Евгений Саулович Сапиро
Никого впереди

Слово ректора

   Евгений Саулович сделал то, чего от него ждали. Он написал художественные мемуары или, если хотите, роман на документальной основе – «Никого впереди», где нашлось место для каждого из нас. Вне зависимости от того, в какой главе мы появляемся на свет – той, что ближе к началу или к концу.
   Профессор Сапиро со свойственной ему иронией пригласил нас совершить путешествие в прошлое. Книга, которую вы держите в руках, – это проводник по приснопамятным временам: несколько фрагментов из раннего детства, первые шаги самоопределения, жизненные перипетии. Здесь переплетается все – дружба, карьера, семья. Все по правде и абсолютно живые эмоции. В лукавом прищуре автора скрывается острый взгляд на события, свидетелем и участником которых ему случилось быть.
   Это уже не первая книга Сапиро, где в буквальном смысле играет каждый эпизод. Это и сравнительно недавний «Трактат об удаче», и совсем актуальные «Времена и мгновения», представленные автором в нашем университете. Вот и сейчас, каждый фрагмент первой части наполнен романтикой молодости: студенческие уловки, простые разговоры ректора, напоминание об «университетском ромбике» – все это заставляет остановиться и примерить эти истории на себя.
   Вторая часть посвящена перестройке и смене общественно-политических парадигм. Текст стал чуть строже, точнее. Видно, что эта тема неподдельно волнует автора до сих пор. И мы, читатели, вновь, вместе с его героями, проживаем это уже ставшее историей десятилетие, ведь в нас еще жив нерв девяностых.
   «Никого впереди» – нерафинированное, душевное воспоминание автора. Особенно ценна книга Евгения Сауловича тем, что она базируется на едином для нас всех фундаменте – университете. Сквозь призму художественного восприятия автор показывает, сколь значимое место в жизни человека занимает Alma Mater. В этом я вижу абсолютную гармонию автора и университета.
   От имени Пермского университета
   ректор Игорь Макарихин

   Лиде – боевой подруге, редактору, цензору… и музе

От автора

   Книги не приносят аисты, их не найдешь в капусте. Их рожают. В муках. Осознанно. Та, которую открыли вы, не исключение.
   В далекие школьные годы учебники по гуманитарным дисциплинам я воспринимал как сухую справку, описывающую, кто, что и когда натворил. По форме – что-то вроде набора черно-белых фотографий со скупыми надписями под ними. Зато хрестоматии с их жанровым многообразием смотрелись мною как фильм: в цвете, в движении, а если сосредоточиться, то даже со звуком, дающими возможность почувствовать дух времени.
   За свою жизнь я не только написал несколько монографий по экономике, но и отметился в мемуарном жанре.
   Три года назад, перелистывая свои довольно откровенные воспоминания, я попытался прочитать их глазами молодого читателя. Просто задал себе вопрос: почувствует ли он деловую атмосферу моей эпохи, уже ставшей для кого-то историей второй половины прошлого века. И был разочарован. Стремление описать прошедшие события точно и правдиво, да еще со ссылкой на персоналии, привело к «справке», к статичному «черно-белому» изображению.
   Тогда-то и возникла, наверное, очень странная для моего возраста мысль: создать на этом материале «художественный фильм», пригодный для «хрестоматии».
   По какой дисциплине? Да, например, по новейшей истории, политологии, менеджменту, экономике. Но, главное, чтобы с ароматом тех десятилетий.
   – Попытка не пытка, – решил я. – Будем рожать.
   Зачатие, как и положено, доставило мне удовольствие, но вскоре начались неприятности. Тошнота от сделанного. Головокружение, но не от успехов. Где-то на половине пути даже появилась мысль прервать творческую беременность.
   Уберегла от минутной слабости подружка по ремеслу – журналист и писатель Светлана Федотова. После ее: «Рожать и только рожать!» – плод стал активно прибавлять в объеме и в весе. Наступил момент, когда он попросился на свет. А здесь без медицины – никуда.
   Но медицина-то теперь платная! Спасибо спонсорам, давним моим соратникам: политику и предпринимателю Олегу Чиркунову, компании «Новомет» в лице ее генерального директора Олега Перельмана. Они создали все условия, чтобы акушеры издательского роддома: Ильдар Маматов, Лилия Дубовая, Инна Плотникова, Елена Северюхина, Людмила Черных – филигранно приняли роды без вреда для здоровья ребенка… и автора.
   За это им всем мой нижайший поклон!

Часть первая.

Пролог 1

   Жаждущие, выстроившись в шеренгу, развернутой могучей стаей стремительно неслись вперед по безбрежному океану.
   Добычи пока еще не было видно, но их молодой нюх уверенно подсказывал: вон она – впереди!
   От скорости, напора, превосходства над «теми, кто не с нами»,сладко пьянило головы.
   В какой-то момент их острые взгляды почти одновременно засекли цель.
   У каждого из Жаждущих были свои планы распорядиться своей Добычей.
   Они мгновенно скорректировали курс и, еще больше взвинтив темп, устремились в одну точку – к вожделенной Добыче!

Дьяков. 1949

   Свое первое открытие в области микроэкономики Александр Дьяков сделал в шесть лет. Открытие гласило: где очередь, там обязательно имеется что-то вкусное, красивое или интересное. Увидев своими зоркими гляделками стоящих друг за другом людей, он молча, но решительно разворачивал взрослого попутчика в ту сторону. И чаще всего не напрасно.
   Мама или бабушка, подходя к очереди, всегда задавали вопрос: «Кто последний?». А папа спрашивал по-другому: «Кто впереди?».
   Однажды, отвечая на вопрос Саньки, почему он спрашивает не как все, папа сказал, что не хочет обижать людей, называть их последними. Ведь каждому гораздо приятнее чувствовать себя впереди.
   Санька внес в этот ритуал свой вклад. Когда, выстояв очередь, они подходили к прилавку, он звонко спрашивал:
   – Кто впереди?
   Папа, принимая правила игры, отвечал:
   – Никого впереди!

Дьяков. 1955

   В двенадцать лет жизнь полна до краев и интересна. Особенно на каникулах. Тем более на летних.
   Во-первых, у Санькиной мамы в ящике комода, где хранились семейные документы, еще прошлым летом появился лист из твердой бумаги с гербом РСФСР [1 - Российская Советская Федеративная Республика – первая среди равных республика Советского Союза.], где сиреневым по белому было написано, что ее сын самостоятельный и образованный человек – выпускник начальной школы. Такому уже никто не осмелится кричать с балкона:
   – Саша! Уже девять часов – пора домой!
   А это означает, что весь теплый, загадочный вечер – вот он, твой.
   Во-вторых, уже десять лет как окончилась война. Сам Санька войну не помнит, но по настроению взрослых ощущает, что вокруг становится как-то спокойнее, сытнее и даже форсистее. Удивительно, но выламываются не только девчонки. Лешкин старший брат – студент приехал на каникулы из Свердловска в брюках дудочкой и в ярко-желтых чешских туфлях-«говнодавах» на толстенной подошве. Любопытно, набьют ли ему морду сегодня вечером на танцах местные пацаны?
   В-третьих, в магазин потребкооперации вчера завезли настоящие футбольные мячи. Правда, через полтора часа на прилавке их уже не было, но Санькина «компашка», мобилизовав все свои и родительские финансовые резервы, два мяча купить все-таки успела. А это значит, что сегодня Санька подтвердит, что умеет копировать не только «бобровскую» [2 - Всеволод Бобров – легендарный футболист и хоккеист сороковых-пятидесятых годов.] походку, но и его коронные удары по воротам.
   Все это будоражит, но, как человек образованный, Санька понимает, что это лишь эпизоды, а не события. То, что событие и эпизод – вещи разные, он усвоил недавно. Накануне 9 Мая в школьный спортзал вошла директриса и, прервав занятие, объявила:
   – Ребята, давайте поздравим нашего Василия Ивановича, активного участника важнейших событий Великой Отечественной войны, с юбилеем Победы!
   Физрук, он же военрук Василий Иванович, молоденьким лейтенантом потерявший два пальца правой руки еще в 1941 году где-то под Смоленском, как-то не по-командирски шмыгнул носом и после короткой паузы произнес:
   – События – это контрнаступление под Москвой, Сталинград, Курск, Берлин. Все это было потом. А мне достались эпизоды. Правда, боевые.
   События в сегодняшней Санькиной жизни тоже присутствовали. Так или иначе, они имели природно-климатическую основу и по этой причине ежегодно повторялись. Каждое из них он с нетерпением ждал.
   Если по порядку, то событием номер один была новогодняя елка и следующие за ней зимние каникулы. Событием и надежнейшим сигналом прихода короткого уральского лета было первое купание в Каме. Следующее событие было совместным подарком далекого южного солнца и до боли родной советской системы снабжения продуктами питания: в начале августа в Камск приходили первые баржи с астраханскими арбузами. Арбузы появлялись на месяц-полтора, чтобы потом бесследно исчезнуть до следующего праздника души и живота.
   Имелось в Санькином неписаном реестре и самое азартное событие. В июне-июле в прикамских лесах появлялся первый слой белых грибов. С чем можно сравнить чувство, которое Санька испытывал, обнаружив притаившуюся под сосной стайку боровых «беляшей»? Разве что с мячом, который удавалось вколотить «с лёта».
   Сколь велика радость от находки крепышей в коричневых шляпках, столь же горестна «пустышка» – возвращение налегке с десятком сыроежек да парой «свинушек», срезанных «до кучи», чтобы не позориться с пустой корзинкой. Случалось такое не только в не балующее грибами засушливое лето. Бывало, что в самый сезон твои заповедные места буквально перед носом прочесывала какая-нибудь приблудная ватага с зоркими пионерками, не оставляющими никаких надежд вслед идущим.
   Санька такой горький урок получил всего два раза. Но вывод сделал правильный. Вот и на этот раз, вывалившись из первой пятичасовой электрички, он вместе с тремя друзьями с ходу, еще по тропинке от железнодорожной платформы до леса, обогнал всяких там теток и пенсионеров. А вот рослые парень с девчонкой, похожие на баскетболистов, оказались им «не по зубам». Не смотря на все усилия и даже пыхтение ребят, рыжий затылок «баскетболиста» неуклонно удалялся. Против таких особо шустрых у друзей имелся в запасе прием, навеянный иллюстрацией из учебника истории, на которой изображались суворовские солдаты, скатывающиеся на собственных задницах со швейцарских Альп [3 - Картина В. Сурикова «Переход Суворова через Альпы».].
   Тропинка к грибному сосновому бору, километра в три длиной, огибала покрытую буреломом если не гору, то приличную горку. Достигнуть заветной цели можно было и напрямую – по неприметной тропинке. Этот путь был в два раза короче, но с колючими зарослями кустов, полусгнившими стволами и вывороченными корнями деревьев. И все это в гору.
   Правда, противоположная сторона горы была лысая. Пробившись к вершине, друзья обнаружили «баскетболистов» далеко внизу и… позади. Приготовившись к суворовскому спуску, Санька радостно заорал:
   – Кто там впереди?
   И получил в ответ дружное:
   – Никого впереди!

Дьяков. 1959

   На семнадцатом году жизни Санька уже точно знал, что главная газета страны – «Правда». Но в ведомственном доме, в котором он жил, на «Правду» подписывались не все, а только партийные. Зато заводскую многотиражку почтальон приносил в каждую квартиру. А если в «коммуналку», то и не по одному экземпляру. Называлась многотиражка «Мотор». Так же, как многое, находившееся в радиусе десятка километров: Дворец культуры, стадион, фабрика-кухня и, главное, завод по производству авиационных двигателей.
   Подписка на «Правду» была раза в три дороже, чем на «Мотор». Да и писали в «Правде» о тех, кого своими глазами не увидишь, о том, что собственными руками не пощупаешь. Другое дело в «Моторе» – все о своих да о нашем.
   Поэтому Санька нисколько не огорчился, что его фотография с кубком в руках и текст под ней, что «решающий гол, определивший судьбу юношеского кубка города, забил воспитанник нашего спортклуба Александр Дьяков», появились в «Моторе», а не в «Правде» или в областной «Молодой гвардии».
   Хотя отчет о соревнованиях был на последней странице, мало кто из знакомых не обратил на него внимания. Даже одноклассница Танька, которая до этого замечала лишь студентов или – в их отсутствие – десятиклассников, снисходительно спросила:
   – Дьяков! Так ты у нас чемпион?
   За что и схлопотала:
   – Работай над собой, темнота. Не чемпион, а обладатель кубка!
   Увидеть себя в газете было вдвойне приятно. Это означало, что ты если не знаменитый, то известный. На весь соцгород!
   Почему вдвойне? Потому, что на этот раз известность была «трудовая», а не случайная, вроде прошлогодних четырнадцати секунд в кинохронике, где их показали с метелками и лопатами, а писклявый девчачий голос произнес за кадром: «Дружно вышли на ленинский субботник ученики восьмого класса школы № 77».
   Победа была наградой за три года тренировок, за пропущенные из-за них походы в кино, за терпение и настырность. Фотография в газете была памятью о том чудесном мгновении, когда впервые в жизни Санька по-настоящему испытал это восхитительное ощущение – чувство победы. За две минуты до финального свистка, получив пас метрах в пяти от штрафной, он каким-то чутьем уловил, что уделает двух дергавшихся перед ним сине-белых. С хода, обойдя защитника и финтом уложив на газон выбежавшего вратаря, он оказался с мячом перед пустыми воротами.
   И никого впереди!

Атаманов. 1960

   Коля Атаманов провел детство в поселке, в котором все без исключения жители имели отношение к небольшой железнодорожной станции. Он родился в железнодорожной больнице, ходил в железнодорожный детский сад, учился в железнодорожной школе. Лет в десять ему было доверено отоваривать на всю семью продуктовые карточки в железнодорожном магазине.
   Даже первый в своей жизни анекдот, который он услышал и запомнил, был железнодорожный:
   После крепкой выпивки мужик просыпается в канаве, лежа в обнимку со свиньей. Не открывая глаз, осторожно начинает ощупывать соседа, но облегченно вздыхает:
   – Свой брат – железнодорожник! В два ряда пуговицы!
   Железная дорога сохранила ему, брату и двум сестрам отца. Отец был специалистом редкой профессии – слесарем по пневматике и гидравлике. За что имел «бронь» [4 - Не подлежал призыву в армию.] и не был отправлен на фронт.

   В тысяча девятьсот пятидесятом году Коля успешно окончил семь классов единственной в поселке «неполной средней школы». Теоретически имелось два варианта продолжения учебы: в десятилетней школе-интернате при узловой станции или в техникуме. Школьный вариант в их многодетной семье даже не обсуждался. Техникум и только техникум. Какой? Конечно, железнодорожный! С тем, чтобы через четыре года вернуться домой в новеньком кителе с погонами «техника-лейтенанта движения».
   В пятьдесят четвертом он получил и китель, и лейтенантские погоны, и право на ежегодный бесплатный проезд в отпуск «в оба конца».
   Дома демонстрировать новую форму технику-лейтенанту Атаманову долго не пришлось. Через три недели он «убыл по месту распределения» на вновь построенную станцию Кругобайкальской железной дороги.
   Он получил должность дежурного по путям и довольно просторную комнату в общежитии. В комнате было все, что полагается: кровать, стол с двумя стульями, шкаф и тумбочка. Дно выдвижного ящика тумбочки было застелено синькой [5 - Копия чертежа, сделанная с оригинала, выполненного на прозрачной кальке.] со схемой: «КРУГОБАЙКАЛЬСКАЯ Ж/Д». Поперек схемы красной тушью было написано: «Кругобайкальская дорога – кривовата и убога».
   Специалистов на новой станции было мало, зато работы – хоть отбавляй. Молодой специалист окунулся в нее полностью, что называется, «по горлышко». Можно было бы сказать и «по макушку», но малую толику времени он от работы все-таки отщипывал. Причина была уважительной: через год Николай поступил на заочное отделение института. Естественно, что это был институт инженеров путей сообщения.
   Двадцатилетие он отметил двумя событиями: удачной сдачей первой институтской сессии и… потерей невинности.
   Не удивляйтесь. В середине прошлого века такие запоздалые чудеса еще случались.
   Завершение сессии заочники отмечали с размахом, забронировав самый большой городской ресторан. Выпитого ему хватило, чтобы в голове приятно зашумело и исчезла закрепощенность. Но не настолько, чтобы отважиться отплясывать под джаз популярный тогда фокстрот «Мой Вася». Николай сидел в одиночестве за столом, когда к нему подскочила раскрасневшаяся девушка с капитанскими погонами железнодорожного связиста.
   – Лейтенант! Что отсиживаетесь в окопах? Марш танцевать!
   – Да я это… не умею.
   – Не умеешь – научим! Не хочешь – заставим!
   Весь оставшийся вечер он провел под командованием отчаянной капитанши.
   Потом в общежитии они ходили из комнаты в комнату и подкреплялись «Кровавой Мэри». Капитанша командовала:
   – Машка! Марш в двести пятую! До завтра! Маневровый – на горку!..
   Проснулся он в ее постели. Неумело ткнулся губами в плечо. Капитанша повернула к нему голову. Лицо и на трезвый взгляд было приятным. Но сразу стало понятно, что тридцатилетний юбилей у нее остался, хотя и в недалеком, но прошлом.
   – Жив, лейтенант? Благодарю за службу. А теперь одевайся и, соблюдая правила маскировки, полный вперед! Если засекут, то пойду я по статье «растление малолетних».
   За три года работы Атаманов преодолел еще две служебные ступеньки: маневрового диспетчера и дежурного по станции. Институт он окончил, будучи ее главным инженером.
   Перед назначением начальник станции сказал ему тоном, исключающим дискуссию:
   – Главный инженер станции должен быть человеком партийным и женатым. Невесту я тебе предложить не могу. Ее надо выбирать по собственному вкусу. А партия у нас, слава тебе Господи, одна. Зайди к парторгу и напиши заявление. Я его предупредил.
   Своему быстрому росту по службе Атаманов порой и сам удивлялся. В школе и техникуме он не был отличником, лидером, общественником, звездой художественной самодеятельности или спорта. Не было у него высокого покровителя или покровительницы. Даже нахальством судьба его не пожелала или забыла обеспечить.
   А какая без него карьера?
   В виде компенсации за «недостачу» кое-что ему все же перепало. Безотказное, ответственное отношение к работе, живой, даже азартный интерес к ней. И не только к работе. К окружающей жизни, к людям. Выше, ниже и рядом стоящим. Кто из них что может и чего стоит? Как устроены их быт и развлечения?
   Газеты он читал от корки до корки, а не только заметки о футболе летом и о хоккее зимой, как это делало большинство его приятелей. Умудрялся выкроить время и для чтения художественной литературы, включая поэзию. Иногда и сам пытался рифмовать.
   Поэтический процесс, как правило, протекал в дрезине, рассекающей фарами черную байкальскую тайгу строго пополам. Стихи были преимущественно бодрые, но случалось, что на него накатывала грусть, высекая чувства и сочинительные союзы от «а» до «и»:

     Нету меня шашки, нет горячего коня.
     Выходит, атаманство мне не по плечу.
     И девушки красивые не любят меня,
     А некрасивых я и сам не хочу.

   Наверное, подсознательно он добирал то, что не было отпущено ему в должной мере в детские годы на его родной маленькой станции. Кругозор, культуру, способность разглядеть многоцветие жизни.
   Не был Николай равнодушен даже к тому, что творится в далеком от Забайкалья мире. Меньше, чем к красивым и редким в их округе девчатам, но не без того.
   Увы, интерес к внешней политике и девчатам пока носил скорее теоретический, чем прикладной характер.
   Кроме ответственности и безотказности, все остальные качества молодого специалиста Атаманова находились вне зоны видимости руководства и кадровиков. Может, это и к лучшему. Для среднего командного состава службы движения узловой станции наличие кругозора, культуры и любознательности полвека назад не являлось поводом для увеличения числа звездочек на погонах. Впрочем, как и сегодня. Сильнодействующим стимулятором служебного роста было активное неприятие Атамановым конфликтных ситуаций. Уже через два-три месяца все работающие с Николаем знали, что попытаться вовлечь его в какую-то склоку и склонить на сторону «наших» или «чужих» было совершенно бесполезно. Он выслушивал жалобу «истца» и выносил вердикт: «Извини, меня здесь нет». Если кто-то пытался «проехаться» за его счет по мелочи, то он уступал. Если же по-крупному, переходил на формальные отношения: давайте документ, проводите контрольные замеры.
   Часто, слушая перепалку соратников по труду, не желающих выполнять невыгодную работу, Николай предлагал свою помощь. Первое время – личную, став начальником – командную. Помогал без всяких условий. Процентов семьдесят это понимали правильно и отвечали взаимностью. Не с первого раза, но все же.
   Не всегда удавалось все решать «мирным путем». Один раз даже пришлось пойти на крайнюю меру: врезать по физиономии. Физиономия принадлежала бригадиру, приписавшему своей бригаде треть объема работ, выполненных смежниками.
   Акция была не спонтанной, а хорошо продуманной: мужик не только был не прав по существу, но и вел себя подчеркнуто нагло. Атаманов понял, что он или добьется своего, или останется в глазах своих подчиненных начальником только на бумаге. Он выпроводил обманутых бригадиров в коридор и остался с «непонятливым» наедине.
   – Последний раз спрашиваю: подпишешь? – он кивнул на лежащий перед бригадиром исправленный «Акт выполненных работ».
   – Не-е-е. Попробуй доказать! – ответил бригадир, педалируя «попробуй», а не «попробуйте».
   – Попробую, – буркнул Атаманов.
   Он еще раз взглянул на «оппонента», оценивая уровень его физической подготовки, взял в левую руку увесистую пепельницу, вышел из-за стола и внезапно, без подготовки, ударил снизу правой в плохо выбритый подбородок. Удар получился не сильный, но хлесткий. Сделав шаг назад, Атаманов демонстративно переложил пепельницу в правую руку:
   – Еще доказывать?
   Он чувствовал, что вот-вот, и он потеряет над собой контроль. Дошло это и до бригадира.
   – Да ладно, ладно. Чего разволновались?

   Главным инженером станции Атаманов проработал меньше года. Однажды, часов в восемь вечера, когда он сидел в своем кабинете и вносил последние изменения в свой рабочий график на завтра, зазвонил прямой телефон начальника станции:
   – Николай, ты у себя? Я сейчас зайду.
   Такое случалось и раньше, но не часто. Начальник вошел и сел на «гостевой» стул.
   – Начну издалека. Тебе с этим старым хреном, – он ткнул отогнутым большим пальцем в знак «Почетный железнодорожник» на своей груди, – работать не надоело?
   – Вячеслав Вячеславович! Я недавно Владимира Попова [6 - Советский писатель. Лауреат Сталинской премии за роман «Сталь и шлак».] читал. Он пишет, что через два года после назначения каждый главный инженер проникается тихой ненавистью к непосредственному шефу – директору. Если автор и прав, в чем я сомневаюсь, то я «главным» еще года не проработал. Могу признаться только вам: в этом качестве я еще полуфабрикат.
   – Тогда поедем дальше. Звонил Гаврилыч (так в своем кругу начальник называл заместителя начальника дороги – своего однокашника и друга), его переводят на Уральскую дорогу. Начальником. По традиции он предложил мне войти в команду. Конкретно: НОД-4 [7 - Начальник отделения дороги. Аббревиатура, как правило, употреблялась с цифрой, указывающей номер отделения в Управлении конкретной дороги.] в Камске. Но, чтобы не оголять станцию, он разрешил мне взять с собой только одну единицу. Как смотришь, если я тебе предложу стать этой «единицей»? Своим заместителем на новом месте пока взять не смогу – надо оставить кого-то из местных. А начальником отдела движения и пассажирской работы – милости просим. Думай. На размышление даю всю ночь. Для полноты картины информирую: в Камске я дважды бывал. Областной центр. Кама не Байкал, но тоже впечатляет. Персонально для тебя: рядом с нашей будущей конторой – университет. Студенточки – одна другой краше. Малинник! Спокойной ночи не желаю. До завтра.

Брюллов. 1961

   До десятого класса Брюллов с родителями жил в Иркутске. В его семье не любили «сюсюканий», с самых малых лет называли его Юрой и лишь по великим праздникам – Юриком. Славился Иркутск не только Байкалом, Братской ГЭС и авиационным заводом. Имелась в нем в ту пору одна из лучших в Советском Союзе школа настольного тенниса легендарного Зусмана. Ее воспитанниками были десятки мастеров спорта, чемпионы всех мастей. В эту школу Юру привел отец еще во втором классе. В восьмом он получил «первый разряд» и на этом застрял. Ребята, на год, на два младше его, становились «мастерами», попадали в сборную города, РСФСР, а он так и топтался во втором-третьем составе.
   Тренер считал его способным, трудолюбивым, но «без искры». Насчет трудолюбия он не ошибался. От отца-хирурга и мамы-лингвиста и чистюли Юра унаследовал скрупулезность, неприятие плохо выполненного дела. В детсадовском детстве он не только разбирал, но и собирал, чистил и даже смазывал масленкой для швейной машины свой игрушечный автомобильный и тракторный парк. На чистописании без малейшего насилия над собой исписывал целые страницы, добиваясь, чтобы буквы не валились друг на друга, а ровно и красиво встраивались в отведенные им клеточки. Начав заниматься спортом, Юра с первых дней мог часами отрабатывать хитрые подачи и крученые удары.
   Что касается «искры». Как тренер, так и его ученик не догадывались, что стать чемпионом Брюллову мешает крупный недостаток: домашний любимчик Юрик был просто добрым. Ему нравилось достигать успеха собственным умом, трудом. Но не нравилось делать это за счет других и тем самым кого-то огорчать. Пусть даже и в честной борьбе. Тем более расталкивая локтями и подставляя ноги, что исключено в теннисе, но сплошь и рядом встречается не только в других видах спорта, но и в мирной жизни.
   По уму со спортивной карьерой надо было «завязывать». Помог, как часто бывает, случай. Когда Юра заканчивал девятый класс, его отец, преподававший в мединституте, защитил кандидатскую диссертацию и решил, что кандидату наук, к тому же хорошему практикующему врачу, не пристало жить в «коммуналке». Как это часто водится, своему преподавателю ректор отдельную квартиру в новой «хрущевке» не дал. Под нее он выманил профессора из Воронежа. Профессор сделал трудный выбор между увядшей женой и темпераментной аспиранткой. В пользу последней. И остался по этой причине бесприютным. Предложенные в Иркутске квартира и кафедра оказались как нельзя кстати.
   Рассуждения ректора укладывались в два коротких тезиса: куда он, Брюллов, денется. Дорастет до докторской – дадим.
   Уверенность начальства, что подчиненный никуда не денется, происходила в том числе и от содержания пятой графы заведенного на отца «Личного листка по учету кадров».
   С момента окончания школы до выхода на «заслуженный отдых» (так интеллигентно назывался тогда выход на пенсию) жизнь советского человека скрупулезно отражалась в этом скромном документе. В графе, на которую обратил внимание ректор, типографским шрифтом было напечатано ее название – «национальность».
   Владимира Теодоровича Брюллова, как и его знаменитого художника-однофамильца, большинство коллеги студентов считали чистокровными русскими. Наиболее продвинутые даже имели правдоподобную версию происхождения фамилии: от березовых брюлек, на которых гурманы настаивали самый популярный российский напиток. Однако эта комфортная версия не соответствовала действительности. Брюлловы были из немцев. Ректор был не продвинутым, но информированным.
   Как минимум два последних поколения Брюлловых, осевших в Поволжье, отдавали руку, сердце и фамилию привлекательным девицам славянского происхождения. Но ливонские гены брали свое: славянки исправно рожали сыновей-немцев. Может быть, отцы мстили им за разгром немецких «псов-рыцарей» на Чудском озере?
   Владимир Теодорович попытался осуществить перелом в национальной политике рода Брюлловых. Произошло это уже в Сибири, куда его – пятикурсника, мобилизовали как немца Поволжья, но отправили не на фронт, а в Сибирь – в медсанчасть ОСМЧ [8 - Особая строительно-монтажная часть, военизированная организация времен Великой Отечественной войны.]. Там он и встретил девушку по имени Диляра. И хотя не знал, что в переводе с татарского это «красавица, радующая сердце», но сражен был мгновенно и наповал. По этой причине уже осенью сорок четвертого на свет появился их сын Юрик.
   У Диляры, несмотря на ее крымские корни, в паспорте стояло не «крымская татарка», а просто «татарка». Поэтому, после непродолжительных обсуждений, было принято решение из двух бед выбрать меньшую, то есть записать Юрика «по маме».
   Нельзя не отметить, что природа положительно отнеслась к такому выбору. Бриться Юра начал в шестнадцать лет, а в семнадцать его гладковыбритый подбородок уже отливал синевой, свидетельствуя, что в нем далекие предки из Золотой Орды, как и семьсот лет назад, безжалостно подавили своих белокурых западных конкурентов.
   От папы Юра унаследовал доброжелательность, пытливость, настойчивость и любимую присказку: «Насколько я разбираюсь в урологии».
   Ректора Камского мединститута, в отличие от его иркутского коллеги, этнические тонкости не интересовали. У него была достоверная информация, что уролог Брюллов имеет золотые голову и руки. Еще он твердо знал, что мужские проблемы могут плохо повлиять на «качество жизни» не только представителей трудового народа, но и его слуг, включая первого секретаря обкома. И понимал, что если первому секретарю не все равно, кто перед ним – русский, немец, еврей или кореец – то его предстательной железе без разницы, чьи пальцы ее массируют, лишь бы были половчее.
   Так Брюлловы оказались в Камске.
   В камской школе требования к десятиклассникам оказались жестче, чем в Иркутске. К тому же надо было думать о приемных экзаменах в институт. Это помогло забыть о «большом спорте». О своих былых теннисных заслугах Юра в школе никому не сказал и за ракетку больше не брался. То же самое произошло и в «политехе», на металлургический факультет которого он поступил на удивление легко.
   Решение стать металлургом свалилось на Юру за полгода до окончания школы. Свалилось оно с верхней полки книжного шкафа. Фанатичка-литераторша даже на короткие ноябрьские каникулы озадачила их написанием сочинения. Ладно бы о Гагарине, о космосе. Литераторшу больше волновала «Осень в русской поэзии». Когда он открыл дверцу шкафа, чтобы достать Пушкина (память, кроме болдинской осени, ничего не подсказала), на его голову упал небольшой томик. Это был роман Александра Бека «Доменщики». Юра для порядка открыл книгу и, неожиданно для себя, не выпустил из рук, пока не прочитал всю. Благо что были каникулы. Тему сочинения он изменил на «Поэзию кипящего металла».
   Потом была экскурсия в сталеплавильный и прокатные цехи пушечного завода, а затем вслед за поэзией возникла проза: не стать ли ему металлургом?
   Отец хотел, чтобы Юра пошел по его стопам. Он не раз повторял:
   – В наше время мужчина, чтобы состояться, должен быть начальником. Исключение – свободные профессии или врач.
   Медицина была Брюллову-младшему противопоказана. Еще в Иркутске пятеро восьмиклассников пришли проведать своего любимого физика после операции. Выздоравливающий попросил, чтобы гостям показали его удаленный аппендикс. Когда принесли банку, девочки с любопытством защебетали, а Юра потерял сознание. На этом вопрос о продолжении династии медиков был закрыт.
   Готовясь к разговору с родителями, Юра не забыл слова отца о состоявшихся начальниках и попытался разузнать о профессиональном происхождении директоров крупнейших камских заводов. Необходимые сведения обнаружились в листовках о кандидатах в депутаты местных Советов, которые вместе с газетами оказались в почтовом ящике. Из шести директоров-кандидатов два оказались литейщиками, а один – сварщиком. Из литейщиков был и второй человек в области – председатель облисполкома.
   Выслушав Юрины аргументы, родители в восторг не пришли, но мудро рассудили: если нравится, дерзай.

Атаманов. 1962

   На новом месте Атаманова ожидали не только работа и должность, но и двухкомнатная квартира. В МПС со времен царя-батюшки чтили субординацию. В том числе и правило, что жилье должно неукоснительно соответствовать занимаемой должности и «чину».
   Получая ордер на квартиру из рук пожилого НГЧ [9 - Начальник дистанции гражданских сооружений. В промышленности соответствующие функции выполнял «заместитель по общим вопросам».], Атаманов для очистки совести напомнил, что не женат и живет один. НГЧ ответил философски:
   – Дают – бери, бьют – беги, – и, заглянув в лежащий перед ним листок, добавил: – У тебя сестры? Для порядка одну пропиши.
   Должность, на которую в Камске назначили Атаманова, оказалась вакантной. Бывший НОД-4, переведенный в Молдавию, забрал его предшественника с собой. Это упрощало вхождение в «плотные» и до поры незнакомые «слои атмосферы».
   Первое время «атмосфера» как-то напряженно воспринимала неприличные для его немалой должности двадцать четыре года, но довольно быстро одни привыкли, а другие смирились.
   Сама же работа была не только знакомой, но и прощупанной собственными руками, многократно пропущенной через себя. Одна ее сфера, правда, оказалась не то чтобы новой, но более масштабной. Это было своевременное и правильное обеспечение билетами «высоких должностных лиц».
   Проездные билеты на хорошие места были дефицитом. Особенно в отпускной период. К числу «высоких лиц» относились областное, городское и районное руководство, ректоры городских вузов, руководители авиаотряда и речного пароходства, крупнейших предприятий и строительных трестов. Не обошлось и без экзотики, представителями которой были директор и администратор театра оперы и балета и модный закройщик ателье по пошиву верхней одежды.
   Особой наукой была расстановка по ранжиру всех претендующих на внимание. Ни в коем случае нельзя было перепутать тех, кого «нельзя огорчать ни в коей мере», с теми, кто «извините, но только в ближайшие дни». Бдительный современник той эпохи может покритиковать приведенный перечень «персон» за отсутствие в нем представителей таких ключевых «полезных» профессий, как торговля и медицина. В данном отдельном случае он будет неправ: медики и торговля у железнодорожников были свои собственные, подчиненные.
   Система обеспечения «персон» была отработана десятилетиями. На ней сидели исполнители, которые по своей ловкости и знанию человеческих душ могли бы украсить МИД. Однако вечно живой принцип «доверяй, но проверяй» требовал личного погружения Атаманова и в эту сферу деятельности.
   Полтора года он довольно спокойно набирался ума и опыта, все глубже окапываясь на новой позиции. И это происходило до тех пор, пока сверху до их отделения не докатился новый почин – объединение и укрупнение подразделений. НОД-4 починов не любил, справедливо считая, что это «показуха», отвлекающая от полезных дел, но этот подвернулся вовремя. От прежнего начальника отделения Вячеслав Вячеславович получил в наследство две штатные единицы и двух живых заместителей, имеющих прямое отношение к основному «хлебу» железнодорожников – перевозкам. Старожилы дружно его уверяли, что раньше каждый из членов этого дуэта четко знал границы своей делянки и никогда их не нарушал. С приходом нового НОД система мирного существования почему-то пошла вразнос. Вячеславу Вячеславовичу заниматься исследованием причин и урегулированием возникающих пограничных споров было некогда и неинтересно. Он уже стал задумываться над тем, как бы укрупнить спорное хозяйство. «Почин» не только подтолкнул его к этому, но и развязал руки.
   В порядке его реализации НОД изменил структуру управления отделением, и всё, что не касалось техники и безопасности движения (это осталось за главным инженером), переподчинил одному заместителю, дав ему статус «первого».
   Это решение он принял легко и быстро. А вот с выбором кандидата на должность оказалось сложнее. Оба на время выведенные за штат прежние заместители повели себя суетливо и склочно, не уступая друг другу в негативе. Понадобилось не больше недели, чтобы окончательно определиться: ни один из «старожилов» этой ключевой должности не достоин.
   Сначала НОД предложил ее тоже местному – своему ровеснику, заместителю по экономике и финансам. Тот поблагодарил за доверие и… отказался:
   – Вячеслав Вячеславович, извините за откровенность, но я за четыре года пребывания на этом посту привык к бумажной работе, к теплому кабинету и совсем не тоскую по романтике борьбы со снежными заносами. Если прикажете – готов на подвиг. Но не из-за мужества, а по суровой необходимости.
   Когда дверь за экономистом закрылась, НОД-4 пригласил зайти Атаманова. Благо тот оказался на месте.
   – Николай, меня интересуют твои мысли о кандидатах на должность первого заместителя. Зная твою нелюбовь к пересудам и интригам, поясняю: свое мнение, как начальника, о претендентах у меня имеется. Но меня интересует, что о них думают «трудящиеся». Здесь, кроме тебя, мне спросить об этом некого. Поэтому извини, что напрягаю. И еще одно – разговор неофициальный.
   – Вы мне кандидатов назовете или самому выдумывать?
   – Назову: Сидоров, Оганян (это были фамилии прежних заместителей). Если кого добавишь – буду только рад.
   – Дайте мне хоть полчаса, чтобы подумать и сформулировать.
   НОД взглянул на часы, висевшие на стене:
   – Жду тебя через сорок пять минут.
   Ровно через сорок пять минут Атаманов стоял перед шефом с тремя листками, содержащими нарисованные от руки таблички. В каждой табличке было по три колонки и по десятку строк. В первой (самой широкой) колонке перечислялись качества претендента. От инженерной квалификации и пунктуальности до кругозора и отношения к подчиненным. Во второй и третьей колонках напротив каждой строки стояли плюсы или минусы.
   Атаманов разложил перед шефом две таблички, по одной на претендента. И в той, и в другой минусов было больше, чем плюсов.
   – Ну, и какой вывод? – спросил начальник.
   – Мои приборы особой разницы не уловили. Хоть монетку бросай. С одной стороны, дело свое знают, поставить задачу и заставить ее выполнить умеют, но оба лишнего шага не сделают и всего нового боятся как черт ладана. А вот за повышение в должности землю роют рогами. Главный недостаток Сидорова, что все, кто под ним, ему неинтересны. Он на людей смотрит, как сквозь стекло. Все знает сам и Бога держит за бороду. Это неприятно, но терпимо. Зато у Оганяна есть качество, с которым я раньше не встречался. Когда что-то не так, он легко сдает своих подчиненных. Даже когда явно виноват сам. Вывод, говорите? Позвольте воздержаться. И по этическим соображениям, и по существу. Вы подбираете заместителя лично «под себя». В этом процессе советчикам места быть не должно.
   – Не уверен. А что это у тебя за «фига в кармане»? – он показал на третий листок, лежащий перед Атамановым чистой стороной вверх.
   – Я такую же табличку сделал на Носова (это была фамилия заместителя по экономике). Тут совсем другая картина, светлая.
   – Предлагал я уже Носову. Отказался. По-честному. Ты сам на него глаз положил? Или девчонки проболтались, что я с ним общался на эту тему?
   – Вы при девчонках с ним шептались?
   – За кого принимаешь?
   – И с одним Носовым сегодня общались?
   – Ладно, Николай, не обижайся. Спасибо тебе. Ты еще мало жизнью бит, чтобы оценить, как важно иметь человека, с которым откровенно можно «сверить часы». И чем старше становишься, чем выше поднимаешься, тем меньше шансов найти такого человека. Последний на сегодня вопрос: как ты отнесешься к предложению стать моим первым заместителем?
   В эту ночь Атаманов почти не спал. Ворочался, размышлял сквозь дрему. Соблазнительным было одним шагом переступить если не через две, то через полторы ступеньки вверх. Он уже уловил одну прелесть карьерного роста. С каждой новой высотой увеличивался круг масштабных, интересных задач и убывал объем неблагодарной и трудоемкой мелочовки. Ее удельный вес и определял разницу между «белым» и «черным» человеком.
   С другой стороны, Атаманов отлично понимал, что предлагаемая ему должность не только выше, но и шире. Далеко не все из того, чем придется завтра руководить, было ему хорошо знакомо. По отношению ко многому он теперь не сможет сказать подчиненным свое коронное доходчивое и убедительное: «Делай как я!».
   Эти аргументы на другой день он изложил Вячеславу Вячеславовичу, завершив разговор конкретным предложением.
   – С моей позиции, идеальным был бы такой вариант: Носов – первый заместитель. На его место идет начальник планово-экономического отдела Фалько, а я – вместо него. К плановикам сходятся все ниточки. О существовании многих из них я сегодня даже не догадываюсь. А года через два я вам в ноги упаду, если сделаете мне это же предложение.
   Какое-то время оба молчали.
   – Я задам тебе еще один вопрос, – начал шеф. – Сколько раз за последние годы ты обращался ко мне со словом «прошу»?
   – Последние четыре – как минимум раз в неделю.
   – И какая доля этих «прошу» была удовлетворена?
   – Процентов девяносто. Может быть, больше.
   – Я понимаю, что в этом высоком проценте не только моя заслуга. Получается, что просьбы твои были толковыми и реалистичными. Но кое-что за это и мне причитается. Верно? Главное, что до сих пор я к тебе с этим словом ни разу не обращался. А теперь обращаюсь: Коля, прошу! Прошу, не желая насиловать Носова. Из-за отсутствия этих двух лет. За два года без хорошей и рисковой команды отделение забуксует, увязнет в болоте. Ты многого не знаешь. Но ты чувствуешь, что такое хорошо и что такое плохо. Ты тоже землю рогами роешь, но по делу. И последнее. Ты знаешь, что моя Глафира учительница. У них правило имеется интересное: «Если чего не знаешь – иди это преподавать. Выучишь». Давай это переиначим: вместо «учить» подставим «руководить». Ну, как?
   – Когда принимать дела, Вячеслав Вячеславович?

   Когда самого авторитетного в отделении машиниста-наставника спрашивали:
   – Сколько тебе нужно времени, чтобы довести курсанта «до кондиции»? – он, то ли в шутку, то ли всерьез, отвечал:
   – Если ему восемнадцать лет – восемнадцать дней. Если сорок, то, опять же, сорок.
   Шеф не раз вспоминал эту байку, наблюдая, как быстро и ловко его молодой выдвиженец постигает непростую командирскую науку. Формально должности первого заместителя и главного инженера были равны. Но Атаманов без всякой подсказки выбрал для себя вторую роль. Не подобострастную, но уважительную. Уходя в отпуск, НОД пригласил к себе двух своих «первых» и объявил:
   – Иван Павлович, «на хозяйстве» оставляю тебя. В основном ты в курсе всех дел. Выжимка по девяти позициям, от которых у меня зубная боль, здесь, – он протянул «главному» тоненькую папку с тесемками. – На две из них прошу обратить особое внимание. Это защита в Управлении дороги лимитов подрядных работ и отчет на бюро обкома о работе с нашим подшефным совхозом. Отчитываемся не мы одни. Там еще двое. Кого определят в положительные герои, а кого в отрицательные, я пока не выяснил. Надо будет подсуетиться, чтобы не попасть во вторые.
   – Вячеслав Вячеславович! – взмолился «главный». – Разреши НГЧ на бюро отправить. Это его заботы. Мне эти свиноматки и комбикорма, как зайцу триппер.
   – Ты, Иван Павлович, уже седой, а роль партии, словно писатель Фадеев, недооцениваешь. На бюро обкома и простого «зама»? Не смеши!
   – Может, мне пойти на отчет? – подал голос Атаманов. – Я всю весну из совхоза не вылезал. Картофелехранилище за мной числится.
   – Николай Петрович, – расплылся в улыбке «главный», – век не забуду!
   Что правда, то правда – память у «главного» была хоть куда. И на хорошее, и на плохое.
   С восьми до восьми Атаманов вместе с директором совхоза разрабатывал маршрут, по которому следовало провести комиссию, готовившую вопрос на бюро; озадачивал, как показать товар лицом. Спустя неделю лично проверил задуманное. Еще день ушел на сопровождение комиссии и подведение итогов в небольшом «директорском» зале совхозной столовой.
   Если при подготовке и проведении рабочей части визита директор совхоза был у Атаманова «на подхвате», то на завершающей стадии он солировал вне конкуренции. Говорил красивые тосты, с прибаутками подливал, на прощание лично вручил каждому члену комиссии пакет с тремя стеклянными банками «фирменных» совхозных солений.
   Заключение комиссии оказалось деловым и доброжелательным. На бюро Атаманов из пяти выделенных ему минут использовал всего четыре, что произвело на членов бюро более приятное впечатление, чем красноречие директора изоляторного завода, не уложившегося в регламент. Наградой за труды была строчка в постановлении: «Бюро одобрило положительный опыт работы Камского отделения дороги по материально-технической и организационной помощи подшефному сельскому хозяйству, отсутствие в ней кампанейщины и штурмовщины».
   Когда секретарь парткома положил копию постановления перед вышедшим из отпуска шефом, тот обронил: «Молодцы!».
   В тот же день все они встретились в горкоме на собрании партийно-хозяйственного актива. НОД, партиец и «главный» стояли в фойе в компании «своих» – руководителей и секретарей парткомов предприятий. Атаманов, с большинством присутствующих незнакомый, устроился невдалеке, подпирая колонну. В этот момент его увидел «главный»:
   – Николай Петрович, – позвал он громко, – ты что, как не родной! Давай подруливай к нам!
   В этот момент Вячеслав Вячеславович мысленно похвалил себя за правильный выбор.

Брюллов. 1962

   Для первокурсников, успешно закончивших учебный год, студенческий профсоюз устроил праздник. На целый день был снят трехпалубный речной теплоход с оркестром, танцевальными площадками, бассейном и двумя теннисными столами.
   На металлургическом факультете представительниц прекрасного пола почти не было. Неудивительно, что будущие командиры «вредных производств» алчными взорами пожирали стайки экономисток и «химичек», ощущающих собственную дефицитность и явно завышающих себе цену. Но стройная кокетливая шатенка, на которую Брюллов «положил глаз», действительно была хороша. Она не без легкого сопротивления позволила оторвать себя от небольшого, но сплоченного коллектива однокурсниц, оказавшихся «химичками». Через пять минут Брюллов знал, что Анечка (именно так она представилась) любит органическую химию, трехцветный мармелад и вальс-бостон. Еще через три минуты он усвоил, что юбку-колокольчик надо не только иметь, но и уметь носить, и что ей нравятся спортивные ребята, но не «гориллы», вроде штангистов и метателей молота.
   Что-то танцевальное на теплоходе звучало, но не на корме третьей палубы, где они в этот момент находились, а где-то выше. На вальс-бостон это было совсем непохоже. А вот мармелад в баре, который назывался тогда судовым буфетом, похоже, был.
   Юра легонько за талию развернул новую знакомую в сторону бара (сигнала протеста не последовало) и успел даже сделать пару шагов, как прямо над ухом раздался, усиленный жестяным мегафоном, голос профсоюзного лидера:
   – Начинается блицтурнир по пинг-понгу! Регламент: до двадцати одного очка – на вылет. Первый приз: «Советское шампанское», полусладкое. Одна бутылка! Второй приз – конфеты «Рот-фронт». Одна коробка! Запись у меня.
   Первая пара, ухмыляясь, подошла к судье. «Сговорились, прохиндеи», – подумал Юра.
   У второго стола в ожидании соперника, подбрасывая вверх ракеткой шарик, стоял мускулистый парень.
   – Ой, а «полусладкое» я тоже люблю, – чуть слышно шепнула Анечка, вопросительно посмотрев на своего спутника.
   Вмиг Юра вспомнил требующие победы горящие взгляды болельщиков. Пока, правда, на него смотрела лишь одна пара глаз. Но каких!
   И Брюллов поплыл. Напрочь вылетел из головы зарок «завязать», уйти в тень. Несколько подзабытое чувство жажды победы возбудило и ускоренно погнало кровь по изрядно обленившемуся организму. Он шагнул к столу:
   – Пишите: Брюллов, метфак.
   «Мускулистый» играл неплохо в силу крепкого второго разряда. С его подачи Юра отыграл лишь два очка. Но этих пяти розыгрышей хватило, чтобы его глаза, нервы, мышцы вспомнили почти все, что в них вколачивали семь лет. То, что называется одним словом – мастерство. Свою подачу Юра выиграл четыре – один и до конца игры позволил сопернику добыть всего три очка.
   – Двадцать один – девять, – объявил судья.
   Финал вообще оказался смешным. «Хитромудрые» были способны выигрывать лишь друг у друга. Лучшего из них Юра разложил «насухую».
   Потом вшестером они со смаком тянули шампанское вприкуску с «призовыми» конфетами. На «банкете» кроме всех участников турнира присутствовали две болельщицы: однокурсница «прохиндеев» и Аня.
   Лучшей наградой победителю был ее тост:
   – За тебя. Юрик!
   Учитывая эту награду, краткосрочное возвращение в спорт можно было считать оправданным. Если бы не одно но: судьей турнира был доцент кафедры физкультуры и спорта. Он сразу сообразил, что игроков такого уровня, как Брюллов, в политехническом институте нет и давно не было.
   Первого сентября второкурсник Брюллов с туристическим мешком за плечами доложил старосте группы, что готов выполнить свой долг перед Родиной и комсомолом посредством уборки картошки. К его удивлению, патриотический порыв не был поддержан.
   – Вали домой. Послезавтра тебе надо быть на тренировочных сборах.

Атаманов. Март 1963

   За год, прошедший с момента назначения, Николай Атаманов постепенно превратился из номинального первого заместителя в реального. К кому идут не «для порядка», а чтобы решить проблему или получить четкий, аргументированный отказ. И то и другое – без звона сабель и орудийных залпов.
   Промчался этот год, как одно мгновение.
   Для многих, особенно тех, кто наблюдал за Атамановым издалека, его карьера казалась стремительной и даже фантастической. У него самого такого ощущения не было.
   Накануне в Камск на гастроли приезжал молодой, но уже известный в стране пародист. Исполнение пародий он перемежал с ответами на вопросы зрителей. Среди прочего его спросили:
   – Показывая кого-то, вы поете лучше, чем многие «первоисточники». Почему бы вам не посвятить себя вокалу?
   Ответ оказался для Атаманова открытием:
   – Я бы с удовольствием, но пародируя, я пою на разные голоса, а свой собственный голос найти не могу.
   Николай чуть не подпрыгнул. Как человек, командующий людьми, он тоже долго искал свой стиль работы, свой собственный «голос». В отличие от пародиста, он его нашел. Более того, сегодня он мог даже сформулировать самое главное в своем управленческом «тембре»: непрерывный поиск нового и привлечение к себе людей, способных воспринимать это новое вместе с ним.
   Еще в техникуме он обнаружил: чтобы добиться успеха, не обязательно больше других зубрить страницы, качать мышцы, проводить время у станка. Быстрее и надежнее выявить главное и толком в нем разобраться. Все остальное требуется осваивать «по диагонали». Более рослого и тяжелого соперника оказалось возможным сбить с ног, освоив всего один прием – подсечку. На ХОМе [10 - Холодная обработка металлов.] он почти в два раза быстрее всех обработал заготовку, догадавшись попросить мастера показать, как правильно заточить резец.
   Не подозревая о существовании слова «инновация», он пришел к выводу, что вокруг имеется немало людей, придумывающих умные и полезные вещи. Это добро очень часто не надо даже покупать, доставать или выкрадывать у врага. Нужно только внимательно посмотреть под ноги, наклониться, поднять его «с пола» и приспособить к делу.
   Сейчас решение любой задачи Атаманов начинал с подобной процедуры.
   Пока задачи касались его лично, этого было достаточно для их успешного решения. С каждой новой должностью масштаб возникающих задач увеличивался. Стало ясно, что в одиночку их не одолеть. Для штурма новых высот нужны были помощники. Не просто помощники, а союзники. Желательно толковые.
   Непрерывный поиск таких людей для своей команды стал еще одним оттенком тембра его управленческого голоса. Один и тот же человек может трудиться по-разному. Может присутствовать на рабочем месте, отбывать положенное время, зарабатывая себе на кусок хлеба. Но он ведь может от работы и удовольствие получать. Благодаря интересу, азарту, чувству сопричастности или благодарности. То, что это не одно и то же, Николай усвоил, когда еще работал дежурным по станции. Не только усвоил, но стал подбирать ключики для своих подчиненных, сменщиков, обрекая их на взаимность.
   Один из таких «ключиков» ему подбросила память. В техникуме, на «военке», преподаватель капитан Ильин рассказывал и показывал будущим офицерам, как они должны приветствовать друг друга.
   – Младший по званию должен это сделать первым и ни в коем случае не должен прикладывать вытянутую в струну ладонь к «пустой», то есть без головного убора, голове. Это уставная истина. А теперь одна тонкость. На грани военной тайны. Вопрос: если два военнослужащих равны по званию, кто из них приветствует первым?
   Народ зашептался, но ничего не придумал.
   – Докладываю, – отчеканил капитан, – первым приветствует тот, кто лучше воспитан!
   Этот принцип, когда-то услышанный от фронтовика Ильина. Атаманов назвал для себя «кредитом внимания». Каждого, с кем он начинал сотрудничать, включая подчиненных, Атаманов не гнушался «поприветствовать» первым. Уступка не повредит! Треть партнеров полученный «беспроцентный кредит» оплачивали сполна. На этой основе создавались надежные и эффективные альянсы.
   Примерно половина соратников его шага навстречу или не замечала, или игнорировала («А я и не просил!»). На этом «кредитование» прекращалось. «Расходы» на жест доброй воли он мысленно списывал по статье «учеба».
   Встречались и такие, кто его уступку принимал за слабость и начинал наглеть. По отношению к ним он вел себя адекватно: при первом же удобном случае наказывал по полной программе. Чтобы не держали за фраера.
   То, что Атаманов «кредитует вниманием» не случайно, не по слабости, а осознанно, его шеф подметил еще в Забайкалье.
   – Может, ты и прав, – сказал он как-то к слову, – не самые глупые люди и не вчера придумали: «Ничто не достается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость». А с другой стороны, Николай, на всех свиней бисера не напасешься.
   – Почему «на всех», Вячеслав Вячеславович? На всех действительно не хватит, да и ни к чему. А для проведения селекционной работы горсточку бисера не жаль сыпануть.
   Статус первого заместителя автоматически подразумевал периодическое пребывание Атаманова в качестве первого лица. Происходило это во время командировок или отпусков шефа.
   По традиции главный инженер был «более первым» заместителем, чем он. Но по своей натуре Иван Павлович был прежде всего «инженер», а потом уж «главный». По этой причине он на дух не переносил заниматься ремонтом и тем более распределением жилья, магазинами и детскими садами, спартакиадами и смотрами художественной самодеятельности.
   Неудивительно, что вскоре по его инициативе функция подменять начальника, «оставаться на хозяйстве», полностью перекочевала к Атаманову.
   Окунувшись в побочную по отношению к железнодорожным перевозкам деятельность, Николай еще острее ощутил «голод» на хорошие кадры. Целеустремленный поиск способных помощников постепенно превратился у него из эпизода в систему. Если до этого он вникал, насколько качественно и в какие сроки выполнена поставленная им задача, то теперь этот перечень вопросов был дополнен еще одним: «кем?». Победы и поражения фиксировались, обобщались. На их основании стали приниматься кадровые решения.
   И наконец он принес шефу проект распоряжения, предписывающий отделу кадров выполнять подобные процедуры постоянно и оформлять их документально. Через пару месяцев, когда начальник отдела кадров на оперативке у НОДа отчитывался о первом опыте реализации новой системы, Атаманов его упрекнул:
   – Почему вы ограничили кадровый резерв рамками НОДа? Мы постоянно работаем с подрядчиками, с соседями-коммунальщиками, с городским образованием, со здравоохранением. Не секрет, что наши кадры по своему уровню в городе далеко не лидеры. Поглядывайте в чужой огород. Высматривайте светлые головы.
   – Что нам с ними потом делать в чужом огороде? Воровать?
   – Мы не голожопые, чтобы воровать. Мы и купить можем.
   В выходной день Вячеслав Вячеславович, как это уже не раз случалось, пригласил своего холостого заместителя в гости, на домашний обед.
   Наливая гостю рюмку под соляночку, шеф спросил супругу:
   – Глафира! Можно я Николая развлеку на тему «индейцев»?
   – Развлекай, только без фамилий.
   – Коля, в школе у Глафиры половина преподавателей – жены наших, железнодорожников. Одна из них звонит мужу на работу. Секретарь отвечает: «Его нет на месте. Вызвал „охотник за головами“»…
   На второй или третий день работы в качестве первого заместителя Атаманов обнаружил, что из восьми зависших вопросов шесть упираются в снабжение. Приглашенный по этому поводу начальник отдела снабжения Трошин по памяти, не заглядывая в бумажку, объяснил, что по металлопрокату вопрос решается через управление дороги и что поставки обещаны в следующем квартале.
   – По остальным, по линии МПС, как говорят милицейские, «полный висяк». Надо доставать. На моем уровне пиломатериалы мне пообещали. А с краской и особенно с подшипниками беспросветно. Надо обращаться выше. Если вы не боитесь одалживаться, попросите ребят вашего «слоя». Позвольте, я схожу к себе и принесу две свои секретные тетрадочки: «Что у кого» и «Что мы кому». Полистаем их и решим: по чью душу и с чем обращаться.
   Трошин работал на своем посту третий десяток лет. Еще четыре года назад он мог выйти на пенсию. Но его упросили еще потрудиться. Да он и сам сильно не упирался.
   – Что вы будете бегать по коридорам, Павел Михайлович. Давайте зайдем к вам и посмотрим.
   После того как они вместе набросали список нужных лиц, Атаманов пожаловался:
   – Паршиво быть новичком в миллионном городе.
   – Да помилуйте, Николай Петрович. Попомните мои слова: через полгода весь ваш «слой» в полном составе будет крепко-накрепко сидеть здесь, – он ткнул пальцем в лоб, – и брать трубку по первому звонку. В одном я вас все же рискну поправить: в миллионном городе нашему брату-снабженцу гораздо уютнее, чем в двадцатитысячном. В нем, если мозгами и ножками шевелить, почти все раздобыть можно. А в шестимиллионном – вообще все!
   – Павел Михайлович, просветите, что за «слой» вы уже не раз упомянули?
   – Тут такая история. На первый взгляд, Камск – город большой, многолюдный и бескрайный. Но если присмотреться, то весь народ расположен слоями. Как торт «Наполеон». Слоев много, лежат они стопкой. Потому не такой уж он безбрежный. Но самое интересное, что все в одном слое знают друг друга как облупленных. И неплохо тех, кто в соседних двух. Этого для нормальной работы, да и для жизни, хватает «за глаза». Ваш «слой» – вторые лица всех городских организаций. Мой смежный, под вашим. Над вашим слоем находится директорский. Еще выше – партийно-советская власть. Хотя «властный» корж называется верхним, а корж, в котором обретается МОП [11 - Младший обслуживающий персонал.], нижним, на самом деле лежат они наоборот. Не может же крем стекать в сторону МОПа!
   Мудрый Трошин оказался прав. Не прошло и полгода, как Атаманов перешел на «ты» почти со всеми своими «однослойниками». Куда денешься: железнодорожные услуги нужны всем. Даже «самоходным» авиаторам или автомобилистам. Он тоже завел себе тетрадку, подобную «трошинской», и примерно раз в квартал советовался с ним по ее содержимому.
   Новое, полезное, передовое, прежде чем его приспособить к делу, требуется отыскать в окружающем нас хаосе. Дано это не каждой паре глаз. Этим качеством обладают люди, умеющие ценить и предвидеть гармонию, красоту, комфорт, способные, даже находясь по колено в грязи, увидеть в будущем порядок и чистоту, трезво соизмеряющие потребности с возможностями.
   Вспомнить об этом Атаманову пришлось очень скоро. Министерство предложило создать в Камске зональный металлургический центр, который обслуживал бы потребности всей Уральской дороги. Проект оказался привлекательным. Под него были обещаны и деньги, и фонды на оборудование. Но после всесторонней проработки железнодорожники решили от подарка судьбы отказаться: на ближайшие три года в Камске не было свободных строительных мощностей, способных выполнить такой объем работ.
   Атаманов только собирался дать поручение составить мотивированный отказ, когда раздался телефонный звонок от коллеги по «слою» – главного инженера Камэнерго.
   – Николай Петрович! Помоги моему другу.
   – Если смогу, с удовольствием.
   – На Боткинской ГЭС в сентябре запускают последний – десятый агрегат. Две трети строителей переориентировано на строительство городских объектов, а для оставшейся трети подбирают объемы работ. Без вариантов, что в следующем году им придется перебазироваться. Сейчас они готовят заявку для Госплана на транспорт для передислокации. Не найдется ли у вас специалистов по смешанным – железнодорожным и водным перевозкам? Надо помочь им поработать над заявкой и потом организовать ее сопровождение в МПС.
   – Свободные строительные мощности, говоришь? – Атаманов даже привстал. – Звони своему другу, чтобы срочно выходил на меня. Все сделаем в лучшем виде!
   После разговора с заместителем начальника Воткинскгэсстроя он чуть ли не бегом влетел к шефу:
   – Вячеслав Вячеславович! Клюет!
   Следующим утром на «кукурузнике» Атаманов вместе с начальником строительного отдела вылетел в Чайковский. «Смотринами» обе стороны оказались довольны. Далее пошла рутинная работа: походы в обком, МПС, Минтопэнерго, Госплан, Госстрой.
   Через пару месяцев на селекторном совещании начальник дороги минуты три раздавал комплименты шефу и Атаманову «за инициативу и творческий подход». Это не помешало ему через неделю объявить им выговор за нецелевое использование средств на реконструкцию стадиона «Локомотив».
   К первому своему «камскому» взысканию Атаманов отнесся спокойно. Утешало, что выговоры выносят и снимают, а стадионы остаются.

Брюллов, Дьяков. Июль 1963. Утро

   За неделю до выезда на республиканские студенческие игры всех членов сборной Камской области перевели на «казарменное положение». В гостинице «Речной вокзал», в нескольких огромных комнатах верхнего этажа, человек на пятнадцать каждая, поселили футболистов, «настольных» теннисистов и акробатов.
   Талоны на питание им дали две недели назад, сразу после окончания весенней сессии. Тогда же и предложили переехать в гостиницу. Ребята, жившие в общежитиях, снимавшие «угол» или чрезмерно опекаемые родителями, воспользовались этим сразу. Тем более что кормили спортсменов в столовой пароходства, расположенной рядом. Для Юры эти проблемы не были актуальными: квартира у них была уютная, к тому же недалеко от стадиона, где проходили тренировки. Родители его не «доставали», а мамино кулинарное мастерство было вне конкуренции. В столовую он ходил только на обед сразу после тренировок, да и то, когда у мамы были занятия в институте.
   Когда Юра впервые появился в гостинице, в комнате никого не было, кроме парня, лежавшего в тренировочном костюме на заправленной кровати, и стоящей перед ним фигуристой девчонки.
   Не замечая Юру, парень сделал уголок, задрав ноги вверх, и голосом Озерова [12 - Популярный спортивный комментатор.] изобразил:
   – Эти ноги принесут России славу!
   – Ты так думаешь? – среагировала «фигуристая». – Не уверена. А вот эти ноги, – она выставила вперед левую ногу и приподняла подол юбочки сантиметров на десять выше колена, – принесут России не только славу, но и валюту.
   Юра осторожно кашлянул. Девчонка испуганно опустила подол в исходное положение, а парень, захохотав, пружинисто вскочил с кровати.
   – К нам? Заходи, – он протянул руку. – Санька, футбол, универ, юрфак. Если будешь звать меня Деловой, тоже не обижусь. А это Варвара Васильевна. Если не так пышно – Пружинка. Акробатика, первый разряд. В миру – культпросвет-училище, хореография, третий курс. Сейчас мы пробуемся в ансамбль Моисеева в надежде покорить мир и наполнить закрома Родины валютой. Я ничего не перепутал, Варюха? А ты что о валюте подумал? – и он снова рассмеялся.
   Юра протянул руку навстречу, кивнул Пружинке, представился:
   – Юра, политех, метфак, третий курс, настольный, тоже «первый». Мне сказали, что у вас два места свободные.
   – Правильно сказали, выбирай! – Санька ткнул пальцем в две кровати. – Рекомендую ту, что у окна.
   Юра аккуратно поставил сумку с вещами на стул, стоящий вплотную к задней спинке кровати, махнул рукой обладателям ног, которые должны принести России славу и валюту, и сбежал вниз.
   Ребята ему понравились.

Дьяков. 1963

   – Ничего вроде парень, – сказал Санька вдогонку, – интеллигент.
   – Не то что некоторые, – попыталась сыграть на обострение Варя.
   – Не нагнетай, подруга. Я даже на поле, когда сбиваю соперника с ног, всегда извиняюсь. Вот и сейчас, вместо того чтобы дать тебе отпор или хотя бы пристыдить, совершаю красивый поступок. Мадемуазель, чтобы не попасть в нарушители спортивного режима, разрешите пригласить вас хоть на дневной, но сеанс. «Мой младший брат» вас устроит?
   … После своего футбольного триумфа на юношеском кубке Камска Санька почти решил посвятить себя спорту. Тем более что иногда его выпускали играть за «взрослую» заводскую команду.
   За полгода до окончания школы, встретив у спортзала школьного физрука Василия Ивановича, он спросил у него совета: куда поступать – в наш педагогический институт или в ленинградский имени Лесгафта? Василий Иванович, который теперь был на голову ниже Саньки, взял его под локоток и открыл дверь в пустой зал:
   – Заходи. Тут одной фразой не отделаться.
   Они присели на гимнастическую скамейку, и Санька услышал от своего многолетнего наставника совсем не то, что ожидал.
   – Саша, когда тренер сделал тебе втык за то, что мало играешь головой, я обрадовался. Значит, понимаешь, что Бог дал человеку голову не для того, чтобы ею забивать голы. Для футболиста-профессионала ты, как это ни смешно звучит, стар. Профессионалы в семнадцать лет уже играют в команде мастеров, на худой конец, в дубле. А ты – во взрослой команде, но в любительской. Главное, ты толковый парень, общительный, настойчивый, волевой. Думаю, что из тебя получится хороший руководитель. Нелады сточными науками? Иди на юридический, географический. Займись общественной работой. А футбол тебе в жизни пригодится. Будешь играть за сборную, ну, скажем, Верховного Совета. С животиком, но технично. Неплохо?
   Чтобы заполучить в университет футболиста-перворазрядника, заведующий кафедрой физического воспитания нанес визит самому ректору.
   Так Дьяков оказался на юридическом факультете университета. Этой весной он благополучно, всего лишь с двумя тройками, окончил второй курс. Не напрягая кафедру физвоспитания созданием персонального «режима благоприятствования».
   Футбольной команды в университете практически не было. В городских и областных первенствах вузы обычно участия не принимали. Футбол – летний вид спорта, а нормальные студенты лето проводят на каникулах или на практике. Чтобы содержать футболистов-«подснежников», как это делали крупные заводы, финансовая вузовская «кишка» была слишком тонка.
   К студенческим первенствам и к спартакиадам в университете на скорую руку собирали, как сказали бы сейчас, «временный творческий коллектив». За последние десять лет «вахтовики» ни разу не смогли пробиться в «плэй-офф». Став студентом, Санька договорился с председателем университетского спортклуба, что в городе и области он будет продолжать играть за заводской «Мотор», а на студенческих выездных первенствах – за университет. Совсем недавно он пополнил свой лексикон термином «легитимно» и теперь небрежно пользовался им в случаях, когда кто-то пытался уличить его в спортивном «многоженстве».
   Все действительно было «тип-топ». Санька был не только студентом очного отделения, но уже третий год числился разнорабочим механического цеха (на половину ставки). Зарплату за этот ударный труд он получал почтовыми переводами, эпизодически испытывая при этом легкое угрызение совести. В эти минуты он каждый раз давал себе наказ хотя бы разок посмотреть своими глазами, что это за штука такая – механический цех.
   В свои двадцать лет Санька завоевал в заводской команде немалый авторитет. Когда по ходу игры тренер заменял капитана команды, пошедшего на третий десяток, капитанская повязка передавалась Саньке. Свидетелем такой передачи футбольной власти и оказался ректор университета, приглашенный в гостевую ложу стадиона ее хозяином и своим давним другом – директором завода «Мотор».
   К футболу ректор был неравнодушен и с «недееспособностью» университетской команды, несмотря на все объективные причины, мириться не хотел. Когда диктор объявил: «Вместо выбывшего из игры Смирнова, номер три, обязанности капитана команды принял Дьяков, номер одиннадцать…», – ректор на несколько секунд задумался, что-то мучительно выцарапывая из памяти. Затем, достав из нагрудного кармана авторучку, записал на коробке папирос «Казбек» всего два слова: Соколовский – Дьяков.
   Спустя два дня заведующий кафедрой физического воспитания Соколовский и Санька сидели в ректорском кабинете. Четыре года, проведенные ректором на фронте, не вытравили из него культуру общения профессора старой школы. Свой пятиминутный монолог он окончил словами:
   – Все аргументы «против» я знаю вдоль и поперек. И, тем не менее, убедительно прошу вас, Николай Васильевич, и вас, Александр, подготовить предложения по созданию в университете такой футбольной команды, которая по своим результатам не уступала бы научной и учебной командам нашей «альма-матер».

Брюллов, Дьяков. Июль 1963. Поздний вечер

   На ужин почти все обитатели «Речного вокзала» отправились вместе. Еще в начале сборов каждому одновременно с талонами на питание выдали комплект спортивной формы студенческой сборной области. Устоять от соблазна пройтись по улице в темно-синих тренировочных костюмах с небольшой эмблемой спортивного общества «Буревестник» на левой стороне груди и с крупными белыми буквами КАМСК через всю спину было трудно. Более того, невозможно.
   Столовую речников только-только переоборудовали на новую для СССР систему самообслуживания. Заранее наполненные тарелки с закусками и горячими блюдами и стаканы с напитками стояли в десятиметровом парадном строю перед проголодавшимися спортсменами, словно призывая: «Выбери меня». Поговаривали, что новую систему лично углядел и оценил при посещении США бывший сталинский нарком торговли, а ныне зампред Совмина Анастас Микоян.
   Когда, мысленно поблагодарив наркома, Юра с полным подносом аккуратно отошел от кассы, кто-то назвал его имя. Оторвав взгляд от тарелочки с салатом «Столичный», Юра увидел Саньку, показывающего на свободный стул рядом с собой.
   Новый знакомый не терял времени даром.
   – Это очень здорово, что ты и перворазрядник, и металлург. Железнодорожники затевают строительство новейшего металлургического центра. Через три года им молодые специалисты во как понадобятся! – Санька резко черкнул слева направо большим пальцем правой руки у собственного горла. – Хороших теннисистов у них отроду не было. А тут готовенький. Хоть отливать, хоть ковать, хоть шариком стучать. Лет пять после института еще запросто поиграешь! Хочешь, я Атаманову подскажу, чтобы не прохлопали ценный кадр? – спросил Санька, уминая двойную порцию гуляша.
   – Что за Атаманов? – поинтересовался Юра.
   – Пока заместитель начальника Камского отделения.
   – Почему пока?
   – Потому, что ненадолго. Он далеко пойдет. Спроси любого: кто спортивный меценат у железнодорожников? Атаманов!
   – Давай, Саня, не будем гнать лошадей. Насколько я разбираюсь в урологии, нам с тобой предстоит еще много чего сотворить. Получить удовольствие от ужина. Раз. Нормально выступить на играх. Два. Обеспечить устойчивую взаимность у таких девчонок, как Пружинка. Три. Убедиться, что именно железнодорожники достойны, чтобы их выбрал молодой, талантливый инженер, гордость отечественного спорта Юрий Владимирович Брюллов. Четыре.
   – Что ты, Юрка, себе цену знаешь – это хорошо. Но из твоих четырех оговорок только с одной могу согласиться: ужин надо завершить на высокой ноте. Если бы не контрольная игра завтра, то по стаканчику, пардон, по бокалу игристого напитка следовало бы употребить. Для утешения давай ударим хотя бы по виноградному соку. Все остальные твои «карты» кроются козырем, который называется «одно другому не мешает!».
   – Ладно, уговорил, – улыбнулся Юра, – теперь мне понятно, почему ты представился Деловым. Может, пройдемся по набережной?
   Брюллову все больше нравился этот открытый, энергичный и, похоже, доброжелательный парень. Трудно даже сказать, чем именно. Вызывало симпатию не столько наличие каких-то особых черт характера, сколько отсутствие того, что Юру часто тяготило и раздражало. У своего нового знакомого он не обнаружил стремления «рисоваться», пустословия, хождения «вокруг да около». Налицо был еще один плюс: темы, которыми фонтанировал Санька, все как одна были Юре интересны.
   В отличие от Брюллова, Санька точно определил, чем ему приглянулся теннисист. С малых лет, неизвестно откуда, появилась у него привычка проверять свои мысли на собеседнике. Даже на случайном. Он ставил заинтересовавший его вопрос предельно остро, «торчмя», и внимательно следил за реакцией слушающего. Бывало, что отклик собеседника подсказывал направление дальнейших Санькиных действий.
   В четвертом классе на перемене он подошел к одиноко сидевшему на подоконнике старшекласснику и поделился с ним одним наблюдением и одной идеей. Наблюдение было лаконичным и точным: новенький, которого три дня назад посадили с ним за одну парту, не дал списать домашнее задание по арифметике.
   – Это же надо, какой жмот! – возмутился Санька.
   – Возможно, – расплывчато ответил старшеклассник, – а какие выводы?
   – Отметелить бы надо, – изложил идею Санька, – но один я не справлюсь. Вон он, дылда!
   Санька взглядом показал на своего соседа и продолжил:
   – Давай, вдвоем?
   – Я бы с удовольствием, но это мой брат. Борька, – позвал он, – иди сюда! Эта жертва аборта собирается тебя метелить.
   Борька не торопясь подошел к ошарашенному Саньке.
   – Этот? – уточнил он у брата.
   – Этот.
   Борька зажал Санькин нос между указательным и средним пальцами левой руки и полюбопытствовал:
   – Будешь метелить или помилуешь?
   Санька вспомнил репродукцию картины «Юный партизан на допросе» и, чтобы хоть как-то сохранить лицо, секунды три-четыре терпел. На большее терпения не хватило:
   – По-омилу-ую…
   – Большое спасибо.
   Борька, не отпуская носа, повернул Саньку на девяносто градусов и что есть силы правым коленом под зад отправил его в свободный полет.
   В результате обмена мнениями с братьями Санька не только снял с повестки дня вопрос о наказании Борьки за жмотство, но и на будущее несколько ужесточил требования к подбору советников.
   Юрка не только внушал ему доверие, но и оказался благодарным слушателем. Такие под ногами не валяются!
   Санька с Юрой вышли из столовой и неспешно двинулись вдоль недавно отстроенной и приведенной в порядок набережной, километров на пять протянувшейся вдоль Камы.
   В том же режиме (Санька вещает, Юра внимает, реагирует) они обсудили перспективы их будущих профессий, минусы и спорные плюсы недотрог и очевидные достоинства и скрытые недостатки отзывчивых представительниц прекрасного пола. Не обошлось без спортивной тематики.
   Санька не без гордости описал свое место в мире камского футбола, недавнюю встречу с ректором, а завершил рассказ в своей манере – вопросом, который требовал оценки собеседником.
   – Не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, сам ректор держит за человека, дает суровое задание. С другой, не вижу, как это задание выполнить.
   Минуты две-три приятели шли молча, пока Юра не собрался с мыслями:
   – У тебя же имеется отличный и, главное, опробованный вариант. Учеба – на «очном», завод – «по совместительству», футбол – пополам. Умножаешь твой опыт на одиннадцать и получаешь основной состав.
   – Ты меня за больного на голову принимаешь? Думал я над этим. Хороших футболистов с десятилеткой кот наплакал. В «Моторе» таких всего трое.
   – А ты посмотри по всему городу. И начинай не с «молодняка». Им лавры Яшина, Лобановского и Нетто спать не дают. А с ребят, кому за двадцать пять, до кого доходит, что его поезд под названием «профессиональный футбол» уже ушел. И что вся жизнь еще впереди. И в ней высшее образование не последнее дело.
   – Это ты правильно рассуждаешь. Мне это же наш физрук говорил два года назад. Но есть еще одна «закавыка». Когда я в единственном числе «воюю на два фронта», то это почти незаметно. А если целая команда? «Подснежники», «очковтирательство». Ты думаешь, что другие ректоры спокойно на это будут смотреть?
   Чтобы ответить на этот вопрос, Юре потребовалось в два раза больше времени.
   – Это серьезно. Хорошо, что ты об этом подумал. Здесь надо играть на опережение, придумать что-нибудь красивое. Например, шефская помощь Высшей школы заводскому спорту. И инициатива должна принадлежать не университету, а горкому комсомола. Или еще лучше – партии. Чтобы они заставили «универ» это сделать. В итоге все довольны: лавры за «почин» у горкома, за футбол – у ректора, а у ребят знания в голове, пусть хоть на «трояк», и диплом в кармане!
   Санька восхищенно присвистнул.
   – Ну, ты силен! Юрка, все хотел тебя спросить: у тебя школьного или спортивного прозвища нет?
   – В седьмом или восьмом классе было. Хаджи-Мурат. Если его рыжую бороду сбрить, то что-то общее у нас имеется. Потом я уехал в Камск, а Хаджи-Мурат так и остался в Иркутске. А что?
   – Ты достоин профессионального прозвища. Например, Академик. Не раздражает?
   – Да вроде нет.
   – Беру на вооружение.

Дьяков. Июль 1963. Три дня спустя

   Предложенный Санькой план организации университетской футбольной команды ректору понравился, а идея идеологического прикрытия привела в восхищение. Немедленно были приглашены проректор по учебной работе, секретари парткома и комсомола. Соколовскому и Дьякову ректор поручил подобрать будущих студентов, секретарям – подготовить и начать реализацию «почина», проректору – проработать механизм приема (до приемных экзаменов оставался месяц).
   – Дайте задание деканам, – добавил он проректору, – чтобы ребята не только играли, но и учились по-настоящему. На первом курсе прикрепите к каждому куратора. Есть ко мне вопросы? Тогда выполняйте.
   Он сделал паузу, как бы завершив официальную часть, и продолжил:
   – Не по годам вы мудрый, Александр. И даже опасный. Что, если такой интеллект, да во враждебных целях? А пока в рамках моих полномочий категорически запрещаю вам играть головой. Особенно в защите.
   – Извините, Петр Павлович, но подобное я уже от кого-то слышал.
   Получив персональное ректорское задание, Дьяков, сразу же после поездки на студенческие игры (один матч выиграли, один – ничья, два проиграли), за две недели переговорил почти с двумя десятками потенциальных студентов из пяти городских команд. «Улов» оказался более чем приличным. Дюжина футболистов, включая двадцатишестилетнего мастера спорта Ножкина, завершающего свой спортивный век в дубле «пушкарей», проявили к Санькиному предложению интерес.
   Кого приглашать окончательно, решали втроем: тренер, Соколовский и Санька. Все кандидатуры он предварительно обсудил с Академиком. В отличие от многих, помощь Академика была комфортной. Он не делал партнеру одолжения; не унижал его, обнаружив ошибки; демонстрировал свой истинный интерес к обсуждаемой теме.
   Когда Санька выложил перед ним табличку с информацией о претендентах, Юра, после длительного изучения, задал вопрос:
   – Вы команду создаете на пять лет?
   – Наш ректор ничего не делает «на халтуру». Только капитально. А в чем дело?
   – Из двенадцати кандидатов на семь первых мест ты поставил ребят, которые через пять лет все вместе дружно покинут университет. А это будет хорошо сыгранный костяк команды. Будете снова начинать всё с нуля?
   – Есть варианты?
   – Не без того. Постараемся набрать состав, который будет меняться ежегодно не более чем на четверть. Если парня принимаем на рабфак, то он наш на шесть или семь лет. Шаумян из «Сокола» у тебя предпоследний, а он был отчислен с третьего курса. Если восстановят – замена через три года. Географы и бухгалтера у вас учатся четыре года. Ротация почти равномерная. Еще одно. Не стоит гнаться за полным составом из «профи». Если их будет человек шесть-семь, «любители» подтянутся, заиграют гораздо сильнее.
   – Ну ты «мозга», Академик!
   На ближайшем «треугольнике» Санька изложил принцип формирования команды, не упустив красивый термин «ротация». К вечеру того же дня Соколовский посвятил в тонкости ротации ректора.
   Петр Павлович довольно хмыкнул:
   – Толково. Сами изобрели или позаимствовали?
   – Изобрели. В соавторстве с Дьяковым.
   Инициатором шефства университета над заводскими спортсменами стал горком комсомола.
   Двух футболистов приняли на рабфак, двух – на «пятилетние» специальности. «Переросток» Ножкин по собственной инициативе поставил ультиматум – учиться не более четырех лет и без хитрой математики. Его удовлетворили географией. Шустрый полузащитник из «Нефтяника», который постоянно «химичил», обналичивая талоны на питание, твердо назвал «бухгалтерский учет». Опять же – четыре года. На третий курс восстановили Шаумяна.
   Дьякову повезло: «летний» футбол почти не накладывался на «зимнюю» учебу. За труды праведные ему предоставили право на свободное посещение занятий, которым он старался пользоваться как можно реже. Обе сессии третьего курса он сдал без троек. Способствовала этому невинная уловка: на занятиях он выбирал место прямо перед преподавателем, не дальше второго ряда. Но «секрет фирмы» заключался в другом. По вечерам Санька бегло просматривал учебники по курсам, которые им должны были читать завтра. Почти в каждой теме были сюжеты с элементами дискуссии. Например, сравнение федеративного и конфедеративного устройства государства. Сварганить умный вопрос из этих противоречий не требовало особых талантов:
   – Какая тенденция более перспективна сейчас, в эпоху технического прогресса и расширения коммуникаций: в сторону конфедераций или наоборот?
   За семестр перед одним и тем же преподавателем Санька «засвечивался» раза два-три, не более. Но этого хватало, чтобы на экзамене или на зачете лектор мог доброжелательно пошутить со всеми вытекающими отсюда положительными последствиями:
   – Теперь, коллега, наступила моя очередь задавать вопросы.
   Уловки уловками, но когда он листал учебник в поиске подходящего вопроса, в голове тоже кое-что откладывалось.

Атаманов. 5 августа 1963. Утро после Дня железнодорожника

   Железнодорожники всегда были уважаемой профессией. Подобно летчикам или металлургам. Недаром еще товарищ Сталин выделил всем им для праздника по летнему дню. Металлургам – в июле, летчикам и железнодорожникам – в августе. Когда можно расстегнуть форменный китель и гульнуть от души не в тесном помещении, а на природе. Это вам не ноябрьские заморозки «милицейских» или декабрьский колотун энергетиков.
   В прошлом году начальник дороги в порядке поощрения включил Вячеслава Вячеславовича в состав делегации, выезжающей в Чехословакию.
   Завод «Шкода-Пльзень», выпускающий знаменитые чешские электровозы, пригласил к себе представителей своего самого масштабного заказчика. Уже в Пльзене гости выяснили, что город славится не только и не столько своими электровозами, сколько пивом.
   Задумано это было специально или произошло случайно, но именно во время их командировки в Пльзене проводился ежегодный пивной фестиваль.
   Приличные машиностроительные заводы были и в Камске. Но праздника, подобного этому, НОД-4 не видел никогда. Может ли нормальный человек представить, что на праздник пива люди идут с детьми? Только в сказках (и это как минимум) в десяти пивных ресторанах бесплатно раздают наполненные кружки с белыми шапками пены и никто при этом не кричит: «По одной в одни руки!».
   На нескольких сценах выступали музыканты разных жанров, дурачились клоуны. Горожане и их гости сражались за победу в скоростном поглощении напитка, в метании пивных подносов. На древнем пивном заводе пробовали пиво прямо из бочек.
   А попробовать было что!
   Пиво Вячеслава Вячеславовича восхищало, но не удивляло. Удивляло явление, которое он назвал «нарядная незаорганизованность». Весь город был ярко и оригинально одет, украшен явно не по приказу. Это был праздник веселых, раскрепощенных и, еще один сюрприз, не пьяных людей. Пиво играло в этом веселье свою роль. Но не главную. Оно больше было поводом для веселья.
   Еще в Пльзене запала в голову НОД-4 почти шальная мысль: попробовать устроить подобное для своих железнодорожников. Ведь мы из того же теста, что и чехи, слеплены. Тоже душа порой требует красоты и задора. Пусть у нашего паровоза труба пониже и дым пожиже, но на свисток пара у нас всегда хватало.
   Ни с кем своей задумкой до поры до времени Вячеслав Вячеславович не делился. Да и сам уже стал ее забывать. Вот только разбудила эту мысль телеграмма из министерства за тремя важными подписями, полученная в начале апреля. Сообщалось в ней, что их отделение признано победителем Всесоюзного социалистического соревнования за квартал.
   Народная мудрость гласит: «Победителей не судят». Это просто победителей. А уж победителей социалистического соревнования, тем более всесоюзного, не только не судили, но и премировали. Довольно щедро.
   И недаром поколение Вячеслава Вячеславовича выросло под звуки марша авиаторов, который начинался словами:

     «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»

   Круглая сумма различных премий, полагающихся Камскому отделению за победу в соревновании, могла стать материальной базой для подтверждения этих слов. Попробовать превратить сказку в быль Вячеслав Вячеславович задумал в форме проведения Дня железнодорожника.
   Первый, с кем начальник отделения поделился своим замыслом, был профсоюзный лидер. Всякую лирику начальника, типа: «горят глаза», «психологический климат», «непьяное веселье» – председатель профкома толком не понял, а значит, и не оценил. Зато его острый «аппаратный нюх» с ходу учуял потенциальный размах предлагаемой акции и последующий руководящий резонанс. Учуял настолько, что сразу назвал возможную и немалую сумму профсоюзного взноса в финансирование «мероприятия».
   После этого НОД вынес свою идею на обсуждение «малого хурала» – секретарей партийного и комсомольского комитетов, профсоюзника и заместителей. Он поделился своими пльзенскими впечатлениями и предложил: пока имеются деньги, давайте устроим для наших людей красивый праздник!
   Денежный аргумент был более чем убедительным: когда следующий раз Камскому отделению подвалит счастье ходить в передовиках, знал только беспартийный Господь. По той причине, что все присутствующие на тот момент числились атеистами, вслух о нем никто не вспомнил.
   Единодушного одобрения Вячеслав Вячеславович не получил. Более того, «главный», как обычно, без реверансов заявил:
   – Я человек приземленный. Примеряю ситуацию на себя. Имею два варианта. Первый – получаю премию купюрами или дефицитом. Например, не откажусь от хорошей стиральной машины. Второй – вхожу с вами, дорогие коллеги, в долю, после чего мы с гулом наши премии прогуливаем. Итог первого варианта: у меня в ванной лет на пять осталась хорошая и полезная машина. Итог второго: на пару недель остались, возможно, приятные воспоминания, а на понедельник, точно, похмельный синдром. Вывод. Я за традиционные формы поощрения: большинство – деньгами, особо отличившихся – дефицитом. Но свое право «вето», которого у меня, по большому счету, нет, для убийства красивого праздника использовать не буду.
   Партия, профсоюз и комсомол в союзе с Атамановым и НГЧ идею праздника поддержали с энтузиазмом. Еще два заместителя выразили осторожный оптимизм.
   Вячеслав Вячеславович подвел итог дискуссии:
   – Учитывая гуманизм Ивана Павловича, который не наложил «вето» на мою задумку, и никем не отмененный в системе МПС СССР принцип единоначалия, объявляю предложение о масштабном проведении Дня железнодорожника принятым за основу. Поручаю:
   – экономистам и профсоюзу составить смету праздника;
   – Атаманову, НГЧ и начальнику ОРСа [13 - Отдел рабочего снабжения.] представить перечень доступного для нас «дефицита»;
   – всем, включая воздержавшихся, подготовить свои предложения по содержанию и организации праздника.
   Через три дня собираемся в том же составе для совместного шевеления мозгами. Как это теперь называют? Мозговой штурм?
   «Шевеление мозгами» НОД назначил на пять вечера, рассчитывая, что к шести часам все завершится.
   Разница между сказкой и былью стала проясняться, когда часы показали половину восьмого. Обмен мнениями начали с обозначения жанра: праздник на открытом воздухе. Знакомый аналог – татарский Сабантуй.
   С местом проведения проблем не возникло: у железнодорожников имелся собственный, недавно реконструированный, стадион с прилегающим небольшим парком. Что важно, с общим неплохим ограждением. В парке летом не первый год размещался гастролирующий в Камске цирк-шапито. В любом случае на день праздника его следовало скупить «на корню», как часть «культурной программы». Если не повезет с погодой, он сможет выполнить функцию зонтика.
   Единодушно согласились, что как минимум половину участников праздника составят обитатели станций и полустанков отделения. Вплоть до самых дальних.
   «Ресурсная группа» доложила, что основной «рублевый ресурс» может быть сформирован за счет четверти министерской премии «по итогам соцсоревнования». С минимальным риском он может быть солидно дополнен, если отщипнуть по пять или десять процентов от «специальных» премиальных фондов, начиная от «социально-культурных мероприятий» и до «за сдачу металлолома».
   «Натуральный обмен» с друзьями-клиентами сулил получить автобусы для перевозки гостей праздника, щедро развернуть буфеты и пивные точки. На той же основе вырисовывались неплохие перспективы торговли дефицитом местного производства: электроутюгами и радиолами, телефонными аппаратами, электронасосами для нового класса советских людей – «мичуринцев», велосипедами и даже бензопилами.
   Прозвучавшие предложения не потребовали много времени для обсуждения и не могли претендовать на оригинальность. Система больших и малых хитростей финансового и материального обеспечения многократно была обкатана в процессе «культурного сопровождения» всякого рода партийно-хозяйственных, профсоюзных и комсомольских активов, конференций и собраний. Всего того, что сегодня называют сочным, щедрым и разгульным термином «корпоратив».
   – Все это хорошо, братцы, но где изюминка? – спросил НОД-4.
   – Вячеслав Вячеславович! – подал голос «главный». – Ты прав – пороха мы не придумали. Но тогда, будь добр, уточни, что бы ты хотел получить на выходе?
   – Если одним словом, то теплоты. Чтобы наши люди почувствовали, что мы к ним по-человечески, а не «согласно постановлению» относимся. Чтобы нам в ответном порядке тоже чуть любви перепало.
   – Можно? – поднял руку Атаманов. – По моему разумению, теплоту дает не столько то, что делается, а как сделанное преподносится. Я на той неделе из милиции вызволял Шухова – обходчика «Сортировки». За что он туда попал? В выходные в поселковой забегаловке принародно врезал своему соседу. По какому поводу? Вот тут – внимание! За то, что сосед плохо отозвался о начальнике «Сортировки» Дудкине. За что такое почтение к начальнику? В январе Шухов в сорокаградусный мороз обнаружил скол рельса и грамотно предупредил аварию «тяжеловесного». Другой бы начальник ограничился премированием. А Дудкин распорядился достать и купить телевизор (второй или третий в поселке!), антенну и лично вместе со слесарем по автоматике приехал домой к Шухову – вручать. Пока слесарь устанавливал антенну и настраивал телевизор. Дудкин пил чай и рассказывал жене и двум пацанам Шухова, какой у них отец герой. На основании вышеизложенного предлагаю поискать «теплоту» в качестве исполнения.
   – Что тем более требует свежих идей, – не сдался НОД.
   Единственной идеей, претендующей на «свежесть», было пригласить железнодорожников на праздник с семьями. Устроить для детей свое веселье, выезд в зоопарк, в центральный городской сад, на аттракционы. НГЧ предложил закамуфлировать под паровоз и вагоны уазик, три прицепа к тракторам и организовать на них катание по парку самых маленьких гостей.
   – И сделать для них небольшие подарки, подобные новогодним, в «фирменных» пакетах, – дополнил начальник ОРСа.
   Все остальные идеи укладывались в рамки лозунга древнеримских плебеев: «Хлеба и зрелищ». По «зрелищам» прошли быстро, без споров. Цирк, футбол, а до и после него – показательные выступления гимнастов, акробатов, боксеров и самбистов, блицтурнир по волейболу.
   Зато «хлебная» составляющая привлекла всеобщее внимание. Разожгла аппетит информация «ресурсной группы» о возможностях торговли дефицитом. Возможности по тем временам действительно были нешуточными. От ста до трехсот единиц по каждому из видов товара.
   Стихийно началось обсуждение деталей: как продавать на празднике те же бензопилы – «в металле» или талонами. Если «в металле», то надо что-то приспособить под камеру хранения. Разгорелся спор об ассортименте буфетов. Можно ли торговать «на вынос» или ограничиться социалистическим принципом: «Что съел и выпил – все твое».
   «Товарному» направлению организации праздника неожиданно для всех и, похоже, для себя лично включил красный сигнал светофора комсомольский вожак. Забившись в угол, он молча наблюдал за извержением фонтана идей, потом подошел к тоже пока безмолвному председательствующему и что-то прошептал ему на ухо.
   – Минуту внимания! – громко объявил НОД. – Семен, повтори, пожалуйста, всем.
   – Я слушал про буфеты и камеру хранения и пытался представить, как это будет выглядеть в кино.
   – И что увидел? – полюбопытствовал кто-то.
   – Серия первая: «Революционные движенцы штурмуют Зимний дворец с целью захвата бензопил». Серия вторая: «Герои-путейцы возвращаются домой с трофейной ливерной колбасой». Серия третья: «Забытые зрителями артисты и спортсмены играют в „подкидного“ на футбольном поле стадиона „Локомотив“»… Дальше продолжать?
   – Немного злорадно, но реалистично, – уронил НОД. Он встал. Стало тихо.
   – Вот что, уважаемые соратники. У меня тоже нарисовался фильм. Всего одна серия. Название: «Конец красивой мечты». Атаманов не даст соврать, в Забайкалье моим соседом по даче был заядлый селекционер Никитич. Было у него маниакальное желание вырастить плодоносящую вишню в наших местах. А вот у вишни, к сожалению, такого желания не было. То вымерзнет, то цветет, а ни одной ягоды не дает. Когда в очередной раз он выкорчевывал предмет своего неудачного эксперимента, супруга его говорила одни и те же слова: «Ну что ты с этой неженкой мучаешься? Не нашего поля эта ягода». Или с пльзенским пивком я переусердствовал, или чешское солнышко напекло, но, похоже, иду я по следам Никитича. Хочу пересадить их ягоду на наше поле. Не может человек быть веселым и свободным от дурных мыслей, если приходится ему думать о куске колбасы. Придется спуститься на нашу грешную землю и обеспечить «тепло» привычными способами.
   В этот момент часы и отзвонили ту самую половину восьмого.
   Душевный порыв НОД-4 все же не прошел бесследно. Праздник железнодорожников от четвертого августа шестьдесят третьего большинство из тех, кто принял в нем участие, запомнили надолго.
   Вспоминали три спецпоезда (по одному на каждую ветку), доставивших гостей в областной центр с самых дальних полустанков. Поезда вообще-то были обычными. И вагоны не самые новые. Но на каждом столике, накрытом салфеткой, стояли цветы, а полы не только плацкартных, но и общих вагонов были покрыты дорожками. Прямо как в мягком.
   Дети еще долго потом рассказывали о походе в зоопарк и в «комнату смеха», и подтверждали это документально, показывая всем желающим настоящие персональные приглашения, на которых красавец косолапый мишка в железнодорожной фуражке выглядывал из окна электровоза.
   Женщины обменивались мнениями о манекенщицах местного Дома моделей, демонстрирующих на футбольном поле себя и красивые платья. А еще, конечно, о бравых музыкантах военного оркестра, задающих им ритм. Высоко оценивались как платья, так и оркестранты. По поводу манекенщиц единодушно высказывалось пожелание увидеть «эту худобу» на отсыпке земляного полотна пути.
   Много лет спустя седовласый машинист маневрового тепловоза, отхлебнув глоток «жигулевского», снисходительно говорил своему молодому помощнику:
   – Ничего, пить можно. Но с «луньевским» неразбавленным, каким нас угощали в шестьдесят третьем – никакого сравнения!
   И все гости были приятно удивлены, когда в автобусах, отъезжающих со стадиона на станцию, вместе с ними оказались все их начальники во главе с НОД, одетые в парадную форму. Они проводили их до самых вагонов.
   В последний момент Атаманову пришлось выручать Вячеслава Вячеславовича, неосторожно выразившего восхищение длинноногой дежурной по путям станции Камск-товарная и немедленно получившего встречное предложение, от которого любому нормальному мужчине ох как нелегко отказаться.
   На этом под отчетом о праздновании Дня железнодорожника следовало подвести черту. Если бы не три обстоятельства.
   Первое. Именно в эти дни в Камске вместе с семьей у тещи гостил заместитель министра путей сообщения по кадрам. Он инкогнито попытался взглянуть, как отмечается его отраслевой праздник почти на границе Европы и Азии, но по «наводке» начальника дороги был «вычислен». Пришлось легализоваться и принять участие в дальнейших официальных и неофициальных номерах праздничной программы, включая проводы гостей и последующий «разбор полетов», состоявшийся в небольшом банкетном зале привокзального ресторана.
   Первые часа два у министерского небожителя еще возникали мысли найти удобный предлог и с его помощью прервать свою внеплановую миссию. Но чем дальше, тем больше ему нравился этот начисто лишенный пафоса праздник. Вызывала симпатию и команда его организаторов, и лично лидер этой команды. До этого он несколько раз встречался с Вячеславом Вячеславовичем и был осведомлен, что тот всю свою трудовую жизнь идет в одной сцепке с начальником дороги. С первых минут присутствия на празднике НОД-4 открылся ему с другой стороны. Не броским, но основательным и, бесспорно, лидером.
   В лексиконе замминистра проблемные ситуации проходили под кодовым названием «геморрой». Последним «геморроем» уже полугодовой продолжительности была явная слабость начальника Закавказской дороги. Дорога проходила по территории двух республик. Ее начальник должен был выполнять функции не только транспортника, но и политика, и дипломата. Этим нынешний начальник дороги, осетин по национальности, оказался обделенным. Его, мягко говоря, не уважали в обеих республиках. В каждой из них считали, что он подыгрывает соседям. Во время командировки главного железнодорожного кадровика в Ереван председатель правительства Армении сказал ему об этом открытым текстом. Заместитель министра сделал ответный ход:
   – Друзья мои, чтобы вы не тратили свое драгоценное время на изучение родословных, может, назначить вам «нейтрала» из славян?
   – Хоть еврея, только чтобы с окончанием не на «швили».
   Когда Атаманов не без труда высвободил Вячеслава Вячеславовича из объятий бойкой дежурной по путям, НОД-4, с симпатией глядя на своего заместителя, обратился к московскому гостю:
   – Забрали бы вы его от меня куда-нибудь на повышение. Какого, паразит, лишил удовольствия!
   В этот момент у замминистра мелькнуло: вот этот на Кавказе точно все «разрулит», и «разрулит» по высшему разряду.
   Что касается второго обстоятельства, то к тому времени, когда праздник перевалил за экватор, Атаманов с небольшой свитой подошел к площадкам, где проводился блицтурнир по волейболу. Зовущий гортанный женский выкрик заставил его повернуть голову в сторону площадки, где сражались волейболистки. Звук родился при подаче мяча, которую темпераментно выполнила стройная девушка явно не волейбольного роста. Спортсменка оказалась между солнцем и Атамановым. Из-за солнца, светившего прямо в глаза, ему виден был лишь ее силуэт. Но силуэт был таким, что в нем неожиданно даже не проснулся, а взорвался мужчина.
   Неловко отбитый противниками мяч летел в аут – прямо на него. Атаманов чуть присел, по-вратарски принимая мяч. Он не стал его бросать, а, сделав пару шагов навстречу, протянул волейболистке. Когда их руки соприкоснулись. Атаманова словно ударило током с напряжением не менее трехсот восьмидесяти вольт.
   Сопровождающие не без труда развернули своего шефа в сторону футбольного поля. Несколько шагов Атаманов пятился, не в силах оторвать взгляд от волейболистки.
   – Что за команда? – догадался спросить он у «комсомольца» Сени.
   – «Камск-2».
   Так называлась одна из двух пассажирских станций областного центра…

   До конца праздничных суток оставались считанные минуты, когда высокие гости, выпив «на посошок» в литерном буфете, направились к выходу. Их путь проходил через общий зал, закрытый, как гласила табличка, «на спецобслуживание». Его просторные площади в данный момент пустовали. Лишь в одном углу за четырьмя сдвинутыми столами веселились комсомольцы, на молодые плечи которых выпала основная нагрузка по реализации планов, разработанных старшими товарищами.
   Атаманов уже подошел к выходной двери, как услышал сзади справа:
   – Они ставят двойной блок, а Ленка как… – и дальше прозвучало то самое гортанное, женское, что так завело его десять часов назад.
   Он оглянулся на звук очаровавшего его голоса. Это была она – его волейболистка.
   Ни секунды не раздумывая, Атаманов резко повернул к «комсомольскому» столу.
   … Они сидели на скамейке в сквере, окружающем оперный театр. Приобняв девушку, Атаманов набросил на ее плечи свой парадный китель. Кителя хватило на двоих до тех пор, пока не дошло до поцелуев. А дошло довольно быстро.
   Страсти накалялись, китель постоянно спадал с ее плеч. Хорошо, что на сиденье скамейки, а не на песчаную дорожку сквера. Зато беседе китель совсем не мешал и благополучно возвращался на место в «перерыве между таймами». Перерывов хватило на то, чтобы через пять часов, что пролетели с того мгновения, когда он подошел к ней со словами: «Меня зовут Николай», – им показалось, что знакомы они уже целую вечность.
   – А мы встречались, Николай Петрович, – сразу же ответила ему волейболистка. – В сентябре на комсомольской конференции вы мне сделали комплимент по поводу удачного выступления в прениях.
   Атаманов почувствовал, что его уши накаляются до цвета тормозных колодок при экстренном торможении.
   – Да вы успокойтесь. С кем не бывает! Мне, как представительнице слабого пола, даже приятней, что мужчина обращает на меня внимание не как на комсомольского оратора, а как на волейболистку. Или, – на этом самом месте она мило улыбнулась, – как на женщину, по-спортивному в разумных пределах обнаженную. Напоминаю, что зовут меня Нина. Я неосвобожденный комсомольский секретарь и инженер по технике безопасности станции Камск-вторая. Инициалы мои – ЭН-ЗЭ-ДЭ. Полностью – Нина Захаровна Дмитриева.
   К этому моменту они уже стояли в окружении нескольких «комсомольцев» во главе с Семеном.
   Семен доверительно добавил:
   – НЗД еще расшифровывается как «Нина замедленного действия». Если что не так, то ее механизм тихонько тикает и тикает. Но когда рванет…
   Атаманов взглянул на часы:
   – Нина, уже шестой час. Скоро на работу. Давай зайдем ко мне, попьем чайку, а потом я тебя отвезу на твой боевой пост.
   Нина улыбнулась и, чуть отодвинувшись, посмотрела на него.
   – Знаешь, Коленька, мне так хочется пококетничать и изобразить из себя романтическую восьмиклассницу, оскорбленную твоим безнравственным предложением. Но лучше я предстану перед тобой в образе умудренного чужим и собственным опытом комсомольского секретаря. Что такое «попить чайку», мы, комсомолки, не знаем, но догадываемся. Поэтому следуем народной мудрости: поспешное «чаепитие» чаще всего оказывается последним. Тебя этот вариант в наших только что установившихся отношениях устраивает?
   – Честное пионерское, нет! Но как нам с вами, товарищ комсорг, поступить по отношению к другой народной мудрости, которая гласит: «Не оскорбляйте девушек избыточной интеллигентностью»?
   – Оскорбляйте, молодой человек, оскорбляйте. Сегодня я вам это позволяю.
   Нина снова нырнула под китель и, прижавшись к нему, сказала:
   – Проводи меня лучше домой. Это рядом, в двух кварталах.
   «Чаепитие» случилось не далее чем через неделю в холостяцкой квартире заместителя НОД-4.
   В последующей своей жизни Нина Захаровна Атаманова трижды покупала для своего семейного очага спальный гарнитур. Чтобы оценить преимущества шкафа, трюмо или тумбы, ей хватало кинуть два-три взгляда и проверить, как выдвигаются ящички. Зато тщательность выбора брачного ложа была сравнима с действиями военпреда, принимающего авиационный двигатель для сверхзвукового истребителя. При этом особо контролируемым параметром данного предмета домашнего обихода была его ширина.
   Бдительность Нины Захаровны особо обостряли воспоминания молодости о непритязательной казенной металлической кровати с инвентарным номером, которой была укомплектована квартира ее будущего законного супруга. Кровать не просто относилась к типу «односпальной». Вполне вероятно, что ее создатели, путем урезания до минимума поперечных размеров изделия, добились немалой экономии черных металлов. Так вот, она была заменена на новую еще до того, как спустя месяц со дня их знакомства в Камском отделении с размахом сыграли «комсомольскую свадьбу».
   А теперь обстоятельство третье и последнее.
   Одновременно со свадьбой провожали на Кавказ назначенного начальником дороги Вячеслава Вячеславовича. Пост НОД-4 был предложен главному инженеру. Иван Павлович не только категорически отказался, но и поставил ультиматум: «главным» ни под кем, кроме Атаманова, он работать не будет.

Дьяков. Октябрь 1963

   Варя-Пружинка была не только младшей сестренкой Санькиного одноклассника, но еще и его соседкой по подъезду. Она была на три года младше мальчишек, что в детсадовские и школьные времена означало принадлежность совсем к другому поколению. То, что Варька являлась особой иного пола, до поры до времени никого не интересовало. Тем более что лет с пяти она ни на шаг не отставала от брата, за что заслужила свое первое прозвище – Хвостик.
   Если Хвостику находилось место в ребячьих играх, она с энтузиазмом выполняла боевую задачу. Если нет, тихонько сидела в сторонке с очередной, обязательно толстой, книгой.
   Но в один прекрасный день эта «обезличка» окончилась. Случилось это, когда ребята учились в девятом классе. После уроков они часок поиграли в баскетбол и сейчас болтали в спортзале в ожидании, когда освободится душ.
   История не сохранила имя того, кто первый затронул актуальнейшую тему: обмен первым боевым опытом на любовном, а кому повезло, то и на сексуальном фронте.
   Тринадцатилетняя Варька к тому времени уже обладала вторым разрядом по акробатике и по этой причине была переименована из Хвостика в Пружинку. Сейчас она отрабатывала вертикальный шпагат у шведской стенки.
   – Мишка! – вдруг громко обратилась Варька к рассказчику, не меняя позы. – Ты это дело не откладывай. Запишись к доктору, который от недержания лечит.
   – Какого недержания? – удивился Мишка.
   – Недержания речи. Ты хотя бы при мне постеснялся врать. Да Люська тебя косорылого за километр к себе не подпустит!
   Когда через сорок лет матерыми мужиками они собрались на юбилей своего школьного выпуска, первое, что вспомнилось, была та самая немая сцена и пошедший красными пятнами Мишка.
   Так навсегда завершилось привычное присутствие Пружинки в ребячьей компании в амплуа «свой парень». Всеобщий паралич вызвал не только Варькин монолог. Даже невзрачный трикотажный тренировочный костюм не мог скрыть в стройной девчонке, застывшей в волнующей балетной стойке, привлекательность и женственность.
   Акробатика была не единственным Вариным увлечением. Без малейшего напряжения она совмещала ее с посещением кружка спортивных танцев в заводском Дворце культуры. Преподавательница этого кружка и посоветовала родителям Вари подумать о том, чтобы после окончания семи классов их дочь продолжила образование в культпросветучилище.
   – У Вари, вне сомнения, имеется хореографическая «божья искра». В училище есть специалисты, способные из этой «искры» раздуть «пламя». Но если не получится, то Камский «культпросвет» дает хорошее общее образование. После него дорога не заказана хоть в университет, хоть в педагогический.
   – Как ты сама, Варвара Васильевна, на это смотришь? – спросил отец.
   – А для чего я вас к Наталье Евгеньевне привела? Соображаете?
   На хореографическом отделении училища Варя вскоре стала «примой». В характерных танцах ее акробатическая подготовка очень пригодилась. Именно она придавала ее выступлениям особый шарм. На третьем курсе Варин педагог, танцевавший в свое время «у самого» Игоря Моисеева, «показал» ее репетиторам ансамбля. Неожиданно для нее, но не для него, Варя была принята в труппу.
   Осенним днем шестьдесят третьего Санька стоял на перроне станции Камск-вторая. Фирменный поезд Камск – Москва должен был тронуться через минуту, чтобы увезти Пружинку в ее новую, самостоятельную и загадочную жизнь. Жизнь, в которой уже сейчас угадывались залитые светом прожекторов сцены лучших концертных залов, цветные картинки далеких континентов, аплодисменты, брошенные под ноги букеты цветов. Да мало ли еще что?
   Родители и брат уже попрощались с Варей и деликатно отошли в сторонку. Санька держал ее руки в своих, не решаясь обнять. То ли из каких-то внутренних закоулков вдруг выползла давно забытая стеснительность, то ли сказывалось присутствие Вариных родителей.
   Ему хотелось ей много чего сказать. Но все это «многое» теснилось в его голове, сваленное в разные кучи и штабеля, не рассортированное и совсем не готовое для того, чтобы быть произнесенным вслух. Хватило его только на банальное пожелание:
   – Варюха, ни пуха тебе ни пера. Мы ждем тебя… с победой. Ну, и я, естественно…
   Он поцеловал Варю в щечку, «по-братски». Но почему-то поцелуй этот оказался чуть продолжительнее, чем положено брату. И все же совсем не таким, какого она хотела и ждала. До Саньки это как-то сразу и очень резко дошло, но было уже поздно.
   Спустя несколько секунд Варя стояла в тамбуре позади проводницы, подняв в приветствии переплетенные в пальцах руки. В глазах ее блестели слезинки.
   В этом не было ничего удивительного: совсем домашняя и совсем юная семнадцатилетняя девочка уезжала в большой мир.
   Варины родители и брат домой поехали трамваем, а Санька, попрощавшись с ними, решил пройтись пешком.
   Для каждой ребячьей компании однажды наступает время, когда интерес к отношениям мальчиков и девочек, а позднее юношей и девушек, начинает расти в геометрической прогрессии. Когда этот момент наступил у спортсмена и живчика Саньки, он оказался не обделенным вниманием школьных девчонок и «сторонних» поклонниц футбола.
   Другое дело, что по «закону пакости» в большинстве случаев нравились ему одни девочки, а обращали на него внимание другие. Но «других» было явно больше, поэтому редкие шрамы безответного влечения быстро зарубцовывались. Играя в одной команде с ребятами, которые были гораздо старше его, Санька перенимал у них опыт. И не только спортивного мастерства.
   Не раз какая-нибудь поклонница многоопытного во всех сферах товарища по спортклубу ставила своего кумира в известность:
   – Ничего, если я приду с подругой?
   Ответ был стандартным:
   – Если не с «крокодилом», то милости просим!
   Естественно, что развлекать подругу предлагалось обладателям меньшего стажа футбольных и любовных поединков.
   Несмотря на предупреждение, «подруга» не всегда, выразимся аккуратно, была способна вдохновить на подвиг. Но когда на этом основании Санька пару раз пытался увильнуть от выполнения возложенных на него обязанностей, одноклубники ему напомнили, что футбол игра коллективная и что проявленный им эгоизм может отрицательно повлиять на сыгранность команды.
   Хотя подобные эпизоды случались не слишком часто и скорее по необходимости, чем из-за любви к искусству, еще в школе в глазах девчонок Саньку окружал ореол «бывалого». В атмосфере университетской вольницы и набирающей обороты сексуальной революции этот ореол только усилился. Ничего удивительного. Во все времена репутация покорителя женских сердец не отталкивала, а, наоборот, неумолимо влекла пылающих жаром девиц к носителям почетного звания.
   Для Дьякова Варя существовала вне остального привлекательного и многообразного девичьего сообщества. По отношению к каждой из своих подруг Санька был рыбаком, который с большей или меньшей настойчивостью пытается заполучить рыбку в свои сети. Неважно для чего – очаровать или овладеть. Это уж как получится.
   С Варькой все было по-другому. Всю его сознательную жизнь она была рядом. В школе – в самом прямом смысле. Да и поступив в университет, он проводил с ней времени больше, чем с любой из многочисленных своих подруг, приглашал на матчи, на университетские вечера. И всегда его Пружинка находила для него время.
   Только сейчас до Саньки дошло, сколько эта девчушка проявляла к нему внимания и такта. То, что в танцах он ей не пара, было очевидным. На фоне ее темперамента и грации он мог выглядеть неловким, иногда даже смешным. Что это было, женская интуиция или мудрость, но, отплясывая рок с Санькой, Варя явно прибеднялась, не показывая и половину своего умения.
   Медленно шагая через сквер по ковру опавших желтых листьев, Санька пытался сам себе объяснить, кто же она для него, эта Варя-Варька-Варюха. Привычная, домашняя, теплая…
   Ему даже перед собой стало неудобно за такое сравнение, но вдруг вспомнился доставшийся еще от деда старый и драный, но такой уютный махровый халат, в который он любил кутаться зимними вечерами. Только ли теплая и домашняя?
   Какой же он идиот.
   Еще в школе Санька догадывался, что Варька к нему неравнодушна.
   Ну и что? У него тоже был объект для обожания. Еще в четырнадцать лет Санька был сражен наповал обаянием кинозвезды Людмилы Целиковской. Свою верность ей он хранил как минимум четыре года, что не принесло никакого вреда ни ему, ни звезде.
   То, что Варюха была постоянно в зоне его прямой видимости, да еще и неровно к нему дышала, полностью исключало отношение к ней как объекту охотничьего азарта. Только последний идиот будет прикармливать и ждать, пока «клюнет на мотыля», рыбку, которая плавает в его аквариуме.
   И только скотина будет домогаться этой еще такой маленькой рыбки.
   Стоп. Да какая же Варька маленькая? Это раньше она была младше его на целых три года. А сейчас всего-то на три! Не далее как вчера он оценивающе поглядывал на ее ровесниц – первокурсниц, осваивавших в перерыве университетские коридоры. А если присмотреться, то большинство из них проигрывают Варьке со счетом ноль – три.
   Что же его так зацепило? Может быть, примитивный частнособственнический инстинкт? Ведь до сегодняшнего дня он имел постоянное бесплатное приложение, «всегда готовую» юную пионерку, которая внезапно оказалась не рядом.
   – Готовая всегда и на все? – неожиданно спросил он сам себя. Спросил и даже остановился в поиске ответа.
   Дожили. Неужели ревность?

Дьяков. Октябрь 1963. Десять дней спустя

   То, что Санька почувствовал, проводив Варю в Москву, действительно было ревностью. Да еще не простой, а в особо острой форме. Неделю перед глазами у него стояли всякие разные сцены. Одна страшней другой. То Варька отбивается от насильника. То, что еще хуже, сама бросается в объятия соблазнителя, почему-то подозрительно похожего на Мариса Лиепу [14 - Звезда советского балета.].
   Через два дня Варькин брат сообщил Саньке адрес ее общежития и телефон вахтера. Четыре дня ушло на звонки по этому телефону с переговорного пункта, и лишь один раз ее позвали, потребовав при этом не занимать линию больше чем на минуту. Еще через три дня Дьяков выпросил в спортклубе командировку в ЦС [15 - Центральный (всесоюзный) совет (спортивного студенческого общества).] «Буревестник» и, с трудом достав билет в плацкартный вагон, отбыл в столицу.
   Поезд пришел в Москву рано утром. До общежития он добирался около часа. Еще полчаса «для приличия» топтался у подъезда. Тетка с повязкой, сидевшая у входа, на него не среагировала, и ровно в девять часов и две минуты он осторожно постучал в комнату номер триста одиннадцать.
   Прикосновения костяшки пальца оказалось достаточно, чтобы дверь приоткрылась. На одной из двух кроватей, сжавшись в комочек, сладко причмокивала во сне жгучая брюнетка – явно не Варька. Вторая кровать была аккуратно заправлена. Поперек нее, не снятое с плечиков, лежало знакомое Варино платье.
   Санька вышел.
   – Кого-то ищешь? – по-свойски спросила высокая девчонка, шедшая по коридору в бигудях, с полотенцем вокруг шеи.
   Санька пальцем ткнул в сторону комнаты.
   – Посмотри на кухне.
   На кухне стояло шесть газовых плит. Над одной из них, стоя к нему спиной, сосредоточенно колдовала Варя. Сантиметрах в пятидесяти от соседней плиты стоял довольно тощий парень («На Лиепу не похож», – быстро зафиксировал Санька) и караулил бывший когда-то белым основательно закопченный чайник. Не корысти ради, а из приличия он без особого энтузиазма пытался развлекать даму. Санька замер. Когда Варя проигнорировала второй вопрос «тощего», Санька решил прекратить дискуссию.
   – Тебе что дороже: яйца или ноги? – поинтересовался он.
   Неожиданно спокойно для такого вопроса парень не раздумывая ответил:
   – На данном этапе ноги.
   – Все равно, если еще будешь к ней чалиться, я тебе сначала оторву яйца, а потом уж поломаю ноги, – доверительно сообщил Санька.
   Парень покрутил указательным пальцем у виска и с достоинством отвернулся.
   Варя, наоборот, повернулась лицом к нему и замерла в растерянности.
   – Снимай сковороду, сгорит твой омлет, – буднично распорядился Санька.
   Накануне ночью, ворочаясь на боковой верхней полке поезда Камск – Москва, он рисовал себе вероятные сценарии Вариной реакции на его появление. Оптимистический: радостный визг и объятия. И пессимистический: «А кто ты такой?». Реальность оказалась лучше второго варианта, но очень, очень далекой от первого.
   Зайдя в комнату, они сначала поставили на стол сковородку, какие-то нехитрые кухонные принадлежности и лишь потом повернулись лицом друг к другу. Со стороны можно было подумать, что они никогда еще не встречались на этой планете.
   Как и положено мужчине, первый шаг сделал Санька. Он осторожно обнял Варю, уловил, как она вздрогнула и медленно потянулась к нему. Ее руки замкнулись за Санькиной спиной. Почувствовав волнующую упругость ее тела, он еще сильнее привлек Варю к себе. Их губы встретились.
   Не так пылко, как он ожидал. И не так надолго, как хотелось бы.
   Наверное, таким и должен быть поцелуй брата и сестры. Поцеловавшись, они чуть отстранились друг от друга. Отстранились ровно настолько, чтобы можно было смотреть друг другу в глаза.
   Родственной версии противоречила лишь возникшая между ними сила взаимного притяжения: их объятие не ослабло ни на грамм. Для брата с сестрой это было слишком.
   – Что так вяло, ребята? – разочарованно подала голос брюнетка.
   Ее вопрос сработал подобно выключателю, разомкнувшему цепь электромагнита. Лет сто назад подобная ситуация описывалась другим сравнением: словно окатили ледяной водой. Если бы водой в тот момент окатили Саньку, она точно бы закипела…
   Репетиции у Вари начинались в одиннадцать. От общежития до здания на улице Горького, 31, где много лет «квартировал» ансамбль, было минут сорок неторопливого пешего хода. Половина – по старым московским переулкам. Это была не самая лучшая, но все же возможность остаться наедине.
   – Сань, может быть, объяснишь мне, что происходит? – спросила Варя.
   У Саньки было более двадцати часов, чтобы хорошо подготовиться к ответу на этот вопрос. Да и жесткая вагонная полка стимулировала умственную деятельность. Теперь, удивляясь самому себе, он довольно складно изложил Варе те мысли, которые беспорядочно, налезая друг на друга, атаковали его всю неделю, прошедшую после их расставания.
   – У тебя, Саня, когда-то было глупое выражение: «Хорошая мысля приходит опосля». Интересно, что от тебя я его давно не слышала, а сама время от времени пользуюсь. Так вот, если бы ты мне хотя бы половину всего этого изложил в любом виде за четыре дня до нашего расставания, мы бы с тобой сейчас не гуляли по осенней столице. Ты только бы свистнул, и дура-Варька все бы немедленно бросила. И Москву, и заграничный паспорт, и, страшно подумать, Игоря Александровича Моисеева.
   Услышанное было ожидаемым. Если не по форме, то по содержанию. Хотя одна интрига в ее монологе все-таки присутствовала:
   – Почему именно за четыре дня?
   Теперь настала очередь удивляться Варе:
   – Билет в Москву когда купили? За четыре дня до отъезда. Попробуй достань снова в купейный!
   «С билетом она шутит или серьезно?» – подумал Санька, но отложил этот не самый злободневный вопрос до лучших времен.
   Если Дьякову требовалось время для того, чтобы, собрав свои растрепанные чувства и мысли в порядок, привести их в боевую готовность, то у Вари в этом нужды не было. С тех далеких времен, когда в нее вошла сначала совсем детская, а затем подростковая, прямо-таки ПТУшная влюбленность в Саньку, и до самого последнего времени она находилась в странном состоянии.
   С одной стороны, Санька всегда был рядом, она проводила с ним довольно много времени. А с другой, если присмотреться, то совсем не рядом. Хотя в последние годы никто больше не называл Варю «хвостиком», она им оставалась. Разве что подросшим, более пушистым. И… бесполым. Тем самым своим парнем, в котором Санька по-прежнему не видел девушки, тем более женщины. И еще «хвостик», как и положено ему, был неравноправным. Она не раз слышала, как ее называли Санькиной. Это ее не огорчало, скорее, наоборот. Но ей хотелось большего. Мечталось, чтобы хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь произнес:
   – Это какой Санька? Который Варькин?
   С детства она больше водилась с мальчишками, чем с девчонками. Оказалось, что у нее имеется много друзей, но нет подружки, с которой можно обсуждать «сердечные» проблемы. Родители для этого тоже были публикой малоподходящей. О профессиональных планах с ними, конечно, можно было поговорить, но не более того. На некоторые свои вопросы Варя пыталась найти ответы в книгах. Оказывалось интересно, но без особой пользы.
   Так у Вари появилась привычка обсуждать свои личные дела с самой собой. Анализировать, выстраивать «в рядок» или «лесенкой», возражать, аргументировать. Теперь «продукт» этих размышлений, до сих пор «не надеванный», но тщательно отсортированный, нежданно-негаданно оказался кстати.
   – Ты, Сань, не ошибался, считая, что я давно к тебе неравнодушна. Это правильно, но слабовато. Я полностью была в твоей власти, добровольно лишила себя девичьей свободы. Мальчишки моего возраста меня сторонились или вздыхали в сторонке. Да и те, кто постарше, соблюдали дистанцию: где уж им соперничать с «самим» Дьяковым. Никогда не думала, что я когда-нибудь смогу тебе это сказать. То, что я «чистая и непорочная», не от того, что такая «правильная», а по той же самой причине. А тебе было не до меня. Извини, Санечка, повторюсь. Две недели назад, скажи ты мне одно слово – «останься» – и я готова была все бросить. Правильнее сказать, осознанно выбрать другой вариант своей жизни. Не московский, а камский. «Дьяковский». Ты обратил внимание, что московский вариант я назвала одним словом? Его девиз: главное в жизни – профессиональная карьера. Камский вариант имел смысл только в сочетании двух слов. Главным в этом сочетании был ты, Санечка.
   – Почему был? Я есть, я здесь, рядом с тобой.
   – Я не оговорилась. Десять дней назад поезд ушел. Не в переносном смысле. В самом прямом. Поезд, который увез меня от твоей «дьяковской» приставки. Ты сам отпустил меня на этот поезд и не попросил остаться, а от всей души пожелал мне побед в новой жизни. Ты столько лет был «героем моего романа», что я была уверена, что другого быть не может. Теперь мне даже перед собой неудобно. Прошло всего несколько дней, а у меня уже нет этой уверенности. Ты не думай, что у меня кто-то появился. Честное слово, пока никого. Мне даже физически сейчас не до этого. У меня в голове сейчас другие мужчины. Иностранцы. «Батманы», «пируэты», «шассе». Но я уже могу сказать, что это пока. И даже способна предположить, что смогу быть без тебя.
   До сих пор Дьяков не мог пожаловаться на свою реакцию. И на футбольном поле, и в учебной аудитории, и в штатных, и в нештатных отношениях с «сильным» и «слабым» полом. Хорошая реакция объяснялась не только тем, что досталось от мамы с папой. Почти всегда он был заряжен на «прием мяча», имел в запасе долю секунды, которой хватало, чтобы распорядиться им «в одно касание».
   «Мяч», который прилетел от Вари, не был неожиданным. Но он был таким «крученым», содержал в себе столько новой информации, что Санька не смог его «с ходу» обработать и замер в нерешительности.
   Очевидным было одно: «ход игры» теперь диктовал не он.
   Три дня Дьяков провел в Москве. По утрам и вечерам сопровождал Варю по одному и тому же маршруту: общежитие – репетиционный зал – общежитие. И маршрут, и темы разговоров повторялись. Если по-крупному, их было всего две. Первая – углубление их первой беседы. Вторая укладывалась в рубрику «обмен творческими планами».
   Проводив Варю до подъезда зала, Санька ехал в ЦС «Буревестник», где договаривался о южной тренировочной базе для команды на весну и добывал спортивную форму, бутсы, мячи для университетской команды. Там же ему удалось выпросить направление в гостиницу «Турист».
   Во второй день своего пребывания он даже сумел забронировать на вечер столик в ресторане «Центральный». Те, кто понимает, оценят высочайший для тех лет уровень этого достижения. С точки зрения гастрономической это были, как говорят гадалки, «пустые хлопоты». Варя была на строжайшей диете. Естественно, без спиртного. В знак «пролетарской солидарности», чтобы избавить ее от соблазна, Саня тоже умерил свои аппетиты. Но обстановка, музыка, возможность слиться в медленном танце стоили усилий, затраченных Санькой на охмурение мэтра ресторана.
   Возвратившись из ресторана в общежитие, неожиданно они обнаружили на столе комнаты записку: «Варя, меня не теряй! Ночую у тетки в Баковке. Лина».
   Линой звали ту самую брюнетку, соседку по комнате.
   В висках у Саньки мелкой дробью застучали барабанные палочки. Он вопросительно посмотрел на Варю. Не снимая плаща, Варя подошла к нему, обняла, прислонив голову на плечо. Потом подняла голову и поцеловала в губы жгучим, совсем не дежурным поцелуем. Санька даже не успел ей ответить, как она резко отстранилась:
   – Нет, Санечка. Нет. До завтра. Я жду тебя утром.
   И совсем-совсем тихо:
   – Ты в себе разобрался? Позволь теперь это сделать и мне.

Атаманов. 1964

   Летом этого года Николай Петрович отпраздновал свой двадцать восьмой день рождения. Дата была не круглая и не юбилейная. Если честно, то никакая.
   В прошлом году, еще будучи холостяком, он пригласил в ресторан на «мальчишник» человек десять коллег. И этим ограничился. Друзьями в Камске он как-то не обзавелся.
   Год назад ему в голову бы не пришло накрывать по этому поводу в просторной комнате отдыха, расположенной позади его кабинета, стол с крепкими и не очень крепкими напитками, бутербродами и фруктами. И тем более напрягать начальника ОРСа, чтобы содержание стола не уронило авторитет советских железнодорожников в глазах тех, кто посчитал своим личным и служебным долгом проявить внимание к недавно назначенному НОД-4.
   В числе посетителей оказались заведующий транспортным отделом обкома; секретарь горкома, курирующий железнодорожников; первые лица района, директора крупнейших предприятий. Наступивший день рождения оказался особенным по одной причине: «новорожденный» стал лицом первой величины областного масштаба. Это значило, что отныне он будет принимать гостей не тогда, когда ему хочется, а когда надо.
   Не будем лукавить. Такое посягательство на его личную свободу настроения не портило. Даже наоборот.

Дьяков. Конец июля 1964

   В зале заседаний ученого совета чествовали футбольную команду университета, занявшую второе место на уральской зональной студенческой спартакиаде.
   Это давало команде право на выход в финальную группу будущей республиканской спартакиады.
   Ректор сказал короткую, но теплую речь, проректор зачитал приказ, содержащий благодарность всем причастным к успеху, и вручил каждому из футболистов по конверту. В конверте лежал бланк с подписью и печатью о направлении получателя конверта с первого августа на учебную практику, сроком на один месяц, с оплатой проезда, суточных и гостиницы (общежития). Не заполнена была лишь одна строчка – место практики. Право заполнить эту строчку предоставлялось самим студентам.
   На другое утро после короткого обсуждения ребята, не мудрствуя, единодушно вписали: г. Сочи.
   А пока они дурачились возле автобуса, который должен был отвезти их на университетскую загородную спортивную базу, где они готовились к спартакиаде. Там их теперь ожидали накрытые столы, узкий круг друзей и «боевых подруг» и огромное желание разнообразно и от души нарушить опостылевший спортивный режим.
   – Надеюсь, ты с нами? – спросил Санька заранее приглашенного им на торжество Юру. – Будет настроение, оставайся еще на два дня. До среды база наша. Захочешь уехать пораньше, я тебя вечером заберу, когда поеду в аэропорт встречать Варюху после ее первой гастрольной поездки из самой что ни на есть настоящей Японии! Кстати о птичках. Где ты прячешь свою кокетливую «химичку»?
   – Не будем, Сань, о грустном. Уволен «в друзья». Если себя не обманываю, то с формулировкой «по собственному желанию». У нее иссякло терпение дожидаться от меня новых карьерных подвигов. А у меня не полыхает огонь желаний эти подвиги совершать.
   Восемь месяцев назад, попросив Саньку дать ей возможность разобраться в себе, Варя имела в виду только их отношения. Однако «предмет исследования» оказался куда более емким, а само исследование – куда более продолжительным.
   Варя так и не поняла, за какие достоинства ее, «человека со стороны», взяли в знаменитый коллектив. При ансамбле была своя студия, танцевать в нем мечтали многие выпускники лучших хореографических училищ. Кто-то очень щедрый намеренно или случайно выдал ей этот беспроцентный кредит, и она изо всех сил старалась его оплатить.
   Чтобы выйти на сцену в составе ансамбля Игоря Моисеева всего лишь в двух номерах, Варе понадобилось целых два месяца. Шестьдесят дней не ожидания или созерцания, а изнурительной работы.
   Еще через полгода она выехала на свои первые зарубежные гастроли. И не в какую-то Болгарию («Курица не птица, Болгария не заграница»). Первый пограничный «штампик», который появился в ее заграничном паспорте, был японским.
   Не прошло и года, а по задаче «разобраться в новой жизни» можно было делать первые выводы.
   Из уральского далека эта жизнь виделась только в светло-розовых тонах. Вблизи и тем более изнутри она оказалась несвободной от серых и даже черных красок. Изображение, в которое Варя не по годам внимательно всматривалась, напомнило ей эпизод из ее еще домашней жизни. Однажды мама попросила отца натянуть на балконе несколько веревок для сушки мелкого белья. Отец достал из своего мастерового ящика метра три провода в резиновой изоляции. Ловко острым ножиком сделал продольный разрез и одним движением сдернул серую резиновую «верхнюю одежду». Внутри оказались два разноцветных туго скрученных провода. Белый и черный. Они были расположены не параллельно, а переплетены на всю длину, да так, что не разорвать.
   «Белый провод» ее новой жизни потряс Варю красотой постановки танцев, каждый из которых мог претендовать на звание спектакля; высочайшей техникой артистов и синхронностью движений. Репетиции, в которые она окунулась, были для нее даже не высшей школой, а докторантурой. Ей казалось, что люди, придумавшие и с таким блеском воплощавшие все это, настоящие небожители, поднявшиеся над суетой этого мира и думающие только о высоком. Что все вместе они представляют собой ярчайшее созвездие, щедро отдающее свет и тепло тем, кому повезло оказаться в их лучах.
   Но за пределами сцены, там, «на земле», вился совсем другой провод. Черный. Ну, если и не черный, так темно-серый. Отношения большинства артистов друг с другом описывались выражением, которое Варя услышала впервые в этих стенах. Называлось все это – «заклятые друзья» или, в женском исполнении – «заклятые подруги». Сплетни, интриги, не очень-то и скрываемая черная зависть по поводу почетных званий или распределяемых квартир, подчеркнутая свобода, а то и извращенность нравов. То, что придавало второй половине словосочетания «творческая интеллигенция» сатирический оттенок.
   Одна из причин всего этого была объяснима. Визитной карточкой ансамбля было не просто исполнение, а высший пилотаж с приставкой «супер». Чтобы соответствовать такому уровню, танцовщик должен был постоянно находиться на пике физической формы. Чрезвычайно высокая нагрузка была уделом не только новичков, а всех, кто был причастен к созданию танца. А когда физическая усталость сопровождает человека годами, она легко может перейти в нервный срыв.
   Одной из самых привлекательных сторон работы в ансамбле был «выездной» статус «моисеевцев». В СССР им не было равных по времени пребывания за рубежом. Даже просто быть «выездным» для советского человека означало возможность увидеть и почувствовать мир на вкус. Новехонькие лайнеры с вышколенными стюардессами, обед на высоте десяти тысяч метров с подачей общепризнанного VIP-атрибута: черной и красной икры. А еще – шикарные отели и концертные залы, невиданные по форме и содержанию магазины: от фруктово-овощного и рыбного до многоэтажных универмагов, забитых от цокольного этажа до крыши всевозможной, более чем сказочной, полезной и бесполезной, но все равно чарующей красотой.
   Пребывание в рядах «моисеевцев» позволяло ощутить потрясающий прием публикой «русского чуда». Испытать неописуемое чувство личной сопричастности к нему в качестве мировой «звезды».
   У этого статуса имелась еще одна сторона, разглядеть которую было дано не каждому. Были моменты, когда яркость «звезды» уменьшалась до уровня давно не мытой лампочки в обшарпанном подъезде. Это происходило, когда артисты с целью экономии валюты, тайком, с помощью электрокипятильников, занимались кулинарией в номерах пятизвездочных отелей. Когда, дрожа от страха, пересекали границу «страны победившего социализма» с припрятанным от таможенника сверхнормативным комплектом кримпленового дефицита.
   Темные штрихи и кляксы, часто присутствовавшие на открывшейся Варе картинке, раздражали взгляд. Надолго ли всё это? Это ей еще предстояло выяснить.
   По окончании напряженных японских гастролей их участники два дня провели в бумажной суете в Москве, после чего получили двухнедельный отпуск. Уже вечером второго дня воздушный лайнер Москва – Камск катился по посадочной дорожке неказистого Камского аэропорта.
   – Ты с багажом? – спросил Санька, наконец-то выпустив из объятий явно повзрослевшую и «насквозь европейскую» Варю. Назвать такую леди Варькой мог только кретин. Так же, впрочем, как и Варварой. Для такого основательного имени этой изящной даме не хватало как минимум килограммов пятнадцати дополнительного живого веса.
   – Чемодан и сумка там, – Варя махнула в сторону самолета, – аналитический багаж здесь! – ткнула она пальцем в собственный лоб.
   Пока такси мчалось в «соцгород», к дому, в котором прошло их детство, Санька излагал диспозицию:
   – Я твоих уговорил, чтобы они не беспокоились, что доставлю в целости и сохранности. Они приняли решение с дороги тебя не напрягать. А завтра в два часа дают торжественный обед. Моим предкам твой отец уже сделал заявку на четыре стула и твой любимый холодец. Единогласно признано, что у моей мамы он получается вкуснее.
   Этот монолог он произнес так же легко и свободно, как обыгрывал в штрафной площадке «любителей» из мединститута.
   Ко второй теме он перешел не столь шустро.
   – Варь, зная твое пристрастие к вариантам, предлагаю еще один. Сейчас наша команда на спортбазе отмечает «серебро» в зональной спартакиаде. Большинство ребят тебе знакомо. О девчонках я этого сказать не могу. Предложение номер два, пока ни с кем не согласованное. Мы заезжаем к твоим, здороваемся, извиняемся и едем на базу. Завтра в девять тридцать оттуда в город пойдет автобус. Через час мы уже будем дома, а в четырнадцать ноль-ноль будем свежи как огурчики и готовы к застолью.
   В полумраке автомобильного салона он пытался разглядеть Барину реакцию на свое предложение.
   – Я понимаю, – продолжил Санька, – что по отношению к твоим предкам это не очень удобно и потребует от тебя большого гражданского мужества…
   – И столь же жгучего желания, – загадочно добавила Варя, завершив на этом дискуссию.
   Когда такси остановилось у их подъезда, водитель вышел из машины, открыл багажник и вручил Саньке Варины увесистые чемодан и сумку.
   – Так вас ждать или как? – почему-то спросил он именно у нее.
   Варя выдержала солидную паузу.
   – Я думаю, что да, но вот молодой человек еще сомневается.
   Нелегкую задачу донести до Вариных родителей содержание «варианта номер два» Варя взяла на себя. Расцеловавшись с ними и с братом, она задала вопрос, на который отвечать было бесполезно:
   – Мамуль, пап! Вы не очень обидитесь, если мы сейчас вас покинем? Только до утра!
   – Сань, я правильно поняла, что на спортбазе не обязательно быть в вечерних туалетах? Тогда подожди минут десять.
   Когда внизу послышался звук отъезжающего такси, Галина Гавриловна Фокина подняла на мужа глаза и, как бы про себя, произнесла:
   – Господи, только бы не залетела.
   Когда Санька и Варя приехали за город, спортивный народ уже начинал разбредаться по комнатам. Жесткой капитанской рукой Дьяков остановил этот процессе приятным удивлением он обнаружил, что Варе явно нравится амплуа «первой леди». И не только нравится. Его Варька без натяжки соответствовала этому высокому званию.
   Слова о том, что Варя и Санька на всю жизнь запомнили эту ночь, банальны, но они полностью соответствуют исторической правде.

   Чтобы не вносить путаницу в хронологию, отметим, что обладательницей паспорта на имя Дьяковой В. В. Варя стала лишь два года спустя. А пока Санька еще раз доказал, что не зря носит прозвище Деловой. До отхода автобуса, по утрам отвозившего спортсменов в город, он успел зайти к коменданту спортбазы и договориться, что занимаемая им комната еще на неделю останется в его распоряжении.
   Приехав в отчий дом, Саня и Варя разошлись по родительским квартирам, чтобы в два часа дня встретиться у Вариных «предков» на мероприятии, заранее заявленном как «праздничный обед».
   Дьяковы и Фокины много лет поддерживали ровные, чисто соседские отношения из серии «здравствуйте», «до свидания», «как здоровье?». После Санькиного прошлогоднего визита в Москву Дьяковы не так уж часто, но стали получать письма с обратным адресом: «Москва, Главпочтамт. До востребования. Фокиной В. В.». Случались и телеграммы, которые были вроде и заклеены, но не настолько, чтобы при большом желании нельзя было ознакомиться с их содержанием.
   Не будем строго судить Саньки ну маму, но такое желание у нее присутствовало. Она знала, что, прочитав телеграмму, Саня оставит ее открытой на своем столе, прижав небольшим призовым кубком, чтобы не улетела. Но утерпеть до его прихода не могла. Содержание телеграмм всегда было весьма прозаичное: «ПРИВЕТ ИЗ МИНСКА», «ВВЕЛИ В ПРОГРАММУ ДОРОГА К ТАНЦУ». Зато окончание всегда интриговало: «ЦЕЛУЮ ВАРЮХА».
   Не удержалась Санькина мама и еще от одного соблазна. После первой же телеграммы заключительные ее слова были с максимально возможной деликатностью процитированы соседке. Эксклюзивная информация была представлена не совсем бескорыстно. Санькина мама рассчитывала на встречный шаг «другой стороны». Увы, в интересующем ее вопросе осведомленность Фокиных-старших оказалась нулевой. В свои личные проблемы Варя родителей не посвящала и раньше, а все каналы связи, с которых можно «снять» сведения, интересующие обе стороны, находились вне пределов их технических и оперативных возможностей.
   Из-за скудности полученного материала углубляться в обсуждение этой животрепещущей темы обе мамы избегали. Пока было ясно одно: между детьми сложились нерядовые отношения. Каждое «целую» в телеграмме стоило денег. По тарифу Министерства связи СССР.
   Прежде чем вздремнуть перед «торжественным приемом» в ее честь, Варя достала из своей «московской сумки» большую картонную коробку с фирменной надписью: СОЮЗПОСЫЛТОРГ «Березка». Название «Березка» носил не только известный женский хоровой ансамбль, но и знаменитый в узких кругах сертификатный магазин. В СССР хождение любых других валют, кроме рубля, было строго запрещено. Дипломаты, специалисты, те же артисты, работая за рубежом, получали небольшие валютные «командировочные». Теоретически они могли потратить их в «стране пребывания». Но много ли оттуда увезешь? Родина пошла им навстречу. Валюту можно было обменять на «сертификаты». Для продажи на сертификаты самых дефицитных товаров и была создана система магазинов «Березка».
   Одной из таких законных обладательниц сертификатов после поездки в Японию оказалась Варвара Фокина. Из таинственной коробки перед потрясенными зрителями предстали отечественные консервные баночки с икрой, крабами, печенью трески, лососем, шпротами, подарочные коробки с конфетами. Зарубежный мир был представлен палкой финского сервелата, опять же банками чешского паштета, югославской ветчины, болгарских томатов с огурцами. И даже бутылкой вина.
   – А это тебе, папуля, персонально! – поставила красивую финальную точку Варя, доставая три бутылки чешского пива Zlaty Bazant.
   В последний раз такое выражение лица у собственного мужа Галина Гавриловна видела очень давно, а именно 9 мая 1945 года.
   Минут за сорок до обеда Саня позвонил в дверь к Фокиным.
   Открыла Варя. Она была в кухонном фартучке, надетом на что-то домашнее.
   – Осторожно, а то вываляю в муке! – подняв обе руки вверх, она «неприцельно» чмокнула его куда-то в нос.
   – А если нежнее? – громко поинтересовался Санька.
   – Ты свою норму нежности на сегодня уже всю получил, – тихонько парировала Варя.
   – Тетя Галя! – привычно обратился Санька к вышедшей из кухни Галине Гавриловне. – Можно я украду на десять минут вашу помощницу? Пошептаться.
   – Спасибо, что не на ночь, – не смогла удержаться соседка.
   – Ну, это еще впереди. Галина Гавриловна, а вы знаете, как на занятиях на «военке» называют американцев? Вероятным противником. А вы для меня кто? Вероятная теща! Я не ставлю знак равенства между этими выражениями. Более того, я мечтаю, чтобы подобные сравнения даже не приходили в голову мирному и дружескому дьяковскому народу.
   – Забирай ее, болтун!
   – Спасибо за доверие.
   Саня с Варей зашли в единственную пустую «детскую» комнату.
   – Варюха, я так понял, что ты родителям пока тоже ничего не говорила?
   Варя кивнула.
   – Наверно, пора. Совесть надо иметь.
   – Молодец, Санечка. Ты меня опередил минут на десять.
   – А что скажем, ты продумала?
   – Какой бестактный вопрос. Саня, я же вроде существо разумное. Излагаю. Заявим, что прошедший год показал, что мы друг друга любим. Это правда? – сверкнула глазами Варя.
   Санька кивнул.
   – Вот это, дорогие родители, и есть самое главное. Но нам требуется уладить некоторые частные вопросы. Я должна закончить свой «культпросвет» и вместе с Саней подумать, куда двигаться дальше. Сане тоже следует определиться со своим будущим. Надеюсь, не без учета моего мнения. На это, думаю, потребуется год. Максимум два. А после этого – ЗАГС и его формальности. Или я неправа?
   – Ну, ты, Варюха, железная! – то ли удивленно, то ли уважительно выговорил Санька.
   – Кто бы говорил! Обесчестил девушку и теперь издевается: «железная».
   Как пишут в официальных изданиях, «обед прошел в теплой и дружественной обстановке». Обычно за столом у Фокиных «руководил» «папа Вася». Традиция и на этот раз не была нарушена. После указания «прошу налить» Варя обратилась к отцу:
   – Пап! У нас с Саней есть не чрезвычайное, но важное сообщение. Прошедший год… («И прошедшая ночь», – вставил Санька, на что Варин брат довольно хмыкнул), – да, и прошедшая ночь, – Варя показала Саньке язык, – показали главное: мы любим друг друга.
   Далее монолог Вари один к одному совпадал с ранее согласованным текстом. Когда были упомянуты «формальности», Галина Гавриловна нервно уронила вилку.
   Варя немедленно отреагировала.
   – Если кого-то смущают эти год-два, напоминаю, что мои дорогие родители расписались, когда мне было десять лет.
   По горячим следам задать докладчице при всех наводящие вопросы никто не решился. Но примерно через час Фокин-старший созрел, чтобы вернуться к затронутой теме.
   Если кто подзабыл, то сейчас самое время напомнить, что шестидесятые годы в СССР были расцветом космической эры. Кроме имен Гагарина и других первых космонавтов у всех на слуху были «закрытые», но очень почитаемые персонажи: «Главный конструктор» и «Главный теоретик». С уходом из жизни и рассекречиванием сначала Сергея Королева, а потом и Мстислава Келдыша величие этих названий постепенно выветрилось из массового сознания, но в шестьдесят четвертом они были в самом зените.
   Ничего удивительного, что, задавая вопрос, Василий Матвеевич не избежал соблазна воспользоваться космической терминологией:
   – Варюха! Судя по тому, что ваши с Саней планы до нас донесла ты, в вашем экипаже ты за «Главного теоретика»?
   Варя с Саней переглянулись, но подтверждать или опровергать эту версию не торопились. Так и не дождавшись ответа, Фокин-старший продолжил:
   – Тогда ты нам растолкуй. Как называть вас, врозь я вроде догадываюсь. Так же, как и раньше. А как вместе? «Дьяковы»? «Семья»? «Молодые»? «Любовники»? Или, прости Господи, «сожители»?
   Варя с сожалением отодвинула в сторонку холодец.
   – Дай, папуля, хоть с моим «Космонавтом № 1» посоветоваться. Санечка, тебе что больше нравится?
   – В рамках сформулированных тобой ограничений – любовники. Все же от слова «любить».
   – Не проходит! Насколько я понимаю, в широких массах «любовники» ассоциируются с внебрачными связями. Извини, накладываю вето. Продолжим? Что у нас еще? «Дьяковы». Это, наверное, самое правильное. Но пока я на сцене, Фокина звучит весомее. Михаил Фокин в хореографии личность достойнейшая! «Семья». Тоже хорошо. Но в этом названии чего-то не хватает. Папуля, что здесь не хватает?
   – Ремня хорошего тебе не хватает.
   – Поздно, папочка, поздно. Ответ неправильный. Внучат для дедушки Васи. Будем форсировать этот вопрос? Ну что ты взгляд отводишь? Еще один вариант долой. «Сожители». Сути вопроса соответствует. Но ты, папа, прав. Звучит несколько пошло.
   – Как пишут в стенограммах: «Список исчерпан», – внес свой вклад Санька.
   – Нет. Еще что-то было.
   – «Молодые», – напомнил «папа Вася», который и сам не мог понять, раздражает его или, наоборот, восхищает Варькина лихость.
   – «Молодые». Безобидно, свежо. Если «по науке», то «молодые» – совсем ненадолго. Медовый месяц… и пионерский привет! Или я ошибаюсь?
   – Нисколечко, – поспешил вставить Санин отец. Ему Варя в этой роли нравилась без оговорок.
   – Санечка, подтверди, что мы этому молодому состоянию лет пять еще запросто можем соответствовать. А нам и годика два, что называется, «с головкой»…
   Ночевать «молодые» опять уехали на спортбазу.

Атаманов, Брюллов. Осень 1964

   Санька не бросался словами, когда год назад сказал Юре: «С меня причитается». Свое обещание он не забыл. Но чем достойно ответить другу, пока не находил. И вдруг такая возможность появилась.
   Вернувшийся в спорт Брюллов устойчиво входил в сборную области, занимая вторые-третьи места. На первом же месте непоколебимо царил молодой талант. Именно с ним Юра безуспешно сражался в этот момент.
   Приготовившись подавать, Юра увидел подходящего к их столу Саньку. С ним оживленно что-то обсуждал молодой, но уже основательный мужчина в железнодорожной форме с большими звездами на петлицах.
   Завершив партию, соперники, окруженные менее именитыми теннисистами, еще несколько минут обсуждали тонкости завершенной игры. Гости подошли поближе.
   – Директор, полковник тяги, НОД-4 Атаманов Николай Петрович. Будущий инженер, звезда настольного тенниса Брюллов Юрий Владимирович, – представил их друг другу Санька.
   – Ладно, не пыли, – осадил его Атаманов. – Звания и погоны с нас сняли. Петлицы, правда, оставили. Юрий, я к тебе, как говорится, с серьезными намерениями, – продолжил Атаманов. – Нас, железнодорожников, по совнархозам не растащили, но по их примеру решено централизовать некоторые уральские ремонтные службы. Через два года мы запустим свой металлургический центр: литейка, сварка, ковка-штамповка, термообработка. Выбирай на любой вкус. Но не буду хитрить. Прежде всего ты нас интересуешь как теннисист. Если согласишься, то с порога оформляем «заводским стипендиатом». Пожелаешь вести секцию в «Локомотиве» – не обидим. Ну, как? По рукам? Или еще подумаешь?
   Он посмотрел по сторонам и повернулся к Саньке:
   – Дьяков, а может, мы и парня, который Юрия наказал, тоже соблазним?
   – Не получится, Николай Петрович. Хороша Маша, да не ваша. Он с детских лет в «Динамо». Как двадцать лет исполнится, так на следующий день появится новый «лейтенант внутренней службы».
   Быть тренером Юра отказался, а договор на распределение в распоряжение МПС подписал.

Дьяков. 1965

   Человек «с улицы», по делу или случайно оказавшийся в шестидесятые годы в Камском университете, в перерыве между занятиями мог услышать несчетное число глаголов, означающих действие или просьбу в сочетании с именем Жора.
   – Спроси у Жоры.
   – Согласуй с Жорой.
   – Возьми у Жоры.
   – Только не говори Жоре!
   И даже:
   – Да пошел он, знаешь куда, твой Жора.
   Услышав подобное, редкий студент или преподаватель не был в курсе, что речь идет о председателе студенческого профсоюза Жоре (Георгии) Трофимове.
   В университет Жора поступил после трех лет службы в армии, из которых два года прослужил освобожденным комсоргом. На втором курсе он был избран студенческим профсоюзным боссом и уже шестой год тянул эту лямку. Два последних года он числился аспирантом, но грызть гранит науки так и не начал. К профсоюзной работе Жора относился, как к жене, с которой в согласии прожито два, а то и три десятка лет. Это когда в любви давно не объясняешься, но существовать без нее не можешь.
   В свои двадцать восемь он выглядел на тридцать с солидным хвостиком. Неудивительно, что с каждым годом для посторонних неизменное обращение к нему – Жора – казалось все более неуместным.
   Последний раз таким «посторонним» оказался секретарь горкома по пропаганде, приехавший разъяснять студентам политику партии и правительства на новом этапе. Старым «этапом» был смещенный в конце прошлого года Никита Сергеевич Хрущев. Вместе с комсомольским секретарем Жора толково вел эту встречу. Чувствовалось, что для студентов он, что называется, «свой человек». Даже вопросы они почему-то адресовали не докладчику, а ему. К этому секретарь горкома отнесся нормально. Но его раздражало, что вполне зрелого и солидного мужика какие-то «сопляки», «тыкая», называли Жорой.
   В итоге руководству университета было сделано внушение за «неуместный консерватизм в кадровой работе», а Георгию (!) Николаевичу (!) Трофимову была предложена должность инструктора орготдела горкома.
   Пока Жора руководил университетской «школой коммунизма», к нему относились хорошо, но не более того. Истинная его ценность стала очевидной, когда он покинул свою «альма-матер».
   Студенческий профсоюз являлся скорее хозяйственной, чем идеологической организацией. Его председатель решал, кому жить в общежитии, кому нет. Бдел, чтобы студентам было тепло и весело в университетском доме отдыха, в летних лагерях, в профилактории. Он был родным отцом студенческого спорта и искусства.
   Много лет неброско, но уверенно он исполнял все эти роли. Да так, что даже создавалось впечатление, что это может делать любой. Увы, его заместитель, назначенный «исполняющим обязанности», уже через две недели оказался вовлеченным в скандал с распределением мест в общежитиях и вынужден был вообще покинуть университет. Брошенный на «отстающий участок» заместитель секретаря комсомола был отличным парнем. Он немедленно подтвердил справедливость старой поговорки: «Хороший человек – это не профессия», продемонстрировав полную беспомощность в хозяйственных вопросах.
   – Считали Жору «середнячком», а он, оказывается, незаменимый, – полушутя-полусерьезно посетовал секретарь парткома ректору.
   Ректор юмора не оценил.
   – Считали, что Сталин незаменимый, а ничего, третью пятилетку без него перебиваемся. Не там и не тех ищете! Кто там у вас в кандидатах?
   Секретарь парткома протянул тонкую папочку.
   – Опять одни ораторы да идеологи. Дорогой мой, попробуйте с другой стороны подойти. На этом поприще нужен скорее неформальный, чем формальный лидер. Это раз. Не склочник. Это два. Способный угомонить буйных и, подобно Трофимову, освободить нас от такой неуютной миссии, как распределение студентов по сельхозработам. Это три. К тому же он должен быть хозяйственником, который не даст себя обмануть всякому жулью вроде ремонтников и строителей. По менталитету из тех, кого на арго называют «деловой». Знаете, кто мне представляется близким к нарисованному нами портрету?
   – Нарисованному вами, Петр Павлович, – подкорректировал секретарь, – хотя я с этим обликом полностью согласен. Так кого вы видите на этом портрете?
   – Семичева – комиссара строительных отрядов. Почему бы его не посмотреть?
   – Да, Володя действительно «вписывается в образ». Но он завершает четвертый курс и у нас не останется. На него госбезопасность «глаз положила». Уговорили и зачислили в свой резерв. А брать его на один год не имеет смысла, да и они просили, чтобы без крайней необходимости он не светился. Петр Павлович, вы сказали, что кандидат должен соответствовать почетному званию «деловой». А вы в курсе, кого ребята так называют?
   – Не осведомлен.
   – Нашего спортивного «Perpetuum Mobile» – Сашу Дьякова.
   – Вот о нем я не подумал. Возможно, что зря. «Портретное сходство» явно имеется. Я вас попрошу, поговорите с теми, кто его знает поближе, посмотрите с разных ракурсов.
   Смотрины выявили полное единодушие: Дьяков – то, что надо.
   Три дня, данные ему на размышление, Санька употребил с максимальной пользой. Сначала сходил в горком посоветоваться с Жорой. Потом повстречался с профсоюзными вожаками политехнического и медицинского институтов, с которыми был знаком по спортивным делам. Мимоходом, по привычке поразмышлял вслух на эту тему с однокурсниками и футболистами.
   Для принятия решения он должен был себе ответить на два главных вопроса. Способен ли он выиграть игру, которую на его глазах проиграли два его предшественника? Нужна ли она ему? Или, как будущему юристу, полезнее заняться чем-то иным?
   Именно так он все и изложил своим «стратегическим консультантам» – Юре Брюллову и бывшему школьному физруку.
   Василий Иванович был лаконичен:
   – Что ты с этой работой справишься, я не сомневаюсь. Стоит ли тебе этим заниматься? Пост, который тебе предлагают, если я не ошибаюсь, номенклатурный и выборный. Помнишь, я тебе сулил, что будешь играть в футбол за сборную Верховного Совета? Сегодня тебе выписывают билет на поезд, который идет именно в этом направлении.
   Юра первый вопрос даже не стал обсуждать. Когда Санька назвал фамилии своих неудачливых предшественников, Юра презрительно сморщил губы:
   – Сравнил импотентов с развратником.
   – Я что ли развратник? – с неподдельным интересом уточнил Санька.
   – А кто еще? Ты типичный деловой развратник. Гоняешься одновременно за несколькими «юбками» и, как ни странно, у всех добиваешься успеха. Что касается «быть или не быть», то ответь мне честно, что тебе интереснее: вникать в тиши кабинета в юридические тонкости, выискивать в формулировках законов и указов противоречия и двойные толкования? Или преобразовывать бардак в порядок, а толпу в организованную колонну. При этом ездить не за рулем «Москвича», а на черной «Волге» рядом с персональным водителем? Мне представляется, что второе. Если это так, то соглашайся, низко кланяйся и благодари!

Дьяков, Брюллов. Февраль 1966

   В приватном разговоре настоящий театрал не упустит возможности показать, что находится в курсе того, что происходит за кулисами. Знаток автомобильных двигателей расскажет не только о гидрокомпенсаторах клапанных зазоров, но и кем они создавались. Уважающий себя гурман поинтересуется не только тем, что подают на обед, но и кто сегодня стоит у плиты…
   Через много лет, а точнее – в начале девяностых, слушая что-то подобное, Александр Игоревич Дьяков одобрительно кивал, а про себя снисходительно улыбался.
   Если поверить на слово всем этим знатокам, то все системы, о которых они рассказывали, были двухэлементными: «зрительный зал»-«закулисье», «характеристика готового изделия» – «процесс его разработки», «обеденный зал» – «кухня».
   В отличие от рассказчиков он точно знал, что любая из этих систем не может быть жизнеспособной без наличия еще одного элемента, называемого правильным распределением благ. В реальности существования «третьего элемента» и его чрезвычайной важности Дьяков убедился уже в первый месяц своей руководящей профсоюзной деятельности.
   В СССР профсоюзных активистов полушутя-полусерьезно называли «защитниками прав трудящихся». У капиталистов (они же – эксплуататоры) в качестве нападающих в этом футболе выступали собственники. Но в связи с их отсутствием на одной шестой части суши получалось, что трудящихся следует защищать от единственного собственника – государства. Это было бы недопустимым перебором.
   Однако гармония была найдена. Называлось все «по-настоящему», а фактически в любой организации профсоюз являлся подразделением по социальным вопросам и быту, а его руководитель – заместителем первого лица по исполнению соответствующих функций. Никого защищать ему не позволялось, а вот помогать и ходатайствовать – самое то.
   Довольно быстро подремонтировав и смазав заржавевшую после ухода Жоры профсоюзную машину, Санька обнаружил, что даже в ухоженном виде ей не хватает чего-то очень важного. Прожорливый механизм работал не на бензине, не на солярке и даже не на дровах. Он работал на просьбах.
   Деньги на стабильные, постоянно повторяющиеся профсоюзные потребности выпрашивались в «плановом порядке». На это их более или менее хватало. Но иногда возникало «непредвиденное». Оно могло быть плохим и хорошим. Неожиданно плохой была ликвидация последствий затопления секции общежития. Хорошим сюрпризом оказалось попадание университетского эстрадного оркестра в финал всесоюзного смотра. Но и ремонт общежития, и покупка новых инструментов для оркестра требовали одного – денег. Много и срочно.
   Тогда и приходилось идти с шапкой по кругу. Попрошайничать было не только унизительно. Это было еще и очень дорогим «удовольствием». Чем мог расплатиться ректор со строителями за цемент и краску? Гарантированным поступлением в университет «ребенка» главного инженера СМУ, хорошим распределением после окончания вуза и улаживанием текущих неприятностей во время учебы.
   В эти комбинации приходилось вовлекать деканов, заведующих кафедрами, преподавателей. И после этого проявлять к ним требовательность?
   Правда, уже в те годы появилась поросль ректоров, для которых эта система отношений с внешним миром не только не была в тягость, но и воспринималась как очень даже комфортная. Петр Павлович, ректор КамГУ, в нее не входил. Этот «бартер» его тяготил, поэтому по возможности он предпочитал обходиться без него.
   Этими наблюдениями поздним февральским вечером Санька, поддерживая традицию, делился с Юрой Брюлловым. Общались они в небольшой комнате, на двери которой висела табличка:

   ПРОФКОМ СТУДЕНТОВ

   Начались зимние каникулы, иногородние студенты разъехались по домам, «городские», наоборот, из дома. Сейчас в этом редко пустующем кабинете, кроме них, никого не было.
   – Как говорили интеллигенты, у тебя проблема «карманных денег»? Я правильно понял? – вступил в разговор Брюллов.
   – Что «карманных денег», правильно, а вот что «у меня», так не совсем. Это наша общая проблема – ректората, комсомола, профсоюза. Карман-то, по сути дела, общий.
   – Тогда я чего-то не понимаю. Куча вашего народа заколачивает трудовой рубль в стройотрядах. На доске объявлений твоего профкома размещена информация студенческого отдела кадров: «Сортировщики овощей на базе общепита! Касса работает по четным с 10.00 до 12.00». «Лабухи» из университета выступают на самых крутых танцплощадках. И все они «куют металл» не просто так, а под университетским флагом. Вы что-то с этого имеете?
   – Стройотряды полностью под комсомолом. Вроде бы что-то ему от них перепадает. А все остальные – врассыпную. Каждый тащит в свою норку.
   – Санька, это непорядок! Университет выводит их всех на покупателя, музыканты играют на ваших инструментах. Это все денег стоит. Поставь перед ректором вопрос о специальном фонде на оперативные нужды с правом использования всей вашей троицей. Думаю, что комсомол тебя поддержит. Только прежде чем к нему идти, не забудь об одном сюжете. Ты мне говорил, что ваш Петр Павлович дорожит своей репутацией. Прокачай, чтобы все в этой схеме было чисто. Впрочем, что я, технарь, учу юриста бдительности.
   – Ты, Академик, не учишь, а напоминаешь. И не столько о бдительности, сколько о порядочности.
   – Спасибо, что оценил…
   Проект документа, представленный ректору, предписывал всем, кто оказывает услуги от имени КамГУ, в обязательном порядке заключать договор, в котором заказчик брал на себя обязательство от трех до пятнадцати процентов от суммы контракта перечислять на особый счет «оперативных расходов» университетского фонда социально-культурных мероприятий.
   Там же были прописаны доли администрации, комсомола и профсоюза, конкретные распорядители средств и порядок отчета и контроля за их использованием.
   Ректор внимательно, с красным карандашом в руках, прочитал проект и написал резолюцию:
   «Принципиальный подход не только одобряю, но и приветствую.
   Смирнову и Георгадзе (проректору и юристу):
   Довести до кондиции, оформить приказом».
   Листочек с резолюцией он прикрепил скрепкой к пояснительной записке и проекту положения, передав все это проректору.
   – Одно обязательное условие, – добавил шеф, глядя на инициаторов проекта. – Чтобы исключить вероятность возникновения нездоровых хватательных рефлексов, никаких наличных расчетов в этой сфере быть не должно.
   Не прошло и года, как идея фонда звонко выстрелила.
   Расположенный недалеко от университета завод бензопил готовился к празднованию полувекового юбилея. Кроме всего прочего, решили обновить занавес сцены заводского Дворца культуры. Производство занавеса было штучным, изделие супер дефицитным. Снабженцы для перестраховки заказали его двум фабрикам. И обе заказ выполнили. Зрительные залы заводского Дворца культуры и двух студенческих клубов, университета и мединститута, строились на основе одного типового проекта. По размерам занавес подходил всем. Машиностроители демократично сделали предложение и медикам, и университету. Медики бросились в министерство просить деньги и на полгода увязли в согласованиях. Университет «распечатал» свой «спецфонд» и через две недели перечислил требуемую сумму.
   Потом, правда, ревизоры что-то накопали. Было вынесено несколько выговоров, ректору и главному бухгалтеру даже сделали денежный начет, но новый занавес, сразу преобразивший зал, уже висел на положенном ему месте, радовал глаз и наглядно демонстрировал приоритет больших свершений по отношению к сиюминутным неприятностям.

   В «личном листке по учету кадров» Александра Игоревича Дьякова 1966 год оставил заметный след, отметившись трижды.
   В апреле Дьяков, завершив кандидатский стаж, стал полноправным членом КПСС.
   Спустя два месяца на правом лацкане его пиджака засиял университетский «ромбик», что нашло развернутое отражение в строчке № 6: «Образование».
   В четырнадцатом пункте, между отношением к воинской обязанности и домашним адресом, теперь значилось: «Семейное положение в момент заполнения личного листка» – женат.
   … Хотя в шестидесятые годы в СССР появилось уже второе поколение отечественных ЭВМ, используемых для прогнозирования, Варя Фокина не имела к ним ни малейшего отношения. Тем не менее, ее личный прогноз, сделанный еще в шестьдесят четвертом, полностью оправдался. На улаживание их с Саней совместных «частных вопросов» потребовалось два года. Он окончил университет, она – училище. В их паспортах появились штампики ЗАГСа. Но все это шло непросто, порой даже «через не могу».
   Обсуждение Саниного будущего, неожиданно для них, вышло за рамки семейного круга. В феврале в университете начинала работу комиссия по распределению молодых специалистов. Накануне ее заседания Дьякова пригласил к себе ректор. Кроме него в кабинете присутствовали второй секретарь райкома партии и заместитель председателя облпрофсовета [16 - Областной совет профсоюзов.].
   Ректор представил своих гостей и поблагодарил Саню «за энергичную и творческую работу». После чего сообщил, что в этом году министерство выделило юристам места только в пределах области. К выпускнику Дьякову проявляют интерес кадровики прокуратуры и МВД.
   – Если вас, Александр, интересует мое личное мнение, то я бы предложил вам два, максимум три года продолжать возглавлять студенческий профсоюз. Я понимаю, что мое мнение не может быть объективным, но это тот самый случай, когда мое личное желание продолжить работать с вами совпадает с общественной пользой. Попытаюсь аргументировать привлекательность университетского предложения и для вас. Если перевести все на воинские звания, то прокуроры и МВД предложат вам лейтенантскую должность. У нас, по гражданскому ведомству, вы уже как минимум капитан. Через два года работы в профкоме для вас возможны следующие варианты трудоустройства: освобожденный заместитель секретаря нашего парткома, инструктор райкома, заведующий отделом облпрофсовета и даже заместитель председателя райисполкома. То, что это не пустые слова, подтвердят присутствующие здесь товарищи. Вы уже втянулись в режим заочной учебы. Чтобы не терять форму, я рекомендую поступить в заочную аспирантуру. И последнее. Я ценю вашу деликатность: два года распределяя комнаты в аспирантском общежитии, вы ни разу не заикнулись, что живете с родителями. Чтобы не ставить вас в неловкое положение, я распорядился выделить вам блок из ректорского резерва. Перебираться можете хоть сегодня. На первое время этого хватит, а при необходимости за квартирой дело не станет. С нашими гостями мы этот вопрос также согласовали. Да, раз уж об этом зашла речь, изменения в семейном положении не предвидятся?
   – Предвидятся, Петр Павлович. Если бы не они, то я сразу бы на ваше предложение ответил «да». А сейчас прошу дать мне несколько дней для совета с причиной этих «изменений».
   Консультации он начал с Юрки. Погрязший в творческих муках дипломного проекта Брюллов долго не мог врубиться в суть Санькиных проблем.
   – Что ты мне мозги компостируешь? Ежу понятно, ректорское предложение на порядок лучше всех остальных. Это я тебе заявляю со стопроцентной уверенностью. А вот как тебе «разрулить» ситуацию с Пружинкой – уволь! Тут я тебе не советчик. Наговорить могу много чего, но все это не стоит и копейки. Подобным опытом я, слава Богу, обделен, но он вам вряд ли бы пригодился. Такие изделия по чужим чертежам не делают.
   Для того чтобы отыскать Варю в ГДР, где гастролировал ансамбль, и семь минут переговорить с ней по телефону, потребовалось почти два дня.
   – Санечка! Это очень лестное предложение. С моей эгоистичной колокольни все три варианта «не блеск». Я бы не возражала, если бы тебя назначили прокурором… к нам в ансамбль. Или что-нибудь подобное, означающее: «Дьяков – Варькин хвостик». Ну как? Хотела бы я сейчас посмотреть на твое выражение лица! Чтобы больше тебя не провоцировать, перехожу к рекомендациям: соглашайся, а дальше будем думать. Целую!
   Варин ответ на Санин монолог занял всего тридцать шесть секунд.
   Возможность продумать все вместе и тщательно подвернулась через два месяца. Завершив гастрольный тур «ГДР – Чехословакия – Польша», ансамбль почти без пересадки развернулся на восток. В апреле его ждали крупнейшие города Урала и Сибири. Первым из них оказался Свердловск, в котором должны были состояться два выступления.
   Путешествие на пассажирском поезде от Камска до Свердловска занимало девять «ночных» часов. Естественно, что у председателя студенческого профсоюза сразу обнаружились неотложные дела в «столице Урала», как не без основания любят называть свой город тогда еще свердловчане, а ныне екатеринбуржцы.
   Отпроситься у ректора в командировку Дьяков решил заблаговременно. Без всяких «финтов» он сказал Петру Павловичу, что по личным причинам ему со среды до пятницы требуется посетить Свердловск. И добавил, что попутно он собирается прощупать и одну «служебную» тему.
   Уже пятый год на советском голубом экране блистала студенческая передача КВН. На равных с москвичами в ней выступали ребята из Баку, Горького, Минска, Одессы, Харькова. В последнее время к ним стали подтягиваться и свердловчане. Попытки команды КамГУ пробиться в «элитный круг» КВНщиков пока успеха не имели. Разузнать о скрытных дорожках, ведущих к КВНовскому Олимпу, и собирался Саня у своих коллег из свердловского «политеха» и университета.
   Ректор эту затею поддержал с осторожным энтузиазмом.
   – Когда вы собираетесь быть в Свердловске? – уточнил он.
   – Через неделю, со среды по пятницу, – Саня назвал даты.
   Ректор взял свой ежедневник.
   – В четверг я выступаю в УПИ оппонентом, зайду к их ректору. Вы накануне повстречайтесь с ребятами. Если почувствуете, что нужна моя помощь – дайте знать. Я остановлюсь в «Большом Урале».
   У Сани мелькнула идея.
   – А когда уезжаете домой?
   Ректор набрал секретаря:
   – Валентина Ивановна, посмотрите в билете время отхода поезда из Свердловска?
   И выслушав ответ, продублировал:
   – Проходящим новосибирским в 0.20.
   – Петр Павлович! А если в Свердловске я вас приглашу на концерт ансамбля Моисеева?
   Ректор еще раз заглянул в свои записи:
   – Защита с четырнадцати, максимум – до семнадцати. Минут на тридцать заглянем на банкет. Считайте, что приглашение принято с благодарностью. От вопросов пока воздержусь…
   С администратором ансамбля, бывшим его солистом Федором Алексеевичем (после четвертинки коньяка по его же инициативе – Федей), Дьяков познакомился еще год назад. Чокаясь, администратор покровительственно спросил Саньку:
   – Ты, наверное, думаешь, что Федя из тех, кто «возьми – принеси»? Ошибаешься! Спроси любого: «Кто у нас обеспечивает связь партии и народа?». Любой скажет: «Федя»!
   Еще один наводящий вопрос понадобился, чтобы выяснить, что под «партией» подразумевалось ближайшее окружение мэтра.
   Когда около десяти утра автобус, встречавший «народ» в аэропорту, подкатил к гостинице, вместе с администратором их встречал отутюженный и свежевыбритый Санька.
   В правой руке он держал букетик гвоздик. Еще вчера вечером они благополучно росли в университетской оранжерее. Привезти цветы из Камска было надежней, чем с утра рыскать в поисках еще одного вида дефицита по незнакомому городу.
   На указательном пальце левой руки Санька недвусмысленно крутил колечко с биркой и ключом от Вариного номера.
   Варя, едва успев соскочить со ступеньки автобуса, радостно ойкнув, повисла на нем.
   – Санька! Тебе к этим ключикам еще бы и усики, ну чистый сутенер, – шепнула она, целуя его в подбородок.
   – И много ты их видела, сутенеров?
   – Уж точно больше, чем нобелевских лауреатов!
   Через пару часов, завязывая перед зеркалом галстук, Саня размышлял вслух:
   – Помнишь, папа Вася предлагал называть нас «любовники». Зря отказались. Вполне бы соответствовало.
   Когда в субботу в шесть утра Саня у того же автобуса провожал Варю в аэропорт, статус «вахтового любовника» уже не вызывал у него восхитительно-дурашливого настроения.
   Но это было потом. А пока в их распоряжении оказалось целых три дня и три ночи. Не так мало для того, чтобы чуть притушить молодой пыл и заодно обсудить серьезные «взрослые» темы.
   За два года, промелькнувших после их с Варей памятной июльской ночи незабвенного шестьдесят четвертого года, Саня много раз вспоминал слова, с которыми его Варюха обратилась к родителям: «Главное, что мы любим друг друга».
   Несмотря на тысячи километров расстояния между «молодыми», их совместная сдача экзамена по этой основной учебной дисциплине пока проходила успешно, тепло и на удивление спокойно.
   Почему «пока» и «на удивление»?
   Любовь на расстоянии – штука весьма сложная и, что еще хуже, противоречивая.
   С одной стороны, это сфера повышенного риска. И Варя, и Саня имели высокую «конкурентоспособность», пользовались успехом у противоположного пола. Их окружало множество соблазнов. Оба постоянно были на людях, «вызывая огонь на себя». Чтобы избежать искушений, надо было этого не только желать, но и иметь в придачу надежный внутренний тормоз. Благодаря многолетним занятиям спортом, необходимости «режимить», терпеть, у обоих эти качества сформировались в необходимом объеме.
   С другой стороны, «дистанционная» любовь имеет важное преимущество. Она, словно вино в бочках, не только сохраняет, но и повышает романтический градус. На расстоянии возлюбленные избавлены от мелочных конфликтов и беспредметных ссор. К минимуму сведена вероятность аварии, выраженной всего одной строчкой не совсем, как со временем выяснилось, пролетарского поэта Владимира Маяковского:

     «Любовная лодка разбилась о быт».

