоятельства толкают меня… бить гадов. Это как на уроке: расслабилась, на 100 % была уверена, что не вызовут к доске – и вдруг… «К доске пойдёт… Зазирка Варя. Расскажи-ка нам, дорогуша, о…» Идёшь, обливаешься потом, нервно хватаешь мелок– соломинка утопающего – и титаническими усилиями перетряхиваешь «чердак» в поисках остро необходимого: было где-то… сейчас, минуточку… найду… я помню… оно такое… такое… имеет свойства… В общем, наскребёшь на троечку, в лучшем случае на четвёрку с минусом…
   К чему я всё это говорю? Мой «поход» в Тридевятое – тоже внезапный вызов к доске. Только оценка здесь иная-жизнь (по– местному – живот). Здесь двойка-это неминуемая смерть, забвенье… Даже любимая троечка не спасёт. Все ждут от тебя ответа на «отлично».
   Но Варька Зазирка всю жизнь была стабильной троечницей! Так что, дорогой и уважаемый Володя Дубинин, на твой вопрос отвечу так: «Буду бить гадов, как смогу. Гад, он и в Тридевятом гад…»

   Коробок для меня неподъёмный, поэтому его взял в клюв Уп. И мы покинули покои. В пещере господствовали сумерки, лишь на площади, где помост, теплились светильники.
   Ниша Кумира, (или Образа) предстала чёрным пятном с вишнёвой мерцающей точкой – Часы Ладанеи. Уп опустился на жертвенник, поставил коробок, затем присел, чтобы я смогла сойти. Едва я ступила на поверхность жертвенника, в нише словно включили ночник: Кумир засверкал, играя блёсками в мягком розовом свете.
   Я уронила «саркофаг» и Уп, поняв мои дальнейшие действия, помог раскрыть коробок. Подвинули ближе к отпечатку Ладони и опрокинули, высыпав останки Спицы.
   Свет в нише стал ярче. Спица в руке Ладанеи заискрилась бенгальским огнём. Искорки, отлетая, не гасли, а собирались в стайку, образуя облачко. Достигнув размеров с развёрнутую школьную тетрадь, облачко поплыло в нашу сторону.

   Уп почему-то решил ретироваться: ухватил клювом меня за рубашку и взлетел… только я осталась на месте – подошвы моих меховых тапочек будто приклеились к камню. Повторить попытку Уп не успел: облачко накрыло меня. Перед глазами заиграла радуга, тело, с головы до пяток, будто окунули в прохладную вязкую жидкость, ноздри защекотал сладковатый цветочный запах… Блаженство, нега… короче: изумительное ощущение каждой клеточкой… Хотелось одного: чтобы длилось это бесконечно…

   К сожалению, всё закончилось так же быстро, как и началось: меня выдернули из жидкости, обсушили «феном», погасили радугу, и поставили на прежнее место, рядом с раскрытым коробком. Облачко растаяло, ниша – вновь чёрное пятно с вишнёвой точкой, а на Ладони… поблёскивает, как иголка при лунном свете, новенькая Спица. Я лишь подумала руку протянуть, а она уже привычно припала к руке, тёплая, будто живая.
   – Здравствуй! Я очень рада твоему воскрешению!
   Шелохнулась в руке, шляпка запульсировала сочным сиреневым светом.
   Мы вернулись в покои, где при ярком освещении, я увидела, что руки мои уже не красные, а светло-коричневые, жжение пропало.
   Уп долго и восхищённо смотрел на меня, затем сказал:
   – Дивный загар! Так тебе идёт…
   – Благодарю за комплимент. Другие не будут шарахаться?
   – Ручаюсь! Всем очень понравится.
   – Ладно. Только… что мне говорить на расспросы, откуда такой… загар?
   – Говори правду. Так прямо и говори: была в гостях у Ладанеи, посудачили чуток, вот новой Спицей одарила… А загар… так Пекло же.
   – Боюсь я… Боюсь, что у женщин опять крыша поедет… Нарекут ещё богиней… Устроят пир-пьянку…
   – Не думаю. А почти богиней ты уже стала: о тебе пел Гамаюн! А он о простых смертных…
   – Вот это меня и беспокоит. Что если я не та Зазирка? У нас – в моём мире – был писатель Гоголь. Как Гамаюн… Так вот одна из его… песен рассказывает историю, как в городе ждали очень важного человека из… стольного града. А накануне в этот город прибыл бедный… словоблуд и прощелыга. Прибыл тихо… и все решили, что он и есть тот, ожидаемый… Стали оказывать ему должное внимание, почтение… А он не стал их разубеждать. Короче говоря, оставил всех в дураках. Вот и я боюсь, что меня принимают не за ту… Настоящая Зазирка задерживается… а я просто тёзка…

   Уп задумался, нервно поигрывая хохолком. Склонил голову, поскрёб в затылке.
   – Ты боишься оставить всех в дураках?
   – Не совсем так… Не оправдать надежд…
   – Сдаётся мне, что всё правильно: сама Ладанея отметила тебя Даром… Не могла она ошибиться.
   – Откуда такая уверенность? Ладанея просто выбрала очередную Избранную для похода за Зерном. Как сотни других. И всё! А то, что моя фамилия совпала с предсказанной легендарной Зазиркой… слепая случайность.
   – Не понимаю я твоих терзаний.
   – Что тут непонятного? Меня послали за Зерном, так? Оказалось, его рано брать, так? Это не ошибка? Чья, не знаю… может, самой Ладанеи… по идее я могу возвращаться домой, так? А что получается? Мне навязывают… участвовать в войне… рожать дюжину детей… Я не хочу этого, пойми!
   – Я тоже не хочу быть птицей, – вздохнул Уп. – Хочу быть человеком… молодым и здоровым… хочу знать, кто были мои родители… есть ли у меня братья и сестры. Что поделаешь, такова наша с тобой судьба…
   – Судьба… Всегда так говорят, когда нечего сказать… Ладно, давай спать. Завтра сделаем вылазку за Оберег.

Глава 20

   Разбудила меня музыка. Если не ошибаюсь, так звучит свирель. Тягучая, печальная мелодия. Словно горестно плакал ребёнок.
   В приоткрытую дверь влетел Уп, тяжело опустился на спинку кровати.
   – Что это за музыка?
   – Сегодня День Печали.
   Ах, да, совсем забыла: сегодня же похороны Матери и тех мужчин, что не удалось спасти от ожогов.
   При всём уважении к умершим, мне очень не хотелось принимать участие в этом скорбном мероприятии – похоронах.

   Зашла Зарёма. Специальное – видимо траурное – платье холодного синего цвета, длинное до пят, с рукавами и глухим воротом, усиливало её скорбь. Мне стало как-то не по себе. Спросила: могу ли я не присутствовать на похоронах? Зарёма кивнула. Я сказала, что хочу с разведкой выйти за Оберег, и попросила прислать ко мне Димку. Ещё раз, кивнув, Зарёма молча вышла.
   Пока я находилась в купальне, мне приготовили завтрак. Управиться с ним, охотно помогал Уп.
   Внезапно влетела запыхавшаяся Зарёма и сообщила, что Димушка себя плохо чувствует, но от помощи отказывается.

   Дима сидел на кровати, завернувшись в меховое одеяло. Лицо его было зеленовато – серым, потным, волосы влажные, слипшиеся.
   – Дим, что с тобой?
   – Не знаю. Трясучка… Простыл, наверно…
   – А почему отказываешься от помощи?
   – Кто сказал? – быстро глянул на проём, где за ширмой стояла Зарёма. – Я… от её помощи отказался…
   – Ты не прав! Ладно, об этом мы ещё поговорим… Поправляйся.
   – Может, подождёшь, а?
   – Не могу. У тебя хоть причина есть не участвовать в похоронах, а у меня… Нет, с Упом вот слетаем, понюхаем, что к чему.
   – Не зарывайся…
   – Не буду. А ты тоже не выпендривайся: лечись, давай! Будь здрав!
   Через пару минут Зарёма послала к нему знахарку.

   Площадь освещалась синеватым светом – в светильники, должно быть, добавили специальный состав. Аборигенки все в таких же платьях, как и на Зарёме. Громких голосов не слышно, разговаривают шёпотом. По обе стороны жертвенника на скамейках сидели Советницы и извлекали печальные звуки из костяных свирелей. В центре жертвенника стояла глубокая трехгранная чаша, из неё курился синий дымок.
   Всё это давило мне на нервы, поэтому собиралась я недолго. Уп молча ждал. Без Димки отпала необходимость беспокоить дедулек, отрывать от важной миссии: помогать, выздоровлению Добрана.
   Все были заняты подготовкой к похоронам и обо мне словно забыли. Что, собственно, меня вполне устраивало. Даже мой «загар» не привлёк внимания. Зарёма, правда, вскинула удивлённо брови, но от расспросов воздержалась.

   Провожала нас одна Зарёма. Окликнула, когда мы уже у выхода были. Сказала, что знахарка ещё не выходила от Димушки, что её это весьма беспокоит.
   – Ладушка, ты как думаешь… ничего серьёзного?
   – Чепуха! Простудился-повалялся на голых камнях, когда с братом… Всё будет отлично: попьёт горячего молочка и всё пройдёт. Успокойся.
   Пейзаж вокруг пещеры изменился: вода отступила, обнажив камни и валуны, которые покрылись, точно глазурью, ледком.
   – Берегите себя, – сказала Зарёма, с тревогой посматривая на «небо».
   Я тоже глянула. Оно было непривычным: что-то вроде витражного стекла, за которым играли оранжевые всполохи.
   – Утро. Солнышко встаёт, – сама не понимаю, как вырвалось.
   Зарёма глянула на меня, и взгляд её выразил сомнение. По правде, говоря, я тоже не уверена, что это отсвет зари, ляпнула, видимо, дабы девчонку успокоить. Новое «небо», действительно, вызывало тревогу… Тем более, следует разведать обстановку за Оберегом.
   – Ладно, мы полетели. Ждите к обеду.
   Поравнявшись со Шлемом Перуна, Уп внезапно свернул влево, набрал высоту, сделал круг.
   – Что?
   – Предчувствие нехорошее… Боюсь, на той стороне нас ждёт ловушка… – Уп выбрал торчащий из снега камень, опустился на него. – Обмозговать надо. Вверху странности…

   «Небо» вело себя необычно: вечно мёртвая завеса из грязно-белых лоскутков исчезла – теперь это было, как я уже сказала, вроде витражного стекла. И за ним дышала жизнь: лучи солнца пытались пробиться, угадывались проплывающие облака. А вскоре захватило ощущение, что кто-то пытается стереть со «стекла» рисунок.
   – Не Вадим – ли с камушком балует? – предположил Уп.
   – Вполне может быть… Будем надеяться, Ладанея не допустит взлома… Летим?

   За Оберегом рождалось утро. Горизонт розово пылал, окрашивая редкие облака.
   Нас ожидал неприятный сюрприз: участок, где я четырежды открывала Проход, был под наблюдением. Турчены лагерем расположились, растянувшись на сотни метров по обе стороны. Вяло дымились костры.
   – Уп, давай левее, и повыше.

   Проход открылся без проблем, и мы нырнули в мир запахов и звуков. Покружились над лагерем. Основательно расположились: шатры, горы валежника для костров. Не меньше пяти сотен будет. Многовато, однако. А сколько ещё в Твердыне? Да, разворошили муравейник…
   – Давай к Твердыне.

   Сверху Твердыня выглядела именно муравейником: турчены были всюду. Они заполонили площадь, облепили здания, крепостные стены. Как ни странно, шёл полным ходом ремонт: за стенами очищали ров, возводили новый мост. Сотни кибиток, в две дуги, образовали ещё одну стену, перед рвом. И лошади, лошади… Там, где чернели пепелища Слободы, паслась отара овец. Стало быть, надолго сели. Преграда Яги разрушена, сама Хозяйка сбежала. Ничья земля – будет наша.
   Интересно, Вадим здесь? Турчены, пока, не опасны, а от Кавардака жди беды в любую минуту. Хорошо бы связаться с курдушем… Лезть в Твердыню было бы полным безумием. Но что-то делать надо…
   – Устал?
   Уп буркнул неразборчиво, и направился к полосе леса за сгоревшей Слободой. Одна сосна выбилась из толпы, замерла в растерянности, раскинув тонкие кривые ветви. На одну из них и сел Уп, продолжая что-то бубнить.
   – Можно перевод?
   Уп вздохнул:
   – Мне надо… сделать одно дело…
   – Какое?
   – Ну… по нужде…
   – А-а, понятно. В полёте не мог?
   – Мог… но, пойми… стесняюсь я…
   – Даже так! Огонь вернул тебе не только речь…
   – Так ты посидишь тут? – быстро перебил Уп.
   – Посижу, – Я перебралась на ветку, которая для меня была приличным бревном, старалась не смотреть вниз.
   Уп камнем упал вниз.

   Я поудобнее расположилась в трещине коры, утонув, как в кресле. Дул лёгкий влажный ветерок, шуршали сосновые иголки, пахло смолой. Далеко внизу блеяли овцы. Я, невольно, расслабилась и почувствовала слабое головокружение и… голод. Виновником, думаю, был свежий утренний воздух, а, возможно, и чувство страха высоты. Полёт на Зебе и Упе другое дело: там я не одна… а тут холодная жёсткая кора и… пропасть внизу… Жуткое ощущение!
   Как-то незаметно чувство голода отступило, и меня стало клонить в сон.

   Вдруг ветку качнуло так, что меня едва не выбросило из «кресла». Хорошо Спица среагировала моментально: выстрелила лезвие в ствол, прибив к нему уголок моей куртки.
   В метре от меня сидел совёнок.
   – Будь здрава, Зазирка! А я сижу и гадаю: они – не они? Ночью бы сразу увидела, а тут щурюсь, щурюсь…
   – Бакуня?!
   Она уже сутки здесь кружит. Внезапно разболелось место, откуда Бакуня, прощаясь со мной, вырвала заветное перышко. Сразу поняла: Зазирка в беде! И рванула сюда, совершенно не представляя, чем сможет помочь. Первым делом, проверила Оберег: на месте! Значит, решила, Зазирка совершила вылазку и попала в руки турченов. Вот и кружила вокруг Твердыни. Вдруг… знакомая птица!

   – Прямо от сердца отлегло! Я ж думала: тебя там терзают, а я тут, рядом, а помочь не могу… Про еду совсем забыла… Хохлатый куда понёсся?
   – Поклевать чего-нибудь.
   – Счастливец! Всё, о еде ни слова! А то мне плохо станет… Расскажи, лучше, что с моим перышком случилось…

   Я поведала о Рарогах, о поединке с ними, как сгорела моя куртка, а с ней и перышко. Сказала, почему мы здесь.
   Бакуня – совёнок сидела рядом, слушала очень внимательно, временами тихо ухала и щёлкала клювом. Большие глаза с человеческим восхищением взирали на меня. Чувствовалось: для этой птицедевочки я, Зазирка, живая Богиня, а не просто персонаж легенд и Песен Гамаюна. И Бакуня была безумно счастлива лишь оттого, что видит, сидит рядом… А помочь Зазирке… жизнь отдаст не задумавшись!
   Я под её взглядом почувствовала себя не в своей тарелке, поэтому спросила, как дела в Заморочном лесу, дабы встряхнуть Бакуню, чуток отвлечь от моей персоны.

   Заморочный лес бурлит! От слухов. С одной стороны – Зазирка явилась! Но, согласно предсказаниям, лишь её дети одолеют Морока, а это случится не скоро… С другой стороны – в стольном граде, у Морока, что-то непонятное происходит. Вдруг пропал старший сын Морока, точно в воду канул. Затем, так же исчезла Середа. Баба-Яга, личная Советница, угодила в немилость и получила полный запрет покидать пределы Заморочного леса. Морок рвёт и мечет, лютует над подчинёнными… Грозится искорёжить всё Тридевятое, если не отыщутся пропавшие. Он сможет: сил ещё предостаточно. Тогда что будут спасать дети Зазирки? Мёртвые руины?

   – Над этими непонятками и ломаем головы, – закончила рассказ Бакуня. – Ты не допустишь, правда?
   – Постараемся…
   Вернулся Уп, с разочарованным «лицом».
   – Привет, глазастая! Совсем нечего тут поклевать…
   Бакуня тут же налетела на него:
   – Оставь в покое мои глаза, хохлатый! Где были твои бесстыжие глаза, когда бросил Зазирку одну? Прилетай всякий…
   – Если долетит, – ухмыльнулся Уп.
   – Я же долетела!
   – У тебя нет злого умысла, вот Спица и подпустила, – отпарировал Уп. – Кончай, глазастая, перепалку.
   – Хохлатый, не зли меня! Я в гневе…
   – Стоп, стоп, петушки! Угомонитесь, пока меня не спихнули.
   Бакуня возмущённо фыркнула, отодвинулась. Уп самодовольно поиграл хохолком, хмыкнул:
   – Летают тут всякие…
   – Не всякие! Не всякие! – вновь взъерошилась Бакуня.
   – Алё?! Так мы будем драться меж собой или всё– таки с Мороком? – Я повысила голос, придав ему жёсткости.
   – С Мороком! – выкрикнула Бакуня. – А когда?
   – Как только стемнеет, – притворно серьёзным тоном сказал Уп. – Днём от тебя какая польза…
   Умница Бакуня пропустила шпильку мимо ушей. Смотрела на меня в упор, ожидая ответ на свой вопрос. Но у меня не было ответа…

   – Скоро… сначала нужно вернуть Камень Смаргла…
   Я сказала у кого сейчас Камень, и что Вадим может быть в Твердыне. Имя колдуна Кавардака было известно Бакуне, всё из тех же легенд. Согласно им, Кавардак внебрачный сын Коляды, от степной полонянки. Радуница, супруга Коляды, умертвила полонянку, а мальчика взяла к себе. Когда же у неё родился собственный сын, Радегаст, приёмыш был забыт. Его определили в услужение к колдуну. Мальчик оказался смышлёным, и вскоре превзошёл учителя в волшбе. Колдун приветил это и решил сделать мальчишку своим наследником. Смышлёный ученик, однако, не стал дожидаться смертного часа учителя: ускорил её при помощи усвоенной науки. Наблюдая жизнь сводного брата Радегаста, Кавардак затаил смертную обиду на отца, его жену и брата. И решил, что посвятит свою жизнь, чтобы стать выше, значимее брата. Стать Первым. Стать Владыкой. И он, действительно, стал Первым, среди колдунов и волхвов. Его могущество стало вызывать беспокойство и опасения. Сварога предупреждали: отвадь от двора Кавардака, змею греешь на груди. Не внял… А Кавардак тем временем заключил поганый союз с Переругом, пообещав: скинем Сварога, я сяду на его место, а ты – на какое пожелаешь. Переруга чуралось всё семейство, сварожьи внуки так же не пылали любовью: единственное его капище изначально не имело жрецов, по причине постоянных ссор.
   Кавардак и Переруг рьяно принялись расшатывать Лад. Сварог спохватился, когда пошли трещины, а в них сквозняком пробивалась Смута. Сварог попытался уничтожить Кавардака, но, оказалось, что по отцовской крови колдун бессмертен. Раз нельзя умертвить, можно заточить навечно в Хранилище Богов. Так Кавардак оказался в Твердыне Полканов. А трещины продолжали разрушать Лад. Самонадеянные Сварожичи не замечали – или не хотели? – надвигавшуюся беду. И лишь один весьма зорко и чутко следил, вслушивался в треск растущих трещин. Зараза, выпущенная Кавардаком, отравляла тело Лада, иссушала до ломоты… Морок сразу сообразил: плоды трудов канувшего в бездну Кавардака созрели и ждут, когда их снимут и употребят по назначению. Морок и протянул руку…

   – И что, некому было врезать по той руке? – вырвалось у меня, когда Бакуня сделала долгую паузу.
   – Некому! Переруг постарался: все перессорились промеж собой… Родная кровь замутилась…
   – Эта зараза и у нас гуляет. Боги прошляпили, а Зазирка исправляй… Сей Зёрна Очищения, рожай пахарей, что вырубят сорняки… Так получается? Не хило…
   – Такова судьба твоя, – сказал Уп.
   Бакуня кивнула, зыркнув на удода.
   – Судьба… Кто её определил? Боги? Вот и получается: они кашу заварили, а я расхлёбывай…
   – Ты не одна! – горячо заверила Бакуня. – Мы поможем… клевать ту кашу…
   Уп хохотнул сдавленно.
   – Ты чего опять? – Бакуня угрожающе двинулась на Упа.
   – Представил… сову и миску с кашей… Уморительно!
   Бакуня, ухнув, прыгнула, но Уп был на чеку: стрелой взметнулся в воздух, а совёнок ударил когтями в край ветки, не удержался, и сумбурно полетел вниз.

   Их не было, минут пять, которые показались мне часами. Первой вернулась Бакуня, тяжело опустилась на ветку.
   – Успокоилась? Не принимай близко к сердцу: Уп просто дурачится, шутит, проще говоря.
   Бакуня пощёлкала клювом, но ничего не сказала.
   – Ты из-за пустяка затеваешь ссору. Сама только что рассказала, чем это кончается…
   – Я поняла, Зазирка! Прости меня… Буду изгонять из себя заразу Кавардака и Переруга…
   – И прекрасно!

   Осторожно, метрах в двух от нас, сел Уп.
   – Я ещё… с вами?
   – Всё, хохлатый, лад и мир!
   – Хорошо, лад и мир. Только не будь букой.
   Бакуня едва слышно зашептала:
   – Сгинь! Рассыпься! Пропади!
   Начала борьбу с заразой? Успеха тебе, Бакуня!
   Солнце давно уже взошло, воздух стал суше, теплее.
   Перед нами остро встал вопрос: что делать? Бакуня предложила дождаться сумерек, тогда она слетает в Твердыню и попробует связаться с курдушем. Тем более, что они знакомы.
   – Тебе хорошо, – встрял Уп, – можешь спать днём. А что нам делать? Маяться, глядя на тебя?
   – Уп, мы с тобой облетаем окрестности, – сказала я, разминая затёкшие ноги. – А к вечеру вернёмся сюда.
   Возражений не последовало.

Глава 21

   С высоты птичьего полёта, окрестности представляли собой «зелёное море тайги». Характер местности резко пересечённый – холмы, распадки, – что усиливало схожесть с морем, когда на нём большие волны. Красота, конечно, божественная, только однообразная – быстро утомляет глаза.

   Я попросила Упа снизиться и полететь над дорогой. Орда турченов вытоптала её до основания. Мы пролетели несколько километров и не увидели ничего примечательного. Буро-зелёная лента дороги вяло змеилась меж холмов, сползала в распадки. Лишь дважды однообразие разбавилось неожиданным мазком: вспорхнувшая стайка мелких пичуг и переходящее дорогу кабанье семейство. Это радовало: лес живой! Не то, что в бывшей зоне Яги… где даже жучки-паучки большая редкость.
   Обогнув очередной холм, дорога плавно скользнула на низкий берег озера. Сверкающая золотом рябь резанула по глазам. Я зажмурилась, и перед глазами заструились радужные спирали.

   Уп сел на камень, который наполовину ушёл в землю, на другую – окунулся в воду. Нас обдало свежестью и уймой запахов и звуков. Они не забивали друг друга, а как бы составляли одно целое: один дивный аромат и одна чудная мелодия. Хотелось расслабиться, разнежиться… Моя меховая курточка и сапожки, явно неуместные здесь, стали угнетать. Вот бы скинуть всё с себя и броситься в это расплавленное золото! И плескаться, плескаться… смеясь от счастья… Но, увы! любая рыбёшка примет меня за сытный обед… Чёрт! дёрнули за язык… есть, жутко захотелось…

   Я соскользнула на камень, сбросила куртку, обувь. Уп прошёлся по камню к самой воде, попил. Затем, склонившись, долго всматривался вглубь воды. Меня раздирали зависть, тяга к воде и страх непредвиденного. Уп отлетел на сушь, сунулся в камыши, зашуршал ими. Где-то справа с гортанным криком вспорхнула птица, ей отозвались сразу в нескольких местах.

   Уп вернулся с камышинкой в клюве. Вновь подошёл к воде, положил камышинку на камень, снова взял, но уже как… соломинку.
   – Коктейль?
   Уп помотал головой и опустил «соломинку» в воду, подвигал ею в разные стороны, вынул, положив на камень, минуты две изучал, косясь в мою сторону. После чего подошёл:
   – Там ямка в камне. Глубина… тебе как раз по макушку будет. Можешь освежиться, если хочешь.
   – Хочу, очень хочу… но боюсь…
   – Не бойся, я рядом буду… Да и Спица не даст в обиду.

   Желание перебороло страх. Раздевшись до трусиков и крапивной рубашки – последнюю всё же не решилась снять: у меня не было лифчика; Уп хоть и птица, но я стеснялась его…
   Едва я коснулась ногой воды, как мимо юркнула Спица и замерла уже в воде, вроде поплавка или буя, за который запрещено заплывать.

   Вода была в самый раз: прохладненькая, мягкая, даже, я бы сказала, нежная. Окунулась с головой и едва не задохнулась от восторга: кайф непередаваемый словами! Это нечто… нет, в моём словаре просто нет слов, чтобы выразить охватившее меня блаженство! Все эти «классно! супер!»… пустые ничего не выражающие слова. Даже дома, в лучшие минуты, в ванне я не испытывала ничего подобного. С меня, словно грязь, вода смыла тревоги, боли, тяжесть не только этих дней в Тридевятом, но и многих сотен тех, питерских. Как же мне было легко, сладко и покойно на душе! Не знаю, что было тому причиной: вода сама по себе или вкупе с воздухом, с ароматами и музыкой окружающей жизни… да мне, собственно, и не хотелось об этом думать. Я и не думала – я млела…

   Это сейчас, над листом бумаги, я задаюсь вопросом: кто или что подарил мне те восхитительные минуты? Возможно, это было погружение в первородную Природу. Чистую… Не испоганенную техногенной цивилизацией. Там, дома, такой не осталось: человек постарался ВСЁ загадить… По принципу бумеранга, Природа отвечает пакостнику возвратом гадости. А здесь она чиста, добра и нежна, как любящая мать, с упоением купала младенца – меня… Скорее всего, то, неописуемое блаженство, знакомо лишь младенцам…

   – Варя! Живо одевайся! – грубо выдернули меня из райской неги.
   Я машинально глянула на «поплавок»: клевало бешено, шляпка пылала оранжево. Уп нервно бегал у моей одежды.

   Уже натягивая куртку поверх мокрой рубашки, обратила внимание, что запахи стали едва уловимые, а мелодия вообще исчезла. Мир замер, затаился в тревожном ожидании. Что или кто так напугал?

   К руке припала дрожавшая Спица, цвет шляпки посекундно менялся: оранжевый на малиновый и обратно оранжевый, но уже темнее. Уп присел, и я, чертыхаясь, с трудом взобралась по влажным перьям. Уп взлетел, не дожидаясь, пока я усядусь. Меня обдало потоком воздуха и швырнуло в жуткий озноб. Волосы стали тяжелыми, и, казалось, покрылись льдом.

   «Простуды не миновать, «– подумалось, и тут же забылось: мы летели над дорогой. К озеру приближался отряд, сотни две всадников. Они двигались в виде буквы «Ф». В центре окружности был один всадник на крупном чёрном коне.

   Я «переключилась» на зрение Упа. Это были нетурчены. Светлолицые, русоволосые мужчины, все как на подбор, «косая сажень в плечах». В полном воинском снаряжении: блестящие доспехи, остроконечные шлемы, мечи, копья, щиты. Тот, что ехал первым, держал на длинном древке пёстрый стяг. Центральный всадник уступал в росте и комплекции, зато у него был крупнее конь, и доспехи значительно отличались: изящные, узорчатые, они, видимо, и дороже и легче. Лицо мужчины пряталось в тени от козырька шлема, сверкавшего, как сусальным золотом маковка церкви.

   Кто это? Представитель Морока из самой столицы? Или… сам пожаловал? Огорчили, беднягу, нерадостные вести: пленных нет, Хранилище обчистили, Яга предала… Как тут усидеть?
   Коли так, добро пожаловать, Вонюка, только добра не жди!

   Отряд поравнялся с тем местом, где мы с Упом купались, и остановился. Буква «Ф» скукожилась и расползлась: всадники спешились, суетливо забегали. Как по волшебству возник шатёр, в нём тотчас скрылся предводитель. Остальные уже тащили из леса дрова, разжигали костры, черпали воду из озера котелками. Кое-кто рискнул раздеться догола и войти в воду.

   Я была в полной растерянности: совершенно не представляла, как поступить.
   Вдруг Спица задёргалась, шляпка стала темно– малиновой. Опасность? Я завертела головой, но ничего опасного не увидела.

   Уп как-то странно пискнул и в крутом вираже устремился к ближайшим соснам. И тут нас накрыла тень. Я вскинула голову и, невольно, заорала: над нами летел гигантский ворон! Тот самый, пропавший из Твердыни. Его собрата Спица срезала ещё у стен, а этот так и не проявился. Теперь ясно почему: спешно полетел к Мороку с известием. Стукач…
   Лёгкий взмах крыльев… и сильный поток воздуха отбросил Упа на середину озера. Я чудом удержалась, мёртво вцепившись в перья. Ворон теснил нас к месту стоянки отряда. Тщетно Уп пытался ускользнуть: ворон наперёд знал его уловку и без труда пресекал.

   Если на Зебрике я могла сидеть, как вросшая в его загривок, то на Упе приходилось всё время держаться за перья. И именно левой рукой – в правой была Спица. Ежу понятно: разожми я руку, и поток воздуха смахнёт меня… наверняка, расшибусь в лепёшку о воду…
   Уп сдавал. На мгновение мне показалось, что услышала его голос – не то ругнулся, не то слёзно всхлипнул…
   Спица вибрировала, но не покидала мою руку. Та, Первая, мне думается, давно бы уже кинулась в атаку. А эта лишь дрожит… Не от страха ли?
   Спица крутанулась так, что в плече заломило, вырвалась из руки едва не с пальцами. Блеснула лезвиями и исчезла из поля зрения.
   А в следующее мгновение воронье крыло ударило Упа по голове, плечу и по моей ноге. Боли я не почувствовала, ибо пропало ощущение самой ноги. Подо мной что-то хрустнуло и, рядом с онемевшим бедром, сквозь перья выскочила обломленная красная кость…

   Я дико закричала. Уп в крутом пике понёсся к воде, голова его болталась… Я кричала, захлебываясь слезами…
   Метра за два до воды, невидимая сила дёрнула меня назад, в руке остались перья Упа. А сам он ударился о воду, покачался на волнах и исчез, махнув мне прощально хвостом…

   Я висела в воздухе. Синее облачко окутывало меня с трёх сторон-с боков и сзади – спереди, словно прозрачная плёнка натянута. Я была точно кукла в упаковке. И эту «коробку» бережно несли к шатру.
   Внезапно меня тряхнуло: «коробка» дёрнулась, перевернулась так, что меня прижало к прозрачной стороне. И я увидела причину: прямо подо мной на траве лежала воронья лапа, отрубленная вместе с окорочком – падая, она задела мою «коробку».

   Меня продолжали нести в перевёрнутом виде. Вот и шатёр. Был… половина туши ворона– передняя часть – грохнулась в центр шатра, смяв его и забрызгав золотистую ткань кровью и внутренностями.
   «Коробка» зависла. Вокруг упавшего шатра и вороньей полу-туши человеческий муравейник: копошатся воины, мешают друг другу. Наконец, вороньи останки отброшены в одну сторону, шатёр в другую. Воины раздались, образовав круг. В центре лежали три распростёртых полуобнажённых тела. Должно быть, оглушённые. Значит, Морока среди них нет, и не могло быть: просто не верится, что его можно так легко прихлопнуть… Представитель, скорее всего.

   Молодец, однако, Спица: удачно уронила… Только подумала о ней, а она тут как тут: приникла к плёнке, вся в пятнах крови… Стоп! но это… не моя Спица! У этой ниже лезвий были… два серебристых крылышка, похожих на стрекозьи. Хотя, возможно, Ладанея, возрождая Спицу, добавила ей возможностей. Первая и без крылышек летала великолепно.
   Спица колыхнулась и провела лезвием, точно стеклорезом, по плёнке. Увы! лезвие не оставило даже царапины. Ещё и ещё раз попробовала Спица «резать» – результат нулевой. Ни к чему не привели и удары остриём и шляпкой.

   Следующие несколько минут я наблюдала, как взбешённая неудачей освободить меня, Спица отыгрывалась на воинах. Честное слово, не желаю вам такого зрелища даже во сне! По кровожадности эта Спица не уступала Первой. Возможно, нагнав ужас, хотела заставить снять чары с моей «коробки». Но тот, кто их навёл, лежал оглушённый и не видел происходящего…
   Короче, спаслись единицы: кто успел вскочить на обезумевших коней и скрыться в лесу. На открытой местности, включая озеро, всех ждала неминуемая гибель.

   Поразив последнего, плывущего, Спица окунулась в воду, смывая кровь. И вновь предстала передо мной, ослепительно сверкая лезвиями и крылышками. И ещё раз попыталась вскрыть «коробку». Тщетно. У меня затекло тело, но все мои усилия пошевелиться оказались безуспешными. Букашка в застывшей смоле, вот кто я была. Разве что дышать могла, мыслить… И плакать. Но слёзы уже иссякли: выплаканы по погибшему Упу…
   Рука… Закипая злостью, мысленно пожелала разнести в пух и прах «коробку». Меня тряхнуло так, что, казалось, внутренности поотрываются. Словно «коробку» пару раз пнули, как мяч. Повторять не хотелось.

   Что это… там в кустах? Вроде зверь… Пришёл поживиться мертвечиной?
   Нет… Из кустов вышел человек. Высокая плотная девушка. Странно одетая, не по-летнему: роскошная шуба, вроде из куницы, оторочена беличьим мехом. Поверх шубы накинута медвежья шкура, а голова зверя вместо шапки. Из-под неё выбивались пышные светло-русые волосы, а ниже, от правого плеча и почти до колен, покоилась толстая тугая коса. Через левое плечо шла широкая кожаная перевязь, соединялась с таким же широким поясом, украшенным цветными, видимо, драгоценными камнями. Слева на боку висел нож в ножнах, справа колчан со стрелами. Лук с вправленной стрелой девушка держала в руках.

   Постояв минуту, девушка смело двинулась в нашу сторону. Подошла к месту, где стоял шатёр, наклонилась над лежащими. Затем выпрямилась, что-то, резко выкрикнув, пнула тело представителя. Отошла, окинула взглядом «поле битвы» и пронзительно свистнула. И тотчас из леса, как из рваного мешка крупа, посыпались звери: волки, лисы, медведи, одичавшие собаки. С неба опускались птицы… Начался великий пир… Жуткое зрелище… Звери и птицы всё прибывали. Поразительно: ни ссор, ни криков за «общим столом» – словно не голод утоляли хищники, а выполняли важную работу.

   Если вдуматься, то так оно и было: на жаре трупы скоро станут разлагаться, отравляя воздух зловонием и ядом. По сути, на моих глазах шла спешная уборка территории, а руководила «дворниками» эта странная девушка.
   Она стояла спиной ко мне, застыв, как монумент. У её ног сновали звери, птицы, измазанные кровью. Тех троих, оглушённых, почему-то не трогали.

   Я, приплюснутая к плёнке, мысленно взывала к девушке, но мысли мои, похоже, были в таком же заточении. По ту сторону плёнки висела Спица, шляпка её всё ещё малиновая, но цвет уже бледнел. Лезвия спрятались, остались только крылышки.
   Звери и птицы постепенно стали покидать место пиршества. Вскоре лишь одинокие особи продолжали «уборку». Вытоптанная площадка была усыпана тщательно обглоданными костями, оружием, доспехами.

   Девушка вновь подошла к оглушённым, простёрла над ними руки, и те зашевелились, сели. Затем вскочили, и в ужасе заметались среди костей. Девушка что-то крикнула, они замерли, пожирая её безумными глазами. С минуту она, видимо, говорила, мужчины рухнули на колени и, воздев руки, поползли к её ногам. Не доползли: девушка взмахнула рукой и… вместо трёх мужчин на земле оказались три тощих кабана. Они развернулись и, огрызаясь, друг на друга, побежали в лес.

   Крутая девица! Может и с моей «коробкой» справится? Только вот как привлечь её внимание?
   Девушка повернулась, прошлась, и… остановилась как раз подо мной. Медленно подняла голову, и я увидела её лицо, внутренне вскрикнув: вместо глаз у неё были рваные застарелые рубцы. Слепая… как же она ходит по лесу?! стреляет из лука?!

   Девушка опустила лук на землю, вытянула руки в направлении моей «коробки». Лицо её напряглось, рубцы стали розовыми, а пухлые алые губы наоборот побелели. Они быстро-быстро шевелились…
   «Коробка» моя дрогнула и короткими рывками пошла в руки девушки. И вот «коробка» на её ладони, «окошком» вверх, пальцы другой руки осторожно обследуют его.
   Девушка опустилась на колени, положила «коробку» на траву. Я всё это время оставалась без движения, точно приклеенная к плёнке. В руке девушки появился невзрачный древесный сучок. Зажала его в кулаке и занесла над «окошком». Лицо вновь стало напряжённым, рубцы налились кровью, а вздрагивающие губы пепельного цвета…
   Из кулака на «окошко» упала капля смолы, другая, третья… Я «отклеилась» и упала на дно «коробки», мягкое, как губка…
   Четвёртая капля, пятая, шестая… Мне стало жарко, трудно дышать…
   Седьмая капля, восьмая, девятая… Хлопок, словно воздушный шарик, лопнул, и… я оказалась на примятой траве… в ноздри ударил чистый воздух, по ушам резанули звуки… В голове зашумело, мир закачался и поплыл… Последнее, что я почувствовала, это тёплая ладонь…

Глава 22

   … -Может, хватит дрыхнуть? – ухнуло надо мной. – Уже день на исходе…
   Вскочила, ещё плохо соображая… Подо мной кусок шубы… Костёрчик… На лопуховом листе, как на скатерти, краюшка хлеба, на прутиках кусочки обжаренного мяса… Рядом сидит Уп, живой и здоровый, и, кажется, чуть крупнее прежнего…
   – Это… сон? Или мы… на том свете?
   – Ага! Я уже позеленел от такого света… Сидишь тут, как на привязи…
   – А девушка…
   – Ушла. Не дождалась, пока изволишь опочивать, и отблагодарить за спасение.
   – Так… я не сплю?
   – Куда уж больше? Почитай весь день проспала.
   – Что ж раньше не разбудил?
   – Пытались… Зевана сказала, что это последствия чар. Благо не опасны. Мол, отоспится, и встанет в благополучии. Верно, сказала?
   – Ты о чём? А, да, всё в порядке. Как же так… ушла… А ты? Ты ж… утонул…
   – Не просто утонул, а со сломанной шеей и разбитым плечом. Зевана кликнула подводных, те и достали ей мой труп. В руках Зеваны и ожил… косточки поправила. Сказала: не пришёл ещё мой час покидать сей мир.
   – Спасибо сказал?
   – Да уж не как некоторые сони. Поешь вот, приготовила тебе.
   – Сказала, кто такая? Откуда?
   – Обмолвилась только, что она всюду, где лес.
   – Она… слепая?
   – Да… Это её так сестрица, Марцана отметила. Переметнулась поганка, к Мороку, а тот, дабы поверить в её преданность, велел привести Индрика… священное животное. Подманила, подлюка, хитростью, оплела путами, да на счастье рядом оказалась Зевана. Сразились сестрицы. Индрик задыхался в путах, Зевана пыталась ослабить их, тут сестрица, и вогнала свои поганые пальцы в светлые очи… и вырвала их… Увидел то Индрик, рванулся из последних сил, лопнули путы. Налетел на Марцану и пронзил рогом, втоптал в землю…
   – Это всё она рассказала?
   – Нет. Зевана и словом не обмолвилась… Сам вспомнил… слышал где-то легенду. Или быль… Знай же одно: спасла тебя Богиня! Из Сварожичей… Избегла, сердешная, участи родичей, только разумом чуток помешалась… Ты кушать будешь или ушами хлопать?
   – Твоё третье рождение вернуло тебе занудство?
   – И вовсе не занудство, – обиделся Уп. – Глянь, как быстро вечереет. А нам ещё лететь сколько… Я не сова. Сверзимся, кто виноват будет?
   – Ты.
   – То-то и оно!

   Я взяла прутик с мясом, отщипнула хлеб. И почувствовала волчий аппетит. Мясо оказалось нежным, хорошо прожаренное, только несолёное. Организм лишь пару секунд сопротивлялся, а затем, как миленький, принял всё, что я в него пихала. Сама не заметила, как приговорила всё мясо и весь хлеб.
   – С голодного края… – буркнул Уп. – Ну, что, летим?
   – Летим, летим. Зевана не сказала, чей отряд был? Кого в кабанов обратила?
   – Какой-то Сухота. В большом доверии у Вонюки…
   – Был. Теперь жди серьёзного ответа от Вонюки.
   – Да уж, – вздохнул Уп. – Клюнули в больное место. А вечер, между прочим, не стоит…
   – Нет, определённо в тебе занудство проснулось.
   – Всё, больше слова не услышишь от меня! – Уп повернулся, присел и молча стал ждать, когда я займу своё место.

