Падение
Андрей Деменков

   © Андрей Деменков, 2015
   © Андрей Деменков, дизайн обложки, 2015
   © ArtFamily Fotolia.com, фотографии, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Исповедь
Рассказ

   Молодой ксендз был предан своей работе. Он истово верил в бога и досадовал, что не все современные священнослужители так же ревностны, как и он. Впрочем, и ему не хватало настоящего усердия. Больше всего в минуты общения с Господом он укорял себя за то, что не любит принимать исповедь.
   Ксендз был уверен, что христианин должен исповедоваться только перед Всевышним, без посредников. Точно так же, как церковь в средние века отказалась от публичного покаяния, ей следовало бы прекратить современную практику исповеди перед священнослужителями, считал он. Но, чтя строгие догматы, полагал, что старшие наставники лучше него разбираются в вопросах веры и церковного устройства. Поэтому покорялся божьей воле и терпеливо выслушивал исповедывавшихся.
   Работа эта, надо сказать, не только вступала в спор с его убеждениями, но и просто была малоприятной. За четыре года ксендз не услышал ничего стоящего. Обычно люди приходили с какими-то глупостями; иногда посвящали в свою жалкую низость, прикоснувшись к которой, хотелось немедленно принять душ. После такого трудно было сострадать…
   Думая обо всем этом, ксендз выслушивал очередную зевотную историю, которую не оживляло даже то обстоятельство, что он не знал собеседника. За стенкой исповедальни сидела женщина из другого прихода, церковь ее была за городом. Она боялась исповедоваться в родной деревне, потому что местный ксендз знал всех своих прихожан как облупленных. А согрешила она именно против него.
   Возвращалась на днях от кума. Дело было поздним вечером, полозья саней монотонно скрипели по рыхлому весеннему снегу. Разомлев после глинтвейна, стала клевать носом и отпустила поводья. Очнулась лишь после того, как вывалилась из круто свернувших саней. Ну, и обругала сгоряча кобылу, обозвав ее неуклюжей, как деревенский ксендз.
   – Я же не со зла! – горячо оправдывалась женщина. – Ксендз, в общем-то, хороший человек. Но однажды уронил мне на ногу кадило…
   Иные взрослые наивнее детей. Уверовав в свою возрастную мудрость, они творят потрясающие глупости, а потом боятся ответственности за них пуще малого ребенка.
   Не скрывая все равно не видную женщине тоскливо скошенную улыбку, ксендз заверил ее, что грех не страшный и его легко замолить. Важно, что женщина раскаивается.
   – Ой, я буду молиться! – энергично заверила та. – Я ему еще и пирог испеку обязательно!
   Новость о том, что наказания не будет, переполняла счастьем душу великовозрастного дитя.
   – Ой, спасибо! – звенел голос за стенкой. – Ой, спасибо! До чего ж мне было не по себе!..
   Кажется, все. Приподнявшись, ксендз взялся за ручку дверцы. – Вы уверены? – спросил мужской голос из соседней кабинки.
   Ксендз замер в полусогнутой позе, ему показалось, что он уже где-то слышал этот баритон.
   – Уверен в чем? – спросил он, возвращаясь на скамью.
   – В том, что кто-то на небесах дал вам право подслушивать людские судьбы.
   От скуки не осталось и следа. Странный вопрос обещал интересного собеседника.
   – Он обязал нас помогать согрешившим и наставлять их на путь истинный.
   – И убийц?
   – И их тоже, – последовал ответ после непродолжительной паузы, во время которой ксендз прокрутил в сознании давно мучавшие его сомнения. – Страшен человек, совершивший страшный грех. Но еще страшнее тот, кому не помогли облегчить душу.
   – Быть может, он не был бы так страшен, если бы не знал, что ему могут отпустить самые страшные грехи.
   Голос. Как он знаком… Но какой-то деформированный. Ксендз принюхался. Из соседней кабинки доносился аромат хорошего коньяка.
   – Вам трудно было набраться смелости, чтобы прийти сюда? – догадался он.
   Тишина висела в коньячном аромате секунд десять.
   – Вы исповедуете нехристей?
   – Мы все равны перед Господом.
   Из соседней кабинки донеслось бульканье хмельного смешка.
   – Тогда почему мы не равны перед людьми, которых он создал по своему подобию?
   – Мы перестали быть богоподобными, покинув Эдем, – растущий интерес к незнакомцу заставлял ксендза все сильнее теребить мочку правого уха. – Вы пережили какое-то потрясение?
   – Я переживаю свою жизнь…
   И вновь тишина. Которую прервало скрипучее вращение бутылочной пробки.
   – Вы принесли в церковь алкоголь? – возмутился ксендз.
   – Без него я вообще сюда не пришел бы. Так что ОН должен простить.
   – Мне кажется, вы забываетесь, – не успокаивался ксендз.
   – ОН готов простить исповедовавшегося перед вами растлителя детишек, но не в состоянии быть снисходительным по отношению к пьянчуге? – нотки горечи вибрировали в каждом слове незнакомца. – Неужто алкоголики не имеют права на исповедь?
   – Он вряд ли сможет простить растлителя детей, который предается греху на исповеди, – ксендз старался говорить как можно спокойнее и увереннее.
   – То есть, главное – не грешить в неподходящий момент?
   – Грешить нельзя никогда. Но в церкви, да еще на исповеди любое прегрешение особенно низко. Уберите бутылку, или же я попрошу вас покинуть храм!
   Незнакомец начал раздражать ксендза. Не тем, что он не разбирался в церковных тонкостях. Он задавал слишком сложные вопросы. Но именно это удерживало ксендза от того, чтобы сделать самое правильное в данной ситуации: выгнать нарушителя порядка из церкви, посоветовав вернуться в другой раз и трезвым. Или хотя бы без бутылки.
   – С какой бедой вы пришли сюда? – спросил он, уже ничуть не сомневаясь, что предстоит выслушать неординарную историю.
   – Сколько времени у меня?
   – Столько, сколько понадобится.
   Незнакомцу нелегко было начать.
   – Курить у вас тоже не разрешается? – спросил он.
   Ксендз не сумел определить, таится ли ирония в его голосе.
   – Судя по всему, вы человек образованный. И даже если абсолютно неверующий, все равно должны знать элементарные нормы культуры. К чему этот нелепый вопрос?
   – Я рос в обычной рабочей семье, – неожиданно начал незнакомец. – В небогатой, но и не слишком бедной. Родители любили меня и очень хотели обеспечить мое будущее. Вкалывали каждый на двух, иногда даже на трех работах, только бы у нас было сносное жилье, вдоволь нормальной еды на столе и… книги. Книг у нас было много. Особенно детских. Я упивался «Таинственным островом», «Машиной времени», «Хрониками Эмбера»… Жизнь казалась такой прекрасной и… огромной…
   – Жизнь и есть прекрасна.
   – И огромна?
   Ксендз уловил в вопросе нескрываемую ехидцу. Незнакомец раздражал его все больше. Но интерес был сильнее.
   – Еще в юности я понял, что хочу стать большим человеком, – продолжал незнакомец, словно забыв о своем каверзном вопросе. – Только не понимал, кем именно. Думал о космосе и фигурном катании одновременно.
   – Мама притащила меня на фигурное катание, и мне понравилось, – словно оправдываясь, объяснил он. – Но все как-то не задавалось. Что бы я ни делал, почти всегда возникали какие-то закавыки, которые сводили на нет все мои усилия. Я и в фигурном катании подавал большие надежды, об этом все говорили. Но, блеснув разок, не выдерживал взятую высоту и долгое время до следующего проблеска ходил в середнячках.
   – Возможно, вы были недостаточно усердны? – предположил ксендз. – Бывает, талантливые люди не уделяют должного внимания труду, уповая на свои выдающиеся способности.
   – Я не был трудоголиком, но работал как надо, уж поверьте, – что-то в голосе незнакомца вызывало доверие. – Да и, знаете, со временем становится трудно вкладывать всего себя в дело, которое не приносит ожидаемого результата. Комплекс неудачника потихоньку убивает в тебе победителя.
   Ксендз был эрудированным человеком и читывал о хронических неудачниках. Но в жизни с персонажами вроде сыгранного Пьером Ришаром неуклюжего клерка Франсуа Перена из кинокомедии «Невезучие» не сталкивался. Собственный опыт вынуждал воспринимать истории о фатальных лузерах с большим сомнением.
   Ему тоже не везло. От случая к случаю, как всем людям. Иногда невезенье становилось просто мистическим. Особенно в первые месяцы учебы в семинарии. Но потом он понял, что главная проблема в нем самом, в его чрезмерном волнении. И, как только справился с нервами, дела пошли на лад.
   – Много раз я копался в себе, искал внутренние причины невезения, – продолжал незнакомец, словно читая мысли собеседника. – Были ошибки, как без этого. Но на один мой просчет приходилось не меньше трех случаев, когда от меня не зависело ровным счетом ничего. Я мог бы много рассказать таких историй, но сейчас не буду.
   – Отчего же? Временем я вас не ограничиваю, я ведь сказал. Быть может, вместе мы могли бы разобраться в истоках ваших проблем.
   – Не в чем разбираться, – отрезал незнакомец после небольшой заминки. – Потом поймете.
   Он еще немного помолчал.
   – Как-то мы с отцом потягивали пиво после бани. Отмечали успешную сдачу моей курсовой. Вообще-то мы редко болтали по душам: предок был довольно замкнутым человеком, я пошел в него. Но в тот вечер оба расслабились и завязался душевный разговор. О многом поговорили, и поговорили хорошо. Одно мне особенно запало в память – как отец признался в своей неудачливости. У него в роду, сказал, все были не в ладах с Фортуной. Бедствовать не приходилось, и в самые трудные времена судьба подкидывала какие-то спасительные возможности, но стоило разжиться, как очень скоро счастье рушилось. Наша семья примерно так и жила.
   Незнакомец прерывисто вздохнул, потом продолжил:
   – Обидно стало. Я старался не подавать виду, но отец заметил перемену в моем настроении. Наверняка он догадывался, о чем я думаю. И, глядя на меня исподлобья, напомнил о своем брате: после его смерти сын вдруг резко пошел в гору. Словно сошло с него отцовское проклятье… Сейчас он владелец крупной компании.
   – Неужели так грешен был ваш дядя?
   Незнакомец ухмыльнулся:
   – Так ли уж грешны все неудачники? Что вы вообще знаете о грехе? – Странно задавать этот вопрос священнослужителю, не находите?
   – Нет. Потому что я задал его не ксендзу, а образованному, надеюсь, человеку. Вы ведь образованный человек? У вас хорошая эрудиция?
   – К чему вы клоните? – смутился ксендз и тут же почувствовал за стенкой энергию досады.
   – В разных культурах разное понятие о грехе. Скажем, у племен острова Калимантан юноша обычно приобретает первый сексуальный опыт, живя со взрослыми мужчинами. А для христианина это страшный грех, да и просто противоестественно. И ваш Господь, единственный, как вы говорите, на всю вселенную, преспокойно терпит этот разврат. Европейские миссионеры, казалось бы, спасли дикарей Калимантана от неведения, объяснили, что такое истина, и что греховно в этом мире. Но им плевать на вас и вашего Бога. И ничего…
   – Вы гомосексуалист? Поэтому вы здесь?
   Ксендза коробила странная снисходительность незнакомца. Да и затронутая тема совсем не нравилась.
   – Я?! – голос был пропитан неподдельным изумлением. – Ну, что вы! У меня есть друзья из этого круга. Но сам я… Нет! Даже не пытался.
   – Тогда почему вы пришли? – ксендзу не терпелось перейти к делу.
   После непродолжительной заминки последовал обескураживающий ответ:
   – Я не знаю других людей, которые были бы обязаны выслушать меня. И молчать об услышанном.
   – Что ж, я вас слушаю, – со вздохом подчинился ксендз и посмотрел на часы; незнакомец уже не интересовал его так, как в начале разговора.
   За стенкой послышался какой-то едва уловимый звук. Ксендз мог поклясться, что это скрип отвинчиваемой пробки, но предпочел не обращать на него внимания.
   – Я стал частенько подумывать о смерти отца, – признался незнакомец. – Мысль о том, что его неудачливость мрачной тенью накрывает и меня, не оставляла в покое. Отец ведь болел. Ничего страшного, но болезнь в любой момент могла перейти в более тяжелую фазу. И даже смертельную.
   – Что за болезнь? – Какая разница…
   Ксендз отчетливо представил, как отмахнулся от его вопроса незнакомец.
   – Важно то, что мне все труднее было держаться на плаву. Проблемы и неудачи потихоньку нарастали, слипались в огромный черный ком, волочить который было все труднее. Вряд ли вы можете представить себе чувства человека, понимающего, что у него есть все данные преуспеть, но постоянно натыкающегося на какую-то невидимую преграду. И все разыгрывалось примерно по одной схеме, в которой от меня мало что зависело. Ситуации, в которых виноват был я сам, наперечет.
   – Неудачники по-разному заглушают боль, – продолжал незнакомец. – Кто-то потихоньку спивается или забывается с помощью наркотиков, другие с головой уходят в интернет. Я все чаще проводил время за компьютерными играми. Особенно много играл в футбол. Любое поражение выводило из себя, поэтому я отводил душу на среднем или даже минимальном уровне сложности. Больно уж хотелось быть победителем хотя бы в виртуальном мире. Забавно вспоминать, но тогда все было очень серьезно.
   – А как же ваш богатый родственник? – напомнил ксендз. – Разве он не мог вам помочь?
   – Я был слишком горд, чтобы просить денег у двоюродного брата. В детстве мы вечно соперничали, так получилось, что в зрелую жизнь я входил более удачно. Это уже позже, после смерти дяди он круто поднялся… Я предложил кузену пару, как мне казалось, перспективных совместных проектов, но он рассудил иначе и не стал их финансировать.
   Незнакомец тяжело вздохнул.
   – Я потихоньку деградировал. И копил злобу на отца. Все чаще смотрел на него как на непреодолимое препятствие в моей судьбе. И вот в один можно сказать прекрасный день он умер…
   – Как вы можете говорить так о смерти своего отца? – оторопел ксендз.
   – В меня тут же словно вселилась какая-то неведомая сила! – незнакомец, повысив голос, увлеченно продолжал. – Я собрал остававшуюся волю и бросился в последнюю атаку на стену, вставшую между мной и моим успехом. И она дала трещину!
   В ту пору я зарабатывал на жизнь, адаптируя типовые проекты дач и частных домов. Работа скучная и не очень-то денежная. Несколько раз я предлагал руководству фирмы свой проект с необычным архитектурным решением. Всякий раз боссы одобрительно кивали, но требовали доработать. Я толком не понимал их претензий; приносил очередной вариант, и история повторялась. В конце концов, проект забросил, попытался заинтересовать начальство другими идеями. Но так же безрезультатно…
   Через несколько дней после смерти отца я достал из шкафа подзабытый проект, чуть-чуть изменил и пошел по начальству. В команде боссов незадолго до этого появилась новая руководительница отдела продаж. Ее слово и оказалось решающим; проект был принят и утвержден, несмотря даже на то, что я нагло запросил более высокий процент, чем прежде. Между прочим, они не прогадали: домик вошел в десятку самых популярных проектов.
   – Вы связываете этот успех со смертью отца?
   – А с чем мне его связывать? – с сарказмом поинтересовался незнакомец.
   – Как насчет новой женщины в руководстве фирмы? – ксендз, которому положено было верить в провидение, старался мыслить рационально. – Появись она раньше, дела у вас пошли бы на лад и до смерти отца.
   – Она и появилась раньше, месяца за два. Но я не связывал с ней никаких надежд. Только смерть отца подтолкнула попытать счастье еще раз.
   – С той поры вы стали везучим?
   – Я стал нормальным человеком, который получает награду за талант и усердие и бывает наказан за лень и ошибки. Способностей и трудолюбия во мне оказалось достаточно, чтобы начать, наконец, карьеру и добиться с годами большого успеха. В личной жизни тоже: через два года после смерти отца я женился. На той самой женщине, с подачи которой был принят мой проект.
   – Она как-то влияла на ваше положение в фирме? – поинтересовался ксендз.
   – Конечно, – признался незнакомец. – Но ваши подозрения напрасны. Вскоре после женитьбы я ушел из фирмы. И продолжил успешную карьеру в другом месте. Позднее сменил еще несколько мест, обычно уходя на повышение. На сегодня я состоявшийся человек и могу потягаться со своим двоюродным братом.
   Финал истории оказался не таким интересным, как заинтриговавшее ксендза начало рассказа. Было вообще непонятно, зачем незнакомцу понадобилась исповедальня.
   – Вас мучает совесть за то, что вы желали отцу смерти?
   Незнакомец молчал. Ксендз встревожился: это была по-настоящему тяжелая, какая-то металлическая тишина.
   Наконец, незнакомец медленно заговорил:
   – Мы с кузеном иногда общаемся. Отношения между нами неплохие, хотя и прохладные. Посматриваем друг на друга с ухмылкой, словно ждем признаний. Этот ответный понимающий взгляд укрепляет меня в моих подозрениях. И все равно многие годы я не решаюсь задать мучающий меня вопрос.
   – Вопрос о чем? – ксендз разрезал повисшую тишину хрипловато скрипящим голосом.
   – Я не был первым, я шел за ним. Хочется знать, как он догадался, что нужно убрать с дороги отца.
   На мгновение ксендз онемел.
   – Какой грех… – пролепетал он через силу, когда вернулся дар речи.
   И вдруг понял, что в соседней кабинке уже никого нет, и распахнул дверцу. Две-три секунды в поле его зрения был удаляющийся силуэт, не узнать который было невозможно. Это был премьер-министр.

