Ирвин Уильям, Джейкоби Генри
Игра престолов и философия

Предисловие
– Элио М. Гарсия и Линда Антонссон —

   «Человек, выносящий приговор, должен сам исполнить его».
   «Любовь способна погубить честь, убить чувство долга».
   «Тот, кто играет в престолы, либо побеждает, либо погибает. Середины здесь нет».

   Эти и другие афоризмы Мартина говорят нам о том, что его сага – как, впрочем, и вся большая литература – построена на конфликтах. Мартин часто цитирует У. Фолкнера, сказавшего, что темой истинного литературного творчества могут быть только проблемы человеческой души, раздираемой внутренним конфликтом. До 1996 года, когда вышел первый роман из цикла «Песнь льда и огня», этот принцип в жанре фэнтези ни разу не применялся. Мартин стал пионером: все в его книгах проникнуто глубоким психологическим реализмом, будь то выживание карлика в презирающем его обществе, старания верного друга удержать на троне никудышного короля, конфликт матери между любовью к детям и долгом. Вдохновляясь примером Дж. Р.Р. Толкина, отца эпической фэнтези, Мартин пошел, однако, своим путем и открыл дверь для новой волны фантастов, вдумчиво исследующих как светлую, так и темную сторону человека и общества.
   Объявление, что компания Эйч-би-о будет экранизировать «Песнь льда и огня», вызвало большое волнение в среде фанов, читающих Мартина больше десяти лет. Бюджет, кастинг, места съемок, спецэффекты – все это стало предметом оживленного обсуждения, но больше всего читателей беспокоило, будет ли соблюден дух произведения, помимо сюжета и персонажей. Теперь, когда первый сезон прошел, можно с уверенностью сказать, что продюсеры справились со своей многоуровневой задачей и объединили героический эпос с нравственными проблемами, охватывающими диапазон от святого до чудовищного.
   Читатели часто говорят, что любят Мартина именно за сложность характеров, включающих в себя «все оттенки серого». В предыдущих фантастических эпосах все было скорее черно-белым: антагонист представлял собой разновидность «Темного Лорда», протагонисты были безупречно чисты. У Мартина темные лорды как таковые отсутствуют; он повествует о династических конфликтах, раздирающих Семь Королевств накануне грядущей мировой катастрофы. Катастрофу готовят сверхъестественные силы, но Мартин фокусируется прежде всего на людях со всеми присущими им недостатками. Именно это снискало ему легионы поклонников, оценивших «жесткий реализм» его книг. Последователи Мартина иногда увлекаются жесткостью ради жесткости; у каждого свой подход, но человеческий стержень в их книгах найти не так просто. Зато как мы радуемся, когда герои Мартина после долгих мучений наконец торжествуют. Мы задумываемся над вопросами чести вместе с Эддардом Старком, выбираем между обетами и любовью с Джоном Сноу, стараемся заслужить похвалу отца с Тирионом Ланнистером. Фабула все время сопровождается внутренними конфликтами, вот почему книги Мартина – а теперь и сериал «Игра престолов» – так популярны. Вопросы этики, политики, философии служат центром, вокруг которого закруглена вся история. События вписаны в квазисредневековую обстановку с лордами, замками и родовой честью, но нравственные проблемы, с которыми сталкиваются герои, не так уж отличаются от наших повседневных проблем.
   Произведения Джорджа Мартина могут и должны быть исследованы не только как мастерски написанная беллетристика, но и как анализ человеческих характеров в беспокойные времена. Эссе, представленные в сборнике «"Игра престолов" и философия», охватывают самые разные области: этику, метафизику и политику. Эрик Силвермен проецирует взгляды Платона на счастье и добродетель на весьма противоположные мировоззрения Неда Старка и Серсеи Ланнистер. Генри Джейкоби рассматривает тему совести в сериале с лютоволками и упырями. Грег Литтманн представляет Томаса Гоббса как мейстера, рассуждающего о правителях Вестероса. Это лишь несколько примеров; в этой книге вы найдете, как мог бы сказать Мартин, «уйму» других.
   Все это мы имеем благодаря видению, посетившему Мартина в 1991 году, когда он пытался создать нечто научно-фантастическое: огромный мертвый волк в выпавшем среди лета снегу. Из маленького семечка выросла огромная сага, достойная прочтения и глубокого осмысления.

Ворон из дома Уайли
Примечание редактора

Философские аспекты этого сериала требуют рассмотрения всех пяти книг «Песни льда и огня», вышедших на данный момент, но многие фанаты «Игры престолов» не хотели бы знать заранее, что им покажут в последующих сезонах. Я советую им не читать пока главы 3, 11, 12, 14, 18 и 20; все остальное сравнительно свободно от спойлеров.

Как я умудрился не надеть черное

   Если бы не щедрая помощь, которую я получал в процессе работы, моя честь определенно бы пострадала.
   Прежде всего приношу благодарность сиру Уильяму Ирвину, лорду Поп-культуры, за его неизменную поддержку и мудрые мейстерские советы. Без него «"Игра престолов" и философия» не вышла бы в свет; лучшего редактора серии невозможно себе представить. С тобой, как всегда, здорово работалось, Билл.
   В благородном издательском доме Уайли мне повезло также с леди Эллен Райт; «Песнь льда и огня» она знает назубок, и с ней хорошо обсуждать содержание будущих серий фильма. Большую помощь оказывали леди Конни Сантистебан и сир Джон Симко, бывшие мои соратники по «"Хаусу" и философии».
   Мои коллеги-философы, высокоученые мейстеры, написали потрясающие эссе, продемонстрировав не только знания, но и любовь к источнику. Давний мой друг, сир Робин из дома Рибов на Севере (сколько ж лет мы не виделись?), прочел то, что написал я, и снабдил это подробными комментариями. Друг и коллега сир Джон из дома Коллинзов внес ценные предложения в главу о разуме и метафизике и не раз приходил на выручку, пока я работал над этой книгой. Дискуссии с ним мне всегда полезны.
   Спасибо еще двум далеким друзьям. Сир Дэвид Кайл из дома Джонсонов, верный сподвижник лорда Попкультуры, дополнил главу лорда Шоона о проблеме зла. Леди Р. Шеннон из дома Дювалей, Суперниндзя, не только написала собственную главу, но любезно поделилась своей мудростью по части восточной философии и боевых искусств; благодаря ей пошла в пляс моя глава о водяном танце.
   Особая благодарность лорду Элио М. Гарсии и леди Линде Антонссон за чудесное предисловие. Они очень ясно определили, почему книги Джорджа Мартина «достойны прочтения и глубокого осмысления». Их сайты, westeros.org и winter-is-coming. net, снабжали меня информацией о съемках «Игры престолов» и необходимыми справками.
   Без Джорджа Р.Р. Мартина, само собой, и писать было бы не о чем. Спасибо вам, сир, за любимое чтение, а всем на Эйч-би-о за то, что перенесли его слова на экран лучше, чем я мог надеяться.
   Мой брат Алан, отставной лорд, всегда поддерживал меня горячим энтузиазмом и добрым юмором; спасибо ему за все, что он делал и делает для меня. Он умный, как Тирион (его любимый герой), – сомневаюсь, что выиграл бы у него в кайвассу.
   И наконец, моя жена Кэтрин, леди Ткачества. Рожденная в графстве Крейвен, то есть Трусливом (действительный факт), она далеко не трусиха: доказательством служит то, что она остается со мной. Пока у меня есть ты, близкая зима мне не страшна.

Генри Джейкоби

   Вступление
   Зима близко… Hу и что?
   – Генри Джейкоби —

   Зима близко, Стена может не выстоять, и тогда Иные нас всех перебьют. Ну что ж, все люди смертны – валар моргулис, как говорят в Браавосе.
   Там говорят еще «валар дохаэрис» – «все люди должны служить». Кому же нам служить – богам или тем, кто стоит у власти? Что толку в этом служении, если зима все равно придет? Не лучше ли выпить и спеть хором «Медведь и прекрасная дева»?
   Девиз Старков напоминает о бдительности. Какие бы ужасы ни сулило нам будущее, мы должны держать голову высоко… пока она еще на плечах. Должны помнить о долге, о чести, о том, что жизнь нужно прожить не зря. Как говорила Игритт Джону Сноу: «Все когда-нибудь умирают, но сначала мы поживем». Он ничего не знает, этот Джон Сноу.
   «Страх ранит глубже, чем меч». Арья хорошо усвоила эти слова браавосского учителя фехтования; она повторяет их в уме, чтобы укрепиться духом. Но и логика ранит глубже: она способна обезоружить противника – по крайней мере опровергнуть его аргументы – и требует значительно меньшего кровопролития. Мечи спасают лишь нашу плоть, логика же защищает наши идеи, наши верования, наши ценности – все, что делает нас собой и определяет наше отношение к объективной реальности. Сократ сказал, что ничто не способно повредить доброму человеку: меч может ранить его тело, но внутреннюю его суть не затронет. Душа добродетельного человека гармонична и стойко противостоит искушениям и чужому влиянию. Философ не должен бояться логики, как бы глубоко та ни ранила. Все мы должны служить, и философы – авторы этого сборника в частности – служат истине. Они стремятся к ней, не страшась лишиться языка или пальцев. Возможно, из Гоббса получился бы прекрасный мейстер; возможно, в рыцарстве действительно нет ничего хорошего; возможно, дело Робба не столь уж и правое; возможно, Арья может поучить нас философии дзен, а чтение Макиавелли определенно пошло бы на пользу Неду. Кстати о чтении… вспомним, что говорит Жойен в «Танце с драконами»: «Читатель может прожить тысячу жизней, а не любящий читать – только одну». Так что приступайте: вы оглянуться не успеете, как настанет зима.

Часть первая
Выиграй или умри

1. Мейстер Гоббс едет в королевскую гавань
– Грег Литтманн —

   Кто должен править Семью Королевствами Вестероса? Таков фундаментальный вопрос «Игры престолов» и всей саги «Песнь льда и огня». Войска Ланнистеров, сверкая копьями, движутся на защиту юного короля Джоффри. В королевском доме Баратеонов раскол: оба брата, Станине и Ренли, предъявляют права на Железный Трон. Робб Старк в Винтерфелле провозглашает себя Королем Севера, грозный флот Грейджоев отплывает с Железных островов, чтобы занять тот же Север. В дотракийских степях на востоке Дейенерис Таргариен, последняя из династии, правившей Вестеросом триста лет, собирается вернуть отцовский трон с помощью воинственной кочевой орды.
   Нам, читателям, не мешало бы рассмотреть вопрос о правителе Вестероса не только как интригующий, но и как философский: ведь мы, подобно вестероссцам, решаем время от времени, кто будет править нами в ближайшем будущем. Философы размышляют о политике вот уже две с половиной тысячи лет; один из способов проверки их теорий на верность, так называемый мысленный эксперимент, состоит в приложении этих теорий к гипотетической ситуации – например, к миру «Песни льда и огня».
   Одна из таких теорий изложена в труде английского философа Томаса Гоббса (1588–1679) «Левиафан». Что сказал бы Гоббс о политической ситуации в Вестеросе? Какой совет дал бы представителям великих домов? Нам это особенно интересно, поскольку он жил в эпоху реальной игры престолов. Гоббс, профессиональный учитель, был верным сторонником дома Стюартов, которые правили не только Англией (некогда тоже состоявшей из семи королевств!), но также Шотландией и Ирландией. Стюартов, как и Таргариенов, низложили собственные подданные в результате кровопролитной гражданской войны; король Карл I, как безумный Эйерис II, лишился при этом жизни, но его сына принца Карла увезли из страны в изгнание, как Визериса и Дейенерис Таргариенов. Мы пока не знаем, займет ли Дейенерис Железный Трон, однако ученик Гоббса Карл Стюарт впоследствии вернулся на родину и стал Карлом II. Гоббс, знаток истории, заядлый путешественник и вдумчивый наблюдатель, следил за британской игрой престолов и делал выводы о природе людей и о том, как ими следует управлять.

Себялюбец опасен

   «Великий мейстер Эйтельмур писал, что все люди лелеют убийство в сердце своем».
Великий мейстер Пицель, «Игра престолов»

   Гоббс полагал, что «всякий человек делает все для своей выгоды» [1 - Т. Гоббс, «Левиафан». Перевод А. Гутермана.]. При этом люди часто притворяются, что преследуют высшие цели: пылкие клятвы в верности государю в стюартовской Англии столь же обычны, как в Королевской Гавани. Это лишь фасад: на самом деле нами руководит эгоизм – все мы на поверку лорды Мизинцы. При этом мы осторожны и стараемся делать лишь то, что в данном обществе не наказывается. Там, где правил вовсе нет, царит анархия, «война всех против всех».
   Конфликты, согласно Гоббсу, возникают по трем причинам. Во-первых, из желания завладеть чужой собственностью (пример – дикие кланы, грабящие путников в Лунных горах). Во-вторых, из желания защититься от непосредственной или потенциальной опасности: Роберт Баратеон приказывает убить Дейенерис еще до того, как она становится реальной угрозой. В-третьих, из желания прославиться: кхал Дрого идет на своих соседей больше ради славы, чем ради добычи. Когда всякий творит то, что хочет, жизнь человека, по Гоббсу, «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Никто в таком хаосе не может полагать себя в безопасности: даже сир Григор Клиган, Скачущая Гора, должен иногда спать, а во сне и Сэмвел Тарли убьет его без труда. Единственный выход – установить какие-то правила, которые мы все обязуемся соблюдать. Если ты обещаешь не рубить меня топором, я в ответ не стану рубить тебя: это в наших общих интересах. Но поскольку людьми руководит только выгода, человек может и не соблюсти договор, если тот противоречит его собственным интересам. Ты обещаешь меня не трогать, но стоит мне повернуться спиной, ты мигом меня рубанешь и заберешь себе мой обед. Стало быть, нужен какой-то высший авторитет, следящий, чтобы все подчинялись правилам. Если ты знаешь, что за твой удар топором тебе отплатят таким же ударом, в твоих интересах будет не рубить меня, когда я повернусь спиной.

Стране нужен король

   «Оглядев зал, Джоффри заметил Сансу. Он улыбнулся, уселся и проговорил:
   – Король обязан наказать неверных и вознаградить тех, кто проявил преданность. Великий мейстер Пицель, я приказываю вам прочитать мои указы!»
«Игра престолов»

   Гоббс со всеми этими разговорами о социальных контрактах представляется прямо-таки поборником демократии, на деле же он отнюдь не таков. Необходимость обуздать человеческий эгоизм столь велика, что нами способен править только всесильный диктатор; лишь ему мы будем повиноваться беспрекословно. Такого правителя Гоббс именует Левиафаном в честь упоминаемого в Библии морского чудовища. Предполагаю, что дракон в качестве эмблемы некогда могущественного дома Таргариенов – это реверанс, который Мартин делает Гоббсу (хотя, возможно, Мартину просто нравятся драконы, как и нам с вами). Гоббс подтверждает, что самодержавный правитель обладает властью назначать своего преемника: идея выборов нового диктатора Гоббсу столь же чужда, как и королям Вестероса. Но как совместить эту тоталитарную систему с социальным контрактом, согласно которому власть правителя проистекает из воли народа? Гоббс полагает, что все цивилизованные нации давно уже заключили такой контракт. Европейские монархии потому и зародились, что племена варваров устали жить в анархическом состоянии и согласились подчиниться высшему авторитету ради общего блага, распространив это соглашение на своих потомков. Поскольку контракт заключен, участие народа больше не требуется: подданные живут в условиях, на которые согласились их предки, и подчиняются правителю без лишних вопросов. Гоббс признает, что не все государства являются монархическими; в таких случаях народ обязан монархию учредить – и не вмешиваться, коль скоро она уже существует. Вспомним, как Робб Старк был провозглашен Королем Севера: «[Большой Джон Амбер] указал на Робба клинком. – Вот единственный король, перед которым я готов преклонить колено, милорды, – прогрохотал он. – Король Севера! – И лорд Амбер… положил свой меч к ногам [Робба]». Прочие лорды следуют его примеру, и стропила великого винтерфеллского чертога содрогаются от криков «Король Севера!». Однако, провозгласив Робба королем, низложить его северные лорды не вправе. Перестав поддерживать нового короля, они заклеймят себя как клятвопреступники и потеряют честь. А предлагать королю кого-то в преемники все равно что учить лютоволка танцевать.

Мейстерская цепь Гоббса

   «Их так много, этих обетов… язык устанет клясться. Защищать короля. Повиноваться королю. Хранить его тайны. Исполнять его приказания. Отдать за него жизнь».
Джейме Ланнистер, «Битва королей»

   Итак, что сказал бы Гоббс о ситуации в Вестеросе? Что посоветовал бы лордам? Представим его в роли советника наподобие мейстера Лювина или великого мейстера Пицеля. Проведя несколько лет в староместской Цитадели и выковав себе достаточно длинную цепь, он отплывает в Королевскую Гавань в 273 году, во времена правления Эйериса II Таргариена. Там он, видимо, учит королевских детей, как учил принца Чарльза Стюарта, пользуется при дворе уважением и дает советы самому Эйерису, как в Англии королю Карлу I.
   Мейстера Гоббса этот двор должен был привести в восхищение. Вот король, понимающий всю важность централизованной власти! Левиафан-Эйерис правит своим королевством железной рукой, сокрушая всех, кого считает врагами. Он сам устанавливает правила, и даже его десницы живут в постоянном страхе – за двадцать лет их сменилось пятеро. Особо тяжких преступников сжигают заживо, сиру Илину Пейну вырвали горячими клещами язык за неудачную шутку. Тирион Ланнистер спас свою жизнь, потребовав у Лизы Аррен испытания поединком; леди Лиза удовлетворила его требование, поскольку она не абсолютный диктатор и ставит традиции выше собственной воли. А вот когда отец Эддарда Старка лорд Рикард потребовал того же при дворе короля Эйериса, король выбрал в качестве своего бойца дикий огонь и поджарил лорда прямо в доспехах. Девиз Таргариенов – «Пламя и кровь»; они правят, пользуясь силой, и не прибегают к уступкам.
   Следует признать, что Эйерис не просто строг и авторитарен, как подобает Левиафану: он жесток, опасен и неадекватен, особенно в конце своего царствования. Судит он, мягко говоря, крайне несправедливо. Когда его сын принц Рейегар похитил Лианну Старк и ее брат Брандон явился с группой молодых аристократов в Королевскую Гавань искать правосудия, Эйерис казнил их всех за измену, а затем вдобавок казнил их отцов. «Безумным Королем» его прозвали вполне заслуженно.
   Как должны вести себя подданные Эйериса в условиях такой тирании? Повиноваться, поддерживая давний социальный контракт, или взбунтоваться по примеру Роберта Баратеона и Эддарда Старка, чтобы заменить тирана лучшим правителем? Роберта и Неда толкает на сопротивление честь наряду со здравым смыслом, но мейстер Гоббс, конечно, бунтовать бы не стал. Почему народ должен терпеть такого правителя, спросите вы? Да потому, что единственная альтернатива его правлению – это гражданская война, которая хуже любой тирании.

Ужасы войны

   «Северяне с боевым кличем перешли на бег, но стрелы Ланнистеров сыпались на них градом – сотнями, тысячами, клич рассыпался в вопли, люди спотыкались и падали».
«Игра престолов»

   Гражданские войны часто романтизируются. В рассказах о короле Артуре и исторических хрониках Шекспира события такого рода представлены как торжество добра над злом, но Гоббс, переживший Английскую революцию, познал истину на собственном горьком опыте. Парламент восстал против короля через полтора века после войны Алой и Белой розы, когда Йорки сражались с Ланкастерами за английскую корону, как Старки с Ланнистерами за Железный Трон. В английской гражданской войне 1642–1651 годов решалось не только кто будет править Англией, но также и как она будет управляться. Карл I Стюарт, подобно Эйерису Таргариену, верил, что король должен быть абсолютным диктатором и не заботиться о мнении своих подданных, а его отец Яков I и вовсе приравнивал власть короля к божественной. Подданные, с другой стороны, полагали, что эту власть неплохо бы ограничить и что новые налоги может вводить только избранный народом парламент. Карл, согласившись разделить власть с парламентом, сохранил бы, скорее всего, как трон, так и жизнь; но он принял решение подавить оппозицию и в итоге был обезглавлен.
   Гражданская война в Англии насчитывала несколько кровопролитных сражений (при Эджхилле, Несби и Престоне). В них погибло более ста тысяч солдат при общем населении менее шести миллионов. Представьте, что современные США потеряли на войне пять миллионов только убитыми, не считая раненых! Ужасы революции лишь подтверждали то, что Гоббс извлек из уроков истории: ни одна гражданская война не стоит того, чтобы ее начинать. Любая альтернатива лучше, лишь бы сохранить мир. «Величайшие стеснения, – пишет Гоббс, – которые может иногда испытывать народ при той или иной форме правления, едва чувствительны по сравнению с теми бедствиями и ужасающими несчастьями, которые являются спутниками гражданской войны».
   Мейстер Гоббс скорее всего убеждал бы народ терпеть безумства Эйериса (и не называть его Безумным Королем, кстати); убеждал бы проявить здравый смысл и заглянуть в будущее. Ну, поджарили или там удавили нескольких Старков и прочих вельмож… не такое уж это зло по сравнению с возможной войной.

Мятеж Роберта

   «Возле Трезубца они сошлись вместе, вокруг бушевала битва. Роберт при своем боевом молоте, в огромном рогатом шлеме напал на облаченного в черный панцирь таргариенского принца. На нагрудной пластине того был вычеканен знак дома – трехглавый дракон, усыпанный рубинами, что сверкали подобно пламени».
«Игра престолов»

   Роберт Баратеон явно не тот парень, которого могли бы убедить призывы мейстера Гоббса к миру. Худшие страхи Гоббса осуществились: дома Баратеонов, Арренов и Старков восстали против Эйериса Таргариена, и тысячи людей погибли в битвах при Летнем Замке, при Эшфорде и на Трезубце; Королевская Гавань была разграблена Ланнистерами и едва не выгорела дотла.
   После окончательной победы Роберта на Трезубце, где он убил принца Рейегара в единоборстве и обратил королевские войска в бегство, мейстер Гоббс оказался бы перед выбором: уйти в изгнание вместе с уцелевшими Таргариенами или попросить нового короля сохранить за ним место, как это сделали Варис и Пицель. Реальный Гоббс, будучи прагматиком, всегда предпочитал первый вариант, то есть бегство. Когда его политические писания вызвали недовольство парламента, он удалился в Париж; когда его труды вызвали недовольство других роялистов, вернулся в Лондон. Очень хотелось бы посмотреть, как Гоббс, бежавший с Таргариенами в дотракийские земли, пытается втолковать кхалу Дрого, что такое социальный контракт. Кроме того, лояльные подданные должны хранить верность даже изгнанному королю – именно так поступил Гоббс по отношению к юному Чарльзу Стюарту.
   Однако я думаю, что наш мейстер Гоббс все-таки остался бы в Королевской Гавани и присягнул на верность королю Роберту. Не потому, что он трус или клятвопреступник: он просто следовал бы тем же принципам, по которым так ревностно поддерживал левиафана-Эйериса. Только всемогущий диктатор может даровать своим подданным безопасность. Изгнанник Визерис Таргариен на это конечно же не способен: рыцарь у него только один, да и тот не повинуется «королю-попрошайке». «Обязанности подданных по отношению к суверену предполагаются существующими лишь в течение того времени, и не дольше, пока суверен в состоянии защищать их», – пишет Гоббс. Таргариены не в состоянии больше никого защитить, а значит, и поддерживать их больше не стоит. Реальный Гоббс поддержал принца Чарльза лишь потому, что единственной альтернативой для него было республиканское правление в Англии.
   Роберт Баратеон для мейстера Гоббса – вполне подходящий король; мейстер служил бы ему верой-правдой и готовил в диктаторы принца Джоффри. Роберту, конечно, не следовало поднимать восстание в свое время, но теперь он король, и против него тоже нельзя восставать. Королева Серсея, которая пытается возвести на престол Ланнистера вместо узурпатора Роберта, столь же не права, как если бы злоумышляла против Эйериса, представителя трехсотлетней династии. А уж убийство короля и вовсе ни в какие рамки не помещается! Такое деяние ставит под угрозу все государство. Но и после смерти Роберта, как после смерти Эйериса, главная задача состоит не в том, чтобы наказать злодеев, а в том, чтобы посадить на Железный Трон короля, способного сохранить мир. Гоббс присягнул бы Джоффри не менее скоро, чем некогда Роберту, даже зная, что тот никакой не Баратеон. Таргариен, Баратеон, Ланнистер – не столь это важно, лишь бы мир в государстве не нарушался! Не важно и то, что Джоффри как правитель никуда не годится: даже этот недоросль не причинит стране такого вреда, как новая междоусобица.
   Варис, мастер над шептунами, полностью согласился бы с Гоббсом. Он очень старается сохранить королю Роберту жизнь, но когда Эддард угрожает открыть, что Джоффри не настоящий наследник, Варис добивается казни Неда. Если Джоффри будет скомпрометирован, в стране снова разразится гражданская война. Когда Старк просит Барнса передать хотя бы письмо его, Неда, родным, тот отвечает, что сначала прочтет письмо, – а уж доставит он его или нет, будет зависеть от соответствия послания его собственным целям. «Каковы же они, лорд Барнс?» – спрашивает Нед. «Мир, – отвечает евнух без колебаний и объясняет, как истинный гоббсианец: – Я служу государству, а государство нуждается в мире».

Лев, лютоволк, дракон и левиафан

   «Верховный септон некогда говорил мне, что тот, кто грешит, должен и страдать. Если он прав, лорд Эддард, скажите мне тогда: почему, когда вы, знатные лорды, играете в престолы, больше всего страдают невинные?»
Варис, «Игра престолов»

   Взгляды Гоббса на политику сильно расходятся с мнением большинства великих домов. Кто же прав: Гоббс или лорды? Возможно, и та и другая сторона не права? Гоббс, видимо, считает себя реалистом и как таковой готов принять жестокую правду, которую опасно было бы игнорировать. Он думает, что знатные вельможи вроде Тайвина Ланнистера подвергают страну опасности, отказывая в повиновении королю. Возможно, они просто эгоистичны, но даже эгоист, у которого есть голова на плечах, должен понимать, что игра в престолы опасна прежде всего для него самого. Не лучше ли подчиниться Левиафану? Да и благородные мужи вроде Старка опасны не меньше, чем интриган Ланнистер: их одержимость вопросами чести ведет к Войне Пяти Королей столь же неотвратимо, как алчность Тайвина.
   Кое в чем Гоббс был прав: всякая политическая доктрина должна принимать во внимание, что люди в первую очередь руководствуются собственной выгодой. Старки в особенности могли бы поучиться этому у мейстера Гоббса. Нед совершает трагическую ошибку, доверяясь Мизинцу, хотя всем ясно как день, что в интересах Мизинца выдать его королеве. Робб, выступая на войну, ожидает, что лорд Фрей поддержит его из чувства долга, как вассал дома Старков, а вот Кейтилин понимает, что Фреем движет одна лишь выгода, и предлагает ему почетный брак для одной из его дочерей. Но Гоббс в то же время и ошибался, полагая, что люди подчиняются только своим интересам. Для Эддарда смерть предпочтительнее служения беззаконному королю, и в реальной жизни люди тоже порой умирают за то, во что верят. Джон Сноу покидает дом ради суровой службы в Ночном Дозоре, и в реальности люди тоже жертвуют своими удобствами для блага других. Литературные истории о мужестве, чести и самопожертвовании потому и трогают нас, что в жизни мы находим тому примеры. Если бы нас влекла одна лишь корысть, рассказы о людях вроде Неда и Джона казались бы нам абсурдной нелепостью, но мы сопереживаем им, зная, что человек способен руководствоваться высшими побуждениями.
   Упрощенный подход к человеческой психологии мешает Гоббсу понять, что сверхцентрализация власти не столько укрепляет государство, сколько ослабляет его. Эйерис, лишившись рассудка, натягивает бразды правления до того туго, что гражданская война становится единственной альтернативой его бесчинствам. Что еще прикажете делать, если его нельзя сместить или как-то призвать к порядку? Возможно, Роберт не поднял бы свой мятеж, не будь Левиафан-Таргариен таким самодержцем! Та же проблема возникает, когда королем становится Джоффри. Единственный способ сместить его – это восстание, отсюда Война Пяти Королей. Казалось бы, британские события должны были доказать Гоббсу, что гибкость в правителе важнее, чем воля к власти. Мало кто из английских парламентариев хотел покончить с монархией, но поведение Карла I заставило их выбирать между рабской покорностью и гражданской войной.
   Гоббс, при всех своих заблуждениях, предвидел грядущие ужасы яснее, чем аристократия Вестероса, и Война Пяти Королей в полной мере оправдала его опасения. Люди Талли гибли у Риверрана, люди Ланнистеров – в Шепчущем лесу и на бродах, люди Старков – на Зеленом Зубце и на Красной Свадьбе. История этой войны изобилует и другими кровавыми битвами: вспомним разгром Станниса Баратеона на Черноводной, пиррову победу Лораса Тирелла над защитниками Драконьего Камня, взятие Рамси Болтоном Винтерфелла, опустошения, произведенные Железными Людьми на северо-западе Вестероса. Хуже всего, что это происходит как раз в то время, когда государству как никогда следовало бы сплотиться против внешней угрозы. Зима близится, Иные намерены отвоевать свои прежние территории, принцесса из дома Таргариенов обзаводится драконами и собирается вернуть себе отцовский Железный Трон. Мы понимаем, что иногда просто нельзя не восстать против бесчестных или некомпетентных правителей, но вред от Войны Пяти Королей слишком велик, чтобы начинать ее из-за одного лишь неправомочного наследования престола.
   Позиция мейстера Гоббса не в том, что восстание невозможно в принципе – он лишь хочет сказать, что гражданской войны нужно избежать любой, в общем и целом, ценой. Можно сколько угодно взывать к высоким принципам чести и справедливости, но неплохо бы прикинуть, сколько человеческих жизней придется за них отдать. Для человека главное, чтобы ему не приставляли меч к горлу – честь и справедливость потом. Мы, как граждане западных демократий, голосующие за своих лидеров, тоже на свой лад играем в престолы. Забывая, чего стоила борьба за демократию нам самим, нашим сторонникам и даже нашим врагам, мы рискуем причинить своей стране и всему миру больше вреда, чем любой тиран из дома Таргариенов.

2. Лгать королю – великий грех
– Дон Фоллис —

«Можно обмануть короля, но от сверчка в тростнике и пташки в каминной трубе не укроешься».
Варис, «Битва королей»

Лгать королю – великий грех», – предупреждает Роберт Баратеон, однако принц Джоффри все-таки лжет ему [2 - Платон (428–348 до н. э.) в своем «Государстве» пишет, что правитель-философ вправе лгать своим гражданам для их же блага; обратный вариант, по мнению Роберта, неприменим. (Примеч. авт.)]. Заявляет, что Арья Старк и сын мясника Мика напали на него и «избили дубинками», хотя зачинщиком драки был он. Двое невинных – сын мясника и Леди, волчица Сансы, – расплачиваются жизнями за его ложь. Сам Джоффри избежал наказания, хотя, с чем согласились бы большинство философов-моралистов, совершил большой грех. Но становится ли Джоффри виновнее оттого, что солгал королю, а не кому-то из его подданных? И увеличивается ли его вина оттого, что он недвусмысленно лжет, а не пытается обмануть короля как-то иначе?

Ложь и обман в Вестеросе

   Обман в «Игре престолов» – дело обычное, но вестероссцы обычно действуют тоньше, чем Джоффри. Робб Старк, к примеру, дурачит Ланнистеров, разделив свое войско, в результате чего захватывает в плен Цареубийцу и прорывает осаду Риверрана. Мирри Маз Дуур, обещая Дейенерис спасти жизнь кхалу Дрого, обрекает его на растительное существование [3 - Эта мейега, строго говоря, – не гражданка Вестероса, поскольку проживает за Узким морем. (Примеч. авт.)]. Лорд Варис, мастер над шептунами, часто выходит из Красного Замка переодетым. Королева Серсея умудряется внушить всем, в том числе королю, что принц Джоффри – законный наследник престола, не сказав вслух ни слова на эту тему. Если никто из них не прибегает к откровенной лжи, делает ли это их менее виновными с точки зрения нравственности?
   Прежде всего следует разобраться, в чем разница между ложью и обманом. Большинство философов, от Блаженного Августина (354–430), «О лжи», до Бернарда Уильямса (1929–2003), «Правда и правдивость», полагают, что человек лжет, пытаясь обмануть кого-либо путем убеждения его в правдивости своих слов [4 - Я лично нахожу это определение не совсем верным. См. мою статью «Раздвоение лжи» в сб. «"Теория Большого взрыва" и философия». Для данной статьи моя позиция значения не имеет. (Примеч. авт.)].
   Ошибочное высказывание еще не есть ложь. Кейтилин Старк не лжет, обвиняя Тириона Ланнистера в том, что он «замыслил убить» ее сына: она действительно верит, что он виновен. (Ей сказали, что кинжал, которым был вооружен наемный убийца, Тирион выиграл в споре с Мизинцем на турнире в честь именин принца Джоффри.) Поэтому Кейтилин, обвиняя Тириона, не пытается обмануть никого из собравшихся в гостинице на перекрестке дорог. Если бы невиновность Тириона была доказана, сир Уиллис Воде, певец Мариллон и другие могли бы сказать, что Кейтилин солгала им, – и были бы не правы. Она заблуждалась, и только.
   Принц Джоффри, конечно, не единственный лжец в Семи Королевствах. Если верить Лизе Аррен, все Ланнистеры лжецы, а Тирион, похоже, прав, заявляя, что «для людей, подобных Мизинцу, лгать все равно что дышать». Лорд Петир Бейлиш, мастер над монетой, определенно лжет деснице короля Эддарду Старку, говоря: «Я отправлюсь к Яносу Слинту прямо сейчас и удостоверюсь, что городская стража поддержит вас». (Когда золотые плащи в критический момент поддерживают не Эддарда, а Джоффри, Мизинец говорит: «Я же предупреждал, чтобы вы не доверяли мне».) Кейтилин, взяв Тириона в плен, тоже лжет, говоря всем «часто и громко», что везет его в Винтерфелл. На самом деле они едут в Орлиное Гнездо, и Кейтилин прибегает к обману, чтобы сбить Ланнистеров со следа.

Ложь лорда Старка

   Даже Эддард Старк, известный своей честностью, порой лжет, вопреки словам короля Роберта: «Ты никогда не умел лгать ни ради любви, ни ради чести, Нед Старк». Он, например, говорит Джейме Ланнистеру: «Ваш брат взят по моему приказу, он должен ответить за свои преступления», хотя Тириона, как мы уже знаем, захватила Кейтилин Старк. Эддард, чтобы прикрыть жену, лжет на этот счет даже самому королю: «Моя леди-жена не виновна в своем поступке, светлейший государь. Она сделала это по моему распоряжению». И наконец, у Великой септы Бейелора Благословенного он ложно заявляет перед всей Королевской Гаванью: «Я вступил в заговор, чтобы сместить сына [короля Роберта] и захватить его трон».
   Некоторые философы, однако, сказали бы, что ложное признание Эддарда – не совсем ложь. Как указывает Пол Грайс (1913–1988) в «Этюдах о словах», сказать что-то – тем более если ты намерен солгать – значит не просто произнести какие-то слова. Когда леди Лиза обвиняет Тириона не только в покушении на жизнь сына Кейтилин, Брана, но и в убийстве своего мужа, предыдущего десницы Джона Аррена, он саркастически произносит: «Интересно, когда я нашел время на все эти убийства?» На самом деле Тириону это вовсе не интересно, но он не лжет, поскольку (учитывая сарказм) не придает своим словам буквального смысла.
   Возможно, и Эддард тоже не делает этого, признаваясь в измене, – но не потому, что он прибегает к иронии, как Тирион, а потому, что его вынудили признаться. В работе британского философа Дж. Л. Остина (1911–1960) «Как совершать действия при помощи слов» указывается, что, если человек произносит что-то под принуждением, сказанное им не может считаться действительным. Имеется в виду, что Эддард не лгал; он просто вынужден был сделать ложное признание, поскольку у него не было выбора – но фактически выбор у него был [5 - Для сравнения: мастер-джедай Оби-Ван Кеноби (из другого фантастического мира, который вам, возможно, знаком) заставляет имперского десантника произнести «Это не те дроиды, которых мы ищем». Вот у десантника выбора действительно нет. (Примеч. авт.)]. На сэра Томаса Мора (1478–1535) в конце концов давили не меньше, вынуждая его сказать, что король Генрих VIII является полноправным главой церкви в Англии, но он предпочел не лгать [6 - Эддард и сэр Томас сделали разный выбор, но головы в итоге лишились оба. (Примеч. авт.)]. Значит, Эддард, в отличие от Тириона, вкладывает в свои слова самый буквальный смысл, на что, собственно, королева и рассчитывала. То, что он говорил под принуждением, смягчает его вину, но это еще не означает, что он не солгал.
   Заметим также, что Эддард иногда думает, что он лжет, хотя на самом деле не делает этого. Десница решает не говорить Роберту, лежащему на смертном одре, об истинном происхождении Джоффри. «Джоффри не твой сын», – хотел сказать Нед, но слова эти не шли». Здесь ясно, что Эддард полагает, что лжет королю путем умолчания. «Ложь эта оставила на душе его грязный отпечаток. „Чего только не приходится совершать, да простят меня боги“». Но в данном случае это не так, поскольку Эддард не говорит ничего, что считает ложным. В определенном смысле про каждого обманщика можно сказать, что он лжет; так, великий остроумец Марк Твен (1835–1910) утверждал, что «почти всякая ложь – действие, а слово в этом деле не играет никакой роли» [7 - Моя первая ложь и как я из нее выпутался. // Твен, Марк. Человек, который совратил Гедлиберг. (Примеч. авт.)], но это все же неточно.
   Можно пойти еще дальше и заключить, что Эддард не пытается обмануть короля, а просто хочет оставить его в заблуждении. Простое сокрытие информации действительно не всегда есть обман – например, если вы стремитесь оставить кого-то в неведении вместо того, чтобы сообщить ему нечто ложное. Однако современный философ Томас Карсон указывает, что «сокрытие информации может включать в себя элемент обмана при условии ожидания, обещания и (или) профессионального обязательства, что такая информация будет сообщена». Эддард в качестве десницы явно обязан открыть королю то, что имеет первостепенное значение для управления государством. То же самое, предположительно, должна сделать и королева. Таким образом, они оба обманывают короля, скрывая от него тот факт, что Джоффри не его сын.

Что хуже: лгать или обманывать?

В некоторых случаях обман с точки зрения морали бесспорно хуже, чем ложь. По сравнению с обманом королевы, цель которого – захват Железного Трона, ложное признание Эдуарда в измене с целью спасти жизнь своим дочерям и сохранить в королевстве мир выглядит прямо-таки похвально. Однако некоторые выдающиеся философы, в том числе Иммануил Кант (1724–1804) и Родерик Чисхолм (1916–1999), утверждают, что при прочих равных условиях лгать человеку в лицо гораздо хуже, чем обманывать его каким-либо другим способом [8 - Кант никогда не стал бы лгать своему королю, полагая это неправильным, – но, что интересно, по крайней мере однажды пытался его обмануть. (Примеч. авт.)]. Большинство из нас интуитивно чувствует, что обманывать, не прибегая ко лжи, с нравственной точки зрения правильнее. Королева Серсея попросту держит связь со своим братом в тайне и предоставляет другим судить, кто отец Джоффри. Многие философы, вслед за Кантом и Чисхолмом, согласятся, что, если бы она заявляла открыто, будто отец Джоффри – Роберт Баратеон, ее вина была бы более тяжкой.
Почти все философы-моралисты полагают, что ложь дурна именно потому, что имеет своей целью обмануть кого-либо. Но если Кант и Чисхолм убеждены в том, что ложь – это зло, другие не соглашаются с этим (например, Бернард Уильямс, упомянутый выше, и Т.М. Сканлон в книге «Чем мы друг другу обязаны»). Признавая различия между ложью и другими способами обмана, они не думают, что от этих различий ложь становится хуже. Иными словами, они в принципе согласны с английским поэтом Уильямом Блейком (1757–1827): «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна» [9 - Из «Прорицаний невинности», перевод С. Маршака.].

Нарушение доверия и ответственность за обман

   Самая плохая сторона лжи – это, возможно, то, что лжец предлагает нам поверить ему, а затем предает эту веру. По словам Родерика Чисхолма и Томаса Фиэна, «ложь, в отличие от других форм намеренного обмана, является по сути своей нарушением веры». Эддард, например, открыто призывает горожан Королевской Гавани поверить в его измену. Робб, с другой стороны, не говорит напрямую Тайвину Ланнистеру, что все войска северян движутся на юг по Королевскому тракту. Поэтому он не предает ничьего доверия, когда ведет «девять из десяти своих всадников» через Зеленый Зубец у Близнецов.
   Но даже согласие с тем, что нарушенное доверие усугубляет вину обманщика, не объясняет того, отчего ложь хуже всех остальных форм обмана. Обманщик может воззвать к доверию обманутого и предать это доверие, не прибегая к откровенной лжи. Так, Мирри Маз Дуур дает понять, что способна вылечить кхала Дрого. При этом она, сказав, что «жизнь можно купить лишь смертью», заставляет Дейенерис поверить, что речь идет о смерти рыжего жеребца, а не ребенка, которого носит кхалиси. Но, не солгав открыто, она все-таки предлагает Дейенерис поверить ей и предает доверие. (Дейенерис, правда, отплатила колдунье сполна: сожгла ее на погребальном костре вместе с Дрого.)
   Многие философы полагают, что лучше обмануть не солгав: это уменьшает ответственность за обман. Если вы лжете кому-то в открытую, вся ответственность падает только на вас, поскольку другая сторона верит вам на слово. (Конечно, при наличии здорового скептицизма она может и усомниться, но люди в большинстве своем избегают обвинять кого-то во лжи без серьезных доказательств обратного.) Если же вы обманываете каким-нибудь другим образом, ваша аудитория должна прийти к ложному выводу на основе собственных рассуждений. Иначе говоря, люди сами выбирают, верить вам или нет, и, само собой, несут ответственность за свой выбор. Мейега не уточняет, чьей жизнью нужно заплатить за жизнь Дрого: Дейенерис сама делает вывод, что это конь. Поэтому часть ответственности за обман ложится и на нее. «Ты говорила мне, что только смертью можно выкупить жизнь. Я думала, ты говоришь про коня», – упрекает она, на что Мирри Маз Дуур вполне резонно ей отвечает: «Эту ложь ты сказала себе сама. Ты знала цену».
   Дейенерис, разумеется, приходит к такому выводу стараниями мейеги – та делает все, чтобы внушить ей мысль о коне. Уменьшает ли ответственность колдуньи тот факт, что Дени сама себя обманула? Приведем один пример по аналогии с работой современного философа Дженнифер Сол. Представьте, что вы прогуливаетесь по Блошиному Концу, держа напоказ дорогой валирийский кинжал с рукоятью из драконовой кости. Когда этот кинжал наконец украдут, часть ответственности ляжет и на вас: надо было спрятать его под плащом и не искушать местное население. Но уменьшит ли это ответственность вора? Вряд ли. Пожалуй, ему самое место в тюрьме или на Стене, как и тем, кто крадет у более осторожных прохожих.
   Однако, хотя ответственность обманутого не уменьшает ответственности обманщика, обманывать без прямой лжи стоит хотя бы потому, что этим сохраняется автономия другой стороны. Чем больше у человека свободы выбора, тем больше он независим. Кант («Метафизика нравов») и британский философ Джон Стюарт Милль (1806–1873) («О свободе») подчеркивают нравственное значение автономии.
   Если вы лжете людям, выбор у них, как уже говорилось, невелик. Они либо верят вам (или по крайней мере делают вид, что верят), либо открыто сомневаются в вашей правдивости – этим и ограничивается их автономия. Если же вы обманываете путем недомолвок, выбор другой стороны расширяется и автономия увеличивается. Дейенерис могла бы прояснить ситуацию, не уличая мейегу открыто, а всего лишь спросив ее: «Ты уверена, что смерти коня будет достаточно для исцеления Дрого?»
   Но всегда ли жертвы иных форм обмана обладают блыним выбором, чем жертвы открытой лжи? Роберт перед смертью просит Эд дарда позаботиться о его детях.
   «Слова эти повернулись в животе Неда ударом ножа. На мгновение он потерялся. Он не мог заставить себя солгать. А затем вспомнил его бастардов… маленькую Барру у груди матери, Мию, оставшуюся в Долине, Джендри у наковальни и остальных.
   – Я буду охранять твоих детей, как своих собственных, – медленно проговорил он».
   В данном случае ложь только подразумевается – Эддард верит в то, что говорит, но Роберту, конечно, и в голову не приходит спросить: «Ты каких детей имеешь в виду? «Так в самом ли деле у короля больше выбора, чем в том случае, если бы Нед ему лгал? Он, конечно, думает, что Эддард будет заботиться о Джоффри, Мирцелле и Томмене; несет ли он в такой ситуации часть ответственности за то, что его обманули?

Военные хитрости

   Если обманывать так же нехорошо, как и лгать, отягчает ли нашу провинность то, что мы обманываем не кого-то, а короля (или лжем ему)? Не только лгунишка Джоффри побуждает нас задать себе этот важный вопрос. Многие другие в игре престолов, включая Эддарда и королеву, тоже лгут королю или пытаются обмануть его по-другому.
   Есть, конечно, ситуации, в которых обманывать короля вполне допустимо. Например, когда играешь с ним в покер. Можно также попробовать перехитрить его, когда ведешь с ним войну. Еще Гуго Гроций, голландский философ (1583–1645), писал о дозволенности и ненаказуемости обмана в отношении врага («О праве войны и мира»). Поэтому Робб Старк, скажем, имеет полное право разделить свое войско, чтобы обмануть Ланнистеров. (Хотя Барристан Смелый, лорд-командующий Королевской Гвардией, и говорит, что «хитрость не приносит чести».) Так что для Робба, возможно, было бы почетнее последовать дотракийскому обычаю и заплести себе косу с колокольчиками, чтобы враги, слыша их, «слабели от страха».
   Но покер и войны – это особые ситуации, где обман признается частью стратегии и даже короли позволяют, чтобы им лгали. В большинстве других ситуаций они такого позволения не дают. Когда Джоффри дает свои лживые показания, Роберт в присутствии своего двора недвусмысленно заявляет, что ничего подобного не потерпит. Быть может, игра престолов сама по себе гарантирует высочайшее позволение лгать королю?
   Мне не хотелось бы, кстати, создать впечатление, что «в любви и на войне все средства хороши». Некоторые виды обмана недопустимы даже в бою. Женевское соглашение, например, воспрещает военным силам выдавать себя за гражданское население. Не менее предосудительна практика сира Григора Клигана, знаменосца дома Ланнистеров, чей отряд разоряет деревни на Трезубце, притворяясь шайкой разбойников.
   Сам сир Григор (хотя и реагирует слишком бурно) имеет вескую причину быть недовольным, когда сир Лорас Тирелл выезжает сражаться с ним на кобыле в охоте, нервируя тем его жеребца. Уловки такого рода неприемлемы и на турнире, и на войне.

