   Роберт Дессе
   Безумная любовь
   Сюрреалистический фарс в трех актах

От автора

В этой пьесе описывается эпизод из жизни русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Она о том, какую цену мы платим за любовь. Идея состоит в том, что за любовь мы всегда должны платить, независимо от того, какого рода эта любовь: счастье в браке, романтическое обожание, страсть или короткая связь. Иногда цена соразмерна любви, иногда нет.

Действующие лица

   Василий Иванович – служащий музея, ближе к пятидесяти.
   Дарья Гавриловна – директор музея, довольно молода.
   Мария Савина – 25 лет
   Борис – около 25 лет, хорош собой, одет модно, но безвкусно.
   Тургенев Иван Сергеевич – немного за шестьдесят.
   Полина Виардо – под шестьдесят.
   Полонский Яков Петрович – немного за шестьдесят, друг Тургенева.
   Мэр.
   Вице-мэр.
   Супруга мэра. Полина Виардо в молодости – немного за 20.
   Молодой Тургенев – около 25 лет.
   Первый поклонник – молодой денди.
   Второй поклонник – молодой денди.

Первый акт

   Музей истории железнодорожного транспорта в русском провинциальном городе. Наши дни.
   Василий Иванович. Все думают, что я тут схожу с ума от скуки, весь день сидя, как сейчас, и глазея на все эти экспонаты, но мне никогда не скучно. Мне нравятся поезда. Даже запах поезда меня волнует. По воскресеньям, например, я люблю просто стоять на платформе станции, смотреть, как приходят и уходят поезда, чувствовать их запах. Это не просто запах детства, это запах России. (Пауза.) И столько интересных людей проходит через наш музей. И не удивительно, ведь наша директриса Дарья Гавриловна имеет такие хорошие связи. Генералы, станционные смотрители, хирурги, управляющие банками – такой вот парад постоянно. Значительные люди. Люди, ценящие свое наследие. Например, только вчера был доктор из Владивостока с женой… пленительная женщина, такая ухоженная, если вы понимаете, что я имею в виду. Она хотела знать, работаем ли мы по воскресеньям. Я сказал, что да, музей открыт с одиннадцати до четырех. (Пауза.) Все это у меня в крови, конечно – рельсы у меня в крови. Весь город знает, что мой прадедушка был станционным смотрителем в Орле. Интересно, дежурил ли он в ту ночь в 1880 году… (Смотрит на поезд.) Это было 28 мая… Точно не знаю, но мне хочется думать, что он тогда дежурил. Скорее всего. Вы знаете, 28 мая 1880 года в этом самом вагоне…
   Дарья Гавриловна. Василий Иваныч! Вы могли бы сегодня запереть музей, уходя? А то я уже опаздываю на занятия по йоге? И я должна еще вечером собрать вещи для Одессы, завтра я не успею. О боже, как уже поздно!
   Василий Иванович. Конечно, Дарья Гавриловна, я никуда не спешу.
   Дарья Гавриловна. Спасибо, вы – сокровище! Такой важный день нам предстоит завтра, для всех нас!
   Дарья Гавриловна выходит.
   Василий Иванович. Да уж, я никуда не спешу. И куда мне торопиться? Кто может ждать меня дома, кроме Господина Пушкина, конечно, моего кота? Он настоящий джентльмен, этот Господин Пушкин. Любит Чайковского. (Пауза.) Одесса… какая блестящая жизнь. А я никогда не был в Одессе. Она так востребована, эта наша директриса, всегда мчится куда-то. И это не удивительно. В ней столько всего… Кстати, этот вагон от экспресса Москва-Одесса. И, как я уже упоминал, в этом самом экспрессе 28 мая 1880 года…
   Дарья Гавриловна(возвращается). Вы не видели Бориса, Василий Иваныч? Нигде не могу его найти. Он еще ведь не ушел?
   Василий Иванович. Борис? Я думаю, он мог уже уйти, Дарья Гавриловна.
   Дарья Гавриловна выходит.
   Это из-за предстоящего визита мэра она сегодня несколько нервна. Все это из-за этого завтрашнего визита. Слухи так и летают повсюду… я, правда, не то чтобы я им верил… (Тушит свет.) Йога. Зачем ей это? Она говорит, это помогает ей понять себя, «это дает мне силы, Василий Иваныч, это открывает мне мои чакры», что бы это ни значило. Я не верю в такие вещи, я русский православный человек.
   Дарья Гавриловна(вбегает). Вы что-то сказали, Василий Иваныч? Я действительно должна бежать.
   Василий Иванович. Нет, ничего, Дарья Гавриловна. Смею заметить, Борис ушел, оставив включенным видеоэкран.
   Дарья Гавриловна. Ладно, уходя, убедитесь, что он действительно выключен, хорошо? И не забудьте также выключить чайник, когда будете уходить. Завтра все должно работать, как часы. Малюсенькая оплошность – и мы идем ко дну.
   Василий Иванович. Я все сделаю прямо сейчас, Дарья Гавриловна. Занимайтесь спокойно.
   Дарья Гавриловна. Вы уверены, что с вами все в порядке, Василий Иваныч? Вы выглядите как-то… необычно. Я надеюсь, вы не на грани нервного припадка, как это бывает с вами?
   Василий Иванович. Припадка, Дарья Гавриловна?
   Дарья Гавриловна. Ну, иногда с вами что-то такое происходит. Я имею в виду, что мы не можем себе позволить что-то вроде эпизода с дамой и маленькой собачкой, то, что случилось на прошлой неделе. Только не тогда, когда мы ожидаем мэра.
   Василий Иванович. Маленькая собачка? Я помню, здесь был гость из Норвегии несколько дней тому назад, но я не помню никакой маленькой собачки. Нет, нет, я никогда себя не чувствовал лучше. Иногда болит колено, но…
   Дарья Гавриловна. Прекрасно, я просто хочу быть уверена. Несомненно, завтра надо, чтобы все матросы были на палубе. Мы должны показать себя с наилучшей стороны. Кстати, вы не забыли, что завтра приедет мэр?
   Василий Иванович. Как я мог забыть, Дарья Гавриловна! Сам мэр! Это такая честь.
   Дарья Гавриловна. И его жена.
   Василий Иванович. Такое внимание к нам, она такая образованная женщина, по любым меркам. Мне кажется, я помню, что ее отец играл на тромбоне.
   Дарья Гавриловна. И вице-мэр.
   Василий Иванович. Рядовой визит, и в тоже время такой важный для вашего статуса в городе, смею заметить, Дарья Гавриловна.
   Дарья Гавриловна. Вы даже не представляете себе, какой важный. Мы, конечно, обязаны произвести хорошее впечатление, в этом нет сомнения. Ну, а demain, Василий Иваныч. Приходите завтра пораньше. И не забудьте про чайник. (Быстро уходит. Слышно, как хлопает дверь.)
   Василий Иванович. Какая женщина! Как она себя подает! И какая… гибкая. A demain – понимаете, она дважды была в Париже. (Садится.) Где я был? Да… 28 мая 1880 года, ранний вечер, когда экспресс Москва-Одесса остановился в Мценске… (Слышны объявления о прибытии-отправлении поездов на станции. Три звонка. Свисток. Слышно, как трогается поезд.) …в последнюю минуту, как раз когда поезд должен тронуться… (ПоявляетсяСавина.) …никто иной, как Иван Сергеевич Тургенев, великий русский писатель, Иван Тургенев – кстати, частый гость в нашем городе – все еще непередаваемо близкий каждому, в груди которого бьется русское сердце, вошел в поезд и постучал в купе вот этого самого вагона. Дверь открылась, и… (ПоявляетсяТургенев.)
   Савина. Наконец-то, это вы! Я уже думала, вы не придете никогда.
   Тургенев. Me voila, me voila, ma toute belle, моя красавица. Я никак не мог уйти. (Целует ее руки.) Сколько недель уже прошло? Une eternité. Как чудесно, что я вас вижу!
   Савина. Я уже утратила всякую надежду видеть вас.
   Тургенев. Как вы могли? Я ждал этого мгновения много недель. Вообще-то даже месяцев. И даже лет. Всю жизнь.
   Савина. Вы неисправимы.
   Тургенев. Но дорогу развезло в двух местах, и мы застряли прямо на подступах к Мценску.
   Савина. Признайтесь: вы просто всегда и везде опаздываете.
   Тургенев. Но вот я перед вами. Вы выглядите восхитительно, ravissante. Le rouge…
   Савина. Вообще-то, он светло-вишневый. Это для вас.
   Тургенев. А не для Одессы?
   Савина. Для вас.
   Тургенев. И на вас браслет, подаренный мною. Покажите…
   Савина(показывает.) Он прекрасен.
   Тургенев и Василий Иванович. Ваше запястье прекрасно. Ваши руки прекрасны. (Тургенев целует руки Савиной.)
   Тургенев. Одесса… Должны ли Вы действительно ехать туда именно сегодня?
   Савина. Да, мне необходимо ехать в Одессу сегодня. Репетиции начнутся послезавтра.
   Тургенев. Неужели один день имеет такое значение? Вы все время обещаете мне навестить меня в Спасском. Мы могли бы быть там к закату. Давайте сойдем с поезда в Орле и…
   Савина. Вы знаете, что это невозможно.
   Тургенев. Сейчас уже почти июнь. Сирень в цвету, липы покрываются листочками – восторг! Зеленые облака сияющей листвы, стрекозы… Пожалуйста. On pourrait passer ensemble une journée enchantée…
   Савина. Я бы очень хотела провести с вами день в Спасском, мой дорогой Иван Сергеевич, но увы! Je ne peux pas. Не сейчас. Когда-нибудь, когда-нибудь, обещаю. Например, будущим летом. Наберитесь терпения.
   Тургенев. Si vous pouvez…
   Тургенев и Василий Иванович. Это в вашей власти.
   Савина. Иван Сергеевич…
   Тургенев. Мария Гавриловна…
   Савина. Non…
   Тургенев. Je vous implore.
   Савина. Иван Сергеевич… Это просто безумие.
   Тургенев и Василий Иванович. Я так давно вас хотел…
   Савина. Иван Сергеевич, я признаюсь, что у меня есть к вам чувство, не вполне мне понятное… сильное чувство… но…
   Тургенев целует ее страстно. Затем падает на колени.
   Савина. Иван Сергеевич, пожалуйста, calmez-vous, придите в себя. (Пауза.) Je vous en supplie.
   Свет гаснет. Шум поезда.
   Василий Иванович(обращаясь к залу). Я не думаю, что случилось именно это. Он позже говорил, что-то, что произошло, – незабываемо, он сказал, что не забудет этого, если доживет и до ста лет, он так сказал, но нет, нет, что бы ни случилось в ту ночь в поезде, это было совсем не то, я уверен. (Пауза.) Он часто играет со мной в игры, Иван Сергеевич, когда посещает меня. О да, иногда они ко мне приходят, когда все, кто не верит, уйдут, а они знают, что я жду. И он всегда дразнит меня, этот Иван Сергеевич, рассказывает мне истории, которые никак не могут быть правдой – ну, знаменитый писатель имеет право придумывать истории, я полагаю. И знаменитый писатель именно это и делает. (Пауза.) В любом случае, он, вероятно, мечтает, а кто из нас никогда не мечтал? В конце концов… ну, в поезде Москва-Одесса этой майской ночью полтора века тому назад случилось нечто иное, я в этом уверен. (Пауза.) Но что именно? Почему он назвал это незабываемым? Он вошел в поезд, полный надежд. Он весь дрожал, так он надеялся. Это все поезда, я всегда говорил, что поезда… связаны с надеждой. Да, поезд – это надежда. Мы же не можем жить, не надеясь, правда? Я на днях сказал этому молодому Борису из отдела интерактивных услуг, что… Поезда означают надежду, Борис, и мы не можем жить без надежды, не правда ли?
   Появляется Борис.
   Борис(отрываясь от своего телефона). Надежда? Поезда? Надежда на что? Вы в каком веке живете, Василий? Все это древняя история.
   Василий Иванович. Например, манеры. Для вас я Василий Иванович, молодой человек.
   Борис. Как бы там ни было. Железная дорога – это тупик, старик. В свое время это была хорошая идея, как и революция. Как этот дурацкий музей, в котором мы оба застряли, вы и я. Как и весь этот безнадежный город. Это болото, а не город.
   Василий Иванович. Что?
   Борис. Болото. Мы застряли в этом городе, как пни в болоте.
   Василий Иванович. Болото?
   Борис. Да. Большое зловонное болото. Вы совсем оглохли, к тому же?
   Василий Иванович. Как вы можете так говорить, Борис? Вы ничего не знаете. Наш город…наш город сыграл важнейшую роль в появлении…ну, что ходить вокруг да около, в появлении гения.
   Борис. Гения? В таком месте? Да гений и не ночевал в этом городишке.
   Василий Иванович. Не ночевал? Художники, писатели, музыканты… все, о ком вы только можете подумать, проезжали через наш город. Одна из тетушек Чайковского умерла здесь, например; кстати говоря, она приехала сюда поездом. Хотя она умерла не на станции, как другой закоренелый путешественник по нашей ветке – Толстой. Нет, я спешу заметить, что его смерть никак не была связана с плохим обслуживанием, никто этого не утверждает.
   Борис. Опять вы разглагольствуете, старина. Переливаете из пустого в порожнее. Послушайте, Василий Иванович, не поймите меня неправильно, но, может быть, вам пора серьезно подумать о…
   Василий Иванович. И Тургенев Иван Сергеевич…великий русский писатель Иван Тургенев очень любил наш город, он много раз здесь пересаживался на другой поезд. Вы знаете, он вообще-то был акционером железнодорожных компаний. О, да у нас целая комната посвящена Тургеневу. Его письма, книги, чернильница – мы все храним. Этот город – стержень, Борис, я считаю его таковым. Что касается этого музея… это не то, что вы бы нашли в Москве, но это и не просто развлекательное заведение, знаете ли, какие бы фокусы вы не придумывали там в вашей интерактивной службе, это – музей. Действительно, я скажу больше: лично я считаю, что наш скромный музей – это святое место. Например, посмотрите на этот вагон. 28 мая 1880 года в этом самом вагоне…
   Борис. «Святое место»? Ради Бога, о чем вы сейчас говорите? Вы действительно теряете разум. Это информационный центр, а не какое-то там святилище. Средняя коллекция всякого железнодорожного хлама в третьеразрядном городе в совершенной глухомани. Как только меня сюда занесло? Единственно для чего пригоден ваш драгоценный «музей» – это для школьных экскурсий. Ну, еще можно привести сюда ребенка в дождливое воскресенье после обеда. Не удивительно, что они подумывают о том, чтобы нас закрыть.
   Василий Иванович. Закрыть нас? Кто говорил хоть что-то о…
   Борис. И ваш обожаемый Тургенев был всего лишь писатель, ради Бога, он всего лишь писал книги, он не был Святым Духом. Мир изменился. Успокойтесь. Вы слишком много времени тратите на то, чтобы пялить глаза на эту стену.
   Борис исчезает.
   Василий Иванович. Кто хоть слово сказал о Святом Духе? Иван Сергеевич Тургенев был… был… (Не находя слов, он жестами пытается передать безмерность, грандиозность.) О, он всегда убалтывает меня, этот Борис, он умеет говорить умно, и он всегда делает из меня паяца. Но это именно Борис выставляет себя полным дураком, ухлестывая за Дарьей Гавриловной так, как он это делает. С какой стати она бы им заинтересовалась? Женщина с такими… связями. Также эта женщина столь превосходно выглядит, такая стройная, и у нее столько ярко выраженного женского обаяния. Да, именно ярко выраженного. Не то чтобы это меня лично как-то волновало – я сейчас уже закоренелый холостяк. В любом случае у нее есть жених, музыкант с выраженной индивидуальностью, мне говорили, пианист, вполне уже известный, со всех точек зрения, но хоть плачь… такая прекрасная молодая женщина… говорит по-французски, два раза была в Париже… и за ней волочится такой тип, как этот болван Борис.
   Борис(появляется). «Музыкант с выраженной индивидуальностью» – он настройщик, а не пианист. Она его встретила в караоке-баре. Скоро я буду настраивать ее пианино, скажу я вам. Я знаю, что нужно женщине такого рода.
   Василий Иванович. Как вы смеете говорить о Дарье Гавриловне в таком тоне, вы, самонадеянный мальчишка! Вы недостойны целовать ее ноги.
   Борис. Кто говорит о ногах? В любом случае весь город в курсе, именно сейчас настройщик играет вторую скрипку, а первую – угадайте, кто.
   Василий Иванович. Это всего лишь подлая сплетня. Конечно, мэр ее поклонник, несомненно, и почему бы и нет? Такая женщина… какое самообладание, настоящий класс! Можете быть уверены, она и на Елисейских Полях всем головы там вскружит! Ультрасовременна, и в то же время с достоинством, если вы меня понимаете, очень привлекательна. Я… отношусь к ней с огромным восхищением. Необыкновенная женщина.
   Борис. Вы и в самом деле не понимаете, не так ли, дед? Для чего она таскает за собой этого старого клоуна? А? Вы думаете, он ей в самом деле нравится? (Смеется.)
   Василий Иванович. Я только знаю, что такая женщина, как она, женщина, которая дважды поднималась на Эйфелеву башню, даже и не принимает во внимание существование такого пентюха, как вы. Вы же каждую ночь просиживаете до трех утра в никчемной компании, я сомневаюсь, что вы прочли хотя бы одну книгу за всю жизнь, тем более книгу… (делает широкий жест) Ивана Сергеевича Тургенева, например.
   Борис. Размечтался, старик! Не принимает во внимание мое существование? Я могу иметь ее, как только захочу, не сомневайтесь. Ну да, я сейчас играю с ней в поддавки, но в подходящий момент я смогу расставить сети, без проблем. В любом случае что вы можете знать о желаниях женщин? Вы никогда не были женаты и живете с котом.
   Василий Иванович. Женат? Какое это имеет значение? Такова судьба. Иван Сергеевич тоже никогда не был женат, но почему вы думаете…
   Борис. Точно, еще один неудачник. Надо было хватать жизнь двумя руками, пока мог, дед. И вместо этого – посмотрите на себя. Вы стоите тут здесь день за днем, год за годом, в музее, который никто не посещает, в городе, о котором никто даже не слышал, и сообщаете посетителям, как пройти в туалет. Никто ломаного гроша не даст за информацию о сломанном старом поезде или чьей-то высохшей чернильнице, а также о кресле, в которое когда-то какой-то великий человек однажды погрузил свой зад… или о вашем драгоценном Тургеневе, глупый вы старый осел. Кстати, ломаного гроша в наши дни вообще никто ни за что не даст.
   Василий Иванович. Как вы можете такое говорить, Борис? Работа в музее для меня – источник гордости. Разве вы не видите? Я служу…
   Борис. Чему? Нашей богатой животрепещущей культуре? Русскому народу? Вы всего лишь мальчик на побегушках, Василий. Не впадайте в патетику.
   Василий Иванович. Для вас я Василий Иванович.
   Борис. Вы полное ничтожество, вот вы кто. Как бы поприличнее это выразить? А по мнению нашего начальства, вы всего лишь…
   Василий Иванович. Что? И кто же я?
   Борис. Обуза. Это ее слово.
   Василий Иванович. Обуза? Вы это придумали. Это не может быть правдой! Дарья Гавриловна весьма ценит мою работу в музее.
   Борис. Дайте же мне отдохнуть! Вы живете в каком-то параллельном мире, не так ли, Василий? Ну кто-нибудь, помогите мне убраться отсюда! Я почти надеюсь, что мэр закроет наш музей.
   Василий Иванович. И что же вы будете делать, если это произойдет? Москва! Москва! Не может дождаться, когда он там окажется!
   Борис. Москва? К дьяволу Москву! Ай билонг ин Нью Йорк. (Говорит с английским акцентом.) Телепортируй меня, Скотти!
   Борис исчезает.
   Василий Иванович. Он не знает, что такое уважение, вот в чем дело. Еще чего, Нью-Йорк! Дарья Гавриловна никогда не говорит со мной в таком тоне. Кроме того, есть люди, которые интересуются… необычными вещами. Например, джентльмен из Норвегии, который приходил на днях. Очень благородно выглядел. Он интересовался искусственным осеменением, насколько я мог понять. Мы с ним имели очень интересную беседу об Ибсене. Я рассказал ему, что видел «Привидения». Любительская постановка, конечно, это же не Москва, но все-таки Ибсен. Я не знаю, о чем говорить с норвежцем, знаете ли, но он был явно под впечатлением. И знаете, что интересно, я ему сказал, что Ибсен полжизни провел за границей, как и Тургенев: Италия, Германия, и так далее. Тургенев не так уж много времени жил в Италии, в этой незначительной стране, как я слышал. Италия – это далеко не Франция. А также у Ибсена был незаконнорожденный ребенок, совсем как у Тургенева – опять совпадение. Когда кто-то выпадает из круга общения в социальном плане, если вы понимаете, что я имею в виду, я ему сказал, что в обоих случаях потомство… кровь должна сказаться… это все довольно грустно, но кровь есть кровь. И Ибсен также в свои поздние годы испытывал некий, я бы сказал, энтузиазм в отношении молодой пианистки, как и Тургенев; правда, Тургенев испытывал страсть не к пианистке. Мадмуазель Савина была актрисой, но это не меняет дела: он был ею сильно увлечен, хотя всем сердцем он любил другую женщину. О, да, такое иногда случается. Ну, это же вполне можно понять: вам около шестидесяти, ваши надежды на то, что вы полагали счастьем, можно сказать, ослабевают… У любви много ликов, не так ли? Но не всегда она является нам в том виде, в каком она нам являлась в мечтах. Не сомневайтесь: он любил мадам Виардо всем сердцем. С самого первого дня, как он ее увидел, Тургенев любил мадам Виардо. И я полагаю, что по-своему, она, вероятно, тоже его любила. Но по-своему. Она не была душевной женщиной, эта мадам Виардо, но все-таки, я думаю, она любила. Можете не сомневаться, что Борис не верит в любовь.
   Борис. Любовь? Это всего лишь слова. (Насмешливо.) «Я вас люблю», «Я вас обожаю», «Вы так прекрасны», «Не могу без вас жить». Если убрать сантименты и потные ладошки, это все сводится к… (показывает жест, обозначающий секс.)
   Василий Иванович. Это не правда, это не так. Как вы можете говорить такое? Это, это…
   Борис. Что? Святотатство?
   Василий Иванович

