   М. Я. Блох, Е. Л. Фрейдина
   Публичная речь и ее просодический строй
   Монография

   Рецензенты:
   доктор филологических наук, профессор В. В. Ощепкова
   доктор филологических наук, профессор Г. М. Вишневская

   © М. Я. Блох, Е. Л. Фрейдина, 2011
   © Издательство «Прометей», 2011

Введение

   Настоящая монография посвящена изучению современной британской академической публичной речи – традиционного вида профессионального красноречия, дающего англоязычному человеку образцы национально укорененной культуры речевого общения.
   Материалом для исследования послужили звучащие тексты академических публичных выступлений на гуманитарные темы, произнесенных преподавателями университетов Великобритании и записанных непосредственно с голоса по ходу выступления. Общее время проанализированного звучания текстов составило приблизительно 30 часов.
   Публичная речь рассматривается в монографии с позиций теории диктемного строя текста [Блох М. Я. Диктема в уровневой структуре языка. ВЯ, 2000, № 4]. Применение диктемного подхода к анализу звучащего текста позволяет включить в сферу детального наблюдения сразу весь комплекс составных частей текста как материально-идеального знакового образования – то есть, с одной стороны, фонематико-интонационную оболочку текста, а с другой стороны, его структурно-семантические и жанрово-стилевые составляющие. При этом важно подчеркнуть, что изучение просодической составляющей текста в рамках его диктемного развертывания обусловливает возможность и необходимость обращения к контексту как фактору его просодико-семантического варьирования.
   Вышеотмеченное комплексное изучение звучащего текста, при котором просодия со всей четкостью выступает как органическая часть его строевого состава, активно взаимодействующая с лексико-грамматической частью, позволяет создать целостное и максимально объективированное представление о глубинных процессах, определяющих движение текстовой интонации, и дать интегративную характеристику ее семантико-информационной роли.
   Публичная речь, как известно, издревле являлась весьма престижной формой общения и предметом наблюдения и анализа. Этот анализ воплотился в замечательное учение о риторике – теорию ораторского красноречия. В наше время информационного взрыва теория риторики разделилась на два четко выделенных направления – соответственно, узкое и широкое. Предметом узкого направления остается ораторское красноречие, первоначальное учение о котором было провозглашено в глубокой древности. Предметом широкого направления – того, которое получило модное название «неориторика», – стала убеждающая речь, и даже еще шире – убеждающее общение во всех своих формах и разновидностях, как языковых («лингвальных»), так и внеязыковых («экстралингвальных»), то есть ситуационно-кинесических, сопровождающих языковые.
   Современные исследования, посвященные просодии риторического дискурса, интегрируют накопленные многочисленные наблюдения над фонетической стороной рассматриваемой речевой последовательности, соотнося фонетические свойства этой важнейшей разновидности речи с ее знаково-смысловыми признаками.
   Как для теоретической, так и для практической риторики особое значение имеет вычленение замысла говорящего и сопоставление с ним результата общения, реализуемого в сознании и поведении слушающего. Этот результат со всей очевидностью служит пробным камнем эффективности стратегии и тактики общения, устанавливаемых говорящим-оратором, для которого гипотетический результат общения воплощен в замысле, нацеленном на будущее. Предполагаемый результат, вместе с текущими реакциями слушающего (индивидуального или коллективного, то есть аудитории), служат мощными факторами регуляции речи говорящего-оратора [Блох М. Я. Регуляция речевого общения и теория коммуникативного треугольника. В сб. Актуальные проблемы английской лингвистики и лингводидактики. М., «Прометей», 2007]. Таким образом, теоретико-риторический подход к процессу речевого общения дает возможность проследить сложный путь речеобразования от внутренней мысли к звучащему слову и показать участие просодии в реализации замысла говорящего-оратора. Просодия выступает в качестве носителя важнейших строевых значений и прежде всего – в качестве выделителя ремы высказывания, а в составе ремы – выделителя пика информативной перспективы [Блох М. Я. Об информативной и семантической ценности языковых элементов. В сб. «Синтаксические исследования по английскому языку», вып. 2. МГПИ им. В. И. Ленина, М., 1971.]. Кроме того, просодия посредством сложных модуляций тона играет колоссальную роль в установлении доверительного контакта со слушающими, чем объективно способствует обеспечению эффективности риторического общения.
   Природа убеждающей речи, особенно же публичной, ораторской речи, как никакой иной тип коммуникации требует для своего адекватного раскрытия неукоснительного учета фактора слушающего. Именно по отношению к убеждающей речи слушающий становится в какой-то степени партнером говорящего, как бы его «теневым соавтором», поскольку аспект слушательской регуляции речи достигает здесь предельной значимости.
   Теоретико-риторичесский подход к общению предполагает оценку творческого аспекта речевого акта. Публичная речь является социально и культурно обусловленной, ритуализованной формой общения, регламентированной правилами и предписаниями многовековой ораторской традиции. Вместе с тем публичная речь есть непременно «риторическое событие», требующее от говорящего (оратора) мобилизации имеющихся у него выразительных ресурсов и способности к мгновенному улавливанию настроения аудитории и должной реакции на его непредсказуемое изменение. Это обусловливает особое место теоретической риторики в ряду научных дисциплин. Классическая риторика заложила основы стилистики и лингвопрагматики. Современная риторика, инкорпорировавшая фундаметальные положения этих наук, тесно соприкасается с такими социальными дисциплинами, как психология и психолингвистика, семиотика, теория коммуникации и целый ряд других, близких к поименованным по разным аспектам предмета исследования. Авторы учитывают эти междисциплинарные связи и обращаются к соответствующим проблемам и понятиям по мере развития своих наблюдений. Авторы учитывают также величайшую важность теоретической риторики для укрепления и развития культуры речевого общения, столь необходимой людям в современную эпоху информационного взрыва и бурной демократизации общения по всему диапазону контактов – межличностных, межклассовых, межэтнических, межгосударственных, межконфессиональных, межцивилизационных. Отсюда – и важнейшее место теоретической риторики в подготовке преподавателей родного и иностранных языков и переводчиков.

Глава 1. Публичная речь как риторический дискурс

1.1. Публичная речь как объект теории и практики риторики

   Публичная речь традиционно является главным объектом риторики. В античные времена ораторский монолог был мощным инструментом общественно-политического влияния, а обучение ораторскому искусству составляло важную часть образования. В британской и американской риторической традиции расцвет ораторского красноречия приходится на восемнадцатый и девятнадцатый века, когда риторическое мастерство считалось необходимым компонентом общественно-политической деятельности, а выдающиеся ораторы пользовались огромным авторитетом. В конце девятнадцатого и, особенно, в двадцатом веке с изменением экономических и социальных условий, с демократизацией общественного уклада изменились и представления об эффективной риторической коммуникации. Став более демократичной, ориентированной на слушателя, естественной, ораторская речь приобрела и другое название, она стала называться «публичной речью», именно этот термин используется в современной риторической теории и практике. Представляется, что смена терминов была обусловлена определенным понятийным сдвигом, отражающим содержательные и стилевые изменения этого вида риторического дискурса: в самом понятии «ораторская речь» (oratory) подчеркивается роль говорящего, оратора, в то время как понятие «публичная речь» (public speech) отражает ориентированность на публику, аудиторию.
   Наиболее целостная парадигма знания о публичной речи содержится в риторике, в рамках которой, начиная с античных времен, описан весь цикл ее создания и разработаны необходимые для этого стратегии и техники. Для реализации цели публичного выступления, состоящей в убеждении, риторика предлагает оратору три вида риторических доказательств – этос, пафос и логос.
   Безусловно, современная публичная речь во многом отличается от классической ораторской речи, как в риторическом, так и в языковом аспекте, отличается по тональности и по «фактуре» (термин Ю. В. Рождественского), однако она не утратила ни своего общественного значения, ни качественного уровня. Несмотря на появление новых информационных технологий и развитие массовых коммуникаций, публичная речь, т. е. устное монологическое выступление одного человека перед группой людей, характеризующееся наличием замысла, структурно-композиционной и содержательной завершенностью, целенаправленностью и установкой на воздействие, остается одной из самых общественно значимых форм человеческого общения. Актуальным остается и изучение публичной речи с риторических и лингвистических позиций. Чем объясняется устойчивый интерес современных исследователей к столь традиционному виду речевого общения?
   Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо остановиться на некоторых теоретических предпосылках, касающихся места риторики в системе гуманитарного знания, и определить научную сферу и предмет риторики. Как ни парадоксально, несмотря на то, что риторика является одной из древнейших научных дисциплин, эти проблемы остаются дискуссионными в настоящее время. По-видимому, это связано с тем, что новая риторика возникла не как прямое развитие классических традиций, а на основе их переосмысления с учетом идей, привнесенных из коммуникативной лингвистики, прагматики, дискурс-анализа, герменевтики, психолингвистики.
   Спорным остается вопрос об определении предмета риторики. Большинство авторов согласны с тем, что следует разграничивать «широкий» и «узкий» смыслы термина «риторика». Наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой риторика в узком смысле понимается как комплексная дисциплина, изучающая ораторское искусство, ораторскую речь (С. И. Гиндин, М. И. Панов), а в широком смысле объектом риторики являются любые формы воздействующей или убеждающей коммуникации (или «побудительный» дискурс в терминологии У. Эко). Некоторые авторы предлагают рассматривать риторику как составляющую наук об общении, изучающую законы эффективной коммуникации во всех ее проявлениях (О. Б. Сиротинина, А. Лунсфорд, Ю. Коннор и др.). Поскольку в настоящей работе рассматривается публичная речь, которая является объектом риторики, как в узком, так и в широком понимании, оптимальным представляется следующее определение предмета риторики: «современная риторика – это теория и мастерство эффективной (целесообразной, воздействующей, гармонизирующей) речи» [Михальская, 1996: 34].
   Принципиально важной особенностью риторических исследований является приоритетное значение «человеческого фактора». В риторике человек традиционно является ключевой фигурой научных построений: риторика изучает то, как человек использует язык для создания речевого произведения, нового, уникального, не похожего на другие с тем, чтобы оказать воздействие на других людей. По мнению И. В. Пешкова, для «всех конкретно-исторических вариантов предмета риторики» инвариантом является следующая формулировка: «Homo verbo agens (говорящий человек) есть предмет риторики» [Пешков, 1998: 41]. А. А. Волков определяет риторику как «персоналистическую философию слова», подчеркивая, что она предоставляет огромные возможности для изучения человеческой личности [Волков, 2003: 21].
   Антропоцентризм научной парадигмы отличает как современную риторику, так и лингвистику. Характеризуя основные тенденции современных лингвистических исследований, М. Пеше отмечает, что «лингвистика речи» (или «акта производства высказывания» («enunciation»), «языкового употребления», «речевого сообщения», «текста», «дискурса») продолжает традиции риторики: «здесь вновь активизируются некоторые идеи риторики и поэтики сквозь призму критики о лингвистическом примате коммуникации» [Пеше, 2002: 206]. Сближение системной лингвистики и риторики является сегодня общепризнанным фактом и связывается, прежде всего, с изучением речевой коммуникации и включением «человеческого фактора» в сферу научных исследований. «70–80 годы ХХ века – время активного возрождения риторической проблематики: глобальный поворот лингвистики к изучению речи обеспечил достаточно стабильное внимание филологов к риторике» [Пешков, 1998: 17].
   Центральной темой лингвистических исследований этого направления становится «человек говорящий», что определяет сам подход к изучению языка. «Антропоцентризм как особый принцип исследования заключается в том, что научные объекты изучаются, прежде всего, по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности и ее усовершенствования. Он обнаруживается в том, что человек становится точкой отсчета в анализе тех или иных явлений, что он вовлечен в этот анализ, определяя его перспективу и конечные цели. Он знаменует, иными словами, тенденцию поставить человека во главу угла во всех теоретических предпосылках научного исследования и обуславливает его специфический ракурс» [Кубрякова, 1995: 212]. Актуальность антропоцентрического направления подчеркивает французский лингвист Клод Ажеж: «В последней четверти ХХ века постепенно стало очевидным, что интерес к языку есть в то же время интерес к самому человеку, ибо важной характеристикой человека является то, как он использует язык. Говорящий субъект должен постоянно находиться в центре внимания лингвистов» [Ажеж, 2003: 225]. Как мы уже отмечали, особое внимание к человеку как «пользователю языка», характерное для современной лингвистики, является органическим развитием риторических идей.
   Антропоцентрический подход к изучению публичной речи представляется весьма продуктивным, поскольку он позволяет выйти за пределы описательного исследования и объяснить особенности функционирования языковых средств в звучащем тексте в контексте взаимодействия участников риторической коммуникации. Антропоцентризм парадигмы исследования имеет следующие важные следствия: во-первых, «неизбежный интерес к пресуппозитивным факторам в речевой коммуникации» [Николаева, 2000: 17], что определяет значимость анализа социо-культурного аспекта коммуникации, во-вторых, учет творческого характера риторического дискурса.
   В целом, проблема поиска оптимального соотношения нормативного и творческого компонентов весьма актуальна для риторической теории и практики. Как известно, риторическая традиция предписывает определенные правила (канон) для каждого этапа создания текста (от изобретения до исполнения), причем само понятие «канон» подчеркивает наличие ритуала, которому необходимо следовать. Риторика как «инженерная филология» (А. А. Волков) содержит набор предписаний, регулирующих риторическое поведение оратора, в то же время каждое риторическое произведение является актом речевого творчества, уникальным и неповторимым «риторическим событием». Таким образом, возникает оппозиция таких категорий как традиция, ритуал, стереотип, канон, с одной стороны, и нарушение ритуала, отклонение от стереотипа, творчество, с другой стороны. Вопрос о разграничении и соотношении этих категорий применительно к риторическому дискурсу освещается во многих современных риторических концепциях.
   Так, И. В. Пешков, развивая идеи М. Бахтина, выдвигает тезис о «кризисе ритуала» как главном принципе порождения речи. Согласно этой теории, ритуал как «обычное, традиционное, не нарушающее стандартных норм социума» поведение, «имеющее определенный традицией инвариант», противопоставляется «ответственному поступку» как отклонению от ритуала. «Всякое реальное поведение объективно «создает» события, вольно или невольно отклоняется от ритуала» [Пешков, 1998: 57].
   Существует и другая точка зрения, согласно которой традиционный и творческий компоненты не следует противопоставлять (Ю. М. Лотман, У. Эко). Во-первых, любой текст опосредован традицией. «Она выступает всегда как система текстов, хранящихся в памяти данной культуры, или субкультуры, или личности. Она всегда реализована как некоторый частный случай, рассматриваемый как прецедент, норма, правило» [Лотман, 2004: 210]. В то же время, реализуясь в условиях современности, каждый раз по-новому актуализуется в процессе взаимодействия между его создателем и адресатом и становится «живым генератором новых сообщений» [там же].
   Эта концепция согласуется с пониманием стереотипа и канона в рамках современных когнитивных теорий. Не углубляясь в сущность дискуссии о разграничении категорий «стереотип» и «прецедентный феномен», «канон» и «эталон» (И. В. Захаренко, В. В. Красных, Д. Б. Гудков), следует отметить, что публичная речь представляет собой стереотип речевого поведения и базируется на каноне, который является инвариантом этой деятельности и выполняет прескриптивную функцию. Характеризуя понятие «канон» в рамках сферы прецедентных феноменов и сравнивая его с «эталоном», В. В. Красных выделяет следующие его особенности: канон – это норма, в соответствии с которой осуществляется деятельность; в рамках канона возможно тиражирование, по нему строят, создают; он допускает творчество и представляет собой активно-деятельностное начало [Красных, 2002: 109]. Все указанные характеристики проявляются в публичной речи. Действительно, она создается в рамках активной риторической деятельности в соответствии с определенными нормами и «тиражируя» эти нормы, в каждой конкретной реализации несет творческое начало. Важно подчеркнуть, что творческий элемент не противопоставляется нормативному, а рассматривается как одна из составляющих канона.
   По мнению Д. Б. Гудкова, «канон тесно связан с ритуалом, восходящим к обряду, в основе которого, в свою очередь, лежит прецедент» [Гудков, 2003: 117]. В рамках этих рассуждений публичная речь представляет собой прецедентный феномен, хорошо известный всем представителям определенного лингво-культурного сообщества и постоянно воспроизводимый в их речевой деятельности.
   Таким образом, публичная речь реализуется как диалектическое единство традиционного и нового, ритуала (регламентированного речевого поведения) и отклонения от ритуала, стереотипа и творчества.
   В связи с этим возникает вопрос: чем должна заниматься риторика – изучением ритуальных, отработанных, проверенных многовековым опытом способов убеждения или выявлением и анализом различных форм «отклонения» от стереотипа? Оригинальный ответ на этот вопрос дает У. Эко, предложивший разделять «утешительную» и «обогатительную» риторику. Первая выступает как «хранилище омертвелых и избыточных форм», «совокупность уже апробированных и принятых в обществе приемов убеждения». Такая риторика лишь создает «видимость движения» и «иллюзию новизны». «Обогатительная риторика» опирается на критическую переработку старых предпосылок, одновременно выдвигая новые. Это эвристическая риторика, которая «действительно созидает движение» [Эко, 2004: 130]. Предложенная У. Эко интерпретация функций риторики чрезвычайно важна для понимания сферы научных интересов современных риторических исследований. Особую актуальность в настоящее время приобретают научные разработки, выполненные в русле «обогатительной риторики», в которых рассматриваются не только стереотипные стратегии убеждающей коммуникации, но и ее модификации в различных социо-культурных условиях, а также творческий компонент риторического дискурса.
   В настоящей работе применительно к публичной речи будут использоваться следующие понятия, высвечивающие различные аспекты этого сложного коммуникативного феномена: «риторическая деятельность», «риторическое произведение», «риторическое событие», «риторический дискурс», «риторический текст». Два последних понятия раскрываются в разделе 4 данной главы. Под риторической деятельностью понимается речевая деятельность, направленная на реализацию риторических целей оратора в ходе его взаимодействия с аудиторией. Риторическое произведение является продуктом риторической деятельности и характеризуется структурно-содержательной автономией и оригинальностью языкового воплощения замысла оратора. Понятие «риторическое событие» объединяет коммуникативно-деятельностный и текстовой аспекты публичной речи. Оно используется для обозначения того, что в фокусе рассмотрения находится не только продукт риторической деятельности, но и экстралингвистическая ситуация, в рамках которой порождается уникальное речевое произведение.
   Публичная речь становится риторическим событием на стадии исполнения, когда происходит окончательная актуализация замысла автора в процессе его взаимодействия со слушателями. Очевидно, что изучение публичной речи с позиций риторики и лингвистики предполагает включение в сферу научного анализа социо-культурного контекста дискурса.
   В риторике эти факторы традиционно связываются с категорией «этос».

1.2. Этос современной публичной речи

   Одна из причин долголетия и «живучести» риторики заключается в том, что на протяжении всей ее многовековой истории она строила свою научную парадигму на основе включения языковых явлений в широкий социально-культурный контекст. Задолго до появления психологии и социологии риторика постулировала необходимость знаний о социальных условиях, в которых происходит коммуникация, и о сложнейшей природе человеческого сознания. Риторическая теория и практика публичной речи предлагают пути оптимизации взаимодействия оратора и аудитории с опорой на определенные представления о человеческой психологии и общественных отношениях. Предполагается, что анализ экстралингвистических факторов позволяет оратору строить свою речь таким образом, который был бы наиболее приемлемым для данной аудитории в данной ситуации.
   В риторике социо-культурный контекст дискурса рассматривается в рамках категории «этос». В древнегреческой философии этос (обычай, нрав, характер) понимали как совокупность стабильных черт индивидуального характера, определяющих особенности жизнедеятельности человека. Эта идея легла в основу этики как науки о нормах человеческого поведения. В античной риторике этос связывали с проявлениями личности оратора в стиле речи. Античный ритор Лисий прославился как мастер «этопеи», изображения характера человека через особенности его речи.
   Эта концепция этоса получила дальнейшее развитие в классических риторических системах. Аристотель связывал этос с моральными качествами оратора, на основании которых формируется доверие слушателей к нему и к его речи. Квинтилиан рассматривал этос в непосредственной связи с пафосом, постулируя необходимость для оратора ощущать и разделять эмоциональный настрой аудитории, поскольку красноречие оратора основано на совместном переживании эмоций. Цицерон уделял особое внимание уместности речи как по отношению к личности говорящего, так и по отношению к особенностям аудитории. Христианские доктрины подчеркивали религиозный аспект этоса, его божественную сущность (Св. Августин).
   Различные подходы к пониманию этоса в наиболее обобщенном виде представлены в следующем определении – «характер, отраженный в языке» («character as it emerges in language») [Sloane, 2001: 263]. В современной риторике «характер» трактуется расширительно и включает не только индивидуальные особенности оратора, но и социо-культурные нормы, определяющие характер его риторической деятельности и воплощенные в языке риторического произведения. Важно подчеркнуть два аспекта этоса: во-первых, этос выступает как нормативно-регулятивный фактор, во-вторых, он формируется в рамках определенного общественно-исторического уклада.
   Современное понимание содержания этоса отражает глубинные системные изменения в риторической теории, произошедшие в ХХ веке и явившиеся результатом целого ряда социально-политических сдвигов и развития гуманитарного знания. Центральной темой риторических исследований становятся вопросы, связанные не с производством речи, а с ее восприятием и интерпретацией, а смысловое ядро риторики составляют такие понятия, как «общение», «сотрудничество», «диалог», «взаимопонимание». Перемещение фокуса с создателя текста на его получателя, или потребителя («consumer of discourse» в терминологии американских авторов), естественным образом отразилось и на интерпретации этоса, который стали связывать в первую очередь со слушателем, аудиторией.
   Присутствие «другого», не автора – краеугольный камень современной философии дискурса. В одном из своих эссе на темы этики Умберто Эко утверждает, что «этический подход начинается, когда на сцену приходит другой. Признание роли других, необходимость уважать те же их потребности, которые мы считаем неукоснительными для себя, – результат тысячелетнего развития» [Эко, 2002: 14]. Признание приоритета получателя сообщения породило в ряде риторических систем особое понимание этоса. Так, представители Льежской группы «Мю» определяют этос как «аффективное состояние получателя, которое возникает у него в результате воздействия на него какого-либо сообщения, и специфические особенности которого варьируют в зависимости от нескольких параметров. Среди этих параметров важное место должно быть отведено самому получателю сообщения» [Дюбуа, 1986: 264]. С аудиторией связывается этос и в риторической теории Ю. В. Рождественского: «этосом принято называть те условия, которые получатель речи предлагает ее создателю» [Рождественский, 1999: 69].
   Признание роли «другого» отнюдь не предполагает умаление значения создателя текста, оратора. Речь идет скорее о сложном взаимодействии оратора и аудитории, индивидуума и социума, личности и культуры, которое рассматривается многими современными авторами как важное условие порождения этоса.
   Очевидно, что современное понимание этоса отражает некоторые общие тенденции в развитии философской мысли и гуманитарного знания в ХХ веке. Целый ряд выдающихся мыслителей выдвинули идею о том, что человеческое общение, диалог как естественная потребность человека является единственным способом преодоления цивилизационных и культурных кризисов современного общества. Так, М. Бубер считал, что ни индивидуализм, ни коллективизм не способны противостоять кризису, вызванному овеществлением социальных связей и отчуждением людей. Его «диалогический персонализм» основывался на признании диалогической природы бытия и на философии межличностных отношений. Выход из кризиса он видел в диалоге человека с человеком, человека с богом и окружающим миром. «Это возможно там, где отношения между человеческими личностями локализованы не во внутренней жизни индивидов (как это обычно бывает) и не в объемлющем и определяющем их мире всеобщего, но, по сути дела, между ними. «Между» не вспомогательная конструкция, но истинное место и носитель общественного события» [Бубер, 1995: 192–193]. Значение человеческого общения как способа сопротивления ценностям массового общества отмечалось и в работах немецкого философа Г. Маркузе. Он связывал возможности изменения общества «одномерных людей» с развитием искусства и межличностных отношений, помогающих сохранить человеческий масштаб вещей и человеческие ценности в массовом технократическом обществе. О. Розеншток-Хюсси также подчеркивает особую роль межличностного общения как основы человеческого бытия, уделяя особое внимание его речевому воплощению. «Речь – это вид межличностной коммуникации. Каждый представитель рода человеческого гордится своей способностью передавать сообщения. Те, кто действительно заинтересован в общении, верят, что совместное овладение истиной, понимание и соглашение может быть между ними достигнуто, и нужно постараться его установить» [Розеншток-Хюсси, 1994: 49]. К числу наиболее известных концепций, постулирующих основополагающий характер диалога, относится учение М. М. Бахтина, оказавшее огромное влияние на современную философию и науку о языке.
   Наличие этической и психологической взаимозависимости между автором и читателем, говорящим и слушающим является признанным фактом в современной философии (экзистенциализм, персонализм, О. Розеншток-Хюсси, М. Бубер, А. Пятигорский, М. Фуко), риторике и литературоведении (М. Бахтин, Ю. Лотман, К. Берк), дискурс-анализе (М. Пеше, Ж. Отье-Ревю), герменевтике (Х.-Г. Гадамер, А. А. Брудный). «Другой, взгляд другого определяет и формирует нас. Мы (как не в состоянии существовать без питания и сна) не способны осознать, кто мы такие, без взгляда и ответа других» [Эко, 2002: 15]. Характерно, что исследователи не ограничиваются признанием лишь внешних, коммуникативных проявлений этого взаимодействия, но стремятся выявить глубинные механизмы, лежащие в его основе. «В процессе общения человек приучается смотреть на себя глазами другого человека. Ведь если я выражаю свои мысли, я заинтересован в том, чтобы другой человек, мой собеседник их правильно понял. И я невольно прислушиваюсь к своим словам, а если это постоянный собеседник, то приучаюсь смотреть на себя его глазами. Постепенно мой внутренний мир становится как бы населенным другими людьми» [Брудный, 1998: 89].
   Важно подчеркнуть, что в публичной речи присутствуют сигналы как личной, так и коллективной обращенности, так как ее адресатом является совокупность индивидуумов, объединенных в аудиторию, а Другой имеет не индивидуальную, а коллективную идентичность. В более широком смысле этот коллектив людей является выразителем норм и ценностей определенной человеческой общности. Как отмечал Ю. М. Лотман, «в риторике отражается универсальный принцип как индивидуального, так и коллективного сознания (культуры)» [Лотман, 1995: 103].
   Это высказывание дает ключ к пониманию этоса публичной речи. Представляется, что его можно рассматривать в двух взаимодополняющих ракурсах, узком и широком. В узком смысле он детерминирован конкретной ситуацией общения, в которой оратор осуществляет риторическую деятельность. В широком смысле этос есть отражение общественного уклада и культуры.
   Итак, в широком смысле этос можно определить как совокупность социо-культурных и этических норм и ценностей в рамках определенного общественно-исторического уклада, отраженных в языке. В узком смысле под этосом понимаются социо-культурные факторы, определяющие характер взаимодействия участников конкретного риторического дискурса.
   По существу, через сферу этоса реализуется взаимовлияние общества и риторики: с одной стороны, нормы этоса определяют содержание и стиль дискурса, с другой стороны, риторическая деятельность способна изменять и формировать этос. «Влияние речи на общественный прогресс определяется тем, как в данном обществе выстроены правила этоса, т. е. моральные и нравственные правила, административные установления и законы, регулирующие речь, а также тем, каков стиль этого общества» [Рождественский, 1995: 9].
   Историческая и социальная обусловленность этоса и его связь с «фактурой» речи подробно рассматривается в риторической теории Ю. В. Рождественского. Проанализировав изменения норм этоса на различных этапах развития цивилизации, он устанавливает некоторые закономерности и формулирует законы этоса. Наиболее важным представляется закон, который показывает, что «речевой этос обладает свойствами культуры. Нормы этоса подчиняются общим законам культуры, по которым новое не уничтожает старое, но лежит на нем и развивает старое применительно к новым условиям» [Рождественский, 1999: 387]. Кроме того, Ю. В. Рождественский выдвигает гипотезу о принципах развития речевого этоса: развитие речевого этоса подчиняется не только субъективной воле людей, но и внутренним, объективным социальным закономерностям [там же: 403]. Данная концепция подтверждает выдвинутое нами положение о том, что этос можно рассматривать, с одной стороны, как порождение «воли конкретных речедеятелей», а, с другой стороны, как нормы, складывающиеся под влиянием общественных условий.
   Характерно, что не только изучение отражения этоса в словесности, но и формирование этоса может рассматриваться как одна из задач риторики. По мнению А. К. Авеличева, «порождение этоса – это и есть конечная цель и основная задача риторики» [Авеличев, 1986: 26].
   Подчеркивая общественную значимость этоса, западные исследователи обращают внимание на то, что в век изоляции и фрагментации, этос речи способен выполнять функции объединения людей при условии, что говорящий готов открыть свой внутренний мир другим (S. Michael, Th.Sloane). «В основе современного дискурса лежит необходимость сделать свой мир открытым для других, в нем одновременно присутствуют «я» и «другие». Такая модель превращает этос в сотрудничество, при котором аудитория приобретает статус равноправного участника, приоритет отдается этической самореализации и коммуникации, а не воздействию, и интересы аудитории ставятся выше интересов оратора» [Sloane, 2001: 271].
   Двойственность этоса, т. е. его одновременная соотнесенность с общественными условиями порождения и восприятия речи и реальным взаимодействием участников коммуникации, находит свое выражение в том, что этос в его широком понимании определяет этос конкретного риторического дискурса. Эта идея прослеживается и в приведенном выше высказывании. Установка на сотрудничество, диалог, взаимопонимание как отражение социально одобряемых этических норм реализуется в том, что в конкретном публичном выступлении оратор уделяет особое внимание интересам и потребностям аудитории в рамках «узкого» этоса, диктуемого непосредственной ситуацией общения, предметом выступления, составом аудитории.
   Таким образом, нормы этоса определяют характер риторической деятельности и находят свое выражение в ее продукте – тексте публичной речи. Влияние этоса на язык риторического произведения реализуется через принципы уместности и целесообразности речи.
   В античной риторике уместность (decorum) считалась одним из главных достоинств речи. Подчеркивалось, что успех речи принципиально зависит от того, насколько ее язык соответствует предмету речи, аудитории, случаю. Аристотель, например, уделял особое внимание уместности выбора лексики, указывая, что язык публичной речи должен, с одной стороны, выражать эмоции оратора, а с другой стороны, соответствовать предмету речи. Широко цитируется высказывание Цицерона, отмечавшего, что самое трудное в речи – это понять, что уместно в каком случае, и что принцип уместности следует соблюдать как по отношению к предмету, о котором идет речь, так и по отношению к личности говорящего и слушающего.
   В средние века понимание уместности основывалось на жестком кодексе социально приемлемого поведения (в том числе и речевого) для представителей различных классов и социальных групп. Строго регламентировались правила речевого поведения для придворных, буржуазии, священников, простолюдинов.
   В современном понимании уместность связывается, прежде всего, с оптимизацией влиятельности публичной речи путем регуляции взаимодействия между оратором и аудиторией. При этом особое внимание уделяется «фактору аудитории», поскольку именно аудитория считается мерилом эффективности коммуникации. По мнению К. Берка, «человека можно убедить лишь в том случае, когда ты умеешь говорить на его языке и с помощью речи, жеста, интонации, порядка изложения, образов, отношений, идей идентифицируешь свой стиль с его стилем» [Burke, 1950: 55].
   Главенствующую роль аудитории в определении уместности речи подчеркивал и Ю. В. Рождественский. Определяя этос как условия, предлагаемые аудиторией, он отмечал, что «эти условия касаются времени, места, сроков ведения речи, и этим определяется часть содержания речи, по крайней мере, ее тема, которую получатель речи может считать уместной или неуместной. Неуместную речь получатель речи вправе отклонить [Рождественский, 1999: 70].
   Уместность речи – это связующее звено между этосом и риторическим произведением, поскольку оратор определяет уместность выбора темы, структуры, содержания, языка публичной речи на основании оценки требований ситуации общения. «Этос предопределяет оценку говорящим уместности высказывания, его умение ориентироваться в самой ситуации общения и с конкретной аудиторией, заставляет устанавливать связь между словом и делом» [Яковлева, 2003: 16].
   Еще одно широко используемое в современной риторике понятие, отражающее характер взаимодействия оратора и аудитории, – это целесообразность речи. Публичная речь, рассматриваемая как коммуникативный процесс, предполагает, с одной стороны, наличие у оратора коммуникативных целей, с другой стороны, адекватность интерпретации текста слушателями. Продуманное целеполагание со стороны оратора и соотнесение его целей с установками и ожиданиями слушателей имеют принципиальное значение для обеспечения риторической эффективности. Целесообразная речь – это речь, соответствующая риторическим задачам. Очевидно, что стремление оратора к целесообразности отражается во всех компонентах публичной речи: структурно-композиционной составляющей, аргументации, выборе дискурсивных стратегий и языковых средств. Следует подчеркнуть, что прогнозирование целесообразной риторической деятельности возможно лишь на основе анализа конкретной ситуации общения. «Целесообразность всегда подчинена постулату убеждения другого и формируется для каждых конкретных целей конкретным образом» [Безменова, 1991: 62].
   Уместность и целесообразность речи – это базовые характеристики, лежащие в основе ее эффективности и отражающие требования этоса. При этом уместность связана как с требованиями «этоса в широком смысле», т. е. со сложной гаммой социо-культурных и этических отношений, так и с непосредственной ситуацией общения («этос в узком понимании»). Категория уместности является связующим звеном между этими двумя уровнями этоса: действительно, уместным для данного оратора, выступающего на данную тему перед данной аудиторией, будет то, что считается уместным в данную эпоху для данной общности людей. Целесообразность же обусловлена требованиями конкретной ситуации, в которой реализуется риторический дискурс. В соответствии с принципами уместности и целесообразности оратор осуществляет выбор языковых средств.
   На основании анализа современных риторических концепций можно сформулировать следующие принципы реализации публичной речи в соответствии с нормами этоса: аудитория является равноправным участником риторической коммуникации; коммуникация имеет двусторонний характер; отношения между оратором и аудиторией строятся на основе сотрудничества и взаимопонимания; основной целью риторической деятельности является консенсус (добровольное присоединение аудитории) (Ю. В. Рождественский, Н. А. Безменова, А. К. Михальская, А. А. Волков, Е. Н. Зарецкая, Х. Перельман, Т. Слоан, П. Сопер и другие). Данные принципы находят свое выражение в тексте публичного выступления, как на уровне его риторического построения, так и на языковом уровне. Естественно, что изменения этоса привели к тому, что современная публичная речь существенно отличается от классических образцов ораторского красноречия.
   Пожалуй, именно просодия в силу своей гибкости, полифункциональности и вариативности, первой из языковых средств реагирует на изменения этоса. Это свойство просодии (интонации) отмечал М. М. Бахтин, говоря о ее социальной обусловленности: «Общность подразумеваемых основных оценок – это та канва, на которой вышивает интонационные узоры живая человеческая речь» [Бахтин, 1995: 17]. В рамках требований современного этоса публичная речь представляет собой «развернутую беседу» оратора с аудиторией (enlarged conversation), что проявляется в спокойном и несколько сглаженном голосовом оформлении речи. Сегодня высокопарные ораторские рулады воспринимаются как нечто не только излишнее (особенно с появлением звукоусиливающей аппаратуры), но и аффектированное, неуместное.
   Принимая за основу антропоцентрический подход к изучению публичной речи, следует охарактеризовать участников риторического дискурса, оратора и аудиторию, и установить их роль в реализации и формировании этоса.

1.2.1. Образ и личность оратора

   В любом тексте звучит голос его автора. Именно этот голос и делает каждое риторическое произведение уникальным и неповторимым. В современной риторике понятие «голос» связывают не только с особенностями фонации, но и со всей совокупностью проявлений личности автора в тексте. «Риторика высказывается от первого лица. Словесное действие обретает личностный смысл, поскольку оно включается в неповторимую историю человека, несущего в вечности ответственность за свои поступки и их последствия» [Волков А. А, 2003: 39]. Роль автора (оратора) в реализации текста – одна из центральных проблем риторики. В ее рамках обсуждаются следующие вопросы: тождественны ли личность оратора (persona) и тот образ, то представление о нем, которое создает текст; как проявляется личность оратора в тексте; какие качества необходимы эффективному оратору; какими способами формируется оптимальный образ оратора.
   Следует отметить, что в связи со сложностью самого концепта «личность оратора» в современной литературе наблюдается значительное понятийно-терминологическое разнообразие. Некоторые авторы, развивая учение Аристотеля о риторе, рассматривают создателя текста как носителя этоса и используют термин «этос», говоря о самом ораторе. Употребляются также термины «голос», «роль», «идентичность», «персона», каждое из которых высвечивает определенный аспект концепта. При этом наиболее спорным остается вопрос о соотношении реального «я» создателя текста (автора, оратора) и того образа, который он продуцирует через текст. Существуют две крайние точки зрения: согласно первой, в тексте представлено точное отражение личности автора; вторая состоит в том, что образ автора не должен отождествляться с его личностью. Классическая риторика предлагает нечто среднее между двумя этими противоположными позициями. Согласно учению Аристотеля, оратор являет аудитории такой образ, который мог бы способствовать убеждению, этот образ создается намеренно, но создается из тех качеств, которые присущи оратору как личности.
   С античных времен риторическая теория и практика уделяют большое внимание способам формирования эффективного образа оратора. Аристотель выдвинул постулат, согласно которому этос базируется на трех главных качествах оратора: разуме, добродетели и благорасположении. «Есть три причины, возбуждающие доверие к говорящему, потому что есть именно столько вещей, в силу которых мы верим без доказательств, – это разум, добродетель и благорасположение Кроме этих трех причин нет никаких других. Если, таким образом, слушателям кажется, что оратор обладает всеми этими качествами, они непременно чувствуют к нему доверие» [цитируется по «Античным риторикам», 1978: 72]. Это положение не потеряло своей актуальности в настоящее время, поскольку оно соответствует современному пониманию этоса: в трех качествах оратора, названных Аристотелем, содержится оценка интеллектуального и нравственного уровня оратора, и указание на его отношение к слушателям.
   Аудитория рассматривалась как мерило достоинств оратора и в римской риторике. Давая определение «совершенному оратору», Цицерон предлагает отказаться от деления ораторов по родам. Он заявляет, что «наилучший оратор тот, который своим словом и научает слушателей, и доставляет удовольствие, и производит на них сильное впечатление» [цитируется по «Об ораторском искусстве», 1973: 65]. В то же время широкую известность приобрело наставление Квинтилиана, согласно которому хороший оратор должен быть, прежде всего, хорошим человеком.
   Современная риторика во многом опирается на классические идеи. Однако исследования в области социальных наук поставили новые акценты в подходах к изучению категории «личность оратора» в риторическом дискурсе. С позиций социолингвистики риторическая деятельность рассматривается как вид социального взаимодействия, при анализе которого необходимо учитывать такие характеристики говорящего, как свойства (пол, возраст), позиции (статус, роль), отношения (авторитет, равенство, превосходство и т. д.), функции (учитель, ученый, отец и т. д.). Риторическую деятельность стали рассматривать как проявление социальной роли оратора, а термин «роль» вошел в обиход риторических исследований. Важным аспектом ролевого поведения является его соответствие социальной позиции и ожиданиям людей. Выступая в роли оратора, человек реализует определенный устойчивый шаблон поведения, и прежде всего речевого.
   Личностный статус говорящего является одним из важнейших факторов регуляции общения. «В личностный статус входят все характеристики говорящего, существенные для хода общения: нравственный облик, темперамент, общественное положение, род занятий, образовательный уровень, умственные способности и др.» [Блох 2007: 7].
   Очевидно, что оратор, как и любой субъект коммуникации, может рассматриваться в рамках теории «языковой личности», изложенной в работах Ю. Н. Караулова и его последователей. В контексте данного исследования нас интересует тот аспект языковой личности, который реализуется в риторическом дискурсе. В этой связи интересной представляется концепция В. В. Красных, согласно которой говорящий предстает в «каждый момент своей речевой деятельности в трех ипостасях, как совокупность «личностных феноменов» – как личность 1) языковая, 2) речевая, 3) коммуникативная» [Красных, 2002: 22]. Первая ипостась связана с теми знаниями и представлениями, которыми обладает человек, вторая – с выбором стратегий общения и репертуара лингвистических и экстралингвистических средств, третья – проявляется в конкретном акте коммуникации.
   Согласно определению В. П. Конецкой, коммуникативная личность – это «одно из проявлений личности, обусловленное совокупностью ее индивидуальных свойств и характеристик, которые определяются степенью ее коммуникативных потребностей, когнитивным диапазоном, сформировавшимся в процессе познавательного опыта, и собственно коммуникативной компетенцией – умением выбора коммуникативного кода, обеспечивающего адекватное восприятие и целенаправленную передачу информации в конкретной ситуации» [Конецкая, 1997: 169]. Как следует из этого определения, мотивационные и когнитивные параметры коммуникативной личности реализуются в процессе речевой коммуникации. Поскольку риторическая коммуникация является одним из видов речевой коммуникации, правомерно, на наш взгляд, ввести понятие «риторическая личность», т. е. проявление коммуникативной личности в риторическом дискурсе.
   Важно подчеркнуть, что личностная парадигма субъекта коммуникации реализуется в рамках определенного культурно-коммуникативного пространства в соответствии с «принятыми в данном социуме языковыми, когнитивными и прагматическими правилами» [Прохоров, 2004: 113] и социо-культурными нормами. Как в любом культурно-речевом взаимодействии людей, в сфере риторической коммуникации существуют определенные национально-культурные и социо-культурные стереотипы, определяющие характер речевой деятельности. В этом смысле характер риторической деятельности оратора обусловлен социо-культурными нормами, или нормами этоса.
   Как всякая языковая личность, оратор, безусловно, обладает когнитивными и лингво-культурными характеристиками, которые отражают его принадлежность к определенному лингво-культурному сообществу. Говоря о национально-культурной доминанте языковой личности, Ю. Н. Караулов отмечает, что она определяется «национально-культурными традициями и господствующей в обществе идеологией» и «формируется под воздействием семейной, воспитательной и социальной среды» [Караулов, 1987: 37]. Иными словами, национально-специфические черты риторической личности обусловлены этосом как совокупностью исторических, социо-культурных, идеологических установок и реализуются в соответствии с его требованиями.
   Известно, что национально-специфические черты особенно ярко проявляются в стереотипизированных формах коммуникации (фатическое общение, речевой этикет и т. д.). Как мы уже отмечали, публичная речь также относится к этому ряду. Стереотип рассматривается как определенная модель поведения, связанная с «национально детерминированным выбром той или иной тактики и стратегии поведения в данной ситуации» [Красных, 2002: 177]. Применительно к речевому общению Ю. Е. Прохоров определяет стереотип, или «речеповеденческий шаблон» следующим образом: «социо-культурно маркированная единица ментально-лингвального комплекса представителя определенной этнокультуры, реализуемая в речевом общении в виде нормативной локальной ассоциации к стандартной для данной культуры ситуации общения» [Прохоров, 1997: 98]. Публичная речь представляет собой и стереотипную ситуацию – устное выступление одного человека перед группой людей, и стереотипное поведение – речевое поведение, соответствующее определенным предписаниям, канону.
   Риторический канон формировался в ходе многовековой истории риторической теории и практики в рамках определенной риторической традиции. В Европе и Америке общериторическая традиция сложилась на основе античной риторики, поэтому фундаментальные принципы и категории едины. Однако национально-специфические черты как проявление особенностей исторического и культурного развития, национального характера и менталитета отличают национальные риторические традиции. В рамках национальных традиций складываются представления об эффективном ораторе.
   Даже беглое сравнение этих представлений в отечественной, американской и британской риторике демонстрирует значительную разницу в содержании, которое вкладывается в понятие «эффективный оратор». В отечественной риторике к числу главных достоинств оратора относят его стремление к истине и нравственное начало (А. А. Волков, Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская и многие другие). В советские годы оратор был, прежде всего, носителем определенной идеологии, ораторская речь приобрела прямолинейный и догматичный характер. С возрождением отечественной риторики в последние десятилетия возникло стремление к возвращению традиционного риторического идеала, имеющего глубокие историко-культурные и религиозные корни.
   Для американской ораторской речи характерна установка на «взаимную выгоду» общения для всех участников коммуникации. Прагматический принцип «это вам выгодно» (everyone involved in communication must gain by it) лежит в основе американских пособий по публичной речи. Американская риторика уделяет особое внимание технологическому аспекту риторической деятельности: подробно описываются различные методы «завоевания» аудитории, причем зачастую форме придается большее значение, чем содержанию. Весьма типичным представляется следующее высказывание Джоан Детц, одного из ведущих американских специалистов в области практической риторики: «Современные организации (крупные корпорации, мелкий бизнес, образовательные учреждения, культурные и политические организации) заботятся не только о том, что они могут сказать в речи. Их все больше интересует, что речь может сделать» [Detz, 1992: 1] В основе этого прагматического подхода – история, культура, особенности национального характера.
   В британской риторической практике также отмечаются ярко выраженные национально-специфические черты: стремление не вторгаться в «личное пространство» слушателя, отсутствие догматизма, ирония и самоирония и т. д. Иными словами, все те черты, которые присущи британцу как языковой личности, проявляются в британской риторической традиции.
   В каждом из рассмотренных случаев этос, сформированный многими поколениями, меняющийся и модифицирующийся в разные эпохи, образует риторическую традицию как отражение национального характера, нравственных установок и менталитета. В разделе, посвященном особенностям британской академической публичной речи, мы подробнее рассмотрим национально-специфические черты британского оратора.
   Таким образом, реализация риторической личности оратора происходит в рамках общериторической традиции, модифицированной в соответствии с национальной традицией.
   Следует подчеркнуть, что при существенных национально-специфических различиях национальные риторические школы едины в том, что касается базовых характеристик «риторической личности», обеспечивающих эффективность публичной речи, поскольку за основу берутся те качества, которые были названы Аристотелем – разум, добродетель и благорасположение.
   В целом, современная риторика не склонна отождествлять личность оратора и его образ, который намеренно формируется оратором как инструмент убеждения. При этом, с одной стороны, образ оратора должен соответствовать ожиданиям и потребностям аудитории. С другой стороны, он может быть убедительным лишь тогда, когда он основан на реальных индивидуально-личностных качествах оратора. Иными словами, образ оратора как риторическая категория по своей природе предполагает дуализм – одновременную соотнесенность с личностью говорящего и с ожиданиями аудитории.
   Как показывают исследования в области социальной психологии, аудитория хочет видеть в образе оратора не только стереотипные, но и сугубо индивидуальные черты. Когда оратор предстает перед аудиторией, он должен соответствовать нормам общественной ситуации, но в то же время выражать уникальные черты своей личности. «Говорящий всегда стремится реализовать в процессе общения свою творческую самобытность, сделать речевое поведение неповторимым. В результате он оказывается в сложной ситуации: ему необходимо проявить свое индивидуальное “Я”, не нарушив при этом культурно-речевых границ» [Канчер, 2003: 88]. Образ оратора складывается на основе его собственной деятельности и оценки аудитории в соответствии с представлением о риторическом идеале, сформированном в рамках определенной риторической традиции. Таким образом, в образе оратора можно выделить индивидуально-личностные характеристики и характеристики, обусловленные риторической деятельностью.
   В контексте лингвистического анализа публичной речи как риторического текста особую актуальность приобретают вопросы о том, как личность автора реализуется в этом тексте и какова роль единиц языка в самовыражении автора. Авторское «Я» реализуется в идиолекте, «особенном, неповторимом коде говорящего» [Эко, 2004: 105]. Задача изучения этого кода в риторическом произведении весьма сложна, поскольку для ее осуществления требуется разграничить те манифестации, которые определяются общестилевыми особенностями текста и риторическими конвенциональными требованиями, и сигналы индивидуального самовыражения оратора.
   В рамках обсуждения эффективности образа оратора в классической и современной риторике были разработаны различные классификации «достоинств ритора». Интересно, что в подходе к выявлению и классификации качеств ритора отражается двойственность, присущая самой категории образа оратора: одна группа качеств касается личности оратора, вторая связана с этическими требованиями, предъявляемыми к нему в связи с его взаимодействием с аудиторией. Это прослеживается еще в Аристотелевой триаде: разум и добродетель – качества самого ритора, благорасположение – отношение к аудитории.
   Приведем перечень качеств оратора, которые наиболее часто упоминаются в риторической литературе. Как мы уже отмечали, в отечественной риторической традиции особое значение придается нравственности оратора. М. В. Ломоносов считал, что слушатели должны знать, что ритор «добросердечный и совестный человек, а не легкомысленный ласкатель и лукавец» [1973: 73]. Среди достоинств оратора упоминаются искренность, скромность, заинтересованность, уверенность, вежливость, дружелюбие, тактичность, объективность (Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская, М. Р. Львов и др.). В многочисленных пособиях по риторике, как отечественных, так и зарубежных, представлены подробные рекомендации по выработке необходимых ритору качеств. Особое внимание уделяется формированию уверенности в себе для эффективного взаимодействия с аудиторией. Отметим, что в большинстве случаев при описании качеств оратора рассматриваются не индивидуально-личностные характеристики, а особенности оратора, проявляемые в процессе риторической деятельности.
   Например, А. А. Волков выдвигает ряд этических требований, «предъявляемых обществом любому ритору независимо от его убеждений и дающих в этом качестве принципиальное право на публичную речь» – честность, скромность, доброжелательность, предусмотрительность. Честность оратора проявляется в том, что он не должен «вводить аудиторию в заблуждение» относительно «содержания и цели речи», «своих личных интересов», «своей мировоззренческой позиции», а также, что он «несет ответственность» «за последствия решений, которые он предлагает», «за свою компетентность в предмете речи», «за свою речевую компетентность» [Волков, 2003: 74].
   Следует отметить, что тема ответственности оратора перед аудиторией вообще является весьма актуальной для современной риторики, поскольку основной принцип этоса – приоритет аудитории – накладывает на оратора особые обязательства.
   Личное обаяние, или харизма, также во многом определяют успешность риторической деятельности. Понятие «харизматическая личность» объединяет такие качества человека, как «динамизм, целеустремленность действий, понимание целей, склонность к лидерству, решительность, экспрессия» [Конецкая, 1997: 175]. Известно, что все великие ораторы обладают особым магнетизмом, который, воздействуя на подсознание слушателей, придает публичному выступлению суггестивность. Такой оратор может воздействовать на аудиторию даже против ее воли, в тех случаях, когда аудитория не разделяет его позицию, не доверяет ему и т. д. В этой связи данный фактор может быть сильным орудием для неэтичного оратора, что делает еще более важным вопрос о личной ответственности оратора перед аудиторией. Таким образом, вновь возникает вопрос о разграничении индивидуально-личностных характеристик ритора и намеренно продуцируемого образа. Если образ оратора внушает доверие данной аудитории, это совсем не означает, что оратору как человеку следует доверять. Дж. Филлипс оценивает данную ситуацию как парадоксальную: «Умелые мошенники умеют внушать доверие. Но и порядочные люди внушают доверие. Чтобы определить, кто перед ними, слушатели должны выйти за рамки образа и правильно интерпретировать само сообщение. Но сообщение не затронет слушателей, если оратор не сможет спроецировать эффективный образ. Поэтому даже если ты самый порядочный, честный, умный, ответственный человек на свете, если ты не продемонстрируешь это другим, никто не узнает твоих истинных качеств» [Phillips, 1984: 349].
   В рамках изучения личности и образа оратора современная риторика ставит целый ряд этических вопросов: как провести грань между воздействием и манипулированием, можно ли оценивать коммуникацию как эффективную, если она нарушает нравственные нормы и т. д. Следует отметить, что в античной риторике эти вопросы не звучали столь остро. Предполагалось, что человек как существо разумное и рациональное способен самостоятельно разделять добро и зло, отличать дурные и добрые намерения ораторов. В современном фрагментарном мире эти вопросы становятся все более актуальными. Но они связаны не только с образом оратора, но и с теми принципами, на основе которых строится его взаимодействие с аудиторией.

