Черная Мадонна
Аннет Бове

   Автор обращает внимание читателей на то, что книга не претендует на документальную достоверность, не описывает судьбу какого-либо конкретного человека и все возможные совпадения с реальными лицами и фактами следует считать случайными.

   © Аннет Бове, 2016
   © Елена Никонорова, дизайн обложки, 2016

   ISBN 978-5-4474-0731-5
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Июль, 2009, Барселона

   Ближайший автобус на Мадрид отходил только в шесть часов утра. Под пристальными взглядами подозрительных вокзальных личностей я открыла ячейку уличной камеры хранения, высвободила из неё большой грязно-красный чемодан и двинулась к центральному входу в здание вокзала. Волшебные стеклянные двери, обычно так услужливо разъезжающиеся в стороны при появлении любого, кто желал бы через них пройти, на этот раз застыли, прилипли друг к другу, как парочка влюбленных, и не поддавались ни на какие уговоры. Вокзал открывался только через четыре часа.
   – Лучше бы ты остался в камере, – буркнула я раздраженно и пнула чемодан ногой.
   С другой стороны, не было смысла срывать злость на этом безответном красном ящике, потому что уснуть на привокзальной скамейке, несмотря на наличие таких же, как и я, неудачливых и непредусмотрительных пассажиров, было бы одинаково опасно как с ним, так и без него.
   Спать хотелось смертельно. Присев на край огромного цветочного горшка, в котором обитала пальма с разбухшим, кокосоподобным стволом, я решила разбудить свое воображение, чтобы оно, в свою очередь, разбудило мое тело. Для этого я попыталась представить, как делаю ножом надрез на подушечке безымянного пальца, беру солонку и начинаю посыпать рану её содержимым. Через минуту я уже спала.
   Не смотря на то, что жизнь в Испании может продолжаться не только поздно вечером, но и всю ночь, особенно летом, а улицы и пляжи иногда полны гуляющим народом до самого рассвета, отвыкнуть от въевшегося в сознание ощущения опасности довольно сложно. Тем более, если ты совсем недавно из России, если твой чемодан приметного красного цвета и размером больше тебя самой. Эта мысль сквозь дремоту, почти увалившую меня на пальму, всё-таки привела меня немного в чувство.
   «Лучше уж идти и смотреть опасности в лицо, чем дать ей возможность застукать тебя спящей и ничего толком не осознающей», – подумала я, с трудом поднялась на обмякшие, как у тряпичной куклы ноги, и двинулась в путь.
   Идея была такова: гулять по улицам, прилегающим к вокзалу в радиусе километра.
   Уже через два квартала я поняла, что готова упасть и уснуть у ближайшего светофора, цветов которого в таком состоянии я уже не могла различить.
   Надо было свернуть немного влево, в сторону центра. В районе Готик много недорогих отелей и хостелов. Ради трех часов сна я готова была заплатить за целые сутки. Главное, чтобы были свободные номера.
   Мест, естественно, нигде не было. Что поделаешь – высокий сезон приходится как раз на это время года. В каком-то многозвездочном приюте неподалеку от кафедрального собора мне предложили «элегантный делюкс» с большой кроватью и зоной для отдыха, с плазменным телевизором, сейфом, мини-баром и, что самое важное для меня в этой ситуации, – с прессом для брюк. Стоило это удовольствие треть средней испанской зарплаты, и я снова выкатилась на узкую мостовую, сделав вид, что условия меня не устраивают.
   Из темного угла, которых в этом готическом квартале Барселоны было неисчислимое множество, в мою сторону высунулась голова в разноцветной вязаной шапке, похожей на радужную шевелюру.
   – Травки, детка? Сколько тебе? Коробок?
   – Спасибо, спасибо, мне и так хорошо, – я поспешила удалиться.
   – Эй, погоди, я мигом принесу, – вяло бормотал он мне вслед.
   – Нет, знаете, мне вон туда, налево, у меня там встреча, меня ждут, – быстро выговаривала я испанские слова, боясь оглянуться и увидеть цветастую шевелюру прямо позади меня. Отойдя на безопасное расстояние, я мельком посмотрела назад. Темнокожий продавец удовольствий утратил ко мне интерес и снова нырнул в свой угол, слившись с густой холодной тенью у основания средневекового дома-призрака.
   Конечно, чего мне было бояться в этом прекрасном городе-музее? Кого бояться в этой стране, добродушно меня приютившей? Здесь круглые сутки не затихает жизнь на улице. Здесь никому ни до кого нет дела, и всем до всех дело есть. Никто не смотрит угрожающе исподлобья, никто не спрашивает: «Чего пялишься?», если вдруг взгляд остановился на секунду на чьем-то лице. Если испанец выпил, он поет; если ему плохо, он выплескивает эмоции в танце. Конечно, невменяемых везде полно, но здесь люди были обаятельно невменяемы.
   Красный чемодан призывно болтался по мостовой, привлекая кошачьи взгляды из пропахших марихуаной переулков.
   На Площади Ангела у станции метро «Хайме I», названной в честь одного из арагонских правителей, официанты подметали террасу у небольшого кафе.
   Две длинные каменные скамьи обнимали угол очередной архитектурной реликвии, выкупленной, как это часто бывало, модным богатым банком. Камень всё ещё не остыл, нагревшись за день на палящем солнце. Это был какой-то специальный камень, мне о нем рассказывали. Он долго остывает даже ночью, не холодит, не простужает, даже если на нем сидеть несколько часов. Очень удачная находка для нации, которая добрую часть своей жизни проводит на улице: не только на лавках, но и прямо на мостовой, на бордюрах и тротуарах.
   У металлических стоек вдоль края площади дремали заблудившиеся или забытые скутеры. Девушек здесь на улицах не насилуют, а вот легкие транспортные средства угоняют частенько.
   Откуда-то у меня в кармане оказалась неполная пачка сигарет. Наверное, Роберто забыл забрать. Я решила её выбросить, но потом почему-то передумала. Кафе на площади было закрыто для посетителей, но там полным ходом шла уборка. Закончив подметать, официанты стали переворачивать блестящие металлические столы и стулья, громоздя их друг на друга, составляя в высокие кривые башни. Затем начали понемногу разбредаться. Один из них подошел к лавке, сел, попросил сигарету. Я поняла, почему передумала выбрасывать пачку, и угостила этого труженика сферы ресторанных услуг. Он побежал в кафе, вернулся с банкой ледяного пива, пытаясь отблагодарить меня за сигарету. Хотелось пить, но не пива, тем более такого холодного, но от искренней благодарности отказываться было неприлично. Официант до сих пор не снял униформу, только сорвал натершую шею бабочку и устало мял её в кулаке. Я непроизвольно разглядывала его, не в силах контролировать себя. Рукава белой рубахи были забрызганы соусом и вином, большой палец перебинтован. Наверное, неаккуратно резал лимон.
   – Трудная была ночка?
   – Да. – Проследив за моим взглядом, он смущенно завернул рукава по локоть, чтобы не так были видна грязь на манжетах, оголив сильные, жилистые запястья.
   – Я понимаю.
   – Ты тоже выглядишь уставшей.
   – Не нашла гостиницу на эту ночь – летом сложно, всё переполнено. Но ничего, мой автобус через пару часов. Главное, набраться сил и дойти до станции.
   – Подвезти тебя?
   – Нет, не волнуйся.
   – Но у тебя такой тяжелый чемодан.
   – Да он полупустой. И тут недалеко. Боюсь, в машине мне станет дурно. Спасибо за пиво и удачи.
   – Пока, красавица.
   Колеса снова загромыхали по камням. Не так давно, всего каких-нибудь два с половиной года назад этот звук казался мне музыкой: трагической и резкой; то утешительной, то пугающей, рваной и жесткой, но невероятно гармоничной. Потому что тогда нас было двое, и у нас был иммунитет, вдвоем мы ничего не боялись и были способны на многое, на самое невероятное – мы так полагали. И это невероятно, но очевидное, у нас часто получалось.

Декабрь 2006, небеса

   Если подняться ещё выше, предположим, на стандартную высоту полета авиалайнеров, то клочки земной поверхности, поля, разделенные реками или лесополосами, становятся меньше, цвета сливаются, смешиваются один с другим. И всё-таки прозрачная, струящаяся голубоватость Земли видна только из космоса, потому что лоскутное одеяло укрыто слоями воздуха. Наверное, там, среди звезд, как нигде в другом месте, можно по-настоящему ощутить единство мира и человека, универсальность всего сущего, контактность каждого с каждым, перетекаемость и взаимопроникаемость сознания, энергии. Там можно парить в безвоздушном пространстве, вдыхая кислород через хрупкую трубку, замирать от боли и радости, вспоминая о том, чего никогда не знал, но что живет в тебе от рождения, какое-то многовековое знание о мире, о переживаниях и наслаждениях каждого и целого, отдельного и единого. Макромир, космополис, где всякий рад тебе, потому что узнает себя в твоих мыслях, вспоминая через твою улыбку о чем-то из прошлой жизни, что засыпает в нас после нового рождения, замирает и таится до нужного момента. И когда ты висишь над живым глобусом, болтаешь ногами, а точнее, тяжелыми штанинами скафандра, ты понимаешь, что все мы способны к пробуждению, к воспроизведению, к воплощению того, что раньше казалось чужим. Душа мира проходит через тебя и через любого из нас. Мир родил тебя, но и ты родил его. Нет ни пространственных, ни духовных преград между людьми, потому что мы дети и одновременно родители друг друга.
   – Вы слышите меня, а?
   – Что, простите?
   – Девушка, я уже пять минут пытаюсь перебраться через вас. Скоро снова включат этот значок.
   Да, это мы летели в самолете из Москвы в Мадрид одним декабрьским солнечным днем. Поверить не могу, что прошло уже два с половиной года, а ощущения помнились в самых мельчайших подробностях. Я с удовольствием прижала ладони к теплой поверхности серого в белую точку камня, похлопала по нему беззвучно и, запрокинув голову, уперлась взглядом в ночное барселонское небо. Было приятно прикасаться к камню. Но так ли приятно было прикасаться к прошлому?
   – Вы что, не понимаете? Вы слышите? Загорится это значок, а я буду не пристегнута. Или опять затрясет так, что будь здоров. Вам бы понравилось сидеть в сортире, когда самолет попадает в зону турбулентности?
   – Нет, мне не… Да, да, конечно, проходите. Прошу прощения.
   – «Прошу прощения»…
   Наша взволнованная соседка по салону самолета, удалилась в уборную, лихо виляя бедрами.
   – Что это с ней?
   – Нервы.
   Когда она вернулась, мы решили встать и выйти в проход между креслами, чтобы дать ей возможность добраться до своего места. Она пристегнулась ремнем так, что, казалось, не сможет дышать. Самолет стал снижаться. Мы держались за руки. Соседка с завистью косилась на наши руки. Встретив мой взгляд, она резко отвернулась, вцепилась в подлокотники и зажмурилась.
   Мне с трудом удавалось сдерживать дыхание и колебания диафрагмы, и сохранять спокойное выражение лица. Чтобы страх из моих глаз не сыпался искрами на окружающих, я тоже предпочла их прикрыть. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть. Я держу тебя за руку и мне совсем не страшно.
   Нет, я не боялась полетов. Пугала неизвестность – что ждет нас там, дальше, уже после посадки. Пугал и сам страх, то опускавшийся к нижней части живота, то взмывавший иголкой к темени.

Декабрь 2006, Мадрид

   Лучи испанского солнца ослепляли через двойное стекло иллюминаторов, отскакивали от блестящей поверхности крыльев, скользили по лицам пассажиров. Стальная птица выпустила округлые когти и стала уверенно цепляться ими за взлетно-посадочную полосу.
   Прилетели без опоздания. Оставалось пару часов до закрытия метро. Хорошо, что подземка доходила до мадридского аэропорта, иначе пришлось бы брать такси или трястись в автобусе. В ожидании серии таможенных и паспортных процедур, я уверенно двинулась к выходу, делая вид, что неподъемный чемодан совершенно не оттягивает мне руку. Я демонстративно изображала решительность и бодрость. За спиной осталась трещать лента подачи багажа, будто гигантская анаконда свертывалась в клубки, шелестя чешуей. Стрелка налево, коридор, стрелка направо, коридор, стеклянная дверь, снова стрелка направо. Ни души, только механизмы и вездесущие камеры видеонаблюдения. Вот сейчас какое-нибудь всевидящее око заметит ужас на наших с тобой лицах и стражи порядка потребуют досмотра. Не то, чтобы меня пугал осмотр наших документов или чемоданов – я была к этому готова, но предчувствие дискомфорта, когда ты под пристальным вниманием властей, вызывало приступы тошноты, ноги дрожали, не слушались; в горле пересохло, мысль застыла. Главное не останавливаться, сделать рывок и выбраться на волю. Я поминутно оглядывалась назад, проверяя, держишься ли ты; пыталась улыбнуться, мол, всё хорошо, прорвемся.
   Снова были стрелки, коридоры, эскалаторы, стеклянные двери, указатели и светящиеся ромбовидные значки с буквой М в центре. В предобморочном состоянии, не зная, как сосредоточиться и освежить сознание, мы вдруг оказались прямо перед турникетом метро. Куда делся контроль, таможня и прочие условности?
   Вагоны метро напоминали летающие капсулы из фильма о будущем. Поезд, как гигантская гусеница, извивался на поворотах, молниеносно прогрызая себе дорогу сквозь толщу той самой красно-рыжей почвы. Между вагонами не было никаких дверей, только резиновая эластичная «гармошка», позволяющая этому фантастическому животному, обитающему в подземельях Мадрида, двигаться изящно и ловко, при этом ещё и перевозя на своем теле паразитирующих хомосапиенсов, вцепившихся в поручни.
   Свобода. Даже здесь, под землей, мы чувствовали её присутствие. Несясь к центру города на этом неутомимом сверкающем червяке, мы знали, что и он горд своей свободой, принадлежностью к другому, незнакомому нам пока ещё миру. Радость и недоумение поглотили нас. Вагон был почти пуст, и мы обнялись, пытаясь сдержать дрожь друг друга.
   Наш отель находился в десяти минутах ходьбы от станции метро. Было заполночь и было не по себе. Две одинокие робкие фигуры с чемоданами нам самим казались прекрасным объектом для нападения, ограбления, просто глумления. Так уж мы привыкли. Так нас воспитала наша жизнь. Улочки, грязные мусорные контейнеры разных цветов, цокот копыт чемоданов по асфальтированному узкому тротуару, заинтересованные взгляды посетителей не закрывшихся всё ещё крохотных баров. Скорей, скорей дойти до гостиницы.
   Вот и наш номер.
   – Мне, конечно, трудно судить, потому что особо не с чем сравнивать, но на четыре звезды не тянет. Тебе не кажется?
   Не раздеваясь, не снимая обуви, мы сели на край двуспальной кровати и привались обессилено друг на друга плечами. Нас охватило оцепенение, трудно было поверить, что мы здесь, что мы уже не там, где было страшно и больно.
   – Да какая разница, сколько тут звезд! Это всё мелочи.
   – Ты вообще представляешь?
   – Нет.
   – Тебе страшно?
   – Очень.
   – Не бойся. Мы вместе – это главное.
   Мы были в Европе, мы спокойно вышли в ночной Мадрид из российского самолета. Уже совсем скоро, возможно, даже завтра, мы сделаем то, что планировали в такой спешке, рискуя репутацией, здоровьем и даже жизнью.

//-- *** --//
   Большинство беженцев сдавалось прямо в аэропорту. Мало кто – в своей стране, в посольстве того государства, у правительства которого запрашивает убежища. Мы же, не смотря на экстренность ситуации и связанные с этим приступы паники, решили быть умнее всех. Ещё дома я нашла точный адрес нужной организации в Интернете, распечатала схему метро и участок города, прилегающий к ближайшей станции. Выписала номера телефонов, электронный адрес. Даже разговорник купить не успела, но уже вычитала на сайте, что нам обязаны предоставить адвоката и переводчика.
   Конечно, информации было катастрофически мало, и мы сомневались в успехе такого рискованного, хоть и вынужденного, предприятия, но обратной дороги уже не было. На принятие окончательного решения оставалось пять дней – именно на этот срок была забронирована гостиница, и ровно через пять дней предполагался обратный рейс в Москву. Но мы ведь не из тех, кто так быстро сдается. Кроме того, возвращение не обещало ничего воодушевляюще положительного, оно лишь посылало нам угрожающие сигналы с покинутой земли, сверкало глазами, злобно шипело, металось вдоль российских границ, но не смело их переступить, чтобы кинуться вдогонку.
   – Теперь мы иммигранты, да? Или эмигранты?
   – И то, и другое. Тебя мучают угрызений совести?
   – Нет. Мне хорошо там, где мы с тобой вместе.
   Для зарождения ностальгии двух часов на чужбине ещё маловато, учитывая, что мы жертвы возможных преследований, беглецы, одним словом, беженцы.
   – Я буду любить тебя, моя новая родина, но не за то, что ты породила меня, а за то, что приютила, удочерила.
   – Да, есть брошенные дети, но иногда и родителей покидают.
   – Ты представляешь, а в Москве сейчас двадцать градусов мороза!
   – А здесь двадцать тепла. Это в середине декабря. Даже подумать страшно.
   – Когда пойдем сдаваться?
   – Чем скорее, тем лучше. Надо бы отстреляться сразу, потому что ждать будет невыносимо. Нам и город, и его теплое солнце будут не в удовольствие.
   – Но ведь мы не знаем, чем может закончиться наш приход туда.
   – В худшем случае, нас депортируют.
   Приняв душ, мы упали на кровать. Сна не было, хотя чувствовалась невероятная усталость и какое-то психологическое истощение, нервы были на пределе.
   – Может, повторим легенду?
   – Мне кажется, нужно сделать передышку, на пару дней забыть о том, что произошло, тогда рассказ будет выглядеть более естественно и правдоподобно.
   – Но ведь всё это правда. Почему нам должны не поверить?
   – Знаешь, человеческая психология – это большая загадка. Можно правдоподобно врать и можно вызвать тотальное неверие, говоря чистую правду. Давай-ка лучше посмотрим, что там у нас в мини-баре.
   – Точно! Это то, что нам сейчас нужно.
   – Да, может, легче будет уснуть. Завтра будет сложный день.

//-- *** --//
   Не было никакой специальной охраны, никаких вооруженных до зубов военных. Вращающаяся стеклянная дверь, окошко приемной. За ним – молодой скучающий офицер, застывший в любезном ожидании, пока мы усмиряли дрожь в голосе, чтобы с жутким восточно-европейским акцентом произнести испанское слово «asilo [1 - убежище – перевод с испанского (прим. автора)]». Офицер попросил документы. Слава Богу, в мире существует много интернациональных слов, таких, например, как паспорт, которые узнаваемы, даже если произносятся с ударением на другом слоге. Офицер записал наши данные, выдал две бирки с прищепкой и махнул рукой в сторону входа. Пропустив вещи через камеру досмотра, мы вошла внутрь. Чистое офисное помещение, светлое и приятное. Всё тихо и спокойно, без криков и воплей, без возмущенных граждан, толпящихся в очереди. Посетителей вызывали по номерам.
   Русскоговорящего переводчика в этот день не было – она приходила только по необходимости, а поскольку беженцев из России было не слишком много, необходимость тоже возникала не часто. Её должны были вызвать на тот день, когда нам назначат собеседование.
   Служащая в окошке стеклянной кабины дала нам две анкеты для заполнения. Везде под испанским текстом был английский перевод, так что мы справились без особого труда.
   – Так… Нужен ли нам переводчик? Нужен! Ставим крестик.
   – Специальное медицинское обслуживание… Инвалидность, наследственные заболевания… Пропускаем. Адвокат. Нам нужен адвокат?
   – Даже не знаю, как лучше. Если скажем, что нужен, могут подумать, что нам есть о чем беспокоиться. Если не возьмем, то посчитают слишком уверенными в себе.
   – Мы имеем право на бесплатного адвоката, вот и всё. Ладно, давай, если спросят, пожмем плечами, скажем, что не знаем, что, скорее всего, не нужен. А там посмотрим по реакции.
   Посмотреть по реакции не удалось. Служащая в окошке, молча, приняла анкеты, ничего не спросила и ни чему не удивилась. Очевидно, это была обычная формальная процедура, на которую тратиться ей особо не приходилось.
   Спрятав анкеты, на ломанном английском она объяснила, куда нам идти дальше, но для записи на собеседование нужно было позвонить по такому-то номеру телефона с такого-то по такое-то время. Видимо, общий поток беженцев был слишком велик, поэтому встречу назначали не ранее, чем через два-три дня и только по предварительной записи.
   – Ruso [2 - русский – перевод с испанского (прим. автора)], ruso, – ткнула она напоследок пальцем в картинку на синей брошюре и, когда я понимающе кивнула, вручила её мне. На листке, сложенном втрое в виде рекламного буклета или театральной программки, мы нашли краткое изложение на русском языке данных по всем основным этапам, через которые проходит каждый, запросивший убежища в Испании. Быстро пробежав глазами по тексту, я уловила основное – схема такая же, как и в других странах, насколько я помню из информации, вычитанной в Интернете.
   – Смотри, здесь написано, что мы не имеем права работать в течение полугода от момента подачи заявления.
   – Да, это, конечно, не очень приятно, но я уверена, что многие начинают работать раньше, ещё не получив документов, если подвернется случай. Вот, смотри, она обвела этот адрес. CEAR, Comisión Española de Ayuda al Refugiado [3 - Комитет по Защите Беженцев (прим. автора).]. Как я понимаю, они нами потом должны будут заняться.
   – Надо ехать к ним. Кто ещё нам поможет сделать звонок и попросить назначить дату собеседования?
   – Так, посмотрим… Организации, помогающие беженцам в юридических, интеграционных, медицинских, религиозных и прочих вопросах. Интересно, что значит: помощь в религиозных вопросах? Они подталкивают к самоопределению?
   – Наверное, они считают, раз ты беженец, раз неуверен в том, какую родину себе выбрать, то, и в какого бога верить, ты сам решить не сможешь.
   – Не смейся. Тут все такие грустные, нам тоже нельзя выходить из роли. На улице поулыбаемся.
   – Поехали.

//-- *** --//
   Мы быстро научились ориентироваться в метро. Конечно, мы не знали названий станций и линий, но ходить по стрелкам уже было проще. Надо сказать, информация в мадридском метро была очень внятной, легко улавливалась логика движение и символика, даже без знания испанского. Кроме того, многие надписи давались на французском и английском, что значительно облегчало ориентировку.
   – Слушай, CEAR – в дословном русском варианте было бы – Испанский Комитет Помощи Беженцам. ИКПБ. Просто какая-то коммунистическая партия большевиков, честное слово.
   – Почему? Ещё в аэропортах есть такое понятие. Кольцевая полоса безопасности, кажется. Тоже КПБ.
   – Ага, а ещё я помню, как-то брали билеты на поезд в Екатеринбург. Там было написано, что КПБ включен.
   – И что это?
   – Комплект постельного белья.
   – Да, сразу видно, что мы в Европе. Тут тебе и религиозное самоопределение, и партийная принадлежность – выбирай – не хочу.
   – Всё включено, одним словом.
   Здание комиссии находилось неподалеку от нашего отеля. По-русски там, естественно, никто не говорил. Оставалось надеяться на наши скоромные познания в английском. Обстановка была достаточно неформальной – мы не привыкли к такому обращению в официальных организациях.
   На стуле в узком коридорчике сидела пожилая африканка с кофейного цвета младенцем на руках. Напротив неё, сложив на груди руки и закинув голову назад, с открытым ртом спал смуглый мужчина с густой иссиня-черной бородой.
   Довольно скоро нас позвали к столику информации. Записали паспортные данные, взяли направление из главной конторы, откуда мы только что прибыли. Девушка, похожая на диковинную птицу, набрала номер и на эротично звучащем для нас испанском проговорила несколько фраз, из которых мы поняли только свои имена. Записала несколько слов на листке, оторванном от тяжелого квадратного блока. Передала нам и стала что-то быстро, быстро объяснять, водя кончиком ручки по листку. Хорошо хоть цифры в современном мире используются одинаковые, иначе сложно было бы догадаться, что собеседование нам назначили только через неделю, на вторник 19-е декабря.
   – Понимаете, у нас отель оплачен только на четыре ночи. Нам негде будет жить.
   Девушка мило улыбалась, хлопала глазами, кивала, убирая наши данные в папку и всем видом давая понять, что с нами она на сегодня закончила.
   Я стала крутить головой по сторонам, в надежде наткнуться на какой-нибудь сочувствующий нашему замешательству взгляд.
   – Подождите, нет, вы меня не поняли.
   Девушка слегка сморщила носик, нехотя поднялась и вышла в соседний кабинет.
   – Что делать-то будем?
   – Ну, придется оплачивать до вторника гостиницу.
   – Да мы разоримся за эту неделю. Нам же для визы заказывали четыре звезды, меньше нельзя было. Надо походить, поискать что-то подешевле.
   Девушка возвращалась, щебеча что-то на своем птичьем наречии большому, похожему на медведя молодому человеку в теплом свитере и в черно-коричневых джинсах с желтой строчкой.
   – Привет, – сказал он по-английски, и мы заулыбались от счастья.
   Английским не блистал ни он, ни мы, но мы друг друга поняли. Выяснилось, что жилье в случае необходимости предоставляется только после подачи заявления, так что до вторника нам придется выкручиваться самим. Но он уверил нас, что даже в центе города можно найти довольно скромные, но чистые хостелы за умеренную цену. Потом он попросил нас пройти за ним. Напоследок бросил что-то игривое птице, от чего та, потупила клювик, зарделась и, махнув на него рукой, позвала следующего посетителя.
   Плюшевый испанец с вязаными ромбами на груди привел нас в большой светлый кабинет с круглым столом, вокруг которого в беспорядке стояли синие пластмассовые стулья с мягкими сиденьями. За нами вошла девушка с блокнотом, прикрыла за собой дверь и присела неподалеку.
   – Вы не будете против, если я расспрошу вас немного на счет вашего дела?
   Мы напряженно переглянулись.
   – А это обязательно? Нам довольно сложно говорит на эту тему.
   – Да, я понимаю, просто у нас сегодня журналист в гостях. Она делает материал для газеты о том, как работает наша организация.
   Я не решалась на тебя взглянуть, предполагая, что происходило в этом момент с тобой, если даже у меня внутри всё перевернулось от страха: «Почему именно мы?»
   – Знаете, мы только позавчера прилетели, очень волнуемся. У нас проблемы были дома. Мы не хотели бы это обсуждать, это слишком болезненно. И наш английский не так хорош, чтобы давать интервью.
   – Да это не имеет значения. Самое основное мы сможем понять. Ну, и потом пару фотографий для газеты…
   – Нет, это совершенно исключено! Мы не хотим огласки. Никаких фотографий, никаких интервью. Простите за резкость, но это невозможно.
   Бедный мальчик. Он думал, что нас можно заманить на интервью, пообещав сделать фото для газеты – ну, кто же не мечтает попасть в прессу? А эффект получился прямо противоположным. Новичок, наверное. Неужели непонятно, что беженцы – они же бегут, убегают, то есть, теоретически, прячутся, скрываются от чего-то или от кого-то; что им не нужна публичность. По крайней мере, мы её точно не хотели.
   – Простите, если я вас обидел, не думал, что для вас это так сложно.
   Я время от времени поглядывала на твое напряженное лицо и сцепленные кулаки. Даже под дулом пулемета мы бы сейчас не стали никому рассказывать ни о чем, произошедшем с нами на родине.
   – Знаете, мы всё расскажем на собеседовании, потому что это крайне необходимо для начала процесса, но больше никому. По крайней мере, пока не пройдет какое-то время, пока раны не затянутся немного. Но на это могут потребоваться годы. Вы понимаете?
   – Да, конечно. Просто вы так бодро выглядели, что я подумал…
   – Мы стараемся не падать духом. Счастье уже то, что нам удалось уехать.
   Девушка с блокнотом всё-таки что-то записывала, впечатленная нашим эмоциональным отказом. Уж я-то знала, что для журналиста иногда достаточно искры, чтобы придумать материал. Дальше досочинит сама, или найдет кого-нибудь поспокойнее, кто с удовольствием сфотографируется для её статьи.
   Вырвавшись на улицу, мы долго шли молча, просто дышали.
   – Стрессы каждую минуту.
   – И не говори.
   В одном из переулков мы нашли интернет-кафе, взяли по часу, чтобы проверить электронную почту и поискать недорогую гостиницу.
   – Думаю, действительно дешевые места надо искать живьем.
   – Ходить по улицам?
   – Точно. Всё равно ведь мы не будем сидеть в номере. Надо пойти пообедать, потом прогуляться.
   Переодевшись, мы отправились в сторону центра, заглядывая в каждый, попадавшийся на пути отель или хостел, интересуясь ценами. В самом центре, на улице Gran Via мы нашли хостел-резиденцию, довольно уютную, и, что немаловажно, почти в два раза дешевле нашей гостиницы. Забронировали комнату на три ночи, которых не хватало до дня собеседования, и пошли гулять по городу.
   – Может, в переговорку? Домой надо позвонить.
   – Ладно, а я в издательство ещё раз попробую набрать.
   Мой бывший сотрудник и друг, Виктор Сергеевич, перед отъездом дал мне рекомендации – надо было ими воспользоваться. Может, в дальнейшем получилось бы сотрудничать с этой газетой и как-то зарабатывать на жизнь.
   – Что дома? Волнуются?
   – Да ничего, нормально, я сказала, что нам здесь очень нравится, что мы как в Африке после Москвы.
   К вечеру город стал зажигаться. До Рождества оставалось десять дней и уже светилось всё вокруг, предвещая праздник.
   Такси, как белые аисты с красной полосой вместо клюва, проносились мимо богини Кибелы, тщетно силясь обогнать двух мощных львов, запряженных в её колесницу. Конечно, стальной конь быстрее важного и гордого царя зверей, но ведь боги мчатся вне пространства и времени – попробуй их настигни.
   Площадь со статуей Кибелы озарялась разноцветными огнями, струящимися из окон здания Центрального Телеграфа. Магическая цветомузыка вибрировала, просачивалась сквозь толстое стекло гигантских окон. Казалось, что внутри главного почтового отделения Мадрида те же боги возвели огромный костер и кормят его обертками от своих божественных конфет, и от этого всё вокруг озаряется пульсирующим, трепещущим сиянием.
   Время шло, а город не позволял ночи спуститься и объять его. Всё ещё бежали пешеходы, шуршали по асфальту шины автомобилей, призывно горели витрины магазинов и ресторанов. Дойдя до площади Колумба со скромной его статуей, мы свернули налево и по узкой улочке дошли до района с забавным названием Чуека. Позже кто-то нам рассказывал, что этот район в самом сердце города всегда считался либеральным центром не только Мадрида, но и всей Испании. Именно здесь бушевала когда-то в конце шестидесятых – начале семидесятых знаменитая Ла Мовида [4 - La Movida Madrileña – культурное движение в Испании времен перехода от режима Франко к демократии (прим. автора).]. Студенты, вольные художники, артисты всех сортов собирались здесь ближе к вечеру и устраивали ботельоны – иногда санкционированные, но чаще все-таки запрещенные, молодежные попойки. Солидные горожане побаивались заглядывать в это место по ночам, а дворники, вооруженные в те годы ещё только метлами вычищали под утро горы мусора, в котором частенько находили уснувших студентов. Спустя время пачками стали выкупаться дома в этом районе. Покупателями в большинстве своем были представители нетрадиционной секусуальной ориентации. Чуека постепенно стала приобретать приличный вид, здесь открывались дорогие магазины и престижные рестораны, но по сей день это место оставалось самым демократичным, свободным и веселым кварталом Мадрида.

//-- *** --//
   – Опять солнце! – смеялись мы каждое утро, отодвигая шторы в гостинице.
   Да, погода здесь почти всё время была солнечной. По крайней мере, в первую неделю жизни в испанской столице там ни разу не было даже туч.
   – Даже дышится от солнца легче.
   По улицам слонялись толпы веселящегося народу. Тогда мы ещё не знали, что у них не только перед праздниками, но и в обычные выходные, и даже просто по вечерам в будни почти также людно, весело и шумно.
   Близился канун Рождества, но до этого должен был настать наш последний вечер перед подачей заявления. Это означало, что прошло пять дней, насыщенных новыми заграничными впечатлениями. Мысль о том, что нас ждет допрос с государственными служащими, беспрестанно омрачала нам существование. Праздничная экзальтация в сочетании с невероятным нервным напряжением требовала скорейшей разрядки. Казалось, если завтра по каким-то причинам собеседование отменится, то у нас начнется истерика.
   Если бы не основная цель нашей поездки, то мы были бы похожи на всяких восторженных туристов, впервые выбравшись в европейское забугорье. Тур явно удался. Конечно, это не Германия, о стерильной чистоте которой рассказывали басни, но комфорт и продуманность ощущались сразу. Люди доброжелательные, общительные, открытые, нет этой безумной загнанности в глазах, защитной агрессивности.
   Не справившись с переживаниями, и наплевав на поговорку, гласящую, что перед смертью не надышишься, мы перед сном всё-таки ещё раз проговорили всё, что с нами случилось, и как мы это будем рассказывать. Мы знали, что допрашивать нас будут по отдельности, поэтому очевидных неточностей и несовпадений в наших показаниях должно быть как можно меньше. Иначе всё пойдет прахом.

//-- *** --//
   Мы вышли из метро, бодрые и готовые ко всему. Солнце оживляло, вселяло надежду.
   – Всё проходит, всё когда-нибудь заканчивается.
   – У нас всё получится. Иначе просто и быть не может.
   – У нас же иммунитет!
   Мы подали паспорта, получили карточки с номером. Прием был назначен на десять утра. Мы, конечно, пришли заранее, но не слишком, чтобы не напрягаться от длительного ожидания.
   Как и в первый раз, никакой очереди не было. Человек десять посетителей, среди которых трудно было отличить наших коллег-беженцев от прочих людей, пришедших, например, за информацией. Компания была многонациональная, но не буйная, не похожая, по нашим представлениям, на толпу беженцев, в панике спасающихся от войны и голода.
   На середину зала периодически выходили сотрудники, называли имена и фамилии. Сидящие в зале спокойно поднимались и шли в указанном направлении, готовясь к казни или милости. Точно также пришли и за нами. Женщина средних лет с коротким русым ежиком на правильном русском назвала нас и улыбнулась, наткнувшись на наши испуганные взгляды.
   – Пройдемте со мной, пожалуйста. Меня зовут Ольга, я буду вашим переводчиком, – говорила женщина спокойным голосом, ведя нас в недра здания.
   Мы шли мимо небольших кабинетов с застекленными перегородками. Это было похоже на посещение отдела универмага, где продавались телевизоры: звук выключен, но картинки на экранах самые разнообразные. Где-то мать успокаивала ребенка, где-то служащий подавал стакан воды плачущему арабу. В другом телевизоре пожилая женщина уронила голову на стол, а переводчик положил ей руку на дрожащие плечи. Какие-то кабинеты пустели, где-то за столом сидели работники, сосредоточенно глядя на экраны компьютеров, внося данные в базу или, может быть, раскладывали пасьянс.
   Один из кабинетов наверняка предназначался для нас, но мне бы хотелось вечно идти по этому коридору, лишь со стороны наблюдая за чужими историями, горькими и болезненными, заставившими людей собрать пожитки в узел, схватит детей в охапку и сорваться с насиженного места.

//-- *** --//
   Мы вышли вымотанные, осунувшиеся, вцепившись друг в друга. Пройдя несколько кварталов, зашли в кафе. Выпили коньяку. Наступило облегчение, хотелось смеяться.
   – Ты плакала?
   – Да, напряжение выралось наружу. Думаю, получилось правдоподобно.
   – Было заметно, что они после тебя как-то немного растерялись. Ты точно их убедила. Мне уже и не надо было пережимать. Всё, как планировали – оставалсь подкрепить твои слезы здравыми размышлениями. Вроде бы, нам поверили и посочувствовали.
   Немного передохнув, мы поехали в Красный Крест за дальнейшими инструкциями. Оказалось, что многие сотрудники этой всемирно известной добровольческой организации, к нашей радости, прилично владели английским языком, который, как мы уже поняли, не был особо в почете у большинства испанцев.
   Пожилой длинный человек, похожий на исхудавшего тролля с редкой бороденкой, выписал нам по направлению в поликлинику – страна должна знать, с какими сюрпризами мы в неё пожаловали. Выслушав наш жалостливый рассказ о том, что жить нам больше негде, он сделал несколько звонков, после чего выдал ещё одну бумажку с адресом хостела, объяснив, что там мы будем пребывать до получения результатов анализов и принятия предварительного решения по нашему вопросу.
   – Но у нас нет денег, мы думали, нас направят в центр.
   – В центр вы попадете, если ваше дело примут на второе рассмотрение. А хостел вам пока оплачивает Красный Крест, так что не волнуйтесь.
   Выйдя на улицу, мы, как обычно, начали бурное обсуждение.
   – Значит, мы сейчас уже ждем какого-то решения?
   – Получается, что так. Об этом я тоже читала. Это самый первый этап. Смотрят наше дело поверхностно, чтобы только понять, есть ли вообще прецедент или нет его.
   – То есть, кого-то могут сразу же после этого этапа отослать домой?
   – Я думаю, таких очень даже много. Сомневаюсь, что у всех есть реально оправданные основания для подачи запроса на убежище.
   – А у нас они есть.
   – Я в этом уверена. Нас так быстро не выпроводят.
   Хостел располагался в самом центре города, неподалеку от полюбившегося нам района Чуека, у станции метро «Трибунал».
   Там мы впервые столкнулись с проблемами испанского отопления и с их тотальной неподготовленностью к возможным похолоданиям. Ночью мы околели, и на следующий же день понеслись в ближайший супермаркет за обогревателем. Масляные радиаторы показались нам очень дорогими и объемными, а обычные, электрические, со спиралью – вполне доступными и компактными. Один из таких и взяли. Но, как выяснилось этим же вечером, сюрпризы ещё не кончились. Всякий раз, как мы вставляли вилку обогревателя в розетку и нажимали на заветную кнопку «вкл.», в хостеле вырубался счетчик. Хозяйка выскакивала из своей коморки и носилась по этажу, не понимая, что происходит. Мы же сидели, как замерзшие мыши, тихонько хихикая. Чтобы обогреться хоть немного, приходилось хитрить. Сначала мы выключали свет в коридоре и в общей душевой. В комнате тоже сидели без света и какое-то время не пользовались ноутбуком. Только так счетчик мог терпеть хоть какое-то время, но всё равно через полчаса кто-нибудь заходил душ или включал свет на этаже, и тогда история повторялась.
   – Интересно, что было бы, если бы мы, как настоящие советские туристы, привезли бы с собой кипятильник?
   – Сожгли бы проводку в центре Мадрида перед самым Рождеством.
   Позже это вспоминалось с улыбкой и даже с какой-то грустью. Не смотря на дискомфорт от холода, отсутствие уюта и, особенно, внутреннее беспокойство, связанное, конечно, с бесконечным ожиданием, нам было хорошо вдвоем. Страшно и весело от той смелости, которая нас заставила пойти на этот шаг. Неустроенность была ценой за те перемены, которых мы ждали, на которые надеялись.
   Мы лежали в темноте, заложив руки за головы, под стрекот вентилятора, разгоняющего тепло от раскаленных пружин обогревателя, смотрели в едва освещаемый из окна потолок, представляя на нем алмазы звезд, и мечтали.
   – А потом ты женишься на мне?
   – Конечно.
   – И будет свадьба?
   – У нас будет роскошная свадьба, много гостей, и будет даже путешествие после неё. А ты мне родишь сынишку…
   Уже засыпая, я продолжала волноваться:
   – А если придут тараканы, когда я усну?
   – Я спасу тебя.
   – Ты не боишься? Ты ничего не боишься.
   – Боюсь, но не тараканов.
   Ночью к нам всё-таки забегали наши младшие усатые братья, шуршали чем-то в мусорном ведре, вели беседы. Я не знала об этих ночных посещениях, иначе у меня, наверное, был бы шок, и я бы спала стоя, обутая и одетая.
   Душ был всё время занят какими-нибудь смуглыми товарищами с островов. Надо сказать, что все наши соседи были из Африки. За стенкой они до глубокой ночи буянили.
   – Что они там делают?
   – Дерутся, наверное.
   – Не похоже, шума нет – только голоса.
   – Разговаривают.
   – Хорошо хоть мы смысла не понимаем.
   – Долго мы ещё здесь будем?
   – Получим результаты анализов и первый ответ.
   – А потом?
   – Потом, если не депортируют, то поселимся в тихом, спокойном центре для приема беженцев, где не будет тараканов и шумных африканцев.
   – Но ведь они такие же, как и мы – они запрашивают убежища. Значит, они тоже переселятся с нами в наш тихий центр.
   – Главное, чтобы тараканы не переселились.
   – Да, хуже этого ничего не бывает.
   – Знаешь, когда я была маленькой, мы верили, что если прикоснешься к чернокожему человеку, то можно загадать желание и оно обязательно сбудется.
   – Правда что ли? Ну, вы прямо как дети в Индии, которые белых людей за волосы трогают.
   – Да, мы так думали, но это же в детстве было.
   – Я понимаю, что в детстве. У меня тоже оно было, но я такого что-то не помню.
   – А здесь их вон сколько! Представь, сколько желаний могло бы сбыться.

//-- *** --//
   Зачитав брошюру до дыр, мы могли щеголять цитатами из неё. Первый этап – две недели. Первый просмотр дела. Если через две недели не депортируют на родину, посчитав запрос убежища безосновательным, то есть шанс задержаться здесь на пару месяцев. Через два месяца новое собеседование, второе рассмотрение и продление пребывания в случае положительного решения. Далее периоды удлиняются, а пристальность изучения, соответственно, усиливается.
   – Значит, до большого, решающего, собеседования, ждать придется плюс-минус два месяца?
   – Да.
   – А результаты?
   – Судя по данным буклета – не позже, чем через полгода. То есть, в общей сложности до окончательного решения, так или иначе, из страны нас не выставят в течение восьми месяцев, как минимум.
   – Это небольшой срок, но успеть при желании можно многое.

//-- *** --//
   На следующий день мы начали обход врачей. Ничего неприятнее я не помнила с детства. Наверное, так бывает со всеми, кто в юном возрасте провёл значительное количество времени в больничной палате и для кого лекарства иногда были частью ежедневного меню. Я не выносила запаха анисового ликера, мартини и амаретто – они напоминали мне какими-то своими травяными составляющими солутан или что-то вроде того.
   – Помнишь такую микстуру от кашля? Интересно, она еще существует?
   Позже мы узнали, что испанцы очень даже любят после плотного обеда выпить чашечку крепкого кофе с анисовым ликером. Но всё это еще было только впереди.
   Поликлиника порадовала нас своим внешним видом ещё больше, нежели офис, где мы подавали заявление на убежище. Никакого больничного ощущения, никаких ярко выраженных запахов, никакой сине-зеленой краски до середины стены и, как и прежде, никаких очередей. Вернее, тут нужно оговориться, что очередь, конечно, была. В том смысле, что были люди, ожидающие приема. Но отсутствовал дух соперничества, к которому мы так привыкли и который считали нормальным. Никто не пытался пройти раньше, подмигнув медсестре или прошмыгнув в дверь, кинув ошарашенным пациентам: «Я только спросить!». Ни тебе косых взглядов, мол, вас тут не стояло, ни тебе милых перебранок и, если повезет, перехода на личные оскорбления. Приём шел далеко не быстро, но никого, казалось, это не беспокоило. Все спокойно ждали и мирно общались.
   Всё было так непривычно, чуждо, хотя и положительно. Не было суеты, которую мы всегда воспринимали за быстроту течения жизни. Но тогда мы ещё не осознавали, что именно происходит, просто удивлялись и сравнивали. Казалось, что испанцы просто помешаны на стоянии в очередях. В банках, на автобусных остановках, в магазинах, у окошек лотерейных ларьков – никто не спешил, не пытался опередить собрата по очереди, не шумел, ссылаясь на опоздания.
   В такой чистоте, стерильности и покое мы были готовы отдать хоть по литру крови, и, если понадобится, чего-нибудь ещё, лишь бы находиться здесь подольше.
   Медсестра спросила моё имя и предложила не смотреть, когда она будет вводить мне иглу в вену.
   Мы уже знали по нескольку простейших фраз и были способны хотя бы понимающе кивать головами и даже иногда отвечать.
   – Боишься?
   – Нет, просто не люблю.
   – Ты ничего даже не заметишь. Откуда ты приехала?
   – Из России.
   – Одна?
   – Нет, вдвоем.
   – Это хорошо, вдвоём всегда легче. Ну, вот и всё. Долго?
   – Всё? Так быстро?
   – До свидания и удачи.
   – Спасибо.
   Нас ещё раз вызвали в Красный Крест. Мы не знали, зачем именно. Оказалось, нам полагались социальные чеки, немного похожие на деньги, но всё-таки не деньги. И ещё карточка на питание в бесплатной столовой. Мы, приученные к домашнему питанию, слабо представляли себе, на что это может быть похоже.
   В столовой работали исключительно добровольцы Красного Креста. Помещение напоминало наш школьный общепит с большими емкостями для борща, макарон, котлет и так далее. Хотя, не знаю, как выглядели столовые в современных государственных школах. Может, их теперь не отличишь от ресторана.
   Там было оживленно и цветасто от смеси характеров и культур. Весь иммигрантский бомонд, все счастливые обладатели карточки на питание собирался в этой столовой. Набор был стандартный: первое, второе, напиток, хлеб. Ещё с собой давали сухой паек, в который входила булка или батон, колбаса в нарезке и в вакуумной упаковке, йогурт и что-то из фруктов.
   Испробовав прелести бесплатного краснокрестского рациона, мы решили поэкспериментировать и с талонами. Как нам пояснили, на день полагалось два талона на человека, каждый эквивалентом в шесть евро. Двенадцать евро – это вполне приличная сумма, если найти экономичные кафе с меню дня или со специальными скидками. Талоны можно было использовать в любом заведении, даже в самом дорогом, на двери которого приклеен специальный знак – белый круг в оранжевом квадрате, в центре надпись – Чек Гурмет и картинка – что-то вроде ресторанного столика в полуграфическом изображении.
   Можно было распределить чеки на две недели, как и положено. Но мы решили, питаясь в бесплатной столовой, собирать чеки и раза два в неделю гулять по полной программе. За всю свою жизнь я столько раз не была в ресторанах, сколько за то время, пока мы в Мадриде ожидали предварительного решения! Китайская, итальянская, аргентинская, японская, и, конечно, испанская кухни.

