Таити
Таня Родина

   To you, my double S.

   © Таня Родина, 2015
   © Дронова Люба, дизайн обложки, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

   Слишком много спонтанного алкоголя. Слишком много дорогой, но уже такой неинтересной, абсолютной бессмысленной пищи. Накопилось слишком много любимой музыки, свободного времени, бессонных ночей и глупых чувств в сердце. Каждый день, с самого его начала, начинает быть похожим на предыдущий и не важно, проведешь ли ты его на этом континенте, на каком-то другом или в самолете между ними двумя. Менять декорации становится значительно проще, чем задумываться над тем, что скрывается за ними.

   Сначала я хотел пить только по выходным. Хотя, наверное, правильно было бы сказать, что сначала я не хотел пить вообще. Помню, когда мне было 16 лет, наверное, самый глупый возраст в человеческой жизни, и в то самое глупое время я поставил себе невероятную, поражающую своими масштабами цель – выпить бутылку водки меньше, чем за час. Практически залпом. Один. Я выбрал особенный вечер, чтобы придти домой к другу и спокойно там напиться. Такое решение я принял за неделю до этого вечера и все последующие дни то радостно, то нервно обмусоливал эту мысль у себя в голове. Вот я стою и чищу зубы и думаю о том, что через 5 дней я напьюсь. А вот я сижу на уроке физики в школе и бессмысленно таращусь на школьную доску, где происходит какое-то необъяснимое действо, и размышляю о том, какова на вкус водка и что со мной будет после первого стакана. В первые 16 лет я не пробовал никакой алкоголь. Почему? Ну, а почему люди вообще начинают пить, просто так получается, складывается так. Вот и со мной получилось, а, точнее, до 16 лет не получалось, а потом вдруг получилось так, что на всю жизнь. Тогда моё сердце разбили, и я сразу же подумал, что нужно как-то выйти из этого дурацкого положения. Кино, музыка и книги наставили на вполне очевидный путь – добавить побольше алкоголя в кровь. Я всегда был крайне организован и любил планировать все заранее, даже когда мне было 16, и потому запланировал водку именно на вечер субботы, заранее удостоверившись, что родители ровесника-друга будут где-то далеко за пределами квартиры.

   Самое начало лета, когда все кругом уже зеленое, но какое-то не определившееся: вроде бы и тепло, но по ночам идет навязчивый, холодящий открытую кожу, дождь. Вот я вышел из родительского дома, предварительно поев горячего супа, который приготовила мать. Тогда я чувствовал себя крайне уверенно. Решительная походка, чуть дрожащие руки. Шагая к другу домой, даже не закурил почему-то. Да и вообще в ту минуту я был абсолютно девственен и чист. Единственное, что, пожалуй, отличало меня от обычного человека – это глубоко поломанное сердце. Это сейчас мне уже кажется, что в то время я воспринял несколько неудачных романов с чрезвычайной долей драмы, но в тот момент, когда мне было 16, я был уверен, что в жизни не было человека несчастнее меня. Я хорошо учился, был отзывчив и вполне себе мил, много читал и даже иногда сам пописывал кривоватую прозу. Моя одежда, моя прическа, мои взгляды на жизнь – все в тот день, до того момента как я впервые попробовал водку, были удивительно нейтральными. Единственное, что меня отличало от остальных подростков – это кровоточащее сердце, неровные алые подтеки которого, как мне казалось, оставляли не слишком опрятные следы на свежевыглаженных рубашках. Да, в какой-то момент после неудачной влюблённости я поймал это чёткое ощущение, что вместо летнего юношеского пота из меня начала сочиться моя девственная кровь. Раздавленное сердце походило на зубчик чеснока, который, перед тем как его мелко порезать для свежего салата, моя мать каждый раз с невиданной силой прижимала к разделочной доске своим толстым кухонным ножом. Это натужное движение, нажатие ножа на беззащитную дольку чеснока, и то, как уже через несколько секунд этот чеснок каждый раз слабо хлюпал и разваливался на части, ужасно напоминало мне то, что случилось с моим сердцем месяцем раньше. Я честно пытался погрузиться во всё, что угодно, но только не в свои душевные самокопания, искал спасение в неочевидных романах, пытался отвлечься долгими прогулками по шипящему городу, начал было зазубривать, на мой взгляд, абсолютно бессмысленные пассажи из школьных учебников, часами оставался за пределами родительской квартиры, ища спасение в шумных прохожих, пробегающих машинах, шелестящих деревьях и торопящемся солнце, но все это не помогало скрыться от самого себя и моих бесчеловечных страданий. Однажды мне просто надоело. Надоело так бестолково есть, так бессмысленно разговаривать, так плохо спать и очень захотелось просто стереть из памяти события прошлого года, полностью очистить себя и свою отравленную кровяную систему от гадкого чувства разрыва, от этого щемящего чувства потери, от этого гадостного ощущения пустоты и тошноты внутри и снаружи. Перепробовав все, что только мог, я, наконец, понял, что если мне сейчас не поможет алкоголь, то, наверное, уже вообще ничего не поможет.
   Водку я купил заранее. Попросил знакомого дедушку из нашего подъезда купить мне бутылку, доверившись его экспертизе. Взял с собой из дома четыре яблока. Не знаю, зачем я вдруг решил взять с собой еще и яблоки, но мне почему-то казалось, что это может быть неплохой идеей.
   – А эта точно нормальная?
   – Ну конечно нормальная.
   – Ну, бери тогда, – шепчу я на ухо старшему товарищу перед прилавком.
   Продавщица недовольно посматривает в нашу сторону, но сказать ей, видимо, нечего. В этом магазине вообще не так часто встретишь покупателей, так что костлявая женщина за кассой просто не могла позволить себе начать воротить нос от нас, двух подозрительных людей с такой же подозрительной разницей в возрасте, покупающих водку и достаточно громко при этом советующихся. Прощаясь с дедом, я быстро, наверное, даже слишком быстро пожал ему руку, забрал пакет внутри которого была водка, и был таков.

   Жёлтый свет от садящегося июньского солнца облепил всё вокруг. В эту минуту мой город, где я жил и родился, казался мне намного более красивым, чем был на самом деле. Я даже успел удивиться. Последние месяцы я перестал замечать то, что происходило вокруг меня. Красота природы, картин в галереях и даже лицо бывшей возлюбленной, совсем перестали меня интересовать. Любое проявление красоты вокруг вызывало тошнотворные схватки где-то в районе груди. Я уже успел научить себя новой привычке – лишний раз не смотреть по сторонам, чтобы вдруг ненароком не увидеть что-нибудь красивое, но в этот вечер, когда я был абсолютно уверен, что спасение было столь удивительно близко, я почувствовал себя почти освобожденным и, подняв голову, замерев на несколько секунд, начал удивлённо оборачиваться по сторонам – в мире стало гораздо больше красок, чем месяц назад. Всё расцвело и зазеленело, не став ждать, пока я опомнюсь от своей личной трагедии.

   Не знаю, то ли я нёс водку в пакете, то ли она сама вела меня домой к другу. И я не спеша шёл через разросшийся парк, упиваясь последними, как надеялся, минутами этого тошнотворного горя, с которым жил последние недели. Зная, что скоро этот беспросветный ад закончится, я мог себе это позволить. Шелест пакета, мои мягкие волосы, которые то и дело разлетались во все стороны, жёсткий ворот наглаженной рубашки, тяжесть в ногах и лёгкость между бровями – я был готов влить в свой организм литр, или сколько там было, этой живительной по рассказам многих жидкости, чтобы раз и навсегда закрыть, перечеркнуть, забыть всё то, что со мной случилось раньше. Само собой я надеялся, что моё сердце правильно воспримет этот жест и склеет себя само, без моего дальнейшего участия.
   – Молодой человек! У вас рубашка испачкалась.
   Голос, мысль-молния в голове, ответ. Будучи абсолютно уверенным, что виной произошедшему стало моё кровоточащее сердце, я сразу же опустил голову к левой стороне своего тела. Я не ожидал увидеть на своей рубашке ничего, кроме бордово-алого подтёка, но к моему удивлению с выглаженного полотна рубашки на меня смотрела ярко-зелёная клякса. Брови нахмурились, рука сама собой потянулась к пятну.
   – Ничего страшного, – буркнул я, не глядя в сторону чуть визгливого голоса девушки.
   Я сразу же понял, что это была зелёнка. Днём ранее я положил её в нагрудный карман рубашки, выходя из аптеки, где её и приобрел, чтобы замочить случайно порезанный палец. Свой палец я этой зелёнкой так и не намочил, зато успешно провернул этот трюк с рубашкой. Идти в таком виде не то, что к другу, а вообще по городу, как-то не очень хотелось. Теперь, вместо совершенно обычного, невероятно средне статического и ничем непримечательного молодого человека, каждый прохожий мог лицезреть странноватого подростка с зелёным пламенем на рубашке, которое с каждой секундой разгоралось всё ярче. Сообразив, что пришло время распрощаться с бутыльком зелёнки раз и навсегда, я с неохотой засунул пальцы в карман и рывком отшвырнул содержимое в сторону. Теперь зелёными стали и пальцы. Но, конечно же, недавно порезанного пальца это не коснулось. Наверняка, вид мой в эту минуту был настолько сконфуженный, что чуть визгливый голос снова осторожно вторгся в моё сознание.
   – У меня есть салфетка.
   Я, наконец, направил голову в сторону салфетки и увидел перед собой её обладательницу, девушку, которая сидела на скамейке с книгой, раскрытой на голых коленях. Девушка не то, чтобы улыбалась, но что-то в ней давало мне понять, что, на самом деле, она улыбается. То ли это был мягкий разрез глаз, то ли лёгкое движение ресниц, а, может, складки на юбке или нежная линия голеней. Нет, она мне не сильно понравилась. Но всё-таки я решил подойти и взять обещанную салфетку.
   – Даже не знаю, как это вообще получилось, – пространно начал я.
   – Так бывает, – девушка потянулась пальцами в нутро слишком большой сумки, лежащей рядом, и проворно достала салфетку,
   – Но это не страшно.
   Вместо того, чтобы просто дать салфетку, она осторожно встала, поднесла салфетку к пятну и аккуратно промокнула его шершавой поверхностью белой салфетки. Зеленое сразу же напало на белое и в неравной битве, белое потерпело поражение. Прикосновение её руки чувствовалось чрезвычайно остро. Влажная материя рубашки, тонкая материя салфетки и даже моя кожа, легко пропускали тепло её рук куда-то глубоко, внутри сразу же стало горячо и влажно. Я оторопел от неожиданного и столь приятного физического контакта и просто продолжал смотреть на неё, вывалив свои глаза.
   Она же просто занималась своим делом. За первой салфеткой последовала вторая. После этого – третья. Пятно на рубашке, конечно же, никуда не исчезло, но ощущение влажности на теле ушло. Я начал забывать о своём мокром, разбитом сердце, и просто таращился на незнакомку перед собой, которая вдруг стала чуть красивее, чем пять минут назад.
   – Ты торопишься? – спросила она.
   – Нет.
   Конечно же, прежняя договорённость с другом по поводу совместного времяпрепровождения этим вечером, как и нефритовое пятно в половину моей рубашки, волновали меня в данную минуту меньше всего. Единственное, что соединяло меня с реальностью – это наивно цветной пакет с яблоками и водкой в руке. Я решил начать с яблок.
   – Хочешь яблоко? – спросил я, протянув красное яблоко своими зелёными пальцами.
   – Спасибо, – ответила она и положила его рядом с собой.
   В момент этой легкой паузы я вдруг понял, что мы почему-то ведём себя друг с другом чрезвычайно серьёзно. Терять мне было совершенно нечего, поэтому я достал бутылку и непринужденно анонсировал:
   – Мне нужно это выпить.
   Она удивленно посмотрела на меня и на бутылку, но, стараясь выглядеть также непринужденно, ответила:
   – Я могу помочь.
   Вечер принимал совершенно неожиданный оборот. Я лёгким движением открыл бутылку, взял во вторую руку яблоко и отведал и того, и другого понемногу. Самое первое впечатление в жизни от водки оказалось самым сильным. Жидкость была гадковатой, но от неё моментально становилось тепло во рту, а яблоко было сочным и сладким. Смешав одно с другим, я вопросительно посмотрел на мою новую подругу, не зная, что именно ей стоит предложить для начала. Девушка достала новое яблоко и сделала глоток из бутылки, выпивая значительно больше меня. Я промолчал. Вообще, говорить не сильно хотелось, а, тем более, о таких банальностях, как её имя, моё имя, погода сегодня, погода завтра, школа, любимый урок, любимый цвет, любимая книга, любимый напиток… Я сделал ещё один глоток из бутылки, стараясь не отставать. Водка залилась глубоко в голову, минуя желудок. В голове стало непривычно ватно. Я посмотрел на незнакомку, на эту вполне себе очаровательную незнакомку, и, наконец, улыбнулся.
   Меня зовут Катя. У меня не оставалось выбора, я назвал своё имя. Катя задумчиво посмотрела на мою рубашку и поприветствовала меня новым глотком водки. Я честно ещё не знал, как нужно правильно пить алкоголь. Какие выдерживать паузы? Принято ли говорить о чём-то особенном, выпивая? Нужно ли есть, запивать или можно отбросить как одно, так и другое? Галантно ли это – пить прямо из бутылки или лучше это делать из особого бокала, стопки, стакана? Но, на самом деле, все эти вопросы не имели сейчас никакого значения. Катя откусила яблоко и начала говорить сама:
   – Я должна была встретиться здесь кое с кем, но он не пришел. Опоздал на 40 минут. Домой идти не хочется. Уж лучше так, – чуть устало сказала она, легко указав головой на бутылку.
   – Я тоже шёл к другу, – язык после водки стал слишком шёроховатым и большим и как-то неохотно шевелился, – Но пока не дошёл.
   Мне вдруг захотелось искрометно шутить, но ни одна шутка так сразу не клеилась. Хотел было вспомнить анекдот, но и его не оказалось в памяти. Так мы и сидели несколько минут, молча попивая водку, уютно укутанную в пакет, и иногда откусывая яблоки. Зелёнка на рубашке обсохла, оставив после себя тёмное пятно, которое, вероятно, меня уже не покинет.
   Мы сидели словно в театре. То ли после алкоголя, то ли это моё разбушевавшееся воображение, но мне вдруг начало казаться, что все прохожие, машины вдалеке, проплывающие вечерние облака и даже мелкие мошки и мушки, словно все были частью какого-то неведанного действа, а мы с Катей были только зрителями. Словно весь этот мир воссоздали только для нас, на те пару часов, что идёт представление, и как только оно закончится и мы выйдем из зала, все эти декорации разберут; актеры разойдутся по домам, облака руками отклеят с неба и положат в подсобку, деревья возьмут в обнимку сильные мужские руки и матерясь оттащат в кладовку. После этой мысли я громко, наверное, слишком громко вдохнул и выдохнул, Катя вопросительно посмотрела на меня и сказала невпопад:
   – Мне нужно идти.
   – Куда? – бесцеремонно спросил я.
   – Домой.
   – Зачем? – я посмотрел на бутылку водки, мы выпили только треть, но смелости во мне явно прибавилось.
   – Родители ждут.
   – А меня не ждут. Я им сказал, что остаюсь у друга с ночёвкой.
   – Значит, друг ждёт?
   – Может, и ждёт.
   После нового глотка водки, я зачем-то положил ей руку на коленку. Ладно, если бы она была в брюках или в чём-то таком, но я положил ей руку на голую коленку. Тепло её кожи мгновенно обожгло меня до кости, я хотел было отдернуть ладонь и спрятать её куда подальше и примерно навсегда, но мой затуманенный разум дал мне понять, что так будет только хуже. С невозмутимым видом мы продолжили сидеть с моей рукой на её коленке. Катя смотрела на мою руку. Я смотрел куда-то вдаль. Через несколько секунд я почувствовал странный скачок в горле, и поспешно закусил его яблоком и запил водкой. Показалось, что стало легче.
   Ещё через несколько минут, когда сидеть просто так стало решительно невозможно, я посмотрел ей прямо в глаза. Катя была не такой красивой, как та, в которую я был до смерти влюблён уже в прошлом. Единственное, что мне нравилось в её лице – это абсолютная симметрия. Я с детства увлекался черчением и геометрией и именно в её лице сейчас нашел неизученное правило, нерешённую задачку, недоказанную теорему. Идеальные окружности зрачков вступали в диалог с полукругами бровей, тонкая линия носа разбивала аккуратные губы на ровные доли, траектория каждой ресницы была отточена и идеальна и стремилась ввысь. Вот таких вот взаимодействий было в её лице невиданное количество и я только начинал свой путь. Я становился ближе к разгадке с каждым глотком. Наверное, мой столь продолжительный взгляд показался Кате странным или же, наоборот, заинтересовал, она блеснула мокрыми зрачками и задумчиво сказала:
   – Что-то я уже пьяная. Домой сейчас лучше не идти.
   – А пойдем к моему другу в гости.
   – Ну, пойдем.
   Я был уверен, что она не согласится, поэтому после того, как она сказала «да», я удивленно вздёрнул свои юношеские, отчаянные брови и сосредоточенно, из последних сил, посмотрел на неё и спросил что-то глупое:
   – Не боишься?
   – А вот и не боюсь.
   Она сделала ещё один глоток, как бы показательно смелый, и я увидел, что за последние полчаса мы выпили половину бутылки. До этого самого момента, я был уверен, что всё не так уж плохо. Ну, и вообще, если бы я захотел сосредоточиться (ну вот если бы я очень захотел), я бы смог вполне сойти и за трезвого. В этом я был почему-то страшно уверен. Однако все изменилось, когда я встал на ноги. Тёплый летний асфальт тут же загулял под ногами, кроны деревьев без всякого предупреждения вдруг стали набрасываться откуда-то сверху, скамейка вообще оказалась на другом континенте. Я покачнулся, но устоял. Рядом со мной уже стояла Катя. Выглядела она немного увереннее. Во всяком случае, она держалась на ногах и не падала. В голове был туман или что это было? Катя не стала ждать помощи и самостоятельно собрала наши вещи со скамейки. Её руки осторожно взяли пакет с водкой и оставшимися яблоками, моя рука сама по себе беспомощно взяла её локоть или плечо, что-то тёплое и мягкое.

   Улицы были смазанными и неровными, я помню, как выпалил адрес друга (и как я его вообще тогда вспомнил?), как мы переходили шумную дорогу. Катя отважно тащила меня на зелёный. Вот мы уже в троллейбусе и я швыряюсь в кондуктора мелочью, слышу голос Кати рядом, но не понимаю, что она говорит. Мы поспешно ретируемся, я ору что-то этой медленно удаляющейся гусенице, Катя не отпускает мою руку, я хочу удостовериться, что мою руку держит именно она, заглядываю ей в лицо и вижу всё тот же геометрически идеальный порядок, но уже через секунду черты лица куда-то разбегаются – отваливается нос, перемешиваются между собой ресницы и губы, волосы сметают за собой остатки лица, оставляя после себя идеально ровную поверхность… Меня стошнило куда-то в зеленый куст. После нескольких минут этого спонтанного действа, я тяжело поднял голову и огляделся. Удивительно, но Катя всё еще была рядом. Черты её лица сложились обратно в прежнюю светлую картинку. Я почувствовал, что неплохо было бы умыться, но вдруг понял, что почему-то стою уже наполовину мокрый. Помотал головой из стороны в сторону, огляделся, посмотрел на зелёное пятно на рубашке, которое никуда не делось, и только сейчас понял, что уже давно идет дождь. Точно, дождь. Мне сразу стало понятно, почему у Кати волосы уже были мокрыми и почему кроме тошноты я чувствовал прохладный озноб и мокрую кожу на шее. Нелепо помыв руки в ближайшей луже, я быстро взял её ладонь и потащил домой к другу. Показалось, что выплеснув лишнее, я стал заметно более трезвым. Дома рядом обрели свои очертания, движения ног, словно по команде, выровнялись. Во рту всё ещё был неприятный привкус тошноты, поэтому я то и дело доставал изо рта язык и обмакивал его в капающий с неба дождь. Я снова чувствовал треугольную руку Кати и в один момент решительно нарушил молчание, которое, как мне казалось, длилось слишком долго:
   – Почти пришли.
   Катя не ответила, но я точно знал, что сказал это достаточно громко. Прошмыгивающие мимо нас люди, как всегда торопящиеся в свои подъезды, не обращали на нас никакого внимания. Все они бежали куда-то под своими тёмными зонтами, а у нас с Катей в руках был только один пакет, который мы негласно использовали по прямому назначению – прятали водку с яблоками.
   Ещё через пару минут нашего лавирования между лужами и чьими-то зонтами, я наконец увидел тот самый, нужный нам дом, одним лихим прыжком позвонил в домофон, выпалил своё имя, раздался щелчок, мы внутри, лифт и моё всё ещё пьяное отражение в зеркале и непривычно хорошо освещённое лицо Кати, нужная нам дверь и торчащая из неё голова моего друга. Кажется, мы и правда на месте.

Глава 2

   – Это Ник, а это – Катя, – меньше всего в ту секунду я хотел быть не только пьяным, но и невежливым.
   Ник явно не ожидал в этот вечер увидеть меня с девушкой, пьяным и мокрым с головы до ног, но мы знали друг друга уже не первый год. Он не сильно удивился.
   – Ого, какие вы мокрые. А зонта что ли не было?
   – Нет, зато у нас есть подарок, – моментально отреагировала Катя, и протянула пакет, который в эту минуту приобрёл крайне торжественный вид.
   Ник заглянул своим длинным носом внутрь пакета и довольно расхохотался.
   – Ну ладно, проходите. Только вытирайте ноги. И ещё с вас капает.
   Из зеркала в коридоре на меня пялился юноша среднего роста в грязной и мокрой рубашке, с несвежим лицом и расхлябанной причёской. Выглядел я, прямо скажем, неважно. В куске зеркала я мельком увидел Катю, которая снимала свои летние туфли и механическим движением поправляла волосы. Капли с волос хаотично стекали на пол, но Катя не обращала на это внимания. Было заметно, что она тоже пьяна, но старается держаться изо всех сил. У неё это получалось значительно лучше, чем у меня.
   – Как ты?
   – Нормально. Я – нормально, – быстро ответила она, и уже на большей громкости обратилась к Нику,
   – Где можно помыть руки?
   Я ответил за Ника, махнув рукой в сторону. Катя тут же удалилась, плотно захлопнув за собой дверь, и я услышал знакомые звуки, которые сам без всякого удовольствия только что воспроизводил на улице.
   – Это когда вы это так? И кто это вообще? – вторую часть своего вопроса Ник многозначительно прошептал, кивая в сторону туалета.
   Как объяснить то, что случилось со мной за последние несколько часов, я не знал. И как, правда? Если пересказать то, как есть всё на самом деле, даже мой друг мог бы засомневаться в правдивости этой подозрительной истории. Я уклончиво мотнул головой и сказал:
   – Водка какая-то не очень. Как-то странно себя чувствую. А Катя мне нравится.
   – Славно, славно. А ты ел что-нибудь? Закусывал чем?
   – Яблоками заедал.
   – Ну, даёшь. Мой отец яблоками не заедает. Картошкой жареной нужно закусывать.
   Я обречённо развёл руками и слегка скривил губы, как бы выражая этим свою неопытность.

   Легонько притопнула дверь, Катя вышла из ванной комнаты. Несколько быстрых всплесков воды, шорох полотенца и перед нами снова была Катя, заметно посвежевшая, но с ещё влажными, алыми глазами. Не было заметно, что Катя как-то стеснялась или чувствовала себя неловко в компании по сути двух незнакомых молодых людей. Она присела в кресло и устало вытянула ноги. Мы молча смотрели на её голые коленки, голые икры и голые щиколотки. Секундой позже я глазами скользнул по влажной от дождя футболке, которая облегала полную грудь. Я заставил себя оторвать глаза от Кати и перевести их куда-нибудь подальше. Мне попался Ник. Как всегда немного неряшливый вид друга детства меня чуть отрезвил и я, стараясь придать своему голосу расслабленное звучание, всё-таки слишком громко сказал:
   – Ну что, выпьем? Да, пойдемте на кухню. Поесть тоже нужно.
   – А сок есть?
   – Компот есть. Сливовый.
   – Ну, пойдем.