1.2.2. Оратор и аудитория. Публичная речь как двусторонняя коммуникация

   В основе современного понимания этоса публичной речи лежит установка на двустороннюю коммуникацию, в которой интересы и потребности аудитории считаются приоритетными для оратора. По мнению Ю. В. Рождественского, риторика не должна ограничиваться вопросами, связанными с созданием речи: «Поскольку в любом виде словесности воспринимает речь отдельный человек – получатель, и целью создателя речи является склонить получателя к своим предложениям, риторика восприятия речи важнее риторики создания речи. Риторика восприятия речи управляет риторикой создания речи, т. к. получатель речи задает создателю речи этические и смысловые границы для изобретения» [Рождественский, 1999: 135].
   Значение «фактора слушателя» отмечается большинством современных риторических теорий. Аудитория стала ключевым аспектом «новой риторики» Х. Перельмана и Л. Ольбрехт-Тытеки, чья теория аргументации построена на принципе адаптации всей аргументативной системы к убеждениям аудитории. При этом рассматривается три вида аудиторий: сам говорящий, универсальная (идеальная) и конкретная (реальная) аудитории. По мнению авторов, для того, чтобы убедить реальную аудиторию, ритору необходимо создать некий конструкт, «образ» идеальной аудитории, который складывается на основании собственных представлений и опыта оратора. «Новая риторика» Перельмана заложила основы для изучения риторической коммуникации в кросс-культурном контексте. Перельман и Ольбрехт-Тытека признавали, что «каждый индивид, каждая культура имеют свое собственное представление об универсальной аудитории. Изучение этих различий было бы очень поучительно, поскольку позволило бы нам узнать, что люди в различные периоды истории считали истинным и объективным» [Perelman, Olbrechts-Tyteca, 1969: 33]. Это высказывание, кроме того, косвенно демонстрирует, что аудитория является носителем этоса: ее отношение к действительности, ценности, установки отражают изменения этоса в исторической и культурной перспективе.
   Заметный вклад в разработку проблем эффективного взаимодействия между участниками риторического дискурса внес американский философ Кеннет Берк. Развивая идею об «идентификации», происходящей в процессе общения, Берк постулирует, что убеждение имеет место тогда, когда риторы формируют связи со своими слушателями и говорят с ними на их собственном языке.
   Идентификация является одной из определяющих идей современной риторики. В психологии и социологии идентификация означает самоотождествление индивида с другим человеком, группой, образцом. Описывая риторическую деятельность в терминах групповой психологии, К. Берк отмечал, что люди используют язык не столько для поиска истины, сколько для совместных действий. При этом, стремясь определить свое место в мире, люди ищут черты сходства и различия между собой и другими, они сотрудничают с теми, с кем они себя отождествляют, и отчуждаются от тех, кто на них не похож. В этом смысле идентификация противопоставляется отчуждению. Ее значение заключается в объединении людей с помощью языка. Берк подчеркивал, что «язык – это символическое средство, побуждающее к сотрудничеству людей, по своей природе реагирующих на символы» [Burke, 1962: 43].
   По сути, идентификация – это механизм оптимизации взаимодействия между оратором и аудиторией. Причем, идентификация имеет двусторонний характер: с одной стороны, ритор сознательно ищет точки соприкосновения со слушателями, с другой стороны, идентифицируя себя с ритором, аудитория становится с ним как бы одним целым. Важно, что идентификация ни в коей мере не предполагает утрату участниками коммуникации собственной идентичности, каждый человек сохраняет свою индивидуальность и свои мотивы.
   В риторической деятельности, идентификация помогает преодолеть отчуждение между людьми, которое возникает в процессе общения в связи с их индивидуальными отличиями (пол, возраст, этническая принадлежность, вероисповедание, образовательный и социальный статус, жизненный опыт и т. д.). В этом смысле ее можно рассматривать как инструмент, регулирующий взаимоотношения участников коммуникации. Концепция идентификации принципиальна для понимания способов и механизмов реализации главной задачи риторики – убеждения, поскольку любая форма убеждения предполагает необходимость идентификации. «Если риторы уделяют особое внимание стилю и форме презентации, они могут убедить тех, кто идентифицирует себя с этой формой или стилем. Если они строят свое выступление на апелляции к фактам, это будет действенным для тех, кто идентифицирует себя с такой формой убеждения. Если инструменты ритора – манипуляция и обман, они убедят тех, кто идентифицирует себя с такими стратегиями. Суть идентификации в выборе между теми и другими» [Sloane, 2001: 371].
   Еще одно направление исследований аудитории связано с изучением идеологических установок слушателей, их мотивов и потребностей. Например, американский ученый Эдвин Блэк [Black, 1970] установил, что в тексте присутствуют маркеры не только идеологии оратора, но и идеологических установок аудитории. О. Уолтер исследовал влияние мотиваций аудитории на риторическую деятельность оратора: «Для аудитории с определенными мотивами и потребностями определенный оратор будет иметь определенный этос, но для аудитории с другими потребностями он будет иметь совершенно другой этос» [Walter, 1983: 41].
   При всех отличиях в понимании этических норм, определяющих характер взаимоотношений оратора и аудитории, общим для современных риторических систем, как отечественных, так и зарубежных, является сам факт признания двустороннего характера коммуникации и активной роли аудитории в риторическом дискурсе.
   Взаимодействие оратора и аудитории определяется факторами пресуппозиции и постсуппозиции, которые в совокупности образуют такое явление, как «коммуникативная суппозиция». Пресуппозиция – это предположение говорящего (оратора) о фонде релевантных знаний и, шире, личности слушающего (аудитории). В ходе общения говорящий по существу обращается к воображаемому им слушающему, к тому образу слушающего, который он имеет заранее или создает в своем сознании по мере развития общения. Постсуппозиция – представление слушающего о личности говорящего (оратора) и подлинном смысле его речи [Блох 2007: 8].
   Применительно к риторическому дискурсу можно предположить, что регуляция общения будет пресуппозиционно-оправданной, продуктивной, если представление оратора об аудитории максимально соответствует ее объективным характеристикам. В то же время образ оратора и смысл его сообщения должны соответствовать ожиданиям слушателей. В связи с этим важным этапом риторической деятельности является предварительный анализ аудитории.
   В последние десятилетия многочисленные исследования в области социологии, психолингвистики, теории коммуникации создали основу для разработки методики анализа аудитории. Такой анализ считается необходимым условием оптимизации влиятельности публичной речи (А. К. Михальская, Е. Н. Зарецкая, М. Р. Львов, П. Сопер, L. Bostock, G. Phillips, R. Vicar, L. Fletcher и многие другие). Оратору предлагается оценивать состав аудитории по целому ряду параметров: пол, возраст, социальный и профессиональный статус, уровень образования, этническая, национальная и конфессиональная принадлежность, добровольность присутствия, заинтересованность в обсуждаемых проблемах и т. д. Анализ аудитории дает возможность оратору составить ее обобщенный портрет и соотнести свои цели и задачи с интересами и потребностями аудитории.
   Следует особо подчеркнуть, что специфика современного этоса, описанная выше, определяет и способы реализации «сверхзадачи риторики – убедить «другого» (Безменова). Как отмечает Д. Франк, «риторика стремится выработать репертуар стратегий, коммуникативных принципов и формальных моделей употребления, применяемых говорящим и слушающим, когда они стремятся эффективным и адекватным образом взаимодействовать между собой и достигать своих коммуникативных целей» [Франк, 1999: 262]. Иными словами, не воздействие, а взаимодействие становится мерилом эффективности публичной речи. В связи с этим важным этапом планирования и подготовки выступления является соотнесение целей оратора с интересами, ожиданиями, мотивами аудитории. Однако даже самый тщательный анализ аудитории не всегда дает возможность предусмотреть и учесть всю совокупность индивидуальных и коллективных мотиваций аудитории, что делает исход коммуникации относительно непредсказуемым. В принципе возможны три следующих сценария: 1) цели оратора реализованы так, как планировалось; 2) цели не реализованы: слушатели отказываются взаимодействовать с оратором и проявляют негативную реакцию; 3) воздействие реализовано, но не в той форме, которую планировал оратор.
   Очевидно, что успех публичной речи в значительной степени зависит от готовности слушателей стать участниками риторической деятельности. В этой связи, в рамках этоса, отдающего приоритет «другому», особое значение приобретает разработка принципов, обеспечивающих успешность двусторонней коммуникации. Так, А. К. Михальская выдвигает в качестве первого закона современной общей риторики «закон гармонизирующего диалога». Согласно данному закону «эффективное (гармонизирующее) речевое общение возможно только при диалогическом взаимодействии участников речевой ситуации» [Михальская, 1996: 80]. По мнению автора, этот закон требует, чтобы оратор воспринимал аудиторию не как пассивный объект своей деятельности, а как активного участника коммуникации. На основе диалога с аудиторией оратор должен стремиться «пробудить собственное «внутреннее слово» слушателя, установить гармонические и двусторонние отношения с адресатом» [там же: 83]. Закон «гармонизации» отношений между участниками коммуникации отражает основное требование этоса: ориентация на «другого» не на основе однонаправленного воздействия, а на основе активного двустороннего взаимодействия.
   В зарубежной литературе для характеристики оптимальных отношений между участниками коммуникации широко используется термин “rapport”, обозначающий отношения, основанные на согласии, взаимопонимании и гармонии. Анализ современных исследований в области риторики и теории коммуникации позволяет выделить несколько ключевых слов, которые используются при описании особенностей взаимодействия оратора и аудитории: «диалог», «гармония», «общение», «консенсус». При сходстве констатирующей части положений об ораторско-аудиторном взаимодействии представители различных школ расходятся в понимании стратегий и механизмов, регулирующих такое взаимодействие. Большинство авторов считают, что гармонизация отношений достигается в основном за счет адекватного риторического поведения оратора – умения установить и поддерживать коммуникативный контакт, отслеживания обратной связи с аудиторией, придания публичной речи диалогизированного характера, правильного выбора вербальных и невербальных средств и т. д. Некоторые авторы (в основном представители американских научных школ) вслед за Кеннетом Берком стремятся выявить психологические механизмы, которые позволяют достичь желаемого взаимодействия между участниками риторической коммуникации. В этой связи отношения между оратором и аудиторией рассматриваются через призму межличностных отношений, для характеристики которых используется целый ряд специальных понятий: «empathy», «affinity», «synergie» (К. Кугл, Л. Келли, Р. Викар, В. В. Кулешов).
   Понятие «empathy» (сопереживание) вписывается в теорию идентификации К. Берка. Сопереживание основано на способности человека представить, каковы чувства другого человека, поставить себя на его место. Это качество рассматривается как необходимое для участников коммуникации, поскольку оно способствует достижению открытости и активного восприятия. Второе качество, во многом сходное с первым, – affinity (близость, родство) – взаимопонимание между людьми, основанное на их биологическом и духовном сходстве. Именно на базе этих двух качеств в процессе коммуникации формируются гармоничные отношения между ее участниками (rapport), т. е. отношения симпатии и уважения.
   Как отмечает Дж. Филлипс, «гармония в отношениях порождает особое взаимопонимание и создает уникальные условия коммуникации» [Phillips, 1984: 253]. Если участники коммуникации понимают и разделяют чувства и взгляды друг друга, коммуникация становится взаимовыгодной [Кулешов, 2001: 10]. Кроме того, в рамках данных рассуждений предлагается и особый критерий успешности коммуникации, synergie. Считается, что при совместной деятельности людей вырабатывается дополнительная энергия, деятельность приобретает особую эффективность. Синергетический эффект связан с тем, что в ходе взаимодействия, в том числе и речевого, люди не только генерируют собственные идеи, но и способствуют порождению идей другими. Такой результат может расцениваться как отражение эффективности гармоничной риторической коммуникации.
   Итак, стремление к гармоничной коммуникации является в настоящее время общепризнанным приоритетом риторической деятельности. Современными авторами предлагается множество способов достижения гармонии между участниками риторического дискурса, от научных, рациональных, до интуитивных, не имеющих в настоящее время научного обоснования. Действительно, не все в успешном взаимодействии оратора и аудитории можно объяснить риторическим мастерством оратора. Не случайно с античных времен риторика считалась не только наукой, но и искусством, в котором не всегда возможно «поверить алгеброй гармонию». В связи с этим, среди факторов, влияющих на характер отношений оратора и аудитории, часто называют «магнетизм» личности оратора, его харизматичность. По мнению Р. Викара, «убедительность оратора зависит от совпадения “химических составов” (personal chemistry)» [Vicar, 1994: 18].
   Следует отметить, что с развитием теории информации такого рода явления, находящиеся за пределами смысловой струтуры текста, но оказывающие заметное влияние на процесс коммуникации и ее результат, получили научное объяснение. Речь идет о так называемой фасцинации (Ю. В. Кнорозов), или фасцинативной компоненте коммуникации.
   Согласно определению Ю. А. Шрейдера, «сущность фасцинации состоит в создании у адресата некоего настроя, установки на взаимопонимание» [Шрейдер, 1974: 61], при этом фасцинация подобна позывным, за которыми может не последовать никакой новой информации, однако для адресата может быть существенным само наличие переданных ему позывных. Для объяснения природы фасцинации и ее функционирования в речевой коммуникации Ю. А. Шрейдер использовал аналогию из области радиотехники: он уподобил фасцинацию высокочастотным несущим колебаниям, а информацию низкочастотной моделирующей компоненте, поскольку содержание радиосигнала несет именно низкочастотная компонента. Именно она преобразуется, в конце концов, в слышимый или видимый адресатом сигнал. Но без несущей высокочастотной компоненты была бы в принципе невозможна передача сообщения. Таким образом, фасцинативная компонента обеспечивает оптимальное взаимодействие между участниками коммуникации. В этом смысле все те вербальные и невербальные средства, которые способствуют передаче информации за счет поддержания работы канала связи между оратором и аудиторией, являются фасцинативными.
   Ю. М. Лотман отмечал, что фасцинативные элементы, лишенные собственного семантического значения, «могут выступать как внешние коды, под влиянием которых перестраивается словесное сообщение» [Лотман, 2004: 167].
   Высокой степенью фасцинативности могут обладать различные элементы риторического дискурса: тема выступления, сам оратор, его внешность, одежда, невербальное поведение. Высоко фасцинативны средства речевого контакта различных языковых уровней, поскольку они непосредственно ориентированы на обеспечение работы канала связи. Это свойство единиц контакта порождено также их ритуализованным, рекуррентным характером: как известно, фасцинация по своей природе связана с ритуализованностью коммуникативных процессов. Важным для данного исследования представляется наблюдение о высокой фасцинативности фонетических средств, сделанное некоторыми учеными, относящими фасцинативность к числу древнейших средств человеческого голосового аппарата (И. И. Ревзин, А. Е. Войскунский). Действительно, именно голос обеспечивает непрерывное изменение параметров сигнала, необходимое для восприятия передаваемой информации. Любой текст приобретает дополнительную фасцинативность, когда он становится звучащим.
   Контакт оратора и аудитории, несомненно, является необходимым условием эффективной риторической коммуникации. Изучение сферы коммуникативного контакта приобрело особую актуальность в последние несколько десятилетий, причем исследованиями в этой области занимаются представители различных научных дисциплин: психолингвистики, прагматики, риторики. На основе этих исследований постепенно складывается «теория контакта». Коммуникативный контакт признается важнейшей составляющей человеческого общения, имеющей универсальный характер (Е. Ф. Тарасов, Ю. А. Сорокин, А. Е. Войскунский и др.). Как подчеркивает А. Е. Войскунский, «сложившаяся в результате эволюции форм человеческого общения система вербальных и невербальных показателей коммуникативного контакта оказалась высокоэффективной и высокодинамичной, обеспечивающей все многоообразие человеческих контактов» [Войскунский, 1990: 128].
   В публичной речи коммуникативный контакт приобретает особый функциональный статус: поскольку этот вид речевой деятельности отличается целенаправленностью и наличием замысла, коммуникативный контакт является, прежде всего, способом реализации замысла оратора и его риторических задач. В этом смысле весьма актуальной представляется концепция отечественных ученых, рассматривающих контакт как отражение потребности в общении (А. А. Леонтьев, А. Е. Войскунский). «Для того, чтобы состоялся акт общения, необходима двусторонняя активность двух субъектов, у каждого из которых актуализируется потребность в общении, предметом которой выступает другой субъект» [Войскунский, 1990: 131]. Это положение вполне применимо к риторической коммуникации. Действительно, оратор по роду своей коммуникативной деятельности изначально имеет потребность в общении с аудиторией, его задача заключается в том, чтобы сформировать такую потребность у аудитории. Если потребности оратора и аудитории «взаимно опредмечиваются» (Войскунский), возникает коммуникативный контакт.
   Специфика коммуникативного контакта в публичной речи заключается, кроме того, и в том, что его наличие является необходимым условием реализации риторического воздействия (убеждения).
   Для риторической теории и практики особенно важным представляется вопрос о способах установления и поддержания коммуникативного контакта. В основе подходов современной риторики к этому вопросу лежат, с одной стороны, разработки в области психолингвистики и теории коммуникации, с другой стороны, идеи современной прагмалингвистики.
   Как мы уже отмечали, психолингвистические исследования направлены на выявление способов актуализации потребности в общении. Для решения этой задачи предлагается учитывать социальные и когнитивные установки потенциального партнера по коммуникации, которые должны вступать в «резонанс» с когнитивным содержанием сообщения. Отметим, что важность всестороннего изучения потребностей и установок (в том числе социальных и когнитивных) потенциального партнера (аудитории) подчеркивается и в риторике. В практическом смысле данная задача решается с помощью анализа аудитории (составления «портрета» аудитории).
   Вступая в «борьбу за контакт», оратор использует специальные средства контакта. Репертуар риторических стратегий, обеспечивающих контакт, может быть достаточно разнообразным. Интересное исследование по установлению наиболее эффективных приемов контакта в публичной речи было проведено группой ученых под руководством А. Е. Войскунского [Войскунский, 1990]. На основе специально разработанной методики были выявлены следующие приемы: ссылка на авторитеты, применение экзотических терминов, понятий, имен и названий, использование цитат, указание на значительность затрагиваемой проблемы, применение риторических восклицаний и вопросов, обращение к широко известному факту или событию, нарушение ожиданий слушающего, ввод ложного персонажа и т. д. Заметим, что все эти приемы хорошо известны и подробно описаны в трудах по риторике, однако авторы психолингвистического исследования предприняли попытку установить, какие психологические механизмы обеспечивают их эффективность как средств контакта. Например, апелляция к авторитету воздействует на слушателей, потому что с психологической точки зрения люди чувствуют себя увереннее, когда они знают о поддержке со стороны других людей.
   Опытный оратор, владеющий обширным репертуаром приемов и средств контакта, выбирает те из них, которые соответствуют предмету и целям выступления, составу аудитории, ситуации общения. Представляется, что в публичной речи, в которой коммуникативный контакт имеет принципиальное значение и заранее планируется оратором, существует два уровня его реализации. К первому можно отнести приемы и средства, которые непосредственно предназначены для обеспечения работы канала связи. Эти фасцинативные единицы, ритуализованные и рекуррентные, характеризуются избыточностью и изолятивно-коммуникативным положением по отношению к окружению: они могут быть извлечены из текста, не разрушая его структурно-содержательной целостности. Они относятся к метареферентному плану текста. Известно, что метакоммуникативные высказывания «обслуживают надежность коммуникативного контакта» [Девкин, 1984: 42], а сферы контакта и метакоммуникации тесно переплетаются. В британской и американской риторической литературе средства контакта этой группы принято называть “hooks” («крючки») или “splashes” («всплески»), что подчеркивает их особый статус в тексте и планируемый характер.
   Ко второму уровню относятся те риторические и языковые элементы и характеристики, которые, помимо контактной, выполняют и другие функции в публичном выступлении. Так, четкая логико-композиционная структура речи и убедительная, яркая аргументация обеспечивают передачу смысла сообщения, но в то же время способствуют тому, чтобы слушатели следили за ходом мысли оратора, т. е. косвенно поддерживают контакт. То же самое можно сказать о выразительности языковых средств: экспрессивная речь обладает большим контактным потенциалом, чем речь маловыразительная.
   Пожалуй, можно говорить и еще об одном средстве контакта. Это сам оратор. Как мы уже отмечали, образ оратора, продуцируемый через текст, может быть высоко фасцинативным и способствовать контакту или контрфасцинативным, создающим коммуникативные барьеры.
   Необходимо отметить, что в обширной научной литературе по проблемам коммуникативного контакта почти не затрагивается вопрос о месте и роли в нем фонетических средств (за исключением работ, посвященных фатическому общению – А. М. Анощенкова, И. А. Анашкина). Представляется, однако, что эта роль значительна. Действительно, публичная речь – это текст изначально созданный для устного воспроизведения. Как только оратор начинает озвучивать речь, аудитория начинает ее воспринимать, т. е. фонетические средства обеспечивают контакт. Мы уже отмечали выше, что фонетические средства фасцинативны по своей природе, поскольку они осуществляют «передачу сигнала». Ни один из представленных выше приемов «борьбы за контакт» не будет эффективен, не получив на стадии исполнения адекватного интонационного подкрепления. Более того, фонетическая некомпетентность оратора может привести к коммуникативному срыву.
   В целом, весь набор фонетических параметров, традиционно рассматриваемых в риторике как составляющая эффективной публичной речи, так или иначе, способствует реализации коммуникативного контакта. Четкая дикция, звучность голоса обеспечивают передачу звукового сигнала, приятный тембр привлекает слушателей, вариативность тона обеспечивает поддержание связи с аудиторией.
   Важнейшую роль в обеспечении контакта играет просодический контраст. Любое выраженное изменение одного или нескольких просодических параметров (тона, громкости, темпа) автоматически включает внимание слушателей. Особое место в арсенале фонетических средств контакта занимает паузация, в частности, риторическая пауза и риторическое молчание используются как способ поддержания обратной связи.
   Коммуникативный контакт изучается и в рамках прагмалингвистических исследований, уделяющих особое внимание анализу речевых поступков, реализующих контакт между участниками дискурса. Ключевой категорией в этих концепциях является так называемый «коммуникативный кодекс», представляющий собой сложную систему принципов, регулирующих коммуникативное поведение. Прагматические принципы имеют своеобразное отношение к риторике. С одной стороны, они развивают риторические идеи, с другой стороны, на современном этапе они сами обогатили риторическую теорию. «Явное сходство между грайсовскими принципами кооперации и риторическими virtutes elocutionis (достоинствами слога) поражает исторически мыслящего исследователя» [Франк, 1999: 262)]. К числу таких исследователей, очевидно, относится и А. К. Михальская, которая провела сопоставительный анализ правил эффективного речевого общения, созданных Аристотелем, и принципов, разработанных Х. Грайсом, и пришла к выводу, что правила Грайса, по существу, являются современным переложением положений античной риторики [Михальская, 1996: 94]. Такое же наблюдение делает и Н. Н. Безменова: «лингвопрагматика развивает (сознательно или нет) многие риторические идеи» [Безменова, 1991: 70].
   Представляется, что особый интерес ученых к правилам коммуникативного поведения был вызван, помимо прочего, теми изменениями этоса, которые произошли во второй половине прошлого века, и повлекли за собой понимание коммуникации как активного двустороннего процесса. Стремление осмыслить характер этого процесса, вписать его в рамки научного анализа, объяснить его закономерности побудило исследователей к разработке системы правил, регулирующих коммуникацию. Наиболее значительными из таких систем являются принцип кооперации Х. Грайса и принцип вежливости Дж. Лича. «Принцип кооперации – фундаментальный фактор, регулирующий процессы интерпретации текста слушающим и прогнозирования этой интерпретации говорящим» [Франк, 1999: 262]. В риторическом дискурсе принцип кооперации регулирует взаимодействие между оратором и слушателями, оптимизируя тем самым эффективность коммуникации.
   В контексте настоящего исследования необходимо остановиться лишь на тех правилах коммуникативного поведения, которые имеют непосредственное отношение к взаимодействию оратора и аудитории. Принцип кооперации Грайса предполагает соотнесение коммуникативных действий с целью коммуникации и строится на основе четырех максим: полноты информации, качества информации, релевантности и манеры. Максима полноты информации требует, чтобы оратор соответствующим образом дозировал информацию, избегая как излишней, так и недостаточной информации. Согласно второй максиме оратор не должен сообщать ложной информации и информации, не имеющей достаточных оснований. Третья максима предписывает, что коммуникативный вклад должен быть уместным по отношению к цели сообщения. Четвертая требует, чтобы оратор выражался ясно, кратко и последовательно, избегая неоднозначных и непонятных слушателю выражений. Принцип кооперации постулирует, что оратор должен соотносить способы реализации своего замысла с возможностями аудитории [Grice, 1975]. Отметим, что в терминах риторики речь идет о соблюдении принципа уместности речи.
   Сотрудничество оратора и аудитории проявляется в том, что само сообщение (публичная речь) должна порождать эффективное взаимодействие. Следует подчеркнуть, что максимы Грайса касаются в первую очередь содержательной, информативной стороны коммуникации, самого сообщения, текста. Межличностные отношения коммуникантов регулируются другим коммуникативным кодексом – принципом вежливости Дж. Лича. «В общем смысле можно определить принцип кооперации как принцип совместного оперирования информацией или как принцип циркуляции сведений в составе коммуникативного акта, а принцип вежливости – как принцип взаиморасположения коммуникантов» [Клюев, 1998: 110].
   Максимы Дж. Лича формулируют социальные и этические основы взаимодействия участников коммуникации, регулирующие речевую коммуникацию в соответствии с требованиями этоса. Вежливое общение базируется на следующих максимах: такта, великодушия, одобрения, скромности, согласия, симпатии. Данные постулаты предписывают следующие правила речевого поведения: соблюдение границ личной сферы слушателя, необременение собеседника, позитивность в оценке партнера по коммуникации, неприятие похвал в свой адрес, неоппозиционность коммуникации (стремление избегать конфликтов), доброжелательное отношение к собеседнику [Leech, 1983]. По существу, максимы Дж. Лича представляют собой нормы этикета, соблюдение которых является необходимым условием эффективного межличностного взаимодействия участников коммуникации. В реальной речевой практике реализация принципов вежливости не всегда носит простой и прямолинейный характер. Как отмечал сам создатель этой теории, в процессе коммуникации могут возникать «конфликты максим», однако для риторического дискурса максимы вежливости важны, прежде всего, как общая установка на создание такой тональности общения, при которой слушатели ощущали бы себя равноправными и уважаемыми участниками коммуникации.
   Следует отметить, что современная риторика естественным образом впитала идеи Х. Грайса и Дж. Лича. В большинстве современных риторических концепций именно на основании этих положений сформулированы принципы эффективного взаимодействия между оратором и аудиторией. А. К. Михальская говорит о необходимости дружелюбного и тактичного отношения оратора к аудитории. Е. Н. Зарецкая считает доброжелательное отношение к слушателю первым и главным постулатом риторики. А. А. Волков называет честность, скромность, доброжелательность и предусмотрительность главными этическими требованиями к оратору. Это еще раз подтверждает факт взаимопроникновения научных идей риторики и прагматики. В результате современная риторика перестала быть лишь «совокупностью наставлений говорящему» (Д. Франк), она стала и риторикой межличностного общения. Разработанный в рамках прагматики коммуникативный кодекс предлагает такой подход к риторической деятельности, при котором ориентация на аудиторию реализуется как на уровне самого текста публичной речи, так и на уровне непосредственного взаимодействия оратора и аудитории. По мнению Н. Н. Безменовой, теория Дж. Лича требует «создания двух взаимодополняющих риторик: риторики межличностного общения и риторики текста. Первая опирается на принцип сотрудничества, вежливости (этикета) и иронии. Вторая следует принципам размеренности, (обеспечивающей адекватное восприятие текста), ясности, экономии и выразительности» [Безменова, 1991: 70].
   Представляется, что для публичной речи сфера межличностного общения коммуникантов не менее значима, чем сфера воздействия, поэтому риторика публичной речи совмещает в себе и риторику текста, и риторику межличностного общения. Очевидно, что именно оратор задает тональность, в рамках которой реализуются межличностные отношения. В соответствии с нормами этоса оратор демонстрирует уважение к слушателям, что реализуется в выборе определенных стратегий и тактик речевого поведения. К проявлениям уважения можно отнести вежливость и соблюдение речевого этикета.
   Как известно, вежливость является неотъемлемой частью британской культуры речевого общения. Этот феномен неоднократно рассматривался исследователями прагмалингвистического и социолингвистического направления [Lakoff 1973; Kasper 1981; Карасик 2002]. С. Левинсон и П. Браун разработали универсальную теорию вежливости, предложив типологию коммуникативных стратегий и речевых единиц, реализующих «позитивную» и «негативную» вежливость. Позитивная вежливость проявляется в поддержке и одобрении собеседника, а негативная отражает нежелание ограничивать свободу собеседника, навязывать ему свою волю [Levinson, Brown, 1987]. Предложенная С. Левинсоном и П. Браун модель рассматривается «как стандартная теория вежливости, раскрывающая различные стороны статусной оценки человека» [Карасик, 2002: 79]. Эта модель применима и к анализу вежливых отношений участников риторического дискурса, в котором реализуются и стратегии позитивной вежливости, и стратегии негативной вежливости. Например, одна из стратегий негативной вежливости состоит в проявлении уважения посредством принижения собственного положения и возвышения положения адресата. Оратор может намеренно «снижать» свой образ, подчеркивая тем самым высокий статус слушателей.
   Как мы уже отмечали, современные прагматические теории внесли заметный вклад в риторику, сформулировав принципы эффективного взаимодействия оратора и аудитории и предложив конкретные коммуникативные стратегии, реализующие эти принципы. Необходимо подчеркнуть, что прагмалингвистические исследования были посвящены изучению межличностного общения, в риторике же прагматические постулаты получили иное освещение, поскольку рассматривались в связи с взаимодействием оратора и аудитории в процессе риторической деятельности.
   Ориентация на слушателя и установка на коммуникативное сотрудничество предполагает, что на каждом этапе риторической деятельности оратору необходимо отслеживать реакцию аудитории и модифицировать свое речевое поведение в соответствии с этой реакцией. Процедура постоянного поддержания обратной связи получила в западной литературе название «мониторинг». Некоторые современные авторы считают мониторинг шестым риторическим каноном, подчеркивая при этом, что классические пять канонов Цицерона относятся к оратору, в то время как шестой канон включает в риторическую деятельность слушателей [J. Phillips, R. Vicar]. По существу, введение данного канона в риторический обиход позволяет оратору соотносить свою риторическую деятельность с интересами и потребностями аудитории на каждом ее этапе.

1.3. Убеждение как ключевая функция риторики

   Убеждение является ключевым концептом как классической, так и современной риторики. Большинство современных риторических теорий берут за основу Аристотелево понимание основной цели риторики, которая состоит в поиске путей и «возможных способов убеждения относительно данного предмета». «Концепция риторики как науки об убеждении, о формах и методах речевого воздействия на аудиторию разрабатывалась и последовательно излагалась в трактатах Исократа, Гермагора, Аристона, Аполлодора, Цицерона» [Авеличев, 1986: 8]. Именно это теоретико-философское понимание задачи риторики (в отличие от догматической и формалистической традиции, развиваемой последователями Квинтилиана) стало основополагающим для современной риторики.
   Современные представления об убеждении как одной из центральных категорий человеческого общения основаны на разработках целого ряда научных дисциплин, прежде всего, теории коммуникации, психолингвистики, социолингвистики и прагматики. Тем не менее, убеждение остается одной из наиболее сложных категорий, одной из «великих тайн риторики» [Encyclopedia of Rhetoric, 2001: 574]. Не претендуя на раскрытие этой «тайны», остановимся на тех аспектах убеждения, которые имеют непосредственное отношение к публичной речи как виду убеждающей коммуникации.
   В современной риторической теории существует три группы концепций, объединяющих исследования в данной области. Концепции первой группы придают первостепенное значение отношению аудитории к сообщению, которое рассматривается как критерий риторического успеха. Эти теории изучают убеждение в контексте изменения позиции слушателей. Теории, относящиеся ко второй группе, связывают убеждение не с аудиторией, а с личностью и речевым поведением оратора. В третью группу входят так называемые персуазивные теории, рассматривающие убеждение как двойственный процесс, реализация которого зависит, с одной стороны, от способности говорящего создать убедительную речь в результате целенаправленной речемыслительной деятельности, а с другой стороны, от готовности аудитории стать объектом убеждения. Представители данного направления считают, что главным способом убеждения является аргументация, а побочным, периферийным – ориентация на доверие аудитории (этос).
   Следует отметить, что на практике исследователи, как правило, не замыкаются в рамках одного из этих направлений, а стремятся осветить роль различных факторов в реализации убеждения. В качестве таких факторов, или переменных, рассматриваются характеристики источника (оратора), сообщения и адресата. В число релевантных характеристик оратора включаются, прежде всего, его авторитетность и привлекательность для аудитории (credibility, liking). Высокая степень авторитетности оратора и доверия к нему со стороны аудитории может существенно усилить убедительность речи, в то время как влияние второго фактора (приязни, любви, симпатии) не столь однозначно. В некоторых случаях оратор, вызывающий негативное отношение, может оказаться более убедительным.
   Изучение двух первых составляющих, источника и сообщения, так или иначе, соотносится с третьей переменной – получателем сообщения, аудиторией. Ее приоритет в вопросах, связанных с реализацией убеждения, очевиден, поскольку именно аудитория является объектом убеждающей деятельности оратора, мерилом того, насколько убедительным является то или иное сообщение. Это вполне соответствует и современному пониманию этоса публичной речи.
   Убеждение включается многими современными авторами в более широкий контекст речевого воздействия. Так, например, определяя предмет риторики, А. К. Авеличев называет ее наукой о «способах убеждения, разнообразных формах преимущественно языкового воздействия на аудиторию, оказываемого с учетом особенностей последней и в целях получения желаемого эффекта» [Авеличев, 1986: 10]. В этом определении убеждение и воздействие практически отождествляются. Такой же подход отличает и работы Н. А. Безменовой. Указывая на «сложность задачи влиять на систему убеждений «другого» и рассматривая убеждение как «сверхзадачу» риторики [Безменова, 1997: 62], она в то же время дает следующее определение риторики: «в наиболее общем виде (с современных позиций) риторика есть искусство воздействия» [там же: 17]. По существу, автор изучает убеждение с точки зрения теории речевой деятельности, оперируя такими понятиями, как риторическая деятельность, идеоречевой цикл, оптимизация речевого воздействия и т. д. Представляется, что такой подход вполне правомерен, поскольку, как мы уже отмечали, современная риторика имеет точки пересечения с целым рядом научных дисциплин, особенно с прагматикой, теорией коммуникации, теорией речевой деятельности. В результате междисциплинарных исследований убеждение приобрело статус частного случая более широкой категории воздействия, что дало новые возможности для понимания сущности этого явления.
   В этой связи необходимо отметить, что любая речевая деятельность и любой текст как ее продукт содержат более или менее выраженный элемент воздействия. «Даже естественное желание добиться того, чтобы текст был понятен, уже предполагает в неявной форме воздействие текста на тех, кто его получает» [Брудный, 1998: 98]. При этом степень воздействия может варьироваться от низкой, слабо выраженной (например, в фатическом общении) до высокой, ярко выраженной (открытое или скрытое манипулирование общественным сознанием в пропаганде и массовой коммуникации). Кроме того, не во всех формах коммуникации воздействие реализуется целенаправленно. Традиционными объектами риторических исследований являются именно те виды речевой деятельности и те тексты, в которых воздействие не только маркировано, но и носит целенаправленный характер: публичная речь, дискуссия, художественный текст, реклама, тексты массовой коммуникации.
   Убеждение как форма воздействия рассматривается с различных позиций и по разным направлениям:
   1. Механизмы убеждения (с привлечением таких понятий как сознание, когнитивные процессы, установки, мотивы, ожидания).
   2. Условия обеспечения эффективности убеждения (характеристики говорящего, слушателя, сообщения).
   3. Способы убеждения (этос, логос, пафос).
   4. Формы убеждения.
   Собственно говоря, вся риторическая проблематика, так или иначе, строится вокруг концептов убеждения и воздействия, поэтому мы остановимся здесь лишь на некоторых аспектах убеждения, имеющих непосредственное отношение к данному исследованию. Как уже отмечалось, механизмы воздействия на уровне передачи сообщения и его восприятия достаточно изучены современной психолингвистикой, теорией речевой коммуникации, прагматикой. Сошлемся здесь на разработки таких отечественных ученых, как А. А. Леонтьев, Ю. Ф. Тарасов, Ю. А. Сорокин, И. А. Зимняя, А. Е. Войскунский, Е. С. Кубрякова, Л. А. Киселева и другие.
   В широком смысле воздействие представляет собой комплексный феномен, который включает влияние на поведение человека и его сознание и обусловлен социо-культурными и психологическими факторами. В. И. Карасик предлагает выделить три типа воздействия: «воздействие на культорологическом уровне, которое осуществляется всем контекстом культуры, в котором находится человек», «воздействие на социальном уровне, которое представляет собой влияние на человека как представителя той или иной общности, группы, которое осуществляется целенаправленным выбором средств воздействия» и «воздействие на психологическом уровне – личностное, индивидуальное влияние на человека, которое осуществляется как эмпатия и переход в область личностных смыслов» [Карасик, 2002: 130]. В риторическом дискурсе одновременно реализуются все три типа воздействия: слушатель является объектом целенаправленного воздействия, которое реализуется в контексте культуры и включает в себя как социальный, так и психологический компонент. Действительно, как мы уже отмечали, выбор оратором средств воздействия продиктован, с одной строны, требованиями этоса, т. е. социо-культурными нормами, с другой строны, необходимостью апеллировать к индивидуальному сознанию слушателя (концепция идентификации).
   Реализацию речевого воздействия связывают с перестройкой сознания индивидуума или с перестройкой его картины мира. На основе экспериментальных исследований были выявлены и систематизированы типы речевого воздействия в связи с теми изменениями, которые происходят в сознании субъекта. Первый тип речевого воздействия характеризуется изменением отношения субъекта к некоему объекту без изменения категориальной структуры индивидуального сознания субъекта (призыв, лозунг, реклама). Второй тип воздействия состоит в формировании общего эмоционального настроя, мироощущения реципиента воздействия (лирика). Третий тип речевого воздействия можно связать с перестройкой категориальной структуры индивидуального сознания, введением в нее новых категорий (конструктов), проявляющихся в классификации, формах упорядочивания объектов, событий (научные тексты) [Петренко, 1990: 18–31].
   В практическом смысле оратору необязательно знать, какие категориальные перестройки происходят в сознании его аудитории, однако он должен иметь некоторое представление о базовых механизмах воздействия с тем, чтобы эффективно реализовать свой замысел. Е. Н. Зарецкая предлагает весьма доступную модель убеждения, включающую два этапа – вытеснение и замещение. Процедура заключается в том, что с помощью специально подобранных аргументов оратор вытесняет из сознания своего слушателя определенную систему взглядов, в результате чего в его сознании образуется вакуум (вытеснение). На втором этапе оратор заполняет этот вакуум своей системой взглядов посредством новой системы аргументов (замещение). По мнению автора, «вытеснение и замещение – две совершенно разные процедуры, они могут быть выстроены только последовательно и не могут реализовываться одновременно». [Зарецкая, 1998: 88]. Именно из этих двух процедур и складывается убеждение. Очевидно, что данное понимание механизма убеждения соотносится с третьим типом речевого воздействия в рамках психосемантической модели и отражает, прежде всего, те процессы, которые характерны для реализации убеждения в академическом (научном) дискурсе.
   Большинство современных концепций убеждающий речи отличает особый интерес к фактору эффективного взаимодействия говорящего и слушающего, оратора и аудитории как способу оптимизации воздействия, а также к социо-культурному аспекту убеждения.
   По мнению А. А. Волкова, «убедительность представляется категорией культурной, а не психологической, если вы не желаете быть убежденным в чем-либо, то никакая логика и никакая риторика вас в этом не убедит. Именно поэтому логика толкует о формальной доказательности, а риторика – о культурной в том смысле, что определенное отношение личности к культуре предполагает нормативную убедительность для этой личности определенных оснований аргументации» [Волков, 2003: 29]. Нельзя не согласиться с этим высказыванием, поскольку любое речевое взаимодействие, и в особенности риторически ориентированное, является культурно детерминированным. В то же время, формы и способы реализации убеждения диктуются и требованиям конкретной ситуации общения, в которой на первый план выступают социальные и психологические составляющие.
   Так, анализируя особенности речевого воздействия в публичной речи, Е. Ф. Тарасов подчеркивает его социальную обусловленность. По его мнению, воздействие реализуется «в системе координативных социальных отношений, когда коммуникантов связывают отношения равноправного сотрудничества, а не формальные или неформальные отношения субординации». Развивая данное положение, автор отмечает и психологические факторы: «объект речевого воздействия изменяет свою деятельность только в том случае, когда эти изменения отвечают его потребностям» [Тарасов, 1990: 5]. Сходные идеи находим у А. А. Брудного: «Потребности могут рассматриваться как совокупность факторов, способствующих коммуникации. Именно существование потребностей учитывается в практике коммуникативного воздействия. Обращение к побуждениям индивида, обусловленным его потребностями и установками, составляет важное звено воздействия на его поведение» [1998: 101].
   Представляется, что в психолингвистической и риторической интерпретации речевого воздействия нет никаких противоречий: в обоих случаях речь идет, по сути, о влиянии этоса на характер реализации убеждения. Если А. А. Волков делает особый акцент на этос в широком смысле, т. е. на широкий культурно и исторически обусловленный контекст риторического дискурса, то психолингвистическая трактовка в большей степени касается влияния этоса в узком смысле, отражающего требования конкретной ситуации общения. Вполне очевидно, что второй (этос в узком смысле) является производным от первого и несет в себе его черты: установки и потребности слушателей формируются в определенной социо-исторической среде и являются культурно обусловленными.
   Интересно, что эта взаимосвязь наиболее ярко проявляется в отношении принципов, регулирующих взаимодействие оратора с аудиторией. Вопрос о том, что является наиболее эффективным – односторонняя или двусторонняя коммуникация, манипулирование или сотрудничество, борьба или консенсус, и есть, по существу, соотнесение характера взаимодействия участников убеждающей коммуникации с требованиями этоса. Именно здесь и находится точка пересечения широкого и узкого понимания этоса.
   Риторическая коммуникация, основанная на принципах кооперации в соответствии с требованиями этоса, имеет своей целью достижение консенсуса, т. е. добровольного принятия большинством тезиса оратора. Современные риторические теории признают, что убеждение достигается через консенсус, что и является желаемым результатом публичного выступления. Особое значение при этом придается «ненасильственному» характеру убеждения.
   Подводя итог, можно сделать следующие выводы относительно особенностей реализации убеждения в современной публичной речи:
   1. Убеждение – форма ненасильственного воздействия оратора на аудиторию.
   2. Механизм убеждения основан на различных формах воздействия текста на сознание слушателей.
   3. Формы убеждения и особенности его реализации определяются нормами этоса.
   4. Убеждение оптимизируется в том случае, когда целевые установки оратора соотнесены с потребностями и мотивами аудитории.
   5. Убеждение реализуется в процессе взаимодействия оратора и аудитории, основанного на принципах сотрудничества и взаимопонимания.
   В контексте изучения публичной речи как убеждающей коммуникации важным представляется тот факт, что убеждение можно рассматривать и как процесс, и как результат. В первом случае в сферу изучения должны быть включены два уровня риторической деятельности оратора: собственно убеждение и деятельность, связанная с обеспечением риторической ориентированности, т. е. направленности речи на аудиторию. В публичной речи функции воздействия и контакта образуют неразрывное единство: воздействие невозможно без контакта, а контакт без воздействия не имеет смысла. Таким образом, исследование публичной речи с этой точки зрения предполагает, с одной стороны, анализ способов убеждения и языковых средств, их реализующих, и с другой стороны, анализ риторических стратегий и языковых средств, обеспечивающих риторическую направленность дискурса. Конечно, разделение двух данных уровней достаточно условно, поскольку в реальной публичной речи они тесно переплетены и часто неразделимы. Действительно, риторический вопрос, например, может одновременно являться и средством убеждения и средством поддержания контакта с аудиторией. Однако представляется, что такое, пусть условное, выделение уровней анализа дает возможность в развернутом виде изучить и описать функционирование языковых (и прежде всего, просодических) средств в звучащем тексте публичного выступления.
   Если подходить к изучению убеждающей коммуникации с другой точки зрения и рассматривать убеждение не как динамический процесс, а как результат риторической деятельности, то центральным становится вопрос об оценке эффективности публичной речи, степени ее убедительности и влиятельности. Такой подход предполагает оценку целесообразности и уместности речи, а также адекватности ее понимания и интерпретации слушателями. Оценка эффективности публичной речи обычно осуществляется на основании анализа ответной реакции аудитории. Д. Брайант и К. Уоллес выделяют три основных типа ответной реакции: 1) понимание каких-либо фактов; 2) изменение мнений и отношений слушателей; 3) те или иные действия слушателей [Bryant, Wallace, 1976: 5–6]. В соответствии с этим авторы подразделяют публичные выступления на информативные и убеждающие. Первые направлены на сообщение знаний (академический дискурс), вторые – на изменение взглядов, мнений, поведения аудитории (политический, юридический дискурс).
   Следует подчеркнуть, что данная классификация основана на различиях в реакции слушателей на публичное выступление. Она отнюдь не предполагает, что в речах информативного типа отсутствует убеждающий потенциал. «Убеждение через информирование» (А. А. Леонтьев) является одной из важнейших форм воздействия.

1.3.1. Способы реализации убеждения в публичной речи

   Очевидно, что способы и формы реализации убеждения как «сверхзадачи» риторической коммуникации существенно варьируются в различных жанрах и видах публичной речи в связи со спецификой риторических задач. Со времен Аристотеля способы реализации убеждения рассматриваются в рамках категорий «этос», «пафос» и «логос». В сфере этоса убеждение достигается за счет формирования оптимального образа оратора. Пафос включает средства эмоционального воздействия на слушателей. Логос выражает рациональное начало риторической деятельности. Сочетание и баланс трех универсальных компонентов убеждения определяется многими факторами, главным из которых является цель публичного выступления. Например, в публичных выступлениях информирующего типа (по типологии Брайанта и Уоллеса) превалируют способы убеждения, относящиеся к сфере логоса, в то время как в риторическом дискурсе убеждающего типа пафос может играть весьма существенную роль.
   Поскольку в центре данной работы находится академическая публичная речь, в которой преобладает рациональное воздействие, необходимо уделить особое внимание категории «логос».
   Логос является одним из центральных понятий риторики. Начиная с античных времен в сферу логоса принято включать вербальную составляющую аргументации, или «слова и связи между ними в связи с их способностью убеждать» [Sloane, 2001: 456]. Уже в греческой риторической традиции сложилось два подхода, определивших дальнейшее понимание логоса: логос рассматривают как использование языковых средств в дискурсе для реализации замысла автора (широкое толкование) и как логическое рассуждение, аргументацию (узкое толкование). Первое толкование, безусловно, связано с самим значением слова «логос». А. А. Брудный отмечает: «если учесть, что Логос и есть «слово», которое, согласно четвертому евангелисту, пребывает в начале, то разом решается и проблема смысла Термин «смысл» встречается в русских письменных источниках, начиная с 11 века, как один из возможных переводов греческого «логос» [1998: 115]. Логос, таким образом, трактуется как семантическая категория, способность слова, или языка, выражать смыслы.
   Данное понимание логоса ярко выражено в риторической теории Ю. В. Рождественского, в которой логос определяется как «словесные средства, использованные создателем речи в данной речи при реализации замысла речи» [Рождественский, 1998: 70]. Логос отождествляется со всей совокупностью языковых средств в тексте. При этом подчеркивается его двойственная природа: с одной стороны, он предназначен для реализации замысла говорящего, с другой стороны, он обеспечивает восприятие и понимание сообщения слушающими. «Логос требует, помимо воплощения замысла, использовать такие словесные средства, понимание которых было бы доступно получателю речи» [там же].
   Второе толкование восходит к идеям Аристотеля о логосе как средстве рационального воздействия. Логос связывают с апелляцией к разуму, к логическому мышлению слушателей. По мнению Н. А. Безменовой, например, логос – это «форма рассуждения, имеющая целью из известных положений вывести новое» [Безменова, 1991: 25]. Данный подход в большей степени характерен для современной риторической теории. Он позволяет несколько сузить предмет изучения, поскольку речь идет уже не о смысле текста вообще, а лишь об оптимальных способах рационального воздействия. В рамках данного подхода обсуждается целый ряд логико-философских, риторических и лингвистических проблем: критерии истинности, система общих мест, взаимоотношения формальной и риторической логики, проблемы аргументации.
   Указанные два подхода отнюдь не исчерпывают всего многообразия трактовок категории логос. Дополнительную сложность создает тот факт, что разные научные дисциплины (философия, эстетика, литературоведение, риторика, герменевтика) вкладывают в это понятие разный смысл. В данной работе в сферу рассмотрения будут включены лишь те аспекты логоса, которые имеют непосредственное отношение к проблемам публичной речи. Представляется, что на уровне изучения конкретного речевого произведения – звучащего публичного монолога актуальными являются такие вопросы, принадлежащие к сфере логоса, как логичность речи, ее логико-структурные и композиционные особенности, а также риторическая аргументация.
   Исходным положением для рассмотрения проблемы реализации логоса в публичной речи является идея о его двойной подчиненности: логос обусловлен замыслом и направлен на его реализацию, но соотнесен с возможностями конкретной аудитории к его пониманию и интерпретации. Есть еще и третья составляющая – объективные законы логики, существующие вне зависимости от воли участников коммуникации.
   Представляется, что эта тройственная природа логоса и является причиной дискуссий и противоречий в понимании логического и риторического компонентов дискурса, в разграничении логической и риторической аргументации и т. д. Не вдаваясь в рассмотрение дискуссионных вопросов, которые обсуждаются со времен софистов до наших дней, отметим, что логичность речи и ее аргументированность являются важнейшими требованиями, предъявляемыми к публичной речи. Логичность публичной речи предполагает четкость композиционной и структурной организации, последовательность и непротиворечивость изложения, наличие логических переходов между отдельными частями речи и т. д. Как отмечает М. Р. Львов, «законы и правила логики в речевом акте, а следовательно, и в риторике, призваны обеспечить правильность мыслительных и языковых конструкций, т. е. предложений, сферхфразовых построений, сложных синтаксических целых, компонентов текста, наконец, целого текста» [Львов, 2003: 71].
   Действительно, общепризнанным является тот факт, что мышление человека подчиняется логическим законам и протекает в логических формах, и в процессе овладения языком человек усваивает и общие логические структуры, или модели. «Если логика речи соответствует этим моделям, звучит с ними в лад, мы соглашаемся с оратором, признаем истинность и обоснованность его суждений. Наоборот, бессвязность, сбивчивость в изложении вызывает негативные эмоции, досаду, резко снижает авторитет говорящего, дискредитирует его выступление» [Ножин, 1989: 78]. Интересно, что, подчеркивая важность соблюдения принципа логичности в публичной речи, ученые и практики, занимающиеся риторикой, в то же время настаивают на необходимости разграничения логики и риторики. Большинство авторов современных монографий и учебников риторики более или менее подробно останавливаются на фундаментальных законах логики (закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего, закон достаточного основания) и указывают на необходимость соблюдать их (Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская, М. Р. Львов, Г. Г. Хазагеров и другие). При этом обязательно делаются оговорки относительно опасностей, которые связаны с излишним пиететом к логике и превалированием логического начала над риторическим.
   Так, Е. Н. Зарецкая предостерегает: «риторика и логика – разные науки. Безупречная в логическом отношении речь не всегда речь хорошая. Риторика опирается на логику, но делает это не всегда последовательно» [Зарецкая, 1998]. Те же идеи высказывает и Н. А. Безменова: «логическая аргументация характеризуется закрытостью и исчерпываемостью, риторическая – открытостью и неопределенностью Чисто логический подход ведет к чрезмерной схематизации и универсализации языкового материала; наибольший методический просчет – пренебрежение контекстными условиями, конкретным окружением и факторами лингвистической относительности» [Безменова, 1991: 67–68].
   Представляется, что суть такого противоречивого отношения к логике заключается в следующем: законы формальной логики находятся за пределами сферы этоса, они объективны и не подвержены влиянию внешних факторов (культурно-исторических условий или непосредственной ситуации общения). Иными словами, они не подчинены «условиям этоса», поэтому собственно логический компонент речи, действительно, оказывается за пределами риторической парадигмы.
   Противоречивость отношения риторики к формальной логике проявляется и в отношении к силлогизму как ее базовой единице. «Требование логичности вовсе не означает, что оратор должен высказываться исключительно силлогизмами. Речь хорошего оратора носит по преимуществу энтимематический характер, а логические структуры не имеют ярко выраженного вида» [Логика. Логические основы общения, 1994: 283]. Н. А. Безменова подчеркивает, что «базовый элемент риторической аргументации – энтимема, или вероятностное утверждение, в котором толкование посылки неоднозначно и предполагает возможность различных выводов» [Безменова, 1991: 68]. Как мы видим, в противопоставлении жесткой и однозначной структуры силлогизма и гибкой, открытой структуры энтимемы лежит приоритет креативности, свойственной риторике, над жесткостью и догматичностью логики. Это противопоставление прослеживается и в различных теориях риторической аргументации, которые будут рассмотрены ниже.
   Следует еще раз подчеркнуть, что при всей дискуссионности вопросов, связанных с категорией логоса, ее универсальный характер является общепризнанным в риторической теории и практике. В современной теории риторики логос связывают, прежде всего, с убеждающим потенциалом аргументации.

1.3.2. Аргументация как способ убеждения

   Аргументация как способ рационального воздействия является воплощением риторического логоса. Две проблемы, освещаемые в современной теории аргументации, имеют принципиальное значение для изучения публичной речи: проблема выбора оптимальных видов и форм аргументации и их адаптации к требованиям конкретной риторической ситуации и проблема разграничения логической и риторической аргументации. Обе они непосредственно связаны с идеей об основополагающей роли этоса в риторическом дискурсе.
   Риторическая теория, как классическая, так и современная, отводит значительное место вопросам аргументации. При всем многоообразии подходов, аргументация в риторическом понимании связывается с обоснованием идей, точек зрения, суждений в процессе коммуникации с целью воздействия на интеллектуальную и на эмоционально-волевую сферу коммуникантов.
   Общепризнанным является тот факт, что эффективность публичного выступления в значительной степени зависит от характера аргументации, т. е. от того, насколько убедительны аргументы, выдвигаемые оратором в поддержку его точки зрения. Именно техника аргументации обеспечивает такие необходимые качества публичной речи, как ясность и однозначность (это особенно важно в научном дискурсе). На всех этапах развития риторики аргументация связывалась, с одной стороны, с вербальной структурой аргументов и убеждающим потенциалом слова, а с другой стороны, с более широким логико-философским контекстом, в котором обсуждались вопросы об истинности, достоверности, ценностных характеристиках и т. п.
   Аргументация находится в точке пересечения интересов логики, диалектики и риторики. Эта особенность прослеживается уже в трудах Аристотеля, заложившего основы риторики и формальной логики, а вместе с ними и теории аргументации. По мнению Х. Перельмана, идея Аристотеля о двух типах умозаключений – аналитическом и диалектическом («Органон») имела принципиальное значение для дальнейшего развития теории аргументации. В рамках системы Аристотеля аналитические суждения, для которых определяющим критерием является истина (а истинность заключения строго зависит от истинности посылок), легли в основу логического доказательства. Диалектические суждения, для которых определяющим является мнение (а посылки должны быть правдоподобны и приняты большинством мнений), составляли основу «неформального» доказательства. Именно неформальные доказательства, направленные на убеждение других в необходимости принять определенную точку зрения на основании мнения об истинности выдвинутого оратором утверждения, Аристотель относил к сфере риторики, точнее, риторической аргументации. Таким образом, аргументация становилась важнейшим элементом ораторского мастерства.
   Как известно, риторическая система Квинтилиана, провозгласившая приоритет красноречия, или «искусства говорить хорошо», продемонстрировала отход от теории и практики аргументации, что впоследствии привело «к окончательному распаду синкретичности логоса: познание (мысль) и выражение (язык) начинают свое раздельное существование» [Безменова, 1990: 155]. Эта тенденция нашла свое проявление в том, что в эпоху Средневековья и Нового времени теория аргументации все больше теряла связь с риторикой и в конечном итоге стала частью формальной логики. Аргументация как формально-логическая теория доказательств использовалась преимущественно в научном дискурсе.
   Безусловно, вопросы аргументации затрагивались в риторической теории, однако делалось это в парадигме традиционной формальной логики, а базовой моделью аргументации признавался силлогизм. Именно с критики силлогизма и началась новая эпоха в изучении и применении аргументации в ХХ веке. В свою очередь, особый интерес к проблемам аргументации и включение их в контекст риторических и лингвистических исследований являются характерными особенностями «новой риторики». Всестороннее изучение вербальной коммуникации, начавшееся в ХХ веке, побудило логиков к разработке логических основ речевого общения. Однако ученым не удалось применить формально-логические процедуры и методы к изучению естественного языка. Они «довольно быстро оказались в тупике, столкнувшись с необходимостью описания таких явлений, как полисемия, контекст и многих других факторов, характеризующих функционирование естественного языка» [Авеличев, 1986: 15]. Стало очевидно, что для анализа аргументации в живом человеческом общении необходимы иные подходы, лежащие за пределами понятийной сферы традиционной логики, что и привело к разработке современной теории аргументации.
   «Теория аргументации исследует многообразные способы убеждения аудитории с помощью речевого воздействия. Она анализирует и объясняет скрытые механизмы «незаметного искусства» речевого воздействия в рамках самых разных коммуникативных систем – от научных доказательств до политической пропаганды, художественного языка и торговой рекламы» [Ивин, 1997: 6]. Действительно, сфера научных интересов и практического применения теории аргументации достаточно широка: от конкретных видов дискурса до коммуникации вообще. При этом многие вопросы остаются дискуссионными, в частности, вопрос о базовых характеристиках аргументации как процесса, единице анализа аргументации и т. д.
   Как отмечалось выше, в основе современного понимания аргументации лежит отказ от формально-логических подходов и методов и критика силлогизма как базовой модели аргументации. Несостоятельность силлогизма была обоснована философами С. Тулминым и Х. Перельманом и логиками С. Хэмблиным и Д. Уолтоном. Подчеркивая закрытый характер аргументации, основанной на силлогизме, они показали ее неприемлимость для живого человеческого общения. С. Тулмин, например, предложил систему аргументации, основанную на вероятности, а не на точности и однозначности, показав, что она в большей степени соответствует реальному процессу коммуникации (“The Uses of Argument”, 1958). С. Хэмблин (“Fallacies”, 1970) и Д. Уолтон (“A Pragmatic Theory of Fallacy”, 1995) на основании анализа образцов аргументации, которые формальная логика оценивает как ошибочные, показали зависимость аргументации от контекста, речевой ситуации, опыта коммуникантов.
   Важным представляется тот факт, что в основе теоретических разработок ученых ХХ века лежали наблюдения над особенностями аргументации в естественной речи, которая не вписывалась в рамки жестких логических структур, а лежала скорее в области прагмадиалектики. Возвращение аргументации в контекст риторики и теории коммуникации создало и более благоприятные условия для ее лингвистического анализа, что было затруднено в рамках чисто логического подхода. По мнению Н. А. Безменовой, логический подход «ведет к чрезмерной схематизации и универсализации языкового материала; наибольший методический просчет – пренебрежение контекстными условиями и фактами лингвистической относительности» [Безменова, 1991: 68].
   Как известно, теория аргументации сыграла значительную роль в возрождении и развитии современной риторики, не случайно само понятие «неориторика» восходит к теории аргументации, созданной бельгийскими учеными Х. Перельманом и Л. Ольбрехт-Тытекой («Новая риторика: трактат об аргументации»). Развивая идеи Аристотеля о различиях между аналитическими и диалектическими умозаключениями, авторы подробно описывают технику диалектического рассуждения для убеждения аудитории. Принципиальное значение имеет понятие ценностного суждения, на основании которого принимаются или отвергаются мнения. Авторы убедительно демонстрируют, что многие доказательства, применяемые как в профессиональной сфере (юриспруденция, политика), так и в повседневном общении, не подчиняются правилам формальной логики.
   Пожалуй, наиболее значительным для развития современной риторической теории и практики можно считать выдвинутый бельгийскими учеными тезис о приоритете аудитории как факторе, определяющем характер аргументации. В контексте теории аргументации аудитория рассматривается в двух взаимодополняющих ракурсах: во-первых, именно аудитория влияет на выбор аргументативных стратегий и процедур, во-вторых, она является критерием эффективности коммуникации. Из этого следует еще одно важное положение – основной целью аргументации является присоединение аудитории к точке зрения оратора [Perelman, 1970: 282]. По мнению автора, присоединение является добровольным актом и предполагает выбор, основанный на согласии (консенсусе). Следует отметить, что эти идеи давно вышли за пределы теории аргументации и стали основополагающими принципами современной риторической теории и практики.
   Неориторика предложила новый подход к риторическому дискурсу, как в плане его порождения, так и в плане его изучения. Применительно к публичной речи, значение вклада Х. Перельмана очень точно сформулировано А. А. Волковым: «Реально влиятельной неориторику делает практическая ценность результатов: как теория аргументации она вооружает техникой изобретения и анализа публичной речи» [Волков, 1987: 46].
   Тем не менее, вопрос о соотношении и разграничении логической и риторической аргументации остается дискуссионным. Это особенно ярко проявляется в современных отечественных учебных пособиях и монографиях по риторике. Как правило, в них содержатся сведения об основных законах логики, единицах и процедурах логической аргументации, видах логической демонстрации, наиболее распространенных логических ошибках (см. например, Е. Н. Зарецкая, Л. А. Введенская и Л. Г. Павлова, М. Р. Львов, Д. Н. Александров и другие). При этом авторы отмечают, что сфера риторической аргументации помимо чисто логического компонента включает иные виды доказательств (дополнительные виды демонстрации по Е. Н. Зарецкой, контекстуальные аргументы по А. А. Ивину): аргументы к традиции, авторитету, вере, моде, вкусу и т. д. В практическом смысле логическая и риторическая аргументация успешно и бесконфликтно сосуществуют в реальных публичных выступлениях. Однако теоретики продолжают противопоставлять формальные и неформальные доказательства, логическую и риторическую аргументацию.
   Результатом этих дискуссий является разграничение двух видов аргументации по признакам корректности-некорректности, определенности-неопределенности, открытости-закрытости. В риторической аргументации наряду с корректными логическими приемами и универсальными аргументами используются некорректные приемы и контекстуальные аргументы. Очевидно, что особенности риторической аргументации проистекают из двух ее основополагающих свойств: она является видом и частью коммуникации и реализуется средствами языка. Первое свойство обуславливает зависимость аргументации от «человеческого фактора» и конкретной ситуации общения. «Техника аргументации предполагает выбор речевых средств, которые варьируются не только в зависимости от цели выступления, но и от типа аудитории» [Безменова, 1991: 49]. Второе свойство (знаки, используемые в аргументации, являются знаками естественного языка в отличие от языка формальной логики) приводит к неопределенности, поскольку неопределенность, присущая знакам естественного языка, переносится на саму аргументацию.
   Подробная и полная характеристика особенностей риторической аргументации была дана А. А. Ивиным: «– аргументация всегда выражена в языке, имеет форму произнесенных или написанных утверждений; теория аргументации исследует взаимосвязи этих утверждений, а не те мысли, идеи, мотивы, которые стоят за ними;
   – аргументация является целенаправленной деятельностью: она имеет своей задачей усиление или ослабление чьих-то убеждений;
   – аргументация – это социальная деятельность, поскольку она направлена на другого человека или других людей, предполагает диалог и активную реакцию другой стороны на приводимые доводы;
   – аргументация предполагает разумность тех, кто ее воспринимает, их способность рационально взвешивать аргументы, принимать их или оспаривать» [Ивин, 1997: 7].
   Все указанные характеристики аргументации ярко проявляются в публичной речи. Реализованная средствами языка, аргументация используется для формирования определенных убеждений слушателей в процессе социальной деятельности, в которую они активно вовлечены. Риторическая аргументация в публичной речи направлена на решение следующих задач: обеспечить правильное декодирование, интерпретацию и понимание информации, отобрать и представить положения, подтверждающие истинность или правильность того или иного тезиса, убедить аудиторию в необходимости присвоения того или иного тезиса.
   Следует отметить, что аргументация как «социальная, интеллектуальная и языковая деятельность» (Ф. Х. ван Еемерен, Р. Гроотендорст) носит универсальный характер и используется в различных видах и формах коммуникации. Однако универсальность является свойством самой методологии этого процесса. Что же касается выбора способов аргументации и конкретных аргументов, то здесь прослеживается явное влияние этоса, как в широком, так и в узком смысле. Достаточно, например, сравнить особенности аргументации в академической публичной речи в рамках британской, американской и отечественной риторических традициях или в выступлениях одного и того же оратора, обращенных к разным аудиториям (дети и взрослые, подготовленные и неподготовленные слушатели и т. д.), чтобы увидеть значительную вариативность в выборе способов аргументации.
   Необходимо еще раз подчеркнуть, что сложные когнитивные и логические процедуры, лежащие в основе аргументации, в конечном итоге реализуются языковыми средствами и существуют в языковом воплощении. Изучение аргументации в ее языковом воплощении предполагает выделение единицы или единиц анализа на текстовом уровне. В качестве базовой единицы обычно рассматривается структурно-содержательный блок, объединяющий тезис и подтверждающие его аргументы. В современной литературе эта единица получила разнообразные названия: микротема (Гимпельсон, М. Р. Львов), субтекст (С. И. Гиндин), субконцепт (Н. А. Безменова), композиционные или структурные элементы (А. А. Волков, А. К. Михальская), логико-речевое доказательство (Е. Н. Зарецкая). Несмотря на терминологические расхождения, все авторы подчеркивают, что эти единицы реализуют структурно-содержательный компонент текста и обеспечивают воздействие риторического дискурса.
   Важную роль в этом играет главный тезис, содержащий основную идею риторического произведения. Этот тезис может быть эксплицитно выражен в виде отдельного высказывания, а может подразумеваться и вытекать из содержания всего текста. Главный тезис (residual message) формулируется автором на этапе изобретения с тем, чтобы в ходе аргументативного дискурса он был принят аудиторией. В процессе риторической коммуникации главный тезис делится на отдельные микротемы или акты аргументации, определенное сочетание которых образует композицию текста. Таким образом осуществляется связь микро и макро уровней в аргументативном дискурсе.
   Представляется, что анализ аргументативной структуры дискурса будет неполным и упрощенным, если он проводится без учета особенностей единиц и образований более высокого уровня, т. е. всего текста.