//-- *** --//
   Дневная температура в Мадриде держалась где-то около пятнадцатиградусной отметки. Солнце неутомимо и безвозмездно дарило нам свою любовь.
   – Здесь даже люди какие-то солнечные, искрящиеся. Разве можно назвать это зимой?
   – Как минимум, это весна.
   – Весна на улицах и в душе весна.
   – Я вот думаю, почему Рождество католики и православные празднуют всегда с разницей в две недели, Крещение тоже, а вот Пасха иногда совпадает? Я понимаю, лунный календарь и всё такое, но ведь Иисус не мог, родившись в разное время, воскреснуть в один и тот же день. Почему же почти каждый год он воскресает по-разному?
   – Осторожно, с такими мыслями тебя загрызут и те, и другие.
   – Ага, особенно из-за того, что благодаря разделению конфессий у нас будет два Рождества – одно в 2006-м году, а другое уже в новом, 2007-м.
   – В эти выходные будем выходить на улицу с осторожностью, держась за руки, иначе толпа нас разорвёт.
   – Не выйдет – мы неразлучны.
   Мы забежали в переговорный пункт, которых в Мадриде было пруд пруди.
   – Ты позвонила в редакцию?
   – Да, но человека, к которому мне нужно было обратиться с рекомендациями, там нет. Никто его не знает и никто с похожей фамилией там в последние годы не работал.
   – И что же теперь?
   – Ну, соединили меня с выпускающим редактором. Она сказала, что из Москвы никто не звонил, о моем появлении не предупреждал. Предложила прислать материалы для ознакомления. Спросила, есть ли у меня фотоаппарат, ноутбук.
   – У нас всё это есть!
   – Да, так что, может, будем сотрудничать. Трудно, конечно, предположить, каковы мои шансы, но материалы я вышлю сегодня же вечером. Зайдем попозже в Интернет-кафе?
   – Обязательно! Ради такого дела.
   – Вообще, у нас есть настроение посмотреть Мадрид?
   – А как же? Вдруг нас скоро отправят в глушь, а мы столицу не успеем узнать.
   И мы снова пошли по искрящемуся, светлому и теплому, не смотря на декабрь, городу.
   Рождество ощущалось кожей. Мы гадали, что же будет во время праздника, если подготовка такая масштабная? Или дело не в празднике, а в том, что они просто так живут, так проводят свободное время? Средиземноморские жители очень подвижные, как внутренне, духовно, так и во внешнем, в физическом выражении. При этом они доброжелательны и отзывчивы. Как мы уже к тому моменту понимали, встретить англо-говорящего испанца – почти счастье. Не смотря на это, обратившись за помощью к любому из прохожих, совершенно не зная испанского, можно было получить подробнейший, исчерпывающий ответ, приправленный активной пояснительной жестикуляцией и морем улыбок.
   Метро не производило на туриста зрелищного впечатления. Здесь это был не музей с золоченой лепниной, а удобный, функциональный, грамотно продуманно вид транспорта.
   Здесь вообще всё было небольшим. В центре города встречались настолько узкие улицы, что балконы противоположных домов, казалось, вот-вот соприкоснутся. Складывалось впечатление, что мы находились не в столице крупного европейского государства, а в собственной уютной квартире.
   Мы уже успели поглазеть на многие достопримечательности. Несколько часов гуляли по парку Ретиро. Нас порадовал тот факт, что там не было аттракционов – приятное, тихое место для отдыха и философских бесед. В Прадо налюбовались подлинниками Эль Греко, Веласкеса, Рубенса, Тициана, моего любимого Гойи.
   Были в Кафедральном соборе Девы Марии де Альмудены, покровительницы Мадрида.
   – Интересно, почему у католиков так развит культ Богоматери?
   – Потому что она Бога Матерь. Ну, и языческие корни, конечно.
   – Наверное, она более сострадательная, понятливая и милосердная, чем сын её Иисус.
   – Похоже на то.
   Нам удалось сделать несколько снимков внутри – здесь во многих храмах это разрешалось, как, впрочем, никто не обращал внимания и на то, в брюках ли ты и покрыта ли платком твоя голова. Конечно, не стоило появляться там в чем-то вызывающем – никто бы не сделал замечания, но это уже был бы вопрос воспитания каждого в отдельности.
   Насладившись убранством собора, мы присели отдохнуть перед королевским дворцом. По периметру небольшого сквера бегала стайка школьников, подбадриваемых учителем. Похоже, они сдавали кросс. Наверное, неподалеку находилась одна из городских школ. Одеты все были довольно легко – только в спортивных костюмах, без теплых курток, шапок и перчаток. Замерзшими они, тем не менее, не выглядели. Мне, выросшей в провинции, это казалось каким-то чудом – проводить занятие по физкультуре в двух шагах от резиденции королей, в сотне метров от Оперного театра, от кафедрального собора, опять же.
   – То ли еще будет! Вот купим лет через пять виллу на берегу Средиземного моря и пригласим в гости всех наших друзей.
   – Фантазерка, пойдем открытки к Рождеству покупать. Надо же весточки в Москву отправить.
   – Давай съедим или выпьем сегодня что-нибудь неожиданное.
   – А что, у нас накопилось много чеков?
   – На ужин хватит. Я хочу коктейль из экзотических фруктов.
   – Договорились.
   Конечно, питание в чужой стране было непривычным, но при желании можно было найти какую-то замену. Самой главной проблемой для нас оказалось отсутствие в меню супов. Чаще всего на первое испанцы брали салаты или снеки, закуски. А нам без супов, ну, никак нельзя было. Привычка. Радовало то, что фрукты, овощи чаще всего были свои, местного происхождения, поэтому цены не кусались.
   – Они всё время заказывают картофель фри – с первым, со вторым, на десерт.
   – Не только фри. Ты посмотри, у них полно всяких штук, жареных в масле. Похоже на мелкую рыбешку.
   – Это какие-то крохотные кальмары. А вот шарики, как наши пончики, размером с шар для пинг-понга.
   – Да, такая диета не для наших желудков.
   Поначалу получалось довольно неловко с напитками. У нас не было принято пить во время еды. Безусловно, это тоже дело привычки, но всё-таки мы не заказывали напитки перед едой. Поэтому, несколько раз, когда нас спросили, что мы будем пить, мы, не зная европейских порядков, попросили чаю. Они же, удивленные пристрастием русских людей к этому горячему напитку, покорно приносили нам его в самом начале. Ничего не оставалось делать, как пить чай, ожидая заказ, либо оставлять на потом, понимая, что он совсем остынет. Сами же испанцы чаю почти не кушали. Предпочитали кофе, поглощали его в огромных количествах. Также употребляли свежевыжатые соки, бесконечные газированные напитки, минеральную воду с газом, но чаще без. Когда мы заказывали, например, липу или ромашку, то они сочувственно качали головой, уверенные, что мы пьем это не из удовольствия, а потому что у нас проблемы со здоровьем. По части алкоголя испанцы были достаточно всеядны. Постоянный наплыв туристов не позволял ограничиваться столь любимым в этих краях вином домашнего производства, так что выбор алкогольных напитков был богат и разнообразен.
   Порядок цен зависел от места: в центре Мадрида или на окраине; в недорогом уютном кафе или в пафосном ресторане, – один и тот же продукт мог стоить по-разному.
   Этим вечером мы решили пойти в ночной клуб, которых в Чуеке было полно. На каждом углу стояли молодые ребята, раздающие рекламу или флаеры. Конкуренция была серьезная – не смотря на предпраздничную многолюдность, владельцы клубов и баров дрались буквально за каждого посетителя.
   – Привет, возьмите флаер. Очень хорошая скидка. Вход до двух часов ночи бесплатный и включен напиток.
   Мы схватили по флаеру, уточнили адрес и, довольные, понеслись дальше.
   – Ничего себе! Бесплатный напиток.
   – И вход бесплатный до двух ночи!
   – А мы в это время обычно уже уходим из клуба.
   Но и тут нас ожидала очередная неожиданность. Привыкшие приходить на дискотеки часам к одиннадцати и, отплясав два-три часа, отправляться на такси домой, мы рассчитывали и здесь увидеть ту же картину. Потому и удивились, получив флаеры на бесплатный вход, да ещё и с напитком.
   Клуб открывался в полночь. Мы были первыми посетителями в пустом зале. Мальчик, вручивший нам билеты, приветственно помахал рукой с противоположного конца бесконечно длинной барной стойки.
   – Закажем что-нибудь?
   – Давай. А что?
   – Не знаю, может, какой-то коктейль?
   – Малибу с апельсиновым соком?
   – Отлично.
   Народу не было, но музыка уже шумела вовсю. Докричавшись до бармена, мы заказали напитки.
   – Что-то народу нет совсем. У нас обычно к открытию уже собирается хоть какая-то очередь.
   – Да, а потом и вовсе ко входу не проберешься.
   Мы обернулись к стойке и, как по команде, замерли с открытыми ртами. Длинный, как трубка, стакан с коктейлем был доверху наполнен гигантским кубиками льда.
   – Берем?
   – А что делать, не вылавливать же его.
   – Может, попросим сделать безо льда?
   – Ой, я не знаю. А вдруг заставит платить дважды.
   Мы пили ледяной коктейль, где воды было больше, чем ликера и сока.
   – Это вообще нормально?
   – Может, они так экономят? Знаешь, как у нас, например, обвешивают, или наливают меньше.
   Позже мы узнали, что это нормально, что никто не пытался нас обмануть, и холодные напитки пьются здесь весь год. И недоумение наше по этому поводу сродни их непониманию того, как мы можем пить чай в любое время года, в любое время дня и ночи. Страна, где мерзнут зимой, греется и летом. Там же, где летом невыносимая жара, и зимой готовы есть лед кусками. Что они с успехом и делали, ведрами употребляя мохито или гранисадо – измельченный в крупу лед с фруктовыми наполнителями. Тогда мы этого ещё не знали, и сам факт, что на дворе декабрь, заставлял нас дрожать от холода, ощущая в руке ледяные стаканы.
   – Да, нам тут ко многому придется привыкать.
   – Это как родиться заново.
   – Только сразу взрослым, с уже сложившимися гастрономическими привычками и предпочтениями.
   – Мы справимся, у нас ко всему иммунитет. Помнишь?

//-- *** --//
   Чтобы узнать любого иностранца как можно лучше, нужно, во-первых, выучить его язык, во-вторых, подробно ознакомиться с тонкостями его питания. Может, это и не единственные компоненты познания чужой культуры, но уж точно немаловажные.
   Да, наверное, у всех людей различные пути познания, но цель-то должна быть одна. Ну, или очень похожая. Хочется гармонии, красоты, совершенства. Некоторые путают эти понятия с покоем, стабильностью и благополучием. Мы же искали их в новом, неизведанном, непредсказуемом.
   Кто-то узнает, ранее полюбив, а кто-то влюбляется, лишь познав. Счастливы, уверовавшие изначально, как дети, без теорем и доказательств. Я же была из второй категории: вера в моей душе могла родиться только через знание, через понимание общих и частных закономерностей.
   Испания у меня всегда ассоциировалась лишь с несколькими стереотипическими понятиями, названиями и личностями. Где-то далеко, как-то мифически туманно, хоть и невероятно солнечно, с поволокой средиземноморского эротизма. Что-то музыкальное, ритмичное, страстное, изредка кровавое. Одним словом, далекое, неизвестное, малодоступное, а потому желанное.
   Мы провели не более пяти часов в воздухе и перенеслись в столицу другого мира, наверное, похожую на все столицы, но для нас совершенно иную. И действительно, здесь было много непривычного, хоть в целом и не встречалось ничего фантастического.
   Нас добродушно баловало солнце. Тело чувствовало, как жизненная активность усиливается почти в полтора раза по сравнению со странами нашей полосы. Трудно с уверенностью утверждать, но, вероятно, это была одна из причин долголетия испанцев. Если верить статистике, то средняя продолжительность жизнь в этой обласканной Фаэтоном стране составляла около семидесяти лет у мужчин, и около восьмидесяти пяти у женщин.
   Вот, к примеру, сиеста. У кого она вызывала бурное неодобрение, как ни у жадных до развлечений и неумеренного чревоугодия туристов? Самим же испанцам она не мешала поддерживать приличный уровень жизни в своей стране. Да, они несколько часов к ряду попивали обжигающе ледяные напитки, пересиживая летнюю жару. Они уважали сам процесс, совершаемый неспешно, словно через вкусовой язык пития происходило прикосновение к каким-то высшим истинам. При всём при этом, практически все испанцы поднимались до рассвета и отправлялись спать тоже почти на рассвете. И откуда только силы у них брались? Ранним утром начинался трудовой день, приблизительно с двух до пяти – перерыв, затем – новый подход к работе, а ближе к полуночи – та самая Ла Мовида, тусовка, движуха (да простят мне читатели такой жаргонный термин), затягивающаяся порой на всю ночь. Движение, которое нас покоряло, «вечный двигатель», вживленный от рождения в душу каждого местного жителя, имело свойство уменьшать количество депрессий и не позволяло испанцам заниматься психологическим «самокопанием».
   – Непривычный жизненный ритм. А не много ли они отдыхают? – задавалась я вопросом, как придирчивая северянка. И сразу же отвечала себе, – Да, у них немало свободного времени. Но ведь русская пословица гласит: кто как ест, тот так и работает. А ещё говорят: если хочешь узнать, умеет ли человек работать, посмотри, умеет ли он отдыхать. Это одно из отличий жителей субтропиков – они знатоки по части насыщенного досуга, не всегда ограниченного лишь бутылкой пива и пачкой чипсов перед экраном телевизора.
   Общение – вот что было цементирующей основой их отдыха. Потому и стояние в очередях казалось им удобным поводом для беседы. Всё остальное – бесполезная трата времени. Поздно вечером и почти всю ночь, и в будни, и в конце недели улицы были переполнены общающимися людьми. Друзья шумно обсуждали события прошедших дней. Совершенно незнакомые люди, совсем немного подогретые алкоголем, заслышав неподалеку веселую музыку, начинали подпевать, подтанцовывать, а потом, глядишь, и вся площадь уже колыхалась в едином, никем не навязанном, но органически родившемся ритме. И каждый, горожанин или турист, европеец или азиат, переполнялся единым чувством. Смешавшись с запахом печеной тут же на углях кукурузы, жареных каштанов, сигарным дымом и ароматом цветов, это единение возвышалось над толпой, едва касалось верхушек деревьев и католических храмов, священным оберегом окутывало город.
   Невозможно было пройти и метра по улице, чтобы не увидеть в окне квартиры, магазинчика или в укромном уголке двора изображение библейского сюжета рождения младенца Иисуса в Вифлееме. На Пласа Майор, что означало – Большая или Главная площадь, шла традиционная рождественская ярмарка. Здесь можно было купить всё: фигурки Иисуса, Девы Марии, волхвов, даже овечек и других домашних животных; множество атрибутов, с помощью которых в любой квартире воссоздавались события двухтысячелетний давности, легшие в основу столь великого и радостного христианского праздника. Фейерверки, маски, разноцветные парики, елки всех размеров, мишура и тысячи прочих мелочей можно было приобрести в этом жужжащем, как улей, месте. Вот только нам пока нечего было украсить – на нашей новой родине своего жилищ мы ещё не получили. И никто не знал, удастся ли нам когда-нибудь его иметь.
   Глядя из окна хостела, я думала о том, какое количество продуктов необходимо среднестатистической испанской семье, чтобы, ни разу не выходя в магазин в течение двух недель рождественских каникул, умудриться, как минимум, трижды в день накрывать обильный праздничный стол.
   Коронным праздничным блюдом являлся, конечно же, хамон. Со временем я поняла, что если человек не в силах полюбить этот продукт, то он никогда не сможет полюбить Испанию. Хамон – предмет гордости испанской кухни, настолько почитаемый, что даже магазины, в которых он продавался, назывались ни много, ни мало – Музей Хамона. Сложной технологии приготовления этого свиного окорока посвящен не один том. Если совсем просто, то хамон – это вяленая ветчина. Этот деликатес стоил недешево, если покупать всю ногу целиком. Испанцы среднего достатка приобретали её вскладчину, затем делили на всех, чтобы каждому на Рождество и другие праздники досталось хотя бы понемногу. Говорили, что Колумб не доплыл бы до Америки, не будь на его судах достаточных запасов вяленой свинины, которая хранится невероятно долго. Одна семья могла лакомиться им целый год, экономно срезая тонкими пластиками. Некоторые знатоки, после того, как всё вяленое мясо срезано, варили на оставшейся косточке бульон необычного вкуса.
   – Кстати, о бульонах. Это не от него ли такой запах по всем углам города? Даже через закрытые окна просачивается.
   – Смотри, в Интернете пишут: «В праздничное меню обязательно должен быть включен один из традиционных супов. Практически все они изобилуют чесноком…»
   – Точно, чеснок переносит запахи ещё больше, как грызун какой-то.
   – «Весь этот процесс, как и процесс приготовления супа на основе кости, оставшейся от хамона, сопровождается довольно резким запахом, пронизывающим весь город. Стоит выйти на улицу, как одежда, волосы, кажется, даже и кожа впитывает в себя стойкий мясной и чесночный ароматы».
   – Вот когда можно с сожалением вспомнить о нашем гостиничном номере – там был кондиционер.
   – Наверное, придется с этим мириться. Не для того мы сюда летели, чтобы прятаться в гостинице от местных запахов. Это же колоритные нюансы, тонкости аборигенской кухни. Пойдем на улицу – будем впитывать Испанию кожей.
   А ведь действительно: никакие мандарины, росшие здесь прямо на улицах, никакие салюты, танцы вокруг ёлки и многочисленные фигурки Санта Клаусов, взбиравшихся по крохотным лестницам в дымоходы, не рассказали бы об этой стране столько, сколько мог поведать дух настоящего мадридского чесночного супа и вкус самого ценного сорта вяленого хамона – Пата Негра, что в переводе означало – Черная нога.
   В канун Рождества, ожидая апогея народных гуляний, мы одевались особенно тщательно, надеясь принять участие в чем-то грандиозном. Но, выйдя на улицу, были разочарованы. Город словно вымер. Мы не знали испанского, но могли узнавать речь по мелодике и некоторым словам. Так вот, испанцев мы не встретили. Все рестораны и кафе были закрыты. Проще, наверное, в этот вечер было бы увидеть здесь какого-нибудь земляка, жившего в Москве на одной с нами лестничной клетке, с которым не пересекались годами, чем обнаружить испанца на пустынной улице Мадрида. Рождество – праздник семейный. Он собирал ближайших родственников вокруг домашнего очага, освещающего всё происходящее сакральным сиянием.
   – Что будем делать? У нас в хостеле даже никакой еды не припасено на всякий случай.
   – Почему? У нас есть сухой паёк из столовой для бездомных.
   – Да уж, рождественский ужин – что надо.
   – Пойдем искать китайские магазинчики – им Рождество не помеха.
   Блуждая по центру города в поисках ларька, которые тут чаще всего содержали граждане самой многонаселенной страны мира, мы робко заглядывали в окна, как бедные родственники, не допущенные к таинству, свершающемуся в каждом доме, независимо от его достатка.
   Словно подчиняясь одному из непреложных законов природы, ровно через сутки жизнь вновь разлилась по узким мадридским улочкам. И мы, приезжие, с завистью наблюдали, как изменились горожане за одну ночь, какой просветленностью они отличались от самих себя – тех, какими были ещё вчера. И вновь мы забыли о собственной отчужденности, нахлынувшей на нас в опустевшем Мадриде, потому что добродушные хозяева города, выходя из домов, одаривали окружающих своей любовью, словно продолжая рождественское священнодействие.
   Конечно, Москва нас разбаловала, мы привыкли к помпезности и масштабности праздников. Поэтому и новогодняя ночь в Мадриде показалась нам недостаточно зрелищной.
   – Местные жители начисто лишены страсти к гигантомании.
   – Да, ты видишь, какие испанцы малорослые в массе своей? Они среди больших построек совсем потерялись бы.
   Разглядывая скромное, но яркое убранство, всматриваясь в разгоряченные лица людей, я думала, что самое ценное в любом празднике – это умение прожить, прочувствовать момент счастья и светлой радости. Мы были вместе, мы держались за руки и знали, что испанцы с нами солидарны. Да, салют был небольшой и не выглядел роскошно, но дело ведь было не в салюте, а, скорее, в его ожидании.
   Около одиннадцати часов вечера мы с трудом выбрались на Пласа дель Соль – Площадь Солнца. Лучами от неё в разные стороны расходились несколько крупных улиц, переполненных ждущим Нового года людом. Обитатели близлежащих домов вышли на балконы и бросали нам на головы блестки и конфетти.
   – Смотри, у них тут разрешено шампанское с собой приносить.
   – Да, а пластиковые стаканы какие гигантские – туда литр, наверное, войдет.
   – А что у них за банки консервные?
   – Не знаю, по рисунку на этикете похоже на крыжовник.
   – Может, оливки?
   Рядом с нами шумела компания подвыпившей или просто весёлой молодежи. Они раздавали всем вокруг пластиковые стаканы и откупоривали бесконечные бутылки шипучего напитка. Мы пытались отказаться, но это было бесполезно.
   – Как-то неловко. Пристроились тут и даром будем пить.
   До Нового года оставалось пять минут.
   – Ладно, мы же не знали, что можно приносить с собой.
   – Берите, берите, вот сейчас налью вам, – громыхал вокруг нас виночерпий, – А где ваш виноград?
   – А, это был виноград…
   – Эй, ребята, дайте-ка коробку! У наших гостей тут винограда нет. Как же так? Без этого нельзя, без этого и Новый год – не Новый год.
   – Ты понимаешь, что он говорит?
   – Очень смутно, но отказываться уже неудобно.
   – Слушайте, когда начнут бить часы на башне. Видите, – показал он наверх, – Там часы. Понятно? Тик-так-тик-так. Да? Вот когда начнется отсчет, нужно на каждый удар съедать по виноградине и загадывать желание. Двенадцать, ясно? Двенадцать ударов. Здесь в каждой банке двенадцать штук.
   – Эй, Хорхе, иди сюда, сейчас начнется.
   – Ну, я пошел. Вы поняли хоть? Ладно, смотрите, – он показал пальцами на глаза, – Смотрите на меня, и все будет ОК.
   И всё началось, и начался отсчет, и мы глотали виноградины одну за другой, захлебываясь счастьем и умилением от этого маленького доброго поступка в наш адрес, который должен был бы стать нормой человеческих отношений.
   – Ты заметила, что виноград без косточек?
   – А банки, эти банки. Они ведь специально их производят – к Новому году. Ну, молодцы!
   Да, в эту ночь непривычная глазу внешняя скромность потонула в море простых человеческих эмоций. Не шикарностью салюта и не высотой, на которую взлетали фейерверки, измерялись отношения между человеком и человеком, между государством и его народом. В тот момент нам казалось, что божественная гармония присутствовала во всем: даже в странном для нас соотношении крохотной мадридской площади с необозримым пространством души испанца, стремящегося жить по простой и понятной заповеди: возлюби ближнего своего, как самого себя.
   Мы здесь не дома – мы были в гостях. Мы были пришельцами, но не разрушителями, а влюбчивыми путешественницами, пытающимися не только смотреть, но и видеть. Мы тогда ещё и тысячной доли информации не получили об этом иберийском крае, но всё, что нам удалось узнать, мы пропускали, как электрический разряд, сквозь наши сердца. И это давало нам право, навсегда оставаясь русскими, на секунду почувствовать себя испанцами.

//-- *** --//
   Отказавшись от адвоката во время собеседования, мы всё-таки не были до конца уверены, что он не понадобится нам и позже, когда дело дойдет до второй встречи со служащими организации по приему беженцев. В CEARе, то есть в ИКПБ, нам посоветовали обратиться к частному специалисту, который занимался сложными делами беженцев и первую консультацию давал бесплатно.
   Мы пришли без звонка. Адвокат был занят или отсутствовал. С нами общался его ассистент.
   – Честно говоря, мы не знаем, нужен ли нам адвокат. Какую роль он будет играть на главном собеседовании? Он будет принимать участие в разговоре? Вдруг это помешает ходу дела, собьет нас с мысли? Ведь вряд ли это будет русскоговорящий адвокат. То есть, это будет тройной перевод, а значит, возможны неточности, что в таком деле, как я понимаю, крайне опасно. Показания должны максимально совпадать, хоть и даются с двух разных точек зрения. Факты, последовательность, даты – тут осечек быть не может.
   – Вы всё очень верно понимаете. Не думаю, что сейчас адвокат вам так уж необходим. Главное – достоверность и логичность изложения событий. И самое важное, чтобы в ней действительно был факт преследования, который подходит к статьям Женевской конвенции. Вы слышали что-нибудь об этом?
   – Да, читали немного в Интернете.
   – Почитайте ещё, это вам поможет. Если вам откажут на каком-то этапе – приходите.
   – Мы ещё не знаем, в какой город нас отправят.
   – Не забывайте, что в каждом центре, где живут беженцы, обязательно в штате есть адвока, и услуги его бесплатны. Это его работа. Там вы сможете консультироваться.
   – Скажите, вот ещё такой чисто информационный вопрос: что лучше: статус беженца или резиденция на гуманитарных основаниях? В чем, собственно, разница? Мы понимаем, что пока об этом вообще говорить рано и что от нас это не зависит, но всё же, если бы вот вам сказали: выбирайте одно или другое, что бы вы, например, выбрали?
   – Статус беженца – это карточка резиденции, которая выдается сразу на пять лет. Когда срок её кончается, вы имеете право сразу же подавать документы на получение испанского гражданства. То есть – это идеальный вариант решения вопроса. Но ждать её приходится до двух лет и получают её крайне редко.
   – Как до двух лет? В буклете написано – шесть месяцев.
   – Да, официальные сроки таковы, но на самом деле процедура часто затягивается. Сейчас ужесточили правила, большой отсев. Кроме того, вы, наверное, уже заметили, что здесь всё происходит медленно, никто никуда не спешит. В том числе и чиновники. Так что нужно набраться сил, пройти через все процедуры и ждать, расслабившись. Долго, долго ничего не делается, а потом вдруг оказывается, что у вас на руках все нужные документы. Но учтите, ситуация должна быть действительно серьезной, чтобы вам дали такой статус. А что у вас случилось? Почему вы запросили убежища?
   – Знаете, мы стараемся об этом не говорить.
   Продолжая смотреть на юного ассистента, я взяла тебя за руку.
   – Да, конечно, я понимаю. Но вам нечего стесняться. Быть беженцем не стыдно. И, скажу вам по секрету, иногда это очень помогает. Испанцы весьма в этом смысле душевные люди. То, что вы запросили убежища на их родине, лишний раз утешит их патриотические чувства. Они любят свою страну.
   – Спасибо. А что на счет резиденции на гуманитарных основаниях?
   – Это карточка резидента, дающая право на пребывание в стране сроком на один год. Дальше её нужно продлять, как любому иммигранту. Если есть контракт на работу, то продлить её не сложно. А гражданство можно получить только через десять лет – на общих основаниях. Но это тоже очень удачное решение, и гуманитарку получают далеко не многие.
   – Ясно. Вы нам очень помогли. Спасибо и простите, что отняли время.
   – Да что вы! Мне даже интересно. Нечасто встретишь беженцев из России. Когда-нибудь, когда всё у вас утрясется и вам легче будет говорить о прошлом, я надеюсь услышать вашу историю. Да, когда узнаете, в какой город вас определили, позвоните мне – я дам вам адреса и контакты полезных людей. Удачи вам!

//-- *** --//
   Наконец, в начале января мы получили результаты анализов, не выявивших никаких особых отклонений, кроме немного пониженного гемоглобина, что в этом благодатном климате и при наличии сбалансированного питания восстановить было несложно.
   В СЕАRе сняли копии со всех медицинских документов и велели ждать. Минут через двадцать к нам вышла высокая мулатка и заговорила по-русски с сильным акцентом непонятного происхождения.
   – Здравствуйте, я ваш официальный письменный переводчик. Все показания, которые вы дали в Центральном Офисе в устной форме, вы должны описать на бумаге или набрать на компьютере и прислать мне на мой электронный адрес. Я переведу текст и отправлю адвокату в центр, где вы будете жить. Он будет задавать вам дополнительные вопросы, собирать данные и пересылать их в Мадрид, если возникнет такая необходимость.
   – Вы не могли бы прислать на нашу личную электронную почту копию перевода?
   – Перевод должен быть распечатан и заверен, поэтому его вышлют обычной почтой на адрес центра. Оригинал никто не может у вас забрать, так что адвокат для работы сделает себе копию. Оригинал будет храниться у вас.
   – Хорошо, мы поняли. Спасибо.
   – Сейчас подойдет мой коллега и займется поисками мест проживания.
   Мулатка удалилась.
   Нам нашли места в малагском центре приема беженцев, дали денег на билет и сопроводительную записку, которую мы показали в кассе, чтобы не ошибиться с маршрутом.

Январь-ноябрь 2007, Малага

   Пятого января около шести часов вечера мы прибыли в Малагу, где нам, возможно, предстояло провести ближайшие полгода. Из Мадрида ехали на комфортабельном новом автобусе. Было такое ощущение, что почти на самолете летели – не качало и не подбрасывало на кочках. Оказалось, что здесь в автобусах часто выдавали бесплатную минеральную воду – это входило в стоимость билета. Ещё в самом салоне автобуса был туалет, как в самолете, который работал во время движения. Ехали мы около семи часов с одной остановкой. Кресла были удобные, поэтому ничего мы себе не отсидели. Впереди, над головой водителя висел телевизор, а в ручки каждого кресла было вмонтировано устройство для наушников с регулятором громкости. Там было два канала радио и один канал, подключенный к телевизору. Шел фильм на испанском языке, поэтому мы слушали музыку по радио.
   От автовокзала взяли такси. Центр приема беженцев был похож на недорогой прибрежный отель со всеми удобствами или на престижное студенческое общежитие. По двору дети разного возраста гоняли мяч. Возле одной из дверей на деревянной лавке сидел похожий на индейца мужчина с крупным носом во всё лицо и с длинными черными волосами, собранными в хвост.
   Прямо напротив входа во двор общежития располагалась дирекция, откуда нам на встречу вышел служащий в очках со стеклами в тонкой оправе. Звали его Альфредо. Он сдержанно приветствовал нас, пожал нам руки и провел внутрь. Выдал ключи от комнаты и постельное белье.
   – Простите, а документы? Кому мы должны их отдать?
   – В понедельник всем этим займутся. Сегодня четверг – конец недели скоро. Так что располагайтесь, отдыхайте.
   Мы вышли во двор.
   – Понятно? Четверг – конец недели. Ну, дают испанцы.
   – Да, я чуть не рассмеялась. Кажется, он это заметил.
   – Это же здорово! До понедельника мы можем исследовать город.
   Весть о новичках разнеслась быстро. Изо всех окон за нами следили обитатели Центра. Дети шептались в стороне, поглядывая с опаской и любопытством.
   – Глазеют.
   – Не обращай внимания. Улыбаемся и киваем головой.
   Напряжения и неловкости не было, не чувствовалось никакой агрессии – только интерес. Несколько человек махнули нам рукой в ответ на наши приветственные улыбки.
   Двухэтажный центр-общежитие навскидку состоял где-то из двадцати-двадцати пяти комнат разного размера. Все двери и окна выходили во внутренний дворик, посреди которого росли небольшое апельсиновое дерево, усыпанное плодами, и высоченная пальма. Если сидеть у её основания, то казалось, что она чешет своими широкими листьями ослепительной синевы малагское небо.
   – Хорошо, что наша комната на первом этаже, а то пришлось бы чемоданы наверх тащить.
   – Вон в том, дальнем углу двора есть лестница со специальным подъемом. Здесь всё предусмотрено. Ты видела инвалида на коляске?
   – Ага.
   – Вот как бы он туда забирался? Но всё равно хорошо, что на первом. Прачечная рядом. Там четыре стиральные машинки. И столовая прямо напротив нас. Всё под рукой.
   – А дирекция далековато.
   – Это тоже к лучшему. Всегда хорошо быть подальше от дирекции.
   Комната выглядела очень прилично, действительно ничуть не хуже номера в первой нашей мадридской гостинице. Ванная комната с душем и туалетом. Две симпатичные кровати, шкаф, две тумбочки, стол, два стула, масляный радиатор, работающий от сети, наличие которого нас несказанно порадовало после замерзаний в мадридском хостеле. Стены были выкрашены в приятный бледно-голубой цвет, над кроватью и над столом висели большие фотографии в рамках с незнакомым горным пейзажем.
   – Смотри, на шкафу вентилятор стоит.
   – Думаю, летом он нам будет весьма кстати. Говорят, здесь выше сорока градусов жары бывает и в августе несколько дней дует какой-то особый ветер из Африки, так что люди вовсе стараются днём носа на улицу не высовывать.
   Но до жары было ещё далеко. Градусник, прикрепленный к столбу во дворе, показывал двадцать один градус. Январское солнце припекало, казалось, что можно открывать пляжный сезон.
   – Тебе не кажется, что ветром приносит морской запах?
   – Не знаю, но здесь точно пахнет иначе.
   Нам сказали, что до берега не более пятнадцати минут ходьбы. И мы, не сговариваясь, рванули туда. Без карты города, без советов прохожих – шли на запах. И с каждым шагом чувствовали – скоро море, скоро море!
   – Это мой климат, – сказала я, задыхаясь от быстрого шага и нахлынувшего восторга, – И для здоровья, и для души.
   – Средиземное! Смотри, смотри, видишь? Вон там, за домами.
   – Да, да, вижу! Оно как-то голубее, нет таких малахитовых оттенков, как у Черного.

//-- *** --//
   За три дня мы познакомились почти со всеми, кто жил в Центре. Больше всего было африканцев, второе место по численности занимали жители Латинской Америки, за ними примерно в одинаково малом количестве шли те, кто прибыл из Азии или Восточной Европы. Одна из африканок была беременна, а также было четыре большие семьи с детьми и младенцами.
   В основном народ оказался доброжелательным, общительным, но было очень шумно.
   Для многих испанский был родным языком, кто-то его уже успел освоить. Некоторые говорили по-английски или по-французски. Русскоговорящих, кроме нас, было трое: Маша – одинокая женщина из Вологды, Артур – откуда-то с российского Кавказа и Лиля из Армении. Необъятная густобровая Лиля приехала с сыном лет десяти, который уже свободно болтал по-испански. Дома у неё остался муж со старшим сыном, а здесь она, слабая женщина, нашла себе поддержку в лице высокого, крепкого с суровым лицом сенегальца. Они жили в соседних комнатах, но скоро их должны были поселить вместе.
   Артур жил здесь дольше других. До этого объехал почти всю Европу. В каждой стране запрашивал убежища. Нигде не получил.
   – Такова уж система: если после первого запроса отказали, то больше нигде не дадут, даже иногда дело на рассмотрение не принимают, если у них есть сведения, что ты бежишь по Евросоюзу и на каждой станции подаешь заявление.
   Артур уже свободно говорил по-испански. Иногда его даже приглашали в качестве переводчика на собеседования или при депортации. Он был первым русским, кто дал нам наиболее дельные советы по выживанию.
   – Я когда приехал, мне тоже один русский сказал: учи, Артурчик, язык каждую секунду своего здесь пребывания. Ну, я и набросился. Утром курсы в одной школе, вечером – в другой. Сейчас работаю, но это дело тоже не бросаю. Произношения, конечно, чисто испанского добиться сложно – тут особый слух нужен и особый речевой аппарат. Но и это при желании осуществимо. И вообще, тут не раз услышите жалобы, что кого-то, мол, унижают. А я так считаю, что человек, если он унижаться не хочет, его не унизишь, в какую бы страну он ни попал. И от знания языка, надо сказать, очень многое зависит.

//-- *** --//
   В понедельник мы встали ни свет, ни заря, и правильно сделали. В семь утра Центр уже жужжал, как улей. У двери в дирекцию выстроилась огромная очередь. Альфредо выдавал клочки бумаги с написанным от руки номером и временем приема. Получив свой талончик, все снова расходились по комнатам. Очередь двигалась довольно быстро. Мы не стали рисковать и сели на лавку под апельсиновым деревом.
   – Как ты думаешь, почему никто не рвет апельсины?
   – Может, это запрещено. Может, они для красоты.
   – Надо будет попробовать как-нибудь сорвать.
   – Смотри, осторожно, скажут, что мы их общественные сады обворовываем.
   На прием мы попали уже после завтрака. Питание, надо сказать, пока оставляло желать лучшего. Но одно преимущество всё же успокаивало – кормили нас бесплатно.
   В половине одиннадцатого мы зашли в дирекцию, состоявшую из трех комнат: кабинет директора и двух приемных с отдельным выходом во двор. В приемных было по два стола, и везде шла работа. Каждый сотрудник выполнял определенную функцию. Один отвечал за документацию, другой за административные вопросы, третий за финансовое обеспечение, четвертый – за обучение и трудоустройство. Надо было пройти через руки каждого из них. Сначала занялись формализацией нашего здесь пребывания. Заполнили пару очередных анкет, сняли копии всех документов.
   У испанцев очень популярно добровольческое движение во всех сферах. Особенно, когда дело касается иммигрантов и беженцев. Наш центр не был исключением. Подавать документы в паспортный стол полицейского участка, становиться на учет в поликлинику и получать прописку по месту жительства мы ездили с добровольцами.
   С этого же дня начались вечерние классы испанского. Их тоже проводили учителя-волонтеры, поэтому каждый из пяти рабочих дней недели приходил новый преподаватель.
   Нас записали в первую группу. Всего их было три: начальный, средний и… чуть выше среднего. На большее рассчитывать не приходилось, так как занятия были предназначены только для того, чтобы научить нас немного ориентироваться на местности. Если у кого-то появлялось желание совершенствовать языковые навыки, нужно было заниматься этим самостоятельно, искать более профессиональные курсы.
   После занятия мы вернулись в комнату. На столе я увидела апельсин.
   – Он на земле лежал. – услышала я твой извиняющийся голос, – Нормальный, не гнилой. Всё равно в этой суете никто не заметил, что его там больше нет.
   – Может, они дикие, кислые. Дай-ка я попробую.
   Но было поздно: долька краденого апельсина уже была у тебя во рту.
   – Фу, кислятина. Он мне ещё и в глаз брызнул.
   – Промывай водой скорее.
   – Блин, щиплет!
   – Ничего, не смертельно, – посмеивалась я, – Наверное, это дичка, как у нас дикий абрикос или какое-нибудь дикое кислое яблоко. Потому их никто и не рвал.
   – У нас дикий абрикос язык не щиплет и в глаза кислотой не плюется.
   – Ещё наедимся мы здесь волшебных фруктов.
   На ужин, после основных блюд, нам дали по йогурту и по невероятной сладости апельсину.
   – Вот видишь – ждать пришлось не так уж и долго.
   Мы сели во дворе, очистили их и с удовольствием стали есть, захлебываясь соком. Нашу трапезу прервал симпатичный смуглый паренёк:
   – Привет, как дела?
   – Привет, нормально.
   – Меня зовут Даниэль, я из Эквадора. Вы русские?
   – Да, из Москвы. Ты здесь давно?
   – Два месяца. Как вам Малага?
   – Нравится! Тепло очень.
   – Да, в России у вас там всё время мороз.
   Тогда мы ещё довольно доброжелательно относились к таким заявлениям и не ленились объяснять, что Россия большая, что есть зоны с довольно мягким климатом, и что там тоже проходят все четыре времена года, холодно зимой, а летом всё-таки жарко. Но так уж формируются человеческое стереотипное мышление, когда не знаешь подробностей и ориентируешься только на услышанную то там, то сям общую информацию. Абсолютно каждый новый знакомый, с кем нам приходилось встречаться впоследствии, задавал одни и те же вопросы и удивлялся одним и тем же вещам. Узнав, что в Мадриде мы замерзли, он округлил глаза:
   – Вы мерзнете? Вы же русские! Для вас наша зима – это лето, наверное.
   Ещё мы познакомились с парой из Колумбии. Сара и Томас. Позже оказалось, что они просто договорились уехать вместе со своего континента, а здесь запросить убежища, как супруги. Не знаю, был ли в этом какой-то смысл. Возможно, это зависело от истории, которая с ними произошла на родине, но обсуждать эти подробности среди беженцев было не принято. Каждый хранил свой рассказ для чиновников и не особо стремился открывать всем вокруг свою боль.
   Ничего не скрывала только Маша. Она вообще была очень странная, и многие этим пользовались. Мало кто пытался помочь.
   – Я сначала в Бельгию махнула, хотя виза у меня была испанская – её проще было получить. Но Бельгия богаче, там условия очень даже ничего. Пришла на собеседование и говорю, мол, так и так, в России разруха, есть нечего, работы нет. Дайте убежище. А они даже слушать меня не стали, отправили в Испанию. Ну, а я не расстроилась. Здесь мужчины красивые, может, найду себе жениха. Только на этот раз я уже была поумнее. Говорю офицеру на допросе: «Сеньор, помогите, меня муж бил, я от него сбежала, а он меня преследует, грозится прикончить, как встретит». Заплакала, конечно. Он меня водой отпаивал. Дело приняли, но через полгода всё равно отказ пришел. Мой адвокат подал апелляцию. Посмотрим, что дальше будет. Разрешения на работу не дали, но я без контракта уборку делаю в квартирах у испанцев. Так что прорвемся!
   Не стали мы её разочаровывать, хотя понимали, что её случай никоим образом не подходит ни под одну статью Женевской конвенции о беженцах. Тут уж дело было в терпении, а этого у неё было не занимать.
   – Маша, вы знаете, что в испанском надо обязательно проговаривать все гласные так, как они пишутся?
   – Да, знаю, конечно.
   – Есть такие слова, где менять О на А или наоборот нельзя, потому что получается другое слово и не всегда очень приличное.
   – Ну, что вы мне рассказываете? Я знаю.
   – Вот Вы, Маша, говорите в столовой, когда нам курицу готовят: дайте мне куриную ножку. Как вы это поизносите? Как вы говорите – pollo?
   – Пойя.
   – Ну, вот, пожалуйста, опять.
   – Что?
   – Надо говорить пойо – четко произносить О в конце, как если бы вы говорили «молоко», а не «малако».
   – Я так и говорю! Пойя, пойя!
   Учителя, работники дирекции и даже повара по доброте душевной пытались ей несколько раз объяснить, что нельзя редуцировать гласные, иначе можно попасть в неловкую ситуацию, путая слова pollo [5 - цыпленок – перевод с испанского (прим. автора)] и polla [6 - мужской половой орган – перевод с испанского (вульг., прим. автора)], cajones [7 - ящики стола/шкафа – перевод с испанского (прим. автора)] и cojones [8 - тестикулы – перевод с испанского (вульг., прим. автора)] и так далее, но толку от этого не было – Маша настойчиво произносила испанские слова по русским правилам.
   – Ну, что с ней делать? – сказал про себя каждый и махнул рукой.
   Оставалось только с сожалением качать головой и тихо посмеиваться у неё за спиной.
   – Не светит ей статус.
   – Конечно, нет. Но если выдержит, будет настойчиво подавать апелляцию после каждого отказа. До трех раз, кажется, можно. Там, глядишь, и оформит себе резиденцию на общих основаниях. А ещё в этом году выборы. Говорят, нелегалов будут амнистировать. А может, правда замуж выйдет. Тогда вопрос будет решен.
   Ещё Маша рассказывала, что чаще ей здесь помогали ни слова по-русски не понимающие испанцы, нежели соотечественники.
   – Что вы, наоборот! Русские даже мешали, боясь конкуренции, видимо. Вот вам и земляки. Дорвались до Европы, до более или менее нормальной жизни, осели, обжились и если новенькие тоже хотят попытать здесь счастья, то им уже завидуют – вдруг они добьются большего, вдруг отнимут у меня мои блага. Завидуют не тому, что у тебя есть, а тому, что вдруг может появиться. Одна и та же психология: «понаехали».
   Через неделю прибыла семья из Калмыкии. Муж, жена и две дочери. Они совершили ту же ошибку, что и Маша: поехали в Бельгию с испанскими визами. Мы не знали, что их ждет, так как, опять же, понятия не имели, по какому поводу они просили убежища. Может, по религиозным вопросам. На самом деле, это не имело большого значения. Важно, что все мы выбрались, а, значит, у каждого был шанс на лучшую жизнь.

