Антон Валерьевич Платов
Сказки о магах

Книга Первая. Ничейные земли

   Станция узловая
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Станцию эту я странным образом вспоминал. Переплетение железнодорожных путей с гравийной засыпкой между шпалами, серое небо, запах угольной пыли, низкий бетонный перрон и вокзальчик: маленький, серый, с десятком вытертых до блеска деревянных сидений. И безлюдье, какое сложно вообразить.
   Бывают воспоминания, о происхождении которых невозможно даже строить предположения, – они словно приходят из какой-то загадочной части нашей жизни, полностью вычеркнутой из памяти. Воспоминания о местах, где ты, как кажется, никогда не был, о событиях, которые невозможно восстановить…
   Станцию эту я вспоминал отчетливо, хотя каждый раз немного иначе. Наверное, впечатались в ее образ северные карельские полустанки, где пассажиры ночами топят станционную печь, чтобы не замерзнуть, а проходящие поезда останавливаются на одну минуту, и заспанные проводницы забывают открыть двери. И вокзальчики русской глубинки с размеренно неизменным ожиданием дизеля или «кукушки», с обязательным дедом в кирзовых сапогах и телогрейке и с наглухо закрытой кассой…
   Но воспоминание о той станции было реальным; реальным настолько, что порою я мучительно искал в своей памяти поездки, о которых мог позабыть, и выпавшие из памяти промежутки времени. Каждый «заплеванный пустынный полустанок» напоминал мне о ней и чем-то был на нее похож. Но каждый раз я чувствовал: нет, не она.
   Я помнил, что там, на той станции, было у меня ошеломляющей силы чувство, что нет никого вокруг, ни одного живого существа, и я жду…

   …Название станции я вспомнил, оказавшись на одноименной с ней, но вполне достижимой. Узловая. Три часа езды с Павелецкого вокзала Москвы. Подмосковный буроугольный бассейн; шахты, товарные составы, подвыпившие местные геологи…
   Станция Узловая…

   И я вспомнил.

   Был серый полдень. Далекие холмы поднимались за постройками станции. Никого не было вокруг. Я вошел в вокзал, опустился на деревянное сиденье у стены. Я ждал.
   И вот появились люди, несколько человек. Неторопливо и молча расселись они у стен. Мягкой давней решимостью и древней светлой печалью были озарены их лица. Никто не знал друг друга, никто не сказал ни слова – в том не было нужды. Я знал, что я один из них.
   Времени не стало, и я увидел всю его потрясающую бесконечность. Не стало пространства, и сквозь стены вокзала я видел самые дальние звезды, и бесконечно близкими были они.
   И когда каждый почувствовал, что нельзя больше оставаться здесь, мы встали и вышли на перрон, и каждый ушел в беспредельность своей Дороги…

   Москва, 1994

Ахтиар

1

   Севастополь, как всегда, встретил меня ощущением изменения вероятностей.

   Это сложно описать словами, но я почти уверен, что такое состояние доводилось испытывать многим, и потому не боюсь оказаться непонятым. В Севастополе это приходит ко мне, когда поезд покидает последний тоннель и расступаются инкерманские скалы, чтобы открыть взгляду Бухту, стоящие в ней корабли. В этот момент я не могу быть в купе, среди тетушек, суетливо упаковывающих яичную скорлупу и останки жареных куриц, я выхожу в прокуренный тамбур, чтобы там встретить последний тоннель и то, что откроется за ним. Стремительная, гудящая, наполненная перестуком колес темнота поглощает поезд, потом он вырывается из тоннеля, как из Врат, и мир, вновь открывающийся за окном, ощущается совсем иным. Остаются те же скалы и то же небо, даже тетушки со своими курицами, и все же здесь, за тоннелем, все совсем иначе.
   Я перестаю быть уверенным. Я теряю уверенность в том, что сегодня, завтра, послезавтра не произойдет ничего чудесного. Порой мне кажется, что именно эта уверенность в удручающей простоте, в обыденности жизни и есть то, что заставляет нас жить обыденно и скучно.
   Последний тоннель срывает с меня эту уверенность, как ветхую, ставшую ненужной одежду, как старую мертвую кожу, и всеми обнаженными нервами я начинаю ощущать, как сминаются и рвутся законы, определяющие вероятность событий. Здесь возможно все: встретить человека, которого искал всю жизнь, увидеть, как Млечный Путь превращается в дорогу в звездное небо, найти Врата Перехода, о которых я столько писал там, в Москве, совсем в другом мире…
   Когда-то давно, первый раз пробив барьер последнего перед Севастополем тоннеля, я подумал: теперь я знаю, что чувствовали люди, сумевшие найти Врата Перехода и уйти в Аваллон… С тех пор я часто возвращаюсь в Севастополь, каждый раз ощущая, как мощно бьется здесь сердце магии внутреннего круга, и каждый раз ожидая внезапного появления своего Несбывшегося. И мне кажется, что я понимаю тех людей, что побывали здесь раньше меня, и навсегда полюбили этот город, и не могли больше не писать о нем: Грина, Крапивина, многих других…

   …Приближение последнего тоннеля я, как всегда, почувствовал заранее. Закрыв книгу, я убрал ее в сумку и вышел в тамбур. Он был пуст; в разбитое окно врывался прохладный еще утренний воздух, напоенный запахом выжженных солнцем трав и каменной пыли, с привкусом дыма вагонных «титанов». Я достал сигарету и закурил, подставив лицо крымскому ветру, и мысленно вернулся к книге, которую только что читал.
   Книга была о Городе, и этот Город явно был отражением Севастополя, хотя автор ни разу не упомянул этого названия. Река, разделившая Город на две стороны, белый форт на мысу у впадения реки в море, и самое главное – ощущение изменения вероятностей – все это было отсюда, из мира по правильную – морскую – сторону последнего тоннеля.
   Тоннель, налетев неожиданно, оглушил грохочущей темнотой. Я вздрогнул, выдохнул в окошко табачный дым, немедленно унесенный встречным ветром, затянулся снова. Нечто похожее на боль творилось внутри меня, выворачивая наизнанку нервы, подставляя самое сокровенное внешнему миру…
   Отгрохотав, кончился тоннель; потянулись за окном какие-то заборы, сады Инкермана… Ахтиар – всплыло в памяти древнее имя этого места… Я выбросил окурок и достал новую сигарету…
   Наконец открылась бухта, непривычно пустая после «раздела флота» между Россией и Украиной; показались городские уже дома…
   На моих часах было начало восьмого, когда я сошел с поезда на перрон севастопольского вокзала.

2

   Приезжая в Севастополь, я почти никогда не пользуюсь троллейбусом, чтобы сразу попасть туда, куда мне нужно. А в этот раз мне вообще не хотелось делать то, что было нужно, – являться в институт, подписывать командировку… Обогнув край Южной бухты, я неспешно пошел к центру вдоль причалов океанографических судов.
   Здесь, в Южной, перемены, произошедшие со времен распада Союза, не так заметны, как в главной акватории Севастопольской бухты. Здесь почти не убавилось судов; так же, как раньше, стоят они борт к борту, и зеленая морская вода так же тихо плещется, стиснутая железными их бортами.
   Было немного странно и грустно вот так, со стороны, смотреть на ставшие уже чужими суда. Вот «Горизонт» – сквозь белую краску на трубе еще проступает красный прямоугольник старого флага, поверх которого чуть кривовато нарисован синий украинский «трезубец». Это бывший «Московский университет». Чуть дальше стоит национализированный «Эксперимент» – совсем маленький пароходик, не один десяток лет честно работавший на черноморских исследовательских полигонах. Уже несколько лет он не покидает Севастопольской бухты, вероятно, у новых его хозяев нет ни средств, ни желания организовывать дорогостоящие морские экспедиции.
   Почти сразу за «Экспериментом» начинаются причалы гидрографической службы ВМФ. Именно здесь несколько лет назад были самые большие проблемы с верностью судов той или иной державе, образовавшейся после распада СССР. На флагштоках большинства из них сразу после тех страшных событий поднялись к небу российские Андреевские флаги; на некоторых – жовто-блакитные украинские, и лишь немногие остались стоять под старым советским военно-морским флагом. Больше всего Севастополь того времени запомнился именно этой пестротой флагов над бухтой…
   Еще немного дальше – зияющий провал в тесной стене кораблей – отсюда совсем недавно ушел старый «Фаддей Беллинсгаузен», чтобы превратиться в «Омегу» и возить в Стамбул и обратно челноков, туристов и дешевые турецкие джинсы…
   Здесь, на бывшем причале «Беллинсгаузена», я немного задержался. Присел на чугунный кнехт, опустил на пыльный бетон сумку. Утро было удивительно свежее; кричали над мачтами чайки; где-то в глубине бухты тарахтел двигатель разъездного катера. Неподалеку двое пацанят делали вид, что ловят с причала рыбу, – они шумно веселились, не боясь ее распугать (если она вообще здесь водится), и похоже, что сам процесс интересовал их гораздо больше, чем возможный улов. Неожиданно один из них обернулся – быть может, почувствовав мой взгляд, – и, подумав, спросил:
   – Дядь, а вы кого ждете?
   – Никого, – ответил я. – А что?
   – Ну мало ли… – он пожал плечами, – может, вам не здесь надо…
   – А где? – я удивился.
   – Ну, может, на Северной или еще где… – Тут приятель треснул его по спине, и мой собеседник вернулся к своим развлечениям.
   Тоже пожав плечами, я поднялся и пошел к лестнице, круто поднимавшейся прямо от причалов на городской холм. Наверху снова остановился, оглянулся назад; Южная бухта, длинная и узкая, лежала как на ладони, яркие солнечные блики пробегали по воде.
   По тихой, состоящей из одних лестниц – сначала вверх, потом вниз, – улице Сергеева-Ценского я прошел на Большую Морскую, свернул направо – к морю. Становилось жарко, и смертельно не хотелось идти в институт; поразмыслив и не придумав ничего лучшего, я заглянул в попавшееся на дороге знакомое маленькое кафе.
   Здесь было полутемно и прохладно. Расположившись за столиком в углу, я выкурил пару сигарет и выпил рюмку «Бастардо», раздумывая о необходимости сегодня же подписать командировку, позвонить знакомым, найти жилье…
   Когда я вышел на улицу, жара превратилась в настоящее пекло, и тени от деревьев лежали у самых корней. Это было странно – мне казалось, что я не просидел в кафе и получаса. Удивившись, я взглянул на часы – и удивился еще больше: мои любимые часы, которые не раз ударялись о камни, которые вместе со мной побывали в воде нескольких морей и десятков озер и ни разу не отказали, – мои часы стояли, стрелки на них указывали начало девятого. Но я поднес часы к уху и обнаружил, что они исправно тикают.
   Тогда я расстроился и, плюнув на дела, пошел к морю.
   Город почти не изменился за тот год, что я здесь не был. Стало чуть больше торговых киосков, еще реже стали встречаться военные моряки; здесь, на Большой Морской, появились какие-то новые магазины, рекламные щиты. «Клуб Деловых Женщин: у нас Вас ждет успех», «Голландия» – лучшие часовые мастерские и магазины города! Мы ждем Вас на Северной стороне, ул. Ковалева, 17». Эта последняя реклама возмутила меня так, как будто эти магазины на Северной насмехались над бедой моих свихнувшихся от жары часов.
   Глядя по сторонам, я дошел до Артбухты, потом – вдоль набережной – до памятника Затопленным кораблям; постоял, глядя на море и белый Константиновский равелин на той стороне бухты и вдыхая морской воздух. Маленький обрывок листовки трепетал под ветром на столбе рядом со мной; я прижал его рукой, взглянул.
   Листовка, скорее всего, осталась на столбе с каких-нибудь последних выборов; я не стал ее читать – лишь бросились в глаза большие черные буквы: ЕСЛИ НЕ ТЫ… Дальше листок был оборван, и никак нельзя было узнать, что же будет, «если не ты». Странным образом эта фраза перевернулась у меня в голове и прозвучала немножко иначе, с интонацией предупреждения и угрозы:

   ЕСЛИ ТЫ НЕ…

   Я усмехнулся – это была фраза из книги, которую я читал утром в поезде. Оторвав листок от столба, я положил его на парапет, разгладил, собираясь посмотреть, что там еще написано. Но не успел: налетевший внезапно ветерок выхватил обрывок листовки из-под моей руки и понес его через бухту.
   – Ну и фиг с тобой, – улыбнувшись, сказал я не то упорхнувшей листовке, не то ветерку, и, проводив их взглядом, отправился в «Зурбаган».
   «Зурбаганом» именуется странное место рядом с Графской пристанью, на мысу при впадении Южной бухты в Главную. Здесь, в тени раскидистых старых платанов, прямо на нешумной набережной, примостились столики летнего кафе и обычные городские скамейки. Именно кафе, представляющее собой всего лишь маленькую будку, и дало название всему месту, где собирается самый разный народ: от студентов, проходящих морскую практику на стоящих неподалеку гидрофизических судах, до матросов и офицеров с тех же «гидрографов». Иногда здесь бывает по-гриновски шумно, но чаще – по-гриновски же спокойно и тихо.
   На сей раз я не встретил в «Зурбагане» ни одного знакомого; впрочем, это было неудивительно – разномастный веселый народ начнет собираться здесь ближе к вечеру. Пока же единственный доступный взгляду сотрудник кафе деловито скучал в окошке под вывеской с названием своего заведения, изредка посматривая на немногочисленных прохожих.
   Обедать было рано (собственно говоря, по моим часам еще и для ланча время не подошло); я взял полстакана портвейна, выбрав самое приличное, что здесь было, и уселся на скамейку под деревом лицом к морю.
   Сейчас мне будет сложно сказать, сколько времени я провел на этой скамейке, просто радуясь тому, что я снова здесь и снова дышу морским воздухом, но, когда налетевший ветер оторвал меня от этого занятия, жара уже спала и тени от деревьев удлинились настолько, что весь «Зурбаган» оказался закрыт от солнца.
   Ветерок появился с моря, пробежал по набережной, взметнув в воздух пыль и мелкие сухие веточки, в шаге от моих ног закружил этот мусор в маленькое подобие смерча…
   …Незадолго до отъезда из Москвы мне пришлось работать с этнографическими сборниками конца прошлого века, и там я наткнулся на известное с детства поверье: если в такой вот смерчик метнуть нож, на лезвии появятся капельки крови. Почему-то вспомнилось сейчас это поверье из сборников. Или это не оттуда оно вспомнилось, а из книги, что я в десятый, наверное, раз перечитывал по дороге в Крым?
   Проревела отходная сирена городского катера на Графской. Я быстро поднялся, охваченный внезапной неясной тревогой. Где-то глубоко внутри зазвенело магическое ощущение изменения вероятностей. Что-то нужно было сделать – сейчас, немедленно. Что?
   Замелькали в голове какие-то обрывки из книг – своих и чужих… Беги, малыш, пока светит Луна… Это откуда? Я поднял взгляд к небу, и мне показалось, что я вижу, как стремительно движется к горизонту солнце… Нашедшие Монсальват возвращались оттуда преображенными… Это что-то мое, не важно, что именно… Перейти реку… Это… ЕСЛИ ТЫ НЕ…
   Я резко повернулся к сидевшим неподалеку офицерам.
   – Извините, куда этот катер? – Кажется, я совсем невежливо встрял в их разговор; они удивились, конечно, но один из них тем не менее глянул на часы, что-то прикинул…
   – Кажется, на Северную должен быть.
   – Спасибо! – я перешагнул через скамейку и бросился на пристань.
   Я успел. В самый последний момент, когда матрос уже убрал сходни, я перепрыгнул, ухватившись за поручни, на борт катера.
   Матрос выругался. Я извинился, сияя счастливой улыбкой. Он потребовал оплатить проезд. Я отсчитал ему нужное количество украинских «купонов» и отправился на корму.
   …Катер уже отошел от берега и теперь разворачивался носом поперек бухты. Облокотившись на край фальшборта, я стал смотреть на оставшийся на той стороне уютный «Зурбаган», отделенный от меня все увеличивавшейся полосой темной воды. Тут настроение мое снова – который уже раз за этот день – неожиданно изменилось. Я словно бы вспомнил, что я степенный научный сотрудник, приехавший сюда в командировку, и прошлындавший по городу целый день, вместо того чтобы заниматься делом. Сразу накатило на меня тоскливое ощущение беспросветного одиночества, как бывает иногда, когда оказываешься совсем один в каком-нибудь незнакомом и неприятном месте.
   Сумасшедшее дело, подумалось мне. Что я здесь делаю, куда еду? Мальчишки на причале сказали что-то про Северную сторону, попалась на глаза дурацкая реклама часовых мастерских, ветер с моря закружил пыль на набережной… И сорвался невесть куда на поиски чего-то магического, вычитанного в книжке, – пусть любимой, но ведь написанной другим человеком, придуманной, ненастоящей…
   Хотя книжка-то как раз была самая что ни на есть настоящая. Я расстегнул сумку, запустил в нее руку. Вот она, книжка, лежит на самом верху – там, куда я положил ее, выходя в тамбур перед последним тоннелем…
   Я встрепенулся: ведь это было самое большее два-три часа назад! Посмотрел на часы: все верно, начало одиннадцатого, а поезд пришел в семь с чем-то. Но почему тогда так по-вечернему прохладен воздух, почему солнце стоит над выходом из бухты – на западе? Я оглянулся на сидящего рядом старичка в потертом пиджачке, в очках, с авоськой на коленях. Спросил у него, который час.
   – Начало восьмого.
   – Спасибо. А не подскажете… э… – я замялся, – не подскажете, утра или вечера?
   Старичок взглянул на меня с явным укором.
   – Вы что, молодой человек, издеваетесь? Или проснулись только что?
   – Да я, похоже, вообще не проснулся, – пробурчал я, хмурясь и отворачиваясь.
   Было странно. Ни плохо, ни хорошо, но странно. И немного тоскливо. И очень жаль сказку, в которую я успел так искренне поверить…
   А катер шел уже на середине бухты. Часто стучал мотор, пенилась за кормой вода.
   – Молодой человек! – это был голос старичка.
   – Да, – я снова повернулся к нему.
   – Если хотите знать, сейчас вечер.
   – Да, спасибо, – я улыбнулся, – до меня уже дошло: солнце-то с моря.
   Он покивал головой.
   – С вами что-то случилось? Может, я могу помочь?
   – Еще раз спасибо, я постараюсь сам справиться.
   Он снова кивнул, отворачиваясь. Солнце отразилось в стеклах его очков; яркие желтые блики пробежали по палубе и фальшборту. Вспомнился почему-то Лукьяненко:

     В мутном зеркала овале
     Я ловлю твое движенье.
     В рамке треснутой поймали
     Нас с тобою отраженья…

   И все же… Если бы здесь, сейчас, появился на палубе маленький смерчик, я смог бы снова поверить в начавшуюся было сказку. Ведь здесь, несмотря ни на что, был Севастополь, и здесь я не верил в ту, обычную, обыденную жизнь, оставшуюся за последним тоннелем…
   Но ничего не было.
   …Я дождался, когда матрос закрепит швартов на кнехте причала и положит сходни, и сошел на берег той стороны. Ничего не произошло. Все было как всегда, все было обыденно – так, как я не люблю.
   Я потолкался на площади у пристани, съел пирожок с картошкой и пошел в город: не хотелось возвращаться, не оправдав поездку хотя бы для себя самого.
   Минут через двадцать, когда я забрел в какие-то совсем уже незнакомые места, повстречалась мне стайка мальчишек – совсем мелких, не старше лет десяти. Опустившись на коленки, они увлеченно разрисовывали асфальт цветными мелками.
   Один из них поднял мне навстречу лицо, глянул из-под светлых бровей весело и смешливо. Спросил, склонив голову набок:
   – Дядь, сколько времени?
   Я даже остановился от неожиданности вопроса. Сколько времени?
   – Знаешь, дружище, боюсь, я тебе не помогу. Мне бы самому узнать…
   Пацаненок кивнул, как будто я сказал ему именно то, что он хотел узнать; кивнул и вернулся к своему рисунку. Я улыбнулся и собрался было продолжить свой путь, когда увидел, что именно он рисует.
   Это был большой равносторонний крест со стрелками на каждом из четырех концов, похожий на указатель сторон света на старинных флюгерах. Но из центра выходила еще одна стрелка, словно указывавшая еще одно направление в каком-то сложном многомерном пространстве.
   Я знал, что это за направление. Истинный полдень.
   Это был рисунок из книги, которая лежала у меня в сумке.
   И тогда я поверил. Сразу и насовсем.

3

   Подчиняясь правилам этой игры, я взглянул в том направлении, куда указывала пятая стрелка.
   То был переулок, криво уходящий в сторону от улицы, по которой я шел раньше. Солнце, опустившееся уже к самым крышам, почти не заглядывало сюда; лишь редкие косые полосы густого предзакатного света лежали на асфальте, рассекая глубокие синие тени. Я шагнул в сторону этого переулка, искренне веря – нет, зная! – что делаю шаг на Истинный полдень.
   И снова были вокруг меня незнакомые дома; и редкие прохожие, не останавливаясь, спешили мимо меня по своим делам.
   Над городом собиралась ночь. Понемногу в домах зажигались окна, и их свет падал сквозь разноцветные занавески на асфальт улицы. Впрочем, это был уже не совсем асфальт: не останавливаясь, я разглядел в одной из полос желтого оконного света темные плитки, которыми была вымощена улица.
   …Стало совсем темно. Засверкали на небе яркие южные звезды, один за другим погасли в окнах огни. Я шел, слушая, как в пустоте стучат мои подошвы по каменной мостовой…
   С тихим шелестом разгоняя крыльями воздух, пролетела над моей головой сова – словно метнулось на фоне звездного неба темное пятно. Бесшумно зависло над улицей НЛО – огромный чуть вытянутый черный треугольник, заслонивший собою звезды, с тремя яркими огнями по углам. Пробежал мимо белый пес, похожий на сеттера, с большими вислыми ушами – остановился на миг впереди меня, обернулся, взглянул в глаза.
   Я шел…
   Начал светлеть край неба в стороне от моего пути…
   Неожиданно расступились стоящие тесно – как корабли в бухте – дома. И одновременно я услышал далекий шум прибоя.
   Здесь была небольшая площадь; с одной ее стороны линия домов обрывалась, отсюда тянулась широкая лестница, уходящая в окружении тополей и платанов куда-то вниз – к морю. С другой стороны спящие двухэтажные каменные дома выстроились полукругом, и лишь одно здание – приземистое и асимметричное, со странным куполом наверху – выдавалось вперед, на площадь. Окна его были распахнуты и ярко освещены; негромкий шум доносился из них сквозь шторы, перечеркнутые разноцветными полосами и раскрашенные яркими квадратами.
   Недолго думая, я направился к этому странному дому и, потянув на себя оказавшуюся незапертой дверь, вошел.
   Это была таверна. Именно таверна – не кафе, не бар, не столовая. Я остановился у входа, разглядывая помещение.
   Было накурено и немного шумно. Несколько ввернутых под потолком электрических лампочек бросали неяркий свет; однако то тут, то там горели в разнообразных канделябрах высокие свечи. Висел на одной из стен огромный грубо вытканный гобелен с изображением зеленого холма и трех растущих на нем дубов. Другая стена была увешана колесами – от огромных белазовских до тонких велосипедных. На тонких черных цепях чуть покачивалась под потолком огромная модель парусника, баркентины. А занавеси на окнах оказались большими флагами морского сигнального свода… Хмыкнув, я направился к стойке, лавируя между столиками.
   Хозяин, как полагается, был толст, лыс и весел. Невероятным образом он сочетал в себе все самое, казалось бы, несочетаемое: хитроватый взгляд русского трактирщика, широкую белозубую улыбку итальянца, аккуратность немецкого бюргера и, разумеется, элегантную вальяжность сабатиньевского пирата.
   – Ва! – сказал он. – Новый человек на нашей дороге!
   – Добрый день, – я улыбнулся.
   – Какой день? У нас скоро утро. Ты откуда такой? Впрочем, нет: куда?
   – Вперед, разумеется, – я попытался попасть ему в тон.
   Хозяин махнул рукой:
   – Ай, не важно. Кушать будешь?
   – Ага.
   – Баранье рагу, а?
   – Идет.
   – И еще к рагу?..
   – Э… – я задумался, разглядывая полки у него за спиной, заставленные бутылками самых разнообразных форм и расцветок. Лишь на некоторых из них были этикетки с надписями на русском или других понятных мне языках, да и то сплошь незнакомыми; однако, пробежав глазами по бутылочным рядам, я вдруг заметил в самом углу запыленную бутылку со знакомой этикеткой. Это был массандровский «Бастардо» – великолепный портвейн, столь любимый мною не только за удивительные качества, но и просто за то, что я открыл его для себя именно в Севастополе, вернувшись из первого своего рейса.
   Вероятно, я широко улыбнулся, заметив на полке старого приятеля из массандровских подвалов, поскольку хозяин проследил направление моего взгляда и с довольным видом достал бутылку и поставил ее на стойку.
   – И к рагу стакан «Бастардо», ага? – спросил он.
   Я кивнул. И снова обрадовался, увидев на полках еще одного знакомца.
   – И пачку «Ligeros», – эти крепкие, с настоящим черным кубинским табаком сигареты я не видел со времен начала перестройки.
   Хозяин усмехнулся:
   – Все будет. Садись куда хочешь, я принесу.
   Я поблагодарил его и отошел, нашел свободный столик, уселся. Подошел хозяин, небрежно – но ловко! – составил с обшарпанного подноса на стол высокий стакан с «Бастардо», сбросил пачку сигарет.
   Закурив и пригубив портвейн, я почувствовал, как расслабляются мои стянутые в жгут нервы, как отступает усталость… В ожидании рагу я продолжал рассматривать таверну.
   Она была… как старый знакомый. Почти не вглядываясь, я мог угадывать детали обстановки; так, увидев незамеченную раньше крашеную деревянную русалку в нише возле стойки, я сразу понял, что это носовая фигура из-под бушприта отслужившего свое парусного судна. Я узнавал эту таверну – пусть не всю сразу, а лишь по частям. Было здесь что-то из «Лунных эскадронов», из «Стеклянных парусов», из «Якорного поля», что-то – из «Кораблей в Лиссе» и «Золотой цепи», что-то – из моего «Замка Транквилль» и ненаписанной «Руны Райд»…