1.4. Публичная речь как объект лингвистического исследования

   Публичная речь – это, с одной стороны, целенаправленная риторическая деятельность, а с другой стороны, это продукт риторической деятельности, звучащий монологический текст. Публичная речь изучается сегодня и в парадигме риторики, и в парадигме лингвистики текста, причем оба эти подхода не только не противоречат друг другу, но напротив, взаимообогащая друг друга, дают возможность наиболее полно осветить как риторические, так и языковые особенности этого речевого произведения.
   Надо отметить, что взаимоотношения риторики и системной лингвистики в вопросах, касающихся теории текста, носят достаточно сложный характер. Изучив эти взаимоотношения в подробном историческом обзоре, С. И. Гиндин делает вывод о том, что «отождествление риторики прежних времен с теорией текста приходится отвергнуть, а все сделанные в ней предвосхищения для историографа теории текста оказываются фактами не истории, а предыстории» [Гиндин, 1996: 37]. Однако значение риторики, по мнению автора, состоит в том, что она способствовала накоплению «практических знаний о тексте», что впоследствии привело «к возникновению потребности в их теоретическом осмыслении» [там же].
   Одной из отличительных особенностей современной риторики является то, что она естественным образом инкорпорировала многие современные научные идеи, в том числе и теоретические положения лингвистики текста. С развитием лингвистики текста и дискурс-анализа стал возможным и лингвистический анализ риторического дискурса. Как отмечал Ю. М. Лотман, «существенным аспектом современной риторики является круг проблем, связанных с грамматикой текста. Здесь традиционные проблемы риторического построения обширных отрезков текста смыкаются с современной лингвистической проблематикой» [Лотман, 1995: 103].
   Теория текста, сложившаяся как научная дисциплина в 70-ые годы ХХ века, имеет сложный и многоаспектный объект исследования, который рассматривается с различных точек зрения. Текст изучается в рамках грамматического (М. Я. Блох, О. И. Москальская), категориального (И. Р. Гальперин, И. В. Арнольд), коммуникативного (О. Л. Каменская, Г. В. Колшанский), культорологического (Ю. М. Лотман, Р. Барт, Ю. С. Степанов), прагматического (Дж. Серл, Дж. Остин, В. Г. Гак), психолингвистического (Л. С. Выготский, А. А. Леонтьев, И. А. Зимняя) подходов. В последние десятилетия возникли такие подходы к изучению текста, как когнитивный (Е. С. Кубрякова, Л. А. Манерко и др.), семиосоциопсихологический (Н. И. Жинкин, Т. М. Дридзе), лингвосинергетический (О. В. Александрова, Н. Л. Мышкина и др.), «холистический» (Г. Г. Молчанова). В связи с этим дискуссионными остаются многие вопросы как содержательного, так и терминологического характера. Даже название дисциплины, занимающейся комплексным изучением вербального текста, демонстрирует многообразие подходов и направлений: грамматика текста, лингвистика текста, теория текста, анализ текста, дискурс-анализ.
   Оживленные научные дискуссии вызывает и вопрос о разграничении понятий «текст» и «дискурс». По мнению В. В. Красных, «термин «дискурс» сколь популярен, столь и малоопределен» [Красных, 2001: 198]. Некоторые современные лингвисты настаивают на разграничении этих понятий, рассматривая «текст» как дискурс вне экстралингвистического контекста, а «дискурс» как текст в экстралингвистическом контексте (Brown and Yule, 1983; Hoey, 1991). Существует также точка зрения, согласно которой эти понятия все больше сближаются. На основании подробного исторического обзора Т. Виртанен делает следующий вывод: если раньше термин «текст» использовался лишь в структурно-синтаксической парадигме, то в настоящее время все более актуальными становятся исследования текста с точки зрения его порождения и восприятия, что приводит все к большему сближению понятий «текст» и «дискурс» [Virtanen, 1990].
   В то же время и понятие «дискурс» весьма многозначно. П. Серио приводит восемь значений этого термина, подчеркивая, что в связи с ростом исследований, относящих себя к «анализу дискурса», в 90-ые годы возникли сложности в определении границ между «анализом дискурса и другими научными подходами с тем же названием» [Серио, 2002: 26]. Принципиальная особенность дискурс-анализа состоит в том, что предметом его исследования являются тексты, «произведенные в институциональных рамках» и «наделенные исторической, социальной, интеллектуальной направленностью» [там же: 27].
   Большинство современных авторов отмечают деятельностный аспект дискурса, подчеркивая, что он включает не только лингвистический, но и экстралингвистический компонент (социо-культурные, психологические, прагматические факторы) (Н. Д. Арутюнова, Б. М. Гаспаров, Т. ван Дейк). Динамичный характер дискурса как «актуализации текста» [Арутюнова, 1990: 136] противопоставляется статике текста как «основной единицы дискурса» [Красных, 1998: 190]. Оригинальное прочтение этих терминов предлагает Ю. Е. Прохоров, вводя разграничительный критерий интравертивности – экстравертивности коммуникации. Согласно этому критерию дискурс представляет собой «экстравертивную фигуру коммуникации, совокупность вербальных форм практики организации и оформления содержания коммуникации», а текст – «интравертивную фигуру коммуникации, совокупность правил лингвистической и экстралингвистической организации содержания коммуникации» [Прохоров, 2004: 34]. В принципе это определение продолжает традиционное разграничение дискурса и текста с точки зрения процессуальности – результативности и обращенности на лингвистическую или коммуникативную составляющую.
   Вместе с тем, как мы уже отмечали, все более активно проявляется тенденция к отождествлению этих понятий. Изучение текста и дискурса в коммуникативном контексте приводит к их сближению.
   Для данной работы теоретические рассуждения по поводу статуса понятий «текст» и «дискурс» в современной науке не представляются существенными. Понятие «риторический дискурс» мы связываем с активной риторической деятельностью оратора во взаимодействии с аудиторией, в то время как текст рассматривается как продукт этой деятельности. Важными в контексте этой работы представляются следующие характеристики дискурса: его связь с экстралингвистической ситуацией и активный, деятельностный характер. Социальная, культурная, историческая обусловленность дискурса как «речи, погруженной в жизнь» (Н. Д. Арутюнова), отмечаемая многими авторами (Т. ван Дейк, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова и др.) согласуется с идеей о влиянии этоса на «фактуру» речи, выдвинутую в теории риторики. «Дискурс есть всегда детище своего времени, то есть весь стиль проведения дискурсивной деятельности, все его особенности определяются, прежде всего, состоянием общества и теми социальными ролями, которые в этом обществе может играть человек» [Кубрякова, 2004: 526]. Среди характеристик дискурса значительное место отводится его историко-культурной составляющей, позволяющей соотнести особенности дискурсивной деятельности с реальным временем и общественной средой (в риторической парадигме речь идет о соответствии риторической коммуникации требованиям этоса, которые в свою очередь определяются общественно-историческим укладом).
   При рассмотрении дискурса как деятельности в фокусе внимания оказываются такие его аспекты, как процессуальный и дина мич ный характер, его участники с их целями и мотивами, его пред полагаемый результат. Признание интерактивного характера дискурса и его ориентированности на определенный результат также имеют принципиальное значение в риторическом контексте.
   Итак, все отмеченные выше свойства характерны и для риторического дискурса. Его отличает целенаправленный и активный характер (вовлеченность коммуникантов в риторическую деятельность); обусловленность требованиями этоса, т. е. всей совокупностью экстралингвистических факторов, связанных как с непосредственной ситуацией общения, так и с историческим и социо-культурным контекстом; динамичность и интерактивность, т. е. способность видоизменяться в процессе риторической деятельности.
   В то же время публичная речь – это текст, являющийся результатом дискурсивной деятельности. «Текст – это особый результат процесса речи, и в этом смысле завершенное произведение, рожденное в ходе дискурса» [Кубрякова, 2004: 516]. Текст как продукт дискурса фиксирует средствами языка особенности социально обусловленной коммуникативной деятельности и позволяет изучать ее проявления, закрепленные в языковой форме.
   И к публичной речи в полной мере относится следующее сущностное определение текста-дискурса: «Языковой текст-дискурс есть тематически организованная речь» [Блох, 2005: 6].
   Публичная речь является автономным речевым построением, обладающим всеми дифференциальными признаками текста: тематическим, структурным и коммуникативным единством (О. И. Москальская, В. В. Красных). Любое публичное выступление является формой устного речевого текста, под которым принято понимать «неограниченное объемом, определенным образом структурированное высказывание, характеризующееся единством коммуникативного задания («сверхзадачей»), относительной автосемантией и эксплицитностью средств всех уровней его языковой организации, прежде всего сегментного и просодического» [Дубовский, 1978: 3].
   Важным представляется тот факт, что в публичной речи как риторическом произведении все базовые текстовые категории закладываются и программируются на уровне первичного авторского замысла. Именно наличие замысла, который реализуется оратором в ходе публичного выступления, обеспечивает содержательное, композиционное и структурное единство текста.
   Итак, публичная речь – это риторический текст, отличительными признаками которого являются наличие замысла, целенаправленность, установка на воздействие. Риторический текст является, с одной стороны, модифицированным воспроизведением текста-прототипа, с другой стороны, уникальным и самобытным речевым произведением.
   В рамках текстовых исследований и риторика, и системная лингвистика оперируют такими понятиями, как смысловое (семантическое) и логическое строение текста, связность и т. д. Уже «на этапе расположения закладываются такие универсальные свойства текста, как линейность, членимость (дискретность), смысловая связность (когерентность), формальная связность (когезия), содержательная и структурная целостность, завершенность, конечность» [Гимпельсон, 1998: 4]. В современных текстовых исследованиях органически сосуществуют риторические и текстовые категории, которые и являются точкой пересечения интересов специалистов в области риторики и лингвистики. Однако здесь обнаруживаются и некоторые проблемы и противоречия, связанные с необходимостью разграничения риторического и языкового уровней текста.
   Так, Ю. М. Лотман предостерегает против отождествления риторической и языковой структуры. «Можно сформулировать два подхода: согласно одному, риторическая структура автоматически вытекает из законов языка и представляет собой не что иное, как их реализацию на уровне построения целостных текстов. С другой точки зрения, между языковым и риторическим единством текста существует принципиальная разница. Риторическая структура не возникает автоматически из языковой, а представляет собой решительное переосмысление последней. Риторическая структура вносится в словесный текст извне, являясь дополнительной его упорядоченностью» [Лотман, 1995: 104]. Сам Ю. М. Лотман считал справедливым именно второй подход.
   Очевидно, что изучение текста с лингвистических позиций предполагает особый интерес к языковым единицам, которые его формируют. «Текст, ставший объектом исследований языкознания, назвавшего себя «лингвистикой текста», уже включился в область грамматического описания наиболее обобщенными сторонами своей формы и семантики. Но, занимаясь текстом, наука грамматика и здесь не может отрываться от того, что составляет самую сущность языка как системы средств выражения: она изучает текст лишь с точки зрения языковых средств его образования, вылущивая их из текста – продукта, текста развертывающегося или готового произведения речетворчества» [Блох, 2000: 114].
   Отметим, что данное исследование, посвященное изучению функционирования просодических единиц во взаимодействии с единицами других языковых уровней в риторическом тексте, предполагает, что в сферу научного анализа будут включены как текстовые категории, так и единицы языка. В контексте изучения риторического текста важно подчеркнуть, что текстовые категории должны быть соотнесены с замыслом создателя текста, с одной стороны, и с ориентированностью этого текста на адресата, с другой. Т. В. Матвеева, например, определяет текстовую категорию как «сущностный признак текста, запрограммированный уже на этапе авторского замысла и представляющий отдельный параметр этого замысла на всех этапах его воплощения в речевое произведение» [Матвеева, 1997: 102]. При этом подчеркивается, что текстовые категории в своей взаимосвязанности образуют коммуникативно-ориентированную систему.
   К числу принципиальных теоретических вопросов относится вопрос о выборе единицы анализа текста публичной речи. Необходимо выбрать такую единицу членения текста, которая оптимально отражала бы риторическую сущность публичной речи, оставаясь при этом единицей синтаксического членения текста. Такой единицей является «диктема». «предельная, элементарная единицей второго порядка, не отменяющая предложения, но стоящая, тем не менее, выше предложения в иерархии знаковых сегментов. Это тематизирующая единица текста, которая может быть выражена союзом предложений, кумулемой, а может быть выражена и одним единственным предложением» [Блох, 2000: 120]. Полифункциональность диктемы делает ее оптимальным инструментом риторического и лингвистического анализа текста. Выделяется четыре функционально-языковых аспекта речи, «выявляющихся в диктеме как непосредственном и синтаксически релевантном звене перехода от слова через предложение к целому тексту»: номинация, предикация, тематизация и стилизация» [там же: 122]. Актуальность выбора диктемы в качестве базовой единицы анализа публичной речи как риторического произведения становится вполне очевидной при знакомстве с теми определениями, которые даются функционально-языковым аспектам речи. «Номинация осуществляет именование, или называние пропозитивных событий, ситуаций. Предикация относит названные события (точнее, пропозитивные имена событий) к действительности. Тематизация скрепляет пропозитивные значения в осмысленное целое, вводя их в более широкую сферу целенаправленного содержания развертывающегося текста. Стилизация регулирует выбор языковых средств, снабжающих текст коннотациями, необходимыми для адекватной передачи содержания в конкретных условиях общения» [там же: 123]. Соотнесение данных функциональных аспектов диктемы и текстовых категорий, образующих риторический строй текста, показывает, что именно диктема и является той элементарной единицей текста, которая непосредственно участвует в формировании этих категорий в публичной речи как риторическом произведении.
   Действительно, способность осуществлять номинацию и предикацию делает диктему базовой единицей смыслового и логико-структурного строения текста. Что касается тематизации, то это важнейший аспект риторического произведения. «В рамках аспекта тематизации реализуются близкие и далекие связи частей текста, отражающие его «когезию», проспективные, ретроспективные, двунаправленные. Именно через это подразделение знаковых сегментов осуществляется действие текстовой пресуппозиции (фонд предварительных сведений, необходимых для адекватного восприятия высказывания), обеспечивающей необходимое раскрытие всех импликативно передаваемых смыслов тем участком текста, который развертывается перед сознанием получателя сообщения» [там же: 120]. Из этого следует, что тематизация является средством реализации не только формальной связности (когезии), но и смысловой связности (когерентности). Очевидна значимость тематизации в риторическом тексте, который должен быть воспринят, адекватно интерпретирован и понят слушателем (аудиторией).
   Четвертый функциональный аспект диктемы, стилизация, также имеет принципиальное значение как для существования риторически ориентированного текста, так и для его научного анализа. Стилистическая охарактеризованность собирается от диктемы к диктеме и отображается на целом тексте; «вне стилистической характеристики, раскрывающей различные стороны выразительности речи, существование текста невозможно. Но стилистическая характеристика задается любому высказыванию лишь в коммуникативно определенном контексте; цельной же единицей реализации такого контекста служит диктема.» [там же: 121] В риторике стилистическая принадлежность текста или его отрезков рассматривается как важнейшее средство реализации воздействия, и любой риторический анализ, как правило, затрагивает вопросы стиля. Стилизация вплетается в ткань текста как его неотъемлемая часть и как наиболее яркое воплощение этоса в самом тексте.
   Важно подчеркнуть, что изучение звучащего риторического текста-дискурса в рамках его диктемного развертывания обусловливает возможность и необходимость обращения к контексту как фактору его просодического варьирования. «Обобщающим назначением диктемы является формирование речевой последовательности в контексте ситуации общения» [Блох 2007: 3].
   Таким образом, диктема, «элементарная информативно-цельная единица текста» [Блох, 2005: 6] с ее четырьмя знаковыми функциями, является оптимальной единицей анализа публичной речи и ее просодии.

Глава 2. Публичная речь как звучащий текст

2.1. Фонетическая составляющая публичной речи в классической и современной риторике

   Публичная речь – это звучащий текст, который является продуктом сложной риторической деятельности. Именно на стадии речепроизводства, озвучивания текста и происходит конечное воплощение замысла оратора. Текст, который создается автором на предшествующих этапах (inventio, dispositio, elocutio, memoria), становится законченным риторическим произведением на этапе изглашения (actio), когда автор превращается в оратора, поэтому от качества исполнения в значительной степени зависит эффективность публичной речи. Естественно, что в риторической теории и практике всегда уделялось определенное внимание фонетическому аспекту публичного выступления. Однако в разные периоды и в разных школах в этот риторический канон вкладывалось разное содержание.
   В античной риторике признавалась и подчеркивалась сила звучащего слова. Еще Демосфен указывал, что удачное исполнение является первым, вторым и третьим важнейшим условием успеха оратора. Аристотель уделял особое внимание звучности голоса, мелодии и ритму. «Недостаточно иметь, что говорить, но необходимо знать, как надо говорить, и это немало помогает речи произвести должное впечатление. Дело здесь в голосе, то есть, как им пользоваться для выражения любой страсти, когда громким, когда тихим, когда средним, и высотой голоса, когда высокой, когда низкой, когда средней» [цитируется по «Педагогическая риторика», 2001: 92]. В контексте приоритетов современной риторики особенно важным представляется вклад Аристотеля в разработку категории уместности в отношении фонетической стороны ораторской речи: сравнивая воздействие звучащей речи на разные типы аудитории, он анализирует влияние степени уместности произнесения на общий успех речи.
   Дионисий Галикарнасский (55–8 гг. до н. э.) также включил принцип «уместности» в свое описание фонетической составляющей публичной речи, которая, по его мнению, должна быть источником «красоты и приятности»: «Приятной и красивой становится речь благодаря следующим четырем решающим и важнейшим вещам: мелодии, ритму, разнообразию и, наконец, уместности, соответствующей каждому из этих трех качеств» [цитируется по «Античные риторики», 1978: 181].
   Неизвестный автор античного риторического трактата «Rhetorica ad Herennium» назвал три аспекта голоса, наиболее важные для оратора: звучность, стабильность и гибкость. В трактате подчеркивалось значение исполнения для успеха публичной речи. Те же идеи развивались и Цицероном, уделявшим особое внимание способности голоса выражать широкий круг эмоций. Цицерон связывал характер звучания с ораторским дыханием и отмечал, что звучащая ораторская речь должна быть ритмически организована. Он выделил три типа пауз (малую, среднюю и большую), рассматривая паузу как средство членения текста на фразы, колоны и периоды. В риторической системе Квинтилиана голосовые качества оратора и его способность использовать жесты также рассматривались как важнейшая составляющая успешной публичной речи.
   В средние века исполнению речи уделяли значительно меньше внимания. Как отмечает Н. А. Безменова, «к сожалению, actio оказался вне поля зрения более поздних европейских риторов» [Безменова, 1997: 42]. Исторически это связывают с двумя событиями: изобретением книгопечатания, повлекшим за собой особый интерес к печатному слову, и влиянием трактата Петруса Рамуса (16 век), французского ученого и педагога, пересмотревшего традиционные риторические каноны. Рамус отнес стиль и исполнение к ведению риторики, а остальные каноны – к ведению диалектики, что значительно ослабило позиции риторики и канона “actio” [Encyclopedia of Rhetoric, 2001: 218].
   В 18–19 вв. тема «голоса» оратора вновь приобрела актуальность в трудах по риторике как зарубежных, так и отечественных авторов. Британская риторика возродила идею о важности исполнения речи и, развивая Квинтилианову традицию педагогической риторики, постулировала, что владение голосом является важнейшим компонентом ораторского мастерства. Британец Томас Шеридан в «Лекциях о красноречии» (1762) подробно рассматривает вопросы, связанные с качеством голоса оратора (звучность, гибкость, стабильность) и предлагает методики обучения правильному фонетическому поведению. Те же идеи высказывал М. В. Ломоносов, подчеркивавший, что помимо всех прочих достоинств, у оратора должен быть чистый, звучный и приятный голос. При этом Ломоносов особо отмечал, что оратор должен уметь управлять своим голосом в соответствии с принципом уместности: «голос свой управлять должен ритор по состоянию и свойствам предлагаемой материи» и тогда мы будем «радостную материю – веселым, плачевную – печальным, просильную – умильным, высокую – гордым, сердитую – гневным голосом произносить» («Краткое руководство к красноречию», 1748). Еще раньше в «Риторике» М. И. Усачева 1699 года находим подробные рассуждения о «горе-риторе», не владеющем своим голосом и производящим «мерзкое» впечатление на слушателей. Важность «изустного произнесения» подчеркивается и в «Краткой риторике» А. Ф. Мерзлякова (первая треть 19 века).
   Как известно, во второй половине XX века произошли серьезные глубинные изменения в риторической теории и практике, связанные с социально-политическими, технологическими факторами и развитием гуманитарного знания. Возникает вопрос, коснулись ли эти изменения риторического раздела «исполнение». Изменилось ли то содержание, которое вкладывает риторика в это понятие? Как подходят современные авторы к анализу и осмыслению фонетической составляющей публичной речи?
   Для того, чтобы ответить на эти вопросы, необходимо выделить основные компоненты, относимые к данному канону в классической риторике, и сопоставить их с требованиями к эффективному фонетическому поведению оратора, выдвигаемыми современными авторами. Мы не будем включать в сферу рассмотрения невербальные средства: позу, жесты, мимику, поскольку это является темой отдельного исследования. Язык телодвижений будет упоминаться лишь в той части, в которой он непосредственно взаимодействует с интонационными средствами.
   Итак, в классической риторике рассматривались следующие фонетические параметры: дикция и качество артикуляции, звучность голоса, основанная на правильном дыхании, чистота голоса, мелодия, регулируемый темп речи, умелое использование пауз, ритмическая организация речи, регулируемая громкость. Среди основных функций голоса выделялись: выражение эмоций, придание речи благозвучности и красоты (эстетическая функция) и воздействие на слушателей.
   Как показывает анализ риторической литературы (теоретических исследований, учебников, учебных пособий, практических руководств), заметных изменений в понимании содержания канона actio в современной риторике не произошло, за исключением, пожалуй, того факта, что авторам приходится считаться с появлением звукоусиливающей аппаратуры и комментировать ее влияние на передачу голосового сигнала. Как правило, описание фонетического аспекта публичной речи строится как свод рекомендаций оратору или анализ возможных недостатков речи в соответствии с характерным для риторики подходом, который А. А. Волков метко назвал «филологической инженерией» [Волков, 2001: 9].
   Остановимся на тех фонетических параметрах, которые, по мнению современных авторов, обеспечивают эффективность риторического дискурса.
   Дикция, артикуляция, произношение (enunciation). Ясность речи и ее доступность для понимания в значительной степени зависят от произносительных навыков и дикции оратора. Членораздельное, отчетливое произношение является необходимым качеством оратора, а неряшливость и нечленораздельность – «наиболее тяжкий порок» [Сопер, 1992: 95]. С этим нельзя не согласиться, поскольку серьезные недостатки дикции могут создавать непреодолимые коммуникативные барьеры и даже приводить к срыву публичного выступления. Хотя дикция и является лишь техническим умением, «от сформированности этого умения зависит и понимание речи слушателями, и контакт оратора с аудиторией, и его престиж» [Львов, 1995: 95].
   Для оратора, говорящего на английском языке, принципиальное значение имеют следующие факторы: артикуляционная точность, четкость артикуляции согласных, соблюдение норм фоностилистического варьирования на сегментном уровне. Так, Р. Викар рекомендует артикулировать речь таким образом, чтобы каждое слово сохраняло статус отдельной единицы, с тем, чтобы обеспечить понимание смысла отдельных слов в потоке речи. [Vicar, 1994: 21]. Дж. Браун считает нарочитую артикуляционную точность (articulatory precision) стилистическим приемом, который актеры и ораторы используют для выделения наиболее значимых слов и участков текста за счет придания им большей весомости [Brown, 1984: 142]. Одной из особенностей английской артикуляции является особое значение согласных звуков, которые составляют «костяк» (backbone) звучащей речи, поэтому именно с отчетливой артикуляцией согласных связывают ясность и авторитетность речи. В публичном выступлении рекомендуется также избегать тех ассимилятивных и компрессионных процессов на сегментном уровне, которые характерны для так называемой беглой разговорной речи (fast colloquial speech) (необязательная ассимиляция, элизия). Это делает речь нечленораздельной и неряшливой, что неприемлемо для ораторского выступления. Интересно отметить, что, по нашим наблюдениям, современная тенденция, выражающаяся в разговорной стилизации публичной речи, реализуется лишь на сверхсегментном уровне и никак не затрагивает единицы сегментного уровня.
   Характеризуя особенности произношения британского оратора, нельзя не затронуть вопрос о допустимости диалектального варьирования. Как известно, «полифония акцентов» считается в настоящее время состоявшимся фактом британской речевой культуры. В современной риторической теории и практике наблюдается терпимость к региональному варьированию произношения, в то же время, артикуляционная небрежность (“ленивая артикуляция”), ведущая к “размытости” и нечленораздельности речи считается абсолютно недопустимой для оратора, независимо от того, с каким акцентом он говорит.
   Следует также отметить, что в риторике разработана система упражнений, которые позволяют оратору, по примеру Демосфена, избавиться от артикуляционных недостатков и приобрести хорошую дикцию.
   Звучность голоса (volume) рассматривается в риторике как способ донесения сообщения для аудитории. Под звучностью понимается регулируемая мощность голоса, которая меняется в зависимости от размера аудитории, расстояния между оратором и аудиторией и риторических задач. Звучность не тождественна громкости (П. Сопер, Дж. Детц, М. Р. Львов, Г. З. Апресян), оратор не должен переходить на крик, чтобы быть услышанным. Звучность связывают с такими психо-физиологическими качествами оратора, как энергичность, живость (Е. Н. Зарецкая, Р. Викар). Помимо своей основной функции, состоящей в передаче сообщения слушателям, звучность придает речи выразительность. Известно, что звучность голоса обеспечивается правильным дыханием, поэтому для приобретения этого качества необходима отработка глубокого, частого и контролируемого дыхания.
   Особое внимание уделяется анализу возможных ошибок: недостаточная звучность неприемлема, поскольку заставляет слушателей напрягаться, излишняя (форсированная) звучность также может производить нежелательный эффект, поскольку она может раздражать слушателей, производя впечатление вторжения оратора на их личное пространство. Недостатком является также отсутствие варьирования степени звучности голоса. Так, М. Р. Львов предостерегает: «Не подавляйте слушателей громом голоса. Никогда не следует говорить на пределе силы голоса, всегда у оратора должен быть запас звучности, и это должны чувствовать слушатели» [Львов, 1996: 92]. Сходные идеи высказывает и британский автор Р. Викар: «Звучность – это по существу использование громкости для выражения мысли. Уменьшение громкости может быть столь же значимым, как ее увеличение, изменение громкости, безусловно, необходимо, чтобы подчеркнуть переход от одних идей к другим» [Vicar, 1994: 26]. В качестве примера оратора, эффективно использовавшего этот фонетический прием в своих выступлениях, часто упоминают Уинстона Черчиля, который контролировал уровень громкости, модифицируя ее таким образом, чтобы выделить наиболее значимые части публичной речи.
   Качество голоса, тембр. В фонетической литературе вопрос о статусе тембра остается дискуссионным: некоторые авторы относят его к сверхсегментным единицам и рассматривают как одну из составляющих интонации, другие считают его паралингвистическим или даже экстралингвистическим средством. В риторике тембр связывают с проявлением индивидуальных особенностей оратора. Качество голоса (voice quality) несет информацию о физических и социо-психических особенностях говорящего, о его настроении и т. д. Тембральная окраска голоса способна передавать тончайшие оттенки эмоций. В литературе по риторике описываются наиболее характерные недостатки тембра, которые создают барьеры для успешного взаимодействия с аудиторией, и предлагаются пути их преодоления. К числу таких недостатков, как правило, относят одышку, хрипоту, резкость, гортанность и гнусавость.
   Работа над тембром важна в профессиональной подготовке актеров и ораторов и подробно описана в соответствующей литературе. В наиболее общем виде этот аспект можно суммировать следующим образом: окраска голоса должна использоваться оратором как инструмент оценки и эмоционального воздействия. Звучание голоса должно быть свободным, чистым, гибким и креативным, т. е. способным передавать широкий спектр эмоциональных значений.
   Темп. Темп речи складывается из двух составляющих: скорости речи и паузации. В риторической литературе скорость речи связывают как с индивидуальными особенностями оратора, так и с содержанием публичного выступления. Как правило, рекомендуется придерживаться такой скорости, которая бы обеспечивала оптимальное понимание. Этот показатель оценивается по-разному, но в целом средняя скорость речи, по мнению большинства исследователей, должна составлять 120–150 или 149–160 слов в минуту. В качестве основных недостатков называют излишне торопливую речь, связанную с небрежностью или неуверенностью оратора, и слишком медленную речь, являющуюся результатом некомпетентности или плохой подготовки. «Плоха речь вялая, чересчур медленная, словно лишенная ораторской воли, но не лучше и речь «пулеметная» [Апресян, 1969: 106]. Важное замечание делает по этому поводу П. Сергеич в своем знаменитом труде «Искусство речи на суде», опубликованном в 1910 году и заложившем основы современного юридического красноречия: «Какая речь лучше, быстрая или медленная, тихая или громкая? – Ни та, ни другая, хороша только естественная, обычная скорость произношения, то есть такая, которая соответствует содержанию речи, и естественное напряжение голоса» [Сергеич, 1960: 59].
   Большинство современных авторов выделяют два принципиальных требования к скорости публичной речи: оратору следует контролировать скорость, ее модификации должны соответствовать содержанию выступления. При этом общепризнанным является тот факт, что скорость должна замедляться на наиболее значимых в смысловом отношении участках текста.
   Традиционно значительное внимание уделяется паузации. Это связано, прежде всего, с тем, что паузы выполняют в публичной речи целый ряд важнейших функций: членение звучащего текста, его ритмическое структурирование, выделение главного, поддержание контакта с аудиторией. Обосновывая «пользу» пауз, П. Сопер указывает на следующие функции паузы: «Она облегчает дыхание, так как для выдыхания излишнего воздуха и вдыхания нового запаса нужно время. Она дает возможность сообразить, к какой мысли следует перейти далее. Она позволяет важным соображениям глубже запасть в сознание слушателя. Короткая пауза перед кульминационным пунктом речи и после – один из способов наиболее ярко подчеркнуть его. Наконец, самый ритм речи во многом зависит от интервалов и длительности пауз» [Сопер, 1992: 173]. В соответствии с выполняемыми функциями выделяют следующие виды пауз (заметим, что классификации, предлагаемые в риторике, опираются на фонетические классификации пауз и во многом с ними совпадают):
   1. Дыхательные паузы обеспечивают физиологические механизмы говорения.
   2. Синтаксические (грамматические) паузы осуществляют делимитацию и интеграцию в звучащем тексте.
   3. Логические (смысловые, эмфатические) паузы выделяют особенно важные в смысловом отношении участки текста.
   4. Психологические (паузы хезитации) дают возможность оратору оптимальным образом организовать свои мысли.
   5. Риторические паузы направлены на поддержание обратной связи с аудиторией.
   6. Ритмические паузы участвуют в ритмической организации публичной речи.
   Длительность пауз и их расположение в тексте также влияют на эффективность публичной речи. «Длительность пауз зависит от важности, содержательности, глубины, законченности, сути того, что вызывает остановку. Паузы умеют досказать то, что недоступно слову» [Марченко, 1998: 226]. Злоупотребление паузами ведет к тому, что речь становится отрывистой, «рубленой». В то же время отсутствие пауз делает речь бессвязной и затрудняет восприятие ее слушателями.
   Важно подчеркнуть, что наряду с другими интонационными средствами, пауза участвует в формировании ритмического рисунка речи. В этом смысле особое значение имеет варьирование пауз по длительности. «Ритм речи требует не однообразия в длительности пауз, а «игры» голоса, чередования разнообразных пауз, это оживляет речь, подчеркивает в ней главное» [Львов, 1996: 99].
   Мелодика, тональные характеристики. Как отмечалось выше, в трудах по риторике тональные характеристики публичной речи, как правило, рассматриваются изолированно от других составляющих интонации. Иногда именно к этим характеристикам и сводится описание интонации.
   Как правило, в сферу рассмотрения входят такие тональные характеристики, как диапазон голоса и общий мелодический рисунок. Отмечается, что интонация способна выполнять в публичной речи целый ряд функций: выражать законченность или незаконченность мысли, придавать высказыванию повествовательный, вопросительный или восклицательный характер (т. е. дифференцировать коммуникативный тип высказывания), выражать эмоции, придавать звучащей речи экспрессивность и осуществлять воздействие на слушателя (эмоционально-модальная, экспрессивная функции и функция воздействия). Адекватное мелодическое оформление речи предполагает, прежде всего, мелодическое разнообразие. Для того, чтобы избежать монотонности (самого главного греха для оратора), необходимо «располагать широким репертуарам речевых мелодий» [Сопер, 1992: 151]. В связи с этим оратору предлагается работать над диапазоном, добиваясь «мелодической гибкости голоса и широких по диапазону модуляций» [Марченко, 1998: 224] Рекомендуется также избегать слишком высокого или слишком низкого тона. Следует отметить, что британские и американские авторы отдают предпочтение более низкому тону, который, по их мнению, делает речь более уверенной и веской.
   Еще один принцип, важность которого подчеркивается в риторической литературе, – это разнообразие «интонирования» речи и его соответствие содержанию. Так, П. Сергеич предупреждает ораторов: «Остерегайтесь говорить ручейком: вода струится, журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не оставляя в них следа. Чтобы избежать утомительного однообразия, надо составить речь в таком порядке, чтобы каждый переход от одного раздела к другому требовал перемены интонации»[Сергеич, 1960: 61]. Г. З. Апресян говорит о необходимости «акцентирования смысла» при помощи интонации. Следует отметить, что к числу недостатков интонирования можно отнести не только «безударный монотон», при котором просодическая выделенность отсутствует или является недостаточной, но и «ударный монотон», характеризующийся чрезмерной выделенностью слишком большого количества единиц текста безотносительно смысловых отношений. Особое значение в этой связи имеет правильное, осмысленное интонирование речи, т. е. такая локализация фразового ударения, которая в наибольшей степени соответствовала бы замыслу оратора и возможностям восприятия слушателей. «Поскольку аудитория слышит текст всего один раз, любой недостаток интонирования опасен, а серьезный недостаток может привести к катастрофическим последствиям. Отсутствие интонации не так опасно, как неправильная интонация» [Martin Joos, 1967: 38–39].
   Интересно, что при описании интонационного аспекта публичной речи в работах по риторике понятие «тона» используется в несколько ином значении, чем в фонетических исследованиях. Речь идет не о тоне как компоненте интонации, а об общей тональной окраске речи. Правильно выбранный тон способствует эффективности коммуникации, в то время как «неверно взятый тон может погубить целую речь» [Сергеич, 1960: 61]. Представляется, что «тон» в данном понимании тождественен понятию «тональности речевого общения», которое выходит за рамки чисто фонетических явлений и относится к сфере стилизации.
   Итак, анализ современной литературы позволяет сделать следующие выводы относительно подходов риторики к фонетическому аспекту публичной речи:
   1. Признается роль фонетических средств в обеспечении эффективности публичной речи, при этом подчеркивается их особое значение для обеспечения ясности (понятности) речи, ее экспрессивности и роли в реализации эмоционального воздействия.
   2. Выделяются два важнейших принципа, определяющих эффективное использование просодических средств: разнообразие (стремление избежать монотонности) и варьирование в соответствии с принципом уместности.
   3. Особый акцент делается на сопоставление правильного-неправильного, уместного-неуместного, эффективного-неэффективного фонетического поведения оратора, на основе чего предлагаются практические способы овладения ораторским мастерством.
   Сравнение этих положений с идеями классической риторики показывает, что существенных изменений в понимании фонетического аспекта публичной речи в современной риторике не произошло: в сферу рассмотрения включаются те же параметры, те же основополагающие принципы, те же функции фонетических средств. Можно сказать, что современная риторика, так же, как и классическая сводит всю фонетическую проблематику к описанию фонационных качеств оратора и рекомендаций, касающихся эффективного голосового оформления речи. Таким образом, все, что относится к исполнению, являет собой как бы отдельный уровень, не соотнесенный с замыслом оратора, жанровой и функционально-стилистической принадлежностью речи, ее семантико-синтаксическими особенностями и т. д. По сути дела, риторика трактует просодию как невербальное средство, не случайно в разделе actio просодические средства зачастую представлены в одном списке с кинесическими.
   Однако в последнее десятилетие произошли некоторые сдвиги в подходах к изучению просодической составляющей публичной речи. Они связаны, на наш взгляд, с двумя факторами: заметными изменениями в просодическом оформлении самой публичной речи и с развитием фонетической науки, особенно исследований в области просодии текста.
   Как мы уже отмечали, современная публичная речь представляет собой естественную, доверительную беседу оратора с аудиторией, «развернутый разговор» (enlarged conversation), что проявляется и в особенностях ее просодического оформления. В рамках современного этоса высокопарные «ораторские рулады», характеризующиеся ярко выраженными перепадами громкости, высоты, темпа, воспринимаются как нечто не только излишнее, но и аффектированное и неуместное. Интересно, что среди факторов, повлиявших на изменение манеры публичного выступления, есть и чисто технологический – появление звукоусиливающей аппаратуры. Действительно, оратор, использующий микрофон, должен был волей-неволей модифицировать свое фонетическое поведение с учетом усиления звукового сигнала. В результате голосовое оформление речи стало более сдержанным, сглаженным, интимным.
   Отмеченные тенденции, характерные для большинства жанров публичной речи и проявляющиеся независимо от национально-культурного своеобразия той или иной риторической традиции, нашли свое выражение и в тех рекомендациях, которые современная риторика предлагает для оптимизации исполнения речи (delivery). Весьма типичный совет дает, например, А. А. Волков: «Публичная речь интонирована: интонация обеспечивает смысловое членение речи, указывает на соотношение частей фразы и на отношение оратора к содержанию речи. Интонация должна быть естественной и умеренной» [Волков, 2001: 355]. Естественное, сдержанное, сглаженное голосовое оформление публичной речи – это относительно новое требование, которое основано на современном понимании “уместного” фонетического поведения оратора.
   Как мы уже отмечали, современные фонетические исследования внесли заметный вклад в изучение просодической составляющей публичной речи, развив некоторые идеи риторики и предложив новое научное осмысление роли сверхсегментных единиц в обеспечении эффективной риторической коммуникации.

2.2. Риторический подход к изучению просодии текста

   Изучение просодии публичной речи лежит в сфере пересечения научных интересов специалистов в области фонетики и риторики. Говоря об исследованиях, посвященных функциональному аспекту текстовой просодии, необходимо остановиться на научных разработках прагмафонетического и фоностилистического направлений. Следует отметить, что, несмотря на существенные различия в подходах к изучению текстовой просодии и разные приоритеты, эти исследования способствовали формированию современных представлений о просодии звучащего текста.
   Прагмафонетическое направление, сложившееся в 80–90 годы в связи с расцветом прагмалингвистики, включило звучащий текст в контекст реальной речевой коммуникации, уделяя особое внимание роли просодических средств в оптимизации взаимодействия говорящего и слушающего. Очевидно, что фонетические исследования, принадлежащие к данному направлению, имеют много общего с риторикой. Как отмечает Р. К. Потапова, «внимание к фонетической организации звучащей речи в целях выявления конкретных звуковых средств речевого воздействия уходит своими корнями в искусство риторики» [Потапова, 1990: 200]. В прагмафонетике просодия изучается как средство речевого воздействия. Так, например, экспериментально-фонетическое исследование Л. Г. Фомиченко (1985) было посвящено выявлению роли просодии в реализации функции сообщения и функции воздействия. Изучая просодические особенности «прагматически-ориентировнных текстов» и сравнивая их с «прагматически-неориентированными», автор устанавливает инвентарь сверхсегментных средств, обеспечивающих реализацию функции воздействия. В работе рассматривается просодической статус так называемых «смысловых актуализаторов», отражающих предметно-логическую и эмоционально-оценочную информацию.
   Характерно, что большая часть исследований в области текстовой просодии, так или иначе, затрагивает вопрос об особенностях просодического оформления «опорных точек» текста, или ключевых слов. В соответствии с целями исследования эти единицы получают разные названия (смысловые, коммуникативные, информационные центры, смысловые актуализаторы, ключевые слова, акцентно-маркированные лексемы и т. д.). Переход от анализа фразы и фразовой просодии к тексту и текстовой просодии обусловил необходимость разработки такой методологии исследования, которая позволила бы выявить участие просодии в реализации смысловых отношений на уровне текста. В работах коммуникативно-прагматического направления эта методология состоит в том, что изучение просодии целого текста и его частей осуществляется на основе сопоставления просодических параметров выделенных элементов и так называемых «фоновых» элементов, что позволяет установить общие закономерности в просодической организации звучащего монолога.
   Фоностилистическое направление представлено многочисленными работами, посвященными выявлению просодических маркеров различных жанров и регистров речи, описанию и систематизации просодических единиц в контексте их фоностилистического варьирования. Они были ориентированы на установление специфически присущих тому или иному стилю речи просодических характеристик, формирующих его фоностилистическое своеобразие. (А. М. Антипова, Ю. А. Дубовский, М. А. Соколова, И. М. Магидова, Л. А. Кантер, И. С. Тихонова, Н. С. Градобык и др.) В результате было получено полное и подробное описание просодических особенностей различных фонетических стилей, в том числе и академического (лекционного регистра в терминологии И. М. Магидовой). При составлении «фоностилистического портрета» академической публичной речи супрасегментные характеристики звучащего текста рассматривались в ряду других языковых признаков, маркирующих стилевую принадлежность [И. М. Магидова 1972; Е. Ю. Вершинина 1992; Л. Ю. Плошкина 1993; И. Ю. Коваленко 1990 и другие]. В рамках этого направления проводились и исследования других жанров публичной речи. Так, О. П. Крюкова рассмотрела просодические особенности политической ораторской речи в зависимости от степени ритуализованности ситуации общения и установила просодические корреляты официально-торжественного и квазиспонтанного регистров [Крюкова, 1981].
   В последние годы возникло риторическое направление, представители которого рассматривают публичную речь как риторическое произведение и изучают звучащий текст с привлечением идей и принципов теории риторики. М. В. Давыдов предложил выделить «риторическую фонетику» в отдельную область исследования: «Понятия «воздействие на слушателя» и «привлечение его внимания» являются основополагающими для «риторической фонетики». Если мы обратимся к так называемому «ораторскому» стилю речи, то совершенно очевидно, что в этой речи используются различные фонетические приемы, рассчитанные на привлечение внимания слушателя» [Давыдов, 1997: 3]. В принципе, такое понимание области исследований риторической фонетики представляется справедливым: риторика, действительно, занимается в первую очередь воздействием и контактом, однако это толкование далеко не исчерпывает возможного круга интересов риторической фонетики. Риторическая фонетика отличается, на наш взгляд, не только специфическим объектом изучения (риторический дискурс), но и своеобразным подходом к анализу и осмыслению просодических явлений в звучащем тексте. Особенности этого подхода будут рассмотрены в конце данного раздела.
   В рамках фонетических исследований, принадлежащих к риторическому направлению, рассматривались следующие вопросы: особенности темпо-ритмической организации публичной речи (М. В. Давыдов, О. С. Рубинова, В. В. Данилина), просодическая организация публичных выступлений различных жанров (М. В. Якутина – судебная речь, О. И. Голошумова, Л. В. Постникова – политическая речь, М. Ю. Сейранян, Н. А. Ковпак – академическая речь), просодическая составляющая риторической аргументации (С. А. Брантов).
   Очевидно, что все научные направления, занимающиеся изучением текстовой просодии, тесно переплетаются и дают в совокупности достаточно полное представление о функционировании просодических единиц в звучащем тексте. Представители этих научных направлений исходят из разных теоретических предпосылок и связывают особенности текстовой просодии с разными факторами (психолингвистическими, когнитивными, коммуникативно-прагматическими, фоностилистическими и т. д.), однако на уровне собственно фонетического анализа они оперируют одними и теми же понятиями, изучают одни и те же явления и рассматривают один и тот же круг проблем. По существу, все эти исследования направлены на выявление определенных закономерностей в просодическом варьировании на текстовом уровне. Можно сказать, что в результате усилий исследователей к настоящему моменту достаточно подробное освещение получили следующие аспекты: роль просодии в формировании смысловой структуры текста; взаимодействие просодии с лексико-грамматическими средствами на уровне текста; роль просодии в реализации речевого воздействия; стилеобразующая функция просодии.
   Еще раз подчеркнем, что в звучащем тексте публичной речи все эти функции просодии тесно переплетаются, создавая уникальное «риторическое событие» с помощью достаточно ограниченного инвентаря просодических средств. Риторический подход к изучению просодии звучащего текста может дать интересные перспективы для продолжения исследований в области просодии текста. Остановимся на этих перспективах подробнее.
   Риторический подход позволяет обобщить представления о функционировании просодических единиц в звучащем тексте. При этом у исследователя появляется возможность соотнести варьирование просодических параметров и их комбинаторику с теми новыми индивидуальными смыслами, которые создаются в процессе риторической коммуникации. Благодаря своей гибкости, подвижности, многофункциональности, просодия способна одновременно решать целый ряд риторических задач. Именно на стадии исполнения речи, когда текст становится звучащим, находит свое воплощение замысел оратора. При этом просодия участвует в реализации композиционно-структурных отношений и смысловой структуры текста (логос). Способность просодии выражать широкий спектр эмоционально-модальных значений и придавать высказыванию экспрессивность делает ее важнейшим средством эмоционального воздействия (пафос). Она также является маркером социо-культурных отношений и участвует в формировании образа оратора (этос). Отметим, что в сфере этоса особое значение приобретает способность интонации передавать модальные и оценочные смыслы, а также идентифицировать личность оратора и эксплицировать его социально-статусную и профессиональную принадлежность. Как отмечает Д. Кристал, говоря об этой функции (indexical function), «юристов, проповедников, телерепортеров, спортивных комментаторов и представителей некоторых других профессий легко отличить по их характерной просодии» [Crystal, 1995: 248]. Кроме того, просодия выступает как важное средство стилизации публичной речи.
   Следует также отметить еще одно свойство просодии. Звучащий текст, если он удачно озвучен, приобретает риторическую ориентированность за счет дополнительной фасцинативной компоненты. Фонетические средства фасцинативны и, следовательно, риторичны per se: любой звучащий текст ориентирован на то, чтобы быть услышанным, в фонетических средствах уже по природе заложена установка на контакт и воздействие.
   Таким образом, можно сказать, что просодические средства реализуют публичную речь как законченное риторическое произведение.
   Избранный нами подход к изучению текстовой просодии обусловливает необходимость включить в сферу научного анализа социо-культурный контекст риторического дискурса. Стремление выйти за рамки технического фиксирования, описания и классификации фонетических явлений и объяснить закономерности функционирования фонетических единиц в звуковой цепи побуждает ученых обратиться к дополнительному источнику информации – эстралингвистическому контексту. По мнению Д. Брэзила, выбор говорящим тех или иных просодических единиц в дискурсе определяется «экзистенциальной парадигмой» экстралингвистического контекста. В этой парадигме имеет значение не только уникальность непосредственной ситуации общения («the here and now of utterance»), но и весь дискурсивный континуум, который включает предшествующие дискурсы и обусловлен социо-культурными факторами (принадлежностью участников дискурса к определенной социо-культурной группе, их семейным положением, индивидуальными особенностями и т. д.). В связи с этим, при анализе интонации необходимо реконструировать экзистенциальный контекст, а не ограничиваться относительной объективностью текста («as analysts we cannot hope to make sense of a speaker’s behaviour unless we are willing to take into account much more than is vested in comparative objectivity of a transcribed text») [Brazil, 1997: 25–26]. В настоящей работе в сферу изучения включены как экзистенциальный контекст (этос в его широком толковании), так и непосредственный экстралингвистический контекст (этос в узком толковании).
   Важным фактором, определяющим ракурс нашего исследования, является также активный характер риторического дискурса. Говорящий осуществляет выбор просодических единиц в процессе взаимодействия со слушающим, который воспринимает, декодирует и интерпретирует информацию, передаваемую в форме звучащего текста. «В настоящее время есть все основания рассматривать интерпретацию речевого высказывания как активный процесс, результат деятельности слушающего, а не как пассивное следствие приема «введенного в систему коммуникации речевого стимула В соответствии с расширенной моделью речевой цепи речепроизводство, с одной стороны, и восприятие с последующей интерпретацией сообщения, с другой, являются активными процессами, которые реализуются исключительно в ситуациях социального общения» [Потапова, 1998: 46].
   В рамках данного подхода меняются и приоритеты фонетического исследования. В последние десятилетия достаточно подробно описаны инвариантные свойства просодической организации текстов, относящихся к разным жанрам публичной речи. Особый интерес сегодня, на наш взгляд, представляет изучение текстовой просодии, ориентированное не столько на поиск или уточнение инварианта, сколько на выявление просодического варьирования и его источников. Мы исходим из призания значимости варьирования, которое носит не случайный характер, а продиктовано особенностями личности говорящего. Именно вариант, отклонение от инварианта, отражает конкретное авторство и демонстрирует отличие одного риторического произведения от другого. В сфере вариативности наиболее ярко проявляется социально-культурный аспект риторического дискурса, его активный и творческий характер.
   В подтверждение правомерности и актуальности такого подхода к изучению звучащей речи приведем следующее рассуждение по этому поводу К. Ажежа. Говоря о перемещении интересов лингвистов от сферы письменной речи к сфере устной речи и о появлении технических средств, которые «регистрируют устную речь и делают прямо обратное тому, чем занимается лингвист, фиксируют одни только варианты», он предсказывает серьезные изменения приоритетов лингвистических исследований. «Если лингвистика родилась в результате осознания существования инвариантов, то теперь она в значительной степени становится наукой, изучающей варьирование на фоне инвариантов» [Ажеж, 2003: 109]. Для специалистов в области фонетики это положение особенно актуально: разнообразие вариантов в живой звучащей речи, обусловленное самыми разными факторами, делает именно вариант – интересным и неиссякаемым источником исследований.
   Итак, изучение просодической составляющей публичной речи в антропоцентрическом контексте предполагает, что в поле зрения должны быть включены «варианты на фоне инварианта». Такой взгляд на текстовую просодию позволяет установить как стереотипные характеристики, присущие всему классу текстов, так и индивидуальные особенности, реализующие конкретное авторство «человека говорящего» во взаимодействии с «человеком слушающим».
   Таким образом, изучение функционального аспекта просодии публичной речи включается в сферу «обогатительной риторики» (в терминологии У. Эко) и дает возможности нового осмысления риторических и просодических свойств звучащего текста.
   Все отмеченные теоретические основания риторического подхода к изучению текстовой просодии определяют и принципы собственно фонетического исследования, в ходе которого должны быть установлены и оценены как просодический строй всего риторического текста-дискурса в целом, так и особенности просодической реализации его частей или единиц. Характеризуя различные подходы к изучению просодии связного текста, И. А. Анашкина подчеркивает, что «воспринимаемые качества речевого сигнала можно рассматривать и оценивать в двух аспектах: через оценку просодических характеристик, присущих конкретным единицам текста, в которых они могут контрастировать, совпадать и быть соразмеримыми, т. е. находиться в определенных отношениях и взаимосвязях; через оценку просодических характеристик текста в наиболее общем, глобальном виде» [Анашкина, 1987: 118]. В настоящем исследовании, направленном на выявление риторической функции просодии в звучащем публичном монологе, оба эти ракурса фонетического анализа должны быть совмещены с тем, чтобы, с одной стороны, создать синтезированный образ просодического строя публичной речи, а, с другой стороны, установить, как этот образ складывается в процессе риторической деятельности.
   Поскольку данное исследование выполнено в рамках теории диктемного строя языка, в качестве единицы анализа звучащего текста была избрана диктема. Следует отметить, что вопрос о выборе способов сегментации звучащего текста актуален для современных исследований в области текстовой просодии. Принято выделять три типа сегментации: микро-, медиа– и макросегментацию. Для данной работы существенное значение имеет макросегментация, объектом которой являются ритмические группы, фразы, сверхфразовые единства, фоноабзацы, тексты [Хитина, 2004: 272]. Необходимо подчеркнуть, что в основе макросегментации лежат не только чисто просодические, но и семантико-синтаксические критерии.
   В устной монологической речи диктема, отграниченнная «диктемно-долгой паузой (относительная протяженность больше, чем две моры) вместе с диктемно-финальным просодическим тоном (повышение или понижение тона, выходящее за рамки пропозитивного)» [Блох, 2000: 63], совпадает с фоноабзацем. Представляется, что в звучащем тексте диктема реализуется как просодическая единица, интегрирующая функции всех нижестоящих единиц (интонационной группы, фразы), но не сводящаяся к ним и обладающая относительной семантико-просодической автономией. Таким образом, диктему (фоноабзац) в звучащем монологе можно определить как «иерархически предельную семантико-просодическую единицу устного текста, способную адекватно репрезентировать модель просодической структуры определенного текста в целом, которую можно назвать текстопросодемой, супрапросодемой и супраинтонемой» [Дубовский, 1983: 46]. Изучение особенностей просодической реализации диктемы в публичном монологе, или диктематической просодии, позволит создать целостное представление о просодическом строе этого вида звучащего текста.
   В следующих разделах будут представлены результаты риторического и фонетического анализа современной британской академической публичной речи, направленного на выявление риторической функции просодии и описание просодического строя риторического дискурса. Перечислим те принципы, которые были положены в основу исследования:
   • антропоцентризм, т. е. включение в сферу исследования «человека говорящего» и «человека слушающего»;
   • признание активного и динамичного характера риторического дискурса;
   • соотнесение текстовой просодии с экстралингвистическим контекстом (экзистенциальным и непосредственным);
   • изучение просодических вариантов на фоне инвариантов;
   • изучение функционального аспекта просодии звучащего текста в контексте его риторического своеобразия;
   • изучение просодических средств во взаимодействии с лексико-грамматическими;
   • соотнесение просодического строя всего текста и просодической реализации его единиц;
   • создание модели просодического строя звучащего текста на основании анализа диктематической просодии.