Падение
Повесть

   Путра здесь еще не бывал. Как ему объяснили по дороге, в былые времена на этом участке посреди лесопарковой зоны стояли какие-то склады, потом их забросили. Строительный бум последних лет превратил площадку в квартал из двух П-образных пятиэтажных домов. Рядом девелоперская фирма достраивала теперь еще и букву L.
   – Я бы не отказался здесь жить, – признался Пашута, разглядывая через лобовое стекло накрытые ночным мраком террасы последнего этажа.
   – Ты бы нигде не отказался жить, – констатировал Путра, вылезая из машины.
   Пашута согласно хмыкнул и отвел взгляд. Сейчас ему действительно сгодилось бы любое жилье. Общежитие, где он жил с женой и четырехлетним ребенком, городские власти продали частной фирме. Новые хозяева под предлогом ремонта потребовали от жильцов на время переселиться. Только мало кто верил, что им позволят вернуться: по слухам, здание планировалось перестроить в гостиницу.
   Направляясь к подъезду, Путра поравнялся с полицейским фургоном.
   – Сегодня ты, что ли, на дежурстве? – удивился усач Бломе, выглядывая из водительской кабины.
   – Увы!
   Путру в префектуре считали безусловным везунчиком. В его дежурство редко происходило что-либо серьезное. Некоторые остряки даже предлагали начальству чаще назначать его дежурным следователем, чтобы улучшить криминальную статистику.
   Подъезд еще пах свежей краской. В почти девственной кабине лифта Путра поднялся на самый верх и оказался прямо напротив распахнутой двери интересующей его квартиры.
   Жилище было немного странное. Довольно просторное для однокомнатной квартиры; если учесть отделенный занавесью спальный угол, где легко умещались двуспальная кровать и небольшой бельевой шкаф, можно сказать, что двухкомнатное. Большая ванная, терраса во всю северную стену, очень удобный камин: расположен у входа, поблизости от гардероба, и виден почти отовсюду, кроме спального угла. Зато кухонный закуток словно в какой-то «хрущобе» – 1,5 на 2,5 квадратных метра. В общем, место не столько для проживания, сколько для деловых и любовных встреч.
   Путра уловил слабый аромат древесного дыма. Камин погас совсем недавно. Лавируя среди здоровающихся с ним коллег, следователь сразу обратил внимание, что все в квартире абсолютно новое. Он даже проверил попавшиеся на глаза ярлыки; мебель, техника, занавески – абсолютно все было буквально с иголочки. Путра с таким еще не сталкивался. Конечно, в новую квартиру обычно переезжают с множеством новых вещей, чтоб жизнь была совсем уж новой. И все же у любых новоселов находится что-нибудь неустранимое из прошлой жизни: купленный всего пару лет назад телевизор, подаренный на свадьбу любимый чешский сервиз, бабушкин портрет на стене. В этой квартире Путра не увидел ничего старого. Словно ее обитатель пытался начать жизнь с чистого листа.
   Похоронный марш из глубин кожаной куртки Путры заставил онеметь растрепанную женщину в халате – соседку покойного, которую допрашивал молодой констебль.
   – Начальство, – пояснил Путра, поднося к уху сотовый. – Слушаю, господин Шкеле… Да, на месте… Еще нет… Но у меня и так двенадцать дел в работе!.. Но… Слушаюсь.
   С едва скрываемым раздражением Путра громко захлопнул «раскладушку» мобильника, возвращая телефон в карман, с прищуром огляделся по сторонам.
   – Ну, кто просветит меня? Что у нас за покойник?
   От камина шагнул незнакомый низкорослый констебль в мешковатой форме, протянул навстречу узкую ладонь.
   – Позволите? Констебль Ромео Повилайтис.
   – Путра, – следователь вяло пожал предложенную руку и чуть насмешливо глянул на полицейского совсем не шекспировской внешности. – Слушаю.
   – Дом начали заселять четыре месяца назад. Артур Чаров вселился совсем недавно, недель шесть… Жил один. Тридцать три года. Образование высшее – филолог. Последние девять месяцев работал в девелоперской фирме. Кстати, это его фирма строит квартал… Это все, что удалось пока узнать.
   – И на том спасибо. Маклер-филолог… Кто-нибудь еще из этой фирмы имеет здесь квартиры?
   – Не в курсе.
   Над плечом констебля навис веснушчатый Артемов с казачьей челкой через лоб:
   – На тело посмотришь?
   – А оно интересное?
   – Да ничего особенного.
   Путра все же вышел на балкон и глянул вниз. Тело, хорошо видное в свете уличных фонарей, лежало почти вплотную к стене дома. Верхняя часть покоилась в луже крови, растекшейся по бетонированному ободу цоколя. Задние фары микроавтобуса скорой помощи проложили через труп зловещие красные тропки.
   – Он так и приземлился? – поинтересовался Путра, вернувшись в комнату. – Не ползал потом?
   – Не похоже, – мотнул головой Артемов. – А что?
   Путра опять поймал на себе недоуменный взгляд женщины. Очевидно, ее ужасал профессиональный цинизм сотрудников криминальной полиции. Что она подумала бы о патологоанатомах, доведись ей подслушать их разговоры? Впрочем, ее душевное состояние интересовало следователя меньше всего.
   – Нетипично для самоубийства, не находишь? – обратился он к Артемову. – Эти обычно любят полетать, с прыжка. Да и метрах в трех от стены асфальтированная дорожка – в нее легче попасть, чем на окантовку цоколя. Асфальт – гарантия результата.
   Поразмыслив, Артемов пожал плечами.
   – Да хрен его знает. Всякое бывает, – он кивнул на столик с почти осушенной бутылкой бренди, двумя бокалами и полной окурков пепельницей в виде срезанного стеклянного черепа. – Может, обкурился или налакался до умопомрачения.
   Путра приподнял пепельницу и, склонившись, глянул на этикетку под дном. Новенькая, выпущена в этом году.
   – Я хочу знать, как он жил.