   Когда я вышел из дверей таверны, было позднее утро. Солнечные лучи ласково огладили мое лицо, ветер с моря растрепал волосы, принес запах соли и выброшенных на берег водорослей. Чуть шумели деревья возле лестницы напротив таверны; с площади не было видно, куда уводят широкие ступени, но я знал – море именно там, и не мог не откликнуться на его зов.
   Лестница повела меня прямо на шум прибоя. Старые тополя так плотно обступали ее, что их кроны сливались, и казалось, будто в зеленом полумраке идешь по длинному ступенчатому тоннелю. Это было хорошо: белый мрамор ступеней и прохладная зелень тополей.
   Я спускался долго, не пытаясь даже гадать, куда попаду. Но странно было, что прибой, звук которого я различал столь ясно, оставался по-прежнему где-то там, далеко. Потом мне показалось, что он даже стал тише; я остановился, прислушался. Нет, звук вовсе не стих, но изменил тональность – по-прежнему это был шум прибоя, но… то был уже не морской прибой.
   И воздух… запах вольного ветра и огромных открытых водных пространств еще оставался в нем, но не было уже в воздухе морской соли…
   Я обернулся. Не оказалось за моей спиной широкой, обсаженной тополями лестницы; асфальтовая дорожка, прихотливо извиваясь, уходила куда-то в заросли орешника и рябины. Глянул под ноги: кирпичная вымостка, пробившиеся сквозь щели травинки. Я пожал плечами и пошел вперед. Заросли расступились через десяток шагов.
   Передо мной был широкий залив; длинный низкий мыс ограничивал его слева, уходя далеко в открытые воды; несколько маленьких островков были разбросаны по заливу там, где кончался мыс.
   Не было никакой набережной. Невысокие волны с шумом набегали на чистый песок берега, откатывались обратно, оставляя пену и светлые стебли прошлогоднего камыша. Я дождался волны, подставил ей ладони, зачерпнул воды и попробовал ее на вкус. Вода оказалась холодная, чистая и – пресная.
   Ни малейшего понятия не имел я, где нахожусь, но уже чувствовал, что это очень хорошее, ласковое место.
   Еще раз взглянув на залив, я пошел вдоль берега. Сама подвернулась под ноги тропка – вначале совсем узенькая, а потом как-то незаметно превратившаяся в асфальтированную дорожку. Теперь я уже видел над деревьями высокую колокольню, показавшуюся знакомой.
   Дорожка привела меня в город и стала улицей, тянувшейся вдоль озерного берега. Поднялись по обе стороны двухэтажные деревянные дома. Появились прохожие: прошли две женщины с большими хозяйственными сумками, пробежали по своим делам десятилетние мальчишки, лихо прокатила мимо на велосипеде девчонка с двумя жиденькими косичками, прошагал, задумавшись о чем-то, крепкий дед в кирзачах и телогрейке с веслами на плече. Людей становилось все больше, деревянные дома стали уступать место кирпичным…
   Ратуша! Я узнал ее сразу – массивное каменное здание с высоким мезонином; светло-розовые, почти желтые стены, белые каменные же наличники окон… Это был Осташков – еще один удивительный и любимый мною город.
   Я остановился, чтобы вволю поулыбаться, порадоваться этой новой встрече. Закурил сигарету.
   Все-таки морские города похожи друг на друга, даже если они далеки от морского побережья. Севастополь, Осташков, Питер… Быть может, похожи они тем, что равно открыты ветрам и… ищущим Дорогу; и архитектурой, конечно, и историей; внешней молодостью и внутренней древностью. Мне показалось очень логичным выйти в путь из Севастополя, заглянуть в такую таверну и по лестнице спуститься затем на берег Селигера.
   Налетевший с озера ветерок бросил мне в лицо желтый кленовый лист. Осень, подумал я, здесь уже скоро осень.
   А ветерок не исчез, не растворился в ровном береговом ветре. Наоборот, свился в маленький смерчик, метнулся по дороге. Я посмеялся над ним, шагнул вслед. Задумался было, куда он может меня привести, и сразу сообразил – в старую осташковскую гавань парусного флота.
   Озеро там – у гавани – открывается взгляду прохожего в конце короткого переулка. Недлинный мол из валунов как бы продолжает улицу в озеро. Рыбачьи баркасы, «Казанки» и «Прогрессы» в несколько рядов стоят там под защитой мола и берега…
   Ветерок убежал куда-то по своим ветерковским делам, но я и так уже знал, куда мне идти. Почему-то вдруг взволновавшись, я быстро зашагал к старой парусной гавани. Оставил в стороне Дом Шкипера с его парусниками и секстанами на стенах и увидел наконец озеро.
   Кажется, город снова менялся. Маленький полуразмытый волнами мол выглядел сейчас и шире, и длиннее: я точно знаю, что к старому молу эта шхуна подойти и пришвартоваться не смогла бы.
   А сейчас она стояла у самого конца мола. Не отдавая якорей, на одном только швартовочном конце. Двухмачтовая, с далеко вперед вынесенным бушпритом с небольшой надстройкой посередине и похожим на балюстраду ограждением на высоком юте. Грот и бизань уложены на гики, стаксель и кливера – прямо на палубу; весь вид шхуны говорил о том, что она только что подошла и вот-вот снова уйдет прочь от берега.
   А на краю мола, облокотившись на фальшборт шхуны, стоял человек. Он ждал.
   Почему-то вздохнув, я пошел к молу, разглядывая на ходу того, кто стоял у шхуны.
   Я знал, что, желая так, поступаю, наверное, неправильно, быть может, даже не совсем честно. Но ведь моя Дорога уже привела меня сюда…
   Я не мог вернуться назад, чтобы избежать этой встречи.
   …Ему было лет шестнадцать или чуть больше. Он стоял, скрестив на груди руки, так что тускло поблескивало серебряное шитье на рукаве короткой черной куртки. В черных же ножнах висел у бедра палаш. Внимательными светлыми глазами из-под упавшей на лоб челки он смотрел, как я подхожу. И, видимо, разглядел мой страх оказаться на чужой Дороге, мой страх оказаться лишним. Он чуть улыбнулся, и сразу все стало на свои места. Я понял, что независимо ни от чего он все-таки рад меня видеть.
   – Ну, – сказал я, – здравствуй, Светлый Штурман.

4

   – Здравствуй, – сказал он.
   Я протянул ему руку. Он пожал ее, долго не отпуская, потом снова чуть улыбнулся:
   – Это хорошо, что ты пришел. Я тебя ждал.
   – Спасибо, – сказал я, искренне смутившись. Светлый Штурман смотрел ласково и печально.
   И вдруг засмеялся.
   – Хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь? – спросил он с совершенно мальчишечьими интонациями в голосе.
   – О чем?
   – Ты думаешь, настоящий я или нет.
   – Если честно… да. Но…
   Он прервал меня, положил руку мне на плечо.
   – Я ведь тоже должен был придумать тебя, чтобы мы встретились… – сказал он. – Ты же знаешь: действие должно быть равно противодействию. Даже сейчас, в ночь Большого Прилива.
   – Разве сейчас ночь? – удивился я.
   Глаза у него снова стали печальными и чуть виноватыми.
   – Оглянись, – сказал он.
   Я обернулся.
   Была ночь. И был город – но не тот Город, который я любил, не тот Город, в котором и за тысячи верст от моря я мог слышать шум прибоя и крики чаек.
   Огромные багровые облака вставали от самого горизонта, закрывая от города небо и звезды. Рядами возвышались серые небоскребы, и отсветы облаков кроваво полыхали на их стенах. Город был безмолвен, но мне казалось, что он кричит: такая мощная волна тоски и боли ударила мне в лицо.
   Я отшатнулся; мой друг придержал меня за плечо, чтобы я не упал.
   – Прости меня, – сказал он. – Ты пришел оттуда.
   – Это… – я проглотил подобравшийся к горлу клубок. – Это тоже кто-то придумал?
   – Да. Это придумали вы.
   Я промолчал.
   Тогда он повернулся так, чтобы встать передо мной, лицом к лицу, взял меня за руки, взглянул прямо в глаза.
   – Кто ты сейчас? – спросил он совсем тихо.
   Я перебрал в голове все, чем я был или мог бы стать, и ответил так, как было честнее:
   – Я тот, кто пишет… Тот, кто придумывает.
   Он кивнул:
   – Тогда ты должен идти…
   – Я знаю. Но… они не поверят.
   – Пиши так, чтобы верили.
   Мы постояли еще несколько секунд, запоминая друг друга, потом я протянул ему руку.
   – Прощай, Светлый Штурман…
   – Зачем же так. До встречи… – и он назвал меня именем, которое не знают в городе под багровыми облаками.
   – До встречи, – сказал я. И повернулся.
   Город встретил меня новой волной боли. И валунная дамба, и улица за ней были залиты, словно кровью, отсветами багровых облаков. И я начал работать и перепридумал улицу иначе.
   И стало иначе.
   Грязный покоробленный асфальт рассыпался в прах, пробитый корнями высоких трав; серебристый свет полной Луны смыл отблески багровых облаков, и капли росы заблестели на травинках и валунах мола…
   По свежей перепридуманной мною земле я пошел в город, чтобы придумывать и писать дальше…
   …Тамбур был пуст; в разбитое окно врывался прохладный утренний воздух, напоенный запахом выжженных солнцем трав и каменной пыли. Я вдруг вспомнил, что забыл поблагодарить Светлого Штурмана, но не расстроился: ведь он еще не раз сможет придумать меня, а я – его, и тогда мы обязательно встретимся. Тогда я смогу поблагодарить его и, быть может, показать ему то, что я написал. Что я придумал…
   Я достал сигарету и закурил, ожидая, когда поезд войдет в последний тоннель перед Севастополем.