Глава 3. Современная британская академическая публичная речь

3.1. Жанровые и функционально-стилевые особенности академической публичной речи

   Основным объектом данного исследования является академическая публичная речь как один из традиционных жанров риторики. Выбор академического дискурса, который рассматривается на фоне других жанров и видов красноречия обусловлен целым рядом факторов, которые перечислены во Введении и будут раскрыты и обоснованы в этой главе.
   Академическая публичная речь (АПР) как речевой жанр представляет собой класс звучащих текстов, выделяемых на основе следующих факторов: однотипность коммуникативной ситуации, специфика коммуникативных целей, структурно-языковая схожесть.
   В современной риторике и лингвистике не прекращаются дискуссии по поводу оптимального определения понятия «жанр». Сегодня специалисты в области анализа жанров склонны рассматривать его как лингвистическую реализацию определенной социальной деятельности. В основу выделения речевых жанров закладывается идея об устойчивости языкового воплощения жанра в связи его с апробированностью, исторической прецендентностью, традиционностью. Поскольку центральной темой данной работы является проявление этоса (социо-культурных факторов) в языке риторического произведения, такой подход к определению жанра представляется наиболее приемлемым. Приведем одно из подобных определений, предложенное Дж. Свейлзом: «Жанр включает в себя класс коммуникативных событий, участники которых разделяют определенный набор коммуникативных целей. Данные цели признаются экспертами-членами языкового сообщества и составляют основу жанра. Эта основа определяет структуру дискурса, влияет на выбор его содержания и стиля. Коммуникативная цель является одновременно главным критерием и критерием, который ограничивает жанр в нашем понимании в рамках сопоставимой риторической деятельности. Помимо одинаковой цели образцы жанра демонстрируют сходство в структуре, стиле, содержании и в аудитории, для которой предназначен дискурс. Подобные образцы могут рассматриваться как прототипы в рамках определенного языкового сообщества. Названия жанров наследуются или создаются языковыми сообществами» [Swales, 1990: 58]. В этом определении подчеркивается роль языкового, или коммуникативного сообщества (discourse community) в выработке критериев выделения жанров. Акцент делается на этно-социо-исторический аспект, что имеет особое значение в отношении таких традиционных жанров как академическое красноречие, для которых историческая прецедентность столь же важна, как и общность коммуникативных целей.
   В рамках риторической традиции академическая речь рассматривается как отдельный жанр или вид словесности, сложившийся на протяжении многих веков. Как и другие виды красноречия (юридическое, дипломатическое, военное), академическое красноречие является частью профессиональной деятельности, в данном случае в области обучения и образования, важнейшей и древнейшей сфере социальной деятельности. О. Розеншток-Хюсси назвал обучение «истинной формой общественной мысли» [Розеншток-Хюсси, 1994: 25], подчеркивая, что именно в процессе обучения происходит соприкосновение не только людей, но и эпох: «разновременники» встречаются с тем, чтобы стать современниками Учитель и ученик – два социальных лица, для которых элемент времени играет особенно важную роль Всякий учитель представляет собой более, чем свое личное знание. Он несет с собой традиции человечества и, таким образом, служит каналом, посредством которого распространяется квинтэссенция прошлого» [там же: 36]. Академическое красноречие как «одно из древнейших полей языкового творчества» (М. Р. Львов) является в этой связи не только средством передачи знаний, общественно-исторического и культурного опыта, но и средством сохранения и порождения этоса.
   К сфере академического красноречия принято относить такие виды речи как лекция (учебная и научно-популярная), научный доклад, научное сообщение, научная дискуссия, педагогическое общение. Само присутствие слова «научный» в названиях некоторых видов академического красноречия порождает дискуссии среди исследователей. Дискуссионными остаются следующие вопросы: правомерно ли относить академическую речь к сфере научной коммуникации, как соотносятся и как проявляются научный и образовательный компоненты академического риторического дискурса, относится ли академическая речь к научному стилю в рамках традиционной функционально-стилевой дифференциации. Прежде чем рассмотреть эти вопросы, следует упомянуть, что достаточно распространенным является мнение, согласно которому любая публичная речь относится к публицистическому стилю, поскольку ее основной целью является воздействие. Представляется, что в данном случае наблюдается смешение понятий «публичный» и «публицистический» и весьма упрощенное понимание «воздействия» в риторическом контексте.
   В целом в современной лингвистической литературе, посвященной различным аспектам академического красноречия, наблюдаются два подхода: одни авторы рассматривают его в парадигме функциональной стилистики и относят все его регистры к научному стилю, другие – делают акцент на его образовательной направленности. Различия в подходах не приводят к значительным концептуальным различиям, они проявляются скорее в терминологической сфере. Так, например, учебная лекция изучается как вид устного научного текста (Т. М. Николаева, Т. П. Скорикова, О. А. Лаптева, В. Барнет и др.) и как речь учебная, педагогическая (М. Р. Львов, Н. А. Ипполитова, Е. Н. Зарецкая и др.). По существу, в соответствии с определением Дж. Свейлза, разные группы экспертов-членов языкового сообщества присваивают разные названия образцам одного жанра. Представляется, что эти расхождения связаны с функциональной двойственностью лекции и ее одновременной соотнесенностью со сферами научной и педагогической коммуникации.
   В терминологии дискурс анализа речь идет об институциональной принадлежности академической публичной речи, которая может быть идентифицирована и как научный, и как педагогический дискурс. Институциональное общение – это «речевое взаимодействие представителей социальных групп или институтов друг с другом, с людьми, реализующими свои статусно-ролевые возможности в рамках сложившихся общественных институтов, число которых определяется потребностями общества на конкретном этапе его развития» [Карасик, 1998: 190–191]. Академическая публичная речь может быть реализована как в рамках образовательных институтов, так и в рамках научных институтов.
   Лекция, безусловно, является научным текстом, поскольку ее объект отражения – определенный уровень той или иной науки, воплощенный в научных знаниях. В то же время лекция как научный текст используется в сфере обучения и просвещения для передачи научных знаний. Соответственно, ее можно отнести и к научно-учебному или научно-популярному подстилям научного стиля, и к академическому красноречию, и к педагогическому общению. В академической публичной речи совмещены конвенциональные черты научного, педагогического и риторического дискурсов.
   Своеобразие лекции как продукта научно-образовательной деятельности состоит в том, научная информация транслируется в той форме, которую автор (оратор) считает наиболее эффективной для данной аудитории. Как отмечал О. Розеншток-Хюсси, «учитель и ученик никогда не фиксируют научную информацию в качестве знания, полученного из первых рук ученого исследователя. Для учащихся знание всегда остается знанием, полученным из вторых рук» [Розеншток-Хюсси, 1994: 141]. В лекции научное знание предстает, таким образом, в модифицированном виде, оно субъективизируется в соответствии с научными взглядами автора-оратора, его риторической компетентностью, с одной стороны, и уровнем научной подготовленности учеников-аудитории, с другой. Такая двойственность академической публичной речи, ее одновременная соотнесенность со сферой науки и сферой обучения во многом определяет ее структурно-композиционные и семантические особенности.
   О принадлежности академической публичной речи к сфере научной коммуникации свидетельствуют следующие черты:
   1. Четко определенная область научного знания, являющегося объектом отражения. Использование терминов и понятий, научного аппарата, относящегося к данной области знания.
   2. Тематическое единство и тематическая объективность.
   3. Четкое композиционно-структурное построение и логическая эксплицитность.
   В то же время лекция обладает рядом особых характеристик, отличающих ее от других видов научной словесности и других форм научного изложения и отражающих институциональные особенности педагогического дискурса. Существенным фактором является объем знаний, которыми располагает адресат. Если в рамках собственно научной коммуникации адресат и адресант предположительно обладают одинаковым объемом знаний и выступают в процессе коммуникации как «коллеги» (научный доклад, научная статья), то научно-учебная речь реализуется в ситуации, при которой объемы знаний создателя текста и слушателей-учеников оцениваются как неравные. Данный фактор в сочетании со специфическими институциональными особенностями педагогического дискурса (прежде всего его целевыми установками) определяют своеобразие лекции как речевого жанра.
   Интересные замечания по поводу отличий эффективной лекции от собственно научного текста высказаны А. И. Герценым в «Былом и думах»: «В этом-то и состоит задача педагогии – сделать науку до того понятной и усвоенной, чтоб заставить ее говорить простым, обыкновенным языком. Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т. е. непереваримые» [цитируется по «Об ораторском искусстве», 1973: 134]. Те же идеи сегодня развивают специалисты в области теории коммуникации: для того, чтобы слушатели могли понять научную информацию, она должна быть представлена в соответствующей языковой форме. По мнению А. И. Гер цена, простота изложения свидетельствует о высоком уровне ученого, а схоластическая, перегруженная научными условностями речь – «школьная дрянь», «доктринерство»: «по мере того, как мы из учеников переходим к действительному знанию, мы ищем простоты. Кто не заметил, что учащиеся вообще употребляют гораздо больше трудных терминов, чем выучившиеся» [там же].
   Таким образом, в академической публичной речи ярко проявляется фундаментальное требование этоса – ориентированность сообщения на аудиторию, приоритет слушателя. По мнению М. Р. Львова, лучшие образцы академического красноречия создаются при соблюдении следующих принципов: «научная глубина излагаемого материала, точность, логика (обоснованность, доказательность), поиск истины, знание и учет адресата, умение устанавливать контакт с аудиторией, находить уровень доступности, интереса, мотивации, достигать ответного развивающего эффекта» [Львов, 2003: 50]. Представляется, что именно риторический подход к изучению строя текста академической публичной речи позволяет, с одной стороны, снять целый ряд противоречий, которые наблюдаются в современных исследованиях этого речевого жанра, и с другой стороны, обобщить данные, полученные в исследованиях коммуникативного, прагматического и функционально-стилистического направления.
   В основе риторического осмысления видов речи лежит теория словесности, которая позволяет включить «произведения слова» в контекст развития культуры. В рамках теории словесности, разработанной Ю. В. Рождественским, академическая публичная речь относится к устной речи, письменно-литературной разновидности. Этот вид словесности, в свою очередь, подразделяется автором на ораторику (к которой относятся традиционные исторически сложившиеся жанры – совещательная, показательная и судебная речь) и гомилетику (включающую проповедь, учебную речь и пропаганду) [Рождественский, 1995: 9]. По мнению Ю. В. Рождественского, гомилетический характер учебной речи связан, прежде всего, с образом педагога-воспитателя, который, помимо функции обучения, передачи знаний, традиционно выполнял и воспитательные, пастырские функции. Представляется, что современная академическая речь может быть отнесена как к гомилетике (если взаимодействие лектора и аудитории носит повторяемый характер, например, курс лекций), так и к ораторике (при однократном выступлении перед аудиторией). Однако, присутствие воспитательного компонента в общении лектора с аудиторией, все же позволяет говорить о принадлежности академической речи к сфере гомилетики (во всяком случае, в отечественной риторической традиции).
   Как мы уже отмечали, риторика рассматривает АПР как профессиональную речь, риторическую деятельность, реализуемую в сфере академического красноречия. Такой подход позволяет избежать противоречий при изучении особенностей этого вида текста, связанных с его одновременной принадлежностью к научной и педагогической коммуникации. Остановимся подробнее на тех факторах, которые определяют жанровое своеобразие академического красноречия и позволяют выявить прототипические черты этого речевого жанра.

3.1.1. Цели, задачи и функции академической публичной речи

   В риторической теории и практике принято выделять главную и сопутствующие цели публичной речи, или цель и задачи. Целеполагание определяет содержание, структуру и стиль выступления. В англоязычных пособиях по риторике часто используется следующая аналогия: процесс публичного выступления сравнивается с путешествием на поезде, сама речь уподобляется маршруту следования, аудитория – попутчикам оратора, а цель – месту назначения. По существу, определение цели публичной речи связано с прогнозированием ее результата. «Цель речи – это представление о том общем результате, который должен быть достигнут в процессе выступления» [Анисимова, Гимпельсон, 2002: 37].
   Как известно, именно цель публичной речи лежит в основе большинства риторических классификаций ее видов и родов, начиная с Аристотелевого деления речей на совещательные, судебные и эпидейктические, до современных классификаций. Например, П. Сопер выделяет по этому параметру речи развлекательные, информационные и агитационные (воодушевляющие, убеждающие и призывающие к действию) [Сопер, 1992]. Е. Н. Зарецкая разделяет речи на ритуальные, провокационные, императивные, убеждающие и профессиональные [Зарецкая, 1998].
   Основной целью академической публичной речи является обучение. Для того, чтобы определить, какой смысл вкладывается в это понятие в современной риторике, следует остановиться на двух аспектах: функциях коммуникации в сфере обучения и мотивации профессиональной деятельности преподавателя-лектора. В педагогической риторике, которая специализированно изучает коммуникацию в сфере образования, выделяются следующие функции педагогического общения: «информационно-коммуникативная (гностическая, обеспечивающая познание) – функция обучения, приобретения предметных знаний и социального опыта; регуляционно-коммуникативная функция: организаторская, обеспечивающая как выбор стратегии и способов взаимодействия учитель-ученик, так и конкретную организацию деятельности в рамках учебно-речевой ситуации; воспитательно-коммуникативная функция: ориентированная на развитие личностных качеств ученика, его эмоциональной сферы, на формирование эстетической восприимчивости, художественного вкуса» [Ипполитова, 2001: 14]. Очевидно, что в учебной лекции комплексно реализуются все три указанные функции при явном преобладании информационно-коммуникативной, связанной с обменом информацией.
   Вообще преобладание информирующего компонента в академической публичной речи абсолютно очевидно, поэтому в большинстве риторических классификаций жанров и видов публичной речи ее относят к речам информационного или информирующего типа. Основной целевой установкой оратора в публичных выступлениях такого типа является передача определенных сведений, знаний, научных данных, иными словами, передача информации. Однако, если рассматривать академическую публичную речь в более широком контексте образовательной деятельности, то должны быть учтены не только непосредственные цели, которые стоят перед оратором-лектором, но и его социально-профессиональные и личностные установки, которые во многом определяют характер его риторической деятельности. Е. Н. Зарецкая связывает эти более широкие целевые установки с внутренней мотивацией человеческой личности. Она описывает «целевое пространство лекционной речи профессора как систему, состоящую из следующих элементов: создание единомышленников; пролонгация духовного бытия; реализация воли к власти; принесение добра; действие в соответствии с трудовым договором; сохранение высокого социального статуса; завоевание авторитета; интеллектуальный арбитраж; уточнение мыслей; получение удовольствия (повышение эмоционального тонуса, энергетическая подпитка)» [Зарецкая, 1998: 102]. По мнению автора, оратор стремится реализовать свое целевое пространство в конкретном речевом поступке, в публичной речи. Иными словами, речь идет о долгосрочных и краткосрочных целях ораторской деятельности, или ее задачах и сверхзадачах. Краткосрочная цель, которую лектор ставит перед собой, выступая перед конкретной аудиторией по конкретному поводу, является частью долгосрочных целей, связанных с его/ее социальной деятельностью.
   В этой работе мы рассмотрели три подвида академической публичной речи: учебная лекция, научно-популярная лекция и научный доклад. Для всех них характерна одна краткосрочная цель – передача информации. Можно было бы предположить различия в долгосрочных целях, однако анализ показывает, что такие различия отсутствуют. Отметим, что научные доклады, которые мы изучаем, по существу являются научно-популярными лекциями, поскольку они были сделаны на научно-практических конференциях и в большинстве своем посвящены вопросам прикладной филологии (обучение иностранным языкам). Во всех видах академического дискурса долгосрочные цели связаны с обучением, повышением научного и профессионального уровня слушателей путем трансляции знаний. Например, выступление, посвященное современным тенденциям в британском произношении, не только формирует представления слушателей о некоторых социо-фонетических проблемах (уровень теоретических знаний), но и развивает их собственную фонетическую компетенцию, кроме того, предположительно, преподаватели английского языка, которые составляли аудиторию, будут применять полученную информацию в своей профессиональной деятельности (уровень практических знаний). То же самое характерно для всех докладов и научно-популярных лекций. Таким образом, обучение является сверхзадачей всех видов академической речи, которые мы рассматриваем. Можно сделать следующий вывод: изучаемые нами публичные речи являются информационными по своей краткосрочной цели и обучающими по долгосрочным целям (сверхзадаче).
   В связи с обсуждением целей академической публичной речи особую актуальность приобретает вопрос о соотношении информационного и воздействующего компонентов в этом виде текста-дискурса. Традиционно, основной функцией научного текста считается функция сообщения (Р. А. Будагов, И. М. Магидова), в то время как риторический дискурс связывается с функцией воздействия. Как соотносятся эти функции в академической публичной речи? Некоторые авторы противопоставляют их, разделяя информационные и убеждающие элементы в рамках одного выступления. «Основная задача выступающего, как правило, состоит в сообщении, объяснении и интерпретации сведений, новых для аудитории. Здесь не исключены и элементы убеждения, призванные способствовать принятию точки зрения оратора по отдельным частным вопросам, затрагиваемым в лекции. Причем в зависимости от темы, ситуации и личности выступающего процент убеждающих элементов может становиться и очень высоким» [Анисимова, Гимпельсон, 2002: 239].
   В исследованиях, посвященных научной речи, было принято рассматривать функцию сообщения (информативную) как базовую [Лаптева, 1989; Магидова, 1989 и др.]. Функция сообщения и функция воздействия разграничивались и даже косвенно противопоставлялись [Чаковская, 1986; Фомиченко, 1985]. Вторая точка зрения состоит в том, что информация обладает воздействующим потенциалом и в тексте, в котором функция сообщения играет ведущую роль, информирование является способом реализации воздействия [Леонтьев, 1972; Петренко, 1990; Варгина, 2004]. Разделяя эту позицию, отметим, что в академической публичной речи как виде риторического дискурса убеждение является основной формой воздействия, в то время как информирование является одним из способов реализации убеждения.
   Поскольку сообщение новых сведений, передача информации – это тоже форма воздействия на получателя сообщения, не следует, на наш взгляд, противопоставлять информативную и воздействующую функции в академическом дискурсе. В академической публичной речи убеждение как вид воздействия реализуется через информирование.
   В отношении риторического дискурса важно подчеркнуть, что воздействие через информирование носит здесь целенаправленный и активный характер. Это означает, что автор текста намеренно планирует и осуществляет передачу научной информации, таким образом, чтобы оптимизировать ее восприятие и понимание слушателями. В связи с этим целесообразно ввести понятие «убеждающее информирование», которое отражает активный, целенаправленный, воздействующий характер передачи информации в академическом дискурсе.
   В АПР, как и в других видах публичной речи, помимо основной цели, реализуются и сопутствующие задачи. Надо сказать, что стремление некоторых исследователей определить тип целого текста на основании выделения лишь главной коммуникативной цели приводит к упрощенному пониманию реального риторического дискурса, в котором могут присутствовать сегменты различных текстовых типов (объяснительные, описательные, повествовательные, аргументативные, инструктивные). Для британской академической публичной речи характерны следующие сопутствующие задачи: совместное обсуждение научных идей (debating ideas), мотивация к научной и учебной деятельности (inspiring and motivating), развлечение (entertaining). Общепризнанным в риторической теории и практике является тот факт, что на стадии изобретения оратор должен соотносить свои целевые установки с нормами риторического поведения, предписываемыми этосом (т. е. социо-культурными нормами), с одной стороны, и с интересами и потребностями аудитории, с другой стороны.
   Главная цель академической публичной речи определяет стереотипизированный аспект этого вида риторического дискурса, в то время как конкретные задачи, сочетание которых варьируется в зависимости от предмета речи, аудитории, ситуации общения, определяют своеобразие каждого риторического события.

3.1.2. Автор академической публичной речи

   Помимо общих свойств эффективного оратора в риторике принято выделять и специфические характеристики автора в рамках определенного жанра. Очевидно, что политик, дипломат, проповедник, ученый, преподаватель реализуют в риторической деятельности отличные друг от друга образы, что связано, прежде всего, с различием целевых установок и институциональными особенностями дискурса. Как известно, профессия преподавателя относится к числу так называемых «профессий с повышенной речевой ответственностью» (highly verbal professions), которые предполагают высокий уровень владения словом как инструментом воздействия, причем преимущественно в сфере устной коммуникации. По мнению Клода Ажежа, представители профессий, в которых «всякое эффективное воздействие оказывается с целью информировать, убедить или понравиться, не могут опираться на один лишь письменный текст», соответственно они способствуют развитию и повышению престижа устной речи [Ажеж, 2003: 90]. Принадлежность преподавателя-лектора к группе профессий с «повышенной речевой ответственностью», безусловно, отражается на общем уровне его или ее риторической компетенции и на качествах голоса. И. А. Анашкина выделяет следующие качества профессионального или профессионально сформированного голоса: адаптивность, спонтанный тембр, четкая дикция, гибкость и подвижность [Анашкина, 1998: 94]. По мнению автора, эти качества являются «источниками положительных аксиологических оценок воспринимающего субъекта» и в этом смысле оптимизируют риторическое воздействие.
   Следует подчеркнуть, что риторическая деятельность преподавателя является частью его или ее профессиональной деятельности, поэтому в ней реализуются профессиональные ценности и стереотипы.
   Как свидетельствуют исследования в области социальной психологии, в зависимости от профессии люди характеризуются специфическим самосознанием и складом личности с определенными социально-типичными, профессионально-типичными и индивидуальными чертами. Особенности профессиональной деятельности оказывают существенное влияние на личность. В общественном сознании бытуют устойчивые стереотипные представления о профессиональной составляющей индивида, реализуемые в высказываниях такого рода: «он типичный учитель», «она типичная библиотекарша» и т. д. «Персональная парадигма» оратора имеет и профессионально обусловленную составляющую.
   Профессиональная принадлежность является одной из составляющих социального статуса человека, который рассматривается современной социологией в следующих планах: социально-экономическом, социометрическом, ролевом, дистанционном, нормативном, этнокультурном и других [Карасик, 2002: 10–19]. Приведем некоторые социальные характеристики современного британского преподавателя высшего учебного заведения, отмеченные в исследовании В. И. Карасика. По социально-экономическим показателям он может быть отнесен к среднему классу. В рамках социометрического шкалирования, отражающего степень социального успеха, университетских преподавателей относят к категории «высших профессионалов». Важной ролевой характеристикой является принадлежность преподавателей к так называемым «агентам», т. е. представителям социальных институтов, играющих активную роль в статусно-ролевых ситуациях общения, в отличие от «клиентов» (в данном случае, учеников, студентов) [там же: 14]. По нормативному (оценочному) плану статуса данная профессия характеризуется высоким уровнем престижа и уважения в обществе. Как показывают исследования в области социолингвистики (У. Лабов, А. Д. Швейцер, Л. П. Крысин, Л. Б. Никольский, Т. И. Шевченко), социальный статус человека ярко проявляется в его речевом поведении.
   Остановимся подробнее на профессиональных качествах оратора-преподавателя, связанных с риторической деятельностью. В первую очередь, это высокий научный уровень, предполагающий научную эрудицию, владение своим предметом, способность к научному творчеству. Кроме того, это риторическая компетентность (умение взаимодействовать с учениками-слушателями), заинтересованность, энтузиазм, культура общения. З. С. Смелкова относит к числу наиболее значимых следующие качества преподавателя, проявляющиеся в риторической деятельности: суггестивные (способность к воздействию), перцептивные (способность наблюдать за реакцией аудитории) и коммуникативные (высокий уровень знания языка, культура речевого общения, опыт речевой деятельности в учебно-научной сфере) [Смелкова, 2001: 51–52]. В риторической литературе отмечаются и такие качества, как артистизм, уверенность, требовательность, гибкость и другие.
   Все перечисленные профессиональные качества не имеют национально-специфической окрашенности. Однако, как мы уже отмечали, целый ряд характеристик оратора обусловлен национальной риторической традицией. В отечественной традиции учебная речь сложилась как род гомилетики, а преподаватель оказывал огромное духовное воздействие на учащихся и пользовался общественным уважением. «Образ преподавателя в России – образ профессионала, до тонкостей знающего свое дело, уважаемого не только за знание не только педагогики, но и за знание профессии. Обыденный образ русского человека, занимающегося учебной гомилетикой, – это специалист, государственный служащий и педагог в одном лице» [Рождественский, 1999: 164]. Традиция академического красноречия в России предписывала оратору три функции: научно-обучающую, гражданскую и духовно-воспитательную. Таким образом, «за прошедшие века сложился определенный тип русского лектора, читающего как вузовские, так и научно-популярные лекции. Для него характерно – открытие нового в науке, стремление повернуть эти науки лицом к человеку, гражданственность, народность позиции, умение изложить свое открытие доступно и увлекательно» [Кохтев, 1994: 41].
   Особенности британской риторической культуры, обусловленные национально-специфическими чертами этоса и менталитета, проявляются и в особом наборе качеств оратора-преподавателя. Традиционный британский индивидуализм, сдержанность, эмоционально-волевой контроль, стремление не навязывать свою точку зрения, уважение «личного пространства» собеседника, вежливость, некатегоричность и другие качества, подробно описанные в исследованиях по лингвокульторологии, социолингвистике, этнопсихолингвистике, проявляются в особой позиции преподавателя-оратора. Он выступает как компетентный специалист в своей области, при этом избегающий догматизма и назидательности. Передача знаний в британской лекции – это процесс совместного творчества, обмен научными идеями. Критичность, интеллектуальная гибкость, самоирония в сочетании с достоинством и уверенностью в своем профессионализме – отличительные черты британского лектора.
   Следует также отметить еще одну важную характеристику автора академической речи – его репутацию в профессиональной сфере. Как в научной, так в преподавательской деятельности репутация, т. е. сложившееся представление о профессиональном уровне индивида как результате его предшествующей деятельности, чрезвычайно важный фактор. Репутация лектора обеспечивает дополнительную мотивацию для аудитории. В университетах лекции одних профессоров посещаются более активно, чем других. Присутствие авторитетных имен (key note speakers) в программах конференций – одно из условий ее успеха. При этом репутация лектора может быть основана как на его научных заслугах, так и на риторическом мастерстве, хотя эти достоинства не обязательно совпадают.
   Итак, в риторическом дискурсе реализуются национально-культурный, статусно-ролевой и профессиональный аспекты личности оратора. В следующих разделах работы будут представлены наши наблюдения, касающиеся индикации этих характеристик в современной британской академической публичной речи.

3.1.3. Портрет аудитории

   Как мы уже отмечали, стандартным предписанием для любого оратора является тщательный анализ аудитории с использованием специальных методик, разработанных современной социологией и психологией. Учет всей совокупности параметров (количественного состава, демографических, социальных, психологических факторов) позволяет оратору оптимальным образом прогнозировать реакцию слушателей и моделировать соответствующим образом свое риторическое поведение. Приведем пример анализа состава аудитории для британских академических публичных выступлений, вошедших в корпус исследования. В первую группу вошли публичные выступления перед британскими студентами, во вторую группу – выступления перед российскими студентами и преподавателями, в третью – выступления на научно-практических конференциях.
   Анализ аудитории АПР 1 группы:
   1. Студенты британских университетов.
   2. 20–30 лет.
   3. Мужчины и женщины (в равных долях).
   4. Одинаковый этно-культурный фон.
   5. Общий с оратором код (язык общения).
   6. Хороший уровень компетентности, наличие необходимых фоновых знаний.
   7. Присутствие добровольное.
   8. Наличие внутренней готовности к получению информации, к тому, чтобы стать субъектами обучения.
   Анализ аудитории 2 и 3 групп. Данные группы различаются лишь по количественному составу, поэтому их качественные характеристики могут быть представлены вместе.
   1. Преподаватели английского языка и студенты из России, изучающие английский язык.
   2. Возраст от 20 до 60 лет.
   3. Мужчины и женщины, при явном преобладании женщин в связи с социальной спецификой преподавательской деятельности в России.
   4. Общий для аудитории этно-культурный фон, отличный от этно-культурного фона оратора.
   5. Английский язык не является родным для аудитории, но уровень владения английским языком может быть оценен как высокий. Коммуникативная компетенция аудитории достаточна для эффективного общения на английском языке.
   6. Уровень подготовленности (фоновые знания) не одинаков, но в целом, достаточно высок. Среди членов аудитории были квалифицированные и авторитетные специалисты в области лингвистики и преподавания иностранных языков, которые так же, как и сами выступающие, принимали участие в конференции в качестве докладчиков.
   7. Присутствие добровольное.
   8. Высокая мотивация, готовность к восприятию информации.
   Анализ состава аудитории позволяет сделать некоторые наблюдения. Во-первых, АПР 2 и 3 группы относятся к сфере межкультурной риторической коммуникации (оратор – британец, аудиторию составляет российская публика), английский язык выступает здесь как средство международного общения. При этом, поскольку слушатели являются специалистами в области английского языка и владеют им на профессиональном уровне, можно говорить лишь о формальном несовпадении кода, поскольку по существу он совпадает, во всяком случае ораторы не делают поправок на этот фактор. Во-вторых, высокий уровень компетенции слушателей определяет их особый статус в риторической коммуникации: оратор воспринимает аудиторию как «коллег», специалистов в данной области. В этой ситуации исчезает необходимость проводить внутри-жанровые разграничения между научным докладом и научно-популярной лекцией.
   Действительно, это разграничение производится по признаку уровня компетентности адресата. Предполагаемый адресат научного текста моделируется как «коллега», обладающий опытом чтения, восприятия, понимания и создания специальных научных текстов. Адресат научно-популярного текста – массовая аудитория, не имеющая специальной подготовки, что создает существенное коммуникативное неравенство, которое создатель текста стремится преодолеть с помощью определенных риторических приемов. Собственно научная коммуникация предполагает изначальную личную заинтересованность слушателя-коллеги, поскольку обмен научными знаниями является частью его профессиональной деятельности. Большинство академических публичных выступлений, вошедших в корпус исследования, обладают чертами, присущими научно-популярным текстам: доступность изложения, контактность, поэтому они могут быть интересны не только для специалистов, но и для широкого круга слушателей. По-видимому, это объясняется, с одной стороны, тематикой выступлений, с другой стороны, риторическим мастерством ораторов.
   Что касается учебных лекций, то они также не имеют сколь либо заметных отличий на риторическом, стилистическом или языковом уровне. На наш взгляд, отсутствие внутри-жанровых маркеров связано с британской манерой публичной речи, характеризующейся отсутствием догматизма и назидательности. Риторическое поведение лектора, выступающего перед студенческой аудиторией, не отличается или мало отличается от его поведения перед аудиторией, состоящей из коллег. В этом проявляется «демократический» характер (в терминологии Е. Н. Зарецкой) британской риторической школы. Иными словами, установка на коммуникативное сотрудничество оратора и аудитории, вытекающая из требований современного этоса, фактически стирает различия между видами академической публичной речи, которые обычно связывают с коммуникативным неравенством адресата и адресанта. Поскольку риторическая деятельность оратора направлена на преодоление этих различий, то в тексте как продукте этой деятельности они фактически не отражаются.
   Таким образом, все образцы речей, вошедшие в корпус исследования, имеют одинаковую цель – передача научной информации, одинаковую сверхзадачу – обучение, а различия в качественном составе аудитории не оказывают заметного влияния на их риторическое своеобразие. В связи с этим, в дальнейшем мы будем называть объект нашего исследования – академическая публичная речь (АПР), или лекция, не проводя особого разделения на научно-учебный, научно-популярный и собственно научный подстили.

3.1.4. Тема выступления

Тематика академической речи определяется целым рядом факторов: конкретными образовательными задачами, учебным планом, тематикой конференции, собственными научными интересами оратора. В риторике разработаны определенные требования по формулировке темы: тема должна быть «актуальной и интересной как для оратора, так и аудитории», она «должна быть сформулирована как можно более узко и конкретно», «поставленная проблема должна иметь решение и находиться в компетенции собрания» [Анисимова, Гимпельсон, 2002: 21]. А. А. Волков выдвинул следующие требования к теме публичной речи: «тема представляет собой по возможности простое, завершенное, полное двусоставное предложение»; «она должна быть краткой и легко воспроизводимой»; «она должна быть понятной как аудитории, так и самому ритору»; «она должна быть приемлемой для аудитории, интересной и актуальной»; «формулировка темы должна быть проблемной, очевидно, что бесспорные суждения тривиальны»; «тему следует формулировать таким образом, чтобы она могла быть раскрыта исчерпывающим образом»; «тема должна быть обильной – содержать такие ключевые слова, которые позволяют полностью раскрыть и обосновать мысль, положенную в ее основу» [Волков, 2001: 80–81].
Указанные требования касаются тематики любой публичной речи, однако важным фактором является и сфера риторичекого дискурса. Тематика изучаемых образцов АПР лежит в области гуманитарного знания: лекции посвящены вопросам лингвистики, литературы, образования, социологии, искусства. Это находит свое отражение в подходах к изложению и в стиле изложения.

3.2. Факторы, определяющие стилизацию академической публичной речи

   Публичная речь – это риторическая деятельность, в ходе которой оратор и аудитория вступают в сложное взаимодействие, обусловленное требованиями этоса. В соответствии с этими требованиями оратор планирует свою речь таким образом, чтобы она была уместной и целесообразной как в плане риторического построения и элокуции (композиция, структурно-содержательный уровень, аргументация, выбор дискурсивных стратегий, тропов и фигур), так и в плане исполнения. Следует подчеркнуть, что даже безупречная в смысле соблюдения принципов уместности и целесообразности речь, существующая как письменный текст, может оказаться неэффективной, если эти принципы нарушаются на уровне изглашения, а хорошее исполнение может повысить воздейственность речи менее удачной в плане риторического построения. Иными словами, именно звучащая речь и ее продукт – звучащий текст могут быть мерилом того, насколько речь уместна и целесообразна.
   В ходе риторического дискурса оратор модифицирует свое речевое поведение, постоянно отслеживая реакцию аудитории и поддерживая с ней обратную связь. На стадии исполнения публичная речь может приобретать новые черты, изменяться и дополняться по ходу взаимодействия оратора с аудиторией. Так же как и театральная постановка или музыкальное произведение, одна и та же публичная речь может быть по-разному исполнена одним и тем же оратором в разных аудиториях.
   В рамках одного и того же жанра или регистра публичной речи конкретные реализации могут существенно отличаться в плане стилизации. Под стилизацией мы понимаем ситуативно обусловленный выбор языковых средств, «снабжающих текст коннотациями, необходимыми для адекватной передачи содержания в конкретных условиях общения» [Блох, 2000: 133]. «Стилистическая характеристика задается любому высказыванию лишь в коммуникативно определенном контексте» [Блох, 2001: 121], а этот контекст может в значительной степени варьироваться в пределах одного регистра.
   «Университетская лекция может быть очень официальной, когда ее читают с листа, используют официальное приветствие, большое количество пассивных конструкций и технические термины. Однако в соответствии с предпочтениями лектора, традициями университета, размером аудитории, лекция может быть и спонтанной, представленной в свободной манере с шутками или каламбурами, анекдотами из личного опыта, обращениями к отдельным присутствующим студентам, в ней могут присутствовать и другие маркеры неофициального дискурса» [Gregory, Carrol, 1981: 60]. Действительно, риторические особенности академической публичной речи и ее стилизация находятся в прямой зависимости от динамики социально обусловленного взаимодействия оратора и аудитории.
   Прежде чем рассмотреть факторы, определяющие характер стилизации в академической публичной речи, перечислим типологические разграничения видов стилизации. С точки зрения степени обработанности различается обработанная (подготовленная) речь, с одной стороны, и необработанная (спонтанная), с другой. По характеру отражения в тексте языковых норм выделяется литературная, разговорная и медиальная стилизации. По отражению сферы общения стилизация подразделяется на общую (обиходную) и специальную. По характеру семантических средств выражения стилизация может быть фактуальной (речь фактов) и образной (речь образов). По силе функционального воздействия различается экспрессивная (сильная) и неэкспрессивна (слабая) стилизация. По уровню эмоциональной насыщенности стилизация может быть охарактеризована как эмоциональная и неэмоциональная. Кроме того, по соотношению экспликативного и импликативного содержания речи различается стилизация экспликативная (оптимально-объемная речь), импликативная (лаконичная речь) и гипер-экспликативная (многословная речь) [Блох, 2000: 121–122].
   Сочетание различных типологических видов стилизации в академической публичной речи формирует своеобразное стилевое поле этого риторического произведения. Очевидно, что характер стилизации в риторическом дискурсе является произодным от целого ряда коммуникативных параметров: целевых установок, сферы и тематики общения, канала коммуникации, характера взаимоотношений коммуникантов. Большинство современных разработок в области изучения экстралингвистической ситуации построены вокруг классической типологии коммуникативных ситуаций, предложенной М. Халидеем, в основе которой лежат следующие категории: регистр, поле, тональность и модус. Регистр определяется сферой деятельности, участниками коммуникации и ролью языковых средств. Поле (field) характеризует предметно-тематическую область общения. Тональность (tenor) отражает характер отношений участников коммуникации (равноправие или подчиненность, степень знакомства, общность интересов и т. д.) Модус характеризует канал общения (устная или письменная речь, подготовленная или спонтанная) [Halliday, 1978]. Изучение академической публичной речи в контексте этой типологии позволяет дать наиболее полное представление об особенностях ее стилизации.
   Регистр и поле были уже охарактеризованы в предыдущем разделе. Весьма значимым фактором, оказывающим заметное влияние на стилизацию публичной речи, в особенности на ее просодическую составляющую, является тональность речевого общения.
   Категория тональности позволяет оценить, как социальные роли и взаимоотношения людей реализуются в языке. «Тональность отражает то, как отправитель сообщения (говорящий или пишущий) взаимодействует с получателем (слушателем или читателем)» [Gregory, Carrol, 1981: 49]. Следует отметить, что взаимоотношения участников коммуникация – это отношения экстралингвистические, а тональность – контекстуальная категория, в которой они находят свое отражение. Н. И. Формановская предлагает понимать под тональностью «отражение характера взаимоотношений общающихся, связанное со сложной гаммой взаимных эмоций» [Формановская, 1982: 60]. Она рассматривает тональность в первую очередь как фактор, определяющий выбор соответствующих единиц речевого этикета. Л. В. Киселева связывает характер взаимоотношений коммуникантов, рассматриваемых в рамках оппозиции таких параметров речевого поведения, как «вежливость-невежливость», «дружественность – официальность» с модификациями категории «контактность» [Киселева, 1978: 25]. Нельзя не согласиться с тем, что тональность реализуется, прежде всего, в сферах коммуникативного контакта и этикета, однако, представляется, что такой подход несколько сужает возможности влияния данного фактора на стилизацию дискурса. Тональность, задаваемая в начале общения, может быть уподоблена музыкальному ключу: не обладая собственной семантической значимостью, она, тем не менее, в значительной степени определяет знаковую систему речевого произведения и способствует реализации социальной функции языка.
   Тональность подразделяют на функциональную и межличностную (M. Gregory, S. Carroll). Функциональная тональность связана с коммуникативными задачами оратора и включает те языковые средства, которые используются в определенной ситуации для определенных целей. Варьирование языковых средств в речевом произведении оценивается с точки зрения того, для чего используется язык – для обучения, убеждения, рекламы, развлечения и т. д. Межличностная тональность непосредственно связана с отношениями между оратором и аудиторией, которые могут быть оценены по шкалам «официальные – неофициальные», «доброжелательные – недоброжелательные», «вежливые – невежливые» и т. д.
   Очевидно, что эти два вида тональности являются независимыми друг от друга. Как уже отмечалось выше, при одинаковой функциональной тональности в академических публичных выступлениях может наблюдаться значительная вариативность языковых средств под влиянием разной межличностной тональности. В то же время одинаковая межличностная тональность может проявляться в выборе схожей стилизации в текстах разной функциональной тональности (например, лекция и политическая речь).
   В связи с выделением двух видов тональности в лингвистической литературе наблюдается две интерпретации этого понятия: одни авторы используют его в связи с изучением взаимоотношений коммуникантов (т. е. речь идет о межличностной тональности), другие обсуждают тональность в контексте функциональной направленности коммуникации (функциональная тональность). В рамках второго подхода «тональность» текста отождествляют со стилизацией, выделяя, например, разговорную тональность (Т. В. Матвеева, Н. С. Валгина). Для того чтобы не смешивать два вида тональности, необходимо, по-видимому, оговаривать, о каком из них идет речь в каждом конкретном случае.
   Следует также отметить, что некоторым речевым единицам (формулам этикета, формулам контакта) может быть присуща определенная тональность вне зависимости от коммуникативного контекста. Н. И. Формановская называет ее «объективной» в отличие от «субъективной», формируемой в непосредственной ситуации общения [Формановская, 1982].
   Оценивая межличностную тональность, характерную для академической публичной речи, с риторических позиций, необходимо подчеркнуть, что в соответствии с требованиями этоса она, как правило, является доброжелательной и неформальной. Что касается функциональной тональности, то для современной АПР характерно присутствие элементов «разговорной» тональности, что также продиктовано ориентацией на коммуникативное сотрудничество между оратором и аудиторией.
   Особенности функциональной тональности академической публичной речи нарушают традиционные представления о научном тексте как оппозиции разговорной речи по содержательным, структурным и стилистическим параметрам (обезличенность – субъективность, формальность-неформальность, неизменная тональность – смена тональности). В АПР присутствуют конвенциональные черты научного текста и разговорной речи, что проявляется в тональной неоднородности, многослойности звучащего публичного монолога.
   Стилизация риторического текста зависит также от формы коммуникации (письменная – устная, монологическая – диалогическая, подготовленная – спонтанная) (mode of discourse). М. А. К. Халлидей называл этот фактор “риторическим каналом” [Halliday, 1973, 1975], связывая его с риторической направленностью коммуникации. Действительно, именно в риторическом контексте наиболее ярко проявляется влияние данного фактора на композиционно-структурные особенности текста и его стилизацию. В теории и практике публичной речи форму коммуникации связывают со способом исполнения (изглашения), или формой сообщения (method of delivery). Выделяются следующие способы изглашения:
   1. Неподготовленное выступление, речь – экспромт (impromptu method of delivery). Считается, что это наиболее сложный вид публичного выступления, поскольку оратор не готовится к нему заранее. В большинстве случаев он даже не знает заранее темы выступления. В результате продуцируется истинно спонтанная речь. Только опытные ораторы способны сделать такое выступление эффективным.
   2. Чтение текста по рукописи (manuscript reading). Эта форма сообщения используется в тех случаях, когда требуется особая точность формулировок или жесткий временной регламент (например, когда речь идет об особенно острых проблемах и любая двусмысленность является недопустимой). Она также возможна при чтении доклада на научных конференциях, когда аудитории заранее раздаются тезисы или текст выступления. Точность воспроизведения запланированного оратором сообщения является очевидным достоинством этого способа презентации.
   В то же время он имеет серьезные недостатки. Во-первых, такая речь может звучать неестественно и монотонно. Во-вторых, существует опасность потерять контакт с аудиторией, поскольку оратору, читающему текст, сложно одновременно поддерживать зрительный контакт и отслеживать реакцию аудитории.
   Для того, чтобы минимизировать эти недостатки, оратор может составить письменный текст таким образом, чтобы он был приближен к живой речи: использовать соответствующие синтаксические структуры, риторические приемы и прочее. В результате, читаемый текст приобретает черты текста говоримого и превращается в «скриптную» речь [М. Я. Блох 2000: 121].
   3. Изложение заученного наизусть текста (memorized method). Для оратора, обладающего хорошей памятью, этот способ представляется достаточно эффективным. Однако, при этом между ним и аудиторией может возникнуть «невидимый барьер»: буквальное воспроизведение текста по памяти требует от оратора значительных усилий, его внимание переключается с аудитории на «считываемый» им текст. В результате речь может звучать неестественно.
   4. Импровизационный метод, или метод свободного изложения текста (extemporaneous method). В современной риторической практике этот способ изложения публичной речи считается предпочтительным. Он основан на тщательной подготовке речи и выделении главных тезисов и ключевых слов.
   В ходе выступления оратор может использовать в качестве опоры весь печатный текст, его краткий конспект, план, тезисы или ключевые слова.
   Главное преимущество данного способа заключается в том, что оратору предоставляется значительная степень свободы, поскольку не предполагается буквальное изложение текста. Он может изменять риторическое и языковое «наполнение» речи в соответствии с реакцией аудитории. Речь оратора становится более живой и естественной и приобретает черты «развернутой беседы» со слушателями. Кроме того, оратор имеет большую физическую свободу: он не привязан к объемному тексту выступления, что дает ему возможность использовать кинесические средства.
   Следует подчеркнуть, что в каждом конкретном случае оратор выбирает тот или иной способ изложения в соответствии с риторическими задачами, темой выступления, особенностями аудитории и своими собственными возможностями.
   Очевидно, что форма сообщения, выбираемая оратором, – весьма значимый фактор в плане влияния на языковое воплощение замысла. Публичные выступления, вошедшие в корпус исследования, можно разбить на две группы по данному параметру:
   А) Чтение текста по рукописи, или «скриптное чтение». Письменный текст создается автором с установкой на последующее устное воспроизведение, в него намеренно встраиваются элементы «разговорности».
   Б) Свободное, импровизационное изложение. Оратор использует конспект, план или ключевые тезисы и слова, продуцируя текст непосредственно перед аудиторией.
   В последние годы в связи с появлением и развитием информационных технологий все большее распространение получает так называемая “power point presentation”, т. е. такая форма презентации, при которой важные моменты выступления, а также статистические данные, графики, таблицы и т. п. проецируются на экран с помощью компьютера. По существу, это модифицированный импровизационный способ изложения. Наличие дополнительного визуального канала передачи информации несколько меняет характер устной презентации, однако в наш исследовательский корпус вошло незначительное количество подобных презентаций, поэтому мы не будем выделять их в отдельную группу.
   Проявления в звучащем тексте публичной речи факторов, связанных с категорией «модус» (подготовленность-спонтанность, монолог – диалог, устная – письменная речь) обусловлены природой риторической деятельности и часто носят противоречивый характер. Так, впечатление «спонтанности», которое создается у слушателей за исключением очень редких случаев истинно спонтанного выступления, намеренно планируются оратором, «квазиспонтанные элементы» встраиваются в заранее подготовленный текст с тем, чтобы придать ему живой и естественный характер и оптимизировать взаимодействие с аудиторией. В связи с этим не всегда возможно однозначно идентифицировать истинно спонтанную речь и ее имитацию. Кроме того, интерактивный характер риторического дискурса придает определенную долю спонтанности даже заранее подготовленному выступлению.
   Публичная речь – это устная форма коммуникации, в то же время в ее основе лежит письменный текст. По своей форме академическая публичная речь – это «представленный в устной форме текст, написанный таким образом, чтобы быть произнесенным» [Gregory, Carroll, 1981: 42]. Именно такие тексты считаются наиболее эффективными с риторической точки зрения.
   Академическая публичная речь – это монолог, но он в то же время отличается и ярко выраженными чертами “диалогизированности”, поскольку обращенность к аудитории и необходимость поддерживать с ней обратную связь – важнейшие и неотъемлемые характеристики риторической коммуникации.
   В таблице № 1 в обобщенном виде представлены те факторы, или параметры риторической коммуникации, которые определяют характер стилизации академической публичной речи. В таблице не рассматриваются те параметры, которые относятся к числу имманентных свойств публичной речи: устная монологическая форма речи, непосредственная обращенность к адресату, а также сфера общения.

   Таблица 1
   Риторические характеристики академической публичной речи

   В соответствии с типологией видов стилизации, представленной в начале этого раздела, академическую публичную речь можно охарактеризовать следующим образом. Это устная подготовленная речь с элементами спонтанности. Специальная стилизация, обусловленная тематикой выступления и институциональным характером академического дискурса, сочетается с общей. В АПР сосуществуют фактуальная стилизация (сфера научного дискурса) и образная (сфера риторического дискурса). Степень экспрессивности и эмоциональности публичной речи зависит от индивидуальных особенностей оратора, его темперамента, опыта и мастерства. Эффективная публичная речь характеризуется экспликативной стилизацией, однако, она может быть и гипер-экспликативной, например, в тех случаях, когда аудитория недостаточно подготовлена или многословие является особенностью индивидуального стиля оратора.
   Жанровое своеобразие академической публичной речи и ее функционально-стилевые особенности определяются ее особым риторическим статусом, характеризующимся диалектической двойственностью. Эта двойственность проявляется в следующем:
   1. АПР лежит на пересечении сфер научной и педагогической коммуникации, что определяет и целевые установки оратора, который может быть ученым и преподавателем в одном лице, и способы изложения и языковые особенности. Объективная научная информация приобретает субъективизированный характер, обусловленный целым рядом факторов, связанных не с самим научным знанием, а с участниками коммуникации. Научное знание как объект отражения включается, таким образом, в контекст межличностных отношений, в контекст взаимодействия между оратором и аудиторией.
   2. АПР, как правило, реализуется на основе письменного текста, предназначенного для устного изглашения, причем степень различий между письменной основой и устной реализацией может варьироваться в зависимости от особенностей оратора, аудитории, ситуации общения, темы выступления.
   3. В риторике АПР относят к устной словесности, а научный текст к письменной словесности. Однако, академическая публичная речь (и в своей научной, и научно-учебной, и научно-популярной разновидности) сочетает в себе конвенциональные черты публичной речи и научного текста.
   4. В строгом лингвистическом смысле АПР – речь монологическая. Однако публичная речь реализуется как «развернутая беседа» оратора и аудитории и представляет собой диалогизированный дискурс, ориентированный на слушателя.
   5. АПР базируется на заранее подготовленном тексте, в то же время оратор создает у аудитории впечатление спонтанности исполнения либо за счет включения соответствующих элементов в «скрипт» речи, либо за счет «импровизационного» способа изложения.
   6. Характер взаимоотношений оратора и аудитории проявляется в тональности общения. В тексте АПР реализуется и функциональная тональность, характерная для научного дискурса, и тональность, свойственная разговорной речи. В динамическом ракурсе образуется «тональная многослойность». Межличностная тональность реализуется в связи с требованиями этоса как доброжелательные отношения коммуникативного сотрудничества.
   7. Академическая публичная речь представляет собой своеобразное сочетание стереотипов и творчества. С одной стороны, ее можно отнести к ритуальным видам речевой деятельности, с другой стороны, она является уникальным и неповторимым произведением словесного творчества.
   Все эти свойства находят свое выражение в особенностях строя текста академической публичной речи.

3.3. Структура академической публичной речи как средство убеждения

   Структурно-композиционная организация публичной речи характеризуется целым рядом особенностей, связанных с ее риторической направленностью. В связи со спецификой риторического дискурса анализ построения текста и его частей необходимо соотносить с замыслом и риторическими задачами автора, с одной стороны, и с участием слушателей в риторической деятельности, с другой стороны. В этом разделе мы рассмотрим структурно-композиционные характеристики академической публичной речи в двух взаимодополняющих ракурсах: с точки зрения автора и с точки зрения слушателя. Как мы уже отмечали, эффективное взаимодействие между участниками риторического дискурса регулируется посредством принципов целесообразности и уместности публичной речи.
   Применительно к структуре текста целесообразность означает соответствие его строя риторическим целям и задачам. Уместной можно считать такую организацию текста, которая оптимально соответствует теме выступления, конкретной обсуждаемой проблеме, возможностям аудитории, коммуникативной ситуации. Иными словами, для того, чтобы обеспечить воздейственность речи, оратор прогнозирует ее восприятие и располагает сегменты текста таким образом и в такой последовательности, которая была бы максимально целесообразной и уместной. Эти же факторы лежат в основе выбора размера сегментов, на которые членится текст, а также дискурсивных тактик, в большей или меньшей степени ориентированных на активное вовлечение слушателей в дискурс, что отражается в степени диалогизированности публичной речи. Речь идет о коммуникативно-прагматических основаниях структурной организации текста, которые в контексте данного исследования мы будем называть риторическими факторами.
   Структурная организация публичной речи определяется не только риторическими, но и семантическими, а также психолого-когнитивными факторами. Очевидно, что публичная речь характеризуется содержательным единством (целостностью) и смысловой завершенностью. Эти основополагающие свойства формируются за счет развертывания основной темы в последовательный ряд взаимосвязанных элементов. Как показали многочисленные исследования, посвященные проблемам структурной организации текста (Колшанский, 1984; Блох, 2001; Красных, 2003; Абдыгаппарова, 1986; Reinhart, 1984: Thompson, 1985; Dijk, 1980; Hutchins, 1977), текст как цельное образование подразделяется на составные элементы (смысловые блоки, тематические блоки), а интеграция этих элементов в единое целое осуществляется за счет доминирующего смыслового ядра, которое представляет собой основную тематическую линию речевого произведения. В риторическом произведении ядерный конституент текста представляет собой главный тезис всего выступления (в англоязычной литературе “residual message”). Главный тезис постепенно и последовательно развертывается в ряд взаимосвязаных подтезисов, или подтем, обеспечивая содержательное единство текста. В то же время структурирование элементов текста в соответствии с развитием его темы осуществляется таким образом, чтобы текст приобрел смысловую завершенность.
   В контексте исследования строя публичной речи важными представляются некоторые когнитивно-психологические основания структурной организации элементов текста, а именно механизмы распределения информации в тексте. Л. Г. Лузина выделяет целый ряд факторов, управляющих распределением информации в тексте, среди которых наиболее значимыми, на наш взгляд, являются следующие: распределение информации связано с универсальными ментальными операциями по обработке и усвоению информации человеком; информация распределяется в соответствии с законами (прототипами) организации того или иного вида текста, т. е. по определенному образцу; информация в тексте делится на важную, основную и дополнительную, фоновую; существуют когнитивные ограничения на поток информации, определяемые физиологической возможностью адресата речи удерживать в кратковременной памяти довольно ограниченный объем информации; информация в тексте иерархически упорядочена – информация крупного текстового единства может включать в себя в качестве составного элемента информацию менее объемных частей, играющую подчиненную роль [Лузина, 1996: 40–57]. Два из приведенных выше факторов имеют особое значение в рамках данного исследования – прототипичность распределения информации и разделение информации на выделенную и фоновую.
   Прототипичность вообще является отличительной особенностью публичной речи как текста риторического. По наблюдению М. Ю. Лотмана, «риторические тексты отличаются от общеязыковых существенной особенностью: образование языковых текстов производится носителем языка стихийно, эксплицитные правила актуальны здесь лишь для исследователя, строящего логические модели бессознательных процессов. В риторике процесс порождения текстов имеет «ученый», сознательный характер. Правила здесь активно включены в самый текст не только на метауровне, но и на уровне непосредственной текстовой структуры» [Лотман, 2004: 179]. Текст публичной речи создается в соответствии с правилами и нормами, предписываемыми многовековой риторической традицией. Требования к структурно-содержательной организации текста и приемы его построения рассматриваются в рамках риторического канона «расположение» (dispositio). Предполагается, что каждое риторическое произведение воспроизводит в модифицированном виде определенный образец того или иного жанра публичной речи.
   Чередование выделенной и фоновой информации представляет собой важнейший аспект структурной организации публичной речи. Следует отметить, что этот феномен рассматривался во многих работах, посвященных анализу структуры текста и дискурса (Dijk, 1980; Grimes, 1975; Tomlin, 1985; Backlund, 1988). Общепризнанным является тот факт, что выдвижение одних частей сообщения в выделенную позицию, сопровождаемое отнесением других элементов к фоновой части, обеспечивает динамику дискурса и способствует формированию информационной структуры текста. Как правило, в выделенную позицию попадают те участки текста, которые относятся к основной тематической линии, смысловому стержню текста, в то время как дополняющие, поясняющие, иллюстрирующие элементы образуют фоновую часть. Важно подчеркнуть, что в основе распределения информации на выделенную и фоновую лежит коммуникативно-прагматическая установка говорящего, а применительно к публичной речи риторические задачи оратора. Оратор выделяет те части дискурса, которые непосредственно способствуют достижению его цели. Однако далеко не всегда выделенную информацию можно отождествлять с важной информацией. «Важные для полного понимания смысла текста сведения вполне могут содержаться в фоновых частях сообщения» [Backlund, 1988: 38].
   Еще раз подчеркнем, что в контексте изучения структурной организации публичной речи приоритетное значение имеют риторические факторы: стремление оратора реализовать свои цели и задачи и обеспечить ясность, понятность и убедительность выступления. Особенности строя публичной речи складываются в результате действия двух тенденций: первая состоит в том, что оратор имеет определенную свободу выбора в распределении информации и структурировании текста в соответствии с тем, что является для него коммуникативно целесообразным и уместным, вторая отражает те ограничения, которые накладываются на этот выбор в связи с прототипичностью структуры публичной речи в рамках определенного жанра. Рассмотрим, как реализуются эти тенденции в структурной организации академической публичной речи.

