   Байки про Фею и Ганнибала
   сны о прошлом
   Ульяна Берикелашвили

   © Ульяна Берикелашвили, 2015
   © Дмитрий Лир, фотографии, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

   Подростки младше 18, беременные (особенно беременные подростки), активно верующие, ВЕГЕТЕРИАНЦЫ и подобные, а также неуравновешенные натуры, склонные к нечеткости речедвигательных процессов, ошибкам мышления и сенсорной неадекватности – ПРОСЬБА ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ПРОЧТЕНИЯ.

   Я не знаю, для чего другие пишут рецензии, мне просто понравилась ваша Фея. Часто я ее не понимаю, не одобряю даже. Тем не менее, мне она очень симпатична.
   Своею самостью и желанием быть собой. Тем, что может не бояться мнений, и отголосков мнений, и отголосков отголосков мнений.
   Тем, что она – это она. Удачи вам, и пишите, я буду читать.
В. Д.

Intro

   Фея забралась на подоконник и решительно замолчала. В её огромных глазах не отражалось ничего, кроме равнодушия. Пальцем она что-то выводила по запотевшему стеклу, через мгновение стирая странные завитушки.
   – Ну, Феечка, милая! Неужели ты не понимаешь, как это важно? – умолял её пожилой седовласый Мужчина в белых одеяниях, боясь прикоснуться к хрупкому созданию. Она в ответ лишь усмехнулась и продолжила рисовать полупрозрачные символы.
   – Посмотри, тебе нужно сделать всего лишь пару взмахов и всё! – он искусно рассёк воздух металлической палочкой и замер в ожидании. Фея лишь краем глаза следила за его движениями и её губы что-то беззвучно шептали.
   – Я не могу. – Наконец сухо произнесла она. – Мне очень жаль, но я не могу… – Фея поджала губы и уткнулась головой в колени. Мужчина осторожно задел её, погладил по плечу:
   – Это не сделает тебя равнодушной, как ты думаешь… Это же чудо, самое настоящее чудо! Благодаря этому ты спасёшь жизни многих людей! Вспомни, зачем ты здесь!
   Глаза Феечки стали в мгновение льдисто – голубыми. Она помнила, зачем она здесь. И она знала, что должна сделать это.
   – Вот так – то лучше, – улыбнулся Мужчина и передал Фее её орудие. Она хищно улыбнулась и провела пальцами по хранившему тепло металлу скальпеля.
   – Давно пора перейти на виртуальную вивисекцию! – Во весь голос заявила Фея, а Мужчина хмуро улыбнулся и лишь пожал плечами.
   На запотевшем стекле медленно растекались рисунки кровеносной системы лягушки.

Байка 1. Про подоконники, начало и чаепитие

   Как-то вечером, сидя на подоконнике, я пила чай и попутно жаловалась Ганнибалу. Мой личный психоаналитик и шизофрения в одном лице сидел напротив меня, сверля глазами-бусинами. Ганнибал – медведь. Плюшевый медвежонок весьма позитивного вида и содержания. Последние четыре года он часто сопровождал меня на прогулки и был в курсе всех моих дел и эмоций. А я… Я – Фея, которая странным образом очутилась в странном мире и теперь пытается в нем жить. Именно жить, а не выжить. Люди почему-то больше любят второй вариант.
   – И никто ведь не видит всей этой красоты, Ганя… Никто не хочет понять, что миру больно. Вот взять, к примеру, парк около дома. Захламлён полностью, словно свалка какая-то. Всё выбрасывают, будто до мусорной урны дойти сложно… Эх!
   Я поморщилась и уткнулась в коленки.
   – …а выборы эти помнишь? Сплошное недоразумение. Из кого выбирать то? Одни… – через минуту я умилялась новой мысли у себя в голове. Произносить витиеватую нецензурную речь не хотелось.
   Ганнибал внимательно слушал, всё так же молча и равнодушно.
   – О, смотри! – воскликнула я, завидев мерцающие огни за окном. – Видел? И ещё! Красивый фейерверк, не правда ли? Наверное, кто-то отмечает праздник… Интересно, какой?
   Я потянулась за остывающим чаем, мечтательно отпила и продолжила:
   – А помнишь, мы с тобой гулять ездили… Ты видел на девушке рядом шикарный бирюзовый шарф? Нет?…а что с тебя взять! Ты же плюшевый…
   – Сама ты плюшевая! – огрызнулся Ганнибал, поправив изображение Будды у себя на груди. – Задолбал меня твой Вавилон! У меня Олегович лежит, недочитанный, а ты меня своими шарфиками моришь… ЭЭЭх!

Байка 2. Про игрушки, деспотов и друзей

   Мы сидели с Ганнибалом на нашем любимом подоконнике, пили чай и размышляли. Ганнибал вечно обдумывает увиденное, ищет в событиях скрытый смысл и мне кажется, давно бы достиг просветления, если бы не я. Его вечный тормоз.
   Он недавно закончил читать новую книгу Олеговича, и теперь не мог усидеть на месте. Ему всё хотелось бродить по комнате и говорить, говорить, говорить… Я же крепко прижимала его к себе по привычке, не обращая на жалкие потуги вырваться.
   – Ты! Ты – игрушковый деспот! – кричал он, оставив попытки убежать.
   – Все дети такие. – Заявила я, глядя в вечернюю темноту. – И вообще, нет такого слова, игрушковый.
   – Всё равно ты – тиран! Почему я должен сидеть с тобой, пить чай, когда в голове совсем не те мысли?
   Я развернула его к себе мордочкой, и удивлённо посмотрела в его большие пластмассовые глаза.
   – Наверное, потому, что мы друзья.
   Я отвела печально взгляд, пытаясь понять его возмущение. Ганнибал замер и прижался ко мне со всей силой, на которую способен плюшевый медведь. Внутри него клубочком свернулась грусть.
   – Прости, иногда я тоже бываю… веду себя по-человечески.
   – Прости меня, иногда и я забываю, что ты сильная личность…
   Ганнибал уткнулся в руку и задумчиво посмотрел за окно. В тёмно-синем бархате неба висел мост из оранжевых земных фонарей и тусклых белесых звёзд. Воздух был свеж по-весеннему, пахло разбухшей древесиной и мокрой почвой. Сладкий, насыщенный воздух. Так и хотелось вдыхать его шумно, до опьянения.
   – Если бы все игрушки были, как я, на земле установился бы мир. – Со всей гордостью, на которое способно плюшевое сердце и бесконечный разум, медвежонок заявил через пять минут упоения.
   – Это почему же?
   – В подавляющей массе игрушки безвольные тела, не способные на ответные реакции и надлежащее обучение подрастающего поколения. Нет, я не отрицаю их бессловесной роли в познании ребенком мира… Но если бы все были, как я, то из малышей не вырастали бы циничные, озлобленные люди.
   – …?
   – Просто в детстве закладывается фундамент личности, про наследственность мы поговорим позже… Если ребенок издевается над игрушками, испытывает желание изрезать их, управлять их мыслями и чувствами, то и по мере взросления он будет переносить свои эмоции на окружающих.
   – От выдуманной реальности переходит к…
   – Да, и всё прочнее люди вязнут в паутине собственных поступков и желаний. Устанавливаются рамки и нормы поведения серой массой, в основе которой находится, как ни странно, чувствующий иначе и желающий быть самим собой человек.
   – Это что получается, все хотят одного и того же, и в тоже время ставят себе палки в колёса? – хохотнула я, обдав горячим дыханием стекло. На мутном пятне я тут же нарисовала человечка и провела полосу по его голове.
   – Сами виноваты. Это всё желание править и управлять…
   Чай уже остыл, теперь он пах по-другому. Запах костров отошёл на задний план, а на поверхности бушевал аромат чернослива. Я поправила подушку за спиной, усадила поудобней медвежонка.
   – Ты можешь идти и обдумывать прочитанное… Я не хочу быть тираном.
   – Мы же друзья, – Ганнибал заговорщицки подмигнул и попросил налить ещё чаю.
   – Давай помедитируем?
   – Давай, только чур, я выбираю пространство. А то твои тибетские золотые пещеры меня скоро достанут, ну устал я от них, Фейка…

Байка 3. Про Мужчин Моей Мечты

   Хью заявился под утро. Небритый, с двухдневной щетиной, в слегка пахнущей потом рубашке.
   – Опять съёмки? – сонно протянула я, пытаясь проснуться.
   Хью кивнул и начал переодеваться:
   – Совсем измучали, в который раз эта роль. Но уж раз взялся играть, значит надо. Приквел, блин.
   – А, начало начал… – прыснула я отчего-то со смеху. – Ты мне в love story нравишься больше. Ну-ка, сделай так, как я люблю…
   Он удивлённо посмотрел, но повторил свой эротичный жест из фильма. Этакий скользящий взгляд к руке на поясе и обратно на меня. При этом Хью закусил губу.
   Сердце моё таяло. Поправила невинным жестом рядом подушку:
   – Я тебе на раскладушке постелила. Как всегда.
   Не растаяло.
   – А может быть… – намекнул Хью, завораживая меня блеском своих глаз. – Я ещё так жест сделаю?
   Он сделал шаг по направлению ко мне, но дорогу ему что-то преградило.
   – Ты чего, не понял, что тебе на раскладушке постелено! – пищало что-то коричневое у ног Хью. – Сколько раз повторять? Каждый раз одно и тоже… Сам с ёлку, голова с шишку?!
   – Простите, Ганнибал. Я ничего такого не подумал… На ваше святое место и не покушался! – оправдывался Хью, склонившись над медвежонком. Через пару минут он уже мирно лежал неподалёку, и только голые ноги торчали из-под одеяла.
   Хью выглянул только раз, когда я умилённо прошептала:
   – Ну, мой мужчина! Орёл! Иди ко мне в мои объятия! – и уложила Ганнибала рядом с собой, нежно прижимая к груди.
   Медвежонок расплылся в гордой улыбке и подмигнул Хью:
   – Учись, как надо.
   – Мне до вас как до Эвереста, сударь.

Байка 4. Про оленей и реинкарнацию

   Эта история началась, когда в тундру приехал один буддист. Он тщетно искал просветления, пытаясь достичь буддхи за одну земную жизнь, потому как буддистом он стал всего года полтора назад, а кармических плохих поступков накопилось огромное количество.
   Эвены, среди которых поселился наш герой, были сплошь православные и ходили в шубах, поэтому на их фоне оранжевый пуховик приезжего сильно выделялся.
   А может быть, и не цвет – звери вообще не различают цветов, привлёк оленя по имени Тишка. Он был крайне любопытный и впечатлительный олень, поэтому его часто видели у чума приезжего.
   – Всё, больше я не ем ягель! Я сострадателен, вдруг это реинкарнация моей матери? – трагично заявил как-то Тишка.
   Его сотоварищи косо посмотрели на него:
   – Чего ты брешешь? Твоя мать жива – здорова, к гону готовая… Какая реинкарнация?
   – Вы ничего не понимаете, вы мне завидуете, что я – буддист! Я стремлюсь к просветлению, и в новой жизни стану человеком! – продолжал Тишка, невзирая ни на что.
   – То есть ягель ты есть отказываешься?
   Тишка мотнул головой:
   – Страдание и сострадание – вот мои добродетели…
   – Ох уж, эти мне приезжие. Начитаются всего подряд, дурят голову нашему брату. – Вежливо заметил старый олень Егор Петрович. – Простонародный буддизм среди мирян в моде, я смотрю.
   – И не говорите, такую махину знаний адаптировать для подобного уровня и настолько убого… Ужас, куда катимся? – не смог не согласиться Александр Филаретович, жуя лишайники. – Ты бы, Тишка, лучше поел бы…
   Но гордый олень мотнул головой и направился к приезжему. Просветляться за компанию.
   Дня три он не ел, а только слонялся по пастбищу, отпуская колкие замечания.
   На четвертый день сердобольные эвены повалили его и перерезали горло, чтобы скотина не мучилась от неведомой болезни и даром не пропала.
   На самом краю пастбища, вдали от людских глаз мирно кормились, поминая Тишку, два его знакомых уже нам сотоварища:
   – Даа, к выбору религии нужно подходить с умом, а не слепо отдаваясь чувствам. Вы согласны со мной, Егор Петрович?
   – Не будь мы с вами знакомы в прошлой жизни, я бы притворился глухим оленем и продолжил есть ягель, Александр Филаретович… Нам ещё самок оплодотворять надо, вы не забыли? Гон у нас…
   Александр Филаретович гордо затряс головой:
   – И правда, религия религией, а наши с вами частые разговоры могут привести под нож. И так косо поглядывают… Давайте, пободаемся?
   – Давайте.
   А хозяин стада любовно глядел на орущих мощных самцов, бодающихся с храпом неподалеку. И совсем забыл, что пару минут назад размышлял, убрать ли одного из них. Мало ли чего, про мужскую любовь эвены тоже слышали. Страшнее буддизма, говорят…

   ***

   – Так вот ты какой… Северный олень. – Протянула я. – Подожди, Ганнибал, а с какой это стати олени вдруг беседуют на подобные темы? И вообще, почему…
   – А ты почему с плюшевым медвежонком разговариваешь?
   Мы переглянулись и в голос рассмеялись:
   – Отпусти меня, чудо-трава!
   Феи и игрушки, к вашему сведению, не употребляют подобную дрянь, нам и без неё хорошо. Печенек в вазочке оставалось ещё много, поэтому мы продолжили беседу дальше, но это уже другая история…

Байка 5. Про Фею и фей

   Гуляем с Ганнибалом по осеннему городу. Вечер, немного пасмурно, но мир вокруг пахнет туманами и костром. Иногда проезжает мимо машина, и Ганнибал чихает, недовольный ароматами бензина и пыли в свежем пряном воздухе.
   Я прижимаю его к себе, что-то мурлычу под нос и иду, не разбирая дороги. Под ногами шуршат опавшие кленовые листья, и когда ими играется ветер, то они похожи на ярко-жёлтых бабочек…
   Из потока сознания меня резко выносит шум гравия и сигнал автомобиля. Я останавливаюсь и смотрю, как вровень с моими шагами едет чёрный мускулистый зверь. За его рулём сидит улыбающийся довольный человек. Он нетерпеливо спрашивает меня сквозь приоткрытое стекло:
   – Медвежонок не замёрз?
   Ганнибал посылает мужчину подальше, но я вовремя затыкаю ему рот рукой.
   – Нет, нам тепло…
   – ААААааа, – протягивает мужчина, останавливая машину. – А что так поздно гуляем и такие красивые?
   – Спасибо, сударь. – Вежливо кланяюсь я, польщённая комплиментом. – Вы очень любезны.
   Мужчина смеется, запрокидывая голову, и распахивает дверцу довольно:
   – Чудная ты… Фея? – Тут он подмигивает мне, немного странно.
   Я краснею от удовольствия и, нагнувшись к нему, мурлычу:
   – Неужели так заметно, что я – Фея? Я вроде скрываю…
   – …Так поехали!!! – от странной радости подпрыгивает мужчина.
   – Куда?
   – В сауну!
   – Зачем?
   – Так ты же фея!
   – Ну фея… А в сауну-то зачем? Крылья намокнут…
   Мужчина непонимающе вертит головой:
   – Так ты фея или нет? Запутала совсем!
   – В смысле? Нас же не так много, чтобы путаться. – Непонимающе мотаю головой, удивляясь.
   Мужчина чешет голову, нервно смеется и тянется к бумажнику:
   – Так, там за углом берут по полторы за час. Феи, блин… А ты сколько?
   Я смотрю на него в упор, не мигая, и оголяю клыки:
   – Ты про проституток, что ли?
   От такой резкой перемены его начинает трясти, он прячет бумажник. Осенняя сказка сменилась на вечерний хоррор.
   – А то всё заладил, феи – фея… Как вы надоели уже, дети взрослые. Небо назвать голубым боитесь… Недобитый романтик!
   – Чего? – сходя с ума, мужчина закрывает дверцу и пялится на меня.
   – Пикник послушай, чего! – улыбаюсь я ему во весь клыкастый рот.
   Ганнибал кивает головой, его рот уже свободен и потому он кричит незадачливому собеседнику:
   – За углом феи, а эта – Фея с Большой Заглавной Буквы. Вот!
   Увидев, как плюшевый мишка разговаривает, мужчина кричит от ужаса и уезжает прочь.
   – Выросли детишки… Сказки их пугают… Реальность то страшнее. – Сквозь зубы рычу я.
   Ганнибал жмурится и молча прижимается ко мне.
   На мгновение я замираю на тротуаре и, глядя в вечернее небо, едва не плачу.
   – Из-за людей так печалиться не стоит… Их пять миллиардов и своя голова на плечах. Хоть и дурная. – Пожимает плечами медвежонок. – Пошли домой, холодно.

Сhorus. Что поделаешь…

     Ты – мой враг.
     А я – твой враг
     по законам старым боя.
     Привыкай. Идёт война.
     Надоело. В небо вою.
     Руки, что не на плечах,
     Осторожно на прикладе.
     Наблюдай.
     Идёт война.
     Всё не веришь?…и не надо.
     На прицел возьми судьбу,
     Расстреляй мои ошибки.
     Я – сумею.
     Я – смогу!
     На прощание улыбку
     Подарю тебе назло,
     Ведь душа ещё живая.
     Одарю тебя свинцом
     В небо вместе улетаем…
     Ты – мой враг,
     А я – твой враг,
     Но равны мы перед смертью.
     Вместе скатимся в овраг
     И сплетемся крови медью.
     Тебе страшно умирать?
     Кровь из горла хлынет…
     Больно…
     Что поделаешь – война…
     Засыпаем вместе.
     Вольно.

Байка 6. Про событие мирового масштаба

   Я стояла у двери и искала в необъятной сумке ключи. За дверью был слышен писк и беготня маленьких ножек. Стук, грохот и вопли, еле различимые, напугали меня, и я резко ворвалась в дом.
   На меня смотрели пять пар глазок – бусинок в упор, не мигая.
   Я устало поставила сумки на пол, и потянулась к молнии на сапоге.
   – Ну что сегодня случилось? – присела я и посмотрела на игрушки. Они замерли в немом испуге и теперь переглядывались, кто же начнёт.
   В гостиной кто-то продолжал сдавленно орать. Я, не обращая внимания, на остальных, надела тапочки и двинулась на крик.
   – Феечка, не надо… – пискнул слон, ярко-жёлтый Одуван. – Мы еле его угомонили…
   За диваном валялся Ганнибал. Связанный по лапкам изолентой и обрывками пакетов. Рот был заклеен малярным скотчем.
   Стоило мне осторожно отдёрнуть край белой липкой ленты, как Ганнибал оглушил меня потоком информации:
   – У Олеговича новый роман выйдет в конце месяца! Там почти что про меня!!! Купи мне книжку, Фейка! Я тебе три… нет, два курса психоанализа проведу и год бесплатно консультировать буду! Только купи, я же плюшевый, а ты стипендию получаешь!!!
   – Продажная тварь, – улыбнулась я, заклеив скотч обратно. – И давно он так?
   – С утра-ааа, – выдохнул Вафель, бирюзовый пёс, и уткнулся устало носом мне в бедро.
   – Ну, тогда пусть отдыхает. Чай будем пить? – улыбнулась я и направилась на кухню.

Байка 7. Про кашель, бомжей и пин-коды

   Я зашлась в новом приступе кашля. Он сухой, выводящий меня из себя. В такие моменты я задыхаюсь, мне не хватает сил, чтобы подавить его и замереть. Мне кажется, что в подобном состоянии я ужасна…
   Но это только видимость. На самом деле это только меня сотрясают подкатывающие к горлу волны, а мир-вокруг-меня безропотно спокоен и вежлив.
   …Фея больна.
   У Феи стрессовая простуда. Фея видела ТАКОЕ, от чего её бедные воздушные крылья вывернуло и с хрустом надломило. Она не была готова к подобным циничным вещам, поэтому вовремя не смогла надвинуть щиты и стиснуть зубы… Какое-то время она держалась молодцом, но ночью её скрутило в кошмарном сне, и она проснулась вся в испарине, липкая и напуганная.
   – Фейка, ты бы это… молока, что-ли, выпила. Нельзя же так! – Заботливо ноет Ганнибал у ног, носясь по дому с пакетом молока и хрупкой чашечкой.
   Я машу устало рукой и кашляю. Тянусь к полке с лекарствами и нашариваю на ней дешевый, липкий такой сиропчик, столовая ложка утром, днём и вечером. Зато действует хорошо.
   Но пью я его из горла, с отвращением подмечая, что похожа на бомжа с боярышником. Ассоциация становится ярче, когда по дому разливается запах этилового спирта – это от больной меня разит, ведь сиропчик не простой.
   – Ты так алкоголичкой станешь у меня. – Бурчит Ганнибал и суёт под нос горячее молоко с мёдом. Моё лицо скривилось в ухмылке, я нехотя принимаю заботу медвежонка.
   – И с чего ты такой милый? – спрашиваю я. – Даже удивительно…
   Ганнибал смущённо улыбается и убегает на кухню. Вафель, верный пёсик, поднимает голову от подушки и заговорщицки шепчет:
   – Ты единственная, кто знает пин-код от кредиток… А книжка у Олеговича скоро выйдет, вот он и…
   Я в смехе валюсь на кровать и заливаюсь на весь дом. Смех переходит в кашель, я в слезах смотрю на прибежавшего с платком медвежонка и хрипло тяну:
   – Семьдесят два пятнадцать и тридцать восемь двадцать пять.
   Он хмуро отворачивается, сжав плюшевые кулачки:
   – Люблю я тебя, дуру… Вот и забочусь. Помрёшь еще, а я куда, на свалку? Ты меня детям отдать обещала под старость, что я… изверг что ли?
   Притягиваю к себе это несносное создание и смачно целую его в носик.
   – Отстань со своими нежностями! – кричит он и вырывается. – Заразишь ещё!
   – Ты ж игрушковый, ты не заболеешь! – парирую я и прижимаю его к себе сильнее. Минут пять мы лежим молча, а потом я говорю шепотом. – Знаешь, милый, а ты моё самое лучшее лекарство в мире…

Байка 8. Про анонсы и рисунки

   – У меня нет времени, чтобы писать миниатюру, Ганя!!! Я тебе книжку купила? Купила! Чего ты еще хочешь?
   – Славы. – Простодушно заметил медвежонок.
   – А Олеговичу сам письмо написать не хочешь?! – рыкнула я на него недовольно.
   Ганнибал пожал плечами, отложил в сторону недочитанный томик и весело пискнул:
   – Ага, еще и бандероль на деревню дедушке выслать… Не так уж и много я прошу, всего лишь миниатюру написать, как я наконец-то желаемое получил!
   Я выдохнула и отложила тетрадки по учёбе в сторону:
   – Обойдёшься анонсом, спиногрыз! Я тебе рисунок нарисую лучше. Быстрее выйдет!
   …а потом Фея три часа пыталась грохнуть несговорчивую компьютерную программку, чтобы сохранить рисунок в jpeg, но ничего не выходило. А Ганнибал сидел рядом, читал, ржал как лошадь (даром, что медведь) и отпускал разного рода шуточки о том, как было просто написать миниатюру вместо того, чтобы возиться с железом…

Байка 9. Про клыки, людей и Ганю

   Ганнибал сидел на подоконнике, во второй раз перечитывая своего любимого Олеговича. Я сидела рядом, молча считала снежинки и чему-то улыбалась.
   – Ты опять за своё? – сурово спросил медвежонок, когда я тяжело вздохнула и виновато отвернулась.
   – Ага, – только и выдавила я, не в силах посмотреть в его глаза.
   – Ну неужели ты думаешь, что это тебя украшает? Ты отвратительна, когда закрываешься от людей. И ведешь себя так, словно всё тебе безразлично.
   – А что, мне кидаться им на шею, улыбаться и…
   Ганя перелистнул страницу, хохотнул над прочитанным, а потом сердито посмотрел на меня:
   – Так нельзя.
   – По крайней мере, так честно… И еще, мне просто тяжело. У меня опять режутся зубки…
   – Опять? – возмутился Ганя, и полез осматривать мою ротовую полость. – Так и есть, опять эти твои чертовы клыки. Ну, сколько можно?!
   Я виновато скуксилась, проводя языком по еле заметным клыкам, которые вырастали по мере того, как во мне просыпался хищник. Я попыталась отшутиться:
   – Я всё-таки фея лесной крови… Вот и…
   – Многих покусала?
   Я густо покраснела и сжалась в комок:
   – Нет… только в шею… мне нравится кусать.
   Ганнибал прошипел, и еще раз посмотрел на клыки:
   – Будь осторожна. Тебя могут не так понять. Всё-таки это не шутка, подобное поведение.
   – Я тихонечко. Чесслово. Никто не пострадал… даже…
   Медвежонок пнул меня и сел прямо на книгу:
   – Точно, Фейка, клыки клыками, но пора тебе стать человеком!
   Я хмыкнула:
   – Нет! Ни за что! Я их не люблю, людей-то…
   – Ты просто не умеешь их готовить, – ухмыльнулся Ганнибал и продолжил чтение. – Ладно, живи! Всё равно уж так лучше, чем притворяться. И тем более, кому я еще буду нужен?
   Я благодарно кивнула. Он сидел, хихикая над похождениями безымянного для меня героя, а я замерла вновь у окна, считая звезды и снежинки, и лишь иногда проводила языком по маленьким, но острым клыкам…

Байка 10. Про отдых и большую грудь

   – Ну ты и… Фейка! – писк этот был знакомый и узнаваемый из тысяч. Я убрала с лица платок, чтобы с недовольством отметить – так и есть, Ганнибал сидел напротив меня, сердито скрестив лапки на груди, и ворчал.
   Поначалу я даже подумала, ну всё, приехали. Второго Гани в виде галлюцинации я не переживу. Медведь ведь остался дома, потому как не переносил две вещи – жару и холод. Ах, да, и еще дождь. То у него наполнитель намокнет и станет похожим на кошачий туалет, то у него нитки могут загнить или же наоборот, глазки сплавиться.
   – Уууумм, – пробурчала я и намочила платок водой. Не хватало мне солнечного удара.
   – Ты чего? Я с кем это разговариваю?! – Вспылил он и заполз мне на колени. – Тьфу, всем ты, Фейка, хороша, только вот грудь у тебя ма…
   Он не договорил, потому как был зверски зарыт в песок. Когда Ганя начинает отвешивать мне комплименты насчёт груди, это можно остановить лишь одним способом – насилием.
   – Ты чего тут делаешь? Ты же дома остался!
   – Ну… это… ты же что сказала, когда поехала загорать?
   На секунду я задумалась:
   – Хочу купаться… Лето на дворе… Вода теплая…
   – Нет, когда умоляла пойти с тобой!
   Я представила себя, закрывающей в гневе дверь и кричащей вслед: «А там… а там девушки красивые в купальниках! Вот!»
   – Это что ли? Про девушек?
   Медведь ехидно улыбнулся, потирая лапки и самодовольно устраиваясь на полотенце.
   – Вот с этого и надо было начинать. А то лето, жара, река… Я в багажнике доехал, с балкона выпрыгнув.
   И заметив мой испуганный взгляд, добавил:
   – Чего мне сделается то, я же плюшевый! Меня триста раз в машинке стирали.