   Нынешняя встреча в Свердловске была неслучайной. Варя и Саня никогда не упускали малейшей возможности встретиться в Москве и в Камске. Если «моисеевцы» гастролировали в городах, которые находились в радиусе полутора-двух часов полета от Камска, свидания происходили на «нейтральной территории». Появление на воздушных трассах «быстрых» самолетов Ил-18 и доступная цена билетов делали такое десантирование реальным.
   Это было здорово, интригующе, освежало чувства.
   Это было хорошо. Для любовников. Но не для семьи.
   Последний вывод как-то нарисовался сам собой, совпал с завершением учебы. Юношеская поэзия жизни оставалась позади. На смену ей неумолимо шла взрослая проза.
   В правоведении, особенно зарубежном, давно прижился сухой, словно галета, термин: «раздельное проживание супругов». Чаще всего он отождествляется с неладами в семье.
   Семейная практика предполагала и неконфликтное раздельное проживание супругов. Для моряков, полярников, разведчиков-нелегалов, космонавтов, просто работяг, завербовывавшихся на «севера», чтобы заработать на квартиру или автомобиль.
   При всех красивых словах и возвышенных чувствах, «разделенная» семья не являлась полноценной. Неполноценна она для детей, для обеспечения единства душ и, извините, тел. Разделенная семья – всегда жертва. Жертва «куску хлеба», карьере, амбициям. Рано или поздно и ей, и ему все равно предстоит определиться с ценой этой жертвы и решить для себя: стоит ли эту цену платить?
   Для Вари и Сани этот момент настал. К такому выводу они, не сговариваясь, пришли уже в первый «свердловский» вечер. Обстановка располагала к спокойному разговору. До закрытия гостиничного ресторана оставалось около часа. Официанту этого времени было слишком мало, чтобы обслужить новых клиентов. Поэтому засидевшиеся гости больше его не раздражали, и он любезно выполнял их малые прихоти. Вроде «только, пожалуйста, бифштекс – без лука».
   К тому же громогласный оркестр покинул сцену, и в зале лишь приглушенно звучала старая запись песен Клавдии Шульженко. Их вызванная встречей бурная радость вошла в берега, эмоции поубавились и приблизились к той отметке на шкале, после которой чувства вежливо уступают место рассудку.
   В эти два прошедших года как у Саши, так и у Вари все складывалось хорошо. На обочинах дальнейшей Вариной танцевальной стези отчетливо вырисовывались интересные и выгодные заграничные гастроли, покупка или, если очень повезет, получение квартиры, московская прописка.
   Санино будущее, как выяснилось недавно, на ближайшие годы было связано с Камском. Теоретически Дьяков имел возможность попасть на работу в Москву. Для этого «молодым» следовало срочно оформить свои отношения, то есть «расписаться». После чего Саня получал право на «свободное» распределение «по месту работы жены».
   В февральском телефонном разговоре из ГДР Варя спонтанно, но очень точно охарактеризовала такое развитие событий: «Дьяков – Варькин хвостик». Но эту формулу даже в коротком разговоре она не могла воспринять всерьез. Дьяков и «хвостик» были для нее понятиями несовместимыми.
   – Варюша! Но и ты сегодня никак не вписываешься в «хвостячий» формат, – сказал Саня. – Твои победы нисколько не уступают моим. Скорее, наоборот.
   Варя благодарно погладила его руку.
   – Спасибо, Санечка. Для меня эти слова очень дороги. И обещаю, что я не буду ими спекулировать.
   Она замолчала, вслушиваясь в слова песни.
   Сигнализируя, что дорогим гостям пора закругляться, дважды мигнул свет.
   – Хорошо, Сань, что у нас есть еще два дня. Утро вечера мудренее. Неужели мы с тобой да ничего не придумаем?
   Утром Варя поехала на репетицию, а он отправился на встречу с местными КВНщиками. Ребята встретили его доброжелательно, откровенно поделились некоторыми «фирменными секретами», предложили подумать, чтобы объединить усилия. Особенно в создании сценариев.
   В полдень он позвонил в номер ректора, рассказал ему о результатах переговоров и спросил:
   – Петр Павлович! Не передумали пойти на концерт?
   – Нет, как договаривались.
   – Тогда я оставлю контрамарку у дежурной на этаже.
   – Контрамарку? Это уже интригует! Александр, простите за любознательность: вы-то к ансамблю имеете какое отношение?
   – К ансамблю, Петр Павлович, не имею. Но к артистке ансамбля – да.
   – Ну и прекрасно. Тогда после концерта я заказываю столик на троих. Давно не ужинал с танцовщицами!
   Из кратких реплик ректора во время концерта и в антракте Саня уяснил, что к хореографии Петр Павлович неравнодушен. И к красивым женщинам тоже. Не успев устроиться в кресле, шеф с ходу заявил:
   – Вы даже не подозреваете. Александр, насколько я любопытный. Берегитесь, я выверну вас наизнанку! Во-первых, кем вам приходится та, кто одарила нас контрамарками? Надеюсь, не сестрой?
   – Почти угадали, Петр Павлович. Очень долго ходила в «младших сестренках». Пока не подросла.
   – Вы уж потрудитесь показать мне ее на сцене. Мне морально нужно подготовиться к совместному ужину.
   Указание руководства было неукоснительно исполнено. Когда номер с участием Вари окончился, ректор очень серьезно произнес:
   – Поздравляю, Александр. В этой девочке есть изюминка. И при этом ничего лишнего!
   Они дождались Варю у служебного выхода. Протокольное представление друг другу передовых представителей науки и искусства произошло под открытым свердловским небом. Через двадцать минут они уже сидели в ресторане.
   Мужчины заказали армянский коньяк, Варя от спиртного отказалась.
   – Варюша, – начал разговор Петр Павлович, – я не преувеличиваю, но сегодня у вашей труппы был триумф. Знаете, о чем я подумал, когда утихли последние аплодисменты? Наверное, такое происходит каждый раз. Каждодневно – это не слишком? Когда успех перепадает нечасто, он воспринимается как дефицит, его вкус высоко ценишь. А когда он навещает с частотой яичницы на завтрак, не приедается?
   – Петр Павлович, я как-то об этом не задумывалась, но ответить попытаюсь. Только у меня к вам личная просьба: обращайтесь ко мне на «ты». Мне это будет приятней. Может быть, я даже сболтну что-нибудь лишнее.
   – С превеликим удовольствием! Это с Александром по должности мне надо держать дистанцию.
   – За три года, Петр Павлович, это блюдо мне не приелось. Думаю, что успех и популярность не надоедают. У ансамбля Моисеева с начала его создания имеется постоянная задача: делать лучше всех. То есть триумф предрешен. Нет его – нет ансамбля. Чтобы танцевать лучше всех, надо пролить много пота. Тогда получается, что триумф – это всего-навсего, как говорят у папы на заводе, сдельная оплата труда. А почему вы это спросили? Я о вас много наслышана и от Сани, и от девчонок – ваших студенток. Уж вам-то есть чем похвастаться? Вот скажите, почему вы свои фронтовые награды не носите? Они же не только потом, они кровью заработаны!
   – Варюша, ты опасный человек! У тебя в роду одесситы не присутствуют? Это их фирменный стиль: «А что вы думаете за это?». И тут же тебе в ответ: «А вы?».
   Когда их общение достигло экватора, Варя круто изменила жанр.
   – Петр Павлович, мы с Саней чувствуем себя как на очень доброжелательном, но экзамене. Настолько доброжелательном, что я подумала: а не напроситься ли нам к профессору на консультацию? Вчера за тем столом, – она показала в противоположный угол, – мы уткнулись в противоречие между содержанием и формой. Содержание: мы желаем и впредь быть вместе, навсегда. А с формой не получается. Сань, ты коньячок выпил, раскрепостился. Изложи, пожалуйста.
   Саню совсем не вдохновила идея посвящать ректора в проблемы «внутреннего бытия».
   – Бессердечная ты, Варвара. Обременяешь человека пионерскими проблемами в редкий час отдыха.
   – Варюша, это он хитрит, пытается не только уклониться от твоего поручения, но и от контроля старшего товарища, – подыграл Варе ректор.
   Деваться было некуда. Саня как можно лаконичнее пересказал вчерашний разговор.
   Петр Павлович задумался…
   – Долейте, Александр, для активизации умственной деятельности.
   Он чокнулся с Саней, кивнул Варе и со вкусом сделал пару глотков.
   – Ты, Варюша, толкаешь меня на нарушение одной рекомендации и одного принципа. Рекомендация моей дражайшей половины гласит: «Не распускай хвост перед красивыми женщинами». Мой собственный опыт к этому добавляет: «Не консультируй по сердечным проблемам». В студенчестве я был старостой группы. Нескромно отмечу, что среди ребят пользовался авторитетом. На четвертом курсе у многих из них студенческие романы стали подходить к логическому завершению. И вот, подходит ко мне один и спрашивает: «Собираюсь жениться на Вальке, как она тебе?» – «Валька? Хорошая девчонка!». И так человек пять.
   – И все были хорошие? – полюбопытствовала Варя.
   – Мне казалось, да. А через десяток лет встречаю на улице того, «Валькиного». Пьяный в дым, в обнимку с еще одним таким же. Увидел меня и орет на весь Камск: «Видишь Петьку? Обходи его, козла, за километр. Это он мне жизнь исковеркал, стерву-Вальку подсунул». Не в таком явном виде, но еще пара подобных упреков по подобному поводу мне досталась. Я не такой мудрый, чтобы не делать ошибок. Но их тиражирования пытаюсь избегать. Для того и установил себе принцип невмешательства. Но перед такой женщиной, как ты, Варюша, удержаться не могу. И хвост распускаю, и «консультирую».
   Ректор тяжело вздохнул и чуть заметно подмигнул Дьякову.
   – Чтобы оправдать собственную беспринципность, проведем консультацию не персонально, а «в общем виде». Поближе к экономике, в которой я все же профессионал, а не к психологии, где дилетант-любитель. С точки зрения формальной логики получается, что равноценный для сторон компромисс невозможен. Остается менее привлекательный вариант: серьезная уступка одной стороны для обеспечения общих интересов. Возникает вопрос: кто из вас двоих способен уступить? Не должен, а именно способен. Если поставить вопрос ребром: кто сегодня способен заплатить за обоих? Заплатить не на словах, а реальными, хрустящими купюрами за будущую негарантированную прибыль.
   Не дождавшись ответа, Петр Павлович продолжил.
   – Мне представляется, что способен это сделать партнер, оценивающий свою долю в будущей прибыли гораздо большей, чем его нынешний реальный капитал. Это рассуждения экономиста. Но без психологии тоже не обойтись. Заплатить за двоих способен партнер, который психологически готов быть вторым, быть не на виду, выглядеть, как вы говорите, «хвостиком». И это совсем не обязательно удел женщины. Вот теперь, Варюша, я болтну лишнего. У нас в университете работает доцент, который не комплексует из-за того, что его супруга секретарь обкома. Скорее, наоборот. В то же время мой приятель, неплохо знающий вашего, Варюша, министра – Екатерину Алексеевну Фурцеву, утверждает, что для нее ситуация, при которой она может лишиться высокого поста, равносильна смерти.
   – Нет, Петр Павлович! «Хвостик» – это мое, – не без грусти зафиксировала Варя. – Вы знаете, какой у Саньки девиз? «Никого впереди!». И этот «хвостик» прекрасно вписывается в его идеологию.
   Варя и Саня проводили Петра Павловича до такси.
   – Петр Павлович, – обратилась к нему Варя, протягивая руку, – надеюсь, не «прощайте», а «до свидания».
   Ректор галантно поцеловал Барину руку, повернулся к Сане и как-то не по-ректорски произнес:
   – Ты, Саша, ее береги.
   Саня давно крепко спал, а Варя, уютно устроившись на его руке, все размышляла над словами Петра Павловича. В них она обнаружила одну подсказку. Ей нужно было внимательно и всесторонне посмотреть на свою профессию, на собственный, как он выразился, бизнес. Оценить его на предмет отсутствия или наличия проблем.
   С «плюсами» все было ясно. Немереное число претендентов на работу «у Моисеева» наглядно это подтверждало.
   А вот имеются ли пятна на этом солнце?
   У себя в Камске Варя постоянно ощущала идущие от окружающих ее людей тепло и симпатию. Ее берегли и даже баловали. Здесь, несмотря на то, что она «вошла в обойму», необходимо было продолжать каждый день и даже каждый час жестоко биться за свое «звездное» существование. Большинство ее коллег без насилия над собой приняли для себя эти правила игры. У нее же они по-прежнему вызывали дискомфорт.
   Только теперь до Пружинки дошел смысл слов их тренера, лет пять назад популярно объяснявшего своим ученикам разницу между любительским и профессиональным спортом.
   – Многие думают, что разница в деньгах. Деньги – не последнее дело, но и не первое. Любительский спорт – это игра для собственного удовольствия. Выиграл – отлично. Проиграл – не беда, просто испытал остроту ощущений. В профессиональном спорте или ты побеждаешь, или тебя просто не существует.
   Сколько Варя себя помнила, и в спорте, и в танцах она постоянно росла. И сейчас она так же напряженно работала над собой. Но в последнее время у нее появилось ощущение, что как танцовщица она буксует. В Камске Варя была в числе лучших. У Моисеева она оказалась одной из многих. Многих хороших, а не плохих. Высшей похвалой мэтра было выражение: «Это похоже на дело». Лично ей услышать такие слова в свой адрес не довелось.
   Уже на третий год работы в ансамбле Варя обратила внимание на существование одной темы, о которой артисты между собой старались не говорить. Если коротко, то эта тема укладывалась в три слова: «короткий век танцовщика». За редким исключением, «звезда балета» на самом деле не «звезда», а «метеор». Два десятка лет, и его уже нет на небосклоне. А на земле все надо начинать с самого начала. Начинать, когда тебе уже за сорок.
   Варя попыталась подвести итог: стоит ли все это откладывать на целые четыре пятилетки?

   Подумав, она облегченно вздохнула, приподнялась на локоть и сверху посмотрела на Саню. Судя по довольной физиономии, ему снилось что-то вкусное.
   – Саня, – сначала тихонько позвала она, потом чуть громче, – Сань!
   Санька открыл глаза, еще, видимо, не в силах сразу вырваться из другого измерения. Потом он разглядел Варины глаза и, улыбаясь, потянулся к ней…
   – Дьяков! – строго шепнула она. – Ты не то подумал. Зови меня под венец!

   После уральско-сибирских гастролей артистам дали две недели отпуска. Благодаря этому, июнь шестьдесят шестого оказался урожайным на заявления. Два одинаковых были поданы «молодыми» в Камский ЗАГС. Авторство в двух других принадлежало только Варе. В одном она просила дирекцию ансамбля «освободить ее от занимаемой должности по семейным обстоятельствам». В другом содержалась просьба допустить ее к приемным экзаменам в Камский университет «на льготных условиях в связи с наличием трудового стажа (три года)».
   Администратор ансамбля Федор Алексеевич как связующее звено между «партией и народом» заявление принял. Внимательно прочитав его, он не без симпатии спросил:
   – Хорошо подумала? Ты у нас не первая, кто замуж выходит.
   – Как тут не думать, Федор Алексеевич.
   – Второй вопрос, извини, деликатный: в декретный отпуск не собираешься?
   – Пока нет. А что?
   – Я же сказал, что ты не первая. По закону тебя должны отпустить через месяц. Но если не подпирает, просят на два-три месяца задержаться. Чтобы новеньких ввести в номер.
   Представляясь как «связной», Федя не набивал себе цену. Все точно так и произошло. Варю попросили поработать еще два месяца. Она согласилась не раздумывая. Меньше всего ей хотелось, чтобы ее посчитали неблагодарной.
   При поступлении в университет возник только один вопрос: какую выбрать специальность? Варя, проштудировав «Справочник для поступающих в вуз», подчеркнула красным карандашом «экономическую географию». Саня удивился:
   – Я думал, ты выберешь что-нибудь «культурное»: историю, филологию.
   – Экономическая география, Санечка, тоже не бескультурье. Географию я неплохо познала на практике за последние три года. Думаю, что в университете вряд ли у кого имеется столько виз в загранпаспорте и налета часов внутри Союза.
   – А экономика? Ты в ней тоже корифей?
   – Посмотрела бы я, как твои корифеи прожили в Нью-Йорке на пятнадцать долларов в день! Если серьезно, ты прав. В экономике я разбираюсь очень слабо. Но зато экономиста Петра Павловича понимаю с полуслова. Все остальное приложится.

   Для одних Новый год – праздник. Для других – рабочая смена с вредными условиями труда. Председатель студенческого профкома Александр Дьяков однозначно относился ко второй категории.
   Уральцы всегда встречают Новый год дважды: по «камскому» времени и «по Москве». В два часа только что наступившего 1967 года, под звон бокалов во второй раз прозвучало громкое «С Новым годом!». Самые торопливые гости потихоньку стали покидать университетский актовый зал. Саша подошел к своему коллеге – комсомольскому секретарю Алику, и пожал ему руку:
   – Поздравляю. «Горку» перевалили, танкоопасные направления позади.
   К «танкоопасным» относились накладки с размещением за столиками, ляпы в концертной программе, нелады с выпивкой и закуской, повышенная активность перебравших норму.
   Локализация последних не первый год исполнялась на уровне лучших мировых стандартов. Тренер самбистов выделял четырех своих питомцев, которые уговорами или болевыми приемами успокаивали слишком темпераментных. Бывало, что этими «слишком» оказывались и преподаватели. Отрабатывать на них «подсечку» или «зацеп» было как-то не этично. К тому же выявилась закономерность: буйствовали преподаватели, которые в трезвом состоянии чаще всего были самыми тихими и невредными.
   На этот раз все было спокойно. Алик и Саша подошли к «ректорскому» столу, поинтересовались: нет ли «ценных указаний»? Указание было одно: продолжать в том же духе.
   Теперь можно было расслабиться со «своими». К этой категории принадлежали непосредственные организаторы праздника. Майор военной кафедры, обеспечивающий исполнение правила «чужие здесь не ходят»; директор студенческого клуба и заместительница директора университетской фабрики-кухни; тренер по самбо. А также «служители муз» – актер драмтеатра, выступавший в качестве режиссера театральной студии, его коллеги – руководители студенческих эстрадного оркестра, хора и танцевального ансамбля.
   На каждого из «взрослых» приходилось по два-три студента – их ближайших помощника. В их числе фигурировала и солистка танцевального ансамбля, студентка географического факультета Варя Дьякова.
   У военных есть традиция. Когда парадный расчет минует трибуну, возглавлявший его командир выходит из общего строя и поднимается на нее. То же самое происходило за этим столом. Пока подопечные выступали в «парадном строю» перед гостями, их мэтры были с ними. Заканчивался номер, и «командир» подсаживался к коллегам.
   – Сегодня, конечно, получилось неплохо. Но называть это «БАЛОМ»? Помилуйте! Вы знаете, каким должен быть настоящий бал? Настоящий бал должен греметь, а не издавать жалкие звуки. На балу голова должна кружиться и без всякого употребления горячительных напитков. А при их употреблении уважаемым гостям желательно забыть о своем пролетарском происхождении и соответствовать лучшим традициям Благородного собрания. Заведения, увы, неведомого нынешнему поколению не только студентов, но и преподавателей. И, несомненно, бал несовместим с громким всеобщим криком. Если даже этот крик называется коллективным пением комсомольских песен.
   Этот монолог принадлежал многолетнему руководителю университетского хора Ивану Александровичу Оболенскому. Он был реакцией на реплику майора, что «получился настоящий бал».
   Ивану Александровичу накануне исполнилось семьдесят. С хористами он никогда не говорил о своем прошлом, но от одного студенческого поколения к другому передавались легенды о крутых поворотах его музыкальной судьбы – от дирижера военного оркестра до солиста знаменитой свердловской оперетты.
   Несложный арифметический расчет показывал, что в судьбоносном 1917 году Ивану Александровичу уже исполнилось двадцать два года. Это обстоятельство, в сочетании с сохранившейся в его годы выправкой, давало основание относиться к его ссылкам на Благородное собрание без малейшей иронии.
   Саша сел рядом с Варей и оказался прямо напротив Оболенского. Иван Александрович немедленно отреагировал на появление нового действующего лица.
   – Саша! Ты действительно повесил бутсы «на гвоздик»?
   – Пора, Иван Александрович. А то дождешься, что с трибун закричат: «Старика Дьякова – на мыло!».
   – Тебя будет не хватать. Кто, кроме тебя, в штрафной способен пяточкой выложить мяч под удар? Никто! Нет, Саша, рано.
   – Иван Александрович, пять лет назад, когда я надумал идти в профессионалы, один мудрый человек сказал: «Иди в университет. А в футбол будешь играть за сборную Верховного Совета. С животиком, но технично».
   Руководитель эстрадного оркестра встал из-за стола. В руках у него была рабочая программа вечера.
   – Коллеги, принимаю эстафету. Я не ошибаюсь: «Дамы приглашают кавалеров»? У нас заготовлен вальс, но публика, похоже, приустала. Может, что-то менее головокружительное?
   – Давид, – обратился к нему Оболенский, – «Утомленное солнце» у вас имеется в репертуаре?
   – Обижаете, Иван Александрович!
   И он направился к оркестрантам.
   Ведущий объявил в микрофон: дамский танец!
   Первые полторы-две минуты народ упорно не желал оторваться от насиженных мест. Потом появилась первая пара, вторая, третья. Эти третьи были особенно хороши: высокие, стройные, пластичные.
   – Аспиранты мехмата, – внес ясность Саня.
   Аспирантский почин был немедленно подхвачен.
   Иван Александрович вполоборота, покачиваясь в такт музыке, с удовольствием смотрел на математиков. Он явно был с ними.
   Варя легонько толкнула Саню локтем, подмигнула и встала:
   – Иван Александрович, разрешите…
   Оболенский сначала удивленно, затем благодарно улыбнулся и несуетливо поднялся. Его плечи раздвинулись, четко щелкнули каблуки. Обойдя стол, он с поклоном остановился перед Варей и протянул ей руку.
   Выйдя на паркетную площадку, пара замерла на несколько секунд, ожидая музыкальной паузы, после которой можно исполнить первые восемь шагов «выхода». Они, словно пассажирский лайнер среди сухогрузов, изящно рассекли танцевальную акваторию. Резкая остановка, поворот… Несколько плавных оборотов в паре в одну, другую сторону… Выполняя эти стандартные фигуры, они как бы приноравливались друг к другу. А потом началось!
   Варя, совершив круговое движение вокруг партнера, на секунду замерла. И вот они уже стремительно сделали ритмичную пробежку вперед. Остановка, поворот и… И Иван Александрович изящно «подметает» носком туфли пол вокруг застывшей партнерши… Несколько метров пара проходит спокойно вальсируя, затем снова остановка, резкий разворот в одну сторону, в противоположную… И партнер на этот раз рисует носком новый круг, как бы обозначая запретную зону для всех, кто находится за его пределами. Понадобилось всего несколько фигур, чтобы уже никому не надо было растолковывать значение слова «элегантность».
   То ли стесняясь танцевать на таком фоне, то ли залюбовавшись ими, остановилась и отошла в сторонку полноватая профессорская пара. Почти сразу их примеру последовали еще два дуэта. Все они, не покидая площадки, продолжали смотреть на это сочетание грации и достоинства. В конце концов в круге остались только Варя с Оболенским и аспиранты.
   Начинал оркестр играть без дирижера. И почти никто не заметил, как Давид Соломонович занял свой командный пункт и повел музыкантов вслед за танцорами. Он вовремя увидел, как участилось дыхание Вариного партнера, и мастерски закруглил исполнение.
   Иван Александрович слегка поклонился аплодирующим зрителям, поцеловал руку Варе, аспирантке и подошел к дирижеру.
   – Спасибо, Давид! Спасибо, ребята! Еще немного – и вам пришлось бы исполнять минорный марш.
   У «своего» стола Варю и Оболенского встречал Саня.
   – Иван Александрович, блестяще! Порода есть порода!
   – Спасибо. Хотя комплимент и жеребячий, но все равно приятно.
   – И позвольте мне отобрать у вас партнершу. Представляю: студентка Варя Дьякова, моя жена. Еще полгода назад – артистка ансамбля Моисеева.
   – И она тоже бросила? – с сожалением спросил Оболенский.
   – Что «тоже»? – задал встречный вопрос Саня.
   – Ты – футбол, она – ансамбль. Впрочем, что сказал тебе «мудрый человек» про Верховный Совет?
   – Что буду играть за его сборную «с животиком, но технично».
   Иван Александрович сел, взял стакан с минеральной водой и замер задумавшись.
   – Может, он действительно мудрый, этот твой человек?
   Он отставил в сторону стакан и взялся за фужер с вином:
   – Давайте выпьем за то, чтобы Варя была примой на балах Верховного Совета!

Брюллов, Атаманов, Морозовский. 1967

   В институте Юра учился ровно, без троек. До четвертого курса пятерок тоже было негусто. Чтобы держаться на этом уровне, ему всего лишь нужно было не пропускать лекции, внимательно их слушать и конспектировать, пытаться докопаться до сути на семинарах и практических занятиях.
   Хотя с точными науками у Юры конфликтов не наблюдалось, по складу ума он все же был гуманитарием. В свои любимые школьные предметы – историю и литературу – он погружался для собственного удовольствия, подбирая книги для чтения не врассыпную, а по темам, которые зацепили. В институте таких дисциплин пока не обнаружилось. В общественных науках настолько явственно ощущались фальшь и лицемерие, что любовь к ним как-то не воспламенялась.
   На четвертый год появились учебные курсы, связанные с экономикой и управлением. Накануне он впервые побывал на заводской практике, где, кроме всего прочего, оценил мудрость только что появившегося анекдота:
   Ереванское радио спрашивают:
   – Чем отличается бардак от публичного дома?
   Отвечаем:
   – Публичный дом – это заведение. А бардак – система.

   Видимо, по природе Юра был не только гуманитарием, но и системщиком. Его интересовало все, что способствует превращению бардака в четко действующий механизм, в порядок. И тогда потоком пошли пятерки по этим дисциплинам, по курсовым работам и проектам, где присутствовали не только техника и технологии, но и управляющие ими люди.
   Эту информацию и сопутствующие ей размышления Юра постарался довести до сведения Н0Д-4 Атаманова, отвечая на его короткий, но заковыристый вопрос:
   – Чем ты дышишь?
   Перед этим Атаманов внимательно разглядывал вкладыш к диплому инженера Юрия Брюллова, распределенного в распоряжение Уральского металлургического центра МПС. Или, коротко – УМЦ. Завершив это занятие, он вложил вкладыш в диплом и резко захлопнул корочки.
   – Что ж, для перворазрядника очень даже достойно! И чему вас учили, мне теперь тоже ясно.
   Николай Петрович Атаманов, возглавив отделение дороги, не изменил своему правилу «охотиться за головами». С каждым из молодых специалистов он беседовал минимум пятнадцать минут и не выпускал их из своего поля зрения и в дальнейшем. Года через два на некоторых он ставил крест и вычеркивал из своей «кадровой» тетрадки. Таких набиралось чуть больше половины. За остальными присматривал, часто перемещая не только по карьерной вертикали, но и по горизонтали.
   – Гуманитарий, системщик. Это меняет дело, – среагировал Атаманов на рассказ Юры. – Кадровики предлагали направить тебя технологом в литейный цех, но, думаю, они тебя не раскусили. В УМЦ начальник ООТ [17 - Отдел организации труда.] из нормировщиков. Ему все эти НОТ и тем более сетевой график нужны как козе тромбон. Просится обратно к своим «нормам выработки». Давай мы тебя к нему стажером назначим на три месяца? Если ты и я почувствуем, что это твое – осядешь. Если нет – подберем что-то другое. Параллельно ликвидируем типичный пробел высшего образования: подучим тебя общению с рабочим классом. Знаешь, какое главное качество руководителя любого ранга? Не дать подчиненным запудрить тебе мозги. Особенно это болезненно ощущается при общении с «гегемоном». Только сразу дам тебе одну вводную. По штатному расписанию в ООТ должны служить исключительно трудовики. Их хлеб разнообразием не блещет: повременка, сдельщина, хронометраж. А для меня организация труда и производства неделимы. Если они в обнимку не работают на экономику, на реформу, то это пустые хлопоты. Когда ты этим проникнешься, мы с тобой такого наворочаем!
   Чтобы атамановская вводная не показалась тарабарщиной, придется вернуться на два-три года назад.
   После окончания войны, смерти Сталина и свержения Хрущева стало ясно, что военные, силовые методы управления экономикой страны для мирного времени не подходят. А какие подходят?
   Вокруг этого на самом верху возник нешуточный спор. Харьковский профессор Либерман опубликовал в «Правде» статью, в которой предлагал повысить хозяйственную самостоятельность предприятия, дать ему возможность заработать средства на зарплату, развитие, на социалку. Позволить по своему разумению, без вмешательства сверху, потратить заработанное.
   Иной путь придумали «математики», идейным вдохновителем которых был академик Глушков. Улучшить управление предприятиями они рассчитывали за счет тотальной информатизации. Для этого предлагалось создать единую для всей страны государственную сеть вычислительных центров.
   Легенда это или сущая правда, но говорят, что выбор варианта реформы определил ответ на вопрос председателя Совета Министров СССР Алексея Косыгина: во что это обойдется?
   Либерман ответил, что финансовые затраты на его вариант равны стоимости бумаги, на которой будут напечатаны соответствующие указы, а первые результаты пообещал уже в ближайшие месяцы.
   Затраты на вычислительные центры оценивались большими миллиардами, а время на их создание и запуск – многими годами.
   Председатель Совмина, который умел считать деньги и ценить время, предпочел быструю и недорогую самостоятельность. В сентябре шестьдесят пятого было принято постановление «Об улучшении управления промышленностью». Процесс его реализации назвали «косыгинской реформой».
   Через три месяца после беседы с НОД-4 стажер Брюллов доложил шефу четыре позиции своего видения ситуации с УМЦ.
   Во-первых, по его мнению, техническому уровню оборудования, оснастки и приборов УМЦ могли только позавидовать все предприятия города. Включая аристократов машиностроения – моторостроителей.
   Во-вторых, оборудование было рассчитано на изготовление высокоточных заготовок, сварку и термообработку малыми партиями. Производить на нем «грубую» продукцию, например тормозные колодки, было равносильно обработке с точностью до микрона болтов для монтажа вагонных унитазов.
   Третья позиция заключалась в том, что было экономически целесообразно загрузить примерно шестьдесят процентов мощностей УМЦ собственными заказами, а на оставшихся сорока выполнять заказы машиностроителей на высокоточные заготовки малых серий, на экспериментальную и новую технику. Заказы на собственные «грубые» заготовки больших серий гораздо дешевле разместить у «соседей».
   Четвертая и последняя позиция гласила, что с точки зрения технологии и экономики все эти встречные потоки были легко осуществимы, но принадлежность будущих смежников к «чужим» министерствам ставила реализацию этой схемы под вопрос.
   У Атаманова руки до УМЦ пока не доходили, но интуитивно он чувствовал, что проект, в свое время задуманный в условиях совнархоза, сегодня должен быть скорректирован.
   – Сколько тебе потребуется времени, чтобы подготовить хотя бы приблизительные расчеты и устроить для меня и еще двух-трех человек экскурсию в УМЦ и к возможным смежникам? Ориентируйся на половину дня.
   – Если буду расчетами заниматься один, то недели четыре. Если дадите в помощь плановика – две.
   – Плановика дам. Выездной доклад должен быть готов через три недели. Все вопросы с заводами решай через моего помощника. Точную дату согласуй с ним же.
   В назначенный день Юра ожидал высокопоставленных экскурсантов у микроавтобуса с нежным названием «рафик» [18 - Микроавтобус производства рижского завода.]. Вместе с Атамановым из здания НОД вышли главный инженер, начальники УМЦ и планового отдела и незнакомый Юре мужчина.
   – Знакомьтесь, – представил его Атаманов, – Ежиков Владимир Михайлович, секретарь горкома по промышленности и транспорту.
   За три часа они побывали на двух заводах и в УМЦ. Примерно двадцать минут Брюллов в кабинете Атаманова с помощью трех заранее подготовленных на ватмане плакатов формулировал свои предложения. Еще час ушел на их обсуждение.
   После совещания Атаманов задержал Юру.
   – Как ты смотришь на то, чтобы заняться исключительно этим проектом? Естественно, в новом статусе – заместителя начальника отдела новой техники УМЦ. В твое распоряжение даю две ставки. Для начала. Кого нужно – подбирай сам.
   Ты понял, почему я пригласил Ежикова? Без горкома и обкома нам это дело не поднять. В горкоме с тобой постоянно будет на связи инструктор промышленного отдела.
   – Смотрю я на это дело, Николай Петрович, с удовольствием. Но с большим мандражом. Я в жизни еще никогда и никем не руководил.
   – Не беда! Ты еще много чего в жизни не делал.
   Каждый нормальный человек не то что любит, а нуждается в том, чтобы похвастаться. Особенно когда есть чем. Сегодня у Брюллова были все основания заняться этой полезной для собственного здоровья психотерапией. Еще три месяца назад суровая кадровичка дважды заставляла его переписывать анкеты из-за какой-нибудь лишней запятой. А сегодня она ангельским голосом спрашивала, когда он найдет время завизировать уже подготовленный приказ. Приказ был о его назначении.
   Первым делом он позвонил домой и доложил о приятном событии маме. У отца был «святой» день – операционный – когда его лучше было не отвлекать. Юра и не сомневался, что мама ему все перескажет в первую свободную минуту.
   Постоянно бегающего по своим профсоюзным делам Саньку он отловил только с третьего звонка. Санька искренне обрадовался за друга. Он не только принял информацию «к сведению», но и дал телефон «нужного человека», своего предшественника Жоры Трофимова. Жора трудился не где-нибудь, а в орготделе горкома.
   – Учти, Юрка, мимо его отдела ни одна муха не пролетает.
   Уже попрощавшись. Дьяков вдруг вспомнил еще один сюжет:
   – На прошлой неделе я не принял твое приглашение посетить «салон Шерер». После разговора с ректором беру свои слова обратно. Он порекомендовал посмотреть, стоящее ли это дело.
   – Прекрасно! Жду в пятницу в девятнадцать. Варюхе – пламенный привет!
   В той части камского общества, которое могло претендовать на звание «светское», под кодовым названием «салон Шерер» уже второй год значились музыкальные вечера в Камском Доме ученых. Своим возникновением и названием «салон» был обязан тоже Анне Павловне. Только не Шерер, а Звенигородской.
   Анна Павловна Звенигородская была той самой Анечкой, с которой первокурсник Юра Брюллов познакомился на теплоходе четыре года назад. Их бурный роман продолжался каникулы и целый семестр. Высокий градус романа обеспечивался в первую очередь Анечкой. Хотя оценка «градуса» даже в науке весьма субъективна.
   Вскоре после знакомства они оказались одни в квартире Юриных родителей. Сначала, сидя на диване, рассматривали семейный альбом Брюлловых. Очень быстро альбом свалился на пол, и началось нечто более злободневное и естественное для их девятнадцатилетнего возраста. В тот момент, когда, по ощущению Юры, настала «точка кипения» и он неумело попытался расстегнуть какие-то пуговички-кнопочки на Аниной талии, она отстранилась.
   – Юрик! Я девушка современная, но не без странностей. Своему мужу я достанусь девственницей.
   Юра, как человек воспитанный, с огромным трудом поборов зов плоти, отступил.
   Сюжет с тем же успехом повторился еще пару раз. Так и не выйдя из платонического состояния, жар их отношений стал потихонечку понижаться.
   Лет через пять, сделав Анне Павловне искренний комплимент, он полушутя-полусерьезно посетовал:
   – Насколько я разбираюсь в урологии, если бы у этой прекрасной женщины не было одной странности, сегодня она была бы моей.
   Анна Павловна не осталась в долгу:
   – Запомните, молодой человек: в серьезных делах словам и уговорам власти и женщины не следует верить. И ту и другую надо брать штурмом.
   Анечка была единственной дочерью известного профессора-химика. А ее папа был не только умным и образованным, но и хватким. Понятно, что Анин избранник должен был обладать всеми этими качествами в полной мере. Деловыми качествами Юра свою подружку постепенно разочаровывал. Он внимательно изучал все, что происходило вокруг, формулировал интересные идеи и раздаривал их, например тому же Дьякову. Но проблема была в том, что он совсем не предпринимал попыток снять с них хотя бы минимальный навар для себя. Стать, к примеру, лауреатом студенческого конкурса, поруководить студенческим научным обществом, обаять заведующего кафедрой с прицелом на аспирантуру.
   Когда Анечка упрекала Юру за его новый бескорыстный подарок, за очередную «упущенную выгоду», он лениво оправдывался:
   – У меня что, соображалка вышла из строя? Придумаю еще.
   Постепенно их встречи становились все реже и незаметно сошли на нет.
   Как выражаются химики, катализатором завершения их романа было появление в доме Звенигородских папиного любимца Толика Михайлова.
   Два года назад Толик защитил кандидатскую диссертацию. Он обладал способностью не только написать обо всем что угодно, но и достать это все хоть из-под земли. На момент знакомства Толик с шефом писали совместную монографию, которая затем должна была превратиться в его докторскую диссертацию. Энергичный кандидат наук был не только ученым секретарем совета папиного академического института, но и возглавлял молодежную секцию при Доме ученых.
   Влюбился он в Анечку с порога. В самом прямом смысле. Когда на его звонок открылась дверь профессорской квартиры, молодой ученый внезапно обнаружил перед собой что-то изящное с большими глазами, одетое, по-домашнему, в маечку с глубоким декольте и в теннисные шорты. Михайлов потерял дар речи.
   – Извините, я, кажется, не туда, – пробормотал он, пребывая в полубессознательном состоянии.
   – Если вы Толик, то именно туда!
   Как показало дальнейшее развитие событий, права оказалась Анечка. Толик был на семь лет старше ее, он уже прочно стоял на ногах, и эти ноги точно знали, куда шагать дальше. Вместе с такой девушкой ноги готовы были не только шагать, но и бежать. Быстро и долго.
   Они расписались одновременно с окончанием Аней третьего курса. Чтобы сохранить династию химиков и редкую фамилию, Аня осталась Звенигородской.
   Анатолий Александрович Михайлов попал в руководители молодежной секции Дома ученых случайно. Председателю Камского научного центра перед профсоюзной конференцией принесли на согласование список руководства Дома ученых. Против названия молодежной секции стоял прочерк.
   – У нас что, молодежи нет? – удивился академик.
   – Согласовали Кравченко из Института геологии, но два дня назад он прошел по конкурсу в Сибирское отделение. Три кандидатуры перебрали, но по каждому возникли вопросы.
   – Вы их в тыл врага будете забрасывать или в космос запускать?
   Академик встал из-за стола, подошел к двери, ведущей в приемную, и широко открыл ее. В приемной его ожидали четыре посетителя.
   – Вы из какого института? – обратился он к самому молодому на вид.
   – Прикладной химии, Леонид Степанович! Ученый секретарь Совета – Михайлов. Я с проектом постановления президиума по нашему институту.
   – Товарищ Михайлов, ответьте, вас очень обременит руководство молодежной секцией нашего Дома ученых?
   – Думаю, что нет.
   – Давайте ваше постановление и пройдите с этими товарищами. Они все объяснят. Желаю вам успехов в развитии творчества молодых!
   После знаменательной встречи с Большим Шефом прошло чуть более года. Как ни странно, но председатель его запомнил и позже, дважды встречая на заседаниях, задавал один и тот же вопрос:
   – Как молодежь? Чем удивите?
   Удивить Большого Шефа обсуждением сметы проведения детского новогоднего праздника было проблематично. Лыжным кроссом и читательской конференцией – тоже. Но ничего такого, что могло оправдать ожидания академика, Михайлову в голову не приходило.
   Эта заноза так раздражала Анатолия Александровича, что своей бедой он поделился с Анечкой уже на первом их свидании вне ее родительского дома. Аня выслушала своего поклонника с интересом.
   – У тебя имеется какой-нибудь документ, дающий представление, чем в вашем Доме занимаются?
   – Планы работы. Годовой и по месяцам. Что конкретно тебя в этой бумаге интересует?
   – Идеально, если того, что мне интересно, в ней нет.
   Уже на следующий вечер Михайлов отрапортовал о выполнении задания. Аня проштудировала годовой и три месячных плана работы Камского Дома ученых и с удовлетворением констатировала: да это непаханая целина!
   Анатолий непонимающе пожал плечами.
   – Толя, тебе папа не рассказывал, где и как он познакомился с мамой? В Московском Доме ученых на Пречистенке. Спроси меня: чем она там занималась?
   – И чем же она занималась?
   – Вела музыкальные вечера. Очень даже популярные. Называлось все это «Музыкальный салон Дома ученых». Насколько я понимаю, ничего подобного у вас нет? Тогда пойдем и попросим ее поделиться творческими секретами. После чего ты смело можешь приспосабливать московский культурный продукт к уральским условиям.
   – А кто будет клиенту преподносить этот продукт? Тоже мама?
   – Толик, возбуди фантазию. Конечно, я!
   Несколько тещиных «ноу-хау» явно претендовало на гриф «особой важности»:
   – Публика идет не на музыку, а на музыканта. Музыкант должен быть только экстра-класса. Столичный или местный, но «экстра». А вход в круг уважающих себя людей должен быть не широко раскрытыми воротами, а узкой калиточкой.
   Еще два «секрета фирмы» касались ведущей.
   – Музыка – не химия и даже не политика. О ней можно говорить все что угодно и не ошибиться. Так, мол, я ее воспринимаю. Да и вообще, лучше всего рассказывать не о музыке, а об исполнителе или об авторе. Говоря о нем, ошибаться допустимо, но лишь в лучшую сторону.
   И, конечно, рассказывать о главной персоне вечера следует не пафосно, а по-домашнему. Мол, он великий, но из нашего, из родного круга. Захотелось – потрогай!
   Молодые супруги оказались способными учениками. С названием мудрить не стали: «Музыкальный салон Дома ученых». Право на «салон» давало место проведения – большая гостиная на втором этаже старого купеческого особняка, в котором ученые позволяли себе отдохнуть от любимой науки.
   Гостиная была рассчитана на семь, максимум девять десятков гостей. Поэтому чуждому человеку всегда можно сказать: увы, но свободных мест уже нет.
   Первое время посетителями салона были официальные подопечные Михайлова – научная молодежь. Но очень скоро о салоне заговорили в городе. Быть туда вхожим стало сначала интересным, затем модным, еще позднее – престижным. Подрос не только средний возраст гостей, но и их властный вес. Но лучшие представители молодежи остались. Среди них и Юра Брюллов.
   В отличие от земного шара, популярность салона держалась не на трех, а на двух китах.
   Первым китом были личности самих исполнителей. Выполнить завет мудрой тещи, что почетный гость салона обязательно должен быть «звездой», в Камске было непросто, но возможно.
   Наладив связь с областной филармонией, хозяева салона заблаговременно знали, кто из знаменитостей и когда будет гастролировать в Камске. Следующий шаг подсказал старший Звенигородский: попытаться найти в Камске людей, которые с этой самой конкретной звездой были на «ты». Удивительно, но и эта задача оказалась выполнимой. Обязательно обнаруживались какие-нибудь друзья детства, однокурсники или коллеги. Так, когда ждали приезда знаменитой певицы народных песен Руслановой, неожиданно выяснилось, что бухгалтер оперного театра хорошо знакома с Лидией Андреевной по совместному пребыванию… во Владимирском централе в пятидесятом году.
   С друзьями звезды для начала проводилась разъяснительная беседа. После чего по междугородней станции заказывался квартирный телефон звезды и, после обмена любезностями и новостями, камский друг или подруга произносили примерно следующее:
   – Видела макет афиши твоих гастролей в Камске. Очень симпатичная!
   …
   – Как мы можем такое пропустить! Уже заказали билеты.
   …
   – Какие контрамарки? Не затрудняй себя. С этим все в порядке. Но одна лично-общественная просьба у меня имеется. У нас в Доме ученых очень милые люди проводят музыкальные встречи. И очень хотели бы принять тебя в качестве почетного гостя.
   Далее в разговор вступала Анечка, которая обговаривала жанр концерта-встречи и мимоходом сообщала, что гонорар Дом ученых может предложить скромный, но рецензии будут солидные, включая московские издания.
   Статистика не даст соврать: шесть из десяти приглашаемых давали свое согласие. И не жалели об этом. Многие из них потом сами выступали в роли рекомендующих.
   Автором и создателем второго «кита» стал Анатолий Александрович. Как истинный ученый, он развил и дополнил творческий опыт тещи. Когда популярность салона вышла за пределы городской академической среды, кандидат химических наук Михайлов сформулировал оригинальное геометрическое кредо салона: «место пересечения непересекающихся плоскостей».
   Обычно человек чувствует себя уютно в привычной для себя обстановке, среди своих. И все же это состояние не может продолжаться бесконечно. Порой душа требует чего-нибудь новенького, любопытного, острого, «импортного».
   И вот уже медицинское светило млеет от комплимента нетипично стройной оперной примадонны по поводу операции, сделанной их главному дирижеру.
   А генеральный конструктор авиадвигателей светится от счастья, слушая известного профессора, биолога, свежеиспеченного лауреата международной премии:
   – Привозят нас на авиасалон «Ля Бурже», заходим в советский павильон, и что я вижу? Ваш двигатель! Облепленный фотографами как мухами!
   Особую прелесть представляли собой ситуации, когда пересекались духовное с материальным. К примеру, когда, прощаясь, директор ЦУМа, который весь вечер держался в тени, целуя ручку хозяйке салона, скромно произносил:
   – Анечка! Вы чудо! Создать такую атмосферу! Чтобы не забыть, наведайтесь на следующей неделе к нам. Пришла партия дубленок, имеется ваш размер.
   К осени шестьдесят шестого года Анечка стала полновластной хозяйкой салона. И теперь Анечкой она представлялась далеко не всем. Чаще – Анной. Случалось, что и Анной Павловной.
   Гости салона в большей или меньшей мере были ценителями изящной российской словесности. Совпадение статуса, имени и отчества персонажа «Войны и мира» и «хозяйки дома» привело к тому, что постепенно музыкальный салон Дома ученых стали называть «салон Анны Павловны», а потом и совсем коротко – «салон Шерер».
   Анечку такое сокращение никоим образом не огорчало.
   В этот раз почетным гостем вечера был тот самый генеральный конструктор авиадвигателей. Он хорошо играл на рояле, в молодости был солистом студенческого джаза. По аналогии с популярнейшим музыкальным фильмом тему вечера Анечка назвала «Серенады реактивного двигателя».
   Генеральный конструктор был на высоте. Каждую из мелодий, которую исполнял, связывал с кем-нибудь из своих многочисленных знакомых. А знакомые у него были неслабые: от Хрущева и космонавтов Леонова и Беляева до артиста Марка Бернеса и композитора Никиты Богословского. Его «Темную ночь» генеральный предложил спеть всем вместе под свой аккомпанемент. Хотя Хрущев был уже не самой популярной фигурой, но музыкальный салон не партийно-хозяйственный актив, можно и вспомнить.
   – Николай Борисович, – решила еще выше поднять акции гостя Аня, – а какая была любимая песня Никиты Сергеевича?
   – Говорят, «Рушничок».
   – А Леонида Ильича?
   – Я в узком кругу с ним не бывал. Но слышал, что уж очень ему понравилось, как француженка Мирей Матьё исполняет наши «Очи черные».
   Саня Дьяков от вечера был в восторге. Аплодируя Ане, закрывающей вечер, он не удержался:
   – Как же ты, Академик, такую девчонку упустил?
   – Бей, бей, лежачего! Ладно, Деловой, скажи спасибо, что я не злопамятный. Ты плакался, что не идут дела с КВН? Меня Анечка в прошлый раз познакомила с интересным человеком. Пойдем, может, он окажется полезным для твоих авантюр.
   В сложной конструкции «салона Шерер» Ефим Маркович Морозовский (для своих – Фима) как никто другой обеспечивал пересечение непересекающихся плоскостей. Фима имел рост сто девяносто и под сто килограммов веса. Внешне он был похож на знаменитого артиста Ширвиндта. Третий год Морозовский занимал скромную должность администратора филармонии, успев до этого закончить консерваторию и три года, как он выражался, «просидеть в яме». В яме, как вы догадываетесь, оркестровой.
   С детских лет у Фимы проявился уникальный талант. К музыке талант отношения не имел. Фима всему знал настоящую цену. Друзьям-приятелям, коллекционным почтовым маркам, учителям, миру и дружбе между народами, гонорарам, нейлоновым рубашкам, образованию и (отдельно) дипломам об образовании. Он еще с музыкальной школы объективно и не очень высоко оценил себя как музыканта, но так и не сумел убедить любимого папу, что лучший скрипач музыкальной школы в городе Бендеры совсем не обязательно может встать в один ряд с Давидом Ойстрахом или Игорем Безродных.
   Папа Фимы был вторым лицом в местной потребкооперации и мог творить чудеса. Но даже чудеса имеют предел. Их хватило на приобретение итальянской скрипки, поступление в консерваторию и благополучное ее окончание. Но при попытке обаять знаменитого дирижера Московского филармонического оркестра Кирилла Кондрашина чуда не произошло. И Фима поехал по распределению в Камск, в «яму».
   Вид на окружающий мир из оркестровой ямы оперного театра ему категорически не понравился. Врожденная трезвость мышления позволила Фиме сделать правильный вывод: на солнечной стороне жизни его со скрипкой не ждут. А без нее – вполне очень даже может быть. Добросовестно отработав три года, положенные молодому специалисту, он аккуратно уложил скрипку в футляр, убрал и футляр, и скрипку подальше, а сам поднялся «на-гора».
   Филармонию он присмотрел заранее. В первый же Фимин камский «новогодний чес» [19 - «Чес», «халтура», «шабашка» – побочные заработки артистов.], организатором которого была местная филармония, его попытались обсчитать. Совсем немного – процентов на двадцать.
   К этому времени Фима уже понял, что назначенная обкомом директорша в этом доме не хозяйка. Получив свои кровные, он нашел администратора, оформляющего гонорар, и не без применения физической силы привел его к «хозяину» – заместителю директрисы филармонии. Выложив на стол свои немногочисленные купюры, он объявил:
   – Как говорит мой папа, эти копейки вы можете разделить между собой!
   После чего доходчиво, с точностью до рубля, Фима проинформировал ошарашенных слушателей, как и на чем его и его коллег провели.
   – Но это еще не вечер, – завершил первое отделение Фима, – прискорбно, что при той же клиентуре все мы могли бы получить почти тройной доход.
   Он достал авторучку, без спроса вырвал листок из начальственного настольного календаря и стал заполнять его цифрами, поясняя их происхождение.
   – И каким у нас получается «коэффициент недобора»? Два и восемь! Все это вы могли иметь без ущерба для вашей законопослушной совести, – он поклонился «хозяину», – и без крысятничества по отношению к своим кормильцам артистам! – победно завершил Фима свою сольную партию.
   Словно разведчик-нелегал, он достал зажигалку, пододвинул к себе пепельницу и поднес листочек к огоньку.
   Заместитель директора брезгливо отодвинул рубли в сторону администратора и обратился к Фиме:
   – Извините великодушно, коллега. Кадровый голод. Представляете, с каким материалом приходится работать. Буду вам признателен, если мы исчерпаем этот инцидент за обедом. Ресторан открывается через сорок минут.
   – Неплохая идея, ваше превосходительство, – миролюбиво откликнулся Фима.
   Когда они устроились за столом, накрытым на двоих, к новому знакомому подошел импозантный мужчина лет под шестьдесят.
   – Лёнечка, – обратился к нему «хозяин» филармонии, – познакомься с этим молодым дарованием. Ефим Маркович – редкое сочетание музыкального слуха и коммерческого нюха.
   – Просто Фима, – мягко поправил его Морозовский.
   – Тем лучше. А это мой старший друг и учитель, многолетний директор этого богоугодного заведения. Мне он позволяет называть себя Лёней лишь благодаря лозунгу: «Ленин умер, но Лёнино дело живет!». А для вас, Фима, первое время он будет Леонидом Осиповичем, как Утесов, но если будете себя хорошо вести – то дядей Лёней.
   Сказать, что обед просто удался, было равносильно тому, чтобы назвать Софи Лорен симпатичной. С тех пор, примерно раз в две недели, они обедали вместе. Два года – как уважающие друг друга профессионалы, потом – как начальник с доверенным подчиненным.
   Но вернемся в салон. Как уже было сказано, Фима всему знал настоящую цену. Если кто-то думает, что «знать цену» – это правильно и вовремя назвать сумму денежных знаков, то на Рокфеллера он, увы, не потянет. «Знать цену» означает понимать, что для конкретного человека действительно дорого, а что эквивалентно стоимости прошлогоднего отрывного календаря.
   Фима неплохо разбирался не только в материальных и интеллектуальных ценностях, но и в людях. Например, он точно знал, когда и для кого лишний раз повторенное на людях звание «заслуженный артист» может быть дороже, чем комплект резины к «Волге» ГАЗ-21. Он уверенно и, главное, научно обоснованно мог сказать:
   – Зачем вам домогаться профессора Фишмана? Вы будете счастливы, став клиентом зубного техника Ломако.
   Его поражала беспомощность окружавших его взрослых, которые часами могли беседовать, спорить, сплетничать друг с другом обо всем на свете, но были не способны задать друг другу простой вопрос: у вас не найдется пары рулонов линолеума?
   Все или почти все знали, что у Фимы есть ответы на этот и тысячу других не менее важных вопросов. Отвечая на них не словами, а делами, Фима вносил немалый вклад в пересечение непересекающихся.
   При всем при этом Фима смертельно обижался, когда его принимали за маклера. Маклер? Да это просто обслуживающий персонал, который живет на проценты и чаевые. Психологически он всегда на ступеньку ниже клиента. А то и на целый пролет. Не для того Фима покинул оркестровую яму, чтобы снова смотреть снизу на чужие ботинки! В «салоне Шерер» Ефим Маркович был столь же уважаемым гостем, как и все остальные. Только очень отзывчивым и конструктивным. В интеллигентной среде это являлось немалым капиталом.
   Пока Дьяков излагал свои КВНовские проблемы, Ефим Маркович без энтузиазма его слушал, пару раз демонстративно поглядывая на циферблат ручных часов. Но стоило Сане упомянуть об интересе к этой акции ректора, как администратор «сделал стойку»:
   – Я правильно понял, что Петра Павловича волнует эта художественная самодеятельность?
   – Насчет «волнует» не гарантирую, но интересует – абсолютно точно.
   – Это меняет дело. Мне кажется, что если ваш ректор чем-то интересуется, то это не может быть пустышкой. Хотя я сейчас не готов вложить в эту затею даже одного собственного рубля. Чтобы с нее что-то иметь, этих рублей потребуется столько, сколько в университетских закромах не бывает. Но если вы меня спросите, дохлый этот номер или нет, я отвечу, что нет. Только не уверен, что этот жанр понравится глубокоуважаемому мной Петру Павловичу. На этом, неравнодушные вы мои, я предлагаю завершить первый раунд переговоров. Одна моя хорошая знакомая в подобных случаях говорит: не стоит путать прозрачные как чешский хрусталь чувства с запятнанной, но прибыльной профессией. Мы с вами сейчас находимся в чистом и высоком храме культуры. Не будем оставлять на стерильном хрустале грязные меркантильные отпечатки пальцев. Если будет желание продолжить тему, готов повстречаться в более прозаической обстановке. Запишите мой рабочий телефон.
   Рабочим местом администратора Камской областной филармонии Ефима Марковича Морозовского были бескрайние просторы Советского Союза во всем их многообразии. Камская область в этом многообразии была представлена своими сельскохозяйственными районами. Распределением полномочий среди трех администраторов филармонии занимался тот самый заместитель директора. «Их превосходительство» с малолетства был приверженцем справедливости не только в теории, но и на практике. Именно поэтому ему на протяжении трех лет срочной службы третье отделение первого взвода доверяло делить содержание бачка с супом, который громко величался «мясным».
   Так же по совести он распределил обязанности своих подчиненных. В миске должностного супа, которая досталась Фиме, постной фракцией была организация концертов артистов филармонии в сельской местности. Занятие трудоемкое и финансово неблагодарное. «Мясной» была работа по импорту в Камск кассовых гастролеров: москвичей и ленинградцев, киевлян и бакинцев.
   На географической карте маршруты, которые Ефим Маркович совершал по земле и воздуху в течение года, сходились в одну точку, картографами не обозначенную. Это был служебный кабинет администратора филармонии, обойденный их вниманием, скорее всего, из-за скромности габаритов, обстановки и манер поведения хозяина.
   Через неделю после встречи в «салоне Шерер» Ефим Маркович принимал Саню и Юру. Он пригласил гостей присесть за приставной столик и начал разговор опять же с темы скромности.
   – Александр, у нас с вами оказалось много общих знакомых. И все они нарисовали ваш портрет в светлых тонах. А Юрию выдала лестную характеристику сама Анна Павловна. Это позволяет говорить с вами без хитрых ходов и уловок. На моей малой родине в Бендерах с трепетом относятся к протоколу. Высоких гостей из храма науки и образования я просто обязан принять за журнальным столиком, на котором стоит что-то способствующее теплой беседе, усадив их для этого на мягкий диванчик-уголок. А я, как последний жлоб, отгородился от гостей двухтумбовым памятником первых пятилеток. Вы думаете, у меня нет возможности уютно обставить эту территорию? Ошибаетесь! У филармонии есть деньги. У Фимы имеются друзья в Риге. Вы знаете, какие там делают кабинетные гарнитуры? Я-то знаю. И поэтому обратился к шефу: закажем три комплекта? Два больших – директрисе и вам, а маленький – мне. И знаете, что он мне ответил? «Вы на вид такой умный, а продемонстрировали мне леность ума и недоучет текущего момента. Скажите, что подумает заведующий отделом культуры обкома, заглянув ко мне в кабинет и обнаружив в нем гарнитур, которого нет даже у первого секретаря? Поэтому, Фима, сидите на своем неброском рабочем месте и не высовывайтесь. От этого будет спокойнее и вам, и мне. А среди незнакомых людей, в командировке, в отпуске, можете позволить себе немного отступить от этого сурового правила». Теперь вернемся к нашим баранам. Не могли бы вы подробнее изложить суть волнующей вас проблемы?. Только постарайтесь не выходить при этом за пределы моих ограниченных горизонтом возможностей.
   С учетом высказанного пожелания, Саня обозначил три «узких места» университетского КВН: отсутствие классного сценариста, гениального постановщика и двух-трех синтетических исполнителей, умеющих все. Не забыл он упомянуть и о совете свердловчан объединяться.
   Внимательно слушая Саню, Ефим Маркович рисовал какую-то схему из кружочков и квадратиков.
   – К сожалению, любознательные вы мои, мы приходим к первоначальному выводу. Вы выбрали себе очень дорогую игрушку. Я не дизайнер, но картинки с детства люблю. Посмотрите-ка на этот рисуночек. Кружочки – задачи одноразовые. Например, гимн вашей команды. Купили партитуру, слова, записали с оркестром и хором – и крути себе хоть до пенсии. Прелесть «кружочков» в том, что их можно получить за небольшие деньги, а то и даром. Уверен, что многие в этом городе безвозмездно откликнутся на просьбу вашего уважаемого ректора. Но только на одну-единственную. Больше – уже обременительно.
   Да и Петр Павлович, как человек интеллигентный, больше одного раза просить не будет. Переключим внимание с кружков на квадратики.
   С этими словами он размашисто обвел несколько фигур красным карандашом.
   – Квадратики, что называется, пластинка долгоиграющая. Если замахиваться на высшую лигу КВН, то на протяжении одного года надо написать сценарии и поставить по четыре-пять номеров экстра-класса как минимум трижды: для четвертьфинала, для полуфинала и для финала. Да еще в жесткие сроки, отложив все остальное. Середнячкам это не по зубам. Такое могут сотворить только таланты. Талантам, как только они поймут, что относятся именно к этой группе получателей гонораров, надо платить много. Что же мы видим на нашем полотне? Изобилие квадратиков и мизер кружочков. В расчете на год сумму квадратиков я оцениваю в пределах этой величины.
   Красный карандаш подчеркнул цифру с нулями.
   – Теперь плавно подрулим к доходной части бюджета. Вы, конечно, осведомлены о новом явлении в области культурного обслуживания советских людей: концертах на стадионах. Идеология явления следующая. Один-два модных коллектива или пять-восемь звонких имен возбуждают желание двух десятков тысяч зрителей принести свои кровные в кассу. Но знаменитости тоже не железные. Провести на свежем воздухе три часа для их здоровья – это слишком. Два максимум. Закрыть оставшийся час должны ребята, которые тоже не без способностей, но проще и дешевле. Они разогревают публику, заполняют паузы, создают эффект масштабности. Назовем их красивым словом «сопровождение». В университетском клубе такие силы имеются. Танцевальный и вокально-инструментальный ансамбли очень даже на уровне. А ваши акробаты профессиональных циркачей заткнут за пояс. В малых дозах пойдет даже политическая сатира. От выручки на долю «сопровождения» перепадает процентов до двадцати. Это не так мало. Я правильно рассуждаю?
   Почему-то этот вопрос Морозовский адресовал персонально Дьякову.
   Дьяков согласно кивнул.
   – Думаю, что участие в шести концертах позволит доходной части бюджета перекрыть расходную.
   Фима аккуратно коснулся карандашом заветной цифры.
   – Пара технических деталей. Все проходит под эгидой нашей филармонии. Если клуб университета выступает как юридическое лицо с отражением этого в афишах, то мы перечисляем вам всю долю, а вы уж тогда сами решайте, что заплатить ребятам и сколько зачислить в ваш специальный фонд, о котором я наслышан. Другой вариант. Ребята выступают как бы сами по себе, заключая договор с филармонией. Согласованный с вами гонорар мы им выплачиваем через кассу. Здесь все чисто. А вот средства на общее благое дело отдаем «из рук в руки». Детали, извините, пока излагать не буду. Не скрываю, в этой схеме существует предмет интереса УБХСС.
   – Спасибо, Ефим Маркович, за содержательную и интересную информацию. Вы нам позволите подумать и посоветоваться денька два-три? – вежливо спросил Дьяков.
   – Если играем в эту игру, то два. Потом меня две недели в Камске не будет. Сегодня вторник. Если в пятницу вы не объявитесь, это означает, незабвенные вы мои, что наши пути разошлись.
   Участие в стадионном «чесе» под флагом университета Саня с Юрой отвергли с порога. Процедура «из рук в руки» даже на общее дело была признана неоправданно рискованной. Такие выводы поставили крест на финансовых планах КВН. И, соответственно, на мечте прославить университет собственной командой.
   Юра вообще был против любого участия университета в небезупречной стадионной акции, но Санька разглядел в ней не только минусы.
   – Чем нашим ребятам на каникулах ломаться в строительных отрядах с лопатами в руках, сведем их с Фимой. Пусть пообщаются со звездами, что-то подсмотрят. А выступление на такой аудитории – это и школа, и шанс. Да и заработают неплохо. Ну, и Ефим Маркович человек интересный. Я не хотел бы терять его из вида. Что, если познакомить доверенных лиц наших коллективов с Фимой и отойти в сторону? В ту, где «никого впереди». Какие мины возможны на этом поле?
   Юра взял длинный тайм-аут.
   – Мин не вижу, но говнецом попахивает. Может, Санька, ты и прав, но мне это не нравится.
   В пятницу Дьяков встретился с Фимой и предложил ему подумать насчет «автономного» варианта.
   – О чем тут думать? – удивился Фима. – Для меня это только плюсы.
   После этого Дьяков по одному переговорил с руководителями коллективов.
   Все, кроме акробатов, отнеслись к предложению с энтузиазмом. Жена организатора и вдохновителя ВИА была худруком оркестра народных инструментов политехнического института.
   – Вы не будете возражать, Саша, если я попрошу Ефима Марковича посмотреть ее питомцев? – спросил «народник».
   – Благословляю…
   Накануне Нового года Фима пригласил Саню пообедать. Столик был на двоих, но стульев стояло три. На третьем стуле поблескивал черной кожей непривычной формы чемоданчик.
   – Саша, рад вам сообщить, что венгерские и даже югославские портфели в передовых слоях нашего общества уже не являются символом преуспевающего человека. На смену им идет эта модель, – он показал на чернобокое изделие. У нас его нарекли «дипломат», на презренном Западе – «кейс». Надеюсь, он вам понравится и будет напоминать о скромном друге с простым русским именем Фима.
   Морозовский приподнялся и с поклоном вручил чемоданчик Сане.
   – Спасибо, Фима. Вы не обидитесь, если я передарю его жене? Ее такая штучка приятно удивит.
   – Буду только рад. Но, пожалуйста, не забудьте: внутри дипломата есть отделение, которое застегивается на кнопочку. В него я положил конвертик со стопочкой изображений товарища Ленина, отпечатанных на казенной бежевой бумаге с разводами. Предварительно достаньте его оттуда. Думаю, что даже вашу прекрасную супругу не следует удивлять дважды в день.
   – Фима, но это выходит за рамки нашего соглашения.
   – Позвольте, Саша, мне этот маленький сюрприз. Как говорит мой папа, мне приятно перед самим собой иногда оказаться благодарным и немного благородным. С одной стороны, мы действительно о нем не договаривались. С другой, мне бы хотелось, чтобы и в будущем мои внешний вид и внутренний мир вызывали у вас только положительные эмоции.

Атаманов. 1968

   Назначение или снятие с должности сравнимо с выращиванием растений в питомнике. Сначала будущий руководящий кадр высаживают в низине. Там, в силу своих способностей, он борется с непогодой и паразитами, сколько положено плодоносит для общественного блага и, самую малость, для себя.
   Хорошо, если при этом ему подкинут лопатку или две удобрений, проложат к нему персональную трубочку для орошения, повыдергают сорняки вокруг.
   Рано или поздно его вклад в процветание отчизны может быть замечен и положительно оценен. Тогда бережно, по всем правилам агротехники, ценный кадр пересадят повыше. Поближе к солнцу и теплым дождям.
   Но может получиться и по-другому. То ли засуха случится, то ли порывом ветра нашего героя покорежит или, к примеру, из земли вырвет. А может, и сам он вместо того чтобы обеспечивать привес плодов на ветках, начнет либеральничать с вредителями, полезет вширь, в поросль. За эти подвиги его могут пустить на дрова. А на его место в лунку посадят нового, молодого. С наставлением: расти, дорогой наш кадр, но подобных ошибок не повторяй.
   В Камской области в 1968 году кадровый вопрос на самом высоком уровне решился по оптимистическому варианту. Первого секретаря обкома перевели в Москву на должность союзного министра. Наиболее вероятными претендентами на пост, обладатель которого через небольшой промежуток времени становился членом ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета, были двое: председатель облисполкома и первый секретарь горкома областного центра.
   Секретарю ЦК, попросившему нового министра «не для протокола» охарактеризовать своих бывших подчиненных, было доложено кратко, но четко:
   – Оба крепко, по-мужски, ведут свое хозяйство, народ и того и другого уважает, оба инициативны, и при этом не… залупаются.
   Перед тем как произнести последнее слово, министр сделал паузу. В молодости этот наглядный термин он частенько и со смаком озвучивал в производственной обстановке. Но, став вторым секретарем обкома, перевел его в разряд «непечатных». В шестьдесят втором, на ноябрьском пленуме ЦК, его участникам раздали свежий номер «Нового мира» с «Одним днем Ивана Денисовича» [20 - Повесть Александра Солженицына.]. Перелистывая повесть во время заседания, будущий министр наткнулся на родное до боли слово. И хотя немедленно его реабилитировал, каждый раз просчитывал: этому товарищу мы его, наше любимое, доверительно произнесем, а этот еще не дозрел.
   – Отдать предпочтение кому-то из них я не готов, – продолжил министр, – к тому же мне еще не приходилось видеть, как они ведут себя в конфликтной ситуации.
   – Зато сейчас в ней оказались оба, – заметил его собеседник. – Придется нам недельку-две подождать с назначением. Может, что-то и прояснится. Заглянуть в мысли претендентов нам сегодня не под силу, но внешне оба вели себя правильно: продолжали тянуть свою лямку, избыточной активности не проявляли.
   У каждого из соперников были свои люди. Подобные вагонам поезда, локомотивом которого являлся шеф. Новое назначение начальника давало реальный шанс многим из членов его команды вслед за «паровозом» въехать на другую станцию, более престижную. Из горкома или облисполкома – в обком. На пару ступенек повыше. Некоторые из «вагонов» имели друзей или приятелей в аппарате ЦК. Обнаружились даже выходы на секретарей ЦК и членов правительства. Людей, которые или непосредственно участвовали в принятии решения, или тех, мнением которых могли поинтересоваться.
   Вскоре в каждой из команд выявились лидеры. В облисполкоме эту роль на себя взял заведующий организационным отделом. Из молодых да ранних. Он переговорил с особо доверенными соратниками и поставил задачу: встречаться с кем нужно, звонить, показывать во всей красе достоинства «нашего» шефа. Первым, с кем заворг лично связался в Москве, был камский выдвиженец, заведующий сектором одного из отделов ЦК. В свое время нынешний председатель облисполкома рекомендовал его для работы в ЦК. Выдвиженец этого не забыл и лично связался со своим давним благодетелем:
   – Всеволод Борисович! Вы меня обижаете! Сложилась такая ситуация, а я о ней узнаю от третьего лица. Но это так, фон. Хочу согласовать с вами план совместных действий…
   Председатель облисполкома Всеволод Борисович Ячменев и план, и действия пресек на корню. Заворгу, проявившему инициативу, было сделано краткое внушение, заканчивающееся словами:
   – Распахивать перед начальником дверь можно, но так, чтобы она не врезала ему по яйцам!
   Подобные активные действия происходили и в лагере первого секретаря горкома. Их возглавил уже знакомый нам секретарь по промышленности и транспорту Ежиков. Был он человеком рисковым, но всему, в том числе и риску, меру знал.
   Владимир Михайлович начал с того, что зашел к претенденту на областной престол.
   – Все это можно пустить на самотек. Но учитывая, что советская власть уже закопошилась, думаю, что это будет неправильно. Естественно, ты ни о чем не знаешь.
   Претендент не сказал «нет». А зря.
   Получив «добро», Ежиков начал вербовку сторонников секретаря горкома. Атаманову он обстоятельно описал сложившийся кадровый расклад и без хитростей, как свой со своим, перешел к делу:
   – Надо помогать, Петрович.
   – Чем, если не секрет?
   – Я с твоим предшественником, заместителем министра, не работал, напрямую к нему обратиться не могу. Но может он много. А именно, выйти на ребят из аппарата ЦК или министру шепнуть – кандидату в политбюро. Тут, Петрович, всякое лыко в строку.
   Тот самый «предшественник», которого величали Вячеславом Вячеславовичем, наставник и старший товарищ Атаманова, прошедшие пять лет зря времени не терял. За два с небольшим года он навел порядок на Закавказской железной дороге, за что был отмечен тем, что переведен в Москву заместителем министра.
   У Ежикова с Атамановым сложились добрые, можно сказать, приятельские отношения. То, что он услышал в ответ, мягко говоря, его удивило.
   – Откровенность за откровенность, Владимир Михайлович! Ты хорошо подумал, в какое положение меня ставишь? А если такое же предложение мне сделают коллеги из облисполкома? Я с ними по работе завязан не меньше, чем с тобой. И дышим мы друг к другу так же ровно. Когда предлагают просто помочь кому-то – это нормально. Но ты мне предлагаешь помогать одному в ущерб другому. Почему я должен выбирать, с кем и против кого дружить? Для меня так вопрос не стоит. Извини, но я тут «третий лишний».
   Ежиков побагровел.
   – Я думал, что мы с тобой товарищи.
   – Все мы товарищи. Господа за кордоном затаились. Ты не нервничай. Разговор этот останется между нами. Но о том, что я тебе сказал, подумай. Это не меня одного касается.
   Когда подошло время делать выбор, оказалось, что в личном деле председателя облисполкома были письма поддержки только тех, кого запросил аппарат ЦК. Зато первого секретаря горкома поддержали еще девять «добровольцев». Это был перебор, противоречащий аппаратному правилу: суетливость подозрительна. Через две недели диктор областного телевидения торжественно произнес:
   «… Пленум решил организационный вопрос. Первым секретарем Камского областного комитета КПСС избран Всеволод Борисович Ячменев».
   Соперник Ячменева – первый секретарь горкома, еще два года, до очередной отчетно-выборной конференции, проработал на своем посту, после чего был назначен директором проектного института.
   Владимир Михайлович Ежиков сразу же после пленума стал заместителем председателя городской Комиссии партийного контроля. Приняв грамм двести в своем кругу, он так отозвался о своей новой должности:
   – Если ты меня попросишь чем-то помочь, извини, не смогу. А подосрать – только намекни!
   Когда под ним зашаталось и это кресло, Атаманов проявил благородство: предложил ему пост директора УМЦ. Сделал это он по совету Нины Дмитриевны, мимоходом обронившей:
   – Не пинай убогих!
   За совместно прожитую пятилетку «Нина замедленного действия» рассталась с комсомолом и с командой «Локомотив». Зато родила Атаманову сначала дочь и, через год, сына. Первое время она по-прежнему работала инженером по технике безопасности станции Камск-вторая. Когда ее начальника повысили и перевели в отделение дороги, единственным сотрудником, которого он забрал с собой, была Нина.
   Шеф был человеком способным и грамотным, но некоммуникабельным. К такому идешь, когда деваться уже некуда. Неудивительно, что нередко негативная информация доходила до него тогда, когда беда вовсю открывала ворота. А вот Нина располагала к себе людей. К ней обращались за поддержкой, только-только почувствовав непорядок или опасность. И она эти обращения доносила до шефа в виде четко сформулированных профилактических задач. Будучи человеком умным, ее способность привлекать к себе людей шеф понимал и ценил.
   Став начальником отделения дороги, это ее достоинство оценил и муж. Практически ежедневно за ужином на кухне она рассказывала ему о том, какие ветры дуют в нижних слоях небольшого государства под названием «НОД-4». Жена быстро нашла верный тон для этих сообщений, выдавая мужу только существо проблемы и тех, кого она затронула, и не давая при этом никаких оценок или рекомендаций. Отступала от своего правила, только когда Коля сам спрашивал:
   – А ты как бы поступила на моем месте?
   И еще Нина бдительно следила, чтобы новости были не только плохие.

Брюллов. 1969

   Минуло уже два года после апрельского совещания шестьдесят седьмого, на котором Атаманов поддержал предложение о перепрофилировании УМЦ. Все это время Юрий Брюллов неустанно и упрямо претворял свои зыбкие теоретические построения в железобетонную практику. Начал он с того, что озадачил трех своих плановиков требованием просчитать всевозможные режимы использования производственных мощностей УМЦ. Параллельно этой же работой по договору занималась научная группа политехнического института.
   Через полгода «наука» и «практика» подтвердили первый прогноз Брюллова: наиболее выгодным для УМЦ будет изготовление деталей и заготовок опытных и малых серий. При этом раскладе доля заказов железнодорожников не выходила на уровень и десяти процентов. Эта новость не порадовала даже вдоль и поперек прогрессивного Атаманова.
   – Это что получается? – задал он вопрос Брюллову. – Отдай жену дяде, а сам иди к бл…и?
   – Насколько я разбираюсь в урологии, вы не совсем правы. Давайте посмотрим экономику, – предложил Юра, доставая из портфеля два листа: один с таблицей, второй с графиком.
   Атаманов минуты две смотрел таблицу, потом, перейдя к графику, удивленно хмыкнул. Удивляться было чему. По сравнению с существующим режимом использования оборудования и площадей, «хождение налево» обещало увеличение объемов более чем в два раза, а прибыли и того больше, в три с половиною.
   – Это не туфта? – уже не так темпераментно спросил Атаманов.
   Брюллов достал еще один лист:
   – Прошу. Итоговая таблица политехников. Считали независимо от наших. Разница по всем показателям пятнадцать, максимум двадцать процентов. В основном в сторону увеличения. Есть еще одно соображение. Если не жадничать на ценах, то для внешних заказчиков эта продукция будет очень выгодной. И тогда они на нас молиться будут. Это же такая наживка!
   – Да, картина получается даже слишком привлекательная. А что нам подсказывает классика? «Лучшее – враг хорошего». На девяносто процентов уверен, родное МПС будет не в восторге. Ему наша тройная прибыль, что мне особняк на Лазурном берегу. А чужих, гуляющих по нашей железнодорожной территории, мы очень даже не любим. Предприятия скольких министерств вы учитывали в расчетах как вероятных заказчиков?
   – Шести.
   – Плюсуй еще шесть недоброжелателей. Им милее точную заготовку с Украины привезти со своего завода, чем морочить голову с МПС, Госпланом, Госснабом. Ты об этом подумал?
   – Не только подумал, но и включил в техническое задание при заказе исследования политехникам.
   – Что-то дельное они предложили?
   – Оцените, – Брюллов снова полез в портфель – на этот раз за томиком отчета, – в качестве терапевтического средства они предлагают оформить для УМЦ статус «опытного производства». Три года назад, Николай Петрович, была очередная реорганизация союзного ГКНТ [21 - Государственный комитет по науке и технике СССР.]. В их систему на правах двойного подчинения включили несколько предприятий и учреждений, в паре с Академией наук и несколькими министерствами. МПС в их числе не было, но год назад ГКНТ разослал по обкомам и министерствам письмо с просьбой рассмотреть целесообразность создания подобных предприятий, специализированных на освоении новой техники и технологий. Наши исполнители из политехнического института наткнулись на него в промышленном отделе обкома. Это слабая, но зацепка.
   – Если так, то продолжай копать в этом направлении. Подготовь проекты документов и начинай поход по инстанциям. С кого собираешься начать?
   – С обкома.
   – Это само собой. А дальше?
   – Дальше управление дороги – наше министерство – ГКНТ – не наши министерства – Госплан – Совет Министров.
   – А если подумать? На первых ступеньках у нас один союзник – ГКНТ. С него и начинай. С его положительной резолюцией не только в управлении и министерствах будут аккуратнее с нами разговаривать, но и в ЦК можно сунуться.
   – Субординацию не нарушим, Николай Петрович?
   – Нарушим, но не грубо. Обматерят, но не более. А потом остынут. Да, все забываю спросить: ты окончательно бросил теннис?
   – Чтобы оставаться в областной «тройке», Николай Петрович, надо минимум три раза в неделю тренироваться. И на соревнования выезжать. Откуда мне на все это время взять. Я же не только реорганизацией занимаюсь. На мне и текущая тематика…
   – Понимаю, но все равно жаль, что бросил.
   Первым делом Брюллов дал своим команду подготовить письмо от имени обкома партии в адрес НОД-4 с рекомендацией рассмотреть предложение ГКНТ СССР. На его согласование и подписание секретарем по промышленности потребовались три дня.
   Для приличия это письмо подержали две недели, как бы готовя ответ.
   Ответ гласил: «Вопрос проработан. Представляет интерес. Соответствующая записка в ГКНТ СССР подготовлена и прилагается. Просим поддержать».
   Ровно через шестнадцать дней из Камска в Москву фельдъегерской почтой ушло письмо с приложением. В письме Камский обком КПСС предлагал ГКНТ СССР рассмотреть вопрос о перепрофилировании УМЦ МПС СССР в опытно-производственный, с двойным подчинением МПС СССР и ГКНТ СССР.
   Наступила пора к этим бумагам «приделывать ноги»…

   Теоретически любой вопрос можно решить путем переписки. Вы пишете письмо с предложением или просьбой. В идеальном и, следовательно, почти невероятном случае получаете ответ: «Ваше предложение принято, просьба удовлетворена». Гораздо чаще в ответе говорится, что «предложение интересное, но требует дополнительной проработки». Если не повезет, то могут и обидеть нехорошими словами, вроде этих: «… не имеет практического значения» или, хуже того: «… противоречит здравому смыслу».
   Во всех случаях, кроме первого, можно и дальше продолжать переписку. Но куда надежнее в нужную инстанцию послать гонца. Эта процедура еще в прошлом веке получила название «приделать ноги». Когда решается вопрос большой важности, сделать это лучше параллельно с отправкой письма.
   Так Атаманов и поступил.
   Через три дня после прибытия документов в ГКНТ Брюллов был тщательно проинструктирован Атамановым и командирован в столицу в качестве тех самых «ног». Это была его первая командировка в московские высокие инстанции. До тех пор высшей покоренной им бюрократической вершиной было Управление дороги в лице его главного инженера.
   Случилось то, что называют «бедняцким счастьем». Во всесоюзном штабе научно-технического прогресса новичка Брюллова встретили как родного. На то была причина. При всех своих солидности и авторитете, Госкомитет по науке и технике был ведомством «второго сорта». Его продукцией были не металл, машины или миллионы тонн перевезенных грузов, а документы. Ведомства «первого сорта» между собой таких коллег пренебрежительно называли «бумажными». Инициатива Камского обкома, от имени которого был командирован Брюллов, работала на снижение этого комплекса неполноценности ГКНТ. Уже через пять дней из ГКНТ в Госплан, в МПС и в шесть министерств, будущих заказчиков точных заготовок, были направлены письма с призывом: «Пролетарии умственного труда – объединяйтесь!».
   Легкие победы чем-то схожи с бегом по длинному коридору со стеклянными дверями. У первой открытой вы приостановитесь. У второй, тоже открытой, на всякий случай чуть притормозите. Мимо третьей открытой промчитесь бегом, чтобы со всего хода прямо физиономией врезаться в четвертую – предательски закрытую.
   Примерно так себя почувствовал Юрий Брюллов, когда после стремительного штурма Камского обкома и ГКНТ он попытался повторить тот же номер и в Госплане. В величественном здании с гербом СССР на фасаде, снисходительно поглядывающем на стоящую напротив гостиницу «Москва», он оказался никому не интересен. Два полных дня ушли только на то, чтобы выяснить, в каких отделах Госплана будут вдоль и поперек изучать их предложения. Еще почти день потребовался для выявления заместителя председателя, которому было «расписано» свести воедино все «за» и «против», родившиеся в этих отделах.
   Однако истину, что «даже умереть приятнее сытым, чем голодным», еще никто не опроверг. Около тринадцати часов утра желудок кандидата в мастера спорта Брюллова, привыкший на спортивных сборах к регулярному приему пищи, неумолимо позвал его с восьмого этажа вниз. Туда, откуда раздавались аппетитные запахи сразу нескольких столовых.
   В просторный, почти пустой лифт Юра вошел одновременно со строго одетой девушкой. Его мозг немедленно просигналил: «Бэмс! Заслуживает внимания!».
   Лифт останавливался на каждом этаже, заглатывая очередную порцию передовых представителей плановой экономики, что позволило Брюллову рассмотреть заинтересовавшую его попутчицу повнимательнее.
   Синий цвет ее костюма вроде бы соответствовал суровому госплановскому интерьеру, если бы нелегкий шаловливый отлив, оттенявший плавные и совсем не худосочные линии фигуры. Юбка на девушке была где-то между «мини» и «миди», даже, быстрее, ближе ко второму, что по нынешним временам давало основание назвать ее «строгой». Но, скосив взгляд в этом направлении, Юра зафиксировал довольно приличный по размеру разрез, расположенный не впереди, сзади или сбоку, а точно над коленом левой ноги. Именно в этот момент и именно эта нога совершила шажок вперед, обнажив себя в разрезе и продемонстрировав, что и здесь – значительно выше колена – все находится на уровне лучших отечественных и даже зарубежных образцов.
   Ему сразу вспомнились слова из телевизионного сюжета: «… юбка-миди подчеркивает бедра и скрывает мелкие недостатки фигуры». Юра присмотрелся. Ни мелких, ни крупных недостатков в фигуре и в других объектах женского очарования он не обнаружил.
   Девушка сделала шаг в его сторону и шепнула ему на ухо:
   – Вы закончили раздевать меня взглядом? А теперь, пожалуйста, оденьте обратно. На втором этаже я выхожу.
   На секунду Юра смешался, но спортивная реакция выручила:
   – Ну как же так можно! Надо предупреждать заранее. Я точно не успею. Хоть это и не совсем удобно, давайте попробуем это исполнить вне этого транспортного средства.
   Лифт, дернувшись при торможении, выплюнул их вместе с десятком попутчиков на площадке второго этажа. Народ был воспитанный, выходили без суеты и давки, но мало ли что можно ожидать от проголодавшейся толпы? И Юра отработанным движением слегка поддержал шуструю собеседницу за локоток. Локоток благодарно прижался.
   В отличие от большинства их спутников, рысью двинувшихся в сторону столовой, девушка направилась в левое крыло здания. Юра последовал строго за ней. Коридор, который вел в сторону приемной одного из зампредов Госплана, был почти пуст.
   Они остановились возле окна, выходящего на Охотный ряд.
   – Юрий, – представился Брюллов.
   – А я Ирина. Ты, наверное, из арктической экспедиции или с китобойной флотилии, вернувшейся из годового плавания? – с ходу перешла она на «ты».
   – Почему ты так решила? – он с удовольствием последовал ее почину.
   – По голодному взгляду. Сытый взгляд раздевает медленно, с любопытством, укладывая одежду в стопочку, а ты просто срывал, не расстегивая пуговички.
   – И молнии?
   – И молнии тоже.
   – Тут ты, Ириша, перегнула. Молнию я ни за что портить не буду. Даже в экстазе. Это же стратегический дефицит! У нас девчонки из отдела снабжения на юбилее начальника спели частушку:

     Тряпки, сласти, стрептоцид —
     Все проклятый дефицит.
     Чай вприкуску, секс вприглядку…
     Одно горе от нехватки.

   – Передовые ваши девчонки, даже о сексе вприглядку осведомлены. Это они о порнухе?
   – Не знаю. Приеду – спрошу. Теперь насчет голода. Бывает, блюдо так приготовлено и украшено, что при его виде слюнки текут даже у сытого.
   – Это комплимент?
   – По отношению к тебе – это реализм. Мало того, что у тебя все на месте и в оптимальных пропорциях, но как это подано! Вкусная ножка, то мелькающая в разрезе, то исчезающая где-то там, куда так и тянет заглянуть. Блузка, скромно выглядывающая из-под строгого пиджака. Только расстегнута она не на одну пуговку, как задумывалось в «Доме моды», а на две. А две расстегнутые пуговички уже дают возможность внимательному зрителю увидеть три и шесть десятых сантиметра интригующей ложбинки. Талия у нас перетянута почти офицерским ремнем настолько, что безумно хочется заменить этот ремень собственными руками. Чтобы не потерять сознание, как можно быстрее пробегаем взглядом от талии до обуви. И что мы видим? Даже восьмиклассницы в далеком периферийном Камске знают, что сегодня последний крик моды – это сапоги на платформе. Но квалификация кулинара заключается в том, что он украшает блюдо не тем, что модно, а тем, что вызывает аппетит. Здоровый аппетит в нашем случае вызывают сапожки со шпорами, пусть не на остромодной, но всегда изящной классической шпильке. Именно она выводит линию ноги, теперь уже самого низа, вверх, плавно переходя к соблазнительным формам, расположенным ниже упомянутой нами талии. Ирочка, ты категорически не права, приписывая моему взгляду примитивный, можно сказать, животный голод. Он, конечно, присутствует. Но как человек, предрасположенный к науке, я в первую очередь стараюсь познать то, что заманчиво спрятано от моего пытливого взгляда. А ты: Арктика, китобои, воздержание. Потом, правда, тестостерон все равно позовет на подвиги. Но все это впереди.
   – До чего же у тебя, Юрка, складно все получается! Просто академик! Я, между прочим, тоже любознательная. Вдруг у тебя теория не расходится с практикой? Скажешь тебе «прощай», а потом будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.
   – Как ты сказала? Академик? Меня один мой друг так называет.
   – Ну и отлично. Хотя это не гармонирует с твоей обкомовской принадлежностью.
   Брюллов вопросительно посмотрел на нее.
   – Я на тебя, Юра, глаз положила еще вчера, когда ты в канцелярии отмечал командировку и исполнял перед делопроизводителем Соней народную песню: «Расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты?».
   – Выходит, силуэт прямо напротив окна с бандеролями, усеянными иностранными марками, был твой?
   – Получается, что мой. Но подробности, если у тебя возникнет жгучее желание, мы выясним потом.
   Ирина взглянула на наручные часики. Явно импортные.
   – Через четыре минуты я должна предстать перед шефом. У тебя осталось время лишь на то, чтобы попросить номер моего телефона.
   – Спасибо, что избавляешь от лишних маневров. Девушка, можно узнать номерок вашего телефона? Желательно домашнего.
   – Давай блокнот и ручку. Заказы выполняются только из материалов клиента.

   До поры до времени на вопрос, где и кем она работает, Ирина Воронова (по мужу) отвечала:
   – Моя постоянная работа – генеральская дочка. Временная – референт-переводчик отдела внешней торговли Госплана.
   Генеральские лампасы на папиных брюках она видела с четырнадцати лет. Последние годы генерал Шпагин служил в какой-то структуре Министерства обороны, дающей право называться «военным дипломатом». Это не могло не повлиять на выбор ее будущей профессии. Не без генеральской поддержки Ирина поступила на престижный в те годы переводческий факультет иняза имени Мориса Тореза.
   По сравнению с десятью годами «генеральского периода», два года, проведенные Ириной в стенах Госплана после распределения, вполне могли ощущаться как «временные». Но, как часто бывает, дело было не в количестве, а в качестве этого отрезка времени.
   Работа в Госплане воспринималась Ириной точь-в-точь как ее недавнее замужество.
   Почти одновременно с зигзагами на погонах, папахой и лампасами отец Ирины получил квартиру в недавно пристроенном крыле знаменитого «генеральского дома» на Соколе. Их соседями по лестничной клетке оказалась семья прошедшего Гражданскую, финскую и Великую Отечественную войны комбрига, чудом миновавшего смертельный омут тридцать седьмого года. Уже не комбриг, а заслуженный генерал Воронов с женой жили в небольшой «двушке». У них был единственный сын Костя двадцать пятого года рождения, как водилось в те времена, тоже военный. В самом конце войны он только получил лейтенантские звездочки, и поэтому пороха понюхать не успел.
   Но для молодого артиллериста-зенитчика боевая работа нашлась очень скоро. Тысяча девятьсот пятьдесят первый год он провел в Корее. Потом переучивался на ракетчика, осваивал зенитный комплекс С-75. В мае шестидесятого, во время службы в ПВО, приложил руки к приземлению на парашюте пилота американского самолета-разведчика У-2 Пауэрса. Потом была академия, а сразу после нее – новая горячая точка – Вьетнам.
   В декабре шестьдесят пятого старший Воронов позвонил в дверь к своим соседям:
   – У нас радость. Сын вернулся из годичной командировки. А радостью так хочется поделиться. Уважьте, заходите по-соседски!
   Константин показался Ирине гораздо моложе своих сорока лет. Он был в гражданском костюме, но выправка и небольшой свежий шрам от левого уха к шее позволяли догадаться о его профессии. Где он был в командировке, чем там занимался, хозяева не говорили, а гости деликатно не спрашивали. Но после очередной рюмки старший Воронов не удержался и достал из шифоньера вместе с «плечиками» парадный китель сына. Погоны на кителе были полковничьи, а колодка одного из двух орденов Боевого Красного Знамени явно была свежей.
   Ирина недаром была из военной семьи. В воинских знаках различия и наградах она разбиралась. Набор орденов на кителе в сочетании с тремя большими звездами на погонах и двумя академическими значками на правой стороне груди юная соседка оценила по достоинству.
   – Я смотрю, Костя, вы зря времени не теряли.
   – В сутках, Ира, у всех лишь двадцать четыре часа. И у лейтенантов, и у маршалов. Увеличение служебного времени происходит за счет личного. Я когда-то был заядлый театрал, но сейчас одичал и полностью дезориентирован. Впереди у меня два месяца отпуска, и потратить их зря мне бы совсем не хотелось, – прозрачно намекнул полковник.
   – А что вам нравится? – с удовольствием подхватила тему Ирина. – Сейчас народ валит в Сатиру на «Женитьбу Фигаро» с Андреем Мироновым. У Любимова на Таганке премьера «Час пик». И новые фильмы на любой вкус: от «Андрея Рублева» до шикарных мультиков «Ну, погоди!»… – и услышала в ответ:
   – Мне нравится все хорошее.
   Далее события понеслись со скоростью ракет дивизиона полковника Воронова. Два культпохода в театры не только обнаружили единство вкусов, но и прояснили ситуацию с личной жизнью «одичавшего» отпускника.
   Еще взводным он по уши влюбился не в кого-нибудь, а в жену командира полка. Бурный роман удавалось долго скрывать. Через два года лейтенант поставил вопрос ребром: я или он? И получив отрицательный ответ, добился перевода в другую часть.
   – А потом наступило полное невезение с температурным режимом: то горячие точки, то холодные женщины, – с грустной улыбкой подытожил самоотчет полковник.
   Так уж случилось, что рядом со своим заводным гидом он забывал о прошлых опасностях и предстоящих заботах. Его, человека организованного и требовательного, совершенно не раздражали ее импульсивность и почти подростковая категоричность.
   В конце первого проведенного совместно вечера новая знакомая обронила:
   – Зенитчик, да что ты обо мне знаешь?
   И немедленно получила в ответ:
   – Ты мой опознанный, но непредсказуемый объект.
   Удивительно, но Ирина не ощущала дискомфорта от их почти двадцатилетней разницы в годах. С Константином она чувствовала себя уверенной и защищенной со всех сторон. Другие представители сильного пола рядом с ним вели себя словно вражеские самолеты, улавливающие импульсы радаров его зенитных комплексов и старающиеся держаться от них подальше.
   Через полторы недели Ирина дала решительную отставку двум своим поклонникам студентам.
   Через неделю наступил Новый год, который они встретили вдвоем в подмосковном Доме отдыха ПВО. За эти три дня Константин Воронов смог убедиться, что обидные слова «холодная женщина» к его прелестному экскурсоводу не имеют ни малейшего отношения.
   Два дня спустя он предложил Ирине свои руку и сердце.
   Свадьбу они сыграли одновременно с завершением сессии.
   Медовый месяц был урезан до двух недель студенческих зимних каникул. По всей стране у Константина были боевые друзья – командиры полков и дивизионов, «тыловое хозяйство» которых позволяло принять молодоженов по советским стандартам на самом высоком уровне. Молодые выбрали Эстонию, которая каким-то чудом сумела сохранить свой европейский лоск. Даже промозглая погода не мешала им наслаждаться уютом таллинских кафе, спектаклями Паневежского театра, уличками и музеями университетского Тарту. Но главное, они почти все время были вдвоем, им было хорошо и интересно друг с другом. Порой Ирине казалось, что они парят в небесах среди светлых, мягких и теплых в любое время года облаков.
   Потом было возвращение в Москву.
   Муж по возможности пытался вывести ее «в свет». Тем более что скоро дружной парочкой подкатили традиционные «мужской» и «женский» праздники, с размахом отмечаемые в окружном доме офицеров в Лефортово. В честь Дня Победы несколько друзей Константина получили очередные звезды на погоны, которые по воинской традиции обязательно следовало «обмыть». Естественно, последовали приглашения.
   Но тонус пребывания «в свете» резко снижало одно обстоятельство. Супруга полковника была обречена быть в кругу не только довольно моложавых полковников и подполковников, но и их, увы, порядком увядших боевых подруг. По этой причине рядом с ней, как бы это назвать, неконкурентоспособных. Другая была бы этим только довольна, но Ирине пребывание среди них в качестве «белой вороны» удовлетворения не принесло.
   Эта неприятность, как оказалось, была даже не мелкого, а мельчайшего калибра. В конце мая Константин позвонил ближе к вечеру и предложил встретиться через пару часов в ресторане «Прага»:
   – Есть что обсудить, Ирочка.
   После того как они выбрали, чем себя побаловать, и сделали заказ, Константин сообщил жене новость: сегодня в управлении кадров ему предложили два варианта назначения.
   Первый – в службе военной приемки в Министерстве обороны. В Москве.
   Второй – командиром дивизии. На китайской границе.
   – Костя, ты, думаю, догадываешься, что генеральская дочь хорошо представляет разницу между этими вариантами. Первый вариант – ты козырный, но валет. С неясными и отдаленными перспективами. Во втором – ты туз. Хозяин. Нет, Хозяин – это командир полка. А комдив – Большой Хозяин. В генеральском звании. Или я неправа?
   – Попадание точно в цель, – констатировал Воронов.
   – Тогда что ты хотел со мной обсуждать, если все ясно? Это капитану еще можно ставить условие: я или служба. С генералами так не бывает.
   Костя долго не отвечал. Он любовался ее лицом, осанкой, манерой разговора, обаянием молодости. Все еще удивлялся, что эта женщина его. И леденел от мысли, что уже сейчас может ее потерять.
   – Мне хотелось бы знать твое отношение к этому. Если ты воспринимаешь себя в роли первой дамы гарнизона, матери-командирши, да притом генеральши, то я уверен, что все у нас сложится отлично. Если же нет, все усложняется. Я виноват перед тобой, Ирочка. Этот разговор должен был состояться «на берегу», одновременно с предложением стать моей женой. Уже тогда вероятность дальнейшей службы вне Москвы была велика. Но впервые за последние пятнадцать лет я положился на «авось». Если честно, то просто смалодушничал.
   Ирина, как бы протестуя, приподняла ладони над столом.
   – Костя! Я, конечно, не Мессинг, но не такая тупая, чтобы не догадываться о такой вероятности. У меня все детство прошло по гарнизонам. Мне нравится московская жизнь, но военные городки у меня не вызывают отторжения. А вот генеральшей я быть не хочу. Сотни девчонок на моем месте желали бы этого. Стряхивать пылинки с генеральского мундира, надувать щеки перед офицерскими женами, командовать начальником военторга, ординарцами и водителями. Я все это видела. Но это не мое. Ты спросишь: что же твое? На этот вопрос я пока дать ответ не готова. Ты ни в чем не виноват, Костя! Как бы дальше ни складывались наши отношения, я ни о чем не жалею. Теперь если без эмоций. Окончить институт я должна в Москве. Заочного отделения на нашем факультете нет, любые инязы по сравнению с «Торезом» – ничто. У меня есть проверенный способ борьбы с труднодоступными соблазнами. Я советую сама себе не дергаться, немного подождать, а после задать вопрос: ты без этого проживешь? Если оказалось, что нет, то вперед, на врага! А если могу? Зачем тогда надрываться и рвать на себе волосы? Странно, но незаживших со временем подобных душевных ран я что-то не припоминаю. Поэтому, полковник, вперед, не оглядываясь.
   Удивительно, но первым вывод о том, что в дальнейшем их жизнь возможна друг без друга, сделал генерал Воронов-младший. Произошло это озарение в самолете, на котором он возвращался в Хабаровск из московской командировки.
   Два месяца назад Константин Воронов опустошил граненый стакан, в котором по стойке «смирно», залитый по грудь водкой, уверенно стоял полевой генеральский погон. Смачно хрустнул маринованным груздем и произнес вечное:
   – Генерал – это не звание. Это – счастье!
   Счастье, как и семья, может быть полным и неполным. В его конкретном случае избежать недовеса не удалось. Константину очень хотелось, чтобы маленький мальчишник из трех первых лиц края и восьми генералов украсила его жена. Но ей для этого нужно было в обе стороны преодолеть по 6147 километров и, что оказалось самым важным, пропустить целых два семинара. Последнее препятствие оказалось непреодолимым.
   Теперь, вспомнив вопрос: «Ты без этого проживешь?», Константин грустно усмехнулся.
   Стремительно пролетевший год подарил им четыре встречи. Два раза он прилетал в короткие командировки в Москву. На майские праздники Ирина нанесла ответный визит, а еще три недели в августе они провели в сочинском санатории имени Ворошилова.
   Это были три недели райской жизни, проведенные Вороновым в объятиях кавказских субтропиков и любимой женщины. Незадолго до отъезда он осторожно спросил:
   – Ирочка, а может, сделаем в этих тепличных условиях маленького «вороненка»? Возьмешь на пару лет академический отпуск, потом вместе наверстаем…
   – Костя! Но мы же договорились, что все это будет после окончания института.
   Он не стал ей говорить, что к этому времени ему будет сорок семь, что будущего маленького человека надо будет не только поднимать, но и направлять, и что в этих процессах каждый год отцовской жизни стоит пяти.
   А только тяжело вздохнул.
   Перелистывая в памяти историю их отношений от знакомства до отдыха в Сочи, Воронов сделал для себя открытие. Все встречи, несмотря на разную географию, продолжительность, холостяцкий или семейный статус, относились к одному жанру, который имел строго определенное и вполне устоявшееся название – «курортный роман».
   Курортный роман представляет собой жанр сугубо праздничный: яркое солнце, теплое море, белые брюки, букеты цветов, хорошее вино, желанная женщина. И деньги, которые зарабатываешь год, чтобы спустить за три недели. Курортный роман одет в парадную форму одежды. В этом жанре нет места мелочам семейного быта, тыловым приземленным заботам. Хотя нормальная семейная жизнь прежде всего складывается именно из этого. Большинство из ее радостей не падает на тебя с безоблачного неба. Они заработаны, а то и выстраданы.
   Ему, состоявшемуся мужику, который никогда не боялся черной работы, трудностей и ответственности, пусть совсем небольшие, но регулярные, завоеванные и ожидаемые радости были дороже, чем ослепительные внеплановые подарки судьбы. Сочинский разговор о ребенке не оставлял места для сомнений: их брак относится ко второй категории.
   – Ты сможешь прожить без нее? – спросил он сам себя.
   И сам себе ответил:
   – Должен. Иначе перестану себя уважать…
   Катализатором, который подтолкнул Ирину отвечать себе самой на тот же вопрос, оказался ее преподаватель физкультуры, более известный в студенческих кругах как Атлант. Мастер спорта по десятиборью, он в двадцать семь лет поставил крест на «большом спорте», завершив свою десятилетнюю гонку за капризными секундами и метрами. Его потолком оказалось третье место на первенстве Москвы. Теперь, вот уже третий год, бывший спортсмен вразвалку шел по жизни, приглядываясь, на какую из ее тропинок лучше бы свернуть. А пока старался получить хоть какую-то компенсацию за лучшие годы, потраченные на борьбу за маленький серебристый значок, который к тому же даже носить уже стало совсем немодно.
   На данном этапе такой единственной реальной компенсацией для него было повышенное внимание студенток, их здоровое любопытство, желание узнать не из вторых рук, насколько почти двухметровый, отлично сложенный и гибкий мужчина силен в одиннадцатом виде спорта. Точнее, даже не спорта, а искусства. Искусства любви. Той самой любви, которая настойчиво и стабильно будоражит поголовно и коммунистов, и беспартийных. Особенно молодых.
   Атлант не был азартным обольстителем. Просто любознательным и… безотказным мужчиной. Так сложилось, что время от времени его очередная, но на данный момент уже бывшая (или почти бывшая) подруга приводила новую. В легкой атлетике это называется эстафетой.
   Был он немногословен, вел себя тактично, своими победами не хвастался. Знакомство, которому предстояло стать близким, он начинал с упреждающего вопроса (он же исполнял и функцию ответа):
   – Так что нас влечет друг к другу? Правильно, радость моя, физиология. А тех, кого волнует психология, милости просим, но не на нашу кафедру.
   Первый год Ирина, несмотря на почти постоянное отсутствие мужа, не поддавалась соблазнам. Сказать, что это давалась ей легко, будет искажением истины.
   Через месяц после возвращения из Сочи она пошла к своим однокурсницам в общежитие. С первого курса они вместе писали курсовые, готовились к экзаменам и зачетам.
   От «теоретической фонетики» будущие переводчицы непроизвольно перешли к более актуальной для их возраста учебной дисциплине – практической сексологии. В частности, к сложности сочетания приятного и безопасного. В качестве позитивного примера преодоления этого противоречия прозвучала свежая информация об Атланте.
   Ирина слушала откровения однокурсницы и чувствовала, как ее переполняет нестерпимое искушение. Моральные тормоза, здравые и не очень здравые соображения, размышления, логика – все это в считанные минуты улетучивалось со свистом, уступая место одному – желанию.
   С трудом дождавшись окончания их научно-практической конференции, Ирина обратилась к рассказчице:
   – Ленка, ты меня до автобуса проводишь?
   Едва они вышли из общежития, Ирина остановилась:
   – Только без вопросов. Я его хочу!
   Ленка прикинулась дурочкой:
   – Ты хорошо подумала?
   – Это уже вопрос.
   – Тогда подожди в сторонке, у газетной витрины. Он живет в этом подъезде, – она показала на дверь с табличкой «Общежитие преподавателей и аспирантов». – Минут через десять вернусь.
   – Так сразу?
   – Если сойдется, то и сразу.
   Ирина почувствовала, что стала трезветь. В голове вяло зашевелились какие-то предупреждающие мысли.
   – Пошли вон, – сказала она им вслух, – и будь что будет!
   Не раз, бывая на «сборных» концертах, Ирина сталкивалась с эффектом «фона». Выступает солист, у которого, как пишут врачи, все N – «в пределах нормы». Не фальшивит, приятный тембр голоса, правильные черты лица, сносная фигура. Пока его слушаешь, даже получаешь удовольствие. Но вот его сменяет другой исполнитель. И на его фоне первый сразу линяет, о нем моментально забываешь, и сама мысль слушать его впредь вызывает у тебя неприятие.
   В искусстве любви Атлант оказался тем самым маэстро, которого хотелось слушать и слушать…
   Родители Ирины в оценке ее развода оказались единодушны. Блажь, конечно, но куда деваться? Своя же дура, которой снова придется устраивать личную жизнь.
   Через КЭЧ [22 - Квартирно-эксплуатационная часть.] отец удачно разменял их трехкомнатную квартиру на «двушку» и однокомнатную. В «однушке», на прикроватной тумбочке и стоял телефон, номер которого вчера получил Юра Брюллов.
   Когда вчера же, поздно вечером, он набрал этот номер, телефон не стал капризничать и после второго же гудка отозвался голосом Ирины.
   Договорились, что завтра после работы они встретятся в вестибюле Госплана.
   Далее все происходило в соответствии с ГОСТом: встреча – ресторан – прогулка – сопровождение дамы до дома – легкая заминка перед дверью.
   – Пригласишь, или как? – полюбопытствовал Брюллов.
   – Придется пригласить. Вряд ли кто еще тебя обогреет в этом холодном городе. А я гуманная.
   Лексикон Ирины с пионерских лет был приправлен острыми специями. Но ее баночка с названием «отношения полов» долго пылилась на полочке невостребованной. Дело было не только в стыдливости или в неловкости. Что болтать о том, чего не попробовала на вкус.
   А потом понеслось! Боевой опыт замужества и развода оказался подкрепленным вражеской идеологией. В большинстве вузов иностранным языкам учили как бы по английским или немецким «Московским новостям». Но в ее знаменитом на всю страну инязе имени Тореза в руки переводчиков попадали практически все издания мирового масштаба. В них, кроме всего прочего, обсуждались жгучие проблемы сексуальной революции. И это было здорово!
   Чего только стоила выловленная из продажной буржуазной прессы ссылка на Фрейда, сообщившая любознательной студентке, что «половое влечение не только существует, все остальное просто несущественно». Ввернула ее к месту, и вместо примитивного «разврата» имеешь авангардную идеологию.
   Бойкий язычок Ирины ощутимо деформировал ее репутацию. Не только в сторону негатива. Если приглядеться, то оценка ее безнравственности была явно завышена. У Ирины никогда не было больше одного «бойфренда». Когда мимоходом она сообщила об этом Юре, он полюбопытствовал:
   – Это случайность или предел физических возможностей?
   – Это принцип, молодой человек! Нас еще в школе учили: электрические соединения могут быть либо последовательные, либо параллельные.
   – И что?
   – Да то, что у меня пунктик. Органически не переношу параллельные связи.
   – А последовательные?
   – Они не так аморальны. Что-то промежуточное между супружеской верностью и бл…вом. Я чувствую, что этот термин в моем исполнении тебя коробит, но, извини, полноценного благозвучного синонима не обнаружила.
   Один раз избыточная разговорчивость сослужила Ирине добрую службу. Перед пятым курсом вновь назначенный в институт молодой и рьяный куратор КГБ не только положил на нее глаз как на объект потенциальной вербовки, но и проинформировал об этом своего шефа.
   Через пару недель он вынужден был признаться, что погорячился:
   – Умна и привлекательна, но распутна и патологически болтлива. Если первое не противоречит успешному решению оперативных задач, то второе полностью обесценивает ее как «источник».
   Инстинкт самосохранения подсказал Ирине еще один принцип в личных отношениях. В народной гуще принцип звучал круче, но здесь, пожалуй, мы обойдемся его подретушированным вариантом. Принцип гласил: «Не гуляй, где живешь». «Где» – по месту работы. Если бы не он, то вряд ли представитель Камского обкома сподобился бы угодить в горячие объятия Ирины Вороновой.
   В том, что Юра воспринял новое знакомство как типовое «культурное сопровождение» ответственной командировки, ничего удивительного не было. Кратчайший путь во времени и пространстве от госплановского лифта до постели в «однушке» не оставлял другим версиям никакой надежды. Но с реактивной скоростью пролетели две недели, отпущенные ему руководством «на все про все», и Юра почувствовал, что он настолько привязался к этой гремучей смеси обаяния, энергии и цинизма, что не в силах сказать ей традиционное «прощай».
   Грех не отметить, что в этот отрезок времени немалую долю своей неуемной энергии Ирина использовала в интересах народного хозяйства Камской области. Без ее помощи Брюллов вряд ли получил бы нужные визы и в половине инстанций, друг за другом возникающих перед ним, словно барьеры и ямы в стипль-чезе [23 - Бег через барьеры и ямы, наполненные водой.]. Благодаря ее подсказкам, звонкам секретарям и помощникам, он сделал все, что только было под силу скромному саперу. Путь для тяжелых танков был расчищен…
   Среди немалого числа достоинств Атаманова были два, которые особенно ценили «птенцы гнезда Петровича». Он всегда замечал хорошо выполненную работу и не забывал ее отметить. От краткого – «высший пилотаж!», до солидной премии или перемещения на более высокую ступеньку карьерной лестницы.
   Остался он верным себе и на этот раз. Когда Брюллов, завершая доклад о результатах командировки в Москву, захлопнул папочку документов с бесценными визами, Атаманов потянул ее к себе:
   – Махнемся не глядя!
   Он достал из ящика письменного стола лист бумаги и подал Брюллову.
   – Пока ты сражался, Никифорова перевели начальником депо. Я на всякий случай это местечко для тебя придержал. А то слишком долго ты в «девках» засиделся. Должность заместителя главного инженера УМЦ по новой технике вас устроит, Юрий Владимирович?
   Через пару недель два тяжелых танка, предназначенных для взлома последних укреплений обороны противника, выдвинулись в Москву. Первым «танком» был секретарь Камского обкома по промышленности, вторым – заместитель начальника дороги. От мелких неприятностей их прикрывали пехота и саперы в лице Атаманова и Брюллова.
   Атаманов по своему чину на роль ударной бронетанковой единицы не тянул, но для получения одной, пожалуй, самой трудной визы он оказался незаменимым.
   В МПС за решение вопроса о двойном подчинении Камского УМЦ отвечал заместитель министра, имя-отчество которого было Вячеслав Вячеславович. Тот самый непосредственный начальник Николая Атаманова еще по Забайкалью и Камску. По телефону все эти годы Атаманов общался с Вячеславом Вячеславовичем не реже, чем раз в два месяца. А вживую за эти пять лет им удалось встретиться всего два раза.
   Заместитель начальника дороги, ставя Атаманову задачу, на всякий случай спросил:
   – Может, для поддержки штанов мы с Романычем, – он кивнул в сторону секретаря обкома, – тебя прикроем с воздуха? Решай.
   – Спасибо. Но тогда разговаривать он будет не со мной, а с вами. Согласно субординации.
   При этом Атаманов не стал уточнять, что время для встречи заместитель министра ему уже назначил. Ровно в 20.15. И место тоже. У себя дома.
   Неудивительно, что встреча наставника и ученика прошла по-домашнему. Да и содержимое стола, подтверждавшее, что до полной победы коммунизма осталось всего ничего, этому весьма способствовало.
   Для начала Глафира Филипповна учинила Атаманову допрос с пристрастием:
   – Как управляется с домом Нина? Как растут погодки Мишка и Настя?
   Потом по-матерински похвалила, что не стали тянуть с детишками, покритиковала его за намечающийся начальственный животик. И, наконец, милостиво разрешила:
   – Больше я вам не мешаю. Можете о работе. Только закусывайте.
   Атаманов воспоминания отложил на десерт, а начал с проблемы УМЦ. Вячеслав Вячеславович слушал с интересом. Строительство УМЦ начинал еще он, а вот как дело повернулось, это было для него в новинку.
   – Коля, твоя инициатива (а она твоя – ты обкомом мне мозги не пудри) интересная, но рискованная. Мы друг с другом всегда были откровенными. Скажи мне как на духу: для чего тебе этот геморрой? Для карьеры? Для выгоды? Для самолюбия?
   – Если отвечать коротко, то именно вам, Вячеслав Вячеславович, мне ответить довольно просто. Какой у вас самый суровый упрек провинившимся? Напоминаю: «опять наперекосяк?». Не лежит у меня душа, чтобы такая красота, как УМЦ, наперекосяк использовалась. Это главное. Ну и все остальное тоже присутствует. И честолюбие, и выгода. Мы же через кооперацию по новой технике в главные оборонные программы попадаем. А там и деньги, и фонды…
   – И ордена?
   – И ордена не повредят.
   – Ты прав, Коля. Затея эта перспективная, но очень рискованная. Надо ли нашему брату рисковать? Отвечаю. Необходимо. Но через раз. Когда тяжеловесный состав берет подъем, у машиниста выбора нет: выжимай все, что у тебя есть, рискуй. Но когда идешь по ровному участку, рисковать очертя голову ни к чему. Так и в карьере. Забрался повыше – лишний раз не выпендривайся. Поводов свернуть шею и без этого хватит. Не согласен? Ладно, Коля, не заводись. Это я тебя провоцирую. Не знаю как ордена, а уважения дело, которое ты пробиваешь, заслуживает. И поддержки. А вопросы, которые я тебе задавал – это репетиция. Не исключено, что когда я вашу челобитную согласую, их будут задавать и мне. Вы своим УМЦ наступили мне на старую мозоль. Я сейчас с капиталистами часто общаюсь. И что меня у них удивляет, а у нас огорчает. Если в сделке, в проекте они учуяли даже слабый запашок выгоды, то стаей, не жалея живота своего, начинают за нее сражаться. А нам жирный кусок в рот суют, а мы морду воротим. А если и проявляем интерес, то «в порядке исключения». Как ты, например. Что касается УМЦ, то будь моя воля, я его вообще бы из нашего железнодорожного ведомства вывел. Задаром отдал. Но до такой лихости я еще не созрел. Неправильно поймут. Грех мне, заместителю союзного министра, это говорить, но что-то важное в нашей плановой системе не срабатывает, какие-то колесики крутятся не в ту сторону. Бумаги с собой? Давай подпишу. Утром зайди к помощнику, чтобы присвоить номер и поставить печать. А теперь о приятном. В прошлом году много беленьких нарезали? Ты помнишь, каким я заядлым грибником был? А на Кавказе да в Москве не получается. Бедствую!
   – Совсем вы плохо обо мне думаете, Вячеслав Вячеславович! Пойдемте, вручу пакетик сушеных. Из одних шляпок!
   Как и положено в приличных домах, Брюллов познакомил свое руководство со специалистами Госплана, к которым он навел мосты во время первой командировки. Закрепили знакомство душевным ужином в «Национале». Ирину в число соавторов победы он не включил. Береженого, как известно, Бог бережет.
   В пятницу отцы-командиры отпустили Юру домой, куда он не так уж и рвался. Распрощавшись со старшими товарищами, он направился к Ирине.
   Но, несмотря ни на что, в своем камском кабинете он появился как штык. В понедельник, ровно в восемь. Хотя удалось это только благодаря ночному воскресному авиарейсу. Пропавший бесплатный железнодорожный билет и расходы на самолет Брюллов мысленно списал на статью «положительные эмоции».

Варя Дьякова. Июнь 1970

   То, что университет – это «фирма», Варя ощутила еще в самом начале учебы на втором курсе. Не только на лекциях, слушая блестящих профессоров, но и на занятиях скромного кафедрального научного кружка. В Камском университете неравнодушный и любознательный молодой человек всегда мог найти что-то интересное, полезное и по душе, не только в профессии, ради которой он появился в этих стенах. Спорт, театр, живопись, музыка – от классики до уже реабилитированного недавно джаза и еще подозрительного рока. Плюс литературное объединение, кружок «Читаем Хемингуэя в подлиннике» и, конечно, танцы.
   Но даже не это было главным. Важно, что в каждой секции, в студии, в любом художественном коллективе в одном котле варились студенты самых разных факультетов и специальностей. Неформальное общение «физиков» и «лириков» непроизвольно расширяло кругозор, шло на пользу и тем и другим.
   Одной из партнерш Вари по ансамблю была пятикурсница – гидролог Эля Черных. Темой ее дипломной работы было исследование слияния рек Камы и Волги. По большинству параметров получалось, что, вопреки распространенному мнению, не Кама впадала в Волгу, а наоборот. Несправедливость этого мнения возмущала эмоциональную Элю, и все свое негодование на замшелых консерваторов от науки и практики она высказывала своей младшей подруге.
   – С точки зрения экономики эта ошибка имеет какое-то значение? – поинтересовалась начинающая экономист-географ.
   – Пожалуй, нет. Вот в чем экономики больше, чем гидрологии и географии вместе взятых, так это в проекте переброски северных рек, – просветила Эля любознательную второкурсницу.
   Где-то через месяц на занятии студенческого кружка их руководитель, пожилой и явно потертый жизнью доцент Ручьев, предложил новобранцам набор тем для будущих исследований. Их интерес он подогрел официальным заявлением:
   – Если тема понравится вам и что-то интересное в ней увижу я, то она будет взята за основу ваших будущих курсовых и дипломной работ.
   Варя посмотрела список более чем из двадцати названий. Больше половины из них были ей непонятны, остальные «не зацепили».
   – А экономика переброски северных рек – это по нашему профилю? – спросила она.
   Ручьев с интересом посмотрел на нее.
   – Эта тема, скорее, на стыке экономической географии и народнохозяйственного планирования. А стыки и на войне, и в науке часто остаются неприкрытыми. На нашей кафедре этой проблемой никто из преподавателей не занимается. Мое научное направление – территориально-промышленные комплексы. У «соседей», чистых экономистов, лет пять назад одна преподавательница принимала участие в журнальной дискуссии на эту тему, но с тех пор я ничего об этом не слышал. Вы как-то с этой темой сталкивались?
   – Да нет, Борис Григорьевич. Как говорят незамужние девушки, парень никакой, а имя запомнилось.
   – Давайте я вам для начала подберу кое-какую литературу по проблеме. Если понравится не только имя, подумаем, как поступить с «парнем» дальше.
   Литературы оказалось негусто. Всего три журнала. В каждом – по одной статье, да две газетные вырезки и одна древняя книга девятисотого года издания.
   Книга называлась «О наводнении Арало-Каспийской низменности для улучшения климата прилежащих стран». Принадлежал сей труд перу некого Демченко. Похоже, что идея переброски вод северных рек для орошения земель Казахстана и Узбекистана принадлежала именно ему. А вот авторы статей единодушия в вопросе не продемонстрировали. Два академика, Чокин и Обручев, идею переброски поддерживали. Еще один академик, Понтрягин, ее осудил.
   Газетные вырезки были совсем свежие. В одной сообщалось, что состоявшийся в шестьдесят восьмом пленум ЦК КПСС дал поручение разработать план перераспределения стока рек. Вторая вырезка из газеты, вышедшей всего месяц назад, содержала постановление ЦК и Совета Министров. Его название напоминало научную статью: «О перспективах развития мелиорации земель, регулирования и перераспределения стока рек в 1971–1985 гг.».
   Кое-что понять в этом столкновении идей и мнений Варя смогла только после того, как проштудировала материалы раза три. И сделала для себя лишь два вывода. Первый состоял в парадоксальной, на первый взгляд, мысли о том, что чем больше погружаешься в тему, тем больше возникает вопросов. Второй гласил, что при первом чтении аргументов сторонников проекта кажется, что истина на их стороне, но стоит только открыть статью их противников, как ты становишься их союзником.
   Когда она посетовала на свою непоследовательность Ручьеву, он расхохотался.
   – То, о чем вы, Варя, мне рассказали, называется «синдромом новичка». Вы как бы оказались в ресторане заморской экзотической кухни, где не знаешь, что съедобно, а что нет. Где можно перепутать гарнир со специями. Необходимо немало перепробовать на вкус всякой всячины, чтобы в один прекрасный день уверенно сказать: «Это блюдо съедобно и полезно. Но чтобы оно было еще и вкусным, следует его чуть поперчить, добавить укропчика и подержать минут пятнадцать на небольшом огне». Или лишь понюхать и так же уверенно заявить: «А эту бурду – на помойку!». Так будем дальше продолжать наши кулинарные опыты? Тем более что я вам в них мало чем могу оказаться полезным.
   Варя на несколько секунд взяла паузу.
   «Знать бы, как повлияет на эти дегустации ранняя беременность», – подумала она про себя.
   Но вслух произнесла иное:
   – Позвольте занять место у плиты, Борис Григорьевич!

Брюллов. Август 1970

   Постановление правительства об опытном статусе и двойном подчинении УМЦ было подписано в конце марта. Как раз накануне столетия со дня рождения вождя мирового пролетариата товарища Ленина. Страна Советов и все прогрессивное человечество отмечали юбилей с размахом. Была учреждена юбилейная медаль. Особая! Все остальные медали прикреплялись к пятиугольной колодке, а эта – к прямоугольной. И носить ее положено было выше всех других орденов и медалей на левой стороне груди. Как Звезду Героя Советского Союза.
   Особенность юбилейных медалей состоит в том, что когда ими награждают, особой радости не испытываешь: ты один из лучших, но многих. Но, если она тебе по какой-то причине не досталась, это огорчает. Выходит, что до лучших ты не дорос.
   Юрий Владимирович Брюллов «ленинской» медали был удостоен. На пятьдесят четыре управленца УМЦ райком выделил всего шесть «знаков». И то, что одним из них был награжден Юра, свидетельствовало о многом. Прежде всего, о хорошем отношении к нему руководства.
   Хорошее отношение наглядно подтвердилось через четыре месяца. К этому времени стало ясно, что самое сложное в работе реформированного УМЦ – это совсем не хитрые технологии и капризы автоматики и телемеханики. Ежедневные организационные и финансовые головоломки задавали «чужаки» – смежники и заказчики. От «пушкарей» до производителей гироскопов и лодочных моторов.
   Для их разгадывания и была учреждена должность главного экономиста – первого заместителя директора Центра, с подчинением ему четырех отделов: планово-производственного, финансового, кооперации и сбыта, снабжения.
   На эту, скажем прямо, нескучную должность и был назначен Юрий Брюллов.

Дьяков. Октябрь 1970

   «… Из восемнадцати членов ученого совета присутствовало – 16. Роздано бюллетеней – 16. При вскрытии урны оказалось бюллетеней – 16. За присуждение Дьякову Александру Игоревичу ученой степени кандидата юридических наук проголосовало – 14. Против – 2. Воздержавшихся – нет. Решение – положительное».
   В ту же секунду, как эта информация была доведена до присутствующих, послышались аккуратные хлопки, зазвучали оживленные голоса, раздались звуки передвигаемых стульев.
   Дьяков, сидевший за отдельным столиком, расслабился и поднял голову. И тут же, встретившись с ободряющим взглядом ректора, благодарно кивнул. Повернулся в сторону «болельщиков». Первая, кого он увидел, была ликующая Варька, достававшая из-под стола букет цветов. Весело посмотрев на него, она чуть чмокнула губами и подмигнула.
   Председатель ученого совета еще завершал необходимые формальности, но Саня уже ощутил, как переполнявшее его последние дни высокое давление стремительно стравливается через наконец-то открывшийся кран.
   То, что он испытывал, было чувством облегчения. До настоящей радости победителя эмоции, увы, не дотягивали. Забивая решающий гол, он чуть подправил мяч рукой. И, похоже, судья это заметил, но не свистнул.
   То, что как минимум один «черный шар» он получит, не было для него сюрпризом. В перерыве перед голосованием, когда члены ученого совета получали бюллетени, к нему, прихрамывая на изувеченную на фронте ногу, подошел один из его преподавателей, доцент Рыбин.
   – Дьяков, я уважал тебя еще студентом. Ты порядочно ведешь себя в студенческих начальниках. Но сейчас ты делаешь не то. У тебя один из интереснейших предметов защиты – опасность обострения противоречий между принципами суверенитета и территориальной целостности. Я хотел тебе подыграть. Спросил детали. Они в диссертации есть и очень интересные. А ты поплыл. Вывод: это не твое. Автор такие вещи не забывает. Ты меня очень огорчил. Выступать по этому поводу я не стал. Но если «против» будет только один голос, знай, что это мой. Честь имею!
   Возразить старому саперу, легко обнаружившему мину, Дьякову было нечем. Стартовый год аспирантуры ушел у него на сдачу кандидатского минимума.
   Те же студенческие экзамены. Ну, чуть сложнее. Процесс подготовки был отлажен, все экзаменаторы знали его в лицо. Итог – все пятерки.
   А когда пришла пора писать диссертацию, то есть творить, то первый научный результат, который Саня сформулировал себе через три-четыре месяца, был печальным: ему явно не хватало трудолюбия.
   Что-то в этом выводе было не так. С малых лет он, не жалея времени и сил, бегал кроссы, отрабатывал финты, пасы, удары, параллельно учил уроки, сдавал экзамены. Только слепой и глухой мог обвинить в отсутствии трудолюбия студента, исправно сдающего все сессии, и, одновременно, играющего (!) тренера. Многостаночник не может быть лентяем. А кем, как не многостаночником, является лидер университетского профсоюза?
   Не сразу, но и до него дошло: если труд бывает разным, то и трудолюбие шьется не по одной выкройке. Одно дело, не жалея энергии и ног, по шестнадцать часов в день носиться по городу или футбольному полю, вести разговоры и переговоры, отдавать команды и проверять их исполнение. Совсем другое, – сидя целые дни на одном стуле, перелопачивать груду первоисточников, выдумывать на основании этого что-то новое, собственноручно излагать плоды своих мыслей на бумаге.
   Это другое, как оказалось, было выше его сил.
   Выход из тупика неожиданно нашелся сам собой. У его научного руководителя было еще два аспиранта. Естественно, что темы их исследований были близки. Один из товарищей по несчастью, уже завершающий работу над диссертацией, как-то посетовал:
   – Жаль, что только сейчас нащупал, что можно представлять в качестве предмета новизны. Оказалось, что напахал я порядком лишнего. Лучше бы это время на «шабашки» потратил. С деньгами совсем хреново, а доплаты за ученую степень раньше чем через год не дождешься.
   Дьяков вздрогнул, словно залпом выпил свои «сто пятьдесят». Не далее как вчера он принял очередное приглашение Фимы. Их творческий и почти бескорыстный союз отметил уже трехлетний юбилей. За это время они выяснили, что могут еще во многом быть полезными друг другу. От рекомендаций проверенных репетиторов для поступающих в университет до устройства «взрослых» в студенческие строительные отряды с хорошими заработками. Оба были люди занятые, встречались редко. Но пересекаясь, каждый раз расставались довольные друг другом.
   Вздрогнул Санька по той причине, что вчерашний конверт, полученный от Фимы, лежал еще нераспакованным в укромном месте. А его содержимое раз в пять превышало гонорар бетонщика – бойца студенческого отряда – за его трехмесячный ударный труд на самом выгодном в Камской области объекте – строительстве животноводческого комплекса.
   – Слава, ты всерьез сказал об излишках в своих интеллектуальных кладовых? – спросил он с опаской.
   – Если не на две, то на полторы диссертации точно наберется. А что?
   – Помнишь студенческую интерпретацию американского лозунга «Время – деньги»?
   – Как же, как же. «Время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет».
   – А у меня, дорогой соратник, противоположная картина. Золотого тельца, играя в футбол, я малость поднакопил. И профсоюз кое-что подбрасывает. А времени сидеть в читалке – ноль. Тебя не обидит мое гнусное предложение: ты мне презентуешь часть своих творческих неликвидов, а я в ответ денежными знаками компенсирую время, потраченное на их производство? Гонорар по часовой ставке бетонщика пятого разряда. Плюс уральский коэффициент и оплата дороги к месту работы в оба конца.
   – А доплата за вредность?
   – Это святое! – обрадованно подхватил Санька. – Более того, я же понимаю, что кандидатская для тебя не финиш. Поэтому публикации, написанные на основе твоих материалов, оформим в соавторстве. По рукам?
   – Давай для начала вместе посмотрим, что можно для тебя приспособить.
   Материалов оказалось более чем достаточно. Когда Дьяков показал треть из них своему шефу, тот лишь произнес:
   – Дышите спокойно. Дьяков. Из этих мальков может вырасти золотая рыбка.
   Сумму, которую назвал Вячеслав, довольный покупатель щедро умножил на полуторный коэффициент.
   – Ты забыл доплату за вредность!
   Заимствованные идеи, выводы, предложения Дьяков компоновал, редактировал «под себя», писал связки. Кое-что, конечно, добавлял и от себя. Ближе к окончанию диссертации он даже испытал к ней отцовские чувства. И вдруг такой прокол. Видимо, по отношению к своей диссертации папаша из него не получился. Только отчим.
   И все же Дьякова не столько огорчали два «черных шара», сколько реплика Рыбина. Второй «шар» показывал, что «чужой почерк» заметил не только он.
   Снова прозвучали аплодисменты. Это председатель объявил, что протокол и решение совета утверждены единогласно, и поздравил новорожденного кандидата наук с успешной защитой.
   Ладно, попытался успокоить себя Дьяков, не я первый, не я последний. Как там гласит древняя аспирантская поговорка? «Два часа позора, зато кусок хлеба на всю оставшуюся жизнь».

Брюллов. Ноябрь 1970

   Пребывание в кресле главного экономиста УМЦ требовало от его обладателя всесторонней, прямо-таки змеиной гибкости. Точнее – трех разных. Инженерной, так необходимой для непрерывного освоения новых изделий и технологий. Экономической, чтобы не дать обидеть свой Центр многочисленным и прижимистым заказчикам. И конечно, дипломатической, без которой не выжить, будучи слугой двух капризных господ. Мягко говоря, господа МПС и ГКНТ не очень ладили друг с другом. Симпатии к каждому из них следовало проявлять по отдельности.
   Но нет худа без добра. Большая часть информации о технических новинках сначала появлялась в англоязычных журналах, и Брюллов, чтобы технологи не водили его за нос, довольно прилично освоил язык. С этой целью дома с мамой он принципиально старался общаться на языке сэра Генри Бессемера [24 - Автор одного из методов производства стали.].
   Когда Брюллов напросился к ректору университета, чтобы проконсультироваться об особенностях ценообразования экспериментальной продукции, Петр Павлович, просидев с ним почти три часа, завершил их разговор фразой:
   – Извините за откровенность, Юрий Владимирович, но если с вашими головой, знаниями и накопленными материалами вы в ближайшие два года не защитите кандидатскую по экономике, я буду вынужден считать вас никчемным человеком.
   – Мне бы этого очень не хотелось, Петр Павлович, тем более что однокашники называли меня Академиком.
   Через неделю Брюллов записался на курсы по подготовке к сдаче кандидатских экзаменов.
   Директора УМЦ Ежикова двойное подчинение, тем более какому-то ГКНТ, сильно тяготило. Не желая губить собственные нервные клетки, он контакты с госкомитетом и все, что было связано с экспериментальными заказами, перепоручил Брюллову. По этой причине как минимум раз в квартал Юра посещал столицу. Когда он впервые оформлял командировку в Москву в качестве главного экономиста, то не задумываясь заказал гостиницу. Независимость дороже всего!
   Ирину Воронову последний раз он навещал месяца три назад. Примерно раз в неделю кто-нибудь из них звонил другому. По праздничным датам происходил обмен открытками или телеграммами. Теплыми. Но не пылающими. Наиболее реалистично их отношения описывались словами популярной послевоенной песни: «Словно замерло все до рассвета».
   В связи с этим ответ на вопрос, извещать или нет Ирину о своем приезде, потребовал от него некоторого напряжения ума. Консервативный принцип «от добра добра не ищут» входил в противоречие с холостяцкой тягой к новому и неизведанному. На этот раз победила тяга.
   С Курского вокзала, на который его поезд прибыл утром минута в минуту, Брюллов заехал в гостиницу и уже в десять вошел в подъезд госкомитета. О том, что жизнь состоит не только из работы, он вспомнил лишь в восемнадцать сорок, выходя из кабинета начальника финансового управления. В уже опустевших кабинетах и коридорах неизведанных существ женского пола, достойных его внимания, не обнаружилось.
   К уличным знакомствам Юра относился брезгливо. Можно было еще успеть купить «с рук» билет в какой-нибудь театр поблизости, но идти в храм культуры и искусства одному было не только неуютно, но и унизительно. Так же как и в одиночестве коротать московский вечер в гостиничном номере.
   Брюллов огляделся вокруг и направился к таксофону.
   Телефон Ирининой кельи ответил длинными, безответными гудками.
   «Пижон! Мало ему синицы в руках, подавай журавлиху в небе», – сурово подумал он о себе в третьем лице.
   Уже не надеясь на успех, Брюллов отыскал в записной книжке телефон родителей Ирины и снова стал терзать диск таксофона. Похоже, что черная полоса окончилась. Трубку взяла она.
   – Меня срочно вызвали в ГКНТ, я даже не успел тебя предупредить, – не очень ловко соврал он. – Если не нарушил твои планы и при наличии хоть толики желания, готов предстать перед очами. И перед всем остальным.
   По тому, как зазвенел ее голос, было понятно, что молодой женщине одной родительской любви все же было недостаточно:
   – Юрик! Сама удивляюсь, но желание есть. И очень, очень, очень даже большое!
   Командировка была оформлена со вторника по пятницу. Четверо суток для общения двух неравнодушных друг к другу молодых людей – срок не то что небольшой, а и просто никакой. Тем более что и он, и она не бездельники и тунеядцы, а люди, каждый при своем деле. Что уменьшает число часов на приятное общение как минимум на девять единиц в день.
   Уже в четверг Юра получил подтверждение еще одной истины: «Аппетит приходит во время еды». Три месяца он особо не задумывался о перспективах вялотекущего романа с Ириной. Скорее, не романа, а связи. Для романа их отношениям не хватало романтики того, что именуется процессом обольщения. Не случись этой командировки, не окажись Ирина в эти дни в Москве, их изрядно усохшая за три месяца интимно-производственная связь безболезненно могла прерваться в это самое время и на том же самом месте.
   Но сейчас, когда максимальный разрыв между любовниками в пространстве вписался в габариты однокомнатной квартиры, соединяющая их веточка не только ожила, но и расцвела.
   Собираясь на работу, Ирина спросила, как бы он предпочел провести сегодняшний вечер. На людях? В ресторане? В компании бывших ее однокурсников? На концерте ансамбля «Дружба» с Эдитой Пьехой? На хоккее? Или вдвоем – «по-домашнему»?
   Неожиданно для себя, даже не задумываясь, Юра ответил:
   – Конечно, вдвоем. Хотя… Ты меня не приняла за жмота? Может быть, наоборот, ты хотела бы выйти в люди?
   Ирина расхохоталась.
   – Юрка! Какой из тебя жмот? Насчет этого не беспокойся. Я тебя выпотрошу и в домашнем варианте, который хорош уже тем, что ты не будешь пялиться по сторонам на семнадцатилетних дурочек. Итак, леди и джентльмены! Сегодня в программе шампанское под икорку при свечах! И сладкое на десерт!
   – На десерт предлагается стриптиз, – внес он свою весомую поправку в ее дельное предложение.
   – Стриптиз так стриптиз. В половине шестого я тебя жду у госплановского «стола заказов». Пропуск закажу…

   Два часа разницы между московским и камским временем дали о себе знать. Несмотря на то, что «ужин при свечах» завершился около двух, Брюллов без всякого будильника легко проснулся в шесть утра. Стараясь не потревожить свернувшуюся в комочек Ирину, он аккуратно повернулся, чтобы улечься удобнее. До прихода такси часок можно было себе позволить понежиться… и подумать.
   В первую очередь о теме, ранее для него немыслимой. О позитиве домашнего уюта. Уюта «взрослого», совсем не того, что бывает в родительском доме. До сих пор домашний уют и праздник жизни воспринимались Брюлловым как антиподы. Он был уверен, что праздник обязан быть ярким, шумным, многолюдным. Так ли это? Может быть, яркость оставить, но в другом комплекте? Вместе со спокойствием, теплом и надежностью. С неподдельным интересом ее к тебе и твоим к ней?
   Поразмышляв, Брюллов аккуратно выбрался из постели, мысленно похвалив качество югославской мебели: даже не скрипнула. Его хорошее воспитание, умноженное на проросшие только что мысли, дало о себе знать в виде совсем неплохой идеи – подать любимой женщине кофе в постель…

   Позвонила диспетчер такси:
   – Машина у подъезда.
   – Давай присядем на дорожку, – предложил Юра.
   – Я провожу тебя в Домодедово, – вдруг решила Ирина.
   – Зачем такое самопожертвование?
   – Никаких жертв, просто захотелось. Я вернусь этой же машиной.
   Как только автомобиль двинулся, она сразу прижалась к нему под расстегнутым пальто.
   – Если тебе это интересно, то и в моей беспутной голове порой наблюдается какой-то «сдвиг по фазе». Непонятные импульсы серьезности намерений и осуждения легкомыслия. Даже в народ не тянет. Хотя народ попадается вполне ничего: широкоплечий, рослый и не совсем умственно отсталый. Впрочем, все закономерно: девушка разменяла четвертак и почувствовала опасность остаться неохваченной официальным мужским вниманием. Когда, сто лет назад, Воронов предлагал мне прибыть в гарнизон и там нарожать ему будущих генералов, мне эта идея показалась «за гранью». А сейчас кажется вполне правдоподобной. Брюллов! Ты что напрягся? Расслабься. Девушка шутит…

Брюллов. Февраль 1971

   Ирину разбудили пронзительные звонки «межгорода». Разбудили не сразу, и это было неудивительно: стрелки будильника криво раскорячились внизу циферблата на шесть и двадцать.
   Ей очень хотелось зарычать в трубку:
   – Что за идиот звонит в такую рань!
   Но осторожность и приличное воспитание победили.
   – Я слушаю.
   – Иринка, это Юра. Извини, что разбудил. Через десять минут оперативка, потом разборка со сварщиками. Ранее тринадцати по-нашему позвонить не смогу. А вопрос срочный.
   Ирина постепенно приходила в себя.
   – Срочный хороший или срочный плохой?
   – По-моему, хороший.
   – Тогда задавай, – благосклонно разрешила она.
   – Три месяца назад одна девушка сказала, что созрела покинуть Москву и уехать в дальний гарнизон. Девушка не передумала?
   Ирине словно дали понюхать нашатырный спирт. От сна ничего не осталось.
   – Все зависит от того, к кому ехать в этот гарнизон.
   – К лейтенанту запаса Брюллову.
   – Юрка! Чтобы сформулировать этот вопрос, тебе понадобилось всего-навсего три месяца?
   – Три месяца не такой большой срок, чтобы разобраться, шутит девушка или говорит всерьез?
   – Девушка говорила всерьез, но делала вид, что шутит. Но чтобы это узнать, совсем необязательно будить ее в такую рань.
   – Не сердись, тебе это не идет. Все прозаичней… и серьезней. Вчера госкомиссия приняла наш новый жилой дом. Первый за последние три года. Ежиков предложил мне квартиру. Холостому – «однушку», женатому – «двушку». Следующей сдачи придется ждать как минимум столько же. Заседание профкома послезавтра. Юристы все это называют «вновь открывшимися обстоятельствами», а химики – катализатором.
   – Юрка, я уже точно проснулась и вроде бы все понимаю. И, конечно, этому лейтенанту запаса говорю «да». Но не соображу, то ли мне при этом радоваться, то ли обижаться.
   – В основном радуйся. Но обижаться тоже имеешь право. За предложение руки и сердца по расчету. Всего-то за одну комнату. Целую! Вечером позвоню, и поговорим подробнее.

   Второй раз за эти сутки Брюллов набрал телефон Ирины около десяти вечера.
   – Иринка! Ты за шестнадцать часов не передумала?
   – А мне еще и думать позволено, свет очей моих?
   – Не только позволено думать, но и решать – в какой форме доводим наше решение до родителей и где подаем заявление?
   – Из этой же серии деликатных вопросов ты забыл еще один: мне оставаться Вороновой или переименоваться в фон Брюллову?
   – У нас в семье к этому отношение ровное. Мама на своей девичьей фамилии, и я не замечал, чтобы папу это волновало. Поэтому поступай, как тебе комфортнее.
   – Начинаешь совместную жизнь с того, что бремя принятия решения взваливаешь на хрупкие женские плечи?
   – Не печалься об этом. Даже самое трудное решение принимается легко, когда оно вынужденное.

   За какие-то полторы недели целый пакет протокольных и этических проблем остался позади.
   Старшие Брюлловы и Шпагины в общих чертах догадывались о командировочном флирте своих чад. И те и другие относились к нему как к неуправляемой с их стороны, очередной и бесперспективной забаве своих взрослых детей. Объявление о преобразовании забавы в серьезное занятие с сопутствующими штампами в паспортах, изменением места работы и даже жительства вызвало у родителей одинаково противоречивую реакцию. Облегчение в связи с прекращением затянувшегося холостяцкого и, особенно, незамужнего статуса вполне созревшего ребенка. И вместе с тем некоторое разочарование в его (ее) выборе.
   Нет, и по внешним данным, и «по анкете» все было нормально.
   Но разочарования, небольшие по объему, но разнообразные по ассортименту, присутствовали у каждой из сторон. Если бы контрразведка позаботилась установить в генеральской квартире «прослушку», она бы зафиксировала несколько сказанных шепотом фраз:
   – Мало ей мужиков в Москве оказалось.
   – И что она будет делать со своими тремя иностранными языками в закрытом городе?
   – Мы люди без предрассудков, но лучше бы «пятая графа» была без экзотики.
   – Мягковат он для Ирки. Будет она из него веревки вить.
   Тексты, звучавшие в то же время на левом берегу Камы, были иными, но столь же драматичными:
   – Капризнее генеральских дочек бывают только маршальские.
   – Московские розы уральских заморозков не переносят.
   – Свеженькие нетоптаные третьекурсницы табунами ходят, а тут свет клином сошелся на разведенке. Спасибо, что не с готовыми внуками.
   Особое внимание к третьекурсницам Диляра Эльдаровна проявляла по причине многолетней работы именно с этим контингентом.
   Шептания шептаниями, но генерал Шпагин не зря ел свой военно-дипломатический хлеб. Ситуацию он оценил трезво. Конечно, дочь своя, родная, но переговорные позиции другой стороны более сильные. Так что воротить нос и тем более ставить условия – себе дороже.
   – Ирка, твой суженый правильно поймет, если наше согласие сбыть тебя с рук он запросит по телефону?
   – Тон мне твой не нравится, какая-то в нем ущербность, но Юра поймет все правильно.
   – Как нам поаккуратнее ответно выйти на его родителей?
   – Он будет звонить с домашнего телефона, попроси передать трубочку.
   – Тогда намекни ему, чтобы так и получилось.
   После обмена дежурными любезностями Шпагин-старший без хитроумных маневров пошел в лобовую атаку:
   – Владимир Теодорович! Имеются деликатные вопросы, о которых в нашем с вами положении думают все, но вслух почему-то не говорят. Я, как старый солдафон, предпочитаю их не мариновать, а снимать.
   – Сергей Андреевич! Как врач, я полностью с вами солидарен. Профилактика еще никому не повредила.
   – При желании у меня найдутся дела на пятницу в штабе вашей дивизии ПВО. Мы не испортим вам выходные, если на субботу всем семейством напросимся в гости на обед, плавно переходящий в ужин? Познакомимся, потолкуем, да и в Камске мы никогда не были. О встрече в аэропорту и нашем ночлеге не беспокойтесь. Военный городок рядом с аэропортом, а комдив наш старый знакомый.
   – У нас встречное предложение. Программу вашего визита сразу распространить и на воскресенье. Тогда не придется украдкой посматривать на часы. Камск летом, конечно, несравненно красивее, но и зимой есть что посмотреть.
   Утром в субботу «Волга» с армейскими номерами подкатила к дому Брюлловых. Командир дивизии ПВО в генеральской форме проводил московских гостей до подъезда, поочередно обнял:
   – Удачи. Вечером я вас заберу.
   Процесс знакомства родителей прошел штатно.
   Мужчины друг другом остались довольны. У них оказались одинаковыми взгляды на погоду (лучше морозец, чем слякоть), на употребление алкоголя (рекомендуется в меру), на курение (сплошной вред). Более того, одинаково гэдээровскими [25 - ГДР – Германская Демократическая Республика.] оказались их костюмы.
   Женщины, осторожно улыбаясь, приглядывались.
   Будущая невестка Владимиру Теодоровичу понравилась. Энергичная, не ломака, не писклявая. И, конечно, внешность!
   Что ни говорите, но нормальный мужчина женский интеллект и образование ценит, но устоять перед ними способен. Сделать же это по отношению к красивой и обаятельной женщине дано единицам.
   Брюллов-старший, как глава семьи, развлекал гостей. Но при этом успевал перехватить явно неравнодушные взгляды Ирины, периодически бросаемые ею на сына. Заметил он и почти незаметное касание ее рук, чуть поправивших узел Юриного галстука. Оценил их шутливую пикировку о достоинствах и недостатках ранних браков.
   С каждой минутой его бдительность таяла, как пломбир в жару, а прежние логические построения и опасения хотя и без треска, но рушились.
   Кроме того, привыкший логически мыслить доцент Брюллов сделал еще одно оптимистическое профессиональное наблюдение: мама невесты по стройности мало уступала дочери.
   «Это хорошо, – подумал он, – а то знаем мы вас: сегодня тростиночка, а завтра центнер веса в пятьдесят восьмом размере».
   Пока генерал Шпагин размышлял, когда перейти к деловой части, натощак или сытыми, его будущий зять взял инициативу в свои руки.
   – Мы с Ирой признательны Сергею Андреевичу за инициативу совместно обсудить, как он ювелирно выразился, «деликатные» вопросы. До обеда у нас полтора часа. Чтобы потом сосредоточиться на исключительно приятном знакомстве с кулинарным искусством мамы, предлагаем с «деликатным» покончить до этого. Одно решение с Иринкой мы уже приняли. Жить и работать будем в Камске. Формулировка: «по месту работы мужа». Аргумент: в московских условиях занимаемая здесь должность, а следовательно, и положение, да еще с квартирой, мне не грозят. На обсуждение выносятся сопутствующие вопросы: где расписываемся, как празднуем, где Ира прописывается, какой будет ее фамилия?
   Для ответов хватило сорока минут. Высокое собрание решило:
   Первое. Подать заявление в ЗАГС здесь и сегодня.
   Второе. Ирине за высокими должностями не гнаться. Хватит дурака валять, рожать надо!
   Третье, но не менее важное. Прописку Ирине в Москве сохранить. Потерять легко, восстанавливать надорвешься.
   Четвертое, из третьего плавно вытекающее. Гостевой статус Ирининой «однушки» не менять. Нечего по московским гостиницам мыкаться.
   И, наконец, пятое и последнее. Из-за отсутствия в Камске друзей и близких у Шпагиных, а в Москве – у Брюлловых молодые предложили свадьбу «зажать». Вместо нее совершить свадебное путешествие на Кавказ, а сэкономленные средства пустить на обустройство новой квартиры.
   Когда дело дошло до изменения или сохранения фамилии Воронова, генерал безапелляционно заявил:
   – Извини, дочь, твое мнение мы выслушаем, но последнее слово здесь за Брюлловыми. Ты к ним в семью входишь, а не наоборот.
   – Я хотела бы ее сохранить. И документы, дипломы менять не хочется, и как профессионала меня знают как Воронову, и… примета такая есть. Но, Владимир Теодорович, если вас это хоть как-то коробит, то я готова.
   – Не будем создавать проблем на пустом месте. Внуки все равно, извините, Сергей Андреевич, будут Брюлловы.
   Генерал удовлетворенно хмыкнул и объявил:
   – Решение принято. Заседание объявляю закрытым. А музыка в этом доме имеется?
   Случайно это получилось, или Юра пошутил, но первая пластинка, которая оказалась на проигрывателе, была утесовская [26 - Леонид Утесов – популярнейший артист эстрады, певец 30-70-х годов.]. Со словами:

     Маруся все хохочет,
     Маруся замуж хочет.
     И будет верная ему жена.

Дьяков. Сентябрь 1971

   На планете Земля имеется категория людей, для которых и суббота, и воскресенье такие же суматошные дни, как и все остальные. Даже еще в большей мере. Удел этих людей – сохранять покой и спокойствие тех, кто по выходным позволяет себе поспать подольше. А после того как «охраняемые лица» соизволят проснуться, чем-нибудь их развлечь. Детским утренником или вечерним спектаклем, праздничной демонстрацией трудящихся, эстафетой по улицам города или «праздником урожая».
   Александр Игоревич Дьяков как минимум седьмой год относился к числу развлекающих, а не развлекаемых. К тому же он был «жаворонком», способным, совершенно не травмируя собственную нервную систему, просыпаться ранним утром и без будильника.
   Сегодня и он мог бы себе позволить понежиться, но привычка рано вставать взяла свое. Осторожно выбравшись из-под одеяла и заглянув в детскую кроватку, где сладко причмокивал годовалый Павлик, и не одеваясь, Дьяков присел за письменный стол. На столе с четверга лежал номер городской газеты «Вечерний Камск».
   Из правой тумбы стола был извлечен большой пакет из плотной бумаги с типографской надписью «Для бандеролей». В пакете лежали его школьные свидетельства и аттестат, университетский и кандидатский дипломы, партийный и профсоюзный билеты, и с десяток вырезок из газет.
   Самая старая из них, датированная пятьдесят девятым годом, была из «Мотора» – о его первых футбольных успехах. Лезвием безопасной бритвы Александр аккуратно вырезал из «Вечерки» обведенные красным карандашом два столбика, заканчивавшихся словами:

   В связи с переходом на хозяйственную работу, от должности заместителя председателя Левобережного райисполкома освобожден Астахов С. В. Заместителем председателя райисполкома избран Дьяков А. И.

   За два последних года Дьяков получил целых три приглашения изменить место работы. Сначала его позвали возглавить отдел студенческой молодежи в горкоме комсомола. На семейном совете единогласно было решено, что «переростком», в его двадцать шесть, идти на комсомол – не дело. Вскоре председатель областного профсоюза работников высшей школы позвал Дьякова к себе заместителем. С прицелом на его место. До пенсии председателю оставалось чуть более двух лет. Будучи страстным охотником, ждал он этого часа свободы с большим нетерпением.
   Профсоюзная должность для Саниных лет была солидной, перспективной. Если бы не три «но».
   Во-первых, диссертация у него была уже на выходе. Переход на новое место требовал на первых порах полной самоотдачи, из-за недостатка времени защита могла отодвинуться, а там мало ли еще что случится.
   Второе. Варя только-только родила сына и не хотела отставать от своего курса. Несмотря на энтузиазм и мирное соревнование двух бабушек за внука, его помощь была не лишней.
   Наконец, год назад университет выделил ему новехонькую квартиру хотя и в панельной, но в очень уютной хрущевке. Сразу после этого уходить было неудобно.
   Имелась еще одна причина, о которой он думал, но вслух не высказывал даже Варе. Озвучил ее Юрка.
   – Ты в футбол где играл? В нападении! А профсоюз – это что? Защита трудового народа. Дьяков, какой ты нахрен защитник? Ты нападающий, хищник! Вот как позовут тебя эксплуатировать рабочий класс или гнилую интеллигенцию, иди не задумываясь. Это твое!
   В райисполкоме ему досталась в подчинение та еще грыжа: жилищно-коммунальное хозяйство, или, по-простому, коммуналка. С протечками воды, холодными батареями отопления и мусорными машинами. Чтобы подсластить горькую пилюлю, добавили еще торговлю. Торговля районного подчинения была довольно убогой, но все же.
   Первый клок шерсти новый зампред состриг с торговли в первый же день пребывания в новой должности. Во входящей почте он обнаружил разнарядку на продажу легковых автомобилей. В ней фигурировали одна «Волга» и шесть «Москвичей». «Волгу» рекомендовалось выделить ветерану войны.
   Достойный ветеран у Дьякова имелся. Не мешкая, он набрал номер своего бывшего физрука:
   – Василий Иванович! Это Санька. Как вы смотрите на то, чтобы приобрести «Волгу»? Естественно, по госцене.
   – Кто это вдруг озаботился о скромном физруке?
   – Партия, правительство… и Левобережный райисполком.
   – Спасибо, дорогой мой Левобережный райисполком. О твоем назначении читал. Поздравляю. Рад от души. Но с моей изувеченной рукой я далеко не уеду. Так что с великой благодарностью, но откажусь.
   А уважил ты меня своим предложением до слез. Низкий поклон и удачи тебе.
   – И никого впереди?
   – Никого, никогошеньки, Саня, до самого Верховного Совета!

Варя Дьякова. Июнь 1972

   Когда два года назад Варя получила от руководителя студенческого кружка стопку материалов о переброске северных рек, это была всего лишь безобидная игра в науку. Через полгода эта игра превратилась в серьезное увлечение. Ей предстояло решить сложную задачу. Многослойную, емкую, противоречивую. Уже было ясно, что ей, гуманитарию, в одиночку до конца дней своих не постичь некоторые ее хитрости. Особенно инженерные и математические.
   С доцентом Ручьевым обсуждать это обстоятельство Варя постеснялась, а с Юрой Брюлловым, который вечером забежал к Сане, оказалось в самый раз.
   – Зачем тебе, занимаясь такой масштабной проблемой, забивать себе голову частностями? – удивился Юра. – Уверен, что в университете есть ребята других специальностей, разбирающиеся во всем этом. Сейчас они вместе с преподавателями высасывают из пальца абстрактные темы для курсовых и дипломных работ. А ты им сможешь предложить что-то конкретное, живое.
   – А где мне их искать и вербовать?
   – Санька поможет. С его профсоюзной колокольни все как на ладони.
   – Да ты и без меня легко обойдешься, – откликнулся Дьяков. – В твоем же танцевальном коллективе наберется полный ассортимент. Та же Светка, что солировала с Толиком на новогоднем балу. У нее диссертация как раз по математическому моделированию. Не помню, правда, что она там моделирует.
   Варя показала аспирантке Свете две статьи с математическими выкладками, которые обосновывали изменения водного баланса после осуществления проекта, и задала вопрос:
   – Ты в этом мне можешь помочь?
   Света перелистала странички. Те, где громоздились формулы, просмотрела внимательнее.
   – В чем помочь? В проверке математического аппарата, в расчетах? Работы здесь море, но, в принципе, могу. Если честно, мне это совсем не интересно. Диссертацию я завершила еще год назад. Теперь жду своей очереди на защиту. Безработица тоже не грозит. Но дело не только в этом. Насколько я понимаю, это одна из оптимизационных задач. Одна из многих. Ты можешь четко сформулировать, что тебе от нас, математиков, нужно? Что имеется на входе, что ожидаешь на выходе?
   – Пока все довольно туманно.
   – В нашем деле туманности не проходят. Нужна ясность. Как на танцплощадке. Если ты второй раз танцуешь с одним и тем же парнем, то пора сформулировать для себя задачу, зачем он тебе нужен. Получить эстетическое удовольствие от танго? Позволить проводить себя до подъезда и заодно узнать его отношение к притеснению американских негров? Зная, что соседки по общежитию на каникулах, затащить его, прости Господи и комсомол, в свою постель? Завоевать его сердце и обязательно руку на ближайшие десять пятилеток? Без этого к математикам не ходи. Но если ты корректно сформулируешь что-то интересное, сведу с кем надо.
   Точно и доходчиво ставить и растолковывать задачи оказалось не только интересным, но и полезным. Не только для математиков, гидрологов и биологов, а прежде всего для себя.
   Все содержание работы Варя по интуиции разбила на отдельные части, элементы, изобразила их на одном листе ватмана в виде кружочков, прямоугольников и ромбиков, соединила их стрелками. И для каждой «веточки», как на школьном уроке арифметики, записала: задано, требуется определить…
   Когда свое творение она показала Ручьеву, руководитель кружка порекомендовал ей разобраться с сетевым методом управления PERT, описание которого недавно появилось в советской печати. Через пару недель американская новинка была освоена применительно к их работе, и Варя, глядя на себя в зеркало, гордо, строго по Пушкину объявила своему отражению:
   – Ай да Дьякова! Ай да сукина дочь!
   Для части «веточек» то, что требовалось определить, она изучала и описывала самостоятельно, для остальных искала сподвижников. Кто-то соглашался, но потом терял интерес. Кому-то не нравилось положение зависимости, подчинения, и они тоже выходили из игры. Но пятеро прошли вместе с ней трехлетний путь, узнав для себя много интересного и полезного, опубликовав по паре статей во «взрослых» научных журналах и убедившись, что не боги горшки обжигают.

   В своем учреждении Токарев был птицей не самого высокого полета. Он относился к той категории сотрудников, ниже которой был лишь канцелярский да технический персонал. Но все посетители этого учреждения, от академиков и генералов до писателей-лауреатов и аграрных директоров с геройскими звездами на груди, относились к нему и его коллегам с подчеркнутым почтением.
   Ничего удивительного в этом не было, потому что учреждение называлось Центральный Комитет КПСС. Токарев и его коллеги именовались ответственными работниками аппарата ЦК. А сам он в этом аппарате был консультантом отдела науки.
   Было Токареву под пятьдесят. До тридцати пяти лет он без насилия над собой тянул лямку геолога. Летом ходил в экспедиции в поисках месторождений бокситов, зимой писал отчеты и статьи. Между делом стал кандидатом наук.
   Как и положено настоящему геологу, он мог без изысков, но и не фальшивя, сыграть на гитаре, негромко спеть, был легок в общении с представителями обоих полов. С мужчинами – в процессе заработка нелегких «полевых». С женщинами – без лихости, но и без терзаний расставаясь с заработанными в тайге рублями.
   Была у Токарева еще одна черта характера. Он никогда не прятался за чужие спины.
   Директор его института всю войну, «от звонка до звонка», командовал саперным полком. И на дух не переносил комиссаров. Особенно тех, что учат «правильно жить», шарахаясь от ответственности.
   Совсем освободиться от комиссара (секретаря парткома) директору было не по зубам. А подобрать его по принципу наименьшей вредности, – вполне. Так Токарев стал секретарем парткома института. Партийная карьера ему понравилась тем, что теоретически она была временной. В любой момент, добровольно, по решению или по капризу руководства, он мог вернуться к основной профессии – поиску приключений и полезных ископаемых. Временную работу, как и любую другую, следовало, по его личному мнению, выполнять добросовестно, но ее потеря не являлась трагедией. Эта возможность маневра позволяла Токареву ни перед кем не пресмыкаться, сохранять достоинство в собственных и в чужих глазах. Наверное, благодаря этой внутренней прочности, через четыре года Токарев был назначен заведующим отделом науки обкома, а еще через три оказался в ЦК. Там Токарев курировал сибирскую академическую науку. В названии принятого в 1968 году постановления «О перераспределении стока рек» Сибирь не упоминалась, но речь в постановлении шла не о Миссисипи, не о Рейне и даже не о Днепре.
   В итоге Токареву, кроме всего прочего, было поручено «присматривать» от ЦК и за возможным разворотом вспять сибирских рек, точнее – за научным обеспечением «проекта века».
   И в советские времена, и в наши дни чиновникам не положено прирабатывать на стороне. Но заниматься оплачиваемой научной работой им позволено. Для Министерства высшего образования было престижно иметь в экспертах «человека из ЦК». Да и небесполезно. Мало ли что может случиться, а нормальный человек все же помнит добро. Для Токарева эпизодическое, не очень трудоемкое, но неплохо оплачиваемое участие в экспертных советах, в экзаменационных комиссиях и в жюри научных олимпиад и конкурсов не было обременительным. И в то же время заметно подпитывало довольно скромный семейный бюджет.
   Так из министерства на его стол попали две бандероли со студенческими конкурсными работами. Они были направлены ему на отзыв как члену жюри. С одной работой, посвященной перспективам развития нефтяной сырьевой базы Восточной Сибири, он разобрался за тридцать минут. Работа была сделана добротно, крепко сколочена, гладко написана, но ни единой свежей мысли не содержала.
   Токарев вынес вердикт, что она «достойна награждения грамотой», и потянулся за вторым отчетом. В названии «Комплексный анализ целесообразности перераспределения стока Оби и Иртыша в бассейн Арала» Токарев подчеркнул красным карандашом первое слово и буркнул:
   – Парень от скромности не помрет.
   Но, просмотрев десяток страниц, вернулся к началу и поставил напротив подчеркнутого слова восклицательный знак. Действительно, первая часть отчета была посвящена исследованию взаимосвязей самых различных граней проблемы: природно-географических, технических, экологических, экономических и даже демографических.
   Еще любопытнее оказалась вторая часть. Называлась она довольно безобидно: «Оценка комплексности опубликованных вариантов экспертизы». Автор исследовал не только «бухгалтерию» экспертных материалов (учитывается повышение урожайности, не учитывается подъем грунтовых вод). Он рискнул дать свою оценку объективности самой экспертизы.
   Сторонников поворота рек автор упрекал в завышении достоинств проекта и недооценке его недостатков. Они видели в нем прежде всего положительного героя, способного напитать водой огромные засушливые территории и тем самым осчастливить экономику и миллионы живущих на них людей. А вот «цену вопроса» и некоторые неприятные «мелочи» эти эксперты оценивали по минимуму. Хотя набралось их предостаточно: затопление полей и лесов водохранилищами, гибель ценных пород рыбы в Оби, изменение режима вечной мерзлоты и условий жизни малочисленных народов сибирского Севера, засоление «орошаемых» почв.
   Противников «стройки века» автор работы подловил на слабой обоснованности негативных последствий изменения северного климата и сокращения площадей заболоченных земель. В конце раздела следовал вывод, правда, не свободный от юношеского максимализма. Молодой талант настаивал, что «эксперты той и другой стороны, подобно полководцам, приукрашивают свои победы и скрывают потери».
   В заключительной главе работы довольно схематично давался перечень параметров, обязательных для оценки эффективности проекта, зато развернуто описывалась схема организации независимой вневедомственной экспертизы и контроля над проектом на всех его стадиях.
   Токарев задумался. С одной стороны, все, о чем было написано в работе, он знал или хотя бы представлял намного больше, чем автор конкурсной работы.
   Но сложить все это в единую систему показателей, гибко, но крепко связанных друг с другом, первым догадался сделать незнакомый студент. Еще ему понравилось, что работа написана логично и предельно доходчиво.
   «Хоть сразу генсеку неси!» – вспомнил он любимый комплимент референтов, «допущенных к телу» членов политбюро.
   «Что это за умелец у нас объявился?» – подумал Токарев, открывая пропущенную ранее вторую страницу с подзаголовком «Авторский коллектив».
   Коллектив оказался многочисленным. Научный консультант: Ручьев Б. Г. – доцент, кандидат экономических наук. Руководитель и координатор авторского коллектива: Дьякова В. – студентка географического факультета. И далее следовали фамилии еще пяти студентов различных специальностей – авторов разделов, посвященных инвестициям, экономическим результатам, гидрологии, экологии, математическому моделированию.
   – Похоже, что товарищ Ручьев выходит на защиту докторской диссертации. Для чего и объединил вокруг себя этот детский сад.
   Тогда он дважды молодец!
   Токарев посмотрел на часы. В Москве было двадцать минут пятого. Значит, в Камске – на два часа позднее. Начальство в это время еще должно было быть на посту.
   Он достал из ящика стола телефонный справочник с грифом «Для служебного пользования» и набрал прямой номер секретаря Камского обкома партии.
   – Консультант отдела науки ЦК Токарев Владимир Константинович. Семен Спиридонович, к нам из Минвуза поступила работа, представляющая прикладной интерес. Выполнена в вашем университете. Научный руководитель Ручьев Бэ Гэ. Запишите, пожалуйста, тему, – он четко продиктовал название. – Судя по содержанию работы, ее руководитель может оказаться полезным в качестве консультанта или ответственного работника аппарата у нас или в Госплане. При отсутствии партийности возможны варианты в системе Минвуза или Академии наук, в том числе дистанционные. Прежде чем выходить непосредственно на него, мы хотели бы кое-что выяснить. Первое. Его фактическая роль в этой работе: он научный консультант формальный или по существу? Второе. Чем он дышит? Вы меня поняли? Официальный запрос я вам направлю через час. Спасибо.
   Разговор этот состоялся в пятницу, а уже во вторник после обеда раздался ответный звонок.
   – Владимир Константинович! Вопрос прокачали с деканом и проректором по науке. Выслушав их, я вспомнил еще довоенную, то ли пьесу, то ли кинокартину.
   Жандармский офицер спрашивает филера:
   – Скажи, голубчик, как ты думаешь, Розенблюм – большевик или эсер?
   – Ваше благородие! Они – баба.
   Доцент Ручьев является руководителем студенческого кружка географического факультета скорее как педагог и наставник, но не как руководитель тематического направления и конкретной работы, которая вас интересует.
   – А кто же фактический оранжировщик и дирижер этого джаз-оркестра?
   – Все обозначенные вами функции в ансамбле выполняет выпускница географического факультета Дьякова Варвара. Двадцать шесть лет, комсомолка, замужем, имеет сына. На работу распределена в наш облплан. Муж до недавнего времени являлся лидером университетского студенческого профсоюза, в настоящее время работает зампредом райисполкома.

   Компания, которая спустя полгода собралась за празднично накрытым столом на квартире заместителя председателя Левобережного райисполкома Александра Дьякова, была, прямо сказать, пестрой. И по профессиональному составу, и по возрасту. Старшее поколение единолично представлял руководитель студенческого кружка доцент Ручьев. Хозяина квартиры и его друга – главного экономиста УМЦ Юрия Брюллова, смело можно было назвать «молодыми да ранними». К этой же возрастной категории принадлежал и Никита Фокин – Санькин одноклассник и Варин брат. Пять лет назад он получил инженерный диплом и сейчас работал старшим мастером на «Моторе».
   Шесть из десяти участников застолья делегировало из своих рядов советское студенчество. Два студента и четыре студентки, включая хозяйку дома. Именно они и были виновниками торжества, которые «обмывали» сегодня свои солидные дипломы с надписью:

   «Лауреат Всесоюзного конкурса студенческих работ»
   (Первой степени)

   Все, кроме третьекурсницы-филологини Оксаны, на днях получили свеженькие «ромбики» – значки выпускников университета.
   Первый тост произнесла Варя.
   – Еще две недели назад, когда я приглашала вас собраться, это было лишь здоровое желание доставить себе удовольствие. Удовольствие именно с вами отметить окончание нашего «универа». Удовольствие сказать спасибо тем, кто помог нам сделать это «на уровне». Борису Григорьевичу, который возился с нами как с малыми детьми. Всем моим дорогим соавторам – за чувство локтя, понимание, терпение. Бескорыстному советчику и своднику Юре Брюллову. Это ему первому пришла в голову идея объединить вместе наши усилия. Санечке – за все, все, все. Нашим близким, представленным за этим столом. Некогда беспутному, а теперь самому заботливому в мире братику Никитке. Это именно они освободили меня на годы учебы от того большого и сурового, что называется «ведением домашнего хозяйства». За каждого из нас мы еще выпьем. Поименно.
   – Борис Григорьевич, – обратилась она к Ручьеву, – можно сделать совместное заявление? – и, развернувшись к сидящим за столом, продолжила: – А теперь сюрприз от нас с Борисом Григорьевичем. Наша сегодняшняя встреча является не столько моим желанием, сколько производственной необходимостью. И дело совсем не в лауреатстве. Две недели назад выяснилось, что «большие дяди» в Москве оценили результаты нашего совместного труда и наши персональные головы как светлые и полезные. Полезные в целом для развития советского народного хозяйства. И для аккуратного обращения с разворотами рек в частности. И этими «дядями» уже принято несколько конкретных решений по данному поводу.
   Варя пододвинула к себе лист бумаги:
   – Специально под наш коллектив решено создать при университетском НИИ лабораторию «Комплексной экспертизы региональных проектов». Непосредственным заказчиком исследований, выполняемых нашей лабораторией, определен Госплан СССР. Специально для нас решено выделить пять с половиной штатных единиц. А ректорату дано право перераспределить молодых специалистов, направляемых для работы в эту самую вновь созданную лабораторию. И последнее, – она окинула взглядом присутствующих, – два дня назад в обкоме партии Борису Григорьевичу предложено возглавить новое научное учреждение. Девочки! Мальчики! Кто готов ввязаться в эту авантюру – неделя на размышление. Такая спешка потребовалась из-за срочности оформления перераспределения. Я знаю, что по семейным обстоятельствам не все смогут даже при желании продолжить нашу совместную работу. Но с каждым и с каждой из вас мы с Борисом Григорьевичем очень бы хотели и дальше вместе творить, выдумывать, пробовать. И побеждать! За вас, ребята! И если народ не возражает, я передаю бразды правления нашему несравненному тамаде – Юрию Владимировичу.

   Юра не стал давить педаль газа «до пола». Он понимал, что «народу» требуется время, чтобы тщательно переварить съеденное и услышанное.
   – Борис Григорьевич! – обратился он к Ручьеву. – Не желаете ли вдохновить массы на новые подвиги?
   Свежеиспеченный шеф еще раз удивил всех с самой хорошей стороны.
   – Дорогие мои юные коллеги. Во-первых, поздравляю вас и благодарю! Во-вторых, поясняю. По формальным соображениям (ученая степень, должность, опыт работы) командовать лабораторией предложено мне. Я свою роль в выполнении конкурсной работы, которая и вызвала интерес руководства, оцениваю короткой формулой: «поощрял и не мешал». О чем и сообщил вышестоящим товарищам, добавив, что локомотивом и координатором исследования является Варя.
   Мне задали встречный вопрос: «Не слишком ли рискованно назначать вчерашнюю студентку руководителем вновь создаваемого научного подразделения союзного подчинения?». Я ответил: «Рискованно. А вот слишком или нет – покажет время». Пропуская промежуточные сцены драмы, излагаю содержание финала. Ваш покорный слуга временно, я это подчеркиваю, согласился возглавить лабораторию. Обратите внимание, что нам выделили пять с половиной ставок. Половинка – моя. Обязуюсь и далее добросовестно осуществлять исповедуемый мной вышеназванный принцип участия в этом общем деле. А дальше, как говорит хозяин этого дома, «игра покажет».
   Заключительный тост тамады по содержанию и форме заслуживает того, чтобы процитировать его без купюр.
   – Дорогие друзья! Не сочтите меня за скупердяя, но один тост я хочу произнести сразу за двоих. Поднимем наши бокалы за Александра Игоревича, за Саню, который разглядел в красивой и домашней женщине личность и нашел в себе мужество сделать все от него возможное и невозможное, чтобы эта личность раскрылась перед нами и советским народом во всей полноте. Виноват! Какая у Вари полнота? В полной стройности. Плавно переходя к ее личности, хочу сам себе задать несколько умных вопросов и получить на них от себя самого столь же умные ответы. За пять лет учебы не получить ни единой тройки, стать лауреатом студенческой театральной весны, родить и вскормить сына и погрузиться в науку. Такое бывает? Отвечаем: бывает, но редко. А возможно ли все это время держать на длинном поводке номенклатурного мужа, да еще и «Атлета», ни разу не пожаловавшись на него в ректорат и в партком? Случается и такое, но в порядке исключения. Насколько реально сохранить после всего этого высокий товарный вид и размер талии пятьдесят восемь и девять десятых сантиметра? Это уже вообще на грани фантастики. И как насчет того, чтобы без отрыва от страстной любви и танцев победить на Всесоюзном конкурсе студенческих научных работ? Это, товарищи, уже патология. Но рукотворная! За ее творцов – Варю и Саню, предлагаю выпить стоя и до дна!
   Как ни странно, предложение было принято, но не единогласно. Одинокий протест выразил родной Варин брат Никита. С самого начала праздничного ужина он уютно устроился между стройной рыженькой математичкой и пухленькой брюнеткой – защитницей окружающей природной среды. Уже после первого тоста Брюллов с белой завистью зафиксировал, что обе руки Никиты покоятся на талиях лауреаток, не причиняя им заметного дискомфорта. Скорее, наоборот. Чтобы сохранить возникший консенсус, Никита на минуту убирал то одну, то другую руку, чтобы выпить.
   Неудивительно, что к моменту последнего тоста чувства Никиты были несколько обострены.
   – Нет, Юрка! Так не пойдет! – возразил Никита, игнорируя налитую рюмку, но переместив обе руки с талий чуть повыше. – Наш парторг на каждой политинформации талдычит, что критика и самокритика – двигатель прогресса. Раньше меня это раздражало, а теперь я понял, что парторг прав. Санька, конечно, и сегодня может гол заколотить хоть с левой, хоть с правой. А Варька уже не та. Опять же, кто ее Павлику перед сном сказки читает?
   Он аккуратно снял правую руку с талии брюнетки и ткнул себя пальцем в грудь:
   – Дядя Никита! Хотя похвалить Варьку, конечно, следует, но и покритиковать тоже.
   Чтобы хоть как-то оправдать нарушение контакта с соседкой, освободившейся рукой он взял рюмку и молниеносно выпил. Не теряя и секунды, пальцами он выловил из баночки соленый огурчик, сделал поклон в сторону соседки, шепнул: «Извини!» – и отправил огурчик в рот.
   Тамада опять оказался на высоте.
   – Дорогой Никита Васильевич! Прелестные дамы! Мы вас очень просим выполнить заветы классиков марксизма и подготовить в адрес любого из присутствующих новые критические замечания. Клянусь сезонным абонементом в филармонию, мы примем их с пониманием, смирением и, в знак серьезности наших намерений исправиться, обязательно выпьем по этому поводу!
   Прошел не час, и даже не два, когда во время танцев кто-то подал голос:
   – Ребята, транспорт работает до часа!
   – Какой транспорт? – возмутился Никита. – А критика?
   Возглавляемое им трио вышло на середину комнаты. Руки Никиты были, как и ранее, заняты дамами, листок с текстом держала рыженькая.
   Начали хором:

     Алитет уходит в горы [27 - Роман Тихона Семушкина, удостоенный в 1948 г. Сталинской премии.],
     Дьякова поплыла в море.
     Развернула туда реку…
     И не стало человека!

   Девушки вопросительно замолчали. Никита с сожалением выпустил их из рук, шагнул вперед, щелкнул каблуками и мужественно, но искренне продолжил:

     … Плавает – ученая,
     Как говно моченое.

   Уговорить Варю оставить мойку посуды до утра Дьякову не удалось. Компанию ей составила глазастая брюнетка-третьекурсница.
   – Сама среди ночи устроила тарарам и гостей безжалостно эксплуатируешь! – упрекнул жену Дьяков.
   Уже выходя из кухни, он обернулся:
   – Оксана, почему старшие коллеги тебя странно называют – Допомога?
   Третьекурсница покраснела. Варя пришла ей на помощь.
   – Когда дело дошло до первого отчета, шеф обнаружил в нем три десятка опечаток, ошибок, косноязычие. И попросил у декана филологов редактора-корректора, чтобы была «грамотная и бдительная». Так она у нас и появилась. А скоро мы без нее и шага не могли ступить. Все, что нужно, подскажет, напомнит и добудет. Короче, «Скорая помощь».
   – На украинской мове это будет «швидка допомога», – подала голос глазастая, – «швидка» потерялась, а «допомога» прилипла.
   – Так ты у нас хохлушка?
   – Харьковчанка.
   – Ты, Варюха, бди, чтобы «допомога» не превратилась в эксплуатацию детского труда представительницы братского народа.
   Пока лауреатки в четыре руки громыхали на кухне тарелками и столовыми приборами, Дьяков сидел в гостиной и размышлял, действительно ли он доволен Вариными достижениями. Он вспоминал посвященный Варе тост и не мог найти в нем ни единой натяжки. «Хотя… Неужели у нее талия пятьдесят восемь с половиной? Вполне может быть. Если это так, почему дамскому угоднику Юрке это известно, а мне нет?».
   И все-таки занозой была не талия, а что-то другое.
   Полторы недели назад Варю пригласили в обком на беседу.
   – Делать, что ли, им нечего, кроме как вести разговоры с молодыми специалистами, распределенными в облплан? – удивился Дьяков.
   Вернувшись из обкома, Варя объявила, что через три дня она должна быть в Москве.
   – Опять у Моисеева?
   – Нет, у Токарева.
   – Что за Токарев?
   Варя достала из сумочки конверт с командировочным удостоверением, с обкомовской заявкой на авиабилет и с запиской, напечатанной на пишущей машинке. Прочла вслух:
   – Бюро пропусков. Вход со Старой площади. Токарев Владимир Константинович. Отдел науки, шестой подъезд… Телефоны…
   – Чей подъезд? – перебил он Варю.
   – Как чей? – теперь удивилась она. – ЦК КПСС.
   Вот откуда эта заноза! При всей успешности его карьеры, в ЦК нога Дьякова еще не ступала.
   И кто в этом доме «хвостик»? Так уж «никого впереди»?
   Такой страстной, как в эту ночь, Варя не была давно. Уже засыпая, Саня обнял ее и попробовал пошутить:
   – Стараешься соответствовать?
   – Санечка. Это не старание, а состояние.

Воронова, Морозовский. Ноябрь 1972

   Младшие Брюлловы из двух комнат своей новой квартиры ту, что поменьше, выделили под спальню. Во второй, более просторной, располагались компактный чешский столовый гарнитур, небольшой однотумбовый письменный стол в комплекте со стулом и детская кроватка. Годовалая ее хозяйка по имени Дина в данный момент, да и большую часть времени, отсутствовала. Малышка обеспечивала полную занятость бабушке Диле. Через три месяца после рождения внучки Диляра Ильдаровна выступила с программным заявлением:
   – Ума не приложу, как у такого чудесного ребенка могут быть настолько бестолковые и неорганизованные родители.
   Заявление не было голословным. Уже через неделю Диляра Ильдаровна перешла на половину ставки.
   Справедливости ради отметим, что молодые родители, лишенные доверия и получившие к дочери лишь ограниченный доступ, отнеслись к этим недружественным действиям без особой трагедии.
   Кроме счастливого папы, из родильного дома внучку и Ирину забирали «деды» в полном составе.
   Перед этим дед-генерал впервые чуть не поссорился с дедом-хирургом, настаивая на полной экипировке внучки силами и средствами московского военторга.
   Доктор Брюллов посчитал этот монополизм неприемлемым. Как большинство хирургов, под настроение он выражался почище старшины-сверхсрочника.
   – Ты что, ох…л, Андреич? Опозорить меня хочешь? Надо же, господин генерал приедут в деревню к бедным родственникам с колясками и кроватками! Ты кто в Москве? Генерал под номером сто один. А может, и пятьсот пятый. А я в Камске уролог номер один. И каждая мужская жопа, перешагнувшая комсомольский возраст, считает за счастье попасть в мои, как написала областная газета «Серп и молот», «волшебные руки». Ты понял? Каждая! А не на первый-второй рассчитайсь. Будь эта жопа хоть партийной, хоть советской или научной, торговой или военной. Будешь себя пристойно вести, и тебе это счастье перепадет. Мне торгаши уже три коляски и две кроватки предложили. А пациент из ракетного ОКБ завтра покажет кроватку из тех, что их умельцы творят из титанового сплава. Хоть в космос на ней лети.
   Генерал Шпагин осознал силу противостоящего противника и сделал шаг назад.
   – Давай, старый хрыч, договариваться о паритете. Все, что твердое – ваше, все, что мягкое – привозим мы. Поручи бабкам согласовать каждую позицию. А мы с тобой их проконтролируем.
   – Это другой разговор. И проконтролируем, и обмоем.
   Прибыв в Камск, генерал еще раз проявил дипломатическую гибкость, предложив назвать девочку Диной.
   – Одна бабушка – Диляра, вторая – Инна. Вот и получается Дина. Тезка Дины Дурбин [28 - Канадская певица и актриса, звезда Голливуда 1940-х годов.]. Тоже красивая женщина!
   Сразу после переезда в Камск Ирина, чтобы не терять стаж, устроилась переводчиком в экспортный отдел Кабельного завода. Работы было в меру, и разнообразием она не отличалась. Всё сводилось к переводу похожей друг на друга технической документации. Разговорной практики почти не было, зато документация была на всех «ее» языках: английском, немецком, испанском.
   В послеродовом декретном отпуске она побыла всего два месяца. Начальник отдела не возражал против работы на дому. Месяц назад, когда Ирина принесла ему очередную порцию переводов, начальник радостно хлопнул в ладошки:
   – Как ты вовремя пришла. Морозовскому прислали из Москвы статью из Business Week. Там что-то о наших кабелях. Говенные полиглоты из отдела информатизации утверждают, что написано хорошее. Шеф требует от них нюансов. А где они возьмут нюансы, если на английском языке, кроме дюймов, миль и свинца с полиэтиленом, никогда и ничего другого не видели и тем более не слышали. Погоди.
   Начальник взял трубку:
   – У меня сейчас Воронова, переводчица. Ей зайти или взять газету и потом передать вам перевод?
   …
   – А когда зайти?
   …
   – Вчера не получится, а через три минуты я вам ее представлю.