3.4. Композиция академической публичной речи

   Композиция риторического произведения – это мотивированное последовательное расположение его частей. В терминологии Т. А. ван Дейка композиция дискурса представляет собой суперструктуру, т. е. стандартную схему, по которой строятся конкретные дискурсы. Суперструктура связана не с содержанием, а с жанром дискурса [Ван Дейк, 1989: 41]. В риторике композиция также связывается с жанровой принадлежностью текста. Традиционный композиционный состав академической публичной речи включает три части, каждая из которых реализует определенные риторические задачи: вступление, основная часть и заключение. Характерно, что в риторической практике рекомендуется такой подход к подготовке публичного выступления, при котором на первом этапе создается основная часть, затем составляется заключение и в последнюю очередь – вступление. Этот порядок не случаен, он имеет очевидную логико-содержательную основу. При работе над основной частью и заключением автор формулирует, развивает и аргументирует основную тематическую линию публичной речи, чтобы, оценив общее содержание выступления и возможную реакцию слушателей, наиболее эффективно представить главную мысль во вступлении.
//-- Вступление --//
   Основная функция вступления – контактоустанавливающая. Во вступительной части реализуется, иногда одновременно, несколько риторических задач, относящихся к сфере этоса: задается определенная тональность общения как отражение тех отношений, которые оратор хочет установить со слушателями; проявляются качества оратора, на основании которых формируется доверие к нему со стороны слушателей; представляется предмет речи; делаются предварительные комментарии по поводу предполагаемой структуры выступления. Из этого следует, что эта часть публичной речи имеет особое значение для формирования этоса, как в его широком, так и узком понимании. Действительно, во вступлении проявляются «так называемые ораторские нравы, этические свойства, на основе которых устанавливается взаимное доверие между ритором и аудиторией» [Волков, 2001: 235]. Кроме того, на этом этапе определяется место данной публичной речи в ряду других, и устанавливаются интертекстуальные связи, т. е. тематика выступления включается в определенный дискурсивный континуум.
   Вступление важно и в психолого-коммуникативном аспекте: оратор получает возможность оценить аудиторию с точки зрения ее соответствия предварительно составленному «портрету» и выбрать те риторические стратегии, которые оптимально соответствуют интересам и потребностям слушателей. В риторической литературе специально отмечается, что вступление должно быть кратким и простым, а оратору следует держаться уверенно и естественно.
   Вступительная часть публичного выступления может включать два компонента – собственно контактоустановление (ориентация на слушателей) и представление предмета речи (ориентация на содержание и структуру выступления). Репертуар возможных риторических стратегий в рамках каждого компонента достаточно широк, а их выбор определяется, на наш взгляд, не столько тематикой выступления или составом аудитории, сколько индивидуальной манерой оратора. Приведем несколько стратегий реализации вступления, характерных для британской академической публичной речи:
   1. Оратор представляется слушателям, включая тему выступления в контекст своей профессиональной деятельности:
   If I could just introduce myself. For the past 20–22 years I’ve been working at the University of Birmingham and for the most of that time as well I’ve been working on the language research project at the University.
   I am pleased to be here and greet you from University of Cambridge where my main responsibility is that I am principle examiner for First Certificate Writing. And so a great deal of my experience is reflected in what I am talking about today.
   Эта стратегия направлена на формирование доверия слушателей к оратору на основании его профессионального опыта.
   2. Оратор связывает предмет выступления с общественно значимыми событиями или с проблемами, имеющими значение для слушателей.
   It’s the end of the Millennium and I don’t know whether this is a cause of celebration or an opportunity for reflection and regret. There’ve been a series of manmade tragedies during this century and I don’t know whether at this stage to laugh or cry. But good news is that I genuinely believe that we, English teachers, have the solution to some of these problems and I can spend the next 45 minutes to explain why.
   Приведенный пример является яркой иллюстрацией использования идентификации как средства формирования доверия между слушателями и оратором. Во вступлении к лекции, посвященной проблемам межкультурной коммуникации, оратор одновременно апеллирует к общему социально-историческому опыту и к профессиональной деятельности слушателей. Эффективность этого вступления полностью раскрывается в ходе публичной речи, когда становится очевидным, что это не только яркое и запоминающееся начало, но и один из аргументов, подкрепляющих главный тезис речи о необходимости формировать социо-культурную компетенцию изучающих иностранный язык.
   3. Оратор апеллирует к ситуации общения, часто используя при этом юмор.
   I am sorry to be lecturing at the time of day when all decent people should be fast asleep on a half day. I can tell you it’s my habit to sleep at this time. But I am standing up, and it’s difficult to sleep standing up. But if you nod off I shall understand very well.
   Очевидно, что избранная оратором стратегия позволяет «сократить дистанцию» со слушателями и установить неофициальные, доверительные отношения. Следует отметить, что подобные вступления отличает разговорная стилизация.
   4. Оратор знакомит слушателей со структурой предстоящего выступления.
   You will all have seen from the handouts that you have in front of you that I propose to divide this course of lectures on the urban and architectural development of London into three main sections, and perhaps, I’ll just point out right at the beginning, that there will be a great deal of overlap between them.
   Вступления такого рода характерны для ораторов, которые устанавливают более официальные отношения со слушателями.
   5. Оратор использует несколько риторических стратегий одновременно.
   I’d like to start by sharing with you an interesting experience which I had four years ago, it’s difficult to believe, but four years ago. I had discussions and workshops about culture in English language teaching and I always asked at the beginning of these talks the same question: What do we mean by culture? If I say “culture” to you, what does “culture” mean?
   В этом вступлении сочетаются следующие приемы: апелляция к профессиональному опыту оратора, пример из собственной практики, вопрос к аудитории. Таким образом, оратор активно вовлекает слушателей в совместную риторическую деятельность.
   Приоритетным аспектом вступительной части публичной речи является формирование межличностных отношений между участниками риторического дискурса, поэтому риторическая деятельность оратора, как это видно из приведенных выше примеров, направлена на реализацию персонализации (сферы самовыражения оратора) и идентификации (сферы взаимодействия со слушателями, нахождения общего языка). В рамках современного понимания уместности публичной речи вступление в большинстве случаев реализуется в доброжелательной тональности и характеризуется разговорной стилизацией.
//-- Основная часть публичной речи --//
   В основной части публичной речи последовательно излагается ее содержание, выдвигаются и аргументируются тезисы, реализуется замысел автора. Цель основной части – раскрыть суть обсуждаемой проблемы, обеспечить понимание и правильную интерпретацию смысла текста, убедить аудиторию принять точку зрения оратора. В основной части публичной речи используются такие функционально-смысловые типы речи, как рассуждение, повествование и описание. Комбинаторика этих обобщенных типов содержания, сложившихся еще в античной риторике, зависит от цели выступления и индивидуальных предпочтений оратора. Следует отметить, что выделение каждого из этих типов в современном риторическом дискурсе носит условный характер, поскольку они зачастую пересекаются и смешиваются.
   Для академического дискурса превалирующим функционально-смысловым типом речи является рассуждение, которое имеет логическую основу, опирается на умозаключение и направлено на передачу содержательно-концептуальной информации. Для британской публичной речи характерно индуктивное логико-речевое построение, однако индуктивный тип рассуждения может сочетаться с дедуктивным, образуя индуктивно-дедуктивную модель построения основной части.
   Что касается повествования и описания, они в основном используются в иллюстративных примерах и обеспечивают динамику риторического дискурса. Как известно, повествование является наиболее динамичным функционально-смысловым типом речи, поскольку оно сообщает о действиях или состояниях, которые разворачиваются во времени. В следующем примере элементы повествования используются для иллюстрации тезиса о том, что языковая игра является отличительной особенностью повседневного общения британцев:
   Let me illustrate it for you, and then you will see what I mean. The other day in our house the two people from across the road, our neighbours, came for an evening with Hilary and me. And we sat around all four of us and at one point in our conversation turned to a respective cat. Our cat, or one of our cats, is called Slash, the cat from across the road is called Crumble.
   Важно подчеркнуть, что, как правило, использование повествования сопровождается сменой стилизации, что усиливает воздейственность текста. Та же тенденция отмечается в иллюстративных примерах, содержащих описание. Приведенный ниже описательный фрагмент используется оратором как иллюстрация тезиса: “Dog racing is a little more esoteric: it depends on what part of the country you are in as to the form that it takes”.
   In the North of England there is a great deal of what we might call domestic greyhound racing, they have their own little dog and at the weekends they take the dogs out and the dogs compete running against each other, whereas in the South greyhound racing is more commercialized and dogs run in a systematic way in a given track.
   Главная функция основной части публичной речи состоит в реализации риторической аргументации, поэтому все три функционально-смысловые типа (рассуждение, повествование и описание) составляют компоненты аргументативной структуры. Представляется, что как для построения основной части, так и для анализа особенностей ее структурно-смысловой организации необходимо учитывать аргументативный аспект риторического дискурса. В контексте данной работы наиболее значимыми представляются такие аспекты аргументации, как ее виды, используемые в академической публичной речи, и факторы, мотивирующие выбор оратором тех или иных способов аргументации.
   Анализ убеждающего потенциала различных видов аргументации – одно из традиционных направлений риторической теории. Как мы уже отмечали, значительный вклад в разработку этой проблемы внесли Х. Перельман и Л. Олбрехт-Тытека, создавшие перечень видов аргументации, лежащих в основе убеждающего воздействия. Авторы свели возможные виды аргументации к трем базовым моделям: квазилогическая аргументация (противопоставление, идентичность, дефиниция, включение и разделение и т. д.); аргументация, основанная на структуре реальности (причины и следствия, средства и цель, последствия факта и т. д.); аргументы, устанавливающие структуру реальности (апелляция к частному случаю и аналогия) [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1958]. Эта модель была подвергнута серьезной критике со стороны теоретиков аргументации за отсутствие точности и четкости.
   Вторая классическая модель аргументации была разработана С. Тулминым [“The Uses of Argument”, 1958]. Он предложил рассматривать аргументацию как последовательность элементов, не зависящих от ситуации и субъекта аргументации. Согласно концепции С. Тулмина, каждый акт аргументации включает три этапа: заявление (claim) – то, что говорящий хочет доказать, сведения (data, support) – информация, представляемая говорящим в поддержку своего утверждения, и основания (warrant) – правила, принципы, общепринятые мнения, устанавливающие связь между заявлением и сведениями. Универсальная модель С. Тулмина широко используется при анализе аргументации, а также в обучении построению эффективного аргументативного дискурса. По мнению Ю. Коннор, одно из преимуществ этой модели состоит в том, что она демонстрирует многообразие форм аргументации в соответствии с различными целями и задачами, что позволяет использовать ее в разных сферах профессиональной коммуникации (юриспруденция, наука, искусство, управление, педагогика) [Connor 2002: 67].
   Широкое распространение в современной западной риторике получила также методология анализа аргументативного дискурса, разработанная С. Тиркконен-Кондит [Tirkkonen-Condit, 1985]. Взяв за основу концепцию «суперструктуры» дискурса (термин Т. А. ван Дейка), С. Тиркконен-Кондит рассмотрела структурную организацию аргументативнгого дискурса и выявила четыре базовые компонента: ситуация, проблема, решение, оценка. Эти компоненты реализуют композиционный план текста, или его линейную перспективу. С. Тиркконен-Кондит разработала также методику интеракционального анализа текста, позволяющую установить тип отношений между предложениями (группами предложений) в тексте. Преимущества интеракционального анализа состоят, по мнению автора, в том, что он не только предоставляет четкую схему определения иерархических отношений внутри минитекстов и между ними, помогает выделить суперструктуру аргументативного текста среди текстов других типов, но и позволяет определить большинство лингвистических сигналов, маркирующих разные элементы суперструктуры текста [Tirkkonen-Kondit, 1985: 46].
   В рамках изучения аргументативного дискурса были разработаны многочисленные классификации способов аргументации, основанные на разных теоретических предпосылках. А. А. Ивин, например, сводит все виды аргументации к двум большим группам – эмпирическая аргументация, неотъемлемым элементом которой является ссылка на опыт, эмпирические данные, и теоретическая аргументация, опирающаяся на рассуждение [Ивин 1997: 27]. К эмпирической аргументации относятся примеры, иллюстрации, образцы. Теоретическая аргументация включает дедуктивное обоснование, системную аргументацию, методологическую аргументацию и т. д. Кроме того, развивая идеи Х. Перельмана, автор предлагает еще одну типологию, в основе которой лежит признание роли аудитории в риторическом дискурсе. «В зависимости от того, на какую аудиторию распространяется воздействие аргументации, все способы аргументации можно разделить на универсальные и контекстуальные» [там же: 105]. Универсальная аргументация, применимая в любой аудитории, включает перечисленные выше виды эмпирической и теоретической аргументации. Контекстуальная аргументация, эффективная в определенной аудитории, охватывает аргументы к традиции и авторитету, к интуиции и вере, к здравому смыслу и вкусу и т. д.
   Классификация, предложенная А. А. Волковым, базируется на положении о том, что основание аргумента может находиться в фактах реальности, общественных установлениях и культуре, в логической структуре самого рассуждения, а также в самосознании и внутреннем опыте личности. В соответствии с этим автор выделяет четыре группы аргументов – к структуре реальности, к разуму (рациональные аргументы), к норме и к личности [Волков 2001: 186].
   В принципе, при всем многообразии подходов к разработке классификации аргументов, очевидно, что объектом рассмотрения в конечном итоге являются одни и те же виды аргументов. В практическом смысле наиболее удобным в контексте изучения публичной речи представляется перечень видов аргументации, разработанный Д. Брайантом и К. Уолласом. На основании анализа информирующей и убеждающей речи авторы выделили две группы аргументов. В первую группу вошли аргументы, которые широко используются в обоих типах речей: фактическая информация (факты и события, статистические данные, научные законы и принципы); частный случай (пример, иллюстрация – небольшой рассказ, демонстрирующий значение утверждения аргументатора с помощью повествовательных или описательных деталей); сравнение; аналогия; контраст; причины следствия (тезис выступает в качестве следствия указанных причин); переформулировка (тот же тезис передается другими словами, без добавления новой информации, что позволяет взглянуть на него под другим углом зрения). Вторая группа включает логические способы убеждения, применяемые преимущественно в убеждающей речи: дедукция, приведение примеров (риторическая индукция), логическая аналогия, подтверждение причины через следствие, подтверждение следствия через причину [Bryant, Wallace 1976, 147–154].
   Академическая публичная речь как вид риторического дискурса совмещает в себе черты информирующей и убеждающей речи. Как мы уже отмечали, в академической речи убеждение реализуется через активное информирование, поэтому в ней широко используются аргументы обоих типов, выделенных в приведенной выше классификации. Выбор тех или иных видов аргументации определяется риторической направленностью публичной речи и обусловлен следующими факторами: необходимостью обеспечить убедительность и понятность выступления, способствовать эффективному взаимодействию с аудиторией и самовыражению говорящего. В соответствии с этими факторами оратор выбирает из своего аргументативного репертуара те виды аргументов, которые в наибольшей степени соответствуют его замыслу и риторическим задачам. Основные требования к аргументации – доступность и разнообразие аргументов.
   Как показало наше исследование, в современной британской академической публичной речи наиболее распространены следующие виды аргументов (аргументы выделены курсивом).
//-- Частный случай (пример или иллюстрация) --//
   And in the pronunciation in Britain of the moment something like half the points of disputed usage in how you pronounce a particular word, where you put the stress and all that sort of thing are because of the influence of American English. I used to say “you’ll see me dead before I say ‘skedule’ for ‘shedule’. But our Ben who is twenty is now saying ‘skedule’ more often than ‘shedule’ when he talks with his friends, and when I talk with his friends I suddenly realized I’m saying ‘skedule’ as well”.
   Эффективность примера как способа аргументации основана на его многофункциональности. Пример – это частный случай или факт, который используется оратором либо для подкрепления выдвинутого тезиса, либо для последующего обобщения. С его помощью конкретизируются и детализируются высказываемые оратором положения. Кроме того, пример, особенно иллюстративный, обладает дополнительным риторическим потенциалом за счет его персонализованности. Ораторы часто приводят примеры из собственного опыта, из опыта своих знакомых, людей авторитетных для слушателей. Широко используются гипотетические примеры, обращенные к опыту слушателей. Поскольку примеры содержат повествование, описание, вставной диалог, они придают публичной речи особую экспрессивность. Следует отметить, что в британском риторическом дискурсе примеры часто имеют ироническую или юмористическую окрашенность, что способствует поддержанию контакта со слушателями.
   Как известно, примеры широко используются в гуманитарных науках, поэтому в британских публичных выступлениях, посвященных гуманитарным проблемам, это самый распространенный вид аргументации. Так, в лекции о формировании социо-культурной компетенции при обучении иностранным языкам оратор рассказывает несколько забавных эпизодов, иллюстрирующих сложности межкультурного общения, затем делает обобщение и дает определение коммуникативной компетенции: “Effective communication can’t take place unless there is effective sociocultural competence as well as linguistic competence. So for me a definition of communicative competence will be linguistic plus sociocultural competence.” За этим определением следуют еще три примера-иллюстрации, которые предваряются следующим комментарием: ”There are other anecdotes that I acquired over the the years.”
   Каждый пример в этой цепочке основан на реальной или вымышленной истории, в которой участвуют разные персонажи:
   A friend of mine said that she was working in France
   There was a South African, who was working in London
   I’ve got an example that was suggested by a travel editor of the “Independent” newspaper
   Эти иллюстрации весьма уместны в контексте всего выступления, они не только подтверждают тезис, но и содержат новую и интересную для слушателей информацию.
   Примеры, как правило, характеризуются разговорной тональностью, что находит свое выражение в особенностях их просодического оформления.
//-- Фактическая информация (отдельные факты, события, статистические данные) --//
   Фактическая информация, используемая в качестве аргумента, показывает на источник выводов или точки зрения оратора, т. е. на источник знания. Поскольку академическая публичная речь относится и к сфере педагогического, и к сфере научного дискурса, оратор подкрепляет некоторые положения своего выступления ссылками на научные исследования, данные, полученные экспериментальным путем, статистическую информацию. Факт выступает как средство эмпирического обоснования знания, причем для адресата значимы не только сами факты, но и их достоверность. Поэтому при использовании фактической информации в качестве аргумента ораторы часто ссылаются на источник этой информации. Так, в лекции о социально-экономических проблемах оратор ссылается на данные переписи населения:
   However we’ve got the census figures that indicate the pattern of spending of total income.
   A country like India has the highest population growth rate in the world at the moment according to the Cambridge encyclopedia (источник информации – Кембриджская энциклопедия).
   Лекция авторитетного британского фонетиста Джона Веллза о современных произносительных тенденциях содержит множество фактов, демонстрирующих эти тенденции. В начале лекции подробно описывается методика опроса информантов, на основании которого были получены эти данные:
   For this survey carried out in 1998 I had a questionnaire of 100 items, 100 words of this uncertain type. I thought a suitable target was about 2000 words.
   Во многих выступлениях, приводя фактическую информацию, ораторы ссылаются на собственные научные исследования или собственный профессиональный опыт. Таким образом, научная информация включается в сферу персонализации: сообщая те или иные данные, оратор демонстрирует уровень своей научной компетенции. Косвенная экспликация одной из составляющих риторической личности способствует повышению убеждающего потенциала аргумента и всего публичного выступления.
//-- Объяснение --//
   Объяснение не является отдельным видом аргументации, это скорее способ реализации убеждения, включающий целую группу дискурсивных ходов, используемых оратором для обеспечения понимания сообщения слушателями. Это такое «истолкование высказываний, которое делает их понятными и осмысленными» [Волков 2001: 262]. Очевидно, что в академической публичной речи, в которой понимание является главным критерием эффективности, объяснение становится важнейшим способом реализации убеждения. Суть объяснения состоит в такой интерпретации сообщения, которая способствовала бы наиболее полному раскрытию его смысла. Объяснение реализуется посредством таких дискурсивных тактик, как пояснение, уточнение, переформулировка (автоинтерпретация). Как отмечает Е. И. Варгина, «при объяснении происходит семантико-синтаксическое расширение, развертывание текста, обусловленное логико-синтаксическими причинами. При этом как бы приостанавливается динамический процесс сообщения нового знания, наступает пауза в повествовании, которая заполняется поясняющей или уточняющей информацией» [Варгина 2004: 90]. Приведем несколько примеров объяснения.
   What happened instead was that the studies were concerned with the history of the language, with philology, (1) which was a natural thing to stem from the study of the the classics and also the study of the high literature, (2) in other words, the best works, (3) the best surviving works of the classical canon of literature.
   В этой диктеме присутствует пояснение (1), содержащее дополнительные сведения, переформулировка (2), которая в то же время конкретизирует информацию, и уточнение (3), в котором происходит сужение информации. Отметим также использование повтора, облегчающего восприятие информации. Маркером уточнения в данном случае является конструкция “in other words”. Часто используются и такие единицы, как “what I mean”, “that is”, “in a sense”, “what I am saying” и другие. Гораздо реже встречаются конструкции, эксплицитно указывающие на то, что далее последует объяснение: “I’d like to explain”, “let me talk about it a little more fully”.
   Во многих случаях оратор использует одновременно несколько способов объяснения:
   The first point that I need to make is that modern languages, foreign languages, the study of foreign languages in England was established at University level relatively late.
   Пример иллюстрирует сочетание уточнения и переформулировки, которые используются для того, чтобы сузить и конкретизировать понятие. Та же тактика отмечается в приводимом ниже отрывке:
   And what you find interestingly with just about any corpus | is that nearly half of the number of words | in your corpus || individual corpus | I mean different meanings of words || different words | er | spellings of words ||| Nearly half | occur once ||| Always |||
   Этот пример демонстрирует участие просодии в реализации объяснения. Оратор поясняет выдвинутое положение – половина слов в корпусе встречается один раз, уточняет два понятия (corpus, word), использует автокоррекцию. Просодическими маркерами этих стратегий являются многочисленные паузы хезитации (вокализованные и невокализованные), которые используются в своей основной функции: дают возможность оратору подобрать оптимальную формулировку сообщения, а также сужение диапазона и увеличение скорости речи в интонационных группах, реализующих уточнение. Два последних высказывания, содержащие рематический компонент, отличает контрастное просодическое оформление: диапазон расширен, скорость речи замедляется, громкость увеличивается, им предшествуют эмфатические паузы большой длительности. Таким образом, просодия выступает как индикатор семантико-коммуникативного статуса участков диктемы, содержащих объяснение и участков, в которых передается та информация, которая нуждается в объяснении. Сходное просодическое оформление отмечается и в тех случаях, когда оратор прибегает к пояснению, т. е. вводит дополнительную поясняющую информацию:
   And | you work pretty hard ||| In fact | a lot of people don’t go to lectures | because they don’t have time to go to lectures ||.
   Речь идет об особенностях учебы в Кембриджском университете: оратор объясняет, что студенты много работают самостоятельно, поэтому у них нет времени посещать лекции. Ироническое пояснение контрастирует по своему просодическому оформлению с предшествующим высказыванием: низкий тональный уровень, узкий диапазон, большая скорость, сниженная громкость.
   Отмеченная тенденция в просодическом оформлении высказываний, содержащих объяснение, отражает особенности информационно-риторического статуса этих текстовых единиц. Если рассматривать данный феномен с точки зрения соотношения экономии и избыточности при передаче информации средствами естественного языка, то необходимо отметить избыточность этих фрагментов текста. Именно поэтому они часто реализуются просодическими средствами как Low Key Information (менее значимая информация) – низкий тональный уровень, узкий тональный диапазон, уменьшение громкости и увеличение скорости речи. В то же время для риторики избыточность в диалектическом сочетании с информативностью составляет основу дискурса (У. Эко, Ж. Дюбуа, Ю. М. Лотман). В этом смысле пояснения, уточнения, автокоррекции являются неотъемлемой и органичной частью публичной речи. Они выполняют целый ряд функций: облегчают понимание, реализуют контакт, идентификацию и авторизацию, придают динамику дискурсу, повышают активность слушателей.
//-- Контраст --//
   Этот вид аргументации помогает прояснить значение тезиса путем демонстрации его отличия от другого значения. Как правило, контраст строится на противопоставлении двух объектов, идей или ситуаций, которые в некотором отношении противоположны друг другу. В академическом дискурсе данный вид аргументации используется достаточно часто, поскольку он способствует активизации мыслительной деятельности слушателей и вовлечению их в дискурсивную деятельность. Противопоставляя объекты, их свойства или идеи, оратор дает возможность слушателям вместе с ним сделать выбор и прийти к определенному выводу.
   Please notice also, that the population growth in the countries where English is a second language is something like three and a half percent per annum. The population growth in countries like Britain and America – the mother tongue countries – is less than two percent per annum. In other words, the countries where English is a second language are increasing in numbers at two or three times the rate of the people who speak English as the first language.
   Контраст реализуется в данном примере за счет противопоставления статистических данных о темпах роста населения в странах, где английский является вторым языком, и в странах, в которых он является родным языком. На основании этого аргумента оратор выводит обобщающий тезис.
   В большинстве случаев контраст реализуется не в рамках одной диктемы, как в приведенном выше отрывке, а в пределах нескольких диктем. Контрастное противопоставление при этом может сопровождаться и другими видами аргументации. Иногда на контрасте строится вся основная часть выступления. Так, в лекции о литературе противопоставляется “good fiction” и “bad fiction”, “highbrow readers” – “lowbrow readers”; в лекции по стилистике – “literary text – non-literary text”, “prose – poetry”; в лекции по истории образования – “liberal education – scientific education”, “academic tradition – practical vocational line” и т. д.
   Еще одно специализированное применение контраста отмечается в лекциях, посвященных лингвистическим проблемам, в которых ораторы широко используют его в примерах для демонстрации функциональной сущности языковых фактов. Например, лекция о современных произносительных тенденциях изобилует оппозициями такого рода, которые оратор рассматривает и обобщает с точки зрения регионального или возрастного варьирования.
   So here is an example of the things we have. What’s the name of this continent? Do we call it [eisha] or do we call it [eizha]? What you see clearly is a change over time: the older speakers prefer [eisha], the younger speakers have switched to preferring [eizha].
   Контраст может использоваться в сочетании со сравнением, образуя особый вид аргумента – логическое определение, которое предполагает разъяснение идеи тезиса путем помещения ее сначала в класс подобных явлений, а затем выделения ее из этого класса. Так, например, в начале выступления оратор рассматривает Кембридж в ряду других великих университетов: “Every country has its great universities: America has Harvard, Yale, Princeton and so on, France has Sorbonne, Britain has Oxford and Cambridge and so on.” Затем, сравнивая Кембридж с другими университетами и демонстрируя его контрастные отличия, он выделяет его из этого ряда и формулирует главный тезис всего выступления: “Cambridge is special”.
   Следует отметить, что контраст как вид аргументации, как правило, подкрепляется определенным просодическим оформлением, при котором противопоставляемые элементы маркируются просодическими средствами.
//-- Причинно-следственные отношения --//
   Аргументы, построенные на причинно-следственных отношениях, составляют логическую основу публичной речи. В рамках этого вида аргументации следствие может подтверждаться через причину или причина через следствие, при этом в результате дедуктивного умозаключения формируется энтимема. Считается, что наиболее распространенным в речах информативного типа является такой аргумент, в котором поддержка выдвинутого тезиса осуществляется путем объяснения причин выраженной в нем идеи.
   Such analysis was impossible then, because in the early eighties computers were nothing like as good as they are now, it wasn’t easy to collect the data.
   Prose is supposed to be the simplest thing. When you say something in life is prosaic you are talking about its simplicity.
   Well, the first consequence, I suppose, is that the importance of the river itself was increased. Obviously, the river was from the beginning vitally important as the link with the outside world – the route followed by almost all traffic with the continent. But in addition to this it was also the most important means of communication between the town centered on the Roman fort and the other town focused on the Abbey.
   Последний пример весьма характерен: выдвигая тезис, оратор сразу эксплицитно показывает, что он представляет собой следствие тех причин, которые указываются далее. В первом примере причинно-следственные отношения маркированы союзом because, а во втором примере отсутствуют лексико-грамматические индикаторы этих отношений.
   В тех случаях, когда тезис выводится как следствие определенных причин, обычными маркерами причинно следственных отношений являются такие единицы, как “so” and “therefore”.
   What we have seen during the last twenty-thirty years is that consumer goods are getting cheaper. Some other things, like our food, got very much cheaper. And therefore we can alter the balance of our home spending.
   Надо сказать, что в риторическом дискурсе причинно-следственная аргументация редко носит столь прямолинейный характер. Обычная дискурсивная стратегия такова, что причины не просто перечисляются, они сопровождаются разного рода примерами, иллюстрациями, сравнениями, а следствие выводится после достаточно долгого рассуждения. Например, говоря о рекламе пива в Великобритании, оратор подробно описывает исторически сложившейся традиции потребления этого напитка (в результате аргументативный материал распространяется на 4 диктемы), чтобы затем вывести следствие: ”So most of the advertising of beers has been particularly angled at the masculine image of beer drinking”. В лекции, посвященной вопросам образования, оратор отмечает целый ряд причин, вызывающих социальную напряженность, сопровождая их примерами и комментариями, тезис выводится из этих причин в конце основной части выступления: ”So you can say that there are a lot of undecurrents in the background, there are all sorts of social ambiguities, social tensions, resentments and so on”.
   Таким образом, риторическая ориентированность публичной речи определяет своеобразный характер реализации логической аргументации, которая естественным образом встраивается в ткань дискурса, обрастает другими видами аргументации и предстает в несколько модифицированном виде. Общая тенденция состоит, на наш взгляд, в том, что аргументация в академической публичной речи имеет гетерогенный характер: различные виды аргументов и их структурно-композиционные типы пересекаются и переплетаются, усиливая за счет своего многообразия убеждающий потенциал публичного выступления. Кроме того, помимо тех видов аргументов, которые были проанализированы, носящих универсальный характер, широко представлены и так называемые «неуниверсальные способы убеждения» (в терминологии А. А. Ивина), выбор которых зависит от того, к какой аудитории обращено выступление. К неуниверсальным (контекстуальным, ситуативным) аргументам относят «ссылки на традицию, авторитет, интуицию, веру, здравый смысл, вкус и т. п.» [Ивин 2003: 107]. По существу, контекстуальные аргументы обусловлены требованиями этоса, как в его широком, так и в узком толковании. Наиболее распространенными видами контекстуальной аргументации являются аргументы к человеку и к публике (они подробно рассматриваются в разделах, посвященных взаимодействию оратора и аудитории, поэтому в данном разделе приведем лишь несколько примеров).
//-- Контекстуальные аргументы --//
   Аргумент или апелляция к человеку (ad hominem) – это способ убеждения, основанный на доверии к мнению или действиям человека, который пользуется у слушателей авторитетом. Ссылки на авторитетное мнение широко используются в риторическом дискурсе, прежде всего, в виде цитирования. Естественно, что этот вид аргументации может быть эффективным лишь в том случае, когда слушатели разделяют отношение оратора к приводимому источнику. В публичных выступлениях, вошедших в корпус нашего исследования, не так много примеров апелляции к авторитетному лицу, гораздо чаще встречаются ссылки на авторитетные научные источники: according to Quirk’s “Big Grammar”, according to “Encyclopedia Britannica” и т. д. Это наблюдение подтверждает точку зрения Е. Н. Зарецкой, считающей, что апелляция к авторитету распространена в отечественной риторической традиции в связи с мифологичностью российского сознания и мало эффективна в западной аудитории, поскольку для нее более приемлема «концепция существования многих образцов для подражания». В результате «апеллируя к человеку и выделяя его, вы, скорее всего, вызовете недоумение у западного речевого коммуниканта, для которого категория культа личности чужда и непонятна (апеллировать следует только к закону). В его сознании собственная личность имеет ничуть не меньшую значимость, чем любая другая» [Зарецкая 1998: 244–252]. Применительно к британской культуре речевого общения можно также связать данное наблюдение с традиционным британским “understatement” и ироническим отношением к действительности, которое распространяется и на понимание «авторитетности» личности. Характерно, что, выступая перед российской аудиторией, некоторые ораторы используют аргумент “ad hominem”, ориентируясь на восприимчивость слушателей к такой ситуативной аргументации:
   And I remember, probably three years ago, at this time of the year, at the conference in this building Svetlana Ter-Minasova gave a very good speech in a welcoming session where she talked about the fact that English in this country was traditionally taught in the past as a dead language. Whether you agree or not is up to you. It’s a comment made by a Russian to Russians.
   Оратор выбирает очень действенный аргумент, эффективность которого основана на его целесообразности и уместности. Он апеллирует к мнению специалиста, чья профессиональная и научная репутация хорошо известна слушателям, и чье суждение должно восприниматься ими как авторитетное. На наш взгляд, этот пример интересен тем, что он демонстрирует дискурсивную тактику, отражающую национально-культурную специфику британского риторического дискурса: оратор как бы смягчает аргумент “ad hominem”, предлагая слушателям альтернативу – соглашаться или не соглашаться с авторитетным мнением.
   Еще один контекстуальный аргумент – апелляция к публике (ad populum, ad auditorium). Этот аргумент в риторике традиционно связывается с эмоциональным воздействием на слушателей, со сферой пафоса, и рассматривается как психологический прием. Апелляцию к публике иногда противопоставляют рациональной аргументации и относят к способам манипулирования сознанием слушателей. Действительно аргумент «это вам выгодно» часто используется в сфере массовых коммуникаций, рекламе, политическом дискурсе, подменяя аргументацию, основанную на разумных доводах. Однако в британском академическом дискурсе этот контекстуальный аргумент не имеет прямолинейного манипулятивного характера: его употребление модифицируется в соответствии с нормами этоса и постулатами кооперативного, вежливого общения между оратором и аудиторией. По нашим наблюдениям, апелляция к слушателям в академической публичной речи относится в большей степени к сфере этоса, чем к сфере пафоса. Этот вид аргументации подробно рассмотрен в разделе, посвященном особенностям взаимодействия участников риторического дискурса, поэтому здесь мы ограничимся лишь одним примером, иллюстрирующим наиболее характерный способ апелляции к слушателям – обращение к их профессиональным интересам.
   When I travel to different countries teachers tell me often openly and sometimes discreetly, that in fact their students are not taught these skills in their own language and it makes our job as language teachers even more difficult, because in some cases we teach these skills as well as the language itself. So what kind of help, what kindof guidance can we give to our students to help them become effective and communicative writers in English?
   Апелляция к аудитории реализуется с помощью следующих дискурсивных ходов: на основе идентификации оратор объединяет профессиональные интересы слушателей – преподавателей английского языка, учителей из других стран и свои собственные (“our job”, “we teach”); в риторическом вопросе, завершающем этот аргумент, содержится указание на то, что выступление оратора поможет слушателям прояснить интересующие их вопросы и тем самым повысить эффективность их работы. Таким образом, тезис «это вам выгодно» приобретает имплицитный характер, а общение между оратором и слушателями строится на основе взаимного уважения и понимания общих профессиональных приоритетов.
   Важно подчеркнуть, что выбор тех или иных видов аргументации определяет и преобладание тех или иных способов изложения – рассуждения, повествования, описания. Так, например, в выступлениях ораторов, которые часто используют примеры, отмечается значительное количество повествовательных и описательных элементов. Это, в конечном итоге, влияет и на характер стилизации публичной речи (преобладание разговорной тональности).
//-- Заключение --//
   Общепризнанно, что заключение является важным композиционным сегментом любого жанра публичного выступления. Оно может выполнять целый ряд функций, относящихся к сферам этоса, пафоса и логоса и способствующих окончательной реализации замысла оратора. Заключение осуществляет функцию логико-смыслового завершения (логос), создает у слушателей определенное настроение (пафос), способствует окончательному формированию образа оратора и включает публичное выступление в определенный социо-культурный контекст (этос). Так же, как и вступление, заключение того или иного рода является необходимым компонентом публичной речи и имеет ритуальный прототипический характер. При этом важно подчеркнуть, что при общей функциональной направленности заключения в разных жанрах риторического дискурса, существуют определенные стратегии реализации этого композиционного сегмента, соответствующие риторическим целям и задачам жанра или определенного публичного выступления.
   Можно выделить функции, специфически присущие заключению академической публичной речи. Во-первых, в публичной речи, направленной на убеждение через информирование, заключение выполняет резюмирующую функцию (или функцию рекапитуляции). В заключении оратор напоминает, о чем шла речь в основной части, повторяет основную мысль, суммирует общие положения выступления, подчеркивает наиболее значимые пункты, делает выводы и т. д. Во-вторых, заключение побуждает слушателей к рефлексии. В-третьих, оно включает публичную речь в определенный дискурсивный континуум, обозначая его место в ряду других дискурсов, посвященных той же теме, или других выступлений этого оратора. В-четвертых, оно может выполнять и прагматическую функцию, побуждая слушателей к определенным действиям (например, к тому, чтобы познакомиться с научными работами, использовать полученные знания в своей профессиональной деятельности и т. д.).
   Стратегии, используемые оратором на этапе заключения, могут быть весьма разнообразны. Их выбор зависит от продолжительности выступления и сложности его содержания, от характера взаимоотношений между участниками дискурса, от личных предпочтений оратора. Как правило, заключение включает два этапа, или два структурно-смысловых сегмента: резюме и завершение.
   В резюме оратор повторяет и обобщает основные идеи выступления. Считается, что в публичной речи лучше всего запоминается та информация, которая содержится в начале и в конце выступления, поэтому в резюмирующий сегмент может обладать существенной информационной значимостью. Ораторы, как правило, представляют сведения, содержащиеся в основной части, в модифицированном виде: в форме обобщения или вывода, в форме неформального комментария и т. д. Иногда в этой части заключения присутствуют такие сигналы, как «to summarize”, “to sum up”, “to recapitulate”, “finally”, “it can be concluded”, “as I have said earlier”, “in other words” и другие.
   So, to sum up what has just been said, our top priority is
   But now I think I’ll summarize why we have the culture element
   Собственно завершение направлено на то, чтобы дать правильный «заключительный аккорд» всему выступлению. Интересной особенностью современной британской академической публичной речи является отсутствие структурно организованного завершения. Ораторы часто используют тактику «открытого окончания», оставляя слушателям возможность продолжить размышления о поставленных вопросах.
   As you see there are still a lot of phenomena in pronunciation that we should examine and try to understand.
   Are there signs of international cooperation? I haven’t come across any. I don’t teach, so I don’t have a clear intuition about it. I am so sorry to end this session with such a negative observation but it’s best to be honest and to say “if you don’t know, you don’t know”.
   Эти заключения противоречат всем рекомендациям риторики публичной речи, однако, их не следует расценивать как неэффективные. Приведенные примеры взяты из лекций двух авторитетных специалистов в области лингвистики, которые имеют большой опыт международных публичных выступлений. Завершения такого рода отражают общую тенденцию, связанную с требованиями этоса и особенностями британской риторической традиции. Они показывают, что британский оратор избегает прямолинейного воздействия на слушателей, не навязывает им свою точку зрения, предлагает вместе размышлять о поставленных вопросах. В завершающей части демонстрируется неисчерпаемость и неограниченность человеческих знаний в области гуманитарных наук. Этот этап выступления приобретает, таким образом, особое значение не только в реализации этоса, но и в его формировании. «Размытость» нижней границы публичной речи не снижает ее эффективности, а напротив, подчеркивает открытый характер риторического дискурса.

3.5. Риторическая ориентированность академической публичной речи

   Диалогичность публичной речи как ее особое свойство является сегодня общепризнанным фактом в риторической теории и практике. Диалогизированный характер публичной речи рождается из совокупности факторов: диалогической природы коммуникации, особенностей риторического дискурса, строящегося на основе «гармонизирующего диалога» (А. К. Михальская), требований этоса, отдающего приоритет слушателю.
   Диалогичность является имманентным свойством публичной речи, пронизывает всю ее фактуру, проявляясь как эксплицитно (открытый диалог), так и имплицитно (скрытый диалог) [Кохтев, 1992: 111]. Отметим, однако, что эта особенность публичной речи отнюдь не предполагает пересмотра классической трактовки ее монологического коммуникативного статуса. Публичная речь – монолог одного человека, обращенный к группе людей. Рассуждения о диалогичности подразумевают не структурно-синтаксическую и семантическую сущность публичного выступления, а его коммуникативную направленность, риторическую ориентированность. Диалогизированность публичного выступления отражает двусторонний интерактивный характер риторического дискурса.
   Средства, обеспечивающие риторическую ориентированность публичной речи можно объединить в три группы: персонализация (речевая позиция автора текста), адресация (обращенность к аудитории) и диалогизация.

3.5.1. Персонализация: средства авторизации и индивидуальный стиль оратора

   Персонализация понимается нами как сигналы присутствия в тексте его автора. Высокая степень персонифицированности является одной из основополагающих характеристик риторического дискурса. Следует отметить, что в риторической литературе используются термины «персонификация» и «персонализация». Поскольку первый из них употребляется и для обозначения стилистического приема «олицетворение», мы будем использовать второй.
   В публичной речи персонализация реализуется в двух взаимодополняющих ракурсах: через средства авторизации, т. е. специальные риторические стратегии и языковые средства, предназначенные для выражения присутствия оратора, и через индивидуальный стиль оратора.
   Антропоцентризм риторики предполагает особое значение личности создателя текста, которая проявляется в особенностях индивидуального стиля. «Риторический стиль является авторским в полном смысле слова. Если в стиле художественного произведения авторство опосредуется образом автора, то в стиле риторической прозы мы видим реальную личность. Риторическое слово непосредственно является мыслью, в которой соединяются логическая, эмоциональная и нравственная составляющие как выражение отношения ритора к предмету речи и аудитории» [Волков, 2003: 30].
   Современное понимание стиля как индивидуальной манеры речи или письма восходит к известной формуле графа де Бюффона «стиль – это сам человек» (1753 г.). Эта идея впоследствии определила взгляд на стиль как выражение личности автора и особенностей его мышления. А. Шопенгауер считал, что «стиль – это лицо мысли», он говорит о человеке больше, чем его тело [Шопенгауер, 1851]. Изучение индивидуального стиля дает, таким образом, возможность получить наиболее полное представление о личности говорящего.
   В публичной речи как виде риторического дискурса индивидуальный стиль реализуется на всех этапах воплощения замысла от inventio до actio. Личность автора проявляется и в его подходе к выбору и формулировке темы выступления, и в особенностях структурно-композиционной организации текста, и в выборе видов аргументации и языковых средств, и в манере исполнения. Важно подчеркнуть, что индивидуальный выбор принципиален и в сфере взаимодействия оратора и аудитории: оратор выбирает те способы взаимодействия, те дискурсивные стратегии, которые способствуют его наиболее полному самовыражению.
   Изучение проявлений авторской индивидуальности в звучащем тексте публичной речи предполагает необходимость некоей «точки отсчета», или стандарта, по отношению к которому можно оценивать индивидуальное варьирование. Иными словами, индивидуальный стиль может быть определен лишь в сопоставлении с жанровым и функциональным стилем и со стилями других ораторов. Оригинальность стиля – это совокупность «отклонений» от стандарта, которые и создают уникальность риторического события. Как известно, изучение различного рода «отклонений» («deviations») – важный аспект риторики (группа Мю, У. Эко и другие). Как правило, этот вопрос обсуждается в связи с анализом художественного текста. Однако, и в публичной речи «отклонения» от стилевого инварианта значимы, поскольку они не только реализуют авторство, но и способствуют оптимизации воздействия.
   Интересные наблюдения по поводу значения индивидуального стиля оратора делает Д. Кристал на основании анализа речевого поведения воображаемого персонажа «проповедника Фреда Смита». «Его язык будет отличаться теми же чертами, что и язык других носителей английского языка; есть некоторые черты, характерные для проповеди, – определенные слова, грамматические структуры и особенно тональные характеристики голоса, которые будут использоваться независимо от того, кто произносит проповедь. Но Фред Смит – это Фред Смит, лингвистически и зрительно. Его физический облик, личность, происхождение отличают его от всех других носителей английского языка. У него есть любимые слова, обороты, он предпочитает определенные грамматические конструкции, он имеет тенденцию рассуждать определенным образом, например, использовать аналогии или метафоры. Его прихожане без сомнения знают эти свойства, особенно если он обладает ярким и запоминающимся ораторским стилем, или наоборот, не обладает таковым» [Crystal, 1990: 126]. По мнению Д. Кристала, ораторская речь относится к тем «случаям, когда изучение индивидуальных особенностей в использовании языка, т. е. индивидуального стиля, действительно заслуживает внимания» [там же].
   Проблема авторской индивидуальности и изучение средств ее реализации весьма актуальна сегодня, причем не только для художественного текста, с которым она традиционно ассоциируется, но и для других видов дискурса, в том числе и научного. Следует отметить, что в академической речи, в которой создатель текста предстает одновременно как оратор, ученый и учитель, личная позиция подразумевает не только отношение к предмету речи, но и научную позицию. В свою очередь, научные взгляды адресанта есть производная от его принадлежности к той или иной научной школе, специфики его научных интересов, опыта, места в научном сообществе. Таким образом, персонализация приобретает комплексный характер, одновременно реализуя социальный, профессиональный и индивидуально-личностный компоненты, научную позицию и собственно ораторскую функцию говорящего.
   Очевидно, что средства авторизации выполняют помимо всего прочего и контактную функцию. Для аудитории принципиальное значение имеет тот факт, что в академической речи содержится не набор научных фактов, не формальное изложение научных концепций, а их авторская трактовка, которая является плодом научных изысканий и размышлений самого автора. Авторизация, таким образом, является важнейшим средством оптимизации риторического воздействия и обеспечения эффективности публичной речи.
   В текстах исследовательского корпуса были выявлены способы реализации авторизации в академической публичной речи. Прежде всего, следует прокомментировать наиболее очевидный аспект авторизации: выбор личных местоимений и глагольных форм. Помимо личного местоимения первого лица единственного числа I, широко используется и личное местоимение первого лица множественного числа we, объединяющее оратора и аудиторию.
   So what I am going to do is give you an introduction
   And now we’ve moved to the topic of today’s talk.
   We’ve said that something approaching the standard form exists in the written word.
   В рамках одного выступления диалог оратора с аудиторией реализуется как в контексте отношений “I – you”, так и контексте объединяющего позиции и деятельность “we”. Кроме того местоимение “we” в своем «инклюзивном» значении часто употребляется для обозначения принадлежности оратора к определенной научному направлению, оно объединяет его как ученого с другими представителями научного сообщества, разделяющими ту же точку зрения. Речь может также идти об общей позиции, связанной с профессиональной принадлежностью.
   For some of us it is an eternal problem.
   There is a big division and it’s on class lines, which is defined in this case by educational level to some extent between good novels, that people like us, Ann and me, and Simon, highbrow, I think I’ll use the word “highbrow”, that we read.
   We, English teachers
   В последнем примере «инклюзивность» личного местоимения распространяется одновременно на коллег-специалистов и на аудиторию, которая тоже состоит из преподавателей английского языка.
   Для выступлений перед «не британской» аудиторией характерно употребление “we” и притяжательного местоимения “our” для обозначения национальной принадлежности («мы, британцы»).
   We have become a consumer society.
   The proportion of our home spending is relatively small in fact.
   Как показало исследование, к числу наиболее распространенных способов реализации персонализации в академическом дискурсе относятся следующие:
   Самопредставление оратора.
   Выступая перед аудиторией впервые, оратор говорит несколько слов о своих научных интересах с тем, чтобы слушатели получили представление об уровне компетентности оратора, его опыте, сфере его научных интересов.
   If I could just introduce myself. For the past 20–22 years I’ve been working at the University of Birmingham and for most of that time as well I’ve been working on language research project Before working at the University I’d been writing dictionaries as well So that’s the kind of my background.
   I am a professor of German, not a professor of English so some of the references I’ll give you refer to examples of German.
   Характерно, что представления всегда сформулированы в соответствии с национально-культурными нормами речевого поведения, требующими соблюдения максимы скромности. Оратор никогда не проявляет высокомерия, не подчеркивает уровень своих достижений или свое превосходство перед аудиторией. Возможны две речевые тактики: опыт в определенной профессиональной и научной области связывается с обсуждаемой проблематикой (как в двух приведенных выше примерах) или оратор намеренно «снижает» свой образ, используя самоиронию (примеры такого рода будут рассмотрены ниже).
   Организация изложения.
   Важнейшей функцией оратора является структурирование излагаемой информации, которое осуществляется с помощью метакоммуникативных единиц. В академическом дискурсе широко представлены метатекстовые высказывания, реализующие данную функцию и осуществляющие «одновременную референтную связь с ситуацией, о которой идет речь и с ситуацией общения» [Федорова, 1983: 99]. Метакоммуникативные единицы обеспечивают надежность речевого контакта [Девкин, 1984: 42], хотя они и не обязательно непосредственно обращены к аудитории. Адекватное и умелое использование метакомуникативных высказываний свидетельствует о высоком уровне риторической компетенции оратора. Единицы такого рода являются сигналами начала и окончания определенной части выступления, перехода от одной темы к другой, разъяснения, и т. д.: I am going to talk about; I’d like to give an overview; there are two points I’d like to make; by way of introduction I’d like to; as I have said; now let’s look at; so having established that let’s; the sort of thing I mean is; the reason for it is.
   В особую подгруппу можно выделить метатекстовые единицы специфичные для устного научного текста: as regards, in terms of, in general terms, it is often implied, in a general sense, presumably. Присутствуют также единицы, реализующие логические процедуры (обобщение, анализ, синтез, вывод и т. д.): basically, fundamentally, consequently, thus, hence, therefore, now the reason for this is.
   Специфической особенностью академической публичной речи является ее обучающий характер. Даже если обучение не идентифицируется как главная цель оратора, оно, так или иначе, входит в число его сверхзадач. Поэтому присутствие автора проявляется не только в интерпретации научного знания, но и в стремлении сделать его доступным для аудитории. Для этого используются единицы, связанные с разъяснением материала: I thought that probably the best way to; by that I mean; I hope it’s pretty obvious; let me go into it a little more fully.
   С помощью метакоммуникативных единиц оратор авторизует свой текст через его смысловую и тематическую организацию и осуществляет совместное с аудиторией «продвижение» по тексту.
   Выражение позиции и оценки.
   Собственное отношение автора – необходимое условие существования текста как риторического произведения. Текст публичной речи является реализацией замысла его создателя, поэтому он субъективен по своей природе. Как мы отмечали, научное знание транслируется в академической публичной речи «из вторых рук», поэтому чрезвычайно важна роль модально-оценочного компонента персонализации.
   В текстах исследовательского корпуса отмечается значительное количество высказываний, свидетельствующих о важности, по мнению автора, той или иной проблемы: for me it seems important; now one of the key issues I am going to suggest; and I find this is so deep; it’s a very difficult problem.
   Точка зрения оратора реализуется такими средствами авторизации, как: I think; I believe; I mean; the way I see it; personally I think; in my opinion. Характерно, что помимо выражения позиции автора, данные единицы могут «смягчать высказывание», снижать его категоричность: оратор подчеркивает, что выражает только свое видение проблемы и не претендует на объективность суждения.
   Субъективно-модальные и оценочные конструкции являются необходимым атрибутом публичной речи: it’s surprising anyway; and certainly; but the good news is; it is rather pleasant; surprisingly; it never ceases to amaze me. Субъективная оценка автора приобретает особую роль в устном научном тексте: объективная фактическая информация преломляется через живое человеческое восприятия и становится более понятной и доступной.
   Информация об ораторе в примерах из личного опыта.
   Одной из особенностей современной англоязычной академической публичной речи является обилие примеров из личного опыта автора. Такая прямая эксплицитная персонализация формирует доверительную, доброжелательную тональность общения с аудиторией. Оратор может рассказывать о своей семье, о своих интересах и даже слабостях, используя эту информацию, чтобы проиллюстрировать некоторые положения своего выступления и в то же время наладить контакт с аудиторией. По существу, с помощью данного приема реализуется и персонализация, и идентификация: оратор демонстрирует слушателям, что он такой же человек, как они, их многое сближает и объединяет. Для британской риторической культуры характерно, что примеры такого рода часто имеют ироническую или юмористическую окраску.
   Способность к самоиронии как отличительная черта британцев проявляется в своеобразной риторической позиции ораторалектора: он намеренно несколько «снижает» свой образ, причем не в ущерб своей компетентности. Примеры такого позиционирования оратора присутствуют во всех без исключения текстах АПР, что подтверждает наблюдения многих специалистов в области риторики и лингвокультурологии о важной роли иронии в британской речевой коммуникации (Е. Н. Зарецкая, М. А. Кулинич, С. Г. Тер-Минасова и другие).
   Приведем несколько наиболее характерных примеров.
   В лекции о современной британской литературе, в связи с обсуждением вопроса о классовой обусловленности читательских вкусов, высказывается тезис из популярной литературоведческой теории о том, что серьезная литература «делает людей лучше, в то время как чтение массовой литературы свидетельствует о низком культурном уровне». В качестве аргумента лектор приводит следующий пример из собственного опыта:
   And I find this is so deep that even though I don’t believe it, that when for public reasons I bought a copy of an absolutely disgusting paper called “The Sport” (it has page 3 girls, and page 1, page 5, page 7 and so on), I folded it up and put it inside “The Guardian”.
   В данном эпизоде оратор рассказывает слушателям о своей человеческой слабости: желание оставаться в рамках стереотипного социально приемлемого поведения, столь типичное для британцев, заставляет ее совершить действие, идущее вразрез с ее профессиональными нуждами. Здесь проявляется сразу несколько аспектов личности оратора: социальный (принадлежность к среднему классу), профессиональный и индивидуально-нравственный (конформизм). В рамках той же подтемы оратор еще раз ссылается на собственный опыт, объединяя себя с определенной профессиональной группой – преподавателями литературы.
   Every University department in the country | is filled from top to bottom with teachers of the older generation | people like myself | who are trained in good literature || We are trained to be discriminating | sensitive || We read a book | and then we say | “ Is that a good book? || Has it made me more sensitive?” || That’s what we do at our literature seminars | I have to say || I mean | it’s a very nice life || You only read good things | you don’t read the rubbish || It’s an absolutely wonderful life | and you get paid for it as well |||
   Этот пример весьма показателен как образец персонализации. Оратор иронизирует не только над собой, но и над своими коллегами, сводя их профессиональную деятельность к приятному, необременительному и хорошо оплачиваемому времяпрепровождению. Весь фоноабзац реализован в разговорном стиле, что проявляется в синтаксисе (простые предложения, встроенный диалог, вводные фразы), в выборе лексики, а также в интонационном оформлении (превалирование ровных и не финальных нисходящих тонов, сужение тонального диапазона, быстрый темп, паузы хезитации). В результате сокращается дистанция между оратором и аудиторией. В то же время, проявляя способность к самоиронии, оратор демонстрирует свой высокий интеллектуальный уровень. У аудитории не возникает впечатление, что ее профессиональная деятельность, действительно такова, как она ее описывает: ирония и добродушная насмешка легко декодируются и правильно интерпретируются слушателями. (Подробнее об этом см. раздел «Юмор и ирония в современном британском риторическом дискурсе».)
   Характерны для этой группы средств персонализации «биографические» ссылки: оратор может приводить факты из своей биографии, упоминать семью и т. д.
   Before getting to University I’d been writing dictionaries. And dictionaries are nothing like boring. Although my children don’t believe me. They think they are exceptionally boring.
   Now when I got married which was twenty odd years ago, I was given as a wedding present a refrigerator.
   I used to say: “You’ll see me dead before I say “skedule” for “shedule”. But our Ben, who is twenty, is now saying “skedule” when he is talking with his friends, and when I talk with his friends, I suddenly realized that I’m saying “skedule” as well.
   Высказывания такого рода используются не только и не столько как средство аргументации, а как средство создания образа оратора. Он выступает как носитель определенных семейных ценностей, его профессиональная деятельность включается в контекст его частной жизни. Интересно, что в последнем примере оратор намеренно использует выражение “our Ben”, которое типично не для среднего, а для рабочего класса, таким образом, как бы подчеркивается близость семейных отношений.
   В ходе публичной речи у слушателей создается достаточно полное представление об ораторе: его социальном и профессиональном статусе, частной жизни, оценках и т. д.
   Отличительной особенностью современной академической публичной речи является открытый характер персонализации: присутствие автора реализуется через так называемое «открытое «я», что способствует поддержанию контакта и формированию доброжелательной тональности общения.
   Следует подчеркнуть, что степень «открытости» оратора и инвентарь средств авторизации, который он использует, варьируется в соответствии с индивидуальным ораторским стилем. Представляется, что при общности социо-культурных параметров, определяющих стереотипные черты персонализации, вариативность конкретных риторических стратегий зависит от психо-физиологических особенностей оратора и степени его риторической компетентности.
   Очевидно, что в риторической деятельности, как и в любой другой, «человек говорящий» проявляет специфические черты того типа нервной деятельности, к которому он принадлежит. На этой основе С. Ф. Иванова, например, предложила своеобразную классификацию ораторов, выделив следующие типы: рационально-логический, эмоционально-интуитивный, философский и лирический, или художественно-образный. По ее мнению, каждый из этих типов «тесно связан с гиппократовским характерологическим типом (сангвиник, холерик, флегматик, меланхолик)» [Иванова, 1978: 42]. В обобщенном виде данные ораторские типы представлены в наиболее распространенной в современной риторике классификации, согласно которой ораторов подразделяют на эмоциональных (темпераментных) и рациональных. Нельзя не согласиться с Т. В. Анисимовой и Е. Г. Гимпельсон, которые считают, что «это самое устойчивое деление, поскольку опирается не на риторические, часто изменчивые, а на психологические особенности личности человека» [Анисимова, Гимпельсон, 2002: 236]. Эмоциональная или рациональная доминанта ораторского стиля проявляется и в особенностях просодии публичной речи.
   Вообще просодия является важнейшим средством персонализации. Известно, что именно в звучащей речи высказывание приобретает свой истинный смысл, реализуя все многообразие социальных и индивидуальных оттенков. Интонационное оформление высказывания включает его в контекст реального живого взаимодействия оратора и аудитории. «В интонации слово непосредственно соприкасается с жизнью. И прежде всего именно в интонации соприкасается говорящий со слушателями: интонация социальна par excellence (по преимуществу). Она особенно чутка ко всем колебаниям социальной атмосферы вокруг говорящего» [Волошинов, 1995: 17]. Сложность анализиза фонетических средств персонализации заключается в том, что в широком смысле весь фонетический репертуар оратора по существу можно рассматривать как средство персонализации. В связи с этим целесообразным представляется подразделение всех фонетических средств персонализации на социально-статусные и индивидуальные.
   Известно, что фонация является важнейшим индикатором социального статуса индивида. В современных социофонетических исследованиях эта функция фонетических средств описана достаточно подробно (W. Labov, D. Crystal, Т. И. Шевченко и др.). Интересные данные приводит по этому поводу В. И. Карасик, ссылаясь на работы британских фонетистов: «Интонационные особенности речи служат исходным моментом в определении статуса человека, голос которого записан на магнитофонную ленту. Слушатели выносят заключение о вероятном социальном статусе говорящего, прослушав магнитозапись речи всего лишь в течение 10–15 секунд» [Карасик, 2002: 53]. Специфической особенностью британской речевой культуры является четкая социальная стратификация в соответствии с общественной престижностью акцента. В настоящее время в связи с процессами глобализации и определенными социо-культурными изменениями в самой Великобритании отношение к менее престижным акцентам стало более терпимым.
   В целом, социальная индикация лекторов в аспекте социоэкономического, социометрического и ролевого планов статуса очень близка. Все они принадлежат к среднему классу в рамках социо-экономической стратификации. В рамках социометрического шкалирования они относятся к высококвалифицированным профессионалам с высоким образовательным уровнем. Все они реализуют одну и ту же позиционную роль – оратора-лектора. Отличительными признаками являются пол (изучались публичные выступления, реализованные как ораторами-мужчинами, так и ораторами-женщинами) и возраст (от 45 до 70 лет).
   Общность социальных параметров находит свое выражение в следующих фонетических характеристиках публичной речи, которые можно отнести к средствам персонализации:
   1. Для всех дикторов характерна четкая артикуляция, с особой отчетливостью артикулируются согласные. Отсутствуют фонетические маркеры небрежности, свойственной быстрой разговорной речи (необязательная ассимиляция, элизия).
   2. Все ораторы контролируют уровень громкости и обеспечивают хорошую звучность речи. Однако, по этому параметру отмечаются некоторые различия, связанные, прежде всего, с ораторским опытом.
   3. Речевой голос можно охарактеризовать следующим образом: никто из ораторов не имеет выраженных недостатков тембра, однако далеко не все используют тембральные оттенки как инструмент риторического воздействия. Тембральные характеристики входят скорее в сферу индивидуальных, а не социально-обусловленных свойств оратора.
   4. Все ораторы модифицируют скорость речи в зависимости от содержания выступления и конкретных риторических задач, однако показатель средней скорости подвержен значительному индивидуальному варьированию.
   5. Все ораторы в той или иной степени используют различные виды пауз, однако у каждого есть свой репертуар паузации.
   6. Как известно низкий тональный уровень является показателем культуры речи. Тенденция к реализации звучащего текста на низком тональном уровне отмечается и в академическом дискурсе, особенно у дикторов мужчин.
   7. В целом тональный диапазон большинства ораторов можно охарактеризовать как адекватный риторическим задачам и гибкий. Однако степень варьирования данного параметра у разных дикторов существенно отличается.
   8. Речь большинства ораторов характеризуется разнообразием мелодических контуров. Однако у каждого оратора имеется конкретный набор (репертуар) этих контуров (или интонационных моделей).
   Социальный аспект персонализации состоит по существу в реализации стереотипных правил риторического поведения оратора на фонетическом уровне. Риторически значимыми являются и те фонетические средства, которые реализуют индивидуальные-личностные характеристики оратора и являются частью его индивидуального ораторского стиля.
   Итак, персонализация реализуется, в том числе, и просодическими средствами. В этом проявляются две функции просодии – социо-культурная и идентифицирующая. Интонация публичной речи несет информацию о социальной принадлежности оратора, его отношении к миру, предмету речи, аудитории, о его личности. Через интонацию создатель текста активно включается в контекст этоса. Приведем в этой связи еще одно высказывание М. Бахтина: «Интонация и жест активны и объективны по своей природе. Они выражают не только пассивное душевное состояние говорящего, но в них всегда заложено живое, энергичное отношение к внешнему миру и к социальному окружению» [Бахтин, 1995: 18].