//-- *** --//
   В середине января мы отмечали первый мой День рождения на чужбине. Устроили символическое чаепитие в столовой. Купили десяток пирожных в кондитерской за углом, натаскали с обедов и ужинов пакетики чая, попросили у поваров кипятку и устроили большую «пьянку».
   У нас уже сформировалась своя компания. Даниэль, Сара с Томасом и ещё один новый друг из Нигерии – Джонни. Где бы он ни появлялся, первое, что видели окружающие, была его улыбка – искренняя, обаятельная и, безусловно, белоснежная. Этот темнокожий юноша был местным активистом, душой любой компании, помогал каждому, кто об этом просил. Его все любили – беженцы, сотрудники, дети, взрослые, учителя и повара. Не любило его только правительство, присылая отказ за отказом. Если бы там, наверху, знали, какому человеку присылают негативные ответы, они бы обязательно дали ему возможность жить, работать, радовать себя и окружающих.
   В соседней с нами комнате жил хромой эфиоп Таонга. У него была невеста-испанка, которая жила в Мадриде. Таонга уже дважды к ней ездил и вскоре они собирались пожениться. Это придавало ему уверенности и спокойствия. Он быстро осваивал испанский и строил большие планы.
   Здесь жили представители самых разных культур и религий. Особенно это бросалось в глаза в столовой. Для мусульман готовили отдельную еду и сидели они обособленно. С нами они не разговаривали и уныло хмурились, если нам случалось им улыбнуться. Общаться без всяких преград мы с ними могли только на уроках испанского.
   По программе Центра беженцам старались предоставить насыщенный досуг. Нас водили в музеи и кинотеатры, устраивали спортивные соревнования у моря, на пляже, отправляли на экскурсии в ближайшие города.
   Как-то длинный караван беженцев отправился по узкой центральной улочке ко входу в одну из крупнейших достопримечательностей Малаги – замок Алькасабы, расположенный на высоком холме и соединенный проходом шириной в колесницу с крепостью Гибралфаро. Там мы сделали первые фотографии с нашими новыми друзьями на фоне белоснежных городских построек.
   Спускались по противоположному склону холма, изрезанному зигзагообразной длинной лестницей. Посредине она прерывалась выступом – смотровой площадкой, с которой открывался вид на малагский порт, на бирюзовую гладь моря, а внизу, у подножия, красовалось идеально ровное песочно-розовое блюдце площади корриды.
   Изучение языка продвигалось быстро. По совету Альфредо мы обратились в MPDL (Movimiento por la Paz) – Движение за Мир или что-то в этом роде. Там нам удалось записаться ещё на одни курсы. Мы попали к очень интересной учительнице из Аргентины, которая впервые по-настоящему открыла нам глаза на испанский язык. Во-первых, оказалось, что неверно называть его испанским, потому что в Испании пять языков, и все они отказываются считать себя диалектами: каталонский, родственный ему валенсийский, галисийский, баскский, и, собственно, кастильский – тот, который мы и называем испанским. Учительницу звали Марта, мы с ней сдружились. Иногда она водила нас на аргентинские вечеринки, где мы потягивали мате, заваренный в молоке, и любовались непрофессиональным, но по-животному захватывающим исполнением танго.
   Получалось так, что утром мы были на занятиях у Марты, а вечером посещали классы в Центре, куда приходили самые разные люди, помимо беженцев, проживающих вместе с нами.
   Айше беженкой не была, просто она попросила разрешения у руководства Центра посещать наши курсы. Ей было почти шестьдесят, она жила в Испании два года – всё это время нелегально, но никакой обеспокоенности мы в ней не заметили.
   Она не пряталась и не боялась о себе рассказывать, как многие нелегалы, пугающиеся каждого постороннего шума за спиной.
   – Знаете, я живу свободно, работой себя не перегружаю, как некоторые. Люблю слушать классическую музыку в исполнение живого симфонического оркестра, который играет прямо в центре города по воскресеньям. Конечно, у меня были проблемы с языком, барьер, как говорится. Трудно было по началу, даже унизительно. Представьте, вот вам говорят: сделай то-то, а вы не понимаете, только глазами хлопаете. Все ведь по-разному реагируют: кто объяснит терпеливо, а кто ведь и ругается, кричит, с работы гонит. Вот и стала учить язык каждый день понемногу, самостоятельно, по книгам и на курсы бесплатные, как видите, до сих пор хожу. С испанцами много и с удовольствием общаюсь, чтобы правильную речь слушать, да и вообще хорошие они люди в большинстве своем. В Испании мне нравится, особенно у моря: тепло, климат очень мягкий. Я болеть меньше стала. В России на морозах, особенно зимой, часто простывала. А здесь и летом жара как-то легче переносится. Ветры, конечно, порой сквозные дуют, потому что улочки узкие. Но в целом, хорошо мне здесь – грех жаловаться.

//-- *** --//
   Мы постепенно понимали очевидную вещь: чаще всего наши соотечественники, которыми мы по привычке считали всех жителей постсоветского пространства, ехали в Испанию и вообще в Европу, чтобы хоть как-то решить свои экономические проблемы. Главное, чего они хотели – помогать семье, живущей в нищете у себя на родине. Не дворцы, конечно, они собирались строить, не лимузины покупать, а просто заработать на пропитание и одежду. Это вообще совершенно ошибочное мнение, что иммигранты купаются в золоте. Конечно, здесь труд ценился больше, но если кто-то мог позволить себе достойное существование, это не означало, что ему удавалось разбогатеть. Кроме того, в Европе очень дорогие коммунальные услуги. Разве мы когда-нибудь в Москве думали о том, что у нас в двух комнатах одновременно свет горит или что вода течет, пока зубы чистишь. А как жил испанец? Руки намочит, кран закрутит, руки намылит, кран откроет, смоет и быстренько снова закрутит. В ванной душ включит, тельце свое смуглое увлажнит, а пока мылится, воду снова перекроет. Или, опять же, отопление. Испанец всю свою семью оденет в теплую одежду, накупит носков, а отопление включает на несколько часов в сутки. Нос холодный, пальцы сводит, но есть преимущества: платить приходится меньше. А то ведь даже испанской зарплаты не хватит, если зимой слишком уж нежится в тепле, без конца включая обогрев. Так что это всё байки о том, что русские, мол, морозоустойчивые. На самом деле испанцы гораздо закаленнее из-за этой вынужденной экономии. И всякий раз, когда кто-нибудь утверждал, что мы, русские, все поголовно должны быть моржами, мы с пеной у рта доказывали, что в заснеженной Москве никогда так не мерзли, как в испанское весеннее или осеннее межсезонье. С нами не спорили, но и словам нашим не верили.
   Надо признаться, в основном испанцы к нашим братьям славянам неплохо относились, потому что приезжала в основном интеллигенция среднего класса. Не профессора, конечно. Медики, учителя – люди с профессией, но без заработка у себя дома. Кроме того, имеющие представление о порядочности, о воспитанности, о том, как надо работать. Испанцы, без сомнения, это ценили. Особенно русских женщин – трудолюбивых, терпеливых, без претензий. Наверное, устали они от эмансипированных испанок. Бедные наши славяночки, красивые, с грустными глазами, уставшие, дерущиеся за жизнь – вот кого они брали себе в супруги с удовольствием. И те здесь расцветали. Была у нас тетенька средних лет с авоськами, затюканная, загнанная, а здесь вдруг плечи расправляла, глаза начинали блестеть. Климат этому только способствовал. Не было никаких препятствий, чтобы жить.
   Скучать не приходилось, всегда можно было найти какое-то новое занятие, не смотря на отсутствие работы, к которой мы так привыкли на родине.
   Как и собиралась, я отправила материалы в редакцию, но никакого отклика на тот момент ещё не получила – ни положительного, ни отрицательного.
   Тогда мы могли только догадываться о наличии многих тонкостей во взаимоотношениях русских иммигрантов между собой. Не знали ещё, как относятся ко вновьприбывшим, не понимали, что иногда видят в них не столько даже угрозу, сколько дополнительные заботы, вопросы, всегда одинаковые проблемы, связанные с обустройством, оформлением документов, освоением языка. Новичкам нужно было знать, что и где находится, к кому и как обратиться. Но было и другое. Оказалось, что многие новенькие становились средством наживы для более обосновавшихся здесь земляков. Старички продавали им работу, жилье, информацию, одним словом, – любую помощь. Слава Богу, мы не стали одними из покупателей, но узнавать о происходящем тоже было не слишком приятно.
   Наконец-то позвонили из газеты и дали первое задание. Надо сказать, оно меня смутило. Нужно было сделать социальный опрос с согражданами. Необязательно с россиянами, но с русскоговорящим. Опрос общего характера, как раз о тех проблемах, с которыми всем нам приходилось сталкиваться. В общем, ничего особенно сложно.
   Но вся загвоздка была в том, что нужно было буквально ходить по городу, выискивать «своих» и приставать к ним с вопросами. Думаю, всем известно, что собой представляют социальные опросы. Но здесь дело усложнялось тем, что я была в чужой стране, не могла подходить к каждому прохожему и быть уверенной, что он меня, во-первых, поймет, во-вторых, не пошлет, куда подальше. Ведь это даже могло быть опасно. Я, конечно, добыла информацию, пройдясь по русским магазинам и посетив несколько воскресных мест сбора наших тружениц.
   Как бы там ни было, я надеялась, что это своего рода испытание и одного раза будет достаточно, а после мне будут давать задания поинтереснее. Но оказалось, что опросы, как жанр, весьма популярны. Они хорошо забивали пространство газеты, которое, очевидно, заполнялось с трудом. Даже при условии того, что газета издавалась всего лишь раз в неделю, как минимум половина материалов приходила из центрального московского офиса, ещё двадцать пять процентов набиралось из новостной ленты Интернета, подвергаясь рерайту, и только оставшаяся четверть писалась авторами, работающими внештатно на территории Испании. В общем, был большой спрос именно на материалы, связанные с опросом русскоговорящего населения – легального или нелегально проживающего здесь. И мне пришлось их делать довольно долгое время, скрипя зубами.
   Большой удачей было найти кого-то из соотечественников, добившегося уже определенного успеха и, при этом, пожелавшего бы дать интервью. И всё-таки удача улыбнулась мне несколько раз, подарив возможность познакомиться и пообщаться с интересными людьми, влюбленными в Испанию и пустившими здесь корни.
   Первый раз мне сказали: есть некая женщина из Прибалтики. Живет в Малаге, преподает русский язык в Официальной Школе языков. Ни адреса, ни имени. Иди туда, не знаю, куда. К счастью, оказалось, что в Малаге только одна такая школа, и после нескольких детективных уловок мне удалось связаться с этим русским педагогом.
   Елена подробно рассказала о школе, о своей работе. Потом мы пили кофе в школьной столовой, просто общались.
   – Я, честно говоря, думала, что вы шутите по поводу интервью со мной. Я очень надеюсь, что статья хоть кому-то поможет. Ведь, понимаете, в чем проблема? Вот приезжают наши и платят бешеные деньги за уроки испанского, а ведь в таких школах, как наша (кстати, они почти в каждом мало-мальски значительном городе), это стоит действительно копейки. Все удивляются, восторгаются, но никто нигде не дает никакой информации. Только сарафанное радио и помогает. И у нас много языков: английский, французский, арабский, китайский, русский, конечно. Всего около двадцати языков.
   – По секрету вам скажу, – продолжала она, чуть тише, наклонив голову ко мне, – Поступить к нам могут и нелегалы при наличии паспорта своей страны – этого достаточно. А вот уже получив студенческий, можно подавать документы на резиденцию по факту обучения и продлять её каждый год, потому что у нас можно учиться до пяти лет, переходя с уровня на уровень. Вот так-то. Не знаю, нормы ужесточаются, может, через несколько лет эту лавочку прикроют, но сейчас это хорошая возможность жить в стране законно.
   – Кто обычно приходит к вам учиться?
   – Это зависит от мотивов – они у всех разные. Кому-то для работы, у кого-то просто интерес к языкам, кто замуж вышел за русскую, кто на русской женился. Некоторые ведь не только с любимым человеком хотят найти взаимопонимание, но и со свекровью или тещей. Ещё очень часто детей русских усыновляют и не хотят, чтобы они свои корни совершенно забыли. Так что в учениках дефицита нет.
   – По родине скучаете?
   – Знаете, моей родины не существует в том виде, в каком я могла бы по ней скучать. Той страны, которую я покинула, уже нет, но вот, видите ли, какой парадокс: кто бы ни приезжал из стран бывшего союза, кажется мне земляком. Вы, наверное, заметили, что здесь даже среди новых, более молодых поколений, принято называть самих себя не русскими, а русскоговорящими?
   – Да, конечно.
   – Вот! Для меня это показатель. Трудно вот так взять и в одну минуту изменить сознание миллионов. Хотя… В истории есть тому примеры, чаще весьма трагичные.
   – Бываете дома?
   – Поначалу много ездила в Союз по работе, сейчас бываю только в качестве туриста. С удовольствием наши черные семечки грызу. Селедка, черный хлеб, гречневая каша – здесь это только в русских магазинах. Но производится, конечно, не в России.
   – Вернуться не думали?
   – Я уверена, что каждому иммигранту в определенный момент пребывания на чужбине такие мысли приходят в голову. Многие возвращаются. Но когда приживаешься, обзаводишься друзьями, семьей, сделать это с каждым годом становится всё сложнее. Вот и получается, что от родной земли до конца так душой и не смог оторваться, а к новой уже крепко прирос – висишь между двумя любовями. Везде свой и везде иностранец.
   Конечно, она была права. Только надо было стараться гнать мысль о возвращении, потому что именно она мешала интегрировать. Иммигранты говорили себе: «Я в любой момент могу вернуться, а если так, то зачем напрягаться?» Потому, спустя годы, они чувствовали себя чужими, сколько бы лет здесь не прожили.
   Знакомство с Еленой было одним из самых приятных. Я очень часто о нем вспоминала. Если бы судьба распорядилась так, что мы бы остались в Малаге, я уверена, что постаралась бы поддерживать контакт с этой замечательной женщиной.

//-- *** --//
   Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: способность к интеграции крайне важна для любого иммигранта. Неуживчивость с местным контингентом, местными привычками, традициями, вкусами, чаще всего была связана с нежеланием смириться с мыслью о том, что всё-таки ты живешь в чужой стране. Это упрямство пришельца заставляло группироваться, создавая маленькую Россию, где бы ты ни находился – для русских и ни для кого, кроме русских. Такое было ощущение, что все прибывали сюда не за тем, чтобы узнать, как живут другие, а для создания локальной русской системы – России в миниатюре – со всеми её клановыми, бюрократическими, ментальными особенностями.
   Кто-то вспомнит о сохранении национальных традиций и, может, даже приведет в пример евреев, которые свято хранят свою субботу, а суббота хранит их. И с этим трудно не согласиться, но речь тут о другом. Эти вещи можно и крайне необходимо совмещать, иначе ностальгия сожжет изнутри и отторжение загонит тебя в узкий круг соотечественников, не дающий развиваться, обогащаться, осваивать язык, влюбляться в местную кухню. Надо было раз и навсегда принять сложное решение: сродниться с новой землей, быть своим среди чужих или найти грань, легкость, касательную, которая дает миллион возможностей для взаимопроникновения, где бы ты ни находился, куда бы ни забросила тебя твоя неумная страсть, болезненная склонность к перемене мест. По крайней мере, мы с тобой старались найти компромисс.
   Много открытий предстояло сделать каждому, кто впервые приезжал жить в цивилизованную европейскую страну. Часто нас удивляло, что в Испании многое дается бесплатно, да ещё иногда тебя и просят: не проходи мимо, почитай эту книгу, посмотри этот фильм, послушай этот концерт.
   Будучи российской гражданкой, студенткой московского ВУЗа, прожив десять лет в Москве, я ни разу не имела возможности взять книгу на дом ни в одной из библиотек столицы. Почему? Потому что у меня не было заветной московской прописки. Поэтому, мы опасливо обратились к сотруднику библиотеки, находящейся прямо напротив Центра и попытались объяснить ему ситуацию. Так, мол, и так. Мы беженки, в российских паспортах просроченная виза и единственный документ, подтверждающий наше легальное пребывание в стране – это обычный лист белой бумаги, к нему степлером прикреплена фотография три на четыре, сверху красуется круглая печать Организации по делам беженцев и надпись крупными буквами – Asilo, чтобы уж точно не ошибиться при прочтении. Срок действия этой грамоты – 30 дней.
   – Это не имеет значения. Пользоваться библиотекой могут все без исключения и совершенно бесплатно, лишь бы у вас было хоть какое-то удостоверение личности. Вот, заполняйте анкету, обязательно укажите электронный или почтовый адрес – на него вам вышлют письмо, которое нужно принести для получения карточки абонента.
   Пока мы заполняли анкеты, библиотекарь проверил наши скромные документы. Его нисколько не удивила временность нашего пребывания. Со слов он записал адрес проживания, который нигде в документах указан не был. Мы сказали, что живем в Центре напротив.
   На следующий же день нам прислали вызов по электронной почте, после чего выдали пластиковую карточку на право пользования любой государственной библиотекой на территории провинции.
   Получив карточки, мы дорвались до сладкого. В открытом доступе был огромный архив литературы и периодики на разных языках, большая коллекция художественных, документальных, мультипликационных фильмов на разных носителях. И всё это можно было брать на дом.
   На этом услуги не кончались. Каждый день в читальном зале можно было целый час пользоваться бесплатным Интернетом, записавшись на какое-то конкретное время.
   У библиотеки также был свой сайт и там – доступ к базе данных всех библиотечных архивов провинции. То есть, если книги, которая тебе нужна, не было в Малаге, можно было найти её по базе и самостоятельно отправиться за нею, например, в Гранаду, или попросту заказать, чтобы её привезли сюда. Соответственно, карточка абонента действовала в любой из этих библиотек. Оказалось, что такая же система существует во всех регионах Испании.
   Внимательные работники, без труда угадав в нас новых иммигрантов, также предложили нам бесплатные курсы кастильского, но мы вынуждены были отказаться, сердечно поблагодарив их за энтузиазм – у нас и так обучение происходило круглые сутки. Мы набрали детских книжек, мультфильмов и с воодушевлением взялись за них в домашних, вернее, общежитских условиях.
   Пока мы до поздней ночи вгрызались в тонкости кастильской речи, египтяне за стенкой на полной громкости смотрели по телевизору порнофильмы. Даже, когда, утомившись, мы шли на боковую, ахи и вздохи в соседней комнате не затихали.
   – Может, постучать в стену?
   – Не поможет.
   – Давай в дирекцию пожалуемся.
   – Нет, этого мы точно делать не будем.
   – Что же тогда?
   – Нам нужен свой телевизор.
   Работать мы не имели права до получения соответствующего разрешения. Деньги, привезенные из России, почти закончились. Раз в месяц каждому из беженцев выдавалась символическая сумма, но это не могло стать вариантом решения проблемы. Покупать телевизор в нашей финансовой ситуации было более чем неразумно.
   – Пройдетесь как-нибудь вечером по улице, – сказал Даниэль, – Наверняка попадется что-нибудь полезное.
   В этот же вечер в нашей комнате стояла тумбочка и цветной телевизор на ней. Всего за полчаса вечерней прогулки мы нашли то, что искали. Возле желтого мусорного контейнера на параллельной улице стоял телевизор. На задней панели скотчем был приклеен ровный клочок бумаги с надписью: «аппарат работает, пользуйтесь на здоровье». Тумбочку мы прихватили там же.
   Мы сидели в своей комнатке с бледно-голубыми стенами и, подперев кулаками подбородки, пялились на экран, силясь понять больше, чем два-три отдельных испанских слова.
   На следующий день мы взяли на диске экранизацию «Дома Бернарды Альбы» на языке оригинала. Это было что-то фантастическое! Актрисы потрясающие, отличный ансамбль. Вообще, надо было признаться, что у испанских актеров, да и вообще у испанцев был такой открытый темперамент, такая драматическая мощь, они были очень органичны в трагедиях. По эмоциональности испанский театр мне казался похожим на кавказский. С ними можно было ставить, например, Шекспира, Корнеля или даже Эсхила, не боясь выглядеть помпезно, потому что такая душевная организация свойственна им и по сей день, не смотря на то, что на дворе двадцать первый век. Этим они отличались от нашей отчужденности и какого-то подтекстового, многослойного отношения к людям и событиям. Огненная, стремительная и такая юная, совсем ещё юная нация.
   Не знаю, как прореагировали соседи на наш домашний кинопросмотр испанской классики, но, по крайней мере, мы не слышали больше так отчетливо их ночных хулиганств. Хотя засыпать пришлось в наушниках, слушая релаксирующую музыку – всё-таки они со своим страстным репертуаром нас пересидели.

//-- *** --//
   Редакция не уставала делать заказы на социальные опросы. Я старалась находить в этом хоть какие-то плюсы. Например, возможность, узнать новых людей, услышать их истории, научиться чему-то на их ошибках или наоборот последовать их положительному примеру.
   И у многих из интервьюируемых семьи были разбросаны: дочь в Италии на заработках, зять в Украине детей воспитывает, муж во Франции на нелегальном строительстве. Только и мечтали все они, чтобы съехаться однажды под одной крышей.
   Большой редкость было встретить человека, работающего по профессии, приобретенной на родине.
   Мы так гордимся нашим высшим образованием, а здесь, в Испании даже среднее специальное есть далеко не у всех, а многие и школу не заканчивают. Это плохо, если молодежь к знанию не тянется. Но вот мы прибываем сюда, все из себя такие образованные, планы строим, а потом идем тарелки в ресторанах мыть или за стариками ухаживать. Дома нас спрашивают: зачем же было институты заканчивать и зачем вообще тогда уезжать? А ответ прост: здесь любой труд ценится и никто не назовет тебя неудачником, если ты официантом работаешь или улицы подметаешь. Вообще не спрашивают, кто ты по профессии, главное, что есть работа. Конечно, наверное, есть элита, какие-то высшие круги, но средний класс не делится по престижности своих занятий. Компании разношерстные, никто не будет шептаться у тебя за спиной, что вот, мол, ты помощник повара. Или, например, тот же уборщик улиц – профессия, которая чуть ли не по наследству передается, потому что считается одной из самых престижных и социально обеспеченных.
   Хотелось верить, что испанцы никого голодными, босыми не оставляли. Давали возможность денег заработать, не вылавливали по улицам, как преступников. Хотя под нажимом Евросоюза, который давно уже упрекал Испанию за массовый приток нелегальных иммигрантов, стали и отлавливать иногда. Но если ты не был правонарушителем, то всё равно нужно было очень постараться, чтобы тебя на улице остановили и попросили документы.
   Медицину местную кто-то ругал, кто-то хвалил. Рассказывали, что многие сложнейшие операции делаются бесплатно. Конечно, не переставали удивляться и возмущаться всеобщей медлительности, неспешности, свойственной испанскому характеру и образу жизни. Это отражалось как на работе органов здравоохранения, так и на функционировании полицейских чиновников, всяческих административных и прочих бюрократических учреждений. Кроме того, специалистов во всех отраслях не хватало. Учиться ведь никто особо не хотел. Чтобы попасть на прием к хирургу или к адвокату, например, нужно было ждать месяц, а то и больше. Или симулировать острую боль, экстренную ситуации и прочие хитрости.
   Характерные черты испанского быта и стали, наверное, благодатной почвой для того, чтобы их умение по-настоящему весело отдыхать развивалось и совершенствовалось.
   Пока наши российские друзья присылали фотографии заснеженного Подмосковья, где деревенские дома увязали в сугробах, где снег был белый-белый, как во сне о далеком прошлом, в котором ты родился, жил, и умер, чтобы вновь родиться. Пока холодные страны засыпали, убаюканные февральскими вьюгами, жизнь в Испании, казалось, только начинала закипать. Середина зимы радовала насыщенностью событиями. Город был переполнен туристами, решившими провести каникулы на юге Иберийского полуострова.
   У каждого человека наверняка имеется свое представление о том, каким должен быть по-настоящему удачный отпуск. Одни предпочитают каждый год навещать насиженное местечко где-нибудь на Мальдивах, другие не знают и не хотят знать ничего, кроме привычной, комфортной Турции. Кто-то любит целыми днями валяться под палящим египетским солнцем, обретая цвет аппетитного барбекю, кто-то – опустошать бутики на европейских распродажах или дырявить лыжными палочками снега альпийских склонов.
   Никому из них мы тогда не завидовали, потому что нас ожидало волшебство ежегодного февральского Карнавала и мы готовились насладиться этим зрелищем в кругу наших новых разноплеменных друзей.
   Город Малага, словно жемчужина, нежился в бирюзовых волнах Средиземного моря. Прибрежная зона патрулировалась морскими стражами порядка и неисчислимым полчищем чаек, готовых в любой момент сняться с места и атаковать портовые и пляжные территории, богатые на оставшиеся после разгрузки судов семена различных злаков.
   Не только птичье братство знало, что в Малаге всегда есть, чем поживиться. Город, как и провинция Андалусия, негласной столицей которой он являлся, славился производством самого качественного в Испании, да, пожалуй, и во всем мире, оливкового масла. Мы пока ещё питались в бесплатной столовой центра, но слышали уже немало о превосходных малагских десертные винах, о мастерстве местных поваров – лучших по части приготовления морепродуктов способом «фри», так горячо любимых всеми испанцами.
   Если бы мы были птицами и умели летать, то нам не стоило бы покидать Россию навсегда. Мы могли бы путешествовать, презирая границы, проведенные человеком. Мы бы следовали за ветром и волнами. Мы бы спустились по течению Волги, скользнули бы через канал на Дон, после короткой передышки – прямиком через Азовское море, насквозь пронзив брюхо Черного, пронесшись над Средиземным, приземлились бы в Малаге.
   Но крыльев у нас не было, а без навыка, как известно, и до середины Днепра-то не долетишь. Так что на Карнавал мы бы обязательно опоздали. Хорошо, если бы чайки не разворовали все запасы просыпанного в порту зерна, иначе бы полет оказался и вовсе бесполезным.
   Но условное наклонение нас не пугало, потому что мы уже были на месте и ждали чуда. А чудеса, как известно, всегда рядом. Те же апельсиновые деревья – ведь они, похоже, уже собирались зацвести, хотя с них ещё прошлогодний плод не упал. Чем не чудо?
   – У нас немного денег осталось. Может, всё-таки попробуем жареных кальмаров, осьминога в томатно-чесночной приправе или салат из даров моря?
   – Давай возьмем по одному блюду и поделимся. Здесь же так принято. Просто попросим ещё две небольшие тарелки.
   – Мясное что-то брать будем?
   – К чему мясо, когда здесь столько рыбы?
   – А названия одурманивают: «Почки в хересе», «Кролик в орехово-миндальном соусе», «Ягненок тушеный с фруктами».
   – У нас всё ещё с тобой впереди.
   Карнавал проходил с 10 по 18 февраля. Мы были настроены не пропустить ни одного дня, потому как программа всё время менялась. Ходили вчетвером: нас двое, Даниэль и Джонни. Компания получилась веселая и теплая.
   В начале месяца за право представлять на Карнавале свое мастерство боролись певческие группы из всех театров и Домов культуры провинции. Правильнее было бы назвать этих певцов элегантными паяцами. Типичные молодые испанцы – смуглые, голосистые, горячие, распевали куплеты неприличного содержания, что всячески поощрялось слушателями. Причем, все как-то забывали о повседневной католической строгости нравов и с удовольствием подхватывали запоминающиеся рефрены.
   Вот их-то мы и пошли слушать в первую очередь. Выступления длились целый день. Группы певцов или, как мы их прозвали, хоры, были по всему городу на небольших, собранных на скорую руку, помостах или вовсе без них. Каждый хор был одет в одинаковую одежду и кто-то один – солист или протагонист – обязательно отличался. Например, десять ангелов и один черт. И вот они в пении начинали вести беседу, перераставшую в горячий спор, а потом и в жестокую схватку и даже в фарсовую свалку. За что же они боролись? Конечно, за души грешников. Мы почти не понимали слов, но о многом можно было догадаться по действию и нарядам. Кроме того, иногда Даниэль пояснял нам простыми словами смысл некоторых фраз. Но юмор, это такая штука, что без навыка хороший перевод сделать довольно сложно. В любом случае, толпа веселилась безудержно.
   Ещё до начала карнавальных действ повсюду были установлены импровизированные уличные лотки, где продавалась праздничная атрибутика. Там можно было подобрать недорогую маску или шутовской колпак, а также самый громкий свисток, самый большой барабан и прочие шумящие, свистящие, орущие приборы. Мы ничего не покупали, но нам и поглазеть было забавно.
   С первых же дней на улицах появились люди всех возрастов в маскарадных костюмах. Наряжались большими компаниями и целыми семействами в одном стиле. Как-то мы встретили супружескую пару колдунов и целую семью пиратов, бодро шагавших по тротуару, игриво подмигивавших любопытным пешеходам. Они казались единственными хозяевами города. Пусть даже на время, но всё вдруг поменялось местами: начальником был шут, а важные чиновники с радостью надевали клоунские наряды.
   На площади Конституции монтировалась огромная сцена для официальной части праздника. Мы вчетвером пробрались к ней поближе в день торжественного открытия Карнавала «Малага-2007». После недлинной вступительной речи представителя местных властей экс-король и экс-королева, по традиции исполняющие роли ведущих, представили публике новых участников конкурса «Король и Королева Карнавала».
   – Ты не хочешь поучаствовать?
   – Заявки на участие подавались ещё в конце года, так что мы немного припозднились.
   – Но всё-таки, если бы можно было подать заявку сейчас?
   – Только если бы ты была моей королевой.
   Претенденты поочередно выходили на сцену из гигантского шатра и под восторженные возгласы зрителей шествовали по красной дорожке до конца главной улицы Лариос, соединяющей Площадь Конституции с проспектом Аламеда Принсипаль.
   Мы стояли так близко, что могли касаться тяжелых пол платьев, густой шелковой массой лившихся по улице. Я много фотографировала: для нас и для газеты. От обилия красок рябило в глазах. Со всех сторон сыпались блестки, гремела музыка, дети готовы были свершить акт всеобщего неповиновения, чтобы кинуться к своим кумирам, полубогам, скользившим по красной дорожке.
   Наряды конкурсантов не ограничивались лишь одеждой – золоченые кареты и колесницы также являлись частью обязательной экипировки. Надо сказать, это была немалая физическая нагрузка, поскольку громоздкие костюмы-повозки не всегда были механизированы и требовался усилие, чтобы управлять ими, не вклиниваясь всей своей массой в толпу. Зрители беспрестанно делали снимки, держа фотокамеры высоко над головами, практически не глядя в окошко видоискателя. Только таким образом в этом столпотворении можно было запечатлеть грандиозное дефиле первого карнавального дня.
   – Завтра пойдем смотреть детское дефиле?
   – Конечно. Это наверняка очень трогательное зрелище.
   – А ещё я хочу на Битву Цветов. Говорят, все придут с огромными корзинами, наполненными лепестками всевозможных цветущих в это время года растений, и будут забрасывать ими друг друга.
   – Да, это похоже на дань вечно живым силам Природы и на приветствие приближающейся Весны.
   Каждый вечер по дороге домой мы обязательно наталкивались на какую-нибудь певческую группу из тех, что вышли в финал. Это всегда было веселым завершением дня. На этот раз мы встретили десяток парней в нижнем белье, а с ними – огромного толстого младенца в чепце, слюнявчике и с пустышкой во рту. Певцы, не стесняясь, демонстрировали проходящей мимо публике свои оголенные бедра, удачно вписывая всяческие откровенные жесты в контекст исполняемых бурлесков. Речь, по всей вероятности, шла о том, как они устали и вымотались, воспитывая этого ребенка, которым, конечно был, здоровенный детина с трехдневной щетиной и волосатой грудью. Они были раскованными, но выступление не скатывалось до вульгарности – подобная игровая подмена делала их юмор почти сакральным, в духе Рабле – это, видимо, как раз то, что и было нужно для правильного внешнего выражения скрытой сути карнавала, дающего людям полную свободу слова и действия.
   Именно поэтому никто не возмутился, не вызвал полицию, когда появилась экстравагантная группа медсестер с огромными красными крестами на причинных местах и стала хватать прохожих за всё, что ни попадало им под руку, совать всем по очереди под мышку гигантский градусник, чтобы измерить уровень сексуальной энергии. Никто не стал писать заявлений в вышестоящие инстанции за нанесенные оскорбления со стороны подростков, переодетых женщинами с накладными грудями, которые размахивали у всех перед носом не чем-нибудь, а букетом из пенисов, купленных в ближайшем секс-шопе и крепко перевязанных яркой лентой. И уж тем более никто не удивился традиционному драг-шоу, проходившему поздно вечером в пятый день и являвшемуся одним из любимых карнавальных представлений всех зрителей без исключения.
   Одно очень важное событие вдвойне улучшило наше карнавальное настроение. Нас вызвали в полицию и выдали первый основательный документ – желтую карточку беженца, предварительную резиденцию. Причем это произошло во вторник 13-го февраля, в день, который в Испании считается одним из самых несчастливых. Но нам это число всегда приносило удачу, как и черный кот, которого все боялись. Это означало, что первый, самый волнительный, этап был пройден. Без повторного собеседования, просто пришел первый положительный ответ из Мадрида. Так что нам оставалось только ждать окончательного решения. Наше дело приняли к углубленному рассмотрению.
   – Как я понимаю, собеседований больше не будет.
   – Других людей в полиции допрашивали по три-четыре раза, а мы рассказали свою историю только один раз, когда сдавались в Мадриде.
   – Слава Богу, что мы тогда рассказали всё подробно. Значит, в нашем деле достаточно материалов для принятия решения на этом этапе без дополнительных допросов. Шансы возрастают с каждым днем.
   – Если дальше всё пойдет так же быстро, то не исключено, что к концу этого года мы получим постоянную резиденцию.
   – Хорошо бы!
   Кроме того, с этим документом уже через пару месяцев можно было бы попробовать подыскать работу. Мое сотрудничество с газетой становилось систематическим, хоть и не приносило достаточного дохода. Сотрудники редакции звонили и предлагали написать тот или иной материал. Статья о Карнавале должна была войти в следующий номер вместе с красочными фотографиями на первой полосе.
   Мы решили отметить получение документов прогулкой вдоль городской реки под названием Гуадальмедина. Вышло так, что гуляли мы не вдоль неё, а прямо по ней, вернее, по её дну. Воды здесь не было уже около полувека, но русло хранилось, как реликвия: набережная имела тот же вид, что и в 70-е годы XX века. Лет десять назад по всей протяженности высохшего дна были сооружены небольшие фонтаны, среди которых хозяева выгуливали собак, а юноши – своих возлюбленных. Там же целыми днями подростки из близлежащих жилых домов играли в волейбол. Иногда, в сезон дождей, русло наполнялось мутными рыжими потоками, несущими песок, мелкую гальку и всякий городской мусор. Но вода быстро сходила и река снова превращалась в небольшой сквер для прогулок.
   Спустившись к месту, где Гуадальмедина переходила в море, отделяясь от него перегородкой, мы свернули налево, и вышли к порту. В той его части, где обычно причаливали колоссальных размеров теплоходы, совершающие круизы по Средиземному и по другим морям-океанам, был стационарно припаркован живописный старинный корабль-ресторан, куда нам так и не удалось сходить ни тогда, ни потом.
   Последний, шестой день Карнавала завершился роскошным Парадом Масок. Перед нами прошли вновь испеченные король с королевой: как взрослые, так и выбранные из юных претендентов. Гигантские фигуры животных, чудищ, героев мультфильмов, акробаты, факиры, шпагоглотатели – всего и не упомнишь.
   На расписных колесницах были установлены специальные приборы для распыления конфетти и у каждого участника парада в руках по мешку, из которого они зачерпывали горстями всякую мелочевку и швыряют в толпу.
   – Ой, я наглоталась блесток.
   – Смотрела с открытым ртом на эту красоту?
   – Ага, заодно и поужинала.
   – Как они потом убирают весь это бумажный снег?
   – Не знаю, но завтра здесь не найдешь ни кружочка конфетти.
   – Я не приду проверять. Завтра мы пойдем есть жареные морепродукты.
   На следующий день уставшая толпа подтягивалась в район пляжа Пальма-Пальмилья, чтобы подкрепить силы на Большой Фиесте, где на огромных сковородках в разливанном море оливкового масла золотится мелкая рыбешка – анчоусы и сардинки.
   – Как это есть?
   – Руками, как обычную пивную закуску. Вон там одноразовые тарелки. Даниэль, Джонни, вам взять?
   Народу было очень много, но лакомства хватило на всех. Главный повар – розовый и пухлый, как парной поросенок – улыбался во всю ширину своего пяточка.
   – Для этой дегустации, – нежно прохрюкал он, – обычно зажаривается около восьмисот килограммов рыбы.
   К шести часам вечера мы отправились на важный ритуал – Похороны Большой Сардины – гигантской рыбы из папье-маше, символизирующей дух уходящего праздника и отступающей зимы.
   – Будут Масленицу сжигать?
   – Да, только испанское чучело – оно с хвостом. Всё-таки страна морская, так что их Масленица похожа на русалку.
   Под заунывные комические стоны и всхлипы «безутешных вдов», которыми, естественно, были усатые-бородатые мужчины, рыбину провожали в последний путь. Костюмированное шествие двигалось по Аламеде Принсипаль в сторону набережной, где на пляжном песке было заранее возведено некое подобие жертвенного алтаря, на котором Сардине предстояло превратиться в священный прах.
   – Может, приучить их блины печь?
   – Не приживется.
   – Почему?
   – Не знаю, как им можно было бы объяснить, что по сути, когда русский человек съедает блин – круглый, золотистый, похожий на солнце, – он принимает в себя часть могущества этого небесного светила. Захочет ли испанец съесть свое солнце?
   Завершающим аккордом праздника стал великолепный салют на городском пляже. Трудно было даже предположить, на каком полигоне обычно осуществлялись репетиции салюта подобного масштаба. Заряды вылетали синхронно со всплесками музыки героического характера. Отблеск огней разбегался по всей глади морской, переливаясь, скользя, отражаясь и снова рассыпаясь по округе. Казалось, что столь совершенную красоту человек создать не в силах.
   Уже утром следующего дня Малага вернулась к повседневности, были убраны все остатки Карнавала, а улицы города вновь наполнились автомобилями. Начинался новый виток жизни, наполненный бытовыми хлопотами, но праздник в душах испанцев не заканчивается никогда, чему неплохо было бы научиться каждому из нас. Первый шаг мы уже сделали.
   – Сегодня же, по идее, католическое Прощеное Воскресение.
   – Не знаю, есть ли у них такая традиция.
   – А ведь традиция неплохая.
   – Католики тоже постятся?
   – Не знаю, постятся ли, но Великий Пост у них есть, и он как раз после Карнавалов и начинается, как у нас – после Масленицы.

//-- *** --//
   Шли дожди, чередуясь с солнечной погодой. Мы ждали тепла, чтобы купаться или хотя бы загорать. Иногда ходили в кино, ездили с Даниэлем на дискотеки в самый модный по этой части побережья городок – Торремолинос.
   Никогда раньше мы не чувствовали себя такими свободными, как в ту прекрасную малагскую весну. Реалисты говорили, что этот романтический период познания другой, более цивилизованной жизни, обычно проходит и наступает небольшое отрезвление. Но тогда нам казалось, что даже если это ощущение продлится всего несколько месяцев (по статистике, первые депрессии начинались от полугода) и быт в дальнейшем начнет нас поглощать, то такой скованности, как раньше мы уже внутри себя самих не допустим. По крайней мере, будем стараться.
   – Ты не боишься, что мы к этому привыкнем? Потом будет трудно входить в какой-то рабочий ритм.
   – Да мы и сейчас не сидим без дела, просто свое время распределяем самостоятельно, а не так, как дядя велел.
   В Малаге, как и вообще в Испании считалось нормой, если человек работал четыре часа в день. Зачастую искали человека только на подработку, на выходные или на пару дней в неделю. Получалось в общей сложности пятнадцать-двадцать часов. При этом, заключался официальный трудовой договор, платились налоги – всё как положено. Это было очень удобно для тех, кто учился, или кому нужна была постоянная копейка, а отдавать этому полный рабочий день не было возможности или желания. Для меня это был бы идеальный вариант. Если бы одновременно удавалась писать что-то для периодики, то можно было бы выжить.
   Конечно, ограничения были. Не всё выглядело так идиллично, как могло показаться со стороны. Мы не имели права официально работать в течение полугода (если считать с середины декабря, то получается где-то до середины июня). Также мы не могли выезжать за пределы Испании до окончательного решения по нашему вопросу. Мы уже знали, что процесс может превысить шестимесячные сроки и растянуться до полутора лет. Это нас не слишком уж пугало – и на территории Испании существовало множество мест, интересовавших нас, куда нам ещё предстояло добраться.
   Руководство газеты мои материалы устраивали, по крайней мере, меня регулярно печатали. Я втянулась и уже не ворчала, когда предлагали сделать опрос или что-то в этом духе. Главное – научить себя относиться к делу неравнодушно, тогда любое задание будет сделано качественно и с душой. А там, глядишь, можно было бы отказываться от того, что менее интересно, и бороться за возможность выбора.
   Кроме того, Виктор Сергеевич изо всех сил пытался найти для меня интересную творческую работу, предлагая мои очерки столичным журналам о туризме.
   До начала курортного сезона было ещё далеко, но Торремолинос, куда мы ездили на дискотеки и просто прогуляться, был переполнен гостями. Оказалось, что каждый год в феврале он становился центром танцевальных событий всей Европы. Там в течение вот уже восемнадцати лет проходил зимний Чемпионат Европы по танцу.
   В тот год на Чемпионат приехали участники из десяти европейских государств. От Испании были представлены пары из шестнадцати городов. Возрастной разрыв был колоссальный: самому младшему участнику – пять лет, самому старшему – восемьдесят девять.
   К сожалению, в числе участников не было ни одной пары от стран бывшего Союза, хотя в архивах конкурса, размещенных на официальном сайте, мы нашли материалы о том, что в предыдущие годы наши соотечественники неоднократно добирались на этом чемпионате до финальных рубежей.
   Конкурс длился неделю, с 26 февраля по 3 марта. Нужно признаться, что мы впервые видели вживую настоящих профессионалов, исполнявших танго, вальс, пасодобль, рок-н-ролл, ча-ча-ча, сальсу и другие, более экзотические танцы.
   Пытаясь сделать несколько интересных снимков, я пробралась за кулисы, показав на служебном входе удостоверение специального корреспондента. Это оказалось очень интересно: подготовка, волнение, сосредоточенность, усталость, разочарование от неудачи и торжество уверенности в себе. С неплохой добычей я вернулась в зрительный зал, где мы насладились незабываемым представлением, после чего, в ожидании автобуса на Малагу, обсуждали выступления и попивали местное пиво.

//-- *** --//
   Кроме Малаги в ожерелье под названием Коста дель Соль было ещё очень много настоящих драгоценных камней. Они рассыпались по всему близлежащему побережью, сверкая и маня к себе моряков, туристов, простых зевак – таких, как мы. Торремолинос, который нам сразу полюбился, Фуэнхиролла, Бенальмадэна, Марбелья. Чуть дальше на запад – Гибралтар и самая южная точка континентальной Европы – Тарифа. Опять же, совсем рядом легендарные Севилья и Гранада. Херес, знаменитый своими винами, Ронда – прародительница корриды и многие, многие другие.
   В следующее воскресенье мы решили начать изучегие окрестностей с Марбельи, отправившись туда вдвоем на автобусе. Выехав пораньше, мы прибыли как раз ко времени завтрака. Но решили не ходить в кафе и уселись прямо на немноголюдном утреннем пляже. Не прошло и минуты, как возле нас стал крутился темнокожий продавец часов и ремней. Не успели мы отблагодарить его и отказаться от каких бы то ни было услуг, как он сам исчез, потому что на набережной появились два полицейских, сурово оглядывающих пляж. Под легкий утренний шум волн мы жевали бутерброды с ветчиной, улыбаясь от удовольствия.
   Вдалеке виднелись иголки мачт – порт Марбельи был усеян парусными яхтами, владельцы которых жили неподалеку в по-голливудски роскошных виллах. Многие из них были нашими соотечественниками.
   Повсюду в песке торчали соломенные зонтики, что делало прибрежную зону похожей на египетские пляжи. Наверное, у них были общие поставщики соломы и производители зонтов.
   Повалявшись ещё немного прямо у воды, поборов желание искупаться, мы пошли по ступенчатым улицам вдоль стены, оставшейся от какого замка. Где-то вдалеке слышалось тихое пение. Пройдя вверх между домами, мы свернули направо, откуда, как нам казалось, неслись эти звуки. Через несколько шагов мы наткнулись на небольшую округлую арку с раскрытой настежь деревянной дверью. Войдя внутрь, мы очутились в уютной католической церквушке, где шла месса и прихожане тихо пели на латыни. Немного постояв, мы решили не нарушать эту гармонию духа и вышли. Прямо за церковью, снаружи похожей на обычный деревенский дом с выбеленными стенами, мы нашли вход на городское кладбище. Всё было до странности изящно и просто в этом сочетании рабочей суеты города, религиозности, земного и возвышенного. В такие моменты кажется, что в мире не существует ханжества и лицемерия.
   Довольные этой случайной экскурсией, мы дошли до цели – впереди показалось парк, в центре которого находилось здание Музея Бансай с самой красивой в Европе коллекцией карликовых деревьев.
   Музей открывался после обеда и мы уселись у роскошного пруда, расположенного напротив.
   Наше внимание привлекли камни, возвышавшиеся над поверхностью воды. Всего их было штук десять. На них располагались многочисленные скульптурки черепах странного змеиного окраса. Не особо интересуясь металлическими фигурами, мы не акцентировали на них своё внимание.
   Вдруг, когда безмятежность водной глади была потревожена случайно упавшей веткой, одна из черепах медленно повернула голову в сторону разбегающихся по воде кругов. Остальные оставались абсолютно неподвижными. Мы стали строить догадки:
   – Это хорошо сработанные электрические макеты.
   – А где привод? Как они подключены? А если вода внутрь попадет? Короткое замыкание ведь может случиться.
   – Смотри, смотри, они все движутся!
   Стали набегать облака и черепахи, назагоравшись вволю на солнце, одна за другой живо сползли в воду.
   Но удивительны были не сами черепахи, не их необычный окрас и даже не то, что они оказались настоящими, нет. Нам было трудно понять, как это посреди города в пруду могут жить черепахи и их никто ещё не растащил по домам? Тот же вопрос можно было бы задать и по поводу отличных скамеек, на одной из которых мы как раз и сидели, совершенно никак не прикрепленных к земле – почему они ещё не на даче у какого-нибудь предприимчивого товарища?
   Музей, конечно, был восхитителен, но черепахи, вернее, наша на них реакция, оставила более глубокую борозду в нашей впечатлительной памяти.
   По дороге домой у тебя заболел желудок. Всё время, пока мы ехали, боль усиливалась, а по прибытии в Малагу стала просто невыносимой. К ночи я уже не знала, что с тобой делать. Скорая помощь здесь приезжала только, если ты сам не в состоянии до неё дойти. Значит, они тоже знали о притче, в которой Магомет сам ходил к горе. Ночной служащий центра объяснил, куда надо идти за экстренной помощью. Делая передышки через каждый квартал, до места мы шли около часа.
   Больница была полна страждущими. Глядя на людей с отрезанными пальцами или открытыми переломами, наша проблема показалась нам неловкой шуткой. Ждать пришлось около полутора часов. Боль накатывала волнообразно.
   – Наверное, организм так и не привык к новой системе питания.
   – Угу.
   – Скоро наша очередь. Потерпи ещё немного.
   – Мне к этим спазмам не привыкать.
   В полусогнутом состоянии тебя повалили на носилки и покатили в приемную. Мне разрешили пойти с тобой, чтобы я переводила, если ты вдруг что-то забудешь или не поймешь.
   Выслушав жалобы, молодой врач попросил медсестру в первую очередь уколоть обезболивающее, оставил нас в кабинете, пообещав вернуться минут через пятнадцать. Я держала тебя за руку, пытаясь отвлечь каким-то бестолковым полусонным рассказом. Боль утихала.
   Вернулся доктор. Увидев в твоих глазах облегчение, а в моих – благоговейную благодарность, сказал, что прямо сейчас нужно сделать снимок и кое-какие анализы.
   За окном светало, мы ждали результатов. Не смотря на то, что мы провели в больнице почти всю ночь, у нас не было этого жутко неприятного ощущения, что ты всё время в роли просящего, которому нехотя делают платное одолжение. Всё это происходило, конечно, медленно, но так, словно не нам нужна была их помощь, а им – наша. Всё было бесплатно, качественно и любезно.
   – Я боялся, что у вас может быть язва, но это только гастрит – дело поправимое. Вот ваше заключение по результатам анализов. Кто у вас дома готовит?
   – Мы живем в общежитии, там и питаемся – в столовой.
   – Вам нужна специальная диета. Вот, я напишу здесь, что и как. Отдайте эти рекомендации в дирекцию, чтобы они предупредили повара. Выпей сейчас эту таблетку. Я дам вам ещё одну пластинку – там шесть штук. По одной в день. Потом запишитесь на прием к терапевту, принесите ему медицинское заключение и он выпишет все необходимые лекарства.
   – Спасибо вам большое!
   – Это моя работа. На здоровье. И, надеюсь, мы встретимся нескоро.
   Сходив к терапевту, мы принесли рецепты в дирекцию. Кто-то из добровольцев сбегал в аптеку и за счет Центра купил лекарств на полный курс лечения. За неделю строгой диеты состояние твое улучшилось и от этого улучшилось мое настроение. Организм сопротивлялся, капризничал, но постепенно привыкал ко всему новому.