   Алкоголь всё еще слишком непривычно ощущался в теле. Я, то на секунду куда-то пропадал, убегая от реальности, разговоров вокруг и даже своих мыслей, то стремительно врывался снова и начинал вести диалог, до конца не улавливая нить разговора. Уже через несколько минут я опять выпадал из реальности, чтобы начать обдумывать то, что казалось мне важным. Вот и сейчас, я поймал себя на мысли, что мы, трое подростков шестнадцати лет, (я почему-то автоматически записал Катю в нашу банду шестнадцатилетних), так изящно смешиваем наше, ещё местами совсем детское, поведение, с действиями, которые мы так уверенно копируем с взрослых. С наших собственных родителей, с киноперсонажей, случайных прохожих, нервно зажигающих сигареты в подъездах, спонтанных девушек, покупающих дрожащими руками цветные бутылки вина в магазинах, с красивых и не очень красивых знакомых и не слишком знакомых людей. Мы втроём, никогда не обсуждавшие этого раньше и вряд ли планирующие сделать это в будущем, негласно следовали уже созданным шаблонам. Наши, ещё совершенно детские, поступки и слова, граничили с этой картинной взрослостью, которую мы подсмотрели у людей, старше нас на двадцать или тридцать лет. Наверное, так люди и взрослеют, так тогда взрослели и мы.
   – Есть картошка с грибами, огурцы, помидоры, сметана, что-то в кастрюле… Компот и кетчуп, – огласил весь список Ник, высовывая голову из прохладного нутра холодильника.
   – Давайте я разогрею картошку, – сказала Катя.
   – Давай, – пожал плечами Ник.
   Катя прошелестела мимо меня своей юбкой. Кажется, я начинал трезветь, но как-то крайне неприятно. В горле появилась гадкая сухость, в голове – странное жужжание, руки стали слишком горячими. Я отчаянно запил эти неожиданные симптомы ледяным компотом из холодильника. В рот попала небольшая слива и я от удивления проглотил её вместе с косточкой.
   – Я пока разолью водку.
   Ник был трезв и полон оптимизма. Я, устало развалившись на кухонном стуле, даже завидовал его пока таким резвым движениям и горящим глазам. Да и голова его снаружи выглядела так, словно никогда не болела так, как болела сейчас у меня.

   Кажется, дождь за окном закончился, и всё, что от него осталось – это влажные звуки асфальта и мокрые всхлипывания проезжающих машин. Из открытой форточки манило свежим кислородом. Я интуитивно начал глубоко вдыхать, мне казалось, что именно так я смогу избавиться от резкой головной боли. Через несколько целебных вздохов, я вдруг понял, что дышу уже чем-то другим – и правда, на кухне запахло румяной картошкой, грибами, чесноком. Без всякого предупреждения тут же мой желудок начал требовать горячей пищи. На столе появилась водка в толстых рюмках, тарелки, приборы. Катя привычно суетилась на кухне, вот только еe кухонная суета была больше похожа на какой-то танец, значения произвольных движений которого было невозможно разгадать. Я одобряюще кивнул головой и встретился взглядом с проплывающими мимо меня малосольными огурцами.
   – Есть хочется страшно, – растягивая слова, довольно сказал Ник.
   – А выпить? – неуверенно добавил я.
   – И выпить, – ответил Ник.
   – У меня почти всё готово. Сейчас буду накладывать, – отозвалась Катя и правда взяла мою тарелку, почему-то первой, и через несколько секунд вернула мне её же, но уже с ароматной, дымящейся массой.
   – Можно телевизор включить, – по-хозяйски сказал Ник.
   – Нет, давайте уж без него. Включи лучше музыку.
   Ник ушел в другую комнату, чтобы добавить этому вечеру немного звуков радио, а я охотно растворил свои зрачки в Кате.
   – Я пытался тебя поцеловать? – неуклюже спросил я, хотя прекрасно знал ответ на этот вопрос, но ещё не очень понимал, зачем я его вообще задал.
   Катя молча обернулась с тарелкой картошки в руках и быстро посмотрела на меня. Я продолжал стремительно трезветь и её тело, ее голова, её нос становились с каждым мгновением всё чётче, милее и приятнее. Не отвечая на мой вопрос, она подошла к столу, аккуратно поставила тарелку на то место, куда она сама сядет через пару минут, нагнулась ко мне так низко, что от нее сразу запахло лесом, и тут она меня поцеловала. В губы. Это столь неожиданно нежное прикосновение губ окончательно меня отрезвило. Эта минута, подмоченная поцелуем, прошла словно под гипнозом, я до конца не понимал что делаю и зачем, но чувствовал всё крайне остро, по-настоящему. Она оторвалась от меня ровно за секунду до того, как раздалось радостное звучание радио в другой комнате, и на кухню победоносно вернулся Ник.
   – О, а всё уже на столе. Давайте есть.
   Я все еще был где-то далеко в нашем с Катей лесу. Я видел высокие деревья с зелеными стволами и зелеными кронами, я чувствовал запах мокрых листьев и слышал водопад, и ноги сами собой вели меня куда-то вперед. В этом поцелуе сочеталось так много, а, может, в нём не было совершенно ничего? Чувствовать на губах горячую еду после тёплых губ Кати было странно. Я осторожно подносил ко рту вилку с комбинацией из наколотой картошки, грибов и лука, и широко открывал рот, отправлял это в себя поглубже. Этот трюк я проделывал раз за разом, аккуратно, при этом, загибая внутрь губы, чтобы сохранить вкус Катиных губ и не смешивать его с какой-то там картошкой. То, как я ел, никого не беспокоило. Катя сосредоточенно смотрела в свою тарелку, Ник самоотверженно создавал иллюзию дружеской беседы.
   – Ну, дёрнем, – по-взрослому произнёс Ник, поднимая двумя пальцами толстую рюмку.
   Меньше всего в этот момент мне хотелось запускать в себя эту противную водку, которая разжижает мозг, путает мысли, кривит губы и заставляет тошнить. Ник посмотрел на меня и предусмотрительно сказал:
   – Это – родительская. Вашу я пить не буду и вам не советую.
   Мы с Катей переглянулись и одним движением опустошили наши рюмки. И, правда, вкус был совсем другой. Во-первых, в этот раз водка была ледяной. При первом касании она мягко кольнула язык и легко проскользнула куда-то внутрь. Во-вторых, после горячей пищи, глотать её было проще. В-третьих, я чувствовал на себе взгляд Кати и, конечно же, изо всех сил старался держать марку и не упасть в грязь лицом.
   – Между первой и второй, перерывчика нет вообще! – Ник выглядел очень довольным.
   Леденящая пальцы рюмка, свежесть малосольного огурца, какая-то случайная музыка по радио. Примерно с этого момента всё снова закружилось на одной цветной карусели. Уже через полчаса мы отставили пустую бутылку в сторону.
   Сначала мне показалось, что ничего не поменялось. Наоборот, я словно приобрёл утерянную ясность и всё, наконец, встало на свои места. Мне так казалось ровно до того момента, как я поднялся со своего места. Катя, Ник, да и я тоже, мы вдруг стали такими весёлыми и отчаянными, когда это успело случиться? Всё, что происходило дальше, я словно наблюдал со стороны, не являясь участником происходящего. Вот мы, громко разговаривая, вышли из кухни. Мы идём, изредка спотыкаясь друг об друга, в другую комнату, где играет музыка. Вот Ник делает её погромче и мы начинаем танцевать, улыбки прыгают на наших лицах. Через пару минут Ник лихо запрыгивает на диван с телефоном в руке и, слегка хмурясь, видимо собраться получалось не так просто, набирает чей-то номер. Гудки, молчание, вот он уже самозабвенно кричит что-то в трубку, приплясывая на диване. Диван хрустит и хлюпает. Мне одновременно интересно и не очень интересно, с кем и о чём он сейчас разговаривает, я удивительно плавно, ещё не в слишком хорошо знакомой мне параллельной реальности, перевожу лицо на Катю. Она молча танцует с закрытыми глазами. Музыка с этого момента стремительно набирает обороты, моя рука удивительно смело обвивает талию Кати, я чувствую внутренней стороной локтя ее несколько резких рёбер. Катя мне кажется эфемерной иллюзией – я ничего не знаю о ней, она ничего не знает обо мне. Она не знает, что моё сердце раздавлено и до сих пор болит, и, наверное, именно поэтому я не прислоняю её близко к своему телу. Все просто – я боюсь, что торчащие осколки из моей груди заденут её своими острыми краями. За окном снова хлынул дождь, нас накрыло волной свежего воздуха. У меня не было времени удивляться, но Катя ничуть не сопротивлялась самым смелым моим прикосновениям. Я не был чрезвычайно похабен, но решительность моя не знала границ. Без всяких смущений мы продолжали танцевать. Ник вместо танцев все так же аляповато скакал с телефоном на диване.
   – Давайте ещe выпьем! – едва закончив фразу, он ринулся на кухню.
   – Ты мне нравишься, – сказал я Кате.
   – Какая у меня фамилия?
   – Я не знаю.
   – А я знаю твою, – после секундной паузы она назвала мою фамилию, и, что удивительно, абсолютно верно при этом расставив неочевидные знаки ударения.
   Я был уверен в том, что мы не встречались раньше, тогда откуда она меня знает? Общие друзья? Уже успела спросить тайком у Ника? Я не был местной знаменитостью, поэтому выискивал объяснение, которое показалось бы мне логичным.
   – Откуда?
   Вместо ответа Катя, уже гораздо менее галантно прижала пальцы к своему рту и поспешно ретировалась в ванную. Не знаю, стоило ли мне засчитывать эту реакцию на мой вопрос как ответ, времени обдумывать происходящее не было, потому как в комнату вернулся Ник с бутылкой водки, рюмками и солеными огурцами.
   – Будем теперь вашу водку допивать.
   Я вспомнил, что моя миссия на сегодня была определена ещё неделей раньше: я должен был напиться так, чтобы ничего не помнить, поэтому в ответ на внезапное появление на пьяной арене этого не менее пьяного летнего вечера, я всего лишь широко улыбнулся. Катя всё не возвращалась из ванной, поэтому мы решили сначала выпить за неё, потом ещё раз за нашу крепкую мужскую дружбу, потом за что-то, что было уже достаточно сложно объяснить, а потом вернулась Катя.
   Всё, что случилось дальше, нельзя разместить на бумаге. Рёв музыки, влажный гул ввалившихся с улицы промокших наших с Ником друзей, Катя, с мерцающим лицом, то ли заплаканная, то ли только что умывшаяся, постоянная тошнота на фоне танцев на диване, громкие возгласы и дикие беседы, орущие на нас соседи и, кажется, полиция, и вот я уже так мужественно вступаю в беседу, не имеющую никакого смысла, с одним из полицейским, посматривая, видит ли меня в этот момент Катя, но тут меня внезапно накрывает стремительная волна тошноты и я срываюсь прямо на полицейского, меня тошнит ему в ноги и на его свежее начищенных ботинках я узнаю ошмётки малосольных огурцов. Меня кто-то поспешно оттаскивает в туалет, я продолжаю своё гадкое дело, засыпаю прямо там, на полу, через какое-то время вываливаюсь обратно в коридор, но там вдруг пусто, свет выключен и я понимаю, что кругом стало подозрительно тихо. Переставлять ноги смертельно тяжело и вообще не хочется, я слоняюсь по квартире в поисках жизни.
   – Ник? Катя? – жалко выкрикиваю я, то и дело спотыкаясь о неуютные углы мебели, пытаясь нащупать хоть один выключатель, чтобы сделать светлее, но нехорошая квартира хитро прячет их от меня.
   Отчаявшись, и наконец осознав, насколько сильно пьян, я устало сваливаюсь на диван, чтобы дальше по спирали скатиться в тяжёлый, как цемент, беспробудный сон.

Глава 3

   С того вечера всё и началось. В голове выстроились не самые логичные цепочки и пуленепробиваемые привычки, которые навсегда изменили ход моей жизни. Во-первых, той ночью я спал так, как не спал уже много лет. Мои проблемы со сном начались, когда мне было лет восемь. На своей подрастающей шкуре я испытал все виды бессонницы, которые только возможны в этой жизни. Мой мозг становился моим врагом каждый день в полночь. Он пытал меня, терзал меня всеми немыслимыми способами, не давая заснуть ни на минуту. И так до утра. Каждый день, что я себя помнил.

   Когда-то давно всё началось с обычных детских кошмаров, которые стремительно переросли в панические атаки. Едва выключался в моей комнате свет и всё, что от меня требовалось – просто закрыть глаза и отдаться сну, тут же становилось совершенно невозможным, ведь из-под шкафов вылезали мерзкие влажные пауки размером с мою детскую больную голову, следом драматично обрушивался потолок, между делом проваливался пол и я стремительно летел в моей постели с шестого этажа блочного дома вниз, ниже, чем асфальт, тут же рядом умирала моя мать, которую злостно пожирали мои же домашние тапочки, кто-то другой под боком стонал так, что у меня скручивало желудок, нервный пот катился со лба и застилал выпученные в темноту глаза… Всё это происходило одновременно и каждую ночь. Я не спал, я не мог позволить себе закрыть глаза, я оставался на страже. Часами пялился в темноту, болезненно отслеживая каждый звук, каждое движение занавески, каждый свой слишком громкий вздох, опасаясь, что он может стать последним. Стоило мне закрыть глаза хоть на секунду, словно подчиняясь неведомому дирижёру, начиналось это безумное действо и из слабых детских лёгких вырывался приглушённый вздох. Рассказать родителям о своем недуге я боялся, друзьям – стеснялся. Какое-то время я был уверен, что в мире абсолютно все спят так, как и я. Точнее, не спят.
   Я пробовал спать с ночником, с полностью включённым светом, ночью на цыпочках приходил в комнату к родителям и ложился спать на полу перед их кроватью, но мне ничего не помогало. В итоге я ухватывал несколько часов тяжёлого сна с утра, когда уже светало. Удивительно, по своей натуре я был жаворонком, поэтому даже если я и засыпал рано утром, я всегда просыпался в девять утра и ни минутой позже. Конечно же, через какое-то время родители заметили, что я стал дурно выглядеть. Cледом стремительно снизилась успеваемость в школе. Родители нервно отвели пару раз к психологу, но я просто молчал. Молчал не назло, а просто потому, что не знал, как обо всем этом нужно правильно рассказывать. Родители меня, наверное, любили, но у них было достаточно своих проблем и развлечений, поэтому они быстро перевели своё внимание на то, что их волновало в этой жизни значительно больше. Сестёр и братьев у меня не было, разбираться со своими проблемами нужно было самому. Другого решения, как просто не спать, не нашлось. Я просто перестал по ночам приходить в спальню к родителям. Они были уверены, что проблема решилась сама по себе. Завтракал перед школой я один, ужинал чаще всего тоже. О том, хорошо ли мне спалось, никто меня никогда не спрашивал.

   С годами я становился всё более ранимым, о чем с уверенностью могу сказать только сейчас, спустя почти тридцать лет. Тогда я мало задумывался о своём непростом характере. Со мной было не сложно разговаривать, но мне было удивительно сложно общаться с другими людьми. Это уже сейчас я понимаю, что многому научился от родителей и еще большему не научился. Родители не относились ко мне плохо. Они просто часто забывали, что у них есть я. Одни бабушки и дедушки жили далеко, другие уже умерли. Не зная родительской любви, я сразу с головой бросился в подростковую. Так и получилось, что вырос я с пониманием того, что все вокруг злые и не выспавшиеся. Разве могло быть как-то по-другому?

   С тринадцати я начал экспериментировать со всем, до чего только мог добраться, чтобы починить свой сон – от валерьянки, которая действовала сильнее на дворовых котов, чем на меня, до сбивающего с ног снотворного, которое мне иногда удавалось отыскать в аптечках у своих родителей, в гостях у родственников или друзей. Да, иногда такие таблетки и правда работали, но сон всегда был чутким и крайне неприятным – я не мог понять, сплю я вовсе или нет. Мозг становился слишком заторможенным, чтобы начинать рисовать уже хорошо знакомые мне картины ужасов, но и слишком тяжёлым, чтобы вообще перестать о них думать. Так я и болтался где-то между сном и реальностью ночь за ночью.

   Чем старше я становился, тем острее понимал, что в темное время суток я просто зря трачу время. В четырнадцать я начал читать по ночам. Читал, предварительно затыкая грязными футболками щель между полом и дверью, чтобы у родителей не возникло интереса к моей персоне. Чуть позже добавил к моему ночному рациону прослушивание музыки. В пятнадцать начал курить на балконе. Позже – пить. Точнее, именно после того сумбурного вечера, сдобренного тошнотой и чередой сюрреалистичных происшествий, после необъятного тогда для меня количества выпитой водки, я спал так крепко, как не спал еще никогда. Насмерть утомлённый алкоголем, я попал прямиком в сонное царство, где всё было таким тёплым, дружелюбным и нелогичным. Вместо продуманных сюжетов, одни лишь вспышки ярких цветов и смешанных чувств, но в такой непривычной для меня палитре – без страха, без ужаса, без агонии. Моя голова, плотно обмазанная изнутри водкой, отказывалась бояться. Ей было слишком лениво это делать. Медленно разлагающиеся частицы нервных клеток умиротворённо погибали от выпитых стаканов водки, радушно предоставляя мне приятную передышку, короткий отдых и долгожданный сон. Сон, самый настоящий сон. Именно он подарил мне тем утром иллюзию чистого разума и способности мыслить.
   И вот я проснулся. В похмельной квартире было страшно тихо. Я перевернул руками свою голову, ощупал ноги, живот, подбородок, тяжело разомкнул ссохшийся рот и сполз с дивана на пол. На мне была вчерашняя одежда, а вот в квартире со вчера никто так и не появился. За окном всё ещё бежал дождь. Больше всего хотелось в тёплую ванную, в чистую одежду и снова провалиться в сон. Хотелось избавиться от запаха тошноты, огурцов и общего ощущения гадкости. Вдруг я вспомнил о Кате. Внезапные разноцветные мысли заставили сердце биться чаще. Мне сразу же захотелось как можно скорее увидеть её единственно правильное лицо и дотронуться до её горизонтальных губ, исполосованных тонкими вертикальными полосочками. Я сразу же перестал думать о том, что мое сердце было разбито. В груди стало тепло и спокойно. К тому же, через секунду я осознал, что прошлой ночью я спал настоящим сном. В голове это никак не укладывалось. Снотворное я не принимал, как же тогда так получилось? Со стола в гостиной на меня покосилась почти пустая бутылка водки. Голова отозвалась гулом. Значит, в этой вот водке действительно есть что-то полезное.

   Часы сказали мне, что за окном случился второй час дня, самое время для обеда. Однако вместо обеда я умылся, вылил из себя ненужную жидкость, заправился водой, нашёл чистую футболку Ника. С большим удовольствием стянул с себя грязную рубашку. Созданная мной иллюзия порядка и чистоты, помогла мне почувствовать себя ещё лучше. К этому моменту я уже успел обойти все комнаты и даже балкон, но так никого и не нашел. Не нашёл я и ключей от квартиры. Начал было искать хотя бы пульт от телевизора, но в двери вдруг что-то зашуршало, и уже через секунду я услышал:
   – Есть кто дома?
   По зычному голосу я сразу же узнал отца Ника. Я быстро окинул взглядом комнату, бесшумно допрыгнул до пустой бутылки и, не задумываясь, вышвырнул её в открытое окно. Рюмок или грязных тарелок в гостиной я не заметил. Следующий прыжок к коридору, стараясь выглядеть максимально непринуждённо. Я встретился глазами с удивленным хозяином квартиры и из моих, всё ещё суховатых губ, выпало:
   – Добрый день.

   Я всегда умел нравиться старшим. Абсолютно всем старшим меня людям, кроме моих родителей. Вообще, мои родители всегда вели со мной удивительно странно. Они не умели мне улыбаться. Они не умели мне радоваться. Когда я пытался было заговорить с ними о том, что мне действительно казалось важным, они каждый раз переводили тему разговора совершенно куда-то не туда. Родители редко смотрели мне в глаза. Мне часто казалось, что им стыдно, что я живу с ними в одной квартире. Я был уверен, что им было не очень приятно признавать, что я – их сын. Когда я смотрелся в зеркало, я не замечал в себе ничего ужасного, что сделало бы меня столь нежеланным. Наоборот. Моя редкая улыбка, вполне себе интеллигентный вид, всегда аккуратная форма одежды и тактичное умение поддержать разговор на любую тему – всё это так нравилось родителям всех моих знакомых. Моим же родителям удобнее всего было просто этого не замечать.
   – Привет! А Ник где? – спросил у меня его отец.
   – Пошел в магазин за хлебом, – ответил я.
   – Эх, а я тоже хлеб принес. Ну, ничего. Вы ели? У меня тут с дачи ягоды.
   – Картошку ели, очень вкусная.
   В двери снова что-то зашуршало, и тут же появилась кучерявая голова мамы Ника. Она резво тряхнула гривой, в руках топорщились лиловые пионы и какие-то пакеты. От них двоих сильно пахло скошенной травой и дождём. Чем пахло от меня, я боялся даже представить.
   – Ну, я тогда сейчас в магазин сбегаю, скажу, чтобы Ник ещё один хлеб не покупал зря.
   – Ну, сходи, сходи. А потом сразу обедать, мы сейчас что-нибудь приготовим. Клубнички дать в дорогу? – активно подключилась мама.
   От одной мысли о том, что какая-то там клубничка может оказаться у меня во рту, меня уже чуть не стошнило. Я натужно скривил губы в улыбку и вежливо отказался. Мама Ника, проходя мимо меня в коридоре, энергично потрепала меня по плечу. От этого мне тоже легче не стало, но я держался молодцом. Кинул быстрый взгляд на кухню, вроде бы ничего подозрительного там не валялось. В животе что-то выжидательно булькнуло, я жалобно посмотрел на входную дверь, быстро всунул ноги в ботинки и, сохраняя присущую мне вежливость, попрощался с родителями Ника, радостно понимая, что увижу их совсем не скоро.

   Уже в лифте неожиданный прилив тошноты сам по себе спал, и я начал исследовать содержимое брюк. Мелкие деньги на месте. Ключи от квартиры. Бумажка с номером домашнего телефона Кати. Получается, у Ника я оставил только рубашку. Его футболка хоть и была чистой и даже кем-то поглаженной, скорее всего его кудрявой мамой, но она не очень мне подходила. Футболка была слишком яркой, с большим числом надписей и уж больно тесно опоясывала мой уставший живот. Я старался не придавать этому значения и уверенным шагом вышел из лифта.
   – Закурить есть? – раздалось откуда-то сбоку.
   – Не курю, – соврал я.
   – А выглядишь так, словно куришь.
   Ответить на это было нечего, я скорее выпрыгнул на улицу, тут же хаотично начал глотать свежий, прохладный летний воздух. На теле выступили отряды мурашек, волосы встали дыбом, желудок скрючился, зрачки сузились. Я окончательно пришел в себя.