   За пять лет, прошедших с тех пор, как Ефим Маркович Морозовский организовывал концерты на стадионах, в его биографии произошли революционные перемены. Директор Кабельного завода, с которым он познакомился в «салоне
   Шерер», попросил у него совета: что достойное можно подарить на юбилей заместителю министра?
   – Постарайтесь выведать, не коллекционер ли он.
   – Мне не надо выведывать. Я знаю, что он собирает телефонные аппараты.
   – Так в чем вопрос?
   – У него есть все.
   – Так не бывает. Но и ценные «двойники» коллекционеры тоже воспринимают позитивно, для обмена. Сколько у нас времени?
   – У нас? Ефим Маркович, если поможете, буду бесконечно благодарен. Юбилей через десять дней.
   – Бесконечно тоже не бывает. И не стоит благодарить меня за чувство сопричастности. Это коробит. Компенсировать расходы – другое дело. Вам как удобнее это сделать: наличными или продукцией?
   – Подарок мой, персональный. Наличными.
   – Это упрощает задачу. Если что найду, я вас проинформирую.
   В запасниках краеведческого музея обнаружилось шесть интересных аппаратов, но директриса не решилась поднять руку на историческое наследие. Зато в музее «Подпольная типография РСДРП» смотритель глубоко пенсионного возраста предложил выбрать любой из трех имеющихся.
   На свой страх и риск Фима выбрал Ericsson 1916 года.
   – Во что мне обойдется это утильсырье? – он решил сыграть на понижение.
   Смотритель музея собирался запросить две бутылки «Посольской» водки, но оскорбительный вопрос подвиг его поднять ставку.
   – Три бутылки «Посольской» и червонец на закуску. Торг неуместен.
   – Неуместен так неуместен. Только почему именно «Посольская»?
   – Экзотика за экзотику!
   Ленинградский коллега Морозовского, проконсультировавшись у антиквара, сообщил ему диапазон цен на раритет. Своему заказчику Фима назвал нижний порог диапазона. Заказчик оказался непрост.
   – Если ваш продавец не знает истинной цены этой вещи, то это не означает, что я воспользуюсь вашей с ним неосведомленностью.
   Гонорар был увеличен на пятьдесят процентов.
   Деловое общение с Фимой кабельщику понравилось.
   – Ефим Маркович, если вы такой чудотворец, может быть, согласитесь помочь не только мне, но и отечественному производителю? Срочно понадобился краситель для полиэтилена. Мои снабженцы утверждают, что ранее чем через полгода они его не раздобудут.
   – Вам по фондам или бартером, по обмену?
   – Хоть как.
   – По фондам можно, но это связано с наличными и чревато свиданием с ОБХСС. А по бартеру, думаю, проще. Вы пришлите мне марки, объемы поставки, чем будете расплачиваться, включая представительские расходы.
   После успешного завершения этой операции директор кабельного еще дважды обращался к Морозовскому с аналогичными просьбами. Когда он заехал к своему благодетелю, чтобы поблагодарить за помощь и убедиться лично, что партнер не обижен объемом компенсации «представительских», Фима задал ему вопрос:
   – Извините, что выхожу за пределы собственной компетенции, но создается впечатление, что снабженцы как класс на вашем предприятии отсутствуют. Все, что я для вас делаю, это, как говорит мой папа, уровень церковно-приходской школы отечественного снабжения.
   – Номинально управление снабжения у меня имеется. Но фактически там работают совсем не те люди. Месяц назад уволил очередного начальника за полную деловую импотенцию. Ефим Маркович, если вы произнесли «а», то почему бы не сделать «б»? Как вы отнесетесь к моему предложению занять эту вакантную должность?
   – Благодарю за доверие. Дайте мне сутки. Взвесить «за» и «против». Одно «против» я уже вижу. Если я приму ваше приглашение, мы перестанем общаться на равных. Вместо того чтобы принимать вас в моей скромной келье, я буду на полусогнутых входить в ваш кабинет. Но «за», должен признать, тоже имеются.
   Через две недели Морозовский уже ставил боевые задачи своим новым подчиненным – сотрудникам Управления материально-технического обеспечения Кабельного завода. Не прошло и года, как число подчиненных увеличилось втрое. Он был назначен заместителем директора завода по снабжению, сбыту и экспорту.
   Вопрос, кому подчинить экспортный отдел, – заместителю по производству или по сбыту, обсуждался на совещании у директора. Сомнение в целесообразности передачи «экспортников» под крыло «сбытовикам» высказал лишь заместитель директора по режиму.
   – Экспорт – прежде всего качество. А товарищ Морозовский вряд ли отличит кабель от провода.
   Ефим Маркович, словно прилежный ученик, поднял руку.
   Директор одобрительно кивнул.
   – Первое. Экспорт – это прежде всего умение продать в условиях конкуренции. Экспортную продукцию мы производим по нашим стандартам. Разница лишь в таре, в упаковке и в документации. Второе. Я могу перепутать маленький кабель с большим проводом. Но хорошего работника от никакого я отличу за десять минут. К моему сожалению, первое вам не грозит. Даже в ловле шпионов.
   Если бы Морозовский был и неправ, его все равно бы поддержали. «Режимщика» не любили все.
   … Начальник отдела представил:
   – Воронова Ирина Сергеевна. Переводчик.
   Морозовский привстал на сантиметр и протянул Ирине фотокопию статьи.
   – Ирина Сергеевна, для начала попрошу вас перевести это «на слух», а дня через два сделать письменный перевод.
   Ирина не торопясь стала переводить. Ее перебил телефонный зуммер селекторного аппарата. Морозовский, не снимая трубки, нажал мигающую кнопку.
   – Слушаю.
   – Ефим Маркович, это Нуриев, плановый отдел. Два барабана судового кабеля для Греции тормознули в Одессе на таможне.
   – Причина?
   – Не учли новые правила оформления продукции двойного назначения.
   – Кто оформлял?
   – Экспортники.
   Морозовский поднял взгляд на Ирининого шефа.
   – Вы в курсе дела?
   – Да. Николаев уже в Москве. Вчера был в таможенном комитете. Но там длинная история: надо получить три-четыре визы в разных ведомствах. С некоторыми мы раньше не работали. Есть угроза, что повиснут еще шесть заказов этого месяца.
   – И план по экспорту накроется чьим-то причинным местом. Вы это хотите сказать?
   – Такая вероятность существует. До конца месяца осталось восемь дней.
   – Какого же черта вы болтаетесь здесь, а не решаете вопросы в Москве?
   – Извините, – подала голос Ирина. – Надо начинать не с таможни, а со второго отдела Госплана. Все эти заказы они нам согласовывали и раньше. Госплановская виза автоматически сработает в Госснабе и во Внешторге. Таможенники на эту тему сами ничего не придумают. Если повезет, то все это можно провернуть за день. Максимум – два. И еще один день, чтобы, не выпуская документы из собственных рук и не посылая их почтой на таможенные терминалы, доставить их адресатам нашими «толкачами».
   – А вы откуда в курсе всех этих хитросплетений?
   – Я не один год проработала в Госплане. По внешнеэкономическим связям.
   Морозовский встал и с высоты своих ста девяноста сантиметров с сожалением посмотрел на низкорослого Ирининого начальника.
   – Валютный ты мой! Ну кто такими бриллиантами чистой воды, – он кивнул на Ирину, – нарезает стекла для колхозных теплиц?
   – Она же только из декретного да три языка знает. А по коридорам бегать с бумажками каждый может.
   – В одном ты, мост между народами, прав. Бегать может каждый. Решать же в таких коридорах вопросы способен только тот, кто имеет на плечах голову с тремя иностранными языками. Или с чем-нибудь равноценным.
   Морозовский повернулся к Ирине:
   – Дня на три в Москву ребенок вас отпустит?
   – Ребенок и бабушка на два отпустят, муж – не знаю.
   – Мужа мы уболтаем. Где он у вас трудится?
   – В железнодорожном УМЦ.
   – Воронов? Что-то не помню.
   – Он у меня на девичьей фамилии – Брюллов.
   – А вот с Юрием… – он на мгновение задумался, вспоминая, – Владимировичем мы знакомы. Не так, чтобы близко, но давно. Нижайший ему поклон и поздравления с правильным выбором.
   Через пять суток одесская таможня «дала добро». Коллектив Кабельного завода получил заслуженную квартальную премию за экспорт.
   В окружении Морозовского за Ириной Вороновой закрепилась уважительная конспиративная кличка Бэ Че Вэ (бриллиант чистой воды).

Брюллов. Декабрь 1972

   Казалось, еще вчера ректор университета обещал исключить Юрия Брюллова из списка уважаемых им людей, если он за два года не станет кандидатом наук. А сегодня эти два года стали историей.
   Кандидатом Юрий еще не был, но почти готовая диссертация лежала на его новом письменном столе. Три статьи, написанные на ее основе, были опубликованы во всесоюзных журналах. На одну из них появилась хотя и небольшая, но доброжелательная рецензия в очень солидном журнале «Плановое хозяйство».
   Несколько причин выбили Юру из установленного им самим жесткого двухгодичного графика написания и защиты диссертации. Первая, как сказали бы сегодня, общесистемная. В институте будущий инженер Брюллов постигал несколько экономических дисциплин, но относился к ним по принципу «сдал экзамен и забыл». Сейчас, когда на практике и в теории он погрузился в экономику, она стала преподносить ему неприятные сюрпризы.
   Во время институтской учебы Брюллов на слово верил учебникам и институтским преподавателям, что плановая система правильнее и умнее стихии рыночного капитализма. Преданные делу коммунизма высококлассные специалисты с помощью только появившихся электронно-вычислительных машин должны были с точностью до тонны и штуки определить все, что требуется державе и народу. После этого оставалось всего ничего: составить оптимальный план производства всех этих благ, выполнить этот план и выдать кому «по потребностям», а кому «по способностям».
   Красавица теория при воплощении в жизнь оказалась довольно уродливой. Далеко не каждый желал бескорыстно выложиться «по способности». А когда он все-таки это выполнял, того, чего бы ему хотелось отведать, почему-то не оказывалось в казенных закромах.
   А как вычислительные машины? Оказалось, что их легче обмануть, чем человека. Что им скормишь, то и выдадут.
   Судя по трудам критиков капитализма, которые Юра постигал в процессе подготовки к сдаче кандидатского экзамена, рыночная система тоже не была божьей благодатью. Безработица и кризисы, несправедливость распределения заработанного, экономическое расслоение.
   У думающего представителя того поколения, к которому относился Брюллов, уже появилась не очень большая, но возможность кое-что сопоставить. Пятьдесят с лишним лет шло, как писалось в газетах, «мирное соревнование двух систем» – социализма и капитализма. Двадцать семь лет, прошедших после первого Парада Победы, это соревнование действительно было относительно мирным. И уже шесть лет, работая на прямом производстве, Юра не с чужих слов, а собственными глазами мог посмотреть на результаты этой олимпиады.
   Мы явно проигрывали в качестве продукции. Брюллов сравнивал два почти одновременно полученных УМЦ фрезерных станка. Производства завода «Красный борец» и немецкой фирмы Waldrich. Наш был хорош, «немец» лучше, но не настолько, чтобы опускались руки.
   Но когда он видел, как почти все их смежники для себя, для собственного населения гнали убогую продукцию под названием «ширпотреб», а для «классового врага» вылизывали все до блеска и упаковывали как конфетку под названием «экспорт», это наводило на грустные размышления.
   Мы постоянно догоняли капиталистов. Более десяти лет назад, в шестидесятом, это публично признал первый человек страны Хрущев, пообещавший через двадцать лет догнать и перегнать США. Увы, разрыв не уменьшался.
   Отставали наши в технологии и в конструировании, во внедрении нового, в производительности труда, в уровне обслуживания того, что сотворили.
   Паритет в военной технике обходился нам все дороже, а лидерство в космосе уже заканчивалось. Теперь уже американцы, Армстронг и Олдрин, два года назад первыми совершили пешую прогулку по Луне.
   Соискатель на ученую степень кандидата экономических наук Юрий Брюллов пытался найти хотя бы для себя ответ на вопрос, в чем причина отставания.
   Одно принципиальное отличие между нашей плановой системой и их рыночным хаосом он все же обнаружил. У нас кто-то вышесидящий планировал, регулировал, управлял многими нижестоящими. Этот «кто-то» был живой, со своими сильными сторонами и слабостями. Он мог найти хорошее решение, но мог и ошибаться, быть необъективным. Его можно было обмануть или подкупить. Инстинкт самосохранения нижестоящих толкал их порой совершать эти неприличные поступки.
   У презренных капиталистов отношения действительно можно было считать хаотическими. Но строились они на равных правах. Я продаю, ты покупаешь. Я не единственный продавец, но и на тебе, покупателе, свет клином не сошелся. Если нам обоим выгодно, договорились, ударили по рукам. Нет – прощай, камрад, поищем другого.
   В этих отношениях просматривалось не только автоматическое регулирование. Всем не давала лежать на печи суровая дама по имени «конкуренция». Та самая, что постоянно гонит вперед, принуждает сделать лучше, чем у соперника. Та, которую трудно обмануть.
   В нашей экономике эту всемогущую даму Брюллов не разглядел. Равноценной замены ей – тоже. Благие призывы «отдаться по любви» партии и правительству выполнить эту функцию были явно не способны.
   Если сравнить отношения людей внутри завода, фабрики, депо, то у нас и у капиталистов общего было гораздо больше. Одинаково выгодными были специализация и кооперация, механизация и автоматизация, толковая загрузка людей и оборудования. И нам, и им одинаково важно было подбирать к этим людям правильный ключик, делать их своими союзниками, соавторами, партнерами.
   Темой диссертации, которую он первоначально задумал, было совершенствование межведомственной кооперации в опытном производстве. Полгода у него ушло на то, чтобы убедиться: в наших условиях надежных, объективных регуляторов этого процесса не существует. Научно обосновывать субъективные и ненадежные их заменители желания не было. Пришлось резко сузить тему. Отвечать лишь на внутризаводской вопрос: какие из конкурирующих технологий являются экономически выгодными в зависимости от типа производства: серийного, единичного или опытного. Это был выход из тупика, куда он забрел, но времени, потерянного на поиск несуществующего, было уже не вернуть.
   Вторая причина, выбившая работу над диссертацией из графика, оказалась предельно субъективной. КБ завода «Мотор» осваивало технологию производства жаропрочных деталей для новейших авиационных реактивных двигателей. Эксперименты шли на опытном производстве КБ, мощностей которого не хватало. Да и технический уровень был не на высоте. Секретарь обкома по промышленности, который в свое время помогал в Москве пробить для УМЦ статус «опытного», вовремя вспомнил, что у железнодорожников такое оборудование имеется. Вскоре этот заказ стал для УМЦ приоритетным. И по вниманию, которое ему уделялось в «верхах», и по деньгам.
   Работа шла трудно, нервно, потребовала полной отдачи. Тут уже было не до диссертации. Конец у этого сюжета оказался счастливым. По двум видам лопаток для турбин двигателей новейшего фронтового бомбардировщика технология, разработанная УМЦ, оказалась лучшей, была принята «Мотором» и пошла в серию.
   Можно было продолжать «грызть науку».

Скачко. Сентябрь 1973

   У Влада Скачко отец числился сторожем Камской областной «Сельхозтехники». «Сельхозтехника» была уважаемой организацией. На ее базы завозились запасные части для машин аграрного сектора всей области. Очень дефицитные. Не только для тракторов, сеялок и комбайнов, но и для «Волг», «Москвичей» и УАЗов. Здесь же эти запчасти и распределяли по колхозам, совхозам и просто по хорошим людям всей области.
   Скачко-старший, при своей скромнейшей должности, был в числе этих хороших людей. Два раза в месяц он появлялся в кассе базы, получал тоненькую стопку рублей, добавлял к ней еще одну потолще и заходил в кабинет не очень большого начальника. Хозяин кабинета и его подчиненный сердечно обнимались, при этом изрядно потолстевшая пачка привычно ложилась в боковой карман пиджака хозяина. Если никто не отвлекал, пропускали по рюмке дагестанского коньяка. По одной и никогда более, все же рабочее время. Минут пять уходило на то, чтобы обменяться последними новостями, просмотреть «по диагонали» список деталей, нужных старшему Скачко, и друзья расставались, довольные друг другом.
   Все остальное время отец Влада проводил в двух своих гаражах, приютившихся на задах большого микрорайона не так давно выросших «хрущевок». Гаражи представляли собой небольшую, но хорошо оснащенную ремонтную мастерскую. Их хозяин славился не только в городе, но и за его пределами как один из лучших в Камске «шабашников», специалистов по автомобильным двигателям. Влад класса с пятого не без успеха тоже пристрастился к этому занятию.
   На первом году своей трудовой деятельности Влад возвращался с одноклассниками из школы. Во дворе их дома стоял «Москвич» с поднятым капотом, а над кашляющим двигателем склонился владелец автомобиля. Влад облокотился на крыло напротив водителя, какое-то время сосредоточенно молчал, а потом вынес свой вердикт:
   – Поршня пригорели. Кольца надо менять.
   Водитель поднял на него глаза:
   – А ну гуляй отсюда, поршень!
   Одноклассники подхалимски захохотали. Так это звонкое и редкое прозвище прилипло к нему надолго.
   Еще школьником Поршень зарабатывал больше, чем многие профессора, и мог достать что и где угодно: от красной икры и холодильника ЗИЛ до билетов на Тарапуньку и Штепселя [29 - Популярный в СССР комический дуэт.], недавно посетивших Камск.
   В год окончания школы семейный совет единогласно решил: надо поступать в институт. Необходимость получения высшего образования диктовалась не романтическим желанием создания в роду Скачко первого поколения интеллигенции. И сын, и отец были единодушны в том, что боевая мощь советских вооруженных сил не ослабеет без присутствия в их рядах Влада. Да и заполучить на всякий случай синюю «корочку» о высшем образовании было совсем не лишним.
   Теормех, сопромат и дифуравнения инженерного вуза были Поршню не по зубам. Учиться в пединституте считалось унизительным. Быть врачом тоже не вдохновляло. Ему больше нравилось лечить двигатели. Они тоже, бывало, капризничали, но никогда не кляузничали, не делали «под себя», от них не воняло всякой гадостью (запах отработанного бензина и свежей солярки вызывал у Поршня только положительные эмоции).
   Оставался университет. Консультировать Поршня на эту тему вызвался их постоянный клиент (побитая жизнью и уральскими колдобинами «Победа» пятьдесят второго года выпуска) – доцент и не самая главная «шишка» в приемной комиссии. Поршень с презрением отверг физмат, филологический и даже географический факультеты. Доцент понимал, что без отца Поршня его автомобиль, словно крейсер «Аврора», вскоре встанет на вечную стоянку. И он предпринял последнюю попытку:
   – А сказки тебе нравятся?
   – По малолетству нравились.
   – Тогда поступай на исторический. Пять лет будешь их слушать и два раза в год пересказывать, а диплом получишь того же цвета, что и у инженера.
   На том и поладили.

   «Не повезет, так и на пачку презервативов копейки не хватит», – вспомнил Дьяков студенческий черный юмор. Если оценивать ту эпоху показателями начала XXI века, то пачка из двух отечественных «Изделий № 2» Ваковского завода являлась символом эконом-класса. Дешевле была только коробка спичек. Но с презервативами у Дьякова проблем не было, а с водителем – сплошное невезение.
   Сначала Саню угораздило нарушить святое правило начальника, гласившее, что «персональный водитель должен отдыхать тогда, когда отсутствует шеф». А он, недоумок, отпустил своего на море, в Ялту. Подменный водитель умудрился в обед пропустить «сто пятьдесят», был лишен водительских прав и немедленно уволен.
   Дьяков оказался безлошадным в сентябре, когда коммунальщика каждый день не только весь год кормит, но и греет. Первый, к кому он обратился за помощью, был завгар Пушечного завода, этой весной выпросивший у него земельный участок для расширения ремонтной базы.
   – Рад был бы одолжить. Александр Игоревич, да сам слесарей сажаю за руль. Сами знаете, осень, шефская помощь, уборка урожая.
   «Уборка урожая! Теряешь нюх. Дьяков», – подумал Саня о себе и позвонил в университет, своему преемнику по профсоюзу.
   – Гриша, пошуруй среди первокурсников-дембелей, которых отправляете на картошку. Нужен парень с водительскими правами и с опытом вождения. Лично для меня. На три недели. В долгу не останусь.
   Через час перед Гришей стоял Влад Скачко с увесистым рюкзаком в руках.
   – Где служил? – проявил любознательность профсоюзный лидер.
   – Нигде не служил.
   – А зачем пришел?
   – Тебе водитель нужен или стрелок-радист? Если водитель, то это я. За баранкой третий год. Из них восемь месяцев с правами.
   – Для начала, водитель, запомни, что салага к старшему по возрасту, да еще к председателю профкома, должен обращаться на «вы».
   – Председатель. Если ты меня вызвал учить хорошим манерам, то я пошел. Мне от тебя ничего не надо. Но когда у твоей колымаги заклинит движок, это ты меня на «вы» будешь просить: Владислав, выручайте, пожалуйста. И я демократично похлопаю тебя по плечу и скажу: чего «выкаешь» своим-то.
   Гриша расхохотался.
   – Ну и наглый ты, салага. Значит, Владислав?
   – Владислав Скачко. Коротко – Влад. Пацаны кличут Поршень.
   – А я не пацан?
   – Это еще надо посмотреть на твое поведение.
   – Ладно, Поршень, слушай боевую задачу…

   Гараж на пять автомобилей с мойкой находился во дворе позади райисполкома. По этой причине Влад после встречи с новым шефом сразу направился посмотреть и пощупать временное место работы. Этим местом оказалась «Волга», трехлетка, не битая, с новой резиной. Влад завел двигатель, проехал круг по двору, попробовал тормоза. Все было в рамках приличия. Вышел из машины, похлопал дверьми, открыл капот, багажник. Содержимое багажника его удовлетворило. Не хватало лишь запасных свечей да ремня вентилятора. А вот коврики не мылись уже дня три, движок – месяца четыре, а салон никогда.
   Получив путевой лист, он заехал домой, оставил рюкзак, оделся по-людски, а не «по-колхозному», и направился в отцовский га раж. Доложил бате обстановку и дальнейший план действий, который был полностью одобрен.
   Вместе они еще раз опробовали автомобиль «на ходу». Добавили в чемоданчик с запчастями свечи и ремень и, по совету бати, щетку стеклоочистителя. А то еще уведут!
   Забросив в багажник рабочий комбинезон, пачку стирального порошка, пластмассовую банку с соляркой для мытья двигателя, Влад просигналил на прощание и лихо выкатил на шоссе…
   Вечером, усевшись в машину. Дьяков довольно присвистнул:
   – Нам что, аппарат обновили?
   – Пока только водителя, Александр Игоревич!
   – Правильно рассуждаешь, водитель.
   Задираться с «хозяином» так же, как с Гришей, у Влада желания не возникло. То ли сработал внутренний датчик «держи дистанцию», то ли сказалось давнее почтение мальчишки-болельщика к ударному форварду Саньке Дьякову.
   Два дня они колесили по городу. Шеф проверял готовность школ к новому учебному году, больниц и столовых – к зиме. Когда машина подъехала к районному банно-прачечному комбинату, Дьяков спросил водителя:
   – Ты в бойлерах разбираешься?
   – По нулям. А что?
   – Четыре года назад им старый заменили, а весной директор этой конторы у меня снова новый выклянчил: «агрессивная среда, коррозия, некондиционный металл». Акт представил. Но я нутром чувствую, что мухлюет.
   – В бойлерах я не разбираюсь, но старую деталь вместо новой мне еще никто не впаривал.
   – Тогда пойдем со мной.
   Банный директор благоухал одеколоном «Шипр», а бойлерная блистала выбеленными стенами, трубами и вентилями, только что покрашенными «кузбасслаком». Пока Дьяков вел разговоры с директором, Влад терся вокруг бойлера и даже кое-где царапнул ключом зажигания.
   Когда они отъехали, Влад сообщил, что арматура точно «новье». А бойлер, похоже, леченый. Или пару лет лежал под открытым небом.
   – Александр Игоревич, вы можете узнать, кто им монтировал? Не своими же силами?
   – Нет проблем. Копии актов приемки-сдачи у нас имеются. А потом я к монтажникам специалиста пришлю. Пусть проверит.
   – Не надо специалиста. Давайте я сам к ним подъеду. На трамвае. Со слесарями потолкую. Может, что и прояснится.
   В результате общения со слесарями Влад купил у них, не торгуясь, пять дефицитных латунных вентилей «на полдюйма». Попутно выяснилось, что были полностью заменены арматура и соединения, а бойлер промыт на стенде. Двойная покраска была выполнена по ошкуренной поверхности.
   Наряд закрыли не скупясь.
   Дьяков выслушал отчет и уважительно спросил:
   – Где ты, Влад, в свои неполные восемнадцать набрался житейской мудрости?
   – Насчет мудрости, это вы слишком. Но мой батя «инженерами человеческих душ» называет не писателей, а хороших шабашников. Выходит, я уже четвертый год инженерю. Опять же, здоровая наследственность. Кстати, вам латунный вентиль не нужен? Могу продать по сходной цене.
   В четверг утром Дьяков предупредил Влада:
   – Завтра подъезжай к шести и заправь полный бак. Поедем в Березовку на приемку овощехранилища.
   Влад прикинул. До Березовки было километров сто сорок. Из них по асфальту – не более пятидесяти. Быстрее, чем за три часа в одну сторону, вряд ли получится.
   – Тормозок в дорогу вам жена готовит или опираетесь на собственные силы? – поинтересовался он у шефа.
   – За три часа с голода не помрем. Да и мы, хоть и не великое, но начальство. Хозяева все равно угостят.
   – Как знаете. Батя, когда ездит шабашить в область, на клиента в этом деле никогда не рассчитывает. Вдруг что-то ему не понравится, в цене не сойдемся или просто жмот. Запас задницу не трет.
   – Не понравиться друг другу шанс имеется. Если не трудно, возьми меня на довольствие.
   Дьяков полез за бумажником, но Влад его остановил.
   – Деньги у меня есть. Я куплю что надо, а потом отдадите. Последний вопрос: из благородных напитков что взять?
   – В одиночку не употребляю. Это первая стадия алкоголизма. Ты в собутыльники не годишься по трем причинам: за рулем, молод, да еще подчиненный. Вдруг забудешь о субординации. Перебьемся квасом.
   Когда утром Дьяков садился в машину, Влад доложил:
   – Харч в багажнике. С вас семь восемьдесят.
   С взятой десятки отсчитал два рубля и сверху положил монетку.
   Когда Дьяков попытался жестом изобразить «сдачи не надо», Влад с достоинством произнес:
   – Кредит портит отношения.
   В течение одного дня он еще как минимум дважды приятно удивил шефа.
   Во-первых, дальновидностью. Комиссия объект не приняла, дружеский обед не состоялся. Отъехав от Березовки километров десять, они свернули в лесок.
   Здесь и состоялось «во-вторых». Из багажника Влад достал складные столик и два стульчика. Потом извлек коробку из-под болгарских овощных консервов. Коробка состояла из двух отсеков. В меньшем стоял термос с чаем. В большем поместились свежие помидорчики-огурчики, завернутая в фольгу поджаренная курица, по баночке крабов и лосося, четыре пирожка, хлеб и даже кусочек сала. Все это располагалось в коробке вокруг трехлитровой банки, наполовину наполненной водой.
   Сверху лежали небольшая синяя скатерть, свернутые бумажные салфетки, из которых торчали дюралевые вилки и ложки, несколько эмалированных кружек и тарелок производства лысьвенского завода.
   – Фамильное серебро! – кивнул на дюраль Влад и начал накрывать на стол.
   Дьяков не удержался и разломил пирожок.
   – С капустой, – довольно зафиксировал он. – В десятку!
   – Давайте полью, – намекнул Влад на необходимость соблюдения санитарных правил, доставая пятилитровую канистру с водой. – Резать хлеб и овощи по силам?
   – Если постараюсь, – принял правила игры шеф, потянувшись за охотничьим ножом. – Вразуми темного начальника по двум вопросам. Если не секрет, из каких закромов дефицитные консервы?
   – База ресторанов речного пароходства.
   – А что за жидкость в трехлитровой банке?
   – Утром был лед.
   – Гигант!
   Это же слово Дьяков произнес в пятницу, когда Влад зашел к нему в кабинет попрощаться.
   – Ты не только гигант, но и мечта любого начальника. Если чем смогу быть полезным, не стесняйся.
   – Взаимно. Александр Игоревич.
   – Один совет. Ты на своем историческом факультете далеко вглубь веков не лезь. Там без тебя археологи да архивисты нароют все, что надо. Ходи поближе к современности, ты ее трезво чувствуешь. Если на практику надумаешь к нам, скажем, по Советам или по государственному строительству, возьму на должность. Не водилой, конечно. Не теряйся.

Атаманов. Ноябрь 1973

   Над центральной площадью Камска гремела медь оркестров. Мощные динамики приятным баритоном артиста драмтеатра Виктора Саитова поздравляли шагающих мимо трибуны демонстрантов с пятьдесят шестой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
   Из-за своей малочисленности коллектив филармонии не принимал участия в шествии в качестве автономной единицы, а рассредоточился по друзьям и родственникам. Последние года два другом представителя советской творческой интеллигенции и душеведа Ефима Марковича Морозовского являлся зампред Левобережного райисполкома Александр Игоревич Дьяков. Неудивительно, что именно с ним в этот момент Фима шел в первых рядах колонны, впереди которой ехал задрапированный уазик с надписью:

   ЛЕВОБЕРЕЖНЫЙ РАЙОН

   Когда они миновали центральную трибуну, председатель райисполкома вышел из колонны, помахал рукой своим заместителям и другим нижестоящим коллегам и направился на трибуну.
   – Примкнул к элите, – констатировал Фима.
   – А мы не элита? – слегка сомневаясь, спросил Дьяков.
   – Элита, дорогой друг, это те, которые получают, а не достают. Кто не напрашивается за праздничный стол, а кого упрашивают этот стол собой украсить. По отношению к небольшой прослойке, что ниже нас, мы с тобой тоже элита. А вот к этим, – он махнул в сторону трибуны, – увы, нет. В отличие от твоего шефа, у которого имеется красненькое приглашение стоять на этом сквозняке.
   Праздничное шествие завершалось, да и десятиградусный мороз давал о себе знать. Неудивительно, что некоторые из областных вождей с руководящей трибуны потихоньку стали перетекать в здание проектного института, расположенного как раз позади нее. На первом его этаже был оборудован скромный, но не бедный буфет.
   У его двери стояли, как бы отдыхая, два кряжистых молодых человека в штатском. Они ни у кого не просили предъявить приглашение или удостоверение, но ни одна «не родная» душа даже не попыталась проскользнуть между ними. «Родными» были души, относящиеся к категории «областной партийно-советский и хозяйственный актив». Если коротко, к той самой областной элите. В отличие от Дьякова и Морозовского. Атаманов к ней принадлежал уже девятый год.
   Что говорить, ощущение присутствия в этом сообществе согревало его не меньше, чем коньяк «KB», который он медленно потягивал, устроившись за угловым столиком. Это было даже не честолюбие. Наверное, то же чувствует красивая женщина на каком-нибудь венском балу. Та, что знает себе цену не где-нибудь, а в высшем свете.
   Скоро к Атаманову присоединились коллеги-транспортники: начальник пароходства и командир авиаотряда. По стажу пребывания «в верхах», да и по авторитету, Атаманов среди них был «старшой». Все были в парадных шинелях, блистали звездами и шевронами. Словно астронавты, на свет их звезд, громко, по-командирски разговаривая, к ним подсели два генерала: милицейский и областной военком. Тоже с «KB».
   – Мужики, – чокаясь, произнес Атаманов, – как летят года!
   – Это точно, – купился военком. Уже пятьдесят шесть…
   – Штурм Зимнего дворца я, к великому сожалению, не запомнил, – продолжил НОД-4, – но времена, когда генералы пили только водку, – как вчера!
   Общий хохот привлек к ним внимание вошедшего первого секретаря обкома Ячменева.
   – Еще раз всех с праздником!
   Он огляделся и направился к генералам.
   – Рядового необученного примете за свой стол?
   – Будет вам прибедняться, товарищ полковник запаса, – восстановил историческую правду военком. – Украсите компанию.
   – Продолжайте, не обращайте на меня внимания. А я посижу, расслаблюсь.
   – Это вряд ли получится, Всеволод Борисович, – среагировал Атаманов. – По закону сохранения энергии, когда вы расслабляетесь, мы напрягаемся. И насчет «не обращайте внимания» вы тоже перегнули. Завтра вспомните наши посиделки и зададите себе вопрос: почему же это люди в форме в упор меня не видят? Что это еще за южноамериканская хунта в западноуральских широтах?
   – А ты, оказывается, шутник, Атаманов. Сколько лет я от тебя только одно и слышал: «вагонов нет». Всегда скорбным голосом. А тут, смотри…
   – Для вас всегда находились, Всеволод Борисович.
   – Ладно, намек понял. Пойду в простой народ. Который без лампас. Приятных праздников, служивые.
   Ячменев встал, пожал всем руки. Атамановскую на секунду-две задержал в своей.
   – Сразу после праздников загляни ко мне после девятнадцати. Надо потолковать. Без посторонних.
   Последние два слова «первый» мог и не добавлять. По неписаным управленческим законам, часы после восемнадцати были, что называется, облегченного режима. Рядовые сотрудники и тем более сотрудницы по окончании рабочего дня минута в минуту покидали свои места и мчались забирать детишек из детских садов, сметать в авоськи остатки того, что утром было выложено на полки магазинов. Те, кто помоложе, в девятнадцать уже чистили перышки перед свиданием или походом в театр. Если вдруг после шести начальству понадобилась бы какая-нибудь незамысловатая, но необходимая справка или цифра, то, вероятнее всего, она оказалась бы в опечатанном сейфе младшего специалиста женского пола, стоящего сейчас в очереди за внезапно выброшенными на прилавок импортными колготками.
   Даже самые настырные и наглые посетители и просители знают, что приема в нерабочие часы не бывает. Если чудом и добудешь нужную резолюцию, то печать на нее тебе все равно шлепнут не ранее девяти с минутами утра.
   По этим и другим сходным причинам после восемнадцати часов в рабочий график включалась рутина типа «работа над документами», ожидание звонков из московских кабинетов (с учетом разницы в часовых поясах) или то, что не требовало мелочности и суеты. К примеру, доверительная беседа.
   Именно эта форма общения босса и подчиненного, справедливо высоко ценимая последним, ожидала Атаманова в первый послепраздничный вечер.
   – Николай Петрович, – с места в карьер начал Ячменев, – ты в курсе, что у нас второй месяц нет секретаря обкома по транспорту и транспортному строительству?
   – Не только в курсе, но и ощущаю. Порой надо наябедничать, а некому.
   – Тебе известно, что я обсуждал твою кандидатуру на этот пост?
   – Первый раз слышу.
   – Это уже хорошо. Значит, из тех четырех, кто об этом осведомлен, никто не проболтался. Тогда вряд ли ты знаешь, что при обсуждении твоей кандидатуры один из этих четырех сначала попросил тебя не трогать, а потом произнес фразу: «Атаманов уже не тот».
   – Не знаю. Но эту фразу уже слышал в свой адрес от Бычкова, своего непосредственного шефа, начальника управления дороги.
   – С расшифровкой?
   – Да, по моей просьбе. Он считает, что в моей работе нет того задора, что был раньше. Нет новых ярких починов, проектов, инициатив.
   – Мне он сказал то же самое и подтвердил весомым аргументом: за последние четыре года у Атаманова нет ни единого взыскания за нецелевое использование средств. А раньше были одно лучше другого: за строительство стадиона, за реконструкцию Дома культуры, за непрофильную загрузку УМЦ, за оснащение вагоноремонтного завода без фондов.
   – Даже не знаю, что ответить. Зато появились поощрения и даже орден. Не без вашей помощи.
   Ячменев достал из ящика стола страничку машинописного текста с многочисленными пометками на полях.
   – Не подхалимничай. Тебе это не идет, – он посмотрел на страничку. – Орден за первые места во всесоюзном соревновании три квартала подряд. Благодарности и премии министра за снижение аварийности, экономию электроэнергии, высокие надои в подшефном совхозе, как победителю городского конкурса «Микрорайон высокой культуры и благоустройства». Чтобы не забыть, как ты умудряешься благоустраивать без нарушения финансовой дисциплины?
   – Опытнее стал, осторожнее… и хитрее.
   – Это я чувствую. И все же как, по-твоему, прав Бычков или нет? И у меня порой такие мысли проскакивают.
   – Сколько у меня времени для ответа?
   – Ты сегодня в графике последний. Жена вот уже двадцать лет за поздний приход домой не обижается. Выходит, что можем поговорить, не глядя на часы.
   – Бычков в чем-то прав, в чем-то нет. Прав в том, что я уже не тот. Стал старше и осмотрительней.
   – Лет пять назад ты мне рассказывал, что тебя влекут вперед новизна и толковые подчиненные. Новизна – это всегда риск. Она осталась на вооружении сегодняшнего возмужавшего Атаманова?
   – Осталась, но не как цель или «экстрим», а как средство. Если нет необходимости рисковать, ради острых ощущений ничего делать не буду. Вы же лучше меня знаете, что развиваться можно по-разному. Кто-то строит, а кто-то обустраивается. Наука учит: надо совмещать. Но если кишка тонка, приходится по очереди. Что нам министерство предлагало за последние годы по централизованному финансированию? Депо КИП и автоматики и шпалопропиточный завод. Завод – это примитивная лесопилка с химией. Его размещать надо на периферии отделения. А там социальной инфраструктуры – ноль. Депо – штука более серьезная и интересная. По сути дела, приборостроительное предприятие. Порядка восьмисот работающих. Квалифицированных. Их готовить надо минимум пять лет. Можно, правда, переманить. Но чем? Бесплатным проездом? Это не та конфетка. А жилья мне и для своих родных путейцев и движенцев не хватает. Но я стараюсь. И уже сегодня по обеспеченности квартирами лучше меня только ракетостроители живут. Но им Москва деньги отваливает не жалея, а я строю «за счет внутренних резервов». Несмотря на это, порядка у меня в микрорайоне больше. И свой семейный дом отдыха в Крыму. Это всё дефицит. Он же – стимул. Когда накачаем мускулы в социалке, вокзал и привокзальную площадь сделаем воротами, а не захудалой калиткой города, тогда кое-что придумаем и по основному профилю. Есть задумки конкурировать с лесосплавом, оборудовать экспортные терминалы для калийщиков. Но не все сразу.
   – Логично. Твоя откровенность провоцирует меня еще на один деликатный вопрос. Среди тех, кого мы смотрим на секретаря по транспорту, Фефилов.
   По анкете все безукоризненно: транспортник-автомобилист, крепкий хозяин, был на партийной работе. Но два твоих коллеги, не сговариваясь, сказали, что если его назначу, то они или сами подадут заявления об уходе, или я у них по его докладной партбилеты отберу. Один тебя вспомнил, сказал: с ним один Атаманов сработается. Хотел бы услышать не столько твое мнение о Фефилове, сколько спросить: ты бы действительно с ним сработался?
   – Положительное у Фефилова, что он свое дело любит. И не в свои дела не лезет. Что отрицательное? Люди ему неинтересы. И те, кто его любимое дело делает, в том числе. Какой дурак его в свое время в комиссарах держал? До сих пор гадаю. Я опять что-то не то сказал? – глядя на Ячменева, прервал он свой монолог.
   – Успокойся, не я его назначал. Я в это время еще облисполкомом командовал.
   – Тогда о мирном сосуществовании. Железнодорожный и автомобильный транспорт завязаны в один тугой узелок. Пересекаемся мы ежедневно. Учитывая, что на каждого он смотрит как на врага народа, лично с ним стараюсь не общаться. Рабочие контакты между нашими фирмами давно перевел на уровень заместителей, начальников отделов. Когда дорожка узкая и разойтись невозможно, тупо, без эмоций задаю вопрос и получаю ответ. И мне глубоко наплевать, что по форме его ответ напоминает собачий рык. Тем более что чаще всего по содержанию он положительный. Дело же у нас общее, я ему нужен не меньше, чем он мне. Получается даже не мирное существование, а крепкий брак «по расчету». А вне работы я его просто не знаю. Тем более с ним не выпиваю. Не существует в моем свободном времени и пространстве никакого Фефилова. А раз нет, то откуда взяться конфликтам? Все это имеет место быть при равенстве наших погон. Что может измениться, если он станет вышестоящим? Немного. Все равно я ему буду нужен.
   – За то, что не темнишь, тебе поклон, Николай Петрович. Это не дежурная фраза. Что имеем на выходе? Вокзал и привокзальную площадь довести до ума я тебе не только позволю, но и помогу всем, чем смогу. По этим объектам дверь моего кабинета открывай ногой. Аппарат будет осведомлен. Но, если года через полтора-два сдерну куда-нибудь в сторону от железнодорожной колеи, не удивляйся. И морально будь к этому готов.
   – А куда в сторону, если не секрет?
   – Секрет. Много будешь знать, будешь плохо спать.

Дьяков, Брюллов, Морозовский. Март 1974

   Не прошло и половины века после описываемых событий, а отношение руководства и народных масс к высокому начальству, меняющему постаревших боевых подруг на более свежих, в корне изменилось. Ротация в интересах здорового образа жизни не только не осуждается, но и негромко приветствуется. Да и передовой зарубежный опыт свидетельствует о том же: французский президент Николя Саркози праздновал свою, третью по счету, свадьбу в Елисейском дворце. Этим мужчинам и их последователям, сохранившим вкус к жизни, можно только по-хорошему позавидовать. Их предшественникам такое и не снилось.
   В декабре семьдесят третьего председатель Левобережного райисполкома, здоровый сорокапятилетний мужик, сообщил своей ровеснице жене, что он вынужден предоставить ей полную свободу, так как «полюбил другую». «Другая» была инспекторшей районо, лет под тридцать, обладательницей модельной внешности и огнеметного темперамента. Своему мужу она сообщила что-то подобное, но в менее вежливой форме.
   Вместо того чтобы врезать ей от души, обиженный супруг на следующее утро зашел на совещание по итогам года в районном общественном питании, где солировал председатель райисполкома, при всех отвесил ему пощечину, обозвал блудливым козлом и пообещал «смешать с говном».
   Жена председателя к предложенной ей свободе тоже отнеслась негативно. В обком поступило ее заявление, в котором она детально описала не только низкий моральный облик своего супруга, но и его подозрительные связи с «торгашами».
   Первый секретарь Левобережного райкома своему споткнувшемуся коллеге сложившуюся ситуацию обрисовал всего тремя словами:
   – Прокололся, суши весла.
   После этого председатель подал заявление об освобождении от должности «по собственному желанию», получил партийный «выговор с занесением» и был отправлен командовать районной базой промтоваров.
   На вакантное место был определен один из его заместителей – Александр Игоревич Дьяков.
   Хотя он поднялся всего лишь на очередную ступеньку карьерной лестницы, ступенька была немалой высоты. До этого он был одним из нескольких «вторых». Теперь стал единственным «первым». На довольно приличной по площади территории, где жили и работали почти четверть миллиона человек, он имел право произнести свой любимый лозунг: «Никого впереди!».
   Если судить строго, то кроме райисполкома на том же участке суши, метр в метр, был еще райком КПСС. Его первый секретарь был главнее. К тому же в Левобережном районе жили многие руководители области и города, генеральские папахи которых были повыше, чем у Дьякова. Но все это были детали.
   Повышение оказалось для Дьякова внеплановым и потому неожиданным. Это обстоятельство усилило актуальность уже усвоенной Дьяковым аппаратной мудрости: завоевав новую высоту, думай не о том, как покорить следующую, а как закрепиться на этой.
   То, что в глазах руководства Дьяков смотрится неплохо, подтверждал выбор именно его из трех имеющихся заместителей. Теперь следовало, как говорится, «оправдать доверие». Но кроме «вышестоящих товарищей» (это не обсуждалось) требовалось занять достойное место среди людей, статус которых определить было довольно сложно. Это был так называемый «хозяйственный актив». Директора заводов, строительных трестов, НИИ и КБ, ректоры вузов, главные режиссеры театров, главные врачи клиник.
   С одной стороны, «хозяйство» каждого находилось на территории его района, и поэтому порой им приходилось предстать перед председателем в качестве просителя. Но у некоторых из них на работе, а то и дома, стояли телефонные аппараты спецсвязи с министрами, с ЦК КПСС. На его рабочем столе подобный телефон с союзным гербом на диске отсутствовал.
   Свое детское и уважительное прозвище Деловой Дьяков заработал, придерживаясь интуитивно установленных им трех правил: имей то, чего нет у других; делись им, но не задаром; делая добро, не скромничай.
   Что такое имелось в его распоряжении, чего не хватало у этих «заслуженных» и «орденоносных», имеющих доступ к первым людям страны?
   Прежде всего, земля. Хоть на расширение производства, хоть для личного гаража. От него зависело, дойдет ли новая теплотрасса, нитка водопровода или канализации до стены конкретного завода, или задумчиво остановится метров за триста. А если и дойдет, то позволим ли мы этому заводу с его сбросами, полными тяжелых металлов и токсичных смол, напрямую подключиться к городской канализации? Можно благосклонно разрешить, можно поставить ультиматум: стройте собственные очистные сооружения.
   Старое правило «делись, но не задаром» на новом поприще становилось еще более актуальным. Председатель райисполкома не только обладал, но и нуждался. Во многом и в больших количествах. В жилье для учителей, врачей, коммунальщиков. В автотранспорте, в технике и в рабочих руках, от которых зависела уборка территории района, борьба зимой со снежными заносами, а летом с мусором. В продуктах и товарах для своих районных магазинов и столовых.
   Директора крупных предприятий, подчиненные солидным министерствам – ракетному, авиастроения, металлургии, железнодорожному, речного транспорта – всем этим не были обделены. И кое-что отщипнуть ему они были обязаны. Например, долю вновь вводимого жилья. Но всё, что сверх доли, только в порядке деловой взаимности. Ну, и немного по любви. Только любовь эту надо было завоевать.
   Для чего требовалось следовать третьему правилу счастливого детства: не скромничай, покажи свой товар в полной красе.
   Исполнить задуманное было непросто. По статусу районный председатель был парнем «деревенским». А девушки, которых предстояло ему очаровывать, были мало того, что городские, но и столичные. Избалованные вниманием московского министерского «папы» и здешнего обкомовского «дяди». Таких в темном уголке силой не прижмешь, их надо брать лаской, личным обаянием. Но и не прогибаться перед ними, что означало бы потерю собственного лица.
   Мысли о том, как вести себя с директорским корпусом, у Дьякова возникли еще в бытность работы заместителем. Но это была теория. Теперь появилась возможность проверить ее на практике.
   По субботам Дьяков работал до обеда. С утра объезжал район с заранее определенной целью, потом исполнял «заповеди и отповеди». Сегодняшний маршрут был определен задачами подготовки к весеннему паводку. Кое-что из категории «мелкое разгильдяйство» он обнаружил, но в целом результатом ревизии был удовлетворен.
   Совещание окончилось пять минут назад. День едва перевалил за полдень. Два свободных часа, доставшиеся ему в подарок, позволяли улизнуть от вечной текучки и спокойно в охотку пошевелить мозгами.
   Выпивать, как и теоретизировать, рассуждая, можно и в одиночку, но противоестественно. Дьяков набрал служебный телефон Брюллова.
   – Еще на боевом посту?
   – Через полчаса зачехляю орудия.
   – Ирина даст тебе увольнительную на обед со старым другом? Или мне за тебя слово замолвить?
   – Даст, но только в обмен на ваш с Варей завтрашний визит к нам.
   – Ну и народ пошел, не может без шантажа. Сдаюсь. Жду тебя в четырнадцать в «Сибири», в малом зале. Присутствие Фимы аллергии у тебя не вызовет?
   – Даже наоборот. У меня к нему корыстный интерес, как к шефу моей половины.
   – Тогда до встречи.
   Подобный же разговор состоялся у Дьякова с Морозовским, предпочитавшим по выходным не перенапрягаться. Сегодня отдохнуть Фима намеревался в бильярдной, но приватный обед с давним партнером, а ныне новым председателем райисполкома, был приоритетнее.
   Дьяков позвонил директору «Сибири» и озадачил к четырнадцати накрыть столик на троих «за закрытыми дверями».
   – Что конкретно заказать?
   – Как себе. Я твоему вкусу доверяю.
   Заключительный звонок был адресован Варе и содержал предупреждение к обеду не ждать, а завтра быть готовой к визиту к Брюлловым.
   – Детали согласуй с Ириной. Целую.
   Если читателю не более тридцати лет, то его может удивить глагол «озадачил». Сегодня, если читатель заблаговременно решил пообедать с друзьями, ему понадобится исполнить две совсем другие процедуры. Сначала выбрать из многих имеющихся одну подходящую «точку» (ресторан, бар, кафе), а после позвонить туда, чтобы сделать заказ.
   Выбор в те годы был невелик. Поэтому клиенту «с улицы» заказывать столик требовалось загодя. Лучше – за неделю.
   То, что Александр Дьяков не заказывал, а, менее чем за пару часов, ставил задачу директору ресторана, говорило о том, что на март семьдесят четвертого в отечественной системе удовлетворения разнообразных и многосторонних личных потребностей он уже относился к категории VIР.
   Лица, по долгу службы занимающиеся распределением и удовлетворением этих потребностей, были от VIP-персон зависимы. И воспринимали как должное, что к ним обращаются не с просьбой, а приказывают, ставят задачу.
   Существовали еще две категории участников товарно-общественных отношений. На равных взаимодействовали коллеги: ты мне итальянский ликер и красную икорку, а я тебе путевку в Югославию с отдыхом на море.
   К третьей категории, о которой и вспоминать противно, относились «люди с улицы», то есть бесполезные. Вреда от них почти не было, разве что жалобу напишут, но и проку никакого. Наиболее типичной для них позой являлась протянутая рука. Шансов, что им подадут, было меньше, чем у нищего в подземном переходе.
   Для директора ресторана Дьяков был не единственным начальником, и не самым главным, но уважаемым. В том числе и за то, что всегда спрашивал счет и расплачивался по нему до копеечки. Многие обходились одобрительным похлопыванием по плечу и, через раз, «спасибо». Уважение было искренним и конструктивным. Зная пристрастие председателя к мясной сборной солянке (чтобы ложка стояла!), директор сообщил об этом шеф-повару. Шеф развел руками:
   – В солянке Дьяков разбирается, а у нас ни единой маслины!
   Директор не растерялся, позвонил в военторг, и уже через полчаса его личный водитель привез заветную баночку. В итоге стол был накрыт «на уровне», и ровно в 14.00 звякнули рюмки «со свиданьицем».
   – Мужики. Нужен ваш совет по оптимизации сексуальных отношений с директорами, – без разминки перешел к делу Дьяков.
   Морозовский, не дожидаясь подробностей, среагировал:
   – Да, ваше превосходительство, с этими ребятами не расслабляйся. Чуть что, сразу используют по полной.
   – И в чем геморрой, бедный Йорик? – поинтересовался Брюллов.
   – Ты прав, Юрка. Йорик бедный. У меня имеются и кнутик, и кусочек пряника, но они слишком малы, чтобы на них и на меня правильно реагировали эти большие дяди. Нужно придумать что-то интересное, тонкое, чтобы это произошло.
   – Что-то ты изобрел? Тогда не кокетничай, а излагай. Мы для начала покритикуем, а там, может, что-то и придет в голову.
   – Меня волнует ощущение директорами моего веса. И персонального, и как председателя. Личный вес я собираюсь накачивать, закрепив за собой решение всех вопросов по самому лакомому кусочку, по земле. Согласно субординации, ко мне пойдут не заместители, а «первые». Пойдут просить. Проситель может тебя и не любить, но почитать обязан. Теперь об увеличении веса фирмы. Работая заместителем, я почувствовал, что район – это футбольная команда, но без тренера. Хотя общих болячек море, каждый играет только за себя и на себя. А потенциал взаимного интереса имеется. Не только в коммунальном хозяйстве, но и в производстве. Что подтверждает кооперация твоего, Юрка, УМЦ не только с машиностроителями, но и с ремонтниками, транспортниками и строителями. Придумка следующая. Создать при райисполкоме орган кооперации и координации. Естественно, его возглавив.
   – Растешь, начальник, – уважительно произнес Брюллов. – Но несколько слабых мест в твоей идее имеется. Фима, а вы что молчите? Не желаете огорчать руководство?
   – Обижаете, дитя дружбы народов. Фима даже в оркестровой яме оставался свободным человеком. Просто я предпочитаю не критиковать, а предлагать. Тот же результат, но при отсутствии бестактностей.
   – Исполком против конструктивных бестактностей не возражает, – милостиво разрешил Дьяков. – Кстати, не пора ли вам перейти на «ты»?
   – Тогда о конструктивном, – начал Брюллов. – Принцип «самое вкусное из собственных рук» выбран удачно. Но меня смущает, что «вкусное» ты ограничил выделением земли. Там много мелочовки, из-за которой директор к тебе не пойдет. И ты будешь на эту дешевку тратить драгоценное время? Нужен другой подход к выбору товара, которым ты будешь торговать.
   – Не вижу проблем, – подал голос Морозовский. – Александр, что для тебя как для хозяина района сейчас является эквивалентом золота? Уж точно не рубли?
   – Солярка для техники, цемент для ремонта, битумная смесь для дорог.
   – Достаточно. Дай заместителям жесткое указание. Все, что можно обменять как минимум на тонну солярки или на пять тонн цемента, они для распределения передают лично тебе. И жестко проследи, чтобы не шакалили за твоей спиной.
   – Насколько я разбираюсь в урологии, эта штука называется «концентрация ресурсов с целью эффективного их использования», – вставил Брюллов.
   – Спасибо за поддержку, образованный ты наш, – поклонился Фима.
   – Теперь о технике дела, – продолжил Брюллов. – При райкоме имеется Совет директоров. Еще одну районную сходку они посещать не будут. Да и райком к этому отнесется без восторга. Тебе здесь слава нужна или результат?
   – Прежде всего результат. Аплодисменты не повредят, но это вторично.
   – Тогда предложи «первому» создать «секцию кооперации» при этом Совете. Занятие это хлопотное, рабоче-крестьянское, не политическое. Он сам тебе предложит эту секцию возглавить. Если не догадается, я Атаманова попрошу, чтобы он подсказал эту обузу подкинуть тебе. Только я туманно представляю, как конкретно ты будешь координировать и кооперировать.
   – Ты, Юрка, студентом ходил заработать на разгрузке вагонов?
   – Один раз. Для экзотики.
   – Интеллигент гнилой. Знаешь, как эта система работает? А работает она, словно часы, как минимум лет пятнадцать. У диспетчеров на станции имеются телефоны студенческого общежития и фамилии четырех или пяти студентов «бригадиров». Один из бригадиров или его подменный всегда находится рядом с телефоном. Вахтеры его знают. Пришли вагоны, хоть днем, хоть ночью, следует звонок со станции, и бригадир за полчаса собирает бригаду, а через час уже «бери больше, кидай дальше, догоняй, пока летит». Схематично я этот принцип хочу перенести на эту, как ты сказал, «секцию». У каждого из нас есть что-то лишнее и то, чего не хватает. Секция выполняет функцию «бригадира». Предположим, мне как воздух требуются арматура и цемент. И я даю в Секцию заявку. А у тебя появился свободный ликвидный ресурс, та же арматура. Ты тоже сообщаешь об этом Секции. Ее штатный сотрудник сводит владельца ресурса с «жаждущим». И все довольны.
   – А что Секция с этого имеет? – поинтересовался Фима.
   – Пока не думал. Тут как в песне: «Жила бы страна родная, и нету других забот!».
   – «Нету других забот», – вздохнул Морозовский. – И как вы живыми людьми руководите, недалекие вы мои?
   Когда принесли кофе, триумвират, изрядно поспорив, уже пришел к общему мнению. Идея жизнеспособная, полезная не только для «показухи».
   Окрестили новую структуру «Секция инфраструктурной координации» при Совете директоров района.
   – Чем мудреней звучит, тем меньше дурацких вопросов, – обосновал научное название Дьяков.
   Прикинули, что для начала можно обойтись пятью штатными сотрудниками. Оплата персонала на хозрасчетной основе, за счет комиссионных.
   – Предельно скромных, – подчеркнул Фима. – Если «девушка» войдет во вкус, то грех будет не повысить тариф. Но не будем забегать вперед.
   Оформить персонал решили как работников районного комбината бытового обслуживания. Профиль – сервис. Народ вроде бы на вольных хлебах, но в то же время на коротком поводке.
   Подобрать «голову» для Секции взялся Фима, как он выразился, из «свежих» пенсионеров-снабженцев.
   Дьяков посмотрел на часы:
   – Ого! Три часа промелькнули как минута. Спасибо, ребята. Без вас я, как тот всадник, что без головы. Если не возражаете, предлагаю «на посошок» вспомнить незабвенные слова Никиты Сергеевича [30 - Заключительные слова выступления Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС.]: «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!».

Брюллов, Дьяков. Ноябрь 1974

   Если кто забыл: в 1972 году в советские войска стал поступать новейший фронтовой бомбардировщик с крылом изменяемой стреловидности. Естественно, что он был оснащен столь же модерновым турбореактивным двигателем. Технология серийного производства двух видов лопаток для турбин этих двигателей была разработана в УМЦ.
   Машина удалась. За что коммунистическая партия и советское правительство щедро отметили создателей передовой авиационной техники. Уже через год в десятках конструкторских бюро, на опытных и серийных заводах вовсю составлялись списки лауреатов Ленинской и Государственной премий, наградные листы на ордена и медали.
   Четырьмя «знаками» был отмечен вклад в общее дело Уральского металлургического центра МПС-ГКНТ. В разнарядке, полученной парткомом УМЦ, ориентиры были расставлены:
   Орден Трудового Красного Знамени – передовому рабочему.
   Медаль «За трудовую доблесть» – передовому рабочему.
   Орден «Знак Почета» – руководителю производства.
   Орден «Знак Почета» – за содействие.
   С рабочими разобрались легко. К ордену представили слесаря-инструментальщика со светлой головой и золотыми руками. Медали был удостоен бригадир участка, не выходивший из цеха как минимум полгода.
   В обкоме намекнули, что «руководящим» «Знаком Почета» желательно наградить директора УМЦ Ежикова. Все знали, что к освоению лопаток он отношения не имел, это была епархия Брюллова. Но бывший секретарь горкома Ежиков уже не первую версту «ехал с ярмарки». Ехал не торопясь. Особых претензий к нему не было как со стороны московского ведомственного, так и местного партийного руководства. Но похвалить себя он тоже повода не давал. Как в сердцах обронил однажды Атаманов, «совсем мхом зарос – ни рыба ни мясо и даже не фрукт». Через два года ему должно было стукнуть шестьдесят, и иного пути, как пенсионного, для него никто не видел. Не самым престижным орденом решили подсластить горькую пилюлю грядущей отставки. Было это не совсем заслуженно, но «по-людски». А значит, правильно.
   О втором «Знаке Почета» этого сказать было нельзя. Формулировка «за содействие» подразумевала признание заслуг прямого или косвенного участия руководителя высокого ранга в достижении, отмеченном властью. Секретарь обкома по промышленности, автор идеи кооперации УМЦ с КБ и «Мотором», этой формулировке соответствовал полностью. Но его уже представили на «Орден Октябрьской революции» по списку КБ.
   НОД-4 Атаманов, который тоже не был в стороне от этой работы, от награды отказался:
   – Спасибо, но железнодорожнику идти по списку авиаторов неприлично.
   На парткоме, где обсуждалась эта проблема, свой голос подал Брюллов:
   – Если бы не технолог Епишкин, о наградах у нас с вами голова бы не болела. Мозг этой работы – он. Рук и ног было много, но без него ковырялись бы еще год. И от наших услуг вообще могли отказаться. Да, премий мы ему не пожалели и жилье дали вне очереди, но награждение его орденом все поймут как надо.
   С Брюлловым все дружно согласились, но секретарь парткома общий пыл охладил:
   – Товарищи, перевести «знак» из категории «за содействие» в категорию «ИТР» может только обком. Я попробую это сделать, но не исключаю, что награду мы вообще потеряем.
   Парторг как в воду глядел. В обкоме вспомнили, что при утверждении Дьякова на председателя райисполкома выяснилось, что государственных наград у него «ноль».
   Это был явный признак недозрелости Дьякова как номенклатурного «овоща». Теперь появилась возможность все «привести в соответствие». Так как УМЦ находился в Левобережном районе, содействие могло быть правдоподобным.
   Один на один заведующий отделом шепнул парторгу:
   – Два дня я тебе даю для разруливания. Если Дьяков проявит скромность, оформим отказ и переведем «знак» в категорию ИТР. Если нет – мои соболезнования.
   Уговаривать Дьякова взялся Брюллов. И получил полный «отлуп»:
   – Юра! Подумай, что мне предлагаешь! Благородный поступок? Ошибаешься. Ты предлагаешь мне нарушить правила игры. Игры не простой, а номенклатурной. Создать прецедент. Я откажусь от награды за лопатки. Что делать секретарю горкома? Сказать, что не имеет отношения к перевыполнению плана по жилью? А «первому», Ячменеву, объявить, что свинокомплекс вырос сам по себе, как мухомор на помойке? Я на этот орден не напрашивался, но и отказываться не буду. Извини.
   Когда перед ноябрьскими праздниками «закрытый» Указ о награждении достиг Камска, Юрий Брюллов без труда нашел повод, чтобы не присутствовать при обмывании первого ордена старого друга.
   Повод был не пустячный: предстоящая защита кандидатской диссертации. Ее название было длинноватым: «Методика выбора варианта технологии литых изделий по экономическим параметрам в зависимости от типа производства» (на примере Уральского металлургического центра МПС-ГКНТ). Но Юра это длинное название отстоял.
   Во-первых, к тому времени он уже познал, что половина читающей публики свое знакомство с новой публикацией ограничивает чтением ее названия.
   Во-вторых, название подчеркивало, что критерием выбора лучшего варианта изготовления детали была не техника, а экономика. А экономика, в свою очередь, зависела от объемов производства, в создание которого он вложил немалую часть своей атеистической души.
   В зале заседаний ученого совета стояли не только планшеты с таблицами, формулами и схемами, но и три объемных стеллажа с одинаковыми деталями, изготовленными по различным технологиям.
   Вел заседание ученого совета «сам» Петр Павлович – ректор университета. После оглашения результатов голосования: «за» – 18, «против» – нет, «воздержавшиеся» – нет, Петр Павлович вышел за рамки регламента.
   – Я не хотел говорить этого до голосования, чтобы не «давить» на членов Совета, но теперь, получив ваши полномочия, имею право это сделать. Если хотя бы четверть научных работ по экономике была бы такого же уровня, я, не заикаясь, повторял на каждом углу известную фразу: «Экономическая наука – двигатель прогресса!».
   Банкетный стол по поводу успешной защиты был накрыт в столовой УМЦ. Примерно половину присутствующих составляли металлурги – «соавторы победы», как назвал их Брюллов. Ведение застолья в форме «парного конферанса» взяли на себя Петр Павлович и Атаманов, что символизировало неразрывную и неразливную связь науки с производством. Председатель райисполкома Дьяков на защите не был, но на банкет после какого-то важного заседания успел. Сказал теплые слова в адрес героя дня и «наших общих учителей». Особо отметил «музу свежеиспеченного кандидата наук по имени Ирина». Все было хорошо и душевно. Но особо внимательный взгляд все-таки разглядел бы в гранитном основании старой дружбы «Санька – Юрка» появление почти незаметной трещинки.

Дьяков, Морозовский. Август 1975

   В субботу 23 августа 1975 года на территории СССР никаких знаменательных событий не произошло. Если не считать города Харькова. Вторая украинская столица в этот день ликовала, отмечая открытие первой линии метрополитена «Холодная гора» – «Московский проспект».
   К таким событиям готовятся задолго. И дорогих гостей приглашают заранее. Так, в почте директора Камского кабельного завода – крупного поставщика силовых кабелей для нового метрополитена, еще в конце июля появилось приглашение делегации завода в составе двух человек почтить своим присутствием общий праздник.
   Директор эту комфортную миссию возложил на Морозовского:
   – Ефим Маркович! Задержись там дня на два, обнюхайся, познакомься с дружественным народом. Харьков – город сытный. Может быть, и почерпнешь что-нибудь полезное. И подумай, кого из представителей власти включить в делегацию, чтобы тобой достойно руководил.
   Видимо, шеф кое-что подзабыл. Когда в семьдесят втором он распорядился оформить перевод Морозовского из филармонии на завод, его бдительный заместитель по кадрам не удержался, чтобы не отметить, что у будущего руководителя снабжения «непрофильное образование». В подтверждение своей правоты он ткнул остро заточенным карандашом в соответствующую строчку, где значилось название Фиминой альма-матер: «Харьковский институт искусств». Директор сначала без симпатии взглянул на заместителя и лишь потом среагировал на «институт искусств»:
   – Ты мне лишние запятые не вставляй! Тебе в профиль его нос не нравится? А мне не нос его нужен, а голова. И насчет института искусств ты глубоко неправ. Почему он непрофильный? Еще какой профильный! Снабжение – это и есть чистой воды искусство. Если ты этого до сих пор не понял, прими мои соболезнования.
   На географию института, который до шестьдесят третьего года назывался Харьковской консерваторией, директор внимания не обратил. Что не скажешь о Морозовском. Шеф еще не окончил свой монолог, а в голове Фимы уже возникла идея, простая и изящная, как бикини на склонной к пороку двадцатилетней комсомолке.
   Вернувшись в свой кабинет, он набрал Дьякова:
   – Отец родной, не обижайся, но ты мне позавчера на совещании в горкоме категорически не понравился. Смурной какой-то, рычишь по пустякам, в глазах полное отсутствие полета. Мой диагноз – переутомление. От чего-то или от кого-то. Если пациент уделит доктору в конце дня десяток минут, то могу предложить курс лечения. Краткий, безболезненный и, уверен, эффективный.
   …
   – После девятнадцати? Договорились.
   Простота идеи заключалась в отсутствии у Фимы необходимости обнюхиваться и что-то выискивать в городе Харькове. Этот город и друзей своей студенческой молодости он не забывал, связь с ними поддерживал.
   Изящество идеи, возникшей у Ефима Марковича, заключалось в возможности наконец-то в спокойной обстановке, вдали от чужих глаз и ушей, обсудить с Дьяковым ряд накопившихся вопросов. Вопросов, представляющих, как пишут в дипломатических протоколах, взаимный интерес.
   Морозовский раскрыл свой еженедельник и обнаружил, что двадцать третье августа выпадает на субботу. По правилам хорошего тона прибыть в гости полагалось не позднее обеда в пятницу. Далее последовал звонок знакомому инструктору орготдела Левобережного райкома КПСС:
   – Светочка, как ваше впечатление от гастролей БДТ?
   …
   – Я рад, что вам понравилось. Рад за вас и за себя. Один деловой вопрос: мы хотели бы вашего дорогого Комиссара пригласить двадцать второго на пуск нового алюминиевого пресса. Где-нибудь с двенадцати до трех. Как у него с графиком?
   …
   – С десяти на комсомольском активе? Очень жаль. Желаю творческих и всех прочих удач.
   Подпольная кличка Комиссар принадлежала первому секретарю Левобережного райкома. Было ему чуть за пятьдесят. Хотя он был выходцем с Пушечного завода, где прошел путь от инструктора до секретаря парткома, в узком кругу называл себя «профессиональным революционером» и, выпив, всегда рвался довольно приятным баритоном спеть песню:

     Близко города Тамбова, недалёко от села,
     Комиссара молодого пуля-дура подсекла.

   Как и подобает комиссару, к «исполкомовским» он относился чуть свысока, как барин к своему управляющему. Работать не мешал, успехи записывал на свой счет, за промахи порол, но без изуверства. Зато терпеть не мог общения своего управляющего с чужими барами.
   «Молодой да ранний» Дьяков этого не понимал или понимать не хотел. Хотя бы потому, что маячить на заднем плане не соответствовало его принципу «никого впереди». За что регулярно получал от старшего (по должности) товарища номенклатурные подзатыльники. Комиссар порой «забывал» пригласить его на какое-нибудь престижное директорское совещание, а если и приглашал, то мог грубо оборвать: «Ты сначала в своем коммунальном огороде наведи порядок».
   Для Дьякова, много лет проработавшего с интеллигентным ректором и университетской профессурой, эти тычки были особенно болезненными. Поставленный Морозовским диагноз «усталость от кого-то» самым непосредственным образом относился к Комиссару. Как опытный терапевт, Фима первым делом решил не обострять болезнь. Если бы Комиссар был свободен, предложение посетить Харьков следовало сделать ему. Пусть и для приличия. Из-за занятости Комиссара не потребовалось даже этой маленькой хитрости, чтобы вывести Дьякова из-под удара.
   Ровно в семь ноль пять Ефим Маркович доходчиво обосновал Дьякову возможность выезда председателя райисполкома в славный город Харьков. Целесообразность поездки он свел к трем пунктам: посмотреть, как живут не последние в Советском Союзе люди. Не просто посмотреть, а позаимствовать лучшее; отдохнуть от привычного камского пейзажа и примелькавшихся лиц на его фоне; наедине обсудить годовые итоги работы Биржи.
   Если кто подумает, что целью поездки был совместный культурно-оздоровительный отдых вдали от камских просторов, это не будет соответствовать действительности. Главным пунктом повестки дня выездного заседания была Биржа.
   Название «Биржа» в лексиконе деловых людей Камска появилось в апреле семьдесят четвертого. Напомним, что за месяц до этого на историческом обеде ее отцы-основатели Дьяков, Брюллов и Морозовский решили создать систему обмена временно свободными ресурсами между предприятиями. Для начала теми, что находились в Левобережном районе. Система состояла из двух структурных единиц – «Секции инфраструктурной координации» при Совете директоров района и «Сервисного центра при районном комбинате бытового обслуживания». Как идеолог проекта, Секцию возглавил Дьяков. Исполнительным секретарем Секции избрали заместителя директора Кабельного завода Морозовского.
   Райком идею сдержанно поддержал, директора выразили готовность принять участие и дали своим подопечным указание: дерзай и побеждай! Поначалу экспериментировать на себе выразили готовность шестнадцать предприятий и организаций. Накануне ленинского субботника их представителей, снабженцев и сбытовиков, собрал председатель райисполкома Дьяков в красном уголке районного комбината бытового обслуживания.
   Предварительно все получили «Положения о Секции и Центре» и «Пояснительную записку о принципах и механизмах участия в кооперации». Оставалось разрезать красную ленточку.
   И тут засбоило.
   В принципе ушлые снабженцы идею организованного обмена поняли и вроде бы внутренне одобрили. Отторжение вызвали два сюжета. Первый – наличие двух «контор» для решения одной задачи. В этом виделся какой-то подвох. Второй – заумные названия этих контор.
   Слово «инфраструктура» в сочетании с матом никак не выговаривалось. А как же выражать сильные чувства в процессе нервной работы? С «секцией» была другая беда. У каждого этот термин ассоциировался с чем-то своим. У строителей – с блоком квартир, у транспортников – с несколькими вагонами, у любителей спортивного и прекрасного – со стройными фигуристками и брюхатыми штангистами тяжелого веса.
   «Координацию» большинство воспринимало как появление над ними еще одного начальства, что вызывало дополнительную аллергию. К тому же потенциальная клиентура не разобралась в принципе работы дьяковского детища. На помощь пришел Морозовский.
   – Дорогие коллеги. Не мне, скромному любителю, говорить вам – профессионалам снабжения, что если у человека есть в излишке нечто полезное, чего нет у другого, на этом всегда можно сделать гешефт. Для тех, кто не бывал в Бендерах или не знает немецкого языка, перевожу – «поиметь выгоду». Как говорит мой папа, для гешефта необходимы две вещи: место, где можно показать свой товар, и знание настоящей цены своего товара. Даже если недалекими людьми этот товар называется «неликвидным». «Центр» – и есть место, где одни имеют возможность показать свой товар лицом, а те, кому он нужен – посмотреть в это лицо. Товар, расторопные вы мои, может быть самым разным. Пример. В Москву, в сад имени Баумана, периодически со всех просторов нашей державы съезжаются театральные режиссеры и администраторы, то есть покупатели. И актеры, желающие получить работу, которые продают себя. Ходят, смотрят друг на друга, прицениваются, бывает, что и договариваются. Называется это «актерская биржа». Структура работает десятки лет. Работает надежно и ровно, как пищеварительный тракт выпускника ПТУ [31 - Профессионально-техническое училище.]. Что касается Секции, где заседают наши папы-директора, для того она и существует, чтобы вы, забывчивые мои, помнили о своем не самом высоком месте. Если будете надувать свои щеки, то папа напомнит при помощи ведерной клизмы.
   – Ефим Маркович! – подал голос заместитель директора строительного треста. – Вы бы с биржи и начинали. А то пудрите мозги: секция, инфраструктура, центр…
   – Родные вы мои. Разве дело в названии? Но если вам нравится отрыжка капитализма под названием «биржа», будем между собой называть это заведение «Биржей».
   Руководить Биржей Морозовский рекомендовал отставного полковника – бывшего начальника гарнизонной КЭЧ. Вначале новая структура обходилась штатом в четыре сотрудника, но к ноябрю с работой с трудом справлялась дюжина «бойцов».
   Принцип работы Центра был незамысловат. На одном из телефонов сидел сотрудник, принимающий информацию о свободных ресурсах: от щитовых домиков до использования бульдозера на две смены. По другому телефону регистрировались заявки тех, кто в чем-то нуждался. Остальные «бойцы» группировали и обобщали спрос и предложение.
   Как только появлялась возможность частичного или полного удовлетворения запроса, старший специалист проводил торг между заинтересованными сторонами. Семь процентов от сделки в рублях, независимо от того, был ли это натуральный обмен или денежные расчеты, перечислялись в кассу Биржи как комиссионные. Скоро этого стало хватать не только на зарплату аппарата, но и на выкуп особо интересного товара с последующей его реализацией. Естественно, по официальным ценам.
   К новому, 1975 году Биржа из районной «де-факто» превратилась в областную. Теперь к ней относились, как сегодня к сотовому телефону: удивлялись, как без этого можно было прожить.
   Об одной из сделок – «контракте века» – даже написала областная газета.
   В сорок первом в Камск из Днепропетровска был эвакуирован небольшой завод металлоизделий. До эвакуации он среди прочего выпускал кровати с никелированными спинками. По прибытии в Камск завод перешел на выпуск опорных плит для минометов, а сразу после войны его передали как механический цех деревообрабатывающему комбинату (ДОК). Через год после окончания войны по старому адресу завода из Германии по репарациям пришли два вагона металлических чушек без сопроводительной документации. Чушки разгрузили и сложили в дальнем углу склада. На два запроса о содержании и назначении груза ответа не последовало. На ДОКе своей металловедческой лаборатории не было, платить деньги кому-то сочли излишним. Чушки оприходовали в бухгалтерии как чугунные и благополучно про них забыли. Примерно раз в пять лет при инвентаризации о них вспоминали, писали грозные акты и снова забывали.
   Так случилось бы и сейчас. Но после очередной инвентаризации на глаза недавно назначенного заместителя директора ДОК по общим вопросам попала еженедельная рассылка Биржи. Первым номером в рассылке стояла заявка завода по производству грузоподъемного оборудования на сто тонн чугунных чушек для крановых противовесов.
   Заместитель директора вызвал главного бухгалтера и начальника снабжения и, ткнув пальцем в рассылку, приказал:
   – Берите ноги в руки, и чтобы через неделю этого хлама здесь не было! Только не проторгуйтесь!
   Главбух, как и положено по должности, был занудой. Подняв документы почти тридцатилетней давности, он обнаружил, что собирается продавать неопознанный объект. После звонка коллеге с «Мотора» выяснилось, что для химического анализа потребуются одна «незнакомка», двенадцать часов и коробка шоколадных конфет. Через час чушка и конфеты были в лаборатории.
   На следующее утро главбух «Мотора» сообщил собрату по профессии, что анализ выполнен и что с него причитается бутылка коньяка не менее чем с пятью звездочками.
   – Коньяка мне для тебя не жалко, но мельтешение не нравится. Сказал бы сразу, а то шоколадка, шоколадка…
   – Никакого мельтешения. Шоколадка – лаборантке. Коньяк – лично мне. Чушки твои не чугунные, а никелевые. Применяются при производстве сплавов и сталей. Для металлургов – супердефицит. Официальная цена в девяносто раз выше чугуна. Неофициальная – больше. Если надумаете сбыть этот товар нам, кроме всего прочего, с нашего снабженца три бутылки того же пятизвездочного.

   Было очевидно, что ясельный период Биржи остался позади. Ребенок прочно встал на ноги. Ушли в прошлое детские болезни, появились взрослые.
   До сих пор из отцов-основателей регулярно Биржей занимался только Морозовский. Он нашел управляющего (Полковника), дважды в неделю, по средам и пятницам, завершал в здании Биржи свой рабочий день, ежедневно принимал от Полковника краткий рапорт о состоянии дел. И решал вопросы, которые требовали не полковничьих, а его – «генеральских» – погон. Только особо замысловатые он оставлял «маршалу» Дьякову. Для мониторинга дееспособности системы Морозовский озадачил своих подчиненных на Кабельном заводе докладывать ему обо всех сделках, проведенных через Биржу. Он же взял на себя подготовку к заседаниям райкомовской Секции, возглавляемой Дьяковым.
   За все время таких заседаний Дьяков провел два. Вместе с организационным. Так что нагрузка Морозовского на этом поприще была не ломовой, щадящей.
   Брюллов лично привел снабженца УМЦ на первое заседание Биржи, вдохновил его на подвиги, представил Морозовскому и Полковнику, и больше в становлении общего детища участия не принимал.
   Закономерно, что первые симптомы взрослых болезней Биржи улавливал Морозовский. До поры до времени он наблюдал за ними, не поднимая шума. Вдруг рассосутся сами по себе? Но теперь настал момент, когда от наблюдений настоятельно требовалось переходить к диагностике и лечению. Обязательно совместно с Дьяковым.
   Учитывая, что лечение некоторых из выявленных заболеваний явно требовало соблюдения врачебной тайны, местом проведения консилиума Фима определил Харьков.
   Утром двадцать второго августа в харьковском аэропорту камскую делегацию встретила директор учебно-курсового комбината метрополитена, миловидная женщина лет тридцати пяти. Представилась она как Эдита Тарасовна, но, «если не при исполнении, просто Эдита».
   Эдита Тарасовна завезла дорогих гостей в гостиницу, в обмен на паспорта вручила ключи от двух полулюксов и ознакомила с планом праздничных мероприятий:
   – Сегодня (пятница). День – свободный. При желании – экскурсия по городу. Обед для гостей в малом зале ресторана. Вечером настоятельная просьба принять участие в официальном банкете – представлении делегаций. Завтра (суббота). Начало торжественного пуска метрополитена в 11.00. Праздничный обед в 14.00. Ваше выступление – шестое из одиннадцати. Регламент до двух минут. Вечером – праздничный концерт. Воскресенье. Для желающих дружеский обед в 13.00 с руководством метрополитена и города. С 16.00 – отъезд делегаций. Номера в гостинице оплачены по понедельник включительно. Внизу, рядом с администратором, столик нашего ответственного дежурного. Круглосуточно. Все, что потребуется, от авто до билетов, связь с руководством, со мной, все через него. Не стесняйтесь, эксплуатируйте нещадно. А я, если не возражаете, зайду вечером, чтобы вы не были одиноки на банкете.
   Фима немедленно отреагировал:
   – Извините, Александр Игоревич, но если бы я знал, что такая женщина предложит избавить затерянного в степях Украины уральца от одиночества, я бы сделал все, чтобы наша делегация состояла только из одного лица.
   Дама чуть заметно улыбнулась.
   – Не огорчайтесь, берегите себя. Украинские метрополитеновцы способны решать и не такие задачи. До вечера.
   Дьяков предложил часок отдохнуть после перелета и встретиться на обеде, чтобы сразу перейти к деловой части.
   – Отлично, а я тем временем сделаю несколько звонков с тем, чтобы уточнить нашу программу пребывания, – поддержал идею Морозовский.
   В половине второго Фима зашел в номер своего спутника.
   – Разрешите доложить график визита, господин председатель?
   – Разрешаю, доктор.
   – Чтобы на всякий случай не напрягать гостеприимных хозяев, – Фима многозначительно показал глазами на потолок, – и избежать официоза, есть мнение отобедать под пивко в почти домашней вареничной. О ней у меня остались самые вкусные воспоминания еще со студенческих лет. До нее пять минут пешком. Вечером и завтра с утра до шестнадцати отрабатываем свой командировочный хлеб на официальных мероприятиях. В субботний вечер я рекомендую тебе побывать на концерте, а мне дать увольнительную. Причина самая уважительная. На денек приедет папа, и я хотел бы с ним вечерок погутарить «за жизнь». В воскресенье утром забираем из гостиницы вещи и едем за город на шашлыки к моим друзьям. Оттуда прямо в аэропорт. Вылет в восемнадцать. Есть возражения?
   – Возражений нет, но просьба имеется. Я давно заметил, что у тебя нередко проскакивает выражение: «как говорит мой папа». Если все то, что ты цитируешь, принадлежит твоему папе, то иметь возможность посидеть с ним девяносто минут и не сделать этого – бездарное расточительство. Если позволишь, я час-полтора (клянусь, ни минуты больше) посижу с вами, а потом с огромным удовольствием пойду отсыпаться.
   – Саша, не вышибай слезу. Нам будет только приятно.
   Первым сюрпризом для Дьякова оказалось, что под вывеской «Вареничная» скрывался уютный ресторанчик. Ресторанчик источал такие аппетитные запахи, что прежнее намерение ограничиться кружечкой пива и не дополнять этот букет ароматом горилки показалось абсурдом. Не меньше удивил его авторитет Морозовского среди персонала заведения. Мэтр, провожая друзей к столику с надписью «Заказано», поинтересовался мнением Ефима Марковича об их новой музыкальной установке, выставившей напоказ матовые с дюралем колонки. Крепко сбитая официантка, не подавая меню, лишь кокетливо спросила:
   – Как обычно, «Одесские фантазии»? Или «Страсти по Бердичеву»?
   – Сонечка, из твоих прелестных рук, конечно, «страсти». Тем более что мой северный друг еще не имел счастья их испытать.
   Сонечка так стрельнула глазками в сторону «северного друга», что чувство ревности, возникшее было у Дьякова к Фиминой популярности, мгновенно улетучилось.
   – Фима, так у тебя тут родная хата!
   – Правильнее, насиженная транзитная веточка на пути домой. Я в отпуск в Бендеры всегда лечу через Харьков. Ну что, отставим лирику в сторону и займемся суровой прозой коммерции?
   Морозовский достал из кармана тонкую записную книжечку и трехцветную шариковую ручку.
   – Подведем годовой баланс. Кружочки – достижения, квадратики – несбывшиеся мечты.
   Жирным красным кружочком партнеры обозначили реальную пользу Биржи, которая даже превысила первоначальные их ожидания. Приятно удивило, что четверть объема «продукции» Биржи составят не материалы и оборудование, а кратковременные «неожиданные» для заказчика услуги. По специальному ремонту и наладке. По бурению скважины, необходимость которой свалилась неожиданно на голову. По прокладке вдруг понадобившейся одинокой трубы или кабеля под полотном шоссе.
   Близким к оптимуму получился механизм работы Биржи: сбор информации по спросу-предложению, ее обработка, исполнение функции посредника при торге заказчика с исполнителем. Все это надежно заработало уже через два-три месяца.
   Да и система оплаты посреднических работ, выполняемых аппаратом биржи, оказалась разумной. Ее хватало «на хлеб с маслом», но она не была «жадной», не отпугивала клиентуру.
   Все это было отмечено в блокнотике Морозовского различными по размеру, но одинаково красными кружочками.
   – Должен тебе доложить, – завершил заздравную песню Морозовский, – что за счет собственных закупок и продаж Биржи у нас сформировался небольшой фонд, поддающийся обналичиванию.
   Брови Дьякова изобразили знак вопроса.
   Морозовский мгновенно этот посыл уловил:
   – Бесценный мой! Я тебя умоляю: не строй передо мной из себя девственницу. Все естественно и закономерно, как беременность девушки, пренебрегающей противозачаточными средствами. Даже у рядового рубщика мяса за рабочий день всегда наберется крошек на хорошую котлету. А у его квалифицированного коллеги – обрезков на полноценный семейный гуляш. Неужели ты держишь Фиму за «рядового»? На первое августа сумма недопущенных нами потерь составила… – Морозовский открыл свой блокнот на странице с календарем и подчеркнул три цифры. – Это с двумя нулями. Имеется предложение по одной трети вознаградить персонал и самих себя, одну треть оставить как резервную. Решения по ней будем принимать вместе по принципу «двух ключей».
   – Суммы не слабые. Не засветимся?
   – Девяносто девять процентов, что нет. И приложу весь свой талант, чтобы этот один процент не пророс наружу. А о тебе вообще знаю только я. Тратить, конечно, их следует аккуратно. Этот опыт у нас, слава Богу, имеется. И нам не повредит иметь пару легальных побочных заработков. Чтобы слишком наблюдательный народ понимал, откуда берется наш слегка повышенный уровень благосостояния. Тебе, как кандидату наук, пяток лекций за год отчитать в Университете марксизма естественно и престижно. Я специально с этой целью пятый год балуюсь спортивным судейством.
   Дошла очередь и до «траурных рамок» – квадратиков, обозначавших «взрослые» болезни.
   Единственной, но чувствительной «взрослой» болячкой, которую ощутил Дьяков и без помощи Морозовского, оказалась слабая реакция директоров на успехи Биржи и, соответственно, на его личную роль в этих победах.
   Что греха таить, Биржа затевалась им специально, чтобы это высшее городское сословие почувствовало некоторую зависимость от ее «хозяина» Дьякова. И, пропорционально этой зависимости, проявила свое уважение к нему.
   Но случился парадокс. Была создана интересная, полезная для дела, для директоров, надежно действующая система, а они этого подвига не заметили.
   – Фима, ты же знаток закоулков человеческой души. Чего мы не учли?
   – Одна версия у меня имеется. Мы придумали вкусное блюдо и рассчитывали, что им будут лакомиться директора. А они направили туда своих снабженцев, которые блюдо оценили, но их мнение не дошло до директорских ушей. А если и дошло, то не взволновало.
   – Какие пороки тебя встревожили? – спросил Дьяков.
   – Меня последние пару месяцев беспокоит состояние здоровья Полковника. Мы ему дали готовую машинку для печатания купюр, научили ею пользоваться. Он немного покрутил ручку и возомнил, что он генеральный конструктор и хозяин этой машинки, а мы здесь ни при чем. Это половина беды. Но он еще начал подворовывать. Если бы Полковник сидел на голом окладе, то это можно было если не оправдать, то понять. Но мы ему платим с оборота, придумали хитрую систему доплат, чтобы его не тянуло «налево». Бесполезно! Вроде был нормальный мужик, но почувствовал запах больших денег и потерял разум.
   – Наши шаги? – хмуро поинтересовался Дьяков.
   – Провести внутреннюю ревизию, по результатам которой предложить ему или покинуть свой пост «по собственному желанию», или в одиночку разбираться без нашей поддержки с ОБХСС.
   – Логично. Есть кто на замену?
   – И не в единственном числе. Но гарантии, что жадность не сгубит очередного фрайера, увы, нет. Имеется кандидатура женского рода, близкая к идеалу. Умная, грамотная, реалистичная, коммуникабельная, когда надо, твердая. И с редчайшим сочетанием: хваткая, но порядочная.
   – И при этом красивая?
   – Ты будешь смеяться, но таки да!
   – Фима, остановись. Еще один комплимент, и я кончу. В чем же проблема? Приглашай ее. Или боишься перед такой женщиной не устоять, обрушить имидж образцово-показательного семьянина Морозовского?
   – За это ты не беспокойся. Фима смолоду, если и балуется на стороне, то только на гастролях. А теперь возьми себя в руки. Это Ирина. Жена Юры Брюллова. Он отличный парень, но идеалист.
   – Можешь не продолжать! Если бы не «крошки» и «обрезки», то Ирина почти идеал. Может быть, без «почти». Но при наличии «черной кассы» привлекать ее в компаньоны – исключено.
   – Согласен, Саша. Вернемся домой, посмотрим наших соискателей, найдем кого надо. Только давай сделаем правильный вывод. Для этой работы гении не нужны. Чем меньше у этого человека будет амбиций, тем меньше нам грозит бессонница.
   – Что у нас еще из «квадратиков»?
   – Есть еще неприятность из разряда мелких, появление которой мы ожидали. Но знать ты о ней, товарищ командир, должен. Около десяти процентов наших клиентов, найдя друг друга через Биржу, потом начинают работать напрямую, минуя нас. Крохоборы, конечно, на семи процентах экономят. Но что есть, то есть. Мы без них проживем, но уверен, что шалят в лучшем случае клерки среднего звена, выпороть которых будет нелишним.
   – Будь любезен, Фима, подготовь по самым показательным случаям письма в адрес их директоров. И чтобы там были трогательные слова. Что-то вроде: «Такое поведение ваших подчиненных дискредитирует сложившуюся систему координации, нарушает кодекс деловой чести ее участников». Письма сделай за подписью Комиссара. Я их подпишу у него и передам их боссам из рук в руки. С соответствующими комментариями.
   Морозовский аккуратно записал фразу.
   – Растешь на глазах, председатель! Такие слова достойны трибуны партийного съезда. Или как минимум Верховного Совета.
   – Мой школьный физрук обещал, что за Верховный Совет я сыграю в футбол. Выступление с высокой парламентской трибуны ты предрекаешь мне первым. Если бы не привкус примитивной лести, я бы возгордился. Но пока не буду.
   – Зато потом тебе будет стыдно за грубость, проявленную по отношению к дальновидному другу. А теперь обсудим последний по очереди, но далеко не безобидный «квадратик». Имеются подозрения, что гиганты ума с оборонных заводов, которых снабжают лучше других, учуяв личную выгодность сделки, выставляют на обмен не излишки, не лежалый товар, а самую-самую свежатину, полученную по плановым фондам. А то и подключают к обмену третью сторону. Уже дважды у нас мелькнули производители ракет из Днепропетровска и танков из Челябинска. Первая опасность таких игр в том, что мы заходим на поляну Госснаба. Вторая опасность неизмеримо серьезнее. Если эти ребята действительно химичат, то рано или поздно на этом попадутся. А пришить это дело могут и нам. «Портные» по этой части серьезные. Не кто-нибудь, а КГБ. И статьи тоже, вплоть до расстрельных. Имеется простой механизм перестраховки: требовать от всех режимных предприятий справку-согласие на реализацию неликвидов, заверенную спецотделом. Но тогда суммарный оборот упадет примерно на треть.
   – Хрен с ним, с оборотом. Молодец, что эту проблему ты засек вовремя. С этим огнем, Фима, играть не будем. Тут лучше пять раз перестраховаться. У меня родилась не самая глупая мысль. Давай официально обратимся к чекистам с просьбой прикомандировать их сотрудника для работы на Бирже с целью обеспечения режимных требований. На штатную должность. Им такие шабашки нравятся. Тут работа конкретная, постоянная, а шпионов на всех контрразведчиков не напасешься.
   – А если ловец шпионов заинтересуется «мясными крошками»?
   – Отвечаю вопросом на вопрос: для чего у тебя «резервная треть»? Простимулируем. Все мы люди.

   Финальной рюмочкой горилки была утверждена резолюция: «Выполненную работу признать успешной, что не дает повода для расслабления».
   К вечернему банкету, посвященному знакомству хозяев и членов делегаций, друзья и компаньоны успели вздремнуть и предстали перед поджидающей их Эдитой Тарасовной готовыми к боевым подвигам, словно молодые лейтенанты.
   Морозовский неназойливо полюбопытствовал:
   – Эдита Тарасовна, после восемнадцати часов вы «при исполнении» или в свободном полете?
   – Какое это имеет значение? К дорогим гостям мы с распахнутой душой. Круглосуточно!
   – Я, конечно, пожилой человек, но запомнил, что к этой милой женщине, когда она «не при исполнении», можно обращаться просто Эдита. Что, по моему разумению, означает распахнутость души до размеров разумного декольте.
   – Желание дорогого гостя – наше желание. Но не всё сразу. С Александром Игоревичем я на время вынуждена расстаться. Ему предписано быть за «руководящим» столом. Кроме вас – уральцев, у меня еще двое подопечных. Извините за прагматизм, поставщики мрамора и вагонных секций. Я их пристрою, вернусь, и только после этого смогу персонально для Вас, Ефим Маркович…
   – Фима.
   – … Персонально для вас, Фима, продемонстрировать настоящее гостеприимство.
   Банкет прошел не без пользы.
   Дьяков познакомился с двумя своими коллегами – председателями харьковских районных исполкомов. Быстро перешли на «ты», обменялись номерами прямых телефонов и выяснили много взаимно полезного. Хозяева предложили места в семейных домах отдыха под Харьковом и в пионерских лагерях на Черном море. Обещали незамедлительно помочь с дефицитными подшипниками, производимыми на местном ГПЗ-8.
   Их ответный интерес вызвали дьяковская Биржа, возможность целевого направления детей в знаменитое Камское хореографическое училище, теплоходный туризм по Каме и Волге.
   Несмотря на то, что Эдита периодически отлучалась, навещая своих подшефных гостей, уже через час Фима был осведомлен, что семья для нее – святое, но в век глобального дефицита даже в строгий пост неправильно отказываться от отбивной, которую тебе предложили. Тем более что высокие и крепко сбитые – ее слабость, а бабий век короткий. Что лучшие ее годы – работа в комсомоле, где она достигла высот секретаря горкома по учебным заведениям. Нынешняя же работа – это мягкая, но вынужденная посадка после прощания с комсомольским возрастом.
   Без пяти девять Эдита посмотрела на часики-крабы и буднично сообщила:
   – Не позднее половины двенадцатого я должна быть дома. Если желания, полыхавшие в твоих глазах полтора часа назад, еще не потухли, приглашай в гости.
   В одиннадцать пятнадцать Морозовский проводил ее до дежурной машины. В порядке конспирации прощальных поцелуев не последовало. Уже открыв дверцу, она шепнула ему:
   – Ты оправдал доверие комсомола, ковбой!
   Подходя к лифту, Фима поймал себя на мысли, что порой женский опыт конкурентоспособен с девичьей свежестью.
   Весь последующий день делегация Камского кабельного завода добросовестно выполняла необременительные гостевые обязанности. Лишь около шестнадцати гости добрались до гостиницы. Девушка-администратор, выдавая Морозовскому ключ, сообщила:
   – Вас просили позвонить в гостиницу облпотребсоюза по этому номеру, – она протянула ему листок бумаги.
   Морозовский, не откладывая, позвонил.
   – Это батя. Ждет нас у себя. Совсем недалеко, десять минут пешком, – пояснил Морозовский Дьякову. – Освежишься и сразу заходи ко мне.
   Вскоре они входили в скромный двухкомнатный номер небольшой ведомственной гостиницы. В дверях их встретил еще один Фима. Только совершенно седой и чуть усохший.
   Младший Морозовский представил:
   – Мой папа – Марк Наумович, он же – гвардии старшина медицинской службы, он же – заместитель председателя райпотребсоюза, кормилец и поилец населения города Бендеры и его окрестностей. Папа, а это мой друг и соратник, а по совместительству – председатель райисполкома славного города Камска, в недавнем прошлом центрфорвард команды «Мотор», Александр Дьяков, он же – Саша.
   В гостевой комнате на круглом столе стояли вазы и тарелки с фруктами и орешками, а также бутылка молдавского «Белого аиста». Марк Наумович, как бы оправдываясь, показал на стол:
   – Это ребенку подарок от мамы. Убеждать ее, что всем этим в лучшем виде я могу затариться в харьковском облпотребсоюзе, было бесполезно. А чтобы любимое лакомство ребенка не поплыло на жаре, – он открыл холодильник и достал из него торт «Наполеон», – пришлось специально ехать ночью. Садитесь, хлопцы, угощайтесь, налейте себе коньячку. Чай к торту сразу заказать?
   – Не гони лошадей, батя.
   – Саша, можно я буду так вас называть? Мы с Фимой минимум четыре раза в году встречаемся то в Бендерах, то на нейтральной территории. И я имею о вас представление. Очень даже неплохое. Между нами, не только об игре в футбол. Признаюсь, Саша, мне льстит, что у моего сына друг не только хороший человек, но и солидная фигура. К председателю нашего райисполкома я хожу на совещания лишь тогда, когда мой начальник, он же – славный сын молдавского народа товарищ Дука, находится в отпуске или командировке. Или если он догадывается, что ему на этом совещании вставят фитиль. Я-то к ним задом не повернусь. Между нами, он такой же Дука, как я маршал Жуков. В сорок шестом году инструктор горкома Лева Зак перевел на молдавский язык сборник выступлений товарища Сталина. Чтобы не портить страничку, где стоит фамилия переводчика, ему посоветовали взять псевдоним. А дальше то, се, «дело врачей»… И Лева пошел по пути товарищей Ленина, Молотова и Троцкого, взяв себе в фамилии конспиративную кличку. Это ему помогло, но не очень.
   Из горкома списали в торговлю. Но это лучше, чем на Колыму. Нет, я ничего плохого о нем сказать не могу, впрочем, как и хорошего. Но мы с ним ладим уже два десятка лет. Это, Саша, не стаж, это срок! Среди людей, Саша, редко встречаются ангелы. И все равно с ними надо мирно сосуществовать. Мне кажется, вас это получается, и это правильно. Кажется, я вас замучил своим старческим брюзжанием.
   – Что вы, Марк Наумович. У вас такие лихие, но логичные переходы от темы к теме. И вы подстрекаете к ответной откровенности. Но сначала – можно один щепетильный вопрос? Я немного постиг номенклатурную науку. Мне тоже подчинены торг и общепит. Заместитель председателя райпотребсоюза – это фигура, но в границах своего района. В соседнем он уже никто. А для вас в сопредельной республике, во второй столице, бронируют престижный номер в хорошей гостинице. Вы явно можете расколоть далеких от Бендер харьковчан на дефицит. Вышестоящее начальство, которому вы уж точно не лижете зад, двадцать лет не решается вас выпороть, несмотря на принадлежность не к самой популярной национальности. Чего-то в этой истории, Марк Наумович, не хватает.
   Морозовский-старший хитро ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на Фиму:
   – Проболтался?
   – Клянусь, папа, даже не намекал.
   – Саша, отдаю должное людям, которые вас разглядели и выделили из общей массы. Я стараюсь об этой почти неправдоподобной истории не рассказывать, но она который год растекается по миру независимо от меня.
   Марк Наумович глубоко вздохнул и подсел к столу.
   – В сорок третьем году наш батальон захватил плацдарм на правом берегу Днепра и застрял. Переправу разбомбили, ничего тяжелого из вооружения подбросить нельзя. Слева, справа, впереди – немцы, сзади река. Два дня немцы нас не трогали, приходили в себя. На третью ночь нам для усиления переправили стрелковую роту и отдали приказ: расширить плацдарм вширь на юг. Как потом оказалось, отвлекающий маневр. Но мы этого не знали. Атаковать было приказано в четырнадцать, чтобы испортить фрицам обед. Но потом комбат сообразил, что где-то в половине четвертого солнце будет светить немцам в глаза. Пустячок, а десяток жизней может спасти. Он пытался согласовать отсрочку с полком, но пропала связь. На перенос времени атаки без согласования свыше особист наложил крест. Комбат завелся: «Тогда пойдешь в атаку лично, вместе с новой ротой!». Прошли сто метров, попали под кинжальный огонь, потеряли кучу людей, залегли. Артиллеристы с левого берега засекли немецкие огневые точки, стали нам помогать. В шестнадцать пришел приказ: отходить. Только стали отползать, особиста ранило. Солдата, который попытался его вытащить, тоже. Ладно, хоть укрылись в воронке. Послали за ними санитара. Прополз полсотни метров, наповал.
   Лицо старого солдата побледнело. Чувствовалось, что мыслями он сейчас где-то на Днепровском плацдарме.
   – Я подумал, что если особист погибнет от потери крови, мне прямая дорога в штрафбат. Пришлось совершать подвиг лично. Попросил ребят, чтобы прикрыли огнем, и пополз. Добрался целым, обоих перевязал, что мог, сделал. До темноты сидел с ними в воронке. На всякий случай постреливал. Не прицельно, а для собственного успокоения. Но два автоматных диска опустошил. Как стало темнеть, потащил ребят домой. Метрах в тридцати нас встретили санитары, стало веселей, – Марк Наумович облегченно вздохнул и несколько секунд молчал. – Примерно в час ночи меня разбудили: иди к комбату. У комбата сидят ротные, полковник из политуправления, наш политрук и еще три офицера, незнакомые. Полковник с приятной физиономией, улыбчивый: «Покажи, военфельдшер, на местности, как что было». – «Так темно, товарищ полковник». – «Не беспокойся, немцы подсветят». Прямо в окопе рассказал я ему все, но без рассуждений. Он послушал, спросил у какого-то полковника: почему поперлись в атаку без должной разведки и артиллерийской подготовки? Вернулись назад. У блиндажа я развернулся, но «улыбчивый» меня остановил и спрашивает политрука: «Военфельдшера к награде представили?». – «Так точно, „За отвагу“». – «Это правильно, – и, обращаясь к комбату: – Угостите чем-нибудь на дорожку?» – «Чай, тушенка, товарищ полковник. А если покрепче, то только в случае, если военфельдшер разрешит. Он у нас сам непьющий и медицинский спирт для поддержания боевого духа дает, если только у него НЗ [32 - Неприкосновенный запас.] в полном объеме». – «Даже если ты, комбат, прикажешь?» – «Я вообще-то не пробовал, но думаю, что не даст. Я прав, Морозовский?» – «Я же не из вредности или из жадности, товарищ капитан. А если через минуту, не дай Бог, мина прилетит? Чем лечить будем? Но сейчас, товарищ полковник, грамм триста резервных найдется». – «Замполит, – позвал полковник, – оформляй военфельдшера на „Славу“ третьей степени. За спасение офицера и солдата в особо сложных условиях и отражение контратаки противника. И за доблесть перед начальством! Если будут вопросы, посылай ко мне». В 1951 году 21 февраля звонит мне первый секретарь нашего горкома: «Завтра на торжественное собрание, посвященное Дню Советской Армии, приедет первый секретарь ЦК Молдавии товарищ Брежнев. Приказываю: организовать стол на тридцать человек, фронтовикам быть при наградах». Я приколол на пиджак только орден Славы да медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Никаких «За взятие…». Заседание кончилось. В комнату президиума, где был накрыт стол, заходят человек пять гостей, остальные наши. Впереди Брежнев. Я с официантами стою у входа. Присмотрелся: так это же тот полковник, «улыбчивый». Он сначала на мою физиономию внимания не обратил: она сантиметров на десять его повыше. А на ордене взгляд остановил: «За что „Слава“?» – «За Днепр, товарищ полковник. Извиняюсь, товарищ первый секретарь. По вашему личному представлению, за спасение раненых». – «Военфельдшер! Вот это встреча! – он меня обнял, чмокнул куда-то в шею (я нагнуться не сообразил). – Ты по-прежнему сам не пьешь и другим не даешь?» – «Сам по-прежнему, а угощать других теперь моя профессия». – «Тогда садись рядом». – «Да не по чину, Леонид Ильич». – «Я лучше знаю, что по чину, а что нет». – «Николаич, – обратился он к нашему первому секретарю, – подвинься, уступи место боевому товарищу. Извини, забыл фамилию, какая-то она у тебя зимняя». – «Морозовский я, Леонид Ильич». – «За тебя. Ты даже не представляешь, как я рад, что ты жив. Будь здоров, Морозовский!» Больше лично с ним я не встречался. Но поздравления от него идут, правительственные телеграммы. Где бы ОН ни работал. Из Кишинева, из Москвы, с целины, снова из Москвы. Шесть раз в год, как штык. Не было года, чтобы пропустил.
   Дьяков вслух посчитал:
   – Новый год, 23 Февраля, 1 и 9 Мая, 7 Ноября… – он задумался, вспоминая, – День Конституции?
   – Нет, на Конституцию не бывает. В декабре, но на мой день рождения.
   – Отвечаете?
   – А как же. Поздравляю, желаю, спасибо, что помните. И новость, если хорошая есть. Когда комбат стал доктором наук, например. Или политрук получил Героя за Боткинскую ГЭС. Он теперь строитель. Когда сын погибшего ротного стал инженером. Тем более у НЕГО в поздравлениях всегда есть слова: «Наилучшие пожелания боевым товарищам». Да, примерно раз в пять лет звонит по телефону. Всегда перед Днем Победы. В шестидесятом я на работе был. Предупредили, что через час соединят. А в шестьдесят пятом я дачу строил. Нашли! Приехали из горкома, привезли к «первому», из его кабинета и поговорили. После этого мне на даче телефон поставили. Одному. Три километра линия. Я попросил, чтоб параллельный сторожу. Ему нужнее. Параллельный не разрешили, сторожу дали отдельный номер.
   – А о чем разговариваете по телефону?
   – Да обо всем. Или ни о чем. Поздравление, здоровье, урожай. Чего за три-четыре минуты наговоришь? Один раз, через неделю после разговора, два офицера мне бутылку виски заграничного в красивой коробке привезли. Из Москвы. Под расписку. На коробке надпись, шариковой ручкой:

   Марку Морозовскому.
   Начни с этого и продолжай до ста лет!
   Брежнев.

   Это после того, как ему стукнуло семьдесят пять и я, поздравляя, сказал: «Теперь просто необходимо за вас выпить». Говорил тогда он очень плохо, а все же среагировал.
   Дьяков расхохотался:
   – Ох и сильны вы, Марк Наумович! Вы даже эти слова: ОН, ЕМУ, ЕГО – произносите по-особому. Как набожный еврей – Бог. А вы когда-нибудь просили его о чем-то?
   – За себя нет. А зачем? У меня и так постоянное ощущение, что ОН с веничком впереди меня все эти годы идет и аккуратно подметает, не поднимая пыли. Вот за город Бендеры я раз попросил. Деньги на восстановление вокзала. Дал. Чудо?
   – Простите за приземленность, Марк Наумович, элемент чуда и фронтовой ностальгии в этом имеется. Но главное, кто-то в аппарате Леонида Ильича, тот, кто все эти годы рядом с ним, уловил его положительные эмоции от вашей первой встречи. И внимательно следит, чтобы этот огонек не погас, обогревал его и дальше. Ну и вы мудро себя ведете. Две-три неловких просьбы – и прощай любовь. Не хочу злоупотреблять вашим вниманием, умыкая драгоценное время, предназначенное Фиме. Огромное спасибо и разрешите удалиться.
   – Разрешаю. Но Фима мне сказал по телефону: в вашей совместной работе появились тучки? Я не смогу быть вам полезным?
   Дьяков повернулся к другу:
   – Фима, изложи первый «квадратик».
   Марк Наумович внимательно выслушал историю о неблагодарных директорах.
   – Я вас правильно понял, мальчики? Вы им закололи барана, приготовили шашлычок, угостили, а они «ноль внимания, фунт презрения»?
   – Можно сказать, да, – подтвердил Дьяков.
   – Саша, уверен, что в вашем общепите имеется заведение, в котором вы любите получить удовольствие. Что предпочитаете на первое?
   – Мясную солянку.
   – Итак, мясная солянка приятно проникла в ваш организм. Вы сразу побежали к шеф-повару сказать ему спасибо? Нет, вы скушали антрекот. И ощутили приятную тяжесть в области третьей пуговицы снизу вашего генеральского кителя. Вы сказали спасибо шефу? Нет, вы запили все это чешским или польским пивом. А если и сказали спасибо, то директору ресторана. Или официантке, которая здесь ни при чем.
   Дьяков, протестуя, поднял руку…
   – Вы хотите сказать, Саша, что иногда заходите на кухню к шефу со словами благодарности?
   – Я прошу его позвать.
   – Примерно раз в два года. Так? И то при гостях, чтобы показать им свои хорошие манеры. Я не ошибся? Но мы ушли в сторону. Съел. Понравилось. Возникло чувство благодарности. Выразил… Так, большие дети мои, бывает редко. И не только у вас. У большинства. Наша мысль течет по другому руслу: понравилось – хорошо. Так оно и должно быть. За то я им и деньги плачу или оказываю внимание. Вот если плохо, тогда мы выскажемся от души, вспомним их маму. И премии лишим, и понизим. Чтобы неповадно было.
   Морозовский-старший хитро улыбнулся и показал взглядом на бутылку коньяка.
   – Давайте еще по глоточку и больше ни слова о плохом. Поговорим про «делать правильно». Если хочешь, чтобы гость тебя оценил, замани его на кухню. Чтобы он почувствовал процесс, понял, что это не баланду готовить. Еще лучше, обеспечь его участие в деле. Когда он что-то недосолит или пережарит, то поймет, что сделать из доброго харча говно может каждый, а из говна конфетку единицы. И ты из их числа. Существует еще одно воспитательное средство: когда клиент почувствует вкус настоящей солянки, неплохо, чтобы после нее кто-нибудь другой угостил его баландой, – он резко, по-молодому повернулся к Дьякову. – Саша, наш разговор вас не утомил? Тогда немного о воспитании не чужих директоров, а собственного ребенка. Когда Фима работал в филармонии, он держал меня в курсе своих «левых» доходов. А последнее время что-то мнется. Если бы у него был только завод, я мог подумать, что он в эти игры больше не играет. Но теперь я вижу, что в ваших мыслях много места занимает, как вы ее называете, «Биржа». У меня возникает предположение, что такое заведение вряд ли сможет работать без смазки в виде «налички». А где «наличка», там и головная боль. Или я неправ?
   Пришлось Фиме повторить свой монолог о рубщике мяса, о котлетах из крошек, о гуляше из обрезков и даже о цифре с двумя нулями.
   Марк Наумович долго молчал.
   – Если бы ты, Фима, не был моим сыном, вы, Саша, его другом, ваш покорный слуга отошел бы в сторону, с любопытством ожидая развития событий. Но любопытство – чувство для посторонних. А «своим» у меня нет желания посылать посылки на зону. В вашем бизнесе, дети мои, я чувствую запашок тюремной параши.
   – Батя, ты же нормально относился к моим приработкам в филармонии.
   – Да. Потому что они были в пределах меры. Ребята! Вы нарушили святое. Меру! Ты, Фима, имел на своих комбинациях на полторы-две «Волги» в год. Это не мало, но и не слишком. Кем ты был? Рядовым администратором. Ты никому не был интересен. Здесь ты большой начальник, у всех на глазах. Если ты поимеешь крупные неприятности, очень многие будут этому бескорыстно рады. Там ты заимствовал средства у зрителей. Здесь – у государства. И очень, очень много. Зритель отходчив, государство злопамятно. Для зрителя ты всего лишь немного украл, завысил цену. А государство предал. Мальчики! Это совсем разные статьи Уголовного кодекса! За обман зрителя, если попался и возместил, светит условный срок. Не возместил – хуже, но парой-тройкой лет «химии» обойдешься. За измену государству могут и к стенке поставить.
   Отец грустно посмотрел на сына.
   – Но все это, неразумные вы мои, не главное. Я оглядываюсь по сторонам, смотрю, нет ли в этой комнате лишних ушей, и задаю простой вопрос: зачем вам в стране Советов понадобились лишние нули? В стране Советов для энергичного и неглупого человека мерой является жить лучше других «в разы»; на грани разумного – на порядок. Больше – это уже за гранью. Пятьсот всеми уважаемых профессорских рублей в месяц – норма. Тысяча – признание больших заслуг. Пять тысяч – перебор. Пятьсот тысяч – безумие. Это же чемоданы денег! Вы будете их сдавать в вокзальную камеру хранения? За «бугром», имея подобную коллекцию купюр, покупают Рембрандта, штучные драгоценности, виллы, самолеты и манекенщиц. Вы сможете только девочек. Наши не хуже качеством, они будут вас горячо любить и не за такие сумасшедшие деньги. Тогда к чему эта суета и рискованная езда на мотоцикле по вертикальной стене? Для ваших лет вы уже сделали неплохую карьеру, нащупали твердую почву под ногами. Топайте по ней в направлении, заданном партией и правительством. И получайте от этого удовольствие в пределах скромной заначки. Но не больше. Я вас умоляю!
   Дьяков слушал Марка Наумовича и млел от удовольствия.
   – Имеется еще один радикальный вариант, дети мои, который мне не симпатичен. Если вам не по душе здешние порядки, сваливайте. Фиме нелегко, но проще. Мой покровитель его без восторга, но выпустит, а Ицхак Рабин [33 - Премьер-министр Израиля в 1974–1977 гг.] с таким же удовольствием примет. Вам же, Саша, придется для этого затевать игры с советскими пограничниками. Даже если свою глубоко православную фамилию Дьяков вы поменяете на Раввинов или Епископов. Я надеюсь, что эти глупости не про вас. Вот теперь, Саша, могу с чистой совестью отпустить вас смотреть, надеюсь, приятные сны.
   – Спасибо, Марк Наумович. Мы с максимальной серьезностью отнесемся к тому, что вы сказали. Можно на ходу задать последний вопрос: Высокий Покровитель ни разу не спрашивал у вас совета?
   – Рискуя быть нескромным, отвечу: к сожалению, нет. Не исключаю, что если бы рядом с ним был не Михаил Суслов, а Марк Морозовский, он бы уберегся от некоторых глупостей.
   – Я, Марк Наумович, в этом нисколько не сомневаюсь. Будьте здоровы!
   Около двух часов ночи отец сказал сыну:
   – Я раньше думал, что чем дольше люди не встречались, тем больше времени им нужно, чтобы поговорить при встрече. А все наоборот. Когда редко общаешься, мало общих тем. Я рад, Фима, что нам с тобой не хватит и суток, чтобы наговориться. Рад, что у тебя нормально в семье, что радуют мальчики. Ты правильно сделал, придя на завод. Это солидно. И затея с Биржей не самая глупая.
   – Папа, не беспокойся. Я думаю, что мы с Сашей найдем меру.
   – О чем-то я еще хотел спросить твоего друга, но он перебил вопросом? Вспомнил. Я правильно понял, что Биржа – ваше совместное дитя, и в этом деле вы компаньоны?
   – Так оно и есть, – подтвердил Фима.
   – То, что у вас разделение труда – он комиссар, а ты командир – это правильно. Но меня насторожило, что комиссар не владеет деталями, не контролирует командира.
   – Ему некогда, папа. И он мне доверяет, а я его доверием дорожу.
   – Фима! Последний раз ты писал в штанишки тридцать пять лет назад, а рассуждаешь как малое дитя. Доверие, как и любовь, вещь хорошая, но с пониженной надежностью. Сегодня оно есть, а завтра изменились обстоятельства, на горизонте появилось что-то более заманчивое. Ты меня понял?
   – Теоретически ты прав.
   – Фима! Если бы я был теоретиком, то получал бы зарплату в кассе не районной потребкооперации, а института философии. Насквозь практический пример. Завтра Сашу перевели на повышение. По Бирже теперь от него ничего не зависит. На его место пришел другой, от которого зависит многое. Саша останется твоим компаньоном? На равных? Или тебя повысили в Москву. Твой руль придется крутить кому-то другому. У вас с Сашей все будет продолжаться по-старому? Если не хочешь потерять друга, уговори заключить его «брачный контракт». Может, и не на бумаге, но детальный: каждый делает то-то, получает то-то. Изменились условия – изменилось распределение заработанного. Лозунг: «Дружба дружбой, а оплата сдельная». Если кто-то из вас вынужден выйти из дела, пожалуйста, выходное пособие в заранее оговоренном размере. И взаимный контроль. Без обид. Регулярный, как переспать у молодых супругов. Или ты с этим не согласен?
   – Согласен, папа, согласен. Ты же меня не на скрипке играть призываешь…

   Двадцать четвертого августа ровно в половине одиннадцатого вечера колеса лайнера Ан-24, рейса Харьков – Камск коснулись посадочной полосы. Коснулись неловко, самолет «дал козла». От толчка Морозовский проснулся. Дьяков, сидевший рядом, не почувствовал и этого. Сказалось обильное застолье и горячее прощание с однокашниками Фимы. Только после остановки двигателей он открыл глаза и медленно посмотрел по сторонам. Обнаружив рядом Фиму, Дьяков сладко потянулся:
   – Спасибо, доктор, за сеанс психотерапии. Воспоминания светлые. Состояние отличное. Готов к новым подвигам!

Брюллов. Октябрь 1975

   На протяжении десятков лет одной из самых дефицитных позиций советской плановой экономики был «порожняк» – грузовые вагоны для перевозки продукции заводов, фабрик, шахт, рудников, леспромхозов. В начале семидесятых правительство предприняло еще одну попытку уменьшить их нехватку. Была увеличена закупка дефицитной продукции в странах народной демократии, изысканы дополнительные производственные мощности на отечественных заводах. Вагоностроители скрепя сердце принимали повышенный план производства при условии, что часть комплектующих им будут поставлять «со стороны». Вагоны производили машиностроительные министерства. Самым заинтересованным «сторонним» ведомством было, естественно, железнодорожное.
   Аукнулось в Москве, откликнулось в Камске. В начале сентября в своей служебной почте заместитель директора УМЦ Юрий Брюллов обнаружил распоряжение из главка: начиная с 1976 года увеличить долю производства отливок по заказам МПС до 85 процентов. В основном чугунных тормозных колодок для вагонов. Соответственно, разрешалось уменьшить выполнение заказов для смежных министерств и ведомств. Этими смежниками были производители продукции, которая была олицетворением технического прогресса и, между прочим, определяла успешное выполнение Центром его плановых показателей. Рушилось то, что Юрий выстраивал по кирпичику собственными руками последние пять лет, что его вдохновляло и волновало, чем реально он мог гордиться перед другими и перед собой.
   В борьбе со свалившейся напастью директор УМЦ Ежиков был ему не помощник. Скорее, наоборот. Брюллов бросился к Атаманову.
   – Николай Петрович, насколько я разбираюсь в урологии, на наших мощностях отливать колодки все равно что ювелирным инструментом дрова пилить!
   Факир был пьян, фокус не удался.
   – Владимирович, – ответил ему НОД-4. – Ну как я против этого могу выступить, если каждый божий день бьюсь со всеми за эти треклятые вагоны. Я же в первую очередь же-лез-но-до-рож-ник. А уж потом все остальное. Увернуться от этого можно, только если на дыбы встанет второй ваш хозяин – ГКНТ. Командировку в Москву я тебе дам. Но даже письма с просьбой похерить эту затею не подпишу. Не обессудь.
   На второй день хождения по комитетским коридорам Брюллов достиг кабинета первого заместителя председателя.
   Заместитель, который раньше не раз гасил самые сложные межведомственные конфликты, не торопясь прочитал копию МПСовского распоряжения.
   – Этот ветер дует не из железнодорожных коридоров. Угадываю госплановский вентилятор. А против него, Брюллов, извини, ссать не положено. Ты песенку Высоцкого о жирафе не слыхал?
   Он встал из-за стола и приказал секретарю полчаса их не тревожить. Затем закрыл дверь на ключ, достал из сейфа катушку пленки и вставил в магнитофон. С третьей попытки нашлось, что надо:

     Тут поднялся галдеж и лай,
     И только старый Попугай
     Громко крикнул из ветвей:
     – Жираф большой – ему видней!

   – Не только я лично, но все наше ведомство, Брюллов, это «старый попугай». Попробуй МПС останови на полчаса. Все стойку на ушах сделают. А нас если прихлопнут, то отсутствие заметят через год, а забегают через три. Против жирафа, Юрий Владимирович, хрен попрешь. Но лично тебя я отлично понимаю. И очень не хочу, чтобы и дальше тебе плевали в душу. Я бы с удовольствием взял тебя к себе в аппарат. Но с московской квартирой вопрос решать придется долго, если не бесконечно. Впрочем, у нас же в Камске второй месяц сиротствует без начальника областной ЦНТИ [34 - Центр научно-технической информации.]. Ты же кандидат наук? Пойдешь? Сам себе хозяин, номенклатура обкома, имеешь дело исключительно с приличной публикой. Если пара сумасшедших изобретателей попадется, это уже событие. И хозяин один – наш Комитет.
   Брюллов даже растерялся. Система ЦНТИ появилась в СССР лет пятнадцать назад. Идея была хорошая. Из-за конкуренции проклятые капиталисты воровали друг у друга все новое, что могло принести успех. У нас все говорили о необходимости реализации достижений научно-технического прогресса, но массового ажиотажа не наблюдалось. Чтобы активизировать процесс, на самом верху было решено в одном месте, в рамках единой Системы, собирать всю новую, прогрессивную научную и техническую информацию, появившуюся в стране и за рубежом. И не только рекомендовать, а навязывать ее потенциальной клиентуре.
   Областной ЦНТИ был региональной ячейкой этой Системы. Сверху – Всесоюзный центр, снизу – подразделения НТИ на предприятиях. Камский ЦНТИ Брюллов знал неплохо, часто там бывал. Более того, был постоянным автором информационных материалов, которые там издавались. Располагался кладезь передовой мысли в самом центре города в недавно отстроенном здании, был оснащен новейшей вычислительной и множительной техникой, что не предвещало будущему руководителю особых хозяйственных забот и нищенской беготни с протянутой рукой. Да и статус директора учреждения союзного подчинения для тридцати одного года был неплох.
   Смущало только содержание новой работы. После живой, суматошной, непредсказуемой, всегда выскакивающей из графика опытно-производственной деятельности стать чем-то вроде главного областного технического библиотекаря-архивариуса?
   Это бы счастье, да поближе к пенсии.
   Впрочем, была бы шея, а что на нее повесить, найдется.
   – Я бы только хотел из УМЦ уйти по-приличному, без боя посуды. И лично перед Атамановым неудобно.
   – Со скандалом не получится даже при желании. Буйного обком не утвердит. С Атамановым я поговорю. Он единственный, кто будет знать истинную причину твоего ухода. Для всех остальных это будет перевод молодого и перспективного руководителя на важную для Комитета, опять же, перспективную должность. Ты только не думай, что я тебя посылаю в пансионат для жертв раннего склероза. Ты у меня еще побегаешь. Но это потом. Да? Нет? Или будешь думать?
   – Чего тут думать. Да. И спасибо за щедрое предложение.
   – Недели через три почувствуешь первые импульсы из обкома. Для порядка немного поломайся, покапризничай. Но не перестарайся. У них свои виды на это кресло, но виды дохлые. На одного из ваших, местных «бывших». С нами этот номер не пройдет.
   Через две недели Брюллова пригласил секретарь обкома по промышленности и сделал ожидаемое предложение. Внеплановым оказался лишь один аргумент:
   – В УМЦ вам удалось консолидировать работу металлургов разных ведомств, показать себя в качестве межотраслевого руководителя. Хотелось, чтобы в новом качестве вы продолжили эту линию на более высоком уровне, стали помощником обкома в постановке и решении общесистемных задач.
   Услышанное было настолько неожиданным и интересным по сути, что Брюллов забыл о хитро задуманном кокетстве. Он чуть было не выпалил свое фирменное: «насколько я разбираюсь в урологии», но вовремя спохватился:
   – Приложу все силы…
   Из обкомовского подъезда Брюллов не вышел, вылетел. И чуть не сбил с ног стоявшего у двери Морозовского.
   – Фима! Я теперь директор ЦНТИ!
   Морозовский сделал шаг назад, чтобы рассмотреть его внимательнее.
   – Умненький ты наш. Поздравляю. И что не часто бывает, от чистого сердца. Но чему нас учит родная партия? Без критики – ни шага! Только поэтому критикую. Ты кто теперь у нас? Номенклатура. А номенклатура должна уметь скрывать свои чувства. А что видят мои очи? Они видят, как из тебя так и хлещет счастье человека, после долгого ожидания оседлавшего унитаз.
   Неделя ушла у Брюллова на передачу дел своему преемнику по УМЦ. Потом было «отвальное» застолье на шестьдесят персон в железнодорожном ресторане. Человек двадцать представляли смежников. Теперь уже бывших. Главный металлург «Мотора», из фронтовиков, сказал тост, который, по сути, совпадал с напутствием секретаря обкома:
   – Юрий Владимирович! Мы с тобой не прощаемся, а только откомандировываем с передовой. Уверены, что ты нам и в штабе пригодишься.
   Самой большой наградой для Брюллова оказалось частое употребление на этой неделе двух выражений: «жаль, что уходишь» и «тебя (вас) будет не хватать». Особенно приятно было услышать это не за ресторанным столом, а в цехах, от рядовых слесарей, модельщиков, операторов.
   Для близких событие отметили дома. По-семейному и без помпы. Пришли родители, прилетел из Москвы тесть – генерал Шпагин, из друзей были Дьяковы. Под эту же категорию пригласили и чету Морозовских.
   Почему без помпы? Новое повышение было из разряда «карьерных зигзагов». Зигзаги появляются, когда человек не плавно поднимается к одной и той же вершине, а волею судеб штурмует поочередно разные. Совсем не обязательно от подножья до пика. «Карьерный зигзаг» всегда «кот в мешке», который сопровождают сюрпризы. Не всегда приятные.

Дьяков, Морозовский. Январь 1976

   Сразу после возвращения из харьковской командировки основатели Биржи всю вторую половину вторника и последующие три полных вечера посвятили своему детищу.
   Уличенный на мелком воровстве отставной полковник, он же директор Биржи, задал лишь один вопрос:
   – У вас не будет возражений, если я напишу заявление об увольнении «по собственному желанию»?
   – Только учитывая твое боевое прошлое, неразумный ты наш, – великодушно согласился Фима.
   На его место Морозовский рекомендовал своего заводского. Человека исполнительного, осторожного и абсолютно безынициативного.
   – Инициативы, Саша, нам с тобой своей хватит. Зато больше вероятности, что он не будет совать нос, куда не надо.
   Совершенно неожиданным оказался эффект от фразы, рожденной Дьяковым в творческом порыве за столом харьковской вареничной: «… поведение ваших подчиненных дискредитирует…».
   Слова, достойные бронзы, под копирку повторялись в четырех письмах, которые должен был подписать первый секретарь райкома. Письма были адресованы директорам, подчиненные которых занялись совсем небескорыстным товарообменом, минуя Биржу.
   На подпись Комиссару письма Дьяков принес лично:
   – Вопрос деликатный. Я хочу вручить их директорам на Секции. Из рук в руки.
   Комиссар к Секции и к Бирже особого интереса не проявлял, поэтому начал смотреть документ «по диагонали». Но, наткнувшись на слова «дискредитирует» и «кодекс деловой чести», он начал читать внимательно, с самого начала. Завершив процесс, поднял глаза на Дьякова:
   – Подтверждение фактов имеется?
   – Документально оформленное.
   – И сколько таких хитрожопых?
   – За руку поймали четырех. Думаю, что еще с десяток.
   – Тех, кто их прихватил, обязательно поощри. И тебе моя благодарность за бдительность. На первый взгляд, мелочь. А на самом деле опасная штука, крохоборство. Письма я подпишу, но передай копии идеологам. Пусть включат вопрос в повестку дня февральского пленума райкома. Чтобы этим четырем поставили клизму публично. В порядке обмена опытом.
   Процесс промывания желудков провинившихся Комиссар провел блистательно. Как минимум на полгода на эту тему можно было не беспокоиться.
   Чтобы избежать махинаций при помощи Биржи со стороны представителей оборонных заводов и, в этой связи, соответствующего внимания КГБ, к каждому предложению с них стали требовать «справку-согласие» на реализацию неликвидов, заверенную спецотделом.
   Предположение, что товарооборот с оборонкой уменьшится на треть, оказалось слишком оптимистичным. Разрешенного «лишнего» оказалось в четыре раза меньше. Зато дурные сны с персонажами, одетыми в форму конвойных войск МВД, перестали посещать Ефима Марковича.
   Подтвердился и один из его приятных прогнозов. Увеличился объем заявок на интеллектуальную продукцию: небольшие по объему, но срочные проектные и конструкторские работы, геодезическую съемку, технико-экономические обоснования, сметы, технические переводы на иностранные языки для экспортной продукции, всевозможные экспертизы.
   Государственных структур для исполнения большинства этих заявок в Камске хватало, но они были неповоротливы. Предлагаемые ими сроки исполнения заказов в лучшем случае составляли полгода. За другие деньги те же самые специалисты выполняли срочные заявки «в свободное от работы время», сдельно и со скоростью звука. Приятность заключалась не только в увеличении объемов работ и, пропорционально, оплаты. Здесь все или почти все было легальным. Вплоть до выплаты гонорара наличными. Некоторые финансовые шалости заключались в завышении объемов работ при заключении договоров с исполнителями-совместителями. Но с точки зрения УК это было баловство.
   Сложнее соратникам удалось реализовать совет мудрого Марка Наумовича «не жадничать». Трудность была сугубо психологическая. Биржа, налившись соком идей своих двух руководителей, приносила обильные плоды. Их даже не надо было срывать с веток. Они падали сами. Надо было или подставлять под них свою корзинку, или… увертываться. Увертываться было технически не сложно, но до боли обидно.
   Все же разум и осторожность взяли верх над стяжательством. Компаньоны ограничили свой персональный годовой доход суммой, эквивалентной цене трех «Волг» на черном рынке. Все остальное решили направлять в «резерв», более половины которого проходило через официальную бухгалтерскую отчетность по статье «фонд развития организации».
   Второй раз Дьяков удостоил старшего Морозовского эпитетом «мудрый», когда Фима пересказал ему совет отца оговорить материальные условия возможного, и, вероятнее всего, неминуемого, их расставания. Заключенный на словах «брачный контракт» гласил: партнер, не принимающий непосредственного участия в работе Биржи, выходит из числа компаньонов. Чтобы избежать мелочных дрязг, он обязуется полностью выйти из игры, получив из «резерва» в качестве отступного трехлетнее годовое вознаграждение.
   Если свой пост, обеспечивающий административный ресурс, покидает и второй партнер, то он расстается с Биржей на тех же условиях. Вместе с ним с достойной компенсацией увольняется и главный бухгалтер. Та, что своевременно обнаружила слабость Полковника к тому, что плохо лежит. Единственная, имеющая ключи к двойной бухгалтерии Биржи и ее специальным фондам.
   – Когда это произойдет, Саша, старая команда корабля под названием «Биржа» в полном составе сойдет на берег. Навсегда. Будем надеяться, с приятными воспоминаниями и с уверенностью в завтрашнем дне. Дальше кораблем будет управлять другая команда. Приведет ли она его к новым золотоносным берегам или пустит на дно, это ее проблемы.
   На этой философской ноте они и закончили свой разговор поздним сентябрьским вечером семьдесят пятого года.

   Новогодние праздники Дьяковы и Морозовские решили провести семьями в пригородном заводском пансионате кабельщиков. Дьяковы были прикреплены к «обкомовским» дачам для руководящих работников области и города, но старались там не бывать. Там они относились к категории «младших». И по возрасту, и по «чину». Если работа под присмотром «старших» воспринималась как должное, то отдых под их строгим взором как минимум тяготил.
   Незапланированный позитив обнаружился уже при получении ключей: с теми же планами «подзарядить аккумуляторы» в пансионат приехали в полном составе Брюлловы.
   Сам по себе образовался режим здорового отдыха. Днем гуляли по лесу, окружавшему пансионат, катались на лыжах с детьми. Вечером режим нарушали. Сначала всей ватагой ненадолго заходили на пансионатскую дискотеку. Дискотека позволяла решить две задачи: не давала завязаться жирку после ужина и давала возможность Варе Дьяковой продемонстрировать перед широкими массами свое неувядающее хореографическое мастерство.
   После дискотеки следовало угомонить и уложить детей. Разобравшись с подрастающим поколением, взрослые собирались в просторном трехкомнатном люксе заместителя директора и коротали время за разговорами под приятные напитки, которые у Морозовских были всегда и «в ассортименте». Тематика бесед была безбрежна. Включая обсуждение деловых, и не только, качеств гостей пансионата и их половин. Эту часть общения Фима обозвал «перемыванием косточек».
   В этот вечер тема «перемыва» от частного (безвкусный вечерний туалет жены начальника экспортного отдела) плавно перетекла к «производственному». Ирина Воронова подковырнула Фиму, что во вверенном ему хозяйстве «множится бардак».
   Уже пятый год она трудилась под чутким руководством Морозовского. Формально числилась главным специалистом отдела экспорта, но подчинялась напрямую заместителю директора. По этой причине к ее привычному прозвищу БЧВ добавилось еще одно: «чиновница по особым поручениям». «Особым» означало связанным с зарубежьем.
   – Фима, что «особых» поручений стало больше, меня не напрягает. Раздражает бестолковщина. Раньше я от твоего имени ликвидировала разборки лишь внутри нашего отдела. Последнее время они, как чума, расползлись по всему заводоуправлению. Оформлением загранкомандировок занимаются кадровики, протоколом – секретариат Генерального. Договора, претензии импортеров – епархия юристов и ОТК. Я уже не говорю о кадрах борца со шпионами. Каждый поодиночке бегает по инстанциям, оформляет загранпаспорта, визы, билеты, заказывает у неграмотной шпаны переводы.
   – Успокойся, конкурентоспособная ты наша. Когда красивая женщина начинает бухтеть и тем паче грубо обзывать любимого начальника, она теряет обаяние. Согласись, стране дешевле потерять Курильские острова. Но по сути ты права. Я уже уговорил шефа создать управление внешних связей – наш заводской МИД. Всю иностранщину запустим только через этот фильтр. Есть даже согласованный проект штатного расписания.
   – А чего нет? – уже более миролюбиво спросила Ирина.
   – Начальника, который во всем этом винегрете разбирается, которого подчиненные в его присутствии не могут сравнивать с самой популярной частью тела, зная, что звучание слово «жопа» ему знакомо на пяти языках. Ирочка, я рад, что ты сама затеяла этот разговор и ставлю вопрос ребром: пойдешь в начальницы? Юра, как ты смотришь на такой поворот событий?
   Ирина улыбнулась.
   – Юрик, тогда я тебе задам еще один вопрос: какой из двух вариантов моей карьеры тебе больше нравится? Тот, что придумал этот титан мысли и действия? Или второй. Я с благодарностью, без употребления слова the anus, отказываюсь от лестного предложения и вместо этого в свободное от воспитания двух детей время буду, как и раньше, переводить с трех языков и обратно литературу и документацию в интересах Камского кабельного завода. Что скажешь?
   – Ты сказала: двух детей?
   – Двух. Впрочем, возможно, и трех, но в нашем роду близняшек пока еще не было.
   Брюллов молчал. По его лицу расплывалась счастливая и чуть глупая улыбка. Морозовский встал, взял почти полную бутылку, посмотрел на этикетку:
   – Отличный портвейн. Но тебе, радость моя, я его не предлагаю. Будущей маме необходимо полное воздержание.

Скачко, Дьяков. Лето 1976

   Отец Влада Скачко по своей натуре был человеком прямым и без особой нужды старался не врать и не хитрить. Когда без этого обойтись было нельзя, делал он это убедительно, но неохотно. Дело было совсем не в его высоких моральных устоях, а в понимании, что по мелочи ловчить невыгодно. Рано или поздно правда вылезет наружу в самое неподходящее время и тогда – прощай хорошая репутация. А для делового человека, такого как он, репутация является более твердой валютой, чем советский рубль.
   У Скачко-старшего имелось несколько фирменных приемов поддержания собственной конкурентоспособности. Оговаривая сроки выполнения заказа, в отличие от большинства «шабашников», он набрасывал два-три дня запаса. Если работу, по его расчетам, можно было сделать за неделю, клиенту он называл десять дней. Задав предварительно вопрос:
   – Я правильно понял, что вам надо побыстрее?
   Прежде всего, это был резерв на непредвиденные обстоятельства. Но не только. Через неделю он звонил заказчику и исполнял свой нехитрый, но безотказно действующий монолог:
   – Я тут пару раз повечеровал, можете сегодня забрать свою тачку. Ждет хозяина, бьет копытами, как молодая.
   …
   – Сколько доплатить? Ну что вы. Как договаривались. Я же видел, что вас поджимает.
   Надо ли говорить, что после этого клиент с применением насилия всовывал мастеру чаевые. Порой очень даже приличные. И рекомендовал его товарищам по автомобильному несчастью.
   Приятное впечатление производил подсчет старшим Скачко сметы предстоящего ремонта. Цифры при заказчике назывались вслух, умножались и складывались с точностью до рубля, но и на промежуточных этапах расчета, и в конечном итоге щедро округлялись в пользу клиента.
   Со старой клиентурой Скачко-старший позволял себе доверительность. Нередко на грани фола. Как по теме ремонта, так и просто «за жизнь»:
   – Этот подшипник вы можете достать только в таксопарке. И он, естественно, будет ворованным.
   – После этой телепередачи вам не понравилась Америка? Верю. Хотя про автомобиль я такие выводы делаю, если только сам попробую его «на ходу».
   Или реакция на комплимент в адрес сына:
   – Толковый парень? По-моему, есть в кого. Но мы еще и учимся в университете. Делу там вряд ли научат, но и вредным привычкам тоже.
   Последнее заявление появилось недавно. Поступая в «универ», Влад искренне считал, что учеба на историческом факультете – это всего лишь легальный способ приобрести синие корочки с гербом СССР и закосить от службы в рядах «несокрушимой и легендарной». Но уже через полгода учебы он почувствовал, что отцовское представление о высшем образовании не столь полное, сколько о двигателях внутреннего сгорания.
   Если Влад за что-то брался, то делал добросовестно. То же произошло и с учебой. А преподавали в старейшем на Урале Камском университете хорошо. Рассказывали, показывали, как грамотно говорить и писать, системно раскладывать все по полочкам. Натаскивали докапываться до истины, сравнивать, проверять, перепроверять, убеждать других в том, что постиг сам. В какой-то момент Влад вдруг обнаружил, что понимает содержание того, что на английском поют «Битлз».
   Все это оказалось не только интересно, но и полезно.
   Когда на третьем курсе будущим историкам предложили выбрать специализацию, Влад вспомнил рекомендацию Дьякова: в древность не погружаться, быть ближе к современности. И попросился на новейшую историю.
   Прикрепили его к аспиранту, писавшему диссертацию о роли местных Советов в развитии жилищного строительства в шестидесятые годы. Начался третий год аспирантуры, а заметной роли Советов аспиранту обнаружить не удавалось. В этот момент и подвернулся Влад.
   Где-то около шести вечера, после долгого, но невразумительного рассказа аспиранта о его бедах, Влад тут же, с кафедрального телефона, позвонил секретарше Дьякова. Знакомы они были с тех пор, когда Влад месяц возил их общего шефа, тогда еще заместителя председателя райисполкома.
   Через два часа он входил в председательский кабинет.
   Александр Игоревич своего бывшего водителя встретил по-доброму. Упрекнул, что «потерялся», выслушал просьбы пристроить на практику и помочь с материалами по жилищному строительству.
   – Между прочим, Владислав, я два года в этом кабинете, а в строительную тему не погрузился. Отдал на откуп заместителю. Давай договоримся: я оформляю тебя своим помощником с испытательным сроком на месяц. Ты совмещаешь приятное с полезным, то есть наводишь порядок в документации по строительству. Идешь сверху вниз. Сначала обобщаешь все материалы по теме у меня в приемной, потом у заместителя, а заканчиваешь третьим уровнем – управлением капитального строительства. Может быть, со своим аспирантом что-нибудь интересное накопаете? А дальше – игра покажет. Годится?
   На работе молодой помощник председателя, несмотря на лето, появился в костюме, с галстуком и с предупредительной улыбкой на лице. Секретарь Зоя представила его «строительному» заместителю, показала на шесть папок из председательского, во всю стену, шкафа.
   Через неделю в конце дня новый помощник попросил шефа проверить: на верном ли он пути. Оставил ему Влад всего три папки: нормативные документы, текущие, для сдачи в архив. Содержимое каждой было рассортировано по направлениям и по датам. К каждой была приложена опись содержимого.
   Оставшуюся часть документов спустил ниже – заместителю и в УКС. Пока в неразобранном виде.
   – Все, что осталось, девочки из УКСа сортируют: в архив или в макулатуру. Послезавтра обещали закончить, – доложил он председателю.
   Дьяков полистал первые две папки. Порядок был идеальный.
   – Зоя, – обратился он к секретарю, – ты не будешь ревновать, если мы озадачим нашего помощника всю документацию нашей приемной привести в подобный вид? Естественно, под твоим чутким руководством.
   – Она и так мой главный консультант. Куда я без нее! – подал голос Влад. Зоя согласно кивнула.
   – Ну и отлично. Продолжайте в режиме творческого сотрудничества.
   Рабочий график Влада в последний день его испытательного срока выглядел следующим образом:
   8.45 – доклад председателю по результатам проверки исполнения поручений на сегодня.
   9.30 – присутствие на аппаратном совещании у председателя.
   11.00 – подготовка проектов поручений по результатам совещания.
   12.00 – проверка предложений орготдела по списку граждан, записавшихся на прием по личным делам.
   12.30 – подписание у председателя поручений заместителям и отделам.
   13.00 – обед.
   14.00 – систематизация документации по строительству.
   14.30 – резервное время.
   15.00 – выезд:
   – подобрать на базе «Спорттовары» (для Павлика Дьякова) двухколесный велосипед;
   – отовариться в столе заказов (по списку Варвары Васильевны);
   – забрать у Морозовского контрамарки на гастрольный концерт Сергея Захарова.
   16.40 – подготовить проект двух писем по поручению председателя.
   17.30 – согласовать с председателем его рабочий график на завтра.
   17.45 – подготовить почту для председателя.
   18.00 – закрыть избушку на клюшку!
   Этот распорядок дня для Влада был обычным и не очень отличался от остальных. Исключение составляли суббота и воскресенье. Субботу он себе установил как «личный день»: курсовая, мастерская отца, вечером – девушки. Воскресенье – выходной и только девушки.
   Большинство функций, которые Влад выполнял, были типичными для аппарата. Не всякому новенькому они оказывались «по зубам». Но Владу достаточно было посмотреть, как ту или иную задачку решает кто-то из его старших коллег, как сразу появлялось желание помочь, продублировать. Получалось не всегда, но когда итог был положительным, следующий раз коллега просил помочь, а то и просто перепоручал свою работу новичку. Бывает, что делиться работой гораздо приятней, чем деньгами.
   Кроме рутинных обязанностей в этом перечне дел можно было заметить кое-что интересное.
   Проверяя подготовленный орготделом список граждан, которых по их личным вопросам будет принимать сам председатель, Влад позволил себе внести две коррективы, не забыв предупредить о своей инициативе Дьякова:
   – Я все же добавил Мишину – директрису шестнадцатого детского сада. Она просит новое пианино. Я проверил: в райпотребсоюзе инструменты имеются, и они обещали под вашу резолюцию придержать. Мишина является общественным корреспондентом областного радио. По каждому поводу критикует или благодарит. Дадим ей повод поблагодарить?
   – Зришь в корень, – одобрил его решение Дьяков.
   – А председателя совета ветеранов Щербо я изъял. Он же был в прошлый раз. Вы после его ухода сказали, что старый хрен переполнен сплетнями, сливает и сливает.
   – Тут ты, Влад, неправ принципиально. От своих слов я не отказываюсь. Но вопрос: когда нападающий никак не попадает в ворота, его следует взять в команду?
   – Гнать его надо подальше!
   – Ответ неправильный. Его обязательно надо пристроить, только не в свою команду, а в команду противника. У Щербо скапливается море информации. В том числе и негативной. Возможно, и обо мне. Если он сольет ее в этом кабинете, вероятно, дальше она не потечет. К тому же, беседуя с ним, я имею возможность, как говорят ракетчики, его перенацелить.
   Для приведения в порядок документов Владу в подчинение выделили двух сотрудниц из орготдела и управления делами. Одну – очень симпатичную. Ими Влад командовал от своего лица. Но порой он сам по поручению шефа ставил задачи довольно высоким начальникам. Это значило, что тот оценил Влада как надежного.
   Для полноты картины интересны периодические выезды помощника председателя «часа на полтора» за пределы служебного помещения. Миссии, выполняемые им на выезде, к управлению Левобережным районом прямого отношения не имели. В армии их иногда деликатно называют адъютантскими, на «гражданке» – доверительными. В последний день работы свое доверие помощнику продемонстрировали все члены семьи Дьяковых.
   Глава семьи был уверен, его помощник не сболтнет лишнего.
   Супруга председателя оценила совпадение гастрономического вкуса Влада и ее семьи при наличии у него необходимой требовательности в выборе хлеба насущного. Понравился ей и юморок помощника.
   – Варвара Васильевна, вы не задумывались, что если поменять местами ваши отчество и фамилию, получится аббревиатура ВДВ [35 - Воздушно-десантные войска.]?
   Варя рассмеялась.
   – Влад, тебе я разрешаю пользоваться этим позывным.
   Третий член семьи – Павлик Дьяков – проявил не только доверие, но и полное признание авторитета дяди Владика. Ему очень хотелось принять личное участие в выборе первого в его жизни двухколесного средства передвижения. Но в магазине ничего подходящего не было, а водить детей по торговым базам «с заднего крыльца» в приличном руководящем обществе считалось дурным вкусом.
   С учетом данного ограничения, Павлик мог довериться только Владу, который предварительно рассказал будущему хозяину транспортного средства, как следует выбирать для себя новую технику. Не должно быть «восьмерки» на колесе, гнутых спиц, тормоз должен брать мягко, но надежно. Убедиться в том, что оба ниппеля не пропускают воздух, можно поплевав на них. Нет пузырьков – годится. И надо не забыть сразу прикупить звонок. Какой велосипед без звонка?
   Наконец, встреча Влада с Морозовским означала, что другу председателя он был представлен как «свой».
   Около шести вечера, подготовив почту, Влад зашел в председательский кабинет.
   – Александр Игоревич! Вроде бы все в норме. И разрешите доложить: сегодня последний день моей службы. Хочу вас поблагодарить за интересную работу и доверие. Я его чувствовал с первого дня. Полностью «подновить» делопроизводство не успел. Но Управление делами вошло во вкус, и я думаю, за квартал все добьют.
   – И тебе, Владислав, спасибо. Я не с одним хорошим помощником работал и расставался с сожалением. Но впервые подумал: как же завтра я без тебя обойдусь? Превысил ты свои полномочия, избаловал начальника. Да и все наше семейство. Ты искренне сказал, что работа была интересная?
   – Была бы неинтересная, промолчал.
   – Как ты смотришь, если мы будем считать испытательный срок успешно пройденным и продолжим нашу совместную работу уже на стабильной основе? Экватор учебы ты перешел. Доучиваться будешь на заочном. Я обо всем договорюсь. Клянусь в выходные дни работой тебя не грузить, все отпуска на сессии предоставлять из тютельки в тютельку. Будешь работать, учиться, и вместе будем присматриваться, чем тебе заняться после получения диплома. У тебя такое предложение не вызывает изжоги?
   – Наоборот, только аппетит. Но для порядка разрешите посоветоваться с батей.
   – Только приветствую.

Варя Дьякова. Май 1977

   В начале семьдесят третьего, всего через полгода после создания при университете лаборатории «Комплексной экспертизы региональных проектов», ее научный руководитель доцент Ручьев напросился на разговор к ректору. Не «на прием», а именно «на разговор». Петра Павловича он искренне уважал как администратора и даже политика, но еще больше – как ученого.
   Ручьев напомнил ректору, что в начальники он был определен «из-за малолетства» и отсутствия организационного опыта у фактического руководителя лаборатории, молодого специалиста Дьяковой. Еще в статусе руководителя студенческого научного коллектива она проявила себя как специалист, способный ухватить главное.
   – У нее талант отыскать толкового исполнителя, заинтересовать его темой, поставить четкую задачу и, с пользой для него и для дела, выжать максимум результата. Дьякова – прирожденный дирижер, с которым людям хочется работать. В отличие от меня, типичного кустаря-одиночки. Напомню, что сразу мы не решились назначить Варвару завлабом лишь из-за отсутствия у нее ученой степени и чтобы не раздражать московское руководство необходимостью общения со вчерашней студенткой.
   Ректор возразил.
   – Второй ваш аргумент, Борис Григорьевич, сформулирован крайне некорректно. Если «руководство» относится к мужскому полу, то общение с такой женщиной, как Варя, не может раздражать. Я ее помню перед поступлением в университет. Почти десяток лет назад. Была симпатичная танцовщица, искренняя девочка. А недавно увидел – королева. Да еще и умница. Ладно, эту информацию мы с вами на всякий случай засекретим. По крайней мере, от жен. Все же, к чему вы все эти комплименты?
   – К тому, что Дьякова полностью вошла в курс дела, с самой лучшей стороны проявила себя при решении как научных, так и организационных вопросов в высоких инстанциях. В этих условиях мое пребывание в роли ее начальника непроизвольно создает дискомфорт мне, ей и сотрудникам. Прошу меня освободить, а ее назначить заведующей. Убежден, что через пару лет кандидатский титул будет у нее в кармане. Или в сумочке? Где они их носят?
   – Уважаемый коллега! Носят юбки или брюки. А дипломы и у «нас», и у «них» лежат в укромном месте. У «них», думаю, рядом с ювелирными изделиями.
   Новоиспеченной заведующей лабораторией понадобился год, чтобы сдать экзамены кандидатского минимума, и пять месяцев, чтобы написать диссертацию: добавить теории в ту самую студенческую лауреатскую работу. Еще полгода ушло на поиск оппонентов и организацию защиты. Можно было защититься и быстрее у себя в университете, но тесно сотрудничать с авторитетнейшим московским НИИ Госплана и не воспользоваться этим означало себя не уважать. К этой поре Варвара Васильевна Дьякова себя уже уважала.
   За эти два года определилась научная специализация ее лаборатории.
   Во-первых, коллектив стал головным рецензентом Госплана на комплексность масштабных региональных исследований. Во-вторых, лично Варвару Дьякову все чаще привлекали в качестве члена, а то и председателя согласительной комиссии при возникновении межведомственных конфликтов, при столкновении мнений различных научных школ.
   Это объяснялось не только ее способностью чувствовать проблему в целом, но и несколько наивной и искренней объективностью. Ее вердикт, как правило, был представлен в мягкой форме:
   – С экологической точки зрения это безупречное решение, но интересы транспортников и добывающих отраслей серьезно ущемлены, что резко понижает экономическую эффективность проекта. Между тем имеются варианты достижения компромисса. Давайте их уточним, просчитаем все «за» и «против», и только после этого будем принимать решение. Я уверена: если три таких ума, как Петр Петрович (эколог), Николай Николаевич (транспортник) и Борис Борисович (нефтегазовик), объединят свои усилия, мы получим решение, от которого все восторженно ахнут.
   Согласитесь, что такая формулировка воспринимается совсем не так, как более лаконичная, но имеющая тот же смысл: «Вы что, почтенные, тянете одеяло каждый на себя? Это же чушь собачья!».
   Была еще одна причина ее миротворческого авторитета. Конфликтующие – академики и доктора – не воспринимали в качестве «судьи на ринге» себе подобных, «великих». Совсем иное дело – услышать «Брейк!» от доброжелательной, в меру амбициозной, приятной на вид и на слух женщины.
   Вся эта идиллия продолжалась до лета семьдесят пятого.
   Наивен тот, кто считает, что мода – это сезонные ответы на несерьезные вопросы: что на себя надеть, а что снять? Что приобрести – «майсенский», «чешский» или «китайский» фарфор? Чему отдать предпочтение – джазу или року?
   Сверхнаивен тот, кто верит в ее постоянство. В справедливости этих истин Варя убедилась практически одновременно.
   Планы разворота северных рек, казалось, были более чем серьезными. Но и они как-то незаметно вышли из моды. Моды политической и экономической.
   Когда вещь выходит из моды, ее перестают «носить»: писать о ней, обсуждать, продвигать. Хуже того, на нее больше не тратят деньги. Некогда пылкие высокопоставленные поклонники моды на развороты и переброски рек сочли необходимым сократить финансирование проекта вдвое. Это в среднем. Фактически же у московской науки урезали четверть бюджета, у камской лаборатории и ей подобных «деревенских» – по три четверти.
   Прочитав письмо, содержавшее это неприятное известие, Варя бросилась звонить Климову – заместителю директора по науке НИИ Госплана. Институт являлся генеральным подрядчиком темы. Камская лаборатория финансировалась через него.
   В институте Климов славился феноменальной работоспособностью и слабостью к красивым женщинам. Чему способствовал статус закоренелого холостяка.
   Появление в стенах института симпатичной заведующей камской лабораторией не прошло мимо внимания Климова. Но в следующую командировку Варя не только приехала вместе с мужем, но и познакомила его со старшим коллегой. Намек был понят правильно.
   – Чего паникуешь? – удивился Климов, выслушивая Варины телефонные страдания. – Финансирование «переброски» действительно урезали, но общий годовой объем даже прибавили. Приезжай, посмотри нашу тематику, подберем кусочек тебе по вкусу, чтобы на кофе с шоколадкой хватило.
   Когда через неделю Варя вошла в кабинет Климова, он расплылся в улыбке.
   – Варвара Васильевна! Тебя истинно Бог послал. Ознакомься с содержимым этого пакета.
   В пакете было несколько копий документов на бланках, внушавших почтение: Камского обкома, ЦК КПСС, Госплана СССР.
   Камский обком обращался в ЦК с просьбой рассмотреть возможность создания на базе Северо-Камского месторождения калийных солей Северо-Камского территориально-производственного комплекса (ТПК).
   ЦК КПСС за подписью секретаря поручал Госплану СССР «представить предложения».
   Госплан поручил подготовить эти предложения в форме ТЭО создания Северо-Камского ТПК. Был указан и срок выполнения – 01.07.77.
   Сумма финансирования на выполнение работы впечатляла.
   – Извини за цинизм, Варвара Васильевна, как водится, жар мы будем загребать чужими руками. Если не возражаешь, твоими прелестными ручками. Методологию, общее руководство и координацию соисполнителей мы берем на себя. Из всего остального черпай, сколько скушаешь, нанимай, кого пожелаешь. Условия два: качество и сроки. О качестве больше не упоминаю. У тебя и так всегда все по высшему классу. По срокам. Принципиальные варианты состава и структуры ТПК необходимо представить к июню семьдесят шестого. Еще год даю на разработку ТЭО. Придется поспешать. Зато и денег – хоть залейся.

   Леонид Геннадьевич Костин работал первым секретарем Солегорского горкома. А Солегорск был вторым по величине городом Камской области. Более половины его предприятий и еще трех смежных районов в той или иной мере использовали общую сырьевую базу – Северо-Камское месторождение калийных солей. Процентов двадцать пять занимались лесозаготовкой и лесопереработкой. Остальные, как говорится, россыпью.
   Хозяевами всех предприятий региона были более десятка министерств. Технологически и экономически хозяева порой дружили, порой не очень. Объем потерь из-за недостатка взаимопонимания и дружбы был виден невооруженным глазом. А уж глазом первого партийного руководителя города – тем более.
   Что немаловажно, два года назад Костин окончил Академию общественных наук при ЦК КПСС, защитив диплом на тему «Экономическая эффективность территориально-производственных комплексов». Тему он выбрал не случайно.
   Понятие «ТПК» советские экономисты-географы, работники плановых организаций, в основном использовали для решения задач размещения вновь создаваемых предприятий самых различных отраслей на территории страны. Делалось это с целью полнее использовать природные ресурсы, транспортные возможности. Не дробить, а, наоборот, встроить в единую схему все родственные технологии. Не выбрасывать добро в отходы, на свалку.
   А как быть с тем, что уже создано десятки, а то и сотни лет назад и, как сегодня выяснилось, нарушает современную технологическую и экономическую гармонию? Как поступать, если на базе одного месторождения работают предприятия разных министерств, и их ведомственные интересы не совпадают между собой, идут вразрез с общенациональными?
   Именно такая ситуация была характерна для северных районов Камской области, где на благо народа и своей немногочисленной семьи трудился Костин. Работая над дипломом, он выяснил, что научная мысль рекомендует две основные идеи повышения эффективности ТПК.
   Первая заключалась в том, чтобы разработать и реализовать организационные и экономические механизмы устойчивой и взаимно выгодной кооперации технологически родственных производств. А вторая предполагала объединение ближних и дальних «родственников» в рамках одного предприятия, комбината.
   Ни того ни другого в реальной жизни он в своей вотчине не обнаружил, но рекомендации добросовестно повторил в дипломной работе, получил заветные «корочки» и постепенно об этой истории забыл.
   Кроме всего прочего, Костин был членом рабочей группы по взаимодействию партийных и советских органов при ЦК. На одном из заседаний группы в Москве Леонид Геннадьевич познакомился с главой ЗАТО [36 - Закрытое административно-территориальное образование. «Закрытые» города, районы, гарнизоны.] соседней области и три дня с удовольствием обменивался с ним передовым бытовым и профессиональным опытом.
   Закрытый город, в котором руководил новый приятель, был создан еще в конце сороковых годов при комбинате по переработке урана. С одной стороны, это был город за колючей проволокой, жители которого были ограничены въездом-выездом и перегружены всякими государственными тайнами. В порядке компенсации за неудобства население ЗАТО несравненно лучше снабжалось дефицитными товарами, внутри «колючки» заметно выше был уровень благоустройства, социальной сферы, бытового обслуживания.
   – Ну и степень самостоятельности у нас гораздо выше. Формально мы ходим под обкомом, но телефон прямой правительственной связи у меня на столе стоит, а у тебя нет. Или я ошибаюсь?
   «Затонец» не ошибался.
   Костин слушал собеседника, вспоминал свои раздумья о судьбах ТПК, и у него родилась свежая, словно только снятая с грядки, мысль:
   – Что, если превратить расплывчатое и бестелесное понятие ТПК в ощутимое и привлекательное? Выделить производственный комплекс вместе с «социалкой», объединить управление предприятиями четырех северных районов области. За счет концентрации использования ресурсов резко повысить эффективность ТПК без капитальных затрат. И в качестве поощрения, подобно ЗАТО, получить социальные преференции. Может, и еще что-нибудь, если все сойдется.
   Старый приятель Костина – выходец из Солегорска, а ныне помощник секретаря ЦК Капитонова, замысел земляка оценил позитивно.
   – Иван Васильевич нас упрекает, что фантазии ноль. А тут что-то есть. Давай я тебе устрою с ним встречу.
   Визит друга он подгадал под хорошее настроение шефа. Капитонов был человеком, не витающим в облаках:
   – На первый взгляд, что-то интересное просматривается, но меня смущает, как предлагаемые тобой конторы будут делить власть с существующими? Скажи мне, кто главнее: председатель сельсовета или директор совхоза-миллионера, где этот сельсовет бедствует? Не получится так, что ты и твой председатель объединенного исполкома будете ходить на полусогнутых ногах перед генеральным директором ТПК? Как вы разойдетесь на узкой дорожке с министерствами?
   – Я же предлагаю, Иван Васильевич, тщательно проработать эти детали, а потом огород городить. Но всеми признано, что принцип ТПК экономически перспективен. А ЗАТО как структура управления в социальной сфере себя оправдала. Не должна из двух хороших идей получиться одна плохая. Все лучшее возьмем, худшее – в утиль.
   – Еще как может. Не исключено, что родится еще тот урод. Но если повезет? Ладно, удача как женщина: любит наглых, а не задумчивых. Скажи Ячменеву, чтобы вышли на меня с предложением. В порядке эксперимента. Я его переправлю Косыгину [37 - Председатель Совета Министров СССР.] и Байбакову [38 - Председатель Госплана СССР.] со своей поддержкой.
   Первый секретарь Камского обкома Ячменев долго размышлял, прежде чем подписать обращение в ЦК о создании ТПК. Аппаратчик он был опытный и нутром чувствовал, что Костин не только затеял структурные преобразования, но и пытается получить прямой выход на Москву, минуя обком.
   Только выступать против Капитонова на этой зыбкой почве было не «по правилам», да и преждевременно. К тому же эта научная фантастика по важности была совсем не то, что разработка и освоение новой системы ПВО, в которой принимали участие институты и заводы области. Там надо было без отдыха бежать впереди американцев. А здесь никто гнать не будет. На разгадывание ребуса уйдет не менее двух-трех лет. А их еще прожить надо. Ячменев вспомнил незабвенного Ходжу Насреддина и его слова: «За это время или ишак сдохнет, или падишах умрет», и решительно расписался.
   – С этой минуты глаз не спускай и с этого произведения, и с его шустрого автора, – приказал Ячменев сидящему напротив секретарю по промышленности.
   Когда первый страх прошел, оказалось, что в смене научной тематики, которую Варе и ее лаборатории предложили, трагедии не обнаружилось. Более того, стали просматриваться плюсы.
   Предполагаемый Северо-Камский ТПК (СК ТПК) полностью вписывался в границы Камской области. Первый Варин научный наставник доцент Ручьев, который теперь был просто старшим научным сотрудником ее лаборатории, всю свою исследовательскую жизнь посвятил именно этой тематике и был готов и дальше помогать своим воспитанникам. О предлагаемых финансовых возможностях исследования можно было только мечтать.
   Но минусов тоже хватало. Для нее и для ее друзей-коллег тема была новой. У трех ребят из семи не были завершены диссертации по «переброске рек». Превращался в макулатуру огромный объем с таким трудом накопленной информации «по рекам».
   Все эти неприятности через месяц показались ей мелкими царапинами, по сравнению с вдруг обнаруженной острой зубной болью – отсутствием ответа на вопрос: кому все это надо?
   Правильные или ошибочные, но явно благие намерения инициаторов «разворота рек» ей были понятны: превратить пустыню в плодородный край.
   А по ТПК четкий ответ никак не вырисовывался.
   Варя Дьякова к осмыслению проблемы подошла чисто по-женски.
   Самой выгодной, безобидной и бескровной для партнеров получалась кооперация. Никакого дележа между министерствами. Как на заре человечества. Ты приносишь с охоты дичь, я ее жарю. В свободное от работы время появляются детишки, у которых я вытираю все, что положено, а ты их кормишь, одеваешь и порешь. Все довольны.
   Другое дело, если взаимной любви и согласия не получается. Да, можно силой выдать замуж: присоединить, скажем, химиков, не желающих перерабатывать отходы, к металлургам и калийщикам. Применительно к истокам семейных отношений: я делаю все, что положено, но не по любви, а в порядке исполнения навязанных мне супружеских обязанностей. Процесс идет, но нехотя, из-под палки. Недовольной этим могу быть не только я, но и мои родители – министерства.
   Если судить по обращению Камского обкома в ЦК, то «наши» решили пойти еще дальше. Над «ней» и над «ним» поставить постороннего дядьку. Чтобы он каждый день решал: кому бегать по лесам и какое зверье добывать, кому и что готовить, кому кого и когда рожать.
   «Дядьке» явно не хотелось возиться с ухаживанием и обольщением. Это была заявка на разрешение насиловать.
   Хуже, что это была не последняя загадка. В разное время в СССР существовали две принципиальные системы управления экономикой: отраслевая (министерства), территориальная (совнархозы). Каждая имела свою логику, свои плюсы и минусы. ТПК как управляющая система был ни тем ни другим. Минисовнархоз? Урезанное министерство? Насколько все это естественно, жизнеспособно?
   Варин научный шеф доцент Ручьев, положивший не один десяток лет на изучение ТПК, на эти вопросы ответить ей не смог. В рамках ТПК все годы он занимался исключительно вопросами рационального размещения предприятий. Чтобы они были привязаны к сырьевой базе, могли по максимуму кооперироваться между собой, имели надежные источники электроэнергии, транспортные коммуникации.
   Если сравнить его деятельность с автомобилестроителями, то экономист-географ Ручьев конструировал автомобили. Кто и как будет ими управлять, было не его научной делянкой. Несмотря на преобладание в стране Советов всенародной собственности, старый интеллигент Ручьев избегал разгуливать в чужих владениях, заглядывать не в свой карман и по мере своих сил старался «не желать жены ближнего своего».
   Итак, вопрос Вари: «Зачем и кому все это надо?», завис.
   Год, отведенный на разработку состава и структуры СК ТПК, пролетел как одно мгновение. Подошло время представить официальный отчет в Госплан.
   Лично для себя Варвара Дьякова вердикт по предложению создать Северо-Камский ТПК определила кратко и однозначно: в лучшем случае – заблуждение дилетантов, в худшем – вредная авантюра. Но положить на бумагу в таком виде плод своих размышлений воздержалась. В научной среде подобная терминология используется в исключительных случаях.
   В адаптированном для высокого руководства варианте форма приговора была смягчена, но смысл сохранился:
   – для решения поставленной задачи выбран вариант с наименьшим потенциалом эффективности;
   – создание специальной структуры по управлению ТПК усугубит конфликт интересов между территориальными и отраслевыми органами управления.
   Формально руководителем темы был заместитель директора НИИ Госплана Климов. Человек он был дипломатичный, искушенный в бюрократических играх. Прочитав такой вывод своего главного подрядчика, он присвистнул. Как специалист он полностью был солидарен с молодыми коллегами. Но в таких деликатных вопросах и такого уровня мало быть специалистом. Надо еще быть и политиком. Камское руководство следовало подготовить к возможному щелчку по носу.
   Титульный лист отчета срочно был перепечатан. Под названием темы в скобках появилась надпись: «Материал для обсуждения».
   Два экземпляра отчета срочно были отправлены в Камск для предварительного ознакомления. Через две недели там же состоялось и само обсуждение. Разработчика представляли Климов и Дьякова. Хозяев – секретарь обкома по промышленности, председатель облплана и придумщик этой эпопеи – секретарь Солегорского горкома Костин.
   Участники совещания не успели расположиться за большим столом в кабинете секретаря по промышленности, как дал о себе знать прямой телефон «первого»:
   – Москва перенесла на завтра селекторное совещание. У меня появилось «окошко» в сорок пять минут. Ты давно начал совещание по ТПК? Еще не начал? Отлично. Заходите всей компанией, мне тоже не вредно послушать.
   На изложение позиции НИИ Варе дали двадцать минут.
   Спокойнее всего отнесся к разгромному заключению председатель облплана. Суть предложения северокамских лидеров он толком не понял. В подготовке документов «в верха», в последующей переписке облисполкому и ему лично удалось остаться в стороне. Что позволяло в случае успеха проекта легонько, но прислониться к победителям, а при неудаче сделать удивленные глаза:
   – Мы-то при чем?
   Похоже, дело шло ко второму.
   Секретарь обкома чувствовал себя не так уютно. Хотя с самого начала затея с ТПК была ему не по душе, а ее автор давно вызывал рвотный рефлекс, влип он в эту историю по самые уши. В свое время именно он произнес фразу:
   – Все же это не повод ссориться с Капитоновым!
   Именно после этих слов его шеф Ячменев вздохнул, но поставил свою подпись.
   Хотя можно было потратить еще полмесяца на подготовку аргументированного отказа, мобилизовав для этого «яйцеголовых». Ту же девицу в их числе. И с порога дать отлуп пижону Костину, не дожидаясь, пока тебя на виду у всех приложат мордой об стол.
   Мысль, посетившая Костина, после того как он уже на слух воспринял выводы, содержащиеся в «материале», уместилась в одно слово: «Заигрался?».
   Вспомнив о своей дипломной работе, он попытался опровергнуть своих оппонентов:
   – Почему вы считаете, что другие подходы к обеспечению комплексности использования ресурсов региона являются более эффективными?
   – Вообще-то в отчете все изложено, но если этого мало, придется провести экономический ликбез, – показал зубы Климов. – Апробированных подходов мы знаем три: передача и переподчинение отдельных производств от одних предприятий другим; объединение всех производственных субъектов в единый комбинат; совершенствование ценообразования – стимулирование более глубокой переработки. Ваш подход оригинальный: создание единого органа управления многоотраслевым производством и социальной сферой территории, границы которой не совпадают с административным делением. Даже в названии видны эклектика и сопутствующие ей противоречия. В первую очередь – с интересами большого числа ведомств.
   – Вы, сами того не желая, искусственно усложнили задачу, – вступила Дьякова. – К двум существующим системам управления социальной сферой на территории (партийной и советской) добавили конкурирующую – третью. Как она размежуется с районной властью? Да и с областной? При попытке реализации вашего предложения только эти два сюжета обрекают здравую идею комбинирования на провал.
   Слова «сами того не желая» и доброжелательный Варин тон секретарь по промышленности воспринял как проявление слабости критиков.
   – «Обрекают на провал». Девушка, вы не много на себя берете? – вскипел секретарь.
   При всем своем миролюбии, хамства Варя не терпела.
   – Я вам не девушка, а вы не разборчивый кавалер, пригласивший меня на свидание. Я как эксперт довожу до вас свое мнение. Не ощущения, не эмоции, а мнение, основанное на объективном исследовании предложения. Если нужны пояснения, дополнительная аргументация, детализация, уточняющие вопросы, милости прошу. Мой экспертный стаж всего-то немногим больше трех лет. Но работала я исключительно с документами всесоюзного уровня. И вынуждена сообщить, что такого невнятного и сырого предложения, как ваше, я не встречала. И последнее. Таким тоном со мной даже Игорь Александрович не разговаривал. Хотя имел основания.
   В кабинете первого лица Камской области повисла напряженная тишина. Нарушил ее хозяин кабинета:
   – Прошу прощения, что не по теме. Вы не могли бы уточнить должность и фамилию Игоря Александровича, который… имел основания?
   – Моисеев. Художественный руководитель ансамбля, народный артист СССР.
   Такого смеха в этом кабинете давно не было слышно. Басом во весь голос грохотал Ячменев, в унисон с ним раздавался тенорок Климова. Не в силах сдержать себя, заливались председатель облплана и секретарь по промышленности.
   Впрочем, два участника совещания молча сдержанно улыбались. Варя никак не могла сообразить, что такого веселого она произнесла, а секретарю Солегорского горкома Костину было совершенно ясно, что очень скоро ему будет не до смеха.
   Успокоившись, Ячменев обратился к своему подчиненному:
   – То, что ты чувства юмора не потерял, это похвально. Но за «сырость» и «невнятность» отвечать будете вместе с Костиным. Без скидок. К гостям у меня просьба: помогите с меньшим позором выбраться из трясины, в которой мы оказались.
   – Да вы не преувеличивайте, Всеволод Борисович! – отозвался Климов. – Конечно, поможем, сделаем с максимальной деликатностью. Хотя и в представленном варианте кровожадности нет. Обращаю ваше внимание на последний абзац отчета: «Проблема является актуальной и не только для Камской области… Рекомендуется продолжить поиск…». Другими словами: «Еще не вечер». Варвара Васильевна всегда рядом и готова помочь. Она же у нас голубь мира! Ну, клюнет раз-другой ради жизни на земле и пользы дела.
   Как говорят дипломаты, оставшиеся двадцать минут совещания «прошли в дружеской и конструктивной обстановке».
   Этим же вечером Ячменев встретил ректора университета на премьере нового балета.
   – Петр Павлович, у меня сегодня вечер открытий, связанных с одной университетской молодой особой.
   – Заинтриговали, Всеволод Борисович.
   – Мы просили университет представить кандидатуру депутата Верховного Совета РСФСР на предстоящие выборы.
   – Помню. Женщина, до тридцати пяти лет, научный работник, социально активная, беспартийная, замужем, в жилплощади не нуждается.
   – Потрясающая память.
   – Ничего удивительного. У нас одна кандидатура, а у вас десятки, всех не упомнишь.
   – Тогда вы наверняка помните, кого конкретно представили.
   – Заведующую лабораторией, кандидата наук Дьякову.
   – Правильно. Сегодня утром мне доложили о ней. Мысленно поставил пятерку. Особенно когда посмотрел фотографию. Потом уточнил: кто муж? Оказывается, председатель райисполкома. Молодой, растущий. Для него это хорошо, а для слуги народа плохо. Скажут: жена начальника, по блату. А днем посмотрел на нее на совещании по ТПК. «Катюша»!
   – Она Варвара, Всеволод Борисович.
   – Знаю. Но все равно «Катюша» – гвардейский миномет.
   И Ячменев рассказал ректору «историю с Моисеевым».
   – И вы решили все же направить ее в депутаты?
   – Не такой уж я любитель рисковать. В Верховном Совете народ разный. Вдруг кто-нибудь из знатных сморозит глупость, а «Катюша» сразу по нему залпом. Смешает с землей или с чем похуже. А виноват кто? Ячменев! Вздохнул, но остался при своем.
   – Жаль! Значит, не украсит собой Варя балы Верховного Совета.
   – Не понял.
   – Это у нас с Дьяковыми маленькая тайна. Но не от первого секретаря обкома. История длинная, если не возражаете, в следующем антракте расскажу.
   О том, что его половина чуть не стала депутатом Верховного Совета, Дьяков узнал от бывшего университетского коллеги, а ныне заместителя заведующего орготделом обкома Жоры Трофимова. Лично он, Трофимов, докладывал Ячменеву о кандидатах в парламентарии. И ему же первый секретарь в конце дня дал распоряжение:
   – Дьякову из списка исключи. До лучших времен.
   Жору раздирало любопытство: что подразумевал Ячменев под «лучшими временами»? Поэтому и раскрыл партийную тайну старому приятелю Сане Дьякову. Вдруг он в курсе? Оказалось, что он «по нулям».
   В выходной день Дьяков поинтересовался у дорогой супруги:
   – На прошедшей неделе пути первого секретаря обкома и твои случайно не пересеклись?
   – Представь себе, да.
   – И ты мне об этом не сказала! Можно подумать, что это так же важно, как побывать у маникюрши.
   – Санечка, не сердись. Приглашали не к Ячменеву, а к секретарю по промышленности. И получилось все как-то несерьезно. Даже не знаю: хорошо или плохо. На всякий случай я решила тебя не огорчать.
   – Спасибо за заботу. А теперь рассказывай подробно, как в стенограмме.
   После завершения Вариного монолога Дьяков облегченно вздохнул.
   Глупостей его Варька не натворила. Даже с чиновничьей точки зрения. Врезала «промышленнику»? Так это по делу. Похоже, что Ячменеву ее реакция даже понравилась. И Князь Всеволод, тормознув девушку, конечно, прав. Выпускать такую буйную в самые верха – это слишком.
   Хорошо, что о своем недолгом присутствии в депутатском списке Варя даже не догадывается. Если не знаешь, что подарок, который собирались тебе преподнести, умыкнули еще до вручения, какая беда? А так бы еще вздыхала в подушку.
   Был еще один глубоко спрятанный повод обрести спокойствие.
   На отсутствие наблюдательности Дьяков пожаловаться не мог. И последние два-три года он замечал, как стремительно набирала силу его Пружинка. Как специалист, как личность, как женщина. Большинство ее ровесниц, перешагнув «тридцатку», довольно резко превращались в «теток», а Варюха, наоборот, все больше излучала шарм.
   Она хорошо смотрелась на фоне энергичного, подающего надежды, статного спутника жизни.
   А если бы Варя угодила в депутаты?
   Он поежился, представив, как кто-то из их знакомых произносит:
   – А Саня хорошо смотрится на фоне депутата Дьяковой!
   – Чур меня, – про себя произнес Александр Игоревич. – Неужели «никого впереди» актуально и внутри семьи?

   На то, чтобы тихо, без меди духового оркестра и прощальных залпов почетного караула, похоронить идею о СК ТПК, потребовалось еще около года. Наука в лице НИИ Госплана порекомендовала Камскому обкому решить проблему путем создания комбината на базе существующих предприятий пяти министерств. Обком вяло обратился с этой рекомендацией к министерствам. Министерства, не сговариваясь, сообщили о наличии массы объективных препятствий создания такого монстра и преждевременности подобных действий.
   Ответы были обобщены наукой и признаны обоснованными. Обком с заключением НИИ Госплана согласился, доведя это мнение до Госплана и ЦК. Госплан обратился в ЦК с просьбой: вопрос с контроля снять. Что и было сделано.
   Спи спокойно, дорогой товарищ.
   Но к двум товарищам спокойный сон не приходил.
   Костина мало что сняли с поста первого секретаря Солегорского горкома, но и изощренно над ним надругались: отправили в очную аспирантуру. ТПК остался в памяти как страшный сон.

   Не самые приятные сновидения посещали и Варю. Главная научная тема лаборатории оказалась тупиковой. Не было гарантии, что следующая будет со счастливым и продолжительным концом. Но и ее еще надо было найти и обеспечить финансированием. Хотя это было еще впереди, а пока следовало раздать старые долги.
   Председатель облплана в свои пятьдесят с небольшим лет, из которых полтора десятка он провел на этой высокой и неспокойной должности, оказался толковым, несуетливым мужиком, с полуслова отличающим дело от болтовни. Он всегда готов был оказать помощь, но когда разговор заходил о высоких, но бесполезных материях, мог коротко и очень обидно припечатать.
   За год совместной работы у Вари сложились с ним конструктивные и доверительные отношения. Наверное, поэтому Варя разоткровенничалась с суровым плановиком, зайдя к нему летом семьдесят шестого попрощаться после завершения темы.
   Расставание началось с того, что Варя неловко сунула плановику сверток с бутылкой коньяка (совет практичного мужа):
   – Игорь Анатольевич, не могла не зайти. Хочу поблагодарить за доброе отношение и, главное, за неоценимую помощь.
   – Ну уж загнула, Варвара Васильевна. Вполне ценимую, – он посмотрел на этикетку. – Молдавский, пять звездочек. Это достойная оценка. Тем более что делали мы общее дело, и работать мне с тобой было очень комфортно. Одно жаль, что дело, на которое мы год убили, мягко говоря, не самое правое.
   После этих слов Варю и понесло.
   – Я с вами в одном не соглашусь, Игорь Анатольевич. Задача комплексного использования Северо-Камского месторождения более чем актуальная. Но перед нами так ее поставили, что мы вместо того чтобы подсказать, обосновать, как это грамотнее сделать, занимались совсем другим. Первый год разгадывали чужую глупость. Второй – маскировали эту глупость от высокого руководства. У моего деда, литейщика с «Мотора», есть любимое выражение: «дурная работа». «Дурная» – значит, бесполезная, никчемная. Три четверти того, чем мы занимались по ТПК – это «дурная работа». И половина по «развороту рек» – тоже дурная. Мы – представители науки – постоянно стремимся, чтобы обойти, обмануть объективные экономические законы. Ну не лежит у меня душа к дурной работе!
   – Как ни грустно признаться, но я с тобой солидарен, Варвара Васильевна. Я первые десять лет после университета на заводе работал. Вот там, внутри, в процессе производства, политика и идеология в экономику почти не лезут. «Штампуй больше, качеством повыше, экономь». Правила поведения, полезные ударнику как коммунистического, так и капиталистического труда. Но как только высунулся из-за заводского забора на улицу, начинаются все эти нескладухи, о которых ты печалишься. Слушай, Васильевна. Тебе все это действительно портит настроение? Или минутная слабость?
   – Очень даже портит, Игорь Анатольевич.
   – Это недопустимо, ибо ускоряет появление морщинок. Всем советским женщинам мы посодействовать не сможем, но лучшим из них, вроде тебя, вполне. Подумай в свободное время вот над чем. И с Дьяковым своим посоветуйся. Я его давно заприметил. Он у тебя твердо по земле ходит. Ты, Васильевна, аналитик от Бога. И еще от ревизора тебе немало перепало. На экономическом факультете у вас читают дисциплины по анализу, ревизии, контролю хозяйственной деятельности на предприятии. Чистой воды ремесло и никакой философии. По моему разумению – это твое. Ты же кандидат экономических наук. Сделай ручкой прощальный привет своим географам, переходи к экономистам. Читай лекции в свое удовольствие, подрабатывай по договору.
   По ревизии я тебе фронт работ на две пятилетки обеспечу. Не только тебе, но и всей твоей лаборатории.
   Дьяков к новому предполагаемому профессиональному повороту жены отнесся без эмоций, нейтрально.
   – Смотри, Варюха, это твой выбор.
   До начала нового учебного года оставалось полтора месяца, университетский народ был в отпусках, но Варя, кого требовалось, нашла, уговорила, нужные подписи получила.
   Уже пятого сентября в качестве старшего преподавателя экономического факультета она прочитала свою первую лекцию по «анализу». В январе семьдесят седьмого четыре группы третьекурсников сдали экзамен по ее дисциплине. Сдали хорошо. С последнего экзамена она пришла часов в восемь вечера с огромным букетом.
   – Вот так-то, Дьяков! Жизнь налаживается. Как у тебя со здоровьем, товарищ председатель?
   Подвох он почувствовал, но его содержания не угадал.
   – Готов к труду и обороне!
   – А к наступлению?
   – Хоть сейчас!
   Варя взглянула на часы.
   – Прямо сейчас, пожалуй, еще рановато, а часика через три – в самый раз. Пора, Александр Игоревич, отдать долг державе, внести личный вклад хотя бы в прямое воспроизводство населения. Да и Павлик делал заявочку на братика или сестричку.
   Новый дом, в котором Дьяковы недавно получили трехкомнатную квартиру, находился в трехстах метрах от городского стадиона «Юность», к которому примыкал небольшой старый и уютный парк. Неудивительно, что при первой возможности Варя с пятилетним Павликом спешили сюда. Зимой покататься с ледяных горок, летом – на велосипеде, погулять и посмотреть на играющий, бегающий и прыгающий народ.
   Был теплый апрельский день. В секторе для метания диска Павлик восстанавливал утраченные за зиму навыки вождения двухколесного велосипеда, Варя давала тренерские советы и подстраховывала от падения.
   Компания из ребят и девочек лет пятнадцати-шестнадцати в этот момент резвилась рядом с ними вокруг ямы для прыжков в длину. Ребята разбегались как обычно, но, оттолкнувшись от доски, пытались в воздухе развернуться на сто восемьдесят градусов и приземлиться лицом к направлению разбега. Прыжки сопровождались падениями и визгом. Это зрелище показалось Павлику более интересным, чем укрощение железного коня, и он потащил маму поближе к месту действия.
   Наблюдая за этим новым для нее упражнением, Варя подумала, что за последние десять лет она второй раз рискованно выполняет подобный финт: изо всех сил разбегается, чтобы улететь подальше вперед, а потом, одумавшись, пытается развернуться и свернуть на другую дорожку. Первый раз это случилось с ее хореографической карьерой, теперь – с научно-руководящей деятельностью.
   «Да, рискую, но не без успеха», – гордо подумала Варя.
   От этой мысли она как бы воспарила в воздухе, но ощутила легкую тошноту.
   «Не слишком ли высоко запрыгнула?» – мелькнул предупреждающий вопрос.
   Высота здесь была ни при чем. Сигнал о себе подавала будущая сестричка Павлика.