Дурные последствия и нарушенные клятвы

   Помимо покера и войны, обманывать короля, видимо, все же не годится. Но становится ли обман хуже, если обманываешь именно короля? Традиционные этические учения отвечают на этот вопрос утвердительно.
   Согласно теории консеквенциализма мы, принимая какое-либо решение, должны предугадывать, какими будут последствия наших действий, и не делать того, что может иметь плохие последствия. А последствия обмана облеченного властью лица могут быть очень серьезными. Роберт Баратеон, например, в результате ложного заявления Джоффри обрекает на смерть двух невинных – ребенка и животное, обман же королевы приводит к расколу и смуте во всем государстве. Поэтому простолюдина обманывать все же простительнее, чем короля.
   Применение консеквенциализма, однако, показывает, что лгать королю не всегда так уж плохо. Так, Эддард умалчивает об истинном происхождении Джоффри лишь потому, что Роберт уже находится при смерти и вряд ли успеет натворить глупостей вследствие своей ложной веры. Правда лишь причинила бы ему лишнюю боль. «Лицо Роберта искажала слишком сильная мука. Он не мог ранить его еще сильнее». В этом случае обман, видимо, не имеет тяжких последствий [10 - Простительно также солгать королю, чтобы удержать его от некого крупного злодеяния. Эддард, похоже, боится, что Роберт попросту убьет Серсею вместе с детьми, если узнает правду. Не будь он даже при смерти, обмануть его было бы предпочтительнее. (Примеч. авт.)].
   Нонконсеквенционалистские теории также утверждают, что королю лгать не надо. Многие философы, включая Канта, полагают, что мы обязаны делать что-то – или не делать чего-то, – несмотря на последствия. У. Д. Росс (1877–1971) пишет, что на всех нас лежит долг верности и правдивости («Право и добро»). Другими словами, мы не должны лгать никому или кого-нибудь обманывать иным способом. Подразумевается, однако, что подданный, солгав своему королю, совершает особенно тяжкий проступок. Сделав это, он нарушит присягу на верность, данную перед богами, старыми или новыми. К сожалению, не все вестероссцы клянутся в верности непосредственно королю – это делают только лорды и рыцари, но не простой народ. Неясно также, присягал ли Джоффри, которому только двенадцать лет, своему отцу Роберту. При этом, как говорит лорд Варис, «все мы знаем, какова цена клятвы Ланнистера».
   Тем не менее подданные обязаны хранить верность, поскольку власть королю дана свыше. Король, согласно этой доктрине, имеет такое же право распоряжаться ими, как родители – своими детьми. Обманывать столь авторитетную фигуру было бы действительно преступлением.
   Роберт Баратеон, положим, захватил Железный Трон силой, а не занял по праву рождения, но это еще не значит, что боги не на его стороне. Тирион, по аналогии, объявляется невиновным после «испытания поединком» – где за него сражается Брони, – поскольку боги даровали ему победу.
   Божественное право королей объясняет, отчего королю лгать хуже, чем рядовому смертному, – но существует ли оно, это право? Английский философ Джон Локк (1632–1704) приводит весомый аргумент против него в «Трактатах о государственном правлении», а Томас Джефферсон (1743–1826) объявляет в Декларации независимости (списанной у Локка), что «все люди созданы равными» и что правительства черпают свои полномочия из согласия управляемых. Или, как исчерпывающе выразился крестьянин в другом средневековом фэнтези: «Сидящая в пруду баба, раздающая мечи направо и налево, не может служить основой государственного устройства. Высшая исполнительная власть должна базироваться на волеизъявлении масс, а не на сомнительном водном аттракционе» [11 - «Монти Пайтон и Священный Грааль» (Пайтон Пикчерс, 1975). О доктрине божественной королевской власти см. также: Патрик Кроскери. Монти Пайтон и поиски смысла жизни. // Монти Пайтон и философия. (Примеч. авт.)]. Итак, в нонконсеквенционалистских учениях мы тоже не находим доказательств того, что королю лгать хуже, чем кому-то еще. За ложь королю вас, конечно, может постигнуть более суровая кара, но отсюда еще не следует, что с моральной точки зрения вы провинились больше [12 - Хочу поблагодарить Эндрю Коэна, Тони Дойла, Генри Джейкоби, Лору Ленхарт, Кей Матисен, Дженнифер Сол и Дэна Зелински за ценные дополнения к этой статье.].

3. Правила Игры престолов: уроки Макиавелли
– Маркус Шульцке —

   Многие персонажи «Песни льда и огня» пытаются если не сесть на Железный Трон, то хотя бы выжить. Каждый применяет для достижения намеченной цели собственную стратегию, но по мере развития сюжета становится ясно, что одни из этих стратегий гораздо успешнее, чем другие. Одни герои умудряются уцелеть даже в самых отчаянных обстоятельствах, другие проигрывают своим недругам и умирают. Никколо Макиавелли (1469–1527) поможет нам понять, почему одни персонажи добиваются своего, а другие нет. Макиавелли как нельзя лучше знал, что такое борьба за власть; к политике, опирающейся на силу и хитрость, до сих пор применяют эпитет «макиавеллиевская».
   В его книге «Государь» сказано, что единовластные государства бывают либо унаследованными, либо новыми и потому для них требуются два разных вида правителей. Наследные правители могут без особых проблем продолжать политику своих предшественников, поскольку народ успел свыкнуться с установившимся за века режимом. Новым правителям приходится гораздо труднее: отбирая власть у кого-то другого, они не только наживают себе врагов, но и наглядно показывают, как следует занимать чужой трон. Такому правителю необходимы большое искусство (которое при желании можно приобрести) и большая удача (которая от нашего желания не зависит); поэтому ему рекомендуется поучиться у великих правителей прошлого.
   «Государь», самая известная книга Макиавелли, содержит множество советов для тех, кто желает утвердиться как новый правитель. В качестве примера автор приводит истории государей, добившихся успеха или, наоборот, потерпевших провал; применительно к «Песни льда и огня» нам эта книга будет очень полезна. Война Пяти Королей, как будет показано ниже, подчиняется макиавеллиевской логике и иллюстрирует важнейшие уроки Макиавелли.
   Эйерис Таргариен, Безумный Король, царствовавший в Вестеросе до Роберта Баратеона, правил с позиции силы, опираясь на длинный ряд своих предков. Он имел все преимущества наследного короля, но подорвал свою репутацию жестокими, иррациональными действиями. После его низложения Вестерос лишился правящей династии, и Железный Трон стал шатким седалищем новых правителей, столкнувшихся с многими из описанных Макиавелли проблем. Оставшиеся в живых Таргариены и их сторонники стали врагами Роберта; сторонники самого Роберта, помогавшие ему взойти на престол, ждали наград и придворных должностей. Падение Безумного Короля положило начало борьбе за власть и установление новой династии.

Доблесть и фортуна

   В борьбе за власть, по утверждению Макиавелли, существуют два решающих фактора: доблесть (virt) и фортуна. Доблесть – это искусство, необходимое для захвата и удержания власти, но лишь обстоятельства определяют, в чем оно состоит. В битве с врагом virtù – это отважный натиск, в заговоре же с целью убийства доблесть выражается в осторожности и терпении. Одаренный полководец Робб и умелый манипулятор Мизинец идут к власти разными путями, каждый из которых требует своего рода доблести.
   Макиавелли, не приводя четких определений или характеристик, иллюстрирует концепцию доблести на примерах тех, кто имел это свойство или же не имел. Лучший способ приобрести доблесть, говорит он, заключается в подражании великим мужам прошлого – однако не следует копировать их, так как это было бы чересчур предсказуемо. Макиавелли советует усвоить опыт великих людей, не вдаваясь в частности, и применять этот опыт, чтобы проложить свой уникальный путь к трону. Определения доблести, как уже говорилось, мы у него не найдем, но при этом он ясно дает понять, что virt (доблесть) и virtue (добродетель) – понятия совершенно разные. Добродетель обычно ассоциируется с моральными качествами: человек добродетельный должен быть честным, отважным и верным. Человек доблестный тоже может проявлять все эти качества, но лишь в тех случаях, когда ему это выгодно. Зачастую он даже представляется добродетельным – постольку, поскольку это позволяет ему захватить и удержать власть: подлинная добродетель на пути к этой цели только помеха.
   Мораль делает уязвимыми сильные личности наподобие Неда Старка, в то время как аморальные персонажи преуспевают. Когда Лиза (см. первый сезон сериала) обвиняет Бронна в том, что он сражался за Тириона бесчестно, он, указывая на люк, куда рухнул его противник, отвечает: «Честно сражался он». Умный правитель должен знать, когда проявлять жестокость, а когда милосердие. Кроме того, он должен уметь представлять свои деяния в достойном свете и в случае необходимости сваливать вину на других. При этом совет Макиавелли состоит не в том, чтобы вести себя аморально, а в том, чтобы вовсе не мыслить моральными категориями. Все, что усиливает власть, – хорошо, все, что ее ослабляет, – плохо. Так, террор в отношении подданных лучше не применять потому, что восстания чаще поднимают против ненавистных правителей.
   Понятие фортуны, или удачи, включает в себя факторы, не зависящие от воли правителя – от действий других людей до природных катастроф. Фортуна, когда она благосклонна, может вызволить человека из самых отчаянных переделок (например, послав Тириону защитника в лице Бронна), но на эту неверную союзницу полагаться не стоит. Макиавелли советует не оставлять на волю случая ничего: человек доблестный творит удачу своими руками. «Фортуна – женщина, – пишет он, – и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело» [13 - Цитаты из «Государя» Н. Макиавелли приводятся в переводе Г. Муравьевой.]. Против ее капризов полезно принять меры предосторожности, ибо она, как показывает Макиавелли на исторических примерах, способна погубить даже величайших правителей и полководцев.
   Лучшее, на что здесь можно надеяться, – это предусматривать все случайности и быстро адаптироваться к новым условиям. Тот, кто ищет власти, постоянно стремится победить фортуну не силой, так хитростью, и в этом ему способствует доблесть. Многие из тех, кого Макиавелли приводит в пример, преуспели также и благодаря фортуне – но ее одной, как указывает он, недостаточно. Счастливцев на свете немало, но великим станет лишь тот, кто сумеет использовать удачу в своих интересах. «Итак, каждому из этих людей выпал счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть позволила им раскрыть смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье».

Падение королей

   Макиавелли наверняка заключил бы, что в борьбе за Железный Трон наблюдаются те же факторы – доблесть и фортуна, что и в Италии времен Возрождения. Участники игры престолов постоянно борются с фортуной, расширяя границы своей власти и уничтожая противников. Ирония в том, что заглавные фигуры повествования способны выиграть эту битву менее всех остальных. Визерис Таргариен, Роберт и Джоффри Баратеоны, Нед и Робб Старки служат наглядным примером самых распространенных ошибок, которые совершают люди в борьбе за власть.
   Гордый, надменный, склонный к насилию Визерис в точности соответствует макиавеллиевскому описанию смещенного правителя – он только и способен, что заявлять о своих правах. Он на все готов ради возвращения себе Железного Трона, вплоть до принесения в жертву родной сестры, но при этом постоянно совершает ошибки, делающие его зависимым от других. Самая крупная из них – это замужество его сестры с кхалом Дрого, после которого он начинает зависеть и от Дрого, и от нее, а его надменное поведение лишь усугубляет ошибку. По Макиавелли, ищущий власти политик должен опираться либо на народ, либо на знать. Знать на первый взгляд кажется привлекательней, поскольку обладает нужными средствами и имеет политический опыт, но Макиавелли предостерегает против союза с ней из-за одного ее кардинального недостатка: знать поддержит претендента на трон в том случае, если это послужит ее собственным целям. Многие лорды, включая Уолдера Фрея и Русе Болтона, ради личной выгоды переходят от одного сюзерена к другому. Если бы Визерис обуздал свою гордость и дождался от Дрого армии, кхал и его жена скорее всего потребовали бы от него определенного вознаграждения, и он, будучи полностью зависим от них, вынужден был бы удовлетворить эти требования. Этот урок, однако, он усвоить не успел: Дрого и Дейенерис, чье терпение он постоянно испытывал, покончили с ним задолго до предполагаемого вторжения в Вестерос. Требования народа удовлетворить легче, ибо народ желает одного: не быть угнетенным. Каждый, кто гарантирует широким массам свободу и безопасность, может рассчитывать на их длительную поддержку. Кстати, простые люди были бы куда снисходительнее к надменным замашкам Визериса.
   Король Роберт Баратеон, живая противоположность Визериса, тоже правитель весьма посредственный. Завоевав власть исключительно благодаря доблести, которой некогда обладал, он подчинил себе государство, реорганизовал правительство и поставил верных людей на ключевые посты. Даже обленившись и запустив финансовые дела, он пользуется широкой поддержкой и слишком могуществен, чтобы нападать на него в открытую. При всех этих преимуществах он схож с Визерисом в одном: оба они позволяют эмоциям управлять разумом. Роберт смещает Неда с поста десницы, когда тот выступает против убийства Дейенерис, и отменяет свое решение, когда его гнев проходит. Эмоции делают короля капризным и не дают ему стать выше конфликтов, в которые его втягивают. Именно через них фортуна управляет его поступками. Они же мешают ему здраво судить своих советников и друзей; Роберт отдаляет от себя порядочных людей вроде Неда Старка и прислушивается к лукавцам, которые ни в чем ему не перечат.
   Сын Роберта Джоффри наследует трон в юном возрасте. Взбудораженный вновь обретенной властью, он не понимает, к каким последствиям могут привести его действия. Жесткость его политики, в общем, оправдана на первых порах: он должен искоренить своих врагов в Королевской Гавани и дать отпор другим претендентам на трон. Однако, обращаясь равно немилосердно как с врагами, так и с друзьями, Джоффри совершает роковую ошибку и становится ненавистной фигурой. Макиавелли, признавая, что жестокость порой бывает необходима, советует пользоваться ею с осторожностью, чтобы не сделать подданных своими врагами, – и если уж применять непопулярные меры, то быстро. «Обиды нужно наносить разом, – пишет он – чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше». Джоффри, к несчастью, бывает жесток не только когда это необходимо, но и в целях контроля над кем-то.
   Одно из самых знаменитых мест «Государя» – это вопрос о том, что лучше внушать: любовь или страх. Лучше всего (что неудивительно), когда государя боятся и любят одновременно, но «если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх… Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно». Макиавелли, однако, предупреждает, что так недолго и ненависть к себе вызвать, а против ненавистного правителя могут восстать, даже когда он внушает страх. Жестокого юнца Джоффри ненавидят придворные, жители Королевской Гавани и даже его родной брат. Когда на улицах столицы вспыхивает стихийный бунт, ему удается спастись только чудом; один этот факт красноречиво говорит нам о том, что Джоффри ведет себя не так, как подобает мудрому государю.

Мораль и зависимость

   Доблести в макиавеллиевском смысле недостает не одним королям. Возьмем Неда Старка. На Железный Трон он не претендует, но занимает высокий пост королевского десницы. Нед – чуть ли не самый положительный герой Мартина; он сильно отличается от таких правителей, как Визерис, Роберт и Джоффри и в своих решениях справедлив. Он отважный воин, умелый администратор, верный друг – и, несмотря на все свои добродетели, служит ярким примером того, как губительна мораль для политика. Фортуна добра к нему; благодаря ей он занимает свой пост и получает его обратно, подав в отставку. Нед, однако, мало ценит свою удачу и бескомпромиссно отделяет хорошее от дурного. Между тем, по Макиавелли, значительная часть доблести состоит в том, чтобы не всегда быть хорошим: «Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности».
   Неду этого искусства явно недостает. Честность и преданность обеспечивают ему дружбу Роберта, его дети видят в нем идеальную ролевую модель, но он каждый раз терпит поражение в борьбе с теми, кому мораль не указ. Нед предупреждает Серсею, что расскажет Роберту правду о ее незаконных детях, и открывает свои планы Мизинцу, позволяя им тем самым нанести упреждающий удар. Он слишком доверчив, слово у него железное, а мысли его и поступки ни для кого не секрет. Добродетель ведет Неда прямиком к гибели: последний роковой шаг он делает, доверяясь Мизинцу, который на порядок хитрее его. А тот ведь сам предупреждал Неда, что доверять нельзя никому и что решение поддержать Станниса Баратеона как наследника Роберта приведет к большой смуте.
   Сын Неда Робб наделен теми же положительными чертами, но к обстоятельствам приспосабливается гораздо лучше, чем Нед. Из всех мартиновских королей Робб Старк, пожалуй, ближе всего к макиавеллиевскому понятию доблести. Он талантливый полководец, умеет заручиться поддержкой нейтральных лордов и способен строить долгосрочные планы, обеспечивая тем контроль над фортуной. Он допускает только одну, но фатальную, по Макиавелли, ошибку, чрезмерно полагаясь на военную поддержку своих союзников. Верных сторонников Роббу не занимать, но он заключает союз еще и с владельцем переправы Уолдером Фреем, обязуясь взамен жениться на одной из его дочерей. Так он попадает в зависимость от ненадежного лорда, чья верность держится только на брачном контракте. Положим, Роббу очень нужна была переправа, но он упустил случай покончить с этой зависимостью, когда его позиция стала более выигрышной. Макиавелли предостерегает против зависимостей всякого рода, особенно если речь идет о сильном партнере. Наиболее опасна, по его мнению, зависимость от союзных войск. Союзники, пишет он, не склонны рисковать жизнью в бою, а в случае победы начинают отстаивать свои интересы. Поэтому Макиавелли рекомендует полагаться исключительно на своих солдат, даже если это означает сокращение войска. Фреи, поддержавшие Робба в нескольких битвах, тут же переходят в другой стан, когда он нарушает свое брачное обещание. Опираясь на крупные, но ненадежные союзнические силы, Робб ставит себя под удар. Хуже того, он не извлекает урока из этой ошибки: снова едет к Фреям и пытается заключить с ними новое соглашение, тогда как ему следовало бы, по совету Макиавелли, опираться только на своих северян.

Всегда носить маску

   Самые яркие примеры доблести в «Песни льда и огня» зачастую показывают, как ни странно, персонажи второго плана. Они не слишком популярны, не блещут ораторским или воинским мастерством, зато умеют манипулировать другими, лицедействовать и совершать независимые поступки. Им удается выжить в условиях военного времени, даже когда их преследуют или заключают в тюрьму.
   Лорд Петир Бейлиш, он же Мизинец – одна из самых макиавеллиевских фигур цикла. По сравнению с другими лордами он небогат и не мог бы собрать даже скромное ополчение, но как мастер над монетой и резидент целой шпионской сети имеет большое влияние при дворе. Не претендуя на престол сам, он занимает сильную позицию при любом короле. Не становясь открыто на сторону кого-либо из претендентов, предлагает поддержку всем, но в первую очередь блюдет свои интересы. Если есть опасность сделать кого-то своим врагом, Бейлиш подставляет вместо себя другого, чтобы его причастность не могли доказать, или прикрывает маской доброй воли свои истинные намерения. Предчувствуя, что поддержка Недом Станниса приведет к гражданской войне, Мизинец не возражает Неду в открытую: он сговаривается с Серсеей и наущает ее взять десницу под стражу. Сам Бейлиш никого не убивает, очень редко предпринимает какие-то решительные шаги и так ловко шифруется, что даже читателю трудно разгадать, на чьей он, собственно, стороне.
   Арья Старк, несмотря на свой нежный возраст, тоже многих могла бы поучить доблести. Несчастья преследуют ее из одной книги в другую. Ее находят дурнушкой по сравнению с Сансой, а ее поведение – неподобающим для юной леди. После казни отца Арье приходится выживать в одиночку; иными словами, фортуна немилосердна к ней, и она держится на одной доблести, постоянно выдавая себя за кого-то другого, то за девочку, то за мальчика. Неудивительно, что на нее обращает внимание один из Безликих, член ордена наемных убийц, способных менять свою внешность.
   Макиавеллиевская доблесть включает в себя умение приспосабливаться, пуская в ход либо силу, либо обман. Макиавелли иллюстрирует это на примере льва и лисы. Лиса избегает капканов благодаря своей хитрости, лев устрашает врагов и может победить их в бою, государю же рекомендуется в зависимости от обстоятельств быть то одним, то другим. Мизинец и Арья не львы, поскольку они не воины (военное искусство есть самый надежный путь к власти, замечает Макиавелли); они отличные лисы, но с доблестными полководцами никак не могут соперничать.
   Зато Джон Сноу вполне способен быть и львом, и лисой. Начиная свой путь как ничтожный бастард, он со временем становится лордом-командующим Ночного Дозора. Он хороший воин, побеждающий в единоборстве самых разных противников по обе стороны от Стены, и при этом знает, что победа не всегда достигается одной только силой. По приказу своего командира он переходит на сторону врагов-одичалых и убеждает их в своей искренности. Из-за этого он разрывается надвое, но своих чувств никому не показывает, остается у одичалых сколько необходимо и при первом удобном случае бежит обратно в Дозор.
   Мизинец, Арья и Джон – отменные лицедеи. Макиавелли был бы ими доволен. Одной из составляющих доблести он называет гибкость, позволяющую правителю мгновенно перейти от одной роли к другой. «Надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым – и быть таковым в самом деле, но внутренне надо сохранить готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо».
   Здесь важна именно способность «являться в глазах людей» тем или иным человеком. Неважно, каков ты на самом деле, главное, чтобы ты умел предстать в нужном образе. Подлинные милосердие, искренность и благочестие могут даже повредить делу, помешав разыграть ту роль, которой требуют от тебя обстоятельства.

Кузнецы собственного счастья

   Еще два «доблестных» персонажа – это Тирион Ланнистер и Дейенерис Таргариен. Оба они творят удачу своими руками, хорошо приспосабливаются к новым условиям и умело обманывают. Оба выживают в сложнейших переделках, набирают армии, заключают выгодные союзы.
   Тирион добивается своего вопреки малому росту и физической слабости. Боец из него неважный, зато он хороший стратег, умеющий выиграть битву даже при численном превосходстве врага. Когда Королевской Гавани угрожает Станнис Баратеон, он действует прямо по «Государю»: планирует будущее сражение и предусматривает все его возможные повороты. Морское сражение он выигрывает загодя, подстроив флоту Станниса хитроумную ловушку.
   Одно из главных достоинств Тириона – это способность к мгновенным переменам. В этом отношении он похож на Мизинца, но во многом превосходит его. В Королевской Гавани Мизинец маневрирует очень ловко, но нам пока не совсем понятно, как он проявит себя в новых условиях. Тирион, по контрасту, оказывается то в тюрьме, то на вражеской территории, то даже на поле боя. Одна у него слабость: женщины легкого поведения, подрывающие его репутацию и портящие отношения с родственниками. Макиавелли предупреждает людей, «упорствующих в своем образе действий», о непостоянстве фортуны: «Пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец». В своих амурных связях Тирион балансирует на грани позора, но делает это так искусно, что от фортуны редко зависит.
   Всякий претендент на трон, помимо искусства политика, должен, как подчеркивает Макиавелли, иметь также и армию. Даже такие великие законодатели, как Моисей, Кир, Ромул и Тезей, «будь они безоружны, не могли бы добиться длительного соблюдения данных ими законов». Дейенерис начинает свой путь юной ранимой девушкой, во всем зависящей от милости брата и мужа, – она и в живых остается лишь благодаря защите кхала Дрого и сира Джораха. Кхалиси она становится волею случая – замуж ее выдают помимо собственной воли, но делается настоящим вождем кхаласара и после смерти Дрого выживает самостоятельно. Чтобы не зависеть от союзников, Дейенерис, по совету Макиавелли, создает собственное войско; больше того, она набирает солдат из самых угнетенных слоев населения. В отличие от брата, который пытался привлечь на свою сторону людей влиятельных и богатых, Дейенерис опирается на освобожденных ею рабов, преданных ей беззаветно и не желающих ничего помимо свободы. Вот он, идеальный государь, внушающий как любовь, так и страх. Освободив солдат-рабов и предоставив им выбор присоединиться к ней добровольно, она обеспечивает себе их длительную привязанность. Такая поддержка намного ценнее крепостных стен, за которыми укрываются вестеросские лорды. По словам Макиавелли, «лучшая из всех крепостей – не быть ненавистным народу». Дейенерис, которую любят и боятся тысячи новых подданных, умеет, кроме того, обманывать, оказывать влияние на других и не основывать свои решения на эмоциях; это делает ее наиболее ярким примером доблести из всей саги Мартина, и ее шансы выиграть в игре престолов больше, чем у всех остальных.

Самый главный урок

Мир Мартина, подобно макиавеллиевской Италии времен Возрождения, терзают войны и политические распри. Выживают лишь те, на чьей стороне доблесть и фортуна, все прочие падают жертвами обстоятельств – да и первые должны все время быть начеку. В их мире, как и в реальном, нет ничего постоянного. Важнейший урок Макиавелли, возможно, в том, что власть преходяща и даже самые могущественные правители могут быть свергнуты еще более сильными, если ослабят бдительность. Безопасность не гарантирована даже таким людям, как Тирион или Дейенерис; только неустанная борьба за власть может обеспечить ее.

4. Война в Вестеросе и теория справедливой войны
– Ричард X. Корриган —

   После смерти короля Роберта Баратеона лорда Старка из Винтерфелла объявляют изменником и заключают в темницу за преступный заговор против юного короля Джоффри. В ответ его сын Робб созывает своих знаменосцев и выступает на юг, чтобы освободить отца. Попутно он оказывает помощь материнскому дому Талли, чей замок осаждает королевское войско во главе с Джейме Ланнистером. В Шепчущем лесу Робб захватывает Ланнистера врасплох и разбивает наголову.
   После казни Эддарда Старка все надежды на мирное разрешение конфликта оказываются тщетными. Сторонники Робба, по инициативе Большого Джона и непосредственной поддержке дома Талли и Теона Грейджоя, провозглашают его Королем Севера (титул, упраздненный в давние годы, когда Торрхен Старк сдался Эйегону Завоевателю). Война, которую ведет Робб против Железного Трона и контролирующих его Ланнистеров, кажется справедливой: любой, имеющий возможности молодого Старка, поступил бы в таких обстоятельствах сходным образом. Спросим себя, однако: что такое справедливая война и так ли оправданы действия Робба, как может показаться на первый взгляд?
   Война традиционно считается справедливой, если ведется в интересах большинства, если причина ее оправдана, средства благородны и если ведет ее легитимный авторитет. Нам предстоит еще разобраться, насколько справедливо поступил Робб, начав войну против короля Джоффри.

Справедливость войны как средства разрешения конфликтов

Первостепенное значение для нас имеет понятие «легитимный авторитет»: оно определяет, какое лицо вправе начать войну. Советы в ее пользу Роббу дают его мать Кейтилин, лорды-знаменосцы и родственники с материнской стороны, Талли. Джоффри советуют (вернее, манипулируют им) его мать Серсея и дед Тайвин. Только Робб и Джоффри, однако, вправе объявить и начать войну. Когда во главе армии стоит легитимный авторитет, солдатам позволено предпринимать против неприятеля активные действия; при этом, если их дело правое, они обязаны еще соблюдать кодекс воинской чести и вести себя благородно – только так война способна не выродиться в полное варварство. Войну без правил иллюстрируют нам дотракийцы, уверенные, что имеют полное право грабить, убивать и насиловать. Вопрос в том, кто же является легитимным авторитетом в Семи Королевствах после смерти короля Роберта. На трон претендуют сразу несколько человек: Джоффри (якобы законный наследник), располагающий самым сильным в стране войском Ланнистеров; брат Роберта Станнис с Драконьего Камня с весьма скромными силами; младший брат Ренли из Штормового Предела и, наконец, те, кто, наподобие Старков из Винтерфелла, не признает никого из них. Раскол в государстве еще не значит, что война одной его фракции против другой не может быть справедливой: лидер любой из них при поддержке большинства может считаться легитимным авторитетом, и каждая из сторон в гражданской войне вправе полагать, что сражается за правое дело.

Оправданная причина

   Государство, согласно концепции справедливой войны, может воевать только по справедливой причине. Самые распространенные причины, оправдывающие военный конфликт, – это самооборона, защита более слабой нации от неспровоцированной агрессии, защита народа от режима тирании и предотвращение нарушения основных прав человека.
   Узнав, что Джоффри рожден от кровосмешения, Станнис видит в себе законного наследника Железного Трона, и это его оправдывает. Мотивы Ренли, желающего стать королем в обход старшего брата, оправдать не так просто. Дейенерис за Узким морем хочет вернуть трон, отнятый Робертом у династии Таргариенов; при всем сочувствии к ней мы спрашиваем себя, оправдывают ли такое желание жертвы и разрушения, связанные с вторжением в страну иноземных войск.
   В конфликте между Джоффри и Роббом правыми, по крайней мере частично, могут считаться оба. Джоффри, не зная, что рожден от инцеста матери с ее братом Джейме, уверен в своих наследственных правах, и его действия против других претендентов можно рассматривать как самозащиту. Робб, со своей стороны, считает, что справедливость при Джоффри невозможна и что северяне не должны подчиняться тирану, попирающему человеческие права своих подданных. Именно поэтому он, при поддержке своих знаменосцев (в первую очередь Джона Амбера), учреждает независимое королевство на Севере.

Благородные цели

   Оправданная причина еще не значит, что зачинщик ведет войну с благородной целью. В процессе военных действий мотивы могут возникнуть самые разные: личная выгода, расширение границ, этнические чистки и так далее. Робб стремится не только к тому, чтобы у северян был справедливый король: он еще хочет отомстить за отца и вернуть домой сестер, Арью и Сансу. Именно арест отца побуждает его созвать ополчение.
   Визерис, отдавая сестру кхалу Дрого в обмен на войско, желает не только отвоевать трон своих предков, но и наказать узурпатора и его сторонников, из-за которых оказался в изгнании. Справедливость правления и нужды народа самозваного Последнего Дракона мало заботят.
   Среди неоднозначных мотивов Робба главный все-таки – торжество справедливости. Теоретически это должно помешать второстепенным факторам запятнать его правое дело; иными словами, он должен отказаться от намерения наказать виновников казни отца. Трудно, однако, установить, насколько благородны намерения одной из ведущих войну сторон: государство может провозглашать одно, преследуя в действительности совершенно другие цели. Не страдает ли Робб, которым движут два противоположных мотива, когнитивным диссонансом? Он, по всей видимости, хочет как возмездия, так и свободного королевства на Севере.

Легитимность авторитетов

Война оправдана лишь в том случае, если решение вступить в нее принимает облеченное верховной властью лицо, уведомляя о данном решении своих граждан. Если государством правит тиран наподобие Джоффри, подвергающий собственный народ репрессиям, война по определению не может быть справедливой. Его противник Робб как лидер вполне легитимен, поскольку королем его выбирает аристократия Севера.
Когда король объявляет войну, лорды Семи Королевств обязаны созвать военное ополчение. Война Пяти Королей поначалу официально не объявляется, но лорды тем не менее собирают войска, поддерживая каждый своего лидера.

Последнее средство

Чтобы война считалась справедливой, все мирные средства разрешения конфликта должны быть исчерпаны. Провал дипломатических переговоров означает, что государство не приложило достаточных усилий к сохранению мира. Всякая война – катастрофа, ломающая жизни простых людей; для получения статуса справедливой она должна стать абсолютно последним средством. Джоффри полагает, что как монарх вправе делать все что угодно. В Роббе Старке он видит мятежника, которого следует сокрушить, и в переговоры с ним вступать не намерен. Он не прислушивается к своим советникам, хотя целиком опирается на военные силы своего деда Тайвина. Северянам, с их точки зрения, не остается иного выбора, как выступить против Джоффри и добиться, чтобы Север стал независимым.
В «Битве королей» Робб предлагает Джоффри заключить мир на условиях, которые тот решительно отвергает. Но сделал ли сам Робб все, чтобы прекратить вооруженный конфликт? Быть может, ему следовало бы отправить другое посольство, предложить более выгодные условия? Возможно. В качестве легитимного авторитета он сам решает, что все разумные меры для сохранения мира исчерпаны.

Возможность успеха

Война не должна приводить к бессмысленной трате человеческих жизней. Когда шансы на победу невелики, лучше не начинать ее. Если эта мысль кажется нам интуитивно верной, зададим себе следующий вопрос: вправе ли небольшие государства вступать в войну с превосходящим по силе противником? В таком случае Дейенерис после дезертирства бывшего кхаласара Дрого должна была бы отказаться от военной кампании.
Все стороны Войны Пяти Королей верят в свою победу – но велика ли вероятность этой победы? Лет за девять до начала «Игры престолов» Бейлон Грейджой объявил себя королем Железных островов, подняв мятеж против короля Роберта. У Роберта было вдесятеро больше солдат, и мятеж был подавлен. Вероятность успеха в данном случае слишком мала, чтобы начинать восстание – а вот первоначальные успехи Робба говорят о том, что он имел хороший шанс победить.

Соотношение потерь и приобретений

Государство обязано оценить объективно, стоят ли достигнутые в случае победы блага тех жертв, которых она потребует. В таких выкладках полезно учитывать общую стоимость предполагаемых действий и рассматривать соотношение потерь и приобретений не только со своей, но и с неприятельской стороны. Под благами обычно понимается достижение благородной цели, а платят за это человеческими жизнями, потерей собственности и прочим в том же духе. Если после тщательных подсчетов окажется, что цель войны оправдывает даже потенциальные жертвы, то война эта справедлива и ее следует продолжать. Но хорошо ли Робб рассчитал, чего будет стоить его победа Северу и всему Вестеросу?

Правила ведения войны

Этот пункт касается непосредственно боевых действий. Государство обязано следить за поведением своих войск на войне, для чего назначаются соответствующие официальные лица. Справедливая война допускает далеко не все средства даже в бою, не говоря уже о том, что мирное население должно быть, по возможности, ограждено от тягот войны. В противостоянии между Роббом и Джоффри правила соблюдаются далеко не всегда. Рыцарь Джоффри сир Григор Клиган убивает лорда Дарри, которому всего восемь лет, а после победы над Джоносом Бракеном сжигает его урожай и насилует его дочь.

Различие между военными и гражданскими липами

Солдатам дозволяется убивать только тех, кто активно участвует в боевых действиях – истреблять всех поголовно на вражеской территории недопустимо. Дотракийцы ничего такого не признают: мы видим, как Дрого разоряет город «ягнячьих людей», хотя это даже и не война, а просто набег.
Однако все действия против вражеских вооруженных сил совершенно законны. Объектами уничтожения могут быть живая сила (в том числе политические советники), оружие, средства для его производства, строения и так далее. Гражданское население не включается в этот список (вспомним опять-таки, какой террор учиняют на землях противника войска Ланнистеров, в частности Григор Клиган). В любом вооруженном конфликте жертвы среди населения, разумеется, неизбежны как побочный результат боевых действий – но здесь их оправдывает ненамеренность. Лорды, осаждавшие Штормовой Предел во времена восстания Роберта, не ставили себе целью истребить все его население, но многие защитники замка все же погибли.

Достойное обращение с военнопленными

Справедливая война предусматривает гуманное обращение с заложниками и пленными. Недопустимо применять к ним физические и моральные пытки (даже в целях получения информации), использовать их в качестве живого щита и нарушать их базовые человеческие права. Это одно из самых спорных условий справедливой войны, поскольку теоретически оно должно применяться к любому пленному независимо от его чина и звания. С Джейме Ланнистером в Риверране обращаются поначалу прилично, но после попытки к бегству заковывают его в цепи и держат в темнице. Пленение Тириона Ланнистера Кейтилин Старк и ее сестрой Лизой Аррен вообще не вписывается в правила справедливой войны, поскольку предшествует ее объявлению. Сансу, фактически пленницу Джоффри, то и дело бьют по его приказу. Условиям, в которых содержится обвиненный в измене Нед Старк, тоже не позавидуешь.

Отказ от карательных мер

Из двух неправых дел, как известно, не сделаешь одно правое. Нельзя нарушать принципы справедливой войны, наказывая врага за подрыв тех же принципов. Репрессии не восстанавливают равновесия и не дают гарантий, что дальше все будет делаться строго по правилам. Напротив, история доказывает, что карательные меры лишь поднимают уровень насилия и приводят к неконтролируемой резне. Справедливая война, по определению, ведется ради общего блага, и необходимую агрессию нужно удерживать в четких пределах. Сторона, считающая свое дело правым, не должна уподобляться врагу – тогда в случае победы ее вознаградит сознание, что победила она без зверств. Робб не позволяет своим людям насиловать и грабить по примеру сторонников Джоффри, и разница в поведении двух этих войск налицо. Северяне даже на войне берегут честь своих домов, а люди Джоффри, часто мотивируемые желанием выдвинуться, страхом и алчностью, готовы ради победы на все.

Уважение прав собственных граждан

В военное время государство часто подвергается искушению урезать эти права в пользу боевых действий. Это, однако, противоречит теории справедливой войны, требующей соблюдения прав личности на самом высоком возможном уровне – правовая обстановка должна оставаться такой же, как в мирное время. Столь высокие идеалы, увы, практически недостижимы: гражданские свободы ограничиваются под лозунгом соблюдения национальной безопасности.
Джоффри не уважает никаких прав и наказывает своих подданных когда и как ему вздумается, иногда просто забавы ради. Заставляет рыцарей сражаться насмерть, рубит руки и головы, не особенно задумываясь о правосудности таких мер. В Красном Замке его не напрасно сравнивают с безумным королем Эйерисом.

Справедлива ли эта война?

Нам остается решить, отвечает ли хотя бы одна сторона в войне между Роббом Старком и Джоффри Баратеоном принципам справедливой войны. Джоффри, вкупе со своими военачальниками и солдатами, постоянно эти принципы нарушает – как в отношении врага, так и в отношении собственных граждан. Робб, по контрасту, является легитимным авторитетом и воюет благородно: терпимо обращается с пленными, не прибегает к избыточному насилию, заботится о правах гражданского населения и о своих войсках. Его цель, однако, вызывает сомнения. Сражается он якобы за свободу и независимость Севера, но является ли эта цель окончательной? Начал бы он войну ради свободного Севера, если бы его лорд-отец не был казнен? Возникает вопрос, не руководствуется ли он также мотивом мести за отца и наказания виновников его гибели.
В целом мы находим действия Робба справедливыми и желаем ему победы над испорченным малолетним тираном. Нам верится, что Робб станет гораздо лучшим правителем и в его государстве будут господствовать более высокие идеалы. Но наличие благородного духа и забота о своих людях еще не делают его войну справедливой – хотя причины ее весьма убедительны. Требования справедливой войны удовлетворить трудно, и Робб не выдерживает их в одном пункте: мы подозреваем, что доминирующая его цель, особенно на ранней стадии, – это все-таки месть за отца. Да, мы на его стороне, но не можем считать его дело полностью справедливым.

Часть вторая
Чего не сделаешь ради любви

5. Зима близко: мрачные поиски счастья в Вестеросе
– Эрик Дж. Силвермен —

«Игра престолов» поднимает важную философскую проблему. Что помогает человеку достигнуть счастья: праведная жизнь или готовность преступить существующие моральные нормы? Платон (428–348 до н. э.) утверждает в «Государстве», что следует «считать самым счастливым самого добродетельного и справедливого человека», а «самым несчастным… самого порочного и несправедливого» [14 - Перевод А. Н. Егунова.]. Взгляд на праведную жизнь как счастливую, а на неправедную как на несчастливую разделяют многие создатели эпосов нового времени: Дж. Толкин, Виктор Гюго, Дж. Роулинг, К. Льюис. Джордж Мартин, как мы скоро увидим, смотрит на это иначе.

Счастлив ли праведник?

   «Старк, вы закованы в свою честь, словно в панцирь. Вы думаете, что она способна сохранить вам жизнь, но она только отягощает вас, мешает шевелиться».
Мизинец, «Игра престолов»

   В начале «Игры престолов» может показаться, что автор намерен отстаивать традиционные взгляды на счастье и добродетель. Нам, как во многих эпосах, представляют классического героя, воплощение всех добродетелей. Эддард Старк беззаветно предан семье, друзьям, королевству. За плечами у него славное боевое прошлое. Обостренное чувство долга побуждает его покинуть родной дом и занять пост десницы: этого требуют интересы государства и его друга Роберта. По словам мейстера Эйемона, «второго такого, как лорд Эддард, не найдешь и среди десяти тысяч». Такой человек, согласно традициям, должен одолеть все препоны и жить счастливо еще долгие годы – но вместо этого десницу, пытающегося распутать клубок тайн при королевском дворе, предали, оклеветали и обезглавили. Добродетель и справедливость, вопреки мнению Платона, не принесли ему счастья. Вероятно, Платон, говоря о счастье справедливых людей, не подразумевал под этим долгую счастливую жизнь; в материальном земном мире праведники не живут долго – об этом он знал на примере своего наставника Сократа (469–399 до н. э.), несправедливо приговоренного к смерти. Заявляя, что праведник счастлив, Платон не хочет этим сказать, что ему гарантирована счастливая, по материальным меркам, земная жизнь. Проводя четкую грань между материальным и нематериальным миром, философ утверждает, что истинное «я» и истинное счастье всегда нематериальны. «С человеком хорошим, – пишет он в «Апологии Сократа», – не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и боги не перестают заботиться о его делах» [15 - Перевод М. С. Соловьева.]. Отсюда ясно, что Платон, говоря о счастье «справедливого человека», не имеет в виду, что человек этот будет пользоваться благами материального мира. Философ знает, что трагедии в мире вещей – дело обычное и праведника могут постигнуть неудача, болезнь, предательство. Подлинное счастье возможно лишь для нематериальной, идеально функционирующей души праведника.
   Душа, по Платону, состоит из трех частей: вожделеющей, гневной и разумной. Вожделеющее начало влечет нас к удовольствиям и прочим материальным благам. Гневное отвечает за наши эмоции (в частности, за наше желание быть почитаемым другими людьми). Разумная, лучшая часть ставит мудрость и знание превыше физических благ и почестей. Душа добродетельного человека, утверждает Платон, функционирует идеально: правит ею разум, эмоции приучены повиноваться ему, вожделение подчиняется разуму и эмоциям. Для примера зададим себе вопрос: «Какая диета обеспечивает наиболее долгую и здоровую жизнь? «Человек вожделеющий будет потакать себе во всем: лишь бы вкусно было, здоровье потом. Эмоциональный и в выборе диеты будет руководствоваться эмоциями. Только разумный сможет составить здоровую, не зависящую от вкуса и эмоций диету.
   Так, согласно Платону, обстоит дело и со всеми другими аспектами благосостояния человека. Тот, кто праведен, живет счастливо, приобретая мудрость и принося пользу обществу. Самое дурное, что может случиться с ним, – это стать из праведного неправедным; никакого другого вреда ему причинить нельзя. Боги, если верить Платону, пекутся о нем как в этой, так и в будущей жизни.
   Эти принципы можно проиллюстрировать на примере Брана Старка. После того как Джейме Ланнистер сбрасывает его с башни, мальчик остается калекой. «Больше он не мог ни лазать, ни бегать, ни ходить, ни биться на мечах». Но взамен утраченных физических радостей он обретает духовные, вселяется в животных и видит глазами древних чар древ. «Ходить ты больше не будешь, – обещает ему наставник Бринден, – но будешь летать». Совсем как Платон, гарантирующий справедливому человеку счастье не в физическом, а в духовном смысле. Счастье в конце концов не синоним удовольствия.

Счастлив ли грешник?

   «Шагга: Как ты хочешь умереть?
   Тирион: Лежа в постели, напившись вина… в возрасте восьмидесяти лет».
«Игра престолов»

   Не все, конечно, разделяют взгляды Платона на счастье. Многие связывают понятие счастья скорее с физическими благами – здоровьем, долгожительством и достатком, чем с нравственным совершенством. За словами Тириона Ланнистера просматривается гедонистический взгляд на счастье как на синоним всяческих удовольствий. Мыслящий человек в любом случае не принимает на веру готовых определений, какими бы привлекательными они ни казались.
   Сократ и его собеседники в «Государстве» рассматривают также вопрос, может ли несправедливый человек быть счастливее справедливого. Они признают, что, если несправедливый будет притворяться справедливым, пользуясь при этом преимуществами несправедливости, удача будет ему сопутствовать. «Прежде всего в его руках окажется государственная власть – поскольку он будет казаться справедливым, затем он возьмет себе жену из какой угодно семьи, станет выдавать замуж кого ему вздумается, будет вступать в связи и общаться с кем ему угодно, да еще вдобавок из всего этого извлекать выгоду, потому что он ничуть не брезгает несправедливостью. Случится ли ему вступить в частный или в общественный спор, он возьмет верх и одолеет своих врагов, а одолев их, разбогатеет, облагодетельствует своих друзей, разгромит врагов, станет приносить богам обильные и роскошные жертвы и дары, то есть будет чтить богов, да и кого захочет из людей, гораздо лучше, чем человек справедливый, так что, по всей вероятности, скорее ему, а не человеку справедливому пристало быть угодным богам».
   Эту стратегию достижения счастья демонстрирует нам Серсея Ланнистер. Представляясь добродетельной женщиной, она не стесняется в средствах: лжет, соблазняет, манипулирует, не останавливаясь даже перед убийством мужа – и, по всем внешним меркам, добивается успеха. Становится королевой-регентшей, обеспечивает будущее своих детей, живет в роскоши, ведет дела с кем ей вздумается.
   Но в конечном счете эта стратегия ненадежна. Ей приходится постоянно обманывать, и разоблачение кажется неминуемым. Хитроумные махинации обеспечивают счастье лишь ненадолго – завтра, чтобы поддержать сегодняшние достижения, придется снова хитрить и лгать. Сегодня Серсея избавляется от Джона Аррена, завтра появляется новая проблема – Бран Старк. Бран, к счастью, ничего не помнит после падения, но затем ей придется иметь дело с его отцом Эддардом. Эддард казнен, но его старший сын Робб идет войной на столицу… и так далее. Этот заколдованный круг лжи и насилия делает счастье Серсеи весьма нестойким. Она всегда живет под угрозой потери того, чего добилась сегодня.

«Не знаю, кого из вас мне жалеть»

   Праведный Эддард Старк не зря жалеет Серсею. Если внешние препятствия еще можно как-то преодолеть, собственный характер постоянно мешает ей быть счастливой. Она не может остановиться на достигнутом: ей всегда мало и все время хочется чего-то еще. Отчего бы ей не жить со своим королем, периодически ему изменяя? Зачем лишать его законных наследников, а потом убивать? Власть и роскошь практически те же, зато каков риск! Вожделения и алчность практически обрекают ее на несчастное существование.
   При этом Серсея страдает паранойей, естественно вытекающей из ее порочной натуры. «Все, кто не мы, – враги нам», – говорит она сыну в первом сезоне сериала. Она никому не доверяет, подозревая, что все остальные – такие же обманщики, как и она. Ненасытные желания препятствуют не только ее счастью, но и отношениям с другими людьми. Тирион убежден, что из-за Серсеи страдает все королевство. «Она врачует раны своего государства… посыпая их солью. Она добра, как король Мейегор, любит ближних, как Эйегон Недостойный, и мудра, как Безумный Эйерис. Никогда не забывает обид, подлинных или воображаемых. Осторожность она принимает за трусость, несогласие за вызов. Главная ее черта – это жадность: до власти, до почестей, до любви».
   Серсея служит нам примером того, против чего предостерегает Платон: порочной, дисгармоничной, нестабильной души. Ею руководят вожделения, а не разум. Внутренний дисбаланс лишает ее возможности быть счастливой даже в самых благоприятных условиях. Ненасытная в своих желаниях, она выдумывает обиды там, где их нет, и портит отношения со своим ближним кругом. Самая серьезная из проблем тирана, учит Платон, – это то, что душой его управляет низменное, звероподобное начало. «Тебе известно, что… оно отваживается на все, откинув всякий стыд и разум. Если ему вздумается, оно не остановится даже перед попыткой сойтись со своей собственной матерью, да и с кем попало из людей, богов или зверей; оно осквернит себя каким угодно кровопролитием и не воздержится ни от какой пищи. Одним словом, ему все нипочем в его бесстыдстве и безрассудстве».
   Серсея соответствует Платонову описанию тирана как нельзя более. Она тешит свою похоть с кем вздумается, состоит в инцестуальной связи с братом-близнецом Джейме, подстраивает гибель мужа, обвиняет младшего брата Тириона в убийстве своего сына. Именно ненасытность мешает ей достигнуть удовлетворения. Она не знает счастья, поскольку никакие внешние блага не могут дорасти до уровня ее чудовищных запросов. При всей кажущейся удаче эта женщина глубоко несчастна, и ее можно лишь пожалеть.