   На улице ничего не изменилось: редкие прохожие, частые зонтики и то разбегающиеся, то замедляющиеся машины. Я пошёл пешком в сторону дома родителей, мысль о душном общественном транспорте холодила спину. Походка становилась увереннее с каждым шагом, я достал случайный жетончик из кармана брюк, чтобы сейчас же позвонить Кате из телефона-автомата. Она долго не брала трубку, затем сонным голосом кто-то пробурчал несвежее «Алло».
   – Здравствуйте, я могу услышать Катю?
   Вместо ответа всё тот же несвежий голос уверенно назвал меня по имени. Я ответил удивлённым молчанием. Слишком быстро я понял, что со мной разговаривает Ник.
   – Откуда ты звонишь? – спросил Ник, прервав моё непонимающее молчание.
   – Вышел из твоей квартиры, родители приехали. На районе, телефон рядом с продуктовым.
   – Дома всё хорошо?
   – Да, я успел прибраться.
   – Отлично, – по восходящей интонации Ника я понял, что он только начал просыпаться, – Кстати, мы с Катей встречаемся. Вот.
   Молчание. Сначала я, правда, ничего не понял, но потом вдруг быстро понял все и сразу. Мне стало плохо. C головой накрыла чёрная и тяжёлая волна уже так хорошо знакомой тошноты, сбивающая с ног, бьющая под коленные чашечки, проходящая насквозь через виски, вихрем пробивающая все внутренние органы и, отпуская их, разбросанными в произвольном порядке.
   – Понятно.
   – Ну, давай, до вечера. Созвонимся.
   – Пока.
   Дрожащими пальцами, то ли похмелье, то ли неприятный шок, я выключил Ника. Отуплённым взглядом осмотрелся по сторонам и понял, что я снова попал, что снова все пошло как-то не так. Мое сердце привычно скривилось. Разноцветные мысли стали чёрно-белыми. Вот я остро чувствую, как снова беспомощно намокает футболка от потоков свежей, глупой крови, которая вытекает из моего такого же глупого сердца, которое, похоже, влюбляется во всё, что оно только видит. Бумажку с телефоном Кати я выбросил куда-то под ноги.

Глава 4

   Пускай я уже говорил это, но повторюсь ещё раз – та летняя ночь и то, что случилось после, изменило ход моей жизни. Именно в ту ночь я обрел возможность снова спать, пускай и искусственную. Именно тем утром я потерял друга. Мы с Ником крепко дружили с самого детства, ещё с детского сада. Наши родители неплохо общались, мы привыкли проводить вместе всё свободное время, обменивались книжками, ходили в походы, я ему первому и единственному рассказал всё в разумных подробностях о моей первой любви. Он видел то, как она несмело зарождалась в моём сердце, как она постепенно набирала обороты, достигла своего устрашающего пика, как на несколько дней я стал самым счастливым человеком на земле. Ему единственному я рассказал о том, что мы с той девушкой, моей любовью, сходили в зоопарк и покормили енота. После зоопарка я смело рассказал ей о своих чувствах. Ох, лучше бы я рассказал ей что-нибудь про енота. Она жестоко отвергла меня и всё то, что я успел построить в сердце, целый мегаполис из небольших копий моей возлюбленной, всё это я был вынужден разрушить своими же руками. На это ушло немало времени, и Ник хорошо знал, как непросто мне это давалось. Он поддерживал меня, как мог, часто поговаривая, что мне нужно просто переключить внимание и с головой увлечься чем-то другим. Я успел увлечься Катей ровно на пять часов, дальше эстафетную палочку почему-то лихо перехватил Ник. Объяснить это себе не представлялось возможным. В то перекошенное утро я поймал себя на мысли, что просто не знаю, как жить дальше. Делать это так, чтобы каждый день не было мучительно больно, у меня не получалось.
   Домой идти не хотелось. Родителям было привычно все равно, где, как и с кем я проводил свободное время, лишь бы не с ними. Я незаметно для себя уже прошёл по летней улице несколько километров, тошнота спала, пришёл голод, закончился дождь. В кармане нащупал какие-то деньги и пообещал себе, что обязательно перекушу в следующей забегаловке. До этой «следующей забегаловки» я прошёл ещё пару километров, по пути размышляя, с кем с этого дня я буду гулять, разговаривать и обмениваться книжками. В ответ на мой вопрос неприятно заболела голова. Водка или слишком тяжелые мысли? Голова продолжала выть, я продолжал идти вперёд. Дурацкая майка Ника насмерть впивалась в бока и рёбра, я с отвращением в знак протеста дёрнул плечами. Вдалеке увидел манящую вывеску с не очень аппетитной едой. Какая разница, я был уже готов на все. До подозрительного кафе я почти бежал, есть хотелось безумно. Наконец-то я быстро рванул ручку входной двери, которая почему-то открылась не сразу и в другую сторону. Пришлось решительно подналечь плечом, и я тут же буквально ввалился в небольшое помещение с пятью столиками. С первой секунды стало понятно, что с большей вероятностью здесь можно выпить, чем поесть. С моего запястья на меня глазели часы – шестой час, наверное, скоро можно будет и выпить, почему нет. Но сначала всё-таки поесть.

   Несколько столиков были уже заняты. Вокруг было много синего и жёлтого, пахло кипящим маслом, забегаловка была ужасно неуютной, но из развёрнутого настежь меню на меня уже волнительно глазели разгоряченные блюда. Недолго думая, я заказал картошку с чем-то мясным у стойки. Мужчина без возраста охотно взял мои деньги и оперативно поменял их на тарелку с едой, окружённой паром.

   За столиком напротив расположилась небольшая компания в три человека, молодые ребята, которые оживлённо пили пиво. Они выглядели значительно старше меня, лет на пять-семь каждый. За вторым столиком сидел одинокий мужчина размером с шкаф с выбритой наголо головой. Его череп с виду был странный и словно вдавленный в нескольких местах. Я не видел его лица, только широкую спину и локти на столе, которые явно говорили о весьма пренебрежительном отношении к нормам этикета. Ну, или просто ему было всё равно. Мне самому сейчас было всё равно. Я перестал глазеть на его странный череп и сел за столик у окна. Всё липло друг к другу – ненастоящая скатерть, гнусная тарелка, грязная солонка. Я старался не смотреть. Внутрь моего желудка начали быстро падать куски горячей еды. Я торопился, потому что был слишком голоден.. На тарелке оставалась где-то ещё треть от заказанного, когда я краем глаза заметил, что тот странный мужчина с затылком вдруг неожиданно резко встал, зычно опрокинув стул и, тяжело пошатываясь, начал двигаться в сторону выхода. Но увидев меня, неодобрительно задержался лицом на моей слишком яркой и облегающей футболке, выплюнул из себя непонятный мне рык и одним прыжком оказавшись напротив, огромной ладонью скинул мою тарелку на пол и, оскалившись, на удивление внимательно и сосредоточенно посмотрел куда-то в мои брови, занося над моей такой небольшой головой руку, которая так неумолимо превращалась в огромный кулак. Наверняка, очень хорошо знакомое движение для этого молодого человека. Я настолько опешил, что даже не пытался ничего сказать или сделать, лишь немного отодвинулся от стола и проводил взглядом тарелку, которая приземлилась на грязноватом полу.
   – Хватит!
   Это точно сказал не я. Резвый мужской голос раздался из-за соседнего столика, единственного где сидели ещё какие-то люди. Этот страшный человек, нависший надо мной как крышка гроба, удивлённо обернулся на похрустывающих подошвах своих ботинок, забыв на какое-то время о моём существовании. Его кулак так и не успел познакомиться с моей челюстью поближе.

   Я остался сидеть на стуле. За соседним столиком увидел юношу, который твёрдо и уверенно стоял на обоих ногах, руки в карманах, внимательно и как-то свысока всматриваясь в глаза лысому горилле. Тёмные, почти чёрные глаза, белая рубашка и тёмные джинсы, спутанные волосы и снова глаза, не только чёрные, но и удивительно спокойные, умные. Ни грамма сомнений, ни страха, ничего такого подобного в них не было. Плечи расправлены, но не ради особого случая, а так, скорее, по привычке. Пьяное животное, явно слишком медлительное после неопознанного количества алкоголя, шумно качнулось в сторону смельчака. В этот драматический момент раздался мощный бас из-за барной стойки:
   – Вали отсюда, бес, – ровным голосом сказал владелец заведения. В его руках было охотничье ружьё, аккуратно направленное на лысый череп зверя.
   В этот не самый подходящий момент ко мне снова вернулась тошнота. Тошнота, перемешанная с похмельем, страхом и голодом. Зрачки в ужасе расширились и начали болеть, глаза чуть не вывались прямо на неприятную скатерть. В моей голове что-то тяжело переворачивалось. Повинуясь какому-то врождённому инстинкту, при виде ружья я поднял руки вверх.

   Двухметровый громила, не глядя на человека за барной стойкой, пошатываясь, удивлённо смотрел на ружьё. Он молчал и не двигался. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение, после чего он невнятно выругался, и, громыхая обувью, руками, ногами, своим пьяным сбитым дыханием, рванул входную дверь на себя и покинул неуютное заведение. Я оторопело продолжил сидеть за своим пустоватым столиком, только сейчас опустив руки. Теперь они мне казались какими-то чужими, и я странно, как-то по-женски, уложил их себе на колени. Чувство реальности постепенно начало возвращаться. Сначала я понял, что сильно вспотел, облегающая майка, которая и так уже словно была на несколько миллиметров под моей кожей, после нашествия этого странного человека, сцепилась с моими мышцами. Следующим обострилось чувство голода. Я с сожалением посмотрел на куски недоеденного мяса, которое валялось на полу. Прищурившись, я заметил на одном из них след ботинка. Я поднял голову и увидел владельца заведения, но уже без ружья. Он с ледяным спокойствием выжидающе смотрел на меня, каждая волосинка из его седоватой щетины была направлена в мою сторону, но не агрессивно, а, скорее, с радушием.
   – Как ты, парень?
   Я промямлил что-то невразумительное.
   – Сейчас принесу тебе другую тарелку.
   Вроде бы я хотел отказаться, но вроде бы и не хотел. Губы на лице не слушались. Хозяин ушёл, а я остался сидеть на стуле, абсолютно забыв, что я в этом странном синеватом заведении вовсе не один.
   – Я не знаю как тебя зовут, поэтому не могу позвать тебя по имени, а «Эй» говорить не хочется. Просто садись к нам за стол.
   Мыслями я был где-то далеко и понял, что обращаются ко мне, не сразу. Неопрятный интерьер кафе размазался передо мной, глаза не успевали переставлять свои ноги и спотыкались, происходящее воспринималось дурно, я чувствовал себя откровенно отупевшим и переполненным событиями этого сумасшедшего дня. Да, это был тот самый парень, который только что без всякого страха заступился за мою челюсть. Я машинально встал и на мягких коленях еле дошёл до незнакомой мне компании.
   – Ты очень бледный, на, выпей, – протянул мне мой защитник большой, но не полный стакан пива. Я беззвучно сделал глоток.
   – Меня зовут Глеб. Это – ребята, – дальше он начал называть приятные уху имена, но я не запомнил ни одного, – Как тебя зовут?
   Я не сразу ответил.
   – Ну, ничего, скоро отойдёшь. Никогда не встречал вот таких вот особей? Обычное дело, да ещё и в вечер выходного дня, когда им меньше всего хочется трезветь, а уж тем более шевелить мозгами. Думать им совершенно не хочется. Они вообще не особо в этом сильны даже в трезвом состоянии, а уж после пьянки и вовсе не пытаются этого делать. Мне порой кажется, что они специально нажираются, чтобы отключать свои мозги и делать всё неосознанно. Знаешь, превращаются в таких отупевших роботов, зомби, живых мертвецов, называй, как хочешь. Я таких встречаю довольно часто и уже понял, всё, что нужно делать, а особенно, когда они еле-еле стоят на ногах, так это смело брать инициативу в свои руки. И даже если смелости нет, твоя задача её просто изобразить. У них просто не хватит мозгов, чтобы понять, чтобы проанализировать тебя и понять, что ты за человек на самом деле. Они ведь очень простые существа и смотрят только на поверхность. Вот, что я сейчас сделал? Я дал ему команду. Одно слово. Важно, что короткое. Ещё я нахмурил брови. Оставил руки в карманах, словно в них у меня может быть что-то, что мне может пригодиться в драке. Встал, чтобы продемонстрировать свой высокий рост. Белая рубашка тоже сыграла свою роль. Они инстинктивно боятся всего, что их чище и, тем более, того, что выше их понимания. Вряд ли они могут понять, как это можно носить такую белую вещь, такую чистую, такую наглаженную. Как можно так идеально отгладить воротник и при этом не спалить его? Как можно сделать эти точеные складки у манжет? Как можно…
   Мужчина с щетиной, которая с третьего знакомства показалась мне вполне гостеприимной, молча поставил передо мной тарелку с картошкой, видимо, с двойной порцией мяса и грубо наструганным огурцом. Следующим хорошо отрепетированным движением он громыхнул графином с прозрачной жидкостью.
   – Всякое бывает. Хоть бы только нормальные, тихие люди не перестали ходить. Поэтому – вот, от заведения – развёл руками в сторону своеобразных гастрономических даров хозяин кафе. Все за столиком уставились на графин, практически проигнорировав тарелку с аппетитным горячим блюдом. – Cтаканы же уже есть? Вот и хорошо. Ещё что-то желаете?
   – Шлюх с горящими глазами, пять сигар и букет цветов для дамы, сидящей напротив меня – мечтательно, но при этом не отводя сосредоточeнного взгляда от графина с водкой, машинально-романтично ответил Глеб.

Глава 5

   Мне потребовалось провести всего несколько секунд за их столиком, чтобы окончательно убедиться в нашей большой разнице в возрасте. То, как эти люди выглядели, то, с какой лёгкостью они говорили такими длинными, интересными фразами, как непринуждённо они шутили, и как смешно это получалось – от всего этого захватывало дух. После первого графина водки я смеялся громче всех. Я любовался тем, как изящно они владеют своими телами и лицами: все эти плавные движения плеч, аккуратные улыбки уголками губ, расслабленные взмахи кистей рук. За этим столиком не было места надуманности. Всё было настолько естественно и прекрасно, словно эти трое пришли из Средневековья, которое расцвело где-то в будущем, в тысячах лет от моего рождения. Я явно не вписывался в эту красивую компанию. Это особенно остро чувствовалось до третьего графина с водкой, затем грань стала быстро стираться и уже к четвёртому графину, сошла на нет. В тот момент все то, что произошло со мной за последние сутки, перестало быть важным. Единственное, что имело значение, так это то, о чем мы разговаривали, как смеялись и какие паузы выдерживали.
   – На, поешь, – заботливо подтолкнул в мою сторону тарелку с хорошо знакомым содержимым Глеб, – Быстрее придёшь в себя.
   Другой рукой он начал легко разливать водку. Ребята напротив не спеша потягивали остатки своего пива, все снова стали мягкими. Только сейчас я понял, что до этого момента почти не обратил на них никакого внимания. Мой мозг ещё не успел понять, какие у них были лица, носы, руки, он совершенно не фиксировал все это великолепие ещё минуту назад, сосредоточив всё внимание только на Глебе. Это было сложно объяснить, но, пожалуй, с того самого момента, как я его увидел, у меня сразу откуда-то ниоткуда возник сильнейший интерес к его персоне. Прозрачная лёгкость его движений совершенно не увязывалась со стальным натяжением его глаз. Форма одежды не соответствовала голосу, цвет кожи – цвету волос, пересказать, почему именно он вызывал столько интереса, было невозможно. Может, вся магия заключалась в том, что он просто спас меня от громадного мужика, который был не прочь раздробить мою челюсть.

   Я снова поймал себя на мысли, что рассматриваю Глеба, так и не успев познакомиться с его друзьями. Как-то невежливо. Я озадаченно улыбнулся и мне тут же улыбнулись в ответ девушка и парень, сидящие напротив, с виду примерно одного возраста с Глебом. С первого же взгляда стало понятно, что они вместе. Они не держались за руки, не обменивались украдкой поцелуями, на их пальцах не было колец, но вместо всего этого было нечто такое, в чём я просто не мог ошибаться. Было заметно, как хорошо они знают друг друга и как спокойно от этого. Они с лёгкостью обнажали друг перед другом свои влажные зубы, не боялись друг друга перебивать, хотя нет, они никогда не перебивали, а вместо этого просто заканчивали хорошо знакомые мысли друг за друга, делая это с какой-то фармацевтической точностью. Эти парень и девушка сразу же слились у меня в одно целое, в какой-то один прекрасный организм, который невозможно разделить на две части, несмотря на то, что каждая часть при этом выглядит абсолютно самодостаточной.
   – Классная футболка, – сказала мне девушка, мягко улыбаясь.
   – Она не моя, но спасибо.
   – Если ты не будешь есть, это сделаю я, – вдруг решительно поддержал разговор Глеб, указывая в сторону тарелки.
   – Ешь, пожалуйста, – я тут же подвинул тарелку поближе к нему, мой голод куда-то пропал и есть больше не хотелось.
   – Спасибо, – ответил он с куском мяса во рту, – Нужно выпить за то, что всё хорошо закончилось и хорошо начинается прямо сейчас.
   Каждый опрокинул по рюмке. Водка послушно залилась и в мой рот тоже, смягчая разгорячённый язык и подпитывая сухое горло. Вкус показался мне почти таким же, как и вчера ночью. Бесцветная жидкость сразу же начала раскрашивать самыми яркими красками всё вокруг. Я почувствовал себя увереннее и даже что-то спросил:
   – Вы часто сюда приходите?
   – Нет, а ты? – ответил парень напротив.
   – В первый раз. Шёл от друга, не ел со вчерашнего вечера, ничего другого кругом не было.
   – Почему у друга не поел? – участливо спросила девушка.
   – Ну, я там поел, конечно… И водки выпил, но как-то не очень всё хорошо закончилось. Больше к этому другу не пойду. Да и не друг он мне больше.
   Глеб поднял свои брови вверх, проделав этот трюк то ли из искренней заинтересованности, то ли с лёгкой насмешкой.
   – А что такое дружба? Вот для тебя, настоящий друг – это вообще кто?
   Я почувствовал волну неприятного стеснения и занял руки тем, что начал пополнять рюмки с водкой.
   – Друг не предаст.
   – А что такое предательство? Тебя придавал кто-нибудь?
   – Да. Вчера и сегодня, – спокойно ответил я.
   Воздух наполнился аккуратным молчанием.
   – И что же случилось? Хотя, нет. Не время, не стоит сейчас об этом говорить, слишком рано. Давайте лучше выпьем. За настоящих друзей. И их подруг, – широко улыбнувшись, Глеб учтиво, слегка склонив голову, посмотрел в сторону сидящей напротив него девушки. Без излишнего флирта, но с радушным уважением.
   У меня не получалось до конца разобраться, то ли Глеб откровенно смеется над нами, то ли у него на самом деле была такая невероятная манера разговаривать. Наверное, ответ был запрятан где-то посередине. Его умные глаза постоянно хохотали. То надо мной, то над друзьями, то над чем-то ещё, даже когда он молчал и вроде бы просто внимательно слушал. Всё в его взгляде выдавало какую-то невероятно острую насмешку. В этой насмешке не было агрессии, cкорее, какая-то болезненная вдумчивость. Казалось, что он прекрасно понимал, чувствовал и ощущал происходящее, и единственный ответ, который он мог дать реальности – это чуть искривлённая, искренняя насмешка. С другим лицом разговаривать с этим миром он не хотел.

   Ребята напротив неохотно поклевали еду из тарелки. Хозяин бара куда-то пропал, новых посетителей не появилось. На улице тоже было удивительно тихо. Мы словно попали в параллельную реальность, где кроме нас не существовало больше никого. Это было удивительно приятное чувство. Не знаю, действительно ли мне было тогда так приятно или это водка думала за меня. Эти мысли сменились на мысли о cкоропостижном приближении ночи. Я cтарался не думать о том, что скоро придётся где-то спать, а, может, и не спать вовсе. Вдруг я вспомнил удачный опыт прошлой ночи. Проникновенно посмотрел на водку. Опрокинул последнюю рюмку из графина. Наконец-то перестала жать футболка. Теперь мне казалось, что жмёт она только на спине, в районе лопаток, где у меня приятно начали пробиваться мои водочные крылья. Я чувствовал, как ростки будущих крыльев выдавливались из-под кожи, бережно пронзали тонкую ткань и укреплялись с каждой секундой, с каждой минутой усилившегося опьянения. И стал каким-то удивительно весёлым, совершенно забыв о недавнем предательстве самого близкого друга и о такой геометричной Кате. Кажется, я уже начал рассказывать удивительные истории из детства, по пути перебив на полуслове сидящую напротив меня девушку, чeрт, как же её звали…
   – …а в другой раз мне было лет семь и я гулял с друзьями по городу. Вот, значит, решил я перебежать дорогу в неположенном месте. Часть друзей, как порядочные, побежали в сторону пешеходного перехода, а я решил, что можно и без него обойтись. Помню, как быстро рванул, а потом застрял посередине дороги, машин было слишком много. Вот стою я на этом пяточке, жду когда можно перебежать вторую часть дороги, и вдруг чувствую, что меня кто-то по плечу так хоп! Сразу подумал, что это кто-то из моих друзей решил меня всё-таки поддержать, оборачиваюсь, а рядом со мной стоит огромный полицейский, такой высокий и большой. Я улыбаюсь, а он – нет. Я аж обомлел. Стою, смотрю на него, а он меня так крепко за плечо держит, не отвертеться. Взял он меня и перевёл через дорогу, туда, откуда я только что прибежал. Ну, я молчу, не знаю, что дальше будет. А он внимательно посмотрел на меня и начинает объяснять так сурово, что я нарушаю правила дорожного движения. Можете себе представить, в каком я был шоке! Молчу, смотрю на него, на глаза слёзы наворачиваются почему-то. Он начинает меня допрашивать, мол, как зовут, какая фамилия, какой адрес. Я так испугался, что даже соврать не смог. Он слушает, какую я фамилию называю, и тут же что-то себе записывает. А я заглядываю к нему в листок и вижу, что он пишет её неправильно. Так я тут же прошу его исправить, чтобы всё было как надо. Странно, конечно. Постояли мы так, заполнил он все свои бумажки и отпустил меня, но сказал, что моим родителям на домашний адрес придёт какое-то извещение. Я вернулся к своим друзьям после всего этого, но веселиться больше не хотелось. Да и пришёл я весь заплаканный. Ревел как угорелый.
   – Поучительная история, – с серьёзными глазами навыкат прокомментировал Глеб.
   – Ты вообще такой, впечатлительный человек, да? – иронично вставила девушка, доедая последнюю картошку. Видимо, ей не очень понравилось, что из-за меня она так и не смогла дорассказать что-то своё.
   – Чего у меня с полицейскими только не случалось, – многозначительно добавил парень напротив.
   – А у меня больше ничего кроме этого и не было, – сказал я.
   – Ну, не зарекайся, посмотрим, как пойдёт, – сказал Глеб и кивнул в сторону пустого графина, – Хозяин, нам нужно ещё водки!
   Театральный шорох где-то за стенкой.
   – Кушать ещё будете? Кухню закрываю через десять минут.
   – Не страшно. Будем только пить, – ответил Глеб.

Глава 6

   Так я и познакомился с Глебом. Уже намного позже, после нескольких лет беспрекословной дружбы, дружбы, которая как маятник постоянно курсировала от беспробудной любви и обожания до полярного холода и отторжения, я вспоминал эту историю. Не менялось только одно – мы всегда оставались чудовищно близки и абсолютно неотделимы друг от друга. Глеб был старше меня на четыре года. В первые несколько лет нашей дружбы, носящие скорее ознакомительный характер, это чувствовалось особенно сильно. Со своим острым умом, манящей уверенностью в себе и лёгкой небритостью, он вызывал у меня регулярные приливы уважения и обожания. Всё, что добавлялось сверху к уже имеющемуся, я воспринимал с любовью. Когда Глеб начал носить очки, оказалось, что у него было далеко не идеальное зрение, я сразу проникся этим лёгким движением его пальцев, которое он совершал каждые несколько минут, чтобы пододвинуть оправу поближе к переносице. Он легко, совершенно расслабленно отводил целую руку в сторону, выставляя локоть вперёд. Затем cредним пальцем, всегда чуть комично оттопыренным, поправлял очки ровно по центру переносицы, едва ли касаясь при этом самой оправы. В этом странноватом движении был весь Глеб.