   Солнце, по – всему, уже село, но было ещё довольно светло. Не так уж и далеко мы улетели, не понимаю, чего ноет Уп. Скорее всего, угнетает это место: кости повсюду… Вот, подумала о костях и самой захотелось побыстрее убраться отсюда.

   Долетели без происшествий, весьма быстро. Темнеть только начиналось.
   Бакуня дремала на том же месте, где мы её оставили.
   – Привет. Всё спокойно?
   Бакуня похлопала глазами, щёлкнула клювом:
   – Спокойно. Чудненько вздремнула!
   Уп издал звук, похожий на усмешку. Бакуня покосилась на него, вопросительно глянула на меня.
   – Не бери в голову. Мы с Упом маленько поцапались.
   – Причина?
   – Соня я бессовестная. Весь день проспала.
   – Да? А зачем улетали? Спать можно было и здесь…
   – Не совсем… Мы там встретили кое-кого. На меня сонные чары нагнали. Уп, бедняжка, ждал, когда проснусь. Ни зёрнышка не склевал, ни водички не попил…
   – Ну, врёт же! – вскрикнул Уп, хлопнув крыльями.
   – Три слова! А грозился: ни одного не услышу.
   Бакуня подвинулась к Упу:
   – Всё было не так?
   – Не так! Совсем не так! Ты спроси у неё, откуда это… – Уп показал крылом на меховой рулончик, на который я присела.
   – Откуда?
   – От шубы Зеваны!

   Бакуня вздрогнула, распахнула глаза больше некуда:
   – Вы… видели Зевану?! Защитницу лесов…
   – Ещё как видели! Мне саморучно жизнь вернула! А её вот из чар…
   Бакуня ожгла меня осуждающим взглядом:
   – И ты, подруга, хотела от меня скрыть? Да я уж, сколько лет ищу её! Моя мама столько доброго о Зеване рассказывала… Говорите же, говорите!
   И Уп залился соловьем. Похоже, третье рождение не только занудство пробудило, но и язык развязало: ишь как трещит-заливается. Не дай бог, возомнит себя Гамаюном…
   Совсем стемнело, проклюнулись первые звёзды, а Уп всё самозабвенно повествовал. Благо был благодарный слушатель: Бакуня хотела знать мельчайшие подробности о Покровительнице лесов. И Уп добросовестно расписывал, все детали одежды Зеваны, её облика, манеры.
   – Ку-ку! Так мы полетим в Твердыню?
   – Мы? – Бакуня нехотя повернулась в мою сторону.
   – Мы отоспались… Думаешь, я буду сидеть тут, и изнывать, пока этот хохлатый Гамаюн закончит свою Песню?
   – Хорошо. – Упу: – Потом дорасскажешь.
   Дорасскажешь?! Да так, как он расписывает, ещё на неделю хватит. Графоман пернатый…
   – Дождь будет, – вдруг сказала Бакуня. – Вон в той сосне есть дупло, жди нас там.
   Уп кивнул, глухо обронил:
   – Не зарывайтесь там… Берегите себя.
   – Помирать не собираемся, – бодро сказала Бакуня. – Пусть враги наши дохнут, а мы спляшем на их костях!
   – Меня увольте… от плясок. И ни слова о костях: в дрожь бросает…
   Бакуня и Уп усмехнулись. Я пропустила мимо ушей. Спелись, пернатые…

Глава 23

   Твердыня напоминала новогоднюю ёлку, опоясанную гирляндой огней: дозорные с факелами на каждом шагу. У кибиток горели костры, вверх клубами уходил дым, запах варёного мяса пропитал воздух. Ржали лошади, блеяли овцы.
   – На самом верху есть окно без рамы.
   Бакуня щёлкнула клювом, что, видимо, означало: хорошо, поняла.

   Нас ожидал полный облом: в комнате были дозорные, в безрамном проёме торчали горящие факелы.
   Бакуня поднялась над крышей и опустилась на полуразрушенный шпиль.
   – Что будем делать? Шустрые ребята, обложили все входы. – Надо подумать…
   «А чего думать? – внезапно хохотнул в моей голове Вадим. – Варвара, какими судьбами?»
   «Да вот пришли посмотреть: какие нахалы приватизировали чужое имущество?»
   «Я, Варюша, я теперь хозяин этой избушки. А скоро, и всё остальное будет моим.»
   «Не подавишься?»
   «Никак нет. Чем тут давиться? Слушай, Варь, предлагаю выгодный союз».
   «Союз? Расшифруй».
   «Ты помогаешь мне угробить Морока. Я… не трогаю Жирдяя и твоих друзей, отдаю тебе Зерно – и довольные разбежимся. Вы домой, а я… тут поцарствую».
   «Наполеон плохо кончил…»
   «Ха! Все твои наполеоны, македонские – тупые мужики! Даже хуже – дебилы…»
   «Не переоцениваешь себя?»
   «Не боись. Я и без тебя одолею Морока, но хочется побыстрее.»
   «Что же сдерживает?»
   «Да есть небольшие заморочки. Как? Согласна?»
   «Не согласна, разумеется. Я тебя презираю! Ты ещё ответишь за погибших в Долине! Кретин!»
   «Ну, сучка, пожалеешь! Хотел по-хорошему… Хотел уже отказаться, теперь из принципа трахну тебя!»

   Рядом с нами в стену ударила стрела. Бакуня взлетела и…
   – Я не могу тронуться с места! – отчаянно закричала, яростно махая крыльями, но оставалась на месте.
   – Всё, отлетались, мокрощелки! – Перед нами, метрах в трёх, возникло плоское и круглое, как лепёшка, облако. На нём, полуразвалясь, сидел Вадим. На груди его искрился, синим светом Камень Смаргла. – Зря ты, Варька, так… Я, правда, хотел по-хорошему разбежаться. Теперь умолять будешь.
   – Не дождёшься!
   – Будешь, будешь. А я поизгаляюсь от души.

   Нас обдало жарким ветром, и Бакуня, дико закричав, стала падать, а я… осталась висеть в воздухе. И с ужасом наблюдала, как с Бакуни слетели перья, и ощипанная тушка грохнулась на крышу, покатилась по скату. На полпути тормознула, а через секунду на этом месте сидела совершенно голая девчонка.
   – Классный трюк, – засмеялся Вадим. – Ты ещё сомневаешься в моих силах?
   – Подонок ты! Со слабыми воевать…
   – Но ты не слабая! Напомни, что тебе всучила эта простодушная мумия? Продемонстрируй…

   Он знал, что говорил: Спица поразительно безучастная прилипла гвоздиком к ладони, и ни гу-гу, а посланные мною удары, ушли в никуда.
   – Ах, какая жалость! – продолжал издеваться Вадим. – Бедная Варька с погремушками… Что-то мне в тебе не нравится.
   Меня вновь обдало жарким ветерком, и одежда расползлась, словно бумажная, скользнула хлопьями вниз. Я осталась в одной крапивной рубашке.
   – Прикольный видок! – мерзко хохотал Вадим. – А сиськи, покажи сиськи…
   Невидимая сила мягко перевернула меня вниз головой, рубашка опала, закрыв мне лицо.
   Душили слёзы… Кровь прихлынула к голове, сознание помутилось…
   Я отчаянно захотела умереть…

Глава 24

   Я не умерла. Я стала, как хомячок, обитательницей аквариума или террариума, как хотите. Вадим поместил меня в одну из ячеек Хранилища. Без рубашки. Ворох соломы. Лоскут кожи, на нём кувшинчик с водой, рядом деревянная миска с едой.
   Гадёныш! лучше бы заморозил, чем устраивать этот зверинец! Поизгаляться решил по полной программе… Ублюдок недобитый!

   – Всё хамишь, детка?
   Я глубже зарылась в солому. Знакомое уже кресло-трон стояло как раз перед моей ячейкой. Вадим небрежно развалился в нём. Перед ним столик, уставленный яствами. Курдуш с любезной улыбкой прислуживает.
   – Сволочь ты последняя!
   – Почему последняя? Я – первая и единственная, – хохотнул Вадим, отбросив обглоданную кость на пол. Курдуш попрыгал к ней, подобрал, вернулся к столу. – Пусть я сволочь, но Великая! Скоро это будет высоким титулом. Я заставлю всех произносить его с трепетом! – Вадим был, явно, под хмельком. – Варька, зря ты выкобениваешься… Мы б с тобой такое тут зафигачили! Они же все бараны… чурки… А мы бы их пасли… и стригли, стригли… Клёво! Я – царь! Варьк, хошь быть царицей? Молчишь, сучка… Молчи, молчи… Счас мои ребятки притащат твоего поджаренного котяру… он вернёт тебя в прежний вид. Потом мы покувыркаемся… А после я назначу тебя… уборщицей… Эй, образина, нам нужна уборщица?
   – Да, господин, – поспешно ответил курдуш.
   – Здесь будет моя фазенда… Варька… уборщица… Этот трухлявый хрен… Морок… будет туалеты чистить… Ха! прикольно будет. Из Жирдяя… чучело сделаю… в спальне поставлю…

   Я не могла больше слушать пьяный бред и заткнула уши. В голове стоял гул, тело ззудилось от соломенной пыли, в ноздрях неприятно покалывало. Меня захлестнуло отчаянье, которое потихоньку перетекало в апатию. В голову грубо врывался развязный голос Вадима, описывающий, что и как он будет со мной делать… Слабая попытка поставить барьер, увенчалась лишь наполовину: точно у радио приглушили звук.
   Как великое спасение пришёл сон. Но и он… прикинулся спасителем, а на самом деле был жестоким истязателем: кошмарами пытал… Ужасные сцены гибели Димки, Добрана… Зверское насилие над Бакуней, Зарёмой, мной…

   Вскакивала с криком, обливаясь потом и слезами. Всё тело саднило, как одна сплошная рана: исколотое соломой, разъеденное жгучей смесью из пота и соломенной трухи… У меня началась горячка… Время потеряло всякий смысл: я то проваливалась в «камеру пыток», то возвращалась в «камеру отдыха»… Помещение то ярко освещено, то в полном мраке… Совершенно не понимала: у меня в глазах темно или, действительно, в помещении гасили свет… Вадим то был, то его не было… Голова казалась огромным раздутым шаром, по которому кто-то, издеваясь, хлопал ладонями…

   Однажды – не знаю, сон или явь – я увидела рядом курдуша… Вынул меня из соломы, положил в неглубокое блюдо, затем дважды облил водой из кувшина… выгреб солому, насыпал, свежую… вынул меня из воды, сунул в тряпицу, и положил на солому… и, словно издалека, долетел свистящий шёпот:
   – Ладушка, вам кушать надо… совсем ослабнете… занедужите…
   – Что… с Бакуней? – с трудом протолкнула сквозь горло слова.
   – Не велено с вами разговоры вести…
   А глаза… глаза его точно говорили: жива, жива твоя подружка…
   Курдуш торопливо удалился и свет погас.

   Бакуня жива!.. Судя по выражению глаз курдуша, она в мерзких лапах Вадима-Кавардака. Жива… это хорошо или… я вот тоже жива… Но можно ли назвать это жизнью? Лучше смерть! Лучше? Кому? Только тебе… Полный эгоизм получается… Ну, хорошо, я, Варька, вечная трусиха и размазня, раскисла, пала духом… А та, другая, из легенд… как бы поступила? Мужественно, стойко… Как ещё? несгибаемая воля… Ох, где их взять, если сроду во мне не было мужества… воли… и гнули меня родичи в бараний рог…

   «Жалистная история, – пьяно тыкнул Вадим. – Счас докушаю и приду… по головке поглажу, слёзки утру…»
   «По долинам и по взгорьям шла коза с бидоном сливок а навстречу лысый ёжик тыкву синюю катил в тыкве той сороконожка грызла семечки и пела что о туфельках на шпильках измечтались её ножки…»

   Барьер получился глухой и прочный. На чём меня прервали?… Мифическая Зазирка… А, шут с ней, что мне до неё! Что делать? Что?! Обещанное «счас» что-то долго тянется… Значит, облом? Не всё коту масленица! Нет! сравнивать эту мразь с котом – обидеть весь кошачий род… Извините меня, киски! Зеб в Долине и Оберег не сломлен! Это радует… и вдохновляет… А мразь пьянствует… Жри больше… в три горла, и пусть тебя зелёные чёртики удавят! Ах, Ладанея, Ладушка, вот опять ты позарез нужна… Прости, конечно, я понимаю… тебе не легче там… в Пекле… но хоть подскажи… дай совет, как мне быть… Боюсь сойти с ума от такой «жизни»…
   Может, последовать совету курдуша… есть, пить… и надеяться… что однажды придёт свобода? Как, как остаться человеком, если я уже уподобилась животному: где стол, там и туалет?
   Оглушающе подступили слёзы, и я отпустила их на волю. Уходя, они забирали у меня последние силы… А потом приходил сон-палач и пинком сбрасывал меня в пыточную…

   … Вадим в грязном окровавленном фартуке стоит у стола, на котором, среди кусочков мяса и осколков костей, трёхлитровая стеклянная банка. В ней я. К краю стола прикручена мясорубка, над ней висит на крюке Зебрик… Крылья обрезаны и раны сочатся… Далее ещё крюки… на них висят Яга, Добран… без рук, без ног, головами вниз… Кровь звучно капает на пол…
   – Слово? – орёт Вадим. У него сине-красное потное лицо, пьяно-безумные глаза, и почти звериный оскал.
   Зеб презрительно фыркает и, как герой в американском боевике, роняет:
   – Поцелуй меня в задницу…
   Вадим хватает его лапу, тянет в зев мясорубки… Зеб вопит… У меня лопаются в ушах перепонки…

   … Картина дёрнулась, перекосилась… и пропала. Белое с подпалинами полотно и глухая тишина. Подпалины темнеют и уже ясно, что с обратной стороны полотно лижет огонь. Ещё секунда – и от полотна лишь хлопья пепла в разные стороны… Знакомый уже сиреневый мрак и дурной запах… И всё та же «кастрюля» с закипавшим «киселём»…
   Сухой жар обжигает тело… «Кисель» выплеснулся через край, весь, обнажив дно…
   Невидимая рука, точно тряпкой, смахнула кисельные разводы, и я увидела… себя… Похоже на чуть размытый акварельный рисунок… В следующее мгновение я понимаю: это Ладанея…
   Рисунок оживает… Глаза, кричащие от боли… на лице печать невыразимой муки… Ладанея что-то говорит, но я не слышу ни звука… Напрягаю зрение, пытаюсь по губам прочесть… Жар мешает… Запах горевшей плоти… волос… Это от Ладанеи? Или я уже подгораю?
   Кричу: ничего не слышно! Даже собственного крика… Жар обжигает гортань… Ладанея простирает руки… правой обхватывает запястье левой и тут же убирает… На её руке проступает… берестяной браслетик… Показался и исчез… Ладанея показывает рукой круговое движение, точно закручивает невидимую крышку на такой же банке…
   – Поняла!!! – кричу из последних сил.
   Уже не просто жар, а языки пламени метнулись мне под ноги…

   … Лежу на соломе, тело горит внутренним огнём, трудно дышать, в горле колючий обжигающий ком… Острый запах палённого…
   В помещении темно, в моём «аквариуме», разумеется, тоже. Напрягаюсь и вспоминаю, где должна стоять посудина с водой. Ползу, едва сдерживаясь от крика… Вот и вода! Пью жадно, звучно, захлебываясь, будто помпой закачиваю в себя… Чувствую, как вода чудной прохладой растекается внутри меня, гасит огонь… Боль притупляется…

   Я опять была в Пекле… Ладанея не забыла обо мне, услышала! Превозмогая собственные муки, перенесла меня к месту своего заточения, чтобы сказать… Браслет! Браслет поможет мне! Я совершенно забыла о нём… да и он не напомнил о себе… Пророчица не успела объяснить, что и как… Значит, его нужно провернуть?
   Обхватила запястье… Вспышка жгучей боли… Неужели я вся обгорела?! Кожа под ладонью вспухла, и проступил браслет… Капли пота заскользили по мне, как по раскалённой плите…
   Провернула браслет, и не удержалась от крика: ощущение было такое, точно я содрала ленту собственной кожи… А затем… мне на руку стали натягивать холодную перчатку… Она всё тянулась и тянулась… Боль, сопротивляясь, отступала… Плечо, шея… Нет, это уже не перчатка… скорее, комбинезон… Уже голова в нём, второе плечо, правая рука… странный способ одеваться… Холодная ткань скользнула по подошвам, пощекотала между пальцев, и где-то за пятками раздался лёгкий щелчок, точно заклёпки защёлкнули…
   Я шевельнулась… «Комбинезон» не ощущался: я была всё так же голая… Только совершенно исчезла боль, а с ней и жажда с усталостью…
   Я чувствовала себя замечательно, словно только что вышла из ванной, насухо вытерлась, сейчас надену свежее бельё… Ага, держи рот шире… губу раскатала: свежее бельё…

   Браслет ещё не скрылся. Я погладила его кончиками пальцев. Спасибо, конечно, за исцеление… только я рассчитывала на иную помощь… Что ты ещё можешь? А что, если тебя ещё разок покрутить?
   Сначала смутно забелел, затем вспыхнул неоновым светом. В моей темнице, словно свечку зажгли. Я увидела свои руки – чёрные, как у негра. Таким же было и всё тело. Круто поджарилась…

   Браслет запульсировал, заиграл бликами, затем от него отскочила искорка, повисла в воздухе светлячком. С каждой секундой «светлячок» становился крупнее, ярче. Когда он достиг размеров шмеля, браслет погас. «Светлячок» медленно опустился на уровне моей головы, приблизился к моему лбу и… застыл, точно фонарь шахтёра.
   Браслет тем временем продолжал тяжелить руку, казалось, ждал чего-то. Ещё крутануть?

   Крутанула… Кисть руки онемела, из чёрной стала молочно-белой, затем… Короче, за минуту прошли все цвета радуги. Наконец, кисть вновь стала чёрной, и, с покалыванием, возвращалась к жизни. Когда иголочки кончились, исчез и браслет, вернее, спрятался под кожу.
   – И всё? – невольно вырвалось у меня. – А объяснить?

   Согласитесь: было от чего возмутиться – поиграли красками и – гуд бай! Зачем? Почему? Какая мне выгода от этой цветопляски? Поднять настроение хотели? Зря старались… Для хомячка или свинки может и сойдёт… Только я не хомячок!
   Меня захлестнули обида и возмущение, пнула какую-то черепку, бросилась на солому, больно ударилась локтем о стену. Слёзы брызнули ручьём… Мне свобода нужна, а не цветопреставления! Свобода! Воля! Хлопнула в гневе по стене ладонью и… свалилась на пол в соседней ячейке. Стена осталась нерушимой! Ничего себе фокус! Я ПРОШЛА СКВОЗЬ СТЕНУ?! Я ПРОШЛА СКВОЗЬ СТЕНУ!!! Тупица! вот о чём говорила тебе Ладанея! Спасибо! Спасибо, Ладушка! спасибо, спасибо, Браслетик!
   Обливая слезами, я обцеловала запястье по окружности. Ладушка, миленькая, потерпи: я обязательно тебя освобожу! Я ДОЛЖНА ЭТО СДЕЛАТЬ! В лепёшку расшибусь, а сделаю! А теперь прочь отсюда…

Глава 25

   Переходя из ячейки в ячейку, я достигла крайней, что в двух метрах от входной двери. До пола, по моим меркам, далеко, прыгать рискованно. Пройти сквозь стену? А что за ней? Через перегородки ячеек двигалась быстро, можно сказать, нервно… А если спокойно, в полшага? Можно просто выглянуть из стены, осмотреться…

   Фантастическое ощущение… Едва коснулась ладонью стены, как она расползлась, точно мокрая бумага, образовав щель. Я шла как по туннелю, освещенному прожектором.
   За стеной был лестничный пролёт – я вышла как раз на ступеньку. Вопреки опасениям, перед дверью не было охраны. Видимо, Кавардак наложил защитное заклятье. Глупец! думал, захватил Камень Смаргла – и весь мир в кармане. Кретин, карман-то дырявый…

   Так, куда дальше? На улице глубокая ночь. Какая по счёту? Бедный Уп, с ума сходит… Ночь, значит, эта свинья дрыхнет… скорее всего, в бывших покоях Яги.

   Под лестницей кто-то протяжно заскулил. Я прижалась к стене, «светлячок» выключился. Скулёж не прекращался. В нём слышались боль и мука, чувствовались слёзы.
   Я рискнула отлепиться от стены, и прошла по ступеньке до конца. «Светлячок» зажёгся в полнакала, освещая мне путь. Держась за металлическую стойку, попробовала заглянуть под лестницу. Ничего не видно. Кто-то в глубине копошился и рыдал от боли. Может, Бакуня?
   Я кинулась по лестнице вниз, благо расстояние от ступеньки до ступеньки было небольшим.
   Под лестницей, в самом углу, ворох тряпья. Он шевелился, и из него вылетал плач.
   – Бакуня, – тихо позвала я.
   Ворох замер на секунду, затем из него проглянула зарёванная мордочка курдуша. Он судорожно икнул, глаза округлились, полезли на лоб.
   – Госпожа?! Вы чернее угля…
   – Не бери в голову. Это я сбегала в Пекло, с Ладанеей посовещаться…
   Курдуш сдавленно сглотнул, распрямился, глаза засветились восторгом и безграничным обожанием.
   – Чего ревёшь? Хозяин оплеух навесил?
   Курдуш плаксиво скуксился, разбросал тряпки и боком выполз на чистое место. И я увидела причину его рыданий: вместо крыльев торчали обгоревшие культяпки. Курдуш вновь расплакался.
   Я подошла к нему.
   – Потерпи, и не дёргайся. Сейчас боль сниму.

   От него несло смесью неприятных запахов. Но справилась с подступившей тошнотой, взобралась по грязной засалившейся шерсти. Курдуш лёг на живот. «Светлячок» услужливо осветил культяпки. Беднягу, похоже, жгли раскалённым железом, пока крылья не отвалились… сквозь трещины сгоревшего мяса сочилась кровь.
   Я не рискнула использовать меченую руку: кто её знает, как себя поведёт. Ещё располовинит страдальца.
   Правая справилась и одна чудненько: кровь перестала сочиться, вокруг обгоревших участков образовались розовые рубцы, которые дубели на глазах, отторгая сгоревшее.
   – Не болит?
   – Нет… только хочется чесать…
   – Потерпи, скоро пройдёт. Кто это тебя так?
   – Хозяин. За разговор с вами… Благодарю, госпожа, за заботу…
   – Перестань. Хочешь отомстить?
   – Хочу! Люто хочу!
   – Поможешь мне, – Я перебралась к нему на плечо. Курдуш живо сел, подёргивая спиной и морщась. – Где Бакуня?
   – В покоях… этого…
   – Пошли!

   У двери в покои тоже не было стражи. Самонадеянный дурак…
   Курдуш приблизился к двери, послушав, хотел коснуться её, но невидимая сила отбросила бедолагу; упал на колени, затряс головой. Я чудом удержалась, ухватившись за его ухо.
   – Живой?
   – Жи… жи… в, – с трудом просипел.
   – Ладно, опусти меня на пол. Жди здесь.

   Стена пропустила без проблем. В покоях едва теплился один светильник. Запахи, похуже, чем от курдуша.
   Стол придвинут вплотную к кровати. Кто на ней, не видно: высоковато для меня.
   Прошла под столом, где валялись кости наполовину обглоданные, черепки глиняной посуды. С этой стороны у стены стояла какая-то решётчатая конструкция, типа стойки под кашпо. По ней я поднялась на высоту стола.

   Алё, кто говорил, что Кавардак мудрый колдун? Где она, мудрость, ткните пальцем? Если мудрость превратить спальню в свинарник, тогда я Спиноза и Конфуций «в одном флаконе».
   На столе был полный бедлам, какой бывает, наверно, у запойных алкашей. Свалка из опрокинутой и битой посуды, размазанной по столу еды. В центре этой помойки стоял заляпанный стеклянный куб, а в нём… моя Спица.

   Я оттолкнулась и прыгнула. Ноги коснулись чего-то липкого с кисловатым запахом, скользнули вверх, и я плюхнулась попой в лужу. По инерции заскользила прямо навстречу кубу. Ноги коснулись его, и я остановилась.
   – Здравствуй, родненькая! и тебя заточили? – зашептала, пытаясь подняться. Ноги разъезжались, как на льду. Наконец, сообразила перевернуться, и встала на колени. Грань куба выросла передо мной, как стена. Я положила на неё ладонь, слегка надавила. С лёгким шипением рука провалилась, точно сквозь плотный слой песка. Вот и Спица… холоднющий гвоздик. Обратно рука двигалась значительно легче.

   Оказавшись вне куба, Спица ожила: задрожала мелко, провернулась на ладони, и вспорхнула стрекозкой, выстрелив лезвия; заиграла перламутровыми дивными бликами. Замерла на уровне моих глаз, словно спрашивала: кого рубить, колоть?
   – Погоди, сейчас разберёмся.
   Я обошла куб, прошмыгнула в щель между кувшином и высоким блюдом, оказалась на открытом участке. И увидела, наконец, что делается на кровати.

   Голая Бакуня лежала у стены, руки и ноги в стороны, точно на растяжках, но никаких верёвок, ремней не было. Колдовские штучки? Бакуня казалась мёртвой: её тело исцарапано, в синяках и кровоподтёках, землистого цвета лицо, губы, вспухшие с запёкшейся кровью…
   С краю, тоже голый, лицом вниз, лежал Вадим-Кавардак. На шее тускло поблёскивала цепочка. Значит, Камень при нём.

   Непонятно почему, но я застыла в растерянности. Что делать? Рядом шелестела крылышками Спица. Пожелай я сейчас и она тут же изрубит в кусочки это беззащитное пьяное тело… Но… это тело Вадима… в нём дух Кавардака, а его не изрубишь… Вадим, конечно, не подарок… но не заслужил такой смерти. Не сам же он творил все эти гадости. Кавардак перемутил его душу, выпустил на волю низменные страсти… науськивал, подталкивал. Вадим, по сути, был… невменяемый… таких даже суд не осуждает.
   Я глянула на Спицу: нам не нужна его смерть, НАМ НУЖЕН КАМЕНЬ.

   Шляпка Спицы мигнула розовым, в следующее мгновение сама она метнулась к шее Вадима. Коснулась звена цепочки, поёрзала.
   – Что? Кто здесь? – дёрнулся Вадим, перевернулся, сел. Лицо красное, в прожилках и складках, влажное от пота, слипшиеся ресницы.
   Камень с разорванной цепочкой остался лежать на постели, в мокрой вмятине.
   Спица бесшумно скользнула под рукой Вадима, зацепила кончиком лезвия цепочку и благополучно опустила Камень у моих ног. Я на пару секунд расслабилась, отвлеклась, и не заметила, как в руке Вадима оказался кувшин, дно которого должно было впечатать меня в столешницу, но Спица была начеку…

   Вначале услышала дикий звериный рёв, а затем увидела, как рука Вадима, у самого плеча, отделилась и, брызгая кровью, упала на живот Бакуни. Рука продолжала сжимать кувшин… А Вадим… его, собственно, не было: посреди комнаты крутился кровавый мини-вихрь, втягивая в себя лёгкие вещи. Я ухватилась за цепь Камня, но меня подняло в воздух, крутануло и, оторвав, швырнуло… в горловину кувшина, напоминавшего вазу для цветов. В нём было немного вязкой с травными запахами жидкости – я с головой окунулась в неё. Кувшин крутануло, повлекло, затем падение – и грохот: кувшин развалился на части. Я увидела свет и услышала…

   Ничего я не услышала, потому, как была полная тишина. Я лежала в липкой луже, точно муха в меду. С великим трудом вырвала себя из плена, измазавшись ещё больше. На вкус жидкость походила на мёд, с привкусом каких-то трав. Скорее всего, хмельное питьё на меду.
   Я вышла из-за обломков кувшина на свободное пространство. В воздухе, как говорится, пыль стояла столбом. В лучах «светлячка» она клубилась и блестела.
   Дверь, вырванная с петлями, лежала по ту сторону проёма, по полу струился холодный сквознячок. Настороженно заглянул курдуш.

   – Входи, – с усилием разлепила губы: мёд потёками плавно сползал по мне на пол.
   Подскакал курдуш, опустился на колено:
   – Ой, госпожа, ой, что с вами такое?! Искупались в медовухе? Добрый знак! ой, добрый!
   – Чего тут доброго…
   – Не говорите так, госпожа! Случайно искупавшийся в медовухе будет… знаменит и знатен… будет управлять народами…
   – Остановись! Подними меня на кровать.

   Оказавшись на постели, я, первым делом, вытерлась. Хотя это громко сказано: ткань прилипала и больше размазывала, чем убирала. В основном я старалась очистить лицо, руки и ноги. Частично удалось.
   Постель, всё тело Бакуни, как и стены, были забрызганы кровью.
   Бакуня была жива, правда, дыхание слабое. Либо в обмороке, либо под действием колдовских чар. Я обследовала её и не нашла переломов, вывихов. Только следы ударов, видимо, кулаком. И ещё… следы варварского изнасилования…
   О! как в эти минуты я пожалела, что не дала команду Спице наказать… зверюгу!

   Кстати, а где моя защитница? И Камня на столе нет… Проклятье! Неужели вихрь с собой унёс их? Теперь ищи ветра в поле…
   Я позвала курдуша. Он поразительно ловко вскочил на кровать.
   – Попробуй поднять Бакуню.
   Невидимые растяжки, точно резиновые, позволили оторвать тело девочки на четверть метра, не более. Курдуш весь взмок, но не смог путы оборвать.
   – Ладно, прикрой её пока. Помнишь, Камень висел на шее у хозяина. Поищи, пожалуйста, на полу… может, закатился…
   Надежды никакой, но авось…

   Курдуш плюхнулся на пол, и добросовестно стал ползать, тщательно обследуя все закоулки, переворачивая черепки, заглядывая под блюда. Когда он вылез из-под кровати, серый от пыли, и двинулся вдоль стены к дверному проёму, надежда моя конвульсивно дёрнулась и испустила дух.

   – Нашёл! – вдруг завопил курдуш у самого проёма. – Здесь! Тут он! – Стоя на колене, хлопал ладошкой по стене, и не то всхлипывал, не то икал.
   Не помню, как я слетела с кровати и понеслась к дверному проёму. Курдуш подхватил меня на бегу, больно сжал в ладонях, поднёс к стене. В оголённой кирпичной кладке торчал кончик Спицы, изогнутый спиралью, а на неё намотана часть цепочки, остальное, как и Спица, уходило вглубь кирпича.

   Надо ли говорить, что достать Спицу из стены для меня не составило труда? Просто дверной проём стал вдвое шире.
   Бедная, бедная, Спица, как же её скрутило! Чудовищно изогнутая спираль, сплющенные крылышки, обломанные лезвия… И всё это стянуто цепочкой – местами звенья лопнули, разошлись. Камень был здесь же! Вяло мигал бледно-синим.
   Скорее инстинктивно, чем осознанно, я оцарапала палец о лезвие Спицы и, выдавливая кровь, сбрызнула на Камень: Кавардак за это время мог прийти в себя и призвать Камень в любую секунду. Всё! Теперь не призовёт: отныне я его Хозяйка! Он – мой слуга!
   Как бы подтверждая мои мысли, Камень запылал розовым насыщенным светом: к вашим услугам, госпожа, приказывай.
   Приказывать… как-то не с руки мне… Просьба… звучит получше.

   Я взяла бедняжку Спицу, положила на Камень и, только собралась сформулировать просьбу, как Спица окуталась вишнёвым дымком, внутри послышался скрип, словно кто-то осторожно ступал по снегу. Максимум через полторы минуты скрип прекратился, дымок стал расползаться, таять.
   На Камне лежала… новенькая Спица, но… шляпка её не светилась. Я протянула руку и застыла так, ибо Спица тотчас ожила: встала во весь рост, шляпка вспыхнула нежно-розовым, однако, не кинулась, как обычно, к руке, а… свернулась кольцом, которое бешено завертелось. Я отдёрнула руку. Кольцо исчезло. Я продолжала смотреть на Камень.
   – Госпожа… – почему-то шёпотом окликнул курдуш, – оно… у вас на руке…
   Я перевела взгляд: на запястье правой руки, совершенно неощутимый браслет, в чашечке лепестков, похожих на крылышки молодых стрекоз, розовел глазок. Да, цвет браслета был нечистый: словно в остывающее серебро небрежно побросали золотые стружки.

   До сих пор не могу понять, почему я тогда вдруг истерично вскрикнула:
   – Мне не нужен браслет! Мне нужна моя Спица!
   Браслет мигнул глазком и, в мгновение ока, вытянулся, стрелкой поднялся в воздух, выстрелив лезвия – Спица собственной персоной, правда, крапчатая вся.
   – Так… Поменяла имидж? Ладно, принимается.
   Спица тотчас вернулась на руку. А что, так даже много лучше: прилипший к руке гвоздик… как-то не смотрелся… неудобно было. А сейчас просто блеск!
   Спасибо, дружок! Я погладила Камень. Он вздрогнул, как живое существо, быстро-быстро замигал, а затем… стал уменьшаться. Я инстинктивно хотела отдёрнуть руку, но она словно прикипела к Камню. А он уменьшался, уменьшался, пока не стал размером с кофейное зёрнышко. Фрагмент цепочки, наоборот, вытянулся и образовал нечто вроде шейного браслета. В общем, всё стало походить на ювелирное украшение-кулон.
   Курдуш восторженно зачмокал:
   – Как славно-то! Теперь, госпожа, сможете носить его под рубашкой…

   Кстати, о рубашке… хватит, пожалуй, мне голышом шастать! Попросила курдуша поискать мою одежку, и он довольно шустро запрыгал в сторону потайного закутка Яги.
   Я повесила Камень на шею. Ожёг на мгновение ледяным холодком и стал быстро теплеть, а вскоре почти и не чувствовался на груди.

   В следующие несколько секунд Камень поражал меня до глубины души: я ещё, как говорится, только собиралась подумать, а он уже исполнял. Будто рьяно пытался загладить свою вину: службу злым, недобрым хозяевам.
   Так я непостижимым образом, играючи, запрыгнула на кровать, где Бакуня уже была освобождена от колдовских пут. И, как бы, между прочим, Камень умудрился облегчить поиски курдуша: невидимый пылесос прошёлся по всем абсолютно укромным уголкам и высыпал «трофеи» посреди комнаты. Чего тут только не было! 90 % вещей и предметов я видела впервые, и понятия не имела об их назначении. Нашлась моя рубашка, правда, грязнущая, а так же курдуш предложил мне совершенно новые штаны, куртку и полусапожки… Яги.
   – Думаешь, налезут? Боюсь, маловаты будут…
   Курдуш оценил мой юмор, расплылся в улыбке до ушей, ткнул пальцем на Камень:
   – Попросите его растянуть.

   Курдуш ещё не закончил фразу, как над вещами появилось оранжевое облачко и стало клубиться, убыстряя темп. Вещи поочерёдно втягивались в облачко, оно росло и темнело. Мы замерли в ожидании. Прошло не более трёх минут, и облачко… выплюнуло к моим ногам сначала чистую рубашку, затем штаны, куртку, а через паузу, сапожки. Всё моего размера – для «крохотки». Причём всё выглядело так, будто только что из пошивочного ателье на заказ. Облачко при этом стало серо-буро-малиновым. Остановилось, затем, как сигаретный дым, расползлось по комнате.
   – Благодарю! – Я прикрыла Камень ладонью, сжала. Ответил лёгким толчком, точно клювиком торкнул. Действительно… живой? Если так, то «имя» Камень явно… обидное, что ли… Надо бы подобрать ему звучное красивое ЖИВОЕ имя… Кстати, курдуш тоже вполне заслужил…

   – У тебя имя есть?
   Смутился, потупил взор:
   – Имя не помню… Все звали меня… Ягодка… насмехались…
   – Почему? Дивное имя.
   – Потому что не ел мяса, как все… Меня от него… тошнило. Только ягоды… Хозяйка отпускала в лес…
   – А зимой как же?
   – Я заготавливал…
   – Молодец! Постой… а эти, другие хозяева отпускали?
   – Нет… Но я могу несколько дней голодать…
   – И сколько ты уже голодаешь?
   Курдуш горестно вздохнул, уронил скупые слёзы.
   – Ясно… А мы с Бакуней сколько здесь?
   – Без дня седмица.
   – Это что… шесть дней!?
   Ягодка утвердительно кивнул.
   – Да-а… Мои же с ума сойдут от догадок! Ладно, сейчас отнеси Бакуню в купальню, потом… подбери и для неё одежду. И будем выбираться отсюда. Потерпи ещё чуть-чуть, и будут тебе ягоды. Много ягод!

   В купальне Бакуня пришла в себя. Увидев меня, расплакалась навзрыд. Однако, быстро взяла себя в руки и принялась, остервенело мылить и тереть тело. Я вкратце рассказала, что произошло, пока она была в беспамятстве.
   – Значит, этот поганец ещё жив?
   – Думаю, да. Где-нибудь зализывает рану.
   – Радует, что Камень опять у нас. Ничего, доберёмся и до поганца! Я вот этими руками прикончу его!

   Забежал на секунду Ягодка, положил в очередной раз позаимствованные из гардероба Яги вещи, и скрылся. Камень тотчас приступил к их переделке. Бакуня запоздало ойкнула и опустилась в воду.
   – Всё что нужно было, этот бедняга давно уже рассмотрел.
   – Действительно, бедняжка… Этот поганец так издевался над ним…
   – Знаю… Крылья спалил… А моя Спица ему ногу отсекла… Совсем зла не держит. Я бы так не смогла…
   – Не люблю таких! В любую минуту может предать.
   – К сожалению… Он просто хочет жить и служить. Без геройства и потрясений. Ягодка не виноват, что ему доставались не те хозяева.
   – Ягодка? Его так зовут?
   – Да. Питается только ягодами.
   – Ягодки… Мд-а… – мечтательно протянула Бакуня. – Моя любимая еда… особенно подмороженная рябина… Это… это…
   – Я поняла: супер!
   – Суп ер?
   – Есть такое у нас дурацкое слово. Обозначает всё, что не можешь выразить словами восхищения, восторга…
   – Значит, и ты… супер!
   – Почему?
   – Я не могу словами выразить восхищение тобой…
   – Нечему восхищаться.
   – Но Зазирка…
   – Прекрати! Прошу тебя… Никакая я не Зазирка. Варька из Питера, трусиха и рохля… Восхищаться надо Ладанеей… Спицей… Без них что я? Ничто! Может, я такая же, как Ягодка.
   – Не верю! Не верю! Я этого не слышала!
   – Как знаешь… Но запомни: меня зовут Варя! Ва-ря! а не Зазирка, не Ладушка!

   Пока мы находились в купальне, Ягодка привёл в порядок покои Яги, приготовил скромный поздний ужин. Подозреваю, что Камень существенно помог Ягодке: стены чистые, постель заправлена свежим бельём, кругом ни соринки. Горят сразу несколько факелов. «Светлячок», не гаснувший даже в воде, здесь дипломатично мигнул и погас.

   Один вид еды пробудил в нас зверский аппетит, и мы лихо всё приговорили. Ягодка сидел поодаль и искренне радовался за нас. Даже прослезился. Я спросила, не хочет ли и он вымыться… бедняга, воспринял это как приказ.
   – Да, госпожа, – и быстро упрыгал.
   – Он тоже смотрит на тебя, как на… на… субер!
   – Супер, – поправила я. – Пусть… может, хоть это излечит его истерзанную душу.
   Бакуня двусмысленно хмыкнула.
   – Ты чего?
   – А говоришь, не Зазирка! Только Зазирка считала, что и у нежити может быть душа…
   – Какая нежить… Милое существо. У нас таких в мультиках рисуют… добрых, светлых… Ладно, оставим эту тему на потом. Давай подумаем, как нам выбраться. Ты, как я понимаю, не сможешь… лететь…
   – Не смогу, – горестно согласилась Бакуня. – Я сейчас как птенец… только пух…
   – Будем выбираться ножками. Вопрос – как? Слишком много воинов снаружи… Допустим, из Твердыни выберемся. А дальше? Ров, кибитки…
   – Нам помогут Камень и Боги! – встрепенулась Бакуня.

   Вернулся Ягодка. И мы ахнули: чистенький и весьма довольный, шёрстка его поблёскивала, как и счастливые глаза. Ну, какая это нежить? Забавное, плюшевое существо, живое… как собака или кошка.
   Я посвятила Ягодку в план исхода. Он предложил уходить через первый этаж правого крыла: там стена здания примыкает к крепостной стене. Как и Бакуня, Ягодка был убеждён в успехе.

   А меня раздирали сомнения: одна я, конечно, пройду сквозь стены, а хватит ли сил пробить туннель для Бакуни с Ягодкой? Вдруг накладка получится… останутся замурованными в стене… Брр! только не это! Можно использовать Дар Ладанеи и сделать настоящий пролом, но тогда на шум сбегутся турчены… После купания и сытной еды, о! как не хотелось затевать кровавую бойню. Как же быть?
   Долго ли сломить безвольную Варьку? Да ещё с таким напором, как у Бакуни. А взгляд Ягодки… Что говорить, сами понимаете…

Глава 26

   Ягодка повёл нас в долгий путь по коридорам, переходам и лестницам на первый этаж. Бакуня хотела нести меня на руках, но я наотрез отказалась: на её плече я чувствовала себя увереннее. «Светлячок» добросовестно исполнял роль фонарика.
   Запах сырости, плесени сопровождали нас всю дорогу, и вскоре, казалось, они пропитали нас насквозь. Прекрасное настроение, которое было после купальни и ужина, исчезло: оно просто задохнулось.
   Прошла целая вечность, прежде чем мы достигли узкого помещения. Здесь царил хаос: догнивала какая-то рухлядь, штукатурка, где осыпалась, где отвалилась кусками, в углах «плантации» грибка. Воздух тяжёлый, во рту приторно-сладковатый осадок, в голове лёгкое опьянение.