//-- *** --//
   Нас повели в Музей Моря, где мы фотографировались в обнимку с останками зубастых обитателей моря, заталкивали головы в раскрытую акулью пасть, любовались узорами морских раковин самых разных окрасов и размеров.
   Ещё через несколько дней мы по собственной инициативе пошли в Музей Таурино – музей при Площади корриды, где были вывешены настоящие бычьи головы. Эти быки были легендами, как и люди, когда-то их заколовшие. Иногда рядом с головой в отдельной рамке вывешивался хвост или ухо – знак особого почета, которым награждался матадор, особенно ловко и безболезненно уложивший на арене своего рогатого противника.
   Насмотревшись на столь реалистичные атрибуты боя быков, выставленные в музее, мы всё-таки решили, что для чистоты ощущения как-нибудь нужно будет посмотреть на это живьем.
   Мнения о корриде даже в самой Испании были весьма противоречивы, так как некоторые считали её зверским пережитком средневековья, а другие – одной из возможностей сохранить исконные традиции, а также способом эмоциональной разрядки. Самые категоричные настроения витали в Каталонии, которая спустя несколько лет всё-таки примет решение запретить проведение корриды на территории своей провинции, но тогда мы об этом ещё не знали.

//-- *** --//
   В Малагу пришла весна, а в нашу жизнь пришла Анастасия – русская художника из Самары, которая дала мне интервью для газеты. Она и сама была похожа на весну – белолицая, с кудряшками цвета пшеницы, с нежным взглядом, под которым расцветали испанцы, покрываясь краской, видной даже под смуглой кожей щек, и даже мы, не склонные к адюльтеру, готовы были часами с открытым ртом созерцать её божественный лик.
   Основным направлением её работы была иконопись. На испанской почве коллекция работ обогатилась местными сюжетами, густыми взрывными тонами, страстью – насколько непокорной, настолько и гармоничной. Сравнивать её стиль с чем-то ещё было довольно непросто. Но если всё-таки поставить перед собой такую задачу, то можно предположить, что это была смесь Брейгеля, Босха, Дали и Гогена на испанско-русской закваске.
   У неё была мастерская недалеко от устья безводной реки Гуадальмедины. Там она давала уроки живописи и там же творила сама. Часто вывозила свои работы на выставки, купив специально для этой цели небольшой фургон. Картины успешно продавались.
   На полотнах последних лет в разных ипостасях всегда присутствовал Алехандро – её испанский возлюбленный. То он погружался в зеркальную глубь волшебного лесного озера, то нежился в простынях на широкой кровати, то попивал большими кружками пиво в колоритных местных заведениях. Вся поверхность холста будто оживала от множества фантастических существ или одушевленных подвижных предметов. При этом они никогда не отвлекали внимания от основных сюжетных линий, не заставляли глаз теряться, суетиться между главным и второстепенным, но создавали некий живой, шевелящийся фон, своеобразную субстанцию, единую во всей многозначительности каждой из тщательно выписанных деталей.
   Весна хозяйничала в жизни Анастасии и в её творчестве, и мы рядом с ней тоже наполнялись энергией оживающей природы. Пусть в этих широтах уход зимы не был так заметен, но всё равно это время года давало надежду на перерождение.

//-- *** --//
   Вопреки ожиданиям Маши, нелегалов по весне не амнистировали. Видимо, вплотную надвигался кризис и каждый новый легальный безработный мог стать лишним ртом для и без того ослабевающей испанской экономики. Маше пришел новый отказ и она снова подала апелляцию, решив биться до конца.
   Её уже ничего не расстраивало, кроме отсутствия испанского жениха:
   – Пока принимают апелляции, я на легальном положении. Хуже будет, когда кончится срок пребывания в Центре и больше нельзя будет подать апелляцию. Тогда я стану нелегалкой. Хотя уже пройдет два года. Останется один годик потерпеть и можно будет подавать документы на обычную резиденцию. Работа у меня теперь есть. Платят немного, но жить можно.
   В начале апреля к нам снова пожаловали гости, вызывавшие во мне ужас, а в тебе – гадливость. Огромные рыжие тараканы разгуливали по Центру, как хозяева жизни. Вот тебе и недостатки климата. Пошли искать отраву, но в магазинах оказались только спреи, от которых неизвестно, кто быстрее помрет: мы или насекомые. Никаких гелей, никаких кремов, никаких порошков. Реакция на спрей не замедлила последовать: мы начали чихать и до красноты терли глаза. Даже уходя из дому на несколько часов, не получалось толком проветрить комнату. Тараканов всё же поубавилось.
   – Ты знаешь, что эти рыжие гады летом ещё и летать начнут?
   – Даже не говори мне об этом! Я на улицу не высунусь.
   От насекомых нас отвлекли профессиональные курсы, на которые мы поступили в конце месяца. Сначала мы искали что-то более творческое, но потом решили, что надо быть практичнее, и выбрали туризм.
   Кроме профессионального обучения, на этих занятиях мы значительно улучшили наш кастильский. Приходилось делать много письменных заданий, выступать с докладами о воображаемых путешествиях, о станах и культурах. Не только прогрессировал разговорный язык, но и отступали барьеры и страхи. Учиться было увлекательно и сложно.
   Работу по этому направлению, как и по многим другим, нам никогда не суждено было найти. Мы наивно полагали, что будем трудиться в каком-нибудь офисном помещении в должности администратора или, как минимум, секретаря. Как далеки от реальности были наши амбиции.
   Нам не хотелось верить пессимистическим советчикам, но деваться было некуда – глаза постепенно открывались всё шире.
   В MPDL, куда мы продолжали ходить к нашей аргентинке, в другой группе преподавала девушка из России – Татьяна. У неё тоже была сложная иммигрантская история, но ей удалось пробиться. Вот она-то нам и сказала, что ей пришлось начинать с помощника повара:
   – Хорошо, если это твоя профессия, ты этому учился и у тебя кулинарное призвание, но ведь многие идут в эту сферу, потому что больше никуда не берут, если ты иностранец, у тебя нет опыта работы и, к тому же, ты нелегал. Никому нет дела до того, что ты лингвист и твой диплом подтверждён Министерством образования Испании. А вы что рассчитываете найти?
   – Мы сейчас ходим на туристические курсы. Может, получится устроиться в какой-нибудь туристический информационный центр или в агентство.
   – Да, все мы мечтали о чем-то подобном, раз уж не было работы по профессии. Но мечты очень редко воплощались – всей толпой шли на кухню.
   Мы слушали, кивали головами, улыбались про себя, думая, что нас эта участь минует. Я старательно пыталась заводить новые знакомства в области театра, кино, телевидения. Регистрировалась на всевозможных сайтах, связанных с этим направлением. Ходила в клубы и артистические кафе, где собиралась богема, но никогда дальше бокала пиво знакомства не заходили – ни в личном, ни в творческом плане. В общем-то, ничего личного я и не искала. Как-то слишком хорошо нам тогда с тобой было, что бы думать о чем-то подобном.

//-- *** --//
   Как нам советовал ассистент мадридского адвоката, мы никогда не скрывали, что мы беженцы. Мы говорили об этом всем, если возникал такой вопрос. Всем, кроме русских. У нас тоже выработалась определенная защитная реакция от новичков, хотя и сами мы ещё не были старожилами. Да и не от национальности или гражданской принадлежности к той или иной стране мы прятались. Не хотелось сталкиваться с обывательским любопытством, с бестактными расспросами на личные темы, с непониманием и завистливым косыми взглядами: мол, вот какие проныры – «приехали, живут на всём готовом, не работают, ещё и с документами, а мы тут мучаемся, нелегально за гроши работаем». В чем-то они были правы – мы не пытались их переубедить. Лучше пусть бы они не знали, с чем нам пришлось столкнуться на родине, что вынудило нас бежать – возможно, их зависть улетучилась бы вмиг.
   Иногда снилось, что мы бродим по Москве или что друзья приезжают и мы гуляем с ними по Мадриду, по Малаге болтаем, смеемся. Сны – это не больно.
   Государство Испания содержало нас, принимая решение, способное изменить всю нашу дальнейшую жизнь. С самого начала и по сей день нам периодически задавали вопросы: чиновники и офицеры в организации по делам беженцев, адвокаты и служащие Центра, простые смертные. В Мадриде допрашивали, в Малаге адвокат проводил собеседование, знакомые любопытствовали, но никто и никогда не требовал письменных свидетельств. Подразумевалось, что беженец, сломя голову бросает насиженное место – ему не до сбора документов. Дело любого беженца формировалось только на основании логичности его (или их, если это семья) рассказов. В соответствии с Женевской конвенцией, ни одна страна, подписавшая её, не имела права передавать данные по делу правительству страны, откуда бежал человек. Только косвенными путями проверялось, не числятся ли за ним какие-нибудь криминальные поступки.
   Совершенно невероятные истории происходили с беженцами из Африки. В своё время Испания объявила об установке специальной системы наблюдения для защиты южного побережья от нелегальных иммигрантов. Радиолокаторы и камеры ночного видения контролировали береговую линию протяженностью свыше ста километров. По техническому оснащению это оборудование не имело аналогов в Европе. Испания была вынуждена прибегнуть к его использованию под давлением стран-членов Евросоюза.
   И всё же, не смотря на технологический прогресс, сотни нелегалов продолжали ежедневно выплывать у Канарских островов, знаменитых своим марсианскими пейзажами и белоснежными дюнами. Иногда, с трудом преодолевая не слишком широкий Гибралтар, они добирались до Тарифы – рая дайверов, страна ветряных мельниц.
   Гонимые голодом, разрухой и болезнями, исхудалые и обессиленные, многие из них выпадали из лодок в волны Атлантики и погибали, не добравшись до заветного берега. Благополучие, которого они искали, было, с одной стороны, иллюзорным, потому как чернокожим нелегалам приходилось нелегко, а с другой стороны – на родине их ждала смерть от голода или от руки не менее голодного соседа, позарившегося на связку бананов.
   Очень редко им удавалось выбраться из своей страны на каком-нибудь торговом судне или круизном теплоходе. Выехать в качестве туриста и вообще было делом невозможным. Работники пограничных и таможенных служб часто мелькали по телевизору, рассказывая, как жестяные корытца, полные беженцев, отчаливают от берегов Африки, но их пассажиры, не имея сил добраться до испанских островов, тонут. Спасая их от гибели, патрульные службы вылавливали полуживые тела посреди океана и передавали в руки работников испанского Красного Креста. Им оказывали первую помощь, лечили раны, отпаивали горячим молоком, меняли одежду. После этого за дело бралась полиция. Беглецов размещали в специальных миграционных центрах до выяснения обстоятельств.
   Кого-то вскоре отправляли домой. Большинство же из них прибывало вообще без документов. На предполагаемую родину отправлялся официальный запрос с просьбой подтвердить гражданство такой-то личности. Ответ зачастую приходил негативный – гражданство страной не подтверждалось. Возникала странная, противоречивая ситуация. Теоретически в отношении этих людей действовало положение о депортации, но фактически выдворить их было нельзя, потому что ни одна страна их не принимала. В таких обстоятельствах Испании не оставалось ничего, кроме как оставить очередного нелегала на своей территории.
   Так и не выяснив, откуда приплыло дырявое африканское корыто, его пассажиров выпускали без документов на волю. После этого они снова шли в Красный крест, в этот раз за материальной помощью, за талонами в бесплатную столовую и в поисках крыши над головой. Многие начинали воровать или, в лучшем случае, торговать пиратскими дисками, артефактными солнечными очками или наручными часами. Да, надо было все-таки что-то купить у того мальчика на пляже – может, одним голодным в этот день стало бы меньше. Как бы там ни было, в результате, через три года пребывания человек подавал запрос на аннуляцию депортации, и, при наличии работы, мог рассчитывать на резиденцию.

//-- *** --//
   До лета оставалось немало времени, но всё уже было в цвету и ароматах. Хотелось плюнуть на безденежье и купить профессиональный фотоаппарат, чтобы снимать только виды – макро и микро.
   Надо сказать, что Малага не была самым чистым из городов. Там было мало парков и зеленых зон, поэтому последствия выгула домашних животных поджидали пешеходов на каждом углу. Мусор жители выкладывали в огромных баулах прямо на тротуары (слава Богу, что не сбрасывали с балконов, как в старые, добрые времена). Снега там не бывало – нечем было хоть иногда прикрывать недостатки. Всегда есть вещи, с которыми бывает трудно мириться – к ним можно или привыкнут, или полюбить. И хотя здесь по весне не текли ручьи и не отмерзали комья затвердевшей на обочинах грязи, перемены чувствовались во всём.
   Кроме тараканов и бурного цветения апрель приготовил нам ещё один ожидаемый, но всё равно потрясший нас сюрприз.
   В этот год празднование Пасхи попадало на 8 апреля, как у католиков, так и у православных. Мы жаждали очередного сравнения и оно не заставило себя ждать.
   Могли ли мы представить себе религиозный праздник в каком-либо из российских городов, на который вышли бы все без исключения местные жители и съехались бы обитатели ближайших окрестностей, а также туристы из самых дальних уголков планеты?
   Поверили бы мы в то, что во время Крестного Хода на Пасху улицы, например, Екатеринбурга заполнятся не только представителями различных религиозных организаций, но и десятками тысяч обычных семей, включая бессловесных младенцев, бесшабашную молодежь и бодрых девяностолетних стариков и старушек?
   Оказывается, это место находилось у нас под носом, вернее, мы, не предполагая того, попали в самую его сердцевину.
   Нам предстояло сделать выбор между спокойным ночным сном и возможностью увидеть максимальное количество событий. Наше общежитие располагалось недалеко от центра города. Знакомые говорили, что буквально у наших ворот круглосуточно будут шествовать бесчисленные пасхальные процессии, участники которых сделают всё возможное, чтобы их было видно и слышно на как можно большем расстоянии. Трудно вообразить, сколько впечатлений получат туристы, заплатившие далеко не квадратную сумму за номер в отеле где-нибудь прямо на Площади Конституции, ведь они будут находиться прямо в центре событий и наблюдать за происходящим с гостиничного балкона.
   Но и мы рассчитывали отхватить лакомый кусок празднества. Расстояния здесь не были так уж велики – Малагу по диаметру можно было пересечь в пешей прогулке примерно часа за два. В туристическом информационном центре мы взяли бесплатную программу с планом города, где были обозначены маршруты всех шествий.
   Очевидцы, которые присутствовали при этом зрелище не первый год, советовали оставить мысли о балконах, окнах и королевских ложах для персон голубых кровей и без страха броситься в самую гущу событий: присоединиться к толпе, и, подчиняясь её стихийной воле, идти навстречу празднику. Конечно, мы знали, что это утомит нас гораздо сильнее, но мы, без сомнения, поймем, в чем сакральная суть происходящего.
   На Страстной Неделе большинство улиц стало пешеходными. Помимо обычных кафе и ресторанов, открылось множество импровизированных ларьков, киосков, лотков, передвижных магазинчиков, просто столов, накрытых разноцветной клеенчатой материей, где продавались всяческие традиционные пасхальные лакомства. Все эти злачные места, позабыв о горячо любимой сиесте, работали беспрерывно. Многие магазины, не имеющие отношения к сфере питания, на время праздника в срочном порядке переоборудовались в бары, собираясь потом снова вернуться к обычной деятельности. Поговаривали, что выручка за эту неделю порой превышала годовой доход, хотя цены практически не отличались от повседневных.
   В нашей общежитской столовой всю неделю готовили некое подобие праздничного меню: традиционные салаты, супы и горячие блюда с дарами моря. К сожалению, в ассортименте не было сладостей, соответствовавших традиции, но всё это можно было купить за копейки, лишь выйдя за порог Центра: яблоки в карамели, бананы в шоколадной глазури, сладкий рис в молоке с корицей, пончики с горячим шоколадом и бесконечные семечки, орешки, леденцы на палочках. Мы узнали, что также одной из кулинарных пасхальных традиций было приготовление печеного картофеля гигантских размеров. После извлечения из печи его разминали с маслом, сыром, специями, затем наполняли различными рыбными, мясными, овощными начинками, приправляя ароматными национальными соусами.
   Когда на улице нам хотелось перекусить, мы выбирали блюда, которых раньше не пробовали, чтобы испанская самобытная кулинария, как всякая умная женщина, добралась бы до нашего сердца проторенным путем – через желудок.
   Все архитектурные, исторические и природные достопримечательности отошли на второй план, потому что внимание было сосредоточено на одном – Страданиях Христовых. Хотя многие памятники и не требовали специального посещения: такие как улица Лариос, Кафедральный собор или здание старинного Городского Рынка – их мы ещё раз увидели, следуя за процессиями. Издалека, в свете праздничных огней, были видны уже знакомые нам крепость Алькасаба, замок Гибралфаро, доставшиеся малагцам от мавров, владычество которых распространялось на большей части страны вплоть до 1492 года. Именно тогда, в результате освободительной войны против арабов пал Гранадский халифат и Малага присоединилась к Испанской Короне, что послужило началом формирования при церквях города религиозных братств, придерживавшихся идеалов легендарных тамплиеров.
   Вот уже много веков представители этих братств выходили на Страстной Неделе в суету города, чтобы показать всему миру свою горячую любовь к Спасителю.
   Удивительно, но членами братств не были какие-то религиозные фанатики, нет, ими являлись обычные граждане разных профессий, разных социальных слоев: школьники, студенты, профессора, пекари и государственные служащие, адвокаты и дворники – все становились равны в эти светлые дни.
   На первый взгляд могло показаться странным, что на Страстную Неделю в Малагу съехались тысячи туристов из католических стран Европы, которые могли бы насладиться этим праздником и у себя дома. Но не только иностранцы, но и жители других регионов Испании предпочитали проводить это время на юге страны – в Севилье, Гранаде, а чаще всё же в Малаге. Именно здесь пасхальные торжества проходили с наибольшим масштабом, красочностью и торжественностью, за что южане не раз обвинялись в страсти к неумеренному роскошеству, якобы не имеющему ничего общего со строгими католическими канонами. Мы оставили этот спорный вопрос на совести специалистов в области религиоведения. То, что на самом деле чувствовали испанцы, вряд ли кто-то смог бы понять до конца.
   Можно было условно очертить общие границы праздника приблизительно так: начинался он, что не удивительно, в Пальмовое воскресение (Вербное – в Православии) и заканчивался через неделю Светлым Воскресением Христовым. Ежедневно, в течение восьми полных суток, на улицы почти одновременно выходили от пяти до десяти различных братств, прикрепленных к одноименным церквям-покровительницам.
   Католическая пасхальная процессия, как и православный Крестный ход, символически воссоздавала путь Христа на Голгофу, а также другие важнейшие события жизни Сына Божия, предшествующие его распятию и следующие после оного.
   В зависимости от финансовых возможностей братства, шествия различались по количеству участников и по роскошеству атрибутики. Первыми всегда шли назаретяне в монашеских одеждах. Головы и лица были полностью укрыты специальными накидками и колпаками с прорезями для глаз. Головные уборы то мягкими капюшонами ниспадали на спины, то гордо стремились к божественным небесам, будучи натянутыми на жесткий картонный каркас.
   Шествовавшие в авангарде несли Крест братства, Флаг, Герб и огромную золоченую книгу – Устав братства. Далее снова следовали назаретяне со свечами гигантских размеров, воск от которых за неделю почти полностью залил мостовые, словно сладкая глазурь – пасхальные яблоки. У местной детворы существовала любопытная традиция – подставлять под капли всевозможные круглые предметы (теннисные шары, небольшие мячики, просто сжатую в комок бумагу), которые день ото дня увеличивались в зависимости от количества попавшего на них воска. О цели этой пасхальной забавы можно было только догадываться. Возможно, они, таким образом, прикасались к святыням. Сами же дети говорили, что просто соперничают друг с другом: у кого шар получился больше.
   Каждое шествие делилось на две части: около трети участников – сопровождение Христа и две трети – сопровождение Девы Марии. Каждая часть также включала в себя группу барабанщиков и оркестр духовых инструментов. Под маршевые композиции героического характера процессия совершала свой путь.
   Священные фигуры были помещены на специальные троны, украшенные золочеными инкрустациями и богатым убранством из благоухающих весенних цветов. Вес всей конструкции, в зависимости от материала, из которого сделан трон и статуи (золото, серебро, дерево), колебался от двух до шести тонн.
   Но, не смотря на очевидную тяжесть постаментов, никогда не бывало недостатка в желающих возложить этот священный груз себе на плечи. Мало того: право нести трон, как и прочие атрибуты шествия, передавалось строго по наследству. Получить такое право было очень сложно, потому что вступление в братство стоило немалых денег и требовало постоянного участия в общественной жизни организации.
   От ста пятидесяти до трехсот пятидесяти мужчин, время от времени делая небольшие (до трех минут) передышки, шли, плавно раскачиваясь вместе с троном из стороны в сторону. Одежды Христа колыхались синхронно с этим движением, что создавало потрясающий визуальный эффект, словно Христос действительно шествовал по улицам города.
   Богоматери всегда уделялось больше внимания, больше средств на подготовку процессии, больше почитания, любви и надежд, связанных с её покровительством. В самых многолюдных мест толпа скандировала: «Arriba [9 - Выше – перевод с испанского (прим. автора)]! Arriba!», и трононосцы в едином порыве вскидывали вверх свою нелегкую ношу, и, сопровождая это почти героическое действие криками: «Viva [10 - Да здравствует! – перевод с испанского (прим. автора).]! Viva! Viva!», несли постаменты на выпрямленных руках. Нередко в этот момент среди толпы можно было услышать восторженные возгласы, аплодисменты и даже рыдания. Порой бывало непросто удержаться от слез, потому что над тобой действительно возносился Пресвятая Дева Мария. «Guapa! [11 - Красавица – перевод с испанского (прим. автора).]» – неслось со всех сторон ей вслед – для них она не была деревянной лакированной статуей, она была простой женщиной, родившей Сына Божия.
   В целом, между процессиями не было кардинальных отличий, хотя знатоки различали их по мелочам, вплоть до вышивки на одежде назаретян. Тем не менее, существовали некоторые особенности, свойственные тому или иному шествию, о которых мы узнавали день за днем на протяжении недели.
   Очень была любима местными жителями Процессия Цыган, поскольку к традиционному торжественному шествию присоединялось несколько сотен местных цыган, наряженных в стиле фламенко, которые двигались в танце, на ходу подбадривая себя алкоголем и веселым пением.
   Очень интересной была процессия, которую сопровождали военные. Так называемый «Легион» хранил скульптуры Иисуса и Девы Марии в церкви, находящейся в испанском городе на африканском континенте. Каждый год в начале Страстной Недели в малагском порту причаливал корабль. С самого утра его подкарауливали местные красавицы и любопытные мальчишки. Под восторженные крики собравшейся на приморской площади толпы, постаменты спускали на берег. Легионеры, заслуженно привлекавшие внимание туристов, выглядели более чем колоритно. Все они были одеты в парадную форму морских десантников Королевства Испании. Средних размеров бороды придавали им суровость и значимость. На плече у каждого восседал попугай, а некоторые из офицеров более высоких званий вели на поводках диких коз. Создавалось такое впечатление, что Малага на время этой процессии возвратилась в далекое пиратское прошлое.
   В страстную пятницу город замирал в скорби по распятому Христу. Шествия этого дня были молчаливы и патетичны. Не было ни оркестров, ни ярких красок в одежде. В этот день каждый год небеса непременно плакали дождем.
   Суббота и вовсе контрастировала с предыдущими днями, делая улицы совершенно пустынными. Испанцы, не сговариваясь, и не следуя указам правительства, единодушно, пользуясь данной каждому от рождения свободой выбора, не выходили из домов без крайней необходимости.
   На следующее утро в каждой церкви без устали звонили колокола. Единственная процессия этого дня длилась не более двух часов, при этом казалось, что радости, наполняющей души, хватило бы на целый год.
   Трудно сказать, чего было больше в праздновании Пасхи в южных провинциях Испании – театра или истинной веры. Маленькие дети со свечами в руках, в душных назаретянских костюмах, часами шагавшие вместе со взрослыми; мужчины, несшие трон, не имевшие возможности в течение многих часов ни есть, ни пить, ни даже порой справить естественную нужду – думали ли они о внешней стороне вопроса? Многие участники шествия шли босиком, у кого-то были завязаны глаза, некоторые несли на плечах тяжелые деревянные кресты. Родственники и друзья, высчитывая, где и в какое время, следуя расписанию, проходила процессия, готовили бутерброды и бутылки с напитками, чтобы при случае, впопыхах накормить и напоить близких, что далеко не всегда удавалось.
   Конечно, со стороны все эти сложности не были ощутимы, ведь все мы, как зрители, наслаждались лишь тем, что видели, а зрелище действительно было потрясающее. Но даже если кто-то назвал бы это спектаклем, мало связанным с истинной религиозностью, то, надо сказать, рождало это великолепное представление лишь возвышенные чувства.

//-- *** --//
   Южные испанские земли во все века носили на себе самую сложную смесь религий и конфессий. Нынешние времена – не исключение. Здесь по-прежнему было много иудеев, мусульман, христиан всех ответвлений.
   Оказалось, что Джонни, наш улыбчивый нигерийский друг, зачастил в протестантское собрание, организованное в одном из приморских городов Андалусии приехавшими и осевшими здесь англичанами. В меру своего неверия, мы предполагали, что он планирует, получив в Испании карточку резиденции, перебраться поближе к Туманному Альбиону, потому и заводит нужные контакты. Но, судя по его поведению, по его отношению к жизни и к людям, Джонни вполне мог быть человеком, искренне и глубоко верующим. Кроме того, он прибыл из той части Нигерии, которая была когда-то колонией Великобритании, поэтому там исторически прижилась англиканская форма христианства.
   В следующее воскресенье после Пасхи он позвал нас и ещё нескольких человек из Центра на собрание. Нам особо нечем было заняться, поэтому мы согласились.
   Прихожане готовили кушанья, принесенные из дому. Праздничное собрание было полностью организовано на пожертвования. Многие из присутствующих говорили только по-английски, но некоторые уже успели приемлемо выучить кастельяно. Проповедь шла на английском, поэтому мы немного заскучали. Чтобы не уснуть, я стала наблюдать за прихожанами. Они были точно, как на буклетах, которые иногда раздают на улицах – светящиеся, полные радости лица, несущие в себе ощущение успешности. Проповедь напоминала небольшой концерт, где зрители принимали непосредственное участие в представлении. На небольшое сценическое возвышение поднялась четверка молодых людей с гитарами. Они запели псалмы чистыми юными голосами. Музыкальное сопровождение не было гнетущим и мрачным, оно походило на выступление поп-группы. Прихожане подпевали, хлопали в ладоши, некоторые вставали с мест. Но не было фанатизма, как показывают иногда в американских пародиях, когда у всех вокруг начинается религиозная истерия, слышатся крики и вопли, прославляющие Христа. Здесь его тоже прославляли, но без нервных спазмов, не выпучивая глаза.
   После этого все дружно и весело направились к сладкому столу. Дети с кремовыми пирожными носились по залу, периодически пачкая белой взбитой массой свою одежду, скатерти и шторы. Нам предложили чаю или газировки. Мы согласились на чай – уж точно в Испании его могли предложить только англичане.
   Джонни сказал, что с нами хотел бы познакомиться пастор. Наверное, они нуждались в новых многонациональных вливаниях. Мы особо не собирались вливаться, но и отказываться от знакомства было неловко. Пастор задал нам несколько общих вопросов. Мы были ему благодарны уже за то, что он не сказал: в России всегда холодно. Во-первых, наверное, он, как пастор, всё-таки был более начитан, во-вторых, англичанина не удивишь не слишком солнечной и не слишком теплой погодой.
   К нам присоединилась Маша. Английского она не знала, потому попросила меня перевести несколько её вопросов пастору. Джонни представил их друг другу.
   – Мария хотела бы задать Вам несколько вопросов. Вы ничего не имеете против?
   – Нет, конечно, пусть задает. Мы рады каждому.
   – Спроси у него, могут ли они предложить мне какую-то работу?
   Я перевела. Пастор улыбнулся несколько скованно и ответил:
   – Мы всегда стараемся помочь нашим прихожанам. Надеюсь, Мария будет частым гостем и активным участником жизни собрания.
   Я передала Маше смысл его слов.
   – Нет, ну я не буду постоянно таскаться в такую даль. Это сегодня нас привезли на автобусе, а так-то на электричке придется ездить.
   – Я ему не буду этого переводить, Маша. Вы же понимаете, что им нужно увеличивать общину. Если вы просто хотите найти работу, то, наверное, это будет сложнее сделать.
   – Но ведь они христиане, они, как церковь – должны помогать нуждающимся, вне зависимости ни от чего.
   Я неловко улыбалась пастору, не зная, что из этого стоит переводить.
   – Простите, Мария волнуется, ей трудно собраться с мыслями, – сказала я ему, – Маш, вы что-то у него ещё будете спрашивать?
   – Да, я хочу английского жениха, а то испанцы такие ветреные. Я уже немолодая, мне нужно замуж.
   – Простите, она пока не может сформулировать свои вопросы. Конечно, она постарается приезжать сюда почаще, но сейчас ей очень нужна работа.
   – Мы подумаем, что для неё можно сделать. Я приношу свои извинения, очень рад был пообщаться, но мне пора к другим гостям. Удачи вам и до встречи.
   – Спасибо. До свидания.
   Не знаю, увидел ли пастор какую-то потенциальную поддержку в нас, но через несколько дней он передал через Джонни два экземпляра Библии на английском языке.
   Там, на собрании, я впервые обратила внимание на то, как ты смотришь на меня, когда я говорю – по-английски или на кастельяно. Я почувствовала какую-то затаенную тоску в твоих глазах, которая со временем должна была перерасти в зависть и нескрываемую обиду. В последствие случалось так, что я даже заранее просила наших знакомых не заводить при тебе тему изучения языка. Мне легко давалось произношение, поэтому многим вокруг казалось, что я говорю лучше тебя и они незамедлительно об этом сообщали. Я видела, как меняется твое лицо и портится настроение. И как я ни старалась избежать разговоров об этом, всякий раз кто-нибудь неожиданно всё портил.
   Мы решили, что по осени тебе стоило бы пойти на курсы в ту самую Официальную школу языков. Документы можно было подавать уже в мае и тебя без труда взяли сразу на третий уровень из пяти возможных. Меня это очень радовало, мне хотелось избавить тебя от зарождавшегося комплекса, виной которого косвенно оказалась я, хоть мой кастильский был далеко не совершенен. Всё дело было в умении по-обезьяньи копировать произношение, воспринимаемое на слух. Но и мой словарный запас, и знание грамматики отставали от твоего уровня.

//-- *** --//
   Очередной прилив эмоций мы получили, когда впервые в жизни вошли в Средиземное море.
   – Не знаю, как ты, но у меня было странное ощущение, что я прикасаюсь к чему-то очень древнему, связанному с горячо любимой мною Античностью.
   – Может, это потому, что вода ещё прохладная – градусов семнадцать – не больше. Обжигает холодом и дразнит.
   Загорали мы уже давно. Солнце в тех краях было цепкое. В Крыму мне обычно нужно было бы не меньше двух месяцев ежедневно проваляться на пляже, прежде чем загореть так, как здесь получалось буквально за три-четыре вылазки.
   Забавно, мы беженцы, а чувствовали себя будто на курорте. Стоило ли опасаться того, что когда мы начнем работать, когда нас поглотит быт, мы не будем так часто встречаться с морем, восторгаться им, оно станет чем-то обыденным, повседневным, как это часто бывает с людьми, живущими многие годы в морском городе?
   Я надеялась, что в майском или июньском номере московского журнала о туризме наконец-то выйдет мой материал о Карнавале. Но Виктор Сергеевич сообщил, что пока ничего в этом направлении не удается. Он пытался продать другому журналу очерк о Страстной неделе. Конечно, всё это были работы ненаучного характера, рассчитанные скорее на любознательного туриста, чем на исследователя, но всё же это было интереснее, чем проводить социальные опросы, вылавливая на улицах нелегалов из бывших советских республик. Поэтому неудачные попытки пристроить их в московских изданиях меня не радовали.
   Мысль крутилась вокруг возможных тем для статей. Конечно, останься мы в Мадриде, там бы не было проблем с поисками интересных сюжетов.
   Двадцать лет я прожила в провинции. Всё детство и юность мечтала перебраться в столицу, где жизнь бы кипела и бурлила, получить приличное театральное образования. Поэтому в Малаге мне казалось, что после десяти лет жизни в Москве я вернулась в родной Симферополь, да и там жизнь была намного активнее. Малага, хоть и портовый город, но всё же, в нашем понимании, провинция, пусть и европейская, но всё же провинция. Сравнивая с Москвой, и вовсе деревня. Мы смотрели вперед, в будущее, и не видели перспектив на юге. Все хорошие места были разобраны, распределены между родственниками.
   С идеями на будущее проблем не было, но тернистый путь к их воплощению порой отпугивал и руки опускались. Мне хотелось создать что-то вроде ежегодного международного фестиваля спектаклей, поставленных на русском языке. Мне казалось, что это могло быть вполне рентабельно. Режиссеров, чьи спектакли можно было бы вывозить, насчитывалось предостаточно (в Германии, во Франции, в Чехии, в Украине и в России, конечно). Как говорится, «осталось найти принимающую сторону». Но поддержки в этом начинании я не нашла, столкнувшись с бесконечными организационными вопросами и бумажной волокитой. Даже не это меня останавливало, хотя к тому времени я уже начинала постепенно понимать, что мой творческий путь скорее индивидуальный, нежели коллективный. Всё-таки главной проблемой было отсутствие единомышленников, которые загорелись бы этой идеей, и покровителей, которые помогли бы найти средства на её продвижение.
   Мы ещё никуда конкретно не собирались уезжать, но для реализации любого крупного проекта нужно было жить в столице. Мы думали о Барселоне. Хотелось туда, чтобы жить в большом городе, но не потерять моря. Человеку свойственно стремиться к лучшему. Мы тосковали по цивилизации.

//-- *** --//
   В начале июня мы получили сертификат об окончании школы при MPDL. Марта пригласила нас на фестиваль альтернативной музыки, проходивший на одном из пригородных малагских пляжей. Туда ходили городские автобусы – дневные и ночные. Когда мы добрались до места, начинало смеркаться. На пляже, перпендикулярно кромке моря была установлена сценическая площадка, и музыканты настраивали инструменты, микрофоны, отлаживали освещение.
   Перед сценой, то там, то сям, прямо на песке располагались группы людей: раскладывали еду, доставали напитки, разводили костры. Мы нашли Марту в стороне, у деревьев, в компании трех её друзей с детьми. Усевшись возле костра, мы стали осваиваться, разглядывая окружающих. Неформальные зрители были похожи на хиппи новой волны.
   Когда начался концерт, Марта уже была готова к самому активному восприятию музыкальных удовольствий. Всё время до этого она со своим другом, одетым в стиле гранж, покуривала гашиш, после каждой затяжки прислонялась затылком к дереву – распущенные черные кудри шуршали по коре, стелились на темный остывающий песок. Она разводила руки в стороны, растопыривала пальцы, открывала рот и пыталась ловить им звезды на безоблачном полуночном небе.
   Марта была не единственной, кто в таком состоянии впитывал звуки музыки, разносящейся по всему пляжу. Вокруг многие подпевали, танцевали, став кругом, некоторые даже подыгрывали, принеся с собой барабаны разных размеров с натянутой на них дубленой кожей.
   Мы принесли с собой только пиво, но и этого нам было достаточно, чтобы влиться во всеобщую эйфорию.
   В третьем часу мы вышли с пляжа на проезжую часть. Ночи ещё были холодными и мы немного озябли в ожидании прихода редкого ночного автобуса.
   На следующий день заканчивались и наши туристические курсы. Экзамены были сданы, оставалось только получить диплом и отметить окончание с однокурсниками.
   Так уж заведено, что лето – время отпусков, но на этот раз нам предстояло сделать несколько важных дел, пока все собирались в поездки или думали, как лучше заработать на туристах.

//-- *** --//
   Мы решили подать на легализацию наши российские дипломы и занялись сбором необходимой документации. Пока мы оставались жильцами Центра, все расходы были за его счет. Надо было этим пользоваться, пока не наступила осень и нас не отправили на вольные хлеба.
   Одновременно с этим в июне истек шестимесячный срок нашего пребывания в стране и мы получили вторую желтую карточку, которая помимо резиденции позволяла нам легально работать, заключив официальный контракт. Жить вечно в Центре мы не могли, да и не хотели, поэтому надо было откладывать деньги на то время, когда мы начнем самостоятельно снимать жилье, платить за коммунальные услуги, проезд и прочее.
   В дирекции мы попали в руки Карлоса – начальника четвертого, последнего стола, который до этого помог нам найти туристические курсы, а теперь, по долгу службы, собирался заняться поисками работы.
   – Нужно составить вам резюме. Вы можете написать его на кастильском?
   – Можем, только потом нужно будет подкорректировать, проверить ошибки и правильность перевода.
   В следующий раз мы пришли к нему с резюме.
   – Так, понятно. И что бы вам хотелось найти?
   – В идеале, конечно, что-то близкое к тому опыту, который у нас был в России. Но можно и в сфере туризма – не зря же мы эти курсы заканчивали.
   – Это, конечно, хорошо, что вы ставите перед собой сложные цели, но… Понимаете, надо начать с чего-то попроще. В офисе вы пока работать не сможете, языковых знаний не хватает, да и непросто иммигранту получить такую работу сразу, с первых же дней.
   – Что вы предлагаете, Карлос?
   – Надо подумать. Давайте, я порюсь в Интернете, и в следующий раз мы с вами это обсудим.
   – Хорошо.
   – И прекратите называть меня на Вы. Во-первых, мне всего двадцать шесть лет, во-вторых, здесь вообще это не принято. Мой дед, например, жутко обижается, когда молодежь называет его на Вы, всё хочется ему быть с нами на одной волне, бедняге. Но здесь все такие, так что привыкайте.
   – Но мы просто с уважением…
   – Поймите, эта ваша уважительность многим в Испании может быть не очень приятной. Давайте-ка переучивайтесь.
   – Как скажете… как скажешь, Карлос.
   Пока он путешествовал по Интернету, а мы собирали бесплатные газеты в поисках объявление о работе, пришел день Сан Хуана (Ивана Купала у православных). Костры посреди ночи разводили на плаже Малагета, там же была смонтирована огромная, намного больше, чем на альтернативном гашишном фестивале, сцена, на которой предстояло выступить какой-нибудь из испанских знаменитостей. Каждый год в Малагу приглашалась звезда национального или даже международного масштаба.
   Через костры никто не прыгал. Здесь была другая традиция в этот день, вернее, в эту ночь – повальные купания в море. Можно было увидеть такую картину: все выстраивались вдоль берега, где-то на расстоянии пяти метров, брались за руки и по команде бежали в воду, даже не снимая одежды. Иногда в этой бегущей, визжащей линии насчитывалось до пятисот человек, растянувшихся в бесконечную линию.
   Мы не рискнули к ним присоединиться, потому как вода для нас была недостаточно теплая. В апреле, загорая на палящем солнце, мы думали, что июнь нас порадует хорошей температурой воды. Но не тут-то было. Оказывается, она здесь вообще никогда не бывает молочно-теплой из-за близости океана – его течение постоянно приносило холодные вливания. Так что активного купального сезона мы пока не открыли.

//-- *** --//
   В конце июня нагрянуло долгожданное счастье – твоя мама прилетела на неделю и привезли нам весточки из России. Мы целыми днями гуляли с ней по городу, а когда были заняты, она наслаждалась пляжем и морем. Оказалось, это очень интересное ощущение, когда кому-то другому показываешь всё, что увидел до этого сам. Мы с тобой были её экскурсоводами, старались рассказывать так, чтобы ей по-настоящему понравилась и запомнилась эта поездка.
   Мама твоя, всегда общительная и контактная, загорая на пляже, быстро находила себе собеседников, даже не понимая ни слова из их беседы. Мы выдали ей разговорник. Она тут же подружилась с какой-то испанской дамой, рассказала, что приехала отдыхать, что в Малаге у неё дети, то есть, мы с тобой. Я хотела поставить её тебе в пример. Мол, посмотри, как твоя мама общается, не зная языка. А ты всё скромничаешь, комплексуешь. Но не стала тебе этого говорить, зная, что это жестоко – наступать на больную мозоль.
   Втроем мы поехала в Торремолинос на экскурсию в небольшой, но знаменитый крокодилий питомник.
   Инструктор, который вел нас, бесстрашно забирался в крокодильи владения, дразнил крокодилов, чтобы показать их во всех красе.
   – Самому старому крокодилу в питомнике семьдесят лет, а длина его пять метров. Он у нас многоженец. Жен у него пять, как и метров в его росте. Дамы они более изящные – не больше трех метров в длину.
   Ещё он сказал, что небольшой крокодил, метра полтора длиной, в состоянии съесть человека целиком. Стоя по колено в воде, он вел рассказ и при этом держал в вытянутой руке толстую палку белого дерева, медленно водил ею вокруг себя в направлении опасности, чтобы ограничить пространство и в случае нападения суметь защититься. Но никто не нападал. Очевидно, крокодилы понимали, кто их кормит. Кроме того, от экскурсовода исходила какая-то особая энергия, которую чувствовали и уважали даже хищники. Под конец нам дали подержать на руках настоящего крокодильего детёныша крокодила.
   Потом мы гуляли по набережной, вдоль которой протянулась сплошная линия больших ресторанов, уютных кафе, крохотных баров и гостиниц на любой вкус и достаток. Дошли до улицы Сан Мигель, считавшейся торговым центром Торремолиноса. Эта небольшая пешеходная улица с десяти утра до двух-трех часов ночи, за исключением часов сиесты, заполнялась народом. Сувенирные лавочки, бутики, ювелирные магазины не закрывались порой до полуночи. Многочисленные закусочные и винные погребки влекли нас знаменитыми малагскими винами. Мы зашли в одно из таких мест, взяли на пробу несколько типичных закусок (тапас) и выпили по две рюмочки Москателя. Тебе взяли знаменитое пирожное с лирическим названием «Волосы ангела». По-русски говоря, это была воздушная слойка, покрытая глазурью, присыпанная сахарной пудрой, с начинкой из тыквенного джема с мякотью. Я же в это время тосковала по селедке с картошкой.
   Маме твоей у нас понравилось, хотя она, как и все наши родственники, не понимала до конца причин нашего здесь пребывания и такого затянувшегося отпуска, но всех подробностей мы рассказать не могли. Ведь главное, что мы были живы, здоровы, бодры и полны надежд на будущее. Теперь у нас ещё и появилось право работать.
   Через неделю после её отъезда мы и сами отправились в короткое путешествие в Мадрид. Он показался нам до боли родным и знакомым, хотя мы провели там меньше месяца. Летом он выглядел ещё более красочным, чем тогда, в декабре.
   Мы поехали в столицу на Парад Гордости, куда съехались гости со всей Европы. Каждый год специальный европейский комитет выбирал столицу парада. В позапрошлом году Европрайд проходил в Лондоне, в прошлом – в Стокгольме. На этот раз был предложен и одобрен Мадрид. И нам посчастливилось попасть туда с группой сотоварищей, которые недорого наняли в Малаге автобус. С нас только взяли деньги на бензин.
   На параде насчитывалось около двух миллионов одних только участников, не считая мадридцев и туристов.
   Да, Европрайд стал зрелищем потрясающим! Мы такое только по телевизору видели, да и то уже здесь, в Испании. У нас на родине менталитет в этом направлении, наверное, ещё лет двести будет меняться. Если вообще когда-нибудь изменится.
   В Европе всё было намного проще. Меньшинства, скрывавшие ранее своё существование, с каждым годом становились всё более видимыми. Претенденты на высокие государственные посты больше не желали лишаться значительной части электората, понимая, что она является активно нарастающей политической и социальной силой.
   Испания после падения режима Франко взяла курс на демократию. Помимо других важнейших реформ, она изменила законодательство, разрешив однополые браки и предоставив им право на совместное усыновление детей, став в этом достижении третьей по счету вслед за Голландией и Бельгией.
   Трудно было не увидеть в этом масштабном мероприятии и ярко выраженную экономическую выгоду. Несколько миллионов человек пришли поглазеть на парад и каждый из них оставил в барах, клубах, ресторанах не один десяток, а то и не одну сотню евро.
   Жара стояла невероятная, не смотря на то, что марш начался уже около шести вечера. Манифестанты нестройными колонами шествовали по Гран Бия, скандируя тематические лозунги. Повсюду мелькали радужные флаги, слышалось пение и смех. Зрители скандировали названия автономных областей Испании, когда мимо проходили их представители. Иногда марширующие кричали: «Agua, agua, queremos agua, agua [12 - Воды, воды, хотим воды! – перевод с испанского (прим. автора)]!» Жалостливые горожане, услышав это, поливали их водой с балконов, помогая справиться с сорокоградусной жарой.
   Можно было увидеть флаги разных стран мира: Германии, Великобритании, Голландии, Италии, Швеции, Франции, Швейцарии, США и многих других. Около пятидесяти платформ проехало в тот вечер по центральной улице Мадрида. Пассажирами были полуобнаженные молодые люди, демонстрировавшие красоту тела и свободу духа. Шествие закончилось около полуночи и затем плавно перешло в роскошный концерт, гремевший на Площади Испании почти до утра.
   Парад Гордости прошел с грандиозным размахом, свойственным культуре средиземноморских праздников. Возможно, древние карнавальные традиции, жили и в нем, поэтому не вызывали отторжения у местного населения.