     Я вас любил, любовь еще, быть может,
     В душе моей угасла не совсем.

   Борис. О, Боже, только не Пушкин опять, пожалуйста!
   Василий Иванович

     Но пусть она вас больше не тревожит;
     Я не хочу печалить вас ничем.
     Я вас любил безмолвно, безнадежно,
     То робостью, то ревностью томим;
     Я вас любил так искренне, так нежно,
     Как дай вам Бог любимой быть другим.

   Борис. Боже, ну и тряпкой же он был. Послушай, дед, Пушкин уже двести лет как умер. Сейчас двадцать первый век – никто так больше не изъясняется. А что до Тургенева, Полины Виардо и этой девки Савиной, которую он закадрил в «этом самом поезде», как вы все время нам говорите, – кому это сейчас интересно? Все это ушло вместе с лошадками и тележками. Ваш обожаемый Тургенев был старый хлыщ, который сам себя обманывал. Он был помешан на слове. Все это – древняя история.
   Василий Иванович. Хлыщ? Хлыщ? Почему вы говорите такое? И Мария Савина – никак не девка, и мы не знаем, что произошло той ночью в поезде – никто не может знать это точно, а что до Полины Виардо – он любил ее с той самой минуты, как увидел ее в первый раз и до самой смерти.
   Борис. Но у них никогда не дошло до этого, не так ли?
   Василий Иванович. До этого?
   Борис. У них никогда не было этого самого. За сорок лет он ни разу не… (Делает жест, обозначающий секс.)
   Василий Иванович. Как смеете вы говорить такие вещи? Как вы смеете говорить такое? Вы ничего не понимаете, слышите? Все время бормочете что-то о гигабайтах и мегабайтах, и при этом, не понимаете ничего! (Борисисчезает.) Он в самом деле бесит меня, он действует мне на нервы. Из-за него я вынужден чувствовать себя как человек, который пропустил поезд, на который все стремятся попасть. Слышите? Конечно, это «Севильский Цирюльник», Россини. Сомневаюсь, что Борис знает, кто такой Россини! Это было начало всего… Отсюда все начиналось… Иван Сергеевич, вы слышите? Здесь все начиналось. (ПоявляетсяТургенев.) Иван Сергеевич, вы еще здесь? Вы слышите ее? Это сама мадам Виардо. Знаменитая французская певица – Полина Виардо. В Санкт-Петербургской опере. Чтобы быть точным, 22 октября 1843 года. Я знаю такие даты. Это моя работа.
   Тургенев. Мадам Виардо была не просто «знаменитая французская певица».
   Василий Иванович. Простите меня, Иван Сергеевич.
   Тургенев. Нет, нет, в сорок третьем году, когда я впервые услышал, как она исполняет эту арию, она была единственной певицей в мире.
   Появляются молодой Тургенев и двое других поклонников в вечерних костюмах. Молодая Полина Виардо сидит на полу на медвежьей шкуре.
   Молодая Полина. Каждый из вас, господа, должен взять по лапе и сесть на нее, я настаиваю!
   Молодой Тургенев и два других поклонника садятся на лапы медвежьей шкуры.
   Первый поклонник. Этого медведя застрелил ваш муж, мадам Виардо? Я слышал, он имеет обыкновение охотиться в лесу.
   Второй поклонник. К тому же, с вами, Иван Сергеевич.
   Молодая Полина. Мой дорогой граф, разве имеет значение, кто его застрелил?
   Смех.
   Первый поклонник. Мне просто интересно знать, были ли у него золотые когти, когда его застрелили.
   Молодой Тургенев. А в самом деле, где же достопочтенный Луи? Почему он не здесь?
   Второй поклонник. Да, а куда же вы дели своего мужа, мадам Виардо? Мужей нетрудно куда-нибудь задевать.
   Молодая Полина. Г-н Тургенев, вы – поэт. Нет ли у вас стихотворения о медведях с золотыми когтями?
   Молодой Тургенев. Сколько хотите, разумеется.
   Молодая Полина. Ну, тогда мы должны послушать хотя бы одно стихотворение!
   Второй поклонник. Но все его стихотворения заканчиваются трагически. Вряд ли они подходят для чтения в театральном ресторане. И, в любом случае, Пушкин умел писать вещи подобного рода…
   Первый поклонник. Да, золотые петушки, говорящие рыбки, и т. д.
   Второй поклонник. …настолько лучше!
   Молодой Тургенев. Причем тут вообще говорящие рыбки?
   Первый поклонник. И, кроме того, мы здесь сегодня, чтобы выразить восхищение вам, мадам Виардо, а не нашему молодому другу – поэту.
   Молодой Тургенев. В самом деле, сегодня мы – галантные рыцари, собравшиеся здесь, чтобы воздать хвалы нашей прекрасной даме.
   Второй поклонник. Сегодня был настоящий триумф! Санкт-Петербург многие месяцы не сможет говорить ни о чем другом.
   Первый поклонник. Вы – ангел. Я был совершенно зачарован.
   Второй поклонник. А я – заворожен.
   Молодая Полина. А вы, г-н Тургенев?
   Молодой Тургенев. Заколдован. И, замечу, что я сегодня познал саму запредельность.
   Смех.
   Молодая Полина. Merci, messieurs. Vous êtes tous complètement adorables. (Стук в дверь.) Должно быть, это Луи.
   Первый поклонник. Последняя лапа – для него?
   Молодая Полина. Луи не нужна лапа. Он – мой муж. Он владеет моим сердцем.
   Тургенев. И с той такой давней минуты она владеет моим сердцем. С этого самого первого спектакля в Санкт-Петербургской Опере я продолжал любить ее все больше, безнадежно, страстно, всем сердцем.
   Василий Иванович. Сердце… какое дивное слово, Иван Сергеевич, если позволите мне сказать. Я его не слышал уже много лет. Сердце. Я стараюсь вспомнить, кому может принадлежать мое сердце, за исключением Господина Пушкина, конечно, но это не вполне одно и то же, не так ли? Я могу себе представить. Но, одну минутку, мне кажется, кто-то идет сюда, Иван Сергеевич. Вы кого-нибудь ожидаете?
   Входит Полонский, размахивая письмом. Василий Иванович – слуга – кидается ему наперерез.
   Полонский. То, что она «владеет всем твоим сердцем», мой дорогой друг, означает, что тебе так и не удалось встать с той позолоченной лапы.
   Василий Иванович. Простите, господин…
   Полонский. Зачарован на всю жизнь, такое впечатление, что ты все еще замираешь в восхищении, как в ту ночь твоей юности, в ее артистической уборной.
   Василий Иванович. Я прошу меня извинить, но барин был…
   Тургенев. Зачарован? Что ты подразумеваешь под этим словом? В ту ночь я отдал ей мое сердце, Яша. Оно все еще ей принадлежит. Это не просто… страстное влечение, то, о чем мы сейчас говорим.
   Полонский. О, мне знакомы все слова, мой друг, я – поэт, не забывай, – но мне все-таки нравится слово «зачарованный».
   Василий Иванович. О, пожалуйста, простите меня, господин Полонский! Добрый товарищ барина, кто же еще? Как же я мог не узнать вас? У нас тут висит ваша фотография в пятом зале. У нас есть где-то здесь и ваши стихи…
   Полонский. В сущности, ты отдал свое сердце всему семейству: дочерям, сыну, ее мужу, достопочтенному Луи Виардо, твоему très cher ami, с которым ты с тех пор так много общался. Вы вместе охотились на бекасов и на других невинных тварей, когда только ты бывал во Франции, и никто никого не обманывал.
   Тургенев. Яша, я надеюсь, ты сейчас не в одном из твоих настроений, и ты не начнешь поддразнивать меня. Ты застал меня в некотором нервном состоянии, как это иногда со мной бывает.
   Полонский. Поддразнивать тебя, мой дорогой друг? Я никогда никого не дразню.
   Тургенев. Вообще-то ты это как раз сейчас делаешь.
   Полонский. Ну, кто-то же должен помочь тебе взять себя в руки. Итак, это была «любовь», не так ли, то, что ты ощутил той ночью в опере? Не увлечение, не обожание? Не то, что можно было бы вежливо именовать взрывом молодой страсти?
   Тургенев. Каким иным словом можно заменить «любовь», чтобы описать то, что произошло той ночью? Это неправильное слово, нет, не то, что неправильное, но слишком неопределенное. Но, увы, другого слова нет. Я чувствовал себя ошеломленным.
   Полонский. Ну ладно, если это была любовь, то что же, скажи на милость, это? (Помахивает письмом.)

Второй акт

   Полонский. Ну и ну! Знаменитейший писатель своего поколения испытывает затруднения в выборе слова? Если то, что произошло в ту ночь в Санкт-Петербургской опере называется любовь, то что же это, мой друг?
   Тургенев. Отдай это мне – как это вообще к тебе попало?
   Василий Иванович. Этот экспонат из комнаты 5. Могу я спросить вас, где вы нашли ключ?
   Полонский. Ты не пойдешь, не так ли? Обещай, что не пойдешь.
   Тургенев. Тебе легко говорить. Ты был слишком долго слишком счастлив, и это твоя беда. Ты и твоя драгоценная жена превратились в двух всем довольных голубков, воркующих в своем уютном гнездышке.
   Полонский. Признаю вину, если это считать преступлением. В любом случае у тебя тоже есть гнездышко, это, правда, гнездо Виардо, но все равно ты в нем сидишь.
   Тургенев. Нет, я – не в нем, я всего лишь примостился на краешке чужого гнезда, и ты это знаешь. Так всегда было.
   Полонский. И ты можешь лишиться этого краешка, если мадам Виардо станет известно это. (Показывает письмо.) Послушай, никто не может больше сочувствовать, чем я… увлечению, внезапной влюбленности, мой дорогой друг, полету воображения, я целые тома стихов написал об обреченной страсти и о сердцах, и о луне, и бог знает, о чем еще.
   Василий

     То вдруг слышится мне – страстный голос поёт,
     С колокольчиком дружно звеня:
     «Ах, когда-то, когда-то мой милый придёт –
     Отдохнуть на груди у меня».

   Полонский. Твой слуга, кажется, знаком с моей поэзией.
   Тургенев. Ну да, а еще он играет на балалайке.
   Василий

     У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт,
     По стене бродит месяца луч золотой,
     Забушует ли вьюга – лампада горит,
     И, когда я дремлю, мое сердце не спит
     Все по нем изнывая тоской.