   Севастополь – Москва, 1996

Крысолов

   В году 1284. Чародей-крысолов звуками дудочки выманил из
   Гамельна детей […]
(Надпись на стене ратуши г. Гамельна)

   An Week nekt Schteen
   nekt Grants for Freend…
   На Дороге не останавливайся,
   нет преград для свободных…
(Надпись на одной старинной монетке из далекого Города)

1

   Он помнил. И пусть то была иная, чужая память, но он все-таки помнил.
   Страшный город. Грязные мостовые, дома серого камня, тускло-красные черепичные крыши. Высокие, с золотом, шпили соборов. Городские стены, стража в воротах.
   Он видел город иначе, чем горожане. Он боялся задохнуться. Люди текли мимо него: бюргеры, солдаты, нищие, домохозяйки и проститутки… Улица была переполнена звуками, но он не различал даже брань и смех – то был один единый звук, голос города. В этом голосе был болезненный надрыв, и он понимал, что город болен, город умирает… но не умрет. Город всегда жил и всегда будет жить так…
   Он помнил нищего на площади у собора святого Бонифация – это было так странно: золото цепей бюргеров и гноящиеся язвы на обнаженной руке старика. Бюргеры давали монетки своим детям, и те бросали медь в грязную шапку… Он видел – они довольны друг другом, старик рад милостыне, бюргер – тому, что совершил «доброе». Молодой дворянин верхом на коне со вкусом сплюнул в сторону старика, рассмеялся, точно попав в его шапку. Старик заулыбался, кланяясь молодому господину…
   Они все больны, думал он, они не виноваты, это город заразил их всех, выел их души; город их всех убил…
   Он помнил, как ночью били кого-то на улице. В домах еще не спали – свет из окон пятнами лежал на мостовой. Никто не вышел на крик.
   Он помнил монаха, схватившего за зад тощую торговку на рынке. Он помнил стражника, берущего деньги у вора. Он помнил страшное – улица, очень много людей, они все спешат куда-то, и глаза их пусты.
   Он помнил, как бежал из города, охваченный паникой и решивший, что ему нечего противопоставить злой силе города, пожирающего людей.

2

   Переход на «Парке культуры» опять был закрыт, и до Пресни пришлось добираться в обход. Конечно, жаль было и потерянного времени, но гораздо больше Андрея раздражала необходимость лишнюю четверть часа провести в метро. Метро он не любил давно и прочно – за спертый воздух, напитанный запахами техники и потных тел, за вечные толпы людей, одуревших от грохота и толкотни.
   Сегодняшний день был расписан по часам. Сначала надо было в издательство – привычно ругаться по поводу задержки его новой книги. Конечно, Андрей давно уже не был тем двадцатидвухлетним юношей, который, получив пять авторских экземпляров своей первой книжки, целый час просидел на бульваре с двухлитровой бутылкой пива, снова и снова с восторгом перелистывая свое детище и не веря своим глазам. С тех пор прошло пять лет. Пять книг – не так уж мало для автора, которому нет еще и тридцати. И все же время, проходившее со сдачи каждой новой книги в печать и до ее выхода, всегда тянулось для Андрея мучительно долго. Он удивлялся, думая о том, как при «застое» авторы нередко дожидались своей очереди годами…
   Ругани, однако, не получилось. Директор отсутствовал, а с ним – и зам по производству. Андрей потолкался по комнатам офиса, забрал у секретаря почту и уехал.
   Следующим пунктом его сегодняшней программы было посещение редакции одного из журналов, с которыми он сотрудничал, – нужно было завезти рукопись статьи, обещанной уже год назад. Разговор с редактором, как всегда, затянулся: пришлось выпить несколько чашек кофе, выкурить четверть пачки сигарет, выслушать последние сплетни. Андрей уже поглядывал на часы.
   …И снова – в метро, иначе не попадешь домой…
   Мальчишки уже ждали его у подъезда. Сегодня их было только двое; впрочем, старший – Борис – уже скорее юноша, учится на втором курсе геологоразведочного. Черноволосому Максиму, его приятелю, пятнадцать.
   – Привет, райдеры! – Андрей всегда искренне радовался, глядя, как улыбаются, приходя к нему в гости, эти ребята, еще не научившиеся при необходимости раздвигать губы в жалком подобии настоящей улыбки. Ему даже казалось, что Борис, тот, например, никогда этому не научится. (И дай Бог, думал Андрей.)
   – Сам райдер! – отозвался Макс, протягивая ему руку.
   – Здравствуй, – солидно сказал Борис.
   Они поднялись в его однокомнатную квартирку на девятом этаже; Борис достал из рюкзачка кулек с печеньем и привычно, по-хозяйски, отправился на кухню ставить чай. Макс принялся помогать Андрею разгребать сваленные на диване бумаги, чтобы было куда сесть.
   – Что это вы только вдвоем сегодня? – спросил Андрей.
   – Может, еще Дэн с Сашкой придут. И Татьяна вроде собиралась, – Макс уже уселся на отвоеванный у рукописей уголок дивана и легкомысленно устраивался на нем с ногами. Потом чуть посерьезнел.
   – Андрей, я новые стихи принес. Посмотришь?
   Как они изменились, подумал Андрей. Тот же Макс, два года назад он был такой съеженный, обиженный миром и ощетинившийся в ответ на обиду. Борис едва не силком притащил его к Андрею. И только через год Макс первый раз показал ему свои стихи, хотя другие ребята давно, не стесняясь, читали свои вещи. Боги, какие это были стихи! С ломаным размером, иногда почти без рифмы, болезненно неумелые стихи тринадцатилетнего подростка. Андрей читал их, давясь непонятным стыдом пополам с жалостью. В этих стихах было пока только две краски: боль обиды и радость жить, но Андрей сразу увидел, что у мальчишки, смотрящего, как он читает, очень большой, настоящий талант. И тогда же он подумал, что Макс никогда не будет известным (популярным – это слово вызвало тогда отвращение) поэтом. Ну и пусть – это была уже сегодняшняя мысль, – это не главное. Главное, чтобы он не стал одним из тех, кто с пустыми глазами трясется в вагонах метро, кто с довольной улыбкой бросает монетки в шапку нищего у собора святого Бонифация…
   Андрей вздрогнул, снова вспомнив тот город. Вздрогнул внутренне, но Макс сразу уловил это.
   – Ты чего?..
   Андрей улыбнулся.
   – Ничего, Макс. Так…
   Да, все они сильно изменились за эти несколько лет. Разве что только Борис, меняясь внутренне, остается прежним внешне. Ну да ведь он и самый старший, и самый самостоятельный и спокойный…
   Бориса он встретил первым из них три года назад в экспедиции на самом севере Карелии. В тот день Андрей отпросился у начальника партии в самостоятельный маршрут, ушел с базы ранним утром и не обещал вернуться к вечеру – хотелось обойти сразу несколько далеких интересных обнажений, и Андрей не был уверен, что успеет все за один день. И не успел, конечно. К вечеру он тащился, обливаясь потом и сгибаясь под отяжелевшим от камней рюкзаком, вверх по склону очередной – последней на сегодня – заросшей лесом горушки. Пахнуло вдруг дымом костра; Андрей поднажал и выбрался на вершину. Замер, пораженный открывшейся красотой.
   «Бараний лоб» горы – заглаженная ледником скала – стометровым выпуклым откосом уходил из-под его ног вниз, к огромному зеркалу озера. Кое-где, там, где на скале могла удержаться земля, украшали «лоб» сосны. Ветер с озера отгонял комаров и мошку; опускалось за дальний лес солнце…
   А чуть в стороне от того места, где Андрей вышел из леса, горел на «лбу» костер – профессиональная «нодья», костер геологов и егерей, сложенный из трех бревнышек, не сдуваемый ветром и не гаснущий в дождь. Булькал над огнем маленький котелок. Чуть ниже, прикрытая от ветра скалой, стояла (опять-таки профессионально была поставлена – не сдует, не зальет) одноместная брезентовая палатка. Андрей не успел еще как следует рассмотреть чужой лагерь, как откуда-то из-за скал появился мальчишка лет примерно пятнадцати в потертых зеленых камуфлированных штанах, футболке и джинсовой жилетке, с пучком брусничных веточек в руке.
   – Здравствуйте, – сказал мальчишка, кладя бруснику на камень и отряхивая с ладоней приставший мусор.
   – Здравствуй, – сказал Андрей. – Твой лагерь?
   – Мой, – мальчик оглядел взмокшего под грузом Андрея. – Отдохните, у меня чай как раз вскипел.
   – Спасибо, – Андрей улыбнулся и назвал свое имя.
   – Борис, – сказал хозяин лагеря, пожимая протянутую Андреем руку. – Только заварка вот кончилась, но с брусникой не хуже.
   – Да есть у меня чай, – Андрей принялся освобождаться от рюкзака. Борис сразу шагнул к нему, помог, ловко перехватив рюкзак сзади.
   Они уселись чаевничать между костром и палаткой – там был расстелен на земле вытащенный, видимо, из палатки пенополиуретановый коврик, именуемый в просторечии пенкой. На пенке валялись заношенная, но относительно чистая энцефалитка, эмалированная миска, пара книжек. Андрей вдруг узнал несколько мрачновато оформленную обложку одной из них, рассмеялся. Молчаливый Борис недоуменно посмотрел на него, оторвавшись от приготовления чая.
   – Панина читаешь? – спросил Андрей, кивнув в сторону книжек.
   – Да. А что?
   – Ну и как? Нравится?
   – Нравится.
   Такого спокойного и простого ответа Андрей почему-то не ожидал. Вздохнул.
   – Это я – Андрей Панин.
   Мальчишка если и растерялся, то виду не подал. Несколько секунд смотрел оценивающе, потом, видимо, решил поверить.
   – Здорово!
   И вернулся к котелку.
   Потом, когда чай был готов и была вскрыта банка сгущенки из Андреевых припасов, Андрей все-таки не выдержал и спросил Бориса:
   – Послушай, так ты что же, один здесь?
   – Да.
   – И чего ж ты тут делаешь?
   Мальчишка долго смотрел на него и сказал:
   – Я – райдер.
   И Андрей, чувствуя, что ему оказано доверие, не стал в тот вечер ничего больше спрашивать…

   Но именно той ночью, лежа под светлым северным небом, над светлым же простором озера, видя пробивающийся сквозь неплотный брезент Борисовой палатки свет, слыша шелест страниц и догадываясь, чью книгу листает Борис при свете фонаря, – именно той ночью Андрей вспомнил еще один кусочек прошлого, которое было там, в Гамельне…

   …Когда случилось Нашествие, был апрель. Он помнил, как сладко пели по ночам соловьи, как – изредка – голосили днем матери, потерявшие еще одного ребенка. Был голод.
   Он ходил по деревням, помогая, чем умел. Неоткуда было взять хлеба, но он учил правильно варить суп из каштанов и буковых орешков – местные этого не умели, голод нечасто приходил в эти богатые земли. Он давал нужные травки отощавшим детям и пару раз сумел уговорить мужиков забить несколько диких поросят в баронских лесах.
   Иногда он слышал звон колоколов Гамельна – город жил, город ждал, когда наступит пик голода, чтобы выгоднее распродать зерно. Тогда он вспоминал ужас городских улиц и обещал себе, что никогда больше не пройдет через городские ворота…
   …Крысы пришли в Гамельн, когда город оказался последним в округе местом, где была еда. Он помнил ту ночь.
   Неслышимый топот сотен маленьких лапок разбудил его после полуночи. Он открыл глаза и тотчас отпрянул к стволу древнего дуба, давшего ему приют на ночь. Крысы покидали деревню, где он был сегодня днем, – так корабельные крысы покидают судно, которому предстоит пойти ко дну. Ни одна из них не решилась приблизиться к нему, пока он спал; они далеко обходили его ложе из мягкого мха, выходя на имперский тракт в стороне от проселка. И тогда он вдруг понял, куда идут крысы.
   Крысы шли в Гамельн.
   Со всей округи, подумал он.
   В город, где много еды.
   В город, где нет добра и жизни.
   В город.
   Он поднял руки. Он заговорил на том языке, которого не помнили ни горожане, ни жители деревень.
   В город.
   Он видел, как по всей округе снимаются с насиженных мест, повинуясь его воле, крысиные стаи, как они уходят в сторону имперского тракта…
   В город.
   Он смотрел их глазами и их обонянием чувствовал сладкий запах зерна в амбарах Гамельна.
   – В город, – сказал он.
   В город.