   ***

   – Он был этим… перфект…
   – Перфекционистом, – подсказал Путра.
   – Ну да… – Нина Алексеевна рассказывала о сыне, не глядя на следователя, с опаской прихлебывающего по другую сторону кухонного стола почти черный чай. – Он так хотел делать все важное для него идеально! Иногда из-за этого бывали у нас проблемы. Слава богу, обычно безобидные.
   Вглядываясь в дом за окном, она рассказала, как много лет назад Артур обклеивал кафелем ванную. Плитка была дешевая, «пропеллером». У Артура было мало опыта, до этого он поклеил только небольшой участок кухни.
   – Хорошая работа, кстати, – искренне похвалил Путра, приглядевшись.
   – Да. Многие не верят даже, что это обычная украинская плитка…
   – И я бы не поверил, если б вы не сказали.
   – Видели бы вы, с какими кислыми лицами смотрели на стену наши знакомые и родственники, когда плитка была поклеена. Они считали, что темно-серый кафель с черными прожилками – это уродство. Но когда Артур установил кухонный комплект с ламинатом под белый мрамор, все просто ахнули.
   – Смотрится, – согласился Путра и, глянув на часы, засуетился. – А что с ванной?
   Оказывается, Артур за несколько недель очень старательно поклеил кафелем три четверти ванной, после чего вдруг выяснилось, что плитку нужно было класть не по абсолютному уровню, а исходя из наклона пола и, что самое главное, потолка. Дом-то советской постройки, и в нем криво все – стены, углы, дверные косяки, полы, потолки… Сколько ни убеждала мама, что кривизна под потолком почти не будет видна, Артур все равно не унимался. Проклиная все на свете, он снял поклеенную плитку и проделал всю работу заново.
   – Характер, – уважительно обронил Путра.
   – А вот Вера так не считала, – вздохнула Нина Алексеевна. – Она это называла упрямством. Поначалу они неплохо уживались, да и я с ней хорошо ладила. Но потом Вера стала пилить Артура, что он мало зарабатывает. Требовала купить новую квартиру, чтобы там уже родить ребенка…
   – Желание естественное, – рассудил Путра. – А сама она для повышения благосостояния семьи что-нибудь предпринимала?
   Нина Алексеевна насупилась.
   – Незадолго до развода Вера нашла хорошую работу, стала зарабатывать чуть ли не наполовину больше Артура…
   – Как он на это отреагировал?
   – Трудно сказать. Артур радовался за Веру, но понимал, что ее успех разъединяет их. Я это видела. Не то, чтобы он боялся развода…
   – Он искал лучшую работу?
   Нина Алексеевна с горечью мотнула головой, подавила рвавшийся наружу всхлип.
   – Артур обычно пятился, если встречал препятствие, которое считал непреодолимым. Он и по зодиаку рак… Первое время после того, как Вера сменила работу, вроде даже воспарил. Но она пуще прежнего попрекала его маленькой зарплатой. И постепенно Артур стал терять интерес к своей работе, которая и так его немного тяготила.
   – А что за работа?
   – Автомобили он ремонтировал.
   – Как так? – поразился Путра. – С дипломом филолога?
   Нина Алексеевна обреченно махнула рукой и снова отвернулась.
   – Диплом этот он получил только по настоянию Веры. Еле окончил институт… Он ведь писателем хотел стать. С детства увлекался писаниной. Вроде бы даже неплохо получалось: несколько рассказиков вышли в разных местных журналах. Но этим не проживешь. Поэтому после армии устроился на автобазу электриком, помогла «корочка» ДОСААФ [1 - ДОСААФ – Добровольное Общество Содействия Авиации, Армии и Флоту (СССР)]. Думал поработать пару лет, пока не наладятся писательские дела. Куда там! Время было такое, что все кругом разваливалось. Да и слишком молод он был еще…
   …Пара годков превратилась в пятилетку. Мечта Артура была все так же далеко. Он уже и в газеты стал статьи пописывать, но мизерные гонорары не избавляли от жутко надоевшей работы в автобазе. Тут еще женился, потребности заметно выросли. Потом работа сама отказалась от него: автобазу закрыли, всех сотрудников уволили.
   Увольнение совпало с окончанием института. Артура больше всего расстраивало то, что Вера никак не реагировала на его диплом. Хотя она его и заставила учиться. Вера рассчитывала, что с дипломом муж найдет какую-нибудь стоящую работу, а он даже в учителя не пошел: «Какой из меня преподаватель!..» Артур упрямо твердил, что работать нужно по призванию. Проведенные на автобазе годы считал вынужденной мукой, повторять которую не хотел…
   – Вот и маялся почти год без дела, – понуро сообщила Нина Алексеевна. – То есть, конечно, не бездельничал: писал что-то, какие-то деньги получал. Но это были гроши, которые только раздражали Веру. Она не верила в писательское будущее Артура…
   …После развода Артур вообще сдал. Даже писать перестал. Нина Алексеевна пыталась как-то утешить его: «Ну, хоть детишек у вас нет»… Сына это наоборот раздражало. Он не говорил почему, но позже мама сама догадалась: ребенок мог удержать Веру от развода.
   Потом еще два года безденежья, унизительной зависимости от маминой пенсии…
   – В конце концов, пришлось задвинуть принципы подальше и соглашаться на любую работу, – с горечью продолжала Нина Алексеевна. – После долгих поисков удалось устроиться в одну маленькую автомастерскую. Работенка была намного хуже, чем на автобазе: и зарплата меньше, хотя цены в ту пору быстро росли, и условия совсем не те. Но что делать? Потом, правда, Артур пришел по объявлению в магазин стройматериалов – и его неожиданно взяли. Директору понравилось, как грамотно он умеет говорить… Но меньше чем через год все тому же директору не понравилось, как Артур подшутил над дочкой одного из хозяев – и его уволили…
   Нина Алексеевна, пряча слезы, обмахнула лицо ладонью, потом совсем отвернулась.
   – Мне было страшно смотреть на него, – голос глухо отражался от оконного стекла. – Нет ничего хуже, чем видеть несчастье родной кровинки…
   Путра выдержал паузу, давая женщине возможность немного успокоиться, потом как можно дружелюбнее поинтересовался:
   – У вашего сына проявлялись в ту пору какие-нибудь суицидальные наклонности?
   Женщина непонимающе покосилась на гостя.
   – Склонность к самоубийству, – пояснил тот.
   Нина Алексеевна насупилась.
   – Нет, не замечала. С головой у него все было в порядке. Да и потом он нашел работу. Хорошую, денежную.
   – Он был доволен?
   – Очень! – уверенно отрезала женщина. – Поначалу не все шло гладко, но в последнее время он придумал себе какую-то новую должность – и все пошло как по маслу.
   – То есть, по-вашему, у него не было причин для самоубийства? – Путра озвучил, наконец, ту мысль, которая ему самому все больше не давала покоя.
   – Если он не наложил на себя руки в самые худшие годы, то зачем ему было делать это сейчас?
   – Мало ли…
   – Не верю я в самоубийство, – произнесла Нина Алексеевна с очень решительным выражением лица. – Он был такой радостный в последнее время, такой деятельный…
   – А какие у него были отношения с алкоголем? Он часто выпивал? Много?
   – Как вам сказать…
   Нина Алексеевна прокрутила в памяти одну из сцен, обычных в трудные годы неустроенности сына…
   …Близится полдень, но Артур все еще спит, пытается укрыться от солнечных лучей под одеялом. Вечером он выпил несколько бутылок крепкого пива; во сне его терзают приступы изжоги, которые периодически подкатывают к горлу. Стоит только зазеваться, с уголка губ на наволочку стекает вязкая слюна, которая оставляет плохо выстирываемые коричневые пятна.
   Раньше Артур спал на животе. Отросшее в последние годы пузо мешает теперь и вынуждает лежать чаще на спине. Но на спине у него плохой сон.
   – Ну, хватит дрыхнуть, – мама осторожно заглядывает в комнату. – Уже половина двенадцатого.
   Артур делает вид, что продолжает спать.
   – Какой тошнотворный воздух! – не унимается Нина Алексеевна, приоткрывает окно.
   – Спятила? – бурчит Артур. – Не май месяц на дворе.
   – Ничего не случится, если немного проветрю комнату.
   – Закрой, блин! – хрипит Артур.
   – Сам закроешь, – сообщает мама, покидая комнату.
   Вскоре, покряхтев, сын встанет с постели, сунет ноги в сплющенные пляжные тапки и поплетется делать себе завтрак. Стараясь не смотреть в грустные мамины глаза…
   Нина Алексеевна взглянула на следователя:
   – Когда сидел без работы, Артур частенько выпивал, обычно крепленое пиво. Но когда находил работу, пил гораздо меньше. Особенно в последнее время… – она потянулась к Путре. – Неужели нет зацепок на убийство?
   – Все выглядит как суицид, – заверил следователь. – Никаких признаков насильственной смерти. Никаких наркотиков в крови тоже не обнаружено. Правда, довольно высокое содержание алкоголя… И вот тут есть одна странность…
   Нина Алексеевна впилась глазами в лицо Путры.
   – Ваш сын был изрядно пьян. Но в желудке оказалось много не переработанного бренди, словно ему влили в горло перед самой смертью, чтобы изобразить сильное опьянение. Пока это единственная ниточка, которая дает какие-то основания усомниться в самоубийстве.
   Путра заметил, как оживились глаза женщины. Мысль о том, что сын мог сам наложить на себя руки, пугала ее.
   – Поговорите с его начальником, Коневым, – посоветовала она. – Это его одноклассник, он взял Артура к себе на работу. Он должен что-то знать.