   ***

   Через полчаса я уже сидела и рылась в песке, лепя различные образы – узоры, лица, имена. Сломав законченный, я выводила новый, не задумываясь, стоило ли сохранять и его. Зачем, это путь мира – без разрушения нет созидания. Но от философских мыслей меня отвлек всё тот же Ганнибал. Он уже отчаялся, выискивая себе красивую музу:
   – Полновата.
   – Бледная.
   – Дряблая кожа.
   – Эта ничего… Но с ребенком. Ребенок меня замучает. Не то…
   – Грудь маленькая.
   – Грудь маленькая.
   – Грудь маленькая.
   Ну всё, плакал мой выходной. Загорать мне теперь в солярии. Я все молчала в ответ, но видимо, сознание перегрелось и решило отомстить медведю – через пять минут на песке нарисовался его образ – от гадких надоедливых глазок до гадкой противной улыбки. И только я хотела было его разрушить, снести, размазать, как обнаружила – Ганнибал утих.
   Не веря своему счастью, я повернулась и… не увидела никого. Ну всё, нашел себе жертву, пошёл лапать грудь, притворяясь брошенной позабытой мягкой игрушкой. А мне потом его спасать, прикинувшись плачущей хозяйкой, имя которой нацарапано у него на…
   – А чего ты меня так одного слепила? – Проворчал Ганя, сидя рядом и поправляя лапкой песчаному Гане улыбку. – Слепила бы женщину еще.
   Пришлось лепить.
   – А что у неё грудь, как у тебя, Фейка?
   Пришлось лепить больше.
   – Маловата.
   Еще добавила.
   – Всё равно маловато будет…
   – Ну что ты заладил, как мужик из мультика!!!Песка не хватит! – вспылила я и раскидала рисунок в разные стороны, не оставив ничего.
   Ганя лишь пожал плечами:
   – А всё равно. Я их сфоткать успел.

   ***

   Остаток дня я пролежала, лениво нежась под солнцем. Теплый песок, прекрасная вода и залепленный скотчем Ганнибал под головой – что может быть лучше?

Сhorus. Безымянная

     Господи…
     …ты дышишь во мне или я забываю про воздух?
     Забываю про то, что всё – просто.
     Что запутаться можно без спроса…
     Господи… только это вопросы.
     …все в пути затерялись ответы.
     Или просто их нет на свете,
     Потому что вопросы без смысла.
     Если так, то я просто зависла
     Меж мирами.
     Мой Господи, вечность —
     В мире странная бесконечность,
     Вереница мгновений, эмоций.

     Меж мирами зависло Солнце.

     …Солнце сверху и над головами.
     Что же ищем мы всё под ногами?
     Или может явиться нагими
     Средь людей? Мы и так все нагие…
     Время рушит материи клетки,
     Забывая про Главную… В сетке
     Своих действий, своих же желаний,
     Мы мечтаем о том, что не знаем.
     Что бессильны любые порывы,
     Там, где тело стоит на обрыве.
     Совершенная грёз оболочка.
     …завершаю рефлексию.
     Точка.

Байка 11. Про названия и рефлексы

   Мы сидели с Ганнибалом у монитора, мило попивая чай, и с некоторым удовольствием отмечая растущее число читателей у предыдущей миниатюры, которую я выложила на ресурсе.
   – Я же тебе говорил, что мой заголовок – сила?
   Я вежливо согласилась, но всё же добавила:
   – И как я согласилась, ума не приложу…
   Перед отправкой миниатюры на сайт я отвлеклась ненадолго, умчалась заваривать чай, а мой плюшевый нажал на enter, перед этим умышленно заменив заголовок» Двое на отдыхе» на «Про отдых и большую грудь».
   Я, конечно, порывалась заменить, но меня подкупило то, что я люблю больше всего – наблюдение.
   – И ты смотри, всё ведь мужчины читали…
   – А то, у нас одни рефлексы! И любим мы…
   – Большую грудь! – хором закончили мы и рассмеялись.
   Я прищурилась, наигранно грызя печенье:
   – Ты где этому научился, человеческими интересами манипулировать?
   Медведь отпил пахнущий корицей и кориандром чай, потом пожал плечами:
   – Интернет. Великая сила развода.
   –???
   – По заголовкам как-нибудь походи, по рекламным… Еще не то научишься делать.
   – А им… может, им всем стало немного обидно? Прошли по ссылке, а там вовсе не то.
   Ганя улыбнулся довольно:
   – Любопытство еще и не туда заведет. А что до груди, так там её было много!
   И мы продолжили пить чай.

Байка 12. Про мыльные пузыри, Wi-Fi и драму

   Ганнибал сидел на краю ванной и, болтая ножками, читал что-то с телефона в Интернете. В воздухе рядом витали розовые нити Wi-Fi, и, иногда, когда Ганя обновлял страничку, мчались радужные облака информации.
   Но естественно, этого никто не видел, даже Фея. Потому как Фея в данный момент училась дышать под водой.
   – Нуууу, сколько? – выдохнула она, расплескивая воду и пену. Лицо её красное и в мыле, оттого она не смогла сразу открыть глаза.
   – Два пятнадцать. – Наугад ляпнул Ганнибал, делая вид, что останавливает секундомер. – Ты такая молодец!
   – Дрянь плюшевая, – прыснула Фейка, обливая его водой. Медвежонок фыркнул, прячась за занавеску и спасая телефон от брызг.
   – Ладно, вылазь. Я больше не буду, – довольно протянула она через несколько минут. Но медведь решительно не возвращался, он сидел уже под ванной, разглядывая довольно на экране полуголых див и отвлекся лишь тогда, когда на него пошел дождь.
   – Ууу, силиконовая долина, – раздалось над ним, и Ганя понял, что и не дождь это вовсе, а сырая Фейкина голова. Вода, пахнущая кедром и ромашкой, стекала вниз по её черным прядям, падая сочными каплями на кафель.
   – И не долина это вовсе. Это горные вершины, не ваше ровное плато! – Покосился Ганя, и тут же в испуге попытался забиться под ванну…

   ***

   Фея лежала в ванной, пуская мыльные пузыри из трубочки. Воздух давно пропах смолой, благовония выкурились и теперь от них осталась серая выжженная полоса. На бельевой веревке, пришпиленный за уши, болтался мокрый Ганнибал.
   – Так-то лучше, – заметила Фейка, направляя в медведя новую порцию пузырей. – Блю, блю, блю кораблики, или как там поется? Не помню… Там тоже были мыльные пузыри.
   А потом Фейка резко замолчала. Её глаза закрылись, безвольное тело слилось с пеной, уйдя с головой на дно, и Ганнибал услышал только плеск. Посмотреть вниз он не мог.
   – Фейка, ты чего молчишь???? Ты чего молчишь, Фейка!! – он испуганно задергался, обрывая уши с прищепок, и через пару секунд смачно упал вниз, набухая горячей водой. Но даже такой он пробежался по дну, путаясь в Фейкиных ногах, и с трудом вытащил пробку из слива. Уровень стал падать, и единственное, что оставалось медведю, это поддерживать её голову над водой.
   – Феечка… Дыши только… Ты же можешь! – шептал медвежонок, видя, как беззвучно её лицо. Он вытер пену с её глаз и прижался к ней еще сильнее. – Ты же знаешь, я не смогу сделать тебе даже искусственное дыхание…
   Он скатился вниз и попытался набрать номер скорой помощи, но влажные, разбухшие от влаги лапки постоянно попадали не туда, набивая не те цифры на сенсорном экране.
   Фея не дышала. Губы её начали синеть, тело не чувствовало холода и липкой пены, оттого, как вся вода сошла. Только волосы хранили тепло и аромат кедрового масла…
   – Феечка, – проскулил Ганнибал, и попытался залезть обратно к ней, но не мог – наполнитель распух и тянул его вниз, не давая сделать шаг. Медведь обреченно посмотрел на экран и единственное, что мог сказать, это время жизни без кислорода.
   – Восемь тридцать две. Ты не побила его рекорд. Петер Кола девятнадцать минут продержался.
   – Девятнадцать и двадцать одну, дурачок. – Еле выдохнула Фея и попыталась размять затекшие пальцы. Глаза же у неё были зеленые, цвета весенней листвы, а не небесно-голубые. Когда Фейке страшно, глаза её всегда зеленеют.
   – Ты меня напугала! – проорал Ганя, выжимая воду из плюшевого тела. – Никогда! Никогда больше так не делай, дурочка! Ты же знаешь, что я переживаю!
   – Страх – единственный способ добиться от тебя помощи. – Она поморщилась, включила воду заново. Чистые струи быстро смыли и пену, и страх, и Фейкино бессилие. Затем она в охапку сгребла медвежонка и кусок мыла:
   – Я тебе покажу ровное плато! Ты мне за все ответишь, подлый майский жук!
   Но это уже совсем другая история…

Байка 13. Про болезнь и выходы

   Фея устало вздохнула и легла на парту. Столешница была приятно холодной и успокаивала в какой-то мере горячий лоб.
   – Фейка, ты столько хлама с собой носишь, я уже задолбался искать твои таблетки! – высунулся Ганнибал из сумки, где уже полчаса выискивал жаропонижающие.
   – Уууу в левом кармане посмотри. – Выдохнула Фея и вжалась сильнее лбом в дерево парты. Но жар не проходил, наоборот, он, казалось, стекал с её лица вниз и заполнял все собой.
   – С какой стороны у этой сумки написано, где левая сторона?! А gauche, а droite, – съязвил по-французски Ганя, откладывая словарь в сторону. – Чего его с собой таскаешь? У тебя франсе только в пятницу. Ты бы гистологию с собой лучше носила, вторая двойка за тест!
   – Ну, не понимаю я эти странные тесты. Такое ощущение, что их создавали без всякой логики, ради галочки. – Фейка постучала легонько указательным пальцем. Стук этот был невообразимо жесток и громок, он бил по нервам с такой ужасной силой, что Фейка завыла.
   – Логично устроенная ты наша. Ладно, потом ей устно сдашь, – Ганнибал спрыгнул со стула и, открыв термос, налил ей густой, наполненный ароматами мелиссы и меда, чай. Заставил выпить полностью, попутно впихав несколько драже витамина С.
   – Фей, у тебя денег с собой сколько? – Спросил медвежонок.
   Она сквозь зубы прожала:
   – На все хватит, только тебе ни-че-го не продадут. И не смей шастать по аптекам, нечего людей на валериану подсаживать. Им потом кошмары после твоего прихода сниться неделю будут, как минимум.
   – Нет, Фейка! Я, кажется, понял, как тебя вывести из этого состояния. – Зажмурился довольно Ганнибал и протянул ей шарф. – Одевайся, нечего здесь формалином дышать!
   Через полчаса Фея уютно растянулась в кресле, посреди полупустого кинозала. Рядом сидел верный плюшевый, заботливо поправляя ей фиолетовый свитер. А на экране мелькали события красивой и по-детски трогательной сказки.
   – Героиня замечательная! – Заметила Фея, довольная и раскрасневшаяся. Боль отступила на задний план, температура упала до нормальной, а все остальное вернуло былое очарование жизни.
   – Ты лучше. Когда спишь, правда. И лицом к стенке.
   – Опилки сейчас свои на полу считать будешь, – хищно улыбнулась Фея и поцеловала Ганнибала в ухо. – Какое это у тебя? А gauche, а droite? [1 - Фр. – слева, справа.]
   – Моё! – захихикал Ганнибал и прижался к Фее крепче. – Не болей больше, пожалуйста… Ты у меня одна такая.
   Фея улыбнулась и кивнула головой. А потом они продолжили смотреть мультфильм, и Фейка два раза плакала от умиления, но это уже совсем другая история.

Байка 14. Про воспитание жестокости у Фей

   Фея стояла на зимней остановке и плакала. Плакала тихо, потому что когда по-настоящему страшно – не рыдают, а тихо скулят. Слезы, такие горячие, несмотря на минусовой холод, катились по щекам. Наплевав на макияж и предстоящую учебу.
   Фея боялась пошевелиться. Её прозрачные, эфемерные крылышки дрожали на ветру, но именно они сейчас держали Фейку на ногах. Если бы их не было, она упала бы кулем на грязный истоптанный снег и впилась бы жадно руками в мазутные лохмотья.
   Фея плакала от боли, тихо и сдавленно. Кто знает, может, она не сразу поняла, что происходит с ней и что слезы – это действительно слезы. Но никто не слышал её – на остановке не было ни одной живой души. Суббота, восьмой час утра – люди спят. Мимо проезжали машины, такие же редкие и сонные. Водителям было все равно, кто и почему стоит на остановках в такое время.
   А ведь несколько дней назад Фейка была счастлива. Её не давил страх, не сжимал с такой тяжестью легкие, не выворачивал мысли наизнанку. Вчера еще Фейка шла и улыбалась миру, кормила замерзших голубей и думала о скором приходе весны и бродячих собаках.
   Собаки те бегали стайкой, около шести взрослых и пары маленьких, но уже оформившихся щенков. Щенки были веселые, бегали за мамашей черными тенями и игрались с прохожими. Правил стайкой серый поджарый кобель, который иногда лениво смотрел на Фейку, распластавшись на серой полосе теплотрассы посреди белого снега. Это пока они добрые, а наступит весна…
   Но сейчас мысли были о другом, вернее, их совершенно не было. Этот самый кобель пять минут назад выполз на остановку из-за снежного сугроба, словно слепой. Сначала Фейка весело улыбнулась, видя знакомую морду, и хотела было нашарить в сумке что-то съедобное, как резко остановилась.

   Это был как кадр из фильма ужасов. Тусклый свет лампочки, еле освещенный участок. Кобель полз к ней на передних лапах, глаза его были слепы и только по запаху, а может быть, совершенно случайно почувствовал кого-то живого.
   Он полз вперед.
   И он умирал.
   Его пасть ходит ритмично, вверх-вниз, словно спазмом окатывает мышцы. Словно хочет отрыгнуть что-то, но не может. Клыки еле прикрыты, шерсть стоит дыбом. Взгляд тупой и абсолютно растерянный. Передние лапы гребут по снегу, задние сломанными и безвольными плетями подобраны под тело. Хвост – мертвая лента. Ни одного звука. Вой или просто поскуливание – ничего. Лишь ошарашенное непонимание, что с ним. Тишина и предстоящая смерть.
   Сначала Фея сжала кулаки. Зрелище это было ужасным и отвратительным, противоестественным. Что творилось в её душе? Отрицание смерти, отрицание предательства. За кобелем не тянулась красная полоса, снег не таял под ранами. Снег был чист и бел…
   – Ганнибал, помоги мне… – Прошептала еле слышно она и закрыла глаза, не веря, что это происходит на самом деле.
   Первая слеза скатилась неожиданно. До бедного сознания Феи дошло, что кобель действительно умирает и жить осталось ему недолго. Что ползет он к ней, не в силах понять, что происходит с ним, с его организмом…
   Мощное, по-своему красивое животное было отравлено – Фея уже встречалась с подобным, когда соседского кобеля отравили из чувства мести и скотского желания расправиться с тем, кто слабее. Она не понимала этого, как не понимала нежелание людей стерилизовать животных и потом устраивать инвайт из новорожденных детенышей – просто добавь воды. Ее не успокаивало даже то, что для таких людей Демиург придумал особый план духовного развития, воплощая их в каждом убитом же ими, но не ради выживания существе. Дорого аукнется…
   …но сейчас не об этом, сейчас помочь животному Фейка не могла ничем. И собственное бессилие размазало её окончательно. Она только вжалась в стену автобусной остановки и плакала, кусая губы. И молила Демиурга этого Мира, чтобы с щенками было все хорошо…
   Хотя вряд ли, пока все материально, против человеческой жестокости бессилен любой Бог.

   ***
   – А как же ты была на учебе? – спросил у Фейки Ганнибал, видя вместо глаз пустоту. Она безвольно сидела в кресле, печатая текст и иногда вспоминая про дыхание.
   Через пять минут она отвлеклась и посмотрела на медвежонка. Еще минуты три она молчала, а потом лишь ответила сухими губами:
   – Я заперла это в себе. Заглушила полностью. Я дождалась автобуса и села в него. Да, я оставила пса умирать. Да, это выглядит жестоко в глазах тех, кто ожидал от меня помощи. Но я – ничто в сравнении со Смертью. Тем более такой беспощадной – его просто отравили.
   – По законам жанра, ты была должна упасть на снег и рыдать рядом с ним. Я так понимаю, вести в ветеринарку его было бесполезно.
   Фея посмотрела в потолок и прошептала:
   – Мы рождаемся и умираем в одиночестве. Мы можем сопереживать другим при этом акте, но когда дело дойдет до нас, все равно – есть кто-то рядом или нет, итог ясен.
   Ганнибал отложил книжку и залез Фейке на колени:
   – Надо было взять меня с собой. Тебе было очень страшно?
   Она промолчала, лишь зелень её глаз говорила вместо. Затем она отпила немного воды и повернулась к окну. Город жил своей жизнью, все также торопились куда-то люди и занимались своими делами.
   – Я ненавижу их в такие моменты. Я понимаю, но не принимаю их Путь. Я понимаю ритуальное убийство ради выживания. Я принимаю и сама участвую в этом, с благодарностью за эту жертву. Но когда дело доходит до тех, с кем мы делим дом и еду… Мы в ответе за тех, кого приручаем. И если хотим забрать жизнь, то не таким коварным способом. Это подло, выдавать убийство за ласку и внимание.
   – Демиург вернет им все сполна. Время здесь драгоценность только на время, – пожал плечами Ганнибал. – Хотя боль останется болью.
   Фея промолчала и сделала погромче звук колонок. А потом болезненно подпела Макаревичу:

     «И не склеить осколки,
     И не вытравить мрак,
     Видишь, как плодятся волки
     Из бездомных собак…» [2 - «Брошенный Богом мир», исполнитель: «Машина Времени». Музыка Владимира Матецкого и Евгения Маргулиса, стихи Андрея Макаревича.]

   А потом добавила:
   – Они не бездомные. Они брошенные.

Байка 15. Про синдромы и шантаж

   – Фейка, я – твой онейроидный синдром! Тебя лечить надо! – Первое, что сказал Ганнибал, увидев меня. Рядом с ним лежала куча книг.
   Я отбросила сумку в сторону, наплевав на выпавшие из неё вещи. Потом соберу.
   – С чего это вдруг? – пробурчала я, стягивая носки. – Утром еще была здоровой Феей.
   – Ты просто являешься участницей переживаемой псевдогаллюцинаторной ситуации. То есть вот все, что сейчас происходит, все эти твои грёзоподобные переживания – они не имеют внешней проекции, разворачиваются внутри сознания, в субъективном психическом пространстве… – Последнюю фразу он явно долго учил.
   – Ну, трындец. Ганнибал, как говорит наш общий знакомый, «вы заплыли за буйки», – с долей иронии заявила я, пытаясь дотянуться до медведя и закрыть ему рот. Но он забрался в дальний угол подоконника, а мне было слишком лень слезать с кровати. Я плюнула на это дело и растянулась, пробуждая затекшие мышцы.
   Стараясь дышать глубоко и ровно.
   – Да не, Фейка, это же все серьезно. Ты чего шевелишься?! Тут написано, – он перелистнул страницу, – что двигательное возбуждения для онейроида нехарактерно. Оно возможно, но наблюдается редко. Напротив, чаще больные лежат в оцепенении, отрешены от окружающего, мимика однообразная, «застывшая».
   Я попыталась изобразить услышанное, но через мгновение перевернулась на живот и принялась болтать ногами в воздухе. Левой рукой я нашарила под кроватью мыльные пузыри и принялась дуть. Вскоре вокруг меня летала армада разноцветных пузырьков, то и дело лопающихся перед самым носом так, что приходилось зажмуриваться.
   – Я-то весь день думала, кто у меня учебник по психитарии из сумки вытащил? А это ты, Фрейд доморощенный!
   – Тебе какая разница… Фейка, лечить тебя надо! Ты же который год с медведями плюшевыми разговариваешь, чай с ними пьешь, матерные часту…
   – А вот про это не надо. Чего сочиняешь? Когда я таким занималась?
   – Когда обсценную лексику изучала.
   – Аааа… – Что-то надо было делать. Если Ганя и Фрейда сейчас мне припишет, то ближайшие три часа мы будем танцевать среди книг, знаний и прочей чепухи, и прощай, мой отдых.
   – Что там у тебя было? Надо бы разобрать. – И плюшевый хорошо поставленным голосом принялся декламировать. – Шоколад люблю горячий и цветные платья…
   Отсчет пошел на секунды. Я резко встала, выхватила с полки книгу того самого Олеговича и чиркнула спичкой. Теплое пламя разлилось в воздухе, приятно щекоча пальцы и пугая бумагу.
   – Ты не посмеешь! Ты не сделаешь этого! – пропищал испуганно Ганнибал, пытаясь спрыгнуть с подоконника.
   – Если ты не заткнешься, еще как посмею.
   – Совсем больная?
   – Судя по заявлениям, в Фей ты больше не веришь. – Я поднесла спичку ближе к книге.
   – Гореть тебе в аду, ведьма! – Заявил Ганя, аккуратно складывая учебники и справочники по психологии.
   – Ну, так-то лучше…

   ***

   Через час мы мило сидели на том же подоконнике, я разливала чай, Ганнибал, свесив лапки, печатал что-то на телефоне. Все книги я у него забрала, поэтому все, что ему оставалось делать – это рыться в интернете.
   – А у тебя, случаем, нет повышения порога восприятия всех внешних раздражителей и сонливости? – между делом, заявил он. Как будто невзначай. Я достала из-за спины книгу-заложницу и изобразила макание в чай.
   – Ну, ты и… Фейка! Хорошо! Не буду! Только Олеговича не трогай. Олегович – наше все! И свет в окошке, и звезды над головой.
   Я мило улыбнулась, еле прикрывая клыки. Затем отпила чаю, вдыхая свежесть мяты и яркость лимона.
   – Ты мне оглушение хочешь вдобавок приписать?
   – Угу, – давясь печеньками, кивнул Ганя.
   – Я тебе сейчас устрою оглушение. С неблагоприятном течением.
   – А что мне грозит?
   – Судя по учебнику, переход в сопор или кому.
   – А судя по тебе?
   – В поцелуй, бестолочь ты плюшевая!
   …но это уже совсем другая история.

Сhorus. Речеть

   Написано под впечатлением прочитанного.
«Сердце Пармы», автор – Алексей Иванов

     Растекаюсь.
     Я вода – мне больно…
     Руки прочь! Я – ламия шальная!
     Забываюсь.
     В небе черный ворон
     Прокричал. Я знаю – умираю…

     Счастье в лентах,
     Завивала косы.
     Умывалася росою по утру.
     Для кого?
     Ответы на вопросы
     Никогда уже теперь не получу.

     Торопилась,
     На бегу роняла
     Счастье, поцелуев всё ждала.
     А теперь…
     Убитых отпевая,
     Поседела разом, не смогла…

     Пепелище,
     Дикий вздох и выпад.
     Что случилось, вижу. Не слепая.
     Перепишем
     Заново. Кинжалы
     захлебнутся кровью, убивая.

     Разбегаюсь…
     По пути невольно
     разрешу (звериная душа)
     Ритуалы.
     Напитаем кровью
     Землю-мать. Нас сбережёт она.