   Ягодка и Бакуня быстро очистили участок у стены, при этом измазались как чушки.
   – Не медли… одуреем… – выдохнула Бакуня, тщетно пытаясь сплюнуть. Похоже, у неё, как и у меня, во рту Сахара.
   Бакуня сняла меня с плеча, и поднесла к стене на уровне своего живота. Взывая одновременно к Камню и Ладанеи, я уперлась ладонями в кирпичную кладку.

   Я ожидала туннель, а появилась нора. Правда, диаметром с автомобильное колесо. Бакуня сунула руки в нору, опустила меня на «пол»:
   – Иди… мы за тобой…
   Кирпичная кладка расступалась, словно резиновая. За спиной я слышала горячее затруднённое дыхание Бакуни. Я прибавила шагу.
   И вдруг… ладони мои упёрлись в массивный лоб валуна. Все мои усилия увенчались лишь небольшими трещинками. Метр вправо, метр влево… тот же валун. Меня охватила паника.
   – П… под… него… – Бакуня задыхалась.

   Валун непробиваемой стеной уходил глубоко вниз. Я заметалась, как в истерике – в итоге образовалась довольно приличная пещерка. Бакуня и Ягодка буквально вывалились из норы, распрямили затёкшие спины. Сели, откинувшись на кладку.
   – Мне… не справиться… – Я готова была разреветься. Не понимаю, как сдержалась. – И Камень бессилен…
   – Возвращаемся, – тускло обронила Бакуня.
   Осилят ли обратный путь? Вид у обоих не лучший: руки исцарапаны, колени, должно быть, в синяках… Плюс недостаток воздуха: нора закрывалась сразу за Ягодкой.

   Проклятье! неужели мои опасения о замурованности… Чёрт! чёрт! накаркала, ворона! Что стоишь, сопли жуёшь? Действуй! Делай что-нибудь!.. Они доверились тебе… Да пошла ты! без тебя тошно…
   У меня, видимо, начала съезжать крыша: я словно раздвоилась – одна Варька билась в истерике, другая от растерянности враз отупела…
   Пещерка тем временем сжималась…

   – Госпожа… – тихо всхлипнул Ягодка.
   А меня будто плетью ожгло…
   Если не ошибаюсь, это состояние называется временным помешательством, или аффектом. А у таких, как правило, удваивается сила и моторные свойства…

   Лично я не помню, что и как было. А по рассказу Бакуни, происходило так: я вдруг дико заорала, нет, не от отчаянья, а словно кому-то ответила… затем, «точно ужаленная бзыком тёлка», бегала по кругу, расширяя пещеру, частично раздвигая, частично круша кладку. Ягодка решил, что у меня помутился разум, как у его прежней хозяйки, и уже приготовился умереть под рухнувшей стеной.
   Бакуня, как потом выяснилось, страдавшая от клаустрофобии, была в таком состоянии, что лишь безучастно наблюдала мои выверты и… тихо прощалась с жизнью.

   Стены рухнули. Обе – и крепостная и здания. А следом часть правого крыла.
   Не ведаю, чья в том заслуга – Камня? Ладанеи? – но никто из нас не пострадал. Все опасные части стен, непостижимым образом, обвалились не на нас, а в сторону насыпи и в ров. Настолько присыпало пылью и мелкой крошкой…
   Обезумевшая Варька, подобно термиту, превратила кладку у основания стен в труху…

   Первый глоток свежего воздуха вернул «крышу» на место: я обнаружила себя сидящей на растрескавшемся затылке валуна. Вокруг меня свалка строительного мусора, дымом стелется пыль. Впереди ров и ряд кибиток, сзади рваная рана в здании, точно бомбу рванули. Надо мной звёздное небо и застывшая в шоке луна…
   – Бакуня?! Ягодка?!
   – Госпожа! Госпожа! – Из кучи мусора выполз Ягодка, таща на себе Бакуню.
   Живы! Они были живы и целы! Бакуня лишь на пару минут потеряла сознание от внезапно поступившего кислорода.

   Пыль осела и явила нам, как бы вторую серию ужаса: к нам со всех сторон бежали турчены, размахивая факелами и визгливо крича. Видимо, решили, что лазутчики, неведомо как пробравшиеся, обрушили стену и сейчас будут схвачены. Суматоха началась и у кибиток: двигалось подкрепление.
   Спица соскользнула с руки, заблестела лезвиями в лунном свете.
   Оправившись от шока, луна предпочла скрыть лицо за вуалью: стайка жиденьких облачков, вяло плывущих.

   Турчены приближались.
   – Отходите к зданию! Я прикрою!
   Ягодка оступился, упал. Бакуня подхватила его, перебросила через плечо и понесла, едва касаясь ногами обломков стен. Несколько стрел просвистели в опасной близости.
   Спица стояла рядом со мной, шурша крылышками.
   – Извини… я думала, без шума обойдёмся…
   Спица часто-часто замигала оранжевой шляпкой.
   Метрах в трёх возникли сразу несколько турченов. Опять мальчишки…
   Спица взмыла в воздух. Я взмахнула левой рукой: турченов сбило в кучу и швырнуло в ров. Со стороны посмотреть, так, будто невидимый кран перебросил с места на место тюк с ветошью.
   Слева резанул слух вопль. Глянула, и тут же отвернулась: Спица половинила бегущих…
   О! Боги! как объяснить этой железяке, что вовсе не обязательно рубить налево и направо… достаточно оглушить?!

   Краем глаза приметила: выбежала из-за укрытия Бакуня, метнулась к куче обломков, пропала из виду. Вновь возникла, уже с луком и колчаном. Видимо, обронил один из тех, переброшенных в ров.
   Первая кровь, вероятно, ужаснула луну, и она поспешно спряталась под непроницаемое одеяло – тучу. Воцарилась темнота. Лишь дёргающиеся факелы мелькали тут и там. Дикие вопли говорили, что для Спицы темнота не помеха.

   Мы с Бакуней наносили удары, ориентируясь на факелы. Но внезапно они стали один за другим гаснуть. Сообразили, вояки, что факелы делают их мишенью?
   Едва погас последний факел, наступила напряжённая тишина. Прекратились вопли и в той стороне, где разгулялась Спица. Что бы это значило?
   Велико же одеяло у луны: скрыло не только её, но и звёзды. Может, турчены решили дождаться рассвета?

   Рядом со мной бесшумно легла Бакуня, зашептала:
   – Отступили. Попрятались. До утра не сунутся.
   – Как Ягодка?
   – Скулит. Ногу подвернул.
   – Идём к нему.
   И тут тишину нарушил странный пересвист. Бакуня дёрнулась:
   – Что-то летит… от кибиток!
   Пересвист приближался, словно стайка пичуг подлетала.
   – Не нравится… – начала Бакуня и осеклась: вокруг нас ударили огненные фонтаны.
   Нас лишь на мгновение обдало жаром и запахом горевшего мазута, затем мы оказались, как бы под стеклянным куполом. Мне сразу вспомнилось лесное озеро, моё заточение в «коробке», Зевана, Уп…

   Вокруг бушевало пламя, языки огня яростно лизали купол, но он даже не запотел. Мы с Бакуней абсолютно не чувствовали неудобств.
   «Тепло ли тебе девица? – хлестнул по мозгам ненавистный голос. – Тепло ли красавица?»
   «Просто супер! Как в солярии. Хотя я итак уже негритоска. А тебе, козёл, мало показалось? За добавкой явился?»
   «Рано лыбишься! Доживём до рассвета и поглядим. Я тебя засушу, как воблу, и брелок сделаю. Ха-ха-ха!»
   «Напугал, прямо дрожу вся».
   «Дрожи, дрожи», – едко ухмыльнулся Кавардак-Вадим, и отключился.
   Я, на всякий случай, поставила мощный «барьер».

   Бакуня приняла новость с гневом:
   – Поганец! Прямо руки чешутся разорвать в клочья…
   Быстро, однако, оправился. Одно слово, колдун. Что ещё за гадость приготовил? Почему такая уверенность в успехе? Может… Спица попала в его лапы?
   Пламя постепенно отступило, а вскоре и вовсе погасло: турчены применили снаряды с горючей смесью, она выгорела, и огонь задохнулся. Лишь местами курились дымки. Наверняка, Поганец снабдил степняков «греческим огнём». Да, крутой колдунишка, потреплет ещё нервы…
   Как там бедняга Ягодка? Успел укрыться от огня?

   Вновь воцарилась тишина. Луна, похоже, не собиралась вовсе высовываться. Темнота и замкнутость начали угнетать. Бакуня что-то бубнила невнятное. То ли взывала к своим богам, то ли продолжала слать проклятья в адрес Поганца.
   Свечкой зажёгся «светлячок», очевидно, решил нас приободрить. Однако, темнота за «стеклом» стала ещё более давить на психику.
   Бакуня была бледна, вся в поту. Я тогда ещё не знала о её фобии.
   – Что с тобой? Дурно?
   Приоткрыла глаза, помотала головой: мол, всё в порядке. Какой к чёрту порядок! Того и гляди, в обморок грохнется. Может…
   Я не закончила мысль: темнота за «стеклом» отпрянула, и у нас стало светло, как днём. Купол окружили турчены. Началось реалити-шоу «За стеклом». В купол полетели камни, издёвки, угрозы. Пытались рубить мечами, метали копья, но получили такой удар током, что с воплями отлетали, бросая оружие и тряся руками. Купол оставался прозрачным, ни единой царапинки. Лили какую-то зелёную гадость, но она стекала, как с гуся вода, не оставив и пятнышка.

   Бакуне становилось хуже. Я была в полном отчаянье, совершенно не представляя, как ей помочь. Мои взывания к Ладанее и Камню, почему-то оставались безответными. Просила, умоляла, требовала… Результат: у самой дико разболелась голова.
   Где же Спица? почему не разгонит эту толпу зевак? Действуют на нервы…
   Вдруг турчены раздались, образовав коридор. В начале его стояла фигура в балахоне с капюшоном ядовито-синего цвета с золотыми разводами. Турчены почтительно склонили головы.
   Человек в балахоне двинулся к куполу. В метре от нас остановился, тряхнул головой, и капюшон сполз назад, открыв лицо. Это был Вадим. Он же Кавардак. Он же Поганец. На лице гадкая ухмылка, в глазах ненависть и злоба. Несколько минут он просто жёг нас взглядом. Бакуня на секундочку, точно очнулась, вскинув кулачки, приподнялась, но тут же рухнула без чувств.
   Поганец усмехнулся, презрительно сплюнул. «Стена» коридора в ужасе отпрянула.
   В прорезь балахона вынырнула рука Поганца, а в ней, похоже, хрустальная пирамидка. Вытянул руку, что бы я лучше разглядела: внутри пирамидки… Спица.

   – Что теперь скажешь? Сдохла твоя защитница. Думаешь отсидеться в этой стеклянной банке? И на неё найдём стеклорезик. Вжик! и нет баночки… Ой, а кто это у нас тут? Варька дохлая…
   – Ты сдохнешь раньше меня…
   – Ой, ли? Я бессмертный, девонька!
   – Кощей тоже бессмертным был. Сдох и костей не сыскать…
   – Верно, костей не сыщешь. Тьфу, плоть. А Дух-то остался. Нашёл меня, и мы соединились. Сколько богатырей хвастались, что изничтожили меня, ан вот я всё живу. Ибо вечен!
   – Ничто не вечно под луной… – ляпнула, непонятно зачем.
   – Потявкай пока, потявкай, – Поганец вскинул голову, глянул в небо. – Нет, я не стану делать из тебя брелок. Я заключу тебя в оправу, как драгоценный камень. Поверь, Варюха, любимый перстень будет.
   – Да ты просто маньяк!
   Поганец продолжал смотреть на небо:
   – Маньяк, девонька, просто упавшая звезда. А я не упаду никогда.
   И опять меня, точно за язык дёрнули:
   – Никогда не говори «никогда»…

   – Я… – только и успел произнести Поганец: в следующее мгновение сбоку в его голову врезалась… сова. Её когтистая лапа прочертила кровавые борозды на лице. Поганец закричал… Из его руки выпала пирамидка и тут же, будто магнитом, была притянута к «стеклу» купола.
   Две, три, четыре… Совы нападали, били крыльями, полосовали тело когтями, забрасывали «бомбами» – жидким помётом. Поганец метался, кричал, отбивался одной рукой… Сов становилось всё больше, уже и турчены получали свою долю…
   А пирамидка тем временем, словно кусок льда, таяла на «стекле»: кукожилась форма, змейками разбегались потёки.

   «Светлячок» внезапно решил покинуть насиженное место: воспарил к потолку, повертелся там и… спокойно вылетел наружу. И остался на «крыше», обратившись в мощный прожектор. До сих пор не понимаю, зачем он это сделал… Тогда же я, почему-то, расценила его поступок, как форменный подхалимаж: ишь как старается, освещает каждый уголок сражения.
   … Поганец катается по земле, облепленный десятком совиных тел…
   … Бегущие турчены… и совы, бьющие их крыльями, клювами в незащищённые доспехами места…
   … падающая сова, пронзённая сразу тремя стрелами…
   … ещё одна, рассечённая мечом…
   … ещё одна… горящая…
   Пирамидка расплылась мутной кляксой и застыла… Спица рванулась на поле битвы.
   … отрубленная голова, другая, третья…
   … турчены пытаются пробиться к своему «богу»… и опять погибшие совы… рваные лица мальчишек…
   А «прожектор» всё высвечивает, высвечивает… Боится оставить в тени малейшую деталь, старается… Как же: нынче у нас почётная заезжая зрительница, Варька из Питера… чтоб, значит, хорошо рассмотрела…

   Я закрыла глаза, и только собралась завыть, спасая свои нервы, как услышала знакомый звериный рёв. Там, где секунду назад Поганец отбивался от сов, крутился вихревой столб, втягивая в себя летящих сов, мёртвых с земли, турченов, обломки стен…
   «Опять уйдёт», – вяло трепыхнулось у меня в голове.

   И действительно: вихрь исчез, точно и не было его в «кадре». Лишь пыль туманом стлалась. Тщетно пыжился «прожектор»: видимость скверная. Звук остался прежним: совиное уханье, предсмертные крики турченов, ржание лошадей… Сражение сместилось в район кибиток.
   «Прожектор» вновь стал «светлячком» и вернулся домой: на мой лоб.
   А через минуту купол исчез: видимо, опасность для нас миновала. Словно по заказу, прилетел ветерок и шустро разогнал пыль-туман.

   Зашевелилась, приходя в себя, Бакуня.
   – Где я?
   – Там же. Всё кино проспала.
   – Кино? Это что?
   – Да, не бери в голову. Кровь, отрубленные головы… хреновая фильма. Правильно сделала, что отрубилась. А вот я не смогла…
   – Я совсем не понимаю тебя!
   – И не надо. Просто горло прочищаю… пыль…
   Бакуня огляделась, вскочила:
   – Мы на воле! Волюшка! Что здесь было, пока я… спала?
   – Ничего особенного. Налетели твои братья…
   – Что?! Они здесь?! – Бакуня ухнула по-совиному, раз, другой.
   Мелькнула тень, что-то плюхнулось в метре от нас. «Светлячок» услужливо подсветил: на куче «строймусора» стоял мальчишка в перьевом костюмчике и закрывал рукой лицо.
   – Не нужно, – сказала я, коснувшись лба, и «светлячок» переключился на «ближний свет».
   – Купав! – радостно вскрикнула Бакуня.
   – Баки?!
   Кинулись навстречу друг дружке: ахи, охи, обнимания…
   – А мы думали, ты… сгинула… Вот решили отомстить… Там какая-то штуковина лихо сечёт! Последних, убегающих, добивает…
   – Это Спица Зазирки!
   – Зазирки? Не врёшь?
   – Не вру! ОНА ЗДЕСЬ! Всё время была со мной. Спасла от лап Кавардака… Идём к ней!
   – Погодь! Я… весь грязный… кровь… – Ты – воин! Она поймёт…

   Они подошли к валуну: Бакуня порывисто, сияющая, Купав нерешительно, с напряжённым лицом.
   Я, стоящая на валуне, оказалась как раз на уровне лица Купава. Глянул удивлённо, затем с сомнением.
   – Это… Зазирка? Да мой нос больше её. Соплёй перешибёшь…
   – Она под чарами, – шепнула Бакуня.
   – Будь здрава, – улыбнулся Купав, всё ещё сомневаясь в подлинности Зазирки.
   – И ты будь!
   Рядом со мной возникла Спица, помигала малиновой шляпкой, затем сменила цвет на розовый, и браслетом замерла на моей руке.
   – Видел! – горячо зашептала Бакуня Купаву. – А ты сомневаешься…
   – Ты бы хоть помылась! – процедила я сквозь зубы. – От тебя кровью несёт…
   Спица в ответ лишь мигнула оранжевым глазком.
   Все сомнения Купава, как ветром сдуло. Выпрямился, расправил плечи, смотрел так, как, наверно, смотрит солдат на любимого обожаемого полководца. Выглядело очень забавно.

   – Расслабься, – сказала я, скорее себе, чем ему: взгляд Купава выбивал меня из колеи, заставлял тоже напрягаться. Нужно было что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, я и ляпнула: – Каковы потери у вас?
   Обожание сменилось озабоченностью, печалью:
   – Госпожа… потери наши… думаю, невелики…
   О! боги, как они достали меня этой «госпожой»!
   – Ладно. Располагайтесь в Твердыне. Будьте как дома. Займитесь ранеными.
   Купав коротко ухнул и растворился во тьме. Я облегчённо вздохнула.
   – А говоришь не Зазирка… – улыбнулась Бакуня.

   Я посмотрела на неё: тот же восторг в глазах, что был у Купава. И вдруг подумалось: а что, если я вот сейчас создаю те самые легенды о Зазирке? Правда непонятно, как они попали в далёкое прошлое… Хотя… в этом мире, застывшем в развитии, пропитанном волшбой и колдовством, всё возможно. Прошлое? Может, этот мир вращается по кругу в замкнутом пространстве, и сегодня… есть на самом деле позавчера… Круг повернулся, и выпал сектор «Зазирка»…
   Вопрос участникам игры: «Сколько ещё канитель эта будет тянуться?» На размышление – минута. Время пошло…

Глава 27

   Приняв мою дежурную фразу «Будьте как дома» за приказ, сородичи Бакуни исполняли её буквально. Заняли весь первый этаж. Там же расположился лазарет для раненых. Задымили печные трубы, запахло жареным мясом и, кажется, кашей.
   Ягодка чувствовал себя комендантом крепости. К его советам прислушивались, волю исполняли: курдуш приближён к самой Зазирке, а это не ёж чихнул…

   Когда я под куполом терзалась о судьбе Ягодки, он был в полном порядке: оставшись один, счёл разумным забиться подальше в здание. Боль в ноге поутихла, и Ягодка допрыгал до третьего этажа, откуда и наблюдал исход сражения. Победа «наших», буквально, окрылила его: носился по этажам «аки прыгун» и… готовил комнаты для победителей. Разворошил кладовую Яги, снёс к входу пучки лечебных трав, глиняные пузырьки с настойками и мазями. Всё это весьма пригодилось для лазарета, и было оценено с достоинством. Разумеется, госпоже Зазирке великая благодарность за заботу и участие…

   Рассвет застал птицелюдей за завершением многотрудной и скорбной работы: были собраны все трупы в вырытую яму и захоронены, подобрано оружие, сбиты в табун не убежавшие лошади и в отару овцы. Всё делалось быстро, умело, по-хозяйски. Бакуня вызвалась отлучиться на минутку, кое с кем перекинуться словечком – и пропала.
   Я изнывала от безделья. Уйти с валуна при всём желании не могла. Очень хотелось оказаться в тёплой купальне: приближалось утро, и воздух стал влажным, знобким.

   Невыносимо зачесалось запястье. Я машинально обхватила его, потёрла и… оказалась в купальне. Отрадное открытие: браслет сканирует мои желания и тотчас исполняет! Только запястье потри?..
   В общем я блаженствовала в купальне по полной программе, когда туда влетели Ягодка и Бакуня.
   – Я же говорил! Говорил! – захлебываясь, вскричал Ягодка. – Я чувствовал: она здесь!
   – Мы с ног сбились искаючи… – выравнивая дыхание, сказала Бакуня. – Слава богам, с тобой ничего не случилось! Как же ты одна добралась?
   – Она Зазирка! – стрепетом выдохнул Ягодка.
   – А говорила – нет, – обиженно надула губки Бакуня.
   – Что надулась, как сыч? Ты же сова. Присоединяйся.
   Ягодка дипломатично удалился, бросив на ходу:
   – Нежтись. Я тем временем покушать приготовлю.
   Бакуня проводила его долгим взглядом, затем повернулась ко мне:
   – Ты можешь многое! Почему не подаришь Ягодке ногу?

   Я едва не захлебнулась от неожиданности: действительно, если Камень и браслет исполняют мои желания, почему до сих пор я не пожалела бедного курдуша? Как-то не похоже на Зазирку. Вопрос, как удар под дых… Отплевавшись, сказала:
   – Значит, не могу… пока.
   – Но подаришь?
   – Как только, так сразу.
   Я чувствовала: мой ответ непонятен девчонке, но она восприняла его как клятвенное заверение. И, счастливая, расслабилась. Мы ещё долго дурачились, плескаясь и беззаботно смеясь…

   После купальни и сытного вкусного завтрака, Бакуня стала клевать носом. Я предложила ей широкую кровать Яги, но девчонка выразила желание пойти к своим.
   Мы остались вдвоём с Ягодкой. Он, прыгая вокруг стола, убирал посуду. Наблюдая за ним, я мысленно обращалась к Камню, трогала запястье. Ничего не происходило: Ягодка оставался при одной ноге.
   «Неужели ничего нельзя сделать?!»

   Глаза без моего участия закрылись и я… увидела картину: стол, лежащего на нём Ягодку… в воздухе возникла отрубленная птичья – совиная? – лапка… она легла на стол, состыковалась с культёй курдуша… Идущий Ягодка, счастливый до слёз, взирает на свои разные ноги – свою и птичью…
   Я открыла глаза. Ягодка был уже у двери с пирамидой грязной посуды.
   – Ягодка.
   – Да, госпожа?
   – Ты… хочешь обрести вторую ногу?
   Вздрогнул, пирамидка качнулась, но удержал, не уронил, правда, сам едва не завалился. Смотрит вопросительно – растерянно.
   – Только… она будет… не такая, как твоя. К сожалению, я не в силах вернуть твою… или отрастить новую…
   – Не такая? – Ягодка сделал прыжок обратно к столу. – Я смогу на ней ходить?
   – Даже бегать.
   Я объяснила, что и как. Ягодка задумался, затем протяжно вздохнул:
   – Где ж взять её… птичью? Кроме наших гостей… здесь нет птиц. Слободских кур турчены поели… – Он качнулся, с миски упала косточка, бухнула на стол.
   – А давай… овечью? – осторожно предложила я.
   Ягодка посмотрел на кость, на свою культю, вновь качнулся.
   – Пусть будет овечья. Утомился я попрыгуном прыгать…
   – Решено. Наши гости отдохнут, попрошу принести…
   – Госпожа!.. – хлынувшие слёзы не дали закончить фразу, Ягодка развернулся и упрыгал, гремя посудой и всхлипывая.

   Оставшись одна, я надеялась немного подремать: кровать давно уже манила. Но, оказавшись в ней, мне совершенно расхотелось спать. А всё потому, что едва коснулась головой подушки, как меня плетью обожгла осуждающая мысль: совсем забыла про Упа! За эти дни даже малейшей попытки не сделала узнать… Ведь могла «подключиться»… Что мешает сделать это сейчас?
   «Экран» рябил и не желал ничего показывать. Что это значит? «Глушат» или… Нет! Нет! Нет! Не думать о плохом! Временная «профилактика», и ничего более…
   Седьмые сутки идут, как расстались с Упом. Где он? Как? Надо будет расспросить гостей: может, знают что-либо… Да и в Долину наведаться надо: поди, уж свихнулись от предположений. Собиралась на день, а уж седмица, то есть неделя, на исходе…

   Так в размышлениях и задремала. Нормального сна, к сожалению, не получилось: снилась всякая муть. То выбрасывало меня из сна, то вновь швыряло, как в обморок.
   Разбудил меня гром. Не во сне, а реальный. Едва солнце перевалило за полдень, погода испортилась: небо затянули тяжёлые тучи, день стал напоминать поздний вечер. Время от времени громыхал гром, но ни дождь, ни гроза так и не начались вот уже более часа.
   Голова моя была точно ватная, а в области глаз, наоборот, неприятная тяжесть. Почти такая же тяжесть была и во всём теле.

   Очевидно, почувствовав, что я уже не сплю, вошёл Ягодка. Машинально спросила, как у нас дела и, бедняга, как добросовестный секретарь, приступил к докладу.
   Гости собираются к отлёту. Они весьма опечалены и подавлены. У них большие потери: из семнадцати раненых одиннадцать умерли. Всего они потеряли двадцать восемь… Из них пять бесследно: вихрь унёс. Бакуня как узнала об умерших, вся извелась, не просыхает от слёз. Чувствует себя виноватой: из-за неё погибли сородичи… А их итак мало…
   – Да-а, печально… А ты, случайно, не слышал про Упа?
   – Не слышал, госпожа, но видел…
   – Что? Что видел?
   – Госпожа… его унёс Кавардак… Уп как раз подлетал к вам… Его затянуло в вихрь…
   – Почему раньше не сказал?
   – Вы ж видели, что тут было… А потом в купальне вы, госпожа… такие счастливые были… Не хотел огорчать… Госпожа, накажите меня, если я провинился!
   – Не говори ерунды! Не собираюсь я никого наказывать. Позови, пожалуйста, Купава.
   – Госпожа… он не придёт. Я слышал, как ему говорили: надо проститься с Зазиркой… Я не в силах повторить его слова…
   – Скажи своими.
   – Это обидные слова, госпожа!
   – Ничего, переживу. Говори.
   – Никакая она не Зазирка, самозванка. Ученица ворожеи. Будь она настоящая Зазирка, не допустила бы таких потерь у нас… Зазирка всегда оберегала воинов, исцеляла раненых… Зазирка – Справедливая, а эта… просто самозванка…

   Как ни крути, а Купав прав. Ошибся только на счёт ученицы ворожеи. А в остальном… Разве Настоящая Зазирка сидела бы зрителем под «стеклом», когда гибли сородичи Бакуни? Нет! Она бы задействовала ВСЕ силы… А потом… кинулась бы исцелять раненых, а не плескаться в купальне… Прав, стопроцентно прав Купав…
   О, боги! но ведь я ВСЁ ВРЕМЯ ДОЛДОНЮ: Я НЕ ВАША ЗАЗИРКА!

   Ягодка давно закончил отчёт, и терпеливо ждал указаний.
   – Сам ты отдохнул?
   Удивлённо вскинул брови, точно я спросила о нечто сверхнепонятном.
   – Ясно. Ступай, отдохни. Если понадобишься, я позову тебя.
   – Да, госпожа, – растерянно обронил, уходя.
   Странный тип: его отправляют отдохнуть, а он воспринимает, как наказание. Интересно, это сверхуслужливость или вбитая в сознание истина: отдых не их привилегия?

   Одевшись, я пожелала оказаться на первом этаже. Меня ожидало полнейшее разочарование: гости улетели. Более того: дабы выразить, что они думают о самозванке, загадили все комнаты…
   Жуткая обида заполнила каждую клеточку сердца: зачем же так, по-свински?..
   Отметились и на площади: мостовая намеренно заляпана помётом, в источнике мокла мёртвая овца…
   Ворота нараспашку и животные – кони, овцы – вольготно разгуливали по саду. Шут с ними, пусть пасутся.
   Небо продолжало хмуриться, и где-то далеко, на западе, ворчало, швыряя пустые бочки. Скорее бы уж гроза пришла: душно в воздухе, муторно на душе… Гроза приносит свежесть…

   Я вернулась к себе совершенно подавленная. Хотелось забыться, и очнуться, когда пройдёт ливень, смоет всю грязь сегодняшнего дня, небо очистится, засияет солнышко, и запоют птицы, запорхают бабочки… Глупая ты, Варька, глупая! Рассуждаешь как первоклашка…
   В дверь поскреблись.
   – Входи, Ягодка.
   Вошла Бакуня. Поникшая, жалкая. Лицо, опухшее от слёз. На шее какой-то странный обруч. Приблизилась к кровати, рухнула лицом в подушку, жалобно завыла:
   – Я изверг! Изверг…
   – Никакой ты не изверг. Успокойся. Ты не виновата…
   – А они считают – да!
   – Мальчишки-воображалы. И засранцы!
   – Кто? – Бакуня приподняла лицо.
   – Засранцы. Загадили все комнаты…
   – Это Купав… велел. Очень рассердился на тебя…
   – Правильно: легче всего свалить на другого свою бестолковость! Надо было думать, на что летишь… Не на мышей охотились. Герой…
   Бакуня перестала плакать, легла на бок, поедая меня поражённым взглядом:
   – Субер!
   – Никакой не супер… а горькая, правда, жизни. Что это на шее у тебя?
   Бакуня опять всхлипнула, глаза наполнились слезами. Судорожно сглотнула, вытерла слёзы.
   – Это… мой позор…

   Оказывается, сородичи Бакуни единогласно решили извергнуть её из рода. Отсюда – изверг. Теперь Бакуня отверженная, всё равно, что прокажённая. Однако, это половина наказания. Обруч на шее – своего рода клеймо изверга. Оно не только принижало психологически, но и физически: отныне у Бакуни перестанут расти утерянные перья, и, если она захочет принять облик совы, то это будет… переросший птенец, желторотик. Для птицелюдей это равносильно уродству… Как у нас, у людей, человек, остановившийся в развитии: по документам ему тридцать, а по виду и разуму не дашь и пяти… Помню, по телику показывали таких. Мне потом всю ночь кошмары снились…
   – Почему Купав решает за весь род?
   Купав – сын Старшей, по сути, её приемник. Он уже сейчас многие вопросы решает, как Старший. Возражений, протестов не возникает. Так было всегда: Старший стареет и передаёт правление родом сыну или дочери.
   – Понятно. Монархизм пернатый.
   Бакуня округлила глаза: смысла слов не поняла, но по интонации, видимо, решила, что я забористо выругалась.

   – Можно снять этот ошейник?
   Снять-то она, конечно, может. Только клеймо изверга остаётся всё равно: вырастут перья, сможет летать, но любой из её рода за версту признает в ней изверга, ибо расцветка, окрас перьев будет неожиданный, броский. В таком виде для сородичей она уже не просто отверженная, а преступница: плюнула на родовые законы. Тем самым подписала себе смертный приговор: увидишь – убей…
   – Дикость несусветная!.. Ладно, не огорчайся, проживёшь и без них. И лучше их! А ошейник снимай!
   Бакуня робко протянула руки к шее. И тут над крышей оглушительно громыхнуло.
   – Не бойся! Это просто гроза. Снимай, снимай.
   Бакуня повозилась и удручённо опустила руки:
   – Не снимается…

   Я шевельнула рукой, погладила запястье, а через секунду обруч вспыхнул, синим огнём, но пламя не жгло Бакуню. Девчонка обомлела, зажмурив глаза.
   – Из чего был? – спросила я, когда растаял дымок, а в воздухе появился странный запах. От обруча не осталось и следа.
   – Пух из-под мышек, слюна и… заговоры…
   – Скверное было ожерелье. Правда, правда. Совершенно тебе не шло. Забудь! И забудь само слово «изверг». Тебя оно не касается. Запомнила?
   – Да, Зазир…
   – Варя! Меня зовут ВА-РЯ! Повтори.
   – Ва-ря.
   – Вот так и зови! Если не хочешь меня обидеть. Всё, пролетели. Мне нужна твоя помощь. В источнике лежит мёртвая овца. Её нужно убрать, пока воду не отравила.
   – Закопаю, – вскочила Бакуня.
   – Не сейчас. Когда гроза утихнет. А ногу этой овцы принесёшь сюда.
   – Зачем мёртвое? Я могу зарезать живую овцу…
   – Не нужно. Я не собираюсь её есть. Нога для Ягодки.
   – Он будет есть?
   – Ходить будет на ней. Бегать. Я могу только такую ногу дать… Он согласен.
   Не ливень, но приличный дождь всё же прошёл, смыл с площади всю гадость. Едва первые лучи солнца пробились сквозь прорехи в тучах, Бакуня сорвалась и убежала. Я переместила себя на террасу.
   Тучи изорвались в клочья, и небесный дворник лихо сметал их на восток. Солнце блестело, как отполированная медяшка, щедро рассыпая тепло. Приятная влажность, чистый вкусный воздух… Лепота!
   Бакуня возилась у источника. Любопытные овцы, вымокшие, с тупым любопытством замерли поодаль. Порой одна из них вопросительно мекала: что происходит? Ей как бы отвечали: спроси что полегче, сами теряемся в догадках…
   Бакуня за ногу потянула тушу к воротам. На камне у источника осталась отрубленная по самое бедро овечья нога.

   Рядом со мной бесшумно появился Ягодка. Выспавшийся, посвежевший.
   – Я готов, госпожа. Повелевайте.
   – Не гони лошадей.
   – Лошадей? Не гнать? Да, госпожа, я тоже так думаю: пусть пасутся…

   Я улыбнулась: бедняга, как и Бакуня, совершенно не понимает иносказаний. Всё принимается за чистую монету… Возможно, это одна из бед нас, живущих там, на другой Земле. Разучились говорить прямо, ясно, всё норовим с вывертами, с подтекстами. А здесь… как дети, используют слово лишь в прямом значении. Когда-то и наши предки такими были. Вполне возможно, что здесь, в Тридевятом, их корни: иное название Тридевятого – Изначальный. Мне посчастливилось воочию увидеть эти корни. И принять участие в устранении загнивших… Стоп! Варька, стоп! тебя на патетику потянуло?

   Деловито и буднично поднялась к нам Бакуня. С коротким мечом в одной руке, в другой бережно несла овечью ногу. Одежда вымокла, измазана в жидкой грязи.
   Ягодка при виде ноги, весь напрягся, судорожно обронил:
   – Ссе… час?
   – А чего кота тянуть за хвост!
   – Кто будет тянуть? – осторожно спросила Бакуня. – И где мы… найдём кота?
   Мне думается, возьмись я объяснять им, в чём дело, ухлопала бы уйму времени, прежде чем дошло бы. Поэтому, слукавила:
   – Мысленно будешь тянуть.
   – И мне? – встрепенулся Ягодка.
   – Тебе не надо. Представляй… как будешь бегать.
   – Да, госпожа.

   Я решила не тащиться в покои, а провести «операцию» прямо здесь, на террасе. Бакуня принесла какие-то тряпки, и Ягодка, мелко вздрагивая, лёг на них. Ассистентка Бакуня приложила овечью ногу к его культе.
   – Вот отсюда лишнее. Отруби.
   Меч оказался туповат.

   – Погоди. Так кость расколешь, – Я погладила пальцами Спицу: – Не хочешь помочь?
   Явно нехотя развернулась, соскользнула к овечьей ноге, со звуком, похожим на зевок, выпустила закруглённое лезвие.
   – Здесь, – показала я, и Спица вяло тюкнула. Кусок бедра отлетел к ногам Бакуни. Срез был идеальный.
   – Премного благодарна. Прошу прощения, что побеспокоила.
   Бакуня и Ягодка застыли в святом почтении. Словно я произнесла некое заклятье, действующее на чары Спицы. А она, негодница, со звуком, похожим на усмешку, убрала лезвие, вернулась на руку и подмигнула розовым глазком.

   Я обратилась одновременно и к Камню и к Браслету. Не знаю, кто и насколько исполнил моё желание, но исполнили на «отлично».
   Сначала над Ягодкой возникло тёмно-вишнёвое облачко, размером с куриное яйцо. Оно вращалось и росло, словно надуваемый шарик. Вскоре облачко целиком поглотило Ягодку. Края, светлые, клубились, а в тёмном центре вертелось нечто вроде спирали. Так продолжалось не более трёх минут, затем облачко затихло, стало одного цвета – оранжевого. И постепенно сокращалось. Создавалось впечатление, что место стыковки культи и овечьей ноги всасывает облачко. В сущности, так и происходило: мы отчётливо увидели это на последнем этапе «операции». Облачко всосалось окончательно, и нашим глазам предстал нежно – розовый, ровный, как сварочный шов, рубец. Вспотевший Ягодка лежал с закрытыми глазами, боясь шевельнуться.

   – Всё! Можешь попробовать.
   Открыл глаза, медленно приподнялся, глянул на новую ногу.
   – Ну, же, смелее, – прикрикнула я.
   – Да, госпожа, – ретиво вскочил Ягодка.

   В общем, овечья нога действовала, как родная. По моей просьбе Ягодка попрыгал, пробежался по террасе. Сказал, что если не смотреть, то, будто и не терял ногу.
   – Чудесно! Со временем и крылья вернём. Как только подвернётся донор.
   Бакуня с любопытством поинтересовалась, что за птица донор и где обитает. Пришлось разжёвывать: донор не птица, а тот, у кого мы возьмём уже ненужные ему крылья, как взяли ногу у овцы. В данном случае, донор-мёртвая овца… Вроде, уяснили.

   Приближался вечер. Безумно счастливый Ягодка убежал готовить ужин. Забавный звук сопровождал его: овечья нога – стук, своя – шлёп… стук – шлёп, стук– шлёп… Дробью просыпалась по лестнице.
   – А говорила не… – начала Бакуня, и осеклась.

   Мне вдруг ужасно захотелось в Долину. Увидеть Зарёму, Димку, Добрана… посидеть на загривке у Зеба… услышать грудной голос Яги… и, конечно, дедулек… Соскучилась! Больно кольнуло и сжалось сердце: Колобок… Вадим… Уп…
   Собственно, что меня здесь держит? Хоть сейчас могу… Даже если на большое расстояние не перенесёт Браслет, ладно, в несколько приёмов. Вот только… поймут ли Бакуня и Ягодка, что я не бросаю их, не предаю… просто отлучусь ненадолго? А вдруг опять турчены нагрянут? Озлобятся, не пожалеют… Нет, не могу я рисковать! Проклятье, что же делать?!

   – Баки, как скоро отрастут крылья?
   – Три седмицы.
   Три недели… Нет, я не могу столько торчать здесь! Надо что-то придумать! А если на лошадях? Рискованно: дороги не знаем… Три недели… Чудовищно много…
   – Ва-ря, что-то гнетёт тебя?
   – Есть немного. Мои друзья ничего не знают обо мне, беспокоятся…
   – Уп… – Бакуня горестно вздохнула: – Если б я могла летать…
   – Не было бы и проблемы.
   Ягодка позвал к ужину. Стол ломился от яств. Поди, прошерстил до основания кладовые Яги, извлёк невиданные деликатесы. Даже небольшой бочоночек с икрой. Фигуристые кувшины с выдержанным мёдом. Скатерть-самобранка выдала пышущие жаром расстегаи, ржаной каравай и студень. Да-а, явно расстарался Ягодка… переборщил, однако.
   Устроитель пира замер у стола в ожидании. Лицо расплывалось в улыбке, глаза лучились.
   – Куда столько? Мы ж не съедим…
   – Овцам скормлю, – простодушно махнул рукой Ягодка.