//-- *** --//
   Пожалуй, поездка в Мадрид была последним развлечением перед началом другой, рабочей жизни. Это не означало, что праздников больше не будет, просто нам предстояло покончить с туристическим существованием и стать тружениками, налогоплательщиками, претендентами на постоянное место жительства.
   Карлос убедил нас не слишком задирать нос. Тогда же мы вспомнили и слова Татьяны, работавшей помощником повара. Оказывается, и нам предстояло через это пройти.
   Я первой нашла работу. Это была частная кафе-кондитерская в одном из самых туристических районов Малаги. Зарплата оказалась невысокой. Контракт мне не оформили. То есть, я начала работать нелегально, имея документы. Видимо, владельцы кафе не хотели платить налоги, не зная, как долго я у них продержусь, поэтому устроили мне что-то вроде неофициального испытательного срока. Заводиться с оформлением всех необходимых документов для них имело смысл только в том случае, если человек подошел и останется надолго, хотя и делалось это незаконно.
   Но мне действительно не суждено было там задержаться. Мы, мягко говоря, не сошлись характерами с хозяйкой. Это ведь не государственное учреждение, где ты можешь постоять за себя, потребовать чего-то. Здесь нельзя было демонстрировать характер. Я была не из тех, кого легко заклевать, поэтому пришлось выбирать одно из двух: терпеть или уходить. Терпеть беспочвенные придирки и окрики по каждому поводу на глазах у клиентов я не желала. Через две недели я обратилась к мужу хозяйки. Её самой, к счастью, не было в этот момент. Я объяснила, что у меня возникли экстренные обстоятельства и я вынуждена срочно вылететь к себе на родину. Конечно, я лукавила, но сказать ему, по какой причине ухожу мне казалось ниже моего достоинства. Терять мне было нечего, я могла бы ему выложить всё начистоту, забрать заработанные за это время деньги, сорвать с себя фартук, развернуться и гордо уйти. Но такое поведение мне казалось пошлым, мне хотелось быть выше ссор и свар.
   В тот вечер домой я не шла, а летела. Такого облегчения я не испытывала давно в своей жизни ни до, ни после.
   Вскоре нас взяли работать на кухню в два разных места. Я устроилась в Американский ресторан в большом торговом центре в пригороде Малаги. Ты – в итальянский – в центре города. Разница была не только в кухне, но и в графике. У тебя было полставки, у меня – полный рабочий день. Восемь часов: четыре плюс четыре, а между ними три часа сиесты.
   У тебя хватало времени на посещение занятий в Школе языков. У меня же либо не было свободного времени, либо не было сил.
   Разбитый на две части рабочий день утомлял больше, чем если бы пришлось вкалывать по восемь часов подряд с коротким перерывом на обед. Сидеть три часа на лавке возле торгового центра не имело смысла. Тело в таком положении не отдыхало, а отдых был крайне необходим. Мне приходилось каждый раз возвращаться в Центр. Дорога занимала в общей сложности около двух часов. Я приходила в наше гнездо и замертво валилась на кровать. Пролежав так полчаса, поднималась, умывалась и перекусывала, чтобы снова отправиться на работу. Усталость была колоссальной, непривычной. Помимо того, что нужно было осваивать новую профессию, ритм работы был до крайности быстрый. Не проходило и дня, чтобы я не обжигалась кипящим подсолнечным маслом, не натыкалась на нож или не поскальзывалась на кухонном кафеле. Через неделю у меня распухли суставы на каждом пальце, потому что тарелки были очень тяжелыми. Пустая тарелка для второго блюда весила больше килограмма. С едой получалось почти полтора. За день их приходилось подавать до двухсот штук. Тогда же я впервые потянула себе связки на обоих запястьях – от больших нагрузок на ладони и руки вообще. Но самым ужасным было то, что я по вечерам, вернувшись с работы, не могла отмыться – мне казалось, что запахи еды впитаются в мою кожу и в мою душу навечно.
   Человек привыкает ко всему. Я не была исключением. Платили за такую работу прилично. По крайней мере, больше, чем, например, офисному секретарю – они иногда зарабатывали вдвое меньше.
   Мы утихли, присмирели. Не потому что перестали наслаждаться этой солнечной страной, настойчиво стремящейся вырваться из костных франковских традиций и шагнуть в настоящую капиталистическую демократию. Просто праздники для нас кончились из-за усталости. Ресторанный бизнес таков, что, чем больше другие отдыхали, тем больше мы работали. Мы не ходили на концерты, на парады и шоу – всё это время мы кормили клиентов.
   Тебе тоже доставалось в твоем итальянском ресторане. Не у всех хватает терпения обучить нового работника, тем более, если у него раньше не было опыта. В твоем случае дело было не столько в физической, сколько в психологической нагрузке. Всё дело было в твоем характере, в острой восприимчивости ко всему, к нежеланию вступать в перепалки. Если я не желала выносить, когда меня заплевывают, то тебе приходилось терпеть несправедливое к тебе отношение и копить недовольство, рискуя в любой момент сорваться.
   Были и не которые преимущества. Тебе, например, хватало времени даже иногда ходить на пляж. Подружившись с некоторыми своими сотрудниками, вы часто вместе гуляли. Мы стали видеться всё реже. Помимо нашего с тобой мира, защищенного иммунитетом, вдруг стала появляться другая жизнь. С одной стороны – реальность, в которой обитали твои новые друзья, пространство нашей комнаты и Центра, где мы всё еще были вдвоем, а с другой – территория моей усталости и моего личного одиночества. Проситься в твой новый круг мне не позволяла гордость.
   Мы почти не общались с Даниэлем и Джонни, никуда с ними больше не выходили. Крайне редко, только в мои выходные, нам вместе удавалось дойти до пляжа. Мы отвыкали друг от друга.
   Однажды мы как раз возвращались с моря. Прошли через тоннель под горой Алькасабы и привычной дорогой двинулись в сторону общежития. Сейчас мне трудно вспомнить, что же именно тогда произошло. Какое-то мелкое пререкание, короткий обмен резкостями и вдруг я получаю от тебя удар в плечо. Не игриво, а как-то очень недобро. У меня внутри всё похолодело. Конечно, мы нередко спорили, ссорились – без этого не бывает. Но чтобы поднять друг на друга руку – это казалось просто немыслимым. Я была в ступоре, не знала как себя вести, остолбенела и на ватных ногах молча пошла дальше.
   – Не делай так никогда.
   – Тебе больно?
   – Нет, мне не было больно. Дело совсем не в этом. Мне стало вдруг так страшно, будто какая-то пружина лопнула и ноги подкашиваются. Так не может быть, так быть не должно.
   – Не будет, не будет! Прости.
   И всё же, не смотря на обещания, мы удалялись друг от друга. Я пыталась ухватиться за тебя, не смотря на все нагрузки на работе, находила силы, чтобы больше времени проводить вместе, намекала на то, что мне было бы интересно познакомиться с твоими друзьями, но наталкивалась на твое сопротивление. Твои друзья были только для тебя. Не хотелось думать, что ты по каким-то причинам мне стыдишься, потому нас не знакомишь. Скорее всего, у тебя появился мир, где мне не нашлось места. Может, это был твой страх сравнений или желание избежать очередных похвал в мой адрес на счет знания языка. Не знаю, не знаю, нам так и не удалось об этом поговорить, но мои призывы оставались без ответа и у меня постепенно пропадало желание их посылать.
   Потом вдруг всё-таки возник один из твоих друзей, Оливье. Мы должны были поехать втроем на международный турнир по петанку – спорт для пенсионеров, как его называли. Оливье должен был забрать нас на машине. Мы прождали его почти час. Помимо усталости, тщетно пытаясь сдерживать себя, я, вдруг почувствовала прилив раздражения. Терпеть не могу опозданий и сама опаздываю крайне редко. Может быть, за всю мою жизнь я опоздала раза два-три, всегда предупреждая, что задерживаюсь. Сегодня, в век мобильных телефонов, это казалось невероятным, чтобы человек опаздывал на час и не позвонил. Для меня существовало только одно оправдание – случилось что-то очень серьезное.
   Как бы там ни было, сев в машину, я не знала, как себя вести, чтобы не возмутиться. Ведь это было первое знакомство, которое я почти у тебя выпрашивала. И что? Взять сейчас и устроить скандал? Но когда Оливье мирно стал рассказывать, о том какую вкусную рисовую кашу с молоком и корицей сварила сегодня её мама, я поняла, что он опоздал без видимой причины и даже не собирается произнести два-три формальных извинения, которые наверняка сняли бы мое напряжение. И тогда я разразилась тирадой по поводу того, какие испанцы медлительные, ненадежные, всегда опаздывают и никогда не извиняются.
   Сейчас я понимаю, что испортила знакомство. Нам предстоял длинный вечер, а настроение было ужасным. Я жалела, что высказала всё это, хотя и чувствовала, что была права. Просто надо было смолчать, перетерпеть, потом бы всё выровнялось и забылось. Но, что сделано, то сделано – впечатление от этой стычки так и осело на дно. Думаю, о ней не забыл и Оливье, потому что до самого расставания и словами, и действиями он давал мне понять, что я для него никто и ничто, что он твой друг, а меня терпит только потому, что тебе захотелось нас познакомить.
   Дома, в нашей голубоглазой комнатке, я совершила ещё одну ошибку: сорвалась на тебе. Думаю, именно это заставило тебя навсегда перехотеть знакомить меня с друзьями. Я знаю, что сама виновата – не умею молчать, когда вижу, что кто-то неправ. Но ведь я не претендовала на твое персональное пространство, я была убеждена, что у каждого человека должна быть возможность побыть одному или отдельно от того, с кем делишь жизнь, кого видишь ежедневно, к кому возвращаешься домой. Просто это не означало, что мир одного человека должен полностью отделяться от мира другого – хоть какой-то канал, касательная, мост должны оставаться. Иначе тогда зачем эти двое вместе?
   Наверное, подобные вещи, как опухоль, разрастаются без нашего ведома и без нашего сознательного участия. Капля нефти растекается на огромное по площади пространство воды, не давая дышать всему живому, что есть под ней.
   Мы закрываем глаза на единожды произошедшее, говорим себе, что такое бывает со всеми, что бесконфликтные отношения скучны, холодны, полны скрытого равнодушия. Но заноза засела глубоко. Мелочь, прошлое, забытое, а не дает покоя. И начинаются стычки на пустом месте, из ничего взращенные проблемы, мучительная игра в недопонимание, в потребность внимания. Всё, как прежде, но червь подозрительности грызет изнутри.

//-- *** --//
   Не смотря ни на что, мы продолжали делать открытия, касающиеся испанцев. По крайней мере, тех, что жили в Андалусии. В массе своей очень низкий уровень образования и вообще слабая образовательная система (как школьная, так и профессиональная). По части лени многие перещеголяли бы даже русских. Хотя они здесь это называли любовью к отдыху. Хроническая непунктуальность была неизлечима. При всем при этом, мы прощали им многое за их открытость, веселость, неисчерпаемые жизненные силы, за умение наслаждаться сегодняшним днем.
   В августе началась Ферия – местный праздник, изначально связанный с ярмаркой, превращавший местное население в обезумевшую толпу, в которой проснулись сразу все корни: мавританские, еврейские, италийские, цыганские.
   Многие жители испанских югов вообще очень напоминали цыган: недорогая кричащая бижутерия, свободное сочетание самых невообразимых цветов в одежде, густой макияж посреди сорокоградусной жары. К местным цыганам отношение было уважительное, во многих случаях руководимое страхом. Они жили по своим законам, часто не соответствовавшим государственным. Местные власти закрывали на это глаза.
   В каждой провинции, в каждом городе или даже деревне моли быть свои сроки проведения Ферии – в любое время года.
   Нам выпало два общих выходных и мы отправились за город, где происходили основные события. Там был открыт парк аттракционов и множество гигантских крытых кафе, торговых павильонов и дискотек на любой вкус. Это был почти отдельный город, выстроенный на время ярмарки. Со своими улицами, проспектами, фонарями, клумбами, полицейскими. По улицам между тентов ездили повозки, запряженные одной или парой лошадей. В них катались дамы в национальных костюмах. Но это были не актеры. Как мы уже знали, любой желающий мог и даже должен был одеться по правилам, и танцевать фламенко там, где захочется и когда захочется. Одной из традиций во время проведения Ферии были бои с быками. Мы, наконец, решили составить свое собственное мнение об этом спорном культурном феномене.
   Меня бой быков особо не впечатлил. В просмотре хороших спектаклей или фильмов я видела больше смысла. Даже футбол выглядел более захватывающим. Я думала, что бой тореадора с быком – это схватка человека со стихийными силами природы. Но всё это оказалось довольно скучным, почти механическим процессом. Возможно, он и ранее был таким. Но, как говорили специалисты, раньше у быка было больше шансов. Звучало это странно, потому что я не понимала, о каких шансах могла идти речь. Противостояние разъяренного животного и человека? Две тысячи лет назад – может быть. В наши дни это звучало цинично. Человек давно научился миллионами уничтожать себе подобных, а тут какие-то бычки, которым, по слухам, вводили специальные препараты, чтобы ухудшить реакцию, быстроту, выносливость, чтобы они выбивались из сил и не причиняли вреда остальным участникам представления.
   В корриде я не увидела даже потехи. Жесткая шестиактная схема. Три матадора убивают по два быка каждый. Костюмы, лошади в латах, окровавленные пики, матадор – глаза в глаза с животным. Танец, пляска, игра со смертью, в обнимку с животным. Кровь, пот, в воздухе запах адреналина. Это звучит поэтично? Наверное, зависит от того, как к этому относиться. Но для меня это было похоже на операцию по удалению аппендицита, хотя и там смысла больше. Не было у этого зрелища никакого развития и осмысленного завершения. Меня удивляло, что тысячи людей отдавали за это немалые деньги. Ну, ладно, мы – первый раз. Но ведь были люди, которые ходили на выступления знаменитых матадоров, как другие посещают концерты любимых исполнителей. У меня не осталось никаких эмоций, кроме недоумения.
   В этом недоумении мы шли переулками в направлении Центра. Трудно себе представить, что тротуар даже у самой узкой улочки может быть такой, что на нем не разойдутся два человека, порой и одному нужно прижаться спиной к стене дома, чтобы проезжающий мимо автомобиль не задел смотровым стеклом. Так вот в Испании, как, наверное, и в других европейских странах, такие улочки были. Мы шли, взявшись за руки, вплотную прижавшись к дому, не ожидая опасности, но потенциально предполагая её.
   Как обычно происходят подобные вещи, мы даже не успели сообразить, что именно произошло. Сзади раздался шум, мы на него оглянулись, лишь немного успев ускорить шаг, и увидели, что на нас летит скутер. Расстояние было небольшое, но достаточное, чтобы он успел потерять скорость. Я шла дальше от дороги. Он, почти остановившись, всё-таки сильно ударил тебя по ноге передним крылом. Всё это длилось не более двух-трех секунд, но нам показалось, что мы успели десять раз умереть, родиться и родить кого-нибудь ещё. Оказалось, что на узкой улице водитель скутера попытался проскользнуть между небольшим фургоном и тротуаром. Фактически, фургон только немного подтолкнул его, но будь мы чуть ближе, последствия могли бы стать непоправимыми.
   У тебя был шок, твое лицо побелело, как выкипяченный в хлорке больничный халат. До Центра мы доковыляли с трудом, сразу зашли в дирекцию, и кто-то из сотрудников пошел в аптеку, чтобы оказать тебе первую помощь.
   Переломов не было. Образовалось две огромных гематомы на бедре и на голени, болела кость и мышцы, каждое движение отдавалось болью. По ночам я слышала тихие стоны и не могла сдержать слез.
   Конечно, можно говорить о том, что мы отделались легким испугом. Но я понимала, что именно в этом испуге отчасти кроется причина того, что происходило в последующие несколько месяцев.
   Я старалась об этом не думать и не заводить разговоров на эту тему, но видела, как всё чаще тень сомнения пробегала по твоему лицу, как в глазах твоих застывала мысль: что-то идет не так.

//-- *** --//
   Дело с нашими документами, похоже, затягивалось. Мы ждали уже восемь месяцев. Максимальный срок пребывания в Центре составлял десять месяцев, значит, скоро нужно было съезжать, искать жилье, самим оплачивать все обычные человеческие расходы, а наш вопрос всё ещё не был решен. Медлительность и это исконно испанское понятие «mañana», что дословно означало «завтра», а на самом деле могло означать « начинало нас беспокоить. Наверное, если бы нас тогда, в декабре, оставили в одном из Мадридских центов, то процесс развивался бы намного скорее – по крайней мере, время ожидания сократилось бы за счет того, что оригиналы разных бумажек не нужно пересылать через всю страну. Но в Мадриде в тот момент не было мест.
   В начале сентября целую неделю шли дожди. Это было значительным облегчением после августовского зноя. По прогнозам такая погода должна была продержаться почти до середины месяца. Солнце, конечно, выходило, но тучи не давали ему прогревать воздух и светить в полную силу.
   Мы решили после окончания срока пребывания в Центре покинуть Малагу и отправиться в Барселону. Изучение каталонского нас не пугало, а близость Франции и Европы очень даже радовала. Казалось бы, что там той Испании? А всё же из Малаги до Парижа ехать целые сутки на поезде. Ещё говорили, что в Каталонии, в отличие от почти африканской Малаги, иногда случалась зима и даже выпадал снег, но море было понежнее, летом оно прогревалось раньше и остывало дольше, не омраченное океанскими вливаниями.
   Поговаривали, что в Барселоне беженцам дают бесплатное жилье. Например, в каждой из комнат трехкомнатной квартиры, оплачиваемой CEARом, поселяют по одному человеку или семью. Мы сомневались, что это было бы лучше, чем жить в общежитии, ведь неизвестно, какие попадутся соседи. Всё-таки здесь мы под присмотром дирекции, а там, в случае конфликта могут не дать спокойно жить.
   У нас был тому яркий пример. Из Румынии приехала большая цыганская семья: пятеро детей от четырнадцати до двух лет, муж и жена, беременная шестым. За неделю своего пребывания старшие дети обчистили полцентра: украли всё, что плохо лежало в комнатах у жильцов – немногочисленные украшения, деньги, припрятанные в шкафах между одеждой. Они передрались со всеми, жившими здесь детьми. Соответственно, все родители ополчились на вновьприбывших. В дирекцию посыпались жалобы, но, пока не придет первый ответ из Мадрида, руководство Центра ничего не могло сделать. А если ответ будет положительным, тем более они не смогли бы выставить их на улицу. Поскольку за руку во время кражи их никто не поймал, то привлекать полицию тоже не имело смысла.
   Мы долго старались избегать какого бы то ни было общения с ними, но нам это не удалось. Как-то после обеда, в один из последних жарких дней, мы полуголые валялись на кроватях. Мы проверяли почту в Интернете, каждый на своем ноутбуке. Через настежь распахнутое, но плотно занавешенное окно было слышно, как во дворе ребятня играет в футбол. Вдруг послышался хлопок о занавеску и на пол комнаты соскочил мяч. Я встала, чтобы вынести его на улицу и в тот момент, когда я уже собиралась открыть дверь, в окно полез один из цыганских детей. Если бы он задержался буквально на полминуты, я бы успела отдать мяч и ничего бы не случилось. Но он был юрким, ловким и скорым на рискованные решения. Мы ошалело смотрели, как он лезет через подоконник.
   – А ну брысь отсюда!
   Он, очевидно, не думал, что в комнате кто-то есть, поэтому сперепугу резко отстранился и слегка ударился о створку окна. Я не успела остановить тебя и он попался тебе под горячую руку, оказавшись в тисках.
   Десятилетний пацан, сощурив глаза, тихо зашипел на тебя:
   – Отпусти, блин, – и тут же заорал, повернув голову в сторону двора:
   – Не трогай меня! Не бей меня!
   Он вырвался. Мы были возмущены и как-то ошарашены одновременно. Конечно, никакого вреда мы ему не причинили, но всё-таки надо было сдержаться и не прикасаться к нему. Тогда бы правда была полностью на нашей стороне.
   – Я иду в дирекцию.
   – Не ходи, зачем?
   – Если я не пойду сейчас, то потом пойдет его отец и его версия будет первой.
   Я накинула свитер, надела кеды и вышла во двор. Дети стояли в стороне, со страхом глазея на сбежавшихся взрослых. Отец ребенка, сжав кулаки, с ненавистью смотрел в мою сторону.
   «Вот, нажили себя первых врагов», – подумала я с досадой.
   – Я хочу видеть директора.
   – Он будет только завтра утром.
   – Хорошо. Могу я прямо сейчас подать заявление?
   – Да, садись, пиши, если хочешь.
   Я описала, как всё было. Конечно, ничего особенного не произошло. Подумаешь, в комнату влетел мяч. Но зная, что эта семья всем доставляет массу хлопот и теперь, плюс ко всему, будет смотреть на нас волком, а то и кто-нибудь из них подкараулит нас в темном углу, надо было подстраховаться, хотя бы изложив первыми суть проблемы. Я написала, что мы все здесь – беженцы из разных стран, что, когда мы приехали в Центр, первое, что нам сказали, было: «Помните, здесь будут жить представители разных культур и религий, нужно уважать привычки и нравы других». Написала, что комната в этом Центре – единственное жилище, которое у нас есть, и что если даже здесь мы не можем чувствовать себя спокойными, защищенными государством, то куда же ещё нам бежать?
   Мы поставили свои подписи под моими слезливыми словами, заперли дверь комнаты и гордо захлопнули ставни.
   После этого мимо цыганских окон страшно было пройти. Старшие мальчишки и их отец смотрели на нас с такой угрозой, что нам хотелось тут же бежать со всех ног в аэропорт, прыгать в самолет и лететь в Барселону, не дожидаясь окончания срока пребывания в Центре.
   Но мы не были единственным камнем преткновения. Эта семейка выпила много крови у всех окружающих. Через месяц Центр гудел от возмущения, напряжения и бессилия что-либо сделать. В конце концов, один из старших мальчишек попался на мелкой краже на каком-то из малагских рынков, а его папаша – гордый вожак табора, несколько раз подрался с другими жителями центра. Руководство вынуждено было принимать меры. Румынам выделили на их семью отдельную квартиру, которую оплачивало государство.
   Но речь шла не об этом. Оказалось, что в Барселоне такие бесплатные квартиры нам не светили. Их предоставляли как раз на первый, десятимесячный период пребывания. Мы по-прежнему могли обращаться за юридической помощью и за любой информационной поддержкой, но жилье, питание, коммунальные услуги должны были оплачивать самостоятельно.
   За лето мы прилично загорели. Получился отличный здоровый цвет. Не то, что моя обычная синюшность, которая зимой превращала меня в дочь генерала Карбышева.
   На уроки кастильского у меня почти не оставалось времени опять же из-за работы. Живой практики было достаточно, а вот теорию нужно было самим осваивать дальше, потому что испанцы правил не объясняли – кто-то из-за лени, кто-то по незнанию. Это же их родной язык – говорят на нем и всё, а почему говорят так, а не иначе, знали только профессиональные преподаватели. Мы ведь тоже по-русски говорим, не всегда понимая и помня, какие правила при этом используем. Просто говорим на родном языке.
   В дирекции нам постоянно напоминали, что срок нашего пребывания подходит к концу, спрашивали, куда мы решили ехать и вообще, какие у нас планы на будущее. Каждому беженцу, в определенный момент покидающему центр, полагалась небольшая сумма денег, которой обычно как раз хватало на оплату жилья за один месяц. Кроме того, за время работы, продолжая жить на казенных харчах, нам удалось отльжить немного денег.
   Решили лететь в Барселону на самолете. Это нам показалось удобнее. Забронировали недорогие билеты через Интернет.
   Практически всё было готово к отъезду. Оставалось только попрощаться и обменяться контактами с теми, с кем в будущем хотелось бы поддерживать отношения.
   Почти перед самым отъездом, возвращаясь как-то после смены на ночном автобусе, я позвонила тебе на мобильный. Оказалось, что вы с коллегами по работе зашли в один местный бар, где мы пару раз раньше бывали вдвоем и втроем с Даниэлем. Они как раз хотели посидеть с тобой напоследок. Я предложила заехать за тобой, сказала, что тоже не против немного расслабиться после работы и что потом мы могли бы вместе поехать домой. Я не придала особого значения оттенку твоего голоса, который намекал мне на то, что особого восторга мое предложение не вызвало и что я, вероятно, нарушу какие-то ваши планы. Я, довольная своей идей и тем, что у меня наконец-то есть силы после работы умудриться ещё и зайти в бар, вышла на ближайшей к нему остановке.
   Никого, кто был за столом, кроме тебя, я не знала. Всего за два-три месяца я осталась за бортом твоих отношений. Я села рядом с тобой и заказала бокал пива.
   Не успев толком пообщаться с твоими знакомыми, я вдруг заметила, что ты как-то некомфортно себя чувствуешь.
   – Все нормально?
   – Да, да, все хорошо. Почему ты спрашиваешь?
   – Не знаю, увидела тревогу в твоих глазах.
   – Нет, всё в порядке. Просто усталость. Может, поедем домой?
   Я не стала уговаривать тебя остаться. Мы так редко в последнее время бывали вместе, что я даже в какой-то степени обрадовалась твоему предложению.
   В автобусе мы говорили о Барселоне.
   – Тебе не хочется уезжать?
   – Не знаю, у меня здесь появились друзья.
   – Да, я вижу. Но ведь мы вместе решили, что нам лучше жить в столице. Там проще найти интересную работу. Не вкалывать же нам всё время на кухне.
   – Я понимаю, конечно.
   – Просто, если по какой-то причине ты не хочешь ехать, давай всё ещё раз обсудим.
   – Нет, надо ехать в Барселону.
   От конечной остановки автобуса до нашего жилища было минут десять-пятнадцать ходьбы. Мы шли неспеша, какое-то время молчали. Потом я не выдержала:
   – Ты хочешь прогуляться?
   – Нет. Знаешь, дело в том, что…
   Я внутренне немного напряглась, но старалась не подавать виду.
   – Мы сегодня хотели попрощаться со всеми сотрудниками.
   – Ну, так вы же там долго были, целый вечер.
   – Да, там мы встретились, но потом собирались поехать на часок к Оливье в гости.
   – Почему же тогда мы ушли?
   – Я не знаю, как бы он к этому отнесся.
   – Но ведь он знает, что мы с тобой вместе. Что в этом особенного?
   – Просто Оливье ведь пригласил именно меня.
   – Ясно. Он не особо хотел бы встретиться ещё и со мной. Да, я сразу не поняла как-то. Надо было по телефону сказать, что у вас уже какие-то конкретные планы.
   – Не хотелось тебя обижать.
   – Мы уже не раз обсуждали эту тему. Когда ты боишься сделать что-то или чего-то не сделать, предполагая, что я обижусь, всегда выходить так, что потом ты обижаешь меня ещё больше. Если бы я изначально знала, что вы уже куда-то там едете, я бы спокойно пошла домой. А теперь выясняется, что твои друзья знать меня не хотят, а я пришла и испортила вам все планы. И что теперь?
   – Не знаю.
   – Я тоже не знаю. Я иду домой.
   Я оставила тебя стоять под раскидистым платаном, с которого до самой зимы не сойдет листва.
   – Подожди, ну, подожди.
   – Подождать чего? Если ты идешь домой, то пойдем. Если нет, то иди к своему Оливье.
   – Я не могу идти, когда ты так говоришь.
   – А как я говорю?
   – Так, что если я уйду, то ты всем видом покажешь, что я тебя предаю.
   – Ничего подобного. Иди себе. Я устала. Только скажи мне, когда собираешься вернуться.
   – Честно? Ты не будешь обижаться?
   – Когда ты вернешься?
   – Ну, часа через два.
   Спустя три часа я всё еще не могла уснуть. Тебя не было. Я набирала твой номер несколько раз, но никто не снимал трубку. Я не знала, что думать. Я понимала, что не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится. Хотя что с тобой могло случиться?
   Я бы с радостью пошла с тобой в гости к твоим знакомым. Ты, ты и все они – это вы не хотели меня видеть. Не могла же я тащить тебя насильно домой.
   Не в силах больше сидеть, сложа руки, я пошла к вахтеру и, тысячу раз извинившись, объяснила, что тебя нет, что я волнуюсь. Он нехотя открыл замок на воротах, которые закрывались на ночь.
   Я рванула к ресторану, где вы работали, в надежде, что вы устроили прощальные посиделки именно там. Тяжелые металлические жалюзи на всех окнах были опущены. Через плотное стекло входной двери я вглядывалась в темноту помещения. Ни души. Я вспомнила, что вы у Оливье и я не знаю, где он живет.
   Ещё два часа я слонялась по сереющим рассветным переулкам. Присела передохнуть на площади, где ещё совсем недавно разгуливали карнавальные король и королева и гремели барабаны пасхальных процессий.
   Когда я в семь утра вернулась в Центр, ворота были открыты, а в дирекции начиналась обычная офисная суета. Тебя всё ещё не было. Радовало только одно: сегодня был выходной. Я упала на кровать, не раздеваясь, прикрыла глаза, но сон не шел. Через время послышался шорох. У меня не было сил на него оглянуться, но я каким-то шестым чувством угадала, что это ты. Жар облегчения прилил ко всему телу. Значит, всё в порядке! Господи, если я так волнуюсь о тебе, то как должны волноваться родители о своих детях? Я видела, как ты отодвигаешь шторку, чтобы проверить, тут ли я, сплю ли. Тогда мы и встретились взглядами. Я смотрела на тебя спокойным, сонным взглядом, не отрываясь. Не дождавшись, что ты что-то начнешь говорить и сама не говоря ни слова, я на чугунных ногах пошла в ванную, разделась и влезла под холодный душ.
   Эта болезненная ситуация стрелой вонзилась в наши отношения, которые, как деревянная мишень, дали трещину – глубокую, болезненную, задевшую нас накрепко и надолго.

//-- *** --//
   Барселона была не за горами, но каждый день ожидания отъезда казался длиннее года. Меня не покидало какое-то странное волнение, словно перед новым прыжком выше собственной головы. Мне казалось, что мы начинали входить во вкус со всеми этими переездами, передвижениями, переменами. Я мечтала, чтобы мы вдвоем обосновались в столице Каталонии и путешествовали по всей Европе и даже по миру.
   Практически все выездные документы были собраны. Мы ждали последних бумажек с работы. Билеты купили на 7 ноября. Впереди полная неизвестность – пугающая, маняща, захватывающая дух.
   Семь первых ноябрьских дней мы уже не работали. Это было для нас желанным отдохновением и возможностью напоследок насладиться городом. Воспользовавшись этим коротким отпуском, мы побывали в Гранаде – очень подвижном, похожем на муравейник, арабско-испанском городе, студенческом и туристическом. К сожалению, нам не удалось попасть в знаменитый замок Альгамбра – последний оплот мусульман, который они долго не хотели сдавать рыцарям Реконкисты. Но мы совершили большую прогулку вдоль его стен, заглянув в каждую щелочку. Гранада показалась нам более испанской, чем Малага.
   Малага претендовала на звание культурной столицы Европы 2016 года. Всячески стараясь получить этот титул, город преображался на глазах: реставрировались памятники архитектуры, модернизировались старые ветхие жилые дома, строилось метро, проводились разные культурные акции.
   Одной из них стала экспозиция, порадовавшая нас напоследок до глубины души. Привезли из Парижа и поставили прямо на центральной улице Лариос семь работ Родена. Неудивительно, что, из-за массового эффекта узнаваемости, наибольшей популярностью пользовался Мыслитель. Жители и гости города фотографировались с ним, студенты и школьники, как воробьи, уселись у подножия и грызли семечки, заплевывая шелухой всё вокруг. А он с высоты своего постамента смотрел на них, усмехался и, не меняя позы, думал, думал, думал.

Ноябрь 2007 – август 2008, Барселона

   7 ноября мы летели в Барселону. В аэропорту переплатили три с лишним сотни евро за перевес багажа. Это означало, что у каждой из нас чемодан весил около сорока килограмм. Надо же было столько вещей скопить всего лишь за десять месяцев пребывания на новом месте.
   Самолет прилетал поздно, так что нам пришлось добираться до города на ночном автобусе. Конечная остановка находилась на площади Каталонии – в нескольких кварталах от забронированного на три ночи хостела. Будь мы налегке, дошли бы минут за двадцать пешком, но с этим неподъемным грузом тащиться было невозможно, поэтому мы рассчитывали взять такси.
   Так уж сложилось, что именно в этот вечер на центральном стадионе города проходил важный матч между футбольным клубом «Барселона» и каким-то шотландскими гостями, который к моменту нашего прибытия завершился и буйные, пьяные от радости или огорчения болельщики массово добирались домой. Мы простояли больше часа, но так и не поймали свободное такси. Ничего не оставалось делать, как двинуться в сторону ночлега, не прекращая при этом попыток поймать машину. Останавливались через каждые двадцать метров, потому что тут же натерли ладони и идти быстрее не было сил. С каждым десятком метров становилось всё тяжелее. Такси по-прежнему не было. Все машины пролетали мимо, битком набитые болельщиками. Они, будто издеваясь, махали нам руками из окон. При всем при этом Барселона произвела нужное впечатление – город в ночном свете казался таинственным средневековым замком с привидениями, учитывая, что и наш хостел располагался в том самом районе Готик. Это было наше первое, незабываемое знакомство со столицей Каталонии.
   Добравшись до места, мы почти не чувствовали ни рук, ни ног, но уже знали, что в Барселону будем влюбляться… постепенно и, возможно, надолго.
   Настроение было приподнятое от ожидания перемен. Многие часто говорят, что хотели бы жизнь начать сначала. При переезде создается такая иллюзия, что всё начинаешь с нуля – страшно, но жутко интересно и есть надежда не совершить старых ошибок, сделать что-то лучше, чем раньше.
   Десять лет в Москве – это, конечно, уже многовато – трудно было сорваться с места. А вот десять месяцев в Малаге – как раз самое то: почву, вроде уже взрыхлили, но корни пустить не успели.
   И вообще жизнь вызывала положительные эмоции. Жаль, конечно, что иногда их бывало гораздо меньше, чем отрицательных. Вот это соотношение порой и угнетало.
   Через пять дней мы нашли небольшую квартирку. Не в центре, но в чистом районе; уютную, в новом девятиэтажном доме. Помещение было крохотным, но комфортным и с замечательной террасой, выйдя на которую можно было видеть весь город, как на ладони, и даже кусочек Средиземного моря вдалеке.
   Ещё через пару дней нашли работу. Официантами в двух разных ресторанах недалеко от дома.
   Много было бытовых сложностей. Быстро, однако, мы привыкли жить на всем готовом! Приходилось снова вспоминать о самостоятельности.
   Конечно же, было, чем порадовать глаз в Барселоне. Необычной, сказочной красоты город. Очень хотелось, чтобы со временем и при ближайшем рассмотрении красóты не потускнели. Не то, чтобы мы боялись, что нас разочарует Гауди – это прозвучало бы кощунственно. Тем не менее, были некоторые «но», заставлявшие задуматься.
   Дело не только в том, что мы уставали на работе, что не было сил тщательно изучить город, хотя быт действительно засасывал. Но важно ещё и то, что Барселона была из тех городов, которые нужно любить на расстоянии. Мечтать о нем годами, изредка приезжать, наслаждаясь, наполняясь воспоминаниями, и потом снова ждать встречи. Потому что этот город, как это не прискорбно, – для барселонцев и лишь для них.
   Что касается мифов о каталонцах. Высокомерие, о котором нам постоянно говорили в Андалусии, мне казалось чисто индивидуальной чертой, зависевшей, скорее, от воспитания, чем от национальности. Поэтому, говорить, что все каталонцы высокомерны, означало, ссылаться на стереотип. Это всё равно, что сказать, что все русские алкоголики, а все немцы – пунктуальные зануды и без конца пишут доносы на соседей. Конечно, всегда были и будут какие-то отличительные черты, но всё же это зависит от каждого человека в отдельности. Мы часто встречали высокомерие там, где было больше всего невежества, там, где люди порой не знали самых простых вещей о своей стране, о её истории, не говоря уже о более глубоких знаниях. Говорить, что каталонцы высокомерны, потому что лучше образованы, значит – оправдывать собственную необразованность.

//-- *** --//
   Время шло, а ответа по нашему делу не приходило. Это означало, что выехать в такой желанный нами Париж пока возможности не было. Не оставалось ничего другого, как работать, платить налоги, интегрировать.
   В декабре нас вызвали в Мадрид. Это поездка снова заставила трястись от страха. С нами провели повторный допрос – с каждой в отдельности. Собеседование было короче, чем в первый раз, но доставило не меньше волнительных моментов, чем тогда, в декабре 2006-го. К этой поездке мы готовились накануне, просмотрев записанную нами и отправленную в свое время на перевод историю всех наших злоключений последнего года пребывания в Москве. Это было крайне необходимое действие, потому что второе собеседование проводилось с целью проверить, не запутаемся ли мы, не изменим ли что-то из прежнего рассказа. Нервы были напряжены до предела, потому что мы уже расслабились за это время, полагая, что проскочим на следующий этап без дополнительных допросов. Но, кажется, всё прошло спокойно, без оплошностей.
   Теперь дело уж точно должны были передать в комиссию, которая примет окончательное решение. Новый барселонский адвокат сказал, что после второго крупного собеседования он обычно через месяц получает неофициальный ответ, о котором мог бы нам по секрету сообщить. Официальные документы приходят чуть позже – месяца через три после допроса. То есть в марте-апреле 2008-го мы уже должны были бы знать, что нам делать: подавать апелляцию или счастливо и спокойно продолжать жить. Это обнадеживало.
   Мы мечтали о другой, интересной, чистой и физически не обременительной работе, но пока было только то, что было. Кастильский улучшался с каждым днем, это означало, что и шансы возрастали. Я периодически отправляла резюме по разным объявлениям в Интернете, но никто не отвечал.
   Конечно, в ресторане особых контактов не найдешь, чтобы рассчитывать на их помощь в поиске работы, например, на телевидении. Но всё-таки это были новые, интересные знакомства, сыгравшие значительную роль в нашей жизни, в наших с тобой отношениях.
   Оба ресторана принадлежали одной фирме, поэтому иногда приходилось подменять друг друга. На кухне работали несколько русских, с которым мы довольно дружественно общались. Ухажер одной из них – красивый, стройный осетин – установил нам в квартире «жучок» на электрическом счетчике. Тогда мы ещё раз убедились, что наши люди нигде не теряют находчивости и бесстрашно подшучивают над правилами. Этот старый проверенный трюк помог нам значительно уменьшить цифру в счете за электричество.
   Коллектив был довольно дружный, общительный, хотя не без своих нюансов. Там, где работают женщины, без интриг не обойтись. Меня это мало беспокоило – я умела за себя постоять. Тебе приходилось сложнее. Этот фактор в свое время должен был стать одним из основополагающих в принятии ряда сложных решений. Но всё по порядку.
   Новый 2008-й год был на носу и пока у нас не сформировалась компания, к которой мы могли бы присоединиться, единственным вариантом было встретить его в центре Барселона – на площади Каталонии, под часами. 31-го декабря там собралась приличная толпа народу, состоящая в основном из иммигрантов, туристов и прочих приезжих. Наивные, мы полагали, что хотя бы услышим бой часов. До полуночи оставалось минут пять, но ничего не происходило. В итоге вышло так, что никто вообще не понял, наступил ли Новый год. Каждая отдельная компания встречала его по наручным часам, скандируя обратный отсчет. Салюта не было. Взорвалось несколько петард, принесенных кем-то из присутствующих. Город даже не был мало-мальски украшен. Световые гирлянды висели, но не горели. Если здесь были гости города, за бешеные деньги купившие новогодние туры в Барселону (а они явно присутствовали на площади, потому что отовсюду неслись разговоры на французском, немецком, английском языках), то они явно не получили желаемого впечатления. Мы тоже были в недоумении. Особенно, сравнивая с духом праздника, витавшим в прошлом году на Площади Солнца в Мадриде.
   Позже кто-то нам объяснили, что в Каталонии праздники не отмечаются так широко, как в других провинциях, да и новогодняя ночь, видимо, для них не имеет особого значения. Гулять-то народ гулял, но никакой организованности в этом не наблюдалось, руководство города будто и не принимало в этом никакого участия: мол, развлекайтесь сами, как можете.
   Рождество в этом смысле тоже для нас не стало сюрпризом. Мы даже не выезжали в центр города. Это был обычный вечер, каких здесь много.

//-- *** --//
   В феврале в приморском городе Ситжес проходил большой Карнавал, который считался одним из самых красочных в Испании. Но мы уже постепенно привыкали, что подобные праздники проходят мимо нас. В этот день мы работали, как проклятые. До этого, в январе, мы пропустили второй по важности праздник после Рождества – Поклонение Волхов, когда Три Царя-мага – Каспар, Мельхиор и Бальтазар – приносят свои дары младенцу Иисусу. Именно в этот день по всей стране детям дарят самые важные подарки за весь год. Волхвам, как Деду Морозу, писались письма. Согласно легенде, хорошим детям доставались подарки, которых они просили и ждали, а тем, кто плохо себя вел в течение года – кусочки угля. В этот день по городу ходила разнаряженная процессия, возглавляемая повозкой с Волхвами. Но мы, опять же, работали. И такая участь ждала нас по всем мало-мальски значительным праздникам. Наша русская повариха, которая уже восемь лет работала на кухне, вообще ни одного праздника за это время толком не видела.
   Даже если бы на меня в том момент посыпались заказы на очерки о Барселоне, мне трудно было бы их писать, не присутствуя, не делая фотографий, не имея собственных живых впечатлений – самое важное для любого авторского материала.
   Свершилось чудо и мы выбрались в Парк Гюэль – одно из прекраснейших созданий Гауди, походившее на декорации к детскому фильму и при этом очень естественное, существующее в гармонии с ландшафтом.
   Благодаря удачному совпадению выходных, мы получили массу положительных эмоций в знаменитом барселонском Аквариуме. Там, конечно, были все наши знакомые: акулы, мурены, электрические скаты и прочие персоны – тоже совершенные в каком-то смысле, но гораздо менее приятные, чем произведения Гауди.
   Наконец-то посмотрели Собор Святого Семейства того же автора – не вскользь, не из окна автобуса, а подробно, внимательно, обойдя его со всех сторон, посидев на скамье у пруда, в котором отражалась эта струящаяся, вьющаяся, текущая, песочная архитектура.
   Ситуация со строительством собора казалась мне неоднозначной, даже философской, метафизической. Этот более чем столетний долгострой год от года обрастал новыми легендами. Было несколько особенно примечательных фактов, на которые я обратила внимание. Во-первых, строительство велось всегда только на пожертвования прихожан и религиозных общин разных стран. Например, во время гражданской войны в Испании возведение храма приостановилось из-за отсутствия средств и еврейская община страны сделала значительный взнос. Писали также, что предприниматели из Японии периодически делали щедрые пожертвования. Мне казалось, что я их могла понять: когда видишь этот храм, хочется снять последнюю, ну, или предпоследнюю рубашку и отдать её на строительство, чтобы хоть какая-то миллиардная доля, вложенная в создание божественной красоты, была твоей.
   Сам Гауди отдал возведению Саграда Фамилия, как называют храм сами испанцы, не только все свои денежные средства, но и сорок пять лет собственной жизни. Последние годы он обитал прямо на строительной площадке, отказавшись от каких бы то ни было частных архитектурных заказов. Он часто ходил вокруг храма со шляпой, собирая пожертвования. Думал только о работе, ни ел, ни спал. Многие принимали его за местного бомжа – именно это и сыграло с ним злую шутку. Однажды, выйдя из храма, он попал под трамвай и был отправлен в больницу для бездомных, где никто им не занялся всерьез. Через два дня он там и скончался…
   В прессе поговаривали, что американские разведывательные службы по сей день пользуются математическими расчетами Антонио Гауди при строительстве своих секретных объектов.
   Руководители проекта планировали открытие храма в 2020 году. Но вот тут и начиналась философия, потому что никто в этих датах не был до конца уверен. Говорят, что Гауди хотел сделать строительство вечным, чтобы сотни поколений были причастны к этому святому делу, и на все вопросы отвечал: «Мой заказчик не торопится».
   Мы не были первыми, кому собор Святого Семейства показался песочным замком. Некоторые называли его сталагмитом, растущим посреди города. Ещё он был похож на изящное дерево из какого-то волшебного леса. Мне не хотелось называть Гауди модернистом – это звучало как-то плоско и пусто в отношении того, что он делал. Это действительно был какой-то отдельный мир, в котором сочетались совершенство природы, божественная красота и человеческий гений.

//-- *** --//
   Беженские наши дела стояли, но шла весна и на выборах победили демократы – это было приятно. Мы набирались опыта человеческого общения, взрослели. Тем временем жизнь готовила нам много новых сюрпризов.
   Однажды после смены, где-то в третьем часу ночи, понемногу проваливаясь в тяжелый сон, я услышала странный скрип или треск. Звук был где-то очень близко к изголовью кровати, но угадать его источник в темноте было сложно. Я лежала, глядя в светлый от городских фонарей проем окна, прислушиваясь к звукам и к собственной памяти. Я поняла, что слышала этот скрип не в первый раз, что он продолжается уже несколько недель. Сон ушел вместе с умершим днем. Мне не лежалось на месте.
   – Ты спишь?
   – Нет.
   – Почему?
   – Не знаю, не спится.
   – Ты тоже слышишь этот звук?
   – Да.
   – На что похоже?
   – Не знаю, кажется, что дерево скрипит.
   – Дерево? Нет, не может быть. Я встану, не могу слушать это больше. Хочу понять, откуда этот звук.
   Я встала, включила свет. Мы смотрели друг на друга в полной тишине, прислушиваясь. Снова скрипнуло где-то над шкафом, висевшим прямо над нашей головой. Я заглянула в щель между шкафом и стеной, но она была слишком узкой, чтобы что-то увидеть. Только я взялась за круглую ручку крайней справа дверцы, как шкаф покосился и с жутким грохотом рухнул вниз, наверняка разбудив всех соседей. В этот миг было ощущение, что началась бомбежка или землетрясение. Если бы под ним не была прибита к стене ещё одна небольшая узкая полка, и шкаф бы не изменил направления, то всей своей тяжестью он опустился бы тебе прямо на голову. Обломки и огромные тяжелые стенки совершенно пустого шкафа повалились тебе на ноги. Я успела ухватиться за один край, но этот старый дряхлый гроб был такой длинный, что всё равно мне не удалось его удержать. Он оцарапал мне внутреннюю сторону рук до локтя. Я в ужасе смотрела на кровать. Я не видела за досками твоего лица и не слышала ни звука. У меня задрожали ноги.
   – Господи! Ты в порядке?
   Я подошла ближе и стала осторожно снимать обломки. Увидев твои полные боли глаза, я поняла, что ты пребываешь в полном шоке.
   – Не двигайся, подожди, я буду снимать потихоньку всё это с тебя. Если вдруг у тебя что-то сломало, нельзя двигаться.
   – Нет, всё цело, но очень болит нога.
   – Всё равно погоди, чтобы больше ничего не упало.
   Я осторожно стаскивала доски и ставила их у стены.
   Добравшись до тебя, я стала ощупывать кости.
   – Вроде, кости целы. Где ушиб? Дай посмотрю. Да, синяк будет огромный. Представляешь, если бы этой полки не было. Он бы упал отвесно вниз, на голову. Как подумаю, что это могло произойти, когда мы спим. У нас был бы инфаркт.
   – У меня он и так, наверное, случился.
   – Я принесу лед, не трогай.
   Мы приложили лед к ушибу. Всё вокруг было в пыли и мебельной трухе. На стене остался кусок отсыревшей древесины, или, скорее, прессованного древесного материала, зеленого от старости и сырой плесени. Толстым ржавым шурупом он был прикручен к многослойным прогнившим обоям и едва державшейся штукатурке.
   – Ведь он был совершенно пустой.
   – Кому вообще могло прийти в голову вешать над кроватью такие тяжелые шкафы?
   – Они здесь, наверное, лет пятьдесят висят.
   – Но почему именно мы? Почему он упал не раньше и не позже? Тебе не кажется это странным?
   – Не знаю. Думаешь, знаки?
   – Почему именно на меня? Сначала мотороллер чуть мне ногу не сломал, теперь этот шкаф. Не понимаю, не хочу понимать. Всё вокруг рушится.
   – Всё будет хорошо.
   – Я хочу сделать фотографии. Это нужно запечатлеть. Ведь никто не поверит, что такое может случиться в цивилизованной европейской стране.
   – Разве дело в стране? Просто квартира очень маленькая, тут реально некуда больше было бы их повесить.
   Мы нашли фотоаппарат, сделали несколько колоритных снимков, затем символически убрали мусор с кровати, немного встряхнули постельное белье и с трудом уснули только под утро.
   На следующий день мы сообщили о случившемся хозяевам квартиры. Они приехали, содрали все старые обои и покрасили стены. Так было намного лучше, но стресс ещё долго не давал нам спокойно спать по ночам. Сквозь темноту ночи мы вглядывались в то место, где раньше висел шкаф и прислушивались, нет ли этого жуткого скрипа.