   ***

   – Мы не виделись лет десять, – прищурившись, посчитал Конев и по-лошадиному хохотнул. – А потом повстречались при очень комичных обстоятельствах.
   Кабинет выдавал в хозяине большого эконома. Тесноватый, чтобы не слишком тратиться на арендную плату; в то же время заставлен неплохой, довольно добротной и не самой дешевой мебелью. Глядя на несвежие царапины, пересекающие края толстой столешницы, Путра готов был поспорить, что обстановка сменила вместе с ее владельцем не одно место работы.
   Позолоченная гантель на краю стола выглядела неестественным роскошным пятном на фоне царившей в кабинете простоты.
   – Приз за первое место на конкурсе культуристов города, – похвастался Конев, заметив, в какую сторону направлен взгляд гостя. – Воспоминание о лихой молодости.
   Путра понимающе кивнул.
   – Так что с Чаровым? Вы повстречались с ним при каких-то забавных обстоятельствах.
   – Да. Я тогда арендовал офис в другом районе, дальше от центра. Неплохое было место, да и стоило дешево. Потом здание перестроили для размещения управы части города…
   – А перед этим вы успели повстречаться с бывшим одноклассником, – Путра отхлебнул чай, чтобы отвести в сторону устало-ироничный взгляд.
   – Да. Так вот… Копаюсь как-то в своих бумагах, – Конев встал с обитого добротной кожей кресла, шагнул к шкафу и демонстративно стал рыться в нем, словно на следственном эксперименте. – И тут заходит какой-то мужик…
   …Держа в руках распахнутую папку, Конев уставился на входную дверь, в которой показался мужчина лет тридцати с сильно загорелым лицом, одетый в черные брюки и белую рубашку с галстуком. Типичная униформа понаехавших в страну американских мормонов (но они по офисам не шастают) и уличных продавцов, обычно выдающих себя за рекламных агентов.
   Конев рассеянно буркнул что-то в ответ, и гость воспринял это как разрешение войти. И как-то непривычно робко для людей его круга предложил ознакомиться с новым, уникальным товаром.
   – Я представляю местное отделение канадской рекламной компании «Уорлд маркетинг», – не слишком представительно начал визитер, на пол плюхнулась спущенная с плеча большая спортивная сумка. – Сегодня наше агентство проводит рекламную кампанию вот этих массажеров, получивших на прошлогодней ярмарке в Брюсселе две золотые медали – за изобретательность и практичность.
   – Этот аппарат, – он положил на стол перед все еще немым Коневым пластмассовую штуку, чем-то смахивающую на роликовые коньки с парой десятков пупырчатых колесиков, – разработан на основе космических технологий и, как видите, напоминает луноход…
   Последовал десятиминутный рассказ о том, какими замечательными свойствами обладает рекламируемый аппарат, как легко расправляется чуть ли не с любым недугом – от целлюлита и до мигрени. После чего «рекламщик» робко предложил клиенту купить новаторский «массажный луноход» по особой, очень выгодной цене.
   – Но и это еще не все, – спохватился он, когда понял, что Конев открывает рот вовсе не для того, чтобы восхититься выпавшей удаче. – В знак уважения к нашим покупателям мы предлагаем в придачу к рекламируемым массажерам небольшие подарки, – он полез в свой огромный баул. – Вот эти замечательные миниатюрные заплечные сумки, которые так популярны у современных школьниц и студенток. У вас есть дочь или племянница?
   Конев немного обалдело кивнул.
   – Замечательно, – без особого энтузиазма произнес гость. – Сумочка выполнена из очень качественного кожзаменителя нового поколения, так что вашей девочке она обязательно понравится. Осмотрите ее как следует.
   Конев принял миниатюрный ранец из рук агента, повертел в руках.
   – Знаете, я сегодня уже купил на центральном рынке у одного парня такую штуку, – он махнул в сторону массажера. – Но он так здорово про этот аппарат не рассказывал. И никакого подарка мне не предложил. Да и запросил за массажер немного дороже…
   – Я чувствовал себя полным идиотом, – на щеках Конева показались розовые пятна. – Столько лет вести свой бизнес, проворачивать миллионные сделки – и быть облапошенным каким-то зеленым прохвостом!
   – А что Чаров? – Путра поспешил вернуть Конева к главной теме разговора.
   Тот снова хохотнул.
   – Его это разозлило еще больше. Артур думал, что уже заполучил покупателя. Он только начинал работу в этой дурацкой конторе – и каждая продажа была событием. А тут такой облом… Он в сердцах воскликнул свое коронное: «Ёханый бабай!» Этот возглас я помнил со школы.
   – Вообще-то, узнать Артура было нетрудно, – Конев похлопал себя по пивному животу. – Это я уже к тридцати породнился с Карлссоном и стал для одноклассников трудно узнаваемым. Артур потом расползся…
   – Расползся? – озадачился Путра. – На момент гибели он весил восемьдесят три килограмма. Многовато для его метра семидесяти шести, но такой излишек трудно назвать расползанием.
   Конев, выпучив глаза, шумно, но как-то совсем не отвратительно отхлебнул, наконец, из своей чашки.
   – Я ж его когда в первый раз встретил? Года два… нет, три года назад. Это когда он массажеры толкал. Мы и не поговорили толком. Он как-то стеснялся, да и дела были у обоих. Обменялись номерами телефонов, но так и не позвонили друг другу. Друзьями-то мы в школе не были. Он вообще мало с кем водился, странноватый был…
   – В чем проявлялась эта странность? – Путра вцепился в Конева глазами.
   – Да как вам сказать… – Конев чуть призадумался и стал легонько постукивать мизинцем по краю столешницы. – Он всегда был немного в сторонке. Почему-то не вписывался в компанию. Вроде бы нормальный парень, без заскоков, а все равно чувствовалось в нем что-то такое…
   – Но друзья-то у него были, – напомнил Путра. – По словам матери, в старших классах он дружил с каким-то одноклассником. Был еще один друг, по двору.
   – Про двор не знаю. А в школе он действительно дружил с Серегой Подъяблонским. В девятом классе. В десятом дружбы уже не было. Серега тоже был себе на уме. Что у них там произошло, не знаю, но рассорились они вдрызг.
   – Хорошо, обменялись телефонами, потом еще раз надолго пропали друг у друга из виду, – констатировал Путра. – Как снова повстречались?..
   …Вторая встреча Конева с Чаровым, через два года, тоже была случайной. Если бы они пересеклись не в обеденный перерыв, продолжения наверняка не последовало бы. Но Конев был в очень хорошем настроении, недавно начались продажи квартир в первом построенном фирмой доме – вот и пригласил старого знакомого пообедать, так сказать, отпраздновать.
   Чаров поначалу очень смутился, но когда Конев привел его в довольно демократичную и недорогую закусочную «Дельта», успокоился. Он-то думал, что богатый бизнесмен обедает в каком-нибудь дорогом ресторане, и чувствовал себя очень неловко из-за того, что тот потратит на него кругленькую сумму. А Коневу, как оказалось, плевать было на ранг тех заведений, в которых он обедал. Главное, чтоб кормили сносно и недорого.
   Разговор получился на удивление душевный. Повспоминали школьные годы, поболтали о настоящем, обнаружив немало общего во взглядах на жизнь.
   По ходу разговора Чаров, как ни старался помалкивать, все же проговорился о своем плачевном положении и что растолстел он хоть и от обильного возлияния пива, но пьет совсем не от хорошей жизни: пятый месяц без работы. Не то чтобы некуда было притулиться, но идти в подсобники на стройку или разнорабочим в дешевый супермаркет пока еще казалось невозможным. Для не голодающего дипломированного филолога слишком унизительно…
   – Я вспомнил, как Артур интересно рекламировал массажеры, и предложил ему работать маклером в моей фирме, – продолжал рассказ Конев и пояснил. – Не то чтобы он блеснул особым талантом продавца. Мне приглянулись его честность и прилежность. Сейчас эти качества в большой цене. Да и легче иметь дело с давно знакомым человеком.
   Дела у начинающего маклера шли неважно. Артур очень старался, но одного усердия мало. Ему не хватало дара продавца.
   – Он едва отрабатывал те деньги, что я ему платил, – рассказывал Конев. – Была у него пара удач. Но случайных, которые не меняли погоды. А я никак не мог сказать ему в глаза, что от него мало проку.
   Конев снова сделал свой коронный хлебок чая с выпученными глазами, утер со лба испарину.
   – Никогда еще мне не было так трудно решать кадровые вопросы. Я ведь никого сам к себе не звал после того, как основал фирму. До Артура все было просто: не справляешься – за дверь. А тут…
   Конев достал из ящика стола сигарету, с чувством размял ее и закурил. Видно было, что он сразу же почувствовал себя гораздо комфортнее, словно в компании старого друга.
   – Дело даже не в том, что Артур был вроде как свой, – Конев прищурился в потолок, подбирая нужные слова. – Я видел, как он вцепился в свой шанс…
   Путра заинтриговано подался вперед. Но Конева понесло «не в ту степь».
   – Иногда у нас под ногами разыгрываются страшные драмы, которые мы не замечаем, равнодушно проходим мимо, – он заговорил несвойственными его прямолинейной натуре длинными и цветастыми фразами, но по-прежнему сдобренными грубыми оборотами. – Однажды я увидел, как маленький котенок от силы трех месяцев от роду, темно-серый такой, отбивался от огромных бакланов… Что-то слишком много их стало в нашем городе. Как саранча какая-то… Эти падлы, двое их было, прижали бедного кошака к стене панельной пятиэтажки, мимо которой я проходил, и норовили отобрать зажатую в его маленькой пасти рыбешку. Кто-то из окна, наверное, как водится, выбросил котам подпортившуюся селедку – бакланы тут как тут. Я не раз наблюдал, как они отгоняли от своей добычи взрослых котов, а тут вдруг мелюзга какая-то заартачилась. Видно, очень уж изголодался котенок: как скакнул вдруг, выпустив крохотные коготочки, на одного из обидчиков; тот, булькнув от неожиданности, взмахнул крылом и отскочил на полметра.
   Конев сделал глубокую затяжку, с удовольствием выпустил большущий клуб дыма. Перехватив обращенный на сизое облако взгляд следователя, с грустной ухмылкой пояснил:
   – Надо бы бросить эту убийственную привычку, но не могу. В жизни не так-то много истинных наслаждений. Курить обожаю еще со школьных лет. Понимаю, что вредно, стараюсь дымить пореже. И в этом есть своя прелесть: каждая выкуренная сигарета становится событием.
   Путра бросил понурый взгляд на часы. Ему было плевать на страсти Конева, он думал сейчас только о том, как много времени уходит на постоянные отступления от темы.
   – Итак, Чаров – котенок, – напомнил он. – В чем связь?
   – Глядя на Артура, я частенько вспоминал того кошака, – объяснил Конев. – Он чем-то напоминал загнанного в угол звереныша. Точно так же вцепился в свой шанс. Он очень старался, неподдельно. Готов был что называется разбиться в лепешку. Его усердие в какой-то степени компенсировало слабые способности продавца. Брался за любые объекты, если нужно было, подменял любого сотрудника. Вкалывал допоздна. Только в выходные категорически отказывался работать. Оно и понятно: если б не набирался сил за выходные, сломался бы к чертям через пару месяцев… Я помог коту, отогнал бакланов. Как можно было отказать в помощи хорошему человеку?
   – Чаров был для вас обузой?
   Конев вновь задумчиво затарабанил мизинцем по краю стола.
   – Пожалуй. Может, и не больше, чем иные новички. Но к нему у меня было особое отношение, а это немного напрягало. Я уже готовился к серьезному разговору… И тут вдруг Чаров сам приходит ко мне и признается, что не тянет работу. Но просит не увольнять, а дать попробовать себя в новом деле.
   Конев хорошо помнил, как горели глаза Артура, когда он раскрывал ему суть своей идеи. В университетах принято теперь давать, по сути, две профессии. К основной по выбору студента добавляется всего четыре-шесть предметов, по семестру на каждый, но в дипломе указывается, что его обладатель имеет дополнительную специальность. Из Чарова на выходе получился филолог-рекламщик.
   – В принципе, нас готовили для пресс-службы, – увлеченно объяснял Чаров. – Учили, как составлять пресс-релизы, как работать с общественностью, как строить рекламные материалы, стилистике рекламных текстов и некоторым другим вещам. Я не воспринимал этот «довесок» всерьез, но кое-какие знания в голове отложились. Теперь они могут нам пригодиться. Если ты назначишь меня пресс-секретарем.
   По отвисшей челюсти Конева было очевидно, что ни о чем подобном он никогда не задумывался.
   – Оборот у тебя уже многомиллионный, стал сам строить, и не только в нашем городе, – продолжал Артур. – Такая компания нуждается в создании определенного имиджа. Работа с общественностью – это же скрытая реклама, которая при правильном подходе приносит свои дивиденды.
   До сих пор в конторе было принято говорить «фирма» или «акционерное общество». Коневу понравилось произнесенное Чаровым слово «компания». И после нескольких дней раздумий, он решил попробовать…
   – С этой работой Артур справлялся неплохо. Отдача от его деятельности почувствовалась довольно скоро. Сама идея оказалась очень удачной. После того, как у меня появился пресс-секретарь, стало заметно, что я и фирма выросли в глазах компаньонов и конкурентов. Появились новые контракты. Артур бурлил энергией, планы были агромадные. Он даже пошел на какие-то курсы повышения квалификации…
   – Поэтому вы ему квартиру предоставили?
   Путра спрашивал почти механически. Мысли были заняты другим: что могло побудить пойти на самоубийство человека, у которого после долгого периода отчаянного положения так хорошо стали складываться дела?
   – Ну, что значит, предоставили… – махнул Конев. – Это же не подарок. Квартира просто не продавалась. А Чаров обмолвился, что надоело жить с матерью. Стыдно тесниться с предками в его-то годы, и то верно. Вот и предложил ему такой вариант. На льготных условиях в обмен на оклад пониже.
   – Значит, расставаться с ним вы уже не хотели?
   – Зачем? Я же сказал, его идея с пресс-службой сработала.
   Путра во второй раз за встречу заглянул Коневу в глаза.
   – Чаров мог покончить с собой, на ваш взгляд?
   Конев крепко призадумался. Настолько крепко, что не стал, как обычно, постукивать мизинцем, а, скосив взгляд в верхний угол кабинета, поджал губу, потом, выпучив глаза, надул левую щеку и шумно выдохнул.
   – Зачем? Не вижу смысла. Время для этого самое неподходящее. Только пошли дела на лад. Вы бы видели, как кипел Артур энергией последнее время. Глаза просто сияли. Два таких карих фонаря.
   Путра усмехнулся.
   – Да, причины для самоубийства как-то не просматриваются. Скорее, наоборот. Тем не менее, Чаров мертв. Признаков насильственной смерти нет. Все указывает на то, что он сам выбросился с террасы.
   – Странно это, – Конев склонил голову набок. – Жаль мужика.
   – Как он ладил с коллегами? – поинтересовался Путра.
   – Точно как в школе, – Конев хмыкнул. – Поддерживал со всеми ровные отношения, но друзей не заводил. Все время ускользал от близких контактов. Участвовал во всех корпоративных тусовках, но всегда был осязаемо в сторонке. И уходил одним из первых, обычно незаметно.
   – То есть, врагов в фирме не имел?
   Конев хотел было категорично мотнуть головой, но вдруг спохватился и немного ошарашено уставился на следователя.
   – Радкевич, – почти прошептал он.
   – Кто это? – насторожился Путра.
   Конев, нарушая свое ограничение, вновь закурил.
   – Единственный человек, у которого мог быть «зуб» на Чарова. Только в этом виноват не Артур, а я.
   Принимая бывшего одноклассника на работу, Конев вынужден был уволить кого-нибудь из сотрудников. Против ожидания многих, выбор пал не на молодых желторотиков, а на вполне успешного Валерия Радкевича, который проработал в фирме два с половиной года. Изумившись поначалу, большинство работников затем вздохнули с немалым облегчением.
   – Радкевича никто в конторе не любил, – констатировал Конев. – Даже я. Хотя он приносил фирме довольно неплохие деньги.
   – За что ж его не любили?
   – Неприятный человек. У него и внешность какая-то… жесткая и очень холодная. И самомнение – на троих хватит. Не сказать, что совсем уж необоснованное. Не бездарь. Умеет торговать. Но… Даже те клиенты, которые заключали с ним сделки, жаловались иногда, что этот человек их немного раздражает.
   – И Чаров занял его место?
   – Да, можно так сказать, – размашисто кивнул Конев.
   – Как Радкевич воспринял такой поворот?
   – Он офигел, – после короткой паузы, потребовавшейся на то, чтобы подобрать подходящее определение, ответил Конев. – Он ведь рассчитывал сделать карьеру в фирме, а оказался вдруг за бортом. Когда узнал, что Чаров – мой одноклассник, совсем сбрендил. Ворвался как-то в мой кабинет и наорал такого… Не такой уж холодный, как оказалось…
   – Что именно он вам сказал? – Путра подался немного вперед.
   – Да ерунду всякую, – Конев небрежно отмахнулся. – Я мало что помню из этого потока гневного сознания. Не ожидал, что Радкевич отчебучит такое…
   – И все же, – настоял Путра. – Что вы помните?
   – Ну, что-то там про принесенный фирме доход, – протянул Конев под учащенную дробь мизинца. – Про то, что с его уходом контора лишится многих ценных клиентов. Что меня самого мое кумовство уничтожит…
   – Чаров был всего лишь поводом, чтобы избавиться от несимпатичного вам Радкевича? – почти констатировал Путра.
   Конев пожал плечом.
   – Как вам сказать… Он ведь и в самом деле был не настолько ценным, как сам себе напридумал. Да, приносил какую-то прибыль. Но это не компенсировало той неприязни, которую приходилось всем испытывать при общении с ним. Честно говоря, меня все больше бесила его заносчивость. Видите ли, он на зоне каким-то там почти авторитетом был. Медаль ему дать за это, что ли? Смотрит на меня чуть ли не сверху вниз и мечтает при этом о повышении…
   Чувствовалось, что Радкевич Конева в самом деле сильно раздражал. Путру же занимало другое.
   – Так он из уголовников?
   – Ну, я бы не стал так громко… Да, сидел за кражу. Обокрал магазин, в котором работал товароведом. Еще в советское время. Но это так, по молодости…
   Радкевич интересовал Путру все больше:
   – Как думаете, отчего такая бурная реакция, если он считал себя большим профессионалом? Ценный специалист всегда найдет себе применение.
   – Да понимал он, что не так хорош, как хотелось бы, – уверенно махнул Конев. – Моя контора была четвертым местом его работы за последние пять лет. Везде ему странный гонор проблемы создавал.
   – Вы не в курсе, чем он сейчас занимается?
   – Нет. Могу вам дать номер его мобильного.
   Подойдя в сопровождении хозяина к выходу, Путра остановился и еще раз заглянул в глаза Конева.
   – Вы бы приняли Радкевича обратно, обратись он к вам сейчас? Чарова ведь больше нет.
   По легкому остолбенению Конева было ясно, что он над этим не задумывался.
   – Нет. Тем более после того, что он наплел мне перед увольнением.
   – И он не пытался с вами связаться после смерти Чарова?
   – Ннет… – Конев склонил голову набок. – Вы всерьез полагаете, что Радкевич мог Чарова?..
   – Вы смотрите детективы по телевидению? – с усмешкой поинтересовался Путра.
   – Да, люблю иногда. Есть такой неплохой немецкий сериал про инспектора Деррика…
   – Так что на вопросы, подобные вашему, обычно отвечают следователь в кино?
   Конев осклабился:
   – Что он по долгу службы обязан рассмотреть любые версии.
   – Это взято из жизни, – заверил Путра.

