Бес. Покойный дом
Таня Иванова

   © Таня Иванова, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

   – Не нравится мне этот дом, – сказал участковый своему новому напарнику.
   – Почему? – удивился тот.
   – Проклятый он.
   – Да ладно, – засмеялся напарник. – Я во все это не верю.
   – Я тоже не верил, но в этом доме нет ни одного счастливого человека. И все время что-нибудь происходит. И это всегда плохое. В нем четырнадцать квартир. И в каждой что-нибудь, да происходило. В одной кто-то убивает, в другой ругается, в третьей – умирает, в четвертой – медленно сходит с ума. Есть только одна квартира, в которой тихо и спокойно. Это самая последняя – четырнадцатая – квартира. Но там уже давно никто не живет.
   – Странный ты какой-то, – усмехнулся напарник.
   – Посмотрим, что с тобой будет через полгода на этом участке, – ответил участковый.

Квартира №1

   Сегодня Ксюша идет домой одна. У нее хорошее настроение, т. к. теперь она точно знает, что поступила в гуманитарный профильный десятый класс своей школы. Это лучше, чем учиться в обычном классе. И пусть она заняла лишь шестое место в общем экзаменационном зачете, а не первое, но это же совсем не важно. Главное – поступить, а уж свои знания она сможет показать в течение предстоящего учебного года в полной мере.
   Ксюша – отличница со стажем, т. е. с самого первого класса. Уроки ей давались легко: логика, смекалка, хорошая память – это был ее багаж. Как многие отличницы, Ксюша мало общалась со своими сверстниками. Их беседы сводились к следующему:
   – Привет. Ты алгебру решила? – спрашивал ее какой-нибудь одноклассник.
   – Да, решила, – отвечала она спокойно.
   – Дай списать.
   Затем было два возможных варианта развития событий: либо она доставала свою тетрадь и отдавала на списывание, либо, если домашняя работа была настолько сложной, что она потратила много времени, она отказывалась давать списывать домашку. И в том, и в другом случае она ничего не теряла и не находила, т. к. за решенные задачи она получала огромное человеческое «спасибо», с которым мало, что можно сделать, а за свою вредность она не получала ничего, т. к. отношения с ней портить никто не хотел по одной простой причине – списывать не у кого будет.
   Ксюша подошла к дому, в котором жила, точнее существовала. Ключ от квартиры №1 она достала из рюкзака, улыбнувшись своему брелку, изображавшему маленькую девочку с бантиками, и открыла дверь. Квартира представляла собой жалкое зрелище, возможно, поэтому у нее резко портилось зрение. Обои были старые, чуть пожелтевшие, кое-где ободранные сильными когтями любимого кота Мурзика. Мебель была сколочена из остатков некогда труднодоставаемой из-за дефицита стенки. Пол шел под откос, двери еле-еле закрывались, в окна постоянно дуло, потолок по весне тек, летом было очень жарко, зимой очень холодно. Эта квартира была создана с самого начала не для жизни, а для мучения. Все попытки ее матери хоть как-то поправить положение были бесплодны. Иногда, где-то раз в пятилетку, они делали ремонт, но он был косметический, а не капитальный, как требовало того это помещение. На самом деле, как считала Ксюша, самым лучшим было бы просто отсюда съехать, но на это нужны были деньги, а они не водились. Как, впрочем, и продукты. Холодильник был почти пуст почти всегда. Вот и сейчас, открыв дверцу, она посмотрела на пустующие полки, и закрыла его. Это означало лишь одно – опять варить картошку. Этот овощ имел одно необыкновенное и очень хорошее в их жизни свойство – он никогда не надоедал. Возможно, потому что его можно приготовить по разному: то пюре, то пожарить, то целиком отварить, то дранники сделать. Сейчас Ксюша решила, что сварит картошку в «мундире», потом ее почистит, порежет на кубики, добавит соли, подсолнечного масли, и появится у нее замечательное блюдо, которое она именовала «салат из картофеля». Она его приготовила, поела, попила чая и пошла делать уроки.
   В шесть вечера пришла ее мама. Как всегда уставшая. Ксюша решила ее обрадовать.
   – Мама, а у меня новость хорошая, – радостно улыбаясь, сообщила она.
   – Да? – еле выговаривая от усталости слова, ответила мама. – И какая же?
   – Я поступила в профильный гуманитарный класс.
   – Молодец, – спокойно сказала ей мама. – Я рада за тебя, – так же спокойно продолжила она.
   – Спасибо, – также спокойно теперь отреагировала Ксюша.
   Она почувствовала, что вся ее радость мгновенно испарилась. Улыбка поползла вниз. Мама даже не посмотрела больше на нее. Ксюша не поняла, что она сделала не так, т. к. рассчитывала на взаимное чувство радости, а в итоге получила те же слова, что, если бы она сообщила, что купила хлеб и, он лежит в хлебнице.
   – Я сегодня ничего не продала, – добавила ее мама.
   – Народа не было? – спросила участливо Ксюша.
   – Да, у людей денег нет. Ходят, смотрят, но не покупают.
   Ксюше стало стыдно за то, что у нее есть чему радоваться. Она поняла, что ей следовало сначала спросить о том, как дела у ее мамы, выслушать, а уже затем и рассказать. А может быть и вовсе не рассказывать. Она замечала, что родители интересуются только ее оценками за четверть и экзамены, а то, как она их добивается, что происходит в учебной четверти, их не волновало.
   Расстроенная Ксюша пошла в комнату делать уроки, пока не пришла ее сестра и не включила на всю мощь свою дурацкую музыку. Ксюша много сил вложила, чтобы поступить в этот класс, она упорно занималась, больше, чем обычно, рассчитывая, что порадует родителей хорошей новостью. Но в их семье не принято было радоваться за других. Ксюша живет среди них всю свою жизнь, но все равно надеется на то, что у ее родственников появится такое умение, как воспринимать победу одного из членов семьи, как свою.
   Через какое-то время пришла сестра. Ее звали Оксана. Ксюше пришлось уйти в другую комнату, т. к. с треском в ушах от музыки, сложно что-либо учить. Конечно, это не помогло, т. к. звукопроницаемость была просто удивительной. В их квартире можно было спокойно разговаривать через стенку, даже не повышая голоса. Но переход в другую комнату – это все же возможность отгородиться, но только до определенного момента – пока не придет папа. В этой комнате уже не было стола, поэтому она легла на диван попой кверху и стала учить параграф. С одной стороны до нее доносились звуки бьющейся друг об друга посуды, когда ее мама доставала что-то на кухне, чтобы сварить «кашу из топора», с другой – музыка. Ксюша пыталась отвоевать часть комнаты у сестры, жаловалась родителям, но те ничего не могли сделать с Оксаной, т. к. она их просто не слушала. Когда Ксюша поняла, что даже родители не могут на нее повлиять, то решила, что уж она точно не в силах что-либо изменить. Поэтому она скиталась по квартире. Так было каждый день. Она придумала для себя прекрасное объяснение: что идет она писать сочинение в туалет не из-за того, что там тепло и никого нет, а потому что там ее посещает муза, или, что алгебру она решает в ванной, т. к. там к ней быстрее приходят ответы. Она всячески пыталась отгородиться от реальности.
   К восьми часам пришел папа. Он тоже, как всегда, устал. Мама все еще варила, поэтому глава семейства из кухни прямиком направился к телевизору. Как всегда, он лег ни диван и стал перещелкивать каналы.
   – Пап, а у меня новость, – с восторгом в голосе, обратилась Ксюша к отцу.
   – И какая? – не поворачивая головы от телевизора спросил отец.
   – Я поступила в гуманитарный класс. Помнишь, когда мы обсуждали то, куда мне попробовать сдать экзамены, то ты сказал, чтобы я пробовала в гуманитарный. Так вот я поступила. – Она стояла посреди комнаты, светясь не меньше, чем люстра, которая висела над ее головой.
   – Ну и кем ты будешь после этого? – небрежно спросил отец.
   – Я не знаю. Я же еще только в десятый класс поступаю, а не куда-то там. Просто ты же сам говорил, – Ксюша стояла совсем растерянная. Она не плакала, хотя ей очень хотелось. Но плакать нельзя, т. к., все равно никто не пожалеет ее: мать сделает вид, что не заметит, отец действительно не заметит, т. к. постоянно смотрит на экран, а сестра скажет, что так ей и надо, заслужила. Поэтому она стойко выдерживала критику поступка, который был одобрен всего несколько недель назад.
   – Ты кем станешь? – повторил отец. – Учительницей. Так им ничего не платят. Или юристом, так их пруд пруди. Или соцработником – бабушкам продукты будешь таскать?
   – Но ты же сам говорил, – тихонько запротестовала Ксюша. – Когда мы говорили, ты сказал, что лучше идти в гуманитарный, а не математический.
   – Ты же сама должна понимать, – будто не слыша ее слов, продолжал отец. – Кому это нужно? – задал он вопрос, а затем быстро сам ответил. – Никому. Ты пойми, что гуманитарий сейчас никому не нужен.
   – И что теперь?
   – Теперь уже ничего. Надо было стараться поступить в математический класс. Вот тогда было бы дело. А это что? – отец махнул рукой и отвернулся к телевизору.
   Ксюша стояла так, как будто бы ее сейчас всю оплевали.
   – Идемте есть, – сказала мама, зайдя в комнату.
   Они уже не возвращались к этому разговору. Ксюше совсем не хотелось кушать, но отказ от еды расстроил бы маму, т. к. она старалась, готовила, поэтому Ксюша запихивала в себя ложку за ложкой. Как обычно сестра притащила магнитофон на кухню. Отец стал ей говорить, чтобы она выключила, та только смеялась. Вскипел чайник, и мама разлила чай всем по кружкам, поставив их на стол.
   – Ой, мне песня эта так нравится, – вскрикнула Оксана и прибавила громкость.
   – Выключи, я сказал, – уже заорал отец.
   – Нет, – хихикая, как дурочка, сказала Оксана.
   – Я сказал тебе – выключи.
   Сестра только засмеялась, прищурив глаза и в упор смотря на отца. Отец одним рывком вскочил и стукнул магнитофон кулаком. При этом он тряханул стол так, что чай весь вылился, причем прямо на Ксюшины живот и ноги. Она даже не поняла, что случилось, что должно быть больно или, что она должна заплакать, т. к. на нее сейчас вылили целую кружку кипятка.
   – Смотри, что ты сделал, придурошный, – сказала Оксана, взяла магнитофон и пошла в спальню.
   – Это твое воспитание, – прорычал в свою очередь отец матери.
   Мать ничего не ответила, достала последнее яйцо, и стала мазать живот и ноги Ксюши. Белок становился почти сразу белым, так же, как когда она жарила себе яичницу на сковородке. Мама снимала образовавшуюся пленку и снова мазала сырое яйцо. Отец ушел смотреть телевизор. Ксюша не плакала, а мать ее не успокаивала. Оказав первую медицинскую помощь, мать стала убирать со стола.
   – Как мне все это надоело, – сказала мать.
   Ксюша закрылась в ванной и стала делать алгебру. Она решила просто забыть о сегодняшнем вечере. Она делала так каждый день.
   В ванной ей нравилось учиться больше, чем в туалете, т. к. туда реже заглядывали. Раковина была и на кухне, так что руки можно было помыть и там. Она делала редкие вылазки, чтобы сменить учебники и тетради, а когда спина совсем уставала сидеть, то она брала одеяло, кидала его в саму ванну, предварительно вытерев ее насухо и повернув кран в сторону раковины, т. к. он постоянно тек. Затем она ложилась. Такой способ отдыха она подсмотрела в каком-то советском старом фильме и взяла себе его на заметку. На самом деле можно было бы здесь спать, если бы папа не вставал раньше всех и не шел бриться. А так здесь было очень хорошо. Если, конечно, не считать внешнего вида, который ничем не отличался от всей остальной квартиры. В связи с тем, что денег на плитку не было, решено было поклеить моющиеся обои, но через пару дней они стали отклеиваться. Чтобы они совсем не отвалились, по стыкам их склеили скотчем. Там, где обои отходили, был виден какой-то грибок. Мама старалась от него избавиться, но, как почти во всех случаях, когда она пыталась что-то поправить, это не помогло. Здесь было сыро, поэтому он развивался очень быстро.
   На самом деле сегодня был хороший день, т. к. папа пришел трезвый. Но, как это часто бывает после длительного «загула», встав на верный путь, он становился злой, раздражительный. Ксюша хотела его порадовать, но только рассердила своим заявлением о том, что она будет учиться в непростом классе. Она уже и сама была не рада тому, что у нее получилось поступить. Эта очередная победа была превращена членами ее семьи в очередное поражение. Она уже привыкла. О своей жизни она старалась рассказывать как можно меньше. Только когда ее спрашивали, а спрашивали редко. В дневник вообще никогда не заглядывали: не интересно смотреть на бесконечные пятерки. Но эта новость была для нее настолько большой и чудесной, что ей очень хотелось поделиться. Но насколько она была чудесной, настолько она сейчас стала ужасной. Ксюша думала о том, как это можно исправить, но проситься в обычный класс было бы глупо, а попасть в математический класс уже невозможно, т. к. вступительные экзамены уже прошли без ее участия. Мама все еще возилась на кухне. Когда она там на недолго задерживалась, то Ксюша иногда переходила в кухню, т. к. там можно было сидеть за столом, а значит можно, например, переписать сочинение или решенные примеры с черновика в чистовик.
   – Открой дверь, – крикнула Оксана, стучась в ванную. – Ты не одна здесь живешь.
   Ксюша открыла дверь и вышла.
   Пока все чистили зубы и умывались, готовясь ко сну, она решила почистить свою обувь. Это было одно из любимейших ее занятий, если, конечно, не считать мытье посуды. В эти моменты она каким-то чудесным образом исчезала из квартиры. Ее мысли были далеко-далеко, хотя тело повторяло одни и те же несложные механические движения. Раз-два, раз-два. Не смотря на сложные отношения, она чистила обувь всем членам семьи. Так что утром все уходили в чистейшей обуви. Это делалось не из-под палки, а было решением самой Ксении, т. к. от данного процесса она получала истинное удовольствие. А в ее жизни этого так не хватало. Ей нравилось чередовать умственную и физическую деятельность. Особенно, когда не получалось решить какой-то пример или, она не могла написать сочинение. В такие моменты она откладывала все тетради, и шла мыть посуду. Грязная посуда в их доме никогда не переводилась, т. к. помимо основных приемов пищи, были, как правило, еще и промежуточные. Возможно, это происходило из-за того, что пища была не калорийная, поэтому чувство голода быстро возвращалось. Или была обыкновенная привычка что-то перекусывать, но факт оставался фактом – раковина на кухне никогда не пустовала.
   Оксана закончила свои ванные процедуры, отец уже храпел. Он быстро засыпал под телевизор, а может быть просто очень сильно уставал. Организму его, должно быть, было тяжело не работать совсем, когда он пил круглыми сутками, а затем вкалывать по двенадцать часов, и даже больше. Когда он не пил, то у него всегда находилась дополнительная работа, а соответственно и денег прибавлялось. Поначалу он все нес в семью: покупал разные вкусняшки, отдавал деньги маме. Но наличие денег не способствовало тому, чтобы семья стала счастливее. Мама ходила все так же ни жива, ни мертва, сестра кричала на отца, чтобы он не выпендривался после двух дней «сухого закона», Ксюша молчала. Отец обижался, включал телевизор, а затем засыпал. На следующий день он снова приползал, либо его приносили, потому что он уже не мог идти. Их жизнь была похожа на круговорот. И вся семья вместе с отцом уходила в запой, т. к. в эти моменты он путал день с ночью, как маленький ребенок, и по ночам устраивал концерты, основной целью которых было выпрашивание денег, принесенных всего пару дней назад. Мать что-то давала ему, потом он уходил, потом приходил уже совсем пьяный. Затем он резко бросал пить, вся семья вместе с ним тяжело отходила от очередной пьянки, т. к. сложно понимать, что вчера папы вроде бы и не существовало на свете, ему было не до тебя, а сегодня он не только спрашивает, но и требует что-то. Даже скорее, это было хождение не по кругу, а по спирали… Вниз.
   Не смотря на все это, Ксюша любила отца. А еще она любила вот так допоздна учить уроки. Тогда казалось, что в их семье все хорошо, т. к. было тихо. Для нее это был единственный критерий определения уровня спокойствия. Любой разговор на повышенных тонах даже за пределами дома, она рассматривала, как что-то плохое. То, что в споре рождается истина, было для нее очень глупым высказыванием. Она не могла понять, как вообще возможно крича, до чего договориться. На ее глазах таких примеров не было, т. к. сестра каждый день по любому поводу ругалась с отцом, и общий язык за столько лет они так и не нашли. Ксюша и ее мама были скорее наблюдателями. Жили в этой семье отец и сестра, а вот жизнь матери и Ксюши протекали будто сквозь пальцы. Постоянные склоки отнимали всю энергию у них обеих. Две безмолвные тени, будто покинутые жизнью.
   – Ложись спать. Уже поздно, а завтра нужно рано вставать, – сказала мама, выйдя в сорочке до колена, заспанная, помятая, как подушка, с которой она только что встала.
   – Мне еще чуть-чуть осталось дописать, – просящим голосом сказала Ксюша.
   – Ладно, дописывай и спать.
   Ксюша кивнула и посмотрела, как немного пошатываясь худое тельце прошло по коридору и завернуло за угол. Ксюше было ее жалко. А еще ей было жалко себя. Если бы она не сидела вот так ночами, то, скорее всего, у нее не было бы возможности учиться в гуманитарном классе. Но никто в ее семье этому не рад. Неужели они и правда не замечают, как она старается. А, может быть, именно потому что замечают, так реагируют. Ксюша часто думала об этом, но ни к одному более или менее логичному выводу она прийти так и не смогла. Переписав сочинение, она пошла по темному коридору, затем зашла в темную комнату, освещенную лишь светом уличного фонаря, разделась и легла спать.
   Следующее утро было таким же унылым, как и вчерашнее и позавчерашнее и позапозавчерашнее. Отец, как всегда, встал раньше всех, покурил, побрился, позавтракал в одиночестве и пошел на работу. Затем встала мама, позавтракала, накрасилась быстренько и тоже убежала на работу. Ксюша встала чуть позже, т. к. собиралась она быстро и краситься ей было не нужно, хотя многие девочки в ее классе уже во всю красились. Но Ксюше это было не интересно, т. к. она считала себя очень некрасивой, а макияж, который она делала, как ей казалось, только подчеркивал все ее недостатки.
   Ходила она не одна, а вместе с подругой из соседнего подъезда. Раньше они учились в одном классе, а теперь Рита поступила в математический, а Ксюша – в гуманитарный. Теперь Ксюша немного завидовала подруге. Дорога до школы занимала всего двадцать минут. На автобусе они ездили редко. Ксюша знала, что денег дома нет, поэтому старалась выходить пораньше, чтобы можно было дойти пешком. Почему пешком ходила и Рита, ей не было известно, т. к. в их семье деньги водились. Возможно, что это была привычка, т. к. учились вместе они аж с первого класса. Пока шли до школы, то все время болтали. О чем? Да обо всем. Только Ксюша не рассказывала о том, что папа приходит пьяный, хотя это было известно не только каждому жителю их дома, но и всего района. У ее отца было много знакомых, благодаря которым он и получал хорошие заказы и приносил домой больше денег и продуктов, но именно благодаря им, когда он пил, было известно, что Колян опять в запое. Да, Ксения Николаевна – полное имя Ксюши. Ее назвали не в честь кого-то, а просто имя понравилось. Так она и стала Ксенией. Хотя ей самой это не нравилось и, она решила, что сменит его, когда вырастит. Кроме того, ее называли, как угодно, но только не Ксюшей. Некоторые учителя называли ее Оксаной, т. к. в этой же школе училась ее старшая сестра. На самом деле единственным сходством между ними были отчество и фамилия, все же остальное: характер, успеваемость, конституция тела, цвет волос и глаз, форма носа, да в общем все, все было другое. Но ее упорно называли Оксаной. Иногда к ней обращались «Рита», хотя с подругой она тоже не имела большого сходства, возможно, так происходило, т. к. сидели они за одной партой, рядышком. Но, когда ее называли Ритой, было менее обидно, чем – Оксаной, т. к. быть похожей на первую – ничего плохого, а быть, как вторая, Ксюше совсем не хотелось. Она относила это на то, что ее собственное имя ей совсем не подходило, вот люди и искали замену, т. к. видели явное несоответствие. Это тоже самое, что, если бы человек показывал на картину Мадонны Леонардо, называя ее скульптурой. При этом, конечно же, хочется сразу его поправить и сказать, что это картина. Вот только в отношении человека это сложнее сделать. Новое имя Ксюша еще себе не придумала. Но время на это у нее еще было.
   Ксюша не стала рассказывать о том, как восприняли ее новость о поступлении в гуманитарный класс, т. к. сложно признаваться, да еще и вслух, да еще и лучшей подруге, в том, что ты – неудачница. А именно так себя Ксюша теперь и чувствовала. Получалось, что она делала что-то не то. Хотя до этого говорили, что нужно было делать именно это. Она старалась, а выходило все не так. Было обидно. После таких разговоров она, как правило, долго не могла прийти в себя. Вот и сейчас Рита рассказывала о том, что ее мама очень обрадовалась новости, что ее дочь будет учиться в профильном классе. Ксюша вспомнила лицо своей мамы и, ей захотелось заплакать.
   – Интересно, а, если что, можно будет перевестись в математический класс, – сказала она, с опаской смотря на подругу.
   – Не знаю, – ответила та. – Количество мест ограничено. И сейчас класс набран полностью.
   Ксюша кивнула головой, тяжело вздохнула и отвернулась. Как всегда, когда ей было плохо, она начинала говорить что-нибудь об уроках. Сейчас она стала рассказывать о том, как трудно ей далось сочинение. Там нужно было писать о любви, о которой она совсем ничего не знала. Ксюша не понимала, что между людьми могут быть нормальные отношения. Она считала, что это просто рассказ, написанный автором, и прототипов в реальной жизни главных героев нет. Рита поддержала разговор об учебе. Папа Риты тоже пил, но в ее семье было принято поддерживать друг друга. А так как подруги были очень близки, то Рита соответственно поддерживала и Ксюшу. За что последняя была ей очень благодарна.
   Сегодня по расписанию первым уроком была физика. Преподавали ее из рук вон плохо. Учитель только и говорил, что они все – идиоты и ничего из них не выйдет. Он иногда предполагал, что есть думающие ученики, но они не думают, т. к. им лень. На самом деле идти на такие уроки совсем не хотелось. Все, конечно, старались пропускать мимо ушей обидные слова, но в подростковом возрасте очень сложно что-то не принимать на свой счет. Ксюша знала, что она – молодец, т. к. решила все домашние задачи и параграф выучила почти наизусть, но ее, как обычно, не вызовут к доске. Должно быть, потому что учителю тогда не удастся сказать что-то обидное, или может по другой причине, но вызывали ее крайне редко. Ксюша на это не обижалась. На уроках физики, когда кто-то отвечал, она смотрела на школьную доску бурого цвета. Сама она из себя ничего не представляла, но, если долго не отрываясь на нее смотреть, то она начинала двигаться. Так будто бы она очень мягкая, лежа на волнах, покачивается. Ксюше очень хотелось спросить учителя о том, что же это: обман зрения или действительно так может быть. Показывают же в фильмах людей, которые умеют сгибать палку силой мысли. Но, если бы она умела это делать, то движение доски заметили бы и другие. Ее одноклассники занимались совершенно разными делами: кто-то пытался спрятаться от учителя, чтобы он не вызвал к доске отвечать следующий параграф, кто-то играл в морской бой, кто-то рисовал, кто-то тихонько разговаривал. После порции унижения, достаточной для того, чтобы учитель мог получить удовлетворение, началось изучение новой темы. В школе практически отсутствовала материально-техническая база, необходимая для уроков физики, поэтому все опыты проводились в воображении. Пока учитель рассказывал, ученики отдыхали. Змея не выплескивала свой яд, а значит можно было расслабиться.
   – Что это? – Максим Петрович пытался написать что-то на доске, но у него ничего не получалось. Мел будто не чувствовал доску. Если объяснять это явление с физической точки зрения, то можно сказать, что между доской и мелом не было трения.
   Он попробовал с одной стороны доски, потом с другой, слыша позади себя хихиканье учеников. Вдруг он резко повернулся.
   – Кто это сделал? – почти выкрикнул физик.
   Класс резко стих. Лицо учителя исказилось от злости. Он смотрел сощуренными глазами, водя взгляд от одного ученика к другому. Все дети опустили головы вниз, уставившись в парты, исписанные глупыми надписями.
   – Я все равно узнаю, кто у нас здесь решил, что умнее всех, – шипел Максим Петрович. – Завсиханов, – крикнул он.
   – А что сразу Завсиханов? Как что, так сразу Завсиханов? – подал голос с последней парты вечный двоечник.
   – Встать, – заорал учитель.
   Завсиханов встал. Он отвернулся от доски и смотрел в окно.
   – Бери тряпку и оттирай доску, – приказал Максим Петрович.
   – Я с доской ничего не делал, поэтому и мыть ее не буду, – спокойно ответил ученик.
   – Ты что мне еще перечить будешь? – брызгая слюной, орал физик.
   Завсиханов молча смотрел в окно.
   – Бери тряпку и мой доску, – повторил он приказ.
   – Нет, – тем же спокойным голосом произнес ученик.
   – Тогда убирайся отсюда. Слышишь? Вон.
   Лицо учителя напоминало гримасу обезьяны, но смеяться не хотелось.
   Завсиханов взял рюкзак и вышел.
   – Открывайте дневник и записывайте домашнее задание. К следующему уроку выучить параграфы с 65 по 70…
   В классе поднялся недовольный говор.
   – …Нет, – поправился учитель, злобно улыбаясь. – По 75. И скажите «спасибо» Завсиханову. Урок окончен.
   Он ушел в лаборантскую, громко хлопнув дверью.
   В классе сразу же стали обсуждать случившееся. Никто не знал, был ли это на самом деле Завсиханов или нет. Через пять минут прозвенел звонок. Ксюша пошла на следующий урок, а Рита в учительскую – ей нужно было что-то спросить.
   Придя в класс, Ксюша вытащила дневник, учебник, тетрадь и ручки. Она сидела одна за партой. Никто не подходил к ней, т. к. списывать было нечего: была литература, а сочинение «сдувать» бесполезно. Это же сразу видно.
   – Представляешь, – запыхавшись Рита влетела в класс и громко упала на стул. – В математическом классе одно место освободилось. Там какая-то девочка отказалась. Можно пойти написать заявление, – проговорила она. – Если ты, конечно, хочешь.
   – Да, я хочу, – ответила радостно Ксюша. – А к кому идти?
   – Пойдем. Я тебя отведу.
   Они побежали в учительскую. За одним из столов сидела завуч.
   – Маргарита Васильевна. Вот я вам ее привела, – запыхавшись, выпалила Рита.
   – Здравствуйте, – робко сказала Ксюша.
   – Здравствуй, – оценивающе осматривая Ксюшу, ответила Маргарита Васильевна. – Значит ты хочешь учиться в математическом классе?
   – Да, – твердо ответила Ксюша.
   – А зачем же тогда экзамен писала для поступления в гуманитарный класс? – поинтересовалась учительница.
   – Ну… – стала мямлить Ксюша. – Я думала… Что… А потом передумала, – закончила она свое невразумительное объяснение.
   – Что же. Каждый имеет право передумать, – поддержала ее завуч.
   Ксюша благодарно улыбнулась.
   – Садись. Пиши заявление, – сказала Маргарита Васильевна. – Я сейчас дам образец.
   Она достала из стола толстую папку, вынула лист бумаги формата А4 и протянула его Ксюше, затем дала чистый листок и ручку. Ксюша своим аккуратным почерком выводила буквы, которые впоследствии должны были привести к одобрению отцом ее пути. Она была счастлива. Теперь уж точно папа скажет, что она – молодец, т. к. он вчера прямым текстом заявил ей, что нужно было поступать в математический класс.
   День тянулся долго. Так всегда бывает, когда хочешь, чтобы поскорее подошел какой-то определенный час. Она не могла дождаться, когда же, наконец, закончатся уроки и можно будет пойти домой. Когда они с Ритой шли из школы, то у Ксюши рот не закрывался. Они обе были счастливы, что будут еще два года учиться вместе.
   Дома у Ксюши в голове была только одна картинка: отец узнает, что она будет учиться в математическом классе, говорит, что теперь он доволен, что она – молодец. Сердце ее учащенно билось, когда она услышала, что в дверь кто-то вставляет ключ. Это были папа и мама. Отец, скорее всего, пришел раньше, но сидел на лавочке перед домом. Он часто так делал. Когда мама пыталась выяснить, почему он не идет домой, он отвечал, что его не пускают. На ее вопросы о том, кто не пускает и почему, он отвечал просто: «Не знаю. Не пускают и все тут». Вот и сейчас он дождался прихода мамы и с ней зашел. Ксюша не стала выпаливать новость сразу, а забрала у папы тяжелую сумку с продуктами и отнесла ее в кухню.
   – Ну чего ты? – спросил отец, когда увидел, что она не заглядывает в сумку и ничего оттуда не берет. – Это я вам купил. Доставай.
   Ксюша стала доставать продукты. Ее лицо было довольным, т. к. она предвкушала уже свою похвалу. Мама тоже зашла на кухню и села на табуретку у окна. Ее лицо было изможденным, как всегда. Ксюша достала все продукты, быстренько разложила их по полкам в шкафы и холодильник. Мама поставила кастрюлю с супом разогреваться и ушла переодеваться, а папа в ванную – отмывать рабочую грязь. Ксюше нужно было немного успокоиться, поэтому она решила помыть посуду. Через четверть часа они вернулись. Суп вскипел.
   – Кто кушать будет? – спросила она.
   – Кто будет? – пробурчал отец. – Наливай всем. Кто не будет, тот не будет.
   Говорил сегодня он грубее, чем вчера. Ксюша решила, что расскажет о переводе после еды, когда он станет хоть чуточку довольнее.
   Они быстренько покушали суп, а потом стали пить чай с вкусным печеньем, которое купил папа. За все время, пока они кушали, никто не проронил ни слова. Ксюша была довольна: тишина.
   – Ну что вкусно? – спросил отец, обращаясь к Ксюше.
   – Вкусно, – довольно ответила она.
   Теперь, когда он сам заговорил, она решила, что можно рассказать.
   – Пап, а я сегодня узнала, что в математическом классе освободилось одно место. Поэтому я написала заявление и, теперь буду учиться вместе с Ритой в математическом классе. Здорово, правда?
   – Здорово, – недобро ответил отец. – И кем ты будешь после того, как отучишься?
   Ксюша быстро посмотрела на маму. Та, уткнувшись взглядом в стену, молча пила чай. Ксюша поняла, что поддержку ждать неоткуда и опустила голову.
   – Я не знаю. Но ты же вчера говорил, что… – попыталась оправдаться она.
   – Что я говорил? – уже сказав на повышенных тонах, спросил ее отец. – Что там делать? Учителкой будешь работать? А может экономистом? Вон их сколько по домам сидят без работы. Что я не знаю что ли. Что толку от этой учебы, – закончил он, встал и пошел смотреть телевизор.
   Ксюша помогла собрать маме посуду со стола. Еле сдерживая слезы, она отправилась в спальню. Сестры еще не было, поэтому она могла побыть одна. Ей так хотелось, чтобы сейчас ее кто-нибудь обнял и сказал, что она все правильно делает. Но этого кого-то не было. Ей захотелось убежать далеко-далеко, чтобы никогда не видеть этой квартиры и людей, живущих здесь. Она никак не могла понять, чего же на самом деле хотел ее папа. После девятого класса она могла либо пойти в десятый, либо поступить в техникум, либо совсем перестать учиться. С ее отличными оценками два последних варианта выглядели совсем не привлекательно. Учиться же в профильном классе намного лучше, чем в простом. Так думала Ксюша, но судя по словам отца, он считал иначе. Почему правильный путь он не называл, она не могла понять. «Может быть, – подумала она, – что папа хочет, чтобы я сама выбирала, не спрашивая совета и не требуя потом похвалу. Возможно, что пришло время выбирать самой, как это делают все взрослые?». Ксюша села у окна и посмотрела на улицу.
   «Да, теперь я буду решать сама, что мне делать», – решила Ксюша.
   Бесполезно просить похвалы от людей. Все мы разные. И чтобы понять другого человека нужно потрудиться, а это для ее родителей было непосильной ношей. Ксюша села за стол учить уроки. Затем пришла сестра, и снова включила музыку. Ксюша взяла учебники и ушла в ванную. Хотелось расплакаться, но она боялась, что кто-то постучит в дверь, она откроет, и этот кто-то увидит ее слезы. И вместо того, чтобы ее пожалеть, скажет, что она это сама заслужила.

Квартира №2

   На кухне за грязным столом сидят двое: мужчина и женщина. Оба – пьяные, настолько, что могут еще говорить, но уже не могут ходить. Их лица оплыли. От них воняло, как от дворовых псов. Причин здесь может быть много: они редко мылись, редко меняли одежду, часто не доходили до дома и сваливались в какой-нибудь канаве, они постоянно были пьяными.
   – Да, ты наливай. Чего сидишь? – спросил сердито он.
   – А чо наливаться-то? Все закончилось, – ответила она, переворачивая бутылку горлышком вниз и тряся ее изо всех сил, чтобы показать, что действительно внутри ничего нет.
   – Как? – удивился он. – Что уже закончилась? А вторая?
   – Так это и была вторая, – засмеявшись, ответила она.
   – Светка, – крикнул он. – Светка, – крикнул он еще громче.
   – Да чего ты орешь-то? В школе она еще. Мы дома одни.
   – В школе, – передразнил он ее. – Чо там делать? Все равно ничему толковому не научат. Вся жизнь – на улице.
   – Пусть учится: может толк выйдет, – не соглашаясь, ответила женщина.
   – Толк может и выйдет, а за бутылкой бежать некому, – разозлившись, заявил он и стукнул кулаком по столу.
   – Я щас сбегаю, – заявила она, встала с табуретки, прошла пару шагов вдоль стола, а когда опоры около нее не оказалось, то упала, как камень на пол.
   Он засмеялся, обнажая неполный рот желтых зубов. Лежа на полу, женщина тоже смеялась. Ее улыбка была похожа на ту, что имела Баба Яга в русских народных сказках.
   Вдруг они услышали, что кто-то открывает дверь ключом снаружи.
   – Кто пришел? – завопил он.
   – Это я, – ответил детский голос.
   – Светка, – обрадовался он.
   Он – это отец Светы.
   – Доченька пришла, – поддержала радостно она.
   Она – это мать Светы.
   Света прошла на кухню. Недовольно водя носом по воздуху, она посмотрела на родителей.
   – А чем это у нас так воняет? – поинтересовалась она.
   – Что? Чем воняет? – завопил отец. – Что не нравится?
   Света отвернулась от отца и посмотрела на мать, желая получить ответ от нее.
   – Ты, дочка, внимания-то не обращай, – успокаивала мать. – Просто у нас воду отключили. А в туалет-то хочется. Вот. Но мы как-нибудь уберем.
   – Свиньи, – определила Света.
   – Ты как с родителями разговариваешь? – опять закричал отец.
   – Не хорошо так говорить, – поддержала мать.
   – Тащи дневник. Щас посмотрим, как ты там учишься, – сказал отец, подмигивая матери и хихикая.
   – А что вам мой дневник, – оскалилась сразу Света. – Я вам еще на прошлой неделе говорила, что вас в школу вызывают.
   – В школу? Нас? – сделав вид, что испугался, отец, через секунду уже громко смеялся.
   Мать тоже засмеялась, от чего ее очередная попытка встать с пола вновь увенчалась громким грохотом.
   – Класснуха сказала, что сегодня будет звонить домой. Так что ждите звонка, – заявила дочь.
   Отец с матерью засмеялись еще громче.
   – А у нас телефон… тоже отключили, – выговорила мать, махнув рукой, когда они вдоволь насмеялись.
   – Так что пусть звонит. Мы-то уж с ней поговорим, – угрожающе заявил отец.
   Света не стала ничего отвечать, отвернулась и пошла к себе в комнату.
   – Светка, – испуганным голосом завопил отец. – Ты куда пошла? А ну-ка вернись, – уже приказал отец.
   – Светочка, доченька. Папа зовет. Иди сюда, – ласково звала мать.
   – Чего вам? – спросила дочь, вернувшись на кухню.
   – Сбегай в магазин, – жалостливо протянул отец. – Видишь же, что плохо нам с матерью.
   – Да вам всегда плохо. Вы бы хоть накормили сначала. Я с утра ничего не ела.
   – А мы тебя накормим, – сразу же заявил отец. – Правда мать? – запросил он поддержки.
   – Да-а-а, – кивая головой с огромной амплитудой, как лошадь, подтвердила мать.
   – Да уж. И чем вы меня, интересно, накормите? – спросила дочь.
   – Чем накормим, чем накормим, – начал кривляться отец. Затем стукнул кулаком по столу. – Не перечь отцу. Если не кормят, значит не заслужила еще. Поняла? – кричал он.
   Света молчала.
   – Нехорошо, доченька, родителей так огорчать. Мы же тебя любим. Все для тебя. А ты так с нами разговариваешь. Нехорошо это, – с беспокойством в голосе запричитала мать.
   – Мать дай ей денег. Пусть сходит и купит нам бутылку. А больше не давай: она сегодня наказана. Будет знать, как разговаривать с отцом, – заключил он.
   – Как же она без еды? Ты что уж? – попыталась заступиться за Свету мать.
   – Как? Как? Когда научиться разговаривать, тогда и жрать будет, – ответил отец.
   – Но ведь она растет. Ей десять лет всего. Что с ребенка-то взять, – говорила мама, гладя Свету по голой ноге.
   – Я все сказал, – крикнул отец и опять стукнул кулаком по столу.
   Пустая бутылка, стоявшая на нем, упала и покатилась вниз.
   Все, как завороженные смотрели, на нее. Первым очнулся отец.
   – Ты еще здесь? – злобно смотря на дочь, завопил он.
   – Да уже идет, идет уже, – ответила мать, сунув Свете несколько мятых и мокрых купюр, вытащенных с большим трудом из кармана.
   – Больше не давай, – закричал отец. – Нечего баловать. А то вон как разговаривать-то их в школе научили. Говорю же, что толковому там ничему не научат.
   – Да, ты отец не сердись. Идет она уже, – отвечала мать. – Ты, доченька, беги. Видишь же, что отец уже нервничает. А это вредно для здоровья, – сказала она, повернувшись к Свете.
   «А разве водку пить не вредно?» – хотела спросить дочь, но во время одумалась, т. к. с последнего побоища у нее еще не зажили все синяки. Она прикусила себе нижнюю губу и пошла за водкой. Мать все же сунула ей несколько лишних купюр, подмигнув. Это означало, что она могла купить что-нибудь себе. Поэтому зайдя в магазин, она стала рассматривать витрину, чтобы выбрать себе что-нибудь на обед. Денег в ее кармане хватало только на половину булки и небольшой кусочек сыра. За прилавком стояла знакомая продавщица, поэтому, когда Света озвучила полный список того, что ей нужно, то та только сочувствующе посмотрела на нее, вздохнула и пошла за товаром. Она принесла все и еще два банана.
   – Это тебе. Покушай. А то совсем же без витаминов. Щеки вон белые аж, – сказала чуть ли не со слезами на глазах продавец.
   – Спасибо, – ответила Света, опустив голову.
   Она расплатилась за товар и вышла. Раньше ей было стыдно принимать продукты или вещи поношенные, но уже не нужные, т. к. дети выросли, а потом потихоньку привыкла. Она понимала это, как откуп. Можно было бы ее забрать из этого ужасного дома, но нет, проще подкинуть пару бананов, как уличной собачонке, а уж, что дальше с ней будет – не их забота. На самом деле Свету такое положение вещей ничуть не расстраивало. Ей и не хотелось жить в нормальной семье, с нормальными родителями. Напротив, лучше потратить 15 минут на поход в магазин, чтобы купить родителям водку, и затем быть абсолютно свободной, чем каждый день учить уроки и изображать из себя послушную девочку. Нет. Она уже привыкла к тому, чтобы самой решать куда ей идти, когда и с кем. Голодной, если уж правду говорить, она никогда не сидела: вытащить пару купюр из кармана отца, матери, брата или какого-нибудь их дружка, пока те храпят в пьяном сне, для нее было обычным делом. Они все равно, просыпаясь, всегда начинали кричать на нее, что она ворует у них деньги. Поначалу, когда она ничего не брала еще, ей было очень обидно, но потом, она решила, что ей должны оплачивать тот ущерб, который наносят ее неокрепшей детской психике подобными нападками. Кроме того, как говорил ее отец и, она сама считала, за все в этом мире надо платить, а поход в магазин, как никак является действием, которое она совершает не по собственной воле, поэтому те деньги, что сунула ей мать, она воспринимала, как зарплату. Света не считала себя обязанной ходить по магазинам, когда это вздумается ее родителям. Нет. Если они сами говорили, что она должна заслужить еду, то это значит, что она все правильно делает. Света была абсолютно уверена в своей честности. Она даже приносила часть сдачи, что от совершенно постореннего человека нечего было и ждать.
   Света не пошла домой, а свернула в другую сторону. Нужно было сначала поесть. Она не могла заявиться домой с продуктами, т. к. их у нее сразу же отобрали бы родители на закуску. Поэтому она пошла в ближайший парк, села на скамейке, достала булку, отломила ломоть, откусила сыра и стала жевать. Рядом в песочнице сидели маленькие детишки, мамашки болтали неподалеку на скамейке, одним глазом смотря на собеседницу, а другим в сторону песочницы. У женщин есть такая удивительная способность – делать сразу несколько дел одновременно. Вот и Света, жуя свой бутерброд, прикидывала в мозгах, сколько сдачи отдать матери. Пусть училась она плохо, но зато ее родители даже с помощью калькулятора умудрялись делать ошибки, поэтому, даже, если она ошибется в расчетах, то этого все равно никто не заметит. Тем более, что калькулятора в их доме уже давно нет – родители продали, когда не хватало денег на бутылку. Они так часто делали, поэтому в их доме периодически пропадали вещи. Света, зная это, носила все самое ценное всегда с собой. Из ценного у нее были золотая цепочка, подаренная ныне покой ной бабушкой, фотография семьи, когда родители еще не злоупотребляли спиртным, и… И все. Небогато, зато это было все ее. Однажды отец среди ночи влетел в ее комнату и стал требовать цепочку.
   – Светка, – тормошил он ее. – Светка, вставай.
   – Чего тебе? – полусонная спросила Света. Она не испугалась, т. к. это было обычным делом. К ней в комнату также спокойно могли войти и совершенно чужие люди, которых даже ее родители видели сегодня в первый раз в жизни.
   – Дай мне цепочку. Горит у меня все, – держась за горло, прохрипел отец.
   – Какую цепочку? – спросила, будто не понимая, Света.
   – Да, что ты придуриваешься, – закричал отец. – Твою. Я отдам потом.
   – Ты, что батя, совсем с ума сошел? – спросила Света, крутя пальцем у виска. – Ты ее еще полгода назад у меня забрал. Обещал между прочим вернуть и до сих возвращаешь, – повышая голос, заявила она.
   – Когда это? – удивленно спросил отец, почесывая затылок. – Ты чего мне врешь-то? – закричал он, толкнув Свету в плечо.
   – Больно же, – крикнула она. – Ничего я не вру. Сам забрал.
   – Ах ты, дрянь маленькая, – завопил отец. – Ну я тебе сейчас покажу.
   Он стал избивать ее, требуя цепочку. Света на это отвечала, что ее уже нет, что он сам забрал. Потом перестала что-то говорить, т. к. уже не было сил. Он выбил ей два зуба, и они валялись кровавые около кровати. Мать прибежала, пошатываясь, стала оттаскивать отца. В итоге и ей досталось. Мать рыдала, Света просто лежала на полу, не имея никаких сил встать.
   – Ну, ладно, – сжалился отец. – Значит: действительно нет.
   Он вышел из комнаты, а потом Света услышала стук входной двери: ушел искать деньги у прохожих на улице.
   С тех пор о цепочке он уже не заговаривал. Так что Свете она стоила двух зубов, хорошо, что хоть не передних.
   От сухости употребляемой еды она поперхнулась и закашлялась. Сложив в свою сумку остатки булки и хлеба, а также два банана, она поплелась домой.
   – Явилась – не запылилась, – заворчал отец, как только Света зашла в квартиру. – Чего стоишь? Давай бутылку, – приказал он.
   Света достала бутылку и часть денег заранее заготовленные, чтобы отдать матери, развернулась и молча пошла к себе в комнату.
   – Ты сдачу-то проверь. А то у нее лицо что-то уж больно довольное, – сказал отец матери.
   – Да, что уж ты. Все правильно она отдала, – замахав руками и смотря на бутылку, которую открывал ее муж, ответила мать Светы.
   Он наливал аккуратно, так, чтобы ни одна капля не расплескалась. И, не смотря на то, что руки у него сильно дрожали, он действительно не пролил ни капли.
   – Ну, мать, за здоровьечко, – улыбаясь и смотря на рюмку, произнес тост отец.
   – За здоровьечко, – стараясь говорить милым голоском, пыталась выдавить из себя жена, но горло не позволило ей использовать столь нежные интонации, поэтому она поперхнулась и стала громко кашлять.
   – Да, ты что делаешь? – заорал отец, видя, как драгоценные капли из рюмки жены, стали расплескиваться по столу. – Совсем, старая, с ума сошла, – заявил он, отбирая рюмку.
   Жена тряслась от кашля, но он к ней даже не подошел, смотря на небольшие лужицы на столе.
   – Ух, щас как дал бы тебе, – занося руку для удара, сказал он.
   Посмотрев в этот момент наконец-то на жену, он вдруг увидел, что она стала совсем малиновая.
   – Эх, ты… Дура, – произнес он и сильно ударил ее кулаком по спине.
   Она свалилась со стула, но кашлять перестала. Тяжело дыша, она поднялась.
   – Спасибо тебе, родненький. Я уж думала, что все: смерть моя пришла, – крестясь произнесла жена.
   – Спасибо, спасибо, – снова заворчал он. – Бери рюмку. Даже выпить нормально в этом доме не дают.
   Жена взяла рюмку, они теперь уже молча чокнулись и залпом выпили все содержимое рюмок. Еды в доме не было, поэтому они занюхали это дело рукавом.
   – Эх, – взбодрился отец. – Хорошо пошла.
   – Хорошо, – протянула, довольно улыбаясь, мать.
   – Давай еще по одной, – сказал он, протягивая руку к бутылке.
   – Давай, – согласилась сразу же мать.
   Он разлил еще по рюмке, и они, вновь ничего уже не произнося, выпили залпом.
   – Жрать охота, – сказал отец.
   – Ага, – поддакнула мать.
   – Светка, – закричал отец. – Светка.
   – Чего тебе? – спросила Света, зайдя на кухню. – Ну и вонь у вас здесь. Вы бы хоть форточку открыли.
   – А ты нам не указывай, – заплетающимся языком пытался воспитывать Свету отец. – Светка, сделай че-нибудь пожрать, – сказал он.
   – Что? – спросила Света.
   – Я не знаю. Что ты умеешь, то и сделай.
   – А продукты у вас есть? – ехидно спросила дочь.
   – Она меня сегодня доведет, – обращаясь к жене, сказал отец.
   – Доченька, ты чего. Сегодня же шестое число, – сказала мать Свете. – Папе пенсию принесли, – улыбаясь закончила она.
   – Так что уважай отца, – заявил он.
   – Доченька, ты бы сходила за колбаской в магазин. А? – жалобным тоном попросила мать.
   – А чего это ты ее просишь? – злясь, спросил отец. – Нечего их баловать. Как родитель сказал, что надо: значит надо. Иди в магазин и купи колбасы и хлеба. Только белого, а то у меня от черного изжога, – гладя свой желудок, и делая страдающее лицо, произнес он.
   – Денег давайте, – заявила Света, понимая, что сегодня может неплохо разжиться.
   – Все бы вам деньги только, – махая руками перед лицом Светы, язвил отец.
   – Не будет денег – не будет еды, – заявила спокойно Света.
   – Нет, ты посмотри на нее. Она сегодня мне хамит и хамит. Видно давно я тебя не бил, – собирая пальцы в кулак, сказал грозно отец.
   Света молчала.
   – Ты, доченька, папу не зли. Он у нас молодец. Деньги в дом несет, не то, что некоторые: на стороне пропивают. Нет. Он все в дом, – ласково смотря на мужа, заключила жена.
   – Вот. Уважать меня надо, – довольно, расплывшись в улыбке, как мартовский кот, сказал отец.
   Он достал из кармана несколько купюр уже большего размера, чем давала ей прежде мать и сунул их Свете в руки.
   – Сдачу принесешь, – заявил он.
   – А как же, – улыбаясь, ответила Света, беря деньги и думая уже при этом о том, что бы себе купить вкусненькое.
   Она вновь отправилась в магазин.
   – Бедняжка. Что опять тебя гоняют? – жалостливо спросила продавщица Свету, когда та вновь приблизилась к прилавку.
   – Мне палку колбасы, буханку белого хлеба… – не ответив на вопрос, сразу стала перечислять Света список продуктов, который ей нужен был, – нет, лучше две буханки, – поправилась Света.
   – Это все? – поинтересовалась продавщица.
   – Да, – твердо ответила маленькая покупательница.
   Она знала, что брать в этом магазине что-то еще, уже явно для себя, например, мороженое или шоколадку, ей было нельзя. Иначе в следующий раз, когда ей действительно нужна будет помощь, она ее не получит. Поэтому расплатившись и забрав продукты, она направилась в другой магазин – напротив.
   После пятиминутного разглядывания витрин она решила, что купит себе мороженое. Шоколада ей не хотелось, а про запас она старалась ничего не покупать, т. к. продукты легче найти, чем деньги. А если уж ее отец найдет у нее продукты, то это будет означать только одно – ее изобьют. Она вновь отправилась в парк, открыла мороженое и стала смотреть, как оно медленно тает на солнышке. Потихоньку оно стало капельками сползать вниз. Она подцепила языком эту каплю и пошла вверх по мороженому. Это было приятно. Оно было холодное, сладкое, со сливочным вкусом. Орешки приходилось разжевывать, но они были вкусные. Вдруг она заметила, что мужчина, сидящий на скамейке рядом, внимательно на нее смотрел. Когда она повернулась в его сторону, то он ей улыбнулся. Она все сразу поняла. Доев мороженое тем же способом, что и в начале, она достала один из бананов, посмотрела с ухмылкой на мужчину, и разломила со всей жестокостью банан на две части. Затем вновь уже со злостью, глянула в сторону его скамейки. Он сразу же отвернулся, поерзал немного, а потом резко встал и пошел в ее сторону. Света не ожидала, что он так сделает, и стала оглядываться по сторонам, пытаясь понять: можно ли на кого-то будет рассчитывать или нет. К ее счастью рядом было много людей. Проходя мимо нее, он бросил на ходу: «Дура» – и пошел дальше. Света показала его спине язык и стала есть банан. Она слышала о таких, кроме того, она еще чуть не попалась однажды на такую же вот улыбку, но тогда ей повезло – она смогла убежать через форточку в туалете. Она никогда не забудет этих удивленных, выкрикнутых из окна туалета, его слов: «Ты куда?». Кажется, он был реально удивлен, совершенно не мог понять куда это она убегает. А главное – почему. Но Света интуитивно чувствовала, что ее ждет что-то плохое.
   Она доела банан, поделила деньги и отправилась домой.
   – Где тебя все время носит? – забрюзжал отец, вырывая у нее из рук сумку с продуктами.
   Он достал колбасу, хлеб, потряс сумку, поднял голову и, пристально глядя дочери в глаза спросил: «А сдача где?». Света достала заранее приготовленные деньги из кармана и положила их на стол.
   – Себе ничего не брала? – грозно спросил он.
   – Тут и брать-то нечего, – буркнула Света, повернулась и пошла к себе в комнату.
   – Да что вы говорите? – язвил отец. – Богатая больно стала. Все с этого дня ни копейки больше не получишь, – кричал он ей вдогонку.
   – Получить-то может и не получу, а вот взять – возьму, – тихонько, только для себя, произнесла Света.
   Она достала оставшиеся деньги, подняла половицу, отковыряла одну из досок и положила деньги в свой тайник. О нем знала только она, т. к. сама его и сделала.
   Потом она завалилась на кровать и стала смотреть в потолок. Уроки делать ей совсем не хотелось. Она ждала… Ждала того, что ее родители окончательно напьются, уснут и она сможет взять себе столько денег, сколько захочет. Но, понятное дело, в пределах разумного. Делала она это просто. Приносила пару заранее заготовленных пустых бутылок, подкладывала их к свежевыпитым. Поэтому, когда родители просыпались и обнаруживали, что денег не хватает, то она могла, указывая на пустые бутылки, сказать, что они ее посылали в магазин еще раз. Они путали дни, недели, часы, поэтому обманывать их было просто.
   Она лежала и смотрела в потолок. За окном проплывали облака, из кухни доносились пьяные крики. Она чувствовала усталость, т. к. из-за ночных попоек часто не высыпалась. Она накрылась одеялом, повернулась на бок и думала, ожидая, когда подойдет сон.
   Не смотря ни на что, она любила своих родителей. Она считала, что они не виноваты. На самом деле у каждого человека есть в жизни что-то «слишком». Это нормально. Это вредно, но нормально. Чрезмерное употребление чего угодно – это вредно. Например, кушать – полезно, даже нужно, но много кушать – уже вредно, т. к. приводит к ожирению. Даже воздух может стать вредным, если увеличить в нем количество так необходимого нам кислорода. На бутылках пишут: «Чрезмерное употребление алкоголя вредит вашему здоровью». На взгляд Светы, то же самое должны писать на всех продуктах. Она представила себе картинку: заходит в магазин, покупает мороженое, а там на этикетке большими буквами написано «Чрезмерное употребление мороженого вредит вашему здоровью». Вроде бы и глупо, но на самом деле так оно и есть. Она не понимала: почему ее родителям нельзя пить водку и ходить пьяными, а продавщице, которая угостила сегодня ее бананами, можно много кушать и ходить такой толстой. Она же тоже подает плохой пример. Но продавщица – хорошая, а родители Светы – плохие. В ее мозгах это никак не укладывалось. Она считала, что каждый волен делать то, что он хочет. И эта толстушка не вправе упрекать ее родителей, т. к. сама не является совершенной. Совершенства в жизни не бывает. Света знала, что даже она не совершенна, т. к. очень любила сладкое. Взрослые постоянно говорят, что от сладкого полнеют, но Света за собой этого не замечала. Напротив, она была очень худа. Исходя из этого и некоторых других примеров, Света считала, что взрослые очень часто ошибаются. Иногда она спрашивала учительницу в школе о том, почему так, а не иначе. Учительница отвечала, но потом Света задавала опять вопрос «почему?», учительница вновь отвечала. Но на четвертый раз она уже начинала злиться, и не давала ответа. Хотя Света только вот-вот подбиралась к главному. Поэтому со временем она перестала задавать вопросы, а тихонько сидела за своей партой. Своих одноклассников она считала глупыми детишками, которым до нее еще расти и расти.
   Спустя некоторое время она уснула. Сны Свете снились часто. В основном плохие. То за ней кто-то гнался, то она за кем-то гналась. Все это происходило, как правило, ночью, даже, когда она ложилась днем, как сейчас. Поэтому все краски были темные, ей постоянно было холодно и запахи в ее снах были отвратительные. Поэтому Света не любила сны. Пыталась определить причину их возникновения: засыпала сначала на левом боку, потом на правом, но плохие сны снились и на том, и на другом. Потом она стала спать без одеяла, но это тоже не помогло. Потом она стала спать в одежде, но и это не сработало. Потом она перевернулась и спала головой к окну, но и это было напрасное действие. Она совершенно не могла понять: в чем тут дело.
   – Опять нажрались, – услышала Света сквозь сон крики Андрея.
   Андрей – это ее старший брат. Разница у них в возрасте целых десять лет, поэтому Андрею сейчас уже двадцать.
   Он ввалился в спальню, т. к. она у них была общая, громко хлопнул дверью и улегся на кровать.
   – Мелкая, – позвал он.
   – Чего тебе? – спросила Света, укутываясь в одеяло еще плотнее.
   – Чего, чего, – передразнил ее Андрей так же, как это делал отец, – иди ужин мне приготовь.
   – У нас продуктов нет. Из чего я тебе буду готовить? – злясь за то, что ее разбудили, спросила Света.
   – Ну, и дом. Человек с работы пришел, а его даже не накормят, – жаловался Андрей, доставая из кармана деньги.
   Он кинул несколько бумажек ей на кровать.
   – Купи яиц и молока. Сделаешь мне омлет, – сказал он, пялясь в потолок.
   – Я не хочу никуда идти. Сам иди, – запротестовала Света.
   – Чего, чего? – переспросил Андрей, смотря на сестру. – А ну, живо встала и пошла в магазин, – приказал он.
   Он подошел к кровати и отдернул ее одеяло. Света поежилась.
   – Живо, – прикрикнул Андрей.
   Света, нехотя встала, оделась, взяла деньги и пошла в магазин.
   – Можешь себе мороженое купить, – вдогонку крикнул Андрей.
   – Я не хочу, – ответила со злостью Света.
   – Ну и черт с тобой, – отозвался он из комнаты.
   Андрей пил так же, как и ее родители, но иногда он завязывал. В такие дни Света его начинала ненавидеть, т. к. ее свобода подвергалась нападениям.
   – Мне яица и пакет молока, – сказала Света продавщице, зайдя уже в третий раз за этот день в магазин.
   Продавщица уже ничего не сказала, а лишь вздохнула. Света забрала продукты, расплатилась и пошла домой. Она никогда не брала у Андрея деньги. На это у нее было две причины: он мог заметить и, она не хотела быть ему должной. Родители были обязаны ее кормить, а вот брат – нет. Света принесла продукты домой и положила их прямо в пакете на кровать Андрея.
   – Держи, – сказала она, протягивая сдачу.
   – Можешь себе оставить, – сказал высокомерно Андрей.
   – Мне не надо, – ответила Света, положила сдачу рядом с ним и легла на свою кровать.
   – А чего это ты разлеглась? – возмущенно спросил Андрей. – Иди омлет готовь. Я с работы пришел, устал, мне поесть надо.
   – Тебе надо – ты и готовь, – ответила Света, отвернувшись лицом к стене.
   – Ты, чего-то сестренка совсем про уважение к старшим забыла, – сказал он, схватив за руку и сдернув с кровати.
   – Пусти, мне больно, – закричала Света.
   – Не ори, – сказал Андрей, отпустив ее руку. – Иди на кухню и готовь.
   – Я не умею делать омлет.
   – Так я тебя научу. Пойдем.
   Они пошли на кухню, где за столом чокались оба их родителя.
   – Бери яица, разбивай их в кастрюлю, добавляй молока, соли, перца, взбалтывай все это и заливай в сковородку. Вот тебе и омлет, – сказал Андрей.
   Света стала все это делать.
   – А чего это ты здесь командуешь? – спросил недовольно отец.
   – А того, что я с работы пришел, а мне даже пожрать нечего, – повысив голос, ответил Андрей.
   – С работы он пришел, – ворчал отец тихонько, отвернувшись к окну.
   Отец боялся Андрея, т. к. очень часто оказывался битым им. Андрей был моложе и сильнее. Бывало так, что после того, как Андрей бил отца, если у последнего еще оставались силы, то он вымещал зло на жене и дочери. Андрей иногда бил мать, но сестру никогда. Он мог толкнуть ее, взять сильно за руку, но бить – никогда не бил. Напротив, даже защищал от отца. И это происходило независимо от того был он пьяным или трезвым. Он относился к ней хорошо, но Света не могла это принять, даже иногда и понять, поэтому брата она недолюбливала. Она считала, что он заставляет ее готовить ему только для того, чтобы поиздеваться. Поэтому, когда он говорил, что это ей в жизни пригодится, она совершенно искренне ему не верила.
   – Ну чего ты возишься? – спросил Андрей, когда заметил, что Света что-то ковыряется в кастрюле.
   – Скорлупа упала, – чуть ли не плача, ответила она.
   – Ну и что. Вытащи и все, – сказал Андрей, уже более ласково.
   Он взял у нее кастрюлю, опустил туда руку, достал скорлупу и сунул кастрюлю обратно в руки сестре. Света еще раз все перемешала, включила газ, поставила сковородку и только хотела вылить молоко с яйцами, как брат крикнул.
   – Стой. А масло. Сначала масло нужно налить, – поучал он.
   Света тяжко вздохнула, закатив глаза и пожелав, чтобы он поскорее вновь начал пить, достала бутылку масла, налила на сковородку. Затем взяла кастрюлю, посмотрела на брата. Тот одобрительно кивнул и, она вылила все в сковородку. Через двадцать минут запах омлета смешался с запахом из туалета. Света решила, что ее сейчас стошнит. Андрей, должно быть, чувствовал тоже самое, потому что на лице у него была жуткая гримаса.
   – Ну, вы и свиньи, – сказал он, обращаясь к родителям.
   – Что? – завопил отец.
   – Иди и убери, чтобы здесь не воняло.
   – Ничего я убирать не буду. Понял? – ответил отец, вставая. – Моя квартира. Если что-то не нравится, то можешь сваливать отсюда.
   – Это ты сейчас свалишь отсюда. Понял? – уже кричал Андрей.
   – Да, я пойду уберу, – сказала мать, пытаясь их примерить.
   – Нет, – крикнул ей Андрей. – Это сделает он. А то я… – Он не закончил фразу.
   – Что? Что ты сделаешь? – спросил с вызовом отец.
   Андрей схватил нож со стола, которым только что была порезана колбаса.
   – Я тебя убью, – тихо сказал Андрей, смотря на отца из-под лобья.
   – Ой, напугал, – засмеялся отец. – Страшно-то как. Да ты не переживай. Давай, – он поднял рубашку, выкатив свой тощий живот вперед. – Да ты не бойся. Здесь большого ума-то не надо.
   Рука, которой Андрей держал нож, стала белой. Света и ее мать стояли молча, наблюдая за этой сценой.
   – Иди и убери свою парашу, – сказал еще более спокойно Андрей.
   – Нет, – заявил отец.
   Андрей подошел к нему, взглянул в глаза и воткнул нож в живот. Он прошел неожиданно мягко. Андрей вытащил его и еще раз воткнул. Это было так просто. Мать взвыла, Света стояла молча. Из ее глаз потекли слезы.
   – Спасибо, сынок, – сказал отец и рухнул на пол.
   – Ты что сделал? – кричала мать.
   Она упала на колени и стала тормошить отца. Но он не шевелился.
   – Тебя посадят. Слышишь, – кричала мать на Андрея. – Дурак —ты! Как же мы жить будем? Ты бы хоть о сестре подумал.
   – Я о ней как раз и думал, – ответил Андрей.
   – Ах ты гад, а обо мне… Обо мне кто теперь думать будет? – злилась мать.
   Андрей резко повернулся к ней. Он все еще держал в руках окровавленный нож, поэтому мать отпрянула, испугавшись.
   – Собаке – собачья смерть, – сказал он.
   Андрей отпустил нож и тот с грохотом упал на пол. Он собрался и ушел. Мать рыдала около отца. А Света совершенно не знала, что ей делать. Она развернулась и пошла к себе в комнату, легла в кровать и почти сразу же уснула.