//-- *** --//
   Вскоре настроение наше значительно улучшилось, потому что мы получили положительный ответ – неофициальный одновременно с официальным. Теперь мы были почти испанцами. Нам дали даже не резиденцию на гуманитарных основаниях, а как раз статус беженца, карточку на пять лет пребывания и паспорт для путешествий. Нам было разрешено посещать любые страны мира, кроме России. Мы обладали всеми правами, кроме возможности принимать участие в выборах, но к этому мы и не стремились при абсолютной аполитичности. Нас ждали Париж, Амстердам, Берлин, Рим и много чего другого. Нам снова захотелось мечтать, не смотря на усталость, накопленную за время работы в ресторанном бизнесе. Оставалось только жать отпуска и надеяться, что он у нас совпадет.
   Каталонского жаркого солнца ещё не было. Это стало нашей очередной обманутой надеждой, потому что лето здесь начиналось, как и в Москве – в июне-июле, а не в апреле, как на юге Испании. Весь май шли ливневые дожди, грозы, град. Не то, чтобы купаться, а даже на песке поваляться не удавалось.
   Твоё настроение было под стать погоде. В апреле тебя уволили «по собственному желанию», но под давлением Беатрис – твоей сварливой начальницы, уже несколько месяцев травившей тебя и не дававшей спокойно работать. Удивительно, что у тебя хватило терпения продержаться так долго.
   Я пыталась за тебя вступаться неоднократно, но этим только ускорила твой уход. Меня Беатрис побаивалась, но потом каждую секунду во время работы отрывалась на тебе.
   С этого момента у тебя началась депрессия: не было желания искать работу, ни даже просто выходить на улицу. Твоим иллюзорным спасением стало многочасовое, почти бесконечно общение в Интернете.
   Всё это была суета, суета, от этого становилось грустно, потому что мы невольно поддавались её влиянию. Чем больше ощущался дискомфорт общего положения вещей, тем меньше хотелось думать о причинах. Я отгоняла от себя дурные мысли, но они не прекращали атаковать мой мозг. Ну, почему, почему мы живем в это время, существуем так, а не иначе? Неужели бытие наше не может быть проще, понятнее, логичнее? Мне всегда так хотелось слепой веры, без вопросов и сомнений, но я, по всей видимости, не была создана для неё. Я – дитя своего века, не аморального, как его часто называют, а, скорее, трагичного. Эпоха больших открытий и следующих за ними катастрофических духовных разочарований. Иногда мне казалось, что правы были персонажи Бредбери, сжигавшие книги, потому как знание делало нас несчастными и жестокими. Но ведь это здорово – узнавать, черт возьми! И я любила этот век, точнее, наши два века, соединившие тысячелетия. Я бы ещё раз хотела родиться в это же время.

//-- *** --//
   То, что происходило вокруг, было похоже на миллиарды мертвых картинок, которые вдруг оживали и мелькали беспрерывно перед глазами, не давая сосредоточиться и понять, что на них изображено.
   Мы пытались разнообразить наш быт частыми вылазками в тренажерный зал и бассейн. Иногда гуляли по городу, по набережной. Из Министерства Образования пришел запрос на дополнительные данные по нашему обучению на родине, но мы не могли их предоставить, потому что для этого пришлось бы лететь в Россию, а нам это было запрещено. В результате двухнедельной переписки с сотрудницей Министерства нам прислали подтверждение дипломов, не требуя больше никаких документов. Дело, казалось бы, шло на лад, только вот у тебя всё ещё не было работы.
   Какая-то внутренняя тоска стала переполнять нас. Мы, как два сообщающихся сосуда, то отдавали её друг другу, что делились поровну. Чтобы не поддаваться грусти, нужно было внешнее общение. Заводить контакты с испанцами было непросто, на работе с коллегами по ресторану никогда толком не совпадало расписание, чтобы можно было вместе проводить свободное время. По сути, когда мы жили в Малаге, в Центре, большинство наших знакомых были из беженцев, как и мы сами, или из обслуживающего персонала, если говорить об испанцах. На работе завести друзей удалось только тебе. Может быть, именно воспомнания о том периоде сделали твое пребывание в Барселоне невыносимым…
   Как-то вечером мы отправились на русскую дискотеку, полагая, что уж с земляками-то, так или иначе, проще будет найти общий язык.
   Русская дискотека в Барселоне была одна, она проводилась раз в месяц и кочевала из зала в зал – помещение снималось в аренду.
   Хиты десятилетней давности хрипели в измученных динамиках, звук был глухой и гулкий. В центре зала танцевала группа казахов, болтавших по-русски. Мы уселись возле барной стойки и заказали по коктейлю. Вдоль ближайшей к нам стены стояло несколько испанцев разного телосложения, пристально изучавших каждого вновь прибывшего. Ненадолго остановившись на нас взглядом, они тут же переключились на спускавшуюся по лестнице шумную стайку подпивших блондинок.
   – Привет! Впервые здесь?
   Наблюдая, как испанцы высматривают русских красавиц, мы не заметили стоящего рядом упитанного молодого человека невысокого роста. Он говорил на довольно приличном русском, с небольшим акцентом, тщательно проговаривая слова и стараясь правильно выбирать падежи.
   – Меня зовут Давид. Я третий год учу русский язык в Школе языков. Часто бываю в России.
   Давид оказался милым каталонцем, влюбленным во всё русское. Язык он учил в свое удовольствие, не преследуя никаких коммерческих целей.
   У нас завязались дружеские отношения, плавно перешедшие в трогательную Интернет-переписку. Он часто исправлял наши ошибки, присылая подробный разбор каждого письма. Потом даже предлагал корректировать мои переводы с русского на кастильский, если я в какой-то момент решу этим заняться. Давид был одиноким человеком, не смотря на большую семью, состоящую из его родителей, теть и дядь, братьев, сестер и многочисленных племянников. Он звал нас в парк с лабиринтом, на гору Тибидабо, с которой, по его словам открывался потрясающий вид на Барселону.
   Принять его предложения пришлось уже мне одной, потому что где-то именно в тот период случилось то, чего я подсознательно боялась, но не могла поверить, что такое действительно может случиться.

//-- *** --//
   После твоего увольнения я продолжала работать, уставала. Я не успевала сосредоточится на происходящем, хотя наше отдаление друг от друга было очевидным. Когда я возвращалась после смены, мы почти не разговаривали, только перебрасывались парой фраз за столом, предчувствуя твое новое погружение в море, перетянутое сетями Интернета. Там тебе было весело и комфортно. Я замечала, как ты, надев наушники, улыбаешься кому-то на экране, и сердце мое сжималось: почему ты так больше не улыбаешься мне?
   В тот день я пришла особенно уставшая.
   – Ты не в Интернете? Надо же.
   – Я хочу поговорить с тобой.
   – Это радует. Мы очень давно не разговаривали.
   – Я собираюсь поехать в Россию.
   – Ты же понимаешь, что нам нельзя этого делать. Кроме того, у нас больше нет российских паспортов – только копии.
   – Значит, я пойду в Центральный офис, скажу, что я хочу домой и попрошу вернуть паспорт.
   – Я не понимаю, что происходит. У тебя нет работы, ты сидишь дома, скучаешь – но ведь эта не та причина, чтобы вот так взять и одним махом уничтожить всё, ради чего мы мучились столько времени в чужой стране. Всё наладится, не надо бросаться в крайности.
   – Поехали со мной.
   – Ну, зачем ты так? Я не могу бросить начатое на полпути, это для меня всё равно, как сдаться, признаться самой себе, что я не справилась, что я слишком слабая.
   – Поехали домой, пожалуйста! Мы здесь одни, совершенно одни. Не то, что друзей – просто хороших знакомых завести не можем.
   – Я согласна, все настоящие друзья остались там. Но это нормально, потому что мы уже не в школе и даже не в институте – ведь именно там завязываются самые крепкие и длительные отношения.
   – Я хочу жить там, где люди, которые мне дороги.
   – А мы? Как же мы с тобой?
   – Поедем вместе, пожалуйста.
   – Я знаю, что у нас сейчас непростой период, но давай не будем паниковать. Мы придумаем, как тебе поехать туда, повидать родственников, друзей, а потом вернуться обратно.
   – Мне страшно. Я боюсь, что меня не выпустят.
   – Никто тебя не будет держать здесь насильно. Вернуться можно всегда, а вот снова выехать оттуда будет сложнее.
   – Как же быть? У меня же нет паспорта.
   – А наши испанские паспорта для путешествий? Надо попробовать поехать с ними через Украину, а там уже в Россию по внутреннему российскому паспорту. Пойдем в туристическое агентство и узнаем, что для этого нужно.
   Я всячески пыталась сохранять спокойствие, но мне это удавалось с трудом. Я сдерживала рыдания, от этого болело горло и грудь. Почему казалось, что жизнь уходит? Конечно, она и раньше убывала, ведь у неё только одно направление – к смерти. Но ведь так было всегда до нас и будет после. Мы с этим знанием уже рождаемся. Кому-то оно кажется наказанием, грузом, а кому-то – данностью. Просто в какие-то моменты это безостановочное умирание было намного заметнее.
   На следующий же день в мой обеденный перерыв мы пошли в агентство. Нас убедили, что с испанскими паспортами мы спокойно можем брать билеты и лететь в Украину, только с одним условием: не пребывать там более трех месяцев.
   – Нам столько времени и не понадобится. Это путешествие продлится не больше двух недель.
   Я не могла тебя даже проводить, потому что в этот день работала. В метро я видела твою ссутулившуюся от тоски спину, удалявшуюся по переходу. Мы спустились каждый на свою станцию и поехали в разные стороны.
   Посреди ночи я услышала звонок, сняла трубку.
   – Они не выпустили меня в город, – услышала я твой сиплый голос.
   – Как? Что произошло?
   – Говорят, что с этим паспортом нужно получать визу.
   – Но ведь в агентстве сказали…
   – Да что они там знают в этом агентстве! Ты помнишь, как они паспорт разглядывали, будто впервые видят.
   – Не волнуйся, всё будет хорошо.
   – Они сказали, что отправят меня назад только через трое суток.
   Всё это время тебе приходилось питаться бутербродами, спать, сидя на жестких стульях, наблюдать за пассажирами и писать мне сообщения на мобильный телефон. Когда я увидела твои полные безысходности глазах, мне захотелось зарыдать.
   – Сразу было ясно, что мне не дадут отсюда выехать.
   – Мы сделаем тебе визу. Просто придется подождать ещё дней десять.
   Мы снова отправились в агентство. Они долго ахали и охали, сокрушенно качали головами и ругали каких-то своих начальников, которые подтвердили им возможность поездки без визы с таким документом. Сказали, что попытаются подать запрос на возмещение убытков, но не обещали, что ответ будет положительным.
   Заказав гостиницу в Киеве на две недели и новые билеты на самолет, мы собрали все нужные копии и пошли в украинское посольство. Там тоже очень долго изучали твой испанский паспорт, но в конце концов документы приняли, назначив дату, когда можно было прийти за визой.
   Через две недели ты всё-таки удалось благополучно улететь в Киев, взять билеты на московский поезд и на следующее утро добраться домой. Потом мне пришло твое длинное, горькое письмо, из которого я поняла, что ты не вернешься.

//-- *** --//
   Я не могла оставаться одна в квартире, где мы жили вместе и вообще не могла оставаться одна ни на секунду. Даже на работе меня душили слезы. Я постоянно бегала в уборную, потому что не могла сдержаться, рыдала прямо на глазах у клиентов.
   Ребята в ресторане, с которыми мы к тому времени крепко сдружились, поддерживали меня по мере сил, но я долго не могла прийти в себя. После работы боялась идти домой, ложиться в огромную холодную постель.
   Наверное, кто-то из начальства решил, что мне нужна передышка и мне не неожиданно дали две недели отпуска. Я тут же кинулась оформлять поездку к сестре на Украину. Туда же должна была приехать и мама, с которой мы не виделись с момента нашего отъезда в Испанию. Только общение с родственниками могло спасти меня тогда.
   Казалось, что это происходит не со мной. Какие бы конфликтные ситуации не случались между нами, я и представить себе не могла, что мы можем расстаться, что ты меня вот так бросишь одну в чужой стране и что практически своими руками я помогу тебе уехать.
   Речи о возвращении не шло, но я знала, что визу тебе дали на месяц, хотя обратный рейс был через десять дней. Но пока не закончился срок визы, был шанс тебя вернуть. Я решила взяться за уговоры, хотя понимала, что они не имели смысла. Кроме того, я не была до конца уверена, что ты бежишь только от неурядиц. Возможно, возвращения на родину стало в первую очередь спасением от меня.
   Сестра моя жила в Крыму. Там же обитала большая часть моих школьных друзей. Это было первое посещение постсоветского пространства после двух с половиной лет. Не было шока, но разница почувствовалась. Бедность, граничащая с нищетой и соседствующая с роскошью, бросалась в глаза. Вновь эти изможденные борьбой за жизнь лица наших женщин и хамство продавцов в продуктовых магазинах. Но важнее было то, что за две недели, проведенные с близкими людьми, я немного пришла в себя, реабилитировалась, приняла ряд решений и частично успокоилась. Я знала, что как только вернусь в Барселону, тоска снова накроет меня волной, поэтому решила сменить место пребывания. Но это не могло ограничиться только сменой квартиры – город тоже напоминал о тебе каждым фонарем. Надо было уехать в такое место, которое мне было не чужим, но и не слишком бы напоминало о тебе. Речь шла о Мадриде.
   Я подала заявление об увольнении. Все уговаривали меня остаться, устроили шумные проводы. Каждый день до отъезда мой друг и начальник Роберто, с которым у нас сложились теплые отношения, приходил ко мне во время трехчасовой сиесты. Мы пили с ним пиво или коктейли, болтали о глупостях, откровенничали, сплетничали, а потом веселые шли на работу. Думаю, если бы не он, я бы с ума сошла в этой квартирке на девятом этаже.
   Директор ресторана написала для меня рекомендательное письмо с тем, чтобы мне легче было устроиться на работу в Мадриде. Сказала, что если что-то у меня в столице не заладится, она всегда с радостью примет меня обратно. Меня это очень тронуло и я с благодарностью обняла её на прощание.
   В расположенный неподалеку от Барселоны город Сарагосу в эти дни приезжали с гастролями артисты из Москвы. Среди них был мой близкий друг Степа Ивин. Из-за работы я не могла поехать к нему надолго, но несколько часов нам всё же удалось провести вместе.
   Он ждал меня на железнодорожном вокзале, волнуясь, потому что поезд задерживался. Когда мы встретились, я не могла от него оторваться, вцепилась и рыдала. Он привез нам подарки из Москвы, отчего я зарыдала ещё сильнее и долго не могла остановиться. Потом успокоилась и мы славно провели время. На спектакль я не попала, потому что к вечеру нужно было возвращаться и выходить на работу. Эта короткая встреча была ещё одной ступенькой вверх и вдаль от моей депрессии.

//-- *** --//
   За неделю до отъезда один из официантов, Бруно, женился. Его невеста, Фрида, была каталонкой, актрисой и преподавательницей сценических искусств. После свадьбы они собирались поехать в путешествие в Соединенные штаты. А до этого каждый устроил себе прощание с холостой жизнью. Так называемый «мальчишник» Бруно был смешанным, так что на него попали все его друзья разных полов, в том числе и я. Мы накупили закусок и приготовили целое ведро сангрии. Разливали её поварешкой по стаканами, полным льда. Бруно рассказал, как они с Фридой несколько лет назад расстались больше, чем на год. Ситуация дошла до крайности, они почти ненавидели друг друга. Чтобы окончательно не передраться, разъехались в разные города. До этого прожили вместе почти пять лет. Был жуткий кризис, да ещё и ремонт как раз шел в квартире – не зря же говорят, что во время ремонта больше всего скандалов. Потом Фрида вернулась. К моменту свадьбы они в общей сложности прожили вместе восемь лет. Бруно хвастался тем, какие наряды будут у подружек и друзей жениха и невесты, какое платье они заказали своей болонке и что они собираются посмотреть во время свадебного путешествия. Мы танцевали всю ночь, пока соседи не пришли и не стали стучать в дверь. На рассвете, пьяные, мы разбредались по домам.
   Перед отъездом мне пришлось избавляться от крупных вещей. Что-то я решила оставить в квартире, что-то – отдать Роберто. Он забрал новый цветной телевизор, два набора фужеров, масляный обогреватель, один из двух надувных диванов, которые мы купили всего пару месяцев назад, полагая, что летом к нам приедут друзья из Москвы. Твое бегство было настолько стремительным, что после тебя осталось очень много одежды, обуви, даже серебряный браслет, который я тебе дарила ещё в Москве на День рождения за три месяца до отъезда в Испанию и серебряное кольцо, такое же, как у меня – всё это оказалось тебе ненужным. Твою одежду частично пришлось в коробках вынести на улицу и уже через полчаса её растащили. Я надеялась на твое возвращение, поэтому выбросила только совсем уж бесполезное или изношенное.
   Было понятно, что за одну ходку без машины я всё это не перевезу. План был такой: снять через Интернет комнату на месяц, чтобы не переплачивать за хостел или отель и за это время перевезти вещи из Барселоны и постараться обустроиться в Мадриде: найти работу, более постоянное жильё и прочее. Я решила взять всё, что смогу из твоих вещей. Не стала покупать новых чемоданов – отмыла наши два почти бесколесных ящика, с которыми мы когда-то покинули заснеженную Москву, чтобы очутиться в солнечном Мадриде. Ещё на один переезд их должно было хватить. А там можно и на свалку.
   Наш абонемент в тренажерный зал и бассейн я закрыла, чтобы не снимали деньги со счета. Заплатила штраф за интернет – его взимали, если ты расторгал контракт раньше времени. Устроила в квартире генеральную уборку, чтобы будущие жильцы не поминали меня нехорошими словами. Так вот и получается: как въезжаю в квартиру, отмываю её после других, как выезжаю, отмываю, чтобы другим она не досталась такой, как мне.
   Мы продолжали поддерживать с тобой переписку. Я не теряла надежды, пыталась смириться с мыслью, что тебе нужно прийти в себя там – дома, среди друзей и родственников. Я понимала, что с друзьями хорошо, но у каждого из них своя жизнь, свои проблемы и всё равно наступает момент, когда ты должен быть сам по себе. Мамы наши – единственные люди в этом мире, которым мы были нужны, – они ведь тоже не вечны и сами очень скоро будут нуждаться в помощи. Я была уверена, что и выживать, и просто жить всё равно легче в Европе, чем стареть в голоде и болезнях, но зато среди друзей. Я надеялась, что наши мысли совпадали и это поможет убедить тебя вернуться ко мне.
   Я написала тебе хозяйственное письмо, в котором перечисляла все вещи, не вынесенные на улицу, на тот случай, если ты захочешь их сохранить. Эти вещи я собиралась взять с собой, но в результате ты попросила отправить их тебе посылкой. Это означало, что ты не собираешься возвращаться, по крайней мере, до зимы.
   Я неустанно повторяла, что ты самый дорогой для меня человек, просила, чтобы тебя об этом не забывать, утверждала, что готова поддержать тебя всегда, не смотря на то, чем закончится наша история. В то же время я подчеркивала, что не вернусь на родину даже ради тебя.
   В ответ я не получала ничего внятного на счет возможности или невозможности твоего приезда в Испанию. Ничего, кроме пустых слов о «хорошем ко мне отношении». Мне оставалась только рассчитывать на свои силы и свыкнуться с мыслью, что я теперь одна.
   В посылку вместе с вещами я положила несколько фильмов и книжек на кастильском, надеясь, что ты постараешься его не забывать. Отправив посылку, я поняла, что у меня почти не осталось никаких вещественных напоминаний о тебе. Казалось, что это навсегда, что теперь у каждого из нас своя жизнь.
   Наверное, я тогда была бы рада услышать даже твое конкретно окончательное «нет». Но тебе было сложно принять решение, тебе тоже не хотелось до конца принять в себя мысль о том, что мы больше не вместе и что это навсегда. На твои просьбы вернуться в Россию я отвечала мольбами вернуться в Испанию. А жизнь, тем временем, продолжалась.
   Я не знаю, что должно было случиться, чтобы я вернулась. К тому времени я решила приложить все усилия, чтобы как можно скорее перевезти в Испанию маму, которая сильно разболелась после моего отъезда – даже не сами болезни её беспокоили, а возраст и одиночество. Мне хотелось, чтобы она хотя бы на старости лет посмотрела, что есть на свете и другая жизнь.
   Мне так и не удалось сходить на море перед отъездом – всё время ставили рабочие смены вечером, а утром не было сил подняться, всё тело гудело. Днем, в трехчасовой перерыв идти было опасно – я бы тут же обгорела. Да и тащиться с работы на пляж, потом обратно на работу – ведь раскаленное солнце тоже отнимает силы.
   Меня мучили сожаления о том, что нам совсем немного терпения не хватило, чтобы начать заводить друзей, налаживать отношения. Это ведь тоже быстро не делается. Как говорили в России: три года ты работаешь на авторитет, а потом авторитет начинает работать на тебя.
   Если бы мы хоть немного дольше продержались, всё равно стали бы обрастать постепенно и знакомыми, и связями. На всё нужно время. Роберто, например, мог бы вполне быть нашим хорошим приятелем. На него всегда можно было положиться, он безотказный. Многие этим нещадно пользуются. Да другие, какими бы они интриганами или сплетниками ни были, тоже не бросили бы в случае необходимости. Но для этого нужно было больше притереться, если не верить, то хотя бы немного доверять другим людям. За пару дней до отъезда Роберто мне сказал:
   – Не уезжай, мне ведь тоже особо не с кем ходить на пляж.
   Я не знала, что ответить. Не хотелось спрашивать, почему он не может ходить на пляж с женой или с маленьким сыном – наверное, там тоже всё было не так-то просто.
   И всё-таки у меня было чувство, что всё происходило верно, несмотря на ожидавшие меня перемены, проблемы, сложности, даже если казалось, что всё развалилось окончательно.

Август 2008 – июль 2009, Мадрид

   Мне не хотелось уезжать, но иначе я поступить не могла. Теперь трудно судить, правильный ли выбор я сделала, потому что Мадрид встретил меня благодушно. В нем нашлось место и для меня, и для моего одиночества.
   8 августа я вновь оказалась в столице Испании. Приехала рано утром, дотащилась до снятой на один месяц комнаты и завалилась спать. Через несколько часов проснулась от духоты, которая не давала дышать. Душ помогал не более чем на десять минут – после этого всё начиналось снова. Август, как я уже знала, был намного жарче июля. Но мадридский август – это вам не приморская Барселона.
   За последний месяц календарного лета я пешком исходила весь город – в поисках работы и успокоения. Август подходил к концу, но я не нашла ни того, ни другого.
   Первое время я часто названивала в Барселону. Роберто поздравлял меня со всеми праздниками, звал в гости. Русские повара справлялись о моем самочувствии, передавали приветы.
   Конечно, мне не на что было жаловаться. Мы все заслуживаем той жизни, которую имеем. Не всегда осознаем, чем именно заслуживаем, но наверняка причины есть, только порой недоступные для понимания. Мы из себя самих порождаем всё, что нас окружает. Мы виновны и мы заслужили. Я сама тебя родила, тебя и сложившуюся ситуацию; произвела на свет этот срыв, допустила его, не предотвратила. Но как родитель, я пыталась нести ответственность за свое чадо, заставляла себя жить с мыслью о моей частичной виновности в случившемся. Всё в этой жизни неслучайно и ничто никогда не забывается, всё может как вернуться, так и исчезнуть навсегда. И этот потенциальный уход в небытие тоже был бы плодом моего нутра, производной, проистекшей из расставания с тобой. Я должна была решать, дотянуться ли до пуповины, перегрызть ли её или обессилено залечь на дно, позволить новорожденной надежде задохнуться, запутавшись в ней.
   Много было – лишних и не очень. Много размышлений, попыток научиться быть одной. Как говорят некоторые психологи, восстановление после разрыва отношений занимает столько же времени, сколько длились сами отношения. Четыре года – не такой уж огромный срок, но за это время другой человек всё-таки способен врасти в нас по самую макушку – не вырвать, не отодрать.
   Сколько в жизни одного человека может быть связей, затянувшихся более чем на год? И если однажды знакомство перерастает в годы и годы совместной жизни, откуда нам знать, каким оно должно стать, спустя время? Книги, фильмы, рассказы взрослых друзей? Любовь видоизменяется, она не может быть всегда такой, как в первый, романтический период. Это прописные истины. Но она не перестает быть любовью, если у неё появляется оттенок смирения, терпимости, умения прощать, даже привычной обыденности, а главное – ответственности за жизнь другого человека, который, связавшись с тобой, в какой-то степени жертвует другими возможностями. Жизнь короткая и это не игра и не репетиция, здесь черновиков не бывает. Очень многие были правы, когда завидовали нашей стабильности, нашему иммунитету. Видимо, делали они это так долго и активно, что проткнули жалом зависти нашу защитную оболочку.
   Все разговоры о бегстве от того, на что якобы не имеешь права, необоснованны, потому что мы с тобой были настоящими – это самое важное. Нет ничего непоправимого, кроме смерти – это я знаю точно. Я поступала неправильно, я долго молчала, наблюдая, как ты обращаешь взор внутрь себя, закрываешься для мира лесную чащу своих сомнений, в которую даже мне вход теперь был закрыт. Мне казалось, что ещё можно всё исправить, пока не стало слишком поздно.
   Наверное, мы совершенно по-разному понимали значение глагола – любить. Твои слова о чувствах не совпадали с действиями, сквозь них проглядывали твои страхи, неверие в меня, эгоизм, в конце концов. Мы так и не сумели до конца принять друг друга такими, какие мы есть.

//-- *** --//
   Жить одной в большом городе непросто. Не имея стабильной работы и дохода не ниже среднего, снимать самостоятельно отдельную квартиру было практически невозможно, если не отдавать на неё все заработанные деньги до последнего цента. Чтобы хоть иногда оставалось на мороженое и на заколки, нужно было снимать комнату, ехать за город или искать богатого спонсора. О поездках по Европе в такой ситуации думать не имело смысла.
   Я пыталась себя убедить, что не склонюсь перед депрессией. Ведь ничего крайне трагического не произошло. Голова на плечах, руки-ноги на месте. Как говорила одна моя знакомая: невзгоды очень даже полезны для человека творческого. Наверное, это было что-то из серии: «художник должен быть голодным». Хотя, даже среди моих друзей, людей, близких к искусству, были и такие, которые с этим не соглашались и пытались художников кормить, спонсировать, возрождая старые традиции российского меценатства.
   Из твоих писем я узнавала, что ты пытаешься найти работу в какой-нибудь организации, по роду деятельности связанной с Испанией, чтобы не забыть язык и, если повезет, отправиться по работе за границу. Меня это удивляло: зачем нужно было бежать в Россию, чтобы потом искать работу с испанскими командировками?
   Я считала, что если ты решишься приехать, то нужно делать это обдуманно. Но в том-то и заключались наши с тобой различия, что я сопоставляла все «за» и «против», прежде чем совершить какое-то действие, у тебя же сначала был сиюминутный порыв, а потом работа над ошибками.
   Но в данном случае спешка была ни к чему, иначе тебя могли на всю жизнь запереть в России и даже как турист ты не сможешь выезжать в будущем. Нужна была осторожность.
   Не скрою, я опасалась, что если испанские власти прознают о твоем выезде в Россию со статусом беженца, то начнут дергать и меня. Я понятия не имела, как в этом случае правильнее было бы им ответить. Вероятно, нужно было успокоиться и переждать. Вопрос только в том, сколько: год, два, пять?
   Я снова и снова искала оправданий тебе и твоему бегству: от меня, от проблем, от чужой страны, чужого языка, но не всегда умела смотреть на ситуацию объективно, со стороны, как если бы я была посторонним человеком. Я не хотела врать самой себе: конечно, было много положительных моментов в твоем пребывании в России. Но наш хваленый иммунитет – действовал ли он на таком расстоянии? Этого я не знала. Мы не в состоянии даже были разговаривать по телефону: то ли боялись чего-то, то ли не могли придумать тем для обсуждения.
   Время от времени я задумывалась об изначальной серьезности наших отношений. Это было похоже на игру, на желание протестовать, а не жить в полную силу. В нашей стране нам не хватало свободы, поэтому мы и сбежали – так я думала. Но если бы нам эту свободу дали, действительно ли мы бы поняли, что с ней делать, как ею распорядиться? Возможно, мы почувствовали бы себя брошенными, не у дел, как когда-то российские крепостные.

//-- *** --//
   К прочим треволнениям прибавилось беспокойство о мамином здоровье. Она сникла от одиночества и разболелась. Каждые три месяца ложилась в больницу под капельницу. Буквально на днях за ней приезжала скорая помощь. Сердце. А меня не было рядом. Пожалуй, это единственный фактор, который мог бы заставить меня вернуться. Но я решила, что ей было бы лучше жить здесь, со мной и по осени я намеревалась заняться её переездом. В ней загорелась надежда. Во время наших телефонных разговоров она часто говорила: «Хоть бы до Испании дотянуть – уж больно хочется посмотреть на эту страну». Меня это вдохновляло, а ей помогало держаться на плаву. Я была уверена, что здесь она болела бы намного меньше и вообще отогрелась бы душой. Возраст, конечно, уже был тот, но жизнь нужно было проживать до последней секунды.
   За два месяца я сменила по комнате. На каждом новом месте в первую ночь всегда задавала один и тот же вопрос, на который ждала ответа во сне. Но ничего конкретного, видимо, мне пока уготовано не было.
   Как-то приснилось, что мы сидели за столиком студенческого кафе в Сорбонне. Солнечный свет обнимал ребристые колонны, подпиравшие университетское небо. Мы читали и щурились, курили на двоих длинную сигарету с ароматом чернослива. До сих пор его чувствую. Вокруг всё было белое, как на засвеченном снимке – стены, стулья, столы. Книги у всех были бело-голубого цвета. Сигарета – густо-коричневая – у твоего выбеленного лица, черный кофе крупного помола, разлившийся по накрахмаленной скатерти. Дальше всё смешалось. Но под утро остался вкус чернослива и воспоминания о сигарете на двоих.
   Благодаря частым поездкам в городском транспорте и особенно в метро, снова появилась возможность читать. Это спасало. Я возвращалась в мой любимый мир иллюзий. Прочла «Как важно быть серьезным» по-испански. Стоило бы, наверное, больше внимания обратить на то, как испанцы делали переводы на родной язык, но времени на теоретические изыскания пока не было – нужно было бороться за выживание. Хотя в одном из центральных книжных магазинов не удержалась и пролистала мольеровского «Тартюфа» и ужаснулась – весь перевод был в прозе. Хорошо, что не купила, не глянув. Удивительно, что такая музыкальная, поэтически одухотворенная нация, – родина Лопе, де Молины и Кальдерона, – чем современнее становилась, тем дальше удалялась от поэзии. Шекспира на кастильском я искать не рискнула – решила уберечь себя от возможного культурного шока. Подумала, что после Уайльда лучше взяться за оригинал, например, за того же Лопе де Вега. Всё-таки своё, непереводное, им явно удавалось с более ощутимым успехом.

//-- *** --//
   Жара заставляла ходить по теневой стороне, выискивая самые замысловатые схемы переходов через проезжую часть. Пересекая улицу на светофоре, я всегда старалась попасть на ту сторону дороги, которая оставалась в тени. Сложнее всего было, когда солнце находилось в зените, но в такое время суток из дому выбирались только самоубийцы.
   Не думала, что когда-нибудь мне придется прятаться от солнца. Тогда другого выхода не было, потому что через десять минут на открытом солнце хотелось не просто сесть на скамейку, а упасть где-нибудь под деревом на только что политую из шланга мокрую и прохладную землю вокруг ствола. Хотя и там земля просыхала в считанные минуты.
   Слоняясь по центру Мадрида, я вспоминала все уголки, где мы были с тобой. Оказалось, за месяц мы тогда очень много успели посмотреть. По крайней мере, самое основное. Это было радостно и тоскливо одновременно.

//-- *** --//
   В последних числах августа я сбилась со счета – не могла понять, сколько резюме уже разнесла. В первое время я вела список, вычеркивая организации, куда уже заходила. Организации – это, конечно, громко сказано. Я ходила по кафе, ресторанам, барам, летним террасам, дискотекам, столовым, буфетам и так далее. Как говорила статистика, в Испании на каждые четыре человека приходилось по одному бару. То есть, ресторанный бизнес на Иберийском полуострове был довольно развит. Конечно, сюда включались как сети ресторанов, так и кафе с барной стойкой на пять человек посетителей. Тем не менее, передо мной открывалось обширное поле деятельности.
   31-го августа ближе к вечеру у меня началась тихая паника. Почти месяц хождений в мадридскую жару и никто до сих пор не позвонил. Безусловно, я знала, что август – период массовых отпусков, когда разумные испанцы отправляются в более свежий, но всё же летний климат – в Бельгию, во Францию, в Германию. Это не было для меня секретом, но я не думала, что все настолько серьезно. Мадрид казался полупустым. Не смотря на огромное количество питейный заведений, как минимум треть из них не работала – на двери обычно висела табличка: закрыто в связи с отпуском, и стояла дата – обычно первые числа сентября. Мне казалось, что этот душный мертвый месяц август никогда не кончится. Но он, как ему и полагалось, в ночь с 31-го на 1-е плавно перетек в сентябрь, хотя по температуре этого нельзя было заменить – всё ещё держалась жара. Но важнее всего было то, что в первый же день осени, как по команде, начали звонить работодатели. Телефон разрывался всю неделю и у меня даже была возможность выбирать, куда пойти и кого смотреть.
   Я решила, что когда начну работать, не заброшу идею о поиске творческого занятия, связанного с кино, телевидением, прессой. Я понимала, что попасть туда невероятно сложно, но не простила бы себе, если бы не сделала хотя бы виртуальную попытку, рассылая письма по Интернету. На несколько студий я лично отвезла резюме с сопроводительным письмом. Часто представляла, как попаду на прием к Альмадовару и скажу: «пока на работу не возьмете, не уйду». Он, наверное, вызвал бы полицию и меня могли бы депортировать в горячо мной любимую Россию, но скорее всего охранники просто выставили бы меня за дверь. Хотя я надеялась растрогать его нашей с тобой историей, предложить написать сценарий. Мне казалось, он любит подобные сюжеты.
   Пока я погружалась в суетливый быт и пустые мечты о творчестве, российские войска вошли на территорию Грузии. От этого мне по ночам стали сниться средневековые побоища, а моя парижская подружка Светка плакала в трубку, жалуясь, что её муж-грузин был горд и счастлив, узнав о начале военных действий.
   Надвигался финансовый кризис, ощутимо подскочили цены, но работу ещё можно было найти. По крайней мере понедельник 8-е сентября должен был стать моим первым рабочим днем в Мадриде, о чем мне сообщили во время собеседования в четверг предыдущей недели. Можно сказать, что моя квалификация повысилась, так как взяли меня в магазин женских аксессуаров, который был частью сети британской фирмы. Это говорило, прежде всего, о том, что улучшился мой уровень знания языка: всё-таки это не просто принести клиенту меню – здесь ещё нужно было уговаривать, убеждать, расписывать качества товара. Конечно, и график работы был намного гуманнее, чем в ресторанном бизнесе. Я радовалась от мысли, что больше не придется добираться домой посреди ночи. Позже я узнала из еженедельных сводок продаж, присылаемых на каждую торговую точку, что в Москве было несколько магазинов этой фирмы и они лидировали по выручке и количеству покупателей.
   На радостях я решила воспользоваться последними свободными выходными. В четверг вечером купила билеты, чтобы в пятницу улететь в Париж спасать от семейно-межнационального конфликта подругу, тщетно пытавшуюся убедить взбудораженного супруга в том, что «правильных войн» не бывает. Я не собиралась вступать в дискуссию или принимать чью-либо сторону, просто решила познакомиться с Парижем. Встреча обещала стать удачной и перерасти в крепкую нежную дружбу. Об одном только я жалела: тебя не будет рядом, когда я впервые в жизни попаду в этот город мечты.
   Вместе с тобой в Россию уехал и наш общий фотоаппарат, а мне не хотелось остаться без первых парижских картинок. Самолет вылетал в пятницу после обеда. Рано утром я отправилась в один из крупнейших универмагов Мадрида. На три дня вещей я взяла немного, поэтому рюкзак уже был при мне. Я купила недорогую цифровую фото-камеру и поспешила в аэропорт.
   Поскольку поездка получилась неожиданной, я толком не подготовилась, не составила программу пребывания. Решила обойтись банальным джентльменским туристическим набором.
   Хотела попасть в театр, но в сентябре ещё не открылся сезон. В Лувре успела посмотреть только Античность. Плакала возле Ники Самофракийской, слетевшей вдруг на меня прямо с уходящей куда-то в небеса мраморной лестницы. Раз десять обошла вокруг Венеры Милосской – и в таком ракурсе, и с такого угла, чуть присев, чуть приподнявшись на носки. На одной из фотографий в кадр попал худой студентик: чуть приоткрыв нежный юношеских рот, наклонив на бок голову, он делал карандашный набросок в небольшой альбом, время от времени почесывая кудрявую голову. Он был похож на хрупкого современного – без особой телесной мощи, но изящного, обворожительного и завороженного видом классической женской красоты, безгрешного, но одну ногу уже приподнявшего, чтобы вступить на территорию порока.
   Конечно, была Эйфелева башня, Марсово поле, Триумфальная арка. Были бутерброды с моцареллой и томатом. Почти галопом пронеслись мимо Собора Парижской Богоматери. На гору к Сакре Кёр так быстро взбежать не получилось, но восхождение по лестнице было вознаграждено потрясающим видом на город и легендарными художниками Монмартра.
   Это хорошо, что ничего не успела – значит, беседа со столицей Франции ещё не окончена и есть надежда на новую встречу. Хотя, как говорили знатоки, в Париже, сколько туда не приезжай, всегда найдется что-то новое, неизведанное.
   Светка водила меня пешком по центру города. Я категорически отказывалась спускаться в метро – хотела дышать Парижем. Под землей была, только когда прилетала и улетала. Больше всего мне нравились улицы, где на туристов не бросались с сувенирами, хотелось добрать до самых укромных мест, пусть непопулярных, но характерных.
   К вечеру первого дня мы раскошелились на ужин в ресторане на Елисейских полях. Конечно, цены кусались, но один раз в жизни можно было себе позволить. Сначала нам подали знаменитый луковый суп в горшке, где под крышкой виднелась золотистая хлебная корка – приподнимаешь её ложкой за край, а – ароматный пар. На второе принесли огромную пирамиду из металлических тарелок, полных самыми разными морскими гадами: лангусты, креветки, устрицы, мидии и прочие ракушки от мала до велика, обитатели которых взирали на нас дружелюбно. Устрицы, безусловно, пищали. На верхней тарелке среди мелких креветок красовался краб, лениво свесив гигантскую клешню на край. Устрашающе выглядел набор инструментов для изощренного поедания этих деликатесов. Я была несказанно рада, узнав, что подруга моя обращается с ними «на ты» и выказала готовность поучиться у неё мастерству. Бело вино стало прекрасным завершением общей композиции.
   На следующий день мы ходили в музей Родена, где я увидела те самые статуи, которые привозили около года назад в Малагу, но, как говорится, в естественной среде.
   Днем поднялись на двойном лифте на башню господина Эйфеля, выпили по бокалу шампанского на верхней площадке.
   К ночи, взяв провиант в виде сырного ассорти, отправились в прогулку по Сене. В полночь загорелись огни на Эйфелевой башне, её сверкающее отражение плясало на поверхности воды, догоняя наш пароход.
   Не успела я сесть в самолет, как уже планировала новую встречу с Парижем. Три – это очень мало, надо недели на две или хотя бы дней на десять, чтобы и до Версаля добраться, и в катакомбы спуститься, и Сент-Женевьев де Буа посетить.
   По возвращении я, дрожа от страха, решила воспользоваться трюком, которому нас научили когда-то в Малаге. Я поехала в универмаг и вернула фотоаппарат, предварительно с невероятной аккуратностью согнав снимки в ноутбук, удалив все следы из памяти аппарата и протерев мягкой салфеткой весь его корпус и объектив. Вынуждена признаться, что изначально планировала так поступить, потому и сделала покупку в солидном, крупном сетевом магазине, где мне бы точно не могли дать от ворот поворот. Мне трудно вспомнить имя фотографа, из-за стесненности в средствах вынужденного прибегать к подобной афере. В Малаге он работал на свадьбах, юбилеях, днях рождения и прочих семейных торжествах, но не мог себе позволить приобрести профессиональную фотокамеру. Поэтому, ожидая крупный заказ, он отправлялся в какой-нибудь универмаг или торговый центр с отделом фотографического оборудования и делал покупку. По закону клиент имел право вернуть продукт, не объясняя причин в течение двух недель. Конечно, консультант, принимающий возврат, обязан был спрашивать о причине возврата, но разочарованный покупатель мог не отвечать. Главное, не называть в качестве причины какую-то поломку, мол, здесь заедает кнопка, потому что вам могут не вернуть деньги до окончания технической экспертизы, и, чего доброго, обнаружат, что вы пролили на товар стакан молока. Безусловно, возврат возможен только в том случае, если продукт не имеет видимых повреждений и находится в отличном состоянии. Есть вещи, которые возврату не подлежат, если распакованы или с них удалена упаковка, но в данном случае к технике это не относилось. Таким образом, этот наш безымянный ловкач-фотограф, покупал камеру за тысячу-другую евро, выполнял заказ, обрабатывал снимки, возвращал продукт в магазин и прекрасно жил до следующего заказа. Через год, уже живя в Барселоне, мы узнали, что он открыл собственную студию фотографических услуг, где, конечно же, смог установить всю необходимую технику, не прибегая к прежним трюкам. Моя же экономическая ситуация в те сентябрьские дни, когда я и так потратилась на перелет в Париж, не позволяла мне купить фотоаппарат навсегда. Так что мне пришлось схитрить, сказав, что моей десятилетней племяннице, которой он предназначался в подарок, не понравился цвет (цифровая «мыльница» была синей).