«Жизнь это не песня, моя милая. Однажды, к скорби своей, ты это узнаешь»

   Многие современные читатели могут не согласиться с Платоновым определением счастья. Эддарда в конце пути трудно назвать счастливым. Его вынуждают покаяться в измене перед всем городом и казнят на глазах дочерей. А у Серсеи, хотя до счастья и ей далеко, все же остаются ее удовольствия, ее успех, ее статус. Все это с Платоном как-то не вяжется.
   Приблизить взгляды Платона к реальной жизни пытался его ученик Аристотель (384–322 до н. э.). Платон утверждает, что для счастья достаточно одной добродетели и ничего больше, Аристотелева теория посложнее. Добродетель для счастья, говорит он в «Никомаховой этике», действительно необходима, но ее одной недостаточно. «Обладая ею, можно пережить беды и величайшие несчастья… того, кто так живет, пожалуй, не назовешь счастливцем» [16 - Перевод Н. Брагинской.]. Иными словами, добродетель является важным компонентом счастливой жизни при других составляющих: здоровье, удовольствиях, друзьях, материальном достатке и прочем. Добродетель, возможно, главнейший элемент, но Аристотель предупреждает: «Те, что твердят, будто под пыткой или перенося великие несчастья человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор».
   Аристотелевы взгляды на счастье позволяют понять, отчего несчастны как Эддард, так и Серсея. Эддард бесспорно добродетелен, но ему недостает необходимых для счастья внешних условий. Жизнь, окончившуюся бесславной насильственной смертью, счастливой назвать нельзя. Серсея, напротив, обладает всеми необходимыми для счастья условиями, но внутренняя нестабильность мешает ей стать счастливой на продолжительный срок. Для счастья ей недостает важнейшей центральной компоненты, а именно добродетели.

«Тот, кто играет в престолы, либо побеждает, либо погибает. Середины здесь нет»

   Вот еще одна загадка на предмет того, возможно ли счастье в Вестеросе: всякий, готовый рискнуть ради верховной власти всем, даже жизнью, неизменно оказывается в дураках. Владычество над Семью Королевствами и связанные с этим материальные блага могут, несомненно, способствовать счастью; однако каждому читателю или телезрителю ясно, что очень немногие из персонажей этой истории, даже облеченные властью, по-настоящему счастливы. И если Серсея права относительно игры престолов, то ввязываться в нее – крайне неразумное дело. Добиваясь сомнительной награды в борьбе за трон, можно вовсе лишиться счастья.
   Чтобы проанализировать разумность того или иного решения, следует оценить риски, шансы на успех и, наконец, выигрыш. Выбор разумен, если исход обещает быть положительным. Допустим, вы подкидываете монету; в этой игре вы имеете 50 шансов из 100 на выигрыш. Если вы ставите доллар в надежде выиграть 10 центов, решение неразумно, поскольку риск непропорционален выигрышу. Если ставите доллар с целью выиграть еще один доллар, риск равен выигрышу – это, можно сказать, нулевая ставка. Если ставите доллар, чтобы выиграть 100, решение вполне разумно, поскольку потенциальный выигрыш во много раз превышает риск. Оно было бы разумным, будь у вас даже всего 10 шансов из 100.
   Самый знаменитый философский аргумент относительно разумных и неразумных решений – это пари Паскаля. Блез Паскаль (1623–1662), математик, философ и верующий христианин, утверждал, что вера в Бога сулит нам бесконечное блаженство ценой самого ничтожного риска. «Ставя на "орла" (существование Бога), мы имеем шанс выиграть бесконечную блаженную жизнь. Поэтому поставить на Бога – разумно, поскольку мы ничего не теряем. Ставьте без колебаний!» [17 - Блез Паскаль, «Мысли». На этот аргумент можно возразить, что Паскаль не мог ничего знать о величине потенциальной награды, не будучи убежден на 100 % в существовании Бога. (Примеч. авт.)] Паскаль допускает, что ставка на веру может быть ошибочной, но потенциальная награда в случае выигрыша все искупает; проиграть мы можем лишь конечную жизнь, которая и так обречена. Верить разумно даже при шансах 50 на 50, ибо выигрыш по сравнению с риском непропорционально велик.
   В игре престолов все обстоит совсем по-другому: если вы проигрываете, вас ждут пытки, унижение и смерть, то есть бесповоротная утрата счастья; если выигрываете, ваше счастье увеличивается не слишком значительно. Даже если шансы на выигрыш сравнительно неплохи, играть все равно неразумно. Зачем превышать скорость на автостраде, если есть хотя бы 1 % риска вызвать аварию? Так и в игре престолов: потенциальные негативные последствия столь велики, что лучше вообще не вступать в нее. Кейтилин Старк это хорошо понимает, когда просит Неда не соглашаться на пост десницы. При всех почестях, сопряженных с этим постом, потери в случае падения будут несоразмерно тяжкими.
   Да и выигрыш может оказаться совсем не таким заманчивым, каким казался вначале. Роберт Баратеон откровенно говорит Эдуарду: «Клянусь тебе, я никогда не чувствовал себя таким живым, когда добивался этого престола, и таким мертвым после того, как занял его». Король губит свое здоровье обжорством и пьянством, он окружен льстецами и заговорщиками. В конце концов он умирает от «несчастного случая на охоте», который подстроила его собственная жена. В игре престолов человек рискует потерять все в надежде на весьма скромный выигрыш. Предположим, что решка гарантирует вам немедленную смерть, а орел – тоже смерть, только медленную. Какой разумный человек станет играть на таких условиях?

Стремление к счастью в свете «Игры престолов»

Одна из причин, по которым читатели так любят книги Дж. Мартина, – это отсутствие банальных счастливых концов. Его персонажи – это живые люди с вполне реальными мотивами и желаниями. Ни праведникам, ни грешникам не гарантировано благополучие, и кратковременные победы не обеспечивают долговечного счастья. Они стремятся выиграть что-то в непредсказуемом мире и в этом очень похожи на нас. У всех у них есть желания, все они сталкиваются с препятствиями. Читая Мартина, мы убеждаемся, что Аристотель был прав в своем утверждении: все желают счастья, но не все достигают его.

6. Смерть лорда Старка: опасность идеализма
– Дэвид Хан —

   «Вы честный и почтенный человек, лорд Эддард. Иногда я забываю об этом. Слишком уж редко мне встречались люди, подобные вам. И когда я вижу, что принесли вам доблесть и честь, то понимаю причину».
Варис, «Игра престолов»

   «Тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру».
Никколо Макиавелли, «Государь» [18 - Перевод Г. Муравьевой.]

   Когда Варис навещает лорда Старка в темнице, участь Неда уже решена. Но как же он пришел к этому? Ведь он все делал правильно? Успешно расследовал убийство своего предшественника, с честью исполнял обязанности десницы и лорда Винтерфелла. Английский философ Томас Гоббс (1588–1679) и итальянский политик Никколо Макиавелли (1469–1527) намерены доказать нам, что в темницу Неда привело как раз не отсутствие, а наличие чести.

«Если злые не боятся королевского правосудия, значит, мы назначили на эту должность не того человека»

   Король Вестероса восседает на троне, сделанном из оплавленных мечей тех, кто противостоял Эйегону Завоевателю. Метафора очевидна: трон символизирует как опасности, которыми чреват королевский сан, так и то, что король является верховным главнокомандующим. Только он решает, вступать ли государству в войну; есть у него и другие обязанности, например, «считать медяки», но контроль над вооруженными силами имеет первостепенное значение. Причина этого с точки зрения философии заключена в природе государства и в том, как оно возникает.
   Томас Гоббс в «Песни льда и огня» был бы, конечно, мейстером [19 - См. в этом сборнике эссе Грега Литтманна «Мейстер Гоббс едет в Королевскую Гавань». (Примеч. авт.).]. Будучи наставником детей Карла Английского, он видел, в какие бедствия ввергла страну гражданская война Карла с парламентским лидером Оливером Кромвелем; она-то и сформировала политические воззрения Гоббса. Он полагал, что у всех людей личные интересы на первом месте. Не все видят смысл жизни в вине и женщинах, как король Роберт, – но чтобы Арья, например, училась водяному танцу, учителю нужно заплатить. И Нед тоже не согласится стать десницей, не видя для себя в этом каких-то выгод. «Учитель танцев», естественно, требует плату вперед, но случай Неда немного сложнее. Он охотно остался бы в Винтерфелле, но честь и чувство долга призывают его в столицу. Его плата – это сознание, что он исполнил свой долг. Согласно Гоббсу, под каждым поступком скрываются эгоистические мотивы. Даже альтруистическое как будто бы действие – помощь голодающим, например – имеет эгоистическую подоплеку: любование собственной щедростью, умиротворение чувства вины или нежелание видеть умирающих на Королевском тракте.
   Именно людской эгоизм, по мнению Гоббса, требует создания государства и органов правосудия. Гоббс предлагает нам представить себе человека в «естественном состоянии», без правительства и законов. Опасность такого состояния очевидна: люди постоянно находятся под угрозой и непрерывно враждуют. Если мне нужен урожай соседа-фермера, я попросту забираю его. Фермер, разумеется, не хочет его отдавать, и между нами возникает война. «Если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, – пишет Гоббс, – они становятся врагами. На пути к достижению их цели… они стараются погубить или покорить друг друга» [20 - Перевод А. Гутермана.].
   Война продолжается, пока существует естественное состояние. Люди воюют не только за пропитание, но и за более ценные вещи (Визерис Таргариен, например, надеется отвоевать Железный Трон с помощью дотракийцев), или просто защищают то, что имеют. Великая Стена и Ночной Дозор были созданы именно в целях самозащиты. Репутация тоже имеет значение: на человека (или семью), прослывшего безжалостным к врагам, не всякий пойдет войной. «Каждый день его пребывания в плену, – говорит Тайвин Ланнистер в сериале своему сыну Джейме о другом сыне, Тирионе, – подрывает уважение к нашему имени… если другой дом захватывает кого-то из наших и держит его у себя, значит, нас уже не боятся».
   В непрерывном состоянии войны общество развиваться не может, прогресс останавливается. «В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли…», и жизнь человека «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Столь жалкая жизнь побуждает людей сложить оружие и подчиниться единому авторитету. Так они приходят к созданию власти, «держащей их в страхе и под угрозой наказания, принуждающей их к выполнению соглашений и соблюдению естественных законов».
   На основе такой гоббсианской логики и объединились Семь Королевств. Сделано это было, по правде сказать, не столько из взаимного отвращения к войне, сколько из страха перед драконами Эйегона, но общее желание покончить с войной все же воздвигло (в самом буквальном смысле) трон единого для всех короля. Шесть королевств (Дорн был присоединен позже) сложили оружие и создали левиафана в лице Эйегона Завоевателя. Левиафаном, в честь библейского морского чудища, Гоббс именует верховную власть; мысль его в том, что лучше подчиняться левиафану-королю, чем существовать в естественном состоянии, где все ведут войну против всех.
   Возможность правителя поддерживать свою власть физически имеет большое значение: только так и можно гарантировать безопасность в стране. Законы бессмысленны, если за ними не стоит сила. Не понимая этого, лорд Старк совершает свою первую ошибку: он объявляет королеве Серсее, что знает о незаконном происхождении принца Джоффри, не имея за собой силы для поддержания своего обвинения. Он, видимо, полагается на лояльность Серсеи, но лояльность эта существует, лишь пока жив король Роберт; когда становится ясно, что он скоро умрет, она больше не признает за собой никаких обязательств.
   Сказать можно одно, а сделать совсем другое. Слова бессильны, говорит Гоббс; лишь боязнь последствий нарушения своего слова может принудить человека сдержать его. Серсея демонстрирует это наглядно. «Вот он, ваш щит, лорд Старк», – говорит она в сериале, разрывая завещание Роберта. Нед в своей наивности думает, что способен осуществить королевское (верней, регентское) правосудие с помощью одних только слов и что Серсея согласится испить «горькую чашу» изгнания без дальнейших угроз. Он, правда, думает также, что городская стража будет на его стороне, но все оборачивается иначе.

«Придет день, когда тебе потребуется, чтобы они уважали или даже боялись тебя»

Никколо Макиавелли в качестве персонажа «Песни льда и огня» заседал бы, вероятно, в малом королевском совете. При жизни он, в отличие от большинства политических философов, действительно занимался политикой и был секретарем флорентийских Десяти, что можно приравнять к посту госсекретаря США. Служил послом у французского короля и у папы римского, формировал первое ополчение Флорентийской республики. В отличие от Гоббса, Макиавелли делал выводы лишь на основе собственных наблюдений, не прибегая к умозрительным рассуждениям о естественном состоянии и тому подобных вещах. В этом он похож на Тириона Ланнистера, черпающего знания как из книг, так и из своего опыта.
История несправедливо объявила Макиавелли циником, оправдывающим любые средства для достижения власти. Это мнение основано на выдержках из его знаменитой книги «Государь», где, в частности, говорится, что правителю лучше внушать страх, чем любовь. Не потому, что страх предпочтительнее любви: просто его легче поддерживать и легче восстановить, когда он утрачен. Любовь, с другой стороны, поддерживать трудно и почти невозможно восстановить, поэтому правителю не стоит особенно беспокоиться, любит его народ или нет. Пусть люди лучше боятся, что их накажут в случае нарушения правил. Что до власти, то ее следует добиваться не ради нее самой, но ради безопасности государства, которая для Макиавелли является наивысшим благом. Исследователи часто упускают из вида, что во всех четырех основных трудах Макиавелли рассматривается вопрос об уравновешивании воли правительства с волей народа. Только в «Государе» он фактически выступает как сторонник монархии; в гораздо более длинной книге «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» он пишет о республиканском правлении. Что касается лорда Старка, он раз за разом поступает прямо противоположно советам Макиавелли.

«Люди чаше предпочитают отрицать жестокую истину, чем становиться к ней лицом»

   Лорд Старк, как десница Роберта, занимается повседневными государственными делами. Пока Роберт пьет и забавляется с женщинами, Нед улаживает споры, считает медяки и так далее. Он фактически принимает решения от лица короля, хотя окончательное слово остается за Робертом. В этом и заключается главная сложность: он принимает решения не как король, а как неисправимый идеалист Нед Старк. Идеализм, если быть кратким, есть система идей и принципов, лежащая в основе всякого свода законов и всякого аппарата правосудия. Он может опираться на философию или религию, но в любом случае включает в себя набор правил, которые нельзя нарушать. Роль идеализма в политике – это формирование законов и определение главной цели правительства. В реальной жизни, однако, политические идеалы зачастую нарушаются в силу необходимости, особенно когда этого требует безопасность государства и его граждан.
   Почти во всех политических образованиях, например, запрещается убивать или отдавать приказ об убийстве. Это правило необходимо для выживания любого общества. Но король, посылающий рыцарей подавить вспыхнувший в своем королевстве бунт, практически это правило нарушает; если он не сделает этого, безопасность в государстве окажется под угрозой. Жестокая истина заключается в том, что десница порой должен запачкать руки ради безопасности Семи Королевств – Нед же, как правило, воздерживается от этого.
   Вспомним, как в Королевскую Гавань приходит весть, что Дейенерис Таргариен вышла замуж за Дрого, самого сильного из дотракийских кхалов; хуже того, она ждет от него ребенка. Ситуация непростая, ведь Таргариены, потомки Эйегона Завоевателя, – законные наследники Железного Трона. Если Дейенерис родит сына, в Семь Королевств хлынут дотракийские орды. Малый совет рекомендует подослать к Дейенерис убийц.
   Нед протестует – для него неприемлема мысль, что Роберт способен убить девочку, которой нет еще и шестнадцати. Дотракийцы боятся моря, говорит он, поскольку из него нельзя поить лошадей, и никогда не согласятся плыть через «черную воду», но Роберт и его совет уже постановили, что Дейенерис должна умереть. «Я вполне понимаю терзания вашей совести, лорд Эддард, – говорит Варис. – И сам я без какой-либо радости объявил совету эту прискорбную новость. Мы обдумываем ужасное преступление. Но ведь всем, кто берет на себя бремя власти, приходится совершать зло ради государственного блага, сколь бы противны ни были эти поступки нам самим».
   Макиавелли посоветовал бы Неду не бездействовать «из опасения вызвать войну, ибо… войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее – к выгоде противника» [21 - Государь, гл. III.]. Довод Неда относительно дотракийцев и моря несостоятелен: он предполагает, что дотракийцы всегда будут придерживаться старых обычаев и что стремление к новым завоеваниям никогда не пересилит в них страх перед морем. Король, конечно, может увеличить свой флот и подготовиться к возможной войне, но это сильно ударит по экономике и без того разоренного королевства. Король и его совет подходят к делу практично: если один поступок, даже злодейский, может предотвратить войну, нужно этот шаг предпринять. Опасность войны, издержки, безопасность страны – все это требует, чтобы новая кхалиси была убита.
   Относительно этической позиции Неда Макиавелли сказал бы, что государь, обладая «в глазах людей» определенными добродетелями, «внутренне должен быть готов проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо» [22 - Государь, гл. XVIII.]. Нед, человек далеко не глупый, просто не видит необходимости предпринимать такой шаг. Угроза вторжения кажется ему весьма отдаленной, но сильное правительство принимает нужные решения до того, как голова короля ляжет на плаху. Слабое, с другой стороны, «всякий свой выбор делает вынужденно; если и случится им принять верное решение, то делается это поневоле, а не по здравому размышлению» [23 - Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, кн. 3.].
   Нед смотрит на все идеалистически. В Дейенерис он видит не королеву воинственного безжалостного народа, а юную женщину, в сущности ребенка. Дейенерис и в самом деле еще подросток, но это не мешает ей располагать войском, способным вторгнуться в Семь Королевств. Идеализм Неда в данном случае бесспорно угрожает безопасности государства.

Угрозы государству

   «– Кому вы действительно служите?
   – Стране, милорд… кто-то ведь должен».
«Игра престолов»

   Дотракийцы – угроза внешняя и отдаленная, но существует другая, внутренняя и близкая: заговор Ланнистеров с целью захватить трон. Началом послужил брак Серсеи с королем Робертом. Казалось бы, ничего страшного в этом союзе нет, но Серсея глубоко презирает своего мужа [24 - В чем-то ее можно понять: Роберт до сих пор влюблен в покойную сестру Неда Старка. (Примеч. авт.)]. А брат Серсеи Джейме, Цареубийца, служит в Королевской Гвардии, отвечающей за безопасность августейшей семьи. Такова была награда, полученная Ланнистерами за поддержку восстания Роберта и за убийство Джейме Безумного Короля. Дальше – больше: король, не стесняющийся в расходах, сильно задолжал тем же Ланнистерам, благодаря чему семья с сомнительной лояльностью получила большую власть. Все три этих фактора сами по себе не опасны, но оппозиционные настроения Ланнистерам ясны с самого начала.
   Нед, войдя в тронный зал после захвата столицы мятежниками, застает Джейме на троне. Макиавелли предупреждает правителей, что «они не могут быть спокойны за свой престол, пока живы те, у кого он был отнят» [25 - Рассуждения, кн. 3.]. Нельзя сказать, что Ланнистеров лишили Железного Трона, но они явно полагают, что достойны его занять – а вот у Таргариенов трон действительно отняли. Итак, налицо две угрозы: внешняя (альянс дотракийцев с Таргариенами) и внутренняя (заговор Ланнистеров).
   Похвальная добродетель Неда мешает ему быть хорошим десницей. Мизинец, у которого Эддард просит совета, как быть с Серсеей и Ланнистерами, отвечает так: «Старк, вы закованы в свою честь, словно в панцирь. Вы думаете, что она способна сохранить вам жизнь, но она только отягощает вас, мешает шевелиться». Сам Мизинец прекрасно знает, что делать. Знает это и Старк, «но это нечестно, и поэтому слова застревают в вашей гортани». Честь не позволяет Неду предлагать трон кому-то помимо Станниса Баратеона, хотя младший брат Ренли куда более популярен и воцарение Станниса будет означать войну с Ланнистерами. Станнис, как старший из братьев Роберта, действительно законный наследник – но это плохой выбор, и война неминуема.

«Безумство милосердия»

   Как следовало бы поступить Неду в такой ситуации? «Когда безопасность страны целиком зависит от принятого решения, не нужно думать, справедливо оно или нет, милосердно или жестоко, благородно или неблагородно», – заявляет Макиавелли [26 - Там же.]. Мизинец предложил Неду два варианта. Первый – помалкивать и оставаться регентом до совершеннолетия Джоффри. Это сохранило бы единство в стране и обеспечило бы Джоффри мудрое руководство, сдерживающее его социопатические наклонности. Впрочем, Серсея ни за что не позволила бы Неду править единолично.
   Второй вариант граничит с изменой, но «только если мы проиграем», как говорит Мизинец. Он предлагает возвести на трон Ренли, одновременно разделавшись с Ланнистерами. Покончить с этим семейством, согласно Макиавелли, можно тремя путями: «Убить их, как это сделали [римские] консулы, изгнать их из города или принудить их к перемирию. Последний из этих способов более всех труден и менее всех надежен» [27 - Там же.]. Поэтому его лучше исключить сразу же, особенно в данном случае, ведь Серсея не из тех, кто держит свои обещания. Остаются два выхода: изгнание или казнь. Первый – это временная мера, поскольку Ланнистеры при своем богатстве и могуществе могут очень скоро вернуться. Для пущей надежности их нужно ликвидировать всех до единого, а их имущество конфисковать.
   Здесь есть свои трудности: как помешать Станнису взяться за оружие, если королем станет Ренли? Станнис злопамятен и не забыл старых врагов своего дома, которых Роберт простил, приняв от них присягу на верность. Есть ли народу дело до этого? Возможно, и нет; по словам Джораха, «игры высоких лордов возле престолов простых людей не волнуют, лишь бы знать оставила их в покое». Народ желает мира и справедливости, редко получая то и другое. Если войну можно предотвратить одним ударом, не милосерднее ли этот удар нанести при всей очевидной неправедности такого решения?
   Отдавать престол Ренли несправедливо, убивать Ланнистеров или заключать их в тюрьму жестоко. Однако такой выбор мог помешать гражданской войне и сохранить Старку жизнь. Лорд Эддард в конечном счете гибнет не за честь, а из-за нее. Его нежелание поступиться ею для блага Семи Королевств стоило ему жизни и, хуже того, ввергло государство в войну [28 - Приношу благодарность Лоре Хан и Адаму Лоллу за подсказки с сюжетом. (Примеч. авт.)].

7. Разная мораль: лорд Эддард Старк и королева Серсея
– Альберт Дж. Дж. Энглбергер и Александр Хайеке —

«Неужели у вас нет и лоскутка чести?» – вопрошает Старк Мизинца в ответ на его предложение не препятствовать восшествию Джоффри на трон. Зная, что Джоффри не сын короля Роберта, лорд Эддард не может этого допустить – ведь он, в отличие от Мизинца, человек чести.
Серсею Ланнистер, с другой стороны, вопросы чести мало волнуют: лишь бы было хорошо ее детям и ей самой. Вспомним ее реакцию, когда волчица Арьи Нимерия покусала ее сына: «Эта девица столь же дика, как и ее грязная животина. Роберт, я хочу, чтобы ее наказали. Эти шрамы навсегда останутся на теле Джоффри». Ее не заботит, правду ли говорит Арья: ее ребенка обидели, и кто-то, все равно кто, должен быть наказан за это. Услышав, что Нимерию нигде не могут найти, Серсея требует, чтобы вместо нее убили Леди, волчицу Сансы. Разница между моральными устоями Эдуарда и мотивами Серсеи разительна: неудивительно, что читатель сразу же определяет Неда как «хорошего парня», а Серсею как его злого антагониста.

«Ты никогда не умел лгать ни ради любви, ни ради чести, Нед Старк»

   Роберт Баратеон хорошо знает своего старого боевого товарища: Нед Старк говорит правду, даже когда его об этом не просят. Говорит Серсее, что знает правду о происхождении Джоффри, обеспечивая ей тем самым серьезный стратегический перевес, и советует ей уехать вместе с детьми. На вопрос Барнса, что за странный припадок безумия заставил его это сделать, он отвечает: «Безумство милосердия». Честность и милосердие – главные среди его добродетелей.
   Четкого определения добродетели нет; обычно под ней понимают одну из положительных черт человеческого характера [29 - Этика добродетели в западной философии восходит к Аристотелю (384–322 до н. э.), заложившему в своей «Никомаховой этике» основы этой науки. После века просвещения о ней забыли, но в 1950-х годах Элизабет Энском воскресила ее, опубликовав работу «Философия современной морали».]. В этом качестве добродетели влияют не только на действия человека, но также на его «эмоции, выбор, ценности, желания, восприятие, установки, интересы, ожидания и чувства» [30 - Розалинд Хертхаус, «Этика добродетели» (Rosalind Hurtshouse, «Virtue Ethics»).]. Честный человек не только всегда поступает честно – у него даже мыслей не возникает о возможности поступить непорядочно. Быть добродетельным нелегко; добродетели, как многие другие черты характера, приобретаются путем воспитания, которое не всегда справляется со своими задачами. Этика добродетели опирается прежде всего на характер, а затем уже на поступки. Однако, пользуясь принципом «Хорошие поступки есть поступки, совершаемые добродетельными людьми», она предлагает также ответы, как в том или ином случае следует поступить.
   Эддард рассказывает Серсее, что знает всю правду о Джоффри, и предупреждает ее о последствиях разглашения этой правды – иначе говоря, совершает хороший поступок. Помимо честности и милосердия, он наделен также мужеством, чувством справедливости и благородством – образец всех добродетелей, да и только.

Безумство милосердия: цена честности

   Добродетель и соответствующие поступки имеют свою цену. Откровенность приводит Эддарда к тюремному заключению: собственная честность делает его слепым к чужой лживости. Теперь в измене обвиняют его самого, и одной тюрьмой, как мы знаем, дело не ограничится. Добродетели иногда противоречат одна другой – честность, например, конфликтует с любовью. Варис, навещая Эддарда в темнице, убеждает его сознаться в мнимой измене: «Дайте мне слово, что скажете королеве именно то, что она хочет услышать». «Если я сделаю это, – отвечает Старк, – слово мое сделается столь же пустым, как снятый с плеч доспех. Жизнь не настолько уж дорога мне». – «А как насчет жизни вашей дочери, милорд? Цените ли вы ее?… Следующий гость… может положить перед вами голову Сансы. Выбор, мой дорогой лорд-десница, полностью в ваших руках». Конфликт налицо: честность не позволяет Эддарду склонить колено перед Джоффри и признать его королем, отцовская любовь не позволяет пожертвовать дочерью. Аристотель в таких случаях рекомендует прибегать к рассудительности (phronesis). «Phronesis позволяет субъекту определить, что более важно в данной ситуации, а что менее» [31 - Р. Хертхаус, «Этика добродетели».]. Именно это делает Эддард: благополучие дочерей для него важнее, и любовь в итоге торжествует над честностью. Лорд Старк склоняет колено и признается в измене, спасая Сансу и Арью. Роберт заблуждался: ради любви Эддард все же способен солгать.
   Серсея тоже любит своих детей – значит, и она добродетельна? Нет; согласно этике добродетели слишком экстремально выраженная черта характера добродетелью не считается. Излишняя честность, излишняя смелость и даже излишняя любовь ни к чему хорошему не ведут. Слишком честный человек легко ранит чувства других людей, слишком смелый рискует собой без надобности, слишком любящий балует и портит тех, кого любит. Конечная цель добродетельной жизни – это эвдемония, состояние, которое переводится с греческого как «счастье» или «благополучие». Случайно к эвдемонии прийти нельзя, ее может достигнуть лишь человек добродетельный, то есть дозирующий свои добродетели согласно обстоятельствам и соблюдающий, по словам Аристотеля, золотую середину.
   Любовь Серсеи к детям и себе самой полностью вытесняет из ее характера другие добродетели, например честность, а вот Эддард успешно сочетает честность с умением найти к кому-то верный подход. Когда король ругает своих оруженосцев за то, что они не могут втиснуть его в доспехи, Эддард говорит: «Мальчишки не виноваты. Ты слишком растолстел для этих доспехов, Роберт». В результате оба хохочут, и злость короля проходит. На этом примере мы видим, что Эддард способен примирить противоположные, казалось бы, добродетели.
   Он пытается найти золотую середину, даже сознаваясь в своей «измене», и заканчивается это плачевно: его казнят. Такое поведение (неверное, если судить по конечному результату) лишний раз доказывает, какой хороший человек Эддард Старк: ему и в голову не приходит, что можно быть таким жестоким, как Джоффри.

«Тот, кто играет в престолы, либо побеждает, либо погибает»: награда за эгоизм

Серсея не хочет казни Эддарда. Не потому, что она милосердна – она лишь хорошо сознает последствия такого деяния. Решения Серсеи всегда строятся на благосостоянии ее детей и ее самой. Она знает, что смерть лорда Старка сделает его родичей злейшими врагами семейства Ланнистеров, зато живой он может быть использован в переговорах о мире. Задумываясь о последствиях, Серсея проявляет себя как консеквенциалистка [32 - Среди выдающихся приверженцев консеквенциализма (в наиболее распространенной его форме, утилитаризме) следует назвать Иеремию Бентама (1748–1832), «Введение в основания нравственности и законодательства» и Джона Стюарта Милля (1806–1873), «Утилитаризм». (Примеч. авт.)]. У консеквенциализма много версий, самая известная из которых – утилитаризм. Согласно этой теории, нужно учитывать интересы всех задействованных в данной ситуации индивидов, и любое действие оценивается по степени счастья или несчастья, принесенного этому сообществу. Серсея явно не утилитаристка, поскольку интересы всех действующих лиц не учитывает. Для нее важны лишь четыре человека: она и ее дети Джоффри, Мирцелла и Томмен. (Джейме нужен ей для утешения и защиты, но в конечном счете он для нее лишь одно из орудий для достижения счастья.) Она, так сказать, минимальная, эгоистическая консеквенциалистка, при этом очень успешная. В первом романе цикла у нее все хорошо: дети в безопасности, Джоффри становится королем, ее противник Старк гибнет, и то, что детей она зачала от родного брата, осталось тайной. Эгоистическое поведение до поры до времени вознаграждается, но это еще не значит, что с моральной точки зрения оно допустимо. Если нашей целью является функциональное общество, где все живут в мире, эгоистического консеквенциализма следует избегать. Представьте себе Вестерос, где во главе всех Семи Королевств стоят такие лидеры, как Серсея!
Не только эгоистический вариант консеквенциализма вызывает проблемы: в утилитаризме их тоже немало. Если оценивать каждое действие с точки зрения блага, приносимого обществу, правами отдельной личности легко пренебречь. В городах залива Работорговцев рабов содержат в относительно хороших условиях, и в целом эти города процветают, но такое положение ущемляет права отдельных рабов и потому является недопустимым с позиций просвещенной интуитивной морали. Наиболее жизнеспособным вариантом представляется этика добродетели, но и у нее есть свои проблемы. Основанная на характере индивида, она зачастую не обеспечивает специфических правил поведения. Это серьезный дефект, ведь основной вопрос любой моральной философии – это традиционное «что делать?». Более того, неясно, какие черты характера следует считать добродетелями. Некоторые философы, хотя Аристотель и многие другие не согласились бы с ними, утверждают, что это зависит от культуры данного общества. Отдельные культуры, во всяком случае, смотрят на этот предмет по-разному. В Винтерфелле, например, милосердие считается добродетелью, у дотракийцев – нет.

«Молюсь, чтобы он оказался таким, каким я его считаю»

   Форма повествования в книгах Мартина – одна из причин, по которым к Эддарду мы относимся благосклоннее, чем к Серсее. Рассказ всегда ведется от третьего лица, но автор при этом пользуется следующими приемами:
   1. События в каждой главе освещаются с точки зрения определенного персонажа, включая его действия и поведение.
   2. Духовное состояние персонажа часто описывается с точки зрения автора.
   3. Автор порой показывает нам внутренний мир персонажа, озвучивая его мысли от первого лица.
   Эддард Старк – один из таких персонажей. Возьмем сцену, где Роберт на смертном одре диктует ему свою последнюю волю. "Роберт… Джоффри не твой сын", – хотел сказать Нед (3), но слова эти не шли (2). Лицо Роберта искажала слишком сильная мука (1). Он не мог ранить его еще сильнее (2). И, нагнув голову, лорд Старк принялся писать, но там, где король сказал "мой сын Джоффри", он написал "мой наследник" (1). Ложь эта оставила на душе его грязный отпечаток (2). "Чего только не приходится совершать ради любви, да простят меня боги". (3)».
   Такой стиль делает «рассказчиков» Мартина особенно близкими нам: мы знаем их мысли, чувства, мотивы, намерения, знаем, во что они верят и как рассуждают. (Полной уверенности здесь нет, ведь о себе люди часто судят неверно.) Поскольку Эддард входит в число «рассказчиков», нам относительно просто понять, что он за человек. Нам известны его моральные принципы, его характер, мотивы, которыми он в некоторых ситуациях руководствуется. Последняя цитата подтверждает, что он добродетелен: язык у него не поворачивается сказать своему королю и другу правду о Джоффри, но и обман ему дается с большим трудом.
   В первой книге, «Игра престолов», Серсеи среди «рассказчиков» нет, и мы видим ее только глазами других персонажей. Иногда она характеризуется более нейтрально, иногда менее, иногда присутствует в чьих-то мыслях, иногда фигурирует в чьих-то рассказах. Судить о ней объективно на основе всего этого не так просто. Сравним следующие цитаты:
   «Твоя Ланнистерша – королева, и гордость ее только возрастает с каждым годом». (Кейтилин – Эдуарду.)
   «Моя милая сестра Серсея рвется к власти всем своим существом». (Тирион – Кейтилин.)
   «Она запретила ему драться перед лицом его брата, его рыцарей и половины двора. Скажите мне откровенно: знаете ли вы более надежный способ заставить короля Роберта выехать на поле битвы?» (Варис – Эддарду; намек на то, что Серсея давно уже замышляет убийство Роберта.)
   «Серсея приказала убить детей [бастардов Роберта] и продала мать мимоезжему торговцу. Слишком уж жестокий укол чести Ланнистеров, и к тому же возле их дома!» (Мизинец – Эддарду.)
   Кейтилин и Тирион в своих высказываниях приписывают Серсее два свойства: гордость и жажду власти. Двое других говорят, что она хочет умертвить мужа и убивает младенцев, но мы уже поняли, что Мизинцу и Варису доверять не стоит: они блюдут свои интересы и хотят, чтобы десница поверил в некоторые «факты». У читателя, как и у Эддарда, образ Серсеи выстраивается на основе разных источников. Мы судим ее не только по собственным словам и делам, но и по словам третьих лиц. Именно так мы узнаем, что Джона Аррена приказала убить Серсея – а в третьей книге, «Буря мечей», это оказывается неправдой. Отсюда следует, что не все высказывания относительно ее мотивов и действий надежны, и справедливую моральную оценку Серсее вынести трудно.

«Чем вы лучше меня, Роберта или Джейме?»

   Такую оценку можно вынести, наблюдая за поступками человека и опираясь на информацию, полученную из надежных источников.
   Этика добродетели здесь опять-таки не совсем пригодна: трудно судить, насколько добродетелен человек, просто наблюдая за тем, что он делает. Даже последовательный ряд хороших поступков не позволяет определить, обладает ли индивид той или иной добродетелью. Если купец торгует честно лишь потому, что ему это выгодно, рано объявлять его честным. Хорошие поступки совершают временами и порочные люди, но если кто-то поступает плохо в большинстве случаев, можно смело предположить, что добродетельным он не является.
   Если Серсея действительно «убирает» тех, кто ей чем-то мешает, то она, конечно, не добродетельна. Нужно, однако, относиться очень внимательно к получаемой от третьих лиц информации – особенно если источники не надежны или цепочка, по которой эта информация поступает, слишком длинна. Оба этих фактора могут влиять на справедливость нашей оценки. Многие информаторы по упомянутым выше причинам либо откровенно лгут, либо утаивают часть правды. Что касается цепочки поступления сведений, предположим, что одна из «пташек» Вариса сообщает ему жизненно важную новость. Кто-то из шпионов Мизинца сумел их подслушать и передает эту информацию лорду Бейлишу, который, в свою очередь, сообщает «переработанный» вариант лорду Старку. Ясно, что до Старка информация доходит в не совсем достоверном виде. Прибегнуть к логическим рассуждениям? Но одна-единственная погрешность против логики может привести нас к ложному выводу, не совпадающему с нашими исходными (и, возможно, верными) допущениями. Сами допущения тоже могут быть ложными; в «Игре престолов» имеются примеры таких неправильных рассуждений. Эддард полагает, что признание в мнимой измене сохранит ему жизнь, неверно оценивая жестокость Джоффри и степень его независимости. Когда Петир Бейлиш говорит Кейтилин, что в покушении на жизнь ее сына Брана был использован кинжал Тириона Ланнистера (ложная посылка), она делает вывод, что Тирион и нанял убийцу. Основываясь на этом, она берет Тириона под стражу, что приводит к целой серии важных последствий.
   Значит ли все это, что Серсея – хорошая женщина? Ни в коей мере! Это означает лишь, что вынести ей моральную оценку не так легко, как кажется с первого взгляда. Другое дело Эддард; он «рассказчик», и мы быстро убеждаемся, что человек он хороший – несовершенный, правда, но стремящийся к совершенству. Джордж Мартин обеспечивает нас достоверной информацией о характере Эддарда; в случае Серсеи, как зачастую бывает и в реальной жизни, нам такой информации недостает.
   Намерения, конечно, имеют большое значение (как в области морали, так и в области правосудия), но нам все-таки приходится основывать наши суждения на наблюдениях и отзывах третьих лиц. О верованиях и намерениях определенной личности мы можем только догадываться, опираясь на собственный опыт и на то, что мы слышим об этой личности от других. Читая Мартина, мы лишь догадываемся о подлинных намерениях Серсеи, зато намерений Эддарда автор от нас не скрывает. В реальной жизни читатель может с полной достоверностью судить о намерениях только одного человека – себя самого; об остальных мы догадываемся на основе наблюдений и полученной информации [33 - Здесь мы сталкиваемся с одной старой философской проблемой – доказательностью.]. Поэтому персонажи «Песни льда и пламени» ничуть не загадочней представителей реального мира.

8. Это было бы благодеянием: выбор между жизнью и смертью в Вестеросе и за узким морем
– Мэтью Тедеско —

Медицинские проблемы по обе стороны Узкого моря – не редкость. Маленький Бран Старк, карабкаясь по стенам родного Винтерфелла, заглядывает в окно башни и видит, как королева Серсея прелюбодействует со своим братом Джейме. Оберегая их тайну, Джейме выбрасывает его из окна; Бран остается жив, но впадает в кому. Несколько позже за морем, в дотракийских степях, непобедимый кхал Дрого получает в единоборстве пустячную, казалось бы, рану и вскоре так ослабевает, что не может усидеть на коне. Теперь его жизнь, как и жизнь Брана, балансирует на лезвии кривого меча, аракха. Им обоим оказывают помощь сведущие в целительстве люди. Брана лечит обученный в Цитадели мейстер Лювин, долгие годы служащий дому Старков; жена Дрого Дейенерис, спасая мужа, прибегает к услугам пленной колдуньи-мейеги Мирри Маз Дуур.
В лучших произведениях фэнтези вымышленные страны и события сплетаются с узнаваемыми реалиями нашей жизни. Эти два случая интересны нам не столько с медицинской, сколько с философской точки зрения – особенно в плане биомедицинской этики, занимающейся моральными проблемами как научных исследований, так и врачебной практики. Это не кабинетная наука; она рассматривает вопросы трудного морального выбора, который нам часто приходится делать за себя и за своих близких. В основе биомедицинской этики лежат проблемы жизни и смерти, индивидуальности и морали, допустимого и недопустимого выбора. Случаи Брана и Дрого служат нам окнами, позволяющими заглянуть в эти глубины.

«Я предпочитаю добрую чистую смерть»

   «Я считал бы, что совершил благодеяние».
Джейме

   Джейме Ланнистер говорит все это своему брату Тириону, пока Бран лежит в коме. Рыцарь и воин, Джейме считает, что лучше избавить мальчика от страданий, чем оставлять его жить «калекой» и «уродом», но мы, читатели, понимаем, что им движет на самом деле: он не хочет, чтобы обнаружилось его преступление и то, что сестра прижила от него трех детей, включая наследного принца Джоффри. Смерть Брана его бы очень устроила.
   Читателя здесь возмущают не только скрытые побуждения Джейме. Если бы это предлагал кто-то другой, не заинтересованный в смерти мальчика, мы все равно бы не согласились. Бран, если он очнется, не будет больше ходить (о его любимом занятии, лазании по стенам, и говорить нечего), но сможет тем не менее прожить полную, интересную жизнь. Умертвить его немедленно было бы не благодеянием, а жестоким и аморальным поступком.
   Однако предложение Джейме, пусть и основанное на преступных мотивах, стоит рассмотреть более широко. Концепция милосердия (любви вкупе с состраданием) очень важна, когда речь идет о жизни и смерти; в конечном счете она может иметь решающее значение. Милосердием можно оправдать даже радикальный выход, предлагаемый Джейме. Есть ли смысл продлевать пациенту жизнь на последних стадиях неизлечимой болезни, когда он терпит невыносимые муки? Не лучше ли прекратить лечение, если смерть все равно неизбежна? Мы соглашаемся на это, когда речь идет о нас самих и о наших близких (в наиболее трагических случаях – о безнадежно больных новорожденных детях). Во всех этих ситуациях нами руководит желание избавить кого-то от мучений, то есть самое настоящее милосердие.
   Но Джейме, говоря о «доброй чистой смерти», скорее всего не имеет в виду, что мейстер Лювин должен просто перестать лечить Брана. Он подразумевает нечто более скорое, например удар Льдом, большим мечом дома Старков. Это подводит нас очень близко к концептуальному вопросу биомедицинской этики: различию между пассивной и активной эвтаназией. Пассивный способ – это прекращение лечения безнадежно больных пациентов. Почти во всех случаях это более медленный акт милосердия по сравнению с «добрыми чистыми» активными мерами, например введением смертельной дозы наркотика. Если просто убрать такие средства жизнеобеспечения, как искусственные легкие или питательный зонд, смерть наступит только от удушья или от голода – поэтому, когда решение прекратить жизнь уже принято, активная эвтаназия с точки зрения милосердия кажется более предпочтительной. Быть может, нам следует согласиться с Джейме и позволить неизлечимо больным выбирать активную эвтаназию вместо пассивной? Выбираем же мы ее для своих домашних питомцев, когда они смертельно больны. Однако в то время как пассивная эвтаназия широко практикуется и признается морально оправданной (а иногда и достойной похвал), то активная остается весьма спорным деянием. Американская медицинская ассоциация неизменно проводит грань между этими двумя практиками. Ее программное заявление «Решения относительно прекращения жизни», принятое в 1991 году, недвусмысленно разрешает прекращать жизнеобеспечение с согласия пациентов или их родственников, но воспрещает как активную эвтаназию, так и самоубийство с помощью медиков. Этот запрет в какой-то мере оправдывается различием между неоказанием помощи и убийством. Джеймс Рэчелс (1941–2003) в своей работе «Пассивная и активная эвтаназия» утверждает заодно с Джейме, что активная эвтаназия может быть актом милосердия и выбор пассивной вместо нее лишь продлевает страдания пациентов. Возражая тем, кто считает дозволенное убийство недопустимым, Рэчелс пишет, что убийство и неоказание помощи морально эквивалентны. Мы не соглашаемся с этим лишь потому, что убийство часто сопровождается отягощающими факторами наподобие преступного умысла; если убрать их, разница между убийством и неоказанием помощи отпадет: и то и другое решение следует принимать с точки зрения морали и существующих обстоятельств. Другие современные философы, например Дэн Брок, полагают, что нельзя отождествлять остановку жизнеобеспечения с обыкновенным неоказанием помощи. Согласно Броку, убийство есть сознательное причинение смерти каким бы то ни было способом, поэтому пассивная эвтаназия, предпринимаемая сознательно и приводящая к смерти, является точно таким же убийством, как и активная.

«Вы любите своих детей, правда?»

   Состояние Брана, помимо спорных различий между пассивной и активной эвтаназией, заставляет вспомнить и о других аспектах биомедицинской этики. В первой книге романа ему всего семь. Представим себе, что Бран не упал с большой высоты, а страдает, например, метастатическим раком. Смерть неизбежна, и поддерживающее лечение лишь продлевает его страдания. Когда взрослый человек решает прекратить собственное лечение, его решение уважают как независимое, но дети автономными личностями, как правило, не считаются. Казалось бы, что пассивная эвтаназия, если она требует независимого решения, для детей должна быть закрыта.
   На деле все обстоит иначе: решения за детей принимают родители. В общем, неудивительно: родители делают выбор для своих детей во всех важных жизненных вопросах, включая и медицинское обслуживание. Их задача – вырастить детей до такого возраста, когда те смогут принимать самостоятельные решения; предполагается, что родители всегда хотят своим детям только добра. Но в трагических ситуациях выбор между жизнью и смертью, совершаемый родителями, не всегда бывает оправдан. Рассмотрим две реальные истории:
   1. 1963. В мэрилендской больнице Джона Хопкинса родился недоношенный ребенок с синдромом Дауна и непроходимостью кишечника, легко устраняемой операционным путем. Родители, однако, отказались от хирургии на том основании, что ребенок умственно неполноценен, и он умер от голода через одиннадцать дней.
   2. 1980. В городской больнице Дерби (Англия) родился Джон Пирсон, также с синдромом Дауна, и родители также от него отказались. Лечащий врач Леонард Артур распорядился давать новорожденному только воду и наркотические вещества, без питания. Через три дня Джон умер от пневмонии. Доктора Артура обвинили в убийстве, но затем оправдали.
   Эти истории вызвали широкий резонанс, что вполне понятно. Во всех трех случаях – Брана Старка, Джона Пирсона и младенца из Мэриленда – налицо серьезные дефекты, ограничивающие будущие возможности ребенка. Впрочем, все относительно: по сравнению с тяжелыми формами расщепления позвоночника они не столь уж серьезны. Некоторые травмы и врожденные дефекты действительно не позволяют вести сколько-нибудь нормальную жизнь, но бездействующие ноги и синдром Дауна в этот список не входят.
   При этом во всех трех случаях имеется еще один аспект, делающий решение о прекращении жизни еще более спорным. Все эти дефекты обещают стать тяжким бременем для опекунов ребенка, как правило, для тех же родителей (за исключением разве что Брана). Вправе ли мы отягощать кого-то помимо воли? Вправе ли я украшать свой двор таким образом, что соседу все время приходится выметать со своего двора мусор? Делая это, я взваливаю на него нежеланное бремя, и он имеет все основания подать жалобу на меня. Увечье Брана означает добавочное бремя для кого-то другого: мы видим это наглядно, когда конюх Ходор начинает носить его на себе в спроектированной мейстером Лювином корзине. (Использование умственно неполноценного слуги в качестве вьючного животного тоже наводит на любопытные этические вопросы.) Дети с синдромом Дауна могут прожить хорошую долгую жизнь, но растить их – трудная и обременительная задача.
   Спорно не то, что все три случая являются для кого-то обременительными, а то, делает ли этот факт законным решение родителей прекратить жизнь ребенка, особенно новорожденного. Брану повезло родиться в знатной семье, происходящей от Королей Севера, но Мартин все время напоминает нам, что кроме знати в Вестеросе живут и простые люди, порой ни разу не бывавшие в большом городе. Что, если у родителей Брана не было бы ни мейстера, способного сделать люльку, ни дурачка-работника с примесью великанской крови, чтобы таскать мальчика на себе? Была бы в таких обстоятельствах оправдана «хорошая чистая смерть», не являющаяся, строго говоря, милосердной? Принято считать, что единственный моральный фактор, который родители должны принимать во внимание в таких случаях – это благо ребенка; все другие факторы, в том числе и собственные тяготы, не имеют значения. На практике же в зависимости от условий данной конкретной семьи трудно не учитывать такой фактор, как лишнее бремя.
   В 1973 году вышла работа Даффа и Кэмпбелла «Морально-этические дилеммы применительно к детям с особенностями развития». Многие авторы вслед за ними утверждают, что материальное и социальное положение семьи должно учитываться при каждом решении об эвтаназии детей. Оппоненты возражают, что такой либерализм способен завести далеко. Если мы начнем умерщвлять детей лишь потому, что они обременяют родителей, трудно будет обойти тот факт, что тяготы родителям доставляет каждый ребенок – судить же, насколько тяжела ноша в отдельных случаях, веема затруднительно.