Квартира №3

   – Лизонька, доброе утро, – сказала бабушка Оля своей внучке.
   Девочка трех лет повернулась к бабушке, улыбнулась и потянулась.
   – Доброе утро, – выкрикнула она.
   – Пора вставать, умываться и кушать, – сказала Оля.
   – Не хочу вставать, – заявила Лиза.
   – Как так? – спросила удивленно Оля. – А как же завтрак?
   – Завтрак? – задумавшись сказала Лиза.
   – Да, завтрак.
   – А что мы будем кушать?
   – Мы будем кушать вкусную молочную манную кашку с бананом и грушей.
   – Не хочу манную кашу. Можно я просто банан съем и грушу? – попросила Лиза.
   – Нужно кашку есть, чтобы расти, а, если не будешь кашку есть, то так и останешься такой маленькой.
   – А я вчера кашу ела, а так и не выросла, – заявила обиженно Лиза, надув губы и скрестив руки на груди.
   – Конечно, ты же растешь на чуть-чуть совсем, – сказала бабушка Оля, показывая насколько она растет.
   Промежуток между указательным и большим пальцами, который показала бабушка, внучку расстроил. Она тяжело вздохнула.
   – Это очень мало. Я хочу быстрее расти.
   – А ты кушай побольше и вырастишь, – сказала Оля. – Давай, поднимайся, а то мне еще на работу нужно успеть.
   Лизонька вылезла из кроватки, и Оля стала ей помогать одеваться. Хотя на улице было лето, но девочка носила колготки, т. к. жили они на первом этаже, а внизу был подвал. Не спасали от холода даже ковры, которые покрывали почти все полы в квартире.
   – Бабушка, а мне приснилось, что я летала, а внизу было все зеленое, – рассказывала Лиза.
   – Если летаешь во сне, то это значит, что ты растешь, – ответила бабушка Оля.
   Лиза бубнила, не умолкая, ни капли не пытаясь помочь бабушке надеть колготки. Но бабушка вырастила маму Лизы и ее сестру, поэтому оделись они быстро.
   – А теперь пойдем зубки чистить, – радостно предложила бабушка.
   – Нет, – заявила Лиза, – мама чистит зубки после еды только. И я буду чистить, только, когда покушаю.
   – Что ж. Хорошо. Тогда пойдем кушать, – предложила Оля.
   – Пойдем, – деловито ответила Лиза.
   Взяв бабушку за руку, внучка повела ее на кухню, так, как будто бы идея о завтраке была ее. Оле это понравилось, т. к. теперь она будет играть роль маленькой девочки, а Лиза будет ее уговаривать кушать. Когда они менялись ролями, то Лиза, незаметно для себя, съедала больше, чем обычно. Естественно, что бабушку это очень радовало.
   – Накладывай, пожалуйста, кашу, – командовала Лиза.
   – Накладываю. Уже накладываю, – торопясь ответила Оля.
   Бабушка взяла две тарелки, одной из которых была личная тарелка Лиза. Отличалась она тем, что на дне был нарисован прекрасный мишка с большим бочонком меда. Когда перед Лизой ставили тарелку с едой, то говорили, что мишку держат в заточении и его нужно выпустить, а для этого нужно съесть все, что бабушка или дедушка положили. У Лизы были еще тарелки, но эту она любила больше всего. Наложив кашу и щедро сдобрив ее маслом, бананами и грушей, Оля поставила тарелку с мишкой перед Лизой, а другую – перед собой. Ложки уже лежали на столе.
   – Бери ложку и кушай, – продолжала командовать внучка. – Приятного аппетита.
   – Спасибо, – ответила бабушка. – Тебе, Лизонька, тоже приятного аппетита.
   Лиза улыбнулась, зачерпнула ложкой кашу, положила ее в рот, стала жевать, а сама в это время все поглядывала на бабушку, проверяя: кушает она или нет.
   – Ой, вкусная кашка, – сказала Оля.
   – Вкусная. Бабушка, а у нас сахар есть? – спросила Лиза.
   – Сахар есть. Тебе добавить?
   Лиза мотнула головой в знак согласия. Сахарница стояла на столе, поэтому вставать никуда не нужно было. Оля протянула руку, взяла сахарницу, вынула маленькую ложечку и посыпала сахаром кашу в Лизиной тарелке. Затем она перемешала все хорошенько. Лиза в это время мотала головой, оглядывая кухню, так будто бы она видит ее впервые.
   – Вот. Все. Кушай, – сказала Оля.
   – Спасибо, – улыбнулась Лиза и стала работать ложкой.
   – На здоровье, – ответила Оля, погладила внучку по голове, а затем продолжила свой завтрак.
   – Бабушка, а когда мама позвонит? – спросила Лиза, когда они все доели и Оля наливала чай.
   – Сегодня должна позвонить.
   – Ты вчера так говорила, – грустно сказала Лиза.
   – А я вчера ошиблась. Ты уж прости меня. Старая я стала, вот и забываю, – сказала Оля, отворачиваясь от Лизы.
   Оля не умела врать, а тем более ребенку. Ее дочь Таня должна была действительно позвонить вчера, но она так и не позвонила. Вечером Оля написала гневное сообщение дочери о том, что у нее здесь дочь и с ней, как минимум, нужно хотя бы общаться. Ответ пришел в два часа ночи: «Я забыла. Позвоню завтра». О том, как можно забыть о родной дочери, Оля не понимала, т. к. воспитала своих сама и бабушке на шею их не скидывала. Таня же, как только Лизе исполнилось полтора года, сказала, что ей нужно искать работу. Дед уже был на пенсии, поэтому посидеть с внучкой мог и он. Так они и сделали. Но Таня спустя месяц после начала поисков заявила родителям, что работы в их городе нет, поэтому она решила перебраться в город побольше. Как ее ни отговаривали, она собрала вещи и уехала, оставив внучку на попечении бабушки и дедушки. Поначалу она звонила часто, потом реже, а потом стало вот так: пока ей не напомнишь, что у нее здесь дочь растет, она сама и не вспомнит. Поначалу родители думали, что это временно, что в большом городе ей не понравится и, она вернется. Но прошло уже больше полутора лет, а приезжала она за это время только один раз: на день рождения дочки. Тогда Таня привезла много подарков Лизоньке, все ей разрешала, поэтому Лиза ее запомнила только с положительной стороны. О том, что в обычных семьях ребенок видит маму каждый день, она не знала, т. к. в садик не ходила, а с детьми своего возраста не играла, т. к. деду было стыдно сидеть около песочницы, где играли все остальные дети, поэтому он устроил небольшую песочницу прямо за лавочкой перед домом. Делал он сразу два дела: узнавал у соседних мужиков новости и гулял с внучкой. Поэтому Лиза была уверена, что мама – это явление хорошее, но редкое. В садик ее не отдавали, т. к. дед все время сидел дома, а за садик нужно платить. Дед же хоть и ворчал, но платы не требовал, поэтому бабушка решила, что будут они обходиться без садика. Дедушка с внучкой не занимался, а просто следил, чтобы была накормлена, обутая и одетая. Воспитанием же и обучение занималась Оля, когда приходила вечером после работы. Пока она готовила ужин, то пыталась чему-нибудь научить Лизу: новой букве, цифре. Или они повторяли что-то с предыдущих дней.
   В коридоре послышались шаркающие шаги дедушки. Он из спальни прямиком направился в туалет, чтобы покурить.
   – Куда ты пошел? – крикнула ему бабушка.
   – В туалет, – ответил полусонный голос деда.
   – Смотри не кури там, – наставительно произнесла бабушка. – Лизе вредно дышать табачным дымом. Если уж так нужно, то иди на улицу.
   – Что я в трусах на улицу пойду? – спросил, озлобившись дед.
   – Зачем в трусах? – удивленно спросила бабушка. – Одевайся, да иди, – затем она посмотрела в коридор на деда и добавила еще. – А тебе и в трусах можно. Подумаешь, за дурачка примут, – она засмеялась, подмигивая Лизе.
   Лиза тоже засмеялась, но не потому что поняла что-то, а просто потому что бабушка смеялась, а злого выражения лица дедушки она не видела, т. к. сидела за столом лицом к окну.
   – Что ты издеваешься-то? – негодовал дед.
   – Я не издеваюсь, – закончив смеяться, добро ответила бабушка. – Пойдем завтракать.
   – Сейчас приду, – ответил дед.
   – Вот дедушка у нас какой. Да, Лиза? – обратилась Ольга к внучке.
   – Да-а-а-а, – ответила Лиза, беря еще одну вафлю с шоколадной начинкой из вазочки.
   Оля к чаю развернула себе конфету, т. к. вафли, печенья, пряники она не любила. Поэтому чай она пила с конфетами или вареньем, которое они делали каждое лето. У деда была машина, поэтому, когда приходило время, они брали Лизу и ехали за ягодами. Потом целый вечер они чистили ягодки, мыли и варили. Это был самый интересный и вкусный этап. Бабушка Оля собирала пенку, накладывала в небольшое блюдце, немного остужала и звала Лизу. Раньше она звала дочек, теперь зовет внучку. В свое время Олю также звала ее мама. Оля очень любила пенку с варенья, но, как только появились дети, она решила, что уже не маленькая, а детям нужнее, поэтому делала вид и говорила, что она вовсе ее не любит, хотя на самом деле ей очень хотелось поесть ее, как в детстве. Лиза ела с удовольствием и как только Оля посмотрела на лицо внучки, то поняла, что она не хочет никаких пенок, а хочет, чтобы внучка всегда была довольна жизнью, как сейчас. На следующий день все накладывали в банки. Что-то оставалось, поэтому бабушка перекладывала остатки в небольшую вазочку и ставила ее на стол. До тех пор пока вазочка не опустошалась, Лиза пила чай исключительно с вареньем и куском ржаного хлеба. Хотя и без чая было вкусно, поэтому на кухню она наведывалась чаще обычного, но бабушка все попытки перекусить пресекала.
   – Нечего портить себе аппетит. Скоро кушать будем, – говорила она, морща лоб, и делая недовольное лицо.
   – Я маленький кусочек только съем, – говорила Лиза, двигаясь ближе к столу, но бабушка в этом вопросе была непреклонна.
   Дед зашел в кухню и заглянул в кастрюлю, сморщив лицо, он повернулся к раковине и посмотрел на две грязные тарелки с остатками манной каши.
   – А у нас еще что-нибудь есть? – спросил он жалостливо.
   – Суп в холодильнике, – ответила быстро Оля. – Если хочешь, то разогревай. А мне бежать на работу надо, – сказала она, допив последний глоток чая и вставая из-за стола.
   Затем она быстренько помыла посуду и пошла в комнату одеваться.
   Дед налил себе суп в тарелку и поставил в микроволновку разогреваться.
   – Чего ты? – спросил он, увидев, что Лиза смотрит на него, улыбаясь.
   – А дед в трусах ходит, – сказала она, хихикая.
   Дед вытаращил глаза, а потом ушел в спальню и быстро натянул штаны.
   – Ты чего? – спросила его Оля, видя, что дед очень торопится. – Курить собрался? Лизу возьми. Я сейчас ухожу.
   – Да, нет. Не курить, – сконфуженно ответил дед.
   Оля удивилась его поведению, но расспрашивать было некогда, поэтому она надела платье, подвела глаза в один миг, губы накрасила – в другой и уже была готова к трудовому дню.
   – Так все, я побежала, – быстренько отчиталась она.
   – Ага, – ответил дед из кухни.
   – Закрой за мной, – крикнула Оля.
   – Я закрою, – крикнула в ответ Лиза, вскакивая со стула и убегая к входной двери.
   Дед поплелся за ней.
   – До свидания, бабушка, – Лиза махала своей маленькой ручкой.
   – До вечера, Лизонька, – ответила бабушка и улетела.
   Не смотря на свой уже приличный возраст, Оля была очень худая, поэтому летать ей удавалось легко.
   Дед стоял, как сторонний наблюдатель, не участвуя в сладкой, приторно сладкой, как ему казалось, сцене. Он дал Лизе ключи, приподнял ее, чтобы она могла достать до замочной скважины.
   – Вот, а теперь налево поворачивай, – сказал он, когда Лиза полностью вставила ключ.
   Она, прикладывая большие усилия, кряхтя, поворачивала ключ налево.
   – Все? – спросила она после одного полного оборота и щелчка замка.
   – Нет. Еще один раз, – сказал дед.
   – Я больше не могу, – захныкала Лиза. – Теперь ты.
   Дед опустил внучку на пол, взял ключ и легко провернул его еще раз. Затем вынул и повесил на гвоздик, который находился высоко, чтобы Лиза не могла его достать, даже, если принесет табуретку.
   – Пойдем есть, – сказал дед свысока.
   – Я уже ела, – заявила Лиза.
   – Ты ела, а я – нет. Пойдем: посидишь со мной.
   Вместе они отправились на кухню: дед еле-еле волоча ноги, т. к. до сих пор еще не проснулся, а Лиза, прыгая от одной стенки к другой, т. е. зигзагами. Скорость у них была почти одинаковая, т. к. что никто никому на ноги не наступал, и никто никого не ждал.
   – А что мы делать будем? – спросила Лиза.
   – Сейчас на улицу пойдем, – ответил дед, кушая суп.
   Ел он настолько медленно, что Лизе хотелось помочь ему, чтобы его челюсть двигалась быстрее.
   – А быстрее можешь? – спросила она лукаво.
   – А зачем? – спокойно ответил дед, не увеличивая и не уменьшая скорость пережевывания.
   – Чтобы на улицу пойти.
   – Мы и так пойдем.
   – А, если ты будешь есть быстрее, то мы быстрее пойдем, – объясняла внучка своему неразумному деду.
   – Куда ты торопишься? У нас еще весь день впереди.
   Лиза тяжело вздохнула и уставилась в окно. С таким дедом не забалуешь. Он все равно будет делать так, как ему нужно. С бабушкой ей было намного интереснее, т. к. она постоянно придумывала развлечения, игры. А дед просто сидел. Либо он сидел и молча ел, либо молча курил на лавочке перед домом, либо молча смотрел телевизор. Бегать он не любил и всякий раз, когда Лизе хотелось поиграть в догонялки, он раздражался. Ей приходилось целыми днями придумывать развлечения самой. Ходили они редко. В основном он отправлял ее в песочницу, говоря при этом, чтобы она никуда не уходила. Да и уйти-то она не могла, т. к. песочница находилась прямо позади лавочки, на которой он сидел. Как только Лиза видела, что дети начинают собираться на общей песочнице, то смотрела жалостливо на деда, но он категорично говорил: «Играй здесь». С ребятами она могла общаться только, когда с ней гуляла бабушка, но это было лишь по выходным. Поэтому она всегда их очень сильно ждала, желая приблизить их, как можно быстрее, но дедушка был настолько медлительным, что ей иногда казалось, будто выходные только отдаляются, а не наоборот. Бабушка на это отвечала, что время всегда движется только вперед – это закон. Но, когда Лиза смотрела на деда, то понимала, что законы могут ошибаться.
   – Ты чай будешь? – спросил дед.
   – Нет, я уже пила.
   Дед налил себе крепкий черный чай и взял вафлю. Ее он жевал еще медленнее. Лизе казалось, что он сейчас совсем остановится и застынет, будет неподвижным, как грибок в песочнице.
   Она слезла со стула и потормошила его ногу.
   – Что ты делаешь? – спросил озадаченно дед.
   – Не спи, – ответила грозно Лиза.
   – Да, я и не сплю.
   Лиза еще раз тяжело вздохнула, покачала обреченно головой из стороны в сторону, а затем обратно села на стул.
   – Долго еще? – спросила она, умоляюще смотря на деда.
   – Совсем чуть-чуть, – спокойно ответил дед, беря еще одну вафлю.
   Эта невыносимая для Лизы пытка длилась каждое будничное утро.
   – Все. Я поел, – сказал наконец дед, поглаживая свой живот, который был похож на большой бочонок или барабан.
   Лиза спрыгнула со стула и побежала в детскую.
   Дед в это время положил грязную посуду в раковину и залил ее водой. Посуду сам он не мыл никогда, считая, что мужчина этого делать не должен ни в коем случае. Даже, когда он вышел на пенсию и у него появилось много свободного времени, он не изменил свой взгляд на этот вопрос. Оля с ним разговаривала об этом, ругалась, угрожала, но это ни к чему не привело. В итоге она смирилась с этим.
   – Деда, помоги мне колготки снять, – кричала Лиза из детской.
   Он медленно поплелся к внучке. Перед выходом на улицу колготки они снимала, т. к. там было тепло: не то, что дома. Он помог Лизе снять колготки, надеть платье, потом пошел одеваться сам. В это время Лиза выбирала игрушки, которые она возьмет, чтобы играть в песочнице.
   Одевался дедушка быстро, т. к. ему нужно было лишь накинуть футболку и засунуть ступни в выходные тапочки. И это все: он готов. Лиза выбежала из спальни с кучей игрушек под мышками и в руках. Она бала уже научена опытом: дед бегать домой из-за игрушек не будет. Сколько игрушек она взяла, с таким количеством играть и будет. И хотя деду делать было нечего, но он говорил: «Ты что думаешь, что мне делать больше нечего?». Затем он закуривал сигарету и молча смотрел вдаль. Поблажки Лиза не получала, т. к. дед считал, что это уже баловство. Кроме того, когда она просилась в туалет, то они шли домой, но выносить из дому еще игрушки дед при этих походах запрещал. На самом деле у деда было имя. Звали его Женя, но Лиза никак не могла его запомнить. Что бабушку звали Оля – она помнила, но имя деда для нее оставалось загадкой.
   Они вышли во двор и каждый сразу занял свои позиции: Лиза в песочнице, а дед – на лавочке, на которой уже сидел один из соседей.
   – Лиза, ты что-то забыла сказать, – сурово произнес дед.
   Лиза повернулась, посмотрела испуганными глазами на деда, потом ее глаза стали блуждать вверх, вниз, влево, вправо.
   – Здравствуйте, – вспомнив, что она забыла поздороваться, крикнула Лиза соседу на скамейке. При этом она широко улыбнулась.
   – Здравствуй, – ответил ласково сосед.
   – Молодец, – похвалил дед.
   – Сурово ты с ней, – заметил сосед, обращаясь уже к деду.
   – А с ней по-другому нельзя: иначе на шею сядет. Ольга балует ее, а я воспитываю.
   – Как Таня у вас там. Не собирается приезжать? – спросил сосед.
   – Не-е-е-т, – ответил дед. – Что она здесь забыла? Дочь, которую воспитывать надо, или родителей старых, которые ворчат постоянно? Нет, она уже не вернется. Ольга у меня все ждет этого, но я точно знаю, что об этом и думать нечего. Она там живет своей жизнью: что хочу, то ворочу, а здесь, как под лупой – все видно.
   – Пусть тогда дочь заберет, – сказал сурово сосед.
   – А что ты думаешь: она нужна ей? Да, если бы нужна была, то бы уж давно забрала, да и мы бы отдали. Тяжело нам уже за маленькими-то бегать, возраст не тот. Да, Лизку жалко. Здесь она хоть под присмотром, а там что из нее выйдет?
   – Что мать воспитает, то и выйдет.
   – Вот именно, – с горечью в голосе ответил дед. – Уж лучше пусть здесь растет. Тут она накормлена, одета, обута. Игрушки у нее уже в комнате не помещаются: в кладовку убираем. Пусть, пока маленькая, с нами живет, а потом уж может и мать заберет, когда за ней такой уход не нужен будет.
   – Так там же тоже можно в садик отдать, – предложил сосед.
   – В садик. Ты хоть знаешь, сколько этот садик стоит? – спросил он, повернувшись к соседу.
   – Нет, – ответил честно сосед.
   – Дорого он стоит, Петя. Нашей дочке его не потянуть.
   – А я своим сразу сказал: принесете в подоле – можете на меня не рассчитывать, я помогать не буду. Как нагуляли – так и воспитывайте, – заявил сосед.
   – Ага, – качнул головой дед. – Я раньше тоже так говорил, пока кулек домой не принесли. Сначала ворчал, но это больше для порядка, – он улыбнулся. – А потом и сам привык. Надоедает, конечно. С утра даже подумать в туалете нельзя с сигареткой: ребенок в квартире. Вот и дымлю на улице только. Тяжело мне это, но Ольга права – ребенку чистый воздух нужен, – сказал дед и выкинул окурок в урну, стоящую рядом с лавочкой.
   – Ладно, на работу пойду, – сказал сосед, вставая.
   – Ну, давай, – ответил дед, пожимая протянутую ему руку. – Лиза, дядя Петя уходит, – сказал он уже внучке.
   Лиза резко подняла голову, посмотрела на деда, потом на соседа.
   – До свидания, – выпалила она.
   – До свидания, – ответил сосед.
   Дед Женя остался сидеть на скамейке один. Он смотрел куда-то вдаль, думая о чем-то своем. У Лизы была излюбленная ею игра в магазин. Одна кукла стояла за самодельным прилавком, а другие – приходили за покупками. Из товаров были разные цветочки, травка, торт из песка, который Лиза «испекла» сама, украсив его мелкими цветочками и листьями, «колбаса» (т. е. ровные палочки, которые разной ширины, поэтому продавались по разными ценам). Считать Лиза умела только до 5, поэтому товары так и стоили – от одной до пяти денежек (т. е. листочков, нарванных с ближайшего куста). Через некоторое время ей надоело ходить в магазин, и она стала играть в гости. Куклы одна за другой ходили друг к другу домой, угощали чаем своих подруг, рассказывали разные истории. Одну из кукол Лиза любила больше всего, т. к. ее привезла мама. Звали ее Милой. Мила была самая грязная и затасканная кукла из всех, потому что участвовала во всех играх. Она даже играла в мяч и «пекла» пироги. С остальными куклами Лиза играла по очереди: один день Кристина, другой – Полина, третий – Виктория, четвертый – Синди и т. д.
   – Дед, у меня не получается соединить, – плаксиво сказала Лиза.
   – Что? – спросил дед, будто выплывая откуда-то издалека.
   – Не получается, – повторила Лиза.
   Она держала в руках две детали от конструктора, которые ей никак не удавалось соединить. Дед, посмотрев на это, сразу понял в чем дело.
   – Пробуй, это можно соединить, – твердо ответил он.
   – Не получается, – чуть ли не плача, вертя их в руках, ныла Лиза.
   – Попробуй. Я знаю, что один способ ты точно не использовала, – говорил дед.
   Лиза заплакала. Она ждала, что дед все сделает сам. Он прижал внучку к себе.
   – Ну, чего ты ревешь? – спросил он уже ласково.
   Лиза ничего не ответила, а только протянула две детальки к его рукам. Он взял их и быстро соединил.
   – Видишь. Я же говорил, что это легко, – сказал он.
   Затем дед разделил снова детали и вернул внучке.
   – Пробуй. У тебя получится.
   Лиза взяла их и легко соединила сама. Она заулыбалась и стала прижиматься к деду, смотря на соединенные детальки. Но дед был не настолько прост. Он забрал детали, повертел их в руках и передал Лизе уже разделенные в другом положении.
   – Пробуй, – вновь сказал он.
   Лиза, испуганно на него смотря, протянула ладошки и взяла детальки. Она смотрела на них, как на что-то новое, хотя точно знала, что это те же самые детали, что и несколько секунд назад. Затем стала вертеть их в руках, а потом они, совершенно неожиданно для Лизы, соединились. Она обрадовалась еще больше. Затем показала деду.
   – Молодец, – сказал он.
   Лиза, абсолютно довольная, отправилась обратно к песочнице. Там она еще раз разделила детали, потом опять соединила, потом разделила, закрыла глаза, повертела их в руках, открыла глаза. А потом снова легко соединила детали. Дед смотрел на нее и улыбался.
   «И куда ее отдашь, когда она приносит столько радости?» – думал он про себя.
   – Пойдем домой, кушать надо, – сказал дед, когда пришло время обеда.
   – Не хочу, – плаксиво произнесла Лиза.
   – Хочешьт– не хочешь, а надо, – ответил дед и открыл дверь в парадную.
   Лиза не собирала игрушки, т. к. после обеда можно было вынести еще (но только после обеда, т. е. после того, как она съест все, что дед положит в тарелку). Она просто поднялась и пошла домой, тяжело вздохнув. Ей же нужно было обозначить хоть как-то свое несогласие.
   На обед дед разогрел суп, который бабушка сварила вчера. Еще он достал хлеб, порезал его, вынул из холодильника колбасу, сыр и сделал себе и Лизе по бутерброду. Еще достал кастрюлю с рагу и также разогрел. Суп дед налил Лизе в тарелку с Мишкой, сказав при этом: «Спасай», а себе – в глубокую тарелку.
   – Кушай, – сказал он таким голосом, что можно было даже не рассчитывать на какие-то поблажки, т. е. съесть нужно было все.
   – А ложка? – спросила Лиза.
   – Ах, да. Забыл, – улыбнулся дед и вынул две ложки: одну он отдал Лизе, другую положил рядом со своей тарелкой.
   Лиза гремела ложкой, дед ел тихо. Когда они управились с первым, дед пошел за вторым.
   – Я не буду, – жалобно сказала Лиза.
   – Будешь, – спокойно ответил дед.
   Он достал тарелки для второго и наложил рагу, но Лизе он положил только две ложки, а себе наложил целую тарелку.
   – Я наелась, – сказала Лиза, когда прожевала последнюю ложку рагу.
   – Вот и хорошо. Теперь чай попьем.
   – Деда, я лопну, – сказала Лиза и откинулась на спинку стула. – Я не могу больше.
   – Это хорошо. Это значит, что ты действительно наелась.
   Он налил чай только в одну кружку для себя.
   – Иди в кроватку, поспи немного, – сказал он.
   Лиза медленно поплелась в детскую, т. к. живот тянул ее вниз. Она вдруг резко устала и действительно хотела спать. Дед помог ей раздеться, надел теплые носочки, накрыл одеялом и ушел из комнаты, закрыв за собой дверь. Лиза заснула почти мгновенно. А дед в это время пил чай, а потом смотрел телевизор. Через полтора часа он зашел в детскую, Лиза тут же проснулась сама и потянулась.
   После обеда они снова пошли гулять. День был солнечный, поэтому Лизе было велено надеть панамку. Она играла одна, как и утром. Дед, периодически доставая сигарету, курил, разговаривал со своими друзьями, которые проходя мимо, присаживались, чтобы выкурить вместе с ним по одной. С одними он что-то обсуждал, с другими почти молчал.
   – Здорово, – сказал дядя Петя, возвратившийся с работы, усаживаясь на скамейку.
   – Здорово. Что с работы уже идешь? – спросил дед.
   – Да, отработал. Сейчас поем и на диван: новости посмотрю, сериал, а потом уже спать надо.
   – Да, хорошо, – ответил дед.
   – И не говори, – согласился сосед.
   Когда дядя Петя докурил сигарету, то поднялся и пошел домой.
   – И нам домой пора, – сказал дед Лизе. – Бабушка сейчас уже должна прийти. Собирай игрушки.
   Лиза стала собирать игрушки, но сейчас уже одна не могла их донести. Так было каждый день, т. к. она выходила с полными руками после завтрака и обеда, а возвращалась домой с игрушками только один раз – вечером. Дед помог ей, и они пошли домой. Через пару минут уже в дверь позвонила бабушка. Лиза выскочила первая, за ней тихонько пошел дед.
   – Деда, открывай же, – просила Лиза, прыгая около двери.
   Он медленно снял ключи с гвоздика, повернул ключ два раза в замочной скважине и открыл дверь. Лиза бросилась на бабушку, как утопающий хватается за спасательный круг.
   – Бабушка, бабушка пришла, – звонко кричала Лиза.
   – Пришла, – ответила Оля, обнимая внучку. – Как же я без тебя?
   Она поцеловала девочку в макушку, разулась и направилась на кухню.
   – А смотри, что я тебе купила, – сказала Ольга, доставая из сумки что-то в полиэтиленовом пакете.
   – Что? Что?
   Лиза схватила пакет и развернула его.
   – Мороженое, – радостно крикнула Лиза.
   – Да, но только после ужина, – предупредила Оля.
   – Ну вот, – огорчилась сразу внучка.
   – А как же? – удивилась бабушка. – А то аппетит себе испортишь, и кушать не будешь.
   – А я и так не хочу кушать, – заявила Лиза.
   – Как это не хочешь? – вмешался грозно дед. – Положи мороженое на стол и иди мой руки, – приказал он.
   – Вот, дедушка у нас какой суровый, – сказала бабушка. – Пойдем руки мыть.
   Они отправились в ванную, помыли руки, а потом все вместе сели кушать. Доедали они вчерашнее рагу. А на следующий день Ольга собралась делать котлеты, поэтому достала мясо из холодильника.
   Они покушали, а потом бабушка стала всем разливать чай.
   – Бабушка, а можно мне мороженое? – жалобно попросила Лиза.
   – Давай у деда спросим, – ответила Ольга. – Дед, можно нам мороженое съесть?
   – Можно, – ответил дед. – Теперь можно, – уже более ласково добавил он.
   Бабушка открыла мороженое и положила его в тарелочку. Лиза взяла ложечку и стала кушать.
   После ужина дед ушел смотреть телевизор, а бабушка с Лизой остались в кухне. Бабушка – потому что ей нужно было делать котлеты, а Лиза – потому что ей хотелось поговорить.
   В девять часов вечера Лизу бабушка стала отправлять спать.
   – А мама? – спросила с надеждой в голосе Лиза.
   – Что мама? – не поняла сначала бабушка, но потом быстро спохватилась. – Мама… Мама вчера говорила, что сможет позвонить только когда будет поздно уже, – врала Ольга, отвернувшись от внучки к плете с кастрюлями.
   – Я хочу с мамой говорить, – заявила Лиза.
   – Но она может позвонить очень поздно, – сказала бабушка.– А тебе спать нужно.
   – Нет, не нужно, – грозно ответила Лиза.
   – Нужно, – ответила бабушка. – Иначе у тебя сил не будет.
   – Я завтра днем больше посплю.
   Ольга понимала чувства Лизы, но боялась, что раз дочь до сих пор не позвонила, то уже сегодня и не позвонит.
   – Пойдем у деда спросим, – сказала Оля.
   Дед, видя позади расстроенного лица Лизы, знаки своей жены, которые указывали на то, что ей нужно отказать, сурово отказал в просьбе. Кроме того, самолично повел ее в кровать, что делалось редко. Еле-еле он ее уложил, сказав, что сегодня сказки не будет, т. к. она себя плохо вела. Лиза расплакалась, бабушка ее стала успокаивать. Только через полчаса заплаканная Лиза уснула на руках бабушки. Оля ее уложила, накрыла одеялом и закрыла дверь.
   – Как она могла? Я же вчера ее просила, – утирая слезы спросила Оля, садясь рядом с мужем на диван.
   Она не ждала ответа на этот вопрос.
   В половине одиннадцатого они легли спать, а в одиннадцать прозвенел телефонный звонок. Ольга вскочила с кровати и побежала брать трубку.
   – Алло, – сказала она немного сонным голосом.
   – Мам, привет, – говорил бодрый голос дочери из трубки.
   – Ты хоть знаешь сколько время? – спросила Оля.
   – Мам, извини, я забыла, – просто ответила Таня.
   – Забыла? – удивленным голосом спросила Оля. – Ладно, что ты забыла про родителей, но у тебя есть дочь. Ты и про это забыла? – уже кричала в трубку она.
   – Мам, со всяким могло случиться. Я заболталась с подружкой, а когда вспомнила, то сразу позвонила.
   – Лиза уже спит, – отрезала резко Оля.
   – Нет, нет, я не сплю, – кричала Лиза, выбегая из комнаты и отнимая трубку у бабушки. – Мама, – крикнула она в трубку.
   – Доченька, здравствуй, солнышко ты мое. Как ты поживаешь? – ласково спросила Таня.
   Лиза начала рассказывать новости, рот у нее не закрывался. Таня только слушала и говорила «молодец», «умничка, ты у меня» и т. д. Лиза готова была болтать всю ночь, но примерно через пятнадцать минут Таня ее перебила, сказав, что ей завтра на работу, и нужно рано вставать, что она очень любит Лизу и обязательно позвонит еще, потом попрощалась с дочкой, сказала, чтобы она передала привет бабушке и дедушке, пожелала спокойной ночи и повесила трубку. Лиза передала привет, вернула трубку бабушке и довольная пошла спать. Бабушка снова укрыла ее одеялом
   – Мама, – бормотала Лиза, засыпая, а бабушка в это время поскорее вышла из детской, чтобы Лиза не заметила, что ее бабушка плачет.