     Серый локон —
     Боль посеребрила,
     Сколько потерять, чтоб умереть?
     Чёрный ворон
     В небе, умоляю…
     Разреши с тобою после улететь!

     Новгородцы.
     Озверевших стайка,
     Семь убийц (последний сделай вздох).
     Я взлетаю,
     К горлу припадая…
     Первой крови павшего глоток.

     Резкий выпад,
     Как с огнями танцы.
     Улыбаясь, похищаю жизнь.
     Осторожно!
     Волки-самозванцы!
     У меня душа лесная – рысь…

     прогибаюсь…
     Ниже, под лопаткой
     Прошипев, вонзается стрела…
     задыхаюсь.
     …не умру! Мне надо…
     Отомстить, иначе я – не я.

     Выдираю,
     Вспарывая кожу,
     Злыми лентами змеятся два клинка.
     Добиваю.
     Убивать мы можем…
     Я танцую, жаль, что без венка.

     Что ж, попозже
     Соберем ромашки,
     А пока напишем кровью белый стих!
     Мертвых больше.
     Мне добить осталось
     Только этих трёх… или троих?

     Мысль теряю…
     Задыхаюсь. Больно.
     Ранам счёт потерян… Наплевать!
     Я танцую,
     Орошаю кровью…
     Научу пред смертью убивать.

     Моё счастье
     Вы не пожалели.
     Словно звери растерзали жизнь.
     Надругались,
     Насмехались …Горько…
     Но я ламия, но я ведь рысь!

     Пусть вернутся!
     Вас ведь было больше…
     Всемером мой дом не одолеть.
     Кровь на пальцах,
     Кровь скользит по коже.
     Знаю, что придётся потерпеть.

     Ты-последний…
     Осторожно в горло…
     Провернём клинок. Последний вздох…
     Ветер летний,
     Земляничный, вольный!
     Я хочу прожить ещё лет… сто!

     Умираю,
     Омывая раны…
     Я – река. На камни больно лечь
     Заклинаю…
     Грустно. Что ж, так надо…
     Надо мной навис тяжелый меч.

     Растекаюсь.
     Я вода. Мне больно…
     Руки в кровь! Я… ламия шальная!
     Забываюсь.
     В чёрном небе ворон
     Прокричал.
     Я знаю…
     У…
     Ми…
     Ра…
     Ю.

Байка 16. Про утро, кофе и выбор

   По дому разливался аромат свежесваренного кофе. Он был искрящийся, терпкий и приятно щекотал нос. Теплыми потоками он укутывал спящие комнаты, в то время как на кухне все давно жило своей жизнью.
   Фея сонно помотала головой, достала с полки баночку без надписи и всыпала, не глядя, в турку на кончике ножа какой-то порошок.
   – А вдруг это красный перец? – ухмыльнулся Ганнибал и чихнул. – Доброе утро, Фейка.
   – Доброе! Это корица, – Сухо заметила она и сделала радио чуть громче. Джаз вместе с запахом кофе заполнил оставшееся пространство.
   – Ах да, ты же у нас кинестетик… Единственная в мире Фейка, дрессирующая баночки без надписи.
   Она рассмеялась и поставила корицу к остальным, безликим баночкам.
   – А ты чего не на учебе? Кто, если не ты, будет спасать француженку от выноса мозга? – спросил её медведь.
   Фея помешала кофе, устало встала у плиты и зевнула:
   – Она меня отпустила. Я ей плакат к следующему занятию несу… Кофе будешь?
   Медвежонок кивнул и забрался на стул. Фейка достала две кофейный сервиз и разлила по цветным чашечкам темно-коричневый напиток.
   – Вот чем я не люблю кофе с корицей, так что в него уже сливки не положить. Вечно ты так, – буркнул Ганнибал, но все же сделал первый глоток. Молча наблюдал за тем, как Фея бледными пальцами выжала немного лимонного сока и добавила сахар в свою чашку. Затем она немного отпила, закрыв глаза и что-то обдумывая.
   – Ты всю ночь не спала? – догадался Ганнибал.
   – Есть немного. – Она зажмурилась и нараспев стала жаловаться, – Каждую ночь как в муравейнике. Атмосфера дома, любимого дома душит, ночь и не спишь вовсе, вздрагиваешь – шум, сплошной шум везде. Шаги, стоны, храпы, недоделанные полтергейсты, машины на улице, в трубах вода, капает где-то тоже вода… И хочется так спрыгнуть с кровати, вывалиться в окно по пояс, кое-как и ЗАКРИЧАТЬ. Именно закричать, чтобы крик твой рассыпался по этому несвободному месту и испугал всех вокруг…
   – Ага, а кто-то решит, что убивают или грабят… и спрячется поглубже в свою нору. И получит какое-нибудь психическое расстройство. Как же тогда твой принцип – не навреди лишний раз?
   – Знаешь… – Фея опустила глаза, отпила кофе и уставилась в снежное окно. Через некоторое время она прошептала:
   – Мне уже все равно. Я устала. Я хочу в Лес. Тишина и покой.
   – Лес, – блаженно протянул Ганнибал и растянулся на стуле. – Я тоже хочу в Лес. Хорошо там. Могли бы и остаться там навсегда.
   – Не могу. Уж слишком я полюбила Город.
   Ганнибал рассмеялся и бросил в Фею кусочком сахара:
   – Смешная ты. То люблю, то не люблю! Определяйся уже.
   – Для чего? Вся прелесть выбора – в его возможности. Так что, какая разница, любить – не любить, Город – Лес. Я всегда смогу сделать этот выбор. И не раз. И противоположно, и прямо, и косвенно. А пока давай, пей кофе!
   Ганнибал потянулся, немного подумал и заявил:
   – Значит, ты за свободный выбор?
   – Ага.
   – И это твоя нерушимая позиция?
   – На данный момент, просто позиция. К чему ты клонишь?
   – К тому, что и я хочу выбирать, с чем мне пить кофе – со сливками или твоей корицей.
   Фея что-то проворчала, пожимая плечами:
   – Мелкий жулик. Хочешь стрясти с меня обещание больше так не варить?
   – Угу.
   – Ну, так у тебя есть все равно выбор – пить или не пить!
   Медвежонок потянулся было за печенькой, и обиженно посмотрел на Фею. Она довольно улыбнулась и добавила:
   – Больше не буду. Варить – так варить для всех. Хорошо?
   – Завтра утром посмотрим.

Байка 17. Про учебу, мироощущение и маленькие сюрпризы

   Фея устало оторвалась от экрана и потерла глаза. Но даже под закрытыми веками рябили всевозможные гистологические срезы и препараты. Чаще всего мелькал лимфатический узел, который Фея постоянно путала с благородно-бордовым тимусом.
   – Ааааа, штоб тебя! – выругалась Фея, когда поняла, что ни усиленная зубрежка, ни поиск логики не помогают ей понять собственный организм. Память о всевозможных процессах не наслаивалась красиво на статическую картинку, а в действии работу клеток она представить не могла. И даже всесильный Тырнет ей не помог, как ни старалась Фея найти видеосъемку. И правильно, мир еще стоял на пороге нанооткрытий или делал вид, что стоял. А все эти всевозможные компьютерные визуализации раздражали больше, нежели помогали усвоить информацию.
   Фейка отключила видео, где в пятый раз нудный мужской голос рассказывал про строение толстого кишечника, и попыталась расслабиться. Шея ныла ужасно, как, впрочем, и вся спина.
   – Полцарства за массаж! Корону и два литра мартини, – улыбнулась натянуто Фея, но на её призыв никто не ответил. Несносный Ганнибал читал лекцию плюшевым игрушкам о домашнем насилии над животными, к которым они как бы относились и на которую Фею не пустили. Да еще и дверь забаррикадировали так, что подслушать было невозможно.
   – Ну и ладно, без тебя обойдусь. – Она встала с кресла и подошла к открытому окну. Потянув вниз за ручку, Фейка открыла пластиковую раму. Воздух, такой чистый и свежий, ворвался в дом и разбудил спящие стены. Вместе с ним пришла и зима, отчего цветы на подоконнике зябко затрепетали – что им, домашним, круглый год фальшивое лето.
   Немного помечтав, Фея закрыла окно и укуталась в халат. Затем протопала на кухню так, чтобы Ганнибал и прочие слышали, но им было безразлично – медвежонок был прекрасным оратором с диктаторскими замашками, так что ни одна игрушечная рожица не выглянула в коридор.
   – Ааааа, штоб вас всех! – Еще раз выругалась Фея, заваривая себе чай. В такие минуты она чувствовала себя безумно одинокой. Внутри неё плескалась пустота, которую не согреет ни один чай в мире.
   Усталыми пальцами она развернула конфету, бездумно съела, не ощутив вкуса. Единственное, что беспокоило её – необходимая глюкоза и способность организма принять её.
   – Глюкоза, глюкоза, взлети выше мозга, – пропела Фея на мотив «Орленка» и посмотрела в уже кухонное окно. На дворе ставили елку, неказистую, мятую, но по-новогоднему нужную. Но в доме её давно не пахло елкой, разве что искусственной и то не всегда.
   Только она задумалась над необходимостью украшательства дома, но её внимание отвлек шум в комнате, где заперлись игрушки. Сквозь восторженный писк, отборные и витиеватые фразы Ганнибала о каких-то корявых китайских руках, пошивших всю игрушечную братию, Фея поняла одно – что-то случилось.
   Дверь поддалась сразу и легко. Испуганные малявки заносились под ногами, кто-то спрятался под кровать, кто-то упал на пол и прикинулся простой бессловесной игрушкой.
   – Да ладно вам, я же своя! – Засмеялась Фея и тут же перевела взгляд наверх. На качающейся люстре, весело насвистывая «Джингл Белл» и махая елочной игрушкой, сидел Ганнибал. Увидев Фею, он сделал невинные глаза и только попросил снять.
   Ласковыми руками Фейка провела по люстре, на которую заботливые игрушки развесили игрушки – коробка эта была подарена ей в начале недели знакомой, но так и пылилась.
   – Это для меня? – Промурлыкала довольно Фея, щекоча медвежонка.
   – Для кого же ещё? – Пробурчал, как всегда, Ганнибал и прикрикнул на остальных. – Чего попрятались? Наш чело… о, блин, наша Фея! Вылезайте!
   – Да мы чего, мы просто по привычке, – заявил Вафель, верный молчаливый пес, и уткнулся в любимые руки, которые не раз его штопали и причесывали. – Она ведь все с тобой да с тобой…
   – Ты мне еще поревнуй, бракованное изделие подпольной фабрики, изготовленное в третью смену из вторсырья!
   – Гаа-ня! – Протянула Фея, пригрозив медведю пальцем. Но их было уже не остановить, обычное дело – поругаются и помирятся. Если что, нитки с иголкой всегда под рукой.
   А пока игрушки выясняли отношения, Фея завороженно смотрела на новогоднюю люстру и довольно мурлыкала. И ни зачет по гистологии, ни всевозможные пробелы в знаниях не пугали её…

Байка 18. Первая сказка Феи

   Ганнибал открыл глаза и первым делом спросил:
   – Фейка, ты спишь?
   Я промолчала.
   – Фейка, ты спишь или нет?
   Я стиснула зубы.
   – Дак ты спишь или нет?!
   – Ганя, это нормально – спрашивать у сонного человека «Ты спишь или нет?» пятьдесят раз подряд? А потом разбудить и сказать «спи дальше!» Четыре утра вообще-то.
   – Ну вот, ты меня разбудила… – сонно потянулся медвежонок и прижался сильнее. – Если бы ты промолчала, я бы уснул!
   Я повернула несносное создание к себе мордочкой и посмотрела на его милую улыбку в лунном свете.
   – Ганя, ты не медведь. Ты – крокодил плюшевый! Или олень!
   Он в испуге вскочил и стал искать зеркало:
   – Как, с вечера все нормально было!!
   – Это сарказм, дорогой. – Сонно протянула я и повернулась на другой бок. В окно светила полная луна, словно огромный фонарь, а штор не было. Их до сих пор не выбрали и не повесили.
   – Ну чего ты не спишь? Беспредельщик! – Прорычала я, пытаясь накрыться одеялом от луны, но все попытки были тщетны. Медвежонок переполз через меня и улегся рядом, уткнувшись носиком в мою руку.
   – Я не могу. – Коротко и ясно признался он. – Зимой в спячку плюшевые медведи не впадают.
   – Плюшевые медведи вообще не разговаривают и тихо сидят на полочке.
   Он придвинулся ближе, поправляя подушку.
   – Нормальные люди тоже не разговаривают с игрушками. – Попытался съязвить он, но я только зевнула в ответ. Видя мое безразличие, он не стал развивать тему и перешел к просьбам. – А расскажи мне сказку! Тогда я быстрее усну!
   – Ага, четыре утра! Тебе кофе в постель не принести?
   – Рано еще, – улыбнулся Ганя. – Кофе в восемь.
   – ООоох, – вырвалось у меня. – Ты точно олень. Ну, ложись поудобнее, что с тобой делать…
   Я прижала его к себе, поправила одеяло и начала:
   – Давным-давно, собрались Эмоции. Они были древние, как мир, и в тоже время первозданные. Эмоции ничегошеньки не знали про Время и потому никогда не встречались с ним.
   – Ты проще можешь? У меня наполнитель щас вскипит! – Ганнибалу явно хотелось на полку, к остальным игрушкам. Но лень была сильнее меня и я попросту продолжила. Но проще.
   – Так вот, собрались Эмоции. А необходимо заметить, что они были текучи и многогранны, оттого, что люди наделили их именами и чертами. Хотя Эмоции появились задолго до людей, и обладали другими качествами, все же человеческий род дал им многое. Но и не лишил анимальных черт.
   – Каких?
   – Анимальных. Животных то есть. Животные тоже многое что дали Эмоциям… Так вот, они постоянно меняли обличье и даже немного характер поведения. К примеру, Любовь могла быть доброй и нежной Афродитой, а когда эмоции парили над миром, то в зависимости от их местоположения…
   – Ты не охренела? – выругался Ганнибал. – Сначала про время, затем географию вплела! Я спать хочу! Сказка должна быть неинтересной и монотонной… Яне хочу думать.
   – Ну вот, всю красоту портишь. По задумке я хотела, чтобы эмоции постоянно меняли облик. Если бы они летели над Скандинавией, то становились бы Одином, Тором и Фрейей. А когда на Египтом – Осирисом, Ба…
   – Фея, ну ты что, совсем уже?! Ты всю религию мира в хрупкую сказочку захотела вместить?! Бедные твои будущие дети, матерь их совсем не в себе. Ты им про Колобка такое задвинешь, что русские сказочники в гробу перевернутся. А в детском саду воспитатели плакать будут.
   – Ну, хорошо, тогда пусть будет один вид Богов. Каких выберешь?
   Он почесал в затылке и немного подумал.
   – Пусть будут индийские… Ай, больно же! Ты за что мне сейчас влепила?
   – А ты не охренел? В хитросплетениях индуизма в четыре часа ночи только и разбираться. А если ты их описать попросишь?! «Брахма имел четыре головы, четыре лика и четыре руки. Говорится, что каждая из его четырёх голов непрерывно декламирует одну из четырёх Вед»… Все, спать!
   Он немного поворочался, подумал, а потом решил:
   – Хорошо, давай, просто по имени. Временные наслоения и прочие личные завихрения в сторону.
   – Нет, милый, я буду как Шахерезада. Смотрите, мой безупречный царь, утро наступило. Эмоции разбежались по миру, наблюдая за людьми. Но следующей ночью они обязательно вернутся и расскажут вам сказку до конца, мой плюшевый господин.
   – Честно – честно?
   – Угу.
   – Честно —пречестно?!
   Я зарылась в теплое одеяло, обняла Ганю и прошептала сквозь сон:
   – Мне анатомию учить, милый. Но вечером я обязательно тебе продолжу…

Байка 19. Вторая сказка Феи

   – Ну, уже ночь! Фейка, давай рассказывай! – Это было первое, что выдал Ганнибал, когда мы легли спать. Ни пожеланий хороших снов, ни добрых слов. Да и к чему, с одной стороны, личный кошмар всегда при мне. В виде маленького плюшевого эгоиста.
   – Давай, я заждался уже! – пищал он.
   – Какие мы нетерпеливые, ваше величество! Подождите немного.
   – Куда дальше? А вдруг я усну?
   Я засмеялась, но Ганя не разделил мое веселье:
   – Мы остановились с тобой на том, как Эмоциям чего-то приспичило собраться на облаках, которые ветер занес в воздушное пространство Индии.
   – Мммм, почти что так, – заметила я, но исправлять не стала. Себе дороже. – Дело в том, что Эмоции не просто так летают. Они творят. Вначале мысли, затем слова и в конце – Формы. Сущность Вещей. И в тот день Эмоциям захотелось сотворить что-то необычное. В принципе, все, что творили они, было необычным и уникальным.
   – Это как?
   – Ну, смотри, захотели они сотворить твое плюшевое тельце. У швеи-мотористки Фай Вень, на фабрике, в китайской провинции резко поднялось настроение, когда её сломанную машину чинил Лань Чан, который ей давно нравился. Она испытала удивительные эмоции, которые затем переросли в мысли, которые её и отвлекли, и потому она косо пришила тебе глаза, придав форме уникальность.
   – А ты другого примера найти не могла?! – Возмутился он, пиная меня лапкой. – И все ты выдумываешь…
   – Ну, это ж сказка. И все в ней выдумано. Даже Фай Вень… Так вот, Эмоции творили новую душу. В тот день они все были немного возбуждены и оттого немного спорили, не находя общего решения. Тогда было решено, чтобы каждая наделила свои подарком по очереди. Вначале Любовь…
   – Лакшми! Мы же в Индии!
   – Хорошо, Лакшми сказала: «Это существо наделяю Счастьем! Будут любить все, от мала до велика, и всем оно будет нравится. Каждую черту я наделю своим светом и теплом»
   – На что Шива…
   – Ну, куда без него, разрушителя мироздания…
   – Шива сказал: «Мир не настолько идеален для такого существа. Все будут причинять ему боль, желая обладать этим существом, а само оно будет УЖАСНО страдать оттого, что не сможет осчастливить идеальной любовью многих»
   – Ну, ты и хорек!
   Ганнибал только хохотнул:
   – Это Шива – хорек. Он же сказал!
   – Ладно… – Я попыталась вывернуться. – Но Вишну, поддержатель порядка, улыбнулся и сказал: «Я наделаю тогда существо сердцем, способным чувствовать искренность людей. И выбором между нужным и ненужным для себя. Я сказал» И после этих слов Шива ничего не смог изменить.
   – Шива тогда топнул ногой, и напомнил Вишну, кто его сотворил.
   – Но Вишну был неприступен и сохранил свои слова…
   – Но Шива все же добавил «Вы наделили существо любовью всего, но не наделили его способностью любить…»
   – Шива сам наделил его способностью любить!!!
   – Когда это?
   Я с иронией процитировала:
   – … оно будет страдать оттого, что не сможет осчастливить идеальной любовью многих. Значит, оно умеет любить.
   – Хорошо, ответил Шива. Следующий!
   – Мудрость вышла вперед…
   – Мудрость! Ага! Тогда Ганеша вышел вперед… – Не унимался медведь.
   – Ганеша – шри вышел вперед, – добавила я уважительную приставку к имени Бога. – И сказал: «Я дарю этому существу бесконечную мудрость, и с каждым днем оно будет постигать все новое. Наполняя свою суть светом Знания и Единения с миром»
   – Как пафосно, – заметил Ганя.
   – Что, опять Шива?
   – Да, вышел он и добавил «Но от мудрости этой существу будет ни тепло, ни холодно. Мир слишком жесток к подобным. Эта душа и все её поступки будут странными в мире людей, и никто не примет вашу Сущность по-настоящему»
   – Задрал твой Шива. А это не пафосно?
   – Нет. – Медвежонок подоткнул одеяло и смиренно сложил лапки.– Продолжайте, мне интересно.
   – А мне-то как… так, Шива опять намутил. Попробуем ход конем. Брахма – творец, до этого мирно дремавший, услышал о вопиющей дерзости и добавил: «Но в мире всегда найдутся подобные Этой Сущности. Не первого же Ганеша наделяет Мудростью»
   – Логично. А давай, дальше выступит Сарасвати, супруга Брахмы. Должна же она что-то добавить.
   Я задумалась на минутку.
   – Хорошо, Сарасвати была целительницей и силой своей исцеляла многих. Она дала новой Душе умение лечить тела и души других.
   – Но Шива опять…
   – Как, снова?
   – Угу, Шива, попивая амриту из бокала, коротко заметил, что новая Душа сможет исцелять души тех, кто её не любит, а так как Лакшми, заметьте, не я! Лакшми наделила любовью всего мира…
   – За Лакшми вступилась Шакти…
   – Конечно, без жены Шивы ну никак не обойтись. Ну, давай, кидай свой козырь!
   – У меня еще и Дурга есть, грозная ипостась Шакти…
   – Шива молчит. – Холодно бросил Ганнибал.
   – Шакти поцеловала новую Душу в глаза и сказала: «Бедное дитя, прости нас. Сказанного моим мужем не воротишь, но я дарю тебе глаза, которые смогут различать свет от тьмы, правду от лжи и видеть Мир в истинном Свете»
   – Умная женшина, скажу я вам. Не зря Шива…
   – Ганнибал, ты достал уже! У нас не сказка получается, а бред плюшевого разума. Ты со своим Шивой наворотил круче «Спящей Красавицы». Там одно проклятье наложили, а ты целую толпу…
   – Это не я! Это все ОН, великий и ужасный. Я ж не виноват.
   – После Лакшми мог бы и заткнуться.
   – Нууу, давай дальше.
   – Не буду. Я спать хочу.
   – А как же сказка?!
   Я тяжело вздохнула, но положение спас Вафель, мило дремавший в ногах.
   – Задрал ты уже всех, Ганя. Давно со скочем под диваном не валялся?
   Вспомнив подобное, медведь испугано пискнул, залез под одеяло и замолчал. Пес был суров и всегда исполнял задуманное. И не раз.
   Когда я и Вафель уже почти засыпали, убаюканные тишиной, он выбрался и тихо спросил меня:
   – А завтра дорасскажешь? А?!
   – Если твой Шива не влезет.
   – Ну, он постарается…
   – Хорошо, – зевнула я и погладила Ганю. – Спокойной ночи, Шива ты доморощенный…
   – Фей, а скажи! Они мальчика или девочку лепят?
   Я зевнула:
   – Завтра узнаете, божественный наш.
   И уже почти уснув, я краем уха зацепила фразу Вафеля.
   – Ну, конечно же, женщину. Стали бы они мужика наделять любовью всего мира…

Байка 20. Третья сказка Феи

   Наступила ночь, и вместе с ней дотошный плюшевый медвежонок уселся на край кровати, весело размахивая лапками.
   – Фейка, Фейка! Кофе мне налей-ка! – кричал он, а я стояла у зеркала и расчесывала волосы.
   – Еще не утро, мой господин, – рассмеялась я, кинув в него попавшейся под руку баночкой крема. – Кофе утром, а сейчас…
   – Сказкаааа! – заорал Ганя и плюхнулся на подушку, как маленький. Наблюдать со стороны за ним было мило, но пусть не вводит вас в заблуждение столь радужная картина. Стоит приглядеться, и вы увидите, что на моем лице, и на плюшевой мордочке застыли холодные, полные решимости глаза. Это все равно, как если через минуту начнется бой не на жизнь, а на смерть.
   Я легла, подобрав под себя одеяло, и уставилась в пустое окно. Звезды в зимнем небе, мороз и полнолуние – и пустота.
   – Фей, Шива ждет, что дальше.
   – Ммммм, так вот, Шакти, одна из ипостасей его супруги, подарила Душе глаза. После этого остальные Эмоции наделяли своими чертами новую сущность более осторожно и потому Шива не смог ничего изменить в их дарах…
   – Хитренькая какая! – Обиделся Ганнибал. – Весь день думала?
   – Ну, не весь. – Сухо парировала я и продолжила, пока он не очнулся от такой наглости. – Сущность с каждым словом вбирала в себя все новое и непонятное, делаясь из полупрозрачной тени чем-то более плотным и существенным.
   – Холодно на облаках… вот и получилось облачко!
   – Ганя!!!
   – Молчу… молчу…
   Я зажмурилась от обиды, но продолжила через секунду:
   – И вот, Эмоции почти хотели отпустить Сущность, как в их пространстве появился нежданный гость…
   – Дай, я угадаю! – Воскликнул медвежонок и умоляюще посмотрел на меня. – Пожааалуууйста!
   Я задумалась на мгновение и с хитрой улыбкой продолжила:
   – Тогда Шива больше не вмешается в слова других!
   – Хорошо, все равно ты уже это сделала! – Согласился он.
   – Выбирай гостя.
   – К ним пришел… к ним пришел… Яма!
   Лицо мое помрачнело. Я в ужасе закрыла глаза и просто замолчала. Ганя с упоением и восторгом продолжал, не замечая моего изменившегося настроения. Он бегал по кровати, пританцовывая и рассказывая историю дальше.
   – Яма, Бог Смерти, влетел в пространство и закружил остальные Эмоции. «Что это за несовершенство?» – воскликнул он и посмотрел на новую Сущность. Она встрепенулась, но бежать было некуда. Но внутри нее зародился Страх.
   – Страх… – эхом раздался мой голос.
   – Яма подошел к ней, обнял руками, и Сущность окутало облако смолы и огня. «Какое несовершенство», – повторил он и поцеловал черным губами в бледную, полупрозрачную паутину, из которой она была соткана. Паутина обуглилась под поцелуем…
   – Поцелуем… – еще болезненнее произнесла я, нараспев, глядя в пустоту.
   – И Яма сказал: «Я не приму такое несовершенство в мой мир, где прекрасны даже те, кто уродливы. Слишком противоречивое создание у вас вышло. Лучше убейте его. Но даже тогда я не приму её в свое царство»
   – Царство…
   Ганнибал подбежал ко мне, и ему стало видно мое заплаканное лицо. Я отвернулась, смущенная собственной слабостью и вытерла слезы.
   – Фей, ты что? Ты плачешь? Тебе что, жалко Сущность? Я всего-навсего хотел сделать её бессмертной.
   Я ничего не ответила и отвернулась, с головой накрывшись одеялом.
   – Фей, ну ты…
   – Ну и дурак ты полный, Ганнибал! – проворчал Вафель, спрыгнув с полки рядом. – Даже я еще вчера понял, что она хотела сказку про себя рассказать. А ты со своим Ямой… Шива куда добрее оказался!
   Ганя погладил меня по спине, затем облокотился и непонимающе ответил Вафелю:
   – А что такого плохого в бессмертии? Я всего лишь хотел развеселить…
   – А ты просто напомнил. Ты забыл, что Фейка наша…
   – Замолчи! – прикрикнула я на Вафеля и резко привстала, отбросив Ганнибала в сторону. – Не важно, что и почему, сказка рассказана и именно так, как должна быть. Душа стала бессмертной, но не уподобилась ни Эмоциям, ни Людям. Она зависла между мирами, и преспокойно живет себе дальше, не заботясь о бренности мира и словах Ямы. И её не волнует, что не наделена она ни слиянием с Вечным, ни выходом из круга Самсары. Все та же Сущность, которую поцеловала когда-то Смерть. Спокойной ночи.
   Минут десять в воздухе стояла тишина, я лежала на боку и смотрела в холодный темно-синий горизонт. Я забыла про сказку, забыла про свои обиды и теперь что-то напевала про себя. А потом услышала шепот Ганнибала над ухом.
   – Когда Эмоции разошлись, посреди пространства осталась стоять Сущность. Даже получив извинения, она не знала, как ей быть. Цели, стремления – они были ни к чему, когда у тебя нет Конца Пути. Она была признана несовершенной и все, что ей оставалось, это парить среди облаков и ждать рассвет. Но она ошибалась. Она была не одна. К ней подошел Шива и вложил её тонкие снежные руки в свои теплые ладони. «Ты не одна» – сказал Он, – «И я еще не наделил тебя своим даром. Я всего лишь изменил суть чужих. И знаешь, я придумал ЕГО для тебя»
   Он прошептал на ухо заветные слова, которые были известны теперь им обоим, и стал огненным столпом без начала и конца. Сущность была ослеплена им, а когда открыла глаза вновь, то вместо неба она увидела потолок маленькой детской.
   Конец сказки»
   – Ганнибал, я когда-нибудь вспомню, что подарил мне Шива?
   – Вспомнишь… Я уверен.– Прошептал Ганнибал и погладил меня по плечу, где темнело небольшое пятно.