«Когда он станет таким, каким был прежде?»

   Обсудив различные аспекты состояния Брана, мы пришли к выводу, что его увечье при всей своей тяжести не оправдывает милосердного прекращения жизни. Предложение Джейме нас возмущает и укрепляет создавшееся у нас впечатление, что Цареубийца – настоящий злодей. Прочитав же, как Дейенерис Бурерожденная (в будущем Неопалимая и Матерь Драконов), прерывает жизнь своего мужа Дрого, мы не осуждаем ее – напротив, восхищаемся тем, что она оказалась способна на столь трудный выбор, и находим его морально оправданным, даже похвальным. Сравнение случаев Брана и Дрого поможет нам разобраться в наших интуитивных суждениях, вызвав при этом немало новых трудных вопросов.
   Для начала – история болезни. Грозный кхал Дрого, никогда не стригший волос, потому что никогда не бывал побежден, получил легкую рану, которая потом загноилась. Ему становится так плохо, что он падает с коня, теряя тем самым право быть кхалом. Его жена Дени, вопреки предостережениям кровных всадников Дрого, в отчаянии обращается за помощью к колдунье-мейеге Мирри Маз Дуур. Та спасает Дрого, но ее черная магия убивает во чреве Дени сына Рейего, заранее названного «жеребцом, который покроет весь мир». Выживший Дрого совершенно беспомощен, его пронзительный некогда взгляд пуст. Он лежит на солнце и не может согнать с себя мух, но тут-то сир Джорах Мормонт и делает свое провокационное заявление: «Похоже, ему нравится тепло». Дрого, даже в таком состоянии, видимо, еще способен испытывать удовольствие и явно не страдает. Поняв, что прежним он уже никогда не станет, Дени душит его подушкой, что большинство читателей нисколько не ужасает и вообще мало трогает – хотя она, казалось бы, умышленно убивает беспомощного инвалида. Если убийство – тягчайшее из преступлений, то это – худшая разновидность убийства. Почему же Дени остается героиней в наших глазах? Допустим, состояние Дрого входит в перечень заболеваний и травм, заведомо исключающих когнитивное существование – разница между этим и прежним Дрого в самом деле огромна, – но мы, давая моральную оценку поступку Дени, смотрим на вещи несколько шире.
   Для лучшего понимания сравним случаи Дрого и Брана Старка. Предложение Джейме умертвить Брана из милосердия возмущает нас большей частью оттого, что Бран способен прожить полноценную жизнь. Да, он больше не будет лазать по стенам Винтерфелла и бегать по богороще, но есть все основания полагать, что для него открыты те стороны жизни, которые делают ее человеческой.
   Обманчивый термин, не правда ли? Некоторые люди, оставаясь людьми в биологическом смысле, больше не смогут (а возможно, никогда не могли) жить полноценной человеческой жизнью.

«Это не жизнь»

   Слово человек обычно употребляется в двух значениях. Первое характеризует принадлежность особи к определенному биологическому виду, второе предполагает наличие определенных моральных качеств. В большинстве случаев они однозначны, но есть исключения. Одна категория – это существа, которые, не будучи людьми, обладают разумом и другими духовными свойствами (например, живущие за Стеной великаны или легендарные Дети Леса). Другая – те, кто принадлежит к человеческому роду чисто биологически. Дрого любит греться на солнце, но солнце любят также растения, рептилии и прочие организмы. Если ни на что большее он не способен, то он, вероятно, больше не человек, и Дени, прерывая из милосердия его жизнь, не совершает убийства. Убийство есть намеренное умерщвление человека; должна же быть какая-то разница между моим соседом и комаром, который садится мне на руку.
   Вопрос о том, что значит быть человеком, всесторонне рассматривается в литературе, посвященной абортам. Некоторые философы выступают за моральную допустимость аборта на том основании, что человеческий зародыш еще не является человеком. Майкл Тули считает определяющим признаком человеческой личности самосознание, то есть осознание себя как субъекта непрерывного восприятия. Мэри Энн Уоррен приводит пять критериев: сознание, способность мыслить, целеустремленная деятельность, способность к общению, самооценка. Лишь наличие всех пяти гарантирует полноценную личность. Противники абортов приводят другие доводы. Дон Маркие говорит о недопустимости умерщвления любых представителей вида, в том числе и эмбрионов, поскольку это лишает их «будущего» – намеренно растяжимое понятие, охватывающее проекты, стремления и отношения, придающие жизни смысл.
   Не занимая пока определенной позиции в этом вопросе, отметим, что, с обеих точек зрения, смерть кхала Дрого определенно не есть убийство, а вот Нед Старк, послушавшись Джейме и умертвив своего сына, стал бы убийцей. Два различных значения слова человек помогли нам, таким образом, понять разницу между двумя медицинскими случаями, но к чему эти рассуждения нас ведут?
   Современный философ Питер Сингер демонстративно заявляет, что умертвить младенца с тяжелыми дефектами не значит убить человека. Такие младенцы, хотя и относятся к нашему биологическому виду, не имеют качеств, которые когда-либо позволят им стать людьми в другом смысле этого слова. Лишение их жизни, по Сингеру, нельзя считать как убийством, так и сколько-нибудь дурным поступком в большинстве случаев. Это заявление представляется весьма радикальным, но если упомянутые дефекты подразумевают также физические страдания, то умерщвление дефективного ребенка менее предосудительно, чем то, что сделала Дени. Умственное состояние младенца и Дрого в целом идентично, но Дрого не страдает физически, и если сейчас он больше не человек, то по крайней мере был им (хотя считать ли это преимуществом, тоже спорный вопрос).
   Что ответим мы, если позиция Сингера все еще нас шокирует? Не является ли наш шок иррациональным табу, которое нужно осознать и отбросить? Или такие случаи следует рассматривать более тщательно, учитывая качество жизни, обременительность, степень дефектов, а возможно, и более глубокие моральные факторы? Философия не дает легких ответов, когда мы сталкиваемся с выбором между жизнью и смертью; то, что происходит с Браном Старком и кхалом Дрого, лишь позволяет нам измерить глубину этих трудных решений.

Часть третья
Зима близко

9. Лютоволки, варги и упыри: метафизика по-вестеросски
– Генри Джейкоби —

   «Длинные благородные пальцы коснулись его щеки, стиснули горло. Он ощутил прикосновение тончайшей выделки кротовой кожи, липкой от крови. Но прикосновение оказалось ледяным».
«Игра престолов»

   «Он с опаской обошел гладкий белый ствол, чтобы увидеть лицо. Глаза, красные и свирепые, обрадовались ему. У дерева лицо его брата – но разве у брата три глаза?»
«Битва королей»

   Читая «Песнь льда и огня» Дж. Мартина, мы задумываемся о самых разных вещах: о макиавеллиевской доблести, о праве королей на престол, о добродетели, чести, инцесте, предательстве. Не следует забывать, однако, и о сверхъестественных созданиях, незримо присутствующих где-то на заднем плане. Они, как мы скоро увидим, позволят нам пофилософствовать о разуме и метафизике.

Каково быть лютоволком?

   «Она могла перегнать коня и победить льва. Когда она скалила зубы, даже люди бежали прочь, живот ее никогда не пустовал подолгу, и густой мех грел ее, даже когда дул холодный ветер».
«Буря мечей»

   Метафизикой называется область философии, исследующая первоначала бытия.
   Что в мире реально, а что нет? Какова фундаментальная природа вселенной? В Вестеросе и за его пределами эти вопросы приобретают особый смысл. Если мы задаемся вопросом о существовании Бога, то мейстеры и другие мыслители, несомненно, сходным образом размышляют о старых богах, о Семерых, о боге света и утонувшем боге. Мы размышляем о пространстве, времени, законах природы, и они тоже – только им приходится потрудней. Зима, весна, лето и осень у них длятся по несколько лет, не говоря уж о других сверхъестественных, на наш взгляд, явлениях. Взять хоть место человека во вселенной – вопрос, неизбежно затрагивающий проблему сознания. У всякого человека есть тело: у одних большое и сильное, как у Джейме Цареубийцы, или вовсе громадное, как у сира Григора Скачущей Горы, у других помельче, как у Тириона или маленькой Арьи Старк. Эти тела, как и все материальные объекты, занимают, независимо от своей величины, некоторое пространство, обладают массой, энергией и повинуются законам природы – но люди, в отличие от мечей или винных чаш, способны мыслить, чувствовать и воспринимать опыт. За все это отвечает разум, но что он такое? Функция головного мозга, и только? Физикализм (отрасль материализма) утверждает, что это именно так и что люди есть не что иное, как чрезвычайно сложные физические тела. Верен ли этот взгляд или он все-таки не дает полного объяснения?
   Современный американский философ Томас Нагель говорит, что проблема тела и разума не была бы такой уж проблемой, не будь у нее одного аспекта: сознания [34 - Т. Нагель. Каково быть летучей мышью? Пер. М. Эскиной.]. Физические тела объективны и могут быть описаны от третьего лица – я, например, могу подробно описать вам, как выглядит мой экземпляр «Танца с драконами» в твердой обложке, – сознание же субъективно. «Иметь сознание значит быть сознательным», – как выражается Нагель. «Каково быть» невозможно описать в объективных терминах – и если это верно, то трудно понять, как может сознание быть чисто физической функцией. Объясняя, что представляет собой то или другое, мы говорим «вкус как у картона» или «я снова почувствовал себя ребенком». Но Нагель, объясняя, что такое сознательный опыт, никакими сравнениями не пользуется. То, как ощущается опыт (каково это), известно лишь тому, кто пережил такой опыт. Мы, в отличие от Дейенерис, вряд ли сможем представить себе, каково на вкус сырое конское сердце, пока не попробуем сами.
   Возьмем пример, знакомый всем: боль. Арья во время бегства из Красного Замка убивает мальчишку-конюха. Мальчик, заколотый ею, испытывает определенное ощущение, но человек, не испытавший того же самого, не может знать, каково это. Фактически мы не знаем даже, совпадают ли наши ощущения боли, цветов, запахов и так далее с ощущениями других людей, – Нагель же приводит в пример существа, воспринимающие мир совершенно не так, как мы. Нам никогда не понять, каково быть летучей мышью, говорит он… но поскольку у нас речь о Вестеросе, забудем о летучих мышах и спросим себя, что значит быть лютоволком. Если лютоволки сознательны (скоро мы увидим, что это, возможно, не так), они должны воспринимать мир со своей точки зрения. Попытавшись понять, как они это делают, мы в лучшем случае представим себя в шкуре зверя, что вовсе не означает стать им. Вкус сырого конского сердца еще можно постичь на собственном опыте (я лично – пас), но мы никогда не узнаем, что значит быть существом иного биологического вида. На мир мы можем смотреть лишь своими собственными глазами.

Варги и сознание

   «Он – это я, а я – это он. И чувствуем мы одинаково».
«Танец с драконами»

   Это звучит убедительно, но в Вестеросе все не так просто: поди разберись, кто кого предал и почему наш любимый герой пошел по кривой дорожке. Дополнительная сложность состоит в том, что индивиды, известные как варги, способны переносить свое сознание в тела волков и других животных. Одичалый Орелл вселяется в орла, который пытается выклевать Джону Сноу глаза, когда Орелл (вернее, его тело) гибнет. А Бран может вселяться не только в своего лютоволка Лето, но и в Ходора. Ходор!
   Знает ли Бран, каково быть лютоволком? Или его знание исчерпывается тем, каково быть в теле животного, имея доступ к его органам чувств? Здесь трудно ответить определенно. Иногда нам кажется, что у Брана и Лета сознание общее, иногда – что Бран просто находится внутри и регистрирует ощущения своего лютоволка или что его сознание руководит Летом единолично. Возможно, что верен все-таки первый вариант; это значит, что в мире Мартина отдельные личности могут видеть мир с нескольких точек зрения и по-настоящему знают, каково быть столь экзотическим зверем, как лютоволк. Говорит ли нам это что-нибудь о природе сознания?

Декарт и лютоволки

   …Если бы животные мыслили так, как мы, они, как и мы, обладали бы бессмертной душой; однако это невероятно, ибо нет никаких оснований делать подобное предположение для некоторых животных, не предполагая того же самого для всех, но среди животных слишком много несовершенных видов – таких как устрицы, губки и т. д., – чтобы можно было в это поверить.
Р. Декарт. Письмо маркизу Ньюкаслу, 23 ноября 1643 г.

   Великий французский философ и математик Рене Декарт (1596–1650) отмахнулся бы от всяческих «каково это» по отношению к животным, поскольку не верил, что они обладают сознанием. Считая, что животные – всего лишь сложные автоматы, он приводил в пользу своей теории два аргумента. Во-первых, сознание предполагает наличие души, не являющейся физической субстанцией, – а душа есть привилегия человека. Сказать, что у людей есть душа, было бы не совсем верно; люди, по Декарту, и есть души (нематериальная субстанция, произвольно прикрепленная к материальным телам). Санса Старк, глядя на Сандора Клигана и видя большого страшного вояку с обожженным лицом, видит лишь тело, а не самого Пса. Тело это именуется Сандором лишь потому, что когда Сандор (его душа, если хотите) решает, скажем, убить мальчика Мику, то мечом орудует это тело, а не чье-то другое. Этот принцип верен и в обратном значении: когда Григор в детстве сует своего брата Сандора лицом в горячие угли, боль чувствует душа Сандора, а не чья-то еще.
   Итак, у людей есть души, и сознание помещается исключительно в них, а животные, лишенные души, лишены и сознания. Второй аргумент Декарта заключается в том, что поведение животных, в отличие от поведения людей, можно объяснить в чисто физических терминах.
   Эту разницу Декарт иллюстрирует наличием у людей языка. Ворон лорда-командующего Мормонта, говоря «зерно» или «снег», делает это, по убеждению Декарта, чисто механически, не понимая, что говорит – а вот Мормонт, произнося те же звуки, совершает это сознательно. То, как мы обращаем наши мысли в слова, нельзя объяснить механистическим образом – так по крайней мере утверждает Декарт.
   Прав он или нет, аргументация его поучительна. Когда речь заходит о чем-то нематериальном, наподобие души или вестеросских богов, смело говорите, что без этого ничего объяснить нельзя. Для животных достаточно физических объяснений, для людей нет – значит, нужен еще некий нематериальный фактор, то есть, по Декарту, душа.
   Есть аргументы и против его позиции. Начнем с того, что у многих видов животных язык имеется – на ум сразу приходят киты и дельфины. Значит ли это, что у них есть душа? Возможно, их язык не служит для передачи мыслей; в таком случае Декарт мог бы сказать, что даже некое подобие языка у животных не отменяет разницы между ими и нами.
   Когнитивистика, в частности нейрофизиология, рассматривает многочисленные аспекты связи языка с мыслью. Декарт был прав в том, что простая механистическая модель не объясняет, что такое язык, но ведь и физические объяснения, доступные нам, стали намного шире по сравнению с первой половиной семнадцатого века. Поэтому, если человеческое поведение не укладывается полностью в рамки физических постулатов, то происходит это, вероятно, все же не от родства языка и мысли. Нужны другие аргументы, чтобы провести черту между людьми и животными.
   У постулатов Декарта имеется и другая проблема, еще серьезнее. То, что нам известно о животных (по крайней мере о приматах и высших млекопитающих, а значит, и о лютоволках) в области анатомии, физиологии и происхождения видов, заставляет усомниться в том, что у них нет сознания. Те же признаки, по которым мы определяем наличие сознания у людей, можно применить и к животным. Возьмем, например, Джона Сноу и Призрака. Джон, как любой человеческий индивид, знает, что обладает сознанием, и предполагает, что у его друзей и недругов в Ночном Дозоре оно тоже присутствует, но не может быть уверенным в этом. Откуда это предположение, которое мы все ежедневно делаем? Оно основывается, во-первых, на поведенческих свидетельствах, вербальных и невербальных. Братья Ночного Дозора ведут себя примерно так же, как Джон. Если сказать им что-то, они, по всей видимости, поймут и отреагируют соответственно. Если им холодно, они греются у огня, если вонзить в них нож, они закричат. Но ведь и Призрак исполняет команды Джона, знает разницу между холодом и теплом и так далее. Когда на них обоих нападает орел, Призраку больно не меньше, чем Джону. Если поведенческие реакции убеждают нас, что у других людей есть сознание, то и в случае животных мы должны прийти к тем же выводам.
   Кроме того, наша физиология схожа с физиологией животных. Абсурдно думать, что мозг и нервная система, спроектированные в нас богами либо эволюцией, чтобы мы ощущали боль, не действуют точно так же в биологически подобных нам существах [35 - «Не приписывай природе такое безрассудное противоречие», – пишет Вольтер в статье «Животные» своего «Философского словаря». (Примеч. авт.)]. Допустим, я думаю о каком-нибудь человеке следующее: «Да, мозг и нервная система у нее такие же, как у меня, и эволюционное развитие точно такое же, но спорю, что сознательного опыта у нее нет». Отчего это должно звучать менее абсурдно в отношении столь разумного и восприимчивого животного, как лютоволк?
   Лютоволки и другие представители животного мира хорошо воспринимают окружающую среду. Они чуют еду, слышат хищников, пользуются всеми прочими органами чувств. Возможно ли такое при отсутствии сознания? У Декарта снова имеется ответ (знаю, знаю: это уже слишком. Будь он жив, я потребовал бы отрубить ему пальцы). Он делит восприятие на три уровня. На первом, низшем, информация чисто механически поступает в органы чувств, на втором воспринимается как сознательный опыт, на высшем опыт перерабатывается в выводы и суждения. Животные, по Декарту, функционируют только на первом, бессознательном, уровне: два высших заказаны им, поскольку у них нет души.
   Мы тоже порой воспринимаем окружающее на бессознательном уровне. Расхаживая вдоль лекторского стола в аудитории, я не натыкаюсь на него, хотя и не смотрю в его сторону: мои органы чувств регистрируют это препятствие без участия сознания. Или, скажем, любимый пример философов: проехав несколько часов за рулем, вы вдруг видите, что уже близки к цели, хотя не замечали в пути никаких знакомых примет. Возможно, все это время вы слушали музыку или «Хауса и философию», не обращая на дорогу никакого внимания. (Представьте для контраста, что в пути вас застигла гроза и движение на шоссе очень плотное: тогда ваше сознание включится на полную мощность, но и в первом случае вы не попали в аварию, так как воспринимали все бессознательно.)

Снова о варгах

   «Когда я притронулся к Лету, я почувствовал в нем тебя. Ты и теперь в нем».
«Битва королей»

   Наше человеческое сознание отключается редко, но восприятие животных, как полагал Декарт, всегда бессознательно. Возможно, это и так, но вероятность этого очень мала. Учитывая наше биологическое сходство с животными, можно с уверенностью предположить, что высшие их виды получают сознательный сенсорный опыт, подобный нашему.
   Это касается нашего с вами мира, но как быть с Вестеросом? Вернувшись к варгам, мы увидим некоторые любопытнейшие возможности. Бран, вселяясь в Лето, получает доступ к волчьему телу, находящемуся порой очень далеко от него. Лето, возможно, воспринимает мир на своем первом уровне, но сознание Брана обеспечивает ему два высших – сознательный опыт и выводы на его основе.
   Возможность существования варгов с материализмом как будто не совмещается. Если человек может помещать свое сознание в кого-то еще, из этого следует, что сознание можно отделить от функции мозга. Выходит, к миру, где существуют варги, материалистическое учение неприменимо? Выходит, в мирах, помимо нашего, сознание может быть нематериальным явлением? Нет. Не совсем так.
   Предположим, что сознание – это энергетическое поле, генерируемое мозгом, и варг способен передавать это поле другому мозгу. Толковать это можно двумя путями. Если мозг варга не повинуется законам физики, как все прочие физические тела, то существование варгов делает материализм ложным учением. Другой способ толкования – это магия: варги в конце концов существа сверхъестественные. То, что они делают, действительно нарушает законы физики, но еще не доказывает некого нематериального вмешательства [36 - Для тех, кто захочет это оспорить, приведу следующий пример. Если бы магия существовала на самом деле и карты у фокусника действительно исчезали, а потом появлялись, нематериальных карт ему бы для этого не понадобилось. Он просто временно отменял бы закон, скрепляющий вместе атомы карт, и заставлял бы их исчезать. (Примеч. авт.)]. По мне, это и есть самое правдоподобное объяснение фантастического явления.
   Теперь вернемся в наш мир. Разговор о варгах, если вы помните, у нас начинался с «каково это» Нагеля, то есть с понятия субъективности. Если определенный опыт может быть известен только непосредственному получателю этого опыта, не доказывает ли это существования еще каких-то явлений, помимо физических? Не думаю. Великий британский философ Бертран Рассел (1872–1970) отождествлял наш опыт с деятельностью мозга и говорил, что тот отличается от других физических явлений лишь способом их восприятия (а не материалом, из которого те построены). Опыт поступает непосредственно в наш мозг, а другие физические явления происходят, по выражению Рассела, в другом пространстве-времени и познаются нами опосредованно. Если Рассел прав (а он прав, поверьте), то субъективность материализма не отрицает.

А как насчет упырей?

   «Осколок меча торчал из ослепленной левой глазницы. Правый глаз был открыт. Зрачок его горел синим огнем и… видел».
«Игра престолов»

   Другой довод, который приводят философы против материализма – это возможность существования зомби. Вы можете подумать, что они (философы, а не зомби: зомби сознанием не обладают) имеют в виду что-то вроде созданных Иными упырей, но эта мысль будет ошибочной [37 - Следует учесть, что Иные и упыри – не одно и то же. Иные – это демоны, способные оживлять мертвых, а эти ожившие мертвецы и есть упыри. Упырей можно убить огнем, Иных – только драконьим стеклом, то есть обсидианом. Путаницы добавляет то, что Иных часто называют Белыми Ходоками. (Примеч. авт.)]. Зомби, которых имеют в виду философы, я назвал бы феноменологическими. Существа такого типа, будучи точной копией своего разумного двойника, совершенно не воспринимают сознательный опыт. Представьте, что перед вами копия Сансы с абсолютной пустотой в голове (кое-кто сочтет, что и оригинал тоже таков, но это явное преувеличение). Санса-зомби – это физический дубликат живой Сансы, ведущий себя точно так же, как и двойник, но полностью лишенный сознания. Возможность такого явления означает, что человек – это не просто физическое тело, и делает материализм ложным.
   Многие философы считают, что феноменологические зомби могут существовать, но я не на их стороне. Если положения материализма верны, сознанием нас обеспечивает нормальная работа нашего мозга. Если материализм заблуждается и сознание нематериально, за него все равно отвечает мозг (что признавал даже Декарт). Прав материализм или нет, сознание зиждется на нормальной работе мозга и известных нам законах природы. Тому, кто может представить себе зомби-Сансу (физический дубликат Сансы, лишенный сознания), придется вообразить также и мир с другими законами – и мозг, функционирующий на основе этих других законов, тоже будет другим. Да, именно так: ведь определенное состояние мозга соотносится с его теоретическим описанием. Если мозг работает согласно другим законам, для его описания потребуется другая теория. Выражение «та же функция мозга» означает в том числе, что мозг работает таким же образом и по тем же законам [38 - Подумайте об этом в таком ключе: законы природы не пристегиваются к физическим объектам постфактум. Возьмем для примера шахматные (или кайвассные) фигуры. Такую фигуру можно использовать и не по прямому назначению (скажем, в качестве пресс-папье), где она не будет подчиняться шахматным правилам, но к воде или к функциям мозга это неприменимо. (Примеч. авт.)]. Итак, попытавшись представить себе дочь Неда Старка, не обладающую сознанием, мы фактически представили себе существо с мозгом другого порядка, работающим по другим законам природы. Материалиста это ничуть не встревожит, поскольку такое существо в конечном счете не является физической копией нашей Сансы. Однако в Вестеросе, где действует магия, зомби-Сансу можно представить. Там, пожалуй, наши мозги могут выходить за пределы «законных» функций. Другая метафизика ведет к другим заключениям.

Снова об упырях

   «Ищут он заметил врага, тенью, прячущейся в тенях, скользнувшего к двери в опочивальню Мормонта, черный силуэт человека в плаще и капюшоне. Но под капюшоном ледяной синевой горели глаза…»
«Игра престолов»

   Вернувшись к нашим упырям-зомби (не философским, а самым привычным, которых видим в ужастиках), мы снова задаемся вопросами, возможны ли они и, если возможны, что мы способны извлечь из этого факта?
   Итак, возможно ли представить себе мертвый физический дубликат живого человека? Было когда-то такое учение – витализм, там говорилось, что живое от неживого отличает субстанция, именуемая флюидом жизни или жизненной силой. Другими словами, живое создано из другого материала. Развитие биологии сокрушило витализм: теперь мы знаем, что дело не в материале, а в функциях нашего организма.
   Из этого следует, что представить действующий физический дубликат мертвого организма вряд ли возможно. Мертвецы приходят из-за Стены и пугают нас, но их существование, как и в случае с зомби-Сансой, возможно лишь при допущении вмешательства сверхъестественных сил.
   Более того, изучив их внимательно, мы видим, что они не совсем мертвы – как, впрочем, и киношные зомби. Иные, раса демонов, о которых нам пока очень мало известно, каким-то образом оживляют мертвых и создают упырей. Те подают определенные признаки жизни – например, движутся, – и мозг у них тоже, видимо, функционирует до определенных пределов, но метаболические процессы напрочь отсутствуют. Они не едят, не испражняются, не размножаются, и убить их можно только путем сожжения. Упырей, вероятно, можно описать как частично живых и частично мертвых, но это мало что меняет, когда речь заходит об их достижимости.
   Ни упыри, ни феноменологические зомби для материализма угрозы не представляют. Оба вида невозможны в нашем мире, но возможны в Вестеросе, где действуют сверхъестественные, но вполне материальные силы. Мы воображаем себе феноменологических зомби лишь потому, что еще не до конца понимаем, что такое сознание. Законы жизни, с другой стороны, разработаны у нас довольно хорошо, и в этом вся разница. То, что мы знаем, и то, чего мы не знаем, зависит от того, что мы можем или не можем постичь. Если в эту мешанину добавить еще и сверхъестественный элемент, вопросы разума и метафизики перепутаются, как корни чардрева, и разгадать их будет не легче, чем послания, которые видит в пламени Мелисандра.

10. Магия, наука и метафизика в «Игре престолов»
– Эдвард Кокс —

В то время, когда начинается «Игра престолов», магия в Вестеросе (и за Узким морем, следует прибавлять каждый раз) уходит в прошлое. Драконы, Дети Леса, Иные остались лишь в сказках – совсем как у нас, где даже давнишняя вера в бессмертие души вытесняется развивающимися науками. Но магия еще вернется туда; мы за то и любим фэнтези в целом и «Игру престолов» в частности, что она всегда найдет место чуду, не объясняя это чудо в научных терминах. Это прекрасно, но действительно ли чудеса или хотя бы нематериальные явления могут случаться в реальности?

Побудем физикалистами

   Философское учение под названием физикализм утверждает, что все вещи и явления имеют физическую основу. Верно это или души, призраки и прочее все-таки существуют? Вопросами подобного рода занимается уже метафизика, а нам помогут найти ответ естественные науки. В фантастических романах ответов нет, зато они наглядно демонстрируют, каким был бы мир в случае доказанной ошибочности физикализма. Итак, будем рассуждать как мейстеры и для начала разберемся с определениями. Физикализм базируется на двух основных идеях. Первая гласит, что все имеет физическую основу и ничего нематериального, будь то душа, разум или жизненная сила, в природе нет. Вторая – что все в природе зависит от состояния этих физических составляющих. Чтобы лучше уяснить, зачем нужна физикализму эта вторая концепция, представим себе двух человек, абсолютно идентичных физически. Я имею в виду не близнецов, а дубликаты, идентичные на молекулярном уровне. В двух этих телах, согласно первой концепции физикализма, ничего нематериального нет, но кое в чем они все-таки могут различаться. Один двойник, допустим, счастлив, другой грустит, один бодрствует, другой спит. Если бы верным было только первое положение физикализма, различные свойства (как выражаются философы) мира существовали бы без каких-либо различий в физических составляющих. Второе положение подчеркивает зависимость всего от физических первооснов. Если один из двойников счастлив, а второй грустен, это значит, что в химии их мозга наблюдаются соответствующие различия: их идентичные атомы расположены по-другому.
   Теперь, разобравшись, что такое физикализм, попробуем определить, верны ли его положения для нашего мира или для Вестероса. Одно из доказательств в пользу физикализма говорит, что только физические тела способны производить какое-то действие. Исходя из этого, рассмотрим два утверждения:
   1. Объект, чтобы существовать, должен производить какое-то действие.
   2. Причины всех физических действий являются чисто физическими.
   Прежде чем решить, верны ли эти утверждения, покажем, как они помогают физикализму. Сначала поговорим о причинах. Джейме Ланнистер, выбрасывая Брана из окна замка, с долей иронии объясняет свое действие любовью к Серсее. Согласно утверждению 2, любовь Джейме, способная причинить физический вред телу Брана, должна сама быть физическим (предположительно мозговым) состоянием. Теперь предположим обратное, то есть нематериальность любви. В таком случае она может производить на того же Брана только нематериальное действие – но как это происходит, для нас загадка.
   На основе наших эмпирических знаний представляется более вероятным, что повлиять на нефизический разум Брана (допустив, что нечто подобное существует) можно лишь путем воздействия на его мозг. Всем нам известно, что наш сознательный опыт могут изменить наркотики, алкоголь, черепная травма или химические процессы в мозгу. Попытаемся объяснить, каким образом любовь Джейме к Серсее может воздействовать на мозг Брана. Мы можем либо заявить, что любовь ничего такого не делает (что противоречит утверждению 1), либо решить, что воздействие все же имеет место. Но утверждение 2 предполагает, что любовь Джейме, производящая физическое воздействие, должна быть физической величиной (как и все, что существует в природе).
   Философы – большие спорщики и могут не согласиться с тем, что сказано в двух предыдущих абзацах, но на примере «Игры престолов» можно продемонстрировать вероятность этих суждений. Начнем с того, что все существующее должно производить какое-то действие. Почему мы полагаем, что это верно? Потому что, если нечто не производит действия, у нас нет причин в это нечто верить. Мейстер Лювин думает, что Детей Леса больше не существует, потому что они ничем не проявляют себя. Никто в Семи Королевствах не видел их и не подвергался их воздействию уже несколько тысяч лет – немудрено, что люди сомневаются в их реальности. Отсюда вывод: чтобы знать какое-то явление или верить в него, нужно, чтобы оно произвело какое-то действие. Если мы не видим не только действия, но и возможности действия, остается лишь удивляться, как можно в это явление верить. Мы не можем доказать не существование того, что никаких действий не производит, но и существование его под вопросом. Так что наше утверждение 1, похоже, корректно.
   Верить утверждению 2 (как и второму постулату физикализма, говорящему, что все в мире зависит от состояния его физических составляющих) нас побуждает в основном научный прогресс. Поэтому сейчас будет вполне уместно поговорить о науке. В нашем, реальном, мире наука объясняет нам многое из того, что существует и не существует в природе. В фантастическом мире «Игры престолов» такое научное объяснение затруднено из-за магии. Фэнтези живет по законам, отличным от нашей реальности, и то, что творится в Вестеросе, может расширить наши взгляды на природу вещей и соотношение их друг с другом.

Наука в «Игре престолов»

   В Вестеросе хорошо налажена система получения знаний, и мейстеры (сословие, наиболее приближенное к ученым) пользуются большим уважением у высокопоставленных лиц как советники. Каждый мейстер – это специалист широкого профиля, сведущий в медицине, политике, инженерии и военном деле. Занимаются они в основном практическими делами, но и теоретическим вопросам явно уделяют время.
   Не все естественные законы у них совпадают с нашими, но определенное сходство есть. Мейстеры, например, обеззараживают раны кипящим вином – значит, в их мире тоже существуют бактерии. Древние вестероссцы построили Стену, а в Орлином Гнезде для доставки людей и грузов сконструирована система подъемников – значит, законы движения и силы тяжести там тоже примерно такие же, как у нас.
   За наследственность у них опять-таки отвечают биологические единицы наподобие генов. Эддард Старк, ознакомившись с трудом «Происхождение и история великих домов Семи Королевств с жизнеописанием многих высоких лордов, благородных дам и их детей» и повидав кое-кого из бастардов короля Роберта, приходит к выводу, что у Баратеонов всегда рождаются темноволосые дети. «Сколько бы ни искал Нед… всегда оказывалось, что золото уступало углю». Это указывает на то, что и генетические законы в Вестеросе сходны с нашими [39 - Есть большое искушение назвать темные волосы доминантным геном, так как все Баратеоны брюнеты и дети у них рождаются только черноволосые. Однако это противоречит нашим знаниям о генетике, даже если все упростить до предела: один цвет волос рецессивный, другой – доминантный. Если черные волосы – доминантный ген, а светлые – рецессивный, Баратеоны будут брюнетами даже при наличии одного темного и одного светлого гена. Ребенок в их семье может родиться светловолосым, если у обоих родителей есть хотя бы один рецессивный светлый ген. Иначе говоря, у Баратеона с черными волосами может родиться ребенок со светлыми, если у этого родителя имеется рецессивный светлый ген, не проявлявшийся раньше из-за того, что его подавлял доминантный. Тем более если у другого родителя волосы светлые. Нет никакой гарантии, что дети Баратеонов всегда будут наследовать два доминантных черных гена и никогда – рецессивный светлый. Таким образом, неизменную черноту их волос нельзя объяснить в терминах упрощенной генетики. Либо Мартин не слишком хорошо разбирается в этой науке, либо в Вестеросе она работает по-другому, что вряд ли: дети там всегда наследуют черты одного из родителей. (Примеч. авт.)]. Мы видим, что дети Старков и Талли наследуют цвет глаз и волос как с той, так и с другой стороны. Кроме того, у некоторых Старков – у Арьи, Джона Сноу, Лианны – лица длиннее, чем у других [40 - Думаю, впоследствии это укажет нам, кто были настоящие родители Джона. (Примеч. авт.)]. Стало быть, какие-то единицы наследственности, передающиеся от одного поколения к другому, там есть.
   А многое из того, что в народе считается колдовством, может быть просто передовой технологией. Например, валирийская сталь, наделяемая чародейскими свойствами: нечто похожее на нее ковали средневековые японские кузнецы-оружейники. Эти и другие научно-технические детали предполагают, что мир Мартина работает по тем же принципам и состоит из той же материи, что и наш. Не будь у нас другой информации, мы могли бы решить, что теория физикализма к нему вполне применима.

Магия, причины и следствия

   Казалось бы, все в Вестеросе подчинено состоянию его физических первооснов. Это можно было бы объяснить и в более сложных терминах физики, химии и биологии, не будь в этом мире еще одного фактора: магии. Она показывает все в совсем ином свете даже при неизменности материальных основ.
   Что, если некоторые свойства этого мира не зависят от его физических составляющих? Это будет означать, что перемены случаются, хотя составляющие остаются все теми же. Когда мертвые Отор и Яфер Флауэрс оживают и нападают на братьев Ночного Дозора, их тела, по всей видимости, должны подвергнуться какой-то физической трансформации. Не может же обыкновенный труп вести себя так, как оживший Отор: ходить, видеть и продолжать драться, будучи изрубленным на куски. Этому препятствует смерть его органических клеток. Разница действительно есть: Сэмвел Тарли замечает, что эти трупы не разлагаются и мертвечиной не пахнут. В их физической структуре явно произошли какие-то изменения. Без этого мертвые Отор и Флауэрс не смогли бы стать упырями: второй принцип физикализма гласит, как вы помните, что все в природе зависит от состояния ее физических составляющих [41 - Некоторые философы полагают, что сознание следует исключить из этого правила, поскольку перемены в сознании возможны без изменения физических состояний. Для более подробного ознакомления с принципами сознания см. в этом сборнике статью Г. Джейкоби «Лютоволки, варги и упыри». (Примеч. авт.)].
   Посмотрим, верно ли в данном случае наше утверждение 2, говорящее, что у каждого физического действия должна быть физическая причина. Если это так, то и физикализм остается верным. Чем можно это утверждение доказать?
   В нашем мире, как уже говорилось, за это отвечает наука. Успехи физики, химии, биологии, неврологии, объясняющие различные явления без участия нематериального разума, души или жизненной силы, доказывают, что физических причин для физического мира вполне достаточно. Но как быть с миром, где наука еще не достигла такого развития?

Наука и магия в Вестеросе

   Магия препятствует науке в открытии истины. Лювин, мейстер Винтерфелла, не верит в магию и думает, что ни Детей Леса, ни Иных больше нет. Он, как и его собратья, может с определенной долей уверенности надеяться на свою долю научных открытий, но наука в Вестеросе закрывает глаза на некоторые аспекты реальности, в том числе на существование магии. Неповторимость и субъективность помогают волшебным феноменам ускользать от внимания мейстеров.
   Дейенерис кажется, что ее драконьи яйца нагрелись и непременно проклюнутся, если поместить их в огонь, но сир Джорах Мормонт, трогая скорлупу, никакого тепла не чувствует. Брану снится то, что находится далеко от него, а другим это недоступно – но понятно, что сны эти вещие: он видит свою мать на корабле, Сансу, засыпающую в слезах, и прочее, чего никак знать не может. Сны Брана и Рикона Старков о том, будто их отец вернулся домой, предполагают, что им передалось волшебным путем некое реальное знание; все остальные получают его, лишь когда ворон приносит весть о смерти Эддарда Старка. Порой магические события становятся достоянием публики, но некоторые их аспекты остаются приватными. Именно неуловимость этих феноменов оставляет в силе вопрос, возможна ли магия в нашем мире. Может быть, она и существует – просто научные методы бессильны установить то, что доступно только одному индивиду. Доказать, что магии нет, нельзя, но и верить в нее до получения веских доказательств обратного было бы неразумно.
   Магия, однако, не всегда бывает непредсказуемой и непостижимой. В других фантастических мирах волшебные явления вполне объяснимы, а силы или инстанции магии действуют по общим законам и принципам (например, Сила из цикла Роберта Джордана «Колесо времени») [42 - Первый роман серии называется «Око мира»; перечень всех тринадцати книг занял бы слишком много места. (Примеч. авт.)]. В «Имени ветра» Патрика Ротфусса по крайней мере часть магии тоже подчиняется доступным усвоению правилам. Самую «научную» систему магии представил физик Линдон Харди в своем романе «Мастер пяти волшебных наук». Эти миры отличаются от нашего не только тем, что противоречат нашей науке, но и тем, что там действуют другие фундаментальные силы. Если наш мир наука объявляет чисто физическим, наука других миров может прийти к совсем другим выводам.

Магия и метафизика

   Как в таком случае магия воздействует на реальность? Вариантов не так уж много. Возможно, она просто меняет законы физики без привлечения нефизических сил. Я, однако, думаю, что магия должна быть нефизическим свойством определенного мира. Будь магия физической величиной, она подчинялась бы законам физики. Есть, конечно, вероятность, что ею управляют другие законы – тогда ей не обязательно быть нефизической, но в мире с другими законами физики не обязательно присутствует магия. Думаю, она все-таки должна нарушать эти законы и включать в себя нефизический элемент [43 - Другая точка зрения отражена в статье Г. Джейкоби «Лютоволки, варги и упыри». (Примеч. авт.)].
   Люди когда-то верили, что жизненная сила является нематериальным началом; такова же, по всей видимости, и магия, влияющая на физический мир. Полному объяснению в физических терминах она, во всяком случае, не поддается.
   Магия в Вестеросе часто представляет собой исключение из довольно надежных правил. Дети обычно не умеют обучать крупных опасных хищников сложным командам, но лютоволки юных Старков учатся всему очень быстро. Связь между Браном и его Летом гораздо крепче, чем предполагает обычная дрессировка [44 - Ярче всего это проявляется, когда Лето спасает Брана от наемного убийцы. (Примеч. авт.)], и отношения других детей и подростков с их волками тоже выходят за рамки естественного.
   Длительность очередного лета или очередной зимы предсказаниям не поддается. На эту тему имеется «столетней давности повествование давно почившего мейстера» [45 - Автор и заглавие книги, которую читает Тирион в винтерфеллской библиотеке, не называются. (Примеч. авт.)], но никакого научного объяснения не предлагается. Единственная закономерность – это то, что за долгой зимой следует долгое лето. Самую длинную зиму в истории Вестероса связывают при этом с деятельностью Иных. То ли долгая зима как-то активирует их, то ли это они ее вызывают. Иные – существа предположительно сверхъестественные, и это лишний раз иллюстрирует, что не все в том мире можно объяснить естественным образом.
   Нарушение природных законов налицо. Вспомним, как драконы рождаются из яиц, положенных Дейенерис в погребальный костер ее мужа. Благодаря совпадению множества факторов: «драконьей» наследственности, жертве в виде мейеги Мерри Маз Дуур, появлению красной кометы – Дени выходит из огня невредимой. Сначала она, как и все остальные, шарахается от жара, но затем заставляет себя шагнуть в пламя – значит, изначальной огнестойкости у нее нет, и от химического процесса сгорания ее спасают лишь решимость и сила воли. Вот вам пример комплексного нарушения законов физики, химии и биологии.
   Эти примеры лишь подтверждают, что у всех явлений должна быть естественная причина. На одной решимости человек живым из огня не выйдет. Итак, наш вывод таков: ничто нематериальное, в том числе и душа, не может воздействовать на природу нефизическим образом. Чем больших успехов добиваются физика, химия, биология, тем меньше вероятность влияния неких нематериальных сил – им просто не находится места в причинно-следственных связях нашего мира. Существование нематериальной души или разума потребовало бы нарушения природных законов. Что же тогда такое эти душа или разум? Магия? Необходима ли магия для доказательства ошибочности физикализма? Душа и жизненная сила могут быть вполне естественными явлениями, доступными научному методу, но в физических терминах их нельзя объяснить. Чтобы быть реальными, они – что вытекает из всех приведенных в этой статье аргументов – должны воздействовать на физический мир, нарушая все его физические законы. Итак: все нематериальное в нашем мире почти столь же невозможно, как и магия.

11. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу: эпистемическое смирение за стеной
– Абрахам П. Шваб —

   Мир за Стеной постоянно напоминает черным братьям об их невежестве. На первых же страницах «Игры престолов» мы видим, что Гаред, Уилл и сир Уэймар Ройс не имеют никакого понятия, что случилось с замерзшими якобы одичалыми и куда делись их тела. Не понимают, почему вдруг ударил такой мороз, не знают ничего о врагах, которые вот-вот убьют Уилла и сира Уэймара. Если бы Ройс предположил, что им придется иметь дело с кем-то пострашней одичалых, они оба могли бы спастись. Это невежество проявляется снова и снова при встречах Ночного Дозора с одичалыми, Иными и другими обитателями холодных краев за Стеной.
   Удивляться этому, впрочем, не стоит. Эпистемология – это философско-методологическая дисциплина, в которой исследуется знание как таковое, его строение, структура, функционирование и развитие. В некотором смысле она исследует наше незнание и приводит нас к выводам, что истины не существует вообще (нигилизм), что мы уже знаем все, что возможно знать (теория памяти), что истина существует, но недоступна для нас (скептицизм).
   Заниматься эпистемологией полезно по многим причинам; если делать это правильно, она поможет нам принять осознанные решения. Многие главы «Песни льда и огня» посвящены философским размышлениям о том, как поступить в той или иной ситуации, но ответ зависит в первую очередь от того, кому что известно. Станнис в «Буре мечей» предлагает Джону Сноу стать лордом Винтерфелла, и Джон принимает свое решение, зная (точнее, веря), что Бран и Рикон мертвы.

Знаешь ли ты, что ничего не знаешь?

   Излюбленная фраза Игритт «ничего ты не знаешь, Джон Сноу» выражает самые разные идеи и эмоции. Иногда это несогласие (например, когда Игритт и Джон спорят, способен ли Мане победить Ночной Дозор). Иногда – просто флирт, но чаще всего это означает полное невежество Джона во всем, что касается одичалых, и его нежелание узнать больше. Джон осуждает вольный народ за то, что они крадут женщин из-за Стены, но Игритт совсем не против этого – лишь бы мужчина, укравший ее, был сильным. «А может, он никогда не моется?» – говорит Джон. «Тогда я спихнула бы его в ручей или водой окатила». – «А если бы он был жестоким? Если бы он тебя бил?» – «Я бы перерезала ему глотку, пока он спит». Джон признаёт, что одичалые во многом отличаются от живущих к югу от Стены, но отказывается признать глубину своего незнания. Он не понимает, какими социальными нормами они руководствуются, и продолжает судить их по нормам Семи Королевств. Сознавая свое невежество в теории, на практике он зачастую пробавляется догадками.
   Он далеко не один такой: возьмем Сэма Тарли. Когда на него нападает ставший упырем Малыш Паул, Сэм полагает, что сможет убить его кинжалом из драконова стекла. Почему бы и нет? Иного Сэм убил именно так, Малыша Паула в упыря превратили Иные – значит, драконово стекло и против упырей помогает, ведь верно? Но кинжал ломается о броню Паула, доказывая неверность эпистемического предположения Сэма.
   Впрочем, мы не совсем справедливы к Сэму. Решение, от которого зависит его жизнь, он принимает мгновенно, Джон же находится в куда менее критической ситуации. У Сэма, в отличие от Джона, попросту нет времени на раздумья.
   Предводителя одичалых Манса именуют Королем за Стеной. И лорд-командующий Мормонт, и Джон, и Станине Баратеон полагают, что он король в том же смысле, в каком, например, был Роберт. Лишь за Стеной Джон начинает понимать, что это ошибочно. Мане – король вольного народа, поэтому его титул имеет несколько иное значение. «Подданные» не боятся высказывать ему свое мнение, иерархии его «двора» недостает жесткости, и ведет он себя без всякой помпы. А раз он «не такой» король, то и воевать с ним нужно иначе. Мормонт этого не понимает; по его приказам и действиям видно, что он ожидает встречи примерно с таким же войском, которое мог бы собрать король Семи Королевств, и собирается вести войну так, как принято к югу от Стены. Вспомним по контрасту, как готовится Дейенерис к штурму Юнкая. Понимание того, что юнкайские наемники насмерть биться не станут, помогает ей добиться успеха. Предположив, что одичалые – все же не братья Ночного Дозора и дисциплина у них налажена несколько иначе, Мормонт избавил бы себя от напрасного ожидания на Кулаке Первых Людей.