Атаманов. Сентябрь 1977

   К концу семидесятых времена сталинских наркомов, колесивших в своих персональных штабных вагонах по необъятному СССР с целью лично увидеть и почувствовать, как и чем дышат их подчиненные, ушли в историю. Министры пересели на самолеты. Кроме министра путей сообщения. Авиацией он, конечно, пользовался, но не упускал случая проинспектировать свое разветвленное хозяйство «с колес».
   Два сентябрьских дня железнодорожный министр провел на Камском отделении дороги. И все эти дни его сопровождал первый секретарь обкома Ячменев.
   Это было проверенное десятилетиями правило хорошего тона. Не просто хорошего, а очень хорошего. К тому же полезного.
   С точки зрения протокола это было проявление гостеприимства. Хозяина территории – к хозяину всесоюзной отрасли. Их равенство было закреплено партийным статусом: оба были членами ЦК.
   Польза гостеприимства заключалась и в наведении личных, неформальных «мостов» между двумя уважаемыми людьми. Мостов, обеспечивающих определенную доверительность, возможность договориться, в меру проигнорировать некоторые каноны и запреты.
   Когда в область приезжал гость такого ранга, в его честь из обкомовской автобазы выкатывали единственную в области «Чайку». Обычно местное руководство колесило по дорогам на черных «Волгах», а по районному бездорожью – на обычных «козлах» – уазиках.
   Непременным атрибутом подобных визитов был «отвальный» обед или ужин «на площадях» хозяина. Если гость прилетал своим «бортом» или приезжал персональным вагоном, первые два лица области и местный руководитель подведомственного предприятия приглашались в салон для «продолговатого посошка».
   Но этим программа визита не завершалась. После того как самолет или поезд гостя скрывался за горизонтом, за тем же «отвальным» столом по горячим следам проводилось подведение итогов. Оно было не только деловым: завтра подготовить проекты писем, заявок, отгрузить в Воронеж три цистерны бензина. Но и для души: расслабиться после напряженной работы.
   На этот раз «разбор полетов» Ячменев провел минут за сорок, завершив словами:
   – В целом, товарищи, лицом в грязь не ударили! Уверен, что минимум год память у министра о нашей губернии будет доброй. С подкреплением деньгами и фондами. За что всех от души благодарю! Давайте за это по последней, и все свободны!
   В этот момент его взгляд остановился на Атаманове.
   – Задержись на минутку.
   Народ потянулся к выходу, поглядывая на приторможенного Атаманова.
   – Я весь внимание, Всеволод Борисович.
   – Николай Петрович, в том, что показали министру все, как на ВДНХ [39 - Выставка достижений народного хозяйства.], на девяносто процентов твоя личная заслуга. И заслуга не столько в том, что хорошо показал. У тебя было что выложить на витрину. Это, как понимаешь, работает и на мой личный авторитет. Я такое не забываю. Это за здравие. Теперь за упокой. Министр результатами твоей работы доволен, но методами – не совсем. Года три назад я рекомендовал тебе аккуратнее быть с начальником дороги.
   – Уже четыре года назад, Всеволод Борисович.
   – Тем более. Прошло четыре года, а товарища Бычкова ты по-прежнему систематически огорчаешь. И министр осведомлен, что за последние полтора года ты получил два взыскания. Кстати, почему я об этом не знаю?
   – Оба «без занесения», а накрыть стол по их поводу я не догадался.
   – Хоть по делу?
   – Первый выговор за то, что, получив три новых тепловоза, я четыре старых списал по моральному износу. По физическому им еще срок не вышел. И они до сих пор возили бы груза меньше, чем эти три, а топлива жрали бы в два раза больше.
   – А второй?
   – Второй не выговор, а бедняцкое счастье, Всеволод Борисович. Звонит мой ангел-хранитель Вячеслав Вячеславович, он же заместитель министра. Помоги, говорит, узбекам с тарной дощечкой, ящиков для фруктов не хватает.
   Они в сезон за дощечку золотом готовы платить. А у меня экономия угля образовалась за прошедшую мягкую зиму. Я этот уголь Дьякову на Биржу приспособил. Знаете о ней?
   – Наслышан.
   – Они уголь отправили металлургам, металлурги лесозаготовителям шлаковую брусчатку для поселков, а те нам тарную дощечку. Угадайте с трех раз, что нам узбеки за нее предложили?
   – Теряешь над собой контроль, Атаманов. В Камской области вопросы задаю я.
   – Извините. Все равно бы не отгадали. Облицовочный мрамор! Тот самый, что вам на Дворце железнодорожников так понравился. А с Бычковым я все это не согласовал. Вот он и рассердился.
   – Если бы согласовал, получил бы разрешение?
   – Думаю, что да. Уголек-то портился, к тому же замораживание оборотных средств.
   – Так поклонился бы ему. Побоялся надломиться?
   – Да не думал я об этом. Все часами решалось.
   – Да, Атаманов. Хреновое воспитание – это надолго. Придется мне этот нарыв ликвидировать. Ты же у нас депутат горсовета.
   – Третий созыв.
   – На октябрьской сессии будем избирать тебя председателем горисполкома. Как говорят за кордоном, мэром. Согласия не спрашиваю, времени на раздумывание не даю. Все остальные варианты у тебя за пределами Камской области. Моей! Понял?
   – Неужели, Всеволод Борисович, я на вид такой тупой? Все предельно доходчиво. Более того, уверен, что в новой должности у меня с Бычковым если не любовь, то дружба будет. На равных с ним работать вполне можно.
   – Вскрытие покажет. Завтра зайди. Время уточни у секретаря.
   Вечером на домашней «вечерней оперативке» Атаманов посетовал:
   – Как же ты, мать, теперь будешь до меня народное мнение нести? Миллион городских – это тебе не пара сотен конторских. Их голосов тебе не услышать.
   – Нам миллион и не нужен. Я метод выборочного контроля еще не забыла. Из автобуса, из трамвая и из очереди в магазине я тебе такую информацию доставлю, что социологи от зависти поседеют. Учти еще, что наша корреспондентская сеть растет. Мишка в свои двенадцать по вопросам среднего образования и физкультурной подготовки уже высказывает интересные соображения. Это он дома упрямый, все ему не так. А в школе образец контактности и объективности.
   – Ладно, успокоила.

Дьяков. Август 1978

   В каждом учреждении имеется свой незаменимый человек. Им может быть слесарь-сантехник, который умеет все. Или секретарь директора, знающая все и обо всех. А кто может сравниться с бухгалтершей профкома, способной выручить любого?
   В Камском облисполкоме незаменимым был его секретарь Рудольф Иванович Лацис. Нам неизвестно, по какой причине одну и ту же должность на союзном и республиканском уровне назвали «управляющий делами», а на областном – «секретарь». В облисполкоме, где в этой должности он трудился почти два десятка лет, народ был грамотный, не раз изучавший историю КПСС, а потому знавший, что управляющим делами Совнаркома при Владимире Ильиче Ленине был товарищ Бонч-Бруевич. Сначала Лациса Бонч-Бруевичем называли «за глаза», а потом, заметив, что подпольная кличка ему нравится, «в лицо».
   – Рудольф Иванович, мне передали, что вы хотели меня видеть, – произнес с порога секретарского кабинета Дьяков.
   – Правильно передали. Есть о чем побеседовать. Александр Игоревич, для вас не секрет, что я не один раз просил руководство отпустить меня, как теперь говорят, «на заслуженный отдых». На этот раз к просьбе отнеслись творчески. Пообещали ее удовлетворить через год, а пока посоветовали назначить на вакантную должность заведующего организационно-инструкторским отделом исполкома достойного человека. Чтобы за год я его «поднатаскал». Что делать? Согласился и одновременно внес кандидатуру преемника. Вашу. Чем, надеюсь, не очень вас огорчил.
   Бонч-Бруевич открыл сейф, достал скоросшиватель, в котором находились всего две страницы машинописного текста, и протянул их собеседнику. Это была копия рекомендации Лациса Р. И. назначить Дьякова А. И. заведующим орготделом с последующим повышением на должность секретаря облисполкома.
   – Насколько мне известно, реакция руководства положительная, и я решил вас подготовить к предстоящим беседам.
   После душевных разговоров с первыми лицами области и куратором в ЦК КПСС, уже в августе в малом зале облисполкома Рудольф Иванович Лацис представил сотрудникам орготдела их нового руководителя – Александра Игоревича Дьякова.
   Из второго ряда на него с явным интересом смотрели большие черные глаза. Где же он их видел? Эта загадка даже мешала ему сосредоточиться на своем программном выступлении. Только когда церемония знакомства с подчиненными завершилась и они потянулись к выходу, Дьяков вспомнил: Оксана – Допомога.
   – Оксана! Ты здесь как оказалась? – окликнул он Барину соратницу.
   – По распределению. Уже третий год завершаю. Даже в начальницы выбилась. Командую сектором делопроизводства.
   – Рад видеть.
   – Я тоже, Александр Игоревич, – ответила, покраснев, заведующая сектором.
   Новый кабинет Дьякова в девятиэтажной «стекляшке» – здании облисполкома, был довольно скромным на вид, но не по содержанию. Его хозяин отвечал за взаимодействие облисполкома с четырьмя десятками городских и районных Советов области, за назначение их руководства, организацию всевозможных выборов.
   Начать работу на новом месте Дьякову пришлось с назначения собственного «наследника» – председателя исполкома Левобережного района города Камска.
   В кадровой политике назначения руководителей советских органов существовали три наиболее типичные схемы. Первая, самая логичная, – из числа заместителей. В соответствии с ней четыре года назад назначили его. В основе второй схемы была ротация советских и партийных кадров. «Простого» (не первого) секретаря райкома партии, а то и заведующего отделом, избирали председателем исполкома того же района или «привозили на повышение» в другой район или город области. Третья схема предусматривала переход на советскую работу хозяйственного руководителя. По ней председателем Камского горисполкома избрали железнодорожника Атаманова.
   Как правило, кандидатуру на освободившуюся должность подбирал отдел, который возглавил Дьяков. Но бывали и исключения. Особенно когда требовалось пристроить «хорошего человека».
   «Хороший» человек засиделся в заместителях заведующего общим отделом обкома. Фактически девятый год он был завхозом обкома. Завхозом образцовым. До обкома он работал начальником небольшого строительного управления, был в нем не великим, но хозяином. В обкоме же оказался «на подхвате», что его тяготило. В конце концов «завхоз» обратился лично к Ячменеву с просьбой перевести на «живую работу», пусть и того же уровня.
   – На райисполком пойдешь?
   – Пойду.
   – Тогда первая вакансия твоя.
   Дьякову и его отделу оставалось лишь оформить, как тогда говорили, «проштамповать» уже готовое решение.
   Передавая своему преемнику дела, Дьяков не забыл сообщить ему, что отныне тот является руководителем райкомовской Секции инфраструктуры – покровителем Биржи. Эту информацию он сопроводил некоторыми советами. О деликатных вопросах распределения биржевой «сверхприбыли», естественно, умолчал. Но сразу же позвонил Фиме и предложил встретиться.
   – На новой должности у меня не будет повода соприкасаться с Биржей. Прав был твой папа, придется оформлять развод.
   – И соответствующие алименты. Тем более что в нашей небольшой кубышке кое-что поднакопилось.
   – Ты, Фима, не думал, продолжать ли тебе сотрудничать с новым председателем по Бирже?
   – Так же, как с тобой? Конечно, нет. Если бы даже я был голым и босым. Пополнять семейный бюджет на основе случайных связей – смесь наивности с преступностью. Мы с нашим ангелом-хранителем Надеждой Васильевной обсуждали твой уход и единогласно пришли к решению закрыть все операции, связанные с формированием и использованием «фонда недопущенных потерь», его обналичкой и распределением.
   Через две недели главный бухгалтер Биржи Надежда Васильевна уволилась «по собственному желанию». Предварительно она сделала все возможное, чтобы совместная деятельность их трио во благо развития «Сервисного центра инфраструктуры» ушла в историю, не оставив нежелательных следов.
   Последним, с кем переговорил Дьяков, навсегда покидая свой райисполкомовский кабинет, был Влад Скачко. В марте, отпуская своего помощника в академический отпуск, Дьяков пожелал ему успешного завершения учебы и выдал директиву:
   – Заходи сразу после получения диплома. Обсудим будущую работу.
   И шеф, и его подчиненный были уверены, что будущая работа будет совместной. После приглашения в облисполком Дьяков предложил этот разговор отодвинуть до полной ясности. Теперь ясность наступила.
   – Влад, учитывая твой деловой талант, в райисполкоме я собирался предложить тебе должность заместителя начальника в отделе ЖКХ. Диплом у тебя на руках, физиономия в наших коридорах примелькалась, народ воспримет это назначение как должное. Приказ могу подписать хоть сегодня, хотя делать это в последний день пребывания в должности является нарушением чиновничьей этики. В облисполкоме моя должность выше, чем здесь, но собственный аппарат в единственном числе. Только секретарь. И ты там человек новый. К себе в отдел могу тебя взять лишь инструктором. Между нами еще два заместителя. Это значит, что прямого подчинения не будет. Думаю, что в инструкторах ты не засидишься, но это только прогноз. Неизвестно, откуда и какой ветер дунет. Думай и решай. Если останешься в райисполкоме, на все раздумья десять минут. Через пятнадцать я уезжаю, а завтра моя подпись будет недействительной.
   – Спасибо, Александр Игоревич. У меня было время подумать. Непосредственно с вами я хотел бы работать в любом качестве. Но если не складывается… Вы подметили мою склонность к хозяйственной деятельности. В облисполкоме на моем уровне я ничего интересного не вижу. А за его пределами одну привлекательную точку приглядел. Вы знаете, что Атаманов пробил строительство в Камске сервисного центра для легковых автомобилей? По примеру ВАЗа. Даже название придумали – «Стрела». Уже назначили директора. Вы с ним знакомы. Григорий Харитонович. Когда он работал инструктором в транспортном отделе горкома, вы мне поручали помочь ему с цементом на ремонт трамвайного депо. Я ему известен и как технарь. Три года назад перебирал движок на его личной «Волге». На «Стрелу» он пригласил меня своим заместителем.
   – Помню. Нормальный мужик. И все же – ты хорошо подумал?
   – Очень даже хорошо. Тем более что тогда наши с вами контакты точно не прервутся.
   – Не понял.
   – Варвара Васильевна сказала, что покупает для себя «Москвичок». Значит, ТО, запчасти, масла…
   Дьяков расхохотался.
   – Тогда используем служебное положение в личных, корыстных целях.
   – Куда без этого. Александр Игоревич!
   – Моя помощь понадобится?
   – Спасибо, пока нет.
   – Тогда шуруй! И чтобы никого впереди!
   Дьяков еще раз осмотрел кабинет – не забыл ли чего, и нажал кнопку селектора:
   – Зоя, зайди, пожалуйста, – пригласил он секретаря. – Хочу поблагодарить тебя за все и попрощаться. С удовольствием бы взял с собой, но на «живое место» не могу. Возьми, пожалуйста, ключи: один от кабинета, другой от сейфа. Передашь новому хозяину.
   – И вам спасибо. Александр Игоревич!

Морозовский. 1978

   Преемник Дьякова на посту председателя Левобережного райисполкома был человеком дотошным. Для него не существовало дел важных или неважных. Были «горящие» и те, что могут потерпеть. Но когда очередь доходила до вторых, он вгрызался в них и пережевывал до мельчайшей фракции. Как рекомендует медицина.
   Биржа была обречена на ожидание. В нормативных документах о местных Советах эта структура даже не упоминалась. Но месяца через три работы в новой должности Преемник обратил внимание, что очень даже солидные и нужные люди обращаются к нему с просьбой «решить вопрос через Биржу». Чтобы вопрос решать, надо хотя бы представлять, в какой оранжерее он цветет и пахнет. Так Биржа, нарушив очередь, досрочно оказалась в поле зрения Преемника.
   Первым делом он отыскал папочку с надписью «Секция инфраструктуры», которую ему передал при расставании Дьяков. Внимательно прочитал, но ничего дельного не обнаружил. Все же чтение прошло не без пользы. Оказалось, что Секция числится под Комиссаром и пару раз в год ее следует собирать. Для порядка.
   На всякий случай он зашел с этой папочкой к шефу и поинтересовался:
   – Нет ли особых указаний?
   – Секция – это флаг. А пароход, на котором флаг развевается, называется, дай Бог памяти, «Сервисный центр». В народе – «Биржа». Формально он существует при быткомбинате, неформально – быткомбинат при нем. Пароход коптит под нашим флагом лет пять-шесть. Значит, что-то перевозит. Если бы только гудел у причала, пар давно бы закончился. Насколько я помню, за него нас не ругали. Последний раз хвалили с год назад. Кажется, за эффективное использование снегоуборочной техники. Дважды работой Биржи интересовался Ячменев. Реакция нейтральная. Твоя задача: начатое продолжать и не погубить. Если придумаешь что-то новое, полезное, честь тебе и хвала.
   Прямо от Комиссара, без предупреждения, Преемник нагрянул в Сервисный центр.
   Контора оказалась небольшой, но с признаками дееспособности.
   Перед зданием на асфальтированной площадке стояли два УАЗа-«буханки» и грузовик ЗИЛ с фирменной надписью «СЕРВИСНЫЙ ЦЕНТР БК (Камск)». ЗИЛ пыхтел невыключенным двигателем. Значит, приехал ненадолго.
   Внутри здания звонили телефоны. Неспешно, по-деловому между кабинетами перемещался народ. В уютном холле на трех диванах, шурша бумагами, ожидали своей очереди человек пять-шесть.
   Директор Центра рассказал Преемнику о технологии приемки информации об излишках и спросе, представил специалистов, на которых держался обмен.
   Журнал учета сделок и бухгалтерский отчет впечатляли.
   Директор держался уверенно, но на тех вопросах, что поглубже, поплыл. Толком не мог сказать, как определяется цена избыточных ресурсов, по ценникам или как неликвиды. Сообщил, что часть излишков работники Биржи, не ожидая предложения, находят сами, предлагая заводчанам «пошуровать по сусекам». Но не смог даже примерно назвать процент добычи. Впрочем, присутствующие при беседе специалисты на эти и подобные вопросы отвечали толково. И не раз в этих подсказках мелькала фамилия Морозовский.
   Главное впечатление, которое Преемник вынес из визита: дело серьезное и во многом полезное. На самотек его пускать не стоит.
   В жизни для полного счастья всегда чего-то недостает. В соленом огурчике – твердости, в автомобиле – резвости, в любимой женщине – преодоления усталости, появившейся в самый неподходящий момент. Так было и с новой работой. У председателя райисполкома было много прав, но явно не хватало средств эти права вкусить. Биржа позволяла это противоречие если не устранить, то приуменьшить.
   Услышанную в молодости поговорку «в семье муж – голова, а жена – шея» Преемник много лет использовал для выяснения, «кто есть кто» в руководстве той или иной структурой. На Бирже головы и шеи он пока не обнаружил. Судя по грамотным и шустрым сотрудникам, с «руками» и «ногами» все было в норме. Но на «голову» или тем более на шею, которая поворачивает голову в нужную сторону, директор Биржи явно не тянул. Разве что на задницу с позвоночником, чтобы все, что нужно, к ним крепить.
   Кто же вел Биржу правильным курсом? Дьяков? Или часто упоминавшийся Морозовский?
   – Пригласите ко мне Морозовского с Кабельного завода, – озадачил Преемник секретаря. – Тема разговора: «Сервисный центр».
   Морозовский лаконично, но доходчиво рассказал об истории появления Биржи. Не стал скрывать, что важной целью было завоевать авторитет у директорского корпуса. Предугадал он и вопрос о «голове» и «шее». Только в других терминах.
   – В нашей связке Александр Игоревич – композитор. Я же дирижер и, извините за нескромность, первая скрипка.
   Рассказал он и об уроках первых лет: о напряженности с Госснабом, о необходимости проявлять бдительность к оборонщикам. Чувствуя, что его слушатель не из тех, кто витает в облаках, Морозовский не пожалел времени, чтобы детально изложить финансовую сторону деятельности Биржи, систему оплаты.
   О материальной компенсации труда отцов-основателей он, естественно, умолчал. Неумелое раздевание превращает высокое искусство стриптиза в примитивный предбанник.
   Преемник молча слушал. Только иногда кивал да делал короткие пометки в блокноте.
   – Можно задать пару деликатных вопросов? – прервал он свое молчание.
   – Для чего я здесь нахожусь? – почти обиделся Морозовский.
   – Первый вопрос следовало задать Александру Игоревичу, но он далеко, а вы рядом, поэтому рискну. По какой причине все оперативное управление Биржей он передал вам?
   – Предполагаю, по принципу «не царское это дело». К тому же наберусь наглости утверждать, что в снабженческом ремесле я опытнее.
   – Исчерпывающе. Вопрос номер два. Как вы думаете, если композитор любит дирижировать и даже может сыграть на скрипке, нужен ли ему другой дирижер или скрипач?
   – Все зависит от желания композитора. Если вы, например, надумаете выйти из тиши композиторского кабинета на ярко освещенную сцену, буду рад вручить вам и дирижерскую палочку, и скрипку. Тем более что цена палочке – копейки, а скрипка – казенная.
   – Без обиды?
   – Клянусь собственным здоровьем! Более того, если в чем-то потребуется моя помощь, я к вашим услугам. С руководством дружить не только приятно, но и полезно.
   – Благодарю за понимание. На десерт последний вопрос, технический. Ваше мнение о директоре Биржи?
   – Безупречный исполнитель, хороший организатор, порядочный человек. Инициативы, правда, ноль. Такое ощущение, что лет десять он ходил под конвоем и усвоил на всю оставшуюся жизнь, что за каждым шагом без приказа и в сторону последует стрельба без предупреждения.
   Через месяц Комиссар провел заседание Секции. Он заочно поблагодарил Дьякова за многолетнюю плодотворную деятельность. Морозовского – тут же на заседании, с вручением грамоты.
   В связи с переходом товарища Дьякова на другую работу, председателем Секции было предложено избрать Преемника. Голосовавших «против» и «воздержавшихся» не оказалось.
   Преемник поблагодарил за доверие и предложил общественные обязанности председателя и исполнительного секретаря Секции совместить.
   Хозяин – барин. Поддержали единогласно. Без лишних вопросов приняли к сведению информацию, что директором биржи назначен Ашот Суренович Акопян. Чему удивляться. Значит, из своих. Так оно и было.
   Комсорг батальона, член КПСС, отличник боевой и политической подготовки сержант Ашот Акопян, еще отбывая срочную службу, поступил на строительный факультет политехнического института, где проходной балл был самым низким. Демобилизовавшись и сдав первую сессию, попытался оформить перевод в Ереван. Оказалось, что за это просят слишком дорого. Так солнечная Армения безвозвратно потеряла еще одного своего сына.
   Во время учебы Ашот активно занимался комсомольской работой. Был распределен в СМУ, два года проработал мастером, год – прорабом. Его СМУ выполняло капитальный ремонт здания обкома комсомола. Делового и общительного прораба приметило первое лицо ремонтируемого объекта и предложило ему возглавить хозяйственный отдел. Через пять лет в возрасте Христа Ашот появился в хозяйственном управлении обкома партии. В непосредственном подчинении Преемника.
   Ашот обладал массой достоинств и двумя недостатками. Источником обоих был неуемный темперамент кавказского человека. Из-за него действия Ашота хотя бы на долю секунды опережали его мысль. В итоге он порой ввязывался в дела, от которых работнику обкома лучше держаться подальше. К примеру, выступал посредником в приобретении в Камске своими земляками дефицитных «Жигулей» и дефицитнейших «Волг».
   Но его партийную карьеру погубило не это. Ашот был заядлым юбочником. Внешне он был мало похож на мускулистых, смуглых и волосатых спасателей, несущих вахту на переполненных пляжах Черноморского побережья Кавказа. Этому эталону покорителя одиноких бледнолицых и бледноногих уральских отпускниц, размякших от жаркого солнца и ласкового моря, Ашот не соответствовал. Ростом он не вышел, но имел стройную фигуру, лицо молодого Гафта и очень выразительные глаза. В них даже конфликтующая с грамматикой женщина читала восхищение, трудно скрываемое желание и глубочайшее сожаление, что она недоступна этому скромному, с хорошим вкусом, в чем-то загадочному моложавому мужчине.
   Глаза не врали. Или почти не врали. Восхищение и желание были искренними. Что касается недоступности, то даже Антарктида покоряется настойчивым.
   Выразительные взгляды исполнялись в сопровождении не оригинальных, но красивых знаков внимания (цветы, духи, ресторан). Постепенно истинно женское сострадание, подкрепленное любознательностью, приводило очередной объект обожания в жаркие объятия Ашота. Страсти полыхали, словно верховой лесной пожар. До тех пор, пока суровый уральский климат не показывал свое лицо. Снег с дождем понижали температуру отношений, познание друг друга приближалось к завершению и не сулило новых открытий. Наступало расставание, возникало чувство отдыха от переполненных чувств и даже апатия. К счастью, ненадолго. Снова над горизонтом поднималось солнце, а в его лучах возникала другая прекрасная незнакомка.
   Как правило, утешительницами Ашота были молодые женщины не старше двадцати пяти – двадцати восьми лет. Студентки техникумов и вузов, медсестры и журналистки. Была даже одна стюардесса. При своем бурном темпераменте, в главном Ашот никогда не терял головы. Расставания проходили без гинекологических последствий. С большинством из подруг он сохранял добрые отношения. По возможности помогал.
   Он даже сам себе не мог объяснить, с чего это ближе к сорока годам его потянуло на экзотику.
   Шел пятый год его работы в обкоме. Ашот занимался строительными работами, ремонтом и обустройством кабинетов. Как-то его пригласил зайти заведующий отделом пропаганды, в кабинете которого сидела женщина.
   – Познакомьтесь, Вера Михайловна, инструктор нашего отдела. Куратор радио и телевидения. Вера Михайловна, озадачьте нашего гостя.
   Вера Михайловна рассказала, что во время командировки в Ленинград она подсмотрела в кабинете своего коллеги наличие не одного, а целых трех одновременно работающих телевизоров с выключенным звуком.
   – А это зачем? – поинтересовалась она.
   – Данный комплекс мы называем «ситуация под контролем». В Чехословакии я видел специальное устройство с девятью мониторами и редкой штукой – видеомагнитофоном. Очень функционально. Заметил что-то не то, щелкнул тумблером, записал, вызвал на ковер, еще раз щелкнул – три минуты просмотра и строгий выговор с занесением. Через ЦК чешский агрегат мы заказали, – сообщил ленинградец, – но пока перебиваемся этим.
   – Ашот Суренович! – обратился к Акопяну главный областной пропагандист. – Осилим ли мы подобное устройство собственными силами? Два комплекта: один мне, второй Вере Михайловне.
   – Чего не осилить. Тем более что в городе имеется два приборостроительных завода, – начал импровизировать Ашот. – Надо скомпоновать четыре малогабаритных телевизора. На запас, так как скоро появятся новые каналы. Поставим аппараты по два в ряд, в два этажа. Видеомагнитофон нам не под силу, но для начала в тумбе смонтируем аудиозапись. Все это, включая мебель, стандартное. Пульт закажем приборостроителям. Требования к пульту просьба сформулировать как можно подробнее.
   – В этом вам поможет Вера Михайловна.
   Совместная работа над проектом продолжалась два месяца. Вера Михайловна оказалась ровесницей Ашота, но, как и он, выглядела моложе своих лет. Была она не замужем и бездетная. Об остальном история умалчивала. Вера Михайловна рисовала эскизы четырехглазых прямоугольников, варианты пультов с кнопками и тумблерами, порхала по кабинету, переставляя с места на место доставленные по указанию Ашота пять картонных коробок. Четыре по габаритам были равны телевизорам, пятая – тумбе. Прикидывала, где должен располагаться пульт.
   Ашот сидел в уголочке, изредка подавая реплики. И смотрел, смотрел на нее своими выразительными глазами. Грусть в его глазах не исчезала до тех пор, пока дома у Веры Михайловны не забарахлил холодильник. Она попросила Ашота найти мастера, но он вызвался выполнить диагностику сам. Неисправность заключалась в дурных звуках, периодически издаваемых агрегатом. Дефект был устранен за две минуты: Ашот вывинтил на несколько оборотов две из четырех ножек, и холодильник, резко дернувшись в последний раз, умиротворенно заурчал. Часа через три так же умиротворенно задышал Ашот, обнимая в постели раскрасневшуюся Веру.
   Далее события развивались по накатанной колее: страсть, восторг, познание, приход пульса в норму. Все шло к очередному и последнему этапу – расставанию, но Вера Михайловна недаром была работником идеологического фронта. Популярный лозунг Минздрава «Избегайте случайных связей» она восприняла не как призыв разорвать возникший порочный контакт, а как настоятельное требование превратить его из случайного в постоянный.
   Такой подход принципиально не соответствовал прочно сложившемуся алгоритму жизни коммуниста Акопяна. Его протрезвевший ум и немалый жизненный опыт подсказывали, что поиск нового и неизведанного еще его не утомил. Когда Ашот, как можно деликатнее, попытался изложить Вере Михайловне плод своих размышлений, она с интонацией почти забытого замполита послала его подальше, а сама направилась к непосредственному начальнику. Заведующий идеологическим отделом одновременно был и секретарем первичной партийной организации обкома. С жалобами обманутых жен ему приходилось иметь дело, но с обиженной любовницей – впервые.
   – Вера, – по-свойски обратился он к подчиненной, выслушав ее монолог, – демографической ситуации в Камской области ваш роман не угрожает. Я все понимаю, но не поднимай шума. Ты в этой истории тоже не вся в белом. Прошу, забери эту бумагу, – он неловко отодвинул от себя ее заявление.
   Бесполезно. Ядерная реакция женского мщения вышла из-под контроля.
   Чтобы минимизировать последствия взрыва, секретарь «первички» провел, как он выразился, «досудебное расследование». Кроме любовников в нем приняли участие их непосредственные руководители – заместители начальников отделов. Со стороны «молодого» – будущий Преемник. Со стороны «молодой» – женщина почти пенсионного возраста. Когда-то она была секретарем парткома сугубо мужского речного училища и относилась к женщинам, которых называют между собой «мужиком в юбке».
   Главный идеолог негромко прочитал заявление Веры Михайловны. Ключевыми словами его были «обман», «разврат», «покарать». Первому вопросы задавали Ашоту. Он отвечал кратко: «да», «нет», «мы же взрослые люди». Зато Веру Михайловну понесло на подробности. Когда она рассказала, что Акопян развращал ее, показывая иллюстрации из испанского издания «Камасутры», Секретарь для памяти черкнул у себя на перекидном календаре: «Бобков. КМС». Бобков не был кандидатом в мастера спорта. Он заведовал областной библиотекой, где в спецхране должна была быть упомянутая «Камасутра», сокращенно – КМС.
   – Что будем делать? – спросил Секретарь, глядя на Акопяна.
   – Если позволите подать заявление «по собственному», буду признателен.
   – Вы, Вера Михайловна?
   Вера Михайловна молчала.
   – Ей бы завучем в ПТУ, чтобы не строила из себя гимназистку, – вступила бывшая наставница будущих речных капитанов. – Да детей жалко. В ГЛАВЛИТе есть свободная ставка цензора. Рекомендую направить туда. При условии, что подаст заявление, как Акопян. Не подаст – тогда персональное дело и все, что к нему прилагается. На полную катушку.
   Ребята из сельхозотдела обкома рекомендовали Ашота в облпотребсоюз. Ответственным по заготовкам и закупкам. Когда Ашот пришел к Преемнику с проектом положительной характеристики, та была завизирована им без правок. В том, что он поступил правильно, Преемник убедился уже через день. На момент увольнения за Ашотом были записаны четыре ответственных поручения. Включая и злосчастную «Ситуацию под контролем». После его увольнения поручения распределили между оставшимися сотрудниками. Все их без исключения Ашот довел до победного конца, почти два месяца ежедневно на пару часов забегая в обком, чтобы помочь «сменщикам».
   Так что директором Биржи Преемник назначил не только «своего», но и проверенного в деле, надежного человека.
   Три-четыре месяца Акопян присматривался, постигал тонкости работы хитрого механизма под названием «Биржа». Механизм работал как часы. Новый шеф не торопился менять сотрудников. Большинство из тех, кто достались ему от предшественника, работали с момента основания Биржи и дело свое знали.
   Но одно нарушение гармонии в работе часового механизма Биржи цепкий взгляд Ашота уловил уже через месяц. В холле Биржи, хотя и в комфортной обстановке, но постоянно коротали время от четырех до восьми человек. Четыре дня подряд он приглашал их к себе в кабинет по одному, интересуясь причиной ожидания. Оказалось, что трое стояли в очереди на проверку заявки на «неликвидность». Если проще: им надо было доказать, что предлагаемый ими товар избыточный, залежавшийся.
   Наступила очередь поговорить с двумя сотрудниками Биржи, занимавшимися этой деятельностью. Выяснилось, что такой контроль осуществляется согласно строжайшему приказу прошлого руководства уже третий год. Процент отклоненных заявок составлял на сегодня восемь процентов, по предприятиям оборонки – четырнадцать. Вспомнили, что в первый год введения контроля отклонялось больше половины заявок режимных предприятий.
   Ашот нашел отчет за прошлый год и выписал из него на листок бумажки сумму комиссионных, получаемых Биржей. Сумма оказалась огромная. Большинство людей, увидев на бумаге цифру, после которой следует название денежных знаков, мысленно начинает с ней работать: плюсовать, отнимать, вычислять проценты. Ашот Суренович увиденную цифру мысленно отоварил.
   Недаром несколько лет своей жизни он посвятил созданию рабочего уюта руководству области. Ашот живо представил, что могли бы принести вверенному ему коллективу, его «фирме», эти буквально выпущенные из собственных рук сотни тысяч рублей. Их с запасом хватило бы на превращение в конфетку здания Биржи, на приличную мебель для кабинетов, на мечту истинно кавказского человека – новую черную «Волгу». Не напрягаясь, можно было ощутимо поправить материальное положение персонала Биржи и его руководства.
   С чего это прежнее руководство ограничивало себя, изображая большевистскую скромность? Дебилу ясно, что ответственность за «чистоту» реализуемых излишков должен нести продавец. Почему Биржа должна заниматься благотворительностью, а сама ходить в штопаных колготках?
   При первом же случае Акопян поделился своими мыслями с шефом. Поделился щедро, не забыв описать богатые возможности использования того, от чего брезгливо отворачивались недалекие предшественники. Преемник достал папку с надписью «Секция инфраструктуры» и долго разглядывал ее содержимое.
   – Насчет «недалеких» ты, друг мой, брякнул не подумав. Эти ребята не на помойке себя нашли, если им в голову пришла идея придумать Биржу. Нас с тобой не осенило, а их – пожалуйста! Сколько лет они жили без проколов при таких-то оборотах? Шесть. Это не случайность, а продукт качественного мышления. Почему они не наклонились, чтобы хорошую денежку, под ногами лежащую, поднять? Это вопрос вопросов. Осторожны? Насчет ответственности продавца ты прав. Но не совсем. В Уголовном кодексе существует статья «скупка краденого». Может, им хватает того, что имеют, не хотят высовываться? Или кристально чистые? Ашот, только не хитри: ты в честность веришь?
   – Частично. Когда человек весь из себя честный, он или прикидывается, или псих.
   – Тут я с тобой вынужден согласиться. Теперь хватит ходить кругами. Ты мне все это рассказываешь для расширения кругозора? Или что-то предлагаешь?
   – Предлагаю я не выпендриваться, а заменить фильтр на входе на новый. Чтобы фильтр был, а не пробка. Чтобы кое-что полезное пропускал.
   – Ты только добавь: полезное для общего дела.
   – Золотые слова. Так и просятся в газетный заголовок. Что касается нововведений. Сейчас справки они требуют на всю номенклатуру материальных ценностей, а мы установим от объема. Например, на бензин, если излишки более семи, а по гудрону более шестидесяти тонн.
   – Каким документом это будет регламентировано?
   – Приказом по «Сервисному центру». За моей подписью.
   – Какой повод?
   – Зачем тут повод? Очереди есть? Есть. Они должны быть? Нет. Кто с этим должен покончить? Директор. Директор кто? Акопян!
   Преемник успокаивающе улыбнулся.
   – Опять горячишься. Подскажи мужикам, что в очередях сидят, чтобы написали на тебя пару жалоб или предложений. Как больше нравится. Одну на имя Комиссара, одну на мое. Мы их обсудим на Секции, поддержим и дадим тебе поручение: снять необоснованные ограничения. Запомни, джигит: даже когда скачешь навстречу светлому и высокому, посматривай себе под ноги!
   Когда на Секции без особого интереса обсуждали эти самые «необоснованные ограничения», Ефим Маркович Морозовский промолчал. Он ожидал, что новички поинтересуются его мнением по этому поводу. Если бы спросили, то предостерег. Но если вы такие умные…
   При голосовании за отмену ограничений он сделал вид, что увлекся чтением журнала «Машиностроитель» и не поднял руку ни «за», ни «против». О воздержавшихся председательствующий и сам забыл.

Атаманов. 1979

   После назначения мэром Атаманов не стал сразу переворачивать все вверх дном, тасовать кадры. Из отделения дороги на новое место работы с собой забрал лишь управляющего делами. Первое время он присматривался, пытался понять, кто из его подчиненных горит на работе, а кто лишь коптит. И только через полгода начал избавляться от вторых, заменяя их первыми. В список кандидатов в «свежие кадры» Атаманов вписал Брюллова. Он не стал приглашать его к себе, а напросился в гости в ЦНТИ.
   – Хочу посмотреть, чем может быть мне полезна твоя контора.
   За два часа они обошли читальные залы, библиотеку, архивы, вычислительный центр, поговорили со специалистами.
   – Юрий Владимирович, чистосердечно признаюсь: главной целью моего визита было завербовать тебя. Мне нужен заместитель по развитию. Генплан, архитектура, транспортные схемы, размещение промышленной и социальной инфраструктуры. И чтобы одной ногой был в современности, а другой в будущем. Насколько я тебя знаю, подобное тебе по душе. Но сейчас, посмотрев поближе, чем и как ты занимаешься, я засомневался, что ты примешь мое предложение. У тебя здесь и масштаб областной, и статус выше. Да и кандидату наук текучкой заниматься не к лицу. А без нее в нашем бизнесе не обойтись. Или я неправ? – хитро улыбнулся Атаманов.
   – Правы. Хотя я под вами с удовольствием бы снова поработал. Но на советника, консультанта, официального или неофициального, можете рассчитывать. Отнесусь со всей ответственностью.
   – Спасибо, это тоже вариант. По рукам?

   В новой работе Атаманову многое нравилось, а кое-что не очень. Он быстро убедился, что на новом посту и по объему, и по разнообразию обязанностей у него прибавилось «в разы», а возможностей, ресурсов для их выполнения, по сравнению с отделением дороги, стало заметно меньше.
   Там все его подопечные были подчиненными. Они воспринимали строгую дисциплину как само собой разумеющееся. Даже загулявшие пассажиры, которых можно было ссадить на первой же станции. Людей требовалось только подтолкнуть в нужном направлении: правильно и четко поставить задачу и обеспечить всем необходимым. Дальше они решали ее самостоятельно. Словно вагон, спущенный с сортировочной горки.
   В городе подопечными Атаманова были не только подчиненные. Он не мог приказать горожанам соблюдать очередь при посадке в трамвай, не бросать мусор под ноги, не мочиться в подъездах. Он должен был с ними нянчиться: уговаривать, воспитывать, создавать условия.
   Эта работа оказалась неблагодарной. Тепло в домах, вода на верхних этажах, движение автобуса по графику, чистые дворы – почти все хорошее, что делали он и его подчиненные, жителям города не бросалось в глаза, воспринималось как должное. Зато каждый сбой или недостаток ощущался всеми весьма остро, о нем долго помнили.
   На вверенном Атаманову отрезке железной дороги он был Хозяином. Непосредственный шеф, начальник управления дороги, находился на расстоянии четырех сотен километров. В городе хозяином был первый секретарь горкома Митрофан Андреевич Ковтун. А он лишь управляющим.
   Партийную карьеру Ковтун начинал в войсках, что оставило след в его характере и привычках. Сильными его сторонами были трудолюбие, добросовестность, въедливость, глубочайшее почтение к субординации. Слабинкой – боязнь взять на себя ответственность за рискованное дело, нулевое содержание фантазии и чувства юмора.
   Если не привередничать, то работалось Атаманову с Ковтуном нормально. В хозяйственные исполкомовские дела секретарь горкома старался не лезть. Атаманов отвечал ему взаимностью. Держался как можно дальше от политики и все указания Ковтуна помочь «нужным людям» выполнял неукоснительно. Если не мог, уважительно объяснял причину.
   Правильный вывод Атаманов сделал из былого конфликта с начальником управления дороги Бычковым. Теперь на все более-менее серьезные инициативы он «испрашивал» одобрения своего партийного вожака. Чаще всего в устной форме, что не накладывало на босса реальных обязательств. И беспрепятственно получал «добро».
   Даже то, что Ковтун держал его на расстоянии, Атаманов воспринимал положительно. Они были настолько разными по характеру и менталитету, что тесный контакт мог резко повысить уровень взаимного раздражения. Оно было и сейчас, но в малых порциях.
   Несмотря на свои полсотни лет, в душе Ковтун так и остался примерным пионером. До сих пор он искренне верил, что линия Партии единственно правильная, и рьяно эту линию воплощал. Верил Ковтун и в мудрость ленинского Центрального Комитета. Тем более что одним из его членов был Всеволод Борисович Ячменев.
   Да и себя Митрофан Андреевич оценивал в крупных купюрах.
   Атаманов же, чем выше поднимался по карьерной лестнице, тем больше убеждался, что все мы не без греха. И старшие товарищи тоже. Что давало ему основание относиться к некоторым из «ценных указаний» с некоторым скептицизмом.
   Ковтун был человеком Ячменева. Он, словно баржа за буксиром, два десятка лет плыл за ним по жизни, по перекатам карьеры. Но плыл позади, а не рядом. Менялись названия их должностей, но Ячменев так и оставался Всеволодом Борисовичем, а он Митрофаном, или, под хорошее настроение, один на один – Митькой. Все эти годы Митька не мог позволить себе возразить Всеволоду Борисовичу, даже когда это было необходимо. Разве что попросить. Позволить себе шуточки с шефом? Ему и в голову это не приходило.
   И вдруг появился Атаманов. Кто он для Ячменева? Ротный для комдива. И на тебе: «если это повернуть по-другому», «я бы на этом не настаивал» и даже «позвольте не согласиться». И не просто так, а с ухмылками. Это не очень, но раздражало. Скрыть свое раздражение Ковтуну порой не удавалось. И тогда у Атаманова появлялось ответное чувство неприязни.
   Главными вопросами, интересующими нового председателя горисполкома на этапе «молодого бойца», были два: что в городе хорошо, что плохо? Месяцев через шесть-восемь он уже имел на них ответы. Наступила пора действовать.
   В личной папке с надписью «Былое и думы», которую Атаманов завел еще будучи заместителем НОД-4 и всегда хранил в сейфе, появились отрывные блокноты: «Чистота», «Теплоснабжение», «Коммуникации», «Бытовуха».
   Два года работы мэром не прошли зря и для Атаманова, и для города.
   Камск стал заметно чище и зеленее. Появились новые скверы и газоны. Каждый квадратный метр города был за кем-то закреплен, порядок на нем круглогодично контролировался. Это была целая система, на разработку и запуск которой Атаманов не жалел времени. Набирала скорость она медленно, но набрав ее, заработала бесперебойно.
   В Камске закрывались котельные, работающие на угле. Их заменили централизованное отопление и компактные газовые блоки. Благодаря вновь построенной обходной автомобильной дороге, транзитный транспорт пошел, минуя городские улицы. В каждом из районов города появлялись комбинаты бытового обслуживания населения. Автомобилистов тоже не забыли. Были построены дюжина бензоколонок с мойками и два современных автосервиса. Таким оснащением не могло похвастаться даже большинство столиц союзных республик.
   Вскоре у Атаманова появилась совершенно уникальная «фишка», которую он с гордостью демонстрировал своим иногородним гостям. Впрочем, «фишка» недолго оставалась его монополией. Порой ее пускал в ход и сам – первый секретарь обкома Ячменев.
   Азартным футбольным болельщиком и давним соседом Атаманова по гостевой трибуне Центрального стадиона был главный инженер нефтеперерабатывающего комбината. Когда, пропустив три матча, он снова оказался рядом, Атаманов озаботился:
   – Не приболел, случайно?
   – Был в командировке. Принимал оборудование. У японцев.
   – Что там интересного?
   – У них все интересное.
   – А самое-самое?
   – Самое-самое? Похоже, что я постиг секреты японского долголетия.
   – Любопытно!
   – Деликатный вопрос: пребывая в Москве, ты проблем с туалетом не испытываешь?
   – Не говори. Сплошной стресс. И с каждым прожитым годом все ощутимее.
   – То-то. А у японца такая проблема отсутствует. Нет ее в природе. Я в Токио жил в гостинице недалеко от порта. До центрального района Гинза пешим ходом около часа. Пешим, чтобы сэкономить валюту на подарки. Трижды я следовал по этому маршруту, и через каждые десять минут на моем пути возникал туалет. Чистенький, с мылом, с рулончиками бумаги, бесплатный. Я не мог пропустить ни одного. Из каждого выходил с опустошенным мочевым пузырем и переполненный счастьем. Если это происходит всю жизнь, прибавка лет на десять, а то и пятнадцать гарантирована!
   В понедельник Атаманов отправился с работы на «своих двоих». Для чистоты эксперимента перед этим он зашел в буфет и выпил кружку разливного «Жигулевского». На дорогу до дома у него обычно уходило минут сорок. Первые двадцать он высматривал надписи «М» и «Ж» исключительно с познавательной целью. Затем любознательность стала уступать место то ли физиологии, то ли психологии. Почувствовав дискомфорт. Атаманов ускорил шаг. Взгляд его нервно шарил по сторонам в поисках искомого объекта. Тщетно.
   Путь от подъезда горисполкома до порога дома он преодолел с личным рекордом в двадцать девять минут. От порога до унитаза – за шесть секунд.
   Следующий рабочий день Атаманов начал с вызова начальника управления коммунального хозяйства и главного архитектора. Ребята были молодые, добросовестные. Оба из его команды. За ночь он остыл, и мстительная задумка повторить эксперимент на них испарилась. Остался конструктив.
   Пересказав подчиненным теорию японского долголетия и практику ее проверки в условиях отдельно взятого города Камска, Атаманов спросил:
   – Раскройте мне государственную тайну: сколько в городе наших общественных туалетов? Не при вокзалах, стадионах или рынках. А на нашем городском балансе. Для прохожего, гостя города.
   Архитектор информацией не владел. Коммунальщик, не задумываясь, ответил:
   – Два. Один на вашем вчерашнем маршруте. Во дворе за книжным магазином. Вход под арку.
   – А указатель?
   – Имеется, но неброский. Там же рядом городская Доска Почета. Что главнее?
   Атаманов, вспомнив свои вчерашние переживания, промолчал.
   – А санитарное состояние?
   – Обычные российские сральники. Я во всем Союзе только один приличный встречал. И тот на Красной площади. Прямо у стены, напротив Исторического музея. Говорят, в Прибалтике имеются. Но там чуждые нам нравы…
   – Ребята, жители нашего города за скромные деньги производят и обслуживают авиадвигатели, работающие на крыле по двадцать тысяч часов. В Прибалтике такие не делают. Неужели мы нормальные сортиры не способны обустроить?
   – Сейчас как раз появилось до полусотни пригодных для них свободных помещений. Почти с готовыми коммуникациями. Мы же недавно закрыли кучу котельных и освободили трансформаторные будки, – подал голос архитектор.
   – Ну и отлично. Проработайте этот вопрос: сколько, где, финансирование. Недельки хватит?
   Через полтора месяца после этого разговора в самых бойких местах города появились четыре блистающих кафелем изнутри и ярко покрашенных в два цвета сооружения. К Новому году их число увеличилось до двух десятков.
   Осуществлять контроль за состоянием новых стратегических объектов Атаманов лично попросил руководство городского совета ветеранов. Вскоре обнаружились и добровольные помощники: с приходом зимы новинку высоко оценили водители общественного транспорта и таксисты.
   Неизвестно от кого в широкие массы проникла информация о японских истоках проекта. По крайней мере, оранжево-голубые домики в городе называли не иначе как по-японски: «Атахата» (хата Атаманова).
   Ячменев узнал о новом явлении в культурной жизни города в новогоднюю ночь. Каждый год часа в четыре он с семьей прямо из-за праздничного стола приходил к главной в городе новогодней елке, расположенной в полукилометре от его квартиры. Первый секретарь пару раз скатился с ледяной горки, пообщался с горожанами и наиболее ушлыми подчиненными, знавшими об этой традиции, и уже направился к дому, когда увидел милицейский патруль. Он поздравил стражей порядка с праздником и посочувствовал:
   – Тяжко вам сегодня, хлопцы? Все гуляют, а вы трезвые, да на морозе.
   Бойкий старший лейтенант похлопал себя варежкой по черному полушубку и успокоил:
   – Мы привычные, товарищ секретарь. Утром сменимся и свое всяко возьмем. Раньше была одна проблема, а теперь, благодаря «Атахате», все как в санатории.
   – Какой «Атахате»?
   – Вы что, не знаете?
   – Первый раз слышу.
   – Ее не слышать надо, а видеть. Но приглашать как-то неудобно…
   – Чего там, – демократично отмахнулся Ячменев, еще не понимая, о чем идет речь. – Ведите!
   Вернувшись домой, Ячменев позвонил Атаманову.
   – Надеюсь, не разбудил? За красивую поздравительную открытку – спасибо. За то, что на новоселье не пригласил – выговор.
   – Какое новоселье, Всеволод Борисович?
   – В «Атахату».
   – И вы туда же. С учетом легкого алкогольного опьянения, разрешите ответить с нарушением субординации.
   – В порядке исключения, разрешаю.
   – В «Атахату», товарищ первый секретарь, ходят не по приглашению, а по нужде.
   – Наглец ты, Николай Петрович. Но одобряю!
   Вскоре число «Атахат» увеличилось еще на десяток. Самое приятное, что их посетители правильно реагировали на чистоту и порядок, почти не уступая прибалтам.
   Одна задумка все же не сработала. Рулончики туалетной бумаги исчезали из «Атахат» уже на десятой минуте после вывешивания. С этой благотворительностью пришлось быстро покончить. Культура культурой, а дефицит дефицитом.

Брюллов. Май 1979

   Нельзя сказать, что директор Камского ЦНТИ Юрий Владимирович Брюллов был человеком суеверным. Но, если черная кошка пересекала ему дорогу, пытался первым невидимую линию промежуточного финиша не пересекать. Перед ответственным визитом или поездкой по возможности старался присесть «на дорожку». Когда продолжительный период все у него получалось, помнил, что «жизнь в полоску». И напрягался, ожидая, за каким поворотом ждет зловредная темная полоса, насколько опасной и широкой она окажется.
   Подобное состояние не покидало его уже с месяц.
   В семье было на редкость комфортно. Ирина оказалась идеальной женой. Дома – теплой, на работе – ценным кадром, в перерывах – светской львицей. Такое сочетание встречается не чаще, чем равнодушие женщины к ювелирным изделиям.
   Видимо, чтобы не быть отнесенной к лику святых, Ирина не скрывала наличие у себя нескольких грешных качеств.
   Желания быть на виду.
   Любви к красивой одежде.
   Умеренной, но ревности к собственному супругу.
   Грех заключался в том, что повода для ревности Юра ей не давал. Свои регулярные, но короткие командировки Ирина старалась подогнать под деловые поездки мужа. Чтобы поехать вместе. О том, чтобы порознь поехать в отпуск, не могло идти и речи. Да и дома Ирина сопровождала мужа на все торжественные и неторжественные вечера и вечеринки, банкеты и премьеры, всегда откликаясь на дежурную фразу приглашающей стороны: «Будем рады видеть вас с супругой».
   На деловых и светских раутах мужа она плотно не опекала, но из поля зрения не выпускала, убедительно демонстрируя при этом окружающим женщинам свою высокую конкурентоспособность.
   Ни от Юры, ни от его и своих родителей она не скрывала, что ее «короткий поводок» представляет собой не совокупность экспромтов, а научно обоснованную систему. Под выверенным названием: «Профилактика нездоровых соблазнов».
   Брюллов к прессингу относился шутливо и даже с пониманием. Бабником он не был даже в холостяках. Но не пойти навстречу соблазнительной женщине, проявлявшей к нему внимание, его организм не мог. Металлурги тоже люди не железные.
   Когда мама Ирины как-то удивилась вслух: откуда, мол, у дочки такая строгость нравов, генерал Шпагин обронил, словно наложил резолюцию:
   – Перебесилась в девках и поняла, что к чему.
   Трудовые будни тоже приносили Брюллову положительные эмоции. Почти год ушел на то, чтобы объехать все крупные предприятия области. Обсудить и подсказать: как лучше найти и с толком использовать в производстве то новое, что двигает вперед развитие производства во всем мире. Его собеседниками были работники отделов заводских НТИ, главные инженеры, ответственные за новую технику. Хотя на некоторых заводах тон в его «бизнесе» задавали директора.
   Положение дел оказалось лучше, чем он думал. Не менее чем на половине предприятий к тому, чем он занимался, относились как к важному делу. Областной депутат, директор Солегорского титанового комбината Хамчиев, своим приказом обязал все руководство, от своих заместителей до заместителей начальников цехов, еженедельно по средам три утренних часа уделять знакомству с новинками в заводской технической библиотеке. Две третьих отведенного времени вместе с директором они шуршали страницами информационных сборников и журналов в поисках интеллектуальных сокровищ. Еще одну треть вместе с директором обсуждали свои находки. Тут же главный инженер давал поручения по внедрению наиболее интересных предложений. Их выполнение тщательно отслеживалось.
   На четверти предприятий поиском и использованием информации занимались в меру, но без энтузиазма. Остальные просто халтурили. Кое-кого из них ему удавалось переубедить. Иногда по-хорошему, со ссылкой на тех же титанщиков, на собственный опыт. Если не помогало, то и по-плохому, «капнув» министерскому или областному партийному руководству.
   Работа, которой он занимался, была полезной, но в глаза не бросалась. Очень быстро до Брюллова дошло, что быть незаметным хорошо для снайпера, поджидающего свою жертву, но не для руководителя областного учреждения, который уже постиг истину, что скромность украшает человека, нона это украшение мало кто обращает внимание.
   В первую же неделю своего пребывания в кресле руководителя ЦНТИ Брюллов поинтересовался, как отражается работа его ведомства в официальной статистике. Областное управление статистики регулярно готовило и издавало сборники, синие томики которых украшали собой рабочие столы областного начальства.
   Улов оказался невелик, зато обнаружилось другое. Сборник содержал массу информации, которая могла быть интересной и полезной для областного генералитета. Но самое интересное и полезное не было выставлено на первый план, не было выделено, не сопровождалось доходчивым комментарием, подсказкой к действию. В сыром, необработанном виде оно было рассредоточено по многочисленным таблицам. Брюллов поинтересовался у коллеги, главного областного статистика, о причинах скудности статистического рациона.
   – А кто сказал, что он скудный? – вопросом на вопрос ответил статистик. – Руководство не жалуется. И мы руку набили. Лет тридцать как минимум форму не меняли. Тем более что она типовая для всего СССР. На твой взгляд, чего не хватает?
   – Прежде всего, причин и сравнений. Благодаря чему передовики выбились вперед? За счет механизации, новой техники, хорошей социалки? А может, у них просто план заниженный? Любопытно, как мы выглядим в сравнении с ближайшими соседями? Свердловчанами, челябинцами, башкирами. В чем сильнее, в чем отстаем? В какую сторону надо двигаться?
   – Ты думаешь, что по своей епархии каждый из наших тузов ответов на эти вопросы не имеет? Они же стреляные воробьи.
   – Может, имеют, а может, и нет. К тому же в колоде кроме тузов есть валеты, десятки и даже шестерки. Далеко не все они Бога за бороду держат. А если в статистическом сборнике подсказка имеется, то и молодой, необученный обратит внимание, убережется от какой-нибудь ошибки, глупости. Меня это почему беспокоит? Мы всякую полезную техническую информацию добываем, плодим, сливаем в народное хозяйство, а есть ли от этого толк – густой туман. Давай от имени двух наших контор (твоя, конечно, головная) сделаем такой квартальный анализ. Для начала по промышленности. Выпустим его под названием «Комментарий к статистическому отчету…». Сбор и первичная обработка информации – за тобой. Сам анализ и комментарий сделают мои. За качеством я лично прослежу. Не возражаешь?
   – Чего возражать. Только учти один момент. Ты у нас молодой, горячий и пока мало битый. Когда будешь определять, с кем кого сравнивать, смотри, чтобы не получилось, что наша область кругом в глубокой жопе. За такой анализ нас точно не похвалят. Категорически заявляю, мне эти сильные ощущения нужны, как импотенту презерватив.
   К работе над Комментарием Брюллов привлек не только своих сотрудников. Бригада была усилена учеными из политехнического института, университета, двумя главными экономистами крупных предприятий.
   Через два с небольшим месяца, вместе со статистиком, он предстал перед очами секретаря обкома. Хозяину кабинета был вручен сигнальный экземпляр Комментария – брошюра на ста двадцати страницах. То, что, по мнению Брюллова, представляло наибольший интерес, он собственноручно подчеркнул красной линией. Десять минут ушло на доклад: для кого и чего это все предназначено, как это лучше применить в деле. Четыре минуты рассказывал статистик, шесть – Брюллов.
   Секретарь слушал докладчиков молча, но на его лице читалось: «Делать вам, теоретики, нечего».
   Он взял в руки брошюрку и стал читать подчеркнутые абзацы. Прежняя надпись с лица исчезла. Ее заменили вопросительные и, не исключено, восклицательные знаки.
   – Твоя затея? – обратился он к статистику.
   – Юрия Владимировича. Но при полной поддержке.
   – Я так и подумал. Такое чаще всего ловит свежий взгляд. А нам с тобой – долгожителям, эта картинка, – он почему-то кивнул в сторону висевшей на стене карты области, – примелькалась. Интересно, но многое спорно. Вот, например, вывод, что объем капиталовложений в транспортную и производственную инфраструктуру угольщиков завышен, а лесников – недостаточный. И те и другие слезы льют, что мало.
   – По экономике наш угольный бассейн не конкурентоспособен.
   – Но спрос на наш уголек не падает? – секретарь сделал паузу, продолжая читать. – Впрочем, на эти темы требуется поговорить неторопливо. Вы можете за сутки отпечатать десяток экземпляров?
   – Без переплета сделаем, – бодро отрапортовал статистик.
   – Тогда расстарайся, чтобы завтра к концу дня они были у меня в приемной. Я озадачу заведующих моими отделами, облплан, дам им парочку дней на ознакомление, потом вместе обсудим. Будьте готовы, что по итогам разговора потребуется кое-что подкорректировать, но в целом штука полезная. Будем запускать. Вот что я еще подумал. Сделайте выжимку из этого материала. Самое-самое. Объем – на половину газетной полосы. Опубликуем в областной газете. За вашими подписями.
   – Лучше бы за вашей. Материал исключительно по промышленности.
   – Ладно, подумаем. Я посоветуюсь с идеологами. Что еще. Инициатива наказуема. Слабо такой комментарий, но чуть короче, ежеквартально делать по всем отраслям: строителям, энергетикам, транспортникам, связистам?
   – Мы так и задумывали, – включился Брюллов. – Это как бы опытный образец. Если хорошо воспримут, запустим в серию. Другое дело, на регулярный его запуск потребуется с полгода. И деньжат науке надо подкинуть. С финансированием мое московское начальство обещало помочь, но одни не потянем. Да и не совсем это по нашему профилю. И еще одна просьба: на совещание пригласить основных разработчиков. Их четверо. Для них это и польза, и стимул.
   – Нет вопросов, – поставил точку секретарь.
   Совещание прошло в ожесточенных спорах. Но это был не тот случай, когда один критикует, а другой защищается. Спорили по сути: о методиках, цифрах, корректности сравнений.
   Когда же вышел Комментарий по всем отраслям, Брюллову позвонил помощник первого секретаря обкома.
   – Юрий Владимирович! Мы неделю назад подготовили Всеволоду Борисовичу материал для статьи в областную газету. Но посмотрели ваш отчет, он, признаюсь, лучше. Вы не возражаете, если мы возьмем именно его за основу для этой статьи?
   – Почту за честь.
   Через неделю довольно ловко сшитые фрагменты Комментария за подписью первого секретаря обкома заняли всю полосу газеты. Собкор «Правды» обратил на нее внимание. Он сократил материал до «подвала», сделал его более живым. Через три недели статья Ячменева красовалась на второй странице органа ЦК КПСС. Так совпало, что через день Ячменев позвонил председателю Госплана с просьбой не урезать объем дорожного строительства на следующий год. И услышал в ответ:
   – Всем срезаем, не одному тебе. Ситуация такая. Впрочем, дам распоряжение, чтобы в порядке исключения вас не трогали. В виде поощрения за вчерашнюю статью в «Правде». Толковая.
   После этого Ячменев не только стал узнавать Брюллова в лицо, но и запомнил его имя и даже отчество.
   С тех пор минуло четыре года. Хотя должность Брюллова оставалась прежней, гирек, определявших его аппаратный и общественный вес, заметно прибавилось.
   С секретарем по промышленности он общался как минимум два раза в месяц. Также, как в свое время Санька, партийный шеф проверял на нем новые идеи. Но чаще всего он подключал Брюллова к составлению справок и отчетов, особенно накануне визитов московских высоких гостей. Чтобы его советник «был в теме», приглашал его на соответствующие совещания. В том числе и «в узком кругу». Однажды помощник секретаря, получив указание шефа пригласить Брюллова, задал вопрос:
   – В статусе кого?
   – Советника, консультанта.
   – У нас же нет такого.
   – Так придумайте! Какой-нибудь общественный консультативный совет. Включите туда еще трех-четырех толковых мужиков. Заместителя генерального конструктора с «Мотора», ту же занозу Дьякову из университета. Проведем через бюро, выдадим удостоверения. А то ходят, как бедные родственники…
   – Так Дьякова не мужик.
   – В чем твоя беда, дорогой, что на вид ты тоже мужик. Увы! Вот попадешь к ней под горячую руку, тогда посмотрим, кто из вас баба.
   Получив красную книжечку с надписью «Камский обком КПСС», Брюллов реально ощутил взаимосвязь политики и экономики. Вручая ему под расписку удостоверение, инструктор обкома пояснил:
   – Дает право на вход без партийного билета в обком и в здание ЦК КПСС в Москве. Да, чуть не забыл. С ним беспрепятственно вы можете посещать столовую обкома.
   Заведение, о котором вспомнил инструктор, было в пяти минутах от ЦНТИ и славилось как меню, так и качеством обслуживания. Совсем не пустячок, что доступ в него был далеко не свободным. Брюллов почувствовал, как под пиджаком, где-то в районе лопаток, у него прорезываются крылья. В полный размах крылья ощущались года два. До тех пор, пока после одного из совещаний они с Варей Дьяковой не решили совместно пообедать в заведении небожителей. Когда, предъявив свои красные корочки, консультанты обкома гордо прошли мимо постового милиционера, их догнал Дьяков. Пройдя вместе с ними по коридору метров двадцать, он, подмигнув, махнул им рукой и нырнул в дверь без таблички.
   – Зал для заведующих отделами. С официанткой, – просветила Брюллова Варя.
   – Секретари обкома, заместители председателя облисполкома там же?
   – У них свой небольшой зал рядом с кабинетами.
   Крылья за спиной Брюллова заметно скукожились. Тем не менее, на недостаток внимания ему было грех жаловаться. Как внештатный лектор обкома он регулярно читал лекции по экономике для партийного актива области и города. Примерно раз в квартал его приглашал посоветоваться сам первый секретарь обкома. Среди прочих вопросов Ячменев однажды спросил Брюллова, знаком ли он с работой Биржи.
   – Можно сказать, стоял у колыбели. Недолго. Но здоровьем ребенка интересуюсь.
   – И каково мнение?
   – Считаю, что для дела структура очень полезная, хотя, по формальным соображениям, существует «на грани фола».
   – И то и другое желательно поподробнее.
   – У нас государственная система управления построена так, что каждый руководитель встроен в две плоскости: территориальную – Советы, и отраслевую – министерства. По идее они должны или пересекаться, или надежно соединяться. Вероятно, партийными проводами. Но на некоторых участках такие соединения тонкие или вовсе отсутствуют. Биржа по материальным ресурсам является кабелем между ними. Мне эта придумка особенно по душе. На УМЦ мы тем же занимались, объединяя усилия и интересы металлургов, обратите внимание, разных ведомств. До тех пор, пока железнодорожники не проявили жлобство. Уверен, что наша Биржа уже переросла районный масштаб. И даже городской. Ее бы на областном уровне пристроить рядом с Госснабом. Но только не вместе. Загубят.
   – Это «за здравие», а «за упокой»? Что там «на грани»?
   – Вся беда, что законодательством, ведомственной нормативной базой подобные «провода» не предусмотрены. Правила игры отсутствуют. Когда их нет, за одно и то же могут наградить или посадить. Кстати, Дьяков из-за перехода в облисполком Биржу покинул. Как бы новички там дров не наломали.
   После ухода Брюллова «первый» по телефону закрытой связи набрал номер начальника управления МВД.
   – Генерал, как прошла охота? Ты на браконьерстве еще не попался?
   …
   – У меня к тебе вопрос: о существовании Биржи, она же «Сервисный центр» при бытовке, тебе, конечно, известно.
   …
   – Я так и думал. Проверь, чтобы за ними приглядывал толковый парень. Чтобы не столько ловил, сколько оберегал от глупостей.
   …
   – Для вас и так профилактика главное? Ты пудри мозги, но не мне. Я этого не люблю. Так же, как и твой министр.
   …
   – Это другое дело. Хорошей тебе охоты.
   Брюллов настолько примелькался в партийных коридорах, что никто особенно не удивился, когда на последней отчетной партийной конференции его избрали кандидатом в члены обкома. Это была оценка не должности, а его лично, персонально. Предшественник Брюллова выше райкома не поднимался.
   Вскоре фортуна еще раз ему подмигнула. Следуя совету ректора университета, Брюллов, защитив кандидатскую диссертацию, не мешкая, принялся за докторскую. Тратил он на это занятие до полутора часов в сутки. В воскресенье отдыхал. Казалось бы, негусто, а за пять лет «готовой продукции» набралось немало. Недавно он опубликовал монографию «Оптимизация многоуровневой системы научно-технической информации», один из авторских экземпляров которой презентовал ректору.
   Петр Павлович отреагировал на подарок через неделю.
   – Я правильно понимаю, Юрий Владимирович, что это скелет докторской диссертации?
   – Хотелось бы.
   – Тогда вам должен быть небезынтересен мой прогноз. Готовность исследования я оцениваю процентов на восемьдесят. Единственная загвоздка, вас ожидающая, – трудно найти компетентного оппонента по теме. Надеюсь, защищаться будете на нашем ученом совете?
   – Пока об этом не думал, Петр Павлович. Но, как говорится, имеются варианты.
   – Думайте. Уже пора. Попутно прошу поразмышлять еще над одним сюжетом. Игорь Александрович – наш проректор по науке, на боевом посту уже десятый год. Две пятилетки он совмещал эту деятельность с заведованием кафедрой. На днях попросился на «легкий труд» – оставить только заведующим. Договорились, что с нового года я его просьбу удовлетворю. Я и до этого думал, что из вас получится хороший проректор. Именно по науке. У вас, кроме деловой хватки и аналитики, задор и фантазия имеются. Прочитав монографию, глагол «думал» меняю на «уверен». Я понимаю, что в ЦНТИ вы первое лицо, а проректор – второе. Но имеется еще одно обстоятельство. Ваш покорный слуга два года назад отметил шестидесятилетие. Решил твердо: дай Бог здоровья, в шестьдесят пять уйду в рядовые профессора. Ректорство по наследству вам гарантировать не могу, но желание имеется. Желание реальное. С решением не тороплю, но… университет не ЦНТИ, не так ли?
   – Спасибо, Петр Павлович, за неожиданное и лестное предложение. Больше недели думать не буду.
   Второй сюрприз ожидал Брюллова через месяц.
   ГКНТ организовал всесоюзный семинар-совещание руководителей региональных ЦНТИ. Обменивались опытом достижений и неприятностей в подмосковном ведомственном пансионате. Брюллова интересовало все: новинки информатизации, профессиональные секреты коллег, сами коллеги. Приятно удивило и такое изобретение человечества, как «шведский стол», известное ему ранее лишь из литературы.
   Брюллов гурманом не был, но, как человек со спортивным прошлым, покушать любил много и разнообразно. Изобилие «стола» его подавило. Зачерпнув по ложечке три разных салата, он уничтожил тестовые образцы и вновь вернулся к куриному холодцу. Уху он отведал безальтернативно, но со вторыми блюдами этот номер не прошел. Выбрать что-то одно из бефстроганова, котлеты по-киевски, речной форели и цыпленка табака не было возможности из-за недостатка решимости и физиологических ограничений. Если бефстроганов и форель еще поддавались расчленению для дегустации, то отпиливать по кусочку котлеты или цыпленка на виду у всех было неприлично. Выбор определила золотистая, поджаристая корочка цыпленка. Переложив его, «единого и неделимого», на свою тарелку, Брюллов почти успокоился. Обглодав последнюю косточку, умом и желудком он понял, что сыт. Но аппетитный запах призывал: посмотри, попробуй!
   Поднявшись из-за стола, Брюллов еще раз подошел к раздаче, внимательно оглядел шеренгу выстроившихся блюд, принюхался и с сожалением вернулся на свое место.
   На семинаре Брюллов познакомился с коллегой из Одессы. Коллега недавно побывал в командировке в Гамбурге и уже дважды делился воспоминаниями об этом знаменитом, как Одесса, портовом городе и его не менее знаменитой улице «красных фонарей».
   – Послушай, Никола! – обратился к нему Брюллов. – У меня, извини, странный вопрос. Вот если на улице «красных фонарей» клиент сделал свое дело и удовлетворенно покинул свою избранницу, он дальше будет пялиться на других девочек или сразу пойдет домой?
   Харьковчанин удивленно замолчал.
   – Я могу только предполагать… Ну разве если только клиент сексуальный гигант… Или извращенец…
   – Получается, что я извращенец, – уныло сделал вывод Брюллов.
   В этот момент его окликнул его давний покровитель – первый заместитель председателя ГКНТ.
   – Юрий Владимирович! Завершишь трапезу, подсядь к нам.
   Когда Брюллов подошел к столу заместителя, тот представил своего соседа:
   – Иван Афанасьевич, наш кадровик. На днях он предложил тебя в заместители начальника управления Комитета. Я вспомнил, что предлагал тебе примерно это же пять лет назад, но не готов был решить вопрос с жильем. А тут через пару месяцев мы сдаем свой дом. Заместителю начальника управления положено. Пойдешь?
   – Если скажете, что вам это очень-очень надо, пойду. Как ваш должник. Но если заботитесь обо мне, то, с огромнейшей благодарностью за внимание, откажусь. Там, в Камске, хожу в первых парнях нашей деревни. А здесь таких – куда ни плюнь.
   Шеф рассмеялся.
   – Ладно, иди гуляй, деревня. Мыслишь в правильном направлении. Но если надумаешь, не тяни.
   Вернувшись в Камск, Брюллов рассказал Ирине о полученных предложениях.
   – Юрка, да ты, оказывается, предмет повышенного спроса.
   – Может, я зря отказался? Тебя в Москву не тянет?
   – Мне кажется, что в качестве гостей мы там котируемся гораздо выше. Как говорит папуля: «В Москву надо переселяться генералами! Не то выйдешь в отставку подполковником с московской пропиской».
   Полную солидарность она выразила и его решению по университету.
   – Зачем покидать верную, заботливую жену только из-за того, что у нее не славянская фамилия ЦНТИ? А к девочке по имени Университет я тебе позволю изредка заходить, чтобы пошалить.
   На другой день Брюллов напросился к ректору.
   – Петр Павлович, буду размышлять вслух, а вы меня, если что не так, поправите. Если бы я уже был доктором, то принял бы ваше предложение без сомнений. Но в университете сорок докторов, а я, кандидат, приду со стороны учить их уму-разуму. Согласитесь: неинтеллигентно. Главное, уважаемый Петр Павлович, что у нас с вами для продолжения разговора на эту тему как минимум три года. Не будем форсировать двигатель…

   Дом, в котором жили Морозовские, находился метрах в пятистах от центральной площади Камска. По ней в праздничные дни шли колонны демонстрантов. Прямо возле их дома завершалось организованное шествие. Здесь в переулках стояли заводские и институтские грузовички, ожидающие тех, кто был озадачен нести транспаранты, лозунги и портреты членов политбюро. Они первыми покидали пока еще стройные ряды сослуживцев. Спешили сдать дежурным свою ответственную, но обременительную ношу, чтобы наконец-то вдохнуть в себя воздух свободы и незамедлительно пропустить «по маленькой».
   Остальных еще какое-то время объединяло стадное чувство. Они по инерции продолжали идти в похудевшей и заметно деформированной колонне. Потом поодиночке или группами направлялись по своим уже индивидуальным праздничным маршрутам.
   Один из самых коротких маршрутов был у счастливчиков, которых «держали за своих» в семье Морозовских. Таких в Камске набиралось до двух десятков. Им достаточно было перейти тротуар, нырнуть под арку, ведущую во двор, и зайти в первый подъезд налево. Далее – быстрый подъем на лифте до пятого этажа, и вот уже в дверях вас встречает искренне радостный вашему появлению хозяин, к нему присоединяется хозяйка, а на большом, раздвинутом по максимуму столе, как невесты на выданье, ждут своего часа запотевшие, только что из холодильника, бутылки «Столичной». И закуска, которой могли бы позавидовать клиенты самого-самого обкомовского стола заказов.
   Сегодня к раритетам можно было отнести байкальский омуль (привет от Братского алюминиевого завода) и диковинный окорок (подарок представителя Аэрофлота в Мадриде). Окорок своим названием напоминал Фиме изрядно подзабытую им историю Древнего мира и безвременно ушедшего в мир иной египетского фараона Тутанхамона. Но авиатор клялся и божился, что подарок совсем свежий, исконно испанский, и его название «хамон» не имеет отношения к Египту и его руководству – нынешнему и прошлому.
   Уже третий год «своими» в этом теплом доме были Дьяковы и Брюлловы. Варя и Ирина на демонстрации вместе шли в колоннах «по месту работы». Проходя по площади, жены помахали своим несравненным, находящимся на гостевой трибуне, дошли до дома Морозовских, распростились с коллегами и через пять минут попали в объятия Фимы.
   Еще минут через двадцать появились и Саня с Юрой. Вместе с директором Кабельного завода они оказались последними.
   Фима налил «замыкающим» по штрафной, а «простой народ» призвал выпивать и закусывать, «не обращая внимания на номенклатуру». Все друг друга знали. По работе, по «салону Шерер», по общей любви к хоккейной команде мастеров «Сталь». После продолжительного пребывания на майском воздухе возникла та приятная атмосфера дневного импровизированного «закусона», когда от всего получаешь удовольствие. От выпивки, от закуски и, главное, от общения с приятными тебе людьми.
   Состав «приятных людей» с годами постепенно менялся. Представителей богемы становилось меньше, партхозактива – больше. Что поделаешь? Диалектика берет свое. Главное, что молодой и залихватский дух короткого праздничного застолья, которое Фима называл «дозаправка в воздухе», сохранялся неукоснительно.
   Часа через два гости стали выдвигаться в сторону своих домашних очагов. Водитель был еще вчера отпущен праздновать, давиться в общественном транспорте не хотелось, и Брюлловы решили прогуляться до дома пешком по праздничному городу. Захмелевшего Юру потянуло на философию.
   – Знаешь, боевая подруга, я все размышляю, какое же капризное существо человек. Казалось бы, все отлично, никаких серьезных заморочек, а в голову все равно лезут тревожные мысли.
   – Ты это о чем, Юрик?
   – С одной стороны, приятно, когда тебя замечают, делают лестные предложения. А с другой, кто его знает, что там за первым же поворотом?
   Ирина остановилась, внимательно посмотрела мужу в глаза.
   – Ты помнишь мою институтскую подружку Ленку?
   – Туманно. А что?
   – Ничего. Просто у нее была любимая поговорка: «Лучше беспокоиться о том, чтобы не залететь, чем безмятежно идти в абортарий».

Скачко, Морозовский. Ноябрь 1979

   У директора автосервисного центра под летящим названием «Стрела» было два заместителя. По технической части и по общим вопросам. Отвечать на разнообразные и многочисленные «общие» вопросы он поручил Владу Скачко. И ни разу не пожалел о своем решении. Нельзя сказать, что его молодой зам не допускал ошибок и легко щелкал все до одной стоящие перед ним задачи. Всякое бывало. Но удавалось ему многое. И важно, что дебютант оказался предельно тактичным.
   Самостоятельный подчиненный – подарок для начальника. Но подарок не всегда удобный. Свою работу он выполняет без подсказки. Но при случае словом и делом может продемонстрировать, что и без шефа он прекрасно обойдется. А то и хуже: намекнет, что тот – пустое место.
   Влад был предельно самостоятельным. Но, как дипломированный историк, помнил, что, если особо не выкаблучиваться, жить можно безбедно, не проливая собственной крови на полях сражений, а лишь выплачивая необременительную дань.
   Ассортимент «дани» был широк.
   Влад не забывал держать директора в курсе своих дел. Он советовался с ним, как решить даже те задачки, по которым у него была полная ясность. Единолично и успешно найдя очередной ответ, он скромно ронял:
   – За организацию восстановления шин нас с вами вчера на сессии горсовета похвалили.
   Если с какой-нибудь просьбой на горизонте появлялся важный или нужный клиент, Влад обязательно приводил его к директору. Хотя мог удовлетворить просьбу собственными силами. В каждом подобном случае выигрыш был ощутимым, а «дань» символической.
   Как бывший аппаратчик, директор высоко ценил соблюдение субординации, а выполнять заявку уважаемого гостя он, не покидая капитанского мостика, поручал тому же Владу. Поэтому посвежевшую и уже не громыхающую, а крепко сбитую «Волгу» гостю вручал лично Влад. Не забывая при этом дать ценные рекомендации: заменить воду в радиаторе на антифриз, а «родные» свечи – чешскими, импортными. Подобрать «нормальные» чехлы на сиденья и обязательно заливать в двигатель только «фирменное» масло.
   Далее следовал уже традиционный блиц-диалог:
   – А все это хлопотно?
   – Для вас нет.
   После чего Влад протягивал клиенту визитку, а клиент в ответ от руки писал на своей визитке прямой телефон:
   – Если что понадобится, не стесняйтесь.
   Влад не проработал и года, как директора согнул под углом в сто двадцать градусов и уложил на больничную койку жесточайший остеохондроз. Неделю он руководил «Стрелой» по телефону, но улучшения не наблюдалось. Врачи пообещали, что если они его выпрямят через пару месяцев, это будет удачей. Назначение «И. 0.» стало неминуемым. Все были уверены, что «на хозяйстве» останется опытный и тертый главный инженер. Когда «Стрелу» пускали в эксплуатацию, именно его, выходца из таксопарка, прочили на должность ее директора.
   Но в последний момент понадобилось пристроить на теплое место погоревшего на чем-то горкомовского «кадра», и желанное кресло теперь грело чужую спину. К ее обладателю «главный» теплых чувств не испытывал и не особенно это скрывал. Директор отвечал пропорционально. Когда наступил момент определить, кому передать хоть временные, но бразды правления, он долго не думал:
   – Хрен тебе, – подумал он о «главном», – а то еще войдешь во вкус!
   И без колебаний подписал приказ о назначении Влада.
   Аппаратный опыт не подвел. Скачко знал меньше своего старшего коллеги, но соображал правильнее. Он понял, что директор сделал ему одолжение, и моральную задолженность выплачивал с хорошими процентами.
   Ежедневно в 19.00 он появлялся в больничной палате и отчитывался перед временно несгибаемым директором. Он имел полное право подписывать все документы и письма, но то, что адресовалось высшему руководству, приберегал для шефа.
   – Чтобы нас не забыли, – пояснил он это исключение из правил.
   Через пару недель пребывания директора на больничной койке, во время очередного вечернего междусобойчика, шеф неожиданно развернул разговор от тактики к стратегии.
   – Владислав, одну пользу от болезни я все же обнаружил. Наличие свободного времени побуждает думать по-крупному, мелочь выпадает в осадок. Знаешь, что мне спать не дает? Заканчивается первый год деятельности нашей конторы, а четверть мощностей не загружена. Первое время меня это даже устраивало: ремонтников не хватает, да и те, кого набрали, без опыта. Но пусковой период завершается, план на следующий год уже пришел, и он не слабый. Но почему-то «частник» к нам не хлынул. Что для этого надо предпринимать? Кое-какие мысли по этому поводу у меня появились, но я хотел бы знать и твое мнение.
   В первую же субботу Влад поехал к отцу, застал у него трех его давних клиентов и каждому по-свойски задал один и тот же вопрос:
   – Почему ремонтируетесь здесь, а не в новой «Стреле»?
   Один ответил:
   – От добра добра не ищут.
   Второй привел несколько аргументов:
   – Из-за качества. «Стрела» – темная лошадка, а твой батя – проверенный. И по цене у них хоть немного, но дороже. Понятно почему: начальство, обслуга, накладные расходы. У старшего Скачко запчасти недешевые, но всегда есть. А у «этих», в отличие от вазовского сервиса, нет и половины того, что требуется.
   Третий, известный в городе адвокат, был предельно краток:
   – У твоего отца репутация, а этим товарищам еще пахать да пахать.
   За последующую неделю Влад успел «по случаю» задать тот же вопрос еще десятку своих знакомых – владельцев «Волг», «Москвичей» и «Запорожцев».
   Четверо из них вообще не знали о существовании «Стрелы». Остальные мало что добавили к тому, что он узнал от клиентов отца. Разве что пожаловались на график работы сервиса, не позволяющий сдать машину на обслуживание после рабочего дня.
   В пятницу, перед тем как навестить директора, Влад заехал на пару часов домой, чтобы никто не мешал обмозговать то, что он услышал от своих внештатных экспертов. Нельзя сказать, что продукт его размышлений оказался полностью «готовым к употреблению», но полуфабрикат получился съедобным.
   Гуманитарное образование наложило явный отпечаток на форму его отчета перед шефом.
   – У меня, Кирилл Андреевич, получился роман в двух томах. Том первый. Вы помните, что обещал товарищ Хрущев восемнадцать лет назад на XXII съезде КПСС?
   – Вот этого не надо! – возбудился директор. – У меня память на даты плохая и к тому же на такой вопрос отвечать требуется стоя. А я лежачий больной. Давай ближе к телу.
   – Товарищ Хрущев обещал создать к 1980 году в СССР материальную базу коммунизма. И, судя по нашей «Стреле», промахнулся. Я посчитал: по фондам мы обеспечены запчастями и расходными материалами максимум на семьдесят процентов. Разовыми просьбами, «по блату», такую недостачу не перекрыть. Надо создавать надежную долгоиграющую систему. На основе чего? Выстраивать официальные отношения с предприятиями. Как? Идеи есть, но расплывчатые.
   – По первому твоему тому, Владислав, наши мнения, если без политики, совпали. Что еще там у тебя?
   – Любимец наших студенток профессор Кертман говорил: для того, чтобы хорошо выглядеть в приличном обществе, необходимо иметь не только «презренный металл», но и репутацию. У «Стрелы» репутации нет. Даже плохой. С одной стороны, это хорошо, не надо от нее избавляться. Но без хорошей репутации плана не сделать. Вывод. Хорошую репутацию и добрую славу надо срочно зарабатывать.
   – Ты не слишком умничаешь? Позволь напомнить любимую поговорку не профессоров, а слесарей: «Нет счастья без запчасти». В ней сконцентрирована вся идеология нашей с тобой фирмы. Имеются у нас запчасти, масла, стенды для диагностики – вот тебе и добрая слава. Отсутствуют – и все считают нас сомнительным заведением. Согласен?
   – Не совсем. К запчастям и стендам еще умелые руки надо приделать. Эти «руки» обязаны клиенту не хамить. Наоборот, ублажать, как родного. Принимать в выходные дни и по вечерам, давать гарантию на ремонт, оказывать помощь, если заглох посреди дороги. И платить за одну и ту же работу клиент должен нам не больше, чем шабашнику. А еще лучше, если на полтинник, но меньше. Это еще не все. Об этой заботе должен знать каждый частник-автомобилист в радиусе ста километров от «Стрелы». Вот тогда они будут в очередь к нам выстраиваться. А счастливы мы с вами, Кирилл Андреевич, станем, когда узнаем, что уважаемые в городе люди говорят: «Помоги найти подход к руководству „Стрелы“. К ним без блата раньше, чем через неделю, не попадешь…». И главное. Сегодня мастеров и слесарей мы ищем и уговариваем. Надо исхитриться, чтобы они сами к нам просились, а мы выбирали из них лучших. Реалистическими идеями на эту тему пока похвастаться не могу.
   – Ты, Владислав, наверное, прав. Но… Ты знаешь, что общего и разного у хорошего болельщика и хорошего футболиста? Не напрягайся. Я сам отвечу. Общее то, что оба они знают, как надо играть, что делать на поле. Но футболист, в отличие от болельщика, это еще и может. Пока ты лишь болельщик.
   – Но потренироваться попинать я имею право?
   – Благословляю.
   За два последующих месяца, до выхода директора из больницы, Влад кое-что успел сделать.
   Изменил график работы «Стрелы». Работать стали без выходных с 8.00 до 21.00. Тридцать один дополнительный час в неделю увеличил фонд времени работы «Стрелы» на пятьдесят один процент, а выручку – на шестьдесят семь.
   Вдоль помещений, где стояли подъемники, в стену вмонтировали стеклянные окна. Владелец автомобиля при желании мог посмотреть, что творят с его сокровищем ремонтники, одетые в фирменные комбинезоны.
   На ремонт стали давать двухнедельную гарантию.
   С помощью отца в «Сельхозтехнике» на три месяца он взял «в долг» крупную партию дефицитных запчастей. Слух о том, что в «Стреле» при ремонте двигателя за комплект вкладышей коленвала «Москвича» берут менее восьми рублей, а не больше двадцати, как на барахолке, немедленно распространился в городском автомобильном сообществе.
   За день до выхода директора из больницы Скачко завершил свою трудовую вахту в половине девятого вечера. Прежде чем ехать домой, он прошелся по автоцентру. В зале оформления заказов он обнаружил трех клиентов. Еще двое наблюдали за манипуляциями слесарей над их автомобилями через окошко. Одним из них был доцент университета, сосватавший Влада в далеком семьдесят третьем на исторический факультет.
   Влад уважительно поздоровался.
   – Которая ваша? – спросил он, кивнув в сторону подъемников, вокруг которых неторопливо священнодействовали слесари.
   – Синий «Москвичок». Свеженький, двухлетка.
   – Какие-то проблемы?
   – Нет, плановое техобслуживание, развал колес. Сдал час назад. Обещают завтра к двенадцати сделать. Но раз начали, решил посмотреть. Увлекательное зрелище. Признаюсь, не люблю, когда что-то делается «втемную». Даже голосование на ученом совете.
   Скачко подозвал мастера.
   – Как дела с этим аппаратом?
   – Движок в порядке. Передняя подвеска требует регулировки. Ну и все, что положено: подтяжка, смазка, замена масла. Завтра, как обещали, к обеду сделаем.
   – Ваше зрелище минут через десять закончится. Давайте я вас подброшу домой, – предложил Влад.
   Уже усаживаясь на сиденье, доцент поинтересовался:
   – Ты здесь в каком качестве пребываешь?
   – Заместитель директора. Два месяца его замещаю, пока он приболел.
   – Получается, что все эти нововведения твоя затея?
   – Что вы имеете в виду?
   – Если коротко, то культуру сервиса. Мало того, что персонал перестал смотреть на клиента как на смесь врага народа с попрошайкой. Теперь я имею дело не с тремя слесарями и электриком, а с одним мастером. Он не только не ставит мне ультиматум привезти с собой трансмиссионное масло, но предлагает всякие приятные мелочи: купить чехлы, поставить брызговики, нанести покрытие. А возможность наблюдать за процессом ремонта и, что греха таить, хоть частично, но его контролировать? Это же признак надежности и качества. Кстати, сколько времени этот порядок существует?
   – Третья неделя пошла.
   – Пора гордиться.
   – Я уже начинаю.
   – Это гордость одиночки. А мы вас чему учили? «Страна должна знать своих героев!». Обязательно надо ударить в колокола, провести пресс-конференцию.
   – Я не знаю, с какой стороны к этому подойти.
   – У меня заочный аспирант из отдела пропаганды горкома. Давай я его мобилизую. Ему это тоже выгодно: положительные примеры в сфере обслуживания – редкость. Позвони мне завтра вечером, я тебе сообщу о результатах.
   Не прошло и недели, как на «Стрелу» прибыли съемочная группа областного телевидения, корреспонденты радио и двух областных газет. Формальным поводом пресс-конференции послужило открытие участка кузовного ремонта.
   Роль главного положительного героя Влад, естественно, предложил еще прихрамывающему, но уже вполне боеспособному директору.
   Вечером, увидев себя в телевизионных новостях, директор сам себе понравился. После завершения сюжета он набрал номер домашнего телефона своего заместителя и произнес:
   – Владислав, снимаю шляпу!
   Через неделю в истории «Стрелы» впервые появилась очередь на обслуживание. Это был успех. Но висел он на волоске. Чтобы не потерять достигнутое, надо было срочно заниматься укреплением материальной базы.
   На предприятиях Камска, особенно оборонных, способны были изготовить практически все, что проходило под названием «автомобильный дефицит». Но для этого надо было осваивать новые технологии, изготовлять специальную оснастку и инструмент, добывать необходимые материалы. А что взамен этой зубной боли?
   Денежная выручка за подобную инициативную продукцию почти не отражалась на заработках и премиях. На эти деньги завод не мог строить или покупать. Теоретически оборонщики могли организовать производство автомобильных запчастей и на энтузиазме. Но потомственный шабашник Влад Скачко еще на заре своей трудовой юности отнес энтузиазм, как и платоническую любовь, к категории скоропортящихся товаров.
   Серьезное дело должно строиться на интересе!
   Чем же скромный автосервис может заинтересовать этих жирных котов?
   Именно так Влад сформулировал волнующую его проблему Ефиму Марковичу Морозовскому. Человеку, которого, сопровождая своего бывшего шефа, не раз видел в деле и с каждым разом проникался к нему все большим уважением.
   Морозовский откликнулся на просьбу Влада «посоветоваться» не только оперативно, но и заинтересованно. На следующий день Влад сидел у него в кабинете и рассказывал о проблемах своей фирмы.
   – Может, это и дохлый номер, но я чую, что какая-то наживка, на которую машиностроители должны клюнуть, в природе существует. Но разглядеть ее не могу. Подскажете? – окончил Влад свой получасовой монолог.
   Морозовский слушал его не перебивая, рисуя на листке бумаги свои кружочки и квадратики.
   – Все? – спросил он.
   – Пока все.
   – То, что ты задумал, дальновидный ты наш, дело, бесспорно, нужное. Это признак того, что «номер» не «дохлый». Он из той же оперы, что и Биржа. Результат нестыковок нашей родной плановой экономики. Она же у нас девушка не только плановая, но и идейная – социалистическая. И по этой причине до ужаса правильная. Никак не желает замечать слабостей и тем более пороков отдельно взятого человека. Сколько лет его воспитывают пионерия, комсомол и партия? А для него, паразита, все равно «мое» роднее и милее, чем «наше». Поэтому твое предположение, что от платонической любви рождаемость на наших необъятных просторах не увеличится, считаю не по годам мудрым. Только интерес, плотский или денежный, приводит двух физических лиц в объятия друг к другу. И юридических лиц тоже. Есть еще один вариант – насилие. Но это не метод для порядочных джентльменов. Таких, как мы с тобой. Один, как ты выразился, «пряник», побуждающий заводы выпускать непрофильную продукцию, в нашем арсенале имеется. Что ценно, «пряник» официальный. Называется он: задание по выпуску товаров народного потребления. Коротко: ТНП. Под него существует и специальная система премирования. А это вам «не вздохи на скамейке и не прогулки при луне» [40 - Из стихотворения Степана Щипачева.], а здоровый экономический секс. Другое дело, что наши моторостроители, к примеру, решат, что им выгоднее производить в качестве ТНП не запчасти к автомобилям, а детские велосипеды или садовые лейки. Скажи мне, у вас хотя бы маленькая очередь имеется на обслуживание?
   – К нам уже записываются за неделю. Может, придумать льготные абонементы для работников заводов – изготовителей запчастей? Обслуживание вне очереди, скидки?
   – В этом что-то есть! А для начала сделай перечень всего того, что вам надо. Желательно с технической документацией.
   – Я, Ефим Маркович, конечно, в коммерции «салага», но не настолько, – Влад потянулся за увесистым портфелем. – Пожалуйста: перечень на девяносто три наименования, из них двадцать восемь нужны позарез. Технологической документации пока не раздобыли, но ГОСТы или ТУ есть на все. Кстати, и вам упадем в ножки. Свечные провода вам под силу изладить? Дефицитнейшая позиция.
   – Прости великодушно, обидчивый ты наш. Насчет проводов я с технологами поговорю. Думаю, что осилим. Но не за «спасибо».
   – Это само собой.
   – С чего собираешься начать?
   – Отработаем досконально стимулы и пойдем по кругу – обольщать.
   – Предварительно рекомендую показать список Брюллову. У него не только сконцентрирована информация о возможностях всех предприятий области, но и неуемная тяга к объединению русских земель на базе технического прогресса имеется. Он и металлургов усаживал в одну лодку, и Биржу вряд ли мы без него придумали бы. Представить тебя ему?
   – Спасибо. Он меня немного знает. Кстати, из трех «Волг» у входа ваша не серого цвета?
   – Да, а что?
   – У нее движок троит. Скажите водителю, чтобы ко мне на часок пригнал. Отрегулируем на стенде, чешские свечи поставим.
   – Это ты мне в качестве поцелуя после свидания?
   – Вообще-то профессиональный рефлекс, но можно считать и так.
   Водитель Морозовского принял приглашение посетить «Стрелу» уже на следующий день. Он остался в восторге от новейшего диагностического оборудования автоцентра и от качества обслуживания. И задал своему шефу резонный вопрос:
   – Зачем нам все это делать самим «на коленке», в неприспособленных условиях? Из-за пяти машин держать механика и электрика? Не лучше и дешевле всем раз в три месяца по-человечески обслуживаться в «Стреле»?
   Морозовский озадачил финансистов посчитать: действительно ли дешевле? Прогноз водителя подтвердился. Одновременно технологи доложили, что освоить производство свечных проводов сложностей не представляет.
   Морозовский поставил вопрос «торчмя»:
   – Мы вам провода, вы нам – регулярное обслуживание нашего легкового автопарка. И то и другое по безналичному расчету. А про всякие абонементы – не морочь себе голову.
   Директора и Влада это устраивало, но чтобы предложение реализовать, надо было кое в чем согрешить. Сделать вид, что обслуживаются не служебные, а частные автомобили.
   – Почему никогда не бывает, чтобы все было в масть, Кирилл Андреевич? Полезное дело придумали, а получается, что обманываем государство.
   Шеф на несколько секунд задумался.
   – Ты как предпочитаешь ложиться спать, натощак или пожравши?
   – Нет, я голодный совсем не усну.
   – То-то. Не обманывая по мелочи государство, спать можно спокойно, но с пустым желудком. А грехи, что мы замыслили, мелкие. В наказание за них нам больше чем штраф в размере месячного оклада не грозит. Какой на основании этого делаем вывод?
   – Вперед и с песней!
   Брюллов, как оказалось, Влада помнил. И к проекту отнесся со вниманием. За неделю специалисты ЦНТИ подготовили список предприятий, на действующих производственных мощностях которых можно было изготовить то, что требовалось «Стреле».
   – Их потенциал позволяет удовлетворить твою заявку процентов на семьдесят, – пояснил Брюллов при следующей встрече. – Но это лишь техническая возможность. О выгоде. Я посмотрел заявленные вами объемы. Все как один – мелочовка. Объем необходимо увеличить минимум раз в десять. Отсюда вопросы: куда девать остальные девять десятых? Зачтут ли все это как ТНП? Будь готов к ним, когда будешь уговаривать вероятных партнеров. И договоритесь с областным управлением торговли, что формальным заказчиком запчастей будет торговля. Продавать населению их будет как бы не «Стрела», а филиал магазина «Автомобили», специально созданный при автоцентре. При таком варианте продукция гарантированно попадает в категорию ТНП.
   Влад продолжал методично объезжать предприятие за предприятием, предлагая им любовь и дружбу на взаимовыгодной основе. С подсказки Морозовского в перечень ответных услуг будущим партнерам он включил техническое обслуживание «Стрелой» их служебного легкового автопарка. К его удивлению, именно это оказалось для заводчан самым лакомым «пряником». Особенно для небольших предприятий.
   Риск из-за нарушения плановой и финансовой дисциплины увеличился, но за три месяца он заключил договоры с восемью предприятиями на производство тридцати четырех изделий. Это было почти в три раза меньше того, на что он рассчитывал, ввязываясь в это дело, но далеко не «ноль».
   Тогда Влад как бы ненароком заглянул к инструктору отдела пропаганды горкома, организовавшему в свое время пресс-конференцию о первых успехах «Стрелы», и рассказал ему «о ценной инициативе предприятий города по обеспечению автолюбителей запасными частями».
   – Вряд ли это представляет общественный интерес, но все-таки…
   Инструктор немедленно «сделал стойку» и побежал к секретарю по промышленности с предложением идеологически и организационно поддержать почин машиностроителей. Провели соответствующее совещание, широко освещенное в прессе. Хотя Владислав Скачко оказался в этой пьесе на вторых ролях, его физиономия несколько раз мелькнула на голубом экране, а главная областная газета взяла у него интервью.
   И на этот червячок клюнула рыбка: целых три предприятия сами (!) предложили свои услуги автосервису.
   К полученным положительным результатам он отнес и усвоение еще одной истины: грамотно преподнесенное прессой дело ценой в червонец можно продать за сотню.
   Шеф, надо отдать ему должное, старания Влада оценил. И не только максимально возможной премией, но и через министерство подсуетился, чтобы его заместителю выделили две летние путевки на эстонский курорт Лауласмаа под Таллином.
   Эстония в качестве райского места была определена не случайно. Когда Влад был еще третьеклассником, его отец задумал семейный автомобильный тур в Прибалтику. Обманув уральско-вятское бездорожье, на самоходной барже они вместе с «Волгой» ГАЗ-21 цвета детского поноса доплыли до Горького, а дальше по асфальту с ветерком промчались через Москву, Смоленск, Минск, три прибалтийские республики, Ленинград, Новгород, замкнув круг в Горьком.
   Понравилось ему все, но Прибалтика, особенно Эстония, очаровала кондитерскими изделиями, отличными дорогами и непривычной глазу аккуратностью. С тех пор он стал, как сказали бы сейчас, ее фанатом. Старался проводить там отпуск, добывать дефицитные «шмотки» и технику. От электроники до инструмента. В студенческие годы немного освоил язык и даже чуть «косил» под эстонца.
   Последние годы, посещая Прибалтику даже в личных целях, Влад обязательно пару дней уделял визитам к коллегам в поисках нового. В эту расплывчатую категорию попадали диагностическое и ремонтное оборудование, хитрые приспособления, масла, шпаклевки, краски. Если что-то обнаруживал, начинал осаду министерства, предприятий-изготовителей. Покупал, доставал, менял.
   На этот раз он решил искать в Эстонии ответ на вопрос: как завлечь в «Стрелу» лучших и удержать их надолго. Первую подсказку Влад обнаружил на станции технического обслуживания на окраине Таллина.
   Давний его соратник по купле и обмену, тоже заместитель директора и почти тезка по имени Валдис, завершив экскурсию по вверенному ему заведению, пригласил гостя перекусить на прощание. Из зала ожидания коридорчик вел клиентов в уютное кафе на шесть столиков. Четыре из них в этот момент были заняты. Коллега пригласил Влада пройти дальше. Они зашли за стойку бара и через небольшую сверкающую кухню прошли еще в одно помещение – точную копию кафе. Угловой столик был уже накрыт, закуски радовали глаз, а с символа единения народов СССР – поллитровки «Столичной», сбегала скупая слеза.
   – Наша рабочая столовая, – пояснил гостеприимный хозяин. Выпили под маринованную сельдь со сметаной, дополнили под фаршированные яйца.
   – Суп будет через пять минут, – предупредила любезная официантка. – Вам с горохом или с капустой?
   Остановились на капусте. Слушая коллегу, Влад машинально открыл лежащее на столе меню. Его взгляд удивленно уткнулся в коллегу.
   – Что-то не понравилось? – встревожился Валдис.
   – Я не говорю о содержании меню, оно достойно ресторана. Но цены? Это же половина нормальной цены!
   – Дешевле ровно на сорок процентов. Кафе и столовая не наши, а потребкооперации. Мы с них не берем за аренду, и на всю сумму экономии они делают скидку в столовой. Получается сорок два процента, округляем до сорока. А за стенкой в кафе – там согласно калькуляции. Персонал это очень ценит и за место держится, – подчеркнул коллега.
   Приехав домой, Влад доложил директору об эстонском рае и получил карт-бланш на создание подобного на камской земле. Ужали площади складских помещений и полупустого станочного участка и сделали все, как надо. Правда, ленивых местных кооператоров затащить к себе не удалось, но с городским управлением общепита обо всем договорились. По их предложению даже выгородили небольшой зал для руководства.
   Месяца через три Скачко позвонила приемщица заказов:
   – Владислав Борисович! Клиент просится с вами переговорить по личному вопросу.
   – Буйный?
   – Нет, наоборот, пушистый.
   – Объясни, как пройти.
   Визитер оказался ровесником Влада, хозяином пятнадцатилетней «Волги», над которой третий день колдовали слесари и «жестянщики».
   – Я инженер по гарантийному обслуживанию тягачей спецназначения. Наблюдаю, как все у вас устроено. Начал с питания. Впечатляет. Особенно гуляш. Потом организация и условия производства. Спросил у ваших ребят о заработках. Меньше, чем у меня сейчас, но без командировок на «точки». Подумайте, я вам не пригожусь?
   Клиент пригодился настолько, что через два года директор назначил его вместо своего опостылевшего заместителя по технической части.
   Еще одну стимулирующую конфетку, лежащую буквально под ногами, но ранее не обнаруженную, Скачко разглядел сам. «Стрела» располагалась в поселке на окраине города. Далеко, зато рядом то ли с лесом, то ли с парком. Создавался поселок при небольшом заводе ЖБК-4 в начале шестидесятых, когда в городе интенсивно стали строить панельные «хрущевки» и выделять участки для строительства частных домов. И название к поселку прилипло – Панелька. Обитателями Панельки сначала были только работники завода. Потом рядом обосновалась транспортная организация, обслуживающая газовиков, с военизированным названием «Механизированная колонна». Она тоже стала обживать поселок. Потом появилась «Стрела».
   Своего ведомственного жилья у СТО не было, квартиры ее самым ценным кадрам давал горисполком в самых разных концах города. Понятно, что директору «Стрелы» это не понравилось, и он добился права еще на стадии получения ордеров менять их на жилье в поселке. К концу семидесятых в Панельке жило более половины ремонтников. Получали, меняли, строились сами.
   Обитателям поселка он нравился близостью к работе, почти деревенским уютом при наличии школы, трех детских садов, газа и канализации в домах. Ложкой дегтя была хроническая необустроенность, вызванная прежде всего отсутствием одного хозяина. Рука советской власти до Панельки как-то не дотягивалась, а из трех имеющихся хозяйственников никто не рвался взять на себя роль отца-координатора. Хотя природа и раздолбайство периодически заставляли их стихийно объединять усилия, ликвидируя то последствия разрыва магистрального водовода, учиненного пьяным экскаваторщиком, то трехдневного снегопада.
   Три года назад после очередного такого аврала Скачко предложил двум своим коллегам учредить «колхоз по авариям и благоустройству» Панельки. Ресурсные возможности «колхозников» он охарактеризовал детально. ЖБК добывает материалы, газовики – транспорт, за нами – блат. По блату достанем все, что нужно. Председательствовать в «колхозе» решили поочередно: заместитель директора каждой фирмы по одному году.
   Инициатива наказуема. Первым на вахту поставили Влада. Он развил бурную деятельность: павильончики на остановках, поддержание в порядке дорог и тротуаров, озеленение, детские площадки и хоккейные коробки. Вспомнив пионерское детство, через директора школы даже организовал тимуровцев помогать ветеранам. Когда срок правления Скачко подошел к концу, партнеры единодушно заявили, что от добра добра не ищут. И упросили его продолжать. Влад согласился. И не без труда уговорил жену перебраться в новый коттедж в частном секторе Панельки.
   В том же году с доски объявлений «Стрелы» исчез пожелтевший от времени картонный лист с крупным заголовком: «ТРЕБУЮТСЯ».

Морозовский. 1980

   Благие замыслы чреваты. Особенно в плановой экономике. Эту истину главный инженер Камского электротехнического завода знал и помнил не хуже, чем святое правило: не пить водку теплой. И все-таки сорвался. Клюнул на подсунутый директором ЦНТИ Брюлловым пакет документации об опыте итальянцев по комплексному использованию отходов цветных металлов. Добился командировки на фирму, посмотрел все собственными глазами, пощупал руками и два года доставал специальное плавильное, сортировочное и пакетирующее оборудование, нещадно штрафовал станочников, сваливающих алюминиевую и медную стружку в один контейнер.
   Всего-то три месяца назад система заработала, а снабженцы уже предложили ранее немыслимое: сократить заявку на дефицитнейшие цветные металлы на следующий год на шесть процентов. Столько набралось доброкачественного металла из того, что раньше называли ломом. Все было прекрасно, но в один не самый прекрасный день на оперативке у генерального директора начальник планового отдела выдал:
   – Могут быть неприятности с премией за полугодие. План по сдаче цветного металлолома вытянем процентов на пятнадцать или даже двадцать.
   – Куда он у нас подевался?
   – Сами перерабатываем. Уже прикидываем, на что премию за экономию металла потратим.
   – Почему план по отходам не скорректировали?
   – Заявку в министерство послали, но не проконтролировали, а они ее потеряли. Сейчас только спохватились. Попробуем уговорить, но шансов мало.
   – Их уговоришь. О таких Клавдия Федоровна говорит: такому проще дать, чем объяснять, что не хочется.
   Клавдия Федоровна была секретарем директора. На этом посту она непоколебимо стояла почти сорок лет. Сегодняшний директор, по ее же словам, был у нее пятым. Его, еще молодого специалиста, тридцать лет назад она инструктировала, объясняя, что можно и чего нельзя себе позволить всяким соплякам при разговоре с Генеральным.
   – Сколько не хватает в тоннах? – спросил снабженец.
   – Около пятидесяти.
   – Я советую купить. На Бирже предлагают довольно часто. Если сразу заявим, что все берем по максимуму по цене отходов меди, народ подсуетится.
   Снабженец как в воду глядел. В первый же день появления заявки на нее обратил внимание его коллега, работавший в объединении, где для державы производили твердотопливные ракетные двигатели. Лишнего цветного лома у него не было, но его лишнего и не бывает. Зато коллега отлично считал в уме и был на «ты» с сотрудником Биржи. Вдвоем с приятелем они умели делать то, что не под силу было древним алхимикам: превращать любые цветные металлы в денежные знаки. Наличные!
   Возможности использования этой передовой технологии до отмены справок-разрешений на реализацию отходов были ограничены. Сейчас ворота оказались распахнутыми настежь.
   В ночную смену отходы цветных металлов трех цехов были погружены в два вагона. Через двадцать два часа, преодолев расстояние в семнадцать километров, маневровый тепловоз затолкал их на склад электротехнического завода. Начальник склада дал указание взвесить груз, дополнить его собственными отходами (до плана не хватало двенадцати тонн) и оформлять документы для отправки на базу Вторцветмета. В последний момент он все же решил посмотреть на содержимое вагонов. Это явно были отходы литейного и кузнечного цехов. Большинство из алюминиевых сплавов, примерно пятая часть – бронза. Отходы были крупногабаритные, легко поддающиеся сортировке. За рассортированный металл Вторцветмет учитывал выполнение плана с коэффициентом в 1,6. Начальник склада скомандовал бригадиру:
   – На сортировку.
   Не прошло и часа, как в конторке появился бригадир.
   – Там три с половиной тонны набирается непонятно какого металла. Легкий, но явно не алюминий.
   Пришлось посылать образец размером поменьше в лабораторию. Дежурный инженер, выслушав историю появления образца, уже собрался направить его на анализ. Но, увидев на нем выдавленную десятизначную цифру, уточнил:
   – Брачок с ракетного?
   – От них.
   – Чего тогда с ним мудохаться сутки. Сейчас запросим готовый химсостав через спецотдел.
   Вскоре в спецотдел ракетчиков поступила служебная записка с просьбой телефонограммой сообщить химический состав детали 206-12-474-03 в лабораторию электротехнического завода. Прочитав заявку, отставной полковник-контрразведчик, возглавляющий отдел, схватился за сердце и перешел исключительно на ненормативную лексику. Последний раз он выражался подобным образом четыре года назад. Тогда из Москвы пришла распечатка магнитофонной записи диалога заместителя главного технолога объединения с валютной проституткой. Путана была им снята в ресторане гостиницы «Москва». После культурного ужина, зайдя в номер и еще не успев снять брюки, технолог проявил любознательность:
   – Скажи, профессионалка, сколько способов траханья в твоем арсенале?
   – Если не мелочиться, три-четыре.
   – И это профессионализм? Да у меня технологий получения только сверхточных отверстий в два раза больше! Американцы отдыхают!
   Их не романтическое, но бурное свидание затянулось. Партнерша ошалела. Не столько от темперамента клиента, сколько от обилия непонятных терминов. В перерывах между получением удовольствия славный представитель уральской оборонки детально растолковывал ей преимущество вариативности технологий. Тех, что обеспечили минимум отказов на сто запусков «двести шестого изделия».
   Сейчас контрразведчик схватился за сердце не случайно: бракованная деталь принадлежала тому же секретнейшему «двести шестому изделию», а специальный сплав на основе титана был объектом государственной тайны.
   Чекисты мгновенно пошли по следу. Далеко идти не пришлось. Двух деятелей с ракетного завода, сотрудника биржи и снабженца с электротехнического повязали. Через три дня убедились, что снабженец, ЦРУ и «Моссад» ни при чем. Всего-то нарушение режима секретности и примитивное рядовое воровство.
   За отсутствие бдительности уволили двух сотрудников спецотдела и понизили в должности подполковника – куратора КГБ. Дело о хищении пришлось передавать в Управление БХСС.
   Для борцов с хищением государственной собственности дармовой кусок, доставшийся от «гэбистов», оказался не только увесистым, но и аппетитным. Пятьдесят тонн цветного лома – это тебе не пара десятков болтов и гаек, переброшенных через забор в укромном месте с территории объединения «на волю» с целью толкнуть их на барахолке. И фигурант не какой-то одиночка – разнорабочий третьего разряда, а весь букет: организаторы преступления, его исполнители, пособники, лица, проявившие халатность. Да еще и засевшие в трех организациях.
   Всего тридцать один час, прошедший с момента подачи заявки на Биржу до получения груза заказчиком, свидетельствовал, что преступная схема была отработана заранее до тонкостей и, видимо, реализовывалась не впервые.
   Бригада следователей, не мешкая, приступила к работе. Одновременно: на Бирже, у ракетчиков и электротехников. Расследование взял под личный контроль милицейский генерал, о случившемся было доложено в обком КПСС.
   Через две недели работы бригады оставили в покое электротехников. Зато к трем задержанным чекистами подельникам добавили еще три человека: директора Биржи Ашота Акопяна и двух снабженцев пушечного и лакокрасочного заводов. Основание – прямое или косвенное отношение к выявленным нарушениям: пересортице, реализации кондиционной продукции, материалов и оборудования под видом брака или отходов.
   На третьей неделе следствия совсем еще зеленый стажер раскопал в бухгалтерской отчетности Биржи подозрительные операции по обналичиванию средств и последующей их незаконной выплате. В делах Акопяна и бухгалтера появились новые статьи Уголовного кодекса. Почти у двух десятков работников организаций – клиентов Биржи была взята подписка о невыезде.
   Подписка о невыезде была взята и у Ефима Марковича Морозовского.
   Ни единого его автографа на подозрительных документах обнаружено не было, но фамилия Морозовский часто звучала на допросах в сочетании с глаголами «советовал», «рекомендовал», «подсказал» и даже «предупреждал».
   Обо всем этом Морозовскому и сообщил на допросе низкорослый и щуплый руководитель следовательской бригады с явно неподходящей для его комплекции фамилией Великанов.
   – Скажу прямо, – продолжил Великанов, – прямых доказательств у меня нет, но ваша популярность среди самых разных фигурантов дела наводит меня на мысль, что в этом остросюжетном фильме вы играете не эпизодическую и не случайную роль.
   – Какая там роль, гражданин следователь. Это не роль, это моя незаживающая рана. Еще в пятом классе папа мне сказал: «Никогда не советуй, если тебя не спрашивают». И я, зная назубок это святое правило, всю жизнь его нарушаю. Себе во вред. Не могу удержаться сделать людям добро. Но вы, надеюсь, положительно воспримете два моих совета. Первый. У вас хорошие, густые волосы и зря вы их зализываете назад. Сделайте прямую высокую прическу, и плюс три-четыре сантиметра роста – ваши. Без всяких каблуков. Второй. Зачем вам эти длинные и пышные, почти пушкинские височки? Когда такие баки носит аптекарь из Бендер Борух Златкис, так ему и надо. Но благородное лицо человека с такой прекрасной фамилией, как Ве-ли-ка-нов, должны украшать прямые и короткие. В следующий раз скажите вашему парикмахеру: сзади сделайте «на нет», виски – прямые. Я вас умоляю!
   Желание следователя отправить разговорчивого начальника на нары возрастало прямо пропорционально каждому сказанному им слову.
   «С высоты своих двух метров намекаешь на мои сто шестьдесят два, сука, – подумал он. – Не пожалею ног, чтобы на лесоповале юмора у тебя поубавилось».
   Тщетно. Формально к «Сервисному центру» с дурацким прозвищем Биржа Морозовский ни малейшего отношения не имел. Более того, все в один голос утверждали, что строгости по проверке «чистоты» предлагаемых на Биржу ресурсов, отмененные Акопяном, были в свое время введены по инициативе и под жестким контролем Морозовского.
   Великанов не сдался. Контролировал? На каком основании?
   Оказалось, что на законном. Как представитель «Секции инфраструктуры» при райкоме. Структуры общественной, а значит, безобидной и безответственной.
   – Хорошо устроился, падла, – сообщил Великанов своему оперу. – Права контролировать у него есть, а ответственности, как у младенца за обосранные ползунки, – скрипнул зубами Великанов. – Осталось копнуть его на домашних грядках. Узнайте, пользовался ли его Кабельный услугами Биржи.
   – Только мне попалось больше десятка их заявок.
   – Проверьте их непосредственно на заводе. Обналичивать навар с обменных операций можно в трех точках: на Бирже, у Продавца и у Покупателя. Кабельный завод на Бирже и продавал, и покупал. На нем Морозовский – хозяин. Что скажет, так и сделают. На Бирже мы его следов не нашли, давай поищем в его вотчине. И покрутите головами по сторонам. Может, найдете что-то интересное.
   Любознательному Стажеру Великанов поручил проверить документы, связанные с оплатой Морозовского. Что левые доходы у такого скользкого деятеля должны быть, он чувствовал спинным мозгом.
   Два дня ломовой работы результата не дали. Премии и вознаграждения Морозовский получал из шести источников. От фонда премирования за новую технику до вознаграждения к отпуску из директорского фонда. И везде «буква закона» была прописана аккуратно, словно в тетрадке по правописанию.
   Зайдя перекусить в заводскую столовую, Стажер увидел могучего работягу в спецовке. Точную копию бригадира, под чутким руководством которого два года он зарабатывал рабочий стаж в родном Кунгуре. И вспомнил эпизод из своей трудовой биографии.
   За неделю до окончания второго месяца работы Стажера на заводе бригадир отвел его в сторонку.
   – В декабре юбилей нормировщицы. Надо бы скинуться на подарок. Но есть и другой путь. Ты на снегоуборке в этом месяце не был?
   – Вы же меня оставили промывать подшипники.
   – Правильно. Но премию за уборку снега я тебе выпишу. Ты денежку получишь. Себе оставишь столько, сколько полагается заплатить по комсомольским и профсоюзным взносам. Плюс червонец за доставленное неудобство. Остальные отдашь мне. Там как раз останется на подарок и пару пузырей, отметить с народом. Я потом отчитаюсь до копейки, чтобы не думал, что я тебя обираю. Есть вопросы?
   – Да нет, все ясно, исполню.
   – Ну и молодец.
   За два года работы подобные операции они проводили еще три раза. Потом Стажер заметил, что у Бригадира имеются еще как минимум два таких спонсора. Все холостые, неженатые.
   Нет ли у Морозовского подобной команды?
   Стажер взял папку с приказами о премировании за последние четыре года и стал выписывать фамилии счастливчиков, получивших крупные премии за достижения разового характера.
   За семьдесят восьмой и семьдесят девятый годы их оказалось двое. Зато в семьдесят шестом и седьмом еще четыре человека получили солидные персональные премии с подобными формулировками от четырех до семи раз.
   Каждый из этих приказов подписывал исполняющий обязанности директора Морозовский.
   Должности премированных передовиков были самые разные, но все они работали в подразделениях, подчиненных ему напрямую.
   Просматривая список премированных и шестнадцатистраничное приложение к нему, Великанов со смаком дважды вдохнул через нос:
   – Похоже, жареным запахло. А? Есть у тебя нюх!
   Великанов попросил начальника АХО [41 - Административно-хозяйственный отдел.] заводоуправления одолжить ему завтра на пару часов три отдельных кабинета. Одновременно, чтобы избежать утечки информации, всех подозреваемых вызвали в разные кабинеты.
   С двух получателей премий, отметившихся на протяжении всех четырех лет, все подозрения были сняты минут через десять. Один из них – снабженец, проводил в командировках по двести дней в году. Премии были незаконной, но обоснованной доплатой к нищенским суточным. Второй оказался наладчиком капризной счетной техники, день и ночь не вылезающим из заводского вычислительного центра. За эти премии он явно много попотел.
   Еще один из премируемых – заместитель начальника отдела экспорта, отставник-полковник Степанов, пошел в контратаку:
   – Я эти премии не выпрашивал. Дали – спасибо. Значит, оценили.
   – Что именно оценили?
   – В приказе и представлении все написано.
   – Как вы эти деньги использовали?
   Степанов налился кровью.
   – Ты соображаешь, сопляк, что спрашиваешь? Не твое это собачье дело. На этом разговор с тобой закончен. Приду только по повестке и с адвокатом. И учти, клянусь офицерским кортиком, после этого тебе долго придется отхаркиваться!
   Но как пелось в популярной, еще довоенной песне:

     Кто ищет, тот всегда найдет!

   В разных кабинетах, но почти синхронно две сотрудницы отдела снабжения признались, что деньги, полученные как «целевые» премии, возвращали лично Ефиму Марковичу. С 1975 по 1977 год.
   Через час раскололся начальник склада готовой продукции, повторивший ту же информацию. За те же три года.
   Ранним утром следующего дня, еще раз просмотрев показания трех раскаявшихся, Великанов собрал все документы по «троице» в отдельный скоросшиватель и вызвал машину.
   – В прокуратуру, – скомандовал он водителю.
   Но еще накануне вечером, сразу после свидания со следователем, заведующий складом направился в кабинет Морозовского покаяться за проявленную слабость. Он не успел закончить свой рассказ, как в дверях появилась одна из двух женщин-снабженцев.
   – Только без посыпания головы пеплом, самокритичные вы мои, – постарался успокоить подчиненных Морозовский. – Я вас втравил в это дело, я за все отвечаю. Дальше все выкладывайте им как на духу. Чтобы к вам ничего не прилипло. И спасибо, что зашли. Даже не представляете, как это греет душу. Отдыхайте.
   Он поднял трубку директорского коммутатора. Повезло, директор еще не ушел. Проговорили они минут сорок. Директор подвел черту:
   – Жаль, что ты возбудил Коротышку. Они злопамятны до ужаса. С другой стороны, если бы этого не произошло, я бы подумал: стареет Ефим. Теперь без хиханек и хаханек. С учетом особо горячей любви Коротышки к тебе, в СИЗО ты можешь оказаться в любой момент. Надолго, конечно, не задержишься, но там каждый день особо вреден для здоровья. С этого момента ни минуты не оставайся один. Если заберут, дай мне знать. Через водителя, через жену, любым способом. В рабочее время рядом с тобой всегда будет наш юрист.
   – Если меня возьмут, то вряд ли одного, – напомнил Морозовский.
   – Ты прав. Я это тоже возьму на контроль. Учти, до задержания хлопотать за вас я никуда не пойду. Скажут, что на воре шапка горит.
   Когда Морозовский подъехал к подъезду своего дома, на скамейке, вместе с бабушками-пенсионерками, он увидел Степанова из отдела экспорта.
   – Ефим Маркович! Можно на пару слов?
   – Хотя я догадываюсь, о чем вы собираетесь мне рассказать, не только можно, но и очень нужно. Заранее спасибо за понимание.
   – Понимание на шампур не насадишь. Обменяемся информацией. Вдруг и я вам окажусь полезным.
   Степанов был в числе тех, кто получал премии по разным поводам. Но Морозовскому он деньги не возвращал. И на себя не тратил. Был он неформальным казначеем «фонда спасения» – финансировал представительские расходы своего отдела во «внешней среде». Выдавая тощий конвертик с купюрами очередному соискателю необходимых резолюций, он произносил свой вариант революционного лозунга:
   – Землю – крестьянам, конфеты – дамам, коньяк – господам!
   Пять лет назад Степанов стал инициатором создания этого «фонда». Морозовский лишь одобрил его идею. И подписывал приказы о премировании, когда «фонд» мелел.
   – Я с первых слов почувствовал, что этим ребятам я не интересен. Даже если бы я импортный свинцовый пресс пропил. У них одна цель – вы. Остальные – отвлекающий маневр.
   Прощаясь, он достал листок бумаги с телефонным номером.
   – Это мой домашний телефон. Постарайтесь запомнить. Служебный вы знаете. Если приедут за вами на «воронке», срочно дайте мне знать. Сами или через кого-то. Для чего? Когда Хрущев армию сокращал, у нас в морской пехоте ротных из тех, кто пожелал остаться при погонах, направили служить в МВД, в ГУЛАГ. А командиров батальонов – в распоряжение КГБ. Лично меня – в пограничники. Полковник Шмаль, нынешний начальник нашего СИЗО, тогда командовал ротой в моем батальоне. До сих пор я для него Комбат-2. Его заместителю по оперработе это известно. При форс-мажоре сидельцу до начальника вряд ли достучаться, а до опера реально. Скажите ему только: «Комбат-2 просил с ним связаться». Хотя я надеюсь, что до этого не дойдет.
   Впервые за многие годы Морозовский спал плохо. Мозг не отключался, просчитывал варианты. Среди них были и невеселые. В шесть утра он разбудил жену и лаконично обрисовал ситуацию. Надо отдать ей должное: слезы были, истерики – нет.
   После информации последовали инструкции:
   – Если меня будут брать из дома, постарайся запомнить фамилию главного. После того как меня увезут, позвони Степанову из отдела экспорта, директору и Дьякову. Именно в этом порядке. Вот телефоны. Представишься и скажешь: мужа задержали. С обыском или нет. Старший – такой-то. И все. Если через две недели не вернусь, тебе с Левой и Марком лучше будет на время уехать. Заранее собери самое необходимое и звони папе. Он вас заберет. И держись. Уверяю, все это ненадолго.
   Приехав в заводоуправление, как обычно в восемь утра, Морозовский прошел в свой кабинет. Из дальнего угла сейфа он достал большой конверт для хранения документации. Через весь конверт красовалась надпись зеленой тушью: ГОСТИ.
   По заводскому коммутатору он набрал номер начальника АХО:
   – Зайди ко мне и захвати конверт «ГОСТИ».
   Через пять минут они сидели за большим столом для заседаний в кабинете Морозовского, сверяя поштучно содержимое конвертов. Разнообразием оно не отличалось.
   1. Расписка о приеме от (Ф. И. О.)… рублей (сумма цифрами и прописью), на проведение мероприятий по приему гостей Камского кабельного завода.
   Принял – подпись Морозовского (или начальника АХО).
   Сдал – подпись премируемого.
   Начиная с 1978 года, сдавал деньги исключительно Морозовский, принимал начальник АХО.
   2. Справка о расходах по приему гостя Камского кабельного завода (должность гостя, его Ф. И. О.), (дата визита).
   Подписи: Морозовский, начальник АХО.
   3. Подлинники или фотокопии квитанций и других отчетных документов об оказании услуг заводской столовой, городскими ресторанами и гостиницами, за оплату сувениров, театральных билетов.
   В графе квитанций «принято от…» значилась фамилия Морозовского или начальника АХО.
   4. Ведомости сбора средств на оплату представительских расходов у руководства завода за 1979–1980 годы.
   Подписи: начальник АХО.
   5. Сводная ведомость поступлений и расходов за 1975–1980 годы.
   Подписи: Морозовский, начальник АХО.
   Пока обладатели двух одноименных пакетов проверяют целость и сохранность этой довольно странной документации, небесполезно пояснить ее происхождение.
   Интимное делопроизводство вел лично начальник АХО. Он был тем невидимым зрителю рабочим сцены, без которого зима, покрывшая сцену снегом в первом действии, так и не уступила бы место лету после первого антракта.
   Начальник АХО согласовывал программы пребывания высоких гостей на заводе, от обеспечения гостя транспортом и размещения его на строго определенном месте за столом заседаний до сопровождения к туалету. Он был казначеем программы визита, определял персональный состав работников завода, обеспечивающих сопровождение гостя. Содержание документов, хранившихся в конвертах, определялось задачей, периодически возникавшей перед руководителем предприятия, если и предприятие, и руководитель были на хорошем счету в области или в городе. В любой момент он имел шанс услышать от регионального босса:
   – Через две недели в наш город с визитом прибывает зампред Совмина (заведующий отделом ЦК) такой-то. В его программе посещение вашего завода. Осмотр новой продукции, встреча с конструкторами. На все про все два часа. Обедать останемся у вас. В узком кругу.
   Гостями завода могли оказаться местное руководство, делегация моряков с подшефной подводной лодки «Камск», участники выездного заседания городского «Клуба директоров» и даже фокусник Кио.
   У информации о предстоящем визите имелось двойное дно.
   Верхнее было парадным, открытым для чужих глаз и ушей. Нижнее – «интимным». В нем отражалась забота о гостях: питание, крыша над головой, культурная программа, сувенир на память. Все «интимное» требовало денег, которые добывались по-разному, но почти всегда с нарушениями. Статья «представительские расходы» в плановой экономике встречалась не чаще, чем оазис в пустыне.
   Непредусмотренные, но необходимые деньги добывались самыми разнообразными и порой весьма оригинальными способами. Кабельщики, задолго до прихода Морозовского на завод, выбрали тот, что назывался: «получил – подержал – отдай». До позапрошлого года он работал без сбоев. Пока один из недавно вовлеченных в процесс «спонсоров», придя к казначею – начальнику АХО, не заявил, что деньги у него украли. Так это было или «спонсор», ощутив пачку денежных знаков в руках, не нашел сил с ними расстаться, осталось неразгаданной тайной. Да и разгадывать было нечего. Формально «спонсор» потерял свои собственные деньги. Разбираться тоже было некогда, ибо высокий гость ожидался через три дня.
   С этой печальной вестью Морозовский с казначеем и пришли к директору. Директор достал бумажник и выложил на стол пятьдесят рублей.
   – Мне эти манипуляции с премиями всегда не нравились. Человек берет чужие, а отдает свои. Но пока сходило с рук, молчал. С этой минуты закрываем лавочку на замок. На всех мероприятиях, которые требуют оплаты, наших присутствует примерно в два раза больше, чем гостей. Отныне и вовек будем угощать гостей вскладчину. Двое наших ублажают одного гостя. Сколько руководство получает, я знаю до копейки. Пару раз в квартал можно себе позволить, не обеднеем. Завтра я на оперативке об этом объявлю, а ты, – он кивнул казначею, – по каждому мероприятию возьми на себя сбор ресурсов. И чтобы остался след на бумаге!
   На сверку содержания конвертов хватило двадцати минут. Все было в ажуре. Еще семь минутушло на ознакомление начальника АХО с ситуацией. Морозовский рассказал о встрече с директором и довел до собеседника уже собственные рекомендации.
   – Если задержат меня, то через какое-то время ты окажешься где-то рядом, и мы из товарищей по несчастью превратимся в граждан. Если я не ошибаюсь, именно так обращаются ребята в погонах к своим клиентам. Предполагаю, что это произойдет дня через два-три. Пока разговорятся «спонсоры», пока они наткнутся на твои автографы на этих бумажках. Используй это время с пользой. Подумай, как сделать, чтобы о твоем задержании как можно быстрее узнал директор. Он лично обещал предпринять все необходимое. Следствию предъявим мой конверт документов. С подлинниками. Копии, которые у тебя, храни у надежного человека. Для нас эти документы не столько обвинительные, сколько оправдательные.
   У Коротышки может возникнуть желание их потерять. Дашь сигнал их извлечь на свет, когда я скажу. Связь через адвоката. Координировать нашу защиту будет заводской юрист. Все. С минуты на минуту может появиться мой народный мститель с ордером на арест. Готовься к худшему, надейся на лучшее.
   Пискнул телефон секретаря, сигнализируя, что она встала на трудовую вахту.
   Морозовский попросил ее пригласить через пять минут заводского юриста и буркнул:
   – Теперь поиграем в шпионы.
   Он вышел из кабинета, прошел по коридору метров тридцать и зашел в диспетчерскую. За стеклянной перегородкой два диспетчера говорили по телефону, третий что-то сосредоточенно записывал в журнал. Почти у двери на столике стояли два телефона для посетителей. Белый – заводской АТС, и бордовый – городской.
   Морозовский набрал по бордовому номер Брюллова.
   – Юра, это Фима. У меня неприятности по Бирже. Передай это Саше. Лучше не по телефону. Я слышу, ты сделал большие глаза? Спокойно, все будет как надо. Обнимаю все ваше семейство.
   Он повесил трубку и вернулся к себе.
   Юрист уже побывал у директора.
   – В общем, картина ясная. Я перебираюсь к вам в приемную, чтобы быть рядом. А пока надо предупредить адвоката. Пусть ждет сигнала.
   В начале двенадцатого в дверях кабинета Морозовского появился торжествующий следователь Великанов. С ордером на обыск.
   Из подсказок Великанова оперативникам Морозовский понял, что искали документы, связанные с «необоснованным премированием и последующим вымогательством».
   В кабинете обыск одновременно вели три оперативника. Великанов расположился за столом для заседаний в ожидании добычи. Морозовский оставался за своим двухтумбовым, из которого сразу извлекли для досмотра все ящики.
   Около журнального столика сгруппировались трое понятых. Почем-то все из отдела главного технолога.
   Поиск начали с сейфа. Конверт обнаружился уже через двадцать минут. Достав документы из конверта, Великанов разложил их перед собой и начал листать. Пока он просматривал справки о приемке денег, улыбка не сходила с его лица. Но с переходом к изучению справок «о расходах по приему гостя» улыбка безвозвратно исчезла.
   Среди фамилий гостей обнаружились секретарь ЦК КПСС, два союзных министра, заместитель председателя Комитета народного контроля СССР, заместитель председателя Госснаба. Хватало и местных. Секретари обкома, включая первого, мэр города с двумя заместителями. Почему-то именно на Кабельном заводе в декабре прошлого года «День чекиста» отмечали три генерала – начальники областных управлений КГБ, МВД и областной военком. Судя по квитанциям, они разъехались по местам постоянной дислокации с сувенирами производства кизлярского коньячного завода.
   Откладывая в сторону этот взрывоопасный листок, подполковник Великанов подумал, что полковничьей папахи ему не видать. Очень, очень долго. Или вообще никогда.
   Вот почему эта наглая рожа так спокойна.
   Его прогноз нашел подтверждение через минуту. В кабинет зашла секретарь Морозовского, сняла трубку с одного из четырех телефонов и протянула Великанову.
   – С вами хотел бы переговорить директор.
   – Подполковник Великанов? Я уверен, что ведомственную инструкцию вы исполняете неукоснительно. Но прошу не забывать, что вы коммунист, а я член бюро обкома. Вы третий час находитесь на вверенной мне территории, поставили на дыбы половину заводоуправления, нарушили рабочий ритм коллектива, но не удосужились соблюсти элементарную партийную этику: ввести меня в курс дела, объединить наши усилия в выявлении виновных. Если такие имеются. Или я у вас тоже в числе подозреваемых? На этот вопрос можете не отвечать.
   Спина Великанова мгновенно стала влажной.
   – Никак нет! Разрешите к вам зайти?
   – Жду вас через двадцать пять минут.
   Директор, не торопясь, листал документы, принесенные Великановым. Те самые, из «гостевого конверта». Последний раз он их видел полтора года назад.
   – И это все?
   – Пока все. Разве мало?
   – У меня к вам, подполковник, только один вопрос, но развернутый. Вы милиционер или воздухоплаватель? Вы по грешной земле ножками ходите или витаете в облаках? Вы, как профессионал, способны отличить преступление от политической целесообразности? Меня еще начальником цеха подчиненные называли «суровым». Многие, и не только подхалимы, при этом добавляют: «но справедливый». Я этому званию и сейчас пытаюсь соответствовать. Если обнаружите что-то действительно серьезное, я ваш союзник. Но если этим, – директор отодвинул пачку бумаг от себя, – вы и дальше будете отвлекать моих людей от выполнения важных правительственных заданий, предупреждаю, будете отвечать по справедливости. Все, что я сказал, можете передать своему генералу.
   Ветерану БХСС Великанову метод наполнения «представительского фонда» фиктивными премиальными был известен еще полтора десятка лет назад. По букве закона, без малейших сомнений, это было хищение государственных средств одними и присвоение их другими. Но у закона имеется не только буква, но и Дух. Только сейчас Великанов уловил его содержание.
   Правильнее было тормознуть, когда следов Морозовского еще не обнаружилось на Бирже. Дело раскрыто. Хватит Акопяна с его «шестерками». Но очень уж этот гад его завел: «… плюс три-четыре сантиметра роста ваши, без всяких каблуков».
   Теперь Великанов окончательно убедился, что «дело с премиями» оказалось тухлым. Но, придя с обыском, он оставил «точку невозврата» позади. Теперь оставалось только копать. Копать и надеяться на чудо.
   На обыск в кабинете, дома, в гараже и на даче Морозовского ушел весь день. Если до этого стреляли по конкретным «целям» – искали документы, связанные с Биржей, затем – с премиями, теперь палили по площадям. Вся надежда была найти тайник. С чем?
   При обыске в квартире был момент, когда пульс у Морозовского зачастил. Это произошло, когда седоволосый оперативник раскрыл футляр со скрипкой, достал инструмент, слегка встряхнул его и, отложив в сторонку, внимательно стал осматривать внутренность футляра. Если бы его ранее не озадачили на поиск документов, вполне возможно, что внутри лакированной коробки он обнаружил бы крошечный тайничок. Крошечный, но вполне достаточный для укрытия пары десятков камушков, единицей измерения которых является «карат». Но он их не обнаружил. Пронесло.
   В итоге улов оперативников оказался небогатым: тот самый конверт, два блокнота с адресами и телефонами, сохранившиеся ежедневники за три года, полные записей фамилий, сделанных рукой Морозовского.
   Единственная спрятанная материальная ценность была обнаружена на даче, закопанной у колодца. Именно оттуда прапорщик с миноискателем извлек никелированный разводной ключ, потерянный Морозовским четыре года назад. Ключ был как новенький.
   – Вот и ваш труд не пропал даром! – порадовал Великанова хозяин ключа. – Надеюсь, вы не будете его пилить, как гирю в «Золотом теленке»?
   На даче был обнаружен еще один конверт. Большого размера, пожелтевший от времени, без надписи, с остатками сургучной печати. Сыщики, не мешкая, передали его Великанову. Как-никак сургуч. И лежал конверт не просто так, а между страницами географического атласа. Может, положили, чтобы не помялся, а может, и спрятали?
   В конверте были три фотографии хорошего качества. Чувствовалось, что снимал и печатал их профессионал. И на всех трех в разных позах за накрытым столом Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев обнимался или чокался с… Морозовским.
   Все же Великанов обнаружил два несоответствия. Брежнев был гораздо моложе, а Морозовский немного, но старше, чем сегодня. И пиджак Брежнева непривычно был свободен от наград, а Морозовский, наоборот, был с орденом и двумя медалями.
   Следователь молча развернул одну из фотографий в сторону Морозовского и вопросительно посмотрел на него.
   – Батя, Бендеры, встреча фронтовых друзей, – буднично произнес подследственный.
   По этой или по иной причине, но уже минут через пять Великанов дал команду:
   – Закругляемся.
   Своего пленника Великанов сдал в СИЗО лично. Несмотря на поздний час, кроме дежурного офицера на месте оказался и заместитель начальника по оперативной работе. Великанов отвел его в сторонку и негромко предупредил:
   – Фигура непростая. Пристройте его аккуратнее и не дайте повода гнать потом волну. А то не отмоемся.
   Опер не стал возражать. Команду того же содержания, но в более категоричной форме еще в 11.34 утра ему дал начальник СИЗО полковник Шмаль. Незамедлительно после звонка Комбата-2. Еще через три часа с подобной настоятельной рекомендацией к начальнику СИЗО обратился заведующий отделом административных органов обкома партии. Это была реакция на пятиминутный дружеский разговор с членом бюро обкома, директором Кабельного завода.
   Проводив следователей, опер на минуту остался с Морозовским наедине.
   – О вашем предстоящем поступлении мы предупреждены. Все, чтобы избежать неприятных неожиданностей, сделано. Но тюрьма есть тюрьма. Ведите себя ровно, и все будет нормально.
   Будучи администратором филармонии, Фима немало часов провел в откровенных разговорах со своими коллегами. Глупые в этой профессии не приживались. Чтобы с тобой уважительно вели себя Утесов или Зыкина, мало быть только предприимчивым. Клиент должен чувствовать твое преклонение перед ним как перед артистом, но понимать, что он имеет дело с партнером, а не с лакеем или с денщиком. Партнером, который в своем деле тоже «звезда».
   Наличие ума резко уменьшает, но не исключает вероятности попасть за решетку. Особенно в условиях экономики развитого социализма, полного противоречий между высокими интересами государства и низкими – нормального человека. Человеку хочется хорошо выглядеть на людях, а государство не любит тех, кто сам высовывается из ровного, в ниточку, ряда. Скромные концертные администраторы пытались снять это противоречие. Они прокладывали все новые обходные тропки мимо населенного пункта под названием «Социалистическая законность». Но те, кому это не удавалось, получали сроки.
   Выйдя на волю, они щедро делились с коллегами опытом выживания в чуждой для интеллигентного организма, закрытой на замок агрессивной среде. После первого разговора с Великановым Морозовский морально готовил себя к встрече с этой средой. Даже прикидывал свои физические возможности выстоять. Сто десять килограммов живого веса средней жирности при «проверке на вшивость» могли вполне пригодиться. В юности он неплохо владел некоторыми приемами боевого самбо. Теми, что выполнялись с минимальным использованием рук. Постигал он эту науку, одновременно овладевая искусством игры на скрипке. Тренер и учитель музыки были в одном лице: бывший фронтовик – оркестрант дивизии НКВД. Излагаемая им теория вопроса выглядела стройной, как выпускница хореографического училища:
   – Пальцы береги для скрипки, а чужие яйца можно и ногой достать.
   Его коронным номером было отвлекающее движение корпуса и левой руки, заставляющее противника, защищаясь, повернуться боком, плечом вперед. Мгновение, и сильный, без замаха, удар правой ногой под колено ставил соперника на четвереньки. Дальше с ним можно было делать все что угодно, не прилагая рук.
   В деле плоды сего просвещения он использовал дважды: в пятнадцать и в двадцать два года. Первый раз они пригодились в безобидной мальчишечьей драке. Второй раз – осенней ночью в Харькове. Тогда ему пришлось общедоступно показать мелкому урке, что тот был неправ, когда огорчился отсутствием у Фимы «закурить» и наличием у него же «неправильной» национальности.
   Пока надзиратель гремел ключами, открывая могучую дверь со смотровым окошком, Фима успел мысленно не только поставить «раком» двух потенциальных противников, но и вмазать им между ног. Но он совсем не огорчился, когда в камере его оружие возмездия так и осталось невостребованным.
   Сокамерников было двое. К удивлению Морозовского, свободным оказалось одно нижнее место.
   – Василий, – представился со «второго этажа» среднего роста щуплый мужчина лет сорока. И, перехватив вопросительный взгляд Морозовского, пояснил:
   – Я и в поезде стараюсь занять верхнюю полку. Чтобы не тревожили.
   Владелец второй нижней полки только произнес:
   – Время позднее, устраивайся как дома. Утром познакомимся.
   Взаимное представление произошло после того, что называлось «завтрак». По форме обмен личной информацией мало отличался от той же процедуры в «салоне Шерер».
   Любитель верхних полок работал водителем дежурной легковушки на лакокрасочном заводе. Два года подряд он беспрепятственно понемногу вывозил с него дефицитные банки с краской и сбывал их «по себестоимости» соседям по дачному кооперативу. Каждый раз рассчитывая купить на выручку «пузырек» и в выходной «раздавить» его на троих на той же даче.
   Погорел он на экзотике. Соседу по участку сварили шикарный гараж для его «Москвича». Четыре года своей молодости сосед отдал Краснознаменному Балтийскому флоту. Сталь, покрытая флотской шаровой краской, всегда вызывала у соседа ностальгические воспоминания о носовой артиллерийской башне гвардейского корабля. В ее ограниченном пространстве и прошла как минимум половина тех лет.
   Шаровая краска в розницу не поступала. Это был оборонный заказ. Но что не сделаешь для друга. Пятилитровой банки хватило, чтобы щедро, в два слоя, покрасить убежище для гордости отечественного автопрома. На правой двери ворот умельцы аккуратно нарисовали военно-морской флаг размером двадцать на сорок сантиметров. Оба были счастливы.
   К Васиной беде, учет оборонной продукции был более строгим. Недостачу обнаружили. В поисках похищенного особо не убивались. Но треть членов садового товарищества, которое украсил военно-морской гараж, составляли работники «лакокраски». Не обратить внимания на новый объект было невозможно. Кто-то стукнул.
   В первое же воскресенье к гаражу соседа подошли два молодых человека.
   – Хозяин, краски не осталось? Мечтаю свою моторку такой покрасить.
   – Да нет, вся ушла. Не экономили.
   – Подскажи, где достать.
   – Спроси у Васи.
   Дачу Василий покинул в милицейском уазике. Теперь он безропотно коротал время в камере в ожидании суда.
   Второй сокамерник не торопился расстегивать душу нараспашку перед новеньким. Пришлось Фиме сдержанно изложить основные этапы своего трудового пути: скрипка – администратор – начальник по снабжению (так он назвал свою нынешнюю должность).
   Назвал он и причину «посадки»: непонимание милицейскими необходимости сбора средств на…
   На этом месте он споткнулся. Хотел сказать «фонд» – заумно, «благие дела» – фальшиво.
   Выручил «второй»:
   – На общак, – подсказал он.
   – На общак не потянет, но ход ваших мыслей правильный, – почти согласился Морозовский.
   – Если на «вы», то я Николай Семенович. Но в клубе, в котором мы встретились, принято обращаться проще. Колян я, – наконец-то нарушил конспирацию «второй», подставив Морозовскому правую ладонь. Фима аккуратно пришлепнул ее своей.
   Знакомство состоялось.
   – Питомец техникума советской торговли, – продолжил самоотчет Колян, – работаю оценщиком в ломбарде. Там и лопухнулся: принял необработанные камушки. Не специалист я в них. Теперь доказываю, что не верблюд. Надеюсь, перетопчемся.
   Прошло двое суток пребывания Морозовского в СИЗО, а его ни разу не вызывали на допрос.
   Все эти сорок восемь часов следователь Великанов с минимальными перерывами на сон пытался выяснить, какие вредные для социалистической собственности деяния вершил Морозовский. Что, в конце концов, следует искать? Он еще раз перелопатил груду документов по Бирже и по Кабельному заводу, в которых просматривался хотя бы малейший след Морозовского. Но каждый раз, когда он начинал идти по обнаруженной тропке, она обрывалась.
   Интуиция не обманывала бывалого сыщика. Искать было что. Но это «что» полностью было замкнуто на женщину – бывшего главного бухгалтера Биржи, не только умеющую заметать следы, но и давно покинувшую это учреждение. За такой срок не только тропки, бетонное шоссе зарастет и запах выветрится.
   Перед обедом прозвучала команда: «Морозовский – на выход!».
   Привели его в кабинет Опера, но там кроме хозяина оказался и подтянутый, но совершенно седой полковник. Сидел он за письменным столом. Опер почтительно стоял рядом. Оба разглядывали какой-то документ.
   – Присаживайтесь, Ефим Маркович, – приветливо и почти по-светски предложил полковник. – Как акклиматизация в нашем гостеприимном доме?
   «Начальник СИЗО, бывший подчиненный Степанова», – догадался Морозовский.
   – Благодарю вас. Климат не имеет ничего общего с литературными описаниями и с рассказами вашей бывшей клиентуры. Спартанская, но здоровая пища, непритязательная меблировка, обаятельные соседи. Даже медик ежедневно интересуется здоровьем. Словно в санатории. Я в чудеса не верю, поэтому я ваш должник. И, естественно, полковника Степанова.
   – Наше дело исполнять. А Комбат-2, действительно, печется о вас, как о родном. По его просьбе мы вас и пригласили. Планов следователя ни он, ни мы пока не знаем, а ваш адвокат завтра нанесет визит. Может, что срочно нужно? Мы ему передадим. Еще одно. Попросите адвоката скоординировать действия ваших болельщиков. То, что со всех сторон давят на нас, не беда. Мы создали вам условия по просьбе Комбата, а делаем вид, что оказали услугу еще трем. За один подвиг – четыре награды!
   – Шесть, товарищ полковник, – уточнил Опер. – Обком, директор кабельного, наш райком, профессор Звенигородский. И меня, минуя вас, товарищ полковник, Юрка Брюллов достал.
   – Какой Брюллов? Твой бывший соперник по теннису?
   – Кто еще? Но теперь он большая шишка, кандидат в члены обкома.
   – Насчет координации, – продолжил Шмаль. – Пусть он позаботится, чтобы ходоков по другим инстанциям было меньше. Один-два, те, что посолиднее. А то, когда слишком много, это перебор. В лучшем случае раздражает.
   – И еще, – дополнил Опер. – Из ваших соседей по камере один безобидный. Второй насчет рукоприкладства и прочих штучек безопасен и на вид простоват. Но только на вид. Есть подозрение, что он или сам держатель «общака», или очень к нему близок. Знать вам это не повредит. Но не более того.
   Весь путь до камеры Морозовский пытался понять, с чего это о нем обеспокоился профессор Звенигородский. И только когда за ним захлопнулась дверь камеры, его осенило: девичья фамилия Анечки – «мадам Шерер», была Звенигородская.
   Оказывается, даже в тюрьме могут быть приятные сюрпризы: Анечка, Юрка, Степанов. Даже Комиссар, с которым у него было «шапочное» знакомство.
   А вот товарища Дьякова в этом греющем душу списке не обнаружилось.

Дьяков, Морозовский. 1980

   Сказать, что Дьяковы забыли о Фиме, было бы несправедливо. Дьяковы, во множественном числе. Их разговор состоялся на второй вечер пребывания Морозовского в «казенном доме».
   – Ты знаешь, что Фиму арестовали? – спросила Варя.
   – Да, вчера днем.
   – Почему ты мне об этом не сказал? Им наверняка нужна помощь.
   – Кому это – им?
   – Фиме, семье.
   – Там очень запутанное дело. Вряд ли я и тем более ты можем что-то сделать.
   – Саня, вы же с ним друзья, а Юрка Брюллов лишь приятель. Но он второй день занимается только Фимой. И кое-чего добился. И Ира побывала у них дома.
   Доре сейчас очень тяжело. Большинство многочисленных Фиминых почитателей попрятались по углам. Мне очень неприятно, что мы в их числе.
   – Не усложняй. Взяли его в связи с Биржей. Ты же знаешь, что эту работу мы с ним вели вместе. Я не сижу сложа руки, но стараюсь не светиться. Активность может только навредить. И ему, и мне. Он это тоже понимает.
   Варя долго молчала, опустив голову. Резко подняв ее, она посмотрела мужу в глаза:
   – За тринадцать лет, что мы вместе, не припоминаю, чтобы по серьезному поводу я тебе не поверила. Сегодня тот самый случай.
   Он взгляд выдержал.
   – Для полного счастья у меня имеется еще одна подобная новость: на обещанный пост секретаря облисполкома меня тормознули.

   «Бонч-Бруевич» сдержал свое слово. Дважды. Не ожидая намеков, еще раз подал заявление о выходе на пенсию. К заявлению приложил рекомендацию: назначить вместо себя заведующего отделом Дьякова. С мотивировкой на двух страницах, Рудольф Иванович вручил заявление из рук в руки председателю облисполкома.
   Председатель по-прежнему с удовольствием имел бы под рукой безотказного, как автомат Калашникова, Лациса. Но накануне его пригласил к себе первый секретарь обкома и попросил (!) «решить задачку».
   Все, кто давно работал с Ячменевым, знали: если он что-то поручает – надо хорошо постараться; если приказывает – сделать вовремя и в полном объеме; если просит – надо лечь костьми, но сделать.
   Просил Ячменев подобрать достойную должность второму секретарю Койвинского райкома Полуянову. Район входил в первую областную тройку по своему промышленному потенциалу. Его кадры традиционно были кадровым резервом областного уровня. Вот только сложившаяся ситуация была нетрадиционной. Первый и второй секретари были толковыми, энергичными и… молодыми. Второй был назначен четыре года назад. Первое время он работал с «первым» душа в душу, многому у него научился. Сейчас он явно догнал своего шефа, и между ними стали проскакивать искорки конфликта. Нормального управленческого конфликта, когда подчиненный чувствует, что он не глупее своего шефа, не уступает ему по образованию и опыту. Когда у него появляется желание не только выполнять чужие указания, но и давать их самому. Более интересные и эффективные.
   Конфликт исчезает естественным путем, когда молодой сменяет пожилого. С ровесниками так не получается. Чтобы не доводить дело до пламени и сохранить в своей команде обоих, Ячменев решил их развести. Вариантов трудоустройства «второго» было два: «первым» в другой крупный район или в обком.
   Шел пятый месяц, число конфликтных искр увеличивалось, а подходящих вакансий не появлялось. Дальше тянуть было нельзя, и Ячменев обратил свой взгляд в сторону облисполкома.
   По аппаратному весу Дьяков был чуть тяжелее Полуянова, и «по-тупому» выполнить просьбу Ячменева председатель не решался. Помог случай.
   В Челябинске состоялось зональное совещание уральских председателей областных исполкомов. В культурную программу включили футбольный матч «Советы» – «Журналисты». Каждый председатель, при желании, мог сыграть сам, мог привезти с собой одного игрока. Обязательное условие для «второго номера» – занимаемая должность не ниже начальника отдела. Журналистов ограничили возрастом старше тридцати пяти лет. Число замен ограничено не было. Благодаря этому минут по пятнадцать на поле провели четыре председателя. Но погоду в игре делали их дублеры. Две трети из них были председателями комитетов по спорту, в прошлом разрядники и даже мастера. Но футболистов, даже бывших, среди них было всего четверо. Уровня первого разряда и выше – лишь двое. Физкультурный лидер из Оренбурга, армеец из команды мастеров второй группы, и Дьяков.
   Они и три защитника провели на поле весь матч. Тактику выбрали оптимальную. Три защитника, каждый весом не менее центнера, как волноломы крушили все и вся в штрафной площадке, играя «на отбой». Если мяч не улетал в аут или к соперникам, его подбирали полузащитники. В еще не забытой спортивной молодости бегали они хорошо. Каждый из них на поле находился минут по двадцать. За это время защитники еще были способны выполнить две установки тренера – челябинского Председателя:
   – В защите мельтешите у противника под ногами. В нападении, не жалея здоровья, переправьте мяч на правый фланг – армейцу.
   Получив мяч, армеец делал рывок метров десять-пятнадцать. На большее его не хватало: даже с небольшим, но руководящим животиком далеко не убежишь. Далее следовал навес на центр – Дьякову. За все время игры мяч попал армейцу «под ногу» восемь раз. Пять пасов он выложил Дьякову. Три из них, мастерство не пропьешь, Дьяков использовал, чтобы заколотить мяч в ворота.
   Журналюги ответили только одним голом (две штанги не в счет).
   На устроенном по этому поводу и, одновременно, «отвальном» ужине героя дня челябинский председатель усадил между собой и камским коллегой. И, таким образом, непроизвольно предоставил возможность шефу Дьякова посмотреть на поведение его подчиненного в сложной дипломатической обстановке. Оценка «по поведению» вытянула на два балла.
   Несмотря на то, что челябинец был килограмм на тридцать тяжелее Дьякова и не бегал два тайма по полю, тот пытался пить с ним на равных. После четвертой-пятой рюмки Дьяков стал общаться с челябинским и с остальными председателями на «ты». «Не по чину», вне очереди он вылез с тостом. Длинным и двусмысленным. Заканчивался тост призывом: «Никого впереди!».
   Своего шефа при этом он в упор не видел.
   Председатель вслух ничего Дьякову не сказал. Только уже в самолете спросил:
   – «Никого впереди!» – это только для спортсменов?
   – Почему только? Годится на все.
   – Сомневаюсь. Порой важнее прикрыть своих от врага с тыла или флангов.
   Через два дня после поездки в Челябинск состоялось заседание бюро обкома. Ячменев попросил председателя облисполкома задержаться.
   – Ты по Бирже, Секции в теме?
   – В самом общем виде. Секция – не моя епархия, она при райкоме. Но директора ее оценивают как полезную.
   – Милицейский генерал мне доложил, что по линии БХСС руководство Биржи крупно наследило. Директор, наш бывший работник, арестован. И факт, что сядет надолго. В связи с этим у нас с тобой двойной геморрой. Первое, оставлять Биржу или ликвидировать ее как класс? Второе, Биржу создавали под флагом райкома, но курировали ее твои ребята. Сначала Дьяков, потом его преемник. Злоупотреблений за ними стражи порядка не зафиксировали, но халатность, недосмотр, куда от них денешься? Вопрос: ворошить эту кучу или оставить до поры до времени?
   При упоминании Дьякова председателя облисполкома словно кольнуло. Он вспомнил челябинское застолье, сопутствующее раздражение своим подопечным.
   – По дальнейшей судьбе Биржи позвольте мне разобраться глубже. Что касается наших орлов, предлагаю дело не ворошить, но впредь не оставлять главных героев без присмотра. Кстати, даже не зная этого, я все же не решился рекомендовать Дьякова на должность секретаря облисполкома вместо Лациса. Можно считать, что вакансия для Полуянова имеется.
   – Спасибо. Ты меня выручил.

   Вопреки логике, Великанов все же продолжал поиск. Прервать его пришлось не по собственной воле. Начальник УБХСС, информируя генерала о «деле по бирже», упомянул о новой «веточке», обнаруженной следователями: Морозовский – Кабельный завод – премии. «Веточке» была посвящена отдельная папка. Листая ее содержимое, на четвертой странице генерал увидел свою фамилию. В том самом списке, где аккуратно, по датам выстроились гости кабельщиков. Компания, в которой он оказался, была – дай Бог каждому. От секретарей ЦК до министров. Некоторых из них он лично сопровождал во время их визитов. И не менее двух раз по разным поводам бывал единственным гостем хлебосольных кабельщиков.
   Генерал перелистал «Дело» до конца и снова раскрыл четвертую страницу.
   – Подойди сюда! – скомандовал он УБХССнику. – Читай вслух. Все не надо. Одни фамилии.
   Где-то на половине списка он остановил художественное чтение.
   – Вы что, мудаки, хотите, чтобы все эти имена трепали в суде? Решили на копейках процесс века устроить? На завершение дела о Бирже даю три дня. Дело должно быть добротное и стройное, как ствол корабельной сосны. А все эти «веточки», – он швырнул папочку стоявшему возле него подчиненному, – сверни трубочкой и засунь в жопу. Один конец себе, другой – твоему Великанову. Как средство от переутомления и идиотизма.
   Из СИЗО Морозовский вышел в одиннадцать утра. У ворот, кроме своей служебной «Волги», он обнаружил и новенький отполированный «Москвич». Рядом с ним, улыбаясь, стоял Влад Скачко.
   – Поршенек, а ты что делаешь в этом суровом месте? – удивился Морозовский.
   – Вас ожидаю. Мой двоюродный брат здесь командует медициной. Вчера вечером позвонил, сказал, что завтра утром вас «выписывают». На всякий случай решил подстраховать.
   – Так это по твоей инициативе он интересовался моим самочувствием?
   – Выходит, что так.
   – Ну, Влад! Тронут.
   Уже в пятнадцать Морозовский был на заводе. Работы накопилось невпроворот. Но первым делом он зашел к директору. Директор, улыбаясь, встал из-за стола, пошел навстречу, обнял.
   – Вот мы и дома!
   Фима чуть отстранился, чтобы видеть его глаза:
   – Можно я без слов? Какие хочется сказать, еще не придумали.
   – Какие еще слова. Работать, дорогой, надо.
   Придя к себе, Морозовский попросил секретаря:
   – Соедините со Степановым. Только узнайте имя-отчество.
   – Так он Степан Степанович.
   На другом конце провода командирский баритон произнес:
   – Степанов.
   – Здравия желаю, товарищ полковник! Рядовой, необученный Морозовский. Разрешите напомнить: «спасибо» вещь приятная, но вкуса, запаха и градуса не имеет. Учитывая это, прошу Комбата-2 прибыть завтра в 20.00 в сопровождении двух подчиненных ему офицеров в малый банкетный зал ресторана «Сибирь». Основание? Накрыть поляну «до того» – взятка. «После того» – признательность.
   С семнадцати до девятнадцати он обзвонил всех, кто хоть как-то пытался помочь ему и проявил внимание к Доре. Не обошлось без сюрпризов.
   Комиссар был удивлен его звонком.
   – Значит, служивые все-таки проболтались. Я просил, чтобы вам они об этом не говорили. Не сразу решился действовать, ведь у нас дальнее знакомство. Вдруг Дьяков ревновать будет. Но ваш звонок мне приятен. Мне нравятся люди, на которых можно положиться. И не только по работе. Если надумаете заглянуть, не стесняйтесь. Сразу предупреждаю: может, какой-нибудь новый хомут на вашу шею надену. Не боитесь? Тогда до встречи.
   Профессор Звенигородский сообщил, что благодарность следует адресовать дочери.
   – Но ее поручение я выполнил с удовольствием. Хотя бы частично расплатился с вами за огромную услугу. Вы, Фима, – можно я, как и раньше, буду так вас называть? – в свое время избавили меня от комплекса неполноценности. Я же заядлый театрал. Пока Анечка не познакомила меня с вами, на премьеры и на хороших гастролеров попадал далеко не всегда. А моя давняя добрая знакомая и директор овощной базы Марья Николаевна – непременно. Лишь благодаря вам мой социальный статус подтянулся до ее уровня.
   Уже из дома он позвонил Брюлловым.
   – Юра, Ира далеко? Попроси ее взять параллельную трубку. Ребята, чтобы узнать, «кто есть кто», порой полезно побывать в кутузке. Более подробно на эту тему мы имеем желание вам доложить в субботу вечером. У нас дома. А пока, Дора не даст соврать, я совсем не по еврейской традиции кланяюсь вам до пола.
   – Фима, – перебила его Ирина, – твое приглашение категорически отклоняем. Ты со своим звонком опередил нас на четверть часа. В субботу встречаемся не у вас, а у нас. Повод: сегодня утром пришла открытка из ВАКа. Юрку утвердили доктором экономических наук. Для коллег он устраивает банкет через неделю, а это сугубо для своих.
   Когда следующим утром Морозовский вошел в свою приемную, секретарь предупредила:
   – Звонил Александр Игоревич. Просил соединить, когда придете.
   В кабинете Морозовский долго устраивался в кресле, минуты три сидел неподвижно, затем черкнул что-то на еженедельнике и попросил:
   – Соедините.
   – Саша, ты звонил?
   – Я рад, что ты в порядке.
   – Спасибо.
   – Надеюсь, ты правильно понял мою осторожность.
   – Честно?
   – Как же иначе.
   – Если честно, то правильно, но болезненно. Ладно, эмоции оставим в покое. Есть деловой разговор. Вечер у меня занят. На завтра можешь выкроить часок?
   – Я закажу столик.
   – Не надо. Погуляем по парку около твоего дома.
   В парке было немноголюдно. Дьяков и Морозовский, встретившись у входа, медленно двинулись к дальней аллее.
   – Фима, меня огорчает твоя явно незаслуженная на меня обида.
   – Обижаются, неутомимый ты наш, дети детсадовского и младшего школьного возраста. Изображать, что мы друзья, после того, как ты даже не нашел возможности сказать два слова Доре, оказавшейся в беде? Зачем? Как к деловому партнеру у меня к тебе претензий нет. Но наши отношения за эти годы вышли за эти рамки. Мне жаль, но суровая действительность вернула их на исходную позицию. Она мирная и даже доброжелательная. На излете счастливого детства девочка из параллельного девятого класса сделала мне бесперспективное, но любопытное предложение: давай дружить, но без любви. Придется взять его на вооружение.

Морозовский. Октябрь 1982

   В ночь с десятого на одиннадцатое октября в квартире Морозовских раздались резкие звонки междугородней станции. Ефим Маркович, чертыхнувшись, взял трубку.
   – Квартира Морозовского? Вас вызывают Бендеры! – сообщила телефонистка.
   – Фима, это папа. Извини, что разбудил. Я только сейчас вспомнил, что у вас час ночи.
   – Ничего, папа.
   – Ты можешь сделать мне одолжение, прилететь завтра или послезавтра?
   – Думаю, что да. Что-то случилось с мамой, с тобой?
   – С нами, слава Богу, все в порядке, а ОН умер…
   – Ты о Брежневе?
   – А о ком еще? Фима, только не думай, что я выжил из ума, но для меня это большое горе. И если я его не помяну, до последних дней меня будет мучить совесть. Помнишь, он прислал мне бутылку виски? Я решил ее открыть.
   – Ты же не пьешь, папа.
   – Фима, нет правил без исключений. Я хочу, чтобы мы это сделали вместе. Мне это будет приятно. А может быть, и ЕМУ?

Атаманов. Июль 1983

   Бюро Камского горкома КПСС, проходившее с участием первого секретаря обкома, завершило обсуждение первого вопроса: «О шефской помощи промышленности города сельскому хозяйству». Член бюро, председатель горисполкома Атаманов все вопросы, выносимые на обсуждение, делил на две категории: «мое» и «по касательной». «Мое» было его персональной головной болью. От работы ливневой канализации и качества телевизионного сигнала до очистки дворов от снега и городского фестиваля искусств. «По касательной» его тоже касалось, но боком. Например, наглядная агитация. Это было епархией горкома, а то и обкома партии.
   Пока обсуждались «его» вопросы Атаманов был начеку: внимательно слушал доклад и все, что говорилось в прениях. Спрашивал и выступал сам. Записывал в рабочий блокнот, чтобы правильно и вовремя среагировать. Но как только разговор переходил на «касательное», какое-то реле в его сознании автоматически срабатывало, отключая внимание и разрешая расслабиться. Не навсегда, до нового появления импульса «мое».
   Вторым вопросом повестки дня была информация о только что прошедшем июньском Пленуме ЦК КПСС «Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии». Атаманов отложил в сторону блокнот. Гораздо больше, чем партийная, его волновала идеология поведения собственного сына. Мишка время от времени откалывал такие номера, что даже стрессоустойчивый папа в недоумении разводил руками.
   Прервав размышления Атаманова, щелкнуло «реле бдительности». Среагировало оно на слова Ковтуна – первого секретаря горкома:
   – … К сожалению, руководство горисполкома самоустранилось от идеологической работы с тружениками городского хозяйства.
   Атаманов, мгновенно забыв о сюрпризах сына, все свое внимание обратил на докладчика и подтянул к себе блокнот.
   Докладчик, поправив очки на носу, продолжал:
   – … В коммунальных и транспортных предприятиях города наблюдается порочная практика, когда часы, выделенные для партийной и экономической учебы трудящихся, используются для чего угодно, только не по своему прямому назначению.
   Лицо Атаманова побагровело.
   Месяца три назад он проводил селекторное совещание с руководителями городского хозяйства. Представитель Энергонадзора отметил высокий травматизм среди персонала, в том числе два случая с летальным исходом. И назвал главную причину: слабую подготовку по технике безопасности.
   Атаманов распорядился в ближайший месяц без отрыва от производства срочно провести учебу, принять экзамены, ужесточить контроль.
   Директор электросетей попросил слова:
   – В месяц не уложимся. Все это надо делать по вечерам, а в графике профсоюзные отчетные конференции, соревнование лучших по профессии, да еще партийная учеба по четвергам.
   – Все перенести. С горкомом и профсоюзом я договорюсь.
   Председатель обкома профсоюза его предложение поддержал:
   – Я двумя руками «за». Сам собирался попросить вас навести в этом деле порядок.
   Секретарь горкома по пропаганде не только отказался «ломать график», но наябедничал Ковтуну.
   – Атаманов, ты на что замахнулся? – раздался из телефонной трубки баритон Ковтуна. – Тебе роль идеологии на бюро разъяснить или самостоятельно осилишь?
   – У нас с тобой, Митрофан Андреевич, идеология одна и та же. Первое. Наши горожане должны быть накормлены, напоены и быстро передвигаться по чистому городу без порчи нервов. Что и позволит нам вместе с ними успешно достраивать развитой социализм. Второе. Те, кто их греет, возит и лелеет, должны быть живы, здоровы и сыты. Учитывая, что «второе» под угрозой, я как член бюро, которым ты меня пугаешь, настаиваю на корректировке графика партийной учебы.
   Трубка молчала секунд десять. Потом ожила:
   – Хрен с тобой. Я дам команду. Но ты гнешь не туда.
   С чего это вдруг Ковтун вынес на публику этот эпизод, Атаманов так и не понял. Но на всякий случай напрягся, стал листать рабочий блокнот.
   Обсуждение вопроса завершалось, когда Ячменев, сидевший рядом с Ковтуном, невинно спросил:
   – Николай Петрович! Тут был разговор о порочной практике пренебрежения партийной учебой на вверенных вам предприятиях. Вы ничего не желаете сообщить по этому поводу?
   – Желания нет, но необходимость имеется. «Пренебрежение» – это плод воспаленного воображения. Был перенос занятий. В связи с необходимостью принятия срочных мер по обеспечению безопасности и охраны труда персонала. Докладываю статистику: до проведения комплекса мероприятий 172 травмы, 2 смерти. После – 64, летальных нет. Снижение, – Атаманов на несколько секунд задумался, подсчитывая в уме, – более чем на 60 процентов. Игра стоит свеч.
   – Есть еще вопросы? – спросил Ковтун. – Спасибо, садитесь. Следующий вопрос повестки дня – «Разное».

   Захлопнулась дверь за последним участником заседания. В зале остались лишь Ячменев и Ковтун. Ячменев внимательно, будто в первый раз, разглядывал своего давнего соратника.
   – Митрофан, последние двадцать лет я за тобой склонности к юмору не замечал. Ты всерьез говорил о «порочной практике»?
   – Бюро вроде бы не место для шуток. Всерьез. А что?
   – Да ничего…

Влад Скачко. 1984

   Перед майскими праздниками на городской Доске почета появилась строчка: Камский автосервис «Стрела».
   Сказать, что фирма, где плодотворно трудился Влад, соответствовала лучшим мировым стандартам, было бы слишком. Но истинная правда, что в городе и области она пользовалась популярностью. Фортуна не миновала и лично Влада: перед ноябрьскими праздниками его пригласили в райком и предложили вне лимита подать заявление на вступление в члены КПСС.
   Прошло всего три месяца, как случилось еще одно событие. Оно было бы приятным, если бы не одно «но». Владислава Борисовича Скачко утвердили директором «Стрелы». Но заслуженной радости он не испытал, потому что директорское кресло досталось ему по причине тяжелейшего инфаркта его шефа.
   Первое распоряжение, которое он сделал секретарю: каждый вторник в восемнадцать соединяйте меня с Кириллом Андреевичем. И сами не обделяйте его вниманием.

Варвара Дьякова. 1984

   Такое случалось не часто. В 1982 году Варвара Васильевна Дьякова стала доктором экономических наук, а уже через два года ее включили в экспертный совет ВАКа по экономике. В число столпов науки, решающих в последней инстанции, достойны ли их коллеги стать не только кандидатами, но и докторами наук.
   Причина неожиданного возвышения была прозаичной. В СССР Варя одной из первых глубоко занялась не только практикой, но и теорией экономической экспертизы. Не анализа, продуктом которого является лишь рекомендация, а официальной экспертизы. Когда от специалиста ожидают четкого ответа: черное или белое, хорошо или плохо, ошибка или жульничество.
   Тематика ее исследований и немногочисленных, но солидных публикаций была на стыке трех научных направлений: экономической эффективности, анализа хозяйственной деятельности и хозяйственного права. Последние годы в стране о рыночной экономике еще вслух не говорили, но хилый и дальний ее родственник по имени «хозрасчет» становился все популярнее. Если же хозрасчетом занимаются более или менее всерьез, то без экономических конфликтов, споров, разбирательств не обойтись. Наука это новое дуновение уловила, резко возросло число диссертаций по данному профилю. И внезапно выяснилось, что в ВАКе соответствующих специалистов просто нет. Тут на глаза и попалась свежеиспеченный доктор Дьякова.

   Первым, кого она увидела, войдя в комнату для заседаний экспертного совета ВАКа, был бывший ее шеф и бывший заместитель, а ныне директор НИИ Госплана – Климов.
   – Аркадий Андреевич, как я рада! – громко воскликнула Варя. Так громко, что кое-кто из присутствующих даже обернулся. – Я уж боялась, как мне тут придется одной среди живых классиков. И вдруг знакомое и даже родное лицо.
   Климов на секунду смешался. То ли сразу не узнал, то ли не ожидал такой пылкости.
   – Обрати внимание, Валерий Петрович, – обратился он к седому, но моложавому мужчине с золотистым академическим Ломоносовым на лацкане пиджака. – Яркий пример типично женского лицемерия. «Рада», «родное», а сама, как исчезла с горизонта лет десять назад, так ни слуха и ни духа. Здравствуй, Варвара Васильевна, я тоже рад тебя видеть. Особенно в этих стенах, где интеллект давным-давно заглушил красоту. И вдруг такая женщина!
   Климов сделал полшага назад, рассматривая бывшую подчиненную.
   – Знаешь, Варвара Васильевна, ты мне все больше напоминаешь одну мою ровесницу, широко известную как Людмила Гурченко. В двадцать пять были только осиная талия и симпатичная мордашка. В сорок пять – богиня!
   – Аркадий Андреевич, ВДВ меня еще порой называют, а вот богиней – вы первый. Можно сделать уточнение? Нам еще два года до сорока.
   – Жаль, что слышу это от доктора наук, – мгновенно среагировал Климов, – такую юную особу следует называть Варя.
   – А я не возражаю и при наличии степени. Если раньше такое обращение можно было истолковать как пренебрежение начальника к подчиненной или сексуальное домогательство с использованием служебного положения, то теперь только как тепло и давнюю бескорыстную симпатию. А сравнение с Людмилой Марковной мобилизует еще строже держать спинку… и диету! Вы меня представите академику?
   – Члену-корреспонденту, – поправил ее обладатель значка, протянув руку. – Валерий Петрович. Мне тоже лучше обращаться к вам Варя?
   – Извините, Валерий Петрович, но мы с вами из комсомольского возраста уже вышли, а кандидатский стаж знакомства еще не прошли. Варвара Васильевна меня зовут.

Дьяков. 27 декабря 1985

   – На этом заключительное заседание штаба объявляю закрытым. Еще раз спасибо всем. От души желаю лично вам, вашим коллективам, семьям здоровья и счастья в новом, 1986 году!
   Щелкнул выключатель микрофона, и первый секретарь обкома Ячменев прямо из-за стола президиума спустился в зрительный зал, пожимая руки и обмениваясь репликами с героями дня: строителями и бумажниками, транспортниками и энергетиками, лесозаготовителями и дорожниками, партийными и советскими работниками. В основном с руководителями. Но рабочие и инженеры здесь тоже были представлены.
   В Камской области на протяжении четырех лет шла комплексная реконструкция крупнейшего на Урале Вильвенского бумажного комбината. Этот год был пусковым, завершающим. На его начало финансирование ударной стройки составило всего шестьдесят девять процентов вместо плановых восьмидесяти. Было освоено и того меньше. Зато на финише Москва деньги выделила полностью, до копейки. Чтобы денежные знаки воплотить в железобетонные стены и их начинку, в оставшееся время надо было сотворить чудо. Люди, находившиеся в этом зале, и тысячи их товарищей, которых здесь не было, явили это чудо на свет.
   Руководил их работой «штаб реконструкции». Формально его начальником был Ячменев. Фактически процессом рулила тройка заместителей начальника штаба, представляющих обком (секретарь по строительству), Главкамскстрой (первый заместитель управляющего), облисполком (заведующий отделом Дьяков).
   Объекты реконструкции (производственные корпуса, ТЭЦ, леспромхозы, газопровод, дороги, грузовые терминалы) были рассредоточены по пяти районам области. Дьяков осуществлял координацию действий районных властей в ходе реконструкции. Его задачу Ячменев сформулировал лаконично: «Обеспечить, чтобы не мешали». Мешать специально никто из местных и не собирался. Но что-то ухватить от стройки для своего района стремился каждый. Кто детский сад, кто шесть километров асфальтированной дороги. Пытались добиться своего всеми доступными средствами. Одни – просьбами, другие – вымогательством. А это уже было из категории «мешать».
   Напротив, помогать стройке местными строительными материалами, свободными складскими площадями или обустройством «вахтовиков» никто особенно не рвался.
   Устранением этих пережитков проклятого прошлого в сознании своих подопечных и должен был заниматься Дьяков. На отсутствие «фронта работ» жаловаться ему не приходилось.
   От основной работы Дьякова никто не освобождал, а штаб располагался в Вильвенске, в двухстах пятидесяти километрах от областного центра. С учетом паромной переправы, только на дорогу в один конец уходило шесть часов. Дьяков постоянно держал в Вильвенске одного из своих двух заместителей, а сам еженедельно наведывался в штаб на пятницу и субботу. Но процесс мирного урегулирования шел с большим скрипом. Все пять районных руководителей не особо доверяли и друг другу, и областному «смотрящему», каждый считал себя несправедливо обиженным: дают меньше, чем другим, требуют больше.
   Так продолжалось три месяца. Как-то Дьяков, возвращаясь домой вместе со своим коллегой из Главкамскстроя, пожаловался на эту проблему.
   – Вместо того чтобы держать там пацана-заместителя, ты возьми к себе на это время координатором уважаемого мужика из местных. Он тебе обеспечит справедливость, – посоветовал коллега.
   – Я над этим думал. Да где найдешь такого, чтобы все уважали?
   – Если хорошо поискать, найдется.
   В следующий вторник строитель позвонил.
   – Александр, с тебя причитается. Два года назад на пенсию по вредному стажу ушел Лунин – управляющий Вильвенским стройтрестом. Среди своих – Федотыч. Он строил во всех этих районах, все здесь его знают и, главное, уважают. Работать он не бросил. Как заядлый рыбак и грибник, выбрал себе работу спокойнее и по душе – заместителем директора заповедника. Заповедник на территории четырех районов из наших пяти. И на новом месте у него отличная репутация у местного руководства. Сегодня по старой дружбе он был у меня. Я ему намекнул, и похоже, что года полтора на общее благо он с судейским свистком в зубах побегать согласен. Если тебя это интересует, жду в девятнадцать. Он ко мне перед отъездом забежит.
   Федотыч Дьякову понравился. Похоже, что впечатление было обоюдным. По результатам двухчасового разговора Лунин поездку домой отменил. За два последующих дня уладили все формальности: получили согласие от председателя облисполкома, оформили Лунина переводом на единственную вакансию заместителя заведующего отделом. То, что это был отдел культуры, никого не взволновало.
   Уже в первый заезд после назначения Лунина Дьяков почувствовал, что груз его забот уменьшился как минимум вдвое. Федотыч, казалось, угадывал, где и когда должно полыхнуть пламя конфликта, и был тут как тут. С компромиссным предложением, с вариантами компенсации «обиженному» району морального, а если мог, то и материального ущерба. Если ничего предложить не мог, шел на крайнюю меру. Отводил «упертого» в сторону и произносил:
   – Я тебя хоть раз в жизни подвел?
   Еще через три недели Дьяков перешел на ежемесячный режим посещения штаба. Он был привязан к графику поездок Ячменева.