   ***

   – В кино следователи обычно сами ходят на встречи со свидетелями, – сообщил Радкевич, проявляя полное безразличие к обстановке кабинета, которая для него была не в новинку.
   – В реальности такое тоже бывает, – сухо ответил Путра, рассматривая список вопросов перед собой. – Ваше нынешнее место рабо?..
   – Отсутствует как таковое, – с косой усмешкой ответил Радкевич еще до того, как следователь успел закончить фразу.
   Путра старался поменьше смотреть на собеседника, чтобы не выдавать трудно скрываемую неприязнь. Радкевич обладал на удивление отталкивающей внешностью, особенно неприятной, когда он начинал говорить. Какой-то нелепо высокомерный человек, что-то скрывающий под неумело вылепленной маской гордыни.
   – Безработный?
   – Да. Но на бирже не числюсь.
   – Почему?
   – Я – предприниматель-индивидуал, – прозвучал ответ с очевидным оттенком сарказма.
   – Над чем иронизируете? – поинтересовался Путра, все еще пряча глаза на вопроснике.
   – Над собой, наверное, – Радкевич как-то нарочито шумно вздохнул. – Предприниматель я вынужденный. Вы наверняка знаете, что многие фирмы, особенно в строительстве и развитии недвижимости, не оформляют работников в штат, требуют, чтобы они работали по лицензии предпринимателя-индивиду…
   – Чаров работал у Конева в штате, – оборвал Путра, глядя в упор на собеседника в ожидании его реакции.
   Радкевич сумел подавить раздражение, но только через несколько секунд после того, как оно выперло наружу в сверкнувших злостью глазах и криво сжавшихся губах. Взяв себя в руки, он даже пошутил.
   – Теперь вы понимаете, что блат не умер с той страной? Конев и Чаров учились в одном классе…
   – Всего год, – уточнил Путра, потеряв интерес к реакции собеседника, снова уткнулся в список вопросов. – Как вы отнеслись к появлению в фирме Чарова?
   – Никак, – Радкевич заставил следователя пристально посмотреть на него еще раз, но твердо добавил. – Мне он был до лампочки.
   – Откуда тогда такое раздражение при упоминании о том, что Чаров, в отличие от вас, был принят в штат фирмы?
   – От самого факта, довольно неприятного для меня, – пожал плечами Радкевич.
   – Только лишь? – улыбнулся Путра уголком губ. – Я почувствовал самую настоящую ненависть в вашей реакции.
   Радкевич легко пошел навстречу.
   – Да, я ненавиж… дел его. Но поначалу он мне был совершенно безразличен. Вот когда Конев сказал, что берет его вместо меня, тогда все изменилось… А вы полагаете, я должен был возлюбить халявщика, из-за которого меня вытурили с работы?
   – Чаров пришел работать, а не штаны протирать.
   – Работать… – фыркнул Радкевич. – Ладно, мне верить не обязательно: я лицо пострадавшее, могу быть необъективным. Но вы поговорите с людьми из фирмы – Мореходовым, Штейн, Бикисом… Бикис никогда не симпатизировал мне, вот с него и начните. Пусть расскажет, какой от этого Чарова прок был. Хотя… Могут ведь Конева побояться… Мда, не подумал.
   Путра исподлобья глянул на отвернувшегося к окну Радкевича, пытаясь понять его эмоциональное состояние. Боязни или хотя бы настороженности не чувствовалось совсем, или же они умело скрывались.
   – Я беседовал с вашими коллегами, – следователь развивал наступление. – Все рассказывали, что вы были в ярости, когда Конев принял Чарова на работу вместо вас. Коневу вы тоже закатили скандал. А упомянутый вами Мореходов утверждает, будто в день увольнения вы угрожали Чарову физической расправой. Было такое?
   – Ну, поскандалил с Коневым, чего уж тут… – сознался Радкевич. – Да и Чарову этому угрожал… Да разве ж всерьез угрожают во всеуслышанье?
   – Обычно нет. Но вы ведь человек с необычным прошлым, Радкевич.
   – Начинается…
   – Очень смутила меня ваша биография, Радкевич, – продолжал Путра, косо глянув на покривившегося гостя. – И заставила кое о чем задуматься. Потому как неизбежно напрашиваются нехорошие параллели.
   Путра откинулся на спинку кресла, с хрустом заломив руки за голову, и вперил оживившийся взгляд в то же окно, в которое только что смотрел собеседник.
   – Странные в жизни бывают совпадения. Некто Валерий Радкевич лет двадцать тому назад, еще в ту, прежнюю эпоху «развитого социализма», вскоре после окончания Киевского торгово-экономического института устроился на работу товароведом в маленький магазинчик в одном из «спальных» районов нашего города. Проработав там меньше года, он здорово погорел, вляпавшись в хищение народного имущества – очистил родной магазин на тридцать восемь тысяч рублей…
   – Я пожизненно буду считаться вором?
   Путра поймал на себе глаза Радкевича и подумал, до чего же тяжелый и неприятный взгляд у человека. Такого ему еще не приходилось видеть.
   – Пожизненно? Нет, конечно, – продолжил следователь. – Вы свое отсидели, потом ни разу на хищениях не попадались.
   – Я не просто не попадался, – угрюмо уточнил Радкевич. – Больше я никогда не воровал.
   Путра встал с кресла, размялся, прохаживаясь с закинутыми за голову руками от стола к шкафу и обратно.
   – У вас возникли другие проблемы. Выйдя на свободу, вы не могли долго удержаться на одном месте работы, отовсюду со скандалом или сами уходили, или вас увольняли. Одиннадцать мест работы за четырнадцать лет – это много, Радкевич. Чем вы можете объяснить такое непостоянство? И почему вы больше не работали в торговле, по образованию?
   Радкевич недолго думал, стоит ли ему объясняться перед следователем. Что называется, наболело.
   – В торговлю меня попросту не пускали. Когда я вернулся из колонии, СССР доживал последние месяцы. Все очень сильно изменилось. Воссозданный досоветский Союз торговых предприятий возглавил Яанис Эйсс, который был директором обворованного мной магазина. Моя выходка подпортила ему карьеру, отсрочив дальнейшее повышение по служебной лестнице года на два. Эйсс понял, что я его подставил. Готовя ограбление магазина, я рассчитывал, что если попадусь, дело быстренько замнут, чтобы не создавать лишних проблем директору, имеющему обширные связи в высоких кругах. Примерно так и вышло. С поправкой на «перестройку»: Эйсс получил большой нагоняй и был вынужден на время забыть о своих карьерных планах. Но обо мне он помнил постоянно. И сумел настроить всю торговлю города против меня.
   – А ведь я любил торговлю, – Радкевич понурился. – Даже сейчас люди в основном уверены, что торговцы – кровопийцы. Они ведь ничего не производят. Парикмахер хоть стрижет, а эти… Можно, я закурю?
   Путра повернул гостю лежащую на столе специально для таких случаев пачку (сам он не курил) и с нескрываемым уже интересом впился глазами в лицо Радкевича. Исполосованный жирными морщинами лоб отображал трагедию, которая была тщательно упрятана в глубине души.
   – Я из деревенских, – Радкевич с невероятной жадностью глотал дым, было видно, что ему, заядлому курильщику, приходится экономить на сигаретах. – Наше село недалеко от Львова, ближе к польской границе. Теперь там, наверное, никто не живет. Был лет семь назад – оставалось два-три десятка дворов, да и в тех в основном старики доживали. А в мои детские годы это был поселок в полтыщи жителей.
   Перед Путрой сидел уже совсем другой человек – приоткрывавший душу, да с такой болью, словно сдирал кожу с груди.
   – Даже после войны у нас было много евреев; тех, что вернулись из эвакуации. В сорок пятом советская власть во второй раз удавила восстановленную было немцами частную торговлю, из двух магазинчиков остался только один – и тот стал государственным. Это я по рассказам матери, деда, да старшей сестры знаю: сам-то в пятидесятые еще пешком под стол…
   …Бывший хозяин огосударствленного магазина Евсей Либерман снова был назначен его директором. Жена, как и в сороковом, получила должность продавца. Редко кому из бывших «буржуев» удавалось добиться такого доверия советской власти. Либермана долго спасала его удивительно широкая душа, которая разрушала самые устоявшиеся мифы о евреях и деловых людях…
   – Это был очень необычный человек, – глаза Радкевича немного посветлели. – Он сочетал в себе, казалось бы, несочетаемое. Мог достать что угодно хоть из-под земли, да по самой выгодной цене, мог торговаться за копейку, превращая процесс в увлекательное представление… Но ко всему был еще очень добрым человеком и терял деловую хватку, если что-то трогало его большое сердце.
   У Радкевича были свои особые причины боготворить директора сельского магазина. Мать одно время сильно хворала, нужны были редкие и дорогие импортные лекарства. В который раз, рискуя угодить под статью о спекуляции, Евсей Либерман задействовал все свои связи и раздобыл заветные таблетки. Взял дорого; поскольку денег в семье не было, расплатились маслом, сыром, яйцами да мукой. А через пару недель, прознав, что младшенькой сестрице Валеры будет не в чем в холода ходить в школу, купил ей в подарок старое красное пальтишко. Размышляя над тем, что такое человеческое счастье, Радкевич часто вспоминал сияние глазенок сестры, примерявшей либермановский подарок.
   – Тогда-то я и решил, что буду работать в торговле, – с грустной усмешкой поведал Радкевич. – Это была самая что ни на есть романтическая мечта. Я не собирался наживаться на перепродаже дефицита. Я хотел, чтобы его не было. Чтобы люди были так же счастливы, как сестренка в тот день, когда Либерман подарил ей пальто.
   Валера стал часто захаживать в магазин, все упрашивал дядю Евсея научить его торговым премудростям. Либермана забавляла странная тяга пацаненка к совсем недетскому делу. И все же ему явно было приятно, что кто-то так трепетно относится к его любимому делу, которое у многих вызывало смешанные чувства, а то и вовсе неприятие. Иногда он давал Валере простенькие поручения, за выполнение которых расплачивался конфетами. Парнишка очень гордился этими «заработками».
   В шестьдесят шестом Либермана все же посадили. Не помогло даже заступничество двоюродного брата, подпольщика и партизана. Какие-то партийные интриги на волне выдавливания «хрущевцев» зацепили и директора заштатного сельского магазинчика.
   – Он так и не вернулся, – продолжал размякший Радкевич, ласково затирая почерневший с одного конца темно-желтый цилиндрик сигаретного фильтра. – Не смог… Будто бы сердечный приступ. Я верю.
   Путра слушал окончание рассказа в пол-уха.
   – История ваших отношений с торговлей драматична. Но почему, работая в самых разных местах, вы нигде долго не задерживались?
   Радкевич пожал плечами.
   – Трудно заниматься нелюбимым делом. Какое-то время, что называется, я искал себя…
   – А попутно скандалили и били физиономии не понравившимся коллегам, – не без сарказма добавил Путра.
   Радкевич хмыкнул, поджал губы.
   – Да, я тяжелый человек. Мне нелегко пришлось на зоне, это сильно повлияло на характер…
   – Знаю, – подтвердил Путра. – Знаю про ваши зековские проблемы, как вы отстаивали там свое «я». Только все это осталось за колючей проволокой. Но вы перенесли на волю тамошний стиль жизни.
   Радкевич полоснул по следователю пылающим взглядом, с видимым усилием подавил в себе злобу.
   – Можно еще сигарету? – попросил он как можно миролюбивее.
   Путра кивнул. Радкевич потянул к себе оранжевое окончание одной из сигарет и неожиданно замер.
   – Думаете, я его убил?
   Их взгляды встретились. Путра не был к этому готов и выдал себя.
   – Думаете, – без особой обиды констатировал Радкевич и сытно закурил; так, как после долгого воздержания занимаются сексом во второй раз – уже неторопливо, вникая. – Зря. Зачем мне это?
   – А почему вы уверены, что кто-то убил Чарова? – Путра хотел отыграться и уже не прятал глаза.
   – Тогда зачем я здесь? Зачем допрос с таким пристрастием?
   Отпираться не было смысла.
   – Все признаки говорят о том, что Чаров покончил жизнь самоубийством, выбросившись с террасы своей квартиры. Есть только одна загвоздка… – Путра уставился на размякшего Радкевича, но тот не отреагировал на его глазные буравы. – Мы не можем найти никаких оснований для самоубийства.
   – Ну, мало ли…
   – Вы броситесь из окна, если после долгого прозябания вдруг ухватите за хвост удачу? Настоящую, вполне конкретную.
   – Кто его знает, – тускло усмехнулся Радкевич, коротко махнув сигаретой. – Иногда счастье сводит с ума.
   – Чаще сводит с ума чужое счастье.
   Радкевич вспыхнул, стал остервенело тушить сигарету, докуренную всего до середины. Молча давя в пепельнице окурок, он лихорадочно соображал. И вдруг замер в озарении.
   – Раз вы ищете возможного убийцу, обратите свой взгляд на Конева.
   – Что? – насмешливо поморщился Путра. – Конев – одноклассник Чарова. Он его пристроил в фирму на ваше место. Какой смысл ему убивать?
   – Месть.
   Насладившись смятением в глазах следователя, Радкевич продолжил:
   – Как-то раз я стал свидетелем интересного разговора между двумя сотрудницами фирмы, одна из них доводилась сестрой одному близкому знакомому Конева. Со слов брата она рассказала подруге весьма романтическую историю первой и, похоже, последней любви своего шефа к одной из одноклассниц. Любви очень печальной, безответной. Потому как девочка предпочла Чарова…