Квартира №4

   – Вы у меня сегодня опять побудете вдвоем. Мамочке нужно уйти, – говорила ласково мама своим пятилетним двойняшкам Тане и Боре, стоя перед зеркалом и надевая сережки. – Мамочка пойдет искать вам папочку, – продолжала она объяснять. – Я попросила бабушку, чтобы она пришла пораньше от своей подружки, – уже раздраженным голосом говорила она, – но на вас вашей бабушке совершенно плевать. Она у нас такая. Ей даже на меня было плевать, когда я была маленькая. – Она повернулась к детям и обняла их. – Но я вас очень-очень-очень сильно люблю. Помните всегда о том, какая хорошая у вас мама.
   Она щелкнула каждого по носу.
   – Мама, поиграй с нами, – попросил Боря.
   – Да, мама, давай поиграем, – предложила Таня.
   – Я не могу, – раздражаясь, ответила мать. – Я же сказала вам, что у меня есть более важные дела. А вы можете поиграть друг с другом – вас же целых двое, так что нечего хныкать, – уже прикрикнула мать на Таню, видя, что та готова начать плакать. – Вам должно быть не скучно. Ведь вас же двое. – Пояснила она снова.
   Их мама – миловидная женщина двадцати восьми лет, с прекрасными густыми каштановыми волосами, карими глазами и очень женственной фигурой. Она была невысокого роста, но это ее ничуть не смущало, т. к. она считала, что большие женщины созданы для работы, а маленькие – для любви. Так говорила одна из ее подруг, и она была с ней абсолютно согласна. Маму звали Вероникой. Бабушка звала ее Верой; мужские голоса в телефонной трубке – Никой; соседка тетя Наташа – Верунчиком, так ласково, потому что приходила только тогда, когда ей нужно было занять денег; сосед Николай – Веркой, когда был трезв и считал, что она, мягко скажем, девушка легкого поведения, и Веруней, когда ему не хватало на бутылку, и он приходил взять недостающие деньги. Еще ее звали Вероникой Павловной, когда звонили с работы; Ушей – когда звонила ее лучшая подруга Лиза (на самом деле звали ее Светой, но она считала, что Лиза ее делает более женственной, в то время, как Света – омужествляет). Никулей звал ее бывший муж, отец двойняшек. Потом он умер и теперь ее так уже никто не называет. Куклой называл ее папа, но он уже давно не живет с ними. Бабушка с дедушкой развелись, когда Веронике было всего пять лет. Он пытался помогать, но бабушка не принимала его помощь, хотя часто в ней очень нуждалась. Но она была гордой, и то, что она сама и ее собственная дочь иногда за день съедали только несколько кусочков хлеба, ее гордость ничуть не уменьшало. Было у нее еще одно имя – Луна (с ударением на первый слог). Так называл ее мужской голос из телефонной трубки. Звонил он редко – всего раз в месяц, но после его звонка Вероника становилась раздражительной.
   – Мама, а почему этот дяденька называет тебя Луной? – спросила однажды Таня.
   – Не твоего ума дело, – прикрикнула на дочь Вероника.
   Таня расплакалась, за ней – Боря. Мать стала кричать на них, чтобы они забыли это имя. Затем отвела их в спальню и сказала, что не выпустит их до тех пор, пока они не успокоятся. Но они так и могли успокоиться. Они барабанили в дверь своими маленькими кулачками, а потом сели в уголок, прижавшись друг к другу. Мать, уходя, отворила дверь, посмотрела на детей, тяжело вздохнула, но даже не подошла. Она была ярко накрашена, в сумке лежало коротенькое черное платье и парик. В тот вечер неожиданно пришла бабушка и увидела заплаканных детей в углу. Она не жила с ними, но у нее был ключ от квартиры, т. к. она часто заменяла детям няню. Услышав имя «Луна» бабушка очень сильно разозлилась. Она металась по квартире, круша все на своем пути.
   – Я разве для этого ее растила. Дрянь какая. Я же говорила, что деньгами помогу, но нет – мы же гордые птицы, – орала она.
   Успокоившись, бабушка уложила детей спать. Рано утром они проснулись от криков на кухне. Вдвоем, взявшись за руки, они выбежали на кухню и увидели бабушку, которая била по щекам маму. Но та даже не сопротивлялась. Дети подбежали к бабушке и стали просить ее так не делать, отпустить маму, но та лишь оттолкнула их. Когда они во второй раз решили помочь маме, то бабушка повернулась к ним искаженным от гнева лицом и сказала: «А ну, вон отсюда, мелочь, пока и вам не досталось». Дети испугались и убежали в спальню. Они забрались в Борину кровать, обняли друг друга и заплакали. Их никто не успокаивал, потому что некому было.
   Лицо у мамы после этого было все распухшее, под глазами, на руках были фиолетовые синяки. Она несколько дней не ходила на работу, сказав, что заболела. Зато после того, как мама стала снова красивой, они все вместе пошли в магазин и накупили разных игрушек и одежды. Боре купили новую большую машину, джинсы и футболку, а Тане – домик для куклы, новое платье и белые гольфы с вышитыми ягодками клубники. Потом все вместе они пошли в кафетерий и заказали себе мороженое. Мама любила с шоколадом, Боря – с дыней, а Таня – с клубникой. Тогда был очень счастливый день. Мама улыбалась, смеялась, обнимала их, целовала. Они выглядели очень счастливой семьей. Потом они пошли в другой магазин, и мама купила себе фотоаппарат, т. к. давно о нем мечтала. Она постоянно заглядывалась на людей на улицах, которые что-то фотографировали. Ей тоже хотелось, но в средствах они были ограничены. Теперь же исполнилась ее давняя мечта.
   По дороге домой она фотографировала детей, затем попросила прохожих, чтобы они сделали фото их втроем. В тот день на маме было красивое летящее платье из небесно-голубого шелка. Ее глаза светились. Она улыбалась в камеру, а дети, сидящие по обеим сторонам от нее, смотрели на свою счастливую и добрую маму. Так их и сфотографировали.
   Потом они зашли в продуктовый магазин и вышли оттуда с двумя огромными пакетами. Когда они вернулись домой, то был уже вечер. Они были уставшие, но очень довольные. Дети играли в спальне с новыми игрушками, а потом вышли на улицу, чтобы похвастаться перед другими ребятами. Вероника в это время делала жаркое. Затем она начала печь торт. Когда дети вернулись с улицы домой, то на столе был пир на весь мир. Они помыли руки и сели за стол. Вероника очень вкусно готовила, но такие роскошные обеды были в их доме редкостью. Дети смотрели на стол, но не подходили к нему, т. к. не верили, что на нем может уместиться такое количество еды. Вероника засмеялась. Сегодня она ни на что не злилась, ничто ее не раздражало. Она была довольна жизнью, а вместе с ней и ее дети. Они забрались на стулья и принялись уминать всю эту вкуснятину. За ужином они обсуждали сегодняшний день, дети рассказывали о том, как все завидовали, когда увидели их новые игрушки. Даже Машка, у которой было очень много игрушек, так как ее папа постоянно ей что-то покупал, и даже она попросила у Тани посмотреть ее новый домик. Это было здорово. Борю тоже замучили мальчишки с просьбой поиграть с машиной. Он никому не отказывал, т. к. был не жадным. Он же знал, что это его машина и только одно это знание приносило ему радость. Вероника слушала с удовольствием, задавала детям вопросы, смеялась над их ответами. Затем она достала торт – он был трехэтажный со взбитыми сливками, украшенный шоколадной крошкой и ягодками из мармелада. Дети смотрели на него, как завороженные. Они никогда до этого не видели такой красивый торт. Когда Вероника отрезала каждому по огромному куску, то они смогли убедиться еще и в том, что торт был сделан из нежнейшего бисквитного теста. Дети все измазались, пока ели торт, но это их маму тоже сегодня не раздражало. Она отвела их в ванную, умыла, затем они сполоснулись. Таня и Боря просто засыпали на ходу, т. к. сегодня у них был на удивление насыщенный день. Вероника отвела их в спальню, раздела и уложила в кровати. Им не нужно было сегодня читать сказки, т. к. их глаза сами закрылись, как только их головы коснулись подушки. Вероника поцеловала Таню, укутала ее в одеяло, затем поцеловала Борю и его укутала в одеяло. Дети засыпали, улыбаясь. У них давно не было такого счастливого дня. Даже их день рождения не был таким радостным, т. к. на него всегда приходила бабушка и портила маме настроение. А она из-за этого начинала злиться на детей, и весь праздник заканчивался скандалом. Сегодня же было все по-другому. Счастливое утро, счастливый день, счастливый вечер. А впереди их ждала счастливая ночь.
   Вероника пошла к себе в комнату, расстелила постель, легла и заплакала. Она не знала: отчего ей так сильно хотелось плакать. День сегодня был замечательный, но она чувствовала, что ей плохо, одиноко, что завтра уже так не будет, потому что ей нужно идти на работу, а детям – в садик. Вечером она придет уставшая и ей уже будет не до детей. Умом Бог ее не наделил, поэтому после школы она пошла в ПТУ. Вышла она оттуда швеей. В их городе не было ателье, не было ни одного завода по производству одежды, поэтому она пошла работать фасовщицей – знаний больших там не нужно, а руки у нее всегда проворные были. Там же она познакомилась со своим мужем: он работала на укладчике. Она сразу его приметила, т. к. он был настоящим красавчиком. У него были темно-русые волосы и зеленые глаза. Такие же, как сейчас у их дочери Тани. Он был чуть выше Вероники, плечи были огромные. В общем, настоящий богатырь земли русской. Они гуляли вместе всего три месяца, а потом была свадьба с традиционным «Горько». Жили они счастливо. Через два месяца Вероника поняла, что беременна. Сходила к врачу, и он подтвердил ее предположение. Она позвонила мужу на работу и сообщила радостную весть. Он был счастлив, сказал, что очень любит ее, но сегодня на чуть-чуть задержится, т. к. есть возможность подработать. Вероника сначала расстроилась, но потом решила, что устроит ужин со свечами. Она просидела за столом всю ночь, но он так не вернулся. Его нашли недалеко от дома убитым. Рядом с ним лежал огромный букет красных роз. Убийц так и не нашли. Вероника тогда чуть не потеряла детей. Ее положили в больницу. В шесть месяцев она узнала, что у нее будет двойня. Это стало для нее очередным ударом. Она не знала, как поднять одного ребенка, а тут сразу двое. В больнице она и познакомилась с Лизой. Ее нынешней лучшей подругой. Это очень веселый, никогда не унывающий, позитивный человечек. Она дала ей телефон своего друга и сказала, что он сможет помочь, если совсем будет трудно. Все время пока она лежала в больнице, то мать, приходя ее навещать, обвиняла ее, что это она виновата в смерти мужа: не смогла уберечь. Веронике от ее слов становилось только хуже. В такие моменты Лиза ее очень выручала: разговаривала с ней, обнимала, когда Вероника плакала, давала советы. Когда Лиза выписывалась, то дала еще и свой телефон.
   Вернувшись домой, Вероника поняла, что без посторонней помощи она не справится и позвонила другу Лизы. Так у нее появилось еще одно имя – Луна и еще одна роль в жизни. С Лизой они часто встречались, но никогда не обсуждали это. Мать Вероники каким-то образом узнала о ночной жизни дочери и закатила истерику. Но Вероника уже знала, что лучше будет зарабатывать деньги так, чем брать их у матери. Она решила, что бросит это как только дети вырастут, их можно будет отдать в садик и пойти снова работать фасовщицей. Спустя год она так и сделала, но на одну зарплату невозможно было прожить, поэтому ее ночная жизнь на этом не закончилась. Напротив, тяжелая физическая работа приводила к тому, что она стала злиться. Она считала, что достойна большего, а этого большего – не было. Вокруг нее вилось много мужчин, но никто ей не нравился. Только ради детей выходить замуж она и не думала, т. к. считала, что счастливые дети могут вырастить только у счастливой матери. А с нелюбимым мужчиной она не могла быть счастливой.
   Плача сейчас в своей кровати, она не могла понять: как ей дальше жить. Она не понимала, что ее угнетает, чего она хочет. Так заплаканная она и уснула.
   На следующее утро дети увидели распухшее и раздраженное лицо мамы. Они поняли: праздник закончился.
   – Ну, чего вы возитесь? Давайте быстрее. Мне еще на работу надо успеть, – прикрикивала мама.
   Несмотря на все их усилия собираться утром, да и еще и быстро, у них совершенно не получалось.
   – Не надо делать вид, что ты первый раз в жизни надеваешь колготки, – крикнула Вероника Тане, стоя перед зеркалом и крася тушью глаза.
   Таня никогда не могла понять: как это их мама успевает за всем следить.
   – Боря живее, – крикнула в очередной раз Вероника.
   Дети кое-как, но все же собрались. Они не завтракали сегодня, т. к., во-первых, наелись вчера, а, во-вторых, они уже опаздывали. Мать оценивающе на них посмотрела.
   – Борис, ты, что издеваешься надо мной? – со злостью в голосе спросила она сына.
   Борис ничего не отвечал, только быстро посмотрел на сестру. Та также оценивающе оглядела брата и пожала плечами, показывая таким образом, что с ним все в порядке.
   – Нет. Вы решили меня довести прямо с утра. Да? – мать угрожающе стала подходить к детям.
   Боря и Таня стояли на месте, как вкопанные.
   – А ну, быстро снимай футболку, – крикнула она Боре, смотря на него сверху вниз.
   Оказалось, что Боря надел майку наоборот. Ворот у нее был широкий, поэтому он дискомфорта не чувствовал, а о том, что на ней есть какой-то рисунок Таня не помнила, поэтому и не смогла ему ничем помочь. Но мама помнила даже это. Таня и Боря еще раз удивились ее такой замечательной способности.
   Они быстро побежали в садик, который находился недалеко от дома. Детишки не поспевали за своей родительницей, поэтому им приходилось бежать. Они были не единственными, у кого была вынужденная утренняя пробежка, т. к. опоздание с утра – нормальное дело для людей, имеющих маленьких детей дома. Тане и Боре было не так обидно, когда они видели, что некоторые из их друзей из детсада также бегут, не поспевая за мамой или папой. Кому-то повезло больше: их вели бабушка или дедушка, а они не то, чтобы бежать, даже быстро ходить не могли, кроме того, им не нужно было торопиться на работу, поэтому дети тихонько за ними волочились в полусонном состоянии.
   Утром много людей идут очень быстро или почти бегут, или по-настоящему бегут. Тане нравилось, когда кто-то проезжал мимо них на большой скорости на велосипеде или на роликах. Они с Борей тоже очень хотели велосипед, но мама говорила, что это роскошь, которую они не могут себе позволить. А как бы здорово было сейчас сесть на этого друга с колесами и быстренько доехать до садика. Но у них не было такой возможности. Таня, задумавшись об этом, отстала. Мама это сразу же заметила, хотя и не поворачивал голову в сторону детей.
   – Таня, не спи, – сказала строго мама дочке.
   Таня, заглядевшаяся на проехавший мимо велосипед, очнулась, повернулась в сторону мама и увидела, что они удаляются, ни капли не снизив свой темп. Тане показалось, что, если она сейчас не побежит за ними, то мама и брат убегут, совершенно о ней забыв. Она испугалась и быстро-быстро заработала своими ножками, догнала Борю и сильно стукнула его по плечу.
   – Ты чего дерешься? – спросил он, надувшись.
   – Ты почему меня не ждешь?
   – А чего ты стоишь, как вкопанная. Мама же сказала, что мы опаздываем. Значит надо быстро идти.
   – Ну и что. Можно было секундочку подождать.
   – Я подождал, – еще больше надуваясь, ответил Боря. – Но ты будто и не собиралась с нами идти.
   – Что за глупости ты несешь? – рассердившись на брата, крикнула Таня.
   – Это ты глупости несешь, – стал нападать на нее Боря.
   – Вот я сейчас как тебя стукну, – поднимая кулачок, заявила грозно Таня.
   – Ну, давай, попробуй, – Боря остановился, поднимая кулачки.
   – Так. Что у вас здесь? – спросила мама, когда они совсем остановились, смотря друг на друга, как два волчонка.
   – Она говорит, что я – глупый, – заявил Боря первым.
   – Ты тоже сказал, что я – глупая, – заявила Таня второй.
   – А она сказала, что меня стукнет, – заявил снова Боря.
   – А он меня не ждет, – это Таня поддержала игру.
   – А она… – начал было Боря, но мама его перебила.
   – Так хватит. У вас еще целый день впереди. Разберетесь, когда придете в садик. А сейчас давайте мне руки, а то мы так и до Нового года не дойдем.
   Они схватили маму с обеих сторон и побежали в садик. Так было более приятно, т. к. они шли с мамой наравне, а не плелись за ней, как хвостики. Кроме того, они выглядели теперь, как все остальные дети с мамами: их вели за ручку. Вероника редко так делала, т. к. она считала, что дети должны привыкать к самостоятельной жизни. И еще по одной причине она так делала: Вероника искреннее считала, что это приведет к более теплым дружеским отношениям между братом и сестрой, т. к. почти всегда по утрам они ходили, взявшись за руки.
   – Здравствуйте, Маргарита Петровна, – сказала Вероника воспитательнице в садике.
   – Здравствуйте, – ответила ласково та.
   – Так быстро в группу, – сказала Вероника детям.
   Те медленно поплелись в игровую.
   – А поцеловать? – вопрошающе недовольным голосом им в спины сказала Вероника.
   Дети обернулись и с радостью накинулись на маму. Они целовали и обнимали ее. Вероника, обняв их, поцеловала каждого.
   – Ну все, бегите уже, – сказала она им, отталкивая детишек.
   – Вы знаете, Вероника Павловна, мне бы хотелось с вами поговорить, – заявила неожиданно воспитательница.
   – Поговорить? – переспросила Вероника.
   Она не любила этого слова, т. к. знала, что за ним последует неприятный разговор о том, что нужно купить что-то в садик, или, что намечается очередная общая экскурсия, или, что у кого-то из детей в группе день рождения, или, что нужно купить новые канцтовары, т. к. из старой партии уже почти ничего не осталось. В любом случае разговор всегда заканчивался одним и тем же: нужно сдать определенную сумму денег. Список был настолько разнообразен, что Вероника совсем запуталась в том, за что она отдает такие деньги. Каждый месяц затраты на детский садик росли, а вот ее зарплата не имела такие высокие темпы роста, поэтому слова «мне бы хотелось с вами поговорить» вызывали в ней только негативные эмоции.
   – Я вас слушаю, – улыбаясь сквозь силу, процедила Вероника.
   – На прошлой неделе к нам приходил психолог. Он разговаривал с детьми из группы, в которую сейчас ходят Борис и Татьяна, – начала она.
   – Так… – кивая головой, уже более внимательно слушала Вероника. Она поняла, что это будет разговор не менее неприятный. И ей уже захотелось, чтобы он закончился словами: «Нужно сдать на нужды садика» – как это было обычно, чем выслушивать то, что она – плохая мать.
   – Так вот, – продолжила спокойно воспитательница. – Он, конечно же, поговорил и с вашими детьми, – она растягивала гласные, так же, как дети, надувая пузыри, растягивают жевательную резинку. Веронике захотелось стукнуть ее по губам. Она представила, как это делает, и что лицо у воспитательницы все испачкано жвачкой. Она неожиданно для себя хихикнула.
   – Что вас так развеселило? – обиженно спросила Маргарита Петровна.
   – Извините, я просто вспомнила о своем, – стала оправдывать Вероника.
   – О своем значит, – кивая головой, так как будто теперь ей все ясно, сказала Маргарита Петровна. – Теперь я понимаю, почему у ваших детей такие проблемы. Должно быть именно из-за того, что вы вспоминаете только о своем.
   – У моих детей нет проблем, – улыбаясь заявила Вероника.
   – Это вы так считаете, а вот специалисты по детскому развитию считают иначе, – злорадно заявила Маргарита Петровна. – Психолог, который с ним беседовал, считает, что у мальчика задержка в развитии. И, если с ним сейчас не начать заниматься, то у него могут быть проблемы в школе.
   «Так, понятно» – подумала про себя Вероника. – «Очередной сбор денег».
   – И что же он сказал более конкретно? – спросила Вероника уже вслух.
   – Он оставил здесь свои заметки, – сказала Маргарита Петровна, открывая папку, которую она держала в руках, и доставая оттуда лист бумаги с напечатанным текстом. Потом она протянула его Веронике. – Это про Бориса, – сказала она. – А это про Татьяну, – и протянула еще листок. – Почитайте, пожалуйста, дома внимательно.
   – Спасибо. Я обязательно прочту, – улыбалась Вероника, но в глазах ее была лишь ярость, т. к. она посчитала, что садик нашел новый способ сбора денег с родителей, и она вынуждена здесь стоять и слушать, когда ей уже нужно давно бежать на работу.
   – До свидания, – ласково сказала Маргарита Петровна.
   – До свидания, – поддержала ее тон Вероника.
   Эта Маргарита Петровна была старой девой и своих детей у нее не было, но она все время пыталась других научить тому, как воспитать из ребенка хорошего человека. Вероника ее недолюбливала, но спасало ее то, что у них это было взаимно.
   Вероника сложила листы вдвое и положила в свою сумку, решив, что ознакомиться с ними на работе во время обеденного перерыва.
   – Вера, ты опять опоздала, – кричала на нее начальница, как только Вероника вошла в цех.
   – У меня дети, их в садик нужно отводить, – стала оправдываться она.
   – Ни у тебя одной здесь дети, но только ты все время опаздываешь, – заявила начальница.
   – Ну и что, – пожимая плечами, ответила Вероника, – у меня все равно зарплата сдельная. Какая вам разница: опаздываю я или нет.
   – У нас план. У нас заказы, нужно их вовремя отправить, а тут ты со своими опозданиями.
   – Разве я плохо работаю? – с вызовом спросила Вероника. – Я фасую товара больше, чем другие и вам это хорошо известно, так что можно мне сделать некоторые исключения, – заявила она.
   – Ох, и допляшешься ты, – только и ответила начальница, но тут же отстала от нее.
   Вероника встала на свое рабочее место. Ее руки ловко работали. В прошлом году, когда был объявлен конкурс среди фасовщиц под названием «Самые быстрые ручки», то без особых усилий его выиграла, конечно же, Вероника. В этом даже никто и не сомневался, т. к., как это и говорила только что сама Вероника, из месяца в месяц она фасовала самое большое количество товара. Ей давали премию сверх заработанного, но даже это были не те деньги, на которые можно прожить без мужа с двумя детьми на руках.
   Вероника думала одно время о том, чтобы заняться пошивом одежды на заказ дома по вечерам, но потом поняла, что это совершенно гиблое дело, т. к. заказы находить она не умела. Несмотря на всю свою красоту говорить с окружающим миром она за всю свою жизнь так и не научилась. После смерти мужа Вероника совсем перестала общаться с людьми. Единственными ее собеседниками были мама, с которой они больше ругались, чем говорили, Лиза, которая, как солнышко с утра, ее будила своими звонками, но, как только Вероника опускала трубку, то снова наступала в ее жизни ночь. Еще они разговаривала с своими детьми. Иногда ругалась на них, иногда ласкала. Они были для нее, как кошки для одиноких бабушек: вроде бы и обои подрали и в лоток не ходят, и еду им покупать нужно, и внимания требуют, ласки, но, если жить без них, то скучно становится. Так же и у Вероники, то приближая детей, когда ей хотелось поговорить или поделиться радостью, или сорвать зло, то отдаляя, когда на нее накатывал приступ одиночества. В такие дни она совсем не разговаривала с детьми. Они первое время пытались у нее что-то спрашивать, задавать вопросы, но видя, что мать не реагирует, они привыкли быть тихими. Дети подстраивались. У них было свое настроение только, когда они приходили в садик. Дома же они грустили, когда маме было грустно, молчали, когда мама молчала, улыбались, когда улыбалась мама. Они, как радары, принимали волны, исходящие от нее, и тут же настраивались на ту же волну. Вероника уже этого не замечала. Но ей было особенно хорошо только с детьми. Вероника знала, что она бывает очень жестока к Тане и Боре, но с собой поделать ничего не могла. Приступы ярости накатывали на нее неожиданно, как цунами на прибрежный городок. Он крушил все на своем пути, а затем уходил, оставляя после себя разрушения. Поэтому, когда у нее было хорошее настроение, то она пыталась его выплеснуть полностью, без остатка, будто стараясь построить новые дома вместо тех, что разрушил до этого цунами. С возрастом «теплые деньки» были все более редки. Она замечала, как меняется. Менялась Вероника, но была неизменной ее жизнь: дети, работа, ночная работа, скандал с мамой, разговор с Лизой.
   В это время дети играли в детском саду. Таня и Боря были все время вместе: общие игры, общие драки, общие друзья, которых не было. Они не нуждались больше ни в ком, кроме друг друга. Вероника считала, что это нормально, т. к. они и в ее животе развивались вместе, поэтому и по жизни должны идти тоже вместе.
   Боря был более замкнут, поэтому в основном общалась с другими Таня. Но, если Тане угрожала опасность, то Боря всегда за нее заступался независимо от того: права была его сестра или ее обидчик. Таня тоже заступалась за брата, особенно, когда кто-то из детей дразнил его, говоря «Борис, кис-кис». Боря на это не обращал внимания или просто делал вид, что его это не трогает. Таню же это выводило из себя, она начинала задираться, но в итоге оказывался в драке уже Боря. Это привело к тому, что воспитательницы решили, что у Бори плохие наклонности. Они всячески это высказывали, когда пришел тот самый психолог. Боря же, как и со всеми другими, в беседе с дядей Колей (так звали психолога) почти ничего не говорил. Просидел он рядом с ним не более пяти минут. Но были еще тесты, которые мальчику очень понравились. Он отвечал быстро, почти не задумываясь. Ему была интересна эта игра, когда нужно было всего лишь выбрать понравившийся ответ из тех, что ему зачитали. Да и вопросы-то были простые, например: «Кого ты больше любишь кошек или собак?». Психолог был очень доволен его поведением. Таня же вела себя совсем по-другому: вместо того, чтобы быстро ответить, она напротив сидела и думала, или делала вид, что думает. Но каждый ответ был выдан психологу только спустя продолжительное время, хотя он ей объяснял, что нужно говорить сразу, не задумываясь.
   – А как ты думаешь: мама нас любит? – неожиданно спросила Таня сейчас, играя с Борей.
   – Конечно же, любит, – ответил не задумываясь брат.
   – А почему ты так думаешь? – поинтересовалась сестра.
   – Потому что она – наша мама, – удивляясь ее вопросам, ответил Боря.
   – Ну и что? – снова спросила Таня.
   – Как что? – еще больше удивился Боря.
   – Разве она должна нас любить только потому, что мы – ее дети?
   – Конечно.
   – Значит и наоборот?
   – Что наоборот? – Боре не нравилось, когда сестра начинала заводить свои умные разговоры. Он не понимал: зачем она об этом думает. К нему такие мысли никогда не приходили.
   – Ну, если мама должна любить нас, то мы должны любить маму. Так?
   – Конечно.
   – А ты любишь маму?
   – Конечно.
   – Да, что ты заладил: конечно, конечно…, – рассердилась вдруг сестра.
   – А чего вопросы какие-то странные задаешь? – тоже сердясь, спросил Боря.
   – Они не странные. – крикнула сестра. – У меня нормальные вопросы.
   – Ага, как же, – брат закатил глаза.
   Боря покатил свою машинку в другую часть игровой комнаты. Таня осталась сидеть одна.
   «Нет, если бы она любила нас, то не кричала бы так», – подумала Таня.
   Так же, как Боря не мог понять; откуда у нее берутся такие мысли и вопросы; также и она не могла понять: почему у него такие вопросы не появляются. Таня любила задавать вопрос «Почему?», Боря совсем не любил ни один вопрос. А, если и задавали ему вопросы, то ему нравилось, когда сразу же предлагали варианты ответов, как это делал тогда дядя Коля. Таня же считала, что вариантов выбора на самом деле всегда больше, чем предлагают взрослые, поэтому ограничение в количестве ответов она не приветствовала.
   Они росли в одно время, в одном доме, у них были общие родители, воспитатели, бабушка, но при этом были они совершенно разные. Они дополняли друг друга, возможно, именно поэтому и старались быть всегда вместе: если Боря катал машину, то в ней сидела кукла Тани и ехала в магазин. Если машина Бори стояла, то кукла уходила за покупками.
   – Ты долго там еще? – спрашивал Боря, когда Таня со своей куклой прохаживалась вдоль полок с игрушками, как будто в магазине выбирает товар.
   – Ну, подожди, мы еще не решили, – говорила она и отворачивалась к стеллажам.
   Таня наблюдала эту игру в магазинах, когда мама брала их с собой, чтобы они ей помогли выбрать новое платье или другую одежду. Она ей очень понравилась, поэтому Боре постоянно приходилось ее ждать. Но брат был не в обиде: ему некуда было торопиться и он сидел возле машины, ожидая сестренку. Когда она возвращалась, то обязательно из всех «покупок» была хоть одна для Бори. Его это радовало. Таня сажала куклу в машину, отдавала все купленные вещи брату, так что он, бедняга, даже кепку не мог себе поправить. Таня же делала вид, что не замечает того, как Боре тяжело. Лишь иногда, видя, что его кепка съехал на один бок, она поправляла ее с высокомерным видом, и они «ехали дальше».
   – Ты, правда, считаешь, что мама нас любит? – опять стала приставать Таня.
   – Конечно, – уверенным голосом ответил Боря.
   – А мне иногда кажется, что нам бы было лучше, если бы ее не было, – тихонько произнесла Таня.
   – Да ты что? – рассердился Боря. – Как же мы без нее?
   – А как мы в садике без нее? – спросила Таня.
   – Да, что ты вечно мне вопросы задаешь? Если тебе так нравится задавать вопросы, то и отвечай на них сама.
   – Вот и пожалуйста, – обиделась Таня и отвернулась.
   Тем временем у Вероники пришло время обеда. Она выключила оборудование, на котором работала, и пошла в столовую, думая о тех двух листах бумаги, что дала ей ненавистная воспитательница детского сада.
   «Я – хорошая мать», – сказала про себя Вероника, четко проговаривая каждое слово.
   Потом усмехнулась этим словам, открыла свою сумочку, достала заключение психолога, кошелек и пошла в столовую. Она решила, что прочтет все за обедом.
   – Вероника Павловна, – окликнул ее женский голос.
   Вероника повернулась. Позади нее стояла их кадровик.
   – Вы писали заявление на получение материальной помощи, – сказала она, не спрашивая и не утверждая, так что Вероника не знала отвечать ей или ждать продолжения.
   Секунду помолчав, она поняла, что это был вопрос.
   – Да, писала, – согласилась она, улыбаясь, и поправляя волосы.
   – Вам отказали, – спокойно сказала кадровик, повернулась и пошла с кипой бумаг по своим делам.
   Вероника не стала спрашивать причин отказа, но улыбка с ее лица стала сползать, а затем и вовсе исчезла. Она резко повернулась на 180 градусов и завернула в раздевалку, переоделась быстренько и, пошла прогуляться, решив, что есть она не хочет, а вот свежий воздух ей просто необходим.
   На ходу Вероника открыла один из листов. Это было про Борю. В тексте она обнаружила много незнакомых слов, но общий текст этого описания психического состояния ее сына говорил только о том, что он недоразвит, что у него проблемы с развитием. Она тяжело вздохнула. Вероника перестала видеть мир вокруг себя, слышать его, ощущать. Она просто шла, перечитывая короткий, жестокий текст раз за разом.
   «Бам», – это было последнее, что услышала Вероника.
   Она вышла на проезжую часть на красный свет и ее сбила машина. Два листа, которые она держала в руках до этого, были подхвачены сильным ветром и унесены подальше, будто давая возможность ей в последние секунды жизни забыть о них.

Квартира №5

   – Никто даже спасибо не скажет, – ворчала Степанида Семеновна. – Я стараюсь ради них, а они только портят все.
   В 5.30 утра она мыла полы в парадной. Степаниде Семеновне было много лет и у нее была жуткая бессонница, от которой она просто не знала куда деваться. Сегодня вот решила заняться уборкой парадной. Нет, не потому что эта бабушка боролась за чистоту, а просто делать было нечего. Кроме того, это повод для обсуждения с соседками на лавочке вечером. Детей у нее не было, поэтому портила кровь она всем окружающим, кто попадался под руку. Это были врачи, продавцы, соцработник, который ее навещал раз в неделю, пассажиры в транспорте, которые не уступили ей место и, конечно же, самые близкие для нее люди – соседи.
   Степанида Семеновна, хоть и была на пенсии, но подрабатывала, т. к. пенсия у нее была небольшая, а жить красиво она любила. Вся ее молодость прошла в прекрасном. Девушкой она была очень красива, за ней увивались много парней, делали предложения руки и сердца, но она всем отказывала: все ждала принца на белом коне. Сейчас ей уже семьдесят шесть, а принц с конем до сих пор не прискакали. Да она и не ждет. Степанида Семеновна привыкла быть одна. Поначалу ее это очень огорчало, т. к. в советское время было не принято так жить. Да еще и было очень обидно видеть замужних подруг, которые намного менее красивы, чем она, а некоторые даже откровенно страшны. Но у них были мужья, потом появились дети, теперь внуки, а у нее не было никого, кроме рыжего кота Шпунтика и квартиры, в которой они жили вдвоем. Степанида Семеновна в тридцать лет, когда поняла, что принца ждать уже неоткуда, решила рассмотреть все имеющие варианты менее критично, но к тому моменту отличные варианты уже были женаты, хорошие – в разводе, но обиженные на всех женщин, так что на брак рассчитывать уже не приходилось, плохие – … Об этих она говорила просто: «Не вариант». Больше всего ее огорчало то, что те мужчины, которые ей делали предложение руки и сердца в ее бурной молодости, но были бедны, некрасивы или не блистали умом, как она считала, сейчас имели свой бизнес, дом, жену, детей. Кто-то, конечно же, умер, но многие умирали в своих домах и их оплакивало многочисленное потомство. Когда Степанида Семеновна думала о смерти, то… Она старалась об этом не думать, так как картина выходила жуткая. Конечно, она позаботилась об этом дне: у нее было все готово, деньги собраны и отданы ее лучшей подруге Кларе, которой она доверяла, как себе. Но тех, кто будет ее оплакивать – не купишь. Для того, чтобы у нее не было времени на подобного рода размышления она старалась занять весь свой день. Тем более, что из-за бессонницы ее день был длиннее, чем у среднестатистического человека. У нее была распланирована каждая минута. Если бы Степанида Семеновна знала, что существует тайм-менеджмент, то она могла бы сказать, что является гуру этой науки. У нее так было всегда. В молодости – потому что у нее было много кавалеров и нужно было успеть встретиться, как можно с большим количеством из них, да так, чтобы первый не знал про второго, второй про третьего, третий про четвертого и т. д. В зрелом возрасте она работала учителем начальных классов, вела уроки по вязанию в местном кружке, делала вязанные вещи под заказ, а чтобы всем этим заниматься ей нужно было все правильно распределить. Сейчас сил на все не хватало, но при этом Степанида Семеновна все равно работала нянечкой в местном детском садике. Устроилась она туда уже двадцать пять лет назад, но ее до сих пор не могут проводить не пенсию. Конечно, праздник в честь этого события она устроила, но вот забирать трудовую книжку она уж точно не собиралась. Даже в самые сложные периоды, когда увольняли одиноких матерей с детьми, Степанида Семеновна отстаивала свое рабочее место. Как ей это удавалось – никто не знал, но в детсаде ее за это уважали. С детьми она была строга, считая, что баловать их нельзя, иначе на шею сядут, но никого никогда не била и голос не повышала. Несмотря на всю ее суровость, дети ее очень любили, т. к. она была прекрасной рассказчицей. Она не читала им сказок, а рассказывала смешные, грустные, поучительные и не очень, но всегда очень интересные истории из ее жизни, которая была полна событий. Иногда она повторялась, но детей это не смущало, т. к. история могла начаться так же, как была начата месяц назад, но конец уже был другой. Иногда, как вот сейчас, например, она выходила в парадную и мыла полы. Она заметила, что в старости время бежит очень быстро, поэтому старалась сделать как можно больше дел за день, т. к. не знала: проснется она завтра или нет.
   – Вот и славно, – сказала она, когда помыла все этажи, – люди утром пойдут, а тут чисто. Хоть порадуются немного. А спасибо все равно никто не скажет, – со вздохом продолжила она.
   Утерев слезу, скатившуюся по ее щеке, она взяла ведро, тряпку и пошла к себе в квартиру.
   – Мяу, – сказал Шпунтик, встречая хозяйку.
   – Чего ты? – спросила ласково она. – Не могу сейчас гладить: у меня руки грязные, – уже более строго ответила она коту.
   Шпунтик вился вокруг ее ног, требуя ласки. Но Степанида Семеновна на шантажи подобного рода не реагировала. Если она сказала, что не будет его гладить до тех пор, пока не помоет руки, то значит так оно и будет. Она тихонько проследовала в ванную, включила воду. Шпунтик прыгнул на краешек раковины и стал пить воду из-под крана. Хозяйка не гнала кота, т. к. знала, что кроме проточной воды он никакую другую не пьет. И хотя струя шла одна, но на двоих им вполне хватало: кот пил сверху, а снизу мыла руки Степанида Семеновна. Она улыбалась, видя, как ее драгоценный кот наслаждается свежей водой.
   – Попей, попей, родненький, – говорила она.
   Помыв руки и вытерев их насухо, она стала гладить кота. Шпунтик выгнулся и поднял хвост. Для него это было уже двойное удовольствие.
   – Хороший ты у меня, хороший, – повторяла хозяйка.
   Кот был на седьмом небе от счастья. Он повернул голову и посмотрел затуманенными глазами, сузив их и показывая тем самым, что он блаженствует.
   – Пей, пей. Чего ты? – сказала она Шпунтику.
   Кот повернулся к воде и снова стал лакать ее. Степанида Семеновна еще немного времени гладила кота, потом ей это надоело и, она, оставив небольшую струйку воды, вышла из ванной и направилась на кухню: завтракать.
   К еде она относилась очень серьезно, поэтому каждое утро уже много-много лет подряд она готовила себе кашки: то манную на молочке, то рисовую на воде с изюмом, то пшенную с тыквой, то гречневую с молоком, то овсяную с бананом. Круп у нее было много, поэтому каждое утро она открывала шкафчик и смотрела на баночки, в которых и хранила их.
   – И что бы мне сегодня приготовить? – задала она вопрос сама себе.
   – Думаю, что можно сделать рисовую кашу на молоке, – ответила Степанида Семеновна.
   – Хотя можно сварить дружбу с изюмом, – продолжила она диалог с собой.
   – Да, определенно. Эта идея мне нравится больше, – поддержала она себя.
   Степанида Семеновна привыкла разговаривать с собой, т. к. Шпунтик очень часто спал, а кроме него из живых душ в квартире была только она сама. Поэтому, решив, что навык общения нужно тренировать всегда, она общалась сама с собой. Так у нее создавалось впечатление, что она живет не одна.
   – А тебе я рыбку сейчас отварю, – сказала хозяйка своему коту, когда он зашел на кухню. – Вот молодец: водички попил, – сказала она, выходя из кухни, чтобы закрыть кран в ванной.
   – Ты будешь рыбку? – спросила она у кота.
   – Мяу, – отозвался мгновенно он.
   Достав из холодильника мелкую рыбешку, которая она покупала у местных рыбаков, Степанида Семеновна кинула ее в кастрюльку, залила водой и поставила на газ. За котом она очень следила, т. к. он был у нее старенький. Шпунтику было уже восемнадцать лет. Прошли те годы, когда он просил кошку, грыз хрящики от холодца и бегал за бантиком. Теперь он в основном спал и ел пищу, которую его хозяйка заботливо в блендрере превращала в мягкую кашку. Также она делала и для себя, т. к. оба страдали одной и той же старческой болезнью – недостаток зубов. Конечно, Степанида Семеновна следила за собой и передние зубы у нее были, но вот задних недоставало. Ее кот был для нее очень важен, поэтому новомодные корма для кошек она не покупала, считая, что пища, которую она готовит сама из натуральных продуктов, более полезна для ее любимого Шпунтика.
   – Теперь мне нужно поставить кашку для себя, – сказала она, не обращая внимания на то, что кот снова стал ласкаться. – Я тоже кушать хочу, Шпунтик. Подожди немного.
   Она промыла крупы, забросила их в кастрюльку, помешала, затем села на стул и ладонями тихонько несколько раз ударила по бедрам.
   – Иди сюда, – сказал она еще вдобавок к жестам.
   Кот тут же запрыгнул ей на колени. Степанида Семеновна следила за тем, как закипает вода. Кот улегся и начал мурлыкать. Шпунтик был очень «развговорчивый». Хозяйка любила слушать его разговоры. Она смотрела на булькающую воду и слушала мурлыканье. Вдруг неожиданно зазвонил телефон.
   – Ой, все, Шпунтик, – сказала она коту, опуская его на пол, – отдохнули и хватит.
   Она подошла к телефону и взяла трубку.
   – Да, – сказала Степанида Семеновна с такой же интонацией, с которой раньше отвечали чиновники, когда она им звонила.
   – Степаша, здравствуй, – поздоровался голос в трубке.
   – Ларчик, – удивленно и немного испуганным голосом произнесла Степаша. – Ты чего так рано? Что случилось?
   – Нет, ты не переживай, – успокоил голос. – Я же знаю, что ты не спишь, вот решила позвонить, пока ты дома. Я хотела тебя попросить.
   – Что такое? – спросила Степанида Семеновна.
   – Вчера дети приезжали, огурцов с огорода привезли полно. А у меня сил нет их закрывать. Так ты бы пришла, взяла сколько тебе надо. Я же знаю, что у тебя хорошие огурцы получаются. И любишь ты их. А? – спросила Ларчик.
   – Ларчик, да ты чего? – изумленно спросила Степаша. – Мне уж сколько лет. Как я их донесу? Ты что?
   – А я внука к тебе пришлю, – заторопилась Ларчик. – Ты только возьми огурцы-то. Жалко – пропадут же.
   – Ну, я возьму, – голосом, будто делает великое одолжение, ответила Степанида Семеновна. – Но немного. Я стара и силы у меня уже не те. Когда твой внук придет?
   – Да когда ты скажешь, – обрадованным голосом тут же заявила Ларчик.
   – Тогда вечером в семь, а то у меня дел много, – заявила Степаша.
   – Вот и хорошо. Жди его в семь. Спасибо тебе.
   – Да ладно уж. Мы же подруги.
   Ларчик, она же Клара, когда они были в ссоре, – это лучшая подруга Степаниды Семеновны. Только она могла терпеть высокомерие и заносчивость, а также постоянные поучения Степаши. Дружили они аж со школы, знали друг друга, как облупленные, но при этом периодически ссорились. Когда у них спрашивали о том, что они не поделили, то можно было услышать один и тот же ответ: «Это для формы. Чтобы не расслабляться». Жили они в соседних домах, поэтому каждый вечер встречались на лавочке и обсуждали минувший день, молодых людей, одетых для них очень странно и не так, как раньше, погоду, события в стране, но очень редко темой их разговоров были мужья или семья, т. к. у Степаши этого не было, поэтому поддержать свою подругу она не могла. Конечно, послушать просто она была в состоянии, но это для нее было тяжело. Ларчик, заметив, что Степаша во время разговоров о ее семье начинает грустить, решила однажды для себя больше эту тему не поднимать. Иногда она вскользь говорила что-то, но только, чтобы показать на примере своей семьи достоверность каких-то сведений, которые они слышали в новостях и потом обсуждали, сидя на лавочке во дворе. Или, наоборот, опровергнуть их.
   Степанида Семеновна вернулась на кухню и помешала кашу. Она подошла к окну и посмотрела на пустую детскую площадку. Металлический красный гриб – переросток, под которым мамашки прятали своих детишек во время прогулки, стоял одиноко посреди песочницы. Степанида Семеновна быстро отвернулась: этот пустующий утренний двор напоминал ей о ней самой.
   – Полная пустота, – сказала она в полголоса. – А у нас тишь, да гладь… – процитировала она строчки из стихотворения, – Божья благодать, – с тяжелым вздохом закончила она.
   Шпунтик мяукнул. Степанида Семеновна сразу обернулась, улыбнулась, так как будто бы и не было у нее сейчас никаких посторонних мыслей. Так она называла все мысли, которые приносили плохие эмоции. У Степаниды Семеновны было четкое разграничение, например, угрызений совести она себе не позволяла, т. к. считала, что это плохо действует на ее сердце, а значит, может привести к инфаркту или другой сердечной болезни. Сожаления о прошлом она также считала недопустимыми, хотя они часто ее посещали, особенно в последнее время. Сдерживание гнева, по ее мнению, относилось к нездоровому образу жизни, поэтому, если ей что-то не нравилось, то она высказывала сразу все. Но также, как бурно она высказывала свое негодование, то такую же бурную реакцию можно было увидеть, когда она радовалась. Несмотря на приличный возраст, Степанида Семеновна выглядела очень хорошо. Она всегда за собой следила, а когда поняла, что стареет, то стала делать это с удвоенной силой. У нее до сих пор в ванной стояло огромное количество баночек с разными кремами, скрабами, масками, пилингами, несколько видов шампуней, гелей для душа, молочко для тела. На стрижку она записывалась каждый месяц. Красилась один раз в два месяца. Она старалась цвести и пахнуть так же, как в те давние времена, когда ей было двадцать лет. Хотя расцвет своей красоты Степанида Семеновна относила на более поздний период – от двадцати пяти до двадцати восьми. В этот период она встречалась с уже не очень молодым человеком, и он собирался на ней жениться, а потом женился на другой. Потом Степанида Семеновна встретила его, ей тогда было уже лет сорок пять. Они посидели в кафе, вспоминая свои встречи и расставание.
   – А почему ты тогда решил жениться не на мне? – спросила его Паша: так он ее называл.
   – Я испугался, – ответил он, засмеявшись.
   – Чего же? – удивленно спросила она.
   – Того, что не достоин тебя. Что не смогу дать тебе всего того, чего ты заслуживаешь, – просто ответил он. – Ты была такой красивой, ухоженной. Прямо, как сейчас, – сделал он ей комплимент.
   Степанида Семеновна улыбнулась заученной улыбкой, но промолчала. Потом он что-то еще стал говорить о том, что у них все равно бы ничего не получилось, называл какие-то причины. Но она уже не слушала.
   – Дурак – ты, милый, – сказала она, встала и пошла прочь.
   – А я уж и забыл, какая ты – стерва, – ответил он ей вдогонку.
   Степаша тогда проплакала всю ночь, а потом поблагодарила судьбу за то, что они тогда не поженились.
   – Вот и рыбка сварилась, – сказала она ласково коту, посмотрев в кастрюлю.
   Затем еще раз перемешала свою кашу, которая тоже уже была готова. Но, кормление кота было более важным делом, поэтому она достала блендер и мелко перемолола рыбку.
   – Кушай, Шпунтик, – сказала она ласково коту, накладывая в его плашку завтрак.
   От рыбы еще шел пар, поэтому есть он ее не стал, а только подошел, посмотрел на еду, посмотрел на хозяйку и мяукнул.
   – Ой, конечно же, тебе горячо. Я сейчас подую, – быстро согласилась она с котом.
   Так, перемешивая пюре из рыбы и дуя на него, она простояла полминуты. Только после этого Шпунтик стал кушать, довольно мурлыкая.
   – А теперь и за меня можно взяться, – сказала она сама себе. И, конечно же, Шпунтику.
   Помыв плашку от блендера, она наложила туда свою «дружбу» с изюмом и все перемешала. Затем выложила на красивую тарелку и принялась за завтрак. Красивую посуду Степанида Семеновна очень любила. Раньше она складывала ее, чтобы было приданое, а потом, когда ей стукнуло пятьдесят, то она стала доставать потихоньку вазочки, молочники, десертницы, бокалы, чашки и пользоваться ими. Теперь каждое утро она кушала из тарелок с императорского фарфорового завода серебряными вилками и ложками. Все это – подарки ее бывших кавалеров, которым она в разговорах легко намекала на то, что любит красивую посуду, да и не только посуду. Мужчины на нее никогда не скупились, поэтому пока была красота, то она скопила себе деньжат, купила квартиру, в которой до сих и живет.
   Позавтракав она оделась, накрасилась, сделала себе прическу, улыбнулась в зеркало.
   – Меня до вечера не жди, – заявила она, как обычно, Шпунтику.
   Закрыв за собой дверь, она пошла вниз по чистым ступенькам. Улыбаться она очень любила. Чтобы ни происходило в ее жизни, она все равно верила в хорошее.
   Выйдя из дома, Степанида Семеновна медленно пошла к остановке трамвая. Именно пошла. Походка у нее была легкая, т. к. она следила за своим весом. Поэтому в свои семьдесят шесть она все еще летала, как перышко. Зарядку она делала каждый день, но не утром, а вечером, чтобы устать и свалиться спать, ни о чем не думая. Утром же ей нужны были силы.
   Трамвай подошел через несколько минут. Зайдя в вагончик, она осмотрелась. Свободных мест не было и никто не спешил ей уступать. Молодежь сидела с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Но Степанида Семеновна точно знала, что никто из них не спит, т. к., когда объявляли их остановку, то они мгновенно вскакивали и выходили. Разглядев впереди более – менее приличного парня, она прямиком направилась к нему. Встав рядом, она пристально на него посмотрела. Парень поднял голову и их взгляды встретились.
   – Опять, – он поморщившись, отвернулся к окну.
   И тут Степанида Семеновна вспомнила, что только пару дней назад сильно с ним поругалась из-за того, что он не хотел уступать ей место. В тот раз он встал только тогда, когда ему нужно было выходить.
   – Да, опять, – заявила она.
   – И что же вам дома не сидится, бабуля? – спросил он, вновь не вставая.
   – Мне на работу надо, молодой человек, – сказала она, негодуя.
   – Ах, на работу. Значит силы еще есть, значит можете и постоять, – ответил он, нагло улыбнулся и отвернулся к стеклу.
   – А ну уступи место, – гаркнул на него старичок, дрожащим от злости голосом.
   – А, вы теперь с приятелем? – ехидно спросил, не вставая парень.
   – Какой я тебе приятель? – крикнул дедушка и стукнул его костылем по голове.
   – Ты чего дед? Совсем мозги растерял? – закричал парень.
   Тут уже за старичков вступился весь трамвай. Парень был с позором изгнан из вагона, Степаниду Семеновну усадили на его место, а старичка с костылем – рядом с ней: женщина уступила место. Так восторжествовала справедливость. Конечно, кто-то кричал, что старики совсем обнаглели: ездят в трамвае в час-пик, когда и так народу много, но их голоса потонули в негодующих криках в поддержку старшего поколения. Подобные выступления Степанида Семеновна очень любила, т. к. считала, что это важные воспитательные уроки, которых сейчас мало кто преподает. Часто бабушки просто вздыхают и продолжают стоять. Она же знала, что молчать нельзя: когда молчишь, то это значит, что ты всем доволен, а она не была довольна тем, что не уважают ее старость. А раз она была недовольна, то это значит, что люди, находящиеся в этот момент рядом с ней, должны были об этом непременно узнать.
   Старичок оказался очень милым, но через пару остановок Степаниде Семеновне уже нужно было выходить. Конечно же, чтобы проехать всего десять – пятнадцать минут, можно было не устраивать подобный концерт, но она считала иначе. Если же ей сразу уступали место, то она садилась, благодарила, и, вставая, если видела, что человек, который ее усадил, еще стоял рядом, то она непременно приглашала его снова занять это сиденье. С ее стороны это было поощрение за хорошие манеры.
   Садик открывался для детей в шесть утра. Но к этому времени приходила только дежурящая на сегодняшний день воспитательница. Степаниду Семеновну дежурной не ставили никогда, т. к. она была слишком стара и не могла справиться одна с гурьбой детей, поэтому ее рабочий начинался в восемь. Обязанности она свои знала хорошо: рассказывать сказки перед обеденным сном, чтобы дети быстрее уснули. Тут возникает вопрос: зачем приходить так рано, если работа фактически начинается только в час дня? Ответ простой: дома скучно, а тут она могла быть среди других людей, пусть и маленьких, но все же умеющих говорить больше, чем «мяу», задавать вопросы и слушать. Здесь она жила, а не просто ждала того момента, когда закончится этот день. Поначалу директор ее ругал, но потом смирился. Плату за сверхурочное время она не просила, поэтому и воспитательницы относились к ней с пониманием. Кроме того, она выполняла часть их работы по присмотру за детьми, а это уже была помощь.
   – Баба Паша пришла, – крикнул один из мальчишек, когда она вошла в группу.
   Только здесь она разрешала себя так называть, т. к. искренне считала, что она еще не бабушка, а всего лишь женщина в зрелом возрасте.
   – Павлик, здравствуй, – ответила она ласково ребенку.
   Сказки рассказывала Степанида Семеновна в средней группе, т. е. детям от четырех до пяти лет. Ее хотели привлечь к работе и в других группах, но, попробовав, она отказалась: в младшей группе дети были на ее взгляд слишком еще глупыми, а в старшей – уже слишком самостоятельными.
   Раньше она могла рассказывать сказки детишкам и до обеда и после, сейчас же детей загружают в садике так, что сказки слушать им уже некогда – только после обеда. До этого они погружены в увлекательную деятельность по познанию этого мира: рисование, лепка, танцы, зарядка, изучение алфавита, письмо, чтение. Еще есть прогулки на свежем воздухе, но их тоже совмещают с обучением: рассказывают о природных явлениях, деревьях, цветах, животных и насекомых. Все это дается в игровой форме, но своего времени, т. е. времени на то, чтобы они просто поиграли с куклами, покатали машинки, у них почти нет. Так их готовят к жестокому миру взрослых, где знание, а еще более – умение, дает конкурентное преимущество.
   Некоторых детей приводят к семи, как, например, Павлика. Он растет в семье без отца, а мать постоянно на работе, т. к. пытается дать своим детям (есть еще дочь, которая старше Павлика, и сейчас уже учится в школе) как можно больше. По этой причине и забирают его самым последним – почти в девять часов вечера. Кого-то приводят к восьми – это, если родители успевают на работу. Кого-то и к девяти, но таких детей мало. Это, как правило, мамочки, которые не работают, а живут за счет своего мужа. У них есть время, встав утром, приготовить супругу и ребенку завтрак, проводить мужа на работу, а затем собрать дитятю и привести его в детсад. По времени, в которое приводят ребенка в садик, Степанида Семеновна и другие воспитательницы могли судить о материальном благополучии семьи. Но по этому признаку совершенно нельзя было сказать о том, насколько счастлив маленький член семьи дома, сколько там ему уделяется внимания. Например, мама Павлика, несмотря на свою загруженность, занималась с детьми дома, а вот некоторые мамочки, имеющие состоятельных мужей, тратили все свободное время на себя: массаж, занятия в спортзале, разговоры с подружками по телефону, шопинг. А ребенок оставался не у дел. А бывало и так, что мама с раннего утра до позднего вечера на работе, сильно устает, поэтому ходит раздраженная всегда и ребенку достаются только окрики «мне некогда» и подзатыльники со словами «давай быстрее». Разные семьи, разные дети, разные судьбы.
   – Степанида Семеновна, у нас сегодня урок по изучению мыла, – сказала одна из воспитательниц. – Вы последите, пожалуйста, за Павликом.
   – А что такое? – с серьезным видом спросила она.
   – Вы же знаете, что Павлик все пытается попробовать на вкус, до сих пор не можем его отучить от того, чтобы он не тащил все в рот. А сегодня на уроке мы дадим им соломки, чтобы они надули пузыри из мыльной воды. Так вы уж проследите, чтобы он ее не пил, – попросила воспитательница.
   – Хорошо, Светочка. Я пригляжу за ним, – ответила Степанида Семеновна.
   Она не обижалась, когда ей давали поручения молоденькие воспитательницы. Напротив, это значило, что она здесь – нужный человек, поэтому к поручениям подобного рода относилась ответственно и выполняла их безукоризненно.
   Детишки сделали совместную зарядку, покушали, а затем сели за уроки.
   Это было очень интересно даже для Степаниды Семеновны, которая этот урок видела уже несколько лет подряд. Но ей нравилось то, что можно было рассматривать рисунки, которые детишки сделали из мыльных пузырей. За то время, что она здесь работает, ей не удалось увидеть два одинаковых рисунка ни разу. Цвета акварели выбирали сами детки: кто намешивал краски, кто-то брал только одну. Воспитательницы следили за цветами, которые используют дети, т. к. это позволяет отследить эмоциональное состояние ребенка. Лишь один раз Степанида Семеновна видела, чтобы ребенок использовал только черную краску: у бедного малыша тогда умерла мать, и он очень сильно переживал это событие. Павлик же брал всегда яркие цвета: желтый, зеленый, синий, красный. Он их смешивал, смотрел, что получается, потом еще добавлял краски. У него было очень хорошо развиты вкусовой и зрительный каналы восприятия, поэтому он смотрел и тут же старался попробовать на вкус. Воспитательницы ему объясняли, что это вредно, и наказывать пытались, но Павлик делал все так, как он считал нужным. Поэтому за ним нужен был особый уход, который оказывала Степанида Семеновна, т. к. воспитательницы не могли следить только за одним ребенком.
   – А теперь дети, берем все солонки и начинаем дуть вот так, как я, – сказала воспитательница, беря соломку и засунув один из концов в воду, а другой – в рот, она стала выдувать мыльные пузыри.
   Дети тут же оживились и стали делать то же самое. Степанида Семеновна напряглась.
   – Баба Паша, не переживай. Я уже пробовал дома мыло. Оно не вкусное, – сказал Павлик и стал выдувать пузыри, так же, как и все дети.
   – Вот и хорошо, – сказала Степанида Семеновна, расслабившись и улыбаясь, смотря на смышленого мальчика.
   Урок по изучению мыла и его свойств прошел без происшествий. Картинки были аккуратно подписаны и выложены на подоконник на просушку. Вечером дети их заберут, а затем будут показывать своим родителям. Они почти каждый день что-нибудь с собой уносили: рисунок или поделку. У них в группе стояла микроволновка, поэтому они даже из теста делали поделки. Детям прививали любовь к физическому труду, хотя многие из них, как это сейчас модно, выберут профессию менеджера, финансиста, бухгалтера, программиста или экономиста, а о том, что они когда-то могли создать такие прекрасные рисунки, уже и не вспомнят.
   Затем наступило время обеда. Павлик кушал медленно. Он разжевывал каждый кусочек. Это был четырехлетний гурман, на данный момент не сильно требовательный, т. к еще не все попробовал, но, когда он вырастет, то будет уже выбирать, что повкуснее. Откуда у мальчика из простой семьи, где изыски в еде не наблюдаются, могли проявиться такие способности, никто не знал.
   Затем пришло время ложиться отдыхать. Степанида Семеновна села на стул в центре комнаты посреди детских кроваток, и начала свой рассказ.
   – Когда-то давным-давно, – начала она, – жил-был мальчик по имени Свет и была у него сестра. И звали ее – Тьма. Жили они дружно, играли всегда вместе, в обиду друг друга не давали. Родители их очень любили, баловали часто подарками, не сильно ругали за шалости, многое из того, что они делали, просто прощалось. Годы шли, они взрослели, а их родители – старели. Свет и Тьма становились все более эгоистичными, никто их не любил, т. к. они не уважали старшего поколения, не помогали маленьким, думали всегда только о том, как бы сделать так, чтобы совсем ничего не надо было делать. Со временем Свет и Тьма стали часто ругаться. Они требовали от родителей того, чтобы они сказали: кого они больше любят – Свет или Тьму. Но родители не могли выбрать между двумя детьми, т. к. любили их одинаково очень сильно. Мама сильно переживала то, что брат с сестрой постоянно ругаются, поэтому она заболела. За ней нужен был постоянный уход: то воды принести, то кашу сварить, но Свет и Тьма ничего этого делать не умели, да и не хотели, т. к. они были любимцами в семье, и все делали за них родители. Учиться же им было лень, поэтому их мама, не имея должного ухода, через некоторое время умерла. Их папа очень сильно переживал и обвинял себя в смерти жены, т. к. он был постоянно на работе, в то время, как ей нужен был уход. Он перестал улыбаться, затем ходить на работу, затем кушать, а потом тоже умер. Свет и Тьму забрали в детский дом. Там их очень не любили, т. к вели они себя высокомерно. Со временем Свет стал меняться. Он понял, что ведет себя плохо, поэтому стал помогать младшим, убирал за собой кровать, стал учить уроки. С сестрой они совсем перестали разговаривать, т. к. Тьма не хотела меняться. Через полгода Свет забрали в новую семью, где его очень полюбили, т. к. он был уже отзывчивым и добрым мальчиком. А Тьма так и жила в детском доме, т. к. она никому не нравилась из-за ее плохого характера. С тех пор Свет и Тьма не виделись. Когда брат вырос, то хотел найти Тьму, но она куда-то исчезла, никто не помнил о ней, т. к. она ни с кем не разговаривала. Свет же учился, а потом стал ученым. Он изобретал новые приборы, которые люди использовали в хозяйстве. Его очень любили. В свое время он женился, затем у него появились дети. Но воспитывал он их не так, как делали это его родители. Нет. Его дети знали, что такое труд, уважение, любовь и поддержка. Когда он стал стареньким, то умер, оставив после себя много детей и внуков. Все они росли хорошими и добрыми людьми. На этом и сказке конец, – закончила Степанида Семеновна.
   Она потихоньку встала, оглядела комнату. Маленькие детишки тихонько посапывали. Ее сказки были короткими, т. к. она знала, что дети быстро засыпают, а ей очень хотелось, чтобы они вынесли правильные уроки из ее рассказов. Она сидела и слушала их спокойное дыхание. Степанида Семеновна никогда не выходила во время тихого часа, т. к. считала, что это ее время и она ответственна за детей, пока они спят. Стрелки часов, висящих на стене, мерно отстукивали секунды. Секунды ее уходящей жизни и секунды только еще начинающейся жизни детей. В такие минуты, чтобы не думать ни о чем плохом, она брала спицы, пряжу и вязала носки, которые потом дарила детям и внукам Ларчика, воспитательницам, детям из садика на их дни рождения. Она пыталась отдать вместе с шерстяными носочками частичку своей души, чтобы, когда она уйдет из этого мира, люди посмотрели на теплые шерстяные носочки в зимний вечер и вспомнили о ней. Ей этого так хотелось: чтобы хоть кто-то о ней помнил.
   Тихий час закончился, и дети отправились вновь покорять этот мир, узнавать его, делать ошибки, находить новые решения, драться и мириться. После обеда они вновь изучала свойства мыла, но теперь они узнавали о том, что мыло может быть разных запахов: шоколадное, клубничное, банановое. Воспитательницы купили много кусочков разных сортов мыла, поэтому дети также могли узнать, что мыло бывает круглое, овальное, прямоугольное. Им было интересно нюхать, трогать, а потом воспитательницы растопили мыльную основу, покрасили ее в разные цвета, добавили крахмал и детишки выложили эту массу в форму, так они сделали свое первое мыло. Сегодня они понесут домой еще и небольшой кусочек ароматного мыльца. Детишки были в восторге, а вместе с ними и воспитательницы. И конечно, Степанида Семеновна тоже.
   Потом они ужинали. Так день в детсаде подошел к концу, детей стали забирать домой.
   – До свиданья, баба Паша, – сказал Павлик, когда за ним прибежала мама.
   – До свиданья, Павлик. До завтра, – ответила, улыбаясь она.
   Степанида Семеновна вспомнила, что к ней еще должен прийти внук Ларчика и принести огурцы, поэтому она засобиралась домой.
   В трамвае были свободные места, поэтому кого-то поучить ей не удалось. Она тихонько заняла одно из сидений и смотрела в окно. Город менялся: выстраивали новые дома, расширяли дороги, т. к. количество машин постоянно увеличивалось, открывали новые парки, магазины. Степаниде Семеновне нравились не все новшества, но она понимала, что это – неизбежно.
   – Ой, Шпунтик, – обрадовано сказала она встречающему ее коту. – Соскучился по мне? Оголодал, должно быть.
   Она тут же отправилась на кухню, достала остатки рыбы, перемешала их в блендере и наложила в миску коту. Все время Шпунтик вертелся с криками «мяу» у нее под ногами.
   – Кушай, кушай, – гладила она кота.
   Шпунтик, мурлыкав, уминал свой ужин.
   Степанида пошла в комнату, легла на диван и тяжело вздохнула. Она устала, поэтому ей нужно было немного было отдохнуть.
   Вдруг зазвонил телефон и ей нехотя пришлось все же встать.
   – Алло, – сказала она важным голосом, так, чтобы человек на другом конце провода и не подумал, что она устала.
   – Степаша, ты уже дома? – услышала она голос Ларчика.
   – Конечно же, дома.
   – Ой, как хорошо, а то я Сережу хотела к тебе отправить, да, думаю, что нужно позвонить сначала, а то вдруг тебя еще нет.
   – Я дома. Пусть приходит, – ответила спокойно Степаша.
   – Вот и хорошо. Жди. Сейчас он придет.
   – Жду.
   Положив трубку, она пошла переодеваться. Халаты Степанида Семеновна не признавала, считая, что они уродуют женщину, поэтому носила она дома только простые хлопчатобумажные платья. Раньше таких много продавали, но со временем они пропали с прилавков, поэтому она покупала ткань и шила их сама себе и Ларчику.
   В дверь позвонили.
   – Кто это? – спросила она.
   – Это Сергей, – ответил внук Ларчика.
   Степанида Семеновна открыла дверь и впустила его.
   – Здравствуйте. Я вам огурцы принес.
   – Здравствуй. Спасибо.
   – Бабушка сказала, что ведро мы потом заберем, а куда вам его поставить?
   – Да ты на кухню отнеси. Да не разувайся, – сказала она, когда увидела, что тот собрался снимать свои кеды.
   – Да мне неудобно. Я же натопчу, – ответил Сергей, быстренько стягивая кеды.
   – Ох и шустрый ты, – удивилась она.
   – А то, – обрадовано, что его похвалили, ответил он.
   Отнеся ведро на кухню, он обулся также быстро, как и разулся, распрощался и ушел.
   Опять звонок по телефону.
   – Алло, – сказала Степанида Семеновна.
   – Алло, Степаша. Сережа принес огурцы? – беспокоилась Ларчик.
   – Да, принес, принес. Ушел уже. Что ты переживаешь? Ему уже двенадцать лет.
   – Да я так, просто, – сконфуженно ответила Ларчик. – Спасибо тебе, а то жалко огурцы. У меня уже сил нет их консервировать.
   – Ларчик, – немного раздражаясь сказала Степаша. – Да ты чего? Мы же подруги. Что мне сложно что ли? Совсем мне не сложно.
   – Ой, вот и хорошо. Ладно я пойду, а то у меня дочка приехала.
   – Хорошо. До завтра.
   Они распрощались и положили трубки. Только Ларчику было куда бежать, а Степаше – нет. Ее ждали только кот Шпунтик и огурцы. Ей не хотелось возиться долго с огурцами, поэтому она решила сделать малосольные. На все про все у нее ушло два часа. Она слушала радио, чистила подарок Ларчика, иногда гладила Шпунтика. Потом Степанида Семеновна сделала свою ежедневную тридцатиминутную зарядку, сходила в душ и легла спать. Кот Шпунтик прыгнул на ее кровать и лег в ногах, как обычно.
   – Спокойно ночи, Шпунтик, – сказала Степанида Семеновна.
   Но кот ничего не ответил.