   Никто больше не пишет таких стихов, Яков Петрович!
   Полонский. Мода переменчива. В любом случае, как я сказал, никто не понимает влечение сердца лучше меня. И, будем откровенны: тридцать семь лет преданности мадам Виардо, тридцать семь лет… ожидания, без какого-либо… завершения, скажем так. И, при этом она даже и не какая-то необыкновенная красавица, твоя французская чаровница, скажем вежливо. И вот, что я имею в виду: я бы понял короткий, страстный роман, но это письмо… (Потрясает им.)
   Тургенев. Я не стремлюсь к роману. Это нечто другое. Я не нахожу подходящего слова.
   Полонский. Ну, если Иван Тургенев, любимец литературной Европы, тот, чьими устами говорит любовь, не может подобрать правильное слово для того, чтобы ее определить…
   Тургенев. И это также не были тридцать семь лет просто преданности, я ее безгранично люблю. Иногда я хотел бы, чтобы это было не так, но это чувство существует.
   Полонский. А как ты думаешь, любит ли тебя мадам Виардо так же безгранично?
   Тургенев. Мы – как два зеркала, отражающие друг друга в бесконечности. И по прошествии тридцати семи лет, что бы то это ни было, но это не «взрыв молодой страсти.»
   Полонский. Нет, полагаю, что нет. В свое время, некоторые назвали бы это сумасшествием.
   Василий Иванович. Борис называет это задержкой развития.
   Тургенев. Борис?
   Василий Иванович. Это неважно, Иван Сергеевич. Простите мне мое вмешательство. Борис ничего не понимает.
   Полонский. Итак, с одной стороны – безграничная любовь, а с другой – вот это. (Показывает письмо). Что выглядит не столь безграничным. Ты же не пойдешь, не правда ли?
   Тургенев. Я не знаю, что делать. Я разрываюсь на части. Каждый атом моего тела взывает ко мне, чтобы я шел, я почти не могу спать или есть, когда я представляю себе, что может – или не может – случиться. Можешь ли ты вспомнить, Яша, что это за состояние? Когда я начинаю конкретно думать об этом, однако, то нет, пожалуй, я не пойду.
   Полонский. Да, я могу вспомнить это состояние, кстати говоря. Но зачем рисковать «безграничной любовью», как бы она и ни была скупа на отдачу, из-за этого? «Безграничная любовь» имеет цену. Вот почему если пытаешься не платить цену, то это измена.
   Тургенев. Я думаю, ты прав, я не должен идти. Это письмо доставило мне столько радости, но это все. Ты не понимаешь? Я читаю его каждый день – дважды, трижды в течение дня, и это придает мне в два, в три раза больше сил. Ты называешь это изменой, но именно потому, что я люблю мадам Виардо безгранично, идея этого, или мысль об этом, как минимум…
   Полонский. Какова?
   Тургенев. Опьяняюща. Ты не видишь? Наверное, нет. Яша, пожалуйста, отдай мне письмо, из-за тебя я чувствую себя каким-то шутом.
   Полонский(читает). «Мой дорогой Иван Сергеевич. Это просто короткое сообщение, что 28‑го этого месяца я буду проезжать Мценск по дороге в Одессу…»
   Тургенев. «…небольшое турне на юг – вы рады за меня?». Я знаю это наизусть. Ладно, отдай письмо, не мучай меня.
   Полонский. «…и я подумала, что вы можете присоединиться ко мне, и мы бы доехали вместе до Орла. Это всего лишь один час, но он был бы восхитителен…»
   Тургенев(пытается схватить письмо). Ну, пожалуйста, Яша, хватит унижать меня. Отдай письмо. И где только ты его нашел?
   Василий Иванович. В сорок пятой витрине, он где-то раздобыл ключ.
   Полонский. «…всего лишь один час вместе, но как чудесно будет увидеть вас после стольких недель. Когда-нибудь я навещу вас в Спасском, в вашем поместье, я обещаю, но сейчас…»
   Полонский, Тургенев, Василий Иванович. «Присоединитесь ко мне в поезде»
   Тургенев. О Господи.
   Появляется Савина.
   Тургенев. Мария Гавриловна… (Целует ее руки.) Сколько недель прошло? Кажется, вся жизнь. Как чудесно видеть вас.
   Савина. Я думала, вы не придете.
   Тургенев. Как вы могли так думать? Я ждал этой минуты много недель. Месяцев. Лет. Всю жизнь.
   Савина. Вы неисправимы.
   Тургенев и Василий Иванович. Но дорога была затоплена сразу в двух местах, мы застряли совсем рядом с Мценском.
   Савина. Признайтесь: вы просто всегда и везде опаздываете.
   Тургенев и Василий Иванович. На вас подаренный мною браслет. Покажите…
   Савина. Он прекрасен.
   Тургенев и Василий Иванович. Ваши руки прекрасны. (Тургенев целует ее руки.)
   Тургенев. Одесса… А так ли необходимо мчаться в Одессу прямо сейчас?
   Савина. Да, необходимо. Репетиции начинаются послезавтра.
   Василий Иванович. Но это все то же, что было в прошлый раз. Что тут такого незабываемого? Должно было что-то еще случиться.
   Тургенев. Неужели один день имеет такое значение? Вы все время обещаете мне навестить меня в Спасском. Мы могли бы быть там к закату. Пожалуйста. Сейчас почти уже июнь, сирень в цвету, липы покрыты молодой зеленью… всего один день. Пожалуйста.
   Савина. Я бы очень хотела провести с Вами день в Спасском, мой дорогой Иван Сергеевич, но, увы! Я не могу. Не сейчас. Когда-нибудь, я обещаю. Может быть, будущим летом. Наберитесь терпения.
   Тургенев. Нет, вы можете.
   Тургенев и Василий Иванович. Это в ваших руках. Я умоляю вас. Это наш шанс.
   Савина. Иван Сергеевич…
   Тургенев. Это наш шанс быть счастливыми.
   Савина. Нет…
   Тургенев. Заклинаю вас.
   Савина. Иван Сергеевич… это чистое безумие.
   Тургенев. Именно так.
   Савина. Это невозможно.
   Тургенев(целует ее в губы). Почему?
   Тургенев и Василий Иванович. Я так долго хотел вас. (Целует ее опять.)
   Савина. Иван Сергеевич, я признаюсь, у меня есть к вам чувство, не вполне мне понятное… сильное чувство… даже близкое к любви…
   Тургенев и Василий Иванович. Любовь?
   Савина. Чувство, близкое к любви.
   Тургенев начинает страстно ее целовать.
   Василий Иванович. Близкое к любви? Не то ли это, что он хотел? «Любовь» у него уже была. Такая путаница, неразбериха, но я разгадаю эту тайну постепенно.
   Полонский. Ради Бога, не делай этого. Ей двадцать пять лет, этой актрисе, этой Савиной, а сколько тебе?
   Тургенев. Достаточно, чтобы быть ее дедом. Я знаю. Я не пойду.
   Полонский. Мне трудно верить тебе. Ты говорил, что…как это ты выразился? Ты говорил, что это ожидание не дает тебе дышать. Ты сказал это по-французски, и это прозвучало более элегантно, чем я воспроизвел, но тем не менее. А теперь – ничего?
   Тургенев. Почти ничего, обещаю тебе. Все прошло. (Слышен стук.) Слышишь: дятел. Ты останешься обедать?
   Полонский. А ты говорил мадам Виардо о твоей подружке-актрисе?
   Тургенев. Совсем вскользь. Но, в самом деле, и говорить-то было не о чем.
   Полонский. И какова была ее реакция на это вскользь упомянутое сообщение о ее сопернице, посягающей на твои чувства? Вспышки ревности не было?
   Тургенев. Соперница? Но она не соперница.
   Полонский. Просто десерт для завершения изысканного обеда?
   Тургенев. Это неуместное замечание, нечто, что мог бы сказать Толстой. Скерцо – это то, что есть или была мадмуазель Савина, а Полина Виардо – это симфония.
   Полонский. Зачем рисковать потерей симфонии из-за простого скерцо, каким бы оно ни было захватывающим? В конце концов, ты можешь оказаться наедине с тишиной. Ничего.
   Василий Иванович. Ничего? У меня, в самом деле, нет ничего?
   Полонский. И все же вряд ли ты ответил на мой вопрос. Как она отнеслась к твоему упоминанию об этом скерцо?
   Тургенев. Всего лишь с легким неодобрением.
   Полонский. Неодобрением? Но это же оскорбление, она должна кипеть от возмущения, она с этим не смирится, предупреждаю тебя. А как муж ее, Луи? Как он согласится с тем, что существующий порядок вещей будет… нарушен? Безобидное маленькое ménage а trois, устраивающее всех действующих лиц, может быть нарушено. С кем он будет охотиться на вальдшнепов, если тебя не будет с ними?
   Тургенев. Луи – мой близкий друг.
   Полонский. «Близкий друг»… Он – твоя защита от чувства удовлетворенности, вот кто для тебя Луи. Твой талант всецело обязан ему. Из-за него твоя реальная жизнь остается от тебя на расстоянии вытянутой руки, и ты в самом деле предпочитаешь, чтобы так и было, верно? Это же можно сказать обо всех персонажах мужского, но не женского пола в твоих романах, не так ли? Осторожнее обращайся со своим ружьем, когда ты с ним вместе охотишься. Если его вдруг не станет, ты рискуешь превратиться в довольного кота, греющегося на солнышке, вроде меня. Я уже много лет не писал ничего, достойного прочтения, и нисколько об этом не жалею.
   Тургенев. Честно говоря, и в свои лучшие времена Петраркой ты не был. Прости, я не хотел тебя обидеть. Читатель всегда относился к тебе с большим почтением. Пушкин сделал жизнь нас всех невыносимой.
   Полонский. Послушай, мы же друзья, а не англичане. Мы можем позволить себе говорить то, что думаем. Позволь мне быть искренним с тобой. У тебя появилось что-то вроде привычки, не так ли, неожиданно и страстно влюбляться, сидя в партере, в замужних актрис.
   Тургенев. Я никогда не сижу в партере. Кроме того, Мария Гавриловна сейчас на грани развода. Если ты не хочешь обедать, не приказать ли подать чай?
   Василий Иванович. Не прикажете ли подать чай, барин? Я сейчас принесу.
   Полонский. Ты влюбился в Полину Виардо в опере, когда тебе было 25 лет, и ты продолжаешь ее любить вот уже более 35 лет. Если, конечно, «любовь» – это подходящее слово. И теперь вот эта Мария Савина – опять актриса, опять театр. По крайней мере, Виардо когда-то была знаменитейшей французской дивой. Чересчур смуглой, на мой взгляд, и не слишком изысканной, но, несомненно, знаменитой. (Пауза.) И как же долго ты уже…?
   Тургенев. Охвачен страстью?
   Василий Иванович. Очарован?
   Тургенев. Страдаю?
   Полонский. Я только хотел сказать: «влюблен по уши»…
   Тургенев. В эту «дамочку Марию Савину», в эту «актрису». Я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь «актриса».
   Полонский. Я ничего не имею в виду под этим определением, просто это то, что она есть. И сколько же это длится? Не менее года, не так ли?
   Тургенев. Год и два месяца. Через шесть часов будет ровно год и два месяца.
   Василий Иванович. Через пять часов, чтобы быть точным.
   Полонский. Другими словами, с того момента, как она впервые вышла на сцену Александринского театра.
   Тургенев. Нет, когда она впервые вышла на сцену, не случилось ничего. Это не случилось до тех пор, как…
   Тургенев и Василий Иванович. До третьего акта…
   Тургенев. …Что-то произошло во время третьего акта. Я имею в виду, что я видел ее и раньше на сцене в разных ролях, ей тогда было едва ли больше двадцати. Конечно, она была довольно хорошенькая, но с довольно простоватым голосом, как мне тогда показалось, как у горничной. Так что это случилось только…
   Тургенев и Василий Иванович. …В третьем акте…
   Полонский. …Coup de foudre, гром среди ясного неба.
   Тургенев. Да. Она была поразительна. Я имею в виду, когда я написал…
   Тургенев и Василий Иванович. …Месяц в деревне…
   Полонский. Не слишком обращающее на себя внимание название, если позволишь. Однако названия никогда не были твоей сильной стороной.
   Тургенев. …когда я только написал…
   Тургенев и Василий Иванович. …Месяц в деревне…