3

   К восьми часам вечера Андрей добрался наконец в «Домбай», славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо.
   Данька, конечно, был уже здесь. Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку «Красного Крымского».
   – У-у, – сказал Андрей, – «Массандра» – это к месту.
   Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы.
   …Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в университете) другом Андрея. Более того, Данька был еще и его «коллегой по перу». Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался – он знал цену своим книгам; Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал «попсы». Просто Данька не был «литератором» и не работал, как Андрей, в жанре fantazy. Данька был магом и писал о магии.
   По крайней мере, именно так определял его деятельность Андрей.
   Они выпили и принялись за шашлык.
   – Спасибо за книгу, – сказал Андрей, одолев первый шампур и закуривая сигарету.
   – Ты уже благодарил, – усмехнулся Данька, – неделю назад, по телефону.
   – Все равно. Это здорово.
   – Нашел в ней сюжет для новой повести?
   – А то как же! И не один. Хочешь, сделаю тебе комплимент?
   – Хочу. Валяй, делай.
   – Твоя книжка пришлась по душе моим райдерам.
   – «Дорога на Монсальват»?
   – Она. Знаешь, райдеры – суровые критики. Это действительно комплимент.
   Данька кивнул.
   – Что же привлекло твоих странников в моем скромном труде?
   – Не прикидывайся, сам знаешь, что.
   Данька снова кивнул. Он знал, что – Андрей часто рассказывал ему о своих ребятах, в том числе и то, о чем сам мог только догадываться…
   …Андрей никогда не был для них руководителем – просто друг, один из очень немногих взрослых, которым они доверяли. Он почти никогда не задавал им прямых вопросов, предпочитая дожидаться тех редких случаев, когда райдеры сами рассказывали ему о себе. Борис – тот, кажется, ценил эту тактичность и в ответ старался помогать Андрею информацией, когда тот чего-то не понимал в их жизни.
   Борис был самым старшим из них – не только в Москве. Именно он – сам, по собственной инициативе, Андрей не настаивал – именно он в первый раз рассказал Андрею о райдерах. Это было уже в городе, осенью после той памятной встречи в тайге. Потом Андрей познакомился с другими ребятами, узнал, что многие пишут стихи, а кое-кто и прозу, стал возиться с ними, помогая выправлять стиль и слог, и вот уже два лета надолго уводил нескольких ребят в лес, где вместе с Борисом учил их жить без метро и гамбургеров…
   Райдеры не были ни движением, ни – уж тем более! – организацией. Их и было-то всего человек двадцать в Москве, да столько же в Питере, да по нескольку человек в больших областных городах. При встрече они иногда рисовали на земле северную руну Дороги. Это не пароль, объяснял Борис, просто способ узнать друг друга. От имени этой руны – «Райд» – и получилось само собой слово «райдер»…
   Одно время Андрею казалось, что райдеры немного похожи на хиппи, но он быстро понял, что между ними нет ничего общего, кроме страсти к дороге и нелюбви к современному миру. Борис, например, коротко стригся, всегда был аккуратен в одежде, с равной простой элегантностью носил драную энцефалитку и тройку, подаренную отцом после поступления в институт. Райдеры не любили городов, никогда не тусовались, не болтались на трассе Москва – Питер. Но едва начиналось лето, райдеры, не собирая больших групп, «выходили на дорогу» и исчезали в лесах и на проселках России. Правда, один только Борис иногда выходил на дорогу в одиночку, остальные покидали города по двое или трое.
   Андрей давно уже привык присматриваться к людям, выясняя их литературные пристрастия. В этом смысле «субкультура» райдеров была, несомненно, пропитана духом книг Крапивина. И еще – в меньшей степени – Толкиена и Кастанеды. И еще его, Андрея Панина, книг. Он всегда удивлялся, думая об этом.
   Такое литературное «ирландское рагу» Андрей часто называл гремучей смесью (подразумевая Крапивина, Толкиена и Кастанеду, не себя, конечно). Да, райдеры не были движением, но Андрей чувствовал за ними неясную силу, чувствовал, что, сложись некие обстоятельства, и райдерство охватит российских тинейджеров, как эпидемия хиппи лет двадцать тому назад, когда московские мамы и папы дрожали от страха, как бы любимое дитя «не ушло в хиппи», подразумевая под этим полный социальный крах. Так действительно бывало – Андрей помнил и себя, и своих друзей…
   И этим тоже райдеры отличались от хиппи – они не выпадали из социума, они вообще не любили внешних выражений. Андрей до сих пор многого не знал о них, хотя о многом догадывался. Так, догадывался он, что каждый райдер верит в глубине души, что когда-нибудь лесная тропинка у него под ногами превратится в Дорогу…
   И потому так растрепался уже через неделю после выхода в свет подаренный Андрею экземпляр Данькиной «Дороги на Монсальват».
   А Борис, подумал Андрей, он… он не верит, он знает. И ждет.
   – Что-то с тобой сегодня?
   – А? – Андрей встрепенулся. – Да вот… думаю о твоей книге.
   – Ну и как? Думается?
   – Еще как.
   – А еще о чем думается?
   – Еще? Еще вот о чем, – Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой.
   – Это что?
   – Письмо, – Андрей пожал плечами. – Из сегодняшней почты. Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал.
   – Мне прочитать? Можно вслух?
   Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок.
   – «Уважаемый Андрей Викторович», – Данька хихикнул: – Не иначе как от восторженного поклонника. Или поклонницы? – он посмотрел вниз, на подпись. – Нет, все-таки от поклонника.
   – Да ты читай, читай. Оно не длинное.
   – Ага. Итак… «Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком… – Хм, оригинально… – Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при застое, писателей называли инженерами человеческих душ? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в “Мальчике и Тьме”) писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад…» – Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея.
   – Читай, читай…
   – «…Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь – это была не Ваша книга. Поверьте, я просто хочу предупредить Вас, мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну “толкиенизма” вызвали его книги? Он сказал: “Я испортил им жизнь”… Прощайте. Всего Вам доброго».
   Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил:
   – Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова?
   – Да.
   Они снова помолчали.
   – Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта… – осторожно сказал Данька.
   – Ты так думаешь?
   – Я-то? Нет.
   Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку.
   – Где там твой «Красный Крымский»? Под столиком, как в добрые старые времена?
   – Не печалься, дружище, этот твой поклонник неправ, – сказал Данька, наполняя стаканы. – Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь?
   – Да, – сказал Андрей. – «Я тот, кто вечно хочет зла и вечно совершает благо». Классика. Ты что-то писал об этом.
   – Писал, – согласился Данька. – Однако учти, автор письма прав в другом: Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой.
   – Да, – снова сказал Андрей. – Я знаю. Я помню…

   …Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть.
   Я не могу бороться с городом, думал он, я могу только убить его.
   На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик.
   Это был Вилли – самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь. Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей – то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам…
   – Мастер, – сказал Вилли, – город умирает. Крысы…
   – Я знаю, – сказал он.
   Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени.
   – Мастер…
   – Не надо, Вилли.

   Боги, подумал Андрей… Вилли, Борис…

   – Мастер… там дети. Они же не виноваты. Там… моя мама…
   Если мальчик заплачет, подумал он, я не выдержу и пойду в город.
   Вилли не заплакал.
   Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт – спасать город, который ненавидел.

4

   Домой Андрей добирался уже за полночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал…
   Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж… Хорошо, если лифт не отключили…
   Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный «мерс» с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его.
   «Мерседес» вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело, – слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне…
   Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял – не успеть. «Мерседес» вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно.
   «Мерседес» зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание…
   …Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки… Андрей не понимал, что…
   Пересиливая боль и с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.

   Скрутив руки за спиной, двое стражников выбросили его из здания ратуши, когда он пришел за обещанным золотом. Лишь час назад крысы покинули город, повинуясь волшебному напеву его дудочки. Теперь он лежал лицом в гамельнской грязи. Бургомистр и его люди хохотали где-то очень далеко, у парадного подъезда, с которого его только что сбросили.
   Перед глазами плыло. Волшебная дудочка, подаренная владыками Дивных, выпала из-за пазухи и откатилась, и не было сил дотянуться, сберечь подарок от грязи и смеха…
   – Мастер… Мастер!
   Он приподнял голову. Вилли.
   – Мастер… – мальчик плачет.
   Я не люблю, когда плачут дети.
   Я – Мастер.
   Он приподнялся. Встал на четвереньки. Подобрал дудочку.
   Вилли бросился поддержать его, обнял за плечи, помог встать на ноги.
   Я не могу бороться с городом. Я не смог даже просто убить его. Но я – Мастер. Я могу иное.
   Он поднес дудочку к губам.
   Он заиграл.
   У ратуши засмеялись: они не поняли. Эта музыка не для них. Но вот скрипнула дверь в доме напротив. Маленькая девочка услышала – город еще не пожрал ее сердце. Хлопнули ставни в другом доме, и мальчишка постарше спрыгнул из окна на мостовую…
   Плачь, Гамельн.
   Плачь, Гамельн, ибо я – Мастер. Я знаю, как превратить в Дорогу даже твою грязную улицу. Я уведу твоих детей – тех, кто еще жив…

   – Мастер!
   Андрей снова открыл сомкнувшиеся было глаза. Вилли? Нет, Борис.
   Он приподнялся на локтях. Борис бросился поддержать его.
   – Ты… что здесь… делаешь?.. Ночью…
   – Я чувствовал плохое… Я звонил, никто не отвечал… Андрей, я боялся…
   – Не надо, Борис. Не бойся, – он перевернулся на бок, потом исхитрился сесть. – Помоги мне встать, и пойдем домой. У нас много работы, ты же знаешь. Надо научиться превращать улицы в Дорогу…
   Что-то было зажато в его кулаке. Он оторвал руку от асфальта и поднес к лицу.
   Дудочка.
   Он рассмеялся.
   Я не могу победить тебя, город. Но я – Мастер. Я могу иное.
   – Пойдем, Борис.
   – Да, Мастер.

   Что же…
   Плачь, Гамельн.

   Москва, 1999

Замок в ничейных землях

Глава 1. Большая Дорога

   Осень только еще начиналась.
   После ленивого обложного дождя днем вечер оказался неожиданно тихим и солнечным, каким-то по-осеннему чистым. Густой предзакатный свет заливал лес на противоположном берегу реки, и на фоне зеленой еще листвы большинства деревьев багровели кусты бересклета и светились мягким золотом кроны лип. Тень большого граба, под которым я сидел, перегораживала реку поперек; за пределами этой тени солнце просвечивало воду до самого дна, и было видно, как чуть колышутся прилепившиеся к валунам зеленые бороды водорослей. Почему-то перед закатом почти всегда смолкают птицы; и сейчас лишь вода тихо-тихо звенела по камням…
   Да, осень только еще начиналась, но лето – лето уже кончилось, и это означало, что до холодов и снега я никак не успею добраться до Лотабери, посетить Бастиана Лотаберийского и вернуться домой. Путь оказался дольше, чем рассчитал отец, и виноват в этом один я. Наверное, меня можно понять, но простить – вряд ли. По крайней мере, в глазах отца мои объяснения лишь увеличили бы мою вину: сам он всегда думал сначала об интересах клана и лишь потом о себе. Он и меня научил думать так же, но, увы, только думать, а не поступать…
   Конечно, я не должен был задерживаться из-за всяких пустяков (так сказал бы отец), но сыну вождя клана не так уж часто доводится встретить человека, который мог бы стать его настоящим другом: слишком велика разница между наследником клана и всеми остальными, даже когда «остальные» и не спешат при встрече стянуть с головы берет…
   …Ярран лежал у меня на коленях, освобожденный от ножен, – меч, уведший меня в этот путь. Матово поблескивала сталь, древняя у рукояти и совсем юная у острия; змеился по клинку едва видный узор харалужной «витой» ковки. Бронза прямой гарды, отполированная до блеска оружейниками клана, успела уже потускнеть, и только серебряная обмотка рукояти по-прежнему посверкивала на солнце тонкой сканью.