Сhorus. Выброшенная гитара

     На гитарном теле оттиск чуть хромой,
     Порванные струны трогаю рукой.
     Боль металла режет тихо, без нажима.
     На такой, как эта, всё звучит фальшиво…
     Нежные изгибы по рукам тоскуют.
     Но никто не гладит, пальцами целуя.
     Но никто не видит, как надрывно стонут
     Порванные струны бархатным изломом.
     А ведь было время – и она играла.
     А ведь было тело, что её ласкало.
     Но простым ударом изломали душу.
     Никому не больно.
     Никому не нужно.

Байка 21. Про воду, танцы до изнеможения и дуальность

   – Ты лошадь, а не Фейка! – Заявил мне сердито Ганнибал, когда я упала рядом с ним на кровать, тяжело и шумно дыша. Я попыталась дотянуться до него, но медвежонок уползал прочь от меня.
   – Почему лошадь?
   – Потому что вся в мыле, – пробубнил он и уже громче добавил. – И потому что не понимаешь человеческого языка! Полтора часа с наушниками пропрыгала, игнорируя мои вопли. Что, идешь на рекорд?
   – Не на рекорд и не пропрыгала. Я танцевала. Довела себя до очаровательного физического изнеможения, теперь ни одна чужеродная мысль не поселится во мне. СИЛ на это просто уже нет.
   Медведь промолчал. Он обдумывал услышанное, что-то бормотал себе под нос, а потом ахнул и шепотом произнес:
   – Так, Фейка… Такое в последний раз было, когда ты Олеговича прочла во второй раз. Ты что, опять?!
   – Хорошо, хоть не в третий, как у нас принято.
   Дело в том, что с недавнего времени мы поняли один немаловажный закон бытия – Олеговича, чтобы не просто понять, но довести его мысли до совершенства через призму собственного сознания, нужно читать с небольшими интервалами ровно три раза. Это все равно, что курить траву, как рассказывали знающие люди – первый раз ты делаешь вид, что вставило; второй раз ты непонимающе пыхтишь и думаешь, как ЭТОГО ты не заметил раньше; в третий – сносит голову и выносит за рамки понимания, вперед, в Космические дали.
   Но, в отличие от сannabis’а обыкновенного, Олегович не сушит мозг, наоборот, развивает его.
   – И что? Опять вставило?
   – Не то слово, Ганнибал, не то слово. Это просто жесть. Я уж подумала, шизофреничкой скоро на радостях стану – все эти знания, от которых не убежать, напрочь переплетаются и вступают в спор.
   – Ты про подмену мыслей, будто кто-то вкладывает тебе в голову? Отжигаешь, сударыня!
   – Ах-ха, – выдохнула я и потянулась к извечному стакану с водой, стоящему рядом на столе. Вода была простая. – Вся эта дуальность бытия, диалектика взаимосвязей… Хоть стой, хоть падай.
   – Связь противоположностей не всегда угодна Вашему сознанию, моя прекрасная дама?
   – «Я лучше в баре * **ям буду подавать ананасную воду!», как обещал Маяковский. – Ухмыльнулась я, а потом вздохнула тяжело, отпив воды. – Олегович, наверное, тоже в дуальном положении – задрало его обслуживать интересы буржуазного читателя, пора бы на Гоа свалить, гидом-фрилансером подрабатывать…
   – И махнет ведь, а ты потом над его последней книгой слезы лить будешь. Смотри-ка, исхудала прямо вся, за полтора часа, вытанцовывая. Чем он тебя задел так?
   Я промолчала, потому как мысли эти меня забавляли и пугали одновременно. Оставлю я лучше их при себе.
   – Знаете что, сударь? Пошла я, поем. Потому как женщина без живота – что квартира без мебели!
   Я похлопала себя по прессу, гордо достала влажные салфетки и вытерла руки и шею:
   – Может, он уже на Гоа? Сидит на пляже, роется в песочке и не знает, что где-то улыбается ему Фея, а он ей всего лишь снится…
   – Тааак, вас не туда понесло!
   – Да, милый. – Важно надувшись, я закрыла глаза и начала медитацию. – Я – обыкновенная человеческая самка, которая ничего, кроме шмоток, солярия и Робски, не знает. Буду говорить односложными фразами.
   – Установка хорошая, но последнюю реплику надо обнулить. – С серьезным видом прокомментировал медвежонок мои слова.
   – Буду говорить простыми фразами. – Подумала и поправила саму себя я. – И Олеговича больше не читать не буду. Никогда. Ни за что.
   Он вздохнул, и, вцепившись лапками в книгу, пулей вылетел из комнаты.
   – Меня не проведешь! Уж я – то тебя знаю! – кричал он мне, убегая. – Ведь в третий раз потянешься, библиофилка!
   Я помчалась за ним, потому как если он сейчас спрячет книгу, искать мне её два месяца, а то и больше. Было уже и не раз.
   – Ганя, я не буду! Ну, пооо-жалуй-стааааа! – Проныла я, а потом не выдержала. – Конь ты плюшевый! Отдай! Лапки тебе оборву или закажу тебе у игрушечную медведицу-осьминожку.
   Последние слова были страшным оскорблением для Гани. Что может быть хуже потенциальной жены с огромными плюшевыми грудями, которые не отличить будет от лапок? Вот и вышла у нас в споре медведица – осьминог!
   На бегу я не рассчитала и запнулась о кресло, растянувшись на полу. Чтобы прийти в себя от боли, шока и падения, мне понадобилось минуты три. А это было дорогой платой.
   Я заплакала, но не сколько от боли, сколько от обиды – плюшевый довольно сел рядом и потер мне лапкой ушибленную коленку.
   – Больно?
   – Ага.
   – Зато бесплатно. – Улыбка же у медведя была гаденькая – прегаденькая.
   Спрятал.
   – Ну и ладно, я тебе чаю не налью. – Надула сердито я губы и поковыляла на кухню…
   …а про попытки выбить у него местоположение книжки горячим чайником – это уже другая история.

Байка 22. Про чай и Арканы

   Ганнибал сидел на табурете и молча ждал, пока я заварю чай. Чай был новый, недавно подаренный – в жестяной красивой баночке с фениксами, золото на матовом черном. Чай пах тропиками, его привычный бархат был разбавлен сухими цветами, кусочками манго и прочими прелестями.
   – Завтра на учебу? – спросил меня медвежонок. Я пододвинула к нему ближе пиалку с медом, а сама принялась молча нарезать лимон.
   – Понятненько, – вздохнул он и слизнул мед с ложки. – Ты заранее устала?
   – Мизантропия, как яблоня – в цвету. – Не глядя на него, я по привычке растерла ложкой лимон с медом и добавила к ним свежезаваренный тропический лес.
   – А по тебе, может, скучают. Ждут тебя, надеются на встречи и милые беседы.
   Я уныло отпила, забыв про аромат на время.
   – Никто этого не ждет. Человек по природе своей одинок.
   – А Феи?
   Я поперхнулась чаем, ошалело глядя на медведя:
   – Феи изначально одиноки.
   – А в чем разница?
   Я закрыла глаза, сделала еще глоток и только потом объяснила:
   – Человек стремится к одиночеству, ищет его посреди собственного сознания. А Фея соткана из него, внутреннее одиночество является нормой бытия, а не объяснением.
   Ганя смешно обнюхал чай и ухмыльнулся:
   – Я тебя точно сегодня не понимаю…
   – Я тоже.
   – Бессмыслица какая-то выходит. Может быть, завтра наша Алиса проснется в новом, лучшем мире? И забудет про мизантропию и прочий бред?
   – Алиса постарается.
   Еще минут пять мы молча наслаждались чаем, музыкой и собственным спокойствием. На нашей милой кухне пахло дождем, за окном было темно, и темнота эта смешивалась с золотом электрических ламп. Щелкнула кнопка – чайник сообщил о том, что вода доведена до нужной температуры. Я добавила себе еще немного, предложила Ганнибалу, но тот отказался.
   – Пообещай ответить правдиво.
   – С чего это? – Удивилась я и, наткнувшись на суровый взгляд медведя, согласилась кивком.
   – Ты такая сейчас, потому что опять не смогла дописать свой Аркан?
   Звук выпавшей из рук ложки разлился по кухне. Я подобрала её с пола и подошла к мойке.
   – На каком ты застряла?
   – Все на том же. Дьявол. Пятнадцатый Аркан… Я пытаюсь, но мне так тяжело писать его. Он словно высота, которую необходимо взять, но невыносимой ценой.
   – Безнадежно…
   – Может быть, я еще слишком мало знаю для того, чтобы его написать?
   – Может быть… Но это не повод грустить. На тебя не должно влиять подобное. Написанное – всего лишь написанное и не более того.
   Я вспылила:
   – Ты хоть знаешь, сколько раз я его начинала и стирала? И переписывала эти эмоции вновь и вновь, оттачивая до совершенства?!! Это необходимо и это не просто написанное. Часть меня, я словно в родах корчусь! А ты…
   Ганнибал лишь улыбнулся, пожал плечами и сухо добавил:
   – Значит, еще не время… для него. Подожди немного и все встанет на свои места.
   Минут пять мы сидели молча, а потом я нехотя сказала:
   – Еще не время…

Байка 23. Про утро, голубей и иконы

   Я встала в семь утра. Час слонялась по дому, пытаясь проснуться. Лениво почистила крылья, выпила свежий кофе и, взяв в охапку Ганнибала, выскользнула на улицу. Медведь долго сопротивлялся и все норовил сбежать обратно:
   – Тебя сегодня никто не ждёт, Фейка! Сидела бы дома, лекция только в одиннадцать.
   – К черту твои предсказания. Сегодня замечательный день! Посмотри, как тепло стало!
   Он только обреченно вздохнул и натянул черный, вязанный берет на уши, который я одела на него перед выходом. Беретик этот Ганя жутко не любил, и тот факт, что он его не снял, говорил о плохом настроении медведя.
   Когда я была почти на месте, пришла первая смс. Всё отменялось, резко и бесповоротно. Я молча смотрела на экран и хлопала глазками, не понимая. Ганнибал презрительно молчал, но я старалась не реагировать. Не глядя, я вышла на следующей остановке и встала как вкопанная около газетного киоска. Через пару минут пришло еще одно сообщение, окончательно меня обнулив – девушка, с которой была назначена вторая встреча, через полчаса после первой намеченной, тоже не могла появиться…
   Всё распалось, вся структура действ, слов и эмоций – все исчезло с этими двумя сообщениями. Вокруг меня торопились куда-то люди, машины, происходили маленькие события. В воздухе звенел морозец, весеннее солнце только просыпалось, и сонные голуби сновали под ногами сонных прохожих. Я же обреченно стояла и смотрела вдаль, не понимая, что делать дальше. До занятий оставалось два часа, которые казались вечностью.
   – Я же говорил, что не твой день сегодня. Говорил или нет?
   Я сонно зевнула и сделала первый шаг в сторону неизвестного. Медведь не унимался, нервно поправляя берет, и что-то искал у меня в сумке попутно:
   – Тебе необходимо ответить им. Иначе они подумают, что ты обиделась на них. – Он протянул мне телефон. Я приняла его, но вместо набирания ответных сообщений положила его в карман плаща.
   – Не хочу. У каждого своя жизнь, раз случилось – значит, так надо. Лучшим ответом будет тот факт, что я не приду.
   – Ты все же обиделась?
   Я наморщила носик и хохотнула:
   – Ты чего, я же все-таки Фея!
   – Ненормальная! – Рассмеялся Ганнибал и сильнее прижался ко мне. Через двадцать минут мы уже сидели на любимой лавочке глубоко в парке, подальше от человеческих глаз. Он кормил голубей, разбрасывая крошки купленного батона. Я же пила вкусный горячий кофе из магазинчика. Снег вокруг постепенно сходил, обнажая черную землю; солнце уже начало согревать, разгоняя утреннюю дрёму. Мимо все также суетились люди, звенели трамваи и капель. Я поправила плащ, затем берет на Ганнибале, и довольно зажмурилась.
   Когда я открыла глаза, рядом с нами на лавке сидел мужчина.
   Он был одет в чёрную потертую куртку, на левом плече красовался неровный шов. Красное, слегка раздраженное бритвой лицо, тёмные карие глаза и довольная улыбка. На вид лет шестьдесят, но взгляд был подростковый, добродушный. В руках он держал тяжелый пакет, на весу, стараясь не ставить на землю.
   – Поставьте его на лавку, – заметила я. Мужчина облегченно вздохнул и выполнил просьбу.
   – Я за мясом ходил. Тут хороший магазин есть, мясо всегда свежее. – Голос у мужчины был приятный, слегка прокуренный. Он похлопал левой рукой по пакету.
   – Я с вами согласна. Мы покупаем мясо там же. – Ответила ему я.
   Мужчина довольно улыбнулся, сел уже поудобнее и даже похлопал Ганнибала.
   – Чудной у вас мишка. Берет такой же, как у вас, прямо как единое целое.
   Ганнибал ехидно притворялся мягкой игрушкой, распластавшись на лавке. Половина батона лежала перед ним, а обиженные голуби сновали перед нами сизой толпой, не понимая, куда пропала длань Божья.
   – Вы поможете мне? – спросила я и протянула мужчине часть булки. Он по-мальчишески подмигнул, и мы принялись не торопясь кормить прожорливую стайку. Попутно я узнала, что моему нежданному гостю далеко за 60 лет, что зовут его Виктор Ильич и что работает он кузнецом на заводе и, слава богу, никто его не собирался увольнять, хотя он давно уже был на пенсии. Что любит он охоту и рыбалку, и всю осень проводит на даче, где у него похоронена любимая собака, которую он привез из Ленинграда еще щенком. Что рыба пошла не та, что тетерева и глухари перевелись, а на зверье он охотиться не любит – жалко. Что двадцать лет назад он с друзьями завалил лосиху, и пока они разделывали её тушу, в нескольким метрах стоял лось и смотрел до конца огромными глазами. Что тогда Виктору Ильичу и стало не по себе.
   – Представляешь, мы рубим её, а он стоит. Нас четверо, собак с нами столько же, а он стоит и смотрит. Давно бы нас раскидал, рогами своими снёс, что ему… И я не смог больше, как представлю, что вместо лосихи мою бы жену так…
   Я лишь печально посмотрела на него и промолчала.
   …когда нам пришло время разойтись, он поблагодарил меня за разговор:
   – А я мимо иду, думаю, как давно не разговаривал с молодыми. Молодежь то нынче – то наркоманы, то непонятные какие-то. Не такие, как мы раньше. А тут ты сидишь с медведем… Глядишь, поговорили, домой приду, старухе своей расскажу, порадуемся. Что нам, старым, многого надо?
   – И не говорите, Виктор Ильич. Мне самой тяжело среди людей порой.
   Я поправила сумку, усадив туда Ганнибала, еще раз попрощалась с Виктором Ильичом. И уже уходя, он повернулся и сказал то, от чего мне стало немного не по себе:
   – По лицу видно, что ты хорошая. Лицо у тебя, как с иконы, у бабки моей еще в углу красном стояла. Я и подсел поэтому, ну не мог пройти мимо просто. Сидишь с тобой, а как иконе все хочется рассказать, что наболело.
   Я густо покраснела и уже моя очередь пришла зарываться в берет, но не от недовольства, а от жуткого смущения. Он хохотнул, помахал рукой и пошёл на остановку, оставив меня наедине с непонятными чувствами.
   – Икона ты моя, – шепнул Ганя. – Ну что, пойдем на занятие?
   Я растерянно кивнула. Во мне были странные и смешанные мысли, Виктор Ильич оставил меня в полном недоумении, я не знала, как правильно реагировать на подобное. И решила, что просто приму это.
   – Всё-таки не зря я сегодня рано встала! Неисповедимы пути Господни, как говорится.
   Медвежонок лишь расплылся в ответной улыбке и мы пошли на лекцию.

Байка 24. Про фломастеры, коз и смысл жизни

   Фея валялась на полу, разбросав вокруг себя листы бумаги, карандаши и краски. Лицо у неё было испачкано, руки, волосы и одежда тоже. Но Фею это не беспокоило, а наоборот, умиляло.
   – Знаешь, Ганя, когда я была совсем маленькой феечкой, мама принесла с работы кучу фломастеров. Старых. Тогда их не продавали на каждом углу, а тут… я даже не помню, да и она не помнит, откуда они взялись. И тем же вечером я сидела при свете свечи – электричество отключилось, проблемы на станции были – и заправляла фломастеры одеколоном.
   Медвежонок задумчиво писал что-то рядом, забавно почёсывая ушки иногда, но слушал Фею внимательно. Фея же посмотрела на рисунок и тяжело вздохнула, забыв о детстве.
   – Забавно всё это… Знать свою жизнь наперёд и бояться этого знания. – Улыбнулась сама себе Фея и порвала рисунок.
   Звук лопнувшей бумаги, не трескучий, а тянущийся – впитавшаяся с краской вода размочила волокна. Ганнибал было потянулся за лоскутками картинки, но Фея придвинула их к себе и спрятала рядом.
   – Ни к чему тебе знать, что там изображено. – Глядя в пол, прошептала Фея и, подумав, добавила. – Даже я сама не знаю, что там…
   – Фея, знаешь кто ты после этого? Коза ты симферопольская! – Медвежонок был крайне расстроен, что его любопытство не было удовлетворено, а потому вел себя как всегда в такие моменты.
   – Маленькое хамло! – Выдохнула фея, не зная, что делать – влепить затрещину или мило потрепать за ушком. – Как ты не поймёшь, что иногда смысл жизни не в ответах на вопросах!
   – Ой, не смеши мой наполнитель! Будто ты познала смысл жизни!
   Фея молча улеглась на пол, среди бумаг и незаконченных рисунков. Обмакнула кисть сначала в баночке с водой, затем развела красную акварель. А потом стала опускать по капле в чистую воду обратно и смотреть, как расходятся цветные капли.
   Каждый узор был не похож на предыдущие, но вскоре вода стала мутной, а разводы – незаметными. Тогда Фея стала опускать зеленые, а когда вода пресытилась и этим цветом, опустила черным. В итоге в баночке плескалось нечто серое, мутное и непрозрачное.
   – Это – человек. Смысл жизни – наполнить себя, стать из прозрачной влаги другой структурой. Намешать в себе многое, но по сути остаться водой. А потом, когда вся муть опустится осадком на дно, вернуться к истокам.
   – Мать моя реинкарнация! Ну, ты и намутила. Тебя разве что только ты сама можешь понять. – Хитро прогуливался Ганя рядом, незаметно роя лапкой листы и ища среди них обрывки Фейкиного рисунка. – А в чем тогда смысл жизни Фей?
   – Про всех не буду говорить, да и за себя тоже. Свой я пыталась принять, но не в силах срастись с ним. – Попыталась вывернуться она, но было поздно. Проныра-медведь выудил плюшевыми лапками порванный рисунок и обалдело уставился на него.
   – Ничего себе! Это ОН?!! Это твой смысл? – вырвалось у него, Ганя всё не верящими глазами смотрел на часть картинки и не мог принять знание это сам. – Ты уверена?!
   Фея обиженно кивнула и неожиданно заплакала, обхватив руками лодыжки и прижав колени к голове. Свернувшись, она еле дрожала и все продолжала тихо плакать.
   – Неужели ты так боишься этого? Это же замечательно, что у тебя такой Путь!
   – Я боюсь не Пути, а знания того, что мне предстоит сделать. Это тяжелый выбор, мой друг, один из тех, за которых молишься, чтобы не появился никогда. А вдруг я всё понимаю неправильно, вдруг этого не должно быть и я просто обманываю саму себя? Как мне быть?
   – Не знаю… Но я ведь всегда с тобой.
   – Я не фаталистка, но я принимаю свою судьбу, даже такой принимаю… Выбор дан, но это видимость. Право сделать его – отнимают.
   Медведь разорвал рисунок на мелкие кусочки и выкинул в пакет рядом. Сбегал на кухню, сменил воду в баночке и, примчавшись, пододвинул Фее чистый лист бумаги. Она непонимающе посмотрела на Ганнибала, но взяла кисточку в руки.
   – Выбор всегда выбор. Любая причина порождает следствие. Любое следствие становится причиной.
   – Форма и содержание нераздельны, – как молитву закончила Фея и вытерла слёзы. На чистом листе появились первые разводы и цветные полосы.
   – Что ты рисуешь теперь? – спросил медведь.
   – То, чего у меня не отнять никогда. Свои крылья. – Ухмыльнулась Фея и посмотрела в окно. – А знаешь, какой смысл у всей детской истории с фломастерами?
   – Какой?
   – На вкус и цвет все фломастеры разные. Но пахнут всё равно одинаково.
   – Одеколоном «Сирень», – рассмеялся Ганнибал.