   Госкомиссия приняла объект двадцатого декабря.
   Московское руководство трудовой подвиг оценило. Области для премирования передовиков был определен щедрый лимит по государственным наградам, денежным премиям, дефицитным товарам народного потребления. В списке последних было девять уазиков. Эти автомобили, бывшие мечтой рыцарей бездорожья – рыбаков и охотников, в свободную продажу не поступали и относились к категории супердефицита. Решение по их распределению между категориями исполнителей принял заместитель начальника штаба – секретарь обкома по строительству. По четыре досталось строителям и промышленникам, один – представителю районов. Персонально хозяина «районного» УАЗа должен был подобрать член штаба Дьяков.
   Идеологи, причастные к процессу распределения материальных и моральных благ, вышли с универсальной рекомендацией: все от орденов до стиральных машин делить в пропорции три к одному. Три единицы – представителям рабочего класса, одну – руководящего. Уазики для строителей и промышленников в эту пропорцию уложились тютелька в тютельку. По правилам хорошего идеологического тона единственный «районный» уазик должен был достаться рабочему.
   Дьяков не успел дать поручение подобрать передовика, достойного этой награды, как позвонил председатель Усьвенского исполкома:
   – Александр Игоревич! Нам сказали, что в вашем распоряжении УАЗ. От имени всей нашей четверки прошу выделить его Федотычу. Мы готовы подписать официальное ходатайство.
   – Друзья мои, вы же знаете, что это квота рабочего. А Лунина мы ценим не меньше вашего: премируем годовым окладом, представили к республиканской грамоте.
   – Да у него и денег, и орденов больше, чем у нас с тобой вместе взятых. А его «козел» – старый, битый металлолом. Уважь мужика!
   – Не обижайся, но с идеологами я ссориться не буду.
   Не прошло пяти минут, как раздался звонок коллеги по штабу, рекомендовавшего ему в свое время Лунина.
   – Александр, мне ребята передали твои аргументы по поводу УАЗа. Ну что тебе будет, если дашь его Федотычу? При самом паршивом раскладе – «замечание без занесения». Вероятность – полпроцента. Сделай доброе дело.
   – Я УАЗ работяге отдаю не потому, что боюсь. Просто идеологи правы. Награды – это политика. А в нашем деле она главное. Была, есть и будет. Будь добр, не насилуй.
   В трубке послышались короткие гудки.
   Дьяков медленно положил трубку на аппарат.
   Не ошибся ли он в цейтноте? От районных боссов он независим. Даже наоборот. Коллега-строитель нормальный парень, но как они встретились, так и разойдутся. А с обкомовскими ссориться хуже, чем с постоянным официантом: что не так – в суп плюнет. Нет, он поступает правильно.
   Когда через пару дней Дьякову принесли на визирование проект приказа по награждениям, в списке будущих обладателей УАЗов он обнаружил фамилию Лунина. Представлен он был строителями.
   Сюрприз.
   Появившееся неприятное чувство исчезло через восемнадцать секунд. Среди фамилий представленных к ордену Трудового Красного Знамени он увидел свою.
   Участники заключительного заседания штаба выходили в фойе, где рядами стояли накрытые фуршетные столы. Когда Дьяков вышел из зала, процесс «кучкования» был в самом разгаре. Если заседать можно рядом с кем угодно, то расслабляться с чужими – последнее дело.
   Бывшие его подопечные из районного актива по численности уступали строителям, бумажникам, транспортникам, но были сплоченнее. Они заблаговременно заняли пару столов в стратегически выгодном месте. У самой стены («я тебя вижу, ты меня нет») и недалеко от выхода («отметимся и незаметно исчезнем»).
   Год назад второго фактора не существовало. Фуршет тогда шел под спиртное. С каждой рюмкой атмосфера теплела, жажда общения увеличивалась, досрочно покидать приятную компанию в голову не приходило. Но уже полгода страна боролась с пьянством. А под томатный сок и лимонад даже употребление качественной закуски не стимулировало сплочения рядов. За эти месяцы народ приспособился к новым реалиям, и почти у каждого неформального сообщества был заготовлен запасной плацдарм, где его членов в укромном месте ожидали бутылки с огненным напитком.
   Вот и теперь два представителя «районщиков», включая усьвенского председателя, стояли напротив выхода из зала. Увидев «своих», они направляли их в нужную точку, обеспечивая формирование здорового и мобильного коллектива.
   Взгляд «усьвенца» скользнул по Дьякову, но не задержался. Приглашения не последовало.
   «Не заметил или не захотел замечать?» – подумал Дьяков.
   Он свернул в сторонку, еще раз оглядел фойе и медленно прошел мимо «регулировщиков». Так, чтобы гарантированно оказаться в поле зрения второго из них. Реакция оказалась аналогичной.
   «Значит, не стихия, а замысел, – зафиксировал Дьяков. – Ребята решили поиграть в обиду? Пути Господни, конечно, неисповедимы. Но ваши пути никак не минуют моего кабинета».
   Он окинул взглядом фойе. Высшее руководство рассредоточилось и двинулось в народ, поочередно обходя столы. Сопровождать его на вторых ролях? Нет, это ни к чему.
   Он чуть изменил курс и направился к столу, где группа работников аппарата обкома и облисполкома уже приступила к поглощению символа развитого социализма – салата оливье, и впервые за этот вечер увидел обращенную к нему радостную улыбку. Принадлежала она коллеге Вари по студенческой науке, бывшей его подчиненной, а последнюю пару лет – освобожденному председателю исполкомовского профсоюза – Оксане. С редким прозвищем Допомога.
   Студенты, которые более десяти лет назад так назвали Оксану, смотрели в корень. Она оказалась грамотным и въедливым специалистом, но главным ее качеством была отзывчивость, готовность и умение прийти на помощь. То, что она стала профсоюзным лидером, формальным и неформальным, было не случайностью, а закономерностью.
   – Александр Игоревич, сколько лет, сколько зим! И все в той же боевой форме. Задержитесь с пролетариями руководящего труда или пожмете ручки и дальше?
   – Обижаешь, защитница трудящихся. И ручки пожмем, и поцелуем, и задержимся, – он чмокнул ее в щечку. Хорошо выглядишь, одобряю.
   – Да ладно девушку смущать, Александр Игоревич, вливайтесь в наш дружный коллектив. Осталось только одно свободное место. Что пить будете, сок, водичку?
   – Оксана, мы же с тобой знакомы с десяток лет, а ты мне все «вы» да «Игоревич»…
   – Не десяток, а целых тринадцать тогда была на третьем курсе. Ладно, исполним пожелание старшего товарища: за некруглую годовщину, Саня! Можно я так?
   – В этом даже что-то есть.
   Дьяков с грустью посмотрел на стакан с лимонадом.
   – Под это даже чокаться неудобно.
   – Тем более обидно, имея приятный повод для тоста, – проявила солидарность Оксана. – За будущего орденоносца!
   – Ты и это знаешь?
   – Ничего удивительного. Я же подписываю все представления от имени профсоюза. В качестве третьего угла «треугольника».
   – Да, за орден пить водичку вообще преступление. У меня предложение: полчасика продемонстрируем единство с присутствующими, а потом исчезнем. Здесь недалеко есть пара точек общепита, где нас и накормят, и напоят чем положено на Руси. Твой благоверный не будет в претензии, если задержишься?
   – Мой благоверный покинул меня три года назад, – Оксана испытующе посмотрела ему в глаза. – Получается, Саня, что проблема в твоей благоверной. Как, кстати, Варя поживает?
   Дьяков почувствовал, что краснеет. Вопрос его даже выручил: можно потянуть время, прийти в себя.
   – Как всегда, в передовиках, с переходящим знаменем в руках. В восемьдесят втором защитила докторскую. Эксперт, арбитр. Не вылезает из командировок. Последнее увлечение: индивидуальная трудовая деятельность, нетрудовые доходы.
   – Я ожидала, что скажешь: «Последнее увлечение – молодой брюнет».
   – В этом не замечена. Но, как говорит народная мудрость, «муж узнаёт последним».
   – Как она при этом с двумя детишками управляется?
   – Павлик и Танюшка – дедовы дети. Они и сейчас у них, а Варя в командировке в Ленинграде.
   – Последнее – информация к размышлению?
   На этот раз Дьяков уже не краснел. Он положил свою руку на ее.
   – А ты боевая стала, Допомога. Студенточкой была тихоня тихоней. А тут – огнемет!
   – Тихоня, товарищ орденоносец, это сжатая пружина, которую ни один идиот мужского рода не догадывается отпустить. Давай эту тему мы продолжим в менее массовой аудитории. Предложение посетить общепит я отвергаю. Даже очень укромное место, которое в распоряжении Александра Игоревича, я не сомневаюсь, имеется. Завтра о нашем романтическом свидании будет знать четверть города, послезавтра – половина. К тебе домой тоже нельзя. Даже в пустую квартиру. Ты человек женатый.
   – Это отлуп?
   – Не торопись с выводами. Это мысли вслух. Продолжим. А вот на чай к «разведенке» положительному мужчине зайти не совсем хорошо, но допустимо.
   Погода стояла идеальная – градусов пять мороза, легкий снежок, без ветра. В такой вечер прогуляться после пребывания в массах было полезно и приятно. Тем более что до дома Оксаны было не более получаса ходьбы неторопливым шагом.
   – У Павлика с Таней разница лет пять? Как они друг с другом? – продолжила Оксана семейную тематику, когда они вышли на улицу.
   – Даже шесть. Но живут дружно. Странно, – как бы про себя проговорил Дьяков, – ты обо мне знаешь много, а я о тебе почти ничего. Хотя ты не один год проработала у меня в отделе, да еще на заметной должности. В день не по одному разу встречались. О твоем замужестве я узнал, когда подписывал документы на квартиру. Тем более что фамилию ты не поменяла.
   – Какой смысл было менять Лазаренко на Лазарева. И в том, что ты обо мне мало знаешь, ничего удивительного. Я все это время смотрела на тебя глазами неравнодушной женщины. Как на недоступного Тихонова – Штирлица. А ты – как начальник на одну из многих подчиненных. Исключительно с точки зрения производственной целесообразности. Замуж вышла за своего научного руководителя, доцента филфака. На три года тебя старше. Гормоны, общая любовь к шашлыку по-карски, итальянскому кино и лирике:

     Надо мной любовь нависла тучей,
     Помрачила дни,
     Нежностью своей меня не мучай,
     Лаской не томи.

   – Есенин?
   – Нет. Я тоже ошиблась в авторе, когда впервые услышала. Вера Инбер. Потом вулканическое извержение чувств параллельно с учебным процессом. Через две недели совместной работы над дипломом – прощай, девственность. Еще через месяц – здравствуй, беременность. Потом его развод с женой. Детей, слава Богу, у них не было. Примерно через двадцать месяцев извержение завершилось. Вулкан пришел в дремлющее состояние, обоюдное. Дремал он в статусе рутинной нормальной семьи девять лет, а потом у доцента снова забурлила лава. Ты же в университете с профессурой тесно общался, наверняка слышал их фирменное: «Все жены стареют, а студентки третьего курса – никогда!». Реализуя этот жизнеутверждающий принцип, три года назад мой бывший спутник жизни благородно, с одним чемоданом, перебрался к очередной третьекурснице. А я осталась с сыном, квартирой и девичьей фамилией.
   Обошлось без битья посуды и заявлений в ректорат. Поверь, даже без слез. Обидно, конечно, когда тебя бросают как вышедшие из моды туфли. Иногда мелькает мысль: надо было мне его опередить. Да никто не подвернулся. Нет, первая я бы не смогла. Да и сына, Славика, он любит. К слову, он сейчас гостит у него. У них. Как обычно, неделю.
   Обитателями дома, где жила Оксана, в основном были работники Пушечного завода. С точки зрения конспирации – явный плюс.
   Впрочем, ни единой души у дома или в подъезде они не встретили.
   К мужикам, которые регулярно изменяют своим женам, Дьяков относился без осуждения. Но и без зависти. Соблюдаемая им «морально устойчивая» позиция в свое время была идеологически обоснована старшим товарищем. Когда в далеком семьдесят четвертом предшественника Дьякова – председателя Левобережного райисполкома – за «аморалку» лишили должности да еще по партийной линии закатили строгий выговор «с занесением», Дьяков, со ссылкой на аппаратную молодость, спросил у первого секретаря райкома партии:
   – Не слишком ли сурово за один проступок?
   Комиссар ответил неожиданно.
   – Ты слыхал песню Визбора «От Махачкалы до Баку»?
   – А как же:

     Луны плавают на боку…

   Мы в нашей компании ее даже поем иногда.
   – Тогда обращаю внимание на слова:

     Нас укачивала работа
     Хуже водки и хуже жены.

   На нашем с тобой руководящем уровне, молодой и растущий товарищ Дьяков, отдаваться надо работе, а не бабам. Полностью. Если, помимо жены, тебя еще тянет «на сторону», значит, по основному месту деятельности ты валяешь дурака. Это и есть второй и самый тяжкий проступок. Исключение может быть только физиологическое – для асов Большого секса. Но они везде, в том числе и в наших рядах, попадаются редко.
   Экскурс в историю двенадцатилетней давности понадобился с целью сделать одно пояснение. Когда за спиной Дьякова захлопнулась дверь чужой квартиры, оставив его один на один с привлекательной женщиной, он не обнаружил в себе привычной уверенности.
   Вряд ли это было угрызение совести, сомнение, что делает он что-то не то. В последнее время деловая активность Вари воспринималась им, мягко говоря, как избыточная, а частые командировки откровенно раздражали. Ревности в этом раздражении не было. Ну, может быть, самая малость. Выводило из себя ее отсутствие рядом в самый неподходящий момент. Как матери, которой не было с детьми-подростками в непростой для них период. Как женщины, по-прежнему желанной. Как друга, источника не столько помощи, сколько интереса к нему, внимания…
   Сегодня накопившееся раздражение по случаю преобразовалось в действие.
   Вендетта? Почему бы нет.
   Неловкость ощущалась в другом: Дьяков толком не знал, как себя вести в новой для себя роли. Да и сама роль была ему не очень понятна.
   Жертва полового голода? Самоутверждающийся герой-любовник? Положительный герой с серьезными намерениями после легкомысленных действий?
   Ясно было одно: он получил от Оксаны сигнал-приглашение и не только его заметил, но и воспринял. Не вспыхнул, как факел, но с высокой температурой. Обратим внимание: на трезвую голову.
   Все остальное оставалось в тумане.
   «Ладно, – решил Дьяков, – положимся на интуицию и подзабытые приемы ухаживания».
   Он помог Оксане снять дубленку, потом сапоги (это что-то новое в нашем репертуаре!), взамен получил комнатные тапочки. Вслед за ней Дьяков вошел в большую проходную комнату и с любопытством огляделся по сторонам.
   Компактный столовый гарнитур, диван-кровать, телевизор. Все блестит, как напоказ. Дверь во вторую комнату была открыта. Через проем были видны письменный стол со стопкой тетрадей, стенка для книг и одежды, диван. Над столом на нитках парили две модели самолетов. Ясно: комната сына.
   Дьяков повернул голову. Оксана стояла посредине комнаты, наблюдая за ним.
   – Какие будут указания, дорогой гость?
   – А что, имеются варианты?
   – Как минимум два: за стол или в постель?
   Хотя его уши мгновенно заалели, ответ родился без задержки:
   – Чтобы окончательно не утратить репутации, я обязан предложить постель.
   – Если будешь очень настаивать, я не буду сопротивляться до последнего. Но, может, не будем форсировать события? Тем более что у меня найдется неплохое вино.
   Оксана подошла к бару, достала из него бутылку болгарской «Гамзы» и каким-то другим голосом предложила:
   – Войди в положение. Мне эта лихость не так просто дается. Поскучай минут пятнадцать у телевизора, пока я переоденусь и накрою стол. Не обидишься, если на кухне?

   Завершался второй час их застолья. Выпили за орден, за встречу, за детей, за досрочный пуск бумкомбината. Не только выпили, но и обсудили все эти темы. Оксана оказалась заинтересованным собеседником. Скорее даже – слушателем. Хотя они впервые беседовали один на один, Дьякову показалось, что идет продолжение их многолетнего разговора, в котором собеседники понимают друг друга с полуслова.
   – Тебе не приходилось оказаться за рулем легковушки, влетевшей с разгона на песчаную отмель? – вдруг спросил Дьяков.
   – Нет, Саня, я же вообще не вожу машину. В чем интрига?
   – Оксана, у тебя потрясающее чутье. Это, действительно, интрига. Несколько секунд назад автомобиль бойко нес тебя по узкой накатанной лесной дороге. И вдруг, вырвавшись на береговой простор, потерял твердую почву под колесами, пролетел метров двадцать по инерции и по самые оси увяз в рыхлом песке. И чем сильнее ты давишь на акселератор, заставляя двигатель рычать дурным голосом и впустую крутить колеса, тем глубже твоя «ласточка» садится «на пузо». Такое ощущение не покидает меня последние пять лет. Все эти годы, вместо того чтобы продвигаться вперед по проверенной карьерной колее, я буксую. Со стороны, наверное, кажется, что все «тип-топ»: я в гуще людей и событий, весь в заботах и в движении. Даже с орденом. Но сам-то я понимаю, что если это и бег, то на месте. Не победный, как пел Высоцкий, а общеукрепляющий. Кто как, а я к такому не привык.
   Оксана поймала себя на мысли, что впервые видит «героя своего романа» не в образе бульдозера, неуклонно идущего вперед, сметая все на пути. У нее просил сочувствия нормальный, сомневающийся и в чем-то даже слабый человек.
   – На днях по дороге домой мне повстречался школьный приятель, – продолжил Дьяков. – Окончил политехнический институт, был распределен на завод и на третий год работы назначен начальником цеховой лаборатории. Полтора десятка лет работает на одной и той же скромной должности. И счастлив. Свое дело он знает до микрона, коллеги его уважают, начальство ценит. Получил не только звание «Заслуженный рационализатор», но и квартиру. Уже подошла очередь на «Жигули»… Ты, возможно, подумала: Дьяков в свои сорок два уже достиг областных высот и при этом крутит носом.
   – Саня, да как ты мог!
   – Серьезно?
   – Серьезнее некуда.
   – Понимаешь, Оксан, если бы в свое время Лацис мне предложил только отдел, но не посулил пост секретаря облисполкома, я свое нынешнее положение воспринимал бы как удачу. В чем же дело? Детский каприз? Нет. Это все равно, что я не напрашивался в футбольную сборную, а меня сначала позвали, а потом на матч уехали без меня. В последний момент сделали вид, что ничего не было. Даже без «извини». Почему позвали – понятно. Значит, себя показал. Почему не взяли и не берут уже который год? Это не детский вопрос.
   – Особенно для молодого человека с девизом: «Никого впереди!», – дополнила Оксана. – За твои будущие голы, Саня.
   Она встала с бокалом. Дьяков последовал за ней.
   На мгновение он почувствовал себя восьмиклассником. Понятно, что девочка ожидает от него действий, а он не может что-то в себе преодолеть.
   «Впадаю в детство», – подумал он и потянулся к Оксане.
   Звякнул хрусталь, их губы встретились…
   После далекой ночи на университетской спортбазе, когда Варя стала его (или он ее?), пылкие поцелуи почти незаметно ушли из их общей жизни. Первое время он еще пытался проявить инициативу, но особого отклика от Вари не получил. То ли ее женская природа отнесла эту составляющую любовной игры к категории «средства обольщения» и теперь исключила за ненадобностью, то ли по другой, неведомой ему причине.
   Учитывая, что на всех остальных слагаемых интимного сотворчества это никак не отразилось. Дьяков без душевных и телесных мук смирился с выявленной недостачей.
   Опасение, что за прошедшие с тех пор двадцать лет былые навыки утрачены окончательно, на одну и три десятых секунды мелькнуло в его голове. Но, как оказалось, совершенно безосновательно.
   … Переход к следующей стадии отношений не потребовал преодоления неловкости и умственного напряжения. Тем более – физического. Если то, что последовало дальше, можно сравнить с танцем, то он, несомненно, был латиноамериканским. И, конечно, «белым». В том нестандартном варианте, когда партнерша не только приглашает, но и ведет.
   Оксана проснулась от стука колес проходящего где-то внизу трамвая. Светящиеся стрелки часов показывали самое начало седьмого. Значит, первый. Только из депо. Хотя до восхода солнца было еще далеко, в комнате не было темно: даже сквозь шторы пробивался свет люминесцентной надписи, установленной на крыше соседней девятиэтажки:

   НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ

   Профессионализм не пропьешь! Родной филфак напомнил: народ – мужского рода, партия – женского. Партия скосила взгляд на народ. Народ, повернувшись к партии, сладко посапывал. Но на расстоянии. Непорядок. Чтобы обеспечить единство, партия крепко прижалась к народу. Народ, не открывая глаз, благодарно откликнулся. Сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей, двигаясь вперед к коммунизму.
   Потом какое-то время они лежали молча. Оксану переполняло смешанное чувство, состоявшее из физического удовлетворения и радости, что мужчина, который ей давно нравился, нежданно-негаданно оказался в ее объятиях, и, одновременно, тревоги от естественного «взрослого» вопроса: надолго ли? И еще какой-то тревоги.
   Вспомнила!
   – Сань, как машина, застрявшая в песке, выбирается на твердую землю?
   Дьяков с интересом посмотрел на нее.
   – Очень просто: водитель, не форсируя двигатель, включает заднюю передачу, а два мужика помогают, выталкивая. За пол-литра.
   – Два могучих мужика?
   – Самых обычных.
   – Советская женщина стоит трех обычных мужиков. Вытолкнем мы ее, Саша, вытолкнем.

Дьяковы. Весна – лето 1986

   Накануне отъезда Вари в Москву на февральское заседание экспертного совета ВАКа ей позвонил Климов.
   – Ты помнишь Владимира Константиновича Токарева из ЦК?
   – Хорошо и по-доброму.
   – Он теперь заместитель заведующего отделом. Просил нас с тобой его посетить в ближайшие два-три дня. Я сказал, что послезавтра ты будешь в ВАКе, и он предложил нам сразу после заседания подъехать в ЦК. В их столовой вместе пообедаем и в более широком составе продолжим разговор у него в кабинете. Нет возражений?
   – Для нас, провинциалов, слова «ЦК» и «возражения» как-то не сочетаются. Я кое-что планировала на вторую половину дня, но ничего особенного, передвину.
   Последний раз Варя виделась с Токаревым десять лет назад. За это время он заметно сдал, но был все так же доброжелателен и конкретен. Минут десять посвятили воспоминаниям, которые Токарев завершил фразой:
   – А теперь вернемся к нашим старым баранам под названием «переброска рек». Вы обратили внимание, что по поводу проекта в последнее время высказывалось много критики? К тому же гонка вооружений и Афганистан сильно подорвали финансы. Исходя из этого, есть поручение проработать целесообразность продолжения проекта. К июлю-августу предусмотрено принять постановление по нашей давней теме. Не исключаю, что постановление будет начинаться словами: «О прекращении работ по переброске…». Времени, как всегда, в обрез. Сегодня в шестнадцать я собираю руководителей заинтересованных ведомств. Заинтересованных как в прекращении, так и продолжении работ. Тех, кто над схваткой и способен отстаивать объективное мнение, у меня негусто. Надежда только на вас да на пару специалистов из академии. Теперь о «кухне». При ЦК создается рабочая группа. Работать будем «с отрывом от производства» на наших дачах в Архангельском. Для Варвары Васильевны, учитывая ее дислокацию и семейное положение, возможен график: неделя в Москве, не более недели – в Камске. С формальным привлечением вас проблем нет: письма в обком и университет за подписью секретаря ЦК я уже подготовил. Но мне необходимо ваше доброе согласие.
   – Этой темой я готов заняться даже с удовольствием, – сказал Климов.
   Варя выдержала паузу.
   – Я тоже не возражаю вспомнить творческую молодость. С детьми, правда, проблема. Они и без того отбились от рук. Но с наездами домой – согласна.
   В профсоюзной организации отдельно взятого Камского облисполкома весна восемьдесят шестого проходила буднично, без сенсаций. Напомнил о себе очередной вирус гриппа. Наиболее дальновидные сотрудники уже забегали, чтобы застолбить пораньше хорошую путевку в дом отдыха для себя и в пионерский лагерь для детей. Активисты садового товарищества хлопотали о насосе и трубах для летнего водопровода. Все эти заботы носили межведомственный характер и в равной степени касались всех отделов облисполкома.
   Но если бы кто-то сделал хронометраж рабочего дня председателя профкома Оксаны Лазаренко, то пришел бы к неожиданному выводу: самым проблемным отделом областного органа советской власти является его организационно-инструкторский отдел. Не проходило дня, чтобы отдел и его заведующего – Александра Игоревича Дьякова, не посетила лично председатель профкома. С тем, чтобы поинтересоваться о нуждах коллектива и сделать все возможное, чтобы груз забот как можно менее болезненно давил на плечи заведующего.
   Такое внимание не только не тяготило Дьякова, но и вызывало благодарный отклик. Раз в две недели два-три вечера, переходящие в ночь, он уделял ответному визиту к лидеру профсоюза. По домашнему адресу. Именно в ту неделю, когда Варя была в столице, а сын Оксаны отправлялся в гости к папе.
   В квартиру на восьмом этаже Дьякова влекли вдруг проснувшаяся страсть и полузабытые молодые ощущения. И все же не они были главными магнитами.
   Переступая порог, он сразу попадал в атмосферу тепла, неподдельного интереса, заботы о себе. Любой взгляд, любое движение Оксаны были проникнуты желанием сделать ему приятное. Ей было интересно все без исключения, что было связано с ним: самочувствие, настроение, работа, реакция на любые новости, дети. Даже жена-соперница.
   Интерес был направлен не столько на удовлетворение любознательности, сколько на поиск возможности быть ему полезной.
   До сих пор Дьяков считал, что в личной жизни у него полный комфорт. Особенно на фоне семейных неурядиц, скандалов и разводов многих из его приятелей и коллег. Если в квартире зимой не двадцать четыре, а девятнадцать градусов и по полу гуляет сквознячок, беда небольшая. Надел тренировочный костюм потолще, шерстяные носки – и гуляй, Саша.
   Но вдруг выясняется, что можно обойтись и без носков. Оказывается, кофе не обязательно варить самому себе, на ходу, а можно получить его если не в постель (а можно и в постель!), то на белоснежную скатерть в сопровождении простой, но милой вкуснятины.
   Все это мелочи, но размышления навевают.
   Они становятся особенно непростыми, когда не жена, а подруга сообщает, что вчера она видела твоего пятнадцатилетнего сына в теплой компании, и компания ей эта очень не понравилась. Особенно девица, которая к нему жалась. И что завтра ты обязательно должен вечер посвятить ему. А она, в свою очередь, наведет справки об этих балбесах.
   Накануне двадцать второго апреля Дьяков принимал участие в проведении селекторного совещания с председателями городских и районных исполкомов. Речь шла о подготовке к проведению ленинского субботника. Сначала совещание вел председатель облисполкома, но минут через сорок его помощник передал ему записку:
   «Просили срочно перезвонить в Совмин по вопросу реформы управления агропромом».
   Председатель ушел, передав бразды правления Дьякову.
   После работы Дьяков заехал к родителям Вари, час пообщался с детьми, изобразил строгость и направился домой. Отпустив машину, он пешком отправился к Оксане.
   – Ты не обидишься, если я тебе немного испорчу аппетит? – спросила она, ставя на стол свою фирменную закуску – греческий салат.
   – Разве в твоем исполнении это возможно?
   – В порядке исключения. Я сегодня присутствовала на селекторном и обратила внимание, что ты вел его гораздо более жестко, чем председатель. Вопрос: ты наехал на мэров сознательно, или так получилось?
   – Сознательно. Председателю они внимают при любом раскладе. А мне стоит чуть показать слабину, и сразу сядут на шею.
   – Может, я и ошибаюсь, но думаю, что ты выбрал не лучшую линию поведения. Сегодня около часа ты был главным, задавал вопросы, давал оценки. На другом конце провода сидели не мальчики, а мужики, почти не уступающие тебе по чину. Они твою агрессию уловили. И ответили тебе тем же. Завтра, уже на твоем постоянном «месте сидения», тебе может понадобиться их помощь, поддержка. Ты уверен, что сможешь на это рассчитывать?
   – Нет. Но если бы я с ними миндальничал, это оценили бы немногие. А так знают все: Дьяков сказал – хочешь не хочешь, а выполнять надо!
   – И все же подумай, не плодишь ли ты недоброжелателей на ровном месте?
   – И что я получу за раздумья?
   Оксана счастливо засмеялась:
   – Все. Без лимитов и предварительных условий.
   Об этом разговоре Дьяков вспомнил ровно через десять дней. Была суббота. Варя прилетала из Москвы вечерним рейсом. Встречать ее в аэропорт он поехал с детьми. По дороге домой она расспрашивала Таню об ее успехах в хореографическом кружке, огорчила Павлика, что звонила Анне Леонидовне и в курсе его хромоты по математике:
   – Летние каникулы ты начнешь с трехнедельных занятий с репетитором.
   Не был забыт и супруг.
   – Московские коллеги привезли на дачи двухкассетник с чудесными записями. Я для тебя переписала две кассеты Высоцкого. Отличного качества. И еще одну, совсем нового автора – Розенбаума. Сам ленинградский, но самый шик у него – одесский цикл «а-ля Беня Крик». Надеюсь, тебе понравится. На работе все в порядке? Если бы что случилось, то до моих ушей наверняка бы дошло. На цековских дачах воздух особый. Пронизан аппаратной осведомленностью: любая стоящая новость, особенно дурная, сразу у всех на слуху…
   Дьяков усмехнулся.
   – Ты, как всегда, права. На «цековский» масштаб наши новости никак не тянут.

   В человеческом организме, при всей безукоризненности его конструкции, содержатся несколько «подлянок». Одна из них: когда утром в будний день необходимо рано вставать, до смерти хочется еще поспать. И, наоборот, в выходной, когда можно нежиться хоть до обеда, сам, без будильника, обязательно просыпаешься в то самое заклятое время. Максимум минут на сорок позднее.
   На часах не было десяти, а Дьяков уже полтора часа, плотно прикрыв дверь, сидел на кухне. Попивая чай, он слушал через наушники, чтобы не разбудить домашних, музыкальный подарок жены. Сейчас он в третий раз перемотал особенно понравившуюся ему песню ранее незнакомого автора, которая была записана сразу после одесской серии. Называлась она «Вальс-Бостон».
   Он даже не услышал, как скрипнула дверь и в кухню вошла Варя. И только после того, как она включила динамики, поднял на нее глаза.
   – Нравится?
   Дьяков снял наушники, кивнул и убавил звук.
   – Что-то я припозднилась, – как бы оправдываясь, сказала Варя, – по московскому времени просыпаюсь. Хотя мне за эту неделю, до нового заезда в Архангельское, надо переделать кучу дел. Невзирая на майские праздники.
   Дьяков снова кивнул.
   – У тебя все в порядке? Какой-то ты не такой.
   – В постели?
   – Вообще. Хотя, может, и в постели.
   – Отвыкаю, пока ты вдали готовишь новое постановление партии и правительства.
   Варя присела на свое постоянное место за столом, прямо напротив мужа, подняла на него глаза. На мгновение ему захотелось отвести взгляд, но он выдержал.
   – Саня, в твоей жизни появилась другая женщина?
   – Ты же сама знаешь, что дело совсем не в этом! Для доктора наук Дьяковой я – тема уже не актуальная. Давно изученная вдоль и поперек и полностью опубликованная. Подобная Северо-Камскому ТПК. Отдаю тебе должное, ты человек ответственный и обязательный. Поэтому материалы моей темы не выброшены в мусоропровод и даже не перемещены в кладовку. Но не из-за интереса к ним, а лишь по привычке, как семейная обязанность.
   – И давно ты пришел к этому выводу?
   – Недавно. Но боюсь, что вывод отражает истину.
   Пятого мая Варвара Дьякова вновь улетела в Москву на очередное заседание рабочей группы.
   Двадцать третьего июля Александр Дьяков подал в ЗАГС заявление о разводе.
   А четырнадцатого августа ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли Постановление «О прекращении работ по переброске части стока северных и сибирских рек».

Воронова, Морозовский, Брюллов. Июнь 1987

   В пятницу, придя пообедать, Морозовский был остановлен заведующей заводской столовой.
   – Ефим Маркович, утром поступила свежая свинина. Мы кое-что маринуем под шашлык. Вас иметь в виду?
   – Какая ты у нас умница. Для субботнего вечера – это же мечта поэта!
   – Тогда пусть водитель к семнадцати подъедет.
   Из кабинета Морозовский позвонил Брюллову.
   – Юра, как насчет семейного шашлычка завтра у нас на даче?
   – Мясо твое?
   – Вообще-то, свиное. Но тоже качественное и посвежей моего.
   – Мы с удовольствием.
   Колдовать у мангала доверили Юрию. Фима с Ириной бездельничали, сидя рядом в беседке и довольствуясь ролью наблюдателей с правом совещательного голоса. Жена Морозовского. Дора, хлопотала, накрывая стол.
   – Ирочка, может, ты в курсе? Я несколько раз Фиму пытала: почему не видно Дьяковых? Такая приятная пара. А он все одно: «Не получается пересечься». Раньше чуть ли не каждый день пересекались, а теперь вдруг не получается.
   Морозовский с Ириной переглянулись, Брюллов, подправив каминными щипцами уже охваченные пламенем березовые полешки, принял удар на себя.
   – Я полагаю, что демонстрировать свою деликатность за счет других не очень благородно, – обратился он к Морозовскому. – Дора, этот гуманист решил уберечь тебя от разочарований в мужчинах старшего школьного возраста. Хотя, на мой взгляд, ничего страшного не произошло. Наш друг Саша около года назад расстался с Варей. Официально. В результате бурного и скоротечного романа. Не знаю, как вблизи, но со стороны все выглядит пристойно. Квартиру он оставил бывшей жене, с детьми поддерживает постоянные отношения, и Варя этому не препятствует. Его новая супруга, Оксана, раньше работала в облисполкоме. Чтобы Сашу не обвинили в семейственности, перешла в обком профсоюза.
   – А как Варя?
   – Во-первых, она, как всегда, вся в работе. Что касается личной жизни, то на эту тему лучше осведомлена Ирина. Не так ли?
   – Я с Варей изредка встречаюсь, – дополнила Ирина, – но вы все знаете, что в ее душу посторонним, даже симпатичным, вход запрещен. Развод для нее оказался неожиданным. Переживала. Может, из-за Сашкиного ухода, а может, просто оказалось неудобным очутиться в этой роли. Она же по натуре боец, победитель. Насколько я поняла, с этой зимы встречается со своим бывшим шефом – директором госплановского института. Он старше ее лет на десять. И, как в сказке, холостяк. Не старый, но зрелый. Поэтому, согласна с камрадом Брюлловым, ничего страшного.
   – Я тоже с вами всеми согласна, – спокойно заметила Дора, – страшного в этом ничего нет, но и хорошего мало.

Брюллов. Ноябрь 1987

   У ведомства, которому Юрий Владимирович Брюллов верно служил уже второй десяток лет, было преимущество, которое он очень ценил и как экономист, и как грешный человек.
   Экономисту Брюллову нравилось, что его Центр не занимается непосредственно производством с его непрерывной гонкой за планом, штурмовщиной и мелочовкой. Столь же приятной была некоторая дистанция ЦНТИ от «чистой науки», чаще всего далекой от реальной, изрядно запыленной жизни. Работая в ЦНТИ, слабый человек по фамилии Брюллов, знавший разницу между здоровым спортивным режимом и изматывающими ночными сменами непрерывного производства, мог позволить себе не совершать трудовых подвигов. Не ходить на работу по субботам, тем более по воскресеньям. Не пропадать порой сутками на пусковых объектах и, тьфу-тьфу, на ликвидации аварий.
   В выходные он вставал на час позднее обычного, пару часов сидел за письменным столом, получая кайф от занятия не тем, что нужно, а тем, что интересно. В эту субботу двадцать четвертого октября таким занятием оказалось чтение ранее запрещенного, а теперь опубликованного в журнале «Знамя» романа Александра Бека «Новое назначение».
   Погружение в литературу прервал телефонный звонок.
   – Юрий Владимирович? Это дежурный по обкому. Всеволод Борисович просил выяснить: не смогли бы вы к одиннадцати быть у него? Возможны и другие по времени варианты.
   – Отчего же, – Брюллов взглянул на часы, показывающие начало десятого, – буду.
   – Тогда я высылаю машину.
   – Спасибо, я успею пешочком.
   В субботнее утро в коридорах обкома и в приемной первого секретаря было непривычно пусто. Дежурный, пожав Брюллову руку, молча открыл перед ним дверь в кабинет.
   Ячменев сидел за столом, одетый почти по-домашнему: без пиджака, в свитере, и перелистывал бумаги. Увидев Брюллова, он встал из-за стола, поздоровался, усадил его за приставной столик и устроился напротив.
   – Извини, что выдернул в выходной, да еще без предупреждения. Я вчера утром прилетел из Москвы, в среду был на пленуме ЦК.
   – И даже выступали, – вставил Брюллов.
   – Несмотря на то, что был там живьем и даже выступал, третий день размышляю о том, что услышал. С трибуны и в коридорах. И чем больше размышляю, тем меньше у меня ответов на ряд вопросов, которые там стояли враскорячку. Вот я и подумал: а может, Юрий Владимирович мне хоть некоторые из них растолкует?
   – Всеволод Борисович, прошу прощения, вы ничего не перепутали? Вы были там, среди богов, – он кивнул на висевший над столом портрет Горбачева, – где каждый вдох и выдох с грифом «секретно», а я здесь лишь смотрел телевизор. Что я способен вам объяснить?
   – Отвечаю. Вчера перед уходом домой я посмотрел материалы, которые мне принесли наши идеологи для подготовки к очередному занятию школы областного партхозактива в ближайший четверг. Вот они, родные.
   Ячменев переложил бумаги с письменного стола, пододвинул к себе и зачитал вслух.
   – Тема занятия: «Об итогах июньского Пленума ЦК КПСС и задачах партии по коренной перестройке управления экономикой». Докладчик – Брюллов. Из пяти вопросов для обсуждения, подготовленных товарищем Брюлловым, три именно те, что сидят у меня как заноза в заднице: «Меры по переходу к регулируемому рынку», «Обеспечение открытости экономики, конвертируемости рубля», «Экономическая и политическая конкуренция – двигатель прогресса». У тебя, Юрий Владимирович, есть на них ответы?
   – Всеволод Борисович, по этому поводу имеется июньское постановление Пленума ЦК, за которое вы, насколько я понимаю, голосовали. Есть материалы этого Пленума. Все формулировки оттуда. Не я их придумал.
   – Юрий Владимирович, ты мне яйца не крути! Я приготовился к откровенному разговору. Видишь, даже без галстука пришел. Или мы с тобой рассуждаем без оглядки, или извини, что потревожил.
   – Можно один вопрос для уточнения?
   – Валяй.
   – Я один буду говорить «без оглядки» или мы оба? Если только я, то получится не разговор, а явка с повинной.
   – Нагло, но справедливо. Предлагаю, учитывая твою бесшабашную молодость и мою бдительную зрелость: ты – без оглядки, а я на всякий случай чуть буду оглядываться.
   – Сдаюсь! Теперь просьба, Всеволод Борисович, уточните: что лично вас «царапает» в этих вопросах?
   Ячменев достал сигарету, закурил.
   – Если одним словом, нестыковка. Меня всю жизнь учили: есть наша регулируемая плановая экономика и их стихийный рынок. Дрессированный еж и дикий, неорганизованный уж. Живут по отдельности и мирно или в драке соревнуются друг с другом. И вдруг слышу: «регулируемый рынок». Так регулируемый или рынок? Еж или уж? Или мы решили их скрестить? Сомневаюсь, что у них возникнет желание слиться в объятиях. Что там у нас дальше?
   «Открытость экономики, конвертируемость рубля». Я так понимаю, что мы нашу экономику собираемся для них открыть?
   – Почему же, Всеволод Борисович. Открыть и все. А там что куда потечет.
   – О, хорошо, что подсказал, «потечет». Если сравнивать с горячим водоснабжением, то, что греха таить, у капиталистов и емкость системы больше, и давление сильнее. У них на стыке с нами труба дюймовая, а наша – в полдюйма. И между ними, чтобы чего не вышло, мы когда-то поставили мощный вентиль. Что предлагается? Этот вентиль похерить. Мол, хорошая горячая водичка к нам потечет. Да она не потечет, а хлынет. И получим мы вместо ожидаемого теплого душа сплошные протечки. А может, фонтаны. В самых неподходящих местах. Нестыковочка! Идем дальше: «Экономическая и политическая конкуренция – двигатель прогресса». Мы ведь эту конкуренцию всегда глубоко презирали. Это же, насколько я себя помню, сплошные непроизводительные расходы. В экономике мы ее заменили социалистическим соревнованием. В политике… О политике лучше помолчать. Мое поколение на эту тему болтать отучено. Что еще? Читаю: «Разделение властей как гарантия от узурпации неограниченных полномочий, злоупотреблений властью, разграничения сферы компетенции и ответственности». Между какими властями делим «полномочия» и «сферы»? Ответ: между исполнительной, законодательной и судебной. Тут я и задаю себе вопрос, который ты, Брюллов, благодаря своему хорошему воспитанию, услышишь и забудешь: а где здесь я – первый партийный секретарь со своим партийным комитетом? Тот, что сегодня самый главный.
   – Там на это имеется ответ. Целый раздел посвящен реформированию партии.
   – И в этом разделе, дорогой ты мой, мы найдем много чего интересного, благих пожеланий, но только не власти. После этого, строго между нами, я просто обязан размышлять: «Что мне делать дальше? Сидеть в этом кабинете, ожидая превращения в жалкую копию английской королевы. Или, хуже того, ликвидации себя как правящего класса».
   Брюллов сидел ошеломленный. Самоуверенный и властный Князь Всеволод, как Ячменева давно называли в области, предстал перед ним совсем в другом обличий. Пусть не слабого, но крепко сомневающегося человека.
   – Всеволод Борисович, а что вы от меня хотели услышать? Надеюсь, не то, как мы будем проводить занятие в четверг.
   – Занятие мы с тобой проведем, как положено. Проверено не раз – ты меру знаешь. А с тобой я просто хотел поговорить, «сверить часы». Поверь, другого собеседника не нашел, хотя и искал. Из тех, кто способен сказать что-то дельное, одни побоятся сказать правду, другие настучат. Нет, порядочные тоже встречаются. Но порядочное «пустое место» все равно пустое.
   – Спасибо. Честно говорю, польщен. Попробуем «сверить часы». Я с вами согласен. В перестройке припрятаны многочисленные «нестыковочки». Так же как и вы, я не верю в возможность скрестить «ежа» и «ужа». Но самое интересное дальше. Пофантазируем. Политбюро поручило нам вдвоем на основании выявленного единодушия принять решение: что делать дальше, с кого лепить светлое будущее. Забыть про рыночного ужа и вернуться к образу единоличного, монопольно-планового ежа? Или наоборот, ежа – в школьный «живой уголок», и сами будем следовать чуждому нам, но гибкому ужу? Третьего, смешанного, как мы договорились, не дано. Ваш ход, Всеволод Борисович!
   Ячменев долго молчал, что-то высматривая в своих бумагах.
   – Я же тоже не зашоренный. В нашей, плановой экономике, да и в идеологии, недостатков вижу немало. Но, по моему разумению, их причина не столько в системе, сколько в конкретных людях. А люди сегодня одни, завтра другие. Способные эти недостатки уменьшить, искоренить или усугубить. Семьдесят лет, считай, три поколения мы жили по этим правилам, дышали этим воздухом. Надо еще посмотреть, как наш народ перенесет резкое изменение климата. Скиснет или приободрится? А если перевозбудится? Как ты понял, я за эволюцию, а не за революцию. Даешь селекцию ежа, но тщательно выверенную, под непрерывным наблюдением грамотного ветеринара. Теперь твой ход, профессор.
   – Насчет системы. Хорошая система отличается от никудышной тем, что она не позволяет плохим исполнителям безобразничать. Она их сама отсекает. Через конкурентные выборы, прессу, профсоюзы. Выбор между «ежом» и «ужом» – это выбор одной из двух систем. Я, применительно к интересам моего ведомства, почти десять лет сравниваю «ужа» и «ежа» в двух районах мира. ФРГ и ГДР, Северная и Южная Корея. Народ, культура, образование – всё один к одному. Системы, политическая и экономическая, разные. И успехи в технике, в экономике ой как отличаются. «Наши» систематически проигрывают. И с каждым годом разрыв все больше. Как только начинаем селекцию, вылезают «нестыковки». Это что, впервые?
   Не получив ответа на вопрос, Брюллов продолжил.
   – Вспомните, как тихо и незаметно ушла в мир иной косыгинская реформа. Вы намекнули, что селекция может быть кадровой. А откуда мы другие кадры возьмем, если всех поголовно учим и воспитываем «по ежу»? А кардинальные изменения стране просто необходимы. Возьмем нашу область. Из ваших трех орденов Ленина, если не ошибаюсь, два за «оборонку». Это не случайное соотношение: семьдесят девять процентов нашей областной промышленной продукции оборонная. Ее не скушаешь, на себя не наденешь, дом из нее не построишь.
   Ладно, если сгорит в космосе. А то кого-то угробит или просто проржавеет и будет переплавлена. Деньги за нее мы «труженикам тыла» заплатили сполна. Что им на них покупать?
   На этот раз Ячменев в знак солидарности кивнул. Брюллов не успокоившись, добавил аргументации.
   – Я, для поддержания преподавательской квалификации, пятый год читаю в университете небольшой курс для заочников. Народ зубастый. Чтобы быть во всеоружии и не выглядеть перед ними оторванным от жизни, веду личную статистику. В том числе какой процент всего того, что требуется моей семье, я покупаю, какой – достаю. Пять лет назад соотношение было семьдесят к тридцати. Сегодня – пятьдесят пять к сорока пяти. Это я еще схитрил в пользу официальной статистики, не учел покупку автомобиля.
   – Где достаешь, если не секрет?
   – Вот этого не скажу даже под пыткой. «Болтун – находка для шпиона». Это пусть вам БХСС докладывает. Тем более в этих сладких местах они – клиентура «номер два».
   – А «номер один»?
   – Партия и правительство. Областного, городского и районного уровня. Не исключаю присутствие вашего личного водителя в их рядах. До последнего времени дефицит потребительских товаров хоть как-то компенсировали импортом. Но с падением цен на нефть доходы по экспорту упали в разы. И это ощущается без вычислительных машин. Недавно больную рану еще посыпали солью в виде борьбы с пьянством, лишившись солидного источника доходов. Если сложившуюся ситуацию не переломить, рано или поздно рванет. Вы обратили внимание на выступления в Москве и Свердловске, поддерживающие обиженного пленумом Ельцина? Пока немногочисленные. Но это уже сигнал. Еще не бомба, но уже размотанный бикфордов шнур. Предполагаю, что Михаил Сергеевич это понимает и пытается что-то сделать. Дверь в изолированное помещение под названием СССР он чуть приоткрыл, внутри воздух чуть проветрил. Экономические послабления, смягчение цензуры, конкуренция на выборах в местные Советы. Но широко распахнуть дверь и открыть для свежего воздуха не форточку, а окна он опасается. Да и некоторые соратники не позволяют.
   – Меня имеешь в виду?
   – Вы пока находитесь в мыслительном и выжидательном состоянии.
   – Опровергнуть не могу. Но откровенность за откровенность, Юрий Владимирович. Ты вроде логично говоришь. Но что меня сдерживает? Не верю я, что советский человек, оказавшись на пороге капитализма, сразу преобразится, шагнет в него чистым и светлым, а свое привычное и немалое говно оставит здесь, среди обломков социализма. А если все произойдет наоборот? Знаешь, какие мысли посетили меня в среду на пленуме? Выступил сам, сижу, слушаю других, и перед глазами всплывает картинка. Года три назад, в августе, сидел я на даче возле старой яблони. Вдруг ветерок усилился, набежали тучки, затем – резкий порыв. И с дерева на землю градом посыпались яблоки. То ли перезревшие, то ли больные. За секунды на ветках осталось меньше половины. Поглядываю я по сторонам на своих коллег-товарищей по ЦК, и такое ощущение, что ветер уже усилился, вот-вот тряхнет. И начнем сыпаться мы дружно сверху вниз. Тем более что большинство и перезрелые, и больные. Вот и мне в следующем году уже шестьдесят пять стукнет. Стоит ли ждать резкой смены погоды и последующей встряски? Благодарю, что зарядил качественной информацией для размышления.

Часть вторая.

Пролог 2

   Сплоченная стая Жаждущих все так же мощно и стремительно двигалась по океану жизни, приближаясь к Добыче.
   Но с каждой пройденной милей все резче менялся океан.
   Из просторного и безбрежного он превращался в бурный, каменистый водоворот, быстро сужающуюся горизонтальную воронку.
   В самом узком месте воронки Жаждущих ожидала не только Добыча, но и столкновение, схватка друг с другом и большая вероятность самому оказаться «Тем, кто не с нами», и даже Добычей…

СССР, наши герои. 1988-1989

   Два заключительных года восьмого десятилетия оказались для наших главных героев парадоксальными. Страна, в которой они жили активной, заинтересованной жизнью, сейчас напоминала два рядом стоящих вулкана. Политический и экономический. После многих десятилетий сна эти вулканы почти одновременно проснулись, на глазах меняя все вокруг. В политике, откуда-то из тихих заводей, на поверхности появились тысячи новых людей. Это были «правдорубы» и демагоги; десятилетиями молчавшие инженеры закрытых на все замки «почтовых ящиков» и скромные интеллектуалы; ранее незаметные, а теперь предельно агрессивные «городские сумасшедшие».
   Сегодня именно они задавали тон на многотысячных митингах или на более скромных пикетах, защищая загнанную в дальний угол экологию, разоблачая привилегии партийных аппаратчиков. Они громче всех требовали свободных выборов, открытия секретных архивов, наказания виновников сталинских репрессий, «снятия с полок» запрещенных фильмов. Требовали и во многом добивались своего.
   В необратимость перемен теперь осторожно поверили даже скептики. Те, что еще год назад за кухонным столом друг другу на ушко декламировали почти пушкинское:

     Товарищ, верь! Пройдет она, так называемая «гласность».
     И к нам придет госбезопасность. И вспомнит наши имена!

   Уже в январе восемьдесят девятого началось выдвижение кандидатов в народные депутаты СССР по новым, более демократическим правилам. Партийная власть еще хитрила, пытаясь сделать этот процесс управляемым. Придумала фильтры, отсеивающие нежелательных кандидатов. Но даже они, словно услышав популярный тогда призыв: «Партия, дай порулить!», пропустили в депутаты вредных для власти «элементов» – Бориса Ельцина и Андрея Сахарова. А с ними еще десятки молодых, ранее никому не известных «демократов» из регионов.
   Да и на страницах газет, на телевизионных экранах с каждым днем появлялось все больше новых лиц. Удивительно, но никого из наших героев на гребне новой политической волны обнаружено не было. Правда, к извержению второго, а именно, экономического вулкана некоторые из них отнеслись куда более внимательно.

Скачко. Ноябрь 1988

   Директор «Стрелы» Владислав Скачко к концу рабочего дня, как обычно, просматривал почту. Творческий процесс переработки потока разной по форме и полезности информации в стройный план завтрашних действий был нарушен прозвучавшим из селектора голосом секретаря:
   – Владислав Борисович, вас из Солегорска какой-то Валдис домогается. Я ему сказала, чтобы позвонил завтра утром, а он настырничает. Соединить?
   Знакомый Валдис у Скачко был, правда, в Таллине, а не в Солегорске, но если настырничает…
   – Ладно, давай.
   Через пятнадцать секунд все стало на свои места. Из Солегорска звонил его давний таллинский коллега, «почти тезка».
   – Валдис! Какие черти занесли вас в солегорские подземелья?
   – Врачи посоветовали подремонтировать «дыхалку» в спелеолечебнице. Если по-русски, то в соляной шахте на глубине четырех сотен метров. Через три дня выписываюсь. Домой полечу из Камска. У меня просьба. Мой товарищ по лечению с вашего лакокрасочного завода пообещал без фондов отгрузить нам контейнер краски. Если есть возможность, дайте человечка помочь с оформлением и отгрузкой.
   – Валдис, я о вас думал лучше. Приехал в мои края и даже не дал знать. А это, может быть, мой единственный шанс отплатить вам за неоднократно проявленное гостеприимство. Чем записать есть? Диктую два номера. Первый – мой прямой телефон. Второй – нашего снабженца. Зовут его Сидором Семеновичем. Завтра с ним свяжитесь. Поручите своим ребятам сбросить ему по факсу копии документов, и он все исполнит в лучшем виде. От вас требуется одно: получить удовольствие от общения с Владиславом Скачко. Намекаю, в Камске имеются местечки, которые на вид, звук и вкус не хуже, чем в Таллине и в его окрестностях.
   Директор «Стрелы» встретил таллинского гостя по высшему разряду. Позавтракали в кафе при СТО, созданном по подсказке Валдиса. Три часа ушло на экскурсию по станции, еще час – на осмотр поселка. По пути в аэропорт заехали на «лакокраску» подписать необходимые документы и посетили ресторан, определенный Владом для «отвального» обеда.
   В ресторане, прежде чем приступить к банкетной программе, Влад вручил гостю редкий по тем временам подарок: триммерную газонокосилку, недавно освоенный «ширпотреб» местного приборостроительного «почтового ящика».
   Обеденный разговор Скачко начал с вопроса:
   – Валдис, на бланках, которые вы подписывали, ваша фирма значится как кооператив. Если не секрет, в чем дело?
   – Коллега, вы, как всегда, наблюдательны. От вас секрета нет, но при одном условии: за столько лет добрых отношений нам пора перейти на «ты». Прозит! – он поднял рюмку. – Владислав, тебе не показалось, что в «Законе о кооперации», принятом в мае, имеется много любопытного и соблазнительного для делового человека?
   – Откровенно говоря, нет.
   – Не сердись, но это неправильно. Сейчас в стране происходят изменения, которые просто необходимо отслеживать: на пользу они тебе или во вред. Полезные следует не мешкая брать на вооружение. От вредных обороняться всеми имеющимися силами. Через недельку после ввода в действие «Закона о кооперации» один умный человек обратил мое внимание на наличие в нем таких льгот и прав, которых нет у государственных предприятий. Тех самых, где я кормился, а ты все еще продолжаешь это делать. Самыми аппетитными я бы назвал право на самостоятельное ценообразование и распоряжение фондами поощрения без контроля сверху. Это поле, на котором есть где развернуться!
   – Развернуться можно, но не нам. Мы-то находимся в казенной кабале, – без энтузиазма среагировал Скачко.
   – Владислав, мы же с тобой с детских лет за баранкой. Представим, что ты водитель на служебном автомобиле. А дома у тебя свой «Москвич». Вопрос: ты бензин для него будешь покупать за свои кровные?
   – Вряд ли. Сэкономлю и отолью из служебного бензобака.
   – А я тебе что предлагаю? Прикинув, что и сколько можно иметь от получения кооперативных привилегий, я немедленно пошел к Батьке. Так мы шефа зовем, он родом с Полтавщины. Показал ему указ, расчеты. И затеял с ним разговор: «Батька, надо срочно тикать в кооператоры!» – «А ты знаешь шлях, по которому надо тикать?» – «Пока нет, но добрые люди подскажут». – «Ты мне оставь эти бумажки. Я их почитаю, кое с кем посоветуюсь, и тогда продолжим нашу розмову».
   Валдис оглянулся по сторонам: не слишком ли громко он занимается экономическим просвещением? Вроде бы нет.
   – Дня через три он меня пригласил: «Я тебя вынужден огорчить. Шляха, по которому можно топать прямо в кооператоры, в наших местах нет. Можно только по оврагам. Это „по оврагам“ выглядит так: ты увольняешься и организуешь кооператив при нашей станции. Законом, которым ты у меня под носом махал, это позволено. И будем помаленьку сливать все, что пригодится, из государственного бака в кооперативную канистру. Пойдет дело хорошо – будем переливать больше. Если плохо, закроем хату на засов. Сразу договариваемся: если одна из двух наших лавочек почувствует себя худо, ее глава идет к конкуренту. Официально – заместителем. Между нами – в партнеры».
   – Неужели удалось? – проявил любознательность Скачко.
   – Мы ожидали, что организацию кооператива при СТО придется пробивать с боем, но все прошло как по маслу. Министерству и горкому надо было отрапортовать о реакции на новое решение партии и правительства. Теперь докладываю. Кооператив под названием «Avotonânâ», что в переводе означает «Автоняня», успешно работает год и три месяца. Суммарная выручка двух фирм, при тех же площадях и кадрах, на сорок процентов выше. Хотя цены не задираем. Выигрыш идет за счет увеличения номенклатуры услуг. От комиссионной продажи автомобилей до «тюнинга». Ты знаешь такое слово?
   – Улучшение, отделка?
   – Да, но не просто улучшение, а превращение серийного авто в уникальное. Мы это у братьев финнов подглядели и начали делать. Спрос сумасшедший. Никогда не думал, что в Эстонии столько пижонов. Конечно, деньгами себя и наших слесарей не обижаем. Настоятельно рекомендую тебе перенять наш передовой опыт. Приезжай, посмотри, покажу все. Nâitan ette aluspesu. В переводе: вплоть до нижнего белья.
   Прежде чем что-то предпринимать, Влад две пары выходных целиком посвятил изучению нововведений в перестроечной экономике. Дважды звонил в Москву, советовался с ВДВ. Задачу для себя он сформулировал коротко: понять, куда дует ветер.
   Ветер устойчиво дул в сторону частной собственности. Все чаще мелькал хитрый термин «акционирование». В паре со словом «свобода» уже можно было встретить «цену», «валюту» и даже «внешнеэкономическую деятельность». Почти все эти новинки более перспективно смотрелись в рамках кооперативного предприятия. По крайней мере, пока.
   Последний совет Скачко держал со своим бывшим шефом – Дьяковым. Развернув перед ним схему с изображением структуры «Стрелы» и ее предполагаемой кооперативной дочки, их специализацию, варианты использования льгот, Влад произнес:
   – Александр Игоревич, прошу посмотреть на все это не только глазами рецензента, но и возможного партнера. Прошу прощения за откровенность, но времена сейчас непредсказуемые. Особенно во власти. Есть шанс высоко взлететь и, с той же вероятностью, легко потерять нынешнюю высоту и неуютно приземлиться.
   Дьяков грустно улыбнулся:
   – Мудреешь, Влад. А за правду не извиняйся. Даже за горькую. Учитывая пусть малую, но возможность нашего будущего альянса, говорить я с тобой буду по методу «от Бабы Яги»: реалистично и даже придираясь. Нет возражений? Тогда поехали.
   Потенциальные партнеры просидели два вечера. Идею и схему ее воплощения в жизнь Дьяков одобрил. Как опытный аппаратчик кое-что в планах Скачко он подправил:
   – Ни с кем не веди предварительных бесед. Действуй строго формально: подавай документы четко по инструкции – только в Облпотребсоюз. Все последующие шаги, согласования, разрешения делай только по их требованию. И контролируй, чтобы с целью перестраховаться они не требовали с тебя лишнего. Опыт твоего друга из Прибалтики по поиску поддержки в горкоме устарел. Сегодня партийные органы ничего не решают. Но подпортить могут. Ставь их перед свершившимся фактом. О твоем министерстве особо не беспокойся. Оно пока еще республиканское, но уже есть проект решения, что его вливают в союзное. Думаю, что его клеркам сейчас не до тебя. Как думаешь решать кадровый вопрос?
   – По методу эстонцев: главного инженера оставляю первым на «Стреле», сам командую кооперативом.
   – А если твой «главный» проявит жлобство, не пожелает исполнять договоренности? У тебя на него управа найдется?
   – Не думал. Мужик он порядочный.
   – Все мы порядочные, пока дело не дойдет до дележа Большого и Вкусного. Если на «главного» компромата у тебя нет, лучше поставь середнячка, но который у тебя на крючке.
   Через три с половиной месяца кооператив «Panelka Car Service» (PCS), возглавляемый Скачко, принял первых клиентов. То, что осталось от государственной СТО, повел в плавание его тесть.
   Почти сразу же Влад почувствовал, что даже ранее такой желанный новый кооперативный пиджачок становится ему тесным в плечах. До сих пор он был доволен тем скромным урожаем, который получал со своего автосервисного огородика. Тем более что на соседние вход ему был строго запрещен. И вдруг на его глазах открываются ворота, появляются проходы в заграждениях из колючей проволоки. И вот уже можно протиснуться на плодородные орошаемые земли, где урожай меряют не килограммами, а тоннами, а выручку – сотнями тысяч не рублей, а долларов.
   Оказалось, что имея влиятельных знакомых – клиентов автосервиса, можно не хуже начальника областного КГБ быть осведомленным обо всем, что происходит в области, точно знать, где миллионы рублей годами лежат на счетах без движения. И следует лишь пальцем пошевелить, чтобы они стали приумножаться, не минуя тебя.
   Выглядело это так. С помощью своих постоянных клиентов в считанные дни Скачко получал для своего кооператива серьезный кредит. Превращал его в крупную партию солярки, бензопил, стирального порошка и, в пределах нескольких суток, находил возможность отправить все это добро туда, где его отрывали с руками, не торгуясь.
   Совершенно неожиданно Влад обнаружил в себе собачий нюх на деньги. Керосиновый запах свежих долларов вдруг доносился от крупной партии джинсов, которую за божескую цену, но не позднее, чем послезавтра, ему предложили взять в том же Таллине. Он шел и от компьютерных программ, которые числились неликвидами в новосибирском Академгородке, но позарез требовались камским «пушкарям» и кабельщикам. Оказалось, что навар от каждой такой покупки-продажи соизмерим с годовой прибылью партии старателей-золотоискателей, которые не знали, как конвертировать найденный в тяжких трудах желтый металл в автомобили «Жигули» и мясные консервы, не угодив за это на нары.
   Сам себе удивляясь, Влад подобные задачки щелкал как орехи. Находил людей, причастных к их решению. Выяснял, можно ли иметь с этими людьми дело. Прикидывал, каким путем идти. Прямым, законным, или по принципу: «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». После чего находил проводников, способных показать тропку в обход горы.
   Следуя их советам, он, не мешкая, перерегистрировал свою «Стрелу», расширив виды ее деятельности. Заодно подправил отраслевое название «Panelka Car Service» на универсальное «Panelka Capital Service», сохранив при этом аббревиатуру, уже известную деловой публике.
   За год Скачко сказочно (в советском измерении) разбогател. Но при этом, как мимоходом заметил его давний «вождь и вдохновитель» Дьяков, «не скурвился».

Воронова, Морозовский. Сентябрь 1989

   Свой пятый десяток Ефим Маркович Морозовский отметил широко, но без присущего ему огонька. Гульнуть без фейерверка не позволяла натура. Если работать порой еще можно вполсилы, то отдыхать вполсилы неинтеллигентно. Да и окружающие это могут понять неправильно, подумать, что жмотничает.
   За очень редким исключением, Фима доброжелательно относился к людям, с которыми вместе шел по жизни. Можно сказать, любил. Но когда судьба надолго разводила по разным тропкам, забывал. Спустя годы по какому-то поводу он ловил себя на мысли, что близкий когда-то Николай (Остап, Гога и пр.) исчез из его жизни, а он о нем даже и не вспомнил. Былое теплое чувство к этому человеку в смеси с долей стыда оживало. Чтобы потом снова плавно уйти.
   Под это явление юбиляр подвел теоретическую базу:
   – Внимание к конкретному человеку – ресурс тоже не безлимитный. Но хотя бы частично мы эту несправедливость можем и должны компенсировать юбилеем.
   На компенсацию Ефим Маркович выделил четыре дня. Первый посвятил заводчанам и «официозу» – министерскому, городскому и районному начальству, которое поздравляет по долгу службы. Во второй день его гостями стали деловые партнеры – бывшие сотрудники Биржи, асы снабжения и сбыта Камска и его окрестностей от Иркутска до Праги. Третье торжество объединило коллег из его музыкального прошлого и собеседников по «салону Шерер».
   «Выходил из запоя» Фима в кругу семьи и друзей. Семьи – во главе с папой. Друзей – от школьных – из Бендер до свежеприобретенных – из камского СИЗО. Дора предложила и эту, самую дорогую для него встречу, провести в ресторане, но Фима воспользовался своим правом вето.
   Одну причину, оправдывающую его упрямство, он жене объяснил так: близких необходимо принимать в своем, а не в казенном доме. Даже если казенный дом является победителем социалистического соревнования областного треста ресторанов и кафе.
   Вторая причина, о которой Фима умолчал, была его личной, строго скрываемой тайной. Еще от его родителей они с Дорой унаследовали традицию: если приглашаешь гостей, то выпивки и закуски для них должно быть с запасом. С юных лет он слышал правильные папины слова:
   – Человеку, который в одиннадцать вечера обнаруживает, что его гостям хочется «повторить», а в доме нет ни одной бутылки, я не доверю быть материально ответственным даже за использованные гондоны.
   Гости не всегда были в форме, вкуснятина оставалась, и тогда на два-три последующих дня наступал «праздник живота»: забыв о борьбе с весом, Фима подъедал неиспользованные резервы.
   Фортуна не подвела и в этот раз. Проводив последних гостей в аэропорт, вечером Морозовский вернулся на дачу. Будущее, подобно праздничным призывам ЦК КПСС, ожидалось светлым и прекрасным. Директор разрешил ему на два дня «уйти в подполье», а с кухни доносились аппетитные запахи банкетной «незавершенки».
   Юбилей прошел не только масштабно, но и душевно. Несмотря на нездоровый интерес, проявленный к нему ОБХСС, Морозовского наградили орденом «Знак Почета». «Первым и наверняка последним», – подумал он. Все было распрекрасно… И все же чего-то не хватало.
   «Чего же? – задумался „новорожденный“. – Да куража, азарта от преодоления трудностей, упоения от победы, добытой умом и терпением».
   Эти чувства он испытывал в последний раз тогда, когда создавал свою Биржу. Эта задачка была непростой, рисковой. Он чувствовал кайф не столько от «гонорара», сколько от создания чего-то оригинального, полезного. Необходимость при этом обманывать государство даже прибавляла азарта. Общение с охранителями социалистической собственности азарт существенно убавило, но, как оказалось, не до конца.
   Распрощавшись с Биржей, Морозовский испытал двойное чувство. С одной стороны, облегчение: постоянные конспирация и повышенная бдительность все же напрягали. С другой стороны, какое-то ощущение вдруг образовавшейся пустоты. Однажды он ее уже ощутил, покинув оркестровую яму и высокий мир музыки. Тогда упоение свободой и освобождение от необходимости жить по указанию дирижерской палочки через месяц-второй превратились в безвоздушное пространство, в котором ему не хватало недавно ненавистных репетиций и домашних упражнений. Впрочем, это быстро прошло.
   Сейчас Фиме не позволял скучать Кабельный завод. Советская экономика заметно шла вразнос, дефицит с каждым днем завоевывал все новые и новые позиции, заставляя снабженцев совершать подвиги там, где ранее в них не было малейшей надобности. Тем не менее, чувство нехватки чего-то не проходило.
   Утром следующего дня Морозовский решил себя побаловать, прихватить часок-полтора утреннего сна. Проснулся он от звука громких женских голосов. В окно он обнаружил возле ворот белый «Жигуленок» Ирины Вороновой, а выйдя во двор, увидел и хозяйку автомобиля, которой Дора демонстрировала собственноручно выращенную рассаду цветов.
   – Фимочка! Догадываюсь, что на ближайшие двадцать четыре часа род человеческий тебе опостылел. Но на минутку я тебя оторву? Клянусь, только по производственной необходимости. Вчера к концу дня «Сименс» телеграфом попросил подтвердить согласие на транспортировку двигателей для прокатного стана водой. Снабженцев я напрягла, чтобы подготовили ответ, перевод сделала. За тобой, прости, взглянуть и подписать.
   – Присядь на пять минут на веранде, пока я надену смокинг.
   На давно знакомой веранде появилось что-то новое. Ирина присмотрелась: над журнальным столиком висела неброская, но чем-то привлекающая к себе внимание картина: старинное здание с галереей, мужские фигуры из той же эпохи…
   Вошедший Морозовский перехватил ее взгляд:
   – Тоже зацепило? В прошлом году, будучи в Ленинграде, я заглянул в антикварный магазин на Литейном. Уже уходя, обратил внимание на эту картину, явно «старого голландца». «Просветите меня, – обращаюсь к пожилому продавцу. – Что-то напоминает, а вспомнить не могу». Он мне в ответ: «Боюсь вас разочаровать, это копия. Что не есть хорошо. Но копия очень качественная. Чему можно порадоваться. И цена не кусается. Оригинал – „Старая биржа в Амстердаме“ голландца Беркхейде. Если не ошибаюсь, где-то семидесятые-восьмидесятые годы семнадцатого века. Автора копии – моего старого друга и однокашника – я знаю лучше, но он просил его не рекламировать. Знаете, дети растут, и им приходится покупать уже не куклы, а кооперативную квартиру».
   – Биржа?
   – Она самая. И тут на меня накатила ностальгия. Ни секунды не размышляя, говорю: «Беру!».
   – Я, Фима, тебя понимаю. Даже мне со стороны было видно, что дело это не простое, но живое и полезное. Юра как-то сказал, что опередили вы время. Вот сегодня было бы самое то. Ты не думал над тем, чтобы вернуться к своей доброй старушке? Оживить, омолодить ее, дать разгуляться. Без риска угодить за решетку. И между делом показать фигу придуркам, загубившим хорошее дело. Если надумаешь, позови, когда будешь разрезать красную ленточку. И мы с тобой споем Визбора:

     Один рефрижератор —
     Представитель капстраны
     Попался раз в нешуточную вьюгу.
     А в миле от гиганта
     Поперек морской волны
     Шел ботик по фамилии «Калуга».

     Что ж вы ботик потопили? Суки!
     Был в нем новый патефон
     И портрет Эдиты Пьехи,
     И курительный салон…

Брюллов. Новогодняя ночь 1990

   Вот уже пять часов новый, 1990 год шагал по уральской земле. Делал это он, чуть пошатываясь от принятого на грудь дефицитного, но все еще доступного широким слоям трудящихся «Советского шампанского». Ряды здорового, годами сплоченного коллектива, как обычно, встречавшего Деда Мороза у Морозовских, ближе к утру стали редеть. Сигналом к «отходу» послужило появление молодежного квартета в составе Дины Брюлловой, Кати Шмаль, Левы и Марка Морозовских. После вечеринки в студенческом клубе ребята заглянули поздравить родителей. Они же предложили «старикам», по знакомой с детства традиции, прежде чем направиться домой, прокатиться на ледяных горках у главной городской елки.
   Оставив жен мыть и убирать посуду, папы, в сопровождении очень даже подросших детей, выдвинулись к пункту назначения. Оседлав кем-то предложенный фанерный лист, Брюллов лихо разогнался и, еще на склоне, въехал ногами в филейную часть средней упитанности, упакованную в добротную мужскую дубленку.
   – Не уверен – не обгоняй, Сенна [42 - Айртон Сенна – бразильский автогонщик, трехкратный чемпион мира в классе «Формула-1».]! – не оглядываясь, добродушно произнесла дубленка. Брюллов прислушался, затем присмотрелся. Финишировал он, почти сидя верхом на отставном первом секретаре обкома Ячменеве.
   – Всеволод Борисович, не гневайтесь! Это я не со зла! – оправдывался Брюллов, помогая Князю Всеволоду подняться на ноги.
   Ячменев неловко обнял его, внимательно, совершенно трезвым взглядом, посмотрел в глаза:
   – С Новым годом, профессор. Зачем плохо обо мне думаешь? Любителей пнуть бывшего «первого» найдется немало, но, уверен, ты не из их числа.
   Подошли Морозовский и Шмаль, поздоровались.
   – Извините, товарищи, профессиональная болезнь больших начальников и маленьких работников торговли под названием: «вас много, а я один». Лица ваши знакомые, а кто есть кто, не помню.
   Брюллов представил друзей. Морозовский среагировал первым:
   – Всеволод Борисович, мы просто обязаны возместить вам физический и моральный ущерб, нанесенный этим неуклюжим молодым человеком! Предлагаю зайти к нам (десять минут в прогулочном темпе), чтобы в тепле за рюмкой чая мы смогли это исполнить. И попутно закрепить в вашей памяти наши с полковником исключительно светлые образы.
   – Благодарю. Но я здесь, – он кивнул на поджидавшую его компанию, – со всем выводком – с детьми и внуками. Если это приглашение будет перенесено на ближайшее будущее, приму с удовольствием. А вот Юрия…
   – Владимировича, – подсказал Брюллов.
   – … если он не против, попрошу со мной прогуляться и пошептаться. Вроде бы мы с вами рядышком живем?
   Ячменев легонько взял Брюллова за локоть, и они двинулись по заснеженному проспекту, пропустив вперед его домочадцев.
   – Юрий Владимирович. Не часто, но вспоминаю наш с тобой давний разговор и испытываю некоторое неудобство. Я тогда тебя склонял к откровенности, а сам полной взаимностью не отвечал. Не совмещалась откровенность с положением. Теперь почти полтора года я не при деле, намордник этот как-то сам по себе исчез, и я могу тебе вернуть старый должок. Хотя для начала один вопрос тебе задам.
   Ячменев остановился то ли передохнуть, то ли сосредоточиться.
   – Может, ты обратил внимание, что я ни во что не вмешиваюсь, даже когда зовут. Хотя, понимая, что это глупо, перед собой я ответственность за область по-прежнему чувствую. Радуюсь всему в ней хорошему, удивляюсь чудному, переживаю за промашки и тем более за глупости.
   Он раздраженно развернулся к своему собеседнику.
   – Вот пустили на самотек выборы в союзные народные депутаты. Демократия! Выбор народа! Кого освобожденный народ выбрал от нашей промышленной и культурно-университетской области? Из десяти депутатов два – толковые директора-промышленники. С ними все в ажуре. Один – железнодорожный начальник второго уровня. Знаю я его. Серый, как валенок. Пять сельских директоров и председателей. Два из них – хорошие парни, но пороха не придумают. Только исполнители. Политики из них будут, как из меня балерина, помяни мое слово. Остальные – горлопаны. Критиковать горазды, да и то не по делу. А самим что-то создать – нет ни ума, ни настырности. Еще два депутата – совсем свеженькие. Как их теперь называют, «демократы». Не поленился я, сходил на их встречи с избирателями. Один, инженер-испытатель авиадвигателей, парнишка толковый. Он всех своих конкурентов в лице генеральных директоров расплющил, как Бог камбалу. Может далеко пойти.
   – Это вы о Дерягине? – уточнил Брюллов.
   – О нем. Вы знакомы?
   – Самую малость. Но наши оценки совпадают.
   – Второй – учитель из райцентра. Ну, не разглядел я, за что его любить и жаловать. А ведь проголосовали. Может, потому, что соперники еще более неказистые, да еще из сельских вороватых начальников. Вот и хочу я тебя спросить, как всегда рассчитывая на твою прямоту. Разнарядки на депутатов из ЦК теперь нет, токарей и доярок никто в погоне за процентом больше не втюхивает. Почему же тебя – грамотея, вольнодумца, рукастого и головастого; твоих друзей, о которых немало хорошего наслышан, не было среди кандидатов? Шанс вам дали. Дерзайте, очаровывайте избирателя, выигрывайте. Подобно этому Дерягину. И уже на самом верху сейте не наше кондовое, аппаратное, а ваше свежее и разумное.
   – По больному месту бьете, Всеволод Борисович. Я себе тоже этот вопрос задаю. И даже ответ имею. Не от имени поколения, друзей-товарищей, а от себя лично. Гарантирую, что ответ честный, но не уверен, что правильный. Я давно ощущал недостатки одряхлевшей партийно-советской Системы, но в набат не бил, а лишь шептал, в том числе и вам. Почему? Во-первых, не герой. Герои у нас оказывались или на нарах, или, побывав на них, за кордоном. Во-вторых, моя жизнь внутри Системы сложилась довольно комфортно. Немало тепла от ее нагревательных батарей мне перепало. Мне, персонально, на карьеру, на бытовые условия жаловаться грех.
   Брюллов почувствовал, что он как бы оправдывается, и непроизвольно чуть добавил металла в голосе.
   – Что меня напрягало и напрягает? Слегка – дефицит вкусного и красивого. Сильнее – необходимость ловчить и «доставать», а не покупать на честно заработанные деньги. Раздражали скупая пайка свободы и тотальное лицемерие, в котором мы с вами тоже отметились. Пропорционально месту работы и должности, я меньше, а вы, извините, больше. Готов ли я из-за этих напастей, взяв в руки оружие, идти на баррикады? Продуманно и уверенно говорю – нет. Ни к чему мне революция. А вот эволюции я очень хочу. Но, при своем немалом честолюбии, не уверен, что мое пребывание в депутатах что-то изменит. Вот и присматриваюсь, принюхиваюсь. В свободное от работы время. Как вам, Всеволод Борисович, моя версия? Рвотного рефлекса не вызывает?
   – Если не хитрить, то финал не очень. Принюхиваться необходимо, но в меру. Чтобы осторожность не перешла в трусливое бездействие. И лишнего на себя не наговаривай. Если ввяжешься в настоящую драку, мудаков, желающих на этом сыграть, найдется с избытком. Теперь и я созрел отвечать. Допрашивай, профессор.
   – У меня к вам вопрос не столь серьезный и масштабный. Даже, прошу прощения, почти интимный: как вы перенесли десантирование с одиноко стоящей руководящей вершины в гущу народных масс.
   – Конечно, болезненно. Но гораздо лучше, чем ожидал. Видно, все же я везучий. Ожидал, что люди ко мне худо будут относиться. Я же теперь символ ненавистного строя. Нет, тут другое. Тебе известна моя привычка ходить утром на работу пешочком по бульвару? В одиночку. Общение во время прогулки не поощрял, мне его и на работе хватало. Но все же кто-то правила мои нарушал, напоминал о себе, решал неотложные вопросы. После отставки я маршрут менять не стал, только удвоил: до обкома и обратно. Первыми с дистанции сошли подхалимы. Вслед за ними исчезла примерно половина боевых соратников. Это «за упокой».
   Ячменев повернулся к Брюллову, чтобы посмотреть на его реакцию.
   – А вот «за здравие». Появились совсем другие люди, ранее мне неизвестные, которым я и сейчас интересен, просто так, «задаром». Удивляюсь, но прошлым они меня особенно не попрекают, хотя знаю, есть за что. Повезло, что спуск с «высот», как ты выразился, прошел в два захода. От секретарства вы меня на пленуме освободили в августе восемьдесят восьмого, а из членов ЦК попросили через восемь месяцев. Дали время, чтобы плавно отвыкнуть от «вредных привычек»: аппарата, персонального автомобиля, «чего изволите». Еще важно, что с области и из членов ЦК меня поперли не в единственном числе. Не так обидно. Знаешь, сколько нас освободили на апрельском пленуме? Семьдесят четыре члена и двадцать четыре кандидата! А что говорит народная мудрость? «На миру и смерть красна».
   Шагов десять-пятнадцать они шли молча. Не дождавшись согласия или возражения оппонента, Князь Всеволод продолжил.
   – Утешает еще одна мысль, правда, не очень благородная. Потеря моя крепко упала в цене, потому что партия наша уже не та. Знаешь, что она мне сейчас напоминает? Когда построили новый корпус кондитерской фабрики, думали, что делать со старым, и повезли меня на смотрины. Вышел из машины, смотрю: людей не видно, оборудования тоже, вывезли в металлолом. Что осталось? Вывеска и… запах. В прошлом году у нас в области неловко получилось: оголились первые позиции и в обкоме, и в исполкоме. Из-под меня кресло вытащил возраст, из-под Никитича – инфаркт. Когда в ЦК спросили, кого рекомендую вместо себя, я хотел назвать Митьку Ковтуна, а на исполком – молодого и шустрого Жору Трофимова. А Жора ситуацию не оценил, попросился на обком. Он и сейчас по привычке надувает щеки и не хочет понять, что деньги и реальная власть теперь у Ковтуна в облисполкоме. Смотрю я на Жору и вспоминаю черный юмор персональных пенсионеров: «Ехал в санаторий, попал в крематорий». Вот мы и пришли. Не утомил? Если нет, то просьба: не теряйся. И пожелание. Весной будут выборы в республиканский и областной Советы. Не игнорируй. Это и тебе будет полезно, и людям. Нелегко, но, поверь, полезно.

Атаманов, Брюллов, Дьяков. Май 1990

   Если весной восемьдесят девятого выборный костер, на котором готовилось фирменное блюдо под названием «народные депутаты СССР», лишь лениво горел да чуть потрескивал, то через год, при выпечке российских и региональных депутатов, он полыхал огнем и шумно плевался углями.
   На примере союзных выборов стало ясно: против власти можно идти. И делать это безнаказанно. Не удивительно, что число жаждущих стать «слугами народа» резко увеличилось. Одним хотелось попробовать себя в недоступной ранее роли. Другим пьянила голову струя свободы, хлеставшая из зала заседаний Союзного съезда. Призывали к действию непривычно вольные выступления Алеся Адамовича и Юрия Афанасьева, Анатолия Собчака и Егора Яковлева, язвительных депутатов прибалтийских республик.
   Выборы, прошедшие в марте девяностого, не оставили сомнений: на одной шестой части земной суши резко изменился климат. На это почти не обратили внимания селяне и жители небольших городов, по привычке голосовавшие за прежнее начальство. Зато в промышленных, научных и культурных центрах бушевали ураганы и накатывали цунами. Из прежнего руководства в депутаты удалось попасть менее чем четверти.
   Голосовали за кого угодно, только не за «партийцев» и «торгашей». Ставили свои крестики и галочки за медиков и обещавших навести порядок милиционеров, за учителей и защитников природы, за «афганцев» и инженеров. В парламентах сохранились, но изрядно поредели ряды всевозможных директоров.
   Коснулась эта закономерность и некоторых наших знакомых. Не прошел в республиканские депутаты, получив второе место из восьми, Юрий Брюллов. Его соперники удачно сыграли на том, что он был кандидатом в члены областного обкома.
   Та же судьба постигла и Александра Дьякова. Началось у него все отлично: идти в областные народные депутаты в «глубинке» ему предложил давний приятель – директор Вильвенского бумажного комбината, накануне ставший союзным депутатом. Но в последний день выдвижения неожиданно в списках появился заместитель директора местного заповедника Лунин, известный нам как Федотыч. Он раскатал Дьякова в лепешку, набрав в первом туре шестьдесят семь процентов голосов. Дьякову досталось четыре с небольшим. Говорили, что Федотыч долго не соглашался «дурить людей». Но, когда ему сказали, что тогда этим займется «неблагодарный» Дьяков, то согласился.
   Существует и другая версия. У Федотыча от его прошлой строительной жизни в Камске осталось немало уважающих его людей. Среди начальства – тоже. Председатель Вильвенского исполкома Зотов об этом был осведомлен. Собираясь «в область» клянчить деньги из дорожного Фонда на тридцать восемь километров асфальтового покрытия до районного центра, он попросил Федотыча составить ему компанию. Помощь ветерана не помогла. Главный по этой части – заместитель председателя облисполкома, курирующий дорожное строительство, отказал. Уже выходя из кабинета, Федотыч повернулся и спросил его хозяина:
   – Я без претензий, но почему для нашего соседа – Беловского района – денег хватило, а для нас нет?
   – А потому, что за Вильву просишь ты, а за Белово просил союзный депутат Логинов. Был бы ты депутатом, да еще шишкой в комитете по транспорту, я бы тебе на сто верст денег нашел.
   Вторая версия более правдива. Став депутатом, Федотыч немедленно записался в комитет, занимающийся транспортом. И уже летом девяносто третьего асфальтированная дорога докатила до Вильвы.
   Самый большой сюрприз преподнес всем бывший секретарь Солегорского горкома Костин – инициатор создания так и не рожденного Северо-Камского ТПК. За свою авантюру Леонид Геннадьевич был лишен секретарского кресла, сослан в очную аспирантуру Академии общественных наук, защитил кандидатскую по истории КПСС и вернулся домой. В партийный аппарат его не взяли, но все-таки пристроили деканом местного филиала Камского политеха. Там он и коптил почти две пятилетки, как сырые дрова. Перестройка плеснула в костер солярки. Костин стал много выступать, писать о том, какой шанс был упущен партийными ретроградами, не разглядевшими счастья в его предложении. На этой волне он с солидным отрывом выиграл у себя дома выборы в областной Совет. Дальше – больше.
   В председатели Совета мог пройти лишь тот, кто в какой-то мере был «своим» как для депутатов «демократов», так и для «партийцев». Гремучая смесь бывшего партийца и разоблачителя КПСС сделала свое дело. Костин оказался компромиссной фигурой и был избран председателем.
   Вопреки новым веяниям, выборы в областной Совет выиграл «городской голова» Камска Николай Атаманов. Ему неожиданно помог соперник, выдвинутый от «афганцев». На многолюдном митинге он заявил:
   – Атаманов способен лишь сортиры строить!
   Народ вспомнил, кому он обязан до сих пор исправно действующими «Атахатами», и свою благодарность выразил «птичками» в избирательных бюллетенях.
   Неожиданно для себя в областных депутатах оказался и Влад Скачко. Председатель областной потребкооперации тоже решил обзавестись мандатом. Треть его избирательного округа составляли обитатели Панельки. Кооператор попросил Влада, которого знал еще помощником Дьякова, выдвинуть его от жителей поселка. Скачко постарался: организовал в школьном актовом зале встречу кооператора с избирателями, рекомендовал его в кандидаты.
   Речь гостя о перестройке и демократии на третьей минуте прервали и стали спрашивать о его планах по устройству ливневой канализации, расширению поселковой поликлиники, поинтересовались, дотянут ли до Панельки полтора километра контактного провода для троллейбуса. Кооператор во всем этом был без понятия. Пришлось вмешаться Скачко. После часового разговора из задних рядов вышла председатель поселкового Совета ветеранов и обратилась к гостю:
   – Как тебе не стыдно, не зная людей, их забот, лезть в депутаты! Кто как, а я считаю, что лучше Владислава Борисовича депутата мы не найдем.
   Влад попытался отказаться, но после выкрика из зала: «Не уважаешь!» – сдался. Одолев пять соперников, включая профессора университета и городского прокурора, он стал народным избранником.
   «Демократичных» новичков и старых «партийцев» в новом составе областного Совета оказалось примерно поровну. Но новички, освоив ремесло «разоблачать» и «рушить», не сумели найти в своих рядах тех, кто умеет «строить». И без особой борьбы согласились оставить исполнительную власть почти без изменения. Председателем облисполкома снова избрали Ковтуна.
   На другой день ему позвонил Ячменев. Поздравив своего бывшего «ведомого», он задал ему вопрос:
   – Мить, а кто у тебя будет курировать новые «простуды», о которых мы и не ведали? Зарубежную торговлю, безработных, присмотр за «частниками», кооперативами, банками? Ты сам хоть знаешь, с какой стороны к ним подходить?
   Когда время молчаливого сопения Ковтуна стало приближаться к минуте, Ячменев добавил:
   – Не напрягайся, я сам в этом ни бум-бум. А спрашиваю, потому что, нужнее резинки от трусов, тебе понадобится заместитель, который хоть что-то в этом понимает. Одного я тебе могу порекомендовать. Ты помнишь, как называлась лекция, которую нам читал Брюллов из ЦНТИ? Я тоже не помню, а запись сохранил: «Критика современных буржуазных экономических учений». А какие у супостатов учения? Капиталистические, рыночные. Те, к которым мы с тобой, как к обрыву, приближаемся. Если Брюллов их критиковал, то хотя бы немного должен знать? Тем более он, если помнишь, совсем не дурак и с опытом руководящей работы.
   На то, чтобы дать ответ на предложение Ковтуна стать его заместителем «по рынку», Брюллов попросил сутки. Все аргументы «против» укладывались в одну фразу, сказанную Ириной: «От добра добра не ищут». Но «за» тоже кое-что набиралось. Пока соблазна к «перемене мест» не было, все, что он имел, его устраивало. Но когда последовало приглашение сменить сферу деятельности, Брюллов подумал, что за пятнадцать лет его информационно-руководящей деятельности производственный пейзаж как-то примелькался и все реже балует новизной. Когда он озвучил эту мысль жене, она пристально на него посмотрела:
   – Юрик, запоздалый кризис мужского среднего возраста? Потянуло на свеженькое? А ну, колись: по отношению к постаревшей жене такие мысли тоже возникают?
   – Как ни странно, нет. Когда читаю лекции, то симпатичные студентки, конечно, радуют глаз. Товарного вида дипломницы еще опаснее, с ними встречаешься неоднократно. Тем более в глазах некоторых мелькает интерес не только к экономической, но и к мужской эффективности консультанта. Но, поверь, тяги «налево» не испытываю. Главные причины: твоя высокая, нетающая конкурентоспособность и совместное владение движимостью под названием Динка и Серега. Все остальные причины – побочные.
   – И много таких?
   – Дай подумаю. Штуки три наберется.
   – Расшифруешь?
   – Да ими хвастаться грех. Первая – лень. Это ж надо конспирироваться, ухаживать, петушиться. И все в рабочее время.
   – А во внерабочее?
   – Ты же меня приучила после работы сразу домой, «под колпак». Отсюда вторая причина – трусливая. Боюсь, что попадусь. Неприятно как-то.
   – А третья?
   – Вот третью, дорогая моя, я называю с гордо поднятой головой: не люблю предательства.
   – Но свой Центр ты собираешься предать?
   – Он не живой, шмыгать носом не будет. Да я о нем и в разлуке способен позаботиться.
   Ранним утром следующего дня неожиданно приобрел четкие формы еще один аргумент идти во власть. На протяжении всей своей деятельности в УМЦ и в ЦНТИ Брюллов, наткнувшись на какое-то интересное и полезное дело, в компании или в одиночку ходил по руководящим кабинетам и коридорам, уговаривая их обитателей воплотить это дело в жизнь. Так было с городской кооперацией по лопаткам, с Биржей, совсем недавно – с совместными предприятиями. Идея до боссов доходила по-разному: быстро, медленно, никогда. При последнем развитии событий он шепотом матерился и клялся больше просвещением тупоголовых не заниматься. Но проходило время, обида забывалась, в поле зрения опять появлялось что-то увлекательное, и все начиналось по новому кругу.
   «Если я дам согласие, это же меня будут уговаривать, просвещать… и материть», – подумал Брюллов. И с трудом дождавшись двадцати минут десятого, набрал приемную Ковтуна.
   – Это Брюллов, передайте Митрофану Андреевичу, что я согласен.
   На первом заседании облисполкома его председатель Ковтун уточнил распределение обязанностей между своими заместителями. Зона ответственности Брюллова прозвучала в такой формулировке: новые рыночные структуры, внешнеэкономические связи. И, «в порядке бесплатного приложения», природные ресурсы и экология.
   Завершая заседание, Ковтун сделал одно уточнение:
   – За собой я оставляю функционал, который касается всех или нескольких заместителей: финансы, кадры, координация силовиков и снабжение импортным дефицитом, где пересекаются Фролов и Брюллов.
   Фролов был заместителем, курирующим торговлю и материально-техническое снабжение.

   Нокаут, полученный на выборах, Александр Дьяков переживал тяжело. Один раз даже напился «в ноль». Оксана, оправдывая свой студенческий позывной Допомога, дома ни на минуту не оставляла его одного, но в душу не лезла. Старалась во всем угодить. И все. Тем более не наступала на больную мозоль. Напомнил о мозоли сам Дьяков, когда в пятницу после работы Оксана поделилась новостью, услышанной от шефа – председателя областного Совета профсоюзов и по статусу – члена бюро обкома. Отныне номенклатуре высшего звена позволено будет иметь свой личный дачный участок и собственный автомобиль. До этого существовало неписаное правило: пользуйся от души государственной дачей и машиной, отоваривайся харчами в «столе заказов», а «тряпками» – в «спецсекции», но никакой частной собственности.
   – Сань, – перешла от общего к частному Оксана, – тебя же друзья называют Деловой. Давай под твоим чутким руководством соорудим дачку! У нас в профсоюзе дают чудесные участки на самом берегу Камы, отличный подъезд круглый год.
   – Не тянет меня к этому, Оксан. Увязну в грядках, окажусь в задних рядах, – не поддержал почин Дьяков.
   – Не обижайся, но твоя глубокая скорбь необоснованна. Изредка потолкаться за чужой спиной даже полезно. Это напоминает, что ты не пуп земли и что кроме тебя есть другие, не менее шустрые, рядом с которыми не стоит расслабляться. И это сигнал, что ты где-то и что-то делаешь не так. Применительно к твоему вильвенскому эпизоду, я даже догадываюсь, что именно. Будем сыпать соль на раны или пошлем все подальше и забудем?
   – Нет, посыпай. Мне даже интересно.
   – Принципиальное «не то»: ты ведешь себя с районными председателями только как с подчиненными: приказал – сделали, не выполнили – врезал. И упаси Бог, чтобы они подумали быть с тобой на равных. Хоть раз в месяц. Ты считаешь, что приказать ты им можешь все. Но есть действия, о выполнении которых даже подчиненных надо просить. Поддержка тебя или твоего протеже на выборах – из этого набора. Если соотношение приказов и просьб составляет девяносто процентов к десяти, то на восемьдесят процентов ты должен быть строгим начальником, а на двадцать – коллегой, человеком.
   – Почему не на десять?
   – Для резерва доброты. Ты же районщикам не оставил и одного процента для уважения и солидарности. Не послушал их и не дал УАЗ Федотычу. И помнишь, на совещании, когда ты подменял председателя? Ты с ними не разговаривал, а рычал. На банкете, где мы снова встретились, они смотрели на тебя, как на «чужого». Точнейший показатель: выпить в свою компанию районщики тебя не пригласили. На выборах они против тебя ничего не делали. Но и «за» тоже пальцем не шевельнули. А без их подсказки кто тебя, залетного, знает? Кому ты там нужен? Теперь мы точно знаем – четырем процентам. И за это спасибо. Для других игр, Саня, твой подход, может, и оптимальный. К примеру, для армии, где существуют лишь «так точно» и «слушаюсь». Хотя в настоящем бою вряд ли солдат прикроет собой такого командира от пули. Но в игре, в которую ты сегодня играешь, стиль нужен другой. Почему это фиаско меня не очень огорчает? Уверена, что у тебя все получится как надо. Вспомни, каким «своим в доску» ты был в университетском профкоме. Об этом твои однокашники до сих пор вспоминают с придыханием. И все будет, «как учили»!
   Умолчала Оксана лишь об одном. Если случится еще один сбой, за «тылы» их союза Саня может не волноваться. Она их прикроет.
   Ее профсоюзный шеф рассказал не только о возможностях приобретения дачного участка. Он попросил Оксану перейти на скромную должность его советника (пока скромную), чтобы «в условиях перестроечного бардака присматривать за экономикой нашего профсоюзного хозяйства». Хозяйство оказалось большим и разнообразным, а знаний для качественного присмотра за ним было маловато. Не высокой теории, а знания примитивных деталей «актива» и «пассива», «баланса доходов и расходов». Ну и что, решила она, знания не нефть, они ресурс пополняемый. И три дня назад записалась на трехмесячные курсы бухгалтеров. Не ради «корочек».
   Двух выходных дней Дьякову оказалось достаточно, чтобы взять себя в руки, прокачать ситуацию и прикинуть план действий. Уже в понедельник после обеда его принял ошалевший от внезапно привалившего счастья председатель областного Совета народных депутатов. Дьяков и Костин друзьями не были, но знали друг друга давно. И не только. Когда, после возвращения из аспирантуры, Костина не взяли в Солегорский горком, Дьяков рекомендовал его заместителем председателя горисполкома. Правда, обком его рекомендацию зарубил.
   Неудивительно, что председатель не задумываясь принял предложение опытного аппаратчика Дьякова возглавить аппарат областного Совета. По чиновничьей иерархии его нынешняя и будущая должности были равными. Желание сделать рокировку из исполкома в Совет Дьяков аргументировал доходчиво:
   – Сейчас я занимаюсь кадрами и организационным обеспечением мероприятий. Работа в основном ногами. Извилины мхом покрылись. А в Совете к этому добавляется работа аппарата над проектами законов. Может быть, вспомню, что я юрист.
   – Резонно, но напомню, Александр Игоревич, что будет у тебя еще одна дополнительная функция – завхозовская. Помнишь, как в старой песенке: «Цыпленок тоже хочет жить!». Добавлю: желательно – жить сытно. Но я твою хватку помню и уверен, что наши цыплята, то есть депутаты, обижены не будут.
   – Об этом не беспокойтесь. Леонид Геннадьевич! Это я еще от наших офицеров «на военке» позаимствовал: «Война войной, а обед по расписанию!».

Наши герои. Октябрь – декабрь 1990

   «Для приветствия Гимна Советского Союза прошу всех встать!» – этими словами председатель Леонид Геннадьевич Костин закрыл пятую, октябрьскую сессию возглавляемого им Камского областного Совета народных депутатов.

     … Партия Ленина – сипа народная
     Нас к торжеству коммунизма ведет!

   Прозвучали последние слова гимна. Депутаты, члены исполкома, приглашенные, журналисты полноводными реками стали вытекать из двух широких дверей зала заседаний. Пройдя через длинное фойе и лестницы, они разбивались на ручейки. «Городские» – по домам. «Областные» обладатели «колес» стартовали в направлении своих городов и районов. Их «безлошадные» коллеги (такие в те времена тоже водились), пользуясь депутатской привилегией – бесплатным проездом на общественном транспорте, направлялись на вокзал и автобусную станцию. Впрочем, существовало несколько групп депутатов, которые можно было объединить одним названием: «по интересам». Интересам территориальным или отраслевым, к спорту или искусству, к охоте на перелетную дичь или на юных представительниц прекрасного пола. Они тонкими струйками растекались по давно облюбованным «точкам», чтобы расслабиться и отдохнуть от тяжкого труда под названием «служение народу».
   После каждой сессии персональный состав «ручейков» и «струек» мог меняться. В прошлый раз депутат, он же директор совхоза, в кругу неизбалованных деликатесами аграриев поднимал в гостиничном буфете сугубо отраслевой тост: «Десять дождиков в маю – агронома пох…ю!». А сейчас, в компании главного режиссера драмтеатра и генерала-ракетчика, он направлялся в бильярдную окружного Дома офицеров.
   И только три депутата уже пятое заседание подряд демонстрировали завидное постоянство. Председатель Совета Костин, его заместитель, бывший декан местного политехнического института Панин, и руководитель аппарата Дьяков поднялись на «литерном» (не для всех) лифте на седьмой этаж и прошли в кабинет председателя. По горячим следам они обсуждали итоги завершенного заседания. Чтобы закрепить успешные действия и не повторить досадных промахов.
   Как обычно, Дьяков оставил Костина и Панина в кабинете, а сам прошел в комнату отдыха, где на журнальном столике уже стояли накрытый салфеткой хлеб, тарелочки, ножи с вилками, рюмки и фужеры. Он достал из холодильника еще днем снаряженные буфетчицей четыре блюда с немудреной закуской: селедочка-картошка-лучок, нарезки колбасы и сыра, соленые огурчики. Вслед за ними были извлечены три бутылки: минералка, водка и коньяк (для интеллигента Панина).
   Отойдя на шаг, он придирчиво осмотрел стол: все было в порядке. Заглянул в кабинет и доложил:
   – Порядок в танковых частях!
   Самой большой головной болью спикера камского парламента была малоуправляемая митинговость части его депутатов. Часть эта составляла примерно четверть. Но когда во время сессии ее представители начинали свой, на грани истерики, «детский крик на лужайке», эта зараза быстро перекидывалась даже на самых спокойных и респектабельных народных избранников. И тогда – прости-прощай конструктивное обсуждение и дискуссия, взвешенное голосование, принятие важнейших для области законов и решений. То, ради чего и собирались раз в месяц эти две сотни человек.
   Объяснялась словесная агрессивность просто. Во время выборов самым эффективным оружием кандидатов в депутаты было резкое осуждение существующей власти и соперников. Этот же стиль они перенесли и в зал пленарных заседаний Совета. Свои «буйные» были как среди «старых партийцев», так и среди «демократов». Но у вторых – больше.
   Вот и сегодня, вместо того, чтобы утвердить необходимые «до зарезу» поправки в бюджет следующего года, «буйные» устроили перепалку: кто имеет право называться «первым лицом области» – председатель Совета или облисполкома.
   Как обычно, вел заседание Костин. Пытаясь вернуть обсуждение в русло повестки дня, он мимоходом вспомнил о проверенном мировым парламентским опытом способе уменьшения накала страстей:
   – Коллеги, десять веток в костре полыхают огнем не так внушительно, как двести. Двести веток – это огонь нашего пленарного заседания. Десять – депутатской фракции, группы, комитета. Если центр тяжести наиболее трудоемкой черновой работы мы перенесем в небольшие депутатские структуры и делегируем их лидерам отстаивать принятое коллективное решение на пленарном заседании, то температура дискуссий не выйдет за пределы нормы.
   Зал встретил предложение спикера недовольным гулом. Объединяться под тем или иным флагом депутаты были не против, но передавать хоть часть своих полномочий каким-то «группенфюрерам», числить их в лидерах – ни за что! Эту мысль предельно доходчиво сформулировал депутат из районного города Оханска, он же директор местного лесничества:
   – Меня избрал народ. Только ему я и подчиняюсь. Все остальные пусть идут лесом.
   Под закуску председатель и его заместитель совместно все же сформулировали истоки депутатской вольницы: недостаток политической культуры и нарушение баланса прав и ответственности.
   Дьяков в разговор не вмешивался, чтобы не упустить главного – вовремя подлить в опустевшие рюмки.
   – Что молчишь, Александр Игоревич? – спросил Костин. – Ты же депутатов лучше нас знаешь. Мне говорили, ты у них как мамка: в гостиницу устроишь, с билетами поможешь и даже дефицитом некоторых побалуешь.
   – Балую, Леонид Геннадьевич, исполняя вашу директиву по «цыпленку, который хочет жить». А молчу по причине единогласия. Но если желаете знать мое мнение, я бы к вашим двум причинам добавил еще одну. Раньше, не будем лукавить, депутатов не выбирали, а назначали. Фактически они были подчиненными исполкома. Поэтому сидели, поджав хвост, и делали все, что велят. Сегодня этого нет. Депутату нельзя приказать, его надо уважить и ублажить. Каждого. Персонально. Если запахло жареным, скажем, у медиков, то начальники финансового управления и облздрава должны отловить где-нибудь в курилке «своего», нужного депутата и шепнуть: «Петя, я знаю, что в этом году в бюджете мы здравоохранение обидели рублем, но личная просьба: не возникай сегодня при обсуждении. И клянусь партбилетом, что на следующий год мы твои раны залижем». Но исполкомовские привыкли, что они «большие шишки», а депутаты так, мелочь, семечки. А они семечками быть не желают и показывают характер даже тогда, когда и делить нечего. Надо поговорить с Ковтуном, чтобы вместе, как учил товарищ Сталин, поработать над сплочением наших расшатанных рядов.
   – А если конкретнее? – поинтересовался Костин.
   – Ничто так не сплачивает массы, как совместное творчество и коллективная выпивка. Давайте декабрьскую сессию назначим на двадцать первое. Проведем ее за один день. А двадцать второго – в пятницу, ближе к Новому году, организуем выездной депутатский семинар. Иначе – застолье. С легким употреблением алкоголя. Учеба, обмен мнениями – не более трех часов.
   А дальше: да здравствует дружба и пожелание взаимных успехов в наступающем году. Состав: две сотни наших, два или три десятка исполкомовских во главе с Ковтуном, столько же спонсоров. Чтобы те же депутаты не зашумели, что пропиваем бюджетные деньги.

   Вечером седьмого декабря, ровно за две недели до семинара, заместитель председателя облисполкома Юрий Брюллов наконец-то выкроил время, чтобы внимательно посмотреть нормативные материалы по защите окружающей среды. В проблемы экологии Юрий Владимирович раньше никогда не вникал. Пришлось ликвидировать собственную безграмотность.
   Постижение законодательства шло к завершению, когда замигала лампочка на прямом телефоне с надписью «Ковтун». Брюллов взял трубку.
   – Вы еще на вахте?
   – Уже закругляюсь.
   – Загляните ко мне минут на десять.
   Зайдя в кабинет председателя, Брюллов обнаружил его сидящим за длинным столом для заседаний с «главным депутатом» Костиным.
   – Присаживайтесь, – пригласил Ковтун и без раскачки приступил к постановке задачи:
   – Наши коллеги из Совета решили провести предновогодний семинар. Один из двух докладов наш. Мы пришли к общему знаменателю, что доклад должен быть посвящен экономическим реформам. Предварительное название: «Перестройка и реформирование экономики». Соответственно, докладчик – Брюллов.
   – Митрофан Андреевич, я не отказываюсь. Но кое-что меня смущает. Думаю, что депутатов в первую очередь интересует не туманное рыночное будущее, а чем уже сегодня кормить народ. А это не моя епархия, а облплана и финансового управления. Я, отвечая на такие вопросы, могу что-нибудь не то ляпнуть.
   – Мы, Юрий Владимирович, это учли. Вести семинар мы будем на пару с Леонидом Геннадьевичем. Если народ проявит любопытство не по теме, постараемся вернуть разговор в русло или, на худой конец, я вас подстрахую и отвечу сам. С туманностью рыночного будущего я с вами согласен. Но тем важнее депутатам, да и исполкомовским, узнать, что нас ожидает, к чему следует готовиться.
   – Вы думаете, что у меня в этом полная ясность? Предполагаю, что ее нет и у Рыжкова [43 - Н. И. Рыжков – председатель правительства.]. Но это я так, в порядке лирического отступления. А по существу, прошу тему сформулировать менее пафосно. Например: «Экономика: от плана к рынку».
   На этом и поладили.
   Брюллов вышел, плотно закрыв за собой дверь кабинета.
   – Митрофан Андреевич, не жалеешь, что профессора взял в заместители?
   – Нет, наоборот, спасибо Ячменеву, что подсказал. Тем более что он тащит тяжкую ношу, которая не числится в перечне его обязанностей.
   – Какую, если не секрет?
   – Я называю ее «бронежилетом». Из девяти членов исполкома, включая меня, он единственный не является выходцем из партийного аппарата. Сегодня в глазах большинства высокий партийный чин в прошлом – пятно. У Брюллова биография чистая: производственник, да еще и профессор. Сейчас недели не проходит без митингов и акций протеста. Почему не сносим бараки, не отовариваем талоны, не платим пособия чернобыльцам? Почему загрязняем Каму? На эти сборища надо выходить, отвечать на вопросы, снимать напряжение. Признаюсь только тебе: я раз попробовал сказать правду про бараки – чуть не побили. Хорошо, что поехал вместе с Брюлловым. Он аккуратно вступил в разговор, сам стал спрашивать, что важнее и срочнее: снос этих двух бараков или газификация всей улицы? Как раз в это время там траншею копали. Народ успокоился, стал слушать, предлагать варианты. Даже в гости пригласили. Не прошло десяти дней, как народ собрался на митинг против строительства атомной станции. Тут он сам вызвался, мол, это ближе к его функционалу. После этого я его попросил, чтобы он взял эту защитную обузу на себя. Он согласился. Пока, говорит, есть кредит доверия.
   – Еще один вопрос. Чисто из любопытства. Я обратил внимание: ко всем остальным заместителям обращаешься на «ты», а к Брюллову на «вы».
   – А это чисто профессорское, – улыбнулся Ковтун. – На первой оперативке, когда все мы впервые оказались за одним столом, я к нему обращаюсь: «Юрий Владимирович, ты не возражаешь, если чекистов по вопросам внешнеэкономической деятельности я прямо на тебя замкну?». А он мне отвечает: «Ради Бога, Митрофан Андреевич, если тебе (явно с ударением) так удобнее». Я намек понял.
   Самым подходящим местом для проведения семинара определили Дом отдыха «Мотора». Всего-то двадцать верст от города, в сосновом бору, с отличным обеденным залом на триста человек. Хотя в Доме отдыха имелся кинозал, приспособленный под концерты и официальные собрания и заседания, деловую часть мероприятия тоже провели в застольном режиме. Для уюта. За председательским столом расположились Костин и Ковтун. Чтобы не создавать еще один повод для конфликта, первого секретаря обкома КПСС Трофимова решили не приглашать. За спиной двух председателей сидел Дьяков. Сегодня именно он был и режиссером, и дирижером мероприятия.
   Костину и Ковтуну хватило десяти минут для приветствия и постановки задач. С получасовыми докладами «Парламентская перестройка» и «Экономика: от плана к рынку» выступили Панин и Брюллов.
   Еще один час запланировали на обсуждение докладов. Заблаговременно подготовили по два выступающих по каждой теме. Вся четверка ответственно уложилась в регламент по десять минут. Последний выступающий уже закруглялся, когда из кухни повеяло чем-то очень аппетитным. Как по мановению волшебной палочки, три поднятых руки, сигнализирующие, что их владельцы горят желанием задать вопрос или высказаться в прениях, мгновенно опустились. Из-за стола, стоящего напротив председательского, возникла двухметровая кряжистая фигура депутата, главы самого северного района области Александра Ершова.
   – Можно по ведению? Первое. Оба доклада и выступления по ним мне понравились и очень заинтересовали. Но столы накрыты, а жевать, тем более выпивать во время выступлений неприлично. Учитывая, что завтракали мы в семь, да еще тряслись в дороге, предлагаю дальнейшее обсуждение докладов провести в форме тостов и алаверды. Прошу мое предложение поставить на голосование.
   Через сорок семь секунд, впервые в истории Камского Совета народных депутатов первого созыва, было зафиксировано единогласное голосование.
   К третьему часу общения семинар изжил себя и плавно трансформировался в банкет. Костин подозвал Дьякова, поблагодарил «за отличную организацию» и попросил сопровождать его и Ковтуна при обходе гостей:
   – Мы же треть депутатов в лицо не знаем, а ты у них «свой парень».
   – С удовольствием, Леонид Геннадьевич.
   Высокое руководство, сопровождаемое Дьяковым, двинулось в массы. Так получилось, что к столу, за которым сидел Скачко, они подошли в самом конце.
   – Владислав Скачко – депутат от шестого городского округа. Совсем молодой, но успешный кооператор. Подчеркиваю – спонсор нашего семинара.
   – А вот с депутатом Скачко меня знакомить не надо, – улыбнулся Ковтун, пожимая Владу руку. – Один из немногих, кто не только просит, но и сам дает. Я вам очень благодарен. Не подвели. Сахар в обмен на металл закупили быстро. Нам его хватило на четыре района. Если бы все депутаты так сотрудничали с исполкомом, мы бы горы своротили!
   Дьяков и Влад чуть заметно перемигнулись.
   После избрания Влада депутатом и нового назначения Дьякова они встречались не реже чем раз в неделю. Встречи были не только взаимно интересными, но и полезными. Выгоднейший контракт на поставку области сахара в обмен на металл Влад получил только благодаря протекции Дьякова. Но и он не оставался в долгу, постоянно оказывая своему многолетнему наставнику небольшие, но приятные знаки внимания. То что-нибудь из импорта, а то и деньгами. Но главным в их сотрудничестве было другое.
   Когда вновь избранные депутаты впервые собрались на первую сессию Совета, среди них Влад насчитал двенадцать клиентов его сервиса, которым он лично оказывал какие-то услуги. Эта информация обнаружилась в период, когда главной задачей Дьякова как руководителя аппарата было заполнить пустые клеточки на листе ватмана с надписью «Структура Камского Совета народных депутатов» конкретными фамилиями, распределить депутатов по комитетам, выбрать руководство. И сделать все это требовалось без скрипа и топота.
   Для Дьякова получить в этот момент дюжину готовеньких, неформально объединенных депутатов было ценнейшим подарком. По его просьбе Влад дружески советовал своим новым коллегам, но старым знакомым, претендовать на одни роли и оставить без внимания другие. Уговаривал поддержать хороших и, естественно, полезных людей и тормознуть некоторых ретивых.
   В порядке взаимовыгодного обмена Дьяков знакомил молодого депутата с нужными людьми. В первую очередь, из аппарата областного исполкома. С теми, кто не принимает решений, но готовит их для вышестоящего руководства. В том числе и решения, способствующие его «Панельке» получить льготный кредит, выбрать выгодный таможенный тариф, снять в аренду для магазина здание на бойком месте.
   Очень быстро новые знакомые убеждались, что чувство благодарности у молодого депутата развито не по годам. Ценное для себя открытие сделал и Влад: самым выгодным инвестиционным проектом девяностого года оказалось его спонтанно возникшее депутатство.
   Закончив отвечать на вопросы, Брюллов направился к столикам, за которыми расположились его сослуживцы по облисполкому, но был перехвачен Морозовским.
   – Юра! Мой кабельный шеф поручил мне с Ирой представлять нашу фирму в качестве спонсора. Приглашаем тебя пообщаться с этой не худшей частью нашего народа в неформальной обстановке. И еще, государственный ты мой, Ирина намекнула, что неправильно поймет, если ты в ее присутствии пойдешь в свободное плавание.
   Спонсоры сдвинули четыре стола квадратом, уважительно налили докладчику и продолжили с ним выяснение жгучей проблемы: дальше в рынке будет лучше или страшней?
   Минут через двадцать к нему подошел Атаманов. Мэр обнял Брюллова:
   – Владимирович, с удачным дебютом!
   – Спасибо, Николай Петрович. Хорошо, что хоть здесь пересеклись.
   – У меня к тебе просьба: подсядь к нашему столику, просвети немного моих городских депутатов. Я, сидя с ними, прислушался, о чем же они беседуют. О социальных программах? О налогах? Фигушки! Они вспоминали победы советского хоккея в эпоху Тарасова. Разверни их лицом к современности.
   Строгости последней антиалкогольной кампании остались позади. Спиртной допинг даже в малом количестве позитивно повлиял на сближение докладчика с аудиторией. Брюллов мягко и доходчиво критиковал нереальность «пятисот дней» Явлинского [44 - Григорий Явлинский предлагал программу экономических реформ.], разъяснял общую пользу, но индивидуальную опасность конкуренции, делился своим прогнозом на развитие экономических связей области с заграницей.
   Речь текла как жидкая сталь, ровно, густо, излучая свои тысячу шестьсот градусов по Цельсию. Водка, конечно, влияла на «температуру стали», но она была не основным средством подогрева. Брюллова возбуждало внимание к тому, что он рассказывает, со стороны самых разных, но одинаково состоявшихся людей. Их интерес к нему не только как к «старшему по званию», но и как к профессионалу, к личности. Да и сосредоточенный взгляд одной миловидной слуги народа добавил свой десяток градусов.
   Он даже ощутил себя воздушным шаром, который медленно поднимается в воздух, подогреваемый теплом сразу нескольких горелок. Но секундой позднее перехватил чуть ироничный взгляд жены и сразу вспомнил ее фирменное: «Не суетись под клиентом». Сразу же включив воображаемый выпускной клапан, Брюллов спустился с небес на землю.
   Но главным клапаном, через который периодически со свистом вытекал позитив от новой работы, было явное несоответствие его высокого статуса вице-премьера правительства крупного промышленного региона с финансово-материальным обеспечением высокого звания. Все коллеги Брюллова по облисполкому были не только при деле, но и при ресурсах.
   Председателю непосредственно было подчинено финансовое управление с его «карманными деньгами» – резервным фондом. Другим заместителям председателя были подконтрольны приличные деньги и фонды на «социалку», строительство, транспорт, связь, энергетику. И только он со своей новорожденной рыночной экономикой был обладателем лишь умных слов и приятных мечтаний. Пока их хватало лишь на то, чтобы объяснять проблемы, но не избавляться от них.
   Однажды в этой связи в памяти Брюллова всплыл эпизод из шестидесятых, который случился в первый год его работы в УМЦ. По дороге на работу он встретил пожилого бригадира литейщиков по фамилии Воскрекасенко. Вместе через проходную они вышли на небольшую площадь, по краям которой алели стенды с патриотическими лозунгами и итогами социалистического соревнования. На свеженьком плакате красовалась надпись: «Поздравляем бригаду И. Воскрекасенко с выполнением квартального плана на 124 %!». Юрий приобнял бригадира:
   – Поздравляю, Иван.
   – Что тут поздравлять: чести много, денег – х…!

Брюллов, Морозовский, Скачко. Май 1991

   Годовщину пребывания во власти Юрий Брюллов решил отметить без лишнего шума, по-семейному. Тем более что отец предложил совместить майские праздники со «слетом юных пенсионеров», пригласив из Москвы тестя и тещу. «Юных» дополнили друзьями: четой Морозовских и Варей Дьяковой, приехавшей из Москвы проведать родителей и семью брата.
   Что греха таить, никогда не склонному к чинопочитанию хирургу Брюллову очень захотелось похвастаться перед пусть и отставным, но генералом Шпагиным успехами сына. Его черной «Волгой» с начальственным номером. Частым упоминанием фамилии Брюллов на страницах областных газет и его регулярным присутствием на экранах телевизоров.
   Встречать гостей в аэропорт поехал сам зампред. В машине тесть сразу же обратил внимание на телефонный аппарат спецсвязи, расположенный между передними сиденьями.
   – «Роса»? – понимающе спросил он водителя.
   – Она самая.
   – Хорошая штука! Мы ее использовали как резервную.
   – Хорошая-то хорошая, да половину багажника, зараза, занимает.
   – Юра, а можно я Прагу наберу? – спросил тесть. – У меня там дружок – военный атташе. Не беспокойся, я порядок знаю, лишнего не сболтну.
   – Володя, позволим высказаться генералу? – обратился Брюллов к водителю.
   – Если не генералу, так кому еще позволять? Разве что маршалу? Так они в наших лесах не водятся, – правильно оценил ситуацию водитель, передавая трубку Шпаги ну.
   – Код какой у вас?
   – «Камск, ноль восьмой».
   Прага откликнулась не мешкая.
   – Кузмич! – важно изрек генерал. – Это Шпагин. Не удивляйся, что я по «Росе». Мы с боевой подругой на тройку дней выехали расслабиться в хозяйство Разумовского. В продолжение нашего вчерашнего разговора. Деталями сюжета, которым ты интересуешься, владеет наш венгерский коллега… Он самый. Ты его спроси. Если неловко, можешь сослаться на меня. Еще раз с праздником.
   Шпагин вальяжно протянул трубку водителю, тот почтительно потянулся за ней, но всю обедню испортила генеральша. Без малейшего почтения она припечатала:
   – Старый хвастун!
   Зато дома деды взяли реванш, начав разведку боем за час до прихода гостей. За это время содержимое бутылки «Столичной» уменьшилось наполовину, а боевой дух ветеранов войны и труда поднялся на досягаемую, но почтенную высоту. Что не могло не сказаться на содержании и форме тоста, который произнес старший Брюллов, напутствуя сына и далее следовать курсу реформ:
   – Юрик, как медик я раньше других заметил, что наша страна и особенно ее экономика страдают тяжким недугом. Сегодня это поняли все. В том числе и наши руководители, которые все же отважились ее лечить. Горжусь, что в нашей области руководить этим трудным, но ответственным врачеванием доверили именно тебе! Запомни: на планете Земля имеется только одна специальность, в которой «делать через жопу» означает – «делать великолепно». Это могут подтвердить тысячи моих пациентов. Но мой профессиональный взгляд уролога говорит, что многие твои коллеги, в том числе очень высокого ранга, не понимают физиологию и психологию вашего пациента – экономики. И опять пытаются лечить ее через задний проход, хотя она уже семьдесят лет больна на голову. Сын, я желаю тебе правильно и эффективно лечить самому, и не позволять невежественным костоломам губить нашего общего дорогого пациента – советскую экономику. Ура!
   Задора ветеранов хватило часа на полтора, после чего генерал запросил для них увольнительную: вздремнуть «для пополнения живой силы и техники».
   Перерывом, чтобы удрать, воспользовалась и Динка, до этого нервно посматривавшая на часики. Осталось лишь среднее поколение. После обмена парой свежих анекдотов, никуда не денешься, заговорили о работе.
   – Варя, мне Ирка сказала, что ты на своей экспертной стезе осваиваешь новое направление. Я имею в виду биржевое. Это так?
   – Сначала занялась, чтобы примитивно заработать. На эту тематику вдруг возник ажиотажный спрос. А теперь увлеклась.
   – Тогда общая просьба – поделись впечатлениями. Мы ежедневно и болезненно ощущаем, что госснабовская система снабжения «плохеет». Но ничего надежного взамен ее до сих пор не просматривалось. Сейчас на горизонте появился силуэт корабля под названием «Биржа». Что из себя этот пароход представляет? Стоит ли на него тратить время и нервы? В области человек пять-шесть что-то в этом духе затевают. Боюсь, что в такой толкучке, кроме вреда, мы ничего не получим. Я сразу после праздников собираюсь потолковать об этом с руководством предприятий. Варя, может быть, ты подскажешь?
   – Биржи, созданные в Москве, недалеко ушли от той, что Фима построил в свое время у нас. Все они товарно-сырьевые. Разница лишь в том, что ваша старая была полулегальной, занимавшейся лишь официально оформленными излишками. А сейчас все, что тебе негоже, милости просим, на продажу. И с ценами больше свободы. С капиталистическими фондовыми, финансовыми, валютными биржами все эти самоделки ничего общего не имеют. Те создавались веками. Чтобы они прижились у нас, необходима радикальная реформа финансов, ценообразования, обмена валюты. И все же товарные биржи могут быть сейчас полезны, при условии, что их будет немного. Максимум по одной на крупный регион. От нескольких в одном регионе только вред – будут путаться друг у друга под ногами.
   – Фима, – обратился Брюллов к Морозовскому. – Ты свою Биржу построил не благодаря, а вопреки начальству. Жила и процветала она не один год. Случайно так не бывает. Ни у кого другого на Урале подобного опыта нет. От лица новой власти слезно прошу: подумай, как запустить снова этот проект на современной основе. Чтобы в Камске была биржа, одна-единственная, но солидная, жизненно необходимая. По уму ее следовало бы создать на основе областного Госснаба. Но мы все знаем цену этим ребятам, способным завалить любое дело. Может, объединимся на основе твоего кабельного завода, как когда-то вокруг бытового обслуживания? Или придумаем иной вариант?
   – Юра, когда ты нас собираешь обсудить эту тему?
   – В следующую среду.
   – Хорошо. Я свои соображения подготовлю, а дальше, руководящий ты наш, веди народ к очередному светлому будущему.
   – Варюша, – Брюллов повернулся к Дьяковой. – И к тебе просьба: выступи содокладчиком. Повтори то, что нам сейчас рассказала. Мы официально пригласим, все, что положено, оплатим…
   В приглашении, которое получил каждый участник совещания, учреждение, которое предлагалось создать, было названо «Биржа материально-технических ресурсов» (МТР). Из шестнадцати приглашенных одиннадцать были руководителями предприятий промышленности, строительства, транспорта, сельского хозяйства. Четверо принадлежали к экспертному сообществу. Представлять депутатский корпус руководитель аппарата областного Совета Дьяков попросил члена комитета по экономике Владислава Скачко.
   Совещание Брюллов начал с вопроса: имеются ли среди его участников те, кто пользовался услугами «старой» Биржи? В ответ поднялось пять рук.
   – Уже неплохо. Есть кому не только заглянуть в будущее, но и оценить прошлое. Я пригласил принять участие в нашем совещании лиц, имеющих право на принятие решения. Руководителей не мелких лавочек, а крупнейших организаций своих отраслей. Если таким составом мы решим, что игра стоит свеч, и объединимся, то за нами пойдет вся область. Да и соседи подтянутся. Если нет, то кустарные попытки создать что-то подобное вряд ли увенчаются успехом. У нас два докладчика. Ефим Маркович Морозовский – заместитель директора Кабельного завода и один из основателей «старой» Биржи. От него хотелось бы услышать, какой должна быть современная Камская биржа. Не полулегальная, а мощная визитная карточка экономики нашей области. Варвару Васильевну Дьякову многие из вас тоже знают по консультациям и экспертизам, которые она проводила на предприятиях. Последние годы она работает в Москве. Ее содоклад посвящен соответствию наших условий современному уровню развития мирового биржевого дела.
   Морозовский был предельно конкретен в своих предложениях:
   – Биржа МТР должна быть создана на паях организациями-учредителями. Она обязана быть автономной, «ни при ком», а ее управляющий – лицом нейтральным, подотчетным только коллективному учредителю. Я вижу назначение Биржи МТР в том, что это будет общая для всей области площадка купли-продажи материальных ресурсов и их обмена, оснащенная всем необходимым, удобная и выгодная для клиентуры. Ее учредителями, на мой взгляд, должны быть только деловые лидеры. Материально-технические и организационные возможности учредителей позволят оказывать услуги не только в форме документов, но и обеспечить выполнение заказов «под ключ». Включая сортировку, оценку, складирование, транспорт, таможенное оформление. И главное, что все это не бесплатно, но по-божески.
   Последний тезис вызвал не очень бурные, но аплодисменты.
   Дьякова постаралась быть столь же лаконичной. Половину своего выступления она уделила истории создания и развития бирж, описала, как выглядят они сегодня. Вторая половина содержала ответ на вопрос, насколько это монументальное строение капитализма вписывается в современный, пока еще планово-советский, пейзаж:
   – Пока мы находимся лишь в начале пути между плановой и рыночной экономикой, – особо отметила она. – На этом этапе жизнеспособна лишь товарная биржа. С развитием рынка региональная товарная биржа отойдет на второй план или будет поглощена фондовой, финансовой, отраслевыми.
   Брюллов включил председательский микрофон.
   – Коллеги! Чтобы не ходить вокруг да около, предлагаю обсуждение докладов провести в режиме, близком к голосованию. Дружно отвечаем на вопрос: я и моя фирма за создание биржи МТР или нет. Если «за», то отвечаем на следующий вопрос: я полностью согласен с предложениями Морозовского или предлагаю их чем-то дополнить, что-то исключить. Если большинство окажется «против», то эту затею отложим до лучших времен.
   Три первых выступающих единодушно поддержали «предложение товарища Морозовского». Четвертый предложил не изобретать велосипед, а создать в Камске филиал одной из московских бирж, «той, что покруче».
   – Можно мне пару слов? – привстал депутат Скачко. – Я хочу выступить не как депутат, представитель областного Совета, а как предприниматель и руководитель фирмы, которая пытается идти в ногу с тем новым, что появляется в нашей экономике. И не только у нас, но и у братьев-демократов: чехов, венгров, поляков. Меня что удивило? И докладчики, и выступающие утверждают, что товарная биржа – это ненадолго. Но создавать новую рыночную площадку собираются именно с нее, с МТР. А все остальное додумаем позднее. Когда хорошему, но не очень богатому хозяину необходимо построить мост на четыре полосы движения, а денег у него только на две, он кровь из носу, но опоры заливает исходя из расчета на четыре полосы. А мы, точно зная, что мост скоро понадобится расширять, собираемся построить один, а потом рядом с ним сооружать еще один, неизвестно какой. Общая для всего областного бизнеса рыночная площадка – это здорово. Но создавая ее, мы должны не бежать вслед за развитием рынка в стране, а работать на опережение.
   Прежде чем продолжить, Владислав прошелся взглядом по участникам совещания, пытаясь определить: в масть или мимо?
   – Следуя стилю выступления Ефима Марковича, предлагаю принять один к одному его идеи: об учредителях площадки, управляющем, их независимости, автономии. Обращаю внимание, что я сознательно ухожу от термина «биржа». Уже на стадии создания, в структуре «площадки» кроме направления МТР должны присутствовать, пусть в зачаточном состоянии, новые рыночные институты. Кредитно-финансовые, приватизационные, инвестиционные, экспортно-импортные. И не в прекрасном будущем, а «на берегу». Не исключаю, что о чем-то не вспомнил. Последнее. Чтобы не связывать себе руки старым наследством и повысить универсальность площадки, предлагаю назвать ее Группой. Например, «КамфинГРУПП», или еще короче – «КамФГ».
   Не успел Влад закончить, как посыпались вопросы. Брюллов не стал даже напоминать, что Скачко не докладчик, а выступающий. Терзали его около часа. Порой вопросы перерастали в спор. Будет ли предполагаемая «КамФГ» инвестором, кредитором, не только посредником, но и самостоятельным игроком?
   Брюллов взглянул на часы:
   – Мы созрели, чтобы перейти к предложениям?
   Негромкий, но одобрительный гул просигналил, что голосовать не нужно.
   Первым неспешно поднялся с места аксакал снабженческого сообщества, заместитель генерального директора «Мотора» по общим вопросам – Санкин.
   – В мои годы не тянет устраивать революции и ставить эксперименты на живых людях, ибо от резких движений можно остаться без брюк. Но еще больше не устраивает смотреть, что поезд уже уходит, а ты вместо того, чтобы вскочить на ступеньку, неспешно размышляешь, стоит ехать или нет. Коллеги порадовали, что ехать надо. Только Ефим предлагает капитально, не торопясь, в вагоне СВ, а Владислав – пробежаться впереди паровоза. Мой вывод может показаться странным, но сейчас такое дурное время, что Владислав прав. Потом некуда будет ехать. На станции назначения пить горилку под сало будут уже не наши люди. Бывают изделия, которые придумает один, а в серию лучше запустит другой. У нас намечается изделие штучное, которое должен до ума доводить сам конструктор. Поэтому я предлагаю вопрос, который поставил товарищ зампред, рассматривать в одном пакете с другим, в повестке дня отсутствующим: кто этот крест на себе потащит? Если решим восстанавливать Биржу, то, Ефим, бросай все дела и подставляй свою спину. Если строим Группу, это придется делать Владиславу. Оба бойцы проверенные. Фима надежен, как паровой утюг. А Владислава помню еще Поршнем. Закаленным и прочным. Поэтому трудность выбора не в них, а в сути дела. Давайте определяться.
   Сразу определиться не получилось. Мнения разделились примерно пополам. Становилось ясно, что для многих выбор варианта «площадки» зависит от отношения к его автору.
   Для Брюллова предложение Скачко и поддержка его Санкиным оказались неожиданными. В своих пристрастиях он определился сразу, но решил со своим властным ресурсом в дискуссию не встревать: вдруг еще что-то выпорхнет интересное? Только когда спор пошел по третьему кругу, он вмешался:
   – Коллеги, думаю, пора поставить точку. Давайте воспользуемся депутатским инструментом: рейтинговым голосованием. Голосуют только потенциальные учредители. С экспертами потом мы потолкуем отдельно.
   Будущих учредителей получилось двенадцать. Пять поддержали Морозовского, шесть – Скачко. Один на вопрос: «Кто воздержался?», – простодушно ответил:
   – Я не воздержался, я в сомнениях.
   – При таком соотношении мнений не хотелось бы ставить точку, – подвел итог голосования Брюллов. – Дадим десять дней Морозовскому и Скачко для подготовки проекта учредительных документов. Если они не возражают, подключим к этому экспертов. Еще неделю возьмем на ознакомление возможных учредителей с документами, после чего собираем собрание, окончательно определяемся – и вперед. В свободное плавание. Нет возражений? Тогда до скорого свидания. Эксперты, поддерживаем контакты через моего помощника. Морозовского и Скачко прошу к концу дня ко мне зайти.
   – Вместе или по одному? – спросил Влад.
   – Можно и оптом, но уютнее в розницу…
   Впервые за много лет Брюллов видел Фиму, всегда наполненного оптимизмом, раздраженным.
   – Юра! Ты меня знаешь два десятка лет. Я когда-нибудь ходил с протянутой рукой? Мне нужны эти одолжения? Если эти пацаны, вместе с переростком Санкиным и с тобой за компанию, станут упрашивать меня вынести из мавзолея труп по имени Биржа и вдохнуть в него жизнь, то я еще подумаю. Но изображать из себя дурочку на кастинге – это не мое амплуа. Что молчишь, прогрессивный ты наш? Втравил старого Фиму в позорную авантюру и строишь из себя невинность?
   – Молчу в ожидании, когда ты охладишься. Виноват, я действительно поставил тебя в неловкое положение. Сам не ожидал экспромта, исполненного Владом.
   – Ты думаешь, это экспромт?
   – Естественно, нет. Пять к одному, что все, что он предложил, задумано им для собственной Панельки. Что-то он на ходу приспособил из сказанного тобой. Но до нашего совещания он собирался свою идею воплощать за свои, за кровные. А тут сообразил, а в этом ему не откажешь, что в рай можно въехать и на чужом инструменте. Да еще под общественным флагом.
   – Так ты не за его вариант?
   – А мне, как государеву человеку, они без разницы. Мне срочно нужно, чтобы в области был запущен надежный и не криминальный механизм продажи-покупки ресурсов. И твоя Биржа, и его Группа эту задачку решают. Влад, кстати, в этом на тебя сослался. Дальше, думаю, что года через два-три ваши дороги разойдутся. Функция региональной универсальной товарной биржи отомрет. Об этом Влад думает уже сегодня, а ты нет. Тут он у тебя выигрывает.
   – Значит, ты не будешь меня уговаривать биться до конца?
   – Не буду. Так же, как и отговаривать.
   – Тогда я нежно спущу это дело на тормозах.
   – Выбор на сто процентов за тобой. И еще раз – прости, что подставил.

   – Юрий Владимирович, я весь внимание, – от Влада полыхнуло сплошным позитивом. – Не нарушил ваши планы своей детской инициативой?
   – Что вы, Владислав Борисович. С увеличением числа вариантов выбор становится богаче. И это относится не только к прекрасному полу.
   Скачко предупреждающе поднял руку.
   – Мне, Юрий Владимирович, будет комфортнее, если вы меня будете называть по-старому – Влад и на «ты».
   – С большим бы удовольствием, но не могу. Должность у меня такая, что все время должен что-то делить, одним давать, другим отказывать. По несчастью, и вы оказались по ту сторону прилавка. Так вот, для понимания, одна история. После института я занимался внедрением новой техники. Кроме всего прочего, шеф поручил мне давать задания и закрывать наряды четырем слесарям по литейной оснастке. Снайперам в их профессии. Но, спасибо, предупредил, что моему предшественнику в процессе обмывания получки эти снайперы дважды били физиономию. Я деликатно поинтересовался у них: за что? Ответ гласил: за несправедливое распределение «выгодной» и «невыгодной» работы. И пока я работал на этой должности, распределяя задания и, следовательно, будущий заработок моих подопечных, старался изо всех сил показать одинаковое к каждому из них свое отношение.
   Брюллов остановился, но преподавательский рефлекс подсказал: надо пояснить.
   – Каким образом? Все без исключения делил в их присутствии, заставляя быть соучастниками этого не очень приятного процесса. Демонстрируя, что стараюсь все делать по-честному. После этого между собой они порой отношения и выясняли, но меня, салагу, чтили. Что мы из этого имеем? Обращение со всеми на «вы», а с одним на «ты» является предпосылкой к преференциям в отношении выделенного лица. Я не слишком заумно пояснил?
   – Нет, все понятно. Теоретически, Юрий Владимирович, вы рассуждаете правильно. Но, как говорят снайперы, которые стреляют, а не слесарничают, «без поправки на ветер». А под «ветром» я подразумеваю наличие в каждом человеке определенной порции не самых лучших качеств: зависти, корысти, гордыни. Человек, особенно воспитанный, с ними пытается бороться или запрятать подальше. Но они время от времени вылезают наружу. Я студентом, когда учили Маркса, впервые об этом задумался. Вроде бы классик предсказывал все логично, а получилось совсем не то. А потом сообразил, что он все это задумывал без поправки на живого, грешного человека. Вот и вашей логике кое-чего из этого меню не хватает. Тонкостей человеческих отношений, в частности. Симпатий или антипатий, лихости или трусости. И специфики капиталистического труда, малую долю которой я постиг. Теперь для меня его «звериный оскал» – это не абстрактное словосочетание из учебника по «Истории КПСС», а обязательное условие ведения моего собственного бизнеса. В полном соответствии со словами поэта: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели» [45 - Семен Гудзенко «Мое поколение».]. Если, принимая решение «по дележу», вы все это игнорируете, то одно из двух. Или вы догматик-марксист, во что я не верю. Или обманываете сами себя. Интерес у меня к победе в мирном соревновании с Морозовским чисто спортивный, как в дворовом футболе. Какие тут преференции?
   – Я вас, Владислав Борисович, успокою. К вашему сегодняшнему предложению у меня отношение ровное. Как минимум нейтральное. Я веду речь о наших взаимоотношениях в тот период, когда вы в чем-то зависите от меня. То, что они должны быть официальными, подтверждает ваша фраза о «чисто спортивном» интересе. Насколько я разбираюсь в урологии, биржа является нейтральной, малодоходной площадкой. Бизнес-сервис в интересах огромной клиентуры. По советским меркам рентабельности – скромный колхоз. Я как государственный служащий стараюсь обеспечить моей клиентуре необходимую ей услугу и от имени государства эту малую доходность пытаюсь компенсировать, решая организационные вопросы, привлекая деньги учредителей. То, что задумали вы, это высокодоходный производственно-финансовый холдинг. По потенциалу доходности – советский трест ресторанов и кафе. Под крылом государства он становится вне конкуренции. К тому же «колхоз» будет коллективной собственностью учредителей, а холдинг-группа – лично вашей. Я не прав?
   – Не совсем лично, а с несколькими надежными партнерами. Дальше не продолжаю, понимая, что это противоречит сформулированной вами идеологии.
   – Благодарю за понимание и откровенность, Владислав Борисович, одно пояснение к моему, как модно сейчас говорить, менталитету. С прицелом на будущее. В один прекрасный момент, когда я отойду от дележа «вкусного и выгодного», мы вместе выйдем из этого здания, и тогда я скажу: «Что-то, Влад, давно мы с тобой под хорошее вино не вели приятных разговоров „за жизнь“. Пора ликвидировать это упущение…».
   В собрании учредителей приняли участие уже девятнадцать организаций. Морозовский заявил, что к своему первому выступлению ему добавить нечего. Зато Скачко сорок минут рассказывал о четырех направлениях развития «КамФГ»: товарно-сырьевом, производственном, инвестиционном, кредитном.
   За учреждение Группы проголосовало четырнадцать участников собрания. Все они заявили о своей готовности выступить в роли соучредителей. Управляющим был избран Владислав Скачко.

Атаманов, Брюллов, Дьяков. 19–22 августа 1991

   В восемь утра девятнадцатого августа заместитель председателя Камского облисполкома Брюллов, закончив завтрак, собирался совершить свой обычный пеший марш-бросок до рабочего места. Он уже взялся за ручку двери, как раздалась трель стоящего в коридоре на тумбочке телефона.
   Дежурный по исполкому, которого все называли «ночной председатель», сообщил, что им получен и доложен председателю текст обращения, переданного по всесоюзному радио на Дальний Восток. В обращении говорится, что президент СССР Горбачев недееспособен и вся власть переходит к специально созданному комитету. Выслушав сообщение, Ковтун распорядился всем заместителям через час быть у него.
   Малый зал заседаний постепенно заполнялся людьми. Кроме заместителей Ковтун пригласил председателя областного Совета Костина, городского голову Атаманова и четырех «областных» генералов, возглавляющих военный комиссариат, МВД, КГБ и прокуратуру.
   Их дополняли «добровольцы» – начальники гражданской обороны, отраслевых управлений исполкома, пятерка депутатов всех мастей, Дьяков и даже председатель областного отделения Центрального банка.
   Ровно в половине десятого командирское место занял Ковтун. Его взгляд автоматной очередью прошелся по разместившимся вдоль длинного стола присутствующим и остановился на секретаре облисполкома Полуянове.
   – Андрей Николаевич, я приглашал только руководителя Совета, своих заместителей и силовиков. Если не ошибаюсь, пятнадцать человек. А здесь какой-то Великий Хурал.
   – Митрофан Андреевич, люди узнали про обращение Комитета и пришли. Посторонних здесь нет. Я проверил. Все, кроме депутатов, имеют прямое отношение к ликвидации чрезвычайных происшествий.
   – Хорошо. Но для столь широкого круга у меня пока нет достаточной информации. Могу лишь сказать, что сначала по неофициальным каналам, а десять минут назад из секретариата президента СССР получено обращение, что по состоянию здоровья Михаил Сергеевич не может исполнять свои обязанности. Эти функции возложены на вице-президента Янаева и Государственный комитет по чрезвычайному положению – ГКЧП. Хотя в Москву введены войска, на данный момент, как я понимаю, ничего чрезвычайного не прорезалось. Ни происшествий, ни ситуаций, ни положения. Меры эти профилактические. Здоровье у каждого может пошатнуться. Но если слово «чрезвычайное» прозвучало, считаю необходимым на него правильно, с упреждением реагировать. А именно, тщательно проверить: все ли в «хозяйстве» каждого из нас в порядке, нет ли сбоев или тревожных симптомов. И быть готовым к антикризисным действиям. Союзные и республиканские депутаты присутствуют?
   Поднялись две руки…

   На камском политическом небосклоне начала девяностых годов Борис Дерягин был звездой. Яркой и нетипичной.
   В восемьдесят девятом, неожиданно для многих и чуть-чуть для себя, мало кому известный инженер моторного завода выиграл на первых в Советском Союзе относительно свободных выборах. В нем всего оказалось в меру.
   Интересный внешне, но не броский. Не юнец, но и не ветеран. Простой, но не простецкий. Боец, но не задира. Добрый, но не добренький. Оратор, но не крикун. Энергичный, но не наглый.
   Перед избирателем он предстал как убежденный демократ. Тогда такие нравились. На съездах, в Верховном Совете он быстро стал членом Межрегиональной депутатской группы. Нет, не в одном ряду с ее «громкими именами» – Афанасьевым, Ельциным, Сахаровым, Собчаком, но заметным и… настоящим. В отличие от многих – не прилипалой и не карьеристом. Видно это было невооруженным глазом, что тоже вызывало симпатию.
   Однако местная элита отнеслась к нему с почтительной сдержанностью и «своим» не признала. Для нее он так и остался «человеком со стороны».
   Зато «своим в доску» был Руслан Хамчиев. Три пятилетки он возглавлял Солегорский титановый комбинат – один из лучших в области и в отрасли. С его цехами, мастерскими, лабораториями, жилым поселком, пансионатом, хоккейной командой мастеров. За тяжкий, но продуктивный труд Хамчиев был неоднократно отмечен. Областное руководство не раз представляло его к регалиям высшего уровня, но Москва «сортность» снижала: вместо республиканского депутатства – областное, вместо Героя Социалистического Труда – орден Трудового Красного Знамени. Подвела родословная. Родителями Хамчиева были ингуши, высланные во время войны.
   В Солегорске он был «царь, Бог и воинский начальник», и никакие «перестройки» не могли пошатнуть его авторитет. У себя дома на выборах, результат которых не зависел от партийных идеологов, Хамчиев был обречен на победу.
   Даже очень сильные люди, длительное время побеждая, начинают бронзоветь, теряя свежесть мысли и духа. Все это – не про Хамчиева. С годами он становился все более любознательным и азартным.
   На нелегкой директорской пашне Хамчиев не тяготился мелкими, традиционными для хозяйственного руководителя, заботами. Выбиванием дефицитных вагонов, материалов для строительства социальных объектов, качественного сырья, шефством над сельским хозяйством. Зато все больше его раздражало некомпетентное вмешательство разнообразного начальства в его работу.
   Один раз Хамчиева прорвало. Секретарь обкома по строительству, поставив ему очередную «ответственную задачу», спросил:
   – Я могу вам чем-то помочь?
   – Да. Если добьетесь, чтобы мне никто не передвигал ноги.
   Секретарь не остался в долгу, мгновенно перейдя на «ты».
   – Не много ли на себя берешь? Еще не таким обламывали рога.
   Через пару месяцев после этого эпизода заместитель министра включил Хамчиева в делегацию, которая вела переговоры об экспорте в Канаду титана.
   Одним из потенциальных импортеров оказалась фирма по производству автомобильных комплектующих (переводчик называл их «автокомпонентами»). Фирма была небольшая, но с мировым именем. С управляющим и собственником в одном лице.
   Неделя тесного общения с этим «лицом» породила в Хамчиеве огромную белую зависть и фантастическую, глубоко засекреченную мечту: поруководить бизнесом не в качестве мальчика на побегушках, а в качестве хозяина.
   И вдруг, откуда ни возьмись, перестройка, сквозняки политической и экономической свободы, незнакомое прежде слово «приватизация».
   «Черт подери, – подумал Хамчиев, – получается, хотя бы теоретически, что и в нашей стране „частная собственность на средства производства“ возможна. И держите меня крепче! Таким частным собственником могу быть я».
   С тех пор он не пропускал ни единой новости по этой теме. Благо что получение мандата союзного депутата этому способствовало. Очень медленно теоретический туман рассеивался, и начали проступать контуры чего-то реального.
   В феврале девяностого в кулуарах Верховного Совета Хамчиев познакомился с двумя консультантами – молодыми кандидатами экономических наук. Оба входили в группу, объединявшую московских и ленинградских экономистов. С начала восьмидесятых годов они, вначале по собственной инициативе, а позднее за академические и госплановские деньги, работали над планами реформирования советской экономики. Возглавляли группу тогда мало кому известные Егор Гайдар и Анатолий Чубайс.
   Теперь Хамчиев, приезжая в столицу, старался посидеть за круглым столом с продвинутой молодежью и не только послушать их планы и споры, но и вставить свое слово. Теоретики, не отличавшие шариковый подшипник от роликового, воспринимали его замечания с уважительным вниманием.
   Незаметно для себя не только по экономическим, но и политическим взглядам Хамчиев оказался гораздо ближе к реформаторам, чем к старым «братьям по партии», которые вились в Верховном Совете вокруг Лигачева [46 - Лидер консервативного крыла политбюро в годы перестройки.].
   – Приглашенных и вас, товарищи депутаты, я прошу перейти в мой кабинет, – объявил Ковтун. – А здесь размещаем штаб. Начальником штаба назначаю Полуянова. Всем остальным занять свои рабочие места, обеспечить полную готовность к действиям подчиненных не только в областном центре, но и в районах. В штаб обращаться лишь по конкретным вопросам и при возникновении нештатной ситуации.
   С каждым словом его монолог становился строже, из «штатского» превращался в «армейский».
   – Полуянов! Срочно организуй звонки в аппараты Горбачева, Ельцина, в правительство и Верховный Совет. Вопрос один: что нам ждать от них или не от них. Договорись о постоянной связи. Посади людей отслеживать все сообщения по радио и телевидению. Обработку и обобщение информации поручаю тебе и… – он на пару секунд задумался, – и главному нашему демократу Брюллову. Все, что заслуживает внимания, докладывай немедленно, в любое время дня и ночи. Вопросы есть? Если все всем ясно, приглашенные – ко мне. Остальные – по местам, согласно боевому расписанию.
   – Начнем второй раунд, – произнес Ковтун, когда все разместились за относительно небольшим столом для совещаний.
   – Леонид Геннадьевич, – обратился он к Костину. – Я полагаю, что в условиях чрезвычайного положения на смену лозунгу «Вся власть Советам!» приходит другой, основанный на единоначалии: «Командовать парадом буду я!». Не скажу, что мне этого очень хочется, но положение обязывает. У тебя нет возражений?
   – Возражений у меня нет, только не строй иллюзий, что ты будешь командовать депутатами. Я, с твоего позволения, покину ваше высокое собрание и буду у себя. В штабе меня будет представлять Дьяков. Если что, прибуду по первому сигналу.
   Костин встал, кивнул Ковтуну, присутствующим и не торопясь вышел из кабинета. Ковтун хитро улыбнулся:
   – Обиделся, а напрасно. Поехали дальше. У меня, братья по оружию, к вам всего один вопрос. Какими из себя эти ЧП могут быть? Какую подлянку нам ожидать? Товарищи генералы, у вас хоть какие-то предположения имеются?
   Военком, он же начальник гарнизона, встал, сумев при этом щелкнуть каблуками.
   – В Москву введены войска для профилактики ЧП. Нам приказано обеспечить готовность к пресечению. А что пресекать – пожары, наводнение или всплеск венерических заболеваний – не понял.
   Начальник управления внутренних дел тональность поддержал:
   – Я получил лишь тексты переданных по радио документов с сопроводиловкой, которую можно изложить тремя словами: «Следите за рекламой!».
   – А славные чекисты нам на этот вопрос не ответят?
   Начальник управления КГБ юмор не оценил:
   – Как я понимаю, стратегическая задача ГКЧП – противодействие распаду СССР. Наша главная задача – не допустить массовых беспорядков. Пока информации о конкретных потенциальных очагах беспорядков у нас на «земле» я не имею.
   – Можно, у меня вопрос генералу, – поднял руку Атаманов. – Что с Горбачевым? ГКЧП действует по его поручению или против него? У нас сейчас одно руководство или нам придется выбирать: кому подчиняться, а кого числить в «очагах беспорядков»?
   – Горбачев в Крыму в Форосе, болен. Согласно указу, обязанности президента выполняет вице-президент, член ГКЧП товарищ Янаев. Я, как человек в погонах, подчиняюсь председателю КГБ и члену ГКЧП товарищу Крючкову. Другого ответа у меня нет.
   – У меня почти тот же вопрос к прокурору, – поддержал Атаманова Брюллов. – Как этот Комитет вписывается в Конституцию, в законодательство о высших органах власти? Где слово союзного и республиканского Верховных Советов?
   – По нашим каналам я никакой дополнительной информации не получал. Какие-то мысли по этому поводу, конечно, имею, но вряд ли они вас удовлетворят.
   Ковтун задумался.
   – Только между нами. Мое мнение, что Михаил Сергеевич с перестройкой дров наломал лишку. И руль в руках держит не очень крепко. Помощь в наведении порядка ему не повредила бы. Поэтому я за то, чтобы следовать указаниям ГКЧП и не заниматься самодеятельностью. Тем более ничего противозаконного я не углядел.
   – Может, на этом и закруглимся? – подал голос заместитель председателя по сельскому хозяйству. – У меня уборочная в разгаре, а я тут детективные истории слушаю.
   Коллеги, курирующие строительство и транспорт, его энергично поддержали.
   Брюллову, внимательно слушавшему дискуссию, стало как-то неудобно за своих соратников – областных командующих гражданской и военной службы. Оказалось, что не только ему.
   – Можно мне пару слов? – подал голос депутат Дерягин. – В пятом классе была у нас, поселковых пацанов, популярна бессмысленная вроде поговорка: «Война в Крыму, все в дыму, ни хрена не видно». Применительно к крымскому Форосу, она приобретает глубокий смысл. Товарищ генерал госбезопасности, боюсь, что действия ГКЧП не помощь, а государственный переворот. Активным участникам которого, уважаемые командиры и начальники, грозят если не «стенка», то нары. У меня две почти личные просьбы. К людям в погонах. Семь раз отмерьте, прежде чем один раз приказать расчехлить бронетехнику и тем более выдать боезапас. К каждому из присутствующих. Не удивлюсь, если через пару часов, когда люди придут в себя, под этими стенами будут стоять тысячи и не очень вежливо требовать от нас не финтить, а четко сказать: я за законную власть или за мятежников. И не только сказать, но и действовать. Секундомер запущен, время пошло и его не так много. Определяйтесь! И в первую очередь это следует сделать вам, Митрофан Андреевич.
   – А не делаете ли вы из мухи слона, товарищ Дерягин? – медленно, почти по слогам произнес Ковтун. – Я не собираюсь бежать впереди собственной тени и теоретизировать. Повторяю всем присутствующим: без паники, но и без расслабления прошу отслеживать ситуацию, быть в боевой готовности и того же потребовать от подчиненных. И докладывайте дежурному о своей дислокации. Товарищи Дерягин и Хамчиев! К вам особая, даже личная просьба. Насколько я в курсе, у вас свои каналы связи с Верховным Советом, с межрегиональной группой Ельцина и, не побоюсь этого слова, с местной оппозицией. Как видите, с вами я играю в открытую. Буду обязан, если ответите тем же. Давайте при всех обнаруженных резких телодвижениях будем сверять часы. Полуянов, дай коллегам номер моего прямого телефона.
   Дерягин в знак согласия кивнул.
   Хамчиев подошел к Ковтуну:
   – Я в Камске оказался случайно. Вчера вечером прилетел из Москвы. На девять тридцать записан к вам на прием. Собирался попросить нажать на министерство, чтобы не тянули с финансированием очистительных сооружений. Сразу после встречи собирался выехать в Солегорск, на комбинат. Мне надо срочно быть там, а еще на дорогу уйдет четыре часа. В окружении Ельцина у меня знакомые ребята есть, правда, только экономисты. Если что узнаю, немедленно вас наберу.
   – Хорошо, – кивнул ему Ковтун.
   С Дерягиным Брюллов был немного знаком. Во время избирательной кампании молодой кандидат в депутаты напросился к нему проконсультироваться по экономическим вопросам. Выходя из председательского кабинета, Брюллов легонько коснулся его локтя.
   – Борис Сергеевич, я, как определенный в штабные, хотел бы с вами скоординироваться. Если не возражаете, перетолкуем втроем с Полуяновым.
   – О чем речь, Юрий Владимирович.
   – На Дьякова у вас аллергии нет? Он всех депутатов знает и со всеми ладит.
   – Отлично. Только давайте соберемся минут через тридцать-сорок. Нужно созвониться с кем надо, узнать, что новенького.
   – У меня та же потребность. Даже необходимость!
   Когда у людей мозги повернуты в одну сторону, то и по сложным вопросам они могут быстро договориться.
   Полуянов со своими подчиненными взял на себя связь с городами и районами области и сбор всей информации. У Дьякова выбора не было. Его Костин назначил своим «оперуполномоченным» в штабе. В качестве бесплатного приложения он вызвался быть связным от областных депутатов. Аналогичную миссию взял на себя и Дерягин. Присмотр за директорским корпусом выпал на долю Брюллова.
   Все новости для обработки и обобщения разбили на три группы: «Центр» – властные структуры союзного и республиканского уровня; «Свои» – из областных городов и районов; «Соседи» – из областей, автономных и союзных республик. Первую и третью группы закрепили за командой Брюллова, «своих» – за полуяновскими.
   Для штаба установили круглосуточный режим работы. Учитывая, что у всех имеются и текущие дела, Полуянов и Брюллов договорились обобщение новостей и доклад шефу днем делать поочередно, через каждые три часа. А дежурство с 24.00 до 8.00, как обычно, возложили на «ночного председателя» и дежурного по штабу. Для притирки первые два часа решили поработать совместно.
   Не прошло и получаса после инструктажа исполнителей, как понеслось. Поставщиком главных новостей, как и ожидалось, оказался Центр. В журнале дежурного по штабу почти непрерывно появлялись новые записи:
   Центр. Войска заняли позиции в центре Москвы.
   Центр. Первые колонны протестующих демонстрантов вышли на Манежную площадь.
   Центр. Ельцин прибыл в Белый дом.
   Центр. Бронетехника выдвинулась к Белому дому.
   Центр. Организуется защита Белого дома.
   Центр. Танковый батальон переходит на сторону Белого дома.
   Центр. Ельцин с танка называет действия ГКЧП попыткой государственного переворота.
   Свои. У здания облисполкома скапливаются противники ГКЧП, звучат пока стихийные выступления.
   Свои. К зданию облисполкома с разных сторон идут пока небольшие колонны демонстрантов…
   Свои. В четырнадцати городах области проходят акции протеста.
   Свои. Дежурный городского управления МВД сообщает: усилено присутствие милиции в местах скопления протестующих. Продублирован приказ: «Не вмешиваться».
   Соседи. Ленинград. Мэр Собчак лично прибыл в штаб военного округа и убедил командование не вмешиваться.
   Примечание: по указанию Ю. В. Брюллова сообщение доведено до сведения начальника гарнизона.
   Свои. Площадь возле исполкома наполовину заполнена людьми.
   Брюллов вышел в коридор. Площадь отлично просматривалась из окна. Пока плотность толпы была небольшой. Люди кучковались группами по пятьдесят человек. Как ни странно, с высоты седьмого этажа они напомнили ему на удивление еще не забытую схему расположения атомов в молекуле метана: вокруг одного размахивающего руками «С» располагалось несколько внимающих ему «Н».
   «На вид спокойно, – подумал Брюллов, – но стоит появиться кислороду, и этот метанчик рванет. Как бомба – от одной искры».
   Он обернулся на шум шагов. По коридору быстро шел Дерягин:
   – Юрий Владимирович, я к вам. Как официальному представителю власти. Все это, – он кивнул в сторону площади, – пускаем на самотек, уткнувшись мордой в песок? Или все-таки вы обозначите свою позицию: «за», «против», «нейтралитет»? Будет ли техническая помощь организаторам митинга? Сейчас у них два мегафона да грязный ЗИЛ вместо трибуны.
   – Борис Сергеевич! Хотя бы меня не агитируйте! Вы же знаете мое мнение. Сейчас посмотрим, что появилось нового, и я иду к Ковтуну с предложением поддержать Ельцина. А вас прошу передать Дьякову нашу общую просьбу, чтобы он уговорил сделать то же самое своего обиженного босса. Пусть тот хотя бы покажется митингующим.
   За время отсутствия Брюллова записей в журнале дежурного прибавилось:
   Центр. Получен официальный Указ и. о. президента Янаева о введении чрезвычайного положения.
   Центр. Получен Указ президента РСФСР Ельцина за № 59, где действия ГКЧП названы попыткой государственного переворота.
   Свои. Камский обком профсоюза работников торговли выразил поддержку и. о. президента СССР Янаеву.
   Свои. Глава Камска Атаманов назвал создание ГКЧП незаконным и потребовал возвращения президента Горбачева.
   Соседи. Открылась внеочередная сессия Ленсовета, осуждающая ГКЧП.
   Свои. Совет ветеранов Индустриального района Камска выразил полную поддержку ГКЧП и потребовал привлечения Горбачева к ответственности.
   Соседи. Свердловск, Новосибирск, Тюмень. Проходят митинги, осуждающие ГКЧП.
   Свои. Березовский, Ласьвинск, Угольный, Вильвенск, Солегорск. Проходят митинги, осуждающие ГКЧП. Численность от 500 до 3 тыс. чел.
   Центр. Объявлено, что состоится пресс-конференция членов ГКЧП.
   Центр. Получен Указ Ельцина о переподчинении союзных органов исполнительной власти, включая силовиков, президенту РСФСР.
   – Бэмс! – присвистнул Брюллов. – Дежурный! Срочно пригласите Полуянова и Дерягина. Последний – у Костина. Если Дьяков свободен, то и его. И вызывайте на селектор трех наших генералов.
   На все потребовалась шесть минут.
   – Уважаемые товарищи генералы, это Брюллов. Рядом со мной Полуянов и Дерягин. Разговор неофициальный, может быть, с превышением моих полномочий. Но, извините, под запись. Указ Янаева о ЧП до вас дошел?
   …
   – Хорошо. А указ Ельцина о вашем переподчинении ему?
   …
   – Еще лучше. Уважаемые, я вам сочувствую и не спрашиваю, какой из двух указов вы намерены выполнять. Но доброжелательный совет: при отсутствии реальной угрозы беспорядков прошу помнить слова Дерягина на утреннем совещании и не дергаться.
   – Ну ты даешь! – восхищенно произнес Полуянов. – А не боишься, что не их, а тебя к стеночке, а нас на нары?
   – Не исключаю. И боюсь. Безумно отважны только идиоты. Вот только я, хотя всего лишь капитан запаса, но честь имею. Что ответил Костин на наше предложение? – обратился он к Дьякову.
   – Сначала сказал, что на бегу и в одиночку такие решения руководителем коллективного органа не принимаются, но потом приказал Панину: пойди и посмотри, как там будут развиваться события, и действуй по своему усмотрению.
   – Это в его стиле.
   – Я иду к Ковтуну, – подвел итого Дьяков. – Кто составит компанию?
   – Если не возражаете, я, – сказал Дерягин. – А вы, Андрей Николаевич, не лезьте на рожон. Если что не так, нам с профессором «вышка» уже светит, а вы отделаетесь домашним арестом.
   – Если обобщить всю полученную нами информацию, Митрофан Андреевич, – завершал отчет Брюллов, – то, в отличие от утра, когда была полная неясность, сейчас все как на ладони. Главное. Имеем две реальные противодействующие силы: ГКЧП – Ельцин. Второе. С правовой точки зрения позиция Ельцина более сильная, хотя и не безупречная, допускающая развал СССР. Позиция ГКЧП довольно точно сформулирована Ельциным – государственный переворот. В-третьих, поддержка ГКЧП большинством населения, особенно активной его частью, как в центре, так и на периферии, минимальная. Теперь четвертое. ГКЧП Ельцину явно проигрывает. Если бы чувствовали себя уверенно, провели бы пресс-конференцию, все разъяснили и не вводили режим ЧП. В-пятых, у нас в Камске пока все в рамках, но протестное давление подошло к критической отметке. При малейшей ошибке или провокации может рвануть в виде массовых беспорядков.
   На этом Брюллов собирался завершить свой доклад, но вспомнив разговор с Дерягиным, решился на импровизацию:
   – Шестое и последнее. В первую очередь взрыв вероятен у нас под боком, где собралось около пятнадцати тысяч человек и через двадцать минут должен начаться митинг. Искрой может стать наша позиция, если она будет диаметрально отличаться от позиции противников ГКЧП. Наша добровольная непричастность к митингу, на мой взгляд, ошибка. Предлагаю исполкому в вашем лице высказать или сдержанную поддержку Ельцину, или столь же незвонкое осуждение ГКЧП. Наиболее близким к оптимуму считаю заявление Атаманова. Он, кстати, дал согласие выступить на митинге. Хотя бы в последний момент исполкому следует подключиться к организации митинга, поддержать его технически и политически.
   Ковтун слушал Брюллова, не прерывая, низко опустив голову. Сейчас, когда он ее поднял, стали видны его побледневшее лицо и капли пота на лбу. Наверное, холодного.
   – Кто персонально является главным организатором митинга? – спросил он, обращаясь к Дерягину.
   – Саша Талих – руководитель «Мемориала». Ну, и я там не последний человек.
   – Какая нужна техническая помощь?
   – Обустройство трибуны, микрофоны, динамики, средства связи для наших дружинников между собой и с милицейским оцеплением. И сигнал милицейскому начальству, что ситуация находится под вашим контролем.
   Ковтун нажал кнопку связи с приемной:
   – Лена! Полуянов далеко? Пусть подойдет к тебе поближе. Андрей Николаевич, ты меня слышишь? Сейчас выйдет Дерягин. Срочно сделай все, что он скажет, по оснащению митинга. И от моего имени представь его милицейским – для координации действий.
   Дерягин пожал ему руку и пошел к двери. Брюллов тоже встал.
   – «А вы, Штирлиц, останьтесь!». Оцените, Юрий Владимирович, пока еще шучу. Времени у нас мало, поэтому коротко, без пережевывания. Исполком на митинге будете представлять вы. Не меня, а исполком! Что и как говорить, вы знаете лучше меня. Теперь для понимания. Вы заметили, что на выборные должности я не рвался и на митингах не выступал? Старые советские выборы не в счет. Почему? Обещать, пудрить мозги, просить отдать мне голоса – это не мое. Я – исполнитель. Как будто неплохой. Привык подчиняться одному. И прогибаться привык только перед одним. Последние два десятка лет с удовольствием прогибался перед стариком Ячменевым. Сейчас вроде бы персонально не перед кем, а счастья нет. Ну не люблю я «групповуху». Двум сотням депутатов раз в четыре года я в порядке исключения отдаться согласен. Но сотне тысяч или миллиону избирателей, да еще регулярно. Уж извини! И если это является условием пребывания на моем посту, в гробу я его видел! Тем более пенсия на подходе. А пока она не подошла, как говаривал товарищ Бендер: «Придется переквалифицироваться в управдомы».

Брюллов, Дьяков, Скачко. Октябрь 1991

   Вчера, возвращаясь из исполкома домой, Брюллов попал под неожиданно нагрянувшую грозу с ливнем и пронизывающим ураганным ветром. Пяти-шести минут буйства природы оказалось достаточно, чтобы насквозь промокнуть, замерзнуть и на этом основании от души назвать погоду мерзостной.
   Зато сейчас, ранним октябрьским утром, неярко, но уютно светило сдержанное уральское солнце. Оно подсвечивало красоту тщательно промытых дождем улиц и тротуаров, уже редких осенних цветов, остатки желтых листьев на деревьях, в две шеренги выстроившихся вдоль бульвара. Тему торжества «восстановления» над «разрухой» подчеркивали на этой картине труженики коммунальной службы, убирающие с асфальта сбитые ветром листья и обломанные ветки.
   Примерно такой же работой сейчас приходилось заниматься и тем, кому после бесславного выступления ГКЧП выпало разгребать завалы и убирать мусор, оставшийся после этой короткой, но чреватой большими неприятностями грозы.
   Хорошо, что обошлось без большой крови. Более того, получилось как в песне: «Кто-то теряет, а кто-то находит». Из тех, кто кое-что нашел, среди знакомых Брюллова пока оказалось всего двое.
   Процессы управления государством и промышленным предприятием вполне сравнимы. Заводоуправление – центр, столица. Цеха – периферия, регионы. Центр командует. Периферия исполняет. Процесс «команда – исполнение» получается разнесенным во времени и в пространстве.
   Чтобы руководящий сигнал «заводоуправления» был правильно понят и исполнен «цехами», кто-то был должен стать связующим звеном между ними. С полномочиями гораздо большими, чем у связиста. Находясь на периферии, он должен обеспечить контроль исполнения правил игры, установленных центром. И попутно информировать его о неразличимых издалека производственных секретах и тонкостях на местах. Для выполнения такой сдвоенной миссии президент РСФСР Ельцин создал институт своих полномочных представителей в регионах. В Камской области им стал Борис Дерягин.
   Весть о новом назначении нашла Дерягина в Москве. Неудивительно, что первым земляком, с кем он поделился новостью, оказался коллега по депутатскому цеху Руслан Хамчиев.
   – Не знаю, Борис, поздравлять тебя с высокой честью или выразить соболезнование по случаю тяжкой обузы. Без сомнения могу назвать твою должность одним словом – «фискал». Если не изменяет память, царь Петр Алексеевич учредил подобное для надсмотра и недопущения неправого суда и, выражаясь по-современному, нецелевого использования казны. Еще начальником цеха я заметил, что если фискальный пост (ревизора, инспектора, контролера) занимает человек с фискальным характером, кричи: «Караул!». Ты слеплен из другого теста. Твоя доброжелательность выше нормы, а желчь практически отсутствует. С государевой точки зрения президент и Бурбулис [47 - Государственный секретарь. В те годы – ближайший соратник Б. Ельцина.] точно не ошиблись, назначив именно тебя. А вот насколько тебе будет комфортно каждый день копаться в этом бездонном море дерьма, это большой вопрос. Поэтому от поздравлений воздержусь, а пожелания самые добрые.
   Кресло заместителя председателя областного Совета на председательское поменял Сергей Панин. На первой же сессии депутаты оценили его двухминутное выступление на митинге, осуждавшее путч. Выступление хотя ничем и не запомнилось, но все же поддержало сильно пошатнувшуюся репутацию областного Совета.
   Зато избыточная осторожность бывшего председателя Костина обошлась ему переводом из депутатской категории «первый среди равных» в «просто равные».
   Сразу же после путча были ликвидированы областные, городские и исполнительные комитеты, до этого избираемые депутатами. Первым лицом региона становился глава администрации, назначаемый президентом по рекомендации Совета. Ковтун, получив это известие фельдъегерской почтой, набрал телефон Дерягина, обживающего свой новый, полпредовский кабинет:
   – Борис Сергеевич, я получил депешу о разгоне нашего учредительного собрания. Пока не пришли революционные матросы, на чье имя писать заявление об увольнении «по собственному желанию»?
   – Я, Митрофан Андреевич, тоже ее получил и даже успел проконсультироваться с Москвой. Процедуры замены органа власти и тем более персонального переназначения или замены его главы предлагается не форсировать. Ваше пребывание на седьмом этаже тошноты у меня и у большинства коллег не вызывает. Не буду хитрить, шансов, что останетесь, немного. Тем не менее, причин торопиться вам с уходом не вижу. Поэтому передайте своей команде: пусть исполняют свои обязанности до особого распоряжения. Кстати, Брюллов рассказал мне об одной вашей задумке. Намекаю: должность управдома для хорошего человека всегда найдем.
   Разговор этот состоялся в пятницу. А в понедельник, в самом конце оперативки, Ковтун пересказал его своим заместителям, завершив словами:
   – Господа члены Временного правительства, забот невпроворот, прошу не расслабляться. Запасные окопы копайте в свободное от работы время.
   Тем, кто помнит то время и видел все своими глазами, искренне жаль представителей поколения, рожденных после восемьдесят шестого – восемьдесят седьмого года. Они, будем надеяться, безвозвратно потеряли возможность испытать неимоверные положительные эмоции. Сегодня, во втором десятилетии XXI века, им приходится уныло бродить по сайтам, мучительно выбирая для покупки одну из предлагаемых сотен моделей автомобиля, компьютера или унитаза. Капризно произносить, глядя на витрину в отделе колбас, заваленную не одним десятком сортов вареной и копченой вкуснятины: «Безобразие! Сегодня опять ничего нет!».
   Родись эти неудачники на два десятка лет раньше, они бы испытали счастье от приобретения собраний сочинений Мориса Дрюона в обмен на двадцать килограмм макулатуры, от полностью полученной по октябрьским талонам водки сомнительного качества под кодовым названием «сучок».
   Чтобы все жители Камской области радостно могли «отовариться» накануне нового, 1992 года, ноябрьским вечером девяносто первого и находился на своем боевом посту заместитель председателя облисполкома Юрий Владимирович Брюллов.
   Последние как минимум десять лет советская плановая экономика с ее государственным регулированием цен трещала по швам. С каждым днем рубли, нажитые как праведным, так и неправедным путем, все быстрее превращались в фантики. Слово «купить» все больше теряло свой известный с древних веков смысл и покорно уступало место слову «достать».
   В конце восьмидесятых государство предприняло отчаянную попытку продемонстрировать свою способность обеспечения социальной справедливости. Вспомнив опыт Второй мировой войны и неуклюжего правления времен Хрущева, оно стало распределять товары первой необходимости по талонам. В Камской области до августовского путча этот функционал курировал лично председатель облисполкома. В конце августа Ковтун, готовясь к расставанию со своим высоким постом, решил заблаговременно назначить преемника в этом важном, трудном и позорном для мирного времени деле. Как всегда, монолог его был кратким:
   – Юрий Владимирович! По моим прикидкам, в самом ближайшем будущем из всей нашей команды именно у вас имеется больше всех шансов остаться при должности. Чтобы не потерять чего-нибудь важного в суматохе передачи дел, я решил уже сейчас передать вам снабжение дефицитом. И это не предложение и не просьба, а приказ.
   В этой связи в верхнем правом ящике брюлловского письменного стола, где находились только срочные документы, отныне поселились синяя папка с надписью: «Экспорт. Импорт. Дефицит» и скоросшиватель: «Сводка товарных запасов продуктов питания Камской области (в разрезе городов и районов)».
   Из информации, полученной утром, следовало, что запасов зерна и муки на складах области оставалось на десять дней, сахара – на четыре, винно-водочных изделий – на неделю. Курево как таковое третий день отсутствовало. И хотя еще вчера ожидалось большое поступление сигарет из Латвии, обладателей этой вредной привычки обещаниями успокоить было невозможно. Где-то народ просто ворчал, а где-то грозился устроить погром торговых точек, не отоваривающих «сигаретные» талоны.
   Задачку «снабжение дефицитом» до перестройки решали союзные и республиканские ведомства. Последние два-три года к процессу его добычи все больше привлекалась региональная власть. Облисполкому дали право выкупать по государственной цене у предприятий области до десяти процентов выпускаемой ими продукции. Товары, предназначенные к продаже внутри СССР, поступали в специальный фонд для обмена. Например, за камские велосипеды, лодочные моторы и бумагу можно было получить среднеазиатские фрукты, белорусские холодильники или прибалтийский трикотаж. Экспортную продукцию выкупали за рубли по внутренним ценам, а продавали за рубеж уже за свободно конвертируемую валюту. А валюта она что в Европе, что в Африке валюта. На нее купить можно было все что угодно. Чтобы потом завезти это «что угодно» в область и продать своим, жаждущим. По талонам. Или «по блату».
   Но, как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги».
   Камской продукции, которую бы зажравшиеся зарубежные капиталисты мечтали купить за валюту, набиралось негусто. Да и процесс, представленный в учебниках политэкономии короткой формулой «товар – деньги – товар», был не так прост и эффективен, как казалось на первый взгляд.
   Неэффективным он оказался по причине несовместимости двух его составляющих: остатков экономики плановой и зачатков экономики рыночной. Камские предприятия не по своей воле были обязаны продавать свою экспортную продукцию, чаще всего по невыгодной для них фиксированной государственной цене. А на последнем этапе процесса – купленный за валюту дорогой дефицит продавался розничной торговле по той же, невыгодной для продавца, твердой плановой цене.
   Как всегда, когда человека принуждают делать заведомо несправедливое, убыточное, он от такого занятия старается или увильнуть, или сделать его выгодным для себя, обманывая и воруя. Следуя этому курсу, предприятия пытались ловчить, занижая объем неинтересных для них поставок. Продавцы валютного товара тоже хитрили, стараясь взять свое. Отсутствие полного счастья наблюдалось и у конкретного потребителя, до которого не доходила почти треть того, что предусматривалось в хитроумных госплановских расчетах.
   Зато экспортно-импортная составляющая процесса «товар – деньги – товар» оказалась не просто прибыльной, а даже очень. Когда покупаешь по дешевке, а продаешь за хорошие деньги, да еще партиями в сотни и тысячи тонн… Когда бесконтрольно приобретаешь на десятки миллионов долларов на мировом рынке… Когда ежедневные скачки цен на этом рынке вверх и вниз не отслеживает заказчик… Надо быть совсем тупым, чтобы на всем этом не заработать по-крупному.
   Если бы всю цепочку торговых операций выполнял один исполнитель, ему бы достались все минусы и плюсы этого бизнеса, а суммарный выигрыш оказался бы близок к «золотой середине». Логично, если бы этим исполнителем был производитель экспортной продукции. Но в советские времена монополия на экспортную и импортную деятельность принадлежала государственным внешнеторговым организациям. В годы перестройки право вести зарубежную торговлю дали сначала новомодным образованиям, вроде совместных предприятий и специализированных кооперативов.
   Потом очередь дошла и до промышленных предприятий. Для них дело это было незнакомым, хлопотным, требующим участия в нем людей, способных работать «в тылу врага». Большинство директоров, возглавлявших гиганты советской индустрии, так и не решились играть в рискованную игру – самостоятельно выйти на мировой рынок с собственной продукцией. Если даже они – производители экспортного товара – сегодня пользовались услугами посредников, то облисполкому, собирающему себе на прокорм с миру по нитке, делать это сам Бог велел.
   От чего может болеть голова у большого начальника, ответственного за обеспечение всей области импортным дефицитом? От нехватки порожняка для перевозки продаваемой и закупаемой продукции? От сложностей хранения уже привезенных товаров на складах и элеваторах? От жалоб на несправедливое распределение дефицита между районами области?
   Все эти заботы периодически тревожили теперь Брюллова, но он справлялся с ними буднично, без вреда для здоровья. Голова у него разламывалась, казалось бы, от несложной проблемы. Кому персонально поручить самое выгодное: экспорт-импорт?
   В отличие от директоров-промышленников советской выучки, торгово-снабженческий люд, допущенный к международной торговле, моментально раскусил сладкий вкус посреднического бизнеса. Первое время немногие профильные фирмы возглавляли лица «голубых кровей»: специалисты бывших объединений Министерства внешней торговли; сотрудники внешней разведки, работавшие «под крышей» этих объединений; контрразведчики КГБ, присматривающие за первыми и вторыми; чиновники управлений внешних связей отраслевых министерств и ведомств. С ростом объемов посреднического бизнеса постепенно расширялся и круг причастных к нему.
   Спустя пять часов после того, как Ковтун объявил на оперативке, что свои полномочия по борьбе с дефицитом он делегирует своему заместителю «по рынку», помощник Брюллова доложил, что на прием просится претендент на получение контракта: «цемент – сгущенное и сухое молоко».
   Играть в подобные «быстрые шахматы» было не в стиле Брюллова, и он уже «на автомате» собирался ответить, чтобы всех, кого волнуют валютные контракты, включили в график на послезавтра. Но на всякий случай, тоже инстинктивно, заглянул в ту самую «синюю папочку». И никаких следов «цементного» и тем более «молочного» контракта там не обнаружил! Эта интрига была не единственной: просителем оказался Владислав Скачко – ныне активный депутат, управляющий «КамФГ».
   – Завтра после обеда в графике у нас окошечко имеется? – по переговорному спросил Брюллов у секретаря.
   – В 15.15 и 17.00.
   – Пригласите Скачко на семнадцать.
   Брюллов снова открыл папку и стал просматривать информацию о валютных контрактах за вторую половину года. Из четырех с небольшим десятков организаций, уполномоченных выполнять заказы облисполкома, лишь четыре были производителями экспортной продукции. Смельчаками оказались нефтеперерабатывающий и титановый комбинаты, цементный и кабельный заводы. В качестве посредников выступало полдюжины остатков московских внешнеторговых объединений, прибалтийский кооператив с рыбным названием, но продающий калийные удобрения, пять «дочек» областных управлений торговли, общественного питания и Госснаба. Лихо развернулись комсомольцы, учредив шесть фирм под флагом НТТМ (научно-техническое творчество молодежи). Были в списке и все три камских совместных предприятия. Остальными посредниками были местные кооператоры – разномастные и разночинные.
   Хотя борцов с дефицитом числилось более полусотни, активных «штыков», которые были задействованы регулярно и осваивали большие объемы поставок, обнаружилось всего четырнадцать. Группа Скачко замыкала первую пятерку. Из остальных лидеров большинство по названиям были Брюллову незнакомы. И по фамилиям их руководителей тоже.
   – Агеев пусть ко мне зайдет, – попросил он секретаря.
   Агеев был подполковником КГБ, прикрепленным к Управлению внешних связей.
   – У вас копия этих документов имеется? – спросил Брюллов, повернув к куратору открытую папку.
   – Обижаете, Юрий Владимирович. Не удивлюсь, что копия у вас, а у меня оригинал.
   – Извините, но в высокую эффективность работы славных чекистов я поверю, если через пару часов вы мне положите на стол краткие «объективки» на четырнадцать руководителей самых активных экспортеров и импортеров. В моем списке они помечены «птичкой». Ваше руководство не будет возражать?
   – Я его проинформирую через два часа. А справки получите через час. Они у меня имеются, только уберу из них слишком «интимное». Логика простая: если я буду темнить перед вами, вы, несомненно, ответите взаимностью. Нам это надо?
   Из справки Агеева следовало, что самые доверенные персоны облисполкома в области внешней торговли, несмотря на принадлежность к разным прослойкам камского общества, от депутатов до профессоров-гуманитариев, были людьми не последними. Всех этих «братьев по оружию» объединяли коммуникабельность, настойчивость на грани наглости и связи. Впрочем, не все связи были безупречными. Треть поставок табачных изделий, например, обеспечивала мало кому известная фирма «Ветеран спорта». В справке на генерального директора «ветеранов» после слов «экс-чемпион РСФСР по самбо» в скобочках стояло: «не пойманный рэкетир».
   Содержимое «синей папки» не давало ответа еще на один вопрос. Каков был алгоритм выбора четырнадцати лидеров из четырех десятков претендентов? Ответить на него мог только человек, подпись или виза которого присутствовала почти на всех документах «синей папки» – заместитель начальника областного управления торговли по фамилии Чиж.
   Константин Яковлевич Чиж прибыл через полтора часа. Уже первые произнесенные им слова выдавали в нем опытного чиновника:
   – Извините, Юрий Владимирович! Был вне связи, на выезде.
   – Константин Яковлевич, меня интересует принцип и процесс выбора исполкомом организации для реализации нашей экспортной доли и приобретения импортного дефицита. Какими документами и процедурами это регламентируется? Кто и как готовит и принимает решение?
   – Готовят решение мои сотрудники. Теоретически мое слово предпоследнее. Последнее – председателя. Практически решаю я. Когда нам дали право на эти операции, я спросил Митрофана Андреевича, будет ли он этим заниматься. Он ответил: «Ты меня еще на арифмометре считать посади. По каждому контракту готовь решение, визируй, приноси на подпись лично. Возникнут вопросы – задам. Что-то не понравится – отменю. Не возникнут – просто подпишу». За все время вопрос у него появился лишь один раз: почему контракт на мясные консервы заключили не с Венгрией, как обычно, а с Данией. Объяснили: датчане пообещали поставить на полтора месяца раньше.
   Предполагаю, что вопрос возник из-за привычки к венгерской ветчине. Мы ее еще со времен раннего Брежнева получали по фондам.
   – Обиженные претенденты жаловались на несправедливость?
   – Не без этого, но официально – ни разу. Вы вот спросили про принципы выбора закупщика. Принципы всем не раз были объявлены. Опыт, а значит, надежность. Раз. Справедливость. Два. У меня по каждой позиции имеется несколько проверенных закупщиков. Я слежу, чтобы контракты заключались по очереди и примерно в равных объемах. Естественный отбор. Три. Прокололся, сорвал сроки, поставил меньший объем – прощай. Вместо него берем кого-то из «второй лиги», из новичков. Для новичков существует еще один принцип: рекомендация поручителя. Поручитель этот – или наш надежный закупщик, или просто проверенное в деле лицо.
   – Как учитываете качество закупленного товара, колебания цен на мировых рынках? Хоть простейшее соревнование претендентов у вас имеется?
   – Если этим заниматься серьезно, мне только на этом направлении надо держать до трех десятков человек, а у меня их в штате всего девять, а живых вообще семь.
   – Два последних взаимосвязанных вопроса. Первый: характеристика депутата Скачко как «закупщика». Второй: откуда он знает о том, чего нет в документе, который за вашей подписью утром получил я. А именно, о наличии у нас цемента на экспорт и о наших планах по закупке молочных продуктов?
   – С депутатом Скачко работаем давно. По сахару, мясу и, вы правы, по молоку. Рекомендовал его Дьяков. За что я ему благодарен: контракты Скачко выполняет четко, тонна в тонну, день в день. Информация, о которой вы упомянули, меня не украшает, буду разбираться. Пока лишь могу доложить, что контракт еще в проработке. Да, цемент у нас есть. Но не факт, что на выручку за него будем закупать молоко. У нас есть «дырки» куда более болезненные. Сигареты, прежде всего. А это уже другой закупщик. Предполагаю, что ваш депутат, а он подошвы рвет на ходу, преподнес моим женщинам по коробке конфет, сказал по комплименту, они и проболтались.
   – Думаю, вы лучше меня знаете, Константин Яковлевич, что если за такую информацию подарить пару ящиков самых лучших конфет, это будет очень выгодным вложением капитала.
   Когда Чиж вышел из кабинета, Брюллов в своем еженедельнике записал крупными буквами его фамилию… и вдруг расхохотался:
   – Это же надо, ежедневно семь подчиненных безнаказанно посылают друг друга и посетителей «на три буквы».
   В переговорном устройстве что-то щелкнуло, скрипнуло, и лишь после этого раздался голос секретаря:
   – Юрий Владимирович, к вам Владислав Борисович Скачко.
   Брюллов вышел из-за стола, чтобы встретить гостя ближе к двери.
   Поздоровались тепло, почти по-дружески, но без объятий.
   – Прошу, – жестом показал хозяин кабинета на кресло у приставного столика и сам сел напротив.
   – Юрий Владимирович, начну с извинений. Что-то я, видимо, сделал не так, если вчера после визита к вам товарищ Чиж учинил следствие и разнос своим сотрудникам, поделившимся со мной информацией о наличии экспортного цемента. А сообщать о поступлениях экспортных партий товара всем потенциальным закупщикам, а не только мне, я как-то попросил их в присутствии Чижа. Это сокращает время проработки будущего контракта и, как следствие, общее время его реализации. По тому же цементу. Сейчас весна, впереди строительный сезон, поэтому цены на стройматериалы пиковые. Уже через два месяца цемент будет стоить меньше. У финской фирмы, с которой мы работаем, качественные и не очень дорогие молочные продукты. Причем у самой границы. Возможно, что они сами же и закупят цемент.
   – Владислав Борисович! Насколько я разбираюсь в урологии, мне ваши доводы понятны. Но беда в том, что сотрудники Чижа доводят подобную информацию не до всех, кому она интересна, а лишь до вас. А это нарушает мои принципы, о которых я вам как-то рассказывал: об одинаковом моем отношении ко всем, кто находится по другую сторону прилавка. Не позднее как через два дня вы получите предложение принять участие в конкурсе на «цементный» контракт. Но, простите, на общих основаниях.
   В письме, приглашающем поучаствовать в конкурсе, содержались всего четыре контрактных параметра: объем экспортной квоты цемента и его характеристики, описание импортного продукта, срок его поставки, объем поставляемого продукта.
   На письмо об участии в конкурсе откликнулись восемь доверенных закупщиков. С большим преимуществом контракт выиграл завод, производящий цемент. Он предложил поставить консервы через восемьдесят дней, в объеме, на восемнадцать процентов превышающем обязательства второго «призера» – НТТМ при горкоме комсомола. «КамФГ», о которой хлопотал Скачко, оказалась третьей.
   Перед тем как объявить итоги, Брюллов пригласил зайти к нему представителя заводчан:
   – Извините, похоже, что мы где-то встречались, да не помню где и когда. Вопрос. Вы не погорячились, пообещав такой отрыв от остальных? Если ваши обязательства туфта, то выигрыш окажется дорогим удовольствием.
   Цементник, невзрачный мужичок пенсионного возраста, похоже, с некоторым сожалением посмотрел на «большого начальника».
   – Я бывший главный инженер завода. Отвечал за экспорт и за техническую информацию. На вторую тему мы с вами пару раз беседовали. Сейчас работающий пенсионер. Про наш отрыв. Вам расчеты показать или достаточно обрисовать суть конкурентного преимущества?
   – Хватит сути.
   – У производителей цемента есть традиция: если получатель достался дальний, а вблизи его имеется цементный завод, то мы договариваемся с коллегой, чтобы он отгрузил по нашему заказу, а мы – его потребителю. Тому, кто расположен далеко от него, но ближе к нам. Или просто оплачиваем его поставку. Оптовика по консервам мы выбрали на основе анализа котировки цен в Западной Европе. Лучшими оказались датчане. А до них рукой подать от наших старых друзей – Сланцевского завода под Ленинградом. Что водой, что по «железке». Весь выигрыш в сроках и объемах закупок будет за счет экономии на транспортных расходах. А ваши «залетные» ребята собираются тащить цемент за тысячи верст. Как минимум четверть выручки на этом потеряют. Назвав наши цифры, мы еще поскромничали…

   Последние полтора года склады вались у Дьякова удачно. Если судить по уставам да инструкциям, был он в облсовете начальником третьего уровня. Но реальный его вес был гораздо большим. И аппаратный, и человеческий. Оба босса, под которыми он ходил, уступали ему в опыте управленческой работы, плохо знали актив областной глубинки. Пригодилась и подсказка, сделанная Оксаной: держаться проще с коллегами и даже подчиненными, не корчить из себя большого начальника.
   Профессионализм и доброжелательность «обновленного» Дьякова не остались незамеченными не только депутатами, но и сотрудниками облисполкома. За ним закрепилась репутация человека, способного «решать вопросы». От важных кадровых до совсем скромных, хозяйственного характера.
   По одному из таких вопросов он и зашел вечером того же дня к Брюллову.
   – Юра, это хорошо, что ты начал наводить порядок в чижовском бардаке. А то у него уже появились признаки головокружения от успехов. И то, что Влад проиграл, тоже не страшно. Это он расслабился за моей спиной и перестал ловить мышей. Но на будущее личная просьба: не будь заложником инструкций. Жизнь слишком сложна, чтобы в них все уместилось. Без гибкости в любом деле никуда. А в нашем – тем более. Нет, по горячим следам тебе поаплодируют. Но когда произойдет облом, а это может случиться с каждым, никто, кроме друзей, твои подвиги не вспомнит, руку помощи не протянет.