3.5.2. Средства адресации и диалогизации

   Обращенность к аудитории органически присуща публичной речи. Как мы уже отмечали, приоритет слушателя признается в качестве одного из главных принципов современного риторического дискурса. Вся публичная речь является развернутым диалогом оратора с аудиторией, который реализуется через средства адресации и непосредственную риторическую диалогизацию. В широком смысле, языковые средства, предназначенные для обеспечения двусторонней коммуникации, реализуют процесс идентификации. Согласно теории идентификации, разработанной Кеннетом Берком, в основе убеждающей коммуникации лежит способность людей понимать мотивы и оценки других людей и отождествлять себя с другими. Идентификация предполагает, что оратор должен постоянно соотносить свое вербальное и невербальное поведение с ожиданиями аудитории и стремиться говорить со слушателями «на одном языке». Идеи К. Берка были восприняты современной риторикой, которая рассматривает идентификацию (наряду с персонализацией) как один из главных риторических приемов, лежащих в основе риторического дискурса. Идентификация – это ориентация риторического дискурса на адресата.
   Идентификация реализуется, в частности, в средствах адресации. Как известно, первичным средством адресации являются различные формы прямого обращения. Характерно, что в современной британской академической публичной речи прямые обращения к аудитории (dear friends, dear colleagues) почти не используются. Можно предположить, что столь прямолинейное и официальное обращение к аудитории не считается уместным в связи с общей демократизацией стратегий риторического дискурса.
   Основным средством реализации обращенности служат местоимения второго лица: личное “you”, притяжательное “your”, возвратное “yourself”. “You” часто употребляется в форме прямого обращения:
   A lecture like this has predominantly the aim of communicating ideas. But if you think that is the only function of language, that the only aim of language is to communicate ideas, then you would be missing out on a great deal of what language is all about in reality.
   Интересно, что в этом примере оратор, кроме того, вполне эксплицитно реализует идентификацию на уровне интеллектуальной деятельности. Он как бы ставит себя на место слушателей, предполагая при этом, что они могут иметь неправильное или недостаточно полное представление об обсуждаемом предмете, а затем предлагает им свою точку зрения, что в то же время придает эвристичный характер совместной риторической деятельности.
   Типичными формами обращения к аудитории с использованием местоимения “you” являются следующие: апелляция с целью организации деятельности; апелляция к знаниям, апелляция к собственному опыту слушателей; вовлечение аудитории в совместную мыслительную деятельность; метакоммуникативные единицы, плеоназмы.
   Well, have you got the handouts? No, well, could you help, please.
   Maybe in a moment I’ll ask you what you think.
   If you look at the definition of the word “language” in a dictionary, it will tell you language is for the communication of ideas.
   It is very different, I think from the situation in your country, where there is a much greater homogeneity in reading.
   And as you will have gathered
   В ходе публичного выступления оратор постоянно обращается к аудитории, вовлекая слушателей в совместную риторическую деятельность. Характерной стратегией при этом является намеренное противопоставление точки зрения слушателей и оратора, что придает дискурсу большую динамику.
   Dictionaries are nothing like boring as most of you probably think.
   Оратор высказывает предположение, что слушатели могут расходиться с ней во мнении, чтобы затем в ходе выступления привести их к изменению точки зрения. В этом проявляется демократизм современного академического дискурса: консенсус достигается посредством аргументации на основе взаимопонимания, даже при исходно различных позициях.
   Соблюдение принципов уместности и целесообразности заключается в том, что оратор не навязывает аудитории свою точку зрения, а предлагает в процессе риторической коммуникации присоединиться к ней добровольно. При этом обращение к слушателям не носит навязчивого характера, поскольку аудитория рассматривается как равноправный партнер, общение с которым строится в доброжелательной тональности.
   Что касается таких средств адресации, как you see, you know, as you know, то они рассыпаны по всему тексту. Данные единицы выполняют одновременно несколько функций: они осуществляют метакоммуникацию, способствуя продвижению слушателей по тексту, обеспечивают контакт и являются в то же время некими единицами речевого этикета, характерными, в том числе, и для риторического дискурса. В некоторых классификациях подобные речевые единицы называют плеоназмами, поскольку они могут быть извлечены из текста без изменения его содержания. В то же время, эти единицы являются естественным средством адресации.
   Во многих случаях местоимение “you” употребляется в неопределенно-личном обобщающем значении, что вообще характерно для англоязычного дискурса. Весьма типичен в этом смысле следующий отрывок из лекции по стилистике:
   I’ve said you can always use different branches of linguistics, some of them obviously of more importance than the others. Really the sound patterns that you use in poetry: alliterations, assonants, rhyme, those things. When studying a poem, you’ve often got to spend more time of those, then you would want to in fact. Whereas you might have less to say on the phonology side if studying a piece of prose, but not necessarily so. But now you can do stylistic study in different ways.
   В данном примере личное местоимение “you” относится не только и не столько к аудитории, сколько ко всем специалистам, которые занимаются стилистикой, имеется в виду и сам оратор, и слушатели, и лингвисты вообще. Апелляции такого рода являются действенным риторическим приемом, поскольку оратор дает косвенную оценку уровню профессиональной компетентности аудитории, объединяя слушателей с другими членами научного сообщества. Используя данное средство адресации, оратор подчеркивает свое равенство с аудиторией.
   Часто “you” в обобщающем значении относится ко всем людям вообще, что подчеркивает общность человеческого опыта и оценок, являясь, таким образом, и одним из способов персонализаации. Оратор уподобляет себя аудитории и объединяется с ней на основе общечеловеческих факторов. Характерно, что в таких случаях параллельно с “you” может использоваться инклюзивное “we”.
   There is a club that you are all required to join, it’s the income tax club and therefore the taxes are all taken away from us before we get our money. We can’t say: “No thank you, I don’t want to subscribe”. You have no opportunity to withdraw from the club, it’s a national contribution. So there is a big difference between what you actually earn and what you have to take home.
   Как мы видим, обобщающее “you” и инклюзивное “we” используются несколько раз в рамках одной диктемы в одном и том же значении, таким образом, “we” одновременно выступает в данном случае как средство авторизации и средство адресации. Оратор отмечает общность со слушателями и со всеми работающими людьми, состоящую в принадлежности к «клубу налогоплательщиков», т. е. речь идет об одинаковом социо-экономическом статусе как объединяющем факторе. Интересно, что в рамках классификации типов функциональной семантики личных местоимений, разработанной В. В. Химиком, “we” рассматривается и как субкатегориальный тип адресантности (инклюзивный), и как субкатегориальный тип адресатности (адресантно-адресатная совокупность) [Химик, 1990: 115–124]. В текстах исследовательского корпуса присутствует множество случаев такого употребления этого местоимения, в частности, когда речь идет о совместной риторической деятельности оратора и аудитории.
   And now we’ve moved to the topic of today’s talk, which is Ludic Linguistics.
   Следует также отметить, что использование личных местоимений “you”, “we” в подобной функции, кроме того, создает непринужденную, неофициальную тональность общения, поскольку сходство жизненного опыта сближает людей.
   Среди средств адресации, используемых в других жанрах публичной речи, обычно важная роль отводится повелительному наклонению, т. к. императив имеет особую дейктическую направленность на получателя сообщения и предназначен для воздействия. Однако в академической публичной речи императив не относится к числу распространенных средств адресации, поскольку воздействие в ней осуществляется посредством убеждающего информирования. Императив в основном используется в начале выступления, если оратор предварительно организует деятельность слушателей, готовит их к восприятию сообщения:
   Come and use the microphones.
   Help me with the handouts, please.
   Take a book at the end, and if there is a problem you’ll have to tell me.
   Don’t feel shy.
   Диктемы, содержащие императив, интонационно оформлены таким образом, что побуждение приобретает «смягченный характер»: такие высказывания звучат вежливо и ободряюще (восходящий или ровный терминальный тон, реже нефинальный нисходящий), что способствует поддержанию контакта с аудиторией. Императив также входит в состав единиц речевого контакта, которые используются для управления вниманием аудитории: look here, listen, look, pay attention.
   Помимо приведенных выше средств адресации в академическом дискурсе присутствуют специализированные риторические приемы, предназначенные для обеспечения взаимодействия оратора и аудитории и реализации коммуникативного контакта. Следует подчеркнуть, что в широком смысле все компоненты публичного выступления (от логико-структурной и смысловой организации до выбора языковых средств), в конечном итоге, направлены на обеспечение двусторонней риторической коммуникации, однако в данном разделе речь пойдет лишь о тех риторических стратегиях, которые непосредственно предназначены для реализации этой задачи. К наиболее частотным стратегиям диалогизации в академической публичной речи относятся вопросно-ответный ход, риторический вопрос и вопросы к аудитории.
   Рассмотрим несколько наиболее характерных приемов диалогизации. Наиболее отчетливо диалогичность проявляется в вопросно-ответном ходе (используются также такие термины, как вопросно-ответный прием, несобственно диалогическая речь, вопросно-ответное единство). Как известно, именно вопросно-ответная форма традиционно считается наиболее эффективной в обучающем дискурсе, при передаче знаний. Оратор прогнозирует возможные вопросы слушателей и сам дает на них ответы, что позволяет одновременно решить две риторические задачи: облегчить восприятие информации и создать ощущение прямого контакта с аудиторией.
   Now what has been going on? English has indeed become a world language.
   So let us review the statistics of English as a world language. How many people speak English as a mother tongue in the world now? Figures are very difficult to get. No country, not even Britain keeps adequate statistics.
   Характерно, что оккурсивная связь естественным образом встраивается в монолог, причем оккурсема может быть тесно связана либо с предыдущей, либо с последующей куммулемой. Во многих случаях ответная часть оккурсемы может быть распространенной и включать несколько предложений. Поставив вопрос перед самим собой и слушателями и отвечая на него, оратор может долго рассуждать, как бы обдумывая проблему вместе с аудиторией.
   Вопросы к аудитории, как правило, предполагают очень конкретный ответ, либо да-нет (при общем вопросе), либо краткий ответ (при специальном вопросе). В любом случае оратор формулирует вопрос к аудитории как «закрытый», т. е. требующий однозначного ответа. Слушатели всегда отвечают на подобные вопросы, а оратор может повторить какой-либо из ответов. Тогда возникает своего рода «отложенный» вопросно-ответный ход. Отличие от собственно вопросно-ответного хода состоит в том, что оратор вступает в реальный живой диалог с аудиторией, а не имитирует его, разговаривая сам с собой.
   Do you know the word “semiotics”? Of course, you do.
   Do you know about corpora? Yes.
   Have you ever been to England? Yes, quite a lot of you have.
   If I say “culture” to you, what does “culture” mean? Right. And the most important thing is the first three words.
   Во всех приведенных примерах слушатели отвечают на вопросы оратора, а затем оратор озвучивает некоторые ответы. Если вопросно-ответный ход можно считать «несобственно диалогической речью» (в терминологии Л. А. Введенской), то при прямом вопросе к аудитории имеет место собственно диалогическая речь. Почему слушатели безошибочно различают вопросы, предполагающие их непосредственную, вербально выраженную реакцию, и вопросы, которые такой реакции не предполагают (вопросно-ответный ход, риторический вопрос)? По нашим наблюдениям, существуют два фактора, определяющие правильное декодирование реального коммуникативного намерения оратора при обращении к аудитории с вопросом. Первый фактор связан с выбором дискурсивной стратегии: в тех случаях, когда оратор задает открытый вопрос, предполагающий распространенный ответ или выражение оценки, слушатели воспринимают такой вопрос как не требующий от них ответа, в противном случае публичная речь может превратиться в дискуссию, обмен мнениями. Прямые вопросы к аудитории формулируются как закрытые, предполагающие однозначный ответ. Второй фактор связан с интонационным оформлением вопроса. Вопрос, который оратор задает и аудитории, и самому себе, как правило, не имеет специфических интонационных индикаторов, обособляющих его от предшествующего и последующего высказывания: не отмечается изменений тонального диапазона, громкости или скорости речи, не увеличивается длительность паузы, предшествующей вопросу, пауза, отделяющая вопрос от ответа – краткая. Иными словами, отсутствуют интонационные сигналы возможного прерывания речи оратора. В то же время, прямой вопрос к аудитории явно интонационно маркирован по сравнению с окружением. Он отделен от предшествующего высказывания средней, длительной или сверхдлительной паузой, отмечается расширение тонального диапазона, некоторое увеличение громкости, иногда замедление скорости речи. Во всех случаях после вопроса следует достаточно длительная пауза: оратор дает сигнал слушателям, что ожидает их ответа. Следует также отметить, что в вопросах данного типа чаще всего используется нисходящий терминальный тон, реализующий запрос конкретной информации, иногда оратор использует восходяще-нисходящий тон, показывающий, что оратор и слушатели владеют одинаковой информацией (referring to the information shared by the speaker and the listener).
   К числу наиболее распространенных форм диалогизации относится риторический вопрос. Этот прием очень подробно описан как в риторической, так и в лингвистической литературе, поэтому отметим лишь несколько особенностей, касающихся его использования в академической публичной речи. Как известно, риторический вопрос представляет собой высказывание, которое является вопросом лишь по форме, а по существу, представляет собой повествовательное предложение, содержащее либо утверждение, либо отрицание. В связи с этой спецификой риторический вопрос может быть отнесен к так называемым промежуточным коммуникативным типам, которые «совмещают в себе черты различных кардинальных коммуникативных типов предложений (повествовательного, вопросительного, побудительного)» [Блох, 2000: 111].
   В силу своего коммуникативно-синтаксического своеобразия риторический вопрос одновременно выполняет несколько функций: он стимулирует мыслительную деятельность аудитории, привлекает ее внимание к наиболее важным аспектам речи, способствует поддержанию контакта. Определяя риторический вопрос как эффективную фигуру диалогизации монологической речи, А. К. Михальская отмечает, что он служит для «смыслового и эмоционального выделения ее смысловых центров, для формирования эмоционально-оценочного отношения адресата к предмету речи, а также для представления адресату особенно важных в смысловом отношении этапов рассуждения (доказательства)» [Михальская, 1996: 241]. В связи с его полифункциональностью риторический вопрос часто выступает как средство, одновременно реализующее и персонализацию, и идентификацию, объединяя позицию, мнение, оценку оратора и аудитории.
   What kind of guidance, what kind of help can we give our students?
   How much of this income that is disposed, is disposed on what we may call the basic necessities of life?
   Why is culture important in foreign language teaching?
   How do we get things done? What makes an effective manager, employee, worker, colleague? How does work get done?
   Интересно, что риторические вопросы могут быть либо достаточно распространенными, включая несколько синтагм, либо представлять собой серию коротких вопросов. Возможно также сочетание риторического вопроса и риторического повтора, что повышает эффективность приема. Поскольку основной функцией риторических вопросов в академической публичной речи является обеспечение оптимальной передачи информации, для их интонационного оформления характерно использование нисходящих терминальных тонов (от низкого до высокого при выраженной эмоциональной компоненте).
   К средствам диалогизации принято также относить воображаемый диалог, использование собственно диалога в рамках публичной речи, цитирование. Однако, несмотря на то, что в синтаксическом отношении данные приемы, действительно, представляют собой элементы «диалога в монологе», служат поддержанию коммуникативного контакта и являются средствами экспрессивности, их не следует рассматривать как прямой способ диалогизации.
   В связи с обсуждением вопроса о риторической ориентированности публичной речи, реализуемой средствами авторизации, адресации и диалогизации, следует остановиться на таком факторе, как тональность риторической коммуникации. Как мы уже отмечали, современная академическая публичная речь отличается тональной неоднородностью, многослойностью: в тексте гармонично сосуществуют два пласта – один реализует понятийно-содержательный аспект устного научного текста, второй – обеспечивает неформальное, доброжелательное общение оратора и аудитории. В результате информационная точность, характерная для научного стиля, сочетается с элементами «разговорности», присущими обыденному межличностному общению, текстовые единицы научного стиля сосуществуют с разговорно-бытовыми единицами. Известно, что подобная смена регистра имеет существенную прагматическую ценность. Интересные наблюдения по этому поводу делает В. И. Карасик, связавший изменение речевого регистра с «гиперпрагматизацией и гипопрагматизацией текста, т. е. увеличением либо уменьшением степени воздействия на адресата» [Карасик, 2002: 270]. Перечисляя различные способы увеличения воздействия на адресата научного текста, он подчеркивает, что степень воздействия может возрастать «не только вследствие глубины идеи и логичности изложения материала, но и в результате парадоксальности поворота авторской мысли или своеобразного сокращения дистанции общения» [там же].
   Риторический статус академической публичной речи как научного текста, предназначенного для устного изглашения и направленного на воздействие через информирование, предполагает такого рода «гиперпрагматизацию». Стремление оратора к сокращению дистанции между ним и аудиторией органично присуще риторической коммуникации. Намеренное изменение регистра (или функциональной тональности) как риторический прием отмечается, прежде всего, в сфере коммуникативного контакта. В частности, многие из приведенных выше примеров авторизации, адресации и диалогизации демонстрируют маркированную смену тональности. Как правило, смена тональности отмечается в отрезках текста, содержащих примеры различного рода (особенно примеры из собственного опыта оратора), а также апелляцию к опыту аудитории.
   So having established that | the next important point is | how much of the income that is disposed | is disposed on the basic necessities of life || That used to be very much easier to define in the old days || But since the middle of this century | we have become a consumer society || The evidence of this | you can see every time you walk down Guilford High Street || It’s amazing at this time of the year | when we are just running up to the big Christmas spending spree | how the most ordinary things are advertised | as being absolutely essential | for your daily life || How we ever survived without them I can’t think |||
   Приведенный отрывок из лекции о социально-экономических проблемах Великобритании представлен с некоторыми сокращениями, однако он хорошо иллюстрирует изменение тональности. Стилизация начальных высказываний, содержащих тезис, характерна для научного изложения: оратор использует соответствующие экономические термины, демонстрируя информационную точность и избегая оценочных суждений. Аргументируя тезис, оратор обращается к опыту аудитории и совместному опыту, используя средства авторизации и адресации. В этих высказываниях присутствуют бытовая лексика, оценочные конструкции, инверсия и другие индикаторы «разговорности». Смена тональности реализуется также на просодическом уровне: скользящая шкала в сочетании с высоким нисходящим движением терминального тона, раширение тонального диапазона, изменение тембральной окраски голоса. Нейтральное немаркированное интонационное оформление начала фоноабзаца сменяется перцептивно маркированным интонационным оформлением последующих высказываний. Характерно, что и в данном примере, и во многих других случаях переход к «разговорной» тональности сопровождается использованием юмора или иронии.
   Таким образом, текстовый пласт, непосредственно реализующий взаимодействие оратора и аудиторией посредством авторизации, адресации и диалогизации, в то же время является носителем разговорной тональности. Текстовые единицы, формирующие этот пласт, являются важнейшим средством оптимизации риторического воздействия, причем функционально их участие в реализации воздействия одновременно осуществляется в двух направлениях. Во-первых, они обеспечивают контакт, без которого воздействие невозможно, а во-вторых, увеличивают степень воздействия за счет смены тональности.

3.6. Экспрессивный аспект академического публичного выступления

   Специфика риторического дискурса состоит в том, что замысел автора воплощается в уникальное речевое произведение непосредственно в ходе живого взаимодействия его участников. Категория, которая наиболее точно и полно раскрывает своеобразие этого вида звучащего текста и позволяет отразить и его интеракционную динамику, и его творческий характер, и его воздействующую силу – экспрессивность (выразительность).
   Рассуждая о необходимости разделять в языке устоявшееся, относящееся к плану выражения (экспрессии) и импровизационное, относящееся к плану выразительности (экспрессивность), Гюстав Гийом рассматривал акт речевой деятельности как сумму выражения и выразительности, в которой выражение есть обращение к устоявшемуся аспекту, а выразительность – к импровизационному аспекту. Характерно, что в качестве примера сочетания экспрессии и экспрессивности он использует публичную речь. «Моя манера выступлений строится обычно на импровизации. Существует тысяча способов высказать одними и теми же словами самые простые вещи. Такая манера выступления, составляющая выразительность акта речевой деятельности, добавляется к высказываемому содержанию, которое средствами языка связано с устоявшимся аспектом» [Гийом, 1992: 87].
   Следует подчеркнуть, что выразительность не является надстройкой над содержательным уровнем текста, она пронизывает всю его структуру, способствуя реализации риторического воздействия. Текст обретает выразительность в процессе взаимодействия оратора и аудитории. Это положение имеет два важных следствия: во-первых, аудитория является активным участником формирования выразительности, во-вторых, на этапе исполнения речи выразительность реализуется просодическими средствами. Действительно, следуя риторическому канону, оратор планирует использование экспрессивных средств еще на этапах изобретения, диспозиции и элокуции, однако лишь на этапе изглашения эти средства можно оценить с точки зрения их воздействия на аудиторию. Далеко не всегда замысел оратора адекватно реализуется на этом этапе. Ведущими факторами, как отмечалось выше, является выбор просодического оформления, которое может либо усиливать, либо, наоборот, снижать экспрессивность средств других языковых уровней, а также непосредственная реакция аудитории.
   При рассмотрении вопросов, связанныех с реализацией воздействующей функции языка в публичной речи используется категория импрессивности. Импрессия определяется как выразительность высказывания, его воздействующая сила, отражающаяся в действенности реакции слушающего, в его коммуникативной активности [Блох, 2000: 65]. Термины «импрессивность» и «экспрессивность» очень близки по значению, однако выбор первого обусловлен спецификой его семантики, «прямо перекидывающей мост от говорящего к слушающему» [там же]. Иными словами, экспрессивность связана со стремлением говорящего к самовыражению, в то время как импрессивность отражает направленность высказывания на слушателя. В этом смысле термин «импрессивность» представляется наиболее удачным в контексте изучения риторического дискурса, которому органически присуща ориентация на адресата. Категория импрессивности позволяет включить в сферу рассмотрения не только текст как продукт риторической деятельности, но и саму риторическую деятельность, в ходе которой реализуется речевое воздействие.
   Академическому дискурсу в большей степени присуща так называемая интеллектуальная (понятийная) экспрессивность, состоящая в аргументированности, стройности и последовательности изложения, в то время как суггестивная экспрессивность, реализующая непосредственное воздействие оратора на подсознание аудитории, выражена в меньшей степени, чем в таких жанрах, как политический дискурс или проповедь.
   Выразительность публичной речи обеспечивается риторическими тропами и фигурами. Они получили подробное освещение в исследованиях различных риторических жанров, поэтому мы рассмотрим лишь те из них, которые особенно характерны для современной британской академической публичной речи. Весьма полезной в этой связи представляется классификация выразительных средств, предложенная А. К. Михальской, поскольку в ней представлены фигуры, которые чаще всего используются в современном дискурсе. В рамках данной классификации выделяются три группы фигур: первая включает фигуры, при которых конструкция фразы определяется соотношением значений слов-понятий в ней (антитеза, градация): вторая группа объединяет синтаксические структуры, способствующие облегчению восприятия и понимания (повтор, единоначалие, параллелизм и период): к третьей группе автор относит приемы диалогизации монологической речи [Михальская, 1996: 228].
   В текстах исследовательского корпуса присутствуют все отмеченные группы фигур. К числу наиболее частотных относится антитеза: отражая особенность человеческого мышления к порождению идей из противопоставления, она придает динамику рассуждению, активизируя мыслительную деятельность слушателей.
   And that’s why I think that our work as language teachers is not only a local issue, is not just something that is going on in a class. Our work as language teachers has universal relevance.
   So one reason why I see language play as very important is that it helps to bridge one of the remaining gaps in awareness between the real world of conversational English on the one hand and to some extent inevitably artificial world of the teaching texts the teaching materials on the other.
   Приведенные антитезы построены на противопоставлении контекстных антонимов (local – universal) в первом примере и языковых (real – artificial) – во втором. Характерно, что, такие противопоставления обычно сопровождаются и особым просодическим подкреплением – противопоставляемые единицы становятся ремой высказывания и выделяются терминальным тоном, чаще всего нисходящим тоном с плавным углом падения.
   Самой распространенной фигурой в академическом дискурсе является повтор. Эта фигура способствует реализации главной риторической задачи оратора – убеждающее информирование, а также сверхзадачи – обучение. Кроме того, повтор обеспечивает поддержание обратной связи с аудиторией, хотя и не является прямым средством диалогизации: используя эту фигуру, оратор демонстрирует аудитории, что ему важно, чтобы его мысль была понята. Повтор высоко суггестивен по своей природе, поскольку порождает особую ритмизацию речи, «завораживающую слушателей» и оптимизирующую воздействие.
   В академической речи часто используется лексический повтор, причем повторяются как отдельные слова, так и словосочетания.
   We will use a local language now, we will use an ethnic language we will have an identity with our own language.
   Who it is you’re speaking to in terms of status, in terms of seniority, because that will determine the kind of language that you choose, that will determine a register, in many cases it will determine certain grammatical endings.
   Следует отметить, что формы повторов, используемых в академическом дискурсе, многообразны. Широко представлен анафорический повтор, т. е. повтор слов, словосочетаний, синтаксических конструкций в начале фраз, следующих одна за другой. Анафора не только повышает экспрессивность текста, но и настраивает слушателей на прием сообщения, поскольку им предлагается определенная модель для восприятия.
   But let’s | let’s make it ours || Let’s make it different from what it was | let’s make it our English ||
   I could have said | what it was like to be a student here hundreds of years ago | I could have told you about the great museums | and libraries | and college chapels ||
   Анафорические повторы, как правило, сопровождаются просодическими повторами. В приведенных выше примерах одна и та же интонационная модель воспроизводится в каждом из повторяемых элементов с незначительными вариациями. В ряде случаев анафорические повторы могут сопровождаться антитезой.
   The lowest estimate | I have seen recently for the people who speak English as a mother tongue | is | 350 million people. || The largest estimate I have seen | is | 450 million ||
   В рамках анафорического повтора может присутствовать и градация, чаще всего восходящая, т. е. возрастание эмоциональной или информационной насыщенности высказывания, ведущее к нарастанию импрессивности. При этом градация может быть реализована исключительно просодическими средствами. Так, в приведенном выше отрывке из вступительной части лекции о Кембриджском университете оратор использует одну и ту же интонационную модель, но при этом увеличивает скорость и громкость произнесения при некотором расширении тонального диапазона, что создает эффект эмоционального нарастания.
   Несколько реже используются эпифоры, т. е. повтор заключительных элементов последовательных фраз, и фигуры стыка (анадиплозис), когда последующая фраза начинается с элемента, завершающего предыдущую фразу.
   behaviour | attitudes | customs and traditions | may not be the same in one culture| as they are in another | may not be transferable from one culture to another ||
   In the bulk of comprehensive schools | there is very little teaching of the classics | because the classics belong to another world from our young people || our young people cannot come to terms easily | with our wonderful classics ||
   В академической публичной речи присутствуют также кольцевые или дистантные повторы, которые играют заметную роль в реализации логико-композиционной структуры текста. Они характерны для дедуктивно-индуктивных рассуждений, причем повторяемая фраза может являться подтезисом или даже главным тезисом выступления.
   I chose the subject of a thriller because it is a genre that everybody in this country shares. It doesn’t matter whether you are educated or uneducated. Everybody reads thrillers or if they can’t read very well or don’t want to read, they see them on television, they are in the films. It is now a dominant genre of our time. If you go into bookshops you will see there is a whole section of detective fiction alone, and then there’s thrillers, which take us beyond the bounds of the detective story. It is a genuinely popular genre.
   Отметим, что фраза «thriller is a genuinely popular genre» является главным тезисом всего выступления. Выдвигая тезис во вступлении, оратор как бы «играет» с ним, повторяя его в различных формулировках. Такой риторический ход встречается во многих выступлениях. Дистантный повтор тезиса создает логико-смысловой каркас выступления, фиксируя ключевую идею в сознании слушателей и повышая степень импрессивности текста.
   Еще одной разновидностью повтора является синтаксический параллелизм, т. е. повтор синтаксической конструкции. В приведенных выше примерах отмечается одновременное использование лексического повтора и синтаксического параллелизма. В большинстве случаев синтаксический параллелизм сопровождается и повтором интонационного контура, что, безусловно, увеличивает импрессивность текста.
   Характерно, что в простых фонетических повторах, как правило, используются низкий восходящий или восходяще-нисходящий тоны, в то время как в сложных повторах наблюдается изменение тональных характеристик повторяющегося элемента.
   Роль просодии в формировании выразительности текста, не ограничиваются ее участием в реализации риторических фигур. Исследования в области просодии текста убедительно доказывают, что просодия является самостоятельным инструментом повышения степени экспрессивности, а, следовательно, и воздейственности звучащего текста. Сошлемся на известные исследования А. М. Антиповой, посвященные ритмоообразующей функции просодии, Л. Г. Фомиченко, показавшей роль просодии в общем комплексе средств воздейственности и наличие корреляционной зависимости стилистической маркированности и экспрессивности звучащего текста, О. П. Крюковой, установившей инвентарь просодических средств, участвующих в реализации функции воздействия в ораторской речи. Эта тема была продолжена в многочисленных исследованиях различных жанров публичной речи, появившихся в последние годы (О. И. Голошумова, В. В. Данилина, Л. В. Постникова, Е. А. Ступакова, М. Ю. Сейранян и другие). На основании этих исследований и наших собственных наблюдений можно сделать некоторые обобщения относительно участия просодии в формировании экспрессивности звучащей академической публичной речи. Выразительность публичной речи складывается за счет единства двух противоположных тенденций в использовании просодических средств – рекуррентности и контраста. И то, и другое способствует реализации риторического воздействия. Например, повторы, в том числе и интонационные, находятся в рамках первой тенденции, а изменение регистра или тональности общения, выраженное на просодическом уровне, относится ко второй тенденции.
   Просодия является средством выразительности per se, поскольку она выделяет одни элементы текста по отношению к другим, тем самым, повышая их воздействующий потенциал звучащего текста. Не-монотон более выразителен, чем монотон, поэтому в риторике главным требованием к интонационному оформлению публичной речи является богатство мелодического репертуара и необходимость избегать монотонности. Иными словами, выразительность звучащего текста обеспечивается выделением «ключевых элементов», с одной стороны, и вариативностью комбинаторики просодических параметров, с другой.
   Экпрессивность публичной речи связана с эмоциональной составляющей риторического дискурса. Эмоциональная вовлеченность оратора может повышать степень экспрессивности публичного выступления. Ошибочной представляется распространенная точка зрения о «неэмоциональности» академической речи. Как и в любом риторическом произведении, в ней присутствует определенный пафос, однако это пафос особого рода. Эмоциональное участие оратора заключается, прежде всего, в его интересе к проблеме, способности к ее творческому осмыслению. Как справедливо отмечает Н. С. Валгина, «научный текст не только передает информацию о внешнем мире, но и представляет собой гуманизированную структуру, несущую на себе печать личности субъекта творческой деятельности» [Валгина 2003: 225]. Степень эмоциональности публичной речи является результатом и типа нервной деятельности оратора, определяющей ораторский темперамент, и эмоционального состояния говорящего в момент речи. Определенное значение имеет и тот факт, что публичная речь порождается в результате живого взаимодействия оратора и аудитории, элемент спонтанности может повышать степень эмоциональности речи. По наблюдениям Л. В. Златоустовой, «эмоциональные состояния характеризуют не только тексты фоностиля художественной прозы, но встречаются в текстах публицистического стиля, стиля деловой и научной речи, особенно если они порождаются спонтанно» [Златоустова, 1997: 346].
   Не равнодушный, эмоциональный, заинтересованный оратор побуждает ответную реакцию слушателей. При безусловном превалировании компонента рационального воздействия в академической речи, в ней присутствует и компонент эмоционального воздействия.
   К числу средств экспрессивности относится ритмическая организация публичной речи. Роль ритма в академической речи не столь значительна, как, например, в проповеди или политической речи, однако некоторые ораторы умело используют ритм и в этом риторическом жанре. Повторяемость ритмических единиц, порождающая у слушателя ощущение четкой периодичности, повышает фасцинативность звучащего текста и создает определенный «суггестивный эффект». Ритмообразующая функция просодии реализуется, прежде всего, в повторах. Однако лишь немногие современные ораторы намеренно используют ритм как средство воздействия в академической публичной речи; в современном риторическом дискурсе преобладает «разговорная тональность», что ведет к отсутствию ритмической «гладкости», четкости и единообразия. Подчеркнуто четкая ритмическая периодичность речи используется сегодня некоторыми ораторами как риторический прием, который является составляющей их особого ораторского стиля и контрастирует с ритмически размытым фоном. В выступлениях этих ораторов иногда используется такая риторическая фигура как период, что является скорее данью классической риторической традиции, чем требованиям современной риторической практики.
   I could | I suppose | have given a quick account of the history || I could have said what it was like to be a student here a hundred years ago || I could have told you about the famous people who’d come here || I could have told you about the great museums | and libraries | and college chapels || but you could get all that out of guidebooks || and you’ll be seeing most of these things anyway as you walk about|||.
   Как известно, особенность периода состоит в том, что он строится как единство двух частей, первая из которых характеризуется восходящей интонацией, а вторая – нисходящей, при этом начало и окончание периода произносятся достаточно спокойно. Приведенный отрывок просодически реализован именно по такой схеме: нарастание просодических параметров в первой части вплоть до кульминации (расширение диапазона, все более перцептивно яркие терминальные тоны от синтагмы к синтагме, увеличение темпа и громкости), затем, после союза but происходит понижение, просодическое затухание (сужение диапазона, менее перцептивно яркие терминальные тоны, замедление темпа). Характерно, что на данном этапе выступления оратор использует метод «скриптного чтения», т. е. читает текст лекции, что позволяет ему реализовать столь сложный риторический прием, как только он переходит к другому методу изложения, импровизационному, ритмическая организация его речи приобретает уже иной, более размытый характер.
   В целом, роль ритма в формировании экспрессивности современной академической публичной речи состоит скорее не в регулярности и периодичности, а в нарушении периодичности, что соответствует общей тональности общения оратора с аудиторией. Ритмическая организация звучащего монолога, таким образом, демонстрирует сочетание двух направлений реализации экспрессивности – рекуррентности и контраста.
   Важнейшим средством выразительности является пауза, прежде всего так называемая эмфатическая пауза (некоторые авторы используют термин – риторическая пауза). Такого рода паузы различной длительности (от 250 до 1800 мсек.) предшествуют текстовым единицам, которым оратор хочет придать особую выразительность. Чаще всего это «ключевые слова», несущие наиболее значимую информацию, или тезисы, реализующие главную идею определенного участка текста.
   Now | the reason for this is | that in the middle of the 19th century | in Britain | there had been a violent debate | about || the future of education|||
   Now of course | we have a lot of people | studying || literature||
   But in economic terms, you see | you just dispose of your income | and if you don’t spend it | then it is by definition saved | because | saving is || non-spending|||
   Экспрессивность также реализуется за счет увеличения длительности синтаксических пауз, что часто сопровождается и замедлением скорости произнесения.
   We use it to say ||| I think ||| that something is sad || or interesting || or important || or remarkable || or whatever it might be |||. So we are giving our opinion |||.
   Итак, участие просодии в обеспечении экспрессивности академической публичной речи осуществляется в двух направлениях: просодия является самостоятельным средством выразительности и участвует в реализации риторических приемов и фигур. Значительный интерес, на наш взгляд, представляют вопросы, связанные с ролью просодии в реализации иронии и юмора как важнейших компонентов экспрессивности британского риторического дискурса.

3.7. Юмор и ирония в современном британском риторическом дискурсе

   В современной британской публичной речи юмор и ирония относятся, пожалуй, к числу наиболее распространенных риторических приемов и средств формирования экспрессивности. В риторике юмор и иронию иногда рассматривают в одном ряду, связывая их с понятием «смешного» и трактуя иронию как частный случай юмора (Е. Н. Зарецкая, Т. С. Самохина). Такой подход не совсем корректен, хотя бы потому, что ирония далеко не всегда направлена на создание комического эффекта. В иронии смешное выступает как серьезное, а в юморе серьезное может принимать облик смешного. Тем не менее, мы рассматриваем юмор и иронию в одном разделе, прежде всего, в связи с их сходной функциями в современной британской академической публичной речи: во-первых, юмор и ирония являются средствами экспрессивности, во-вторых, они используются как средство контакта, в-третьих, они являются весьма распространенным средством персонализации. Кроме того, юмор и ирония как важнейший компонент британской речевой культуры выступают как носители определенного культурного кода и представляют значительный интерес в контексте межкультурного общения.
   Ирония может выступать в трех измерениях – риторическом (как троп), экзистенциальном (подход к явлениям действительности) и онтологическом (ироничность существования) [Encyclopedia of Rhetoric, 2001: 404]. Мировоззренческое и эстетическое толкование иронии представлено в трудах Ф. Шеллинга, Ф. Шлегеля, Ф. Ницше, А. Шопенгаура и других.
   В публичной речи ирония реализуется как троп (у некоторых авторов фигура речи), в то же время распространенность иронии и самоиронии в британском риторическом дискурсе позволяет поставить вопрос и об экзистенциальном измерении иронии. Ироничность британцев как лингво-культурный феномен находит свое выражение и в литературе (от Оскара Уайлда и Бернарда Шоу до Ивлина Во, Тома Шарпа, Джулиана Барнса, Дэвида Лоджа и многих других современных авторов), и в ораторском красноречии, и в бытовом общении.
   Ирония как риторический троп основана на противоположности высказываемого и реального смысла, словарного и контекстуального значения лексической единицы. Ироническое сообщение всегда имеет не прямой, иносказательный характер, в нем реализуется игра двух значений, которую слушающий декодирует через соответствующие языковые сигналы, часто просодические. В известном романе Умберто Эко «Имя розы» представлена яркая иллюстрация роли интонации в выражении иронии: «Воистину сладчайшее из богословий – ваше», – произнес Вильгельм самым умильным голосом. Я-то понял, что, вероятно, он желает употребить ту коварную фигуру мысли, которая у риторов именуется ironia. Но для ее правильного исполнения необходимо соблюдать и соответствующую pronuntiatio (интонацию), а Вильгельм ее никогда не соблюдал. Вот и вышло, что Аббат, привычный более к фигурам речи, чем к фигурам мысли, не понял замысла Вильгельма, принял его слова буквально» [Эко, 1993: 140]. В голосе говорящего отсутствовали интонационные индикаторы иронии, поэтому его коммуникативное намерение не обрело соответствующую языковую форму и не стало «фигурой речи», вследствие чего не было правильно интерпретировано слушающим.
   К сожалению, специалисты в области риторики и стилистики редко касаются вопросов, связанных с интонационным оформлением иронии, а если и касаются, то вскользь. Весьма типичны, например, рассуждения представителей Льежской группы «Мю». Относя иронию к так называемым металогизмам, они приводят следующие примеры иронических высказываний: «Он весьма уважаемый писатель» (о слабом авторе), «Маленькое чудовище» (ласковое обращение матери к ребенку). Авторы отмечают, что именно контекст, как лингвистический, так и экстралингвистический позволяет правильно интерпретировать «смысловое отклонение» и что эти высказывания могут быть по-разному произнесены, но поскольку их научные интересы лежат в сфере письменной словесности, прежде всего художественной литературы, роль интонации в реализации иронии ими вообще не рассматривается. Для того, чтобы ироническое звучание высказывания было воспринято в письменном тексте при отсутствии контекстуальных сигналов, авторы предлагают использовать «специальный знак пунктуации, знак иронии, изобретенный Алькантером де Брамом, чтобы с его помощью отмечать обратную значимость высказывания» [Дюбуа, 1998: 253].
   В звучащем тексте этим знаком является интонация, способная придавать высказыванию смысл, противоположный тому, который выражен лексико-грамматическими средствами. Интонация превращает похвалу в критическое замечание и наоборот. Известно, что иностранцам сложно бывает уловить ироническое звучание высказывания даже при очень хорошем уровне владения языком. По мнению британского фонетиста Питера Роуча, объяснить правила использования интонационных и паралингвистических средств для выражения эмоционально-модальных значений столь же сложно, как установить законы, определяющие степень привлекательности лиц противоположного пола, а потому овладеть этим можно лишь в непосредственном общении с носителями языка [Roach 1994: 168]. Это относится и к интонационному аспекту иронии. Мне рассказывали об аспиранте Оксфордского университета из Греции, который в течение всего учебного года считал, что его научный руководитель удовлетворен его работой, и крайне удивился, получив от него отрицательный письменный отзыв. Выяснилось, что аспирант не понял, что устные высказывания научного руководителя имели иронический и даже саркастический характер. Высказывание “That’s quite an achievement” отнюдь не означало, что профессор доволен его научной работой, а напротив, свидетельствовало о том, что он ожидал большего. Вполне очевидно, что неспособность правильно декодировать интонацию привела к серьезному коммуникативному срыву.
   Следует подчеркнуть, что роль интонации в выражении иронии столь велика потому, что именно интонация выражает отношение между лингвистической единицей и контекстом, иными словами, она включает высказывание в определенный лингвистический и экстралингвистический контекст, т. е. является тем знаком иронии в звучащем тексте, о котором говорили ученые группы «Мю». Изучение просодической реализации иронии предполагает, таким образом, особое внимание к экстралингвистической составляющей дискурса, его контекстной семантике.
   В современной британской публичной речи ирония чаще всего используется в примерах из личного опыта оратора, иллюстративных и гипотетических примерах, апелляциях к аудитории. Представляется, что правомерно говорить не только об иронии как риторическом тропе, но и об иронии как стилистической окрашенности текста, отражающей ироническое отношение к действительности. Скрытая насмешка, иногда добродушная, а иногда едкая распространяется на многие аспекты жизни, в первую очередь, британцы иронизируют над самими собой. Ироничность британцев обычно объясняют некими компенсаторными факторами: ирония, с одной стороны, выступает как противовес известному изоляционизму и чувству национального превосходства, с другой стороны, сдержанность, некоторый снобизм и приверженность к консервативному кодексу поведения компенсируются ироническим отношением к собственным национально-специфическим чертам. Например, британцы признают, что часто говорят не то, что имеют в виду, стремясь оградить свое «личное пространство» и избежать конфликта, а это и составляет сущность иронии. Британские публичные выступления пронизаны такими ироническими комментариями. Вот, например, несколько вступительных реплик, в которых ораторы представляют себя аудитории в «ироническом» свете.
   I have two main interests in life and they are not eating and drinking.
   I stand to attention now when I am speaking about the British Council.
   I have been invited to talk to you, but I am not going to continue the saga I began last year.
   Ораторы делают иронические комментарии и по поводу своей собственной профессиональной деятельности, и по поводу британской системы ценностей, образа жизни и т. д. В лекции о современной английской литературе оратор (преподаватель Кембриджа) развивает популярную теорию о том, что читательские вкусы отражают интеллектуальный и моральный уровень читателей, и делит читателей на «высоколобых» и «узколобых», «хороших» и «плохих». К числу «высоколобых» она относит себя и своих коллег, которые присутствуют в зале и известны аудитории:
   There is a big division | and it’s on class lines | which is defined in this case | by educational level to some extent | between good novels | that people like us | Ann and me and Simon and Gregg and Susan | highbrow | I think I’ll use this word “highbrow” | that we read ||. And we are very proud of ourselves | we feel very superior | we know we are better |||.
   Ирония здесь основана на преувеличении, оратор насмешливо отзывается о британском чувстве превосходства по классовому уровню и уровню образования. Признавая, что такая черта существует, она как бы усугубляет ее, тем самым, подчеркивая абсурдность и самого превосходства и этой черты национального характера. Способность иронизировать по поводу своих недостатков сглаживает сами недостатки.
   В том же духе тот же оратор высказывается о преподавании литературы в университетах Великобритании:
   We read a book | and then we say ||”Is that a good book? || Has it made me more sensitive?” || That’s what we do in our literature seminars | I have to say || I mean it’s a very nice life || You only read good things | you don’t read the rubbish || It’s an absolutely wonderful life | and you get paid for it as well |||
   Едва ли работа преподавателя литературы, действительно, носит столь идиллический характер, это явное приукрашивание фактов, направленное на создание иронического эффекта.
   Похожие иронические комментарии по поводу различных сторон британской жизни и национального характера присутствуют практически во всех текстах исследовательского корпуса.
   Возникает вопрос: как соотносится характерное для британских ораторов ироничное отношение к себе, к миру, а иногда и к обсуждаемой проблеме с теми качествами, которыми риторика традиционно наделяет эффективного оратора-лектора: компетентность, уверенность, высокий профессиональный уровень. Не снижает ли ирония образ оратора, не противоречит ли она нормам эффективного взаимодействия оратора и аудитории? Представляется, что такого противоречия не возникает. Напротив, ирония, если она правильно воспринимается аудиторией, способствует повышению авторитета оратора. Во-первых, поскольку ирония построена на отрицании, слушатели склонны наделять оратора теми качествами, которые он как бы отрицает, т. е. она имеет обратное действие. Если оратор с иронией высказывается о своем предмете (как это делает, например, преподаватель литературы в приведенном выше примере), слушатели понимают, что предмет этот вполне серьезный, а оратор является специалистом высокого уровня, если позволяет себе подобные комментарии. Во-вторых, британская ирония воспринимается аудиторией (даже при межкультурной коммуникации) как национально-специфическая характеристика риторической культуры. В-третьих, такая манера публичной речи способствует поддержанию коммуникативного контакта: оратор подчеркивает свое коммуникативное равенство с аудиторией и показывает, что он следует правилам коммуникативного кодекса (в частности, соблюдает максиму скромности). Намеренно «снижая» свой образ, оратор демонстрирует, что его многое объединяет со слушателями, в этом смысле ирония одновременно реализует персонализацию и идентификацию.
   Своеобразие реализации иронии в публичной речи состоит в том, что ироническое звучание могут иметь не только отдельные высказывания, но и достаточно длинные отрезки текста. Речь идет об особой «иронической окрашенности» текстовых единиц, которую можно трактовать и как экспрессивную, и как стилистическую, и как эмоционально-модальную, поскольку эти три сферы тесно взаимодействуют в риторическом дискурсе. Разграничение этих сфер в данном случае, на наш взгляд, не столь принципиально. Важным в контексте изучения интонационного аспекта иронии, представляется то, что «иронически окрашенные» единицы воспринимаются как отличные от нейтральных, и что сверхсегментные средства могут создавать эту окрашенность как во взаимодействии со средствами других языковых уровней, так и самостоятельно.
   Вот несколько примеров из британских академических публичных выступлений, в которых высказывание или фоноабзац приобретают ироническое звучание благодаря интонационному оформлению. В лекции, посвященной социально-экономическим проблемам, оратор высказывает тезис о том, что современное британское общество является обществом потребления (consumer society), и аргументирует этот тезис примером: люди лихорадочно скупают ненужные товары во время Рождественских распродаж. По ее мнению, этому способствует реклама, предлагающая «самые невероятные вещи как жизненно необходимые». В этом контексте звучит следующее высказывание по поводу таких товаров: “How we ever survived without them, I can’t think” (“И как мы только могли без всего этого жить”). Интонационное оформление (пословное акцентирование, скользящая шкала и высокий нисходящий терминальный тон, расширение тонального диапазона в первой интонационной группе; высокая ровная шкала в сочетании с высоким нисходящим терминальным тоном во второй) позволяет воспринять это высказывание как ироническое. Если бы оно было произнесено иначе при том же лексико-грамматическом составе (например, ровная шкала среднего уровня или падающая шкала и низкий нисходящий терминальный тон), его можно было бы воспринять как выражение серьезной озабоченности оратора по поводу отсутствия в обиходе рекламируемых товаров.
   Ирония предполагает скрытую насмешку, лукавство. Во многих случаях иронический эффект создается за счет явного преувеличения (гиперболы). В лекции о Кембриджском университете оратор рассказывает о том, как отдельные колледжи университета рекламируют себя будущим студентам. Он приводит пример из личного опыта, описывая собственное выступление на «дне открытых дверей»:
   And in fact | I’ve just been speaking at various open days in my college | trying to persuade all sorts of people that they shouldn’t go to King’s college | or they shouldn’t go to Trinity college | because, in fact they are not very nice places | and that our college | has the nicest rooms | and the nicest food | and the best library | and | the best sports fields | and all that sort of thing |||.
   Очевидно, что оратор не говорил ничего подобного, что он преувеличивает и лукавит. Скорее всего, речь шла о достоинствах его колледжа, но вряд ли о недостатках других. Индикатором «лукавства» является интонация. В данном случае ироническая окрашенность создается целым комплексом просодических средств. Первые две интонационные группы воспринимаются как нейтральные. В третьей и четвертой резко расширяется диапазон, увеличивается скорость произнесения, используется скользящая шкала в сочетании с высокими нисходящими терминальными тонами, увеличивается громкость, скорость речи еще больше увеличивается в пятой интонационной группе, диапазон сужается. В последних интонационных группах темп замедляется, используются четыре интонационных повтора при перечислении (высокая шкала в сочетании с низким восходящим терминальным тоном). В результате внутри высказывания отмечается контраст по диапазону, темпу, громкости, с одной стороны, и рекуррентность просодических структур, с другой. Так же, как и в первом примере, при другом интонационном оформлении, высказывание звучало бы вполне прямолинейно и означало бы, что оратор действительно убежден в том, что все остальные колледжи гораздо хуже того, в котором он преподает.
   Следует отметить, что в тех случаях, когда ирония выходит за рамки высказывания и реализуется в более крупных текстовых единицах, можно говорить лишь о некоторых общих тенденциях в их просодическом оформлении, поскольку виды интонационной реализации весьма разнообразны. Если анализ роли интонации в реализации иронии в рамках одного высказывания может быть построен на сопоставлении со специально смоделированным нейтральным высказыванием, то для анализа иронии, «разлитой» в тексте, такой подход невозможен. Как мы уже отмечали, ирония соотносится с эмоционально-модальной сферой. Вариативность просодического оформления текстовых единиц, содержащих иронию, определяется многообразием сопутствующих коннотативных значений: от дружелюбной добродушной насмешки до едкого язвительного сарказма. Р. К. Потапова считает, что коннотативные значения, реализуемые супрасегментными и сегментными средствами, порождаются в рамках «двух кардинальных дихотомий: Я и партнер по коммуникации, Я и окружающий мир» [Потапова, 1998: 39]. Соответственно такие факторы, как симпатия-антипатия, одобрение-неодобрение, наличие интереса – отсутствие интереса и сопутствующие им коннотативные значения определяют набор специфических произносительных признаков [там же: 40–41]. Эти факторы во многом определяют и специфику просодической реализации иронии в публичной речи, в которой просодия модифицируется в связи с позицией оратора, его отношением к действительности, предмету выступления, с одной стороны, и характером взаимоотношений между оратором и аудиторией, с другой стороны.
   Общая тенденция состоит в том, что, как правило, просодическое оформление отрезков текста, содержащих иронию, контрастирует на фоне окружения (либо по тону, громкости и темпу, либо по одному из этих параметров). Этот контраст может создаваться за счет некоторой просодической утрированности (пословное акцентирование, скользящая шкала, перцептивно яркие терминальные тоны, просодический повтор, расширение тонального диапазона, выраженное изменение темпа или громкости). В то же время, в некоторых случаях иронические высказывания приобретают характер попутного комментария и реализуются как Low Key Information (снижение тонального уровня, сужение диапазона, увеличение скорости речи, снижение громкости). Подобным образом реализована, например, последняя интонационная группа в следующем примере:
   Royal Ascot gets features in all newspapers | because ladies go to Royal Ascot as much to show off their hats | as to look at the horses | in fact horses are incidental to the exercise |||
   Контраст может создаваться и за счет намеренной смены стилизации. При переходе к «разговорной тональности» наблюдается некоторое сужение диапазона, понижение уровня громкости, увеличение темпа речи. Сокращается длина межпаузальных групп, возникают паузы хезитации. Используются преимущественно средний ровный и низкий нисходящий терминальные тоны, часто нефинальные. Подобное просодическое оформление является индикатором открытого, дружелюбного общения между оратором и слушателями, что придает ироническим замечаниям оттенок добродушной насмешки. Имеет значение и паралингвистическое сопровождение иронии: «улыбка в голосе», «расслабленный голос» свидетельствуют о мягкости иронии, в то время как «напряженный голос» и подчеркнутая «серьезность» создают эффект жесткости и ирония приобретает едкий, саркастический характер.
   Особенности реализации иронии в современной публичной речи во многом определяются характером межличностного общения между оратором и аудиторией. С точки зрения психологии общения ирония может иметь и созидательный и разрушительный характер, поэтому, используя иронию, говорящий должен быть уверен в ее уместности по данному поводу, при общении с данным человеком или в данной аудитории. В этом смысле, особое значение приобретает умение смеяться над собой, способность к самоиронии позволяет быть ироничным и по отношению к другим. Е. Н. Зарецкая предлагает своеобразный свод рекомендаций по использованию иронии в повседневном общении и риторической коммуникации. Отмечая, что умение смеяться над собой является «мощным ораторским приемом», она ссылается на опыт англичан, которые обладают «изысканным чувством юмора» и умеют смеяться над собой, что является «следствием национальной системы воспитания» [Зарецкая, 1998: 417]. Естественно, что это качество как компонент национальной культуры речевого общения ярко проявляется в риторическом дискурсе.
   В более широком контексте ирония сегодня рассматривается как фигура, отражающая субъективность восприятия, а потому она приобретает особое значение в человеческом общении, строящемся на основе плюрализма и сотрудничества.
   Юмор, так же как и ирония, органически присущ британской публичной речи. Как известно, юмор – явление культурно обусловленное, а его эффективность всегда связана с местом, временем, и ситуацией общения. Объяснить природу смешного и создать теорию юмора пытаются на протяжении многих веков представители разных наук и научных направлений: философы (от Платона и Демокрита до Ницше, Канта и Шопенгауэра), представители естественных наук и психологи (Ч. Дарвин, З. Фрейд), филологи (М. Бахтин, У. Эко, В. Пропп). В риторической традиции юмор рассматривается как важная дискурсивная стратегия, способствующая оптимизации воздействия. Не ставя перед собой задачи объяснить механизмы и природу смешного или дать однозначное определение юмора, специалисты в области риторики обсуждают в первую очередь способы его эффективного использования. В связи с этим особое внимание уделяется двум аспектам: потенциальным возможностям использования юмора в риторическом дискурсе и ситуативной обусловленности юмора.
   В античной риторике стратегии и тактики использования юмора описывались софистами, Аристотелем, Цицероном. Квинтилиан предпринял попытку разработать классификацию различных видов смешного, сопроводив ее большим количеством примеров. Главная тема, которая звучала в классической риторике и получила дальнейшее развитие в современной риторической теории и практике, – это уместность юмора. Соблюдение принципа уместности (decorum) рассматривалось и рассматривается как основа эффективного использования юмора. Юмор доставляет удовольствие слушателям. В публичном выступлении юмор может одновременно выполнять несколько функций: во-первых, он является важнейшим средством контакта – смеховая реакция объединяет слушателей и в то же время создает «эмоциональную разрядку», настраивая слушателей на прием сообщения; во-вторых, юмор способствует формированию образа оратора; в-третьих, он может подкреплять аргументацию, делая ее более яркой и запоминающейся. Еще раз подчеркнем, что все эти функции могут быть успешно реализованы лишь в том случае, когда оратор соблюдает принцип уместности.
   Столь прагматичный подход риторики к юмору проявляется в том, что все современные западные пособия по публичной речи (особенно американские) уделяют особое внимание этому аспекту, предлагая как технологические приемы использования юмора, так и «хрестоматии» шуток и реприз. Существуют даже профессиональные консультанты, обучающие искусству юмора в публичной речи. Как правило, практические рекомендации сводятся к следующему: оратор должен быть осторожен, планируя элементы юмора в своем выступлении; следует хорошо знать аудиторию, выбирать такие приемы, которые соответствуют предмету речи, быть тактичным, уделять внимание интонационному и невербальному аспекту, использовать оригинальный материал и избегать шуток «с бородой» и т. д. (Joan Detz, Jeff Davidson, Jack Griffin и многие другие). К числу наиболее популярных приемов реализации юмора в современной публичной речи относятся смешные примеры из личного опыта оратора, анекдоты, цитаты, каламбуры, «интерактивный юмор», т. е. остроумная реакция оратора на реплики слушателей и т. д. Характерно, что авторы пособий по публичной речи советуют ораторам сохранять элемент импровизационности даже в заранее подготовленных шутках, поскольку спонтанность и даже квазиспонанность повышают риторическую эффективность юмора.
   По-видимому, эта рекомендация имеет серьезное основание. Дело в том, что специфика юмора заключается как раз в его импровизационном, игровом компоненте, в отклонении от стереотипа, в преобладании творческого начала. Именно поэтому юмор плохо вписывается в рамки теорий. Никакие своды рекомендаций не могут полностью отразить все многообразие форм юмора как проявления риторического и языкового творчества.
   Как известно, юмор – это явление культурно обусловленное, поэтому в каждой национальной риторической традиции складываются специфические принципы использования юмора и свой репертуар средств. Различия между английским и американским юмором многократно описывались, они могут быть сведены к тому, что первый основан на преуменьшении и сдержанности (understatement), а второй – на преувеличении и прямолинейности (overstatement). В отечественной риторической традиции роль юмора почти не обсуждается. Современные пособия по риторике специально не касаются этого вопроса (за исключением работы Е. Н. Зарецкой). Очевидно, это связано с особенностями российского риторического идеала, восходящего к православным этическим нормам. В христианской традиции отношение к юмору было далеко не однозначным (глубокий конфликт между теми, кто считал смех орудием дьявола, и сторонниками античного подхода к смеху как проявлению свободы человеческого духа прекрасно описан в романе Умберто Эко «Имя розы»).
   В британской традиции юмор является необходимым компонентом публичной речи, в том числе и академической. Это, как мы уже отмечали, обусловлено требованиями этоса, отражающими особенности национального характера и стереотипов речевого общения. Английский юмор часто основан на языковой игре, которая, по мнению Д. Кристала, является неотъемлемой частью британской речевой традиции (“Language play is very much a part of what it means to be an English language speaker”) [Crystal, “Ludic Linguistics”].
   В публичной речи юмористический компонент реализуется в иллюстративных или гипотетических примерах, примерах из собственного опыта оратора, апелляциях к аудитории. Юмористическую окраску могут иметь как отдельные высказывания, так и достаточно распространенные отрезки текста.
   Нередко ораторы начинают свое выступление с шутливых замечаний, направленных на сокращение дистанции между собой и аудиторией. Юмор используется как прием контактоустановления.
   I’m sorry to be lecturing at the time of day | when all decent people | should be fast asleep on a halfday ||. I can tell you | it’s my habit to sleep at this time ||. But I am standing up | and it’s difficult to sleep standing up ||. But if you nod off | I shall understand very well |||.
   Этот прием весьма удачен с риторической точки зрения, поскольку оратор включает в контекст шутки и себя, и аудиторию, и ситуацию общения, объединяя себя со слушателями на основе идентификации: мы с вами «приличные люди» и естественно, предпочли бы спать, а не заниматься интеллектуальной деятельностью. Такая насмешка над общечеловеческими слабостями служит эффективным средством контакта. Характерно, что юмор, основанный на нарушении ожиданий (аудитория едва ли может ожидать, что оратор начнет свое выступление с замечания «я сейчас не сплю лишь потому, что стою перед вами»), реализуется, прежде всего, просодическими и паралингвистическими средствами.
   Следует отметить, что просодическое оформление отрезков текста, содержащих элементы юмора, всегда носит маркированный характер и контрастирует с окружением. Можно выделить две тенденции: контраст за счет перехода к «разговорной» тональности (как в приведенном выше примере) и контраст за счет некоторой просодической утрированности (наличие перцептивно ярких тонов, часто повторяемых, выраженное изменение темпа или громкости). Контраст второго типа хорошо заметен в следующем отрывке. Оратор дает определение фольклору как совокупности знаний, которые не всегда базируются на научных фактах, и в качестве примера рассматривает отношение примитивного человека к явлениям природы, а затем обнаруживает сходное отношение у современного человека.
   We frequently now listen to weather forecasts | and hope | that it will not rain | we hope it will not be windy | when we are going to have a garden party | or take the children to the seaside ||. We hope it will be very pleasant | and these pious hopes can take many different forms ||. I wouldn’t suggest any of you would actually light candles | or even go on burning saints | in the hope that it might be a decent day for your outing ||. But had you less information at your disposal | in form of a weather forecast |, you might quite easily be tempted to turn to such traditional ways to placate the elements |||.
   Юмористический эффект в данном гипотетическом примере создается за счет стилевого контраста, реализуемого лексическими единицами “pious hopes”, “to placate the elements” на фоне лексически нейтрального окружения, подкрепляемого и просодическим контрастом. Так, высказывание, непосредственно обращенное к слушателям, характеризуется сужением диапазона, увеличением скорости произнесения и приобретает несколько «сглаженное» звучание на фоне весьма просодически выразительного окружения.
   Пожалуй, чаще всего юмор используется в примерах из личного опыта оратора или в шутливых историях и анекдотах о «третьих лицах», иногда вымышленных. (Известно, что «ввод ложного персонажа» – эффективный прием контакта). Опытные ораторы разыгрывают «юмористические сценки», на которые слушатели отвечают смехом. Как правило, такие истории имеют разговорную стилизацию и выделяются по своему интонационному оформлению на фоне нейтрального окружения. Вот какую историю из личного опыта приводит оратор, аргументируя необходимость развивать социо-культурную компетенцию при обучении иностранным языкам.
   What I liked about France | is that they | (I lived in Lion) | kissed you on both cheeks | which I thought | for a shy Englishman | was a very friendly thing to do ||. One day I went to Paris | and I greeted my friend in Paris |, and I kissed her on both cheeks |, and she responded as if she somehow wanted more ||. It’s true | that in Paris | they kiss you four times ||. And I was fascinated by this || I think | twice in Lion | four times in Paris || What happens in Dijon? || Is it three times | five | six times? |||
   Ситуативный юмор мастерски обыгрывается оратором. Интонационное оформление соответствует задачам оратора: короткие интонационные группы, узкий диапазон, повтор среднего ровного терминального тона, нефинальный низкий нисходящий тон, многочисленные паузы хезитации, быстрый темп реализуют элемент спонтанности и разговорности. В результате юмористический пример приобретает характер живой разговорной речи.
   Отличительной особенностью подобных юмористических примеров из личного опыта является использование «чужой речи», «вставного диалога», а иногда и полилога. Имитация чужой речи является эффективным риторическим приемом, выполняя одновременно несколько функций: во-первых, контраст диалога и монолога делает речь живой и динамичной за счет изменения синтаксического строя, во-вторых, проявляется, искусство оратора и «укрепляется» его образ, в третьих, вкрапление диалога способствует поддержанию контакта. «Своеобразие прямой речи и значительные ее ресурсы заключаются в том, что она стремится не только передать содержание чужого высказывания, но и буквально воспроизвести его форму со всеми его лексическими, синтаксическими, интонационными, стилистическими особенностями – так, как она была воспринята говорящим» [Солганик, 2002: 109]. Эти особенности диалога в монологе, кроме того, используются ораторами для создания юмористического эффекта.
   Вот один из ярких примеров использования прямой речи. Дэвид Кристал говорит о нежелании англичан признать факт снижения престижа британского английского в мире и приводит следующую иллюстрацию из собственного опыта:
   But say to the Brits, as I did at the festival a little while ago, and I said: ”We are now all speakers of a minority dialect of world English.” And you could see the steam starting to come out of the ears of older generation of English people, the sort of people who listen to Radio 4 and write letters to the radio Times, complaining about the way other people are bastardizing their language. “It’s our language”, said one old gentleman very much growing by the moment he spoke. “It’s our language, we started it. These bloody Americans have taken it and are messing it up and now you are saying these Africans are going to mess it up.”
   Этот пассаж весьма типичен: оратор саркастически высмеивает своих соотечественников, предваряя прямую речь насмешливым социальным портретом определенной группы людей, а затем иллюстрирует их «собственническое» отношение к английскому языку, озвучивая высказывание одного из представителей этой группы. Юмор здесь основан на контрасте: люди, о которых говорит оратор, выступают за чистоту языка, в то же время в собственной речи позволяя себе употреблять не только «сниженную» лексику (to mess up), но и ненормативное выражение (bloody). Контраст реализуется и на просодическом уровне. По просодическому оформлению весь отрывок отличается от предшествующего фоноабзаца, реализованного в классической академической манере. Особая экспрессивность создается за счет членения текста на короткие интонационные группы, использования перцептивно ярких терминальных тонов (в основном высокого нисходящего и нисходяще-восходящего), перцептивно ярких шкал (скользящей и ступенчатой), логического фразового ударения. Оратору удается с помощью просодических средств создать юмористический портрет человека, чью позицию он высмеивает. Еще до прямого цитирования у слушателя уже создается представление о том, какая реакция последует: голос оратора передает возмущение героя, просодия подкрепляет предположение о том, что у говорящего «будет идти пар из ушей». Эмоциональная насыщенность увеличивается, когда оратор цитирует чужую речь, интонация прямой речи показывает, как растет возмущение говорящего («джентльмен все больше надувается с каждой минутой»): широкий диапазон, очень высокое начало каждой интонационной группы, почти каждое слово образует отдельную интонационную группу, восходяще-нисходящие тоны сочетаются с высокими нисходящими и категоричными низкими нисходящими. Кроме того, оратор меняет окраску голоса, имитируя «чужой голос». В результате весь отрывок воспринимается как яркий и запоминающийся эпизод лекции.
   Интересно, что дальше, после собственного комментария по поводу подобного отношения к английскому языку (That attitude is inevitable, ownership is there all the time) оратор вновь цитирует чужую речь, на этот раз американца, удачно имитируя при этом утрированный американский акцент, что, естественно, создает юмористический эффект. Отметим, что в данном эпизоде проявляется характерная для британцев особенность в подходе к использованию юмора и иронии: способность смеяться над собой дает право смеяться над другими. Такой подход позволяет избежать упреков в национальном превосходстве, высокомерии и шовинизме.
   I gave a similar talk in America, I had the same reaction there. I mean they think it’s their language. “You’ve proved it, for heaven’s sake. You say 2 and 26 million people speak English as their mother tongue, and they are all Americans, hell, that’s our language, boy.”
   Высказывания англичанина и американца имеют очевидное содержательное и стилистическое сходство, аналогом британскому “bloody” является американское “hell”, а особый национальный колорит придает высказыванию специфически американское междометие “boy”. Оратор подчеркивает, что оба персонажа социально близки, что проявляется в идентичности их мнений. В коротком эпизоде создается яркий портрет персонажей, обладающий к тому же социо-культурной значимостью. Реакция слушателей (аплодисменты и смех) показывает, что оратору удалось эффективно реализовать свое коммуникативное намерение.
   Этот пример демонстрирует многофукциональность юмора в академическом публичном выступлении. Прежде всего, это средство риторической аргументации: оратор выдвигает тезис о необходимости отказаться от «права собственности» на английский язык в связи с его глобализацией и доказывает абсурдность «собственнической» позиции, высмеивая ее носителей. Возрастает экспрессивность: речь становится более разнообразной в лексическом, синтаксическом и просодическом планах. Юмористическая вставка снимает напряжение и создает эмоциональную разрядку для аудитории. Все эти функции юмора в совокупности способствуют оптимизации воздействия.
   Вообще юмор в британской публичной речи настолько органичен и ожидаем аудиторией, что он самым естественным образом встраивается в ее структуру, не нарушая логики изложения и не разрушая смысловой структуры. Напротив, юмор часто используется как средство аргументации. Иногда в юмористических примерах оратор, имитируя чужую речь, создает мини-спектакль с участием нескольких персонажей. Тот же Дэвид Кристал доказывает, что современные учебники дают искаженное представление о живой разговорной речи, и приводит следующую иллюстрацию настоящей разговорной речи, в которой нарушены правила симметрии.
   The point was that we would have a conversation in which I might say to the girl:
   – Are you going out tonight?
   And the girl would reply “in inverted commas”:
   – Where’s my red skirt?
   To which the mother would reply:
   – I hope you are not going to be late tonight.
   To which the boy would reply:
   – I think I’ll go out tonight.
   Далее следуют еще четыре реплики. Этот полилог, в котором каждый из воображаемых участников говорит «своим голосом», является проявлением риторического творчества и в то же время выступает как традиционный риторический аргумент – иллюстративный пример. Вкрапление полилога в монолог, сопровождаемое сочетанием кумулятивных синтаксических связей с оккурсивными, придает особую динамику этому отрывку текста. Кроме того, с фоностилистической точки зрения, академический стиль сочетается с разговорным, а иногда и с художественным (при подчеркнутой театрализации чужой речи).
   В целом, использование юмора в академической публичной речи отражает то сочетание стереотипа и творчества, которое характерно для современных публичных выступлений. С одной стороны, юмор – это проявление языкового и речевого творчества, игры, с другой стороны, формы и функции его в публичной речи ограничены принципами уместности и целесообразности. В случае нарушения этих принципов смешным становится сам оратор, а не его шутки, что иногда случается, когда оратор не умеет «дозировать» юмор. В то же время умение использовать юмор свидетельствует о высоком уровне риторического мастерства оратора.