Байка 25. Про Ганю Фрейдовича, Фею и однодневную депрессию

   Ганнибал сидел напротив меня, смешно напялив очки в толстой оправе и мой учебный халат. В маленьких противных лапках он держал блокнот и ярко-оранжевую, выбивающуюся из общей строгости ручку.
   – Скажите, доктор, я буду жить? – пролепетала я, еле сдерживая смех и глядя в потолок. На его мягкой зелени (а выкрашен он действительно в нежно-зеленый) расплылись золотистые лучики от ламп.
   Ганнибал посмотрел на меня поверх очков и молча кивнул.
   – Но, доктор, когда же я выйду из комы?
   – Всё будет зависеть от вас, уважаемая Фея. Никто не в силах исправить ваше сознание, кроме вас самих.
   Я перевернулась набок, опираясь слегка на правую руку, приподнялась и с нелепой улыбкой заявила ему:
   – Ты, друг любезный, из роли выбиваешься. А ну, заново. – И повторила, акцентируя внимание на последнем слове. – Но, доктор, когда же я выйду из комы?
   – На всё воля Божья. – Ехидно заявил плюшевый. Ему явно хотелось меня позлить, вот и изображает из себя то психолога, то священнослужителя.
   – Фрейд по тебе плачет, дорогой. Вот сейчас зажмурюсь крепко-крепко, стану человеком, а ты – простой игрушкой, купленной за 400 рэ в маХазине… – последнее слово я исказила на деревенский лад, сглотнув звонкую «г».
   – И что, думаешь, это просто так возьмет и изменит твою персональную шизофрению? Не думаю, что ты обойдёшься простым зажмуриванием. А препаратики? – Постоянные откаты Гани к психиатрии в последнее время жутко раздражали. Но я терпела.
   – Давайте начнём по порядку. – Сухо заметил Ганя, и порылся в блокноте. – Вы страдаете от того, что не являетесь гармоничной личностью.
   – Не являюсь только, когда голодна. – Поправила его я. – В остальное время я просто прелесть.
   – Допустим…
   – Без «допустим».
   – Хорошо… И что ситуация, в которой вы сейчас находитесь, убивает вашу феевскую натуру. Что некие грубые, неадекватные события имеют над вами власть и искажают неземное сиятельное сознание… Что в нём и заключается причина вашей однодневной депрессии?
   – А я что, всего один день в депрессии? Так мало? – буркнула я, зарывшись в подушку. Больше я ничего не хотела понимать. – Мир – одна сплошная психотравмирующая ситуация…
   Медведь кинул в меня блокнотом так, что я не сумела увернуться. Толстый корешок пришелся мне прямо в лоб, отчего я ойкнула испуганно и на секунду потерялась от обиды. Скривив лицо, я потерла ушибленное место и хныкнула.
   – Тоже мне, звезда полей и огородов! Шива тебя бы на месте испепелил, посмей ты заявить о собственной слабости! Кто ты всё же – девадаси, стонущая от наслаждения и выплясывающая на спине поверженного ракшаса? Или же простая смертная мелочная человеческая самка?
   Я фыркнула на медвежонка и выпустила клыки, слегка приоткрыв рот. Затем чувственно облизала губы и промурлыкала:
   – Скорее первое, чем второе.
   – Кто бы сомневался, пафосная вы наша… – Зло крикнул он на меня, так что я подпрыгнула от неожиданности. – То, что ты устаешь от человеческого внимания, это уже давно норма. Ты каждый год устаешь и грозишься перегрызть кому-нибудь горло!
   – А как тут не устать, когда тебя гадят исподтишка и отравляют своими эмоциями? Или тихо – мирно любят, думая, что незаметно. Неужели нельзя меня просто воспринимать как друга? Обязательно любить, зная, что сердце Феи изо льда и в нём нет места для эмоций-однодневок?!
   Ганнибал расправил халат и жестом попросил передать блокнот. Я тихой мышкой вручила его, а сама отвернулась к спинке дивана. Лежала молча, а он всё что-то выводил, какие-то каракули на бумаге. Пусть я и лежала к нему спиной, но шероховатый звук от шариковой ручки манил меня разгадать его.
   – Ну и пусть любят. Может быть, это единственные чувства, которые их согревают?
   Я повернулась к нему и без слов оголила запястье. На бледной коже синели три бледных пятна.
   – Они меня тоже согревают! Один сделал мне сегодня очень больно. Просто так. Схватил за руку и потянул на себя, словно балуясь. Для него это – единственная возможность коснуться, для меня – калейдоскоп решений и эмоций.
   – Ты же не любишь, когда к тебе прикасаются без спроса! Неужели он не знает об этом?
   – Знает. И потому так радуется… – Я оскалила клыки и укусила себя невольно.– Я, видимо, проклята на вечные муки. Я не хочу чувствовать себя вещью, которой хотят обладать. Я очень хочу состариться, чтобы во мне наконец увидели личность, а не просто женщину.
   – А пока ты молода?
   Я задумчиво посмотрела на друга и ухмыльнулась самодовольно:
   – Я буду собой. Даже то, что это мне только во вред, даже сам факт, что меня ненавидят или любят за него – не остановит. Я не буду уродовать себя, уходить в регрессию из-за каких-то эмоций.
   Ганя сухо вырвал листок, скомкал его и выкинул в мусорное ведро…

   ***

   Через пять минут мы оба сидели на спинке дивана и пили чай. Медведь покачивал смешно лапками, а я вылавливала лимон из горячего ароматного напитка.
   – Лечение успешно завершено, – разочаровано протянул он и добавил в чай сахар. – А, кстати, твой диагноз!
   Я развернула блокнот, который лежал рядом, и внимательно посмотрела на страницы. Среди многочисленных крестиков-ноликов, медведей и прочей ерунды ты была одна единственная запись.

   «Фея – дура»

   – Хороший диагноз, – согласилась я.
   – А то!
   – И главное, справедливый.
   Он кивнул и передал мне тарелку с печеньками. Я выбрала одну, похожую на кляксу, и весело захрустела, роняя крошки на пижаму.
   – А знаешь, почему я еще никому не перегрызла горло? – с набитым ртом хихикнула я.
   – Почему?
   – А никто шею не моет. Противно…

Сhorus. Обманчивое

   Он не пишет стихи, а она их и не читает. Он не может связать пары слов, отчего сердце тает, отчего в пальцах дрожь, а у мыслей одни хороводы. Как у бурной реки отыскать им согретые воды. Он не пишет стихи, он не знает, зачем это нужно… Как сказать, что любовь иногда вместо дружбы, как сказать, что тот лёд, что в глазах – это маска, что ещё сделать шаг – и окажешься с ним вместе в сказке.
   Он сжимает в комок просоленную им же бумагу, он бросает рывком, и об стену лишь шорох упрямый. Он не курит, а жаль – может, легче хоть как-нибудь стало. Он сжимает виски, а виски и без этого сжало. Он упрямый герой, он сильнее закрутит педали. Он уедет к реке, окунётся в зеленые дали. Но куда от себя? От себя ты сбежать и не сможешь. Может, только луна неуёмному горю поможет?
   Может, стоит забыть и влюбиться покрепче в другую? Может, стоит сказать, что на сердце всё ей… Но это впустую.
   Он не пишит стихи, а она их и не читает. Её девичье сердце не от этого сладостно тает. Её голос с другим, и в глазах – не его отраженье.
   Не вступив даже в бой, обречен уже на поражение.

Байка 26. Про болезнь, Фрейда и «Синдром Ганнибала»

   Фея сидела за компьютером и думала, что ей написать. Просто так, ради себя и осознания того, что надо что-то делать.
   Фея болела. Четвертый день её прозрачные крылья сводило судорогой и ломало, а тело так и плавилось от температуры. Но избавить себя от этого она не могла – слишком дорогая плата светила ей за подобное удовольствие. Одно дело – лечить других, но себя…
   Она чихнула внезапно так сильно, что слегка ударилась носом о ладонь, прикрывая рот. Ганнибал рядом охнул, но от книги все же не оторвался.
   – Будь здорова! – через пару минут вспомнил он, под пристальным недобрым взглядом молчащей подруженции.
   – Угу, – кивнула она и снова уставилась в монитор. Затем лениво зевнула и выдала. – Гаааняяя, а про что мне написать?
   Медведь посмотрела на Фею как на дуру и еле сдержался, чтобы не запустить в неё книгой.
   – Ты издеваешься или у тебя от температуры просто мозг потёк? – съязвил он, – Если второе, то это не ко мне. Не я у нас доктор будущий, дарлинг.
   Фея зевнула устало, и так же тупо продолжила наблюдать за медведем. Не мигая, они смотрели друг на друга минут пять, а потом он не выдержал, понимая, что с наркоманами лучше не спорить.
   – Напиши про то, как ты станешь великим Психиатром и вылечишь себя от зрительных и слуховых галлюцинаций, дав им название «Синдром Ганнибала»
   – Ты своим Фрейдом задрал уже, милый. Опять на ночь глядя читаешь его психоаналитические этюды?
   – А что, весьма познавательно. Он тут про Леонардо такое выдал, недавно нашел эту его зарисовку. Про коршуна, феллацию и египетскую богиню Мут так связал, что читаешь и диву даешься.
   – Какой Леонардо, ди Каприо который?
   Медведь ойкнул от неожиданности, спрыгнул резко с дивана, подлетел к Фее и потрогал лапкой её лоб. И только тогда он сказал:
   – Да у вас температура, деточка… Можно вам и Ди Каприо простить, бред – он и в Африке бред.
   – На учебе микробы – самые микробистые микробы в мире! Антибиотикорезистентные! – выдала деточка.
   Ганя помог Фейке встать и придерживая её за крылья, дойти до постели. Раскидав в стороны книги, скопившиеся во время болезни, он уложил её и подоткнул одеяло.
   – Я сейчас, ты только держись! – отчего то вырвалось у него, – Я только чай тебе заварю, с травами.
   – Где мята, зверобой и душица?
   – Он самый. – Ганнибал пулей умчался на кухню, где минут десять пыхтел над чайником. Пару раз он обжигался, но не серьезно и только водой – чайник был электрическим.
   – Ну вот, выпей. Тебе станет легче. – Через некоторое время протянул он Фейке чашку ароматного настоя, в котором заботливо плавал кружочек лимона. Она сделала глоток и закашляла, отчего её крылья налились красным и размазались по стене.
   Она снова зашлась в приступе кашля и сгребла в охапку Ганнибала.
   – Я устала болеть, милый. Когда это закончится?
   – Еще пару дней, дорогая. Это сезонно.
   – Угу, – отпила Фея еще чай и посмотрела серьезно на медведя. – Не уходи, пока я не засну. А еще лучше, прочитай мне Фрейда…
   Он встрепенулся и потянулся совсем к другой книжке:
   – Может быть, твоего обожаемого Карла Густава Юнга?
   – Нет, что ты там про коршуна и да Винчи выдал?
   Он засмеялся и немного отпил из Фейкиной кружки чай.
   – А если ты заразишься? – заволновалась она.
   – Я ж плюшевый, что мне сделается? Я в стиральной машине выживал, а ты про каких то микробов!
   – Ну, даааа…
   И он начал ей читать вслух про наблюдения одного великого за биографией другого, но это уже совсем иная история…

Байка 27. Феевское

     Фее сломали крылья,
     Вырвали нахрен с корнем.
     Фее сказали: «Здрасьте,
     Небо, увы, голубое.

     Люди, представь, жестоки.
     В мире одно несчастье —
     Прокляли мир твой боги,
     Нечем его украсить»

     Фее кричали: «Фея!
     Вы уж давно не ребенок.
     Бросьте жевать свои перья,
     Сукою станьте с пеленок.

     Все ведь такие! Тоже
     Будь серой, невзрачной тенью.
     Сможешь, – сказали. – Сможешь!
     Из царства зверей в растения»

     Фея клыки прикрыла,
     Робко пожала плечами.
     Странная эта улыбка,
     Подаренная палачами.

     Странное это небо,
     Странные эти люди,
     Только, увы, наша Фея
     Путь свой сама рисует.

     Только у нашей Феи
     Крылья лежат запасные.
     А то, что в душе закрыто —
     Всё заживет.
     Не впервые.

Байка 28. Про БОГов, откровенность и пути с вершин

   Фейка шла по парку около психиатрической клиники с занятия и думала про нарушение эмоций и свою сырую сумку – стыдно признаться, но она была настолько поглощена лекцией по психологии, что, отпив воды, не закрыла плотно крышку и оттого сумка вымокла насквозь.
   – Вытащи!
   – А?! – испугалась Фея.
   – Вытащи меня уже, – пропищал из пакета Ганнибал, – я тут уже заждался! Сколько можно?
   Она молча достала медвежонка из-под хирургического костюма, прижала к себе и чмокнула в носик.
   – Прости, дорогой. Я размышляла.
   – О чем?
   – Смогу ли я стать достойным психиатром… Я порой слушаю лекции взахлеб, что даже страшно признаться, насколько я поражена знаниями и харизмой лектора!
   – Смотри, не влюбись.
   Фея засмеялась и пробормотала:
   – Феи в БОГов не влюбяются. БОГам поклоняются, внимают и пытаются стать подобными им.
   – А поклонение с каких пор не влюблённость? – Недоумевал Ганя, но, увидев строгий взгляд подруженции, перевел тему. – И ты всё со своей любимой аббревиатурой носишься? БОГ – это ваша Биологически Организованная Гармония?
   – Угу.
   – А как ты думаешь?
   – Не мне судить, – она улыбнулась и посмотрела наверх, в ясное синее небо. Вокруг цвела сирень, белели красавицы-яблони, и воздух был наполнен сладким ароматом пыльцы и мёда. Под ногами звенел асфальт, в облаках искрилось солнце – всё несло в себе энергию и восторг жизни.
   – Может, ты вообще переметнешься во вражеский стан и явишься мира как детский оториноларинголог?
   – А давай спросим у Демиурга этого Мира? – предложила Фейка и, зажмурившись, она с силой прижала к себе друга. Затем они в голос прошептали:
   – Дорогой Демиург, снизойди до меня тенью своей мысли и ответь – быть ли мне психиатром?
   Затем Фея аккуратно положила Ганю в пакет, и минуты две они шли молча, без разговоров. На третьей к ним вышел мужчина и спросил, где находится отделение судмедэкспертизы.
   – Извините, но я не знаю. – Улыбнулась мужчине Фея и указала на двух медсестёр в отдалении. – Спросите у медперсонала.
   Она сделал шаг в направлении выхода, но мужчина не отставал:
   – Извините, а вы здесь… родственника навещали? – это почему-то казалось мужчине убедительной версией присутствия девушки на территории психбольницы.
   – Нет. Я здесь учусь.
   – Ааааа, – протянул мужчина и еще раз оглядел Фейку. – Ну, психиатрия не для вас.
   Она в ужасе посмотрела на него и, стиснув зубы от лёгкой обиды, спросила:
   – Почему же?
   – Вы слишком красивы, чтобы психов лечить. Они вам только вредить будут.
   Слово «Красивая» больно резануло по ушам. Девушка натянуто улыбнулась и поспешно попрощалась с мужчиной, не желая продолжать с ним разговор. Как только она отошла на пять метров, Ганя ехидно высунулся из пакета и показал ответу Демиурга язык.
   – Ну вот, тоже мне, аргумент нашёл! Больно красивая, ага! Да она тот еще крокодил! Ты бы её с утра увидел, в голубой пижамке дебильной, с ромашкой, так молчал бы!
   – Ой, защитник убогих Фей! На его месте ты поступил бы точно так же! Вы с ним одного поля ягодки. – Утрамбовала медведя обратно в пакет девушка и поправила сумку. – Ну, будем надеяться, что это всего лишь шутка нашего друга, а не ответ.
   – Не думаю, – серьезно заметил медведь из сумки, уже перелистывая записи лекции. – Демиург никогда не шутит. В одну реку не зайти дважды, дорогая.
   – Давай, я сама своими руками убью надежду. Ладушки?
   – Ладушки, моя богиня! Ты же моя крошка! – ехидно заметил Ганя. – Ты царица вершин моего сердца.
   Фея печально заметила:
   – Не возводи меня на вершины, мой друг.
   – Почему это?
   Она равнодушно ответила:
   – С вершин все дороги ведут только вниз, дорогой.
   Остальную часть пути они шли молча.

Байка 29. Про окна, альфа-самку и блины

   Фея сидела на подоконнике. Рядом с ней красовались синий пластиковый таз, наполненный водой, рулон бумажных салфеток и прочие радости мытья окон.
   – О, Ганя, как мне порой хочется плюнуть вниз. – Пропела Фея, попутно оттирая пятно с рамы. – Вот так бы взяла и плюнула, грациозно высунув мордочку из окна.
   – Фи, какая ты бескультурная особа! – Поморщился медведь и перелистнул страницу. – Лучше бы Гумилева почитала, Лев Николаевич который.
   – Ты про «Этнос и биосферу»? Я на выходных собираюсь, а то совсем разленилась. Почитать бы что-нибудь взахлеб, – Она печально пожала плечами и прополоскала тряпку в мыльной воде. Потом вытерла устало свой нос о плечо, так как руки были сырые, и улыбнулась Ганнибалу. – Знаешь, я сегодня поняла престранную вещь.
   – Что ты шизофреничка? – Медведь задумчиво посмотрел на Фею. А потом сказал, как говорится, ни к селу, ни к городу. – Моешь окно, разговариваешь с плюшевой игрушкой и вообще, с корнем погрязла в чудовищной практике самобичевания и рефлексии?
   Фея рассмеялась и продолжила отмывать стекло от разводов уличной пыли:
   – Ты баянишь, дорогой. Эта шутка изжила себя еще три года назад.
   – Эта шутка будет как Горец. Жить вечно.
   – Ганя, ты дебилушка.
   – А то! – согласился плюшевый. – И вообще, на днях читал об этиологии шизофрении. Психиатры некоторые утверждают, что это может быть эволюционной расплатой человечества за развитие языковых способностей. Левое полушарие и всё такое…
   – Я тоже читала. Интересно, не так ли. Как я люблю говорить, за всё приходится платить.
   – Даже тогда, когда не знаешь об этом. – Подтвердил Ганнибал. – Незнание не избавляет от ответственности. Так о чём ты хотела рассказать, пока я тебя не перебил тупо?
   – Про женскую ревность. Довольно забавная вещь, это вечное стремление быть лучше, выше, красивее.
   Медведь отложил книгу и свесил лапки, недоверчиво посмотрел на Фею.
   – Опять двадцать пять.
   Фея брызнула в него мыльной водой и, попросив подождать минутку, слиняла в ванную за чистой. Три минуты, свист крана и Фея мчится с тазиком обратно, чтобы продолжить разговор.
   – Это просто уникальное свойство женской психики – возносить на внутренний пьедестал более сильную человеческую самку и методично начинать ее оттуда спихивать. Сплетнями, намеками.
   – А ты что у нас, более сильная человеческая самка, штоль?
   – Видимо, да.
   Фея звонко рассмеялась и, отжав тряпку, положила её на подоконник. Отмотав приличный кусок бумажных полотенец, она принялась полировать окно. Ганнибал довольно ухнул:
   – Может, тебе перейти в сообщество ЛГБТ и тогда женщины начнут любить тебя? Может, все их попытки тебя унизить – подсознательное желание трахнуть тебя?
   – Охамел точно. Не беспокойся, я еще не настолько выжила из ума, чтобы заводить отношения с женщиной, они замечательны лишь в конфетно-букетный период, а потом становятся мерзкими эгоистками. Эта предсказуемость утомляет.
   – А ты что, у нас? Не женщина?!
   Фея на минутку задумалась и посмотрела на свое отражение в окне:
   – Наверное, я и есть та единственная женщина, которую я искренне способна полюбить всем сердцем… Клонировать себя, что ли?
   – Нет, двух Фей я точно не вынесу, дорогая! – Чуть обиженно прошептал Ганнибал, – Хотя ты сможешь тогда всё делать в два раза быстрее. И тогда я точно не останусь без блинчиков!
   – О, да! Твои блинчики…
   И Фея стала быстрее отмывать окно от зимней спячки, чтобы испечь медвежонку любимые блины.

Байка 30. Про Лес, нежданную гостью и чертовщину

   Фея сидела на опушке леса и кричала. Так, чтобы потом болело горло, и голос был потерян на несколько дней.
   Фея вырывала из себя с корнем всё то, что причиняло ей боль последние полгода. Всё то, что накопилось в ней, несмотря на равнодушие и броню характера. Накопилось и проросло.
   Неподалеку валялся старый, видавший виды велосипед. Его руль слегка заржавел за зиму, рыжие пятна разбрелись по металлу, но он был, как прежде, любим. Велосипед каждый год ждал её, чтобы Фея могла укатить на нём вдаль по трассе, в свободное небо. И сейчас терпеливо ждал, греясь на майском солнце, пока его хозяйка проорётся.
   – АааааААААААААааааааа, – до боли взвыла она, одновременно царапая землю. Свежая трава под силой разрывалась, и, сжатая в охапку, начинала источать непонятный, немного сыроватый и свежий аромат. Коричневые хлопья почвы, плодородной и милосердной, попадали под ногти, но ей было всё равно.
   – Как же я их всех… – По щеке покатилась первая слеза, верный признак того, что скоро обряд закончится. Горло уже распухло и болело, по телу пронеслась волна усталости и терпеливого ожидания. Через пять минут Фея наконец-то повалилась на землю и замерла.
   Но плакать не перестала.
   – Что же вы… Я ведь так не могу больше, – прошептала Фея Лесу, наблюдая, как ветер играет молодой листвой деревьев. – Или делаю вид, что не могу.
   Листва лишь шептала в ответ что-то ей одной понятное, где-то журчал ручей, а солнце в небе лишь снисходительно улыбалась.
   – Внутри пустота заменяет душу. Никто в этом мире мне слишком не нужен. – Прошептала она свое старое, потрёпанное воспоминаниями стихотворение, и вытерла слёзы грязными руками. Это потом Фея опомнится и спешно сполоснет руки антибактериальным гелем, а пока Фея воет в унисон ветру в верхушках берез.
   – Заберите у меня их внимание. Ну не нужно оно мне, ни прямо, ни косвенно! Не хочу! Я устала. – Фея уставилась в небо, словно там, на куцем облачке, восседал ей одной известный спаситель. Или спасительница. За спиной Феи с легким мелодичным звоном раскрылись прозрачные крылья, окутав невесомым покрывалом худое тельце девушки. Она ласково пробежала по ним пальцами и улыбнулась.
   Солнце продолжало улыбаться ей с высоты. Что ему непонятные мучения существа внизу, одной из мириад мириадов в этом странном мире, которое согревает оно лишь по воле случая? А Фея продолжала рыдать, сама не понимая, отчего все эти эмоции в ней.
   Она не заметила, как на опушку леса вышла старушка, с глубокой корзиной в руках. На вид ей было около восьмидесяти лет, лицо изрыто морщинами, волосы седые спрятаны под светлый платок, на ногах чёрные галоши на шерстяной носок.
   – Всё воешь? – спросила она.
   Фея вытерла слёз и улыбнулась зло, зная, кто стоит перед ней:
   – Вою.
   – И не надоело? Каждый год одно и то же. К нам бы перешла, давно бы перестала выть. Наслала бы на этих недолюдей суховею с трясухой, и отболело бы разом.
   Фея распахнула крылья, давая знать, что ни к чему такие разговоры:
   – Вам бы всё другим больно делать, а сами-то! Умираете в страшных муках, а передать свои силы с каждым годом всё некому.
   – Некому… – шепотом произнесла старушка и присела рядом, на поваленное дерево. – Шла бы ты к нам, девка. Умом ты не обделена, красой тоже. Глаза у тебя звериные.
   Девушка оперлась на руки, слегка привстав, и прошипела, как-будто ее ударили в больное место:
   – Я не красивая. Я… – И зарыдала.
   – Ничего, знаем… Я вот тоже по молодости красивой считалась. Коса ниже пояса, голос звонок, грудь полная, мягкая… – С тоской сказала старушка и, роясь в воспоминаниях, словно помолодела на глазах. – Ой, любили меня, не одного парня я извела. И куда эта молодость делась? Как пятьдесят исполнилось, так никому не нужна стала разом. Ты еще эти дни будешь с тоской вспоминать!
   – Время покажет. – Фея встала с ног и подошла к велосипеду. Потом словно кольнуло её что-то, и она спросила у старухи. – Это… Хвощ полевой… ну, пестики нынче есть? Пестовницу я давно не ела, лет десять уже.
   – Нет, видишь, корзина одной крапивой набита. Может быть, на угорах, только туда далеко мне, стара.
   – С бабушкой раньше всё туда мотались. Хорошо там. – Она поставила ногу на педаль и попрощалась. – Легкой смерти тебе, когда время придет.
   Фея было тронулась с места, не ожидая ответных слов, но старушка все же сказала и услышанное остановило её на минуту:
   – Может быть, ты моих чертей отмолишь. Забирать не прошу… Ты сильная ведь.
   Фея грустно улыбнулась:
   – Если буду рядом, отмолю. Но не обещаю. Каждый получает то, что заслуживает.
   Старуха кивнула, соглашаясь, а потом не выдержала и спросила:
   – И пошто ты такая? И лесная, и наша, а всё, как человек обычный жить стараешься. Для чего?
   – Потому что я – Фея, а не Ведьма.
   – Мать говорила, что ты психиатром будешь, лечить…
   – Нужно же исправлять кому-то ваши прегрешения. Мусор за вами убирать. Хотя это всё мелочи, обыкновенных больных куда больше.
   Не прощаясь, она рывком вышла на трассу, поднимая асфальтную пыль, и метнулась вперед, в сторону поселения.

Сhorus. Экве

   Написано под впечатлением прочитанного.
«Сердце Пармы», автор – Алексей Иванов

     Древние шаманские напевы.
     Сердце экве с волком в унисон.
     Дай мне, ведьма, белой крови в вены.
     Дай мне силы позабыть свой сон.

     Ломит кости, мышцы разрывает —
     снова в лес душа кошачья просит.
     сколько жить осталось, я не знаю…
     Пару сотен лет по свету носит.

     Рысь я. Ламия. Зелёный морок.
     Растворяюсь в душах безвозвратно.
     В небо белым соколом взлетаю,
     жизнь лесная – что в крови осадок…

     …древний лес, охваченный пожаром,
     задыхаясь просит об одном…
     Дай мне, экве, белой крови в вены.
     Дай мне силы позабыть свой сон.