Атаманов, Брюллов, Дьяков, Скачко. Ноябрь 1991

   Тот, кто утверждает, что свобода выбора – безбрежное благо, или лукавит, или мало что понимает в жизни. Слишком большой выбор чего-то, даже бесспорно привлекательного, очень многих серьезно напрягает. Разговоры о мучительном выборе подходящего по вкусу отеля для пляжного отдыха или сорта виски в наше время не редкость. Еще более дискомфортно самостоятельно принимать решение: кому подчиняться?
   Для руководителей областного уровня до лета 1991 года такого вопроса не существовало. На ступеньку ниже Господа Бога располагался Центральный Комитет КПСС с его пирамидой, опиравшейся на тысячи больших парткомов и малогабаритных партбюро. В его густой партийной тени кустились советская и хозяйственная власти. Самым убедительным показателем неоспоримого верховенства партии было поведение среднестатистической советской жены, обнаруживавшей, что ее благоверный «пошел налево». Жаловаться она шла в партком.
   Трон КПСС заметно пошатнулся после того, как Михаилу Горбачеву стало приятнее откликаться на обращение «господин Президент», чем на «товарищ Генеральный секретарь». После республиканских и региональных выборов девяностого года формально правящая роль КПСС сохранилась, но теперь она больше напоминала власть британской королевы. «Единоначальником» оставался Горбачев в статусе президента СССР, но руководители российских регионов уже оглядывались на Верховный Совет РСФСР и его лидера Бориса Ельцина. Акции последнего особенно подросли после июня девяносто первого, когда он стал президентом РСФСР.
   Путчисты, добиваясь обратного, полностью обнулили властный ресурс и ЦК КПСС, и всех структур СССР. Последним днем, когда региональные руководители раздумывали, кому взять под козырек, было 20 августа 1991 года. После этого Ельцин, в те дни еще могучий и популярный, искоренил «разброд и шатание» в умах региональных элит. Очаровав одних, поманив пряником других и возбудив кнутом третьих, он стал единственным центром власти в новой России.
   Сразу же после поражения ГКЧП Ельцин и его молодая команда упразднили в РСФСР исполкомы Советов депутатов. Первые лица регионов, городов, районов теперь официально назывались главами администраций. Неофициально, на уровне областей почти сразу их стали называть губернаторами.
   Изменились не только надписи табличек на кабинетах региональных правителей. Их стали не выбирать, а назначать. Законодательную власть при этом уважили: дали ей право выдвинуть несколько кандидатов в главы администрации.
   Кто из кандидатов достоин стать главой, должен был решить президент. Помогала ему в этом созданная в июле девяносто первого президентская структура с длинным названием «Контрольное управление Администрации Президента РСФСР». Начальником управления был назначен Валерий Махарадзе. Неудивительно, что структуру, процеживающую кадры через президентское ситечко, стали коротко называть «Махарадзе».
   По Камской области выполнить всю подготовительную работу «для Махарадзе» поручили представителю президента Борису Дерягину.

   Узкий проулок, ограниченный бетонными заборами, посредине которого стоял Атаманов, спускался по довольно крутому склону. По нему навстречу Атаманову катился, медленно набирая скорость, шарообразный, размером почти в человеческий рост, снежный ком. Полностью разминуться с ним было проблематично, пришлось резко развернуться и убегать, поглядывая на преследователя через плечо. На всякий случай Атаманов старался прижаться то клевому, то к правому забору. Авось пронесет! Но шар, переваливаясь и поскрипывая, как привязанный петлял за ним, оказываясь все ближе. Становилось совсем неуютно. Вот шар по касательной задел плечо, больно царапнул.
   Атаманов сжался, громко выругался… и проснулся. Голова оказалась под подушкой, а плечо упиралось в томик книги, прижимая его к прикроватной тумбочке.
   Нина Захаровна встревоженно включила ночник:
   – С тобой все в порядке?
   – Вроде да. Какая-то гадость приснилась.
   Еще пару минут Атаманов приходил в себя, прежде чем облегченно вздохнуть. Что-то подобное, столь же беспомощное, он испытал наяву, будучи еще первоклассником, когда пытался убежать от полуфабриката «снежной бабы». Тогда шарообразное туловище «бабы» тоже догоняло его, скатываясь с горки. Но не по дороге, а по обледеневшей вихляющей лыжне.
   Этот же сюжет повторялся в его снах в разных вариантах еще пару раз, с перерывом в несколько лет. Появлялся он, когда требовалось исполнить то, что было не по душе, но увернуться не получалось. Последний раз это случилось в семьдесят девятом, когда обком требовал, чтобы он в качестве мэра поднял граждан Камска на борьбу за звание «Город коммунистического быта».
   Какая же гадость катится на него в этот раз?…
   Еще сверкая железнодорожными лейтенантскими звездочками на погонах, Атаманов нашел простой способ, позволяющий резко снизить уровень напряженности в окружающем его пространстве. Он старался держаться подальше от сфер, где конфликтность является условием деятельности. Например, от политики. В СССР одна-единственная партия была «руководящей и направляющей силой». Атаманов понимал, что игнорируя эти «силу» быть успешным невозможно.
   Но к чему крайности? Партийный билет члена КПСС одинаково красного цвета и у тех, кто кипит в котле партийной жизни, и у тех, кто ограничивает свою политическую деятельность аккуратной уплатой членских взносов. Вывод? Правильно, ограничимся взносами.
   Все должности, которые он занимал, были хозяйственными. Включая градоначальника. Если вдруг на его путях обнаруживались «вагоны» с чем-то политическим и идеологическим, он деликатно переводил стрелки на комиссаров или активистов, которых на Руси всегда хватало.
   Перестройка расшатала этот отлаженный годами механизм. Независимо от поведения Атаманова, в функционале мэра все больше стало появляться политики. Та же борьба за городской бюджет, за финансирование социальных программ, требовала активного присутствия в законодательных органах. Не только «почетного», но и «рабочего» депутатского статуса. Не удалось отсидеться в сторонке и во время путча ГКЧП: в те часы нейтралитет однозначно отождествлялся с трусостью.
   И вот новая напасть. Вчера семь депутатов областного и городского Советов не попросили, а потребовали от него дать согласие баллотироваться в главы областной администрации. Их требование основывалось на двух аргументах. Во-первых, среди других претендентов он единственный, кто подготовлен быть рачительным Хозяином области. А во-вторых, он один не тешится политикой, а вспоминает о ней и действует, когда невтерпеж.
   С его уникальностью они явно перегнули, но, что тут хитрить, услышать о себе такие слова было приятно.
   Политика. Вот что было снежным комом, катившимся на Атаманова. И увернуться от него было очень даже непросто. Да и надо ли?

   С точки зрения финансовой дисциплины решение, которое собирались принять пока еще глава области Ковтун, представитель президента Дерягин и куратор областных финансов Брюллов, соответствовало формулировке «грубейшее нарушение».
   Министерство обороны третий день задерживало перевод средств на выплату денежного довольствия ракетчикам дивизии стратегического назначения, штаб которой находился в сорока километрах от областного центра. Еще за неделю до этого командир дивизии не слезал с телефона, обходил всевозможные служебные кабинеты, не по-генеральски, жалобно выпрашивая: дайте, хотя бы взаймы!
   Безрезультатно.
   О том, что опасно ходить в должниках людей, в руках которых находится «ракетный щит Родины», голова должна болеть у высоких столичных должностных лиц. Дерягина, Ковтуна и Брюллова объединяли другие чувства. Неловкость за власть, которую они вольно или невольно представляли, и стыд перед людьми в погонах, несущими нелегкую и ответственную службу за весьма скромные деньги.
   Ракетчики были «федералами», их финансировала Москва. В распоряжении камской власти был совсем другой кошелек. Тощий и для федералов не предназначенный. Тем не менее, ни у кого из присутствующих даже не возникло сомнения в необходимости нарушить инструкции и дать ракетчикам взаймы. Обсуждали только, как это сделать с меньшим риском да без лишнего шума.
   Когда необходимые резолюции появились на генеральском прошении, и указания об оформлении документов и перечислении денег «спущены» до исполнителей, Дерягин и Брюллов вышли из председательского кабинета.
   – Юрий Владимирович, у меня к вам еще один разговор, – обратился Дерягин к Брюллову. – И тоже деликатный. Может, сразу, не откладывая, зайдем ко мне? Меня уполномочили попросить вас принять участие в так называемой губернаторской гонке, – продолжил свой монолог Дерягин. – Инициаторы – Союз кооператоров. Они считают вас единственным из руководства области, кто искренне желает, чтобы кооперативы пышно расцвели, а не зачахли в тени государственных промышленных и прочих гигантов. Учитывая, что кооператоры являются основными спонсорами «Мемориала», неудивительно, что крыло «демократов» их немедленно поддержало.
   Он сделал паузу, чтобы уточнить.
   – Знаете, чем они аргументируют свое решение? Ваши действия во время путча показали, что по своим убеждениям вы не только «рыночник», но и демократ. Вообще-то, в «демократах» сегодня недостатка нет. Да вот беда: все они знают, что нужно делать, но почти никто этого не умеет. Вы среди них один из немногих с позитивным управленческим опытом. Лично я с их аргументами солидарен. Хотя понимаю, что на сессии за включение в «тройку» кандидатов, представляемых президенту для назначения, драка будет серьезная.
   – Слова ваши, Борис Сергеевич, мне приятны, но сразу отвечу: «нет». Сразу не потому, что ответил не думая, на эмоциях. С этой идеей ко мне уже человечка три подходило, поэтому время подумать было. Главный аргумент «против». Слишком мало у меня аппаратного опыта, чтобы быть первым лицом области. Когда еще молодым специалистом пришел на производство, известный вам товарищ Атаманов сказал мне мудрую вещь: главное качество руководителя любого ранга – не дать подчиненным запудрить тебе мозги. Пока по многим вопросам меня могут развести, как младенца. К слову: порекомендуйте им Атаманова. По идеологии мы с ним как родные. И во время ГКЧП вел он себя достойно. А всякого опыта у него хватит на дюжину политиков.
   Суматошный рабочий день наконец-то завершился. Но Дьяков поехал не домой, а в недавно открывшийся частный ресторан, где его уже ожидал Скачко.
   – Я досконально разобрался с контрактом по цементу, который ты благополучно прохлопал. К Брюллову претензий быть не может. Поступить по-иному означает подставиться. А твои деятели показали себя или халтурщиками, или недоумками. Решай сам, что хуже. Не могли сообразить, что цемент можно перекупить в тех же Сланцах?
   – Не кипятитесь, Александр Игоревич. Ну, привыкли к легкому хлебу из ваших рук, расслабились за широкой спиной. Но если по большому счету, все это «бои местного значения». А у нас с вами голова должна болеть о Сталинградской битве – назначении первого лица области. Как их теперь называют: «глава администрации»? Только не говорите, что вас это «не колышет».
   – Ты, Влад, на что намекаешь? Чтобы я сам нацелился на это кресло?
   – Именно на это. Или у вас честолюбия не хватает? А как же ваше «Никого впереди»?
   – Честолюбия у меня хватает с избытком. Но, слава Богу и ленинской партии, с реализмом у меня тоже все в порядке. Чтобы дошагать от моего стула до кресла главы, надо пропустить одну ступеньку. Очень серьезную. Заместителя. И дело не только в знаниях и опыте. Это нарушение правил, писаных и неписаных.
   – На всякое правило есть исключение. Объективное! Я же какой-никакой, а историк. Когда общество развивается плавно, нарушение вашего правила вредно для собственного здоровья и плохо воспринимается окружающими. Но на резких поворотах, при рывках, это неизбежность. Вспомните, как росли кадры после революции, в процессе чистки тридцать седьмого года, в годы войны. Перетряска Горбачева – Ельцина, спасибо им, не кровавая, но революционного градуса в ней не меньше. В такие годы не через одну, через пять ступенек шагают. Те же Бурбулис, Собчак, Руцкой, Хасбулатов… Кто их еще вчера знал? Политика, Александр Игоревич, не футбол. В ней чаще победителя оценивают не по всем видным голам, а по хитрым баллам. Как в фигурном катании. Чтобы баллы у конкретного спортсмена были высокие, он должен перед судьями всесоюзной категории чаще мелькать, чтобы они к нему привыкли. Если вы примете участие в этой гонке, то даже призовое место будет на пользу. Можно и себя перед массами обозначить, и серебряную медаль переуступить. Небескорыстно. Такого шанса может потом и не быть.
   – Допустим, Влад, ты прав. Наши действия? Только конкретно.
   – По моим прикидкам, как минимум двадцать процентов депутатов лично к вам дышат положительно. Это реальный шанс попасть в тройку, которую будут фильтровать в Москве. Первое, что требуется, проверить мой прогноз. Нужно ваше согласие на эту акцию, выполнение которой возможно силами моих доверенных лиц. Я их называю – «бригадиры». Если «двадцатка» наша, то лично вы должны попросить одного из «бригадиров» вас выдвинуть. Могу это исполнить и я. Решайте. Хорошо, что в регламент выборов вы включили часовой перерыв после выдвижения претендентов. За этот час мы должны успеть решить еще одну задачу: провести переговоры с близкими по духу соперниками. Если окажется, что козырные карты у нас, то предложим конкуренту бартер: мы ему – пост в вашем будущем правительстве, он нам – самоотвод и призыв голосовать за вас. Должность от первого заместителя до начальника управления. Если козыри у конкурента, сами предлагаем ему поддержку в обмен на пост первого заместителя. Ниже игра не стоит свеч. Для осторожности переговоры начинаю я на уровне начальника штаба конкурента. Такая фигура, явная или замаскированная, у каждого солидного кандидата имеется. Точку ставите вы при личной встрече с «самим».
   – Ну, Влад, даешь! – восхищенно произнес Дьяков. – Никакой ты не Поршень. Даже вспомнить неудобно. Стратег! Кутузов! А если всерьез, ты даже меня, непробиваемого, растрогал…
   Возможно, это было совпадением, но из шести депутатов, которых Владислав Скачко накануне сессии собрал «обменяться мнениями», четверо ранее не были обойдены ощутимыми знаками внимания руководителя аппарата. Одному из двух председателей колхозов Дьяков недавно помог получить комбайн, другому – шестьдесят тонн комбикормов. Проректору пединститута достал новый аккумулятор к личным «Жигулям», а главному врачу районной больницы – шесть кубов половой доски для ремонта его учреждения.
   Каждый из этой депутатской шестерки пользовался авторитетом в той или иной депутатской формальной или неформальной группе. Или как минимум был «своим», с которым говорили на «ты», не стесняясь в мыслях и выражениях. С Владом у всей шестерки за время совместной депутатской деятельности сложились или деловые, или просто приятельские отношения.
   Обменяться мнениями Влад предложил по конкретному вопросу:
   – Кого, братья по классу, будем поддерживать в главы области? Надо такого, чтобы знал нас каждого в лицо. И помогал, если что не так. Мне ребята из компании Панина сказали, что он собирал селян южного куста, и они решили выдвигать его. Может, к ним примкнуть?
   – Ты, Владислав, вроде бы в людях разбираешься, а сейчас не то сказал, – возразил главврач. – Панин мужик хороший, но это не профессия. Он сам за ответом на каждый вопрос бегает к Игоревичу. А уж если помочь не советом, а чем-то ощутимым, даже для себя десятка гвоздей достать не сможет. Извини, но бесполезный он человек. Если будут снова предлагать Ковтуна, то я за него. А вот если нет… Для меня бы Игоревич самый подходящий, да жаль, чином не вышел.
   – Вышел или не вышел, это еще вопрос. Если озадачите, я с ним поговорю: ввяжется ли он в драку? Но, чтобы он потом смешным не выглядел, надо поговорить с коллегами: как они на это дело смотрят? За час до заседания сбежимся минут на десять у меня?
   Опрос не опрос, а прощупывание депутатского мнения сторонники Дьякова выполнили. И убедились, что их протеже имеет шанс войти в тройку претендентов. Правда, с минимальным запасом. О чем Влад через тридцать четыре секунды и доложил потенциальному кандидату по телефону. Упомянутые секунды ему понадобились, чтобы озадачить главврача:
   – Федор Матвеевич! Инициатива наказуема. Предложи на сессии включить Дьякова в список для голосования. А мы поддержим. И еще одна просьба, для всех: держите нос по ветру. Если почувствуете, что он подул не в ту сторону, немедленно дайте знать.

Атаманов, Дьяков, Брюллов, Скачко. Декабрь 1991

   К началу декабря девяносто первого у комиссии Махарадзе дошли руки до Камской области. Руководству ее Совета было предложено на очередной сессии представить президенту трех кандидатов на пост главы ее администрации.
   Командовать областью – работенка непростая, но все же не мешки на горбу таскать. Желающих взять на себя труд вести область в рыночное и демократическое будущее обнаружилось немало. За тем, чтобы в их компанию не внедрились те, кто предпочел бы двигаться в противоположном направлении, теперь присматривал представитель президента Борис Дерягин.
   Кстати, в его обязанности входил и контроль деятельности еще недавно всесильного управления госбезопасности по Камской области. Исполнение этой функции одинаково тяготило и Дерягина, и его подконтрольного – начальника управления КГБ. Оба еще не забыли состоявшийся между ними диалог в дни выступления ГКЧП.
   – Если ориентироваться на рекомендации аппарата президента, – докладывал чекист, – то из лиц, которые на слуху, неприемлемыми по формальным соображениям являются двое: депутат, левый экстремист Звонарев из Краснодольска и выдвиженец автотранспортников Логачев. Он же бывший «цеховик». Каждый из них вряд ли имеет шанс получить более пятидесяти процентов голосов. Из остальных каждый может быть представлен президенту.
   – А по неформальным, если не секрет? – полюбопытствовал Дерягин.
   Генерал сделал паузу, тщательно подбирая каждое слово.
   – Вы же, Борис Сергеевич, прекрасно знаете, что от представителя президента у нас секретов нет. Тем более что претендентов мы не разрабатываем, а лишь систематизируем мнение аналитиков. Пока в поле зрения находятся девять лиц. Психов или отмороженных среди них нет, все вменяемые. А по профессиям, политическим пристрастиям среди них, как говорится, «каждой твари по паре». Выбрать можно на любой вкус. Вот, полюбуйтесь, – он протянул Дерягину небольшой листок, – как положено, по алфавиту.
   Дерягин стал читать вслух, с комментариями:
   – Атаманов – знаем. Брюллов – знаем. Дьяков – знаем. Ковтун – возьмет самоотвод. Моров – лучше бы не знать. Панин – и этот туда же. Хамчиев – знаем. Что «на любой вкус», это вы, генерал, чуть пересолили, но меню не бедное.
   Выборы трех кандидатов в главы администрации были единственным вопросом повестки дня сессии областного Совета. Вел заседание его председатель Сергей Панин.
   С первых же минут прогноз аналитиков госбезопасности дал трещину. Не столько экстремист, сколько баламут Звонарев желания идти в главы региона не проявил, но предложил председателя областного союза ветеранов афганцев Лапушкина. Лапушкин – прекрасный хирург, майор медицинской службы, полностью соответствовал своей фамилии. Всегда улыбчивый, доброжелательный, он на дух не переносил кем-то руководить. Даже за операционным столом его, надо сказать, четкие команды звучали как просьбы.
   Предложение Звонарева зал воспринял как удачную шутку конферансье, разогревающего публику в ожидании выхода «звезды». Депутаты перебрасывались фразочками, в которых преобладали медицинские и близкие к ним термины: «клистир», «примочки», «обрезание».
   Экспромт с Лапушкиным оказался не последним. Герой Социалистического Труда, сборщица телефонных аппаратов, глядя в бумажку, по поручению членов профсоюза завода попросила включить в список претендентов заместителя председателя областного совета профсоюзов «товарища Трошко».
   Трошко был известен в тонкой прослойке местной элиты под названием Опора. Его карьерная траектория прошла через руководство обществом «Знание», ДОСААФ, Управлением государственного резерва и вот уже седьмой год застыла в профсоюзах. Везде он был на вторых ролях. При исполнении своих прямых обязанностей Трошко ничем не выделялся, но выйдя на любую трибуну, полыхал как газовый факел на аварийной скважине. От имени организации, которую представлял, независимо от темы, он страстно обещал быть опорой партии. В пропаганде идей марксизма-ленинизма, обороноспособности СССР, продовольственной безопасности, в повышении успеваемости «школы коммунизма».
   Когда «героиня» пообещала, что на посту главы области ее кандидат будет опорой перестройки, стало предельно ясно, кто автор выступления. Инициативу профсоюза телефонного завода депутаты восприняли без интереса и без юмора. Эмоционально среагировал на нее лишь главный чекист:
   – Тупые! Совсем мышей не ловят, – довольно громко высказался он в адрес своих подчиненных.
   Впрочем, на этом его неприятности окончились. С остальными претендентами «аналитики при погонах» в прогнозах не промахнулись. Друг за другом представитель директорского корпуса и депутат от северных районов области назвали своим кандидатом союзного депутата, директора титанового комбината Руслана Хамчиева.
   Атаманова выдвинули транспортники и сразу же поддержали областные депутаты от пяти районов Камска.
   Не успел командир ракетной дивизии «лично от себя» предложить кандидатуру Ковтуна, как сначала кооператоры, а вслед за ними представитель общества «Мемориал» назвали своим кандидатом Брюллова. Разделились мнения о будущем главе области у представителей сельских районов: восточные назвали Дьякова, а южане и западники – его прямого начальника Панина.
   Как только прозвучала фамилия Панина, председатель передал бразды правления сессией старейшему депутату, председателю комиссии по регламенту, Лунину, он же – Федотыч.
   Все это время Дерягин поглядывал на группу депутатов, среди которых выделялся тщательно выбритой головой так и не пойманный цеховик Логачев. Выдвижение завершалось, но никто из этой группы так голоса и не подал.
   «Выходит, силовики все ему популярно объяснили», – сделал вывод представитель президента.
   Федотыч, загибая пальцы, насчитал семь кандидатов.
   – Чтобы предложить Москве трех, я думаю, вполне достаточно, – простенько, без хитростей подвел он черту. – Я, откровенно говоря, не очень уловил коллективное мнение. Кто у нас получился кандидат от рабочих и крестьян, а кто от их эксплуататоров? В соответствии с регламентом, предлагаю на час сделать перерыв, провести консультации и, набравшись сил, приступить к обсуждению кандидатур. Заслушать отводы и самоотводы, если они будут. Задать вопросы. И, если у кого наболело, выступить. Опять же, по регламенту получается по пятнадцать минут на претендента.

   В разных углах наполовину опустевшего зала пленарных заседаний, в примыкающей к нему комнате отдыха, в расположенном тут же Малом зале, в комнатах, где обычно работают депутатские комитеты и комиссии, разместились группы и группки сторонников того или иного претендента. Между ними, словно блуждающие атомы, сновали депутаты, исполкомовцы, немногочисленные приглашенные и «просочившиеся». В двух последних категориях смешались прокурорские и журналисты, профсоюзники и «чернобыльцы», популярные в те годы «зеленые».
   Большинство из «атомов» проявляло профессиональную любознательность или демонстрировало собственную причастность к знаковому для Камской области процессу. Но были среди них и лица, выполняющие важные и далеко не праздные миссии: аналитиков, агитаторов и даже переговорщиков.
   Изредка кто-нибудь из кандидатов покидал своих сторонников и пускался в свободное плавание по известному только ему маршруту. Первым за этим занятием был замечен Юрий Брюллов.
   Перед этим он поблагодарил своих союзников, а их набралось около двадцати, за «доверие и честь». И тут же объявил, что возьмет самоотвод.
   – Решение обдуманное, твердое, обжалованию не подлежит. Мотивацию я вам твердо обещаю дать в развернутом виде, но позднее. Сейчас просто некогда. Мне обязательно нужно кое с кем потолковать. Одна просьба. Пока я буду «в бегах», подумайте: кого нам следует солидарно поддержать?
   Градоначальника Брюллов обнаружил в компании не только его обычного окружения – депутатов от городских округов, но и еще десятка человек, половину из которых он не знал. За те пару минут, что он ждал, пока Атаманов обратит на него внимание, стало ясно: болельщики предлагали своему кандидату хитрые выборные ходы. Кандидат в ответ призывал их не поддаваться ажиотажу, не портить силы и нервы, ибо у «нас с вами имеются более важные дела».
   Заметив Брюллова, Атаманов направился к нему. Отошли в сторонку, к окну.
   – Николай Петрович! Вижу, что цейтнот и народное вече, но одну информацию обязан до вас донести. Я беру самоотвод. Одна из причин: от вас на этом месте толку будет больше. И реакция на то, что нечаянно подслушал. Мне ваша пассивность понятна, но одобрить ее не могу. Можно так доиграться с благородством, что губернатором станет Панин или, хуже того Дрошко.
   – Да согласился я в этом туре принять участие, но, ты меня знаешь, ловчить не умею и не люблю. У меня к тебе встречный вопрос. Если вдруг все-таки угожу в это кресло, первым заместителем пойдешь? Обоснование потом.
   – Буду признателен. Обоснование потом.

   По состоянию на декабрь девяносто первого погоны на плечах Влада Скачко красовались всего лишь один раз и в течение месяца – в военных лагерях после четвертого курса. Но хотя они не были даже курсантскими, а только «рядовыми», у бывшего их обладателя навсегда остался пиетет ко всему офицерскому: от выправки и звуков военного оркестра до военной терминологии и «гусарских» песен Булата Окуджавы:

     Наша жизнь – не игра.
     Собираться пора,
     Кант малинов,
     И лошади серы.
     Господа юнкера,
     Кем вы были вчера?
     А сегодня
     Вы все – офицеры [48 - «Проводы юнкеров».].

   Неудивительно, что когда на встрече со своими сторонниками Дьяков назвал его своим «начальником штаба», Влад непроизвольно не только расправил плечи, но и милитаризировал свой лексикон.
   Кабинет Дьякова с просторной приемной был расположен в трех минутах энергичной ходьбы от зала заседаний, места, где в этот час пребывали главные действующие лица сражения под названием «выборы», концентрировалась и менялась информация о боевых действиях противоборствующих сторон.
   Для размещения штаба кабинет был почти идеальным: его хозяева и гости лишний раз не светились на глазах у посторонних. Некоторая удаленность компенсировалась тем, что за сценой зала заседаний был телефон, о существовании которого мало кто знал. Сейчас возле него дежурил один из сотрудников аппарата областного Совета. Еще до начала заседания Влад представил его своим соратникам как «офицера связи».
   Сам полководец в это время в штабе отсутствовал. Его вызвал к себе «единый во всех лицах» непосредственный начальник Дьякова, председатель Совета и к тому же соперник по неумолимо приближающимся выборам, Сергей Панин.
   – Александр Игоревичу всегда считал, что мы с тобой из одной стаи. И вдруг тебя выдвигают против меня. Допускаю, не согласовав с тобой. Но после этого ты даже пальцем не пошевелил, чтобы посоветоваться, скоординировать наши действия.
   – Сергей Ильич, чтобы пошевелить даже пальцем, требуется пошевелить мозгами. В этом состоянии я сейчас и пребываю. Пытаюсь выяснить, какие шансы на попадание в «тройку» имеются у меня, у вас, у «третьих лиц». Я вам благодарен за формулировку наших отношений в «стае» словами «посоветоваться» и «скоординировать». Могли выразиться и жестче: «доложить» и «выполнить».
   Дьяков, сидевший напротив Панина, резко встал.
   – Сейчас, прямо от вас, я иду вынюхивать: сколько депутатов могут за меня проголосовать? И сколько за основных конкурентов? За вас в том числе. Если у Панина сторонников окажется больше, чем у Дьякова, я, несомненно, подстраиваюсь под вас. А если наоборот? Вы меня упрекнули за нарушение правил нашей коллективной игры. Не хотел об этом говорить, но вы, выдвигаясь, со мной посоветовались? А я бы задал вам один вопрос. Вы подумали, что если проиграете эту партию, не исключено, что скоро лишитесь и кресла председателя Совета? Кресла респектабельного, которое вы еще толком своим телом и не согрели. А теперь позвольте идти.
   В это мгновение они оба подумали одно и то же: «Вот наши дорожки и разошлись в разные стороны».
   Путь в кабинет Дьякова проходил через фойе, в котором на почтительном расстоянии друг от друга сейчас кучковались сторонники Брюллова и Хамчиева. Проходя мимо них, Дьяков с интересом вглядывался в их лица. И не зря.
   – Влад! – спустя три минуты обратился он к своему начальнику штаба. – Мы не промахнулись? Я сейчас имел удовольствие видеть ребят «зампреда» и «титанщика». И, с большим удивлением, обнаружил в их рядах Соню Маркову из «Камских новостей» и Тему Шишкина – руководителя аппарата комитета по бюджету. Не прошло и трех дней, как ты их описывал в качестве горячих моих поклонников.
   – Александр Игоревич, вы решили надо мной поиздеваться? Кто мне когда-то говорил: «Когда нападающий никак не попадает в ворота, его обязательно надо пристроить в команду. Только не в свою, а к противнику»? Соня и Тема наши люди. Минут через пятнадцать вы в этом убедитесь.
   Словно подтверждая сказанное, их разговор прервал телефонный звонок. «Офицер связи» доложил:
   – От Шишкина. Брюллов берет самоотвод. Обсуждают его предложение поддержать Атаманова.
   Первый прогноз Влад рассчитывал иметь на двадцатую минуту перерыва. Результат задержался на четыре минуты. Вполне терпимо.
   В процентах эскиз получился расплывчатым: Атаманов – 20, Брюллов -15, самоотвод, Хамчиев – 25, Ковтун – 15, самоотвод, Лапушкин – 3, Панин – 10, Дьяков – 10, Трошко – 2.
   – Кимоно-то херовато, – почти по-японски оценил ситуацию Дьяков.
   Скачко вышел в приемную, где находились «бригадиры» и три аналитика:
   – Теперь основное внимание к «брюлловским» и «ковтуновским». К кому они переметнутся? Полагаю, что они распределятся между Атамановым, Паниным и нами. Друзья мои! Передайте всем нашим: аналитика окончилась, переходим к уговариванию!
   На тридцать четвертой минуте перерыва картинка выглядела более четко, но менее оптимистично: Атаманов – 26, Хамчиев – 30, Лапушкин – 3, Панин – 18, Дьяков – 21, Трошко – 2.
   Дьяков посмотрел на часы.
   – Прогнозы я не один десяток раз составлял и поэтому не очень им верю. Но на этот раз похоже на правду. Утешим себя, Влад, что формально в медальную тройку вошли. Если же по делу, то эта бронзовая медаль будет завоевана даже не «по очкам», а «на соплях». Это не наш стиль, верно я говорю, товарищ начштаба? Пойдем продавать себя подороже?
   Скачко задумался, глядя на листок с цифрами.
   – Согласен. Это будет правильно. Слишком большой отрыв от лидеров. И в Москве их не отсеют: послужной список в норме, претензий по путчу нет.
   – Счет пошел на секунды. Кому будем предлагать себя? – вставая, спросил Дьяков. – По арифметике надо бы Хамчиеву, но мы с ним почти не контачили. Была не была, Влад, пошли к Атаманову.
   Атаманов по-прежнему был в гуще народных масс. Гуща, правда, стала не такой плотной. Занимался он в данный момент совсем не выборными делами: инструктировал своего заместителя по горисполкому, у кого с большей вероятностью можно выклянчить солярку для автобусов и снегоуборочной техники.
   Увидев Дьякова, он оживился:
   – Александр Игоревич! Я же тебя помню со времен, когда в спортивном братстве ты ходил с позывным Деловой. Помоги моим нерасторопным добыть солярки.
   – Много?
   – Очень. Но для начала хотя бы тонн триста.
   – Пусть завтра прямо с утра ко мне зайдут. Маленькая, но зацепка имеется. А я к вам, Николай Петрович, по повестке дня. Можно без дипломатии? На первое лицо области мне претендовать рановато. Я даже в заместителях не походил. Народ может это неправильно понять. Поэтому буду отказываться, хотя за мной, как говорят спецы, процентов до двадцати пяти депутатских голосов имеется. Понимая, что разговор идет о дележе шкуры неубитого медведя, все же спрашиваю: если станете Главой, меня заместителем возьмете? Мои пристрастия вы только что обозначили. Деловой. Конкретнее: аппарат и социалка. Это не торг, тем более не ультиматум. Если и скажете «нет», то все равно призову своих вас поддержать.
   – Я тоже не в порядке торга. Достанешь солярку – беру. Ладно, приди в себя. Шучу. А шутник из меня плохой. Но имеется серьезный вопрос, правда, из серии о «шкуре неубитого медведя». У тебя как совместимость с Юрой Брюлловым? Когда-то именно ты нас познакомил, но за столько лет всякое могло случиться.
   – У нас все в порядке. Не скажу, что друзья, но добрые приятели.
   … Фамилии победителей отборочного тура председатель счетной комиссии, вопреки традиции, зачитывал не по алфавиту, а по числу полученных голосов. Из 182 голосовавших депутатов Атаманова поддержали 71, Хамчиева – 67, Панина – 38. Скачко, сидевший в зале рядом с Дьяковым, исключительно ради спортивного интереса в уме прикидывал проценты каждого: около сорока, тридцать пять, чуть более двадцати.
   – Панина мы бы заделали, но к этим бы вряд ли подтянулись.
   – Все сделали правильно, – ответил Дьяков.

   Через неделю, последним вечерним рейсом, три претендента на пост главы администрации Камской области прибыли в Москву. Все разместились в гостинице «Россия». Сопровождал и опекал «тройку» представитель президента Дерягин. Впрочем, еще в камском аэропорту для описания этих же его функций Панин использовал другие глаголы: «конвоировал» и «присматривал».
   Хотя с «конвоировал» Панин и переборщил, доля истины в его словах была.
   Ужинали тоже вместе. Дерягин поделился новостями:
   – Я созвонился с Махарадзе. На своем уровне обещает вопрос решить не позднее чем за два дня. Что вас ожидает? Две или три беседы с инспекторами. Третий по очереди – куратор нашей области по фамилии Токарев. Вероятнее всего, разговоры будут происходить в моем присутствии. Хотя мою роль сформулировали странно: «От вас нам нужна не позиция, а справки». Заключительный разговор – лично с Махарадзе. Коллеги из других регионов, у которых эти хлопоты уже позади, поделились, что встреча с Махарадзе, скорее, протокольная. Зато инспекторы роют вглубь и вширь. Первый заход в 14.30. Если до этого времени вам понадоблюсь, запишите два телефона: моего номера в гостинице и нашего куратора в управлении. Он меня найдет.
   – Выходит, до обеда мы свободны? – спросил Хамчиев.
   – Выходит, да.
   – Ладненько. А то я дважды напрашивался к Гайдару. Утром позвонили, что завтра в 11.15 он может меня принять. Хорошо, что не поторопился снять свою заявку.
   До сих пор Хамчиеву доводилось общаться с Егором Гайдаром как с авторитетным, высокопоставленным, но экспертом, дающим советы тем, кто принимает решения. Совсем недавно его положение в корне изменилось. Шестого ноября он был назначен заместителем председателя правительства РСФСР. И, таким образом, стал лицом, принимающим решения. Теперь цена его слова возрастала как минимум на порядок. А из сказанного Гайдаром во время получасовой беседы следовало: если команде Ельцина дадут возможность поработать хотя бы года три, приватизация в России крупной промышленности станет реальностью. Реальностью необратимой.
   Тут же, из приемной Гайдара, Хамчиев набрал номер телефона Контрольного управления. Повезло, Дерягин оказался рядом.
   – Борис! Понимаю, что сейчас ломать сценарий несерьезно, но смягчить его можно. Подробно я потом все тебе объясню, а пока прими «телеграфом». Я твердо решил не идти на конкурс. Прошу тебя, не бейся за меня, спусти на тормозах. Без этого Николай Петрович автоматом и по заслугам займет первую позицию.
   Так оно и произошло. После беседы с последним по очереди претендентом (по алфавиту им оказался Панин) инспектор контрольного управления и куратор области Токарев попросил Дерягина остаться:
   – Есть предложение сверить часы.
   – Польщен, Владимир Константинович. А то меня предупредили, что свое мнение я могу оставить при себе.
   – До поры до времени правильнее было, чтобы каждый из нас исходил из своих собственных впечатлений. Теперь пора выложить карты на стол. Желаете высказаться первым или уступите эту честь мне?
   – Уступлю.
   – Хорошо. Начну с нетипичного впечатления: оба явных фаворита как-то не рвутся в губернаторы. Зато аутсайдер пылает желанием. Я Панина имею в виду. Выбрать лучшего из первых двух чертовски трудно. Возраст, руководящий опыт, отношение к подчиненным и подчиненных к ним – все на равных. Оба демократически настроены, нигде и ни в чем не наследили. Уже глядя в микроскоп, одно преимущество Атаманова я обнаружил. Всем трем задавал один и тот же вопрос: неотложные проблемы области. Панин все свел к ликвидации незавершенного строительства социальных объектов. Хамчиев назвал мост на трассе Камск – Север (Солегорск) и вторую нитку газопровода. Опять же через Солегорск. Получается, что смотрит на область директорским взглядом, да еще тянет одеяло на себя. Я подумал, что вслед за ним и Атаманов переведет стрелки на свой областной центр. Ан нет!
   Токарев раскрыл блокнот.
   – Зачитываю: «Укрупнение четырех административных районов, объединение с расположенными на их территории городами. Реструктуризация угольного бассейна. Три ретрансляционных узла, обеспечивающих доступность телевидения в „медвежьи углы“. Мост. Газопровод, но не на промышленный север, а на запущенный юг». Зрело. Если как в боксе, то по очкам отдаю победу Атаманову. Ваш ход, Борис Сергеевич.
   Дерягин для приличия сделал секундную паузу. «В планах хитрющий Хамчиев явно прибеднился», – подумал он. И продолжил вслух:
   – Вы меня разоружили, Владимир Константинович! Хотел добавить что-то свое, но все настолько совпадает, что даже неудобно за плагиат.
   Хозяину кабинета это явно понравилось.
   – Тогда я пишу боссу представление. Поддержите?
   – Без малейшего сомнения.
   Голос секретаря из приемного устройства спросил:
   – Владимир Константинович, к вам Дьякова. Пусть пока погуляет или как?
   – Или как. Мы уже закончили, пусть заходит.
   Вошла неброско, но со вкусом одетая, стройная женщина лет под сорок.
   – Представитель президента по Камской области Дерягин Борис Сергеевич. Наш эксперт, профессор Дьякова Варвара Васильевна, – представил гостей хозяин кабинета. – Кстати, Варвара Васильевна – ваша землячка. Среди камского руководства человек известный. Не приходилось встречаться?
   – Дьякова? Нет, мы люди заводские, с руководством сами только начинаем знакомиться… Постойте. Варвара Васильевна, к Александру Игоревичу не имеете отношения?
   – Имею. Жена в отставке…

Атаманов, Брюллов, Дьяков. 25 декабря 1991

   Во вторник 24 декабря 1991 года, ровно за неделю до Нового года, президент подписал указ о назначении Атаманова Николая Петровича главой администрации Камской области.
   Еще в железнодорожном техникуме второкурсника Колю Атаманова – выходца из маленького железнодорожного поселка, затерянного в самой глубинке Советского Союза, поразил один термин. Прозвучал он на лекции о зарубежных перевозках, а обратил на себя внимание длиной формы и загадочностью содержания: «пограничные и таможенные формальности».
   То, что происходило утром 25 декабря в здании бывшего облисполкома, а ныне администрации Камской области, напомнило Атаманову тот самый термин: он должен был пересечь границу, за которой находился новый, пока неведомый ему мир. Пересекал он ее мирно, без боя. Интрига с получением доступа в этот мир и сопутствующие ей страсти были уже позади. Остались лишь формальности. А впереди, «за кордоном», его ждали будни. Но не простые, а революционные. В политике и в экономике. Революционные для огромной страны, оказавшейся на перепутье. Для области, в истории которой навсегда заняла свою строчку его фамилия.
   Процедура смены караула – отставки прежнего первого лица области и вступления в должность нового, произошла без меди оркестра, без фейерверков и даже без цветов. Ровно в девять утра Атаманов в присутствии Дерягина, как представителя президента, и Полуянова, как блюстителя протокола, вошел в председательский кабинет. Ковтун, еще на правах хозяина, пригласил всех за стол для заседаний. Он подписал документы, встал, пожал руку Атаманову, чуть задержался и обнял его. Негромко произнес:
   – Счастливо тебе, Петрович! – и быстрым шагом направился к двери.
   Когда через сорок минут к кабинету подошли Брюллов и Дьяков, на его двери уже появилась новая табличка:

   Атаманов Николай Петрович

   Расселись за столом для заседаний, во главе которого их ожидал Атаманов. Полуянов открыл объемистую кожаную папку с тисненой позолоченной надписью:

   Глава администрации Камской области

   В большой папке оказался всего один листок: распоряжение под «номером два» о назначении первыми заместителями главы администрации Брюллова Ю. В. и Дьякова А. И., руководителем аппарата администрации – Полуянова А. Н.
   Атаманов не торопясь поставил свой автограф и пустил документ «по кругу», передав севшему рядом Дьякову.
   – А «номер один» о чем? – спросил он Полуянова.
   – «На основании… приступил к исполнению…».
   Атаманов не был далек от истины, мысленно назвав события этого декабрьского утра «формальностью». Содержательная часть вхождения его в новую роль началась через час после того, как Махарадзе произнес шесть слов: «Мы будем рекомендовать вас Борису Николаевичу» [49 - Борис Николаевич Ельцин.].
   На следующий день областная газета «Серп и молот» вышла с крупным заголовком: «Камскую область возглавил демократ». Опровергать это заявление Атаманов не стал, но «демократом» себя не чувствовал.
   Когда перестройка достигла своего апогея, все более или менее неравнодушные граждане СССР разделились на два лагеря. «Лучше в мире нету, чем страна Советов!» и «Народу – перемены и свободу!». Своего высокого положения Атаманов достиг, пребывая в авангарде советской системы. Логично было рассчитывать, что он и дальше останется ее сторонником. Этого не произошло.
   Пока его работа и частная жизнь протекали в рамках одной, безальтернативной системы, чувство самосохранения диктовало Атаманову видеть в ней преимущественно позитив, не травить душу из-за недостатков. С некоторым напряжением это удавалось.
   Грянула перестройка, приоткрывшая глухие ворота совсем в другой мир. Более конкурентоспособный экономически. Более человечный и менее лицемерный политически. Как человек искренний, эмоциональный, Атаманов нашел этот мир привлекательным. После чего и развернулся в сторону реформаторов. Он понимал, что на крутых поворотах даже по дороге в рай можно разбиться вдребезги. Тем более что рынок на рай никак не тянул. Но все же лучше мчаться по опасному виражу, чем вязнуть в трясине.
   Еще из Москвы Атаманов созвонился с Брюлловым и Дьяковым. Получив подтверждение их стать его первыми заместителями, не мешкая, попросил их подготовить два предложения: по структуре администрации и по ключевым ее фигурам – будущим «простым» заместителям.
   Вечером следующего дня в Камске уже втроем они приняли первые решения. По областной вертикали пошли их пока еще неофициальные поручения. Новая административная машина незаметно для широкой публики, медленно, но верно набирала обороты. Публикация Указа о назначении Атаманова была равносильна громкой, прозвучавшей на всю область команде: «Полный вперед!».
   В узких кругах областной элиты одно из первых решений свежеиспеченного Главы области вызвало противоречивые чувства. В созданном им руководящем триумвирате почти все ключевые функциональные обязанности Атаманов распределил между своими первыми заместителями. Брюллову досталось управление финансами, экономикой, экологией и природными ресурсами, международными связями. Под Дьякова ушли кадры, секретариат, социальный блок, торговля, связь с федеральными силовиками. Себе Глава оставил представительство в «верхах» и во внешней сфере, координацию и контроль работы заместителей.
   Принял это решение Атаманов единолично, не советуясь ни с кем, что большинством было воспринято позитивно, как проявление твердого характера. Но у этой медали была и другая сторона: нарушение давнего правила «первого лица». Правила, уходившего корнями в английское средневековье: «Трубку, коня и жену не отдам никому». Современным эквивалентом «трубки – коня – жены» была триада «финансы – кадры – силовики». Добровольный отказ Атаманова от нее вызывал как минимум удивление.
   Но не у всех. Те, кто помнил его начинающим «охотником за головами», выдвигали версию: Петрович вспомнил лихую молодость, нашел тех, кого хотел видеть в своей команде. А своим он всегда доверял.
   Доля истины в этой версии была. Доля солидная, но с примесями. Первая «примесь», повлиявшая на его решение поделиться ключевыми полномочиями со своими заместителями, дремала в душе Атаманова не менее двух десятков лет. В конце шестидесятых годов в горкоме московский лектор читал партийно-хозяйственному активу лекцию по международному положению. Как только он окончил рассказ о бушующей в Китае культурной революции, о погроме партийных кадров отрядами молодых штурмовиков, в первом ряду поднялся пенсионер. В древние века он был секретарем горкома по пропаганде.
   – Скажите, пожалуйста, как относится к возмутительному поведению этих, извините за выражение, хунвейбинов, председатель Мао [50 - Мао Цзэдун – китайский государственный и политический деятель ХХ века, главный теоретик маоизма.]?
   – Председатель Мао занял позицию «над схваткой».
   Ответ лектора понравился НОД-4. Термин «над схваткой» звучал емко и солидно. Щекотало самолюбие и единство взглядов с нехорошим, но всемирно известным товарищем Мао.
   Много лет и термин, и его наполнение пылились где-то на задворках его памяти за ненадобностью, и вдруг напомнили о себе буквально на днях. После встречи с Махарадзе Атаманов ехал в аэропорт и под аккомпанемент радиоприемника продумывал свои первые ходы. В этот момент диктор произнес: «Сейчас Ельцина мечтают перетащить на свою сторону разные политические силы. Но он, желая оставаться президентом всех россиян, предпочитает быть равноудаленным, находиться над схваткой».
   «Стоп, – подумал Атаманов. – Это же подсказка для меня. Быть равноудаленным. Над схваткой. И не давать затащить себя в „мелочовку“».
   Еще в одной «примеси» Атаманов не мог признаться даже себе. Второй раз за свою трудовую жизнь он не чувствовал уверенности, что сможет достойно выполнить дело, за которое взялся. Первый раз это случилось с ним тридцать семь лет назад, когда он, вчерашний выпускник техникума, дебютировал в качестве дежурного по путям на далекой забайкальской станции. Тогда он оказался в совершенно новой для него обстановке, среди незнакомых ему людей, имея туманное представление о содержании своих обязанностей, при полном отсутствии опыта.
   Сейчас, казалось бы, ситуация была гораздо более выигрышной. Он имел большой опыт руководства областным центром, при этом неплохо знал и глубинку региона, ее людей. Если бы подобное назначение произошло лет десять назад, Атаманов воспринял бы его с азартом профессионала, которому вместо управления пригородной электричкой доверили транссибирский экспресс. Но новым оказался не только мощный локомотив, но и причудливые демократические светофоры, невнятные рыночные диспетчера и стрелочники. И все это без четких инструкций, без машиниста-наставника.
   Если частокол вопросов, плотным кольцом окруживший Атаманова, во многом возник из-за неожиданности его назначения, то у Дьякова эта причина почти не просматривалась. Нет неожиданностей – нет вопросов и душевных терзаний. Даже наоборот, сплошной позитив.
   Должность первого заместителя главы области не упала ему с небес в качестве подарка. Четыре месяца в творческих и аппаратных муках он ее конструировал, вытачивал, собирал по винтику, руководствуясь давним девизом: «Никого впереди!». В масштабе области кое-кто впереди еще присутствовал, но в единственном экземпляре.
   Источников позитивного заряда было несколько. Выход из «черной полосы», завоеванная тяжким трудом победа, соответствие нового статуса его запросам и реальным возможностям, появление сложнейшего, но интересного фронта работ.
   Сложности, запредельных объемов работы Дьяков никогда не боялся. Теперь главным было не оступиться, не профукать место в финале, завоеванное нервами и потом.
   Меньше всего сюрпризов оказалось у Брюллова. К небольшому изменению названия своей должности (вместо «заместитель» – «первый заместитель») он был подготовлен уже давним предложением Атаманова. К выполнению новой функции – куратора областных финансов, его с августа аккуратно подводил Ковтун.
   Даже стремительно надвигающиеся рыночные угрозы не были для него сюрпризом. В заведенной еще более года назад папке с надписью от руки «Дорога в капитализм», на первым сверху листке под названием «СРОЧНОЕ», датированном 20 декабря, имелись шесть пунктов.
   Пункт «Институты» содержал слова: «безработица, антимонопольный, приватизация». Он напоминал о необходимости создания «с нуля» государственных структур, которые должны будут заниматься делами, о существовании которых в старой плановой экономике многие даже не задумывались. Создания, а не ликвидации!
   Брюллов не знал, как будут называться эти структуры и кому будут подчиняться, – области или федерации. Но в любом случае они должны будут решать свои специфические задачи, и к этому следовало срочно готовиться.
   В пункте «Структура» был занесен меч над существующими подразделениями, которые в рынке, в условиях частной собственности будут не востребованы. Очевидно, что в этот перечень попадут облплан, подразделения материально-технического снабжения, ценообразования, что-то из отраслевых структур.
   На третьей позиции в списке были «Кадры». Имелась в виду замена тех управленцев, кто «не соответствовал» по профессиональным качествам, кто «прокололся» на чем-то, но был до поры и до времени оставлен.
   Покинуть свои должности должны были те, кто не был способен адаптироваться к системным нововведениям: к демократии вместо жесткого единоначалия, к рыночной экономике, в которой государство теперь не руководит бизнесом, а определяет правила игры. Первым среди выпавших из обоймы по собственной воле оказался бывший председатель облисполкома Ковтун. Несколько подобных мастодонтов Брюллов уже сегодня включил в этот «черный список».
   Формулировка следующего пункта вызывала как минимум любопытство: «Бюджет (прополка)». Речь шла об исключении из бюджета тех расходов, которые в плановой экономике были «благородными растениями», а в рыночной оказались «сорняками». При всей бедности областного бюджета, и депутаты, и исполком порой делали красивые жесты, давая деньги ремонтному заводу на освоение производства автобуса, строителям – на прогрессивную оснастку, селянам – на подготовку животноводческих помещений к зиме. Со всем этим необходимо было кончать. Если и помогать, то лишь закупая готовую продукцию.
   «Доноры-реципиенты» – так был озаглавлен следующий раздел. Хотя его название вызывало кровавые хирургические ассоциации, к медицине это не имело никакого отношения. Бюджетный финансист на региональном и федеральном уровне всегда выступает в роли Робина Гуда. Лесной разбойник славился тем, что грабил богатых и отдавал добычу бедным. Так же и областной бюджет забирает часть средств у «богатых» городов и районов (доноров) и делит их между «бедняками» (реципиентами). Неизвестно, как реагировали на эту помощь Робина Гуда его клиенты, но в наши дни доноры были недовольны тем, что у них слишком много отняли, реципиенты – тем, что мало дали.
   Основания для подобных эмоций имелись: все делалось кулуарно, «на глазок», опираясь на опыт предыдущих лет. Эту систему ему предстояло менять.
   Вечная проблема «притирки» к новому шефу Брюллова не волновала. Он уже был подчиненным Атаманова и в этом качестве чувствовал себя уверенно и уютно. Да и то, что он не напрашивался к нему в заместители, а был приглашен, говорило о многом.
   Сложнее было спрогнозировать, как сложатся его отношения с третьим участником их альпинистской связки, некогда закадычным другом Санькой Дьяковым. В его деловых качествах Атаманов не сомневался. Но что из себя сегодня представляет Александр Игоревич как «сосед по окопу»? Этот вопрос был явно непростым.

Брюллов, Дьяков. Май 1992

   – Чтоб вы оба водкой поперхнулись! – от души и довольно громко произнес начальник Управления внешних связей областной администрации по прозвищу Внешник, выйдя из кабинета Дьякова.
   Пожелание было адресовано двум первым заместителям Главы: Дьякову и Брюллову. В прошлой, «советской», жизни Внешник служил в КГБ, где курировал экспортно-импортные контакты предприятий закрытого города Камска. Довольно часто его включали в совместные группы специалистов Минвнешторга [51 - Министерство внешней торговли СССР.] и камских предприятий, выезжающих за кордон. Все командировки были связаны с двумя темами: приемка импортного оборудования у изготовителя или урегулирование рекламаций к экспортной продукции камского производства.
   В органы Внешник попал после окончания Академии внешней торговли, свободно владел английским и французским языками и тонкостями дипломатического этикета. В командировках официально он числился переводчиком, неофициально – контрразведчиком. По сути же был полезным членом делегаций, ибо поднаторел не только в части перевода и протокола. Он легко выстраивал правильные отношения с зарубежными партнерами, предохранял своих коллег-земляков от служебных и личных глупостей, почти неизбежных при редких выездах советского человека «в тыл врага».
   Проходив четверть века в погонах, Внешник ценил единоначалие и субординацию. Два года работы в облисполкоме «под Брюлловым» он чувствовал себя уютно. Шеф четко ставил задачу, контролировал ее выполнение, если менял «вводную», то объяснял, почему. Другие заместители председателя в его дела не вмешивались.
   После реорганизации исполкома в администрацию Управление осталось в подчинении Брюллова. Первый месяц работы под новой вывеской не предвещал обострений. Но уже в феврале прозвучал первый звонок.
   В 1991 году Европейский союз надумал поделиться богатым собственным опытом с независимыми государствами, образовавшимися на постсоветском пространстве. С этой целью была принята программа TACIS. Западные эксперты должны были разжевать нам, темным, тонкости проведения правовых и административных реформ, поддержки частного сектора в экономике, ослабления социальных последствий переходного периода.
   Области предложили на выбор два проекта. Политический – развитие гражданского общества и местных инициатив. И «в металле» – техническая помощь в освоении лицензионного производства кормозаготовительных комплексов (КЗК).
   Брюллов собрал на совещание своих промышленников и селян. Интересы гражданского общества он попросил представлять кого-нибудь из депутатов в связке с заместителем руководителя аппарата администрации. К его удовольствию, облсовет прислал не кого-то из молодых и темпераментных «демократов», а рассудительного и немногословного Федотыча.
   Заслушав предложения европейского сообщества, Федотыч попросил слово первым:
   – Перестройка показала, что представителей гражданского общества у нас выше крыши. Скоро работать некому будет. Инициатив у них больше, чем навоза на свинокомплексе. Только дальше инициатив дело не идет. А хорошей сельхозтехники как не было, так и нет. Если мы производство этого итальянского комплекса с помощью капиталистов освоим, селянам – подарок, машиностроителям – честь и хвала. И деньжата на прокорм. К этой капиталистической кормушке я и предлагаю прильнуть.
   Федотыча дружно поддержали. В семь часов вечера Брюллов подписал протокол совещания, поручил Внешнику срочно готовить материалы для отправки заявки в Москву и непривычно рано поехал домой, чтобы выспаться перед дальней дорогой. На другой день в пять утра он выехал в Углекамск.
   Спустя пять часов секретарь Внешника зашла в канцелярию областной администрации, чтобы зарегистрировать заявку на участие в проекте TACIS. Заведующая канцелярией поставила печать на подпись Брюллова, потянулась к журналу учета корреспонденции, чтобы присвоить документу порядковый номер… и остановилась.
   – Оленька, забеги в приемную Дьякова, попроси, чтобы завизировал Александр Игоревич.
   Оленьке повезло дважды. В этот момент Дьяков был на месте и у него не было посетителей.
   Дьяков внимательно прочитал заявку, бегло просмотрел протокол совещания.
   – Оставьте бумаги у меня, и пусть зайдет ваш шеф.
   Диалог Дьякова с Внешником получился напряженным:
   – Почему на совещании фактически не рассматривался политический проект?
   – Вопрос не ко мне. Тема относится исключительно к внутренней сфере. Моя задача как международника только оформление документов. И совещание проводил не я, а Юрий Владимирович, он же и принял решение. Могу высказать лишь свое личное мнение: проект «гражданское общество» на фоне «сельхозтехники» сегодня не выглядит конкурентоспособным.
   Дьяков встал, вышел из-за стола, остановился напротив сидящего посетителя.
   – С экономической точки зрения – возможно. А с политической? Боюсь, что ваше коллективное и единогласное решение слишком примитивно. Прежде чем завизировать это, я должен подумать, посоветоваться с людьми.
   Внешник тоже встал. Рост позволял ему смотреть на Дьякова сверху вниз.
   – Вам, Александр Игоревич, мнения «людей» в лице депутата Лунина недостаточно? Но если вас интересует, что лично я думаю по этому поводу, то докладываю: и политически проект КЗК является более выигрышным. Уборочную технику избиратель может увидеть глазами, пощупать руками. Ее хоть на предвыборном плакате рисуй. А «местные инициативы»? Но это все лирика. Я и так лишнего наговорил. Там, где я служил, генералы не посвящали подполковников в свои разногласия.
   – Вот сейчас вы точно брякнули лишнего. Когда возвращается Брюллов?
   – Через два дня.
   – Вот через два дня мы с ним и подведем черту. А вы свободны.
   – Понял. Но ставлю вас в известность, что когда я сообщил по телефону представителю Евросоюза о том, что наша область выбрала КЗК, он попросил поторопиться с формальностями. Подобных всем понятных проектов мало, а желающих их получить много. Чтобы поезд не ушел без нас, я сейчас буду созваниваться с Юрием Владимировичем, чтобы доложить о задержке.
   Внешник четко, по-военному, развернулся через левое плечо и вышел из кабинета. В этот момент и прозвучало его искреннее пожелание двум заместителям Главы поперхнуться.
   Отловить своего шефа в Углекамске Внешнику удалось лишь через три часа в кабинете мэра. Зато после его лаконичного доклада Брюллов немедленно набрал прямой номер Дьякова.
   Как и три десятка лет назад, один на один или в своей компании они были на «ты». На людях, естественно, по имени-отчеству.
   – Сашка! Ты так и не завизировал мою заявку в Евросоюз?
   – Пока нет. Твой подопечный, надеюсь, объяснил, почему? Если он этого не сделал, мы люди не гордые, повторю.
   – Повторять не надо. Лучше послушай. Ты в моем огороде ничего не забыл, и твое шатание по нему мешает мне работать. Вопросы внешних связей и промышленности не в твоей компетенции. В том числе и политический аспект. В чужих советах по этой проблеме я не нуждаюсь и за принятое решение, как всегда, отвечаю. Это вступление. Теперь основной текст. Если через пятнадцать минут канцелярия мне не доложит, что письмо передано фельдсвязи, пеняй на себя.
   – Пожалуешься губернатору?
   – Обижаешь. На первой же оперативке я просто смешаю тебя с говном. Ты же знаешь, что у меня это получается. Над тобой, Саня, будут смеяться все, включая стенографисток. Это хуже, чем строгий выговор.
   – Ладно, не делай из мухи слона. Завизирую. Но нам надо будет потолковать, твой тон недопустим.
   – Как ты говорил в молодости, игра покажет. А теперь сверим часы. На моих 13.14. Поторопись.
   Телефон на столе мэра Углекамска подал голос через семнадцать минут. Звонил Внешник.
   – Все в порядке, Юрий Владимирович! Завизированная заявка у меня в руках. Уважьте, поделитесь волшебным словом.
   – Товарищ подполковник, делиться волшебными словами и любимыми женщинами – тяжкий грех.

   Рассадка участников любого официального совещания – особая наука. Не только протокольная, упакованная в инструкции и рекомендации, но и психологическая, спрятанная между строк. По протоколу первое лицо (босс, шеф, хозяин) занимает место во главе стола. Его подчиненные располагаются вдоль, пропорционально числу звезд на своих реальных или условных погонах. Чем больше звезд, тем ближе к трону. Но в эту простую схему может вносить поправки психология. Между шефом и его первым заместителем может вклиниться вроде бы невзрачный советник, который в данный промежуток времени является доверенным или даже незаменимым.
   На совещаниях и оперативках у Атаманова торжествовал протокол. Сам он располагался за перекладиной П-образного длинного стола. Вдоль «ножек» этого «П» с двух сторон располагались его соратники. Первый стул справа занимал председатель областного Совета, воплощавший на этом месте высокий статус законодательной власти. Место напротив принадлежало представителю президента.
   Когда на совещании присутствовал очень высокий гость, как было, например, во время приезда председателя федерального правительства, он садился на главное место, чтобы поучать, казнить и жаловать. Тогда Атаманов присаживался рядом и скромно поддакивал, или еще скромнее возражал.
   Вторые стулья с обеих сторон занимали два первых заместителя Главы: Брюллов и Дьяков. Дальше по алфавиту по три места с каждой стороны занимали «простые» заместители. Замыкали строй руководитель аппарата администрации Полуянов и постоянный приглашенный – мэр областного центра. В двух метрах от стола стояло пять рядов кресел, по восемь в ряду. Для приглашенных, кто чином пониже.
   В соответствии с этой дислокацией Брюллов и Дьяков были обречены сидеть друг напротив друга, одобрительно переглядываясь, если их позиции совпадали, и стараясь не встречаться взглядом, если напарник вызывал раздражение.
   Очередная оперативка у Главы, которая состоялась спустя четыре дня после инцидента с визированием, подходила к финишу.
   – Переходим к «разному», – объявил Атаманов. – Обычно в «разное» включают мелочовку, о которой надо объявить или напомнить. Но сегодня я от традиции отойду. Наша команда отработала свой первый квартал. Можно подвести некоторые итоги. Положительные и отрицательные. Через две недели назначаю совещание с повесткой дня: «О мерах по совершенствованию структуры администрации области». Если выявим что-то серьезное по его итогам, не мешкая внесем изменения. Жду ваших предложений не только по структуре, но и по распределению обязанностей, по регламенту принятия решений. Навязывать свое мнение не хочу, но о некоторых сюжетах, зафиксированных аппаратом, вас проинформирует Андрей Николаевич Полуянов.
   Руководитель аппарата Полуянов монотонно, без избыточных эмоций перечислял то, что удалось выловить из анализа документооборота и поступающих жалоб.
   – Одну емкую функцию управления рынок похоронил: отраслями мы уже не руководим. Это касается не только промышленности и строительства, но и торговли. Там, где нет бюджетных денег, о нас даже не вспоминают. Хорошо это или плохо, сказать не берусь. Но что однозначно плохо, так это то, что мы ослабили контроль качества продукции и услуг этих отраслей. В распределении обязанностей между заместителями Главы обнаружились две известные беды: незаполненные ниши и дублирование «на стыках». Все дружно хотят работать с заграницей, но автономно, минуя «зарубежников» и их куратора. И столь же дружно спихивают друг на друга черную работу. Только в апреле мы по три дня искали ответственного за приведение в порядок лесных дорог, за содержание ведомственных школ и больниц, за работу с депутатом, проталкивающим неграмотный популистский проект.
   Как только Полуянов вспомнил о загранице, Дьяков перестал листать свой блокнот и посмотрел на Брюллова:
   «Настучал все же», – подумал он.
   Брюллову пришлось напрячься, чтобы не показать свое удивление.
   «Бэмс, выходит, канцелярия все же доложила Николаевичу о наших боях местного значения. Может, и к лучшему? Пусть ветерок дует не от моего берега. А пока изобразим безмятежность».
   Отсутствие реакции Брюллова воспламенило Дьякова.
   «Похоже, скурвился Академик».
   – Андрей Николаевич, – обратился он к Полуянову. – Вы, когда приводите примеры, не так лихо размахивайте шашкой. «Все дружно хотят работать с заграницей, минуя „зарубежников“ и куратора…». Какие тут желания? Мы обязаны работать с заграницей. Все. Самостоятельно, без нянек.
   Никто из заместителей Главы на демарш Дьякова не среагировал, зато в рядах приглашенных, где сидели в основном начальники областных управлений, возник шумок. Когда непосредственное начальство мутузит друг друга, это не только интересно, но и приятно.
   Атаманов примирительно поднял руку.
   – Уважаемые господа-товарищи, Полуянов, как ответственный за подготовку вопроса, задал вам, как сейчас модно говорить, вектор. Анализируйте, думайте, предлагайте. Но все замечания, аргументы и контраргументы прошу приберечь к совещанию. Терпеть осталось всего две недели. В порядке исключения. Александр Игоревич, вашу реплику не будем оставлять безответной. Только на все вопросы и ответы не более пяти минут. Андрей Николаевич, у вас есть что сказать?
   Полуянов, шурша разложенными перед ним листочками, так же спокойно продолжил:
   – Замечание о «зарубежье» базируется на содержании заявок, подписанных заместителями главы. Сегодня среди них имеется семь заграничных командировок по обмену опытом с численностью делегаций от трех до пяти человек и три семинара с приглашением иностранных участников с оплатой валютой. Фамилии называть?
   Дьяков распалялся все больше и больше.
   – Назовите мои грехи.
   – О грехах не в курсе, а вот запрошены вами три командировки и один семинар – по местному самоуправлению. Валютных приглашенных – пять. Кроме того, Александр Игоревич, вы подписали заявку для управлений коммунального хозяйства и торговли на покупку за валюту компьютерных программ, которые уже год имеются в нашем Вычислительном центре.
   – Считать копейки на программы – это крохоборство, – прервал его Дьяков. – Вы забыли, как называется время, в которое мы работаем? «Переходный период». Если мы все не будем масштабно и энергично перенимать зарубежный опыт работы в условиях рынка, потеряем миллиарды. Не кажется ли вам, Андрей Николаевич, что вместо координатора зарубежных связей все мы получим поводыря?
   Брюллов поднял руку:
   – Вообще-то международная деятельность – мой хлеб. Андрей Николаевич, можно я вам помогу?
   Полуянов с явным облегчением сел.
   – Коллеги! Международники и лично я не собираемся подталкивать вас ниже талии, тем более командовать. Что вам изучать, покупать, в каких объемах, решайте сами. Но в рамках выделенного бюджета. Когда вы должны прийти к международникам «на поклон» за согласованием? В двух случаях. Первый – когда вам понадобится хотя бы один доллар. Через год, думаю, он станет конвертируемым, и в этом необходимости не будет, но сегодня расходы валютного фонда администрации контролируют «зарубежники» совместно с финансистами. Остальным, извините за прямоту, делать там нечего. Второй случай – когда потребуется помощь при оформлении заграничных документов, услуг переводчиков, при решении организационных вопросов.
   Брюллов, как бы за поддержкой, повернулся к Атаманову, прежде чем поставить точку.
   – Пока спрос на «зарубежников» превышает предложение, прошу обращаться к ним в порядке живой очереди. И последнее. Александр Игоревич призвал всех нас к энергичному общению с зарубежьем. Солидарен и поддерживаю. Но при этом прошу не забывать классику: «Мадемуазель, не путайте суетливость с темпераментом».

Скачко, Дьякова. Ноябрь 1992

   Так же как количество переходит в качество, реальное политическое влияние рано или поздно конвертируется в живые деньги. Эту истину депутат и предприниматель Владислав Скачко еще раз ощутил уже к концу первого российского «рыночного» года. Но благосклонность к нему самых высоких чинов областной и районных администраций была не единственной и не главной причиной его успехов в бизнесе.
   Владислав стремился не упустить из виду все новое, что появлялось в сфере его экономических интересов, и брал его себе на вооружение. Одну идею ему подсказала Варвара Васильевна Дьякова, к советам которой он по-прежнему внимательно прислушивался.
   – Влад, я рекомендую тебе вспомнить о словечке, которое мы раньше знали только как футбольное: «инсайд». Если точнее, «инсайдерская информация», то есть закрытая, добытая изнутри. На первом этапе приватизации скупай пакетики акций интересных для тебя компаний. Небольшие, процентов десять, но достаточные, чтобы войти в Совет директоров. А уж оттуда греби информацию лопатой. Кстати, о лопатах. Ты не планируешь сделать свою «КамФГ» регистратором? Будешь зарабатывать на ведении реестра владельцев ценных бумаг крупных компаний и бесплатно знать всю их подноготную. У моего Климова ребятки адаптировали английскую программу электронного депозитария, пока продают за смешные деньги. Подумай.
   Через три месяца новая «дочка» «КамФГ» получила первую двадцать одну тысячу долларов за ведение реестра акционеров деревообрабатывающего комбината. Теперь, при желании, к каждому из них Скачко не только мог обратиться по имени и отчеству, но и заглянуть в карман.
   Накануне девяносто третьего Владиславу было чем похвастаться перед самим собой. Оказалось, что он способен выуживать из окружающего его многообразия самое важное и выгодное и использовать это «выуженное» в корпоративных, корыстных целях. Не только довольно точно оценивал возможные риски задуманного, но и резко уменьшал их, проскальзывая сухим между струйками. В его лексиконе стало обычным и, самое важное, правильно понимаемым подчиненными выражение: «Ставлю точку. Выполняйте!».
   А главное, стали видны контуры собственноручно созданной им Системы.
   В кубышку «КамФГ» капали миллионы, заработанные агентством ценных бумаг и недвижимости, инвестиционной, страховой и строительной компаниями, и даже такой диковиной, как рекламный и медиахолдинг.
   Аналитики «КамФГ» ежедневно мониторили в городах и районах области и у ближних соседей номенклатуру дефицита, спрос, предложение, цены. Оперативная информация о рынке и хорошие отношения «в верхах» обеспечивали Скачко преференции в кредитах, в транспорте, в складских помещениях. Это позволяло за счет выигрыша у конкурентов во времени слегка, но броско демпинговая. Вскоре приоритет дохода с оборота Скачко зафиксировал в бизнес-плане «КамФГ» на будущий год.
   Осуществляя принцип «деньги не пахнут», Владислав заставил себя на время забыть о слове «специализация». Его Группа торговала крупными партиями пива, бензопил и полистирола. Закупала отходы электрических кабелей, перерабатывала их и сбывала в Германию. Они поштучно торговали импортной мебелью и автокранами, не гнушались челночным бизнесом из Турции и Кореи, зарабатывали на лесоматериалах, произведенных на арендованных лесопилках, и даже на разметке городских дорог.
   «Рубль – не часовая стрелка. Он должен крутиться быстро!» – такой лозунг в конце октября появился в вестибюле нового офиса «КамФГ».
   В последние месяцы, реагируя на инфляцию и набиравшую скорость приватизацию, большую часть доходов Скачко вкладывал в ваучеры.
   В начале октября, просматривая бухгалтерский баланс, он почти физически ощутил геометрическую прогрессию финансовых результатов. А еще он впервые в жизни обнаружил, что проблема использования «свободных средств» существует не только в учебниках, но и в реальной жизни.
   Головокружения от собственных успехов, тем не менее, у Владислава не наблюдалось. Он понимал, что подобная всеядность не может продолжаться долго: когда дело дойдет до настоящей конкуренции, узкоспециализированные конкуренты могут пустить его по миру.
   Отрезвляло еще одно открытие: представшая перед ним рыночная экономика российской сборки сильно отличалась от прототипа, который описывали в монографиях нобелевские лауреаты. Наша была столь же сложна, но у нее не всегда срабатывали тормоза, отключена половина контрольных приборов, регулировки были выполнены «на глазок», а водитель был жуликоват и мог выйти на работу с похмелья.
   В этих условиях Владиславу на ходу пришлось корректировать тот стиль отношений с подчиненными и партнерами, который сложился у него как симбиоз уже накопленного им практического опыта и знаний, почерпнутых из книг по менеджменту. «Симбиоз» рекомендовал быть «родным отцом» для подчиненных, а суровая реальность подсказывала, что пребывать хорошим и добрым нерентабельно. Тебя неправильно поймут.
   Наука настаивала на необходимости дележа с подопечными правами, ответственностью и лаврами, а в первые же три с половиной месяца работы он поймал за руку двух своих «командиров», пытающихся обмануть его по-крупному. Один при отчете занизил выручку, второй за деньги «КамФГ» купил два бульдозера тестю.
   В какой-то момент Владислав поймал себя на том, что становится не только более бдительным, но и подозрительным.
   – Если я к этой мысли пришел без подсказки, значит, еще не беда, – успокоил он себя…

   – Еще год назад подобное я мог услышать только в страшном сне, – возмущенно произнес Кома.
   Комой председателя облсовпрофа [52 - Областной совет профсоюзов.] называли за его спиной, реже – в глаза. В сорок два года его, начальника производства объединения «Мотор», избрали в секретари парткома. До этого два десятка лет главным в его жизни было слово «план». А постоянно действующей «голубой мечтой» – стремление выполнить его в срок любой ценой, угодив суровым контролерам ОТК [53 - Отдел технического контроля.] и военпредам [54 - Представитель вооруженных сил, осуществляющий приемку военной продукции на заводе.]. И вдруг его выдернули из этой понятной, стройной и строгой системы единоначалия и затолкали в непонятный мир. В нем все вопросы решались голосованием. В нем было позволено «воздержаться» и даже быть «против», но считалось неприличным назвать последнего раздолбая всем понятными словами.
   Стать другим, переломить себя парторг не смог. Товарищами по КПСС он продолжал командовать, как прежде начальниками цехов. И сразу получил прозвище «начальник парткома». Примерно через полгода прозвище усохло до удобно произносимого – Кома.
   Этот зигзаг в судьбе Комы оказался не последним. В 1987 году обком бросил его на усиление руководством профсоюзов. На второй день пребывания в качестве главного областного защитника прав трудящихся в его приемную зашла инструктор заводского парткома.
   – Будьте любезны, передайте это Коме. Он забыл ее в своем бывшем кабинете, – сказала она, протягивая секретарю довольно поношенную велюровую шляпу.
   – Кому передать? – удивилась секретарь.
   – Ну, вашему шефу.
   Так, вместе со шляпой, из парткома в облсовпроф перекочевал и «позывной» председателя.
   – Знаешь, с чем этот выкидыш демократии ко мне обратился? – пылая гневом, спросил Кома свое доверенное и не раз проверенное в серьезных делах лицо, Оксану Лазаренко. – Предложил нам перейти на обслуживание в его банк. Частный!
   Возмутителем спокойствия профсоюзного лидера и «выкидышем демократии» оказался управляющий «КамФГ» Владислав Скачко. Напросился он к бывшему парторгу с «важным нетелефонным разговором». Двадцать минут с цифрами в руках Скачко разъяснял ему, что хранение немалых профсоюзных денег не в государственном, а в коммерческом банке сулит и «школе коммунизма», и ее руководству немалую выгоду. Само собой, был назван конкретный банк с почти интимным названием «Согласие», входящий в состав «КамФГ».
   Щедрый гость не только был отлично осведомлен о состоянии профсоюзной кассы. Он с точностью до тысячи назвал цифры оборота средств и будущих ежемесячных гонораров, которые поступят в распоряжение уважаемого председателя в результате полного согласия в совместной деятельности банка и профсоюзов. Чтобы выполнение его обещаний было гарантированным, Скачко предложил на должность первого заместителя управляющего банком и члена его Правления назначить «уполномоченного представителя облсовпрофа и лично его председателя».
   Услышав цифры, Оксана напряглась. В этом Влад перестарался. Информацию об активах и финансовых потоках областных профсоюзов Скачко получил от нее. Такими сведениями владели всего четыре человека, и вычислить, через кого произошла утечка, было проще простого.
   Ей повезло. Кома сосредоточился на сумме гонорара, прикидывая, на сколько душ его придется распределить и сколько получится в среднем на одного получателя. Даже поделенная с запасом на пять человек, цифра получилась солидная. К тому же только умственно отсталый будет делиться со всеми поровну.
   – Егор Семенович, – как можно спокойнее сказала Оксана. – Не принимайте эту историю близко к сердцу. Как говорят на Украине, «не так страшен черт, как его малюют». О Скачко говорят всякое, но все директора, имеющие с ним дело, утверждают, что слово свое он держит. И еще. Наши коллеги из Кургана уже третий месяц работают с коммерческим банком. Их главный бухгалтер моя соседка по университетскому общежитию. Может, подъехать на денек: посмотреть, пошептаться? Последнее слово за нами. Как решим, так и будет.
   – Оксана, неплохая мысль. Оформляй командировку.

   Сюжет профсоюзно-банковской дружбы возник всего-то пару недель назад. Как неоднократно случалось, после девяти вечера Дьякову позвонил Влад и попросил срочно уделить ему «минут пятнадцать».
   – Забегай к нам домой, – распорядился Дьяков. – Выделю тебе часок времени, стаканчик вискаря и даже закусить. Но не взыщи, только на кухне.
   – На кухне у вас самое милое дело, Александр Игоревич! Это же как спецпропуск: «Только для своих».
   В гости к давнему своему покровителю Влад напросился по одной, вполне конкретной причине. На фоне успехов большинства подразделений «КамФГ», одна из главных задумок Влада реализовывалась медленнее, чем хотелось, и с большим скрипом. Называлась она – коммерческий банк «Согласие».
   Солидные предприятия и учреждения с большими денежными оборотами не торопились покинуть старых партнеров и перейти на банковское обслуживание к новичку. Банк был мал и неприметен, зато его хозяин уже был известен своей хваткой. А попадание в тесные объятия подобных людей чревато потерей самостоятельности.
   Опровергать это заблуждение Владу приходилось лично. Уговаривая, очаровывая, стимулируя. Два часа назад ему это почти удалось в беседе с главным коммунальщиком из райцентра Озерный. Гость почти созрел, чтобы его хозяйство перешло на обслуживание в «Согласие». Для положительного решения не хватало всего одного какого-нибудь легкого движения. И в этот момент собеседник пожаловался, что дважды безуспешно пытался попасть к Дьякову.
   – С каким вопросом? – полюбопытствовал Скачко.
   – Восемь бойлеров для летнего ремонта.
   – За деньги или бартер?
   – За деньги.
   «Мужик отстал от жизни на полгода, – подумал Влад, – я эти бойлеры сам могу ему раздобыть, да еще на этом и заработать. Но мы сделаем это изящнее».
   – Перезвоните мне завтра в 8.45. Если Дьяков не в командировке, я попробую устроить, чтобы он вас принял. И, естественно, замолвлю словечко…
   Влад появился у Дьяковых после девяти вечера. Не выпуская из левой руки кейс, он обнялся с главой семейства, осторожно пожал руку, протянутую Оксаной, и повесил на плечики свое явно не новое осеннее пальто. Присев на кушетку, снял и аккуратно пристроил в уголок туфли.
   – Все пижонишь, – критически заметил Дьяков. – Зима на дворе, а ты в пальтишке да в туфельках.
   Оксана мужа не поддержала.
   – Какой он пижон. В «Вестях» напечатали десятку самых богатых горожан. Владислав на первой позиции. А пальтишко давно пора менять.
   – Зря вы так сурово, – упрекнул хозяев Влад, щелчком сбивая с рукава невидимую пылинку. – В десятке я, возможно, и по заслугам. Но настоящий бизнесмен, как говорят корифеи, использует свой капитал не на потребление, а на развитие. Что касается обуви, то кто как не вы, уважаемый шеф, можете подтвердить, что с восемнадцати лет ваш скромный подопечный со сменой сезона обувь меняет, но не личную, а автомобильную. Разрешите проследовать в пищеблок?
   И, прихватив кейс, Влад отправился за хозяевами.
   Присели за наскоро накрытый стол. Дьяков потянулся за бутылкой виски, но Влад жестом руки его притормозил.
   – Первыми на арене гости! Оксана Вадимовна, очередную и, вероятнее всего, последнюю годовщину Великого Октября я отмечал в любимом мной Таллине. В городе, где слово «дефицит» актуально только по отношению к денежным знакам. И в парфюмерном магазинчике увидел это.
   Он открыл кейс и достал желтую с сероватым отливом коробочку с изображением веток с листьями то ли молодого бамбука, то ли конопли, с неприметной надписью Yves Saint Laurent и бросающейся в глаза – Opium.
   – И сразу вспомнил ваш рассказ, что единственная четверка в вашем дипломе появилась из-за того, что авторство выражения «Религия есть опиум для народа» вы отдали не Карлу Марксу, а товарищу Ленину. Девушка из магазина просветила меня, что сегодня «Opium» – писк моды. От имени областного Совета и себя лично, а также в порядке компенсации за душевную рану, нанесенную основоположниками коммунизма, позвольте вручить вам этот флакончик. Благоухайте и дарите кайф моему дорогому шефу.
   Дальше все пошло по стандарту: восхищение подарком, благодарный поцелуй… Дьяков снова взялся за бутылку и снова был остановлен Владом:
   – На арене снова гости! Выход второй, заключительный.
   На этот раз из кейса был извлечен незаклеенный конверт средней упитанности. Влад приоткрыл его в сторону Дьякова. На зеленом фоне верхнего листка можно было различить изображение американского президента.
   – Это, Александр Игоревич, явно заниженный знак благодарности за вашу консультацию по покупке молокозавода. Вообще-то я хотел выразить ее изделиями отечественного производителя по имени «Гознак», но рубли так быстро усыхают, что пришлось поступить непатриотично.
   Дьяков смотрел на кейс, конверт, слушал, как балаганит Влад, а в памяти всплывал далекий шестьдесят седьмой. Черный «дипломат», стопка купюр, легкий и приятный говорок человека «с простым русским именем Фима». Жаль, что судьба развела их в разные стороны…
   – Балуешь, Влад. Но отказываться не буду. Поле ровное, мяч круглый, если залетит в мои ворота, лишними не будут.
   – Мальчики, слушаю и млею. Какое красноречие в вас проснулось! Владислав, теперь-то хоть можно налить?
   – Нужно, Оксана Вадимовна.
   Выпили. Минут двадцать уделили светским темам (кто, с кем, куда, почему), и только после них Скачко повернул разговор в деловое русло.
   – Я. Александр Игоревич, зачем к вам так форсированно набивался? Хочу попросить уделить минут десять внимания моему будущему клиенту.
   Далее последовал рассказ о проблемах становления банка «Согласие», о восьми бойлерах, так необходимых коммунальному хозяйству города Озерный.
   – Если сможете без напряжения ему помочь, хорошо. Если нет, то поручите мне решить проблему. Варианты есть. Поможем мужичку. И он наш!
   – Владислав, откройте коммерческую тайну. Сколько монеток положит в вашу копилку этот коммунальщик? – полюбопытствовала Оксана.
   Когда Влад назвал цифру, Оксана удивилась.
   – Извините, но я не ожидала, что вам самому приходится заниматься такой мелочовкой. А что, если попробовать направить в ваши сети клиента, весом как минимум на порядок выше? Я имею в виду областные профсоюзы с их взносами, домами отдыха, стадионами и даже двумя учебными заведениями.
   Скачко даже выронил ручку.
   – А разве все это уже не распихано по разным карманам?
   – Часть, как вы выразились, «распихана». Но не по карманам, а по кармашкам. Их содержимое не так уж и сложно переложить в один большой и надежный карман.
   – Оксана Вадимовна, сокровище вы наше! Сгораю от стыда, не знал. И встану на колени, если таким большим карманом окажется банк «Согласие».
   – Давайте подумаем над этим в три головы, – предложила Оксана.
   – Подбиваем бабки, – через полтора часа объявил Дьяков, по привычке взявший на себя роль председательствующего. – Задача: обеспечить переход профсоюзов в «Согласие». Средство решения задачи: индивидуальное стимулирование. Наши шаги: Влад делает предложение Коме. Оксана должна оказаться рядом с ним и помочь двинуться в единственно правильном направлении. После этого смотрим на его реакцию и… никого впереди!
   Когда дверь за Владом захлопнулась, Дьяков тут же, в коридоре, уточнил:
   – Вообще-то задач две. О второй, сама понимаешь, говорить было преждевременно. Заместителем управляющего банком должна стать ты. Эта задачка более сложная. На предложение обслуживаться в «Согласии» Кома должен клюнуть без подсказки. Таких денег, какие ему собирается предложить Влад, он не видел даже в кино. В заместители, если будет следовать логике, он должен делегировать тебя. Но там, где внезапно появляются большие деньги, логика срабатывает далеко не всегда.
   – Не бери в голову, Санечка. Твоя доля в любом случае останется при тебе. В этом Владислав безупречен. Да и мне что-то капнет из общего профсоюзного гонорара. Не пропадем.
   Опасения Александра Дьякова не подтвердились. Через два месяца областные профсоюзы перешли на обслуживание в банке «Согласие». Одновременно, распрощавшись с ними, пост заместителя управляющего банком заняла Оксана Лазаренко.

Скачко, Хамчиев, Морозовский. Декабрь 1992

   Уральцы, привыкшие к коварству своего континентального климата, должны бы свыкнуться с разочарованиями, связанными с проделками погоды, и не принимать их близко к сердцу. Месяцами они ждут теплого, уютного лета, а получают слякоть или засуху. Вместо заказанной белоснежной и пушистой зимы имеют жгучий мороз с ветром и гололедом в виде бонуса. И все же наивная надежда каждый раз провоцирует: а вдруг на этот раз все будет согласно мечтам.
   С таким же неубиваемым оптимизмом среднестатистический житель Камской области ожидал накануне девяносто второго давно обещанную ему экономическую реформу. В надежде, что худосочная плановая экономика уступит свое место рынку, упитанному, полному изобилия и упакованному во все импортное. Прошел год, признаки изобилия стали заметны на прилавках. Да вот беда, денег для покупки бывшего дефицита в бумажниках и карманах граждан не обнаружилось.
   Всеобщее уныние надвигалось на Уральский хребет, но в октябре уже упомянутого девяносто второго было остановлено благой вестью: государство начало передавать свою собственность в частные руки. Случилась приватизация.
   Ведомство, ответственное за приватизацию, возглавил молодой и, мягко говоря, рыжеватый Анатолий Чубайс. Теперь каждый житель страны за символические деньги мог получить ценную бумагу номиналом десять тысяч рублей под названием «ваучер», обменять его на акции своего предприятия, участвовать в чековом аукционе или просто продать. Главный приватизатор обещал, что в обозримом будущем стоимость одного ваучера и двух автомобилей «Волга» сравняются. Сейчас, в декабре, одна «Волга» стоила три миллиона, а у ворот Центрального камского рынка к концу дня за ваучер давали лишь одну бутылку водки ценой в две тысячи рублей. В очередной раз разочаровавшийся народ в ответ стал называть «Чубайсами» нахальных рыжих котов, а мужское достоинство – «ваучером».
   Впрочем, разочарованы были не все. Тонкая, но дорогостоящая прослойка российских граждан начала успешно воплощать для себя и своих близких обещание Чубайса. Пока в их руки быстрыми темпами переходила мелкая и средняя дичь: магазины, рестораны, кафе, дома быта. Но аромат Большого Дележа уже явственно доносился с приватизационной кухни.
   Политика уже не отвлекала бывшего кандидата в губернаторы и народного депутата СССР Руслана Хамчиева от забот о «родовом поместье» – Солегорском титановом комбинате. Теперь к сообщениям о приватизации он прислушивался с еще большим вниманием.
   Первый сигнал из Москвы был понятен. Предписывалось перелицевать комбинат из государственного в акционерный. Для этого следовало разработать и представить «в верха» план его приватизации. Сказано – сделано. В июле 1992 года Хамчиев учредил и сам возглавил рабочую комиссию. Инструкции по акционированию оказались внятными, не требовали разгадывания головоломок и аппаратной изощренности. Зато разработка и последующая защита плана приватизации преподнесли немало сюрпризов.
   Для комбината требовалось выбрать одну из трех довольно мудреных схем приватизации, в разной степени выгодных для трудового коллектива и для его руководства. Хамчиев не был хапугой, искренне любил свой трудовой коллектив, но к меценатам всегда относился с подозрением. Пришлось самому искать решение, которое обеспечило бы выгоду трудового коллектива не в ущерб его личной.
   Эта заморочка оказалась не единственной и не главной. Стать владельцем, собственником комбината ему хотелось не для того, чтобы иметь больше денег. Многолетний директорский заработок многократно перекрывал все его лишенные особых фантазий личные и семейные потребности. Ему хотелось быть хозяином. И сделать свой комбинат самым лучшим.
   Листая рекомендации по разработке планов приватизации, Хамчиев обнаружил в них кое-что для себя не слишком аппетитное. Многое из того, что было плодом его пятнадцатилетней директорской деятельности, чем он гордился, было отнесено к «непрофильным активам», от которых его будущей компании следовало избавиться. От аккуратных цеховых столовых, автобазы и ухоженных улиц комбинатского микрорайона до Дворца культуры, пансионата и хоккейной команды мастеров.
   Представив, как он передвигается на арендованном у неизвестно кого автомобиле, Хамчиев выматерился.
   Окончательно испортили настроение спрятанные между строк попытки ограничить его единоначалие всякими там членами советов директоров и попечителей. Не своими доморощенными, а пришлыми, которым давалось право учить его жить.
   Вчитываясь в документы, которые указывали ему путь к приватизации, Хамчиев старался понять, что из того, что его раздражало, можно игнорировать, а что придется неукоснительно выполнять. Возможен ли торг? И если да, то с кем?
   В старой советской системе он отлично знал, в какую дверь надо постучаться, чтобы получить необходимое, а какую дешевле обойти стороной. С кем позволено спорить на повышенных тонах, а кого робко упрашивать. Руководитель крупнейшего комбината союзного подчинения Хамчиев почти все свои проблемы решал в Москве: в министерстве, в Госплане, в Госстрое. Областному начальству, особенно партийному, без рьяности, по возможности издалека, демонстрировал свое почтение. Этого хватало для добрососедства.
   Пришедший в Россию рынок порушил старые управленческие структуры, породил новые непонятные комитеты, фонды, в том числе и областного масштаба. Способны они решать вопросы или могут только гадить? Стоит ли на них тратить время? На шестом десятке лет искать ответы на эти вопросы методом проб и ошибок Хамчиеву было некогда и даже как-то неприлично. Оставалось искать людей, которые в этом разбираются.
   Установленный свыше порядок предписывал сдать проекты устава и плана приватизации в областной комитет по управлению имуществом до семнадцатого декабря. Чтобы не попасть в отстающие, оставалось двадцать дней.
   – Сергей Сергеич, – обратился Хамчиев к своему заместителю по экономике, который был основной «рабочей лошадкой» в комиссии по приватизации. – Ты с господами чиновниками не говорил на эти темы? Может, заблаговременно подскажут, что можно забыть и не вставлять в эти идиотские документы? Забыть – это даже не грех, а грешок.
   – Руслан Магомедович, за кого вы меня принимаете? Я даже одной строгой, но толковой даме предложил оформить официальный договор за консультацию. Оклады-то у них нищенские. Ответ был отрицательным, но доброжелательным. Мол, «букву закона» исполняем неукоснительно, но всем, что дозволено, готовы помочь. Зато насчет соблюдения формальностей она рекомендовала пообщаться с кабельщиками. Они позавчера защитили свой план акционирования, а до этого месяц из их конторы не вылезали. Я как раз хотел спросить вашего разрешения связаться с Морозовским. На Кабельном заводе он по этим делам главный.
   – Это тот, что рулил на Бирже?
   – Он самый.
   – Давай, пулей звони. Я с ним сам поговорю.
   – Ефим Маркович! Это Хамчиев. Как и семнадцать лет назад, без вас – никуда.
   – Какая память, Руслан Магомедович. А у меня слабеет. Семнадцать лет назад у нас, если не ошибаюсь, был семьдесят шестой. И старт пятилетки мы с вами отметили удачным поиском мостового крана.
   – Кокетничаете. Мне бы через столько лет помнить о чужих мостовых кранах! Сейчас задачка не столь хитрая, но более важная. Поделитесь с нами опытом разработки бумаг по акционированию и приватизации. Девушки из комитета говорят, что вы в этом передовики, сидели у них дни и ночи.
   – Ну, это не проблема. Но жар мы загребали чужими руками. Наняли нашу местную консалтинговую фирму. Одну из дочек «КамФГ». Старшим у них Маевский. Парень толковый и пока порядочный. С документами по акционированию он предложил не умничать, сделать под копирку. Но в принципиальном вопросе, конкретно, в выборе схемы приватизации, они нам очень помогли. Деньги за работу запросил небольшие. Он откровенно сказал, что в самом сложном – в превращении нас из исполнителей в собственников, опыта у них нет, и они будут учиться вместе с нами, чтобы потом торговать этим товаром за нормальную цену. Поэтому, с прицелом на будущее, он сам и его подчиненные не только вкалывают как папа Карло, но и обольщают комитетских дам. Предполагаю, что чиновница назвала нас лучшими с их подачи. Вы обращаетесь к нам, лучшим заказчикам, и от нас узнаете, что они – лучшие исполнители. Наверняка сделала она это не «за спасибо», но это не наше собачье дело. Главное, что она сказала правду.
   – Так стоит ли с вашими консультантами дружить?
   – Для оформления документов рекомендую с чистой совестью. А брать ли их в консультанты-духовники – решайте уже на основе собственных ощущений. Послезавтра их шеф в половине одиннадцатого будет у меня. Я ему оплачу первый этап контракта. После мы в узком кругу обсудим дальнейшие совместные планы. Приезжайте, познакомлю.
   – Если я приеду ровно в десять, вас это не стеснит?
   – Даже наоборот, дальновидный вы наш. Только учтите, что «генеральный» устроит мне порку, если такой гость, как Хамчиев, побывав на нашей территории, пройдет мимо его кабинета.
   С генеральным директором Кабельного завода Хамчиев давно был на «ты». Им хватило семи минут, чтобы обняться, поинтересоваться здоровьем и договориться о встрече в субботу «в неформальной обстановке». В своем кабинете Морозовский предложил гостю присесть в глубокое кресло у журнального столика.
   – Я правильно понял, что нам следует перекинуться парой слов без свидетелей?
   – У меня один интимный вопрос: насколько я могу быть с Маевским откровенным при совместной работе?
   – Как с адвокатом. Если адвокат не знает некоторые деликатные детали, он может проиграть процесс. Но не забывайте об одном. Маевский – фигура важная, но не «первая». Он человек Скачко.
   Владислав Скачко знал Маевского по университету еще как Гену. Геннадий учился на экономическом факультете, был каким-то командиром в студенческом строительном отряде. Его оставили преподавателем на кафедре. Защитил кандидатскую диссертацию, взялся за докторскую. Все у него шло путем. До тех пор, пока не грянул «рынок», и его кандидатская зарплата оказалась в три раза меньше, чем ужены – операциониста коммерческого банка. Тогда он твердо решил, что с романтикой в виде любви к науке и к преподаванию надо завязывать.
   Тут и подвернулся Скачко, формирующий в «КамФГ» консалтинговую и аудиторскую структуры. Для начала он предложил Маевскому подзаработать на выезде, в Челябинске. Генеральный директор трубного завода заказал продиагностировать финансовый организм бывшего передовика отечественной металлургии и определить его стоимость в мировых ценах. На летние каникулы Гена собрал двух коллег-преподавателей, пять студентов и одного пенсионера – занудного отставного ревизора из областного финансового управления. Он оказался самым ценным кадром: нарыл такое, что директору пришлось уволить главного бухгалтера завода. Управились за три месяца, результатом заказчик остался доволен, заплатил более чем щедро. А тут подоспела приватизация с ее новыми по названию, но вечно актуальными вопросами: что и почем?
   Скачко группу Маевского увеличил и преобразовал в дочернюю фирму «КамФГ-Аудит». Первопроходцы параллельно осваивали ремесло аудиторов и консультантов по приватизации. Преподаватели остались в университете лишь на четверть ставки и купили по первому в их жизни автомобилю. Студенты сменили дневное отделение на заочное. Они приоделись и поменяли водку и болгарский портвейн на более благородную выпивку. Ревизор стал еще дотошней, взял себе двух помощниц и развелся с женой.
   Кабельный завод оказался первым крупным заказчиком «КамФГ-Аудит» по приватизационной тематике. Скачко присвоил проекту статус «пилотного» и порекомендовал Маевскому больше ни на что не отвлекаться, а главное, неназойливо рекламировать себя в профессиональных кругах. Наживка сработала неожиданно быстро. На нее клюнул Хамчиев с его гигантским комбинатом.

   Морозовский сдержанно, по протоколу, без обычных шуточек, представил «высокие договаривающиеся стороны» друг другу.
   – Минут пятьдесят вам для знакомства и взаимной рекогносцировки хватит? Оставляю вас, Руслан Магомедович, наедине с Геннадием Николаевичем, а мы с его помощниками начнем работать в переговорной с отчетными документами.
   Хамчиев согласно кивнул. Геннадий пересел в освободившееся кресло и достал из портфеля блокнот и два тонких альбома – каждый станиц на тридцать.
   – О нашей предстоящей встрече, Руслан Магомедович, я узнал вчера. Общее представление о вашем комбинате у нас имеется, – он протянул Хамчиеву первый альбом. – Я вам его оставлю. Глянете потом: ничего важного не упустили? Если чего-то не хватает, дайте знать. А это, – второй альбом перекочевал к Хамчиеву, – презентация наших предложений потенциальной клиентуре по осуществлению акционирования объекта и приватизации его в интересах конкретных лиц. Шесть клиентов осуществили акционирование при нашей поддержке. Кабельный – седьмой. Отрасли исключительно экспортные. Предприятия средние по масштабам реализации продукции в натуральном выражении. По финансовым показателям в валюте – от богатеев до нищеты. Накопленный опыт акционирования позволяет нам продавать свой товар с гарантией: оплата контракта только после регистрации документов в органах власти. Аванс – двадцать процентов. Срок исполнения – десять рабочих дней. Прайс по видам услуг на последней странице.
   – И с приватизацией у вас так же налажено? – притормозил его Хамчиев.
   – С приватизацией сложнее. Процентов шестьдесят процедур, которые мы сопровождаем, стандартные, остальное – оригинальная импровизация. Кабельщики – наш самый крупный и сложный заказчик. Сразу предупреждаю. У каждого нашего клиента имеются конкуренты, жаждущие в процессе приватизации отхватить себе самый жирный кусок. Поэтому успех ему мы гарантировать не можем, хотя пока идем без проколов. И еще одна особенность. Мы отходим от общепринятого деления на «исполнителя» и «заказчика». Имеются два соавтора. А то, что один из них платит другому, лишь технологическая процедура. Последнее. Сейчас очень важен фактор времени. За то, что сегодня обойдется в миллион, через год придется выложить три, а то и тридцать. У вас имеются ко мне вопросы?
   Хамчиев помолчал, перелистывая альбом, посвященный его комбинату.
   – Если не секрет, откуда информация?
   – Сборная. Из трех источников. Один – зарубежные обзоры по российским импортерам. Два, извините, конкретно назвать не могу. В общем виде: отраслевая отчетность. Базовые данные достались нам оптом, их обновление ведем ежемесячно. У нас подобные материалы имеются по двум десяткам предприятий в географическом треугольнике Камск – Екатеринбург – Челябинск. Предполагаю, что самым «вкусным» для приватизации. Вы уже третьи, кого мы «угадали» в качестве потенциальных клиентов. У меня встречный вопрос. Чем вызвана необходимость обращения к нам? Насколько я знаю, на комбинате имеются хорошие юристы и аналитики.
   – Хорошие, но с нулевым опытом приватизации. Правила игры они изучили, но как некоторые из них обойти, не знают. А для меня это актуально.
   Геннадий открыл свой блокнот, достал авторучку.
   – Вот об этом желательно подробнее.
   В ответ последовал рассказ об избыточной, с точки зрения генерального директора, коллегиальности в управлении будущим акционерным обществом. О нежелании отказываться от социальных «непрофильных активов»…
   – Руслан Магомедович. Никто и ничто, кроме вашего же бухгалтерского баланса, не заставит вас расстаться с тем, что вам дорого. Но в условиях реальной конкуренции часто выгоднее нанимать кого-то для выполнения отдельных функций, чем вести собственное «натуральное хозяйство». Если у вас душа к этому не лежит, оставляйте себе на здоровье. Но сомневаюсь, что потянете. Правда, что по прошлому году заказы на титан упали у вас почти в два раза?
   Хамчиев с явным неудовольствием кивнул.
   – Это временное. Из-за снижения оборонного заказа. Года за три исправим.
   – За эти три года расходы на «социалку» пустят вас по миру, комбинат скупят конкуренты, а лично вас выставят за проходную. О вашем единоначалии. Теоретически оно гарантировано при условии, что процентов семьдесят акций будут лично вашими. Но не представляю, как это сотворить для такого дорогостоящего предприятия. Хотя я не вижу повода расстраиваться, если у вас будет просто блокирующий пакет порядка двадцати процентов. В этом случае последнее слово будет за вами, если даже кто-то будет задавать неудобные вопросы. Естественно, придется проявлять в общении с акционерами некоторую гибкость. Это в любом случае продуктивнее, чем пытаться их давить, как танк на полном ходу.
   – Тут я с вами, коллега, не соглашусь. Лучше давить, как танк, чем изгибаться, как глист.
   Через сорок пять минут Хамчиев и Маевский вошли в переговорную комнату. К этому времени Морозовский и два сотрудника «КамФГ-Аудит» завершили оформление документов по оплате выполненных аналитиками работ.
   – Возвращаю вам Геннадия Николаевича с благодарностью, – обратился Хамчиев к Морозовскому. – Мы решили заключить с ним брачный контракт. Завтра ждем его людей у нас в Солегорске.

Хамчиев, Маевский. Январь 1993

   Геннадий Маевский сдержал данное Хамчиеву обещание. В первый же день после зимних каникул в Камске состоялась государственная регистрация акционерного общества АО «СОЛТИТ». Название акционерного общества намекало на солегорское место жительства молодого АО и на его козырную карту – титан. Теперь предстояло сделать второй, несравненно более трудный шаг: приватизировать «СОЛТИТ» «в интересах конкретного лица».
   Закон предусматривал один из трех вариантов приватизации. Тот, что выбрали хамчиевцы, давал трудовому коллективу возможность приобрести пятьдесят один процент акций. Имелся шанс прикупить к ним что-то из тех двадцати девяти процентов, что должны были продаваться на ваучерных аукционах. Титанщики имели право претендовать еще и на акции, которые пока оставались в государственной собственности.
   «Трудовой коллектив» в тексте закона о приватизации был един и неделим. А в реальной жизни он состоял из восьми тысяч человек, акции которых нужно было собрать в одной кубышке. Для этого каждый из работников комбината должен был передать Хамчиеву право на управление «СОЛТИТ». Сделать это можно было двумя путями: выдать официальную доверенность на голосование своими акциями или продать их директору.
   Учитывая личный авторитет Хамчиева на комбинате, это казалось несложным. Но только казалось. О том, что «СОЛТИТ» является лакомым кусочком, знало несколько энергичных и небедных деловых людей. Пока никто из них в окрестностях Солегорска замечен не был, но Хамчиев с Геннадием понимали, что в любой момент желающие прибрать комбинат к рукам могут появиться, чтобы попытаться соблазнить свежеиспеченных акционеров продать их акции.
   По настоянию Маевского, первая рабочая встреча «заказчика» и «исполнителя» состоялась один на один в кабинете Хамчиева за плотно закрытыми дверями.
   – Геннадий, у меня от трех моих заместителей секретов нет. К чему эта конспирация?
   – У меня, Руслан Магомедович, имеется к вам пара вопросов, которые вряд ли уместно задавать в присутствии посторонних. Даже самых доверенных. Давайте уточним формулировку нашей задачи: приватизированный «СОЛТИТ» должен быть собственностью лично Хамчиева или группы лиц, где он «первый среди равных»? Другими словами: у трех ваших соратников должно быть, как и у вас, по пятнадцать процентов акций? Или у них по три-пять, а у вас двадцать пять?
   Директор чуть заметно, но смутился.
   – Крепко вы меня уели. Конечно, второе. Они должны быть «в доле», но «не на равных». Как это у буржуев называется: «младшими партнерами»? Я горячий сторонник демократии хоть где, только не в моем собственном хозяйстве.
   Маевский глянул на часы.
   – Вот и чудненько. С этим мы разобрались ровно за тридцать семь секунд. Теперь, Руслан Магомедович, немного аналитики.
   Он протянул Хамчиеву три страницы.
   – Посмотрите эту справочку. В ней несколько хороших новостей и одна отрезвляющая. Сначала о хороших. Мы с вами прогнозировали, что пятьдесят один процент акций купят сотрудники комбината, но опасались, что у них не хватит на это денег. Полтора года назад вы поступили дальновидно, начав формировать из прибыли приватизационные счета своих работников. По нашим расчетам, уже сегодня с их помощью ваши подопечные могут на две третьих покрыть свои расходы на приобретение акций. Будут ли они покупать оставшиеся за свои – кровные?
   Ответа не последовало.
   – Я думаю, Руслан Магомедович, что если им грамотно подсказать, то будут. За последние полгода средняя заработная плата на комбинате выросла в три раза и продолжает увеличиваться. Эти затраты для них будут не очень обременительными. Вы опасались, хватит ли средств на покупку ваучеров, которые потом можно обменять на акции открытого рынка? Должно хватить. Посмотрите табличку № 1. Биржевая цена ваучера к концу декабря упала с десяти тысяч рублей до пяти с половиною. Почти на пятьдесят процентов нам дышится легче. Если конкуренты при покупке акций задерут цены, собственных средств вам может все же не хватить. Тогда пригодится еще одна новость. В табличке № 2 приведен список четырех банков, которые готовы кредитовать вашу покупку дополнительных акций под залог имеющихся. Процедура кредитования и залога непростая, имеется риск превращения банка в конкурента. Но если пользоваться услугами не одного, а нескольких кредиторов, эту опасность можно резко снизить.
   – А как будут вести себя восемь тысяч наших – комбинатовских при покупке акций и владении ими, вы не прикидывали? – полюбопытствовал Хамчиев.
   – Плохо же вы о нас думаете! Я озадачил социологов выяснить еще пару вопросов. В ответах мы получили еще одну хорошую новость: персонально вам на комбинате доверяют более восьмидесяти процентов. Подробности по категориям верующих – в табличке № 3. Это означает, что лично вам, Хамчиеву, они свои акции могут продать. Почему «могут», а не гарантированно «продадут»?
   Маевский замолчал, ожидая ответа.
   – Вы же знаете ответ, что тогда загадки загадываете? – с легким раздражением произнес Хамчиев.
   Геннадий принял эту информацию к исполнению.
   – Среднестатистический работник комбината на свои акции через месяц сможет купить такой «писк моды», как видеомагнитофон, а в придачу еще и большой холодильник. Оба импортные. Мы спросили ваших доблестных подчиненных, желают ли они в ближайшем будущем принять участие в управлении комбинатом, голосуя вашими акциями. Или предпочтут продать их, получив за это импортную технику? Из той же третьей таблички мы извлекаем еще одну новость, на этот раз отрезвляющую. Большинство, а именно восемьдесят семь процентов, предпочитают смотреть собственное видео.
   Маевский замолчал, ожидая встречного вопроса. Но опять не дождался. Пришлось продолжать без подсказки.
   – Открытие это не сенсационное. Не первую тысячу лет человечество приторговывает удовольствиями, любовью и даже честью. Вывод: высокое доверие – еще не повод расслабляться и думать, что, имея аналогичные предложения, сотрудники «СОЛТИТ» дружно бросятся оформлять вам доверенности на управление их акциями. Для надежности мы рекомендуем делать основную ставку на выкуп контрольного пакета. Денег на все это потребуется немало.
   Он полистал свой экземпляр альбома.
   – В таблице № 4 приведены оптимистический и пессимистический прогноз суммы требуемых средств. Логично, чтобы следующей была таблица, отражающая ваши финансовые возможности. Но эту табличку вы заполните сами и будете хранить у себя под замком. Это, кстати, еще одна причина необходимости нашего разговора «тет-а-тет». Вы не должны исключать, что мы из союзников и партнеров можем превратиться в заурядных конкурентов. Об этом надо помнить еще на стадии нашего знакомства, не раскрывая по возможности конфиденциальную информацию, обрабатывая ее своими силами.
   Почти дремавший Хамчиев мгновенно напружинился.
   – Воспользуюсь, Геннадий, вашим выражением: «с этого места поподробнее». Можете привести пример подобного развития событий?
   – Естественно. В какой-то момент мы, «КамФГ», можем почувствовать, что конкурент нас догоняет по приобретенным акциям. Уйти от него в отрыв можно двумя путями. Первый: еще раз пойти в коллектив с просьбой доверить свои акции или продать вам. Второй: быстро купить часть акций на свободном рынке и получить часть из федерального фонда. Если говорить прямо, кое-что докупить и кое-кого подкупить. Цена вопроса – примерно тридцать миллионов «зеленых», которых у нас нет. Получить их можно или взяв кредит, или продав одно из ваших детищ. Например, спорткомплекс вместе с хоккейным клубом. Учитывая фактор времени и сомневаясь в успехе окучивания ваших работников с третьего раза, мы будем настаивать на втором варианте. Вы, считая, что кредит кабальный, а продажа клуба – предательство, снова и безуспешно пойдете с шапкой по кругу.
   Маевский отложил альбом в сторону и напрягся. Если присмотреться, можно было заметить, что продолжение разговора дается ему с трудом.
   – И тогда мы, Руслан Магомедович, откроем наш с вами контракт и ткнем пальцем в пункт тридцать восемь, где сказано (цитирую по памяти): «В случае отказа Заказчика выполнять принципиальные предложения Исполнителя, последний имеет право расторгнуть настоящий Контракт в одностороннем порядке. В этом случае оплата Исполнителя производится только по работам, выполненным в предыдущем квартале».
   Снова зависла тягучая пауза, которую нарушил Хамчиев.
   – И что дальше?
   – Дальше мы выходим из договора. И тут к нам обращается ваш конкурент с предложением его консультировать. Задаю вопрос: мы имеем право принять его предложение? Или, хуже того, сами купить контрольный пакет акций «СОЛТИТ», чтобы он не достался врагу?
   – Если рассуждать по-людски, то нет. Это же предательство. Хотя… Если по «закону джунглей», то да.
   – Юридически, Руслан Магомедович, мы сейчас живем и действуем по «закону джунглей». Вы, между прочим, контракт, где прописан этот тридцать восьмой пункт, подписали. Более того, у вас нет гарантии, что мы, подобно диверсанту, не будем настаивать на заведомо худшем решении. Если я и преувеличиваю, то немного. Запустить чужака в свой дом – всегда риск, особенно в спальню.

   Хамчиев с минуту молчал, обдумывая, что сказать в ответ.
   – Геннадий, вы, описывая свои возможные действия, все время говорите не «я», а «мы». Мне бы хотелось знать, с кем я имею дело. Не с безликим должностным лицом, а с конкретным человеком. Вопрос: кто этот «мы»?
   Маевский улыбнулся.
   – Вообще-то я имел в виду юридическое лицо – «КамФГ-Аудит». Но если вас интересуют персоналии… Пока исполнение контракта идет штатно, нашу фирму единолично представляю я. Хотя президент и основной акционер «КамФГ» Скачко проявляет интерес к нашей работе как к перспективному пилотному проекту. Но если дело дойдет до форс-мажора, то решение о нашем выходе из контракта и последующих резких телодвижениях будет, конечно, принимать Скачко. На основе моего доклада и рекомендаций. В итоге опять получается «мы».
   – Понял. Тогда еще один вопрос, может, и не по адресу. Предположим, все случилось в соответствии с вашим сценарием, и Скачко стал владельцем комбината. Зачем он ему? Своими руками вывести его в мировые лидеры? Или, укрепив, выгодно перепродать?
   – Об этом лучше бы вам спросить самого Владислава. Но я на девяносто пять процентов уверен, что ответ будет: хорошо на нем заработать. Может быть, для этого и вывести в мировые лидеры. Но точно не собственными руками. Предполагаю, что свои руки он прибережет для занятия политикой.
   Хамчиев устроился в кресле удобнее и расслабился.
   – Гена, можно на «ты»? Отвык я молодым «выкать».
   – Мне даже приятней.
   – Спасибо. Все, что ты мне наговорил, суровая, но реальность. И все же, будь ты злодеем, сам об этой теме даже бы и не вспомнил. Да, шеф твой, насколько я его знаю, не святой, но в подлостях замечен не был. Интуиция меня пока не подводила. Под давлением обстоятельств, возможно, вы меня и сдадите. Но только в самом крайнем случае, а не ради любви к искусству. И знаешь, если никому не верить, это разве жизнь? Поэтому продолжаем работать вместе. Закрытые вопросы мы все обсудили?
   Геннадий кивнул.
   – Тогда давай по чашечке кофе, и пригласим наших спецов вместе пройтись по плану действий на месяц и на квартал.

Дьяков, Скачко. Март 1993

   Камский областной Совет народных депутатов, избранный весной девяностого года, полностью соответствовал революционному лозунгу «Вся власть Советам!». Назначал и снимал руководство исполнительной власти, одобрял или отклонял их решения. Двух сотен равных, хотя бы и на словах, рулевых на одном командном мостике областного корабля оказалось слишком много для нормального судовождения.
   Августовский путч и развал СССР дали повод покончить с этим недолгим триумфом демократии… и хаоса. Федеральная власть назначила на девяносто четвертый год выборы в новые, уже не столь многочисленные региональные парламенты. А пока была создана компактная постоянно действующая структура – Малый Совет. В Камской области его состав ограничили двенадцатью депутатами: председатель, его заместитель, шесть председателей комитетов и четыре «неформальных лидера». По политическому весу новый руководящий орган оказался не таким уж и малым. Если по боксерской классификации, то «полусредним». По своим полномочиям он мог претендовать и на большее, но «каков поп, таков и приход»: его председатель Сергей Панин был явно слабоват.
   В первом составе Малого Совета был и городской голова Николай Атаманов. Когда его назначили главой областной администрации, на освободившееся место был избран Владислав Скачко. Влиятельный, компетентный, да еще острый на язык новый член Малого Совета стал нарасхват у прессы. Оказалось, что повышенный спрос на этом рынке не только щекочет самолюбие.
   Теперь его знали в лицо и отождествляли с властью тысячи людей. Обращались к нему с просьбами и с жалобами. В этот момент до Владислава дошло, что, будучи во власти, можно серьезно помочь человеку, не имея никаких материальных или финансовых ресурсов. Добиться отмены несправедливого действия или решения, надавив на чиновника или силовика. Выступить в качестве третейского судьи. Поднять бучу в прессе, которая подобные новости проглатывает безвозмездно, с лёта, словно пельмени после лыжной прогулки, тиражируя и подогревая их.
   Осознание собственной общественной полезности и значимости, возможность быть на виду, решать сложные головоломки и развязывать двойные и тройные узлы, публично или в кулуарах выступать влиятельным игроком создавали особый, впервые ощущаемый им комфорт. Одновременно к Скачко пришло понимание своего заметного преимущества по отношению к большинству парламентских коллег. Ему не надо было заниматься политикой, чтобы заработать себе на жизнь. Личные банковские счета и красующиеся на них цифры со многими нолями позволяли делать это для души, интереса, драйва.
   Накануне 8 Марта, как принято, мужской состав Малого Совета поздравлял трех своих боевых соратниц с женским праздником. Началось все довольно тоскливо. Панин ровно пятнадцать минут (по пять на одну даму) зачитывал их родословные и послужной список. Но и после этого шампанское еще семь минут стояло нераскрытым, пока он вручал грамоты, коробки конфет, произносил первый тост.
   После этого власть за столом плавно захватили Федотыч и Скачко. В их речах, посвященных лучшим избранницам камского народа, почти не нашлось места депутатской тематике. Одни комплименты, исключительно женские. Описание силуэта, вызывающего учащенное мужское сердцебиение в момент поименного голосования… Восхищение тембром голоса, который ласкает слух, даже предлагая урезать финансирование… Глаза, красота которых заставляет забыть о грядущей отставке…
   Была эта шутка с отставкой случайным совпадением, или Федотыч, произносивший ее, был осведомлен лучше Влада, трудно сказать. Но на экваторе праздничного мероприятия обладательница волшебного голоса и, по совместительству, председатель социального комитета шепнула Владу:
   – У меня наивный вопрос: вы не очень огорчитесь, если группа депутатов настоятельно предложит Панину уступить кресло председателя депутату Скачко?
   – Наташенька, я польщен, но этого делать не надо. Я же деловой человек, а не политик. Да и на живое место как-то не хочется. К чему все это затевать за год до выборов в Законодательное Собрание.
   Больше они к этой теме не возвращались. По крайней мере, в этом составе…

   Следующим вечером по традиции Влад заехал к Дьяковым поздравить Оксану Вадимовну с праздником. Жестом фокусника он достал из букета изящную коробочку с сережками и ненавязчиво попросил:
   – Примерьте! Вдруг не угадал!
   Уговаривать хозяйку дома не пришлось. Она выпорхнула в соседнюю комнату примерить сережки и заодно подобрать платье под обновку. Заполняя паузу, Дьяков полюбопытствовал:
   – Что нового, интересного?
   – Ничего серьезного, Александр Игоревич. Предложили идти в спикеры.
   Далее был процитирован вопрос, заданный председательницей комитета, и ответ на него.
   Дьяков одобрительно кивнул.
   – Думаю, Влад, что в этом ты прав. Председательство в областном Совете – не та девушка, за которую тебе стоит бороться. Подкачай мускулы в бизнесе, чтобы не трястись над каждым долларом, когда оплачиваешь обед в ресторане или избирательную кампанию. Я не буду спрашивать, есть ли у тебя десяток собственных миллионов баксов. Думаю, что еще нет. Когда выйдешь на этот уровень, можешь смело идти в Большую политику. Но предполагаю, что с твоей хваткой пребывание в законодательной власти тебе быстро наскучит. Надо ориентироваться на исполнительную. Тем более не удивлюсь, если Брюллов освободит свое местечко.
   «Знал бы Александр Игоревич, что „зеленых“ у меня уже на порядок больше, не отделаться мне одними сережками», – подумал Влад.

Атаманов, Брюллов, Воронова, Дьяков. Май 1993

   Свою дачу Юрий Брюллов любил, но без фанатизма. Бросив спорт, он не мог заставить себя бегать трусцой, плавать в бассейне или гонять мяч с друзьями. Зато на даче он целый день был на ногах, что-то сооружая, перестраивая, ремонтируя и даже, под сильным нажимом жены, вскапывая или окучивая. В перерыве между этими физическими упражнениями он любил вздремнуть на свежем воздухе, компенсируя постоянный «недосып». И в этот воскресный день, отложив в сторону электродрель, он уютно устроился в шезлонге с твердым намерением увидеть во сне что-нибудь приятное. Не сложилось. Сон никак не приходил.
   Еще в школьные годы, всерьез играя в настольный теннис, он заметил: тяжкий труд, завершающийся успехом, не вызывает отрицательных эмоций и душевной усталости. Другое дело, когда изничтоженные нервные клетки и обильно пролитый пот не дают ощутимого результата, хотя бы небольшой победы. Тогда опускаются руки и появляется жгучее желание послать все подальше.
   Близкое к этому состояние Брюллов испытывал на стыке девяносто первого и девяносто второго годов. Да и после начала реформы хватало разочарований. Бесила жадность директоров, за личную копейку готовых разорить свое же предприятие. Разочаровала реакция селян на предоставленную им экономическую свободу. В фермеры рвались единицы. Большинство, так же как и раньше, предпочитало работать из-под палки, подворовывая у своего кормильца – бывшего совхоза или колхоза.
   И все же капля за каплей стал появляться позитив. По наполнению витрин магазинов было видно, как медленно, отчаянно сопротивляясь, отступает дефицит. Потом устремилась вниз инфляция. К концу года в торговле и общественном питании стало заметным появление хозяина – частника. Ранее неприступные злые тетки – продавщицы и официантки – преображались в гостеприимных хозяек, готовых вместе с товаром отдаться платежеспособному покупателю. И клиент, вчера еще забитый и на все согласный, вдруг стал разборчивым и капризным.
   Все это не свалилось с небес в качестве подарка, а было результатом трудов команды, не последним членом которой был и он – «заместитель по рынку» Камской области Юрий Брюллов.
   Исчезло и тщательно скрываемое чувство бессилия, когда его высокий и громкий титул не был подкреплен ни финансами, ни реальной властью. Теперь все знали, что бои на рыночном ринге идут по правилам. Пусть пока еще не очень строгим и четко прописанным, но справедливым. И в регионе именно он главный судья на этом ринге. Но не только. Уже многие очень даже крупные продавцы товаров и услуг реально почувствовали, что успех их бизнеса во многом определяет один покупатель, имя которому – «государство». А представляет государство на территории области, пусть и на пару с Дьяковым, опять же он – Брюллов.
   Все это повышало тонус, приносило удовлетворение от дела, которым он занимался. Но и тут без ложки дегтя в его бочонке меда не обошлось.
   – Что не спишь? – спросила присевшая рядом Ирина.
   – Санька, зараза, не дает уснуть. Раздражает он меня все больше и больше. Похоже, и он испытывает ко мне подобное чувство. Без конкретной причины такого не бывает, а вычислить ее не могу.
   – Дорогой мой профессор. В умных книжках пишут о двух главных источниках конфликтов. Первый – «бескорыстное» раздражение от человека с паршивым характером и чуждыми тебе интересами. Второй и более логичный источник – необходимость что-то поделить. Деньги, власть, любовника, место на парковке или на подиуме.
   – Ты, боевая подруга, не хуже меня знаешь, что первый источник к нам с Сашкой отношения не имеет. Знаем мы друг друга вдоль и поперек. Ровесники. Конкурентоспособны по части юмора и лидерства в застольях, но еще лучше выступаем дуэтом. Лет двадцать пребывали в друзьях. После истории с арестом Фимы теплота отношений не та, но не настолько, чтобы это мешало заснуть.
   – Тогда, Юрик, как ни крути, остается дележ. Что же вы не поделили?
   – Что нам делить? «Погоны» совершенно одинаковые. Практически равные по весу сферы влияния. У каждого свои личные преимущества, сумма которых близка по величине. Я профессор, но не кабинетный, а производственный. Со связями в этих сообществах. У Саньки богатейший аппаратный опыт районного и областного масштаба, прекрасный нюх на конъюнктуру. И, опять же, свои контакты. До перестройки он занимал посты выше меня, но два последних года я его опережал. Сегодня мы необходимы друг другу. И экономическая, и политическая реформы каждый день загадывают нам новые загадки. На них надо не просто реагировать, а предугадывать, готовиться к их появлению загодя. В этих ситуациях рядом необходим собеседник, который от тебя не зависит и владеет ситуацией не хуже, чем ты. С кем можно говорить без оглядки, выдвигать идеи, вплоть до «завиральных», без риска сойти за сумасшедшего. Мы с ним именно такие. И ни у него, ни у меня другого в запасе нет.
   – И он так же думает? – с явной подковыркой спросила Ирина.
   – Бэмс! – после длинной паузы произнес Брюллов. – Вот и первое разночтение. Я Саньке о нашем «равновесии» говорил неоднократно и с удовлетворением. Один на один, при Атаманове. Но не припомню, чтобы он эту мысль поддержал. А молчание далеко не всегда знак согласия. Пора доставать микроскоп и выискивать ранее неизвестный раздражитель. Что имеется у меня и отсутствует у него? Роль гасителя народного недовольства и переговорщика с протестующими всех мастей? Монополия на зарубежье?
   – Юрик, весь этот товар не повод для конфликта. Можно я скажу по-простому, по-бабьи? Если присмотреться, то и раньше Дьяков не раз демонстрировал мелкую говнистость. Ну и что? Он один такой? По этому поводу не стоит портить нервы. Просто старайся держаться от него на расстоянии. Впрочем, что это я только на Сашку накинулась? Может, ты, даже себе не признаваясь, желаешь стать первым среди двух равных?
   – Ирка, как на духу, нет этого. Я еще в этой должности толком не обжился. У меня же аппаратного опыта почти никакого. Такое желание может возникнуть, если подрасту, упрусь головой в потолок. Сегодня моя «голубая мечта» – выполнять свою работу хотя бы на твердую «четверочку».
   – Как сказал бы Фима, беда с тобой, самокритичный ты наш. Вот Дьяков подобных гнилых интеллигентских терзаний точно не испытывает. Он уверен, что его место не только впереди тебя, но и Атаманова.
   – Наверное, Ирка, ты права. На такую нештатную ситуацию можно реагировать по-разному. Можно, делая вид, что ничего не произошло, затаиться и, выждав удобный момент, ответить адекватно – сзади и по темечку.
   – Нет, Юрик, это не твое.
   – Правильно, не мое. Еще один вариант: глядя в глаза, обратить внимание Сашки на случившееся, потребовать объяснения, высказать свое «фи». Один раз, в связи с тем, что лез он в мои дела и дергал подчиненных, я подобный демарш совершил. Но толку ноль. Наябедничать, исполнить эту сцену при Атаманове? И это не мое. Тем более что я знаю, как Санька среагирует на такой наезд.
   – Очень любопытно, как?
   – С ангельской братской улыбкой заявит, что случившееся есть недоразумение, следствие торопливости и недоработки подчиненных. Поблагодарит меня за правду-матку и пообещает, что подобное не повторится. И уже на следующий день начнет все сначала. Поэтому мне и не спится.
   – Я тебе, Юра, скажу пару неприятных слов. Ты всегда был доброжелательным, но никогда – мямлей. И сколько я тебя помню, засранцев всегда ставил на место. Если твой старый друг скурвился, забудь о ностальгии по рядом стоящим детсадовским горшкам и действуй по отношению к нему не по сердцу, а по хорошо охлажденному разуму. Без придирок, но и без преференций. Уверяю, это будет на пользу делу и твоему здоровью. Мужскому в том числе. На что я обращаю твое внимание как лицо заинтересованное. Очень даже заинтересованное.
   Вторник в администрации Камской области был «днем ретрансляции». В половине десятого заместители главы проводили оперативки с начальниками подведомственных управлений: подпитывались информацией, ставили задачи. В полдень в полном составе они отчитывались перед главой. Продолжалась «Большая оперативка» полтора часа. Оставшиеся до обеда тридцать минут использовались для приватного разговора главы и двух первых его заместителей – Брюллова и Дьякова. Официального названия этот разговор не имел, но между собой все трое называли его СНТ – «Сообразить на троих». Одной из тем СНТ было распределение тематики еженедельного брифинга для прессы, который проводился позднее, в 16.00.
   Но сегодня «Сообразить на троих» началось с поздравления. Накануне, 25 апреля, в стране проводился референдум: доверяет ли страна своему президенту или нет? Несмотря на все сложности и рост цен, более половины избирателей сказали «да». В Камской области, где подготовкой референдума занимался Дьяков, Ельцина поддержали шестьдесят два процента.
   – Вчера из администрации президента звонил Токарев. Наш куратор, а с недавних пор заместитель начальника кадрового управления, – торжественно произнес Атаманов. – Просил передать лично тебе, Александр Игоревич, благодарность за добротную работу. Пока на словах, но будет и на гербовой бумаге.
   С вопросами для брифинга разобрались за пять минут. Атаманов взял на себя информацию об итогах прошедших майских праздников. В отличие от Москвы, где на площади Гагарина произошло жесткое столкновение милиции с коммунистами и национал-патриотами, в области все прошло спокойно. Брюллов приготовил комментарий о последнем постановлении федерального правительства по малому предпринимательству. Дьяков взялся сообщить о причинах отставки начальника областного управления коммунального хозяйства.
   – А теперь, друзья-товарищи, у меня к вам два вопроса, – продолжил разговор Атаманов. – Дерягин предложил провести совещание по обмену первым опытом приватизации крупных предприятий. На базе одного из них. Предложение дельное. Юрий Владимирович, подключись к этому делу, помоги Дерягину, сведи с кем нужно.
   – Я думаю, с кабельщиками.
   – Хорошо. Второй вопрос. Между делом сурово он меня раскритиковал за позицию «над схваткой», за то, что финансы, кадры и силовиков я отдал вам и тем самым лишился прямой связи с «низами». На старте девяносто второго года ты, Владимирович, предупреждал меня, что по этой причине «народная тропа» в губернаторский кабинет может зарасти, и превращусь я лишь в символ власти. Тогда я с этим не согласился. И сейчас, имея за плечами полуторагодичный опыт, этой опасности тоже не чувствую. Но если Борис снова поднял этот вопрос, значит, где-то запахло жареным? Что скажете? Прав представитель президента или преувеличивает?
   – По финансовым вопросам, Николай Петрович, к вам идут лишь несогласные с моими решениями. Я веду статистику. Удовлетворенных вами жалоб менее трех процентов. Получается, что наши взгляды совпадают. Для нашего общего дела и для меня это хорошо. А для вас, как для политика, плохо. Вас не видно в этом процессе. Поэтому остаюсь при своем мнении.
   – Александр Игоревич?
   – У меня, Николай Петрович, существующий порядок зуда не вызывает. Когда возникает сложная или спорная ситуация, я всегда ее с вами обсуждаю.
   – Но при этом милость люди получают не из первых, а из наших с тобой рук, – не удержался Брюллов. – Если шефу придется избираться, это не пройдет бесследно.
   Дьяков парировал:
   – Из наших рук исходят не только милости, но и отказы с взысканиями.
   Атаманов подвел черту:
   – Борис сказал, что это негативно сказывается только на моем личном имидже, а вообще-то наша команда смотрится хорошо, крепко. Это главное. От добра добра не ищут. А с моим обликом потом разберемся. Да, чуть не забыл. Токарев еще высоко оценил, Александр Игоревич, твои, цитирую, «профессионализм и чуткость». Судя по тембру голоса, ты его очаровал. Чем, если не секрет?
   – Я же вам докладывал…
   – Освежи память.
   – Во время вашей командировки в Питер Токарев обратился ко мне с просьбой. Его старшая сестра жила у нас в Вильвенске. После смерти мужа Токарев решил забрать ее в Москву и попросил организовать переброску. Бойцы Полуянова помогли продать дом, оформили документы, организовали контейнер. Токарев за сестрой сам прилетал на денек. Я его сопровождал в Вильвенск и обратно, до трапа. Надо сказать, приятный кадр, еще «цековской» выучки.
   – Теперь вспомнил, – добавил Атаманов. – Молодец, не подвел. Тем более что именно Токарев принимал решение о моем назначении. До встречи на брифинге.

   На уютной кухне заместителя управляющего банком Оксаны Лазаренко ее хозяйка, как обычно, обсуждала за ужином актуальные вопросы современности со своим постоянно действующим гостем Александром Дьяковым. На этот раз главным вопросом повестки дня оказалось неуклонно приближающееся пятидесятилетие собеседника.
   – Будь моя воля, Оксан, я бы вообще его не отмечал, а ушел вместе с тобой в глубокое и очень теплое подполье. Например, на Кипре. Но положение обязывает «накрыть поляну», выслушать поздравления и получить юбилейный орден. Поэтому предлагаю банкет провести без фейерверка, в скромном, сугубо официальном режиме. Тем более что особого желания с кем-то «дружить семьями» я не испытываю. Если у тебя другие мнения и пожелания, сдамся без боя.
   – Меня, Саня, больше привлекает наше совместное времяпрепровождение со случайными и недолгими знакомыми на том же Кипре.
   Дьяков чуть привстал, чтобы поцеловать Оксану в щечку:
   – Вот и умница. Я начал подготовку по всем трем направлениям, но потихоньку. Ждал твоей последней резолюции.
   – Утверждаю. Хотя… Два направления твоей деятельности мне ясны: банкет и Кипр. А третье?
   – Орден. Надо было организовать, чтобы Атаманов догадался написать представление.
   – А тебе это очень надо?
   – Мне не очень. А для дела надо. Чтобы все знали: Дьяков в силе и в обойме. С ним лучше дружить, чем ссориться. Эта круглая дата напомнила мне о другой теме, которая, благодаря твоей деликатности, слишком терпеливо ждет своего часа. Мы уже седьмой год вместе. Время достаточное, чтобы проверить чувства, узнать о взаимных достоинствах и недостатках, урегулировать отношения с детьми, с бывшими половинами. Вопрос в лоб: не пора ли оформить наши отношения?
   – В честь такого вопроса следует открыть шампанское.
   – Не пойму, ты ехидничаешь или всерьез?
   – Всерьез. Не смущайся, доставай из холодильника. Оно там с Нового года охлаждается.
   Как положено у солидных людей, сдержанно хлопнула пробка. Дьяков аккуратно наполнил бокалы, взял свой, приподнял его, чтобы чокнуться, и встретился взглядом с Оксаной.
   – Не вижу твоего обычного огонька в глазах. Перегорела за эти годы?
   Оксана, не отвечая, взяла свой бокал, протянула его навстречу. Звон получился мелодичным.
   – За нас с тобой, Саня! За эти счастливые для меня шесть лет! Желание посетить ЗАГС порой у меня возникает. Но редко и без особого энтузиазма. Мы оба убедились, что наличие штампа в паспорте не гарантирует нерушимости семейного союза. А делить квадратные метры и барахло на основе свидетельства о браке унизительно и непродуктивно. Каждый из нас способен перебиться на самоокупаемости. Хотя, чисто по-женски, я с удовольствием прогулялась бы с тобой в этот казенный дом. А «пыла-жара», соответствующего ситуации, нет совсем по другой мелкой причине, о которой мне даже неудобно говорить после твоего, такого приятного для меня, предложения. О нашем с тобой союзе в Камске не знает только ленивый и темный, а деловые люди к этим категориям не относятся. Не так уж и редко они приглашают меня к сотрудничеству, благодаря не моим талантам, а твоему положению. Чаще всего я иду навстречу их предложениям и просьбам. Подчеркиваю, исключительно деловым. Совершенно случайно рассказываю о них тебе, и ты, как ни странно, положительно на них реагируешь. Об этих случайностях можно сплетничать, но формально все кристально чисто. Если же я стану мадам Дьяковой, наш деловой дуэт окажется на мушке у немалого числа врагов и завистников.
   Дьяков пододвинулся ближе к Оксане и обнял ее.
   – Логично, но не дуешь ли ты на холодную воду? Впрочем, смотри. Предложение сделано. Решение за тобой.

Хамчиев, Маевский. Октябрь 1993

   Пообещав за три года вывести «СОЛТИТ» из провала, вызванного снижением оборонного заказа, Хамчиев не бросался словами. У него был мощный личный стимул – заработать деньги, необходимые для приватизации. Был и четкий план действий. Имелась и сила воли воплотить его в жизнь. Уже первые три квартала девяносто третьего показали, что план был не только правильным, но и реальным.
   Если не считать военную технику, в высокотехнологичных производствах советская промышленность редко составляла конкуренцию лидерам мирового рынка. В развитые страны СССР экспортировал сырье, полуфабрикаты или экзотику. Гордого сына гор Руслана Хамчиева такая роль не устраивала. На второй год своего пребывания в директорах он поставил себе и подчиненным задачу: сражаться за призовое место. И не где-нибудь, а в мире.
   Он знал, какой должна быть лучшая в мире титановая компания. Не абстрактная, а конкретная. Находящаяся здесь – в Солегорске, куда он пришел почти три десятка лет назад молодым специалистом. С его орлами – работягами, ничем не выдающимися, когда их встречаешь на городских улицах, и такими ловкими, хваткими, сообразительными в цехах. Как инженер и хозяйственник он знал, как это сделать без исходящих сверху подсказок и одолжений.
   Не прошло и пятилетки, как ранее отстающий Солегорский комбинат завоевал знамя победителя всесоюзного отраслевого соревнования. Вручать награду приехал министр.
   В этом месте придется на шаг отступить от темы. Ингуш Хамчиев один завет предков систематически нарушал, употребляя спиртное. В меру, но с удовольствием и со знанием дела.
   На банкете, завершавшем процедуру вручения знамени, разгоряченный успехом и армянским коньяком, Хамчиев ответил на поздравление министра импровизацией:
   – Говно не пьем, ширпотреб не производим!
   Еще одно отступление. В те годы слово «ширпотреб» не столько означало, что соответствующий товар предназначен для широких масс, сколько его унизительно низкое качество.
   Услышав директорский ответ, народ замер в ожидании реакции руководства. Министр встал, сделал суровое лицо, покосился на сидевшего рядом секретаря обкома, выдержал паузу секунд в пять-шесть, чокнулся с директором и произнес:
   – Будь моя воля, приказал бы эти слова водрузить над проходной.
   Неуклонно следуя своему тосту-девизу, Хамчиев в последующие годы вывел свой комбинат в первую мировую десятку. Сейчас, несмотря на кризис и потери в объемах, «СОЛТИТ» продолжал биться за лидерство. Только в этом году комбинат запустил первую в России машину непрерывного литья магниевых слитков. Освоили и выпуск сложных, продаваемых по хорошим ценам магниевых панелей, листов и профилей. А по титановым штамповкам шасси для больших самолетов солегорцы оставили позади всех.
   Закрепляя успех, «СОЛТИТ» разослал предложения о сотрудничестве крупнейшим авиакосмическим компаниям Европы, Америки, Японии. Спустя месяц по тем же адресам двинулись эмиссары Хамчиева. Сам он окучивал американский континент: Boeing, NASA, бразильский Embraer.
   Былая репутация, освеженная последними, хорошо прорекламированными техническими достижениями, сработала. Восстанавливались старые связи, завязывались новые. Вскоре Boeing и Embraer прислали на комбинат ответные делегации для заключения крупных контрактов.
   Что греха таить, в годы торжества емкого и дорогого оборонного заказа солегорцы брезговали связываться с гражданской «мелочовкой». Безденежье заставило их вспомнить о китайцах, одинаково уважающих как многомиллионные, так и «копеечные» контракты. Вместо танковых катков комбинат освоил производство колесных дисков для легковых машин. Обуздав собственную гордость, опустились они и до производства титановых кастрюль и, страшно подумать, штыковых лопат. Суммарный результат ощутили уже в июле, когда чистую прибыль подсчитали в десятках миллионов долларов.
   Параллельно Хамчиев совместно с командой Маевского плел кружева приватизации. К концу сентября он контролировал сорок четыре процента акций. Приватизация комбината принесла ему двенадцать процентов. Еще восемь он выкупил у работников комбината, а шесть довольно дешево приобрел на ваучерных аукционах. К ним Хамчиев надеялся добавить еще немного, но уже в августе продавцы акций «СОЛТИТ» резко задрали цены. Ларчик открылся просто. Кто-то очень небедный тоже нацелился на ценные бумаги перспективного акционерного общества. На то, чтобы узнать конкурента в лицо, потребовалась пара недель. Оказалось, что акции «СОЛТИТ» скупали структуры, подконтрольные московской финансовой группе «МОНОЛИТ».
   – Сколько же эти шакалы сумели увести у меня из-под носа? – темпераментно воскликнул Хамчиев, обращаясь к Маевскому на их очередной встрече.
   Услышав этот вопрос, Геннадий в полной мере ощутил реальную цену совета, который год назад дала его шефу Варвара Васильевна Дьякова. Реестодержатель Маевский с точностью до рубля знал распределение акций между собственниками «СОЛТИТ». Но заказчику эти тонкости и точности знать было совсем не обязательно, поэтому ответ на вопрос был округлен и укорочен:
   – Я уверен, что у москвичей никак не более двадцати процентов. Зато восемнадцать процентов акций имеют люди из вашей команды. Получается, что в сумме вы контролируете около сорока пяти. По нашим данным, примерно еще двадцать распылено между тремя сотнями миноритариев [55 - Акционер, размер пакета акций которого не позволяет ему напрямую участвовать в управлении акционерным обществом, быть членом совета директоров.]. При таком раскладе, Руслан Магомедович, вам самое время идти на выборы Совета директоров. И побеждать вчистую. Но не для того, чтобы спать на печи, а укрепить свои позиции за счет тех двадцати процентов акций, которые пока остаются в государственной собственности.
   Собрание акционеров «СОЛТИТ» состоялось 11 октября. Председателем Совета директоров и Генеральным директором был избран Хамчиев. За него проголосовали владельцы сорока четырех процентов акций. Двадцать процентов добавил представитель государства. «МОНОЛИТ» получил семнадцать процентов. Кроме Хамчиева в Совет директоров вошли два члена его команды и по одному человеку от государства и москвичей.
   Судьбу «федеральных» двадцати процентов акций решала Москва: Министерство экономики и два комитета – Госкомимущество и Госкомпром [56 - Государственный комитет РСФСР по управлению имуществом (ГКИ), Государственный комитет Российской Федерации по промышленной политике.]. Во вторник 26 октября Хамчиев и Маевский встретились в Москве, чтобы по-фортепианному, «в четыре руки» убеждать, убалтывать, а если потребуется, то и ублажать высоких чинов этих ведомств.
   Роли они распределили согласно «положению в обществе» и личным предпочтениям. Хамчиев пошел по «верхам», используя связи, наработанные как в советские, так и перестроечные депутатские времена. Благодаря им он вышел на бывших заместителя председателя Госплана и начальника технического управления министерства, пересевших в кресла директоров департаментов Министерства экономики и Госкомимущества. Маевский так высоко не замахивался. Вспомнилась советская практика: для того, чтобы регулярно иметь на своем столе что-нибудь вкусное, полезней дружить с кладовщиком, а не с директором гастронома.
   Одного такого «кладовщика» он отыскал в Госкомимуществе. Взаимодействуя с суши и с воздуха и не пересекаясь при посторонних, Хамчиев и Маевский за четыре дня не только добыли необходимую информацию, но сразу от двух партнеров получили обещание активной поддержки. Информация гласила: не позднее декабря 1994 года государственный пакет акций начнут передавать акционерам под гарантию инвестиций в развитие комбината. Оба «источника» назвали одинаковую величину инвестиционного взноса за акции «СОЛТИТ»: от восьмидесяти до ста миллионов долларов. Геннадию на ушко было сказано, что если он подсуетится, то комбинату задним числом могут быть засчитаны уже произведенные солидные инвестиции в оборудование для штамповки деталей шасси.
   С такой подушкой безопасности можно было развивать успех.
   Вся операция потребовала нескольких дней хождения по кабинетам, трех вечерних застолий и одного довольно тощего конверта с долларовыми купюрами, который Геннадий вручил сорокалетнему заместителю начальника отдела ГКИ – автору идеи «подсуетиться».

Атаманов, Брюллов, Дьяков, Скачко. Октябрь 1993

   Поздним вечером Атаманов неожиданно пригласил Брюллова и Дьякова к себе.
   – Мятеж Верховного Совета мы в нашей глубинке, слава Богу, пережили без приключений. Но чтобы очень не скучали, новое увлекательное занятие нам Москва подкинула. В довесок к выборам в Государственную Думу и референдуму по новой Конституции нам придется заняться еще кое-чем. Вот полюбуйтесь! – начал он свой монолог, вручив каждому по одинаковому листочку, вверху которого красовалось: «Указ Президента Российской Федерации. № 1626. О выборах в Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации». – Организация выборов – за Дьяковым. Дело для тебя, Александр Игоревич, знакомое. Ничему в нем я тебя учить не собираюсь. Только прошу отнестись к нему с максимальной ответственностью. Но у этого сосуда имеется еще одно дно, ради которого я вас, невзирая на поздний вечер, призвал. Сенаторов от области будет два. Главы регионов, и я в том числе, на выборы идти могут, но не обязаны. Дело хозяйское. Но каждому понятно: выиграл глава выборы – укрепился в позициях, может козырять перед московским начальством всенародной поддержкой. И, наоборот, на выборы не пошел, значит, слабак. Еще хуже, если проиграл – готовься покинуть помещение.
   Атаманов замолчал, что-то разглядывая в своем экземпляре Указа.
   – Вот я и размышляю: играть мне в эту азартную игру? Своя голова у меня, конечно, есть, и принимать решение я буду сам, но ваше мнение мне очень важно. Особенно по оценке ситуации: ровно ко мне народ дышит или не совсем. В этом я на собственную объективность рассчитывать не могу. Поэтому еще одна просьба: займите объективную позицию, доброжелательность не проявляйте, а то она мне боком выйдет.
   Губернатор опустил листок с Указом на стол.
   – Попутно еще один технический вопрос. Если идти на выборы, то времени у меня всего ничего. А Шредер, премьер-министр Нижней Саксонии, пригласил меня в ноябре к себе, подписать соглашение о сотрудничестве. Я дал согласие. Врубать задний ход? Или не дергаться и действовать по плану?
   Читать лекции студентам, общаться с дипломниками и аспирантами Брюллову нравилось всегда. Когда он работал в ЦНТИ, совмещать, как тогда говорили, науку с производством ему удавалось. Но с тех пор, как он занял областные командные высоты, его рабочий день увеличился до десяти, а то и до двенадцати часов, а еще примерно четверть времени стали отнимать постоянные командировки. Уже с сентября девяностого года он отказался от лекций, через год – от дипломников, через два, выпустив двух последних аспирантов, поехал в университет просить отставки.
   Петр Павлович Симаков, покинувший ректорский пост в 1987 году по случаю своего семидесятилетия, остался заведовать кафедрой. Той самой, на которой Брюллов последовательно, не торопясь прошагал по трем преподавательским ступенькам: старший преподаватель, доцент, профессор.
   – Я вас понимаю, Юрий Владимирович!
   Петр Павлович задумался, собираясь мыслями.
   – Но у меня два встречных предложения. Первое. Лично вас прошу остаться членом ученого совета. Второе. Вместо половины ставки вы возьмете символическую «четвертушку». В нагрузку мы вам определим факультатив «Экономика переходного периода». Пару лекций в семестр для преподавателей и пару для выпускников. По содержанию – импровизация на тему текущих нововведений. И членство в Совете, и лекции – формальность. Просто не хочу, чтобы университет вас потерял. Мне уже семьдесят пять, а вы сидите на вулкане. Будем реалистами. Все может случиться. Поверьте, университет не самая плохая подстраховка. Даже в качестве «рядового» профессора. Но думаю, что с вашим послужным списком ректорства вам не миновать.
   – Петр Павлович, сегодня не знаешь, польза от этого списка или вред. Не будем уходить в будущее.
   – Тогда о настоящем. А в нем у меня имеется еще одна корыстная причина. Получают преподаватели теперь гроши, а подработать, особенно гуманитариям, негде. Уверен, даже редко бывая у нас, вы проникнетесь необходимостью их поддержать. Я знаю, что небольшой бюджет на исследовательские работы в администрации имеется. Если вы что-то закажете нам, это будет не подачка, а полезная для администрации, скромно оплачиваемая работа.
   Дальновидный Петр Павлович «смотрел в корень». По его совету уже год Брюллов не только сам периодически пользовался услугами ученых университета, но привил вкус к этому у двух своих коллег – заместителей главы по «социалке» и по приватизации. Отойдя от давней традиции, когда наука год, а то и два корпела над проблемой, актуальность которой испарялась уже через полгода, он заказывал ученым работы, связанные с решением довольно узких оперативных задач, руководствуясь принципом «Дорога ложка к обеду». «Ложка», в составе юристов, социологов, экономистов и программистов, не подводила. Преподаватели выполняли экспресс-анализы, принимали участие в подготовке нормативных документов, просчитывали варианты бюджета.
   Теперь, накануне выборов в Совет Федерации, настала очередь поднять по тревоге университетских социологов. Доверие Отчизны и лично Брюллова они оправдали. Сняли с занятий сто шесть третьекурсников двух специальностей. Для срочного замера градуса любви или ненависти к Атаманову студентов вознаградили твердой валютой – автоматическим зачетом. Четыре часа на Центральном рынке и на вокзалах молодежь отлавливала граждан города и области, задавая им хитрые вопросы об Атаманове. Из полутора тысяч опрошенных триста шестьдесят (двадцать четыре процента) услышали о нем в первый раз. Положительно отозвались на два процента больше, отрицательно – почти одна треть. Провокационный ответ «ни рыба ни мясо» пришелся по душе восемнадцати процентам будущих избирателей.
   Доцент, руководивший опросом, передавая Брюллову результаты исследования, уточнил:
   – На первый взгляд, цифры плохие, но я шанс Николая Петровича на победу оцениваю «пятьдесят на пятьдесят». Многое зависит от будущих соперников. Если выдвинется жириновец Ухов, то Атаманов выиграет у него с разрывом процентов в двадцать. Но если свое обещание пойти в политику выполнит умница, балагур и любимец публики Серегин из ТЮЗа, то всем его соперникам полный трындец. И, естественно, решение сорока процентов «незнающих» и «неуверенных» полностью зависит от того, как Петрович проведет избирательную кампанию. Он может их обаять, а может и разочаровать, потерпев поражение нокаутом.
   Через три дня, почти дословно, со ссылкой на первоисточник Брюллов изложил этот вывод своему непосредственному и давно уважаемому начальнику.
   – Я понял, что с социологами ты солидарен. И как бы с учетом этого ты поступил на моем месте? – без реверансов, «в лоб» спросил Атаманов.
   – Извините, Николай Петрович, но вы просили углы не сглаживать, что я и исполняю. Моя оценка ваших шансов на победу даже чуть ниже. Где-то сорок на шестьдесят. В последнюю мою поездку в Москву имел я разговор с Шахраем [57 - Один из ведущих идеологов политических реформ девяностых годов, в 1993 году – заместитель председателя правительства Российской Федерации.]. По его прогнозу, выборы губернаторов следует ожидать не ранее девяносто шестого года. За три года раны и от неучастия в сенаторской борьбе, и от поражения в ней зарастут. Побаливать, конечно, будут, но терпимо. Как бы я поступил? Пошел на выборы, но лишь при условии, что два месяца буду заниматься только ими. Не передоверяя руль никому, ввязался бы в драку энергично и со спортивной злостью. Как это делал в свое время НОД-4 Атаманов. И, конечно, никаких протокольных Саксоний. За эту неделю вы сумеете пропахать весь сельскохозяйственный юг области, а это двести тысяч избирателей. Если такого настроя нет, я бы выборы проигнорировал, потому что рана от проигрыша будет раза в два тяжелее, чем от неучастия. К тому же не факт, что у вас к девяносто шестому году сохранится желание сражаться за губернаторский жезл.
   – Благодарю, Юра, буду думать.
   Начало монолога Дьякова почти совпадало с тем, что изложил Брюллов. Опрос аппарата на местах позволял оценить шансы Атаманова на успех процентов в пятьдесят или чуть больше. Это на сегодня, без целенаправленной телевизионной поддержки, положительный потенциал которой составляет как минимум двадцать процентов. Кто бы ни стал его соперником, узнаваемость Атаманова уже сегодня близка к семидесяти процентам. Любому сопернику до нее потеть да потеть. Еще один плюс: конкурентов будет не меньше двух, значит, голоса противников действующего главы раздробятся.
   – И какой вывод? – довольно хмуро поинтересовался Атаманов.
   – Выдвигаться. И никого впереди. Поработаем с главами городов и районов, с прессой. Плотнее, не за пустым столом пообщаемся с лидерами ветеранов – этим ударным отрядом всех выборов. Все беру на себя.
   «А Юрка свою помощь не предложил», – подумал Атаманов.
   – Как насчет Германии?
   – Надо ехать. Пять дней ничего не решают. Перед этим мобилизуем телевидение, запишем вас на пленку и будем регулярно крутить. Никто вашего отсутствия даже не заметит.
   – А твой старый друг ту же самую картинку видит в более темных тонах.
   – Это нормально. Он инженер по происхождению, ему надо, чтобы был стабильный тройной запас прочности. А мы футболисты-гуманитарии, люди рисковые, нам бы, хоть на последней минуте, в свалке, пяткой, но закатить мяч в ворота.
   – Вся беда, Игоревич, что я тоже инженер.

Морозовский, Скачко. Ноябрь 1993

   Лет десять назад, когда Ефим Маркович Морозовский, как обычно, прилетел с семьей в Бендеры проведать отца, любознательные внуки, проводившие ревизию дедовского гардероба, обнаружили в нем пиджак, весь увешанный медалями и значками.
   – Батя, я ни разу тебя с этим иконостасом не видел, – удивился Фима.
   – Да я его на людях ни разу и не надевал. Это же все «за взятие» да юбилейные цацки. Дадут очередную, я ее на этот пиджак приколю и опять в шкаф. На праздники надеваю только «Славу» и две медали. А потом, ты его надень, попробуй. Застегнись на все пуговицы.
   Морозовский выполнил указание.
   – Ну что? Тяжело, неудобно, бряцаешь, как старая кастрюля с крышкой. Если подумать, сынок, то многие наши ценности и почести на самом деле такая же обуза. А теперь сними. Чувствуешь, как полегчало?
   Подобное облегчение испытал Морозовский, решив навсегда расстаться с давно ставшим родным Кабельным заводом. Когда завершилась приватизация предприятия, которую Ефим Маркович держал под своим неусыпным взором, в руках у руководства оказался контрольный пакет акций в пятьдесят четыре процента. Неумолимо возникла задачка дележа. Желательно справедливого. Морозовский предложил двадцать процентов выделить директору, а оставшиеся поделить поровну между ним и «главным». Директор своих соратников поблагодарил, но от привилегии отказался.
   – Если бы наша троица и дальше осталась у руля, я бы на это согласился. Чтобы этими процентами перед вами козырять. Но я для себя твердо решил, что отхожу в сторону. И предпочитаю, чтобы между нами не осталось никаких шероховатостей. Делим все поровну. Точка!
   Еще тридцать два процента акций на аукционах собрал квартет шустрых молодых ребят, руководителей двух столичных банков и головного отраслевого института. «Квартет» решил воссоздать подобие кабельного всесоюзного главка в виде холдинга. Размером поменьше, но качеством повыше. Ко второй цели они шли, скупая только самые лучшие в отрасли заводы. Камский был в их числе. Морозовскому и его друзьям было предложено стать компаньонами или продать свою долю.
   Главный инженер вложился акциями и стал членом Совета директоров. Генеральный и Морозовский решили не травить себе душу видом родового поместья, в котором хозяйничают чужие люди, и, следуя поговорке «С глаз долой – из сердца вон», стали присматривать покупателя.
   «Шустрые» предложили хорошие деньги, которые вполне устроили Генерального. Будь дело только в купюрах, Фима последовал бы примеру старшего товарища. Теперь бывший шеф уже вторую неделю с присущей ему въедливостью был погружен в сравнительный анализ мест, комфортных для общественно бесполезной деятельности и не очень удаленных от учебных заведений, в которых мог бы получать европейское образование его любимый внук. По состоянию на 10 ноября число претендентов сократилось до двух не совсем скромных, но подходящих по цене вилл. Обе находились на побережье. Одна – Женевского озера, вторая – Адриатического моря, на сто километров восточней Венеции.
   Фиме стратегические планы шефа были симпатичны, но перспектива в пятьдесят четыре года праздно сидеть на пляже его не вдохновляла.
   Найти приемлемый для души и тела образ жизни, как часто бывает, помог случай. На хоккее в перерыве между таймами к нему подошел депутат и бизнесмен Владислав Скачко, последнее время стремительно набирающий деловой и политический вес.
   – Ефим Маркович, не верю глазам: вы и в одиночестве.
   – Владислав Борисович, ты неправ. Я не один, а с пивом. И поверь мне, отличным, настоящим чешским. Я в нем толк понимаю.
   – Вы меня исключили из числа старых добрых знакомых? Я двадцать лет с удовольствием отзывался на ваше обращение Влад. Еще с большим – на Поршень. А тут такой официоз.
   – Хрен его знает, растущий ты наш. Не исключено, что угораздит тебя в губернаторы или, страшней того, в президенты, тогда куда денешься, придется переучиваться. Врожденная бдительность подсказывает, что чем раньше, тем лучше.
   Скачко довольно хохотнул.
   – Вы не очень рассердитесь, если я вас отвлеку от увлекательного культурного отдыха скучным деловым разговором?
   – Влад, не скромничай. В твоем исполнении даже пакость не бывает скучной. Но этим ты грешишь крайне редко. Поэтому я весь внимание.
   – Это правда, что вы расстались с Кабельным и не горите желанием остаться его акционером?
   – В принципе, да. А что в этом плохого?
   – Абсолютно ничего. Может, даже обнаружится хорошее. Если не военная тайна: почему вы не продали свой пакет москвичам? Мало предложили?
   – Нет, все по совести. Но я хотел бы чем-то еще пару пятилеток позаниматься. Чем, пока не придумал. Но когда надумаю, вдруг окажется, что купить этот бизнес нельзя, а обменять по бартеру еще можно. Поэтому пока придерживаю. А почему эти эротические подробности тебя заинтересовали? Хочешь заглотнуть немного Кабельного?
   – Совсем кусочек. Процентов десять. Думаю, что этого хватит для места в Совете директоров. Уверен, что Кабельный в хороших руках еще долго будет плодоносить. А его новых хозяев мои московские коллеги считают толковыми. Если надумаете продавать свои акции, дайте знать.
   – Договорились.
   – Но у меня, Ефим Маркович, еще одна просьба. Создавая свою Группу, включил я в ее состав медийную «дочку». Чистосердечно признаюсь, что срисовал эту идею у екатеринбургских. Прикупил и собрал в одну кучу две газеты, телевизионный канал, радиостанцию. Состыковал их с общим рекламным отделом. Денег потратил море. Контора существует полтора года, пора давать дивиденды, если не финансовые, так хотя бы политические. Но нет этого.
   – А я тут с какого бока? – удивился Морозовский.
   – По большинству направлений Группы я знаю или хотя бы чувствую, куда следует идти, как развиваться. И сам подруливаю, если надо. Там, где этого нет, например по фондовому рынку, у меня толковые директора. А на медиа такого кадра найти не могу. Сменил трех, все узкие специалисты, никто не может подняться выше интересов своего цеха. Вы же из театрального мира вышли и до сих пор с ними на «ты». Подскажите подходящую личность.
   – И каким должен быть твой «положительный герой»?
   – Коммерсантом, но культурным. Своим человеком в богеме.
   Морозовский со смаком сделал глоток, задумался.
   – Покажи мне свое творческое хозяйство. Может, когда буду смотреть, что-то подходящее и вспомнится.
   Предприятия «КамФГ-Медиа» располагались в четырех точках города, поэтому экскурсия затянулась за половину дня. Подвести итог единодушно решили за обедом. Тем более что в трехэтажном особняке, где располагался центральный офис Влада, от бывшего хозяина, областного треста ресторанов и кафе, осталась небольшая, но отличная столовая.
   – За две вещи, Влад, не могу тебя не похвалить. Техника, информационная база – все на высшем уровне и с запасом «на вырост». У тебя получилась кадрированная дивизия: сегодня пятьсот штыков, через неделю, например к выборам – пятнадцать тысяч. А с комдивом ты прав, дело швах. Нынешний не ведает, с кем и за что воевать. Человек, который сможет его заменить, у меня на примете имеется. Но он капризный, не любит, чтобы им командовали. И в наемники он к тебе не пойдет.
   – Вы в этом уверены?
   – Уверен. А теперь сядь капитальнее и держись за ручки кресла, чтобы не выпасть. Я о себе говорю. Что, если мы «махнемся не глядя»? Ты мне – свою «медию», я тебе – ломтик Кабельного, раз он тебе по вкусу.
   – Весь ваш ломтик?
   – Влад, умоляю. Не испытывай на прочность мою врожденную интеллигентность! Поршень обязан понимать разницу между настоящим заводом и какими-то фитюльками. Только не трахай мне мозги умными словами вроде «бренд» и «интеллектуальная собственность». Позволишь два слова в порядке воспитания талантливой молодежи? Мы с тобой солидные люди, которых базарный торг категорически унижает. У тебя есть собственная инвестиционная фирмочка, у меня такая же, дружеская, которой я доверяю. Поручим им оценить наши активы. А потом сравним, уточним детали и, клянусь налогом с оборота, договоримся.
   Скачко оглянулся, жестом подозвал официантку:
   – Валюша, несмотря на разгар рабочего дня, без вина мы все же не обойдемся. Принеси по бокалу белого. Грех не выпить за дальновидного человека, – и продолжил, обращаясь к Морозовскому: – Ефим Маркович, только одна поправка к вашему конструктивному законопроекту: в категорию «молодежь» я, к сожалению, не вписываюсь. Уже Пушкина пережил.
   Специалисты Скачко оценили «КамФГ-Медиа» в девять процентов акций Кабельного. Их коллеги, работающие с Морозовским – на полтора процента меньше. Скачко великодушно согласился с расчетом конкурентов, но попросил продать, уже за деньги, еще процента три.
   – По цене москвичей, – уточнил он.
   Морозовский был готов к такому развитию событий:
   – Как говорит народная мудрость? «Как ты ко мне, так и я к тебе». Если пожелаешь, продам и шесть. Можно с рассрочкой на год. Остальные оставлю себе «на черный день». Чтобы пускали на собрание акционеров, – уточнил он.
   – Пожелаю все шесть. Три оплачиваю сразу, остальные – равномерно в течение года.
   – Ну и прекрасно. Как сказал молодой человек своей уже бывшей девушке: «А ты боялась!».

Атаманов, Брюллов, Дьяков. 30 ноября 1993

   Во вторник, минут за тридцать до очередной оперативки, Брюллов уточнял у начальника управления внешних связей информацию о потенциальных иностранных инвесторах, проявляющих интерес в Камской области.
   – Если по отраслям, то полным ходом идут переговоры по пищевке. Конкретнее: по пивзаводу, двум молочным комбинатам и кондитерской фабрике. С серьезными намерениями работают по стройматериалам Knauf и Vetonit. Чего не скажешь по машиностроению: одни смотрины.
   – Как металлурги?
   – По цветной ходят вокруг, принюхиваются, в основном наши «бывшие». Может, что-то и выстрелит. К черной металлургии пока интереса не чувствуется. Зато по химии…
   – Ладно, в справке это есть? – похлопал Брюллов по синей папочке.
   – Все есть, от «а» до «я».
   – Хорошо. В чем не разберусь, переведу стрелки на тебя, будь готов ответить на вопросы. Что-то я еще хотел тебя спросить. Посиди пока, я сделаю пару звонков, может, и вспомню.
   Брюллов нажал кнопку селектора:
   – Александр Игоревич! Извини, что вторгаюсь в твою сферу. Я три дня ездил по области и вывез оттуда серьезное сомнение в шансах шефа стать сенатором. Надо всех ставить на уши.
   – Не паникуй, все штатно, – глухо послышалось из динамика.
   – Я не паникую. Просто не хотел поднимать этот деликатный вопрос, минуя тебя.
   – Спасибо, я это оценил.
   – Я тебя предупредил.
   Не вешая трубку, Брюллов нажал кнопку вызова Атаманова:
   – Николай Петрович, в порядке подготовки к совещанию по лесовозным дорогам со среды до пятницы я побывал в четырех районах. Есть кое-какие наблюдения по ходу выборной кампании. Может, обсудим сегодня «на троих»?
   – Ты, Юрий Владимирович, опередил меня на секунды. Как раз смотрю на календарь: до выборов осталось ровно тринадцать дней. Давай обменяемся впечатлениями.
   – Извините, что встреваю, – подал голос Внешник, когда Брюллов завершил разговор, – но зря вы мечете бисер перед Дьяковым. Он вашу деликатность воспринимает как элементарную слабину. В аппаратные игры так не играют.
   – Наверное, ты прав, но по-другому не могу – плохо воспитали.
   Разговор в узком кругу о выборах в Совет Федерации Атаманов начал издалека.
   – Дьяков, ты у нас опытный политик. Профессиональный. Скажи мне, в чем разница между политикой и техническим черчением?
   – Нас, юристов, Николай Петрович, в университете этой премудрости не обучали, а хилые школьные знания выветрились. О наличии общего у них еще могу сказать, и то только между нами: при советской власти результаты выборов частенько приходилось подрисовывать, но с восемьдесят девятого года мы этим не грешим.
   – Это ты не о черчении, а о рисовании. А разница между черчением и политикой, мой дорогой, в том, что в черчении три основных проекции – две сбоку и одна сверху, а в политике тоже три, но только сбоку, сверху и снизу. Сбоку – как ситуация нам видится самим, сверху – как начальству, снизу – как широким голосующим массам. Виды «сверху» и «сбоку» ты мне через день докладываешь. А Брюллов три дня имел возможность посмотреть на избирательную картинку снизу. И что ты там разглядел, Владимирович?
   – Вечерами и рано утром между делом минут по сорок я смотрел местное телевидение, где регулярно мелькали выборные сюжеты. А днем, общаясь с самой разной публикой, ненароком переводил разговор на выборы. Картинка получилась непростой. Если бы у нашего кандидата не было двух конкретных соперников, то она была почти благостная: Николай Петрович регулярно в кадре дает указания, рапортует избирателям о достижениях власти, демонстрирует собственный здоровый образ жизни и любовь к домашним животным. Районные главы регулярно, но без особого рвения напоминают местному хозяйственному руководству, что на выборах надо поддерживать областного главу.
   На этом месте Брюллов, прежде чем продолжить, тяжело вздохнул.
   – Но вот беда, после этого на экране появляется наш конкурент Панин и коротко, но доходчиво перечисляет народные беды: обесценивание денег, рухнувшие вклады в банке, замороженные стройки. Он в курсе и всех местных заморочек: трудностей с дровами в нашем лесном краю; нехватки учителей и врачей в глубинке; заваленных зимой снегом и утопающих в грязи летом дорог. И тычет пальцем в виновника всего этого безобразия – товарища Атаманова.
   – А как ведет себя Серов? – спросил Атаманов.
   – Валя Серов строит из себя молодого, удачливого бизнесмена, способного научить старых пердунов, как надо жить. Исполняет он свою партию лихо, с юморком и без напряжения. Мол, если попросите, так и быть, буду вас, темных, представлять в сенате. Очень, кстати, выигрышная позиция. Особенно при встречах «вживую». Еще одно. Панин в каждом районе проводит не менее двух дней, по четыре-пять встреч в день. И люди ходят на них охотно, потому что общением с большим начальством не избалованы. Серов не так частит, но своим балагурством и аттракционами в стиле Жириновского успешно набирает очки. Оба они ненавязчиво намекают: «Мы-то вас уважили, приехали увидеть и услышать, а „большой бугор“ сидит в Камске, не вылезая из своего теплого кресла». Это цитата.
   – Серова? – уточнил Атаманов.
   – Его. В Ветрянке, в клубе домостроительного комбината.
   – Чтобы компенсировать малое присутствие Николая Петровича на местах, мы создали институт «доверенных лиц». Вот статистика их встреч по всем районам, – Дьяков положил перед главой несколько листков с изображенными в них таблицами. – Я регулярно их перепроверяю. Это не туфта.
   – Наверное, так оно и есть, – согласился Брюллов. – А ты поинтересовался, кто они – эти доверенные лица?
   – Я с ними на пяти кустовых совещаниях встречался, – пришел на помощь Дьякову кандидат в сенаторы. – Достойные люди, раньше бы сказали – партхозактив [58 - Партийно-хозяйственный актив.].
   – Я, Николай Петрович, тоже посмотрел их состав. Сейчас это называется «начальство». В трех районах из четырех – сплошные руководители, далеко не всегда авторитетные. Только в Барде среди «лиц» есть учителя, фермеры и даже журналисты. Из тех, кто называются неформальными лидерами. Но и они на многие вопросы, адресованные вам, ответить не в состоянии. Чтобы не впасть в уныние, сразу сформулирую предложения. Из оставшихся девяти рабочих дней надо четыре посвятить массовым встречам в крупных промышленных городах, а пять – с теми же «доверенными лицами» на кустовых встречах. Массовые мероприятия в «низах» в оставшиеся дни они уже не успеют провести, но эхо все равно пройдет. Тема встреч: трудности и как мы их преодолеваем. Сказать есть о чем. Везде тяжело, но мы много сделали и выглядим лучше многих соседей. Материал к вечеру мои ребята подготовят, в том числе и в районном разрезе.
   – Необходимость этого поворота в тематике ты, Юрий Владимирович, правильно подметил. Что касается встреч, Александр Игоревич, что у нас на последнюю декаду запланировано?
   – Две большие в Камске и одна в Солегорске. Все на предприятиях. Плюс четыре записи на телевидении и часовой прямой эфир на радио.
   – Что касается форсирования агитации, – продолжил Атаманов. – Я уже говорил: заигрывать и заискивать, даже перед народом, не приучен и не желаю. Если клоун Серов и то позволяет себе сохранять собственное достоинство, то мне сам Бог велел. А за неравнодушие тебе, Владимирович, не начальственная, а товарищеская признательность.
   Благодарность, высказанная шефом, не успокоила Брюллова.
   «Почему Атаманов, всегда отличавший даже в густом тумане хорошее от плохого, на этот раз пассивен? Замылился взгляд? Верит Саньке больше, чем мне? Неужели я ревную или, хуже, завидую? – подумал он. – Это признак нарушенной психики. На брифинге я сегодня не занят. Надо чем-то отвлечься».
   Брюллов взглянул на часы. Через полчаса в университете начиналось заседание ученого совета. Вот тебе и разнообразие.
   Жрецы образования и науки обсуждали сегодня не самые жизнерадостные вопросы: предварительные итоги выполнения плана развития университета за девяносто третий и план на следующий год.
   Пятилетний план предусматривал строительство нового учебного корпуса, общежития, жилого дома для преподавателей. Был он утвержден еще в советское время в расчете на финансирование из министерского бюджета. Последние совсем скудные миллионы из этого пересохшего ручья капнули университету два года назад. Второй год ректор обивал пороги новых, теперь уже федеральных министерств, слезно умоляя выделить деньги хотя бы на завершение почти готового учебного корпуса, но, кроме небольшой суммы на консервацию незавершенных объектов, ничего добиться не смог. О чем он уныло и доложил членам Совета, завершив речь предложением исключить инвестиционные объекты из плана «до нормализации экономической ситуации в стране».
   Первые два выступающих поддержали докладчика. Брюллов, приехавший подзарядиться положительными эмоциями, выступать не собирался, но атмосфера безнадежности, заполнившая зал, его разозлила.
   – Не обижайтесь, коллеги, но у меня впечатление, что два года рыночных перемен бесследно прошли мимо этого зала. За это время в городе возникло восемь платных вузов, для половины из которых деньги, и немалые, зарабатывают наши университетские преподаватели. Хотя с тем же успехом могут это делать для alma mater. По цитируемости опубликованных работ за рубежом наши ученые опережают политехнический институт на тридцать процентов, а заявок на получение зарубежных грантов у вас на четверть меньше и по числу, и валюте. В докладе прозвучала фраза: «Уменьшились возможности финансирования наших исследований заказчиками». Некорректная формулировка. Обеднели традиционные заказчики, особенно оборонная промышленность, зато появились новые жаждущие славы платежеспособные бизнесмены. Но вы их пока не разглядели. А медицинский институт, выпускники которого гораздо менее «звездные», чем наши, на спонсорские деньги строит общежитие. Думаю, что с вынесением плана развития на Совет мы поторопились. Сначала следует поработать над его финансовым обеспечением, потенциал которого, я уверен в этом, высок.
   Последующие сорок минут говорили только об этом. И даже с некоторым оптимизмом. Финал заседания оказался сенсационным. Завершая дискуссию, ректор заявил, что в любой момент готов оставить свой пост, чтобы сдать его «более достойному, адаптированному к современности, преемнику. Такому, как профессор Брюллов».
   Около десяти вечера домой Брюллову позвонил бывший ректор – Петр Павлович Симаков.
   – Юрий Владимирович, мы тут в узком кругу расслабились, обменялись впечатлениями. Спешу ими поделиться. Заявление ректора не экспромт. Надо отдать ему должное, он к этому выводу пришел еще месяц назад. Ваше предельно прагматичное выступление упало последней гирькой на весы. Между делом вспомнили советский анекдот.
   «Приходит мужик к жене и говорит, что предлагают ему на выбор одну из двух работ за одинаковую зарплату. Первая – в СССР: наблюдать за приходом коммунизма. Вторая работа – у супостатов: высматривать приближение кризиса капитализма. Какую выбрать?
   Жена, не раздумывая:
   – Конечно, приближение коммунизма. Это работа постоянная. А кризисы капитализма – временная».
   Дорогой коллега, подумайте на досуге: университет – занятие постоянное.