Квартира №6

   Среди утренней теши зазвучали звуки аккордеона в исполнении Ясухиро Кобаяши. Поначалу тихо, потом все громче. Мужская рука протянулась к электронному будильнику, нажала на кнопку и аккордеон умолк. Воцарилась тишина, что и прежде, будто ничего и не звучало. На циферблате будильника высвечивались четыре цифры, разделенные двоеточием посередине: ноль, шесть, ноль… И уже один. Мужчина потянулся в кровати, приподнялся на одном локте и посмотрел на женщину, лежащую рядом с ним. Укрытое одеялом, ее тело имело привлекательные изгибы. Он поцеловал женщину в плечо.
   – Доброе утро, милая, – сказал он мягким голосом.
   – М-м-м, – протянула она, повернулась и посмотрела на него. – Доброе утро.
   Они лежали, улыбаясь друг другу, но тут дверь их спальни внезапно открылась и с грохотом ударилась о стену. В комнату влетела малышка четырехлетнего возраста.
   – Папа, мама, – кричала она.
   Затем быстро запрыгнула на кровать и легла между родителями, которые переглянулись и улыбаясь, обняли дочь.
   – Доброе утро, солнышко, – сказала мама, обнимая дочку.
   – Доброе утро, Виктория, – ответил папа и поцеловал ее в лобик.
   Девочка лежала между родителями и смотрела то на одного, то на другого своими большими синими глазами, как у мамы. Она была похожа сразу и на маму, и на папу, т. к. они были похожи друг на друга. Их даже иногда принимали за брата и сестру.
   – Я пошел в ванную, – сказал муж.
   – Хорошо, – отозвалась жена. – А мы пойдем готовить завтрак, – ответила она мужу, но при этом глядя на дочку.
   Когда муж ушел, жена встала с постели, сняла ночную рубашку цвета слоновой кости с ажурными вязаными вставками в зоне декольте, талии и подоле, а затем надела легкое хлопковое платье светло-зеленого цвета и подпоясалась оранжевым ремешком.
   – Мама, красивая, – сказала дочка, смотря, как мать расчесывает свои длинные светлые волосы.
   – Спасибо, доченька, – ответила мать, одаривая ее нежнейшим взглядом.
   Затем она расчесала волосы дочке и заплела их в косу. А затем сделала тоже самое и со своими волосами.
   – Теперь пойдем готовить завтрак, – сказала мама. – Папу перед работой надо накормить и Борю перед школой тоже.
   Они направились на кухню, но по пути зашли в детскую.
   – Боря, доброе утро. Пора вставать, – сказала мама, поглаживая сына рукой по голове. – Вставай, солнышко.
   Дочка в это время прыгала на своей кровати, крича: «Пора вставать». Сын открыл глаза и тоже поприветствовал начало дня, сказав: «Доброе утро».
   Мама направилась на кухню, достала яйца, помидоры, молоко, болгарский перец по одной штуке красного, зеленого и желтого цветов.
   – Доченька, сегодня мы будем готовить омлет, – комментировала мама свои действия, зажигая духовку, чтобы та разогрелась. – Теперь мы включим духовку, чтобы поставить омлет уже в горячую духовку. И сразу поставим чайник. А сейчас мы возьмем яйца…
   – И разобьем их, – закончила Виктория, довольно улыбаясь.
   – Правильно, – поддержала мама дочку, разбивая яйца. – А сейчас мы возьмем помидорки и счистим кожуру. – Мама взяла маленький ножик и начала отрезать кожуру тоненьким слоем. – А теперь мы ее порежем…
   – Мелко, мелко, – отчеканила дочка.
   – Правильно, чтобы омлет у нас получился…
   – Нежным и вкусным, – закончила предложение дочь.
   – Верно. И у нас остались только перчики, но их мы порежем полосочками, чтобы было красиво.
   Мама очистила перчики изнутри от семян и перегородок, разрезала их пополам, а потом еще пополам и еще, и еще. Так перчики стали, как мелко нашинкованная капуста.
   – Овощи добавляем в яйца и наливаем немного молока. Теперь соль, немного соды, чтобы омлет у нас был воздушный, черный перец, красный перец…
   – Чуть-чуть, – показывая пальчиками насколько мало нужно положить перца, добавила дочка.
   – Правильно. Теперь немного перемешаем, посмотрим духовку, – она открыла духовку и подержала перед ней руку. – Можно.
   Мама взяла противень с омлетом и положила его в духовку.
   – Так, а сейчас мы займемся тостами.
   Она достала кусочки хлеба, и положила их перед тостером.
   – Кто у нас будет делать тосты? – спросила мама, глядя на дочь.
   – Я буду, – крикнула дочка, поднимая ручки вверх.
   Дочка уже давно каждое утро делает для всех тосты, поэтому пока она была занята этим, мама сняла кипящий чайник с плиты и стала заваривать черный чай в один чайник и зеленый – в другой, т. к. папа с утра любил выпить черного чая, а мама – зеленого. Дети же выпивали по стакану сока или морса.
   – Готово, – крикнула Вика, выкладывая последние тосты на тарелку для хлеба.
   – Очень хорошо, – сказала мама, подходя и беря тарелку с тостами. – Умничка, дочка.
   Она поставила их посреди стола так, чтобы все могли дотянуться. Рядом стояли солонка и перечница. Для каждого из членов семьи на столе были выложены салфетки разных цветов, которые хозяйка обшивала сама.
   – Боря, сынок, доброе утро, – поприветствовала мама сына.
   В ответ он сонно кивнул.
   – Достань, пожалуйста, варенье из холодильника, кетчуп и сметану, – попросила мама Борю.
   – Ага, – сказал сын в ответ и тут же полез в холодильник.
   Он достал все, что ему было велено и поставил на край стола.
   – Спасибо, милый, – сказала мама, подойдя к сыну и погладив его по голове.
   – Мама, не делай так. Я же не маленький, – ощетинился Боря, отходя и приглаживая волосы.
   – Извини, я забыла, – сказала, еле сдерживая смех, мама своему мальчику, учащемуся на данный момент во втором классе.
   Она разложила все, что принес Боря, в красивые пиалы и поставила посередине стола. Вошел папа.
   – Доброе утро, сынок, – сказал он, проходя мимо сына и гладя его по голове так же, как только, что это сделала мама.
   – Ну, папа, – заныл он. – Мне не нравится, когда вы так делаете.
   – Ой, извини, я забыл, – ответил отец, подмигивая матери, которая в этот момент также улыбалась, как и он.
   – Вы это, нарочно, делаете, – заявил сын.
   – Конечно, потому что мы с папой любим тебя, – сказала мама. – А это значит, что ты получаешь от нас ласку.
   – Но это – не ласка.
   – Не ласка? – удивилась мама. – Хорошо, а как бы тебе хотелось, чтобы мы проявляли ласку?
   – Не знаю, но не так.
   – Послушай, раз ты не знаешь, то нам с мамой уж тем более не известно, – вмешался отец. – Ты давай над этим подумай, а мы тем временем будем проявлять свою любовь к тебе так, как мы привыкли это делать. Хорошо?
   – Я должен думать? – удивился сын. – Но я же – еще ребенок?
   Папа с мамой переглянулись и улыбнулись.
   – Ты же только что говорил, что ты – уже не маленький. Так? – спросил отец.
   – Ну, да, – согласился Боря. – Но это не значит, что я все должен решать сам.
   – А что это тогда значит?
   – Это значит, что если я утром причесал волосы, то их не нужно взъерошивать, – ответил сын.
   – И это – все? – изумился папа.
   – Да, – развел руками Боря, показывая тем самым, что это проще простого и совершенно удивительно, что родители этого не поняли сразу.
   – Хорошо, мы не будем тормошить твою голову, – дал обещание отец. – Ты согласна? – спросил он у жены?
   – Да, я согласна, – с тяжелым вздохом ответила мама. – Мы же любим тебя и хотим, чтобы тебе было комфортно, – обратилась она уже к сыну.
   – Спасибо, – ответил сынишка.
   – Только я тебе хочу кое-что показать, – добавил папа. – Вика, солнышко, ты видела у меня сумку с ракеткой в спальне?
   – Да, – тут же ответила дочка.
   – Принеси, мне, пожалуйста, один мячик из нее, – попросил папа.
   Дочка слезла со стула и побежала в комнату, а папа тем временем достал из холодильника одно яблоко и один помидор. Вика вернулась, держа в руках два мячика, улыбаясь, она протянула их отцу.
   – Спасибо, милая, – сказал папа, беря один мяч.
   Он начал жонглировать томатом, яблоком и мячом.
   – Понимаешь, сынок, все отношения, которые есть в нашей жизни, можно представить в виде этих трех вещей. Ты взаимодействуешь с друзьями, родными и, например, соседями. Но эти отношения по своей структуре – разные. Если мы возьмем первые – т. е. дружеские, то это – скорее яблоко. Если оно упадет, то пострадает, но его можно будет еще использовать. Это говорит о том, что мы должны вкладывать усилия в их развитие, их можно на короткий период прекратить, и потом они будут идти в том же ритме, что и раньше, – говорил папа, продолжая жонглировать. – Если мы возьмем отношения с родными, то это уже скорее – помидор и, если его уронить, то он расплющится на полу, да и запачкает всю кухню, поэтому с ним мы должны быть предельно осторожны, т. к. восстановить их очень сложно. Но можно. И третий вид отношений – это теннисный мяч, что говорит нам о том, что даже, если мы упустим наше взаимодействие даже на длительный срок, то потом оно восстановится в том же виде. – Отец перестал жонглировать, положил яблоко и помидор на стол, а мяч – в карман, затем помыл руки. – Ты должен понять, Борис, что семья для тебя должна оставаться всегда на первом месте, т. к. для того, чтобы в семье было всем комфортно, нужно прикладывать усилия. Ты сейчас на пороге того возраста, когда можем показаться, что друзья более важны. Так вот, когда тебе так покажется, то вспомни о чем, я сегодня тебе говорил. Это важно, Борис. И прежде всего это важно для тебя.
   – Хорошо, – ответил Борис, ошеломленный представлением, т. к. обычно они быстро завтракали и ехали в школу.
   Мама подошла к духовке и открыла ее.
   – О, завтрак готов, – воскликнула она.
   – Чудесно пахнет. Что это? – спросил папа.
   – Омлет, – ответила Вика.
   – Прекрасно.
   Они завтракали молча и быстро, т. к. папе нужно было сначала отвезти Борю в школу, а потом ехать на работу. Доев завтрак, папа и Боря поблагодарили маму и Вику за вкуснейший омлет и чудесные тосты. А затем они отправились в путь. У женской половины семьи было еще время, т. к. мама работала на полставки, а в садике за опоздания не ругают. Они спокойно убрали со стола, а посуду положили в посудомоечную машину и пошли собираться.
   Мама распахнула вещевой шкаф и повернулась к дочке.
   – Что мне сегодня надеть? Как ты думаешь? – спросила она.
   Вика бросилась к множеству платьев и стала их просматривать, как страницы книги, листая одну за другой.
   – Это, – крикнула она, вытягивая одно из платьев на свет.
   – Чудесно. Это и надену, – сказала мама, снимая его с вешалки.
   Бросив платье на кровать, она села за туалетный столик и стала красить ресницы, губы, затем наложила немного тонального крема, затем припудрила носик. Распустив волосы, она расчесала их и повернулась к дочке.
   – Пойду сегодня так, – сказала она Вике.
   – Ага.
   Затем они пошли в комнату к Вике и теперь уже пришла очередь мамы выбирать наряд. Вика распахнула свой шкаф и отошла.
   – Так, что бы нам сегодня выбрать? – сказала мама, повернувшись к дочке и осмотрев ее с головы до пят, так будто видит впервые.
   Дочка улыбнулась. Мама также пошуршала платьями, а потом вытащила одно и показала дочке.
   – ОК, – согласилась она.
   Их платья сочетались по цветам, так что, когда они шли рядом, то создавали прекрасный ансамбль.
   – Мама, а ты умеешь, так делать, как папа, сегодня? – спросила Вика.
   – Нет, доча, это папа у нас только так умеет. Тебе понравилось?
   – Да, прямо, как в цирке. Клоуны тоже так делают, – восхищалась Вика.
   – Да, делают. Только папа старался не себя показать, а преподать урок, а это уже более серьезно, чем просто перекидывать мяч из одной руки в другую.
   – А-а-а. Это то, что мы с Борей должны любить вас всегда? – спросила Вика.
   – Не должны, доченька, но нам бы очень хотелось, чтобы это так и было, – ответила мама.
   Они перешли через дорогу и вошли на территорию детского сада.
   – Здравствуйте, – сказала им воспитательница, встречая приветливой улыбкой.
   – Здравствуйте, Екатерина Васильевна, – ответила мама.
   – Здравствуйте, – поздоровалась Вика.
   Мама опустилась к дочке, обняла ее и подтолкнула в сторону двери.
   – Желаю тебе хорошего дня, доченька. Веди себя хорошо, – напутствовала мама.
   – Она ведет себя просто замечательно. Я нарадоваться на нее не могу, – вставила словечко воспитательница.
   Мама улыбнулась, попрощалась и пошла на работу. Она была дизайнером одежды, поэтому график работы могла выбирать сама. Конечно, ее имя никому не было известно, т. к. все ее модели выходили под другим именем – более известного и раскрученного дизайнера. Она мечтала о том, чтобы выпускать одежду под своим именем – Елизавета Красная. Эта фамилия досталась ей от отца и после замужества она ее не сменила. Из-за этого свадьба чуть не сорвалась. Но ее будущий на тот момент муж, взвесил все «за» и «против» и согласился с решением невесты, но только, если дети будут носить его фамилию. Лиза согласилась.
   – Я хотел бы, чтобы в нашей семье было так всегда, – сказал он ей тогда.
   – Как так? – удивилась Лиза.
   – Любые вопросы будут обсуждаться, мы будем искать общие решения, которые понравились бы обеим сторонам. Соответственно, когда у нас появятся дети, то количество сторон возрастет.
   Это было соглашение, не подписанное ни одной из сторон, но свято соблюдаемое в их семье вот уже двенадцать лет.
   На работу она ходила только для того, чтобы увидеть своих коллег, передать новые рисунки и пообщаться с боссом. Он ей не нравился, т. к. Лиза считала, что он бездарен. Она знала, что из всей его коллекции одна – две модели создаются им, а все остальное – такими дизайнерами, как Лиза, не имеющими своего имени, бренда и поклонников. Их одежда продавалась с огромным успехом, принося огромные деньги владельцу и кое-какие крохи тем, кто на самом деле был творцом. Так часто случается в мире искусства, где на создание своего имени нужно тратить много денег или времени, или же – и того, и другого.
   Сегодня она принесла очень необычные рисунки, которые ей самой нравились настолько, что она хотела их отложить до того времени, когда станет самостоятельным дизайнером. Но потом поняла, что с миром нужно делиться своими творениями, иначе мир может отвернуться. С коллегами она общалась только на личные темы, о путешествиях, детях, семьях, но представлять свои рисунки было не принято, чтобы избежать копирования друг друга. Все рисунки видел только их босс, затем он собирал, выбирал лучшие, создавая коллекции. О том, чья где работа знал только он.
   Лиза, как обычно, должна была передать рисунки прямо в руки босса. Он не доверял никому, даже своему секретарю, который работал на него уже много лет. Многие его решения казались параноей, но он платил все же неплохие деньги, поэтому его терпели. В действительности, Лиза считала, что ей очень повезло, т. к. быть частью его команды мечтали многие дизайнеры, но случай выпадал не каждому.
   Несколько месяцев назад она обсуждала с мужем возможность потратить те деньги, что они копили на новую квартиру, на развитие ее бизнеса, но в связи с тем, что риски были слишком велики, ей пришлось от этой идеи отказаться. В финансовых вопросах Лиза доверяла мужу на все сто процентов, т. к. сама в этом совсем ничего не понимала. Когда она была молода, то ее полностью обеспечивали родители, когда же она вышла замуж, то ее стал обеспечивать муж. Размер зарплаты не был для нее критерием выбора работы. Главное – чтобы ей нравилось. Хотя сейчас деньги, которые она зарабатывала, весомо откладывались в копилке семьи. Возможно, поэтому несколько месяцев назад, когда ее рисунки были раскритикованы, она решилась предложить открыть свой бизнес. Но, муж охладил ее пыл.
   – Неплохо, – сказал босс, рассматривая то, что она принесла сегодня. – Это даже очень неплохо. Ни на что не похоже, совершенно новое видение, – продолжал он. – Мне нужно подумать об этом, – сказал в итоге он, всматриваясь в Лизу так, будто хотел прочитать что-то на ее лбу.
   Она была довольна, выйдя из кабинета босса со сверкающими от счастья глазами, Лиза еще немного задержалась в офисе, выпила кофе с секретаршей, узнала последние сплетни и отправилась домой. По дороге она зашла в парк. Найдя укромное местечко рядом с водой, она села на скамейку и стала наслаждаться небом, солнцем и ощущением счастья, которое накрыло ее, как волна.
   «Я – гениальна», – думала она про себя.
   Солнце грело ее плечи, а ветерок тормошил волосы. Она была счастлива.
   – Извините, – вдруг услышала она мужской голос рядом.
   Лиза повернула голову влево и увидела мужчину, который стоял рядом со скамейкой. Он был одет в удобные широкие брюки, яркую рубашку с коротким рукавом и сандалии. Его образ завершала необычная кепочка, покрывающая голову.
   – Да, – ответила Лиза.
   – Я хочу выразить свое восхищение вашей красотой, – сказал незнакомец, кланяясь.
   – Спасибо, – только и ответила изумленная Лиза.
   Она привыкла к комплиментам, т. к. была действительно очень красиво, но таких слов она не слышала уже давно.
   – Вы позволите вас попросить об одной услуге? – спросил он.
   – Какая же это услуга?
   – Я – художник. И мне очень хочется написать ваш портрет. Я бы не смел просить об этом, но ваша красота вдохновляет на подвиги.
   Лиза покраснела впервые за многие годы.
   – Простите, но у меня мало времени, – сказала она сочувственно, улыбаясь.
   Незнакомец улыбнулся в ответ.
   – Тогда я бы хотел вас просить об эскизе, – все же настаивал он.
   – Об эскизе? – задумавшись, спросила Лиза.
   Ей было неудобно во второй раз отказывать после получения таких изысканных комплиментов.
   – Что же. Думаю, на эскиз у меня время есть.
   Он откланялся и через пять минут вернулся с альбомом и карандашом.
   – Прошу вас, продолжайте сидеть так, как вы сидели. Не обращайте на меня никакого внимания.
   Лиза повернулась к воде и стала наслаждаться ее прохладой. В такой жаркий летний день это было как нельзя кстати. Она слышала как грифель, соприкасаясь с бумагой, медленно исчезает, оставляя черные следы.
   – Я не смею вас более задерживать, – произнес он, очевидно, когда эскиз был закончен. – Я благодарю вас за время, что вы мне уделили. И за вашу красоту, что вы дарите этому миру.
   – Спасибо, – только и ответила Лиза.
   – Вы часто здесь бываете?
   – Нет. Обычно я прохожу мимо, но сегодня захотелось полюбоваться лучами солнца.
   – Это прекрасное желание, которое позволило мне вас увидеть. Еще раз благодарю. До свидания.
   Он встал, поклонился, собрал свои вещи и ушел.
   Лизе стало немного грустно, т. к. этот человек ей понравился, но она была замужем и о чем-то большем ей мечтать не приходилось.
   Она тоже решила уйти, т. к. нужно было забирать дочку из садика и вести ее на танцы. Выйдя из парка, она посмотрела на небо, но оно было изрезано сетью проводов. Эта огромная паутина искажала красоту неба, делила его на треугольные, четырехугольные фигуры, которые в природе и не встретишь. Эта паутина будто сдерживала, не давала взлететь. Лиза опустила голову, глубоко вдохнула, выдохнула, улыбнулась, прогнала все плохие мысли прочь и пошла в садик.
   Вика, как обычно, бросилась к маме, как только ее увидела. Девочке очень тяжело было привыкнуть к садику. И до сих она воспринимала время в детском саду, как ссылку. Видя такое положение дел, муж даже предложил вести домашнее воспитание, но Лиза настояла на том, чтобы Вика все же ходила в садик, т. к. ей хотелось работать, а, если бы дочка была постоянно рядом с ней, то о работе можно было бы забыть. На семейном совете было решено, что Вика будет ходить в садик на полдня.
   Танцевальный кружок находился в соседнем здании. До начала занятия оставалось двадцать минут. Этого времени хватало на то, чтобы переодеться. Вика также могла пообщаться с другими девочками и мальчиками. Пока дети стояли перед танцевальным классом, ожидая, когда придет учитель, они гудели, как рой пчел. Каждый ребенок пытался показать себя, либо спросить о каком-то элементе, который изучался на прошлом занятии. Время пробегало быстро, как маленький зверек, почувствовавший опасность. Вот он здесь, и вот его уже здесь нет. Настоящее неотделимо от прошлого и будущего. Занятие длилось один час. Кто-то из родителей уходил домой, бабушки и дедушки, как правило, садились на скамеечки перед залом, доставали вязание и начинали разговоры о жизни, няни и некоторые родители уходили в парк неподалеку и грелись на солнышке. Лиза, имея при себе всегда блокнот и карандаш, садилась где-нибудь на скамеечке неподалеку и рисовала. Самые интересные ее работы появлялись, когда она сидела на скамейке и смотрела на небо, детей, играющих на детских площадках и людей, проходящих мимо. Это не значит, что зимой, когда нельзя было сидеть на улице с карандашом в руках, ее работы были из ряда вон плохи. Нет, но все же самые лучшие были сделаны поздней весной, летом или ранней осенью. Потому это время Лиза очень берегла, отдавая каждую свободную минуту работе.
   Сейчас ее карандаш выводил плавные линии, они соединялись, создавая стройный силуэт. Сначала это были просто наброски, нарисованные мягким карандашом типа «М» или «2М». Простые карандаши типа «Н» она не очень любила. Также ей не нравились карандаши механические. Это было связано с тем, что обычный карандаш нужно было периодически точить, что позволяло отвлечься от работы, передохнуть, а затем вернуться к ней уже с новым взглядом. Такое чередование работы и отдыха давало более эффективные результаты, чем многочасовое сидение с механическим карандашом. Но для того, чтобы не отвлекаться слишком часто карандашей в ее сумочке было не меньше трех. Следующим этапом было создание эскиза. Он вырисовывался из набросков также простым карандашом. И только потом она занималась расцветкой. Хотя, когда совсем не получалось создать цветной эскиз, то отдавала черно-белый рисунок, а цвет добавлял уже босс. Это было еще одним плюсом работы на кого-то, а не на себя.
   Так прошло пятьдесят минут. Она закрыла блокнот, убрала карандаши и направилась в класс.
   Вика, как обычно, после танцев была очень сильно возбуждена. Пока Лиза помогала ей переодеваться, Вика рассказывала о том, что происходило во время урока: кто-то из мальчиков постоянно наступал на ноги, кто-то забывал движения, кто-то двигался не в такт, кто танцевал прекрасно и Вике тоже так бы хотелось.
   – Нужно работать, доченька. Чтобы получить хорошие результаты, нужно хорошо работать, чтобы получить отличные – отлично. Понимаешь? – поучала Лиза.
   – Да, я очень стараюсь, – отозвалась дочка.
   – Умничка.
   Они отправились в магазин за продуктами. Основные закупки они делали в выходные: вместе с мужем ехали в универмаг и закупали все на неделю. Но некоторые из продуктов закупались каждый день, например, хлеб, молоко, кефир или зелень. Лиза считала, что они должны быть всегда свежими.
   – Мама, я мороженое хочу, – попросила дочка.
   – Мороженое есть дома, как только покушаешь, то получишь мороженое, – ответила мама, направляясь в хлебный отдел.
   – Я сейчас хочу.
   – Сейчас нельзя, иначе аппетит испортишь.
   Вика тяжко вздохнула, но с этим вопросом отстала. Они купили петрушки, зеленого лука, половину буханки ржаного хлеба. И направились домой.
   – Мама, ты сегодня необычная, – сказала Вика, вглядываясь в лицо мамы.
   – Потому что мои рисунки очень понравились моему начальнику. Он меня хвалил, поэтому я очень довольна, – ответила Лиза.
   – Ты у меня молодец, – тоже похвалила Вика.
   – Спасибо, солнышко, – ответила мама.
   Они зашли домой и сразу направились на кухню. Лиза решила, что приготовит сейчас быстренько спагетти с соусом, а на ужин будет что-нибудь особенное. Через полчаса их обед уже готов. Мама и дочка пожелали друг другу приятного аппетита и принялись кушать. Уже было половина пятого. После спагетти мама пила зеленый чай с кексами, а дочка уплетала долгожданное мороженое.
   – Сегодня на ужин будет жаркое, – сообщила Лиза. – Будешь мне помогать?
   – Буду, – радостно ответила Вика, т. к. в приготовлении жаркого она еще ни разу не участвовала.
   Лиза делала раньше все сама, а Вика сидела на кухне и рисовала или лепила что-нибудь, т. е. занималась своими делами.
   – Это чудесно.
   Она достала мясо и разморозила его в микроволновке. Затем они занялись овощами. Когда все было готово, то они наполнили этим противень и поставили в духовку. К возвращению мужа и сына должно было все приготовиться. Возвращались они вместе, т. к. Борис учился на продленке: после учебы у него была тренировка по хоккею, затем полдник, а потом он ходил на уроки по рисованию. Между окончанием последнего урока и временем, когда за ним заезжал отец, у него оставался еще час, который он тратил на подготовку домашнего задания, сидя в библиотеке. Борис хорошо учился и этот процесс его нисколько не нагружал, т. к. давалось ему все легко. Больше всего ему нравились чтение и рисование. Те же предметы, которые любила Лиза в свое время.
   В семь часов мама с дочкой принялись накрывать на стол. Через минуту они уже занимались своим внешним видом: Вике были заплетены на голове косички по кругу, надето легкое, но очень красивое платье, а мама сделала себе быстренько прическу. Наряд она выбрала сама – это было шелковое платье, сшитое по ее эскизу. По дому разносился чудесный аромат жаркого. Лиза нашинковала зелень и оставалось только дождаться мужчин.
   Они пришли ровно в половине восьмого.
   – Как у нас вкусно пахнет, – сказал муж, целуя жену при входе и передавая пакет.
   – Что это? – удивилась она.
   – Это шампанское и конфеты, – ответил он.
   – А что мы празднуем? – спросила она.
   – Я все скажу, когда мы соберемся вместе за столом.
   Мужчины разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. Лиза в это время положила шампанское в ведерко со льдом, а Вика открыла конфеты. Они удивленно переглядывались.
   Когда мужская половина семьи зашла на кухню, то жаркое уже стояло на столе. Они расселись каждый на свое место.
   – Давай же, рассказывай. В честь чего у нас шампанское, – нетерпеливо попросила Лиза.
   – Может быть сначала ты расскажешь в честь чего у нас такой шикарный ужин, – предложил муж.
   – Ой, у нас все просто. Я сегодня отдала свои рисунки боссу и они ему очень понравились.
   – Это прекрасно. Я тебя поздравляю, – сказал муж.
   – Да, мама. Я за тебя тоже очень рад, – отозвался Боря.
   – Спасибо, милые. Мне приятно. И так, теперь твоя очередь, – сказала Лиза, смотря нетерпеливо на мужа.
   – Моя новость заключается в том, что меня сегодня повысили.
   – Повысили? – удивилась Лиза. – И кто ты у нас теперь?
   – Я – начальник отдела.
   – Ой, милый, я так рада.
   Лиза вскочила со стула и обняла мужа. Дети сделали тоже самое.
   – Спасибо. Мне приятно, что вы радуетесь вместе со мной. Потому что моя победа – это ваша победа. Теперь, я думаю, мы можем подыскивать себе новое жилье.
   – У меня будет своя комната? – спросил Борис.
   – Думаю, что теперь мы это можем себе позволить, – ответил папа.
   Он открыл бутылку шампанского и наполнил бокалы: себе и жене —целиком, Борису – на одну треть, а Вике – на одну пятую.
   – Я хочу выпить за нашу семью. Пусть она будет всегда такой дружной, как сейчас, – произнес тост папа.
   Выпив шампанское, они принялись за жаркое, которое удалось на славу.
   – Я тоже готовила жаркое, – сообщила Вика.
   – Вы с мамой – молодцы. Очень вкусно, – отозвался папа.
   – Просто пальчики оближешь, – добавил Боря.
   Потом они вместе пили чай. Все вышли из-за стола сытые и довольные, полные надежды на лучшее. Дети и Лиза отправились в детскую, т. к. Боре нужно было еще готовить уроки, и Вике – повторить буквы, которые они вчера учили. Папа направился к своему рабочему столу в спальне: планировать предстоящие новые доходы и расходы. Их жизнь становилась с каждым днем все лучше и лучше.