Байка 31. Про отсутствие зонта, дождь и знаки Зодиака

   Ганнибал мило разрабатывал очередной план по захвату человечества, когда вернулась Фея. Хруст ключей, скрип двери – и вот, милая Фея стоит на пороге, а с неё ручьем стекает вода.
   Фея промокла насквозь – от кончика носа до крыльев. Платье прилипло к телу, волосы сырой паутиной оплели шею, выбиваясь прядями из-под заколки.
   – Нихерасе, – поздоровался Ганя.
   – Апчхи! – ответила Фея.
   – Я смотрю, погода нелётная? – медвежонок посмотрел за окно, затем на Фею и удивился – А ты с собой зонт брала…
   – Не-а, выложила вечером! – нахально ответила она, снимая балетки, и усмехнулась, глядя на измученную обувь. – Да, мыть надо не одну меня.
   Поставив сумку в угол, она сняла бижутерию и положила на полочку. Затем удрученно оглядела платье, хмыкнула и самодовольно подмигнула Ганнибалу.
   – Закрой глазки, плюшевый! – она стянула одежду, загрузила в стиральную машину и пошагала в ванную комнату. Медведь в шоке последовал за ней…
   Через пять минут Фея растянулась в горячей воде, среди пены и благовоний. Она что-то напевала себе под нос, а Ганя сидел рядом. Фея блаженно закрыла глаза и вдохнула пряный воздух. В ванной запотело зеркало, а дым от благовоний стоял коромыслом.
   – Фи, нашаманила. Проветрить бы надо. – Оценил ситуацию Ганя, и слегка приоткрыл дверь. Горячий воздух смешался со свежим, летним, и Фейка по-детски дёрнула носиком.
   – Хорошо, хорошо… За-кры-ваю! – он уселся рядом, покачивая лапками. Минуты две молчал, а потом выдал. – Ты обещала меня взять с собой! А я, между прочим, тут с ума схожу от тоски!
   – Ой, не смеши мою ДНК! Ты бы вымок! – Хихикнула глупо Фея, а потом достала из-под ванной мыльные пузыри и принялась выдувать.
   – Ну, это дело привычки – стирать меня раз в месяц, значит, нормально. Я дома, один тут, и страшно волнуюсь, когда думаю о том, что завоюю мир. Аж наполнитель тяжелеет.
   – Ах-хаа! – Фея от смеха ушла под воду и минуту пускала пузыри. Затем она вынырнула, умыла лицо от пены и засмеялась еще сильнее. – Ой, ты опять за старое!!! В очередь, дорогой, в очередь! Тут, кроме тебя, еще толпа народу мечтает стать чОрными властелинами мира.
   – Может, я по знаку Зодиака Дева? – задумался Ганнибал. – Я тут в заметках читал у тебя. Давно так не смеялся!
   – Ты по знаку Овен или еще какой Баран! Я и так выкинула на днях груду планов по захвату мира, только пыль собирали.
   – Ах, это была ты! А я всё думал, куда она запропастилась! Ты что!!! – Закричал Ганя, порываясь прыгнуть в воду и утопить Фею. Но вода пугала, а гнев сошел столь быстро, потому как все планы были объективно безбожно глупы и самодовольны. – Да и фиг с ними, наоборот, кто-нибудь ими воспользуется и тупо облажается.
   – Ты, Ганя, не в системе Зодиака. Ты уникален.
   – А то!
   – Иди, ставь чайник, а я щас – еще минут пять и вылечу!
   Ганнибал утопал на кухню, а Фея осталась одна. Но о чем она думала, чему улыбалась – это уже другая история…

Байка 32. Про кровь на снегу, быков и детей

   Белый, ослепительно белый, мягкий пушистый снег. Огромными сугробами, чистыми и непримятыми лежит он посреди двора, обнесенный строениями и высоким забором.
   По левую руку от меня стоят три здоровых деревенских мужика, в грязных фуфайках, поверх которых одеты клеенчатые, сшитые на скорую руку фартуки. Стоят, чинно курят и смотрят вниз, около…
   А около красно-бурая каша, еле дымится. Снег набухает красной жижей и не выдержав, лопается ручейками на белое полотно… На ослепительном белом покрывале – мощная, еще теплая, нет, горячая, парная коровья туша. Двадцать минут назад эта туша дышала, двигалась и чувствовала. Теперь это будущая ЕДА. Пареная, жареная, вареная, себе или на продажу – какая может быть разница?
   – Слышь, доктор. – Наигранно улыбается мне дядя Саша, которого я знаю уже «триста лет», – Я недавно поросёнка убирал, так у него печень была увеличена. И почки одной не было. Что это?
   – Кормить всякой хренью меньше надо, – в его тоне отвечаю я, не заморачиваясь по поводу терминов и прочей ерунды, чуждой деревенскому народу. Единственное отличие меня от них сейчас – это надетые резиновые перчатки поверх теплых. Попутно я вырезаю аккуратно печень, пачкая руки в липкой, густеющей крови. Вырезаю осторожно, чтобы не задеть желчный пузырь и не испортить горечью парное. Бросаю тяжелый кусок в таз рядом, для ливерного.
   – Эта тоже, чересчур откормленная. Вымя всё зажирело. – Замечаю я.
   – Без тебя знаем. – Встревает в разговор второй мужчина. – Иначе бы не забивали, хорошая корова была… Испортили её, летом вымя это вымазали варевом, позавидовали на удой.
   Всё здесь носит свой, уникальный, отличный от городской суеты, характер. Здесь есть ведовство, есть поверья и каждый погружен в это с детства, не задумываясь. Я задумчиво смотрю на тушу, а дядя Саша небрежно отпихивает меня в сторону, но аккуратно. Привычными движениями он вырезает оставшееся, раскидывает быстро по тазам. Кишечник он выкидывает на снег, в требуху – не нужен, колбасу уж давно никто не делает.
   Еще минут двадцать я стою рядом, помогая мужчинам, затем ухожу с тазами в дом. Сейчас тушу будут рубить надвое, разбрасывая осколки кости, крови вокруг. Я там уже ни к чему. Это мужское дело, не женское. Через десять минут я уже на кухне, окно выходит как раз во двор. На столе – мясо, которое нужно разделать. Скоро ко мне присоединятся другие женщины, а пока я на пару с Ганей.
   – Фей, а ты не думала, что это немного жестоко? Городские мужчины разбежались бы от тебя, завидев, как ты с ножом ковыряешься в коровьей туше. – Ганя сидел на подоконнике и разглядывал, как я очищала мясо от костей. Часть уже была разделана, а в сенях на столе ждала очереди голова буренки. – Никто такой тебя никогда не увидит, всё на каблуках да в платьях.
   – Пусть разбегаются. Настоящего мужчину это только порадует. Мало ли, атомная война и всё такое. Фея выживет, Фею не стошнит, когда она будет разделывать кошечку.
   У ног жалобно промяукала Маруся, глядя в шоке огромными янтарными глазами на хозяйку.
   – Прости, Марусь. Реальность жестока. – Успокоила её я. – А вдруг кошки мутируют и решат пустить людей на фарш?
   Она еще раз мяукнула, но уже с долей гордости за свой род. Я сбросила ей сверху кусок мяса, мало ли что – потом напомню.
   – Я вообще не люблю мужчин. Перевелись они, и понятно. Революции, вторая мировая, разрешенные аборты – всё это выкорчевало с корнем настоящих мужчин, осталась одна генетическая требуха. Кто был в состоянии дать здоровое потомство – погиб, его так и не оставив.
   Ганнибал чихнул, чуть не слетев с узкого подоконника – не привыкнет никак, это не в городе – полметра.
   – А всё человеческие самки виноваты, – усмехнулся он. – Не одно поколение мужчин воспитано женщинами в розовых соплях и причитаниях. Женщина никогда не сможет воспитать настоящего мужчину. Она либо изуродует его психику, либо избалует. Что, в принципе, одно и тоже.
   – И не говори, – я отложила нож в сторону, чтобы упаковать мясо в пакет и закинуть в морозильник. – И потом, когда самцов осталось меньше, женщины готовы на всё. Он может спокойно бросить своего ребенка, рожденного вне брака, зная, что без самки он не останется.
   – Кобели, – Ганя еще раз чихнул и схватился за шторку, чтобы не упасть.
   – Клеймо ему на лоб, чтобы ни одна не подошла на метр. – Часть мяса я собралась вынести в сени, убрать на мороз. Там же на крюках висела освежеванная говядина, под которой стоял таз для стекающей крови.
   – А всё равно подойдут. Даже если будет клеймо или еще что, женщина до конца будет считать, что она лучше всех, и он останется с ней, если родит. Так и ходят по стране быки – осеменители.
   – Ха, поднимают рождаемость. – Сказала я. – Никогда я не буду рядом с таким мужчиной. Брать – не давать, а ходить с животом и воспитывать одной – это мне не улыбается.
   – А… ты же брата своего воспитала. Как думаешь, изуродовала ему психику? – спросил медвежонок. Я запустила в него полотенцем, точно попав в противного плюшевого ирода. Он упал на пол под его тяжестью и теперь пытался выбраться из-под ткани.
   Скрипнула дверь. В дом вошел дядя Саша, довольно потирая руки.
   – Ну что, борщ сваришь? Я уже мужикам пообещал, под водочку. – Он подобрал полотенце с пола, а затем и Ганнибала. – И да, ты этого упыря плюшевого на окно не ставь. Еще не пили, а игрушка твоя по подоконнику бегает, всё смотрит, как убираем скотину. Мы аж креститься начали.
   – Окно запотело, вот и кажется.
   – Логично. – Подумал он и забыл. – Ну что, сваришь?
   – Сварю.
   Довольно крякнув, он вышел. Ганнибал встал, отряхнулся и довольно хихикнул:
   – Спалился! А ты, Фейка, так и не ответила!
   Я вздохнула:
   – У меня не полностью женское сознание, слава Богам. Скорее, я буду воспитывать сына, чем мой муж. А племянник – за три дня из капризной мелочи проглядываться что-то характерное начало. Не всё сопли вытирать.
   – Бедные твои дети…
   – Счастливые. Они не будут видеть тебя, и разговаривать с тобой тоже не будут. Родятся обыкновенными человеками. Фейская кровь, я надеюсь, умрет со мной.
   – Не факт. Шизофрения передается по наследству.
   Я достала пакет, сунула туда неожиданно Ганнибала и без слов засунула в морозильник.

Байка 33. Про ошибки, Фею Малену и вишневые пироги

   – Фейка, а ты когда в последний раз совершала поступок, за который было бы стыдно? – спросил как-то Ганнибал у меня. Я молча посмотрела на друга, откусила приличный кусок пирога и принялась жевать. ОН же недовольно помешал ложечкой чай, отложил в сторону и скрестив лапки, повторил:
   – Нуу, ты же не можешь быть вечно Феей, иногда ты должна что-нибудь да совершить гадкое и человеческое.
   Я скривила удивленное лицо и спросила с набитым ртом:
   – А так сойдёт? Жую и болтаю, чем тебе НеФея?
   – Это банально и не интересно. Я говорю про ошибки. Должна же ты краснеть и переживать за действие, совершенное в прошлом?
   – Нет.
   Ганя подавился от такой наглости печенькой и едва выдавил:
   – Охренела?!
   – А почему я должна краснеть за совершенные мною же поступки? Ты меня просто разводишь, так ведь? Подобные вопросы не свойственны твоему великому сознанию, дорогой.
   – А что? И не развожу я тебя, зачем мне это?! – возмутился он, но как-то по-плюшевому. Точно, издевается.
   Но видя его настойчивый взгляд, я не смогла долго молчать:
   – Ни один из моих поступков, как бы они не были поняты миром и персонажами, его населяющими, мне не стыдно. ТО, что сделано, достойно только МОЕГО уважения.
   – Даже когда ты… ну, это самое…
   – Даже так. Потому как мои поступки – это моё, часть меня, обдуманная или нет. Если другой посчитает их ошибками, это его проблемы – подобные проекции всегда забавляли меня. Особенно когда этот человек мегаправильный и с идеальной, фак ее так, репутацией. – Я рассмеялась, и потянулась за следующим куском вишневого пирога. – В отличие от меня. Моя репутация всегда заставляет других рыдать.
   – Они, может, так же хотят. Но догмы тяготеют … – Ганя не договорил, потому как я щелкнула язычком:
   – Даже если я буду крайне святой и набожной, ходить в длинных серых одеждах, это никогда не будет воспринято миром. Если они видят какую-то им одним понятный грех во мне, то я буду вечной Маленой, помнишь? Мужчины хотят, женщины распускают сплетни, а итог…
   – О, эта божественная Моника… Может, тебе сразу в бордель? И овцы целы…
   – Какой бордель? – рассмеялась я, – Я ведь Фея, а подобное мнение обо мне – лишний повод изучить толпу. Кто только не был уже моим любовником или любовницей, если судить по сплетням.
   – О, моя Фея – бисексуалка. Это заводит, детка! – Ганнибал долил мне чаю, видя, как в моей чашке убыло, и протянул последний кусок пирога на блюдце. – А если честно, я бы тоже хотел тобой обладать. Ты идеальное создание для меня, а твоя энергетика… мммм, просто нечто! Одним словом, когда мы оба лишимся физических оболочек, ты будешь моей спутницей? Вместе мы бы стали чудесными демиургами.
   Я облизала губы:
   – Все бы хорошо, Ганя, если бы не одно слово – обладать. Меня от него тошнит. Слишком часто я вижу его в глазах человеческих, словно я бездумная вещь или предмет. Я редко слышу в мою сторону: «Ты так умна, обаятельна, с тобой мне легко и комфортно». Я слышу только про то, как я выгляжу, как…
   Мне стало дурно от воспоминаний, я зарычала. Я всегда рычу, когда что-то причиняет мне боль.
   – Прости, я опять тебя довел до слез. Я иногда жесток, – шепнул Ганнибал и прижался ко мне, видя, насколько подобные мысли подавляют. Я обняла его в ответ и заплакала:
   – Ты всегда жесток, но это твоя суть, я не вправе подменять её. И свою тоже. Я не могу иначе жить. Лучше я буду вызывать у них страх и желание, чем просто одно желание. Я всегда буду хищником, иначе меня сожрут. И без того в моей душе много шрамов.
   – И никто не увидит, насколько ты слаба? Я единственный, кто знает, как часто ты плачешь из-за того, что твое желание быть собой воспринимается превратно. Я единственный, кто знает, насколько ты хочешь состариться, чтобы тебе не причиняли боль. И все эти твои улыбки, твои слова – это маска, которую ты боишься снять…
   – Я снимала один раз. И к чему это привело?
   – Я помню это. Недаром ты выбрала меня хранителем своей боли. – Ганнибал спрыгнул с моих колен и принялся выплясывать какой-то затейливый танец, забавно махая лапками и покачивая плюшевой попой. Он танцевал до тех пор, пока я не начала смеяться, громко и несносно.
   – Ну всё! Прекрати! Мне уже смеяться больно, – еле выдавила я, задыхаясь. Скулы свело, ныли губы, а он все не прекращал. – Ну, Ганнибальчик!
   – Хо! – Сделал он последнее па и прыгнул ко мне на руки. – Ты моя Фейка! Пойдем в магазин, за новым пирогом?

Байка 34. Про Фееричное варенье, дыни и мед

   Фея стояла у плиты и думала. Через минуты три она молча достала кастрюльку, поставила ее на газ и добавила в неё сахар.
   – Что ты задумала? – спросил Ганнибал, подозрительно глядя. – Лицо мне твое не нравится… Уж больно хитрое!
   Фея молча улыбнулась и полезла в холодильник. На блюдце в нем трагично покоился недоеденный арбуз. Она выложила его на стол, достала огромный нож и принялась методично нарезать. Когда сахар в кастрюльке превратился в сироп, арбуз полетел туда же.
   Фея заговорщицки подмигнула медведю и стала ждать.
   – Совсем уж? – Ганя посмотрел на варево и ухмыльнулся – Кабачок свари, то же самое выйдет! Стоило арбуз портить?
   В ответ она нахмурилась, почесала затылок и сунулась обратно в холодильник. В руках скоро опять появился нож и в стороны полетели брызги лимона – к арбузу скоро присоединилась цедра и сок. Косточки Фея заблаговременно удалила.
   Но радость на кухне царила недолго, потому как арбуз дал обильную жидкость и в итоге варево стало похоже на компот.
   – Ну, ведь дура же! Испортила арбузик… – Отчаянию медведя не было конца. – И сахар, и лимон… Выливать придется!
   – Не дрейфь, прорвемся! – Рассмеялась Фея, напугав Ганю нарушенной тишиной, и в третий раз залезла в холодильник, но на этот раз в морозильную камеру.
   – За чтоооооооо?! – Проорал Ганнибал, кидаясь ей под ноги, чтобы опрокинуть на пол и вырвать пакетик клюквы из рук Феи. – Ты… ты знаешь, кто?
   – Кто? Фея в кожанном пальто, мой юный садомазохист? Я же тебя раздавить могла, дебилушка!
   – Ты – продуктомучительница! – Ганя уже сидел под столом. – Ты пи…!
   Но слова его невозможно было разобрать, потому как Фея погрузила замороженную клюкву в блендер и превратила ягоды в кашицу.
   – Щас я добьюсь идеального вкуса! – Прокипятив отдельно, она закинула розовый сироп в основную массу. Затем размешала, и попробовав, хмыкнула. Масса категорически не устраивала Фею по густоте. – Щас я…
   И в четвертый раз потянулась в холодильник.
   – Твою жеж мать, Фея!!! Нееееееееееееееееееет, только не это!!! – Не вынес пыток Ганнибал и выбежал из кухни, понимая, что вкуснейшую, любимейшую дыню ему не отвоевать.
   …Когда он уже вернулся, Фея преспокойно разливала адскую смесь по баночкам. Смесь имела интенсивно бордовый окрас и вязкую массу. Он попробовал капельку и нахмурился.
   – А ничего так… Вкусненько. Только медом отдает немного, и дыней больше… Мед – то с чего?
   – А сахар закончился. Я и его туда же. – Невозмутимо заявила Фея. – Но чуток, пару ложек всего то.
   Ганнибал попробовал еще раз, запил водой и хмыкнул:
   – Чего с тебя взять то? Фея ты и варенье у тебя… фееричное!
   А потом они пили чай с печеньками, болтали про трансжиры и хирурга из торакального отделения, но это уже совсем другая история.

Байка 35. Шива и Фея

     Станцуй на моем хребте танец.
     Я выдержу эту ношу —
     Я просто унылый глянец,
     Змеиная старая кожа.

     А имя… тяжелое дали —
     Вписали в графу, не спросили.
     Ношу его вместо медали,
     Как будто внутри него – сила.

     Мой Шива, а впрочем – мой ли?
     Твоя ли – уже неважно.
     Играть эти странные роли
     Дано ли нам, странник отважный?

     Я просто давно позабыла,
     Насколько стары наши сказки.
     Смотри – я уже отбелила
     Из кости слоновой маску.

     Я просто давно отвыкла,
     Забыла, как это вкусно —
     Играть, несмотря на быдло,
     Любить, несмотря на чувства.

     Мечтать, если сломаны крылья.
     Грустить и писать о разном.
     Забыла… Давно забыла
     Под этой тяжелой маской.

     Сломай меня, милый Шива,
     Тебе ведь крушить – не строить.
     Не хочешь, так дай мне силы
     Душевное выпить море.

     Я жажду. Чего? Не знаю.
     Играю своей судьбою.
     Не хочешь – сама сломаю,
     и заново все отстрою.

Сhorus. Не женское

     Удар за ударом.
     Что ж, добивай!
     Последнюю пулю
     Пусти между глаз.
     Для третьего глаза
     Место создай,
     Чтоб превращать
     Мелодраму в фарс.
     Удар за ударом,
     Тебе или мне?
     Неважно, но больно…
     Плевать, что другим?
     Меня на ходу добивай,
     Как во сне.
     Мне уже надоело
     быть проcто таким…
     Удар за ударом.
     Ни криков, ни слёз…
     А что же стыдиться?
     Мы разные люди.
     Друг другу чужие…
     что ж, глупый вопрос.
     Так было всегда,
     Мы просто забудем.
     Удар за ударом
     И я виноват.
     Слепые глаза
     ведут только в ад.

Байка 36. Гни свою линию. Байка про дружбу

   Ганнибал и Вафель сидели на подоконнике и горячо обсуждали Юнга, точнее, его эссе «Трансцендентальная функция», которое они еще вчера обнаружили среди распечаток. В двери процарапал ключ, и как по сигналу, игрушки упали среди мятых листов бумаги – спор длился второй час, и эссе изрядно было потрепано.
   – Как я задолбалась! – прокричала Фея в проеме, – Эй, галлюцинации, подъём! Хозяйка пришла!
   Она бросила сумки на пол и сняла обувь.
   – Гололёд страшный, я чуть два или три раза не упала. Устала! – Выдохнула Фея и сбросила одежду на вешалку.
   Ганнибал зашевелился первым:
   – А, это ты, шизофреничка?! Мы-то думали, твой суженный-ряженный пришел раньше, мало ли…
   – И он бы подумал, что это я бумагу раскидала по всему дому. Вы специально?
   – Фея подняла листы и, прочитав название, ухмыльнулась. – Снова из-за Юнга бушуете? Уж не баян ли? Ницше бы теребили…
   – Во-первых, баян твой тырнетовский неприменим даже к Его незначительным эссе, во-вторых… – начал было Вафель, как Фея потупила глазки и пролепетала:
   – Я вам «Опасный метод» Кроненберга принесла посмотреть.
   Вафель и Ганя переглянулись и в голос заявили, забыв про споры:
   – Включай!
   «Опасный метод» для плюшевых был всё равно что порнофильм, запрещённый, притягательный и недосягаемый. Хотя что там, даже жесткое порно так не возбуждало умы плюшевых, как возможность узреть своих кумиров, пусть и в кинопостановке, но почти «настоящих».
   Но увы, клавиатура на ноутбуке была крайне неудобна для их лапок и попытки найти, скачать (для ознакомления, конечно же) и посмотреть втихаря от Фейки сей киношедевр были неудачны. Даже карандашом пытались набрать – и тот выскальзывал.
   А где еще, скажите, пожалуйста, можно увидеть, как зрелый и красивый Карл Густав Юнг хлещет ремнем полуголую Сабину Шпильрейн, а перед этим и после философствует или переживает, как человек? И всё это в перерывах между знакомством, глубокой любовью, спорами и разрывом между Юнгом и Фрейдом? Почти вся жизнь великих умов на ладони, в мельчайших деталях воссозданная на экране.
   Ганя и Вафель уставились завороженно, забыв обо всем. Фея же улыбнулась и ушла на кухню, готовить обед.
   …на плите уже вовсю варился суп и томилось второе к приходу любимого Мужчины, когда прилетел медвежонок. Он довольно плюхнулся на табурет и попросил чаю.
   – А где Вафель? – спросила Фея, наливая ароматный напиток в чашку. – Он, что, второй раз пересматривает понравившиеся моменты?
   – Угу, – Ганя пододвинул ближе коробку с печеньками. – Он у нас такой.
   – Как фильм?
   – Не шедевр. Но хорош. Я не против посмотреть еще раз. – И, увидев странное выражение лица Феи, спросил. – Ты как?
   – Убого.
   – В смысле?
   Фея пожала плечами:
   – Как бы начать…
   – А как есть, без прелюдии. Выпори меня как Шпильрейн!
   – Хм… без садомазо, милый… Я просто не знаю, кто я теперь… Как личность, я не нужна социуму. Это вообще не тот мир, в котором я хотела бы жить. Видеть и предугадывать, все до мелочей. Это ужасно раздражает меня и веселит одновременно.
   – Но неужели нет никого рядом, достойного?
   – Нет, увы, но это так. Всё растеряла или отобрали. Я могу еще поддерживать какие-то личные, дружеские моменты, которые просты и уникальны в этой своей простоте, но в целом… развитие мое медленно останавливается и сворачивается. Везде не то, всё не то.
   – А все прежние отношения?
   Фея горько ухмыльнулась:
   – Это все бред малолетних… Ты бы видел, во что это все превращается… И знаешь, самое страшное, что я поняла… Я больше не хочу видеть в некоторых отражение тех замечательных и необходимых людей, которых я знала когда-то. Я не хочу гоняться за фантомом уникальной дружбы, которая, возможно, мне всего лишь приснилась.
   – Но то был чудесный сон, дорогая. Мне очень жаль, заметь – я и тогда тебе говорил, что ничего подобного в этом мире с тобой не произойдёт. Осенние опавшие листья лишь тлен. А отражения – всего лишь рябь на грязных лужах. Ты еще не испачкалась в них?
   Фея промолчала, медленно отпила чай и отставила кружку в сторону.
   – Романтик… Я не испачкаюсь – на мне резиновые сапоги по колено. И я – всего лишь маленькая девочка, которая хочет дружить по-настоящему, как когда-то, пусть и в далеком сне. И мне тоже жаль, что мое желание – это всего лишь мое желание… Пора смириться с тем, что мои настоящие друзья – вы, плюшевые.
   – Ну, у тебя есть еще самый любимый Мужчина, плюс еще пара-тройка людей, которые принимают тебя такой, какая ты есть. – Ганнибал попытался приободрить Фею, но увидев ее хищную улыбку, лишь пожал плечами и продолжил есть печеньки.
   – Я как маньяк из сериала. Я ничего больше не испытываю к людям. Мне даже играть роли трудно. Наверное, я скоро плюну на всех и забеременею. Иногда мой Мужчина прав, что четыре года должно хватить, чтобы наиграться вдоволь в отношения и удовлетворить свое эго…
   Медведь поперхнулся:
   – Родишь – мы с Вафелем соберем манатки и свалим куда-нибудь. Дети – это зло. Даже Юнг их недолюбливал и считал обузой.
   – Это где ты такое увидел? В фильме?
   – Ага!
   – Ну-ну… Слушай, а давай, поставим «Опасный метод» на начало и забьём кальян? Накуримся и подурим?
   – … «Такое счастье дорого дается», – пропел Ганя Би-2 «Ее глаза» [3 - «Ее глаза», исполнитель: Би-2, музыка и стихи Би-2.], – «Пипец, откуда не возьмись!»
   – Там же венец был, проказник! А мне другая строчка нравится…
   –?
   – «И пусть в ее словах ни капли правды, она божественно права»
   – И пусть никому ты не станешь другом по-настоящему, у тебя всегда есть мы… Мы тебя ждём! Поторопись! – Ганнибал взял коробку с печеньками, и пошёл в комнату, предупредить Вафеля о повторе.
   А Фея проверила еще раз готовность обеда, выключила газ и улыбнулась своему отражению: – Мне и вправду жаль, что время меняет всё. Забирает у меня людей и их дружбу. Что-то я не уберегла сама, что-то ушло, что-то сломалось. Всё это станет очередной байкой из жизни Феи и Ганнибала. Острота эмоций даст мне право написать новую… Но у меня есть еще много чего…
   Она посмотрела на любимый кальян и еще раз улыбнулась, погладив себя по животу:
   – Еще рано…