//-- *** --//
   Магазин, куда меня приняли на работу, находился в небольшом торговом центре в районе дорогих коттеджей, шале и частных резиденций. Посетителей приходило немного, общаться с ними было приятно. На точке нас работало трое: старший продавец и два консультанта. Моей сменщицей оказалась приятная русская женщина средних лет, которая была замужем за испанцем.
   С 1-го октября я наконец-то въехала в небольшую отдельную квартиру. Метраж был терпимый для того, чтобы попытаться к Новому году перевезти маму в Испанию. Наличие работы и достаточного по размеру жилья – это были два основных условия для воссоединения с родственниками. И конечно, речь шла о материально зависимых членах семьи – о несовершеннолетних детях иммигранта или о пожилых родителях (не моложе официального пенсионного возраста – тогда он ещё не превышал 65-летнюю отметку).
   Интернет в новую квартиру должны были провести в течение двух недель. Через пару дней после моего звонка пришел мастер, проверил сигнал телефонной линии. У меня сохранился роутер, которым мы пользовались в Барселоне – от той же компании. Я позвонила оператору, чтобы узнать, могу ли я выходить в сеть со старым аппаратом, пока не привезли новый. Мне ответили, что это технически невозможно. В тот же вечер я сказала себе: не будь я русская, если я этого не попробую. Подключив все нужные провода, я за десять дней до предполагаемого срока получила доступ в Интернет. Я была уверена, что испанцы, которым сотрудник телефонной компании сказал бы, что это «технически невозможно», поверили бы ему беспрекословно и никаких попыток не предприняли бы. Но ведь я ещё не была испанкой – у меня была наша, советская выучка, находчивость и сообразительность. Конечно, я не перепрыгивала в метро через турникеты, как это бывало в московские студенческие годы, но и сидеть без Интернета тоже не собиралась.
   Жара ушла в прошлое. Немного дождило по утрам, но к вечеру выходило солнце. Зонт я брать никогда не любила – он оттягивал руку, особенно, если в нем не было необходимости.
   В магазин иногда подолгу никто не забредал. Если продавцов было двое, то кто-то оставался в салоне, а кто-то поднимался на склад, расположенные прямо у нас над головой. Но когда продавец оставался один, он не имел права отлучаться. Поэтому приходилось слоняться между зонтиками, шляпками, густо пахнущими кожей ремнями, протирать серебро, поправлять сдвинувшиеся в кучу кольцеобразные серьги, распутывать бусы или цепочки. Но всё это надоедало и я частенько записывала свои мысли или сны, стоя за кассовым аппаратом и делая вид, что веду какие-то подсчеты. Кончено, как только входил клиент, я прятала записи в стол, а за полчаса до возвращения сменщицы или начальницы складывала листок вчетверо и прятала в карман брюк.
   Однажды я проснулась посреди ночи, включила ноутбук и дословно записала сон, из которого за секунду до этого выскочила. Утром прочла. Получилось почти тридцать страниц и что-то непонятно по жанру, но очень даже любопытное. Такой небольшой странный рассказ. Это означало, что я снова прихожу в хорошую форму – мне опять захотелось писать прозу.
   Настрой на эпистолярное творчество не пропадал, что вдохновляло. Но финансовая ситуация была не настолько обнадеживающая. Платили в магазине значительно меньше, чем в ресторане, поэтому все деньги уходили на оплату жилья, коммунальные услуги, проезд, питание. Откладывать практически не получалось, а ведь я планировала мамин приезд в самом ближайшем будущем. Она уже начитала по частям упаковывать и пересылать мне мою библиотеку. Конечно, мы с ней никогда не были расточительными дамами, но всё-таки два человека, из которых один не работает, это непросто. Но я не боялась. Я знала, что нам с мамой будет хорошо. Я строила планы, представляла, как мы будем ходить за покупками, в кино (она очень любит кино на большом экране), будем гулять по парку, сидеть на лавочках и болтать, разморенные солнцем. Я даже представляла, как мы будем жить втроем, когда ты ко мне вернешься. У мамы тоже разыгралось воображение, она мечтала готовить нам завтраки и встречать после работы с пирогами или пельменями, по которым мы здесь всегда скучали.
   Из твоих писем ушла категоричность относительно того, что жить нужно только в России. Мне хотелось объездить с тобой всю Европу, увидеть всё-всё, но обязательно вдвоем. Мне даже в кино было скучно ходить одной, настолько я привыкла, что мы везде и всегда вместе. Очень мне тебя не хватало, очень. Но временами на душе становилось легче: я была готова ждать тебя столько, сколько понадобится.
   Я знала, что всё наладится, смело смотрела вперед, не теряя своего козерожьего упрямства и оптимизма. Порой накатывала депрессия, погружая в пустоту. Тогда не оставалось никаких желаний, переставало радовать то, что в обычные дни приводило в восторг. Всё казалось примитивным и бессмысленным. Было грустно от понимания того, что всё в этой жизни когда-нибудь кончается, как и сама жизнь, или что наоборот ничто никогда не прекращается, как бы ты ни старался и каких бы сил не прикладывал – финального результата нет. Это была какая-то предельная точка, линия, за которой ничего больше не удивляло и уж тем более не потрясало. Я, как и многие, оправдывала этот предел внешними причинами, хоть и осознавала, что он находился внутри меня.
   Иногда хотелось всё поменять, бросить мечты о творчестве, об этом бесполом, непостоянном и капризном существе. Но потом я снова понимала, что нужно было браться за книгу и что она должна быть о моей матери. Я уверена, что мы обязаны писать о родителях. Мне казалось, что это самое ценное, что нужно сделать в жизни, потому что это наше и это больше всего беспокоит. Только на личном нерве могла строиться достойная литература. Что бы мы ни делали: писали научные труды, искали лекарство от рака, открывали новые звезды – мы делаем это не для других, а для самих себя или, как минимум, для своих близких. И когда говорим: «хочу доказать всему миру», за этим «всем миром» обязательно стоит кто-то очень и очень конкретный, возможно, мы сами.

//-- *** --//
   Я никак не могла ответить самой себе на вопрос: нравится ли мне в Испании. Я любила узнавать новое, но не факт, что всё новое мне было так уж симпатично. Мой тотальный космополитизм постоянно звал меня в путь: я нигде не могла чувствовать себя дома и в то же время мне везде могло быть комфортно.
   Испанию я видела в качестве трамплина для дальнейшего прыжка в неизвестность. Я всегда знала, что имея деньги, можно открывать многие двери: жить в любой стране, отдыхать на собственной даче в Марокко, летать на оперные премьеры в Милан, вести бизнес в Австралии – всё, что угодно. Но у меня денег не было, поэтому я выбрала другой путь: получить испанское гражданство, потом менять страны, работая то там, то сям по Европе.
   Мне не хотелось сидеть на месте. Иногда внутренняя свобода зависит от свободы передвижения в физическом пространстве. Как бы там ни было, всегда оставалась возможность вернуться в Россию, к своим баранам.
   Испания мне напоминала меня саму. Во мне тоже было намешано много кровей. Прадед по отцу – китаец, потомок какого-то мандарина. По материнской линии: прабабка еврейка, дед – казанский татарин. Ну, какая я русская после этого? Я стыдилась незнания своей родословной – ничего, кроме общей информации: ни имен, ни дат, ни точного территориального происхождения. Вот уже много лет я мечтала съездить туда, где родилась: в небольшой городок на берегу Амура. Когда-то очень давно меня увезли оттуда в возрасте двух лет. Старшие брат и сестра рассказывали, что там зимой под снег люди проваливались на два с половиной метра. Иногда, во время зимнего бездорожья, продукты сбрасывали прямо с вертолетов на снег и дети бегали, собирали мандарины, шоколад. В ясную погоду можно было в бинокль разглядывать китайцев – ведь граница проходила через Амур. Мама говорила, что я родилась рыжая с восточным разрезом глаз. С возрастом волосы потемнели до темно-русых, в глазах осталась только самая малость китайщины. История предков притягивала, не давала покоя. Чтобы добыть какие-то данные, нужно было ехать в Амурскую область, искать родственников. При условии, что Россия мне пока была заказана для посещения, думать об этом не имело рационального смысла. Только если когда-то, в далеком будущем.
   Так хотелось сделаться вдруг счастливой, хотя и несчастной я себя назвать не могла. Но речь тут была о другом – мне не хватало какого-то по-настоящему женского успокоения, равновесия. Я знала, что семейные обязанности, например, не отучат меня метаться – такой уж характер неуемный – привет Фаусту. Была явная потребность сделать что-то значительное, полезное для других людей, или хотя бы саму себя немного вырастить духовно.

//-- *** --//
   Новая квартира была холодной, одна из двух комнат находилась на уровне полуподвала. Но хозяйка обещала, что скоро начнется отопительный сезон, тогда стены обязательно прогреются и просохнут. Это радовало, потому что я с ужасом думала о том, сколько электричества нажгу, если в доме нет или по каким-то причинам не работает централизованная отопительная система. Но появился шанс, что не так всё страшно.
   Мама отправила первую посылку с книгами на домашний адрес хозяйки. Прописана я была там же, в её квартире. Принимать корреспонденцию по месту проживания я пока не решалась, потому что фактически это было нежилое помещение. Когда-то там располагался книжный магазин, потом швейная мастерская. Теперь это полностью переоборудовали под жилье, но по официальным документам не хватало метража, чтобы перевести в жилой фонд.
   В Мадрид на октябрьский театральный фестиваль (октобер-фест, как я его называла), приехала труппа одного знаменитого московского театра со спектаклем «Волки и овцы». Попав на него, я поняла, как соскучилась по настоящему психологическому театру, заставляющему думать, по невероятной магии движений актерской души, по пению сценической пластики. Да и вообще по театру. Было ощущение, что я в Москве, когда в зале погас свет, а на сцене зажглись три свечи и послышалось красивое русское пение. Захотелось домой – сильно, до скрежета зубовного.
   Принимали отлично, зал был полон. Среди публики, как ни странно, русских было немного – я могла это понять по реакции на реплики. Перевод давался бегущей строкой над сценой и только несколько человек, кроме меня, реагировали на происходящее чуть раньше, чем переводчик успевал выдать текст.
   После спектакля за кулисами я пообщалась с актерами. Меня опекали, мол, русская девочка в эмиграции – это было странно и мило. Перед уходом, я передала через одного из них подарок для маленькой дочери моей однокурсницы.
   Нет, в Россию мне не хотелось, но я крайне нуждалась в таких культурных вливаниях, я изголодалась по ним. Надо было что-то делать, но что именно, я пока не знала, только надеялась, что эта октябрьская встреча лишний раз даст мне стимул, подтолкнет к какому-то движению вперед.
   Иногда мне из Барселоны писал Давид. Он уже третий год учил русский язык и прогресс был на лицо, хотя условия у нас были разными: я жила в Испании, слышала язык на каждом шагу, а он учил русский дома, лишь изредка выбираясь в Москву или в Санкт-Петербург. Он писал мне по-русски, я делала правки и отвечала по-испански, тоже получая от него корректировку. Надеюсь, в этом была хоть какая-то для него польза.

//-- *** --//
   В конце октября мне сообщили, что на этой точке я только проходила период обучения: новичков на стажировку присылали именно в этот магазин – к старшему продавцу старой закалки с многолетним опытом проведения базовых тренингов. Дальше меня должны были послать в другой торговый центр. Перемены меня не пугали, хотя, как обычно, были опасения, что не сойдешься характером с коллективом, что-то не срастется, пойдет не так.
   Ещё до перевода меня отправили на два дня на подмену в другой район Мадрида – заболел один из консультантов. В этот же вечер, когда меня уже не было, сменщица не досчиталась денег в кассе. Она позвонила мне домой, сообщила, что мы в этот день работали вдвоем и должны вернуть деньги пополам. Я денег не брала, поэтому отказалась вносить их в кассу. Мне показалось странным её предложение не сообщать начальству. Я сразу же позвонила старшему продавцу на мою точку. Та была возмущена, звонила в дирекцию. Но току не было – деньги отсутствовали, их нужно было вернуть, иначе бы их просто вычли из зарплаты. С этого момента я всё время жила в напряжении. Моим новым магазином стала именно эта точка, где пропали деньги. Я-то знаю, что их не брала, но моя сменщица явно так не считала. Обстановка всё время была неспокойная. Новые сотрудницы шептались у меня за спиной, смотрели косо. Они, конечно, не делали откровенных подлостей, но не скрывали удовольствия, если мне случалось ошибаться.
   В ноябре разыгралась эпидемия гриппа. Меня скосило, но падать было некогда и некуда. Я в полубредовом состоянии ходила на работу, потому на фоне усиления экономического кризиса после больничного многих автоматически увольняли без объяснения причин – даже тех, кто отработал на фирму много лет, не то, что таких новичков, как я. Весь месяц я была в таком суматошном состоянии, что невольно вспомнила московские времена, когда совмещала работу после обеда на работу, по вечерам репетиции, после которых несешься на последнюю электричку, домой приезжаешь в третьем часу ночи, спишь два-три часа, подъем и снова на вокзал – начинается новый день. Помню, как стоя засыпала в метро. Упасть не давали, потому что вагоны были битком набиты пассажирами, но воспоминания остались надолго. Счастливые были времена, не смотря ни на что. Присутствовало какое-то равновесие, баланс между сложностями, кажущимися порой невероятными, и тем наслаждением, которое получаешь от самого процесса жизни.
   А сейчас действительно создавалось ощущение, что бьешься, борешься. Мне не очень это состояние нравилось, потому что сложностей как таковых не было, но в юности всё проживалось как-то совершенно иначе – просто путь, некое неизбежное движение вперед, а не топтание на месте, как сейчас. Может, это была усталость, а может, просто исчезла призрачная цель, ориентир, манящий освежающим источником оазис. Раньше всё казалось возможным, достижимыми, впереди виднелась или угадывалась перспектива: вот закончу школу, закончу училище культуры, театральный институт… Ощущение ложной цели: пока ты учишься, у тебя всё впереди. Наверное, именно поэтому возникли мысли об аспирантуре. Высшее образование уже было получено, а долгожданное «впереди» так и не пришло. И вот я встретила тебя… Потом Испания – снова замаячила призрачная мечта о возможно счастливом будущем. А вот теперь всё снова было утрачено, растерзано бытом, расстояниями, предрассудками.
   Но ностальгии всё-таки не было. Я уже начинала беспокоиться – может, я бесчувственная невозвращенка, оторванная от земли, потерявшая корни, отвернувшаяся от исторического прошлого, семьи, страны, народа? Сколько я не задавалась этими вопросами, ничего, даже отдаленно напоминающего патриотизм, не просыпалось. Была тоска по конкретным людям, по старым привязанностям, но это было другое чувство, как мне казалось. Может, просто желание не быть в одиночестве.
   Конечно, после переезда в Испанию жилищный вопрос оставался таким же острым. Но мне начинало казаться, что у человека либо должно быть несколько квартир (или домов) или не должно быть их вовсе. Так же, как и денег. Нет смысла иметь «немного» денег или «достаточно» денег – это удел посредственностей. На них, само собой, держится мир, но великие гении, как и великие злодеи, должны быть невероятно богатыми или безнадежно нищими. Квартира делает нас рабами места. Если она куплена в кредит, то мы ещё и рабы самой квартиры, потому что она в залоге у банка. Чтобы каждый месяц выплачивать долг, нужно вкалывать, не особо надеясь даже раз в год съездить семьей к морю. Наверное, есть семьи с уровнем достатка чуть выше среднего, которые умудряются и кредиты выплачивать, и в отпуск выезжать за границу, но и они настолько зависимы от своего имущества, что свободными их назвать невозможно. Может быть, такими рассуждениями я просто оправдывала свою бесприютность, постоянное кочевое состояние и неумение заработать денег самостоятельно, чтобы приобрести собственное жилье. Скорее всего, так и было, но мне нравилось думать, что это тоже часть моего личного свободного выбора – иметь или не иметь.
   Ситуацию решил бы крупный лотерейный выигрыш. Не только буквально, конечно. Я имела в виду, например, удачный поворот в карьере или открытие своего бизнеса. Хотя я была бы не против и просто так выиграть. «По-щучьему велению» – русский Емеля подавал свой голос, перекрикивая мятущегося Фауста. С другой стороны, даже манна небесная падала не сама по себе.
   Я не думала о какой-то великой цели. Просто было желание довести хоть что-нибудь до конца. Все задумки тормозилось на стадии планов, идей, в лучшем случае – разработок. Сценарии не дописаны, книги не додуманы, кандидатская начата.
   В довершение всего – уничтожающе изнутри чувство бесполезности, непричастности к строительству или благоустройству общества. Я даже не была уверена, дает ли мне силы осознание того, что где-то далеко живут мои родственники, мама, сестра, брат. Какое отношение имели наши жизни друг к другу? Редкие минуты, когда я всё-таки ощущала их незримое присутствие, растекались по моей жизни, не оставляя следа. Существование превращалось в набор общепринятых механических действий. Одиночество заполняло все уровни.
   Вечерами я гуляла по окрестностям, изучала район. Неподалеку ютился небольшой парк с двумя песочными площадками для игры в петанк, где часто собирались местные пенсионеры. Я подолгу стояла у края площадки, глядя, как они мечут тяжелые металлические шары, вспоминая поездку в Торремолинос и неудачное знакомство с Оливией.
   В центре парка находился небольшой фонтан, в который, не смотря на ноябрьскую прохладу, забирались собаки, оторвавшиеся от гулящих неподалеку хозяев. За парком был летний кинотеатр. На воротах всё ещё висели афиши. До апреля фильмов не показывали, но даже заглядывать туда через забор было любопытно. Ни разу в жизни не смотрела кино под открытым небом.

//-- *** --//
   Приближалась дата маминого приезда. Все книги были отправлены посылками в Испанию. Она продала небольшой домишко в деревне и на эти деньги пыталась оформить тур. Ответ по визе, как это часто бывает, должны были дать за день до вылета. Мы не могли справиться с нервами, но причин для отказа не было.
   На китайском базаре я купила небольшую искусственную ёлку и целую гору украшений. Там же приобрела удобную подушку для мамы – она у меня любит спать полусидя. Натащила в дом разных вкусностей и напитков.
   Долгожданный день пришел. Визу маме не дали. Это был крах. Не знаю, как мама, но я была вне себя от расстройства. Она пыталась меня утешить по телефону, переживала, что это разочарование меня выбьет из колеи. Конечно, её опасения не были безосновательными, ведь я спала и видела, как буду есть мамины каши по утрам и пирожки по воскресеньям. Да и у неё не было причин для радости: дом продан, большая часть денег потрачена на приготовление поездки, пересылку книг, визовые расходы. Жить ей негде, а в паспорте стоит штамп об отказе – как позорное пятно. Но отказ не был концом света и я стала уговаривала маму подать документы ещё раз. Пусть бы вызвали в посольство, пообщались, задали бы необходимые вопросы. Глядишь, и выпустили бы. Но она наотрез отказалась снова заниматься бумажной волокитой – ей было тяжело ходить самой по всем инстанциям.
   Я не могла сосредоточиться, прийти в рабочее состояние, ходила, как в воду опущенная, но коллег мало интересовало мое состояние. Возможно, они даже радовались такому моему поведению. Последствия не заставили себя долго ждать. Как-то склонившись от бессилия головой к прилавку, готовая зарыдать, я не заметила вошедшую в магазин и тихо слонявшуюся вдоль стендов с бижутерией высокую стройную даму. Даже увидев, как она разглядывает украшения, я не подошла, хотя по правилам должна была сделать это в первую же минуту её появления. Я полностью погрузилась в свои мысли. Конечно, мне не было безразлично, обычно я предпочитала делать работу хорошо или не делать вовсе, но в тот момент это было свыше моих сил. В результате, дама подошла ко мне:
   – Здравствуйте. Конечно, я могла бы просто развернуться и уйти, так и не дождавшись, что вы ко мне подойдете, обратитесь, предложите помощь, ну, или хотя бы поздороваетесь для начала.
   Я не знала, что ответить, предчувствуя недоброе.
   – Меня зовут Мэрелин. Вы знаете, кто я?
   Я кивнула головой и опустила глаза, полные, скорее, обиды на судьбу, чем раскаяния. Конечно, я знала, кто такая Мэрелин, хотя ни разу ещё её не видела. Она была дочерью хозяйки нашей франшизы.
   – Ответственный продавец здесь?
   – Да, она наверху, на складе.
   – Я поднимусь к ней, нам нужно поговорить.
   Не сказав больше ни слова, она прошла в служебное помещение и не возвращалась около пятнадцати минут. Я знала, что грядет гроза, но была настолько подавлена неудачей с маминым приездом, что ничего не чувствовала – одна неприятность уменьшилась за счет другой.
   Мэрелин вышла, оценила мой трагический вид и спокойно сказала:
   – Это не самая счастливая минута в вашей жизни, я знаю. Но всё будет хорошо.
   Коснулась рукой моего плеча, махнула всем на прощанье рукой и ушла.
   Ни одна, ни другая из моих коллег не сказали мне ни слова. Я спиной чувствовала их взгляды и пронизывающее злорадство. По-человечески они могли бы спросить, как это произошло, почему, может, что-то случилось? Но они, молча, источали презрение и самодовольство, считая, что я получила по заслугам.

//-- *** --//
   Мир стоял на пороге католического Рождества. Оно было третьим для меня в этой стране и первым – без тебя. Народ повалил, сметая всё с прилавков, мы не успевали пополнять их новым товаром. Выручки росли, но отношения не улучшались. Я не могла переломить свое желание смотреть назад, вспоминая о многом хорошем, что мы пережили вместе.
   Я знала, что нельзя возвращаться к прошлому и бояться будущего, понимала, что любые шаги, даже очень медленные, всё равно ведут вперед. «Я не сдамся. Мое терпение и умение ждать будут залогом и гарантом дальнейшей стабильности и свободы. Я не стану относиться к этому, как к испытанию или какому-то рабству. Это часть жизни и надо постараться просто жить» – эти слова стали почти ежедневной молитвой.
   Человек по сути своей одинок, где бы и с кем он ни жил. В свое время Барселона отняла у нас то, чего мы добились в Малаге, а взамен не дала ничего нового. Мадрид мог бы стать пристанищем для нас обеих, но пока стал перевалочным пунктом только для меня.
   Часто у меня случались приступы раскаяния. Я сожалела о попытках тебя переделать, переучить, привить, как ребенку, качества, которые считала важными. Я не знала, как избавиться от назидательности моих поучений, не могла объяснить, что желаю тебе только самого лучшего. А лучшее, наверное, заключалось в том, чтобы оставить тебя в покое.
   Наверняка даже после отъезда в тебе осталось это ощущение страха и постоянного давления. Я не была уверена, что между нами всё кончено, переживала, что остался осадок, тягостные воспоминания, чувство вины и невыполненные обязательства.
   Я пыталась докопаться до причин наших психологических несостыковок. Неужели нас разлучил именно этот отъезд в чужую страну? Или просто мне хотелось свалить вину на какие-то внешние обстоятельства, не пытаясь найти причин в нас самих? Почему тебе так легко удалось оттолкнуть наши общие цели и мечты? Да, это я была двигателем, идейным руководителем этой поездки. Я предложила, я прорабатывала план, я занималась сбором документов, поиском информации в Интернете и прочее. Я вела тебя за собой, возможно, не всегда даже давая понять, что и для чего делается. Я была благодарна тебе за поддержку, за несопротивление, за твое повиновение, основанное на полном доверии в разумность того, что я делаю. Но в результате вышло так, что нервов, моральных сил с моей стороны было вложено намного больше, поэтому, пожертвовав стольким, я не собиралась так быстро сдаваться. Я не утверждаю, что тебе было всё равно, тем не менее, тебе не составило труда бросить меня и наше общее дело, не думая о пройденном пути, не соблазняясь больше прелестями свободной европейской жизни.

//-- *** --//
   Я часто задумыалась о том, что вариантом решения моей дальнейшей судьбы могла бы стать писательская деятельность. Индивидуальное творчество, относительная независимость, никаких начальников, офисов и восьмичасового рабочего дня. Хочешь, пиши круглыми сутками, хочешь – отдыхай целый месяц. Главное, сдать рукопись в положенный срок. Но как мне было начать это делать? Кто будет заниматься изданием и распространением книги? Кроме того, я знала, что начинающие писатели не могут жить на гонорары от книг, так как чаще всего вообще не имеют гонораров, а только проценты с продаж. Поэтому многие начинают писать, имея при этом какую-то другую основную работу. И только добившись успеха, полностью отдаются творчеству.
   Писать мне никто не запрещал. Можно было заняться этим всерьез, но не было стимула и жизненной необходимости тоже не было. Если бы кто-то сказал: напиши за два месяца роман в триста страниц и мы его издадим, то я бы выполнила задание и в более короткие сроки. Но таких предложений не поступало и условий никто не ставил.
   Помню ещё в детстве я где-то вычитала такую мысль: «в жизни надо делать то, чего не делать не можешь, то, что необходимо, как воздух». Позже обнаружилось, что есть масса занятий, которые я способна освоить до профессионального уровня. Многие мне даже нравились, но сказать, что без какого-то из них я не могла жить, было сложно. Всё ждала, что какая-то дверь откроется и оттуда выйдет Истина в длинном одеянии темно-вишневого цвета. Она скажет: «вот то, чем ты должна заниматься» – и подаст мне это на вытянутых ладонях, как хлеб-соль утомленному путнику. Но шли годы, куранты били двенадцать раз, а Истина не приходила и мое предназначение мне не открывалось. Мне нравилось вести дневник, записывать впечатления, но иногда месяцами я этого не делала без всяких угрызений совести. Я спрашивала себя, если бы я была чертовски богата, настолько, что мне всю жизнь не нужно было бы работать, то какое занятия я бы для себя, просто в удовольствие, а не как средство заработка? Ответа не было. Я думал, что могла бы снимать кино, ставить спектакли, заниматься благотворительность. Или забыть о глупостях собственного творческого самоутверждения и вкладывать деньги в действительно талантливых людей, в гениальные научные проекты, в новейшее экологически чистое энергетическое оборудование, в энергию солнца и ветра, в развитие квантовой физики. Ветряные мельницы действительно существовали. Дело оставалось за малым: не хватало только богатства.

//-- *** --//
   Мама после нашей неудачной попытки привезти её в Испанию собрала остатки вещей, сняла последние деньги с книжки и с двумя чемоданами отправилась в Крым. Мы с сестрой совместными усилиями научили её посылать сообщения, как с телефона, так и в Интернете, и мама строчила мне жалобные записки. Они отвыкли жить вместе, поэтому постоянно ссорились. Мама ждала поддержки, солидарности и не замечала её, полагая, что всё можно выразить словами или хотя бы мимикой, а старшая дочь держала в себе и плохое, и хорошее, при любых обстоятельствах скрываясь за непроницаемой защитной маской спокойствия. И когда мать больше всего нуждалась в сочувствии, дочь не оправдывала её ожиданий. Так бывало в детстве, когда провинился и уже готов извиниться, но взрослые вдруг налетаю с упреками, и желание покаяться исчезает, как дым.
   Говоря о раскаянии, нужно заметить, что я так и не определилась с религиозными предпочтениями. Хотя, когда речь заходит о вере, глупо говорить о предпочтениях – это же не вкусы, о которых не спорят – тут либо веришь, либо нет. Я была посредине – в числе сомневающихся, потому что нас всех запутали многочисленностью божьих имен и разных ответвлений. Если бы я и стала во что-то верить, то лишь в то, что существует некая единая могущественная сила. У меня в голове не умещался тот факт, что все отстаивают своего собственного бога. Получалось, современность ещё более политеична, чем Античность? Тогда к чему это ханжество? Давайте либо договоримся, что богов много, либо смиримся с тем, что Он у всех один.
   В любом случае, я любила все праздники, в том числе и религиозные, не смотря на то, что последнее время мне всё чаще приходилось проводить их в одиночестве. Когда не приехала мама, мне нужна была какая-то радостная встряска. Но провести Рождество было не с кем. Я сидела дома под крохотной, но нарядной елкой с коробкой вина – начальство подарило всем сотрудникам по шесть бутылок: три бутылки белого и три красного. Я думала оставить часть из них до Нового года, но за неделю выпила всё запасы – в день по бутылке, чередуя цвета.
   В эти же дни позвонили из газеты, предложили сделать опрос по поводу кризиса и надежд русскоговорящего населения Испании на будущий год. Не особо напрягаясь, я кинула клич в разных социальных сетях Интернета и собрала ответы. Фотографии участники прислали на электронную почту. Через три дня опрос был готов.
   По его результатам я сделала вывод, что нашего человека ничем не убьешь – он, как голуби, пауки или крысы, способен пережить, наверное, даже атомную войну.
   Чем хуже была ситуация, тем больше в нас было оптимизма и юмора. Мы без страха смотрели вперед, насмешливо произнося страшное слово «кризис», теряя работу, теряя семьи, оставаясь на улице, щелкая семечки, играя на гармошке, наплевав на неурядицы.
   А в Европе было не так страшно. Некоторые участники опроса предрекали крах российской экономики, надеясь на подъем в Украине, опасались регресса в Испании, но надеялись на скорейшее восстановление потенциала. И, рассуждая о трагических судьбах мира, улыбались – чего и другим желали.
   Мой грипп пробушевал всё Рождество и к Новому 2009 году я приплыла разбитая, больная, уставшая. Впервые в своей жизни я встретила его одна в пустой квартире без телевизора, с бутылкой шампанского и с ломотой во всем теле. В Интернете в новогоднюю ночь поздравила родственников и случайно познакомилась с Хуаном, парнем из Севильи, который провожал старый год в квартире с умирающей от рака матерью. У него были браться, сестры, другие родственники, друзья, но с матерью остался только он. Остальные, видимо, не хотели омрачать себе праздник видом болезни и предчувствием смерти. Это было знакомство на одну ночь, как в поезде: ни к чему не обязывает, разговоры на пределе откровенности – знаешь, что никогда не встретишь этого человека. Вместе мы пили за новые надежды, чокаясь бокалами об изображение на экране. Потрясающая получилась ночь. Непередаваемо чудесная, не смотря на кажущуюся ужасность ситуации. Очень странная, одноразовая, не имевшая последствий, но глубокая и важная вышла встреча.
   Я никому об этом не рассказывала, потому что все бы стали охать, жалеть. А мне было хорошо до абсурдности, мне не нужна была жалость. Хорошо, хоть и очень страшно.
   Но Хуану захотелось большего: звонить, знакомиться, приезжать. А я отрезвела, прошли первые январские дни. Мне хотелось оставить ту ночь – распутную в помышлениях и невинную в их осуществлении – неприкосновенной, запретной, сделав её полуромантическим воспоминанием. Наверное, я его обидела. Я не отвечала на звонки, снимала и тут же бросала трубку, делала вид, что не слышу из-за помех. Хуан был несчастен, но не глуп. Он всё понял, и гордо замолчал.
   В мой День рождения неожиданно приехал один мой русский приятель с женой, с бутылкой вина, замороженной пиццей и с каким-то фильмом на диске. Просто так, без предупреждения. Было приятно до слез. В мое странное жилище, в этот странный год и странный день пожаловали странно приятные гости.

//-- * * * --//
   Одним февральским днем мне нужно было на работу только к часу дня. Окна были зашторены, жалюзи сдвинуты. Я оделась, обулась, взяла сумку, вышла из квартиры и, открыв дверь подъезда, чуть не задохнулась от неожиданности. Думала, что у меня рассудок помутился от депрессии и мне кажется, что я в Москве. Захлопнула дверь, оставаясь внутри. Немного пришла в себя и снова осторожно открыла дверь. Нет, не показалось! Мадрид был занесен десятью сантиметрами снега. Солнце, восторг и что-то ещё, сосущее под ложечкой. Весь город вышел на улицу наблюдать за чудом. Снега в Мадриде не было почти пятьдесят лет. Родители фотографировали детей, которые, возможно, видели в первый и в последний раз в своей жизни нечто, похожее на настоящую зиму.

//-- *** --//
   В марте меня сократили. Появилось невероятное количество свободного времени и непреодолимый вакуум. Недели две после увольнения были какие-то нереальные по невостребованности. Я не знала, куда себя деть. Потом из протеста купила полупрофессиональный фотоаппарат и стала снимать всё подряд. Параллельно, конечно, пачками печатала и разносила резюме.
   Весна запаздывала. Год, особенно зимние месяцы, выдались чрезвычайно холодными, как утверждали аборигены.
   Как сокращенный сотрудник, я имела право на пособие. Зарплата в магазине была очень скромной, потому пособие получилось не слишком внушительным. Я вынуждена была съехать в комнату, отказавшись на время от мысли о мамином переезде.
   Поиски работы были безуспешными, уровень безработицы рос катастрофически быстро. Но даже если я вдруг нащупывала хоть что-то, Виктор Сергеевич тут же начинал меня уговаривать не идти больше мыть посуду и прислуживать полупьяным клиентам, потому что он, якобы, вот-вот должен был найти мне приличную работу, пусть не сразу близкую к профессии, но чистую, в офисе. Я жила этими надеждами.
   На электронную почту приходили подозрительные предложения. Просили завести счет в испанском банке и получать деньги, обналичивая и передавая нужным людям. Хватало ума посоветоваться прежде со знающими людьми, которые объяснили, что это аферы с отмыванием денег.
   Потом позвонили из интернет-сексшопа. Сначала мне эта затея даже показалась любопытной: работать в магазине интим-товаров. Но потом оказалось, что фирма работает по принципу сетевого маркетинга. Реализаторы получали продукцию на складе, платили за неё, а потом распространяли, как могли. Веселая история получается. Одно дело, если продаешь косметику, да и то от тебя люди на улицах шарахаются. А тут, представьте себе, походишь к прохожему и говоришь: «я предлагаю продукцию для удовлетворения самых тайных ваших желаний, и размахиваешь при этом резиновым членом у него под носом». Карнавал, да и только!
   Написали какие-то российские торговцы лесом, занимавшиеся сбытом нашей древесины в Европе. Всё было бы ничего, если бы они, например, предложили искать покупателей, но разговор опять зашел об открытии банковских счетов, пересылке и обналичивании денег за проданную древесину. История вернулась к отмыванию капиталов. Интересно, были ли люди, которые на это покупались? И если да, то кто в таком случае платил налоги, и кого, при необходимости, потом сажали за решетку?
   Были ещё какие-то трубы, автомобили, меха, медикаменты и многое другое, но ни одно из предложений не вызывало доверия. Я решила сидеть на пособии, пока оно не кончится.
   Мама писала страдальческие письма, сестра плакалась в аське. В итоге, спустя три месяца совместного существования, мама собрала вещи и со скандалом вернулась в Россию. Сестра страдала, разругалась с мужем настолько, что чуть не дошло до развода. Мать осталась снова одна, искала в России съемное жилье. Плюс ко всему я не могла посылать ей даже те копейки, что отправляла раньше. Короче, жизнь бурлила.
   Я подумывала о возвращении, но не была уверена, улучшится ли от этого ситуация. Мои российские друзья-актеры говорили, что каждый второй проект закрывается от нехватки финансирования, работы нет, съемок нет, на спектакли не выделяется средств. Не было смысла менять шило на мыло.
   Если бы я тогда уехала, то потом бы всю жизнь жалела, что не добилась в Европе того, чего хотела. Я была в смятении, не могла разобраться в собственных желаниях.

//-- *** --//
   Неожиданно, но предсказуемо, пришла весточка от тебя: наверное, это была реакция на некоторое охлаждение с моей стороны. Понимаю, что в тебе тоже боролись демоны, бушевали страсти.
   Я больше не хотела долгих обсуждений, уговоров, и сказала себе так: «я устала нести ответственность за двоих, теперь твоя очередь хоть один раз в жизни принять взрослое, обдуманное решение».
   В конце концов, это не я оставила тебя в одиночестве, не я полгода кормила ложными ожиданиями, не я сидела, сложа руки, в то время, когда нужно было решать проблемы с работой. Я знала, что во многом неправа, что бывала слишком авторитарной, может даже деспотичной, но одно я знала точно: на подлость и предательство я не была способна. И ещё я имела представление о том, что значит отвечать за любимого человека, что значит, терпеть, смиряться, жалеть, прощать.
   Мне казалось, что у тебя в Москве были хорошие советчики. Хотелось верить, что твои письма не были коллективным творчеством. Я не верила, что рядом с тобой были люди, которые стали бы убеждать тебя до последнего стараться сохранить наши отношения. Напротив, они, скорее всего, вдалбливали в твою голову мысль о том, что ты справишься, найдешь ещё по-настоящему родную душу. Но я не сомневалась в том, что очень скоро ты поймешь, что ни друзья, ни эта страна, за которую мы держимся, ни даже, к сожалению, родственники – ничто и никто не избавляет нас от одиночества. Поймешь, что только любимый и любящий человек, где бы ты с ним ни находился, способен утешить, поддержать, по-настоящему понять и оценить тебя.
   Я не держала на тебя ни зла, ни обиды, но у меня не было ни сил, ни желания восстанавливать отношения, которые треснули уже давно.

//-- *** --//
   Виктор Сергеевич пачками слал предложения по работе, ни одно из которых так и не было реализовано. Основной в списке предлагаемых вакансий была должность специального корреспондента в европейском представительстве одной знаменитой российской газеты.
   Потом он пытался пристроить меня в какую-то фирму, занимающуюся продажей российской сельскохозяйственной техники в Европе, референтом к какому-то бизнесмену с российского Кавказа и даже в некую военизированную структуру. Всё было безуспешно. Я уж не говорю об очерках и переводах, которых было сделано немало за время пребывания в Испании, но ни один из которых так и не был издан.
   Мне всё это надоело и я ходила целыми днями по городу, фотографировала, что придется – дома, птиц, траву, мосты, лестницы, небо. Забрела на большое городское кладбище и захотела остаться там жить. Долго, долго бродила, делала снимки, читала надписи на плитах, сидела на лавочках, слушала тихую вечность. Я смотрела на изображение пожилой семейной пары на граните, и спрашивала у них:
   – Почему кладбища считают мрачным местом? У вас здесь так светло! И вне, и внутри. По-моему, как раз нет ничего хуже торговых центров, где рыщут граждане в поисках скидок, меряя туфли, брюки, кофточки. Как вы думаете? Или вот кинотеатр, превратившийся в одну большую коробку с попкорном, где и фильмов-то хороших не показывают. Я уж не говорю о театрах, ночных клубах, ресторанах, рынках.
   Жаль погода была слишком солнечной – не хватило атмосферы. Но ощущалась искаженность реальности, сознания. Я почему-то всё время заваливала камеру влево, всё получалось косо, криво, всё падало, валилось, как и моя жизнь. Неустойчивость, нерешительность, нестабильность. Или плохой глазомер и кривые руки.
   В апреле списалась по Интернету с группой пеших туристов, сендеристов, как их тут называли, которые раз в неделю, в воскресенье, выбирались на экскурсии разной сложности. На их сайте можно было выбрать маршрут. Я записалась, не обратив особого внимания на подробности. Встречались на одном из мадридских вокзалов рано утром. Как обычно, по испанской привычке, опоздавших пришлось ждать больше получаса.
   Прибыли в пункт назначения – Раскафриа – поселок населением в полторы тысячи человек, расположенный у подножия гор в ста километрах от Мадрида. Выпили по чашке горячего кофе у автобусной остановки и отправились в путь.
   Инструктор с жалостью и недоумением рассматривал мою экипировку, точнее, её отсутствие.
   – Ты уверена, что тебе будет удобно в этих кедах?
   – Не знаю, у меня нет особого опыта в подобных походах.
   Большинство туристов были обуты в тяжелые горные ботинки с ребристой подошвой. На мне же были легкие модные полукроссовки.
   – Кто подбирал тебе уровень маршрута?
   – Я сама выбрала на сайте и записалась, позвонив по телефону. А какой это уровень?
   – Второй из трех. Без опыта будет сложновато. Но, ничего, ты не спеши, следи за тем, чтобы дыхание было ровным, не бери темп, которых тебе покажется быстрым. Иди спокойно. Даже если отстанешь, там заблудиться сложно – догонишь на привале.
   Я была в боевом настрое, готовая пройти много километров. Но, как только мы взобрались на первую горку, почувствовала смертельный голод и усталость. Воздух постепенно менялся, уменьшалось количество кислорода. Дышать было трудно. Дорога, пусть не под большим углом, но постоянно шла в гору.
   В группе было около двадцати человек. Один за другим, все они меня обогнали и скрылись из виду. Дорога, вернее, тропа, петляла, иногда раздваивалась, и у меня появились опасения, что я всё-таки могу заблудиться. Перед выходом из деревни я узнала, что мы пойдем только в одну строну – обратно не вернемся, а закончим маршрут в другой деревне, находившейся в сорока километрах от первой. Там сядем на автобус и поедем в Мадрид. То есть, надеяться на то, что группа пойдет назад и подберет меня, не было смысла. Нужно было принимать какое-то решение. Мы прошли не больше пяти километров, но я уже знала, что с каждым разом буду терять силы, сбавлять темп и совершенно отстану от группы. Не было другого выхода, кроме как вернуться в деревню и самостоятельно доехать на автобусе до столицы.
   – Не пропадать же такому прекрасному дню зря, – сказала я себе и улеглась за громадными кусками скалы неподалеку от тропы, среди деревьев, отдаленно напоминающих наши кедры. Открыла рюкзак, достала провизию, перекусила, и задремала на солнце.
   Проснувшись, я долго валялась на подстилке, жевала стебли травы, любовалась озером вдалеке и небольшой фермой, похожей на нечто среднее между замком и церковью.
   Осталось очень много фотографий – обнаженная апрельская роща, будто обгоревшая. Гигантские валуны на откосе горы, ящерицы повсюду. Маргаритки.
   Я провела одна в лесу около четырех часов. За это время по тропе прошло три человека, но они не видели меня за камнями. Два раза засыпала в удовольствие, будто бодрствовала до этого неделю. Съела всю еду, которую привезла с собой. Воду берегла до возвращения в поселок – там можно было купить в магазине ещё одну бутылку.
   Спустилась с горы около трех часов дня. Оказалось, что автобус в эту глушь ходил только два раза в сутки. Вечером на Мадрид он отправлялся в седьмом часу. Рюкзак без еды стал легким, поэтому я решила погулять по деревне. Снова фотографировала. Конечно, в нашем понимании, деревней это место назвать было сложно. Скорее, это был малонаселенный городок – с речушкой и набережной вдоль неё, с муниципальным спортивным комплексом, за оградой которого виднелся пустой тогда ещё летний бассейн, и прочие спортивные приспособления; с небольшим сквером в две аллеи, вдоль которых уходили в перспективу изящные лавки и стройные фонари. Частные дома были похожи, скорее, на коттеджи. В основном в деревне красовались двух и трехэтажные современные кирпичные постройки с квартирами.
   Уже в автобусе, когда я снова уснула без сил, будто весь день грузила мешки с цементом, заверещал мобильный телефон. Звонил инструктор группы, желая убедиться, что меня не съели отсутствующие в этих лесах волки. Я покаянно объяснила ситуацию, сказав, что в следующий раз выберу самый легкий маршрут, хотя понимала, что и он может оказаться мне не по силам. Я много ходила пешком по городу, но дыхание, видимо, адаптировалось к загазованности, а чистый горный воздух требует привычки, тренировок. Так что второго раза до сих пор ещё не случилось.
   В этот же весенний месяц я познакомилась с русским девчонками. Получилась разношерстная компания: беженка, нелегалка и две студентки. У каждого из нас были свои причины и обстоятельства, из-за которых мы в тот или иной момент нашей жизни попали в Испанию, но все мы одинаково отчаянно сражались за жизнь.
   Я была старше всех и не поспевала за их энергией. Не могла уже всю ночь напролет кутить и плясать на прокуренных дискотеках. Когда было совсем невмоготу, я выходила на улицу и сидела по нескольку часов на воздухе. Когда дискотека заканчивалась, мы вместе ехали в метро. Ожидая, пока они напляшутся, я часто общалась с незнакомыми людьми на площади в центре того самого района Чуека – студенческого, фривольного, пахнущего марихуаной. Никто не пытался меня обворовать или предложить что-то непристойное. Ночные гуляки пели мне песни, рассказывали анекдоты, делились сокровенными тайнами.

//-- *** --//
   На бирже труда при оформлении пособия все подписывали документ, в соответствии с которым мы обязаны были вести активные поиски работы и принимать участие в образовательных программах, предлагаемых государством. Я записалась на несколько разных курсах и ждала ответа. Через неделю пришло письмо-приглашение в организацию, занимающуюся проблемами трудоустройства женщин, где предлагался курс по основам бухгалтерии и коммерции. Конечно, для меня это был темный лес, но отказаться я имела право только в том случае, если бы нашла работу и по этой причине не смогла бы посещать занятия. Кроме того, мне надоело сидеть целыми днями дома в одиночестве, хотелось немного общества и общения.
   Для разнообразия я начала с того, что написала для газеты статью социального характера об этой организации. Её приняли с удовольствием, потому что основной контингент читателей были женщины-иммигрантки, которые порой не знали, куда обратиться за помощью. А здесь представлялись бесплатные услуги от обучения и поиска работы до юридической поддержки и помощи в открытии собственного бизнеса: как начать, где взять кредит, какие льготы имеют женщины-предприниматели в Испании и так далее.
   Потом начались занятия. Не могу сказать, что за пару недель я стала лучше разбираться в бухгалтерии, но основы коммерции усваивались неплохо. Тем более, у меня уже был небольшой опыт в торговле. В группе было пятнадцать женщин разного возраста, различных профессий – это было любопытно, потому что самым важным в итоге оказалось не столько обучение, сколько наше знакомство. Потом, уже после окончания, мы пару раз собирались, ходили в кафе, гуляли по парку, делились достижениями, если они у кого-то были. Естественно, речь шла о безработных женщинах, потому мы и были приглашены в программу, и когда кто-то находил работу, это был общий праздник и общая радость. С одной из них мы даже ездили на кастинг для участия в телевизионном ток-шоу. Там кормили, платили копейки за два-три часа записи программы, но было весело, хоть какое-то ощущалось движение жизни.
   Для сравнения решила сходить на пасхальные процессии. Конечно, масштаб был далеко не тот, что в Андалусии, но атмосфера праздника никуда не девалась. К вечеру болело всё – спина, подошвы ног, шея (от постоянного заглядывания вверх, на платформы со статуями, потому что я стояла прямо у края дороги и они проезжали буквально в десяти сантиметрах от меня). Дева Мария взирала на толпу с высоты своего трона, не замечая меня внизу, прямо у ног. Мне хотелось подергать её за подол разукрашенной живыми цветами длинной накидки и попросить даже не помощи и поддержки, а просто обнадеживающего взгляда – нежного, материнского. Но она меня не видела, она была настолько безмолвна и неподвижна, что даже не хотела поднять руку и смахнуть неживую слезу, застывшую прозрачной слюдой на деревянной лакированной щеке.