Квартира №7

   – Нет. Так невозможно работать, – крикнул Богдан, когда соседские дети сверху в очередной раз стали прыгать так, что у него люстра позвякивала.
   Он резко встал.
   – Мне же нужно писать, – кричал он наверх, зная, что никто не слышит, т. к. дети помимо топтания и прыгания еще и кричали. – Я – писатель, и мне нужно работать, – снова закричал он.
   Эффекта никакого не было. Он быстро нацепил футболку, засунул ступни в тапочки и вышел из квартиры. Поднявшись на один этаж, он позвонил в дверь, за которой находилась дверь в квартиру, прямо расположенную над его. Он держал звонок долго, т. к. никто не открывал.
   – Откройте, – закричал он, начав барабанить кулаком в дверь.
   Через некоторое время ему открыли. В проеме стоял его сосед: коренастый, подтянутый мужчина лет тридцати пяти. Звали его – Максим.
   – Прекратите это, – закричал Богдан.
   – Здравствуйте, – спокойно ответил сосед.
   – Здравствуйте? Здравствуйте? – кричал Богдан. – Да, как здесь можно здравствовать, когда у меня над головой люстра ходит из стороны в сторону.
   – Вот как? – приподняв брови, удивленно спросил Максим. – И от чего так происходит?
   – Скажите вашим детям, чтобы они перестали прыгать. Меня это раздражает. Мне нужно работать, а когда я раздражен, то работать не могу.
   – Работать значит? – спросил сосед.
   – Да. Вы же знаете, что я писатель. Мне нужно вдохновение, – заявил Богдан, подняв взор ввысь.
   – Вот и идите за своим вдохновением. Здесь его нет, – также спокойно ответил сосед.
   Богдан стоял изумленный.
   – Что вы на меня так смотрите? – спросил Максим.
   – Я попросил вас вести себя тише.
   – А почему мы должны вести себя тише? Сейчас восемь часов вечера, а не одиннадцать. Если вы откроете закон «Об административных правонарушениях», то увидите, что мы обязаны вести себя тихо с двадцати трех часов до шести утра. В остальное время можем делать все, что захотим.
   Максим работал юристом, поэтому любил сыпать ссылками на законы, нормативные акты, кодексы и прочие официальные бумаги.
   – Мне все равно, что написано там в ваших законах, – злобно сказал Богдан. – Я требую тишины сейчас.
   – Вы, мой друг, очевидно давно не общались с правоохранительными органами, – сказал, улыбаясь, Максим. – А у меня есть все основания, чтобы их вызвать.
   – Что? – опешил Богдан.
   – А то, что я вижу и чувствую, что Вы находитесь в нетрезвом состоянии и нарушаете наш покой.
   – Какой покой, когда ваши дети прыгают так, что у меня люстра скоро свалится?
   – Они – всего лишь дети, как вы заметили. Им нужно двигаться, играть. А вот видеть пьяных соседей им не нужно.
   – Но я – писатель, мне, мне нужно для вдохновения, – стал оправдываться Богдан.
   Максим засмеялся.
   – Простите меня, конечно, но, чтобы писать то, что пишите вы, вдохновение совсем не нужно, – он смеялся Богдану в лицо, намекая на то, что тот зарабатывает написанием любовных романов.
   – Да, как вы смеете. Я умею писать. И книжонки эти сейчас пишу только, потому что мне деньги нужны. Ясно? Я премии разные получал. Да что вы знаете? – кричал во все горло Богдан, сильно размахивая руками перед лицом соседа.
   – Если вы немедленно не уйдете, то я вызову участкового. Это я знаю совершенно точно, – спокойно ответил Максим.
   Богдан тяжело дышал, ему было обидно. Дети так и прыгали, ему это было слышно даже сейчас, когда он стоял в подъезде.
   – Кроме того, вам следует учесть следующий момент: мы не приходим к вам, когда вы по ночам кричите.
   – Я – эмоциональный человек. Мне сложно сдерживать себя, поэтому, когда я творю, то мне нужно выплескивать свои эмоции.
   – Когда вы их выплескиваете, мы к вам не ходим, а когда их выплескивают наши дети, то вы тут же прибегаете. Думаю, что вам в следующий раз, прежде, чем к нам идти, нужно будет подумать. Иначе, в ваш следующий ночной выход эмоций, к вам может прийти участковый, – спокойно сообщил Максим.
   – Вы – негодяй, – выпрямившись, как струна, заявил Богдан.
   – А это моральный вред, который может вам дорого обойтись, – ответил Максим. – А за клевету действует еще и уголовная ответственность.
   Глаза Богдана стали круглыми, как два блюдцами.
   – А теперь кругом и пошел вон отсюда, – сказал Максим.
   Богдан, как робот, повернулся, вжав голову в плечи, от чего он стал совсем маленьким и побрел домой. За спиной он услышал, как сосед захлопнул дверь.
   Войдя в комнату, он увидел покачивающуюся люстру и услышал те же крики. Он сел за стол, налил в рюмку водки и выпил ее залпом. Затем съел огурец. Он решил, что раз сегодня не получится писать, то он просто напьется, т. к. делать все равно больше ему нечего. И пусть в квартире был жуткий беспорядок, у него не осталось ни одной чистой рубашки, его кошелек был практически пуст, но он видел только два выхода из этой ситуации: писать книги или напиваться. В связи с тем, что первый вариант был для него сейчас недоступен, то оставался только второй. Помимо написания книг, он больше ничего не умел. Когда он вбивал гвоздь в стену, то обязательно калечил палец. Когда он мыл посуду, то разбивал тарелки. Когда он мыл полы, то заливал соседей. Когда он гладил брюки, то они выходили с гладильной доски с прожженной дыркой. После бритья у него оставались порезы. Когда он мылся, то в глаза всегда попадал шампунь. Если старался заштопать что-то, то обязательно втыкал иглу в палец. Нет, конечно, не специально. А просто так получалось. Исходя из этого, он сделал вывод, что он прирожденный писатель. А пить его научил его приятель, который также, как и он, писал любовные романы.
   – В нашем деле без этого нельзя, – говорил он, наливая очередную рюмку. – Иначе с ума можно сойти. А так это очень полезно: фантазия развивается, новые сюжеты появляются. У меня так просто картинки, целые сцены вырисовываются. Это как посмотреть фильм и переписать его на бумагу. Все просто, – поучал его коллега.
   Но Богдан пил по другой причине. У него не появлялись картинки, а с утра болела голова, так что на пишущую машинку даже тошно было смотреть. Нет, он пил для того, чтобы забыться. Раньше он и без выпивки мог придумать красивый сюжет, поэтому он и получал литературные премии. Но за последние два года к нему не пришла ни одна идея. Он писал на автомате, меняя только имена и место действия. В ночных кошмарах ему снилось, что он стоит перед конвейером, с которого сходят его книги – одна за другой, совершенно одинаковые внутри, отличались только названия. Он старался начать писать что-то настоящее, но не выходила даже первая строчка. Потом решил начать с середины, но через одну страницу уже не знал о чем писать дальше. Он хватался за голову, кричал, плакал, но ничего не помогало. Тогда он брался за рюмку, напивался и засыпал. Поначалу он пил коньяк, потом перешел на дорогую водку, затем на более дешевую, а теперь он не брезговал даже одеколоном или перцовкой. Ему было все равно. Однажды он хотел повеситься. Как раз тогда, когда люстра из-за прыжков детей сверху моталась из стороны в сторону. Но он не умел завязывать узел. Да и веревки у него в доме не было. Тогда он проплакал всю ночь, так и не сомкнув глаз, т. к. денег на выпивку у него не было. Он понимал, что медленно скатывается куда-то вниз. Пытался понять, где он оступился, но так и не понял. Это его убивало. Он звал свою музу по ночам, но она как будто забыла про его существование.
   Зазвонил телефон.
   – Алло, – еле ворочая языком ответил он.
   – Опять пьешь, – услышал он разгневанный голос своей матери. – Так и до могилы недалеко.
   – Ну и что, – без всяких эмоций в голосе ответил Богдан.
   – Я тебя не для этого растила, – завелась она. – Ты должен был стать приличным человеком, завести семью, детей. А ты, бездарь, пропил все.
   Богдан знал, что это все ушло раньше, чем он начал пить, но его мать не могла понять, что значит, когда от тебя уходит муза.
   – Опять свою пластинку включила, – со вздохом сказал он.
   – Да, опять. Потому что я – твоя мать и мне не безразлично твое будущее, – кричала она в трубку. – Я столько сил в тебя вложила, – заплакала она.
   – Мам, может хватит уже? – заныл он.
   – Нет не хватит. Когда ты одумаешься? Не получилось быть писателем, стань кем-нибудь другим. Сколько профессий хороших. Вон, у Мари Ванны сын стал финансистом, женился, сейчас с женой в ипотеку берут квартиру. Скоро дочка у них родится. А у тебя и квартира есть: думать не надо где голову приложить. И я бы помогла, если что. Но нет. Он пьет, он безбожно пьет.
   – Мама, у меня голова болит. Хватит. Я спать пойду, – жалостливо говорил Богдан.
   – Спать он пойдет. А я вот не могу спать, когда ты свою жизнь впустую тратишь. У меня бессонница из-за тебя.
   – И ты решила, что раз у тебя бессонница, то и мне спать не надо? – спросил сын.
   – Ты бы хоть немного меня пожалел, – снова послышались в трубке всхлипывания.
   – Кто бы меня пожалел, – только и ответил ей Богдан. – Спокойной ночи, мама.
   С этими словами он повесил трубку и отключил телефон от розетки. Он знал, что, если так не сделает, то его мать так и будет звонить. А ему выслушивать все эти истории о неоправданных надеждах тяжело. Была же у него и девушка раньше, и деньги он хорошие зарабатывал, но вот судьба-злодейка решила, что ему хватит почивать на лаврах, а он к таким неожиданностям не был готов. Рос он в семье без отца и воспитывали его бабушка и мать, потом, когда бабушка умерла, только мать. Он не знал слова нет, не знал, что такое работа по дому: жил на всем готовеньком. В школе уже начал писать, его стать издавали в газетах и журналах. Потом он написал свой первый роман: тоже успешный. Потом вышла еще одна книга. И снова успех. А потом писать стало нечего. Он не знал, что такое неудача до этого момента, возможно поэтому, как тепличный цветок, который перенесли в обычную комнату, он стал болеть, увядать, листочки опустились, а ствол погнулся. Нет, он еще не погиб, но вид его говорил о том, что существовать на этом свете ему осталось недолго.
   Богдан снова лег в кровать. Голова болела. Он смотрел в потолок и чувствовал во рту неприятную горечь. Он думал над словами матери, о том, что он может стать кем-нибудь другим. Но он ничего не умеет делать, кроме того, что выводить слова на листке бумаги, которые соединяются в предложения, а те в свою очередь в абзацы, а абзацы – в главы, а главы – в книгу.
   – Да, я даже этого не умею, – с раздражением сказал Богдан сам себе.
   Он посмотрел на пишущую машинку с ненавистью. Это был подарок бабушки. Когда она заметила, что он из школы приносит только одни пятерки за сочинения и, что он часто сидит с ручкой в руках и что-то пишет, то она решила: быть ему писателем. Тогда был ноябрь, а в декабре на новый год 31 января его подвели к письменному столу в его комнате, на котором стояло что-то, покрытое белой простыней и под радостные вопли его двух воспитанниц, торжественно был открыт подарок. Тогда он считал, что это самый счастливый день в его жизни. А теперь он смотрит на эту машинку, как на памятник. Памятник на могиле его похороненной жизни. Похорон не было. Нет. Просто кто-то вырыл могилу, кинул туда его жизнь и закидал землей. А сверху установил пишущую машинку, вынув ленту, как знак того, что печатать на ней уже никто не будет.
   «Тяжело», – подумал он.
   В комнате было темно, лишь изредка она освещалась светом фар, проезжающих мимо дома машин. Тогда появлялись тени от оконной рамы, люстры, стула, сразу же выглядывал из-за всех углов беспорядок в виде брошенных грязных носков, скомканных листов бумаги, бутылок от спиртного. Когда же снова наступала тьма, то комната становилась обычной, ничем не отличающейся от других. Тьма сглаживает различия, создавая единый темный мир. Это нравилось Богдану. Ему казалось, что он вернулся в те времена, когда у него была девушка, почитатели и деньги. В темноте легче мечтать, фантазировать. В его голове стали вырисовываться какие-то сюжеты. Он обрадовано лежал и ждал, когда придет что-то стоящее, что-то, что можно было бы перенести на бумагу. Но тут он услышал, что кто-то вставил ключ в замочную скважину и открывает дверь.
   «Мама», – с горечью подумал он.
   – Богдан, – крикнула мать. – Богдан. Ты дома?
   – Дома, – недовольно ответил сын.
   Мать прошла в комнату и включила свет.
   – Мама, ну что ты делаешь? Я же спал, – застонал Богдан, отворачиваясь к стене и накрываясь одеялом.
   – Батюшки, ты посмотри. Во что ты квартиру превратил. Это ужас, – кричала она.
   – Мама, не кричи, соседи спят, – тихо сказал Богдан, пытаясь хоть ее утихомирить, хотя надежды на это у него было.
   – Соседи спят. Он о соседях думает. А что мать среди ночи одна по городу бегает, тебя не беспокоит? – спросила в гневе она.
   – А кто тебя заставлял бегать? – крикнул, разозлившись, Богдан.
   Он очень сильно разозлился, т. к. ему только-только стали приходить какие-то мысли по поводу книги, он собирался сесть за машинку и начать печатать что-то стоящее. Но его мать прогнала все мысли. Она начала убирать в его квартире, рот у нее при этом не закрывался и из него сыпались обвинения, угрозы, жалобы, мольбы, потом снова обвинения.
   – Не надо, – крикнул Богдан. – Не надо ничего убирать. Слышишь?
   Он почувствовал, что вместе с бутылками и прочим мусором она выкинет и его мысли, которые для него были так дороги.
   – Ты что с ума сошел? Да ты посмотри вокруг. Живешь, как на помойке, – сказала мать, проведя рукой вокруг себя, указывая тем самым на беспорядок.
   – Не надо убирать, – попросил Богдан, как просит маленький мальчик у мамы, чтобы она не убирала его игрушки, разбросанные по полу. Отчаяние, прозвучавшее в голосе сына, не было услышано матерью.
   – Уйди с глаз моих. Иди на кухню, пока я буду здесь убирать, – дрожащим голосом сказала мать.
   Она была уже не в гневе, а в бешенстве. Руки и губы ее дрожали, она еле сдерживалась от того, чтобы не ударить сына. Она никогда не поднимала на него руку. Но в последнее время чувствовала, что сын отдаляется от нее, поэтому она делала все возможное, чтобы прекратить это. Кроме Богдана, у нее не было человека, ради которого она могла бы, жить. Но она не понимала, что все попытки его вернуть к нормальной по ее мнению жизни, уводили его все дальше и дальше. Это тоже самое, что пытаться приблизить два магнита с одинаковыми полюсами. Прикладываешь огромные усилия и вот они уже ближе друг к другу, но чем меньше расстояние между ними в процессе приближения, тем дальше они окажутся, когда усилия не будут прикладываться.
   Богдан ушел на кухню. Ему хотелось заплакать, но он держался, т. к. считал, что это ниже его достоинства. Он разрешал себе плакать только, когда был один. Ни бабушка, ни мать ни разу не видели его плачущим. Может быть, они и догадывались о том, что Богдан может пустить слезу, но не говорили с ним об этом. Он не включил свет, надеясь, что мысли снова вернуться и, как в калейдоскопе, сложатся в красивый узор. Он смотрел в окно и ждал. Но ничего не приходило. Он сел на пол, поджал колени, обхватил их руками и стал качаться вперед-назад, вперед-назад. Взгляд его был опущен вниз, но пола он не видел. Он не видел ничего перед собой, кроме темной пропасти, зовущей к себе.
   – Богдан. Что с тобой? – с беспокойством в голосе спросили мать, когда зашла в кухню и увидела его сидящем на полу.
   Богдан медленно поднял голову, затем посмотрел на мать, будто вспоминая, кто это перед ним, затем отвел взгляд в сторону.
   – Ничего, – машинально ответил он, не меняя позы.
   – Совсем с ума сошел, – сказала мать и грохнулась на стул.
   Она расплакалась, достала платок и стала утирать слезы, но они текли ручьем, заливая лицо, позволяя выплеснуться материнскому горю наружу.
   – Богданчик, давай сходим к врачу, – предложила она. – Может, ты просто болеешь. Тебя врач осмотрит, потом вылечит и будет у нас с тобой все хорошо. А?
   – Давай, – также машинально ответил Богдан, смотря в одну точку.
   Мать перестала плакать, вытерла лицо и убрала платок.
   – Вот и хорошо. Я завтра с Галиной Ивановой поговорю. Она же сестрой работает в поликлинике. Так она уж должна знать к какому врачу нам нужно будет обратиться, – говорила она.
   Затем посмотрела на сына. Он сидел в той же позе, его лицо не выражало никаких эмоций. Он будто застыл и время для него остановилось.
   – Богдан, давай-ка вставай. Пол холодный, а я тебе постельное белье поменяла. Пойдем. Я тебя в кроватку отведу, – говорила она ему, как когда-то в его детстве.
   Он, как робот, встал, влекомый материнской рукой. Затем он послушно лег в кровать, но глаза не закрывал, а также смотрел в одну точку, только теперь на потолке.
   – Господи, – произнесла испуганно мать. – Богданчик.
   Она снова зарыдала. Теперь еще горше. Она сидела рядом с ним. Потом, когда Богдан, все же уснул, она ушла на кухню. Бессонная ночь с беспокойными мыслями сменилась ранним утром. Птицы пели во дворе, сидя на ветках деревьев. Солнце уже поднялось и начало протягивать свои лучи ко всему до чего и кого могло достать. Оно двигалось, оставляя без тепла и света того, кто или что был его любимчиком. И вот уже через какое-то время у солнышка появлялись другие подопечные. Так оно старалось не пропустить никого, каждому уделить хоть минуту и каждому подарить хотя бы по одному лучику света.
   Мать встала и стала готовить завтрак. Когда часы пробили семь, то она позвонила своей знакомой.
   – Алло. Галечка, здравствуй, – взволнованным голосом начала она.
   – Мариночка? Ты что так рано? Что случилось? – испуганно спросила она подругу.
   – Ой, Галя, – заплакала в трубку Марина. – У меня такое, такое…, – пыталась выразить свое горе словами Марина, но, кроме слез наружу ничего не выходило.
   – Так, успокойся, – с хладнокровием медсестры, гаркнула на нее подруга. – Что случилось?
   – У меня Богдан вчера себя так странно вел, – смогла все же выдавить Марина.
   – Как?
   – Сел на полу и стал пошатываться назад-вперед, а сам в одну точку смотрит и молчит.
   – Ого. Что это у него нервный срыв, что ли? – стала делать догадки подруга.
   – Я не знаю. Хотела у тебя совета спросить: к какому врачу нам нужно идти?
   – Понятно к какому. К неврологу, – ответила быстро она. – Бери талон и сына и топай к прямиком к врачу. Такие случаи нельзя оставлять без внимания.
   – Ой, Галя, – опять заплакала Марина. – Думаешь, что все так серьезно?
   – Не знаю. Я же не невролог. Но провериться нужно, – сделала свое заключение Галя. – Ладно, некогда мне с тобой болтать, на работу нужно. Как сходите, то мне позвони, расскажешь как там у вас дела.
   – Хорошо, Галечка. Спасибо тебе, золотце, – плаксиво ответила Марина.
   – Да, не за что спасибо говорить. Береги себя. Пока.
   – До свидания, Галя.
   Галя бросила трубку, а Марина еще какое-то время ее держала, слушая телефонные гудки. Их равномерный ритм ее успокаивал. Потом она медленно положила трубку.
   – Ой, – крикнула она, когда, повернувшись, увидела, что Богдан стоит прямо за ней и пристально на нее смотрит.
   Мать схватилась за сердце и упала на стул возле телефонного столика.
   – Мама. Что с тобой? – испуганно спросил Богдан.
   Он подбежал к ней, стал газетой разгонять воздух вокруг нее, потом побежал за водой.
   – Ты нормальный? – спросила мать сына.
   – Что? – удивился Богдан вопросу. – В каком смысле?
   – Ой, Богданчик, – зарыдала она, обнимая его руку и целуя.
   Богдан смотрел изумленными глазами, совершенно не понимая, что происходит.
   – Ты ничего не помнишь? – спросила она, когда успокоилась.
   – А что я должен помнить?
   – Богданчик. Ты меня вчера так напугал, так напугал.
   – Да что случилось?
   Мать пересказала то, что только что говорила подруге Гале. У Богдана по мере продолжения рассказа матери глаза становились все больше и больше.
   – Мать, с тобой все в порядке? – спросил в итоге он.
   – Ты… Ты мне что же… Не веришь? – вскрикнула она.
   – А как ты думаешь? Я этого не помню.
   – Тебе нужно показаться врачу, – заявила она.
   – Какому врачу? – удивился сын.
   – Неврологу. Я только что звонила Галине Ивановне и она посоветовала сходить к неврологу. Еще добавила, чтобы мы с этим не запускали. Поэтому я сейчас побегу в поликлинику, возьму талончик. Оттуда позвоню тебе и, ты подъедешь. Где твоя медицинская карточка?
   – Понятия не имею, – злобно ответил сын. – Да и не нужна она. Я все равно никуда не поеду.
   – Богдан, тебе надо провериться, – ласково советовала мама.
   – Может это тебе надо провериться? – спросил грубо сын.
   – Богдан. Не смей так со мной разговаривать. Я – твоя мать. И я знаю, что для моего сына лучше.
   – Твоему сыну уже тридцать два года, поэтому он уже давно сам знает, что для него лучше, – ответил Богдан.
   – Ты говоришь о себе в третьем лице? – изумленным голосом спросила она.
   На секунду Богдан стушевался, вспоминая, правда ли это. Потом, когда понял, что действительно это так, решил просто соврать.
   – Это я так, для красного словца, – самонадеянно заявил он.
   – Ты пытаешься обмануть родную мать, – с горечью в голосе произнесла Марина. – Ты можешь обмануть себя, но с матерью такие трюки не проходят. Богдан, тебе нужно показаться врачу. Пойми, что на начальном этапе все легко можно исправить.
   Сын стоял, опустив голову в пол, и рассматривал свои пальцы на ногах. Он был похож на школьника. Затем он заключил, что играть в больного очень выгодно: можно делать все, что хочется, говорить все, что хочется. Может быть, его даже положат в психиатрическую больницу. Но на такое счастье он боялся даже заглядываться. Для него это вдруг стало идеальным вариантом: тебя никто не трогает, кормят по расписанию, иногда мать будет его навещать, но только в часы приема, а все остальное время он сможет посвятить своим мыслям. Вдруг у него эта мысль загорелась в голове будто лампочка, но он не стал показывать матери своей большой радости от сделанного только что открытия.
   – Ну, что же. Раз ты считаешь, что так будет лучше, – ответил горестно он, будто смиряясь против своей воли.
   – Вот и хорошо, – тут же отозвалась мать. – Где у тебя медицинская книжка?
   – Я не знаю, – потерянно ответил он.
   – Ах, да. У кого я спрашиваю? – задала она вопрос, который был скорее обращен к себе собой.
   Она порылась в серванте, потом в шкафчиках стола, где находила еще пустые бутылки, вздыхала и выкидывала их в мусорное ведро. Поиски не принесли результата.
   – Должно быть, она осталась у нас дома, – сказала опять сама себе Марина.
   Затем, взглянув на сына, тяжело вздохнула.
   – Значит, придется ехать домой сначала, – это уже были слова, обращенные к Богдану.
   Он поднял голову и смиренно мотнул головой. Матери стало жалко сына. Она подошла к нему и села рядом на кровать.
   – Не переживай. Все будет хорошо. Главное, что мы вместе, – улыбаясь сказала она сыну.
   Богдан тяжело вздохнул. Мать это восприняла, как знак того, что он готов трудиться, чтобы встать на путь истинный. На самом же деле его вздох означал другое: да, мы вместе и от этого мне так тяжело. Но мы трактуем поступки людей так, как нам хочется, создавая вместо реального мира иллюзию, в которой приятнее жить. Факты, которые не вписываются в наши иллюзии, рассматриваются, как нечто чужеродное, что нужно либо пропустить мимо, либо, если первое невозможно, начать с этим бороться, как с сорняком. О том, что это может быть новый куст посаженного нами растения, мы не можем догадываться, т. к. наш взор затуманен.
   Она встала и пошла одеваться.
   – Жди звонка. Как только я возьму талон, то сразу же позвоню тебе, – крикнула она ему перед выходом.
   Богдан слышал, как она закрыла дверь, повернула ключ и топая стала спускаться по лестнице.
   – Да, – крикнул Богдан, подпрыгнув чуть ли не до потолка.
   Он стал танцевать со шваброй, которую его мать случайно оставила в комнате.
   – Я буду свободен, как птица, – запел он. – И буду я в небе кружиться. Тебе, мамуля родная, забыть меня нужно, я знаю, – допел он и засмеялся. – Рифма – ужасная, но смысл – прекрасный. И пусть из меня не вышел поэт, зато я могу станцевать пируэт.
   Он сделал полный оборот вокруг оси и запрыгал довольно, как ребенок, по комнате.
   – Я – молодец, я – молодец, – повторял он. – Теперь никто, – он поднял голову и погрозил кулаком наверх. – Слышите, никто не будет мне мешать. Я – великий писатель, и я это докажу. Мне только нужно немного времени и свободы. Нужно забыть об этих глупых книжонках, – он схватил роман, который сейчас писал, но, который никак не получалось закончить. – Это глупая ересь.
   Он разорвал все, что было им написано ранее. Рвал он с остервененьем, как ребенок ломает игрушку другого ребенка, который его обидел. Или как человек, которому надоела реклама на домах, портящая вид улицы, и он срывает ее, рвет и выкидывает, проклиная того, кто это наклеил. Но Богдан проклинал не себя в этот момент, а весь мир, который заставил его опуститься до написания этих романов. Каждый раз, когда он садился за работу, то ему становилось стыдно. Но он вспоминал о том, что уже выпросил аванс, проел и пропил его, и сейчас нужно отдавать книгу, иначе не получит оставшуюся часть денег.
   – Я просто хотел выжить. Просто хотел выжить, – повторял он, сидя на полу и перемешивая кусочки бывшего романа. – Все это – грязь, грязь, – уже кричал он. – Но я способен создать чистое, новое, красивое. Я – гений. Мне так говорили. И я знаю это. Я знаю, – уже спокойно повторял он, смотря в голубое небо через окно.
   Ему вдруг стало легко, настолько, что он готов был взлететь. Нет, не в воображении, а по-настоящему. Поднять руки, вытянуться и оторваться от земли. Ему хотелось летать. Неожиданное счастье, свалившееся на него, стало кружить ему голову. И так же, как быстро на него налетел ветер свободы, подхватывая и увлекая наверх, также быстро его окатила волна страха, прижимающая к земле и не дающая возможности двигаться.
   – Я смогу, я смогу, – тихо повторял он, растерянно смотря в небо, будто ждал, что кто-то поддержит его словами: «Конечно, ты сможешь».
   Но ответа не было. Его стало лихорадить, он задрожал, почувствовав, что падает в холодный, сырой колодец, откуда уже нет выхода.
   – Я смогу, – крикнул он в отчаянии, будто пытаясь зацепиться за стенки колодца, но почувствовав, что руки его уже не держат, упав на самое дно, он уже совсем тихо произнес, – я умею писать.
   Но эта фраза прозвучала, не найдя ни единого отклика в его душе. Это то же самое, что говорить «здравствуйте» при встрече – просто привычка. И ничего больше. Да, может быть в давние времена это значило пожелание здоровья, но сейчас это слово чаще заменяют другим словом, имеющим иностранные корни, поэтому первоначальный смысл приветствия забылся. «Привет» заменил «здравствуй». У Богдана же подмена была в следующем: вместо «я пишу» появилось «я умею писать». Но наличие способности еще не говорит о том, что она будет реализовываться в жизни. Исходя из прошлого опыта он знал, что способность у него есть, но вот о том, как действовать, чтобы эту способность использовать в жизни, он забыл. А, может быть, и не знал. Первые книги к нему «приходили» сами. Это так же, как рассказывал его друг: просто записывай и все. Но теперь нужно было работать, чтобы написать. Это давалось ему тяжело даже, когда он писал любовные романы, поэтому сейчас, когда он понял, что нужно будет работать, то он испугался.
   Богдан на четвереньках еле-еле смог доползти до кровати и укутаться в одеяло. На лбу у него появились капельки пота, а в груди сердце билось так быстро, будто он только что пробежал кросс в три километра. От усталости он быстро уснул.
   – Богдан, Богдан, да, проснись же ты, – кричала ему в ухо мать.
   Богдан, обессилев до такой степени, что смог открыть только глаза, посмотрел на мать.
   – Ты зачем телефон отключил? Я же сказала тебе, что буду звонить, – продолжала кричать она. Ее крики, ударяясь о его барабанную перепонку звучали так сильно, что волны доходили до самого центра головы, разбивались обо что-то и отлетев, будто иголки ударялись во все точки его черепа. Он застонал.
   – Что с тобой? Доктор, видите? – сказала она, доставая платок, т. к. опять начала лить слезы.
   – Успокойтесь мамаша. Сейчас посмотрим, – ответил неунывающий врач и сел на край кровати. – Ну, что? – спросил он, уже обращаясь к Богдану.
   Тот молчал, т. к. язык не хотел поворачиваться. Врач посветил ему в глаза, затем осмотрел руки и ноги.
   – Он у вас наркотики принимает? – спросил в итоге доктор.
   – Что? – с ужасом в голосе отозвалась мать и села на стул, схватившись за сердце. – Этого мне еще не хватало.
   – Мамаша успокойтесь. Я только спросил. Я не утверждаю, т. к. не вижу следов уколов, но он реагирует, – посмотрел на Богдана и поправился тут же, – то есть не реагирует так, как наркоманы после передозировки.
   – Господи, – закрыв лицо платком, заревела мать.
   – Мы его заберем, сделаем анализы, а потом и будете реветь, – уже сердясь сказал доктор.
   Мать ничего не ответила.
   – Приготовьте все, что нужно будет ему в больнице, – сказал он матери. – Ходить можешь? – спросил он у Богдана, но, посмотрев на его лицо, лишь махнул рукой. – Несите носилки, – обратился он медбрату, который стоял рядом.
   Богдана погрузили на носилки и повезли в больницу. В машине скорой помощи ехала и его мать, держа большую сумку с вещами. Всю дорогу Богдан пытался выговорить «Я умею писать», но кроме «а-а-а» у него ничего не получалось. Он думал, что это важно, что, если у него получится выговорить эту фразу, то все будет хорошо. Но ничего не получалось. Мать поначалу хотела разреветься, но, увидев злое выражение лица доктора, сидящего напротив, прикусила губу и опустила голову, чтобы не видеть лица сына.
   Через полчаса они уже были в больнице. Богдану сделали все анализы, но так ничего физиологического и не нашли, поэтому его перевели в психотерапевтическое отделение. Его цель – отдохнуть в больнице – осуществилась. Он действительно отдыхал, т. к. не мог ни говорить, ни писать, ни ходить. Просто лежал, как овощ. И отдыхал.

Квартира №8

   Громкие стуки кулаком в дверь раздавались звонким эхом по парадной. К ним примешивалась мужская ругань, приказы открыть дверь и угрозы, если эта дверь не будет немедленно открыта. Это «немедленно» длилось уже пять минут. И чем больше накапливалось этих минут, тем сильнее становились удары и громче – угрозы.
   – Открой, – орал Сергей.
   Он кричал своей жене, которая закрылась изнутри. Когда он уезжал в командировку, то его жена – Людмила, или Мила, как он ее называл, всегда закрывалась изнутри, объясняя это тем, что она боится оставаться одна. Но Сергей считал, что причина была в другом – нужно было время, чтобы выпроводить любовника. Он уже нашел однажды в шкафу большую моль мужского пола, завернутую в шубу жены. Тогда дело чуть не дошло до развода, но Сергей решил, что нужно простить Милу, т. к. он ее очень сильно любил и не понимал зачем ему жить, если Милы не будет рядом. С тех пор ему говорили соседи о том, что она водит мужиков, пока он зарабатывает на ее колечки, сережки, изысканное белье, косметолога, дерматолога, диетолога, отпуск за границей три раза в год (иногда и без него) и прочее, и прочее. Сергею мало, что нужно было. Он не любил ходить по театрам, кино, музеям. Зарабатывал он хорошо, но дома его не было по девять месяцев в году, т. к. основные объекты, где он был занят, находились на севере. Жена в это время ходила по спектаклям, на концерты, т. е. дома она не сидела. Даже, в те редкие дни, когда муж был дома, она ничуть не стесняясь, договаривалась с подружками и шла куда-нибудь развлекаться. Мила не работала, т. к. была больна. Якобы астмой, от которой один раз в год лечилась в санатории. Время лечения выпадало как раз на то время, когда Сергей должен был быть дома. Поэтому вместе они жили уже не три месяца в году, а два. Сергей поначалу обижался, но потом, сжалился над женой – она же больна. Так они жили уже более десяти лет. Сергей очень хотел иметь детей, но врачи Милы запретили ей рожать, т. к. это для нее было смерти подобно. Так передала Мила, но, что на самом деле говорили врачи, было известно только самой больной.
   Сергей обычно не знал точную дату вылета, т. к. погода могла подвести, поэтому, когда он звонил домой, то сообщал, например, что будет дома где 10, 11 или 12 числа, при этом очень просил, чтобы жена не запирала дверь изнутри. Но каждый раз, как и сейчас, он стоял перед запертой дверью.
   Сергей в очередной раз стукнул кулаком. И дверь открылась. Перед ним стояла заспанная жена в шелковом китайском халате, купленным во время ее путешествия по Китаю. Путешествия без него.
   – Милый, здравствуй. Ты меня разбудил, – заявила тут же жена, обиженно поджав губки.
   – Извини, – тут же остыл Сергей. – Но я же тебе говорил, что приеду в этих числах. И чтобы ты не закрывалась.
   – Но мне страшно, – сказала жена обиженным голосом. – Я же здесь совсем одна. А ты же знаешь, что я слабая, потому что болею. Ты же не хочешь, чтобы со мной что-нибудь случилось?
   – Нет, конечно, не хочу.
   Он потянулся к жене, чтобы обнять ее и поцеловать, но она отстранилась.
   – От тебя плохо пахнет. Сходи в душ сначала.
   – Я уже мылся, – ответил Сергей, пытаясь снова ее обнять.
   – Нет. Я тебе купила новый гель для душа. Иди.
   Сергей вздохнул и поплелся в ванную.
   – В рюкзаке есть подарки для тебя. Можешь пока достать, – крикнул он.
   – А, подарки. Какая прелесть. Я сейчас посмотрю, – уже бодрым голосом ответила жена и стала открывать рюкзак.
   – В желтом пакете смотри, – добавил он и включил душ.
   Мила быстро разворотила весь рюкзак и достала небольшой желтый пакетик. Посмотрев укоризненно в сторону ванны, она все же решила, что посмотрит на этот ма-а-а-ленький подарочек. Развернув его, она обнаружила золотую цепочку, золотой кулон с изумрудом, а к ним еще серьги и кольцо.
   – А-а-а, – только и смогла произнести Мила.
   Она быстро все развернула и примерила. Этот комплект был ей к лицу, т. к. она была жгучей брюнеткой с зелеными глазами. Муж, выйдя из ванны, застал ее крутящейся перед зеркалом, одетой только в его подарок.
   – Ну, как? – спросила она, повернувшись, когда заметила, что Сергей уже помылся.
   – Ты чудесно выглядишь, – ответил он, не в силах оторвать взгляд от ее обнаженного тела.
   Мила ходила в фитнесс-центр четыре раза в неделю, к косметологу – два раза в неделю, на маникюр, педикюр – один раз в неделю, на стрижку – два раза в месяц, на SPA-процедуры – раз в неделю, поэтому ее тело, несмотря на возраст, сияло, как персик. Ей никто не давал ее тридцать четыре года. Максимум, который ей называли – двадцать шесть. Она этим гордилась и знала, что прекрасна и юна, как утренняя роза.
   Муж повалил ее в кровать. И хотя Миле не доставляло особого удовольствия выполнять супружеский долг, но отблагодарить своего муженька она могла только так. Подарки Сергей привозил всегда, но не всегда такие дорогие и изысканные.
   Через полтора часа Сергей уже спал, т. к. в самолетах ему это не удавалось. А Мила уже собиралась в фитнесс-центр, а затем ей нужно было побегать по магазинам, чтобы купить новое платье, т. к. ничего подходящего для подарка Сергея в ее гардеробе, занимающем целую комнату в их трехкомнатной квартире, не было. А вечером она должна уйти на концерт, поэтому вполне возможно, что они уже и не увидятся сегодня.
   О том, чтобы приготовить что-нибудь для мужа и речи быть не могло, т. к. врачи запретили ей перетруждать себя. Поэтому всю домашнюю работу выполняла женщина, которой они платили. Кушала Мила только в ресторанах, поэтому в их холодильнике можно было найти только вино, конфеты и фрукты. Иногда, когда Мила считала, что она поправилась, то все это выкидывалось в мусорное ведро и, закупался кефир. Но на следующий день, когда весы показывали заветные цифры, вновь устраивался поход в магазин и набирался стандартный набор: вино, конфеты, фрукты. На вопросы Сергея о том, что в их холодильнике делают именно эти продукты, Мила отвечала просто: «Ты же все время работаешь. А я не могу одна дома сидеть. Вот и приглашаю подружек. А просто так сидеть не интересно. Ты же все понимаешь, милый». На этом вопросы закончились. Сергей очень берег Милу, т. к. врачи запретили ей нервничать. Поэтому дозволялось ей очень многое. Когда его друг на работе узнал, как он обходится с женой, то только посмеялся.
   – Она тебе рога наставляет, а ты ей золотишко возишь. Дурак, ты, – сказал ему друг.
   – Ты не понимаешь. Она же болеет. У нее астма. Врачи говорят, что ей нельзя нервничать и вообще, каждый день для нее может стать последним, – уверял друга Сергей.
   – Ага. Ты вот мне ответь на один вопрос. Ты хоть с одним врачом разговаривал? Или это все тебе твоя женушка защебетала?
   – Я доверяю Миле, – только и ответил Сергей.
   – Твое дело, – только и сказал друг, но больше они этот вопрос не поднимали.
   Тогда Сергей задумался, но потом решил, что Миле обманывать его не за чем, поэтому просто решил, что друг завидует ему, т. к. жена друга была страшна, как атомная война. Если же он звонил Миле, а она не брала трубку, то друг только ухмылялся.
   Когда Сергей проснулся, то солнце уже заходило за горизонт.
   – Мила, – позвал он, но никто не ответил.
   Сергей обошел всю квартиру, но вместо его женушки нашел только записку на столе: «Милый, твой подарок меня очаровал. Но у меня нет ни одного платья, подходящего под этот комплект. Поэтому после тренировки я отправлюсь по магазинам. А потом у меня органный концерт. Помнишь, я тебе говорила? Домой вернусь, когда будет уже поздно, т. к. потом мы поедем в ресторан, чтобы обменяться мнениями о концерте. Я тебя очень люблю. Еду можешь заказать по номеру телефона, который прикреплен к холодильнику. Там очень вкусно готовят. Целую. Мила».
   Сергей сел на стул и посмотрела на два фужера, стоящих на столе возле раковины. В них было недопитое вино. Он осмотрел фужеры и заметил, что на одном есть губная помада, а на другом – нет. Смутные сомнения стали одолевать его и, Сергей решил позвонить жене. Он набрал ее номер, но приятный женский голос сообщил о том, что абонент находится вне зоны действия сети.
   «Должно быть отключила, чтобы не мешать другим наслаждаться музыкой» – подумал Сергей.
   Он написал короткое сообщение: «Перезвони мне» – и отправил Миле.
   Заказывать где-то еду Сергею не хотелось: он привык к обычной домашней пище, поэтому решил пожарить себе картошечки. Но ни в холодильнике, ни в шкафах не было ничего, похожего на картошку. Не было круп, яиц, хлеба. Легче перечислить то, что было: два банана, три мандарина, одна китайская груша, гроздь винограда, половина шоколадки, треть бутылки белого полусухого вина. Еще был кофе в зернах и земляной чай, который Мила привезла из Китая. Этот чай, как она рассказывала, также, как и вино, с годами становится только лучше. Мила не разрешала Сергею его трогать, т. к. чай Пуэр нужно заваривать по-особенному. Когда Сергей уезжал в последний раз, то на полке лежал целый квадрат чая, сейчас же от него осталась лишь четверть. Этот чай был полезен особенно для женщин, как говорила Мила, он улучшает цвет лица, снижает холестерин в крови, способствует снижению веса. А мужчинам его употреблять совсем не обязательно.
   Такой небогатый выбор Сергея немного расстроил, но здесь не север, можно сходить в магазин, поэтому он оделся и вышел на улицу. Погода стояла прекрасная, вечер был теплый. Он вздохнул полной грудью теплого воздуха и выдохнул.
   «Мой родной, любимый город» – подумал он.
   Магазин находился неподалеку. Прилавки, заваленные товаром, радовали его глаз. Это не то, что на базе – ешь, что дают. Конечно, готовили там хорошо, но с учетом того, что запас продуктов приезжал вместе с ними, то о разнообразии даже и мечтать не приходилось.
   Сергей взял корзинку и пошел вдоль прилавков, накидывая в корзину все, что ему было нужно, и то, что ему нужно не было. Когда он подошел к кассе, чтобы рассчитаться, то корзин в его руках было уже две и обе полные. Выйдя из магазина с четырьмя пакетами, он почти побежал домой, т. к. был очень голоден. Сперва Сергей решил нажарить картошечки, а уж потом займется жаркой мяса.
   Через полчаса на его тарелке уже красовалась горочка золотистой картошечки и два жареных яйца, политых обильно кетчупом. Потом он попил черного обычного чая с конфетами.
   Сергею стало скучно и обидно, что Мила до сих пор не звонила. Было уже одиннадцать часов и, концерт должен был закончиться, а значит, его сообщение уже должно быть прочитано. Два бокала, стоявших на столе, его начали немного раздражать. Он отодвинул их подальше к стене и занялся приготовлением мяса. Через полчаса на сковородке уже шипели большие куски мяса. Он накрыл их крышкой и пошел смотреть телевизор. Как назло ни по одному каналу ничего интересного не было. А может быть, и было, но Сергею не хотелось ничего смотреть. Ему было скучно. Он не привык к тому, что у него есть свободное время. На севере они работали по 12 – 14 часов в сутки, и все свободное время он спал. Никакого хобби у него не было, а друзьям звонить в двенадцатом часу ночи ему было неудобно. Хотя он знал, что его всегда выслушают. Но друзья и здесь ему постоянно намекали на то, что Мила ему не верна, а звонок в такой час еще раз подтвердил бы их слова. Поэтому Сергей сидел в темной комнате без света. Он ждал, когда придет его жена. Через два часа было готово мясо, но есть ему уже не хотелось. Он ждал.
   Ждать пришлось долго. Мила заявилась только в третьем часу ночи. Она зашла, немного пошатываясь, стараясь на цыпочках тихонько пройти в ванную, но задевала за все углы, поэтому периодически что-то гремело, падало, билось.
   – Черт, – говорила после грохота Мила.
   – Да, что ж такое, – вскрикнула она, пытаясь нащупать выключатель.
   Сергей подошел сзади и включил ей свет.
   – А, – вскрикнула она. – Ой, – выдохнула Мила. – Ты меня напугал. Я совсем забыла, что ты приехал, – засмеялась Мила, гладя мужа по груди. – Мне нужно в ванную.
   – Где ты была? – сурово спросил Сергей.
   – Я же тебе написала. Ты что не читал мою записку, – сделав снова обиженное личико, спросила Мила.
   – Я читал, но я думал, что ты вернешься раньше, – холодно отозвался Сергей.
   – Да, я тоже так думала, но сегодняшний концерт был такой противоречивый. Сергей с Николаем чуть не подрались в ресторане, т. к. Сергею концерт понравился, а Николаю показалось, что органист впервые увидел орган только в этот вечер. И нам…
   – Там, что были мужчины?
   – Конечно. Не все же такие бездари, как ты, – она ткнула в грудь Сергея и рассмеялась.
   Увидев, что муж действительно очень зол, она сменила тон.
   – Не обижайся, милый. Но ты же сам говорил, что тебе все это не интересно.
   – На кухне стоят два бокала. На одном из них красная помада, а на другом помады нет, – спокойно отчеканил Сергей.
   – Да, я иногда пользуюсь красной помадой. А что такого? – спросила Мила.
   – Я спрашиваю не о том бокале, на котором есть помада, а о том, на котором ее нет. Кто пил из него? – строго, и уже повышая голос, спросил Сергей.
   – Так это Глашка пила. Ты что ее не помнишь? – спросила совершенно спокойно Мила. – Ну, такая страшненькая, – поняв, что Сергей ее не помнит, она махнула рукой и продолжила. – Так вот. Ее бросил кавалер и она плакалась мне в жилетку. Естественно, что пришла не накрашенная. Ей не до этого было, – сказала Мила, смотря блуждающим взглядом на мужа.
   – Ты что мужиков сюда водишь, пока меня нет? – закричал Сергей.
   – Каких мужиков? – испуганно спросила Мила. – Ты что с ума сошел? Я здесь без тебя живу, одна, будто вдова при живом муже, как монашка. А ты меня еще и обижаешь.
   Мила заплакала, потом стала кашлять. А потом с ней случился приступ. Она стала задыхаться.
   – Прости меня, Мила, – говорил Сергей, неся ее на кровать в спальню. – Я тебя очень сильно, сильно люблю.
   Она ничего не отвечала, затем достала из сумочки ингалятор и стала дышать.
   – Прости меня, – он попытался ее погладить по руке, но Мила отдернула руку.
   Сергей стоял перед кроватью на коленях, а Мила тяжело дышала. Когда приступ прошел, то она села на краешек кровати.
   – Ты хочешь, чтобы я умерла, – сказала Мила, и глаза ее наполнились слезами.
   – Что? – удивился Сергей.
   – Да, тебе надоело жить с больной женой, и ты решил меня довести. Ты же знаешь, что мне нельзя волноваться, но все равно устраиваешь сцены. Ты знаешь, что я в любой момент могу умереть, но тебе все равно. Тебе меня ничуть не жаль.
   Мила сидела со скорбным выражением лица, смотря прямо перед собой.
   – Мила, да ты что. Я очень люблю. И жить без тебя не смогу. Прости меня, любимая. Прости, – говорил Сергей, целуя ее колени и руки.
   – Нет, если бы ты любил меня, то так бы не делал.
   – Прости, прости, я больше не буду.
   Мила встала.
   – Я устала. Сейчас приму ванну и лягу спать. Прошу меня не трогать, – сдавленным голосом еле выговорила она. Слезы все еще текли по ее щекам.
   – Любимая, прости меня, – пополз на коленях Сергей.
   – Я сказала, чтобы ты меня не трогал, – дрожащим голосом, уходя в ванную, произнесла Мила.
   – Я – дурак, – сказал сам себе Сергей, хватаясь за голову. – Дурак.
   Сергей бросился к жене, но она уже закрылась в ванной.
   – Милочка, солнышко, прости меня, – говорил он через запертую дверь.
   Но ответа не было. Было слышно, как она шмыгает носом, а затем из ванны донесся звук воды, льющейся из душа.
   Сергей отошел от двери и пошел на кухню. Очень хотелось покурить, но он бросил это дело уже два года назад. Когда он возвращался домой, то ему часто хотелось курить, потому что они все время ругались. Сергей винил только себя: это он не сдержался, это он беспричинно обвинил жену во лжи, это он не умел слушать, это он думал только о себе, это он был эгоистом, это он… Это он был во всем виноват.
   Мила обладала удивительным даром: даже, когда она была виновата в чем-то, то поджав губки и сделав обиженное лицо, она вдруг становилась совершенно безобидной овечкой, на которую нападают серые волки. У нее был еще любовник. И сегодня, когда Сергей барабанил в дверь, Мила будила своего Тарзана, он спросонья собирал вещи, а потом вылез через балкон и, одевшись, спокойно пошел домой, благо, что квартира располагалась на первом этаже, так что даже прыгать не приходилось. Поначалу Мила ругалась на то, что они купили жилье на первом этаже, постоянно тыкала Сергею, что они не могут позволить себе красивый вид из окна. Но потом, когда завела любовника (а это произошло через три месяца, после того, как Сергей впервые уехал на север), она поняла, что это – идеальный вариант. Соседи, конечно же, видели ее ухажера. Тем более, что был он не один. Мила после концертов, вечеринок, ужинов и прочих «культурных» мероприятий часто приходила не одна, а с подругами и друзьями. Эта квартира вмещала в себя гораздо больше человек, чем два, когда хозяин отсутствовал. Но, хотя соседи поначалу и рассказывали о похождениях милой женушки, но Сергей им не верил. В итоге он рассорился со всеми соседями, чему Мила очень обрадовалась.
   – Правильно, нечего с этими отбросами общаться. Они Моцарта от Баха не отличат. О чем с ними можно говорить? – заявила однажды она.
   Сергей ничего ей не ответил, т. к. он сам, скорее всего, не смог бы их отличить. Мила, вспомнив, что Сергей совсем ничего в классической музыке не понимает, посмотрела на него уничижительным взглядом и отвернулась к зеркалу. В этот момент она красила губы, готовясь пойти на концерт органной музыки.
   Когда они только поженились, то Мила пыталась затащить Сергея в театр или филармонию. Иногда ей это даже удавалось, но он обычно либо спал, либо ничего не понимал. Он не смеялся, когда все смеялись или, наоборот, хохотал там, где по сценарию нужно грустить. Он хлопал не тогда, когда хлопали другие.
   – Мне было стыдно за тебя. Боже, я весь спектакль просидела красная, как рак, – кричала Мила, когда они выходили из театра и ехали домой. – Это ужасно. Я с тобой больше никуда не пойду. Ты не умеешь себя вести в обществе, – заявила в итоге Мила.
   – Да и не надо. Мне все равно там не понравилось. Все это ни о чем. Совершенно не понятно, что происходит на сцене… – стал оправдываться Сергей.
   – Ой, молчи. Лучше молчи. Ты ничего не понимаешь. Ты хоть знаешь кто поставил этот спектакль? Кто был режиссером? Давай, ответь мне, – издевалась Мила.
   – Я не знаю, – честно ответил Сергей.
   – Тебе стыдно должно быть. Его спектакли имеют огромнейший успех всегда. Слышишь всегда, – кричала она прямо в ухо Сергею. – А мы из-за тебя только один акт посмотрели. Ужасно.
   – Прости, я больше не буду с тобой ездить, – тихонько сказал Сергей.
   – Не будешь… – ехидно усмехнулась Мила. – Да, тебя никто и не возьмет.
   На следующий день в газете выходила критическая статья, в которой Мила читала о том, что вчерашний спектакль поставлен ужасно, актеры играют плохо, сюжетная линия не просматривается, а после первого антракта половина зрителей в зал не вернулась.
   Мила не умела просить прощения, еще больше она не любила быть неправой, поэтому газета, не прочтенная еще Сергеем, выкидывалась в мусорное ведро.
   – Мила, а где газета, я хотел почитать страничку про кубок? – спрашивал спустя пять минут Сергей.
   – Я ее выкинула. Там ничего интересного не было, – заявляла Мила, смотря прямо в глаза мужу.
   Так они и жили. С каждым годом жена становилась все более плаксивой в присутствии мужа и, несмотря на его долгие отсутствия, супружеский долг выполняла крайне редко. Отговорок у нее было много: голова болит, меня тошнит, мне сегодня нельзя, я устала, у меня нет настроения… Список был не очень обширным. Т. к., если была причина, то Сергей не старался выспрашивать, а просто поворачивался на бок и засыпал. В противном случае у них вышел бы скандал, в котором опять был бы виноват он. Раньше Мила извинялась, видя, что муж обижается, но последнюю пару лет, она просто игнорировала это.
   Мила им очень ловко манипулировала. Основной аргумент: я больна, мне осталось жить недолго. Это недолго продолжалось уже более десяти лет. Нет, конечно, Сергей не ждал, когда она умрет. Напротив, с каждым годом, он более заботливо относился к жене, т. к. учитывая то, что Мила пересказывала ему после посещения врача, она уже должна лежать, не вставая, причем уже на кладбище.
   – Спектакли и концерты позволяют мне забыть о болезни. Они будто дают мне немного капель жизни. Совсем чуть-чуть, но это приятно также, как потерявшемуся в пустыне путнику обнаружить несколько капель в своей фляге, – объясняла Мила.
   – Да. Я понимаю. Если это тебе действительно помогает, то, конечно же, нужно ходить и слушать, смотреть, – кивал Сергей.
   – Милый, ты у меня такой понимающий, – говорила Мила и улетала на очередную вечеринку.
   Сергей никогда не следил за ней, не требовал билеты с концертов, он считал, что это ниже его достоинства.
   «Мы должны доверять друг другу», – думал Сергей.
   Он же сам постоянно отсутствовал, но он был верен. За все время он ни разу ни то, чтобы сходил налево. Нет, он даже в ту сторону и не смотрел. У него же есть красавица-жена.
   Когда он пытался понять почему Мила с ним до сих пор живет, хотя он такой эгоистичный, несдержанный, необразованный мужлан, он видел лишь одну причину: благодарность за его понимание. О том, что Мила его просто использует, как денежный мешок, он и не думал: его Мила – самый чистый человечек на земле. И, если бы у них не было таких денег, то она все равно бы была с ним. Сергей был в этом уверен на все сто процентов. Однажды друг предложил ему проверить это: приехать и сказать, что работы на севере больше нет, трудиться он пока не хочет, т. к. устал, и некоторое время соответственно им придется чуть-чуть затянуть поясок, и посмотреть на реакцию жены. Но Сергей сразу же отказался от этой идеи. Ему незачем было проверять жену. Кроме того, это низко. Нет, Сергей не боялся, что жена уйдет, он был уверен в том, что она останется. Конечно, если говорить честно, то… Сергей, конечно, думал об этом. Но он был уверен, что никому, кроме Милы, не нужен, поэтому, если бы она ушла от него, то он бы просто умер. И тут Сергей видел свой эгоизм: он думал, конечно же, о себе. Как и говорила ему постоянно Мила. Он ощущал себя ничтожеством рядом с таким чистым, открытым созданием, как Мила. Но он знал, что он и есть ничтожество.
   Сейчас он лег в кровать и ждал, когда она выйдет из ванной. Мила в белом банном халате зашла в спальню, даже не взглянув на мужа, села перед зеркалом и стала быстрыми движениями, похлопывая подушечками пальцев по коже лица, наносить крем. Потом был крем для рук. А потом она ушла в гардеробную и вернулась уже в ночной сорочке.
   – Мила, – сказал тихо Сергей, когда она легла на кровать, повернувшись к нему спиной.
   Но жена молчала. Он хотел дотронуться до ее плеча, но потом передумал. Раз она обиделась, то это, как минимум, было дня на три. Он лег на спину и уставился в потолок.
   «Лучше уж так, чем быть совсем одному» – думал он. – «Нет, друзья не правы. Если у меня не будет Милы, то я останусь совсем один. А я один жить не могу».
   Сергей с трудом уснул. И хотя такие размолвки повторялись каждый раз, как он приезжал, он все равно не мог к ним привыкнуть: винил себя, давал зарок, что больше не будет ревновать жену. Но потом, возвращаясь домой, все равно срывался. Раньше помогали совместные походы по магазинам, которые Сергея очень утомляли, но теперь Мила покупала одежду только за границей, когда она ездила туда в отпуск.
   – То, что продается у нас, даже одеждой сложно назвать. Конечно, есть дизайнерская одежда, но наши доходы не позволяют мне ее покупать, – со вздохом сообщала Мила.
   Сергей знал, что он зарабатывает хорошие деньги, но он также знал, что есть люди, которые зарабатывают еще больше. Он пытался накопить денег на открытие своего бизнеса, но их расходы, а точнее расходы Милы, еле-еле покрывались доходами. Однажды он попытался с ней заговорить о том, что он хочет подкопить денег, чтобы открыть здесь в родном городе свой бизнес, чтобы он жил дома постоянно, а не набегами. Но Мила приняла эту новость в штыки.
   – Ты меня не любишь, – заявила она тогда. – Мне и так плохо, а ты еще хочешь, чтобы я каждую копейку считала.
   – Почему же каждую копейку. Нет, просто можно отдыхать ездить, например, только один раз в год, – тихонько предложил Сергей.
   – Ага, – со слезами на глазах выдавила жена. – А потом ты скажешь, что мне нужно самой убирать дом…
   – Нет, зачем, это и я смогу делать, когда буду жить дома постоянно, – предложил Сергей.
   Но жена уже его не слушала.
   – … А потом ты скажешь, что мне нужно устроиться на работу, – продолжала она.
   – Мила, наоборот, когда у меня будет свое дело, то тебе уж точно не нужно будет работать, – успокаивал ее Сергей.
   – А потом ты меня похоронишь и заведешь себе молоденькую дуру, – закончила Мила, уже вся в слезах.
   – Да ты что? Я же все это для тебя придумал, чтобы тебе лучше жилось, – оправдывался Сергей.
   – Да, ты знаешь, когда я буду лежать на кладбище, то мне, конечно, будет намного лучше. И знаешь почему? – повысив голос, продолжала она. – Потому что рядом со мной не будет такого бессердечного и эгоистичного человека, как ты.
   – Мила, прости меня. Я, наверное, чего-то не додумал.
   – Знаешь что, милый. Когда в следующий раз у тебя появятся мысли, любые мысли, то ты их гони прочь. Потому что, кроме расстройства, от них нечего больше и ждать.
   – Милочка, прости меня, – твердил Сергей, уже не зная как оправдываться.
   Но на этом его планирование о будущем бизнесе не закончилось. После повышения зарплаты он решил, что будет откладывать тайком от Милы, а потом ее обрадует. Потом, когда уже все будет сделано. Он экономил на всем, что могло быть подвергнуто экономии, но в связи с тем, что главной затратной статьей были расходы на Милу, то копились деньги медленно.
   «Медленно, но постоянно» – подбадривал он себя.
   Этот разговор случился пять лет назад, поэтому сейчас у Сергея уже был приличный счет в банке, о котором Мила ничего не знала, но который предназначался исключительно для того, чтобы сделать ее жизнь лучше.
   Сергей искренне считал, что, когда он будет дома жить постоянно, то отношения у них наладятся. Он думал, что они отвыкают друг от друга за то время, что он находится на севере. Но, если они будут жить, как все, то счастье не будет их покидать, а поселиться уже навсегда.
   На следующее утро Сергей проснулся раньше Милы. Он лежал и слушал ее ровное дыхание. Она немного посапывала. Лежала Мила, развалившись почти на всю кровать, так что Сергей проснулся на самом краешке. Но он привыкший к притеснению. На севере у него, как и у всех товарищей, односпальная кровать. Так что особо разваливаться некуда, да и холодно там обычно, свернешься калачиком в шерстяных носках, спортивных брюках и теплом свитере, и спишь. Должно быть, поэтому Сергей выглядел моложе своего возраста.
   – Что ты мне рассказываешь? Не верю я, что у тебя такая работа тяжелая, – говорила ему Мила, когда он начинал ей раскрывать тайны своего ремесла. – Ты на себя в зеркало посмотри. После такой работы, как ты рассказываешь, ты уже должен был стать стариком, а ты и выглядишь молодо и бегаешь, как в двадцать лет. Это мне здесь тяжело – каждый день спортзал, чтобы форму поддерживать, массаж, косметолог, диета. Ужас. Так что не надо мне сказки рассказывать.
   Сергей после таких слов улыбался и умолкал.
   «Действительно, что я жалуюсь. Здоров, как бык. Это Миле тяжело: она же болеет» – думал в такие моменты Сергей.
   Вот и сейчас он лежал на кровати и пытался что-нибудь сообразить о том, что подарить Миле, чтобы она на него не так сильно обижалась. Он решил, что подарит ей красивый букет белых роз – в знак ее чистоты. Нет красных роз – в знак его любви. Не решив какой цвет роз он купит, Сергей все же встал, тихонько оделся и побежал в ближайший магазинчик, где продавали цветы. Купил он в итоге красные розы. Придя домой, он увидел, что Мила уже встала, оделась и собиралась уходить.
   – Куда же ты? – опешил Сергей. – Я тебе цветы купил, – сказал он, подняв букет и протягивая Миле. – Прости меня, пожалуйста.
   – За букет – спасибо. Можешь поставить его в вазу, а по поводу прощения – я подумаю, – ответила Мила. – Я в спортзал, – бросила она Сергею, пройдя мимо и упорхнув, как легкий ветерок из квартиры. Стало тихо, так, будто и не было никого.
   Неожиданно зазвонил телефон. Сергей, еще не опомнившись от этой сцены, поднял трубку.
   – Алло, – сказал он.
   – Серега, здорово, – послышались слова с того конца провода.
   – А, здорово, – ответил Сергей.
   – Ты, чего меня не узнал. Это я – Толян, – продолжал бодрый голос. – Слушай, ты как там поживаешь?
   – Я? – удивился Сергей. – Да так, не плохо, – вяло продолжал он. – А ты как? – на автомате спросил Сергей.
   – Я-то отлично. Только проблемка одна есть. У нас Колян заболел. Работать некому. Понимаешь? – спросил его друг.
   – Понимаю, – спокойно ответил Сергей, хотя на самом деле он ничего не понимал.
   – Слушай, давай назад. Нам объект сдавать надо, а Колян ногу сломал. Он еще не скоро вернется.
   – Как назад? – вдруг очнулся Сергей. – Да, ты что? Я же только вчера вернулся. Я же не робот тебе. Пусть кто-нибудь другой поедет, – разозлившись предложил Сергей.
   – Да, я бы и не позвонил. Я же знаю, что ты только что вернулся домой. Я уже всех обзвонил. У одного дочь болеет, у другого сын женится, у третьего мать померла, у четвертого огород. Ты один остался. Выручай, – жалостливым голосом попросил Толян.
   – Но я же только вчера приехал, – застонал Сергей.
   – Серега, я понимаю. Но и ты пойми. Зато потом получишь двойной отпуск. Обещаю, – заверил Толян.
   – Да, это здорово, – ответил Сергей, а сам уже стал подсчитывать на какое время выйдет его следующий отпуск в таком случае. Подсчеты показали, что, если сейчас он согласится, то потом сможет поехать в отпуск вместе с Милой, которая в это время как собиралась съездить на море. – Слушай, хорошо. Когда выезжать нужно? – уже обрадованным голосом спросил Сергей.
   – Вот, ты – настоящий друг, – также радостным голосом заявил Толян. – Лучше бы тебе на ближайший рейс попасть. А то ты сам знаешь, что у нас простой дорого стоит.
   – Ближайший? – удивился Сергей. – Ладно, я сейчас узнаю. Как билет куплю, то тебе позвоню.
   – Хорошо. Давай. Ждем тебя. Пока, – сказал Толян и положил трубку.
   Сергей тут же позвонил в аэропорт. Время вылета следующего рейса позволяло ему только собрать обратно вещи, которые Мила вынула из рюкзака и так и оставила валяться рядом, сделать бутерброд и написать записку Миле о том, что его срочно вызвали на работу.
   Летел он с легким сердцем, т. к. это был отличный случай, позволяющий в будущем отдохнуть вместе с Милой на море.