   Я нашел этот меч полтора года назад, ранней весной своего двадцатилетия, пробираясь по скованному еще льдом Нидамскому болоту. Тогда я впервые ощутил… Я до сих пор не придумал этому названия и потому скажу так: тогда я впервые ощутил это. Гораздо позднее я нашел описание чего-то похожего в одной из старых книг у нас в замке; там это называлось Силой. Но, по-моему, это вовсе не сила, это – просто когда начинаешь чувствовать вдруг что-то одно правильным, верным, настоящим, а что-то другое – нет. Впрочем, может быть, «Сила» и правда подходящее определение: мне кажется, это действительно помогает делать первое и мешает делать второе…
   Тогда я ощутил это, стоя по колено в мокром, подтаявшем уже снегу и раздумывая, не пора ли сворачивать к востоку, чтобы обойти стороной теплое, замерзающее лишь в самые ярые морозы сердце Нидама – унылую, непроходимую ни зимой, ни летом топь. И я еще размышлял, достаточно ли прошел на юг, когда уже понял, что путь мой лежит сейчас к невысокому холму, видневшемуся на западе меж голых черных стволов деревьев. Мог ли я тогда не послушаться этого ощущения и уйти своей дорогой? Конечно. Но… уйти можно было только как бы исподтишка, «бочком», что ли, – немного похоже на то, как в детстве воруешь на замковой кухне липкие мягкие кубики кленового сахара, и ощущение, что поступаешь неправильно, неверно, убивает даже радость от сладкого…
   И я пошел к тому холму, и поднялся на его плоскую вершину, и там, полускрытую снегом и жухлой прошлогодней травой, увидел рукоять меча. Меч, словно из камня, торчал из какого-то кома смерзшейся земли, травяного сора и снега; стащив зачем-то перчатку, я взялся за рукоять и потянул. Меч вышел из земли, не встречая никакого сопротивления. И он был сломан – неровным щербатым сколом обрывался клинок в пяди от гарды. Я даже не стал проверять – я знал уже, что обломка клинка нет ни на этом холме, ни вообще в Нидамских топях: он остался где-то очень далеко, на том поле боя, откуда принесли сюда обломок с рукоятью, чтобы предать его земле на болотах Нидама.
   Бронзовая гарда была изрядно испорчена временем и покрыта зеленью; сканая серебряная проволока, стягивавшая рукоять, лопнула в нескольких местах; но сам клинок оставался чист, и лишь несколько маленьких пятнышек ржи было на нем – да и те исчезли, когда я протер клинок о полу плаща. Это была удивительная древняя сталь, темная, с едва заметным голубоватым отливом, покрытая затейливыми узорными разводами – харалужная сталь, которую на далеком Востоке, как говорят, называют «булат».
   Я сразу полюбил этот древний меч и принес его с собой в замок. Отец, которому я показал свою находку, долго рассматривал клинок, но, в конце концов, пожал плечами – он не видел в обломке никакой ценности. Я показывал обломок лучшим оружейникам клана, и те спорили о его возрасте и о том, как мастер древности сумел защитить сталь от ржавчины. Одни вспоминали старый способ получения лучшей стали, когда закапывали откованную крицу на десятилетия в землю, потом доставали и заново перековывали то, что выстояло перед ржавчиной, снова закапывали и снова ковали, пока не получали металл, которому почти не было цены. Другие говорили, что для этого клинка использовали железо, упавшее с неба, прошедшее сквозь звездный огонь и потому неподвластное рже… Это мне понравилось, и я уже тогда про себя дал этому мечу имя Ярран – «Звездный Огонь».
   А потом Конн, самый старый из наших оружейников, долго баюкавший в руках мой Ярран, сказал вдруг, что может снова сделать меч целым. Мало кто удивился – Конн знал многие древние секреты харалужной стали. Он честно сказал, что его харалуга будет хуже этой, древней, но лучшей из всего, что он когда-нибудь делал. «Новый клинок приживется к старому, – сказал он, – потому что у меня тоже есть частица железа, капнувшего со звезд, и для твоего меча, наследник клана, я отдам ее». И никто тогда – даже зеленые подмастерья – не попросил у него показать это железо. Настоящие Мастера не доверяют чужим глазам…
   И Конн перековал древний меч. Возрожденный Ярран был нешироким и не очень длинным, и довольно легким – четыре фунта. Не было на нем границы между старой и новой сталью, клинок лишь немного светлел к острию и темнел к рукояти. Снова блестела свежей бронзой прямая гарда, и рукоять вновь была обмотана витым серебром.
   И я поклонился Конну, принимая меч из его рук.
   А старый мастер умер, словно бы закончив все свои дела на земле, летом того же года. И Ярран был последним его мечом…

   …Рату, колдун моего отца, говорил следующей весной, что именно находка древнего меча – причина всего того странного, что было потом. Но, я думаю, он неправ – появление Яррана было просто первым из тех событий. Впрочем, не знаю.
   Еще был жив старый Конн, когда в селениях клана стало твориться необычное: кто-то видел призраков, появляющихся с Нидамских трясин, кто-то говорил о собаках Аннуна, выходящих из-под земли, – огромных гончих со шкурой цвета первого чистого снега и огненно-алыми ушами… Отец волновался, он не любил таких вещей. А летом мной самим вдруг овладело странное нетерпение, похожее на зов в дорогу, на стремление отправиться в путь; нетерпение, в котором смешивались непонятная печаль и ожидание чего-то неизвестного. Кажется, я мучился слишком явно, и отец, конечно, заметил это – он всегда прекрасно чувствовал людей. Когда он спросил меня прямо, я ничего не смог объяснить ему, только вдруг ни с того ни с сего посоветовал ему ждать нападения со стороны западных кланов. То есть «вдруг» – это было для него, а я тогда снова ощутил это и понял, что быть войне. Отец покачал головой и оставил меня.
   Война действительно случилась – осенью, когда был уже собран урожай, – и это была первая большая война в моей жизни. Я был тогда ранен, но не серьезно. Мы отогнали западных на их земли, и тогда отец спросил меня, откуда я узнал о войне еще летом. И снова я ничего не смог ему объяснить.
   А когда выпал первый снег, над замком явилась Дикая Охота – ее видели все. Десятка два всадников пронеслись над башнями, и копыта их огромных коней выбивали искры из самого воздуха. Белоснежные псы с алыми ушами мчались по сторонам от них, и сам Владыка Павших верхом на диком восьминогом коне скакал во главе Охоты, и рога украшали его шлем, и глаза пылали огнем сквозь прорези лицевой пластины…
   И тогда отец испугался. Конечно, не за себя – за клан. Он верил во Владыку Павших и, как и все мы, почитал Его старшим среди богов, но вовсе не хотел встречаться с Ним раньше времени. На совете зимнего солнцеворота отец спросил старейшин семей, что означает все то, что происходит. Колдун Рату сказал тогда, что Владыка чувствует возрождение меча, выкованного в древности Его Силой. Еще Рату сказал, что это необязательно плохо, а скорее даже хорошо, просто надо знать, что с этим делать: может быть, надо освятить меч, или устроить в Его честь праздник, или, быть может, что-то еще… «Ты знаешь?» – спросил отец. «Нет, – ответил Рату. – Я не знаю. Я всего лишь твой колдун, но не знаю высокой магии».
   На том совете и было названо имя Бастиана Лотаберийского, великого мага и книжника, обретавшегося где-то к югу от великой реки Аверн, за Страной Лета. А весной, когда из вод озера Ванвах поднялась Дева Глубин и пророчила оказавшемуся на берегу крестьянину из нашего клана, отец и Рату решили отправить меня за советом к Бастиану в Лотабери. Отец не спрашивал, хочу ли я совершить эту поездку, а, когда мы расставались в конце июня, проводил меня такими словами: «Помни, Арадар, ты должен вернуться живым, и вернуться как можно скорее: клану нужен совет Бастиана и клану нужен ты». Я долго гадал потом, помнил ли отец, говоря эти слова, что я его сын, или он думал только о том, что клан без наследника – это слабый клан?..
   К началу августа я забрался довольно далеко на юг, а потом потерял коня и подверг опасности обе ценности, о которых говорил отец: и совет Бастиана Лотаберийского, еще не полученный мною, и жизнь наследника клана.
   И, наверное, можно понять меня, но оправдать – нельзя.

   Дэн, Дэни… Я встретил его на большой дороге дерущимся в одиночку против троих устрашающего вида бродяг… Впрочем, это было потом, а сначала я встретил сэра Логи, Черного Рыцаря.

   Он был верхом на крупном каурой масти коне, в тяжелой боевой кольчуге и кольчужном же капюшоне, без шлема; его плечи и круп коня покрывал, несмотря на летнее тепло, широкий черный плащ. Такой же – весь черный – щит висел за его спиной. Мы встретились на лесной тропе, по которой я срезал широкую петлю дороги. Придерживая своего коня, чтобы спокойно разъехаться, я приветствовал рыцаря: мы были ровней, хотя я и странствовал без доспехов, – таскать на себе пуд боевого железа, просто путешествуя к ученому мужу в далекую страну, не принято в наших землях. Впрочем, возможно, что по местному счету титулов я и превосходил его благородством крови, кто знает.
   Он натянул поводья, останавливая своего коня, и долго смотрел мне в глаза, прежде чем произнести приветствие. Я тоже остановился, с удивлением разглядывая его лицо.
   Оно усмехалось. Оно усмехалось все целиком: глаза, губы, морщинки на лбу – каждая черточка его лица светилась злым весельем. Я почти вздрогнул – это было лицо шута, а не рыцаря. Злого шута.
   – Мое имя – Логи из Свартбери, но многие знают меня просто как Черного Рыцаря, – сказал он. – А ты, сэр рыцарь, кто ты таков?
   – Арадар из Каэр-на-Вран, – отвечал я без всякого на то желания.
   Черный Рыцарь кивнул.
   – Ты выглядишь чужестранцем, сэр Арадар, да и название твоих земель звучит непривычно для моего слуха. Скажи, куда держишь ты путь по тропе средь темного леса?
   – Далеко на юг, сэр Логи, за Аверн. Я ищу Бастиана Лотаберийского, чтобы просить у него совета и помощи в одном деле. Скажи, не слышал ли ты о том, где сейчас пребывает этот мудрый человек?
   Он удивленно поднял брови, не преминув усмехнуться – очень тонко, не переходя грань явной насмешки.
   – Да, Лотабери – это действительно далеко. И я давно ничего не слыхал о Бастиане, хотя, конечно, знаю это имя. Впрочем, это не важно – все равно никто не сможет сказать, куда, когда и надолго ли отправится этот человек.
   Я кивнул и тронул поводья, давая понять, что продолжать беседу у меня нет желания. Сэр Логи заметил мое движение и заставил своего коня посторониться, чтобы дать мне проехать.
   – Прости, если я покажусь тебе навязчивым, сэр Арадар. Но не откажешься ли ты принять несколько советов от рыцаря, что вдвое старше тебя и лучше знает места, по которым лежит твой путь?
   – Охотно приму, сэр Логи, и буду тебе благодарен, – ответил я.
   – Прекрасно, друг мой. Так вот первый совет. Большая Дорога (он произнес это именно так – Большая Дорога) – странная штука. Не отказывайся от того, что встретишь на ней. Совет второй: если сложится так, что ты не найдешь Бастиана Лотаберийского, посети город короля Этельберта – там живет белый маг Гюндебальд. Быть может, он и не так знаменит, как Бастиан, но, думаю, тоже сможет оказать тебе помощь в твоем деле.
   – Благодарю, сэр Логи, – сказал я, полагая, что он закончил свою речь.
   Мы разъехались, и тогда рыцарь, оказавшись уже почти у меня за спиной, вдруг продолжил:
   – И еще один совет – последний. Никому не верь на своем пути, сэр Арадар из Каэр-на-Вран, – он вдруг расхохотался и пустил коня вскачь.
   И я собрался было пожать плечами и забыть его странные советы, но это вдруг снова посетило меня, и я понял, что чувствую в его советах Силу…
   И через день я уже последовал первому из советов Логи, Черного Рыцаря.