   Мы продолжали в запой коллекционировать часы разговоров и стопки самых разных жизненных ситуаций и никогда не скупились на новые жанры. Отдельный жанр – то, как была устроена жизнь Глеба. Сколько я его знал, он всегда куда-то ехал. Дома у него не было, семьи тоже. Его родителей я никогда не встречал, кажется, у него был брат, Глеб однажды обмолвился об этом вскользь. На правой руке у него был странноватый шрам, но и об этом он не спешил рассказывать. За время нашей дружбы, я увидел, как из странноватого человека с этим постоянным напуском артистичности, Глеб превратился во что-то более молчаливое и уставшее. Его глаза иногда начинали искриться также, как тогда за столом в том липком баре, но случалось это так редко, что я почти забыл, каково это смотреть на него весёлого, счастливого. Почему? Глеб много пил. И с годами ему стало гораздо проще находить причины, чтобы быть несчастным и пить сильнее, чем не пить вообще. На лице начал стремительно проступать налёт постоянной усталости и тревоги. Новых морщин на лице Глеба прибавлялось с каждой нашей встречей. Меньше становилось улыбок, разговоры становились короче, напивался он до потери сознания с каждым разом всё быстрее. На фоне нашей преданной дружбы жизнь Глеба с каждым годом размеренно катилась вниз.
   Небольшой чемодан заменял Глебу квартиру, штампы в паспорте отвечали на все вопросы. Мне было не очень понятно, где Глеб работал, он не любил об этом говорить. У него почти всегда было свободное время. В любое время года, в любой день недели. Когда я интересовался, над чем он сейчас работает, он с готовностью было начинал рассказывать о каком-то невероятном проекте, где он играет невероятную важную роль, но уже через несколько секунд его боевой настрой сгорал и ему становилось откровенно скучно тратить время на разговоры о работе. Гораздо веселее у Глеба дела обстояли с деньгами – они были у него всегда. Я был не уверен, что их было обязательно очень много, но он всегда мог позволить себе оплатить наш алкоголь, дать мне денег на такси или, как мне казалось, спонтанно улететь в другую страну.

   Когда Глеб уезжал, мы не переставали общаться. Как-то само собой мы начали писать друг другу письма. Эпистолярный жанр, так давно и так прочно вышедший из моды, и мало присущий мужчинам в нашем веке, был нов и увлекателен для нас. В письмах мы могли легко выразить всё то, что не так хорошо удавалось описать словами во время наших разговоров в шесть глаз, учитывая его очки. В письмах же мне было легко позволить cебе забыть, что я вообще умею говорить ртом, воспроизводить всю эту массу звуков, постоянно терять и забывать слова. Вместо натужной зависимости от звуков, меня настигала иссиня-черная свобода письменного слова, идеально подходящая под цвет моей ручки. Едва лишь перед моими глазами появлялся лист бумаги, мысли выстраивались в ровные колонны, слова маршировали под ритм моего дыхания, едва ли поспевали запятые. Через эти письма с Глебом напрямую говорила моя голова, моя душа, всё то, что было внутри. Мои предложения заканчивали быстрые и чёткие пальцы, а не заплетающиеся кончики губ. Письма получались не слишком длинными, но за каждой фразой таилось целое собрание сочинений, несколько томов сердцебиений, душевных переживаний, ещё мало привычной для меня в том весьма юном возрасте мыслительной агонии. В неделю обычно вмещалось два таких письма. Иногда мы не обменивались письмами месяцами, но только ради того, чтобы наполнить новые страницы свежими переменными. Нет, в наших бумажных отношениях не было бессмысленных страданий или невнятных вопросов в никуда. Мы открыто делились друг с другом самыми невероятными мыслями, самыми безрассудными идеями, пытались словами понять смысл жизни, и обуздать текстом длиной в страницу то, что некоторые не могут понять и за всю жизнь.
   Я тщательно хранил каждое письмо Глеба, так же как и Глеб, в чём я был абсолютно уверен, хранил мои. Когда мне становилось чересчур тошно и одиноко, а увидеть Глеба не было никакой возможности, я брал в руки адресованные мне конверты. Читая и перечитывая их, я с лёгкостью телепортировался в голову Глеба размером с планету или даже вселенную, где мне всегда были рады. Там мне было легко и уютно, и нужно было всего лишь несколько строчек или отдельных слов, чтобы услышать в ушах его химический смех, ощутить на себе едкость его глаз, колючих, но горячо любящих зрачков или же почувствовать жутковатую отрешённость его пустого ума, когда Глеб, словно теряясь на полуслове, уплывал со своими мыслями куда-то слишком далеко. Со временем у меня, конечно же, появились любимые письма, письма, которые я часто перечитывал. И даже скорее не потому, что они разрешали мне почувствовать себя лучше, а потому, что с каждым прочтением я понимал их содержимое всё чётче, всё глубже. Такие письма становились моими лучшими друзьями. Ими стали именно письма Глеба, некоторые из которых оказались не прочь пройтись вместе со мной по жизни. Некоторые из них я сохранил и пронёс через года, океаны, дни и ночи, и дрожащими руками, руками в крови, похмельными глазами, измождённой кожей, угасающим зрением, со смехом, вслух или молча, я читал их, впиваясь в каждый символ, цепляясь за идеи, ухмыляясь и постанывая, я никому их не показывал, но целый мир моей души, каждый внутренний орган и волосок на покровах кожи, знал их наизусть. Письма Глеба стали неотъемлемой частью меня. И, между нами, уже через несколько лет я не очень-то понимал, зачем мне вообще нужно было доставать их, брать в руки и смотреть на буквы, ведь самые дорогие из них я уже знал наизусть. Но распрощаться с этим странноватым ритуалом было невозможно, да и нужно ли было вовсе?

   Было бы странно, если бы я не показал вам ни одного письма. Но перед тем, как достать из внутреннего кармана пиджака кое-что сокровенное, убедитесь, что вас ничего не отвлекает, вам не жарко и не холодно, голова не болит и нет чувства голода, не хочется пить и не летают вокруг комары, не тыкаются под ребра люди. Отложите абсолютно всё в сторону, кроме этих букв и откройте пошире не только свои глаза, но и то, что прячется за ними. Пусть будет непривычно, но представьте, как сейчас вы берёте в руки своё сердце, самое родное, бережно очищаете его руками от наросших мышц, грязи, боли, травм, оттираете от синяков и ссадин, возвращая ему былую девственность. Этим сердцем и вчитайтесь в самое важное для меня письмо в моей жизни.

   Письмо Глеба

   «Я пишу тебе из Амстердама. Обычной усталости нет. Мне кажется, что я наконец-то научился спать по 4 часа в сутки и не чувствовать большинство обычных человеческих чувств: усталость, возбуждение, раздражение – всё это ушло куда-то само собой и вместо этого осталось непривычное спокойствие и самообладание. Ты можешь подумать, что, может, я просто стал мудрее, но я не соглашусь с тобой. Веду себя как обычно и совершаю обычные глупости и следую обычным схемам, о которых мы оба знаем слишком хорошо. Вчера ночью я напился один в своём номере. Страшно напился. Я начал пить вино, кажется, в два часа дня и я помню, что оно было жёлтым. Я пил не спеша, изредка вставая с кушетки и доливая в бокал с вином холодной воды из крана. Потом я также медленно шёл назад, в самом начале моего дня весело присвистывая, в самом конце – еле волочась и нечаянно впиваясь то коленями, то локтями в косяки дверей, стулья… Разбил вдребезги какую-то вазу. Так вот, после первой, как всегда такой быстрой бутылки вина, незамедлительно последовала вторая. Когда началась третья, я перестал доливать в бокал воду, стало слишком лениво ходить за ней в ванную. Пьянеть в одиночестве – очень странное, до сих пор до конца неизведанное мною чувство. С одной стороны, в этом опьянении есть что-то совершенно уникальное – лихо освобождаешься от всех условностей, отбрасывая их в сторону, изображать что-то больше не нужно, даже перед самим собой. С другой стороны, пьянеющему мозгу некуда излить свои пьянеющие мысли, пьянеющим губам некуда прильнуть, чтобы получить нужную дозу любви или хотя бы презрения, пьянеющим глазам некуда уткнуться – я пытался было смотреть в окно, но это оказалось слишком сложно. Включил было телевизор – ещё хуже. Позвонил своей бывшей, ты её не знаешь, у нас было что-то короткое и невразумительное, вообще не знаю, почему это вдруг я решил ей позвонить. Всё этот пьяный мозг, пьяные пальцы и пьяный рот. Говорил какие-то глупости. Что я говорил? Что-то странное, несуразное, помню плохо, помню, что она сначала смеялась, потом плакала, а потом я просто положил трубку. Мои настроения менялись сильными волнами, приливами и отливами. По голове то и дело ударяла волна эндорфинов и я вдруг чувствовал себя таким сильным и счастливым, отражение моего лица в зеркале напротив казалось мне божественным, я водил по нему своими пьяными, маслянистыми глазами и успевал подумать, что прекраснее лица я не видел ещё в своей жизни. Вместо здорового, обычного блеска глаз, мои глаза стали вдруг удивительно мокрыми, сочными, сочащимися. Всё лицо разгладилось от привычных морщин и неприятностей, я сам весь разгладился и стал таким необычно счастливым, красивым, горячо любимым самим собой. Но это, конечно же, продолжалось недолго. Уже через пару минут я вдруг почувствовал, что меня резко, неуклонно накрывает другая волна – плохая, злая волна. Когда у тебя просто не остаётся выбора – ты без всяких причин ощущаешь так много ненависти к самому себе, к каждому миллиметру своей кожи, ты даже не можешь смотреть на себя, просто не можешь – сложно сидеть, стоять, ощущать себя внутри этого чудища, всё это становится так сложно. Я машинально начинал скрести свою кожу на лице, пытаясь избавиться от ненавистного, гадкого покрова. Я издавал странные стоны, не понимая, какой орган моего отвратительного тела в состоянии придумать эти пугающие звуки. Сразу после этого начинал раскидывать всe вокруг руками, словно стараясь прийти к балансу – то, что снаружи, привести к общему знаменателю с тем, что внутри, разрушая вокруг комфортно-нейтральную среду этой светлой комнаты в приятной европейской гостинице, доводя до истерии спокойные предметы, вводя в шизофреническое состояние бокалы, вазы, шторы, стулья. Когда разгромленная комната отеля начала немного походить на то, что у происходит у меня в голове, я судорожно выдыхал. Оглядывался по сторонам. Я честно не знал, становилось ли мне легче, лучше или просто никак. В один момент увидел, что с одной руки капает на бежевый, ворсистый ковёр, кровь. Моя кровь. Видимо, будучи чрезвычайно увлечённым процессом погрома, я даже и не заметил, как сильно порезал руку или, наоборот, порезал её специально. Не помню. Но лучше я бы и вовсе не замечал происходящее в моей голове – гадкая ненависть к себе и всему окружающему, налипающая на меня изнутри и снаружи. Я устал. Помню, как в один момент сел на диван и закрыл глаза. И через несколько минут вдруг пришло неожиданное умиротворение. Всё, что я чувствовал – прохладу своих внутренних органов, внезапную иллюзию трезвости ума и вполне реальную сухость на губах. Ещё через пару минут, всё ещё не открывая глаз, я ощущал себя счастливым. Беспробудно счастливым. Стоит ли говорить, что ещё через пару минут следующая волна ненависти ударила меня по голове, бежать от нее совершенно некуда. Прятаться некуда. Я не выходил из комнаты отеля несколько дней, просто наблюдая этот нескончаемый диалог внутри себя, словно одна часть меня сокрушает вторую, а вторая в ответ намертво вгрызается в первую. Вся моя жизнь в этой комнате отеля. Ничего не изменится, даже если я из неё когда-нибудь выйду».

   Это было последнее письмо Глеба. Не то, что писем, даже хоть какой-нибудь коротенькой записки, больше от него не приходило. Я начал беспокоиться, потому что как никто другой понимал, как далеко его мог завести алкоголь. Быстро разузнал у знакомых, в какой именно гостинице он остановился.
   – Здравствуйте, а постоялец по имени Глеб, русский, тёмные волосы, уже съехал? Это его брат, он отправлял мне письма из вашего отеля.
   – Да, съехал ещё в прошлом месяце.
   – Съехал живым?
   В ответ на мой вопрос на другом конце только удивленно покашляли. Сразу было видно, как плохо они знали Глеба.
   Через пару месяцев я случайно услышал от кого-то, что Глеб всё бросил и ушёл жить в один из многочисленных глубоких лесов где-то в Европе и сказал он кому-то об этом случайно, чуть ли не по дороге в лес. Сначала, я подумал, что это была шутка. Такая ломанная театральная комедия в духе юного Глеба. Глеб? В лесу? Что за чушь. Но новых писем так и не было, на связь он не выходил. Его нужно было найти. Но как? Где? Я обзвонил всех кого только мог, но люди только отшучивались, едва услышав мой обеспокоенный голос. Ещё через несколько месяцев я также совершенно случайно за завтраком узнал, что Глеб умер. По рассказам каких-то людей, он просто повесился в лесу на ветке дерева. Поверить в это было слишком просто, нутром я, кажется, был уже готов к такой концовке. Я помню, как из руки выпала вилка и как внутри всё выпало вместе c ней. Мне было обидно, что я не успел поговорить с Глебом. Я точно знал, что всего лишь один телефонный разговор мог бы поменять ход его жизни. Всю эту нелепость я расценивал как предательство. Очередное предательство очередного близкого человека. Горечь потери я охотно подсластил горечью алкоголя. Похороны Глеба я пропустил. Сказать мне больше на эту тему нечего.

Глава 7

   Жизнь стекала с моих ладоней гораздо быстрее, чем я успевал заметить. Оглядываясь назад, вроде бы, на события вчерашнего дня, я с ужасом осознавал, что этот день уже случился с месяц назад, но события, которые провалились между тем моментом в прошлом и там, где я был сейчас, стали смазанными и сонными. Жизнь бежала впереди меня, а я едва успевал наблюдать за её новыми поворотами.

   Я проснулся этим утром, ещё не успев в очередной раз запутаться в прожитых мною годах, часах и стаканах. Это было совершенно обычное утро моего совершенного обычного дня в этот совершенно обычный год. Лёжа в постели, я по привычке потрогал своё лицо, руками ощутив горизонтальные и вертикальные морщины, слегка опухший нос. Лениво перевернулся на другую сторону и увидел вместо долгожданного летнего солнца, плотную стену серого дождя. Под плотным зимним одеялом, даже столь неприветливым летом, было невыносимо жарко, но и вылезать из-под него в такую гадкую погоду, хотелось еще меньше. Отвёл взгляд от неприятного окна и он сам собой приземлился на подушку рядом с моей головой. На подушке лежала другая голова с закрытыми глазами. Короткие светлые волосы, вздёрнутый нос, мягко упирающийся в подушку, плотно запечатанные ресницы. В отличие от меня этому телу было жарко: скомканное одеяло уже давно как скользнуло в сторону пола, и передо мной открывался шикарный, во истину захватывающий вид – крепкое, красивое и до ряби в глазах привлекательное тело девушки. Никаких лишних тканей, прятать и прятаться незачем – голый массив кожи прямо передо мной, удобно свёрнутый в форму, идеально пригодную для хорошего сна. После такого тела, тела, которое, то ли пришло сюда из римского прошлого или из плохо известного мне будущего, смотреть на своё хотелось уж точно меньше всего. Жаркое зимнее одеяло защищало меня от мыслей, которые не хотелось думать. Cмотреть на девушку сейчас было гораздо приятнее, чем на собственный тяжеловатый живот и дрябловатые руки, которые я стыдливо прятал под пуховым покровом.
   Наверное, именно после того случая в юношестве, когда любовь ускользнула от меня дважды за слишком короткий промежуток времени, мои чувства к противоположному полу стремительно отупели. С той пьяной ночи, моей первой пьяной ночи в жизни, уже прошло больше пятнадцати лет. Получается, что столько же прошло с того момента, как я начал пить, чтобы никогда больше не останавливаться. Чуть больше времени прошло с того момента, когда не стало в моей жизни Глеба, а алкоголя и наркотиков в моей жизни стало, наоборот, в разы больше. Один день за другим закручивался в непонятную, кривую и глупую спираль. Выхода не было, лазейки – тоже. Я с отвращением смотрел на то, в какую картинку складывается происходящее. Порой хотелось и вовсе прервать это существование, но тут же я находил себе занятие, на которое можно было на время отвлечься. Девушки, алкоголь, ночные приключения. Глупости, одним словом. Я умело затыкал свои душевные дыры и продолжал жить дальше.
   Однако сегодня, именно этим утром, проснувшись в одной постели с этим филигранным организмом, я почувствовал себя удивительно трезвым. Мне стало неуютно. Нет, это не моя жена, но, кажется, моя невеста. От этой мысли стало еще более неуютно. Я решил незаметно выскользнуть из постели, оставаться там в трезвом состоянии было выше моих сил. Этой ночью мы спали у нее дома. Большие комнаты, высокие потолки, минимальное присутствие вещей, она с гораздо большим удовольствием заполняла пространство разнокалиберными картинами. Кухня была укутана чем-то серым, явно забившимся сюда из окна. Я закрыл форточку, стараясь не смотреть на дождь и гадкий туман, и привычным щелчком включил кофе машину, которая тут же громко и как-то похотливо завизжала. Испугавшись, что моя нимфа откроет свои глаза слишком рано, я осторожно закрыл дверь на кухню и сразу почувствовал себя спокойнее. Похмелья в этот раз почти не было. Голова была тяжёлой, но, если так посмотреть, каждое моё утро начиналось с ощущения тяжёлой, неприятной головы, которая почти проваливалась в шею из-за своей невероятной тяжести. Я уже не помню, правда не помню, был ли тот день, когда я вообще не пил алкоголь. Как это чувствуется? Как это – не пить? Как это – весь день, весь вечер и всю ночь смотреть на жизнь и на себя трезвыми глазами? Что-то мне подсказывает, что такое в последний раз случалось со мной за день до того, как я попробовал водку. После этого я просто не останавливался. Дозы то увеличивались, то уменьшались, но моя кровь уже никогда не была такой чистой, как прежде. Мне повезло: именно с помощью алкоголя я наконец-то нашёл верный способ победить вечную, слишком хорошо знакомую мне бессонницу, усыпив свои прежние страхи. Каждый стакан, бокал, бутылка, которые я четко по графику загружал в себя, в ответ выгружали из меня что-то гадкое, противное, то, что нельзя было обуздать никакими другими способами. Алкоголь плотным слоем перекрывал мои глубокие мысли, делая меня поверхностным. Иногда я даже становился откровенно глупым и падал на пол, ложился спать в лужу или начинал бросать камнями в проезжающие машины. Что-то подобное происходило со мной каждый раз, когда я выпивал, а пил я каждый день примерно с часу дня. Я посмотрел на часы. Девять утра, воскресенье. Для вина слишком рано. Ещё один кофе для начала. Тело в постели ещё спит, дома тихо, на улице сонно. Второй кофе в идеальной тишине на кухне.

   Я перестал завтракать примерно в то же время, когда начал пить. Стало очевидно, что это – абсолютно бессмысленный ритуал, который не стоил моего времени. Мой завтрак давно скатился в банальщину: кофе, сигареты, стакан воды. Когда по утрам становилось особенно тяжело, я давал своему телу пощёчину и выпивал стакан свежего сока. Вчера было всего лишь несколько бутылок вина, может быть, четыре, поэтому экстренных мер не требовалось.
   Я знал, что через пару часов юное тело в моей постели проснётся, а если оно и не проснётся само, я точно придумаю, как это исправить. Уже позже она примет контрастный душ, и привычно растрепав свои короткие волосы, неспешно приготовит для меня на кухне то, что будет больше всего похоже на обед, мой первый приём пищи. Но вернёмся к моменту моего пробуждения. Что было со мной пятнадцать минут назад? Когда мой мозг только начал устало ёжиться после не слишком долгого ночного сна, когда я поймал себя на мысли, что совершенно не хочу, чтобы время двигалось вперёд. В тот самый момент, когда мне больше всего хотелось остаться в первых секундах этого дня, когда не голова, ни тело до конца еще не поняли, где они находятся. Находятся ли они вообще в одном месте. Но все эти вопросы зависят только от моего воображения – главное, что в первые секунды пробуждения по утрам, в голове нет жизни. Никаких проблем. Вместо привычно изъедающих мыслей – пустота чистых листов. В эти секунды не знаешь о себе абсолютно ничего, ничего не знаешь о своей жизни, о том как, с кем и вообще почему ты обязан её жить. Не открывая глаз, можно успеть себе представить, что находишься на любой, пускай даже самой далёкой от Земли планете. И на планете ли вообще? В космосе? Ты не думаешь о дыхании, голоде, не успеваешь подумать, что в крови за ночь упал уровень алкоголя. Ещё нет смысла ни в чём. Однако человеческий организм не в состоянии находиться в такой бессмысленной среде дольше, чем пара первых сонных секунд. Каждое утро я прохожу через иллюзорность бытия и каждое утро потом разочарованно открываю глаза и понимаю, что эйфория закончилась. Что нужно двигаться дальше. Что остаться в этом беспомощном, но таком приятном состоянии дольше, чем на пару стуков сердца, невозможно. И вот я открываю глаза и устало бреду на кухню за кофе, который, если так же посмотреть, столь же бессмысленный. И я не могу с этим всем бороться. Точнее, я хорошо знал свои методы. В час дня, а иногда и раньше, я храбро встаю на свой пост и уверенно берусь за стакан с алкоголем. До двух или трёх часов дня я обычно пью воду с вином, возьмём привычное белое, а потом в один момент я забываю добавить воды и продолжаю пить любое вино, которое найдётся до тех пор, пока моя голова не выключит себя сама. Обычно это случается до полуночи, но иногда я не могу уснуть и до утра. Но прямо сейчас я пью кофе на крыльце не моего дома и жадно отсчитываю оставшиеся часы до первого выпитого литра вина.

Глава 8

Некоторые говорят, что я злой, грубый и дерзкий. Что сердца у меня нет. Возможно, проблема в том, что многие ожидают от меня того, что не получат никогда – трезвости ума, ну и просто трезвости. Поэтому когда их ожидания разбиваются о скалу моего алкоголизма, они тут же начинают считать меня злым, грубым и дерзким. Признаюсь, я уже пытался несколько раз бросить пить. Но каждый раз словно не находил подходящего повода. Несколько раз мне казалось, что вот я нашёл ту самую единственную, ради которой готов измениться и стать, так сказать, лучшей версией себя. Именно такая формулировка почему-то особенно нравилась многим женщинам. Иногда я даже действительно прекращал пить, скажем, на несколько часов, но ночью, когда с непривычки не мог начать спать, я смотрел на это существо, уже мирно спящее со мной и ради которого, я и отказывался от опьянения. Но невыносимая бессонница сразу же утягивала меня в пропасть. Испепелённый мучениями и крепко удерживаемый стальной хваткой алкогольной зависимости, я рассматривал её лицо и с каждой секундой осознавал, как сильно я её всё-таки не люблю. Алкоголизм делал своё грязное дело. Мозг шёл странными тропами и с каждым мгновением неумолимо вёл меня куда-то подальше от реальности – оставляя мои искренние чувства к этой особе в прошлом, смело заменяя их лютой ненавистью. Не вставая с постели, я мастерски доводил это чувство до абсолютного апогея так, что в финале мой мозг взрывался в экстазе мыслительной эякуляции. Я, вместо привычного оргазма, испытывал его головой, когда за несколько минут мог пройти в одиночестве целый путь от любви до ненависти. Мощная волна внезапного удовлетворения и приближения того, чего я по-настоящему ждал, начинала разноситься по всему телу, я закрывал глаза, и словно оказывался в новом измерении, где этого сладко спящего человека со мной в одной постели уже не было. Терпкое чувство близости алкоголя и скорого забытья, ласкало меня. Это чувство со скоростью света мигрировало из одного участка тела к другому. Я начинал улыбаться. После этого я очень тихо выползал из постели, быстро одевался, покидал мою жертву, с которой у меня были «серьёзные» отношения, предварительно оставив записку не менее серьёзного содержания: «Всё кончено [вставить имя]. Не звони мне, не хочу тебя видеть». В некоторых особенных случаях, зная о чрезвычайно сильной привязанности той или иной девушки, я добавлял ещё несколько ничего не значащих предложений, чтобы убедиться, что её лицо я точно больше никогда не увижу. Думать о том, что она будет чувствовать, когда проснётся одна в постели и озадаченно прочитает записку, не было ни времени, ни желания. Я спешил в ближайший бар, чтобы там напиться до смерти.