   ***

   – Глупости все это, – отмахнулся Конев. – Дела давным-давно минувших дней.
   С нескрываемым интересом человека, впервые оказавшегося в стенах полицейского учреждения, он осматривал кабинет следователя и с легким прищуром поинтересовался:
   – Ко мне теперь другое отношение, раз вызвали к себе?
   – В этом нет никакого сигнала, – сухо отозвался Путра, просматривая какой-то документ. – Раньше я общался с вами в вашем офисе потому, что хотел получить представление о месте, где работал Чаров.
   Он отложил папку в сторону и с немного картинной улыбкой поинтересовался:
   – Почему же вы не рассказали мне об этих глупостях давным-давно минувших дней?
   Пожимая плечами, Конев по обыкновению выпучил глаза.
   – Зачем? Какое это имеет отношение к смерти Артура?
   – Возможно, самое прямое. Речь ведь идет о Вере, бывшей супруге Чарова.
   Конев напрягся:
   – Ваше-то какое дело?
   – Профессиональное, – заверил Путра. – Так почему вы мне об этом не рассказали?
   – Вы меня не спрашивали. А я не видел в этой детской истории никакой связи с делом Чарова.
   – Послушайте, Конев… – Путра старался говорить как можно миролюбивее. – Учитывая, что ваша любовь вышла замуж за Чарова – история совсем недетская. Кстати, почему вы не женаты?
   – Действительно, почему? – с кривой усмешкой задался вопросом Конев. – Женился бы – и не сидел тут перед вами…
   – Тем не менее, – нажимал Путра, игнорируя сарказм собеседника. – Почему?
   Конев задумался. Нет, не над самим вопросом, который давно уже не задавал себе. Нужно было ответить так, чтобы быть понятым.
   – Не помешаю? – в приоткрывшемся дверном проеме показалось курносое личико стажерки Нины Переваловой; она чувствовала, что Путра ей симпатизирует, и беззастенчиво этим пользовалась. – Мы с Юргенсом и Левицкой на обед собрались. Нам не хватает мужчины для второй пары.
   Путра вывел Нину в коридор, аккуратно прикрыл за собой дверь.
   – Я сейчас не могу, – он старался смотреть на девушку безразлично и попытался бодро отшутиться. – Вы уж без меня как-нибудь…
   – Мы уже на вы? – Нина с театральной наивностью похлопала рыжими ресницами.
   – Когда вас много – да, – кивнул Путра.
   – А кто это с внешностью киллера? – Нина кивнула на дверь.
   – Еще не знаю, – загадочно пробормотал Путра после паузы и вернулся в кабинет. – Итак, Конев, почему же вы не женаты?
   – А вы почему не женаты?
   Встречный вопрос был настолько неожиданным, что Путра на секунду замер, прежде чем опуститься в кресло.
   – Моя личная жизнь вас не касается, – ответил он и тут же пожалел об этом. – Как вы догадались, черт возьми?
   – Профессиональное. Я должен знать о клиенте даже то, чего не знает его родная мать.
   Если это очевидно Коневу, заметно и другим, понимал Путра. Не то чтобы он комплексовал по поводу своей затянувшейся холостяцкой жизни. Но даже в весьма либеральном современном обществе есть определенные правила, на нарушителей которых смотрят не очень-то одобрительно. Особенно если это «законник».
   – Я не ваш клиент, – попытался отшутиться Путра, быстро сообразил, что звучит это несколько глупо, и ответил, – У меня был, хоть и очень короткий, но и очень неудачный опыт совместной жизни.
   – Тогда зачем пристаете ко мне со своими глупыми вопросами? – смеясь глазами, поинтересовался Конев. – Уж вы-то должны хорошо меня понимать.
   Поймав на себе смущенный взгляд следователя, он продолжил.
   – То, что я даже не жил ни с кем, сути не меняет. У нас с вами схожий печальный опыт. Он наложил тяжелый отпечаток на отношение к браку.
   – Все-таки ваш случай не похож на мой, – возразил Путра. – Любовные разочарования я переживал не раз, но они не повлияли так сильно на мое отношение к браку, как неудачная попытка совместной жизни. Это другое.
   – Другое, – кивнул Конев. – Поэтому вы кого-то еще подпускаете к себе.
   Он поджал губы, собираясь с силами, наконец, тихо произнес:
   – А я после Веры никого не желаю знать. Углубляться не стану.
   Путра поверил Коневу. От этого стал еще подозрительнее.
   – Вы понимаете, что только укрепляете меня в подозрениях? Вы должны люто ненавидеть Чарова за то, что он отнял у вас первую и, судя по всему, последнюю любовь.
   – Должен, наверное, – после паузы согласился Конев. – Но не могу. Чаров не отбивал Веру у меня. Она сама его охмурила. Я ей был не слишком интересен.
   В глазах Конева, в тембре его голоса было столько грусти, что Путра не мог ему не поверить. А тот продолжал:
   – Вам, наверное, трудно поверить, но я из породы идеалистов, – он невесело хмыкнул. – Коммерсант-идеалист – диво дивное… Можно, я закурю?
   Путра молча кивнул глазами, дождался, когда Конев сделает первую затяжку и немного расслабится, после чего продолжил разговор.
   – Ваш идеализм ненависти не помеха. Идеалисты зачастую яростнее всех других.
   Конев ненадолго зажмурился, вспоминая. Перед глазами замелькали кадры из далекой уже юности. Как однажды в седьмом классе оказался после уроков уборщиком класса в паре с Верой, а она, еще не слишком умело, походя опробовала на нем грозное женское оружие – кокетство. Как потом, сраженный, при любом подходящем (и не очень) случае еще менее умело пытался вызвать встречный интерес к себе. Как на новогоднем вечере в девятом классе билось в отчаянии сердце, когда Вера на виду у всех заигрывала с Чаровым…
   – Нет у меня к Артуру никаких претензий, – заверил Конев. – Он не отбивал Веру. Нельзя отнять то, чего нет. Она сама выбрала его.
   Последние слова Конев произнес с усилием, которое Путра не мог не заметить. Даже многие годы спустя Коневу было больно говорить о своей неудачной любви.
   – Вы до сих пор ее любите? – Путра скорее утверждал, чем спрашивал.
   Конев резко глянул на него сквозь табачный дым своими выпученными глазами и, не задумываясь, ответил:
   – Нет. Нынешнюю Веру я не люблю.
   – Откуда вы знаете, какая Вера сейчас? – насторожился Путра.
   – А вы еще не в курсе? – удивился в свою очередь Конев. – Мы постоянно встречаемся последние года полтора. Какое-то время были любовниками.
   Конев говорил об этом с явным разочарованием. Реальность не сумела дотянуться до его мечтаний.
   – Можно сказать, я взял Чарова на работу по просьбе Веры. Во всяком случае, она повлияла на мое решение.
   – Как завязались ваши отношения?
   – Обыкновенно, – пожал плечами Конев. – Случайно встретились, она предложила поболтать. Сам я не решился бы… Выяснилось, что у нее разладились отношения с Чаровым. Дальше как-то все само собой произошло. Ей импонировал мой успех.
   Конев произнес последнюю фразу так, словно ревновал Веру к своему успеху.
   – И она попросила вас позаботиться о Чарове?
   – Ну да. Знаете, поначалу я даже заподозрил их в сговоре. Больно гладко все получалось. Встречаю Веру, начинаем крутить любовь. Через пару недель появляется Чаров со своими массажерами. Я, разумеется, рассказал об этом Вере. Она тут же просит меня взять его в свою фирму. Много рассказывает о том, как ему не везло. Я заподозрил неладное и отказал, хотя Вера очень просила…
   – Расскажите о ваших подозрениях, – прервал Путра. – Чего вы испугались?
   Конев мотнул головой.
   – Да не испугался я. Ни от Веры, ни от Чарова я не ожидал какого-то криминала. Просто закралось подозрение, что они сговорились «подоить» меня, воспользовавшись школьным знакомством и моим отношением к Вере, которое я никогда не скрывал.
   – Как Вера отреагировала на отказ?
   – Сдержанно, – определил Конев. – Расстроилась, но не слишком. Потом успокоилась.
   – Чаров знал о ваших отношениях с Верой?
   – Узнал, когда уже начал работать у меня. Не скажу, что новость потрясла его, но смутила уж точно. Думаю, он продолжал любить Веру…
   – А она?
   – Наверное, да, – Конев вздохнул. – Неспроста же встретилась с ним в тот самый день.
   – Какой день?
   – Ну, в день его смерти, – раздраженно уточнил Конев.
   – Откуда вы знаете? – опешил Путра.
   – Да я сам подвез ее в тот вечер к дому Чарова.
   – И до сих пор молчали об этом? – Путра уже злился: «А мы который день ломаем голову, чья это помада на бокале в его квартире!»
   Конев пожал плечами.
   – Не думаю, что ее визит к Чарову как-то связан с его смертью.
   – Позвольте мне решать! – негодующе воскликнул Путра. – Зачем она к нему приехала, не знаете?
   Конев выпучил на следователя обиженные глаза, но постарался отвечать как можно миролюбивее.
   – Она не говорила. Но, судя по тому, как выглядела и как вела себя, встреча обещала быть романтической.
   – Кстати, вы не в курсе, как ее найти? Взяла отпуск на работе и куда-то запропастилась.
   – В России она. На следующее утро после встречи с Чаровым должна была уехать в родной Смоленск. Я сам ей билет купил.
   «Как интересно!» – с сарказмом подумал Путра, вскипая, и одарил Конева испепеляющим взглядом.