   …Все случилось внезапно и быстро закончилось. Я следовал по тракту, Большой Дороге – она делала крутой поворот в том месте, огибая склон высокого холма. Еще шагов за сто я услышал дальний звон клинков, а за поворотом открылась мне следующая картина: трое нападали на четвертого, прижавшегося спиной к дереву у обочины. Мне показалось сначала, что это мальчишка, – у него был тонкий стан и чистое безбородое лицо. Я толчком выдавил из груди глухое боевое «Хэй!», помогающее собрать силы перед дракой, и пустил коня в галоп, осадив его только перед этими людьми.
   Трое верзил опустили мечи и чуть отступили от защищавшегося, встав, однако, таким образом, чтобы тому нельзя было удрать. Теперь я разглядел его лучше – нет, это был не мальчишка, но почти мой ровесник, быть может, года на два или на три моложе. У него было усталое лицо, которого уже коснулось отчаяние, – это от отца досталась мне способность читать людей по их лицам. Но сейчас на лице юноши появилась еще и надежда…
   – Эй, странник, большая дорога – место, где каждый идет своим путем. Проезжай мимо! – воскликнул один из нападавших, и слог его подходил больше для рыцаря, чем для разбойника с тракта.
   – Воистину так, – сказал я, – и мой путь привел меня сюда. Что за нужда у вас втроем бросаться на одного?
   – Уйдешь ты?
   – Нет, пока и вы не уйдете своим путем по большой дороге.
   Видно, он – тот, что говорил, – был опытным бойцом. Он бросился ко мне, не произнеся больше ни слова и не пытаясь достать меня самого, – он хотел перерубить ногу моему коню и лишить меня преимущества всадника над пешим. Но он не знал, конечно, что подо мной был обученный для боя северный конь, поднявшийся на дыбы, когда разбойник бросился к нему. Мне пришлось встать в стременах, а конь мой опустил копыта на голову и грудь нападавшего, втаптывая его в тракт.
   Но мне самому стоило бы тогда быть осторожней – другой разбойник успел глубоко всадить меч в бок моему коню. Тот горько, удивленно заржал и, еще пытаясь подняться на дыбы для удара по новому врагу, начал валиться, оседая на задние ноги…
   Но не один я был неосторожен в этой драке. Третий разбойник, словно удивленный гибелью товарища, смотрел на то, что творилось на тракте, позабыв про юношу, стоявшего у дерева с мечом в руке. Вскрикнув, словно вкладывая в этот рывок последние силы, парень прыгнул вперед и коротко, но сильно ударил отвернувшегося разбойника в спину. Тот сдавленно хакнул и повалился на землю.
   Оставшийся – тот, что вонзил меч в бок моего коня, – бросился прочь, посчитав, что распределение сил не в его пользу.
   …Больше всего мне не хотелось тогда, чтобы юноша, которого я нечаянно спас, скрылся сейчас, воспользовавшись внезапной свободой. Почему? Кто знает, чем, какими силами определяется тяга одного человека к другому… Возникает ли она только после многого перенесенного вместе или может рождаться вот так, сразу… Он не убежал. Он подошел ко мне и помог выбраться из-под умирающего коня.
   Конь мой тихо стонал, то и дело приподнимая от земли голову и снова роняя ее на дорогу. Мы молча стояли рядом с ним. Потом я присел у его головы, погладил морду. Он уже не пытался больше оторвать голову от земли.
   – Он не будет жить, – негромко сказал юноша. – Прости, это из-за меня.
   Я не ответил, потом поднялся и, став чуть в стороне, чтобы не быть залитым кровью, рассек ему артерию на шее. Конь вздрогнул и закрыл глаза.
   – Прости меня, – снова сказал тот, кого я спас. – И спасибо тебе за помощь.
   Я кивнул и отошел к обочине, вытер клинок Яррана о землю и траву, вложил в ножны. Юноша сделал то же со своим клинком, и мы оба вернулись на дорогу.
   Было странно. Я не знал, кто он и куда лежит его путь; он не знал моего пути. Что мы должны были тогда сделать? Разойтись в разные стороны, чтобы никогда более не встречаться? Я молчал, не зная, что сказать. Я был бы рад, если бы мы могли идти вместе, но как можно предложить это встреченному на дороге незнакомцу…
   – Меня зовут Дэн, – вдруг сказал он, делая шаг ко мне и протягивая руку.
   – Меня – Арадар, – я взял его руку в свою ладонь; мы смотрели друг другу в глаза, и вдруг оба улыбнулись.
   Чему?
   Не знаю.

Глава 2. Черный Шут

   Солнце совсем уже подобралось к горизонту, и лес на противоположном берегу реки был уже в тени, только верхушки деревьев еще золотились в густом закатном свете. Я присел здесь, у воды, чтобы решить, что же мне делать, а вместо того предался воспоминаниям. Вспоминать Дэна было и хорошо, и печально. Хорошо – потому что мне было хорошо с ним и печально – потому что не было его больше со мной…

   …Тогда, на дороге, я спросил его, кому должно сообщать об убийстве в этой стране. Он удивился, и мне пришлось объяснить, что я издалека и не знаком с обычаями этих мест.
   Дэн принялся рассказывать – подробно, словно мы не стояли посреди Большой Дороги. Я и сам догадывался, что достиг уже границ Страны Лета, но теперь понял, что драка случилась в самом ее сердце. Тракт, по которому следовал я на юг, в Лотабери, делил Летнюю Страну пополам: к западу лежали земли короля Этельберта, к востоку – земли короля Мелиаса.
   – Большая Дорога – она ничья, – сказал Дэн, – можно сообщить о трупах шерифу любого из королей: Этельберта или Мелиаса. Арадар…
   – Что?
   – Ты из-за меня ввязался в это дело… В Летней Стране дороги путаны – можно, я провожу тебя до шерифа, чтобы тебе не пришлось плутать по лесным тропам? Я хорошо знаю эти места…
   Мне показалось тогда, что он был рад появившемуся вдруг поводу идти вместе. Но мне слишком хотелось этого самому, чтобы поверить и просто согласиться.
   – А ты сам? Ты ведь тоже куда-то шел, прежде чем столкнулся… с этими?
   Он усмехнулся:
   – Знаешь, Арадар, ты уже освободил меня от того пути, которым я шел… нет, бежал… Здесь три дня пешего пути на запад до ближайшего шерифа Этельберта и полдня пути до одного из шерифов Мелиаса.
   Я задумался, вспоминая подробности драки.
   – Скажи, Дэн, те трое – это были просто разбойники?
   Он помолчал.
   – Нет. Люди короля Мелиаса… – он помолчал. – Но ты не думай, Арадар, я все равно могу проводить тебя к замку Лоэга, шерифа Мелиаса – это ближе, чем к любому из шерифов Этельберта. Эти люди… Мелиас не знал о них, шерифы тоже… Ты просто назовешь их разбойниками, и все.
   – А ты?
   – Ну мне будет лучше все-таки подождать тебя за воротами замка, в лесу.
   – Не боишься снова повстречать людей Мелиаса, о которых тот не знает сам?
   Дэн пожал плечами.
   – Какая разница…
   Если первой моей ошибкой, совершенной во вред клану, было то, что я вообще ввязался в драку на Большой Дороге и в результате потерял коня, то теперь я совершал еще одну, вторую.
   – Нет, Дэн, – сказал я. – Пойдем к шерифу Этельберта.
   – Ну ладно, как скажешь, – сразу согласился Дэн. И снова улыбнулся…
   И мы отправились тогда на запад, бросив трупы на обочине тракта, закинув за спины снятые с мертвого коня вьючные сумки. И была ночь – темная, звездная, тихая, мы долго сидели у костерка, то молча глядя в огонь, то разговаривая о чем-то. Отсветы пламени плясали на лице Дэна, заостряя и без того тонкие, почти женственные черты, превращая в черные его карие глаза…
   Потом мы шли еще один день и к вечеру вышли на лесную дорогу, ведущую к замку местного шерифа. Дэн привел нас на какой-то постоялый двор, где мы провели ночь. А на следующий день, всего в нескольких часах ходьбы от замка шерифа, мы столкнулись на дороге с разбойниками – на сей раз настоящими.

   Теперь, сидя на берегу реки, я думал: не была ли это воля кого-то из богов – задержать меня на пути в Лотабери? Слишком много всего случилось тогда за малое время…