Байка 37. Не Бардо

   Фея шла по осенней аллее. Шла не спеша, с двумя тяжелыми сумками, полных всякой всячины. Халат, вторая обувь; пустой, из-под чая термос, с утра еще бывший полным карамельно-яблочным.
   Нос Феи был предательски красным, ровно как уши и пальцы – Фея который день забывала привести в порядок гардероб и сменить летнее на зимнее, а вместе с ним и теплый капор и перчатки.
   Фея замоталась покрепче в шарф-тряпочку, пробурчала что-то под нос, но все так же неспешно продолжила свой путь до дома. Мимо проходили люди, торопились по своим делам, а Фея их разглядывала, иногда стыдливо опуская глаза.
   Фее было невыносимо плохо. И даже стыдно.
   Как бы она не отрицала, общество изменило ее. Фея была уже не та карамельно – яблочная…
   Иногда ей приходила в маленькую голову странная любовь ко всем. Любовь, понимание и всепрощение.
   Сострадание.
   Фея могла на секунду зависнуть, заглядевшись на людей, таких невыносимо-прекрасных в собственном одиночестве, проплывающих мимо нее и одним только взглядом вынимающих горячее фейкино сердце.
   Каждый прохожий, независимо от общества, был столь целостным, гармоничным и свободным, что Фейка останавливалась и влюбленно парила в собственных эмоциях… А потом…

   А потом вся влюбленность рассыпалась пеплом по ветру. Потому что Фея вспоминала, кто они есть на самом деле.
   Ганнибал терпеливо ждал, когда его странная подруженция ярко и красочно, в сотый раз поделится этим откровением. Каждый раз, когда Фейка приходила с учебы, медведь терпеливо грел чай, собирал на стол и поил ее горячим напитком. Пил сам, но каждый раз сокрушался, что хотел бы что покрепче. Потому что сентиментальность Фейки не имела временных рамок.
   Она любила людей. Честно, открыто, добродушно. Но каждый день в обществе превращался в какую-ту бойню. Большинство людей торопились найти брешь в монолите Феи, и как следует ударить по якобы слабому месту. Ничего странного, Фейка была не первой и не последней, долбились все. Даже Фейка научилась выискивать слабости людей и бить по ним со всей жестокостью, на которое было способно ее сознание.
   – Зубы покажи, – опомнился медведь. Странность его подруги, еще одна странная странность заключалась в том, что ее зубки превращались в клыки, Фейка наполнялась изнутри темным свечением, и где-то внутри просыпалось животное, которое жаждало одного.
   Уничтожения рода человеческого.
   Лучшим подарком на Новый Год был бы Апокалипсис.
   …Фейка послушно оголила десны, медведь устало поморщился. Клыки, маленькие острые клыки светились изнутри нездоровой тьмой.
   – Я же не идеал. Я не считаю, что я лучше. Есть множество прекрасных, умных существ, от которых я в восторге. Но я не плохая и не хорошая. Вообще, не бывает такого в реальности. Я просто живу в другой системе координат…
   – Фей, давай без этого барахла. Я в курсе, что такое общество и что оно хочет. Давай, ты просто забудешь о вежливости и начнешь наносить им маленькие психотравмы? Они все давно забыли о твоей доброте и душевности, ты для них – мировое зло, недостойное их присутствия. Зачем ты каждый день жалеешь людей и терпишь их душевные потуги стать сверхчеловеком?
   – Милый мой Ганнибал, но как же быть иначе? Неужели я стала слишком терпеливой? Иногда словно проще промолчать, чем высказаться. Облить человека грязью, только потому что он не соответствует твоей системе координат?
   – Ты прекрасно знаешь, что именно ты не вписываешься в их систему. И даже лучшие знакомые при возможности сделают тебе бабайку лишь потому, что им так захотелось. Чтобы лишить их права голоса, ты должна перестать с ними общаться.
   Фейка уныло сложила руки на столешнице и улеглась мордочкой на холодные запястья. Она молчала наверное миллионы лет внутри себя, а потом улыбнулась:
   – Бардо Жизни гласит о том, что это все мои проекции – и злые, и добрые…
   – Мне плевать, что оно гласит. Попроси у Богов в следующей жизни стать Гераклитом Эфесским. Будешь основоположником диалектики, мизантропом и просто уникальной личностью. Отринешь царские одежды и пошлешь всех в далекое пешее эротическое путешествие?
   – Нет, я не стану Драупади, молящей Шиву о муже пять раз и ставшей в следующей жизни женой пяти братьев… И Гераклитом я вряд ли захочу быть. Я реинкарнирую в здорового мужика, где-нибудь в глухой Сибири, и буду охотиться на лосей и ловить хариуса. У меня будет пять сыновей и три дочери, огромное хозяйство и полное слияние с природой. А в пятьдесят я умру прапрадедом от описторхоза и буду неимоверно счастливой.
   – Твоя жена не лопнет от такого счастья?
   – Ничего, восемь выживет из пятнадцати… Детская смертность – штука серьезная. – Фейка долила себе чай и глубоко вдохнула аромат. – А знаешь, милый, а мне и сейчас хорошо. У меня есть многое то, чего нет у большинства. Пусть эти двадцатилетние девственницы продолжают отжигать, как стать звЯздой в этом мире. Пусть продолжают думать, что умны, прекрасны и благородны. Я же, злое деревенское быдло, без капли такта и красоты, не уподоблюсь Дон Кихоту, сражающемуся с ветряными мельницами. Убогих мне не исправить…
   – Ну что, может просто, шарахнем любимейшую мотивирующую заклиналку?
   – Давай, – и Фея с медвежонком нараспев произнесли любимый стишок Игоря Губермана.

     Не в силах жить я коллективно:
     По воле тягостного рока
     Мне с идиотами – противно,
     А среди умных – одиноко.

   Фейка умиленно посмотрела на медведя:
   – Представляешь, сколько в мире прекрасных сильных людей, которым эта заклиналка близка по духу? Сколько существ, близких мне? И радуются, что где-то есть Фейка, похожая чем-то на них.
   Ганнибал лишь улыбнулся.

Байка 38. Безымянная королева. Любимая сказка Ганнибала и Вафеля

   Хочешь, я расскажу тебе сказку?

   Давным-давно, в королевстве, которого сейчас нет, жила-была королева, седьмая жена короля – ведь история старая, а короли в них всегда имели много жен.
   Она была не самой красивой, не самой умной, но ее король из всех любил ее не за это – больше всего король любил ее за доброту, тихий характер и поступки, за которые она не требовала награды. А еще он всегда любил перед сном молча любоваться ее лицом и ее огромными, как океан, глазами.
   Однажды король отправился на охоту, и случилось так, что зверь ранил его, кольчуга была сломана и часть клыков осталась в ране. Когда его принесли в покои, королеве запретили подходить к мужу и отдали всю заботу целительнице. Три дня она лечила его, зашив рану, но жар не пропадал и король был без сознания.
   Королева не в силах была терпеть страдания короля и, когда целительница покинула его покои, с двумя преданными служанками-сестрами она пробралась тайно. Распоров швы на ране, она прочистила ее от гноя до чистой крови и осторожно извлекла из раны часть звеньев кольчуги, незамеченные целительницей. Затем она промыла рану, зашив как можно аккуратнее.
   Через три дня король пришел в себя, через неделю встал на ноги. Рана заживала, но рана в его душе болела – любимая королева все время, пока он был без сознания, проводила в своих покоях и радовалась жизни. Так сказала спасшая его целительница, которую он обнаружил около постели, открыв глаза. Так подтвердили другие шесть жен.
   Королева молчала, когда король приказал ей собрать вещи и с единственной служанкой уйти в другой дворец. Он сделал целительницу своей новой королевой и любимой женой, признав ее заслуги, ведь та была преданна и молода.

   Так прошёл год.
   Опальная королева жила взаперти, вдали от мужа. Он никогда не узнавал о ней, что с ней. Когда королева болела, с ней была только верная служанка. Дни сменяли друг друга, но королева ждала, что однажды он вернет ее…
   Несколько раз она писала ему, но письма никогда не доходили.
   Узнав, что его новая жена ждет ребенка, королева решила покончить с собой, чтобы не страдать.
   Верная служанка рассказала о планах своей сестре, которая осталась во дворце, и та, любя свою госпожу, однажды под страхом смерти пробралась в покои короля и молча подала ему старые звенья кольчуги, извлеченные из раны.
   В тот день она сохранила их.
   Король узнал эти звенья и спросил, где она достала их. Тогда служанка рассказала о поступке королевы, о бессонных ночах и король ужаснулся собственным деяниям.
   Но было поздно. Ворвавшись в покои королевы, он увидел ее умирающей – возле нее стояла чаша с ядом. Король долго плакал и прижимал к себе любимую королеву, до последнего вздоха.
   Верная служанка баюкала на руках его сына, которого королева унесла в своем чреве, когда покидала дворец и родила вдали.

   Перед смертью королева прошептала:

   – Не грусти, мой король. Я слишком слаба, а мир слишком суров… В каждом из миров, где встретятся наши души, дождись меня хоть однажды. Я буду помнить тебя в каждом воплощении, буду молча рядом с тобой, иначе я разрушу своими словами эту клятву… И там, где ты узнаешь меня, назови меня по имени, чтобы я снова могла любить тебя…
   Король после ее смерти жил долго, он воспитал множество детей и оставил свое королевство любимому сыну от преданной жены. И когда он умер, их история только началась.
   Вы скажете, глупая королева и глупый король, но эта другая жизнь и старая история – нам их не изменить…

Байка 39. Последнее имя Королевы

   Ганнибал перебирал носочки в комоде, когда вернулась Фея. Он тщательно сортировал их по цвету, размеру, выбирая из однородного пары.
   – Каждой твари по паре, – довольно улыбался медвежонок и откладывал сложенные комплекты в сторону. После стирки однородного барахла носки всегда выбирались по новому и это напоминало плюшевому о реинкарнации и предначертанности всего в мире.
   Как будто новая пара обычных черных носочков noname, созданная и отобранная изготовителем, попадая к человеку, проходит бесконечный круг. Отслужившие срок носки, грязные, замученные и жесткие от впитанного пота попадают в стиральную машину, очищаются от скверны и потом вынуждены снова искать себе пару. Иногда кому-то везет, и они соединяются снова, а иногда им приходится перебрать кучу, чтобы наконец-то обрести того, родного. С завода.
   Везло только тем носкам, которые отличались от других и имели какие-то опознавательные знаки – те были парными всегда, но таких в мешанине однородных с единственного завода, которых продают по 100 рэ за пять пар, было немного.
   – Опять в демиурга играешься? – хохотнула Фея и присела рядом с другом.
   – А то, нужно же чем-то себя занять, пока ты на учебе. А так хоть не растеряю навыки… Скучно, блин. – И Ганя приготовился было поныть, чтобы его наконец-то кремировали, и он свалил божественной сущностью из этого набитого синтепоном рыжего синтетического тельца, но передумал. Бросать Фею не хотелось.
   А его подруженция села рядом на диван, стянула с себя пропитанную дорогой и обществом одежду, и упала на подушки, мечтательно глядя в потолок.
   – У нашего любимого индийского режиссера скоро новый фильм выйдет. Про вечную любовь… Мне там героиня нравится уже – дикая Фея! Вся в меня… Ну, как всегда, все умрут, короче.
   – Он, как всегда, не изменяет себе и своему девизу? – хохотнул медведь, и они с Феей в голос мечтательно выдали: – Только та любовь истинно прекрасна, которую венчает смерть…
   Фейка приподнялась над диваном и поправила подушки, чтобы удобнее было лежать.
   – Мне нравятся его фильмы. В них какая-то чистая тоска. Любить другого человека, надрывно, безмолвно… А потом сказать об этом и умереть. Ни словом, ни поцелуем, ни плотскими утехами не исказить ее. Отношения на грани невозможной боли, когда или быть рядом вместе запрещено. Или когда теряешь. Или находишь, чтобы умереть. Это прекрасно. Такие чувства редко увидишь среди людей.
   Ганнибал присел рядом на подушки и тоже развалился кверху круглым пузиком:
   – Да, любит он убивать своих героев, чтобы не изгадить полет души… Вот поэтому, когда все сказки феерично заканчиваются свадебным пиром или легким намеком на бытовуху – и умерли они в один день. Потому что когда обладаешь, рано или поздно ты насыщаешься. Кстати, как там твоя Королева из сказки? Мне интересно, она обрела свою пару носков? Король вспомнил ее имя?
   Фея недолго задумалась, молча разглядывая потолок, а потом серьезно так посмотрела на медведя:
   – Я думаю, стоит замять этот разговор. Я специально закончила сказку так, чтобы остался легкий надрыв в душе у читателя. Истинная любовь… Легкая иллюзия того, что король пересилил свою карму и вспомнил имя королевы. И жили они долго и счастливо.
   Вафель, синий плюшевый пес, до этого тихо-мирно дремавший на полке с книжкой Олеговича, которую отвоевал с боем у медведя, поднял голову и недоуменно спросил, испугав парочку:
   – Я не понял чего-то? Что за легкая иллюзия? Как же на деле все было?!Фейка!
   – Моя фантазия печальна, мой друг. – Фея потянулась, схватила Ганнибала в охапку и, накрутив на медведя подобие индийского сари, стала выплясывать его лапками в воздухе. – Если бы я могла, я бы рассказала тебе эту историю как в индийском фильме – с песнями, плясками, хором и мощной энергетикой. Но у меня только этот плюшевый идиот… Ганя, ну не снимай ты сари, йоптыть!…и тот не умеет петь на урду… Да ты что не угомонишься-то, дай поиграться!!! Скотина!
   Это медведь вырвался и теперь смачно улепетывал от Фейки, путаясь в простыне:
   – Ну ты совсем сдурела! Я тебе что, Кхан?
   – Нет, Айшвария! Я же на тебя сари женское накрутила! А тебе, Вафель, подслушивать нельзя – ты у нас ранимый иногда бываешь. Вот тебе же нравилась сказка без конца, зачем сунулся?
   – Но я хочу знать, что там с этой вечной любовью произошло? Королева дождалась или нет?
   – На самом деле, королеву постигло разочарование уже в девятом воплощении, когда король откровенно перепутал ее с ее более красивой сестрой и женился, услаждая взор. А милую королеву, молчаливо наблюдающую за ним, он держал возле себя, как советницу в делах. Королева в девятом воплощении родилась действительно страшной – хватило ума после восьмого воплощения поспорить у врат будущего рождения о том, что не в красоте дело. Затем, в двадцать шестом своем воплощении она откровенно устала. А в сорок пятом, как в победном году, она перестала во что-то верить и как мне кажется, покинула круг воплощения, так и оставшись безымянной.
   – То есть, он так и не вспомнил ее имя и не вернул его?
   Фея пожала плечами:
   – Неизвестно. Королева на самом деле очень любила короля, но все мужчины такие – не ценят то, что рядом. Поэтому я люблю фильмы, в которых смерть венчает человеческую любовь.
   – А что касается тебя?
   – Ну, Феи любят как животные. Не как люди, в этом-то и соль. Это даже не любовь, это желание поглощает полностью и без остатка – бездумно, верно и честно. Без всякой мишуры и налета романтики. Животное прекрасно именно в этом – захотело обладать и обладает. Взяла и сказала, прикусив за шею. Моё и не важно, что там люди говорят, куда смотрят и что думают по этому поводу. И то, что в ответ могут сделать больно – тоже не важно. Жрать радостно нужно, а не зарабатывать себе язву от неразделенной любви. И не топить себя в томной боли невысказанных слов.
   – Животное ты наше. Ты бы слышала, как ты храпишь, довольная, уткнувшись в спину… Аж стены трясутся. – Вмешался в разговор Феи и Вафеля медведь.
   – Ой, а еще я что умею делать, мама дорогая! Ну-ка, плюшка, иди сюда. Устроим индийскую масалу!
   И пока Фея с Ганнибалом бегали по комнате, пытаясь нарядить друг друга в сари из простыни или просто надавать люлей, Вафель достал скомканный листок из томика Пелевина, на котором почерком Феи было накарябано стихотворение. Он перечитал его и тяжело вздохнул. Если это были прощальные слова последней инкарнации Королевы, которую он так любил, то от прочитанного на душе его плюшевой стало как-то больно. Пес тяжело вздохнул и со словами: «Только та любовь истинно прекрасна, которую венчает смерть» распорол на груди шов и спрятал туда бумажку.
   Потому что Пес был всего лишь игрушкой, а безымянная Королева – его светлым идеалом, как в индийских фильмах. И хотя бы в его мечтах Король вспомнил однажды ее имя и отдал его обратно той, что любила больше жизни. И они сидели бы сейчас в красивом зале, на сдвоенном троне, а на коленях прекрасной Королевы нежился бы Вафель, потому что даже плюшевые игрушки умеют любить сильнее всего на свете…

Байка 40. Вслед Безымянной Королеве

     «А знаешь, столетий пятнадцать назад
     я так же держала озябшие ваши ладони.
     В узорах и линиях карту читала, а зря…
     Ведь то, что ушло, не сразу и вряд ли догонишь.

     Скажите мне имя – я знаю лишь сотни имён,
     я знала когда-то, теперь они – пыль на ресницах.
     Теперь они – сон, вы же рядом… И памяти лёд
     Узорною бритвой срезает всё то, что мне снится…

     Столетий пятнадцать назад я любила вас вслух,
     Ваш образ в шелках и полотнах не раз вышивала…
     Теперь вы для нас – ах, увы – и не враг, и не друг,
     Но вы всё же тот, кому жизнь я не раз доверяла.

     Мне имя отдайте – его я устала терять,
     Его я устала дарить каждый день вашим лицам.
     У вас их – одно, у меня их – полсотни и прядь
     Усталых эмоций, зажатых в вагонах столицы.

     Ведь день ото дня я вижу вас в серых рядах,
     В ладони смотрю и не верю, что вот, наконец… я догнала!
     Мне имя отдайте – оно не рассыплется в прах.
     Мне имя верните – его вспоминать я устала.

     …Ты помнишь, каких-то пятнадцать столетий назад
     Его я тебе нашептала, вложила в остывшую душу.
     А ты всё не веришь…
     Что ж, видимо, это – судьба…
     Без имени жить научиться, наверное, нужно…»

Сhorus. Невысказанное

     …а ведь знаешь, cловно пустой сосуд
     Заполняет порою
     тебя моё Имя…
     Взгляды, жесты, эмоции – мимо пройдут,
     Только имя рубцом
     между рёбер застынет.

     Только Имя тебе и немного тоски.
     Для чего?
     И не знать, и не помнить вовеки.
     Лучше мимо пройти.
     Взгляд на ноги в пыли.
     А меня – только сквозь,
     сквозь закрытые веки…

     А меня – пустоте, как от светоча тень.
     В зеркалах иногда танцевать с отраженьем.
     Мои руки – не вам.
     Ваши губы – не мне…
     Не вступив еще в бой,
     нанесла пораженье…

     А ведь знаешь, я вижу в глазах твоих грусть.
     Я всё знаю…
     но бьюсь молчаливою птицей.
     Что сказать?
     Зубы стисни в ответ. Пальцев хруст…
     угораздило Вас в моё Имя влюбиться…

Байка 41. О Демиурге, запрете на мат и алкоголь, и фиолетовый цвет

   Фея сидела на автобусной остановке и заряжала свой иммунитет, когда к ней подсел Демиург этого мира. Фея любила общественный транспорт. Катаясь почти каждый день, Фея была непробиваема как Терминатор. И физически, и психически – по второму пункту транспорт доставлял особо, редкая поездка обходилась без душевнобольных. И потому она каждый день умилялась ситуациям, зная, что близок тот день, когда вынужденно придется сесть за руль.
   – А чего бы не сесть? Все равно лучше, – спросил ее Демиург. Фея выползла из кокона мыслей и посмотрела на него. Демиург был все тот же – как и любой нормальный, в прекрасном из смыслов этого слова, демиург. Не нормальный – это если бы он сиял в столпе света, шестирукий, синий, с двухметровым крестом вместо барсетки, а вокруг розы и фимиам. Ну или еще как. А тут – милейший пьяный старичок в потертом пальто, седой как снега Эвереста, и с удивительными фиолетовыми глазами. Вот цвет глаз, конечно, мог сдать его с потрохами, но Демиург точно знал – в глаза люди смотрят удивительно редко.
   Фея хмыкнула довольно, унюхав запах хорошего такого коньяка.
   – Хочешь? – спросил ее Демиург и достал из потертых карманов металлическую фляжку.
   – Если только хорошего выдержанного вина. Пятидесятилетнего. Я такого никогда в этой жизни не пробовала. Только будь добр, в бутылке из-под Буратины или сока… Мимишную такую. А то закон и все такое…
   Демиург ухмыльнулся и достал из другого кармана пакетик виноградного сока, 200 мл.
   – Shipwrecked 1907 года. Типа со дна моря-окияна, императору русскому не дошло. – И еще раз ухмыльнулся.
   Фея вскрыла пакет, воткнула соломинку, отпила и с удивленными глазами выкинула пакет в урну.
   – И я про тоже. Сыр с плесенью, вино старое, мясо вяленое – вот совсем за последние 500 лет распоясались. Мне кажется, это все идея бессмертия виновата… И недостаток остроты эмоций. Я еще долго смеялся, когда специи на вес золота продавать начали. Эволюция годами создавала эти растения, чтобы животные не ели, а тут перец черный, горчица… э-эх, молодого будешь? Только что разлили!
   Фея кивнула. Демиург передал ей новый пакет. Вскрыв его, Фейка обнаружила томный такой напиток, свежий и искрящийся здоровьем. Так они и пили, она – вино, а он – свой коньяк.
   – Вот скажи мне, – выдала любимую фразу алкашей-собутыльников Фея, – ну зачем тебе эти люди? Мельтешат, бегают, суетятся. Придумали себе жизнь по канону и живут. Все расписано по годам, и все равно все хотят чуда.
   – Чуда?! Меня что ль дождаться? В белом венчике из роз? – Хохотнул Демиург и отпил еще из фляжки, закусив свежим лимоном, который он, словно фокусник, достал из воздуха. – А вопрос про людей риторический…
   – Ох, если бы. Сейчас складывается ощущение, что все хотят сидеть в роскошной витрине роскошного ресторана в роскошной одежде и палачу пальчиком тыкать на людей, перед которыми сами же, по собственной воле, унижались когда-то и сами же решили им за это отомстить.
   – Ой да ладно, баянишь ты, Фейка. Знаешь, где сейчас хорошо? В милых теплых странах…
   – Рай для сексуально необузданных. Паразитируют на темной стороне души человека… Спасибо, дорогой. – Буркнула Фея и допила вино. Немного подумала и попросила: – Еще!
   Упаковка из-под сока наполнилась, Фея присосалась к соломинке. Ни капли не хмельная, довольная, она посмотрела на серых людей и серую себя в отражении. Отражение ответило ей голосом Демиурга:
   – Я в курсе, сколько на самом деле боли и отчаяния в мире людей. Сколько всего творится в созданиях, которых я создал. Сколько паутин они спряли и сколько новых душ в эти силки засунули, уподобляясь мне. Но знаешь, лет через пятьсот, которые ничто во Вселенной, появятся новые детища мира, столь прекрасные и величественные, что ради их появления стоит потерпеть. Представь просто, что это все просто долгие роды и мать страдает в потугах…
   Фея резко обернулась и утонула в фиолетовых глазах Демиурга. Она вдруг стала всем и никем, проскользнув сквозь время и пространство, и там, на дне веков, она увидела и тех, которые были, и тех, которые будут. Сквозь потоки крови и боли, навстречу ей шли прекрасные, умные дети, которые не были похожи на людей. Они смеялись и радовались Фее, манили к себе. Фея пыталась разглядеть это воспоминание получше, запомнить более ярким, но Демиург хитро уронил фляжку на асфальт и металлический звон ее вернул Фею в реальность.
   – Ты прав. Ради того стоит подождать. Я бы и тысячу лет прождала, зная, что это – не зря.
   – Ты и так прождешь… И тебя вновь волнует с теми, кто на пути? С миллионами душ?
   – А тебя?
   Демиург промолчал и убрал фляжку в карман. Глаза из спокойных фиолетовых сделались ярко-красными, так что бабулька в двух метрах от него ойкнула от страха, заглядевшись на видного такого старичка, и залезла не в свой автобус.
   – Я не вмешиваюсь в дела созданий. Ты знаешь наши законы, так к чему эти вопросы?
   Сок Фейки превратился в уксус, но она продолжила пить, как ни в чем не бывало.
   – От знаний не становится легче. От знаний я впадаю в меланхолию. – Она выпила виноградный уксус по мере возможного и передала его Демиургу Мира – Спасибо, но давай в следующий раз ты больно стукнешь меня, если я вдруг заговорю о людях.
   – Ты все равно живешь среди них. Ради чего?
   – Узнаю в тебе Ганнибала.
   – Кстати, как он? До сих пор плюшевый? Ну и попал же он, не долетел… Кремируй уже его, пусть обретет свободу и станет Великим.
   Фея хищно улыбнулась и цокнула языком:
   – Хрен вам. Знаю я вас, будете вместе шарахаться, пить коньяк и ржать над смертными. Это ты со мной сейчас такой хороший, а вспомнить ваше поведение на последнем Крестовом Походе, дак диву даешься.
   – Отдыхать иногда тоже надо. И дал же тебе с дуру помнить все свои воплощения… А ведь каждый раз одно и то же. Ты прямо как плохая жена, пилишь и пилишь.
   – Потому что помню, что мир не меняется. Как были люди животными, так и остались. И как были у меня проблемы с их восприятием, так и привыкнуть до сих пор не могу.
   – На то ты и Фея.
   – Хреновая из меня Фея… Опачки, а вот и мой автобус! – Крикнула она, собрала резко вещи и рванула в толпу, не попрощавшись с Демиургом. Когда она села на свободное сидение, то посмотрела в грязное окно, чтобы помахать Демиургу, но его уже там не было…
   – Передайте за билет, пожалуйста. – К Фее подсела рядом старушка. Седая, в потертом пальто, с удивительными фиолетовыми глазами…
   Фея тяжело вздохнула и поняла, что на сегодня разговор не закончился…