Глава 9

   В одну из таких ночей я в очень хорошем костюме (перед тем, как лечь спать, я умудрился сделать одной девушке предложение), торопился в знакомый бар, предварительно оставив где-то на столе записку хорошо знакомого содержания. Пить я начал ещё по дороге. Попросил таксиста остановиться в одном из подозрительных кафе, где прямо с порога фанатично заказал два бокала красного вина и выпил их один за другим так быстро, что водитель даже не успел начать волноваться. Снова садясь в автомобиль, уже в том настроении, которое начинает походить на хорошее, я вальяжно отдал команду сделать музыку погромче и откинул голову куда-то за шею. Глаза закрылись сами собой, когда я начал чувствовать первые приливы вина в крови.
   – Водитель, сделай музыку погромче.
   В этот раз я не пил целых три дня. Вообще, за эти три дня без алкоголя я успел понаделать много странных вещей: помириться со старым другом, который завязал с алкоголем пару лет назад, сходить на собрание анонимных алкоголиков, выпить свежее выжатый сок из сельдерея. Череду этих шальных событий я шедеврально завершил предложением и кольцом. С последним получилось особенно некрасиво. Получается, что бедняжка даже не успеет толком обрадоваться, рассказать своим подружкам, маме и всем кому попало. Когда она проснётся и прочитает записку, ей будет нужно быстро привыкнуть к мысли, что никакой свадьбы не будет. Теперь она может делать с кольцом всё, что угодно. Я точно знал, что уже не вернусь – одним из её условий продолжения наших отношений, было постоянное отсутствие алкоголя в моей крови. Да она даже представить не могла, с каким удовольствием я заменил её всю на звон бокалов.

   Я расплатился с таксистом, обрадовав его щедрыми чаевыми. Не совсем похоже на меня, но сегодняшняя ночь – особенная. Я снова свободен. До бара оставалось шагов пятнадцать и я смаковал их всем своим телом. Я шёл очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть на луну, посмотреть по сторонам, проверить, верно ли застёгнута моя рубашка и прочно ли зашнурованы ботинки. Эти последние минуты, отделяющие меня от моря алкоголя, от столько, сколько я смогу выпить, от пьяной ночи и сонного утра – были, наверное, самыми сладкими. Торопиться было некуда, передо мной – вся жизнь и вся эта ночь, а затем и день и так ещё раз, по кругу. На часах – три часа ночи, ночь четверга и все выходные впереди, чтобы пить столько, сколько захочется. И пускай в один момент я устану, я все равно буду вливать в себя новые порции крайне настойчиво. Телу станет плохо, очень плохо, но я буду продолжать отуплять свою голову до последнего. А когда утром открою глаза, тут же найду какую-нибудь бутылку и поприветствую новый день бодрым глотком пьянительной массы. И всё сразу же наладится. Мне не терпелось начать, в теле гудел праздник.

   Передо мной распахнули дверь бара, тяжёлый вышибала блеснул своей пуленепроницаемой улыбкой, спросил по привычке пару неинтересных вопросов, я отмахнулся парой обыденных ответов и уже через несколько секунд оказался в этом логове с приятным освещением, знакомыми и незнакомыми людьми и барной стойкой, длинною в мою жизнь. Пора приниматься за дело.
   – О, давно тебя не было, – с улыбкой на лице начал мой приятный вечер бармен, с которым я был знаком уже не первый год.
   – Разве давно? Я же заходил в начале недели. Да, в понедельник, кажется.
   – С чего начнём?
   – Давай пока с вина. Красное, сухое. Дальше выбираешь ты.
   – Неожиданно, – брови бармена уехали куда-то к линии волос.
   – Да я ещё толком не начал сегодня. Хочу растянуть удовольствие.
   – Понимаю, – заговорческая улыбка.
   Я тоже просто физически не мог перестать улыбаться. Чтобы уж совсем не показаться идиотом, я на время отвернулся от бармена. Интересно, кто ещё в эту ночь оказался со мной в этом темноватом помещении.

   Почему именно этот бар стал любимым? В центре города, всегда просто и удобно добраться, не слишком большой, но и не нужно чересчур толкаться плечами и постоянно упираться в чьи-то затылки, летняя веранда и приятная глазу стальная гамма, всегда каким-то удивительным образом соответствующая моему настроению музыка и вполне себе приятные люди. Кроме этого приятным бонусом шла дружба с барменом, скреплённая постоянными бокалами алкоголя, которыми он меня так щедро снабжал в любое время суток. Я встретил здесь многих девушек, с которыми провёл ночь. Чаще всего я выходил отсюда под утро сам, но иногда меня буквально доносили на руках к такси, хотя на часах, скажем, было всего пять вечера в какую-нибудь совершенно обычную рабочую среду. Каждый свой визит я оставлял здесь столько денег, сколько многим даже и не снилось, но для меня этот ритуал стал неотъемлемой частью моей жизни, отказаться от которого было выше моих сил. Я так и не узнал, чем в этом баре кормят. Больше всего меня интересовал алкоголь, который здесь подавался в самых разнообразных вариациях. Иногда я вливал его в себя одним большим глотком, иногда заливал несколькими мелкими, в одну ночь смаковал, в другой день – выплёвывал, иногда пил быстрее, иногда медленнее, потом делал это на автомате, но каждый раз итог был примерно одинаковым – я кое-как добирался до горизонтального положения и закрывал глаза. В этом месте заканчивалась реальность и начиналось что-то другое – больная, искажённая фантазия, одна за другой, которые так нещадно бороздили мой странный, с детства непослушный мозг. Наверное, многие люди называли это просто сном, но для меня это всегда было чем-то большим. И достигалось это состояние, так быстро ставшее единственно возможным, только благодаря очень большому количеству алкоголя.
   – А давай повторим.
   Бармен податливо улыбнулся в ответ и лёгкими, невесомыми движениями, обуздал бутылку вина, легко влил её содержимое в тонкий, высокий бокал. Меня всегда поражала возможность этого бармена буквально танцевать рядом со всеми этими алкогольными снарядами и порхать среди столь чересчур легко бьющихся бокалов. Он напоминал мне бабочку, случайно залетевшую в это нетипичное для неё помещение, словно ночной мотылёк, он бился из одной стороны в другую, но делал это с присущим мотыльку изяществом и какой-то хрустальной лёгкостью. Аккуратные пальцы точно знали, как взяться за ножку бокала и под каким углом налить ту или иную жидкость. Мне нравилось, что именно он укреплял прочный фундамент моей алкогольной зависимости. В его компании мне было хорошо.

   На часах четвертый час ночи, в бар забивается всё больше неугомонных людей. Я с удовольствием водил пьянеющими глазами по посетителям. Бывал я здесь так часто, что сразу же мог показать пальцем на тех, кто оказался здесь впервые, – их блуждающие зрачки с непривычки не знали с чего лучше начать. Видно сразу и тех, кто бывает здесь часто – едва оказавшись в баре, они уверенной походкой проходят к любимым местам, которые манят их своим гостеприимством. Есть и другие, которые приходят в это заведение несколько раз в неделю. У меня с ними одни привычки: они сразу же уверенно двигают к барной стойке, сразу же уверенно напиваются. Конечно же, именно здесь происходит всё самое интересное. Мы приветствуем друг друга уважительным молчанием и пьянеющими улыбками. Мы идем с одним флагом по этой жизни.
   Мой дорогой костюм не бросается в глаза, я чувствую себя расслабленно. Да и после пятого бокала вина особенно ярко ощущается вся эфемерность покровов одежды. Что мне на самом деле интересно, так это наблюдать за тем, как по-разному пьянеют вокруг меня все эти люди. Именно поэтому приходить сюда со своими знакомыми мне интересно гораздо меньше. Если я и наведываюсь в это место с собеседником, то во время разговора, то и дело отвлекаюсь на посторонних людей. Люди начинают думать, что я веду себя страшно невежливо. Но я ничего не могу с собой поделать. Да и зачем же обижаться? Ведь вокруг так много интересного. Бесконечное рассматривание пьянеющих людей – это моё кино, мой телевизор. Живое, неповторимое, и каждый раз абсолютно уникальное действо разворачивается здесь передо мной каждый день, вечер или ночь. Вот, например, мужчина, лет сорока. С ним молодая девушка. Они выглядят так, словно совершенно не подходят друг другу – вряд ли их связывает что-то большее, чем будущие события этой ночи. Но вот, что интересно. Они не театрально молчат, а разгорячёно что-то обсуждают. Точнее, я вижу, что он что-то рассказывает, а она смеётся и делает это по-настоящему. И они не пьют алкоголь. У него – кофе, у неё – чай. Почему они вместе? Но таких особенных пар я здесь почти не встречаю. Перевожу глаза на полу танцующего молодого человека. Он сладко причмокивает губами под, видимо, хорошо знакомую музыку. По его глазам видно, что он не пьёт. Cкорее, увлекается другими способами затуманивания сознания. Хорошая рубашка, гладкая причёска, глаза, которые наматывают ровные, методичные круги и тело, расслабленное как мочалка в душе. Недалеко от него небольшая компания быстро пьянеющих девушек. Не сразу понятно, возможно, чей-то девичник или просто встреча подружек.
   – Налей еще!
   – Да мы же только что выпили?
   – Ну и что!
   По их быстрым взглядам в сторону пока немногочисленных мужчин, сразу же становится понятно, что каждая из них как можно скорее хочет переместиться в горизонтальное положение с одним из многообещающих кавалеров. В этот момент заиграла какая-то особенная музыка, девушки встретили её взволнованными вскриками и, на ходу поправляя тонкие, впивающиеся бретельки своих практически отсутствующих платьев, поспешили на небольшой танцпол возле барной стойки. Мне нравилось смотреть на то, как они танцуют. В моём бокале плескалось новое вино, я рассматривал их как под лупой, мгновенно сменивших настрой с типичных девичьих пьяных разговоров на откровенные, сексуальные танцы, где в каждом движении cчитывалось смелое приглашение. Я знал, что стоило мне только сделать шаг или даже проще, буквально поманить пальцем, как с высунутыми языками ко мне примчится всё это стадо, но это было бы слишком скучно и неинтересно, да и этот трюк я проделывал в этом баре уже слишком много раз. Одна из девушек, рыжая, с высоким телом, особенно сильно старалась привлечь моё внимание. Я то и дело натыкался на её испепеляющие глаза. Вино во мне начинало подогреваться всё сильнее, в один момент я с удовольствием подарил ей свой одобрительный взгляд, но не больше. Как только мне надоело, я отвернулся, чтобы поболтать с барменом.
   – Как дочь? За моей спиной грохотнула музыка.
   – Сегодня ещё здесь не было, может, позже зайдёт, – ответил бармен.
   – Опять с подружками? – с усмешкой спросил я.
   – Наверняка. Им вместе выклянчивать бесплатные коктейли намного веселее, – без всякого раздражения, по-отечески ответил бармен.
   Мы оба посмеялись. В моём бокале с его подачи появилось новое вино.
   – Как сын?
   – Ничего, растёт.
   – Давно его видел?
   – Два, а хотя нет, три месяца назад.
   Начать выпивать вместе со своим сыном я не мог, что-то меня останавливало. Наверное, тот факт, что ему было только шесть. Он рос в этом же городе, но без особого моего участия. Я был рад его видеть, но не стремился к новым встречам. Наверное, я был также холоден с ним, как и мои родители когда-то со мной. Родители переехали на кладбище, а я полностью перенял их отчужденное отношение к детям, даже к своим детям. Бармен произнес мое имя, видимо, хотел что-то спросить или сказать, но не успел. Он стремительно и крайне профессионально среагировал на чью-то торчащую в руке купюру, которая подразумевала очередной, наверняка, совершенно не оригинальный заказ. Без особого интереса я перевёл свой взгляд с этих женских пальцев с протянутыми деньгами к запястью и выше. Я уже было подумал, что передо мной окажется та рыжая танцующая девушка и даже был готов выпить с ней пару коктейлей, но кисть принадлежала явно не ей. Этой девушке c деньгами в нервных руках явно было нужно выпить прямо сейчас.
   – Да! Наконец-то. Кровавую Мэри. Хотя, лучше две.
   Умение заказывать сразу по два напитка подкупало мгновенно. Теперь оставалось понять, что за личность скрывалась за этими нескромными запросами.
   – Без сельдерея. Двойная порция водки в каждом. Побольше перца, – добавил всё тот же женский голос.
   Мой винный мозг словно оттягивал момент встречи с лицом этой девушки, я всё ещё оставался на уровне её локтей. Я попытался было сделать пару умозаключений, руководствуясь тембром голоса, но быстро понял, что только на это полагаться было нельзя. Новый глоток вина и я сразу развернулся к ней всем лицом. Передо мной была девушка, в которую я уже был когда-то влюблён. Но об этом я узнал только на следующее утро.

Глава 10

   – Я заплачу. Бармен, повтори для меня тоже. Только ещё больше перца, – вмешался я.
   Промозглое молчание с её стороны. На быструю секунду eё глаза застыли на моём лице, но без тени флирта, приветливой улыбки или любой другой ожидаемой мной реакции. Вместо всего этого – грозная тишина.
   – Это лишнее, – cдержанно ответила она спустя пару секунд.
   – Нет. Это как раз то, что нужно, – по привычке, слегка нахально ответил я. Уже в следующее мгновение я понял, что это, похоже, не самая подходящая тактика.
   Девушка безразлично пожала плечами и перевела озадаченный взгляд в сторону бармена. Она нервно наблюдала за его быстрыми, чарующими руками, которые уже начали готовить магическое зелье алого цвета.
   Милая, не классически красивая, но что-то в ней есть. Не пойму что. Талия, бёдра, красивые руки. Хотя, нет, не то. Очень правильное лицо. Как урок черчения. Дерзкая. Может, поссорилась с кем-то. Одета странновато. Мои винные мысли становились всё короче и прозаичнее. Одета она и вправду была не так, как все в этом баре. Вместо парадных платьев или вот этих многообещающих лоскутков ткани, прикрывающих то, что велено прикрывать до поры до времени, эта девушка была одета в простую белую рубашку с лихо подкатанными рукавами и обычные джинсы. Волосы куда-то запрятаны. Глаза большие и не накрашенные. На плече с виду тяжёлая сумка. Казалось, что после двух коктейлей она мгновенно рванёт на работу. Она старательно не обращала на меня никакого внимания, и я уже успел почувствовать, что моё присутствие её почему-то раздражает. Раздражает её и то, что её алкоголь оплачиваю я, но, возможно, больше всего её бесило не это. Что тогда? Я навязчиво не сводил с неё глаз. Она и правда забавно нервничала. Достала из сумки телефон, покрутила его в руках и неопределeнно закинула обратно. Быстро почесала за ухом и распустила волосы. Через пару секунд собрала их снова. Расправила правый рукав рубашки и тут же заправила обратно. Всё это она успела проделать до того, как перед ней на барной стойке возникло два геометричных, как две новостройки, наполненных до краёв яркой жидкостью, бокала. Я стремительно пьянел, ещё даже не успев дотронуться до их содержимого. В моей голове появились хорошо мне знакомые облака, в которых мысли застревали как кончики деревьев в нижних покровах неба где-то высоко в горах. Я прекрасно знал, что следующим шагом станут мои быстро стекленеющие, провисающие куда-то вглубь подсознания, глаза. Дальше – больше. Мне не терпелось продолжить моё путешествие в никуда…
   – Ну, за знакомство.
   Иногда меня самого начинало тошнить от своей бескрайней фамильярности, но остановить себя в этот момент я уже не мог.
   Девушка, не глядя на меня, в несколько глотков прикончила первый коктейль. Одним рывком встала, держа второй коктейль как трофей, и перепорхнула к противоположному концу длинной барной стойки. Она не удостоила меня даже половиной взгляда. Я подумал, что мы бы неплохо смотрелись вместе. Примерно одного возраста, хорошо и дорого одеты, оба красивы и более-менее свежи. Но, видимо, она в этот момент думала о чём-то совершенно другом.

   В ответ на её неожиданный поступок, я быстрыми глотками выпил второй коктейль и попробовал встать. Сначала медленно, аккуратно нащупывая дорогими ботинками пол, руками поддерживая барную стойку. Затем по очереди я оторвал одну руку, поднял одну ногу… Передвигаться к этому моменту было уже не так просто, но ничего другого не оставалось. У меня появилась навязчивая идея познакомиться с этой нервной особой поближе. Я неуклонно направил своё тело в её сторону.
   Тем временем она рывками заканчивала второй коктейль, плотно сконцентрировав свой взгляд в одной точке. В тот момент, когда я подготовился мягким, чрезвычайно мягким движением, приземлить мою руку на её правое плечо, за моей спиной раздался шум. Быстро хлопнула дверь, пара громких голосов с озлобленными интонациями, но я не оборачивался, да и зачем, гораздо увлекательнее продолжить приближаться к девушке. В ту секунду, когда моя рука уже успела прикоснуться к жёсткой поверхности её рубашки, кто-то совершил аналогичное движение с моим левым плечом, но нежности в нём было намного меньше. Я обернулся и мое лицо уверенно приняло в свои объятья большой, стремительно мчащийся к мягким тканям моего лица, кулак. Мой рот с удивлением открылся. Последняя мысль: этим вечером всё получилось именно так, просто потому что рядом со мной не было Глеба.

Глава 11

   Когда мне было пять или семь или девять, мои родители организовали эту чудовищную поездку в горы. Я послушно то сидел, то лежал на заднем сидении небольшого старенького авто и никак не мог найти комфортного для себя положения. Дело в том, что меня страшно укачивало. Я чувствовал всеми своими ещё небольшими, но уже крайне непослушными внутренними органами каждый поворот машины, каждое торможение и каждый камушек на дороге. Я пытался смотреть перед собой, я пытался закрывать глаза, я пытался молчать или говорить или даже петь, но тошнота не уходила. Я кое-как дожил до того момента, когда бессердечный серпантин довёл нас до вершины горы и, с лицом грязно зелёного цвета, буквально вывалился из машины на свежий воздух. Родители подумали, что, возможно, меня может обрадовать приятный обед в местном кафе. Мама впихнула в меня какой-то суп, я нехотя его съел. Родителям было страшно весело и чрезвычайно приятно проводить время в горах. Мне было страшно плохо. Наслаждаться вкусной едой и смеяться над шутками родителей я не мог, прекрасно понимая, что нам ещё предстоит спуститься вниз по серпантину. И с каждой ложкой съеденного супа, момент, когда мне придётся сесть в машину, чтобы начать дорогу домой, приближался всe стремительнее. Мои колени дрожали весь тот гадкий обед, в ведь это был мой день рождения. В тот момент я так сильно хотел, чтобы его вовсе не было, ведь тогда бы мои родители не сделали бы мне столь замечательный подарок, который мне пришлось запомнить на всю жизнь – эту ужасную поездку в горы.
   Родители восторгались видами, охали и ахали, улыбались и смеялись. Они ходили своими длинными шагами, делали длинные вдохи и от удовольствия вытягивали вперёд и вверх свои длинные руки. Это было лето и было удивительно тепло, но мне было так холодно, как не было холодно в самую холодную зиму. Внутри все промерзло от тошноты и страха. Два часа резких поворотов и пугающих видов, от которых в голове становилось шумно, а в животе – грязно, маячили передо мной, совсем как у провинившегося человека перед чётко обозначенной казнью.
   – Какое же прекрасное место! Просто глаз не отвести от природы, – то и дело восклицала мама.
   На природу мне было совершенно наплевать. Мысли о том, что скоро нужно сесть в машину, не давали мне покоя и собирались где-то под языком.
   – И небо здесь такое, особенное вот прямо…
   Вместо того, чтобы слушать восторженную маму, я думал о том, как бы меня не стошнило прямо здесь и сейчас.
   – …и такие цвета, цвета такие необычные! Смотрите, как низко облака.
   Поднимать голову было особенно тяжело, мне инстинктивно казалось, что если я это и сделаю, то когда меня в этот момент непременно стошнит и я захлебнусь и умру.
   – Просто ужас как не хочется уезжать! – подытожила мама, открывая дверь автомобиля.
   С последним утверждением я не мог не согласиться.

   Почему-то ехать обратно, вниз по горе, было ещё хуже, чем подниматься. Моя голова, мой желудок, пальцы, ногти, руки, локти – всё кружилось с такой космической силой, что я просто-напросто забывал дышать. В один момент я, вероятно, всё-таки потерял сознание, а когда уже открыл глаза, понял, что машина остановилась и мать отчаянно хлещет меня по щекам. Её зелёные глаза стали цвета яркой тины, с первой секунды я понял, что она страшно испугана. Я был её единственным ребёнком и потерять меня в день моего же рождения было, вероятно, совершенно неуместно. Наверное, меня всё-таки немного любили.

   Мне было фантастически плохо, но я дышал. Открыв глаза, сразу же понял, что меня даже не стошнило. Я просто лежал в какой-то непривычной, странноватой для меня позе на заднем сидении машины, а мама, уже рядом, плотно обнимала меня за плечи и непривычно прижимала голову к груди. В тот момент я совершенно отчетливо понял, что ничего не чувствую. Вместо тошноты и страха вдруг пришла какая-то совершенно дикая, ещё так плохо мною осознаваемая пустота. Я не чувствовал эмоций, страх высоты ушёл. Вместе с ним ушла любовь, чуткость, и я более не ощущал прикосновений матери. Я помню, что в тот момент мы были ещё очень высоко в горах, может быть метров 2000 или сколько там. Все окна в машине были открыты настежь, чтобы я мог лучше дышать, но вместо ветра в них заползали белые и грязновато-серые облака. Всё вокруг было в этих облаках и солнца совсем не было видно. Облака внутри машины были похожи на пар или на туман. Они опутывали мои пальцы и залезали поглубже в волосы. Мне стало легче. Я твёрдой рукой отгородился от матери и выпрямился, усевшись на своё обычное место. Вся машина изнутри была в этой особенной белой материи, всё было пронизано этой освежающей облачностью, облака залезали в карманы моих шорт, въедались в лёгкие. Получив нежданную дозу любви и нежности, я почувствовал себя неуютно и непривычно.
   – Можем ехать, – сказал я после шумного выдоха. Мама вернулась на переднее сидение. Отец кивнул подбородком. Машина двинулась в облачном молчании. Меня так и не стошнило.