   Всё было такое вкусное, что мы с Бакуней налопались от пуза. Верно, когда говорят: аппетит приходит во время еды. Он пришёл, большой и прожорливый… Я ещё как-то сдерживала себя, хотя очень хотелось и это попробовать, и то, и вот это… А Бакуня… Похоже, после стресса на неё напал великий жор.
   Ягодка был безмерно доволен, что угодил госпоже и её подружке. Стрижом сновал вокруг стола, предугадывая малейшее наше желание. Где-то в глубине души, частичка её протестовала: мол, что за барство, Варвара, позволяешь? госпожу из себя корчишь? Жиденький протест задыхался от ароматов вкусностей, глох…

   Кончилась жрачка тем, что сначала Бакуню потянуло в сон, а следом меня. Как две свинки улеглись дрыхнуть, а бедный Ягодка принялся убирать со стола.
   Уже засыпая, вяло обругала себя, пыталась пристыдить: совести у тебя нет! нажралась, как свинья… Зазирка бы не позволила себе такого…
   – Я другая… – неизвестно кому буркнула, и провалилась в нежный бездонный пух…

Глава 28

   … Пробудилась я как от тычка в бок. В комнате тихо, тускло светят светильники. Бакуня едва слышно посапывает, хмурится во сне.
   Голова моя какая-то странная, будто увеличилась в весе раза в два, во рту сухо, неприятно. Перебрала медку за ужином… Позор: Варька с бодуна! Даже бесстыжим глазам тяжко… Пожалуй, теперь я хорошо понимаю, каково было по утрам мамке. Мерзопакостное состояние…
   Я вновь уронила голову, закрыла глаза, с надеждой вырубиться и ничего не чувствовать. Но не тут-то было: подступила тошнота. Дёрнулась, как ужаленная, села. Дурнота упала вниз живота. Пьяница чёртова!
   Ложиться боязно, сидеть дура дурой утомительно… Пожелала оказаться в купальне.
   Печи, разумеется, нетопленые, вода холоднющая. Грубо говоря, пинками загнала себя в воду.
   О! какое облегчение! прямо кайф! И голове вернулся обычный вес, и глаза легко распахивались, дурнота исчезла, только сухость во рту задержалась. Брр, как вспомню, так вздрогну! Всё! больше ни грамма… Завязываю…

   Мои телохранители – Камень и Браслет – к концу помывки водичку сделали потеплее, а затем высушили волосы, подали свежее бельё. Одеваясь, испытывала жгучий стыд, как если бы мои телохранители были живыми существами.
   – Спасибо! – Благодарно сжала Камень, погладила Браслет. – Извините… за свинство…
   Ягодка… Перед ним тоже надо бы извиниться. Но ведь не поймёт. Лучше, сделаю что-нибудь приятное. Надо помозговать…

   И тут, вдруг, мной овладело странное чувство. Будто срочно надо где-то быть. Более того: я уже направлялась туда, только заминка случилась. Куда же? Фу, дурёха, конечно же, в Хранилище!
   Меня перебросили в знакомое до боли кресло. Ещё недавно в нём сидел развалясь Вадим…
   Засветились «плафоны». И… стена перед креслом стала широкоформатным экраном. А на нём почти в таком же кресле, но с более вычурной отделкой, сидел в халате… ПАПКА!?
   – Разбудил? Ну, девонька, нам не пристало бока давить, коль важные вопросы требуют решения.
   Минутный шок прошёл: конечно же, это не папка, а Морок – Вонюка собственной персоной.
   – Наслышан о твоих подвигах, наслышан! Шибко шагнула, девонька. Не боязно споткнуться, лобик зашибить? Аль вовсе сгинуть…
   – Вы мне угрожаете?
   Улыбнулся, совсем как папка, в редкие минуты хорошего настроения:
   – Угрожают, девонька, жалкие. Я либо предупреждаю, либо советую. Хороший совет дорогого стоит.
   – Что вы хотите? За совет…
   – Возвращалась бы ты туда, откель пришла. Смуту разводишь, беспокойство. Мы тихо жили…
   – Вы? Лично вы? А народ?
   Слегка нахмурился:
   – Народ… Что такое народ? Стадо баранов. Я лишь пастух…
   – Без стыда и совести! В шею гнать надо такого пастуха!
   Улыбка погасла, глаза стали грустными. Таким папка был чаще всего…
   – Вижу, не получается у нас приятной беседы. Девонька, я ведь редко бываю добренький. Решу вот, что на моих овечек серая волчица напала… Затравлю.
   – А мне до форточки, что вы там решите!
   – Честный бой? – усмехнулся снисходительно.
   – Сомневаюсь в вашей честности. Ибо подлость ваше основное оружие.
   – Эх, девонька, жалко мне будет тебя губить…
   – Себя пожалейте!
   – Жди в гости. Не заставлю маяться ожидаючи.
   – Шнурки погладить не забудь!
   Вскинул удивлённо пышные брови:
   – Это похоже на угрозу…
   – Что вы! Угрожают жалкие. Я такой себя не считаю. Просто бесплатный совет. Гуд бай, Вонючка! Козёл!
   Последнее вырвалось само собой, потому что ухмылка на лице Морока стала снисходительно-издевательской.

   Экран погас. Мои телохранители вели себя беспокойно: Камень нервно пульсировал, стал тёмно-розовым, а Спица мелко дрожала, мигая малиновым глазком, крылышки дёргались, там, где был Браслет, копошились мурашки по всему запястью…
   – Угомонитесь, он далеко!
   Далеко ли? Если запросто проецирует себя на стену, надо думать, возможности у Вонюки нешуточные. И что же делать мне? Ждать, готовясь к «честному «бою? Или брать ноги в руки, и, что есть духу, бежать под защиту Оберега? А Бакуня? А Ягодка?… Ау! пол – Тридевятого за дельный совет!
   В области темечка внезапно стало тепло, будто огонь поднесли. Инстинктивно вскинула руку, что-то щёлкнуло, и… включилось «кино»: лес, мечущийся в отсветах пламени, горящие избы…
   «УП?! Упушка, ты? Ты жив?! Где ты?»
   Уп сидел на дереве, на опушке. А внизу пылала деревенька, сновали пешие и верховые люди в шкурах… Гружёные телеги…
   Я лихорадочно соображала, как мне поступить. Как далеко Уп? Почему «включился» именно там и сразу после «сеанса» Вонюки? Случайность или… После «беседы» с Вонюкой, всё это могло оказаться, как… последнее китайское предупреждение. Мол, гореть тебе, Варька, ясным огнём… Если всё так, тогда Уп… не Уп, а фокус Вонюки?
   Пламя приближалось к опушке. Уп – если действительно Уп – перелетел подальше.
   Телеги тронулись. Следом конный отряд. Смахивают на разбойников. Нет, Вонюка бы показал нечто угрожающее… не такое примитивное…
   «Уп, поднимись, пожалуйста, повыше».
   Так: лес да лес кругом. На горизонте светлеет, значит, утро на подходе.
   Грабители удалялись от пылающей деревеньки. Безнаказанно…

   Не ведаю, как получилось… Вроде я не собиралась…
   Короче говоря, опомниться не успела, как оказалась на сухом корявом суку, а рядом Уп. Живой, тёплый! Настоящие слёзы из глаз, бессвязное бормотание – разобрала только:
   – Варя!.. Варя…
   А Спица уже скользнула с руки, прошуршала крылышками и унеслась догонять разбойников. Вспыхнул, обдав жаром, Камень: над деревенькой, будто громко чихнул человек, и огонь погас, как в выключенной горелке. Недогоревшие избы слабо дымились. Воздух пропитан гарью…
   Уп, наконец, справился с волнением и рассказал, что с ним приключилось.

   … Когда наступило утро, а мы с Бакуней не вернулись, Уп почувствовал неладное. Все попытки проникнуть в Твердыню не увенчались успехом: его обнаруживали и обстреливали из луков. Уп пришёл в отчаянье. Правда, осталась крошка надежды, что мы не успели выбраться до рассвета и сейчас в безопасном месте ждём наступления темноты. Мучительное ожидание, ещё более – чувство голода. Но покинуть наблюдательный пункт не решался. Наконец, пришла ночь. Мы не объявились. Отчаянье высасывало последние силы. И снова утро. Пересилил себя, покинул дупло, кое-что поклевал. Вновь попытался попасть в Твердыню. Не получилось. И так шесть дней и ночей… а потом, когда, казалось, разум покинул его, и жизнь медленно гасла, вдруг тишину ночи рванул грохот… Затем огонь… совы… лобастый валун, на котором – мы… Уп стрелой вылетел из дупла: вихрь подхватил и понёс… Перед глазами сплошное струящееся серое полотно… Упа вертело юлой, обо что-то ударяло… слух резал дикий рёв… Сколько это длилось, не знает.

   Очнулся на кочке в болоте. Крупно повезло: упади в болотную жижу, захлебнулся бы и стал кормом для аборигенов. К счастью, всё было цело, хотя тело ныло так, точно каждая косточка надломана. Пощипал каких-то зелёных листочков, попил дурнопахнущей водицы – боль помельчала, отступила, собралась кучкой в области затылка и… принялась долбить череп. Уп кричал от невыносимой боли… целую вечность… Наконец, боль пробила отверстие и выскользнула… Следом за ней, струйкой, вытекала жизнь. Где-то далеко-далеко кричала, как безумная, женщина: «Игнатушко, дитятко! Где тебя бесы носят? Напекла твоих любимых медовых лепёшек… Стынут ведь!»… И жуткий холод… Свет померк в глазах… Голос женщины удалялся: «Игнат! Ящер тебя раздери! Я осерчала, так и знай… ай… ай… ай…»

   … Когда разлепил глаза, увидел лишь ржавую муть. Звонкая тишина давила на перепонки. Холодные мокрые руки легли на глаза… Полежали, вздрагивая, и отпрянули. Рыжая муть исчезла, и Уп увидел… кочку, болото. Значит, не умер? Те же запахи… вон кустик, с которого щипал листочки… то же небо, только затянутое тучами. Вскочил, огляделся, вскрикнув: по болоту уходила женщина, крупная, в накидке из медвежьей шкуры… шла легко, едва касаясь кочек… Где-то он уже видел эту женщину… Лесное озеро!
   – Зевана? Зевана!
   Женщина приостановилась, сказала через плечо:
   – Живи, Игнатушко.
   За спиной плеснуло, инстинктивно повернул голову – никого. Исчезла и Зевана. Словно привиделось…

   Чувствовал себя прекрасно. Поэтому, недолго думая, тронулся в путь. Поднявшись в воздух, с удивлением отметил, что места вроде знакомые. И это болото, и вон тот холм с дюжиной высохших сосен на вершине. Когда же он был здесь? Память молчала на этот счёт, но подсказала, что за холмом есть деревенька. Действительно, была, и тоже непостижимо знакомая. Каждый изгиб крыш, лоскутки огородов, сруб колодца…

   Его увидели сначала дети, подняли радостный шум. Сбежались взрослые. По их лицам, глазам Уп понял: его знают, помнят… Откуда? И снова память промолчала.
   Жители деревеньки расстелили на столике у колодца чистую холстину, насыпали зерна хлебного, поставили черепку с колодезной водой. Опустился Уп, отвесил поклон и вкусил угощенье. Селяне, затаив дыхание, ждали. Даже малые дети присмирели. Уп терялся в догадках: кто он для них? чего ожидают? надо ли открываться, что владеет человеческой речью?
   Насытившись, Уп вновь отвесил поклон и, неожиданно для себя, заговорил:
   – Благодарствую за угощенье, древляне!
   Отшатнулись поражённые, переглядываются.
   – Вижу: знаком я вам. Да и мне, сдаётся, бывал тут. Да вот беда: не ведаю, когда и как случилось?
   Не вдаваясь в подробности, рассказал, что был захвачен вихрем в землях Полканов и брошен здесь, в болото, на неминуемую погибель. Только смерть не взяла его, прошла мимо.

   Вперёд вышел сухонький белобрысый старичок с сучковатым посохом.
   – Верно, гришь, птаха дивная. Много вёсен тому назад залетал к нам. О ту пору шибко израненный был… Выходили тя, поставили на крыло. Улетел, помнится, едва зорька заиграла, а вскорь нагрянули супостаты, про тя пытали: видали аль нет? Смолчали. Три денёчка минуло, и слух прошёл: не проста птаха, залетала к нам, а почитай что личный супротивник самого Морока… ящер его раздери! Сказывали: слямзила та птаха у супружницы Морока заговорное колечко, да сглотнула… А в вдобный миг вырвалась на волюшку и – была такова! Снарядили погоню, верхом и землицей, волшбой усилили… Токо утёк ты, душа пернатая, посрамив супостатов. И волшба не спомогла. Вжели, сердешный, по сю пору мечешься неприкаянный?

   – Нет, дедушка, не мечусь. Нынче я Сопутник Зазирки.
   Услыхав имя, древляне оживились, прихлынули к столу плотным кольцом.

   В общем, Уп, надо думать, выдал геройскую оду Зазирке, посмевшей бросить вызов самому Мороку и всей его волшбе. Грядёт Великая битва не на жизнь, а на смерть. Древляне, затаив дыхание, внимали. Деток над собой держали, чтоб тоже видели Сопутника Зазирки, не пропустили ни слова, о её ратных подвигах…

   Не заметили, как день погас и вечер подступил. Наперебой приглашали к себе на ночлег. Уп, опасаясь обид, сказал, что ночевать будет под открытым небом, вон на той сосне, мол, так надо, чтобы связаться с Зазиркой. Приняли на веру, с чувством простились, пожелав доброй ночи. Не сбылось…
   – Налетели лютые зорители. Вот что оставили… – закончил Уп, со слезами в голосе.
   Как-то быстро посветлело. Небо скорбно взирало на пепелище. Свежий утренний ветерок тщетно пытался прогнать запах гари.
   Вернулась Спица, бурая от крови. Я замахала руками:
   – Вымойся!
   Отлетела к колодцу, покружила над ним и… нырнула в раструб.
   – Ну, вот, воду испоганила!
   – Она уже, – сказал Уп, – опоганена. Зорители побросали мёртвых собак…
   – Получили по заслугам… Летим?
   – Дедушка сказывал: отсюда до Твердыни Полканов семь дюжин вёрст.
   – Это будет… примерно… около ста кэмэ… Далековато. Что предлагаешь?
   – Погодь! Видишь: вон тын уцелевший? Кто-то в траве копошится.
   Тын-заборчик из жердей – сохранился лишь у четвёртой от конца избы. Как я ни всматривалась, ничего не увидела, кроме высокой травы.
   – Глянем! Може кто из древлян уцелел.
   Уп присел, и я взобралась на уже привычное место. Подлетевшая Спица, сунулась, было к руке, но передумала: решила сопровождать нас.

   Уп сел на тын. Внизу на примятой крапиве лежала молодая женщина в ночной сорочке. Одна стрела пронзила её грудь навылет, другая – обломком – торчала из шеи. По телу женщины ползали три крохотных ребёнка, голопузенькие, все девочки. Опухшие, охрипшие от плача, красные от крапивных ожогов.
   – Опп-аньки! Что ж мы будем делать с детишками?
   Я растерялась не меньше Упа. Даже вынуть детей из крапивы не в состоянии, не говоря о том, чем покормить. Хоть и слабая, но одна надежда, что мои Телохранители помогут.
   «Миленькие, выручайте! Сгинет мелюзга…»

   Будто тряпкой мотнули перед глазами. Проморгалась, глядь… площадь в Твердыне!
   Кусок земли с крапивой, мёртвой женщиной и фрагментом тына лежал в центре площади.
   С криками, наперегонки, к нам бежали Бакуня и Ягодка.

Глава 29

   Крапивнички – так с лёгкой руки Ягодки мы называли девчушек – спали уже более шести часов. Ягодка с первых минут проявил живейшее участие и заботу о сиротках. Самолично сбегал к пасущемуся табуну и умудрился надоить кобыльего молока. Девчушки были вялы, безучастны, когда их забирали от матери. И потом Ягодке с Бакуней пришлось изрядно повозиться с кормлением. Подключилась и я, но от меня толку было мало. Разве что утихомирила зуд от крапивных ожогов, да проверила, нет ли внутренних травм.
   В молоко Бакуня добавила какую-то травку, истёртую в муку. От сыпи.

   Перед сном решили выкупать девчушек. Сняли рубашонки, а под ними на тоненьких шнурочках крохотные амулетики: деревянная половинка колеса. Если сложить все три половинки получится целое колесо. Личные обереги? Ягодка хотел снять, на время купания, но Бакуня не позволила: кто знает, какой на них заговор? Снимем – и лишим защитных чар. Лучше не трогать…

   В общем, с Крапивничками всё нормально: выкупанные, сытые, покойные. Не знаю, как с психикой… проснутся, видно будет. Если что, обращусь к Телохранителям.
   Женщину похоронили на территории сада, на могиле сложили курганчик из камней.

   Пообедали скромненько, большей частью молчали. Говорить, почему-то, не хотелось. Каждый был занят своими мыслями. И Бакуня, и Ягодка, и Уп уже знали о моей ночной «беседе» с Вонюкой. Во время трапезы каждый искал ответ на вопрос «Что делать?» Единственный и верный ответ.
   После обеда, по моей инициативе, обменялись, кто что надумал.
   Уп категорически настаивал «рвать когти». Тем более, что теперь мы знаем о возможностях моих Телохранителей: вмиг доставят всех к Оберегу.
   В принципе, об этом думалось всем.
   – Наше счастье, что Вонюка не спешит, – горячо, непонятно, кого убеждала Бакуня. – Он, поди, собирает в кулак все силушки. Не отобьёмся! Надо уходить скоренько!
   – Хорошо. Собирайтесь.
   Я стопроцентно была согласна с Бакуней. И всё же… какой-то нехороший осадок на душе. Получается… трусливое бегство. То ли меня поразил вирус хвалебной оды Упа, то ли ещё что-то, только не хотелось, чтобы подумали: Зазирка труса празднует. Хотя, кто подумает?
   Нет, определённо со мной что-то не так. И это, весьма, раздражало. Больших усилий мне стоило держать в путах раздражение.

   Бакуня и Ягодка не заставили себя ждать. На террасе был расстелен ковёр, на него набросали подушек, а уже на них уложили сладко посапывающих Крапивничек. Бакуня собрала узелок с травами и настойками, а Ягодка побросал кое-что из одежды Яги, на всякий случай, запас еды.

   И тут я, вдруг, вспомнила, о чём ни разу за все эти дни, даже мельком, не подумала: Зерно!
   Ягодка сказал, что на двери в подвал лежат защитные чары, снять их может только Яга. Но я, почему-то, была уверена, что не только она… Ещё Камень Смаргла.

   Дверь в подвал была затянута слизью и паутиной. «Светлячок», о котором я уже успела позабыть, напомнил о себе, внезапно вспыхнув над моей головой. Ягодка нёс меня в руках. Со стороны, наверно, казалось: в руках у него мощный фонарик.
   Я призвала Камень. По всей площади двери зазмеились струйки синевато-розового дыма. Слизь потёками сползла на пол, паутина – хлопьями опала. Скрипнуло, точно гвоздём чиркнули по стеклу, и дверь медленно открылась. Пахнуло сыростью, затхлым воздухом. «Светлячок» юркнул первым, повис под потолком. Ягодка, ёжась и что-то шепча, переступил порог.

   Подвал скорее напоминал пещеру: сплошной камень стен, потолка. Местами следы древней копоти. В целом же всё покрыто слизью, паутиной, белёсыми шляпками грибков.
   В центре пещеры лежал валун, отдалённо напоминавший окаменевшего во сне быка. На голове «быка», в выемке, стояло каменное яйцо размером с обычное ведро.
   Ягодка стрепетом приблизился. И валун, и яйцо удивительно чистые, будто их ежедневно мыли и насухо протирали.
   «Светлячок» услужливо высветил бок яйца, где была вмятина с таким же отпечатком ладони, как и на жертвеннике в Посёлке Ворожей.
   Ягодка поднял меня на вытянутых руках, встал на цыпочки, я, в свою очередь, тоже вытянулась струной и только-только доставала до отпечатка.
   Но этого, оказалось достаточно: внутри яйца хрустнуло и, без всяких спецэффектов, две половинки яйца раскрылись, как лепестки цветка. Внутри… такое же яйцо с отпечатком ладони. Короче говоря, по принципу матрёшки, я открыла девять яиц. В последнем, размером со стакан, вместо ожидаемого очередного яйца, был деревянный бочоночек, а уже в нём лежал сложенный колечком спелый тугой колосок. Ржаной, самый настоящий колосок.

   Ягодка был очень поражён, как легко и просто, без колдовских штучек я овладела Зерном, о котором столько говорилось. Честно говоря, мне тоже показалось странным простота и доступность «сейфа». Даже если замки «запрограммированы» на ладонь Зазирки – Ладанеи, то сделать «дубликаты» для Вонюки – с его арсеналом магических Сил! – плёвое дело. Тем более, что Ладанею не надо искать: в Пекле томится. Не могла Ладанея так беспечно оставить Зерно без охраны, без включённой сигнализации! Камень вырубил? Допустим. Ещё одна непонятка: Ладанея прекрасно знала, что Камень у Морока с Середой, значит, рано или поздно…

   – Варя! – заорал, влетая Уп. – Рвём когти! Они уже идут!
   – Кто?
   – А я знаю? Но их много! Очень много! Разные!
   Я перебралась на Упа. Ягодка бережно взял бочонок с Зерном. Яйца защёлкнулись в обратном порядке.

   Бакуня нетерпеливо выплясывала у ковра:
   – Ва-ря! Скорее!
   Через минуту – Слава Богам и моим Телохранителям! – мы покинули Твердыню Полканов. А спустя пару секунд ковёр опустился на землю в двух шагах от Оберега. Помня о засаде у первого Прохода, я попросила Телохранителей «высадить» настам, где мы с Упом выскользнули в последний раз.

   И вот мы здесь. Увиденное вогнало меня в такой шок, что я просто окаменела: за Оберегом была вода… Шлем Перуна на четверть утонул. Гигантский аквариум, наполненный мутной водой. Море, настоящее море…
   – Ва-ря, Ва-ря… что это? – поражённо ахала Бакуня.
   Проснулись Крапивнички, заревели в голос. Их плач несколько привёл меня в чувства.
   – Уп… – я не договорила, но он понял меня.
   Уп поднялся как можно выше. Вода была всюду, она заполнила все низкие места… Горы, лишённые снега, чёрные, лысые, казались тюками, плавающими в воде…
   – Все… погибли… – сглотнул слёзы Уп.

   Все погибли… все погибли… В голову мне вбивали тугие гвозди… и, одновременно, скалывали окаменелость: шок прошёл. Меня трясло в ознобе. Волнами подступали слёзы. Хотелось завыть, как Крапивнички. Что-то сдерживало…

   Вот, значит, почему так уверен был говнюк Кавардак? С помощью Камня ему удалось пробить Оберег и то, что не смогли сделать Рароги, сделало солнце: растопило снег. Конечно, не обошлось без помощи дополнительных колдовских штучек: вековой снег не мог за неделю растаять.

   Мы с Упом вернулись. Ягодке удалось успокоить девчушек и они, поев, вновь заснули. Бакуня стояла вплотную к Оберегу, будто хотела рассмотреть нечто в мутной воде.
   – Что… Ва-ря? – осторожно спросила.
   – Поганец пробил Оберег… снег растаял…
   Ягодка тихо ругнулся по-своему. Бакуня подошла к ковру, присела.
   – Здесь… остаёмся?
   Ягодка, словно размышляя вслух:
   – Еда у нас есть… Деревья вот… жильё построим…
   – Там, – Уп показал крылом, – засада. Сотни две турченов. Варя, лучше всего обосноваться на Шлеме. Оберег пробит, но защиту держит…
   – Да, Ва-ря! – оживилась Бакуня. – Я тоже так думаю. За дровами будем выходить…

   Ягодка внезапно встал, подошёл к Оберегу, хотел коснуться руками, но не решился. Обернувшись, спросил:
   – Можно сделать… дырочку? Чтобы вода уходила.
   – Можно, конечно… – машинально ответила я, абсолютно неуверенная в этом.
   – Ва-ря! – дёрнулась Бакуня. – Не надо! Лишние дырочки ослабят Оберег!
   – Ладно… поживём-увидим… Значит, решено: перебираемся на Шлем?
   Вдруг Ягодка вскрикнул, отпрянув от Оберега:
   – Там… глаза!
   – Какие глаза? – Бакуня вскочила и решительно приблизилась к Оберегу, но через секунду тоже отпрянула, правда без крика.
   И тут мы все увидели: огромная рыбина, похожая на сома, уткнувшись в «стекло», уставилась на нас глазищами. Губастый рот её то открывался, то закрывался.
   – Она… говорит?! – одновременно спрашивала и утверждала Бакуня.
   – Как же её понять? – отчаянно всплеснул руками Ягодка.

   Уп взлетел, завис напротив рыбины, я осторожно пробралась ему на голову. Уп рискнул уткнуться клювом в Оберег, я по нему, как по бревнышку, прошла к «стеклу аквариума».
   На меня смотрел огромный рыбий глаз. И в нём трепыхался крик. Крик радости и боли. Жабры ходили ходуном, а рот… казалось, рыбина задыхалась… Или, захлебываясь, «говорила»?
   Внезапно глаз удалился, и рыбина, во всю свою длину, скользнула вдоль «стекла» и исчезла в мути. Я подождала немного и вернулась на загривок Упа.

   Что бы это значило? Откуда здесь такая рыбина? Из озера, что в Долине Ворожей? Если она действительно «говорила», то что? Радость и боль в глазах… Как у разумного существа. Ещё один заколдованный, поднятый со дна озера наводнением?
   – Ва-ря, ты поняла, что она говорила?
   – Нет. Не дано…

   – Смотрите! – завопил Ягодка, запрокинув голову.
   За «стеклом», в метре над водой, висел в воздухе жалкий плешивый кот. ЗЕБ?!!!
   Уп стрелой взлетел. Да, это был Зеб! Худющий, шерсть в хаотическом состоянии, местами, как плешь, сохранилась корка «гипса». Крылья в удручающем виде. Невероятно: как они ещё держат кота в воздухе. И глаза Зеба, округлённые до предела, плачущие от радости…
   Уп легонько притиснул меня к Оберегу, и я открыла Проход. Зеб юркнул в невидимый проём, вскрикнув: «Варь…», как подбитый, стал падать. Ягодка непостижимым образом подпрыгнул на полтора метра и в воздухе принял Зеба на руки. Затем бережно положил на ковёр.
   Зеб был в обмороке. Шерсть мокрая, свалявшаяся, выпирающие рёбра, от усов одно название. И запах кислой тряпки…

   Вскоре, благодаря стараниям Ягодки, Зеб пришёл в себя. И сразу накинулся на еду. Глотал жадно, кусками, урчал и чавкал.
   – Всё! – наконец, решительно убрал миску Ягодка.
   Зеб угрожающе зашипел.
   – Тебе плохо станет! Занедужишь!
   – Зеб, – позвала я.
   Сел, широко облизнулся, обвёл нас осоловевшим взглядом, всхлипнул:
   – Как же я рад… что вы все живы! Как рад! Мы уже и не думали…
   – Мы?! Значит, ты не один?
   – Не один. Мы там, – кивнул в сторону Шлема. – Почти все… только есть, и пить нечего… И душно…
   – Ягодка, собери узелок… Воду, скатерть… Уп, летим!
   – Я с вами, – вскочил Зеб. Его качнуло, повело в сторону.
   – Сиди. Без тебя управимся.
   – А что нам делать? – спросила Бакуня.
   – Ждать нас. Мы недолго.
   Собранный узелок оказался тяжеловат для Упа.
   – Я с вами, – вновь вскочил Зеб.

   И тут с руки соскочила Спица, выпрямилась, пошуршала крылышками и приблизилась к узелку; развернувшись, резко пронзила ткань острым концом, и быстро поднялась с узелком на высоту более двух метров. Уп последовал за ней.
   Проход открылся необычно легко и быстро. Видимо, сказываются пробоины.

   За Оберегом… была баня. Точнее, сауна. Я моментально стала мокрой от пота. Горячий воздух обжигал ноздри, горло, лёгкие. Уп тоже задыхался, посекундно теряя высоту и скорость полёта. Я с ужасом глянула вниз, на приближающуюся воду… Спица, летевшая рядом, сделала крутой вираж и узелок, соскользнув, крутясь, полетел к воде. Однако Спица не кинулась догонять его, а неожиданно вытянулась до первоначального размера, от чего размах крыльев стал со столешницу. На них и упал слабеющий Уп.
   А узелок… даже не коснулся воды: высунулась рыбья голова, поймала его и стремительно повлекла в сторону Шлема. Спица неслась параллельно. Уп дёргался, что-то бормотал бессвязное. Мне пот заливал лицо, дышать старалась лишь носом, но и это мало помогало: слишком горячий был воздух. Временами казалось, что и по жилам струится не кровь, а кипяток. Давило в висках, голова слегка кружилась.

   Шлем наплывал, рос в размерах. Уже видны разломы, трещины, выступающие камни. На минуту пригрезилось, что я беспомощная на крохотном плотике, а навстречу изуродованный корпус корабля… ещё чуть-чуть и хрустнет мой плотик, как печенюшка меж пальцев… Однако, в следующую минуту, несмотря на заливавший глаза пот, я увидела, как плотик скользнул в «пробоину» и застыл, уткнувшись в стену…

   Вытерла рукавом глаза: «пробоина» не сквозная, скорее вмятина – небольшая, с комнатку, пещерка. «Светлячок», разумеется, уже висел под потолком, изображая лампу дневного света.
   Весь пол пещерки устлан телами людей! Одни не двигались, и казались мёртвыми, другие метались в горячке. Дышать здесь просто нечем. Запах… сказав «запах», я сильно приукрасила: правильнее – смрад…
   Спица под нами вновь стала маленькой. Стрелкой метнулась к Светлячку, прилипла шляпкой к потолку и опять вытянулась длиной в метр. Распахнув крылья, завертелась, превратившись в элементарный вентилятор.
   Уже через пару минут воздух стал прохладным, смрад выгнало, и остался лишь кислый запах пота. Дышать стало значительно легче. Пришёл в себя Уп, повертел головой, глухо спросил:
   – Жива?
   – Жива.
   – А я уж думал, всё… Рухнем в воду, на корм тому чудищу…
   – Спасибо, Спице… Думаю, рыбина не стала бы нас есть…

   – Ла… душка! – сдавленно вскрикнули, и из вороха тел выползла полуголая Зарёма. Лицо опухшее, волосы как пакля. Подползла, ткнулась в бок Упа, захлюпала носом: – Жи… жи… живы…
   Уп крылом гладил её голову, в горле клокотали слёзы.
   – Зарёмушка… – Я сама готова была разрыдаться.
   В гуще тел ещё кто-то заворочался, выполз, шатаясь, встал. Изгага!
   – Будь здрава… – гортанно произнёс.
   – И ты будь!
   Приблизился, устало опустился на колени. Лицо, вся правая сторона тела в ужасных следах ожогов.
   – Будем… жить?
   – Будем! Ещё как будем!!! Назло всем врагам!
   – Да будет так, – улыбнулся Изгага, глянул наверх, где Спица трудилась, и твёрже повторил:– Да будет так!
   – Мы несли вам воду, еду… Правда, уронили, но рыбина подхватила…
   – Рыбина… – как-то странно произнёс Изгага.
   Зарёма дёрнулась, протяжно завыла.

   Изгага тяжело вздохнул, протянул руку, погладил вздрагивающую спину Зарёмы, глухо обронил:
   – Рыбина… то… Дима…
   – Что?!! – собственный мой крик, как удар кулака в лицо.
   Изгага стал тихо рассказывать, я слушала, точно оглушённая.
   Странности у Димы начались уже к вечеру того дня, когда мы с Упом улетели. Сначала всё его тело покрылось серебристыми пятнами, они ззудились и чесались. Потом стало трудно дышать, пропал голос. Осмотревшие его Советницы сказали, что на Диму наложено очень сильное заклятье. Остановить невозможно: такие сильные чары, как правило, не могут сразу остановить и снять даже те, кто наложил. Только по истечении лет, а то и столетий, когда чары сами по себе ослабеют, можно их разрушить. Так что со дня на день Дима сменит облик и, по – всему, станет рыбой. Утром все пятна полопались и обратились чешуёй, а ноги слиплись… Добран отнёс Диму в озеро. А за час до полудня все приметили, что воздух стал тяжёлым и тёплым. И он становился всё теплее и теплее. А затем отовсюду хлынула вода. Опомниться не успели, как она проникла в пещеру. Прибывала на глазах. Началась паника…

   Необъяснимо как, но Дима, уже ниже пояса чисто рыба, стал спешно перебрасывать людей на Шлем. Сперва тех, кто попадался под руки. Воздух становился всё жарче, воды больше, а сам Дима… вообщем, не успел всех спасти: обернулся полностью рыбой… Он и последних-то ронял на пол – пути в воду…

   Спасённые укрылись в этой пещерке. Тех, кто находился в «гипсе», принуждённо будили, высвобождали из лечебных оков. Кто мог, сам поднимался наверх, иных несли… Понятное дело, недолечились: у всех следы ожогов… но об этом ли думалось, когда воздух жаром пышет, нет ни глотка чистой воды, ни крохи еды…
   Кое-кто решился испить воду, что плескалась внизу, напоили детей. Через час все слегли в горячке и кровавом поносе. Вода оказалась не просто грязной, но и «больной»…
   Пекло пришло в гости и объявило себя хозяином…

   Сразу всем подумалось: Зазирка шибко разозлила Морока, скорее всего ценой собственной жизни, и вот Вонюка явился с местью. Подтверждением тому стал невероятный факт: впервые за многие века… пришла настоящая ночь… и вновь случилась паника: кто выбегал и бросался вниз, на камни, в воду, кто разбивал голову о стены пещеры, кто терял разум… Иные просто тихо умирали…

   Но пришло утро, и вселило веру оставшимся в живых. Убрали мёртвых подальше, завалили камнями. Однако безумцы разбросали камни и осквернили себя людоедством. Прогневалась Зарёма и пожгла их огнём… И трупы, дабы не искушать других…
   Жажда и голод пересиливали духоту. Опасаясь, что другие, подобно безумцам, подвигнутся к осквернению, Добран решил принести себя в жертву. Ведь он наполовину человек, другая половина конская. Её-то и можно употребить в пищу.
   Добран ножом вырезал шмат из бедра… Яга ударом в скулу вырубила его, а Зарёма вернула вырезанное мясо на место, наложила повязку… Добран пришёл в себя, но слёг в горячке: рана воспалилась…
   Зеб, пока был в силе, всё летал к Оберегу. Нас высматривал. А потом тоже слёг…

   К концу рассказа Изгаги, те, кто ещё мог двигаться, подползали к нам. Духота исчезла, стало даже прохладно, дышалось легко.
   – Стоп, Спица, хватит пока. Простудимся. Глянь-ка, лучше, наш подарочек.
   Спица прошуршала к выходу. Окружившие нас, оживились: кто-то здоровался, кто-то задавал вопросы, но в общем гомоне слов было не разобрать.
   – Тише, бабы! – бухнул Изгага. – Кончай галдеть!
   Стихли. Затем одна девушка – на вид года на три постарше меня – спросила:
   – Что будет с нами? Мы все здесь… умрём?
   – Теперь нет! Сейчас Спица принесёт гостинец. Покушаете спокойно, потом сообща решим, как нам быть дальше.
   – Это Вонюка… с нами сотворил?
   – Нет. Тот, что с Рарогами был. Вот, – я показала Камень, – с его помощью.
   – Ты забрала?! – Ещё более оживились, расправили плечи. – А он?
   – К сожалению, жив ещё. Сами понимаете: Кавардак непростой колдун…
   – Теперь без руки и морда, как рваная тряпка, – неожиданно встрял Уп, – задали ему трёпку…
   Брызнул смех, в глазах заиграли искорки. Будем жить!

   Неслышно влетела Спица, рядом с Упом опустила совершенно сухой узелок.
   – Накрывай, Зара, стол, будь за хозяйку. А ты, – обратилась я к Изгагу, – отнеси-ка меня к лежащим.
   Таковых было пятеро: Добран, Яга, одна из Советниц, и две пожилых женщины.
   У Добрана раздуло бедро и ногу, но, как ни странно, загниения не было. Он весь пылал от высокой температуры.
   С Ягой было непонятно. Вроде, всё в норме, не в коме, полное ощущение, что спит. А разбудить не получалось. Под правой подмышкой у неё обнаружила живой клубок: дедульки, тесно прижавшись, друг к дружке, как сурки, впали в спячку. По моей просьбе, Изгага извлёк их, положил в сторонке на тряпицу.
   Так и не разобравшись с Ягой, перешла на Советницу. Старушка в голодном обмороке.
   Женщины… Одна так же в голодном обмороке, другая… умерла от кровоизлиянья в мозг.

   Вновь вернулась на Ягу. Если только такое возможно, то у Яги, как и у дедулек, элементарная спячка. Работа всех внутренних органов переведена на самый минимальный режим. Мудро! Вот бы всем так уметь: сколько жизней сохранилось бы!
   – Что? – спросил Изгага.
   – Добрана, Советницу и эту женщину можно будить и понемногу кормить. Яга пусть пока спит… Она, как медведь, залегла в спячку. А эта женщина… умерла.
   – Ясно. А дедульки?
   – Тоже будить. Хватит, отоспались. Пора заняться делом.
   Подошла Зарёма. Я повторила, что сказала Изгаге. Девчонка кивнула, склонилась над головой отца, зашептала на ухо:
   – Пап, папочка, просыпайся! Ладушка вернулась! Кончились наши беды!
   Я прошла по ноге Яги до ступни, спрыгнула на пол. Приблизилась к дедулькам.
   – Подъём, лежебоки!
   Юрик шелохнулся, приоткрыл один глаз, затем другой, торкнул приятеля:
   – Щул, глянь, мы уже в Вырии! Вот и Варварушка туточки!
   – Какой Вырий? Живо подъём!
   – Так мы не умерли?
   – Не дождётесь! Отдохнули? Теперь трудиться будете, как пчёлки.
   – Пошто така немилость, Ладушка? – зевнув, спросил Щулец.
   – Не наказание, а труд во благо. Для всех постараетесь.
   – Так мы завсегда, коли так… Приказывай.
   – Ступайте, покушайте. И запомните раз и навсегда: я не приказываю – я прошу. Уяснили?
   – Знамо дело, – в унисон ответили дедульки и, поднявшись, посеменили к «столу».
   – Иди и ты перекуси.
   Изгага кивнул, бросил взгляд на Добрана и, пошатываясь, отошёл.

   – Ладушка, – тихо позвала Зарёма.
   Когда я подошла, она подставила руку, подняла меня, на уровень лица Добрана. Страшноватое, конечно, с непривычки, обгорелое, плохо зажившее лицо полкана. Щёлочки глаз светятся.
   – Проснулся? Хватит бока давить.
   – Да я… – смущённо выдавил из фиолетовых губ. – Хотел… доброе дело сделать… а меня… в скулу и с копыт…
   – Всё! Забыто! Поднимайся, подкрепись. Будем решать важный вопрос. Жизнь продолжается!
   – Да, Ладу… – сомкнул сизые веки, выдавив слёзы, судорожно сглотнул.

   Воздух вновь стал теплеть, и Спица обратилась в вентилятор.
   Разбудили Советницу и женщину, покормили.
   Двое мужчин, единственные уцелевшие из слобожан, если не считать Изгагу, вынесли мёртвую из пещеры на «кладбище».
   – Друзья, – обратилась я, стоя на голове Упа, – как правильно сказала Зарёма, кончились ваши беды. Но остались неудобства…
   Честно скажу, сама поразилась: такую речь закатила. Вот бы меня мои учителя увидели и услышали! Обалдели бы, точно: как, закомплексованная тихоня Варька и вдруг – оратор?! Быть того не может! Не иначе глюк…
   Лаконично (сроду этим не владела!), чётко и ясно обрисовала ситуацию на данный момент. Решила ничего не скрывать. Дабы укрепить веру, заверила, что еда и вода у них будет. Всё остальное – временные трудности. Через день-два, сообща, мы их обязательно устраним.
   – От вас мне нужно одно: не паниковать. Ещё чуть-чуть терпения и… сплочённость.

   Со стороны, должно быть, презабавная картина: группа людей, полуголых, грязных слушает малявку, с палец росточком, внимает каждому её слову, глядит со священным трепетом… Кому-то и забавно, а меня эти взгляды смущали, выбивали почву из-под ног. Меньше всего хотелось, чтобы считали могущественной… мифической Зазиркои. Я Варька, просто Варька, питерская школьница…
   – А сейчас я вас покину. Ненадолго!
   В пещере уже было знобко, и Спица перестала молотить воздух, отклеилась от потолка, выпорхнула вон. Уп тоже пошёл на выход.

   Провожать нас высыпали все. Сгрудились плотным комком у выхода. Зарёма присела на корточки, глянула пронзительно:
   – Ты поможешь… Димушке?
   – Непременно! – вырвалось у меня, хотя понятия не имела, как. – Зара… у вас очень грязно, да и вам не помешает помыться, постираться… Боюсь… хвори нападут…
   – Я поняла. Сделаем, Ладушка!

   Обратно Уп летел, выкладываясь изо всех сил. Под нами, страховочно, планировала Спица. На ней прилипли два комочка – дедульки.
   На этот раз, пытка сауной была вдвое короче. Уп выдохся на подлёте к Оберегу, но Спица тотчас подставила «спину». Я, конечно, опять вся вымокла, но старалась регулировать дыхание, и уже не спешила тянуть в себя обжигающий воздух. Можно сказать, на место мы прибыли благополучно. Даже дедульки довольно быстро оклемались и, как безумные, юркнули в травяные заросли.
   За время нашего отсутствия, Бакуня с Ягодкой соорудили нечто вроде шалаша. Где отоспавшиеся Крапивнички молча играли с сосновыми шишками. Зеб где-то в лесу: сказал, что неважно себя чувствует, поищет лечебную травку пожевать.
   Уп, придя в себя, отпросился отлучиться.
   – Давай. Посматривай там за окрестностями.

   Бакуня с Ягодкой засыпали меня вопросами. Историю с Димой приняли, как личное горе. Бакуня всплакнула.
   – Нам срочно нужно найти воду! Дедульки, думаю, помогут в этом деле. А пока… призовём богов… каких знаете, помочь починить Оберег.

   Бакуня поднесла меня к «стеклу аквариума». Я совершенно не представляла, что нужно делать. Просто решила приложить меченую ладонь и одновременно Камень: может, что и получится… с Божьей помощью. К тому же… у хозяйки огромнейшее желание… должны Телохранители ПОСТАРАТЬСЯ сделать невозможное…
   Ягодка стоял рядом, посекундно бросал взгляд на играющих девчушек, не зная, куда руки деть: помочь бы, но как? чем?
   Я приготовила руки.
   – Ну… Помогите нам Духи Светлых Богов, заклинаю! Я не останусь в долгу!