Это даже слепому видно

   Эпистемическое смирение включает в себя понимание того, что мы чего-то не знаем (думая при этом, что знаем), а также осознание того, что следует знать. Оно требует поверить в то, чему имеются веские доказательства. Мейстер Эйемон, в отличие от Сэма, понимает, что Лилли везет на юг не собственного ребенка, а дитя Манса. Сэм убежден, что ее расстраивают трудности путешествия, но Эйемон слышит в ее плаче материнскую скорбь. Сэм отказывается понять, что горе Лилли вызвано ее разлукой со своим сыном.
   Джон, со своей стороны, не понимает, что их с Призраком связывает не только любовь, что он способен ощущать, видеть и слышать то, что ощущает, видит и слышит его лютоволк. И друзья и враги твердят, что Джон – оборотень, но он не слушает и в итоге не пользуется тем, что доступно Брану с его Летом. Сэм думает, что он трус, однако убивает Иного и сражается с упырем, спасая Лилли и ее ребенка. Считая себя трусом, он не планирует заранее, как будет биться – словом, и Сэм, и Джон многое теряют оттого, что плохо знают самих себя. Сравним их с Арьей, которая при каждом повороте судьбы перевоплощается в кого-то другого – то она мальчик, то мышь, то призрак – и ведет себя соответственно своей новой роли. В образе мыши она прячется, в образе призрака пользуется своим тайным влиянием. Закрывая глаза на свою уникальность, как это делают Джон и Сэм, она, вероятно, погибла бы. Или опять-таки Бран: у него, как и у Джона, особые узы со своим лютоволком, и он принимает их во всей полноте. Действуя через Лето, он помогает Джону бежать от одичалых. Беда Джона и Сэма в том, что они отказываются уверовать даже при наличии доказательств.
   Представим себе эпистемическое смирение в виде ограничителя, не дающего поршню веры или знания подниматься выше и опускаться ниже положенного. Оно мешает нам узнавать ненужное и побуждает узнавать то, что следует знать.

Как определить точно, что мы знаем (или не знаем)

До сих пор мы говорили об эпистемическом смирении применительно к двум экстремальным случаям. Первый – это достижение предела известного нам и признание своего невежества за этим пределом. Второй – веское подтверждение того, что мы все-таки что-то знаем. Большинство наших знаний, однако, располагается между этими двумя крайностями. Джон приносит присягу в роще чардрев за Стеной и становится братом Ночного Дозора. Знает ли он в тот момент, что присяга потребует от него убивать одичалых? Нет, не знает, но до определенной степени должен быть в этом уверен. Эпистемическое смирение, таким образом, включает в себя также определение нашей уверенности в том, что мы хотим знать. Чтобы определить ее величину, мы должны сначала разграничить, что мы знаем, а что нет, а затем принять разные уровни того, что мы знаем. Современная эпистемология в таких случаях обычно пользуется трезубцем под названием «обоснованное истинное убеждение».

Обоснованное истинное убеждение

   Чтобы знать что-то, мы должны быть в этом убеждены. Если вы не убеждены, что Джордж Мартин когда-нибудь закончит «Песнь льда и огня», то вы не знаете, что она будет закончена. Джон, например, отказывается верить в смерть Бенджена Старка и, следовательно, не знает, жив его дядя или мертв. Но это еще не все: нужно еще, чтобы то, в чем мы убеждены, было правдой. При всей моей вере в то, что Джордж Мартин допишет свою сагу, я не могу знать точно, сделает он это или не сделает.
   Наконец, наше убеждение должно быть не только истинным, но и обоснованным. При отступлении Ночного Дозора с Кулака Первых Людей на Сэма, Гренна и Малыша Паула нападает Иной. Паул, обезоружив врага, погибает, а Сэм бьет Иного кинжалом из драконова стекла. У него нет причин верить, что его кинжал окажется эффективнее топора Паула, однако он успешно убивает врага. Сэм не может знать, что все будет именно так, поскольку его предположение ничем не обосновано. Верная догадка еще не есть знание.
   В то время некоторые обоснованные убеждения вполне могут оказаться неверными. Помните, как недалеко от Стены были найдены тела двух разведчиков из отряда Бенджена Старка – Отора и Яфера Флауэрса? У черных братьев есть веская причина верить, что от этих мертвецов им никакого вреда не будет, ведь с оживающими покойниками Дозор до сих пор не сталкивался – но мы-то знаем, что из этого вышло.

Приезд в Королевскую Гавань

   Не знаю, как вы, а я испытал настоящий шок, узнав, что Джона Аррена на самом деле убили Мизинец и Лиза Аррен. Кейтилин Старк намеренно ввели в заблуждение, и мотив, побудивший Эддарда отправиться в Королевскую Гавань, базировался на лжи. Письмо, которое Лиза прислала Кейтилин, убедило его в том, что Ланнистеры, убив Джона Аррена, попытаются убить также и короля Роберта. К чему это я? К тому, что в концепции знания как обоснованного истинного убеждения есть одна щекотливая проблема: что считать обоснованным, а что нет. У супругов Старк есть веская причина верить, что в смерти Аррена повинны Ланнистеры – ведь Кейтилин пишет об этом Лиза, родная сестра, однако это обоснование приводит их к ложному убеждению.
   Все прошедшие вводный курс философии наверняка вспомнят максиму, что только абсолютная уверенность может считаться обоснованием. Рене Декарт (1596–1650) поливал кислотой сомнения все и вся, а после смотрел, что останется. Такое испытание мало что могло выдержать – и действительно, в чем же можно не сомневаться? Только в собственном существовании, утверждает Декарт (иначе как же мы бы могли сомневаться?). Из этого единственно достоверного факта Декарт выводит и все прочие области знания. Мы, не углубляясь в детали его теории, можем все же приложить его стандарты к нашей проблеме. Преимущество этого взгляда в том, что если уж мы что-то знаем, то знаем накрепко. Дождавшись абсолютной уверенности, мы не станем требовать обоснования для убеждения, оказавшегося неверным. Недостаток, с другой стороны, состоит в том, что у нас остается очень мало убеждений, требующих обоснования.
   Здесь стоит кратко упомянуть об альтернативе под названием релиабилизм. Вспомним эпистемологический рефрен Семи Королевств: «черные крылья, черные вести». Смысл этой поговорки, повторяемой каждый раз, когда прилетает почтовый ворон, нам не объясняют, но содержащееся в ней предсказание большей частью сбывается: вороны в огромном большинстве случаев приносят дурные вести. В релиабилистской (от слова reliable, «надежный») эпистемологии убеждения опираются на процессы, которые можно считать надежными. Чем надежнее процесс, тем валиднее убеждение. Сравним убеждение, основанное на полноценном научном исследовании, с убеждением, основанным на астрологии. У науки репутация гораздо серьезнее, хотя многие и в астрологию тоже верят. Релиабилизм, таким образом, предпочел бы научный метод.
   Однако и релиабилизм тоже не панацея. Надежные процессы не безупречны: черные крылья могут принести и светлые вести. Абсолютная уверенность оставляет нам очень мало обоснованных убеждений, зато мы можем полагаться на то, что убеждения эти истинны. Диапазон убеждений, которые оставляет релиабилизм, гораздо шире, но многие из них могут оказаться ложными.
   Вернемся к обману Лизы Аррен и спросим себя еще раз, следовало ли Кейтилин и Неду верить ей на слово? Может ли чье-либо слово вообще считаться обоснованием? Памятуя, какими ненадежными могут быть чужие слова, мы испытываем соблазн ответить отрицательно и сказать, что человек может опираться лишь на свой личный опыт и свои мысли. Принимая абсолютную уверенность как критерий, мы, естественно, так и скажем, но, придерживаясь близкого к реалибилизму мировоззрения, ответим, что иногда можно довериться и кому-то другому.
   Полагаясь только на собственный опыт и размышления, мы рискуем лишить свои убеждения какой-либо обоснованности. Если ничьим показаниям нельзя верить, кто из всей семьи Старков может знать точно, что сир Илин Пейн обезглавил Неда на ступенях Великой Септы? Одна только Санса. Арья этого не видела – ей помешал Йорен, – а больше никого из Старков в Королевской Гавани не было. Выходит, Робб, Кейтилин, Джон, Бран, Рикон и Арья никогда не будут убеждены в гибели Неда, даже если им скажут об этом все горожане, присутствовавшие при казни.
   Во избежание подобных нелепостей свидетельские показания обычно принимаются в качестве обоснования. В этом случае опрошенных свидетелей употребляем термин «эпистемическое доверие». Чем больше человек подтверждают нам тот или иной факт, тем оно крепче.

Возвращаясь к Стене

   Мы уже знаем, что Ночной Дозор – экуменическое сообщество. Там не требуют приносить клятву какому-то определенному богу – новобранец сам выбирает, каким богам присягать, избегая таким образом (по крайней мере в части присяги) неприглядной эпистемической перспективы, известной как догма.
   Надежность знания у догматика всецело зависит от того, совпадает ли это знание с набором определенных, принимаемых без рассуждения правил. В «Песни льда и огня» немало таких догматиков, от Эйерона Мокроголового до его святейшества верховного септона. Красная жрица Мелисандра убеждена, что Станине Баратеон – это легендарный Азор Ахай, воскресший, чтобы сразиться с Иными, и комета на небе лишь подтверждает его божественный статус. Светящийся меч Станниса, как сразу замечает мейстер Эйемон, не излучает жара, но Мелисандра отказывается признать, что сделала неправильный выбор. Если бы ей сказали, что и комета вовсе не доказывает ее правоту, она скорее всего осталась бы при своем мнении. Сделав определенный вывод, она больше не желает его обсуждать: ее убеждения, как у всех догматиков, страдают цикличностью. Догма утверждает, что определенные убеждения истинны и обоснованы. Почему это так? Потому что так утверждает догма. Почему? Потому что они истинны и обоснованы. И так далее, и так далее. Догма, как вы, вероятно, уже догадались, враг эпистемического смирения. Она знает, потому что знает.
   Ключ к эпистемическому смирению – это умеренный скептицизм. Именно умеренный, поскольку в экстремальном виде он подвергает сомнению все на свете. Скептик по определению ничего знать не может. Экстремальный скептицизм весьма соблазнителен для интеллектуалов, но на практике, в общем, неприменим: будучи противоположен догме, он представляет собой такую же крайность. Догма знает всегда, скептицизм никогда не знает.
   Умеренная его разновидность – другое дело. Такой скептицизм подвергает сомнению не знание как таковое, а лишь отдельные выводы. Хороший пример – отношение Хармы Собачьей Головы и Гремучей Рубашки к «предательству» Джона Сноу. Он убивает Куорена Полурукого, меняет свой плащ, спит с Игритт, делится информацией о гарнизонах и передвижениях Ночного Дозора – чего уж, кажется, больше? Но они все-таки сомневаются, и это их убеждение, как мы знаем, оказывается в конце концов истинным. Но и умеренный скептицизм не всегда бывает оправдан: возьмем скептическое отношение Яноса Слинта и Аллисера Торне к заявлению Джона, что к одичалым он примкнул только для вида, или неверие самого Джона в то, что он видит одичалых на Молочной глазами Призрака. Оба эти убеждения оказываются неверными. Джон действительно видит глазами Призрака, и он действительно не предатель в том смысле, как хотелось бы Слинту и Торне. Следовательно, скептицизм по поводу отдельных суждений не всегда помогает нам избегать ложных убеждений и не всегда спасает от эпистемической самоуверенности.

Рог Зимы

Одно из ложных убеждений Джона состоит в том, что Мане так и не нашел Рог Зимы, способный, по преданию, снести Стену. И Джон, и Старый Медведь, и Станнис (как и все, живущие к югу от Стены, видимо), убеждены, что одичалые только этого и хотят. Стоит им найти Рог, они тут же подуют в него, и Стена сразу рухнет. Лишь увидев Рог в шатре Манса, Джон преисполняется эпистемического смирения. У одичалых, как выясняется, и в мыслях нет разрушать Стену – они хотят только пройти за нее, на юг. Если бы у населения Семи Королевств достало смирения осознать это, они могли бы сплотиться с одичалыми против общего врага, то есть Иных. Потому что зима, как ни крути, близко [46 - Благодарю Дарина Макгинниса за помощь с этой главой. (Примеч. авт.)].

12. «Почему мир так несправедлив?»: боги и проблема зла
– Ярон Даниель Шоон —

В финальной серии первого сезона Кейтилин Старк с искаженным от горя лицом бьет Джейме Ланнистера камнем по голове. Она только что получила весть, что ее муж, лорд Эддард Старк, был обезглавлен по приказу короля Джоффри. «Если боги справедливы, ты отправишься в самую глубокую из семи преисподних», – говорит при этом она. Джейме, еще не оправившись от удара, отвечает на это так: «Если боги есть и если они справедливы, отчего же в мире так много несправедливости?»
Этот вопрос хорошо передает суть того, что философы называют проблемой зла. Она состоит в противоречии существования доброго и справедливого Бога со злом, чье присутствие в мире заметно всем. Отчего высшее существо, обладающее властью остановить это зло, не останавливает его? На этот вопрос пытались ответить многие философы и теологи. В «Песни льда и огня» Джордж Мартин создал мир с множеством богов и религий: подрывает ли проблема зла веру в этих богов?

Действительно ли проблемна проблема зла?

   Первым эту проблему поставил древнегреческий философ Эпикур (341–270 до н. э.). Шотландский философ Дэвид Юм (1711–1776), цитируя его, пишет в «Диалогах о естественной религии»: «Бог желает предотвратить зло, но не может? Значит, он не всесилен. Может, но не желает? Значит, он жесток. Может и желает? Тогда откуда возникает зло?»
   Таким образом, по Эпикуру и Юму, существование одновременно бога и зла несовместимо логически. Предположим, вы верите в бога, который:
   1. Всеведущ, то есть ему известно, где и когда должно совершиться зло;
   2. Всемогущ, то есть обладает властью предотвратить это зло;
   3. Милосерден, то есть желает предотвратить его.
   Если такой бог существует, зла в мире быть не должно, однако
   4. Зло в мире есть.
   Следует вывод, что такого бога не существует.
   Всеведение, всемогущество и милосердие – основные атрибуты Бога в религиях Запада. Проблема зла для этих религий весьма опасна: оставаясь неразрешенной, она делает иррациональной веру в подобного Бога. Джейме высказывает такую же точку зрения: присутствие зла делает иррациональными богов Вестероса. К такому заключению приходит не он один. Вспомним диалог Сансы Старк и Сандора Клигана из «Битвы королей»:
   «– Вам не страшно? Боги пошлют вас в самое ужасное пекло за все зло, которое вы совершили.
   – Какое там зло? – засмеялся он. – Какие боги?
   – Боги, которые создали нас всех.
   – Неужто всех? Что это за бог, птичка, который создает чудовище вроде Беса или полоумную дочь леди Танды? Боги, если они существуют, создали овец, чтобы волки ели баранину, и слабых, чтобы сильные ими помыкали.
   – Настоящие рыцари защищают слабых.
   – Нет настоящих рыцарей, и богов тоже нет. Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может. Этим миром правят сильные руки и острая сталь – не верь тому, кто скажет тебе другое.
   – Вы ужасный человек, – попятилась от него Санса.
   – Просто честный. Это мир ужасен. Ладно, птичка, лети – я сыт по горло твоим чириканьем».

Но что есть зло?

   Чтобы решить проблему зла, нужно сначала определить, что же это такое. Зло принято делить на две основные категории: моральное и природное. Moральное зло человек совершает по своей воле (как, например, Джоффри, приказывающий обезглавить Эдуарда Старка или убить сына мясника Мику). Природное зло не зависит от человека: здесь примером служат стихийные бедствия, кораблекрушения в том числе.
   Мнения разных народов о моральном зле совпадают далеко не всегда. Лошадиный бог дотракийцев явно не запрещает им убивать и насиловать. Утонувший Бог, как полагает Теон Грейджой, создал Железных Людей «для набегов и насилия. Они терзали королевства и вписывали свои имена в память живущих огнем, кровью и песнями». То, что для одних зло, для других – нормальное и даже похвальное поведение. Отсутствие единой морали равносильно отсутствию объективного морального зла, что позволяет разрешить логическое противоречие, приведенное выше.
   Это первое из возможных решений: проблема зла неактуальна для тех, кто верит, что все зло в мире чисто субъективно и зависит от наших суждений. Похоже, однако, что как в Семи Королевствах, так и в других странах большинство населения верит и в объективное зло. Даже Теон Грейджой думает, что Эддард Старк, взяв его мальчиком в заложники, совершил злое дело. Отказ от веры в существование реального зла – позиция весьма слабая. Даже с релятивистской точки зрения возможен вопрос, почему боги позволяют ему совершаться.

Августин и Кейтилин как защитники веры

   Вера в Семерых, самая распространенная в Семи Королевствах, похожа на римский католицизм как быстротой обращения в нее, так и иерархической структурой церкви, во главе которой стоит верховный септон. Единый бог в семи лицах опять-таки напоминает христианскую Троицу и обладает атрибутами, позволяющими возникнуть проблеме зла: он могуществен (возможно, всемогущ) и притом справедлив. Казалось бы, такой бог должен желать предотвращения зла и быть способным предотвратить его, но зла в Вестеросе, как мы видим, немало.
   Философ и богослов Августин Гиппонский (Блаженный) (354–430) выдвинул два веских аргумента в пользу того, что Бог не отвечает за существование зла. Во-первых, зла как такового нет вовсе, а есть только «потеря добра». Слепота сама по себе тоже не является сущностью – это лишь потеря позитивной сущности, зрения. Слепым мы называем того, у кого глаза не в порядке – вот и зло, по Августину, есть всего лишь нарушенное добро. Следовательно, Бог никогда не создавал зла, ибо создать его невозможно [47 - Августин Блаженный. О граде божьем.].
   Второй аргумент в том, что зло проистекает из нашей свободной воли, нашей способности самим принимать решения. Бог наделил человека свободной волей, чтобы тот был не просто марионеткой, действующей по чьей-то программе. Мир создан Богом на основе добра и справедливости, но люди по собственной воле постоянно нарушают установленные Создателем правила – отсюда и зло. Оба эти аргумента, как говорит Августин, безоговорочно доказывают, что зло происходит не от Бога и Бог не останавливает его, дабы не лишать человека свободной воли [48 - Августин Блаженный. Исповедь.].
   Эту аргументацию принято называть защитой свободной воли. Итак, зло в Вестеросе проистекает не от семиликого бога, а от людей, действующих по собственной воле. «Если боги есть и если они справедливы, отчего в мире так много несправедливости?» – спрашивает Джейме в сериале, и Кейтилин отвечает ему: «Оттого, что в мире есть такие люди, как ты».
   «Вините своих драгоценных богов за то, что они привели мальчика к нашему окошку и показали то, что ему видеть не полагалось», – говорит Джейме в книге «Битва королей». «Богов?! – отвечает Кейтилин. – Да ведь это вы швырнули его вниз. Вы хотели, чтобы он умер».
   В чем-то Кейтилин определенно права: именно Джейме со своим племянником Джоффри привели к гибели ее мужа.

Что можно возразить против этого

   Достаточно ли убедительны аргументы Блаженного Августина? Похоже, проблема морального зла все же немного сложнее, чем он себе представлял. Возьмем, например, его определение зла как умаления добра: оно было бы верным, будь добро и зло полярными, то есть зависимыми друг от друга, понятиями (какими, например, являются гора и долина). Представьте себе мир, где есть только горы и нет долин: он будет логическим противоречием, ведь горе нужна долина, чтобы называться горой. По аналогии, люди высокого роста могут быть только там, где есть коротышки, а фальшивые деньги – только там, где имеются настоящие.
   Можно ли сказать то же самое о добре и зле? Я, например, вполне способен представить себе мир, где существует только добро (в виде вечного лета) или, наоборот, одно зло в виде нескончаемой зимней ночи, где всюду поджидают Иные. Стало быть, это не полярные понятия, и мы вправе усомниться в том, что зло есть потеря добра. Больше того: творимое людьми зло – насилие, убийства и прочее – выглядит скорее как конкретные действия, чем как потеря чего бы то ни было. И даже если расценивать эти акты как потерю, остается вопрос, почему Бог все это допускает: зачем он умаляет добро вместо того, чтобы его увеличивать?
   Есть доводы и против защиты свободной воли. Некоторые философы и неврологи сомневаются в самом существовании такого понятия. Даже если допустить, что мы действительно обладаем ею, напрашивается вопрос: что такого важного в этом качестве, если его сохранение оправдывает все происходящее в мире зло? Выходит, иметь свободную волю и подвергаться злу лучше, чем не иметь ее и не ведать зла?
   Оправдать подобное утверждение нелегко, учитывая количество зла в нашем мире и в мире Мартина. Гибель Эддарда Старка, конечно, трагедия, но он хотя бы взрослый мужчина, проживший полную жизнь, а гибнущие во время войн дети? Даже нерожденный младенец Дейенерис Таргариен становится жертвой злой чародейки. Неужели ценность свободной воли так велика, что перевешивает все эти злодеяния? Резонно также предположить, что творимое человеком зло можно и нужно останавливать, даже если это означает вмешательство в его свободную волю, – почему же Бог не делает этого? Ответ на эти вопросы найти непросто.

Дэвид Юм и бессилие старых богов

   Поговорив о Семерых, уделим внимание также и старым богам – духам природы, которым поклонялись Дети Леса и до сих пор поклоняются северяне. Какой-то властью должны были обладать и они: кто бы стал поклоняться богам, не имеющим никакого влияния на жизнь смертных? Бессильным, по выражению Юма? Неизвестно, впрочем, была ли их сила достаточной для предотвращения всех видов зла. Политеизм, то есть почитание многих богов, всемогущества обычно не предусматривает.
   Возьмем античных богов. Даже Зевс, наиболее могущественный из них, не в силах предотвратить зло и не имеет власти в подземном мире и на море, где правят его братья Гадес и Посейдон.
   Если старые боги Вестероса подобны античным и тоже не могут воспрепятствовать всему злу в целом, то в некотором смысле они бессильны. Особенно это проявляется в тех местах, где были вырублены чардрева. Оша объясняет это Брану, говоря, что его брату Роббу следовало бы вести войско на север, а не на юг. Арья, оказавшись в Харренхолле, пытается молиться старым богам. «Быть может, надо молиться вслух, чтобы боги ее услышали. И подольше. Отец иногда молился подолгу, но старые боги так ему и не помогли. Вспомнив об этом, она рассердилась.
   – Вы должны были спасти его, – упрекнула она богов, обращаясь к дереву. – Он вам все время молился. Не хотите мне помогать – не надо. Да вы и не смогли бы, если б даже захотели».
   Старые боги сами немного зловредны и не часто откликаются на призывы о помощи. «Боги смеются над молитвами и королей, и пастухов», – говорит король Роберт Эддарду Старку. Проблема зла к ним, очевидно, неприменима: они либо недостаточно могущественны, чтоб помешать злу, либо просто этого не желают.

Винить ли богов за природное зло

   Стеффон Баратеон, отец Роберта, Станниса и Ренли, погиб в шторм на корабле «Горделивая» вместе с женой и сотней своих людей. «Я перестал верить в богов в тот самый день, когда „Горделивая“ разбилась в нашем заливе, – говорит, вспоминая об этом, Станнис. – Я поклялся никогда более не поклоняться богам, способным столь жестоко отправить на дно моих отца и мать».
   На первый взгляд природное зло нельзя объяснить теми же причинами, что и моральное. Стихийные бедствия происходят не по воле человека, и никто, кроме богов, не может предотвратить их. Видимо, как справедливо думает Станнис, ни старые, ни новые боги не хотят или не могут помешать этой разновидности зла.
   Однако Августин и другие защитники свободной воли, например современный философ Ричард Суинберн, винят людей и за природное зло. Без природного зла, утверждают они, не было бы и морального. Для иллюстрации вспомним пролог к «Битве королей». Мейстер Крессен хочет отравить Мелисандру «душителем», кристаллическим ядом. Откуда он знает, что это смертельный яд? Допустим, его научили этому в Цитадели, но откуда об этом знали его наставники? Допустим, что кто-то когда-то впервые совершил убийство с помощью этого яда, но откуда первый убийца знал, что такое средство подействует? Должно быть, он видел, как кто-то проглотил такой кристалл случайно и умер, то есть стал жертвой самого настоящего природного зла. Следуя этой цепочке рассуждений, зло в природе для того и существует, чтобы дать людям возможность творить моральное зло; природное зло является необходимым условием для морального.
   Опять-таки слабовато. Идея, что моральное зло требует наличия природного, не представляется верной. Люди по воле Бога – в нашем случае богов – либо от рождения знают, как чинить зло другим, либо просто учатся этому методом проб и ошибок. Даже если признать, что яды на что-то нужны, то как объяснить необходимость ураганов, наводнений, землетрясений, опустошающих все без разбору? Никто еще не додумался, как творить моральное зло с помощью таких катастроф.
   Причину существования природного зла пытался объяснить также немецкий философ Готфрид Лейбниц (1646–1716). Мы живем, говорил он, в наилучшем из возможных миров: ничего лучше Бог сотворить не мог, и природное зло – лишь составная часть этого превосходного мира. Приведем современный пример: тектоника плит (о которой Лейбниц, конечно, понятия не имел) вызывает землетрясения, но при этом восстанавливает углерод в так называемом углеродном круговороте, без которого органические формы жизни (такие, как мы) не могли бы существовать на этой планете. Добро и зло идут рука об руку, и мы живем в мире с оптимальной комбинацией того и другого [49 - Г. Лейбниц. Опыт теодицеи о благости Бога, свободе человека и происхождении зла.].
   Но у этого аргумента, как и у предыдущего, есть недостаток, замеченный нами ранее. Количество горя и страданий вокруг заставляет задуматься, для чего Богу или богам было создавать мир, где так много зла. Мы, вопреки Лейбницу, легко можем представить себе мир лучше нашего.

Рглор и природное зло

   Люди не могут творить зло наподобие штормов, землетрясений и наводнений: только боги на это способны. Злые, разумеется, боги – но если они есть, то ведь должны быть и добрые? Приверженцы Рглора верят, что богов всего двое: сам Рглор, добрый Владыка Света, и его враг Великий Иной, бог тьмы, холода, смерти. Они вечно враждуют, и поле их битвы – весь мир. У рглорианства много общего с зороастризмом, религией древних персов: там добрый бог тоже воюет со злыми, и люди могут принять либо ту, либо другую сторону.
   Рглориане запросто объясняют существование природного зла: его, включая холодные зимы и грозных Иных, создает злой бог. Однако и здесь, учитывая наличие доброго и справедливого бога, перед нами встают две прежних проблемы. Во-первых, силы Рглора и Великого Иного, по всей видимости, равны: ни один из них не является всемогущим. Будь Рглор всемогущ, он попросту сокрушил бы противника. Если он не делает этого, значит, не может (о Великом Ином можно сказать то же самое). А без всемогущего бога, как учит Юм, проблемы зла нет. Христианский Бог, разумеется, всемогущ: если вам желательно доказать, что он существует, здесь вы помощи не найдете.
   Вторая проблема в том, что Рглор не так уж и добр. За его жрицей Мелисандрой числится немало смертей: вспомним несчастного Крессена, проглотившего «душитель» вместо нее, и Ренли Баратеона, убитого созданной ею тенью Станниса. Если судить о боге по действиям его последователей, то доброта Рглора, несмотря на все его титулы, очень сомнительна.

Богам до людей нет дела

   Проблема зла вызывает много интересных вопросов относительно богов Вестероса, но не доказывает их несуществования. Логическая проблема зла, ведущая к логическому противоречию, в Вестеросе несостоятельна.
   Есть, однако, и другая разновидность этой проблемы, называемая доказательной: зло будто бы доказывает, что никаких богов нет. В этой главе мы видели, что философы, как-то оправдывающие существование зла, затрудняются тем не менее объяснить, отчего этого зла так много. Казалось бы, одно лишь количество жестокости и несправедливости в мире Мартина (а возможно, и в нашем) должно служить доказательством, хотя и не абсолютным, в пользу того, что боги не существуют.
   Заметим, однако, что эти аргументы применимы только к добрым, справедливым и могущественным богам. Равнодушных богов ни логическая, ни доказательная проблемы зла не затрагивают, с чем согласились бы многие обитатели Вестероса. Кейтилин Старк говорит Бриенне: «Меня учили, что добрые люди должны сражаться со злом этого мира, а убийство Ренли – безусловное зло. Но меня учили также, что королей создают боги, а не людские мечи. Если Станнис не имеет права быть королем…»
   «Конечно, не имеет, – отвечает Бриенна. – И Роберт не имел – так говорил сам Ренли. Настоящего короля убил Джейме Ланнистер, а Роберт еще до этого разделался с наследником престола на Трезубце. Где же тогда были боги? Богам до людей столько же дела, сколько королям до крестьян».

Часть четвертая
Тот, кто выносит приговор, должен сам исполнить его

13. Зачем Джоффри быть хорошим, если он уже выиграл трон?
– Дэниел Хаас —

   В конце первого сезона «Игры престолов» Железный Трон занимает жестокий, безнравственный мальчишка. Джоффри Баратеон, благодаря макиавеллиевским маневрам матери и смерти мнимого отца, становится правителем Вестероса. Он абсолютный монарх и никому не дает отчета, в чем скоро убеждается лишившийся головы Эддард Старк.
   Такой король не сулит стране ничего хорошего – устрашенным подданным остается лишь надеяться, что Джоффри со временем превратится в справедливого государя.
   Но зачем Джоффри меняться, если никто не вправе упрекнуть его и тем более наказать? Что ему до подданных, определенно желающих такой перемены? Если в его власти делать все, что он хочет, почему бы ему этого и не делать? Стал бы хоть кто-то придерживаться морали, если бы ее несоблюдение сходило нам с рук?

«Мир будет в точности таким, как ты хочешь»
«Лорд Сноу»

   Джоффри, еще будучи принцем, не видит никаких причин вести себя хорошо. Он получил свои привилегии от рождения и хорошо знает, что лишь очень немногие люди могут подвергать его критике. Еще до «несчастного случая» с Робертом он сознает свою почти полную безнаказанность – и пользуется этим, начиная драку с Арьей и сыном мясника Микой. Арья, правда, закидывает в реку меч принца, а ее волчица кусает его, но это все, чему он подвергается как зачинщик. Наказывают в итоге Арью, волчица спасается бегством, Мика и другая волчица, безвинная Леди, расплачиваются жизнью, а Джоффри становится безнаказанным убийцей. Стоит ли удивляться, что в качестве короля он и не думает вести себя лучше. «Теперь, когда он стал королем, он думает, что должен поступать как хочет, а не как ему велят», – говорит о сыне Серсея. Больше того: теперь Джоффри твердо уверен, что ни перед кем не отвечает за свои действия. Раньше он хоть немного слушался родителей и других своих родственников, а теперь ему никто не указ. Руководствуясь этим, он совершает целый ряд злодеяний, не последнее из которых – казнь десницы Эддарда Старка.
   Большинство фанатов «Песни льда и огня» этого юного садиста на дух не переносят. Сам Джордж Мартин признается, что не без грешного удовольствия писал сцену, где Джоффри наконец-то настигает возмездие. Все мы согласны, что даже власть предержащему каких-то вещей делать все же не следует – например, обезглавливать будущего тестя на глазах у невесты, даже если он сильно тебе досадил.
   Но опять-таки, зачем Джоффри вести себя как-то иначе, если за дурные поступки ему ничего не будет? Разве не рационально делать что хочешь, если наказания можно не опасаться? Мы бы и сами не прочь; невест, пожалуй, бить все же не стали бы, но крушить врагов, мошенничать на вступительных экзаменах и бесплатно скачивать фильмы – дело другое. Если есть гарантия, что нас не поймают и не накажут, к чему задумываться о требованиях морали? Или все же есть некая своекорыстная причина вести себя хорошо, даже если нам не грозит наказание?

«Он честолюбив и лишен морали: я бы против него не поставил»
«Пламя и кровь»

   Поставленный мной вопрос затронул еще Платон (428–348 до н. э.) в своем «Государстве», где Сократ и Главкон беседуют о справедливости. Главкон в качестве адвоката дьявола утверждает, что лишь страх наказания вынуждает нас поступать справедливо; Сократ, выражающий мнение автора, возражает, что справедливым быть лучше, чем несправедливым. В защиту своей точки зрения Главкон приводит миф о перстне Гига.
   Гиг, простой пастух, находит волшебное кольцо, делающее человека невидимым, и пользуется им для осуществления своих заветных желаний. Он соблазняет царицу, убивает царя и сам занимает трон.
   Затем Главкой предлагает Сократу вообразить, что один такой перстень достался человеку справедливому, а другой несправедливому. Разве справедливый воздержится от соблазна добиться всего, чего он желает? Да и к чему воздерживаться, раз с волшебным перстнем он может ничего не бояться: ведь его никто не увидит. Всякий, если он не глупец, воспользовался бы такой возможностью, уверяет Главкон.
   Если он прав и только дурак стал бы блюсти мораль, не опасаясь возмездия, то Джоффри можно понять. Своими привилегиями он пользуется не хуже, чем Гиг кольцом. Правосудие в Вестеросе исключительно «королевское» – как король скажет, так и будет. А если кто-то вздумает оспаривать это или, того хуже, критиковать короля, его постигнет быстрая и жестокая кара. Джоффри в сериале приказывает вырвать язык странствующему барду, сложившему песню о смерти Роберта и прозрачно намекающему, что в этом замешаны Ланнистеры.
   Истории Гига и Джоффри в самом деле похожи, однако одно различие все же есть. Власть короля почти безгранична, но даже король, к несчастью для Джоффри, не может скрыть своих действий от подданных. Кольцо Гига соблазняет именно тем, что его носитель, делая все, что заблагорассудится, не приобретает дурной репутации в отличие от Джоффри и подобных ему. У людей память долгая, и всего одно поколение отделяет Джоффри от ненавистного всем тирана Эйериса Таргариена. В конце концов лорды восстали против него, и король Эйерис пал от руки Джейме Ланнистера. В конце первого сезона «Игры престолов» становится ясно, что Джоффри успешно следует по стопам Эйериса.
   Каждым своим жестоким актом, каждым капризом он превращает потенциального союзника во врага. Злодеяний Гига никто не видит, но Джоффри не столь везуч. Прежде чем стать королем, он получил хорошую трепку от своего дяди. Приятно вам было, когда Тирион отвесил юному негодяю пощечину? Мне так очень. А Санса, любящая невеста, подумывает, не спихнуть ли ей Джоффри с моста. Деяния молодого короля гарантируют ему недолгое пребывание на престоле и жестокий конец.
   Он явно не совсем понимает, что значит быть королем. Но в чем его ошибка: в том, что он ведет себя аморально, или в чем-то еще? Может быть, он заблуждается, считая себя таким уж неуязвимым? Вера Джоффри в то, что король может делать все, что хочет, и ему ничего за это не будет, крайне наивна. Именно в этом, а не в аморальном поведении кроется его роковая ошибка. Он уже нажил себе плохую репутацию и немало врагов, так что самым разумным с его стороны было бы немного исправиться. Его придворные вроде Мизинца (лорда Бейлиша) куда лучше скрывают свои дурные дела. То же можно сказать о Серсее и Джейме Ланнистерах – их греховная тайна остается нераскрытой, хотя для этого порой требуется выбросить мальчика из окна. Неплохо бы Джоффри кое-чему поучиться у себя дома и быть осторожнее хотя бы со свидетелями своих неблаговидных поступков.

«Правда будет такой, как ты хочешь»
«Лорд Сноу»

   Итак, Серсея и Джейме успешно скрывают свои грехи, будь то любовная связь или политические интриги.
   В первой серии Серсея говорит Джоффри, что проявлять доброту иногда полезно. Она учит сына притворяться добрым, справедливым, высоконравственным человеком. Втайне ты можешь делать все, что захочешь, подразумевает она, но не выказывай своих дурных качеств прилюдно.
   У Серсеи, естественно, волшебного кольца тоже нет. Ей приходится интриговать, лицемерить, полагаться на то, что Джейме вовремя избавится от свидетеля. Но если она хорошо позаботилась о защите и ее добродетельному облику ничего не грозит, нужно ли ей придерживаться морали в своей личной жизни? Неужели только страх перед возмездием побуждает людей к добродетели?

«Нам предстоит долгое путешествие в дурном обществе»
«Пламя и кровь»

   Возможно, Серсее и Джоффри стоит задуматься о социальном контракте, который мы все заключаем с обществом. Для них же лучше, если их подданные уважают права и интересы друг друга. Знай Серсея, что ее хорошему примеру последует вся Королевская Гавань, она бы интриговала гораздо меньше. А Джоффри может предотвратить недовольство и мятежи, лишь сделавшись достойным правителем.
   Автор теории социального контракта Томас Гоббс (1588–1699) согласился бы с этим. Его огорчало, что люди все время враждуют между собой ради достижения личных целей. Он полагал, что в мире, где нет закона, морали и прочих социальных ограничителей, ничто не может удержать нас от этой междоусобицы: отстаивание своих интересов неизбежно ведет к конфликту. Гоббс хорошо понимал, что карлик может нанять себе бойца, королева – прибегнуть к яду или к измене, а непобедимый Дрого – умереть от пустячной раны. Думая только о себе и не имея моральных ограничителей, мы начинаем соперничать, а после и убивать.
   Страх перед взаимоуничтожением побуждает нас как-то обеспечить всеобщее хорошее поведение. Как остановить смертоносное соперничество? Очень просто: надо принять общие для всех правила. Если я соглашусь подчиняться им при условии, что ты сделаешь то же самое, мы оба сможем жить в мире. Джоффри и Серсее следует вести себя хорошо по той же причине: тем самым они поддерживают социальный контракт и обеспечивают хорошее поведение всех остальных.
   Казалось бы, это разумный ответ на вопрос «зачем быть хорошим?». Даже тяжелейший психопат сочтет это веской причиной для хорошего поведения. Ведешь себя аморально – нарушаешь контракт с согражданами, играешь по правилам – они делают то же самое. Если правил не соблюдает никто, человек пугается каждой тени и постоянно ждет ножа в спину. Философии Гоббса придерживаются братья Ночного Дозора, состоящие большей частью из убийц, насильников, воров и тех, кому просто деваться некуда. Многие вступают в Ночной Дозор не по своей воле. Им предлагается выбор: «надень черное» или будешь казнен. Когда живешь среди воров и убийц, хочется каких-то гарантий, что сосед не перережет тебе горло, пока ты спишь, и Ночной Дозор такую гарантию обеспечивает: любое нарушение карается смертью.
   Но Королевская Гавань – не Стена, и придворные Джоффри ведут себя куда хуже, чем черные братья с преступным прошлым. Даже если Джоффри с Серсеей примут мотивацию Гоббса и станут хорошими, нужно, чтобы и другие соблюдали контракт, а в Красном Замке, как мы видим на примере Эддарда Старка, его не соблюдает никто: порядочный человек там долго не заживается.
   Нравы Королевской Гавани больше похожи на дотракийские, чем на те, что прописаны в кодексе черного братства. И здесь, и там «хорошее поведение» расценивается как слабость. У дотракийцев выживают сильнейшие; Дрого остается кхалом не потому, что он столп добродетели, а потому, что он жестокий убийца, не щадящий ни чужих, ни своих.
   Мизинец и Варис, два ключевых политических игрока Королевской Гавани, тоже держатся долго лишь благодаря отсутствию у них всяких моральных принципов. Они не льют расправленное золото на голову тем, кто им досаждает, а действуют более тонко, но мокрыми делами не гнушаются как в дотракийских степях, так и в столице Вестероса. Королевская Гавань – не та среда, где уважают социальный контракт, но будь она даже более респектабельным обществом, Джоффри вряд ли нашел бы в этом причину для хорошего поведения. Это, если подумать, не в его интересах; что ему действительно нужно, так это чтобы все остальные уважали права и интересы друг друга, не имея к нему, королю, никаких претензий.
   В этом случае они стали бы для него легкой добычей. Его мать очаровывает Неда и Сансу как раз потому, что умеет играть по правилам; Джоффри, прислушавшись к ней и соблюдая мало-мальский декорум, мог бы пользоваться законопослушностью своих граждан и творить втихую все, что взбредет ему в голову. Для Джоффри социальный контракт не отвечает на вопрос «зачем быть хорошим?». Он может признать полезность такого установления для других, но его самого, как аморального субъекта, это не мотивирует. Хорошее поведение всех остальных действительно в его интересах, но как нам принудить к тому же самого Джоффри?

«Мы придерживаемся старых порядков»
«Зима близко»

   Согласно Платону, человек вроде Джоффри никогда не будет по-настоящему счастлив: ведь счастье заключается не только в удовлетворении наших желаний, но и во внутренней жизни, в состоянии нашей души. Отказываясь быть хорошим королем, Джоффри отказывается от счастья.
   Ну, это уж слишком тонкая философия, скажете вы. Джоффри в самом деле не очень-то счастлив, но разве причина в том, что он моральный урод? Его родители Серсея и Джейме, тоже персонажи весьма сомнительные (по крайней мере в первом сезоне), счастливы хотя бы друг с другом. Они выбрасывают детей из окон и занимаются инцестом, но так ли уж это вредно для их душ? Между тем в жизни семейства Ланнистеров немало хорошего (добытого, кстати сказать, аморальным путем). Они очень богаты, пользуются большой властью и могут позволить себе всевозможные удовольствия. Они вкусно едят, покупают продажных женщин, задают пышные празднества – чем не жизнь по сравнению с большинством населения Семи Королевств? Правда ли в таком случае, что аморальные люди всегда несчастны?
   Да, пожалуй. Жизнь Серсеи и Джоффри легка и приятна, но до истинного счастья, как его понимает Платон, им далеко. Дурной человек несчастен, даже если все его желания исполняются. Его душа охвачена хаосом, его жизни недостает смысла, поскольку живет он лишь для себя самого, видя в других людях только орудия для достижения личных целей. Отсутствие морали лишает Джоффри элементарных человеческих чувств – любви, сострадания, нежности (во всяком случае, он их не проявляет). Он одинок. Аморальная жизнь, если верить Платону, лишает его самого ценного в жизни.
   Некоторые философы скептически относятся к Платоновой концепции счастья, но по крайней мере один человек в Вестеросе от души согласился бы с древним мыслителем. Эддард Старк считает, что благородство ценнее всякого трона и честь стоит того, чтобы за нее умереть.

«Я, видимо, один ив немногих в этом городе, кто не хочет быть королем»
«Пламя и кровь»

   В одной из ключевых сцен фильма Нед говорит Серсее, что раскрыл ее тайну: Джоффри на самом деле не сын короля.
   «– Когда король вернется с охоты, я все ему расскажу. К тому времени вас с детьми не должно здесь быть. Не хочу, чтобы мои руки запятнала их кровь. Уезжайте как можно дальше и берите с собой побольше людей, ибо гнев Роберта будет преследовать вас повсюду.
   – А моего гнева вы не боитесь, лорд Старк? Вы ведь сами могли возложить на себя корону. Джейме рассказывал: в день, когда пала Королевская Гавань, он сидел на Железном Троне, а вы его оттуда согнали. Вам только и нужно было, что взойти по ступеням вместо него. Какая роковая ошибка.
   – Я совершил в жизни много ошибок, но это не причисляю к ним.
   – И напрасно. В игре престолов проигрыш равен смерти».
   («Выиграй или умри»).
   Этот разговор хорошо иллюстрирует различия между Серсеей и Недом. Для Серсеи жизнь в Королевской Гавани – опасная игра. Из любви к своему брату Джейме и своим детям она готова на все ради захвата власти. Честь и мораль для нее пустой звук. Власть, особенно королевская, практически неограниченная, означает для нее безопасность. Самая глупая ошибка, доступная ее воображению, – это отказ от такой власти и сопряженных с ней привилегий. Нед смотрит на вещи иначе. Он, возможно, согласен с Серсеей в том, что игра престолов смертельно опасна, но не готов пожертвовать своей честью ради выигрыша. Честь и мораль для него дороже и власти, и безопасности, и самой жизни.
   Из-за этого нежелания приносить в жертву свои идеалы Нед полагает, что поступил мудро, не заняв в свое время трон. Даже в молодости он понимал, что честь плохо сочетается с королевским саном. Быть монархом значит жить в постоянном страхе, что тебя свергнут, и постоянно идти на компромисс со своей совестью; в такой жизни он не находит ни счастья, ни даже славы.
   Отвергая трон, чтобы жить вместе с женой на Севере, Нед поступает в духе Платона. Он остался верен своим принципам и был за это вознагражден удивительно счастливой и полной для человека того времени жизнью. Растил детей, любил и был любим, имел верных друзей, мудро правил собственным уголком королевства. Не уговори его Роберт ехать в Королевскую Гавань, он жил бы так до конца своих дней. Серсее и прочим борцам за власть недоступно такое блаженство, но Нед, повинуясь чести и совести, обрел настоящее счастье (хотя и знал всегда, что зима близко).
   Именно тщета и аморальность придворной жизни побуждают его так долго противиться переезду в столицу. Он знает, что как человек порядочный будет крайне не к месту в этом змеином гнезде. Вовлеченный против воли в игру престолов, он играет, как и живет, то есть честно, и потому заранее обречен проиграть таким, как Серсея, Мизинец и Варис-Паук. Обречен с той самой минуты, как принял предложение Роберта. Не проходит и пары месяцев, как игроки, не отягощенные моралью, сажают его в тюрьму за измену.
   Варис, придя к нему, советует, как избежать казни («Бейелор»). Если Нед промолчит, что Джоффри не сын покойного короля, Серсея позволит ему «надеть черное». Все, что нужно – это слегка покривить душой и сохранить ее тайну.
   «Ты думаешь, жизнь для меня так драгоценна, что я готов променять свою честь еще на несколько жалких лет? Ты вырос с лицедеями и хорошо научился их ремеслу, а я рос с солдатами, которые учили меня умирать».
   Тогда Паук пробует другую тактику и спрашивает: «А жизнь вашей дочери, милорд? Насколько драгоценна она?» Лишь эта завуалированная угроза заставляет Неда согласиться на компромисс. Он жертвует честью, чтобы спасти дочерей и не быть казненным, но жертва оказывается напрасной. В обмен на признание в измене и провозглашение Джоффри законным наследником аморальный мальчишка-король приказывает отрубить Неду голову, и Санса по-прежнему остается в заложниках. Именно тщетность морального компромисса делает гибель Неда такой трагичной.
   Однако, несмотря на свой момент слабости, Нед, пожалуй, не зря так ценил честь и мораль. Пожалуй, Серсея и Джоффри упускают в жизни то хорошее, что испытал он. На вопрос «зачем быть хорошим?» Нед отвечает так же, как и Платон. Это нужно не для того, чтобы избежать наказания, презрения, осуждения или быть привлеченным к ответу. Зима неумолимо близится, но мы не должны отказываться от морали из страха перед тем, что с нами может случиться, напротив: будем вести себя хорошо и заслужим то лучшее, что жизнь может нам предложить. Будучи аморальными, вы упускаете самое драгоценное в жизни, говорят Серсее и Джоффри Нед и Платон. Жизнь – это не одни удовольствия [50 - Посвящается моей маме Карен Хаас, воспитавшей меня как Старка и научившей, что жить хорошо значит не просто иметь все, что хочешь. (Примеч. авт.)].