Квартира №9

   – Что же это такое? – шептала тихонько Лариса, вставая с кровати.
   Она надела домашний халат, тапочки и отправилась на кухню.
   – Половина третьего, – сокрушенно произнесла она.
   Открыв холодильник, она достала оттуда сковородку и два апельсина. Не выкладывая еду в тарелку, она, взяв вилку, прямо из сковороды стала закидывать себе в рот жареную картошку с мясом. В процессе пережевывания, она поставила чайник на огонь и снова принялась за еду. Когда половина сковороды стала пустой, Лариса опомнилась и убрала ее обратно в холодильник.
   – Кошмар, – сказала она.
   Когда чайник вскипел, то она заварила себе крепкий черный чай, достала печенье и за несколько минут выпила всю кружку чая и съела всю пачку печенья.
   – Ужас, – говорила она сама себе.
   Желудок уже был набит до отказа, но два апельсина, которые она достала в начале так и привлекали ее глаза. Она решительно от них отвернулась и пошла прочь из кухни. Твердыми шагами Лариса дошла до кровати, разделась, легла… Но апельсины так и стояли перед ее глазами.
   – Да, чтоб вас, – выругалась она, вскочила с кровати и в одной сорочке побежала на кухню.
   Через пару минут от апельсинов остались только корки. А Лариса еле-еле добралась до кровати. Ей казалось, что ее стошнит, т. к. съела она слишком много.
   – Проклятый диабет, – ворчала она, взбивая подушку, чтобы лечь повыше, т. к. боялась, что еда полезет обратно. – Не жизнь, а каторга.
   Но наевшись, она быстро уснула.
   Ларисе уже пятьдесят семь лет. Она не работает, живет в отдельной квартире, но не одна, а с внучкой Дарьей, которую приводит ее дочь – Катя. Муж Ларисы ушел от нее уже давно, когда Катя еще училась в школе. У Кати мужа сейчас тоже не было, т. к. несколько лет назад они развелись, но зато был гражданский муж, с которым она и вела свое хозяйство. Пока мать устраивала свою личную жизнь, дочку она отдавала бабушке на воспитание. Ларисе это не нравилось, т. к. у Даши были проблемы с развитием, поэтому с ней нужно было постоянно заниматься.
   – Ой, тяжело – то как, – простонала Лариса, пытаясь утром встать с кровати. – Проклятая еда. Не нужно было мне ночью столько есть. Теперь сахар поднялся. Ой, как плохо.
   Она еле-еле встала с кровати, натянула халат.
   – Даша вставай. Уже утро, – строго сказала она внучке.
   – Ага, – только и ответила девочка.
   Даша уже ходила во второй класс обычной школы, а не специализированной, которую посещают дети с различными отклонениями. Лариса это считала исключительно своей заслугой, т. к. мать с ребенком почти не занималась, а Лариса постоянно заставляла ее писать, читать, считать.
   – Не ага, а вставай, я сказала, – рявкнула бабушка. – Некогда мне здесь с тобой нянчиться. Не видишь что ли: болеет бабушка. А ты дрыхнешь: все равно тебе. Вставай, я сказала, – уже крикнула Лариса и сдернула с девочки одеяло.
   – Ну, бабушка, я сейчас встану, – простонала Даша, сворачиваясь клубочком, т. к. без одеяла было холодно.
   – Не сейчас, а вставай, и иди чистить зубы. Я больше говорить ничего не буду.
   Лариса ушла на кухню готовить завтрак: пара яиц и чай. Когда она вернулась в комнату, то девочка все еще лежала в кровати.
   – Так, я кому сказала? Вставай, – уже орала Лариса.
   Она схватила спящую девочку за руку и дернула ее вверх. Та испуганно посмотрела, ничего не понимая спросонья.
   – Лежебока. Соня. Ленивая, как и мать, – кричала Лариса, таща девочку за руку в ванную. – Я сколько раз тебе должна говорить одно и то же. В школу надо идти, а она лежит, полеживает. Умывайся, быстро, – крикнула Лариса, затащив Дашу в ванную и открыв кран.
   Внучка стала умываться медленно, руки ее дрожали: то ли от холода, т. к. она босиком стояла на кафельном полу, то от испуга. Бабушка швырнула ей полотенце.
   – Вытирайся и живо за стол, – все еще крича, велела Лариса.
   Даша медленно вытерла личико и поплелась на кухню. На столе уже стояла тарелка с вареными яйцами, сметана и ржаной хлеб.
   – Ешь, – приказала Лариса.
   – Бабуля, а чай есть? – осторожно спросила Даша. – Я не хочу еще кушать.
   – Нет чая. Ешь я тебе сказала. Хочешь – не хочешь: мне все равно. Ешь, нечего в школу голодной ходить. Когда еще обед будет? Ешь, – требовала бабушка.
   Девочка взяла корочку хлеба и стала ее жевать.
   – Ты что издеваешься надо мной? – заорала Лариса. – Я в такую рань встаю, чтобы ей завтрак приготовить, а она нос воротит. Все с меня хватит. Сегодня поедешь домой ночевать. Нечего. Я не железная. Мне тоже отдыхать надо. А мать твоя пусть тобой сама занимается. Поняла?
   – Поняла, – ответила спокойно девочка, жуя корочку.
   – Ешь яйца, – уже в гневе заорала Лариса. – Ешь.
   – Бабушка, я правда не хочу, – вся съеживаясь, ответила Даша.
   – Не хочешь. И не надо. А на обед я тебе денег сегодня не дам. Вечером тебя мать накормит, раз тебе моя стряпня не нравится, – бормотала Лариса, убирая яйца в холодильник. Затем она достала тонометр, села обратно за стол, не смотря на внучку, и стала измерять себе давление. Она делала вид, что совершенно спокойна, но руки ее дрожали от злости.
   – Довела, – злобно она произнесла, посмотрев на внучку. – Давление подскочило. Так все. Надоело. Звоню матери. Пусть сама тебя в школу ведет.
   Лариса вскочила и убежала в спальню за телефоном.
   – И так каждый день, – сказала тихонько Даша, сокрушенно качая головой. – Неужели ей не надоедает? – спросила она, закатив глаза и поднимая плечи.
   Даша встала и пошла быстренько в спальню. Бабушка стояла посреди комнаты, телефон уже был прижат к ее уху.
   – Бабушка, не надо маме звонить. Я поем. Я съем все, что ты хочешь, – сказала она, встав прямо перед бабушкой и пытаясь поймать ее взгляд.
   – Нечего, – рявкнула, недовольно бабушка. – Надоело. Слышишь: на-до-е-ло. Все баста, карапузики, – ответила она внучке. – Да, что она трубку не берет? – спросила Лариса, говоря уже в трубку, будто кто-то сейчас ответит на ее вопрос.
   – Бабушка, ты же хотела, чтобы я позавтракала. Я говорю, что все съем, – недоуменно повторила девочка, подумав, что бабушка ее просто не расслышала.
   – Ничего ты есть не будешь. Не нравится, так не нравится. Насильно мил не будешь, – ответила она, отворачиваясь от внучки. – Да, что она там сдохла что ли? – рявкнула в трубку Лариса.
   Кинув со злостью телефон на стол, так что он издал сильный грохот, она стояла, дрожа всем телом.
   – Тварь. Выкидыш мне свой скинула, а сама гуляет, хахаля себе ищет. Вот тварь, какая. А на меня ей плевать. Конечно, тут ответственность, кормить, поить надо, заниматься. Пусть лучше бабушка здесь вкалывает, а она блудить будет, – орала Лариса, смотря на телефон.
   – Бабушка, мама – хорошая, просто ей сейчас некогда. Она в это время всегда на работу собирается, – стала успокаивать бабушку Даша.
   – У нее работа, а мне что здесь заняться больше нечем, как с тобой возиться? У меня дел полно, – еще больше разозлившись, кричала Лариса.
   Девочка опешила, т. к. знала, что бабушка не работает и постоянно говорит, что ей делать нечего, а теперь вдруг уже стала занята.
   – А ты работу нашла? – удивленно спросила Даша.
   Лучше бы она этого не делала, т. к. налитые кровью от злости глаза бабушки повернулись в ее сторону. Она стала медленно подходить к внучке.
   – Какую работу? – уже шипела бабушка. – Какую работу? Я и так всю свою жизнь вкалывала, чтобы у вас эта квартира была, чтоб голодными не сидели. Я, когда на пенсию вышла, то думала, что хоть отдохну. Ан, нет. Притащила в подоле, тварь такая. Зачем рожала, если все равно ты никому не нужна.
   – Не правда, – ответила Даша.
   Ее глаза наполнились слезами. Она стояла, опустив голову и плечи, шмыгая носом и утирая ладошкой слезы.
   – Поплачь, поплачь. Тебе полезно, – с ехидством сказала бабушка. – Иди ешь, – сказала она вдруг. – А то в школу опоздаем.
   Даша заплаканная, тихонько поплелась на кухню. Бабушка достала яйца из холодильника и поставила их перед Дашей. На тарелке их было шесть штук.
   – Ешь. Чтобы все съела, как и говорила, – приказала бабушка.
   Даша ничего не ответила, утерла слезы и взяла первое яйцо. Это было самое ненавистное блюдо для Даши и, бабушка это прекрасно знала. Скорее всего она нарочно сварила яйца, т. к. утром из-за ночного перекуса чувствовала себя плохо. Но она не могла смириться с тем, что она сама виновата, поэтому и решила свалить всю ответственность за свое плохое самочувствие на внучку. Девочка уже привыкла к подобным истерикам. Ей очень не нравилось жить у Ларисы, но мама работала, устраивала свою личную жизнь и считала себя еще очень молодой для того, чтобы сидеть дома. А с Дашей по ночным клубам не погуляешь. Вот и отправляла Катя под любым предлогом свою дочку бабушке. Девочка плакала, просила оставить ее одну дома, но матери этот вариант не нравился, т. к. возвращаясь поздно ночью, она со своим гражданским мужем продолжала веселье. А дочка бы только мешала.
   – Ешь, – угрожающе сказала бабушка, когда девочка уже съела три яйца и не потянулась за четвертым.
   – Я больше не хочу, – совсем тихо ответила Даша, опустив голову. – Больше не лезет.
   – Ешь, – зловещим голосом повторила она.
   Даша, не поднимая глаз, из которых градом текли слезы, потянулась за следующим яйцом. Она почистила его и откусила верхушку. Начала жевать, но глотать не получалось. Желудок не мог больше переносить издевательств и стал выталкивать еду. Дашу стошнило прямо на стол, за которым она сидела.
   – Ах, ты дрянь маленькая, – разоралась бабушка. – Ты что же, решила меня до инфаркта довести? Ты со своей мамашей всю жизнь надо мной издеваетесь. А ну живо убирай за собой. Бери тряпку, – крикнула она, видя, что девочка сидит, как камень.
   Даша встала и направилась к раковине, но голова у нее закружилась и она упала на пол. Когда девочка очнулась, то лежала уже в спальне на своей кровати. Бабушка сидела рядом и плакала.
   – Ах, ты солнышко мое, – сказала ласково бабушка. – Очнулась, лапонька моя, – продолжала она, улыбаясь. – Бедный ты мой ребеночек. Больная вся. Теперь вот еще и в обморок падаешь, бедняжка. Но это ты сама виновата: нечего бабушку доводить. Если бы сразу стала есть завтрак, то ничего бы и не было. А то, что я кричу, так ты внимания не обращай, – сказала она с улыбкой на лице, махнув рукой. – Я же старенькая, меня пожалеть надо.
   У девочки не было сил отвечать, поэтому она просто отвернулась к стенке, чтобы не видеть этот волчий оскал.
   – Правильно. Ты поспи и силы прибавятся. А я тебе что-нибудь вкусненькое сейчас приготовлю. Что ты хочешь? – спросила она приторно-ласковым голосом, от которого у Даши опять стало мутить желудок.– Я твои любимые творожники сделаю. Я же знаю, что ты их любишь. А в школу мы сегодня не пойдем. После обеда позвоним Насте и спросим, что было на уроках и какое домашнее задание. И потом сядем учить уроки вместе, – говорила бабушка, гладя внучку по спине.
   – Нет, – чуть не крикнула Даша. – Со мной все хорошо.
   Больше всего на свете Даша не любила учить уроки с бабушкой, т. к. все, что она делала было не так: почерк у нее был корявый, читала она медленно и с ошибками, задачи решала неправильно, стихи учила медленно. Это было для нее почти ежедневной пыткой, но сегодня пришлось бы еще и делать те упражнения, которые другие решили в классе. Даша точно знала, что такой двойной урок она не выдержит, поэтому собрав последние силы, она вскочила с кровати и стала одеваться.
   – Ах ты – падла, – сказала бабушка.
   Даша от неожиданности встала, как вкопанная, так и не надев колготки до конца.
   – Значит – притворяешься, – усмехнувшись, сказала бабушка. – Я над ней плачу, а она притворяется.
   – Бабушка, я не притворялась, – начала оправдываться внучка.
   – Я ее здесь таскаю из комнаты в комнату, убираю за ней, а она просто издевается, – будто и не слыша, продолжала нападки бабушка. – Я ей и творожники сделать хотела, дура старая. А она просто издевается надо мной. Садись за стол, бери учебник и читай, – приказала в итоге бабушка.
   – Бабушка, но мы можем пойти в школу, – предложила Даша.
   – В школу мы уже опоздали, – злорадно заметила Лариса.
   – Но мы опоздали только на один урок. А их еще целых четыре, – пыталась девочка переубедить бабушку.
   – Нечего бегать туда-сюда. Дома будешь учиться, пока не научишься себя хорошо вести. Садись, – рявкнула бабушка.
   Даша сняла колготки и, понурив голову, села за стол и открыла книгу для чтения.
   – Что вам задавали на сегодня? – спросила бабушка.
   – Стихотворение, – тихонько ответила внучка.
   – Какое? – прикрикнула Лариса.
   – Про черемуху.
   – Читай, – приказала бабушка.
   – Можно я повторю? Я сейчас не все помню, – попросила внучка.
   – Нечего. Раз выучила, то должна всегда помнить. Дай учебник: я проверять буду.
   Лариса схватила учебник, не давая девочке подсмотреть даже первую строчку.
   – Чего молчишь? Я с тобой не буду здесь вечно сидеть. Рассказывай.
   – Я не помню начала, – опустив голову так низко, что бабушка видела только макушку, призналась девочка.
   – Бестолочь. Черемуха душистая, – прочла бабушка первую строчку.
   – Черемуха душистая, – повторила внучка и замолчала.
   – Дальше.
   – Я не помню. Можно я повторю?
   – У тебя есть пять минут, – предупредила бабушка, швырнув учебник на стол.
   Даша открыла нужную страницу и стала повторять, а бабушка пошла на кухню. Через пять минут она вернулась и отобрала учебник.
   – Я еще не все, – захныкала внучка.
   – Нечего. Сколько можно повторять? Рассказывай, – уже бесилась бабушка.
   – Черемуха душистая с весною расцвела, и ветки золотистые, что кудри завела. Кругом роса… – девочка запнулась. – Кругом роса, – повторила она, но продолжить не получалось.
   – Чего роса? – сердилась бабушка.
   – Там слово сложное. Я не помню.
   – Да для тебя все слова сложные, бестолочь. Зачем тебе в школу ходить, если все равно уроки не выучены? Только двойки получать, да меня позорить, – отчитывала она внучку. – На, учи. Пока не выучишь, из комнаты ни шагу не делай. Видеть тебя не хочу, – сказала бабушка, швырнув снова несчастный учебник внучке на стол и выйдя из комнаты.
   Девочка стала учить. Но в голову приходили мысли только о еде. Ей очень хотелось покушать или хотя бы попить водички. Но ничего этого в комнате не было, а запрет бабушки она нарушать не хотела. Даша чувствовала, что очень устала, ей хотелось лечь спать, но она сидела, свесившись над учебником и зазубривая стихотворение. Вчера Даша его учила, очень долго учила, но сегодня оно было для нее таким новым, как, если бы учебник она и вовсе не открывала вчера. С ней такое бывало часто, поэтому учить стихи она не любила. Зачем тратить время, если на завтрашний день все равно ничего не помнишь? Даша не любила ни математику, ни чтение, ни рисование – ничего. В школе учительница тоже говорила, что она – бестолковая. Поэтому Даша не могла понять: если она – бестолковая, то зачем ее пытаются чему-то научить? Это было для нее совершенно непонятно. А кроме того, еще и обидно, потому что другим детям говорили, что они умницы, молодцы. Даша же слышала только: «Не трогай, у тебя не получится», «Не бери, а то уронишь и разобьешь», «Твой ответ неправильный», «Твоя контрольная написана хуже всех», «Этот пример решен не верно», «Бегать нельзя», «Не стой здесь», «Не ходи туда». Этот список Даша могла продолжать бесконечно. Ей хотелось, чтобы ей просто сказали: «Даша, ты ни на что не годишься, поэтому учить мы тебя ничему не будем». И она бы с этим быстро согласилась.
   За размышлениями Даша не заметила, как к ней подошла бабушка.
   – Выучила? – сурово спросила она.
   – Нет еще, – грустно с опаской ответила Даша.
   – А зачем это учить? – вдруг спросила бабушка. – Это же бесполезно. Ты – бестолковая. Тебя учи, не учи: все равно проку никакого не будет.
   – Так что же? Мне можно не учить стихотворение? – осторожно поинтересовалась девочка.
   – Конечно, – сказала бабушка, махнув рукой. – Иди на улицу: погуляешь там, отдохнешь. А то лицо у тебя уж больно измученное. А я маме позвоню и скажу, что ты больше в школу ходишь не будешь. И мне ты не нужна, поэтому будешь сидеть дома одна целыми днями.
   – Правда? – обрадовалась Даша.
   – Конечно, правда, – удивленно ответила бабушка, так будто это и так понятно, как белый день.
   – Ой, здорово, – ответила девочка, улыбаясь.
   – Вставай, иди на улицу. Вставай, вставай, – говорила бабушка.
   Вдруг Даша почувствовала, что ее кто-то больно схватил за плечо.
   – Вставай, вставай, – кричала бабушка.
   Даша проснулась от криков и боли. Она поняла, что это был всего лишь сон.
   – Учи, я тебя сказала. Учи, – кричала бабушка, тыкая пальцем одной руки в учебник, а другой – держа Дашу за шею.
   – Отпусти. Мне больно, – взмолилась девочка, пытаясь высвободиться.
   – Ничего. Переживешь, – грубо ответила бабушка, но все же отпустила внучку. – Учи, а не дрыхни, лентяйка. Как и твоя мать, та же дрянь. Правильно говорят: «Яблоко от яблони не далеко падает».
   Бабушка так часто говорила, но бабушка была мамой мамы Даши, поэтому девочка не могла понять: почему тогда бабушка считает себя такой хорошей. Нет, Даша не была против того, что она – плохая, но не считала бабушку хорошей. Хорошими были мама, папа. Список хороших людей на этом для девочки заканчивался, т. к. все остальные: бабушка, учителя, сверстники на улице, одноклассники – называли ее глупой, постоянно дразнили и всячески издевались. Только мама ее обнимала, только папа мог учить с ней уроки так, что ей это нравилось, и вдруг неожиданно она становилась умницей, красавицей, девочкой любимой. Даша мечтала о том, чтобы все остальные люди исчезли и остались бы только мама и папа, но ее мечты почти не сбывались. Только на день рождения папа дарил то, что она хотела, а мама наряжала ее и говорила ей о том, какая она красивая. Но даже в этот день весь остальной мир продолжал издеваться над ней: подарок ломался либо бабушкой в приступе ярости, либо одноклассниками, а платье под конец дня всегда было запачкано.
   – Учи, – крикнула бабушка, вернувшись из кухни и увидев, что Даша смотрит не в учебник, а в окно.
   Внучка вздохнула и уткнулась в строчки стихотворения: буквы не собирались в слова, а как частички неверно собранной мозаики создавали абстрактный рисунок.
   – Не хочу, – сказала Даша, отодвинув учебник.
   Это было сказано только после того, как бабушка ушла из комнаты. Из кухни доносился приятный для ее голодного желудка запах супа. У нее стало колоть в животе от голода, поэтому она вся скукожилась, как осенний листочек, когда оторвавшись от ветки, он падает на землю и начинает медленно умирать. Даша легла на кровать, притянув колени к груди. Закрыв глаза, она тут же уснула. То ли от голода, то ли от усталости, то ли от нервного напряжения, но ей очень хотелось спать.
   – Принцесса, вставай, – услышала она голос отца.
   – Папа, – крикнула Даша и обняла отца.
   – Ты чего заплаканная? – спросил он ласково.
   – Стихотворение не могу выучить, – ответила грустно девочка.
   – Да ты что? – искренне удивился папа. – Такая умная девочка, как ты не может выучить стихотворение?
   – Не могу, – тяжело вздохнув, ответила Даша.
   – Тебе грустно из-за этого. А если мы вместе попробуем?
   Даша опять вздохнула, а отец взял учебник со стола и стал читать ей строчки стихотворения: одну за другой. Даша повторяла, и через несколько повторений смогла уже сама рассказать его от начала и до самого конца.
   – Папочка, – крикнула она и снова обняла его.
   – Я же тебе говорил, что ты у меня умненькая, – ответил отец, крепко обняв ее.
   – А теперь вставай и пойдем гулять. Вставай, – говорил он.
   – Да, вставай же, ты. Вот лентяйка, – кричала бабушка.
   Даша открыла глаза, но вместо доброго лица папы увидела искореженную злобой рожу бабушки. Она с горечью вздохнула, поняв, что и это тоже был сон.
   – Вставай, – крикнула еще раз бабушка. – Рассказывай стихотворение, – приказала бабушка, взяв учебник, чтобы проверить.
   – Черемуха душистая с весною расцвела, – начала девочка. – И ветки золотистые, что кудри завила. Кругом роса медвяная сползает по коре…, – продолжила Даша тихонько, смотря в угол комнаты.
   В итоге она прочла все до конца без единой запинки.
   – Рассказала, – сказала недовольно бабушка. – А где интонация? Надо с чувством рассказывать. А ты, бестолочь, как начала, так и закончила. Что из тебя выйдет? – продолжила бабушка. – Иди, ешь. Заслужила.
   Даша уже не могла перечить просто из принципа, поэтому медленно направилась, уносимая запахом супа, на кухню. Но по дороге она все же мысленно поблагодарила папу за помощь.
   Бабушка налила ей целую тарелку горячего, только что приготовленного супа.
   – Ешь, – сказала она, ставя перед внучкой тарелку.
   Даша взяла ложку, зачерпнула супа, подула на ложку, т. к. от нее шел густой белый пар, а затем положила ее в рот. Было вкусно. Бабушка добавила много всяких специй, поэтому во рту немного горело, но Даше это нравилось. Она даже улыбнулась от удовольствия.
   – Голод – не тетка, – усмехнулась бабушка, когда увидела довольное лицо девочки.
   Улыбка Даша сразу же пропала. Она стала черпать суп уже без удовольствия, а просто механически. Сейчас ее уже не нужно было уговаривать съесть все, ее желудок и так принял суп без всяких проблем.
   – Спасибо, – сказала она бабушке, когда все доела.
   – На здоровье, – властно ответила Лариса. – Чай будешь?
   – Буду.
   Бабушка налила ей чай и достала конфеты и печенье, а сама принялась смотреть телевизор, который всегда включался, если на кухне кто-то был. Этот член семьи умел заставить всех замолчать и забыть о своей жизни. Но Даша смотрела не в телевизор, а на бабушку. Она ужасно выглядела: видно, что давно не стриглась, а сегодня даже и не причесывалась. Не смотря на то, что врачи ей запретили много есть, она все равно по ночам не отходила от холодильника, поэтому ее живот рос, так что теперь из-за угла сначала появлялся он, а потом уже сама бабушка. Ее губы потрескались и на них были болячки. Темно-синие круги под глазами выдавали бессонные ночи. Передвигалась она медленно, т. к. постоянно появлялась одышка. И хотя было уже три часа дня, а она все еще ходила в ночной рубашке, запачканной едой во время ночных трапез. Ее второй подбородок подрагивал, когда она смеялась или кричала. На кухне, как всегда был беспорядок: раковина завалена грязной посудой, на полу – мусор, на обеденном столе – крошки и капли пролитого супа и сметаны (очевидно, что бабушка поела до внучки). На другом столе возле раковины лежала куча кожуры от картошки, моркови и лука. От нее шла тоненькая струйка воды, которая доходя до края стола, падала на пол и разбивалась на множество еще более мелких капель. Конечно, Лариса убиралась, но после того, как заболела сахарным диабетом, она стала совсем плохо видеть, поэтому часто Даша кушала из посуды, которая была лишь наполовину чистой. Бабушка имела очки, но надевала их только тогда, когда нужно было посмотреть цифры на тонометре в момент измерения давления.
   – Чего уставилась? – грубо спросила бабушка, когда заметила, что Даша рассматривает пристально кухню и ее саму. – Не нравится что-то? Так живи с мамашей своей негодной. Только ты не думай, что тебя там будут кормить конфетами. Ты там никому не нужна. Поняла? – крикнула она снова.
   Даша не стала ничего отвечать, а только отложила конфету, которую держала в руках, в сторону.
   – Я тебя не попрекаю. Ты ешь, пока я жива. Но ты должна помнить, что я к тебе хорошо отношусь. И ты ко мне должна хорошо относиться, а не выпендриваться здесь, – на повышенных тонах продолжала бабушка. – Ой, уйди. Опять ты меня заводишь. Уйди отсюда. Не могу на тебя смотреть, – сказала она, отвернувшись к окну.
   Даша взяла свой чай и конфету и ушла в комнату. Сев за свой ученический стол она стала рассматривать комнату. В ней стояло две кровати, телевизор на тумбочке, стол и стул, шкаф для одежды. И еще какой-то цветок. Настолько огромный, что горшок для него стоял на полу. Он, бедняга, давно уже собирается погибнуть: опустил листочки и стебель основной держится только из-за того, что привязан к палочке, воткнутой в землю, – но никак погибнуть не мог. Бабушка упорно билась за его жизнь, обильно поливая и переставив недавно его поближе к окну. Еще на полу был расстелен палас, а наверху висела люстра. На стенах, кроме обоев, больше ничего не было: ни фотографий, ни полок, ни картин. Ни-че-го. В гости к бабушке приходила подруга, но это было очень-очень редко – один раз в год, и они всегда сидели на кухне. Через пару часов непрерывного диалога, в который Даше ни в коем случае, нельзя было вмешиваться, они начинали ругаться, потом подруга со скандалом выдворялась вон. Пару месяцев бабушка только и говорила о том, что подруг иметь нельзя, что они все змеи подколодные, твари бесстыжие и т. д. Потом они мирились каким-то чудесным образом, но разговаривали только по телефону.
   Бабушка зашла в комнату и села на кровать.
   – Ой, как жалко мне тебя, – сказала она так, будто сейчас расплачется. – Все доктора же говорили, что не надо тебя рожать: дурочка будет или инвалид. А в итоге и то, и другое вышло. Мать твоя – дрянь, не послушала меня тогда, вот ты за ее бестолковость сейчас и отвечаешь. А ты думала, что она у тебя хорошая? Как бы не так. Если бы была хорошая, то не рожала бы тебя, – сказала она, уже утирая слезы. – А вместе с тобой и мне мучиться.
   Даша ничего не отвечала ей. Мало того, она даже не стала подходить, чтобы успокоить бабушку: обнять или приласкать. Она уже все это слышала, но не верила, что мама – плохая.
   – Совсем ты у нас урод, – заглатывая слезы, продолжала бабушка. – Даже не обнимешь меня. Видишь же, что плохо мне, – сказала она, посмотрев на внучку. – А в глазах одна пустота.
   Лариса махнула рукой, показывая тем самым, что ситуация совсем безнадежна, и улеглась на кровать. Ее плечи иногда вздрагивали, и слышались всхлипы. Даша продолжала пить чай. Уже через пару минут бабушка захрапела, поэтому Даша, ничего уже не опасаясь, направилась на кухню, чтобы взять еще конфет. Она так и осталась на кухне, переключила телевизор на мультики и стала заглатывать конфеты одну за другой. Даша знала, что бабушка такие сладости покупает только для нее, а себе берет какие-то специальные, которые без сахара, и прячет их на верхнюю полку. Мультики были смешные, поэтому улыбка не сходила с ее лица. Когда ей очень сильно хотелось засмеяться, то она брала небольшую декоративную подушку, которая лежала на соседнем стуле, закрывала ей рот и смеялась от души. Ей очень хотелось, чтобы бабушка не просыпалась как можно дольше. Но всему хорошему приходит конец.
   – Ты чего это здесь делаешь? – крикнула заспанная бабушка, зайдя на кухню. – Уроки надо учить, а она ржет здесь. Сейчас позвоним и узнаем домашнее задание.
   Лариса позвонила однокласснице Даши, записала то, что проходили на уроках, потом то, что задали на дом, поблагодарила приторно-ласковым голоском и попрощалась.
   – Это тебе, – кинула она листочек Даше. – Иди уроки учить.
   Девочка взяла листочек, исписанный корявым почерком бабушки. Там было много номеров заданий, поэтому она громко вздохнула, так будто ей сейчас на плечи повесили огромный, тяжеленный рюкзак.
   – Нечего здесь вздыхать, – сказала бабушка и толкнула Дашу в спину, выгоняя из кухни.
   Девочка села за стол, открыла учебник по математике и стала решать примеры. Долго она не думала, т. к. стимула стараться сделать все правильно не было: даже, если бы Даша не сделала ни одной ошибки, то бабушка все равно бы нашла к чему придраться. Поэтому с математикой она справилась не более, чем за час. Затем сразу перешла к русскому языку. Выполнила его также, как и математику – по интуиции. Когда она открыла учебник по чтению, то в комнату зашла бабушка и потребовала, чтобы Даша читала вслух, поэтому ей пришлось перебраться на кухню. Пока она читала, то бабушка постоянно ее поправляла, либо опережала, проговаривая новое длинное слово раньше ее, не давая ни одного шанса на то, чтобы справиться самой.
   Около шести часов вечера, когда Даша вся в слезах сидела над тетрадью, исписанной бабушкой красными чернилами, раздался звонок в дверь. Открыла Лариса, но Даша сразу узнала голос мамы.
   – Мама, мамочка, – кричала она, выбегая из комнаты.
   Бросившись обнимать мать, она повторяла: «Мамочка, мама моя пришла».
   – Неблагодарная, – со злость бросила бабушка.
   – Мама, что ты такое говоришь? – обиженным голосом ответила Катя – мама Даши.
   – А что она себя ведет так, будто ей здесь плохо, – также обиженно ответила Лариса.
   – Она просто рада мне, – объяснила дочь. – Собирайся: домой поедем, – добавила она уже Даше.
   – Ура, – крикнула девочка и убежала в комнату.
   – Я ужин приготовила, – сказала Лариса. – Хоть поешь, а то с работы-то небось голодная.
   – Ой, нет, мама, мы домой поедем. Спасибо тебе, что посидела с Дашей, – ответила Катя.
   – Спасибо. Кроме твоего «спасибо» ничего больше и нет, – надув губы, бросила Лариса.
   – А чего ты еще хочешь? Я тебе предлагала, чтобы мы платили, но ты же сама отказалась.
   – Да не нужны мне ваши деньги. Мне хочется, чтобы Дашка меня любила. А она думает, что я ее мучаю. Это же для ее блага, сама потом спасибо скажет.
   – Мама, она еще маленькая. Но я же говорю тебе «спасибо», – заступилась за дочь Катя.
   – Я готова, – крикнула Даша, выбежав из комнаты.
   – За две секунды собралась, – обиженно сказала Лариса.
   – Мама, мы же это только что обсуждали, – недовольным голосом ответила Катя.
   Они попрощались с бабушкой и ушли.
   Лариса вернулась на кухню, выключила газ, т. к. огромная кастрюля борща и еще сковорода еды были уже готовы. Она налила себе борщ и съела в один присест, потом совершенно незаметно съела еще тарелку, потом половина сковороды стала неожиданно пустой.
   – Довели, – сказала Лариса, еле вставая из-за стола. – Две твари: одна пила мою кровь, теперь еще другая появилась, – добавила она, утирая слезы. – Никому я не нужна. Ушли, а я теперь здесь одна должна оставаться. У Катьки хоть хахаль появился, могла бы и мне внучку оставить, а нет. Приехала, и не лень ей ездить после работы. Гадина, всю жизнь у меня все забирает.
   Лариса легла в кровать и тут же уснула. А в два часа ночи она вновь отправилась на кухню. И уже теперь доела все, что осталось с ужина.