   ***

   – Что именно вас интересует?
   Трегубова, по ее словам, узнала о смерти бывшего мужа несколько часов назад, но держалась очень достойно. Судя по всему, она была не из тех женщин, которые переживают горе «в слезах и соплях». И только мелкии штрихи в поведении выдавали ее внутреннее напряжение.
   – В день гибели Чарова вы были у него в гостях. Зачем вы к нему приехали?
   Путра старался не показывать своего раздражения, но получалось плохо. Весь вчерашний вечер он провел с приятелями в пивном баре. И не хотел ведь идти, да уговорили – а там неожиданно втянулся. Наверное, сказалась накопленная за последние дни усталость: работа шла на редкость трудно. Теперь вот за вчерашнее веселье теперь приходилось расплачиваться тяжелой головой и бурчащим животом.
   Углубленную в себя Трегубову состояние следователя не интересовало. «Симпатичная женщина», – оценил Путра, глядя на покрытое слабым загаром и россыпью мелких веснушек лицо гостьи. Ее по-деловому короткие, выкрашенные в темно-рыжий цвет волосы выглядели по-мальчишески, при этом странным образом усиливали сексуальную привлекательность их обладательницы.
   Трегубова ответила после немного затянувшейся паузы, словно спохватившись:
   – Я предложила ему снова сойтись.
   Путра опешил, но быстро совладал с собой. Накануне он много думал о том, зачем Трегубовой понадобилось встречаться с бывшим мужем. На ум пришло несколько вариантов, но этого среди них не было. Наверное, потому, что Трегубову подвез Конев.
   – И как он отреагировал на предложение?
   Женщина немного посветлела.
   – Почти тут же сказал «да»! Тут же пожалел об этом, но ненадолго.
   – С чего вы взяли, что пожалел?
   – Артур всегда старался производить впечатление независимого человека. В какой-то мере он и был таким. Но только не со мной, – Трегубова сосредоточила взгляд на диктофоне, словно это как-то поддерживало ее. – Как я понимаю, после развода он понял, что сильно зависим от меня, хотя всячески пытался скрыть это. Поэтому сначала насупился, недовольный, что слишком быстро отозвался на мое предложение. Но потом я помогла ему расслабиться…
   – Почему вы решили вернуться к Чарову?
   Не отрывая глаз от диктофона, Трегубова с грустью улыбнулась.
   – Оказалось, я тоже зависима. Уходя от Артура, думала, это навсегда: меня тяготила его несостоятельность. Было время, я даже решила, что успех – главное, что интересует меня в мужчине.
   – Как в Коневе?
   – Максимка… – не удивленная осведомленностью следователя, Трегубова мелко закивала. – С ним-то я и поняла, что к чему. Что мне все равно нужен Артур, только чуточку другой. И он стал таким.
   – Сколько вы пробыли у Чарова?
   – Часа четыре.
   – Чем занимались все это время?
   – Представьте себе, не любовью.
   – Отчего так? – опешил Путра. – Естественное дело после очень долгой разлуки.
   – Наверное. Артур хотел, но я не стала. Хотелось немного другой обстановки, когда уже будем жить вместе. Он, кажется, понял меня и не настаивал.
   – Так чем же вы занимались?
   Трегубова рассеянно пожала плечами.
   – Пили бренди, веселились, вспоминая прошлое… – губы все же дрогнули. – Почему он сделал это? Он выглядел таким счастливым!
   Путра задумчиво почесал подбородок ногтем большого пальца.
   – Вот и я хочу понять. После нескольких очень трудных лет, в отчаянном положении, без перспектив, Чарову удалось-таки неплохо устроиться. Потом еще и вы к нему вернулись. Казалось бы, живи – и радуйся… Во сколько вы ушли от него?
   – В одиннадцать… Или около того. Артур заказал мне такси.
   – Какой фирмы?
   – Ну какая мне разница! Хотя… Кажется, «Диил Таксо».
   – Это уже кое-что, проверим. Чаров знал о ваших отношениях с Коневым?
   – Да. Как и о том, что я с ним рассталась.
   Лишившись последней из всех наиболее вероятных зацепок, Путра развел ладонями, но решил пока не сдаваться.
   – Может, у него был кто-то после вас?
   – Не знаю, вряд ли. Артур никого не ждал. Под конец он выглядел немного измотанным, часто зевал. Поэтому я и уехала пораньше…
   – Погодите, – спохватился Путра. – А почему вы вообще уехали? Вы же могли остаться ночевать у Чарова.
   – Ну что вы, – Трегубова мотнула головой, упорно глядя не то на диктофон, не то сквозь него. – Мне надо было поспать перед дорогой хотя бы три-четыре часика. Я и так плохо сплю в незнакомой обстановке, а уж в той ситуации…
   – Знаете что… – Трегубова впервые посмотрела на следователя. – Я когда уходила, на какой-то миг появилось необъяснимое тревожное чувство. Такси тронулось, Артур пошел обратно к подъезду, и я увидела, как от дома напротив отделилась фигура в джинсовой, кажется, куртке. Тогда я не придала этому значения, а сейчас уверена, что человек тот шел за Артуром.
   – Вы видели его лицо? Смогли бы опознать?
   Путра спрашивал без особого энтузиазма. Ночью многие совершенно безобидные фигуры выглядят зловеще.
   – Всего пару секунд. Его лицо попало в свет фар, он поморщился от яркого света…
   – И лицо исказилось до неузнаваемости, – понимающе кивнул Путра.
   – И все же мне кажется, я где-то видела этого человека, – не слишком уверенно произнесла Трегубова. – Не помню где, но помню, что ощущение, вызываемое этим лицом, уже испытывала.
   – Что за ощущение?
   – Неприятное какое-то. Видела всего секунду, а в мозгу зафиксировалось, что лицо какое-то отталкивающее. Дело не в том, что он скривился, ощущение возникло раньше, еще в ту долю секунды, когда он не успел отреагировать на свет фар. Тяжелый взгляд…
   Путра сразу же подумал о Радкевиче и достал его фото из ящика стола.
   – Это он?
   Трегубова внимательно изучила снимок. На лице застыла печать сомнения.
   – Возможно…
   – Вам не знаком этот человек? – Путра почуял след.
   – А кто это?
   – Не узнаете? Совсем не знаком?
   Трегубова смущенно поежилась.
   – Я не могу утверждать… Но, кажется, где-то видела это лицо.
   – Где? Где вы могли его видеть, – наседал Путра.
   – Возможно, это кто-то из сотрудников Максимки, – очень тихо произнесла женщина.
   – Тааак! – Путра вскочил со стула и перевесился через стол. – Вы ЕГО видели в тот вечер, когда уезжали от Чарова? Подумайте!
   Трегубова заглянула в горящие глаза следователя и поняла, какой ответ ему нужен. Не было только уверенности в том, что нужный ответ – правильный.
   – Я видела лицо всего пару секунд, да и то искаженным…
   – И все-таки! – настаивал Путра. – Могли бы опознать того человека?
   Трегубова растерялась. Ей еще не приходилось брать на себя такую ответственность. И она сомневалась в том, что правильно опознает увиденного во тьме человека.
   – А кто это? – робко поинтересовалась она.
   – Я не имею права назвать вам его сейчас, – Путра вернулся на стул; он был разочарован и говорил сухо. – В ближайшие дни вас пригласят на процедуру опознания.

   ***

   – То, что свидетель не опознал вас, ничего еще не значит, – заверил Путра Радкевича, ведя его к своему кабинету.
   Он был зол. Он нисколько не сомневался в причастности Радкевича к смерти Чарова, но сколь-нибудь годных для суда улик у него не было. Даже Трегубова подвела.
   – Садитесь, – буквально приказал Путра, как только они вошли.
   Сам он садиться не спешил. Скрывая эмоции, подошел к окну и уставился во двор здания префектуры. Радкевич был совершенно спокоен, все время смотрел на следователя с какой-то подозрительно наглой усмешкой. В глазах было нечто дьявольское.
   – А вы имеете право допрашивать меня сейчас? – с едва заметной ехидцей поинтересовался он.
   Радкевич уже мало походил на себя прежнего, каким знал его следователь по прошлому разговору. Теперь у него была работа. Не ахти какая – охранник в супермаркете – но она вернула надменному гордецу уверенность в себе.
   – Я хочу, чтобы вы знали, Радкевич… – Путра осекся, принимая окончательное решение: он брал на себя большую ответственность, затевая этот разговор.
   – Знал что? – прервал Радкевич надоевшую паузу.
   «Это хорошо, – подбодрил себя следователь. – Раз интересуется, есть шанс, что я на верном пути».
   Не оборачиваясь, Путра тихо выстрелил:
   – Это вы.
   Должна была последовать очередная эффектная, нагнетающая напряжение пауза, но Радкевич ее размазал:
   – Все это очень театрально, очень зрелищно, но у меня нет времени на ваше представление. Господин следователь, будьте так добры, выскажитесь поскорее – и я пойду по своим делам.
   «Этого тертого калача так просто не проймешь, – Путра поджал губу. – Надо было понимать, что за фрукт…»
   – У вас были все основания желать Чарову смерти, – теперь он говорил быстро, без ненужных задержек. – Вы ненавидели его за то, что он лишил вас работы. Чаров не просто перешел вам дорогу – он перечеркнул вашу только-только наметившуюся стабильность. Столько лет вы искали себе приемлемую работу; наработав за годы скитаний от места к месту богатый негативный опыт, научились справляться со своей агрессией и как-то ладить с окружающими людьми. Хотя «ладить» – в вашем случае слишком оптимистичное слово. Скорее, вы ухитрялись не доводить отношения с коллегами до громких скандалов. Характер у вас далеко не сахарный, так что окружающие вас все равно, в лучшем случае, недолюбливали. Даже Конев, который терпел…
   – Конев терпел меня потому, что я ему деньги приносил, – перебил следователя угрюмый Радкевич. – Расскажите мне то, чего я не знаю. Больно скучно тут с вами.
   Как же раздражал он следователя! Особенно сейчас, когда вина его казалась очевидной, но была недоказуемой. Пока недоказуемой.
   Готовясь к этому разговору, Путра прокручивал в памяти дело Арлаускаса. Два года назад он расследовал подозрительную гибель бухгалтера одной фирмы, походившую на самоубийство. Во время расследования выяснилось, что у покойного не было никаких причин сводить счеты с жизнью. Зато по меньшей мере у двоих имелись серьезные основания желать ему смерти. Но мотив без улик что золотой ключик без замка: у многих активных людей, да еще и занимающихся деньгами, есть заклятые враги. Уверенный в том, что Арлаускаса убили, но, не имея ни единой зацепки, Путра решил выявить убийцу нахрапом. У одного из подозреваемых сдали нервы, когда следователь, глядя в упор, сказал, что не верит в странное самоубийство и знает, почему его подследственному очень кстати была бы смерть бухгалтера. И тот сломался, заговорил. Сегодня была задачка посложнее.
   – Думаю, вы не знали, что Коневу надоело терпеть ваш, скажем так, непростой характер, и он не принял бы вас обратно даже после смерти Чарова.
   Путра, наконец, обернулся, чтобы посмотреть на реакцию подозреваемого, но ничего примечательного не увидел. Лицо Радкевича сохраняло мрачно-ледяное спокойствие.
   – Знал, – безразлично признался он, глядя следователю в глаза. – Не идиот, не сомневайтесь. Потому-то мне и не было никакого смысла убивать Чарова.
   «Умен, черт! – восхитился Путра, стараясь не показывать своего смятения. – Все уже просчитал и поет как по нотам. На логике его будет трудно поймать».
   Прогнозируя свои ходы, следователь допускал возможность такого ответа. Но вероятность услышать его казалась столь ничтожной, что он не принимал ее всерьез. За что и поплатился теперь неловкой заминкой.
   – Ценю вашу стойкость, – Путра постарался вложить во фразу немного иронии. – Но я ведь понимаю, что имею дело с профессиональным лицедеем. И весьма неглупым…
   Он осекся, вновь наткнувшись на угрюмо-безразличный взгляд Радкевича. Разговор шел куда труднее, чем предполагалось. Нужно было как-то вывести подозреваемого из равновесия.
   – У меня нет доказательств вашей вины, Радкевич, – честно признал Путра, распаляясь. – Одни лишь логические выкладки. Но все они указывают на вас, на вашу причастность к смерти Чарова. Это вас видела Трегубова в ту ночь у его дома! У меня в этом нет никаких сомнений. Она боится ошибиться, только это вас спасает.
   – Спасает от чего? – устало произнес Радкевич, которого, похоже, не занимал ответ; он думал о чем-то отвлеченном, неохотно поддерживая не интересный ему разговор.
   – От обвинения в причастности к смерти Чарова! – Путра изо всех сил старался вызвать у подозреваемого хоть какие-то эмоции.
   Грузным рывком Радкевич оторвался от стула, однако выражение лица не изменилось.
   – Я принял к сведению вашу информацию, – сообщил он. – Поскольку обстоятельства спасают меня от ваших домогательств, позвольте удалиться.
   Поразмыслив, Путра молча кивнул, проводил подозреваемого глазами до двери. Потом снова заговорил.
   – Я хочу, чтобы вы кое-что усвоили, Радкевич.
   Тот медленно обернулся, глянул на следователя с кисловатой вопросительной ухмылкой.
   – Я не оставлю вас в покое, – твердо пообещал Путра. – Дело даже не в профессиональной гордости. Мне жаль Чарова. После долгих лет прозябания он, наконец, начал расправлять крылья, и так не вовремя погиб. У меня нет ни одного вещественного доказательства того, что он был убит: все обставлено как самоубийство. Комар носа не подточит. Но есть еще логика, которая любому мыслящему человеку подскажет, что люди в положении Чарова не бросаются с пятого этажа. Да еще в тот день, когда возвращается любимая женщина. Так не бывает!
   Радкевич скривил рот в грустной улыбке.
   – В жизни всякое бывает.
   Путра замотал головой. Он уже сделал свои выводы и отказываться от них не собирался.
   – В конце концов, не зря же вы в тот вечер были возле его дома, – ему нужно было хоть немного напугать Радкевича, чтобы тот засуетился и впоследствии чем-нибудь выдал себя. – Случайно забрести туда невозможно. А главное, зачем скрывать, что вы там были, если за вами нет вины?
   Радкевич легко выдержал внимательный взгляд следователя. Путра, стараясь выглядеть как можно увереннее, сделал последний ход.
   – Из всего окружения Чарова только у вас были основания хотеть ему смерти. У меня нет ни малейших сомнений в том, что вы как-то причастны к его гибели!
   Лицо Радкевича впервые окрасилось какими-то серьезными эмоциями. Только не из тех, на которые рассчитывал опешивший Путра. Темные глаза Радкевича излучали просто дьявольскую насмешку, прикрывавшую боль, затаенную в глубине зрачков.