Байка 42. Об утерянном доме, деревне и Родине

   Фея умирала каждый раз, когда электричка растягивала ее душу на сотни километров и наматывала на серые просторы безумной России. Наматывала и возвращала в место, которое она в трогательном заблуждении считала своей малой Родиной.
   Это было невыносимо больно.
   Путь, который был прежде источником радости и каждый раз новым, теперь назывался El Camino Del Rey.
   «Дорога Смерти»
   Фея наблюдала его с детства. С тех пор, как большой город позвал ее к себе обманчивыми аттестатами, сертификатами и возможностями. Год за годом Фейка проживала в электричках, впитывая в себя все изменения. За эти двадцать лет узкие змейки железной дороги привезли ее в печальное «Сегодня», уехать из которого можно было только в отвратительно жестокое «Завтра».
   Фейка была одинока. Приняв свой Путь, как и остальные, она утратила многое. В первую очередь, свое сердце и покой. Новое поколение, пришедшее взамен, не научилось любить свою землю. Старое разлюбило ее. Или умерло вместе с ней в один день, как и положено истинным любовникам. Через сотни километров протянулись серые заросшие леса, разрушенные станции, мертвые деревни. Еще недавно дома, которые улыбались Фее свежевымытыми стеклами и политыми огородами, теперь зияли мертвыми глазницами окон.
   Слишком быстро. Слишком легко. Дома, дома, мертвые пасеки, обрушенные крыши, заросшие огороды. Остовы бань, конюшен – черные, прогнившие, ставшие вновь домом для дикой природы. Даже нежить покинула эти места, наигравшись вдоволь в людей.
   И в поселке, что раньше так любила Фея, теперь не было ничего от прежнего… Соседи сменились, умерли или покинули свои дома. В попытках продать их за большие деньги, в итоге оставались ни с чем; а дома, нетопленые – немытые, за два-три года оседали, словно старики, и постепенно уходили в землю. Иногда нечищеные крыши проваливались под тяжестью снега, и тогда дом умирал, а вместе с ним и то, что оставалось от прежних жильцов.
   Природа забирала свое быстрее, чем строили люди. А живущие рядом, еще живые, порой похожие на муравьев, растаскивали старье поздним вечером на санях или тележках – кто выставлял окна, кто тащил еще крепкие бревна, кто рухлядь на растопку.
   Из пяти домов выживало два-три. Остальные черными галками рассаживались в снегу, оттаивали вместе с ним и зарастали бурьяном.
   – Все когда-нибудь должны умереть, – прошептала Фея, стоя у нового мертвеца-дома, глядела в его заколоченные окна и упрямо поджимала губы. И страшно было осознавать, что и этому поселку с историей более 400 лет настанет конец.
   Что молодежь уедет покорят города, получать «АбразавАние менеджерофф, бухгалтерофф и просто белых воротничков», будет жить клубами, киношками и ресторанами, вести милый профайл в соцсетях, брать кредит на новый телефон или путешествие, или на то и другое, чтобы делать классные фотки и выкладывать друзьям. Но потом и они повзрослеют, наблюдая, как каждый год деревня выбрасывает на городские вокзалы таких же, как они когда-то. Потом уже придет осознание того, что их время прошло, что всё это «понаехало» – отголоски их прошлого, конкуренты в свободном мире.
   А кого-то, как Фею, город свяжет узами с человеком, у которого другая малая Родина в душе, и придется ждать десятилетия, чтобы вернуться из муравейника на землю, встать босыми ногами и понять, что жива. Потому что есть обязательства уже другого плана, что жизнь не принадлежит тебе больше одной и решать за других не имеешь права.
   А там, далеко от сердца, старики и остальные недотепы будут тихо спиваться, изредка учиняя скандалы, сплетничая об одном и том же в ожидании новостей.
   И Фея, эта маленькая деревенская полукровка, поневоле будет стремиться к мифической родине, которая вдруг окажется всего лишь воспоминанием, ярким и болезненным. Однажды она остановится посреди грязной дороги под пенье весенних ручьев и сама заревет в три ручья от того, что вдруг душу ее разметает в клочья – нет у нее больше Дома.
   НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО.
   Нет места, в котором счастливо живут ее знакомые, их дети и дети их детей. Что на самом деле деревня, которой жить да жить, умирает, словно больной человек. Что все это не жильцы ее, а опухолевые клетки разбежались по России, в надежде на лучшую жизнь…
   И никогда не было в ней детей, по-настоящему любящих ее. Что все они только жили так, как могли жить. Что ни одна традиция, ни общая память никогда не были в них, а просто эхом отлетали от стен старых, поношенных как одежда домов. И сама Фейка ничем не лучше остальных, такая же раковая опухоль, только с острым желанием жить на свежем воздухе, утопать в лесах и рыться в земле.
   Хоть у каждого будет свербеть по ночам, каждый будет вздрагивать и просыпаться от детского солнечного сна, в котором нет обиды, нет постаревших родителей, нет забот взрослой жизни. Еще не один год будут они искать в себе мифическую малую Родину, стремиться к ней между работой, заботой и кредитами. И тут Фея будет рыдать уже не одна…
   Потому что огромные просторы безумной России пусты. Города-муравейники, засранные гетто с фееричными торговыми центрами и прочими обезболивающими, будут забирать к себе дальше маленьких деревенских мышек, надеющихся на новую красивую жизнь в соцсетях, чтобы остальные мышки смотрели и завидовали…
   А остальное уйдет туда, откуда пришло – в зелень лесов. Потому что рук, любящих заботливых рук с каждым годом будет все меньше и меньше. А то, что останется, будет трястись от выпитого суррогата и ждать чего-то.
   И Фейке, маленькой деревенской мышке, которую привязал к себе большой город, остается лишь одно – память.

Байка 43. Про сон в осеннюю ночь

   Когда Фее исполнилось по человеческим меркам сорок пять лет, в область озера Байкал где-то в три часа ночи упал черный стержень. Рухнул прямо с неба, огромный и монолитный, словно пришпилил звездное небо к водной глади как странное насекомое.
   Стержень уходил высоко, за пределы земной атмосферы, но при этом был визуально хрупок – несколько метров по каждой из сторон – замерить не удавалось даже сверхточной технике, потому как любая попытка узнать природу монолита сводила ее с ума. Компьютеры, сенсоры, излучатели – все начинало истошно пищать, дымиться и выходить из строя. Потеряв в первые дни погружения странного стержня несколько миллиардов долларов на убитой аппаратуре, военные и ученые тупо решили развернуть наблюдательный лагерь, оцепив Байкал.
   А озеро умирало.
   Или нет, словно время остановилось в его сердце. Все стало таким безжизненным, словно побывало в руках у чудовищно гениального таксидермиста – мастера, который сотворил даже из Байкала чучело. Чучела-рыбы, чучела-растения… Рачок эпишура, знаменитый эндемик озера и 80% его биомассы – каждый! Каждый лишился жизни! Даже вода стала просто пародией на саму себя.
   Все замерло, утратив жизнь.
   А вокруг стержня действия как раз только начинались. Его подножие окуталось паром, которое постепенно принимало форму, поднимаясь по бесконечному телу вверх, и теперь монолит казался странным, даже фантастическим смерчем, словно растущим в небеса, а не наоборот. Кроме этих двух фактов, не было больше ничего. Стержень не влиял ни на атмосферу, ни на магнитные поля Земли – ни на что. Только спящий Байкал, чучелки эпишуры и нарастающий смерч, который ко всему странному, даже не затягивал в себя ничего. Словно он тоже был иллюзией…
   Фея появилась посреди этого космического мероприятия ровно через две недели. Нужна была лодка. Деревянная, без единого гвоздя, с аккуратными веслышками. Фея нашла, довела до ума и попросила доставить себя и драгоценный груз в ближайшую к Байкалу точку, свободную от карантина.
   …когда Фея явилась перед военными, те, честно говоря, охуели. Просто сорокапятилетняя тетка с нетрезвым от страха водителем, деревянная лодка в прицепе и медведь. Плюшевый полуразваленыш, пропитанный неведомым составом, чтобы вконец не рассыпаться.
   Фея мило улыбнулась и жестом приказала военным выгрузить лодку.
   – Дамочка, вы чего? Куда приперлись, здесь же ясно написано – карантинная зона, – начал было один из них, но позади вдруг раздался шум. Это очередной доброволец на старом аэропланчике, изрядно подвыпивший, ибо страшно, рванул в центр смерча. По рации раздался треск, мат, а затем тишина.
   И Фея сказала:
   – Хотите, я покажу вам настоящее чудо?
   ***
   Допрашивать Фею не имело никакого смысла. Фея показала человеческие документы и Ганнибала. Объяснила, для чего к органам собачьим лодка. Без мата разговор с мужиками, неспавшими, напуганными неведомой штуковиной из космоса, задолбанными ежедневными комиссиями и отчетами в Правительство, как-то не шел. Пришлось даже выпить водки.
   В итоге ее пустили. Беспилотники – бессмысленная и дорогая трата, добровольцев мало – первые три попытки, включая одного во время приезда Феи и Ганнибала, неудачны и фатальны. Пусть плывет, подопытный кролик в юбке, преодолеет несколько десятков километров сама. На худеньких веслышках, без мотора. Вручную. Как хочет, пусть и делает.
   Фею провожали с гармонью, водкой и медведем. Ганнибала нес в руках полковник, в глазах блестели слезы. Все-таки эта странная долбанутая тетка была человеком. И посылать на смерть это нелепое создание было тоже как-то не по-человечески… Рядом в военной форме шел Демиург, сверкая фиолетовыми глазами:
   – Ох, и дура же ты. Еле сдержал, чтобы не расстреляли без суда и следствия. А ты ведь знаешь, как я не люблю менять ход событий.
   – А ты их и не менял, – шепнула старому знакомому Фея. – Это предначертано.
   Лодку опустили в мертвую воду, аккуратно, чтобы не расплескать – вода убивала. Фея и Ганнибал помахали раскрасневшимся от водки солдатикам и ученым, и поплыли.
   Вернее, лодка сама потянулась к столпу.

   ***

   Где-то в середине пути Фея начала молодеть, как и плюшевый. Воздух вокруг проникал в легкие и принимался менять друзей. Медведь постепенно приобрел товарный вид, а Фея стала двадцатилетней девчонкой, полной сил и здоровья. Исчезли морщинки, пигментные пятна и шрам от кесарева. Когда их прибило к стержню, Фее исполнилось семь…
   – Я не боооооююююсь! Времяяяяя дляяяя меняяяяя остановиитсяяя только заааавтраааа! Все неправдаааааа! Хэппиииииии-энд! [4 - «Я не боюсь», исполнитель: ВИА ГРА. Музыка и стихи Константина Меладзе.] – пела Фея, радостно и громко. А потом рассмеялась и захлопала в ладоши. – Вот и не думала я, что песню Константина Меладзе буду здесь распевать! Рок там какой-нибудь, в конце концов. И видели бы меня мои родные!
   А родные в этот момент ждали от своей несносной мамаши хотя бы смс, что не угнала она в далекую Индию в Варанаси сжигать медведя, как порешила в далекой молодости. Матерь у них была странная, но любимая. А отец семейства твердо так сказал, что когда она вернется, получит ремня.
   А Фея даже в ус не дула. Она даже не знала, вернется она или нет. Ей просто хотелось сотворить это Чудо, которое приснилось ей однажды, в середине осени. И столп знал это. Он ждал ее, долгое время ждал, чтобы однажды явиться ей.
   – Ни страха, ни иллюзии. Я здесь, потому что таков мой Путь. – И Фея коснулась теплой рукой черное стекло. Воды вокруг вздрогнули, монолит словно потек под ее ладонью, стены его раздвинулись и впустили ее в себя.
   Жизнь вернулась на Байкал. Смерч развеялся, и черный монолит засиял зеленым.
   Годовалая Фея внутри монолита хохотала, носилась на своих малюсеньких крылышках, прижимая к себе медведя…
   А потом…
   А потом Фея проснулась.

   ***

   Ганнибал прижался к Фее, словно пытаясь понять, что именно было сном. Один на двоих, а в ушах весело орет будильник.
   – ССс*ка, – прошипела Фея и выключила его. – Вот как я теперь узнаю, чем закончился сон?!!! Теперь придется додумывать, а я этого не люблю!
   Медведь огорченно вздохнул:
   – И не говори, теперь придется ждать…

Байка 44. Бхаратанатьям

     Шива, помнишь, как мы обещались не быть?
     Как смеялись над старой людскою молвою?
     Ты – лишь камень холодный. Позволь мне поныть,
     Я усядусь поближе, согрею собою.

     Мои руки неловко коснутся тебя,
     Ты прости – молоко не взяла, недотепа.
     Но ты знаешь – слезами омою, храня.
     И станцую тебе, не щадя свои стопы.

     Я в тебе, милый Шива. Как долог наш путь,
     В этой странной России и так одиноко.
     Мне не хочется верить, что нам не вернуть…
     И к чему возвращать? И кого?…и насколько?

     Мое сердце давно затерялось в песках,
     Мое имя раздарено всем по осколку.
     Мне не важно, ведь рукописи – не горят.
     А чему здесь гореть? Лишь на правой – наколке.

     Мне не больно все знать, я привыкла уже,
     Что глаза все расскажут за них вместо слова.
     Мне не страшно кричать, если тени в душе
     Сеть расставили в мир для большого улова.

     Рыбы много в тех водах – мне голод не знать.
     Я лишь жду – они сами спешат в мои руки.
     Я жестока?! А что же? Прикажешь страдать?
     Нет, увольте, не быть с миром в долгой разлуке.

     …Шива, знаешь. Мне сон разложили на стол…
     Как колоду, читаю людские стремления.
     Ты внимаешь? Я знаю… пустой разговор.
     Что затертому богу мои песнопения?

     Все лишь тлен, все – под ноги… Танцуй на хребте!
     Что?! Избитая фраза невольно тревожит?
     Я твоей девадаси не буду теперь,
     Если только в последующей жизни, быть может.

     Мое сердце – ты видишь? Оно по частям.
     Мои руки – они холодны, словно камни.
     Мои танцы – не миру. И даже не вам,
     Милый Шива. Увы, лишь сжигающий пламень —

     Вот и все, что досталось. Я знаю давно,
     Что просила – мне дали. Что звала – получила.
     Только знаешь, теперь это всё… всё равно.
     В моем имени прошлом осталась та сила.

     Ты молчишь. Я ищу всё – и так день за днем
     Пролетает наш Путь, как песок между пальцев.
     Может, Шива, мы в будущем мире найдем
     Свой сердечный покой и без всех этих танцев?

     Я устала, мой друг.

Байка 45. Про ксеноморфов-самураев, сны и конец всему

   Когда Фейка открыла глаза, то обнаружила себя в странном огромном ангаре, с прозрачными стенами и крышей, заваленным всевозможной техникой – от старых ржавых танков до каких-то приборостроительных заводских аппаратов. Фейка оглядела себя – кроме лсдшной пятнистой и бесформенной сорочки по колено, на ней не было ничего. Босая, растрепанная и с огромным, словно отъевшимся пузом.
   Пузо? Плотный, округлый, словно мячик живот приятно тяготил Фейку, и она задумалась – а что это?
   Но додумать не дали. Рядом с Фейкой появился Василий, трехметровый ксеноморф в самурайских доспехах. С ними были еще два, но помельче. И в целом, весь ангар был заполнен Чужими в различной амуниции, занятых делами. Кто-то паял, кто-то вбивал на станке – шум стоял такой, что Фейка не сразу услышала.
   – Привет, костлявая! Ничего ты живот отъела. – Василий одобрительно похлопал ее по плечу, и Фейка ойкнула. В самурайских доспехах это было непривычно тяжело. – Ты чего зашла?
   Фейка хмыкнула, не зная, что сказать; поправила лсдшную сорочку, на которой расцвели единороги, и попросила тапочки.
   Тапочек не оказалось, зато вытащили какие-то бесформенные кули и предложили надеть на унылые конечности Фейки. Фейка решила предложившему ксеноморфу тоже предложить пойти на кое-какой орган, но не знала, как его зовут.
   – Егорка. Фарева Алонка! – сказал Василий и заржал с трехметровой высоты. – А этот, помельче и без доспехов, Толян.
   Фейка порылась ногой в сероватой пыли на мягком полу и решила, что обойдется без тапок. Единороги на сорочке сменились цветами хризантем в окружении лепестков сакуры.
   – Одобряем. – Крякнул Василий и развернулся к стеклянной стене. За ней, судя по картине, стоял лютый холод, минус двести, и с десяток мороженных ксеноморфов.
   – Почетная смерть. Они само совершенство, в ледяном аду. – Заключили в голос Василий и Толян. Занятые неподалеку ксеноморфы что-то прокричали им, и трое Чужих направились в конец ангара.
   – Что за дела? – пролепетала Фейка, прыгая через кучи опила, стружки и прочего мусора, не успевая за другом. На самом деле, она люто материлась, но и здесь до нее докатились человеческие законы. – Василий, твою мать, меня куда отрекошетило?
   Василий притормозил, сграбастал Фейку и усадил ее на плечо, как выпускник первоклашку.
   – Ну, все объяснимо. Ты, к примеру, чем в реальности последнюю неделю занималась? – Спросил Василий и сам себе ответил. – Правильно, смотрела фильмы с Крузом.
   Фейка нахмурилась и почесала живот. И вправду, все объяснимо. И самураи-ксеноморфы, и валяющиеся по углам дроиды, и скачки во времени.
   Скачки?
   Фейка обнаружила себя вновь в другой стороне ангара, откуда недавно направилась к толпе Чужих на плече Василия.
   – Ну, ничего, – заявил Толян, что помельче, и хотел было сграбастать Фейку, но Василий зарычал и усадил ее обратно.
   – Мал еще, чтобы Феек таскать! Я в твои годы… – хмыкнул друг, и все четверо направились к толпе. – Ты, главное, про последний фильм не вспоминай больше.
   – Какой? – переспросила Фейка, и вспомнила про грань будущего и временную петлю. Ее личная повторилась, и Василий тяжело вздохнул.
   – Ну, хоть недалеко ушли.
   – А куда?
   Тут уже ответил Егорка:
   – Там, в бесконечно холодном аду, в том строении, самое прекрасное из оружий – Тысячелетняя катана изо льда. Раз в день мы бросаем жребий, который определяет, кому выйти за пределы ангара и попробовать дойти, чтобы заполучить ее.
   – Не гони, там бластеры и боевой корабль! – Мелкий Толян ускорил шаг, чтобы опередить Егорку. – Романтик, поэтому ты вечно одинокий.
   – Фареваалонка. – поправил его Василий и объяснил Фейке, – так смешнее. Он после просмотра одного вашего фильма боится даже задумываться о семье. Насочиняют ваши про наших порой, так потом психотравм не оберешься – особенно про родословную. Половина контуженных, матерям в глаза страшно смотреть.
   Егорка вздохнул и поправил доспехи.
   Фейка задумалась:
   – Так что там, за стеной?
   Они почти подошли к группе ксеноморфов, которые рылись в большой черной шляпе, надеясь на счастливый жребий. Василий, Егорка и Толян поздоровались. Фейка тоже, на что получила только пару колкостей насчет живота.
   – Прометей, – просто сказала она, и смешки сменились тихими шепотками, в которых слышался ужас. Василий же рассмеялся и вытащил жребий из шляпы.
   – Нет мне достойного пути. Там, за стеной, каждого ждет то, что он давно ждал. Вот и все.
   Егорка и Толян так же пролетели – жребий был белым куском бумаги, не более.
   – А можно мне? – шепнула Фейка и сунула руку в темную бездну, вытащив кусочек ватмана.
   Развернув, она прочла одно слово: «здесь был мат, но его пришлось удалить»
   Ксеноморфы одобрительно зарычали, Василий с завистью забрал у Фейки жребий, и, прочитав, спустил подругу на пол:
   – Беспредельщица. Ну, иди.
   – Куда?
   – Туда, куда написано. – Чужой показала на дверь. Фейка сделал шаг, лсдшная сорочка стала вдруг белоснежной и на ногах появились наконец-то тапки.
   – Ну, я пошла…
   Ксеноморфы одобрительно похлопали доспехами, пропуская ее вперед. Василий пустил слезу, Егорка и Толян тоже.
   – Божечки, какие мы ранимые. – Фейка довольно поморщилась, предвкушая ледяной холод. – А что там ждет меня?
   – У каждого свое. Если дойдешь…
   И Фейка вышла за пределы, чтобы проснуться.
   …
   Налитой живот ее урчал от голода. Дочь недовольно пиналась, требуя у матери еды и ласки. Фейка погладила упругую, словно на барабане, кожу – дочь довольно забила пяткой.
   – Наверное, ты и есть то, что я дольше всего ждала, моя любимая. – Пробормотала будущая мама, вспоминая сон, словно рябь на воде.
   Дочь в животе еще раз бултыхнулась, чувствуя запах свежей каши с кухни, где гремел будущий папа.
   – Проснулись? – спросил он, заглянув в комнату. В руках у него был завтрак. Рядом с Фейкой замурлыкала кошка, выпрашивая и себе внимания.
   А Фейка довольно вгрызлась в яблоко, и принялась рассказывать про Василия, ангар и упоротый сон, чтобы не забыть… Рядом на полке сидел Ганнибал, прижимая к себе новую книгу Олеговича, и мечтательно улыбался.

Outro/oṃ namah śivāya

     Я слишком долго обожала прежний танец.
     Я разбивала ноги в кровь, не веря в это —
     Закончен он давно, и нет в нем света.
     И на лице лишь лихорадочный румянец.

     Я так устала, друг. Я признаю, мой Шива.
     Что слишком грустно завершать то, что пол-тела
     И пол-души забрало. Так хотелось,
     Мне верить в то, чем я так дорожила.

     Во мне ни гордости, ни гнева – для чего всё?
     Когда твой мир – не ты, а ты не в мире.
     И даже то, что лед на сердце стынет —
     Увы, лишь лед, и все озвучены вопросы.

     …Но Путь мой робко подтолкнул к другому свету,
     Поднял на ноги и вложил его в ладони…
     И разлилась та новая мелодия,
     В которой я запуталась, как в лете.

     Запахло мятой. Я растаяла в ветрах.
     И небо синевой мне имя дарит…
     То Имя, что мне душу не поранит.
     Мой Шива, как я этого ждала…

     …Я начинаю новый танец. С Богом.

Байки про Фею и Ганнибала сны о прошлом Ульяна Берикелашвили