   Тургенев. Вера казалась мне таким незначительным персонажем, я ее едва замечал, честно говоря. Главным действующим лицом была Наталия Петровна, основной темой для меня была ее одержимость учителем.
   Полонский. Безответная одержимость, как обычно.
   Тургенев. Ну да, разумеется. Иначе я употребил бы какое-нибудь иное слово, не так ли. И затем, совершенно неожиданно, в третьем акте…
   Василий Иванович. Прямо перед антрактом…
   Тургенев. …Появляется эта молодая женщина, которая воображает, что любима…
   Полонский. Воображение, бесплодное воображение. В царстве Тургенева все что-то все время воображают, не так ли? Это так неромантично, просто любить жену или мужа, я это понимаю. Я полагаю, вот почему в царстве Тургенева вы не увидите влюбленной пары голубков. Мы все так непростительно прозаичны. Нет для нас роли.
   Тургенев. Но она была обворожительна. О, это болезненное, безумное состояние, когда вы верите, что любимы!
   Полонский. О ком ты сейчас думаешь?
   Василий Иванович(приближается к ним с чаем на подносе). Чаю, Яков Петрович? Барин? К сожалению, Борис съел все пирожные.
   Наталия Петровна. Ну, не станем больше говорить о предложении нашего соседа. Девочки в твои лета хотят выйти замуж по любви, не по расчету… Признаться, мне самой было бы не совсем приятно видеть его пухлое, старое лицо рядом с твоим свежим личиком, хотя он, впрочем, очень хороший человек. Вот если бы ты кого-нибудь другого полюбила…, ну тогда другое дело. Но ведь твое сердце до сих пор молчит?
   Вера. Как-с?
   Наталия Петровна. Ты никого еще не любишь?
   Вера. Я вас люблю, вашего сына, вашу матушку…
   Наталия Петровна. Нет, я не об этой любви говорю, ты меня не понимаешь… Например, из числа молодых людей, которых ты могла видеть здесь или в гостях, неужели ж ни один тебе не нравится?
   Вера. Нет-с… иные мне нравятся, но…
   Наталия Петровна. Я заметила, ты на вечере три раза танцевала с этим высоким офицером с большими усами… как бишь его?
   Вера. С офицером? Ах, этот! Нет, он мне не нравится.
   Наталия Петровна. Ну, а новый учитель?
   Вера. Алексей Николаевич? Алексей Николаевич мне нравится.
   Наталия Петровна. Да, он хороший человек. Только он так со всеми дичится…
   Вера. Нет-с… Он со мной не дичится.
   Наталия Петровна. А!
   Вера. Он со мной разговаривает-с. Вам, может быть, от того это кажется, что он… Он вас боится. Он еще не успел вас узнать.
   Наталия Петровна. А ты почему знаешь, что он меня боится?
   Вера. Он мне сказывал.
   Наталия Петровна. А! Он тебе сказывал… Впрочем, он мне тоже очень нравится. У него, должно быть, доброе сердце.
   Вера. Ах, предоброе-с! Если бы вы знали… Все в доме его любят. Он такой ласковый.
   Наталия Петровна. Отчего ж он при мне…
   Вера. Да я ж вам говорю, что он вас не знает. Но постойте, я ему скажу, что вас нечего бояться – не правда ли? – что вы так добры…
   Наталия Петровна(принужденно смеясь). Спасибо. Я не знала, что ты с ним в такой дружбе… Смотри, однако, Вера, будь осторожна. Он, конечно, прекрасный молодой человек… но ты знаешь, в твои лета… Оно не годится. Могут подумать… Впрочем, я все это напрасно говорю; ведь не правда ли, он тебе нравится – и больше ничего?
   Вера(робко поднимая глаза). Он…
   Наталия Петровна. Вот ты опять на меня по-прежнему смотришь? Вера, послушай, нагнись ко мне… (Лаская ее.) Эти глазки мне что-то хотят сказать. (Вера вдруг прижимает свое лицо к ее груди. Пауза.) Ты любишь? Скажи, любишь?
   Вера(не поднимая головы). Ах, я не знаю сама, что со мной.
   Наталия Петровна. Бедняжка! Ты влюблена… (Вера еще более прижимается к груди Наталии Петровны.) Ты влюблена… а он? Вера, он?
   Вера. Что вы у меня спрашиваете… Я не знаю… Может быть… Я не знаю, не знаю… Наталия Петровна, что с вами?
   Наталия Петровна. Со мной… ничего…Что?.. ничего.
   Вера. Вы так бледны, Наталия Петровна…Что с вами? Позвольте, я позвоню…(Встает.)
   Наталия Петровна. Нет, нет… не звони. Это ничего… Это пройдет. Вот уж оно и прошло. Я хочу остаться одна. Оставь меня; слышишь? Мы еще поговорим. Ступай.
   Вера. Вы не сердитесь на меня, Наталия Петровна?
   Наталия Петровна. Я? За что? Нисколько. Только оставь меня, пожалуйста, теперь.
   Вера(со слезами на глазах). Наталия Петровна…
   Наталия Петровна. Оставьте меня, прошу вас. (Верауходит.) Теперь мне все ясно. Они любят друг друга. И я… я могла подумать… Что ж, тем лучше. Дай Бог им счастья.
   Громкие аплодисменты.
   Тургенев. Мария Гавриловна… (Берет обе ее руки, целует их и подводит ее ближе к газовому освещению. Пристально разглядывает ее лицо, молча.) Я ли написал эти строки? Вы были необыкновенны. Весь зал в вас влюблен.
   Савина(кокетливо смеется). И вы тоже, Иван Сергеевич?
   Тургенев. Ну конечно, и я тоже. Как же я мог не влюбиться в вас? Мое сердце… о, что за ночь! Аплодисменты просто оглушительны. Я переполнен чувствами. Я с трудом верю – особенно после прошлого раза.
   Савина. Тогда это была Москва, Иван Сергеевич. Сейчас – Санкт Петербург.
   Тургенев. Нет, Мария Гавриловна, это все благодаря вам, клянусь. Ваш талант действительно…
   Савина. Это чудесная пьеса.
   Тургенев. В самом деле, я в этом не уверен. Я иногда задаю себе вопрос, действительно удачная ли это пьеса. Это вы придали ей жизни. Вы – алхимик.
   Савина. Ах, но я не играла роль Веры, Иван Сергеевич. Я и была Верой.
   Тургенев. Рот слишком велик. Нос – простоват. Голос ее – немного грубоват. И при этом она производит просто волшебное впечатление.
   Полонский. Ну, признаться, у мадам Виардо рот тоже великоват, и губы трубача. Надеюсь, ты позволишь мне этот комментарий. Но, будь откровенен, мой друг: всецело ли триумф твоей пьесы в Санкт-Петербурге обязан именно Савиной?
   Тургенев. Абсолютно. Она вдохнула жизнь в эту пьесу. Но, конечно, у пьесы был потенциал…
   Полонский. Мне она нравится. Она мне понравилась с самого первого раза, вообще-то. Такая современная. Но критики были к ней настроены необъяснимо сурово, не так ли? Ее называли «Бесконечно скучной», и еще хуже. Критики! Злобные твари – многие из них. Помнишь, была шутка о «месяце в чистилище»?
   Тургенев. Нет, не было такой шутки, это ты придумываешь. Но им понадобилось семь лет – семь лет! – и Савина в роли Веры, чтобы разглядеть и понять эту пьесу… Нет, гораздо больше, учитывая, что я на самом деле написал ее тридцать лет тому назад, будучи в лихорадке, вызванной желанием, надеждой, ощущением беспомощности. Я писал ее в моей комнате под самой крышей замка Виардо в Бри. Мне тогда было едва ли тридцать лет. Я уже полностью ей принадлежал. Здесь эта пьеса была запрещена по соображениям морали, действительно это было так в то время. Что это за страна! Такая уж благонравная, легчайший флирт считается аморальным! Не дождусь, пока вернусь во Францию!
   Полонский. Бог знает, надеюсь, ты веришь в то, что сейчас сказал. Но вместо этого ты собираешься ехать в Мценск, не так ли? На железнодорожную станцию. Не делай этого. Пожалуйста, не делай этого. Ты только будешь выглядеть глупцом. Это – не эпизод из одного из твоих рассказов.
   Тургенев. Когда я вышел из ее уборной в тот вечер…
   Василий Иванович. …Год, два месяца и четыре с половиной часа тому назад…
   Тургенев. Я вернулся в мой номер в гостинице «Европа», окутанный облаком ощущений. Я испытал удар молнии, я был в состоянии транса, я был оглушен и охвачен страстью – но не влюблен, что бы я ей не сказал… Любовь – это такое безнадежно неопределенное слово. Это чувство невозможно описать. Оно просто есть. Любовь – это неоконченный диалог с кем-то. Для меня это был диалог с самим собой.
   Василий Иванович. О ней.
   Тургенев. В моей голове проносилась череда историй, связывающих меня с ней. Я вернулся в гостиницу, одолеваемый мыслями, каждая из которых начиналась с «а что, если…». Это не любовь, это нечто иное. Я не осознавал, что у меня перед глазами; я видел снег на ветках деревьев, шляпки дам, лошадей, освещенные окна, узор на ковре в моей комнате – я смотрел на все это и не видел. Именно тогда это началось. Все, что для меня значило тогда, – это моя воображаемая пьеса. Я ее мысленно репетировал еще и еще, и так всю ночь.
   Василий Иванович. И каждый раз был новый конец.
   Тургенев. И конечно, там было всего два действующих лица: она и я. А затем… на следующий день, насколько я помню, но тогда мне казалось, что прошла целая неделя… Я нашел повод, чтобы посетить ее. Чтение, репетиция чтения, я уже не помню, что именно. В четыре часа, время было выбрано не случайно, я подумал…
   Тургенев и Василий Иванович. …Надо, чтобы было и не слишком рано, и не поздно.
   Василий Иванович. Вы себя спросили: «Почему бы не послать мадмуазель Савиной записку с предложением читать с вами?»
   Тургенев. Это был бы отрывок из «Провинциалки» – пустячок, который я написал… когда?
   Василий Иванович. Тоже почти тридцать лет тому назад. Тогда вы тоже были в состоянии лихорадки, желания, надежды и ощущения беспомощности, дома, в России.
   Тургенев. Отлично, подумал я. Какая радость, когда к вам приходит озарение: «У меня есть предлог, чтобы послать ей записку! «Это начало», – подумал я.
   Василий Иванович. Начало чего, Иван Сергеевич? Я – сгораю от нетерпения. Если это не была любовь, то что это было? Каким словом можно это назвать?
   Тургенев. Бесконечные «я скажу, затем – вы скажете». Сначала я, потом она. И-если-бы-я-это-сказал – тогда она-могла-бы-сказать-нечто. Вы переписываете свою жизнь. Ожидание. Надежда. В нашем случае, это было прочтение желаемого, а не того, что было на самом деле… но что такое безрассудная страсть, действительно, если не прочтение желаемого? Иначе мы называем это как-то еще. Достоевский по поводу пьесы сказал, что каждое слово было…
   Тургенев и Василий Иванович. …тонко сработанная слоновая кость.
   Тургенев. В его устах это не комплимент. Но, с другой стороны, он никогда не принадлежал к моим поклонникам. Невыносимый человек. И неоднозначный писатель. Но репетиция… на репетиции я был…
   Василий Иванович. Вы были покорены, вы были очарованы.
   Тургенев. На репетиции я окончательно потерял голову.
   Дарья Ивановна/Савина. Наконец, я вас дождалась, граф.
   Граф/Тургенев. Me voilа, me voilа, ma toute belle. Я немножко замешкался.
   Дарья Ивановна/Савина. Покажите, покажите… вы не можете себе представить, в каком я нетерпении.
   Граф/Тургенев. Вы, пожалуйста, не ожидайте чего-нибудь этакого, слишком необыкновенного. Ведь я вам наперед сказал, что это безделка, сущая безделка.
   Дарья Ивановна/Савина. Напротив, напротив… Oh, mais c’est charmant! Ах, я влюблена!..
   Граф/Тургенев. Да, я полагаю, он не совсем обычный
   Дарья Ивановна/Савина. И эта rentrée!
   Граф/Тургенев. А! Она вам нравится?
   Дарья Ивановна/Савина. Очень, очень мило! Ну, пойдемте, пойдемте; что время терять!
   Савина. А затем они идут к роялю… А сегодня здесь будет рояль?
   Тургенев. Если будет, вы сыграете нам?
   Савина. А если я буду играть, вы споете?
   Тургенев. Если вы будете играть, у меня будет искушение спеть.
   Савина. Написано: «Andante amoroso».
   Тургенев (напевает)