   С минуту ничего не происходило. Ладонь Бакуни, на которой я стояла, нервно дёрнулась, меня качнуло, руки скользнули по «стеклу» и притиснулись друг к другу. И началось…
   Браслет завибрировал, став шершавым, как крупнозернистая наждачка. Вдобавок, выстрелил в руку сотни острых иголок. Я, невольно, закричала, но крик застрял в горле комком мороженого. Камень, напротив, разогрелся и жёг ладонь угольком. Инстинктивно хотела отдёрнуть, но обе ладони будто приклеились. А затем, сквозь пальцы, прыснули тысячи разноцветных змеек: синие, оранжевые, чёрные, зелёные, малиновые. Они беспорядочно метались по «стеклу», пересекали друг друга, разбегались в стороны и вверх, а следом струились другие. Прозрачное «стекло» становилось витражным: немыслимые орнаменты, геометрические фигуры, пиктограммы, и просто детские каракули рисовались стремительно, тонкими кисточками в несколько рук. Казалось: «художники» в бешеном темпе соревновались, кто изобразит поизящнее, позамысловатее фигурку…
   А тем временем иголки уже пронзали всё моё тело, сновали в мозгу. «Мороженое» в горле вяло таяло. В висках свербело. Веки, точно железные засовы, с натугой опускались. Наконец, навалился мрак, но его тут же, словно лист бумаги, разнесли в клочки радужные всполохи…

Глава 30

   … Очнулась я на ковре: на меня брызгали студеной водой. Резко села. Голова как пьяная, тело… будто в каждую клеточку занозу вогнали.
   – Что… случилось?
   – Получилось! – взвизгнула Бакуня. – Победа! У тебя получилось, Ладу… Варя!

   Вокруг ковра собрались все. Бакуня, Ягодка на коленях, рядом Крапивнички с детской непосредственностью и восторженным любопытством взирали на меня, как на… зверушку или милую букашку. Чисто вылизанный с тугим брюшком Зеб лыбится во весь безусый рот. У Упа такие же восторженные глаза, как у девчушек. И только дедульки сдерживали эмоции, хотя весь их вид, выражающий глубокое почтение, явно был завышен. Встретив мой взгляд, сделали шаг вперёд, поясно поклонились, в один голос выдохнули:
   – Исполать, Ладушка!
   Юрик протянул корявый корешок салатного цвета:
   – Пожуй, Варуня: силушка потраченная возвернётся.
   Корешок на вид неаппетитный, жёсткий, оказался мягким, как ядрышко грецкого ореха, и весьма вкусный.
   В просвет между Ягодкой и Бакуней был виден фрагмент Оберега-«аквариума».
   – Так что у меня получилось?

   Заговорили все разом, перебивая друг друга, выхлёстывали на бедную «крохотку Варуню» вёдра восторга, радости и безмерного счастья. Даже Крапивнички, решив, что началась весёлая игра, приняли живейшее участие: что-то лопотали, хлопали в ладошки.
   Прислушиваясь, как употреблённый корешок хозяйничает в моём организме, я выцеживала из общего гула нужные слова.
   Выходило следующее: когда весь Оберег был изрисован (Уп с Зебом поднимались ввысь, и оттуда Оберег смотрелся пёстрым шатром), внезапно вспыхнул зелёный свет внутри, померцал и потух, а я бесчувственная сползла на ладонь Бакуни. Камень алел каплей крови. В это время Зеб и Уп наблюдали, как рыжая черта поделила купол пополам, затем образовалась щель – из неё повалил пар…

   Меня положили на ковёр, бледную, как поганку, а ведь до этого я была тёмно-коричневая от «загара», почти чёрная… Ягодка ударился в истерику, решив, что госпожа пожертвовала жизнью, ибо Оберег вытянул из неё «все-все силушки». Бакуня орала на него, мол, не каркай, но сама была на грани: я не подавала признаков жизни. Крапивнички решили, что им принесли игрушку, тряпичную куколку, только вот почему-то ругаются. В итоге они в голос заревели. На шум прибежали дедульки. Осмотрев меня, успокоили: силушку, конечно, Варуня отдала, но не всю, жизненные токи бьют. «Счас мы мигом, заветный корешок добудем, завсегда помогает в таких случаях…»

   – Стоп! Тихо! Как голодные воронята галдите! Мне что, Героя России дали? Нобелевскую премию мира? Или мы Вонюке накостыляли? Ну, починила Оберег, делов-то…
   Негодники: расхохотались так, будто выдала суперхохму.
   – Госпожа… госпожа… – давясь смехом, выкрикивал Ягодка.
   – А говорила: не Зазирка! – смеялась Бакуня, всплескивая руками и жалея, что меня невозможно обнять, с чувством стиснуть.

   Дедульки не обманули: вскоре я чувствовала себя не просто хорошо, а суперотлично. Если не считать чувства голода. Мёртвая бледность отступила, растворилась в «загаре», отчего кожа моя приобрела лёгкий золотисто-коричневый цвет.
   – У нас пожевать найдётся?
   – Ещё корешок? – поразились дедульки. – Не помог?
   – Помог, огромное спасибо! Просто жутко кушать хочется.
   Засуетились все, накрывая «стол». Нервная встряска и в них пробудила зверский аппетит. За исключением Зеба: он переел мышей и о еде даже слышать не желал.
   На десерт дедульки приготовили куль из лопуха доверху наполненный отборной черникой.
   – Для глазок пользительно, – сказал Щулец.
   – Особливо, когда силы восстанавливаешь, – важно добавил Юрик.
   – Спасибочки. Вы воду поискали?
   – Знамо дело. Токмо далече, ежели ножками.
   – Зачем ножками? Вон Зеба будем эксплуатировать, чтобы не зажирел от безделья.
   Посмеялись от души, искренне, по-дружески. Зеб не обиделся, лишь снисходительно усмехнулся.

   Все были довольны, счастливы. Крапивнички значительно оживились: ужас ТОЙ ночи, потеря матери, похоже, отступали на задний план. И в этом была большая заслуга Ягодки: он окружил сироток теплом, заботой… короче, всем тем, что и следует получать детям от любящей мамы.

   А меня беспокоили, терзали многочисленные вопросы. Как там пещерники? Как помочь Димке? Сливать воду из «аквариума» или оставить? Очень нелёгкий вопрос: если сливать, значит, здесь устроить потоп, погубить сотни животных, лесных жителей, разрушить их вековой мир… Ради горстки людей. Чудовищная цена… Так поступают на моей Земле, маленькие и ничтожные мороки… Я так не могу! Пусть я не мифическая Зазирка Справедливая, а просто Варька… не могу и всё тут! Не сливать… значит, поставить будущее пещерников под вопрос. Да и наше тоже. Вонюка– то где-то рядом… подтянет силы, устроит осаду… Даже если мы внутри Оберега найдём питьевую воду… что за жизнь будет в голых горах? Медленная деградация…
   Можно, конечно, уйти через Проход к нам, тем более, что поставленную задачу – принести Зерно – я выполню. Но… тогда, скорее всего, Зеб вновь станет деревянным, Уп… никогда не узнает, кто он на самом деле… Добран и Ягодка… Просто страшно представить, что их ждёт в моём мире… Нет! Я НЕ МОГУ ТАК ПОСТУПИТЬ С НИМИ!
   Надо что-то придумать, и, чем, скорее, тем лучше…

   – Все отдохнули? Теперь за работу. Мы с Упом слетаем на разведку, а вы тут пока приготовьте воду, ягод соберите, травки съедобные. Им витамины нужны… Короче: всё, что пользительно.
   – Знамо дело, – за всех ответили дедульки.

   Проход открывался медленно, как разбухшая от сырости дверь. Внутри было влажно, тепло, точно в остывающей бане. ДЫШАЛОСЬ ЛЕГКО!
   Пещерники копошились у входа: одни ладили тропу к воде, другие выгребали мусор из пещеры.
   Уп опустился на выступ. Все побросали дела, сгрудились вокруг нас. Посыпались здравицы, благодарности. Форменный бабий галдёж. Наконец, Изгага цыкнул, и все замолкли.
   – Оберег восстановлен в прежней силе. Теперь надо подумать, как вам дальше быть. Есть какие-нибудь мысли?
   Переглянулись, перешёптываясь. Вперёд выступил Изгага:
   – Может, нам… туда, к вам?
   – Боюсь, что нам придётся перебираться. Морок на подходе…
   Возмущённый гул.
   – Цыть бабы! Стало быть, принял вызов?
   – Принял… Только нам нечего противопоставить… в открытом бою.
   – Ясно. Перебирайтесь… будем мозговать. Только здесь мы осаду долго не выдержим…
   – Вот и я о том же голову ломаю… Куда спустить воду? Нужно вернуться… в Долину. Там источник питьевой воды… Кумир Ладанеи… И кое-что ещё…

   Сухо кашлянула Советница:
   – Дозволь слово молвить, Зазирка?
   – Говорите.
   Советница предлагала – и считала: единственно правильный вариант! – спустить воду в печеры (пещеры), по коим пролегает Путь Избранных. На выходе из пещер Заморочный лес, где нежити, пособников Морока, видимо-невидимо…
   – А что, вполне разумное решение! – поддержал Советницу Изгага.
   – Благодарю за подсказку. Я сейчас же займусь… Как Добран?
   – Поправляется, – живо отозвалась Зарёма. – Мы кое-какое снадобье приготовили… Спит, сил набирается. Яга тоже спит…
   – Ну и чудненько.
   – Ты… уже думала, как помочь… Димушке?
   – Потерпи, Зара. Всё будет хорошо. Одолеем и эту задачку. Уп, не спи! Нас работа ждёт.
   – А кто спит? – Уп обиженно щёлкнул клювом. – Уже и задуматься нельзя… сразу напраслину…
   – Хватит ворчать, полетели.

   Пещеры начинались почти у самого Оберега и были намного ниже. У входа стоял трёхгранный камень-столб высотой около двух метров. Практически все его грани до верха были исписаны надписями. Чертили острым предметом, оставляя глубокие бороздки. Самая массовая надпись из ряда «Здесь был Вася». Место, откуда этот Вася и дата. Надписи теснились, налезали друг на друга, перемешивались так, что уже невозможно было понять, где Паша, а где Даша, где Надька, а где Вадька. Населённые пункты вообще читались с великим трудом и, большей частью, выходила некая сумятица. С датами тоже самое: то ли 35 год, то ли 85, то ли 19,то ли 79… В этом письменном хаосе примитивного мышления, местами вырывался нормальный человеческий крик: «Мама! Я поняла, какая была дрянь! Прости и прощай!»
   «Все парни дебилы и самцы!!!»
   «Я в сказке! Ириш, как жаль, что тебя нет рядом!..»
   «Пусть и этот мир знает: Танечка! Я тебя люблю!!!»
   Меня, что называется, до глубины души поразил предпоследний автограф: «Какая же я глупая была, что так бездарно прожила 15 лет! Лиза Орловская из Санкт-Петербурга».
   Наиболее свежими, хорошо читаемые, были две надписи: «Зенит-чемпион!» и «Мы, Ваня и Юля, вернёмся домой всем чертям назло! Оренбург + Выборг… реля 1988 года».
   Последняя надпись хранила следы, возможно помады. Очевидно, надпись сначала жирно обвели вишнёвой помадой, затем покрыли лаком для ногтей. От времени лак потрескался, выветрился и вымылся дождями, но некоторые участки уцелели… Ваня вряд ли исполнит обещанное: сгинул в Заморочном лесу… А вот Юля… Девчонки всегда возвращались в Долину Ворожей и оседали там, лишённые памяти. Если не умерла до потопа и во время него, то вполне может быть сейчас среди пещерников.

   – Мы прилетели всё это читать? – спросил Уп с лёгким раздражением.
   – Нет, конечно… А тебе ничего не говорит этот камень-столб? Совсем ничего? Может и твоя надпись есть…
   – Исключено. Я не стайная птица.
   – Сейчас! А тогда ты был просто мальчишка. Кстати: помнишь, рассказывал… На болоте у тебя видение было… Игнатушко… помнишь?
   – Ну?
   – Вот! Мальчишка по имени Игнат, любивший медовые лепёшки… попадает сюда не по своей воле… Должен-должен, быть твой автограф!
   – Ты тоже будешь?
   – Не буду… Это ВАША… «книга отзывов», если можно так сказать… Я пошла другой Дорогой, а там своя «книга». Ладно, хватит трепаться: займёмся водопроводным делом.

   Вроде пустяк: проткнул «ёмкость», и пусть сливается водичка… но меня, почему-то, охватило страшное волнение, как на экзамене. Да и природа вокруг, казалось, затаила дыхание в ожидании необычного. Возможно, так оно и смотрелось со стороны: и взмахнула рукой Зазирка – Крохотка, и родилась речка, речка мутная да бурная, и кинулась та речка с рокотом в пасть беззубую…
   Картина впечатляющая, но быстро утомляет однообразием: бурлит рыжий поток, ворочая камни и, бросая в воздух мириады брызг, ныряет в зев пещеры. Ну, ещё радуга зажглась в водной пыли… Ничего особенного.
   – Летим к нашим.
   – К которым? – усмехнулся Уп.
   – К тем, что на ЭТОЙ стороне.

Глава 31

   Тревога… Ею, казалось, была пропитана каждая травинка. В тревоге замер лес. С тревогой смотрело небо, прикрыв раскалённый зрак дымкой.
   Все понимали: тревога связана с Мороком – Вонюкой. Где? Как? Когда ударит?
   Неопределённость давила, нервы у всех на пределе. Разговоров избегали, опасаясь, невольно, взорваться, перейти на глупый истерический крик…

   Делали всё молча, быстро, без суеты. Дедульки драли лыко, затем помогали Бакуне плести крепкие, невероятно прочные, непромокаемые «бидончики». Ягодка их заполнял ключевой водой. Я открывала в Обереге «окно», и отправляла партию «бидончиков» в пещерку. Пещерники к тому времени сделали уборку, Зарёма огнём продезинфицировала. В углу Спица вырубила нишу-резервуар для воды. Сколько здесь придётся жить, лишь богам ведомо. Пока море не сольётся…

   Заготовка дров происходила диким способом: я просто валила сухое дерево и через «окно» отправляла его на Шлем, вместе с корнями и частью вывернутой земли. Вскоре Шлем имел удручающий вид: сухие стволы, разбросанные по склону, казались костями рассыпавшегося скелета неведомого гигантского существа.
   Заканчивался день. Солнце уже скрылось за виднокраем – так здесь именуют горизонт, – но ещё несколько часов будет светло.
   Вроде и воды, и дров, и ягод, и съедобных «пользительных» травок-корешков заготовили прилично, впору остановиться, но что-то продолжало всех не выключать «конвейер».
   Пока мы с Зебом занимались непосредственно транспортировкой грузов, Уп облетал с дозором окрестности. Теперь он мог включать «кино» сам, когда считал нужным. И я видела всё, что видел он, до мельчайших подробностей.
   Тревога нарастала. Даже лесные жители-животные – вели себя странно: очевидно предчувствовали надвигавшуюся беду. Вот семейство кабана беспокойно мечется в поисках укрытия. Мелькнула мысль: хорошо бы и мяса заготовить… Спица тотчас зашевелилась.
   – Не дёргайся: у нас нет ни соли, ни холодильника.

   Птицы стайками уносились в сторону гор. С тревожными криками… Да, что-то грядёт нешуточное… Неужели Вонюка пойдёт на штурм Оберега, задействовав весь свой арсенал? Скорее всего… И вовсе не потому, что я нагрубила ему, а из-за вещей из Хранилища, из-за Зерна. Я для него теперь не просто Девица-с-вершок под покровительством Духа Ладанеи, а сильно вооружённый противник. Ведь Вонюка, наверняка, думает, что Ладанея снабдила меня инструкциями по использованию «экспонатов» Хранилища. Не объяснять же Вонюке, что «экспонаты» для меня по-прежнему бесполезны, как обычные музейные… К тому же они на дне моря.

   Кстати, о море. Прошло столько времени, а уровень по-прежнему высок. Мал выход? Или вскрылись ранее забитые снегом и льдом источники? Если так… долгонько придётся ждать, когда Долина обнажится.
   – Может, пока Крапивничек переправить? – осторожно спросил Ягодка. – Смурно как-то…
   – Я вот всё думаю: сам явится или опять пошлёт кого?
   – Для начала пошлёт, госпожа, – серьёзно сказал Ягодка, искоса поглядывая в небо. – Не тот нонче Вонюка, чтоб сам наперёд рати идтить. Этот… в сторонке примостится, будет высматривать, где можно в спину ударить… где подножку поставить… Глаз да глаз нужон.
   – Учту. Спасибо. Готовь девчушек.

   Внезапно заёрзала Спица, замигала тёмно-вишнёвым глазком. Камень стал тёплым, запульсировал розовым. Опасность рядом?!
   Ягодка напрягся, стал озираться.
   – Госпожа…
   – Живо к детям!
   Ягодка метнулся к шалашу, где Бакуня, по инерции, продолжала возиться с лыком, а девчушки рядом играли.
   Телохранители опередили и меня и Ягодку: невидимый гигантский ковш загрёб двухметровый квадрат земли и унёс в незримое. Вместе с шалашом, кустом шиповника и бегущим Ягодкой. Осталась неглубокая квадратная яма, точно распахнутая пасть чудовища. Вон и камни торчат, как зубы.

   «Включился» Уп, показав мне «картинку»: со стороны Твердыни ползла чёрная туча, а на земле, пронизывая лес, струились тёмные ручейки-отряды вооружённых людей. Целая армия…
   «Уп, мигом назад!»
   Он объявился довольно скоро. Значит, недалеко был. Горячо выпалил:
   – Варя, они подходят! Много! И эта туча… подозрительная…
   – Паникуешь? – усмехнулся Зеб.
   Уп распустил веером хохолок, угрожающе щёлкнул клювом, готовый кинуться в атаку.
   – Стоп, петухи! Умнее ничего не придумали?
   – Я только спросил, не празднует ли труса…
   Уп невнятно бормотнул, точно выругался. – Всё! Завязали эту тему. Уходим.

   Телохранители успокоились, едва закрылся Проход. Чего нельзя сказать о нас: необъяснимая нервозность держала в напряжении. Уп поднялся метра на три и курсировал над нами. Зеб что-то бубнил, плавно скользя над водой, не удаляясь от Оберега.
   Туча приближалась. Действительно, подозрительная: скорее напоминала дирижабль, чем обычную тучу.

   А из леса на открытое пространство высыпали сотни уже знакомых турченов. Все на конях, и в полном боевом снаряжении. Туча-дирижабль поравнялась с ними и зависла. Турчены спешно рассредоточились вдоль Оберега. У каждого лук наготове. Решили обстреливать Оберег? Но это же всё равно, что в слона бросать спички…
   Стрелы градом ударили в «стекло» и отскочили, переломившись пополам. Странные стрелы: вместо наконечника у них был привязан пучок овечьей шерсти. В местах ударов остались кляксы медового цвета. Через пару секунд кляксы уже были, иссини – чёрными, а затем исчезли, оставив… дыры с рыжими краями. В считанные секунды огромный кусок Оберега превратился в решето. На метр выше уровня воды.
   Телохранителей залихорадило. Камень раскалился, заиграл сине-фиолетовыми бликами. Браслет вибрировал так, что заныла кость до локтя. Спица скользнула с руки, развернулась, ощетинившись лезвиями. Шляпка точно кровью налилась.

   Началось соревнование: турчены дырявили Оберег – Телохранители заделывали дыры. К сожалению, мои проигрывали: один – два. Взамен заделанной дыры, появлялись две.
   Уп присоединился к нам:
   – Варя! что-то надо делать! Ослабят участок, и туча протаранит!
   – Вода! – внезапно заорал Зеб. – Спустить на них воду!
   – Не медли, Варя! – перешёл на крик и Уп.
   – Давай, Варуня, устроим степнякам головомойку!
   Раздумывать было глупо: дыр становилось больше, а «дирижабль» нагло висел в полуметре от Оберега.

   Зеб буквально прочёл мои мысли: приблизился к Оберегу вплотную и, едва я коснулась меченой ладонью «стекла», стремительно понёсся вперёд, параллельно цепочке стреляющих турченов. Моя ладонь заскользила, нагреваясь. Как только оборвалась цепочка турченов, Зеб резко взмыл вверх. И тотчас вся масса воды хлынула вон… Сила её движения была столь сильна, что подхватывала конников, как игрушечных, и стремительно уносила вглубь леса…

   Зеб и Уп вопили от восторга, а я, буквально, обомлела от ужаса: с оглушительным рокотом водный поток валил деревья, ломал об их стволы лошадей и разрывал в клочья о ветви…
   «Дирижабль» отпрянул и сдулся, стал напоминать рыбу без хвоста и плавников. «Рыбина» конвульсивно задёргалась… и в Оберег ударили огненные стрелы молний. Но дыры уже были заделаны и молнии, ударившись, разбрызгивали искры салютом.
   – Опоздал, Вонюка! – ликовали Зеб и Уп.

   У меня в мозгу истерично билась одна единственная мысль: «Димка! Только бы его не захватило течением, не увлекло!..»
   Уровень воды понизился наполовину. Поток, размыв грунт сразу за Оберегом, образовал водопад. Шум стоял невероятный. Лес отступал, теряя деревья, вывороченные с корнями. Местами он, лес, пытался из древесных трупов поставить запруду, но поток в считанные секунды разметал её.
   Вот глядя на всё это, я и боялась, что беднягу Димку течением подхватит и швырнёт вниз, в этот ужас…

   Видимо, осознав тщетность обстрела, «рыбина» съёжилась и, довольно быстро, уплыла вправо. Куда это она? Совсем убирается или новую пакость придумала?
   – Зеб, поднимись!
   «Рыбина» уносилась в сторону Заморочного леса. Вот в последний раз мотнулась тряпкой и скрылась за горой. Ну, и как всё это понимать? Победа? или временная передышка перед новой атакой? Наверняка, не такой лобовой, а с подлянкой.

   Спица вернулась на место, успокоился Браслет, и лишь Камень, потускнев, продолжал мигать новогодней лампочкой.
   – Зеб, ты как? Не устал?
   – Не устал. Перекусить бы…
   – Хорошо. Уп, мы отлучимся ненадолго. Ты тут посматривай.
   – Да, госпожа, – дурашливо склонил голову Уп. Настроение у него было преотличное. Меня это слегка царапнуло: не рано ли радуемся?

   Такая же безудержная радость переполняла и пещерников. Рассыпались перед входом и бурно реагировали на понижение уровня воды. Нас встретили здравицами, охами-ахами.
   Вперёд выступил Изгага. Похоже, он взял на себя роль старшего.
   – Варя, – заговорил с волнением, – нас мучает… что мы не можем ничем помочь… как малые дети…
   – Придёт и ваш час. Накормите, пожалуйста, Зеба.
   Я перешла на ребристый валун, а Зеба увела в пещеру пожилая женщина. Остальные окружили мой камень. Посыпались вопросы. Ответила разом на все, рассказав о произошедшем за Оберегом. Ещё больше оживились. Переглядывания, перешёптывания, счастливый смех. На меня смотрели, как на… настоящую Зазирку, из легенд.

   – Тебя что-то беспокоит? – спросила неожиданно Бакуня.
   Решила ответить для всех:
   – Друзья… Хочу попросить. Не расслабляйтесь, не теряйте бдительность! Это ещё не победа. Вонюка получил очередную пощечину. Так что… следует ждать какой-нибудь гадости.
   Загалдели все разом:
   – Мы понимаем! Он только гадости и может творить!
   – Смерть Вонюке!
   – Смерть! Смерть!
   Ко мне приблизилась Зарёма.
   – Привет, Зара. Как отец?
   – Хорошо! Опухоль исчезла. Хотел встать, но я напоила его травкой. Пусть поспит, сил наберётся… Ты… подумала?
   – Зара, милая… ты же видишь: сейчас не до этого… Но я думаю! Всё время думаю! Потерпи, прошу тебя! Обязательно вызволим из беды Димку! Я не меньше твоего хочу этого!

   – Смотрите! – внезапно закричали пещерники. – Что это?
   По поверхности воды, совершенно игнорируя сильное течение, двигались в нашу сторону тёмные шары, величиной с бочку. Их было десятка полтора… нет! больше: из воды всплывали новые…
   Телохранителей залихорадило.
   – Тревога! – заорала я неожиданно для самой себя. – Все в пещеру! Живо! Зеб!!!
   Шары приближались, до них уже было метров сто.
   Подлетел Зеб, ругаясь:
   – Пожрать спокойно не дают!
   Спица соскользнула, распрямилась, ощетинилась лезвиями.

   Я перешла на Зеба, и он поднялся в воздух. Море, казалось, кипело, выбрасывая на поверхность новые и новые пузыри. Они двигались широкой полосой, и в общей массе напоминали гигантскую змею. Когда до Шлема оставалось метров пятьдесят, голова «змеи» раздвоилась, и обе половинки спешно удалялись друг от друга. Впечатление такое, будто «змея растягивает пасть, дабы заглотнуть Шлем.

   Вдруг зашкворчало, как масло на раскалённой сковородке. То лопались шары, выстреливая в воздух крылатых существ. Размером с крупного гуся, они имели довольно странный вид: большие иссиня-черные крылья, туловище наполовину птичье, наполовину… как у насекомого. По обе стороны из места «стыковки» тянулись два длинных крысиных хвоста. Мощные лапы в меховых муфточках, снабжённые когтями, больше похожими на кухонные ножи. Длинная лебединая шея заканчивалась массивной головой. Изогнутый клюв напоминал особые ножницы (если не ошибаюсь, их секатором называют). Голову уродцев украшали три отростка, типа рыбьих плавников: один, покрупнее, тянулся от основания клюва, по центру черепа и плавно переходил в оперение шеи, два других торчали по бокам. Во время полёта они трепыхались, как тряпичные лоскуты и меняли цвет: с коричневого на сизый и обратно на коричневый.

   Птиценасекомые сбивались в стаю. Она росла посекундно, ибо море бесперебойно выплёвывало пузыри.
   Зеба передёрнуло.
   – Страшно?
   Зеб буркнул невнятное, презрительно фыркнул.

   Пещерники частично спрятались, но большая часть их с любопытством взирала на невиданных гостей. А они пока молча кружились, изображая водоворот, метрах в сорока от Шлема.
   Что всё это значит?! Они настоящие или Вонюка запустил блазню, дабы смертельно напугать нас, сломить? Почему не нападают? Ждут, когда вся «армия» соберётся? Или команды «фас!»
   Спица шуршала крылышками рядом со мной. Шляпка её кроваво-красная интенсивно пульсировала. Значит, опасность есть и немалая. Об этом сигнализировали Браслет и Камень.

   – Варя! Варя! – издали, крича, подлетал Уп. – Они… лезут через дыру… у пещер… Их там тьма! Закрывать надо!
   – Если прорвёмся…

   И тут раздался пронзительный дикий вопль. Так кричат лишь от ужасной боли.
   А случилось следующее: очередной пузырь, лопнув, не выбросил птиценасекомое, а уронил в воду. Существо орало и суматошно било крыльями. Впрочем, его тут же подхватило течением и повлекло к водопаду. Не успел затихнуть крик первого, как заорал второй. Правда, этот успел взлететь метра на два, но, кувыркаясь, рухнул в воду.
   Мы увидели причину: существо было без ног – их просто вырвали с мясом…
   Еще один… другой… третий…
   Стая рассыпалась и загалдела. Уродцы имели не только странный вид, но и голос: закрой глаза – и ощущение такое, будто стоишь среди домашних кур, кудахтаньем сообщающих, что снесли яйца. Какофония была оглушающе невообразимая: орали внизу те, с оторванными ногами, истерично кудахтали наверху…
   И сквозь этот хаос нужно было пробиться к тому месту Оберега, где я сделала слив в пещеры.

   «Они живые! Живые… живые…» – стучало у меня в мозгу. Та воздушная битва с курдушами… забава, по сравнению с тем, что нас ожидало. У этих нет верёвок – самовязок, но их в сто, в двести раз больше… Было от чего струхнуть. Спрашивая Зеба, я не собиралась уличить его в трусости, а напротив, хотела узнать: только ли меня трясёт от страха?
   – Варя! – вновь закричал Уп. – Надо что-то делать! Варя! Им нет конца!
   Я это и сама видела.
   Зеб повернул голову, дрогнувшим голосом спросил: – Рискнём?

   Но первыми в атаку пошли уродцы. Часть ринулась в нашу сторону, часть – на пещеру.
   Спица моментально увеличилась втрое и, сверкая лезвиями, метнулась навстречу врагу. Зеб следом.
   Кудахтанье, дикие вопли, отрубленные головы, крылья, а то и располовиненные туши… Спица прорубала для нас коридор.
   Страх испарился, его сменила ненависть и какой-то… нездоровый азарт. Я отбивала всякого, кто совался в «коридор». Зеб что-то кричал, но в общем, шуме невозможно было разобрать ни слова. «Коридор» то сужался, то раздавался вширь. Медленно, но всё же мы удалялись от Шлема. Вода уже кишела от мёртвых тел и раненых. Странно, что течение совершенно не проявлялось.
   «Уп, глянь…»
   Через минуту последовала «картинка»: груда тел скопилась у протока, создав пробку. Ладно, это не горит, сейчас важно закрыть вход для гибридов.

   А они всё наглее сжимали «коридор». Зеб только успевал увёртываться. Если второе дыхание не миф, то у нас с Зебом оно открылось. Иначе не понять, как мы ещё двигаемся: он летит, а я верчусь на его загривке юлой и отражаю нападавших. Я совершенно не ощущала руку, как живую: от локтя, будто некое оружие, раскалённое до предела. И я била, била, била…

   Но ничто не вечно, и в какой-то момент у нас с Зебом закончилось второе дыхание, а третье не открылось. Зеб выдыхался, да и я чувствовала себя скверно: ломота во всём теле и предательская вялость. Уже трижды в опасной близости клацнули «секатором». К счастью, Спица оказывалась рядом. Она уже не отдалялась, и «коридор» как таковой исчез: мы оказались в небольшом круге, и отовсюду тянулись, клацали «секаторы»…

   Если у нас закончилось второе дыхание, то у Спицы, похоже, открылось сразу пятое: вытянувшись до двух метров, она завертелась, как дисковая пила по кругу. Опилками сыпанули во все стороны кровавые ошмётки. Удивительно: нас «опилки» не достигали. Видимо, Телохранители поставили защитную завесу.
   До цели было ещё далеко. А внизу бесперебойно работал чудовищный конвейер: пузырь-шар-гибрид… Один не взлетал, лишившись ног, но десять, двадцать становились на крыло и бросались в атаку.
   Ощущение времени пропало. Мне уже казалось (думаю, Зебу тоже): прошли не минуты, не часы, а дни, недели адской мясорубки. Я уже с иным страхом ожидала, что ещё немного и просто отупею, свихнусь, поеду с катушек от этого кошмара…
   О! БОГИ! КОГДА ЖЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ?!!!

   Воздух настолько был пропитан кровью и смрадом вскрытых внутренностей, что, думалось, уже никакой другой его не перебьёт. Но пришёл запах горелого мяса, смешал всё и выдал более невыносимую вонь.
   Зеб кашлял, чихал и ругался сквозь зубы. Я была не в лучшем состоянии, разве что не ругалась. Хотя желание было, просто сил не хватало на это.
   Зеб терял высоту, и держался в воздухе, как в той старой песне, на одном честном крыле. У меня кружилась голова, тошнило, перед глазами прыгали радужные круги, уши закладывало. Веки налились свинцовой тяжестью, и грозили захлопнуться, как заслонки.
   «… только не свалиться… только не свалиться…» – вяло пульсировало в мозгу.

   Свалился Зеб. Плюхнулся плашмя на плавающие тела гибридов.
   – Прости… Варуня… – донеслось до меня из далёкой дали.
   Но что это?! Зеб стремительно взлетел на метр от поверхности, при этом, не шевельнув крыльями. Какая-то сила приподняла нас, точно домкратом, и повлекла в сторону Оберега. Нас мотало из стороны в сторону. Я, боясь свалиться, как блоха, зарылась в шерсть Зеба. И только слышала, как орали и кудахтали гибриды, как плюхались в воду, поражённые Спицей. Порой брызги дождём окатывали Зеба, доставалось и мне. Как ни странно, несмотря на болтанку, неудобное положение, мне стало значительно лучше: пропала тошнота, почти исчезла головная боль и тяжесть век. И уши не закладывало.
   Вдруг движение прекратилось, лишь лёгкое покачивание. Я выбралась из мокрой шерсти: полуживой Зеб прижат боком к Оберегу. Метрах в пяти от места, где был водосток.
   Там творилось следующее: вода бурлила, вспухала пузырями, которые тотчас удалялись; за Оберегом стая гибридов вилась над выходом и посекундно один или два, сложив крылья, ныряли в водный поток. А из-за горы подлетали всё новые.
   Знакомая уже туча-дирижабль висела над горой и, по-всему, управляла этой крылатой массой. Сейчас гибриды яростно пытались достать нас с Зебом, но невидимая Спица (из-за невообразимой скорости) шинковала их…

   – Закрывай! – дёрнувшись, завопил из последних сил Зеб.
   Закрыла. Гибриды закудахтали громче, прекратили атаку, затем, сбившись в некое подобие роя, поднялись высоко в «небо».
   «Домкрат» опустил нас на воду. Впрочем, воды совершенно не было видно: сплошные тела, фрагменты гибридов. Вот на эту «кашу» и лёг Зеб.
   – Счас… ещё пару минуток… я соберусь… – полуобернувшись, сказал он.
   И тут я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Глянула за Оберег: гибриды угомонились, расселись на выступах горы. Туча-дирижабль висела на прежнем месте. Нет, взгляд не оттуда…
   Оглянулась назад и, невольно, вздрогнула: метрах в двух из воды выглядывала голова рыбины.
   – Дим? Дима!
   Рыбина высунула хвост, помахала плавником.
   – Привет, Дима! – начала и осеклась, ибо совершенно не знала, что говорить.
   – Дмитрий… благодарю за помощь! – поднял голову Зеб. – Не отчаивайся, братан… Варя придёт в себя и избавит тебя… от этой шкуры… Ты уж потерпи… сам видишь: продыху не даёт Вонюка… Чтоб ему захлебнуться соплями!
   Рыбина хлопнула хвостом по воде, затем тихо исчезла.

   Я судорожно сглотнула скопившиеся в горле комом слёзы. Дима ушёл под воду, потому что ему было тяжело видеть меня, как и мне его. Димушка, родной, я в лепёшку расшибусь, а сделаю всё, чтобы вернуть тебе прежний облик! Клянусь Ладанеей!
   Зеб попытался встать, но труп гибрида закачался, грозясь опрокинуть нас.
   – Варя, держись! – С великим трудом, но Зеб взлетел.
   Я попросила пролететь вдоль Оберега до водопада. К моему удивлению, его не было: слив перекрыт. Видимо, закрывая малый, Оберег проникся моей тревогой и перекрыл большой. Не исключено, что постарались и Телохранители: гибриды могли и здесь проникать. Не это ли обстоятельство заставило безучастно зависать тучу-дирижабль? Поди, в шоке Вонюка: такие атаки отбиты с чудовищными потерями… И кем? Девицей-с-Вершок! Хотя львиная доля успеха принадлежит Спице. Кстати, эта неугомонная кровопийца до сих пор продолжает кромсать «рой». Вон сверху градом сыпятся фрагменты тел…

   – Варь! – вскрикнул Зеб.
   К Оберегу приближалась туча-дирижабль. Остановилась почти впритык, растянулась в черный гигантский блин. В центре появилось белое пятно, размером с обычную тарелку. Через пару секунд пятно выросло в круг, диаметром более метра, затем от центра круга побежали волны. Словно в бак с молоком бросили камушек. Когда «молоко» успокоилось, оно стало светлеть, светлеть… и, внезапно, во весь круг возникло лицо… папки… тьфу! Морока – Вонюки. Брови сдвинуты, глаза пылают гневом:
   – Празднуешь победу, маленькая дрянь! Напрасно! Это был всего лишь щелчок, а затрещина впереди…
   – Ручонки не обломаешь?
   – Я вырву твой поганый язычок!
   – И вовсе непоганый, – я показала ему язык. – Нормальный.
   – Скоро никакого не будет!
   – Ой, напугал…
   – Дрянная девчонка! Против кого прёшь? Я не таких в трубочку сворачивал! Не чета тебе! И для Зазирок найдём место в Пекле. Рядом с покровительницей, – Вонюка гадливо ухмыльнулся. – Пожалеешь, что на свет народилась! Я научу тебя уважать старших… слёзно будешь просить…
   – Ага, когда рак на горе свиснет.
   – Свиснет, еще, как свиснет! Только поздно будет…
   – Слушай, дядя, надоел уже! Катился бы ты… подальше!
   – Верни, что взяла! Так уж и быть, оставлю в покое…
   – Лично у тебя я ничего не брала. А на чужой каравай рот не разевай. Без зубов останешься.
   Вонюка стал зелёным от гнева, разразился «многоэтажной» бранью. Я не всё поняла, но наверняка, отборный мат на старославянском. Плюс перечисление пыток, которым он подвернет меня и моих друзей, когда попадём ему в руки. Чёткая единственная и понятная фраза повторялась многократно:
   – Здесь всё моё!
   – Пошёл ты… в задницу! – наконец, не вытерпела я и ляпнула по-киношному. – Зеб, летим отсюда.

   Ещё долго в спину нам летели гневные выкрики, что он не даст мне и носа высунуть, что мы сдохнем здесь, и всё такое прочее.
   – Хуже бабы истерички, – хмыкнул Зеб.
   – Лучше! Разгневанная баба трёх мужиков стоит. Совершенно непредсказуемая…
   – Ты-то откуда знаешь? – поразился Зеб.
   – Папка говорил…
   – Он что… правда, похож на этого?
   – Копия. Как братья близнецы.

   Перед нами возникла Спица. Всё ещё двухметровая, покрытая слоем сине-зелёно-красной слизи. Вместо шляпки, точно тугой спелый помидор насажен.
   Зеб шарахнулся в сторону.
   – Даже не думай приближаться! – замахала я руками. – Вымойся, да как следует!
   Спица качнулась и штопором вошла в воду. В радиусе трёх метров забурлило, завертелось, словно включили миксер. Закружились в чудовищном танце трупы гибридов, отрубленные головы, лапы, крылья…
   Меня едва не стошнило от такого зрелища.

   Над головой кто-то жалобно заскулил, точно щенок.
   В «небе» парил одинокий гибрид. Не кудахтал, а именно скулил щенком. Как же он избежал мясорубки? Или Спица специально оставила его в живых? С какой целью?
   – Ноет, прямо душу бередит! – вспыхнул Зеб. – Идиотский выпендрёж!
   – Ты о чём?
   – О твоей кровопийце. Оставила этого нытика… Живой трофей! Чтоб тебе ржа голову съела!
   – Неблагодарный ты тип, Зеб. Да если бы не Спица…
   – Всё! Не продолжай! И без тебя знаю… Но мочи уже нет выносить это нытьё!
   – Мне, думаешь, в радость. Терпи.
   – Терпи… – Зеб забубнил невнятно, должно быть, ругался неприличными словами.
   Мы подлетали к Шлему.

Глава 32

   Долгий кошмарный день, наконец, кончился.
   И наступила тихая тёплая ночь. Небо за «стеклом» было чистое, звёздное. Жалко: звуки и запахи не проникали за Оберег.
   Угомонились перевозбуждённые пещерники.

   Когда мы с Зебом прибыли, увидели всех в таком состоянии, точно пещерники пребывали в лёгком опьянении. Победа! – первая, серьёзная, к которой каждый приложил руку – вскружила головы, не хуже хмельного мёда. Десятки сотен гибридов атаковали пещеру, но все атаки захлебнулись: дружный отпор отбрасывал атакующих. Почти каждый брошенный камень достигал цели. Особо отличились дедульки.

   Дело было так: дедульки лихо подносили «боеприпасы» камнеметателям, когда один гибрид ухватил Щулеца клювом, но Юрик, не долго думая, сиганул похитителю на крыло и, непостижимым образом, добрался до головы. Всё в полете! В руке Юрика был острый булыжник, которым он и проломил череп гибриду. Упали в воду, где уже было тесно от трупов. По ним легко пробежали до берега. А через пару-тройку минут случайность обернули в систему: вооружившись острыми камнями, затаивались на выступах и прыгали на пролетающего гибрида. Осечек не случалось, ибо атакующие напирали плотной стаей.

   Основная заслуга, безусловно, принадлежала Зарёме. Когда её больно ударили крылом, девочка так разозлилась, что включился её огненный Дар. Гибриды вспыхивали, словно пучки соломы, и сгорали ещё в падении (Вот откуда запах горелого мяса).
   Не принимали участие в битве Яга и Добран. Яга по причине медвежьей спячки, а Добран… Хоть опухоль спала, но нога ещё плохо слушалась, поэтому его определили… нянькой к Крапивничкам. Добран рвал и метал от такой участи, но его не слушали. Не до того было.
   Победу отметили шикарным застольем. Я, было, заикнулась, чтоб не очень-то налегали на запасы, но мои замечания утонули в общем возбуждении. Почему-то все были убеждены: после такой затрещины Вонюка нескоро оправится, а у нас будет время пополнить запасы. Лично у меня такой уверенности не было.