Глава 12

   Но меня стошнило, когда я очнулся. Едва ли я пришёл в себя, из меня хилым ручейком вытекла какая-то неприятная жидкость. Я быстро понял, что вместо двух глаз, которые по утрам я по привычке открываю парой, а не поштучно, глаз у меня сейчас открылся только один. После внезапной тошноты, с каждой новой секундой пробуждения, меня начали атаковать со всех сторон неприятные ощущения. Словно бабки тыкали меня своими зонтиками, острыми газетами и ключами от почтовых ящиков. Боль загоралась неприятными вспышками то там, то здесь, то в другом месте по телу. Я поморщился. Неплохо было бы почистить зубы, выпить стаканы воды и принять душ. То, что только что вытекло из моего помятого желудка, вытекло непонятно куда. По привычке я потянулся за стаканом воды, который всегда оставлял справа от своей постели на специальном столике, но рука воткнулась во что-то мягкое и живое.
   – Доброе утро, – нерадостно и совершенно недобро поприветствовал меня женский голос.
   В этот момент я понял несколько вещей. Во-первых, я проснулся не у себя дома. Во-вторых, я не дома у своей бывшей невесты, от которой сбежал прошлой ночью. В-третьих, я понятия не имел, где я сейчас и кто проснулся рядом со мной. Вместо ответа на мой вопрос неопознанное существо резким и, видимо, привычным рывком вскочило с кровати и отправилось в другую комнату. Куском моего работающего глаза я заметил, что она была в одежде и, не просто в одежде, а почему-то в белой рубашке. И тут мои мысли вступили в неравный бой с пронзительной головной болью. Да это же она, девушка из бара. Я начал неуверенно размышлять, точно ли это была она, а не кто-то другой. Когда прошлой ночью девушка появилась в баре, я был уже достаточно весел или, другими словами, пьян, поэтому абсолютной уверенности в моих умозаключениях сейчас не было. Теперь я тщeтно пытался вспомнить, как именно она выглядела. Она заказала Кровавую Мэри и у неё были пронзительно ровные черты лица. Всё, что я смог вспомнить.
   – А что я здесь делаю? – пора действовать решительно.
   Сам же я был не уверен в том, действительно ли хочу знать ответ на этот вопрос. Девушка промолчала в другой комнате, но скоро вернулась и протянула мне стопку влажных салфеток и большой стакан воды.
   Я поблагодарил её и сделал жалкую попытку привести себя в порядок. Опустив взгляд ниже своего подбородка, я увидел, что на мне была вчерашняя рубашка, брюки и один носок. Я понятия не имел, где мой пиджак, судьба второго носка интересовала меня значительно меньше.
   – Тебе нужно к врачу.
   – Зачем?
   – Проверить глаз.
   – А что там проверять?
   – Он выглядит… Странно.
   Для начала мне захотелось проверить самому, было ли это правдой. Для этого мне пришлось сползти с постели и галантно уточнить, где именно в этой светлой квартире с тёмно-синей мебелью находится ванная комната. Едва включив свет в ванной, я обнаружил в зеркале какое-то странное и одновременно страшное существо. Грязная рубашка, чем-то залита с двух сторон, едкие пятна крови, гадкие морщины на тонкой и дорогой ткани. Спутанные волосы, торчащие во все стороны, но совершенно не туда, куда бы им следовало. Но, самое главное, – лицо. Один глаз был просто не выспавшимся, поразив меня своим насыщенно красным оттенком и слишком расширенным зрачком. Однако удивило меня гораздо больше то, что второго глаза просто не было видно. Вероятно, вчерашний кулак вошёл именно в глазницу. Глаз целиком заплыл так, что я даже начал сомневаться, что что-то вообще осталось под этой странной пеленой взбухшей кожи цвета переспелого баклажана. Я чрезвычайно осторожно дотронулся до него рукой и тут же в агонии отбросил пальцы назад. Было так больно, что я взвыл.
   – Все нормально? – раздалось с другой комнаты.
   – Еще как нормально.
   Злоба переполняла меня. Я был уверен, что вчера не успел сделать ничего такого уж неприличного и, выходит, получил за просто так, да ещё и не совсем ясно от кого. Смотреть на себя было крайне неприятно. Я обернулся по сторонам и понял, что нахожусь в плотном кольце из всяких баночек, скляночек, лаков для ногтей и прочей лабуды, которой привыкли себя окружать все мои бывшие девушки. Ничего интересного или полезного. В углу белела ванная. Больше всего в жизни хотелось окунуться с головой в тёплую воду и на какое-то время забыть вообще обо всём. Я быстро покрутил сверкающие ручки, тут же одобрительно забежала вода, я начал стягивать с себя отвратительную рубашку. Дверь ванной комнаты я не запирал, у меня не было такой привычки. Раздеться оказалось не так просто – пришлось делать это медленно, с каждым движением и потягиванием я узнавал о новых местах, в которых что-то болело, стреляло, трещало. Голое тело было усыпано свежими синяками и ссадинами. Меньше всего хотелось думать про прошлую ночь. Как можно скорее избавиться от гадкой одежды и провести минут тридцать молча лежа в воде. Может быть, в прошлой жизни я был рыбой?
   Ванная наполнилась быстро, я по-хозяйски накидал туда цветной морской соли и ещё каких-то штучек и через секунду оказался в воде.

   – Как хорошо, – с закрытыми глазами выдохнул я.
   – Что ж хорошего? – быстро ответил мне тот самый женский голос, рядом с которым я проснулся.
   Я недовольно открыл глаза. Да, это точно девушка, которую я угощал коктейлями вчера ночью. Но что она здесь делает, и что здесь делаю я? Думать об этом не хотелось. Больше всего мне нужно было расслабиться и перевести дух, но присутствие этой особы, которая уже переоделась в домашнее, но весьма привлекательное платье, отвлекало меня от моей миссии. Разговаривать с ней хотелось меньше всего, но пришлось:
   – Как я здесь оказался?
   – Бармен положил тебя в такси и донёс до квартиры.
   – Почему до этой квартиры?
   – Он не знал, куда тебя деть, ты не приходил в сознание, телефон твой был выключен.
   – То есть ты мне решила помочь?
   – Можно и так сказать.
   Стрельнуло в больном глазу. Я устало опустился с головой под воду, пробыл там несколько десятков секунд, больная кожа начала предательски щипать и чесаться. Пришлось вернуться в реальность.
   – А кто дал мне в глаз? Хотелось бы ещё знать, почему.
   – Мой муж.
   – Интересный у тебя муж.
   – Точнее, мой бывший муж.
   – Мои поздравления. Правильное решение, – я почесал ухо и понял, что всё это время она ведёт себя совершенно спокойно и не придаёт никакого значения тому, что вода в ванной стала абсолютно прозрачной, а я был абсолютно голым.
   – Я дам тебе его одежду, переоденься. Должно подойти.
   – Только что-нибудь в моём стиле, пожалуйста, – с насмешкой ответил я.
   Сейчас было достаточно лишь одного взгляда, чтобы убедиться в том, что стиля у меня сегодня не было вовсе. Не было и одного глаза. Покромсанное лицо делало меня похожим на человека из-под случайной лестницы.
   Она ничего не ответила, только поджала губы – от неудовольствия или, наоборот, едва сдерживая улыбку. Я ещё не умел читать её мысли. Но ведь это не имело никакого значения.
   – У тебя есть вино? – лениво выкрикнул я из ванной в сторону незакрытой двери.
   В ответ тишина, изредка нарушаемая какими-то постукиваниями и побрякиваниями с кухни. Я был уже слишком расслаблен, чтобы продолжать напрасно орать. Тело успокоилось, ушли судороги, все углы сами собой сгладились и растеклись по тёплым стенкам ванной. Я закрыл глаза, а, точнее, тот, которым я всё ещё мог управлять. Мысли начали сонно расплываться. Быстрые вспышки вчерашней ночи вдруг проявились в моей пропитой голове. Брошенная невеста. Такси. Вино. Бар. Бармен. Какие-то люди. Вино. Кровавая Мэри. Больше. И лицо приютившей меня девушки, которое то и дело появлялось в моём сознании. Всплывало и уплывало, мерцало и плясало в гудящем мозге. Что-то было в этом лице особенное – или мне просто показалось? Может, я всё ещё пьян? Понять было сложно. Абсолютно всё в этом мире сейчас для меня было лень и не имело значения. Единственное, что было не лень – выпить прямо сейчас бокал белого прохладного сухого вина. Я тяжело сглотнул, всё ещё не открывая глаз. В животе что-то вздрогнуло и задрожало, но только на секунду. Волна тошноты прошла, желудок, мой компаньон, уже был готов принять привычную порцию нового алкоголя. Я открыл глаза и увидел перед собой хозяйку квартиры, которая осторожно сидела на краю ванной и смотрела прямо на меня. Её глаза, наполненные какой-то растёкшейся задумчивостью, были сфокусированы на моём лице.
   – Знаешь, мне, наверное, нужно извиниться, – сказала она, зачем-то опустив при этом правую кисть в воду.
   – Ну, что поделаешь, бывают люди без мозгов. Извиняться не надо. Наверняка, твой муж, то есть, бывший муж приревновал. Некоторые, когда ревнуют – лезут в драку. Не скажу, что я его поддерживаю, но понять могу.
   – Что-то не верится, что ты можешь кому-то дать в лицо без повода.
   – Повод же был. Я угощал тебя коктейлями, я держал тебя за рубашку, я смотрел тебе в глаза и был ближе, чем нужно.
   – Дело не в этом.
   – А в чём?
   – Ты вообще видел его лицо?
   – Нет, а что?
   – Это был Ник.
   В эту секунду я бы больше всего хотел открыть оба глаза, чтобы очень внимательно посмотреть на девушку, которую, кажется, звали…
   – Катя. Помнишь меня?
   Детско-юношеские воспоминания после её слов свалились на мою голову тяжёлой грудой прочитанных в том возрасте книжек, знакомых номеров телефонов, любимых мест, едких запахов и разного сорта воспоминаний. Я почувствовал себя совершенно странно и совершенно не так, как планировал чувствовать себя этим утром. А я-то был уверен, что ничего особенного сегодня уже не произойдёт. Сейчас в голове что-то натужно щёлкало. Вода в ванной стала на несколько градусов холоднее.

   Я не любил вспоминать то время. То время, когда я разорвал свою дружбу с Ником и когда так глупо постоянно влюблялся. Тогда с моим сердцем постоянно происходило что-то неладное: самые немыслимые, самые изощрённые избиения сваливались на меня почти каждый день. Я начал пить, я встретил Глеба и его друзей. Остальные знакомства, дружбы, близости перестали казаться важными. Я наконец-то перестал пытаться разглядеть любовь и ласку в глазах у родителей. Наша дружба с Глебом была крепче, чем всё, что было в этом мире. Глеб помог мне получить подработку в небольшом туристическом агентстве. С этого я и начал. Мне нравилась работа и особенно быть так близко к другим странам и континентам. До того, как я познакомился с Глебом – я никогда не путешествовал, не выезжал из своей страны. В первый раз я летел на самолёте именно с ним. Забыть то путешествие было невозможно.
   К тому моменту моё сердце уже успело зажить, и я просто перестал влюбляться, твёрдо сказав себе, что больше не буду этого делать. Всю свою любовь и нежность, которая тогда ещё теплилась в моей душе, я щедро изливал на Глеба. Любовь эта была крепче братской. Я понимал, что ради него был готов сделать всё, что угодно и доверял ему так, как никогда не доверился бы себе. Мне хотелось проводить всё своё время только с ним, потому что никто другой не мог понять и принять меня так, как совершенно естественно это делал он. Я окончательно убедился в этом во время нашей поездки на Таити. Глеб очень сильно хотел туда поехать и раздобыл нам билеты. Как я узнал позже – поездка на Таити была одной из командировок Глеба, а я был приглашённым экспертом для каких-то оценочных работ. Больше Глеб мне ничего не сказал. Я не сказал ничего моим родителям. К тому моменту они уже совершенно не знали, что происходит в моей жизни и, если честно, я сомневаюсь, что они хотели бы узнать больше. Мне было всё равно, ведь рядом со мной был Глеб. Странным и страшным образом, он заменил мне всех моих друзей, семью и родных.

   Когда мы летели на Таити, у нас за плечами было по огромному, изрядно потёртому рюкзаку, которые мы одолжили у знакомых Глеба. Кроме этого у нас с собой было слабое представление о том, что именно ждёт нас в этой новой стране. И вот, мы уже заходим в душный самолёт и садимся на наши места. В тот момент, когда жёстко щёлкнула застёжка ремня безопасности, я понял, что мы и правда летим на Таити. Я ничего не знал об этом месте, мне хотелось сваять впечатление о нём самому, без чьей-то помощи. В самолёте рядом с нами сидела пожилая пара, которая, по всей видимости, всё ещё наслаждалась чувством любви к друг другу. В них было невероятно много какой-то непонятной для меня тогда чистоты, которая буквально сочилась из их глаз. В каждом движении маячила любовь, которая особенно резко ощущалась в сухом самолётном воздухе. Они держались за сморщенные руки, то и дело срывались на радостные повышенные интонации, начинали смеяться. Я не слышал, о чём именно они разговаривают, чему улыбаются. Со спины можно было подумать, что перед нами сидят горячо влюблённые подростки. Они с уважением прослушали приветственную речь от стюардессы, не обратили никакого внимания на лоснящиеся листики с меню и напитками, не тянули шеи в окна самолёта, чтобы успеть разглядеть что-то на прощание. Безумные седые головы.
   Перелёт был долгим и через пару часов эти двое, которые сидели сбоку от нас, завели с нами разговор. Сначала они попеременно пытались завести беседу со стюардессами, но скучно причёсанные девушки то и дело ласково увиливали от милых, но чрезвычайно назойливых пожилых людей. Следующим объектом их внимания стали мы с Глебом. Сначала мы нехотя отвечали на их вопросы.
   – Вы же братья, да? – спросила пожилая женщина с такой невероятно доброй при этом улыбкой, что мы просто не смогли ответить ей «нет».
   – А почему Таити? Летите на каникулы? – и с этим мы тоже согласились.
   Беседа не клеилась. Мы то и дело прерывались на то, чтобы протереть лица влажными салфетками, попить чаю или воды, за которыми стремительно последовала слипшаяся, по словам Глеба, паста. Глеб быстро заснул после еды, следом прикорнул и я. Сон был длинным, но беспокойным. Наконец я проснулся от рафинированно-радостных глаз самолётных проводниц, которые с явным облегчением сообщали нам о том, что совсем скоро мы пойдём на посадку. Я открыл глаза пошире и заглянул в иллюминатор. Cплошной покров тёмно-бирюзовой синевы. Тишина. Спокойствие. Пожилые люди к концу рейса стихли, они медленно попивали кофе, сосредоточeнно всматривались в иллюминатор. Я растолкал Глеба и приветственно прокричал ему в лицо:
   – Мы на Таити!!
   – Ну, ещё не на Таити, но уже и правда немного осталось, – отозвался один из пожилых голосов.
   Глеб устало протёр глаза и метнул полный сарказма взгляд в сторону седой парочки. В этот момент дедушка как-то хитро повернулся в нашу сторону и сказал нам с Глебом вещь, которую я запомнил на всю жизнь:
   – Друзья, мне вас по-хорошему жаль. Вы так молоды и только начинаете жить, но уже сейчас увидите самое прекрасное на этой планете.
   – Что? – ещё не проснувшись, но уже без особенного интереса, поинтересовался Глеб.
   – Таити, – с мягким придыханием ответила пожилая дама, и в качестве объяснения перевела взгляд в сторону иллюминатора, где постепенно начал открываться вид, лучше которого я не видел в своей жизни.

   Какая-то невероятная гармония буквально впрыгнула в меня и осталась там, где-то глубоко на дне на долгие годы. Нежные переливы цветов и оттенков, форм, блики и блеск, смазанные контрасты: за окном аккуратно светлело. Ещё в самолёте я начал чувствовать запах моей новой, стремительно нарастающей реальности. С каждой секундой приближения к этой ещё не опознанной земле, я ощущал всё больший интерес и необычайно сильное волнение. Сейчас я думаю о том, что уже спустя много лет, я абсолютно в каждом своём новом путешествии пытался найти то, что впечатлило бы меня больше, чем Таити. Этого так и не случилось. Я обещал себе больше не влюбляться, но всё-таки не сдержал слова. Я влюбился в Таити.

   Что и говорить, это были самые прекрасные отношения в моей жизни. Пускай они длились только месяц, но даже сейчас мне кажется, что мы всё равно вместе, просто расстались на какое-то время по ряду уважительных причин. Да, это была любовь с первого взгляда, с первого вздоха, с первого шага. Сходя с трапа самолёта, я распахнул целиком свою грудь, чтобы сразу же всеми клетками почувствовать себя на новой земле. Новый воздух пах так необычно и так вкусно, он заменил мне завтрак, насытив меня сполна любопытством и энергией. Глеб полностью разделял мой восторг, хотя и отнёсся к словам стареющих влюблённых с нескрываемой иронией. Я даже не помню, попрощались ли мы с ними, скорее всего, нет. Но это не имело значения. С момента прилёта время понеслось в ускоренном темпе. Часы гнались друг за другом, а мы едва ли успевали переводить наши ошарашенные взгляды с одной красоты на другую, здороваясь с одним человеком, и, спустя мгновение, заводя заведомо крепкую дружбу с другим, мы все время торопились куда-то, нас постоянно ждали где-то ещё. Жизнь стала быстрой и приятной. Мы улыбались и чувствовали себя абсолютно счастливыми, сразу же, с самого первого дня. На Таити у нас не было проблем. Мы нашли жильё у дальних знакомых Глеба, которые щедро предоставили нам в распоряжение свой гостевой домик. Уже на второй день я впервые почувствовал океан на доске для сёрфинга, на вторую неделю я катался не хуже местных. Мы постоянно ели то, чем нас кормили первые встречные и пили то, что щедро предлагали незнакомые люди. Наши сердца, души и всё остальное, что только можно, были открыты этому новому, особенному миру. Мы просыпались в утренней влажности часов в пять утра, сразу же мчались на пляж, где ненасытно бросались в волны наперевес с досками, мы катались голыми, тела полные свободы. По утрам, когда солнце нехотя вставало, мы уже были готовы пригреться в его лучах. Ничего не боясь, мы заплывали ему на встречу и подставляли утренним лучам наши мокрые спины, легко лавируя между шумными волнами навстречу мягкой кромке пляжа. К семи утра мы, наконец, вылезали из воды. Уставшие, довольные, голодные. Мы быстро подружились с местными, с которыми обычно и делили плотный завтрак. В это же время мы начинали выпивать. Глеб радовался этому обстоятельству как ребенок. Я любил Глеба и он до сих пор, даже в своём умершем качестве, остаётся для меня самым близким человеком на земле. Я научился у него многим вещам, которые мне помогли в жизни, но, кроме этого, я смело перенял у него и закоренелый, непоборимый алкоголизм. В одну из наших первых встреч я рассказал ему, что алкоголь – это единственное, что помогает мне бороться с бессонницей, на что он просто ответил мне, что алкоголь – это, то единственное, что помогает ему бороться с реальностью. Несмотря на то, что пил я, как мне тогда казалось, уже достаточно много, Глеб пил так, что мне становилось страшно. Всё начиналось с того, что в районе семи утра после сёрфинга он выпивал своё первое пиво, в то время, когда многие в этом мире привычно заваривали себе утренний чай или кофе с молоком. Глебу же, чтобы проснуться и принять новый день, нужна была хотя бы минимальная доза алкоголя. Он выпивал первую бутылку жадно, буквально за несколько минут. Даже я не мог пить так рано, в это время я с удовольствием наедался впрок всем, что только мог съесть. Глебу же было привычно пить одному, поэтому где-то до полудня он попивал пиво в одиночестве. Обычно бутылок шесть а, иногда – десять. Чаще всего я просто сбивался со счёта. Когда мы ехали с кем-то на машине по каким-то не нашим делам, Глеб чаще всего несколько раз просил остановиться у маленьких магазинчиков, откуда всегда выходил с новой бутылкой. Когда мы путешествовали между островами на грузовых суднах, Глеб сразу же находил самого пьющего моряка, который угощал нас спиртным, играл на укулеле, а Глеб, если был в подходящем настроении, начинал напевать незнакомые мне песни. Стоит отдать ему должное, пьянел он не сразу. Обычно всё начиналось после обеда, в тот момент, когда я только принимался за свой первый бокал дешёвого белого вина. Пиво я не любил, а что-то крепкое не мог пить до заката солнца. К этому моменту Глеб уже переходил на ром с таким пугающим напором, что обычно время сиесты он воспринимал вполне себе буквально: в районе четырёх Глеб тихо выключался, чтобы во сне переварить весь этот принятый алкоголь. Пока он спал, я обычно читал в тени и неспешно продолжал попивать своё вино. Глеб просыпался около шести вечера в страшном настроении. Несмотря на то, что Глеб очень дорожил нашей дружбой, вечерами я и моё мнение интересовали его меньше всего. С первого момента дневного пробуждения, ещё не открыв глаза, он нащупывал бутылку с крепким алкоголем, которая предусмотрительно всегда оказывалась там, где он умудрялся на этот раз заснуть. Пару раз я стал свидетелем этого странного зрелища. Глеб, с его закрытыми глазами, которые он отказывался открывать до тех пор, пока не сделает первый глоток из бутылки, больше всего был похож на подслеповатого котёнка, который только начинает свою жизнь и находится в весьма затруднительном положении. Не вставая с постели, Глеб умело закидывал голову назад и вливал в себя то, что вливалось, не оставляя ни капли мимо. Затем он ставил незакрытую бутылку на пол и откидывал голову на подушку. Через несколько секунд он, наконец, открывал глаза и смотрел в потолок. Когда я в первый раз увидел этот взгляд, мне стало не по себе. Я подумал, что Глебу, наверное, приснился очень плохой сон, и не просто очень плохой, а пугающий своим безобразием, кошмарностью, ужасом. В том взгляде Глеба не было ничего живого. Он словно отказывался существовать, не соглашался с реальностью, которая после сна стремительно наполняла его тело. Она пугала его своей чёткостью. Глеб не мог и не умел воспринимать жизнь так, как она уже была нарисована. Ему нужны были свои собственные краски и свои собственные правила. И он снова прикладывал бутылку к своим губам, чтобы сделать эту жизнь такой, какая она была ему нужна.
   Обычно где-то к девяти часам вечера он был уже страшно пьян, но ещё мог ходить и рассказывать удивительные истории на своём неродном, но близком ему английском языке, вызывая массу положительных эмоций у местных жителей, наших новых друзей. Для них Глеб стал безусловным любимчиком, без которого не обходился ни один алкогольный вечер. Каждый вечер. Когда Глебу предлагали наркотики, он лениво соглашался, но в большинстве случаев в ответ на предложение со стороны, демонстративно выпивал залпом полбокала виски и с распластавшейся улыбкой на лице, которая от опьянения оказывалась где-то слева, отвечал отказом. К полночи он практически терял сознание. Правда иногда в нём просыпалось что-то дикое, и он бросался в крайности, охотно делал то, чего еще не делал никто. Глеб хотел удивить жизнь, поставить её в тупик своим неповиновением и непреклонностью перед правилами, стандартами, перед всеми теми канонами, по которым уже живёт большинство людей. Так, один раз мы торчали на пляже в небольшой компании и, когда виски закончился, Глебу было явно недостаточно. Достать алкоголя в столь поздний час было сложно, Глебу от этого радостнее не становилось. И вот, я вижу как он, уже будучи ужасающе пьяным, драматично вскакивает с ночного песка и в темноте, воинственно подсвечиваемый костром, заманчиво произносит:
   – Самое время для сёрфинга.