     La dolce tua imagine.
     O vergine amata,
     Dell’alma inamorata…

   И так далее, нет, это просто невозможно.
   Савина. Но вы должны, Иван Сергеевич, иначе эти строки не имеют смысла. «Прекрасна», – она говорит, «поразительна»… эта женщина возмущает меня.
   Тургенев. И он не лучше. Это же фарс.
   Граф/Тургенев. Ваш аккомпанемент, дорогая мадам! Боже правый! Клянусь, никто! Никто, никогда так не играл со мной… Никто!
   Дарья Ивановна/Савина. Вы всего лишь мне льстите.
   Граф/Тургенев. Я вам льщу? Это не в моем характере. Вы можете мне верить в том, что вы – великий музыкант.
   Дарья Ивановна/Савина. Я в восхищении от вашего poco allegretto. А что, вся опера так же прекрасна?
   Граф/Тургенев. Росо allegretto? Послушайте, Дарья Алексеевна…
   Дарья Ивановна/Савина. Я Ивановна.
   Граф/Тургенев. Дарья Ивановна, вы не можете оставаться в этом Богом забытом городке! Вы не созданы для того, чтобы прозябать в таком захолустье. Обещаю, я достану должность для вашего мужа в Петербурге. Вы станете лучшим украшением общества… и, я хочу, я буду гордиться, что я первым…
   Дарья Ивановна/Савина. Простите, я не слышала, что вы сказали… понимаете, громкая музыка…
   Граф/Тургенев. Я сказал, что вы просто обязаны переехать в Петербург – прежде всего, ради себя самой… и вашего мужа, и во-вторых, – ради меня. Я столь откровенно говорю «ради меня» потому, что… из-за нашей давней связи… могу я так сказать? Я никогда не забывал вас, Дарья…
   Дарья Ивановна/Савина. Ивановна.
   Граф/Тургенев. …и сейчас, более, чем когда-либо, я хочу уверить вас в моей преданности… заверить вас в том, что эта встреча…
   Дарья Ивановна/Савина. Граф, зачем вы это говорите?
   Граф/Тургенев. А почему я не должен говорить о том, что я чувствую?
   Дарья Ивановна/Савина. Потому что вы не должны возбуждать во мне…
   Граф/Тургенев. Что? Что возбуждать? Скажите мне…
   Дарья Ивановна/Савина. Напрасные ожидания.
   Граф/Тургенев. Почему напрасные? И какие ожидания?
   Дарья Ивановна/Савина. Пора мне быть с вами абсолютно откровенной, Валериан Николаевич.
   Граф/Тургенев. Вы помните мое имя?
   Дарья Ивановна/Савина. Здесь вы обратили на меня внимание, но в Санкт Петербурге вам может показаться, что я совсем его не стою, и вы пожалеете, о том, что… собираетесь сделать.
   Граф/Тургенев. Боже правый, что вы такое говорите? Вы не знаете себе цены. Вы – очаровательная женщина. Как я могу жалеть о чем-то, что я для вас сделаю, Дарья Ивановна?
   Дарья Ивановна /Савина. Вы имеете в виду, для моего мужа?
   Граф/Тургенев. Да, да, для вашего мужа… я все с ним обговорю… когда мы придем к какой-то более или менее определенной… договоренности.
   Савина. Вы – старый хитрец, месью.
   Тургенев. Вы имеете в виду меня или графа?
   Савина. Как минимум – драматурга.
   Тургенев. А вы – очаровательная женщина, Марья Гавриловна.
   Свет постепенно гаснет.
   Полонский. Она играет с тобой, ты что, не видишь? Она просто развлекается, играя на чувствах знаменитости. Все это театр.
   Тургенев. Не все, это наполовину правда, на самом деле.
   Полонский. Она играет с твоим сердцем.
   Тургенев. И как же оно забилось, когда я впервые прочел эти строки! «Всего лишь час вместе». Я без конца представлял себе этот час, пока у меня не закружилась голова от…
   Полонский. От чего? От тоски? От желания?
   Тургенев. Это все не так просто, Яша, не так банально. Ты что, действительно забыл, как это бывает?
   Полонский. Ну, что бы это ни было, если ты не будешь осторожен, ты выставишь себя совершенным дураком. И потеряешь единственное настоящее счастье, которое у тебя есть. И кончишь, как…
   Василий Иванович. Как кто? К чему я пришел? Почему он так говорит? Чем я кончил? Я не знал, что вообще «кончил».
   Тургенев. Все это без конца вертится в моей голове, возникают образы встречи в поезде, прибытия в Орел, ночи вдвоем. Что бы я сказал, чтобы она сказала… я хочу, чтобы моя мечта стала бы ее мечтой, вот что я хочу.
   Полонский. Но это не ее мечта, и это никогда не будет ее мечтой. Она не лежит полночи без сна, воображая, что может быть в поезде.
   Тургенев. Я просто хочу… еще один раз… испытать момент блаженства. Мне хочется положить конец мучительному ожиданию, этой половинчатости. Меня утомляют эти бесконечно ускользающие мгновения.
   Полонский. Момент блаженства? Ради Бога, вернись к благоразумию. Разве ты не можешь быть просто спокойным и довольным? У тебя нет умения быть довольным? У тебя уже есть полное благополучие. Просто испытывать удовлетворение от того, что у тебя уже есть, от повседневного благополучия? Ты думаешь, я не устал от ощущения счастья? Я иногда чувствую себя настолько глубоко счастливым, что готов глодать ножку стула. Но я не рыдаю публично по поводу молоденьких актрис. Обещай, что не поедешь.
   Тургенев. Хорошо, обещаю. Finita la commedia.
   Полонский. Хотел бы я тебе верить. Пожалуй, мне пора ехать.
   Тургенев. Мои самые теплые пожелания Жозефине Антоновне. Привози ее вскоре повидаться со мной. Ты знаешь, как я ее люблю. Я мог бы пригласить также и Толстого, если хочешь, или…
   Полонский. О, пожалуйста, умоляю, кого угодно, только не его. Он будет разглагольствовать весь день о Боге и целомудрии, так что нам кусок в горло не полезет. До свидания, мой дорогой друг. И, кстати, ты слишком сильно душишься.
   Выходит.
   Тургенев. Может быть, я ее просто похищу, и дело с концом. Уже вижу газетные заголовки: «Скандал на станции Орел». «Необычайное происшествие произошло вчера на станции Орел. Писатель и местный землевладелец Иван Тургенев (кстати, отнюдь не юноша) провожал знаменитую актрису Марию Савину, с которой он путешествовал от Мценска, и которая направлялась в Одессу в соответствии со своим театральным контрактом. Неожиданно, как будто внезапно одержимый каким-то безумным дьяволом, как только поезд тронулся, он выхватил мадмуазель Савину из ее купе и выскочил с ней на платформу, несмотря на ее отчаянные протесты и отчаянные крики ее горничной; он остановил извозчика и помчался с ней на огромной скорости в направлении…» Вася! Вася! Где ты, черт побери?
   Василий Иванович. Я здесь, барин. Чего вам?
   Тургенев. Пусть сейчас же закладывают коляску. Мы едем в Мценск. Мы опаздываем.
   Василий Иванович. Сейчас, барин. (Тургеневуходит.) Мценск! Мы едем в Мценск! Наконец! Теперь-то я узнаю, наконец, что произошло в поезде. На этот раз я, с Божьей помощью, буду удостоен взглянуть одним глазком на то, что именно было столь незабываемым. Нет, нет, говорите что хотите, но моя жизнь совсем не скучна.