   В разгар пира ко мне подошёл Ягодка.
   – Госпожа, дозволь побеспокоить.
   – Валяй. Только без «госпожи», если можешь. Напоминаю для забывчивых: меня зовут Варя. Ва-ря!
   – Да… госпожа… Ва-ря…
   – Тьфу, на тебя. Ладно, давай, что хотел.
   У Ягодки была просьба. Если, конечно, «госпожа Ва-ря не сочтёт за дерзость». Суть просьбы такова: он присмотрел один труп гибрида, вернее его крылья…

   – Можешь не продолжать: я поняла. Пошли.
   В общем, Ягодка отнёс меня к «донору» и «операция» прошла удивительно легко и просто, точно я уже набила руку на сотне подобных. А ведь это вторая, после овечьей ноги. Хотя, по правде говоря, я тут с боку припёка: всё сделали Спица (роль скальпеля) и Телохранители (хирургия, ассистентки). Я лишь попросила их…

   Радости и счастью Ягодки не было границ. Опробовав крылья, он лихо опустился на камень, где стояла я, рассыпался в слёзных благодарностях и заверениях, что теперь ради меня… за меня… во имя меня… Короче говоря, если бы у него была дюжина жизней, он отдал бы не задумываясь все, дабы даже волосок не упал со светлейшей головки справедливейшей госпожи Ва-ри…
   – Стоп, стоп! Угомонись! Ты уже сделал для меня столько… Это тебе ПОДАРОК за твою преданность. Летай на здоровье!

   Вскоре пещерники от пережитого и обильного ужина, почувствовали адскую усталость и завалились баиньки.
   Зеб и Уп, чередуясь, облетали дозором окрестности Оберега. Что там, на уме у Вонюки? В любую минуту можно ожидать какой-нибудь пакости.
   Исчезли гибриды за Оберегом.
   «Живой трофей» сидел на выступе над пещерой и время от времени ныл. Зеб трижды просил у меня «заткнуть ему глотку». Не разрешила. Ведь бедняга не угрожает нам. Одинокий, несчастный… Убивать его… всё равно, что беззащитного цыплёнка. Пусть живёт. Кто знает, может, ещё пригодится.

   Когда в очередной раз вернулся Уп и, буквально, свалился с ног, Ягодка с живостью предложил подменить его. Улетал с чувством безмерной гордости.
   Бодрствовали только мы с Добраном. Он, благодаря настойкам дочери, отоспался на седмицу вперёд, а я… Почему ко мне сон не шёл? Не ведаю. Вроде и усталость присутствует, и тяжесть в глазах, а заснуть не получается. Видимо, что-то было такое, ещё не осознанное, что прогоняло сон. А может, просто нервное…

   Добран чувствовал себя стеснённо. Такая битва была, хрупкие бабы, как воины сражались, а он… нянчился с ребятишками. Бедняга не смел, поднять на меня глаза. Я молчала, боясь неосторожным словом ещё больше ранить его.

   Прилетел Зеб, лёг рядом со мной. Всё спокойно. Только вот уровень воды значительно поднялся.
   И тут я чётко осознала, что именно этот вопрос и не давал мне заснуть. Вода… И десятки сотен трупов в ней. Это опасно! Как ни крути, а придётся ещё раз рискнуть на сброс воды. Иначе эта «каша» породит какую-нибудь гадость, которая свалит нас в одночасье…
   А что Вонюка? Ушёл на передышку или, затаившись, выжидает, когда я в Обереге сделаю брешь?
   КТО БЫ ПОДСКАЗАЛ? АУ! ЛАДАНЕЯ!

   Зеб, посопев, обронил:
   – Думаю, сливать надо в другом месте. Если Вонюка караулит, то близ Шлема. Поди, радуется: мы тут как привязанные…
   А что: пожалуй, так оно и есть. Если удалиться в сторону, километра на три-четыре…
   – Отдохни часок, и слетаем.
   Как-то незаметно подкрался сон и захлопнул меня, точно в коробочку. Вздохнула, и полетела в жаркую бездну…

   … Зеб разбудил меня, когда по его расчётам прошло два часа. Час сна он, вроде, как подарил мне.
   – Уж больно сладко почивала… жалко тревожить было…
   Лично мне показалось: спала не более пяти минут.
   Небо было так густо усыпано звёздами, что просто не верилось, что такое бывает. Точно разбили тонну стёкл в мелкую крошку, и теперь они в лунном свете поблёскивают. Тепло и тихо, воздух лёгкий, влажный. Где-то там, наверху, исправно работала «вентиляция», не допуская духоты.
   Море под нами ужасающе выглядело: представляла, что много трупов, но столько! Жуткое зрелище…

   Я решила проверить участок в районе Долины Ворожей. Тот, где в прошлый раз я отводила воду озера.
   К нам присоединился Ягодка. Он был всё ещё возбуждён: счастье настолько переполняло его, что, бедолага, не верил в его долгосрочность. Ему всё время казалось: в любую минуту подарок затребуют назад. Поэтому Ягодка старался извлечь из подарка максимум удовольствия: он не просто летал, а наслаждался, как говорится, всеми фибрами души.
   А потом к нам пристал… «живой трофей». Он перестал ныть, лишь глуховато кудахтал и всё жался к Ягодке, словно потерявшийся птенец, наконец, нашёл мамку. Ягодка добродушно смеялся и, подражая гибриду, пытался отвечать на его жалобные кудахтанья.
   Зеб хмыкнул:
   – Два сапога пара! Только сапожник был неумеха… или пьяница…
   – Ты на себя посмотри: без хвоста, одноухий, без усов, местами… плешивый.
   – Я… – дёрнулся Зеб и замолк, только внутри его заклокотало возмущённое урчание.

   Действительно, на эту парочку без улыбки невозможно было смотреть. Там, у нас, назвали бы их мутантами или генетическими уродами. И ничего хорошего в жизни их не ожидало. Лаборатории, садистские опыты, исследования… Меня даже в дрожь швырнуло, как представила, что Ягодку колют, режут, скрупулёзно изучая каждую его клеточку… НЕТ! Даже если Вонюка запрёт нас здесь, вновь устроит «духовку» и ещё тридцать три несчастья сверху, а спасенье будет лишь в Проходе, то и тогда я не сделаю этого! В лепёшку расшибусь… а верну к жизни Долину Ворожей, Посёлок!

   Вот оно это место. Внизу, под водой, Долина. За Оберегом, вплотную горы. Сплошная каменная стена, чуть наклонившись, нависает тёмной махиной. Кажется: вот-вот рухнет… Но, увы! это только кажется…
   Моё отчаянье было недолгим: пролетели вдоль Оберега вправо метров пятьсот, и я увидела трещину в стене. Прекрасную широкую трещину-ущелье! Оно начиналось сразу за Оберегом, раза в четыре ниже уровня воды. Просто великолепное место для нашей цели!
   И я рискнула открыть Оберег на ширину всего ущелья.

   Друзья… Словами не передать, что началось. Вода не просто ухнула вниз, а точно диким обезумевшим зверем рванулась из клетки на свободу. Рёв «зверя» был оглушительным и ужасным, даже в дрожь пробило. А «бег» всесокрушающим: гремели, захваченные потоком камни, либо разбивались вдребезги о встречные, либо выворачивали их и продолжали путь, круша друг друга. С адским грохотом осыпались подмытые края ущелья, поднимая в воздух гигантские водяные столбы…
   Минут через пять я уже не в силах была терпеть этот шум: голова раскалывалась, давило виски, болезненно свербело в ушах. Да и сердце трепыхалось в области горла, в горле же пересохло, и ощущения такие, будто я слизывала ржавчину с металла.

   Видимо, Зебу и Ягодке было не лучше: не сговариваясь, повернули и полетели к торчащей из воды скале, метрах в трёхстах. Скала отдалённо напоминала стоящий подошвой вверх изрядно разбитый сапог. На его размочаленный «каблук» и опустились. Гибрид покружил над нами, вопросительно покудахтал и, не получив ответа, сел поодаль.
   Шум стал приглушённым, но ещё достаточно громкий. Постепенно отступали боль, дурнота. Угомонилось, вернувшись на место, сердце. Только сухость и привкус ржавчины остались во рту.

   Посветлело: появившаяся луна, откинула вуаль и во все глаза взирала на происходящее.
   Ущелье отсюда хорошо просматривалось. Впрочем, само ущелье лишь угадывалось, ибо тонуло в водяной пыли, что туманом затянуло окрестности. И там, внутри тумана, грохотало, ревело и выло. И ещё уйма разных звуков.
   А по эту сторону Оберега вода текла почти бесшумно: лишь лёгкий шорох трущихся друг о друга трупов гибридов. Сколько же времени понадобится, чтобы течение унесло весь этот «мусор»?
   И сколько, пока шум «ниагарского водопада» привлечёт внимание Вонюки? Успеем ли?

   Внезапно мысли мои переключились на другую область. И мне стало не по себе…
   А подумалось о последствиях. Куда ведёт это ущелье? Что там впереди… на пути рождённой мною реки? Дикой, безумной, а потому несущей смерть и разрушение. Кому? Только ли растениям и животным? Хотя и они не заслужили такой участи… Даже если река не затронет населённых пунктов, и животные успеют спастись… река всё равно несёт смерть: трупы гибридов там, под солнцем, начнут гнить, отравляя воду и воздух… Справедливая Зазирка породит эпидемию, мор…

   О! КАК ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ! Шутя, лишь движением руки породить реку и… одним даровать жизнь, у других отнять… Те, другие, ничем не хуже… просто ЭТИМ повезло: их знает Бог, они его любимцы…

   Пока я терзалась угрызениями совести, мои сопутники решили вздремнуть. Зеб свернулся калачиком, сложив голову на передние лапы. Ягодка примостился на корточках в выемке, укрыв себя крыльями. Гибрид сидел на выступе, спрятав голову под крыло и поджав одну ногу. И забавно похрапывал.
   Шум реки стал менее резким, уже не раздражал слух, а действовал усыпляюще, как колыбельный напев. Сонное царство захватило и меня.

   Только я не заснула, как обычно в своей жизни, а, словно, вошла в тёмное стылое помещение, скоренько пробежала его и торкнулась в невидимую дверь. И она распахнулась. В лицо ударил яркий солнечный свет, глаза резанула жгучая боль, навернулись слёзы. Проморгалась, и увидела, что стою на опушке леса. Он тянулся извилистой стеной слева, а справа, полого, начинались горы, поросшие низким кустарником. На вершине горы, точно включённый прожектор-солнце.
   Над травой лениво порхают разноцветные бабочки, сонно гудит шмель… Я… обычного роста и трава достигает почти моих плеч.

   За спиной раздаётся шорох, будто газетой зашуршали. Резко обернулась: в трёх шагах лежит огромный валун, напоминает надкусанную грибную шляпку. И на этой шляпке свитая кольцами лежит крупная змея. Кожа её в мелкую клеточку, изумрудно-рыжая, голова синевато-чёрная. И два жёлтых, на выкате, глаза.
   – Будь здрава, Зазирка!
   Змея просто смотрит, а я слышу голос где-то внутри себя. Приятный женский голос. Располагающий.
   – И ты будь здрава. Хотелось бы знать, с кем… говорю…
   – Ты, наверное, слышала обо мне. Рано или поздно мы должны были встретиться. К сожалению, не так… как сейчас… Я Середа.
   – Середа?.. А, вспомнила: жена Морока.
   – О чём сожалею…
   – Ну, это ваши семейные дела. Вам нужна свидетельница для развода?
   Змея коротко зевнула, а во мне зазвучал заливистый бархатный смех.
   – Молодчина! Раз шутишь, значит, не ведаешь страха. Стало быть, мы поладим…
   – Поладим?
   – Да! Предлагаю заключить союз.
   – Поподробнее, можно?
   – Изволь…

   Вот что я услышала. Когда, в своё время, Середа помогала супругу захватить власть, она думала, что властвовать будут вдвоём. Но вышло иначе: Морок, узурпировав власть, пожелал быть единоличным Властелином. А жена так, с боку припёка. Дабы обезопасить тыл, Морок лишил Середу многих Сил, оставив лишь колечко, которое ранее принадлежало Магуре – Перунице, любимой дочери Перуна.
   Власть вскрыла и умножила тёмные качества Морока: он, словно, задался целью уничтожить, переиначить всё, что досталось ему. Были открыты границы, распущены доблестные дружины, земли раздаются чужеземцам за плату… И всё, что находится на тех землях, становится собственностью чужеземцев. Включая жителей тех земель. Тысячелетия вольное Тридевятое вмиг стало вместилищем рабов.

   Нет, не такого будущего желала Середа, когда помогала истреблять опостылевших Сварожичеи! Она думала, что всё останется, как было, только верховодить будут они с Мороком, да близкие по крови и духу. Не случилось…
   И тогда Середа задумала скинуть супруга с трона. Тем более, что уцелевшие волхвы пророчили: грядёт эпоха Перемен, явится Зазирка и положит Начало Очищения… проще говоря: возврат к Изначалу, когда правила Миром Доброславная Берегиня.

   Но прознал о заговоре Морок. И полетели головы с плеч… Её, Середу, обратил в гадину ползучую. Прослышав, что Зазирка уже явилась и что покровительствует ей Ладанея, воспряла духом Середа, и вот предлагает союз против Морока. Но в личине гадины от неё толку мало, а вернуть её облик может то заветное колечко Перуницы.
   Много лет тому назад, один из сопутников Избранной, вопреки всем напастям, дошёл до чертога Морока. Лишь зачарованная рубашка, да меч – кладенец были у него. Проиграл храбрый витязь последнее сражение. Очарованный мужеством и смелостью противника, Морок не стал убивать его. Обратил в пичугу дивную, и отдал жене на забаву. Полюбилась пичуга Середе, не стала неволить: распахнула окно – лети! Полетала пичуга по саду и вернулась. Целую седмицу прожила птаха вольной птицей: улетала – прилетала, когда хотела, с руки клевала хлебные зёрна, да на плече, сидючи, щебетала на ушко о чём-то своём, птичьем.

   Но однажды, к концу седмицы, разболелись кисти руку Середы, каждый суставчик точно выворачивали. Кликнула служек, велела приготовить травный завар… Сняла перстни да кольца, положила на стол, а руки ноющие опустила в глубокое блюдо с заваром. Так стало хорошо, так сладостно, что Середа забыла обо всём на свете, погрузившись в негу…

   Визги, грубые крики швырнули её с небес на землю. Кричали служки: хохлатая птаха сиганула на стол, разбросала все кольца-перстни, а одно колечко заглотнула, юркнула к окну – и была такова.
   И вот прознала Середа, что та птаха в сопутниках у Зазирки.
   – Верни мне колечко заветное! Стану подругой верной, союзницей во всех делах и помышлениях твоих. Скинем Морока, очистим землицу нашу от скверны и пагубы, станем править оба-двое, во имя Лада и Прави!
   Приятный грудной голос, слова пропитанные искренностью… Хотелось верить…
   – Как же добыть то колечко? Губить Упа не стану!
   – И не надо! Останется птаха жива – здорова. Вон, по левую руку от тебя трава кустистая стоит, аспидный горошек прозывается. Сорви пяток стручков, те, что желтизной охвачены. Семя тех стручков пусть птаха склюёт. Клянусь Родом и Берегиней, беды не случится! Стошнит, беднягу, разок-другой, извергнет из желудка всё, что залежалось. Опосля водицы варной пусть вволю напьётся и недуг пройдёт.
   – Допустим, сделали. Как тебя найти?
   – Я сама явлюсь…

   … Разбудил меня звучный зевок Зеба. В «небе» резвились Ягодка и гибрид, радостно кудахтая. МОРЕ ИСЧЕЗЛО!
   Под нами раскинулась знакомая и, в тоже время, незнакомая Долина Ворожей. Прежде она походила на блюдо почти идеальной семиугольной формы с вертикальными стенками. Теперь же Долина напоминала таз с щербатыми и гнутыми краями. Озеро почти вернулось в свои берега. Суша вокруг него преобразилась: часть валунов переместилась, часть просто исчезла, ямы, ложбины так же пропали, зато на их местах выросли курганчики. Всюду битый камень и, блестевшая глазурью, илистая грязь.
   Вход в ущелье стал шире, а там, где я – вечность назад! – делала запруду, лишь осыпи напоминали о ней. На месте водопада теперь был насыпной скат, и по нему бежала речушка чуть более метра шириной. Шумно, с брызгами и пеной, ныряла в озеро.
   Другая река, рождённая моими руками, более широкая, плавно вытекала из озера и самоубийцей бросалась вниз, в ущелье.
   Вспомнилась задачка из начальной школы: из одной трубы в бассейн вода втекает, из другой вытекает… Школа! Как же я соскучилась по тебе! Как же я УСТАЛА от этих вынужденных каникул!

   Вход в пещеру едва угадывался. Скорее по памяти, чем визуально, определила. В этом каменном хаосе, щедро политом «глазурью», трудно было представить, что под этой «кашей» Посёлок. Сейчас он, конечно, под завязку в воде, забит мелкими камнями и грязью. Глядя на весь этот раздрай, я имела огромное сомнение, что нам удастся возродить Посёлок. Каторжная работа не один десяток дней только, чтобы очистить вход… А как осушить? Очевидно, придётся смириться с окончательной гибелью Посёлка, с потерей «экспонатов» Хранилища…

   Зеб тяжело вздохнул, энергично потёр лапой обрубок уха. Меня закачало в разные стороны, инстинктивно хотела ухватиться за шерсть и тут обнаружила, что правую руку сжимаю в кулак. И, похоже, давно: пальцы, будто одеревенели.
   Зеб перестал чесаться, и тряска прекратилась. Помогая левой рукой, я разжала кулак: на ладони лежали пять плоских желтовато-зелёных стручка, влажные от пота.

   Выходит… это был не сон?! Ничего себе коврижки! Плакалась: сил её лишили, а сама такое провернула… Совсем как Ладанея, когда переносила меня в Пекло. Хотя, Ладанея, как говорится, делала это на пределе последних сил. Может, и Середа? Вроде и голос приятный, располагающий, и змеюка не очень страшная… а всё же… Что-то беспокоило, подвергало сомнению якобы несчастной супруги Морока.
   – Варь, – повернул голову Зеб. – Слетаем… пожуём чего-нибудь? А? – Давай. Пожевать неплохо бы…

   Местность до самого Шлема была такой же удручающей: голо, грязно, серо…
   Пещерники уходу воды радовались так, словно всё вокруг покрылось не грязью, а травой, и солнце улыбалось им не сквозь «стекло», а по-настоящему, без преград.
   Наше появление было встречено ликованием. Опять это ненавистное уже обожание, навешивание ярлыков, типа Справедливая, Спасительница и тому подобное… О, Боги! как же мучительно это всё выносить!
   Будь чужие люди, пресекла бы… но как этих, почти родных, почти любимых… светящихся искренней радостью, счастливых… грубо оборвать, погасить их радость? Они, конечно, поймут по-своему, простят мне даже хамство, только мне от этого станет ещё горше. Остаётся терпеть. И всё время бояться: когда-то терпению придёт конец… Вспылившая Варька в Питере и вспылившая Зазирка (Справедливая?) здесь… это как… как обычный плевок против урагана… Да! Справедливая в гневе такого может натворить… Не сама, конечно: Телохранители решат, что Хозяйку обижают… Мало не покажется! Нет, нет и нет!
   Зазирка, может, и переживёт очередной ужас, а Варька точно свихнётся. Значит, выход один: Варьку спрятать подальше, изолировать от волнений. Хорошо бы… вообще усыпить: пусть покемарит до лучших времён.
   ХА! БУДУТ ЛИ ОНИ, ЛУЧШИЕ ВРЕМЕНА?

Глава 33

   Прошли три спокойных и ясных дня. Нас никто не беспокоил.
   Либо Вонюка отказался от своих целей, либо тщательно, очень тщательно готовится нанести решающий удар. В первое, слабо верилось.

   Середа так же не проявляла себя. Впрочем, я ещё ни с кем не говорила на эту тему. Не до того было: пещерники, узнав, что вода обнажила Долину, загорелись тотчас отправиться туда. Путь неблизкий, да ещё по грязи, но пещерники были настроены решительно: теперь их не пугали никакие трудности. Справедливая Зазирка рядом, она не даст пропасть, всегда придёт на помощь… Всё это, буквально, читалось на их лицах.

   Конечно же, Зазирка помогла, хотя Варька была категорически против: не приучай к халяве!
   Первым делом я перебросила все брёвна со Шлема, затем, партиями, пещерников.
   Последней была Яга. Все попытки разбудить её не увенчались успехом. Перебросила Ягу на сложенные брёвна под открытым «небом». Рядом с ней расположились Старшая и Крапивнички. Добран чувствовал себя неплохо и с великой радостью передал обязанности няньки Старшей.

   И закипела в Долине работа. Такой энтузиазм я видела только в старых советских фильмах о первых пятилетках. Из брёвен выложили широкую тропу от самой воды озера до входа в пещеру. Камни, которые невозможно было сдвинуть, Зазирка раскалывала на щебёнку. Зарёма, используя свой огненный Дар, сушила грязь до состояния сдобной лепешки, и её рвали пластами, укладывали вдоль тропы.
   Когда, наконец, очистили вход, первыми в него юркнули дедульки. Вскоре с радостным криком выбежал Щулец: ВОДЫ НЕТ!

   Пошла Зарёма. Оказалось: она могла не только швырять огненные шары, но и развешивать их как плафоны. В пещере стало светло и тепло, как и снаружи. Воды, действительно, не было, но, уходя, она оставила горы мусора и толстый налёт илистой грязи. Она была повсюду. Некоторые нижние ячейки, словно пчелиные соты, заполнены грязью до краёв.
   Объём работы по очистке чудовищный. Но уныния на лицах я не заметила. Напротив, у всех было приподнятое настроение: ДОМОЙ ВЕРНУЛИСЬ! Пусть загажен, пусть потребуется согнать семь и более потов, дабы привести в порядок – не беда, главное: дом цел, стены на месте, крыша над головой…

   Мне вспомнился роман и фильм по нему – «Как закалялась сталь», вернее, один эпизод: строительство узкоколейки. Помните? Так вот сейчас пещерники… каждый из них был Павкой Корчагиным: надо – значит, кровь из носу, а делай, и чем быстрее, тем лучше для тебя и для других… отдохнёшь потом, когда дело сделаешь…
   Честно скажу: мне было больно смотреть на этих женщин, руками сдирающих пластами подсушенную грязь… в подолах носили наружу… Хотелось ещё чем-то помочь, облегчить их каторжный труд… но чем? Ломать, крушить здесь ничего не надо. Нужны лопаты, тележки… Стоп! А почему бы и нет?
   Подозвала Добрана:
   – У меня идея родилась. Пошли, поможешь.

   Очень не хотелось Спице заниматься унизительным делом: она боевое оружие, а не плотницкий инструмент! Вяло, но выполняла мои указания довольно точно. Минут через десять, перед опешившим Добраном лежала груда ровных кругляков с отверстиями в центре, а так же метровые доски толщиной в два пальца, и кучка заострённых палочек.
   Рядом прошёл, пыхтя, Изгага: за спиной у него был «мешок» с мусором – куртка, рукава которой связаны узлом. Возвращаясь, приостановился, внимательно оглядев заготовки, расплылся в улыбке:
   – Я понял!
   И тут же приступил продемонстрировать, что он понял. В считанные минуты, перед нами появилась тележка, весьма приличная на вид.
   Добран хлопнул себя по лбу, неразборчиво ругнулся и уверенно стал собирать вторую тележку.

   А Изгага уже толкал первую на испытание. Несмотря на громоздкость конструкции и тяжёлый ход, тележка прекрасно себя показала, значительно облегчив труд. Вскоре их стало пять. Пока Добран занимался сборкой, Спица, по моей указке, нервно разделала ещё одно бревно на доски, а уже из них вырубила некое подобие лопат. Черенки, конечно, грубоватые, но как я не пыталась, Спица не желала довести их. Либо не понимала, либо… выпендривалась, уязвлённая.

   Выручили дедульки: вооружившись острыми осколками камней, они лихо обтесали все лишние места. Поразительно: словно рубанком прошлись!
   «Рабочие» были в диком восторге.
   В общем, к концу дня были очищены полностью главный коридор и площадь, два десятка помещений «первого этажа», лестница и Капище Ладанеи с Образом. Последние тщательнейшим образом вымыли, а Зарёма высушила нежарким огнём. Минут через пять после этого, кто-то, захлебываясь, закричал, указывая на Образ. Глянули и… расплакались: пошли Часы Ладанеи! Посёлок жив! И Ладанея ЗДЕСЬ!

   Впрочем, никто и не сомневался, что может быть иначе. Тот факт, что ужинать собирались за теми же столами, из той же посуды, что и до наводнения. И спать будут на СВОИХ кроватях. Да, их стало мало, очень мало, но Посёлок жив и в нём есть Дети! И Дух Ладанеи вернулся, включил ход времени…
   – Будем жить! – громко крикнул Изгага.
   – Будем жить! – ответили ему ладным хором.
   – Исполать Ладушке! Слава Зазирке! Да сгинет Морок – Вонюка!

   Я хотела улизнуть от очередной порции славословий, но Зеб заартачился, и – зараза! – нарочно опустился на пол, дав всем возможность приблизиться и лично поблагодарить, выразить свое восхищение Зазирке Справедливой.
   Потом был «праздничный» ужин. Столы, как говорится, ломились от яств. Как в былые времена…
   В момент наводнения, кладовые были на запорах и запасы продуктов не пострадали. Прежде, чем вкушать, преподносили жертву Ладушке: на Требище (жертвенник) возложили от каждого блюда четвертинку.
   Застолье было оживлённым, но недолгим: довольно быстро все почувствовали дикую усталость, и сил бороться со сном не осталось.

   Вскоре за столом остались Изгага, Добран и мы с Зебом.
   Изгага сказал, что спокойствие спокойствием, но не лишним будет дозор. Поэтому они с Добраном подежурят до полуночи, а затем их сменят Яр и Калюж.
   Да, я забыла сказать: все эти дни вдоль Оберега патрулировали Уп, Ягодка и гибрид. Гибрид настолько привязался к Ягодке, что, буквально, хвостиком следовал за ним повсюду. И не просто следовал, а понимал вожатого с полузвука: Ягодка копировал кудахтанье с удивительной точностью, совершенно не представляя, что оно значит. Непостижимым образом каждый раз угадывал «как и что сказать».
   Я предложила дать имя гибриду – Гоша. Возражений, разумеется, не было. Да и быть не могло: кто ж посмеет возразить самой Зазирке Справедливой, Спасительнице, Госпоже и прочее, прочее, прочее…

   С наступлением темноты, патрульные возвращались отдыхать, а на смену вылетали мы с Зебом. К своему стыду, я редко выдерживала более двух часов: привязав себя к шерсти Зеба, бессовестно вырубалась. И чудно высыпалась. Сны были светлые, лёгкие: школа, прогулки по Питеру…

   И ещё один факт упустила: Димка.
   Зарёма напомнила о нём, как только поутихла радость по поводу ухода воды. Думали – заставляли себя так думать! – Дима в озере. Но он не проявил себя ни в первый день, ни в последующие… Зарёма заходила в воду по пояс, звала, хлопала по воде руками…
   Во время ночного патрулирования, мы с Зебом не однажды пролетали низко над озером, почти касаясь воды. Увы! скорее всего Димку подхватило течением и унесло в ущелье. Мало, конечно, шансов, что он уцелел.

   Бедняжка Зарёма… На неё без слёз невозможно было смотреть. Бакуня за эти дни крепко сдружилась с ней и, как могла, помогала переживать горе.
   Потеря Димки была болезненной для всех, кто его знал. Но несравнима с болью Зарёмы, любящей его. Что скрывать, мы давно смирились: рыба-сом – не Димка… По сути, мы потеряли его в тот момент, когда Дима полностью стал рыбой. Все осознали: заклятье сильное, кровное, посильней того, что носят на себе Уп и Зеб… и смирились с утратой…
   А Зарёма нет! Она безоглядно верила, что Ладушка Зазирка сильнее чёрных заклятий: в ней Дух Ладанеи, у неё Камень Смаргла, созданный как раз для этого – разрушать заклятья…

   Я готова была сделать всё возможное и невозможное, но… Димки нет. Как нет Матери… и десятки жителей Посёлка и Слободы. И Вадим в том числе…
   Варька не находила себе места (Усыпить её не удалось). Она чувствовала себя старой, разбитой, выплакавшей весь жизненный запас слёз. Осталась лишь свинцовая тяжесть вины. Морок прав: она явилась в этот мир и принесла Смуту, а с нею и смерти… Безвинных, безобидных людей…
   А Зазирка… ощущала себя почти Богиней, осознавала, как трудно ею быть, но скрепя сердцем, принимала реальность таковой, как она есть. О таких и слагают легенды. А кому интересна плакса Варька? Люди забудут, как погибли пятьдесят, но будут помнить, как спаслись пять. И воздадут должное Спасительнице. А о погибших пусть помнит Плакальщица…
   И всё это бурлило, кипело-клокотало во мне, ища выхода. Где он?

Глава 34

   Истекла четвёртая ночь с момента ухода Большой воды. Тихая, тёплая ночь. Без луны, но обильно звёздная. Светло. Хоть и покемарила часок-другой, но чувствовала себя даже очень неплохо.

   Зеб лежал на Сапоге. Справа сонно бормотала вытекающая река. Ущелье тонуло в тумане. Слева, приглушённый расстоянием, долетал шум водопада – втекающей речки. Всё собиралась выяснить, откуда она течёт: снег – давно уже история, Большая вода ушла, а поток неизменен. Пожалуй, сегодня можно слетать. Вот Зеб покушает, отдохнёт, и прошвырнёмся.
   – Зеб, спустись, пожалуйста, к воде. Умыться хочу.
   – Проснулась? – зевнул Зеб, клацнув зубами. Затем хмыкнул: – Храпунья…
   – Что? Что ты сказал?
   – Малявка, а храпака задавала такого, что у меня уши закладывало.
   – Это шутка юмора?
   – Я ещё не поел, чтобы шутить. Истинная, правда. До сих пор в голове эхо бродит.
   – Ладно… Извини, не знала… Нервы, должно быть, расшатались…
   – Да я не в укор. Просто… О, что это? – Зеб напрягся: – Видишь?

   Я вертела головой, но ничего особенного не увидела.
   – Где? Куда смотреть?
   Зеб указал лапой. Высокий крутой берег, местами осыпавшийся – образовались рваные ниши, рядом тихая гладь воды. Ничего такого не бросалось в глаза. Далековато, да и зрение моё не сравнить с кошачьим.
   – Видишь? – повторил Зеб уже с тревогой.
   – Давай поближе.

   Вскоре и я увидела: на поверхности воды лежала змея. Она была серебристо-голубого цвета, длиной более десяти метров и толщиной… как обычная пивная бутылка. Головы у змеи не было, вернее, она терялась в осыпи. Тело змеи вибрировало, и мелкие волны расходились веером. На первый взгляд, вызывало недоумение положение змеи: почему обвалом придавило только голову? Насколько я знаю, змеи весьма юркие и чуткие, улавливают малейшие колебания… а тут берег осыпался… Будто намеренно сунулась под падающие камни… Хотя… она могла быть обессиленная, оглушённая… Стоп! А не Середа ли явилась за ответом? Так неудачно…

   – Зеб, садись на камни.
   – Стоит ли рисковать? Змеи даже на последнем издыхании… кусают.
   – Эта не укусит. Садись!
   Зеб буркнул невнятно и плавно опустился на торчащий из воды обломок берега. Вздрагивающее тело змеи уходило как раз под него. Точно почувствовав наше присутствие, змея слабо задёргалась. Как же ей помочь?! Разнести вдребезги эту глыбу? Рискованно: либо её заденет, либо ещё больше придавит. С другой стороны, не попытаться… как-то не свойственно для Зазирки Справедливой. А Варька пусть с обмирающим сердцем глотает слёзы в своём закутке…
   Ну, дорогие мои помошнички, рискнём?

   – Зеб, приподнимись.
   Мы зависли над глыбой. Я направила меченую ладонь в её центр и, неожиданно для себя, выдохнула:
   – Давай, только… аккуратненько.
   Хрустнуло, словно стекло под ногой, и глыба осыпалась мелким щебнем.

   И мы с Зебом вскрикнули от увиденного: открылась узкая ниша в стене берега, с полметра над водой, а в ней, согнутая полукольцом, ободранная рыба-сом, и тело змеи торчало из плотно сжатых губ её; жабры вяло шевелились, сквозь щели сочилась вода.
   – Д – И – М – А!!! – заорала я изо всех сил.
   А Зеб уже пристраивался к нише. Зацепился тремя лапами за камни, почти отвесно, а четвёртой пытался спихнуть Диму в воду. Слишком велика рыбина…

   И тут случилось невероятное: тело змеи резко изогнулось в сторону Димы, скользнуло под него и петлёй высунулось у самой стены, затем мимо нас прошуршал хвост, юркнул в петлю и, образовав узел, слегка затянул его. Остаток хвоста захлестнулся на лапе Зеба.
   Тщетно Зеб тужился: тело рыбины лишь чуть-чуть покачивалось. И только…
   Странно, очень странно, только почему-то мои телепортические Силы не включились. Может, оттого, что слишком сильно была потрясена увиденным?
   – Зебушка, ну ещё немного! – вскрикивала скорее Варька, чем Зазирка.
   Зеб пыхтел, молотил воздух крыльями, хвост змеи натянулся струной…

   Внезапно чёрная тень накрыла нас. Я дёрнулась, вскинув голову: на нас падало огромное покрывало из перьев.
   Странно, только я не успела испугаться. И предпринять что-либо для спасения.
   Покрывало накрыло меня, царапнув перьями оголённые участки, пахнуло стойким запахом свежесваренного ещё горячего яйца «вкрутую» и… чудовищная сила рванула нас с Зебом, понесла…
   Я с детства не люблю варёные яйца, а запах их и бледные с зеленцой желтки вызывали отвращение. Сейчас этот отвратительный запах лез в ноздри, в рот, заполнил лёгкие…
   Не знаю, как Зазирка, а Варька элементарно хлопнулась в обморок, сражённая тошнотой…

   … Очнулась я… на коленях Зарёмы. Рядом стояли Зеб и Ягодка. В воздухе вопросительно кудахтал Гоша.
   – Что случилось? – спросила, и тотчас вспомнила предысторию. – Как Дима?
   – Хорошо, – грустно улыбнулась Зарёма.
   – Будет жить, – хмыкнул Зеб. – Если чешуя не отрастёт, как я, плешивым будет…
   Зарёма глубоко вздохнула, внутренне всхлипнула.
   – А змея?
   – ??!!
   – Там была змея!
   – Эта? – усмехнулся Зеб, кивнув влево.
   Зарёма осторожно поставила меня на ладонь, приподняла. Мы находились на берегу озера. Шагах в пяти от нас между двумя валунами горел костёрчик. Над ним переброшена сучковатая палка, опутанная серебристо-голубой нитью. Она была тонкой и мохнатой, как мохеровая…
   – К… колобок?!
   – Он самый! Нашёлся пропащий!

   И мне рассказали то, что я упустила, пока валялась в обмороке.
   Гоша вылетел в дозор, не дожидаясь пробуждения Ягодки. Возможно и не в дозор, а по наивности думал поискать чего-нибудь съестного. Как бы там ни было, но Гоша увидел, как Зеб тщетно пытается вытянуть рыбину из ниши. Решил помочь, видимо, рассчитывая на долю. Опустился, захватил бережно лапами Зеба и понёс всю связку к берегу. Однако змея распуталась, и рыбина грохнулась в воду. Отчаянью Гоши не было границ, но всё же он донёс Зеба до берега. Змея всё ещё прочно обхватывала лапу Зеба. Он тряхнул ею и змея опала, извилисто растянулась на камнях. У змеи вообще не было головы! И вовсе это не змея, а кусок верёвки. По всей её длине сочилась вода – верёвка «худела» на глазах. Вскоре Зеб был уверен, что уже видел эту нить…
   Неожиданно нить приподнялась, изогнулась в спираль и дёрнулась, сыпанув брызгами. И Зеб вспомнил: КОЛОБОК!
   Пропавший в день нашествия Рарогов, Колобок объявился чудесным образом близ заваленной обвалом рыбины. И стал своеобразным насосом, снабжавшим водой сохнущие жабры Димы. Теперь вот сушится.

   Для меня воскрешение Колобка было огромнейшей радостью, для других же много больше. Все знали, что это не просто клубок шерстяной нити, а ЧЬЕЙ шерсти. И что Колобок – Проводник Зазирки, определённый самой Ладанеей. Возвращение Колобка удваивало веру в Зазирку, в её будущие победы. А, следовательно, в неминуемое поражение Вонюки. И возврат к былым временам, когда царили Лад и Правь…
   Не в полную силу радовалась одна Зарёма. Дима был всё ещё рыбой, и даже воскрешение Колобка не облегчало его участь. Конечно, Зарёма безмерно признательна Колобку за спасение Димушки, но… чары не сняты! И Зазирка что-то не рвётся их разрушить…
   В печальном осунувшемся лице девочки это не выражалось, но я интуитивно чувствовала. Обещать обещала, но как выполнить, понятия не имела. Старшая уверяла, что заклятье кровное, то есть на крови Вадима. Где её взять? Вообще-то у Димы, в сущности, та же кровь, ведь они близнецы. Только… сгодится ли… рыбья кровь? Где гарантии, что она не подверглась изменениям? Нет таких гарантий!
   Всё это я и высказала без утайки. Зарёма слушала внимательно, покусывая побелевшие губы. Помолчав, глухо выдавила:
   – Попробуй…
   – Хорошо. Давай попробуем.

   Зарёма вошла в воду, опустилась на колени. Здесь было мелководье, и вода сейчас едва достигала пояса. Свободной рукой Зарёма похлопала по воде и тотчас рядом показалась широкая спина рыбины. Вся в ссадинах. Верхний плавник изодран.
   Зарёма трепетно провела кончиками пальцев по рыбьей спине. Возникла голова. Один ус обломан, на лбу небольшая рваная рана. Рыба ткнулась губами в ладонь Зарёмы, замерла. Но через пару секунд вздрогнула, отпрянула. И на меня глянули грустные Димкины глаза.
   – Привет, Дима…
   Шелохнул хвостом, полуприкрыв глаза, зашевелил губами.
   – Я рада тебя видеть! Очень! Дим… я хочу попробовать снять чары. Понимаешь… никакой уверенности, что получится… Могут быть… нехорошие последствия… Но попытаться надо. Ты согласен?
   Кивнул. Глаза вновь широко распахнуты, глядят прямо в душу мне. И… верят в успех. Ах, мне б такую уверенность!

   Дима подплыл ближе, почти касаясь Зарёмы. Затаив дыхание, она опустила меня на его спину. Было скользко и, дабы не грохнуться в воду, я села. Сырая прохлада торкнула меня и растеклась по-всему телу.
   Что делать, я не знала. Для начала вжала ладони в слизистый хребет и воззвала к помощникам Телохранителям. Разумеется, чётко обозначив, чего желаю.
   Через секунду я увидела рыбьи внутренности, в мельчайших подробностях. Отметила: повреждений нет. И… что «объект» долгое время ничего не ел. Затем обследовала костяк-каждый суставчик, каждую косточку. Всё цело. И, наконец, кожа-вид изнутри. Местами зияли рваные дыры. Мысленно приложила ладонь с Браслетом к каждому повреждённому участку. Последним был тот, что на лбу.
   «Кино» погасло, и я опять увидела спину Димы, воду, Зарёму. Девочка гладила голову рыбины и напряжённо смотрела на меня.
   Кто бы подсказал, что делать дальше?! Хотя бы: с чего начать? Может…

   Я извлекла Камень. Он был странного вида: словно забрызган красками, синей и рыжей. И над каждым пятнышком едва уловимый дымок. Что бы это значило?
   Не придумав ничего, я просто приложила Камень к спине Димы. Камень мгновенно стал тёплым, пятна смешались, окрасив его в бурый цвет, дымок затянул белёсой плёнкой.

   А потом Диму тряхнуло. Я полетела в воду, но Зарёма была начеку и я не успела наглотаться.
   Дима бился, как рыба, подсечённая на крючок. Волны, брызги окатывали нас с головой. Зарёма продолжала стоять на коленях, сжав меня в ладонях, пропахших рыбой, и что-то быстро-быстро шептала. Камень, как уголёк, жёг мне грудь.
   И вдруг всё стихло. Зарёма вскочила, пронзительно вскрикнув:
   – Димушка! Любый мой!
   Я глянула сквозь пальцы Зарёмы: Дима удалялся. Он то скользил по поверхности воды, то уходил под воду, чтобы в следующую секунду выпрыгнуть и, извиваясь, грохнуться плашмя на воду. Рыба, казалось, обезумела.
   Вот в последний раз выпрыгнула и волчком ушла в воду.
   И наступила жуткая тишина.
   Зарёма, всхлипнув, раскрыла ладони.
   – Не получилось… – невольно вырвалось у меня.
   – Ты сделала, что могла, – тихо сказала Зарёма, судорожно сглотнув. – У него… мозг простого человека… он слаб для Божественной Силы…
   Мне осталось только согласиться. А на сердце лёг ещё один булыжник, и давил, давил…

Глава 35

   После завтрака, вернулись к генеральной уборке. В частности хоздвора. Все животные, конечно, погибли. Их раздувшиеся туши вынесли наружу. Зарёма хотела их сжечь, но я рискнула открыть Оберег и перенесла трупы высоко в горы.