Глава 4. «Просодический портрет» академической публичной речи

4.1. Просодическая составляющая дискурсивных стратегий оратора. Роль просодии в формировании референтного и метареферентного уровней звучащего текста

   Избранный нами подход к исследованию текстовой просодии предполагает, что особенности просодического строя академической публичной речи рассматриваются в риторическом контексте, т. е. их функционально-семантический анализ проводится с учетом таких риторических категорий как замысел речи и ее результат. Особую актуальность в этой связи приобретает изучение роли просодических единиц в реализации речевой позиции говорящего (сфера самовыражения оратора) и обеспечении адекватного восприятия сообщения слушающими (сфера взаимодействия оратора и аудитории, сфера воздействия). В соответствии с этим анализ просодии публичной речи проводился таким образом, чтобы отразить интеракционную динамику звучащего текста и включить в сферу рассмотрения не только инвариантные, но и вариативные просодические характеристики. Представляется, что «просодический портрет» публичной речи будет лишь графическим контуром реальной картины, если ограничиться установлением инвариантных признаков, краски в портрете появляются в связи с выявлением тех индивидуальных особенностей, которые делают звучащий текст «риторическим событием». Поэтому в данной главе мы остановимся как на инвариантных характеристиках просодического строя академической публичной речи, так и на тех вариантах, которые представляются значимыми с риторической точки зрения.
   Звучащий текст публичной речи создается в процессе риторической коммуникации, в основе которой лежат принципы целесообразности и уместности. В соответствии с этими принципами оратор осуществляет выбор определенных дискурсивных стратегий. Отметим, что изучение просодии академической публичной речи с точки зрения ее роли в реализации дискурсивных стратегий оратора позволяет показать в ходе исследования зависимость просодического строя текста от динамики риторического дискурса.
   Понятие «стратегия» широко используется в исследованиях разных направлений, посвященных анализу речевой деятельности. Т. А. ван Дейк, который ввел это понятие в широкий научный обиход, рассматривал «стратегию» как «свойство когнитивных планов» и подчеркивал, что в отличие от правил и принципов стратегия отличается «гибкостью» [Ван Дейк, 1989: 283]. Важным в контексте настоящей работы представляется выдвинутое ван Дейком положение о том, что стратегии реализуют коммуникативные цели в процессе социально-обусловленного речевого взаимодействия и что стратегии «имеют отношение к «выбору», позволяющему человеку достичь этих целей» [там же: 272]. В свою очередь выбор тех или иных стратегий основан на анализе коммуникативной ситуации и прогнозировании ее результата. В этом смысле стратегии «представляют собой своего рода гипотезы относительно будущей ситуации, обладающие большей или меньшей степенью вероятности» [Иссерс, 2002: 56].
   В исследованиях разговорной коммуникации речевые стратегии рассматриваются в контексте коммуникативных намерений говорящего и слушающего (Е. В. Клюев, Т. Е. Янко, Н. И. Формановская и другие). Е. В. Клюев понимает под коммуникативной стратегией «совокупность запланированных говорящим заранее и реализуемых в ходе коммуникативного акта теоретических ходов, направленных на достижение коммуникативной цели» [Клюев, 1998: 11]. Применительно к риторическому дискурсу стратегия (дискурсивная) – это совокупность запланированных ходов, способствующих оптимальной реализации замысла оратора в процессе его взаимодействия с аудиторией.
   Учитывая, что в основе стратегического планирования речи лежат цели коммуникации, в академическом публичном выступлении можно выделить две основные группы стратегий: стратегии, реализующие первостепенную цель – убеждающее информирование, и стратегии, обеспечивающие эффективное взаимодействие участников риторического дискурса.
   Главная задача оратора в академической публичной речи состоит в сообщении новых знаний. Важно подчеркнуть, что активность риторического дискурса предполагает активность и говорящего, и слушателей. Эта специфика риторической коммуникации определяет выбор соответствующих дискурсивных стратегий, которые реализуются, в том числе и просодическими средствами.
   Приоритетное значение здесь имеет способность просодии выделять наиболее важные в смысловом отношении единицы текста, подчеркивая главное на фоне второстепенного, новое на фоне старого, существенное на фоне несущественного. «Анализируя типы выделения знаменательных слов в УНР (устной научной речи), становится очевидным, что говорящему свойственно выделять некоторые «опорные точки», объекты или предметы сообщения. Семантика такого выделения довольно проста: ее можно толковать как «именно х», «как раз х» и т. д.» [Николаева, 2004: 82]. В академической речи оратор должен обеспечить оптимальное восприятие и понимание передаваемой информации. Современные ученые-фонетисты как отечественные, так и зарубежные (Т. М. Николаева, Р. К. Потапова, Л. П. Блохина, С. В. Кодзасов, Д. Кристал, Д. Брэзил и многие другие) аргументировано доказали на материале экспериментальных исследований, что наиболее надежным просодическим средством, обеспечивающим адекватное восприятие информации, является просодическое выделение.
   Следует отметить, что выделение определенных элементов текста на фоне других отражает общие когнитивно-психологические механизмы передачи информации и в то же время реализует конкретные коммуникативно-риторические стратегии оратора. В последние десятилетия различные аспекты процесса передачи и распределения информации в тексте подробно изучены в рамках когнитологии, теории информации, лингвистики текста, герменевтики. Общепризнанным в настоящее время является тот факт, что содержание текста должно быть организовано таким образом, чтобы обеспечить структурно-смысловое единство дискурса и в то же время предоставить адресату возможность идентифицировать, интерпретировать и понять информацию. Обе эти задачи решаются за счет выделения некоторых единиц дискурса на фоне других. Как показывают многочисленные исследования в области лингвистики текста, выделяются те единицы, которые непосредственно реализуют коммуникативную цель говорящего, в то время как не выделенный фон формируется единицами, которые реализуют сопутствующие задачи и несут дополнительную, поясняющую информацию. Чередование выделенной и фоновой информации обеспечивает коммуникативную динамику дискурса, причем оба вида информации обладают значительной коммуникативной ценностью (Р. Лонгакр, Л. Г. Лузина).
   В публичной речи как риторическом дискурсе распределение текстовой информации на выделенную и фоновую происходит в связи с конкретными риторическими задачами оратора. Именно этот аспект представляется наиболее важным при исследовании просодических средств выделенности в публичной речи, тем более, что общие закономерности просодического оформления звучащего монолога, реализующего его структурно-содержательную организацию, подробно описаны в работах С. К. Абдыгоппаровой, Н. Б. Цибули, О. Р. Валигуры, Л. Г. Фомиченко, Р. М. Тихоновой, Е. В. Великой и других. Характерно, что в лингвистической литературе в связи с обсуждением проблем просодической выделенности, ключевые элементы текста по-разному обозначаются: семантический центр, информационный центр, информационный фокус, смысловой актуализатор и т. д. При этом общепризнанным сегодня является тот факт, что ключевые элементы текста могут состоять не только из одного слова, но и из группы слов и даже целых высказываний.
   В этой связи особую актуальность приобретает концепция «широкого и узкого фокуса» (D. Ladd, A. Cruttenden). В английском языке расположение ядерного тона в синтагме является наиболее значимым средством фокализации (выделения части интонационной группы или высказывания). А. Краттенден считает необходимым различать «широкий» и «узкий» фокус (broad and narrow focus): первый распространяется на всю интонационную группу или высказывание, второй выделяет лишь один элемент интонационной группы. Соответственно, высказывание, находящееся в «широком фокусе», целиком воспринимается как несущее новую информацию. Широкая фокализация связывается, как правило, с немаркированным расположением фразового ударения, в то время, как узкий фокус, выделяющий одно слово в соответствии с требованиями коммуникативного контекста, предполагает маркированную позицию фразового ударения [Cruttenden, 1986: 80–82].
   В звучащем тексте публичной речи в позицию «широкого фокуса» попадают, прежде всего, высказывания, содержащие главный тезис или тезисы выступления и формирующие его логико-содержательную основу. Иногда такое высказывание является центральной идеей всего текста, «остаточным сообщением» (residual message), т. е. ключевой мыслью, которую оратор хочет донести до слушателей. Так, например, в лекции, посвященной современной беллетристике, таким сообщением является следующее высказывание: «Thriller is a genuinely popular genre». В лекции о Кембриджском университете – «Cambridge is special». Интересно, что аудиторы без труда выделяют именно эти высказывания в качестве информационных фокусов всего выступления. Очевидно, что при отсутствии особых лексико-грамматических маркеров фокусной позиции данных высказываний именно просодия служит надежным сигналом их выделенности.
   Еще раз подчеркнем, что интонационное оформление высказываний в позиции широкого фокуса характеризуется немаркированным фразовым ударением (конечная позиция ядерного тона), при этом высказывание воспринимается как просодически выделенное на фоне окружения. Очевидно, что эффект просодической выделенности создается в данном случае не с помощью фразового ударения, а иными средствами. Потенциально средствами выделения могут служить следующие просодические параметры:
   • мелодический пик (максимальная высота тона в высказывании);
   • максимальный тональный диапазон (на фокусной единице);
   • прерывание шкалы (резкое повышение или понижение высоты тона непосредственно перед фокусной единицей или сразу за ней);
   • ядерный тон;
   • пик громкости (максимальный показатель громкости в высказывании);
   • повышение громкости на фокусной единице по сравнению с предшествующим элементом;
   • понижение громкости на следующем за фокусной единицей элементе;
   • пауза, предшествующая фокусной единице;
   • пауза, следующая за фокусной единицей;
   • протяжное произношение (нетипичное растяжение одного или более слогов в фокусной единице);
   • предшествующее протяжное произношение (то же, но на слоге, предшествующем фокусной единице);
   • последующее протяжное произношение (то же, но на слоге, следующем за фокусной единицей);
   • предшествующее ускорение (увеличение темпа по сравнению со средним для говорящего на участке высказывания, предшествующем фокусной единице);
   • последующее ускорение (увеличение темпа по сравнению со средним для говорящего на участке высказывания, следующем за фокусной единицей);
   • ускорение (то же, но на самой фокусной единице) [Wells 1986: 56–59].
   Прежде чем рассмотреть конкретные способы реализации просодической выделенности в академической публичной речи следует затронуть две проблемы, актуальные для современных фонетических исследований: градуирование степеней выделенности и выявление наиболее частотных сочетаний просодических параметров на фокусной единице. По мнению В. Уэллса, выбор тех или иных параметров и их сочетание зависит от степени значимости фокуса. Обычно выделяются четыре вида фокуса (контрастивный, главный, второстепенный и нулевой), которым соответствуют четыре степени выделенности (максимальная, значительная, незначительная и минимальная). Каждая из степеней выделенности реализуется определенными просодическими средствами. Так, показателями максимальной выделенности (maximal prominence) являются: мелодический пик, максимальный тональный диапазон, ядерный тон, пик громкости, понижение громкости на последующем за фокусной единицей элементе. Значительная выделенность (major prominence) обеспечивается следующими средствами: ядерный тон, понижение громкости на последующем за фокусной единицей элементе, мелодический пик или максимальный тональный диапазон, пик громкости, изменение темпа, пауза или протяжное произнесение. Незначительная выделенность (minor prominence) маркируется ядерным тоном и понижением громкости на следующем за фокусной единицей элементе. На минимальную выделенность (minimal prominence) указывают: ядерный тон, либо понижение громкости на последующем за фокусной единицей элементе, либо отсутствие какой-либо просодической маркированности [Wells 1986: 65–66].
   Следует отметить, что изучение средств просодической выделенности в тексте будет корректным только при включении в сферу анализа просодических коррелятов фоновой части или информационной периферии (Л. Г. Фомиченко, О. Р. Валигура и др.). Очевидно, что оценивать степень просодической выделенности фокусной единицы можно лишь в сопоставлении с просодией «не фокусных» элементов. Представляется, что в данном исследовании нет необходимости четко и однозначно ранжировать индикаторы выделенности: их комбинаторика разнообразна и зависит от целого ряда не лингвистических факторов, например, характера взаимоотношений оратора и аудитории, степени формальности дискурса, размера аудитории, особенностей индивидуального ораторского стиля и т. д. Поэтому мы рассмотрим лишь некоторые общие закономерности, касающиеся способов обеспечения просодической выделенности в академической публичной речи в связи с ее риторической направленностью.
   В связи с приоритетами данного исследования интерпретация данных, полученных в ходе аудиторского и электронно-акустического анализа, проводилась на основе анализа дискурсивные стратегий и «интонационных техник», их реализующих.
//-- Дискурсивные стратегии информирующего характера --//
   Большая часть дискурсивных стратегий оратора направлена на реализацию его главной задачи – сообщение новых знаний, что предполагает активную вовлеченность в процесс коммуникации и самого говорящего, и слушателей. Т. М. Николаева отмечает, что большое количество акцентных выделений, формирующих «опорные точки» текста обусловлено, прежде всего, «дидактическим моментом в устном научном сообщении: лектор должен донести до аудитории значительное количество незнакомых ранее терминов, понятий, цифровых показателей и при этом быть уверенным в том, что эти объекты речи восприняты максимально верно» [Николаева, 2004: 83]. Высокая информационная насыщенность сообщения и его риторическая ориентированность обеспечиваются определенными интонационными техниками оратора. Анализ исследовательского корпуса позволил выявить интонационные техники, характерные для академической публичной речи:
   1. Пословное акцентирование. Такой способ просодической организации высказывания вообще типичен для речи учителя, преподавателя (С. В. Кодзасов, О. А. Мейер). Как правило, он используется в высказываниях, содержащих новую информацию, которую оратор реализует как особенно важную в контексте всего выступления. По мнению С. В. Кодзасова, «пословное акцентирование составляющей (иногда целой фразы) связано с ее высоким информационным рангом в глазах говорящего, либо служит средством риторического давления на слушающего» [Кодзасов 1996: 201]. Данная техника часто отмечается в высказываниях, которые занимают доминантное положение в актах аргументации – позиция тезиса.
   But since the middle of the century | we have become a consumer society ||.
   Everybody reads thrillers ||
   In the written language of the world || the English of print | standard English exists || standard written English |||
   В последнем из приведенных примеров высокая информационная насыщенность высказывания обеспечивается пословным акцентированием в сочетании с замедлением скорости речи и увеличением длительности синтаксических пауз, а также с повтором, придающим высказыванию особую ритмичность.
   Надо сказать, что пословное акцентирование может создавать эффект назидательности, которая в принципе не характерна для британской академической речи: оратор, как правило, стремится избегать прямолинейного воздействия, избирая позицию равноправного участника коммуникации. Поэтому в некоторых случаях пословное акцентирование может использоваться в ироническом ключе, как, например, в следующем тезисе:
   Reading good literature makes us better people ||.
   Вообще специфика использования пословного (и послогового акцентирования) определяется особенностями индивидуального стиля оратора: некоторые почти не используют эту технику, у других она является излюбленным приемом «риторического давления» на слушателей. Иногда таким способом реализуются достаточно длинные отрезки текста:
   Now the reason for this was | that in the middle of the 19th century | in Britain | there had been a very | violent | debate | about the future of education | and | the debate | had been | between two sides | those | who | supported what was called | liberal education | and those who supported | scientific education |||.
   В приведенной выше диктеме содержатся сведения, важные, с точки зрения оратора, что находит свое выражение в ее просодическом оформлении. Доминантная позиция диктемы в тексте обеспечивается тем, что в каждой интонационной группе пословное акцентирование сопровождается другими средствами выделения:
   1) Now the reason for this was | – перцептивно яркое акцентное маркирование за счет восходящего тона на первом ударном слоге, восходяще-нисходящего на втором ударном и ядерном слоге, маркированное увеличение длительности гласного в слове reason;
   2) that in the middle of the 19th century | – акцентное выделение предлога в сочетании со средним восходящим терминальным тоном;
   3) in Britain | – акцентное выделение предлога в сочетании со средним восходящим терминальным тоном;
   4), 5) there had been a very | violent | debate | – пословное акцентирование сопровождается межсловными паузами и высоким нисходящим терминальным тоном;
   6) about the future of education | – скользящее движение тона на первом ударном слоге, вторичное ударение на первом слоге слова education;
   7) and | the debate | had been | – межсловные паузы, высокий нисходящий нефинальный терминальный тон на слове debate, средний ровный тон в первой и последней интонационных группах;
   8) between two sides | – пословное акцентирование, высокий нисходящий нефинальный терминальный тон;
   9) those | who | supported what was called | – межсловные паузы, нисходяще-восходящее движение тона в первой интонационной группе, нисходящее движение тона в последующих интонационных группах;
   10) liberal education | – восходяще-нисходящий тон в начале интонационной группы, высокий восходящий терминальный тон;
   11) and those who supported | – очень высокий тональный уровень в начале интонационной группы (высокое восходящее движение тона), средний ровный терминальный тон;
   12) scientific education ||| – послоговое акцентирование, нисходящее движение тона в синтагме, низкий нисходящий терминальный тон.
   Кроме того, вся диктема реализована в медленном темпе. В приведенном примере присутствуют все интонационные техники, которые используются в академическом дискурсе для сообщения важной информации: пословное и послоговое акцентирование, межсловные паузы, значительные тональные перепады, перцептивно яркие тоны, протяжное произношение отдельных слогов (интонограмма представлена в Приложении 2).
   2. Резкое изменение темпа, увеличение длительности пауз. Подобная интонационная техника особенно характерна для тех случаев, когда оратор сообщает важную информацию, которая, кроме того, является неожиданной для слушателей.
   English has never been a syllable-timed language |||. Until now |||.
   Лектор сообщает слушателям парадоксальный и неожиданный факт, меняющий общепринятые представления о ритмической структуре английской речи. Подчеркивая важность сообщения, он существенно замедляет темп в первом высказывании и предваряет второе высказывание сверхдлинной паузой, как бы держа слушателей в напряжении. Обычная синтаксическая пауза при таком исполнении приобретает статус риторической. Вообще, подобное использование паузы типично для тех ситуаций, когда оратор хочет сообщить нечто необычное:
   My mom went to the cinema || five days a week ||.
   Обсуждая изменения в бытовой культуре англичан, оратор приводит пример, который должен поразить современного слушателя. Необычное членение высказывания за счет синтаксически немотивированной паузы и большая длительность этой паузы подчеркивают неожиданность сообщаемого факта.
   Увеличение длительности паузы между высказываниями и внутри высказываний может способствовать выделению наиболее значимого элемента:
   Nearly half occur once ||| Always |||.
   Prose ||| is supposed to be the simplest thing ||.
   3. Контрастивное использование тона в сопоставлениях и противопоставлениях.
   При сообщении новых знаний ораторы часто используют метод сопоставления объектов или явлений, что активизирует мыслительную деятельность слушателей и вовлекает их в риторическую коммуникацию. Данный прием реализуется с помощью средств просодической контрастивности.
   And you can’t pile up adverbs| in the way you can pile up adjectives||.
   В этом примере представлен наиболее очевидный случай: противопоставляются наречия и прилагательные с точки зрения их частнотности в английском языке. Высокий восходящий тон на слове “adverbs”, сопровождаемый увеличением громкости, контрастирует с низким нисходящим тоном на слове “adjectives”. Контрастивное противопоставление может иметь более сложный характер при иной синтаксической и тема-рематической организации высказывания:
   In fact | common observation | if you look around people who read | good fiction| shows you | that they are not better people | than people who read bad fiction||.
   Антитеза “good fiction-bad fiction” проходит через все публичное выступление и интонационный контраст реализуется именно на этих элементах: эмфатическая пауза и высокое нисходящее движение тона на слове “fiction” в первом элементе противопоставления и перенос фразового ударения на слово “bad” (высокий нисходящий терминальный тон широкого диапазона) во втором.
   4. Прерывание шкалы с резким повышением тонального уровня (accidental rise).
   Then when you look at the data you find that | very often || a word is not used || as you think it will be.
   Personally | I’ve always taught literature the| old way ||.
   Графики частотного контура показывают резкое повышение частотного уровня на словах “very” и “old”, что указывает на особую семантическую значимость этих единиц в рамках информации, передаваемой в высказывании.
   5. Контрастивное просодическое оформление высказывания, содержащего важную информацию.
   Типичной для академической публичной речи является тактика выдвижения в позицию широкого фокуса целых высказываний, которые содержат важную информацию. Зачастую этому сопутствует контрастное просодическое оформление (по одному или нескольким параметрам) подобных высказываний на фоне последующих или предшествующих высказываний, в которых дается пояснение или иллюстрация.
   The government cut taxes ||. They reduced taxes ||. They reduced the amount of tax they were collecting ||.
   Первые два высказывания выделены на фоне предыдущих и последующих по тону, темпу и громкости. Предыдущие и последующие высказывания реализованы как Low Key information: низкий уровень, узкий диапазон, быстрый темп, сниженная громкость. По контрасту High Key information приобретает особую выделенность.
   Подобная тактика часто отмечается в актах аргументации, когда доминантное положение тезиса обеспечивается за счет просодического контраста на фоне аргументативного материала. Особенности просодической организации актов аргументации рассматриваются в разделе 2 данной главы.
   Как мы уже отмечали, в позицию широкого фокуса часто выдвигается главный тезис всего выступления. Характерно, что оратор может повторять «ключевую мысль» несколько, иногда меняя формулировку (лексическое наполнение) и подчеркивая информационную и риторическую важность сообщения просодическими средствами. Например, в лекции о литературе главная мысль формулируется следующим образом:
   It’s a genuinely popular genre ||
   It’s maybe a dominant || genre | of our time ||.
   В первом случае фокусная позиция высказывания обеспечивается следующими просодическими параметрами: расширение тонального диапазона, значительное замедление темпа на фокусной единице с последующим его ускорением в фоновой части, длительные паузы до и после фокусной единицы, пословное акцентирование. Ядерный тон приходится на существительное genre; это соответствует положению, высказанному А. Краттенденом о том, что широкий фокус предполагает не маркированное расположение ядерного тона. Все высказывание воспринимается как несущее новую, важную информацию.
   Схожая картина наблюдается и в просодическом оформлении второго высказывания. Широкий фокус реализуется за счет тех же параметров. Кроме того, отмечается длительная эмфатическая пауза внутри высказывания.
   6. Маркированное расположение фразового ударения.
   Перенос фразового ударения с конечно-фокусной в маркированную позицию относится к числу наиболее распространенных интонационных техник. Как правило, она используется при сообщении фактических или численных данных.
   Five hundred million | is probably more than you need, actually ||
   В результате использования различной комбинаторики интонационных техник в фокусной позиции оказываются наиболее значимые в информационном отношении элементы диктемы. Просодически выделанные единицы (слова, группы слов, высказывания) реализуют информационно – тематический аспект диктемы и всего текста.
//-- Дискурсивные стратегии интеракционального характера --//
   Стратегии оратора, направленные на организацию эффективного взаимодействия со слушателями, были рассмотрены в разделах, посвященных средствам авторизации и адресации. В данном разделе остановимся на особенностях просодической реализации этих стратегий.
   Как уже отмечалось, особое значение в академическом дискурсе имеют комментарии оратора, выражающие его оценку и отношение к сообщаемой информации. Очевидно, что просодическое оформление модально-оценочного компонента в значительной степени зависит от темперамента оратора и его индивидуального стиля, который может отличаться большей или меньшей степенью вовлеченности. Акцентное выделение маркирует слова и слово-сочетания, несущие «эмоционально-оценочную информацию, реализуемую в виде коннотаций» [Блохина 2004: 57].
   And this situation has become intolerable in fact in English schools.
   It’s amazing
   It’s a tiny fraction of the whole amount of words
   Well, it’s an amazing figure.
   Оратор также активно использует стратегии, обеспечивающие организацию информации и оптимизацию ее адекватного восприятия слушателями. Он подает информацию таким образом, чтобы она была доступна для понимания:
   Now what this means is
   This is rather a long explanation
   Now the reason for this is
   The fact of the matter is
   Iterestingly enough
   Кроме того, оратор обеспечивает ориентацию в тексте, указывая на начало или окончание определенной части выступления, переход от одной части к другой, логическую связь между частями и т. д.:
   So having established that
   I have told you before
   Please, notice also
   So what I thought I would do
   The best place to start
   As a result
   К числу важнейших дискурсивных стратегий можно отнести стратегии, связанные с организацией совместной риторической деятельности, активизацией участия слушателей, поддержанием контакта:
   So let us review the statistics
   Please note though
   And the question is
   And often what you find when you look at a word
   When you look at the data you find
   Зачастую несколько из представленных выше стратегий могут быть реализованны одновременно:
   And | what you find | interestingly | with just about any corpus || is that nearly half of the number of words | in your corpus | I mean different meanings of words | different words ||| nearly half | occur once |||.
   Тема-рематический компонент диктемы характеризуется значительной просодической выделенностью (пословное акцентирование, замедление темпа, увеличение громкости). Сообщая важную информацию, оратор использует сразу несколько интеракциональных стратегий: активизация риторической деятельности слушателей и контакт (what you fi nd), оценка (interestingly), разъяснение (I mean). Отметим некоторую просодическую затушеванность той части диктемы, в которой содержится разъяснение: ускорение темпа, снижение громкости, снижение тонального уровня. Однако остальные дискурсивные стратегии реализуются перцептивно яркими просодическими средствами: высокое начало, широкий диапазон, значительная громкость, высокий нисходящий терминальный тон. В целом, просодическое оформление этой диктемы иллюстрирует общие тенденции: текстовые единицы, реализующие дискурсивные стратегии интеракционального типа, могут быть просодически выделенными (иногда даже в большей степени, чем единицы референтного уровня) или, наоборот, просодически сглажены. В обоих случаях риторические сигналы воспринимаются аудиторией как таковые за счет просодического оформления.
   Итак, интеракциональные стратегии оратора реализуются в звучащем тексте просодически маркированными риторическими сигналами, относящимися к метареферентному уровню текста. В современной лингвистической литературе акцентно выделенные сигналы речи рассматриваются как в коммуникативно-прагматическом ключе (Т. М. Николаева, В. Барнет, Л. Г. Фомиченко), так и в рамках концепции акцентной маркированности определенных классов слов. Например, Т. М. Скорикова исследовала «акцентогенные лексемы» в устном научном тексте на материале русского языка и выделила по функциональной направленности акцентные подчеркивания референтного дейксиса, актуализационного и речедеятельностного дейксиса [Скорикова, 1999: 266]. Следует отметить, что при исследовании современной британской академической публичной речи нами были получены схожие наблюдения. Так, просодически выделенными часто бывают дейксические указатели, связывающие референтный уровень текста с непосредственной ситуацией общения:
   So what I thought I would do// It isn’t my world, the world of examinations// And I personally I am very delighted with it// What I’m going to talk about this morning// So I’ll be answering your questions for the next half an hour or so.
   Вторая группа просодически маркированных риторических сигналов образуется в звучащем тексте в связи с деятельностью оратора, направленной на оптимальное донесение информации до слушателей. Как мы уже отмечали, эти сигналы выполняют функции авторизации, адресации, метакоммуникации, контакта, во многих случаях одновременно.
   So the future of English is the theme now// The largest estimate I have seen is// The next important point is// The evidence of that you can see// I want to give you some idea of how it is that// It’s a very difficult problem because// So to do all this and give you an introduction// So having established that// Take for example// Please notice that// The second question is to what extent// Now the reason for this was// It’s very different I think from the situation// Admittedly it’s hardly a new idea// So the Cambridge year and the best place to start.
   Как видно из приведенных выше примеров, просодически маркированными риторическими сигналами являются не только существительные и глаголы коммуникативно-целевой семантики, но и наречия, а также служебные слова. Следует отметить, что акцентное выделение наречий типа evidently, actually, alternatively, presumably, basically, personally в начале высказывания является традиционным для современной британской речи. Чаще всего эти наречия выделяются нисходяще-восходящим тоном. Д. Брэзил высказал интересное наблюдение по поводу выбора говорящим именно этого тона в значении ссылки на информацию, известную говорящему и слушающему (referring tone): «При неформальном общении этот тон на некоторых словах и фразах используется, прежде всего, для того, чтобы придать некоторую долю интимности или солидарности отношениям между говорящим и слушающим. Это что-то вроде вербального похлопывания по плечу»[Brazil, 1997: 79]. В контексте публичной речи этот социальный компонент нисходяще-восходящего тона имеет особое значение: это один из сигналов того, что отношения оратора и слушателей носят неформальный, доверительный характер.
   Особый коммуникативный статус часто приобретают просодически маркированные функциональные слова so, now, well now, because; помимо обозначения причинно-следственных и синтаксических связей между частями текста, эти элементы могут способствовать планированию речи, с одной стороны, и поддержанию контакта, с другой. Особый статус таких единиц подчеркивается выделением их в отдельную интонационную группу.
   So | from a purely practical point of view
   And | in English, as I was well aware, there are a number of words
   Now || some sociologists would prefer to take a random sample
   Now | what this means is
   So || computers are stupid | but | one of the things they are good at doing || is counting |||.
   В большинстве случаев подобные анафорические элементы отделяются от последующей синтагмы паузой средней длительности и оформляются средним ровным тоном, реже нисходящим тоном. Интересен последний пример, в котором отдельную интонационную группу образует противительный союз but, который является наиболее просодически выделенным элементом высказывания за счет высокого нисходящего тона. Оратор, таким образом, подчеркивает особую важность противопоставления ремы первой и второй синтагмы.
   Как отмечалось выше, единицы метареферентного уровня (прежде всего, средства контакта) могут быть интонационно сглажены, затушеваны в тех случаях, когда оратор намеренно подчеркивает их «избыточность» по отношению к собственно информативному компоненту текста. С помощью интонации оратор показывает, что он дает комментарий «в скобках». В таких случаях метакоммуникативная единица или единица контакта реализуется как Low Key information [B. Bradford, D. Brazil], что проявляется, прежде всего, в заметном снижении тонального уровня.
   And the question is now what happens to a language | when it comes to be used in that kind of way | and the first thing that happens | and this is not always a palatable point | be prepared to be upset||| The first thing that happens |
   В приведенной выше диктеме две интонационные группы оформлены подобным образом. Первая (this is not always a palatable point) представляет собой дополнительный комментарий к сказанному, который может быть извлечен из текста без изменения его смысла, вторая (be prepared to be upset) – является прямым обращением к слушателям. В обоих случаях отмечается значительное снижение тонального уровня по сравнению с предыдущими и последующей интонационной группой. Сходное интонационное оформление отличает и обращение к слушателям в следующем примере:
   In other words | the needs of modern students of modern languages | which is to speak a foreign language | as I am sure you will agree| and to be able to write a foreign language | have not been met by traditional university courses |||.
   В таблице № 2 представлены основные интонационные техники, которые используются в академической публичной речи как часть дискурсивных стратегий оратора.

   Таблица 2
   Соотношение дискурсивных стратегий и интонационных техник в академической публичной речи

   В результате использования разнообразных интонационных техник в рамках дискурсивных стратегий информирующего типа одни элементы текста приобретают большую просодическую маркированность, чем другие, и образуют информационную основу, «костяк» публичной речи. В звучащей публичной речи именно эти слова, группы слов, высказывания формируют референтный план текста, реализующий его содержание. Ниже приводятся примеры просодически маркированных единиц референтного уровня:
   АПР «Социально-экономические проблемы Великобритании»: spending, saving, income, basic necessities of life, consumer society, technology, cost, advertising, gambling, drinking, horse racing, football.
   АПР «Кембриджский университет»: university, college, school, education, admission, academic grading, subject, libraries, sport facilities, competition, academic success.
   АПР «Современные тенденции в произношении»: dictionary, pronunciation, survey, to interview, language, speaker, population, per cent, statistical analysis, transcription, to exemplify.
   Даже столь краткие перечни «ключевых единиц», маркированных просодией, дают представление не только о тематике всей речи, но и о подходе оратора к выбору и трактовке подтем. Так, очевидно, что в первом выступлении речь идет не о теоретических вопросах экономики, а о бытовой культуре британцев в связи с особенностями экономического развития страны. Второе выступление посвящено не общим вопросам высшего образования, а специфике обучения и повседневной жизни студентов Кембриджа. В третьей АПР оратор не просто рассуждает об изменениях в британском произношении, а сообщает о результатах социофонетических исследований.
   По нашим наблюдениям, просодически маркированные единицы, относящиеся к референтному плану текста, могут нести информацию и об особенностях аргументации, как во всей публичной речи, так и в отдельных аргументативных актах. Вот, например, в какой последовательности располагаются «ключевые слова» в лекции по экономике: government, currency, taxes, reduce, wages, production cost, cosmetics, radio, magazines, cinema, washing machine, social consequences, majority, minority of the population. Очевидно, что оратор начинает с обсуждения проблем общего характера (экономическое положение страны), затем переходит к частным вопросам (бытовая культура населения в связи с ростом доходов), а в конце обобщает изложенное, рассматривая социальные последствия для различных групп населения (дедуктивно-индуктивное построение публичного выступления).
   Аналогичным образом последовательность текстовых единиц, выделенных просодией, может нести информацию о способе логической демонстрации в аргументативном акте. Вот один из примеров: thriller, genre, everybody, educated, uneducated, can’t read, films, dominant genre, popular genre. По этим лексическим единицам, составляющим информационно-логическую основу аргументативного блока, можно предположить, что оратор использует дедуктивное построение акта аргументации (дедуктивное логико-речевое доказательство). Действительно, оратор выдвигает тезис о том, что триллер является литературным жанром, который читают все. Далее приводится аргументация: этот жанр интересен и образованным, и необразованным людям, которые не умеют читать, но любят фильмы в этом жанре. Затем делается вывод: триллер – самый популярный жанр.
   Помимо просодически маркированных единиц, относящихся к референтному уровню текста, в звучащей публичной речи присутствует еще одна группа акцентно выделенных элементов. Это так называемые речевые сигналы, которые обеспечивают взаимодействие оратора и аудитории. В академической публичной речи «в коммуникативные задачи говорящего входит, прежде всего, оптимальное донесение научной информации до аудитории в эффективной для восприятия форме, чему служат, в конечном счете, сигналы речи» [Скорикова, 1993: 153]. В рамках риторического подхода к изучению публичной речи правомерно называть эти текстовые единицы «риторическими сигналами», поскольку они обеспечивают ориентированность сообщения на слушателей, активизируя взаимодействие оратора и аудитории. К числу риторических сигналов можно отнести средства авторизации, адресации, контакта. Эти просодически маркированные единицы относятся к метареферентному уровню текста.
   Итак, в звучащем тексте академической публичной речи просодически маркированные единицы распределяются по двум уровням: референтному и метареферентному. К первому относятся единицы, выражающие содержание текста, ко второму – риторические сигналы, обеспечивающие эффективное взаимодействие оратора и аудитории. На основании анализа особенностей акцентного выделения в устной научной речи, Т. М. Николаева указывает три его основные функции: «очерчивание границ сегментированных отрезков создаваемого связного устного текста», «выделение и подчеркивание опорных точек» и «выражение квалификативных отношений (зона оценки, зона модальности, зона отрицания и зона результативно-статального)». Последняя функция реализуется в сфере взаимодействия оратора и слушателей: «В силу многоканальной информативности звукового текста, квалификативное акцентное выделение располагается по некоторой смысловой шкале Эти смысловые линии могут налагаться и совмещаться: лектор сообщает и воздействует. При этом он может не только оперировать оценками, но и рекомендациями, поощряя или порицая аудиторию за какие-либо потенциальные (ибо аудитория пассивна) действия» [Николаева, 2004: 80–85]. Иными словами, помимо структурно-содержательных отношений акцентное выделение реализует собственную позицию оратора и его взаимодействие с аудиторией. Однако следует отметить, что принципиальное отличие нашего взгляда на академическую публичную речь как вид риторического дискурса состоит в признании активной (а не пассивной) роли аудитории.
   Приведем несколько примеров текстовых единиц, которые воспринимаются как просодически маркированные в результате использования ораторами описанных выше интонационных техник и формируют референтный и метареферентный уровни текста.

   Еще раз подчеркнем, что просодия реализует информационно-содержательный компонент текста не только за счет выделения единиц референтного уровня, непосредственно отражающих содержание, но и за счет единиц, осуществляющих передачу этого содержания слушателям. Интересно, что степень просодической выделенности единиц метареферентного уровня может быть больше, чем степень выделенности единиц, относящихся к референтному уровню (например, у темпераментных ораторов или в тех случаях, когда оратор осуществляет «борьбу за контакт»).
   Завершая этот раздел, необходимо отметить, что, участвуя в формировании референтного и метареферентного планов звучащего текста, просодия обеспечивает оптимальное восприятие и понимание информации слушателями, придает динамику риторическому дискурсу и способствует поддержанию коммуникативного контакта.
   Учитывая значимость аргументации в академической публичной речи, следует подробно рассмотреть вопрос об особенностях просодической реализации акта аргументации.

4.2. Просодическая организация акта аргументации

   Как мы уже отмечали, высказывание, содержащее тезис, приобретает в звучащем тексте доминантное положение. Риторическая и информационная подоплека этого явления вполне очевидна: в тезисе выдвигается важная мысль, а аргумент ее подкрепляет, иллюстрирует, разъясняет и т. д.
   Prose ||| is supposed to be the simplest | thing||. When you say that | something in life is prosaic | you are talking about its simplicity in a sense ||. Em || Prose | is not | it’s not the most difficult thing to to reproduce ||. You haven’t got poetic license ||. You’ve got to | er | do justice | to the author’s intent | almost in the words that he uses |||.
   Просодическое выделение тезиса осуществляется за счет следующих параметров: длительная пауза после подлежащего, выделенного восходяще-нисходящим тоном, высокий нисходящий терминальный тон на последнем слове, которому предшествует эмфатическая пауза, широкий тональный диапазон всего высказывания, увеличение громкости по сравнению с фоном. Отрезок, содержащий аргументативный материал, отличается сглаженным просодическим оформлением и общей «разговорной тональностью»: наличие большого количества пауз хезитации, узкий и средний тональный диапазон, значительное количество средних ровных терминальных тонов, быстрый темп. Иными словами, перед нами один из многих случаев контрастивного просодического оформления тезиса и аргументативного материала, причем контрастными являются тональные, темпоральные характеристики и громкость. Отметим, что просодически выделенным может быть все высказывание-тезис, а также одна или несколько интонационных групп, входящих в это высказывание. Присутствие хотя бы одной просодически маркированной интонационной группы может служить признаком выделения всего высказывания-тезиса.
   Закономерно, что высказывание тезис во многих случаях реализуется оратором с использованием интонационных техник, описанных в разделе 1, что придает ему особый ранг в информационной структуре текста.
   And they didn’t want to know Scots || At all ||
   Пословное акцентирование в сочетании с высокими нисходящими терминальными тонами и высокий уровень первых безударных слогов обеспечивают доминантное положение тезиса и придают ему выраженную эмоциональную окрашенность.
   Важно подчеркнуть, что в силу того, что высказывания – тезисы, как правило, характеризуются маркированной просодической окрашенностью, а высказывания-аргументы – немаркированной, между этими частями аргументативного блока возникают отношения просодического контраста.
   And | what you find | interestingly | with just about any corpus || is that nearly half of the number of words | in your corpus|| individual | I mean different meanings of words | different words || er | spellings of words || Nearly half occur once ||| Always Sometimes it’s because they are spelled wrongly || But often | it’s because the word has just been used once | in your two hundred million | or your five hundred million words |||.
   Доминантное положение тезиса обеспечивается выделением трех высказываний. Реализация семантически важной информации осуществляется за счет повышения тонального диапазона до сверхвысокого, увеличения громкости и замедлением скорости речи в сочетании со сложным восходяще-нисходяще-восходящим ядерным тоном. Сверхдлинная пауза между высказываниями и высокий нисходящий ядерный тон также обеспечивают просодическую маркированность тезиса. Контраст между тезисом и аргументом прослеживается как по тональным показателям (сужение тонального диапазона), так и по громкости и скорости речи (громкость уменьшается, скорость речи увеличивается). В данном случае просодический контраст подтверждается как суждениями аудиторов, так и данными акустического анализа.
   Как показало исследование, в пределах акта аргументации, включающего в себя тезис и аргумент или аргументы, просодический контраст возникает на стыке между высказываниями-тезисами и высказываниями аргументами. Переход от тезиса к аргументу, как правило, сопровождается понижением среднего тонального уровня, сужением тонального диапазона, изменением тонально-мелодического рисунка (перцептивно яркие интонационные модели в тезисе и нейтральные или сглаженные в аргументе), понижением громкости, значительным увеличением скорости речи, сокращением длительности пауз. Просодический контраст может создаваться за счет одновременного и однонаправленного действия всех указанных параметров или лишь некоторых из них.
   Итак, общая тенденция просодического оформления актов аргументации состоит в том, что высказывание-тезис, содержащее важную информацию, маркируется просодическим выделением по отношению к высказываниям-аргументам, что создает эффект просодического контраста. Однако эта тенденция может нарушаться, поскольку интонационное оформление публичной речи в значительной степени подвержено индивидуальному варьированию под действием таких факторов как темперамент, опыт, риторическое мастерство оратора. Фактор индивидуального стиля оратора настолько весом, что аргументация может быть более ярко просодически оформлена, чем тезис, особенно, когда в качестве аргументов используются примеры из личного опыта, иллюстративные примеры, апелляции к аудитории.
   Подробный и многоуровневый анализ просодической составляющей аргументации был прведен С. А. Брантовым. По его наблюдениям отклонения от общей тенденции в просодической реализации компонентов акта аргументации связаны с тем, что на характер просодической реализации тезиса и аргумента может оказывать влияние фактор «субъективной семантической важности» высказывания [Брантов, 2004: 128]. В звучащем тексте реализуются представления говорящего о важности той или иной информации в контексте всего выступления, поэтому объективно значимые элементы аргументации могут редуцироваться и отодвигаться в фон, а менее важные выдвигаться и приобретать доминантное положение. Эти наблюдения подтверждают нашу гипотезу о значении факторов индивидуального варьирования в просодическом оформлении риторического дискурса.
   Тем не менее, отмеченные отклонения не нарушают общую тенденцию интонационного оформления компонентов акта аргументации, которая была описана выше.
   Представленные в разделах 4.1 и 4.2 просодические характеристики публичной речи являются в значительной степени проекцией принципа целесообразности риторического дискурса. С соблюдением принципа уместности связана такая особенность современной академической публичной речи, как стилевая или тональная многослойность.

4.3. Просодические маркеры стилевой неоднородности академической публичной речи

   В соответствии с требованиями современного этоса академическая публичная речь строится как «развернутая беседа» оратора и аудитории, что определяет своеобразие стилизации звучащего текста. Как известно, просодия способна придавать тексту определенную стилистическую окрашенность, причем суперсегментные фонетические средства могут вступать при этом во взаимодействие с лексико-грамматическими средствами или выступать самостоятельно. Как отмечает Г. Н. Иванова-Лукьянова, «с одной стороны, суперсегментные характеристики призваны отражать экспрессивную или стилистическую окрашенность, созданную в тексте лексическими, грамматическими и синтаксическими единицами; с другой стороны, она может быть выражена только фонетическими средствами при общем нейтральном лексико-грамматическом составе текста» [Иванова-Лукьянова, 2003, 41].
   Прежде чем остановиться на некоторых просодических приметах стилевой неоднородности академической публичной речи, перечислим вкратце те риторические факторы, которые ее порождают (подробно они рассмотрены в разделе «Жанровые и функционально-стилистические особенности АПР»):
   1. Выполнение главной цели оратора, состоящей в передаче знаний, в убеждении через активное информирование предполагает определенное риторическое давление на слушателей. В то же время установка на коммуникативное сотрудничество с аудиторией в соответствии с требованиями этоса проявляется в непринужденности, неформальности общения оратора и аудитории.
   2. Звучащий текст реализуется на основе письменного текста, предназначенного для устного воспроизведения. Степень различий между письменной основой и устным воплощением может варьироваться в зависимости от особенностей оратора, аудитории, ситуации общения, темы выступления, формы изглашения.
   3. В большинстве случаев АПР является подготовленной речью, в то же время в ней всегда присутствует элемент спонтанности, возникающий непосредственно в момент исполнения. Кроме того, оратор может намеренно создавать эффект спонтанности либо за счет включения соответствующих элементов в скрипт речи, либо за счет использования импровизационного способа изложения.
   4. АПР представляет собой монологический текст, однако, в процессе взаимодействия оратора и аудитории она приобретает черты диалогизированности.
   Под воздействием этих факторов академическая публичная речь приобретает особую стилизацию: наряду с просодическими характеристиками научного стиля в звучащем тексте присутствуют и просодические маркеры разговорности. Однако это разговорность особого рода, которую нельзя отождествлять с бытовой разговорной речью. «Преобладание разговорной тональности не означает, что публичная речь сливается с разговорной речью Слушатели вряд ли ожидают, что публичное выступление будет звучать как обыденный повседневный разговор. При неофициальном общении большинство людей говорят тихо, принимают расслабленную позу, часто используют паузы, чтобы подыскать следующее слово или мысль. В то же время эффективные ораторы адаптируют свой голос таким образом, чтобы он был хорошо слышен всей аудитории, следят за своей позой и избегают такого голосового поведения, которое могло бы отвлечь слушателей» [Encyclopedia of Rhetoric, 2001: 642].
   В публичном выступлении используется нормативная разговорная речь, для которой недопустимы модификации на сегментном уровне, характерные для бытовой разговорной речи (необязательная ассимиляция, элизия и т. д.) На сверхсегментном уровне «общими особенностями нормативной спонтанной речи являются: членение текста на единицы разной размерности, носящее системный характер, специфичный для спонтанной речи, включение в синтагмы пауз хезитации, как заполненных, так и незаполненных» [Златоустова, 1997: 347]. Кроме того, «разговорность» проявляется в темповой неоднородности, специфике акцентного выделения, преобладании просодических моделей незавершенности и других особенностях мелодики.
   Надо сказать, что в реальном звучащем тексте сложно однозначно разграничить специфические черты разных фонетических стилей: их взаимопроникновение может носить диффузный характер и создавать впечатление стилевой неоднородности, многослойности. Однако общая тенденция очевидна – в современной академической публичной речи наблюдается «смешение стилей» (fusion of styles), наряду с просодическими чертами академического интонационного стиля, в ней могут присутствовать элементы разговорного, информационного, художественного стиля (некоторые ораторы цитируют отрывки из художественных произведений, разыгрывают целые сценки, имитируя голоса персонажей и т. п.) и публицистического стилей (мы берем за основу классификацию фонетических стилей, разработанную коллективом авторов кафедры фонетики английского языка МПГУ под руководством проф. М. А. Соколовой) [Соколова, 1994, 2010]. В связи с этим современную академическую публичную речь сложно вписать в жесткие рамки фоностилистики, предлагающей заданный набор интонационных параметров для каждого стиля. Динамика риторического дискурса приводит к значительному варьированию просодических характеристик. Поэтому можно говорить не только об общестилевой, но и о фоностилистической неоднородности академической публичной речи. Это свойство звучащего текста проявляется, прежде всего, в его темпо-ритмических и мелодических особенностях. Как показывают исследования последних десятилетий в области текстовой просодии, к числу важнейших фоностилистических характеристик относятся особенности членения текста и темп речи (Р. К. Потапова, О. П. Крюкова, Р. М. Тихонова, Л. Г. Фомиченко). В академической публичной речи эти характеристики могут являться индикаторами стилевой неоднородности. По нашим наблюдениям, сделанным в ходе анализа образцов современной британской академической публичной речи, длина межпаузальных групп, измеряемая количеством слогов у всех дикторов значительно варьируется. Наряду с короткими (1–2 слога) и средними (6–7 слогов) межпаузальными группами, присутствуют и длинные межпаузальные группы (до 14 слогов) и даже сверхдлинные (28–31 слог).
   Em | and || the | result of this debate was | that | liberal | and | scientific education were split from one another | in | the | English system ||.
   So || the Cambridge year | and the best place to start || begins | when | schoolchildren in their final year at school start thinking whether or not they want to go to University at all ||.
   Длинные и свехдлинные межпаузальные группы отличаются, как правило, наибольшей информационной насыщенностью. В короткие межпаузальные группы организованы те компоненты диктемы, которые реализуют речевое планирование, метакоммуникацию, контакт. Средние межпаузальные группы, которые преобладают в тексте, часто содержат тематический компонент.
   Высокий процент коротких интонационных групп, несомненно, является характерной особенностью современной британской академической публичной речи. Очевидно, к сильной расчлененности речевого потока приводит стремление оратора достичь оптимального понимания при слуховом восприятии звучащего текста. Кроме того, частые паузы обусловлены необходимостью согласования внешней речи с внутренней. Как известно, данное явление характерно, прежде всего, для спонтанной речи, которая в силу ее синхронного планирования разбивается на небольшие отрезки. Хотя публичная речь, будучи подготовленной, сильно отличается от спонтанной в объеме планирования, присущий ей элемент спонтанности выражается в присутствии в тексте значительного количества коротких синтагм.
   В то же время длинные межпаузальные группы, напротив, отражают подготовленность речи. Вариативность длины межпаузальных групп, наблюдаемая в академической публичной речи, т. е. членение теста на единицы разной размерности, является одним из индикаторов взаимопроникновения академического и разговорного стилей. В связи с особенностями просодического членения следует отметить значительное количество пауз хезитации, как вокализованных, так и невокализованных, которые также свидетельствуют о стилевой неоднородности академического дискурса. Характерно, что эти паузы полифункциональны: они могут использоваться в ходе речевого планирования (самокоррекция, подыскивание слова), могут являться индикатором физического и психологического состояния оратора, могут выступать как средство контакта. По нашим наблюдениям, неправомерно связывать паузы хезитации лишь с неподготовленностью речи или с «потерей нити» в ходе выступления.
   Действительно, согласно риторическим правилам, паузы хезитации не желательны, тем не менее, британские лекторы используют их достаточно часто. Очевидно, они могут являться сигналом неофициальности, непринужденности, спонтанности общения. В современном британском риторическом дискурсе паузы хезитации не свидетельствуют о некомпетентности оратора (конечно, если ими не злоупотребляют), они являются средством формирования «разговорной» тональности общения. Следует разделять паузы хезитации, которые возникают помимо воли оратора и не являются планируемыми, и паузы, которые имеют риторическую направленность и планируются оратором для создания адекватной тональности. Безусловно, такое разделение возможно лишь в контексте всего выступления с учетом уровня риторической компетентности оратора. Сравним несколько примеров использования пауз хезитации:
   I mean different meanings of words | different words | er | spellings of words ||. Это явный случай самокоррекции.
   But prose | is not | it’s the most difficult to | er | reproduce || You haven’t got poetic license || You’ve got to | er | do justice | to the author’s intent ||.
   Паузы хезитации используются для того, чтобы подобрать наилучшее словесное воплощение мысли оратора. Оратор рассуждает вместе со слушателями, вовлекает их в совместную риторическую деятельность. Заполненные паузы хезитации не являются индикатором неподготовленности оратора, они придают общению непринужденный характер, создавая у слушателей ощущение спонтанности речепорождения.
   So | er | the future of English is the theme now ||
   Дэвид Кристал, из выступления которого взят этот пример, несомненно, является незаурядным оратором, тем не менее, пауза хезитации возникает уже в самом начале его речи. Она используется как средство контакта: оратор сразу сокращает дистанцию между собой и слушателями, показывая, что он вступает с ними в неформальную беседу. В этой функции паузы хезитации становятся фасцинативным элементом публичного выступления.
   Еще одним индикатором стилевой неоднородности является варьирование темпа речи. Быстрый темп, в большей степени отличающий разговорный стиль, чередуется со средним, характерным для академического стиля. Медленный темп отмечается на наиболее информационно насыщенных участках текста, а также как сигнал высокой степени риторического давления на слушателей.
   Стилевая неоднородность проявляется также в некоторых особенностях мелодики. В современных фонетических исследованиях подчеркивается, что тональные параметры подвержены фоностилистическому варьированию. А. Краттенден, например, отмечает, что стилевая дифференциация особенно ярко проявляется в таких тональных параметрах, как движение терминального тона и тональный диапазон. «Из четырех тонов, наиболее типичных для нефинальных интонационных групп (low rise, high rise, fall rise and mid-level), два (low rise and fall-rise) в большей степени характерны для формальных стилей. Наибольшей степенью неформальности отличается High Rise Mid-level является распространенным нефинальным тоном в разговорной речи, в то же время он также используется в публичных выступлениях политиков, которые гордятся своей «народной» манерой речи (например, Гарольд Вильсон)» [Cruttenden, 1986: 154]. Характерно, что в современной британской публичной речи указанные маркеры «формального стиля» сосуществуют с маркерами «неформального стиля», что делает весьма затруднительным классификационное описание интонационных моделей, типичных для этого вида риторического дискурса.
   В тексте присутствуют отрезки, мелодическое оформление которых отличается «сглаженностью», характерной для спонтанной разговорной речи. Им присущи следующие тональные особенности: узкий тональный диапазон, ровный средний и низкий нисходящий терминальный тон, ровный тон в предъядерной части синтагмы, ровный терминальный тон в повторах, создающий эффект «нанизывания». Разговорная стилизация связана с частотностью употребления низкого нисходящего терминального тона. Это объясняется тем, что разговорная речь, как правило, членится на короткие интонационные группы, «поэтому неудивительно, что здесь наблюдается большое количество нисходящих тонов, они являются наиболее распространенными и самыми нейтральными в плане эмоционально-модальных оттенков тонами в независимых высказываниях» [Cruttenden, 1986: 135]. Мелодические маркеры разговорной стилизации отмечаются в следующих частях выступления: организация совместной деятельности во вступлении, аргументирующие примеры, примеры из личного опыта, прямое обращение к слушателям, разъяснение, комментарий. Количество «разговорных вкраплений» зависит от степени формальности публичной речи, темы выступления, индивидуального стиля оратора,
   I used to have a box by the door | and instead of throwing away all my junk mail without opening it | I used to put it into the box | so it could go into the corpus ||. Language of the e-mails ||. We’ve got a small e-mail corpus|||.
   As I’ve said already | I am not an English language teacher | and so | um | I will not talk about English | I’ll talk mainly about | er | the | er | organisation | of higher education in England | in Britain | um | European work in Great Britain ||. So I’ll talk about our involvement in European programmes | and that’s the main thing today |||.
   Вне контекста всего публичного выступления приведенные отрывки можно было бы воспринять как часть неподготовленного разговорного монолога. Однако, подобная интонационная стилизация, как мы уже отмечали, является характерной особенностью современнного академического дискурса.
   Интонационное оформление «разговорных вкраплений» контрастирует с интонационными моделями, традиционными для академического стиля. Просодические маркеры этого фоностиля изучены и подробно описаны. Естественно, особое внимание уделяется тем просодическим средствам, которые реализуют главную коммуникативную задачу оратора. Так, представляя обобщенную интонационную модель текстов научного стиля, Г. И. Иванова-Лукьянова связывает выбор определенных интонационных моделей с особенностями «коммуникативного задания текста», состоящего в «необходимости доказать что-то, противостоять чему-то, убедить в чем-то, научить чему-то собеседника или слушающего» и рассматривает интонационные модели, «передающие значение логического выделения, подчеркивания, противопоставления, как примету стиля» [Иванова-Лукьянова, 2003: 64].
   В рамках исследований фоностилистического направления были выявлены интонационные модели (или интонационные контуры в терминологии фонетической школы МГУ), типичные для британской академической публичной речи (лекции). К числу наиболее частотных терминальных тонов относят высокий и низкий нисходящий, нисходяще-восходящий, низкий восходящий, в сочетании с такими шкалами как ступенчатая, нисходящая, высокая ровная (М. А. Соколова, И. С. Тихонова). Исследования И. М. Магидовой показали, что в британской лекции восходящие контуры в нетерминальных синтагмах заменяются на нисходящие, что придает высказыванию оттенок уверенности [Магидова, 1989]. Этот вывод подтверждается в работе М. В. Давыдова и Е. Н. Малюги, выделивших шесть интонационных контуров, наиболее типичных для британской лекции: высокий ровный + высокое падение; высокий ровный + низкий подъем; высокий ровный + падение-подъем; высокий ровный + падение+ подъем; низкий ровный+низкий подъем; низкий ровный + высокое падение [Давыдов, Малюга, 2002: 81].
   Все эти наблюдения справедливы, но лишь отчасти. Выявление набора интонационных структур, которые могут служить некоей «приметой стиля», безусловно, полезно для создания усредненной модели просодического строя академической публичной речи на фоне других речевых жанров, что в свою очередь необходимо в практике обучения публичной речи на английском языке. Однако в риторическом контексте такой подход представляется весьма упрощенным. Во-первых, как мы уже отмечали, в сферу рассмотрения включаются лишь те интонационные структуры, которые непосредственно реализуют главную цель оратора, в то время как все сопутствующие риторические задачи и средства их реализации остаются вне поля зрения. Например, ни одна из приведенных классификаций интонационных структур не упоминает средний ровный терминальный тон, который, по нашим наблюдениям, относится к числу наиболее частотных как один из индикаторов «разговорной тональности». Во-вторых, при выделении «типичных интонационных структур» не учитываются конкретные риторические факторы, такие как размер аудитории, форма изглашения, темперамент и индивидуальный стиль оратора, характер его взаимоотношений со слушателями, место высказывания в аргументативном акте. Иными словами, выделение набора частотных или типичных интонационных структур может дать лишь общую картину, или абстрактный инвариант без учета многообразных модификаций просодических моделей, связанных с природой риторического дискурса.
   Для того, чтобы обобщить и систематизировать полученные в ходе нашего исследования данные, все наиболее частотные интонационные структуры были объединены в две группы в соответствии с их риторической направленностью. В первую группу вошли интонационные структуры, реализующие риторическое давление и способствующие осуществлению убеждающего информирования. Вторая группа включает интонационные структуры, обеспечивающие коммуникативное сотрудничество между участниками риторического дискурса.