Третий акт

   На сцене – музей.
   Дарья Гавриловна. А Василия Ивановича все еще нет? Уже почти середина дня. И я просила его прийти пораньше!
   Борис. Бог знает, где он. Может, у него опять кот заболел. Или он решил, что сегодня вторник.
   Дарья Гавриловна. И именно сегодня! Честно говоря, мое терпение подходит к концу в том, что касается Василия Ивановича.
   Борис. Давайте будем откровенны: он ненормальный. Его дети пугаются.
   Дарья Гавриловна. И дня не проходит, чтобы не случилось какое-то… досадное происшествие, что-нибудь совершенно неуместное…
   Борис. Достал уже.
   Дарья Гавриловна. Я не имею в виду только это несчастье с чайником. И кто, хотела бы я знать, будет оплачивать работу ветеринара, который лечит эту маленькую собачонку? Еще одно недоразумение – и мы пропали!
   Борис. Вообще-то я не понимаю, почему вы все еще держите его.
   Дарья Гавриловна. Да знаю я, знаю… но он здесь трудится уже сорок лет, он просто погибнет, если я от него избавлюсь. Он живет ради музея. Что еще у него есть?
   Борис. Только Господин Пушкин.
   Дарья Гавриловна. В любом случае, если мы что-то сделаем не так, мы все окажемся на улице, не только Василий Иваныч. Вот почему мне надо, чтобы все матросы были на палубе сегодня.
   Борис. О, я уверен, его милость придет к какому-нибудь соглашению с вами… учитывая ваши давние связи. Не созданы прозябать в Богом забытом месте, вроде этого. Именно так он выразился?
   Дарья Гавриловна. Кто вам это рассказал? Это было сказано строго конфиденциально. И сказано между делом, вряд ли он может чувствовать себя связанным этими словами. Не так уж трудно завладеть вниманием члена подкомитета по культурным связям после нескольких… тостов. А как ваша часть подготовки, Борис? Вы готовы?
   Борис. Я всегда готов, Дарья Гавриловна, вы меня знаете. Просто нажмите кнопку «Play». Кстати, мне нравится ваша красная блузка.
   Дарья Гавриловна. Не дурачьтесь, мне не до того. Слишком многое сегодня поставлено на карту. А как канапе? Все готово, а бокалы? Тарелки?
   Борис. Откуда я знаю? Я торчал здесь весь день, работая вместо Василия, смотрел, чтобы никто ничего не свистнул или не включил пожарную сигнализацию в туалете.
   Дарья Гавриловна. Пойду проверю. О Боже, уже пробило двенадцать. Они могут тут быть в любой момент.
   Выбегает.
   Борис. Вырядилась, как французская шлюха в сочельник, и носится, как ошпаренная кошка. Можно подумать она ожидает чертового испанского короля, а не мэра. Я знаю, что подобной женщине нужно, и, будьте уверены, она это не получит от сушеного старого дурака.
   Звонок.
   Дарья Гавриловна(прибегает обратно). Они здесь?
   Борис. Похоже на то.
   Дарья Гавриловна. О Боже! Как я выгляжу?
   Борис. Весьма на французский лад.
   Дарья Гавриловна. Вы уверены, что это мэр? (Выбегает.)
   Борис. Вы кого-то еще ждете? Мика Джаггера? (Следует за ней.)
   Шум за сценой. В сопровождении Дарьи Гавриловны и Бориса входят Мэр с супругой и Вице-мэр.
   Вице-мэр. Какая восхитительная комната! Какие сокровища кругом!
   Супруга мэра. Совершенно пещера… Аладдина. Дух захватывает.
   Мэр. А я что говорил?
   Вице-мэр. В самом деле, думаешь, мы что-то еще тут найдем?
   Супруга мэра. Кто бы мог подумать? А внешне все так скромно…
   Мэр. В мой первый визит, я помню, я был просто сражен.
   Дарья Гавриловна. Наши обычные посетители часто удивляются. Вы не представляете себе, насколько интересным был когда-то этот городок.
   Супруга мэра. Каким-каким?
   Дарья Гавриловна. Интересным. Центром притяжения.
   Вице-мэр. Наш городок был центром притяжения?
   Дарья Гавриловна. Этот город имел первостепенное значение.
   Борис. Прямо-таки связующее звено.
   Супруга мэра. Связующее звено? Этот молодой человек – вас Борисом зовут? – утверждает, что наш город когда-то был связующим звеном.
   Борис. Центром притяжения, осью. Бьющимся сердцем.
   Дарья Гавриловна. Именно так, через наш город проезжали все известные люди, о которых вы только можете подумать. Кстати, в соседней комнате у нас выставка Знаменитых Путешественников… Это – Тургенев, тетка Чайковского, и другие…
   Супруга мэра. Это просто завораживает. Но что это такое?
   Дарья Гавриловна. Это – оригинальный вагон настоящего поезда Москва-Одесса. Детям он очень нравится, естественно, они по нему носятся, как… я хотела сказать, как крысы, но это было бы не вполне корректно… я имею в виду, что малыши относятся к этому вагону с большим энтузиазмом, они как бы взаимодействуют с ним.
   Борис. Да, мы, прежде всего, стремимся к взаимодействию.
   Дарья Гавриловна. Взаимодействие – это наше кредо.
   Вице-мэр. Как это современно!
   Супруга мэра. Последний писк!
   Дарья Гавриловна. Мы стремимся быть на уровне в том, что касается нашей области деятельности.
   Борис. На уровне – это тоже наше кредо.
   Дарья Гавриловна. Кстати, сегодня вечером я отправляюсь на очередную конференцию в Одессу.
   Мэр. Ночным поездом?
   Дарья Гавриловна. Да, ночным поездом. Нет конца этим мероприятиям с бесконечной болтовней, не так ли. Но мы же должны быть на передовом рубеже, не так ли. Столько на это требуется сил и времени, однако. Как и в вашем случае, я уверена.
   Мэр. Это в мой огород. Но иногда нам приходится потрудиться, должность обязывает!
   Супруга мэра. Да уж, это так. Честно говоря, это иногда бывает чересчур часто, его редко дома увидишь. Москва, Киев… а куда ты на следующей неделе собираешься? Куда-то, где тепло… В Ялту? Или в Севастополь?
   Мэр. В Ялту. Итак, вы сегодня уезжаете, Дарья Гавриловна?
   Дарья Гавриловна. Да, и вернусь в понедельник.
   Супруга мэра. Как мило, что вы нашли для нас время в вашем графике.
   Дарья Гавриловна. Ну что вы. Мне так приятно было. И так важно…
   Вице-мэр. Чтобы мы тоже были на уровне.
   Дарья Гавриловна. Именно так. На уровне.
   Супруга мэра. И, тем не менее, это очень мило с вашей стороны.
   Дарья Гавриловна. Для вас, мой дорогой мэр, и для вас, господин вице-мэр, наши двери всегда будут открыты. Как сегодня. И, разумеется, для вас, Наталия Ивановна.
   Супруга мэра. Вообще-то Алексеевна.
   Дарья Гавриловна. Ну конечно, Алексеевна, простите, пожалуйста, я сегодня так замотана. Что я могу вам предложить? Чай, может быть?
   Борис. О, это не просто чай, как вы сейчас убедитесь.
   Дарья Гавриловна. В самом деле! Зависит от того, что бы вы хотели. Но сначала, позвольте устроить вам беглую экскурсию по музею, а затем Борис покажет вам то, что составляет суть его работы.
   Вице-мэр. Это будет восхитительно.
   Супруга мэра. Очень любезно.
   Мэр. Я в нетерпении.
   Дарья Гавриловна и супруга мэра выходят, за ними следует Борис. Вице-мэр собирается последовать, но оборачивается.
   Вице-мэр. А что, ваша светлость не хочет к нам присоединиться?
   Мэр. Просто дай мне время все это…переварить.
   Вице-мэр. Переварить что? Все это – хлам. Мы должны собрать весь этот старый хлам и вывезти его на свалку. Затем придут бульдозеры. Ты знаешь, что мы должны это сделать.
   Мэр. Я не знаю. Я все еще сомневаюсь.
   Вице-мэр. Сомневаешься? Вздор. Смотри, я знаю, какую игру ты ведешь. Бесполезно давать тебе советы, ты их игнорируешь.
   Мэр/Тургенев. Не то, не то, когда дверь приоткрыта, вам хочется узнать, что за ней – если за ней вообще что-то есть. Вы хотите знать, она наполовину открыта, или наполовину закрыта. C’est plus fort que moi.
   Вице-мэр/Полонский. Чепуха. Даже, если ты это говоришь по-французски, это звучит не менее глупо. Вот, что я вижу в этой ситуации: все чрезвычайно просто, даже банально. И чего ради ты рискуешь всем, что имеешь?
   Мэр/Тургенев. Быть может, именно риск и делает желание непреодолимым. Риск, бегство – хоть на час, на день, на месяц. Уйти от того, что есть. Именно потому, что я имею дома именно это, мечта делается столь желанной. Разве ты не видишь? Ты стал столь удручающе правильным в зрелые годы.
   Вице-мэр/Полонский. Что ты задумал? Ничего безрассудного, надеюсь.
   Мэр/Тургенев. Безрассудного? Может быть, уже пора совершить что-то необдуманное. Мне шестьдесят один год. Быть может, это мой последний шанс.
   Вице-мэр/Полонский. Она о чем-то догадывается, я вижу.
   Мэр/Тургенев. Кто она?
   Вице-мэр/Полонский. Любовь всей твоей жизни, кто же еще? Она не присутствовала на последнем чествовании. И ей не нравится то, о чем она догадывается.
   Мэр/Тургенев. Ты думаешь?
   Вице-мэр/Полонский. Конечно. Она знает тебя наизусть. Сколько уже времени прошло? Тридцать пять лет? И, кстати, ты слишком сильно душишься. (Выходит и присоединяется к остальным.)
   Мэр/Тургенев. «Не делай ничего рискованного». Яша, Яша. Что же случилось с упрямым другом моей юности? Во имя Господа, самый смысл происходящего – в риске. Я хочу узнать, что находится за наполовину открытой дверью. Что бы ни случилось, я хочу знать.
   Дарья Гавриловна/Савина появляется и торопливо входит в поезд. Мэр/Тургенев колеблется некоторое время, затем следует за ней.
   Василий Иванович. О, бедная моя голова – она кружится, кипит, будто котелок, в котором варится лапша, что-то прыгает внутри моей головы, будто это беличье дупло. Мы уже в Мценске, наконец? И что же предстает перед моими бедными глазами? О, что за чудо, что за потрясение! Блаженство!
   Мэр/Тургенев. Вам действительно необходимо отправляться в Одессу сегодня? Я уже не в силах ждать, ждать… Только подумайте, как бы мы могли с вами провести этот день, если бы…
   Дарья Гавриловна/Савина. Иван Сергеевич…
   Мэр/Тургенев. Дарья Гавриловна… вы знаете, чего я хочу, о чем я мечтаю каждый день, каждую минуту…
   Дарья Гавриловна/Савина. Нет…
   Мэр/Тургенев. Пожалуйста. Я так долго хотел, чтобы вы это сделали, поехали со мной… (Целует ее.) Мы сможем быть там к закату.
   Дарья Гавриловна/Савина. Иван Сергеевич… Что вы задумали? Это невозможно.
   Мэр/Тургенев(целует ее в губы). Почему нет? Я думал, вы испытываете ко мне какие-то чувства. Иначе, что означают эти встречи и записочки?
   Дарья Гавриловна/Савина. Конечно, я испытываю некоторое чувство к вам… сильное чувство… чувство, которое я не вполне понимаю… (Встает.) …Вы неуклонно становитесь моим… грехом. Эти ваши письма ко мне, наши торопливые встречи…
   Мэр/Тургенев. Грех? Как бы я хотел стать вашим грехом. Пусть я стану вашим грехом.
   Дарья Гавриловна/Савина. Мы оба знаем, что слишком поздно для этого.
   Мэр/Тургенев. Слишком поздно? Что вы имеете в виду, говоря «слишком поздно»? Не слишком рано?
   Дарья Гавриловна/Савина. Старо, как мир! А бывает ли слишком рано?
   Мэр/Тургенев. Но я…
   Дарья Гавриловна/Савина. Нет, не говорите этого – вы меня не любите. Не… так. И я вас не люблю… в самом деле… не так.
   Мэр/Тургенев. Настолько не любите, что не можете уехать со мной всего лишь на один день?
   Дарья Гавриловна/Савина. Возможно, настолько, чтобы не уехать с вами на один день. Разве вы не понимаете? Уже слишком люблю для этого. Давайте подождем, пока…