Атаманов, Брюллов, Дьяков, Морозовский. Декабрь 1993

   Как и предсказывал Атаманов, последний месяц девяносто третьего и в России, и в Камске выдался нескучным.
   Из трех результатов голосований, свершившихся 12 декабря, один оказался ожидаемым: на референдуме россияне с легким скрипом, но проголосовали за новую Конституцию. Зато два оказались с сюрпризами. На выборах в Государственную Думу, опередив и демократов-гайдаровцев, и коммунистов, больше всех голосов набрали демагоги-жириновцы. Вторая сенсация оказалась местного разлива: Атаманов оказался одним из немногих действующих глав регионов, который не попал в двойку победителей. И проиграл он с большим отрывом. Панин набрал почти четыреста тысяч голосов, Серов – чуть меньше, а Атаманова поддержали всего двести тридцать тысяч избирателей.
   Дежурный по администрации сообщил Николаю Петровичу результаты голосования в целом по области в понедельник в 5.40 утра. В это время Атаманов в любых ситуациях засыпал за считанные минуты. Сейчас не получилось.
   На первый взгляд, он был готов к такому исходу. Потому и сам не дергался, и подчиненных не гнул через колено в борьбе за голоса. На самом деле это было не совсем так. Тридцать девять лет был он в боевом строю, всегда в первых рядах. И ни разу за все это время не был бит по-крупному. Втайне от себя он думал, что прорвется и на этот раз. Получил нокаут. Не от руководства, от народа.
   Не первый десяток лет Атаманов старался лишний раз не употреблять слово «народ». Уж слишком оно было затасканным. Сначала примитивной партийной пропагандой, потом пустозвонами, только называющими себя демократами. Но сейчас именно народ не признал его своим.
   До сих пор Атаманов неплохо улавливал сигналы, которые посылала ему жизнь. И вдохновляющие, и притормаживающие. А на этот раз потерял нюх, расслабился. Но это все эмоции. А для дела надо было ответить самому себе на пару вопросов. Он что-то делал не так, управляя областью? Или плохо показал товар лицом? Ответ гласил: скорее второе. Но он лишь удовлетворил его любознательность. Прикладным и главным был третий вопрос: как жить дальше?
   Ровно в восемь Атаманов, как обычно, был в кабинете. Первым делом проинструктировал пресс-секретаря: все комментарии по выборам дадим завтра после официального объявления итогов.
   В это время переговорное устройство напомнило о себе голосом Брюллова:
   – Когда можно заглянуть минут на пять?
   – Заходи.
   Всегда подтянутый и свежий, Брюллов сегодня выглядел не лучшим образом.
   – Садись, – пригласил Атаманов, – ты как с глубокого похмелья. Ночь не спал толком?
   – Если бы передо мной был не начальник, то ответил: сам такой!
   – Будем проводить «разбор полетов»?
   – Николай Петрович, есть ли смысл? В ближайшем будущем выборов с нашим участием вроде бы не предвидится. Меня волнует не PLusquamperfekt – уже прошедшее время, а наше, желательно светлое, будущее. Почему я напросился с утра пораньше. Мало-мальски я вас за годы совместной работы изучил и не исключаю, что вы громко хлопнете дверью этого кабинета. Если надумаете, то первая просьба: с этим не торопиться. Как минимум, чтобы пристроить людей, которые сами уйдут вместе с вами. Такие точно будут. И я один из них. Категорически заявляю: я за губернаторское кресло бороться не собираюсь. Но и под Дьяковым работать тоже не буду.
   Атаманов подошел к своему заместителю, молча приобнял.
   – Рекомендацию к исполнению принял. О планах еще поговорим. А пока иди работай…
   Его взгляд, провожавший выходившего из кабинета Брюллова, наткнулся на часы, висевшие над дверью.
   «Восемь тридцать пять, – зафиксировал Атаманов. – Что-то начальник моего избирательного штаба не торопится рапортовать об успехах. Впрочем, у него-то ночь точно была бессонной».
   Он открыл папку с почтой и попытался вникнуть в суть документа, ожидавшего его подписи, но сосредоточиться не получалось.
   Дьяков появился ровно в девять. Он подошел к письменному столу, за которым сидел Атаманов, и не присев произнес:
   – Николай Петрович! Я вас крупно подвел и готов отвечать по полной. Вплоть до отставки.
   И слова его были правильные, и выражение лица соответствующее, а какая-то еле различимая неискренность ощущалась. «Фонила», подобно радиации.
   «Не накручиваю ли я себя? – подумал Атаманов. – Если фальшь имеет место быть, то она была и раньше. Что же ты, старый пень, – продолжил он самобичевание, – до этого ее не уловил? Развесив уши, слушал дьяковские фанфары и затыкал их при сигналах тревоги Брюллова».
   – Садись, Александр Игоревич, в ногах правды нет, – озвучил свой мыслительный процесс Атаманов. – Ты такими словами, как «отставка», не бросайся. Есть пословица, говорят, что ковбойская: «Достал револьвер – стреляй!». Вот я сейчас поддамся эмоциям и скажу: пиши заявление. Напишешь? Молчишь. Это уже ближе к социалистическому реализму.
   – Нет, я действительно это сделаю, если скажете. И, естественно, разберусь с теми, кто нас подвел. Пудрили мозги, работали спустя рукава.
   – Угомонись. И я тебя казнить прав не имею, и ты своих исполнителей. Выборы – мое личное дело. Никто из подчиненных, включая Дьякова, не обязан был ими заниматься. Только добровольно, как учил нас комсомол: по зову сердца. На разборку, а правильнее, на анализ причин провала времени и сил можешь не тратить. Главная причина: кандидат, то есть я, выборами не занимался. Вариант, что ты мне специально подложил свинью, я не рассматриваю. Иначе бы этого разговора между нами не было. Скажи мне как человек спортивный: сыграть и исполнить номер – это одно и то же?
   – Нет. Первое – когда удачно, второе – когда нет.
   – Не угадал. Удачно или неудачно сыграть матч – следствие. Причины могут быть разные. «Сыграть» – значит с душой, выложиться до последнего. А вот «исполнить» – отбегать по полю не напрягаясь, поставить галочку. Ты и твои люди, прости за правду, сыграли этот матч без души. В чем вина не столько твоя, сколько моя. На этом сенаторскую тему в черной траурной рамочке закрываем. Иди трудись, работы накопилось невпроворот. А со своими дальнейшими намерениями я к завтрашней оперативке определюсь.
   Незадолго до одиннадцати часов напомнил о себе желтоватый, еще с гербом СССР, телефонный аппарат прямой правительственной связи.
   – Вот и Москва проснулась, – пробурчал Атаманов.
   – Николай Петрович, администрация президента в лице Токарева вас приветствует.
   – И я вас, Владимир Константинович.
   – Мы в курсе итогов выборов по Камской области, сожалеем, что вас не будет в числе сенаторов, но просьба к сердцу близко эту неудачу не принимать.
   Дальше излагаю мнение с самого-самого верха. Вы не единственный из проигравших глав региона, которых мы считаем «крепкими» и «своими». Та же картина в Мордовии, в Брянской области. Похоже, что после окончания подсчета голосов еще несколько прибавится. Мне поручено сообщить, что администрация оргвыводов по итогам этих выборов делать не будет. Избрание губернаторов намечено на девяносто шестой год. Добавлю от себя: времени более чем достаточно, чтобы проанализировать ошибки и впредь их не повторять. Чего я вам и желаю. Кстати, кто вам так неловко помогал бороться за мандат?
   – У железнодорожников, Владимир Константинович, за все отвечает машинист, а не помощник.
   – А все-таки.
   – Первый заместитель – Дьяков.
   – Дьяков? Удивительно. Я же его знаю. Он произвел на меня очень хорошее впечатление…
   «На меня тоже», – подумал Атаманов, вешая трубку. Дальше размышлять на эту тему не пришлось. Вошла секретарь и спросила, остается ли в силе график на сегодняшний день.
   Жизнь продолжалась, график надо было исполнять. В соответствии с ним он должен был по приглашению мэра присутствовать на градостроительном совете. После совета началась обычная, но полнокровная текучка: встречи, звонки, переговоры. И лишь перед обедом Атаманов вспомнил о вчерашнем огорчении.
   По телефону он поздравил с победой своих более удачливых соперников, ныне сенаторов, и пригласил их на совместную пресс-конференцию во вторник. К этой пресс-конференции ему и надо было окончательно определиться.
   Атаманов нажал на переговорном устройстве кнопочку «Брюллов».
   – Юрий Владимирович, есть предложение продолжить разговор о намерениях. Вечерком, на нейтральной территории.

   – Деликатный ты до безобразия, Владимирович, – вместо закуски произнес Атаманов после первой рюмки. – Вижу, что страсть как хочется спросить, что я надумал, а терпишь.
   – И что же надумали?
   – Ответить коротко или начать с обоснования?
   – Желательно в красках, с подробностями.
   – Начнем с того, что Токарев из президентской администрации почти официально заявил, что они ко мне претензий не имеют и до выборов губернатора терпят. Получается, что определиться я могу сам, без пинка сверху. Первый вопрос, который я себе задаю: эта работа мне нравится? Отвечаю: да. Я не решал задач подобного масштаба. Признаюсь, мне щекочет самолюбие быть не последним человеком в стране, иметь не прямой, но выход на первое лицо. К тому же, и ты это чувствуешь не хуже меня, мы оказались у штурвала в интереснейший момент. Революционный. Смены плана – рынком, партийной диктатуры – демократией. Мы с тобой собственными руками собираем новое здание. Пока из старых кирпичей и обломков. Но новые стройматериалы уже на подходе. У нас качественные чертежи западной разработки. За эти два года мы по ним выложили стены и настелили крышу. Это была каторжная работа, но здание стоит. Его надо достроить, оснастить. Но нет никакой гарантии, что его начинка будет соответствовать чертежам.
   – Почему?
   – И демократия, и рынок могут быть разными. Отшлифованными столетиями, как в Англии или Норвегии. Или грубо сколоченными, как в Колумбии или в Алжире. А человек почти везде одинаков. Если законы, власть, общество его не сдерживают, он начинает проявлять худшие свои качества: обманывать, воровать, безобразничать… Я, благодаря уже взрослым детям, имею возможность наблюдать поведение их поколения: молодого, энергичного, хваткого. Ребята все разные, а генеральная линия у всех общая: первый шаг делать не по закону, а в обход его. Нарушить, если нет пригляда. При наличии контроля – обмануть, дать взятку. Какие правила игры мы сегодня, на старте всего этого нового, установим, как сумеем обеспечить их выполнение, такими и будут наши страна и область. Цивилизованными или жуликоватыми.
   Атаманов, не чокаясь, выпил рюмку, хрустнул маринованным груздем и только после этого продолжил.
   – Больше всего это зависит от Москвы, но персонально от нас с тобой тоже немало. За эти годы, в отличие от некоторых соседей, мы от многих глупостей убереглись. Соседи запрещают свою сельхозпродукцию продавать за пределы их регионов, а ты предлагаешь нашим – вперед! Помогаешь им транспортом, чтобы хорошо заработали, купили технику и удобрения. Свердловчане и горьковчане печатают свои деньги, а мы выкрутились благодаря единой, нами созданной бирже. Про новую беду – финансовые пирамиды – соседи молчат в тряпочку, а ты в пятницу полчаса по телевизору уговаривал народ, чтобы не позволял себя дурить. Так сложилось, Юра, что почти все, мною затеянное на железной дороге и мэром, я не бросал на середине пути, доводил до ума. Но на это надо как минимум года четыре. Если мне их дадут, отказываться не буду. Это и есть мое решение.
   – Думаю, что оно правильное, – одобрил Брюллов. – Соответствует аксиоме: дают – бери, бьют – беги. Тем более что я тоже близок к принятию серьезного решения. Я решил уходить. В университет, ректором.
   – Ты не шутишь?
   – Я шутить люблю, но эта тема не для шуток.
   – Но ты моя правая рука. И, одобрив мое решение продолжать, сам уходишь из команды.
   – Я благодарен вам за все, что сделали для меня, еще молодого специалиста, за то, что считаете «правой рукой», что хорошо относитесь, что доверяете безмерно. Но у вас есть и вторая рука – мой старый приятель Санька Дьяков. Он способный человек, опытнейший аппаратчик и не меньше меня вам нужен. Да вот беда, несмотря на общую голову, между вашими двумя руками нет единства. Я, естественно, считаю, что не по моей вине. Подробности излагать не буду. Вы этот диссонанс пытаетесь не замечать, не желаете делать выбор между нами. Боюсь, что это неправильно: две руки должны или взаимодействовать, или их хозяину дешевле быть одноруким. Не скажу, что главная цель моей добровольной ампутации – помочь вам. Помогаю я в первую очередь себе: неуютно, будучи на работе, думать не о ней, а о разборках.
   – Знаю, что кляузничать не в твоих правилах, но на один вопрос прошу ответить хотя бы одной фразой. Чем тебя тяготит Дьяков?
   – Одной вряд ли получится. Хотя… Он не способен делиться по-честному. Ни победами, ни поражениями.

   Обычно последняя неделя декабря не балует информационными поводами. Уже не до креатива. Надо «закрыть год»: выполнить план, заработать годовую премию, достойно отметить эти достижения в своем кругу за накрытым столом. В Камске, тем не менее, два заметных события произошло. По собственному желанию администрацию области покинул один из двух первых заместителей главы – Юрий Брюллов. Через три дня он начал акклиматизацию в кабинете ректора Камского университета. Пока в качестве «исполняющего обязанности».
   Единственным первым заместителем Атаманова стал Александр Дьяков.

Дьяков, Брюллов, Морозовский, Скачко. Январь 1994

   Вопреки традиции, новый, девяносто четвертый год стартовал не празднично. Третьего января из Бендер пришло известие о смерти отца Морозовского. Лишившись двенадцать лет назад своего высокого покровителя, Марк Наумович как-то сказал сыну:
   – За редкими исключениями человеческая память короткая. Через пару лет забудут о Леониде Ильиче, а еще быстрее о нас, его однополчанах.
   На этот раз дальновидный папа оказался прав лишь наполовину. Скоро о Брежневе если и вспоминали, то с негативом. Зато внимание к фронтовикам с каждым годом, особенно юбилейным, возрастало. По крайней мере, внешне.
   После торжественного праздничного обеда, посвященного сорок пятому Дню Победы, старший Морозовский позвонил сыну и не только признал свою ошибку, но и разъяснил ее причину:
   – Я, Фима, не учел, что для нашего боевого поколения наступила пора не по одному, а колоннами уходить из жизни. А те, кто пока еще остаются, кем являются? Раритетами! Теперь скажи мне, почему раритеты ценят, оберегают? Они что, полезные?
   – Не всегда.
   – Правильно. Зато их мало. И уже недорого обходится смахнуть с них пыль или подарить по конфетке на праздник.
   Несмотря на трудные времена и вооруженные конфликты, в Бендерах фронтовика Морозовского чтили и даже собирались торжественно отметить его восьмидесятилетие. Не дотянул…
   Каким-то чудом Фима сумел зафрахтовать чартерный ЯК-40. Кроме семьи Морозовских попрощаться с Марком Наумовичем полетели старые друзья: два оркестранта оперного театра, бывшие соратники из филармонии и Кабельного завода и Юрий Брюллов с Ириной.
   Александр Дьяков приехал в аэропорт с огромным венком. Покинуть Камск на три дня он не мог. Замещал Атаманова, который всегда старался взять неделю отпуска на зимние каникулы.

   Когда в марте девяносто третьего энергичная и симпатичная коллега по депутатскому корпусу спросила Владислава Скачко, не желает ли он возглавить законодательную областную власть, он пропустил этот вопрос мимо ушей как несерьезный. Но в конце января жизнь все же развернула его в сторону этой темы.

   Новый ректор университета Юрий Брюллов рьяно взялся за повышение финансовой урожайности вверенного ему учебного заведения. В числе прочих мер решил он создать попечительский совет. Принцип подбора членов совета был прозрачен, как бутылка с водкой Absolut: попечитель должен быть обладателем или высокой власти, или больших денег. Об этих требованиях ректор объявил громогласно, открывая заседание. Но еще об одном он умолчал: со всей восьмеркой будущих попечителей он много лет был на «ты». Как коллега, приятель или бывший преподаватель. Неудивительно, что в этой теплой компании оказались первый заместитель главы областной администрации Александр Дьяков и два удачливых предпринимателя новой, рыночной формации – Ефим Морозовский и Владислав Скачко.
   Всего-то за сорок пять минут попечители постановили создать Совет, избрали его председателем Дьякова, определили первый инвестиционный объект (жилой дом для преподавателей) и даже успели символически пригубить за каждый из трех вопросов повестки дня. Прощаясь, Брюллов шепнул Скачко:
   – Вот теперь я готов перейти на «ты» и на «Влад». Если, конечно, меценат Скачко не возражает.
   – Меценат не только не возражает, но и горит желанием именно в этом статусе продолжить разговор. Минут пятнадцать у вас найдется?
   – Найдется даже час пятнадцать, но у меня имеется радикальная поправка к твоему законопроекту. Мы с господином Морозовским договорились после заседания не торопясь поговорить «о высоком». Третьим будешь?
   – Я вам не испорчу компанию? – проявил не свойственную ему деликатность Влад.
   – Он тебя почти любит. Особенно после покупки медиахолдинга.
   – Готов платить взаимностью. Даже с доплатой, – ответил Скачко.
   Стол был накрыт в комнате отдыха. Нехитрая закуска была доставлена из студенческой столовой. Ну, не прямо из зала столовой, но из ее закромов.
   Выпили за стадией ректорства Брюллова, за «молодого продюсера» Морозовского. Очередь дошла до Скачко.
   – Влад, ты о чем со мной хотел поговорить? – сделал «ход конем» Брюллов. – Наверняка о чем-то актуальном? Вот и спрашивай. Этому и посвятим причитающийся тебе тост.
   Скачко поерзал на стуле, ослабил узел галстука.
   – Хотел я обсудить с вами одно противоречие, которое меня последние месяца три беспокоит. Предлагая создать «КамФГ», вы исходили из того, что она состоит из немалого числа соучредителей. В ходе приватизации я получил небольшие доли акций предприятий-пайщиков в пределах десяти процентов. В ходе развития Группы освобождался от убыточных и малодоходных, прикупал новые, более выгодные в тех же пропорциях. В том числе у вас, Ефим Маркович. С финансовой точки зрения эта стратегия себя оправдывает. У меня есть информация по двум равновеликим с нами холдингам. Суммарная рентабельность у нас пока больше, чем у них.
   – Так в чем проблема, беспокойный ты наш? – не выдержал Морозовский.
   – Предполагаю, что следующей вашей репликой будет: «И чего ты выламываешься», но, даже командуя станцией техобслуживания, я чувствовал себя управленцем, менеджером. А сейчас – брокером. Удачливым, богатым, по нашим «деревенским» меркам, но брокером. Вначале это «купи-продай» было мне интересным. А теперь наскучило. Об азартных играх из серии «задешево приобрел разоренную фирму, сделал из нее конфетку и продал дорого» я читаю только в учебниках. С малыми пакетами такие фокусы не проходят. Вот и чешу затылок: искать красивых и острых ощущений или рутинно, по рублику, продолжать складывать монетки в привычную кубышку?
   Брюллов среагировал незамедлительно.
   – Влад, не обижайся за прямоту, но ты действительно неловко прибедняешься. Если исходить из высокой, десятилетиями проверенной теории, все дело в выборе приоритета. Что для тебя важнее: «заработать» или «удивить»? Быстрее загрести как можно больше миллионов или поразить деловой мир головокружительной комбинацией? Определись, что для тебя важнее, и можешь спать спокойно и кушать с аппетитом.
   – Юра, я подозреваю, что диагноз заболевания нашего младшего друга более сложный, – подал голос Морозовский. – За последние две недели мы с тобой, Владислав, встречались раза три. Один раз обговаривали график твоих платежей по акциям Кабельного. И дважды я тебя наблюдал как депутата. На заседании нашей Торгово-промышленной палаты и на рабочей группе облсовета по налогам. Знаешь, что мне показалось? Рублики и даже всеми уважаемые доллары тебе менее интересны, чем политика. Или я ошибаюсь?
   – В чем-то вы правы. Денежный азарт был, когда за квартал капитал удваивался, а то и утраивался. Когда я бежал вверх по лестнице, перешагивая через несколько ступенек. А сейчас шагнул, постоял, отдышался, огляделся и со скрипом поднялся на следующую. Заработал еще десяток миллионов баксов, ну и что изменилось? Меня отец воспитал не жадничать. На пропитание и здоровый образ жизни мне хватает и трети того, что я имею. А вот азарта от красивой игры действительно недостает.
   – И с аплодисментами, со всенародной известностью в бизнесе не разгуляешься, – помог Морозовский.
   – Не без этого, – согласился Скачко.
   – Фима, ты страшный человек. Рентгенолог человеческих душ, – с белой завистью произнес Брюллов. – Твой снимок в корне меняет диагноз. Влад, ты должен сделать революционный шаг!
   – Юрий Владимирович, учитывая мое низкое «поршневое» происхождение, не могли бы вы доступно изложить выводы, вытекающие из диагноза доктора Морозовского?
   – Для лечения недуга тебе следует отойти от бизнеса и полностью окунуться в политику. Тем более что сейчас самый купальный сезон: через три месяца выборы в Законодательное Собрание. Предполагаю, что председательское кресло вернет тебе вкус к жизни. Шансы стать его обладателем уже сегодня я оцениваю процентов в пятьдесят. А если поднапрячься и денег не пожалеть, то и плюс двадцать не предел.
   – Дело говорит профессор, – поддержал Морозовский. – Кстати, если выиграешь, то продашь свою «КамФГ» и будешь богатым и почти независимым политиком. Если проиграешь, продолжишь жить как сейчас: скучно, но сытно. До ближайшего перекрестка жизни.
   Брюллов уточнил:
   – Председателю, профессиональному депутату, продавать свои активы не обязательно. Достаточно отдать их в управление. Но чтобы присматривать за склонным к воровству управляющим, надо их укрупнить, чтобы числом их было по менее, а ценой они были подороже.
   – Юрий Владимирович, – перешел в контратаку Влад. – А давайте со мной за компанию в депутаты. Семь против трех, что вам в ректорском кресле без политики тоже пресно.
   – Нет, Влад, в этом виде спорта я свое выступление завершил…
   На следующее утро, несмотря на январскую утреннюю тьму, Влад проснулся еще до того, как часы пробили семь. Был он бодр и переполнен желанием немедленно идти в атаку, но минут десять лежал не двигаясь и подводя итоги вчерашнего разговора. Потом осторожно, чтобы не разбудить жену, встал, умылся, облачился в спортивный костюм и сел за письменный стол. План действий, который с нетерпением рвался с пера сувенирной авторучки Waterman, следовало срочно перенести на бумагу. Первый пункт плана гласил: «Сверить часы с Дьяковым».

Дьяков, Скачко. Февраль 1994

   Несовершенство окружающего мира в очередной раз напомнило о себе Александру Дьякову на самом старте 1994 года. Сколько времени и нервов он потратил, чтобы стать единственным первым заместителем главы областной исполнительной власти, а радость победы оказалась смазанной. У красивой желанной медали обнаружилась невзрачная обратная сторона. Его руководящее положение оказалось не столь монопольным, как ожидалось. Атаманов, под предлогом «не перегружать» его, оставил за собой два направления, ранее закрепленные за Брюлловым: формирование бюджета и международные связи. Кто-кто, а матерый аппаратчик Дьяков знал: чем больше тебя оберегают от финансовых хлопот, тем дальше отодвигают от реальной власти.
   Неприятность была не единственной. Еще будучи носителем прозвища Деловой, Дьяков уверенно ориентировался в любой обстановке, знал цену каждого вопроса. Сейчас он обнаружил, что с ценообразованием у него проблемы.
   Он многим помогал. Чаще всего бескорыстно. Порой не без задней мысли: «Может, оценят?». Кто-то по-советски считал, что помогает он «по должности». Кто-то его отношение понимал правильно и пытался отблагодарить. Теперь, став единоличным «первым» заместителем, он еженедельно подписывал документы, делавшие сопливых юнцов, не имевших ни капитала, ни солидных связей, а лишь ловкость, хозяевами приватизированных заводов, гигантских торговых площадей и речных судов. Они из грязи взлетали в князи, в респектабельные миллионеры, а он, влиятельнейший чиновник области, оставался на своей жалкой зарплате в полторы тысячи долларов.
   Память издевательски напомнила ему строки из романа, которые школьная программа предписывала запомнить до конца дней своих: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» [59 - Николай Островский «Как закалялась сталь».]. До боли не дошло, но от унизительного сравнения себя родного с шустрыми сопляками его уши стали багровыми, а обиженный организм задал вопрос: может, хватит кормиться объедками с чужих столов и следует обзаводиться собственным, обильно накрытым?
   В тот же вечер вопрос был озвучен Оксане за традиционным чаепитием. Оксана непривычно долго не отвечала, помешивая в стакане давно растворившийся сахар.
   – Ты не смог бы развернуть эту идею? – нарушила она молчание.
   – Сейчас полным ходом идет акционирование и распределение самой дорогой собственности. Если точнее, дележ. У нас в области есть пироги, которые стоят миллиарды долларов. Целиком они нам с тобой не по зубам, но не отрезать для себя жирный кусок, когда стоишь у плиты, это уже слишком.
   – Это, Саня, я понимаю. Но тебе, подручному шеф-повара, таскать домой пироги не положено. Поймают – выгонят с позором, а то еще и ремнем по заднице. Да и с голода мы не умираем. Ради чего играть с огнем?
   – Каюсь, я не слишком удачно сравнил приватизацию с раздачей пирогов. Правильнее, это зачисление в высшее сословие. Попадешь в заветную категорию, и будут тебе до последних дней почет, хоромы и кормежка по высшему разряду. Вчера был я приглашен на Содовый завод его свежеиспеченным московским владельцем. Мужик – ни кожи ни рожи, косноязычный. А понтов! Чартерный рейс, две машины сопровождения… Раздавал нам, хозяевам области, города, района, сувениры, как бусы туземцам. И брали. При наших доходах это же не просто подарок, а «ценный»! Даже когда этот «новый русский» от дел отойдет, ему будут капать немалые дивиденды. А твой покорный слуга, если сейчас о себе не позаботится, выйдя в отставку, пойдет подрабатывать доцентом или, низко кланяясь, напросится «свадебным генералом» к кому-то из богатых. Радует тебя такая перспектива?
   – Не страдай и передо мной не прибедняйся. Нам с тобой тоже что-то перепадает, в том числе со стороны. А если что не так, я банкирша. Тебя прокормлю.
   – Спасибо, утешила. Тем более и я чуть сгустил краски. Но не это главное. Зарабатывать малые деньги, дорогая моя, это борьба за существование, а очень большие – увлекательный спорт!
   – И чтобы «никого впереди»? – не удержавшись, подковырнула Оксана.
   – «Никого» не получится. Когда ты делала карьеру в исполкомовском орготделе, чему я вас учил перед совещаниями? Контролируйте, чтобы людей в зале было больше, чем в президиуме. Так и здесь. Впереди должны быть единицы, а позади – толпа. Поверь, ради такого расклада не грех и рискнуть.
   Как оказаться в первых, а не в последних рядах забега за личным благосостоянием, Дьяков рассказать не успел. Его прервала трель дверного звонка, оповестившая, что Влад Скачко, напросившийся на встречу еще утром, прибыл как всегда минута в минуту.
   Процедура встречи прошла традиционно: обмен любезностями и преподнесение подарка. На этот раз гость явился с элитным шоколадным набором Michel CLuizeL.
   – Что тебя, Влад, так припекло, что ты отказался перенести наш разговор на завтра, лишившись традиционного ужина в твою честь? – без разминки начал деловой разговор Дьяков, когда они уединились в кабинете.
   – Это не страшно. Мы широту души хозяйки знаем. В следующий раз компенсирует с довеском. Насчет «припекло». Получается тот самый случай, Александр Игоревич, когда день год кормит. Даже не один год, а четыре. Необходима ваша помощь перед предстоящей «посевной». В прошлом году вы мне посоветовали основательнее укрепиться в бизнесе, прежде чем идти в Большую политику. Докладываю:
   – задача финансовой независимости решена в необходимом объеме;
   – за истекший год интерес к политике не пропал, а даже наоборот;
   – главное: на конец марта назначены выборы в Законодательное Собрание. Стать депутатом для меня проблемы не составляет. Мой округ конкуренты обходят за десяток километров. Придется самому кого-то нанимать для наличия хотя бы формальной конкуренции.
   – Чем же я могу быть тебе полезен?
   – Из простых депутатских штанов я уже вырос. Хочу замахнуться на председателя. В этом без вашей поддержки не обойтись. Для половины руководства городов и районов области я почти ноль.
   Дьяков взял чашку чая, неторопливо сделал пару глотков, выигрывая время для ответа.
   Зашла Оксана, чтобы поставить на журнальный столик пирожки с капустой собственного изготовления.
   – У вас сильно секретные разговоры?
   – Только не от вас, Оксана Вадимовна, – проявил тактичность Влад.
   – Тогда посижу в приятной компании.
   – Чувствую я, Влад, – продолжил Дьяков, – что решение ты уже принял и мой совет тебе ни к чему. А с этой конкретной помощью не все так просто, несмотря на мое самое теплое к тебе отношение. Не для красного словца: с тех пор как еще перед первым курсом ты пришел ко мне водителем, испытываю я к тебе что-то отцовское. Тем более что с родными детьми отношения сложились не столь теплые, как хотелось. И твою преданность все эти годы я чувствую и ценю. Это я к тому, что друг с другом нам в прятки играть не стоит. Теперь представь, выборы прошли, депутатов избрали. Через неделю должны определить председателя. Я, конечно, за тебя. И тут Атаманов говорит: бросай все и организуй, чтобы председателем стал, например, его старый друг Лунин из Вильвенска.
   – Федотыч, что ли?
   – Он самый. Это пока моя фантазия, но, согласись, правдоподобная. Не исключаю, что Дерягин может покинуть свою фискальную должность и пойти в депутаты. Факт, что не в рядовые. Хотя сейчас это не в моде, но и Москва может пальчиком на кого-то своего показать. Смогу я против таких зубров вместе с тобой идти?
   – В такой ситуации я, Александр Игоревич, даже за нейтралитет скажу спасибо.
   – Ну и славненько, приятно, что оцениваешь ситуацию без детских обид. Сегодня в чем-то нужна моя поддержка?
   – Крупных препятствий пока не вижу. А с мелкими грех вас беспокоить.
   – Тогда будем следовать бюрократической классике: бороться с неприятностями по мере их поступления.
   Когда дверь за Скачко захлопнулась, Оксана проронила:
   – Вроде бы все ты правильно с Владом говорил, а ушел он разочарованный. Сама не могу сказать, что ты ему недодал. Пару градусов теплоты?
   – Нету меня дров для этих сверхлимитных градусов. Я же не артист, чтобы чувствовать одно, а изображать другое. Не в восторге я от его идеи быть председателем парламента, о чем достаточно ясно сказал еще год назад. Он мой совет проигнорировал. Не жаждет рыночное поколение не торопясь, версту за верстой, пилить в гору, по колдобинам в холод и в жару. Им сразу подавай автобан, чтобы лететь по нему к счастью с климат-контролем внутри и с ветерком за бортом.
   – Но Влад с самого начала шагал широко. И ты до сих пор его в этом всячески поддерживал.
   – Оксана, ты же университетский человек. Ответь: почему хорошую кандидатскую диссертацию защитить легко, а докторскую, столь же высокого качества, очень сложно?
   – Наверное, требования выше.
   – Я специально подчеркнул: докторская высокого качества.
   – Не знаю.
   – А я, не один год общаясь с ректором и деканами, эту загадку разгадал. Если по-военному, то члены ученого совета, присуждающие ученую степень, генералы. Голосуя за кандидата, они производят старшего лейтенанта или капитана всего лишь в майоры. Он и с новыми погонами останется намного ниже их. С докторской диссертацией уже другая игра. Вчера соискатель на полусогнутых ногах стоял перед тобой, а завтра, после голосования, он тебе уже «тыкает», а если ума негусто, то и смотрит сверху вниз. Поэтому, прежде чем голосовать «за», член Совета десять раз подумает, что ожидать от этого парня. Можешь меня осуждать, но не готов я еще держать Влада за равного.
   … Скачко вышел из подъезда и сел на заднее сиденье ожидавшего его автомобиля. Если бы сегодняшний разговор застенографировали и принесли ему для резолюции, она бы гласила: «На кубок Председателя играем без Дьякова».

Скачко, Дьякова. Март 1994

   Чтобы занять кресло председателя будущего областного Законодательного Собрания, которое еще до рождения неофициально нарекли «ЗеЭс», Владиславу Скачко требовалось последовательно решить «двухходовку»: сначала стать одним из депутатов, а затем первым из них.
   Особых проблем победить в округе, где Влад уже четыре года был «слугой народа», не было. Депутатский крест он нес добросовестно: выбивал деньги на благоустройство и газификацию своего микрорайона, делал подарки ветеранам, был шефом сразу двух школ, обычной и спортивной. Через прессу и «вживую» не упускал случая напоминать избирателям о трудах своих праведных на их благо.
   Неизмеримо более сложной была вторая задача: получить как минимум двадцать один депутатский голос из сорока на выборах председателя. Облегчить ее решение Влад рассчитывал с помощью своего давнего покровителя. Отказ Дьякова подсобить в корне менял план действий Скачко. Теперь надеяться можно было только на себя. На собственные хорошие отношения с нужными людьми, на собственные же немалые деньги.
   Сначала потеря покровителя огорчила Влада. Но прошла неделя, и тяжесть утраты резко уменьшилась в весе. К тому же исчезло ощущение постоянной зависимости от бывшего шефа, моральной обязанности погашать кредиты его доверия и покровительства.
   Если бы государственная статистика изучала спрос на услуги «приятные во всех отношениях», она бы зафиксировала в первой неделе марта повышенный интерес к отдельным кабинетам ресторанов, кафе и даже саунам «на двоих». Причина таилась не в приближающемся женском празднике, а в намеченных на апрель выборах в ЗеЭс. Многочисленные кандидаты в депутаты в узком кругу делили между собой избирательные округа; договаривались, с кем и против кого дружить; уговаривали потенциальных спонсоров «вложиться» в выборы.
   Не брезговал этой формой общения и Владислав Скачко. Оказалось, что имеется немало людей, искренне желающих ему помочь. По самым разным причинам.
   Большинство бывших пайщиков, а ныне акционеров «КамФГ», пустили шапку по кругу и выложили солидную сумму в деньгах. Брюллов делегировал в избирательный штаб Скачко четырех университетских специалистов по выборным технологиям. В нужный момент, например для сбора подписей избирателей, они могли на три-четыре дня за символическую плату отмобилизовать до двухсот студентов. Морозовский, не ожидая приглашения, предложил подключить к избирательной кампании недавно приобретенный у Влада «КамФГ-Медиа» «в полном объеме и на льготных условиях». Он же подсказал Скачко кандидатуру начальника его избирательного штаба: «столичную штучку» Варвару Васильевну Дьякову.
   На заданный по телефону вопрос Влада, не поможет ли «десантница» ВДВ своему бывшему, но по-прежнему верному адъютанту, в ответ прозвучало явно скопированное со Жванецкого:
   – А как же!
   Накануне мартовского женского праздника руководство избирательного штаба Скачко собралось обсудить стратегию своих действий.
   – По работе в избирательном округе все ясно. Наш кандидат избирается в нем второй раз, и ему есть что предъявить избирателю. От асфальтирования дорог и разбивки парка на месте свалки до приобретения спортивного инвентаря в поселковой школе. Сложнее очаровать будущих депутатов, чтобы они, полюбив нашего кандидата, проголосовали за него. Во-первых, потому что мы не знаем, кто получит заветный мандат. Во-вторых, очевидно, что каждый из будущих депутатов любит себя больше, чем господина Скачко. В общих чертах перебороть эту любовь может лишь солидная компенсация. Но как и в каком объеме ее донести до каждого адресата, это вопрос вопросов.
   Отвечать на «вопрос вопросов» начали с составления двух потайных списков: «людей нужных» и «людей лишних». В тридцатку «нужных» зачислили восемнадцать кандидатов в депутаты, имеющих реальный шанс победить в своих округах, и двенадцать тех, кто сам избираться не собирался, но пользовался у себя дома уважением.
   Среди них были «красные директора» и «новые русские» бизнесмены, врачи и педагоги, журналисты и ветераны, директор театра и заслуженный тренер по горным видам спорта. Предполагалось, что в нужный момент они или сами проголосуют за Владислава, или подскажут сделать это своим депутатам.
   Стимулировать «нужных» требовалось строго персонально. Для тех, кто сам не избирался, самым ценным было содействие их «бизнесу»: школе, больнице, спортивному клубу. Кандидатов в депутаты интересовало все, что можно было трансформировать в голоса избирателей: от сувенирных календарей с их изображением до эфирного времени на радио или на телевидении. Денежные знаки тоже сохранили свою привлекательность.
   Что касается «лишних людей», то к Онегину, Печорину, Чацкому и иным персонажам литературной классики отношения они не имели. Ради красного словца это кодовое название для вероятных конкурентов Влада на председательский пост придумал Брюллов. Сначала с подсказки Дьякова к этой категории были отнесены Федотыч и Дерягин. По информации управляющего банком «Согласие», желание сменить сферу руководящей деятельности проявлял акционер банка, областной профсоюзный босс Кома. Его единодушно решили проигнорировать как противника несерьезного. С «серьезными», Дерягиным и Федотычем, дипломатические переговоры взяли на себя Брюллов и сам кандидат в спикеры.
   Брюллов, припомнив их давние и доверительные отношения, сообщил Борису Сергеевичу, что представляет интересы Скачко, и спросил в лоб: не окажется ли Влад его политическим конкурентом?
   – Извините за резкость, Юрий Владимирович, но от вас я такого тупого вопроса не ожидал. Заканчивается четвертый год моей службы цепным псом президента в области. Друзей на ней я не приобрел, зато недовольных и даже врагов – море. Только самоубийца пойдет после этого на выборную должность. Если выгонят, проректором возьмете?
   – Не раздумывая. Готов написать расписку.
   – Спасибо. Вы из того меньшинства, которому я верю. А у Скачко, при хорошем, в общем, к нему отношении, в той же ситуации я бы расписку взял.
   Депутат областного Совета Лунин (он же Федотыч) по-прежнему совмещал служение избирателям с должностью заместителя директора заповедника. В Камск из родного Вильвенска он приезжал пару раз в месяц. Правильно решив, что именно в этом случае «Магомед должен идти к горе», Скачко не стал оттягивать визит в североуральскую столицу леса, целлюлозы и бумаги. В пути Влад мысленно репетировал предстоящий разговор. Продумывал один заход, другой, но потом вспомнил завет отца: «Если нет особой необходимости, то не ловчи и не ври. Дешевле обойдется».
   Формат переговоров Федотыч определил кратко и бескомпромиссно: «Без чужих попаримся, выпьем, поговорим». У Влада, неплохо знавшего Лунина по депутатской работе, бескомпромиссность Федотыча и формат встречи отторжения не вызвали. Скорее, наоборот. Как и включение в повестку дня застолья. Отношения Влада с алкоголем были приятельскими: они встречались не часто, но не без удовольствия. Если общение было в меру, то повышался тонус. Если лишку (такое редко, но случалось), то тянуло в сон, и он этой тяге с удовольствием уступал.
   Еще в предбаннике Лунин, трезвый как железобетонное перекрытие, буднично спросил:
   – Зачем пожаловал?
   – Надумал я, Максим Федотович, идти в председатели ЗеЭс. Но слух прошел, что и вы туда же. Вот я, не мудрствуя, решил обратиться к первоисточнику.
   – И правильно сделал. Основания для слуха имеются. Еще в декабре Андрюша Полуянов попросил меня подумать о председательстве в будущем Законодательном Собрании. В мои шестьдесят шесть лет идея эта мне не понравилась, но аргументация польстила. Мол, я единственная политическая фигура, которая никого не раздражает. Хоть старых большевиков, хоть молодых акул капитализма. Потом эту же идею продублировали наш городской голова Зыков и директор птицефабрики Шумский. Вот и размышляю. Аргументы «за»: депутатские заседания вести проще, чем сдавать Госкомиссии комплекс целлюлозы. Это раз. На людях мне быть нравится. Это два. Что имеем «против»? Не люблю интриг, да и в мои годы неприлично играть роль первого любовника.
   Влада осенило.
   – Максим Федотович, признайтесь как на духу: вы на пару со мной согласились бы порыбачить или на лося сходить? Не для «решения вопросов», а для души, для удовольствия?
   – Почему нет. Ты, Владислав, мужик нахальный, но со стержнем. Своего не упустишь, но и на чужое руки не распускаешь. У меня аллергии ты не вызываешь. Ты что, меня в ЗАГС приглашаешь?
   – Почти. А что, если я предложу вам стать заместителем председателя ЗеЭс? Моим заместителем? За мной политика, законотворчество, интриги. За вами аппарат, организация, хозяйство. И поддержка председателя. Клянусь, на вашу территорию я не ходок. Выдвигаться будем в связке, как альпинисты. Меня поддержат молодые, вас – матерые. Против такого дуплета никто не устоит.
   – Пойдем париться, змей-искуситель. Интересную картинку рисуешь.
   – Считай, договорились! – эти слова Федотыч произнес через час с небольшим, наливая первую рюмку. – Обрати внимание: я это сказал не по пьяни. В здравом уме.
   Разговор удался. Поговорили о высоком государственном и о земном личном (зарплате заместителя и квартире в Камске). Федотыч с юморком рассказывал, как его агитировали в председатели. Влад слушал его, прикрыв глаза. И когда плавно, друг за другом, словно титры на экране, снова проплыли фамилии тех, кто бережно и аккуратно направлял Лунина в сторону председательской должности, его осенило: и Полуянов, и Зыков, и Шумский были людьми из немногочисленного, хорошо ему знакомого «ближнего круга» Дьякова. В который много лет входит и он сам. Любопытно, «входит» или «входил»?
   Три точки оказались на одной кривой. Случайность? В подобные чудеса Влад не верил даже будучи несмышленым Поршнем. Тут и с одной извилиной сообразишь: Дьяков подбирал спикера под себя – будущего губернатора. Такого, чтобы по сравнению с ним был «чуть пониже да пожиже и родом чтоб не из Парижа».
   Провожая гостя до автомобиля, Федотыч на всякий случай еще раз предложил:
   – Может, все же останешься переночевать? Сутра пораньше исполним тест на совместимость – пару часов порыбачим на льду. И успеешь еще засветло доехать до дому.
   – С удовольствием бы, но сами знаете: волка ноги кормят. Теперь мне срочно надо рублик к рублику собирать для обустройства нашего Священного союза.

Скачко. Апрель 1994

   Каникулы перед восьмым классом Поршень, он же Влад Скачко, обычно проводил у отцовского гаража. Однажды вечером к его воротам подкатила сверкающая «Ява». Мотоциклист, постоянный клиент отца и их сосед по подъезду, передал старшему Скачко комплект свечей зажигания для «Москвича», над двигателем которого колдовал «бог моторов». Снова оседлав свой рычащий аппарат, он встретился взглядом с Поршнем.
   – Хочешь прокатиться?
   – Нет, у меня дела.
   – А за рулем?
   – Хочу, но не умею.
   – Научим!
   Инструктаж и медленный пробный заезд заняли пятнадцать минут. Зато потом обалдевший от счастья Поршень на приличной скорости прошел четыре почти километровых кроссовых круга по волнистой грунтовке, окружавшей гаражный кооператив.
   Получив обратно своего железного коня, мотоциклист предложил Владу подбросить его до дома. Поездка на заднем сиденье за широкой спиной соседа удовольствия не принесла. Даже наоборот. За рулем он чувствовал себя хозяином положения, покорителем мощной машины, а на заднем седле его не покидало противное ощущение беспомощности.
   С тех пор прошло более двух десятилетий, но подобное чувство появлялось почти всегда, когда возникала ситуация, на которую он не мог повлиять. Так случилось и в воскресный полдень 17 апреля 1994 года, когда исход выборов больше зависел от погоды, чем от его усилий. Остались позади встречи с избирателями, пресс-конференции, непрерывный поиск повода лишний раз засветиться на голубом экране. Почти два месяца он держал экзамен перед своими избирателями. Сейчас и знания, и шпаргалки уже помочь не могли. Суровый и не всегда справедливый экзаменатор, выслушав ответ на билет, выставлял оценку.
   На избирательном участке, расположенном в соседской школе, оставив без внимания еще три фамилии в бюллетене, Скачко поставил жирную «галочку» напротив собственной и вышел из кабинки. Когда жена выполнила ту же процедуру, он, нарушив избирательный закон, заглянул в ее бюллетень: женщина и техника требуют к себе не только внимания, но и контроля. Все оказалось в норме. Бюллетень подтверждал супружескую верность.
   Уже в 23.20 стал известен результат экзамена. На этот раз отрыв Скачко от соперников оказался не столь велик, как в девяностом году. Если четыре года назад обитатели микрорайона Панелька считали его труды на свое благо бескорыстным подарком, то сейчас лишь погашением старой задолженности. К тому же избирательный округ стал в пять раз больше, и далеко не все голосующие помнили его шустрым и заботливым директором небольшого автосервиса. А образ удачливого «нового русского» уже не добавлял позитива. Тем не менее, свои пятьдесят два процента голосов он получил, не оставив никаких надежд ближайшему сопернику.
   Но это были цветочки. Ягодки большой сшибки налились соком к моменту выборов председателя ЗеЭс…
   Одним из первых с победой на выборах Скачко поздравил Брюллов.
   – Владислав, еще раз мои поздравления. Осведомлен, что Дьяков твою просьбу о поддержке проигнорировал. И все же рекомендую еще раз с ним переговорить. Из пяти депутатов – глав районов одного я знаю хорошо и попытаюсь с ним твой вопрос обсудить. Но четверо – кадры Дьякова. Вдруг он одумается? В любом случае проверка его «на вшивость» не повредит. Тебе не потребуется гадать, как с ним себя вести: исправно оплачивать кредит или, если жизнь сведет вас на узкой дорожке, с чистой совестью сделать ему козу.
   В кабинет первого заместителя главы Скачко сумел попасть лишь ближе к вечеру. Дьяков поздоровался с ним, не покидая хозяйского места, и жестом пригласил присесть за приставной столик.
   – Александр Игоревич! Я оценил свои шансы стать спикером. Запас прочности не велик, но имеется. Опасения, которые вы высказывали, не подтвердились. Атаманов и федералы «своего человека» не проталкивают. Поэтому я принял решение выдвигаться и буду очень благодарен, если поможете.
   – Что думаешь делать со своим, между нами говоря, немалым бизнесом?
   – Если выиграю, отхожу от него, официально передаю в управление. Это законом позволено.
   Дьяков вышел из-за стола и устроился на стуле напротив Скачко.
   – Влад, я не буду еще раз повторять слова о наших почти родственных отношениях, сказанные в прошлый раз. Позволь не вилять и сказать то, что думаю. Эпоха «старший и младший товарищ» завершилась. Теперь мы с тобой равны по положению, находимся в одном деловом и карьерном пространстве, и нет гарантии, что между нам и не может возникнуть «конфликта интересов». Завтра ты станешь спикером, а уже послезавтра мы с тобой имеем шанс сойтись в рукопашной из-за какой-нибудь бюджетной закорючки или налоговой льготы. С учетом данного обстоятельства, хотим мы с тобой этого или нет, но наши отношения из категории «родственные» обречены на переход в «деловые»…

   Роль арбитра в матче за первенство в камском парламенте взяла на себя тройка: председатель областной избирательной комиссии, глава области и представитель президента. Через два дня после оглашения итогов выборов четырем десяткам победителей, собравшихся за вытянутым овалом стола малого зала ЗеЭс, было предложено выдвинуть из своих рядов шесть членов организационной группы. К 26 апреля они должны были выявить жаждущих стать спикером. Его избрание значилось под номером «один» в повестке дня первого официального заседания Камского ЗеЭс.
   На первом этапе претендентов на кресло председателя ЗеЭс оказалось семь. Хотя никто из депутатов, кроме одного коммуниста, не обозначил своей партийной принадлежности, было ясно, кто из них за «красных», кто за «белых», кто за «синеньких в томате».
   К «белым» – демократам и рыночникам, явно тяготели Скачко и средних лет журналист бывшей областной комсомольской газеты, ставший «звездой перестройки», но изрядно подзабытый в последние три года.
   «Красным» обозначился депутат Розов, выдвинутый КПРФ. В некоторых регионах России компартия, побывавшая в грязи и в пепле, довольно уверенно снова становилась на ноги. Способствовало этому разочарование людей в новой «демократической» власти и присутствие в руководстве местных отделений КПРФ известных людей, с давней незамаранной репутацией.
   По разным причинам в Камске уважаемые люди под Зюганова [60 - Геннадий Зюганов – лидер Коммунистической партии Российской Федерации (КПРФ) с момента ее образования (в феврале 1993 года).] не пошли. Кто помоложе – удачно вписался в рыночную экономику. Кто постарше – решил не вступать еще раз в ту же реку.
   Когда подоспели выборы в ЗеЭс, Ячменев, в КПРФ так и не вступивший, но открыто ей симпатизирующий, подсказал новому лидеру местных коммунистов – доценту кафедры животноводства сельхозинститута:
   – Если не улучшите породу, проиграете в дым.
   Специалист по КРС [61 - Крупный рогатый скот.] ответил только после длинной паузы:
   – Племенные быки – товар редкий, Всеволод Борисович.
   – Ищите в массах, выращивайте сами. Мое дело предупредить…
   «Племенные», не «племенные», а четыре кандидата из восемнадцати, выдвинутых КПРФ, депутатские мандаты завоевали. Одного из них, отставного армейского замполита Розова, и выдвинули в председатели.
   «Синеньким в томате» претендентом в спикеры был мэр Вильвенска Зотов. К моменту перестройки он уже шестой год был председателем райисполкома. Политические зигзаги конца восьмидесятых и начала девяностых заметно отразились на персональном составе районной элиты. Почти половина ее не выдержала этого трудного испытания и покинула властные высоты. Сейчас, в свои сорок три года, Зотов оказался одним из ветеранов влиятельного сообщества первых руководителей городов и районов области.
   Его неформальное лидерство держалось не только на командирском стаже, но и на общительности, умении обойти по кривой всякие избыточные премудрости. И при Горбачеве, и при Ельцине Зотов подчеркнуто демонстрировал свою аполитичность и принадлежность к «крепким хозяйственникам». Когда температура дискуссии о выборе наилучшего решения зашкаливала, Зотов мог ее сбить исполнением популярного в те годы анекдота с собственным авторским дополнением:

   Казанскому радио задали вопрос:
   – Что лучше? Бутылка водки или семнадцатилетняя девочка?
   Радио ответило:
   – Нам один хрен! Нам лишь бы синенькие в томате да пропотеть.

   Откуда и почему он выкопал эти «синенькие в томате», чтобы обогатить первоисточник, он и сам не помнил. Но очень скоро в областной верхушке «синенькие» стали символом центризма, нейтралитета и взвешенности.
   Рейтинговое депутатское голосование безжалостно выбросило за борт четырех кандидатов в спикеры, не сумевших получить в свою поддержку и десятка голосов. В финал вышли трое.
   Коммунист Розов получил поддержку четырнадцати депутатов. По роду деятельности были они разномастными: эколог, профессор политеха, активистка общества «Солдатских матерей», сельские руководители разного ранга. Объединяла их всех ностальгия по ушедшему, крепкому, советскому.
   Вокруг Скачко объединились пять обязанных ему, «полезных людей». Их дополняли трое знакомых Атаманова и Брюллова и семь «братьев по классу». Четыре года назад эту семерку назвали бы «хозяйственным активом», а сейчас – «представителями крупного бизнеса».
   Зотов чуть отстал от красно-белых соперников. За него проголосовало четыре главы других районов области и шесть «примкнувших». Примкнувших, руководителей периферийных медицинских и учебных заведений, зловредные журналисты уже окрестили «медиками и педиками».
   Соотношение полученных голосов получилось ровным: Зотов – 11, Розов – 14, Скачко – 15. И оно оставляло шанс на победу каждому из тройки претендентов.
   Четыре дня, встроенных между рейтинговым голосованием и финальным туром выборов, Скачко и его команда использовали от и до. Скромненько, но изящно поблагодарили сторонников Влада на первом этапе, презентовав каждому что-нибудь вожделенное – от французских духов и «офицерских» именных часов до лодочного мотора местного производства и двухтомника Корнелия Тацита. Выявили еще девятнадцать депутатов, на которых имелись выходы у членов команды: Федотыча, Варвары Дьяковой, Брюллова, Морозовского. С каждым поработали индивидуально. Одним пообещали председательство в комитете, другим – закон о льготе на прибыль, третьим – выгодные подряды, с четвертыми просто душевно говорили за бутылочкой.
   В отличие от подготовительного заседания, первую сессию ЗеЭс открыл старейший по возрасту депутат Федотыч. Свою задачу «сказать коротко, красиво и ни о чем» он выполнил на отлично. Деловую часть запустил председатель областной избирательной комиссии, которого подстраховывали Атаманов и Дерягин. Каждому из претендентов было предложено выступить с программной речью. Регламент – десять минут на выступление, столько же – ответы на вопросы и реплики.
   Розов, привыкший на встречах с избирателями громить новую власть, у которой «мозоли не на руках, а на заднице», и сейчас попытался оседлать ту же лошадку. Но на третьей минуте был прерван мэром города Озерного:
   – Вы нас не пропагандируйте, а скажите, в какую сторону поведете за собой, если выберем.
   – Три приоритетные задачи, – заученно отрапортовал экс-комиссар. – Первая – ревизия итогов грабительской приватизации. Вторая – поднятие тяжелой промышленности. Третья – поддержка местного сельхозпроизводителя.
   Посыпались вопросы и реплики.
   – Вы ничего не перепутали? Поднимать экономику – задача исполнительной власти. А мы законодатели.
   – Что значит: поднять промышленность и сельское хозяйство? Они же теперь частники. За какие деньги их поднимать? Чтобы им добавить финансирование, надо у кого-то убавить. У кого будем отбирать? У социальной и коммунальной сферы?
   Последний вопрос задал бывший директор, а теперь основной акционер завода бытовой химии:
   – Товарищ Розов, как вы собираетесь пересматривать итоги приватизации, для меня вопрос и общественный, и личный. Вы будете отбирать мои акции и акции наших рабочих и отдавать их кому-то другому? Или вообще национализировать?
   – Я буду настаивать на более справедливом перераспределении акций. Если и по новым правилам вы останетесь собственником, владейте на здоровье.
   – Никакой вы не коммунист и не «красный», – без задержки прокомментировал «химик». – В лучшем случае, согласно фамилии – «розовый». Коммунист потребовал бы все вернуть во всенародную собственность. Это одно. Второе. Пересмотр итогов приватизации – задача федерального уровня, а не нашего с вами. А вы, извините, изобразили себя в виде бодливой коровы, которой, слава Богу, рогов не досталось.
   Зотов, выступающий следом, уловил, что в депутатской аудитории залихватские, тем более агрессивные номера аплодисментов не сорвут.
   – Мы с вами – взгляд и глас народа. Поэтому должны контролировать деятельность исполнительной власти и в планах, и в их исполнении. Вежливо, по-дружески подсказывать и подправлять, если она оступилась. Но если она нашу любезность проигнорирует, дать почувствовать, что она неправа. Вернуть на доработку бюджет, проект какой-нибудь программы, подрезать управленческие расходы. И еще. Название нашей ветви власти – «представительная». Мы должны разгрузить исполнительную власть от всяких там протокольных мероприятий. Как говорят на лесосеке профсоюзным активистам: давайте «кубометры» и не отвлекайтесь на вручение Красных знамен.
   Первый вопрос Зотову задал ректор политехнического института.
   – Мне описание нашей коллективной роли подсказчика-контролера более или менее ясно. Интересно, как это будет выглядеть применительно к связке губернатор – спикер?
   Зотов широко улыбнулся и несколько секунд собирался с мыслями.
   – Я по отношению к Николаю Петровичу, – он поклонился в сторону Атаманова, – вижу себя телохранителем широкого профиля. Включая отдельные посольские поручения. Всегда на шаг сзади. Шеф оступился – поддержать под локоток. Чувствую, что с северо-востока опасность, – советую изменить направление. Если увидел направленный на него чужой ствол, шепну, чтобы пригнулся. Или, с перепуга, прикрою своим телом.
   Женщина-депутат, главврач районной больницы, наглядно показала, что ее интересуют не только автомобили скорой помощи и разовые шприцы:
   – Господин, вернее, товарищ Розов, четко продемонстрировал нам свою партийную окраску. Если мы изберем вас, то из хозяйственника, не сходя с этого места, вы сразу превратитесь в политика. Какого цвета?
   – Синенького в томате. Я за все хорошее и против всего плохого. Знаю, что это выражение считают бессмысленным. Но мне за четырнадцать лет работы первым руководителем всегда удавалось отличать хорошее от плохого.
   Главврач не успокоилась.
   – Боюсь, что вам чаще всего приходилось разглядывать однотонные серые картинки. Вот я смотрю на коллегу Розова, который «красный», и знаю, что от него ожидать. Если дать ему волю, снова начнет делить имущество, командовать ценами и заводами. А вы для меня как политик представляете собой серую размытую картинку.
   Когда Скачко занял место докладчика, атмосфера в зале была накалена. Потребности в красноречии и юморе не ощущалось.
   – Начну об отношениях администрации и парламента. Мы одна из ветвей власти. С полномочиями равного уровня, включая контрольные. В своей деятельности я буду стремиться к соблюдению формулы: «Взаимное уважение – взаимная ответственность». В ее рамках мы должны забыть о собственной непогрешимости и о лозунге «Вся власть Советам», при условии, что администрация не будет считать себя старшим и особенно главным братом.
   В зале возник легкий шумок. Одобрительный он или протестующий, Владислав не уловил.
   – Пока никто не говорил об организации работы ЗеЭс. Если она будет хромать, все наши благородные мечты обречены на провал. Поэтому предлагаю усилить верхний уровень руководства. Заместитель председателя должен быть не завхозом, а полноценным партнером председателя. В том числе наравне с ним вести пленарные заседания, иметь возможность возглавлять депутатскую группу. Официально заявляю, что я предложил быть таким моим заместителем хорошо вам известному Максиму Федотовичу Лунину. Он согласился. И на выборы мы идем вместе, голосование будет «в пакете». С избирательной комиссией и юристами эта процедура согласована.
   Скачко нашел взглядом Федотыча и получил в ответ одобрительный кивок.
   – О статусе депутатов. Пора расстаться с традицией, что депутатский значок – разновидность поощрения, подобие дворянского звания. Областной депутат – это профессиональный политик. Он должен работать, а не изображать бурную деятельность. И постоянно быть в поле зрения своих многочисленных избирателей. Благодаря избирателям мы получили возможность сформировать близкий к оптимуму состав депутатского корпуса. Я вижу как минимум десять депутатов, которые смогут работать на профессиональной основе. Каждый из них должен иметь по штатному помощнику в Законодательном Собрании и в округе – для связи с избирателями. Мы должны принять компактную, но дееспособную структуру комитетов ЗеЭс – локомотивов законодательной работы. Наши с Максимом Федотовичем предложения по этой части имеются в раздаточном материале.
   Эти слова тоже нашли отклик в зале. На этот раз – однозначно положительный.
   – Вижу первостепенными задачами разработку и принятие Устава области, законов о выборах губернатора и местных органов власти. Мы ознакомились с предвыборными программами многих из вас. Считаю, что сразу после начала работы необходимо рассмотреть предложения депутатов трех северных округов о целесообразности налоговых льгот на техническое перевооружение. Еще более злободневным считаю предложение о разработке нормативов бюджетной обеспеченности муниципальных образований. Это позволит обоснованно, а не «с потолка» определять размеры дотаций.
   Завершил Скачко свое выступление не под бурные, но под искренние аплодисменты. Его конкурентам этого не перепало даже в минимальной дозе.
   – Я вам, Владислав Борисович, тоже похлопала, – обратилась к Скачко неутомимый главврач, – но для профилактики от «звездной болезни» задам вам неудобный вопрос. В наших депутатских рядах вы не единственный из новых крупных собственников. Но все они, кроме вас, политики-любители, а вы идете в профессионалы, во власть. Вас не смущает, что смесь бизнеса и власти, как учили нас Маркс с Лениным, для общенародного блага хуже динамита? Даже если желаешь быть честным, чуть задумался, отвлекся, и срабатывает защитный рефлекс: рука тянется положить казенное в собственный карман.
   Скачко благодарно кивнул Варваре Васильевне, которая сразу же после атаки главврача на Зотова подсунула ему записку: «Лановая Виктория Рудольфовна, главный врач Ординской районной больницы».
   – Спасибо, Виктория Рудольфовна, за принципиальный вопрос, на который еще не раз придется отвечать не только мне, но и депутатам, желающим работать на профессиональной основе. Способ, позволяющий избежать конфликта между личным и государственным, существует. Он предусмотрен федеральным статусом депутата. Заявляю под протокол. Если буду избран председателем, немедленно займусь передачей собственного бизнеса в доверительное управление.
   Больше острых вопросов Скачко не получил. Остальные были скорее благожелательными напутствиями в адрес его «дуэта» с Луниным. Выступающие называли его каждый по-своему: «связкой», «обоймой», «упряжкой», но похоже, что идея альянса оказалась выигрышной. В итоге на двоих они получили двадцать восемь голосов, умыкнув четырех сторонников у Зотова и девять (!) у Розова.
   Вечером глава администрации устроил многочисленное, но скромное по гастрономическому содержанию застолье в честь депутатов и их новоявленного спикера. Баланс ветвей власти на банкете был выдержан, как в учебнике политологии: по сорок депутатов и руководителей администрации. Судейская власть в количестве шести человек была дополнена до того же количества областным генералитетом и «почетными гражданами области» разного профессионального происхождения.
   Все прошло «штатно» и даже неожиданно душевно. В процессе общения, слегка подогретого алкоголем, Владислав обнаружил три сюрприза: два приятных и один непонятный. Порадовал Атаманов, позитивно воспринявший формулу «взаимного уважения и ответственности». Достойно, без обид восприняли свое поражение недавние конкуренты. Зотов пожал руку и посетовал:
   – Эх, Борисыч, развеял ты мне голубую мечту!
   – Какую, если не секрет?
   – У меня же дочки-двойняшки осенью поступают в медицинский. Ну и мы с женой нацелились перебраться в Камск. Председателю всяко бы квартиру дали.
   – Константин Олегович, если беда в этом, решим проблему мигом. Только подбери себе надежного преемника. Жду тебя завтра, детали обговорим.
   Непонятность исполнил Дьяков. Он не отходил от Скачко ни на шаг. У непосвященного в тонкости завершившегося процесса могло возникнуть впечатление, что именно Дьяков является главным соавтором победы.
   «Бал победителей» окончился в половине одиннадцатого. Но не для всех. Возглавляемые Владиславом и Федотычем девятнадцать «дружественных» депутатов и шесть «сочувствующих» чиновников из администрации погрузились в автобус и через двадцать минут оказались в ресторане. Там «шефа» в полном составе ожидал его избирательный штаб. От аксакалов – Дьяковой, Брюллова, Морозовского, крупнейших акционеров «КамФГ», до молодых журналистов и студентов – бригадиров сборщиков подписей.
   Влад не присел, пока не перекинулся словом с каждым.
   Завершив благодарный монолог в адрес Варвары Васильевны Дьяковой тостом, он шепнул:
   – ВДВ! Поклянитесь, что вы меня еще не бросите. Мне ваша огневая поддержка необходима для решения еще одной боевой задачи.
   – Доверительное управление?
   – Оно самое.
   – Дай на недельку слетать в Москву, уладить текущие дела, и все будет аккуратно и изящно.
   Перед Брюлловым председатель ЗеЭс повинился:
   – Дурак я! Не уговорил вас идти в депутаты. Даже не представляете, как мне нужен ваш взгляд на это хозяйство изнутри.
   – Для начала ограничимся тем, что снаружи. Успехов, Влад!
   Через две недели спикер камского парламента Владислав Скачко завершил передачу в доверительное управление своей доли «КамФГ». Доверительным управляющим и президентом Группы стал Геннадий Маевский.

Хамчиев, Маевский, Скачко. Июнь 1994

   Первые пятнадцать лет своего трудового пути Леонид Скворцов прошагал по коридорам Госплана СССР. После паралича этого мозга советской экономики он уже третий год тянул лямку во благо нового русского капитализма в федеральном Госкомимуществе, курируя приватизацию цветной металлургии. В служебных кабинетах Скворцов насмотрелся всякой публики и теперь почти безошибочно определял, с кем следует себя вести строго в соответствии с должностной инструкцией, а с кем просто, «по-людски».
   Когда к нему «с улицы» пришел Геннадий Маевский, уже через полчаса беседы он причислил его ко второй (льготной) категории. Парень явился за консультацией, а не выпрашивал и тем более не выкручивал руки со ссылкой на высокую «крышу». Он был в теме, но хотел постигнуть детали, что непроизвольно вызвало у Скворцова профессиональное желание поделиться с младшим коллегой знаниями, опытом и даже доступной далеко не для всех информацией. Собеседник это почувствовал и попросил завершение беседы перенести на вечер, в неоднократно проверенный ресторан на цокольном этаже гостиницы «Россия». Предложение было принято, а по завершении уже дружеской беседы и появился конверт с долларами и кратким комментарием:
   – Пойми, Леня, правильно. Это всего лишь благодарность за доброе ко мне отношение, которое стоит гораздо дороже.
   Читатель, прочитавший эти строки лет через двадцать, в эпоху крупномасштабного вымогательства десятых годов XXI века, будет брезгливо посмеиваться над таким неправдоподобным чистоплюйством. И напрасно. Леонид Скворцов был чиновником еще советской школы, приученным заводскими просителями лимитов и фондов [62 - Лимиты на объем строительно-монтажных работ и фонды на материально-технические ресурсы выделялись в СССР в плановом порядке для осуществления текущей деятельности предприятий и капитального строительства.] к скромным знакам внимания. Коньячному («себя побаловать») или шоколадному («для детишек») набору, комплекту посуды отечественного производства, приятельскому ужину в престижном ресторане вроде «Арагви». Две тысячи «зеленых», оказавшихся в конверте, с одной стороны, приятно будоражили покупательской способностью, ощутимой для среднего чиновника. Они же тревожили смутностью происхождения. Человеческие слова «всего лишь о благодарности» эту тревогу как-то поуспокоили.
   Воспоминания о Геннадии Маевском возникли у Скворцова не случайно. Визитера, который сегодня записался на прием первым, тоже интересовало акционирование «СОЛТИТ». Внешне посетитель напоминал боксера среднего веса, с типовым, чуть сплющенным носом, повесившего перчатки на гвоздик лет пятнадцать назад. Чуть поднабравшего жирка, но не потерявшего резвости и напора. Из визитной карточки, которую он вручил при знакомстве, следовало, что Alex Duboff был экспертом американского консалтингового агентства NUKS. Заморский гость не только сообщил, что агентство работает в интересах титанового тяжеловеса Rl Titanium, но и продемонстрировал хозяину кабинета соответствующую доверенность.
   – К сожалению, мы поздно спохватились. Поезд акционирования уже двинулся. Боюсь, что нашим клиентам занять места в мягком вагоне в ближайшее время уже не удастся. Но, как я понимаю, пристроиться на плацкартное место, получив блокирующий пакет, шанс еще имеется? А билеты в этот вагон остались лишь в вашей кассе.
   Далее мистер Duboff складно рассказал не только о высоком потенциале российско-американской инновационной и маркетинговой интеграции, но и о хороших перспективах физических лиц, причастных к процессу.
   – Наберусь наглости предложить господину Скворцову быть членом этой команды, – душевно произнес гость. – Хочу добавить, что наши клиенты не желают, чтобы выгода от этой сделки оказалась упущенной. Чтобы этого не произошло, они предусмотрели солидный бюджет. Мы можем перейти к конкретизации деталей? – не сбавляя темпа, спросил Duboff.
   – Боюсь, что вы опоздали даже в сидячий вагон. Почти по всему нашему пакету уже достигнуты предварительные договоренности с будущими инвесторами, – разочаровал гостя Скворцов.
   – Предварительные договоренности, мистер Скворцов, это еще не брачный контракт. Бывает, что в самый последний момент невеста может отдать предпочтение более брутальному и обеспеченному мужчине. Не так ли?
   Скворцов от ответа уклонился, сменив тему разговора.
   – Судя по фамилии, ваши предки из России?
   – Если точнее, из СССР. И не только предки. Я родом из Белоруссии, а моя драгоценная половина из бакинских евреев. Познакомились в Харькове. Двадцать лет назад перебрались из столицы братского Азербайджана на Землю Обетованную. Потом выяснилось, что союз русского и еврейского народов наиболее устойчив на нейтральной территории. Конкретнее, в США. Но связи с советской родиной у меня не исчезли. Даже укрепились. На деловой основе. Среди моих бывших сокурсников уже два долларовых миллионера.
   – Вас интересовали детали, – перебил его Скворцов. – Если в течение месяца ваши партнеры подготовят свои предложения по инвестициям в развитие «СОЛТИТ», у них сохранится шанс стать обладателями части государственного пакета акций. Но обязан предупредить: соперники у вас серьезные, и шанс этот невелик. На всякий случай оставьте секретарю ваши контактные данные.
   Как только Duboff покинул кабинет, Скворцов достал записную книжку, чтобы найти номер телефона Маевского.

   – Геннадий, это Скворцов из ГКИ. Мне нанес визит человек из «штатов», интересующийся вашим объектом. Ты не собираешься в Москву? Если да, то забеги навестить. Вдруг информация о его намерениях тебе окажется полезной.
   Возглавив «большую» «КамФГ», руководство проектом «СОЛТИТ» Маевский оставил за собой. Ровно через двое суток он входил в кабинет нового знакомого. Скворцов изложил суть дела: Rl Titanium – компания действительно солидная. Ее интерес к контролю над «СОЛТИТ» закономерен, а ресурсные возможности позволяют купить с потрохами многих, включая его вместе с Геннадием. И это нельзя не учитывать в их дальнейших совместных действиях.

   На подготовку разговора с Хамчиевым Маевскому понадобилось два дня, включая полтора часа беседы со Скачко. На третий он выехал в Солегорск.
   Свой монолог он начал с пересказа информации, полученной от Скворцова.
   – Что это меняет на карте боевых действий? – спросил Хамчиев.
   – Очевидно, что американцы будут не только бороться за госпакет, но и не пожалеют денег на скупку акций как у ваших нынешних сторонников, так и у «МОНОЛИТА». Возьмем плохой, но не худший расклад. У вас двадцать шесть процентов. Плюс мы выигрываем битву за госпакет. Получается сорок шесть. Янки покупают семнадцать у «МОНОЛИТА» плюс два десятка у тружеников комбината, променявших свою верность вам на рубли. Получается сорок восемь на тридцать семь в вашу пользу. Увы, этот счет хорош для гандбола, но не для нашего бизнеса. При желании Rl Titanium года через три уделает вас, как московский «Спартак» дворовую команду. Подробности, как это будет сделано, изложить?
   – Перебьемся.
   – Тогда продолжим. Как этого избежать? Первое. Нужно сделать все, чтобы весь государственный пакет был вашим. Предпосылки для этого имеются. У нас есть то, чего нет у конкурента: высокопоставленные сторонники в московских кабинетах и уже осуществленные инвестиции в развитие производства. Второе. Необходимо попытаться опередить американцев и перекупить хотя бы часть пакета «МОНОЛИТА». За хорошие деньги и при нашем разумном поведении они со своим пакетом распрощаются без слез. Но хорошие деньги для них и миноритариев надо иметь. По моим прикидкам, цена вопроса от пятидесяти до девяноста миллионов долларов. Как минимум семьдесят миллионов под залог вашего пакета акций в паре банков вам дадут.
   – В трех и, надеюсь, порядка ста.
   – Отлично! На самый пожарный случай, не следует исключать возможности продажи непрофильных активов. Тех самых любимых вами Дворцов культуры и спорта, пансионатов, молочной фермы и цеха рыборазведения.
   – Без восторга, но подумать на эту тему я согласен. Но что из этого следует?
   – Вы должны мобилизовать свои финансовые ресурсы, чтобы при первых же шагах американцев срочно и в полном объеме увести у них из-под самого носа пакеты, на которые они положили глаз. Если тревога окажется ложной, деньги пригодятся для ускорения реализации вашего же плана технического перевооружения.
   – Я и так в долгах как в шелках. А ты не сгущаешь краски? С руководством ГКИ у нас отношения остаются нормальными. Ты их успешно укрепляешь на среднем уровне, о чем свидетельствует сигнал, полученный от Скворцова. Кстати, ты его за это простимулируй как положено. О планах врага по скупке акций мы пока только предполагаем. А если они на это не пойдут, а мы еще глубже увязнем в долговой яме? Геннадий, если запахнет жареным, я сразу все бросаю и вплотную занимаюсь спасением корабля. А сейчас эта суета только отвлечет меня от решения перспективнейшей задачи. Ты даже не представляешь, какой у нас наклевывается контракт с Boeing! Я раньше ничего не смыслил в акциях, в фондовом рынке. Сейчас, нахватавшись верхушек, почти уверен, что после его подписания цена наших акций как минимум утроится. Или я неправ?
   – Правы, Руслан Магомедович. В рамках оптимистического сценария. У меня встречный вопрос. Пессимистический сценарий возможен? Вы не исключаете, что Rl Titanium найдет себе российских покровителей, по чину более высоких, чем руководство ГКИ?
   – Не исключаю, но считаю это маловероятным. Мы забрались очень высоко.
   – Ваши бы слова да Богу в уши…
   Вернувшись в Камск, Маевский позвонил спикеру ЗеЭс, своему другу и соратнику:
   – Владислав, разговор с Магомедовичем у меня состоялся. Он так и не понял, что ему грозит. Мне нужно твое добро на запуск операции «Рокировка». План мобилизации ресурсов с двухнедельной готовностью у нас готов.
   – Я согласен. Давай завтра пообедаем вместе, а на десерт ты мне изложишь подробности.

Дьяков. Октябрь 1994

   То, что удача любит тех, кто домогается ее всеми дозволенными и недозволенными средствами, доказано многовековым мировым опытом. В этом осенью девяносто четвертого убедилось консалтинговое агентство NUKS и его полномочный представитель Alex Duboff. Хотя инвестиционная заявка Rl Titanium своевременно была представлена в ГКИ, все усилия Алекса получить для клиента хоть малейшую поддержку на пути к заветному пакету акций «СОЛТИТ» упирались в непоколебимый нейтралитет начальника отдела ГКИ Скворцова. Две попытки миновать его и выйти на более высокого и податливого начальника оказались безуспешными. О чем Алекс без энтузиазма вынужден был информировать руководство NUKS. Тут и случилось нечаянное счастье.
   В сентябре 1993 года стартовала работа российско-американской комиссии по экономическому сотрудничеству, которую возглавили два политических тяжеловеса: вице-президент США Гор и председатель российского правительства Черномырдин. Комиссия готовила важнейшее соглашение по продаже американцам продуктов переработки высокообогащенного урана, извлеченного из демонтированных советских ядерных боеголовок. В число экспертов по подготовке соглашения был включен глава NUKS. Русский премьер принял членов делегации. Рассказывая ему о перспективах сделки, шеф Алекса мимоходом посетовал, что российские чиновники необоснованно тормозят многие полезные для страны проекты. В частности, участие мирового лидера Rl Titanium в техническом и экологическом перевооружении «СОЛТИТ».
   Черномырдин поручил своему аппарату проверить «сигнал». Факт наличия заявки и длительности ее пребывания в ГКИ подтвердился. На справку легла резолюция: «Оказать максимальное содействие».
   Виктор Степанович Черномырдин был фигурой, указания которой старались не игнорировать. Скворцов доложил главе ГКИ Чубайсу, что заявки Хамчиева («СОЛТИТ») и американцев по сумме инвестиций практически равновесны. Преимущество «СОЛТИТ»: первая очередь технического перевооружения уже осуществлена и оказалась эффективной. Потенциал второй еще выше. Фишкой Rl Titanium была экологическая направленность модернизации. Тоже интересно, но это пока лишь намерения, на осуществление которых уйдет в лучшем случае два года.
   Самое тревожное состоит в том, что Rl Titanium является конкурентом «СОЛТИТ» на мировом рынке. Имея его блокирующий пакет, американцы легко могут воткнуть нож в спину соперника.
   Чубайс ответил, что в данном конкретном случае все решает не столько экономика, сколько очень высокая политика. И подвел итог:
   – Если не произойдет чего-нибудь экстраординарного, вместе с солегорцами ищем юридические способы обороны, но настраиваемся на продажу всего пакета американцам.
   На следующий день Скворцов поочередно сообщил претендентам, что решение комиссии по передаче государственного пакета акций будет оглашено в начале декабря. И напомнил, что при определении победителя будет учитываться мнение региональных властей.
   – Единственно, чем я способен тебе помочь, это дать копию американской заявки, – добавил он Маевскому. – Найдете слабые места – рассмотрим. Но, учитывая «фактор Черномырдина», подсуживать я вам не смогу.
   Не успел Маевский ретранслировать плохую новость Хамчиеву, как появилась еще одна, менее масштабная, но тоже болезненная. Аналитики «КамФГ-Аудит» доложили, что две структуры целенаправленно скупают акции «СОЛТИТ» в Камске и, особенно рьяно, у работников комбината в Солегорске. По данным реестродержателя, за месяц в их руки перетекло около семи процентов акций. Твердой уверенности нет, но похоже, что ниточки этой истории тянутся в Москву, к Алексу Дубову.
   Геннадий взялся за калькулятор. Ушло от миноритариев семь процентов. То же может произойти с вероятным госпакетом и нейтральным с точки зрения схватки с американцами пакетом «МОНОЛИТА». Плохой прогноз начал сбываться. Если лишь двадцать семь процентов акций попадут в руки янки, нашего джигита ждут крупные неприятности. Стоит им выторговать еще семнадцать процентов у «МОНОЛИТА» – ему конец.
   Маевский взялся за телефон.
   – Руслан Магомедович, надо срочно поговорить. Вы завтра на месте?
   – Сегодня вечером собираюсь на пару дней в Камск. Остановлюсь в «забегаловке».
   «Забегаловкой» работники комбината еще с шестидесятых годов называли собственную маленькую гостиницу на пять номеров в центре Камска.
   – Это даже лучше, – обрадовался Геннадий. – Утром с девяти до десяти пошепчемся в вашем люксе? И одна просьба: к нашему разговору вы должны иметь реальную информацию о вашем финансово-кредитном потенциале.
   К гостинице «СОЛТИТ» автомобиль Маевского подкатил в 8.45.
   «Продемонстрируем клиенту, что точность – вежливость королей, – решил он. – Минут десять подышим осенним воздухом, чтобы появиться минута в минуту».
   Под присмотром двух телохранителей Маевский медленным шагом двинулся вдоль сквера, мысленно репетируя предстоящий разговор.
   Исключить реальное присутствие американцев в Совете директоров может только получение Хамчиевым двадцати процентов государственного пакета. Для этого необходимо инвестировать сто миллионов долларов в согласованную с ГКИ модернизацию в течение двух лет, по двадцать пять миллионов в полугодие.
   Когда Маевский назвал цифру двадцать пять миллионов, Хамчиев спросил:
   – И это уже завтра?
   – Нет, уже сегодня. А в чем проблема? Вы же говорили, что можете в трех банках получить сто миллионов кредита.
   – После твоего звонка я перепроверил наши возможности. «Черный вторник» [63 - Резкое падение курса рубля по отношению к доллару, которое произошло во вторник 11 октября 1994 года.] усложнил ситуацию у банкиров. Сегодня они готовы кредитовать лишь на пятьдесят четыре миллиона, и то не ранее декабря.
   Маевский молчал.
   – Что скажешь?
   – А что говорить? Вариант продажи непрофильных активов вы, конечно, не рассматривали?
   – Нет.
   – Это я так, для окончательного диагноза. Они не тот товар, который можно быстро и выгодно продать. Хотя, если корабль тонет и под рукой имеется спасательный круг, вряд ли стоит сидеть и ждать, пока за вами приплывет комфортабельный катер. Простите за горькую правду, Руслан Магомедович, но ваша мечта быть владельцем «СОЛТИТ» накрывается медным тазом. Причина, если интеллигентно, в недооценке рисков. А если по-рабоче-крестьянскому, в вашей упертости. Но читать вам нотации мне не по возрасту. Теперь немного конкретики, еще более неприятной для наших отношений. На определенных условиях «КамФГ» готова сделать то, от чего отказались вы. Но главным акционером «СОЛТИТ» в этом случае становится Скачко, а я, как его доверенное лицо, – председателем Совета директоров. В качестве утешительного приза и с учетом наличия у вас крупного пакета акций, на определенных условиях могу предложить вам ключевую позицию в вашем детище: пост исполнительного директора «СОЛТИТ» и члена Совета директоров.
   – И на каких условиях я должен капитулировать? – глухо поинтересовался Хамчиев.
   – Вы по рыночной цене с погашением в течение двух лет продаете нам свои десять процентов акций. При этом вы не только голосуете солидарно со мной оставшимися акциями, но и призываете сделать это ваших сторонников миноритариев. Вместе с пакетом «МОНОЛИТА», который мы купим, подконтрольными «КамФГ» будут более пятидесяти процентов акций. Американцы, даже получив госпакет, отдыхают. Вы спросите: почему не вы, а мы покупаем акции «МОНОЛИТА»? Отвечаю. Потому что у вас нет под рукой ста миллионов баксов, которые надо уже сегодня выложить на покупку акций, а у нас они имеются. Но это еще не финал. У нас вместе есть небольшой, но шанс одолеть янки в борьбе за госпакет. Подробности сообщу после того, как вы скажете «да».
   Маевский сделал паузу, чтобы чуть ослабить узел галстука.
   – Еще раз мои извинения, Руслан Магомедович, но это ультиматум. Вы или принимаете наши условия, или самостийно, без нашего участия, решаете все проблемы с «МОНОЛИТОМ» и с Rl Titanium. Ответ я могу подождать, – он посмотрел на часы, – до двенадцати тридцати.
   Хамчиев поднялся из кресла, подошел к окну, отодвинул штору и что-то долго высматривал на улице. Он сразу как-то сник, постарел лет на десять.
   – Что ждать, – произнес он, повернувшись к Геннадию. – Ультиматум он и есть ультиматум. Американцы исполнительного директора мне точно не предложат. А самостоятельно я долго не продержусь. Без восторга, но говорю «да». С чего начнем совместную «жизнь по-новому»?
   – Свою я начну с платежей бывшему владельцу, то есть вам. А вас вместе с нашими юристами прошу заняться оформлением необходимых документов, не отвлекаясь от повседневных забот по выводу «СОЛТИТ» в лидеры мирового рынка.
   На следующее утро Маевский вылетел в Москву на переговоры с вице-президентом банковской группы «МОНОЛИТ» о покупке их пакета акций.

   Путь Алекса в кабинет вице-губернатора Дьякова был извилист и не скор. Сначала он попросил своего однокурсника, сотрудника российского Центробанка, подсказать, с кем из руководства области можно решать деликатные экономические вопросы. Старый товарищ навел справки и привел Алекса к коллеге, который курировал Камскую область. Тот в его присутствии связался с заместителем начальника Управления Центробанка по Камской области. Поговорив с ним четыре минуты о перспективах рыбалки на хариуса, он представил Алекса и передал ему трубку. В ответ на вопрос Алекса о персоналиях камский собеседник не раздумывая назвал две фамилии:
   – Решать вопросы можно с Атамановым и Дьяковым. Но «деликатные» – только с Дьяковым, ибо глава полутонов не воспринимает. К Дьякову доступ я вам обеспечить не обещаю, не мой уровень. Но познакомить с его женой – обаятельной женщиной и зампредом банка «Согласие», в моих силах. Настраивайтесь на визит в наши края через недельку. О ходе событий я буду вас информировать.
   Алекс прилетел в Камск в семь утра. А уже в десять вошел в кабинет Оксаны Вадимовны. Как пишут в пресс-релизах, визит прошел в теплой и дружественной обстановке. Неудивительно, что аудиенция у Дьякова была назначена зарубежному гостю вечером того же дня.
   Правила протокола были исполнены на высшем уровне: стороны обменялись визитными карточками, любезностями и сувенирами. Хозяин кабинета получил швейцарский хронометр Rolex DeepSea, гость – симпатичного сувенирного медведя из уральского камня селенит.
   – Мистер Duboff, в двух словах я о вашей проблеме осведомлен. Поэтому можете начинать без разминки.
   – Позвольте начать с общего. Rl Titanium заинтересован в поддержке руководством области нашего проекта технического перевооружения «СОЛТИТ». Предусмотрена замена двенадцати единиц технологического оборудования на трех ключевых операциях, что позволит снизить операционные издержки на треть, увеличить производственные мощности на двадцать процентов и, что самое важное, вдвое уменьшить выбросы вредных веществ в атмосферу и жидких отходов в Каму. Последнюю задачу решают уникальные очистные сооружения с тремя центрифугами для обезвоживания осадка. Подобный комплекс полгода назад запущен Rl Titanium на одном из наших предприятий в США. На него у нас имеется защищенная патентами проектная и конструкторская документация. Можем рекомендовать и проверенных изготовителей оборудования. Взамен Rl Titanium претендует на государственный пакет акций «СОЛТИТ» в двадцать процентов. Это позволит нам быть равноправными партнерами в проводимой модернизации и стратегическом развитии компании, осуществлять помощь и авторский надзор реализации проекта. Свой вклад мы оцениваем в сто двадцать пять миллионов долларов, что соответствует условиям федерального комитета по имуществу, который распоряжается пакетом. Все подробности в этой презентации.
   С этими словами Алекс протянул Дьякову альбом из двух десятков таблиц, схем, чертежей и фотографий.
   Дьяков не спеша перелистал страницы, не пропустив ни одной. На это ушло минут пять.
   – В общем, ясно. Вы хотели что-то добавить?
   – Я могу здесь, – Duboff прошелся взглядом по стенам и потолку кабинета, – быть предельно откровенным?
   – У меня квалифицированный советник по безопасности. До сих пор он меня не подводил.
   – Тогда от общего перейдем к частному. Мистер Хамчиев – серьезный соперник, известный в нашем бизнесе специалист мирового уровня. Мы предпочитали бы играть с ним в одной команде. Но он не настроен на партнерство и видит себя исключительным собственником «СОЛТИТ». Трезво оценивая финансовый и технический потенциал конкурирующих команд, мы уверены, что с нашим участием Камская область и Россия получат более эффективного собственника и налогоплательщика, чем без нас. С этим, кстати, согласился господин Черномырдин, к этому склоняется и ГКИ. Мы понимаем, что в этом споре общественное мнение может быть на стороне «своего», «местного». Поэтому просим лично вас поддержать Rl Titanium в борьбе за приз в двадцать процентов.
   Мистер Дубов внимательнейшим образом наблюдал, как среагирует Дьяков на его слова. Похоже, что проглотил! Можно продолжать в том же духе.
   – Учитывая политическую сложность стоящей перед вами задачи, мы предлагаем гонорар в размере одного процента акций «СОЛТИТ». В настоящее время наши эксперты оценивают его в четыре миллиона американских долларов. Один миллион мы готовы выплатить «кэшем» в соответствии с реквизитами, которые вы нам представите после получения нами государственного пакета акций. И последнее. Мы на девяносто девять процентов уверены, что через пару-тройку лет, когда «СОЛТИТ» полностью вылезет из ямы, а его акции будут котироваться на Лондонской бирже, их цена возрастет минимум в пять раз.
   – Вы представляете юридическую фирму, мистер Duboff? – спросил Дьяков, что-то записывая в своем блокноте.
   – Работаю в юридической, но мы являемся официальными представителями нашего клиента – промышленной компании.
   – Я вам задал этот вопрос, чтобы напомнить, что риск между участниками сделки принято делить поровну. Или хотя бы пропорционально. Если четверть «кэша» будет выплачена в порядке аванса, это будет более цивилизованно. Или я неправ?
   – Вы на этом настаиваете, мистер Дьяков?
   – Пока нет, но надеюсь на ваше здравомыслие.
   – Я доложу об этом своему руководству, мистер Дьяков, и поддержу вашу поправку. Постараюсь не позднее чем через двое суток ответить на ваши вопросы.
   Ответ из-за океана был получен через сорок два часа. О чем Алекс и сообщил своему партнеру по телефону:
   – Мистер Дьяков, высоко оценивая потенциал нашего сотрудничества, клиент согласился с вашим предложением. Подчеркиваю, под мою гарантию. Умоляю, не подведите!

Маевский. Ноябрь 1994

   В четверг, накануне бывшего всенародного праздника Октябрьской революции, начальник отдела Госкомимущества Скворцов позвонил в Камск Маевскому с предложением встретиться «не для телефонного разговора».
   Проверено неоднократно: если Скворцов проявляет инициативу, значит, обнаружилось что-то важное. Как назло, вырваться в Москву в ближайшие дни Маевский не мог: график пятницы был у него забит до предела, а дальше надвигались ноябрьские праздники. Сообщив собеседнику об этой проблеме, Геннадий нашел выход:
   – Ты же не бывал у нас в Камске? Бери жену, сына, и в субботу с утра пораньше прилетайте к нам. Несмотря на межсезонье, обещаю приятные и интересные совместные семейные каникулы. А в перерыве между отдыхом мы с тобой побеседуем о делах. Так я заказываю билеты?
   Уговаривать Скворцова не пришлось:
   – Спасибо, прилетим с удовольствием.
   Маевский озадачил жену разработкой программы по приему гостей. Руководителю аппарата «КамФГ» было поручено обеспечить ее «люксовую» реализацию: встреча, проводы, билеты в театр, заказ ресторана, поездка в Ледяную пещеру…
   Новость, сообщенная Скворцовым в субботу вечером, не имела прямого отношения к судьбе пакета акций «СОЛТИТ», но оказалась не менее важной: менялись «правила игры».
   Накануне в Госкомимуществе состоялось совещание, посвященное анализу первых итогов инвестиционных конкурсов. Кроме сотрудников ГКИ, на совещание пригласили заместителей глав регионов, ответственных за приватизацию. Из тех областей, где размещены предприятия, уже прошедшие инвестиционный конкурс или ожидающие по нему решения.
   Со слов Скворцова, картина обнаружилась безотрадная. По условиям конкурса получатель государственного пакета брал на себя обязательства в конкретный срок вложить в техническое перевооружение своего производства сумму финансовых ресурсов, утвержденную ГКИ. За нарушение взятых обязательств были обещаны суровые экономические санкции. Полугодовая практика исполнения показала, что лишь каждый десятый, да и то не в полном объеме, их выполнил. У ГКИ не хватило возможностей даже зафиксировать их выполнение или нарушение. Не говоря о том, чтобы наказать виновных.
   В ходе совещания родилось решение оставить контроль «стратегических» активов за ГКИ, а присмотр за остальными поручить тем, кто поближе – региональным Комитетам по государственному имуществу.
   – Я почему к тебе заторопился, – как бы оправдываясь, обратился Скворцов к Геннадию. – Твои ребята на днях уточняли у меня некоторые детали конкурса, из чего я понял, что вы сейчас просчитываете каждый цент своих инвестиционных обязательств. У меня и раньше было подозрение, что конкурсы рассчитаны на две категории участников: жуликов или лохов. Середины нет. Совещание мое подозрение подтвердило на все сто процентов, показав, что в стране отсутствует государственная структура, обеспечивающая выполнение обещаний, взятых инвесторами. Поэтому жулики платить по ним даже не собираются, а немногочисленные лохи только начинают понимать, что честность – качество убыточное. В связи с этим вопрос: вы в каком амплуа предпочитаете себя видеть?
   – Только не лоха, – почти обиделся Маевский. – Совесть, конечно, терзает, но лучше быть жуликом, еще лучше – безнаказанным.
   – Я тоже так подумал. Отсюда и моя рекомендация: пока инвестиционные заявки не рассматривали, смело увеличивайте свое предложение до ста тридцати миллионов. Чтобы переплюнуть американцев. Если потом и не дотянете, ничего вам за это не будет. Да, чуть не забыл. Камскую область на совещании представлял Дьяков. Он произвел на меня хорошее впечатление. Ты его знаешь?
   – Немного. Зато его как облупленного знает Скачко. И помощи от него мы вряд ли дождемся…

   Рабочая неделя Маевского началась со встречи с директором «КамФГ» по финансам.
   – Что у нас вырисовывается с ресурсами по «СОЛТИТ»?
   – Боюсь сглазить, но прогноз вырисовывается оптимистический. Хамчиеву, как договорились, за его десятипроцентный пакет мы выплатили пятнадцать миллионов. Это первый транш из четырех. Следующий – в январе. «МОНОЛИТУ» мы должны сто пять, первый платеж составит сорок миллионов. Еще «тридцаточку» нужно заплатить до конца года, если заполучим государственные акции. Итого ближайшие наши потребности, с запасом – это семьдесят «лимонов». Теперь возможности. «Промбанк» обещает прокредитовать в течение трех суток с момента обращения на тридцать семь миллионов.
   – На сколько лет кредит? – попросил уточнить Геннадий.
   – На три года. На тех же условиях тридцать пять миллионов зарезервировал для нас банк «Заря Урала». И на всякий случай я придержал три миллиона наших свободных средств. Набежало семьдесят пять. Получается даже с некоторым жирком. Какие будут оценки и указания, шеф?
   – Оценка «отлично», Игорь.
   Оставшись один, Маевский попросил секретаря соединить его со Скачко.
   – Владислав, докладываю. Пакет «МОНОЛИТА» наш, с Магомедовичем тоже все утрясено. Операция «Рокировка» завершена, отныне «СОЛТИТ» имеет одного босса. Тебя.

Дьяков, Морозовский, Скачко. Декабрь 1994

   Как и все мы, грешные, Александр Дьяков был не лишен недостатков. Ассортимент их был не беден, но халтура в нем отсутствовала полностью. Все, за что он брался и что обещал, исполнялось со старанием и на совесть.
   После сообщения Оксаны о поступлении на ее скромный счет в кипрском банке нескромной суммы в четверть миллиона долларов Дьяков особо ответственно подошел к погашению полученного аванса доверия. За две недели, оставшиеся до принятия решения о продаже государственного пакета акций «СОЛТИТ», он взял под личный контроль сравнительную экспертизу инвестиционных предложений Rl Titanium и команды Хамчиева.
   Документ получился добротным. Технический и экономический потенциал соперничающих вариантов признавался практически одинаковым. Отдавая должное уже достигнутым позитивным результатам модернизации, осуществленной Хамчиевым, не назойливо, но убедительно фиксировалось экологическое преимущество американского варианта.
   Заключение экспертов Дьяков утвердил собственноручно. В тот же день пакет с ходатайством области поддержать в качестве инвестора Rl Titanium с нарочным был отправлен в Москву в ГКИ. Еще один пакет с точной копией тех же документов почтой был направлен Алексу.
   Для справки. И как отчет о выполненной работе.
   При наличии резолюции Черномырдина, дающей зеленый свет американцам, этой гирьки должно было хватить, чтобы при определении победителя стрелка весов уверенно показала в сторону Rl Titanium. И все же Дьяков решил подстраховаться и по спецсвязи пообщаться с ответственным работником администрации президента и своим недавним, но добрым знакомым Владимиром Токаревым.
   – Владимир Константинович, есть вопросик дипломатического характера. Коллеги из аппарата премьера намекнули нам, что с позиций комиссии «Гор – Черномырдин» в инвестиционном конкурсе по титановому комбинату желательна победа фирмы из «штатов». Мы все сделали, как просили, материалы отправили. Но куратор темы в ГКИ, некий Скворцов, дует на холодную воду, тянет время, придумывая все новые подстраховки. Нам бы не хотелось выглядеть в глазах Виктора Степановича слабаками, поэтому просьба подсказать кому надо, чтобы умерили пыл.
   – Скворцова я немного знаю, нормальный мужик. Можешь уточнить, в чем конкретно он осторожничает?
   – Прогнозирует негативное отношение общественности, если янки в матче с местными будет присуждена победа при счете с перевесом всего «в один мяч».
   – Ты знаешь. Александр Игоревич, я его за эту осторожность осудить не могу. Может, даже наоборот.

   Если бы пресс-секретарь ГКИ на очередном брифинге не назвал Солегорский «СОЛТИТ» «камским», на озвученную им новость вряд ли кто обратил бы внимание. Но в медиахолдинге Морозовского уже второй месяц использовали недавно купленную поисковую программу, которая из моря информации вылавливала все, что касалось Камской области.
   Неудивительно, что на следующий день Ефим Маркович читал отчет корреспондента «Коммерсантъ-Daily» о брифинге. Среди трех заслуживающих внимания новостей корреспондент выделил предстоящий инвестиционный конкурс, на котором будет определен будущий владелец крупного пакета акций «камского (!) титанового гиганта». Не прошел журналист и мимо реплики пресс-секретаря, что наибольшие шансы на победу имеет американская компания, представившая актуальнейший проект экологической направленности.
   «На вопрос нашего корреспондента, на основании чего дана лестная оценка американскому претенденту, прозвучал ответ: „на основании региональной экспертизы“».
   Еще раз перечитав содержимое газетной публикации, Морозовский довольно хлопнул в ладошки:
   – Ну что, ребята, подставились…

   За шесть месяцев, скорым поездом промчавшихся с момента избрания спикером, Владислав Скачко постиг для себя много нового, почти всегда интересного, а хорошего или плохого – пополам.
   Старт на новом поприще оказался неожиданно резвым.
   В неразрывной связке с Федотычем спикеру удалось сплотить разномастный депутатский корпус. Решив два пустячных вопроса: рекомендовав Зотова управляющим городского водопровода и дав ему через свой банк льготный кредит на квартиру в Камске, он вместо бывшего противника приобрел верного соратника.
   Мог Скачко гордиться и тем, что в ЗеЭс укоренилось несколько добрых правил, отсутствующих даже у старших коллег – федеральных парламентариев.
   В нем неукоснительно соблюдались кворум и регламент. В штыки были приняты попытки голосовать за «соседа», тем более за «соседей».
   Нормальные деловые отношения сложились у депутатов с ключевыми фигурами администрации области, а лично у него – с Атамановым.
   Прижилась идея экспертного совета. Чувствуя искреннюю, а не показную востребованность, с законодателями охотно и плодотворно работали специалисты самых разных профессий: от проектировщиков и коммунальщиков до ветеринаров и таможенников.
   Свежесть новой парламентской струи оценили и журналисты. О работе ЗеЭс в местной прессе появились острые, но не скандальные газетные статьи и телевизионные материалы. Часть из них продублировали центральные газеты и федеральные каналы.
   Первое время молодой спикер от повышенного внимания прессы даже отбивался. Через пару месяцев первая волна интереса спала, и установился устойчивый баланс журналистского спроса и предложения на его персону. Казалось бы, твори и радуйся, но в ноябре он обнаружил, что уже две недели никто не интересуется им как источником новостей, не просит комментировать и оценивать. Другой бы на его месте облегченно вздохнул, но самолюбивого Влада это задело.
   Поделиться своей новой заботою он заехал домой к отцу, который уже третий год командовал группой контроля автосервиса в «КамФГ». Батя, успевший за время его монолога очистить аппетитную воблу и даже пригубить пивко, улыбнулся:
   – Влад! Ты копни глубже вовнутрь себя, может, у тебя головка закружилась? Не развались советская власть, ты бы сейчас в чине начальника автосервиса прыгал от счастья, урвав где-то по блату контейнер с комплектами передней подвески. А тут ему внимания газет не хватает! Компанию мне составишь? – сменил он гнев на милость, доставая из холодильника еще одну бутылку Heineken.
   – С удовольствием!
   – Но если без подначки, – продолжил отец, – про свою заботу ты должен поговорить с толковыми матерыми мужиками. У тебя же таких навалом.
   Отец был прав. Словно в старом фильме «Сто мужчин и одна девушка», ему было с кем посоветоваться. В том числе с «девушкой» Варварой Васильевной Дьяковой, уже ставшей бабушкой. Правда, сейчас она была вне досягаемости, готовя в составе рабочей группы правительства первую, но не последнюю программу развития малого бизнеса.
   С наиболее матерым «мужиком» – старшим Атамановым, у Влада были хорошие, но сугубо деловые отношения. Зато с университетским ректором Юрием Владимировичем Брюлловым, если он «не при исполнении», можно было обсуждать все что угодно.
   Влад посмотрел на часы: стрелки показывали без пятнадцати девять.
   «Напрашиваться на беседу поздно, а позвонить уместно», – решил он и стал набирать номер домашнего телефона Брюллова.
   – Вы какой Скачко? – спросил ломкий подростковый голос. – «Скачко и „Согласие“-банк, надежны как русский танк!» или «Голосуйте за Скачко. Пока другие говорят, он делает»?
   – Я и тот и другой. Но ближе к танку.
   – Папы дома нет. Он на конгрессе в Дании! – гордо и четко доложил ректорский сын и генеральский внук.
   Теперь вся надежда была только на Морозовского. И он не подвел.
   – Завтра я могу с тобой пообщаться в обед, но, если без спешки, то после девятнадцати. О чем разговор, если не секрет?
   – За жизнь и за PR, Ефим Маркович. Сугубо личное.
   – Вот что, всенародно избранный ты наш. Поджелудочная железа подсказывает, что тебе не терпится погуторить именно сейчас. Я не ошибся?
   – Было бы здорово, но я не такой наглый.
   – Пустяки, я тоже давно не выгуливал свой интеллект и с удовольствием потренирую его на тебе. Есть только одно препятствие. Я уже сменил деловой костюм на домашний спортивный и даже поужинал. Переодеваться снова и идти куда-то в ночь не соглашусь даже за очень большие деньги. Приезжай ко мне домой немедленно, пока я не передумал. Сто грамм пролетарской выпивки, скромную закуску и чай мы изыщем в домашних кладовых. Но на большее не рассчитывай.
   Супруги Морозовские встретили Владислава в полном составе.
   Влад снял пальто и почти незаметно поправил галстук. Дора Морозовская немедленно отреагировала на это движение:
   – Фима, ты в каком виде встречаешь гостя? Этим штанам давно пора висеть на дачном чучеле!
   Фима не остался в долгу:
   – Влад, у тебя дома такой же кошмар? То у нас штаны не те, то в штанах не то.
   Спустя пять минут Влад с удовольствием погрузился в одно из двух кресел, вместе с журнальным столиком образующих удобный уголок в домашнем кабинете Морозовского.
   – Как ни странно, терзания твои мне понятны, – сообщил Фима собеседнику, завершившему монолог о непостоянстве журналистской любви. Более того, я тоже задумываюсь об этой проблеме, но находясь по другую сторону баррикад. Мне как владельцу СМИ важно, чтобы мой товар шел нарасхват у зрителя. Чтобы росли тиражи моих печатных изданий, рейтинги телевидения и радио и, соответственно, доходы от рекламы. Но это программа-минимум. Для начинающего и… бедного. Учитывая, что я начинающий, но не бедный, страстно желаю, чтобы мои издания называли «влиятельными», чтобы ты – второй человек в области, разговаривал со мной на равных.
   Уловив чуть заметное недоумение на лице собеседника, Морозовский пояснил:
   – Да, на равных. Но не только по причине нашего давнего и доброго знакомства, а и в связи с моим возросшим личным авторитетом в мире «четвертой власти». Для этого мне необходимо сырье. Актуальная информация. И ты мне интересен как ее поставщик. Пока в клювике ты мне приносишь интересную свежатину, я тебя люблю. Как только прекращаешь, ищу другого любовника или, пардон, перехожу на самообслуживание. Не жду готовых новостей, а выискиваю их, инициирую, провоцирую. Вообще-то этим должны заниматься пиарщики, но они пока у вас никакие.
   – Ефим Маркович, но наш общий клиент, он же читатель и зритель, бывает разным. То, что интересно богатому начальнику, далеко не всегда интересно бедному подчиненному.
   – Боюсь, что ты ошибаешься. Вкусы у них могут быть разными, но если богатый не интересуется тем, что волнует или, не дай Бог, злит бедного, он может очень плохо кончить. От забастовки на его фирме и проигрыша на ближайших муниципальных выборах до Великой Октябрьской социалистической революции. А у тебя, как я понял, сейчас кризис жанра. О себе и о своей новой конторе ты все, что мог, акулам пера и микрофона выложил как на духу. А новая рассада еще на балконе и ждет своей грядки?
   – Получается, что так.
   – Чем же я смогу тебе помочь?
   – Новостей вокруг меня – тонны. Как из них отсортировать килограммы, интересующие вашего брата?
   – Есть, мой уже не юный друг, одно циничное, но очень точное выражение – «пипл хавает». Из десятков задач, которые ежедневно тебе приходится решать по долгу службы, надо выбрать наиболее аппетитные для «пипла». Вспомним один классический сюжет. Как любому начальнику отвлечь своих подданных от внутренних безобразий, которые он же сам сотворил? Стоит лишь крикнуть: «Наших бьют!», и «пипл» забудет о своем бардаке и объединится против «чужих», нас обижающих. А теперь напряжем извилины. Какие близкие тебе сюжеты могут быть поданы под этим соусом?
   Морозовский встал, подошел к письменному столу, полистал разложенные на нем бумаги и вернулся с двумя листочками.
   – Вот, полюбуйся на парочку новостей, которые обратили на себя внимание моей фирмы на этой неделе. Глава райцентра Запрудное товарищ Тресков в очередной раз публично выступил с жесткой и даже грубой критикой в адрес Ельцина. Припомнил ему развал СССР, приватизацию, «новых русских». Пообещал поставить выпивку, когда того «сковырнут»… При желании можно представить его народным героем, идущим против начальства. Но можно его портрет написать и в других красках. Тресков у нас не избран, а назначен главой области. Кто назначил главу? Ельцин. Получается, что член команды является предателем. Вместо того чтобы в составе команды развивать рыночную экономику, уже избавившую нас от дефицита и партноменклатуры, он тащит район назад в проклятое, партийно-совковое прошлое. Короче, «бьет наших». Стоит изобразить дело так, и народ воспримет Трескова в качестве мелкого внутреннего врага и поддержит наш совет: не нравится тебе властная команда и ее капитан, вали из власти в оппозицию, борись, если сможешь, выигрывай.
   Морозовский отложил первый листок и поднес поближе к глазам второй.
   – Еще один пример. «СОЛТИТ» представил Москве проект модернизации в обмен на пакет государственных акций. Авансом выполнил часть работ. И вдруг ГКИ заявляет, что имеется аналогичный проект фирмы из США, который выглядит предпочтительнее. Можно эту историю представить как позитив: иностранный инвестор приходит на помощь! А можно и как негатив: «Пускаем козла в огород». В наш родной, унавоженный собственными руками! На этот раз враг у нас не только крупный, но и зарубежный, что «хавается» с еще большим аппетитом. Если есть время, могу найти еще парочку подобных примеров.
   – Спасибо, очень убедительно. Тем более что ситуация с «СОЛТИТ» мне знакома, но последний сюжет почему-то не попался на глаза. Подняв по этому поводу шумок федерального масштаба, Ефим Маркович преподнесет мне и Хамчиеву очень дорогой подарок. Но, как владельцу «СОЛТИТ», личное участие в этом спектакле мне противопоказано. Публика забросает тухлыми яйцами.
   Морозовский крутил в руках листки, что-то обдумывая.
   – Для тебя чуть позднее мы тоже что-нибудь подберем, но пройти мимо такой заковыристой темы, как «свои – чужие» – это расточительство. Может, порекомендуешь кого-нибудь вместо себя на роль главного разоблачителя?
   – На что делаем упор: газеты или телевидение?
   – Надо подумать… Полагаю, что первый ударный номер массовый зритель должен увидеть на телевизионном экране. После этого можно выпускать хор бывших мальчиков на радио и на страницы газет.
   – Для телевизора? – теперь паузу взял Скачко. – У Хамчиева на комбинате есть любимчик. Колоритнейший мужик! Рост под два метра, вес больше центнера, балагур. По совместительству – профсоюзный активист. Основная работа – «обработчик поверхностных пороков металла». Мало того, что специальность с броским названием, так еще и фамилия – Махно.
   – И язык подвешен?
   – Бритва!
   – Влад, если мы не положим в свой карман этот лежащий на земле золотой червонец, я себя прокляну!

   Героическая драма Yankee, go home! [64 - Янки, убирайтесь домой! (анг.)] разворачивалась почти одновременно на трех площадках: в Солегорске, в Камске и в Москве. Уже на следующее утро Морозовский вызвал к себе главного редактора телевизионного канала «Камертон», входящего в его медиахолдинг.
   – Тут прорезался любопытный сюжет.
   За пять минут он изложил телевизионщику суть дела, закончив приказом:
   – Посмотри статью, набросай сценарий и покажи мне. Завтра в вечерних «Новостях» сюжет должен быть в эфире.
   На следующий вечер «Камертон» с минуту показывал полыхающие пламенем и громыхающие мостовыми кранами цехи «СОЛТИТ», после чего перед зрителями появилась страница «Коммерсантъ-Daily» с отчетом о брифинге в федеральном ГКИ. Строки, посвященные экологическим и акционерным планам американцев, были выделены желтым цветом и с выражением зачитаны хорошим дикторским баритоном. Затем телерепортер спросил у двух тружеников «СОЛТИТ» о том, как они оценивают модернизацию производства, осуществляемую нынешним руководством комбината. И следует ли менять и модернизацию, и руководство на американские?
   Заместитель главного инженера по новой технике задал встречный вопрос:
   – Наш план рассчитан на четыре года, половину пути мы успешно прошли. В чем конкретно американцы собираются нас исправлять?
   – Судя по интервью, они обещают вам коренные экологические перемены.
   – Понимаете, у нас в семье производство – это жена, а экология – теща. Я, может, и хотел бы сменить тещу, но она подлежит замене только в комплекте с женой, что крайне нежелательно. Та же история с технологией и экологией. Поэтому ее, родную, приходится совершенствовать аккуратно и постепенно, без нанесения вреда производству.
   Потом кадр полностью заполнил собой чем-то похожий на кинозвезду Бориса Андреева представитель рабочего класса по фамилии Махно. Подняв на лоб защитные очки, он, улыбаясь, рассказал, что за два последних года работать стало «ловчее и чище»:
   – Хамчиев поменял нам старые тяжелые наждачные станки и зачистные машины на новые и легкие, установил импортную вентиляцию, заработок увеличил на четверть в твердых деньгах. Меня дед учил: «От добра добра не ищут», – тут улыбка исчезла, и на лице героя производства прямо-таки нарисовался знак вопроса. – Так с какого бодуна мне нужны эти перемены?
   Корреспондент, поправив свою каску, устремил взгляд в объектив и спросил у зрителя:
   – Интересно, с какого бодуна нужны эти перемены?
   Этот выпуск новостей Скачко и Морозовский смотрели вместе.
   – Как первый залп?
   – Очень даже неплохо, маэстро. Особенно сказанное под занавес «с бодуна».
   – Теперь, уважаемый защитник отечественного производителя, политик без пиара, как мужские брюки без ширинки. Нет возможности славить себя, исполни это для своей фирмы. Выпускай на сцену депутатов. Только подскажи, чтобы не брали дурного примера с нашего бывшего и общего друга Сани Дьякова и не тянули одеяло только на себя.
   Через два дня три депутата ЗеЭс, представляющие избирательные округа, на территории которых располагались мощности и жилые кварталы «СОЛТИТ», через областную газету «Меркурий» обратились с открытым письмом к председателю федерального Госкомимущества. В письме содержалось три вопроса:
   – Почему еще до начала работы конкурсной комиссии ответственный работник ГКИ назвал не только главных претендентов на пакет акций «СОЛТИТ», но и конкурентные преимущества одного из них?
   – Почему ГКИ принял к сведению экспертизу, проведенную келейно, без привлечения специалистов, знающих специфику титановой отрасли и реальную экологическую ситуацию в Солегорске? Почему с ней не были ознакомлены депутаты и научно-техническая общественность области?
   – Отдавая приоритет зарубежному проекту, учитывают ли руководители ГКИ, что передача пакета акций стратегической компании «СОЛТИТ» может стать первым шагом к недружественному ее поглощению американским конкурентом?
   В заключение депутаты выразили надежду, что после объективного изучения поставленных ими вопросов заявление пресс-секретаря ГКИ будет отозвано.
   Тем же вечером о публикации в «Меркурии» упомянули еще два областных телеканала, а корреспондент столичного НТВ попросил авторов письма «озвучить проблему на всю Россию». На экранах телевизоров замелькали новые шуточки-прибауточки «обработчика поверхностных пороков» Махно.
   В глазах солегорских металлургов, строителей, железнодорожников и особенно пенсионеров, узнавших в московской передаче своих земляков, грудью вставших на защиту родного титанового комбината от загребущих американских лап, депутатский авторитет ненадолго, но взлетел на невиданную высоту.
   Еще раз тема «СОЛТИТ» прозвучала и в выпуске «Первого канала». Уловив, куда дует ветер, аргументы земляков с пафосом, но не очень складно повторил всеми забытый камский сенатор Валентин Серов.
   На то, что вверенную ему область слегка ткнули носом в дерьмо, сразу обратил внимание Атаманов.
   Номер домашнего телефона Дьякова глава областной администрации не помнил. Пришлось озадачить «ночного губернатора», чтобы соединил его с заместителем.
   – Александр Игоревич, новости НТВ, посвященные нам, смотрели?
   Дьяков напрягся. Если шеф к старым знакомым обращался на «вы», дело шло к «красной карточке» [65 - Демонстрируемый спортивным судьей знак удаления футболиста с поля. Предъявляется за особо грубое нарушение правил игры.].
   – Не понял, Николай Петрович, что вы имеете в виду. Я новости смотрю на «второй кнопке».
   – Завтра будете знать, что я имею в виду. Жду вас в одиннадцать с предложением, как избавиться от позора.
   – Ты не сгущаешь краски? – спросила мужа Нина Захаровна, все это время безмолвно и вроде бы безучастно наблюдавшая за набирающим силу ураганом.
   – Не сгущаю. В этом эпизоде, как в опостылевшей рекламе – «три в одном». Некомпетентная или, хуже того, недобросовестная экспертиза, первое лицо области, полностью утратившее контроль над проблемой федерального масштаба, и, для полного счастья, след зарубежного империализма. Чем же этот прокол нейтрализовать?
   Утром следующего дня секретарь-референт Атаманова наблюдала, как из кабинета шефа, пятясь, выходил Дьяков, которому вдогонку гремело:
   – Для меня и для Черномырдина услужливый мудак опаснее врага!
   Пресс-конференция проходила в малом зале администрации. Атаманов отказался от услуг пресс-секретаря, взяв ведение на себя. За столиком ньюсмейкера вместе с ним сидели Дерягин и Дьяков. Желающих услышать новости на скандальную тему набралось раза в два больше, чем на еженедельные брифинги с разнообразной, но «постной» повесткой дня. Одних телевизионных камер Атаманов насчитал полдюжины. Обнаружив на одной из них логотип «Камертон», он повернулся в ее сторону.
   – Прежде всего, хочу поблагодарить журналистов телеканала «Камертон», обративших внимание администрации на наш промах. Двадцать восьмого декабря в Москве будет решаться вопрос, кому из инвесторов государство передаст пакет из двадцати процентов акций «СОЛТИТ». Победителем будет назван инвестор, который готов вложить в развитие комбината больше средств и при этом способен использовать их с максимальной эффективностью. До финиша конкурса дошли два претендента: команда нынешних акционеров «СОЛТИТ» и один из мировых лидеров титановой отрасли, компания Rl Titanium из США. Организаторы конкурса предложили администрации области дать сравнительную оценку предложенных проектов, исходя из наших региональных интересов. Организатором экспертизы был господин Дьяков. Эксперты отдали предпочтение американцам. Наши журналисты и областные депутаты указали на серьезные недостатки в представленной экспертизе.
   Любопытствующий шумок, поднятый журналистской братией, заставил его секунд на десять прерваться.
   – В связи с этим я принял следующие меры: отозвал нашу рекомендацию, представленную от имени администрации; дал поручение провести анализ недостатков, отмеченных критиками экспертизы, и на его основе ввести в нее коррективы или провести новую. Возглавить ревизию экспертизы согласился представитель президента Борис Сергеевич Дерягин. Теперь прошу вопросы. Про то, «кто виноват?» – господину Дьякову. Про то, «что делать?» – господину Дерягину.
   Дьяков, надо отдать ему должное, держался неплохо. Процитировал фрагменты экспертизы, демонстрирующие объективность ее авторов по отношению к хамчиевской модернизации. Выявленные прессой и депутатами проколы он объяснил спешкой, вину за которую взял на себя.
   Дерягин сообщил, что уже договорился о дополнении состава экспертов учеными-металлургами из Уральского отделения Академии наук, специалистом по экономической конъюнктуре из Института «США – Канада» и заместителем мэра Солегорска, курирующим экологию.
   – Коллеги согласились поработать без выходных и надеются дать окончательное заключение не позднее девятнадцатого. Результаты мы вам представим немедленно в форме пресс-релиза, – завершил свое выступление Дерягин.
   Урожай из этой информационной теплицы депутаты и их спикер собирали четыре дня. Сначала ее плоды заполнили местный эфир, кое-что было продублировано федеральными каналами. Затем появились газетные публикации. В том числе и очень острая в солидной «Независимой газете».
   В субботу Морозовский, пролистав подготовленный для него отчет, позвонил Скачко:
   – Теперь, Влад, ты понял, как куется всенародная слава ручной работы?

   В констатирующей части нового варианта экспертизы тема реванша не выпячивалась. Отмечались некоторые экологические преимущества американского проекта, но с оговоркой, что привязка его к модернизированной технологии «СОЛТИТ» потребует дополнительных затрат времени и финансов. Присутствие Rl Titanium в Совете директоров оценивалось противоречиво. Оно могло способствовать выходу «СОЛТИТ» на рынки, уже освоенные американцами, но увеличивало опасность поглощения ими российского конкурента.
   Зато вывод был убийственным для Rl Titanium: «Приведенные преимущества американского варианта не дают оснований считать его предпочтительным. Тем более с учетом политических рисков».
   Двадцать восьмого декабря ГКИ объявил, что победителем инвестиционного конкурса и обладателем бывшего государственного пакета акций титанового комбината является ОАО «СОЛТИТ» (исполнительный директор Руслан Хамчиев).

Атаманов, Дьяков, Маевский, Скачко, Хамчиев. Январь 1995

   В начале 1995 года к российским экономическим трудностям добавилась сразу незаладившаяся первая чеченская война. Большинство компаний урезало традиционные новогодние каникулы. Так же поступили и акционеры «СОЛТИТ», уже одиннадцатого января собравшиеся на свое внеочередное собрание. Не прошло и часа, как оно избрало председателем Совета директоров Геннадия Маевского. За него проголосовали владельцы шестидесяти шести процентов акций. Членом Совета директоров и исполнительным директором был избран Руслан Хамчиев, получивший семьдесят один.
   После голосования Хамчиев вышел в коридор и по мобильнику позвонил Скачко:
   – Найдешь для меня с часок?
   – Неужели вы так плохо обо мне думаете, Руслан Магомедович, задавая этот вопрос. Вечерком приглашаю поужинать вдвоем.

   – Я высокие слова говорить не приучен, – начал разговор Хамчиев. – Поэтому ограничусь простым «сердечно благодарен» за доверие, за то, что решился оставить «бывшего». Постараюсь долг отработать вовремя и сполна. У меня к тебе три вопроса. Первый и главный. Формально ты теперь в стороне отдел на комбинате, и я эти правила игры обязуюсь неукоснительно соблюдать. Но, кроме тебя, никто не сможет мне пояснить, кто из нас троих является рулем, двигателем, акселератором и тормозом в автомобиле под названием «СОЛТИТ».
   Влад улыбнулся.
   – Хороший вопрос. Я, естественно, о нем думал, но ваше автомобильное сравнение мне нравится. Исходим из того, что «СОЛТИТ» главный, но не единственный мой актив, которыми сейчас управляет Геннадий. Поэтому в нем вы и руль, и акселератор, и тормоз. Подбор и покупка остальных узлов, от двигателя и аккумулятора до генератора, фар и подушек безопасности, тоже за вами.
   – А кто ты? «Летящая леди» [66 - Эмблема Rolls-Royce в виде фигурки на капоте.] на капоте? Это точно не твое.
   – Дорогой Руслан Магомедович. Напоминаю, что нас, имеющих отношение к автомобилю, не двое, а трое. Для Маевского я приберег штучку из комплектации нашего автомобиля, которую вы не упомянули. Ключ зажигания. А вот что для себя, сейчас соображу… Может, это слишком заумно, но я назову это «спутниковая система контроля и блокировки». Я постараюсь ею не злоупотреблять, но и не хочу, чтобы вы переоценили мой гуманизм. Я обычная, неплохо воспитанная акула капитализма, убежденная, что обижать себя – это извращение. У вас имеется еще что-то?
   – Прошу уточнить твою позицию. Что будем делать с «социалкой»? Я правильно понимаю, что мы с ней будем расставаться?
   – Закажите консалтинговой фирме, можно – нашей «дочке» «КамФГ», провести всесторонний анализ экономики каждого объекта и подготовить предложения. Если зарабатывают себе на хлеб, пусть даже с нулевой прибылью, тогда оставляем. Если нет – продаем или передаем муниципалитету. Единственное убыточное исключение: престижно-рекламная эффективность объекта. Например, пребывание хоккейной команды в высшей лиге.
   – Это исключение снимает камень с моей души, – облегченно вздохнул Хамчиев. – Еще один вопрос. Ты в курсе, что у комбината в Москве имеется небольшое представительство. Я собирался расширить его функции и полномочия. Сделать его нашим МИДом [67 - Министерство иностранных дел.]. Соответственно, поднять статус его руководителя до вице-президента «СОЛТИТ». Если согласишься, то имеется хорошая кандидатура на этот пост – Скворцов. Он со всех сторон себя хорошо показал в битве за «пакет». Знает все московские коридоры от а до я. Профессионал, настойчивый, но не наглый. И не жадный.
   – Отличные предложения. По Скворцову – просто супер! А я ломал голову: как его достойно, но необидно отблагодарить? На следующей неделе я буду в Москве. Предлагаю составить компанию. И пригласите Скворцова вечерком отметить с нами успешное завершение акционирования комбината. Надеюсь, что мы уговорим его упасть в наши объятия и по любви, и «за материально».
   Предложение стать вице-президентом «СОЛТИТ» Скворцову огласил Хамчиев. Как всегда четко, без лишних слов. Завершил он свой монолог дипломатической процедурой – вручением документа. Только вместо верительной грамоты Скворцов получил проект контракта. Пролистывая его, он поблагодарил всех присутствующих за внимание и начал развивать тему большей надежности чиновничьей карьеры по сравнению с рисковым бизнесом. Но в этот момент его взгляд споткнулся о цифру будущей зарплаты (в скобках прописью). Он поднял глаза на Хамчиева, перевел взгляд на Скачко и тихо-тихо спросил:
   – И к этому еще бонусы?
   – Если заработаем, немалые, – подтвердил Владислав.
   Скворцов отодвинул в сторону кружку с пивом, тарелку с остатками свиной ножки «по-баварски», аккуратно положил контракт на освободившееся место и достал авторучку:
   – Где ставить автограф, пока не передумали?

   В январе девяносто пятого качество телефонной связи Нью-Йорк – Камск было гораздо лучше, чем Москва – Камск. И все же Алекс попытался решить свой деликатный вопрос, позвонив из Москвы. В глубине души он надеялся, что ему еще раз придется слетать в этот уральский город.
   Вопрос стал актуальным в первый же рабочий день нового года, после получения факса, предписывающего ему закрыть проект по Солегорску. Между делом сообщалось, что за нулевой результат по работе с акциями «СОЛТИТ» он полностью лишен годового бонуса. В уме Алекс считал хорошо. Упущенная выгода тянула тысяч на шестьдесят долларов. Понимая наивность своей конспирации, он все же позвонил госпоже Лазаренко с переговорного пункта.
   – … В свое время, Оксана Вадимовна, я убедил свое руководство удовлетворить предложение вашего делового партнера и поделить риск нашего совместного бизнеса. Но получилось, что единственным пострадавшим в этой истории оказался я. Прошу вас быть последовательными и компенсировать хотя бы часть моей потери за счет известного только нам с вами ресурса.
   – Уважаемый Алекс, могу вам пообещать только то, что передам моему партнеру ваше пожелание. Перезвоните мне завтра в десять.
   – Вот сука, – выругался Алекс, повесив трубку, – даже сумму не спросила.
   Тут же Оксана перезвонила Дьякову и предложила пообедать вместе.
   – Он нас за идиотов держит? – ответил Дьяков на просьбу Алекса. – Свою часть работы мы исполнили в полном объеме. И он это знает не только по копии экспертизы, которую я ему послал, но и по сообщениям прессы, вылившей на нашу администрацию бочку говна. С учетом этого, их гонорар – лишь скромная компенсация моего морального ущерба.
   Этот ответ мужа в несколько смягченном варианте Оксана и передала Алексу, но слова «компенсация морального ущерба» в нем присутствовали.
   Хотя сталинские и последующие пятилетние планы остались лишь в истории, Николай Петрович Атаманов по привычке зарядил подчиненных на разработку хотя бы трехлетнего плана деятельности администрации.
   По своему характеру он был не «распределителем», а «создателем» материальных благ, что не могло не отразиться на содержании этого документа. Если не размазывать ресурсы тонким слоем по всей области, а концентрированно и по уму их использовать, в течение пары лет можно было воплотить в жизнь несколько дел, за которые потом не только не пришлось бы краснеть, но и имелось бы полное основание похвастаться.
   Состояние дорожного фонда позволяло довести асфальтовые дороги от Камска до всех без исключения районных центров области. В федеральном Министерстве финансов он выбил деньги, необходимые для завершения уже в текущем году долгостроя – автодорожного моста через Каму. Восемь промышленных компаний согласились разместить свои производства в бывших шахтерских поселках, жители которых неожиданно и не из учебника политэкономии капитализма узнали, что такое безработица. Еще одну хорошую идею подкинули Атаманову депутаты нефтяники и лесопереработчики. Они предложили купить «в складчину» с бюджетом двести автомобилей скорой помощи для отдаленных районов области.
   Во время недельного новогоднего отпуска Николай Петрович поделился задумками со своим неофициальным и независимым экспертом.
   Выслушав, Брюллов озвучил свое коронное «Бэмс!».
   – Мало того, что проекты актуальные, так еще и особо привлекательна возможность пощупать их руками через год-два, а не в туманном будущем. Только вы не скромничайте. Оформите их честь по чести, как «Губернаторские программы». Рекламируйте, публично контролируйте исполнение.
   Хотя официально первых лиц российских регионов еще называли «главами администраций», широкая публика уже давно называла их более коротким и привычным титулом «губернатор».
   По старой привычке не тянуть одеяло на себя Атаманов выбрал нейтральное название: «Областные программы развития». Сразу же после отпуска он предложил Скачко «не столько одобрить, сколько подставить под них депутатское плечо». Получив согласие ЗеЭс, очередную оперативку с заместителями он посвятил обсуждению проекта Программ, заявив, что их реализации он будет уделять свое основное внимание.
   – При этом бесперебойное текущее ведение областного хозяйства, уважаемые «боевые соратники», в полном объеме возлагаю на вас. В соответствии с должностными обязанностями каждого.
   Так к Дьякову вернулось кураторство высокой политики, от которой любой власти никуда не деться.
   На областном уровне «политика» сводилась к трем позициям: организации выборных кампаний, подбору кадров областной администрации и глав районов, наведению мостов с местными «федералами», и прежде всего с людьми в погонах.
   Это поручение шефа оказалось для Дьякова хорошим сигналом. Особенно после прокола с экспертизой «СОЛТИТ». Означало оно пусть и не полное, но прощение.
   Но не только. Если пару месяцев назад выполнение Дьяковым трех политических функций было лишь ответственным поручением губернатора, то сейчас оно превращалось в мощное средство приближения его к давней и заветной цели: «Никого впереди». На просторах Прикамья имелось лишь одно кресло, вид из которого не заслонялся чужой спиной. Называлось оно «губернаторское». Было очевидно, что следующий его обладатель будет не назначаться, а выбираться. Из коридоров президентской администрации уже не раз доносилось: до выборов остается всего-то двадцать два месяца.

Дьяков, Дьякова, Морозовский. Март 1995

   Обновленное распределение обязанностей закрепило за Дьяковым еще один пакет: финансово-экономические контакты с федеральным правительством и его министерствами. В курс дела он вошел быстро, мосты с нужными людьми навел без проблем, недаром недоброжелатели с завистью называли его «обаяшка». Теперь ему стали понятны причины былого авторитета Брюллова у представителей крупного камского бизнеса. Когда добрый десяток заместителей министров знает тебя в лицо и позволяет обращаться на «ты», появляется возможность решать в Москве такие задачки, на которые в родной деревне ответов не существует.
   Правда, для их решения приходилось часто, не менее чем два раза в месяц, летать в столицу. С учетом ранних утренних и поздних вечерних рейсов, «задержек по метеоусловиям» и московских пробок, это снижало тонус.
   В пионерском детстве Дьяков с полгода походил в юных мичуринцах и на всю оставшуюся жизнь взял на вооружение девиз знаменитого селекционера: «Мы не должны ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Следуя мичуринскому учению, он за три месяца заставил руководство камского аэропорта привести в божеский вид «депутатский зал» и добился, чтобы на два московских рейса поставили «борта» с «бизнес-классом».
   Накануне пятидесятилетия Победы Дьяков первым рейсом летел в столицу, чтобы решить вопросы по созданию в областном центре филиала казначейства и помочь камским машиностроителям вытрясти из Газпрома новые заказы на газоперекачивающие станции.
   Уже на подъезде к аэропорту фары его «Волги» уперлись в стену тумана.
   – Идиот, поленился заранее узнать о задержке рейса, – самокритично упрекнул себя Дьяков.
   Опасение подтвердилось. Регистрация, которой положено было завершаться, еще не начиналась, что означало как минимум час бездарно потерянного времени. Впрочем, одиночество ему не грозило. Из человек пятнадцати, сидевших в «депутатском зале», не менее десяти он знал в лицо. Более того, двое из них, устроившиеся за столиком под старомодным фикусом, подпадали под формулировку «до боли знакомые». Ими были его бывшая супруга Варя и Фима Морозовский.
   Дьяков беспомощно окинул взглядом помещение: пройти мимо, не заметив их, было невозможно. Пришлось изображать радость по случаю неожиданной встречи.
   С Варей он поддерживал преимущественно телефонные контакты, не выходя за пределы одной-единственной «детской» темы. С Морозовским в тонкой прослойке камской элиты разминуться было невозможно. Но их короткие диалоги при встречах на различных совещаниях и светских мероприятиях полностью повторяли дежурные любезности, которыми Дьяков обменивался с соседом по лестничной площадке, изредка по вечерам встречаясь у мусоропровода.
   – Мне рассказывали, что ты становишься телевизионным магнатом и уже шагнул за пределы области? – спросил Дьяков бывшего напарника по Бирже.
   – Не совсем точно. Я не «становлюсь», а уже им стал. И шагнул за пределы не только области, но и государственной границы. Для начала Харьков, Алма-Аты и, естественно, историческая родина, – он сделал паузу. – Ты не о том подумал. Не Тель-Авив, а Приднестровье. В России, кроме Камска, города среднего достатка: Тюмень, Тагил, Курган, Ижевск, Ульяновск и Киров. В прошлом году попробовал сориентировать свою российскую телевизионную сеть на обслуживание выборов. Коммерческий результат получился потрясающий. Готовлюсь к девяносто шестому – урожайному: выборы президента, губернаторов, мэров городов. Поверь, бабло будет литься ручьем, только подставляй канистры. Зато зарубежные каналы у меня вне политики. Качественное развлечение. Без халтуры. Уровня НТВ.
   – А мне дети не сказали, что ты их навестишь, – без особой теплоты повернулся Дьяков к Варе.
   – Она прилетела не к ребятам, – ответил за Варю Морозовский. – Васильевна у меня главный консультант по выборным делам. Пока внештатный, но, может, уговорю в вице-президенты.
   – Фима, ты же окунулся в совсем незнакомую для себя прорубь, а так бодро плывешь. Сам фишки придумываешь?
   – Что ты, начальник. Как говорил сначала товарищ Сталин и, чуть позднее, НОД-4 Атаманов: «Кадры решают все!». Надо их любить, но не баловать. И ты в дамках. Помнишь, ты мне рассказал, как на бюро райкома вы сняли с работы парнишку, директора ресторана, за объявление: «По четвергам у нас нет мяса, но есть живая музыка!». Я его разыскал и пригласил к себе на завод заместителем начальника цеха питания. Потом к нам на банкеты весь город за месяц в очередь записывался. А сейчас он у меня на ура курирует всю «развлекаловку».
   Их разговор прервал подошедший стройный, среднего роста и возраста пилот.
   – Ефим Маркович, туман рассеивается. Через тридцать минут обещают выпустить.
   – Мы, Толя, в трехминутной готовности, только просигналь.
   – Мне сказали, что московский борт еще не прибыл, – удивился Дьяков.
   – Правильно сказали, всезнающий ты наш! Но мы на чартере. Варя прилетела на нем вечером из Внуково. Вместе с ней проинспектируем Тюмень и Курган, побеседуем о перспективах с омским начальством. Оттуда она рейсовым самолетом направится в Москву, а я еще загляну в Алма-Аты и в Ташкент. Узбеки тоже заинтересовались нашим форматом.
   – Растешь, – то ли одобрительно, то ли с укором зафиксировал Дьяков. – Вспомнил я наш давний разговор с твоим мудрым батей, царство ему небесное. Про то, что вредно зарываться. Если канистра, которую ты под водопад бабок готовишь, окажется полной до краев, что ты с ними делать будешь?
   – Саша, не поверишь, но случись эта беда, как ей противостоять, я прикинул. Стану продюсером фильма. Даже сценарий присмотрел и режиссера из молодых. Занятие это дорогостоящее, шансов отбить потраченные миллионы в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят. Но ты не дашь соврать, что Фима всегда любил жить красиво.
   Морозовский встал, пожал Дьякову руку…
   Самолет Як-40 VIP с двумя пассажирами на борту набрал высоту и взял курс на Курган. Морозовский отложил газету на столик, разделяющий его и Дьякову.
   – Варя, до меня только сейчас дошло, что в нашем недолгом, но насыщенном разговоре ты не вставила даже слова.
   – Зачем? На вопрос, заданный мне, ты ответил исчерпывающе.
   – Можешь эту реплику проигнорировать, но мне показалось, что Сашка разбудил в тебе обиду.
   – Ты ошибаешься, Фима. Я ни о чем не жалею, ни на что не обижаюсь. Недавно довелось спросить бывшего члена Политбюро, а теперь советника президента банка средней величины: как вы себя чувствуете в этой совсем другой жизни?
   Он не раздумывая ответил: нормально. И добавил: та жизнь осталась так далеко, что мне кажется, будто я о ней слышал от кого-то другого или видел по телевизору. Так и у меня. Детская влюбленность, счастливая взаимность… И медленное угасание пламени. Саня способный, деятельный человек, но он не напарник, не соавтор. Ему нужны не соратники, а обслуга. Сначала это меня огорчало, потом злило. А сейчас мне его просто жаль. Помнишь, в конце семидесятых, когда у нас дома вы втроем валяли дурака, я Саню и Юру Брюллова называла «Карцев и Ильченко». А «Жванецким» был ты. В вашем трио он блистал как никогда. Сначала Дьяков отошел от Юры, потом от тебя. Он по-прежнему хороший исполнитель, но со старым репертуаром и без свежего режиссерского глаза.
   – Еще один бестактный вопрос. А твой нынешний Климов разве не такой?
   – Нет. Мы познакомились, когда я уже что-то стоила как специалист. К тому же он долго ходил в холостяках, и нянька, вытирающая сопли, не его идеал.

   В эти же минуты к динамику в «депутатском зале» вернулся дар речи, и приятный женский голос пригласил пассажиров, вылетающих в Москву, на выход.
   Обычно, направляясь в командировку, Дьяков не позволял себе спиртного. Но на этот раз, когда официантка предложила виски, не отказался. Чем-то надо было унять раздражение, вызванное пижонством Морозовского. Его телеканалами, фильмами и особенно персональным самолетом. На фоне его вальяжности он показался себе каким-то пришибленным, погруженным в суету и в мелочовку. Вспомнилось название фильма Говорухина пятилетней давности: «Так жить нельзя».
   «Так больше жить нельзя!» – приказал себе Дьяков и по-водочному, одним глотком, опорожнил сосуд.
   Командировочное двоеборье, включающее в себя хождение в качестве просителя по столичным кабинетам и многокилометровый автопробег по московским пробкам, как ни странно, улучшило настроение Дьякова. Прямо из Домодедово, где его встретила «Волга» московского представителя областной администрации, он направился в Газпром, где вопрос решился почти без его участия. Камские создатели ракетных и авиационных двигателей за считанные годы не просто освоили производство газоперекачивающих станций, но уже завоевали у капризного и богатого заказчика репутацию надежнейшего партнера. Появление в только построенном «газовом» дворце на улице Наметкина первого вице-губернатора имело такой же эффект, как подача соуса «ткемали» к уже отлично приготовленному шашлыку. Вкус улучшает, но можно обойтись и без него.
   От газовиков Дьяков поехал в гостиницу. Быстро получив номер и приняв душ, он уже пешком направился на Старую площадь. В администрации президента Дьяков нанес визиты вежливости и почтения четырем заместителям начальников управлений. Процедуру бескорыстного, без конкретных просьб, посещения «полезных людей» он называл «подзарядкой резервных аккумуляторов».
   Там же пообедав, он прошел метров триста и оказался на Ильинке, в Министерстве финансов. Повезло и здесь. Обойдя с полдюжины высоких и не очень кабинетов, к концу рабочего дня Дьяков порешал не эпохальные, но чувствительные для области вопросы получения очередной порции «живых денег» на здания казначейства и таможни, на вторую очередь моста через Каму и на реструктуризацию угольного бассейна.
   Учитывая, что его рабочий день по московскому времени начался в четыре утра, он решил по-быстрому перекусить в буфете гостиницы и лечь спать пораньше.
   На этот раз и буфет не подвел. Пиво было свежее, а жареные сосиски с капустой вполне могли конкурировать с мюнхенскими, опробованными в прошлогодней командировке.
   – У вас местечко свободное? – раздался низкий мужской голос. – Мне больше нравится столик у окна, да девочка за ним явно клиента отлавливает. Боюсь, не удержусь от соблазна, но после такого суматошного дня уроню репутацию славных бойцов сталинского Урала.
   Дьяков «на автомате» кивнул и только после этого поднял глаза на разговорчивого земляка. Несколько секунд он всматривался в него, прежде чем произнес:
   – Глыба, ты?
   Крупногабаритный мужчина поставил поднос на стол, присел на стул и расправил могучие плечи.
   – Деловой? Не может быть!
   Они обнялись.
   Глыбой футболисты сборной университета называли своего центрального защитника. Почти тридцать лет назад он уже весил более восьмидесяти килограмм и при этом обладал способностью вовремя скалой встать на пути вражеского нападающего, вступившего на территорию штрафной площадки.
   Диплом юриста он получил через два года после Дьякова и по заявке железнодорожников был распределен в Челябинск. С тех пор следы его потерялись.
   Сейчас Глыба предстал перед своим бывшим капитаном команды в респектабельном виде. В свои пятьдесят был он в самом соку. Привес килограммов в пятнадцать при его росте лишь добавлял солидности, но не портил товарного вида.
   – Отчитывайся, чем занимался три десятка лет, а потом уж я исповедуюсь.
   Глыба, не отвечая, стал загибать пальцы – толком считать в уме он так и не научился.
   – Двадцать восемь лет не виделись, Санька. А как вчера расстались. В Челябинск меня сманили играть в «Локомотиве». Чемпионат СССР, вторая группа, основной состав. Числился юристом в управлении дороги. Три года пинал, а на четвертый меня усыновила Вика, моя нынешняя и единственная супруга.
   – Почему «усыновила»?
   – Она старше меня на пять лет. Умнее, грамотнее и опытнее процентов на полсотни. От политграмоты и юриспруденции до искусства любви. По крайней мере, на момент нашего знакомства. Был я тогда таким же юристом, как медведь гитаристом. Да и в общении с девчонками зажат до безобразия. И это при повышенном спросе. Она адвокат. И меня развернула в ту же сторону. Я хотел по уголовным делам, но она как чувствовала, что через двадцать лет самой прибыльной будет хозяйственная стезя.
   – Как ты красиво говорить научился, паршивец! – восхищенно произнес Дьяков. – «Юриспруденция», «повышенный спрос», «стезя»…
   – Растем, не стоим на месте, – довольно ухмыльнулся Глыба. – Когда начались кооперативы, приватизация, акционирование, я почувствовал, что это мое. И клиент это распознал. Пришлось даже организовать свою контору. Сейчас в ней шесть адвокатов, еще четыре – аппарат. И небольшая, но постоянная очередь жаждущих моей защиты. А исповедоваться передо мной, Санек, тебе потребуется лишь по «закрытой» тематике. Марина – руководитель твоего аппарата, начиная еще с райисполкома, моя родная сестра. Так что в общих чертах я осведомлен о твоих достижениях.
   – Как я понял, жизнь удалась?
   – С женой живем дружно, сын уже взрослый, радует. А с бизнесом все относительно. Если бы, получая свой троечный диплом, я услышал, что такого добьюсь, прыгнул бы от радости выше верхней штанги. И сейчас не жалуюсь, но и восклицательных знаков не ставлю. Посмотришь на некоторых, закладывают пируэты, которые я даже придумать не могу, не то что исполнить. Вот мелкая зависть и просачивается, снижает самооценку. Совсем недавно защищал я одного клиента от подобных птиц высокого полета. Чином они чуть ниже тебя: руководители нашего челябинского областного фонда имущества. Но какой размах! От имени государства восемьдесят с лишним предприятий нагнули, чтобы те вложили в непонятную структуру по пятнадцать-двадцать процентов пакетов акций. Туда же добавили собственной властью по десять процентов из госпакета. По балансовой оценке акций набралось на семьсот лимонов рубликов, а их реальная цена, я в этом разбираюсь, не менее сотни миллионов баксов. Через год они же эту структуру приватизировали и стали ее владельцами.
   – И вряд ли они на этом успокоились, – попытался угадать Дьяков.
   – Уважаю, зришь ты в самый корень. Дальше эти ребятки придумали мутный аукцион по продаже пакета акций знаменитой «Магнитки», о котором никто не знал. Естественно, сами и выиграли. Купили пакет за триста миллионов рублей и тут же перепродали за три с лишним миллиарда. Не слабо? Но, опять же, смотрю я на их рисковую игру, наблюдаю, как в геометрической прогрессии увеличиваются не только нули на их банковских счетах, но и враги, и зависть моя испаряется, а уважение к себе возрастает. Запомни для интереса известную по урокам литературы фамилию – Головлев. Если его застрелят или взорвут, ну нисколечко не удивлюсь.
   Глыба со смаком запил свой монолог пивом и завершил его вопросом:
   – А ты доволен своим положением? Ты же «бугор» – первый вице-губернатор.
   Дьяков засмеялся:
   – Поверь, та же самая история. У меня к тебе, Глыба, наивный вопрос. Ты же этих, отчаянных, похоже, неплохо знаешь. Почему нельзя крутить эти пируэты в меру? Не три, а всего один, но спать спокойно. Неужели обязательно «все или ничего».
   – Если бы ты, Деловой, придумал, как эту меру определить, да еще свято соблюдать, то Нобелевскую премию мира за прошлый год не сообразили бы на троих два еврея и один палестинец [68 - В 1994 году Нобелевскую премию «За усилия по достижению мира на Ближнем Востоке» получили Ш. Перес, И. Рабин и Я. Арафат.]. Ее обладателем стала бы гордость русского народа – Санек Дьяков.

Атаманов, Дьяков, Скачко. Апрель 1995

   Депутат ЗеЭс, он же – глава Северо-Етыжского поселения Фаиз Хузин, с детства любил и умел решать задачки. Хотя попадались и те, что оказывались ему не по зубам. Две из них были связаны с его родным селом.
   Архивисты областного центра, уважаемые профессора, филологи педагогического института, еще более уважаемые местные аксакалы так и не смогли ему подсказать, какая из национальностей преобладает во вверенном ему поселке – татары или башкиры. На глазах Хузина почти полсотни лет состав населения почти не менялся, а две национальности перетекали из одной в другую. Чья-то выгода или нужда за этим скрывалась, но Фаиз так ее и не вычислил.
   Безответным оставался еще один вопрос: почему в далеком 1928 году какой-то мудак провел административную границу между Уральской областью и Башкирской республикой не по речушке или оврагу, не в чистом поле, не по околице села Етыж, а по самой его средине. По этой причине в СССР появилось два Етыжа – Северный и Южный, в каждом из которых были свои сельсовет, участковый, школа и медпункт.
   До девяносто четвертого года это раздвоение мало кого волновало. Зато весной, накануне выборов в ЗС, из-за этой самой границы по самолюбию Фаиза был нанесен тяжкий удар. На его встрече с избирателями завуч местной школы и, по совместительству, его дядя сказал:
   – Я, Фаиз, за тебя проголосую, как за хорошего человека. А начальник ты плохой. Если бы ты был хорошим начальником, то платили бы мы за свет, водопровод и за билеты на автобус меньше, чем «южные».
   Тем же вечером Хузин совершил визит на сопредельную территорию. Бухгалтер сельсовета – родная сестра Фаиза, пояснила причину этого явления. Башкирия в федеральный бюджет отчисляла не половину всех налогов, как в Камской области, а лишь четверть. За счет разницы можно было дотировать не только «коммуналку», но и сельское хозяйство. Привалило братьям по крови это счастье полтора года назад, но как и почему, сестра была не в курсе.
   Став депутатом, Хузин напросился с разговором на эту тему к председателю ЗеЭс. Владислав Борисович тут же позвонил начальнику финансового управления и спросил: так ли обстоит дело, и в каких масштабах? Оказалось, что это продолжение опасной игры Ельцина с регионами под названием: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить» [69 - Слова, сказанные главой Верховного Совета РСФСР Борисом Ельциным 6 августа 1990 года.]. Под это дело президент в прошлом году подписал указ о налоговых льготах нескольким республикам. В том числе Башкортостану. Москва по всем понятным причинам указ не рекламировала.
   Спикер Скачко, еще будучи Поршнем, обожая порядок и справедливость, агрессивно воспринимал любые попытки въехать в земной рай за его счет.
   – Николай Петрович, у вас есть желание, чтобы наши земляки называли Атаманова и Скачко плохими начальниками? – спросил он губернатора при первом же удобном случае.
   Губернатор такого желания не проявил и полюбопытствовал, чем вызван столь коварный вопрос. Выслушав ответ, он поручил Дьякову изучить вопрос от и до и подготовить свои предложения.
   Через три недели Дьяков представил справку. Отчетность подтверждала солидные налоговые поблажки республикам, а неофициальная информация – все возрастающее недовольство жителей пограничных районов области собственным руководством. За что его любить, если оно неспособно отстаивать местные интересы. Областные юристы единодушно утверждали, что указ противоречит положению Конституции, провозгласившей равенство всех без исключения субъектов Федерации.
   Совпало, что в те же дни по инициативе руководителя президентской администрации Сергея Филатова был разработан «Договор об общественном согласии». Договор призывал к цивилизованным методам разрешения споров, в том числе между федеральной и региональной властью. На подписание Договора пригласили губернатора и спикера.
   – Николай Петрович, думаю, что подписание – самое подходящее место, где нам следует «чирикнуть», – предложил Скачко.
   – По большому демократическому счету ты прав. И тебе, дважды избранному, это позволительно. А для меня, чиновника, назначенного президентом, это грубое нарушение субординации. Все же я восемнадцать лет прослужил в военизированном железнодорожном ведомстве, где дисциплина – это святое. Я постараюсь предварительно переговорить с Филатовым, а там решим.
   С Филатовым губернатора так и не соединили, но его заместитель настоятельно пообещал взять вопрос «на карандаш» и попросил Атаманова «не портить праздник». В мае Атаманов и Скачко подписали Договор в общей массовке и без самодеятельности.
   Девяносто четвертый год плавно перешел в девяносто пятый, областные финансисты приступили к разработке бюджета на следующий год и запросили у своих федеральных коллег контрольные цифры, в том числе и по налогам. Цифры пришли. Процент отчислений в федеральный бюджет не уменьшился, а увеличился. Но беда не приходит одна: Министерство финансов задолжало области двухмесячную сумму назначенных ей субвенций. Все это гарантировало усиление напряженности при дележе бюджета на ЗеЭс. Особенно у городов-доноров, с которых и до этого сдирали последнюю шкуру.
   Скачко снова отправился к губернатору.
   – Николай Петрович, надо бунтовать. Лечь костьми, но показать, что мы не забитые «шестерки».
   – Владислав Борисович, давай просчитаем ходы, чтобы не прослыть пустозвонами. Если нам скажут «нет», чем ответим?
   – У меня есть идея. Публично отзовем наши подписи под Договором. Между нами, документик хлипкий, ни к чему не обязывающий. Да и сроком всего на два года. Центр, конечно, свое «фи» нашему поведению выскажет, но к стенке не поставят. А вот больше отмахиваться от нас, как от мелких мух, путать Камскую область с Костромской не будут.
   – Как ты технологически этот демарш представляешь?
   – Первым делом договариваемся с нашими депутатами о поддержке. Чтобы они нас за копейку после всего не сдали. Потом официально обращаемся в Согласительную комиссию с претензией. Если процесс пойдет, ветер нам в паруса. Если через месяц не ответят, отзываем подписи. Такого аттракциона давно никто не устраивал. Убежден, что визга и писка будет немало, но что-то в деньгах мы обязательно урвем. Хотя в карьерном плане шанс спалиться имеется.
   – В чем-то мне твоя авантюра нравится. Давай размышлять на эту тему с холодной головой. Я тебя понимаю. Более того, поведение балаболок из президентской администрации воспринимаю как оскорбление области и себя лично. Поэтому играть по мелочи в «договоры» не желаю. Реально вижу два варианта. Или, не получив ответа, я с еще более громким шумом подаю в отставку. Девяносто процентов, что до выборов в качестве «исполняющего обязанности губернатора» будет назначен Дьяков. Или ЗеЭс в твоем лице отзывает подпись. Я делаю морду топором и изображаю нейтралитет. Хитрость это детская, но формально неуязвимая. Обсуди со своими ребятами, что лучше. Как решите, так и исполню. Если я не кокетничаю сам перед собой, мне первый вариант нравится больше. На безбедную старость я себе заработал, да и сын-бизнесмен в обиду не даст.
   Депутатских «ребят» Скачко собрал всего восемь. Но эта восьмерка плюс он, девятый, гарантированно обеспечивала получение тридцати двух депутатских голосов при любом голосовании. Если бы лет пять назад потребовалось назвать их сообщество одним словом, вне конкуренции прозвучало бы «авторитеты». Но в девяносто пятом этот респектабельный термин уже был передан в лизинг бандитам.
   Чтобы определиться, хватило пятидесяти минут. Скачко подошел к окну. Областная администрация располагалась в здании напротив. На третьем этаже в кабинете Атаманова свет горел. Можно звонить.
   – Слушаю тебя, Владислав Борисович, – раздалось в трубке.
   – Не знаю, огорчу или порадую, но ваша жертва не принята. Если интересуют подробности, зайду.
   – Даже просто по-обывательски любопытно. А исходя из жизненной стратегии – необходимо.
   Через шесть минут Владислав вошел в кабинет губернатора.
   – Вся стенограмма уместилась на одной страничке, – предупредил Скачко, извлекая из внутреннего кармана пиджака измятый листок. – Высказались все. Восемь речей уложились в три формулировки. По одной на вас, на Дьякова и на меня. Их авторов, Николай Петрович, позвольте не разглашать.
   «Коллективный протест более болезненный для „них“ и более защищенный для нас. Мы как партизаны, которых всех не перестреляешь. А Петрович не успеет открыть рот, как его мигом пережуют и выплюнут».
   «Раньше вместо снятого Атаманова прислали бы из ЦК своего, варяга. Сейчас это не в моде, назначат кого-то из местных. После ухода Брюллова в Москве знают только Дьякова. С ним депутатам не сработаться. Он по делу и без дела будет всех – и „белых“, и „красных“ – ломать под себя».
   «Когда первый шум утихнет, начнут разбираться. С председателем – прежде всего. Будут и обольщать, и пугать, чтобы мы его сдали. Особенно уязвимы те, кто в бизнесе. Неуверенным в себе предлагаю уйти. Мы это воспримем с пониманием. Зато будем знать, что тот, кто останется, будет с нами до конца. Если таких окажется мало, то „пьянка-гулянка“ отменяется».
   Кстати, никто не ушел.
   – В последнем монологе узнаю хриплый бас Федотыча. Угадал?
   Владислав, ничего не говоря, улыбнулся.
   Договорились, что в ближайший вторник Скачко назначит внеплановое закрытое пленарное заседание ЗеЭс. В среду утром он проинформирует руководство администрации о решении, принятом депутатами. Сразу после этого президенту будет отправлено открытое письмо, а в час дня на пресс-конференции в ЗеЭс оно будет оглашено и прокомментировано.
   Попутно согласовали официальную формулировку позиции администрации по отношению к демаршу парламента: «Приняли к сведению». Если журналисты, как выразился Атаманов, «полезут в душу», будет обнародована неофициальная, личная позиция губернатора: с содержанием протеста согласен, но его форму – отзыв подписи – как назначенец президента считаю для себя неприемлемой.
   Пресс-конференция, как и следовало ожидать, затянулась. Сенсации заранее не планировалось, поэтому несколько СМИ прислали в ЗеЭс корреспондентов из «второго состава». Теперь они названивали в свои редакции с просьбой подсказать «актуальные вопросы». Мэтр телерепортажа с федерального РТР еще с советских времен на «всякие там брифинги» оператора за собой не таскал. Докладчик на трибуне – не рычащий экскаватор в открытом разрезе, обойдемся и фотографиями собственной съемки. Сейчас, пока срочно вызванная камера была в пути, он тянул время, поочередно вытягивая из Скачко и из Лунина совсем не интересные широкой публике подробности о структуре комитетов ЗеЭс.
   Вспыхнул последний «блиц», и председатель со своим верным заместителем спустились в зал. Совсем юная корреспондентка гламурного еженедельника уже вдогонку окликнула Лунина:
   – Максим Федотович, вы как-то говорили, что без повода «не употребляете». Сегодня есть повод?
   – Какой там повод! Сегодня необходимость.
   – А под какой тост?
   Федотыч остановился, притормозив спикера.
   – Владислав Борисович, предлагаю позаимствовать незабвенный тост тружеников советской торговли: «За то, чтобы у нас все было, но нам за это ничего не было!».
   В коридоре их ожидал Дьяков.
   – Губернатор поручил мне поддержать вас в обороне, когда Москва опомнится и воздаст должное за проявленную депутатскую лихость. Пригласишь обсудить детали?
   – Александр Игоревич, вы всегда желанный гость.
   – Я, наверное, не потребуюсь? – деликатно спросил Федотыч шефа.
   – Пока нет. Действуйте по своему графику.

   – Влад, ты не заигрался? – резко со старта взял Дьяков. – Я понимаю, что тебе потерять председательское кресло, что мне проиграть десятку долларов в казино. Шефу остался год до пенсии, и он тоже может позволить себе благородный экстрим перед начальством. А ты не подумал, что за компанию с ним пометут и всех заместителей, включая твоего покорного слугу? У тебя чувство командного зачета присутствует? Тебя не учили, что прежде чем идти на обострение, присмотрись: где имеется закругление? Мы одни, что ли, обижены налогами? Четыре пятых регионов в той же позе, и ничего: крутятся, решают вопросы, где и с кем надо. Своего ума не хватает, спроси.
   – Александр Игоревич, вы ничего не перепутали? Три дня назад мой ровесник и одноклассник стал дедом. А вы меня, словно сопливого пацана, призываете не писать мимо унитаза. Да, я вам многим обязан. Но согласитесь, за учебу и внимание я всегда без задержек и с процентами платил по счетам. Это по форме. По содержанию. «Выигрывают нахальные, а не послушные!». Вам напомнить, от кого я впервые услышал эти слова? Тем более что мы в этом эпизоде не столько нахальные, сколько дотошные. Карьерный риск в нашей акции имеется, но рискующий, отмечая победу, пьет шампанское, а трус от безнадеги – горькую. Я знаю, что вы не трус, просто эта игра не ваша. Но если победим мы, в первом ряду героев точно окажетесь вы. На этом предлагаю прекратить обмен упреками и вместе подумать, как лучше выполнить поручение губернатора и во всеоружии встретить контратаку противника.
   В этот момент, пожалуй, впервые в жизни, Дьяков испытал чувство, радующее преподавателя и огорчающее чиновника: своего давнего подопечного он слушал, непроизвольно глядя снизу вверх.

   «ПЛАНАМ ПАРТИИ – СЛАВНЫЕ ДЕЛА!». Этот лозунг, облюбованный таежными мухами, висел в красном уголке забайкальской железнодорожной станции, много лет назад отправившей техника-лейтенанта Атаманова в его Большую жизнь. Камский губернатор вспомнил о лозунге через два часа после пресс-конференции.
   План Скачко начал превращаться в славные дела в форме раздраженного звонка Филатова. Интеллигентный глава президентской администрации вслух материться не мог по определению, но даже искаженный звук телефона правительственной связи отчетливо передал нецензурный крик его души.
   – Что за комедию вы там устроили с отзывом подписи?
   – Сергей Александрович, почему вы об этом спрашиваете меня? – почти чистосердечно удивился Атаманов. – У Скачко на столе такой же телефонный аппарат с государственным гербом.
   – Только не стройте из себя невинность! – еще с большим темпераментом откликнулся Филатов. – Я прекрасно понимаю природу депутатского популизма и уверен, что такой опытный политик, как вы, мог остановить эту глупость.
   – Когда будете разговаривать с нашим спикером, Сергей Александрович, учтите, что ваши прямые подчиненные грубо спровоцировали эту акцию протеста. И все их действия запротоколированы до последней запятой.
   – Я понял, Николай Петрович, что вы с депутатами заодно. Перед тем как буду звонить Скачко, один вопрос. Вы и дальше намерены раскручивать маховик скандала, играя на руку политическим врагам Бориса Николаевича [70 - Президента Ельцина.], или между нами возможен конструктивный разговор?
   – Ручаюсь за себя и за Скачко, что второе. Степень конструктивности прямо пропорциональна сумме денежных знаков. Для начала неплохо бы нам получить должок по субвенциям. Сумму с точностью до рубля знают в федеральном Министерстве финансов. Но если они забыли, мы можем напомнить.
   Видимо, Филатов, прежде чем позвонить Скачко, поговорил с министром финансов. Его заместитель позвонил Атаманову уже через четырнадцать минут. Друг друга они знали, даже на каком-то приеме оказались рядом за одним столом.
   – Николай Петрович, обращаюсь по поручению министра. Озадачь своего финансиста, пусть со мной сверит наши долги и согласует график их погашения. Врать не буду, сразу все не получите, но за два месяца рассчитаемся полностью. Между нами. То, что вы наехали на льготы одним за счет других, мой респект. Начальству я это сказать не решусь, но тебе обязан.
   В разговоре со Скачко Филатов подтвердил информацию о готовности погасить долги.
   Согласно теории, утверждающей, что жизнь катится по непрерывной черно-белой «зебре», не заставили себя ждать и темные полосы. Тут же руководитель президентской администрации предупредил, что разбираться с межбюджетными проблемами он командирует в Камск ответственных работников двух управлений. «Региональной политики», он сделал многозначительную паузу, и «Контрольного».
   Три приехавших контролера копали старательно, особенно персонально под Скачко. Проверили, сохранил ли он контроль над «КамФГ», за чей счет оплатил банкет в честь своего дня рождения, и даже пытались обнаружить что-то темное в истории с продажей его медиахолдинга Морозовскому. Ясно было, что не обошлось без наводки кого-то из местных, но очень мелких, толком не знавших, как делаются Большие дела.
   Бесполезно. Владислав Скачко свято соблюдал наказ отца: без особой надобности не конфликтовать с законом, но если без этого не обойтись, тщательно убирать за собой. Если короче, не оставлять следов.
   Смешнее действовало трио из управления региональной политики. Нет, начали они правильно. Судя по всему, их задачей было найти среди депутатов тех, кто недоволен спикером, объединить их и пугнуть выскочку. А если повезет, той лишить должности.
   Кто в первую очередь должен быть недовольным Скачко? Проигравший ему претендент. Проигравших было двое. Наиболее солидный из них – Зотов. Выяснили, что пост вильвенского главы он покинул, а кто его хорошо пристроил в Камске, не вычислили. И при первой же попытке назначить его врагом спикера нарвались на скандал. Дело дошло до прессы. Пришлось тему мщения закрыть и вести уже дельные разговоры о путях урегулирования непростой проблемы налоговых льгот.
   Кончилось все для московских ревизоров «пшиком». Атаманову «поставили на вид» за нецелевое использование областного бюджета, что на деле означало регулярное предоставление ракетной дивизии краткосрочных кредитов на офицерское денежное довольствие, задержанное Министерством обороны. До Скачко так и не дотянулись. Из этого наказания родилось поощрение. Министр обороны Грачев, узнав от комдива ракетчиков о наезде на камского губернатора, немедленно наградил его по-мужски: именным пистолетом ПМ.
   Не ошибся Влад и в том, кто больше всех выиграет. Через полтора месяца, в день, когда все долги федерального бюджета перед областью были погашены, Атаманов оказался в командировке. Неудивительно, что обильные пиаровские дивиденды с этой рискованной акции почти полностью достались Дьякову, объявившему на брифинге: «Нам все же удалось решить эту проблему».

Атаманов, Дьяков, Скачко, Хамчиев. Июль, август 1995

   Настроение у губернатора Атаманова было замечательное. Не каждому удается быть творцом, увидеть и услышать, что плоды его мыслей и трудов приятны сотням, а то и тысячам людей.
   Когда он был НОД-4 и мэром Камска, такое случалось не так уж и редко. Строительство нового здания вокзала далекой тупиковой станции или нового микрорайона на месте снесенных, еще довоенных бараков. Закладка нового городского сквера, открытие маршрута троллейбуса в спальном районе…
   В нынешние переломные годы, обобщенной характеристикой которых является нищая казна, подобные подарки себе и другим почти не перепадали. Сегодня было приятное исключение. Вместе со Скачко на центральной площади Вильвенска он вручил шестьдесят три новых автомобиля скорой помощи представителям семи северных районов. Светлая голова, начальник областного управления здравоохранения, под новые транспортные возможности реорганизовал сеть лечебных учреждений этих районов и поклялся (правда, после третьей рюмки), что теперь за час медики пробьются в любую глушь.
   За купленные «санитарки» и умение показать товар лицом губернатор сдержанно похвалил себя: «Можешь, когда хочешь!»
   Спикер Скачко тоже был доволен, что принял приглашение губернатора «разрезать ленточку». Владислав не только вручал ключи водителям, но не удержался и тут же, на площади, ювелирно исполнил «змейку» на новенькой уазовской «буханке» с красным крестом.
   После теплого общения с главами районов, приехавшими на праздник, губернатор и спикер решили возвращаться в Камск в одной машине. Не использовать эту возможность для неспешной душевной беседы было бы смертным грехом.
   Атаманов начал разговор с темы «взаимного доверия и требовательности».
   – После депутатской дури, царившей в областном Совете, в ЗеЭс я себя чувствую, как в «Долине нарзанов».
   – Не понял? – насторожился Скачко.
   – Будучи еще НОД-4, отдыхали мы с женой в Кисловодске в железнодорожной здравнице под таким названием. Там диета, режим, вежливый персонал, минеральные и солнечные ванны. Но случалось и промывание желудка.
   – Последнее интригует.
   – Поясняю. Мне с вами, депутатами этого созыва, работается хорошо, но бывает, что твои ребята, вместо того чтобы мирно договориться, сотрясают воздух и размахивают кулаками. Не все, естественно, но пяток буйных имеется. Я понимаю, что спикер для них не начальник, но вижу, что к твоему мнению они прислушиваются. Поэтому прошу, подумай, как использовать их кипучую энергию в мирных целях.
   – Войдите в наше положение, Николай Петрович. Подчеркиваю, не в «их», а в «наше». В депутаты на этот раз пробился народ неравнодушный. В суровой борьбе. Каждый ценит, что выбрали его, а не тех, кто остался за дверью. И хочется депутату доказать избирателям, что они не ошиблись в нем – человеке умелом и полезном. Как это сделать? Работа ваших подчиненных из исполнительной власти на виду у всех. Возьмем сегодняшний эпизод. Вы придумали способ одновременно закупить сотни скорых. Ваш медик организовал под это пять новых фельдшерских пунктов, и уже сегодня первые экипажи поехали во тьму-таракань на вызовы. Уже сегодня они кого-то спасут. Пресса, не избалованная хорошими новостями, без насилия и подкупа это опишет и покажет. Народ увидит и скажет: молодцы наши губернатор, мэр, главный медик.
   – И правильно скажет, – дополнил Атаманов. – Чего здесь недостает?
   – Депутата! Человеку, который голосует, неизвестно, чем он там занимается. Поэтому возникает у нас проблема: чем хорошим депутату отчитаться? Как попасть в кадр положительным героем? Если грубо говорить, мы над вами – исполнительной властью – что-то вроде надзирателя. Умный человек понимает: если в заведении все идет штатно, надзирателя и его подопечных не слышно, значит, надзиратель молодец. Не очень умному этого мало. Ему подавай надзирательский крик и свист кнута. Давайте вместе думать, как этот кипиш поубавить.
   – Можно конкретнее?
   – Когда вы вносили в ЗеЭс «Губернаторские программы», то попросили депутатов «подставить плечо». Мы это поняли примитивно: проголосовать, одобрить финансирование. Думаю, надо сделать следующий шаг. Пусть и депутаты инициируют программы и подпрограммы, гласно курируют их исполнение и имеют за это свою порцию аплодисментов, а если получится сбой, то и позора. Тогда крика точно поубавится.
   – А что? Первое впечатление от твоего предложения хорошее. Давай завтра на свежую голову посидим со специалистами, подумаем, как это все организовать. Добавим еще пару-тройку программ: резонансных, с быстрым результатом, подъемных по бюджету. Прикинем, в каком качестве задействовать в этом деле депутатов, чтобы помогали, а не путались под ногами…
   Одним днем не обошлось. Через две недели группа из шести депутатов официально обратилась к губернатору с предложением включить в перечень областных программ на девяносто шестой год строительство лесных дорог (с долевым участием бизнеса), организацию четырех зональных аграрных холдингов (производство – переработка – оптовая торговля) и развитие сельских библиотек. В тот же день на подпись губернатору был представлен проект распоряжения о создании рабочей группы по реализации депутатского предложения, сопредседателями которой назначались Атаманов и Скачко. В перечне «согласовано» первым стоял автограф спикера.
   Атаманов нажал кнопку на переговорном устройстве с надписью СКАЧКО.
   – Владислав Борисович, докладываю: распоряжение о совместной рабочей группе я подписываю. Надеюсь, что надзиратель правильно оценит поведение надзираемого.
   Ужин дома Атаманов получил не сразу.
   – Пока я накрою стол, набери Вячеслава Вячеславовича, – распорядилась Нина Дмитриевна, – он тебе уже дважды звонил.
   Вячеслав Вячеславович весной этого года отметил свое шестидесяти пятилетие. Три года назад он покинул пост заместителя министра, но по просьбе шефа остался его советником.
   – Коля, – раздался в трубке знакомый, только чуть подсевший, голос старшего товарища. – Мы с Глафирой летом девяносто третьего с большим удовольствием гостили у тебя в «Усть-Суже». Она не испортилась, по-прежнему «оазис капитализма»?
   Название «Усть-Сужа» носил построенный недалеко от Камска еще в послевоенные, сороковые годы бальнеологический курорт. Много лет его возглавлял Крутов – хороший врач и, главное, хваткий мужик, вовремя почувствовавший преимущества рыночной экономики. Еще в перестроечные годы, когда многие санатории и дома отдыха пришли в упадок, он сделал из своего курорта конфетку, за что Атаманов как-то назвал его «оазисом капитализма среди обломков социализма».
   – Наоборот, цветет и пахнет!
   – Тогда у меня к тебе просьба. Министерство в сентябре проводит совещание по приватизации железнодорожного транспорта. На три дня, человек сто пятьдесят участников. Планировали сделать это на базе нашего кисловодского санатория, но с учетом чеченской проблемы решили от Кавказа отказаться. Прокачай, сможет ли «Усть-Сужа» нас принять? Я понимаю, что осталось всего ничего, но мы клиенты щедрые, чаевыми не обидим.
   – Если Крутов не уехал, через десять минут дам ответ. Но в любом случае перезвоню.
   Повезло и на этот раз. Крутов оказался дома, а на днях на курорте был сдан новый корпус, путевки в который еще не успели распродать.

   Еженедельный отчет своему куратору-первому вице-губернатору Дьякову, начальник Камского областного Госкомимущества завершил вопросом:
   – Александр Игоревич, истекло шесть месяцев с момента подписания Хамчиевым инвестиционного договора по «СОЛТИТ». Будем мониторить исполнение или отложим до конца года?
   – Сколько они обещали затратить на модернизацию?
   – На сегодня – шестьдесят миллионов. Еще столько же в следующем году.
   – Учитывая родственное отношение спикера к «СОЛТИТ», пока запроси только справку об исполнении. Дальше посмотрим.
   Оставшись в одиночестве, Дьяков прикрыл глаза и задумался.
   Под аккомпанемент рэпа «Так жить нельзя» резко взвивался в небо чартерный ЯК-40 Морозовского; делили три миллиарда ушлые челябинские чиновники «третьего ряда»; жадно оглядывался по сторонам: «чего еще прикупить?» крутой спикер Влад…
   Словно алкоголику, жаждущему утренней опохмелки, ему захотелось, как в молодости, на скорости пройти от центра поля до штрафной площадки. Резкими, рискованными финтами уложить на газон всю эту шушеру, оставить ее за спиной и легонько, издевательски закатить мяч в угол чужих ворот.
   Что, слабо? Вот перед тобой поле, вот тебе и ворота.
   «СОЛТИТ», о котором напомнил начальник областного ГКИ, был самым «вкусным» объектом акционирования из тех, чье экономическое здоровье сегодня определяло не московское, а местное руководство. А если говорить прямо, лично он – Александр Дьяков.
   При бардаке, который творился кругом, он спокойно мог позволить себе «забыть» должок Скачко и его подельников. И так же, без избыточной суеты, заставить его уже завтра достать из заначки несколько десятков миллионов «зеленых».
   Влад – парень не промах. Он должен соображать, что в период «большого хапка» «короткие деньги» многократно выгоднее «длинных». Зачем тратить шестьдесят миллионов на рискованное светлое, но очень далекое будущее под названием «модернизация»? Выгоднее отстегнуть «кому надо» десятую часть за «потерю памяти», вложив оставшиеся пятьдесят четыре в скупку реального, уже упакованного товара.
   Если я сделаю такое предложение Владу, что он предпримет?
   Приказать «забудь бесплатно» – ему не по зубам. Побежать к прокурору или к чекистам? На это он не пойдет. Понимает, что они и на него много чего смогут накопать.
   Скажет про себя: «Какая же сволочь этот Дьяков!». И, пожалуй, все. А мы за пять-шесть миллионов этот несправедливый упрек как-нибудь переживем.
   Вопрос в том, стоит ли поделиться этим замыслом с Оксаной?
   Сюрприз хорош, если он на сто процентов приятный. А здесь все может быть.
   Оксана сначала попыталась мужа отговорить: нам с тобой на двоих и того, что подкопили, еще на полсотни лет жизни хватит. Зачем подставляться?
   – Оксан, разве я из-за денег? Деньги не главное. Главное – кураж и ошарашенные физиономии некоторых наших «друзей». Хотя даже половины запрошенной суммы хватит на уютное гнездышко в теплой приморской стране с понятным нам языком. В Болгарии или в Югославии. В Крыму, кстати, тоже климат неплохой.
   После этого аргумента Дьяков позвонил спикеру и предложил потолковать.
   Дьяков встретил Владислава в неформальном режиме, но сдержанно. Без объятий, но на «ты». Демонстративно щелкнул тумблером неброского приборчика на столике с телефонами:
   – Никогда не знаешь, сколько и где «жучков» понатыкают.
   Начал разговор Дьяков с намека, что условия предстоящей игры диктует он. И без всяких «вокруг да около» изложил ситуацию: тебе нужно вкладываться. Или крупно, в модернизацию. Или скромно, в добрые отношения. Названа была и цена доброты. Шесть миллионов в твердой валюте.
   – Если это тебе представляется чрезмерным, разговора между нами не было. Крохоборством в мои годы заниматься унизительно. Предвижу твой вопрос: как я дошел до жизни такой? Отвечаю. Дошел не сразу, а лишь тогда, когда понял, что шагаю не в ногу с «героями нашего времени», которые удачно совмещают служение отечеству с прибыльным бизнесом. Ты среди них далеко не первый, но наиболее знакомый.
   Когда Маевский докладывал Владиславу о подготовке документов к инвестиционному конкурсу, он подобных предложений о любви на взаимовыгодной основе не исключил. Вместе они даже попробовали угадать, от кого они могут появиться. О многолетнем своем наставнике в этой роли он не подумал.
   Последние годы Скачко сам чаще бывал в роли «серого волка», а не съедобного «козленочка». Уверенный, если не наглый тон Дьякова не то чтобы его обезоружил, но в ступор ввел.
   – Арифметика у вас увлекательная, Александр Игоревич. Потратить шесть вместо шестидесяти на одно и то же очень даже соблазнительно. Но эту задачку только вычитанием и делением не решить. Боюсь, что придется осиливать хитрости теории вероятностей и, не дай Бог, ошибок.
   – Жаль, такие хитрости не по моим зубам. Скажи, любопытства ради, что кроме суммы тебя еще смущает?
   – Многое. Как осуществить ваше предложение, если даже мне оно понравится? Вы, надеюсь, знаете, что финансами «СОЛТИТ» теперь полностью распоряжается Хамчиев под контролем Маевского. Вам очень надо, чтобы целесообразность оплаты вашей услуги мы обсуждали коллегиально? Теоретически можно заплатить за корпоративную выгоду и из собственного кармана. Но, к своему стыду, к такой многомиллионной жертве я морально не готов. Смущает меня и надежность предполагаемого контракта. Если завтра вас заберут в столицу на повышение, цена наших неформальных договоренностей сразу обнулится. Имеются и чисто технические, но тоже непростые вопросы. Как я передам вам согласованную сумму? Банковские операции оставляют хорошо заметный и долго сохраняющийся след. Если наличными, то даже солидный чемодан вмещает не более двух с половиной миллионов «зеленых». Я таких денег никогда в руках не держал и не собираюсь. Да и вы за ними не с авоськой придете, и не в дачном чулане будете хранить.
   – Давай, Влад, согласно аппаратной мудрости, будем бороться с неприятностями по мере их поступления. Для начала прими решение. Неделю я могу подождать.
   – Думаю, что определюсь быстрее.

   На пересказ Маевскому и Хамчиеву диалога с первым вице-губернатором Владиславу Скачко потребовалось около часа. Маевский изредка задавал уточняющие вопросы:
   – А в этом месте он был суров или добродушен? Точно так и сказал: «нужно вкладываться в модернизацию или в добрые отношения»?
   Хамчиев, подобно генералиссимусу Сталину, только без курительной трубки, прохаживался по ковру своего персонального гостиничного люкса и слушал его не прерывая.
   – А вы, голубчики, похоже, разволновались? – довольно ехидно спросил он после армейской концовки: «Доклад окончен». – С чего бы это? Ну, зарвался этот хрен с горы, потерял нюх, чему я очень удивлен. Раньше за ним такого не замечалось. Нам от этого какой урон?
   – Прежде всего, противно, – первым, хотя и с задержкой, ответил Скачко. – Я сам далеко не ангел, но слушая его, испытал смесь удивления и брезгливости. Выдать такое после двух десятков лет наших почти семейных отношений! Да и шесть миллионов нам не Дедушка Мороз под елку положил. За эти «зелененькие» побегать и попотеть пришлось.
   – Давай, Влад, без эмоций, – вступил в разговор Маевский. – Может быть, нам самим выгодно откупиться за «шестерку» и не тратить по чужой указке шестьдесят. А на сэкономленное можно прикупить, например, торговую недвижимость в центре Камска. Она всегда будет в цене.
   – Вот со всем этим, почтенные боссы, давайте разберемся, – наконец-то подал голос Хамчиев. – Какие миллионы? Кому? За что? Мы планировали покупать магазины в Камске? Я этого не помню. Кольцераскатный стан – да. Строительство гарнисажных печей – в первую очередь. Во все это мы не шестьдесят, а сто двадцать миллионов с превеликим удовольствием вложим. Без всяких руководящих указаний. Если на эти объекты предложат льготный кредит, дать откат у меня рука не дрогнет. За год или полтора все отобьем. А магазины и офисы в центре и на окраинах пусть Дьяков и его шестерки сами себе засунут сам знаешь куда. Ребята, вы всерьез от этих хотелок расстроились? Нас покупкой новой техники пугать – все равно что бабу сами знаете чем. Не обижайтесь, головы у вас светлые, но руки за заводскую трубу не держались. И это пока чувствуется.
   Скачко ошарашенно смотрел на Хамчиева. Постепенно до него дошел смысл сказанного, и он нехорошо улыбнулся.
   – Шесть лимонов Александр Игоревич захотел… – произнес он с интонацией графа Монте-Кристо.