   Я прекрасно понимал, что остановить его не смогу даже с помощью физической силы. Во мне тоже уже плескалось немало вина, но что-то подсказывало, что идти в ночной океан одному и пьяным – далеко не самая лучшая идея. Глеб был хорошим пловцом, но я не был уверен, что сейчас он сможет вспомнить, как это вообще, плавать. Над костром в это время продолжала висеть гробовая тишина, но тут кто-то из наших новых друзей заметил следующее:
   – Сейчас сильные подводные течения, идти в воду – опасно, утонешь. Волны утягивают в открытый океан, потом без помощи не выплывешь.
   «Чёрт», – подумал я. Всё, что сказал наш новый друг с Таити – правда, но по незнанию сказал он это так, что вместо того, чтобы заставить Глеба передумать, он его ещё больше подстегнул на ненужные геройства. Глаза Глеба сейчас были похожи на глаза быка, который внимательно смотрит на стену, вымазанную свежей кровью.
   – Не выплыву? – с очень, очень пьяной ухмылкой поинтересовался Глеб, стаскивая с себя футболку.
   Уже через несколько секунд Глеб остался абсолютно голым. Он поплёлся в таком виде к своей доске, которая мирно сохла недалеко от нас на черном пляже. Где-то в углу неба испуганно пряталась Луна.
   – Всем счастливо! – выкрикнул Глеб и уже с доской двинул в сторону океана, голый, пьяный, но, к сожалению, решительный как никогда.
   Океан был больше всего похож на неравномерную чёрную массу, какое-то странноватое волнистое желе цвета темноты. В нём не было лодок, судов, людей. Перед нами было абсолютно безлюдное и довольно страшное нечто. Пустота без конца и края, бездушная и безмерная. Океан с бултыхающейся и постоянно вздрагивающей поверхностью, испепелённой высокими волнами и богатым подводным миром, который сейчас не было видно, но, может быть, и к лучшему. Потому как представлять, что именно сейчас творится под этой подозрительной водной поверхностью, хотелось уж точно меньше всего. Я испуганно вскочил, понимая, что Глеб пойдёт до конца, но при этом не до конца понимая, что на самом деле может утонуть. Уверенности в том, что он сможет победить эти крепкие ночные волны, не было. Я твёрдо понимал, что Глеба нужно спасать, но не знал как. Если бы я просто ринулся за ним в воду, он, скорее всего, ударил бы меня куда-нибудь в нос, воспринимая меня как врага, как какую-нибудь акулу. Перед ним была цель, а я бы стал просто помехой. В итоге борьбы мы бы утонули оба.
   – Вызывайте полицию, – отдал я трезвый приказ, не отрывая взгляда от океана. Вот силуэт Глеба встал на первую волну и криво съехал в сторону берега. Осознав, что никто особенно не торопится звонить полицейским, я уже в крике добавил: Прямо сейчас или будет поздно!
   Кто-то куда-то побежал, начал звонить, а я зачарованно наблюдал за Глебом, который, то пропадал в пучине волн, то появлялся снова. Когда вырисовывался его нечеткий силуэт, я снова начинал дышать, ощущая каменную тяжесть от волнения в груди.
   – Чёрт, – сказал я, когда вдруг потерял его из вида.
   На волнах осталась только доска. Но уже через минуту Глеб, словно назло мне, назло всем, кто был на Таити, в мире и вообще, всплыл, довольно размахивая руками, с силой выгребая в сторону доски. Он снова направился вглубь океана, распластавшись, тяжело загребая двумя руками волны. Ещё через пару минут за моей спиной раздался вой автомобиля, по звукам нескольких машин, хлопки дверей, чьи-то голоса, на белом песке появились белые круги от ручных фонариков. Я не отрывал глаз от небольшой тёмной точки, в которую превратился Глеб.
   – Вы его знаете? – один из полицейских сразу же приступил к делу, одним глазом обращаясь ко мне, а вторым быстро осматривая пляж.
   Мы успели убрать все бутылки, но скрыть то, что все присутствующие уже были порядочно пьяны, было невозможно.
   – Да.
   – Пьян?
   – Да.
   – Агрессивен?
   Я снова ответил утвердительно. Полицейский что-то быстро прикинул у себя в голове, отдал команду спасателям, которые в это время перегоняли маленькую, но наверняка быструю лодку к берегу. Я успел заметить, как в темноте стремительно блеснули их большие руки и сосредоточенные рты. На меня и остальных у костра они даже не взглянули. Снова на Глеба – он, не замечая ничего вокруг, ожесточенно продолжал побеждать волны, даже в таком совершенно пьяном состоянии умудряясь мастерски управлять доской, непрерывно вырисовывая странные фигуры, словно вытанцовывая на высоких волнах. Океан начал шуметь сильнее. Затылком я почувствовал нарастающий ветер. Спасатели запрыгнули в лодку и отправились за Глебом, начали заплывать откуда-то сбоку, двигаясь не прямо на него, а заходя резко справа. Действовали они осторожно, чтобы не спугнуть его пьяное ощущение реальности. Я был не уверен, увидел ли спасателей Глеб. Он был смертельно пьян и все остатки его сознания были собраны на доске в решительных, но не слишком метких движениях его тела. Я прекрасно знал, как хорошо он умеет кататься. Он делал это уже много лет и если бы меньше пил, точно смог бы стать большой звездой, заработать миллионы, славу и вообще всё, что ему только хотелось. Но проблема в том, что больше всего ему хотелось алкоголя. Сейчас, будучи чрезвычайно пьяным, он не мог сделать и половину того, что ему легко и удивительно естественно давалось, когда он не пил. Я видел, что сейчас он забирается на доску на несколько секунд дольше, чем следовало бы, и как неуклюже валится вниз. Но каждый раз он заплывал всё дальше и дальше, и вот я уже потерял его из вида. Наши местные собутыльники давно переключили своё внимание с Глеба и спасателей на остатки алкоголя и быстро затухающий костёр. Я бессильно выругался и направился ближе к океану. Когда шумные волны стали облизывать мои стопы, я остановился и начал внимательно всматриваться в эту чёрную глубину. Впереди виднелись фонари спасательной лодки, Глеба я уже не видел. То ли он заплыл слишком далеко, то ли уже успел нахлебаться воды и утонуть. Думать о втором не хотелось, но когда я полностью осознал эту мысль, следом промелькнула вторая. Если вдруг Глеба не станет, во что превратится моя жизнь? Вдруг, она станет лучше? Мысль была странной и новой, но в моём опьяневшем мозгу она прозвучала с удивительной силой. Когда я перестал видеть Глеба в воде, я представил, что теперь в моей жизни есть только я. Может быть, я перестану пить, курить, встречу какую-нибудь девушку, стану примерным семьянином, у нас будут дети и аккуратные поездки в соседние страны? Каждый вечер я буду приходить домой с работы, дома меня будут встречать двое детей, жена, может быть собака, хотя, нет, всё-таки кошка. Все вместе мы будем садиться ужинать, и я буду шутить, а дети – смеяться, жена будет изредка наклоняться ко мне и искренне целовать в щёку, прикасаясь к ней чуть дольше, чем принято по семейным стандартам. Дети будут смотреть на нас и радоваться, рассказывать в запой о том, как всё сказочно хорошо у них в школе, на рисовании и как сильно им нравится ходить в бассейн. Как хорошо они плавают и как долго они могут держать дыхание под водой. Как приятна на ощупь эта тёплая вода, которая ласкает их как сливочное масло, которое заботливо добавляет моя жена в утренние блинчики. И как им нравится плавать в открытом океане и как приятно делать это ночью, и… Мысли мои сместились в сторону реальности. Я удивлённо очнулся, наконец поняв, что мой мозг так легко смешивает желаемое с действительностью. Почти так же, как Глеб сегодня смешивал пиво и джин, а потом ром и виски… Я очнулся. И тут же увидел, что лодка спасателей плавно курсирует к берегу. Был ли там Глеб? Я напряг своё пьяное зрение, как только мог, но всё-таки не смог различить его тела среди спасателей. Влекомый любопытством, я уже зашёл по колено в бушующий океан. Ничего не видно. Через минуту лодка хлопнулась о песок. Я подбежал к ней, на ходу пытаясь различить колючее и, наверняка, враждебное тело Глеба. Не сразу, но всё-таки я увидел его, непривычно закутанного в огромное синее полотенце. Глеба двумя руками держал крепкий спасатель. Cильный, но пьяный Глеб не мог пошевелиться. Он увидел меня и без доли удивления прокричал сквозь шум разбивающихся волн:
   – Представляешь, эти придурки не дали мне забрать мою доску!
   Я не знал, что ответить. Глеб – жив, а значит моя алкогольная, сумасшедшая жизнь продолжается. С непривычной и непонятной горечью я понял, что все мои мечты о счастливом семейном будущем разрушились о спасательную лодку. Моя жизнь будет безумной, пока в ней есть этот сумасшедший, голый человек. Глеб уже успел отбросить полотенце и вырваться на свободу. С довольным видом он сделал попытку убежать куда-то в сторону тёмных растений, но быстро оказался на песке в крепких объятиях двух полицейских, которые держали его так сосредоточенно, как я только что держался за свою искусственно созданную мечту. Глеб что-то кричал, отбивался, но его уже крепко держали с двух сторон. Полицейские куда-то повели его. Он продолжал громко ругаться, выбивался, плевался и попытался было начать кусаться, но тут его приняли санитары, рядом с моими ушами мелькнули слова «белая горячка». Глеба оперативно засунули в фургон скорой помощи, хлопнули дверью и куда-то увезли. Возле костра уже никого не осталось. Только я один и какой-то мусор. Я с шумом, перебивая океан, выдохнул и поплелся спать.

   Глеба выпустили через два дня. Я принёс ему одежду, он был удивительно этому рад. По-братски меня обнял, так крепко и немного дольше, чем это принято обычно делать по дружеским стандартам. Я улыбнулся. Глеб был трезвым, но продолжалось это недолго.

   Я растерянно улыбнулся, когда через много лет наконец-то понял, что мне просто нужна любящая и любимая семья. Глеба уже не было в живых, и я понимал, что, у меня просто нет другого выхода. Без своей семьи я просто не выберусь из этой страшной, необратимой алкогольной реальности. Тогда во мне ещё были остатки разума. Моя жизнь действительно еще могла поменяться.

Глава 13

   – Это был Ник, – на этих словах я вернулся к похмельной реальности.
   Да, я всё ещё отмокал в ванной, а Катя всё ещё сидела напротив меня, не слишком гостеприимная, но и не чрезвычайно враждебная. Я не знал, сколько времени я потратил на свои отвлечённые размышления, но возвращаться в эту ванную с уже остывшей водой было не слишком приятно. Правый глаз целиком состоял из сгустков острой боли, он выл. В моей руке до сих пор не было бокала вина. Отвратительное утро, одним словом. Я предпринял попытку сделать его еще хуже, намеренно возвращаясь к событиям прошлой ночи:
   – Почему он меня ударил? – спросил я Катю.
   – Ты же знаешь, что мы поженились, да?
   – Нет.
   Катя устало провела тыльной стороной руки по своему лбу, выглядела она откровенно жалко. Но, несмотря ни на что, она продолжила рассказывать:
   – Помнишь, как мы с тобой познакомились? Почти сразу после этого я начала встречаться с Ником. Через пару лет он сделал мне предложение, но я хотела подождать. А потом мы всё-таки поженились. Одиннадцать лет в браке, детей нет.
   – Поздравляю.
   – Да не с чем. Сначала и правда все было хорошо, первые года четыре. А потом все пошло на перекосяк. С каждым годом становилось все хуже: ссоры, ревность, постоянный ор друг на друга. В один момент я просто захотела поскорее закончить весь этот кошмар, но не знала как.
   Она замолчала.
   – И что же ты сделала?
   – Я сказала Нику, что не люблю его, а люблю другого. Что несколько лет изменяла ему. Что было неправдой, я всегда была верна, но я точно знала, что если просто скажу, что больше не люблю, он не поверит и будет пытаться мне доказать, что я ошибаюсь. Ну, или что это – просто обычная женская ерунда, само пройдет.

   Я ухмыльнулся, представив повзрослевшего Ника. Превратился ли он в своего отца? Облысел ли он? Мучает ли его бессонница? Мои мысли оборвала Катя:
   – Он не хотел меня отпускать, поэтому пришлось действовать решительно.
   Я продолжил вопросительно смотреть на нее, все еще выжидая рационального объяснения отсутствия моего глаза.
   – Всё дело в том, что я сказала Нику, что изменяю ему с тобой.

   Я встретил это откровенное признание не менее откровенным хохотом. Вся эта ситуация казалась мне настолько картонной и ненастоящей, что поверить в её существование было выше моих сил. Вероятно, моя неожиданная реакция слегка обидела или озадачила Катю, она поспешно продолжила:
   – Ты же ничего не знаешь, да?
   – То есть?
   Катя встала с кромки ванной и сделала несколько неровно-нервных шагов к двери и обратно. Снова села, но заговорила не сразу:
   – Когда я познакомилась с Ником, узнала от него, что вы были лучшими друзьями. А потом вы перестали дружить именно из-за меня.

   Я утвердительно кивнул, ничего нового я пока не услышал.
   – Как ты думаешь, почему я уже знала твою фамилию в первый день нашего знакомства, тогда у него дома?

   Я отрешенно пожал плечами, ничего разумного не приходило в голову, просто хотелось вина. Разговор по нарастающей терял свою значимость.
   – Сейчас это прозвучит странно, но тогда мы c Ником все подстроили.
   Я удивленно вскинул брови и на секунду перестал думать о прохладном, манящем белом вине. С легкой кислинкой. Желательно грузинского происхождения.
   – Все началось с того, что я познакомилась с Ником где-то за месяц до того самого вечера с водкой. Я с родителями переехала в тот же дом, где жил он, но двумя этажами ниже. Познакомились мы как-то раз в лифте, случайно. Он мне понравился, мы начали болтать по телефону и ходить вместе выкидывать мусор. Очень романтично, я знаю. Однажды я курила на балконе и увидела на улице тебя. Ты ждал Ника, как выяснилось уже позже. Не знаю почему, но ты мне сразу понравился. В тот же вечер я начала расспрашивать Ника о тебе по телефону. Он рассказал, что ты его друг, что девушки у тебя нет, совсем недавно она тебя бросила и ты до сих пор переживаешь. Ты даже не представляешь, как легко Ник раскрыл все твои карты. Но это даже не важно, после этого мне просто почему-то захотелось тебе помочь. Тогда мы с Ником и поспорили: что тебя быстрее заставить забыть о бывшей девушке – водка или новая увлеченность. Он настаивал на водке, я же была уверена, что тебе смогу помочь я. Ну, или любая другая новая девушка, не суть. Любых других девушек под рукой не оказалось, поэтому мы придумали, что я как бы случайно познакомлюсь с тобой тем вечером в парке и немного пофлиртую.
   Кажется, от удивления у меня открылся второй глаз. Я, не перебивая, молча слушал, воскрешая в голове события практически столетней давности. То есть все это было подстроено? Катя на скамейке в парке, которая удачно расположилась именно по единственно возможной дороге домой к Нику. Ее улыбка, коленки и выпитая со мной водка – все это было как в театре, выдуманное, не по-настоящему?
   – …но в середине вечера я поняла, что ты мне и правда нравишься. Поэтому я тебя поцеловала. Об этом мы с Ником не договаривались.

   От гадкого чувства беспомощности, мне снова захотелось выпить вина.
   – Но той же ночью ты страшно напился, а потом затащил меня в комнату и начал сильно приставать. Ты мне нравился, правда, но тогда ты вел себя как животное – озлобленный, похотливый, гнусный. Еле стоял на ногах. Я закричала, начала отбиваться, Ник пришел на помощь. Тогда уже в квартире были еще какие-то знакомые, кто-то в пьяной панике вызвал полицию. Ты потерял сознание или просто заснул практически в середине драки с Ником, все быстро забыли о случившемся и просто продолжили веселиться. Но неожиданно приехала полиция. Ты очнулся и встретил их, помнишь как? Ник уволок тебя в туалет. Все поспешно ушли. Остались только мы с Ником и ты, спящий в ванной. Я тогда все еще была напугана, почему-то сильно плакала и попросила Ника пойти ко мне, дома на выходных никого не было. Ну, а на утро ты мне позвонил. Ты же хотел извиниться, да? Но трубку случайно взял Ник, он мне сразу же об этом рассказал. С тех пор вы перестали дружить, а я начала встречаться с Ником.
   Такого поворота событий я ожидал меньше всего. Признаюсь, меня никогда особенно не интересовали события той ночи. Знакомство с Глебом на следующий день заставило померкнуть все, что случилось до этого. Да, кто-то со школы и, правда, мне потом сказал, что я тогда перебрал, но я и сам об этом прекрасно знал. Оказывается, я знал далеко не все. Почему Ник даже не попытался со мной об этом поговорить? Время на мысли не было, Катя продолжала:
   – Все это случилось уже очень давно. Cейчас же, когда я пыталась придумать, как мне скорее расстаться c Ником, я поняла, что если скажу ему, что люблю тебя, он просто не сможет простить мне такую измену. Значит, тогда мы быстрее расстанемся, и я смогу получить развод. Держать контакт будет больше не нужно. Я была уверена, что он будет злиться на меня до конца своей жизни, но пусть так и будет. Другого выхода я не видела.
   Всё это звучало более-менее логично, но ответить мне до сих пор было нечего.
   – После того, как я все ему рассказала в вымышленных подробностях, мы быстро разъехались. Тогда я ему рассказала и про наш первый поцелуй тоже, единственное, что было правдой. Но, кроме этого, я придумала подробную историю наших длительных отношений за его спиной.
   – Давай без подробностей!
   – Да, лучше без них. Но самое глупое то, что когда я осталась совсем одна, я поняла, что не могу так. Cлишком сильно скучала по Нику. Вообще не ожидала этого, но что-то во мне надломилось, мне было ужасно грустно без него, плохо. Получается, Ник был прав? Все это было просто какой-то женской дуростью? От того, что я ему так жестоко соврала, было только хуже. Я начала думать, что, может, я просто смогу ему все объяснить и все наладится. В итоге я не вытерпела и позвонила ему, назначила встречу. В том баре. Вчера ночью.
   Мои глаза округлились, передо мной буквально разворачивалась адоптированная к современным реалиям шекспировская трагедия. Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею?
   – Конечно, перед встречей я жутко нервничала. Как это всё ему объяснить? Поверит ли он вообще? Осталась на работе допоздна, чтобы потом сразу же пойти в бар. Идти домой перед встречей не хотела, боялась, что так я передумаю и просто не приду. А потом всё-таки пришла и первым делом увидела тебя. Сначала подумала, что просто показалось. Что так не может быть. Ведь в последний раз мы виделись ещё тогда, когда напились той ужасной водкой в квартире Ника. Но потом поняла – это правда был ты. Поняла, когда ты начал со мной флиртовать. Ты очень изменился. Я, наверное, изменилась ещё больше, ведь ты меня даже не узнал. Ты вёл себя со мной так, как обычно ведёшь себя с девушками в барах, так? От этого мне стало так смешно, я не могла в это всё поверить. Боже, вот же какая жизнь. Я прекрасно понимала, что Ник придёт с минуты на минуту. Убегать с поля боя было слишком поздно. Тогда я и решила просто побольше выпить, заказала коктейлей… Потом все-таки отсела от тебя, подумала, ну, а вдруг? Может, всё равно получится? Вдруг, Ник придёт и никто друг друга не узнает, не заметит, ты переключишь своё внимание на какую-нибудь другую девушку в баре и все разойдутся по своим домам и своим и не своим постелям, но… Но ты решил подойти ко мне и в этот самый момент зашёл Ник. Он сразу увидел меня и тебя. Теперь ты можешь представить, как он был зол. Наверняка подумал, что я всё это придумала, подстроила, чтобы сделать ему ещё больнее. Боже, какой кошмар, мы ведь даже с тобой никогда не спали… Вот он и отреагировал так, как, отреагировал бы на его месте и ты. Мне он ничего не сказал, просто посмотрел на меня. Посмотрел на меня так, что мне стало понятно, что больше я его в своей жизни не увижу. Звонить ему после этого я не стала, писать тоже что-то глупо. Понятное дело, что его уже не вернуть. Он ударил тебя. Ударил сильно несколько раз, руками, ногами и ты потерял сознание, после этого он еще раз молча посмотрел на меня и ушел. Я даже не пыталась его остановить, что-то сказать. По его глазам все было ясно. Ник ушел, а у моих ног на полу остался ты. Я не знала, что делать, но тут быстро среагировал бармен, вызвал такси, помог дотащить тебя… Вот так ты здесь и оказался. А мне… Мне в тот момент было уже всё равно.
   После этого откровения мне резко захотелось выбраться из плена ванной. Я быстро поднялся, окатив Катю массой брызг, но она не обратила на это никакого внимания, лишь плавно смахнула воду с нервного лица. Молча выдала мне полотенце и закрыла дверь ванной с обратной стороны. А я так и остался стоять ногами в неприятной воде, раздумывая над её историей. Снова осторожно дотронулся до больного глаза, но там, к сожалению, ничего магическим образом не изменилось. Я вышел из ванной чистым, но ещё более запутавшимся. Катя действительно дала мне одежду её бывшего мужа, Ника. Надевать её после всего услышанного хотелось меньше всего, но деваться было некуда. Мы с Ником и так были похожи в детстве, носили почти одинаковые размеры. Теперь же, надевая его джинсы и футболку, я понял, что так было и сейчас. Хотя, нет. Футболка, как и тогда, далеко в детстве, слегка жала в плечах и слишком облегала тело. Все как раньше, все как в детстве. Я горько усмехнулся и вышел на кухню. Там меня уже ждала Катя. Вместо завтрака, ну, или что там делают обычные люди на кухне по утрам, на столе стояла открытая бутылка сухого вина и чашка кофе. Вино было белым, чашка – красной, кофе – без примесей белого. Я оживился, допивая одной рукой эспрессо, и сразу же наливая бокал вина свободной рукой. Катя молча указала на второй бокал, я налил и ей. Она стояла у окна и отрешённо водила глазами по безлюдной улице. Обычно в этом жесте легко считывается какая-то напускная задумчивость, есть в этом что-то кукольное и неестественное – это бесцельное рассматривание улицы. Да и видел я эту женскую позу уже много раз в своей жизни. Но в этот раз всё было по-другому. Я на самом деле понимал, что Катя сейчас находится в весьма странном для себя положении и было заметно, что её голова до конца еще не поняла, что ей со всем случившимся нужно делать. Я вспомнил то, как мы познакомились. Она и тогда не отличалась разговорчивостью. В тот летний день всё началось с того, что мы практически вдвоём выпили целую бутылку водки, закусывая яблоками. Пальцы в зелёнке. Тошнота. Мокрый поцелуй на кухне. Словно ничего этого в прошлом не было, Катя сейчас взяла бокал вина и мы начали пить вино, говорить тосты не было сил. Да и зачем? Она присела за миниатюрный кухонный стол и тут я наконец-то смог cполна рассмотреть её лицо, теперь уже с пониманием того, что передо мной была та самая Катя. Катя, в которую я умудрился влюбиться меньше, чем за день. Катя, которая поцеловала меня своими жаркими губами так, что я это до сих пор помню. Катя, моя последняя сильная влюблённость, после которой я посмел позволить себе по-настоящему влюбиться только в Таити.

   Конечно, лицо её уже не было таким, как раньше. На лбу появились две аккуратные, но хорошо заметные тонкие продольные линии. Глаза выглядели смертельно уставшими. Пальцы рук нервно теребили ножку бокала. Сейчас на ней не было макияжа, я мог увидеть её такой, какой она была на самом деле. Одета она была просто, но я видел её голые плечи, её длинные ноги, виднеющиеся из-под тонкой ткани домашнего платья, которое заканчивалось или начиналось чуть выше колен. Ноги она предусмотрительно держала так, чтобы я прекрасно мог их видеть, хотел я этого или нет. Вино отдавало прохладой холодильника, пить его было приятно. Я даже решил в этот раз не разбавлять его водой, мне было необходимо как можно скорее опьянеть, показатели реальности зашкаливали. Xотелось как можно скорее восстановить свою собственную нормальность. Для этого мне нужно было выпить столько, чтобы наконец перестать удивляться происходящему. Но даже без вина я успел отметить, что Катя была всё такой же привлекательной как раньше. Её кожа не померкла, а, наоборот, даже после непростой, наверняка бессонной ночи, словно по привычке сияла. То, как она сейчас пила вино, сильно отличалось от того, как тогда на скамейке она пила со мной водку. Вероятно, через несколько секунд осознав, что никто из нас сейчас не хочет ни о чём говорить, она включила негромкую музыку. Да и включила она такую музыку, которую я бы выбрал сам. Изредка она посматривала на меня, но тут же поспешно отводила глаза. Отталкивало ли её то, что перед ней был именно я? Или её пугало то, что я был в одежде Ника? Или мой заплывший глаз вызывал плохо контролируемое отвращение? Казалось, что кухня стала меньше. Я выдохнул, снова вспомнил о пиджаке с деньгами, ключами и всем остальным. Всем тем, что казалось важным. Задумался, сколько времени будет заживать глаз. Сделал большой глоток вина, чтобы ускорить лечебные процессы и на выдохе, в тот момент, когда я ожидал этого меньше всего, в мои губы впились её губы и все, что было дальше, казалось, происходило уже не по-настоящему. На меня навалились ее вышколенные волосы, ровно очерченные пальцы, мимо моих глаз пронеслись ее ресницы. Казалось, что происходящее с нами, принадлежало совсем другому роману, cпонтанно попав в который, мы оба почувствовали себя удивительно легко. Все происходящее было удивительно банальным, обыденным, но было в нем и что-то прекрасное, растрепанное, нежданное. Так остро я не чувствовал любовь уже давно. Юношеская влюблeнность из далекого прошлого, возрождeнная в похмельном настоящем, пронзила меня всего, я был в ней до кончиков ресниц. Ее идеально заточенных ресниц, пронзающих меня под идеально правильным градусом.