//-- *** --//
   Отсутствие работы заставило меня обратить больше внимания на жизнь. Я вдруг более отчетливо начала чувствовать вкус, запахи, цвета, звуки. Музыка, книги, фильмы, фотография, новые знакомства, связи, контакты, свежие эмоции, очередное осознание себя и своих возможностей. Никогда в Испании, ни уж тем более в Москве, у меня на это не хватало времени.
   В мае появился писатель Оскар Надаль. Из ниоткуда. Известный испанский автор, штампующий исторические романы, обруганные всеми приличными критиками. Знаменитый, хорошо продаваемый, со связями в культурном мире столицы и вообще в испано-язычном мире. Предложил встретиться и обсудить возможное сотрудничество. Оказалось, что он хотел бы перевести свои книги на русский язык. Предложил мне попробовать. Отказываться было бы глупо. В тот момент его предложение показалось мне подарком судьбы, свалившимся с неба: литературная работа, независимость, самостоятельное распределение рабочего времени и довольно неплохая оплата. Он снабдил меня огромным пакетом своих книг (их было штук десять, хотя всего он к тому моменту написал, наверное, около тридцати работ). Я выбрала две книги: исторический роман о масонах, магии и тому подобное; и историческое исследование – пятнадцать историй о личных тайнах знаменитостей в разрезе истории – от Калигулы, включая Наполеона, Марию Тюдор, Уайльда, Достоевского, Ленина, до Гитлера.
   Ходили слухи, что Оскар использовал подставных работников, писавших для него тексты, на которых он ставил свое имя. Он был доктором истории и религиоведения; получил несколько литературных премий в Испании и в Латинской Америке и выпускал романы, как минимум, раз в месяц. При этом он успевал преподавать в университете, вещать на религиозной радиостанции и вести активную политическую деятельность, будучи приверженцем левых сил и, как говорили многие, профранкистом. Славился своими скандальными трактовками многих исторических событий. Специалисты писали в прессе, что скандальность его текстов высосана из пальца и никаких документальных свидетельств, подтверждающих сюжеты его псевдоисторических творений, не существует. Кто-то поливал его грязью, а кто-то носил на руках. В период первого знакомства я ещё не знала, кого было больше: противников или приверженцев, и кто из них был прав.
   Как бы там ни было, вниманием Оскар явно обделен не был. Он возжелал, чтобы о нем узнал российский читатель, а я с радостью взялась за это, будучи на мели.
   Мне было трудно судить о художественных способностях этого господина, поскольку чтение литературы на кастильском мне ещё давалось нелегко, и, чтобы определить стилистические качества и достоинства, нужны были, видимо, более глубокие языковые познания. Как бы там ни было, речь шла о переводе, а не об обязательном с моей стороны продвижении книг на российский рынок.
   Мы договорились, что я начинаю переводить с 1 июня. До 31 декабря решено было перевести две выбранные мной книги. Времени хватало. Оплата Оскар обещал выдавать наличными в первых числах каждого месяца в офисе, который располагался тогда на радио.
   Снова появилась уверенность в себе и тяга к жизни. Новая деятельность поглотила меня целиком. Это было интересно, захватывающе, необычно и невероятно сложно. Дни и ночи я сидела, ковырялась, захлебываясь от наслаждения.
   В первую очередь сделала синопсис, приложила к нему перевод одной главы и отравила Виктору Сергеевичу в Москву. Он воспринял эту идею с энтузиазмом, обещая, что дело пойдет, потому, как тематика заинтересует многие издательства.
   Эти же тексты переслала Оскару, обнадеженная положительной реакцией российских коллег. Оскар долго молчал. Тем временем я продолжала переводить. Подходили сроки оплаты, а от него всё не было вестей. Я не выдержала и написала письмо на электронную почту. Он ответил не сразу. Заявил, что с переводом ознакомился один эксперт, русский переводчик, живущий в Испании, и он его категорически забраковал. Я не знала, что и думать, ведь в Москве тот же текст был воспринят, если не с восторгом, то, по крайней мере, весьма благосклонно. Как нужно было к этому относиться? Неужели причинной были озлобленность и зависть российских иммигрантов?
   В начале июля оплата за отработанный месяц не поступила. У меня был упадок сил. Столько времени без сна, без нормального питания – коту под хвост. Воевать с ним не хотелось. Я ждала, места себе не находила, слонялась по крохотной комнате, фотографировала свое отражение в зеркале и виды из окна, напивалась по вечерам.
   Куда делась вся моя радость от этой работы, которая меня вдохновляла? Я успокаивала себя тем, что, благодаря знакомству с Оскаром открыла в себе определенные способности к переводам. Хотелось бы ещё подучиться, узнать основные трюки, тонкости, технологию профессии, и тогда можно было бы заняться этим всерьез.
   В жизни не бывает случайностей. Пусть не всё происходило так, как задумывалось, но я не могла сказать, что качусь вниз. Я чувствовала, не смотря на неудачи, движение вверх. Внутренние психологические процессы, происходившие во мне, не были разрушительными.
   Не знаю, почему, но вскоре Оскар переменил своё решение. Может, эксперт всё-таки одумался и сказал, что перевод не так уж и плох. В любом случае, где-то десятого июля мы встретились и я получила первую свою зарплату. Всё становилось на свои места.

//-- *** --//
   Как постоянному клиенту, телефонная компания прислала мне в подарок сим-карту с суммой в десять евро на счету. Было понятно, что подобные акции делаются с той целью, чтобы человек в дальнейшем самостоятельно пополнял счет. Но десять евро – тоже деньги, их можно было потратить на звонки. Покупать ради этого телефон не было смысла. Я порылась в твоих вещах, оставшихся после переезда из Барселоны, нашла старый, но работающий телефон, и вставила в него новую карточку. Ничего не подозревая, решила очистить память, и, открыв папку с сообщениями, обнаружила твою романтическую переписку с некой К., датированную временем буквально за две-три недели до твоего отъезда в Россию.
   У меня опустились руки. Как глупо и унизительно это выглядело. Ведь все эти годы я во что-то верила, надеялась в вероятность того, что можно жить без предательств или хотя бы в возможность ничего о них не знать. Уговаривая тебя вернуться, оправдывая твои поступки, виня саму себя в сложившейся ситуации, я даже не подозревала об истинных причинах твоего отъезда.
   Я пыталась убедить себя, что незачем связывать судьбу с человеком незрелым, неспособным создать и поддерживать крепкие, стабильные отношения. Но уговоры не действовали – слишком уж я сроднилась с мыслью о том, что даже расстояния нам не страшны, что мы всё равно рано или поздно должны быть вместе.
   Как ни странно, больше ранил не сам факт флирта, а то, что телефон остался здесь – тебе было все равно, что я могу его найти, случайно наткнуться на эти сообщения. Я понимала, что если бы тебе была важна моя реакция, то все сообщения были бы удалены из памяти телефона. Возможно, в твоей голове перепутались понятия личной свободы с понятиями измены и предательства.
   Несмотря на твой отъезд, который тогда меня просто срубил, я ещё пыталась бороться за наши отношения, надеясь на какое-то благополучное разрешение. Наверное, закономерно, что подобные факты всплывают именно в такие моменты. Взаимный обмен нежностями, далекими от дружеских и чисто виртуальных, происходил в то время, когда тебе нужно было думать о поиске новой работы, о наших ломающихся отношениях. Но твоя ставка была не на реальную жизнь-борьбу, а на иллюзорный мир сладких любовных грез. Почему-то возникло жгучее желание лечь и пожалеть себя, порыдать в подушку, но слезы не хотели литься. Остались только бессилие и озлобленность.
   Я всегда старалась прощать ошибки. Особенно людям, которых люблю. А как иначе? Никто не идеален. Нередко я прощала подлости и предательства – многие пользуются этим до сих пор. Но это не может, не должно продолжаться бесконечно. За всё нужно платить. Я расплачивалась разочарованием за то, что доверилась тебе.
   Что будет дальше, я не знала, но в тот период, больше чем когда-либо, мне хотелось убежать поскорее вперед, перевернуть страницу или даже сменить книгу.
   Твои уверения в том, что всё это было совершенно не всерьёз – не знаю даже, верила ли я в них или пришло какое-то равнодушие. Я не чувствовала обиды. Мне иногда было жаль ушедшего времени. Но я не винила тебя, никогда, никогда не держала зла.

//-- *** --//
   Пришло письмо от Алёшки, нашего общего знакомого, который собиралась на отдых в Торремолинос. Я восприняла это как шанс снова побывать на юге, куда меня давно тянуло – всё-таки Малага для нас была как первая испанская любовь, которая никогда не забывается.
   Эта поездка стала глотком воздуха, не то, чтобы свежего, скорее, родного. Перед тем, как поехать в Торремолинос, я зашла в наш беженский центр. Была суббота и в офисе никогда не было, кроме вахтера. Я оставила записку, попросив передать её в понедельник в дирекцию. Я была уверена, что они нас очень хорошо помнили.
   Встретив Алёшку, я будто ожила. Не знаю, почему, но я была безумно счастлива видеть его. Мы долго вспоминали наши общие московские гуляния, вылазки в кино, рестораны, боулинг, выезды на природу. Означало ли это, что воспоминания доставляли мне больше радости, чем реальность? Возможно. Но я была в состоянии какое-то странного аффекта, мне даже вдруг показалось, что Алёша мне дороже, чем просто приятель. Мы катались на подвесной дороге в Бенальмадене, слонялись вдоль моря. Потом гуляли всю ночь по улицам Торремолиноса, заходили во множество баров. Забрели на дискотеку с ночным шоу. Сели на мягкие удобные диваны недалеко от небольшой полукруглой сцены, и заказали красного вина. Уехав в Мадрид, я долго потом вспоминала терпкий винный вкус алёшкиных поцелуев.
   Именно тогда во мне что-то сломалось окончательно и я наконец-то поняла, что смогу жить дальше, жить без тебя. Просто мне стало всё равно. Что-то выключилось внутри, перешло в другой режим. Я снова была открыта к новым отношениям, я уже могла представить себя с кем-то ещё, кто не есть ты. Конечно, я понятия не имела, когда это случится, и кто будет этот человек, но мне уже хватало смелости близко подпустить эту мысль. Напряжение, в котором я жила почти год после твоего отъезда, исчезло. Что-то шептало в мозгу: «Не надо насиловать жизнь, не надо ломать себя. Попробуй снова быть свободной по-настоящему. У тебя получиться». Конечно, мне тебя не хватало, но я больше не хотела ждать, живя тоской.

//-- *** --//
   Виктор Сергеевич написал, что прилетает по делам в небольшой городок под Барселоной. Он предложил мне поехать туда с целью обсудить и подписать договор с издательством на перевод книги Оскара. Виктор Сергеевич утверждал, что наши сложные отношения с автором не касаются договоренности с издательством. Если оно примет перевод, то будет самостоятельно решать все вопросы. Он собирался привезти аванс, составлявший четвертую часть от общей суммы.
   Я прыгала от радости по комнате, опасаясь прихода соседей:
   – Мой перевод издадут, мне привезут задаток, у меня будет оплаченный отдых на одном из самых дорогих побережий Испании!
   Я решила взять с собой ноутбук, хотя не была уверена, что на пляже и под солнцем захочется садиться за работу. Мне трудно было пока представить, насколько дисциплинированной я могу оказаться на отдыхе, научусь ли распределять время.
   К тому времени я уже ощутила примитивность языка Оскара. Меня раздражали постоянные повторы, частое использование пословиц и поговорок, что, на мой взгляд, в переводе на русский могло выглядеть ущербно и даже пошловато. Мне приходилось с этим бороться, стараясь облагородить русский текст. Складывалось ощущение, что мне нужно переписать книгу, взяв за основу его материалы.
   За несколько дней до приезда Виктора Сергеевича я отправила ему пару личных набросков, которые сделала как-то ночью. Он тут же написал восторженный отклик. Говорил, что если это перевод, то блестящий, а если свое, то у меня есть все задатки настоящего прозаика. Я всегда очень спокойно относилась к похвалам. Более того, иногда меня раздражали любые комплементы. Но в этот раз было приятно. Я не верила, что способна написать целое произведение в триста страниц. Ведь одно дело – записывать сны и разрозненные мысли, а другое – создать целостное произведение.

//-- *** --//
   По дороге в Барселону у меня было много времени, чтобы осмыслить события последних месяцев, обдумать дальнейшие действия, потому что дорога оказалась длинной и утомительной.
   Сначала почти семь часов нужно было трястись в автобусе, после этого —в пригородной электричке, скачущей вдоль побережья. Выезжая из Мадрида, автобус ненадолго застрял в пробке. На одном из перекрестков мое внимание привлек джип чероки. За рулем сидела молодая девушка, нетерпеливо ожидавшая, когда загорится зеленый. Я смотрела и думала, что могла бы быть на её месте. Не в смысле занять её место в жизни, но тоже иметь джип чероки. Не в машине или в её марке было дело, а в самой возможности приобретать дорогие вещи. Когда-то давно, в юности, мне такие мысли в голову не приходили. Я была богата друзьями, общением, надеждами. И что же осталось? Друзья разлетелись по миру, позабыли, растворились. Общение сузилось до он-лайн переписки. Когда-то ноги мои были легки и быстры, как у дикой газели. Теперь они отяжелели и не желали меня нести туда, куда стремиться порою мысль. Да и мысль стала изнеженной и сонной. Осталось богатство расставаний и одиночества, драгоценности воспоминаний и бессмысленных надежд, бриллианты невостребованности и огромная черная жемчужина страха перед будущим. Тобой, вернее, отсутствием тебя была богата моя растолстевшая от безразличия душа; непричастностью к тебе было полно мое сморщенное в ухмылке сердце.
   Если бы Оскар не капризничал и не ссылался на рекомендации сомнительных русских переводчиков-экспертов, то на сотрудничестве с ним можно было неплохо заработать и поправить мою финансовую ситуацию. Но он повел себя далеко не по-джентельменски, задержав вторую оплату. Он прислал мне оскорбительное письмо, полное желчи и язвительности. Зачем-то упомянул мою беженскую ситуацию, сказав, что она выглядит неправдоподобной и подозрительной и что я, скорее всего, русская шпионка, которую обязательно выведут на чистую воду. Мне было смешно и противно. Этот испорченный незаслуженной знаменитостью лжеисторик не стеснялся в выражениях и не умел держать лицо. Он страстно обругал мою некомпетентность в качестве переводчика, хотя прекрасно знал, что это был мой первый опыт, и никто не мог предугадать, насколько успешным он получится. В конце письма, играя в благородство, он заявил, что выплатит мне деньги за работу, какого бы плохого качества она не была. Денег я так и не получила и гордость мне не позволила требовать их.
   По иронии судьбы, когда перевод первой книги был закончен, Виктор Сергеевич сказал, что издательство выполнит свои обязательства – заплатит мне за перевод, но издавать книги Оскара не будет, поскольку считает его выводы на счет тех или иных исторических фактов бредовыми, особенно, когда дело касается российских исторических личностей. У меня возникло бешеное желание сообщить Оскару о том, что его не хотят издавать в России не из-за моего непрофессионального перевода, который при желании можно было бы довести до ума, а из-за его некомпетентности в качестве историка, но я сумела остановить себя. Я отправила ему сухое официальное письмо с извинениями и просьбой не делать выводов обо мне, как о человеке, ориентируясь на неугодные ему профессиональные качества. Высказала также мои сожаления о том, что позволила себе неосторожность рассказать ему больше, чем этого требовали чисто деловые отношения. Пожелала успехов и попрощалась.
   Наверно, если бы я была умнее и наглее, я бы выжала из Оскара всё, что только можно. Карьерный рост часто требовал отказа от принципиальности, умения пойти на компромисс. А я в своей жизни очень часто теряла нужных, полезных людей. Особенно это касалось шансов, упущенных из-за мужчин, готовых многое для тебя сделать при условии, что ты будешь покладистой, нежной, податливой. Я такой не была, не могла и не хотела с теми, кого не любила. Я спотыкалась о ступени карьерной лестницы по собственной вине. Я уверена, что со стороны многие воспринимали это, как глупую игру в честность, кокетство, руководствуясь модными стереотипами о женской логике и психологии.
   Когда я думала об утраченных возможностях, мне хотелось ударить кого-нибудь в лицо, а лучше уехать к морю или на подмосковную дачу, попариться в баньке и сидеть потом посреди цветов, колдовски пахнущих после дождя, потягивая сухое вино прямо из бутылки, глядя на звезды. Эх, если бы это было возможно вот так, вдруг!
   Начиналась летняя духота. В окно автобуса заглядывала одноглазая луна. Я мечтала о чем-то, чего не могла отчетливо представить, о чем-то хорошем, успокаивающем. Принимала божественные лунные ванны, пока не опустился легкий занавес дарующих сон облаков.

Июль 2009, Барселона

   Вот и Калелья, где я должна была встретиться с Виктором Сергеевичем и двумя его коллегами! Они втроем прибывали только поздно вечером, так что у меня был целый день, и я решила осмотреть окрестности. Я слонялась по переулкам, фотографировала лестницы и красную черепицу на крышах. На одном из пересечений узких улочек увидела огромный светящийся зеленый крест, обозначавший, конечно, аптеку. Вся стена вокруг него была покрыта крупными жирными листьями, уверенно крепившимися на толстых, как тело змеи, упругих ветках. Зеленый ковер шевелился на ветру. Издалека создавалось впечатление, что на тебя смотрело огромное живое существо с листвой вместо шерсти и с крестом вместо лица.
   Около пяти часов вечера, когда солнце уже не припекало так сильно, я пошла на пляж. Не прошло и пяти минут, как молодой интересный итальянец, засмотревшись, как он тут же сообщил, на белизну моего тела, прилег рядом на песке. Попросив разрешения и получив его, погладил меня по руке, после чего сделал несколько снимков. Он звал меня в Париж, где жил и работал последние годы, приглашал на Сицилию, в гости к родителям, но я понимала, что единственное место, куда бы он хотел меня повести прямо сейчас, был номер его гостиницы. Во мне не вызывали отвращения его откровенные намеки, но всё, что он получил, был адрес моей электронной почты, на которую он в последствии прислал фотографии. Я их тут же уничтожила, изумленная тем, как он мог называть божественной белизной то, что на самом деле было болезненной синюшностью незагоревшего тела какой-то северной лягушки-альбиноса.
   Когда я возвращалась в гостиницу, уже начали открываться дискотеки, призывно моргая неоновыми вывесками. Немного утомившись, прилегла на кровать в номере, не заметила, как задремала, и очнулась только от стука в дверь.
   Виктор Сергеевич поправился, отчего стал выглядеть моложе и как-то солиднее. Я никогда раньше не замечала, что он довольно интересный и ещё полный сил мужчина. Более того, я не придавала значения знакам внимания, которые, как оказалось, он всегда пытался выказывать. Когда он вошел в номер, я совершенно искренне, с дочерними чувствами бросилась ему на шею. У меня никогда не было отца, ни один мужчина не заботился обо мне так, как этот. Я доверяла ему, как самой себе, я была уверенна в его благородстве, и даже предположить не могла, что им могут руководить какие-то другие чувства, кроме отцовских или дружеских. Он крепко прижал меня к себе и поцеловал в губы. Я отказывалась понимать очевидные вещи, пыталась убедить себя в том, что это просто приступ нежности двух симпатичных друг другу людей, которые сто лет не виделись. Ведь точно так же я могла бы поцеловать многих своих друзей. Но в его порыве было что-то ещё, что меня смутило и озадачило.
   Я думала, ему хочется отдохнуть с дороги, но он повел всех нас в бар на набережной. Потом друзья его всё-таки не выдержали или просто решили тактично удалиться к себе в номер. Как только они ушли, он взволнованно и рьяно стал расписывать перспективы моего будущего, которым всерьез решил заняться. За десять минут он сделал меня директором российско-испанского культурного центра, который вскоре должен был открываться в Барселоне или Мадриде; продал десятки ещё ненаписанных мною книг и переводов; обещал самого скорейшего разрешения всех моих финансовых сложностей. Он знал, куда бить.
   Потом мы спустились к морю и он рассказал мне о Луне и Венере, которые всегда рядом, но никогда не вместе. И снова попытался меня поцеловать. Чего ещё стоило ожидать? Он всего лишь мужчина, самый обычный мужчина, с его инстинктами и желаниями, а я, наивная, рассчитывала найти в нем утраченного отца. Всё слишком предсказуемо и нужно быть совершенным ребенком, чтобы не предполагать подобного поворота.
   Я пыталась мягко отстраниться.
   – Ну что ты, что ты? Я приехал, чтобы обнимать и целовать тебя.
   А потом он долго удивлялся, как я не догадалась раньше. Я вспомнила, что изначально он бронировал один номер на двоих, но потом изменил бронь из-за проблем с оформлением визы. Но я не хотела, не желала ни о чем догадываться, сама мысль об этом мне казалась неприемлемой, обладающей ярко выраженным оттенком инцеста.
   Какая-то странная горечь переполняла мое сердце. Я была рада встрече, но до отчаяния не желала смириться с тем открытием, которое сделала. Значит, дело было не в моих литературных способностях, не в моем творческом потенциале. Всё было гораздо проще, нормальнее, если не сказать примитивнее.
   Я не знала, как мне теперь с этим жить. Отказаться от помощи человека, которого я считала своим другом и на которого было возложено столько надежд последних месяцев? Держать его в постоянном напряжении, обещая то, чего он хотел, но, не выполняя обещания? Я была в тупике, потому что обстоятельства требовали от меня именно тех действий, которые всегда казались мне неприемлемыми.
   И как бы я не старалась, он отказывался верить в то, что я не посылала ему никаких сигналов, на которые он, как нормальный мужчина, не мог не откликнуться. Записки, которые я ему отправляла и адресатами которых чаще всего было совершенно другие люди, он воспринимал на свой счет. Я пыталась заниматься литературной деятельностью, но никому не доверяла написанного – только ему, потому что всегда видела в нем самого лучшего критика. Но так уж вышло, что каким-то образом мысли, переложенные на бумагу и отправленные по Интернету, задели самые тонкие струны его души. Как потенциальному автору, мне стоило бы радоваться этому факту, но двусмысленная, а точнее совершенно однозначная неловкая ситуация, в которой я оказалась, выводила меня из себя. Теперь я чувствовала себя обязанной, зная о его чувствах; считала, что должна расплачиваться за обещанные благодеяния.
   Но я не хотела благотворительности, потому что я сама была из покровителей. Я не могла быть зависимой – это не моя роль. Я бесилась у себя в номере и не знала, как себя вести на следующий день. Я злилась, искала оправданий себе, своей недогадливости. Наверное, вопросами, которыми я мучилась, женщины обычно не задаются, принимая подарки и деньги поклонников, как что-то само собой разумеющееся. Но ведь я была иной, как мне казалось. Я спорила со своим зеркальным отражением:
   – Это было бы правильно, если бы женщина содержала мужчину? Нет. Тогда почему мужчина должен опекать и содержать постороннюю женщину? Я не феминистка, но не надо ровнять всех под одну – это вам не тетрис.
   Наверное, я разучись рассуждать старыми категориями. Европа меня разбаловала своими вольностями. Здесь часто случалось так, что работала женщина, а мужчина сидел дома, с детьми, ходил на рынок, стирал белье. Мы с Виктором Сергеевичем, или как его теперь мне нужно было называть, не были ни супругами, ни любовниками, ни сожителями.
   Я не умела использовать людей, которых считала друзьями. Друзей и близких нужно любить – они дарованы нам для этого. А мужчины всегда всё портили. Сколько раз я мечтала о друге, с которым могла бы обсуждать футбол, искусство, политику. Но всё заканчивается одинаково.

//-- *** --//
   На следующий день, после утреннего похода на пляж и после обеда он позвал меня к себе. Только я сама знала, чего мне стоило это сделать. Я долго настраивалась в номере, уговаривала себя, что это не сложно, что так надо. Я готова была разрыдаться, потому что боялась убить в самой себе теплое к нему отношение. Я знала – это неизбежно случится, если сейчас пойти к нему, и всё-таки пошла.
   Вечером, после ужина, он снова пригласил меня к себе, но это было уже свыше моих сил. Я отказалась, готовая в любой момент собрать чемодан, швырнуть ему в лицо привезенный аванс и уехать в Мадрид. Я не представляла, как проведу ещё пять дней здесь, съежившись под его томным взглядом и внутренне содрогаясь от его прикосновений. Ну, почему, почему он вот так взял и одним махом всё испортил? Почему мужчины всегда всё портят?
   – Тебе было плохо со мной?
   – Нет, мне было хорошо, но больше этого не повторится.
   – Почему? Я так надеялся, что… Я ехал с этой надежной.
   – В чем моя вина? В том, что ты увлекся надеждами, которых я тебе не давала, вернее, не думала, что ты воспринимаешь меня именно так?
   – Но это же нормально. Ты интересная, молодая. А я всё-таки мужчина. Я ещё в Москве наблюдал за тобой с восхищением.
   – Но я об этом представления не имела, потому что никогда не воспринимала тебя, как объект влечения. Давай забудем, сделаем вид, что вчера ничего не было.
   – Я не собираюсь ничего забывать. Может, мне этим воспоминанием придется жить долгие годы.
   – Я не хотела, чтобы это так далеко зашло. Иначе нам придется прекратить наше общение, хотя я не могу не признаться, что нуждаюсь в тебе. Мне нужна твоя помощь, чего тут скрывать. Но я не хочу продолжать отношения, на которые ты меня толкаешь. Если ты не можешь оказать мне дружескую поддержку, то твое покровительство мне не нужно. Я хочу быть свободной.
   – Да кто у тебя отбирает твою свободу? Что тебя не устраивает? Я обещал позаботиться о тебе, найти тебе работу, я и пытаюсь это сделать. Я сказал, что работы пока не будет, но я выделю деньги на год твоего содержания и тебе будет легче выживать.
   – Я с самого начала тебе сказала, что именно мне нужно. Всё чего я просила, когда обратилась за помощью, это работа. Ты понимаешь, что значит работа? Настоящая, а не фикция, и не твои деньги, делающие меня зависимой.
   – Но, ты же видишь, что пока не получается. Я всячески стараюсь трудоустроить тебя. Есть много проектов, которые должны запуститься.
   – И всё это длится целый год, долго, слишком долго. Напрашивается вывод: ты не так влиятелен, как тебе самому хотелось бы, или я ни для одного работодателя не представляю реального коммерческого интереса. И вообще мне иногда начинает казаться, что тебе нравится, что я от тебя завишу. Тебе это льстит. Гордость взрослого мужчины утешена, когда он имеет финансовую возможность возить по миру некую молодую особу.
   – Мне казалось, тебе это нравится и тебе это приятно.
   – Знаешь, если бы я тебя любила, всё было бы намного проще, не возникало бы стольких вопросов, не было бы с моей стороны такого бурного протеста, я бы принимала твои подарки и твою заботу с радостью и нежностью. Но я не люблю тебя, пойми! Я не хочу, чтобы ты меня целовал, не хочу жить с тобой в одном номере, не хочу, чтобы ты трогал меня за коленки. Поэтому твое покровительство меня только унижает. Я каждый раз, приходя в магазин, понимаю, что в моем кошельке вот уже несколько месяцев нет ни одного цента, заработанного мной.
   – Ты пойми, мне не надо много. Только видеть тебя иногда, прикасаться. Ведь вчера…
   – Боже, я уже тысячу раз пожалела о том, что было вчера.
   – Значит, тебе всё-таки не было так хорошо, как мне показалось.
   – Мне действительно было хорошо.
   Ну, неужели я бы сказала правду, даже если бы мне действительно было нехорошо? Мудрости не хватало, но уж не настолько я была глупа, чтобы совершенно унизить мужчину, сказав, что переспала с ним только из благодарности. И уже через час нахлынуло раскаяние, поглотило меня, как ржа. И хотелось немедленно чем-то смыть это ощущение, но я пока не понимала, чем.
   Мужчины, мужчины, как мало вы знаете женщин. Вы не знаете женщину даже такой, какой сами её же и сделали, породили, вырастили, воспитали. Веками, даже можно сказать тысячелетиями, чтобы завоевать женщину, вы пытались её купить. И план ваш удался – женщина стала вам продаваться. Называйте это как угодно – умащивать, одаривать – всё можно обобщить одним – покупать, чтобы покорить. Теперь вы имеете то, что имеете. Женщина такая по вашей вине. Это может принимать самые разные формы. Женщина продается богатому любовнику или мужу за принесённого с охоты мамонта, чтобы накормить детей, нашить нарядов из его шкуры, наделать украшений из его бивней. Мужчина подкупает женщину, делая её зависимой, или пытаясь самому себе доказать, что она, таким образом, становится зависимой от него, а значит и подвластной. Мужчина просто обязан покровительствовать, иначе он и не мужчина вовсе. Такова ваша психология, ваше самолюбие. И вам порой даже в голову не приходит, что именно этим вы зачастую подталкиваете женщину к измене. Продаваясь вам за шкуры и бивни, она может отдаться без всякого выкупа первому встречному, который будет ей по-настоящему симпатичен и вызовет в ней подлинное желание, хотя бы просто потому, что не пытался её купить. Уже тем он может быть ей интересен, что не хочет заплатить за её любовь или, чаще всего, симуляцию любви. Что ж, винить вам некого в том, что женщина стала такой: одному она нехотя отдает купленное, а другого одаривает безвозмездно и получает наибольшее удовольствие, именно отдаваясь даром. А вы сорите обещаниями, сотую долю из которых потом не выполняете, утратив интерес к объекту. Вы уверены, что дело не в том, продажна женщина или нет, а в количестве денег, ей предложенных. И если кто-то, какая-то строптивая особь женского пола вдруг выбивается из веками заученной схемы, вы недоумеваете, не пытаясь осознать, что давно уже подменили логику закостеневшими стереотипами. Вы потеете, бьетесь в кровь за добычу, волочете её в дом; женщина исполняет из благодарности свой супружеский долг, а на следующий день в одеждах из шкуры добытого животного спешит на встречу с возлюбленным, чтобы усладить его и насладиться самой. Что ж, пожинайте плоды, закрывайте глаза на это и делайте вид, что исключений не существует, потому что они лишний раз открывают вам правду, которую вы знать не хотите. Тешьте свое самолюбие – женщина привыкла вам в этом помогать, вы её приучили. Если стереотипы, проходя сквозь толщу веков, постепенно превращаются в логику, то и суть вещей может меняться. Значит, по сути, на сегодняшний день любая женщина, так или иначе, продажна. Теорема, не требующая доказательств, а исключения лишь подтверждают правило. Занимаясь любовью по собственному страстному желанию, женщина как бы омывается от этой продажности, которую она проявляет ежедневно, ежечасно, и которая не дает ей покоя.
   – Почему ты все время брыкаешься? Я пытаюсь заслужить твое расположение всеми силами. Думал вот покорить тебя, приведя в дорогой магазин.
   – Даже не напоминай, иначе рискуешь услышать, что я на самом деле об этом думаю.
   – Мне очень хотелось бы услышать, что ты думаешь.
   – Ты в этом уверен, зная, что у меня хватит ума соврать, сказать то, что ты хочешь услышать, или что обычно говорят умные женщины в такой ситуации? Повторяю, если бы я тебя любила, то не говорила бы грубостей, резкостей, да у меня, скорее всего, даже желания бы не возникало говорить их, люби я тебя.
   – Так полюби же меня!
   – За то, что ты пытаешься сделать из меня содержанку? Я должна прыгать от радости, понимая, что завишу от тебя? Я должна повизгивать от счастья, всякий раз, когда заглядываю в шкаф, где висят купленные тобой вещи, которые я ни разу не надела, потому что они служат мне немым напоминанием о женской продажности? Но даже не это страшно. Ты тешишь себя иллюзией, что покровительствуешь молодой женщине, это льстит твоему самолюбию, но на самом деле ты только калечишь мою судьбу. Разве можно изменить жизнь, купив пару дорогих тряпок, которые некуда будет надеть? Которые, попросту, не с чем будет носить. Разве не стоило бы сначала поменять образ жизни человека, ввести его в иные круги, познакомить с нужными, влиятельными людьми? Тогда и гардероб переменится сам собой. Так нет же, ты изображаешь ловеласа, покорителя сердец, поющего серенады, тебе нравится осознавать, что без твоего влияния женщина потеряется, потому что никто, кроме тебя ей не поможет. Ведь я даже не любовница тебе и никогда ею уже не буду. И ты решил: раз она не может и не хочет мне принадлежать, пусть тогда хотя бы от меня полностью зависит. Очень мужская позиция. Позиция собственника, желание держать на крючке и таким образом самоутверждаться в своей влиятельности и могущественности. Только я не кукла, которую ты можешь возить по рынкам и ресторанам, я не желаю быть твоей забавой. Даже из благодарности, даже из жалости. Потому что дружбу нашу ты давно уже уничтожил. А ведь только она могла бы согревать мне душу и только её я могла бы отдавать тебе безвозмездно, без всяких сделок.
   – Но ведь я хотел, как лучше.
   – Ты хотел, как было бы лучше тебе. Ты не спрашиваешь меня, как мне лучше. У тебя свои цели, ты даже не пытаешься меня понять. Ты только и делаешь, что качаешь головой, повторяя: чего ты хочешь? Ты сделал из меня истеричку, неуравновешенную, капризную, нервную женщину, не понимающую, чего она хочет. Ты не хочешь признать, что затянул меня в болото зависимости, из которого теперь так сложно выбраться. И чем дальше, тем хуже, тем глубже. Ты сделал всё, чтобы я привыкла к твоему покровительству. А что будет, когда ты не сможешь или не захочешь больше мне помогать? Ведь я никогда не буду тебе принадлежать, пойми. Вот надоест тебе впустую тратить на меня свои силы и средства, что тогда? И дело тут не в честности и благородстве. Просто ты потеряешь ко мне всяческий интерес, а я к тому моменту настолько увязну, что действительно разучусь общаться с окружающим миром, я упаду в его суету и не смогу выплыть. Даже если ты не утратишь ко мне интереса, но ведь с любым из нас может случиться всё, что угодно в каждый момент нашей жизни. Ты понимаешь, что несёшь за меня ответственность? Вот собаку ты боишься завести, потому что некому будет о ней заботиться через какое-то время, а женщину-игрушку тебе завести не страшно – пусть она потом барахтается, она мне нужна сейчас, чтобы до конца наслаждаться жизнью. Детей и собак в таком возрасте уже не рискуют заводить, а любовниц можно.
   Уж лучше бы ты просто хотел на мне нажиться. По крайней мере, это означало бы, что моя работа представляет коммерческий интерес. Но я ничего собой не представляю, как профессионал, поэтому не интересую приличного работодателя. Я устала от слов, от дифирамбов, тобою спетых под гитару и без. Тебя это вполне устраивает и где-то в глубине души в тебе живет нежелание по-настоящему устроить меня, помочь мне встать на ноги. Если бы ты действительно этого хотел, ты бы действовал иначе.

//-- *** --//
   Всё оставшиеся дни мы делали вид, что всё прекрасно. Я смирилась с мыслью о том, что это последняя наша встреча, и что дальше придется рассчитывать только на себя.
   Виктор Сергеевич возил нас на экскурсии, где всё время ворчал и возмущался, что гиды делали и говорили что-то неверное, а от исполнителей фламенко веяло самодеятельностью. Он удивлялся, как это мне, с моим-то высшим образованием, нравится такой низкий уровень, не понимая, что мне хотелось всего лишь отвести душу, захмелеть и не думать ни о прошлом, ни о будущем.
   В день отъезда мы вчетвером отправились на экскурсию в монастырь Монтсеррат, в честь которого в Каталонии издревле называют девочек, в том числе это имя носит и знаменитая испанская оперная певица Монтсеррат Кабалье.
   Автобус выныривал среди облаков, обволакивающих гору. Те из пассажиров, которых не укачало на подъеме, тщетно пытались сделать удачные кадры, ведя агрессивную, но безрезультатную фотографическую охоту.
   Русская женщина-гид средних лет несла милую чушь, вводя в заблуждение невежественных, но благодарных туристов, и убаюкивала Виктора Сергеевича, выражавшего свое недовольство драматическим храпом с бурлящими кульминациями на поворотах.
   Две девушки-подростка на передних сиденьях второго этажа нервно взвизгивали, когда автобус давал крен, а пассажиры верхнего яруса заглядывали дулами фотоаппаратов в пропасть.
   Монтсеррат в переводе с каталонского означает «рассеченная гора». И действительно гигантские округлые глыбы были отделены друг от друга, как зубы в челюсти каменного великана. Колени гор упирались в небо в окружении многочисленных каменных фаллосов. От монастырского двора вверх по склону поднимался вагончик фуникулера, разламывая гору надвое. Словно стремясь всё опошлить, человек уточнил, подчеркнул эту природную промежность расхождением колеи фуникулера, которая тонкой струйкой наслаждения стекала к подножию монастыря.
   Здесь всё желало зачатия, всё ожидало встречи с чудотворной Черной Мадонной, покровительницей Каталонии, которую, по легенде Святой Лука вырезал из черного тополя. Много веков паломники со всего мира приходили к ней просить о помощи. Люди верили, что Моренета (Смуглянка) дарит женщинам счастье материнства, исцеляет от бесплодия.
   Мы долго стояли в бесконечной очереди, разглядывая многонациональных туристов, фотографирующихся на каждом углу. «Может, попросить у неё выигрыш в лотерею?» – лениво думала я. – «Подойти и сказать: Привет, Мадонна. Подари мне, будь добра, выигрыш. Ну, что тебе стоит? Всего девять миллионов евро. Знаешь, мол, есть такая испанская лотерея, созданная для помощи слепым людям. Самый большой приз в ней как раз девять миллионов. Я давно её покупаю, потому что меня тешит мысль, что даже если я не выиграю ничего и никогда, то хоть помогу какому-то несчастному».
   Я вяло улыбалась, замечая просительные взгляды Виктора Сергеевича, переполненные тоской и нежностью.
   «Я слышала, говорят, что большой выигрыш и вообще любые деньги или власть даются человеку для проверки. Как он будет меняться, не потеряет ли человеческое лицо, не превратиться ли в алчное животное. Мадонна, я покупаю лотерейные билеты. Почему ты не даешь мне выиграть? Потому что полностью во мне уверена, уверена, что деньги меня не испортят? Откуда такая уверенность, а, Смуглянка? Проверь же меня, пожалуйста, дай мне выиграть много денег. Ну, прошу тебя. Я обещаю отдать десятую часть на благотворительность, на строительство Саграда Фамилии, например. Если не даешь мне денег, дай мне хорошую, интересную работу! Я ведь понимаю, что просто так деньги с неба не падают, так дай же мне возможность заработать их тем, что у меня хоть как-то получается. Помоги мне, Мария, хоть одно дело в жизни довести до конца, помоги, поддержи, направь. Слышишь меня? Неужели ты не можешь понять меня, как женщина – женщину?»
   Дверь открыли в двенадцать часов дня, очередь впереди нас была огромной. Юный служитель в синей униформе мел дворик. Многоязычные туристы возносили руки вверх в центре двора, загадывая желания.
   Как только стали пускать внутрь, поток двинулся невероятно быстро. «Что там можно у неё попросить при таком темпе? Наверное, многие готовятся заранее. А мне всякая ерунда в голову лезла.
   Проходя по боковой части храма, я фотографировала всё подряд, просто передвигая камеру из стороны в сторону. Справа по коридору виднелись кресла в небольшой зале. В контровом свете, бьющем через витражное оконце, возвышался рыцарь в латах. Я не удержалась, чтоб не пойти туда и не сделать несколько снимков.
   Лесенка через низкий округлый проем двери вела вверх. Там все задерживались буквально на три секунды, касались руки Мадонны и проходили дальше.
   Матерь Божья действительно была черна. Она была похожа на деревянного языческого идола, на карлицу с мелким телом и непропорционально крупной головой.
   «Вот она, Черная Мадонна», – подумала я за два шага до нее. «Бедная ты женщина, посадили тебя под перевернутую стеклянную колбу».
   В стекле было сделано отверстие для кисти правой руки, которую трогали благоговейные посетители. Некоторые прикасались губами.
   «Символ материнства?» Я не стала трогать и уж тем более целовать. Была ли я вообще в состоянии поверить в её могущество? Наверное, нет. Была ли во мне хоть какая-то вера? Наверняка, да. Но тогда, в этом сумрачном, душном человеческом потоке криков, молитв, требований мне хотелось скрыться за иронией, близкой кощунству.

//-- *** --//
   Вечером трансферный автобус приехал за Виктором Сергеевичем и его друзьями. Мы скованно простились и я побрела на электричку. В Барселоне у меня оставалось пять часов до ночного автобуса в Мадрид и я решила навестить бывших коллег по ресторану.
   Оставила чемодан в камере хранения, на вокзале и на метро отправилась к ним. Все мне были рады. Прибежали ребята из соседнего ресторан. Беатрис, которая когда-то не давала тебе спокойно работать, кинулась мне на шею почти со слезами. Все спрашивали с надеждой, не насовсем ли я здесь. Звали на работу, предлагали остаться. Сказали, что я немного поправилась, но что мне это идет.
   Поздоровавшись со всеми, кто работал в этот день, я села у барной стойки, и Габриэлла угостила меня пивом. С кухни повара прислали небольшую тарелку с закусками.
   Мне было хорошо, всё было такое родное, я чувствовала себя, как дома. Даже захотелось вдруг надеть форму и побегать между столами вместе с остальными официантами.
   – Какой симпатичный блеск для губ. Не помню, чтобы видела тебя с накрашенными губами. Тебе идет.
   – Правда? Тебе нравится, Габи? Она у меня с собой. Хочешь накраситься?
   Габриэлла присела за барной стойкой, привычным движением нанесла блеск на губы. Поднялась и, лавируя между бутылками с дорогими ликерами, посмотрела в зеркальную стену за спиной.
   – Габи, тебе, с твоей смуглой кожей, этот цвет идет больше, чем мне. Оставь помаду себе, если хочешь.
   – Ой, спасибо, rusita [13 - русская – перевод с испанского, (уменьш.-ласк., прим. автора)].
   Габи, покупающая на воскресных рыночных развалах дешевую пластиковую обувь и одежду, которая пахнет копеечной работой нищих жителей Китая, была счастлива.
   Роберто вился вокруг меня, делая якобы дружеские комплементы и тут же прося за них прощения. Я зачем-то сдвинула блузу ниже с плеч, чтобы были видны лямки лифа, и старалась не сутулиться, оригинально потягивая пиво через коктейльную трубочку.
   – Chiquita [14 - малышка – перевод с испанского (прим. автора).], мне очень нравится, что ты немного поправилась. И эта блуза, облегающая твои округлости – дух захватывает!
   – Ладно тебе, Роберто, ты меня смущаешь.
   – Я и сам смущаюсь.
   – Мне пора, Роберто, – бросила я чуть небрежно.
   – Останься! Ну, как же так? Мы все по тебе скучали, побудь немного с бывшими коллегам. Задержись, выпьем по рюмочке.
   – Пропадет билет на автобус.
   – Это же мелочи. Поедешь чуть позже.
   У меня было отличное настроение и я согласилась.
   Когда закрыли ресторан, Роберто повез меня на машине по ночной Барселоне в сторону моря.

//-- *** --//
   Тент кафе был натянут прямо на пляже. На фоне ночной черноты моря белели пластмассовые столы и стулья, скособоченные под весом отдыхающих, тонущие почти до самых сидений во влажном прохладном песке.
   Посетители купались голышом, время от времени выходя из воды, чтобы сделать глоток-другой пива. Мало кто сидел за столиками – большинство валялось прямо на песке, пристроив открытую бутылку у ножки стола. В кафе гремела музыка, слышался шум оживленных бесед.
   Я сидела у Роберто на коленях, кивала головой в ответ на его комплементы. Кресло под нами всё глубже проваливалось в песок, не выдержав двойного веса. Роберто гладил меня по голове, целовал. Я не сопротивляюсь, отвечала.
   – Останься. Завтра вечером уедешь.
   – Не могу, мы же только что уже поменяли билет.
   – Что нам стоит сделать это еще раз?
   – Не знаю.
   Мы вспоминали наши дружеские встречи в квартире, в которой я когда-то осталась одна, без тебя.
   – Неужели ты ничего не чувствовал, тебе ничего не хотелось?
   – Хотелось, конечно. Но я сдерживался из уважения к тебе. Ведь ты была так расстроена этим расставанием. Мне не хотелось, чтобы всё выглядело так, будто я пользуюсь твоим несчастьем.
   – Я тоже думала об этом.
   – Да?
   – Да.
   – Но почему ничего не сказала, не намекнула? Вы, женщины, это умеете. Знаете, как подавать сигналы, не говоря ни слова. А я бы понял, уловил.
   – Я не знаю. Я бы никогда не позволила себе. Мне хотелось и не хотелось одновременно. Наверное, нужно было расслабиться. Но я представляла себе, как бы это могло быть.
   Молчание.
   – А тебе хотелось бы?..
   – Да.
   Молчание.
   – Поедем на вокзал менять билет?
   – Не думаю.
   – Завтра мне во вторую смену. У нас будет полдня. Снимем гостиницу, купим шампанского.
   Молчание.
   – Пойдем в машину?
   – Пойдем.
   – У тебя есть презервативы?
   – Нет.
   Молчание…
   В машине Роберто снял рубашку, завесил заднее стекло и потушил свет. Лобовое стекло закрывал отражающий зеркальный щит. В какой-то момент мы поймали на себе взгляды посетителей кафе, стоящих неподалеку. Они курили, пошатываясь, и, казалось, смотрели сквозь нас, принимая машину Роберто за только что приземлившийся неопознанный летающий объект, в котором сидели перепуганные инопланетяне, явно не готовые вступить в первый контакт с жителями планеты Земля.

Июль 2009, Мадрид

   Смутно помню, как села в автобус.
   Всю ночь мне снилась маленькая карлица из монастыря в Монтсеррат. Снилось, как её нежная кожа постепенно твердела, покрывалась черным налетом от дыма веками горящих свечей. И теперь уже Черная Мадонна неустанно подавала сверкающую отполированным деревом маленькую ручонку без конца прибывающим паломникам. Потом статуя вдруг покрывалась золотом, падала и разбивалась на тысячи монет, превращаясь в мои миллионы.
   Потом пришел Ницше с плёткой и сказал ехидно:
   – В каждой женщине есть загадка, а разгадка всех женщин – беременность.
   Я отобрала у него плётку и стала выталкивать его из моего золотого сна.
   Почему же все были так уверены, что всякая женщина хочет быть разгаданной? Кто придумал ей такое предназначение? Разговоры о законах природы и о богах меня не устраивали. Должна быть ещё какая-то разумная причина.
   Почему не дать женщине право выбрать самой – остаться загадкой навсегда или открыть миру свои тайны. Не исключено, что получив никем не навязанную свободу выбора, женщина поняла бы, что действительно хочет породить новую жизнь. Она, возможно, потому и сопротивляется, что её обвиняют, корят или жалют. Обвинения ещё можно перенести, но жалость убивает, подавляет, толкает на глупости.
   Дева Мария, она же Мадонна, она же простая земная женщина – родила сына Божия. Это дает право всякой женщине надеяться на появление из её чрева чего-то божественного, освещенного, вечного. Сверхчеловека, если хотите, господин Ницше. У Марии была вера, а у нас её уже нет. Ведь Вы, уважаемый Фридрих, и все мужчины, с ним согласные, вы сами сначала отняли у женщины её веру – в мир, в высшие силы, в себя самоё, а теперь требуете от неё разгадок, чреватости чем-то волшебным, переродившимся и способным перерождать других.
   Так кричало моё нутро, глубинное, женское, сопротивляясь насилию мира, созданному сначала природой, а после утвержденное, как истинное, самим человеком. В это же время внутри меня, в вязкой жиже сомнений, страхов и бессонных ночей зарождалась жизнь. Эта жизнь была желанна, ожидаема. Это были те миллионы золотых монет, которые без молитв дарила мне Смуглянка, прокопченная дымом веков, затроганная миллионами дрожащих рук, засмотренная миллионами глаз, измученная молитвами миллионов страждущих душ. Простая древняя женщина Мария, не услышавшая, но понявшая мои желания, потому что мы с ней – одно целое, и она решила через меня родить надежду.
   Мы были едины, мы зачинали друг от друга и затем производили друг друга на белый, черный от ненависти, свет. Душа мира снизошла, склонила нежно голову, помогая породить новый осколок вселенской любви. Я не верю в ваших богов, но верю во всеобщее материнство.
   Мадрид встречал моё возвращение суетой рассветных улиц. Меня разбудила новая жизнь.

© Аннет Бове, Annette Bovet, 2014, RTPI, Madrid

Черная Мадонна Аннет Бове