Квартира №10

   – Отче наш иже еси на небесех, – начала Вера, – да святится имя твое…
   В их семье так было принято: начинать день с молитвы. Вере пятьдесят шесть лет, ее дочке – Марии – тридцать четыре, ее внуку – Петру – двенадцать. Они живут в одной квартире все вместе. Самая первая встает Вера, молится, готовит завтрак. Потом встает Мария, молится, идет будить сына. Когда Петр встает, то они молятся вместе с мамой. Затем все идут кушать, но перед едой обязательно молятся, благодарят за пищу, что у них на столе. Мария работает экономистом, поэтому каждый день проводит в офисе. Не то, чтобы ей ее работа очень нравилась, но им нужны были деньги, т. к. на пенсию бабушки много не купишь. Она мечтала о том, чтобы работать в церкви: хоть полы мыть. Но ее духовник не позволял ей думать только о себе, а постоянно напоминал, что сыну нужно дать хорошее образование, что ему нужно кушать и одеваться. Иногда Марию это злило, т. к. ей хотелось жить рядом с богом, как это делал сам же духовник, но он будто бы отдалял ее от бога. Когда к ней приходили такие мысли, то она начинала усиленно молиться. «На все воля божья», – вспоминала она и пыталась заглушить злость. Больше всего ее радовало то, что Петр рос очень набожным мальчиком. Его не надо было заставлять молиться – делал он это сам во всякую свободную минуту. Бабушка с матерью не могли налюбоваться им. И хотя мужского примера у него не было, но рос он мужественным, приветливым мальчиком – единственным мужчиной в семье. С семи лет каждую неделю ходил на исповедь. Иногда у Марии не было сил идти в церковь, но заметив укоризненный взгляд сына, она тут же вставала и шла в церковь. Мария сделала вывод, что сын ей дан для искупления грехов ее, как наставник. В их семье никогда не ругались, а все друг другу помогали, поддерживали. В церковь они ходили все вместе. И уходили тоже все вместе. Другие прихожане не могли нарадоваться на эту троицу. Чтобы ни случилось в их семье, они принимали это с благодарностью, т. к. знали, что это – подарок божий.
   – Мама, я сегодня на работе задержусь, т. к. мне завтра нужно сдать отчет, а я еще даже и половины не сделала, – сказала Мария, когда Вера накладывала ей овсянку в тарелку.
   – Понимаю, – ответила сочувственно Вера. – Тебя опять завалили текущей работой, так что время на отчет не удавалось выделить ранее?
   – Да, опять. Так каждый месяц, – со вздохом ответила Мария, топя сливочное масло в каше, чтобы оно поскорее растаяло.
   – Надоело тебе, – высказала свое мнение Вера, видя, грустное лицо дочки.
   – Да, надоело, – опять вздохнув, ответила Мария.
   – А что отец Максим говорит?
   – Говорит, что работать надо. Видно доля моя такая, – улыбнулась Мария и стала есть кашу.
   – Это хорошо, – сказал наставительно Петр. – Тебя Господь проверяет. Просто так испытания он не дает.
   – Правильно сынок, – сказала Мария, погладив сына по голове. – Мудрым мальчиком ты растешь. Приятно мне это видеть.
   – Я не для того тебе это сказал, чтобы похвалу получить, а для того, чтобы ты так не сокрушалась, – не оставляя поучительный тон, ответил сын.
   – Я это поняла, сынок. Вот мне и приятно, что у меня такая поддержка есть, – ласково проговорила Мария.
   – Спасибо, мама. Я рад, что могу помочь тебе, – ответил сын.
   – Когда в доме согласие и поддержка, то это значит, что Господь своей милостью наградил, – добавила бабушка.
   Все трое переглянулись, улыбнулись и продолжили кушать свой завтрак уже в тишине. В их доме не ругались, не повышали голос, не выясняли отношения. Все решалось на общем семейном совете, где высказывалась какая-то проблема, которая существует в доме, затем каждый предлагал свой путь решения. Потом (опять все вместе) они искали тот вариант, который бы устроил все стороны. Еще ни разу не было такого, чтобы такой вариант не был найден. Все трое считали, что это исключительно заслуга Господа, т. к. перед каждым таким заседанием, они все трое усиленно молились. Для этого есть специальная молитва, которую каждый из них знает наизусть. Больше всего молитв знает Петр, т. к. учит их с самого детства, и память у него очень хорошая. Бывало так, что бабушка один раз молитву ему прочитает, а он уже без запинки ее повторял и требовал уже новую. В церковь он ходил еще до рождения, пока был в животике мамы. Отца ему заменяли его духовник и священники из монастырей, в которые они ездили, когда Мария брала отпуск. Они поездили уже по многим святым местам, но больше всего им нравилось в одном монастыре. Находился он далеко от их дома, поэтому они решили переехать в город, где этот монастырь стоял. Но духовник не поддержал их решения, объясняя это тем, что город тот очень маленький, а Петру нужно учиться в хорошей школе, т. к. он очень любознательный и умный мальчик, а в таких провинциальных городках, как правило, учат плохо, хороших учителей можно на пальцах перечесть. Вот и порекомендовал он им переехать в областной город, который находится в часе езды от монастыря. На семейном совете Мария передала слова духовника.
   – Если духовник сказал, что нужно так поступить, то мы и должны так поступать. Он же волю Божию нам передает, – ответила Вера, немного грустным голосом, т. к. ей каждый день хотелось ходить в монастырь на молебны и службы.
   – Да, я согласен с бабушкой. Мой духовник тоже считает, что переезжать так близко к монастырю даже опасно, т. к. можно возвысить себя над другими, а это грех, – поддержал Петр.
   – Что ж, – со вздохом сказала Мария, – значит решено: переезжаем в областной город.
   Так они и переехали в этот дом. Поначалу очень радовались: в монастырь можно ездить хоть на каждые выходные. А потом они поняли, что так часто ездить не получится: и дорого, и Мария на новой работе очень сильно уставала. В их родном городе она работала на той же должности, но обязанностей было меньше, здесь же все было иначе: начальник сваливал на нее различные мелкие поручения, отчеты, звонки и т. д. То есть она еще выполняла еще и функции секретаря. Но раз Бог дал такое испытание, то его нужно пройти.
   – Очень вкусное у тебя варенье в этом году получилось, мамат. Ты у нас настоящий шеф-повар, – сказала Мария, когда они стали пить чай.
   – Да, варенье вкусное, – поддержал Петр.
   – С божьей помощью все вкусно получается, – ответила бабушка, улыбаясь дочке и внуку.
   – И хлеб сегодня другой, – добавила Мария. – Раньше ты другой покупала, по-моему. А этот намного вкуснее.
   – Конечно, вкуснее. Это Рая дала. Она в монастырь ездила в эти выходные. Вот и нам гостинца привезла, – ответила бабушка.
   – Так это монастырский? – удивилась Мария. – А я-то думаю, что уж больно вкусный хлеб.
   Мария жевать стала медленнее, немного причмокивая, смакуя. Петр тоже стал есть аккуратнее, даже крошки собрал со стола и съел их.
   – Вот и позавтракали. И слава богу, – сказала бабушка.
   Они встали, повернулись к иконе, висящей в углу и помолились, поблагодарив за кушанье.
   – Вот и уходить уже пора, – грустно сказала Мария.
   – Мама, ты расстраиваешься, – сказал Петр. – А должна радоваться.
   – Я радуюсь, сынок, – ответила Мария. – Только, как вспомню, что опять туда идти, то сразу вся радость и проходит.
   – Может быть тебе сменить работу? – предложила бабушка.
   – Нет, нельзя, – ответил сын, не давая матери вымолвить ни слова. – Это будет считаться, как нарушение воли всевышнего. Это грешно. Лучше молиться и просить милости божией, а не бегать туда-сюда, – несколько сурово сказал Петр.
   – Может ты, сынок, и прав, – ответила Мария.
   – В послании Иакова говорится: «С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка»
   – Прав ты, сынок, – улыбалась Мария.
   – Вот и посветлела ты, мама, – сказал сын. – Мы с тобой побольше молиться будем теперь. Тебе это нужно сейчас, да и всегда это нужно. Молитва – лучшее лекарство.
   – И правда, внучок. Верно ты говоришь, – поддержала бабушка.
   – Вот и договорились, – сказала Мария. – Будем молиться больше.
   – Тебе и на работе нужно молитвы читать, – добавил сын.
   – Боюсь, что на работе у меня на это времени не будет, – опять погрустнев, ответила Мария.
   – А ты ищи, мама. Как только захочешь, то сразу у тебя это время найдется.
   – Так, ты что же, сынок, думаешь, что я не хочу, – немного обиженно спросила она.
   – Нет, мама. «Кто имеет уши слышать, да слышит», – ответил сын словами из евангелия от Матфея.
   – Что ты хочешь сказать, сынок? – спросила прямо Мария.
   – «… ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» – ответил он опять цитатой из евангелия.
   – Да, сынок, понимаю, – сказала мама.
   – Это хорошо. Еще бы хорошо было, чтобы ты делами это подтверждала. Но мы с бабушкой тебе поможем, – сказал он.
   – Конечно, доченька, мы всегда рядом, – поддержала тут же бабушка.
   – Спасибо вам, – с благодарностью ответила Мария.
   Она надела туфли и отправилась на работу. Сын выходил немного позже, т. к. ему до школы нужно было идти всего десять минут. Дорога же Марии занимала добрых три четверти часа, т. к. офис располагался на другом конце города. Это тоже ее угнетало: раньше работа ее находилась через дорогу от дома, она даже на обед ходила домой. Теперь же нужно было толкаться, т. к. автобус приходил уже полный, а потом выходить на последней остановке, куда доезжали всего два-три пассажира, включая ее саму. Потом нужно было еще идти по территории завода к их офису: директор в целях экономии средств арендовал площадь на территории бывшего завода. Сам он ездил на машине, кого-то подвозили мужья, а кто-то, как Мария, топал и в дождь, и в снег, озираясь по сторонам, т. к. народа ходило не так уж и много. Раньше она договаривалась с одной из коллег, чтобы идти вместе, но потом им надоело ждать друг друга и они уговор свой стали нарушать. В основном так было зимой: на остановке стоять – холодно, тем более, что неизвестно время приезда спутницы, т. к. автобус мог стоять в пробке. Но Марию в основном расстраивало не это. Она могла потерпеть и давку в автобусе, и начальника – самодура, но то, что сын стал отдаляться от нее – вот это нестерпимо больно. Иногда она с мамой заговаривала о судьбе сына. Вера при этом придерживалась точки зрения, что Петру нужно обязательно поступать в духовную семинарию, т. к. у него определенно есть наклонности.
   – Мама, но ему же не обязательно быть священником. Он может работать, как все, и при этом ходить в церковь, – говорила Мария.
   – Может, – твердо отвечала Вера. – Только, если он станет священником, то он будет более полезен для людей.
   – Для людей-то, конечно, он будет полезнее, – соглашалась Мария. – Только как же я буду жить. В старости мне даже стакан воды некто не подаст. Ты знаешь сама, что святые отцы отказываются от всего мирского. И домой ездят редко. Даже, если у них и выпадает отпуск, то они едут в другой монастырь, т. к. это приветствуется церковью…
   – Это не церковью приветствуется, – сурово прерывала Вера. – А по велению сердца. Если хочет, то едет домой, если хочет – в другой монастырь. Тут уж ему самому решать. А тебе, дочка, нужно на исповедь сходить и причаститься. Не нравятся мне слова твои.
   Мария в те же выходные сходила в церковь, но душа ее не успокоилась. Она переживала, что сын не играет со своими сверстниками, а учит молитвы, читает евангелие и молиться. Уроки он делал исправно, учился на четыре и пять, поэтому и укорить его не в чем было. Но Марии не давало покоя ее будущее. Она боялась остаться одна в старости. Этот страх у нее появился после последнего посещения монастыря. Тогда ее отправили на послушание в дом милосердия. Она всю ночь просидела возле бабушки, которая заболела. Ей нужно было помогать: где воды принести и еще чего, что ей нужно будет. Всю ночь она слушала о том, что бабушке было стыдно, что за ней ухаживают чужие люди. Своих детей у нее не было, т. к. она замуж не выходила, а всю жизнь прожила при церкви в одной небольшой деревушке, неподалеку от монастыря. Каждый день она молилась, прибиралась в церкви, помогала чем могла. Так и жила. Но пришла старость, а вместе с ней и немощь. По великой милости святого отца из церкви ее перевезли сюда в дом милосердия, в котором живет она уже семь лет.
   – Ничего, бабушка, вы еще бегать будете. Только немного вам отдохнуть надо, а потом снова заживете, – успокаивала Мария.
   – Нет, доченька. Мне уже хватит бегать. Набегалась я за свою жизнь.
   – Никто не знает, сколько нам дано прожить в этом мире.
   – Только Господь один знает. Ему все известно, – улыбнулась бабушка.
   – Давайте-ка я помолюсь, – сказала Мария. – Чтобы силы вам были даны и терпение.
   – Помолись, дочка, – согласилась бабушка. – Помолись, милая моя.
   Мария открыла молитвенник и стала читать про себя. Так она простояла почти всю ночь, изредка, когда это нужно было, подходя к бабушке и помогая ей встать.
   – Замужем ты? – спросила ее бабушка.
   – Нет, – тихонько ответила Мария, т. к. это для нее была больная тема.
   – Понимаю, – довольно улыбаясь, ответила бабушка. – Решила посвятить себя Господу нашему.
   – Нет, бабушка, – смотря в пол, ответила Мария. – Мужа нет у меня, но есть сын.
   – Так вы обвенчаны были? – сразу же спросила она.
   – Нет. В молодости об этом я и не думала.
   – А-а-а. Грех-то какой ты на себя взяла.
   – Теперь знаю, что грех. А раньше и не знала. Вот и расплачиваюсь за грехи своей молодости.
   – А сын что? Какой он? – тут же спросила бабушка.
   – Сын у меня хороший, – расплылась в улыбке Мария. – Он в церковь каждую неделю ходит. И сейчас со мной приехал. Он библию почти наизусть знает. Молитвы многие знает.
   – Любишь ты сына, – сказала осторожно бабушка.
   – Очень люблю. Единственная отрада в жизни, – утирая слезы, ответила Мария.
   – Нельзя так сильно любить. Сначала любовь к Господу, а только потом ко всем остальным. А ты уж больно сильно сына любишь. Жди, что отнимать его у тебя будут, чтобы ты опять Господа превыше всех поставила.
   – Да, вы что? – испугалась Мария. – Господь того не допустит. Он знает, что мне кроме моего Петра уже ничего не нужно.
   – Нельзя так говорить, – ответила бабушка. – С пути истинного ты сбиваешься. Молиться тебе нужно больше. Ты вот сейчас помолись, пока время есть. А я полежу, – посоветовала старушка.
   Мария, утирая слезы с лица, повернулась к иконе, открыла молитвенник и стала молиться. Она вдруг представила себя на месте этой бабушки и ей стало совсем горестно. Она понимала, что мама не будет жить вечно, а, если Петр уйдет в монастырь, как этого и хочет Вера, то она останется совсем одна.
   – Мы не можем остаться в одиночестве, пока рядом с нами Господь, – ответил сурово ей на это духовник во время одной из исповедей.
   Это красивые слова, но глядя на эту старушка, она понимала, что Господь рядом, потому что вера внутри нас, но он не заменяет живого человека. Мария с тех пор всячески пыталась вывести Петра из круга «учеба-дом-церковь», а ввести еще двор, прогулки, походы по магазинам, отдых на речке летом, коньки зимой. Но он равнодушно к этому относился, даже сурово, считая, что время нужно тратить на более полезные вещи. Разговаривал он мало, и то, что исходило из его уст, были цитаты из священных книг. Это было в тему, но без лишней эмоциональной окраски. С недавних пор он запретил себя обнимать или гладить по голове без разрешения. Мария понимала, что ему, как всякому другому подростку, хочется показать, что он уже взрослый. В это понятие же все включают разные вещи. Кто-то считает, что взрослый обязательно должен платить за себя и идет работать, кто-то – что можно делать то, что хочешь, поэтому творит беспредел везде, где только может, а кто-то считает, что нужно отстаивать свою точку зрения во что бы то ни стало, и становится настолько противным, что родители и слова лишнего ему бояться сказать, т. к. в ответ слышат только подростковый сленг, из которого понимают всего пару слов. У всех по-разному. А у Марии вот вдруг ее сыночек превратился в умника, заучивающего священные писания. Может быть, каждый родитель мечтает о том, чтобы его сын сидел за учебниками, хорошо учился и не гулял допоздна, но Марии очень хотелось, чтобы Петр хоть немного походил на веселых и задорных сверстников.
   – Вот и посветлела голова сразу, – сказала старушка, когда Мария закончила молитву, т. к. пришла ее сменщица.
   Время было шесть утра, Марии очень хотелось спать, поэтому она только поклонилась, пожелала здравствовать и вышла.
   А сейчас ей нужно идти на нелюбимую работу, общаться со склочными коллегами, выполнять не свои задания, просить у коллег то, что они и без просьбы должны делать, т. к. это входит в их обязанности, выслушивать порицания от руководителя о том, что она плохо справляется, а молоденькая девчонка, работавшая до нее делала все намного быстрее и лучше. Все это повторялось изо дня в день, потихоньку убивая ее.
   Автобус вновь был переполнен. Рюкзаки, висящие за спинами школьников, постоянно елозили по спинам других пассажиров, т. к. дети вертелись не переставая. Кто-то делал замечания, кто-то раздраженно молчал, кто-то старался не замечать и делал вид, что все нормально. Самыми счастливыми были те, кто занял места. Чтобы не надо было уступать кому-нибудь свое сиденье, счастливчики, как правило, закрывали глаза и делали вид, что спят, либо отворачивались к окну, и сидели так, будто у них шею свело. Редко можно было встретить с утра, чтобы кто-то уступал свое место в автобусе. Как правило такое случалось только, если общественность начинала бунтовать, требуя усадить беременную женщину или старичка. Вот и сейчас Мария услышал слова негодования.
   – Как вам не стыдно. Уступите место, – сказала одна из женщин, стоявших возле сидящего мужчины.
   – Я так устал, что даже, если сюда зайдет беременная и хромая старуха с ребенком, то я все равно не уступлю, – заявил пассажир, которого попросили встать, чтобы села старушка с палочкой.
   – Каков наглец, – негодовала женщина.
   – Это надо же, насколько можно быть бессовестным, – добавила другая.
   В итоге, казалось, что каждый в автобусе решил вставить свое слово, но мужчина отвернулся к окну, надел наушники и ничего не отвечал, продолжая сидеть. Женщина, сидящая перед ним, уступила место старушке и вскоре о мужчине в наушниках все забыли.
   Мария доехала до последней остановки, вышла и направилась в свой офис.
   В это время Петр заходил в здание школы.
   – Привет,… – сказал ему один из мальчишек.
   – Привет, – ответил Петр.
   – …православнутый, – закончил мальчишка.
   Петр отвернулся и пошел дальше.
   – Эй, православнутый. Ты что обиделся? – смеялся ему в спину мальчишка.
   Но Петр ничего не ответил. Он раньше пытался с ним разговаривать, но потом понял, что это бесполезно: мальчишка нарушал заповеди Господа. Петр рассказывал учительнице и другим одноклассникам об этом, но к нему никто не прислушивался, считая, что он ябедничает.
   – Мой духовник сказал, что нужно быть честным, – говорил Петр.
   – Нужно быть честным, когда ты это можешь доказать, – ответила на это учительница.
   – Что же мне его за руку хватать? – удивился Петр.
   – Это уже твое дело, – получил он в ответ.
   С тех пор Петр перестал ходить к учительнице. Она была крещеной, но не верующей: в церковь не ходила, молитвы не читала, увлекалась психологией.
   «Заблудшая овца», – решил для себя Петр.
   Но это решение лишь еще больше отделило его от других. На переменках он стоял особняком, много не разговаривал со своими сверстниками, т. к. они высмеивали его.
   – Православнутый. – позвал его опять мальчишка. – Разве тебя твой бог не учил, что нужно отвечать, когда к тебе обращаются?
   – У меня есть имя. И имя мое – Петр. Обращайся ко мне, пожалуйста, впредь только так, – спокойно попросил Петр.
   – Хорошо, – ухмыляясь ответил мальчишка. – Петр православнутый, что же ты поведуешь мне?
   – Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем, – сказал Петр.
   – Чушь полная, – тут же отреагировал мальчишка, рассмеявшись. – Ты —дурак и по тебе психушка плачет.
   – Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города, – больше для себя сказал Петр.
   – Да ты – идиот, – крикнул мальчишка, смеясь и толкнув его в плечо.
   Петр каждый день делал зарядку и его всегда ставили в пример на уроках физкультуры, но он никогда не показывал своей силы, стараясь словами решить все споры.
   – Перестань гневаться и оставь ярость; не ревнуй до того, чтобы делать зло, – опустив голову и уже точно говоря только себе, промолвил Петр.
   – Что ты там бормочешь? – смеясь, спросил мальчишка.
   Вокруг них уже образовывалась небольшая толпа.
   – Да ты – тряпка. Живешь с бабами и вот стал тряпкой. Нормальный пацан после таких слов врезал бы со всей дури, а ты какую-то околесицу несешь. Дурак, – крикнул он. – Православнутый Петр Дурак Первый. Так тебя будут звать с этого дня. Все слышали? – обратился он уже к толпе.
   – Да, – закричали дружно мальчишки из толпы. – Православнутый Петр Дурак Первый.
   – Когда его злословили, он не злословил в ответ. Когда страдал, не прибегал к угрозам, – продолжал Петр сыпать свои цитаты, надеясь на волю Божию.
   – Чушь, – закричал мальчишка.
   – Чушь, чушь, чушь, – поддержала толпа. – Чушь, чушь, чушь…
   – Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем, – пытался перекричать толпу Петр.
   Его кулаки сжались и стали почти белыми. Он смотрел на ненавистного мальчишку исподлобья.
   – И без пролития крови не бывает прощения, – зло сказал Петр.
   Он подошел к мальчишке, что задевал его и сильно толкнул в плечо. Пацан упал, т. к. удар был для него неожиданным.
   – Черт, – крикнул мальчишка, поднимаясь и вытаскивая из заднего кармана сотовый телефон. – Ты мне телефон сломал. Ты за это заплатишь, понял? – заорал он, угрожая. – Твои предки мне все до копейки заплатят. Он у меня всего две недели. А стоит знаешь сколько? Твоим предкам год нужно на паперти с протянутой рукой стоять, чтобы на него заработать. Ты точно чокнутый раз решил со мной счеты сводить. Ты хоть знаешь, кто мой отец?
   Петр молчал. Он не мог поверить в то, что случилось. Пытался понять, как такое могло произойти, но в голове крутилась только одна мысль: «Негодный мальчишка заставил его совершить грех, за который нужно будет расплачиваться».
   – Ты сам виноват. Ни что в этом мире не остается безнаказанным, – промолвил тихонько Петр.
   – Знаешь что? В этом я с тобой соглашусь. Ты заплатишь за это, – сказал он и ушел.
   Толпа тут же исчезла, будто ее и не было, а Петр остался стоять, как статуя, только глаза его бегали, не видя ничего, но ища внутри себя то, что заставило его так поступить.
   – Мне надо помолиться, – сказал он сам себе.
   Петр быстрыми шагами направился в класс, собрал вещи в рюкзак и вышел из школы. Ноги его несли в церковь.
   – Здравствуйте, отец Михаил, – сказал он, встретив своего духовного отца.
   – Здравствуй, Петр, – улыбаясь ответил он.
   – Святой отец, позвольте мне исповедаться? – склонив голову, попросил Петр.
   – Исповедаться, конечно, можно. Но можно и просто поговорить. Я думаю, что ничего такого страшного ты сделать не мог, – продолжая улыбаться, ответил он.
   – Мог, святой отец. Мог, – качая в знак доказательства головой, ответил Петр.
   – Что же такого произошло?
   Петр стал рассказывать. Святой отец только качал головой, говоря тем самым, что он очень внимательно слушает. Иногда он вставлял кое-какие фразы, чтобы Петр понял, что ему сочувствуют.
   – Гневаясь, не согрешайте, – сказал святой отец, когда Петр окончил свой рассказ.
   – Я знаю, отец Михаил, – в сердцах ответил Петр. – Я грешен, грешен.
   – Грешен, – согласился священник. – Все мы грешны, поэтому и важно покаяться в своих грехах.
   – Я не могу вернуться в школу, – вдруг сказал Петр. – Мне стыдно. Стыдно за то, что я говорю одно, а сам делаю совершенно другое. Значит я не верую, – сделал свое заключение он.
   – Ты веруешь, Петр. Я знаю это, – успокаивал его отец Михаил. – Но наша вера проходит проверку.
   – Я ее не прошел, – тут же вставил Петр.
   – Зато ты понял это. Ты знаешь, что тебе нужно работать над этим. Это важно, Петр. Важно само осознание, а не знание. Понимаешь?
   – Не очень, – ответил Петр, слегка недоумевая. – В чем разница?
   – Разница в том, что знание может прийти извне, а осознание исходит изнутри. Осознание более важно, чем знание, т. к. знание может уйти, потому что наша память не вечна. Но то, что ты сам осознал не уйдет никогда.
   – Понимаю, – сказал Петр, подняв голову вверх и смотря на солнечный свет, проходящий через верхние окна.
   – Ты – умный мальчик, Петр.
   – Спасибо, – ответил Петр, немного покраснев. – Но в школу все равно не хочется идти. Первая мысль, которая ко мне пришла, когда я понял, что согрешил – это уехать в монастырь.
   – Это хорошие мысли. Ты можешь взять учебники и проходить материал там. Директор вашей школы – наша давняя прихожанка. Я думаю, что она сможет нам помочь.
   – Правда? – обрадовался Петр.
   – Конечно. И бабушке с мамой скажи, что я благословил, – перекрестил он Петра. – А как там твоя мама живет? Здорова ли?
   – Здорова, – немного погрустнев, ответил Петр. – Вот только… – начал он.
   – …вот только… – повторил за ним святой отец.
   – …только по-моему не рада она, что я так много времени уделяю молитвам. Да и сама стала меньше молиться. Говорит, что устает…
   – А враг не дремлет, – повесив голову, сделал свое заключение отец Михаил. – Тогда тем более, хорошо, что тебя в монастырь потянуло. Поезжай, сын мой.
   Отец Михаил перекрестил Петра и грустно проводил его взглядом.
   Петр направился прямиком к дому. Он думал о том, что нужно взять с собой. В голове уже созрел целый список. Он почти бежал, т. к. хотел успеть на вечерний автобус. По дороге на деньги, которые ему давали на карманные расходы, он купил себе походную зубную щетку, т. к. та, что находилась дома, уже потеряла половину щетины.
   – Бабушка, бабушка, – крикнул он, только забежав домой и стаскивая ботинки.
   – Что случилось? – выбежала на крик Вера.
   – Бабушка, я еду в монастырь, – объявил Петр.
   – Как же так? – опешила Вера. – Мы же собирались все вместе ехать, когда у мамы будет время.
   – Мне нельзя ждать, бабушка, – довольно проговорил Петр.
   – Почему? Что случилось?
   Петр рассказал историю, произошедшую с ним сегодня утром в школе.
   – Как же так? Что же нам делать? – запричитала сразу бабушка.
   – Не волнуйся. Я поеду в монастырь и замолю свой грех, – пытался успокоить Петр.
   – Но так нельзя. Без благословения, никому не сказав.
   – Почему без благословения. Отец Михаил меня благословил. Я и исповедался уже.
   – Когда это ты успел? – продолжала удивляться бабушка.
   – О-о-о, – улыбаясь, ответил Петр. – С божьей помощью все успеешь.
   – Тогда и я тебя благословлю, – сказала Вера.
   Она перекрестила внука и прочитала молитву.
   – Спасибо, бабушка.
   Глаза Петра сейчас блестели так, что свет можно было не включать. Он быстренько собрался, позвонил на вокзал и узнал, что автобус точно будет.
   – Все. Бабушка, до свидания, – сказал он, открыл дверь и ушел.
   Нет. Он не ушел, а убежал, перепрыгивая через две ступеньки.
   Бабушка поначалу хотела проводить его, но Петр отказался. Он был таким счастливым, что Вере не хотелось его огорчать своей опекой.
   – А где Петр? – удивилась Мария, когда вечером ее встретила только Вера. – Неужели он все же решил пойти погулять.
   – Как тебе сказать? – начала Вера, поняв, что она даже забыла предупредить Марию о том, что ее сын уехал. – Понимаешь. Петр уехал.
   – Как уехал? Куда? – спросила Мария испуганным голосом.
   – Он уехал в монастырь, – спокойно ответила Вера.
   – В монастырь? А как же школа? Ему же нужно учиться.
   – Отец Михаил сказал ему, что обо всем договорится. Ты пойми, у него сегодня был трудный день.
   – Трудный день? – вскричала Мария. – Настолько трудный день, что его мать об этом узнает последней? Мама, как ты могла так поступить?
   – Доченька, ты пойми, что ему это нужно сейчас.
   – Ему это нужно сейчас, – повторила Мария. – А я теряю сына.
   – Грешно так говорить, Мария, – осудила ее Вера. – Твой сын к Богу тянется. Ты радоваться должна.
   – Радоваться? – кричала Мария. – Радоваться тому, что остаюсь без сына?
   Мария ушла в комнату Пети и заперлась там.
   – Помолись, доченька, – сказала Вера, подойдя к двери, но не открывая ее.

Квартира №11

   – Подайте, пожалуйста, – просила Рада, держа протянутую руку.
   Люди проходили мимо. Кто-то делал вид, что Рады нет, кто-то кидал на ладошку пару монет достоинством в два рубля или пять. Она стояла с костылем неподалеку от дома, в котором жила.
   Рада Георгиевна была уже стара. Ее возраст описывался двумя цифрами: восемь и ноль – обе из которых не имеют начала и конца – бесконечны. Одета она в обычное старушечье платье, несмотря на яркое солнце и теплую погоду, на ней шерстяные носки, теплые колготки, а сверху на ее плечи была накинута шерстяная кофта. Все очень старое, но аккуратное. Рада Георгиевна смотрела на проходящих людей так, будто это были соломинки, каждая из которых проплывала по реке жизни, но ни одна из них не останавливалась: течение несло быстро. Настолько быстро, что и оглядеться-то некогда. Все люди идут, будто не замечая друг друга. Их тела были здесь, но мысли либо остались еще на работе, с которой они шли, либо уже добежали до магазина и решали, что купить, чтобы приготовить ужин, а чьи-то мысли уже дома в заботе о ребенке или сегодняшнем матче. Кто – то вернулся назад и вспоминает встречу, которая случилась здесь неподалеку с другом, которого давно не было видно, а кто-то убежал в будущее, и видит себя, идущим со своей второй половиной. И среди этого потока, те, кто действительно находится здесь и сейчас – единицы. Только они способны воспринять чужое горе, и не просто, на автомате кинуть монету, и потом убежать быстренько прочь. Нет, они способны подойти и спросить о том, что заставило старую немощную женщину выйти на улицу просить милостыню, и может быть даже предложить свою помощь.
   Молоденькая миловидная девушка пробежала мимо, мельком взглянув на старушку. Она не подала ничего, но через десять шагов повернулась и пошла обратно. Она не положила ничего в руку Раде, но взглянула в ее глаза.
   – Может быть, вам чем-то нужно помочь? – спросила ласково она.
   – Ой, доченька, – улыбаясь, ответила Рада. – Что мне, старой женщине, может быть нужно.
   Рада Георгиевна пошла к себе домой, зовя девушку следовать за ней. Они прошли совсем немного и оказались перед дверью парадной. Девушка, ни высказав никаких сопротивлений, зашла вместе с Радой в дом. Жила она на втором этаже, поэтому до квартиры они шли довольно долго. Держась за перила одной рукой, а другой – опираясь на костыль, Рада все же смогла добраться до второго этажа. Она открыла дверь, повернулась к девушке, улыбнулась, радуясь тому, что та еще не сбежала, а все также следует за ней, и пригласила жестом гостью зайти.
   – Проходи, доченька, – пригласила Рада Георгиевна.
   Девушка очень удивилась, т. к. перед ее глазами была ухоженная квартира не со старушечьими обоями, как она предполагала увидеть, а современная квартира с хорошими обоями, новой мебелью, чистыми белыми занавесками на окнах. Единственное говорило о том, что здесь живет человек преклонного возраста – это запах. Татьяна (так звали девушку), разувшись, прошла в гостиную.
   – Может быть, вам все же нужна помощь? – поинтересовалась она.
   – Помощь? – задумавшись, произнесла Рада. – Нет. Что мне помогать? У меня все есть. Ты поговори со мной лучше. Как тебя зовут? – спросила Рада, усаживаясь за стол, стоящий неподалеку от дивана, на котором сидела Татьяна.
   – Татьяна.
   – Татьяна… – протянула Рада. – Хорошее имя. А меня зовут Рада Георгиевна.
   – Какое интересное имя, – удивилась девушка. – Первый раз в жизни такое слышу.
   – Да, – оживилась тут же бабушка. – В мои времена это имя было не редкостью. Также всех по-разному называли, не то, что сейчас: один год модно называть Кристиной, другой – Лизой. Вот и ходят в садики Кристины да Лизы.
   Девушка улыбнулась и немного даже захихикала.
   – Да, – подтвердила собственные слова Рада. – Это так оно и есть. Я не сама это придумала. У меня знакомая работает нянечкой в детском садике, так она и рассказывала. Знаешь как тяжело: позовешь Лизу, а к тебе половина группы прибегает. А по фамилиям тоже неудобно к деткам обращаться. Вот и выдумывают: Лиза, Лизонька, Елизавета, Элиза, Эльза. Как только не извращаются. А ребенку какого? Дома – Лиза, а в садик приходит и вдруг становится Эльзой. Так и до расстройства недолго.
   – Да, я слышала об этом. Только сейчас уже новая мода пошла. Родители наоборот пытаются более необычное имя придумать, чтобы ребенок отличался. Целые книги на эту тему пишут.
   – Да, книги – это хорошо. Только тут же сразу не определишь. У меня двое детей, – сказала Рада, затем усмехнувшись, добавила, – для меня они, конечно, дети, но для тебя это будут уже взрослые дядя и тетя. Но мы сейчас не о том, – махнула рукой Рада. – Так вот. Когда я беременная была, то никаких книжек не читала об этом… Просто потому что не было в наши времена об этом книг. Но, как только родила, посмотрела на своего первенца и сразу поняла – Владимир. А когда дочку родила, то тоже после первого взгляда определила – Татьяна. Как и тебя ее зовут, – расплывшись в улыбке сообщила Рада.
   Девушка на это только улыбнулась.
   – А ты чем занимаешься? – спросила Рада. – Учишься, наверное, еще?
   – Нет, – ответила девушка, немного засмущавшись. – Я уже давно закончила институт. Сейчас работаю менеджером по продажам на фирме.
   – На государственной службе?
   – Нет, на частной.
   – На частной – это тяжело. Гарантий никаких нет, – сообщила Рада.
   – Почему. Отпуск, больничный – все по закону, официально. Мне нравится, – удивилась Татьяна такой осведомленности старушки.
   – Да, возможно. А мой сын на государственной службе работает. Он – прокурор. Вот, квартиру мне купил. Не хочет, чтобы я вместе с ними жила. Так что теперь я одна здесь, – грустно улыбнулась она. – Но ты не думай. Он приезжает ко мне каждую неделю, продукты привозит. Только поговорить все же хочется немножко чаще.
   – Понимаю, – ответила девушка.
   – Ой, не надо тебе этого понимать. Тяжело уж больно, – вздохнула она. – Да, тебе, наверное, домой нужно? Задерживаю я тебя?
   – Нет. Может вам что по дому нужно сделать? Может ужин приготовить? – все пыталась помочь Татьяна, совершенно не понимая, что основная помощь, которую она могла оказать – это побыть рядом и послушать, поговорить.
   Рада на нее взглянула, поняв, что девушку она одними разговорами не удержит надолго и сразу придумала.
   – Ты суп варить умеешь? – спросила Рада.
   – Конечно, умею, – обрадовано ответила Татьяна.
   – Тогда, давай я командовать буду. А то мне тяжело вставать, а ты суп будешь варить.
   – Хорошо.
   Рада с трудом поднялась и они пошли на кухню, которая также удивила девушку. Современной бытовой техники не было, но зато здесь было чисто и уютно.
   – Ой, – вдруг будто что-то вспомнив, произнесла Рада. – А ты котлеты делать умеешь?
   – Умею, – ответила девушка, немного замявшись, т. к. с мясом не очень любила возиться, но бабушке ничего не сказала.
   – Ой, как хорошо, – обрадовалась Рада. – Может быть, мы тогда с тобой котлетки сделаем? Уж больно я котлеты домашние люблю. У меня и курочка в холодильнике размороженная есть. А?
   – Курочка? – обрадовалась Татьяна, т. к. к курице она относилась лучше, чем к говядине или свинине. – Курочка, это действительно хорошо.
   Рада Георгиевна стала командовать, т. к. Татьяна не знал где мясорубка, ножи, разделочные доски и прочие предметы и продукты, необходимые для приготовления котлет.
   – Ой, а у вас молоко есть, – обрадовалась Татьяна, заглядывая в холодильнике и ища курочку.
   – Есть, а что? – удивилась Рада.
   – А может быть у вас еще и булочка найдется? – спросила девушка.
   – А ты в хлебнице на столе посмотри. Только зачем тебе это? – озадаченно спросила Рада.
   – Как зачем? Чтобы котлеты более вкусные и нежные получились. Я булочку разомну и в молоке подержу, а потом добавлю в фарш. Тогда котлеты более сочные будут.
   – Правда? – удивилась Рада. – Я и не знала. Я котлеты редко делаю, т. к. мне с мясорубкой не справиться. Силы уже не те.
   – Да, вы не переживайте. Сейчас мы все сделаем. Где у вас мясорубка?
   Рада объяснила где лежит мясорубка. Татьяна ее собрала сама даже без инструкций.
   – Ну, ты даешь, – удивлялась Рада. – Как ловко у тебя все получается. Просто, как веник работаешь.
   – А у меня с техникой всегда хорошие отношения были, – сообщила Татьяна и стала нарезать мясо, чтобы прокрутить его.
   – Это хорошо. Очень полезное качество. А ты с кем живешь?
   – Я с подругой живу. Я год назад сюда переехала.
   – А ты не замужем? – удивилась Рада.
   – Нет. Мне еще рано.
   – Рано. Может быть, – каждому свое время. – А я в твоем возрасте уже Вовку своего нянчила. Но раньше все проще было. Сейчас же карьеру делают, думают много о том, как воспитать, на что воспитать. Мы же особо-то не думали, и вот воспитали же как-то, – улыбнулась Рада.
   Говорила она то, что Татьяне было неприятно слушать от других людей. Но почему-то слова Рады не раздражали. Девушка не могла понять в чем дело. Ей было интересно со старушкой.
   – Ты еще видно не встретила своего человека еще, – поддержала Рада Татьяну, заметив, что она задумалась. – Ой, а моя первая встречала с моим будущим мужем была просто удивительная, – засияла Рада, вспомнив молодость. – Хочешь я тебе расскажу?
   – Да, конечно, мне очень интересно.
   – Так слушай. Это был день военно-морского флота. Лето, тепло, солнышко светит, я вся нарядная в платье и туфлях. Как сейчас помню: ткань была белая с большими голубыми цветами. Конечно, я прическу сделала, как раньше модно было, чтобы впереди вот так стояло все, – рассказывала Рада, да еще при этом и показывала.
   Рада тут же выпрямилась, конечно, насколько ей сейчас позволяла ее спина. Подбородок у нее сразу поднялся, в глазах появились искры. Татьяна удивилась, т. к. она мешала фарш, поэтому на бабушку смотрела не всегда. Поэтому сейчас, подняв голову, она ее не узнала. Рада помолодела лет на двадцать. А когда она стала показывать, что раньше было на голове у молодежи, то Татьяне стало смешно.
   – Да, ты не смейся. Так раньше все ходили, – поддерживая смех девушки, продолжала Рада. – У меня волосы красивые были, густые. Знаешь некоторые что-нибудь подкладывали, чтобы модной прически добиться, а мне ничего не надо было. Мне все подружки завидовали, – хвасталась Рада. – Была я тогда с одной подругой своей – Тосей. Решили мы, что пойдем на набережную, т. к. там в этот день и должно быть интересно. Дошли мы до места, все хорошо, люди гуляют, отдыхают, радуются празднику, все нарядные. И тут мне неожиданно стало плохо. Представляешь, стало тошнить. Тося около меня бегает, не знает, что со мной делать, а меня прямо наизнанку выворачивало. Люди мимо проходили и шептались: «Как неприлично, девушка так напилась. Ужас. Куда молодежь катится?». Тосе было стыдно находиться рядом со мной, но надо отдать ей честь, она меня не бросила. На ее и мое, конечно, счастье к нам подошел молодой офицер и поинтересовался: не нужна ли помощь, – Рада засмеялась. – Конечно, помощь нам была нужна, т. к. рвать меня перестало, но идти я не могла. Машин тогда мало было, да еще и на набережной, – Рада опять засмеялась. – Так он поднял на руки и донес до дома. А это, – Рада подняла указательный палец, – это между прочим целых полчаса ходьбы быстрым шагом. Но за все это время, он даже ни разу не остановился. С нами пошли его друзья, но меня он никому не отдавал, – Рада хихикнула. – Так мы дошли до дома, он внес меня, а потом откланялся быстренько и ушел. Но мне на тот момент было не до того. – Рада опять хихикнула, как молоденькая девчонка. – Я, честно-то говоря, даже лица его не запомнила.
   – Конечно, не до того, – поддакнула Татьяна. – А где у вас соль и перец?
   – А вон на полке, – махнув рукой, быстро ответила Рада, а потом сразу же вернулась в свое прошлое. – На следующий день, он явился домой с букетом цветом. Ухаживал он красиво: цветы каждый день, конфеты покупал, до дома провожал. Ой, какое время было, – Рада от удовольствия даже глаза зажмурила.
   Татьяна смотрела на ее преображение и радовалась, но за себя ей стало немного грустно, т. к. за всю ее жизнь за ней так ни разу не ухаживали. Татьяна была скромной девочкой, отношения с противоположным полом у нее не то, чтобы не складывались, они даже не завязывались. С ней никто не знакомился на улице, ее не приглашали в кино, не дарили конфеты и цветы, не обнимали и не говорили, что любят. Ей было одиноко. И сегодня, встретив эту старушку, она подумала, что ей также одиноко, поэтому решила помочь. Но сейчас она понимала, что ей в том возрасте, в котором сейчас находится Рада, будет нечего вспомнить и рассказать, если она будет вот также жить, как сейчас. Ей вдруг очень сильно захотелось изменить свою жизнь: убежать с этой кухни, накраситься, одеться красиво, улыбаться парням, идущим навстречу. Но потом в ее душе это желание угасло, как всегда с ней бывало, огонек в глазах исчез, и она стала просто слушать. Такие диалоги психологи называют пассивным слушанием. Татьяна для многих была пассивным слушателем, но очень редко ей доводилось быть рассказчиком. Она связала это с тем, что ей нечего было рассказать, либо с тем, что она плохо рассказывала и, другим людям было не интересно.
   – Так мы гуляли целый месяц, – продолжала Рада свой экскурс в прошлое. – И понятное дело, когда он мне сделал предложение, то мне даже неудобно было отказывать. Свадьбу сыграли через два месяца. Какая у нас свадьба красивая была, – говорила Рада, сложив ладони перед грудью. – Чудо. Мой папа занимал тогда ответственный пост, так что отмечали мы в ресторане. А это было в наше время ой-ой как дорого, – говоря это, Рада закатила глаза. – Но в деньгах мы никогда не нуждались. И сейчас тоже на улицу с протянутой рукой я вышла для того, чтобы на людей посмотреть и поговорить, если получится. – Она улыбнулась. – И вот получилось же.
   Татьяна также улыбнулась ей в ответ, но это было только для того, чтобы не обидеть старушку. Глаза ее не излучали сияния: если душа грустит, то, как не заставляй человека улыбаться, но рано или поздно, он устанет притворяться, искра уйдет и останется лишь только ничего не значащая улыбка. Такое состояние и было у Татьяны. Рада заметила это.
   – Тебе интересно? – спросила она.
   – Да, мне очень интересно, – постаравшись показать заинтересованность, как это она часто делала, тут же закивала Татьяна. – Это очень необычная история. Такая совершенно случайная встреча, закончилась браком. Здорово, – вытягивала из себя свои стандартные фразы Татьяна.
   – Ой, и не говори. Мы, правда, так и не поняли, чем я тогда отравилась, но это было уже и не важно.
   – Конечно, главное, что все хорошо закончилось, – поддержала Татьяна. – А где можно взять сковородку и масло?
   – Уже сделала фарш? – удивилась Рада. – Как же ты быстро все делаешь? Сковородка в шкафчике справа от тебя, а масло… – Рада задумалась. – А масло лежит… Где же у меня масло? – спросила Рада, смотря на Татьяну, так будто она должна это знать.
   – Я не знаю, – ответила Татьяна, встав в ступор от этого вопроса. – Я же здесь первый раз, поэтому мне не известно.
   – Да, конечно, – засмеялась Рада. – Я просто пытаюсь вспомнить. А посмотри на полке слева, – предложила Рада.
   Татьяна открыла полку, указанную старушкой, но масла там не было.
   – Значит не там, – улыбнулась Рада. – А на полке справа?
   Татьяна открыла ее, но масла и там не было.
   – Ой, – вдруг произнесла Татьяна. – По-моему я видела его в холодильнике.
   – Да, конечно, я его всегда туда ставлю. Как я могла забыть? – качая головой, произнесла Рада.
   – Это бывает. Я иногда так поставлю что-нибудь, а потом вспомнить не могу: куда поставила? – засмеялась Татьяна.
   – Ты же молоденькая еще, – удивилась Рада. – У меня в твоем возрасте такого не было. У меня всегда хорошая память была. Вот только несколько лет назад стало немного хуже.
   – Я думаю, что такое может случиться с каждым. Иногда мы что-то делаем, но думаем при этом совершенно о другом – отсюда и возникают невыключенные чайники, утюги, потерянные очки, которые висят на цепочке на шее, потерянные ключи, которые мы кидаем куда-то, когда приходим после тяжелого рабочего дня домой, думая еще о том, что происходило в офисе. Мы же не всегда находимся в настоящем, т. к. по сути дела настоящего просто нет. Оно настолько мгновенно, что его нельзя отличить от прошлого и будущего. Я, честно говоря, даже не понимаю, как возникла такая линия времени: прошлое, настоящее, будущее. На самом деле есть только прошлое и будущее.
   – Есть и настоящее. Поверь мне, – стала переубеждать ее Рада. – Вот ты, например, в настоящий момент работаешь. Нет, нет, дослушай меня, – замахала руками Рада, когда заметила, что Татьяна собирается возразить. – Настоящее время для нас – это же не только та секунда, в течение которой что-то происходит, но и целый период времени. Например, у тебя есть работа, поэтому нашем в разговоре ты говоришь: «Я работаю». И это же не значит, что ты работаешь прямо сейчас. Нет, это значит, что на данном этапе ты работаешь. И этот этап находится в настоящем. То же самое, когда я носила Вовку под сердцем, то говорила: «Я беременна» – но это же не значит, что я беременна лишь одну секунду. Все мы знаем, что это занимает около девяти месяцев, но все равно, мы используем настоящее время. То есть настоящее, это не только то, что окружает нас в эту секунду, а что вообще окружает нас на данном этапе жизни.
   – На мой взгляд, вы сейчас немного путаете, – возразила Татьяна. – Вы говорите о том, что может происходить вообще. Если говорить так, то да, конечно же, я могу одновременно иметь работу, бегать по утрам, кататься на велосипеде по выходным. Но, если мы возьмем только настоящее, то совершенно очевидно, что я не могу одновременно ехать на велосипеде и бежать, или работать.
   – Но ты можешь одновременно быть беременной и бежать, – вставила свое слово Рада.
   – Да, могу, – согласилась Татьяна. – Потому что беременность – это состояние, которое свойственно именно вашей гипотезе о времени «вообще», а не действие.
   Рада опустила голову, покачала ей.
   – У тебя очень интересная теория. Теперь я понимаю, почему у тебя до сих пор нет мужа, – заключила Рада.
   – И почему же? – поинтересовалась Татьяна, усмехнувшись при этом.
   – Потому что, если ты с ними говоришь на те же темы, что и со мной, то мужа у тебя никогда и не будет.
   Улыбка с лица Татьяны тут же упала.
   – Ты не обижайся, – тут же добавила Рада, увидев такую молниеносную отрицательную реакцию. – Но я была замужем много-много лет. И, – она подняла указательный палец, чтобы показать, что следующие слова будут важными, – я больше пятидесяти лет проработала учительницей, но мой муж всегда считал, что он умнее меня, хотя на самом деле голова нашего семейства поворачивалась туда, куда ее поворачивала шея, – усмехнулась Рада, а вместе с ней и Татьяна. – Мужчинам нравится, когда они думают, что это они все решают, что это они – самые умные, что без них невозможно и дня прожить. Вот, например, в нашем доме лампочки закручивал всегда только мой муж. Если его не было дома, то мы сидели при свечах до тех пор, пока он не вкрутит новые. Ты думаешь, что я не способна вкрутить лампочку? – спросила Рада. – Ха-ха. Как бы не так. Я это делать умею, – не дожидаясь слов Татьяны, ответила сама на свой вопрос Рада. – Но муж чувствовал себя мужчиной, когда он приходил домой, а мы сидим в темноте и его дожидаемся. Вот так. И прожили мы с ним очень долго. В семье нужно быть не умной, а мудрой, – заключила Рада.
   – Мудрой? – переспросила Татьяна. – А в чем отличие? В том, что умный учится на своих ошибках, а мудрый – на чужих?
   – Нет. Мудрость – это когда о твоем уме твой муж не догадывается.
   – Но это оскорбительно.
   – А ты как думала, – развела руками Рада. – Когда выходишь замуж, то понимаешь, что без хитрости никак.
   – Но в чем здесь хитрость? Это просто обман: мужа и себя, который потом приводит к тому, что женщина считает себя никем.
   – Ха-ха, – засмеялась Рада. – Как бы не так. Никем… Вот ты сказала. Да я была лучшей учительницей русского языка и литературы. Но мои победы… Умственные победы, – поправилась Рада, – они были только в пределах школы.
   – А дома вы были тупой курицей, – добавила Татьяна.
   – Нет, тупой курицей быть я не позволяла себе даже дома. Муж меня всегда уважал, т. к. знал, что может получить от меня хороший совет.
   – То есть получается он знал, что решения, которые принимались в вашем доме, исходили от вас?
   – Он догадывался. Здесь главное не перейти грань, когда советуешь и даешь понять, что это единственно верный выбор. Вот скажи мне: почему сейчас так много разводов?
   – Потому что женщины и работают, и детей воспитывают, и готовят, и стирают. В общем, много чего делают, а мужчины делать ничего не хотят.
   – А что же раньше не так было? – удивилась Рада. – Даже классики писали, что женщины работали вместе с мужчинами в крестьянских семьях. Конечно, женщины, вышедшие замуж за обеспеченных мужей, не работали. Но мы сейчас проводим параллель в одном классе: крестьяне, а ныне – менеджеры среднего звена. Правильно?
   – Думаю, что да, – ответила Татьяна после некоторого раздумья.
   – Женщины же раньше тоже не сидели. В момент посева или сбора урожая, они наравне с мужчинами выходили в поле, а за ягодами, грибами кто ходил? Конечно же, женщины. То есть по количеству работы ситуация ничуть не изменилась. Но раньше мужчина решал: что, да как будет в семье. Конечно, женщины, способные руководить своими мужами, были. Но были и такие, как я – «серые кардиналы», – Рада засмеялась. – И таких было много, но мужчины знали, что они – хозяева в своем доме. Понимаешь?
   – Немного, – смутно соображая, ответила Татьяна.
   – Ну как же? – удивилась Рада. – Мужчине важно знать, что он – главный. Тогда у него и в работе будет все хорошо, а значит, зарабатывать он будет больше. То есть будет жить лучше. А когда мужику постоянно тыкают, что он не так сделал, что он не то сказал, то у мужчины… Да и у любого человека, я думаю, руки начинают опускаться.
   – То есть вы считаете, что это женщины виноваты?
   – Конечно, – твердо ответила Рада. – Они слишком много на себя взяли в плане ответственности. И теперь сами страдают от этого.
   – Но как отдать ответственность, если человек действительно лежит на диване и ничего не хочет делать?
   – А по чуть-чуть. Это как в воспитании ребенка. Ты же не требуешь от малыша, чтобы он с первой попытки научился ходить без твоей поддержки? Правильно?
   – Да. Он же упадет, – удивилась сравнению Татьяна.
   – Вот, ты поначалу держишь его за ручки, а он, шатаясь, идет довольный. Потом он держится за что-нибудь, но уже идет сам. Потом ему опора уже не нужна. Так потихоньку ты отдаешь ему ответственность за собственные шаги ему самому. А женщины часто делают такую ошибку: хочет – пусть делает. Причем сразу же все. А потом кричат, что у мужчин ничего не получается. Но, если ребенка отпустить в момент, когда он первый раз пытается встать, то он упадет. И ты же не будешь его за это ругать? Правильно?
   Татьяна утвердительно кивнула головой.
   – Вот. Ты ему поможешь, будешь всегда рядом. Так вот. С мужчинами действует тот же принцип. Да и со всеми. Если хочешь стать хорошей начальницей, то нужно также и с сотрудниками своими – потихоньку отдавать им ответственность. Сейчас многие задерживаются на работе именно по этой причине – не могут поделиться.
   – А откуда вы это все знаете? – удивленно спросила Татьяна.
   – Как откуда? Мой сын – прокурор. То есть большой начальник. У него тоже есть подчиненные. Так он тоже не мог поделиться: постоянно на работе задерживался. А тут на тренинг сходил, так его там и научили. Теперь у него все хорошо. Домой возвращается вовремя. Но это ему стоило жены и ребенка, – тяжело вздохнув, сказала Рада. – Только, когда жена ушла от него, то он понял, что нужно что-то менять. Но он у меня один никогда не останется, – засмеялась Рада. – Мужчина он видный, так что уже второй раз женился. Но домой теперь возвращается во время.
   – Интересно. То есть получается, что вы знали об этом, т. к. использовали в отношениях с мужем, но ваш сын смог перенести это правило в свой кабинет только, когда от него ушла жена.
   – Что же, – развела Рада руками. – Мы учимся на своих ошибках, – грустно добавила она. – Но лучше послушать бабушку и не наступать на эти же грабли, – добавила она, уже улыбаясь.
   Татьяна тоже улыбнулась. Она уже слепила котлеты и выложила их на сковородку.
   – А с чем вы котлеты будете кушать? Что вам приготовить? – спросила Татьяна.
   – Так, – задумалась Рада. – А давай мы картофельное пюре с тобой сделаем? – предложила Рада.
   – Давайте, – согласилась Татьяна. – А где у вас картошка?
   Рада объяснила, где лежит картошка, и Татьяна принялась ее чистить.
   – То есть вы всю свою жизнь преподавали русский язык и литературу? – спросила Татьяна.
   – Да, – гордо ответила Рада. – Ученики до сих пор на улице ко мне подходят. Приятно.
   – Приятно, – согласилась Татьяна.
   – Столько детишек я выучила. И знаешь, что тебе хочу сказать? – спросила Рада, ожидая, конечно же, вопроса.
   – Что? – спросила Татьяна, выразив заинтересованность на лице, но не так, как делала раньше – просто для вида, а потому что ей действительно стало интересно.
   – Я хочу тебе сказать, что нет детей глупых или умных, а есть дети заинтересованные и незаинтересованные. Конечно, у меня были двоечники, но это от того, что я их не могла заинтересовать предметом, либо родители очень сильно заставляли ребенка учиться. Я считаю, что ребенок в любом случае не виноват, т. к. он просто сделал вывод: не нравится мне литература. Но этот вывод он мог сделать только на основании негативного прошлого опыта. Не бывает такого: проснулся утром и решил, что все – не буду читать больше книжки. Нет, тут все намного сложнее.
   – То есть вы хотите сказать, что, если ребенок не учится, то в этом виноват не он, а учителя и родители? А то, что ребенок ленивый или взбалмошный? – уточнила девушка.
   – Конечно, он не родился ленивым или избалованным. Нет, он таким стал. Например, ты знаешь, что у ребенка есть период, когда он все хочет делать сам?
   – Нет, – ответила смущенно Татьяна.
   – Конечно, у тебя же нет еще детишек, – тут же постаралась поправить себя Рада. – Слушай, чтобы ошибок не наделать. Есть у детей такой возраст, когда они все хотят делать сами. И вот, например, ребенок в этом возрасте просит у мамы позволения помыть посуда. А мама ему отвечает, что нельзя, т. к. он еще маленький и всю посуду перебьет, либо помоет плохо. А когда подрастет, то тогда уже и можно будет. Один раз она ему так ответила, другой раз. А потом, когда она решила, что ему можно уже мыть посуду, ребенок уже не хочет. Мать говорит, что ребенок растет лентяем, поэтому силой принуждает его мыть посуду, чем еще больше заставляет его не любить это дело. А, если бы она в свое время, дала ребенку возможность помыть посуду, например, сначала только пластиковые контейнеры, которые он разбить точно не сможет, то ребенок с удовольствием бы мыл посуду в любом возрасте. Ладно, не с удовольствием, а хотя бы без отвращения, – поправилась Рада.
   – Очень интересно, – сказала Татьяна.
   Она уже почистила картошку и поставила ее на огонь.
   – Вы просто кладезь полезной информации, – добавила девушка.
   – Да, – тяжело вздохнув, ответила Рада. – Только ее никто слушать не хочет. А мы – бабушки можем многое сообщить следующим поколениям. В нас столько полезной информации, что я аж сама удивляюсь. Что-то мне передала мама, до чего-то сама догадалась, что-то вычитала и стала использовать в своей жизни.
   – Вам книжку можно написать, – предложила Татьяна.
   – Ой, какая книжка, – ответила Рада, махнув рукой. – Это не то, понимаешь. Как с книжкой бывает часто: прочитал, подумал, что попробую сделать, а потом забыл. Нет, тут нужно получать информацию по чуть-чуть, чтобы у человека была возможность попробовать на практике, проверить. А потом уже идти дальше. Так эффективнее получается.
   – Согласна. Только самый лучший урок – это урок, который получаешь в свое время.
   – Да, время играет большую роль.
   – У меня такое бывало, что, например, нужную мне информацию я получала только тогда, когда ситуацию я уже пережила и получила негативный опыт. И думаешь: вот бы пораньше чуть-чуть.
   – Да, такое бывает, я согласна. Главное здесь – в следующий раз поступить уже по-новому.
   Татьяна улыбнулась.
   – Так, котлетки у нас готовы, – сказала девушка, выключив сковородку. – Сейчас я сделаю картофельное пюре, и вы сможете покушать.
   – Ой, а запах-то какой. Давно я не ела домашние котлетки.
   Татьяна размяла картошку, добавила немного молока, масла и зеленого лука. Достав чистую тарелку, она положила в нее пюре и котлетку.
   – Кушайте, – сказала она, ставя тарелку перед Радой и кладя вилку.
   – Ой, – сказала Рада, втягивая носом запах, шедший от котлет.
   От удовольствия старушку аж зажмурилась. Татьяна села рядом.
   – А что же ты себе ничего не накладываешь? – удивилась Рада.
   – Я не ем после шести, – ответила Татьяна. – И можете не уговаривать: я все равно не буду, – тут же добавила она.
   – Я так не могу, – сказала Рада. – Что же это получается? Я буду есть, а ты – мне в рот смотреть?
   – Я не буду вам в рот смотреть. Давайте я домой пойду, – предложила Татьяна.
   – Нет, посиди со мной пока я буду кушать, пожалуйста, – попросила жалобно Рада. – Я уж больно не люблю кушать одна. Ой, а может быть ты яблочко хочешь? Яблоки же после шести наверняка можно?
   – Яблоки можно, – улыбнулась Рада.
   – Вот и хорошо. В холодильнике внизу есть красные вкусные яблочки. Бери сколько хочешь. Только помой сначала, – говорила Рада, а сама уже схватилась за вилку.
   Татьяна помыла себе яблоко. Так они и поужинали вместе.
   – Уже поздно. Я домой пойду, – сказала Татьяна.
   – Да, поздно, – согласилась, расстроившись Рада. – А ты можешь у меня переночевать, – предложила Рада.
   – Нет, что вы? У меня есть свой дом. Я пойду.
   – Ты только приходи еще, – попросила Рада. – С тобой интересно.
   – Я обязательно приду. Правда, – ответила Татьяна.
   – Вот и хорошо. Приходи, порадуешь старушку.
   – Хорошо. До свидания. Спокойно вам ночи, – сказала Татьяна и ушла.
   Рада осталась одна в квартире. Стало вдруг очень тихо. Чтобы нарушить это гнетущее молчание тишины, она включила телевизор. Ей было радостно и в то же время немного страшно: а вдруг она больше не придет.