   ***

   Артура раздражало это лицо. Раздражало настолько, что не получалось скрыть свои подлинные чувства, чего он сейчас и не делал.
   – Знаю, меня никто не любит, – Радкевич был даже не подавлен, а буквально расплющен. – Можно войти? Я ненадолго.
   Артур нехотя кивнул, отступил вглубь квартиры. Радкевич понуро сделал пару шагов и остановился, сунув руки в карманы. Исподлобья глянув на подвыпившего хозяина квартиры, он быстро определил, что тот в очень хорошем расположении духа, и немного приободрился.
   Радкевич понимал, что сразу в лоб говорить о деле не следует, надо отвлечь Чарова, как-то расположить к себе. Если такое вообще возможно…
   – Да-да, неплохая квартирка, – раздраженно опередил Артур осматривающегося гостя. – Чего надо?
   Радкевич поймал себя на мысли, что каких-нибудь года два назад он не стал бы терпеть такого обращения с собой… Впрочем, он и не пришел бы унижаться перед каким-то выскочкой.
   – Я бы с удовольствием присел, – пробормотал Радкевич, глядя на новенький бордовый угловой диван и столик перед ним, заставленный бутылкой бренди, двумя бокалами, пепельницей, тарелками с крошками.
   Не то чтобы ноги так уж устали; хотя топтался Радкевич возле дома чуть ли не три часа, дожидаясь, когда уйдет женщина, которую привез Конев буквально через минуту после того, как он добрел до этой глуши. Нужно было заполучить чем-то мотивированную паузу: сто раз прокрутил в голове то, о чем предстоит говорить с Чаровым, а все равно никак не мог начать разговор.
   – Придется обойтись без этого удовольствия, – Артур был непреклонен. – Короче!
   – Ладно, дело хозяйское, – совсем тихо пробурчал Радкевич, неловко переминаясь с ноги на ногу, отвел глаза от столика перед угловым диваном на окно и выдавил: – Попросить я пришел…
   Артур озадачился, хмурь стала постепенно стекать с лица.
   – Попросить чего? – поинтересовался он, наполняя очередную паузу.
   – Да уж не руки и сердца, – Радкевич очень волновался, не зная, как перейти к главной теме, поэтому нес всякую ерунду. – Сгущенки у тебя, наверное, нет?
   – Чего? – опешил Артур.
   – Так и думал, – буркнул Радкевич.
   Еще в студенческие годы он влюбился в сгущенку, особенно в сгущенные кофе и какао. После полуголодного детства эти бесхитростные концентраты сладости доставляли райское наслаждение почище какого-нибудь «Баунти». И помогали расслабиться при большом нервном напряжении.
   – Помоги мне вернуться в фирму, – по-прежнему не глядя на Чарова, произнес Радкевич. – Замолви за меня словечко, ты же в друзьях с Коневым.
   – Зачем тебе обратно? – недоумевал Артур, впервые заговорив с Радкевичем на «ты». – Есть много других фирм, сейчас вакансий полно. С твоим-то опытом.
   Радкевич хмыкнул с кислой ухмылкой. Усмешку вызвали не слова Чарова, а воспоминания о прошлом.
   Наивному, совершенно не хулиганистому молокососу Радкевичу поначалу пришлось на зоне очень туго. Он и в армии-то не служил, не познал, что такое дедовщина. Это его хоть как-то подготовило бы к зоне.
   Радкевича дважды избили, чуть было не «опустили». Спасло только вмешательство одного из лагерных авторитетов, который и подучил парня уму-разуму, объяснив, как надо жить в неволе, чтобы не потерять человеческий облик. Радкевич был слабоват духом, но пережитый шок первых недель заставил надеть маску грубого и уверенного в себе человека. Она помогала перехитрить противников. Радкевич не позволял себе сделать хоть что-то, способное навести на мысль о его слабости. А главным оружием стало лицо, на которое он натянул все известные ему отпугивающие гримасы. Маска вросла в его личность, он продолжал жить с ней и на воле. Радкевича уже не пытались сделать «петухом», но конфликтов все равно хватало. Особенно из-за маски, которая исказила его настоящее лицо.
   Теперь ему было худо как никогда. Невыносимые обстоятельства растоптали гордость, и он опустился на колени.
   – Помоги, прошу тебя, – ухмылку сменили выступившие на глаза едва сдерживаемые слезы отчаяния. – Я устал бороться. Если я не верну эту работу, мне не жить. Но Конев меня недолюбливает, просто так он не вернет меня в команду.
   Артур был поражен. Все то время, что он видел Радкевича в конторе, этот человек производил на него впечатление чертовски уверенного в себе, матерого специалиста. Он немного завидовал той агрессии, которую источал Радкевич. Если бы не неприятная внешность и чрезмерная резкость, тот мог бы стать успешным человеком. Так виделось. Оказалось, что до сих пор Артур видел лишь маску, которая прятала истинное лицо очень уставшего, слабого человека.
   – Да ладно! – Артур все еще не верил своим глазам. – На рынке настоящий бум, опытному маклеру найти работу раз плюнуть. Можно хотя бы свой бизнес открыть.
   Радкевич полоснул по Чарову горько-саркастичным взглядом. «Взрослый мужик, а такая наивность! – поразился он. – Если б в жизни все было так просто и прямолинейно, я бы ни за что не стал перед тобой на колени, у меня не было бы за плечами моего печального прошлого… Да и дядя Евсей не умер бы на зоне…»
   – У меня нет сил, – признался Радкевич вслух. – Я старею… Я так надеялся, что прижился у Конева… Теперь просто боюсь идти куда-нибудь еще: в сотый раз начинать все сначала… Это невыносимо! Прошу тебя, поговори с ним…
   Он продолжал что-то говорить, с непривычки очень коряво изливая душу, но Чаров его не слышал.
   Отчаяние было искренним, и Артур окончательно поверил Радкевичу. Только глядя на стоящего перед ним на коленях грузного, неприятного и непривычно жалкого, как выяснилось, пожилого уже человека («И ведь проседи в волосах до сих пор не замечал!»), думал больше о себе. С нарастающим страхом.
   – Ладно, черт с тобой… – прервал он, наконец, Радкевича. – Я переговорю с Максом. Он и впрямь не в восторге от тебя, но, может, мне удастся уговорить его. В конце концов, ты приносил доход побольше иных, этот аргумент может сработать.
   – Спасибо, – всхлипнул Радкевич, зажмурив слезящиеся глаза. – Я отплачу тебе…
   – Ты пообещаешь мне сейчас, что изменишься, – Артур почувствовал слабость в коленках и присел на край столика. – Ты дикобраз – из-за этого и страдаешь. И создаешь проблемы окружающим.
   – Я знаю, – не открывая глаз, кивнул Радкевич. – Знаю, как никто другой… Я постараюсь…
   Радкевич открыл глаза и увидел бледное лицо обессиленного Чарова.
   – С тобой все в порядке? – поинтересовался он.
   Артур провел рукой по лбу, усмехнулся.
   – Разве может быть в порядке человек, вылакавший на радостях почти бутылку бренди?
   Однако тут же подошел к входной двери и распахнул ее.
   – А теперь уходи. Я слишком устал, да и говорить нам пока что больше не о чем. У меня есть номер твоего мобильного, на следующей неделе звякну, расскажу, чем закончился разговор.
   Радкевич понимающе кивнул и поплелся к выходу. В дверях он задержался и, не глядя на Чарова, хрипло пробубнил:
   – Спасибо. Я не привык к доброте… Что бы ни сказал Конев, я буду перед тобой в долгу.
   – Топай! – раздраженно обронил Артур, захлопнув за Радкевичем дверь, спешно налил себе бренди и тут же одним большим обжигающим глотком опустошил бокал.
   Но ужас не отпускал.
   Расплющенный своей несостоятельностью, Радкевич, сам того не подозревая, навел Артура на страшные мысли. Чаров вдруг осознал, что пережитые им самим годы нужды и отчаяния в любой момент могут вернуться. И превратиться на сей раз в нескончаемую жуть.
   Чаров как никто понимал, что успех далеко не всегда зависит от личных качеств. Не подвернись ему Конев, как бы он теперь жил? Представить было нетрудно, стоило только вспомнить недалекое прошлое, когда он сидел без работы и мечтал о том светлом времени, когда не будет зависеть от маминой пенсии.
   До этого почти год Артур держался продавцом в торгующем стройматериалами магазинчике. Зарплата небольшая, но стабильная; работа не пыльная, да и недалеко от дома. Особенно нравилось то, что на обед можно было ходить домой: вкуснее, комфортнее и намного дешевле, чем в какой-нибудь закусочной.
   Раньше он работал в одной жуткой автомастерской электриком. Грязно, зарплата грошовая. Что самое противное, заслуженно: спец по электрике из Артура был никакой. Что еще хуже, в округе была одна-единственная забегаловка, хозяин которой беззастенчиво пользовался своей уникальностью и драл с посетителей, как правило, работяг с окрестных фирм, нещадно. Артур был вынужден иногда ходить туда обедать, и всякий раз расплачивался приступами изжоги на полдня.
   Устроившись в магазин стройматериалов, он надолго забыл о скверной пище. Но через год пришлось уйти и оттуда, на сей раз в никуда. В такую цену обошлась глупая, но, в общем-то, безобидная шутка над кладовщицей. Артур и не знал, что она – родственница совладельца магазина. А директор понятия не имел, дойдет ли эта история до босса и чем в этом случае обернется, но решил не рисковать…
   Потом каждое утро Артур садился за свой дряхленький компьютер и просматривал в интернете основные новости. Добрая половина сообщала о рекордных темпах роста экономики, строительном буме, невероятно низкой за последние десять лет безработице и даже дефиците рабочей силы в самых разных сферах. Такие сообщения раздражали. Обиднее всего было знать, что все это – чистая правда.
   Еще работая в магазине, Артур заметил, как выросли продажи стройматериалов и сантехники: народ все чаще и все основательнее ремонтировал жилье, квартирные товарищества скупали товар тоннами на утепление и благоустройство домов.
   Когда Артура уволили, недолго думая он сунулся было на построенный скандинавами гигантский завод по сборке радиоэлектроники. Новые рабочие нужны были предприятию позарез, рекламу отдел персонала разместил даже на телевидении. И взяли бы Артура с удовольствием, да зрение у него было ни к черту. С такой близорукостью нельзя работать на сборке, объяснили ему. Других подходящих вакансий не нашлось…
   Артур полез в холодильник за сыром и, глянув на помидоры, вспомнил, как выбирал их когда-то в дешевом супермаркете, разгребая груду обмякших томатов во время скидок. В тот момент он не чувствовал себя бедным, но все равно ощущал душевный дискомфорт при взгляде на людей, которые рылись рядом с ним в коробках. Как-то не очень они смотрелись…
   Прокручивая в памяти неприятное прошлое, Артур осознавал, что не может позволить себе пережить его заново. Только не это!
   «Ничего страшного, – подсказывал внутренний голос. – Теперь у тебя новая жизнь, главное бороться за нее и не позволить себе опуститься. И вообще не думай больше об этом. Ты ведь для этого вселился в свою новую квартиру с абсолютно новыми вещами».
   Если бы все было так просто…
   Артур залпом выпил еще грамм пятьдесят, но никакого облегчения не почувствовал. Морщась, подрагивающими пальцами он провел по губам и огляделся. Ему очень нравилась квартира. Он считал ее заслуженно заработанной. Потерять ее было бы трагедией.
   Вера. Верочка. Веруша… Было время, Артур решил, что переболел ею, а вот сегодня всколыхнуло по новой. Какое счастье было услышать: «Мне тоскливо без тебя, Артур. Давай попробуем еще раз!» И этот до боли родной запах простеньких сиреневых духов – щемящее воспоминание о далекой уже юности. Где только она их раздобыла, хитрюжница?
   Артур понимал, что Веру вернул к нему его успех. Она никогда не верила в рай с милым в шалаше. Достойный ее самец должен быть добытчиком. И что-то в нем должно быть свое, особенное, что отличает его от остальных добытчиков. С отличием у Артура как раз всегда был полный порядок, проблемы возникали только на «охоте»…
   Артур опрокинул еще пятьдесят. Озноб не проходил. Разбушевавшаяся фантазия рисовала картину страшного будущего: стоит потерять работу у Конева, карточный домик нынешнего благополучия может рассыпаться в считанные месяцы. Найти место, хотя бы приблизительно сопоставимое с нынешним по зарплате, будет совсем непросто. Артур не питал иллюзий: работник пресс-службы из него пока весьма посредственный, опыта с гулькин нос; никто не станет платить за его работу столько, сколько сейчас выкладывает Конев. В лучшем случае, ему светит место одного из подчиненных начальника службы по связи с общественностью какой-нибудь не слишком большой и не самой успешной компании. И то если очень сильно повезет…
   Можно, конечно, найти себе другое применение. Работы за гроши каким-нибудь охранником или разнорабочим, сейчас в избытке. Но это тупик. От квартиры придется отказаться. Да и от Веры. И снова прятать лицо от тоскливых глаз мамы…
   Артур повертел в руках пустой бокал. Давно ли он наливал в него бренди? Черт его знает! Надо еще выпить.
   Радкевич. Невероятно жалкое зрелище. Кто бы мог подумать!
   Артур медленно поднялся и почувствовал, что его сильно качает. Странно. Голова работала, казалось бы, исправно, но тело словно сопротивлялось его желаниям. Как будто предчувствовало недоброе…
   Артур рухнул на колени перед камином, сопя, развел огонь. Искрящееся тепло немного освежило его и ненадолго вернуло прерванное последним гостем ощущение небывалой радости. Почти как в Рождество…
   Все-таки сегодня он счастливый человек! Сейчас даже трудно представить, чего может не хватать для полного счастья.
   Разве что уверенности в завтрашнем дне…
   Проклятье! Этот чертов страх!
   От тепла камина Артура развезло еще больше, стало поташнивать. С большим трудом он поднялся на ноги и заплетающейся походкой побрел к выходу на террасу. По дороге опрокинул еще грамм сто, закурил. На террасе чуть ли не упал на ограждение, шатаясь, вцепился в перила, запрокинул голову и шумно вдохнул свежий ночной воздух.
   Мысли о его судьбе не отпускали Артура даже при виде роскошного звездного неба. Сегодня он счастлив как никогда. Он получил даже то, о чем и не думал. Тем страшнее может стать падение…
   А стоит ли ждать?
   Артур посмотрел вниз. Обычно он немного побаивался высоты. Но сегодня все было иначе…

Об авторе

Андрей Деменков родился в 1969 году в Таллине. В Таллинском университете получил диплом журналиста. Полтора десятка лет проработал журналистом в местной прессе, публиковался и в российских СМИ. С 2011 года работает на различные интернет-проекты российских компаний, некоторые из них возглавил как редактор (Inpinto, re:Store, Nosimo). Публиковаться как писатель начал в 1989 году, в середине 1990-х выпустил в Эстонии два бестселлера. В 2000-е снизил творческую активность. Теперь решил вернуться к любимому занятию. Подробная информация – в официальном блоге [2 - http://andrei-demenkov.blogspot.com/] автора.

Падение Андрей Деменков

Исповедь Рассказ

Падение Повесть

Об авторе

Падение
Андрей Деменков

Исповедь
Рассказ

Падение
Повесть