   Мэр/Тургенев. …Пока ваши чувства не охладеют? Пока для вас все это уже не будет иметь никакого значения?
   Дарья Гавриловна/Савина. Иван Сергеевич, вы влюблены в какую-то мечту о любви. Вы… опьянены желанием быть желанным, вы хотите раствориться во мне и забыться.
   Мэр/Тургенев. Что я хочу забыть?
   Дарья Гавриловна/Савина. Быть может, историю вашей жизни. А кто этого не хочет? Вы хотите оттолкнуть ее в сторону на какое-то время, как книгу, которую вы читаете слишком долго. Неожиданно вы встречаете нечто новое, и вы хотите окунуться в эту новизну на какое-то время. Я не думаю, что хочу играть именно такую роль, особенно по отношению к вам.
   Мэр/Тургенев. Это жестокие слова. Все совсем не так. Я ничего не могу сделать со своим чувством. Это сильнее меня! Я чувствую совсем не то, что вы думаете, по одной простой причине: это чувство сильнее меня. Прошу вас, всего один день, поедемте вместе… Вы можете отправиться в Одессу завтра. Это наш шанс!
   Дарья Гавриловна/Савина. Иван Сергеевич, все это всего лишь фантазии. Вы мне льстите, ухаживаете за мной, флиртуете…
   Мэр/Тургенев. И нельзя сказать, что все это было безответно. Скажем, ваши письма ко мне…
   Дарья Гавриловна/Савина. Я думала, вы их правильно поймете. Или я вообще не предполагала… Я сожалею, я должна была… Я должна была предвидеть, что вы можете придумать волшебную сказку, прочитав мои письма. Сказку, которую вы хотели бы увидеть былью, но это невозможно. Кроме того, столь известный человек…
   Мэр/Тургенев. Шестидесяти одного года…
   Дарья Гавриловна/Савина. Нет, не в этом дело. Это больше, чем… Ну, как вам объяснить… прекрасно понимая, кто вы, я не могу отдать себе отчет в том, что я к вам чувствую. У меня есть влечение к вам, конечно, безусловно. Сильное влечение. И какая женщина на моем месте чувствовала бы иначе? Я обожаю вас. Но…
   Мэр/Тургенев. Но что?
   Дарья Гавриловна/Савина. Но не в том смысле, в каком бы вы хотели, я думаю. Все казалось так просто, но я не могу найти правильные слова. Я нахожу какое-то определение, а получается, что оно имеет значение, которое я вовсе не имела в виду. А, кроме того, давным-давно вы встретили вашу великую любовь, женщину, которая лучше всех умеет играть на струнах вашей души (с надрывом) бесконечно завораживающие мелодии…
   Мэр/Тургенев(прерывает ее). Все не так, совсем не так. Вот почему я сегодня здесь. Именно потому, что ее здесь нет, я могу здесь быть. Вы понимаете? Она – мое счастье, основа моей жизни, вы – мечта.
   Дарья Гавриловна/Савина. Ваше счастье? Она – в самом деле ваше счастье? Я, конечно, ее не знаю, но мне иногда кажется, что вы в полном смысле ее раб.
   Мэр/Тургенев. И что из этого? Быть может, мое счастье именно в этом. И, вообще, счастье тут не причем. И даже рабы могут мечтать.
   Дарья Гавриловна/Савина. В любом случае, как вы знаете, я в настоящее время…
   Мэр/Тургенев. Да, да, я знаю. Напомните мне его имя…
   Дарья Гавриловна/Савина. Я никогда не буду значить для вас то же, что она.
   Мэр/Тургенев. А я и не хочу, чтобы вы значили то же. В этом смысл. Вы означаете для меня нечто другое.
   Дарья Гавриловна/Савина. И, все же ваше сердце принадлежит ей.
   Мэр/Тургенев. Мое сердце – да, это моя заноза – да, но вы… именно к вам весь последний год я…
   Дарья Гавриловна/Савина. Что?
   Мэр/Тургенев. Вам может показаться безвкусным, чересчур откровенным, даже немного детским мое признание… я буду выглядеть глупой влюбленной институткой, если я скажу, что именно вы были моей отрадой весь этот год.
   Дарья Гавриловна/Савина. Иван Сергеевич, ваши слова… они обволакивают меня…
   Мэр/Тургенев. А что, если мы поедем вместе в Венецию?
   Дарья Гавриловна/Савина. А что, если…
   Мэр/Тургенев. Все эти Тицианы и Тинторетто, немыслимая красота. Мы бы могли целыми днями плавать в гондоле по небесно-голубым лагунам, или же по Гранд-каналу, наслаждаясь лучами солнца, а мимо нас будут проплывать дворцы, один за другим, как на роскошном параде. А по вечерам мы бы ужинали на Рива Скиавони, смотрели бы на сверкающий огнями Лидо; мы могли бы даже войти туда, если бы захотели. А потом, потом… Не обязательно в Венецию, можно куда угодно, например, в Севилью, или в Константинополь, но, разумеется, не в Париж… Просто куда-нибудь, где мы никого не знаем, и где никому до нас не было бы дела.
   Дарья Гавриловна /Савина. А что бы мадам сказала по поводу такой эскапады?
   Мэр/Тургенев. Что бы она ни сказала, уже будет поздно. Я хочу рискнуть. Все мое существо взывает к этому. Прошу, давайте рискнем вместе.
   Дарья Гавриловна/Савина(взволнованно). Иван Сергеевич, я очень вас люблю, не могу не любить.
   Мэр/Тургенев. Любовь, любовь…
   Дарья Гавриловна/Савина. Может, это не то слово, но другого я не найду. Но… Нет, это безумие, вы знаете сами. Счастье – это тоже важно, не так ли? Конечно, просто счастья – недостаточно, никому недостаточно, но надо и о нем подумать, иначе мы с ума сойдем оба. Если мы пойдем дальше, мы рискуем упасть в… пропасть.
   Мэр/Тургенев. А этот поцелуй?
   Дарья Гавриловна/Савина. Просто помните о нем, это – все.
   Мэр/Тургенев. Я буду помнить его всегда, даже если буду жить до ста лет.
   Вице-мэр/Полонский. Что будешь помнить?
   Мэр/Тургенев. Неважно. Замок на полуоткрытой двери. Больше не будет: «а что, если…», только нелепое: «если бы только…». Чувствую себя таким дураком.
   Вице-мэр/Полонский. Да что же случилось?
   Мэр/Тургенев. Ничего. Или все, что так или иначе должно было случиться. Пожалуй, в моем возрасте нет большой разницы. Но это действительно висело на волоске.
   Вице-мэр/Полонский. Да что висело? Счастье?
   Мэр/Тургенев. Нет, не счастье, и что ты зациклился на счастье? Блаженство.
   Вице-мэр/Полонский. Ну, это можно сказать о чем угодно, не так ли, если подумать. В любом случае, многие считали бы, что ты счастливец, если в твоем-то возрасте ты сумел оказаться в дураках.
   Мэр/Тургенев. Ну, я вовсе не считаю, что мне так уж повезло. Сейчас, при свете дня, я чувствую себя каким-то абсурдным, волочащимся за служанкой распутником из французского фарса. Каким же я был идиотом! И вот я сейчас чувствую себя дохлой рыбой в каком-то гнилом болоте. Я должен был вытащить ее из этого поезда и…
   Василий Иванович. Не говорите так, Иван Сергеевич! Вы – лучший бард любви, Иван Сергеевич, ее трубадур! Вы – рыцарь, покоренный любовью! Даже если любовь прошла мимо, едва задев вас своим крылом, все равно вы – ее главный певец, ее паладин, ее поэт и… мой сеньор.
   Вице-мэр/Полонский. Кто, во имя Господа, этот старый чудак? Что он несет? Может, надо позвать кого-нибудь?
   Мэр/Тургенев. Его зовут Василий Иваныч, он здесь работает уже много лет, как мне говорили, чуть ли не с царских времен. Но я начинаю думать, что, быть может, он прообраз того, что мне предназначено судьбой.
   Дарья Гавриловна. Василий Иваныч, где, скажите на милость, вы были? И именно сегодня! Как же вы могли забыть? Борис вынужден был сидеть весь день здесь, как аист на трубе, вместо того, чтобы…
   Василий Иванович. Мария Гавриловна, какая честь для нас…
   Дарья Гавриловна. Да что с вами, Василий Иваныч? Почему вы меня называете Марией Гавриловной? Что на вас нашло? Это действительно последняя капля. Где Борис?
   Василий Иванович. Борис? А зачем вам нужен Борис, Мария Гавриловна?
   Дарья Гавриловна. Да перестаньте же меня так называть, ради Бога. Вы меня с ума сведете. (Зовет.) Борис! Борис!
   Василий Иванович. А я не могу вам помочь, Мария Гавриловна?
   Борис входит.
   Дарья Гавриловна. Борис, Бога ради, помогите мне с Василием. У него сейчас что-то типа приступа, как у него бывает.
   Борис. Что, старикан в конце концов окончательно спятил? (Обращаясь к Василию Ивановичу.) Где, черт побери, вы были?
   Василий Иванович. Борис, что вы здесь делаете? О, вы сводите меня с ума, Борис. И что Яков Петрович здесь делает? О, вы все тут гогочете, как стая гусей.
   Борис. О чем, о Господи, вы тут говорите, Василий? И где, черт возьми, вы были? Уже почти время обеда. А я должен был тут сидеть все утро, мой мозг почти атрофировался, я уж не говорю о моем заде, пока…
   Василий Иванович. Я должен был съездить в Мценск. А как же я вернулся оттуда?
   Борис. Простите, вы говорите, в Мценск?
   Дарья Гавриловна. Нам не нужна сцена, Борис, просто давайте уведем его отсюда.
   Борис(все еще отвечая Василию Ивановичу). О чем вы вообще говорите? Вы совсем спятили? Вы уверены, что были не в Мадриде? Признайтесь, вы выпивали, не так ли.
   Василий Иванович. О, если бы вы знали, Борис. Я был с барином.
   Борис. «С барином», понятно. Ну, пока вы напивались…
   Василий Иванович. Я никогда не притрагиваюсь к рюмке, вы же знаете, только на день рождения Пушкина.
   Дарья Гавриловна. Ну, конечно же, не притрагиваетесь, Василий Иванович. Просто пойдемте с нами, присядем.
   Борис. Вы знаете, от него воняет его котом.
   Вице-мэр. Вы все еще сомневаетесь, ваша светлость? Посмотри же – это не музей, а цирк. Пора положить конец его никчемному существованию.
   Мэр. Я понял. Быть может, действительно пора сократить расходы на культурный сектор.
   Вице-мэр. Прими же это трудное решение.
   Мэр. Принять новые параметры.
   Вице-мэр. Рационализировать ресурсы.
   Мэр. Подвергнуть их переоценке. Перераспределить их.
   Вице-мэр. Перестроить работу.
   Мэр. Другими словами…
   Мэр и вице-мэр. …Мы закрываем музей.
   Мэр. А, вот и светоч моей жизни, моя единственная истинная любовь.
   Вице-мэр. Вы получаете удовольствие от этого нашего визита, дорогая мадам?
   Супруга мэра. Да, но, вероятно не в той же степени, что его светлость господин мэр.
   Вице-мэр. Послушайте, я, пожалуй, посмотрю, какие закуски нам предлагают.
   Супруга мэра. Но, будьте добры, не за наш счет, Яков Петрович. Однако копченая сельдь очень недурна.
   Вице-мэр. Она хорошо пойдет с глотком шампанского.
   Супруга мэра. Боюсь, шампанское русское.
   Мэр. Так там копченая селедка?
   Супруга мэра. Шпроты, копченые сосиски, ну какая разница, что там есть? По мне, он может хоть скатерть съесть. Нам пора поговорить.
   Василий Иванович. Это она! Она здесь! Любовь всей его жизни! Все, никакого притворства больше, никакой двусмысленности. Нужно все окончательно прояснить.
   Супруга мэра/Виардо. Plus ça change, mon cher.
   Василий Иванович. Говорят по-французски. Ну почему они все время говорят по-французски!
   Супруга мэра/Виардо. Вы и эта… напомните мне ее имя…
   Мэр/Тургенев. Вам известно ее имя.
   Виардо. Довольно притворства и двусмысленности. Пора все окончательно прояснить.
   Василий Иванович. Да, да, это именно то, что я говорил только что.
   Виардо. Вы встретились с ней в поезде, не так ли? Что, Бога ради, нашло на вас, что заставило вас поступить столь… необдуманно?
   Тургенев. Но ничего не случилось. Ничего. Я вошел в поезд в Мценске и часом позже сошел в Орле.