14. Моральная удача Тириона Ланнистера
– Кристофер Робишо —

   «Если уж быть калекой, так хоть богатым».
Тирион Ланнистер, «Лорд Сноу»

   Природа Вестероса прекрасна. Там растут богорощи и высится колоссальная Стена, но общественное его устройство попросту безобразно: имущих от неимущих отделяет настоящая пропасть. Одни неимущие – крестьяне, торговцы, трактирщики – кое-как зарабатывают на жизнь, всячески стараясь не попасть в ополчение какого-нибудь знатного дома. Другие промышляют воровством или проституцией. У имущих свои проблемы. Им не приходится хлопотать о пропитании и крыше над головой, зато они постоянно опасаются, как бы их пищу не отравили, замок не захватили, а многочисленные друзья не превратились бы во врагов; в игре престолов все может статься.
   Поговорим о Тирионе Ланнистере, одном из самых сложных и привлекательных персонажей мировой фэнтези. Родился он карликом [51 - Мне не хочется называть его карликом – в наше время это слово не может считаться корректным, – но я вынужден, поскольку он так именуется в книгах и на экране. (Примеч. авт.)], за что его вполне могли сразу же утопить, но он, на свое счастье, родился также и Ланнистером. Дом Ланнистеров богаче всех в Семи Королевствах и пользуется огромным влиянием. Глава семьи Тайвин Ланнистер – прославленный полководец. Его дочь Серсея – королева (сначала супруга короля, затем регентша при несовершеннолетнем сыне). Ее брат-близнец Джейме служит в Королевской Гвардии и слывет смертельно опасным бойцом.
   А младший у них Тирион, карлик и уродец (в книгах по крайней мере). Отец, впрочем, невзлюбил сына больше за то, что мать умерла, рожая его. В виде компенсации природа наделила Тириона острым аналитическим умом; сестра по этой причине не доверяет ему до такой степени, что готова его убить. При этом он иногда демонстрирует благородство, достойное Старка, и сражается не хуже самого Джейме. Управляя государством как десница Джоффри, он проявляет себя как недюжинный лидер. Да, он пьет и ходит по шлюхам, но при этом искренне любит продажную девку Шаю. Какое же определение ему дать? Он одновременно счастливейший и несчастнейший из людей. Он родился на свет физически неполноценным и лишил жизни свою мать, однако наделен незаурядным умом и принадлежит к знатному и богатому роду. Как это повлияло на его моральный облик и как мы, учитывая все это, должны оценивать его действия?

Добродетели и пороки Тириона Ланнистера

   Сосредоточимся пока на моральном облике и посмотрим, как повлияла на него удачливость Тириона. Какой он: хороший или плохой? Так просто на это не ответишь, но сам вопрос стоит рассмотреть пристальнее. Называя кого-то хорошим или плохим, мы принимаем во внимание не только его поступки; мы оцениваем, что он за человек (таково по крайней мере расхожее выражение). Иначе говоря, выносим определение его морального облика.
   Это, как и многое другое в философии, понятие спорное, но большинство философов все же согласны, что моральный облик проявляется не только в поступках. Поступки раскрывают характер человека, но не составляют его. В «Битве королей» становится ясно, что Тирион не только храбрый воин, но и весьма приличный стратег. В бой он не рвется, но когда дело принимает дурной оборот и даже Пес, Сандор Клиган, бежит с поля битвы, Тирион отважно ведет свой отряд против превосходящих сил Станниса Баратеона. Это открывает нам, что Тирион храбр, но ведь не в тот самый момент он внезапно сделался храбрым? Вернее было бы сказать, что мы – а возможно, и он сам – узнали об этом его качестве, лишь когда Тириону представился случай его проявить. Его действия открыли нам определенное свойство – храбрость, но Тирион обладал бы им независимо от того, представился бы ему шанс проявить это свойство или же нет.
   Если рассуждать таким образом, то моральный облик человека состоит из множества свойств, которые в разных обстоятельствах по-разному проявляются. Если какие-то обстоятельства не возникнут, мы можем никогда не узнать, какими достоинствами и недостатками обладает тот или иной человек, однако они у него присутствуют. Отсюда следует, что вопрос «хороший он или плохой?» затрагивает прежде всего моральные качества данного человека. Жесток он или милосерден, щедр или скуп… и так далее. Ответ при этом обычно базируется на поступках, хотя моральный облик состоит не из них. Так какой же Тирион – хороший или плохой? Насколько мы знаем, его характер охватывает широкий диапазон – от хорошего до плохого. В одних обстоятельствах мы видим его как надменного гордеца, распутника, обжору и пьяницу, в других он проявляет понимание, сострадание, справедливость и храбрость. Насколько же велика ответственность Тириона за столь сложный характер? Быть может, этот облик сложился под влиянием обстоятельств, над которыми он не властен?

Даже десница не все держит в руках

Тирион, как мы скоро увидим, отвечает далеко не за всё. Возьмем две взаимосвязанные добродетели – сострадание и эмпатию, то есть способность сопереживать другим людям. Тирион сочувствует униженным и оскорбленным – Сансе, которую бьют по приказу Джоффри, и Джону Сноу, незаконному сыну Эдуарда Старка, – не потому, что его так воспитали; причина кроется в его собственных жизненных обстоятельствах. «Откуда тебе знать, каково быть бастардом?» – говорит ему Джон. «Каждый карлик – бастард в глазах своего отца», – отвечает Тирион («Зима близко»). Стал бы Тирион сочувствовать Джону, отправляемому на Стену, и тем более советовать, как ему дальше жить, если бы сам не чувствовал себя таким же изгоем? Вряд ли. Хитроумие он выработал как защиту от козней сестры и презрения отца, лорда Тайвина, храбрым стал оттого, что ему всегда ставили в пример брата, рыцаря Джейме.
Значит ли это, что Тирион совсем не отвечает за свой характер? Конечно нет. Просто в его власти гораздо меньше, чем нам казалось на первый взгляд. Нам хочется думать, что мы сами себя формируем, но пример Тириона показывает, что зачастую это делают не зависящие от нас обстоятельства.

Многоликость моральной удачи

   На этом месте нам следует немного обеспокоиться по поводу моральной ответственности. Возможно ли хвалить или ругать Тириона, если он в столь малой степени отвечает за свой характер, однако действует в соответствии с ним? Отвечает ли он за эти свои действия, если львиная доля морального облика, из которого они следуют, не в его власти?
   Кажется, без посторонней помощи нам этот вопрос не решить. Философ Томас Нагель в своей основополагающей статье «Моральная удача» присваивает врожденной удачливости Тириона термин «конститутивная» и рассматривает другие виды удачи, во многом конфликтующие с нашим способом оценки моральной ответственности. Один из таких видов называется «результативной удачей». Вспомним, как Тирион в «Битве королей» делает пиромантам большой заказ на дикий огонь – горючее вещество, призванное остановить флот Станниса. Он следит за производством этого вещества и за тем, чтобы будущие метальщики прошли надлежащую подготовку. Благодаря его стараниям больше половины кораблей Станниса действительно сгорают на Черноводной. Представим, однако, что из-за трагической случайности все оборачивается иначе: вместо вражеского флота загорается Королевская Гавань, и Ланнистеров ждет не победа, а поражение. В первом случае нам остается только похвалить Тириона (во всяком случае, с точки зрения Ланнистеров; предположим на минуту, что их дело правое). Во втором мы обвинили бы его за те же самые действия. В том-то вся и загвоздка. Тирион в обоих случаях делает все от него зависящее, и наши похвалы или упреки зависят от результата, гарантировать который не в его власти. При этом мы – будьте внимательны – полагаем, что человека можно хвалить или упрекать лишь за то, что он способен контролировать. Нагель предостерегает нас от некорректных моральных оценок: мы не должны хвалить Тириона в первом случае и ругать во втором, зная, что результат от него не зависит.
   Дальше – больше. В классификации Нагеля есть еще ситуационная удача: она проявляется в обстоятельствах, дающих нашим достоинствам или порокам возможность раскрыться. Допустим, что Тирион склонен применять силу там, где требуется ее применить, но его физический недостаток, к счастью для него, препятствует возникновению таких ситуаций. По этой причине мы не упрекаем его за склонность к насилию, хотя эта склонность просто не имеет случая проявиться. Обвинить его можно будет лишь тогда, когда его порок проявится в действии. Заметьте себе, что наша осведомленность о том или ином пороке в данном случае несущественна. Знай мы даже каким-то образом, что Тирион задирист, мы не могли бы упрекнуть его в этом, пока он не проявил бы это свое качество в действии. Разоблачительная ситуация, о которой мы говорим, может вообще никогда не возникнуть: как повезет.
   Понятие ситуационной удачи особенно хорошо высвечивает конфликтность наших моральных оценок. Многие граждане нацистской Германии оказывались в ситуациях, побуждавших их делать страшные вещи. Мы справедливо обвиняем их в совершенных ими преступлениях, но знаменитый эксперимент Милгрэма доказывает, что совершать страшные вещи, слепо повинуясь авторитетам, свойственно очень многим из нас [52 - С. Милгрэм, «Подчинение: исследование поведения» (Stanley Milgram, «Behavioral Study of Obedience», Journal of Abnormal and Social Psychology (1963)).]. Нам просто повезло не оказаться в обстоятельствах, разоблачающих этот порок. Тем не менее мы обвиняем многих немцев в том, что свойственно нам самим, но благодаря нашей удаче не проявилось. Таковы противоречия, которые ставит перед нами понятие моральной удачи.
   Если наш выбор, его последствия и даже наш характер зависит исключительно от удачи, можно ли хвалить или винить нас за какие бы то ни было действия? Вопрос абсурдный. Он отменяет понятие моральной ответственности и уподобляет нас кошкам, собакам, медведям и прочим животным, не подлежащим моральной оценке. Ответ хотелось бы найти в статье Нагеля, но автор вместо этого заявляет: «Сфера подлинного агентства [т. е. моральной ответственности] и, следовательно, законного морального суждения, похоже, сжимается при таком анализе в точку» [53 - Томас Нагель, «Моральная удача». Перевод А. Черняка.]. Не бодрит, прямо скажем.

Не придет ли на помощь Кант?

Устоит ли моральная ответственность в свете таких рассуждений? Учение немецкого философа Иммануила Канта (1724–1804) недвусмысленно разводит мораль с удачей. (Нагель в своей статье признаёт это, но находит, что попытка Канта не удалась – а почему, мы скоро увидим.) Кант считает, что похвала или осуждение зависит единственно от того, как мы распоряжаемся своей волей. Только добрая воля, согласно Канту, имеет конечную моральную ценность и является единственным предметом моральной ответственности. При этом она, как особо подчеркивает Кант, не может быть заложницей последствий, к которым приводит. Некая интуитивная правда в этом есть; давая моральную оценку людям, мы часто интересуемся, почему они поступили именно так, какие причины у них имелись для таких действий. Тирион в «Битве королей» старательно прячет Шаю, чтобы уберечь ее от Серсеи; однажды нам кажется, что он потерпел неудачу, но после оказывается, что Серсея схватила другую женщину вместо Шаи. Допустим, однако, что схвачена Шая; можно ли винить Тириона за это? Если верить Канту, то нет: Тирион действовал из добрых побуждений и не виноват, что обстоятельства ополчились против него. Благость же чьих-либо побуждений определяется категорическим императивом, требующим относиться к другим людям как к цели, а не как к средству. Действия Тириона подпадают под этот императив: он, по всей видимости, действует не только в своих интересах, но и ради безопасности Шаи. Он уважает свою возлюбленную и не хочет, чтобы Серсея использовала ее как средство в кампании против него.
Мы, однако, обошли молчанием некоторые важные моменты. Философы не перестают спорить, как, по мнению Канта, определяется благовидность или неблаговидность наших намерений. Согласно одному из толкований, побуждения Тириона нельзя считать добрыми, поскольку им движет не только долг по отношению к Шае, но и личные интересы. Такое толкование, однако, проблематично: получается, что большинство из нас очень редко вкладывает в свои действия добрую волю (если вкладывает вообще). Нами, как правило, движет сразу несколько мотивов, и моральные соображения среди них присутствуют не всегда. Согласно другому толкованию, Тирион все же проявляет добрую волю, поскольку он сделал бы то же самое, не имея личных на то причин. Не станем разбирать подробно эти противоречивые толкования: и так ясно, что они не помогут нам решить все проблемы, связанные с моральной удачей. Даже если Кант прав, то единственный вид удачи, затронутый им, – удача результативная. Его теория моральной ответственности опирается на идею, что при оценке действий человека мы не должны считаться с последствиями, к которым они привели. Все, что идет в счет, – это наличие доброй воли. Это утверждение в некоторой степени ограничивает нашу тенденцию судить людей по результатам их дел, однако другие виды удачи, рассмотренные Нагелем, оно не охватывает. Возьмем конститутивную разновидность удачи. Подчинение категорическому императиву, то есть выдвижение моральных причин на первое место, есть само по себе достоинство, наличие которого у одних людей и отсутствие у других в немалой степени зависит от случая и множества обстоятельств. Если бы мы могли контролировать это качество, оставалось бы лишь удивляться, отчего столь многие из нас столь часто поступают вопреки требованиям морали. Мы, однако, не удивляемся; моральные принципы у всех разные, и жизненные обстоятельства объясняют это лучше всех прочих факторов.

Моральная удача: кто смеется последним

Проблема моральной удачи – не просто философская головоломка, а парадокс, заставляющий нас, по мнению Нагеля, пересмотреть вопрос моральной ответственности человека за что бы то ни было. Нам трудно воздержаться от моральных оценок, от хвалы и хулы, но это противоречит другой излюбленной нашей идее: люди морально ответственны только за то, что способны контролировать сами. Философы долгие годы безуспешно пытаются разрешить это противоречие, о котором нас, в частности, вынуждает задуматься Тирион Ланнистер. Сам он вряд ли стал бы ломать голову над этой проблемой: своим грехам он, по собственному признанию, уже счет потерял («Золотая корона») – но, пожалуй, улыбнулся бы, думая втайне, что винить его не за что. Многое ли в Тирионе контролирует Тирион?

15. Дени среди варваров: культурный релятивизм в «Игре престолов»
– Кэтрин Таллманн —

Каждому свое?

   «Шли часы, и ужас все сильнее овладевал Дени; наконец она едва могла сдерживать крик. Она боялась дотракийцев, чьи обычаи казались ей чудовищными и чуждыми, словно они были зверями в человеческом обличье».
«Игра престолов»

   Принцесса Дейенерис, глядя, как дотракийцы празднуют ее свадьбу со своим вождем кхалом Дрого, испытывает нарастающее чувство страха и отвращения. Мужчины дерутся и падают мертвыми; все вокруг обжираются кониной, напиваются до беспамятства, прилюдно совокупляются. Читатель, очень возможно, чувствует то же самое, что и Дени: это зрелище доказывает, что у дотракийцев нет никакого понятия о морали.
   Дени быстро усваивает, что в диких краях за пределами Семи Королевств слабодушным нет места. Вместе с ней мы входим в темный, опасный мир, где злоба и похоть ничем не сдерживаются, а насилие в порядке вещей. Нравы Семи Королевств нам все-таки ближе. Вестероссцам, хотя они без конца воюют (время было такое) и плохо обращаются с женщинами (до эмансипации еще далеко), мы сочувствуем, поскольку их образ жизни напоминает европейское Средневековье. Среди них мы особенно выделяем Эддарда Старка и Дени: они служат нам своего рода моральными компасами, определяя нашу реакцию на злые дела других персонажей.
   В какой же точке эта наша терпимость переходит в отвращение вкупе с негодованием? Так сразу на этот вопрос не ответишь. Чем дальше чьи-то культурные обыкновения от наших, тем меньше мы склонны с ними мириться. Это предполагает, что мораль зависит от определенной культуры, и кто мы такие, чтобы осуждать чужие нравы?
   Сравним, однако, инцест между Серсеей и Джейме или дотракийский набег с «праведным» восстанием Старков – хотя и Старки тоже не овечки, конечно. Некоторые вещи, по-видимому, кажутся нам нестерпимыми, несмотря ни на что.

Культурный релятивизм

   Со времен Древней Греции философы утверждают, что некоторые моральные истины обязательны для всех. Эта теория называется моральным универсализмом в противоположность моральному релятивизму, согласно которому любая мораль относительна. Даже очевидные, казалось бы, заявления типа «инцест неприемлем» не являются стопроцентно верными за пределами определенного мировоззрения или определенной культуры.
   Культурный релятивизм – теория описательная, говорящая без особых затей, что «у разных культур разная моральная практика» [54 - Джеймс Рэчелс. Дерзость культурного релятивизма (James Rachels, «The Challenge of Cultural Relativism», in «Philosophy for the 21st Century»).]. Эта мысль помогает понять, почему одно в «Игре престолов» представляется нам приемлемым, а другое – нет. Нам легче простить Тириону его шлюх, чем брату и сестре Тириона их инцест, поскольку первое наша культура, хотя и с оговорками, принимает, а второе безоговорочно считается неприемлемым.
   Примеров сомнительной морали у Мартина много, но с точки зрения философии наиболее интересны столкновения Дени с дотракийской культурой. Мы «нутром» чувствуем, что кочевники живут дурно, хотя затрудняемся объяснить почему. Средствами морального релятивизма мы попытаемся разобраться в собственных реакциях и в реакциях Дени. Изнасилование и убийство, универсальные как будто табу, в диких степях не так уж универсальны. Мы, читатели, наблюдаем жизнь дотракийцев и судим их с моральной позиции Дени, но для начала попробуем прояснить, какую роль играет моральный релятивизм в «Игре престолов» и в нашем собственном мире.

Многообразие этических принципов

   «– Кто это? – спросил Рикон.
   – Болотные жители, – презрительно процедил Уолдер Малый. – Все они воры и трусы, и зубы у них зеленые, потому что они лягушек едят».
«Битва королей»

   Различия между социальными практиками разных социальных групп бывают как безобидными (когда одни питаются и развлекаются несколько иначе других), так и более серьезными, когда дело касается наказаний за нарушение законов и брачного кодекса. На Севере смеются над жителями болот, которые едят лягушек и пользуются в бою отравленными копьями и сетями. Тиреллы и Ланнистеры купаются в роскоши по сравнению с домом Старков, не говоря уж о разнице между образом жизни дотракийцев и знатных домов Семи Королевств. У живущих за Стеной одичалых свои порядки: Джона и других черных братьев шокируют обычаи Крастера, который берет в жены собственных дочерей, а сыновей приносит в жертву богам.
   Каждая из культур в вымышленном мире Мартина живет, как мы видим, по-своему и решает социальные и моральные проблемы на свой собственный лад. Такое культурное многообразие существует не только в беллетристике: в реальном мире наблюдается то же самое и у каждой культуры свои моральные ценности.
   Возьмем каннибализм, одно из самых сильных табу в современном западном обществе: другие культуры не всегда относились к нему столь негативно. Когда-то каннибализм практиковался по всему миру, только разными способами и по разным причинам. Известен, например, посмертный экзоканнибализм (поедание умерших родственников) и военный (поедание павших в бою врагов). Современный философ Джесс Принц утверждает, что каннибализм был обычным явлением в большинстве древних общественных групп, но с образованием государств эта практика начала отмирать. Его доводам противоречит пример североамериканских ацтеков, имевших высокоразвитую государственную структуру, но практиковавших каннибализм вплоть до испанского завоевания в начале шестнадцатого века. В наше время каннибализм встречается редко, но тот факт, что он все же встречается (например, в Папуа – Новой Гвинее), доказывает, что это явление не везде считается аморальным.

Любовь и инцест

   «Чего не сделаешь ради любви».
Джейме Ланнистер, «Зима близко»

   Рассмотрим еще один пример моральных противоречий в «Игре престолов»: инцест. Мы осуждаем его по причине культурного давления: нас с детства учат, что инцест постыден и омерзителен. Другие культуры относятся к инцесту, по крайней мере в некоторых его проявлениях, намного терпимее. В Америке считается предосудительным брак с двоюродным братом или сестрой, но в Индии, Пакистане и многих арабских странах это самая обычная практика. Древние инки лишали зрения виновных в инцесте; племя трумаев, обитающее в Бразилии, всего лишь не одобряет его. В Древнем Египте родные братья и сестры зачастую вступали в брак; на Западе это ушло в прошлое вместе с внедрением христианства.
   Когда Эддард Старк уличает королеву Серсею в инцесте с братом-близнецом Джейме, она отвечает: «А почему бы и нет? Чтобы сохранить чистоту крови, Таргариены выдавали сестру за брата три сотни лет. А мы с Джейме не просто брат и сестра. Мы – одна личность в двух телах. Мы делили одно чрево, и он вышел в этот мир, держа меня за ногу, как говорил наш старый мейстер. Когда он во мне, я ощущаю себя… целой».
   Инцестуальная связь между Ланнистерами чревата серьезными последствиями для всего королевства. Трое их детей – Джоффри, Мирцелла и Томмен – считаются законным потомством короля Роберта, и после гибели короля на охоте Джоффри садится на трон, в то время как законным преемником Роберта должен быть его брат Станнис. Таким образом, Ланнистеры захватывают власть над Семью Королевствами, ведь Джоффри не более чем марионетка в руках своей матери. Эти негативные политико-социальные последствия, видимо, тревожат Эддарда больше всего: он опасается за государство, которое обязался беречь. В разговоре с королевой он осуждает ее не за инцест как таковой; главная его забота – слепота Роберта и убийства, совершенные Серсеей с целью скрыть правду. Инцест в его глазах скорее политическое прегрешение, чем моральное.
   Часть населения Семи Королевств тоже, видимо, несколько более терпима к инцесту, чем мы. Ссылка Серсеи на династию Таргариенов вполне обоснована: их генеалогия свидетельствует о частоте браков между братьями и сестрами. Эддард, докопавшись до правды, чувствует не столько отвращение, сколько негодование и страх за последствия. Мы, с другой стороны, испытываем целый спектр негативных эмоций, впервые наблюдая глазами юного Брана секс между Серсеей и Джейме. На наш взгляд, как и на взгляд большинства вестероссцев, это столь же недопустимо в моральном смысле, как и в политическом. Станнис, узнав, чей на самом деле сын Джоффри, называет его «мерзким отродьем», и многие солидарны с ним. Кейтилин Старк думает, что кровосмешение – это чудовищный грех и перед старыми, и перед новыми богами. Да, у Таргариенов, признаёт она, братья женились на сестрах, «но они происходили из старой Валирии, где это было в порядке вещей, и, подобно драконам, не отвечали ни перед богами, ни перед людьми». Инцест Таргариенов, учитывая все обстоятельства, кажется ей простительнее вражды одного знатного дома с другим. Сами Старки, как и мы, ни за что не стали бы заниматься инцестом, но допускают, что в некоторых ситуациях он простителен. Мы снова видим, что осуждение того или иного проступка может варьироваться в зависимости от морали виновных в нем лиц.

Моральный релятивизм

   «Это не мой закон».
Визерис, «Золотая корона»

   Мы видели, как описательная теория культурного релятивизма помогает объяснить наши реакции на многообразие моральных устоев, будь то в «Игре престолов» или в реальном мире. Моральный релятивизм, будучи нормативной теорией, идет еще дальше, утверждая, что у разных культур не только разная моральная практика, но и сама мораль тоже разная. Другими словами, нет универсальных стандартов на то, что хорошо, а что плохо. Мы не можем доказать, что наш моральный кодекс лучше чужого: они просто разные, вот и все. Культур, базирующихся на разных моральных ценностях, могут быть сотни, и нам следует проявлять терпимость к каждой из них. Даже если моменты каннибализма или инцеста в другой культуре вызывают у нас отторжение, мы, согласно теории морального релятивизма, не должны никого осуждать.
   Однако мы, несмотря на многообразие этических принципов в реальном мире и в Семи Королевствах, все же не принимаем эту теорию в качестве нормативной. Некоторые моральные практики должны все же подлежать осуждению в любой из культур, и терпимость имеет свои пределы. К торговле живым товаром в одних культурах, например, относятся более снисходительно, чем в других [55 - Управление ООН по наркотикам и преступности сообщает, что во многих странах нет активных законов против сексуального рабства и торговли людьми. (Примеч. авт.)]. Моральный релятивизм скажет, что если это морально допустимо для данной культуры, то ничего не поделаешь; можем ли мы согласиться с такой установкой? Вот вам еще пример из опыта Дени: массовое насилие над женщинами во время набега.

Дотракийская свадьба

   «Свадьбы хотя бы без трех смертей кажутся дотракийцам скучными».
Магистр Иллирио, «Игра престолов»

   Принцессу Дейенерис Таргариен, последнюю из низложенной династии, выдают замуж за вождя одного из кочевых дотракийских племен. Мы сочувствуем Дени, пытающейся приспособиться к новой, совершенно чуждой для нее жизни. Росла она не в Семи Королевствах (их с братом Визерисом, считающим себя законным королем, увезли на чужбину после восшествия Роберта на престол), но свои ценности, как и все мы, унаследовала от предков.
   Впервые с обычаями кочевников мы сталкиваемся на свадьбе Дени и кхала Дрого. «Бесконечный день наполняли пьянство, обжорство и сражения». Как мужчины, так и женщины разгуливают с голой грудью, объедаются кониной, хлещут вино. Один воин хватает плясунью и начинает заниматься с ней сексом у всех на глазах. Двое других вступают из-за женщины в драку, и один из них гибнет.
   Новая жизнь, столь отличная от старой, вызывает у Дени ужас, шок, отвращение – и читатель, скорее всего, солидарен с ней. Вспомните последнюю свадьбу, на которой вы побывали: никакого сравнения! Однако у дотракийцев, как указывает Дени магистр, так принято.
   Моральный релятивизм говорит нам, что Визерис и Дени заблуждаются, осуждая непривычное для них поведение. Заметим, что Иллирио, знакомого с дотракийскими обычаями, оно нисколько не удивляет, как и самих дотракийцев – те только приветствуют весь этот буйный разгул. Должны ли и мы заключить, что празднества подобного рода допустимы для данной культуры? Нам очень не хочется признавать это, а вот Дени придется.

Резня и грабеж

   «Так положено на войне».
Кхал Дрого, «Острый конец»

   Поначалу Дени слушает рассказы сира Джораха о жестокости дотракийцев со страхом и изумлением, но, полюбив мужа, начинает терпимее относиться к его народу. Она учится быть кхалиси, женой вождя, осваивает дотракийский язык, привыкает к новой одежде и пище.
   Самое крутое ждет ее впереди. На церемонии в честь своей беременности Дени съедает сырое конское сердце («Золотая корона») и лишь тогда полностью приобщается к жизни своего кхаласара. Визерис, в отличие от сестры, не желает приспосабливаться и расплачивается за это, но читатель в общем и целом приспосабливается, получив хорошего гида в лице отважной, выносливой Дени.
   Да, она перенимает многие социальные практики дотракийцев, но ее терпимость к их морали имеет предел. Кхал Дрого, решив завоевать Семь Королевств и вернуть Дени ее законные права, нападает в промежутке на мирный степной народ. Его воины грабят, насилуют, убивают всех без разбору. Дени возмущена этим; она спасает одну из женщин и вступается за другую. «Принцесса, – говорит ей Джорах Мормонт, – у вас мягкое сердце, но вы не понимаете. Так было всегда. Эти мужи проливали кровь за кхала, теперь они получают свою награду». Служанка-дотракийка говорит, что воины оказывают этой девушке честь, сам Дрого подтверждает: «Так положено на войне. Эти женщины стали нашими рабынями, и они обязаны угождать нам».
   Это столкновение двух разных моральных кодексов порождает конфликт между Дени и ее кхаласаром. Читатель, по всей вероятности, возмущается вместе с ней. С одной стороны, она понимает, что у дотракийцев так полагается, что насилие над женщинами завоеванного племени не считается у них дурным делом. С другой стороны, к этому, в отличие от лошадиного мяса, привыкнуть нельзя. Она знает, что воины творят зло, и точка.

Мораль в «Игре престолов»

Из культурного релятивизма мы можем извлечь два урока. Первый: не следует полагать, что наши моральные практики основаны на общем для всех стандарте. Второй: не нужно чураться других культурных практик, даже если нам не так просто принять их. Это не значит, что мы должны принимать также и чужие моральные кодексы, хотя и к своему лучше не относиться как к догме. Вот краткий набор правил, особенно полезных при столкновении с чуждыми загадочными мирами наподобие тех, которые нас ждут в саге Мартина.
Есть, однако, разница между признанием права на другие культурные практики и утверждением, что мы должны относиться терпимо ко всем моральным различиям. Теорию морального релятивизма в конечном счете придется отвергнуть: кое-что мы решительно не можем принять – остается определить, что именно. Конина как повседневный продукт питания? Ну, что ж поделаешь. Инцест между братом и сестрой? Зависит от обстоятельств. Изнасилование? Категорически неприемлемо.

16. Настоящих рыцарей нет: развенчание рыцарства
– Стейси Гоген —

Темная сторона рыцарства

   «Рыцаря делает не меч, а благородное сердце. Рыцарь без чести – обыкновенный мясник».
Сир Барристан Селми, «Танец с драконами»

   «– Ходор такие сказки не очень-то любит… Он любит, когда рыцари сражаются с чудовищами.
   – Рыцари иногда тоже бывают чудовищами, Бран».
Бран Старк и Мира Рид, «Буря мечей»

   Тема идеализации и моральных правил рыцарства часто повторяется в «Песни льда и огня». Крепче всех в благородство доблестных рыцарей верует юная Санса Старк – по крайней мере в начале саги.
   Но во время ее путешествий – сначала с родного Севера в Королевскую Гавань, затем в горное Орлиное Гнездо – нам вместе с ней открывается другая, темная сторона рыцарства, где воины в доспехах бьют беззащитных детей, короли насилуют своих королев, а рыцари, прошедшие обряд посвящения, вовсе не рыцари. В начале «Игры престолов» заветная мечта Сансы сбывается: она становится невестой принца. В «Пире стервятников» ее увозит в далекие горы мужчина, годящийся ей в отцы, но питающий к ней не совсем отцовские чувства.
   Санса, взявшая свои золотистые кудри у матери, уроженки речных земель, наивностью явно пошла в отца-северянина: оба они верят, что честь правит миром. Но по мере того как эта наивность понемногу изнашивается, мы видим, что зло таится не просто в испорченности отдельных людей, а в рыцарстве как таковом. В песнях о бесстрашных воинах и прекрасных дамах.

Неверные цели рыцарства

   «Именем Воина обязую тебя быть храбрым. Именем Отца обязую тебя быть справедливым. Именем Матери обязую тебя защищать юных и невинных. Именем Девы обязую тебя защищать всех женщин».
«Межевой рыцарь»

   Санса часто общается с телохранителем по прозвищу Пес, ненавидящим рыцарей и рыцарство столь же истово, как любит их Санса. «Нет настоящих рыцарей, и богов тоже нет, – говорит он ей. – Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может. Этим миром правят сильные руки и острая сталь – не верь тому, кто скажет тебе другое». – «Вы ужасный человек», – кричит в ответ Санса как истый подросток. «Просто честный, – возражает Пес. – Это мир ужасен». Мир «Песни льда и огня», к несчастью для Сансы, оправдывает эти слова.
   Нельзя считать совпадением то, что брат Пса, самый, пожалуй, гнусный социопат во всей саге (немаловажное заявление, учитывая некоторых других персонажей), тоже рыцарь. Санса говорит, что сир Григор не настоящий рыцарь, но то же самое она могла бы сказать о сире Меррине Транте, который бьет ее по приказу августейшего жениха. А гвардейцы безумного короля Эйериса, несущие караул у его опочивальни, где надрывно кричит королева? Да, они присягали защищать ее… но не от самого короля. Ложных рыцарей в истории Семи Королевств столько, что можно заселить каждый замок от Дорна до Стены.
   Что же это – систематическое пренебрежение моральным кодексом? Или часть проблемы заложена в нем самом? Существуют ли истинные рыцари, поборники справедливости, или сама идея рыцарства в чем-то ущербна? Да, такие рыцари есть – но не ирония ли, что наиболее тщательно законы рыцарства блюдет женщина, Бриенна Тартская. И нескольких благородных воителей недостаточно для спасения рыцарства, действительно ущербного с точки зрения этики.
   Рыцарство терпит крах по двум основным направлениям. Во-первых, оно не делает того, что призвано делать: не защищает тех, кто сам себя защитить не может. Рыцари должны оберегать женскую честь, но сама эта функция принижает женщину как создание слабое, беззащитное и достойное в конечном счете презрения. Мне могут возразить, что рыцарство, напротив, возвело «прекрасный пол» на пьедестал почитания; но, как выразилась активистка женского движения Глория Стейнем, «пьедестал – такая же тюрьма, как любое ограниченное пространство». Жители Семи Королевств добавили бы, что до небесной камеры пьедесталу не хватает всего трех стен, и называть тюрьму «защитой» кажется мне извращением.
   Во-вторых, дело не в том, что рыцарство пользуется негодными средствами для достижения достойной цели: сама цель недостойна. Рыцарство видит цель в том, чтобы защищать слабых, вместо того чтобы научить их защищаться самостоятельно. Более того, определив женщин, в том числе взрослых, как нуждающийся в постоянной защите класс, рыцарство создает жесткие социальные роли; дерзнувших выйти за их рамки ждет наказание, социальные отношения окарикатуриваются. К взрослым женщинам начинают относиться как к детям, мужчины объявляются вечными защитниками: эта напускная гетеросексуальность должна непременно присутствовать в ролях, отведенных рыцарям и их дамам.
   Итак, рыцарство ущербно само по себе вопреки высоким моральным стандартам отдельных своих представителей. Некоторые рыцари не просто злоупотребляют данной им властью: баланс этой власти изначально неверен. Рыцарский кодекс, объявляя женщин слабыми созданиями, устанавливает жесткие рамки и пропагандирует романтическую любовь.
   Мне могут сказать, что вестеросское рыцарство функционирует в гомофобском, сексистском, классистском обществе. В силу этого его следует поставить особняком и дать ему подлинно справедливый этический кодекс. Да, рыцарство Семи Королевств действительно испытывает на себе влияние общепринятых ценностей, но не будем забывать, что оно же и помогает формировать эти ценности. Рыцарство не просто пропитано сексизмом, оно постоянно умножает и продвигает этот сексизм.
   Кроме того, критика рыцарства в этой статье не ограничивается пределами беллетристики Мартина. Современному западному миру, хотя он несколько отличен от Вестероса, не чужды идеалы «рыцарства». Рыцарь – это мужчина, который открывает двери перед своей дамой, красиво ухаживает за ней и защищает ее. Достойного человека награждают эпитетами «рыцарь в блестящих доспехах» или «прекрасный принц». Но в нашем мире рыцарский кодекс не менее ущербен, чем в Вестеросе. Он слишком сужает моральные роли, которые нам полагается играть, и присваивает части человечества статус слабости, иными словами – неполноценности. Рыцарство, как постигает Санса вместе с читателем, не способствует благополучию общества. Настоящих рыцарей нет, потому что всякий рыцарь изначально служит ложной идее.

Санса и ее песни

   «Жизнь – это не песня, моя милая».
Петир Бейлиш, «Игра престолов»

   В начале саги Санса не делает разницы между жизнью и своими любимыми рыцарскими балладами. Многие журят ее за такую наивность, не считая при этом, что слушать эти песни с утра до вечера – занятие не совсем подобающее. Для кого их поют в конце концов, если не для юных девиц? Самые суровые критики – это Петир Бейлиш (Мизинец) и Пес. «Жизнь – это не песня, моя милая, – предупреждает Мизинец. – Однажды, к скорби своей, ты это узнаешь». Пес высмеивает Сансу, называя ее пташкой, поющей песенки, которым ее научили, но принимает как должное, что ее воспитали именно так. Можно ли упрекать Сансу в наивности, если ее поощряли проявлять это качество? Кроме того, она еще не вышла из детского возраста. «А мы и есть маленькие», – отвечает принцесса Мирцелла, когда старший брат говорит, что она ведет себя как ребенок. Но подобает ли такое ребячество взрослым дамам? В каком-то смысле да, согласно правилам рыцарства.
   Рыцари относятся к высокородным дамам как к детям, заявляя при этом, что наивность присуща им от природы. Сансу учат быть милым наивным ребенком, женщин в целом – быть слабыми и зависимыми, всех остальных (особенно рыцарей) беречь и охранять нежных дам.
   Здесь нам может помочь постколониальный философ Гаятри Спивак. Показывая, как тесно связаны империализм и сексизм, она говорит, что одна страна, оказывая помощь другой, рискует отнестись к ее народу, как взрослый к ребенку, даже не желая того. Так бывает, когда люди пытаются исправить причиненный другим вред, сомневаясь при этом, что эти другие когда-либо будут способны исправить все сами. «Спасители» незаметно становятся угнетателями и начинают относиться к тем, кому помогают, как к неразумным детям, не сказать недочеловекам. «Мы воспроизводим и развиваем то, что иначе как феодализмом назвать нельзя», – пишет Спивак в статье «Исправляя зло». Феодализм обращает целые народы и страны в вассалов, целиком зависящих от своих сюзеренов, а каждый, кто помогает другому, рискует начать относиться к нему, как взрослый к ребенку. Спивак не против помощи в целом: это доброе дело и даже наш долг. Иммануил Кант (1724–1804) говорил, например, что мораль проистекает из долга. Проблема не в том, что вы считаете своим долгом помогать другим людям; она в том, что вы считаете себя ответственным за них, поскольку сами они не в состоянии за себя отвечать. Она возникает, когда вы из временного гида преображаетесь в вечную няньку.
   Рыцари свою роль временной не считают. Сир Барристан, когда его увольняют со службы, заявляет, что жил и умрет как рыцарь. Женщины, по их мнению, никогда не перестанут нуждаться в защите. Кейтилин борется с убийцей, кусая его и хватаясь голыми руками за его нож, но ее продолжают считать слабой, как всякую женщину. Мужчина и женщина подгоняются под идеал рыцаря и его дамы – защитника и объекта защиты, – независимо от того, нужно им это или нет.
   Симона де Бовуар (1908–1986) в своем выдающемся феминистском труде «Второй пол» говорит о том, как часто социальные установления путают с фактами. В качестве примера она цитирует Джорджа Бернарда Шоу (1856–1950): «Белый американец низводит черного до уровня чистильщика ботинок – и выводит из этого, что тот только и может, что чистить ботинки». Рыцарство, по аналогии, возводит прекрасную даму на пьедестал и выводит из этого, что там ей самое место – иначе, чего доброго, платье запачкает.
   Мне могут возразить, что женщины физически слабее мужчин. Мышечной массы у большинства из них недостаточно, чтобы постоять за себя, поэтому без рыцарей им обойтись никак невозможно. В ответ на это хочу напомнить о невысоком, хрупком Петире Бейлише. В юности он проиграл поединок жениху Кейтилин, с которым сражался за ее руку, однако защитить себя очень даже способен и одолевает врагов не мытьем, так катаньем. Врага, которого нельзя победить оружием, можно перехитрить и поиметь как захочется, говорит он Неду Старку, принимая его у себя в борделе («Выиграй или умри»). А Сирио Форель, обучая Арью фехтованию, говорит, что «железная пляска» рыцаря – не единственное боевое искусство. Есть другое – водяной танец: ловкость, быстрота, ум и хитрость. Никто не станет отрицать, что женщина обладает всеми этими качествами, равно как и умением одурачить кого угодно. Оружие женщины – яд, говорят в Вестеросе; слезы и секс, как учит Серсея Сансу, тоже бывают очень полезны.
   Тем не менее рыцарство относит женщин к группе, по определению не способной себя защитить. Великий мейстер Пицель сетует на женскую слабость применительно к королеве Серсее, не уступающей в качестве жесткого лидера никому из мужчин. Лорд Старк, обнаружив у дочери маленький меч, замечает: «Оружие не игрушка для детей, во всяком случае для девиц». А ведь Арья недавно обезоружила принца Джоффри, который больше ее, сильнее и обучается военным ремеслам. Сыновей, которые потешаются над Браном за неудачный выстрел, тот же лорд в сериале спрашивает, кто из них был метким стрелком в десять лет. Арья, немногим старше Брана, попадает из лука в яблочко, но никому и в голову не приходит обучать ее вместе с братьями.
   Вспомним загадку, которую Барнс предлагает Тириону в «Битве королей». Кому подчинится наемник – королю, священнику или богачу? Кому принадлежит власть – человеку с мечом или обладателям золота, короны, духовного сана? «Власть помещается там, – заключает Варис, – где человек верит, что она помещается. Ни больше ни меньше». Рыцарская доктрина не допускает, что женщина, даже столь исключительная, как Арья, Бриенна или Дейенерис, может обладать властью: исключения правил не отменяют. В песнях Сансы все рыцари отважны и галантны, все девы прекрасны, на дворе всегда лето и всем правит честь. Какие могут быть проблемы, если все с радостью исполняют предназначенные им роли? Арий, Бриенн и Дейенерис в песнях нет; есть только Сансы, стремящиеся стать идеалом прекрасной дамы.
   Но жизнь не песня, и такой образ мыслей оказывает женщине дурную услугу. Даже Санса постепенно убеждается в этом. Вспомним, как ее, избитую гвардейцем-рыцарем по приказу короля, врачует и утешает мейстер. Раньше его добрые слова, возможно, сработали бы – ведь септа говорила Сансе, что броня леди – ее учтивость [56 - В некоторой степени учтивость все же может служить броней. Она не раз спасала Сансу от наказания, но броня эта ненадежна. Если Джоффри в дурном настроении, Санса все равно получает свое от сира Меррина или сира Бороса: королю не пристало самому бить свою даму. (Примеч. авт.)]. Теперь они кажутся Сансе пустой болтовней перед лицом вопиющей несправедливости. Теперь она сама понимает, что настоящих рыцарей нет и защитить ее некому. «Поспи немного, дитя, – говорит мейстер, – а когда проснешься, все это покажется тебе дурным сном». «Нет, не покажется, глупый ты человек», – думает Санса. Она прошла полный круг от веры в песенных рыцарей до мысли: «Они не настоящие рыцари, все до одного».

Крах современного рыцарства: скатертью дорога

   «Собак я люблю больше, чем рыцарей… Собака отдаст за тебя жизнь и никогда не солжет. Она смотрит тебе прямо в глаза».
Сандор (Пес) Клиган, «Битва королей»

   Гомосексуализм – еще одна заноза в боку рыцарства. В сериале эта тема развивается на примере рыцарей-любовников Ренли и Лораса; больше о таких парах не упоминается, что весьма показательно. Вестероссцы, если им случится вспомнить об однополой любви, считают ее чем-то ненормальным и крайне редким. В балладах повествуется только о дамах и рыцарях. Они разыгрывают определенные романтические роли; победитель турнира коронует свою даму королевой любви и красоты. Лорас дарит Сансе розу и тем приводит ее в экстаз. Смотрит он при этом на Ренли, но подарков ему не делает: рыцарь может ухаживать только за дамой, как Флориан за Джонквиль.
   Средневековые рыцари – сплошь гомофобы, сексисты, классисты, эйблисты [57 - Эйблист – тот, кто с предубеждением относится к инвалидам. Когда знаменосцы Винтерфелла шепчутся, что лучше бы Брану убиться, чем жить калекой, это и есть эйблизм. (Примеч. авт.)] и, возможно, расисты. Поэтому рыцарство в его исторической перспективе (в том числе и рыцарство Вестероса) не может считаться образцом этики. Возможно, современное «рыцарство» может избежать этих дефектов? Очевидно, не может. Рыцарская этика диктует жесткие, исключительно гетеросексуальные гендерные роли. Даже если согласиться, что учтивость и защита слабых – дело хорошее, за них приходится платить дорогой ценой. Современный рыцарский кодекс охватывает в основном романтические отношения двух людей разного пола. Если пара состоит из двух женщин, рыцарский этикет не скажет нам, кто из них должен платить по счету и открывать перед другой дверь; то же самое относится и к мужской паре. Рыцарство, рекомендуя себя в качестве универсального этикета, на самом деле дает советы только гетеросексуалам.
   Симона де Бовуар говорит, что современного рыцаря придумали – вернее, вымечтали – французские девушки 1940-х годов. «Он [мужчина] – освободитель, он богат и могуществен, он владеет секретом счастья, он – Прекрасный Принц. Она [девушка] предчувствует, что ласки мужчины вовлекут ее в великий жизненный поток» [58 - Перевод С. Айвазовой.]. Роль самой девушки состоит в том, чтобы ждать этого прекрасного принца, который умчит ее прочь. Мечты девушек о прекрасной принцессе никого не волнуют.
   Джордж Мартин хорошо понимает, что не все бывают довольны ролями, которые диктует им общество. Арья заявляет, что не хочет быть леди. Бриенну эта роль не удовлетворяет до такой степени, что она согласна выйти лишь за того, кто победит ее в единоборстве (никто ни разу не победил). Дейенерис провозглашает себя кхалиси и королевой, хотя ни у дотракийцев, ни в Вестеросе не принято подчиняться женщине-лидеру. Каждая из этих женщин ломает социальные нормы, чтобы жить так, как ей хочется.
   Следует подчеркнуть, что помощь в выборе альтернативных социальных ролей не входит в функции общества, и аргументы против рыцарства не являются аргументами в пользу социальной анархии. В Вестеросе поклоняются семи ипостасям бога: Отец, Матерь, Кузнец, Воин, Дева, Старица и Неведомый. Эти социальные позиции (или роли) нельзя назвать инструментами угнетения, поскольку они взаимно не исключают одна другую. Мужчина может быть кузнецом и одновременно отцом, женщина в течение жизни последовательно играет роли девы, матери и старицы. Свою дочь Арью Кейтилин способна представить себе даже в образе Воина. «Каждый из Семерых воплощает в себе всех остальных, – размышляет она. – Старица не менее прекрасна, чем Дева, Матерь может быть свирепее Воина». Социальные роли помогают нам формировать собственную личность и отношения с обществом, показывают, в чем наша сила и слабость. Они никого не подавляют в том случае, если почетные роли (например, отважного и благородного воина) доступны всем без исключения социальным группам. Случай Брана немного сложнее: он инвалид, и Королевская Гвардия, о которой он мечтает, ему заказана. Само по себе это еще не угнетение; угнетение начинается с мысли, что для него, Брана, закрыты абсолютно все почетные роли. Знаменосцы его отца укрепляют мальчика в этой мысли разговорами, что лучше бы ему умереть. Лишь с появлением Жойена Бран начинает осознавать, что герой – это не обязательно рыцарь и что понятия «герой» и «калека» не исключают друг друга.
   Признав, что люди не обязаны играть одну-единственную социальную роль всю свою жизнь, мы лучше представляем себе, в какой степени то или иное общество поощряет нас развивать и менять эти роли. Рыцарство проигрывает в том, что навязывает нам роли по половому признаку, принуждая одновременно к определенной сексуальной ориентации. В этом отношении оно напоминает чересчур строгого родителя (который, заметим, желает ребенку только добра). Пора позволить детям стать взрослыми и выбрать в жизни собственную дорогу.

Женщины под опекой: что сделало человечество с человеческой самкой?