   Странно: в этот момент почему-то вспомнилась где-то вычитанная фраза: «Если враг молчит, значит, готовится к нападению.» Я это осознавала и без напоминаний. Пещерники были убеждены, что никакой опасности нет: Зазирка здесь, с нами. Но сама Зазирка чувствовала: молчание Морока выльется в нечто неожиданное и подлейшее. Варька же вообще скулила любимейший хит «Я хочу домой!»
   Беспокоило и молчание Ладанеи. Короче: на душе у меня было, мягко выражаясь, мерзопакостно.
   Угнетала Зарёма, поминутно выбегавшая на берег озера и слёзно зовущая Димушку. Но озеро молчало. Зарёма выглядела тяжко больной. Как бы не слегла…

   Я поделилась опасениями с Бакуней, Добраном и Старшей. Каждый по-своему поговорил с Зарёмой. Убедила всех, что она в порядке, ничего худого не произойдёт.
   Колобок безропотно позволял Крапивничкам играть с ним, как с мячиком. Но время от времени он оказывался близ меня и, казалось, ждал ответа на свой немой вопрос. Знать бы какой?
   Трижды я порывалась рассказать Старшей о своём странном сне, о Середе, о её предложении. Хотелось знать мнение профессиональной ворожеи: можно ли Середе доверять или доверие боком выйдет?
   Не сказала: за секунду до этого, что-то меня останавливало. Точно одёргивали. Кто? Почему?

   В какой-то момент Старшая сама подошла. Только я собралась с духом, как она заговорила о другом. Впадающая в озеро река поглотила тёплые источники, которые веками выносили на поверхность целебную глину. Фирменная гордость Долины Ворожей. И вот теперь река размывает всё. В предстоящих битвах глина, ой, как нужна будет. Да и наших мужчин надо бы долечить…
   – Вы, лично, верите… в победу?
   – Я всегда верила, что Светлые одержат верх. Поражение и годы упадка, лишь повод осознать собственные ошибки. Непременно воцарствуют Лад и Правь! Твоё, Ладушка, явление тому порука.
   – Да будет так! – непроизвольно вырвалось у меня. – Хорошо, я попробую. Сделаю, что смогу.

   Впадающая река, мало того, что несла из ущелья тонны грязи и обрушивала в озеро, она ещё размывала берега, расширяя и углубляя русло. Пробить новое, отвести реку – задача невыполнимая, думаю, даже для Телохранителей. Выход один: запереть реку в ущелье. Хотя со временем вода всё равно найдёт выход.
   Для начала я решила выяснить, где исток. Зеб летел вяло, как бы нехотя.
   – Побыстрее можно?
   – Нельзя, – огрызнулся. – Я плотно покушал.
   – Ладно, шут с тобой, лети, как можешь.

   Дивное под снегом, сейчас ущелье было удручающе-печальным. Сверху оно напоминало развороченный труп гигантского существа. Внутренности выбраны, остался лишь вогнутый ломаный костяк, с фрагментами красно-жёлтых кусков «плоти», а далее, разумеется, кожа. Длинная горловина – частично смята – переходила в широкую каплевидную «брюшину». Там, где должны быть позвонки хребта, бурая жидкая масса. Из неё и берёт начало поток, несущий грязь в озеро. В сущности, здесь было ещё одно озеро – раза в полтора больше – питающееся из неведомого источника. Берега его – всё то, что тающий снег смыл со склонов, обнажив камни до основания. Жуткий мёртвый пейзаж…

   – Варя! – вдруг вскрикнул Зеб. – Смотри: чудо!
   «Кто бы говорил», – машинально подумалось: ведь мы с Зебом в теперешнем состоянии – тоже чудо…
   На ободранном склоне… росло ДЕРЕВО! Оно наклонилось в сторону озера, голый ствол более пяти метров длиной, обрубленная макушка и зелёный клочок веток, точно хохолок Упа. Сверху дерево напоминало… черно-белое фото, запечатлевшее лыжника в полёте.
   Как же оно уцелело?! Кругом чудовищные следы селей, оползней, глубокие русла, оставленные талой водой… А дерево устояло! Действительно: ЧУДО!

   Стоп! Да это же наше дерево! Из зубка расчёски… Тогда озеро… вернее, его источник… зеркальце? Мы обронили его во время битвы с Рарогами. Тогда оно просто упало в снег. Когда снег растаял, зеркальце коснулось почвы и… свершилась заключённая в нём волшба. Так в сказках происходило. И здесь…
   – Варь, ты чего затихла? – повернул голову Зеб.
   – Так… вспомнила Рарогов… Ведь это мы с тобой… породили это озеро.
   – Мы? Ты хочешь сказать… зеркальце?
   – Оно самое. Хочешь, наречём это озеро твоим именем?
   Зеб неопределённо фыркнул, глянул вниз:
   – Не хочу! Грязное и некрасивое.
   – Тоже мне привереда. Как знаешь. Назовём… по имени источника – Зеркальце.
   – Грязное Зеркальце, – хмыкнул Зеб.
   – Это временно. Перекроем горловину, грязь осядет. Будет приличное глубокое озеро. Потом берега и склоны облагородим растительностью. Когда Оберег снимем.
   – Когда ещё это будет…
   – Скоро. Вот накостыляем Вонюке…
   – Что-то долго молчит. Чую печёнкой: каверзу готовит…
   – Пусть готовит. Правда, на нашей стороне.

   Честно скажу: я совсем не была так уверена, как говорила. Почему-то в глазах Зеба хотелось выглядеть более уверенной, на все сто, как говорится. Да и не только перед ним. Перед всеми. И не потому, что все были убеждены в моей уверенности, и не хотелось их разочаровывать, нет, просто… Не могу объяснить… Просто хотелось быть уверенной – и всё!

   Мы вернулись к горловине, и я приступила к «разрушительной» работе. Пугающий вначале масштаб и объём её, оказался мнимым. Склоны лишь на первый взгляд производили монолитную прочность, на деле же… открылась их податливая рыхлость: обрушенная глыба вверху, рождала мощный обвал. Грохот стоял потрясающий. Зеб не мог выносить его и на время уносился далеко в сторону.

   Менее часа прошло, как на месте горловины выросла дамба – высотой с десятиэтажный дом – основательно заперев озеро Зеркальце. Со временем, конечно, вода поднимется и перельётся через край, но это произойдёт ещё не скоро. К тому времени, – надеюсь! – снимем Оберег и придумаем что-нибудь основательное. А пока…
   Пока Зеб лежал на камне, отдыхал, а я смотрела на участок, где недавно били горячие ключи, а теперь тонны и тонны камней и наносной грязи. Как освободить ключи?
   – Ждать надо, – как бы отвечая на мой вопрос, обронил Зеб.
   – Чего ждать?
   – Вода отступит, обнажит завал. Взмахнёшь белой ручкой и – ап! в пух и прах!
   – Советуешь… не ломать сейчас голову?
   – Ни к чему. Пусть сидит, как посажена. Чудная головка, чего её ломать…
   – Ладно, я поняла тебя. Летим в Посёлок.
   Едва мы поднялись в воздух, к нам подлетел, как говорится, на всех парах Уп.
   – Варя! Там… там такое творится!
   – Переведи: где там?

   У Оберега, левее Шлема, объявилась толпа. Дети, от крох до подростков. Без малого сотня будет. Взрослых среди них Уп не приметил.
   Да, не было печали…
   – И что же нам делать? Впустить? Где ж мы столько продовольствия возьмём?
   – У них измученный вид. По всему, издалече. Варя, не можем мы… отмахнуться…
   – Уп, думаешь, сама не понимаю? Только… Вдруг это Троянский конь?
   – Конь? – Уп ничего не понял. – Они без животных…
   – Я не о том. Что… если это не просто дети, а очередная уловка? Вонюки ли, Вадима… Впустим себе на погибель…
   – Спица почует… – неуверенно выдал Уп последний аргумент.
   – Почует, – встрял, молчавший до этого Зеб. – Только и те не глупенькие. Знают и про Камень тоже… Не зря долго молчали – подготовились… – Зеб помолчал, затем как-то странно хмыкнул.
   – Это как понимать? Объяснись.
   – Вспомнилось чего-то… Та Варька, которая кормила меня тортом и колбасой…
   – И что?
   – Нет больше её. Взрослеешь, Варуня.
   – Тьфу, на тебя! Тут такая проблема, а ты со своими комплиментами… Сам-то как считаешь: что нам делать?
   – Проверить надобно. Убедиться… что зла не несут…
   – Глубокая мысль, – фыркнул Уп. – Глаза открыл! А до того, мы прям, как слепые котята…
   – Уп, остановись! Пока не разругались. Пускать или не пускать? вот в чём вопрос… В общем, будем решать сообща! Кем бы меня ни считали, а я должна знать мнение других. Летим!

   Сообщение о «беженцах», да ещё о детях, в Посёлке приняли неоднозначно. Большинство, конечно, были за то, чтобы впустить их, не раздумывая. Вонюка, поганец, ещё тот, но он посчитает ниже своего достоинства использовать детей… Всякую нежить – да! но детей нет… Такого за ним не водилось…
   Сомневались и на счёт Вадима-Кавардака: веками творил гадости, но исключительно средствами колдовства. Использовать малых детей для него, всё равно, что понизить свой статус, усомниться в собственном могуществе. Для Кавардака такое равносильно позору.
   Высказались все. Каждого, по-своему, можно понять. Они местные, лучше меня знают, что к чему, кто на что способен. Я же пришлая, без году неделя здесь… Зазирка, которая…
   О!!! Кто б подсказал, как поступила бы НАСТОЯЩАЯ Зазирка?

   Я была в крайней растерянности: убедительные доводы меня не убедили. Зеб прав: зная о Спице и Камне, как чутко они реагируют на опасность… и Вонюка и Кавардак весьма тщательно продумают свой шаг, прежде чем шагнуть. Никогда не использовали детей? Охотно верю… но когда-нибудь наступает момент, что приходится подкорректировать взгляды, нарушить принципы, ради достижения цели, Большой цели… Почему не сейчас?
   И ещё один штрих, ослабляющий убеждения: настаивая немедленно впустить детей, женщины – в первую очередь! – преследовали свои личные цели. Иные потеряли собственных детей, иные вообще забыли, что такое материнство… И эти дети, бедные, несчастные – возможно, сиротинушки! – как бальзам на их истерзанные души…
   Конечно, я в свои 15 лет, не могла осознать глубину чувств этих женщин, но понимала их. К своему удивлению, даже очень…

   Слободские мужчины поддержали своих. Только Изгага присоединился к тем немногим, которые настаивали не спешить, тщательно проверить каждого ребёнка: за детской личиной может скрываться любая нежить или пособник Вонюки. Так думали: Старшая, Добран, Зарёма, Ягодка, Зеб и дедульки. Уп и Бакуня не определились: согласны с обеими сторонами, но какой отдать предпочтение… увы!
   Наконец, все высказались и, как по команде, замерли, уставясь на меня: что скажет Зазирка? Чью сторону примет?

   А Зазирка ничего ещё не решила, в отличие от Варьки: эта плакса и тихоня, вдруг проявила невиданную прыть – визгливо ТРЕБОВАЛА прекратить воду в ступе толочь и немедленно запустить ребятишек, накормить и обогреть, приголубить и т. д. и т. п.
   Странно: родилось огромное желание влепить шелбана этой истеричной дуре! Сдержалась: не до личных сейчас разборок…

   Тягучая пауза уже угнетающе действовала, и я заговорила:
   – Позвольте мне… порассуждать вслух. Вот вы говорите: Вонюка не способен… Для Кавардака унизительно… Вам, конечно, лучше знать. Но… всё течёт, всё меняется. Вонюка дважды применил свои силы, и оба раза получил отпор. Что, если… поверил: и в третий, и в четвёртый получит по зубам? А добраться до нас хочется! Жуть как хочется… любой ценой. Тут уж, невольно, плюнешь на принципы. Теперь Кавардак. Кто забыл, напомню: он уже проникал сюда под личиной женщины. Чего это нам стоило? – Я выразительно помолчала.
   Опустили головы, поникли, горестно вздыхая: вспомнилась та огненная ночь…
   Когда молчание стало тягостным, я продолжила:
   – Это не значит, что я окончательно решила не впускать детей. Мы их впустим… но после тщательной проверки. Поэтому предлагаю всем подумать и вспомнить все известные способы выявления волшбы. Как у нас говорят: семь раз отмерь – один отрежь. Вот и будем мерить, то есть проверять. Нельзя нам ошибиться! Никак нельзя: враги наши уже не так беспечны, как в начале… Я всё сказала.

   Оживились, стали тихо переговариваться. К нам с Зебом подошла Зарёма. Бедная девочка! Горе грызло её изнутри, превращая в маленькую старушку. А я, чёрт возьми, ничем не могу помочь!
   – Есть один верный способ, – заговорила Зарёма, лишь коротко посматривая на меня; голос тихий, надтреснутый, как у больной. – Древнее зелье. Одной капли на кожу достаточно… Личина синей станет, а тот, на ком она, и не почувствует… Только не из чего приготовить…
   – Зачем тогда говоришь?
   – Здесь, у нас не из чего, а за Оберегом… можно найти.
   – Давай-ка поподробнее.
   Зелье – проще говоря, своеобразный супчик, – готовилось из девяти компонентов: семь видов трав и корешков, плюс свежий желудок горной ящерки и рыбий пузырь. Всё это хорошо уваривается, измельчается в кашицу, затем процеживается через древесный уголь.
   Уголь у нас найдётся. Рыбий пузырь тоже не проблема. А вот травки-корешки и ящерка… там, за Оберегом. Зарёма предложила отправить за компонентами дедулек. Если их выпустить недалеко от «беженцев», они смогут, помимо основной задачи, провести разведку: появившись из леса, дедульки не вызовут подозрений, смогут втереться в доверие, прощупать, кто чем дышит.
   – В принципе, идея неплохая. Только… где гарантии – по-вашему, кажется, заверки? – что дедулек не раскусят? Разоблачат, проще говоря, и возьмут в заложники? В полон.
   Зарёма протяжно вздохнула, посмотрела прямо:
   – Заверок нет. Дедульки понимают…
   – Риск, конечно, благородное дело. Особенно, когда рискуют чужие…
   – Варь, да не боись ты, – нахально оборвал меня Зеб. – Мы ж начеку будем. Выскочим, отобьем…

   Выскочим, отобьём… Я абсолютно не сомневалась в этом. Беспокоило другое: вряд ли все дети под личиной, ну, один – два, ну пять… а тень бросают на всех. Бездушная Спица не станет разбираться – выяснять, кто есть кто… Покрошит, не терзаясь. Вспомнились мальчишки-турчены. Тоже дети… Пусть уродливо воспитанные, но дети… А Спица рубила их, точно дрова колола… Мы не ведаем, может, ТЕ мальчишки ещё не успели НИЧЕГО плохого сделать, а мы – Я! – их так зверски уничтожила… за компанию…
   Вот и в этой ситуации я боялась, что погибнут безвинные. А ведь Зазирку именуют СПРАВЕДЛИВОЙ… Та, настоящая, возможно заслуживает такого имени, но не я…

   И тут в моей головушке прошмыгнула дикая мыслишка. Старая знакомая! На этот раз она показалась другим боком: что, если я послана сюда как раз с целью опорочить, скомпрометировать настоящую Зазирку? Говорите Справедливая? Разуйте глаза: вот же ваша Зазирка кромсает десятки безвинных детишек! Зерно, Дух Ладанеи… всё для отвода глаз… спецэффекты…
   Допустим, я права. Тогда вопрос: кто за всем этим стоит? и какова главная цель? Ясно, что это не Морок и не Кавардак. Кто-то третий? И четвёртый, и пятый… Кто они? как узнать, в чьей игре я пешка?
   Прилетел Уп с очередным докладом: «беженцы» беспокойны, пинают Оберег, швыряют камни. И ещё, похоже, среди них какой-то недуг: с дюжину детишек лежат пластом, мечутся в горячке…
   Это может быть правдой и трюком: надавим на жалость…
   – Варя! – отчаянно крикнул Уп, обрывая мои размышления. – Больше медлить нельзя! Пока мы здесь раздумываем… они могут поумирать! Неужели тебе их не жалко?!
   – Прекрати истерику! Дело не в жалости, пойми же! Даже если они… чисты, то принесут хворь сюда! Нет и нет! нельзя их впускать… пока не проверим и не убедимся, что они… безвредны.
   – Я пойду к ним, – вдруг бухнула Зарёма.
   – Хорошо подумала?
   – Я не думала – я решила!
   – Воля твоя, – сказала я, подчёркнуто спокойно, хотя внутри у меня всё кипело.
   Почему они такие беспечные? Почему горькие уроки ничему не учат? Что это-людская глупость или… нечто, недоступное мне, пришлой? Чёрт возьми! да пусть делают, что хотят! Мне что больше всех надо?!

   С Зарёмой вызвались идти Бакуня и ещё пять женщин. Взяли немного еды, питьевой воды. Зарёма собрала все свои мази, отвары, настойки.
   Изгага, от лица мужчин, предложил перебросить и их, но так, чтобы «беженцы» до поры не прознали. На всякий случай.

   Спустя четверть часа, все были на условленных местах: дедульки, прошмыгнув Проход, скрылись в кустарнике, Изгага и двое слобожан заняли позиции за валуном у подножья Шлема, ну, а женщины и девчонки напротив «беженцев». Мы с Зебом над ними. Уп, Гоша и Ягодка курсировали вдоль Оберега.
   На первый взгляд, дети выглядели здоровыми. Усталые, измученные – да, но хворь не просматривалась. Пёстрые одежонки оборваны, местами, опалённые огнём.
   Наше появление вызвало неестественное оживление. Поднимались лежащие, а те, кто не в силах, либо ползли, либо на четвереньках тянулись к Оберегу.

   – Зеб, ничего подозрительного?
   – Ничего! Открывай, пока они не ополоумели…
   Зеб не преувеличивал: дети слишком бурно выражали свою радость, бросались на Оберег.
   Первой в Проход шагнула Зарёма. Дети отпрянули, застыли в лёгком оцепенении.
   Прошла последняя женщина, и я закрыла Проход.
   Оцепенение прошло, и дети кинулись к женщинам, обнимали их, говорили, захлебываясь плачем и нервным смехом, все разом, так что стоял лишь гул – слов не разобрать.

   Минут через пять, с трудом, но удалось буйную ораву угомонить, рассадить кругом на траве. В центре женщины делили еду и воду на равные доли. Зарёма с Бакуней обходили поочерёдно сидящих, коротко беседовали, осматривали. Некоторым Зарёма оказывала медпомощь: смазывала царапины, ссадины, давала по глотку микстур.
   Я пристально следила за поведением каждого ребёнка и… ничегошеньки необычного, подозрительного не замечала. Хранили молчание и мои Телохранители. Дети как дети. Явно, деревенские. Лица чуть грубоватые, но в целом смотрелись симпатично. Возраст – от трёх до двенадцати лет. Преобладают девочки. Все русоволосые, у девочек тугие косы.

   Бакуня вышла из круга, приблизилась к Оберегу. Зеб опустился напротив неё так, чтобы я была на уровне лица Бакуни.
   – Ничего опасного не ощущается. Хворь тоже. Устали бедняжки, ели, что попало…
   – Кто они, откуда?
   – Говорят, словены. Турчены пришли на их земли, притесняют, обрекли в рабство. Тех, кто осмеливается поднять голову, сажают на кол. Отроковиц с 9 лет отнимают от родителей, куда-то увозят. И мальчиков до семи лет. Остальных в ярмо… Совет старейшин племени решил спасти оставшихся детей, дабы само имя словен не кануло в бездну. Прошёл слух о тебе, Зазирка… вот и решились отправить детей к тебе. С ними были трое женщин и старик. Сгинули в пути… кто от стрел преследователей, кто в болоте…
   – Как же они сюда дошли?
   – Последние три дюжины вёрст дорогу им указывала слепая женщина в медвежьей шкуре. Случайно встретили в лесу, когда уж совсем отчаялись. Убеждены: то была Зевана.
   Зевана… Пожалуй, хороший факт: кто-кто, а она смогла бы почувствовать тех, кто под личиной. Выходит, что все мои опасения были напрасны? Получается, так.
   Успокоившиеся, сытые дети принялись клевать носами. Что почти стопроцентно успокоило и меня. Каких-нибудь три-четыре процентика сомнений уже не могли существенно повлиять.
   В три этапа я перебросила всех на площадку перед входом в пещеру. Дети были полусонные, такие трогательные, что все, включая Добрана, прослезились.
   – Здесь теперь наш… дом, – сказала круглолицая девочка лет двенадцати. Видимо, старшая среди них.
   Сонливость на время отступила: дети суетливо закопошились в своих тряпках, и вскоре у каждого в руке оказался маленький узелок.
   Круглолицая подошла слева к входу, ногой разровняла щебёнку и, развязав узелок, высыпала горсть земли. Остальные сделали тоже самое. Образовался миниатюрный конический холмик. Затем дети, включая малышей, опустились на колени и, протянув левую руку, положили на вершину холмика… белую бусинку. При этом все, едва слышно, нараспев, произносили неразборчивую фразу. Бусинки легли тесно, друг к дружке, образовав «снежную» шапочку. Должно быть, подобная гора или холм на их земле священны. Раз отныне здесь их дом, пусть у входа в него стоит копия Святыни…
   Мы поняли это без объяснений, и отнеслись с должным чувством уважения.
   Закончив церемонию, дети поднялись с колен, и охотно последовали за женщинами в Посёлок. Там детей выкупали, переодели в чистое. По кельям разносили уже спящих.

   А через полчаса прилетел Уп: дедульки вернулись. К тому времени слободские мужчины наловили рыбы: побаловать беженцев, когда проснутся.
   – Ты всё ещё сомневаешься? – спросила Зарёма, когда мы вернулись с дедульками.
   Я показала мизинец:
   – На столько.
   – Хорошо, я сделаю зелье.
   Ближе к вечеру оно было готово. Под предлогом проверить, как чувствуют себя дети, Зарёма обошла всех, незаметно обронив капельку зелья на лицо спящего ребёнка.
   Короче: все настоящие!

   Мои чахлые процентики сомнений рассыпались в пыль, выветрились. И я обнаружила, что всё это время находилась в таком напряжении, что теперь, расслабившись, буквально лишилась сил. Жутко хотелось спать. Невероятно, только первым почувствовал моё состояние Зеб.
   – Варь, поспи как человек. В постельке. Измаялась…
   – Ягодку сменить… – только и хватило сил выдавить.
   – Будет сделано, не тревожься. Я полетаю.
   Последнее, что помню, как Зарёма несла меня в ладонях к себе в келью. А затем… рухнула в чёрную бездну, и растворилась в полёте…

Глава 36

   Разбудил горячий шёпот:
   – Ва-ря! проснись!
   Надо мной склонились Бакуня и Зарёма.
   – Что, уже утро?
   – Полночь. Ва-ря, там, снаружи, что-то происходит… я чую недоброе…
   – Я тоже, – обронила Зарёма, дрогнувшим голосом.
   – Но там Зеб, Гоша… дозорные. Уже бы подняли тревогу, – одеваясь, я напрягала все чувства, но ничего опасного не чувствовала. И Камень молчал. Лишь там, где был Браслет, слегка ззудилось, но, скорее всего, просто руку отлежала. Спица так же пребывала в глубоком покое. Наверняка, девчонки переутомились вчера, привиделось во сне тревожное, а они, не разобравшись, перенесли это чувство в реальность.
   Очень не хотелось покидать постель, но так уж и быть, схожу с ними, дабы успокоились.
   Зарёма протянула ко мне руки, но Бакуня опередила её. Лично мне всё равно было, кто понесёт меня. Только бы побыстрее решить эту проблему и вернуться в постельку.

   Вышли на площадь. Всё тихо, мирно – Посёлок спит. Как и должно быть. Образ Ладанеи смутно поблёскивает в нише.
   На помосте спит «медвежьим» сном Яга. Вот только… на привычном месте не было Упа. Странно, конечно, только… он вполне мог вылететь наружу и остаток ночи провести на свежем воздухе. В пещере всё-таки душновато.

   Зарёма с Бакуней быстро спустились по ступеням и, почти бегом, шмыгнули в коридор. Здесь тоже ничего особенного: тускло светились под потолком огненные шарики, развешанные Зарёмой.
   На «улице» было светло, как в Питере в начале белых ночей. В небе, над Оберегом, будто тянули застиранную до просветов простынь. В просветах посверкивали звёзды, и розово-жёлтый диск луны. Её свет придавал серой «простыне» бледно-розовый оттенок.
   Зарёма окликнула дозорных. Эхо подхватило её голос, понесло над озером, блестевшим, как лист жести. Никто не отозвался. Зарёма, помедлив, шагнула к валунам, где обычно сидели на посту дозорные.

   А Бакуня присела на корточки, сдавленно ойкнула. Я тоже увидела: детский холмик был грубо смят, «снежная шапка» исчезла.
   Придерживая меня одной рукой, Бакуня другой тронула землю: там, где была её рука, чётко видна ложбинка. Точно колесом проехали.
   – Гадина, – судорожно сглотнула Бакуня, и резко выпрямилась.

   Со стороны валунов долетел вскрик Зарёмы. Бакуня метнулась туда.
   Дозорные – Изгага и последние мужчины – слобожане – были мертвы. У них сломаны шейные позвонки и рёбра.
   – Гадина, – твёрдо повторила Бакуня и, невольно, сжала меня в руке. Я вскрикнула, и она молча поставила меня на валун. – Откуда эта гадина взялась?
   – Дети принесли, – глухо сказала Зарёма, выпрямив вывернутую руку Изгаги.
   – С чего ты взяла?
   Зарёма тяжело глянула на меня:
   – Бусинки… Когда их выложили все вместе, я что-то почувствовала… Слабое, необъяснимое… Оно преследовало меня, пока не заснула… Думала: от усталости всё… от постоянных дум о… Димушке… А это был сигнал!..
   – Почему же… Телохранители… – начала я и осеклась: действительно, почему они прошляпили?!
   – Очень сильное заклятье, – сказала Бакуня. – Защитное… Блазня.
   – Это могла быть… Середа?

   Девчонки удивлённо переглянулись, Зарёма подошла ближе ко мне, пронзая вопросительным взглядом.
   Я рассказала про странный сон, где Середа была как раз в личине змеи, о её предложении. Спросила о кольце. Зарёма раньше слыхом не слышала, а Бакуня лишь ведала, что такое колечко существовало и принадлежало одной из дочерей Перуна, что Сила его не уступает Камню Смаргла, а возможно и превосходит. Иначе зачем с таким риском пробираться за Оберег.
   Слушая рассуждения девчонок, я попыталась настроиться на Упа, но кроме раздражающей «профилактики», ничего не увидела. Однако, что-то заставляло меня упорно взывать: «Уп! Отзовись! Где ты?»
   Умоляла и Телохранителей, но они, негодники, тупо изображали глухих.

   И вдруг, когда последняя надежда конвульсивно дёрнулась, умирая, включилось «кино»: поверхность озера, вода сильно колышется, впереди Оберег и вытекающая река…
   «Уп! Держись!!»
   «Камера» скользнула над водой вправо, и весь «экран» заполнило нечто непонятное: вода бурлила, как во время кипения… секунда – и вырос водяной столб, вихрем закрутился… «Камеру» залихорадило, несколько раз мокнуло в воду…
   – Живо к бревну! – заорала я, как безумная.

   Зарёма замешкалась, а Бакуня хватанула меня, как статуэтку, и метнулась туда, где сложены брёвна. Не добежав до них чуть-чуть, споткнулась, инерция швырнула девчонку на ближайшее бревно, рука ударилась, разжалась и я скользнула по шероховатой коре. Боком врезалась в обрубок сучка и, чудом, успела мёртво вцепиться в него.
   – Держись! – В следующее мгновение бревно сверзилось на воду, взметнув стену брызг. Я моментально вымокла насквозь. Голова Бакуни поплавком маячила на конце бревна.
   «Кипящая» вода переместилась к «истоку» реки.
   – Смотри Упа на воде! – кричу что есть сил в сторону Бакуни.
   Сама, цепко держась за сук, поднялась на ноги, озираясь по сторонам. Кругом только волны. Вновь взметнулся вихревой столб воды, а из него, точно щупальце гигантского осьминога, извиваясь, рассекал воздух змеиный хвост. Похоже, что-то, вернее, кто-то держал голову змеи под водой.

   Упа нигде не видно. «Кино» не включалось. Верить в худший исход не хотелось, и я снова и снова повторяла попытки. Заломило в висках, тихая боль запульсировала в голове.
   Столб рассыпался, в бурлящей воде спиралью закручивалось тело змеи. Течение несло его к «выходу». И вот в последний раз хвост гадины хлестнул по Оберегу, и исчез под водой. Бурление прекратилось. А через пару секунд, как вспышка в моей голове: бурный поток… пляшущие, перевёрнутые, фрагменты каменных стен… И вновь «профилактика»…
   Упа, как и гадину, течение вынесло за Оберег, и с каждой секундой уносило в неведомую даль. Шансов уцелеть у бедняги Упа не было… Ну, один на миллион… если уцелевшие Боги пожелают…
   ЗЕВАНА!!! ЗОЛОТЦЕ, СПАСИ И ПОМОГИ УПУ!!!

   Бакуня перебралась поближе ко мне:
   – Нигде… не видно…
   – Его унёс поток…
   – И… эту… гадину?
   – Да… Держись, вернёмся… – Я не договорила: напротив Бакуни, с другой стороны бревна, осторожно высунулась… голова Димки.
   – Привет, девчонки!
   Некоторое время мы с Бакуней пребывали в подобии шока: появись рыбья голова, мы восприняли бы как должное, ибо давно смирились с участью Димы.
   – Ау? Как вы?
   – Бывало хуже, – ляпнула я, медленно приходя в себя.
   – Дим… кА! – вскрикнула, наконец, Бакуня, и уже хотела поднырнуть под бревно, но Дима остановил:
   – Будь там!
   – Почему? – поразилась девчонка.
   – Потому! Оканчивается на «у».
   – Не груби… Дим, значит, ты в порядке?
   – Размечталась… – грустно усмехнулся Дима.
   – В смысле?
   Дима вздохнул, и бесшумно скрылся под водой.
   – Ва-ря… я ничего не поняла!
   – Представь себе, я тоже…

   И тут метрах в трёх от нас с шумом выпрыгнула из воды… рыбина, сверкнула чешуей и нырнула. У рыбины была голова Димы. И только…
   – Как жалко… – всхлипнула Бакуня.
   – Не то слово…
   – Довольны? – возник на прежнем месте Дима.
   – Не говори глупостей! С чего нам быть довольными? Нам… больно видеть тебя таким…
   – Привыкайте. Я, видимо, другим уже не буду… Да, а как вы-то здесь оказались? Зачем? Уп добрался до берега?
   – Какой берег… его течение унесло на ту сторону…
   – Постой… я же видел: он летел… Ну, точно: змеюка отпустила его, и он полетел…
   – Упал в воду… Эта гадина, наверно, укусила его…
   – Нет, Баки! Она почему-то беззубая. Думал: старая… Но брыкалась, как молодая… Что за фрукт?
   – Середа.
   – Жёнушка Вонюки? Круто! Как пробралась?
   – Долго рассказывать. Плыви к Посёлку, там всё узнаешь…
   – Не могу.
   – Что за номер?!
   – Ну… это… – замялся Дима. – Как сказать…
   – Не продолжай – догадываюсь… Дим, послушай… не будь жестоким. Зара приняла тебя, когда был целиком рыбой…
   – Сейчас другое…
   – Ничего не другое! Она любит тебя! Это главное! И лучше нас с тобой понимает… что к чему. Это для нас с тобой подобное… потрясение, а она… генетически готова к подобным сюрпризам… Не будь чёрствым, Дима! Обрадуй девчонку. Пусть хоть ей немного легче будет… утраты пережить…
   – Кто-то… ещё?
   – Изгага… и те мужчины из Слободы…
   Дима невнятно бормотнул, похоже, матюгнулся.
   – Сволочь! Хотел перекусить пополам… не получилось… – Дима готов был расплакаться. – Твёрдая, как шина…
   – Ладно, хватит балаболить. Это для тебя вода… дом родной, а нам с Баки… очень неуютно. Мы исчезаем, а ты давай следом.

   Зарёма подняла всех. Нас встретили всеобщий плач и гневные крики. Кричала Зарёма на сбившихся стайкой детей, требуя ответа: кто снабдил их белыми бусинами, и знали ли они истинное их значение? Старшие молчали, малышня ревела. Дети находились в полушоковом состоянии, плохо соображали, что от них требуют.
   Добран, поникший, и, казалось, постаревший лет на тридцать, держался особняком. Его придавило не само несчастье, а мысль, что когда товарищи гибли лютой смертью, он спокойно возился на хоздворе: строил загоны для несуществующего скота…

   Держа меня в руке, Бакуня приблизилась к Зарёме. Та обернулась: бледное лицо, глаза сухие, красные, как у древней старушки.
   – Уп?
   Бакуня вздохнула, опустив голову.
   – Пять жизней! Пять! Вы угробили!
   – Зара, успокойся! Сходи лучше к воде, там сюрприз для тебя… приятный. Надеюсь…
   Вздрогнула, метнула взгляд на озеро, приглушённо обронила:
   – Ди… мушка?
   – Ступай…
   Ушла, почти бегом. Бакуня успокоила детей, и мы отправились переодеться.

   На площади, у помоста-ложа Яги, стояла Старшая, смотрела на спящую, и что-то монотонно бубнила. Услышав шаги Бакуни, умолкла, обернувшись.
   – Хотите разбудить? – спросила я, с великим трудом борясь с дрожью.
   – Пытаюсь… Сон ноне привиделся… Вышла я к озеру, будто, исподнее своё простирнуть. Глядь: по воде легонько так ступает благословенная Макошь… И, будто бы, я подступилась с вопросом: доколи нам ещё терпеть напасти? Когда ж роздых наступит? Болезно так глянула и молвит: покуда Яга спит, не ждите облегчения… Сказавши, обернулась стрекозкой и упорхнула… Надо будить!
   – Думаете, получится?
   – Надо будить, – повторила старушка, словно не услышала моих слов.
   – Удачи! Я хотела поговорить с Вами… о Середе.

   Лицо Старшей исказилось так, словно я ляпнула самое непотребное слово.
   – Вертихвостка… – Старушка с отвращением сплюнула, энергично вытерла губы. У нас таким тоном старые люди произносят слова, типа «шлюха», «проститутка».
   – Это она нас посетила.
   Старшая пристально посмотрела на меня, затем порылась в складках юбки и протянула мне руку ладонью вверх. На ладони лежала… белая бусина.
   – А я чую, дух знакомый, а понять не могу, чей…
   Когда все разошлись, занявшись детьми, Старшая из любопытства взяла одну бусинку, чтобы у себя исследовать: необъяснимое чувство тревоги охватывало её, глядя на этот бисер. Теперь-то ясно: чувствовала дух Середы, заключённый в бусинках.
   – Вот почему гадина беззубая оказалась! – внезапно воскликнула Бакуня. – Бусины не хватило!
   – Да… Неизвестно, каких ещё бед натворила бы, будь зубастой… Ваше любопытство, уважаемая… спасло жизнь Димке. Возможно, и наши жизни…

   – Зачем же приходила? – задумчиво протянула Старшая.
   – За кольцом. Много лет назад Уп похитил его у Середы и проглотил. Она явилась ко мне во сне, как к вам Макошь. Предлагала сделку: я ей кольцо, она помогает мне одолеть Морока.
   – Обманет, как пить дать! Кольцо, говоришь… Видела я одно на её поганом пальце… Кольцо Белеса. Свадебный подарок супруги Живы…
   – И какая Сила в нём?
   – Не ведаю… Слыхала, что укрощает всяку нежить… подчиняет хозяину кольца…
   – Понятно. Сдаётся мне, разлад у супружников…
   – Точно! – встрепенулась Бакуня. – Помнишь, Ва-ря, сказывала я тебе: слухи о пропаже… этой блудницы? Не пропала она: затаилась, собирает силы, чтоб ударить муженька в спину! Вот и нежить нужна, как опора.
   – Середа говорила о кольце Магуры, вы – о кольце Белеса… Какое же проглотил Уп? Впрочем… так или иначе, она его не получит. И что? Ну, свалит муженька, что потом? Обратит Силы против нас?

   – Непременно! Середе не нужны супротивницы. Мы и прежде были, как бельмо на глазу. Оградив от мира, думала: перемрём… Ан не по её вышло: не перемёрли, и в здравом уме пребываем, благодаря защитнице нашей, Ладушке. А тут ещё твоё, дочка, явление. Поди, как зубная боль теперь для вертихвостки наше селище. И зуб тот, по-ейному разумению, гнилой, стал быть… рвать будет.
   Бакуня неожиданно прыснула:
   – Когда личину сбросит… тоже без зубов будет?
   Старшая неопределённо пожала плечами:
   – Може зубы и окажутся на месте… но чего-нибудь… не будет…
   – Поделом, блуднице! Ва-ря, вот я подумала: что, если эта блудница снюхается с тем… Поганцем? Худо нам придётся…

   К сожалению, Бакуня права. Если Середа объединится с Кавардаком, даже устранив, Морока, вдвоём они нешуточная сила против нас. С их-то подлостями… совсем наши шансы низки…
   – Ничего, Баки, отобьёмся. И покончим с поганью! Раз и навсегда!
   А что я, Зазирка, могла ещё сказать? Варька бы, конечно, приуныла, запросилась домой… Сопит молча у себя в закутке… и пусть молчит. Без неё тошно… Что-то давненько не даёт о себе знать Ладанея. Как там она, бедняжка, держится или… Тьфу, тьфу! Чур, меня! Не думать! не думать! не думать о плохом! Всё образуется: Зазирка пришла побеждать! Легенды о том говорят. Обещала Зазирка высвободить Ладушку… значит, так оно и будет!

   Мы с Бакуней отправились переодеваться, а Старшая вернулась к попыткам разбудить Ягу. Если честно сказать, я совершенно не верила, что спячка Яги как-то связана с напастями на наши головы. Они начались задолго до этого. Зазирка – вот причина всему. Из-за неё весь сыр-бор… Прав Вонюка: явилась и… нарушила мерный ход течения… И абсолютно НИКОГО не интересует, что тёзка легендарной Зазирки явилась не по своей воле…

   Мы не успели толком переодеться и согреться, как снаружи послышались крики.
   – Рано успокоились, – Бакуня схватила меня в руки, несильно прижала к груди и метнулась на выход.

   Все сгрудились на площадке перед входом в пещеру и, запрокинув головы, что-то кричали, махали руками. А сверху на их головы сыпался частый писк Гоши.
   На высоте метров двадцать висел прозрачный шар, а в нём… Зебрик. Шар, с земли, казался стеклянным, а Зеб игрушкой в нём. Тяжеловесность шара была мнимой: его всё время сносило в сторону, но Гоша клювом возвращал на место. Зеб покачивался внутри, как мягкая игрушка на поверхности воды.
   Я тотчас вспомнила себя в подобной ситуации, у лесного озера. Тогда меня спасла Зевана. А кто спасёт Зеба? Если, конечно, Телохранители окажутся бессильными.
   – Баки, подними меня!
   Придерживая меня за ноги, Бакуня вскинула руки вверх, приподнялась на цыпочки. Рядом возник, Добран: молча обхватил Бакуню за талию и поставил девчонку на ближайший валун.
   Все замолчали, затаив дыхание.

   Я направила меченую ладонь на шар, и пожелала, чтобы он опустился на землю. Шар крутанулся, и медленно-медленно пошёл вниз, точно был на нитке, и я её осторожно тянула на себя.
   Добран, на всякий случай, встал на дыбы, приготовился ухватить шар, едва он окажется досягаемым.
   Замолчал и Гоша, плавно опускаясь вслед за шаром.

   И вот шар на земле. Все обступили его, придерживая руками. Кое-кто решился проверить прочность шара ударом руки – как по стенке. Окликали Зеба – тщетно: он, действительно, походил на мягкую игрушку.
   – Пустите нас! – вскрикнула Бакуня.
   Добран снял её с камня, поставил вплотную к шару.
   Я положила на него руки. Ощущение было такое, будто на холодную лампочку. Все мои желания, просьбы, мольбы ушли в пустоту: руки бездействовали. Только Спица мелко вздрагивала, чуя тёмную волшбу, но, пока, видимо, безопасную.

   Я достала Камень. Он тоже слабо сигнализировал о тёмной волшбе. Но едва я приложила его к «стеклу», вспыхнул оранжевым светом, затем густомалиновым, пульсирующим. «Лампочка» стала нагреваться. Внутри «лампочки» заплясали сполохи жёлтого и темно-синего дымка. Зебрик сначала задёргался, затем закувыркался, точно на нём была намотана нитка, и сейчас её подёргивали, разматывая. Дыма становилось больше, и вскоре шар был плотно-синим, поглотив Зеба. И обжигающе горячим.
   Инстинктивно, все отпрянули. Остались Бакуня и я, прижимая Камень к «стеклу». Всё моё тело, жгучая боль в левой руке, заставляли отдёрнуть её, но… рука, словно, припаялась. Наружу рвался крик, однако, я закусила губу и, необъяснимо как, терпела двойную боль.