   Виардо. Но вы пошли туда – и именно это меня тревожит. Что значит для вас эта молодая женщина? Чтобы вы в такой степени пренебрегли приличиями и чувствами окружающих…тех, кто вас действительно любит. Это было необдуманно и нечутко, именно так.
   Тургенев. Клянусь, она ничего для меня не значит, ну, почти ничего. Мой дорогой друг, вы прекрасно знаете, что с того самого момента, как я впервые увидел вас, впервые услышал ваш голос, впервые поцеловал руку, почти жизнь тому назад в Санкт Петербурге, я был вам всецело предан, предан всей душой, и даже больше того… вам и Луи, и вашим детям. Я люблю вас всем сердцем. Я всю жизнь провел рядом с вами. Если бы вы эмигрировали в Австралию, я бы последовал за вами.
   Виардо. Ну, не надо столь сильных эмоций, мой милый Туржель, я вам предана не меньше, как вам прекрасно известно. И Луи, и дети – все вас обожают.
   Тургенев. «Обожают». Понятно. Это слово вызывает у меня некоторое подозрение. Звучит слишком по-французски.
   Виардо. Мы – семья. Я просто беспокоюсь о вашем благополучии, больше ничего. Вы – такой зрелый фрукт, от которого все хотят откусить кусочек. Я так и вижу весь этот народец, всех этих русских, будущих, вероятно, артистов, писателей, революционеров, представляющих собой, будем откровенны, в основном, отбросы общества, которые так и шастают по лестнице, ведущей в ваши комнаты, и все что-то от вас хотят, хотят получить кусочек от вас… и эта…
   Тургенев. Мария Савина. Вы знаете ее имя.
   Виардо. Мадмуазель Савина… ну, хотя я уверена, что она – прекрасная актриса…
   Тургенев. Это действительно так. Но она забыта.
   Виардо. Так скоро? А что случилось?
   Тургенев. Что бы это ни было, какие бы чувства я к ней не испытывал, их больше нет. Я безразличен к ней.
   Виардо. Ну, я рада узнать об этом. Для вашего же блага. Было что-то в ней, вообще во всей этой ситуации, что вызывало у меня беспокойство. Этот поток писем, эти не очень пристойные визиты… она амбициозная молодая женщина, разведенная, не так ли? И уже есть новый жених, или она уже опять замужем?
   Тургенев. Не совсем так, нет еще пока…
   Виардо. Все это выглядит совершенно неправильным. Мы обсуждали это с Луи, и с девочками тоже, кстати, и хотя наше теплое чувство к вам не стало меньше…
   Тургенев. «Теплое чувство».
   Виардо. …Мы не сможем в такой же степени проявлять его, как это было на протяжении… многих лет, если ваше сердце принадлежит мадмуазель Савиной.
   Тургенев. Мое сердце – здесь. Где оно и было всегда. Мое сердце принадлежит вам. И вы это знаете. (Берет ее руку и целует ее. Ей это приятно.)
   Виардо. А что мадмуазель Савина? Она-то хочет с вами опять встретиться, как бы вы ни были безразличны?
   Тургенев. Она упоминала, что может заехать в Спасское следующим летом.
   Виардо. Ну, вам виднее, как поступить, разумеется. Но я бы вам этого не советовала. Ваш, как бы сказать, энтузиазм не всегда встречает понимание, знаете ли, у широкой публики. Надо же и о своей репутации подумать.
   Тургенев. Не поэтому ли вы никогда не приезжали в Спасское? За все эти годы – ни разу. А я мечтал об этом всю жизнь. О том, как бы вы и я, и, конечно же, Луи, гуляли бы под липами в сторону пруда… а вечером собрались бы у рояля… и… Ну, вы знаете, о чем я мечтал всю мою жизнь. Четыре поезда в день отправляются туда из Москвы.
   Виардо. И мадмуазель Савина, по-видимому, была готова воспользоваться этой возможностью.
   Тургенев. Она была на пути в Одессу, а вовсе не в мое имение. Да, она обещала приехать следующим летом, но я сомневаюсь, что что-нибудь из этого выйдет теперь… Я пригласил Полонских приехать на несколько дней, у них – годовщина свадьбы, мне хочется сделать для них что-то приятное. И Толстой должен как-нибудь заехать, чтобы увидеться со мной, а может, чтобы прочитать мне лекцию… он будет ораторствовать, в самом деле, он становится все более невозможным. Я не рассказывал вам, как он в прошлый раз выпал из кресла от волнения, когда я упомянул, что нахожу идею Бога абсурдной.
   Виардо. Я не могу воспринимать всерьез человека, который не находит времени для музыки. (Пауза.) Ну, хорошо, больше не будем говорить о мадмуазель Савиной. Тем не менее я предостерегаю вас от… ее приезда. Вы, конечно, видите, что это было бы отражением ваших чувств ко мне, и к Луи, и к детям. Я имею в виду, что она же – актриса, Боже праведный! Она не поет, не сочиняет музыку, не играет на рояле. Она – заурядная актриса. Комедиантка. Что вы вообразили? Это же унизительно… для всех нас.
   Тургенев. Но почему вы ни разу не приехали?
   Виардо. Мой дорогой друг, о чем вы говорите? Вы в основном с нами живете в Буживале, мы разделяем с вами наше гнездо, вы…
   Тургенев. Я примостился на краешке вашего гнезда, и оттуда смотрю на вас. Это не мое гнездо. И – да, с самого первого приезда в ваш замок я жил в комнате этажом выше или ниже вашей, в комнате – через сад от вашей, в надежде мельком увидеть ваше лицо, услышать ваш голос. Разве вы не знаете, что даже сейчас, когда я слышу, как вы начинаете петь, слышу ваш немного хриплый голос, мой обожаемый друг, я прислоняю ухо к стене, к полу, ко всему, что в этот миг отделяет меня от вас, чтобы не пропустить ни одну драгоценную ноту. Я вас люблю. Только вас. Безгранично, И так будет. Пока я жив.
   Виардо. А мадмуазель Савину?
   Тургенев. Клянусь, я уже забыл ее. Мне было приятно ее общество, но перспективы были всегда неясны, в отличие от того, как было с вами. На самом деле нет. Я не забыл ее, ее образ ярко отражается в моей памяти, но она представляет для меня сюжет, за которым я перестал следить. Облачко дыма на горизонте – прекрасное, но тающее. На какой-то миг она вновь появилась, это правда…
   Виардо. В поезде.
   Тургенев. Да, в поезде… а сейчас она опять уже исчезает. Моя температура в том, что касается ее, упала ниже отметки «тепло». Какую бы власть она ни имела надо мной – ее больше нет. Прошла.
   Виардо. Тогда больше не будем о ней говорить.
   Тургенев. Еще один вопрос напоследок.
   Виардо. Какой?
   Тургенев. Я сказал, что мое сердце принадлежит вам. Именно вам, а не Луи, не детям, никому больше – вам. А можете ли вы сказать то же о вашем сердце?
   Виардо. Мой дорогой друг, мой милый, хороший друг, что вы имеете в виду?
   Тургенев. Принадлежит ли мне ваше сердце? Привязанность, обожание… принадлежит ли ваше сердце мне?
   Виардо. Мое сердце…
   Тургенев. Да, принадлежит ли оно мне?
   Виардо. Да, я полагаю. Этого мало, я знаю, но наши отношения приносили нам обоим ощущение особого счастья, разве не так? Даже радости.
   Тургенев. Это счастье имело свою цену, разумеется. Я не жалуюсь, но, согласитесь, оно имело свою цену.
   Виардо. Ну, да, естественно. Да, мы оба платили свою цену за то, что имеем. Вы – свою, и я свою. Но не будем сентиментальными, мой милый Туржель… Мне кажется, остальные возвращаются.
   Тургенев. Так вы не сердитесь на меня?
   Виардо. Сержусь? Почему, Господи помилуй, я должна на вас сердиться? Ни в малейшей степени. Совсем наоборот, вы – глупый, мягкосердечный старый друг.
   Тургенев целует ее руку. Вице-мэр возвращается с Дарьей Гавриловной.
   Супруга мэра. Чудесный визит – благодарю.
   Вице-мэр. У всех нас действительно открылись глаза.
   Мэр. Незабываемо.
   Дарья Гавриловна. Мне очень приятно.
   Супруга мэра. Так неожиданно увидеть такую выставку экспонатов в провинции.
   Вице-мэр. Такая захватывающая презентация нашего наследия… Совершенно…
   Мэр. …Незабываемо.
   Дарья Гавриловна. Обязательно приходите еще.
   Супруга мэра. Мы свяжемся с вами.
   Вице-мэр. Да, обязательно, мы свяжемся.
   Мэр. Свяжемся… в самом деле… мы свяжемся с вами.
   Дарья Гавриловна. Свяжемся… понимаю.
   Мэр. Ну, дамы и господа, мы же дадим о себе знать?
   Они уходят.
   Василий Иванович. Ушли. А обо мне забыли? Нет, конечно. Как же они могут забыть обо мне. Я не понимаю, что здесь произошло.
   Борис. Василий Иваныч… опять вы сами с собой разговариваете, старикан?
   Василий Иванович. Разговариваю сам с собой? У меня кружится голова, Борис. Все мои мысли совершенно перемешались. Это был очень значимый день для меня, вы этого не поймете.
   Борис. Очень важный для нас для всех, но вы этого не поймете.
   Дарья Гавриловна возвращается.
   Борис. Итак, есть ли какие-либо соображения по поводу того, куда ветер дует?
   Дарья Гавриловна. Вы слышали, что они сказали: мы свяжемся с вами.
   Борис. Ну, они еще могли сказать: «оставьте это нам», или «мы позвоним позже». Ответ довольно ясен.
   Дарья Гавриловна. Это все из-за его жены, Наталии Ивановны.
   Борис. Вообще-то, Алексеевны.
   Дарья Гавриловна. Это она настраивает их против, я уверена в этом. И явление Василия Иваныча нам не слишком помогло. Это была последняя капля. А, кстати, он знает об этом?
   Борис. Нет, я сейчас ему скажу. Уже приехали?
   Дарья Гавриловна. Как раз сейчас. «Свяжемся» – это как поцелуй смерти. (Выходит.)
   Борис. Или жизни, я думаю. Зависит от того, как посмотреть. Василий Иваныч, тут к вам господа приехали.
   Василий Иванович. Господа? Что, еще посетители?
   Борис. Да, они ожидают вас в офисе. Дарья Гавриловна полагает, что вам необходим отдых. Она говорит, что вы, должно быть, очень устали, столько волнений, Мценск, Орел, мэр, и так далее. Поэтому она попросила этих людей приехать и увезти вас, чтобы вы могли отдохнуть.
   Василий Иванович. Как это мило с ее стороны! Значит, она не забыла обо мне. Куда они повезут меня, не знаете?
   Борис. А куда вы бы хотели поехать?
   Василий Иванович. Разумеется, в Спасское. Куда же еще. В Спасском я, несомненно, найду покой.
   Борис. Ну, тогда, я уверен, они с радостью вас туда отвезут.
   Василий Иванович. В моей бедной голове такая путаница! Все гудит, как рой пчел. Что такое сказал Иван Сергеевич? Что он сказал своему другу Полонскому? Это было опять же что-то замечательное. Судьба! Вот, что это было! Иван Сергеевич сказал, что я – его судьба! Какая честь! Какая награда! Неожиданная радость! Подождите, я только расскажу об этом Господину Пушкину. Вы назвали меня болваном, ничтожеством, никогда не любившим и живущим только для своего кота – не отрицайте, вы так говорили. И господин Полонский Яков Петрович назвал меня чокнутым стариком. Я не мог поверить своим ушам, чтобы поэт, человек чувств, мог такое сказать. И даже Дарья Гавриловна… иногда даже она… поддается внешнему впечатлению. Но барин видит меня, он понимает, кто я на самом деле. Он, наконец, понял, что мы с ним составляем единое целое. Вы сказали, они в офисе? Они ожидают в офисе? (Выходит. За сценой слышна суматоха.)
   Борис. Совершенно безумен. (Вынимает мобильник, набирает номер.) Уехал, Дарья Гавриловна. Они забрали его. Наконец-то старика увезли.
   Врывается Василий Иванович.
   Василий Иванович. Но, Борис, что будет с Господином Пушкиным? Что будет с моим котом?
   Конец.

Роберт Дессе Безумная любовь Сюрреалистический фарс в трех актах

От автора

Действующие лица

Первый акт

Второй акт

Третий акт

Роберт Дессе
Безумная любовь
Сюрреалистический фарс в трех актах