   Между мужчиной и женщиной действительно существуют биологические различия, говорит Бовуар, но определенное значение этим различиям придает культура и общество. Культурное определение пола предшествует биологическому; чтобы понять слова Бовуар «женщиной не рождаются, женщиной становятся», спросим себя, что же сделало человечество с человеческой самкой.
   Рыцарство превратило ее в Прекрасную Даму. В истории некоторые женщины (в частности, европейки знатного рода) действительно назывались дамами или леди. Даже если лишить рыцарство его классовой и этноцентристской мишуры, из сексистских рамок оно все равно не выйдет. Дама рыцарских времен всегда состоит под чьей-то опекой и самостоятельной взрослой личностью считаться не может. В опеке как таковой нет ничего плохого; все дети бывают чьими-то подопечными, но со временем вырастают из этой роли. Проблема возникает, когда опека распространяется на взрослого человека, вполне способного функционировать самостоятельно.
   Исходя из этого, феминистская философия обвиняет рыцарство в угнетении женщин путем назначения им специфической роли, с которой не все женщины согласны, и последующего обесценивания этой роли. Некоторые женщины, разумеется, охотно следуют идеалу «леди», но далеко не все. Объявляя «леди» образцом женщины, рыцарство умалчивает о других формах женственности и предписывает, как должна выглядеть и вести себя «настоящая» женщина. Леди – почетная роль, но Рыцарь намного почетнее, поскольку он помогает другим. Ценность подопечной всегда уступает ценности меча, который ее защищает, и мужчины, который держит в руках этот меч. Рыцарь, в свою очередь, – идеал мужчины; роль «рыцаря в блестящих доспехах» или «прекрасного принца» дает несколько больше места для развития личности, но строго запрещает какие-либо женские занятия: пение, танцы или, да не допустят этого боги, шитье.
   Мне скажут, что я слишком упрощаю гендерные роли, предписываемые рыцарством. В том же Вестеросе существует множество субкультур, где эти роли могут варьироваться. В Дорне, например, женщин порой обучают военному мастерству: дорнийцев, в конце концов, привела в этот край королева-воительница Нимерия. При этом в других областях Вестероса к дорнийкам относятся не как к другим, «настоящим» женщинам. Когда Тириона спрашивают о самом необычном блюде, которое он отведал, он интересуется, можно ли считать таковым дорнийку. Этнические исключения не отменяют общего правила.
   Расстановка сил зависит в конечном счете от нашего отношения к себе самим в качестве мужчин, женщин, граждан, взрослых, детей и наций. В результате мы порой ограничиваем свободу тех, кому будто бы помогаем. Пора разобраться в сопутствующих значениях понятий «рыцарь» и «дама» и понять, что рыцарский кодекс не может считаться образцом этики. Если под словом «рыцарь» подразумевается поборник справедливости и человеческих прав, то настоящих рыцарей действительно нет.

Часть пятая
Коли острым концом

17. Судьба, свобода и аутентичность в «Игре престолов»
– Майкл Дж. Сигрист —

   «Никогда не забывай, кто ты такой, ведь мир, конечно, этого не забудет. Сделай происхождение своей силой и не допускай, чтобы оно превратилось в слабость».
Тирион Ланнистер, «Игра престолов»

   «Зима близко». На протяжении столетий эти слова выражали, возможно, лишь суровое мировоззрение Севера, но по мере развития саги Мартина они приобретают судьбоносное, фаталистическое значение.
   Идея фатализма в том, что будущее предопределено заранее и изменить его невозможно. Зима близко, с этим ничего не поделаешь. Самое лучшее, что можно сделать, – приготовиться к ней. Назовем теорию предопределенного будущего метафизическим фатализмом [59 - Философский термин «метафизика» во многом противоположен другому своему значению, означающему область сверхъестественных или духовных явлений. В философии метафизика понимается как познание бытия. Метафизичны, например, все теории пространства, времени и причинности. Метафизический фатализм в настоящем контексте предполагает, что будущее в определенном смысле реально и изменить его невозможно. Ему противостоит, если можно так выразиться, психологический фатализм: чувство пассивности и беспомощности, вызванное сознанием предопределенности будущего. Считается, что метафизический фатализм включает в себя также психологический, но я собираюсь это оспорить в настоящей главе. (Примеч. авт.)]: эта древняя идея благополучно дотянула до наших дней. Все заявления о том, что будущего не изменишь и что некоторым событиям суждено произойти, говорят в пользу метафизического фатализма.
   Попробуем связать понятие фатализма с двумя другими – свободой и аутентичностью – для лучшего понимания драм и судеб героев саги. Многие философы считают фатализм непреодолимым препятствием для человеческой свободы. Если будущее предопределено и изменить его невозможно, то свобода – всего лишь иллюзия. Если же это неверно и мы свободны, то иллюзорен как раз фатализм. Борьбу этих двух постулатов мы наблюдаем на протяжении всей саги Мартина. Похоже, верить можно только в одно из двух – либо в свободу, либо в фатализм, но не является ли и это иллюзией? Нельзя ли верить и в то и в другое?

Свобода быть или не быть

   Возьмем историю Дейенерис Таргариен, начавшуюся задолго до первой главы «Игры престолов». Ее отца, безумного короля Эйериса Второго, убил Джейме Ланнистер. Мать Рейелла, бежав из Королевской Гавани с маленьким сыном Визерисом, родила на Драконьем Камне дочь и умерла в родах. Дейенерис и ее брат, единственные наследники дома Таргариенов, растут в изгнании и бедствуют, пока их не берет под крыло загадочный магистр Иллирио Мопатис. Дени при первой нашей встрече с ней – юная девушка, имеющая очень смутное понятие об интригах, в которых, сама того не ведая, играет главную роль. Судьба в этот момент распоряжается Дени без участия ее воли. Ее юный возраст и пол позволяют Иллирио и Визерису устраивать жизнь Дейенерис, не спрашивая согласия, а она плохо понимает, зачем это нужно, не говоря уж о каком-то контроле над их махинациями.
   Верные читатели Мартина знают, что Дени, выходящая из погребального костра кхала Дрого (и воительница, покоряющая Восток) – совсем не та робкая девочка, с которой мы знакомимся в первых главах. Эта поздняя Дейенерис выходит, пожалуй, на первое место в саге: она полностью контролирует свои действия, ведет войну, перекраивает мир, попирает условности и держит ответ только перед собой. При всем при том своей решимостью она обязана именно фатализму и чувствует себя по-настоящему свободной, лишь когда полагает, что действует по воле судьбы. Тандем судьбы и свободы – удел не одних принцесс; зачастую мы интуитивно понимаем, что два эти понятия не столь противоположны, как может показаться на первый взгляд, и пытаемся разгадать свое предназначение, полагая, что эта разгадка сделает нас свободными. Не следует ли нам в этом смысле пойти чуть дальше интуитивного чувства? Может ли предназначение, сделанное помимо нас, стать ключом к чьей-то свободе? Вернемся к Дени: быть может, ее вера в судьбу, благодаря которой она осуществляет свою избранную свободно миссию, все же ошибочна? Или, напротив, ошибочна ее вера в собственную свободу, необходимая, чтобы исполнить волю судьбы?
   Французский философ Жан-Поль Сартр (1905–1980) полагал, что человек – единственное существо, «обреченное» быть свободным. Его лозунг «Существование предшествует сущности» [экзистенция предшествует эссенции] дал название представляемой им философской школе: экзистенциализм. Все остальное, помимо человека, обладает сущностью или природой. Именно сущность делает вещи тем, что они есть. Существует, например, очень много видов деревьев, но в каждом из них присутствует нечто, делающее его деревом, – не мистическая «древесность», а ствол, листья, корни, клеточная структура. Сущность, как правило, всего лишь набор соответствующих признаков. Иногда (особенно это относится к артефактам) в него входит цель, которой служит данная вещь; сущность молотка – забивание гвоздей, сущность часов – показ времени.
   Философы с древности до наших дней пытаются определить сущность человека в надежде, что это поможет раскрыть смысл человеческой жизни. Платон (428–348 до н. э.) полагал, что эта сущность есть разум, и жизнь поэтому следует посвятить размышлениям. Другой древнегреческий философ, Эпикур (341–270 до н. э.), утверждал, по контрасту, что человек стремится к удовольствию подобно другим животным и целью жизни должно быть достижение оптимального количества удовольствий [60 - Следует указать, что к максимальному количеству Эпикур не стремился – напротив, призывал своих последователей вести воздержанную, скромную жизнь. Избыток удовольствий приводит к разочарованию, удовлетворение простых, естественных нужд достигается легче и способствует душевному равновесию. (Примеч. авт.)].
   В Вестеросе цель или сущность человека определяется его принадлежностью к определенному классу, а также статусом и традициями. Жизненная цель Робба – стать лордом Старком после своего отца Неда. Возможно, он доживет до титула, а возможно, и нет; от него это не зависит. Женщина, с другой стороны, не может править королевством или быть главой дома; Серсея вынуждена ограничиваться ролью регентши при своем сыне Джоффри, а леди Лиза – при своем, лорде Роберте. Серсею этот факт удручает, Арья Старк сознательно борется с установленными для женщин ограничениями, однако пол в этом мире является сущностным признаком. (Бриенна – лишь исключение, подтверждающее общее правило.) Твой статус зависит от того, кем ты родился: нельзя подняться над данным от рождения статусом или опуститься ниже него. Бастард Джон, какими бы ни были его достижения, никогда не станет наследником Винтерфелла [61 - Некоторых персонажей подобный эссенциализм не устраивает. Один из них – Петир Бейлиш, планирующий, насколько это видно из «Пира стервятников», стать главой дома Арренов, если не всего Вестероса. Давос вызывает восхищение многих читателей по тем же причинам: лорд Мандерли в «Танце с драконами» без особых усилий возрождает в нем былого контрабандиста. Джону противостоит другой бастард, Рамси Болтон, чей извращенный нрав делает его нежелательным наследником своего лорда-отца. (Примеч. авт.)].
   Сартр затратил немало труда на борьбу с эссенциализмом. Человек, полагает он, в корне отличается от всего, что имеет сущность – однако, вопреки его эффектному лозунгу, существование не столько предшествует сущности, сколько препятствует ей. Сартр утверждает, что человека определяет только одно: его полная и безграничная свобода быть теми, кто мы есть [62 - На этом месте вдумчивый читатель должен спросить себя: не значит ли это, что свобода и есть наша сущность, поскольку каждый человек обладает ею? И не признаёт ли тем самым Сартр, что у человека все же есть сущность? Ответить на это можно и «да», и «нет». Желая определить свободу как человеческую сущность, мы можем это сделать, признав, а) что эта сущность отлична от всех других сущностей и б) что могущий быть чем угодно есть на самом деле ничто, а следовательно, и сущности не имеет. (Примеч. авт.)]. А поскольку мы свободны быть чем угодно, то фактически мы ничто (еще один способ сказать, что у человека нет сущности) [63 - Этим Сартр не хочет сказать, что человеку всегда удается стать тем, чем он хочет. Ни одному человеку еще не удавалось стать богом, и бессмертия, насколько известно, тоже пока никто не достиг. В своих устремлениях мы добиваемся лишь частичного успеха. «Могу» Сартра следует воспринимать как «могу попытаться, в то время как окружающий мир ограничивает мои шансы на успех». (Примеч. авт.)]. Никто не является в сущности мужчиной или женщиной, лордом или вассалом; никто не является мыслителем или искателем удовольствий.
   Откуда Сартру это известно? Абсолютная свобода, говорит он, проявляется в размышлении. Прежде чем предпринять что-нибудь, мы, как правило, обдумываем, зачем это нужно. В эти моменты мы рассматриваем свои мотивы, желания, ситуации, цели, но ничто из этого не может принудить нас к действию. Чтобы действовать, нужно сделать какой-то выбор, и делается он без определенных причин. За каждый свой выбор мы отвечаем лично. Серсея, скажем, могла бы найти для себя множество оправданий: она вынуждена арестовать Неда и заставить его молчать, потому что он может навлечь гибель на дом Ланнистеров и помешать Джоффри стать королем. Однако она ошибается, если думает, что ее личные желания и интересы тут ни при чем. У нее был выбор, и она его сделала.
   Свобода проявляется также в определенных состояниях, главное из которых – тревога, или ангст (немецкий термин, часто употребляемый в психологии). Эддард сознаёт, что его согласие стать десницей Роберта может привести к тяжелым последствиям. Он знает, какая судьба постигла его предшественников; то же самое может случиться не только с ним, но и со всем домом Старков. Нам, скорее всего, такое не светит, однако каждый из нас сталкивается с решениями, которые, как мы знаем, откроют для нас одно будущее и закроют другое. Чувство, что от данного решения зависит вся твоя жизнь, – это и есть ангст, который Сартр вслед за Мартином Хайдеггером (о нем мы поговорим позже) толкует не как страх перед внешней угрозой, но как страх самого решения.
   Нед должен решить, что для него важнее – государство или семья. Позже, когда Серсея требует, чтобы он признался в измене, выбор становится еще суровее: семья или честь, которой он не поступался никогда в жизни. Необходимость таких решений, принимаемых в полном сознании того, на что ты идешь, Сартр, опять-таки следуя Хайдеггеру, называет «аутентичностью».
   Моменты тревоги, говорит Сартр, выхватывают нас из повседневного существования «отца», «друга», «работника» и так далее, заставляя определять будущее этого существования. Мы можем сделать это как аутентично, так и неаутентично. При неаутентичном выборе включаются силы, которые мы, как полагаем, контролировать не способны – та же судьба. Санса, поставленная перед королем Робертом и принужденная выбирать между женихом и своей семьей, делает выбор в пользу первого. Эта девочка, одна из самых больших удач автора, частенько нас раздражает. Она, вопреки всему, продолжает видеть в Джоффри благородного принца, а в Ланнистерах – доброжелательных покровителей. Ее неаутентичность проявляется, по выражению Сартра, в «дурной вере», в нежелании взять на себя ответственность [64 - Здесь следует заметить, что «ответственность» и «ответственность за себя» в терминологии Сартра – два совершенно разных понятия. Просто ответственность навязывает нам внешний мир; Сартр вынужден признать, что она существует, но не имеет над нами власти, если мы сами не позволяем. Однако за себя мы ответственны в полной мере: это единственная подлинная ответственность, которой нельзя избежать. (Примеч. авт.)]. По мнению Сансы, ей только и остается, что дать ложные показания в пользу Джоффри, оболгав неповинного Мику: так она понимает верность своему жениху.
   Аутентичность в этом понимании противостоит фатализму. Смириться с судьбой означает пренебречь принадлежащей тебе свободой. Дейенерис, если эта теория верна, может верить, что ее направляет судьба, но в действительности она все выбирает сама, движимая свободой. Нежелание признать это сделает ее неаутентичной по Сартру.

Que Sera, Sera (что будет, то будет)

   Судьба часто ассоциируется со справедливостью. Добрых ждет награда, а злых наказание – не в этой жизни, так в будущей, но в книгах Мартина мы такой картины не наблюдаем. Считается, что именно реализм, привитый к фэнтези, и делает их уникальными. В судьбе, как он ее описывает, ничего справедливого нет: она холодна и безжалостна. Мы видим, как гибнут хорошие люди и преуспевают плохие. Но что же тогда, если не высшая справедливость, действует в Вестеросе? Метафизический фатализм ничего не говорит о вселенской морали, он говорит лишь, что будущее определено заранее.
   Аристотеля (384–322 до н. э.) беспокоила отмена человеческой свободы метафизическим фатализмом. В своем труде о логических формах языка он разбирает следующий аргумент в защиту фатализма. Предположим, что кто-то говорит: «Завтра будет морское сражение», а кто-то другой противоречит ему: «Морского сражения завтра не будет» [65 - См. «Категории» и «Об истолковании» Аристотеля. (Примеч. авт).]. Поскольку второе утверждение есть отрицание первого, одно из них должно быть верным. Отчего это так? Аристотель, первый систематический логик, говорит в другом месте, что всякое утверждение должно быть либо истинным, либо ложным, но ко многим утверждениям это правило неприменимо. «Внеземных цивилизаций существует ровно семнадцать», «В 45 г. до н. э. Цезарь как-то съел на завтрак три яйца», «Каждое четное целое число больше двух может быть представлено в виде суммы двух простых чисел»: мы, возможно, никогда не узнаем, истинно это все или ложно. Аристотель, однако, продолжает настаивать на своем, называя это «принципом двузначности». Этот принцип сильно тормозит его, когда речь заходит о будущем. Если заявление «завтра будет морское сражение» истинно, его должен подтвердить факт завтрашнего морского сражения. Отсюда следует вывод, что все истинные утверждения должны подтверждаться фактами, о которых в них говорится, но говорить, что в будущем что-то непременно случится, значит подкреплять фатализм. Если то, что завтра будет морское сражение, правда, то оно непременно должно состояться и отменить его невозможно.
   Если этот аргумент верен, с тревогой говорит Аристотель, то человеческой свободы попросту нет: нам не дано влиять на будущее, управлять своей жизнью, отвечать за себя. Во избежание этого Аристотель провозглашает, что утверждения, относящиеся к будущему, правилу двузначности не подлежат. Если кто-то скажет, что завтра, например, будет дождь, по Аристотелю это нельзя считать ни ложным, ни истинным. Можно утешиться тем, что ни одно предсказание будущего не станет ошибочным – но, с другой стороны, правдивым оно тоже не станет.
   Римский политик и оратор Цицерон (106–43 до н. э.) более подробно изложил угрозу, которую метафизический фатализм представляет для нашей свободы. Его концепция получила название «ленивый софизм»: если ты фаталист, тебе незачем что-либо делать. Приведем следующий пример:
   1. Если Дейенерис суждено править Вестеросом, она будет им править независимо от длительности своего пребывания в Миэрине.
   2. Следовательно, ее пребывание там не влияет на перспективу ее правления Вестеросом.
   3. Следовательно, ей незачем покидать Миэрин.
   Проблематичность этого рассуждения очевидна: всем ясно, что Дейенерис не сможет править Вестеросом, если останется в Миэрине. Вернувшись к вышесказанному, мы поймем, почему все аргументы, подобные этому, несостоятельны: весьма возможно, что Дейенерис будет править Вестеросом лишь вследствие своего ухода из Миэрина.
   Нашим раздумьям, предшествующим действию, философы присвоили термин «практические». Говоря, что данный аргумент или факт имеет практическое значение, мы подразумеваем, что он фигурирует в наших практических выкладках. Ленивый софизм предполагает, что метафизический фатализм также фигурирует в них, – но это, как мы теперь видим, неверно. Из рассмотренных нами аргументов в пользу метафизического фатализма едва ли следует, что наши действия не влияют на будущее: оно фактически является результатом этих действий! Поэтому фатализм не угрожает нашей свободе в понимании Сартра (вспомним, что у Сартра фатализм, используемый как предлог для сохранения «дурной веры», предает свободу анафеме). В этом смысле философ прав: поскольку метафизический фатализм не предполагает практических последствий, было бы «дурной верой» использовать его как предлог к бездействию. Допустим, Джон верит, что Иным никогда не суждено войти в Вестерос – однако, ничего не предпринимая, он поступил бы неправильно. Возможно, судьба подразумевает, что Иные не войдут в Вестерос именно потому, что Джон исполнит свой долг защитника на Стене.

Осуществление судьбы

   Здесь перед нами возникает своего рода парадокс. Мы уже поняли, что ошибочно думать о судьбе как о внешней силе, распоряжающейся людьми на свой лад. Судьбу в общем и целом выстраиваем мы сами. Судьба Дени – выйти замуж за кхала Дрого, судьба Джона – надеть черное, но это делают они сами, а не кто-то другой. В то же время метафизический фатализм говорит нам, что есть только одно будущее. С одной стороны, мы сами строим свою судьбу, с другой – существует некий фактор, с которым мы ничего не можем поделать. Какая концепция свободы может стать решением этой проблемы?
   Вернемся к Мартину Хайдеггеру (1889–1976), который первым ввел в философию термин «аутентичность». Обычно это слово означает нечто подлинное как противоположность поддельному. Ни одна копия Льда, меча лорда Эддарда, какой бы точной она ни была, не станет «аутентичным» Льдом. «Подлинное» в этом смысле следует понимать как уникальное, неповторимое.
   Хайдеггер, пользуясь этим общепринятым толкованием, выдвигает альтернативу свободе, понимаемой как автономия. Автономия предполагает контроль – я автономен, если могу контролировать свои действия, не подвергаясь внешнему или внутреннему принуждению, – аутентичность же определяется как принадлежность [66 - Аутентичность по-немецки Eigentlichkeit; корень этого слова eigen означает «собственный, свойственный», поэтому буквально Eigentlichkeit можно перевести как «свойственность». (Примеч. авт.)]. Концепция аутентичности служит Хайдеггеру оружием в борьбе со следующей проблемой: если прошлое полностью формирует нас и отвечает за наше будущее, как мы можем быть свободны и распоряжаться собственной жизнью? Думаю, каждый из нас так или иначе сталкивался с этой проблемой: все как будто под контролем, но в то же время мы сознаем, что, случись нам родиться в другое время и в другом месте, мы были бы совсем другими людьми и принимали бы совсем другие жизненные решения. Можно ли сознавать этот факт и полагать при этом, что мы обладаем хоть какой-то свободой, хоть как-то за себя отвечаем?
   Вернемся к моменту, когда Эддард решает: сознаться ему в измене и тем спасти жизнь своих дочерей или сохранить верность принципам, пожертвовав дочерьми? Проницательный читатель с помощью столь талантливого писателя, как Мартин, заранее угадывает ответ. Эддард не раз доказывал, что честь ему дороже высокого положения и самой жизни, но эта честь произрастает из еще более глубокого чувства ответственности. Он понимает, что Арья, Санса и дорогой ему Винтерфелл оказались в опасности из-за его ошибок, что компромисс с властью может предотвратить войну. Всем ясно, что он предпримет, думая, что принесенная в жертву честь поможет исправить дело. Зная характер человека, мы знаем, как он будет действовать. Всякий наш выбор, вопреки мнению Сартра, непосредственно связан с прошлым. Мы – это наша история и, что еще важней, наш характер. Как сказал древнегреческий философ Гераклит (535–475 до н. э.), большим поклонником которого был Хайдеггер, «характер – это судьба».
   Свобода в толковании Хайдеггера не связывается с определенным моментом, а характеризует чью-то жизнь в целом. Эта свобода, в отличие от свободы Сартра, состоит не в разрыве с прошлым, но в осуществлении этого прошлого. Обычно, говорит Хайдеггер, мы существуем в состоянии «повседневности», исполняя роли отца, брата, коллеги, друга и так далее. Наша повседневность распределена между множеством ролей и проектов, из которых лишь немногие согласуются между собой. Братский долг Джона перед Роббом противоречит его долгу перед братством Ночного Дозора: он не может посвятить свою жизнь и тому и другому. Ему приходится выбирать, но выбор не освобождает его ни от одного из обязательств; они остались бы в силе, если бы он даже решил пренебречь ими. Заметим, что Джон, выбирая одно из двух, осуществляет цель, выбранную не им, и в этом смысле выбирает свою судьбу. Джон не по своей воле родился бастардом Старка, и не он постановил, что у черного брата нет семьи кроме Ночного Дозора. Однако, выбирая одну цель в ущерб другой, он выбирает себя и в этом смысле свободен.

Становление себя

Мы начинали с вопросов, совместимы ли судьба и свобода, отменяет ли фатализм свободу. Интуиция говорит нам, что они могут быть совместимы, что человек освобождается, следуя своей цели и осуществляя свою судьбу. Сложность в том, чтобы найти философское подтверждение этого интуитивного чувства, и мы, пожалуй, находим его у Хайдеггера. На протяжении своей жизни человек становится тем, кто он есть. Борьбу за это становление Хайдеггер называет борьбой за аутентичность. Жизнь предлагает нам ряд несовместимых друг с другом вариантов, каждый из которых мы можем осуществить, – но, чтобы жить аутентично и быть личностью, мы должны выбрать только один. Герои Мартина делают именно это: Дени выбирает борьбу за права дома Таргариенов, Джон – жизнь брата Ночного Дозора, Робб – титул Короля Севера, Тирион твердо намерен быть Ланнистером, хотя его отец, сестра и весь мир против этого. Делая свой выбор, они осуществляют цели и судьбы, которые выбирали не сами. «Стань тем, кто ты есть», – сказал древнегреческий поэт Пиндар (518–438 до н. э.). Как может человек стать тем, чем он уже является? Ответ зависит от того, как он поражает цели, назначенные ему прошлым, историей и характером – то есть судьбой.

18. Водяной плясун по имени Никто
– Генри Джейкоби —

   «– Кто ты? – каждый день спрашивал он.
   – Никто, – отвечала она, бывшая когда-то Арьей из дома Старков».
«Пир стервятников»

   Девятилетнюю девочку, предпочитающую деревянный меч куклам, ждет долгий путь. Она учится водяному танцу, бежит из Королевской Гавани после казни отца, делает Якена Хгара своим наемным убийцей и сама обучается этому ремеслу в Черно-Белом Доме у браавосских Безликих. Все это, безусловно, делает Арью Старк одной из самых интересных фигур «Песни льда и огня». Она встречает то, что преподносит ей жизнь, со свирепой решимостью, особенно редкой в столь юном возрасте. Некоторые читатели смотрят на Арью как на будущую убийцу психопатического толка, гонимую жаждой мщения. Я лично нахожу в ней странную смесь добродетелей и принципов дзен. Как это возможно, спросите вы? Какое отношение имеет дзен к моральным достоинствам и какое отношение имеет то и другое к нашей любимой худышке из Винтерфелла?
   Эта глава посвящается странствиям Арьи и уроку, который мы можем из них извлечь. Еще в ней рассказывается, как лучше заколоть кого-то острым концом; одно, как мы увидим, не противоречит другому.

Добродетель и праведная жизнь

   В моральной философии часто делается различие между этикой делания и этикой бытия. Идея вкратце такова: одни этические теории учат нас, как следует или не следует поступать, другие же фокусируются на том, как нам следует жить и какими следует быть. Эти последние объединяет название «агафология», или учение о добре.
   Цель всех агафологических теорий – научить нас жить праведной жизнью. При этом они расходятся в том, что считать таковой и как наилучшим образом достичь этой цели. Многие древнегреческие философы утверждали, что праведная жизнь должна быть разумной, на Востоке же разуму не очень-то доверяют и призывают нас к достижению подлинности. В философии дзен это означает получение практического опыта и поиски себя, в даосизме – гармоничное слияние с природой, не требующее усилий. Путь Арьи от уроков водяного танца до ученицы Безликих охватывает оба эти учения. Я в конце концов пишу это не только потому, что она моя любимая героиня (хотя как знать)…
   Чтобы нанести на карту трудный путь к добродетельной жизни, надо для начала понять, что это за штука такая – добродетель. Аристотель (384–322 до н. э.) первый дал ей определение в «Никомаховой этике», с него и начнем. Добродетель – это черта характера, говорит он, но не всякая черта характера есть добродетель. Мизинец, например, коварен, Сандор Клиган (Пес) – злобен; ни то ни другое добродетелью не считается, а Джоффри попросту надо отшлепать. Добродетель, по Аристотелю, – это черта, которой хорошо обладать. «Но разве для Мизинца не полезно быть хитрым, а для Пса – злобным?» – спросите вы. Да, эти черты служат их целям, но плохи в том смысле, что не приносят им счастья, или эвдемонии (это греческое слово иногда переводят как «счастье», но лучше перевести «благополучие», «процветание»).
   Счастье и хорошая жизнь у Аристотеля не тождественны удовольствию. Он, подобно своему учителю Платону (428–348 до н. э.), отрицал, что удовольствие есть благо. В праведной жизни желания и аппетиты ограничивает разум. Благодаря этому мы, по выражению Сократа (469–399 до н. э.), ведем размеренную жизнь, как и надлежит мыслящим существам. Добродетель, исходя из этого, – не приз, который нужно завоевать, а процесс, длящийся всю нашу жизнь. Человек, не повинующийся разуму (или человек аморальный), может получать всевозможные удовольствия, но истинного счастья никогда не достигнет. И Сократ, и Платон, и Аристотель согласны с этим. Но если для хорошей жизни нужны добродетели, стоит разобраться, как их заполучить. Аристотель полагал, что они достигаются только практикой: научить им нельзя. Мейстер Лювин дает Брану читать книги о героических рыцарях, но этого недостаточно, чтобы сделать Брана отважным. Мальчик может понять, что такое храбрость, в теории и признать эту черту за своим братом Роббом; чтобы стать храбрым самому, он должен практиковаться в храбрых поступках, пока это не войдет у него в привычку.
   Это возвращает нас к первым урокам водяного танца, полученным Арьей. Боевые искусства, как мы увидим далее, служат хорошей иллюстрацией к тому, что имел в виду Аристотель. А поскольку зародились они на Востоке, то могут проиллюстрировать заодно философии даосизма и дзен.

Боевые искусства и добродетели

   Джон Сноу перед отъездом в Ночной Дозор делает Арье необычный подарок: маленький меч из превосходнейшей валирийской стали. Арья нарекает клинок Иглой (все знаменитые мечи должны иметь имена). Эта девочка совсем еще мала, но в отличие от старшей сестры Сансы, мечтающей стать принцессой, не забивает себе голову глупостями. Рыцарь – вот кем она решила стать. То, чему ее учит септа Мордейн, ей ни к чему: «работать иглой» она хочет на свой собственный лад. Зато подарок Джона – именно то, что нужно. С ним в руке она вступает на путь самопознания.
   Поначалу она думает, что вся премудрость – это «колоть острым концом». «По сути, это верно», – соглашается отец и нанимает ей учителя фехтования (серия «Лорд Сноу»). Да не какого-нибудь, а самого Сирио Фореля из Браавоса. Сирио учит Арью не только держать меч и обороняться – он учит ее, как надо жить. Всего-навсего.
   Настоящие мастера скажут вам, что их искусства – не просто способ самозащиты: они указывают путь к здоровью и процветанию. Они помогают нам обретать добродетели и параллельно с Аристотелем учат, что процесс важнее награды. Боевое искусство, если относиться к нему серьезно, перерастает в духовную практику; позже мы об этом подробно поговорим.
   Занявшись этим впервые, я спросил своего инструктора-сэнсэя (буквально это означает «рожденный раньше»), как часто нужно тренироваться. Тренировка, ответил он, не прекращается никогда; в нее входит все, что ты делаешь. Занятия в додзё (учебном зале) могут, естественно, пригодиться и за его пределами, но дело не только в самозащите. Помимо нее, ты учишься вниманию, постоянной готовности, учишься уважать своих партнеров и сочувствовать им. Все это останется с тобой навсегда. Если рассматривать все жизненные действия как часть тренировки, то все твои отношения с людьми, животными, окружающей средой потребуют от тебя такого же внимания, как работа в додзё.
   Вернемся к Аристотелевой идее добродетели как привычки. Аристотель хочет, чтобы мы упражнялись в честности, мужестве, справедливости и так далее, пока они не станут нашей составной частью. В обучении боевым искусствам наблюдается нечто подобное. В карате ученики, например, постоянно отрабатывают верхний захват. В повседневной жизни мы таких движений не совершаем, но со временем они делаются автоматическими. Теперь, если кто-то попытается огреть вас по голове, вы блокируете удар не задумываясь. Без долгих тренировок вам пришлось бы сначала думать, как его отразить, и в итоге вы опоздали бы. То же относится к движениям водяного танца, разучиваемым Арьей. Она делает выпады, парирует, вырабатывает грацию, гоняется за кошками, стоит на одной ноге, ходит на руках; все это готовит ее к мгновенной реакции на любую опасность.
   Честный человек, по аналогии, не раздумывает долго, что нужно сказать в той или иной ситуации, и автоматически говорит правду. Идея «автоматической правды», помимо боевых искусств и Аристотелевой этики [67 - Этим я не хочу сказать, что Аристотель предубежден против мысли. Разум, по его мнению, необходим для первоначального приобретения добродетелей, но когда вы уже приобрели их, реакция должна быть автоматической, как у бойца карате. (Примеч. авт.)], присутствует во всех восточных философиях. Более того, все они утверждают, что характер воспитывается дисциплиной, практикой и вниманием. Без этой духовной подготовки вы научитесь только драться, с ней же познаете тайну аутентичной жизни.

Водяной танец

   «Мы здесь учимся не танцу Вестероса, а браавосскому танцу, танцу воды».
«Лорд Сноу»

   Теории добродетели, подобные Аристотелевой, учат нас жизни. К этой категории можно отнести и боевые искусства, поскольку они преследуют ту же цель, но и различий между ними немало. По Аристотелю, в праведной жизни главенствует разум; рациональная его часть должна контролировать иррациональную, чтобы желания не возобладали над нами. Согласно кодексу боевого искусства желания тоже следует контролировать, но это не равнозначно «размеренной» жизни Сократа или «разумной» Аристотеля. Здесь требуется, чтобы разум, лишенный эго, «был как вода».
   Стиль, которому учится Арья, не случайно назван водяным танцем. Вода – одна из важнейших концепций даосизма. Великий мудрец Лао-цзы в своем трактате «Дао дэ цзин» многократно призывает нас «быть как вода». Что это значит?
   На первом же уроке Сирио говорит Арье: «Знаешь ли ты, что все люди созданы из воды? Если проткнуть человека, вода вытечет, и он умрет» («Лорд Сноу»).
   Вода – основа жизни, поэтому водяной танец отражает всю нашу жизнь. Вода струится, огибает препятствия, наполняет сосуды любой формы, проникает в любые трещины и отверстия. Боевой «танец» должен стремиться к подражанию всему этому. Любое боевое искусство приспосабливается к ситуации, используя ровно столько силы, сколько потребно. Так и жизнь: мы тоже должны приспосабливаться и плыть по течению. Некоторые персонажи «Песни льда и огня» хорошо владеют этим умением, что, несмотря на все трагедии и страдания, влияет на их жизнь положительно. Хороший пример – Тирион и Дейенерис, плохой – Визерис, брат Дейенерис, но никто не приспосабливается к обстановке лучше, чем Арья. От харренхоллских кухонь до браавосских каналов она учится принимать ситуацию как есть и действовать соответственно. В Харренхолле она прибегает к помощи «безликого» Якена Хгара, чтобы убивать своих недругов и освобождать пленных, в Браавосе лично убивает дезертира из Ночного Дозора. Иногда, если ситуация позволяет, она пользуется Иглой.
   Другое свойство воды – ее податливость. Мастер боевых искусств, желающий его перенять, должен быть гибким и обращать энергию атакующего противника против него самого. Тот, кто вкладывает в бой всю свою силу, владеет этим принципом плохо.
   Идея ухода от борьбы является одним из ключевых принципов даосизма и называется «у вэй» – «недеяние». Все жизненные ситуации следует встречать гибко и естественно, как вода: «Совершенномудрый не действуя добивается успеха». Достигнув этого, вы достигаете гармонии с самим Дао – потоком всего сущего, танцем жизни. Это хорошо видно на примере гимнастики тайцзы, представляющей собой ряд медленных хореографических движений. Сторонний наблюдатель сочтет ее похожей на танец, на самом же деле это стиль жесткой самозащиты, где бьют и руками и ногами. Чтобы делать тайцзы правильно, нужно отключить мыслительный процесс и слиться с движением. Арья на первом уроке жалуется, что деревянный меч слишком тяжел для ее руки. «А вдруг я его уроню?» – «Сталь должна стать продолжением твоей руки, – отвечает Сирио. – Разве можешь ты уронить свою руку? Нет» («Лорд Сноу».) [68 - Мечи у них деревянные, но Сирио говорит «сталь», поскольку в настоящем бою они будут стальными (сам он, впрочем, прекрасно обходится и деревянным). (Примеч. авт.)]. Вот вам та же мысль в двух словах.

Дзен и мастер меча из Браавоса

   «Бог один. Имя ему Смерть, и говорят ему только одно: не сегодня.»
«Золотая корона»

   Чтобы откликаться на все без усилий и сливаться с жизненным танцем, нужно уподобить свой разум воде. Дзэн идет еще дальше: чтобы обрести свое подлинное «я», мы должны отрешиться от своего эго. «Каким было твое лицо до рождения?» – спрашивается в знаменитом коане [69 - Коанами называются загадки, призванные изменить привычный для нас способ мышления. Об этом и многом другом пишет роси (великий учитель) Филип Капло в книге «Три столпа дзен»). (Примеч. авт.)]. Умерщвление эго, как мы после увидим, является также важнейшей частью ученичества Арьи в Черно-Белом Доме.
   Дзен учит нас взгляду на мир и аутентичному пребыванию в мире. Его можно назвать жизненной философией, но теоретической базы у него нет; в отличие от большинства философских школ, первенство в нем отдается не интеллекту, а интуиции. Суть учения излагается большей частью в диалогах между учеником и учителем, так что Арья и Сирио нам подойдут идеально. Вспомним рассказ Сирио о том, как он стал первым мечом морского лорда Браавоса: «В тот день, о котором я говорю, погиб прежний первый меч, и морской владыка послал за мной. Многие являлись к нему, и всех он отсылал, и никто не мог понять почему. Когда я явился пред его очи, владыка сидел, а на коленях его лежал жирный желтый кот. Он сказал мне, что один из его капитанов привез ему этого зверя с островов, лежащих у солнечного восхода. "Видел ли ты когда-нибудь подобных ему?" – спросил он. И я ответил: "Каждую ночь переулки Браавоса кишат тысячами подобных ему". Морской владыка расхохотался, и в тот же день я был назначен первым мечом».
   Арья поначалу не понимает, и Сирио объясняет, что остальные видели то, что хотели увидеть (сказочного зверя), он же увидел то, что видел: обыкновенного кота, разве что очень толстого. «Нужно только открыть глаза, – продолжает он. – Сердце может солгать, голова одурачит тебя, но глаза видят верно».
   Принцип «смотри своими глазами» – важнейшая часть дзен, «дзен-ви́дение», если можно так выразиться. Даоистские идеи Сирио тоже не чужды. Чуть раньше на том же уроке он вслух объявляет, откуда нанесет удар, справа или слева; потом обманывает Арью, колет ее прямо в грудь и констатирует, что она мертва. Арья упрекает его в плутовстве, и он отвечает:
   «– Это слова мои лгали. Глаза и рука кричали тебе правду, а ты ее не заметила.
   – Нет. Я следила за тобой каждую секунду.
   – Следить, девочка, это не значит видеть. Водяной плясун видит».
   Это верно: «смотреть» и «видеть» – совершенно разные вещи. Дзен представляет собой попытку натренировать мозг так, чтобы тот контактировал непосредственно с абсолютной реальностью. Часть этой тренировки – пользоваться своими органами чувств, не поддаваясь предубеждению, как в случае с желтым котом. Другой пример мы увидим намного позже, когда Арья, оказавшись в Браавосе, впервые войдет в Черно-Белый Дом. Она видит там стариков, которые лежат в каменных нишах и будто бы спят; но потом, вспомнив, что нужно «смотреть своими глазами», она понимает, что они мертвы или умирают. Скоро Арья узнает, что за этим они и пришли в храм.
   Если мы хотим не только смотреть, но и видеть, нам потребуется полная концентрация. Еще один урок фехтования: лорд Эддард серьезно ранен, командир его гвардейцев Джори убит. Арья, естественно, беспокоится за отца, и Сирио говорит ей: «Ты встревожена… это хорошо. Самое время для боя. Когда девочка играет на лугу с куклами и котятами, ей не хочется биться. Сейчас ты не здесь… тебя всю поглощает забота. Если начнешь биться с ней вместе, наживешь еще больше забот. Вот так!» («Золотая корона»).
   Человек, думающий о чем-то другом, не смотрит своими глазами, и его скорее всего ударят, лягнут, изообьют палкой. Тренируясь, нужно сосредоточиться на тренировке и ни на чем больше. Идея в том, чтобы быть полностью в настоящем (буд дисты называют это состояние «полнотой ума»), и каждая схватка – часть вашего обучения.
   Неполная сосредоточенность открывает дорогу отрицательным эмоциям. «Страх ранит глубже, чем меч» – любимая мантра Арьи напоминает, что достойная жизнь возможна лишь после победы над страхом, в первую очередь над страхом смерти. «Валар моргулис», – говорят в Браавосе. Все люди смертны. Именно поэтому Сирио называет смерть единственным богом, но, пока мы живы, следует жить и говорить смерти «не сегодня».
   В Черно-Белом Доме Арья, став послушницей Многоликого Бога, проходит настоящую школу смерти. Ее учат не только нести смерть другим, но и убивать свое прежнее «я». Если все странствия Арьи в целом иллюстрируют ключевую идею дзен (вспомните ее многочисленные обличья, ни одно из которых не есть она), то ее пребывание в Черно-Белом Доме доводит смерть эго до устрашающего экстрима: с нее буквально сдирают лицо (потом, правда, возвращают его на место). Безликие умеют, как по волшебству, менять свою внешность: раньше Арья видела, как это делает Якен Хгар. Чтобы овладеть этим искусством, надо сперва стать «никем»; эта идея созвучна другому восточному боевому искусству, известному как ниндзюцу.

Ниндзя и Безликие

   Ниндзюцу (путь ниндзя), объясняет Росс Хивен в книге «Духовная практика ниндзя», часто переводят как «искусство крадущихся» или «искусство невидимых». Значение у этих названий двоякое. Крадучись, мы раскрываем свое истинное «я», а с ним вместе свою внутреннюю правду и настоящую цель. Невидимость предполагает искусство вести себя так, как принято в данном обществе, оставаясь в то же время верным себе, и не оставлять следов на песке, двигаясь к своей цели.
   В кино ниндзя изображают как наемных убийц, одетых в черное и выполняющих головоломные трюки. Но ниндзюцу, как мы уже поняли, не просто боевое искусство; это, как все искусства такого рода при глубоком подходе к ним, еще и духовная практика.
   «Духовность» здесь следует понимать в натуралистическом смысле, как специфическое ощущение себя и связанность со всем сущим. Подлинно духовный человек наподобие даоистского мудреца или мастера дзен живет в настоящем времени, в гармонии с природой, и самосознание, которым он обладает, гарантирует ему достойную жизнь.
   Арья как будто не умещается в такие рамки: она еще очень юна и впереди у нее долгий путь. Но ее послушничество в Черно-Белом Доме отображает как подготовку ниндзя, так и другие ритуалы посвящения, принятые во многих культурах. Процесс инициации предусматривает обычно три стадии. В первой неофит должен отрешиться от своего прошлого: учитель Арьи, «добрый человек», заставляет девочку выбросить все ее скудное имущество, напоминающее ей о прошлой жизни, когда она была Арьей из дома Старков. (Она покоряется, но с Иглой не может расстаться и прячет ее.) Во второй нужно пройти искус, чтобы в итоге стать кем-то новым. Арье дают питье, от которого она слепнет и, как следствие, учится пользоваться всеми прочими органами чувств. Третья – это сам обряд инициации, празднество возрождения, когда посвященный осознаёт, кто он на самом деле. Арья до нее еще не дошла, но учитель впечатлен тем, как ловко она провернула порученный ей заказ на убийство; она готова к тому, чтобы начать последний этап подготовки в Безликие.

Безликий танец добродетели

Быть леди и работать иглой (в традиционном значении) не для Арьи. Ее путь начинается задолго до бегства из Королевской Гавани с Йореном – в тот день, когда Джон делает ей свой подарок. Потом она учится водяному танцу, и это открывает перед ней новые горизонты; она выживает и наконец попадает в Браавос. Там она продолжает поиски самосознания. Согласно восточной морали она не перестает быть хорошей, хотя традиционные понятия о добре и зле мы как будто оставили позади. Даже наемному убийце доступно блаженство отказа от себя вымышленного и прихода к себе подлинному. Свой танец она теперь ведет без лица. «Кто ты?» – постоянно спрашивает ее «добрый человек», и она отвечает: «Никто».
Каждый из нас проходит ритуалы становления личности. На наше счастье, они обычно не предполагают слепоты или заказов на убийство, но просветление, то есть разрыв с прошлым и осознание себя подлинного, порой требует жестких мер. Вариант водяного танца тоже у каждого свой. «Дзенская» его часть состоит не в том, чтобы разучить нужные движения, поэтому я ничего о них не пишу. О самом дзен я тоже написал не так много, потому что писать о нем нечего – надеюсь, вы читали внимательно? Научить дзену нельзя, можно лишь показать определенную технику, помогающую перестать думать и начать просто быть, – а постигать ее на опыте уже ваше дело. Одно скажу: секрет хорошей жизни в том, чтобы танцевать без лица, как дзен-ниндзя-аристотелиевец – можно сказать, как Арья. Все поняли? Постарайтесь только никого не зарезать [70 - Приношу благодарность доктору Р. Шеннон Дюваль, которая щедро делилась со мной своей мудростью и помогла сделать эту главу намного лучше, чем раньше. (Примеч. авт.)].

19. Чего не сделаешь ради любви: секс, ложь и теория игр
– Р. Шеннон Дюваль —

«Я бы сказал, что «игры» формируют семью».
Людвиг Витгенштейн, «Философские исследования»

Тот, кто играет в престолы, либо погибает, либо побеждает», – шепчет Серсея Ланнистер Неду Старку в богороще Красного Замка. Эти слова могли бы стать неофициальным девизом детей Тайвина Ланнистера: и Джейме, и Серсея, и Тирион ведут свои запретные семейные игры и следуют логике любви. Теория игр, как мы скоро увидим, традиционно ограничивается рациональными понятиями, но мы попробуем адаптировать ее для проникновения в изощренные интриги дома Ланнистеров.

Что такое теория игр?

Любую ситуацию, где стороны используют стратегию для достижения желаемой цели, можно назвать игрой. Математическая теория игр занимается моделированием рационального выбора и оптимальных стратегий. Теория игр в философии пытается разрешить противоречия между личными интересами членов общества и их сотрудничеством в моральном, социальном и политическом планах. Каждый игрок может рассматривать ее как «десницу», который подсказывает правителю наилучший курс действий, предугадывает возможные ходы противника и разрабатывает оптимальную стратегию. Поначалу ее было принято излагать в чисто математических терминах, но мы, исследуя поведение ключевых игроков «Игры престолов», постараемся оставить математику в стороне и посмотрим, в каком свете теория игр представит нам действия любимых и нелюбимых персонажей этой большой игры.
Помогая добиться выигрыша, она не определяет, хорош этот выигрыш или плох. Теория игр поможет поддержать одного из претендентов на Железный Трон – Баратеона или Таргариена, к примеру, – и даже подскажет, которого из них выгоднее поддерживать, но умолчит о том, кто из королей будет «лучше»: Роберт Баратеон или безумный Эйерис. Эту информацию нам придется добывать где-то на стороне. Теория игр, подобно мейстерам, дающим присягу служить государству независимо от того, кто его возглавляет, служит исключительно выигрышу, не определяя, стоит ли его добиваться и какова его моральная ценность.

Правила дома

   В мире, где кто силен, тот и прав, теория игр поможет нам разобраться, почему успеха добиваются самые неперспективные игроки, а перспективные, наоборот, терпят крах. «Ноги мои слишком малы для тела, – говорит Тирион Ланнистер Джону Сноу, – а голова чересчур велика, но я бы сказал, что, на мой взгляд, она как раз впору для моего ума. Я спокойно принимаю собственные силы и слабости. Ум – вот мое оружие. У брата Джейме есть меч, у короля Роберта боевой молот, а у меня разум».
   Для моделирования человеческих взаимодействий и предсказывания ходов теория игр опирается на три принципа: рациональность, интерес и ставка. В играх на ланнистерский манер, где проигрыш равносилен гибели, ставки явно высоки. Разумно также предположить, что ожидаемый выигрыш для игроков крайне важен, хотя обнаружить истинную цель каждого значит наполовину выиграть у него. Но главным инструментом для оценки полезности теории игр является первый критерий, рациональность.
   Игра престолов ведется на фоне таких рыцарских идеалов, как доблесть и честь. «Лучше иметь врагов честных, чем честолюбивых, и сегодня ночью я усну спокойно», – насмехается Джейме Ланнистер. Здесь он прав: честный противник куда более предсказуем – он не лжет, не мошенничает, не ворует, не прибегает к яду. Он не нарушит клятвы и не перейдет на другую сторону; на его честную игру не влияют ни любовь, ни война. Игра значительно упрощается, если наши противники ведут себя честно, но остается вопрос, рациональна ли честь.
   Рыцари считаются людьми чести, поскольку служба для них превыше личного интереса и им можно доверить защиту интересов других. Не все они, однако, столь кристальны, как сир Барристан Селми: некоторые могут и солгать, если это выгоднее для них, то есть рациональнее. Теория игр, порой советующая прибегнуть ко лжи, в то же время помогает разгадать обман, если мы достаточно хорошо знаем цель своего противника. Если чье-то обещание нерационально, то есть не служит достижению этой цели, верить ему не следует. Раскрыть талантливого лжеца, однако, не так-то просто, особенно если он хорошо маскирует свои истинные стремления. Лучше всего это выражает Мизинец, советуя Сансе Старк: «Врагов всегда следует держать в неведении. Если они не до конца понимают, кто вы и чего хотите, они не угадают, что вы сделаете дальше. Порой лучший способ сбить их с толку – это предпринять нечто бесцельное или даже как будто вредное для вас. Вспомните об этом, Санса, когда сами вступите в игру» [71 - «Буря мечей». Спасибо Генри Джейкоби, напомнившему мне эту цитату. (Примеч. авт.)].
   Именно потому, что ложь распознать трудно до того, как она причинит вред, клятвопреступников и перебежчиков ждет суровая кара. Эддард Старк, объясняя младшему сыну Брану, почему дезертира из Ночного Дозора непременно нужно казнить, говорит, что клятвопреступник – самый опасный из всех злодеев. Зная, что его ждет смерть, он не остановится перед любым преступлением.
   Игры с полной информацией, где ходы известны всем игрокам, контролировать легче, чем игры с неполной, где игроки могут даже не знать, в какую игру играют [72 - В играх с полной информацией, таких как шахматы или их родственница кайвасса, все игроки знают, какие ходы были сделаны вплоть до текущего момента. В играх с неполной информацией один из игроков получает приватные сведения, на основе которых и строит свою стратегию. (Примеч. авт.)]. Обман путает истинную картину игры, отнимая у обманутых игроков все преимущества. Надежная информация в игре престолов дороже золота, ведь без нее эффективную стратегию построить нельзя.