Атаманов, Скачко. Сентябрь 1995

   В том, что природа в Прикамье – показушница, Атаманов убедился еще в молодые годы. Когда в область приезжали высокие гости, она старалась показать товар лицом: солнышком подсветить свою красоту, свежим снежком припорошить неряшливость человеческих деяний. Так произошло и на этот раз. Чаще всего во вторую половину августа купальный сезон на Каме заканчивался, а по утрам на дачных грядках можно было обнаружить матовый налет инея. Но в этом году, видимо, в честь федерального совещания железнодорожников, даже в начале сентября природа выдала кондиционную золотую осень, о которой сообщила местная метеослужба: «Температура воздуха +23, воды +21, ветер южный, слабый, осадков не ожидается». В такую погоду даже мудреные разговоры воспринимаются без мучительного умственного напряжения, а спиртное идет так, что только подливай. А что подливать и чем закусывать, у железнодорожников с большими звездами на погонах или в петлицах находилось во все времена.
   Совещание было посвящено грядущим революционным переменам – приватизации и акционированию отрасли, полтора века олицетворявшей государственные мощь, точность и порядок. Главным лицом Высокого Собрания был первый заместитель министра путей сообщения Аксененко. Губернатор Атаманов, отдавая дань традиции, намеревался от имени хозяев поприветствовать гостей, до первого перерыва послушать доклады и тихо, по-английски, исчезнуть, чтобы вернуться к своим разнообразным обязанностям. Но обнаружив еще в кулуарах более десятка старых сослуживцев со всей страны, приказал сопровождавшему его помощнику отменить все намеченное.
   В президиуме Атаманов сидел рядом с заместителем министра. Выяснилось, что Аксененко заприметил его еще в семьдесят пятом, когда он выступал на всесоюзном слете начальников станций.
   – А я, каюсь, вас не припоминаю, – повинился Атаманов.
   – Ничего удивительного. К этому времени вы сколько лет уже были НОД?
   Атаманов на пару секунд задумался, вспоминая и производя нехитрый подсчет.
   – Десяток.
   – Аксакал, передовик! А я лишь второй год на Восточно-Сибирской дороге.
   В перерыве, обмениваясь с Аксененко впечатлениями о прозвучавших выступлениях, губернатор посетовал:
   – То, что наметили начать масштабное реформирование через пару лет, а всерьез готовитесь уже сейчас, это хорошо. Но что меня встревожило. За три рыночных года в других отраслях накопился колоссальный, не только положительный, но и отрицательный опыт. О нем сегодня никто и не вспомнил. Или собираетесь шагать по тем же граблям?
   – Интересно, какие «грабли» вы считаете наиболее травмоопасными?
   – Недостаточная антимонопольная и антикриминальная профилактика. Раз. Вряд ли обоснованный отказ от перекрестного субсидирования. Два.
   – Последнее не совсем понял, Николай Петрович.
   – Мелкий, но типичный пример. Был у нас в городе двухзальный кинотеатр. Большой зал – «кассовые фильмы», малый – ретро, научно-популярные, элитарные. Малый жил за счет большого. Перед приватизацией трудовой коллектив из шести человек рассорился. Приватизировались отдельно. Через полгода малый перешел на развлекаловку. Не спасло. Помещение продали, новые хозяева торгуют трусами. А город потерял очажок культуры, уникальных специалистов, киноархив. Сейчас готов дотировать, но уже поздно. С нашей епархией аналогии не улавливаете?
   – Еще как улавливаю. У меня просьба, поделитесь этими соображениями с трибуны.
   – Тогда не взыщите за погрешности экспромта.
   – Я с интересом и удовольствием услышал здесь предложения, о которых лет пять назад побоялся даже думать, – продолжал Атаманов через полчаса уже с трибуны. – Поднять руку на отделения дороги! Оптимизировать налоги через изменение структуры депо! Да мы слов таких не знали: «оптимизация налогов». Но не упрекнуть вас, коллеги и соратники, тоже не могу. Спрашиваю вас: какова сегодня репутация завершающейся и, бесспорно, необходимой приватизации? Какие эпитеты ее более всего сопровождают? Правильно подсказываете: «грабительская», «бандитская». За что ее так? За то, что в спешке, по незнанию или из корысти, не предусмотрели системы ее защиты от криминала всех мастей. От коррупции и рейдерства до примитивного бандитизма. Вы уверены, что все это не повторится в нашей, железнодорожной епархии? Хотя считаю, что на этот раз время на профилактику имеется.
   Атаманов специально выдержал паузу, чтобы проверить, как реагирует зал. Стояла мертвая тишина, значит, зацепило!
   – В нашей отрасли есть много того, что является естественной монополией, однако имеются и организации, которым здоровее жить в условиях конкуренции. Но сегодня в выступлениях всех стригли под одну гребенку. Не подкладывайте под себя эту мину. Я чувствую в зале всеобщее негативное отношение к методу «перекрестного субсидирования». Не промахнитесь, друзья мои. Ваши работники тоже ездят на электричках. Кое-где это единственный вид транспорта. Без перекрестного субсидирования вы пригородное сообщение погубите. И пока последнее, но очень важное. Когда всеми нами почитаемый Вячеслав Вячеславович попросил меня срочно (я это подчеркиваю!) пристроить ваше совещание в этом «оазисе капитализма», хозяин «Усть-Сужи» господин Крутов сначала сказал, что за месяц это сделать невозможно. Но узнав, что все вы очень высокое начальство, поставил условие.
   Атаманов снова обратился к своим старым друзьям-коллегам.
   – Угадайте, какое?
   Кто-то из второго ряда выдвинул версию:
   – За двойную оплату.
   – Нет. И не за солярку и даже не медицинское оборудование. Он потребовал, чтобы оба дня заседания завершались до половины пятого, и чтобы все гости до ужина прошли через лечебные процедуры курорта. Бесплатно. Отчего такая щедрость? Это не щедрость, а окупаемые рекламные расходы. Он прикинул: если начальнику дороги понравится, он прикажет бонусные путевки для своих сотрудников покупать именно у Крутова. Это называется «рыночное мышление». Наше поколение железнодорожников привыкло, что мы являемся распределителями дефицита. От билетов в СВ до товарного порожняка. Реформировать отрасль должны люди, об этом забывшие, настроенные пролезть в щель, но перехватить заказ на транспортировку у конкурентов: автотранспортников, речников или авиаторов. Без этого нам всем труба.
   Вечером перед «товарищеским ужином», пока участники совещания мужественно проходили через грязевые ванны, «душ Шарко» и прочие телесные испытания, губернатор и заместитель министра прогуливались под огромными соснами, высаженными вдоль набережной еще во время строительства курорта.
   – Николай Петрович, – продолжил разговор Аксененко. – Можно деликатный вопрос? Насколько я понимаю, у вас через год выборы. Пойдете?
   – Поработать бы еще хотелось. Первые всходы собственного посева уже проклюнулись, желательно довести их до товарной кондиции. Но без выборов. В самом начале девяностых они мне даже нравились: наивные, искренние. А теперь в них много бизнеса, технологий и даже подлости. За гривенник обгадят с ног до головы и не по делу. С другой стороны, мне до пенсии еще пятилетку трубить, и добровольно отдавать контроллер локомотива в чужие руки как-то не по душе…
   – А если бы вам предложили контроллер не менее достойного локомотива, чем Камская область? Например, заместителя министра МПС «по рынку».
   Без всяких выборов. Вы – редкий сплав железнодорожника и политика высокого уровня, чувствующего новую экономику. Свободно в ней дышите, а не приспосабливаетесь, через себя не переступаете.
   – Это предложение?
   – Пока намек, «над чем подумать».

   Еще будучи Поршнем, Влад Скачко с почтением относился к категории сограждан, которых в их пацанской компании называли «классный старик». Тогда, году в семидесятом, этого звания они удостаивали седых фронтовиков с рядами орденских колодок на штатских пиджаках. «Классные» перешагнули черту между зрелостью и старостью, потеряли «легкость хода», их уже чуть пригнули к земле время и суровая жизнь. Но все это компенсировалось стойкостью и дипломом житейской мудрости, полученным в Университете проб и ошибок. Позднее категорию «классных» пополнили бывшие пушкари, строители, нефтяники. Командуя автосервисом, Влад помогал им не в порядке исполнения постановлений и указов, а из естественной человеческой симпатии.
   Последние годы он не упускал возможности пообщаться с еще одной разновидностью «классных стариков» – бывшими руководителями города и области. В их рассказах обязательно присутствовала «Москва» в лице ЦК, правительства, Госплана или министерства. «Москва» назначала и снимала, награждала и «делала втык», давала или зажимала деньги и материальные блага.
   Удивительно, но пробыв почти полтора года вторым лицом области, Скачко почти не почувствовал на своем плече, тем более на шее, той крепкой хватки «руки Москвы», которую вспоминали его предшественники. За все это время телефон правительственной связи, стоящий на его столе, ни разу нервно не вздрогнул от сурового московского звонка. Если дотационные регионы зависели от Министерства финансов, вымаливали финансовый прикорм, то Камская область жила по принципу «пьем на свои». Даже инциденте отзывом подписи из-под «Договора о согласии» не нарушил этой закономерности.
   И вдруг Москва вспомнила о своем заблудшем сыне. Письмо из аппарата Государственной Думы извещало, что с 18 по 22 сентября в Москве на базе Академии народного хозяйства при правительстве (АНХ) состоится семинар-совещание руководителей представительных органов субъектов Российской Федерации.
   Академия была создана еще по инициативе Косыгина для шлифовки мастерства советского директорского корпуса. Видимо, не случайно три академии построили недалеко друг от друга в конце проспекта Вернадского: хозяйственную, партийную (при ЦК КПСС) и Генерального штаба. Все они были предназначены для профессиональной элиты. В них все было по высшему разряду: преподаватели, библиотеки, учебные корпуса, гостиницы, столовые, не уступающие ресторанам, спортивные залы и даже служба быта. Высокопоставленный слушатель, не покидая территорию академии, мог месяцами грызть гранит науки и передовой практики, не отвлекаясь на мелочи быта.
   С университетских времен Владиславу не приходилось сидеть за партой. А врожденная любознательность, оказывается, никуда не делась. На семинаре ее было кому удовлетворить. Занятия проводили как ученые, так и практики высокого ранга: председатели Государственной Думы и Совета Федерации, руководитель администрации президента, заместители премьера, министры.
   Форма занятий была почти домашней: лекции, плавно переходящие в беседу. Беседу доверительную, почти «на равных». Острые вопросы приветствовались. Глупые и даже наивные наказывались юмором, и не всегда добрым. Согласно принципу: «Каков вопрос – таков ответ».
   На первых занятиях Скачко солировать не решался: среди семидесяти слушателей с депутатскими значками на лацканах пиджаков было много солидных лиц и особенно фигур. До сих пор где-то в глубине души он сомневался, что уже дозрел до областного спикера. Подозревал, что добился желаемого не столько знаниями и опытом, сколько ловкостью. Но очутившись в аудитории с коллегами из других областей и республик и послушав их, успокоился. Народ в своем большинстве оказался толковый, крепкий, но интеллектом не подавлял.
   Скачко оказался одним из немногих в этой аудитории «человеком-оркестром». Право на столь лестное звание давали опыт депутатской работы в вольнолюбивом перестроечном Совете; немалый успех, добытый в бизнесе; знание до тонкостей закулисья российской приватизации. В отличие от большинства сотоварищей, он имел довольно четкое представление о демократии. Благодаря беседам с Брюлловым и Валдисом, зарубежными партнерами по бизнесу и собственной наблюдательности, он воспринимал демократию не негативно «по-зюгановски» [71 - Геннадий Зюганов – лидер российских коммунистов в 90-е годы.] и не идеализированно, а вполне реалистично. С ее лицевой и тыльной сторонами.
   Этот багаж позволял ему задавать вопросы и даже отпускать реплики на темы необоснованности некоторых налоговых преференций, вседозволенности Газпрома и унизительного положения антимонопольного комитета, потенциальной опасности залоговых аукционов.
   Уже на третий день Скачко почувствовал, что вошел в десятку, а может, и в тройку неформальных лидеров спикерского сообщества. Челябинский и волгоградский коллеги даже выдвинули его в сопредседатели Совета региональных законодателей. Хватило ума притормозить и взять самоотвод в пользу хабаровского председателя – энергичного и толкового отставного офицера.
   Впрочем, на авторитет, вернее, на популярность Владислава сработал еще один фактор. Большинство из парламентариев не прельстилось соблазнами вечерней и ночной жизни столицы. После занятий они не покидали гостеприимный комплекс АНХ, пользуясь редкой возможностью без вечной гонки поговорить друг с другом. Беседа начиналась в столовой и потом плавно перетекала в холлы и в номера гостиницы. Гастрономическое сопровождение обмена опытом оплачивалось в складчину, но по российской традиции, когда разговор удавался, в самый неподходящий момент заканчивалась выпивка. В этой ситуации Скачко непреклонно брал штурвал на себя. Он доставал мобильник и, не позднее чем через четверть часа, его помощник, занимавший отдельный номер в той же гостинице, восстанавливал баланс духовного и материального.
   Вернувшись в Камск, Владислав достал из кейса конверт с четырьмя десятками визитных карточек. Содержание девяти из них он, не откладывая, переписал в личную записную книжку.

Атаманов, Дьяков. Ноябрь, декабрь 1995

   Новый офис московского представительства «СОЛТИТ» Хамчиев обещал посетить сразу после ноябрьских праздников. Прежде чем показать его исполнительному директору, глава представительства Леонид Скворцов лично и дотошно проинспектировал все триста двадцать квадратных метров, арендованных солегорцами в престижном «хаммеровском» Центре международной торговли на Краснопресненской набережной. Сопровождал его управляющий делами представительства. Три месяца назад он покинул дипломатическую службу. Сейчас, храня верность Его Величеству Протоколу, он шел на полшага позади своего шефа, записывая в блокнотик его замечания и пожелания. В тот момент, когда они проходили мимо приемной Скворцова, из дверей выглянула референт:
   – Леонид Васильевич, извините. Третий раз звонит Дубов из Boeing. Что-то ему передать?
   – Давайте прервемся на пару минут, – предложил Скворцов экс-дипломату.
   – Господин Скворцов! – раздался в трубке знакомый голос. – Позывные Алекс Дубофф не вызывают у вас отрицательных эмоций?
   – Слушаю вас, Алекс, – аккуратно ушел от ответа Скворцов.
   – Случайно, но с удовольствием узнал о вашем новом месте работы и подумал, что мы можем быть полезны друг другу и новым работодателям. Притом без ущерба для нашей деловой репутации. Меня пригласил к себе Boeing. Они задумали в России масштабный проект. Корпоративный научно-технический центр по разработке новейших материалов и технологий. В том числе по титановым сплавам. Шеф проекта мистер Чандлер посетит Москву через две недели. Не смогли бы вы поспособствовать его встрече с господами Маевским и Хамчиевым и принять участие в подготовке к переговорам?
   – Меня завтра же выгонят, если я проигнорирую интерес Boeing. Но формальности прежде всего. Жду официального обращения руководства. Сразу после этого мы приступим к делу.
   Алекс не блефовал. Полномочия его были удостоверены факсом из Чикаго, в Москве проект всерьез рассматривался на правительственном уровне. Сотрудничество с «СОЛТИТ» в проекте было отнесено к числу важнейших.
   Когда старые знакомые встретились для обсуждения технических вопросов, выяснилось, что американцы прилетят на собственном самолете. Скворцов предложил:
   – А если мы их примем в Солегорске? Полтора часа лета до Камска, сразу пересадка на вертолет, и через сорок минут они на месте.
   – Это было бы блестяще, – откликнулся Алекс.
   Последовали звонки Маевскому и, после его согласия, – в Солегорск Хамчиеву.
   – Я двумя руками «за». Но поставьте условие: как минимум два часа программы визита выделяются на дегустацию шашлыка моего собственного приготовления. Наконец-то я смогу «боингам» ответить гостеприимством.
   Результатами встречи на комбинате высокие договаривающиеся стороны остались довольны. Полтора часа ушло на осмотр цехов. Еще столько же – на выяснение взаимных интересов. Для совместной проработки выбрали четыре темы. По итогам встречи подписали «Протокол о намерениях». Правда, после этого в графике произошел сбой: вылет из Солегорска дважды откладывался. Сначала мистер Чандлер учился произносить без акцента вопрос гамлетовского масштаба: «Ты меня уважаешь?». Потом он с этим же вопросом настойчиво обращался к каждому из участников застолья.
   Только в девять вечера вертолет оторвался от земли, покинув осиротевшего Хамчиева.
   Полет от Камска до Москвы гости дружно проспали. Лишь Алекс и Скворцов, перейдя на «ты», больше для порядка, потягивали виски и ностальгически вспоминали свои сложные отношения в битве за пакет акций «СОЛТИТ».
   Прощаясь во Внуково, Чандлер при всех приобнял Алекса:
   – I thank for excellent work!
   Из аэропорта в город Алекс пригласил Скворцова поехать вместе.
   – Моя квартира и офис находятся почти рядом с вашим домом. Грех не воспользоваться возможностью не только продолжить нашу приятную беседу, но и похвастаться московской обителью Boeing.
   Через полчаса Алекс уже демонстрировал гостю офисные новинки: компактную кофемашину, совмещенные сканер и принтер, телефон спутниковой связи…
   Выпив на посошок, коллеги стали прощаться. И тут Алекс то ли неожиданно вспомнил, то ли изобразил неожиданность воспоминания еще об одном деле. Из сейфа им был извлечен большой серый незапечатанный конверт. Приоткрыв, он передал его Скворцову со словами:
   – Дважды хотел это выбросить, но в последний момент останавливался. Это моя, можно сказать, переписка с четой Дьяков – Лазаренко. Не исключаю, что вашей команде еще придется иметь с ними дело. Если не пригодится, выбросишь сам.
   Приехав домой в полночь, Скворцов достал содержимое конверта, просмотрел по диагонали, затем, уже внимательно, прошелся по второму разу. В пакете оказались отчет Дьякова по экспертизе «СОЛТИТ», банковские документы и финальное обращение Алекса к супругам.
   С нетерпением дождавшись, когда на Урале начнется рабочий день, Скворцов позвонил Маевскому:
   – Мне в руки попал материал, который может очень огорчить одного камского руководящего товарища, который пытался отдать любимую игрушку нашего джигита чужому дяде.
   – Вот это подарок. Ты не представляешь, как твоя находка может пригодиться. Сегодня вечерним рейсом вылетай к нам. Я договорюсь со спикером, чтобы он нас завтра принял.

   Месяц назад губернатор Атаманов пропустил мимо ушей ни к чему не обязывающий вопрос Аксененко о его отношении к смене места работы. Но когда та же тема прозвучала из уст Вячеслава Вячеславовича, он напрягся.
   Старший товарищ позвонил, чтобы поздравить его и Нину с праздниками. Но между делом добавил:
   – Министр ухватился за подсказку Аксененко назначить тебя заместителем по рыночному реформированию. Предложение он тебе сделает после подготовки кадровиками штатного расписания по новому направлению. Не уговариваю, но полагаю, что на этом месте ты будешь и державе полезен, и себя не обидишь.
   Что сказать? В идее Аксененко было немало привлекательного. Дело интересное, он в нем разбирается. Должность престижная и влиятельная. Чуть ниже, чем сейчас, но без всяких выборов и, опять же, географически поближе к детям, обосновавшимся в столице. Смущало одно: переходя в министерство, он как бы дезертировал из Камска.
   Поэтому, когда раздался, что скрывать, желанный звонок министра и последовало предложение. Атаманов ответил уклончиво:
   – Да, эта работа мне интересна не менее, чем губернаторская. Но губернатором меня назначил президент, и мой самовольный уход может быть воспринят как бегство с корабля…
   Все что угодно, но звонка от Ельцина по этому поводу Атаманов не ожидал.
   – Николай Петрович, мне Фадеев [72 - Г. Фадеев – министр путей сообщения РФ в 1992–1996 гг.] задал непростую задачку. Вы мне нужны и в Камске, и для реформирования МПС. В Камске, если говорить по-волейбольному, скамейка запасных длинная. А в МПС даже на площадке игрока не хватает. Поэтому прошу вас принять предложение железнодорожников.
   Дальше пошло-поехало.
   Кадровик президентской администрации Владимир Токарев не стал проявлять барства и вызывать в Москву. Сам прилетел в Камск с проектом Указа «Об освобождении… в связи с переходом на другую работу» и с табличкой потенциальных сменщиков Атаманова в количестве трех человек: Брюллов, Дьяков, Скачко.
   Предварительно Токарев два часа колдовал над списком вместе с представителем президента Дерягиным. Ближе к вечеру оба они нанесли визит губернатору.
   – Николай Петрович, без вашего мнения нам не обойтись, – не очень тонко польстил Токарев. – Кого вы видите в наследниках?
   Атаманов бегло прошелся взглядом по колонке «достоинства», более внимательно посмотрел «недостатки» и отложил листок в сторону.
   – Брюллов всем хорош, но от наших дел он отошел и возвращаться не собирается. Дьяков самый опытный. С его заслугой в борьбе с октябрьским путчем вы переборщили, но президентский референдум, правильно, вытянул он. И то, что порой его заносит, святая истина. Скачко растет не по дням, а по часам, но я до сих пор так и не понял: скороспелость – это достоинство фрукта или его недостаток? Две рекомендации могу дать: уберите из списка Брюллова и вставьте вместо него тебя, Борис Сергеевич. Твое сочетание «плюсов» и «минусов» как минимум не уступает любому из претендентов.
   – Мы это знаем, Николай Петрович, – согласился Токарев. – Но все они «калифы на час», вернее, на год. Уже летом начнется выборная кампания. А «демократ» Дерягин, как и вы, на выборы идти не желает.
   – Но ткнуть в кого-то пальцем, – продолжил Атаманов, – и уверенно сказать, чтобы назначили именно его, у меня рука не поднимается. Хотя… Если опираться не на аргументы, а на интуицию, то мои симпатии на стороне Скачко.
   Спустя неделю Атаманову последовало приглашение на встречу с министром. Беседа продолжалась почти два часа. Николай Петрович обратил внимание, что когда в дверях появился помощник Фадеева и, прервав разговор, напомнил шефу, что через тридцать минут его ждут в Белом доме, министр недовольно поморщился. Впрочем, возможно, его огорчила не прерванная беседа, а предстоящая встреча?
   В последний день ноября одновременно появились два указа президента и одно распоряжение правительства. Указами был освобожден от должности камского губернатора Атаманов, а Дьяков был назначен «исполняющим обязанности». В соответствии с распоряжением, Атаманов стал заместителем министра МПС.
   В Камске эти рокировки прошли без радости, но и без слез. Новый губернатор был из старой команды, знали его хорошо, да и он знал всех. Поэтому революций и больших кадровых перестановок не ожидалось.
   Официальную инаугурацию Москва рекомендовала не устраивать, сославшись на приставку «и. о.». Рекомендация обрадовала Полуянова, ответственного за протокольные и смежные с ними хлопотные и дорогостоящие мероприятия, но слегка огорчила супругу нового губернатора Оксану Вадимовну. Купленное по этому поводу праздничное платье, подчеркивающее ее хорошо сохранившуюся фигуру, она смогла продемонстрировать лишь ста пятидесяти гостям, приглашенным на прием.
   Там же заместитель начальника управления президентской администрации зачитал Указ, после чего Атаманов пожелал преемнику успехов, завершив свою краткую речь по-военному: «Караул сдал!».
   На этом официоз перешел в форму банкета.
   Первый, не очень оригинальный тост произнес московский гость:
   – За нового губернатора!
   Стакан Дьякова коснулся бокала Оксаны и, подмигнув, он шепнул:
   – Никого впереди!
   Атаманов пожелал своему преемнику и возглавляемой им области успехов. Они чокнулись, дружески обнялись. Уже закусывая, Атаманов негромко сказал Дьякову:
   – По себе знаю, приходя на новое место, всегда чешутся руки изменить полученное наследство, «приспособить его под свою руку». Отнесись бережно к моим «Губернаторским программам». Они и тебе пойдут на пользу.
   – Обязуюсь! – улыбнулся Дьяков.
   Всплеск радости от трудно покоренной губернаторской вершины быстро остался позади, растворился в новых планах и заботах. Дьяков был ключевым игроком команды бывшего губернатора. Изнутри он отчетливо видел не только ее достоинства, но и недостатки. Теперь ему предстояло достоинства закрепить себе на пользу, недостатки вытравить ядохимикатами, чтобы не прорастали. Сложность инвентаризации полученного наследства слегка напрягала. Не хотелось бы сгоряча уничтожить пока невзрачные ростки успеха, вырастив себе на беду красивый, но вредный сорняк.
   В 8.30 по камскому времени, когда самолет, в котором дремал Атаманов, подлетал к Домодедово, Дьяков подошел теперь уже к своей губернаторской приемной. Полуянов, как всегда, не подвел: табличка на двери была без раздражающего глаз «и. о.».
   Начиналась повседневная текучка, в струйках которой порой проблескивали пусть и не золотые, но приятные рыбки.
   Начальник управления МВД лично вручил положенное губернатору табельное оружие – пистолет ПСМ.
   Полуянов поинтересовался: будет ли он жить в губернаторской, бывшей обкомовской, резиденции?
   Резиденция укрылась в сосновом бору за городом. В ней были три небольших корпуса: гостиница для высоких гостей с банкетным залом, губернаторский особняк, оснащенный специальной связью, и домик для охраны и персонала. По заведенной еще в семидесятых традиции, камские первые лица в особняке постоянно не жили. Лишь во время переезда с предыдущего места работы или ремонта квартиры. Все остальное время казенная жилплощадь использовалась как резервная гостиница.
   Дьяков вздохнул. Место было райское, автомобиль всегда под рукой. Пользуйся и радуйся. Какой дурак проявил четверть века назад эту большевистскую скромность? Но нарушить традицию все же не решился.
   – Пусть все будет, как всегда.
   – И еще одно, – дополнил Полуянов. – Вы с супругой теперь прикреплены к кремлевской медицине: поликлинике, ЦКБ [73 - Центральная клиническая больница.]. Болеть настоятельно не рекомендую, а вот список санаториев пусть Оксана Вадимовна посмотрит, на какой месяц и куда сделать заявочку.
   – Андрей Николаевич, – прервал Дьяков новоявленного ангела-хранителя, – хорошо, что нас никто не слышит. А то бы подумали, что у нового губернатора только и забот, что резиденция да санатории. На 17.00 назначай совещание с заместителями, без посторонних. Тема: корректировка структуры и перераспределение обязанностей. Жду от вас предложений. Передай коллегам, что инициатива приветствуется.
   – Скачко приглашаем?
   – Нет. Это наше внутрисемейное дело. Завтра вернемся к этому вопросу на оперативке уже в присутствии Дерягина, спикера и мэра. Подчистим шероховатости, после этого до шестнадцати все оформишь, я подпишу, итог объявим на брифинге. Пока этого не сделаем, в областном аппарате толком никто работать не будет. Будут гадать: кого, куда и за что?
   Полуянов вышел, и губернатор остался один на один с новым, девственно чистым блокнотом, на страницы которого он должен был уложить ровные строчки собственной стратегии.
   Если бы этот разговор произошел лет шесть-семь назад, Дьякову и в голову не пришло бы ломать комедию и поощрять подчиненных фонтанировать идеями. Идей у него у самого накопилось вагон и маленькая тележка. Ваше дело, ребята, их воплотить: красиво и в срок. Но раз пошла такая мода – игра в демократию, почему не потешиться?
   Первое, думал Дьяков, никаких первых заместителей. Под губернатором все заместители равны, словно патроны в обойме. Тот, кому хочется первым отправить свою пулю в цель, должен себя показать. Но именно за этими шустрыми и нужен глаз да глаз. Знаем мы таких, сами из их числа.
   Персонально оставлю всех прежних, кроме аграрника. Хотя он и трудяга, но в рыночных отношениях на селе разбирается, как я в делении атомного ядра. И Полуянову следует дать статус вице-губернатора.
   Бюджет, кадры и силовиков, как поступают все, кто не выкаблучивается, верну себе. Через год выборы, а это три главные тропинки к сердцу избирателя. Есть и четвертая – самая прямая – телевидение. Кроме одного государственного канала, все они теперь частные, и сами наивно верят, что независимые. Долго этот бардак не продлится, но дружить с этими ребятами сегодня надо. Из богадельни под названием «отдел по связям с общественностью» потребуется сделать солидную контору, чтобы направляла прессу в нужную сторону. С хорошим бюджетом и преданным хватким парнем во главе. Среди молодых волчат такие водятся, надо только приглядеться.
   На этот год придется добавить теплоты в отношениях с директорским корпусом и руководством городов и районов. Всех не обаять, но для тех, кого народ уважает, жалеть время недальновидно.
   Непростая задачка: освежить московские контакты и поднять их уровень. Народ у нас привык прислушиваться к «столичным», даже если от них мало что зависит.
   Как вице-губернатор Дьяков был вхож к заместителям главы президентской администрации. Козыри, но не выше десятки. Губернатору открыта дверь к «королю» – главе. Та же картина и в правительстве.
   «Губернаторские программы» – штука отличная. Сохраняем один к одному. В одном только Петрович перестарался, что нянчился с ними сам. Распределю их между заместителями, согласно специализации. Пусть воплощают. Заводы создают строители, а ленточки разрезают начальники. Мимо нашего рта этот кусок не пролетит.
   Что у нас еще требует освежения?
   Для начала, пожалуй, хватит. Система, которая сегодня действует, на две третьих создана под моим контролем. Не будем попусту хлопать крыльями…
   На следующий день, проводя первую свою оперативку в качестве губернатора, Дьяков обратил внимание, что обычно активный и громогласный Скачко сегодня был тихим и хмурым.
   «Расстроился, что на этом месте сижу я, а не он? – попробовал угадать Дьяков. – Или правильно понял, что предложение по „гонорару“ он получил от заместителя, а отвечать на него придется самому губернатору? А это существенная разница».
   Видимо, более весомой была вторая причина дурного настроения спикера. Сразу же после завершения оперативки Владислав шепнул Дьякову:
   – Вы мне сможете сейчас уделить с десяток минут?
   Уединились в губернаторской комнате отдыха.
   – Александр Игоревич, – слегка запинаясь, начал Скачко. – Прежде всего, спасибо за доверие, оказанное вами, и за предложение облегчить бремя затрат на приобретение контрольного пакета акций «СОЛТИТ». Я осторожно, без подробностей, посоветовался с людьми, которые в этом разбираются. Они подтвердили мой вывод, что компенсация в шесть миллионов является даже слишком скромной за выигрыш ста четырнадцати. Тем более что назначение губернатором означает, что вы остаетесь здесь надолго и риск невыполнения нашей договоренности уменьшается на порядок. И все же я не готов принять ваше предложение. Причина: огромный риск для моей и, особенно, для вашей репутации. Я перебрал около десятка схем передачи вам согласованных нами средств. Ни одна из них не может быть реализована без участия как минимум трех посторонних лиц, как в «безналичном», так и «наличном» вариантах. Это означает большую вероятность утечки информации с последующими, мягко говоря, негативными последствиями.
   Скачко прервался, чтобы достать из внутреннего кармана пиджака два сложенных вдвое листочка формата А4, развернуть их и положить рядом перед Дьяковым.
   – Мой вывод, – продолжил он, – это не предположение, а свершившийся факт. Это, – он кивнул на листки, – сканированные копии лишь части документов известного вам офшорного банка. Может быть, мой расчет и примитивен, но если смешная сумма в четверть миллиона долларов всплыла на поверхность, то шанс засветиться с шестью миллионами увеличивается в двадцать четыре раза.
   «Это он всерьез опасается или паясничает? – крутилось в голове Дьякова. – Скорее всего, издевается. Да еще и шантажирует. Откуда у него копии? Не секрет, что „КамФГ“ имеет представительство на Кипре. Ноги растут оттуда или им продался Алекс? Как бы то ни было, я у Влада на крючке. Придется вести себя предельно аккуратно».
   Внешне Дьяков не выдал своих чувств и мыслей. Разве чуть побледнел. Еще взглянул на листки, улыбнулся своей фирменной улыбкой и поставил точку в разговоре.
   – Наверное, вы правы, Владислав Борисович! Риск необходим, когда он оправдан. В данном случае номера под куполом цирка без страховки нам с вами противопоказаны…
   Испорченное спикером настроение удалось подремонтировать лишь во время брифинга. Он прошел живо, даже лихо. Казалось, что Дьякова журналисты знают как облупленного. Десятки раз за этим же столом он их подкармливал новостями, рожденными в кабинетах областной администрации. Но раньше он транслировал решения губернатора, теперь же выступал в качестве их автора. Те же задумки и их результаты из обезличенных и казенных превратились в его – персональные.
   Его спрашивали, изменится ли стиль управления областью, оставит ли он прежних губернаторских помощников и водителей или сменит на «своих». Пересядет ли с «Волги» на иномарку. Не забыли спросить о семейных делах и даже о футбольной молодости.
   Тон вопросов был доброжелательным, и он отвечал взаимностью. Большинство журналистов называл по именам, двух даже по отчеству. Не уходил от трудных ответов. В том числе о прежнем губернаторе и о своей бывшей супруге. Вспомнил их по-хорошему, но посетовал, что двум лидерам тяжело ужиться под одной крышей.
   – Под какой крышей, служебной или домашней? – решила уточнить молоденькая журналистка.
   – Я имел в виду под домашней. Но и под служебной крышей не исключены «семейные сцены».
   Правда, один гол в свои ворота он, похоже, все-таки пропустил. Ветеран журналистского корпуса из газеты «Меркурий» задал длинный вопрос:
   – Спасибо за сегодняшнюю откровенность, которая дает право задать острые вопросы. Я регулярно освещаю вашу деятельность с начала 1992 года. Вы много лет проработали вместе с Атамановым и Брюлловым. От них мы, бывало, слышали: «А в этом я ошибся». От вас – ни разу. Между тем история свидетельствует, что ошибаются все, даже вожди и генералиссимусы. Вопрос: вы действительно считаете, что никогда не ошибаетесь, или предпочитаете о собственных ошибках не распространяться?
   Тема для Дьякова была не новая. О ней он не раз, еще работая в райисполкоме, спорил с Юркой Брюлловым. Поэтому ответил, не раздумывая, используя «домашнюю заготовку».
   – Есть профессии, где ошибаться позволено только в личной жизни. Хирург, командир в бою, пилот пассажирского лайнера. К ним относится и моя работа последних лет. Недостаточно эффективные решения я принимал, а вот ошибок не делал. Постараюсь избегать этого и впредь.
   В зале стало неожиданно тихо, как будто по теплой комнате прошелся холодный сквозняк. Слова были вроде бы правильные, но что-то в них нарушило атмосферу взаимного доверия, царившую в зале до этой минуты…

   Свой рабочий день губернатор Дьяков завершил около девяти вечера. В лифте, подошедшем с девятого этажа, оказался Полуянов.
   – Ты, Андрей Николаевич, предстал передо мной, как клип песни «Чтобы день начинался и кончался тобой».
   Вместе спустились, вышли из подъезда. Несмотря на поздний час, вся центральная городская площадь, раскинувшаяся между зданием областной администрации и драматическим театром, была наполнена светом прожекторов, фар и рычанием тяжелой техники.
   – Это что еще за военные маневры? – удивился Дьяков.
   – Морозовский еще в октябре предложил мэрии провести на каникулах новогодний фестиваль «Северное сияние». Прибавить к уже привычной елке ледовые городки, арену, аттракционы и киноконцертную неделю в малом зале драмы.
   – Ну и крохобор наш мэр. На бюджетном комитете собачится со мною за каждую копейку, а на то, что весной растает, миллионов не пожалел.
   – Самое интересное, Александр Игоревич, что Морозовский ни одного бюджетного рубля не попросил. Поставил условие, чтобы весь общепит фестиваля и продажа сувениров были из его рук, придумал парные аттракционы. С надписью «Рай коммунизма» – вход бесплатный, напротив «Оскал капитализма» – за плату. Поспорил со Скачко, что из любопытства народ повалит сравнивать дармовщину с платным и понесет рублики в кассу. Пообещал, что все затраты он как минимум отобьет.
   – Если Фима пообещал, то в проигрыше не будет. У него с деньгами любовь взаимная.

Дьяков, Скачко. Январь, февраль 1996

   Первую неделю нового, 1996 года Дьяков пережил с трудом. В ней было всего три рабочих дня, в которые нормальные люди не работают. Но в этот раз он относился к «ненормальным». Его душа жаждала действий: встречаться с кем надо, воплощать задуманное. При таком настроении вынужденные каникулы нужны столько же, сколько «виагра» солдату-первогодку, обреченному во благо Отчизны на суровое воздержание.
   Неудивительно, что двух своих заместителей и трех помощников Дьяков обязал быть на боевом посту с третьего по шестое января. Шестого, даже в субботний день.
   Заместителям была поставлена задача скорректировать план-график реализации начатых губернаторских программ. По новому графику, финишировать трем из пяти программ предстояло в наступившем году. Они должны были завершаться поочередно, поквартально. К апрелю – самая скромная по расходам, а именно «Сельские библиотеки – очаги культуры». К августу – сдача моста через Каму. По первому снежку – программа с интригующим названием «Лесные дороги – 3».
   Изменив сеть и качество лесовозных дорог области, планировалось удовлетворить не только технологические потребности лесозаготовителей, но и шестнадцати потребителей – бумажников и переработчиков древесины. Третья «единичка» была социальной и означала повышение возможностей транспортного обслуживания жителей «медвежьих углов» области.
   У «Лесных дорог – 3» были еще изюминки. Дороги проектировались и строились с прицелом на дальнейшую их трансформацию из временных лесных в постоянные шоссейные. Изюминкой было и долевое финансирование их строительства: заготовителями, переработчиками и за счет областного дорожного фонда.
   Своим соратникам изменение графиков Дьяков объяснил по-военному: «необходимостью концентрации сил и средств». Скромно умолчав, что график, разработанный при Атаманове, исходил из одного принципа – наличия ресурсов. Новый губернатор добавил в этот коктейль «политической выгоды». Финиш каждой из программ был обречен стать крупномасштабным информационным поводом, суммарное эхо которого не должно погаснуть до первого декабря – даты губернаторских выборов.
   Одновременно помощники губернатора работали над его личным календарем на ближайшие два месяца: участие в массовых мероприятиях, индивидуальные встречи, командировки в Москву, в районы области.
   Неожиданно подоспела еще одна благая весть. С февраля этого года, как и все губернаторы и спикеры российских регионов, Дьяков станет сенатором – членом Совета Федерации. Приставка «и. о.» этому не помешала.
   Перечитывая текст телеграммы на бланке с крупной красной надписью «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ», Дьяков подумал: «Вот, Варька, упустила ты шанс станцевать на паркете Кремлевского Дворца».
   У воспитанного партией и комсомолом бывшего атеиста, а ныне агностика Дьякова издавна было подозрение, что ведомство, ведающее на небесах судьбами людей, укомплектовано бухгалтерами. Слишком кропотливо они обеспечивают баланс удовольствий и невзгод. Так получилось и с новоявленным сенаторством. Еще не исчез приятный привкус официальной принадлежности к федеральной элите, как на зуб попала мелкая, но горчинка. Во время очередной оперативки Скачко написал Дьякову записку: «А. И.! Не забудьте назначить себе замену на оперативку следующей недели. Мы с вами будем в Москве».
   Дьяков в ответ шепнул:
   – Задержись после окончания.
   Когда они остались одни, губернатор спросил:
   – Что за поездка? Я первый раз слышу.
   – Вчера пришла телеграмма. Содержание примерно следующее: «… просим принять участие в совещании по организации работы Совета Федерации второго созыва, которое состоится 12 февраля в 11.00 в администрации президента, адрес, номер кабинета». Подпись Егорова [74 - Николай Егоров – руководитель администрации президента России с января 1996 года.]. А вы такой не получали?
   – Нет. Может, созывают только законодателей? Ну, ладно. Спасибо, что предупредил.
   «Опять не обойтись без „палочки-выручалочки“», – подумал Дьяков, набирая номер Токарева.
   – Владимир Константинович, администрация на двенадцатое вызывает нашего спикера Скачко. Мне он очень нужен дома, именно в этот день. Нельзя передвинуть его визит?
   – Я не в теме, Александр Игоревич. Выясню – перезвоню.
   Минут через тридцать Токарев пояснил, что Скачко вызывают на совещание персонально. Участников всего двенадцать. Скачко попал в их число как «конструктивный автор отмены налоговых преференций республикам». Рекомендовал его недавно созданный Совет законодателей.
   Повесив трубку. Дьяков выругался:
   – Только поверил, что никого впереди, как перед глазами возникла знакомая жопа.
   Совещание в администрации президента оказалось интереснейшим. Из двенадцати приглашенных восемь были руководителями исполнительной власти и четыре – спикерами. Из губернаторов Владислав опознал только трех: орловского, самарского и красноярского. Зато все спикеры оказались знакомыми по учебе в АНХ.
   Первую половину дня с участниками совещания вместе и по отдельности беседовали два заместителя Егорова и два помощника президента. Интересовались их мнением по структуре комитетов, реакцией на процедуру избрания председателя Совета Федерации, его заместителей и председателей комитетов. Стало ясно, что с участниками совещания не только консультируются. Это явно были смотрины, но на этом этапе «женихам» даже не намекнули, какая невеста им будет предложена.
   Вторая половина дня полностью ушла на беседу с помощниками президента и вице-премьером правительства на одну, но очень разветвленную тему: какие проблемы их региона сегодня представляются наиболее острыми и как их решать? Впервые в жизни Владислав почувствовал себя если и не на самом Олимпе, то на ближайшей к нему трамвайной остановке.

   Как и другие российские регионы, Камская область имела в Москве свое представительство. С деньгами было худо, поэтому штат «камского посольства» и его обустройство были предельно скромными: три сотрудника, офис в бывшей трехкомнатной квартире, одна легковая машина с водителем.
   Когда губернатор прилетал в столицу, его встречал представитель губернатора – Петр Парамонов. Был он «камским», последняя уральская должность – заведующий отделом обкома. Девять лет назад его забрали в аппарат ЦК КПСС. С закрытием бывшего главного ведомства он остался без работы, но уже в мае девяносто второго Атаманов разыскал Парамонова и предложил быть своим послом в столице.
   Когда губернатор прилетал в Москву, машина представительства подавалась прямо к самолету. Высокий гость садился на заднее сиденье. Парамонов занимал переднее адъютантское – и вперед! За Скачко присылали тот же автомобиль. Тоже к трапу, но без «почетного караула».
   За полтора года совместной работы с Атамановым спикер Скачко трижды вместе с ним прилетал на совместные мероприятия. Каждый раз гости-начальники на равных устраивались на заднем сиденье, а хозяин-подчиненный – на переднем.
   Вечером 22 февраля, накануне первого заседания обновленного Совета Федерации, Дьяков и Скачко летели в Москву вместе. Впервые.
   На земле к тому, что подают перекусить в служебном буфете, мы, как правило, равнодушны. Но в самолете, как только после набора высоты по салону расплывается легкий запах подогретого мясного, желание отведать его появляется даже у сытого. А если ты еще проголодался? Да еще меню не простое, а бизнес-салона, и симпатичная бортпроводница предлагает коньячок? Это уже не прием пищи, а праздник. Короче, выпили по одной. Закусили. Не отказались от добавки. Похорошело.
   Традиционно первый итог пребывания на высоком посту подводят через сто дней. Но если время и место располагают к внутреннему аудиту, то можно это сделать и через пятьдесят. Если по большому счету сенаторство для Дьякова оказалось упавшим с неба подарком, то на губернаторской должности он за это короткое время кое-чего добился упорным трудом.
   Период разброда и шатания, сопровождающий смену власти, продолжался не более декады. Управленческая команда почти не изменилась, но, почувствовав твердую руку нового рулевого, явно прибавила ход, не потеряв в четкости. Атаманов, ставя подчиненным задачи, предпочитал получить несколько вариантов их решения. Потом они обсуждались, выбирался наилучший, и только после этого он отдавал приказ – вперед! Риск допустить ошибку при этом уменьшался, но темп терялся. За это время актуальность некоторых проблем выветривалась.
   Дьяков к коллегиальному принятию решения прибегал в исключительных случаях. Он вынашивал его лично, если в чем-то не разбирался сам, то озадачивал доверенных специалистов, которых знал в лицо. Случалось, что быстрое оказывалось не самым лучшим. Не беда. Лучше пять раз ударить по воротам и три из них промазать, чем всю игру пробегать в поисках надежной позиции и ни разу не выстрелить. Особенно такой командирский почерк оценили силовики, привыкшие приказывать и исполнять, а не гадать, что начальнику от них надо.
   Удачно выстраивались и связи в московских кабинетах. Для этого совсем не обязательно готовиться к весеннему паводку или погасить все лесные пожары. Просто следует помнить, что маленькие занозы могут сидеть в задницах даже очень Больших людей. И совсем не зазорно приглядеться, с чего он так ерзает на своем руководящем кресле, и помочь освободиться от раздражителя.
   Другой бы пропустил мимо ушей телефонный разговор заместителя министра со своим зятем. От заместителя министра зависело включение реструктуризации прикамских угольных шахт в федеральную программу. От зятя ничего не зависело, но он грузил тестя какой-то проблемой. А Дьяков прислушался и не постеснялся спросить, что за беда.
   Оказалось, что принципиальный зять не желает платить сумасшедшие деньги за оппонирование. А обнищавшая профессура в наше время отдается не за бескорыстную любовь к науке, а за свободно конвертируемую валюту.
   Дьяков, ничего не обещая, попросил у замминистра реферат. Уже вечером зять привез его в гостиницу. Через два дня диссертант летел в Камск к Брюллову, давшему согласие выступить оппонентом. А позавчера замминистра позвонил губернатору и упрекнул его, что заявка области в федеральную программу «неприлично скромная».
   Не обошлось и без совпадения интересов личного и общественного. К заместителю председателя федерального дорожного фонда Дьяков напросился с просьбой профинансировать проект реконструкции обходной дороги, которая брала на себя две третьих автотранспорта, следующего через Камск. Дорожник дал «добро», но не «за спасибо».
   – Мы полгода не можем открыть в Камске зональный филиал нашего «Дорожного банка». Помогите, я добро долго помню.
   – В чем конкретно проблема?
   – Мэрия тянет с помещением, а областное управление Центробанка зарубило уже две кандидатуры управляющего.
   – Дайте мне параметры необходимого помещениям его вам подберу из областной собственности. Что касается управляющего. Как вам такая кандидатура: из местных кадров, с опытом руководящей советской и профсоюзной работы, последние три года – заместитель управляющего крупного коммерческого банка?
   – Если без «скелетов в шкафу», то предел мечтаний.
   – В шкафу кое-что имеется. «Скелет» или «бронежилет» – судить вам. Это моя жена.
   Лицо дорожника расплылось в улыбке.
   – Бронежилет, отделанный норкой! Пусть факсом высылает резюме председателю правления банка. Я его предупрежу.
   И подобных результативных столичных контактов за полтора месяца было уже три.
   Приятные воспоминания расслабили Дьякова, и он решил излить душу.
   – Владислав, я в губернаторском качестве с депутатами веду себя более чем уважительно. Два мирных пленарных заседания и пять комитетов позади. Но одно мне в наших отношениях не нравится. Не мог бы ты своих ребят укоротить, чтобы не дергали они лично меня по любому поводу? На комитет по обсуждению плана капитальных вложений я вам направил заместителя по строительству. Обругали, потребовали меня. На пленарном заседании та же история с дотациями по селу. Аграрник за все отвечает, спрашивайте его, рвите на куски. Нет, подай Дьякова. Это лестно, но не конструктивно.
   – Александр Игоревич, вы не задумывались, почему депутаты не стали продолжать разговор с вашими заместителями? Мне кажется, это не случайность, а уже закономерность.
   Дьяков недоуменно пожал плечами.
   – Ну, излагай.
   – Вы решение всех важных вопросов полностью замкнули на себя, не оставив заместителям никаких полномочий. Даже бойкий строитель Бобров стал затюканным. Его спрашивают: да или нет? А в ответ слышат, что надо посоветоваться с губернатором. После второго такого ответа докладчик никому не интересен.
   – Затюканный, говоришь? – Дьяков задумался, хотел что-то ответить, но передумал. – Кстати, ты как съездил на совещание по Совету Федерации?
   – Интересно. Хотя вам к такому высокому уровню не привыкать. А я, если до совещания еще как-то сомневался в правильности смены бизнеса на политику, то теперь убедился, что рискнул не напрасно. Кстати, о риске. Я спросил ребят из секретариата, за какие заслуги оказался в этой узкой и теплой компании. А они на полном серьезе ответили, что за отзыв подписи, как возмутитель спокойствия. Я. Александр Игоревич, думал, что те, кто там наверху, нам не чета: все сплошь боги или полубоги. А на самом деле – всякой твари по паре. На одного гиганта дюжина ординарных, не хватающих звезд с неба.
   Только в этот момент Скачко боковым зрением заметил раздражение на покрасневшем лице губернатора.
   – А себя ты к кому причислил? – без избыточной симпатии спросил Дьяков.
   Спикер попытался улыбнуться.
   – Это я хотел бы услышать от вас.
   Дьяков повернулся к нему и внимательно посмотрел в глаза.
   – Далеко ты, Влад, пойдешь, если более мускулистые не остановят.
   Гости спустились по трапу. Автомобиль, как положено, был на месте. Парамонов предупредительно открыл заднюю дверцу, но Дьяков неожиданно, почти футбольным финтом, оставил его слева и уселся на переднее сиденье. Скачко с Парамоновым непонимающе переглянулись и разместились позади.
   – Я так понимаю, сегодня у нас Александр Игоревич за сопровождающего, – натужно пошутил Скачко.
   Ответа не последовало. Дьяков и сам толком не понял, что произошло. Непроизвольно сработал какой-то инстинкт. Позиционирования? Самоутверждения? Или просто психанул? Не среагировал он и на подковырку Владислава.
   Автомобиль тронулся, миновал КПП, выехал с летного поля за пределы аэропорта и устремился к МКАДу. Прошло около десяти минут с момента старта, но повисшее в салоне тяжелое молчание никто первым не нарушал.
   Дьяков понимал, что правильнее все обратить в шутку, но это означало проявить слабину. Не наш стиль!
   Для общительного Скачко любое молчание при наличии собеседника было противоестественным. Но начинать разговор, сделав вид, что ничего не произошло? Нет уж, извините.
   Парамонову подавать голос было не по чину: пусть генералитет сам разберется между собой.
   Спас положение водитель, протянувший ему мобильник.
   – Петр Николаевич, пока вы были у трапа, звонили из аппарата Совета Федерации. Просили передать господам сенаторам, что в гостинице номера будут закреплены за ними постоянно. Но на область пока выделяют лишь один двухкомнатный номер, второй будет однокомнатным. Просили между собой определиться.
   – Меня устраивает однокомнатный, – сделал жест доброй воли Скачко.
   – Я тоже не настаиваю, – подыграл Дьяков.
   – Тогда я определяю принцип дележа, – вступил в игру Парамонов. – У кого больший стаж государственной службы, у того и больший номер.
   Больше об инциденте не вспоминали, но когда в гостинице Парамонов зашел к Скачко проверить, как тот устроился, Владислав спросил:
   – Петр Николаевич, в Москве можно арендовать хороший автомобиль с водителем?
   – Не пробовал, но коллеги из Ярославля брали целых три, когда проводили «День области» в Москве.
   – Тогда на все три дня моего пребывания закажи мне хороший мотор. Оплачу сам.
   – Хороший – это Mercedes, BMW?
   – Тоже «немца», но можно попроще – Volkswagen.
   – А домой полетите одним рейсом?
   – Восхищен. Что значит цековская выучка! Конечно, разными. Нервы не провода зажигания. Их в «Запчастях» не купишь и по блату не достанешь.
   В здании Совета Федерации на Большой Дмитровке новоявленных сенаторов ожидали маленькие, но приятные мелочи.
   Сразу же их одарили коричневыми кейсами, в которых лежал пакет документов на первое заседание. За следующим столом сенаторам вручили временные удостоверения без фотографий, предупредив, что постоянные они получат позднее с президентским автографом. Такие «корочки» будут «вездеходами» – с ними «зеленый свет» хоть в Белый дом, хоть на Старую площадь и в Кремль.
   – Кроме президентского подъезда, – уточнил седовласый чиновник, вручающий «времянки».
   За соседним столом выстроилась небольшая очередь за двумя сенаторскими значками в виде трехцветных флажков. Один из них крепился «на винте», другой – «на булавке». Компания в очереди собралась сугубо мужская. Неудивительно, что часть ее была слегка разочарована отсутствием в надписи на значке «Совет Федерации» слова «член».
   Дьяков и Скачко почти торжественно прикололи друг другу значки, те, что на булавке, и не торопясь направились к лестнице, ведущей на второй этаж, к залу пленарных заседаний. Дистанцию метров в сто преодолеть оказалось не так просто: почти каждый третий сенатор останавливал Владислава поздороваться, перекинуться парой слов.
   – Откуда они тебя знают? – удивился Дьяков.
   – Мы же неделю в Академии были почти на казарменном положении, перезнакомились.
   – То-то я смотрю, лобызаетесь как подружки из института благородных девиц.
   И опять Скачко заметил, что его бывший шеф, повеселевший после получения документов и значка, снова помрачнел.
   Второй созыв Совета Федерации начал свою деятельность резво. Довольно мирно избрали председателем бывшего члена Политбюро, орловского губернатора Егора Строева. Резко против представителя коммунистов выступил лишь питерский мэр Собчак, но остался в меньшинстве, если не в одиночестве.
   Бесконфликтно избрали и заместителей председателя. Как и Строев, они были на прошлом подготовительном совещании. Дело дошло до структуры комитетов. В проекте, который раздали сенаторам, значился Комитет по вопросам социально-экономической политики.
   – Вас этот странный гибрид не смущает? – спросил Скачко сидящего рядом Дьякова.
   – Не лучшая конструкция, но не смертельная. Напрямую нас это не касается.
   – Все же надо предостеречь.
   – Опять тебе больше всех надо? Когда будут ущемлять наши областные интересы, тогда и бей в набат. А пока береги голосовые связки.
   Влад несколько секунд подумал и резко нажал кнопку «Прошу слова». Судя по тому, что Строев немедленно среагировал, он был единственным желающим высказаться по этому вопросу.
   – … С бюджетной точки зрения социально-экономический комитет – соединение несоединимого. Экономическая цель – наполнение доходной части бюджета. Социальная – грамотное и справедливое распределение расходной части. Если строго формально, то это цели несовпадающие. Экономист должен думать только о том, чтобы больше заработать, а не экономить на расходах. А «социалыцик» не должен думать о заработке, а по уму, профессионально, распределять то, что ему перепало, между учителем и доктором, культурой и физкультурой. Поэтому предлагаю разделить гибридный комитет на два чистых. Балансировать их интересы будет бюджетный комитет, который в схеме предусмотрен. Наше Законодательное Собрание уже два года успешно использует именно этот принцип. Кстати, так же, как и наши коллеги – депутаты Государственной Думы.
   Сенаторы возбудились. Двое выступили с поддержкой Скачко, один предложил «не выносить сор из избы, разбираться внутри комитета». Точку поставил, пожалуй, самый авторитетный среди собравшихся – московский мэр Юрий Лужков.
   – Хотел бы выступить в поддержку коллеги Скачко. Я много могу сказать о разнице социальной и экономической политики, но не хочу тратить ваше время. Подчеркну одно: это принципиально разные вещи, и объединять их абсурдно…
   Много лет спустя, когда Владислава Борисовича Скачко спрашивали, чем знаменита дата 23 февраля, он расправлял плечи и голосом праздничного диктора Центрального телевидения произносил:
   – Двадцать третьего февраля 1996 года, в День защитника Отечества… я в последний раз увидел широкую улыбку товарища Дьякова.
   В конце дня, завершив пленарное заседание, сенаторы разошлись по комитетам, избирать председателей и их заместителей. Кто-то с этим управился минут за тридцать, кому-то не хватило и часа. Почти все сенаторы, жившие в «России», после заседания спустились на первый этаж в сверкающую белизной столовую Совета Федерации. Поужинать здесь, в своем кругу, было приятней и гораздо дешевле, чем в гостинице.
   Дьяков записался в бюджетный комитет, который «отстрелялся» первым. Скачко – в экономический, как оказалось, более разговорчивый. Когда Влад с помощником зашли в столовую, Дьяков в компании с двумя коллегами по комитету уже потягивал пивко под разнообразную закуску.
   – Владислав, подруливай к нам! – пригласил один из них – председатель Свердловской Думы.
   Скачко присел, выяснил, хороша ли селедочка, и только собрался идти к стойкам самообслуживания, как ввалилась компания «экономистов».
   – Владислав Борисович! – громогласно обратился к нему губернатор Новосибирской области. – Ты собираешься накрывать поляну по случаю избрания? Если да, то мы сдвигаем столы.
   – Да, и только да, – не мешкая ответил Скачко.
   – С каким избранием? – улыбаясь, спросил новосибирца Дьяков.
   – Председателем комитета по экономической политике.
   Так получилось, что именно в этот момент Владислав смотрел на лицо своего бывшего наставника. Улыбка сползала с него словно в замедленной съемке. Сползла, чтобы в присутствии Скачко больше никогда не возвращаться.
   Придвинули еще один стол. Компания пополнилась не только «экономистами», но и коллегами из других комитетов, с которыми Владислав познакомился еще на учебе.
   – Пиво в этом заведении позволено. Договорись, чтобы угостили чем-нибудь покрепче, – шепнул он помощнику.
   В режиме «пленарного заседания» с обращением ко всей компании прозвучали всего два тоста.
   – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» – произнес герой события.
   И через три минуты получил от сибиряка корявое по стилю, но многозначительное по смыслу напутствие:

     Твори, дели, выдумывай, решай!
     Командуй нами, но не превышай!

   Дальше застолье приобрело стихийно-демократическую форму. Губернатор и спикер из Кургана тихо, но нервно обсуждали что-то свое. Волжане, оставив «на потом» высокие государственные проблемы, обсуждали тонкости хоккейного чемпионата.
   Дьяков уже собирался незаметно покинуть изрядно потеплевшую компанию, но в последний момент притормозил. Уж очень любопытный вопрос задал Владу в перерыве после четвертой или пятой рюмки устроившийся напротив челябинский спикер.
   – … Борисыч, для тебя, молодого политика, это большая победа. Просвети меня темного: сколько в ней заранее запланированного и сколько от везения, дуриком? Не верю, что бунт на корабле в виде отзыва подписи ты устроил бескорыстно, не думая о карьерных дивидендах.
   – Дорогой коллега! Мне не нравятся пафосные песни, но в одной из них есть слова: «Готовься к великой цели, а слава тебя найдет» [75 - Л. Ошанин. «Песня о тревожной молодости».]. «Великая цель» – это слишком красиво. Но если просто стараться хорошо делать свое дело, тогда появляется реальный шанс, что тебя найдут и слава, и деньги, и красивые женщины. И наоборот, если всю энергию направляешь на получение аплодисментов, вероятнее всего, получишь облом.

Брюллов, Дьяков, Морозовский, Скачко. Апрель – июнь 1996

   После ожесточенной схватки за мандаты народных депутатов РСФСР, состоявшейся весной 1990 года, настоящих выборных баталий в России не было. В борьбе за пост президента РСФСР в июне 1991 года Борис Ельцин «играл в одни ворота». При всей напряженности выборов в Государственную Думу и Совет Федерации, слишком большое число «действующих лиц» снижало зрительский интерес. Выборы в региональные парламенты были боями местного значения.
   Первые залпы Большой Битвы прозвучали лишь в конце декабря девяносто пятого, когда еще первый созыв сената назначил на июнь следующего года выборы российского президента. Солиста! Или, по российской привычке, царя!
   Полтора месяца Ельцин или раздумывал, идти ли на второй срок, или выдерживал сценическую паузу. Пятнадцатого февраля он сообщил о готовности вступить в борьбу. В тот же день последовало аналогичное заявление его главного оппонента – лидера коммунистов Геннадия Зюганова.
   Расклад в этой игре был не в пользу Ельцина. Непопулярная война в Чечне. Разочарование в рыночных реформах, обогативших меньшинство и приблизивших к нищете большинство. Бандитизм как норма жизни…
   Этот пакет снизил рейтинг еще недавно популярнейшего Бориса Николаевича процентов до девяти. Замеры рейтингов – процедура лукавая. Но имелась и более объективная информация, подтвердившая неважное положение действующего президента. На выборах в Государственную Думу в конце девяносто пятого первое место завоевала КПРФ. Ее список возглавлял Зюганов. Пропрезидентская партия «Наш дом – Россия» оказалась лишь третьей с ущербными десятью процентами.
   Все это первые лица Камской области знали, поступившие предвыборные директивы неукоснительно исполняли, но сигнала «Отечество в опасности!» в них не улавливали. Соответственно, особой прыти к подготовке выборов не проявляли. Им вполне хватало своих местных болячек.
   Накануне вылета на апрельское пленарное заседание Совета Федерации Дьякова и Скачко пригласил к себе представитель президента Дерягин.
   – Звонил помощник президента Сатаров и просил передать, что после окончания первого дня работы сената в 19.00 он ждет нас троих у себя. Тема разговора: выборы президента.
   Сатаров был немногословен.
   – Ваша тройка возглавляет один из немногочисленных регионов, где, несмотря на все трудности, продолжают поддерживать Ельцина и его политику преобразований. В регионах «красного пояса», возглавляемых коммунистами, при самом благоприятном развитии событий, он вряд ли получит больше тридцати процентов голосов даже во втором туре. Надежда на Москву, Свердловскую область, некоторые республики и, конечно, на вас. Никто не скажет и слова упрека, если губернатор и спикер будут соблюдать нейтралитет. Но мы, администрация, правительство, штаб Ельцина, просим вашей поддержки. Не административным ресурсом, а личным авторитетом. Если вы согласны, то завтра проведем краткую встречу с руководством штаба и его членом, дочерью президента Татьяной Дьяченко. С ними можете решать все вопросы, в том числе и материальной поддержки кампании. После этого мы организуем ваш разговор с идеологами нашей команды. Целью этих контактов является уточнение вопросов: что делать, как делать, с кем конкретно иметь дело?
   Разговоры в штабе внесли ясность в особенности организации и направленности его работы. Ко дню выборов требовалось решить две задачи. Первая – обеспечить явку молодых избирателей, поддерживающих Ельцина сердцем, но не утруждающих себя явкой на избирательные участки. Вторая – нейтрализовать основного и чуждого по духу соперника – коммуниста Зюганова. Первая задача решалась путем реализации широко провозглашенной программы «Голосуй или проиграешь». Вторая задача не рекламировалась, но ее суть раскрывало название газеты, созданной накануне избирательной кампании: «Не дай Бог». Не дай Бог, если к власти придут коммунисты. С их тоской ко всему «советскому», «совковому»: от Госплана до тотального дефицита, от партийного лицемерия до «в СССР секса нет» [76 - В 1986 году во время телемоста СССР – США на вопрос американки: «… У нас в телерекламе все крутится вокруг секса…» – советская участница ответила: «Ну, секса у нас нет, и мы категорически против этого!».].
   Настоящее дело сближает, невзирая на антипатии. Впоследствии, когда опьяняющее чувство победы испаряется, неприязнь, скорее всего, возвращается. Но пока общий враг жмет, пока он силен, даже ненависть грех тратить по пустякам.
   Второй квартал девяносто шестого напомнил Владу далекие времена, когда Дьяков был для него умным, опытным, доброжелательным старшим товарищем, дорожившим вкладом младшего в их совместный человеческий капитал. Сегодня существенно сократились возрастной и должностной разрывы между «старшим» и «младшим», увяла отеческая благосклонность, но атмосфера вновь была деловой и незамутненной.
   Еще в Москве, собравшись у Дьякова в его просторном гостиничном номере, камский «треугольник» набросал план действий. При всей разнице в характере, в возрасте и в послужном списке, их объединяло не только неприятие ушедшего в небытие государственного строя и его фальшивого духа. Того, что Дьяков до мелочей знал изнутри, а Дерягин и Скачко – снаружи. Для каждого из них лидер коммунистов был олицетворением этого дурно пахнущего букета. Не внушала доверия и его унылая и однообразная риторика, фаршированная правдоподобной, но подтасованной статистикой. Раздражали аппаратная, а не командирская карьера, оппозиционная недееспособность и даже внешний вид. Это был тот самый случай, когда врезать противнику хочется не за страх, не за деньги, а потому, что просит душа.
   За основу избирательной идеологии решили взять придумки штаба Ельцина, но на местном материале. Напомнить неприятные сюжеты советской действительности, которые уже выветрились из памяти. Привести удачные примеры их исправления в Камской области в «эпоху Ельцина». Показать, к чему приведет возврат в Советский Союз. Даже «модернизированный», о чем через раз вспоминал Зюганов.
   Коллективный разум родил идею сформировать «пирамиду доверия» из авторитетных людей не только Камска, но и всех районов области. Без «обязаловки», исключительно на добровольной основе. Ее базой должны были стать депутатский корпус, работодатели, интеллигенция.
   Разумную идею высказал Скачко.
   – Громить совковость как систему необходимо, но к конкретным ее представителям давайте отнесемся деликатно. Может, я идеалист, да и к высшему нашему начальству доступа раньше не имел, но среди наших, местных, ретивых дуболомов не припомню. Тот же Ковтун и, особенно, Ячменев, не скажу, что были любимы широкими массами, но уважением пользовались. Теперь уважения к ним даже прибыло. Народ не злопамятный и старые грешки забывает. И ведут они себя умно: в свою молодость не плюют, но и на новую власть понапрасну бочки не катят.
   Дерягин его поддержал:
   – Система и конкретный человек в ней – две разные вещи. Выбора не было: или растешь внутри Системы по ее правилам, или ты никто. Я правильно рассуждаю, Александр Игоревич? Вы через это сами прошли.
   Идея Дьякову понравилась, а вот реверанс в сторону Ячменева – не очень. Не без его участия он намертво застрял в должности заведующего отделом облисполкома. Если бы не перестройка, так и сидел бы на том старом протертом кресле. Но вслух он ничего не сказал. Зачем на склоне лет обижаться за безответную школьную любовь?
   Верхним уровнем «пирамиды доверия» определили тройку – Дьяков, Скачко, Дерягин. Каждый подбирает себе проверенных соратников областного уровня. Те, в свою очередь, из своего окружения выстраивают третий – районный уровень уважаемых людей. Четвертый уровень-городской микрорайон, поселок, село. Черновую работу каждого «этажа» обеспечивает соответствующий аппарат: областной, районный, поселковый.
   Чтобы избежать обвинений в использовании административного ресурса, отношения с избирательными комиссиями определили как подчеркнуто нейтральные.
   Сформулировали ключевую задачу для всех членов «пирамиды»: показать и доказать, что Ельцин лучший. Убедить окружающих, что этот выбор ими сделан грамотно и по совести. С учетом признания ошибок и недостатков в ходе чеченской войны и приватизации.
   Несмотря на восстановление духовной общности с губернатором, в аэропорт Скачко все же поехал своим транспортом и полетел в Камск другим рейсом. Вдруг впечатлительного экс-шефа опять что-то огорчит? Тем более что теперь у председателя сенатского комитета Скачко была не только персональная Audi 6 с федеральными номерами, украшенными трехцветным флажком, но и повод задержаться в Москве, чтобы разобраться с комитетскими делами.
   Зато через пару дней дома совместная работа закипела с новой силой. Морозовский не только предоставил к услугам штаба творческие и технические ресурсы своего медиахолдинга, но и взял на себя продвижение «ударных» местных сюжетов на двух федеральных каналах: НТВ и МТК («третья кнопка»). Ректор педагогического института, специалист по новой истории зарубежной Европы, вызвался подготовить «наступательную» фактуру: темные пятна советской действительности. Брюллов выбрал для своей команды более сложную задачу: демократические и рыночные достижения. Главный режиссер драматического театра, выходец из столицы Урала, вызвался сделать цикл передач о «человеческом лице» и непокорном нраве бывшего первого секретаря свердловского обкома.
   Полуянов озадачил аппарат администрации поиском документов, отражающих любой конкретный позитив последних четырех лет, особенно если они подписаны или утверждены президентом. Подготовленная справка, насчитывающая сто тридцать шесть страниц текста и восемьдесят фотографий, была размножена и вручена всем участникам «пирамиды» и «дружественным» СМИ. В число достижений попали единственная в области многоуровневая автомобильная развязка на границе Европы и Азии, рекордный урожай картофеля, модернизация «СОЛТИТ», создание в областном центре высшего училища МВД и филиала художественной академии, и даже завоеванная камским балетом в прошлом году премия театрального фестиваля «Золотая маска».
   Медленно, но размашисто огромный маховик президентской избирательной кампании набирал обороты. Подобно метеорологам, ежедневно улавливающим малые и большие сюрпризы климата, социологи тщательно отслеживали любое изменение избирательной погоды. Хотя тучи над головой Ельцина медленно, но расходились, его соперники тоже ловили мышей. В их рядах происходили неожиданные процессы. Оттеснив раскрученные фигуры Жириновского и Явлинского, к лидерам приближался ранее неизвестный в политике грозовой фронт в лице харизматичного генерала Лебедя.
   К концу мая тройка лидеров вышла на финишную прямую. Концовку избирательного марафона Ельцин исполнял в форме тура по крупнейшим городам России. Во вторую половину жаркого для Урала последнего дня мая высокого гостя встречали в Камске. График визита был расписан до минуты. В первый день должен был состояться ужин в узком кругу с руководством области. Во второй – выступление на стадионе во время концерта, встреча с областным активом в самом просторном концертном зале города, общение с рядовыми избирателями во время массовых гуляний на городской набережной и вылет в Сибирь.
   Сначала приземлился самолет с сопровождающими, которые на автобусах отправились в городскую гостиницу. Через сорок минут прилетел и «борт № 1».
   У трапа президента встречали четверо: Дьяков, Скачко. Дерягин и институтский друг Ельцина, профессор политехнического института Александр Юзефович. Встречали скромно, по-быстрому, без лишних церемоний.
   С летного поля небольшой кортеж направился в загородную губернаторскую резиденцию. Кроме столичной и местной охраны, Ельцина сопровождали жена и дочь, начальник его Службы безопасности Коржаков, руководитель службы протокола Шевченко и Юзефович. В одном автомобиле с президентом ехал губернатор. Скачко и Дерягин двигались в составе кортежа на своих «Волгах».
   В резиденции высокие гости направились в гостиницу, чтобы привести себя в порядок после дороги, а хозяева поджидали их в тени деревьев.
   Президентский номер был расположен на третьем этаже и состоял из просторной двухкомнатной «распашонки» с большим холлом. Балкон одной из комнат выходил на центральную площадку, к которой кроме гостиницы примыкал и губернаторский особняк. Балкон второй комнаты навис над парком с газонами и небольшой стоянкой для автомобилей «самых-самых».
   Пока руководитель протокола проверял, все ли подготовлено к ужину, президент осматривал номер. Его внимание привлекло тарахтение то оживающего, то глохнувшего движка, которое раздавалось со стороны парка. Он открыл дверь и вышел на «задний» балкон. На газоне, метрах в тридцати от здания, работяга в комбинезоне безуспешно дергал шнур стартера, пытаясь запустить мотор газонокосилки. К нему уже направился один из охранников, когда почти из-под балкона раздался голос:
   – Эй, друг, кончай терзать аппарат! Это же не враг народа. Не слышишь, что ли, что свеча не в порядке?
   К рабочему подходил один из тех, кто встречал президента у трапа. Был он без пиджака, в белой рубашке, но с галстуком.
   «Полпред или спикер? – попытался вспомнить Ельцин. – Наверное, спикер».
   – Свечного ключа у тебя, конечно, нет? Сережа! – крикнул «белорубашечник» кому-то, оглянувшись. – Принеси свечной ключ и остроносый надфиль.
   В это время под дуновением ветра дверь балкона скрипнула, охранник оглянулся на этот звук, Ельцин жестом показал ему: «Не мешать!». Развитие событий его явно заинтересовало. Через минуту в кадре появился и Сережа. Все трое склонились над газонокосилкой. Скачко, а это был он, извлекал свечу зажигания, ассистенты старались ему помочь.
   Чем-то протерев свечу, Скачко поднял ее на высоту глаз, внимательно осмотрел и стал колдовать над ней надфилем. Прошло минуты три, и она оказалась на месте. Скачко аккуратно, как бы без усилия дернул шнур, двигатель запел…
   Стол, за которым хватило бы места двум десяткам гостей, был накрыт всего на восьмерых. Присутствующие разместились за ним – «стенка на стенку». С одной стороны – хозяева, напротив – гости: муж, жена, дочь Ельцины и руководитель президентского протокола.
   Дьяков коротко рассказал о положении в области. Обозначил болевые точки, «от которых без Москвы не избавиться»: неопределенность с оборонным заказом, судьбу шахтерских поселков после закрытия шахт. Пожаловался он и на слабую связь новых «пришлых» собственников крупных предприятий с областным руководством, на беспредел естественных монополистов: Газпрома, железнодорожников, энергетиков.
   – Раньше хоть через ЦК на них была управа, а теперь они на нас «ноль внимания, фунт презрения».
   Ельцин слушал не перебивая, похоже, что внимательно, но как-то без огонька. Выглядел или очень уставшим, или, хуже того, больным. Лишь изредка кивал в сторону Шевченко, делающего пометки в блокноте.
   – О выборах, – продолжил Дьяков. – Татьяна Борисовна не даст соврать, работаем в тесной связке с московским штабом. То, что вы, Борис Николаевич, приехали лично, с интенсивной программой, для нас большая помощь. Детали, думаю, вряд ли вам интересны, поэтому сразу о главном: как минимум пятьдесят процентов голосов в первом туре вы у нас получите.
   – Законодатель тоже так считает? – спросил президент, глядя на Скачко.
   – Все, что сейчас сказал губернатор, рождено в спорах, но это наше совместное мнение.
   – Вы всегда так единодушны? Не секрет, что чаще всего первые лица исполнительной и законодательной власти друг друга на дух не переносят.
   – Единодушны далеко не всегда, Борис Николаевич, спорим, порой обижаемся друг на друга, но все это заложено в конструкции наших отношений.
   – О конструкции нельзя ли конкретнее?
   – Попробую. Однажды при бурном дележе бюджета Александр Игоревич в сердцах мне сказал: «Ты как балласт на моих ногах». А я ему в ответ напомнил о башенном кране. В нем все положительное крутится, движется или тянет. Лишь балласт, словно паразит, лежит мертвым грузом. Но! Без него все правильное может в любой момент опрокинуться.
   У Ельцина впервые за вечер заинтересованно блеснули глаза.
   – Вы не строитель-механик по происхождению? Я нечаянно подсмотрел, как лихо управились с газонокосилкой.
   – Вы почти угадали, Борис Николаевич, – пришел на помощь Дьяков. – Отец Владислава был известен в городе как непревзойденный шабашник-моторист. А сам он с детства крутился при отце, имея авторитетное прозвище – Поршень.
   – А что, хорошее прозвище! – согласился президент. – Помнишь, Саша, – обратился он к своему однокашнику, – мы еще на студенческой практике восхищались, как точно большинство из них характеризуют человека. В нашем СМУ слесаря-ремонтника с золотыми руками называли Айболит, а не очень далекого и упертого прораба – Шлакоблок.

   То ли на президента положительно подействовали целебные ароматы парка, в котором находилась резиденция, то ли постарались медики, но на следующее утро Ельцин предстал перед всеми улыбчивым, бодрым, жаждущим подвигов, подобно юному обладателю значка «Готов к труду и обороне».
   Перед тем как выехать из резиденции, молодой человек из президентского сопровождения шепнул Владиславу, что по протоколу он является «третьим лицом принимающей стороны» – после губернатора и мэра. Поэтому просьба держаться рядом.
   Выполнить эту просьбу оказалось непросто. На недостаток честолюбия Скачко не жаловался, быть на виду, рядом с известными людьми ему нравилось. Но при условии, что высокому собеседнику он интересен. И на дух не переносил проталкиваться сквозь спрессованное кольцо жаждущих оказаться «ближе к телу». По его наблюдению, больше всего этим грешили внушительные на вид носители генеральских погон.
   Так получилось и на этот раз. На стадионе охрана поставила его чуть сбоку и позади президента, но уже через десять минут он оказался оттесненным от Ельцина. Вместе со Скачко из заветного круга выдавили и доверенное лицо президента – московского мэра Лужкова, с которым у Владислава в Совете Федерации обнаружилась взаимная симпатия.
   – При желании мы всю эту шушеру, конечно, разнесли бы, – шепнул ему столичный градоначальник, до сих пор еженедельно гоняющий по полю футбольный мяч, – но пусть потешатся.
   Так они и провели весь день вдвоем, вне ближайшего окружения. Что не помешало Ельцину с высоты его 187 сантиметров держать их в пределах видимости и даже дважды подозвать к себе, чтобы помогли ему ответить на замысловатые вопросы бдительных камских пенсионеров.
   Вечером, у самолета, Ельцин обнял Дьякова, а прощаясь со Скачко, придержал его руку и, улыбнувшись, громко произнес:
   – Приятно было познакомиться с достойным представителем молодых политиков, Владислав Борисович! Не обидитесь, если я попрошу ФАПСИ [77 - Федеральное агентство правительственной связи и информации.] дать вам позывной: Балласт?
   В первом туре выборов, состоявшемся 16 июня, Камская область отдала Ельцину пятьдесят пять процентов голосов. Для сравнения, «родина вождя» – Свердловская область, одарила его пятьюдесятью девятью процентами, а крупнейший сибирский регион – Новосибирская область – двадцатью шестью. После второго тура Дьяков отрапортовал о семидесяти одном проценте (у свердловчан оказалось чуть больше, а новосибирцы сильно отстали).
   Четвертого июля, когда Ельцин позвонил Дьякову, чтобы поблагодарить за поддержку, Скачко был в губернаторском кабинете. Услышав, что его соединяют с президентом, губернатор встал.
   …
   – Да, Борис Николаевич!
   …
   – И я вас, Борис Николаевич!
   …
   – Я сделал все что мог, Борис Николаевич.
   «Вот и снова зазвучала старая песня: „я“ и только „я“, – подумал Скачко. – Хотя бы избирателей похвалил. Ладно, переживем и это».
   Позывной Балласт так ни разу и не прозвучал в эфире. Правда, в сентябре на пленарном заседании ЗеЭс Дерягин вручил спикеру от имени президента и за его подписью официальную благодарность, в рамке под стеклом: «За большой вклад в становление российской демократии».

Дьяков, Скачко, Брюллов. Август, сентябрь 1996

   Год назад Дьяков увильнул бы от приглашения Областного совета ветеранов войны и труда посетить их очередное заседание. Сейчас этот номер не прошел. Порой то, что позволено заместителю, не позволено первому лицу. Отсутствие заместителя могут и не заметить. «Первый» же всегда на виду.
   На всех выборах ветераны обеспечивали процент явки, их голоса определяли победителей. Чтобы подчеркнуть свое почтение к электоральной гвардии, губернатор был обречен на посещение мероприятия.
   Проходило оно плавно, по сценарию, отработанному годами. Вступительное слово с суровой критикой далекого московского начальства и с доброжелательной и даже чуть угодливой – местного. Приветствие губернатора. Доклад, обсуждение, награждение юбиляров.
   На этот раз их было одиннадцать. При всех своих орденах, медалях и значках они сидели на первом ряду, напротив президиума. К своей радости и к стыду, в одном из них Дьяков узнал своего бывшего физрука Василия Ивановича. Радостно было увидеть своего наставника живым и бодрым. Стыдно, что уже лет пять с ним не встречался и тем более не знал о его недавнем семидесятипятилетнем юбилее.
   По сценарию губернатор был в числе награждающих. Быстро сориентировавшись, Дьяков шепнул главному ветерану:
   – Латышева оставьте мне.
   Его семиминутное выступление удалось. Зал смеялся, когда губернатор раскрывал маленькие воспитательные секреты своего учителя и пародировал его фирменное выражение «Извини-подвинься!». Не только женщины украдкой вытирали слезу, слушая, с каким мастерством и настойчивостью Василий Иванович переделывал заурядную поселковую шпану в достойнейших людей.
   Во время скромного фуршета, заметив, что его наставник бросил взгляд на часы, Дьяков предложил:
   – Василий Иванович, не беспокойтесь, домой я вас отвезу. Но есть предложение двигаться не прямым рейсом, а с пересадкой в ресторане. И супруге, чтобы не волновалась, позвоним.
   – Ты же, Саша, знаешь, что с детьми я не выпиваю. Но с центральным нападающим спортивный режим нарушу.
   По ходу душевного разговора выяснилось, что, в отличие от многих своих сверстников, Василий Иванович случившимися в стране переменами доволен. Школу он три года назад покинул, но без дела сидел лишь два месяца. Потом его уговорили возглавить правление их жилищного кооператива, которое теперь он переоформляет в «товарищество собственников жилья».
   – Порядок в ТСЖ у меня образцовый, чистюль прославляю, жлобов давлю. Жильцы уважают, районное начальство старается не связываться.
   Оказалось, что деятельность своего ученика Василий Иванович отслеживает еженедельно: от брифинга до брифинга.
   – О том, что о тебе пишут в газетах и показывают по телевизору, я в курсе. Кое-что даже знаю из собственного источника: моя невестка работает с твоей Оксаной. Мне, Саша, любопытно другое. У нормального человека кроме работы есть другие интересы: семья, футбол, охота, дача, путешествия. Кто-то налево любит сходить. А как с этим посторонним у вас – очень больших начальников? Или, кроме как о благе трудового народа, голова ни о чем не болит? Из всех моих птенцов ты взлетел выше всех. А я, наоборот, кроме взвода, никогда ничем не командовал. И то лишь восемь дней. До первой атаки и ранения. Кого как не тебя спросить: какая она, жизнь, там, на самой верхотуре?
   – Ну и вопросик задали, Василий Иванович. Никогда об этом не думал. Придется отвечать без подготовки. Но без обобщений, только о себе грешном.
   Его взгляд наткнулся на орденские планки на пиджаке собеседника.
   – Это что за ленточка: три синие полоски разной насыщенности?
   Василий Иванович скосил взгляд и ткнул пальцем:
   – Эта?
   – Она самая.
   – «Медаль ВДВ». Наш батальон фактически был пехотным, но числился десантным. На какую-то круглую дату медаль потом прислали.
   Дьяков пояснил:
   – Эта ленточка – пособие к ответу на ваш вопрос. Мою жизнь тоже можно изобразить тремя полосками. Все они одного цвета, но оттенки разные. И ширина каждой отличается. Общий цвет показывает их взаимосвязь, родство. А в чем различие? Одна полоска – заботы служебные. Чтобы в области было хорошо. Желательно – лучше, чем у других. Вторая – заботы личные, карьерные. Как понравиться начальствуй народу? Как сделать, чтобы оценили? Третья полоска – сплошной позитив. Увлечения, удовольствия. Первая полосочка, рабочая, самая широкая. Этим голова загружена больше всего. У меня так получилось сразу, начиная со студенческого профкома. Но чем выше поднимался во власти, тем она становилась шире. Естественно, за счет двух остальных. «Карьерная» более узкая, но не потому, что менее важная. Она по своей природе менее затратная по времени. Даже при желании плести интриги пятнадцать часов в сутки не получится.
   – А по какой причине удовольствиям в жизни так мало места отвел? – потребовал пояснить старый учитель.
   – Это не я отвел, а так само получается, Василий Иванович! Когда поднимаешься на более высокую ступеньку, осваиваешь новое назначение, ширина этой полоски почти нулевая. Не до развлечений. Потом набираешься опыта, и появляется время себя побаловать. Как вы правильно подметили, оно у каждого свое. Наши старики-атомщики рассказывали, что товарищу Берии [78 - Л. Берия – советский государственный и политический деятель, входил в ближайшее окружение И. Сталина.] регулярное и совсем не платоническое общение с многочисленными представительницами прекрасного пола не мешало успешно управлять всей государственной безопасностью и ракетно-ядерным проектом. Мне в роли губернатора личной «полосочки» пока хватает лишь на спорт. И то в качестве болельщика.
   – Что-то не складывается, Саша. Сплошные у вас лишения и жертвы, а бьетесь вы за власть, не жалея живота своего.
   – Все объяснимо, Василий Иванович. Есть тип людей, и я из их числа, для которых власть – наркотик. Сержантский уровень – небольшая доза. Генеральский – заменитель всего. Или почти всего.
   – Тогда мне поясни еще одно явление. Когда я смотрю фильмы о руководителях, читаю про них книги, получается, что они только и делают, что устраивают козни друг другу, сражаясь за власть. А в коротких перерывах трахаются, снимая стресс.
   – С этим все просто. Кому интересно смотреть сериал про оптимизацию графика строительства объездного шоссе? Или о дележе бюджета между «социалкой» и «коммуналкой»? А вот про аппаратные хитрости, про любовь с сексом или секс без любви народ готов узнавать даже за счет недосыпа.
   Василий Иванович улыбнулся.
   – Между нами, я об этом тоже подумывал. Ты извини меня за странные вопросы. Любопытно было узнать: не закружилась ли у тебя головушка от успехов. Вроде бы нет. Дойдет дело до выборов, пришли ко мне своих ребят с агитационными материалами. Я их почищу, высокопарное выброшу, но все остальное жильцы дома по адресу: Карбюраторная, 17, будут знать наизусть, как последнюю строчку в собственной сберегательной книжке. И семьдесят процентов их голосов я тебе гарантирую.
   Старый физрук смотрел не под ноги, а вдаль. Реальную и обозримую. Шестого сентября ЗеЭс назначило выборы губернатора Камской области на декабрь. На ближайшие три месяца проблема завоевания голосов избирателей стала для Дьякова наипервейшей. Чуть позади, в нескольких даже не метрах, а сантиметрах, на пятки ей наступала вторичная проблема: кто конкретно попытается лишить его символа губернаторской власти, знака на позолоченной цепи, изображающего областной герб.
   Предстоящие выборы напоминали избирательную кампанию 1993 года в Совет Федерации, когда заветных мест тоже было немного, а желающих их занять – с избытком. Их опыт показал, что реальных лидеров, с именем и с деньгами, на одно место может приходиться от двух до четырех. Их с огромным отставанием преследовал второй эшелон из пяти-восьми мало кому известных персонажей. Из тех, кто или верит в чудеса, или следует старому рецепту: «Не догоню, так хоть согреюсь».
   Первый претендент из группы «тяжеловесов» объявился одиннадцатого сентября. В старейшей камской газете «Серп и молот» появилось интервью бывшего сенатора Валентина Серова. Его содержание укладывалось в два тезиса:
   – На дворе новые времена, новые веяния, и руководитель области обязан улавливать их, как кот запах свежего мяса, успешно реагировать на них сам и направлять своих подопечных на путь истинный.
   – Все это способен делать в наилучшем виде он, Валентин Серов. Политик федерального масштаба, сформировавшийся в атмосфере перемен. И совсем к этому не приспособлен нынешний губернатор Дьяков. На самом деле тот же советский босс, только в рыночно-демократическом камуфляже.
   То, что Серов вновь попытается всплыть на политическую поверхность, Дьяков предполагал. Но в первом же публичном выступлении соперника обнаружил для себя неприятный сюрприз. Бывший балагур превратился в агрессивного соперника и выбрал главной жертвой агрессии его. Дьякова.
   Нельзя сказать, что до появления этого интервью Дьяков не думал о подготовке к борьбе. Еще в июле он принял принципиальное решение: штаб возглавит его самый надежный соратник – Оксана. Пару лет назад он бы на это не решился. Но увидев довольно спокойную реакцию окружающих на назначение Ельциным своей дочери президентским советником, решил, что пару дней пошепчутся по углам и забудут.
   Со всем остальным до официального объявления срока выборов он не торопился. В свой штаб решил пригласить большинство членов команды, хорошо показавшей себя на выборах президента. Эта «пирамида доверия» охватывала всю область. Под ее контролем были и пресса, и неформальные рычаги воздействия на умы избирателей. Она обладала свежим опытом одержанной победы.
   Выпад Серова подсказал Дьякову, что пора стартовать. К этому же выводу пришли и другие соперники. Через два дня президиум областного совета профсоюзов выдвинул кандидатом в губернаторы своего председателя Егора Семеновича Котова, более известного как Кома.
   Появления Комы в заветном списке Дьяков не ожидал. Впрочем, скоро все прояснилось. Областные коммунисты заявили, что не будут выдвигать своего кандидата и поддерживают посланца профсоюзов. Вот уже который раз они не могли отыскать в своих рядах авторитетного, известного всей области человека. По большому счету на эту роль Кома тоже не тянул, но, благодаря должности областного масштаба, все же был на слуху.
   Шапкозакидательство – качество вредное и даже опасное. Но снисходительную ухмылку, с которой Дьяков встретил весть о намерениях Серова и Комы побороться за губернаторство, нельзя осуждать. Он неплохо разбирался в людях и видел два общих недостатка у своих новоявленных соперников. Для массового избирателя оба они были «новенькими» и «серыми».
   Если «середнячок» долго занимает высокий пост, не допуская больших глупостей в глазах нижестоящих, его образ, каждый день присутствующий на телевизионном экране, постепенно сливается с представлением зрителя о «большом государственном деятеле». Но процесс слияния требует длительного пребывания в кадре. За пару-тройку месяцев избирательной борьбы посредственность, не имеющая красивого послужного списка, никак не сможет обаять электорат даже за очень большие деньги. Это удел ярких личностей. Таких, как тот же десантный генерал Лебедь [79 - Александр Лебедь в первом туре президентских выборов 1996 года занял третье место, получив 14,7 процента голосов избирателей. Во втором туре поддержал Б. Ельцина.].
   Хотя эта мысль вызывала у него раздражение, Дьяков понимал, что в области найдется пара человек, способных порушить его планы. Брюллов… Скачко… Не дай Бог, Федотыч, так и не простивший ему премиальный уазик. Каждый из них был лидером, к ним тянулись люди. Все имели завидную «анкету».
   Но пока преимущество было за ним. У Брюллова после ухода в ректоры известность и, особенно, влияние заметно поубавились. Скачко, наоборот, с каждым днем набирал высоту, но апогея пока не достиг. Шансы Федотыча снижал его пенсионный возраст.
   Каждый из них имел шанс его опередить, но пока главным был вопрос: пожелают ли бывшие друзья и соратники объявить ему войну?
   По правилам хорошего тона с ними следовало поговорить «на равных», спросить, а может, и договориться. Но политика – занятие коварное, чистоплюйство и слабину не прощающее. Расстегнул душу на одну пуговицу больше положенного – моментально получишь в нее плевок.
   Обсуждать проблему с возможными соперниками целесообразно, когда имеешь явное преимущество, поглядывая сверху вниз. Действующий губернатор и обладатель административного ресурса сегодня он, Дьяков! При таком раскладе его приглашение менее весомых конкурентов в свою команду означает для них как минимум сохранение их сегодняшних хороших позиций. А лучшее, как известно, враг хорошего.
   Для первого такого разговора губернатор напросился «на чашечку кофе» в гости к Брюллову. Дьяков начал издалека, со студенческих времен, когда его «штурманом и лоцманом был Юрка». Вспомнил о слаженной работе в команде Атаманова и о совсем недавней – в штабе по выборам Ельцина. От ретро плавно вырулил в современность:
   – Юра, ты, конечно, понял, что я решил избираться. Согласие от президента получил. Буду тебе благодарен, если согласишься поработать в моем штабе. В каком качестве, выбор за тобой. От главного идеолога до начальника.
   Брюллов слушал, смакуя кофе.
   – Спасибо, Саша, но ты сам понимаешь, что твое предложение неприемлемо. По Ельцину я с тобой работал с удовольствием. Но продолжения сотрудничества быть не может. Насколько я разбираюсь в урологии, твоим соперником может оказаться кто-нибудь из нашей общей ельцинской команды. Тот же Влад или Федотыч. Да и Атаманов в один прекрасный момент может послать подальше свой министерский гадюшник и во второй раз вступит в ту же реку. Согласись, это совсем не завиральные варианты. И если что-то подобное произойдет, я в эти игры не играю ни на чьей стороне. Надеюсь, ты меня понял правильно? Чуть не забыл еще одно, для тебя небезынтересное: сам я в губернаторы не собираюсь…
   Несмотря на ожидаемый результат встречи с Брюлловым, желание Дьякова повторить подобные дипломатические игры со Скачко и Федотычем как-то поубавилось. Полностью он от первоначального плана не отказался, но его исполнение на недельку решил отложить. И, как показало дальнейшее развитие событий, поступил правильно.
   За пять лет, прошедших с момента распада КПСС, большинство общественных структур, созданных под ее крылом, ушли в небытие. Среди немногих уцелевших был областной «Клуб директоров». Хотя перемены тоже не обошли его стороной.
   Еще до кончины партии, с выходом на пенсию Ячменева, сама по себе отпала должность его «почетного председателя». После приватизации вершителями судеб бизнеса где-то остались директора, но в большинстве ими стали собственники. К этому времени в английском языке обнаружилась универсальная и престижная аббревиатура титула первого лица фирмы – СЕО [80 - Chief Executive Officer.]. Ее и использовали для обновленного названия: «СЕО-клуб».
   На сентябрьскую встречу сумели приехать двенадцать его членов. Демократию СЕО блюли неукоснительно: председателя меняли ежегодно. Сейчас на вахте был директор Вильвенского бумажного комбината.
   – Запланированный ранее вопрос о наших взаимоотношениях с муниципалитетами в развитии городского водоснабжения я предлагаю перенести на октябрь. А сегодня в режиме «совершенно секретно» принять решение: мы солидарно принимаем участие в выборах губернатора или поодиночке отстранение наблюдаем эту мышиную возню?
   – Не обижай нас понапрасну, Алексей Корнеевич! – возразил председателю новый генеральный директор Кабельного завода. – Денежкой мы кандидатам регулярно помогаем. Другое дело, что порой чувствуешь себя, словно девица на гулянке: понимаешь, что дать кому-то надо, а кому именно – вопрос.
   – Ключевое слово в моем обращении, – пояснил «бумажник», – «солидарно». С властью, почтенные коллеги, необходимо обращаться почтительно, но себя уважая. Действуя организованно, совместно, а не вразнобой. И не крохоборствуя, а ставя перед начальством важные и для нас, и для него вопросы. Если кандидат в губернаторы такой подход понимает и отвечает взаимностью, то мы в него дружно вкладываемся рублем и нашим дефицитным временем. Если нет, желаем ему личного счастья вдали от нас. Я попросил Степана Гавриловича как депутата ЗеЭс, – он поклонился в сторону сидящего рядом с ним собственника строительного холдинга, – нарисовать портреты основных претендентов в губернаторы.
   Строитель лаконично, как на планерке, доложил, что на вчерашний день обозначилось шесть кандидатов. Тяжеловесы: Дьяков, Котов и Серов. Остальные – в «весе пера»: городской сумасшедший, круглый год бегающий от инфаркта в шортах; инженер по технике безопасности содового завода от партии «зеленых» и хозяин Северного рынка от ЛДПР.
   – Что слышно о Скачко, Брюллове и Лунине? – спросил директор пушечного завода.
   – Наш общий друг и бывший член клуба Федотыч категорически заявил, что это не его хобби. О Брюллове он тоже выразился сочно: «После развода и в ту же постель?». Что касается еще одного нашего бывшего коллеги – Владислава, то я могу поделиться с вами не информацией, а лишь собственными домыслами. Предполагаю, что Скачко на распутье. Как спикеру с Дьяковым ему работается сложнее, чем с Атамановым. Самый надежный способ поправить дело – стать губернатором самому. Но его смущает малый стаж работы во власти. На этом, кстати, могут сыграть и конкуренты, обозвав его «шагающей по трупам выскочкой».
   Хамчиев, представляющий «СОЛТИТ», словно образцовый первоклассник поднял руку.
   – Если Брюллов и Лунин берут самоотвод, предлагаю не тратить время на «непроходных» и определиться по фаворитам. А их остается двое: Дьяков и Скачко. Я на объективность не претендую: Скачко наш акционер, Дьяков пытался уложить наш комбинат под американского конкурента. В ходе этой истории я разглядел его внимательнее и суверенностью могу дать ему характеристику. На моей памяти у нас в области были разные высшие руководители. И гиганты, и середнячки. Но жлобов, откровенно действующих в личных интересах, среди них не было. Подробности позвольте не излагать, хотя за свои слова я отвечаю. – Я за Скачко. Как сенатор он доказал, что наш человек. Но будет ли он выдвигаться? – выразил сомнение основной акционер содового завода.
   – Тогда мы должны его к этому решению подтолкнуть нашей деловой поддержкой, – предложил «пушкарь».
   – Руслан Магомедович, а ты не зря бульдозером по Дьякову прошелся? Я с ним две пятилетки в добрых отношениях, и нарисованный тобой его портрет подтвердить не могу, – миролюбиво заметил «бумажник».
   – К сожалению, Хамчиев прав, – негромко уронил «телефонщик». – Я дважды к губернатору обращался по рядовым вопросам, и каждый раз со ссылкой на «московскую мафию» он ставил неприемлемые для нас условия.
   – Что ты за друга заступился, это хорошо, Алексей Корнеевич, – подключился директор «Мотора». – Но червоточинка в Игоревиче проявляется. Я просил и его, и Скачко, как сенаторов, помочь нам с оборонным заказом. Владислав подключился, два дня водил меня по Белому дому, и кое-чего мы добились. А Игоревич то тянул, то намекал. В итоге ноль.
   Разговор продолжался еще около часа. Постановили просить Скачко выдвинуться, пообещав ему свою личную и корпоративную поддержку. Для порядка проголосовали. Десять – за, двое воздержались. Переговоры со спикером поручили провести Хамчиеву.

   Поговорку «И хочется, и колется, и мама не велит» Владислав не раз слышал от бабушки. Накануне окончания школы бабушки не стало, и постепенно эти слова забылись. Казалось бы, навсегда. Но сейчас, спустя почти четверть века, он слушал аргументы Хамчиева, слова всплывали из памяти с той же бабушкиной интонацией. Только теперь она говорила: «Ну, вот, потерпел, можно и не ломаться».
   Для приличия Владислав все же пообещал «денек подумать». В каком направлении двигались его думы, было понятно из его просьбы еще раз встретиться завтра. Наступала пора от общих слов переходить к запуску конкретных и разномастных предвыборных механизмов. Но для этого уже сегодня следовало «переступить черту», то есть сообщить Дьякову о решении вступить с ним в единоборство.
   – Спасибо и на том, что эту новость я узнаю от тебя, а не из газетного пасквиля, – произнес Дьяков, выслушав двухминутный монолог Владислава о принятом решении.
   – Александр Игоревич, понимаю ваше настроение, но повторюсь, что я пришел к вам не оправдываться, а с конструктивной целью. Еще раз обещаю, что борьбу буду вести без грязи. Негатив в ваш адрес возможен лишь «в пределах необходимой самообороны».
   Дьяков посмотрел на часы.
   – До обеда шестнадцать минут, которые позволительно потратить всего лишь для удовлетворения любопытства. Ты по-человечески можешь мне назвать хотя бы пару конкретных причин, из-за которых наши многолетние добрые отношения преобразовались в несовместимость?
   – Попробую. Начну с того, что интересы просто «человека» и «человека при деле» сильно отличаются. Пока я был в бизнесе и на низших ступенях политики, наши отношения, где вы «старший», а я «младший», меня не только устраивали, но даже согревали. Но нынешняя моя должность и положение с прежним раскладом не стыкуются. По правилам игры чины у нас с вами одинаковые. По существу же вы, конечно, повыше, но не на двадцать сантиметров, а лишь на два-три. Вам два мало. Но если я вам в этом уступлю, не только рядовые граждане, но и депутаты со мной считаться не будут. Атаманов это понимал и шел мне навстречу. У вас же «взаимное уважение и ответственность» вызывают аллергию. Напомнить вам клоунаду с размещением в автомобиле после нашего прилета в Москву? Может, на этом хватит?
   – А есть что добавить?
   – Как говорит Морозовский: «Вы хочите песен? Их есть у меня». Если коротко, то вы отличный заботливый папаша, но никудышный брат. Под хорошее настроение детишек вы можете и побаловать. Но поделиться с братишкой вам не позволяет великость. Напомнить?
   – Валяй, если хочется, – скупо позволил Дьяков.
   – Так сложилось, что на Большой Дмитровке [81 - Улица, на которой расположен Совет Федерации.] у меня положение оказалось выше вашего. Лужков мне чуть ли не первому предложил заключить договор между нашей областью и мэрией Москвы. Он мог облегчить сбыт продукции нашим цементникам, поставщикам строительной арматуры, лесопереработчикам. Если бы всё сделали быстро, то получили много полезного и мощный информационный повод федерального масштаба. Я вам об этом доложил в мае, но вы до сих пор не распорядились этим заняться. Не спрашиваю, почему. Ибо знаю ответ: предложи Лужков дружить домами вам, мы бы уже обмывали успех.
   – Это совпадение! – не согласился Дьяков.
   – Тогда примите еще одно совпадение. Беседуя с Росселем [82 - В те годы губернатор Свердловской области.], я заикнулся о теме, актуальной для моего избирательного округа: построить по сорок километров хорошей дороги в наших областях. Соединив их, мы выходим из нашего Запрудного на их Нижний Тагил, получаем северный дублер Сибирского тракта. Россель этой идеей загорелся. Я привел его к вам, вы поулыбались… И опять все глухо. Не только застопорилось хорошее дело, но и я выгляжу пустозвоном. Полагаю, что причина та же. Можно подобные примеры продолжить, но это уже будет крохоборство. Разрешите идти?
   – Разрешаю, но лицемерить не буду: пожелания успеха от меня не дождешься. И не забудь: эта лотерея не беспроигрышная, через год у тебя тоже будут выборы…
   Вечером с домашнего телефона Владислав начал обзванивать потенциальных союзников с просьбой войти в его штаб. Процесс с самого начала пошел натужно, без энтузиазма.
   Варвара Васильевна, которая командовала его избирательной кампанией в ЗеЭс, на этот раз от высокого поста отказалась:
   – Влад, не будем давать пищу для недружественных сатириков. Я уже вижу заголовок: «Народная мстительница». И начало статьи: «Профессор Дьякова наконец-то от души расплатилась с бывшим супругом». Работать я с тобой согласна, но тихой серой мышкой.
   Морозовский согласился помогать, но тоже без лишнего шума.
   – Если бы, Владислав, твоим главным соперником был Кома, я бы смахнул пыль со своей скрипки и собственноручно исполнил для него шопеновскую сонату № 2. Ту, что поклонники «Мурки» называют «траурным маршем». Но в этом нездоровом коллективе лидирует бывший наш друг Саша. Пусть он и скурвился, но былая любовь не позволяет мне прилюдно топтать его ногами.
   – У меня та же история, Ефим Маркович. Я даже ему пообещал, что не буду на него наезжать, если сам не спровоцирует.
   – И это разумно, благородный ты наш! Метание в соперника говном – дурно пахнущее занятие.
   Брюллов будто сговорился с Морозовским.
   – Аналитику, писательство разных жанров, помощь студенчества на ломовой работе предоставлю тебе по потребности и надлежащего качества. Тем более за деньги. И сам я в любой момент готов не только с тобой пообщаться и порешать задачки, но и публично поддержать. Целовать взасос не обещаю, но суровую мужскую симпатию готов изобразить в лучшем виде. Но все это без официоза. Уверен, что такая позиция актуальна не только для меня. Поэтому советую не ввязывать популярных в области людей в драку между собой и губернатором. Придется опираться на «средний» работящий класс.
   Зато порадовал Федотыч.
   – Дьяков – противник серьезный. Поэтому, начальник, не повторяй глупого благородства Атаманова, который отнесся к своим выборам в сенат как к хобби. Начиная с завтрашнего дня, девяносто процентов твоего времени ты обязан тратить на выборы. За текущие дела пусть голова не болит, я все беру на себя. За тобой остается ведение пленарных заседаний и все, что можно использовать для собственной рекламы. В том числе деятельность в Совете Федерации. И отныне ты трудишься по принципу: сработал на рубль – сделай вид, что на «стольник».
   Он же посоветовал пригласить начальником избирательного штаба бывшего вильвенского мэра Костю Зотова, хорошо проявившего себя во время президентских выборов.
   Утром следующего дня Владислав Скачко поблагодарил членов «СЕО-клуба» в лице Хамчиева за поддержку и заявил, что он «с благодарностью принимает предложение глубокоуважаемых коллег». Вечер он посвятил разговору со своими соратниками по избирательному штабу. Уже после двадцати двух часов позвонила жена. Ее голос был почти дружелюбным:
   – Влад, только один вопрос. Сегодня в «Вечерке» увидела объявление с предложением «мужа на час». Может, мне заказать?
   После этого кандидат в губернаторы быстро и как-то нервно стал раскладывать бумаги по четырем папкам.

   Не сговариваясь, в последнюю субботу сентября соперники подводили первые итоги избирательной кампании. Уже вырисовались контуры «заклятых друзей», групп поддержки, определились возможности избирательного бюджета. С учетом вклада в него членов «СЕО-клуба», Скачко мог себе позволить не дрожать за каждый потраченный рубль, а гульнуть с широтой советского отпускника, приехавшего в Сочи после трех лет зимовки на «северах». Улыбаться с экранов телевидения, печатать «в цвете» многотысячными тиражами прославляющие его газеты и плакаты. Привозить в забытый Богом район, куда не ступала нога артиста даже областной филармонии, поп-звезду из самой столицы…

   Хорошее настроение Оксаны Лазаренко, недавно назначенной управляющей Камским филиалом Дорожного банка, один к одному отразилось в поэтическом шедевре по мотивам Маяковского, но в ее собственной обработке:

     Заместителю хорошо, начальнику – лучше.
     Я командовать пришла, пусть меня не учат!

   Вечером, в последнюю субботу августа, она нараспев декламировала эти слова, поливая из шланга плотный, недавно подстриженный газон на собственной даче. Загорелая, в бейсболке и в тенниске, в коротких шортах и в кроссовках, Оксана полностью соответствовала поговорке: «В сорок пять баба ягодка опять». Ягодка вроде бы уже довольно давно налилась соком, но ни избыточные жировые складки, ни дряблость, тьфу-тьфу, пока не смогли одолеть ее фигуру и лицо. Тонус исполнения литературно-производственного номера повышало присутствие метрах в пятнадцати единственного зрителя и слушателя, сидящего в шезлонге с газетой. Правда, в этот момент он оторвался от газеты и любовался ритмичными движениями исполнительницы.
   Дачу они купили готовую и, как говорят автомобилисты, «на ходу». Удобную, ухоженную, с небольшим коттеджем, увенчанным оригинальной башенкой. Построил его десять лет назад на берегу Камы управляющий строительным трестом. Человек по советским меркам небедный, да еще и с хорошим вкусом и золотыми руками. После приватизации он стал не только долларовым миллионером, но и трижды дедом. На новом большом участке построил три коттеджа: себе и двум сыновьям, тоже строителям. Прежнюю дачу, ставшую тесной, приобрел Дьяков.
   Единственным, что несколько смущало новоселов при покупке, было не совсем удачное соседство. Смежное с ними владение принадлежало Морозовским. Впрочем, с Фимой Дьяков не ссорился, Оксана с ними как бы была незнакома, а высокий сплошной забор между участками давал право выбора: замечать соседей или нет.
   – Мадам, можно попросить вас не так вилять кормой? Это вызывает у пожилого человека некоторые подзабытые желания.
   Оксана повернулась в сторону «пожилого человека».
   – Если ты думаешь, что я приехала сюда поднимать урожайность луговых трав, то крупно ошибаешься. Господин губернатор, времена, когда вы от имени большевистской партии массово имели народ, остались позади. Придется вам сосредоточиться на единственной его представительнице. И вся моя агротехника должна помочь вам выполнить свой долг перед народом. И не просто выполнить, а с энтузиазмом.
   Она выключила воду и присела в стоящий рядом шезлонг.
   – В такой вечер грех тратить время на деловые разговоры, но выборы приближаются с каждым днем, причем не медленным шагом, а рысью. И нам есть о чем потолковать на эту тему. Я наняла две группы социологов: из нашего педагогического института и свердловчан из Академии наук. Плюс моя собственная «агентура». Что мы имеем на сегодня? Порой я тебя критикую, но к твоим первым губернаторским действиям придраться трудно даже при желаний. Чтобы не зазнавался, напомню, что в фундаменте успеха, который ты заложил, процентов тридцать железобетона оказались подарочными.
   – С тобой я лаврами готов поделиться хоть пополам! – развел руками Дьяков.
   – Нет, Саня, речь не обо мне. Спасибо твоему предшественнику Николаю Петровичу: и место тебе сам освободил, и главного твоего соперника Брюллова, сам того не желая, вывел за скобки. Пока наш главный ресурс – губернаторская должность. Я это особенно чувствую по формированию избирательного фонда. Даже старые компаньоны Скачко по «КамФГ», которые с ним дружат домами и тебя вряд ли обожают, заплатили безропотно и по максимуму. Ребята не дураки: вдруг губернатор окажется злопамятным. Похоже, что не по принуждению, а искренне тебя поддерживают процентов семьдесят руководителей из аппарата областной администрации. Не за красивые глаза, а в знак благодарности за то, что не заменил их после ухода Атаманова. На Алтае, примерно в той же ситуации, новый губернатор сменил треть. Из глав района как минимум половина – твои союзники. У Скачко со многими тоже добрые отношения, но он по должности вынужден заигрывать с депутатами, а они с исполнительной властью друг друга на дух не переносят.
   – Не слишком ли благостная, Оксан, получается у тебя картина?
   – Нет, например, с силовиками не так все просто. Прокуратура, МВД, МЧС, налоговая полиция – почти все твои. Им симпатичны твоя жесткость и склонность к порядку в сочетании с дружеским отношением к генералам. У тех, кто ходит под Министерством обороны, симпатии пополам. Курсантам нравится более молодой Скачко. Две трети крупного и половина среднего бизнеса за Скачко. Он в их глазах выигрышней выглядит как сенатор. Афиширует им свою помощь. Недели не проходит, чтобы не появился на центральных каналах.
   – Неужели меня на телеэкране нет? – удивился Дьяков.
   – На областном есть, на московском – ноль. Надо срочно думать, как туда внедриться. Что опечалился? – улыбнулась Оксана. – Все остальные кандидаты в лучшем случае отнимут у тебя и у Влада максимум процентов пятнадцать. Получается, что на старте наши позиции гораздо сильнее. Но не настолько, чтобы лениво ждать победы. Главный, если не единственный соперник – Владислав. Поэтому надо срочно разгоняться до пятой скорости.
   Примерно в те же часы Скачко встречался с начальником своего избирательного штаба Зотовым. Предвыборная ситуация в его изложении не многим отличалась от описания Оксаны.
   – Кроме силовиков, какие у нас еще слабые места? – спросил Скачко.
   – Село. Деревенский люд бесхитростный. Привыкли без раздумья ложиться под того, кто выше по чину.
   – Мы способны как-то на это повлиять?
   – Надо давить на ваш сенаторский авторитет. На ближайшем пленарном заседании в Москве пообщайтесь под камеры с лицами, известными широкой публике. Типа Лужкова, Строева. Если в кадре постоите рядом с Черномырдиным, это вообще будет шоколадка!
   – Кто снимать будет? Наших камских привезем?
   – Зачем, Ефим Маркович все организует. В Москве доллары пользуются еще большим уважением, чем в Камске.
   – Что-то еще беспокоит?
   – Супруга Дьякова, она же предводительница его избирательной кампании, заключила контракт с парой специалистов по журналистским расследованиям с острым пером и склонностью к «чернухе». Это косвенный признак того, что в самый неподходящий момент на вашу голову может вылиться с десяток тонн грязи. Имеется ли у них компромат или будут придумывать, пока неизвестно.
   – И что мы можем в связи с этим предпринять?
   – Может, не ждать, пока Дьяков ударит нам в спину? Проверить бы его на склонность к непотребным проступкам. Если не возражаете, я поговорю со своими старыми приятелями, бывшими сыщиками, а ныне частными детективами. Может, что-то и подскажут.
   – Попробуй, только очень аккуратно, чтобы самим не спровоцировать войну.

Дьяков, Морозовский, Скачко. Октябрь – декабрь 1996

   К концу шестого часа изучения исходящей почты председателя ЗеЭс принятый по договору в избирательный штаб Скачко самарский специалист по избирательному праву Дмитрий Князев нашел то, что искал. Это было письмо, адресованное руководителю аппарата областной администрации Полуянову, подписанное Скачко.
   Князев действительно был докой в юридических вопросах, связанных с выборами. Он не раз защищал интересы своих клиентов в избирательных комиссиях и в судах. Но эта работа была сезонной и оплачивалась довольно скромно. Зато щедрыми были гонорары за услуги детектива по обеспечению безопасности избирательных штабов. Порекомендовал Князева его коллега, отставной подполковник управления собственной безопасности камского областного УВД. Сейчас он возглавлял в Камске небольшое частное детективное агентство, предпочитая, как и Князев, дома «не мелькать», а выполнять свои деликатные обязанности «вахтовым методом».
   В письме, заинтересовавшем Князева, спикер выражал категорическое несогласие с проектом приказа губернатора, устанавливающим с 01.01.1996 года должностной оклад председателя ЗС в размере восьмидесяти пяти процентов от оклада губернатора.
   Свой протест Скачко аргументировал нарушением двух положений:
   – закрепленного Конституцией и законодательством РФ равенства исполнительной и законодательной ветвей власти;
   – сложившейся на федеральном уровне практики установления равной оплаты председателя правительства и председателей Государственной Думы и Совета Федерации.
   К письму, оформленному по всем правилам делопроизводства, был приложен лист с заголовком «В порядке PS»:
   Уважаемый Андрей Николаевич!
   Обращаю Ваше внимание, что протест вызван не размером МОЕГО оклада. В процентах от него рассчитываются оклады депутатов, работающих на постоянной основе, и всего аппарата ЗС. Предлагаемый губернатором проект узаконит ДЛЯ ВСЕХ разницу в 15 процентов в оплате сотрудников ЗС и администрации, с чем я принципиально не согласен и буду оспаривать соответствующее решение вплоть до суда.
   Что касается персонально моего оклада, то предлагаю сохранить его на уровне 1995 года, что на 22,4 процента ниже предлагаемого на 1996 год оклада губернатора. В соответствующем документе прошу указать: «по согласованию».
   Прошу считать это предложение официальным.
   Под текстом, как положено, красовался автограф Скачко, заверенный круглой печатью канцелярии ЗС.
   Князев немедленно позвонил Зотову. Через полтора часа они вместе зашли в кабинет спикера…

   Когда в штабе Скачко в очередной раз возник разговор, что сельское население их кандидата «не воспринимает», Варвара Васильевна Дьякова обронила:
   – Чтобы селянин кого-то воспринимал, этот кто-то должен селянина регулярно окучивать. По всем деревням кандидату в губернаторы не набегаться, а кустовые встречи с местным активом в масштабе района проводить нужно и можно. Две встречи в день, два дня в неделю-это, конечно, хлопотно. Но минимум тридцать районов к выборам будут знать, что за них радеет сам Скачко, которого они даже видели живьем!
   С легкой руки Дьяковой направление работы с селянами так и назвали «окучкой». В качестве союзников кандидата в «окучке» принимали участие местные депутаты и интеллигенция из «пирамиды доверия». Ключевыми темами определили «село в рыночной экономике», «сельская медицина» и «доступность до райцентров» (дороги, автобусы).
   За две первые «окучки» наработали кое-какой опыт. Участников дневных встреч одаривали предвыборными сувенирами с изображением кандидата: красочными календарями и блокнотами, специальными выпусками газет. Вечернее общение завершалось концертом популярной в области музыкальной группы с несколько развязным конферансье.
   В состав «группы поддержки» было включено от четырех до восьми представителей прессы: журналисты, фотографы, телеоператоры. В основном из владений Морозовского, дополняемых местными газетами и радио. Если просился кто-то из «нейтральных» СМИ, им тоже находили место в пуле. Кстати, название «журналистский пул» тогда в камском лексиконе появилось впервые и сразу стало предметом пижонства молодых акул пера.
   Пишущую и вещающую братию обеспечивали всем необходимым, попутно присматривая за ней. Занимались этим два сотрудника пресс-службы ЗеЭс и штабной юрист Князев. По утрам всю компанию забирала новенькая «Газель». Поздно вечером, а то и ночью она же обеспечивала их «доставку на дом».
   Правое заднее сиденье у окна сразу облюбовал обозреватель областной газеты «Серп и молот» Том Григоренко, мужчина лет пятидесяти, солидной внешности, с репутацией хорошо пишущего и крепко пьющего. Времена, когда жанр фельетона и его автор пользовались успехом, были пиком его карьеры и остались давно позади. С приходом горбачевской перестройки в стране из моды вышел фельетон, а в «Серпе» сменился главный редактор.
   С тех пор Том без энтузиазма шагал по ухабистой и унылой профессиональной равнине. Раньше он точно знал, кого и за что можно размазать по газетной полосе. Получил материалы из партийной комиссии или прокуратуры и клейми, не оглядываясь. Теперь ориентиры были потеряны не только им, но и новым главным редактором, быстро получившим прозвище Гнида. Приватизировать «серпастую и молоткастую» газету ума Гниде хватило, но дух нового времени он так и не уловил. Неуверенность, переходящая в трусость, превратила газету из солидно рычащей в повизгивающую. А визг не страшит «жертву», не будоражит читателя. Григоренко это чувствовал, но изменить ничего не мог. Лишь выпивал с расстройства все больше и чаще. Особенно «на халяву», регулярно посещая расплодившиеся презентации.
   Из прошлой жизни газета сберегла лишь титул «областная» и часть прежних своих читателей, а Том – «обличительный уклон» своих обзоров.
   Князев «положил глаз» на Тома уже в первой поездке, причем бескорыстно. Когда впервые всем пулом они встретились в штабе, Григоренко протянул ему свою руку и басом произнес:
   – Том.
   Князев мгновенно среагировал:
   – Тогда я Джерри.
   Григоренко оценивающе прошелся по нему взглядом и изобразил большим и указательным пальцами правой руки комбинацию, давно обозначающую на Руси меру выпивки.
   – Джерри, употребляешь?
   – Не отвергаю, особенно под хорошую закуску.
   – Тогда будем дружить.
   На обратном пути они опустошили стеклянную фляжку армянского коньяка, приобретенную в придорожном кафе, и обменялись биографической информацией.
   Появившаяся в «Серпе» публикация Григоренко, где упоминалась встреча спикера с селянами, Князеву понравилась. Язвительно, но без ударов ниже пояса. «Штабные» коллегиально решили пребывание «инопланетянина» в пуле сохранить.
   В следующую поездку Князев захватил с собой бутылочку породистого Bell's [83 - Марка виски.] и тонко нарезанный финский сыр, не требующий излишеств в виде сервировки. Когда до гостиницы, где остановился Князев, оставалось чуть больше десятка километров пути, а в бутылке еще грамм сто пятьдесят, юрист с легким угрызением совести подумал, что Тома можно «использовать».
   После второй поездки Григоренко написал статью, полностью посвященную избирательной кампании. О новых выдумках политтехнологов, о невозможности кандидату даже со средним достатком бороться на равных с «денежными мешками». Досталось и конкретным кандидатам в губернаторы, в том числе и Скачко. Впрочем, не больше, чем остальным.
   Когда завершилась очередная встреча с избирателями в поселке Запрудном и «Газель» выехала на Сибирский тракт, Князе в, уже по традиции, достал из кейса Bell's и сыр.
   – Сегодня дорога недлинная, через полтора часа будем дома. Чтобы не частить и получить от процесса творческое и гастрономическое удовлетворение, предлагаю завершить наш ужин у меня в номере. Тем более что наши девочки преподнесли мне тарелочку потрясающего домашнего холодца. Проверено на себе: утверждение, что холодец не гармонирует с виски, – бесчеловечная дезинформация ЦРУ.
   – Ты прав, Джерри!
   В холодильнике оказался не только холодец. Закуска приятно ложилась на выпивку. Воссоединившись, они разбавляли светлыми красками серый фон жизни, будили любознательность.
   – Джерри, открой секрет, почему на свою кухню вы пускаете чужаков, вроде меня и Светки Филиной с «Радио Максимум»? Да еще без предварительных условий?
   – А ты пошевели серым веществом. Продукт наших проплаченных авторов предназначен для массового и доверчивого едока идеологического общепита. Ему мы без изысков, громко и часто повторяем: «Скачко – лучший!». Едок все это смотрит, слушает и начинает верить. А вас мы приберегаем для гурманов. Как тонкое и, заметь, полезное блюдо. Вот ты написал две статьи, где фигурирует наш кандидат. Ни разу его не похвалив, но и не осквернив, вспомнил целых пять раз! Какой вывод делает думающий читатель? Если враги в лице Григоренко и Филиной никакой гадости за Скачко не обнаружили, он, скорее всего, нормальный мужик. Но, если речь зашла об этом, у меня к тебе, Том, встречный вопрос. Признайся, не любишь ты Скачко?
   – Ошибаешься. Я каждого из этих кандидатов не люблю. Все они танцоры, которым мешают яйца. И ваш Скачко тоже. А почему ты спросил? Критика в статье есть, но ровно распределенная между всеми, ядом не заправленная. Несмотря на заказ работодателя.
   – Гнида неровно дышит к Скачко?
   – Он человек Дьякова. Тот сделал его «главным», посодействовал приватизировать газету, помогает с рекламодателями. А Скачко – самый опасный конкурент губернатора. К тому же Скачко для Гниды выскочка. Прыщ на белоснежной жопе. Он бы его и задаром прижег йодом, а за вознаграждение – с великой радостью.
   – Ты серьезно о вознаграждении? – зажегся Князев.
   – Такими вещами, мышонок Джерри, не шутят.
   – А если я продам твоим работодателям что-нибудь неприятное для Скачко, насколько я смогу уменьшить свой бюджетный дефицит?
   Том побледнел.
   – Князев, – впервые он назвал собеседника не шутливым прозвищем. – Ты меня ни с кем не перепутал? У меня недостатков больше, чем томов в полном собрании сочинений товарища Ленина, но подлости среди них нет. Спасибо за угощение, я пошел.
   Теперь неуютно себя почувствовал юрист. «Была не была, сыграем „ва-банк“», – подумал он.
   – Не обижайся, Том. Ставлю вопрос по-другому: небольшая неприятность Гниде тебя не очень огорчит?
   – Если без грязи.
   – Подлость – штука однозначно неприемлемая, а грязь бывает разной: непроходимая, камуфляжная, целебная. Изложу суть дела, а ты решай. Я наткнулся на копию документа, в котором долларовый миллионер Скачко выражает недовольство своим председательским заработком и настаивает на его увеличении. Между прочим, это ежемесячно почти две тысячи баксов. Если его требование прокомментировать умело, да тиражом в полмиллиона экземпляров, то симпатяга Скачко в глазах голосующего народа будет выглядеть как примитивное, алчное мурло.
   – Джерри, я же сказал: в такие игры не играю.
   – Не глухой, слышал. Но игра на этом не заканчивается. К письму имеется приложение. В нем Скачко поясняет, что лично ему это повышение не нужно, и официально отказывается от будущей доплаты.
   – И копия этого приложения у тебя тоже имеется?
   – Естественно. Без него цена первой бумаги – ноль.
   Том расхохотался.
   – Я правильно понял сюжетную линию? «Серп» печатает разоблачение. Дьяков и Гнида кайфуют, глядя, как прокололся крохобор-спикер, и тут «Грады» Скачко дают ответный залп. Появляется «приложение» и пояснения к нему. В финале Скачко – благородный герой, у Дьякова с Гнидой – сплошной геморрой.
   – Примерно так, совесть нации.
   – Силен, Джерри! Спектакль с запашком, но впечатляет! – В чем моя роль? Принести Гниде в клювике письмо Скачко без приложения?
   – Твоя роль скромнее. Сказать, что имеется жадный человек, желающий продать копию письма «примерно такого-то содержания». О приложении мы с тобой ничего не знаем.
   – И сколько просит «человек» за услугу?
   – Мне нравится выражение «ни два ни полтора». Получается, три тысячи в СКВ [84 - Свободно конвертируемая валюта.]. Торг уместен. Как сам понимаешь, здесь главное не деньги, а радость творческого процесса. Но в любом случае – гонорар пополам. И, если на тебя сильно обидится Гнида, твое трудоустройство за мной. Даю слово.
   – Джерри, ты образец деликатности. Правда после всего, что ты мне тут изложил, язык не поворачивается сказать, что слово твое честное.
   Предложением Григоренко его главный редактор заинтересовался, но бдительность проявил:
   – Как «человек» подтвердит подлинность письма?
   К ответу Том был подготовлен:
   – Пусть «заказчик» поинтересуется, поступало ли в приемную Полуянова письмо за подписью Скачко по окладам ЗеЭс от 20 декабря прошлого года.
   На другой же день Том был вызван к «главному»:
   – Благодари Бога, что имеешь дело с порядочными людьми. С твоей наводки копию письма можно было взять у Полуянова, не вводя тебя в соблазн нетрудовых доходов. Но решили все сделать без него. По вознаграждению. Предлагаю две тысячи твоему «человеку» и пятьсот тебе за написание статьи. Сверх официального гонорара. Будешь подписывать своей фамилией или под псевдонимом?
   – Лучше второе. Вдруг Скачко, невзирая на наши старания, станет губернатором.
   – Знакомая картина: мясо в зубы и в кусты, а «главный» задарма отвечай.
   «Знаю я твое „задарма“. Наверняка половину зажал», – подумал Том, но оставил эту мысль при себе.
   Дальше все пошло по плану. Хотя обличительная статья о богатстве спикера и его непомерных аппетитах получилась на газетный подвал, Гнида на нее не пожалел полосы. Оставшуюся площадь заполнили три фотографии главного героя, заголовок «ЕМУ ВСЕ МАЛО» и врезки крупным шрифтом. Номер напечатали в цвете, на хорошей бумаге. В него включили недельную программу телевидения и астрологический прогноз на ноябрь (чтобы избиратель сберег до дня выборов). Половину тиража распространили в областном центре, вторую развезли по районам области.
   Через два дня, тоже немалым тиражом, статью перепечатал «Профсоюзный вестник», еженедельный рупор кандидата в губернаторы Котова (Комы). Телевидение выпад в адрес Скачко оставило без внимания. На трех радиостанциях ему уделили в новостях секунд по двадцать.
   Ответ прозвучал ровно через неделю после выхода номера «Серпа и молота». Ради этого сюжета Скачко устроил пресс-конференцию. Вел ее он сам, ассистировал Полуянов. Со статьей разобрались минут за двадцать. Еще тридцать минут он отвечал на разнообразнейшие вопросы журналистов. Тем более что на скандальную тему их налетело, как мух на свежий коровий блин. Только телекамер набралось шесть, и лишь две из них были из медиахолдинга Морозовского.
   В свой кабинет Скачко вернулся вместе с Зотовым и Князевым и, не откладывая, приступил к оплате долгов. Высказал соратникам личную благодарность за инициативу и приказал Зотову «распечатать премиальный фонд для поощрения участников операции». Тут же, в присутствии Князева, призвал не почивать на лаврах и быть готовыми к новым проискам противника.
   – Вот еще что, братцы. Губернатор нарушил пакт о ненападении, а за это бьют мертвым боем. У меня имеются материалы о его шалостях с американцами и счетах на Кипре. Это снаряд крупного калибра. Числу к двадцатому расчехляйте орудие и запускайте материал.
   – Дмитрий, – обратился он к Князеву, – только проверьте, нет ли здесь подставы.
   Оставшись один, Скачко по телефону похвалил Ефима Марковича «за режиссуру на уровне Товстоногова». Повесив трубку, он удовлетворенно откинулся в кресле. Половина дистанции на «кубок губернатора» была позади, движок тянул мощно и весело…

   Дьяков тоже оценивал свое положение оптимистично. Давние сподвижники поддерживали его с самого начала. Осторожная или хитрая публика, чтобы не промахнуться, выжидала. Присматривались: к кому из конкурентов Фортуна поворачивается лицом. Признаки того, что богиня удачи положила глаз на него, присутствовали, но уверенности в этом не было.
   Прокол с неудачным наездом на Влада оптимизма не прибавил. Сам виноват! Так лопухнулся, не проверил то, что само лезет в глаза! Заторопился, лично позвонил в приемную Полуянова, спросил, есть ли такое письмо, и на этом успокоился, «дал добро» на атаку. За собственные деньги обгадил себя, развязал конкуренту руки для ответного пинка.
   Придется энергичней врачевать полученные раны и беречься от новых. Лечение он начал со звонка Токареву.
   Прежде чем набрать московский номер, Дьяков себя похвалил: вовремя догадался полгода назад отправить хорошему человеку фуру пиломатериалов для дачи. Теперь можно было обращаться с просьбами без угрызения совести.
   – Владимир Константинович, мне прислали плакат из Новгорода. На нем губернатор почти в обнимку с президентом и надпись: «К победе вместе!». Подскажи, как подобное сотворить? Я для президента тоже не чужой.
   – Сказать «да» может только Борис Николаевич с подачи нашего регионального управления. Добиться этого можно, но сложно по двум причинам. Первая – со здоровьем у него очень худо. Только между нами: в первой декаде ноября планируется шунтирование. Сейчас ему докладывают только самые неотложные вопросы. Вторая причина: отдавать предпочтение одному из двух «своих» «Большой шеф» не любит. Но надежда умирает последней. Я тебя в список президентской поддержки включил, держу на контроле. О плакате или о чем-то подобном не думал, но это детали.
   Дьяков положил трубку. До дня выборов оставался месяц. Выиграет тот, кто к финалу битвы не допустит ошибок и сохранит свежий электоральный резерв.

   Таким резервом к ноябрю девяносто шестого в Камской области могли стать жители местного угольного бассейна. Бассейн стал убыточным еще с восьмидесятых годов. Экономически убогое «плановое» ценообразование с трудом, но создавало иллюзию его дееспособности. Рыночная экономика быстро поставила трагический диагноз: шахты Прикамья и нескольких других регионов гуманнее и дешевле похоронить, чем лечить. В 1993 году при поддержке Мирового банка была запущена федеральная Программа реструктуризации угольной промышленности. Ее целями было цивилизованное, без ущерба для окружающей среды, закрытие угольных предприятий и, главное, трудоустройство их работников.
   При всей напряженности отношений губернатора и спикера, решением этих задач они занимались вместе и активно, но рекламировать свое участие не спешили. До последнего времени не было ясно, чем завершится эта затея: славой или позором. Но сейчас стали видны первые позитивные результаты Программы: большую часть шахтеров приютила калийная промышленность, а деньги на покупку ими жилья в других городах довольно исправно давала Москва. Теперь, когда у реструктуризации появился чуть уловимый аромат успеха, для каждого из соперников наступило самое время обозначить к ней свое отцовство. И, если сойдутся звезды, снискать признательность довольно многочисленного сообщества шахтеров и их семей. Особенно той части, что голосует на выборах.
   Повод показать себя в лучшем виде появился 30 октября, когда федеральное Министерство экономики решило провести в Углекамске всероссийское совещание, посвященное первым итогам реализации Программы.
   Большинство участников совещания из камского аэропорта поехали в Углекамск автобусной колонной в сопровождении ГАИ. Высокие гости в лице двух заместителей федеральных министров и четырех директоров департаментов полетели вертолетом Ми-8, арендованным у газовиков. Хозяева были представлены на самом высоком уровне: Дьяков и Скачко. Вместе с помощниками на борту было десять пассажиров.
   Местом посадки заранее определили площадку рядом с горнолыжной базой, расположенной в восьми километрах от Углекамска. В рамках Программы создавался горнолыжный курорт на четыреста рабочих мест. С его осмотра должна была начаться рабочая часть совещания.
   Вертолет начал снижаться. Солнце подсвечивало склоны гор, покрытые лесом. Были видны проложенные на них трассы, нитки подъемников. Помощник заместителя министра достал фотоаппарат, встал рядом с дверцей вертолета и стал снимать через окно. Повернувшись в сторону хозяев, он что-то спросил. Шум двигателя заглушил вопрос, но не оставил его без внимания гостеприимных хозяев. Губернатор и спикер почти одновременно отстегнулись и стали осторожно передвигаться к фотографу. В этот момент на высоте пяти метров сильнейший порыв ветра завалил вертолет набок. Произошло то, что на языке официальных документов называется «жесткая посадка». Мало того, что вся тройка непристегнутых пассажиров скатилась от двери к противоположному борту и с силой протаранила его. Так еще сверху и сбоку на них посыпался багаж, размещенный в хвостовой части и под сиденьями, в том числе солидный по весу проектор в дюралевом чемодане.
   Когда, спустя четыре часа, заместитель министра открыл совещание, все три участника фотосъемки лежали в местной больнице с перевязанными головами и в гипсе. У Дьякова был открытый перелом правой ноги, у Скачко – закрытый левой, у помощника оказалась упакованной правая рука.

   Небольшой городок металлургов и электротехников Лосьва был малой родиной экс-сенатора, а ныне кандидата в губернаторы Валентина Серова. Человек он был здравый и понимал, что три года назад выборы в Совет Федерации он выиграл случайно. Благодаря не столько собственным достижениям, сколько промахам Атаманова.
   С первых же дней губернаторской гонки Серов не питал иллюзий, что чудо повторится, поэтому сразу поставил себе две реальные задачи. Решение первой предполагало завоевание в первом туре третьего места и последующую поддержку будущего губернатора. Не бескорыстно, а за престижную и хлебную должность в его команде. Лучше бы вице-губернатора по управлению государственным имуществом. Но если не сложится, то на ступеньку ниже: председателя областного фонда имущества. Второй, сугубо платонической задачей было набрать больше всех голосов в родной Лосьве.
   Решая обе задачи, Серов добросовестно тянул предвыборную лямку: встречался с избирателями, выступал в тех СМИ, рекламные площади и время в которых оплачивала избирательная комиссия. В меру, для порядка поругивал своих соперников – и сильных, и слабых. И чаще, чем где-либо, бывал в Лосьве, совмещая полезное с приятным. Приятными были встречи с родителями и душевные застолья с друзьями-товарищами, которых на родине осталось немало.
   Эту добрую традицию Серов продолжил и в свой заезд 30 октября. Утром на пересменке он встречался с прокатчиками металлургического завода. В обеденный перерыв рассказывал любознательным работницам местного молочного комбината, что с ними будет, если их орденоносное предприятие купят датские капиталисты. День он завершил встречей с шестеркой местных журналистов, отвечая на самые разные вопросы. От глобальных, о динамике мировых цен на нефть, до почти интимных: кто больше зарабатывает – депутаты или сенаторы?
   В 18.30 в «спецзале» столовой местной администрации в компании восьми своих школьных товарищей он произнес первый тост…
   Заночевал Серов у родителей с намерением утром выехать в Камск. После суматошного дня и вечерней «расслабухи» он окунулся в крепчайший сон, но где-то около трех часов это блаженное состояние сменилось на прерывистое и беспокойное. Четко, словно на экране японского телевизора, он видел, как председатель избирательной комиссии зачитывает результаты голосования. Фамилии кандидатов и набранный ими процент голосов он оглашал в порядке убывания. Серов, округляя «десятые», тут же суммировал прозвучавшие цифры. Уже были названы пять фамилий, сумма процентов перевалила за девяносто пять, а о нем будто забыли. В этот момент председатель сделал паузу, поправил на носу очки, чуть заметно подмигнул и громко произнес:
   – Серов Вэ Ка. В пределах статистической погрешности.
   От переполнивших чувств несправедливости и стыда Серов проснулся. Минут пять он приходил в себя, с облегчением убеждаясь, что это был всего лишь глупый сон.
   Он сладко потянулся, отпил воды из стоящего на тумбочке стакана и повернулся на другой бок в надежде увидеть более приятное продолжение.
   В этот момент резкими междугородними звонками дал знать о себе телефон.
   – Валентин Кириллович, извините, что тревожу ночью, да еще в командировке! – раздался голос «ночного губернатора». – У нас ЧП. Вы в двадцать один час областные новости не слушали?
   – Да мне тут не до телевизора. Сплошная «живая музыка».
   – Тогда докладываю. В Углекамске при жесткой посадке вертолета серьезно травмированы Дьяков и Скачко. Оба вечером санитарной «вертушкой» доставлены в Центральную больницу. Главный областной хирург не сомневается: оба недееспособны и надолго. На их участии в выборах надо ставить крест. Завтра в 11.00 назначено внеплановое заседание избирательной комиссии. На «хозяйстве» [85 - Управленческий жаргон. «Оставаться на хозяйстве» – временно исполнять обязанности вышестоящего руководителя.] сейчас Полуянов. Он распорядился обеспечить возможность участия в заседании всех зарегистрированных кандидатов. Вы успеете сами добраться или нужна наша помощь?
   – Спасибо, к одиннадцати буду без проблем.
   Серов сел, спустив ноги с кровати. Смысл того, что произошло, теперь дошел до него.
   – Мать честная! – прошептал он. – Чудеса все же случаются!

   В первый день декабря 1996 года в первом же туре выборов Валентин Кириллович Серов набрал пятьдесят четыре и две десятых процента голосов и стал первым избранным губернатором Камской области.
   Дьяков и Скачко выписались из больницы почти одновременно. Скачко остался «при своих интересах» – председателем ЗС, а Дьякову пришлось делать выбор.
   О том, чтобы идти в подчиненные к Серову, не могло быть и речи. Не без подсказки Токарева в администрации президента ему предложили две должности: заведующего отделом в аппарате правительственного Белого дома и представителя президента по Ярославской области. Сниматься с насиженного места без твердых гарантий по квартире и с неопределенностью по месту работы Оксаны желания у них не возникло. Тем более что оба «кресла» после бывших губернаторского с сенаторским выглядели бледно.
   Выручил давний соратник, бывший генеральный директор, а теперь обладатель контрольного пакета акций Вильвенского бумажного комбината.
   – Тебе, Игоревич, сколько лет до пенсии трубить осталось? – прямо, в лоб спросил он, когда Дьяков поделился с ним своими заботами.
   – Шесть.
   – Для губернатора, министра – цветущий возраст, а для сидения ниже ты уже староват. Что, если я тебя приглашу на должность «свадебного генерала»? Председателем Совета директоров моего владения? Подчиненных будет немного – три аппаратных человечка. Но и над тобой, кроме меня, ни души. А деньги очень даже приличные.
   Арифмометр в голове Дьякова шустро затрещал. Он грустно улыбнулся:
   – Еще два месяца назад далеко бы я тебя послал с этим предложением, Алексей Корнеевич. Но сегодня – благодарю за царский подарок.

Атамановы, Брюлловы, Дьяковы, Морозовские, Скачко. Май 2014

   В 2014 году это были первые выходные, которые можно было назвать летними. На первомайские праздники тоже было тепло, но это была дань советским традициям, когда с утра солнце чаще всего висело в небе над колоннами первомайской демонстрации. Но уже в полдень, выполнив разнарядку по подсветке и подогреву праздничных колонн, оно пряталось за тучи. Когда в те времена при Морозовском выражали недовольство коварством светила, он доверительно сообщал:
   – Вы до сих пор не поняли, что ОН, – в этот момент его указательный палец строго вертикально показывал в небо, – за большевиков?
   Тепло ушло вслед за праздниками, вернулись сырые холода, напомнившие уральцам, что живут они не в Сочи и даже не в Подмосковье.
   Зато в эти предпоследние выходные месяца природа расщедрилась. К тому же сексапильная обещалка погоды с местного телевидения уверенно сообщила, что это надолго.
   В воскресное утро изрядно поседевший Фима сидел на веранде своей камской дачи, любуясь игрой в настольный теннис двух пар, представляющих города Камск и Тель-а-Шомер. Честь камского медиахолдинга защищал его исполнительный директор Лева Морозовский с двадцатилетней дочкой Светланой. Против них играл его младший сын Марк, кардиохирург израильского медицинского центра Шиба, тоже с дочкой, Фирой.
   – Деда Фима, и как вам нравятся эти кувыркания жары в холод и наоборот? – спросила Морозовского жена Марка.
   – Маруся, ты забыла, где родилась и получила диплом и мужа? У вас, еврейских русских, это, может, и «кувыркание». А у нас, русских евреев, нормальное колебание температуры. Нормальное, как при социализме: всем поровну в пределах выделенных фондов, но «своим» из-под прилавка и чуть больше. У меня впечатление, что, разлюбив большевиков, ОН, – указательный палец устремился в голубое небо, – в список «по блату» сегодня включил и меня. Может, в честь юбилея?
   Информация о списке была спорной, но упоминание о том, что сегодня Ефиму Марковичу исполнилось семьдесят пять, было историческим фактом.

   Правдивой оказалась и новость об открытии накануне памятника на могиле бывшего первого секретаря Камского обкома КПСС Ячменева. Произошло это событие с задержкой, через четыре года после его смерти. Но тем, кому ставят памятники, торопиться некуда.
   Хотя в свое время бывшие «первый» и губернатор особо теплых чувств друг к другу не испытывали, Дьяков откликнулся на приглашение принять участие в церемонии открытия.
   При всей сложности их взаимоотношений, Ячменев до последних дней оставался в глазах Дьякова глыбой. И внешне, и по внутреннему содержанию. Автор памятника эту изюминку поймал, но, по мнению экс-губернатора, при воплощении своего замысла кое-что не дотянул. Только орденов Ленина у Ячменева было четыре. Как-то это должно было прозвучать? И место могилы было выбрано суетливое. На развилке дорожек, разбегающихся в три стороны от главных ворот, в окружении двух массивных и довольно безвкусных надгробий.
   Дьяков отошел в сторонку, посмотрел на памятник с одной позиции, с другой, задумался…
   – Здесь почти всегда мирская мелочовка отодвигается и все видится по-иному, – обратился к нему его бывшая «правая рука» Полуянов.
   – Ты не знаешь, кто это место выбирал, памятник заказывал, согласовывал?
   – Как не знать, если за восемь лет столько нашего брата проводил под салют. Мочалов. Вы его еще в исполкоме на ритуальный трест назначали, а в середине девяностых помогли приватизировать эту последнюю гавань.
   – Я бы с ним хотел поговорить.
   – Изладим.
   Мочалов не только помнил бывшего губернатора, но и проявил максимальное почтение.
   – Я весь внимание. Александр Игоревич.
   – Мы могли бы с вами не торопясь побеседовать? Здесь, «на местности». И желательно вместе со скульптором. Есть одна сугубо личная идея.
   – Как вы смотрите, если в воскресенье?
   – У меня без противопоказаний. Но у вас, наверное, выходной?
   – У нас и в воскресенье случаются трудовые печальные будни. Люди нашей профессии, подобно их коллегам-акушерам, работают без выходных…

   Первые шесть лет нового века Морозовский полностью был погружен в заботы о процветании своей медиаимперии. Первого января две тысячи седьмого, подремывая в шезлонге пляжного дубайского отеля, он мысленно подводил итоги года, двенадцать часов назад отчалившего в сторону американского континента. Не на цифрах, а, скорее, по косвенным признакам, он обнаружил две устойчивые тенденции, ранее им не замеченные.
   Первая заключалась в том, что родное российское государство не мытьем, так катаньем твердо решило включить в свои объятия все значимые СМИ. Пока объятия были не очень жесткими: информационные активы власть покупала по сходной цене. Но становилось ясно, что скоро станут забирать за копейки.
   Вторая тенденция сводилась к тому, что в мире, включая родные просторы, что-то неладное начало твориться с финансами. Морозовский достал из кармана шорт мобильник и набрал номер своего финансового директора:
   – С Новым годом, безубыточный ты наш! Два дня даю тебе на опохмелку, но четвертого января жду в Дубае. Бери с собой кого хочешь: жену, детей, любовницу, но нам есть о чем пошептаться на этом пляже…
   К июлю Морозовский продал три четверти своих активов. Управление оставшейся «четвертушкой» он полностью передал сыну Леве. Себе, для трудотерапии, оставил планово-убыточное занятие: продюсирование художественного фильма «Вторая древнейшая».
   А через год грянул мировой финансовый кризис. В отличие от многих, дальновидному Фиме он не добавил ни единого седого волоса…

   Свой юбилей Морозовский отмечал в два этапа. Вчера, в субботу, на даче с «боевыми друзьями». С теми, кто вместе с ним шел по жизни полвека: от оркестровой ямы до медиахолдинга. Лет семь назад их набралось бы сотни три. Сейчас пришло чуть больше пятидесяти. Многие, кто постарше, не дожили до этого дня. Да и приглашал он теперь лишь «своих в доску». И ни единого, пусть даже очень «нужного», но чужого.
   Для них ладные ребята и симпатичные девочки из самого популярного в городе ресторана накрыли столы под деревьями, соорудили тент от жары и дождичка. Порхая между фирменным ресторанным фургоном и столами, официанты ублажали дорогих гостей «чем Бог послал» и «что врачи не запретили». Все было почти как в молодости: звучали тосты, лилось спиртное, росла груда подарков. Только сейчас говорилось больше, а пилось меньше…
   Сегодня, в воскресенье, на этой же даче он собрал детей, внуков и тоже друзей. Но не столько «боевых», сколько «близких». Кормил и поил гостей тот же ресторатор, но формат встречи Ефим Маркович повелел изменить, еще раз продемонстрировав молодость души и склонность к инновациям.
   – Режим: без торжественной, казенной сухомятки. Пообщаемся по-человечески, повспоминаем, посплетничаем под аккомпанемент фуршета. Вход, выход и перекус в любое время с одиннадцати до двадцати двух!
   При разделении друзей на «боевых» и «близких» у Морозовского возникло некоторое неудобство. Дьяков когда-то был одним из самых близких, но отдалился. От большого начальника Атаманова он, наоборот, всегда был на почтительном расстоянии. Но в последние годы встречи с пенсионером Николаем Петровичем (он же «деда Коля») стали регулярными и теплыми. Решение было принято гуманное: все неясности – в пользу «пострадавших».
   Кстати, именно Атаманов приехал первым. Сказалась железнодорожная закваска. Сказано, что начало в одиннадцать, – надо быть «по расписанию».
   – Николай Петрович, рад видеть бодрым и несгибаемым! – встретил дорогого гостя Морозовский. – Почему без сопровождения потомков?
   – Мишка с выводком поехал к любимой теще. Через часик заявятся в полной комплектации, с Диной и с внуками. Дочь осела с мужем-дипломатом в Вене.
   Миша Атаманов после окончания университета не пожелал остаться под начальствующим родительским зонтиком и удачно занялся в Москве информационным бизнесом. Его любимой тещей была Ирина Воронова, а женой, соответственно. Дина Брюллова.
   – Между прочим, Ирина – мой кадр! – не удержался похвастаться юбиляр.
   – Осведомлен. Даже знаю присвоенный вами ее позывной: «бриллиант чистой воды».
   В 2001 году в шестьдесят пять лет, как положено чиновнику высшего ранга, Атаманов вышел в отставку. Пожалел лишь об одном: не успел завершить главное, чем занимался последние годы, – акционирование министерства.
   – Я правильно информирован, что вы еще работаете? – поинтересовался Морозовский.
   – Министр предложил мне остаться при нем советником. Должность эта символическая, но я придумал себе занятие, которое он одобрил. Года за два до отставки обнаружилось, что об истории грандиознейшей стройки, строительстве Транссибирской магистрали, издано всего восемь книг. Пара неплохих, но о финансах, депо и рельсах. О конкретных людях – почти ничего. Я начал собирать бригаду способных ребят, чтобы сделать книгу. Три года ушло на сбор материалов, написание и издание. Железнодорожникам она понравилась. После создания РЖД [86 - ОАО «Российские железные дороги».] новое руководство эту работу тоже поддержало. Почти одновременно два начальника дорог попросили мою «бригаду» сотворить что-то подобное и об их владениях. На это понадобилось еще два года. Сейчас из подобных заявок собралась куча-мала. Учитывая, Ефим Маркович, что в этом году стукнет мне семьдесят восемь годочков, утверждаю, что пока голова соображает и ноги носят, безработица мне не грозит, – доложил Атаманов юбиляру. – Сам понимаешь, эта работа мне не для денег нужна. До смерти Нины была она для меня гимнастикой ума, а теперь стала спасением от одиночества. Сын и дочь у меня молодцы, не забывают, но у каждого своя жизнь.
   – Николай Петрович, а киноматериалов, фотографий о Транссибе не попадалось при сборе материалов?
   – Кино – немного, а фото – море. Я чуть не рыдал, что и сотой части не смогли использовать. И без них получилось семьсот страниц. А почему они тебя заинтересовали?
   – Меня зацепило, что ваша книга не о «железе», а о людях. Что, если вместе посмотрим ваши «отходы»? Мне интуиция подсказывает, что из них можно сделать мощный фильм. О Королевых и Гагариных той эпохи.
   – Правильная мысль! Я уже не раз об этом думал. Дай мне недельку на подготовку, и обязательно посмотрим. Давай пригубим за отличную идею и ее юбилейного автора!
   Опытный официант, стоявший невдалеке, правильно оценил обстановку и поставил перед ними по бокалу шампанского. Оба посмотрели на шипучий напиток с некоторым недоверием.
   – Ладно, для разминки сойдет, – сказал Атаманов и сделал пару глотков. – Ефим Маркович, – продолжил он, – можно задам хитрый вопрос? Меня эта история не случайно волнует. Я же начинал трудиться и мужал на Транссибе. И фамилии Витте, Меженинова, Ададурова [87 - Государственные деятели и инженеры – создатели Транссиба.] помню еще с техникума. А как тебе в голову эта мысль прикатила?
   – Я от Юры Брюллова слышал о вашем неравнодушии к интересным людям. У меня со студенческих лет та же зараза. Кстати, не всегда бескорыстная. Вот вы вспомнили о техникуме. Что для вас было главным, когда вы надели свой первый форменный китель с офицерскими звездочками?
   – Состояться. Много знать и уметь. С пользой для дела и для себя. Чтобы больше ставить задач самому, чем исполнять чужие.
   – Насколько я понимаю, вы этого добились. Сейчас какие из мечтаний сохранили актуальность?
   – Ловко ты отвечаешь на мой вопрос, полностью перехватил инициативу.
   – Это я, Николай Петрович, чтобы ответить на него методом сравнения.
   – Принято. Бабником я не был, но теоретически согласен с мнением, что самую высокую цену женщина имеет до тех пор, пока она тобой не завоевана. Хотя, если копнуть глубже, речь идет не о «цене», а о «наценке», искусственно завышенной на перегретом рынке. Настоящую цену узнаёшь лет через двадцать. Так и с карьерой, если называть вещи своими именами. То, что достигнуто, воспринимается с удовлетворением, но без восторга «первой ночи». Как само по себе разумеющееся. Какие приоритеты у меня сегодня? Дети, внуки, достаток. Разумный, без дворцов и яхт. О здоровье, понятно, не говорим. Без него ничего и никуда. Верующим, подобно большинству своих ровесников, бывших страстных борцов с религиозным дурманом, я не стал. Выходит, тему замаливания грехов из приоритетных исключаем. Честолюбие? Когда поднимался по служебной лестнице, его было немало. А сейчас? Остаться хорошим в памяти внуков? Это, конечно, есть. В памяти «общенародной»? Боюсь сознаться даже себе, в малой дозе, но присутствует. В той же работе над книжками.
   – А почему «боюсь сознаться»?
   – Да потому, что ничего рационального в этом нет. Если спросишь, нахрена все это нужно, при всем желании объяснить не смогу.
   – Вот теперь, откровенный вы наш, и мне легче ответить на вопрос, почему я подумал о кино. Основное различие между нами в том, что я никогда не рвался в «передовики». Первой скрипкой быть не мечтал. Приоритеты? Всю жизнь и даже сегодня я пытаюсь «жить красиво». Чтобы работа была интересной, окружение – приятным, быт – уютным. Сходимся мы с вами в стремлении жить без перебора. Я могу себе позволить полететь чартером, но не сделаю этого, если есть удобный рейс с бизнес-салоном. В нашей миллионной деревне завелась мода на особняки в Испании. Штук пять средних или один очень крутой мне купить по карману. Но зачем? Лучше, когда возникнет желание, слетать в любой отель в ту же Испанию или на Сардинию, отправиться в морской круиз.
   – Так уж ничего, Ефим Маркович, тебе не мешает широко и красиво шагать по жизни? – слегка осадил юбиляра Атаманов.
   – Слегка мешает быть счастливым одна сложность: хотелось бы жить не только красиво, но и честно. Впрочем, «честно» – это я перебрал. Лучше скажем так: без угрызений совести. Чтобы приблизиться к ответу на ваш вопрос, требуется определиться еще с одним слагаемым – с чувством благодарности. Если речь не идет о войне, то к официальным благодарностям, особенно от государства, в отличие от многих, я равнодушен. Вижу, что половина орденов и почетных званий достается «не тем» и «не за то». Вот вы за четыре года пребывания в губернаторах сколько орденов получили?
   – Ни одного.
   – А наш общий друг Саша Дьяков за год умудрился получить целых два. В Камске одному человеку дал указание «оформить». В Москве второго попросил «проконтролировать». И готово. Но если это ему приносит счастье, «хай живе и пасется». Зато я очень ценю благодарных людей. И нескромно заявляю: сам такой же. Хотя благодарным быть не просто: ты – вечный должник, а долг, как известно, ноша нелегкая. Вот теперь, гражданин начальник, я могу коротко сформулировать, откуда появилась мысль сделать фильм о транссибовцах. Это благодарность. И это красиво!
   – Фима! – позвала с веранды Дора Наумовна Морозовская. – Поднимай Николая Петровича встречать его любимчиков внуков. Ирина позвонила, что они подъезжают всем кагалом [88 - Еврейская община. Разговорное: беспорядочная толпа, шумное сборище.].
   После шумной встречи пополнения хозяин дома предложил «заморить червячка». Не забыв при этом предупредить, что «настоящий обед» состоится в два часа.
   Мужчины выпили за здоровье юбиляра по первой, закрепили тост по принципу «между первой и второй чтобы пуля не пролетела» и теперь не торопясь закусывали с пониманием, что дистанция впереди длинная, разнообразная, и что лучше ее пройти со смаком, не отвлекаясь на суетное.
   – Информирую, – продолжал солировать Морозовский, – кворум у нас уже есть, но на подходе супруги Скачко и Варя по фамилии Дьякова.
   – А нашего бывшего подельника с той же фамилией не позвал? – негромко полюбопытствовал Брюллов.
   – Ты, Юра, как всегда думаешь обо мне хуже, чем я есть. Приглашая Варю приехать, я спросил ее, как она отнесется к присутствию Саши. Она задала встречный вопрос: подаренная мне на пятидесятилетие скульптура «Пионер с горном» по-прежнему украшает нашу дачу? Ответил ей утвердительно и получил ответ, что наличие Дьякова в наших рядах волнует ее столько же, сколько присутствие этого пионера. Не радует и не раздражает. Попробую процитировать: «Сама удивляюсь, но его аромат из моей жизни постепенно выветрился. Особенно когда наши дети стали взрослыми». После этого, учитывая, что Саша наш сосед, остался лишь технический вопрос, как его приглашать: через забор или по телефону? Прикинул, что забор почти на метр выше меня, и позвонил. Он меня сердечно поблагодарил, но сообщил, что чувствует себя неважно. Если полегчает, то накануне даст знать. Вчера утром поздравил и этим ограничился.
   Скачко с женой встретили Варвару Васильевну Дьякову в аэропорту. На час заехали домой, чуть прихорошились и направились к юбиляру.
   В двухтысячном Варвара Дьякова, спустя шесть лет после выборов в ЗС, снова возглавила избирательный штаб Влада. На этот раз он вторично боролся за губернаторство. Через год, получив пенсионное удостоверение, она сказала своему Климову:
   – Если у тебя, давнего ценителя прекрасного, не вызывает отторжения совместное проживание с пенсионеркой, то у меня созрела новая доктрина, которую желательно обсудить.
   – Докладывай, – постарался как можно бодрее произнести супруг.
   – Крыша над головой у нас с тобой не дырявая, на трехразовое питание без изысков накоплений тоже хватит. Дети взрослые, на самообеспечении. Предлагаю совместно покинуть все важные и ответственные должности и пожить для себя. Если подвернется что-то временное, не очень емкое и суматошное, отвлечься еще можно. Но если работа потребует расхода хотя бы десятка нервных клеток, это не для нас.
   С тех пор единогласно принятая доктрина почти не нарушалась.
   Владислав Борисович Скачко, оправившись после неудачной посадки вертолета, продолжил исправно возглавлять ЗС и рулить комитетом в Совете Федерации. В конце девяносто седьмого успешно переизбрался, сохранив оба руководящих кресла. На последних губернаторских выборах в декабре двухтысячного в первом туре выиграл у Серова. Надо отметить, что со скромным преимуществом.
   Двенадцать лет Владислав простоял на губернаторской вахте. Вкусил эйфории профицитного бюджета «тучных» «нулевых» годов, жестокое отрезвление финансовым кризисом 2008 года. Пока Москва не очень туго закручивала гайки губернаторской самостоятельности, он не чувствовал особого дискомфорта. Тем более что временный президент лично к нему относился вроде бы с симпатией и позволял некоторое свободолюбие. Хотя бы на словах. Но в две тысячи двенадцатом вольница окончательно закончилась. И вскоре в администрации президента ему намекнули, что лучше бы ему попроситься в отставку самому.
   Через три недели в Камске состоялась инаугурация нового, назначенного губернатора. Впервые с 1949 года Камскую область возглавил «варяг»: выходец из Оренбургской области. Молодой, сорока четырех лет, рядовой депутат Государственной Думы, но член федерального исполкома «Единой России». Владислав Скачко вернулся в знакомые стены Совета Федерации в качестве представителя губернатора, в тот же самый экономический комитет…
   С появлением Скачко и Дьяковой минут на двадцать все собравшиеся объединились и перемешались. Вспомнив, кто сегодня герой дня, вручали Ефиму Марковичу подарки, соревновались между собой в поздравлениях и пожеланиях. Выяснилось, что некоторые не виделись друг с другом по году и больше. Начался взаимный обмен информацией, прогнозами и сплетнями. И конечно, отчеты об успехах своих, кто бы спорил, талантливых внуков.
   Брюллов и Скачко после продолжительных раздумий, с чего начать – с вина, с коньяка или с виски, решили вопрос в пользу «легкого» и присели в сторонке.
   – Владислав, как чувствуешь себя в нынешней сенаторской ипостаси?
   – Работа в комитете мне интересна. Есть от нее и прикладная польза: позволяет защитить от наездов бизнес «КамФГ». И еще одно. Грешен, но нравится мне крутиться в «верхах», мелькать на телеэкране рядом, как выразилась тогда Варвара Васильевна, с «тузами». Но настроение портится, когда вспоминаю Совет Федерации девяностых годов. Тогда мы были политики, личности. А сейчас – мальчики на подхвате. До конца года доработаю, надеюсь, окончательно решу вопрос с финансированием реконструкции оперного театра и «прощай, мой табор, пою последний раз» [89 - Слова песни из репертуара певца-«белоэмигранта» Петра Лещенко.].
   Постепенно присутствующие снова разбились на группы «по интересам». Кто-то продолжал обсуждать ранее начатую тему, кто-то «сменил диск». В мужской компании, к которой примкнула Дьякова, разгорелся спор о кадровой политике.
   Скачко вспомнил, как объединял вокруг себя разномастных депутатов ЗС. Морозовский согласно кивал, но Брюллов нарушил их единодушие:
   – Ты только не путай два разных подхода к формированию команды. Ты своих «прикармливал», а Николай Петрович, будучи НОД-4, нас «выращивал». Имеется разница?
   Атаманов постарался не подать вида, что эта поправка его тронула. Морозовский то ли проявил гибкость, то ли был сражен профессорским аргументом.
   – В корень зришь, Юра! Молчу!
   Чтобы подсушить свою чуть подмоченную репутацию эксперта, он перевел стрелки на Атаманова-младшего.
   – Миша, твой бизнес, случайно, не на спецслужбы заточен?
   – С чего это такая мысль вас осенила, Ефим Маркович?
   – Все свои служебные и личные тайны выкладывают как на духу, а ты молчишь, но слушаешь внимательно.
   – Только дурак в такой компании будет невнимательным: такие люди, такие темы, такой опыт.
   Интерес к своему бывшему студенту поддержала и Варвара Васильевна.
   – Миша, просвети нас, мастодонтов прошлого века, чем дышит передовой представитель вашего поколения. Мне очень интересно, кто ты в политике: либерал или патриот – спаситель угнетенного хохлами Донбасса?
   – Я не Павлик Морозов, чтобы предать отца, первого демократического губернатора. В душе, однозначно, «белый». Но я владелец бизнеса. И если для его процветания надо будет сказать: «Да здравствует товарищ Ленин!», я тихонько, сквозь зубы, это произнесу. То же самое – и в адрес любой действующей власти. Сегодня «белой», завтра «красной». Послезавтра той, что между ними. Лишь бы не «коричневой» и не мешающей моему бизнесу. Может, это и беспринципно, но такова наша российская специфика экономики и политики.
   Не удержался от вопроса и тесть:
   – Миша, Динка как-то сказала, что ты никому не мстишь. Это действительно так? Тут какое-то противоречие. У меня впечатление, что в бизнесе ты очень жесткий.
   – Противоречия нет, деда Юра. Я в бизнесе каждый день решаю очередную конкретную задачу. Пока я ей занимаюсь, мой конкурент – враг. Если он ведет себя неправильно – враг вдвойне. На любое его действие я позволяю себе ответить адекватно. Но когда проект завершен, никаких реваншей. Это отвлекает от следующей задачи. Только не смешивайте «мстить» и «помнить». Я стараюсь помнить и хорошее, и плохое. Партнерам из первой категории при новых контактах предоставляется бонус. С теми, кто попал во вторую, стараюсь впредь дела не иметь. Но если ситуация обязывает, проявляю максимум бдительности и профилактики.
   – И тебе удается этим правилам следовать? – поинтересовалась Дьякова.
   – В основном да. Бывает неуютно, когда на чем-то прокалывается человек, неоднократно хорошо себя проявивший. Но правило соблюдается железно: с глаз долой – из сердца вон. Так надежней… и дешевле.
   Скачко, о чем-то пошептавшись с Дорой, поднялся на веранду и, убедившись, что его видно всем присутствующим, громко объявил:
   – Супруги Морозовские приглашают дорогих гостей подкрепиться. Как единственному здесь действующему представителю государственной власти, мне приказано вести торжественное заседание. Прошу занимать места за столом. А пока своего верного спонсора и друга с юбилеем поздравляет гарнизонный оркестр. Дирижер – полковник Мягких!
   Полковник предстал во всей красе погон, нашивок и аксельбантов. Все смолкли. Взмах рукой, и со стороны ворот в светлой парадной форме, печатая шаг, появились оркестранты. Теперь вверх взлетели обе руки, и грянул «Марш артиллеристов». Атаманов встал первым, расправил плечи и как бы одернул отсутствующий китель. Его примеру последовали гости, вытянувшись, замерли официанты. Из дверей, ведущих на веранду, вышли внучки. Света – в «пионерском парадном»: белый верх, черный низ, алая пилотка. Фира – в неброской зеленой полевой форме сержанта Армии обороны Израиля. Света несла в руках футляр со скрипкой, Фира, взяв «под козырек» немного не по-нашему (средний палец почти касался брови), ее сопровождала.
   Девушки подошли к юбиляру. Фира достала смычок, скрипку и вручила их деду. Полковник, не прекращая дирижировать, шепнул:
   – Как могли, настроили.
   Ефим Маркович привел инструмент «в боевое положение». Он прислушался, чтобы попасть в такт, тронул смычком струны. В самый раз! Взгляд коснулся сурового сержанта, снова замершего в воинском приветствии. Пришлось напрячься, но не получилось: на верхнюю деку скрипки капнула слеза…
   На свой НП [90 - Наблюдательный пункт.] Дьяков поднялся в половине одиннадцатого, чтобы не прозевать начала церемонии. Время сбора гостей ему назвал юбиляр, когда приглашал украсить круглую дату своим присутствием. Дьяков протер стекла большого полевого бинокля, подаренного областным военкомом во времена недолгого губернаторского правления. Удобно устроился в кресле, стоявшем в глубине небольшой, но уютной комнаты, занимавшей всю башенку, венчавшую их коттедж. Окна комнаты были завешены плотными шторами. Без них она превращалась в парник с первыми лучами солнца. Зато в закрытом режиме даже в разгар дня в ней было не только сумрачно, но и прохладно. Чуть отодвинувшись от балконной двери, можно было, оставаясь незамеченным, наблюдать поверх забора быт соседей на трех смежных участках. Центральный принадлежал Морозовским.
   Бутылка пива на стоящем рядом журнальном столике и еще две в маленьком холодильнике, тарелочка с ломтиками байкальского омуля холодного копчения, чашка с орешками и второй том «Альтернативы» Юлиана Семенова показывали, что вахта будет длинной и почти непрерывной. «Почти», ибо продержаться без пауз не позволял обнаружившийся шесть лет назад простатит. Из-за него раз в три-четыре часа ему приходилось спускаться на второй этаж для очередного посещения малогабаритного помещения, на двери которого еще прежними хозяевами было приклеено изображение брюссельского «писающего мальчика».
   Пиво не было рекомендовано его «домашним» урологом, но время от времени Дьяков с лозунгом «однова живем!» нарушал режим.
   В 11.53, наблюдая за явно комфортной беседой Фимы и Атаманова, он поймал себя на мысли, что с удовольствием примкнул бы к ним в качестве «третьего».
   «Может, позвонить, что полегчало, пересечь кордон и расслабиться с мужиками, о которых осталось немало приятных воспоминаний?» – воробьем мелькнула мысль.
   Но не успел он потянуться к телефону, как внизу раздался призыв Доры встречать новых гостей.
   Появление Скачко, ранее не замеченного в большой дружбе с Фимой, поставило жирный крест на миролюбивых намерениях Дьякова. Кое-какие грехи он был готов прощать, но измену – никогда.
   Присутствие Вари в этой компании его почти не задело. Ну, самую малость. Зато возмутила попытка Морозовского затащить его в эту, не самую приятную, компанию.
   «Ты по глупости или по подлости меня приглашал?» – мысленно спросил бывшего друга Дьяков, отодвигая ставший ненужным телефон.
   Зато издалека сцены прибытия и встречи гостей, их перемещения и перегруппировки в дачном пространстве вызывали любопытство. Пару раз по мобильнику он даже призывал Оксану подняться к нему наверх, помочь разобраться: «Кто есть кто и зачем»? Особенно из молодого поколения. Но когда наблюдаемые объекты, рассредоточившись по кучкам, перешли на оседлый образ общения, стало скучновато. Он даже попробовал читать детектив, но на этот раз сюжет его не захватил.
   «Зря я пожадничал, не купив „Суперухо“», – подумал Дьяков.
   Диковинный прибор с этим именем он увидел в магазине электроники, прицениваясь к аккумулятору для переносной трубки домашнего телефона. Табличка, лежащая рядом с гибридом бинокля и небольшой сферической антенны, уточняла название устройства (микрофон направленного действия) и интеллигентно поясняла, что за две тысячи девятьсот рублей через эту штуку можно качественно наблюдать и слушать пение птиц на расстоянии до ста метров. «Подглядывать и прослушивать бескрылых птиц с большими жопами», – сам себе пояснил Дьяков.
   Без «Суперуха» он даже задремал в кресле, но был разбужен звуками оркестра. Сонливость в секунды исчезла при виде оркестрантов и, особенно, оркестранток в униформе, направляющихся прямо в окуляры его бинокля. Несмотря на простатит и восьмой год пребывания в клиентах Пенсионного фонда Российской Федерации, красивые женщины продолжали радовать его взгляд.
   – Умеет Фима красиво жить! – с белой завистью произнес Дьяков, наблюдая, как в финале оркестрантки и внучки обцеловывали юбиляра. Отдав бинокль Оксане, еще минут десять он наблюдал, как Фима прощался с музыкантами, провожал их до автобуса, усаживал гостей за обеденный стол.
   – Ты сегодня собиралась навестить внуков? – спросил он Оксану.
   – Да, не возражаешь, если на пару дней я их привезу к нам?
   – Ради Бога. Давай тогда перекусим, и я тоже поеду…

   Без тостов все же не обошлось. Немного казенно, но от души, юбиляра поздравил Атаманов.
   Брюллов тоже был лаконичен:
   – Только в нашем возрасте приходит понимание, что жизнь – цепь упущенных возможностей. Четверть века назад твой кабельный директор правильно сказал: «С Фимой я готов идти хоть в разведку, хоть по бабам». Второе не так ценно для отчизны, но приятнее. Торжественно заявляю, что вместе с тобой я готов на любые подвиги и сегодня!
   Ударным номером оказалось выступление вокального трио: Ирины Вороновой, ее дочери Дины и Варвары Дьяковой.

     Огней так много золотых
     На улицах Саратова,
     Парней так много холостых,
     А я люблю женатого [91 - Песня из кинофильма «Дело было в Пенькове» (слова Н. Доризо).]…

   Голоса уступали Зыкиной и Руслановой [92 - Популярные исполнительницы народных песен в СССР.], но в ноты исполнительницы попадали безукоризненно. Зато какие взгляды, направленные на юбиляра, сопровождали эти слова!
   На третьем куплете к трио примкнули внучки. Слов древней, по их понятиям, песни они не знали, но их непроизвольный вокализ [93 - Пение без слов.] украсил не столько аудио, сколько видеоряд исполняемого номера.
   Потом наступила осень застолья: дробление на «микроколлективы»; разделение на тех, кому выпить, кому пригубить; закуска не ради жизни на земле, а просто в удовольствие. И главное: общение на свободные темы. Если прислушаться, то фразы, доносившиеся из разных точек овалом составленных столов, охватывали широчайший спектр интересов.
   – Меня не очень огорчает, что нынешний губернатор из пришлых. Беда, что, кроме парламентских коридоров и кабинетов, он ничего в жизни не видел, производства не нюхал, с простым работягой дел не имел…
   – С первой премии мужа поехали мы в Москву покупать мне шубу. По великому блату достали писк моды, из каракуля. Я эту тяжесть и в молодости еле на себе таскала, а теперь ну совсем не проходит: ни по моде, ни по грузоподъемности…
   – Без ошибок в нашей работе не обходилось. Но без мздоимства, гарантирую. Даже если кто и подворовывал, то, по сегодняшним масштабам, смешно. Помнишь, когда Касьянов был заместителем министра, то ли по делу, то ли врали, но говорили, что берет. Даже кличку придумали «Миша – два процента». Вникаешь? Два процента! Сегодня откат менее половины – профессиональная неполноценность. За два процента вмиг бы исключили из партии за нарушение единства рядов…
   – Радуешься за нас, что Крым вернули? Я думала, в Израиле все умные. Ошиблась, блин! Мы еще с ним нахлебаемся. Ты только при деде эту глупость не ляпни…
   – Тебе хочется, чтобы твой ребенок шел напролом, совершая подвиги? У тебя с головушкой все нормально? Лучше быть живой реальностью, чем ушедшей легендой…
   – И он тоже решил писать мемуары? Это же караул! У нас и так пишущих больше, чем читающих…
   – Для тебя, дорогая, жизнь состоит из больших закономерностей, а для меня – из маленьких нюансов…
   – Юра, не надо. За свои годы я столько встречала дураков с умными лицами…
   Солнце, словно уставший лайнер, чуть заметно направилось на посадку. Фима встал, постучал ножом по бокалу. Не сразу, но стало тихо.
   – Друзья мои! Благодарить вас за внимание к моим сединам я буду только после кофе, к которому кондитеры приготовили много интересного. Но до этого предлагаю часок передохнуть. Кто желает активно, по-спортивному, держитесь ближе к Светочке. Она мой заместитель по физкультуре. В распоряжении лентяев, вроде меня, шезлонги в беседках и кресла на веранде. Очень рекомендую набраться сил для выхода на следующий круг…

   Как и договаривались, директор Центрального кладбища Мочалов вместе со скульптором ожидали Дьякова у могилы Ячменева.
   – Вы, мужики, только не подумайте, что я ума лишился, – обратился он к ним. – Со студенческих лет все серьезное планирую как минимум года на три вперед. Тем более что партия требовала на пять. Вот стоял я в среду на этом самом месте и вдруг подумал, что в текущем плановом периоде вам, возможно, придется предоставить свои скорбные услуги лично мне. Вспомнилась истина, с которой в обнимку прошагал всю жизнь: сам о себе не позаботишься – вряд ли это сделают другие. Конечно, покойному Ячменеву без разницы, где и как его похоронили и увековечили. Догадываюсь, что семья все согласовала, нужные подписи поставила. Когда они расписывались, им было не до тонкостей.
   Горе есть горе. Но если бы вы с этим проектом пришли к Князю Всеволоду в лучшие его годы, то ушли как минимум с «выговором без занесения». Человек много лет был первым в наших краях. Вы поняли? Самым-самым первым! Это должно быть отражено?
   – Мы и старались, – подал голос Мочалов, – выбрали лучшее место.
   – Извини. Плохо старались.
   – Я об этом все время помнил, тем более что он в самом деле был «Князем», – добавил скульптор.
   – Вам – поклон, фигура получилась замечательной. Хотя одно замечание у меня имеется. Но место! Это лучшее место на колхозном рынке. Толчок между мясным и молочным рядами. А «первый» должен стоять не в толпе. Вне ее и выше. Чтобы подойти к нему, как и при жизни, можно было, лишь преодолев хотя бы несколько ступенек, а посмотреть обязательно снизу вверх.
   – Не могу возразить, – обронил Мочалов.
   – А что по моей части, Александр Игоревич? – вставил слово скульптор.
   – По вашей сложнее. Чего не хватает, знаю. Но как недостачу восполнить, идей нет. Я два раза видел Ячменева при всех орденах. Изображать весь иконостас, конечно, перебор, но что-то и как-то отразить следовало.
   – Да, пожалуй, на постаменте это было бы гармонично, – родил вариант скульптор.
   – Но я вас, друзья мои, пригласил не для того, чтобы брюзжать. Просто не желаю, когда настанет пора уйти навсегда, чтобы мои близкие терзали себя, что сделали как-то не так. Или вдруг окажется, что святые отцы говорят правду, и мне придется в ином миру огорчаться из-за земного брака. Поэтому просьба: помочь все подготовить заранее и по уму. За мой личный счет. И место, и памятник. На выходе: памятник в готовом виде, документы на место для него, и в ответ – оплата «из рук в руки». Естественно, на памятник – аванс.
   Мочалов и скульптор переглянулись.
   – С одной стороны, как-то странно, – первым заговорил скульптор, – но если подумать, то логично. Да и вы мне как модель тоже по душе. Чтобы не забыть: вы действительно играли в футбол в команде мастеров? Когда я сказал отцу, что буду встречаться с вами, он вспомнил вас именно в этом качестве.
   – Мастеров не мастеров, но забивал прилично, с лёта!
   – Вот эту бы тему обыграть! – загорелись глаза у скульптора. – Только получится ли это увязать с наградами?
   – Надо попробовать. А вас что смущает? – обратился Дьяков к Мочалову.
   – Меня как раз ничего не смущает. За время работы в этом бизнесе всего насмотришься. Просто мысленно выбираю подходящее местечко. И кое-что вспомнил. Давайте прогуляемся. Совсем недалеко. Метров сто пятьдесят.
   Они прошли по центральной дорожке вглубь кладбища и остановились в том месте, где от нее под прямым углом в обе стороны отошли еще две. Левая уходила куда-то за деревья. Правая дорожка метров через тридцать упиралась в еле заметную возвышенность. Вдоль возвышенности, параллельно главной дорожке, в один ряд стояли большие липы. Между ними, прямо напротив их «троицы», виднелось небольшое строение.
   – Видите на пригорке сарайчик? До недавнего времени его использовали для хранения инвентаря. Но пристроив к административному зданию технический корпус, решили снести. Тогда между деревьями освободится площадь максимум на три места. Но если начать со среднего и сделать его монументальным, оно так и останется единственным. Как застолбить участок, мы знаем, проверено неоднократно. Раньше городское начальство еще могло вмешаться, а теперь мы – высшая инстанция. Если оформлены документы и на них стоит штамп «оплачено», то с ними хоть в суд земной, хоть в небесный.
   Мочалов огляделся по сторонам, его взгляд остановился на одной из могил с памятником из черного мрамора.
   – Думаю, что объект, вас интересующий, должен быть по габаритам примерно таким же. Здесь, кстати, с восьмидесятого года отдыхает от суеты земной наш с вами общий знакомый – бывший вождь областного «Плодовощторга».
   – Сергей Мироныч, как Киров? Помню прекрасно.
   – Теперь мысленно поставьте этот ансамбль на место сарайчика. От конца дорожки десяток ступенек вверх выводит на площадку, которая может быть творчески использована нашим коллегой. Ну как?
   Дьяков сделал два шага назад, как бы сфотографировал мраморное сооружение и взглядом бережно перенес его, установив между липами.
   – Похоже, самое то.
   – Теперь я предлагаю подняться и посмотреть, как все выглядит оттуда. Кто знает? Может, вам будет небезразлично, что видится не только с небес, но и с места упокоения?
   – Золотые слова! Но учтите, меня волнуют и мирские заботы. Кто знает, когда мне понадобится воспользоваться заказанным? Вы, может, помните анекдот советских времен, когда очень богатый работник советской торговли, подобно мне, озаботился о своем будущем. Только у него было еще более нескромное желание: чтобы его похоронили на Новодевичьем кладбище.
   – Я что-то не припоминаю, – заинтересованно среагировал скульптор. – Ну и как, получилось?
   – Почти. Он нашел нужного человека, они договорились о цене, но тот поставил одно условие: «ложиться нужно завтра». Надеюсь, мне не предъявят подобный ультиматум?
   Скульптор засмеялся неожиданно высоким голосом, а Мочалов обиженно произнес:
   – Ну что вы.
   – Тогда хотелось бы прикинуть, какова цена вопроса по памятнику и по месту.
   – Это все вам растолкует Василий Семенович, – кивком головы показал скульптор в сторону директора. – Мы с ним – проверенный временем и делом финансово-творческий тандем.
   Мочалов задумался, подсчитывая смету затрат и плановую прибыль.
   – Думаю, что мы впишемся в эти пределы, – и, наклонившись к Дьякову, он прошептал ему на ухо несколько цифр.
   – Пределы разумные, – зафиксировал Дьяков.
   Они прошли по дорожке, поднялись по щебеночной тропинке к сарайчику, повернулись к нему спиной.
   Мочалов жестом риэлтора, предлагающего что-то особенно привлекательное, очертил сектор обзора.
   – Чувствуете? Какая панорама!
   И никого впереди!

Евгений Саулович Сапиро Никого впереди