   Внезапно звенящую тишину рванул треск, похожий на тот, что слышим, когда втыкаем нож в арбуз. Дохнуло прокисшим молоком, и синий дым, шапкой, рванулся вверх, с каждой секундой светлея. Гоша, всё время висевший над нами, зашипел рассерженной кошкой и крыльями, точно огромными ладошками, хлопнул по «шапке»… Распахнул крылья и… ничего. Словно и не было дыма.
   На щебёнке стоял Зеб, почему-то весь мокрый, шерсть дыбом, перья крыльев взъерошены. Удивлённо вертит головой, явно, ничего не понимая.
   – Зеб, ку-ку? Ты как?
   – Как? Признавайтесь, кто меня пинал? Что всё это значит?! Почему окатили водой?
   – Ты ничего не помнишь? – Бакуня легонько прикоснулась к голове Зеба.
   В воздухе радостно закудахтал Гоша.
   – Что… что я должен помнить? Мы с этой… курицей-мутантом летали… летали… потом… Зачем меня облили? Я что… грохнулся в обморок? Варя, что происходит?!
   – Успокойся, уже произошло. У котов, говорят, девять жизней, так что у тебя ещё на одну стало меньше…
   Зеб недоверчиво обвёл всех взглядом. В следующее мгновение, каждый счёл нужным убедить Зеба в правдивости моих слов. Говорили все разом, перебивая, и дополняя друг друга. Поразительно: создавалось ощущение, что никто не слышал, что же он говорит на самом деле. А говорили так, точно пересказывали очередную легенду о Зазирке, которая мастерски дала отпор козням Середы, и спасла жизнь верного друга и сопутника…

   А Зазирка Справедливая, Спасительница в это время трясла обожжённой рукой, и, обливаясь слезами, едва сдерживалась, чтобы не зареветь в голос. Рука, почти до самого локтя покраснела, меченая ладонь покрылась волдырями.
   Когда слёзы Зазирки, градинками ударили по руке Бакуни, она очнулась от общей магии мифотворчества.
   – Ва-ря, ты… плачешь?!
   Я показала руку. Бакуня кивнула, отошла в сторону, чертыхаясь:
   – Где же Зара?
   – Что у вас? – подошла Старшая. Осмотрела мою руку, удручённо вздохнула:-Плохой знак… не хочу пугать, но это сильная колдовская метка… Жжёт? Худо, девонька… Отныне, здесь твоё слабое место… Надлом в Силе твоей. Как брешь в твердыне. Подобное сотворили со всеми Сварожичами накануне Последней Битвы…
   – Кто? – в унисон спросили мы с Бакуней.
   – Доподлинно не ведаю. Сказывали: сие мог творить один Ящер. Вроде имелся у него коготь Змеихи, супружницы самого Старого Змея. Он пал первым в Битве: шибко стар был, дряхл… Сварожий конюх Невря Оберуч самолично сжёг плоть его Огненным Бичом, когда тот покусился на Небесных Кобылиц. Не удивлюсь, если Коготь после Битвы оказался у Вонюки. Или у кого из прихлебаев…
   – И что мне теперь делать?
   – Беречь рученьку, пуще ока! Уязвима чрез неё будешь… Хорошо б подальше быть оттого, кто сей знак посадил…
   – Почему?
   – Коль близко окажешься… чрез эту брешь малейшая Темь проникнет… отравит нутро, подчинит. Ничто не поможет. И никто.

   – Значит, Середу… нужно изничтожить! – дёрнулась Бакуня, едва не выронив меня из рук.
   – Хорошо бы! Только здесь она нипричём. Коготь не даётся в женские руки.
   – Постойте… тогда совсем непонятно. Если не Середа… заключила в шар Зеба, тогда кто? Каким образом? Кто-то ещё проник к нам? Почему… Камень молчит? И Спица?
   Старшая помолчала, пожевала бескровные губы и, вздохнув, сказала:
   – Я могу лишь предположить… Коготь несёт в себе ДРЕВНЮЮ волшбу, она много сильнее той, что сейчас. Твой Камень… младенец, Коготь – почтенный крепкий старец…
   – Понятно… Надо искать гостя, пока бед не натворил. Как Яга?
   – Спит… Но я ещё попытаюсь.
   – Удачи!

   Зебрик побрёл в пещеру, остальные потянулись за ним.
   Гоша обиженно – его игнорировали – кудахнул, и сел на дальний валун, принялся нервно чистить перья.

   Жжение в руке постепенно стихло, волдыри опали и скоренько стали сохнуть. Минут через пять рука имела цвет молодой редиски, а следы волдырей… редиска в разрезе. Там, где прятался Браслет, узкая крапчатая полоска. Ни боли, ни зуда, словно всё это произошло много-много дней назад.
   Теперь, выходит, Зазирка имеет «ахиллесову пяту»? Ещё один штрих для легенд… Ладно, бум надеяться, что меня не постигнет участь Ахиллеса.

   А пока… Где может прятаться «гость»? Зеб и Гоша патрулировали участок в районе Шлема, там пещерка. Допустим, что «гость» прячется там. Каковы его истинные цели? Почему до сих пор не обнаружил себя? Может, – продолжим древнегреческую тему, – «гость» и есть «троянский конь»? Выжидает нужного момента… Какого? На пороге утро, сон перебит… Вариант внезапного нападения на спящих, отпадает. Тогда… ждёт подхода основных сил, чтобы перед ними открыть ворота? То есть Оберег. Неужели Коготь и на это способен?!
   И что делать Зазирке? Идти в лоб, значит, глупо подставить своё уязвимое место… Убить, может, не убьёт, но подчинит, станет манипулировать, хуже того: пошлёт против своих… И тогда бездушная Спица примется шинковать…
   Меня передёрнуло от ужаса представленной картины…

   Бакуня и Старшая, видя, что я задумалась, терпеливо ждали результатов моих размышлений. А их-то и не было: вопрос «Что делать?» оставался открытым.
   – Нет ли в тех вещах, что мы взяли в Хранилище, чего-нибудь… что можно противопоставить Когтю?
   – Знать бы в точности, что вы принесли, – вздохнула Старшая. – Не открыть бы большее лихо…
   – Тоже верно…

   Рассвет встретили в тревожном ожидании. С первыми лучами солнца, по обычаю, похоронили Изгагу и его товарищей, справили скромную тризну.
   Старшая и Зарёма не принимали участия: разложив на столе дощечки, снова и снова вчитывались в резы. Мысль, поискать ответ в Песнях Гамаюна, пришла ко мне, как озаренье, едва увидела Зарёму, идущую от озера. В мокрой одежде, но радостная, буквально светилась изнутри. Тень старости, что мы наблюдали в её лице последние дни, словно грим, смылась. Девчонка была безмерно счастлива.
   – Где тебя лешие носят? – набросилась на неё Бакуня.
   – Димушка меня катал, – начала, совсем не обидевшись, Зарёма, и осеклась, нахмурившись: – Что ещё… случилось?

   Весть о «госте» и о его могучем Когте, весьма расстроила Зару, выветрила радость. Бросила взгляд на озеро, вздохнула, прикусив губу, затем тихо обронила:
   – Хорошо, я просмотрю резы, – и более твёрдо добавила: – Может, Коготь поможет… Димушке…
   Мы с Зебом, сразу после тризны, поднялись в воздух. На первый взгляд, ничего подозрительного в районе Шлема. Однако, близко приближаться я не решилась, помня про «ахиллесову пяту».
   Да, совсем упустила: ещё до похорон выяснилось, что бесследно пропал Ягодка. Где и как, никто понятия не имел. Зеб, с трудом, вспомнил: встречались во время облёта, а потом… полный мрак.
   Сейчас, пристально всматриваясь, мы не только стремились обнаружить «гостя», но и Ягодку. Пока безуспешно.

   В наше отсутствие, Добран организовал женщин и они приступили к возведению оборонительных сооружений перед входом в пещеру. Чувствовалось, что Добран понимал смехотворность затеи – против Древней волшбы! – но женщин чем-то нужно было занять, дабы, частично, укрепить дух. Помогали и дети постарше. Младшие и Крапивнички, под руководством десятилетней девочки, с остреньким, как у лисички личиком, добросовестно исполняли наказ Старшей: играть близ спящей Яги, не возбранялось шуметь и лазать по ней. Старшая не оставила попыток разбудить Ягу.

   День стартовал, светлый, солнечный. Жаль, конечно, что видишь всё лишь через «стекло». А так хотелось сбросить одежду, подставить тело жарким лучам солнца и расслабиться, и радоваться от души хорошему дню… Но, увы, увы, увы!

   Время от времени, я просила Зеба вернуться в Долину: узнать, какие успехи у Зарёмы и Старшей. Успехов, к сожалению, не было: резы молчали о том, что нам нужно. Зара уверяла: пока молчат… Очень не хотелось верить, что вообще не заговорят на эту тему.

   Ближе к полдню мы наведались в очередной раз. Перед входом в пещеру вырос двухметровый бруствер. Смотрелся внушительно. Если вооружённым отбивать обычную атаку. Вроде тех же турченов. Против Древней волшбы… это всё равно, что картонка для танка.
   Безрезультатно малышня тормошила Ягу, кричали ей в уши, ползали и прыгали на ней: дрыхнет, хоть бы хны…

   Зеб приближался к приоткрытой двери «кабинета» Матери, когда там вдруг раздался вопль, а затем стрелой вылетела Зарёма, врезавшись в нас.
   – А я… я к вам… к вам! Есть! Нашла! Вот! – На вытянутой руке Зары три дощечки со следами огня. – Уронила случайно на пол… потянулась… Вижу: другие, новые слова!

   В дощечках говорилось следующее: когда Сварог был сражён, его верный конюх Невря Оберуч, пробился к поверженному телу, положил на Сварожью Колесницу и поднялся в небо. Только опять подлость восторжествовала: дочь Старого Змея, Путана, коварно ударила в спину возничего, испепелила Божьих Кобылиц. И рухнула Колесница оземь, и образовалось там болото, поглотившее её. Вместе стелами Сварога и Неври Оберуча…
   … Многие поганцы, одержавшие верх, пытались достать Колесницу, дабы завладеть Посохом Сварога и Огненным Бичом Неври Оберуча, но не подпускает то место тех, в ком тёмная душонка…
   … Сказывают: много позже Последней Битвы, объявился в тех местах Дух Додолы, взял под покровительство селище, близ того болота… И ещё сказывают: выбрал Дух одну молодую семью и «пророчески рек»: отныне в вашем роду, по женской линии, будут рождаться тройни – близнецы, девчушки, осенённые Духом Сварожьим… Они-то и будут Хранительницы Колесницы. До того часа, как придёт Избранный… И возник в воздухе амулет в форме колеса. И распался на три фрагмента, едва взяли его в руки…
   … и сказал Дух Додолы: сей амулет есть Ключ. У каждой Хранительницы будет половинка Ключа. Лишь соединив воедино, в руках Избранного, образуется Ключ, и откроется место вечного покоя останков Сварога… Части Ключа передаются по наследству той сестре, у которой народится тройня.

   – Ключ у нас! Крапивнички – Хранительницы! – ликующе вскрикнула Зарёма.
   – Догадалась. Но что это даёт нам? Где Избранный?
   – Ты! Ты – Зазирка! Вот, – Зарёма ткнула в обугленный уголок дощечки. – Здесь сказано: «… придёт… с рукой, помеченной кошачьим следом… наречён… Заз…» Остальное выгорело… Но итак ясно! Заз… – это Зазирка!
   – Не обязательно. Вариантов может быть… хоть пруд пруди. Ну, хорошо, допустим, что Ключ дался мне в руки, открыл…
   – Посох Сварога! Только он одолеет любую Древнюю Волшбу!
   – Заманчиво, ничего не скажешь… Только… за Посохом надо лететь за Оберег. То есть на какое-то время оставить… вас без защиты. Не забывай: «гость» где-то рядом. Может, случиться… что Посох уже не понадобится…
   – Ты не думай о нас, Ладушка! Если нам суждено сгинуть…
   – Стоп! Прекрати! Даже слушать не хочу!
   – Нет, ты послушай! – повысила голос Зарёма. – Ты не просто одна из нас… ты – ЗАЗИРКА! ИЗБРАННАЯ! Твоё предназначение… ОЧИЩЕНИЕ! Так говорят резы!
   – А твои резы не говорят, что у меня есть живое сердце, а в нём обитает совесть?! – Я, невольно, тоже перешла на крик: – Я не из тех, кому… победа любой ценой! Я уже устала от потерь… дорогих сердцу… А оно у меня не каменное! Да! Маленькое, но болит как большое, если хочешь знать!..
   Зеб зашипел, по его шкуре прошли волны, изрядно тряхнув меня, и заставив замолчать. Наступила тяжёлая, давящая пауза.
   – Охолоньте! – нарушил её Зеб. – Ваша ссора только на руку супостатам.
   – Спасибо, Зеб. Разумеется, ты прав. Может, подскажешь: как мне поступить?
   – Огонь.
   – Что «огонь»?
   – Если я что понимаю, то Дар Зарёмы, Огненный… это либо от Перуна, либо от Сварога. Значит, тоже Древний. Думаю: под его защитой они продержатся, пока мы слетаем за Посохом.
   – Продержимся, Ладушка… Варя! – вновь оживилась Зарёма. – Мы можем вообще не выходить, пока вас не будет. Я возведу тройной огненный круг… Можете спокойно лететь!
   – Да… мне б вашу уверенность…

   Подошла Старшая, затем Бакуня. В общем, вчетвером они смяли мои сомнения-опасения, едва ли не клятвенно заверили: всё будет преотлично. Аргументы: предчувствия, и полная вера в несокрушимость Тройного Огненного Круга.
   Согласившись, я наметила вылететь ночью, ближе к утру, что давало больше шансов долететь до заветного болота незамеченными. Поддержали все, кроме Зеба: он горел желанием вылететь немедленно.

Глава 37

   Мы покинули Долину Ворожей в четыре утра по Часам Ладанеи.

   Не знаю, как Зеб, но я чувствовала себя выспавшейся, хотя и подремала от силы три часа. Вчера нас уговорили лечь пораньше, хорошо отдохнуть перед дорогой, но ни я, ни Зеб не чувствовали такой потребности. Всему виной, видимо, и всеобщее напряжение, и незримое присутствие где-то рядом «гостя», и предстоящее небезопасное путешествие. Разумеется, не забывали и о Вонюке с Середой. Да и Кавардак… Каждая клеточка была как сжатая пружинка. До сна ли?

   Поэтому каждый искал, усиленно искал, себе занятие. Любое, лишь бы не оставаться один на один с собой и… не удариться в панику.
   Тревога взрослых передавалась детям, и они сдержанно продолжали выполнять наказ: будить Ягу. Старались в полную силу, очевидно, убедив себя: проснётся Яга, и исчезнет тревога: все станут весёлыми, оживлёнными…
   Яга не просыпалась.

   Добран, со своей бригадой, переместился внутрь пещеры, где так же возводили барьер. Лёгкие камни складывали в специальные места – «боеприпасы».
   С наступлением темноты, усталые женщины и дети, вяло, перекусив, разбрелись по кельям. Добран, снаружи, занял пост дозорного.

   Старшая с Зарёмой продолжали перебирать дощечки, в надежде ещё что-нибудь ценное выудить. Бакуня присоединилась к ним, помогая комбинировать вариации. Вскоре ей повезло: «пасьянс», разложенный ею из девяти дощечек, поведал секрет, важный именно для Бакуни. Речь в тексте шла о птицелюдях, и, в частности, о племенном заклятье (об извергах), и как его снять без последствий, какое зелье употребить, дабы ускорить рост перьев. Если верить резам, то уже через сутки (здешние) Бакуня вновь сможет летать. Она тут же, забыв обо всём, кинулась собирать компоненты для зелья. Благо, они были просты и доступны: старая древесная смола, толчёный камень трёх видов, жжённые совиные перья (у Зеба позаимствовала), и ещё что-то, я не запомнила. Разумеется, порадовалась я за Баки, но не так, как хотелось: голова под завязку была занята другими мыслями.

   Да, забыла сказать: вместе с Ягодкой опять пропал Колобок. И ещё: с непонятным, тупым упорством я продолжала «вызывать» Упа. Понимала ведь, что шансов у него остаться в живых в бурной реке никаких, и всё же, всё же, всё же…

   В последний момент перед вылетом вдруг захотелось увидеть Димку. Зарёма сказала, что он на карауле у истока реки: у него ещё днём появилось нехорошее предчувствие опасности. Правда, оно у всех было из-за «гостя», всё же не помешает держать под присмотром брешь в Обереге. Особенно ночью.
   В общем-то, логично и правильно. Мысленно пожелала Димке спокойной ночи.

   Ночь выдалась тёмной. Небо над Оберегом плотно зашторено. Это для меня темно, а для Зеба в самый раз. Летел он довольно быстро и уверенно. Я испытывала лишь неудобство от потока воздуха, что, как ветер, норовил меня сдуть. Пришлось, буквально, зарыться в шерсть Зеба.
   За Оберегом уже настоящий ветерок взялся за меня, влажный и знобкий. Зеб старался держать голову так, чтобы как можно больше рассеивать его. Да ещё и шерсть на загривке собрал в складки, дабы я спряталась в них, как в овраге.
   – Спасибо, Зеб!
   – Если не боишься упасть, можешь подремать.
   Упасть я не боялась: кажется, я уже говорила, что когда оказывалась на загривке Зеба, словно становилась его частью. Вроде пучка шерсти, или одной из складок.
   Я бы не прочь подремать, но ни в одном глазу.
   Кроме окружающей темноты, я ничего не видела. Пробовала занять себя размышлениями. Но… странное дело: в голове было так же темно и пусто. Ни одной, даже завалящей мыслишки… Очень странно! Сколько себя помню, такого ещё не бывало.

   Постепенно темноту сменяли предутренние сумерки. Стало, по-моему, слишком быстро светлеть. Внизу просматривался лес, по пояс, утонувший в тумане. Ощутимо посвежело, воздух стал более прохладный, а шерсть Зеба казалась влажной. Мне было весьма неуютно: той части тела, что прижималась к Зебу, тепло, другой же, что «на улице» – холодно.
   – Что ты как блоха возишься? – тотчас подал голос Зеб, едва я развернулась.
   – Спина мёрзнет!
   – Тогда ворочайся. Подремала?
   – Да, – зачем-то соврала.

   И вот сумерки нырнули в лес, растворились в молочном тумане. Видимость отменная. Пунктиром мелькают ранние птахи, из леса долетают голоса птиц и незнакомые мне звуки. Лес пробуждался, убирал белую простынь тумана, гляделся в озёра-зеркала.
   Так, пора определиться, правильно ли летим.
   – Зеб, поднимись повыше… Хорошо, достаточно. Видишь, вон правее возвышенность? Давай туда.
   Надо же, вспомнила! Будто час назад вернулась оттуда. Впрочем, не исключено, что мне помогли вспомнить Телохранители. Благодарно погладила запястье, где Браслет, подержала в ладошке Камень. Внезапно он кольнул, точно булавкой. Я отдёрнула руку. Камень припал к груди, и был он горяч. А через пару секунд стал тёмно-красным, словно брюшко насосавшегося комара. Завибрировала Спица.
   – Зеб, стой!
   В обозримом пространстве ничто не предвещало опасности. Но Камень и Спица чувствовали её. Рядом!

   И вдруг по барабанным перепонкам хлестнуло:
   «Варя, улетай!»
   И, следом, включилось «кино»: основание дерева, трава в капельках росы… «Камера» задёргалась, выхватывая куски панорамы: обгоревший забор, пепелище на месте изб, упавшее дерево, а на нём… змея.
   Знакомое место и знакомая змея! Место – сгоревшая деревня Крапивничек, а змея – Середа из сна. Ну, а Уп, должно быть, висел на дереве вниз головой.
   «Варя, улетай!» – хрипел Уп.

   – Зеб, – вскрикнула я, но сознание, похоже, опередило: в следующую секунду мы уже висели над пепелищем. Первое, что я увидела, был Уп: он, действительно, висел вниз головой, ноги зажаты в трещине сухой ветки. Лёгкий щелчок – и уже Спица летит на помощь Упу.
   Закипая гневом, я ищу лежащее дерево, вернее, Середу. Ага, вот ты где!
   – Сдохни, гадина! – Я вскидываю руку… но тело моё коченеет. То же самое случилось и с Зебом. Невидимая сила влечёт нас в сторону. Краем глаза вижу, что и Спица застыла над веткой… Стоп-кадр?!
   Двигались только мы с Зебом, как марионетка на верёвочке. Внизу проплывали чёрные пятна пепелищ, ноздри щекотал едкий запах мокрого пепла.
   Наконец, пепелища кончились, и нас стали также неспеша опускать вниз: стена леса наступала, росла, росла вверх…

   Я попыталась крикнуть, позвать Зеба, но ни звука в ответ: лишь глаза и мозг не тронул паралич. И слух, правда, слышимость такая, будто уши забиты серными пробками.
   Нас опустили на примятую траву. Перед сказочным теремком с витиеватой резьбой. Такие же, но чуть поменьше, иногда возводят у нас на детских площадках.
   Похоже, это единственная постройка деревни, уцелевшая от огня. Судя по её украшению резьбой, постройка предназначена не для жилья. Очевидно, что-то вроде храма. По обеим сторонам крыльца, видимо, стояли Идолы – сейчас они лежали тут же, в траве. Чёрные, точно обугленные брёвна.

   Вокруг теремка плотно сгрудились вооружённые… дети. Впрочем, нет, это были карлики не более метра ростом. В полном боевом снаряжении: кольчужки, мечи, боевые топорики, луки. Молча, с непроницаемыми лицами смотрели на нас с Зебом. Было их немало, думаю, сотни две.
   Внезапно все зашевелились и обратили взор на крыльцо. Бесшумно отворилась дверь, и четверо карликов вынесли на крыльцо высокое кресло. В нём сидел такой же маленький старичок. Лишь ростом он походил на своё окружение, всем остальным резко отличался.

   Первое впечатление: старичка слепили из разного цвета пластилина, слепили, как надо, выдержав форму и пропорции, затем… то ли от тепла пластилин «потёк», то ли фигурку, нечаянно, слегка смяли. Приплюснутая головка вдавлена в плечи, одно плечо задрано вверх, другое вмято в грудную клетку. На голове, словно облезлый парик сине-чёрного цвета. Такие же мохнатые брови, сросшиеся на переносице. Под ними раскосые глаза, блестевшие, как две новых серебряных монетки. Широкий вдавленный нос, ниже его, спутанные дебри усов и бороды песчаного цвета. Лицо и скрюченные ручки старичка были в разноцветных разводах. Обычно в таких случаях говорят: серо-буро-малиновый… с цветом детской неожиданности.

   Лицо старичка ожило, заколыхалось, и… засветилось от радости:
   – Касатик! Как же я рад видеть тебя, радость моя! Что ж так долго? Жду, не дождусь, уж зубы все источились, головушка оплешивела, глазоньки слезятся, плохо видют. Докладают всякий раз: идёт, сердешная! Ан не доходют до меня, горемычного. А ты, голуба, дошла! От молодца! от славненько!

   Рядом с креслом возникло серое облачко. Карлики, что вынесли уродца, прыснули вниз по ступенькам. Облачко сгустилось, стало светло-синим, запахло серой и прокисшими тряпками. В следующее мгновение облачко исчезло, а на его месте появилась девушка лет 25. Даже в своём ужасном положении, я отметила, что девушка чрезвычайно красива. О таких говорят: изящная. На ней были, похоже из змеиной кожи, приталенная курточка и… лосины. Скульптурный овал лица охватывала пышная шапочка угольно-чёрных волнистых волос.
   Интуитивно, я поняла: Середа! Она бросила короткий взгляд в нашу сторону и, склонившись, зашептала на ухо уродцу. Он внимательно слушал, кивал головой.

   Наконец, Середа выпрямилась, подала какой-то знак стоящим внизу воинам. Один тотчас подошёл к Зебу и тонкими сильными пальцами, как пинцетом, ухватил меня поперёк туловища. И перенёс на широкий пенёк, что стоял поодаль. На нём были бурые пятна и следы, похоже, топора. Из некоторых порезов торчали белые птичьи перышки. ЖЕРТВЕННИК?!
   О, Боги! неужели эти уроды решили принести меня в жертву?!

   Поставив меня, как болванчика, воин вернулся на место.
   Уродец вскинул руки, хлопнул в ладошки, пальцы сцепились в замок, неприятно хрустнули… и я ощутила голову, шею, ясно услышала звуки леса и шёпот воинов.
   Вновь заговорил уродец. У него был приятный мягкий бархатистый голос. Интонации отчасти, похожи на Вонюкины, когда тот сердился. Если закрыть глаза, и слушать только голос, то представляется милый, добродушный дедуля, который и мухи не обидит, готовый исполнить любой каприз обожаемой внучки…
   Уродец очень сожалел, что я такая кроха, что его почти слепые глаза не позволяют насладиться лицезрением знаменитой Зазирки, о коей слухи разнеслись во все концы… И всё в таком духе, буквально, пел медовым голоском.

   – Что вы хотите от меня? – перебила я, стараясь не очень грубо.
   – Малость, сущую малость, радость моя!..
   Ничего себе малость, кретин!
   Дело в том, что на уродце заклятье, очень давнее. Самого Морока. Разошлись во мнениях, повздорили… Морок в гневе и породил этого уродца. Со временем заклятье ослабло, и его уже можно снять, тем более, что Вонюка давно забыл о нём. И я должна помочь уродцу. Только…
   Снятие заклятья просто дикое, чудовищное… такое могло прийти только в больную голову. Такую, как у Вонюки. Суть такова: нужно сжечь дотла Проводника Избранной – в моём случае, Колобка, – а затем помучить саму Избранную, чем сильнее, тем лучше. Пока Избранная будет орать, и корчиться от мук и боли, уродца следует посыпать пеплом сгоревшего Проводника…
   Согласитесь, нормальный человек такого не придумает. Хотя логика в действиях Вонюки есть: он стопроцентно был уверен, что все Избранные будут топать по проторенной дорожке, через Заморочный лес, где уже веками пропадают Проводники, Сопутники Избранной, а сами они, лишённые Дара и памяти, возвращались восвояси. Очевидно, для уродца Заморочный лес недоступен, стало быть, в его руки НИКОГДА не попадут Проводник и Избранная. Так было всегда.
   И вдруг явилась Варька Зазирка… и пожелала проложить свой Путь… который и привёл к уродцу…

   Пока старичок – само радушие! – растолковывал мне суть проблемы, Середа сбежала по крыльцу, и приблизилась к парализованному Зебу. Задержалась перед его мордочкой, заглянула в глаза, что-то резко сказала, щёлкнув по носу. Затем сняла с шеи Зеба кожаный мешочек, в котором находились амулеты Крапивничек. Только я собралась крикнуть, чтобы не смела трогать, как Середа уже сунула руку в мешочек и… дико заорав, отлетела метров на десять, неуклюже шмякнулась как раз у пня, на котором стояла я. Невольно, меня разобрал смех.

   Середа, вскочив, разразилась тирадой оскорбительно-угрожающих слов. Вообще-то я ничего не разобрала, ибо слова, скорее всего, были древнеславянские. Но тон довольно ясен: ох, и плохо тебе будет, такая-сякая, вот уж я тогда посмеюсь над тобой!
   Уродец поддержал меня поразительно чистым детским заливистым смехом.
   Середа стремительно взбежала на крыльцо, и скрылась в теремке.
   – Глупая баба! А ведь я, милая моя, предупреждал её: что побывало в руках Избранной и её сопутников, другому не идёт в руки. Впредь, умнее будет. Видишь, милая моя, мне ничего твоего не надо.
   – Во-первых, я не ваша милая! Во-вторых, прекратите ваш цинизм!
   Уродец хохотнул:
   – Молодца, девица! Не пала духом. Может, подружимся, и вместе будем править этим миром?
   – Мне уже предлагали. Кавардак и Вонюка.
   – Отказалась?
   – Разумеется! Повторить, куда послала с их предложениями?
   – Не нужно, милая моя. Я передумал. Зачем мне такая кроха? От тебя пользы, как от котёнка. Баловство мне ни к чему. Ты не голодна? Сытый желудок боль притупляет…
   Жгучее желание было послать его подальше, обложить матом, но, почему-то, выкрикнула:
   – Заткнись, а!
   Уродец не обиделся, напротив, всплеснул ручками, точно я выдала юморную фразу. Или эффектно закончила анекдот.
   – Не серчай, милая моя. Не по злобе сие приходится творить. Знать, таков удел наш, не нами начертан. Свыше. Не пристало нам роптать, милая моя. Чему быть, того не миновать…
   И вдруг я, как безумная, закричала:
   – Это ты с Когтем Ящера приходил?
   Не понимаю, зачем я это спросила… Казалось бы, в моём положении, какая разница: может, через пару минут от меня вообще и следа не останется…
   – Я, моя радость, я, – охотно ответил уродец с долей грусти. – Только вот досада какая: один твой последыш налетел, как гром с ясного неба и слямзил тот Коготь… – Уродец всплеснул ручками и странно захихикал:– И поплатился безумец! Не должно нежити касаться Когтя. Теперь, бедолага, навечно в камык (камень) обратился. Жаль, конечно, зверушку… А Коготь? Пущай. Я достиг, чего желал. А теперь он всё одно пуст и бесполезен, как окатыш: силушка рассеялась… Всё! Хватит лясы точить: времечко поджимает! – Уродец вновь сцепил пальцы в замок, звучно щёлкнул ими. Тотчас дверь распахнулась, и на крыльцо плавно вылетел стеклянный куб, размером с литровую банку. Внутри лежал… Колобок.

   Я задёргалась, хотела закричать, но дыхание сбилось, вызвав натуженный кашель.
   – Водицы? – участливо окликнул уродец.
   Показалась Середа, в руках у неё овальной формы бронзовый поднос. Поставила его на верхнюю ступеньку крыльца. Уродец расцепил пальцы, и куб опустился на поднос.
   Середа опять скрылась в теремке. Уродец направил руки на куб, выкрикнул пару замысловатых фраз и… куб объяло огнём.
   Колобок внутри забился, как шар в крутящемся лототроне. А меня захлестнула БОЛЬ…

   Вспомните самую сильную зубную боль, прибавьте боль ожога и умножьте на головную, когда, кажется, вот-вот черепушка лопнет… И вы поймёте, что я чувствовала…
   Куб поглотило пламя – на подносе трепетал, словно от ветра, огненный цветок.
   Я орала, слёзы градом сыпались из глаз, но это нисколько не облегчало боль…
   Я ничего более не видела, кроме огненного цветка, и ничего не слышала, кроме своего дикого, нечеловеческого крика…

   … Всё оборвалось, как и началось, внезапно: боль исчезла, как и огненный цветок. Я проморгалась, роняя последние слёзы.
   На подносе лежала горка бурого пепла…
   «Прощай, Колобочек! И ПРОСТИ, что не смогла спасти… Клянусь! если останусь, жива… после всего этого… ОТОМЩУ! Он будет, как и ты, гореть! Живьём! И орать от боли, как я! КЛЯНУСЬ!»
   – Вот и славненько, милая моя! Один шажок мы сделали. Для другого ножку подняли…

   По знаку уродца, несколько воинов перебежали на свободное пространство левее моего пенька, покопошились в траве, и квадратный пласт дёрна отодвинулся, открыв… резервуар с водой. Она была синеватая, по краям резервуара серая припавшая пена. Ощущение такое, будто здесь недавно стирали бельё, а в воду добавляли синьку.
   Шагов через пятьдесят открыли ещё один водоёмчик.
   Уродец вскочил в кресле на ноги, упёрся спиной в резную спинку. Пальцы сцеплены в замок. Радостный, ребячий выкрик – и к моему пеньку бегут два воина, у одного в руках что-то вроде сетки. Я опомниться не успела, как оказалась в ней, точно картофелина. А в следующую секунду сетку опустили в синюю воду, окунув меня с головой. Вода как вода, чуть тёпленькая, с запахом горохового супа, на вкус – точь в точь яблочный уксус.
   Окунули меня и вытряхнули из сетки на траву, в трёх метрах от резервуара. Воины поспешно вернулись на свои места.

   Уродец, хрустнув пальцами, сел и счастливо рассмеялся:
   – Дождался!.. Милая моя, это недолго будет. Не думай обо мне, как о жестоком. Я бы рад не мучить, милая моя, но по-другому никак нельзя. Не мной так задумано… Ты назвала его Вонюкой? Я тоже так буду звать. Не беспокойся, отольются Вонюке твои, милая моя, слёзки… Припомню ему, муки твои, бедняжечка! Но у тебя, милая моя, есть шанс! Да! Видишь вторую ямку? Коль достигнешь её – успеешь! – окунёшься – всё вернётся…
   Я не услышала конца фразы: адская БОЛЬ оглушила. Она, буквально, взорвала мой панцирь окоченения, разнесла его вдребезги с кусками моей кожи…
   У меня не найдётся слов описать, что делалось с телом: невидимые когти рвали мясо, невидимые зубы дробили кости, невидимые пальцы выдавливали глаза…
   Я не слышала своего крика… ТОЛЬКО АДСКАЯ БОЛЬ… Только она…
   Вот говорят: врагу не пожелаешь… До этих минут, для меня это были просто слова, трёп… Теперь… даже уродцу, Середе, Вонюке, Кавардаку я не желаю такого испытать… Лучше просто убить…
   Сколько длилась пытка – час? день? год?

   … В какой-то момент боль стала стихать. Или мне так показалось? Между тем, я, кроме Боли, почувствовала собственное дыхание… и что лежу на траве… услышала гул голосов.
   С усилием раздвинула свинцовые веки, и увидела Середу. Она держала за лапу бездыханного Упа и двигала ногой к краю резервуара мешочек с амулетами. И… Спицу. Последний взмах ногой – мешочек и Спица летят в синюю воду.
   Середа поворачивается, идёт ко мне. Пройдя, шагов пять, швыряет Упа. Я слышу, как его тело ударяется о землю за моей спиной. Хочу развернуться – вспышка Боли заставляет отказаться. Перевожу взгляд на крыльцо. У меня нет сил даже поразиться увиденному: на крыльце стоял высокий плотный мужчина лет тридцати. Одет как воин: панцирь чешуйчатый, шлем, вроде будёновки, на поясе меч в ножнах.

   К крыльцу подводят осёдланного чёрного жеребца.
   Мужчина что-то говорит Середе, и лихо прыгает в седло. Поворачивается, и долго смотрит в мою сторону. Затем громко говорит:
   – Будь доброй, милая моя. Боги любят добрых… – и впервые за всё время неприятно улыбнулся.
   Я на мгновение забываю про Боль: на меня смотрело уж очень знакомое лицо-овал, разрез губ, нос, расположение глаз…
   Мужчина гикнул, и жеребец, взбрыкнув, пошёл рысью. Воины-карлики понеслись следом, точно опавшие листья, подхваченные ветром.
   «Яга! Он похож на Ягу! – сверкнуло в воспалённом мозгу и погасло. – Зеб! Где Зеб?!»
   Я рывком поднимаю голову… и Боль окончательно разрывает меня на части…

Глава 38

   Я очнулась, как проснулась: услышала шорох травы. Открыла глаза и удивилась, что ещё жива. И сразу отметила: Боль исчезла, а в теле какие-то странные необъяснимые ощущения. Вокруг меня стояла, лесом, трава. Небо чистое, звёздное. Звёзды опустились низко и, точно глаза кошек, удивленно рассматривали меня. Очень сильно пахло помойкой. Присмотревшись, я увидела под собой и вокруг обглоданные кости, черепки глиняной посуды и прочий бытовой мусор. Ясно, я на свалке…
   Хотела вскочить, но ноги подломились, и я кулем осела на груду костей. Шум травы заполнил голову, как ёмкость, целиком, давил изнутри на стенки черепа. Перед глазами, всполохами, радужные круги, пятна, точки…
   – Варя! Где ты, отзовись!? – слабенько долетело откуда-то со стороны. Знакомый и в тоже время незнакомый голос.
   – Да здесь я! На свалке, – казалось, закричала изо всех сил, но услышала свой голос слабым и бесцветным, как у тяжко больной.
   Шум то стихал, то усиливался, словно кто-то баловался ручкой управления звуком. И радужная «геометрия» вторила шуму. Я ещё раз попыталась встать, но тщетно: и руки, и ноги отказались слушаться.
   Внезапно ощутила на себе горячее дыхание, и сквозь шум продрался голос Зеба:
   – Варя!! Ты жива?!
   – Частично. Что со мной?!
   – Что с тобой? – эхом отозвался Зеб. – Ты… ничего не помнишь?
   – Почему, помню… Что со мной сейчас? Мне перебили конечности? Я не могу встать.
   – Не думаю… – в следующую секунду Зеб цапнул меня за шкирку и понёс.
   Шум и радужная «геометрия» волнами откатывались, стихая. Зато появилась тошнота, видимо, от тряски.
   Наконец, она прекратилась: Зеб опустил меня на землю. Шум стал глухим, далёким. Радужная «геометрия» сменилась на «микробиологию»: точно в микроскоп смотрела, как серые инфузории копошатся.
   – Зеб, у меня, в самом деле, ничего не сломано?
   – Ничего… – как-то странно сглотнув, обронил Зеб.
   – Что же со мной?
   – Ничего… такого… Вполне здоровый… только изгвазданный…
   В первое мгновение я не поняла что происходит, в следующее сообразила: Зеб вылизывает меня. Незнакомые непонятные ощущения: вроде не голая, но и не в одежде…
   Кто-то рядом протяжно вздохнул.
   – Зеб, мы не одни?
   – Варь… это… я… – словно подкашливая, отозвался Уп.
   – Значит, мы все живы! Нас оставили в покое? Всё в порядке?
   В ответ странное молчание, сопение.
   – Что? Что у нас ещё плохого? Отобрали амулеты, Спицу… Что ещё?
   – Крылья нам… подрезали, – похоже, всхлипнул Уп.
   – Да… – засопел Зеб, прекратив меня вылизывать.
   В ушах щелкнуло, и шум пропал, а следом исчезла и «микробиология». И я увидела сидящего рядом Зеба, а чуть в стороне Упа. Вид у обоих был жалкий, замученный: вместо крыльев культяпки. Зрение ещё не восстановилось: видела всё в сером цвете.
   Глянула на свои руки… их не было! Теперь понятны все эти странные ощущения…
   Варька, Зазирка, Девица-с-палец… исчезла: вместо неё был белый котенок, с влажной прилизанной шёрсткой…
   Минут пять я была в глубоком шоке. Зеб и Уп что-то говорили, но слов не разобрала. За это время появилось ощущение… лап. Если не считать моей психической встряски, в целом я была… в порядке. Как обычный котёнок. Правда, говорящий.
   – Варь… может, ты кушать хочешь? – осторожно спросил Зеб, когда я, наконец, взяла себя в руки, то есть, в лапы. – Я поищу…
   – Ребята, вы думали, что случилось с уродцем? Заметили, на кого похож?
   – Я думаю… кха… это сын… кха… Яги… кха – прокашлял Уп.
   – Как пить дать! Её сын… Да, а что с тобой?
   – В горле… кха… першит… кха… Эта дрянь… кха… напоила меня… кха… какой-то гадостью… кха… меня вывернуло… кха… наизнанку… кха… кольцо забрала… кха…
   – Ладно, пусть сегодня у них праздник… Будет и на нашей улице! Будет! Уродец сказал: если окунусь во вторую яму…
   – Не окунёшься, – глухо сказал Зеб. – Ямы закрыли, терем спалили…
   – Закрыли – откроем…
   – Варя… кха… прости, но… кха… ты опоздала… кха… Надо… кха… было до… кха… превращения… кха…
   – Ты откуда знаешь?
   – Я… кха… прошёл через это… кха… Они же… кха… меня и оборотили… кха… Я вспомнил… кха…
   – Что вспомнил?
   – Кто… кха… я и откуда… кха…
   – И кто же?
   – Кха… Игнат… кха… Задвигин… кха… родился 8 ноября… кха… 1955… кха… года…
   «Как мой папка, – машинально подумалось. – В отцы мне годится, а я фамильярничала с ним, соплюха…»
   – Самое дикое… кха… – продолжал Уп со слезами в голосе, – что… кха… почти 30 лет… кха… просидел… кха… чучелом в родном… кха… доме…
   – Что?! Баба Нюра…
   – Моя… кха… мама… – Уп всхлипнул.
   – Да-а… За такое дело Середу с её дружком следует наказать! Жестоко наказать!.. Ничего, мы ещё доберёмся до них! Я верю в это!
   – Что нам делать сейчас? – печально спросил Зеб. – Возвращаться? А если ты… не сможешь открыть Оберег?
   Я шевельнула передними лапками, мысленно обратилась к Телохранителям.
   Они молчали. Я повторила. Тщетно…
   Вновь появились странные ощущения, непонятные лишь по началу, затем я ужаснулась: сознание Варьки Зазирки таяло, уступая сознанию простого котёнка.
   – Варя! – вскрикнули одновременно Уп и Зеб. – Что с тобой?!
   Слова рассыпались, едва возникнув. Последнее, что я помню, это мой отчаянный крик:
   – Мамочка! Ма… мА-а… ммяуу!..
   Конец 1 книги.

Михаил Заскалько Когда придёт Зазирка