Игры Эроса

   Если лжецы – нежелательные партнеры в игре престолов, то любовники еще хуже. Платон (428–348 до н. э.) утверждает в трактате «Федр», что любовь есть разновидность безумия. Теория игр в этом аспекте соглашается с древним философом и советует принять против влюбленных меры предосторожности. Женщин, которые, как принято считать, более подвержены нежной страсти, традиционно исключали из политических, правовых и военных структур. О том же говорит и вестеросская мудрость. «Любовь способна погубить честь, убить чувство долга», – говорит мейстер Эйемон, объясняя Джону Сноу, отчего черные братья не женятся и не имеют детей. Люди Ночного Дозора «понимают, что не должны заводить связей, способных ослабить их решимость». Тем, от кого требуют чести и верности в их наивысших значениях, брак и семья заказаны. Безбрачие предписывается не только братьям Ночного Дозора, но и королевским гвардейцам, и мейстерам, и служителям Септы.
   Однако любовь, даже объявленная вне закона, не поддается запретам. Черные братья и гвардейцы нарушают свои обеты, мейстеры и священнослужители тоже не столь чисты, как требует от них долг. Но если рациональность и честность, лежащие в основе теории игр, неприменимы к любви, не говоря уже о войне [73 - «Правила честной игры неприменимы в любви и на войне», – сказал в 1578 г. английский писатель Джон Лили. Это послужило источником не менее популярного, но более зловещего афоризма: «В любви и на войне все средства хороши». (Примеч. авт.)], то наша теория, похоже, бессильна взять укрепленный замок самой главной из игр. Фридрих Ницше (1844–1900), кстати, поддерживает Платона: «В любви всегда есть немного безумия, но и в безумии всегда есть немного разума».
   Афоризм Ницше напоминает нам, что если даже в безумии можно найти толику разума, то возможен и влюбленный, находящийся в здравом уме и потому предсказуемый. Теория игр выступает против любви, потому что та иррациональна, и против иррациональности, потому что та хаотична и вследствие этого не подлежит систематизации. Но если нам удается разгадать цель противника, иррациональное на первый взгляд поведение часто выстраивается в продуманную стратегию.
   «Иррациональность» обычно служит сигналом того, что мы неправильно трактуем либо тип, к которому относится наш противник, либо его цель, либо и то и другое вместе, и эта неверная информация мешает нам выиграть. Рассмотрим следующий пример. После загадочного покушения на жизнь Брана его брат Робб Старк говорит:
   «– Зачем кому-то убивать Брана? Боги, он всего лишь маленький мальчик, беспомощный и находящийся в забытьи…
   Кейтилин глянула на своего первенца вызывающе.
   – Если ты собираешься править на Севере, значит, нужно уметь видеть смысл происходящего. Сам ответь на собственный вопрос. Зачем кому-то может понадобиться смерть спящего ребенка?
   – Кто-то боится, что Бран очнется, – предположил Робб. – Боится того, что он может сказать или сделать. Боится чего-то, что известно Брану».
   Придавая иррациональному, казалось бы, акту рациональный контекст, Кейтилин пользуется тем, что в теории игр называется обратной индукцией [74 - Индукцией называется процесс логического вывода на основе перехода от общего к частному через ряд фактических предпосылок. (Примеч. авт.)]. Взяв со своих собеседников клятву молчать, она говорит: «Помнится мне, Джейме Ланнистер не выехал на охоту в тот день, когда упал Бран. Он оставался в замке. – В комнате воцарилась мертвая тишина. – Итак, Бран едва ли сам упал с этой башни, – сказала она. – По-моему, его столкнули».
   Джейме – рыцарь Королевской Гвардии, Серсея – королева. То, что они могли причинить вред восьмилетнему мальчику, представляется всем иррациональной идеей. Даже винтерфеллского мастера над оружием, Родрика Касселя, шокирует мысль, что рыцарь, хотя бы и столь бесчестный, как Цареубийца, мог пойти на убийство невинного ребенка. Однако Кейтилин, исходя из иррационального акта и пользуясь обратной индукцией для моделирования игры, в стратегию которой мог бы входить такой акт, моделирует также и собственную будущую стратегию. Вводя в область рационального человеческие отношения и все связанные с ними аспекты – эмоциональные, психологические и социальные, мы расширяем само понятие рациональности и предсказуемости чьего-либо поведения.
   Когда случается нечто непредсказуемое, не следует считать это дестабилизацией игры. Именно такие события могут натолкнуть игроков на правильные вопросы и тем самым обеспечить их информацией, проясняющей ход игры. Сознание, что для одного из игроков все это в порядке вещей, позволяет другим игрокам приспособить собственную стратегию к маневренной игре с высокими ставками, о которой у нас идет речь.

Природа игры

   Игры с неполной информацией наподобие игры престолов – самый сложный вид игр. Добыча информации для ее участников приобретает первостепенную важность. Ни один из игроков не знает полного состава других, не знает, к какой цели они стремятся и какую стратегию скорее всего применят. Возьмем ситуацию с детьми Серсеи и Джейме Ланнистеров – Джоффри, Мирцеллой и Томменом. Они считаются законными детьми короля и потому являются первоочередными наследниками Железного Трона, но всякий, считающий их законными, располагает неполной информацией.
   Если факт их незаконного происхождения получит огласку, то смерть короля Роберта для нескольких игроков приобретет совсем иное значение. Братья короля, лорды Станнис и Ренли, окажутся в выигрыше (как оказался бы и сам Роберт, узнав об этом).
   Информация, которой владеют игроки, и их уверенность в ее надежности непосредственно влияют на их стратегию. Чем полнее информация, тем обоснованнее стратегия. Поэтому в сложных играх доступ к информации ценнее защиты (особенно если один игрок владеет информацией, недоступной другим). Власть мастеров шпионажа наподобие лорда Вариса и Петира Бейлиша зиждется именно на продаже информации ключевым игрокам.

Игра карлика: ненулевые суммы и повторения

   Тирион Ланнистер – один из самых одаренных игроков в этой большой игре. Обделенный физической силой, ростом и красотой, он понимает, что закрывать глаза на свои недостатки не следует. Отказ от правды опасен и ведет к повышенной уязвимости. «Никогда не забывай, кто ты такой, ведь мир, конечно, этого не забудет. Сделай происхождение своей силой и не допускай, чтобы оно превратилось в слабость», – советует он бастарду Джону Сноу при первой же встрече. В этом Тирион совершенно прав: предпочтение желаемого действительному – стратегия слабых. Мы видим, как неоправданная преданность Сансы Старк Джоффри Баратеону и Серсее Ланнистер приводит ее к сокрушительному проигрышу. Тирион хорошо разбирается в людях и использует это достоинство как в свою пользу, так и в пользу своих друзей. Когда Джон Сноу, усомнившись в его мудрости, спрашивает, что может наследник Бобрового Утеса знать об участи бастарда, Тирион отвечает: «Любой карлик – бастард в глазах собственного отца». Это показывает, что он умеет читать чужие сигналы и обеспечивать себе выживание, правильно классифицируя тип и стратегию других игроков. Благодаря этому он выходит из множества опаснейших переделок и, вопреки всякой вероятности, становится гигантом игры престолов.
   Одна из самых сильных сторон Тириона – это его способность обращать игру с нулевой суммой типа «выиграл-проиграл» в ситуацию «выиграл-выиграл». В самом крайнем случае он превращает безнадежную, казалось бы, одноразовую игру в повторную и если не побивает противников наголову, то свою голову все-таки сохраняет. Заключая союзы и преобразуя цели, он мастерски улучшает свою ситуацию: достаточно вспомнить, как Кейтилин Старк берет его в плен и привозит на суд в Орлиное Гнездо. В пути он завязывает дружбу с одним из наемников, Бронном. Тирион понимает, что те, кто примкнул к леди Кейтилин из чувства долга и чести, помощи ему не окажут: их цель в игре – продемонстрировать свою вассальную верность. Наемники – дело другое. Они стремятся к материальному выигрышу, а на этом поле Тирион со своим ланнистерским золотом может развернуться в полную силу.
   Его дом знаменит не только баснословным богатством, но и девизом «Ланнистеры всегда платят свои долги». В Гнезде он умудряется отсрочить неминуемую, казалось бы, казнь, поставив под сомнение честь дома Арренов, и тем превращает одноразовую игру в повторную. Даже если его казнят – игра для любого игрока безусловно одноразовая, – Лизе Аррен придется за это ответить, и для нее-то игра определенно станет повторной. Благодаря Тириону мы хорошо понимаем, почему для правосудия так важна гласность. То, что без свидетелей стало бы одноразовой игрой, становится повторной, если имя игрока при каждом упоминании связывается с определенным событием.
   В роли судьи выступает не сама леди Лиза, а ее семилетний сын. Маленький лорд Роберт уже выразил желание посмотреть, «как плохой человек полетит», и это показывает, что суд будет в лучшем случае фарсом. Поэтому следующий ход Тириона должен вывести мальчишку из уравнения. Завоевав публику находчивыми ответами, карлик укрепляет свою позицию и может требовать испытания поединком. На первый взгляд, это не улучшает его положения, но разговоры карлика с Бронном подготовили ситуацию, которая может стать выигрышной как для наемника, так и для самого Тириона – при условии, что Брони выйдет биться вместо него и, разумеется, победит.
   Тирион правильно определил тип, к которому относится Брони. Тот вызывается и побеждает, обеспечивая Тириону свободу, а себе щедрую награду от лорда Тайвина Ланнистера. Тирион тут в двойном выигрыше: ведь чтобы получить эту награду, Брони должен благополучно доставить его к отцу! Одним-единственным ходом он получает не только бойца, но и телохранителя на опасном обратном пути через горы.
   Ту же стратегию он с успехом использует снова, когда на них с Бронном нападают дикие горцы. Тирион убеждает их, что они ничего не получат, убив и ограбив его, – а вот если они его приведут к отцу, им дадут хорошее оружие и доспехи. Таким образом, начав это путешествие пленником, Тирион возвращается из него во главе маленькой армии. Каждый раз, когда ему, по всей видимости, приходит конец, он ухитряется переломить ситуацию, разгадывая цель противника и применяя стратегию, при которой всем выгодно, чтобы Тирион еще немного пожил на свете [75 - Техника создания ситуации, когда выигрывает один, но и другие не остаются в проигрыше, получила название оптимума Парето в честь итальянского философа-социолога Вильфредо Парето (1848–1923). Парето-оптимум – это результат, при котором дальнейшее улучшение невозможно (другими словами, никто из игроков не может улучшить свое положение, не ухудшив положения других игроков). (Примеч. авт.)].

Глазами любви

   Союзы, постоянные или временные, в игре престолов имеют критическое значение. Тирион Ланнистер уже продемонстрировал нам, как временный союз, основанный на взаимной выгоде, может кардинально улучшить позицию игрока. Чем больше игроков входит в союз, тем он ценнее, и главную роль здесь играют союзы, скрепленные любовью и браком. Любовь и брак как единое целое в Семи Королевствах встречается редко; знатные лорды заключают браки, чтобы укрепить позицию обоих домов и объединить свои силы. Соединяя Серсею Ланнистер с Робертом Баратеоном, Баратеоны приобретают силу, богатство и престиж Ланнистеров, а Ланнистеры – доступ к Железному Трону. Эта коалиция взаимовыгодна, поскольку обе стороны получают желанный выигрыш. Дети, которые появляются в этом браке, делают союз еще более крепким: они обеспечивают обоим домам процветание как законные наследники трона.
   Для короля Роберта это, по всей видимости, игра с ненулевой суммой, но на деле все обстоит иначе. Внутри одной игры ведется другая: Ланнистеры норовят убрать короля и посадить на Железный Трон Ланнистера. Эта подспудная интрига превращает оригинальную игру из взаимовыгодного союза в смертельную западню. Слова Серсеи, что проигрыш здесь равносилен гибели, поражает читателя еще и потому, что сводит сложную игру с разнообразными выигрышами и возможностями к простому сценарию с нулевой суммой.
   Союз короля Роберта и королевы Серсеи основан на взаимной выгоде, а не на взаимной любви. Меняется ли уравнение, когда интерес одного игрока включает в себя интерес другого, дорогого ему? Вопрос в самую точку. Теория игр в этом случае должна предусматривать наличие таких интересов, чтобы смоделировать важнейшие из наших решений – те, что мы принимаем ради любви.
   Возьмем знакомую всем игру «один делит, другой выбирает». Логика ее в том, что при распределении ограниченного количества благ, например половинок пирожного, каждый игрок хочет взять себе лучшую порцию. Режущий, поскольку выбирает не он, старается поделить лакомство поровну. Но если подвергнуть эту игру тесту септы Мордейн, результат, возможно, будет совсем другим. Практический опыт показывает, что в разных социальных ситуациях выбирающий часто берет себе тот кусок, что поменьше. Что за странный образ мыслей приводит игроков к столь иррациональным решениям? Гость может взять меньший кусок из вежливости; возможно также, что он (она) следит за фигурой или делает вид, что следит. Может быть, выбирающий знает, что делящий любит сладкое, и потому оставляет ему большую порцию. Все эти стратегии, не будучи в сущности иррациональными, отклоняются от предсказанного математически результата. Такая игра, по всей видимости, может использоваться для моделирования честности, однако честность – только один из множества рациональных подходов. Более того, честность, понимаемая как равенство, – это лишь одна из множества рациональных моделей честности. Рассуждая таким образом, мы можем значительно продвинуться в приспособлении теории игр к играм, где любви отведена главная роль.
   Теория игр обычно игнорирует стратегии, не построенные на честности, но логика любви помогает принять и понять их. Галантный рыцарь перевозит даму через реку, ничего не ожидая взамен. Родители-крестьяне берут на себя львиную долю работ, чтобы их дети, не надрываясь, продолжали пользоваться благами жизни в общине. Влюбленные жертвуют собственными интересами, чтобы их любимые получили желаемое. Признавая, что любовь объединяет наши интересы с интересами тех, кто нам дорог, мы получаем множество вполне понятных, рациональных стратегий – остается лишь определить, которые из них применяются в данной игре.
   Успешному игроку для этого нужно систематически ставить себя на место противника. При этом недостаточно знать, что бы сделали на его месте вы: требуется понять, как поступит он. Это отождествление себя с кем-то в свою очередь требует понимания, что этот кто-то в чем-то неповторим. Что, в сущности, лежит в основе «братской любви» и признания чужого человеческого достоинства? Способность видеть цели других игроков их глазами. Золотое правило теории игр эволюционирует от «поступай с другим так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» до «пойми другого, как себя самого».
   Игра, представленная в таком свете, настоятельно требует, чтобы мы смотрели на других игроков как на уникальные личности, а не просто как на абстрактные фигуры, автоматически движущиеся к намеченной заранее цели. Такой взгляд помогает понимать, предвидеть и поддерживать их действия, не забывая при этом и о своих интересах в игре престолов, которая в более широком смысле зовется жизнью. Вняв зову любви, теория игр выйдет за свои прежние рамки и станет вполне эффективной в других философских областях – моральной и социальной.

20. Остановите безумие! Знание, власть и помешательство в «Песни льда и пламени»
– Чед Уильям Тимм —

«Я не мейстер, чтобы пичкать ваше величество историей. Всю жизнь я имел дело с мечами, а не с книгами. Но каждый ребенок знает, что Таргариены всегда балансировали на грани безумия. Ваш отец не первый. Король Джейехерис как-то сказал мне, что безумие и величие – это две стороны одной монеты. Каждый раз, когда рождается новый Таргариен, боги подбрасывают монету, и весь мир, затаив дыхание, следит, какой стороной она ляжет».
Сир Барристан Селми – Дейенерис Таргариен, «Буря мечей»

Джордж Мартин вводит нас в мир жестокости и смерти, которым, на первый взгляд, правит безумие. Не менее десятка персонажей одновременно могут квалифицироваться как умалишенные – от безумного короля Эйериса до Пестряка, полоумного шута при дворе Станниса Баратеона. При ближайшем рассмотрении, однако, эти безумцы не так уж отличаются от тех, кто, казалось, пребывает в здравом уме. Грань между душевным здоровьем и нездоровьем у Мартина так размыта, что ее, можно сказать, вовсе нет. Сир Барристан Селми, бывший командующий Королевской Гвардией, убежден, что безумие – наследственная болезнь, поскольку у Таргариенов оно передается из поколения в поколение. Но почему дела одного из них объявляются великими, а дела другого – безумными? Как определить, здоров человек или болен, что делать с душевнобольными, кто должен принимать такие решения? Французский философ Мишель Фуко (1926–1984), исследовавший отношения между знанием, властью и безумием, поможет нам ответить на эти вопросы.

Археолог и полоумный шут

   В то время как традиционные философы ищут некую вселенскую истину, Фуко и другие постмодернисты исследуют обстоятельства, побудившие предшественников к поиску таких истин. Свой метод исторических исследований Фуко называет археологией. В «Истории безумия в классическую эпоху» он показывает, как менялись определения безумия в зависимости от того, в чьей власти было выносить такое определение. «Настало время напомнить одну банальную истину, – пишет он. – Сознание безумия, во всяком случае в европейской культуре, никогда не было единым и монолитным… Это всегда смысл, разбитый вдребезги» [76 - М. Фуко. История безумия в классическую эпоху. Перевод И. К. Стаф.]. Понятие безумия в Европе, не будучи универсальным, постоянно менялось в зависимости от социальной, экономической и политической обстановки. В Вестеросе, как мы увидим, все обстоит сходным образом.
   Определение безумию, как указывает Фуко, всегда выносили те, кто стоял у власти; более того, они укрепляли свое могущество, присваивая ярлык безумца другим. И у Станниса, и у Джоффри имеются так называемые дураки. Пестряк, шут Станниса, мальчиком попал в кораблекрушение и два дня пробыл в море; когда его выбросило на берег, «он и говорил-то с трудом, какие уж там остроты». Все, кроме дочери Станниса Ширен, думают, что он «рехнулся, весь изранен и не нужен никому, а меньше всего самому себе». Шут при дворе Джоффри, Лунатик, описывается как «простак, лицо пирожком» и все время выкидывает разные штуки: например, встает на ходули и гоняется за чудовищно толстым Маслобоем, дураком лорда Тирелла.
   Похоже, и Пестряк, и Лунатик заслуживают звания дурака, разве нет? Но что, если они вовсе не безумны? Что, если безумцами их назначили властители, лорды и короли? Объявляя шута безумным, король тем самым устанавливает, что такое безумие: все придворные отождествляют это понятие с дураком короля. Особенно хорошо это видно, когда король Джоффри объявляет шутом сира Донтоса Холларда: тот в считанные мгновения преображается из рыцаря в дурака. В начале «Битвы королей» пьяный сир Донтос выбегает на турнирное поле, «ругаясь почем зря. Кроме панциря и пернатого шлема, на нем ничего более не было. Он гнался за конем… и его мужское естество непристойно болталось». Так и не сумев сесть на коня, он кричит: «Сдаюсь! Принесите мне вина». Король собирается «казнить этого дурака завтра», но по совету Сансы Старк переводит его в настоящие «дураки»: «Отныне ты мой новый дурак. Будешь спать вместе с Лунатиком и одеваться в пестрое». Пользуясь своей королевской властью, Джоффри присваивает Донтосу новый статус – статус полоумного идиота.
   Фуко называет это концепцией знания-власти. Тот, кто выносит определение, расценивается как знаток в данной области, как эксперт, и этот титул дает ему власть выносить дальнейшие определения. Нам следует проявлять бдительность к подобным явлениям, предупреждает Фуко, «для лучшего понимания, что обеспечивает приемлемость любой из систем, будь то система психиатрических учреждений, пенитенциарная система, преступность, сексуальность и пр.» [77 - М. Фуко. Что такое критика.].

Укажем пальнем на ненормальных

Не одни короли обладают властью решать, кто в своем уме, а кто нет. В Вестеросе такое определение может вынести кто угодно. Часто это выглядит достаточно безобидно и всего лишь характеризует чье-то ненормальное поведение. Вот как Тирион Ланнистер описывает реакцию сира Лораса Тирелла на убийство Ренли Баратеона: «Говорят, Рыцарь Цветов обезумел, увидев своего короля мертвым, и в гневе убил трех его телохранителей». Сестру Кейтилин Старк, леди Лизу Аррен, тоже считают обезумевшей от горя после пяти выкидышей и потери мужа. «По-моему, смерть Джона заставила ее свихнуться», – говорит король Роберт. «Горе может повергнуть в смятение даже могучий и дисциплинированный ум, – вторит ему великий мейстер Пицель, – каковым леди Лиза, увы, не обладает». Велика важность, на первый взгляд, – ну, сказали люди, что кто-то спятил. Мы сами часто расцениваем чьи-то слова и поступки подобным образом. Важность это приобретает, когда кого-то систематически выделяют из группы как психически ненормального или оправдывают этим заболеванием его действия. С «Безумным Королем» Эйерисом Таргариеном происходит именно это.

Главный псих в государстве

   «Эйерис был безумен, вся страна это знала», – замечает Кейтилин Старк. Внешность и повадки этого короля в самом деле вызывают недоумение. По словам Джейме Ланнистера, он «ходил с немытой, всклокоченной бородой, серебристо-золотые волосы ниспадали до пояса, желтые ногти отросли на десять дюймов, как когти»; «расхаживал один по тронному залу, ковыряя свои покрытые коростой руки. Этот болван вечно умудрялся поранить себя об острия и шипы Железного Трона».
   Кроме того, Эйерис был необычайно жесток. Тирион, беседуя с Галлином-пиромантом, думает: «Король Эйерис использовал вас, чтобы поджаривать своих врагов». Сиру Илину Пейну король вырвал язык за одни лишь слова, что государством на самом деле управляет королевский десница, лорд Тайвин. Побывав в плену во время Синедольского Мятежа, Эйерис и вовсе осатанел: «Лорд Денис сложил голову на плахе, а с ним его братья, сестра, дядья, кузены… Кружевную Змею [жену Дениса], бедняжку, сожгли заживо, вырвав ей перед тем язык и женское естество, которым она будто бы поработила своего лорда».
   Судя по всему этому, Эйерис был в самом деле безумен и потому крайне опасен. Тот же феномен Фуко зарегистрировал на заре психиатрии: «Психиатрия девятнадцатого века изобрела совершенно фиктивное понятие преступления-безумия, такого преступления, которое целиком и полностью является безумием; такого безумия, которое есть не что иное, как преступление» [78 - М. Фуко. Понятие «опасный индивид» в судебной психиатрии XIX века. Перевод А. В. Шестакова.]. Фуко показывает, как психиатры, выступая в качестве медицинских экспертов, определяли некоторые психические болезни как преступление и преступления – как результат психического заболевания. Способность идентифицировать преступных безумцев укрепляла власть психиатров: ведь такая диагностика обещала снизить преступность и повысить безопасность в больших городах.
   Это как будто подходит к Безумному Королю, убившему и замучившему немало людей. Подумаем об этом, однако, в таком аспекте: среди тех, кто приписывает жестокость Эйериса безумию, выступает в первую очередь Джейме Ланнистер. Хорош эксперт! Он сбросил Брана Старка, маленького ребенка, с башни, потому что тот видел, как Джейме занимается сексом с Серсеей, родной сестрой. Не забудем, что Джейме еще и цареубийца, лишивший жизни Эйериса, которому присягал на верность.
   И это только верхушка айсберга. В книгах Мартина жестокости хоть отбавляй, но безумием она объясняется далеко не всегда. Не потому ли, что некоторые акты жестокости и насилия оправдываются или представляются как логичные? Насколько логичен Джейме, избавляющийся от Брана как от свидетеля, и насколько нелогичен Эйерис, вырезающий Пейну язык за крамольные речи? Мир Вестероса тем и примечателен, что один жестокий акт оправдывается, а другой нет. Это происходит потому, что каждый, объявляющий кого-то безумцем, тем самым помещает себя в категорию людей здравомыслящих. Душевное здоровье такого человека не вызывает сомнений, какими бы безумными ни казались его поступки. Ибо как же тот, в чьей власти определять, что такое безумие, может сам быть безумным? Хорошая иллюстрация – спор между Эддардом Старком и Робертом Баратеоном, желающим подослать убийц к беременной Дейенерис Таргариен.

Безумного убийцу нужно было убить!

Король Роберт получает известие, что дочь Эйериса Дейенерис, последняя из Таргариенов, носит ребенка от кхала Дрого и ребенок этот прозван «жеребцом, который покроет весь мир». Нед Старк, десница, не согласен с тем, что Дейенерис нужно убить. «Светлейший, девица еще невинный ребенок. И ты не Тайвин Ланнистер, чтобы убивать невинных». Нед подразумевает тот факт, что после низложения Эйериса Тайвин Ланнистер, десница смещенного короля, представил Роберту тела королевских внуков «в качестве доказательства верности». Сир Григор Клиган разбил головы младенцев о стену, изнасиловал и убил их мать Элию. «Седьмое пекло, кто-то ведь должен был убить Эйериса!» – кричит в ответ Роберт. Роберт рассматривает убийство Дейенерис как логичный, оправданный акт, Нед заявляет, что «детоубийство – это грех… немыслимый». Роберт утверждает, что Эйериса и всю его семью нужно было убрать, чтобы помешать безумным Таргариенам вновь занять трон; то же относится и к Дени с ее ребенком. Ненависть Роберта к Таргариенам объясняется, по правде сказать, его чувствами к Рейегару, сыну и наследнику Эйериса: принц нарек невесту Роберта Лианну Старк «королевой любви и красоты» на турнире, а после увез ее. Не желая признать это и тем разоблачить ошибочность своих рассуждений, Роберт ссылается на предполагаемое безумие Таргариенов и пользуется королевским авторитетом, чтобы заклеймить действия Эйериса как безумные и оправдать свои собственные. «Роберт, прошу тебя, объясни мне, – говорит Нед, – разве мы поднялись против Эйериса Таргариена не для того, чтобы положить конец детоубийствам?» «Чтобы положить конец Таргариенам», – отвечает король.
Роберт пользуется всем известным безумием Эйериса, чтобы связать его насильственные действия с этим безумием. Нам заказное убийство юной будущей матери представляется совершенно безумным действием, но Роберт считает, что такой поступок оправдан, что он должен совершить это, чтобы на трон не взошел новый безумный король. Европейская психиатрия в начале пути, говорит Фуко, старалась укрепить свои позиции в обществе, доказывая собственную необходимость; вот так и Роберт демонстрирует свою власть, устраняя Дейенерис с ее младенцем. Свою необходимость психиатры того времени доказывали, объединяя преступление с безумием и безумие с преступлением. «Если преступление стало для психиатров важным объектом интересов, то дело не столько в расширении границ знания, сколько в желании гарантировать и оправдать некую модальность власти» [79 - Понятие «опасный индивид» в судебной психиатрии XIX века.]. Иными словами, их больше интересовала не наука, а власть. Связывая жуткие преступления того времени, в особенности убийства, с психическими расстройствами, психиатры давали понять, что всех психически больных следует опасаться. Неизвестно, когда сумасшедший начнет убивать – поэтому держитесь начеку и скажите спасибо психиатрам, отправившим его в сумасшедший дом! «Нельзя забывать, что психиатрия в то время отстаивала свое право на терапевтическое заключение душевнобольных. Надо было убедить общество, что сумасшествие в силу своей природы… чревато самой страшной из опасностей: смертью» [80 - Там же.].

Технологии себя

   Фуко, как мы убедились, верил, что знание, становящееся инструментом власти, влияет на наши действия. Так, придание безумию криминогенных свойств послужило мощным средством социального контроля: эта концепция оправдывала изоляцию индивидов, признанных психически ненормальными. Понятие безумия было тогда весьма субъективным, но психиатрия делала вид, что знает объективную истину. Этот процесс отражает перемены, которым подверглись формы правительственной власти по сравнению с семнадцатым-восемнадцатым веками. На фоне казней и тюремного заключения, к которым прибегали правительства (суверенная власть, по выражению Фуко), психиатрические лечебницы представляли собой более мягкую форму контроля, дисциплинарную власть.
   Более мягкой ее делает то, что она поощряет индивидов к самостоятельности. Такой вид контроля мы наблюдаем в «Буре мечей», когда Джон Сноу влюбляется в одичалую Игритт. Внутренний голос периодически напоминает ему, что он брат Ночного Дозора и такое поведение нарушает его обеты. Джон, не боясь физических мер суверенной власти, таких как пытки и казнь, боится нарушить кодекс Ночного Дозора. Таким образом, этот кодекс выполняет функцию дисциплинарной власти, поощряя членов сообщества самим регулировать свое поведение.
   Европейские правители восемнадцатого века, по аналогии, начали понимать, что избыточное давление в виде публичных казней и пыток может привести к революции. Суть дисциплинарной власти в том, что преступник (в нашем случае психически больной) сам должен признать себя сумасшедшим. Убеждая индивида в том, что он «ненормален» и нуждается в реабилитации, эксперт оказывает на пациента давление не только внешнее, посредством диагноза, но и внутреннее, навязывая ему определенное представление о себе.
   «Технологиями себя» Фуко называет практики, «посредством которых индивиды, сами или благодаря другим людям, воздействуют на собственные тела, души, мысли, поведение и способ существования с целью преобразования себя и достижения состояния совершенства или счастья либо обретения мудрости или бессмертия и т. д.» [81 - М. Фуко. Технологии себя. Перевод А. Корбута.]. Диагностируя пациента и приклеивая ему ярлык ненормального, эксперт начинает ментальный дисциплинарный процесс. Пациентов поощряют к самоанализу, к изменению своего поведения или образа жизни, пока они сами или сторонние лица не сочтут их реабилитированными.

В своем ли я уме?
Кажется, да… или нет?

   Власть в «Песни льда и огня» преимущественно суверенная. И в Вестеросе, и за его пределами идет открытая борьба за нее. Мы наблюдаем игры престолов, битвы королей, публичные казни (Неда Старка обезглавливают, Визериса Таргариена «коронуют» расправленным золотом). Имеются, однако, и примеры дисциплинарной власти: ряд персонажей подвергает сомнению свое поведение и даже меняет его в соответствии с определенными правилами. Сир Донтос, назначенный дураком, вживается в свой новый образ и действительно ведет себя как дурак: скачет на палке и бьет Сансу Старк булавой-дыней по голове, выкрикивая: «Изменница, изменница». То, что мы знаем о нем, отныне ограничено волей короля Джоффри: ни один гость, прибывший ко двору, не будет знать, что Донтос прежде был рыцарем. «Диагноз» основан не на объективной истине, а на субъективном мнении короля. Навязанный ему образ побуждает Донтоса изменить поведение в соответствии с социальными (или королевскими) ожиданиями. «Он безумец, потому что ему сказали, что он безумец, и обращались с ним как с безумцем: „Меня хотели видеть смешным – и я стал смешным“» [82 - М. Фуко. История безумия.].
   Еще один персонаж, принимающий навязанный ему субъективный образ – это Дейенерис Таргариен. Как видно из эпиграфа к этой главе, Дейенерис не впервые слышит о наследственном безумии своего рода: ведь «каждый ребенок знает, что Таргариены всегда балансировали на грани безумия». Дени то и дело спрашивает себя, не основаны ли ее действия на этой фамильной черте – особенно после смерти Дрого, когда она размышляет, как ей жить дальше. «Ощущая на себе глаза кхаласара, она вошла в шатер…» «Они решили, что я обезумела, – поняла Дени. – Наверное, они правы. Скоро я узнаю это». Вспоминая своего брата Визериса, она думает: «Он не мог не знать, как над ним насмехаются. Не диво, что он так ожесточился, а в конце концов совсем обезумел. И со мной будет то же самое, если я позволю». Мнение социума о ее семье влияет на самосознание Дени.
   Наконец, дисциплинарную власть применительно к безумию мы наблюдаем на примере Кейтилин Старк. В «Буре мечей» она скрытно освобождает Джейме Ланнистера и отправляет его с Бриенной Тартской в Королевскую Гавань, чтобы вернуть взятых в заложницы дочерей, Арью и Сансу. Знаменосцев Робба Старка это приводит в гнев, и лишь кастелян Риверрана, сир Десмонд Грелл, приписывает ее поступок умственному расстройству. «Подобное известие [о гибели сыновей] должно было лишить мать рассудка, люди это поймут». Заточенная в покоях больного отца, Кейтилин мысленно спрашивает его: «Что сказал бы ты, узнав о моем преступлении, отец? Сделал бы ты то же самое, если бы в руки врага попали мы с Лизой? Или ты тоже осудил бы меня, сочтя обезумевшей от горя матерью?»

Опасность таится повсюду

   Можно ли назвать человека, действующего нелогично или безрассудно, безумным? Решение Кейтилин обменять Джейме на двух своих дочерей выглядит весьма логично, любовь Эйериса к дикому огню так не выглядит. С другой стороны, нелогичное решение можно принять по собственной глупости или наивности. Санса, наивно доверившись Донтосу Холларду, попадает в руки Мизинца.
   Любой процесс распределения людей по категориям, указывает Фуко, является актом власти. Когда мы идентифицируем себя как студента, демократа или болельщика «Чикаго Беаре», это еще полбеды; мы пользуемся этими ярлыками для характеристики своей принадлежности к определенным сообществам. Однако индентифицировать других, используя свою власть, – дело опасное. «Я не говорю, что все плохо, – гласит известное высказывание Фуко, – я говорю, что все опасно, а это не совсем то же самое. Если все опасно, тогда мы всегда должны что-то предпринимать» [83 - М. Фуко. О генеалогии этики. Перевод А. Корбута.].
   Видя, сколь произвольные определения присваивались в ходе истории безумию и психическим болезням, мы не можем не поставить под сомнение власть, позволяющую экспертам раздавать такие определения. Не будем ограничиваться «Песнью льда и огня» и спросим самих себя: на чем основано наше современное понятие о безумии? [84 - Психические болезни, разумеется, существуют, и критерии для определения, болен человек или нет, в наше время сильно продвинулись. Современные психиатры для диагностики пользуются справочником Американской психиатрической ассоциации. (Примеч. авт.)] Сознание того, что относить людей к категории умалишенных на основе субъективных суждений опасно, может предотвратить многие злоупотребления со стороны власти. «Моя роль – показать людям, что они намного свободнее, чем им кажется, – сказал Фуко в одном интервью. – Что воспринимаемое ими как истина, как неопровержимое доказательство – то, что создавалось веками, – можно подвергнуть критике и уничтожить». Нашу концепцию безумия полезно пересмотреть, чтобы предотвратить возможную угрозу свободе – ведь линия между безумием и здравым рассудком может быть очень тонкой. Когда Дейенерис сходит с погребального костра кхала Дрого, ведьма Мирри Маз Дуур кричит ей: «Ты обезумела». «Далеко ли от безумия до мудрости?» – отвечает на это Дени. Основываясь на том, что нам стало известно о власти и знании в Вестеросе, мы уверенно подтверждаем: недалеко.

Ученые лорды и леди, написавшие сию книгу

   Стейси ГОГЕН изучает философию в Бостонском университете. Особенно близки ей феминистская, расовая и научная философия. При каждом удобном случае поминает в своих трудах поп-культуру и видеоигры (на досуге же приобщается к первой и играет в последние). Девиз ее «Скоро обед».

   Сир Генри, дзен-мастер дома ДЖЕЙКОБИ (девиз «Все на свете лгут») преподает философию в университете Восточной Каролины, что в Гринвилле. Опубликовал работы по философии разума, языка и религии, а также о природе морального восприятия. Был одним из авторов сборника «Южный парк» и философия», редактировал «Хауса» и философию» (вышедшего ныне на девяти языках!). Печально известен как Деканоубийца (так уж сложилось), но сестры-близнеца у него нет.

   Р. Шеннон ДЮВАЛЬ, профессор философии в Висконсинском колледже Маунт-Мэри – чемпион США в филиппинском боевом искусстве калиарнис и обладательница черного пояса второй степени в тхеквондо. Дочь домов Инь и Ян (чей девиз «Препятствие есть путь»), она воспитывалась в доме Фулбрайтов, побывала в чужих краях и прониклась мудростью, гласящей, что перо, конечно, сильнее меча, но и мечи приносят немало радости. Прозвана Суперниндзя как за ученость свою, так и за воинские умения. Редактор «Энциклопедии этики», соавторствует в журнале «Энджиниринг этике», публикует работы по сравнительной философии и философии современной культуры. Могла бы заняться и иными трудами, да не все вороны до нее долетают. На досуге размышляет о снежном человеке, пестует трех юных одичалых (чад своих и наследников), упражняется в водяных танцах и старается не посещать красных свадеб.

   Эдвард КОКС, рожденный в Оклахоме, прошел ученичество в Чикагском университете, весьма похожем на Винтерфелл, но без горячих источников, отчего в ванных было зело студено. Докторскую, то бишь мейстерскую, цепь получил за философскую науку в Оклахомском университете. Его, подобно Тириону, редко увидишь без книги, большей частью философского или метафизического содержания. Учительствовал в разных местах, ныне читает лекции в университете Джорджии. Женат на Эрике Трейси, известной сочинительнице фэнтези; имеет маленького сына, названного в честь любимого фэнтезийного персонажа, и стаю лютоволков (сиречь немецких овчарок, как их именуют в Америке).

   Ричард X. КОРРИГАН ныне пребывает в изгнании. Покинув родную Ирландию из-за темных происков экономики, он нашел приют в графстве Глостершир. Служил многим домам: Открытому и Редингскому университетам, университету Западной Англии и Молвернскому колледжу, получив прежде того степень доктора в Дублине. Написал множество томов, посвященных философии и религии: учебник по этике, «Божественное сокровение», «Божественное предвидение и моральная ответственность», «Саморазоблачение иудео-христианского бога», «Философические границы». Состоит в числе авторов многих ученых журналов. Герб дома Корриганов – трилистник и ящерица, девиз – «Ничего, и хуже бывает».

   Грег ЛИТТМАНН отплыл от скалистых Железных островов, дабы грабить корабли и прибрежные города. Он высадился на побережье Северной Каролины, и явился в университет на холме Чепел, и застращал ученых мужей так, что они откупились от него докторской степенью. Вдохновленный своим успехом, он все чаще стал совершать набеги на американские берега. Университет Южного Иллинойса, что в Эдвардсвилле, он облагает данью раз в семестр, обучая тамошних школяров критическому мышлению, этике масс-медиа, метафизике и философии разума. Мало того, он объявил себя там доцентом! В завоеванной им твердыне он написал много философских статей для сборников «Теория большого взрыва», «Во все тяжкие», «Доктор Кто», «Дюна», «Последняя фантазия», «Луковица», «Шерлок Холмс», «Терминатор», «Ходячие мертвецы».

   Кристофер РОБИШО читает лекции по этике и государственной политике в Правительственной школе Кеннеди (Гарвардский университет). Будучи приверженцем фэнтези всю свою жизнь, он начал поглощать сагу Мартина и оторваться уже не смог. Ему намекали, что, призывая студентов выдвинуть в президенты Тириона Ланнистера, он заходит несколько далеко, но Кристофер не унялся. Платформа здесь простая: если мы выберем Тириона, он будет в долгу перед нами, а Ланнистеры всегда платят свои долги.

   Майкл Дж. СИГРИСТ преподает философию в университете Джорджа Вашингтона, в Вашингтоне же. Любовью к фэнтези проникся в четвертом классе, взяв в библиотеке трилогию «Железная башня» местного сочинителя Денниса Маккирнана. Ведет изыскания в области философии разума; пишет также о природе времени и пространства, фатализме и самоопределении. Восхищается умом Тириона, доблестью Робба и находчивостью Арьи, а если как следует угостить его вином, скажет, что Тайвин в качестве короля был бы совсем неплох. Девиз свой Майкл еженедельно выбирает из текстов рок-группы «Синдерелла». На этой неделе он гласит, что зима будет долгая и холодная.

   Эрик Дж. СИЛВЕРМЕН – доцент философии и религии в университете Кристофера Ньюпорта (Ньюпорт-Ньюс, штат Виргиния). Его победы насчитывают дюжину публикаций, среди коих «Звездный крейсер „Галактика“ и философия», «Сумерки» и философия». Первая его монография называлась «Осмотрительность любви: добродетель приличествует влюбленным». Более всего, однако, Эрик известен своим девизом: «Не платите золотую цену, платите серебряную» (потому что он Силвермен, Серебряный Человек).

   Мэтью ТЕДЕСКО служит доцентом философии в висконсинском колледже Белойт, где слова «зима близко» повторяются каждую осень. Интересуется теоретической и практической этикой, публиковался в сборниках «Джеймс Бонд и философия», «Фейсбук и философия». Порой его называют «Бегущей Кочкой» (до Скачущей Горы, как видно, он не дотягивает).

   Кэтрин ТАЛЛМАНН, презрев жизнь благородной леди, решила завоевать королевство Манхэттенское. Там ей пришлось выбирать между поприщами странствующего рыцаря-миротворца и скромного ученого. Выбрав последнее, она ныне кует свою мейстерскую цепь в Городском университете Нью-Йорка, собираясь получить звенья по философии искусства и разума. В свободное время написала главу для «Начала» и философии» и другие эссе, посвященные эмоциям и искусству. Завершив обучение, надеется уехать на Север и предаваться размышлениям среди белых чар древ.

   Чед Уильям ТИММ – доцент университета Гранд-Вью в Де-Мойне, штат Айова. Соавтор сборников «Девушка с татуировкой дракона» и философия», «Голодные игры» и философия». Прожив год за Стеной с одичалыми, усомнился в том, что власть полезна для его эго, перебрался обратно на юг со своим лютоволком Бандитом и ныне приобщает будущих учителей к философии постмодернизма.

   Дон ФОЛЛИС – профессор информационных ресурсов и доцент философии в университете Аризоны. Написал несколько статей о лжи и обмане, в том числе «Что такое ложь?» в «Джорнал оф философи» и «Самый большой лжец в вашей жизни» в готовящемся к выходу сборнике «Над пропастью во ржи» и философия». В Средиземье и Нарнии, полагает он, все очень уж просто – сразу ясно, кто за кого. Герб его – бурый койот на красном поле, девиз «На этот счет можете мне поверить».

   Дэниел ХААС происходит из невеликого, но благородного дома, чьи владения лежат к северу от Стены, в морозных пределах Канады. Прослышав, что зима близко, бежал на юг в Талахасси, в университет Флориды, где стал школяром-философом. В круг его ученых интересов входят валирийская сталь, дотракийский язык и культура, философия действия. Никогда не преминет напомнить, что колоть надобно острым концом.

   Александр ХАЙЕКЕ вот уже двадцать лет учительствует в университете Зальцбурга, Австрия. Там же и мейстерскую цепь получил, недавно назначен деканом философского факультета. Работает в областях онтологии, эпистемологии, языковой философии. Счастлив в учениках своих, один из коих – его соавтор Альберт Энглбергер. Пятнадцать лет назад выученик Александра представил его мейстерам далекой школы, что за морем – в Портленде, штат Орегон. Пригласили его учить школяров в Зальцбург-кампусе, где он и посейчас преподает этику. В свободное от учительства, административных забот и занятий наукой время любит почитать о далеких краях (коих, как уверяют иные, вовсе на свете нет). А порой, с друзьями сойдясь, сражается пером на бумаге со злом в тех далеких землях – так-то он и спознался впервые со славным Вестеросом.

   Дэвид ХАН выковывает философское докторское звено в университете Буффало. Сейчас он на втором курсе аспирантуры и старается что есть мочи – не то, глядишь, на Стену пошлют. Участвовал в турнирах «Клан Сопрано» и философия», «Покер и философия», «Последняя фантазия» и философия». Не дает дочке в руки никаких игл.

   Абрахам ШВАБ (девиз «Кто его знает») покинул равнодушные Чикаго и Бруклин ради Форт-Уэйна, штат Индиана, где и служит доцентом в объединенном кампусе философского факультета и университета Пердью. Карты, составленные им при слиянии эпистемологии с медицинской этикой, привели к публикациям в «Джорнэл оф медикал этикс», «Соушл сайенс энд медисин», «Американ джорнэл оф биоэтикс», «Джорнэл оф медисин энд философи». Не уверен, как закончится сага Мартина – огнем желания или ледяной ненавистью, но его устроит любой конец.

   Ярон ШООН, первый этого имени, стал ныне доктором наук в маленьком, но гордом королевстве Нидерландском за Узким морем. Степень эту он завоевал на турнире как оруженосец лорда-профессора Кнупса из Амстердама. Дни свои он проводит в Башне Философов Утрехтского университета, пьет подслащенные медом борские вина и размышляет над премудростями научной и религиозной философии. Когда боги даруют ему философский класс, Ярон всякий раз предупреждает, что сачки надевают черное.

   Маркус ШУЛЬЦКЕ – кандидат в доктора политических наук; защищаться ему предстоит в университете штата Нью-Йорк, что в Олбани. В круг его интересов входят сравнительная политика, политическое насилие, прикладная этика, цифровые носители и видеоигры. В числе многих ученых статей написал главы к сборникам «Над пропастью во ржи» и философия», «Начало» и философия». Ныне пишет диссертацию о солдатах, принимающих моральные решения в битве. Надеется, что солдаты, у которых он берет интервью, будут подобны более Неду Старку, нежели Бронну, и остерегает их, чтобы не прогневали кого-то из Ланнистеров.

   Альберт Дж. Дж. ЭНГЛБЕРГЕР после защиты докторской диссертации работает в Мюнхенском Центре математической философии. Им опубликованы работы по логике, этике, научной и религиозной философии. Мейстерскую цепь он выковал в Зальцбургском университете, где его наставником, в числе прочих, был мейстер Александр Хайеке. Теперь он занимается исследованиями в своей Мюнхенской Цитадели, дабы добавить к своей цепи пару математических звеньев. Он заявляет, что никогда не был ботаником, но увлечения у него самые ботанические: ролевые игры, графические романы, научная фантастика, фэнтези и пристрастие к гаджетам последнего выпуска. При этом он весьма самоуверен и полагает, что может перехитрить Тириона Ланнистера и перепить Роберта Баратеона.

Ирвин Уильям, Джейкоби Генри Игра престолов и философия

Предисловие – Элио М. Гарсия и Линда Антонссон —

Ворон из дома Уайли Примечание редактора