   Таблица 3
   Интонационные структуры в академической публичной речи

   Чередование риторических стратегий давления и сотрудничества, при котором перцептивно яркие интонационные структуры сменяются сглаженными контурами, придает динамику риторическому дискурсу и во многом определяет его фоностилистическое своеобразие.
   В заключение следует еще раз отметить, что «смешение фонетических стилей» является характерной особенностью современного академического дискурса, что, однако не меняет его фоностилистического статуса, который определяется главной целью публичной речи, состоящей в реализации убеждающего информирования. Как мы уже отмечали, в современной британской академической публичной речи присутствуют просодические маркеры всех фоностилей (академического, информационного, художественного, публицистического), при этом особое значение имеют элементы разговорного стиля. В следующей таблице представлены некоторые просодические характеристики академической публичной речи, свидетельствующие о ее фоностилистической неоднородности.

   Таблица 4
   Соотношение просодических маркеров академического и разговорного стилей в академической публичной речи

Взаимопроникновение отмеченных в таблице просодических характеристик создает особую интонационную стилизацию академической публичной речи.

4.4. Просодические контрасты в звучащем публичном монологе

   Обобщая наблюдения, полученные в ходе исследования, следует отметить, что просодические контрасты разного рода и различной функциональной направленности являются имманентным свойством просодического строя звучащего монолога. Как известно, именно контрастное противопоставление позволяет установить лингвистическую значимость и функциональную нагрузку просодической единицы и отдельных просодических признаков. В контексте настоящей работы важным представляется выдвинутое Ю. А. Дубовским положение о том, что «для просодических контрастов необходимо широкое поле деятельности – от ритмогруппы до текста в целом» [Дубовский, 1983: 57]. В связи с тем, что целью исследования является создание целостного представления о просодии публичной речи, особое значение приобретает выявление контрастов «более общего порядка», которые особенно «важны для целей коммуникации» [там же]. К числу таких контрастов относятся просодические контрасты, которые реализуются на уровне высказывания, диктемы и целого текста.
   На основании результатов исследования по функциональному признаку можно выделить следующие типы просодических контрастов: контраст просодических единиц, основанный на степени информационной значимости; контраст просодических единиц по стилизации; контраст просодических единиц, реализующих рациональное и эмоциональное воздействие.
   Контрасты первого типа и способы их формирования рассмотрены в разделах 1 и 2 данной главы. Они реализуются путем просодического выделения одних единиц текста на фоне других за счет многообразной комбинаторики различных компонентов просодии. Эти контрасты выявляются в рамках интонационной группы, фразы и диктемы и, интегрируясь в целом тексте, образуют информационно-структурную основу текста и выражают его тематическую линию.
   Контрасты второго типа представлены в разделе З. Фоностилистический контраст в данном случае реализуется в рамках диктемы. Модель просодической единицы, реализующей академический стиль, характеризуется следующей структурой:
   Мелодический компонент:
   1. Тональный диапазон значительно варьируется (от 7 до 25 пт), преобладает средний и широкий диапазон.
   2. Ядро смысловых центров оформляется следующими терминальными тонами: высокий и средний нисходящие, нисходяще-восходящий, восходяще-нисходящий-восходящий, низкий восходящий и низкий нисходящий в нефинальных синтагмах.
   3. Предъядерная часть оформляется высокой ровной, падающей, скользящей и ступенчатой шкалами.
   Динамический компонент:
   Громкость произнесения варьируется от средней до повышенной (от 0.7 до 1 отн. ед.). Пики громкости отмечаются на смысловых центрах, особенно на смысловых центрах, занимающих начальное положение во фразе или в диктеме.
   Темпоральный компонент:
   1. Скорость речи варьируется от средней до медленной (185–250 мсек). Отмечается замедление скорости на наиболее значимых единицах текста.
   2. Длительность синтаксических пауз колеблется от коротких до сверхдлительных в пределах 240–1400 мсек. Длительность эмфатических пауз варьируется в пределах от 200 до 1600 мсек. Количество пауз хезитации незначительное.
   Модель просодической единицы, реализующей разговорную стилизацию, имеет следующую структуру:
   Мелодический компонент:
   1. Тональный диапазон варьируется от узкого до среднего в пределах 4–18 пт.
   2. Ядро смысловых центров маркируется следующими терминальными тонами: средний и низкий нисходящие, средний ровный, низкий восходящий, реже высокий нисходящий и нисходяще-восходящий.
   3. К числу наиболее распространенных шкал в предъядерной части относятся: низкая и средняя ровная, падающая, скользящая.
   Динамический компонент:
   Уровень громкости варьируется от средней до повышенной (0, 7–1 отн. ед.)
   Темпоральный компонент:
   1. Скорость речи варьируется от быстрой до средней в пределах от 125 до 200 мсек., при некотором преобладании быстрой.
   2. Длительность синтаксических пауз варьируется от сверхкоротких до средних в пределах 230–600 мсек. Продолжительность эмфатических пауз – 250–800 мсек. Отмечается значительное количество пауз хезитации (как вокализованных, так и невокализованных), длительность которых варьируется в пределах 200–1600 мсек.
   Фоностилистическая релевантность двух данных моделей подробно рассмотрена в разделе 3. Отметим лишь, что отсутствие различий в динамическом компоненте объясняется тем, что громкость произнесения в публичном выступлении зависит от размера аудитории и индивидуальных особенностей оратора и в меньшей степени подвержена стилевому варьированию, чем другие компоненты просодии.
   Обе эти модели, реализованные в звучащем тексте в том или ином сочетании и пропорциональном соотношении, формируют его фоностилистическое своеобразие.
   Третья группа включает просодические контрасты, возникающие в связи с реализацией рационального и эмоционального воздействия в публичной речи. При безусловном преобладании рационального воздействия (логос) в академическом дискурсе присутствует и эмоциональное воздействие (пафос). Сопоставительный анализ просодических средств реализации рационального и эмоционального воздействия в различных видах текстов проводился многими исследователями прагмафонетического направления (Р. К. Потапова, Л. Г. Фомиченко, Е. В. Великая, Л. С. Чикилева и другие), которые показали, что эмоционально маркированный компонент текста имеет четко выраженные просодические особенности. «К числу просодических признаков, маркирующих первый член оппозиции эмоционально-воздействующая информация – рационально-воздействующая информация, могут быть отнесены: повышение тонального уровня, увеличение уровня громкости, увеличение темпа произнесения тематического пика по сравнению с фоном; повышение тонального уровня, расширение тонального диапазона, увеличение темпа произнесения рематического пика по сравнению с фоном; отсутствие контраста между просодическими показателями темы и ремы; резкое повышение тонального уровня, резкое расширение тонального диапазона, средний уровень громкости, уменьшение темпа произнесения рематического состава по сравнению с тематическим; наличие контраста между показателями темы и ремы» [Потапова, 1998: 10].
   В академической публичной речи эмоциональное воздействие реализуется за счет следующих просодических параметров: существенное расширение тонального диапазона, использование перцептивно ярких терминальных тонов (прежде всего, высокого нисходящего), уменьшение или увеличение крутизны терминального тона, использование перцептивно ярких шкал (скользящая, скандентная), увеличение громкости, использование эмфатических пауз большой длительности. Эмоциональную окрашенность может иметь целая диктема (особенно в иллюстративных примерах и апелляциях к опыту аудитории). Однако более типична ситуация, при которой рационально и эмоционально воздействующие единицы присутствуют в рамках одной диктемы. Более того, в связи со спецификой риторического дискурса эти компоненты не всегда можно однозначно разграничить, поскольку эмоциональность оратора во многих случаях отражает его интерес к обсуждаемой проблеме и активную вовлеченность в дискурсивную деятельность. Как отмечает В. В. Потапов, «эмоциональное состояние говорящего может быть нейтральным (спокойным), активным, пассивным При нейтральном эмоциональном состоянии говорящего в звучащей речи обычно преобладает смысловое содержание. В то же время состояние стремления сопровождается активизацией его эмоционального состояния Эмоциональное состояние говорящего определяется его переживаниями и его стремлением определенным образом воздействовать на слушающих» [Потапов, 2004: 218–219].
   В результате эмоциональную окрашенность и соответствующее просодическое оформление приобретают те текстовые единицы, которые имеют и особую информационную значимость. Таким образом, эмоциональный и рациональный компоненты воздействия могут быть реализованы одновременно.
   The first thing that happens | is that you have to give up your ownership of it |||. Everybody has to |||. When a language becomes a world language | it belongs to everybody ||| and therefore belongs to no one |||. This lesson goes down very hard | in Britain | as you could imagine |||.
   Оратор сообщает важную информацию, которая в то же время не может оставить равнодушным ни его самого, ни слушателей, поэтому эмоциональное и рациональное воздействие сбалансированы в рамках одной диктемы. Просодическими средствами реализации эмоционального воздействия являются: расширение тонального диапазона, замедление скорости и увеличение громкости во второй фразе, использование высоких нисходящих терминальных тонов, длинные и сверхдлинные синтаксические паузы, эмфатические паузы (интонаграмма приводится в приложении).
   Подводя итог, необходимо отметить, что просодические контрасты в звучащем публичном монологе имеют как риторическую, так и лингвистическую значимость. В риторическом ракурсе просодические контрасты обладают большой функциональной нагрузкой. Во-первых, они являются одним из самых эффективных средств выразительности. Контрастное выделение наиболее значимых в логико-композиционном и содержательном отношении элементов текста обеспечивает его интеллектуальную (понятийную) выразительность. Воздействующий потенциал звучащего текста увеличивается также за счет контраста просодических единиц при смене текстовой тональности (гиперпрагматизация), а также контраста просодических единиц, реализующих рациональное и эмоциональное воздействие. Кроме того, просодический контраст используется ораторами как средство контакта. Резкое изменение звукового сигнала (увеличение или уменьшение громкости или скорости, расширение или сужение тонального диапазона) активизирует внимание слушателей. Это действие просодического контраста основано на психологическом механизме нарушения ожиданий слушающих. Просодические контрасты также играют заметную роль в обеспечении динамики риторического дискурса.
   В лингвистическом плане изучение функциональной нагрузки и «системной организации пучков просодических контрастов в тексте и его составляющих» [Дубовский, 1983: 85] позволяет, с одной стороны, приблизиться к созданию обобщенной модели просодии текста, а, с другой стороны, показать семиологическую релевантность самих просодических единиц, реализующих эти контрасты. В контексте настоящего исследования важно подчеркнуть, что диктема, избранная нами как единица строя и единица анализа звучащего текста, представляет собой лингвистически значимую просодическую единицу, или просодему. Рассмотрение просодических контрастов в звучащем тексте показывает значимость диктемы как просодической единицы в структурно-содержательном, фоностилистическом и эмоционально-модальном аспектах.

4.5. Просодия как отражение индивидуального стиля оратора

   Еще одна важная особенность просодического строя академической публичной речи связана с просодическим варьированием, обусловленным индивидуальным стилем оратора. Сверхсегментные фонетические средства предоставляют обширные возможности для проявления авторской индивидуальности в риторическом дискурсе. Как показало исследование, индикаторами индивидуального ораторского стиля могут служить следующие просодические параметры: средний тональный уровень, степень варьирования тонального диапазона, особенности акцентуации, предпочтение определенных интонационных структур в позициях завершенности, незавершенности, разнообразие мелодического репертуара, особенности темпо-ритмической организации, использование пауз хезитации, эмфатических и риторических пауз, степень варьирования громкости.
   Следует отметить, что особенности фонетического поведения оратора, воспринимаемые как проявления его индивидуальности, связаны в первую очередь с его речевым голосом. Как известно, качества речевого голоса, с одной стороны, весьма информативны в плане идентификации личности говорящего, с другой стороны, он воздействует «на оценочные реакции индивида при восприятии звучащих текстов как артефактов культуры» [Анашкина, 1998: 45]. Мы не предполагаем подробно рассматривать речеголосовую проблематику, однако, говоря о проявлениях индивидуального стиля оратора на фонетическом уровне, невозможно разграничить речеголосовые (паралингвистические) свойства, сегментные характеристики и особенности просодии. Все эти компоненты в совокупности и образуют ту неповторимую манеру речи оратора, которая делает публичную речь риторическим событием. Представляя несколько примеров проявлений индивидуального ораторского стиля на фонетическом уровне, отметим, что в сферу рассмотрения были включены фонетические параметры, выделенные нами на основании сопоставительного анализа риторической и фонетической литературы: артикуляция, звучность, качества голоса, темп (скорость речи и паузация), тональные характеристики (уровень, диапазон), мелодический рисунок, особенности акцентуации.
   В основе просодического варьирования, относящегося к сфере самовыражения оратора, лежит целый ряд факторов, среди которых особое значение имеют психо-физиологические особенности говорящего (возраст, пол, темперамент, строение речевого аппарата), уровень компетентности (научной, педагогической, риторической), отношение к теме выступления (наличие интереса-отсутствие интереса, вовлеченность – отстраненность), отношение к аудитории (открытость – закрытость, контактность-дистантность, симпатия-антипатия). Эти факторы определяют выбор предпочтительных для данного оратора дискурсивных стратегий (превалирование стратегий риторического давления или стратегий сотрудничества). В результате на фоне просодических признаков, которые можно считать инвариантными для академической публичной речи, наблюдаются вариативные признаки, являющиеся проявлением индивидуального стиля оратора. Важным в этой связи представляется замечание Т. М. Николаевой по поводу характера акцентного выделения в устном научном тексте. Определив основные тенденции как «феномены глобального характера», она подчеркивает, что в реальном тексте употребление акцентного выделения «факультативно и варьируется от говорящего к говорящему» [Николаева, 2004: 90]. Факультативность реализации и подверженность индивидуальному варьированию отличает и другие просодические параметры академической публичной речи.
   В качестве иллюстрации приведем анализ выступлений трех ораторов, фонетическое поведение которых было оценено аудиторами как: 1) эффективное; 2) адекватное; 3) неэффективное.
   1. Лектор – женщина, 50–55 лет. Аудитория средняя. Оценка аудиторов – фонетическое поведение оратора эффективно, оно полностью соответствует риторическим задачам (9 баллов по 10 балльной шкале).
   Артикуляция очень четкая; особая артикуляционная точность произнесения согласных способствует выделению ключевых слов; фонетические границы слов легко идентифицируются. Голос звучный. Громкость контролируется, отмечаются всплески громкости на особо значимых участках текста. Качества голоса описываются аудиторами в следующих терминах: голос гибкий, теплый, чуть хрипловатый (husky), богатый оттенками. Присутствуют паралингвистические маркеры (улыбка в голосе, смех), придающие речи непринужденность и способствующие поддержанию контакта. Скорость речи – средняя, стабильная. Используются все виды пауз. Отмечается большое количество синтаксических пауз, поскольку текст членится на короткие интонационные группы. Эмфатические (смысловые) паузы часто разделяют синтаксически связанные элементы: определение и определяемое слово, предлог и следующее за ним существительное, глагол и прямое дополнение. Присутствует значительное количество пауз хезитации (заполненных и незаполненных).
   При достаточно широком диапазоне голоса оратора, отмечается варьирование тонального диапазона от широкого до узкого в рамках одного фоноабзаца, что повышает экспрессивность речи. Мелодический репертуар разнообразен, однако можно выделить специфически присущий данному оратору набор интонационных структур: сочетание высокого ровного тона в предъядерной части и низкого восходящего терминального тона в нефинальных синтагмах и высокого нисходящего терминального тона в финальных синтагмах; несколько нисходящих движений тона разного уровня в пределах одной синтагмы. Характерно, что нисходящие терминальные тоны имеют плавный угол падения особенно при выделении «ключевых слов». В отрезках текста с особой эмоциональной окрашенностью отмечается скользящая шкала. Широко используется логическое и эмфатическое фразовое ударение, а также пословное акцентирование.
   2. Лектор – мужчина, 45–50 лет. Аудитория – средняя. Оценка аудиторов – лекция достаточно эффективная, фонетическое поведение – адекватное (7 баллов по 10 балльной шкале).
   Артикуляция четкая, но без намеренного усиления согласных. Звучность хорошая, стабильная, но мало вариативная. Голос нейтральный, без недостатков, без особых перцептивных модификаций. Скорость речи высокая, иногда очень высокая. Преобладают синтаксические паузы малой длительности. Используются эмфатические и риторические паузы, практически отсутствуют паузы хезитации. Тональный уровень – средний, тональный диапазон средний, они мало варьируются на протяжении выступления. В мелодическом репертуаре отмечаются следующие интонационные модели: низкий ровный тон в предъядерной части, сопровождаемый низким восходящим, либо ровным терминальным тоном в нефинальных синтагмах; средний нисходящий терминальный тон (с плавным углом падения) на фоне маловыразительного просодического окружения; обилие сложных тонов – нисходяще-восходящий и восходяще-нисходяще-восходящий. Активно используется логическое и эмфатическое фразовое ударение.
   3. Лектор – мужчина, 60 лет. Аудитория – средняя. Оценка аудиторов – лекция не эффективная, фонетическое поведение не соответствует риторическим задачам (5 баллов по 10 балльной шкале).
   Артикуляция несколько размытая, хотя в целом членораздельная. Звучность не достаточная, в результате иногда теряется контакт с аудиторией. Голос нейтральный, без оттенков. Скорость средняя, не модифицируется в связи с содержанием выступления. Риторические и эмфатические паузы отсутствуют. Отмечается значительное количество пауз хезитации. Характерно, что в данном выступлении такие паузы мотивированы не риторическими задачами формирования непринужденной тональности общения, а некомпетентностью оратора, излишне часто прибегающего к ним в процессе речепроизводства. В результате возникает эффект «рваной речи», плохо организованной просодически и соответственно плохо воспринимаемой на слух.
   Тональный диапазон – узкий, отсутствует мелодическая гибкость. Мелодический репертуар весьма ограничен: высокий или средний ровный тон в предъядерной части сопровождается низким или средним нисходящим терминальным тоном. Большое количество высказываний интонационно оформлено как low key information (низкий тональный уровень, узкий диапазон). При отсутствии ярких просодических маркеров выделенности создается впечатление монотонной и невыразительной речи. Отмечено незначительное количество логических фразовых ударений при полном отсутствии эмфатических.
   Даже эти краткие описания особенностей фонетического поведения ораторов показывают заметные различия индивидуального фонетического репертуара. Исследование показало, что разнообразие фонетического репертуара и его уместное и целесообразное использование повышают аксиологическую оценку публичного выступления. Однако представляется, что индивидуальный стиль оратора складывается не только и не столько благодаря богатству инвентаря фонетических средств, сколько за счет такой их комбинаторики, которая в наибольшей степени способствует самовыражению говорящего и делает манеру речи оратора яркой и запоминающейся.

4.6. Функции просодии в публичной речи

   Итак, изучение просодического строя современной британской публичной речи в риторическом контексте позволило расширить и обобщить представления о функционировании сверхсегментных единиц в звучащем тексте. Исследование показало, что риторическая значимость просодии состоит в том, что она способствует окончательному воплощению замысла оратора в непосредственном взаимодействии со слушателями в условиях, определяемых этосом.
   Систематизируя наблюдения, сделанные нами в этой работе, перечислим те функции просодических единиц, которые обеспечивают существование публичной речи как риторического произведения.
   Публичная речь рассматривалась в двух взаимодополняющих ракурсах: с точки зрения взаимодействия участников риторического дискурса (сфера этоса) и с точки зрения реализации убеждения (сфера логоса). Функции просодических единиц в сфере этоса состоят в следующем: просодия выступает как маркер социо-культурных отношений, участвуя в формировании стилизации текста, просодия является средством персонализации (она эксплицирует социальные, профессиональные, риторические и индивидуально-личностные характеристики оратора, реализует средства авторизации и является составляющей индивидуального стиля оратора), просодия обеспечивает риторическую ориентированность публичной речи (она является средством контакта и носителем тональности речевого общения, реализует средства адресации и диалогизации).
   В сфере логоса просодия выступает как средство формирования логико-композиционной и смысловой структуры звучащего текста. Просодические единицы обеспечивают рациональное воздействие, участвуя в реализации риторической аргументации.
   Кроме того, просодия является важнейшим средством выразительности. Экспрессивный аспект звучащего текста рассматривался нами как в контексте воздействия, так и в контексте взаимодействия участников риторического дискурса. Экспрессивность текста отражает направленность сообщения на слушателя, которая способствует реализации воздействия. Просодия обеспечивает и интеллектуальную выразительность публичной речи (стройность и ясность изложения) и суггестивную выразительность. Просодия является средством реализации риторических тропов и фигур (повтор, антитеза, ирония и т. д.), а также самостоятельным средством выразительности.
   Как мы уже отмечали, разграничение отдельных функций просодических единиц в звуковой цепи носит достаточно условный характер, поскольку один и тот же набор просодических признаков может одновременно участвовать в реализации нескольких функций. Выделение риторической функции просодии как обобщающей по отношению ко всем остальным ее функциям позволяет, с одной стороны, минимизировать противоречия в трактовке конкретных функций, а, с другой стороны, сформировать наиболее полное представление о функциональном аспекте текстовой просодии.

Риторическая функция просодии

   Организующая функция просодии – реализация смысловой и логико-композиционной структуры текста
   Функция воздействия – просодия обеспечивает рациональное и эмоциональное воздействие звучащего текста
   Контактная функция – просодия способствует установлению и поддержанию коммуникативного контакта между оратором и аудиторией
   Экспрессивная функция – просодия придает звучащему тексту выразительность
   Эмоционально-модальная функция – просодия передает отношение оратора к сообщению и к слушателям
   Стилеобразующая функция – просодия участвует в формировании стилизации текста и его частей
   Социокультурная функция – просодия отражает требования этоса к риторическому дискурсу
   Идентифицирующая – просодия передает информацию о самом ораторе

   Риторическая функция просодии реализуется как в инвариантных, так и вариативных просодических характеристиках звучащего текста. Факторы, определяющие характер просодического варьирования в риторическом дискурсе можно разделить на три группы. Первая группа факторов связана с реализацией принципа целесообразности (сфера воздействия), вторая – с реализацией принципа уместности (сфера взаимодействия участников дискурса), третья с самовыражением оратора. Под влиянием этих факторов формируется просодический строй публичной речи как риторического произведения.

Заключение

   В предлагаемой монографии была предпринята попытка комплексного рассмотрения британской публичной речи как риторического события, представляющего собою дискурс, соответствующий модели «система языка – этос (человек говорящий, человек слушающий, социо-культурный контекст) – звучащий риторический текст».
   Публичная речь рассматривается с позиций теории диктемного строя текста и теории регуляции речевого общения. Такой подход позволяет включить в сферу изучения структурно-семантические и стилевые характеристики звучащего текста и предполагает обращение к контексту как фактору просодо-семантического варьирования. Комплексное изучение звучащего текста, при котором просодия представлена как органическая часть его строя, а сверхсегментные средства изучаются во взаимодействии с лексико-грамматическими, позволяет создать целостное представление просодических процессов и дать их функционально-семантическую интерпретацию.
   Отправной точкой исследования является этос публичной речи, представленный как центральная категория, определяющая особый ракурс научного анализа. В рамках данной категории раскрываются механизмы влияния современных и исторических социо-культурных факторов на содержание и стиль изучаемого риторического дискурса. В широком смысле этос как отражение исторически сложившегося общественного уклада и культуры определяет характер риторической деятельности. Одновременная соотнесенность этоса с общественными нормами и реальным взаимодействием участников риторического дискурса проявляется в том, что этос в его широком понимании формирует определенные требования к этосу в узком понимании, то есть этосу конкретной публичной речи. Следуя требованиям этоса, оратор осуществляет выбор дискурсивных стратегий и языковых средств в соответствии с принципами уместности и целесообразности речи.
   В рамках современной философии дискурса этос предписывает такую модель риторической деятельности, в которой взаимодействие между ее участниками строится на основе сотрудничества и взаимопонимания, а этическая самореализация оратора осуществляется в процессе коммуникации, имеющей двусторонний характер.
   Носителями этоса в риторическом дискурсе являются оратор и аудитория, поэтому особое внимание в данной работе было уделено участникам дискурса и принципам и механизмам их взаимодействия. Образ оратора складывается на основе его личностных качеств, реализуемых в процессе риторической деятельности, и оценки аудитории в соответствии с представлениями о риторическом идеале, сформированном в рамках национальной риторической традиции. Следуя нормам этоса и риторическому канону, оратор стремится также реализовать уникальные черты своей личности, в результате чего формируются стереотипный и творческий аспекты риторического произведения. Риторический дискурс ориентирован на «получателя сообщения» как на уровне межличностного общения, строящегося на основе сотрудничества, уважения и вежливости, так и на уровне самого текста, отличающегося такими характеристиками, как ясность, логичность и выразительность. Эффективное взаимодействие между участниками риторического дискурса является необходимым условием реализации убеждения.
   Убеждение как главная цель риторического дискурса носит ненасильственный характер и направлено на достижение консенсуса, то есть добровольного присоединения аудитории к точке зрения оратора. Основным средством реализации убеждения в публичной речи является риторическая аргументация ─ речевая деятельность, направленная на формирование определенных убеждений слушателей. Методология аргументации, основанная на логико-когнитивных процедурах, носит универсальный характер, однако выбор способов и видов аргументации и ее языковое воплощение определяются нормами этоса.
   В ходе исследования были выявлены некоторые существенные национально-специфические особенности британского академического дискурса, сложившиеся в рамках британской риторической традиции. Они проявляются в сфере взаимодействия участников дискурса и речевой позиции оратора. Межличностное общение между оратором и аудиторией строится на основе взаимного уважения, вежливости, соблюдения правил речевого этикета, и для этого общения, в соответствии с британской культурной традицией, весьма характерна ирония и самоирония. Оратор, отвечающий по своему положению «на трибуне» требованиям повышенного социального статуса и безусловного профессионализма, демонстрирует в риторическом поведении сдержанность, стремление не вторгаться в личное пространство слушателей, не навязывать им резко свою точку зрения и избегать манипулятивных риторических технологий. Современная британская академическая публичная речь представляет собой развернутую беседу оратора со слушателями и характеризуется демократизмом и подчеркнутой концентрацией внимания на адресате (так сказать, «адресато-центричностью»).
   Структурная организация публичной речи определяется семантическими, когнитивными и риторическими факторами. Располагая сегменты текста в определенной последовательности в соответствии с принципами уместности и целесообразности, оратор имеет определенную свободу выбора, на которую в то же время накладываются ограничения в связи с прототипичностью структуры текста в рамках определенного жанра.
   В соответствии с ораторской традицией, композиция академической публичной речи, кроме непосредственно содержательной части, включает четко выделенное вступление и не менее четко выделенное заключение. Индуктивное логико-речевое построение сочетается с индуктивно-дедуктивным. Убеждающий потенциал публичной речи реализуется за счет комбинаторики основных информационных (функционально-смысловых) типов речи (рассуждения, повествования и описания) при превалировании рассуждения. К числу наиболее распространенных приемов аргументации, дополняющих причинно-следственный аппарат логизирования, относятся такие, как ссылка на частный случай (пример, иллюстрация), подчеркнутая апелляция к фактам, пояснение, уточнение, переформулировка, постановка в контраст, усиленная адресация аргумента к человеку, усиленная адресация аргумента к публике.
   Отличительной особенностью строя академической публичной речи является ее четкая риторическая ориентированность, которая реализуется в сфере персонализации (самовыражение оратора) и идентификации (взаимодействие оратора и аудитории). Сфера самовыражения оратора включает средства авторизации (выражение речевой позиции говорящего) и индивидуальный стиль оратора. Идентификация осуществляется с помощью средств адресации и диалогизации.
   Выразительность звучащего текста оптимизирует его воздействие на слушателей. В академическом дискурсе преобладает интеллектуальная выразительность (аргументированность, ясность и стройность изложения). Экспрессивность академической публичной речи обеспечивается такими риторическими фигурами, как антитеза, различные виды повторов, период. Кроме того, широко используются юмор и ирония, являющиеся неотъемлемой частью британской культуры речевого общения и риторической традиции.
   В соответствии с избранным подходом к изучению текстовой просодии, просодический строй академической публичной речи рассматривался авторами как результат риторической деятельности, регулируемой принципами целесообразности и уместности. В ходе этой деятельности осуществляется выбор оратором дискурсивных стратегий и реализующих их интонационных техник. На основании анализа двух групп дискурсивных стратегий, направленных на реализацию убеждения через информирование (стратегии информирующего типа) и на обеспечение взаимодействия участников риторического дискурса (интеракциональные стратегии) были установлены наиболее частотные интонационные техники. В результате использования данных интонационных техник в звучащем тексте образуются просодически маркированные единицы, которые реализуют референтный (информационно-содержательный) и метареферентный (авторизация, адресация, контакт) уровни текста. Просодия не только формирует смысловую структуру текста за счет выделения тех единиц, которые непосредственно выражают содержание, но и способствует оптимальной передаче информации за счет выделения единиц метареферентного уровня, причем степень выделенности вторых может быть больше, чем степень выделенности первых, что отражает специфику риторического дискурса. Просодическое маркирование одних единиц текста на фоне других обеспечивает динамику публичной речи, как в плане реализации ее информационной составляющей, так и в плане оптимизации взаимодействия оратора и аудитории.
   Важнейшим аспектом академической публичной речи является риторическая аргументация, которая реализуется в звучащем тексте просодическими средствами. Основная тенденция, характеризующая просодическое оформление акта аргументации, состоит в том, что высказывание-тезис маркируется просодическим выделением по отношению к высказываниям-аргументам; это обеспечивает доминантную позицию тезиса и способствует реализации аргументативной и информационной структуры риторического дискурса.
   Эффективность публичной речи обеспечивается не только ее информационно-аргументативной составляющей, но и ее экспрессивным аспектом. Экспрессивность звучащего текста обеспечивается за счет действия двух противоположных тенденций – рекуррентности интонационных структур и просодического контраста.
   Современную британскую академическую публичную речь отличает стилевая неоднородность, индикаторами которой на просодическом уровне являются следующие параметры: членение текста на единицы разной размерности, маркированное варьирование темпа речи, присутствие пауз хезитации, особенности мелодики. Наряду с просодическими маркерами академического стиля в звучащем тексте присутствуют и маркеры разговорной тональности. Отмеченная стилевая неоднородность академической публичной речи должна строго учитываться при выделении инвариантного набора интонационных структур, типичных для этого риторического жанра; следует особо выделять те речевые модификации, которые возникают в связи с требованиями этоса, ясно понимая при этом, что намеренная смена стилизации является мощным средством оптимизации воздействия в публичной речи.
   Персонализм риторического дискурса обусловливает значимость индивидуального стиля оратора, который складывается из его речеголосовых свойств и определенной комбинаторики просодических параметров (степень варьирования тонального диапазона, особенности акцентуации и темпо-ритмической организации речи, мелодический репертуар и т. д.).
   Просодические контрасты различного рода и различной направленности являются одной из отличительных особенностей риторического дискурса. Анализ и систематизация просодических контрастов в звучащем публичном монологе позволили, с одной стороны, обобщить представления об участии просодии в реализации убеждения, а с другой стороны, установить значимость макросегментных просодических единиц в структурно-содержательном, фоностилистическом и эмоцио-нально-модальном аспектах.
   Таким образом, в результате комплексного рассмотрения особенностей просодиического строя британской академической публичной речи удалось установить риторическую функцию просодии как непременной составляющей общей системы реализации замысла оратора в процессе его взаимодействия со слушателями и создания законченнго риторического произведения. Важнейшее свойство просодических единиц языка заключается в их способности включать высказывание в контекст, как языковой, лингвальный, так и внеязыковой, экстралингвальный. С помощью просодии выражается сложная гамма смысловых и эмоционально-модальных оттенков, порождаемых социо-культурными условиями, в которых происходит риторическая коммуникация. Исследование показало значимость просодии в контекстной семантике, обусловленную ее способностью выражать коннотативные значения, отражающие как непосредственный экстралингвальный, так и социо-культурный контекст порождения и восприятия звучащего текста.
   Просодия играет важнейшую роль в обеспечении эффективности риторического дискурса. В то же время изучение просодической составляющей публичной речи позволяет извлечь из звучащего текста ценную информацию о «человеке говорящем» и «человеке слушающем» как носителях этоса, о характере их взаимодействия в становлении национальных особенностей речевой коммуникации как таковой.

Литература

   1. Авеличев А. А. Возвращение риторики. Вступительная статья. // Общая риторика. – М.: Прогресс, 1986. – С. 5–26.
   2. Ажеж К. Человек говорящий. Вклад лингвистики в гуманитарные науки. – М.: Еdиториал УРСС, 2003. – 304 с.
   3. Анашкина И. А. Звучащий текст в основе культурной аксиологии. – Саранск, 1998. – 262 с.
   4. Анисимова Т. В., Гимпельсон Е. Г. Современная деловая риторика. – М: Московский психолого-социальный институт. – Воронеж: НПО «Модэк», 2002. – 432 с.
   5. Аннушкин В. И. Предмет и методы преподавания риторики в системе современного образования. Тезисы 7-ой международной конференции по риторике. – М.: 2003. – С. 21–24.
   6. Антипова А. М. Система английской речевой интонации. – М.: Высшая школа, 1979. – 130 с.
   7. Антипова А. М. Фоностилистика английского языка. – М.: Высшая школа, 1981. – 105 с.
   8. Античные риторики. – М.: Изд-во Московского университета, 1978. – 351 с.
   9. Апресян Г. З. Ораторское искусство. – М.: Изд-во Московского университета, 1969. – 196 с.
   10. Баранов А. Н. Аргументация как языковой и когнитивный феномен// Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. – М.: Наука, 1990. – С. 40–52.
   11. Бахтин М. М. Слово в жизни и слово в поэзии.// Риторика № 2. – М.: Лабиринт, 1995. – С. 9–30.
   12. Бахтин М. М. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке.// Общая психолингвистика. Хрестоматия. – М.: Лабиринт, 2004. – С. 66–108.
   13. Бахтин М. М. Человек в мире слова. – М.: Изд-во Российского открытого университета, 1995. – 140 с.
   14. Безменова Н. А. Очерки по теории и истории риторики. – М.: Наука, 1997. – 215 с.
   15. Безменова Н. А. Проблемы эффективности речи в перспективе неориторики//Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 152–161.
   16. Безменова Н. А. Риторическая модель речевой деятельности//Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. – М.: Наука, 1990. – С. 15–26.
   17. Блох М. Я. Языковая вариативность и ее функциональный аспект//Вариативность в германских языках. Функциональные аспекты. – М., 1996. – С. 6–15.
   18. Блох М. Я. Диктема в уровневой структуре языка// Вопросы языкознания. – 2000. – № 4. – С. 56–67.
   19. Блох М. Я. Теоретическая грамматика английского языка. – М.: Высшая школа, 2000. – 381 с.
   20. Блох М. Я. Теоретические основы грамматики. – М.: Высшая школа, 2000. – 160 с.
   21. Блох М. Я. Текст в становлении и развитии//Стилистика и теория языковой коммуникации. Тезисы докладов. – М.: МГЛУ, 2005. – С. 6–9.
   22. Блох М. Я. Регуляция речевого общения и теория коммуникативного треугольника //Актуальные проблемы английской лингвистики и лингводидактики. Вып.6 – М.: «Прометей», 2007. – С. 3–10.
   23. Блохина Л. П. К проблеме просодической организации устной речевой коммуникации// Язык и речь: проблемы и решения. Сборник научных трудов к юбилею Л. В. Златоустовой. – М.: Макс Пресс, 2004. – С. 51–62.
   24. Бондарко Л. В. и другие. Основы общей фонетики. – Спб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского университета, 2000. – 160 с.
   25. Брантов С. А. Просодическая составляющая риторической аргументации в публичной речи (на материале британских лекций): Автореф. дис канд. филол. наук. – М., 2004. – 16 с.
   26. Брудный А. А. Психологическая герменевтика. – М.: Лабиринт, 1998. – 336 с.
   27. Бубер М. Два образа веры. М., 1995.
   28. Валгина Н. С. Теория текста. – М.: Логос, 2003. – 280 с.
   29. Валигура О. Р. Интонационные признаки информационной структуры звучащего учебно-научного текста: Автореф. дис. канд. филол. наук. – Киев, 1988. – 24 с.
   30. Варгина Е. И. Научный текст и его воздействие (на материале английского языка). – СПб: Филологический факультет СпбГУ, 2004. – 212 с.
   31. Введенская Л. А, Павлова Л. Г. Деловая риторика. – Ростов-на-Дону: Изд. Центр «МарТ», 2000. – 512 с.
   32. Вишневская Г. М. Английская интонация (в условиях русской интерференции). – Иваново: Изд-во Ивановский государственный университет, 2002. – 124стр.
   33. Войскунский А. Е. Я говорю, мы говорим. – М.: Знание, 1982. – 192 с.
   34. Войскунский А. Е. Коммуникативный контакт и средства его установления//Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 128–152.
   35. Волков А. А. Курс русской риторики. – М.: Храм св. мученицы Татьяны при МГУ, 2001. – 474 с.
   36. Волков А. А. Риторика как персоналистическая философия слова//Риторика в современном обществе и образовании. – М.: Флинта, Наука, 2003. – С. 19–31.
   37. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: Наука, 1981. – 139 с.
   38. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. – М.: Прогресс, Культура, 1992. – 218 с.
   39. Гиндин С. И. Риторика и проблемы структуры текста//Общая риторика. – М.: Прогресс, 1986. – С. 355–367.
   40. Гимпельсон Е. Г. Системные характеристики композиции риторического произведения: Автореф. дис. канд. филол. наук. – М., 1992. – 27 с.
   41. Горелов И. Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. – М.: Лабиринт, 1997. – 220 с.
   42. Грайс Г. Логика и речевое общение//Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. – М.: Прогресс, 1985. – С. 217–236.
   43. Грайс Г. Значение говорящего, значение предложения и значение слова//Философия языка. – М.: УРСС, 2004. – С. 75–98.
   44. Гудков Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. – М.: Гнозис, 2003. – 288 с.
   45. Давыдов М. В. Ритм английской речи. – М.: Диалог-МГУ, 1997. – 115 с.
   46. Давыдов М. В., Малюга Е. Н. Интонация коммуникативных типов предложений в английском языке. – М.: Дело и Сервис, 2002. – 224 с.
   47. Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. – М.: Прогресс, 1989. – 312 с.
   48. Демьянков В. З. Доминирующие лингвистические теории в конце ХХ века// Язык и наука конца 20 века. – М.: Институт языкознания РАН, 1995. – С. 239–320.
   49. Дубовский Ю. А. Вопросы просодии устного текста. – Минск: Минский госпединститут ин. яз., 1975. – 294 с.
   50. Дубовский Ю. А. Просодические контрасты в языке. – Симферополь: СГУ, 1983. – 94 с.
   51. Дюбуа Ж. и др. Общая риторика. – М.: Прогресс, 1986. – 392 с.
   52. Жинкин Н. И. Язык. Речь. Творчество. – М.: Лабиринт, 1998. – 368 с.
   53. Зарецкая Е. Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М.: Дело, 1998. – 480 с.
   54. Звучащий текст/Отв. ред. Ф. М. Березин, Р. К. Потапова. – М.: ИНИОН, 1983. – 250 с.
   55. Златоустова Л. В., Потапова Р. К. и др. Общая и прикладная фонетика/ Под общей редакцией Р. К. Потаповой. – М.: Изд-во Московского университета, 1997. – 415 с.
   56. Ивин А. А. Основы теории аргументации. – М.: Владос, 1997. – 352 с.
   57. Ивин А. А. Риторика: искусство убеждать. – М.: Фаир-Пресс, 2003. – 304 с.
   58. Иванова-Лукьянова Г. Н. Культура устной речи. – М.: Флинта, Наука, 2003. – 200 с.
   59. Ипполитова Н. А. и др. Педагогическая риторика. – М.: МПГУ, 2001. – 352.
   60. Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. – М.: Едиториал УРСС, 2003. – 286 с.
   61. Канчер М. А. Языковая личность и детерминанты речевого поведения//Риторика в современном обществе и образовании. – М.: Флинта, Наука, 2003. – С. 87–92.
   62. Карасик В. И. Язык социального статуса. М.: Гнозис, 2002. – 333 с.
   63. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987. – 264 с.
   64. Касаткин Л. Л. Фонетика современного русского языка. – М.: Изд-во МГУ, 2003. – 224 с.
   65. Касевич В. Б. Об основах теории интонации//Проблемы фонетики. – М.: Наука, 1993, I. – С. 59–61.
   66. Киселева Л. А. Вопросы теории речевого воздействия. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1978. – 160 с.
   67. Клюев Е. В. Речевая коммуникация. М.: Приор, 1998. – 224 с.
   68. Кодзасов С. В. Уровни, единицы и процессы в интонации// Проблемы фонетики. – М.: Наука, 1999. – С. 197–216.
   69. Кодзасов С. В., Кривнова О. Ф. Общая фонетика. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. – 592 с.
   70. Колшанский Г. В. Коммуникативная функция и структура языка. – М.: Наука, 1984. – 142 с.
   71. Конецкая В. П. Социология коммуникации. – М., 1997.
   72. Кохтев Н. Н. Основы ораторской речи. – М.: Изд-во МГУ, 1992. – 240 с.
   73. Красных В. В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. – М.: Гнозис, 2001. – 270 с.
   74. Красных В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. – М.: Гнозис, 2002. – 284 с.
   75. Крюкова О. П. Фоностилистические особенности ораторской речи: Дис канд. филол. наук. – М., 1982. – 168 с.
   76. Кубрякова Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (опыт парадигмального анализа)//Язык и наука конца ХХ века. – М.: Институт языкознания РАН, 1995. – С. 144–238.
   77. Кубрякова Е. С. Язык и знание. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 560 с.
   78. Кулинич М. А. Парадигма юмора как культурный код// Межкультурная коммуникация. Теория и практика. – М.: ГУВШЭ, 2000. – С. 299–311.
   79. Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. – М.: Смысл, 2003. – 286 с.
   80. Лотман Ю. М. Риторика//Риторика № 2. – М.: Лабиринт, 1995. – С. 92–108.
   81. Лотман Ю. М. Семиосфера. – Санкт-Петербург: Искусство – СПБ, 2004. – 703 с.
   82. Лузина Л. Г. Распределение информации в тексте (когнитивный и прагмастилистический аспекты). – М.: ИНИОН, 1996. – 139 с.
   83. Лузина Л. Г. Выделенность информации в тексте//Структура представления знаний в языке. – М., 1992, С. 71–111.
   84. Львов М. Р. Риторика. Культура речи. – М.: Academia, 2003. – 272 с.
   85. Магидова И. М. Теория и практика прагматического регистра английской речи: Дис д-ра филол. наук. – М., 1989. – 407 с.
   86. Мейер О. А. Риторическое размножение фразовых акцентов// Проблемы фонетики, IV. – М.: Наука, 2002. – С. 169–181.
   87. Минаева Л. В. Речь в научно-лингвистическом и дидактическом аспектах. – М., 1991.
   88. Михальская А. К. Пути развития отечественной риторики: утрата и поиски речевого идеала//Филологические науки. – 1992. – № 3. С. 55–67.
   89. Михальская А. К. Основы риторики. – М.: Просвещение, 1996. – 416 с.
   90. Николаева Т. М. От звука к тексту. – М.: Языки русской культуры, 2000. – 680 с.
   91. Николаева Т. М. Семантика акцентного выделения. – М.: УРСС, 2004. – 104 с.
   92. Ножин Е. А. Мастерство устного публичного выступления. – М.: Политиздат, 1989. – 255 с.
   93. Отье-Ревю Ж. Явная и конститутивная неоднородность: к проблеме «другого» в дискурсе//Квадратура смысла. – М.: Прогресс, 2002. – С. 54–95.
   94. Петренко В. Ф. Проблемы эффективности речевого воздействия в аспекте психолингвистики//Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 18–31.
   95. Пеше М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия//Квадратура смысла. – М.: Прогресс, 2002. – 416 с.
   96. Пешков И. В. О типологии ситуаций речевого общения и возможности обоснования научного статуса риторики//Языковое сознание: стереотипы и творчество. – М.: Институт языкознания РАН, 1988. – 162 с.
   97. Пешков И. В. Введение в риторику поступка. – М.: Лабиринт, 1998. – 288 с.
   98. Потапов В. В. Сопоставительный подход в фонетической гендерологии (русско – немецкие параллели)// Язык и речь: проблемы и решения. – М.: Макс Пресс, 2004. – С. 205–230.
   99. Потапова Р. К. Фонетические средства оптимизации речевого воздействия//Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 119–210.
   100. Потапова Р. К. Коннотативная паралингвистика. – М.: Три ада, 1998. – 67 с.
   101. Потапова Р. К., Потапов В. В. Язык, речь, личность. – Москва: Языки слвянской культуры, 2006. – 491 с.
   102. Прохватилова О. А. Речевая организация православной проповеди и молитвы: Дис д-ра филол. наук. – Волгоград, 2000. – 495 с.
   103. Прохоров Ю. Е. Национальные социо-культурные стереотипы речевого общения и их роль в межкультурной коммуникации//Функциональные исследования. Вып.4. – М., 1997. – С. 5–21.
   104. Прохоров Ю. Е. Действительность. Текст. Дискурс. – М.: Флинта, Наука, 2004. – 224 с.
   105. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. – М.: Лабиринт, 1994. – 210 с.
   106. Рождественский Ю. В. Теория риторики. – М.: Добросвет, 1999–482 с.
   107. Рождественский Ю. В. Принципы современной риторики. – М.: Флинта, Наука, 2003. – 176 с.
   108. Рюмина М. Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. – М.: УРСС, 2003. – 320 с.
   109. Сергеич П. Искусство речи на суде. – М.: Госюриздат, 1960. – 272 с.
   110. Скорикова Т. П. Лингвистические приметы акцентно маркированных лексем в устном научном тексте//Проблемы фонетики. – № 3 – М.: Наука, 1999. – С. 265–272.
   111. Соколова М. А. и др. Теоретическая фонетика английского языка. – М.: Высшая школа, 1994. – 240 с.
   112. Сопер П. Основы публичной речи. – М.: Прогресс-академия, 1992. – 416 с.
   113. Тарасов Е. Ф. Речевое воздействие: методология и теория. Структура сознания в речевом воздействии// Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 5–18.
   114. Тарасов Е. Ф. Речевое воздействие как проблема речевого общения// Речевое общение в сфере массовой коммуникации. – М.: Наука, 1990. – С. 3–14.
   115. Фомиченко Л. Г. Когнитивные основы просодической интерференции: Автореф. дис. д-ра филол. наук. – М., 1998. – 32 с.
   116. Формановская Н. И. Русский речевой этикет. Лингвистический и методический аспекты. – М.: Русский язык, 1982. – 126 с.
   117. Франк Д. Семь грехов прагматики: тезисы о теории речевых актов, анализе речевого общения, лингвистике и риторике//Зарубежная лингвистика. – М.: Прогресс, 1999. – С. 254–264.
   118. Фрейдина Е. Л. и др. Основы публичной речи. – М.: Владос, 2002. – 95 с.
   119. Фрейдина Е. Л. Публичная речь и ее просодия. – М.: Прометей, 2005. – 192 с.
   120. Химик В. В. Категория субъективности и ее выражение в русском языке. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. – 194 с.
   121. Хитина М. В. Особенности сегментации специфического устно – речевого дискурса// Язык и речь: проблемы и решения. – М.: Макс Пресс, 2004. – С. 270–285.
   122. Черемисина Н. В. Русская интонация: поэзия и проза, разговорная речь. – М., 1982. – 208 с.
   123. Шевченко Т. И. Социальная дифференциация английского произношения. – М.: Высшая школа, 1990. – 142 с.
   124. Эко У. Пять эссе на темы этики. – Санкт-Петербург: Symposium, 2002. – 158 с.
   125. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. – Санкт-Петербург: Symposium, 2004. – 544 с.
   126. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика//Структурализм: «за» и «против». – М.: Наука, 1975. – С. 198–231.
   127. Яковлева Е. А. Риторика как базовый компонент в сфере высшего образования//Риторика в современном обществе и образовании. – М.: Флинта, Наука, 2003. – С. 12–19.
   128. Abercrombie D. Elements of General Phonetics. – Edinburgh: Edinburgh Univ.Press, 1967. – 203 p.
   129. Backlund I. Grounds for Prominence. On Hierarchies and Grounding in English Expositary Text// Studia Neophilologica, 1988, vol.60, № 1. – P. 37–61.
   130. Baumlin J. S. Ethos: New Essays in Rhetorical and Critical Theory. – Dallas, Tex., 1994.
   131. Blommaert J. Discourse. – Cambridge University Press, 2005. – 299 p.
   132. Bolinger D. Intonation and its Uses. Melody in Grammar and Discourse. – Stanford University Press, 1989. – 470 p.
   133. Bostock L. Speaking in Public. – Glasgow: Harper Collins, 1994. – 282 p.
   134. Bradford B. Intonation in Context. – Cambridge University Press, 1994. – 211 p.
   135. Brazil D. The Communicative Value of Intonation. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997. – 188 p.
   136. Brown G. Listening to Spoken English. – М.: Просвещение, 1984. – 168 р.
   137. Brown G., Yule G. Discourse Analysis. – Cambridge, Cambr. Univ.Press, 1983. – 288 p.
   138. Brown P., Levinson S. Politeness: Some Universals in Language Use. – Cambridge: Cambr.Univ.Press, 1987. – 345 p.
   139. Bryant D., Wallace K. Oral Communication. – New Jersey: Prentice Hall, Inc., 1976. – 270 p.
   140. Burke Kenneth. A Rhetoric of Motives. – Berkley: University of California Press. 1962.
   141. Connor U. Contrasive Rhetoric. – Cambridge: Cambridge University Press, 2002. – 201 p.
   142. Cruttenden A. Intonation. – Cambridge: Cambr.Univ.Press, 1986. – 197 p.
   143. Crystal D. The English Tone of Voice. – London: Edward Arnold, 1975.
   144. Crystal D. The Camdridge Encyclopedia of the English Language. – Cambridge: Cambr.Univ.Press, 1995. – 489 p.
   145. Davidson J. The Complete Guide to Public Speaking. – N. J: John Wiley and Sons, 2003. – 324 p.
   146. Detz J. How to Write and Give a Speech. – NY: StMartin Griffin, 1992. – 204 p.
   147. Dijk T. A. van. Studies in the Pragmatics of Discourse.– The Hague: Mouton, 1981. – 331 p.
   148. Encyclopedia of Rhetoric/ ed. By Thomas Sloane. – Oxford University Press, 2001. – 837 p.
   149. Gregory M., Carroll S. Language and Situation. Language Varieties and their Social Contexts//Language and Society Series. – London: Henley and Boston, 1981. – 113 p.
   150. Grice H. P. Logic and Conversation//Syntax and Semantics3. Speech Acts. – New York: Academic Press, 1975. – P. 41–58.
   151. Halliday M. A. K. Language as Social Semiotic: The Social Interpretation of Language and Meaning. – London: Arnold, 1978. – 256 p.
   152. Halliday M. A. C., Greaves W. Intontion in the Grammar of English. – London: Equinox, 2008–224 p.
   153. Hamlin S. How to Talk so People Listen. – L., 1993. – 287 p.
   154. Hudson R. A. Sociolinguistics. – Cambridge University Press, 2003. – 279 p.
   155. Joos M. The Five Clocks. – NY: Harcourt, Brace and World Inc., 1967. – 108 p.
   156. Kuleshov V. The Basics of Effective Communication. – М.: ЦентрКом, 2001. – 64стр.
   157. Ladd D. R. Intonational phonology. – Cambridge Univ.Press, 1996. – 334 p.
   158. Ladefogged P. A Course in Phonetics. – NY: Harcourt, Brace,Jovanovich Inc., 1982. – 300 p.
   159. Leech G. N. Principles of Pragmatics. – London: Longman, 1983. – 250 p.
   160. Longacre R. E. The Grammar of Discourse. – NY: Plenum Press, 1983. – 230 p.
   161. Maley A. The Language teacher’s voice. – Oxford: Macmillan, 2000. – 84 p.
   162. O’Connor J. D., Arnold G. F. Intonation of colloquial English. – London: Longman, 1973. – 271 p.
   163. O’Keefe D. Persuasion: Theory and Research. – Newberry Park, Calif., 1990. – 310 p.
   164. Perelman Ch. and Olbrechts-Tyteca L. The New Rhetoric: A Treatise on Argumentation. – University of Notre Dame Press, 1969.
   165. Phillips G. Speaking in Public and Private. – Indianapolis, 1984. – 376 p.
   166. Roach P. English Phonetics and Phonology. – Cambridge: Cambr.Univ.Press, 1994. – 262 p.
   167. Schiffrin D. Approaches to Discourse. – Oxford: Oxford Univ. Press, 1994.
   168. Swales J. Genre Analysis: English in Academic and Research Settings. – NY: Cambr. Univ. Press, 1990.
   169. Toulmin S. The Uses of Argument. – Cambridge: Cambridge University Press, 1985. – 264 p.
   170. Vicar R. How to Speak and Write Persuasively. – London: Kogan Page, 1994. – 125 p.
   171. Virtanen T. On the Definitions of Text and Discourse // Folia Linguistica 24, no. 3–4, 1990. – P. 447–455.
   172. Wells W. H. G. An Experimental Approach to the Interpretation of Focus in Spoken English // Intonation in Discourse/ ed/ by Catherine Johns-Lewis. – London, Sydney: Groom Helm, 1986. – P. 53–75.
   173. Wells J. C. English Intonation. An introduction. – Cambridge University Press, 2005. – 276 p.
   174. Wright A. How to communicate successfully. – Cambridge Univ. Press, 1987. – 86 p.

М. Я. Блох, Е. Л. Фрейдина Публичная речь и ее просодический строй Монография