Квартира №12

   – Привет, кто дома, – крикнула Маша, зайдя в квартиру.
   – Привет, – подала свой звонкий голос Лиза.
   – Привет, – ответила как всегда серьезным голосом Саша.
   – Девчонки, у меня хорошая новость, – затараторила Маша, поняв, что есть слушатели. – Вы же помните, я вам говорила, что у нас завтра день фирмы?
   Ага, – ответили они в один голос.
   – Так вот. Шеф нас собирает. Он заказал ресторан и завтра мы пойдем гулять. А мне совершенно нечего надеть.
   В этот момент Лиза и Саша переглянулись и закатили глаза.
   – Что такое? – спросила тут же Маша, увидев такую реакцию. – Мне действительно нечего надеть. Если вы имеете в виду все то, что у меня висит в шкафу, так это уже все видели. Я же не могу в одном и том же платье выйти в свет второй раз. Это не комильфо.
   – Конечно, – тут же ответила Саша. – Маша и экономия – это несовместимые вещи. А как же твоя поездка в Европу через месяц? Ты даже на нее занимаешь деньги.
   – Ну и что? – поджав недовольно губки, ответила Маша. – Займу чуть-чуть побольше, чем предполагала. Я думаю, что Макс все это оплатит со временем.
   – Ты с ним уже два месяца встречаешься, а что-то он не сильно на тебя тратится, – заметила Лиза.
   – Да, ладно. Я что-нибудь придумаю, – отмахнулась Маша. – Живем один раз. Надо наслаждаться, а не брюзжать, как старые бабки.
   – А кто здесь брюзжит? – удивилась Саша. – Мы просто хотели вернуть тебя в реальный мир.
   – А может быть мне это и не нужно. Я хочу жить в красивом мире, а не в реальном.
   – Хорошо. Тогда, я очень рада за тебя, – тут же ответила Саша.
   – Ой, а я особенно рада, что поживу одна в комнате, – съязвила Лиза.
   Маша, закатив глаза, махнула на них рукой и ушла в комнату. Девчонки еще пошушукались, посмеялись на кухне, а потом тоже пришли в комнату.
   – И что ты хочешь купить? – спросила Лиза.
   – Я пока не знаю, что я хочу. Завтра пойду по магазинам. В процессе и выберу, – мечтательно подняв глаза вверх, ответила Маша.
   – Ой, Машка. Как так можно жить? – удивилась Саша.
   – Так можно жить замечательно, весело, радостно и прекрасно. А как вот можно жить с таким количеством логики в жизни, как у тебя, так это действительно большой вопрос.
   – Спасибо за комплимент, – улыбнулась Саша. – Хотя я думаю, что логичности мне все же не хватает, – добавила она, слегка поглаживая подбородок и смотря вдаль.
   – Кто со мной пойдет по магазинам? – спросила Маша.
   – Нет, – крикнули девчонки в один голос.
   – Что? Я же не могу пойти одна. Мне нужно будет с кем-то посоветоваться, – захныкала Маша.
   – Зачем? Если ты все равно советы не слушаешь, – поинтересовалась Лиза, а Саша кивнула в знак одобрения.
   – Не правда, я слушаю.
   – Ага. Только мне не рассказывай. В последний раз какое я тебе платье посоветовала купить? – спросила Лиза.
   – Синее. Я точно помню, – быстро ответила довольно Маша.
   – А купила ты какое?
   – Купила я зеленое, – опустив виновато глаза вниз, сказала Маша. – Но на мой взгляд зеленое мне шло больше. И на том вечере все были в восторге от него, – самодовольно добавила она.
   – Вопрос: зачем тогда ходить с тобой, если советы ты все равно не слушаешь? А? – спросила вновь Лиза.
   – Да это же совсем не важно. Главное – процесс. Это же очень интересно, – вновь, унесясь в свои мечты, ответила она.
   – Да, согласна, – сказала Саша. – Может быть кому-то и интересно проводить весь день, выходя из одного магазина и заходя в другой. Но мне это не в кайф.
   – И мне тоже, – кивая головой, поддержала Лиза.
   – Да ну вас. Скучные вы. Ничего не понимаете в жизни, – кинула она подругам.
   Девчонки замолчали. Лиза ушла в свою комнату, а Саша уткнулась в компьютер. Маша открыла платяной шкаф, из которого горой выпала куча одежды.
   – О-о-о, – простонала она. – Я обещаю, что все это выстираю, поглажу и разложу по полочкам.
   – Мы здесь живем вместе уже три месяца. И эту фразу я слышу почти каждый день, – сказала Саша, не отрывая взгляда от монитора.
   – У меня времени нет, – защищалась Маша.
   – На маникюр, педикюр, походы по магазинам и общение с многочисленными поклонниками у тебя время есть. А на то, чтобы разобрать одежду в шкафу – времени нет, – констатировала факт Саша.
   – Так бывает. Ты же сама говорила, что есть дела срочные и важные, и есть важные, но не срочные. Так вот то, общение и моя красота – это первая категория, а шкаф – вторая.
   – Ты быстро учишься, – только и смогла сказать Саша, т. к. когда она объясняла Маше матрицу «важность/срочность», то ей показалось, что ее даже не слушают. А тут вдруг такой пример.
   – Я вообще умная, – тут же отреагировала Маша. – Только я считаю, что это не нужно демонстрировать, особенно перед мужчинами.
   – Как сказать, – уклончиво ответила Саша.
   – А как ни скажи, я все равно права. Потому что у меня ухажеров пруд пруди, а ты за три месяца ни с одним мальчиком даже по телефону не поговорила.
   – Потому что мне не нужно.
   – Ага. Только мне об этом не рассказывай. Все равно не поверю.
   – Хочешь верь, а хочешь – не верь, но все мы разные. Одному нужно новое платье, чтобы видеть восхищенные лица вокруг, а другому – новые наушники, чтобы не слышать людей, которые находятся рядом.
   – Сашка, тебе лечиться надо, – ответила на это Маша, жалобно смотря на подругу.
   – А что я по-твоему делаю?
   – Ах, да, извини, я забыла, – извиняющимся тоном сказала Маша. – Как твое лечение у психотерапевта?
   – Лечение идет, и это уже для меня большой прогресс.
   – Я рада, что тебе это помогает. Но это лишь подтверждает мои слова. Каждому из нас нужен близкий человек. Только кому-то легко его найти, а кому-то сложно, потому что наушники мешают, – улыбнулась торжествующе Маша.
   – Ты не исправима, – буркнула Саша, надев наушники и уткнувшись снова в экран.
   Маша работала в рекламном отделе одной крупный фирмы, поэтому не смотря на свой возраст (двадцать лет) уже имела хороший доход и полностью оплачивала свое обучение. За полгода работы ее повысили уже два раза, а начальница хвалила, не закрывая рот. Как ей это удавалось? Легко: идеи сыпались из ее головы в таком огромном количестве, что многие могли позволить себе сразу после рождения умереть, даже не реализовавшись в этом мире. Что-то она записывала, потом редактировала и только после этого отправляла начальнице, а что-то было настолько просто и гениально, что она даже могла позвонить среди ночи из какого-нибудь клуба и рассказать свою идею, перекрикивая музыку. В жизни она часто улыбалась, была прекрасна и легка на подъем. Старые ухажеры моментально сменялись новыми. Мужчины денег на нее не жалели (если не считать последнего). Она была из небогатой, но хорошей семьи, которой сейчас уже могла помогать сама, т. к. в ее родном городке росла еще младшая сестренка, без которой Маша очень скучала. Она мечтала о том, чтобы иметь свой дом, одна комната в котором будет представлять из себя гардероб. Еще она мечтала об образованном муже (но и богатом, конечно), который бы любил ее до безумия. Работать ей нравилось, поэтому о ежедневном лежании на берегу океана под пальмами не мечтала. Но от отдыха в хорошей компании на Канарах Маша отказываться не стала бы.
   – Девчонки, ко мне Леша сегодня придет. И останется ночевать. Вы не против? – зайдя в комнату, спросила Лиза.
   – Нет, мне все равно, – ответила Маша, недовольно смотря на свою любимую майку, которую хотела надеть завтра, чтобы пройтись по магазинам, но выглядела та грязной, а стирка на сегодня в ее планы не входила.
   – Я тоже не против, – ответила Саша.
   – ОК, спасибо. Он сейчас в магазине, скоро придет. Вам нужно что-нибудь купить? – поинтересовалась Лиза.
   – Нет, – коротко ответила Саша, разбирая цифры в таблице, которую принесла с работы.
   – Ой, конечно, нужно, – нужно повернулась Маша. – Мне нужны тампоны…
   – Нет, нам ничего не нужно, – не дослушав Машу, ответила Лиза в трубку. – Жду тебя.
   – Зачем спрашивать, если все равно не слушаешь? – недовольно спросила Маша.
   – Затем, что я рассчитываю на наличие мозгов, – сказала Лиза, скрестив руки на груди.
   – Ага, – ответила Маша, встав в ту же позу. – Знаешь что?
   – Что?
   – Когда я спрашивала о том, какое платье мне купить: синее или зеленое – я тоже рассчитывала на их наличие, – съязвила Маша.
   – Вот, ты – стерва, Машка, – отозвалась сразу же с вызовом Лиза.
   – Спасибо за комплимент. Хоть одно ласковое слово в этом доме за весь вечер, – ответила довольно она и снова отвернулась к своему платяному шкафу.
   Саша делала вид, что ничего не слышит, хотя остальные знали, что это не так, но старались ее не трогать. Работы у нее было настолько много, что она делала ее даже в выходные, праздники и по вечерам. Саша также работала в крупной фирме, как и Маша, но на этом их сходство заканчивалось. Саше было уже двадцать восемь, а на горизонте не появлялся даже конь без принца. За четыре года работы ее ни разу не повысили, поднимали заработную плату только вместе со всеми, а премии она получала только один раз на основании результатов финансового года. Она пыталась сделать карьеру, но это ей не удавалось. Посещение различных тренингов, семинаров и курсов приводили только к увеличению ее обязанностей, но не заработной платы. Начальник хвалил ее редко, поручения давал часто. Она мечтала о своей маленькой квартирке, где бы ее никто не трогал, кошке и машине, чтобы можно было поехать туда, куда хочется. Но в последнее время она стала все больше грустнеть, т. к. понимала, что годы идут, а квартира, кошка и машина только отдаляются от нее. Поэтому с недавнего времени она стала посещать психотерапевта. Стоил он дорого, но Саша, проснувшись одним пасмурным утром, поняла, что справиться в одиночку не может. Психотерапевт стоил для нее очень дорого, поэтому работала она в направлении своего совершенствования, прилагая большие усилия. Саша была красива, но стоило ей открыть рот и очарование как будто уносило небольшим дуновением ветерка. Психотерапевт ей советовал изменить лозунг своей жизни, т. к. то, что сейчас было с ней («Я сама») не привлекало мужчин, а только их отталкивало. Конечно, некоторым мужчинам это нравилось, но Саша мечтала о заботливом, умном, понимающем, добром, любящем… Этот список можно продолжать бесконечно, т. к. он становился все больше с каждой новой неудачной попыткой.
   Раздался звонок в дверь.
   – Это Леша, – крикнула Лиза, кинувшись к двери так, будто ее, как магнитом притягивало к ней.
   – Привет, – радостно сказала она.
   – Привет, солнышко, – ответил он.
   – Здравствуй, Алексей, – сказала Маша, выглядывая из комнаты. – Да, вы целуйтесь, целуйтесь. Я не стесняюсь, – добавила она.
   – Машка, не зли меня, – сказала Лиза, уже немного раздраженно.
   – Ты чего, малыш? – спросил Алексей, обняв ее.
   – Ничего. Просто кое-кто сегодня слишком много болтает, – ответила она, продолжая смотреть на Машу, сверлящую их глазами.
   – Ты кушать хочешь? – спросила Лиза, отстранившись от своего ухажера.
   Маша хихикнула и вернулась в комнату.
   – Да, очень хочу, – ответил Алексей.
   Они прошли на кухню и стали болтать о том, как у Леши прошел день, как Лизе надоело ее обучение в университете, как они проведут ближайшие выходные и, что подарить общему другу, который пригласил их на день рождения. Лиза – открытый человек. Все, что у нее появляется в голове, она сразу рождает на свет божий. Она легка, как дуновение ветра, симпатична, но не прекрасна, открыта, но несдержанна. В ее характере одна положительная черта компенсировалась наличием отрицательной. И, возможно, поэтому Лиза была всегда в приятном расположении духа, которого можно достичь только обладая внутренним балансом. Лизе повезло: она родилась с этим.
   – Ты знаешь чего я хочу? – вдруг быстро спросила Лиза.
   – Чего? – слегка закашлявшись, спросил Леша.
   В этот момент он уплетал гречку с мясом, и излишний энтузиазм, который он услышал сейчас в последней фразе Лизы, не предвещал ничего хорошего.
   Лиза улыбалась и смотрела на него так, будто пыталась понять: говорить или нет.
   – Говори. Чего же ты? Сказала «А», говори и «Б», – Леша уже забыл про еду и смотрел на Лизу.
   – Лиза Счастлива, – только и сказала она.
   – И давно ты стала о себе в третьем лице говорить? – ничего не понимая, спросил Леша.
   – Повтори, что я сказала, – приказала Лиза.
   – Лиза счастлива, – сделав круглые от удивления глаза, повторил он.
   – Нет, меня нужно спросить, – недовольно сказала Лиза. – Давай еще раз.
   – Лиза счастлива?
   – Да, – довольно ответила она. – Мне нравится.
   – Что тебе нравится? Да, что происходит? – разозлился Леша.
   – Ой. Я хочу поменять фамилию.
   – И какую фамилию ты хочешь?
   – Слушай, ты сегодня переработал, должно быть. Ты же только что ее называл. Счастлива, – сказала Лиза, видя, что во взгляде Леши, кроме недоумения больше ничего нет.
   – Счастлива?
   – Да. Елизавета Викторовна Счастлива.
   – Ты что считаешь себя несчастливой? – тут же спросил Леша.
   – Почему ты так решил? – пришло время удивляться Лизе.
   – Потому что, если человек считает, что ему чего-то не хватает, то он автоматически пытается это себе присвоить. Посмотри на подростков, которые через слово вставляют фразу «Я уже взрослый», и ты поймешь о чем я говорю.
   – Маша, – крикнула сразу Лиза.
   – Чего тебе? – спросила Маша, зайдя на кухню.
   – Теперь понимаю, – свесив голову вниз, ответила Лиза.
   Леша хихикнул.
   – Что ты понимаешь? – уткнув руки в бока, тут же спросила Маша.
   – Понимаю, что нам нужно попить чай. Ты будешь? – спросила Лиза.
   – Нет, не буду, – ответила Маша и ушла.
   – Да. Я и так счастлива. А такая фамилия нужна тому, кому нужно подтверждение этого каждый день. Правильно?
   – Правильно, – ответил Леша, успокоившись и снова взяв вилку в руку.
   – Какую же фамилию мне придумать?
   – Подумай: чего тебе не хватает? – предложил Леша.
   Лиза задумалась. В этот тайм аут Леша продолжал уплетать свой ужин. Он уже привык к разного рода выдумкам своей подруги, но в связи с тем, что каждый раз она выдумывала что-нибудь новенькое, то для него это каждый раз было сюрпризом.
   Лизе много чего не хватало: одежды, своей квартиры, курсов испанского и французского языков, путешествий, машины, дорогой косметики, личного массажиста, визы в Европу и многих других вещей.
   – Почему-то ничего, кроме барахла, на ум не приходит, – сокрушенно резюмировала она.
   – Я же говорил тебе, что ты – счастливый человек, – сказал Леша.
   – Да, согласна.
   Она налила чай ему и себе и остаток ужина прошел в разговорах об общих знакомых.
   Разговоры за чашкой чая могут длиться бесконечно. Саша, в отличие от Лизы, считала, что подобная болтовня – это пустая трата время. Так, чтобы убить время. Но Саша не любила этого делать и каждая ее минута была расписана.
   – Саша, – позвала Маша.
   Саша, смотревшая в монитор, сделала вид, что ничего не слышит. Маша подошла к ней и встала, уткнув руки в бока. Лицо ее при этом было очень недовольным.
   – Тебе не нужно тратить деньги на психотерапевта, – заявила Маша. – Я и так знаю, что тебе нужно делать.
   – Мне нужно больше общаться с людьми, – сказала Саша.
   – Верно, – удивилась Маша. – Если ты и сама все знаешь, то зачем тебе тогда тратить такие огромные деньжища?
   – А затем, друг мой, чтобы общение доставляло мне удовольствие, – ответила сурово Саша, делая акцент на последнее слово, – а не раздражение.
   – Ужас. Я тебе сейчас пытаюсь помочь, а ты огрызаешься. Смотри так совсем без друзей останешься, – предупредила Маша, но не уходила, а пристально смотрела на Сашу.
   – Что-то еще?
   – Да, – улыбнувшись и присев рядом с совершенно невинным видом, согласилась Маша.
   – И что? – спросила Саша. – Только не надо просить меня сходить с тобой по магазинам, – тут же заявила она, не дав Маше даже рта открыть.
   – Вот и пожалуйста, не буду я тебя просить, – обиженно поджав губки, ответила она, встала и пошла к своему телефону.
   Уже через пару минут она знала о том, с кем пойдет выбирать платье.
   – Я могу вас познакомить, – сказала Маша Саше. – Слышишь?
   Но Саша опять закрылась от внешнего мира. Она считала что-то упорно на калькуляторе.
   Маша очень жалела свою соседку по комнате, но та к ней относилась очень холодно. Маша решила, что она просто завидует ее красоте, успеху на работе и личном фронте. И все же ей очень хотелось помочь как-нибудь Саше. Она пыталась с ней разговаривать, ругаться, вывести в «люди», но все попытки разбивались о ледяной взгляд и неприступное «нет».
   Легли все очень поздно: Саша доделывала работу, Маша гуляла допоздна, Лиза с Лешей смотрели какой-то фильм. Но засыпали они по-разному.
   Саша думала о том, что ее жизнь совершенно ей не подвластна и нелогична. Со школьной скамьи она была прилежной, аккуратной, умной, заботливой, всегда давала списывать, решала примеры за других, помогала бабушкам переходить через дорогу, убиралась дома. Она тянулась к людям. У нее был мальчик, который ей очень нравился. Правда он был двоечником, у которого постоянно то ручки нет, то он тетрадь забыл, то пуговица оторвалась. Саша ему пыталась помочь, но он всячески отбрыкивался, избегал ее. Потом он остался на второй год, и Саша влюбилась в другого мальчика, которому также всегда пыталась помочь, решить за него его вариант, отдать булочку в столовой. Но и он тоже старался с ней не встречаться. Сначала Саша думала, что ее сверстники отстают в развитии, что еще ничего не понимают. Ей было грустно, одиноко. Но в восьмом классе у многих девочек уже были мальчики, кто-то даже целовался, а от нее так все и убегали. Она старалась все больше: предлагала списать домашнее задание, написать сочинение, пришить пуговицу. Но мальчишки, даже принимающие помощь, не звали Сашу ни погулять, ни в кино. Ей даже не предлагали проводить ее до дома или донести тяжелую сумку с учебниками. Так Саша стала потихоньку разочаровываться в людях. Отдавала она много, а получала взамен – очень мало, а то и вовсе ничего. Ее это очень расстраивало, поэтому улыбалась она редко. И сейчас, когда она уже стала взрослой, ее жизнь казалось ей такой же, какой была в школе: все радуются, а она где-то в уголочке выполняет очередное задание. На самом деле на работе у нее было мало своих заданий и много чужих. Когда она пришла на эту фирму, то сразу же стала предлагать свою помощь, а потом все к этому привыкли. В итоге все уходили вовремя, передавая Саше оставшуюся работу.
   – Ой, у меня сегодня встреча с Антоном, – тихонько подходила ее коллега. – А начальник, как назло, сказал, что нужно сделать все до завтра, – извиняясь, но при этом кладя папку Саше на стол, говорила она.
   – Да, я понимаю, – отвечала Саша.
   Она боялась, что, если начнет отказывать, то к ней перестанут хорошо относиться. На самом деле коллеги-женщины над ней смеялись, а у коллег-мужчин она вызывала жалость. Ее головка всегда была повернута к монитору, а рот открывался только для того, чтобы сказать «Да, конечно, я сделаю».
   Саше уже надоело так говорить, но привычка брала свое. Психотерапевт, к которому она записалась, ей не нравился, но купив пакет посещений со скидкой, она уже не могла отказаться. Она не любила себя за это, корила, говорила, что не будет больше экономить на себе, но при этом все равно, идя в магазин покупала все самое дешевое.
   «Я хочу купить себе платье» – говорила Саша сама себе, но тут же понимала, что она этого не сделает, т. к. не привыкла носить платья и юбки. Саше было тоскливо, но она не плакала, т. к. считала себя сильной.
   Сон приходил только под утро, когда уже нужно было вставать. От постоянного недосыпа, ее глаза окружали темные круги, щеки обвисли, т. к. улыбка редко озаряла ее лицо. В свои двадцать восемь, она выглядела на тридцать пять. Она не любила ночь, т. к. это было время раздумий о том, чего она не добилась, что не сделала, что не договорила.
   Маша, напротив, приходя домой почти под утро, была настолько пьяна любовью к жизни, что проваливалась в сон, как в мягкую удобную перину. Засыпала она мгновенно, отдаваясь сну, как всему в ее жизни, целиком и полностью. Она жила настоящим моментом, беря то, что нужно, благодаря за это, и идя дальше. Машины сны были похожи на сказки. Она очень любила мечтать. Больше всего ее радовало то, что ее мечты сбывались: сначала во сне, а потом наяву. Она не любила думать о том, что у нее не получилось или о том, что она что-то недоделала. Нет, она думала о том, что она еще хочет, что ее ждет прекрасного завтра.
   Лиза и Леша встречались уже шесть месяцев. Недавно они решили пожениться. Лиза, когда Леша ночевал у нее, всегда обнимала его и думала о том, как замечательно пройдет их свадьба, как им будет интересно вместе жить. Ее мечты уносили ее далеко-далеко в будущее, затем возвращали в настоящее. Иногда мысли возвращались в прошлое, затуманенное временем, где острые углы сглаживаются, а невыносимые страдания совсем забываются, оставаясь в голове, иногда мешая идти вперед, но не раскрывая себя. Прошлое, как суфлер, которого зрители не видят и не слышат, но то, что происходит на сцене, зависит и от его действий тоже. Лиза умела быть счастливой и несчастной, но первое ей нравилось больше.
   Рано утром проснулась Саша. Она всегда вставала раньше всех. Ее лицо было вялым, как и все тело. Голова, уже погруженная в решение рабочих вопросов, тело, которое ходило на автомате из ванной комнаты на кухню, затем в спальню, прихожую, на улицу, в метро, на автобус, который довозил ее до места работы, офис, компьютер. Автоматические действия, направленные на то, чтобы забыться, отгородиться от внешнего мира и реальности.
   Маша просыпалась, улыбаясь, даже в те дни, когда ее не встречало солнце. Но сегодня оно радовало ее своими лучами. Жизнь дарила ей новый прекрасный день, который будет наполнен походом по магазинам, встречей с друзьями, вечеринками и сладкими моментами мимолетной радости, которую она испытывала, когда смотрела на чаинки в заварочном чайнике, на улыбающихся детей, забавные картинки в интернете.
   Позже всех проснулась Лиза. Сегодня было воскресенье, и она решила выспаться. Утренние лучи падали на ее обнаженное тело и Алексей наслаждался видом. Он был счастлив. Просто счастлив.

Квартира №13

   – Я хочу сегодня пораньше прийти на работу, – сказал Виктор своей жене, застегивая рубашку.
   Он надел один носок, а второй скрылся от него в неизвестном направлении.
   – Марина, где второй носок? – спросил он, уже немного раздражаясь.
   – Я что должна следить за ними? – недовольно ответила жена. – Я же – не надзиратель.
   – Что за чушь она несет? – мотая головой, спросил вполголоса Виктор. – Ты же – моя жена, поэтому должна знать, где лежит второй носок, – сказал он уже вслух. – А то зачем же я тогда женился? – спросил он снова тихо, будто у самого себя.
   – Я – жена, – заявила жена, появляясь в дверном проеме их спальни. – Это ты верно подметил. Жена! – повторила она, тыкая себя половником в грудь. – А не портниха, уборщица, психотерапевт, посудомойка и все остальное в одном лице. Поэтому то, где лежат твои носки, – сказала она, выделяя слово «твои», – должен знать ты.
   Она ткнула в него половником, многозначительно посмотрела и ушла на кухню.
   – Но я же не могу уйти в одном носке, – пытаясь ее разжалобить, сказал Виктор. – У меня сегодня важная встреча.
   – Твоя работа – это твоя забота, – заявила жена. – Я же не говорю тебе, что мне сегодня нужно постирать все постельное белье, вымыть пол в кухне, разморозить холодильник, купить продукты, а потом еще приготовить ужин. И этот список я могу продолжать бесконечно, – кричала она из кухни.
   Виктор весь монолог Марины пропустил, потому что он, как всякий мужчина, способен выполнять одновременно только одно дело. И сейчас для него самым главным было – найти второй носок.
   – И вообще, – продолжала кричать жена, – ты обещал, что в следующем месяце мы поедем отдыхать. И до сих пор никак не соберешься, чтобы сходить со мной в турагентство. Ты прямо скажи – поедем мы отдыхать или нет? – спросила сурово она, заглядывая в спальню.
   В этот момент Виктор нашел второй носок в шкафу и победоносно поднял его над головой, рассматривая.
   – Попался, – сказал он носку таким голосом, будто бы тот был повинен во всех смертных грехах, бежал от правосудия, но сейчас все же был пойман и получит ту кару, которую он заслуживает.
   – Ты меня даже не слушал, – вскипела Марина.
   Виктор огляделся, понял, что он что-то пропустил и в одном носке, а второй засунув в карман пиджака, постарался выйти из комнаты. Но не тут-то было.
   – Отвечай мне, – потребовала Марина, оставаясь в проеме двери.
   – Дорогая, я тебя очень люблю, – сказал Виктор, улыбаясь и целуя жену в кончик носа.
   – Не то, – сурово процедила Марина сквозь зубы.
   – Конечно, милая, – все еще пытался отделаться Виктор.
   – Что «конечно»? – заглядывая мужу в глаза, спросила ехидно жена.
   – Дорогая, мне нужно идти. Давай закончим этот разговор вечером? – предложил Виктор. – Хорошо? Мне очень-очень нужно идти.
   – Хорошо, – согласилась жена.
   Виктор попытался протиснуться, но Марина снова встала на его пути.
   – Только скажи мне, хотя бы в общем, о чем я сейчас говорила? – спросила она, подняв свои длинные ресницы и выжидающе смотря на мужа.
   – Солнышко…, – попытался уйти от разговора Виктор.
   – Да солнышко, – согласилась она. – Только ты, дорогой, помни, что солнышку нужно отдыхать иногда. А точнее ночью, – насмехалась Марина.
   – Это в каком смысле? – тут же спросил Виктор уже серьезным тоном.
   – А в таком. Ты же сам говоришь, что я – солнышко. А солнышко что ночью делает? – спросила она. – Правильно. Спит, – ответила тут же она сама себе. – Поэтому, милый, ты ночью особо-то не старайся. Если солнышко не отдыхает на море, то солнышко отдыхает в кровати. Ночью.
   – А-а-а, – протянул Виктор, поняв в чем дело. – Малыш, мы обязательно с тобой съездим отдыхать в следующем месяце.
   – Что? – вскрикнула Марина. – Ты говорил мне это месяц назад.
   – Правда? – сделал удивленное лицо Виктор, хотя отлично помнил, что так оно и было. – У нас сейчас очень важный проект, – начал он объяснять.
   – Ага, – перебила она его. – То же самое ты говорил в прошлом месяце.
   – Дорогая, ты можешь поехать одна, – предложил Виктор, считая, что это отличный выход.
   – Одна? – завопила уже Марина. – Да как ты мог подумать обо мне такое? – Марина, скрестила руки на груди, задрала нос и отвернулась от мужа. – Иди на свою работу, – отчеканивая каждое слово, сказала Марина.
   – Я люблю тебя, – сказал муж и чмокнул ее в лобик.
   – Конечно, любишь, – ответила она ему. – Такую жену еще поискать нужно.
   Виктор надел носок, накинул пиджак, поцеловал жену, которая недовольна хмыкнула.
   – Я люблю тебя. Ты – самая замечательная жена на свете, – сказал Виктор, заглядывая в лицо жены.
   – Хорошо, что ты хоть понимаешь это, – ответила она ему, обиженно ответила она.
   – Конечно, понимаю, – ответил он.
   Виктор обожал Марину. Конечно, иногда она перегибала палку, иногда заводилась, но при этом он точно знал, что на нее можно положиться в любой ситуации. Она выслушает, подбодрит, пожалеет, обнимет, когда надо. Марина его всегда поддерживала. Даже в такие моменты, как сейчас, когда ей захотелось покапризничать.
   Они женаты уже четыре года. Два года назад они решили завести ребенка. Но вот уже два года ничего не получается.
   – Может заведем собаку? – однажды спросил Виктор.
   – Какую собаку? – услышал он злобный вопль своей жены. – Чтобы ты успокоился, что в доме есть кто-то, кому можно покупать корм и игрушки? Вот уж нет. У нас будет ребенок, – заявила она. – Слышишь?
   – Да, конечно, я слышу. Просто я не хочу, чтобы ты так расстраивалась. Понимаешь? – ответил спокойно Виктор.
   Он видел, как Марина старается выполнять все рекомендации врачей, читала и днями и ночами о том, что нужно делать и как, чтобы забеременеть.
   – Может быть, нам следует сделать перерыв? Такое бывает, когда пускаешь все на самотек, то как-то само собой все получается, – объяснил Виктор.
   – Это не то дело, которое нужно пускать на самотек, – недовольно ответила Марина. – Ты что не понимаешь? Мне уже тридцать три. Годы идут, и я не молодею, знаешь ли! – чуть не плача, добавила Марина.
   – Милая, ты прекрасна, – обняв жену, постарался поддержать ее Виктор.
   – Да, прекрасна. Но скоро может случиться так, что я уже просто буду стара, – уже заплакала Марина.
   – Мы можем усыновить или удочерить кого-нибудь, – предложил Виктор.
   – Нет, – твердо ответила Марина. – Я хочу своего ребенка. Понимаешь?
   – Понимаю, – сказал Виктор.
   Он понял, что это просто минута слабости. И Марина хочет, чтобы ее поддержали. Ей не нужны советы.
   Они понимали друг друга очень хорошо. Когда Марина поняла, что хочет быть хорошей женой, хозяйкой и мамой, то Виктор ничего не имел против. Он хорошо зарабатывал и сам не понимал, почему его жена трудиться на такой нервной работе, за которую платят три рубля. Поначалу Марине было тяжело: она не знала куда себя деть, что еще помыть, почистить и приготовить на ужин. Потом у нее появилось хобби: гончарное мастерство. Недалеко от их дома был дом культуры, где проводили различные кружки. В основном, конечно, для детей, но были и для взрослых. После первого раза она пришла недовольная.
   – Что случилось? – спросил ее Виктор. – Тебе не понравилось?
   – Нет, мне понравилось, – заявила она немного обиженно.
   – А почему тогда я слышу недовольный голос? – спросил он, подходя и обнимая ее.
   – Потому что я так и не смогла сделать даже самый обычный горшок, – тяжело вздохнув, ответила Марина.
   – А ты что же думала, что у тебя с первого раза все получится? – удивился Виктор.
   – Конечно, – ответила она. – Это же так просто.
   – Это просто, если смотреть, как другие делают, – ответил Виктор. – А если начать делать самому, то сразу возникают нюансы, о которых даже и не подозревал. Я уверен, что у тебя все получится.
   – Конечно, получится, – серьезно ответила Марина.
   Каждый будний день Виктор собирался и уходил на работу, а Марина оставалась дома. У нее были подруги, но с ними она встречалась только по выходным, потому что все они работали. Иногда ей было одиноко. Тогда она выглядывала в окно и смотрела на детскую площадку, где играли малыши.
   – У меня тоже будет лялька, – говорила она сама себе. – Только нужно немного подождать.
   Сегодня, как раз в тот момент, когда она стояла у окна, в дверь позвонили. Марина открыла, даже не спросив о том, кто там. На пороге ее ждала женщина почти ее же возраста, одетая просто, но со вкусом.
   – Меня зовут Маша, – представилась незнакомка и улыбнулась.
   – Здравствуйте, – ответила Марина и тоже улыбнулась.
   – У вас есть минутка, чтобы со мной поговорить? – спросила женщина.
   – Да, – спокойно ответила Марина.
   Ей самой хотелось поговорить, поэтому она была довольна этой встрече. Впустив незнакомку, Марина закрыла дверь.
   – Проходите, пожалуйста, – предложила Марина, ведя Машу на кухню. – Хотите чаю?
   – Ой, спасибо вам большое. Я не откажусь, – согласилась Маша.
   – Вот и здорово. А я тут знаете, задумалась, – начала Марина. – Смотрю вот в окно и думаю, когда же я тоже буду гулять со своим малышом.
   Марина не смотрела на собеседницу, она стояла возле окна и наблюдала за детишками. Голос ее был тихим и грустным.
   – Вы ждете малыша? – спросила Маша.
   – Жду, – горестно ответила Марина. – Вот уже два года жду, – добавила она.
   – Уже два года?
   – Да, целых два года. Чего мы только уже не делали. И обследование полное прошли. И вылечили все, что только можно, вплоть до самого маленького кариеса. Мы ходили к знахаркам, ездили на Аркаим, постились. Я даже в церковь ходила одно время. Но и это не помогло.
   – К Богу нужно обращаться постоянно, – вставила Маша.
   – Да, я обращалась. Сколько можно? Все равно не помогает, – усмехнулась Марина.
   – Нужно обращаться к Богу каждый день. Если не слышите ответа от него, то это значит, что вы настолько стали от него далеки, что он уже не способен вас услышать. Нужно обращаться к нему все чаще и чаще. Тогда может быть он смилостивиться и поможет вам. Иначе вам так и придется жить одной.
   – Как это странно. Разве не должен Господь помогать нам в те моменты, когда нам это нужно? – спросила Марина.
   – Бог ничего не должен, до тех пор пока верующий не отдаст своих долгов ему, – спокойно ответила Маша и отпила глоток горячего чая.
   – Ой, что это я такая невнимательная, – спохватилась Марина.
   Она достала из холодильника варенье и из шкафа конфеты и печенье.
   – Да вы так не беспокойтесь, – сказала Маша. – Мне много-то не надо. Я и чаем довольна. Он у вас вкусный. Спасибо вам, – поблагодарила она.
   – Угощайтесь, – сказала Марина и пододвинула вазу с конфетами. – Так вы говорите, что нужно сначала отдать долг. А в чем заключается долг? – спросила она.
   – Долг заключается в том, чтобы жить по законам его, – ответила смиренно Маша.
   – Так мы с мужем и так не пьем, не курим, наркотики не принимаем, помогаем детскому дому. Что же еще нужно?
   – Молиться нужно. Общаться с братьями и сестрами.
   – Что значит с братьями и сестрами? – удивилась Марина. – У нас есть друзья, они приходят к нам.
   – И что вы делаете, когда встречаетесь? – спросила Маша.
   – Что делаем? Что и все: разговариваем о жизни, о том, о сем.
   – А как же ваша душа? Когда о ней вы вспоминаете? – спросила Маша.
   – Душа болит, потому что нужен ей маленький человечек. А его нет. Вот и не хочется мне о душе вспоминать. Тяжело это, – призналась Марина. – Душа моя кровью обливается, когда смотрю на счастливых мамочек во дворе. И точно знаю, что они не мучились так, как я. А просто забеременели и родили. А я уже два года мучаюсь. И мужа замучила. Что же мы не так делаем? Неужели неправильно живем? Вот вы посмотрите, – предложила Марина.
   Они встали и подошли к окну.
   – Видите ту женщину в голубом платье? – спросила Марина, кивая в сторону детской площадки.
   – Да, вижу.
   – Мужу изменяет так, что весь двор знает. Муж одного любовника даже с балкона спустил, благо, что на втором этаже живут и тот остался в живых. И нельзя сказать, что она праведную жизнь ведет. А вот уже второго родила.
   Марина посмотрела на Машу, но та ничего не ответила.
   – Или вот та женщина в шортах и майке. Видите? – спросила Марина.
   – Да, – снова ответила Маша.
   – Она такая стерва, каких свет не видывал. Мужа пилит каждый день. Что ни утро, у них очередной скандал. И всем она недовольна. А этой весной вот родила мальчика. И такой он у нее замечательный, будто ангелочек: волосики беленькие, кудрявые. Вот чем она заслужила его? От нее же ни одного слова хорошего не услышишь: все будто змея шипит. Почему так? – обратилась Марина к Маше.
   – Оттого, что они от Бога не отказываются, как ты, – спокойно ответила Маша.
   – Как же они не отказываются? А их поведение? – удивилась Маша.
   – Они о Боге не вспоминают и не гневают его. А ты, то вспомнишь и молишься, то забудешь и идешь к знахаркам, то и вовсе разозлишься на него, как сейчас. Вот тебе и результат. Бога нужно почитать каждую секунду своей жизни, а не тогда, когда у тебя есть настроение, – ответила Маша.
   – Что же мне в монашки податься? – спросила сурово Марина.
   – Можно и в монашки, – ответила Маша. – Если чувствуешь, что тебе хочется, что зовет он тебя. Если же не зовет, то просто живи праведно и все.
   – Что-то мне в вашей теории не нравится, – сказала задумчиво Марина.
   – Не нравится то, что нужно душу свою заставлять трудиться, – тут же ответила Маша.
   Марина посмотрела на собеседницу.
   – Когда я открыла дверь, то вы сказали, что хотите поговорить, – сказала Марина. – О чем же вы хотели поговорить со мной? – спросила она, скрестив руки на груди и в упор, смотря на гостью.
   – Об этом я и хотела поговорить, – спокойно ответила Маша, снова сев за стол.
   – Но вы же не знали, что меня беспокоит, когда входили в мой дом, – напирала Марина.
   – Всех нас одно беспокоит, – также спокойно говорила Маша. – Но только выражается это по-разному.
   – Что же вас беспокоит? – спросила Марина с вызовом.
   – Меня беспокоит ваша жизнь, – твердо сказала Маша и поставила чашку на стол. – Вы потерялись.
   – Что? – удивилась Марина.
   Она даже сделала шаг назад.
   – Да, вы не знаете об этом, но могу точно вам сказать, что вы потерялись. Мы помогаем таким, как вы. Я тоже раньше была такой же, – таким же спокойным голосом говорила она.
   – У вас тоже не было ребенка? – спросила Марина.
   – Не было. А теперь есть. Моей дочери уже два года. Бог смилостивился надо мной и моим мужем и подарил нам малыша.
   – Что же вы делали?
   – Я стала его дочерью и он принял меня, как родную, – сказала Маша.
   – А что это значит? – спросила Марина.
   – Думаю, что вам нужно прийти к нам и пообщаться с другими братьями и сестрами, – предложила Маша. – И почитайте, пожалуйста, это, – добавила она, вытаскивая из сумки буклет с призывом «Проснитесь!». – Тут я напишу адрес и время, когда мы с вами встретимся. А вы дайте, пожалуйста, свой телефон, чтобы я могла вам позвонить, если что-то изменится.
   – Мой телефон? – спросила удивленно Марина. – Я думаю, что мы можем поговорить прямо сейчас.
   Маша также удивленно взглянула на нее.
   – Вы видели когда-нибудь сломанную машину? – спросила Марина.
   Маша не сводила с нее глаз.
   – Вы совсем запутались, – ответила она.
   – Возможно, – согласилась Марина. – Но все же. Вы видели сломанную машину или компьютер? Или другую технику?
   – Да, конечно, видела, – ответила так же спокойно Маша.
   – А вы видели, что с ней делают?
   – Ее чинят должно быть, – улыбнувшись ответила Маша.
   – А что, если человек сломался? Что с ним делают? – спросила Марина.
   – Его нужно так же починить, – предложила Маша.
   – А как узнать, что человек сломался?
   Маша ничего не ответила, она только приподняла брови в изумлении.
   – Я серьезно. Если в машине что-то ломается, то мы слышим посторонние звуки, или она вовсе перестает заводиться. Она не выполняет свою основную функцию: перевозка человека или нескольких людей из точки А в точку Б. А какая функция у человека?
   – Человек выполняет много функций, – заметила Маша.
   – А какие? Вот вы, какие вы выполняете функции?
   – Я? Я… Я – мать, поэтому я воспитываю своего ребенка.
   – А вы хорошо выполняете эту функцию?
   – Я стараюсь, – твердо ответила Маша.
   – А по какому критерию вы определяете, что вы хорошо ее воспитываете?
   – Я хочу, чтобы она была счастлива.
   – А это что значит?
   – Это значит, что она должна быть верна Богу, выполнять его заповеди…
   – Ага, – с усмешкой отозвалась Марина, даже не дав закончить Маше предложение. – Вы считаете, что она будет в таком случае счастлива. Интересно, а с чего это вы взяли?
   – С того, что я счастлива в своем служении, – уже немного нервничая заявила Маша.
   – Вы счастливы? – засмеялась Марина. – Не смешите моих тараканов. Я же вижу, что вы сомневаетесь. Но вы боитесь. Я знаю о вашей религии не меньше, чем вы сами. Я знаю, что, если вы начнете сомневаться и говорить об этом, и уж тем более, уйдете из вашей общины, то вы останетесь одна. Все ваши друзья будут по ту сторону и они вас не будут жалеть.
   – Я не собираюсь никуда уходить, – заявила Маша, повысив голос.
   – Так вот у меня вопрос, на который вы так и не дали ответ: как узнать, что человек сломался? —спросила Марина, смотря прямо в глаза Маше.
   – Я думаю, что вам надо пообщаться с со старшими братьями, – промямлила Маша и встала из-за стола.
   – А вы куда-то собрались? – спросила Марина.
   – Да, я думаю, что мне нужно идти. А вы к нам обязательно приходите, – предложила Маша.
   – А знаете, я вам скажу ответ сама, – сказала Марина, будто и не слушая Машу. – Ответ прост: человек сломался еще в детстве. Точнее он не сломался, а его сломали. Общество в лице любящих родителей, воспитателей, родственников, учителей, братьев и сестер. А после того, как человек сломан, то он уже – послушная игрушка в руках других – менее сломанных личностей. Людей не чинят, их просто доламывают, а потом выбрасывают.
   Маша стояла молча и смотрела в пол.
   – И вас тоже сломали в детстве, а сейчас доламывают. И знаете, что самое страшное: вы уже сами начали ломать вашу дочь.
   – Это не правда, – сказала Маша и попятилась назад, мотая головой из стороны в сторону. – Вы говорите неправду. Мне нельзя вас слушать.
   – А кто вам запретил? – спросила Марина. – Ваш Бог? А может те, кто думает, что знает, что от вас хочет Бог?
   – Бог един, – сказала Маша.
   – Думаете? А я думаю, что за вашим Богом скрывается много-много людей: начиная от вашего главного, сидящего в Бруклине, и заканчивая вашими мудрейшими старшими братьями.
   Маша молчала.
   – И знаете, что? У меня нет детей, потому что я не хочу выращивать несчастных существ. Я играю для мужа, чтобы он не разочаровался в той, которую выбрал себе в жены. Я кричу и требую отпуск, хотя на самом деле хочу просто сбежать от своей жизни. А точнее от существования.
   – Вы очень несчастны, – сказала Маша.
   – Да, но у меня в отличии от вас, хватает сил и мужества, признать это, – тихо ответила Марина. – Я знаю, когда меня сломали и я знаю, что починить меня нельзя. И самое ужасное заключается в том, что это даже никому не нужно. Мы форматируем жесткий диск компьютера, мы везем в автосервис машину, когда нам только кажется, что где-то что-то стало стучать, но нам абсолютно безразлично, что человек, стоящий рядом, уже заживо сгнил. И от него воняет трупом, но общество и это способно использовать. Оно не даст просто так уйти. Нет… Оно использует тебя по полной программе, а потом тебя не станет. Тебя выключат. Ты уйдешь на пенсию, включишь телевизор и станешь овощем. Хотя сейчас так живут уже и молодые. Они – трупы. Живые трупы среди нас. А вы, Маша, живы? – спросила Марина, закончив свой монолог.
   – Я буду молиться за вас, – только и ответила она. – Я пойду, – добавила Маша, быстро развернувшись и идя в прихожую.
   – Да, вы заходите, – предложила Марина. – Мне так понравилось с вами общаться. И еще один вопрос напоследок, который меня очень волнует, но на который я еще не нашла ответа: а откуда взялся Бог?
   – Бог был, есть и будет, – тут же ответила Маша, выпрямившись и самоуверенно смотря на Марину.
   – Это я читала. Но откуда он был? Он же должен был откуда-то взяться? – напирала Марина.
   Маша смотрела на нее уже испуганно.
   – Вот вы и подумайте, – предложила Марина и открыла ей дверь. – До свиданья.
   – До свиданья, – ответила Маша.
   Марина заперла за ней дверь.
   – Вот так-то. А то пришла меня учить. Пусть теперь сама помучается. А то такая умная: я знаю это, я знаю то, – сказала Марина сама себе, хихикнув. – Нечего здесь ходить. Я и сама могу много чего рассказать, только толку от этого мало, – добавила она, тяжело вздохнув.
   Через пару часов с работы вернулся Виктор.
   – Как у тебя день прошел? – спросила она у него как обычно.
   – Да…, – начал Виктор как обычно рассказывать про своего несмышленого юного коллегу, недальновидного начальника и стерву-секретаршу.
   – А правда, зачем на свете этом появляться еще одной несчастной душе? – думала про себя Марина.
   – Ты меня слушаешь? – спросил Виктор.
   – Да, конечно, – отозвалась она. – Я просто здесь подумала, может быть ты и прав?
   – В чем?
   – Может быть нам правда завести собаку?
   – Можно, – осторожно ответил Виктор. – Можно в эти выходные съездить в питомник, – предложил он.
   – Да, я хочу, чтобы у нас была особенная собака, – задумчиво добавила Марина. – Я хочу, чтобы она была счастливой.
   – С тобой все в порядке? – спросил Виктор.
   – Да, а что?
   – Ты сказала, что хочешь, чтобы собака была счастливой, – повторил Виктор ее слова, немного даже усмехнувшись.
   – И что? – тут же обозлилась Марина. – Что? Собака не должна быть счастливой? Зачем ее тогда вообще брать?
   – Да, нет. Должна, конечно, – ответил спокойно Виктор, задумчиво посмотрев на жену.

Бес. Покойный дом Таня Иванова