Глава 14

   Дальше всё случилось как-то удивительно быстро. Мы с Катей не смогли оторваться друг от друга. Во всём сразу появился смысл, в существовании которого мы по отдельности были совершенно не уверены ранее. В друг друге мы нашли мир и спокойствие и не только на одну ночь. Зачем было пытаться идти против этого? Мы начали действовать решительно, так же решительно, как и в первый день нашего знакомства. Достаточно быстро после той странной ночи в баре и отвратительного утра в холодной ванной, мы начали жить вместе, просто потому, что другие варианты более не казались возможными. Она переехала ко мне, наполнив мой дом своими изящными правилами и салфетками, разложенными под углами в 90 градусов. Оказывается, я всю жизнь ждал такого порядка. Мы быстро довели до конца историю с Ником, которого я больше не видел. Единственное воспоминание о той странной ночи – небольшой шрам на моем веке, который решил остаться со мной навсегда. Странное напоминание о том, что на кулаке Ника тогда ещё было обручальное кольцо. Катя сняла свое кольцо в тот самый день, когда я в первый раз проснулся у неё дома.

   Следом проплыла череда решений, которые в корне поменяли мою жизнь. Её геометрически размеренный ум вступил в борьбу с моим хаотичным внутренним устройством мира. Неоспоримые теоремы восторжествовали над бессмысленными повадками. Мне пришлось принять решение, которое поменяло мою жизнь так радикально, как случалось раньше только однажды – когда мне было шестнадцать и я выпил свою первую бутылку водки. На этот раз после многочисленных ночных разговоров и кристально трезвых завтраков (да, завтраков), мы решили, что не будем больше пить алкоголь. Вообще. Катя и я сразу же направились к моему домашнему бару, в котором бутылок было больше, чем у меня осталось здоровых нервных клеток. Мы собрали их все и погрузили в машину, чтобы позже вечером отправиться в рейд по моим, её и нашим общим друзьям и знакомым, лихо отдавая просто так им эти полные, набухшие, все еще желанные бутылки. Расставаться с первой было сложнее всего. Именно в тот момент я окончательно понял, что, происходящее – реально. Но когда тёплые пальцы Катиной подруги смело приняли дорогую бутылку красного сухого и я, наконец, смог оторвать от ее манящего дна руку, я почувствовал неожиданную уверенность. Всё должно быть именно так. Дальше стало проще. С каждой новой бутылкой я ощущал еще больше свободы. Странная, сырая, ещё не совсем мне понятная свобода. Когда мы вернулись домой, я открыл дверцы бара, чтобы обнаружить там только высокие бокалы для вина и непривычную, освобождающую пустоту. Бокалы через несколько дней мы отвезли к сестре Кати.

   На то, чтобы привыкнуть к жизни без алкоголя, у нас ушло несколько лет. Катя справилась намного быстрее, у меня же получалось по-разному. Были дни, когда я бросал пить и вновь начинал уже на следующий день, но со временем такие сбои в системе стали случаться всё реже и реже. Со временем я понял, что у меня в жизни есть только два пути – вообще не пить или быть алкоголиком. Каждый путь был одинаково страшным. Первый – пугал своей новизной. У Кати все было немного по-другому. Она легко могла себе позволить пару бокалов вина, но бутылка при этом заканчивалась только через несколько дней, а не через полчаса, как бы это случилось со мной. Я был честен с Катей и, что самое главное, с собой, и потому уже не бросался на вино всякий раз, когда Катя отворачивалась или выходила из комнаты. Моим плацебо стали все эти жутко полезные и ранее пугающие меня свежее выжатые соки, неоновые коктейли без капли алкоголя и всё то, что мне было раньше совершенно незнакомо и, более того, не вызывало совершенно никакого интереса. Но главным лекарством стала для меня сама Катя и её большая, щедрая любовь ко мне. Я знал, что просто не могу рисковать её доверием, я не могу уже отказаться от её утренних поцелуев и таких приятных ощущений от ее дыхания на моем плече. Между алкоголем и Катей, которая теперь стала всей моей жизнью, я, практически без всяких сомнений, выбрал второе.
   Как только у Кати были готовы бумаги, подтверждающие развод, я сделал предложение. В её улыбке читалось «да», и уже через несколько месяцев мы поженились. На ней было простое, но очень белое платье и сияла она в этот день так, как не сияла никогда. Мы были счастливы и, это было то самое чувство, ради которого я настойчиво продолжал убегать от алкоголя. Уже в следующем году у нас родился первый ребёнок. Потом второй, третий… Бессонница прошла, когда я начал засыпать вместе с Катей. Прошла не сразу, а с рождением первого ребёнка. Я не знаю, почему это случилось именно тогда и именно с ней в жизни, но однажды вечером, устав на работе, после спонтанного семейного похода в ресторан, я просто лёг спать. Я чувствовал её мягкую голову на своей груди, я слышал сонное сопение нашего ребёнка. Страхи уснули вместе со мной. Утром мой организм аккуратно разбудил меня, словно спросив моего разрешения. Как легко было проснуться! C тех пор страх сна прошёл, и я действительно научился спать. Спать с ней. Единственное, что нарушало мой сон в будущем – ночные капризы детей, но и к этому я смог привыкнуть. Любить свою семью оказалось гораздо приятнее, чем закручивать каждый день новый роман с вином, водкой или виски.

   Моя жизнь стала совсем другой. Вместо постоянных побегов от разрушающегося себя и от неприятной реальности, вместо всех этих бутылок, сигарет, случайных женщин, вместо грубости, похотливости и постоянной ненависти к себе, я наконец-то обрёл покой, любовь и счастье. Все эти простые вещи, которые давались мне так сложно. Все это для меня было так ново и так неожиданно, и сначала я просто не понимал, как жить с этим чувством. Каково же было моe удивление, когда я наконец осознал, что тем оно и прекрасно, что делать с ним ничего не нужно. Я изменился. По утрам, вместо навязчивых алкогольных мыслей и гадкого похмелья, я чувствовал себя бодрым и больше всего хотел скорее позавтракать с ней и покрепче обнять наших детей. Мне было легко улыбаться, улыбка стала чёткой, сфокусированной. Раньше я улыбался своими пьяными губами, алкоголь мазал, дробил мои эмоции, выдавая случайными картами то, что спирту вздумалось. Сейчас же мои глаза горели потому, что я сам этого хотел, а не потому, что в них искусственно выгорал алкоголь. Жизнь стала совсем другой, приятно удивляя меня всё чаще.

   С годами мы начали постепенно превращаться в ту невероятно влюблённую парочку с седеющими головами и стареющими глазами из самолёта на Таити. Наша любовь не заканчивалась, она менялась, но становилась только сильнее. О том, кого я любил однажды, о Глебе, я почти не вспоминал. Точнее, сначала я часто возвращался в тот день, когда Глеб чуть было не утонул голый в океане, и когда я успел почувствовать, что, может быть, сейчас-то я и обрету в первый раз с момента рождения свою настоящую свободу. Свободу от прошлого, от зависимостей, свободу от той части себя, с которой не хочу больше иметь дела. Я удивлялся тому, что именно так все и случилось, воспоминания о Глебе начали затухать. Чем больше времени я проводил сначала с Катей, а затем с первым, вторым, третьим нашим ребёнком, чем быстрее стиралось прошлое, к которому теперь я сам относился без всякого уважения. Глеб окончательно ушёл из моей головы, оставив за собой чувство свободы, наконец-то моей самой настоящей свободы.

   Однажды весной я понял, что готов окончательно закрыть мою любовь не только к Глебу, но и к Таити. Мне давно хотелось тщательно и аккуратно сложить все воспоминания о тех временах в один ящик, и убрать его куда подальше. Гениальное решение пришло само по себе. Я проснулся утром и первым делом, задолго до завтрака, купил билеты на Таити. Мы постоянно ездили куда-нибудь всей семьёй, но ещё никогда не летали так далеко. Я же был уверен, что именно это и поможет мне: острова до сих пор оставались для меня самым магическим местом на земле, но в тех воспоминаниях было слишком много Глеба, пришло время разделить эту красоту с моей новой семьёй, оставив Глеба где-то сильно позади.
   Во время полёта я не мог спать, держа на руках младшую дочь и внимательно наблюдая за её спокойным, размеренным сном, то и дело выжидающе переводя взгляд к иллюминатору. Я был слишком возбуждён, переживал, изменилось ли там всё, произведёт ли Таити впечатление на Катю, будет ли там хорошо детям и как там буду себя чувствовать я. На этот раз без сумасшедшего Глеба, сотен стаканов вина и обтрепанной доски для сёрфинга.

   Как только мы приехали, я сразу же почувствовал эту реальность по-другому, совсем не так, как тогда, в пьянящей юности. Да, я ощущал всё с прежней остротой, совсем как в те времена, но вместо яркой иллюзии той абсолютной юношеской свободы, чувства, которого я не знал раньше и попробовал на вкус впервые именно здесь, теперь я понимал, что в моей жизни есть настоящая свобода и самое настоящее счастье. Без иллюзий. Я знал, что просто не могу себе позволить начать распивать вино рано утром, потому что у теперь у меня есть четыре человека, ради которых я остаюсь трезвым, здоровым, которым я нужен больше всего на свете.

   Мы проводили много времени на солнечных пляжах, баловали себя невероятно вкусной едой, упивались солнцем. Все было идеально. Мы все были на своих местах. Тёплый, ночной воздух приятно вливался в наши тела, перемешиваясь с кровью, наполняя нас самыми чёткими ощущения от этой реальности. В каждом из нас распускалось что-то новое.

   Двадцать дней на Таити. Я легко совмещал работу и отдых, просыпаясь раньше всех, даже раньше младшей дочери, легко успевая заблаговременно сделать все необходимые дела. Затем лениво просыпалась семья. Когда одна из дочерей подкрадывалась ко мне со спины, уже через минуту окружая меня своим сонным теплом, обнимая меня, нежно обвивая меня тонкими детскими пальчиками, я чувствовал себя так, как некоторым людям не суждено почувствовать себя никогда. Любовь, сплошная любовь, окружала нас плотной пеленой. В каждом движении читалась нежность, в каждом наклоне головы – теплота. Всем нам было легко. Как у меня, хронического пьяницы с больной головой, получилось попасть в этот нереальный мир?

   На природу Таити в семье реагировали по-разному. Катя была сражена красотой островов, но иногда я чувствовал, что она всё-таки скучает по жизни большого города, где был наш дом. Старшая дочь любила плавать и не жаловалась. Средняя везде поспевала за старшей, но спокойнее всего чувствовала себя в рафинированных бассейнах при отеле. Младшая дочь, которой было всего несколько годиков, просто радовалась тому, что все мы были вместе, что светит солнце и можно делать всё, что захочется. Идиллия.

   Как чувствовал себя я? Первые пару дней – восхитительно. Через пять дней – уже по-другому. Я никак не мог разобраться. До того, как я во второй раз встретил Катю, я очень много путешествовал и теперь, вернувшись на Таити, как я и пообещал себе сделать ещё тогда с Глебом, никак не мог перестать удивляться тому, что чувствую себя словно совсем в другом месте, а не там, где уже был когда-то. Были ли это именно те острова, где я прожил один из самых счастливых месяцев в жизни, без забот, без денег, в постоянном алкогольном опьянении и с самым близким другом под боком? Безумные рассветы и такие же безумные закаты, острые ощущения и никаких других, солёная вода, солёная кожа, солёные волосы, ветер, разглаживающий эту страшную красоту, на которую нельзя долго смотреть, ведь можно просто сойти с ума, но не смотреть не получалось. Всё тогда поражало меня намного больше, чем сейчас. Наверное, тогда я представлял себе, что как только вернусь на Таити ещё раз, сразу же стану ещё более счастливым, что мои чувства к этому фантастическому оазису станут еще крепче. Наверное, я думал, что вторая встреча после долгой разлуки, будет не менее приятной, как встреча с возлюбленной, которую не видел много лет. Наверное, я ожидал от Таити какой-то взаимности: особенных закатов, особенных рассветов, чарующего блеска воды, пугающей красоты островов, всего этого и больше и только для меня. Но этого не было. Всё было красиво и безупречно, но совсем не так, как раньше. Я было подумал, что Таити ревнует. Ведь сейчас у меня была семья, любовь, голова на плечах, да и сама реальность была настоящей, без тех дополнительных атрибутов, к которым я питал беспощадную зависимость. Мой разум был чист. И этим чистым разумом я почему-то то и дело ощущал разочарование и недовольство собой и всем, что было вокруг меня. Острова казались не такими уж и примечательными, любимые в прошлом места стали слишком уж туристическими или вообще перестали существовать. Таити показывало себя с той стороны, которую я не хотел видеть, но выбора не было. На двенадцатый день меня перестало радовать солнце. На пятнадцатый – Катя. На следующий день я понял, что сорвался на дочь. Не до конца понимая, что со мной происходит, как-то вечером я отправился в одиночестве в долгую прогулку и случайно нашёл знакомую с юношества сёрферскую школу, где мы с Глебом брали доски на прокат. Вечером она была закрыта, но у меня родилась идея.
   На следующий день я утром разбудил старшую дочь и, со словами, «У папы есть для тебя огромный сюрприз», сел за руль съёмного автомобиля и мы отправились в то место, которое я отыскал накануне. Вместо прежнего недовольства, с утра я чувствовал приятное волнение: показать дочери сёрфинг и самому встать на доску, этот день должен стать лучшим за всю поездку.

   На сёрф станции я не встретил никого из своих прошлых знакомых, хотя почему-то очень этого ждал. Молодой человек бронзового цвета с длинными, на удивление тёмными волосами и чуть обгоревшей улыбкой, познакомился с моей дочерью и помог подобрать лёгкий гидрокостюм по размеру. Я же без особого приглашения отправился к небольшому амбару с досками. Быстро выбрал ту, с которой начнёт дочь и начал подбирать ещё одну для себя. С того момента, как я катался в последний раз, прошли годы, но я был абсолютно уверен в себе и своих силах и с нетерпением ждал этого момента, когда ещё чуть прохладная вода опутает мои ступни. Как я начну сражаться с подводными течениями и чувствовать всем своим телом каждое движение волны. Досок было много и большинство из них были старыми, некоторые были даже слишком старыми, что они вообще здесь делают? Перебирая их руками, я краем глаза вдруг увидел расцветку, которая почему-то показалась мне знакомой. Поворот головы – передо мной доска Глеба. Сомнений не было. Да, та самая, на которой он совершил свою последнюю вылазку в океан, в пьяном виде, без одежды. После того случая он провёл пару дней в больнице, сразу после нам нужно было улетать. В это было сложно поверить, но это точно была она. Я осмотрелся – были ли рядом доски похожей расцветки, но я уже знал, что не найду такую вторую и окончательно убедился в этом очень быстро. Я снова подошёл к ней и провёл рукой по шершавой поверхности. Я начал внимательно изучать сколы, выискивая знакомые. Ощущение присутствия Глеба так рядом, так близко, намного ближе, чем за все эти годы, сбивало меня с ног, барабанная дробь громыхала в коленях. Я решительно или не очень решительно, не знаю, взял доску в руки и понёс её к инструктору, который уже начал объяснять дочери правила поведения на воде.
   – Как давно у вас здесь эта доска? – спросил я.
   – А, эта очень давно. Она здесь была ещё до того, как я начал работать. Она вообще-то неплохая, кататься на ней можно, но обычно охотнее берут те, которые поновее будут.
   – Может быть такое, что она здесь уже лет двадцать?
   – Почему бы и нет. Основатель этой станции умер несколько лет назад, но я не слышал, чтобы хоть кто-то когда-нибудь выбросил одну из досок. Мы их до сих пор здесь держим, как память.
   – Всё ясно, – ответил я.

   Да, это правда была она. Я сказал инструктору, что возьму в прокат эту доску на весь день, он удивлённо улыбнулся, по привычке спросил, катался ли я раньше, и, получив от меня удовлетворительный ответ, расслабленным движением откинув длинную прядь волос с лица, вернулся к моей дочери.

   Отправиться сейчас в океан с доской, на которой катался Глеб, здесь же, на Таити, но почти 20 лет назад, было так странно, что в теле начались неполадки. Оно словно испугалось реальности: меня то бросало в жар, но тут же холодели пальцы, я чувствовал крупинки пота на лбу, но уже перемещал внимание на дрожь в коленях, следующая волна – лёгкая, проплывающая мимо меня, тошнота, озноб, клокотание сердца. Руки на секунду стали ватными, ноги тоже, голова тяжёлой, меня обуздало ощущение абсолютной иллюзорности моей собственной жизни. Всё казалось какой-то насмешкой. Я был уверен, что доска в ту звёздную ночь утонула вместо Глеба. Да что там, мы вместе были в этом уверены. Достали ли её спасатели и просто не сказали нам об этом? Выбросило ли её через пару дней после происшествия на песок? Я размышлял об этом, но понимал, что ответ, на самом деле, не имеет никакого значения. Меня неотвратимо тянуло в воду.

   Когда я заходил в океан, так ярко при этом чувствуя ногами приятный мелкий песок и вес доски на правой руке, мой опьяневший от ненормальности происходящего мозг, вдруг вернулся ко мне и все исходящие чувства мгновенно по привычке обострились. Тело почувствовало силу следующей волны. Руки стали сильными, спина гибкой, в ногах появилась невозмутимая устойчивость. Даже непривычно сильные подводные течения не сбивали меня больше с ног. Я смело начал свой заплыв. Пробовать мелкие, разбитые волны не хотелось, меня сразу же потянуло как можно дальше. Подальше от берега, туда, где сёрфил в той ночью Глеб. Я ждал от воды подсказки, требовал увидеть ту самую точку, с которой мой лучший друг начал свое ночное путешествие в бездну. Порывом ветра с уже далекого берега до меня донесло радостный голос дочери, она ещё не видела меня в деле и ей скорее не терпелось посмотреть на то, как я лихо управлюсь с громыхающими, хаотичными потоками воды. Я улыбнулся, но тут же набежавшая волна, как бы приглашая, настойчиво облизала мои зубы, и я решительно направился туда, где волны начинают свою жизнь.

   В тот день волны были сильнее, намного сильнее, чем в предыдущие дни на Таити. Это было мне на руку. Так получилось, что тем ранним утром в воде на нашем пляже был только я и инструктор с дочерью, совсем у кромки берега. На самом пляже было с десяток лениво загорающих, ранних пташек, которые ещё толком не проснулись и не начали по дневному навязчиво щебетать. Я с интересом попробовал обуздать первую волну, одним движением резко вскочил на доску. Удивлённо отметил, что почти не потерял сноровку и чувствую себя так, словно мне снова было восемнадцать. Доска приятно скользила по волнам, я управлял ей не хуже Глеба. После опьяняющего скольжения, мягко упав в воду, я вынырнул и радостно помахал рукой дочери. Она была в восторге. Я снова решительно направился в глубь океана. Я заплывал смело. Через какое-то время я подумал, что, оказался слишком далеко от суши. Я обернулся назад и увидел, что кромка берега осталась так далеко, что я даже не смог различить вдалеке не мою дочь, ни сёрф станцию, вообще ничего. Берег слился в одну странную массу. Сам я уже находился совсем в другой среде, глубоко в теле океана, которое сейчас извивалось передо мной самыми изощрёнными волнами. И больше всего это невиданное тело было похоже на чудаковатого пришельца, который словно попал в открытый космос и теперь пытался вернуться куда-то обратно, на свою родную планету; океан бился в конвульсиях. Но страха не было. Я тяжело развернул доску в сторону берега и начал грести. Позади меня только начинала назревать волна, но я сразу понял, что она-то и будет тот самой, которую бы выбрал Глеб. Смогу ли взобраться на нее я? В нужный момент ступни неожиданно для самого меня вскочили на доску и я почувствовал то, по чему так сильно скучал – юношескую свободу. Да, её! Один в океане среди огромных волн, отважно взбирающийся на дикий вихрь воды, который так и стремится убежать на волю. Шальная стихия воды отказывается чувствовать себя побеждённой. В один момент я понял, что пора спрыгивать с волны, пора нырять, но, с другой стороны, чувство свободы не отпускало и я всё ещё оставался на гребне. Кажется, я закрыл глаза от наслаждения. Вдруг я оступился, и слишком поздно осознал, что как-то нелепо падаю в воду, перед глазами успела промелькнуть доска, та самая доска, на которой однажды катался Глеб. Она тяжело стукнула меня по голове, я не успел закрыть голову руками. От неожиданности захлебнулся. Открыл глаза. Закрыл глаза. Хаотичные движения руками. В голове что-то звенит и тренькает, плывёт. Темнеет. Темнеет в голове или вдруг потемнела вода? Открыл глаза. Всё зелёное. Закрыл глаза. Только занёс лeгкие для вдоха, но тут ещё одна волна сверху. Открыл глаза. Всё синее. Руками к небу, ещё одна волна по голове. Где доска? Под водой? Кто-то тянет за ноги вниз. Кончики пальцев не достают до воздуха. Что-то тянет ко дну. Тянет. Тянет. Дно. Всё черное. Перед глазами счастливое лицо Глеба.

Глава 15

Глоток воздуха. Мокрые глаза, в них слёзы. Пугающая тишина. Кругом темно. Я ощупал себя, своё тело, голову, руки, и быстро отметил отсутствие гидрокостюма, тело было на удивление сухим. Взгляд начал тяжело переходить с одного предмета на другой и тут я всё понял. Тёмно-синяя мебель. Расправленная постель, на которой я был не один. Музыка, слабо доносящаяся с кухни. Перед постелью быстро свалена одежда, но не моя. Этот момент возвращения в реальность был настолько неприятным, что я сразу же подумал о вине. Вспомнил было по привычке, что я не пью, но тут же осознал, что и это было во сне, в хмельной дреме. В голове возникло странное безразличие. Я подумал о детях, которые так быстро стали моими и которых у меня так же быстро не стало. Вспомнил Катю, ту, которая только что была во cне – счастливая, красивая, сияющая, моя, и увидел рядом с собой ту, которую я только что поимел, безо всяких чувств, просто так, скучая и от нечего делать, этим странным утром. То, что я успел подумать на кухне, эта вымышленная романтика – просто для разнообразия. Это все придумал мой пьянеющий разум. Теперь всё окончательно встало на свои места. С пугающей осведомлённостью, я прикинул, что мы не успели допить всё вино, что-то ещё должно было остаться в бутылке. Я тихо, стараясь не шуметь, не скрипеть, не шелестеть, оказался на кухне и как гиена, в несколько глотков допил то, что оставалось в бутылке. Катя ещё спала, я начал натягивать свои брюки и футболку Ника, найти свою рубашку я так и не смог. Я не знал, где валялся мой пиджак, но интуиция подсказывала, что он должен быть в квартире. Катя медленно перевернулась на другую сторону, что-то параллельно сболтнув во сне, но так и не открыла глаза. Я осторожно выдохнул, не сводя с нее глаз. Хоть бы она не проснулась. В прихожей я нашёл свои грязные ботинки и пиджак, который предусмотрительно висел на вешалке. Было понятно, что туда его повесил вовсе не я. Ключи, деньги, телефон – всё на месте. Изучать количество пропущенных звонков и, наверняка, чрезвычайно гневных сообщений от бывшей невесты хотелось сейчас меньше всего. К счастью телефон был выключен. Я тихо, так тихо как только мог, надел ботинки и, не оставляя в этот раз никакой записки, ушёл, бесшумно закрыв входную дверь, оставив Катю в одиночестве. Напоследок дверь приятно щёлкнула, и я снова оказался на свободе – чистый, немного пьяный, в слишком облегающей тело футболке Ника. Когда-то в моей жизни что-то такое уже было. Спускаясь по лестнице к двери подъезда, я довольно усмехнулся – на этот раз Катю бросил я. Всё, мы наконец-то были квиты. К этой истории можно больше не возвращаться. Ещё приятнее было осознавать то, что Ник, скорее всего, сейчас невероятно несчастен, и где-то в этом же городе сидит и думает, плачет, злится, глушит боль алкоголем. Я искренне рассмеялся в голос и в очередной раз удивился тому, какой же все-таки прекрасной была эта жизнь. В кармане моего пиджака, в специальном небольшом внутреннем кармане, я нащупал потрёпанное письмо Глеба. Я уже прекрасно понимал, какие у меня будут планы на плавно надвигающийся вечер – какой-нибудь бар, бокалов так тридцать алкоголя, наверняка, подвернётся какая-нибудь случайная девушка и… конечно же, то самое письмо Глеб

Таити Таня Родина