   Разбойники были настоящими – трусливыми, нищими и голодными, наверняка из разорившихся крестьян, которым стало нечем платить за аренду земли и кормить жен и детей. Я выхватил из ножен Ярран, когда они высыпали из-за деревьев на дорогу впереди и позади нас, и, слыша, как лязгнул покидающий ножны меч Дэна, вставшего у меня за спиной, предложил им убраться. Убраться они не захотели.
   Я пожал плечами: у них не было шансов. Что может такой сброд, вооруженный кольем да двумя-тремя боевыми ножами, перекованными из плохих кос, против двоих воинов, отлично владеющих мечами, особенно если один из них сын вождя клана, вооруженный звездной сталью и обученный многим тайнам древнего искусства боя? (Не знаю, почему я решил тогда, что и Дэн неплохо владеет мечом, но это действительно оказалось так.) Они могли бы только задавить нас, накинувшись всей толпой, но для этого нужна отчаянная смелость бросаться на обнаженный клинок в руках мастера, а такая смелость – отнюдь не крестьянское достоинство…
   Они бежали почти сразу, через минуту или две, унося с собой своих раненых, а возможно, и мертвых товарищей. Эту стычку можно было бы вспоминать потом просто как мелкую неприятность, если бы я снова не проявил неосторожность. Один из этой толпы успел-таки наотмашь ударить ножом, когда я посылал другого отдыхать ударом ноги в грудь (это совсем нерыцарский прием, но в таких вот драчках он бывает полезен).
   Едва эта банда недоделанных разбойников скрылась из глаз, я уселся на землю прямо посреди дороги и осмотрел рану. Она была неопасной и не страшной, но глубокой – вся штанина уже намокла от крови. Дэн присел рядом на корточки, поморщился, взглянув на мое бедро.
   – Ладно, – сказал он, – до замка недалеко осталось. Давай перевяжу.
   – Сам, – сказал я, доставая из вьючной сумки, брошенной перед началом драки, чистую полосу льняной ткани, припасенную специально для этого дела.
   – Идти сможешь? – спросил Дэн, когда я поднялся.
   Я попробовал наступить на ногу, перевязанную прямо поверх штанины, и кивнул. Подобрав сумки, мы отправились к замку.
   Сначала Дэн забрал у меня сумку, закинув ее за спину вместе со своей (вернее – тоже моей, но которую нес он). Потом, когда мы поднялись с земли после очередной короткой передышки и я позволил себе поморщиться и зашипеть сквозь зубы, он просто сказал «давай» и, взяв мою руку, закинул ее себе на плечо. Я не спорил: было уже ясно, что самому мне не дойти, а возражать просто так, для вида… Зачем?
   К вечеру мы добрались-таки до замка шерифа; я к тому времени уже не ступал на раненую ногу, а почти волочил ее за собой по земле, повиснув на Дэне. Дэн и сам почти выбился из сил, но вдруг весело хмыкнул, останавливаясь за сотню шагов до ворот.
   – Арт, – тогда он впервые назвал меня моим детским именем, которое я и сам еще не успел позабыть; не знаю, как он угадал его. – Арт, можно я назовусь твоим оруженосцем?
   Я удивился.
   – Зачем, Дэни?
   Он весело и хитро глянул на меня снизу вверх – из-под моей руки, лежащей на его плечах:
   – По тебе сразу видно, что ты знатный рыцарь, а я – так, бродяга. Здесь опасные места – такого, как я, могут и не впустить в замок… Это если я буду сам по себе, конечно.
   И правда, мы с ним сильно разнились по внешнему виду: я – в зеленой сорочке тонкого льна, доброй кожаной куртке и легкой, безумно дорогой работы, кольчужной безрукавке под ней, в высоких мягких сапогах и с мечом в окованных серебром ножнах; и Дэн – в неопределенного цвета штанах и изрядно потертой куртке из некрашеной кожи. Единственное, что у нас было общего, – это мечи у бедер да волосы, обрезанные не выше плеч, как то полагается людям благородной крови; и то у меня они были собраны в хвост, а у Дэна – свободно рассыпаны по плечам.
   Я тоже улыбнулся.
   – Ну тогда пошли дальше, мой верный оруженосец.
   С надвратной башни замка нас заметили издалека. Когда мы добрели до ворот, из бойницы уже высовывалась нечесаная бородатая голова стражника, наблюдавшего за нами.
   – Кто такие? – крикнул он сверху.
   Я собрался было назвать свое имя, забыв, что у меня появился оруженосец, но Дэн сделал полшага вперед (не выпуская моей руки, лежащей у него на плечах) и звонко сказал:
   – Сэр Арадар из Каэр-на-Вран с оруженосцем к сэру Эктору, шерифу короля Этельберта!
   Голова стражника промычала что-то из бойницы и исчезла, и спустя минуту в замковых воротах отворилась низкая дверца.
   – Входите, – раздался голос из-за ворот, и мы вошли.
   …Шериф принял нас вполне достойно. Дэн начал говорить о лекаре еще в воротах, но я хотел сначала увидеть владельца замка. Нас провели к нему, и мы беседовали с четверть часа, пока Дэни, исправно игравший роль заботливого оруженосца, не напомнил нам обоим – мне и шерифу – о моей ране. Сэр Эктор сразу послал за лекарем и велел приготовить для нас покои.
   «Покои» – это было, конечно, громко сказано. Замок был невелик, даже меньше нашего, оставленного мною по слову отца, и «покои» оказались маленькой комнаткой в одной из башен. Для меня приготовили обширное ложе из шкур, застеленных чистой льняной простыней, а для моего оруженосца – набитый соломой тюфяк у изножия кровати.
   Лекарь шерифа промыл мою рану и заново перетянул ее, наложив какую-то мазь и велев не вставать с кровати несколько дней. Помнится, я возмутился – мне нужно было спешить на юг, в Лотабери, – но вышло еще хуже, чем говорил лекарь…
   В тот вечер ужин нам принесли: видимо, лекарь сказал шерифу, что лучше не беспокоить меня без нужды. Мы рано легли, и Дэн тогда весело ворчал, устраиваясь на своем брошенном на пол тюфяке.
   На следующий день рана, казавшаяся такой безобидной, воспалилась, и мне невольно пришлось следовать указанию лекаря не вставать. То ли сказался долгий вчерашний переход, то ли грязь попала в рану («Нож разбойника – это вам не рыцарский клинок, чистый и смазанный свежим маслом», – сетовал лекарь); так или иначе, но больше недели пришлось мне провести в замке шерифа. Все это время Дэни был рядом со мной и даже почти обиделся, когда на третий или четвертый день этого вынужденного отдыха я предложил ему не терять время и оставить меня. Он развлекал меня разговорами, и за эти дни я понемногу рассказал ему о своем путешествии, ничего не скрывая, – да и не было в этой истории ничего такого, что стоило бы скрывать…
   Когда мы покинули замок шерифа Эктора, шла уже вторая половина августа. В моих родных местах уже начиналась осень, здесь же еще стояло лето… По расчетам отца, я уже должен был достигнуть Лотабери…
   Шериф отрядил вместе с нами полдюжины своих людей – проводить нас до Большой Дороги, а заодно заглянуть в известные места, где могло находиться разбойничье гнездо. Двигаясь верхом на одолженных в замке лошадях, мы вышли на тракт вечером того же дня, и воины Эктора оставили нас, уводя в поводу шерифовых лошадей.
   Я думал о том, что теперь нам с Дэном придется, скорее всего, расстаться. Но очень не хотелось прощаться вот так, сразу, и, хотя было еще довольно светло, я предложил остановиться на ночлег. Дэн сразу согласился; наверное, он думал о том же. Мы отыскали укромную полянку чуть в стороне от тракта (в стороне Этельберта) и расположились на ней, разведя огонь и бросив на землю подле него мой запасной теплый плащ, на котором мы спали в лесу со времени первой нашей встречи. Шериф от доброты душевной пополнил мои довольно скромные запасы свежими лепешками, мясом особого «сухого» копчения, которое готовили в его замке специально для дальних походов, и бурдюком пряного вина. С самого утра мы двигались почти без остановок и сейчас с удовольствием принялись за ужин.
   Уже начало темнеть, когда мы покончили с едой. Дэн улегся возле костра, заложив руки за голову и глядя на первые появляющиеся звезды. Я сидел рядом, слушая, как шуршат в зарослях какие-то ночные зверушки. Мы долго молчали.
   – Что ты будешь делать теперь, Дэни? – спросил наконец я.
   Он приподнялся с земли, оперся на локоть.
   – Не знаю. Мне сейчас главное – не попасться снова людям Мелиаса.
   Я снова – в который уже раз – не стал спрашивать, за что, за какую вину ищут его люди восточного короля.
   – У тебя есть где скрыться?
   Он покачал головой:
   – Нет. Придется уходить подальше от Мелиаса, а может, и вообще убраться из Летней Страны…
   Я подумал, что могу предложить ему отправиться вместе со мной – на юг, в Лотабери. Но я не знал, хочет ли и он того же, чего хочу я, – идти вместе. И я боялся ошибиться…
   Я боялся? Я, сын вождя, наследник клана на-Вран? Да, я боялся тогда…
   Дэни вдруг засмеялся – негромко и необидно. Я посмотрел на него с удивлением.
   – У вас на Севере все такие – много думают и мало говорят? У тебя все твои сомнения на лице написаны: ты думаешь, не позвать ли меня с собой. Неправда?
   – Правда, – я почувствовал, что могу покраснеть, как девушка, которую родители впервые отпустили на праздник Середины Лета.
   Дэн притворно вздохнул:
   – Я невыгодный попутчик – у меня нет ни своей еды, ни денег…
   – Ну разве это главное? – сказал я.
   …На следующий день мы вместе отправились по тракту на юг. Я рассчитывал купить пару плохоньких деревенских лошадок в ближайшем торговом поселке; пока же мы двигались пешком. По моим подсчетам, я уже тогда опаздывал на две-три недели…
   …Беда случилась, когда мы подходили к южной границе Летней Страны, так и не встретив в этом диком краю места, где можно было бы не очень дорого купить лошадей. Мы остановились тогда на ночлег на склоне обращенного к тракту каменистого холма, заросшего соснами, и рассчитывали на следующий день уже выйти к переправе через Аверн, великую реку Юга…
   Ночью к нашему огоньку вышел человек. Он был приземист и невысок, хотя и довольно широк в плечах. Капюшон поношенной черной хламиды почти скрывал его лицо, но, когда свет костра осветил его, мне вдруг показалось это лицо знакомым.
   Он назвался бродячим шутом и менестрелем и попросился переночевать у нашего огня. Мы, конечно, позволили ему, и он долго развлекал нас веселыми историями из жизни местных баронов и солдатскими байками. Потом он достал из своей котомки большую кожаную флягу и предложил нам выпить дорогого заморского вина, полученного им в награду за представление в каком-то замке. Мы согласились и сделали по глотку, пустив флягу по кругу…
   Мне сложно точно вспомнить сейчас, как все было. Из темноты, из-за стволов деревьев, на которых плясали отсветы костра, вышли двое человек. Шут встал и приветствовал их. Втроем они подняли на ноги Дэна – голова его упала на грудь, и волосы закрывали лицо – и принялись вязать ему руки. Один отстегнул от его пояса меч.
   «Нет, Дэни, нет!» – кричал я, но лишь глухое сдавленное мычание вырывалось сквозь стиснутые зубы. Я до боли напрягал мускулы, пытаясь порвать сеть колдовской дремы, и не мог шелохнуться, лишь пальцы скребли мох на холодном камне.
   Они увели моего друга в ночь.
   Остался лишь шут, и в свете костра мне казалось, что глаза его пышут огнем – как глаза Владыки Павших, когда тот вел Дикую Охоту над башнями нашего замка.
   Он подошел к огню и распрямил спину – я вдруг увидел, что он высок ростом. Он отбросил капюшон – и снова лицо его показалось мне знакомым. Он усмехнулся – губами, глазами, каждой черточкой лица…
   – Ведь говорили тебе: никому не верь на своем пути, сэр Арадар из Каэр-на-Вран, – сказал он.
   И, рассмеявшись, он ушел в темноту – туда, куда увели Дэна…

   …Солнце уже совсем село, и сумерки опустились на реку и лес. Тихо журчала вода у моих ног. Где-то далеко робко и коротко запел первый ночной соловей.
   Я бы заплакал сейчас, если бы отец мой научил меня этому. Но он, Утэр из Каэр-на-Вран, вождь клана Ворона, не плакал никогда. Даже когда умирала мать, даже когда погиб в последней войне с западными кланами его единственный за всю жизнь друг – Конал-с-Холмов.
   И я лишь сильнее, до боли, стиснул обтянутую серебром рукоять Яррана, лежащего на моих коленях.

Глава 3. Совет Гюндебальда

   В ту ночь чары Черного Шута продержали меня в неподвижности почти до утра. Вот об этом мне вспоминать не хотелось совсем…

   …Тогда, едва освободившись от чар, я остановил на Большой Дороге первый встречный купеческий обоз. Это было не очень-то благородно, но я успокаиваю себя тем, что расплатился честно и с лихвой…
   Я тогда просто встал посреди тракта и обнажил меч – древняя харалужная сталь багрово запламенела в рассветных лучах. Возница переднего фургона натянул вожжи, громко ругаясь; за ним встал и второй фургон. Спрыгнули на землю двое не продравших с ночи глаза охранников, вылез сам торговец. Я потребовал лошадь.
   Купец был немолод и, наверное, многое видел, странствуя по большим дорогам. Он глянул на меня молча и, кажется, понял, что я легко могу справиться с его охраной, предназначенной для защиты от дорожных разбойников, а не от воинов. Впрочем, такие, как он, всегда держат где-нибудь наготове заряженный арбалет – а арбалетный болт с нескольких шагов прошил бы меня насквозь, невзирая даже на отличную кольчугу.
   Я сказал, что заплачу вдвое.
   Все-таки он решил не связываться, хотя запасная лошадь, шедшая под седлом на поводу за вторым фургоном, была, наверное, нужна и ему самому. Я сунул ему горсть монет, убрал Ярран в ножны и поскакал по широкой лесной тропе в ту сторону, куда увели Дэна.
   Результатом стала еще одна потерянная неделя и знакомство с одним из шерифов короля Мелиаса, стоившее мне неглубокой раны на левом предплечье…

   …Отчаявшись, я вернулся к тракту и сидел теперь на берегу одной из многочисленных речушек Летней Страны. Здесь было красиво – даже сейчас, когда солнце уже зашло…
   Я так и не решил, что мне делать. Наверное, следовало бы продолжить свой путь в Лотабери, чтобы вернуться в клан хотя бы в начале зимы. Но я не мог себе представить, как я покидаю пределы Страны Лета, оставляя позади все, что случилось, оставляя Дэна…
   И вновь, в который уже раз за последний год, пришло ко мне то странное нетерпение тронуться в путь, в дорогу. Куда?
   Я чувствовал в этом нетерпении Силу – не ту ярую магическую мощь, которой пользовался наш колдун Рату, разгоняя над полями несущие град облака или изгоняя болезнь из тела мальчишки, провалившегося однажды зимой под лед. Нет, эта Сила тоже была волшебной, но совсем другой – трепетной и чуть печальной, как ночная дорога, как ожидание друга или любимой…
   Я не стал противиться ей, но поднялся в седло и выехал на тракт. Почему-то я отправился на север, пустив лошадь шагом и глядя, как поднимается из-за леса огромная полная луна… Дорога, уже залитая лунным светом, была пустынна; где-то позади, у реки, вовсю уже пели соловьи.
   Я проехал совсем немного, когда заметил чуть в стороне от дороги огонь костерка, мелькающий меж стволов деревьев, и вспомнил советы Черного Рыцаря – или Черного Шута: я был уверен, что это один и тот же человек. «Большая Дорога – странная штука. Не отказывайся от того, что встретишь на ней…» Я встретил на Большой Дороге Дэна и не отказался…
   Поравнявшись с костром, я спешился и, петляя меж деревьев и ведя лошадь в поводу, прошел к огню.
   Путников у огня оказалось двое: немолодой уже рыцарь с русыми волосами, завернувшийся в белый плащ, и мальчишка, сидевший на бревнышке, подтянув ноги к подбородку и обхватив их руками, – наверняка оруженосец. Рядом на дереве висел щит – чисто белый, без всяких изображений, а под ним стоял тяжелый шлем. Я вышел на свет, не зная еще, что скажу, и просто приветствовал их.
   Мальчишка вскинул на меня глаза, а рыцарь поднялся с земли и, взглянув, шагнул мне навстречу.
   – Добро и тебе, сэр рыцарь, – казалось, он совсем не был удивлен моим появлением. – Если ночь застала тебя на Большой Дороге, раздели с нами трапезу и ночлег.
   Он приветливо улыбнулся, наклоняя голову в полупоклоне. Мне понравилось его лицо – открытое и сильное, с добрыми морщинками у глаз.
   – Благодарю тебя, сэр рыцарь, – сказал я, отвечая на его поклон. – Благодарю и с радостью принимаю твое приглашение. Я – Арадар из Каэр-на-Вран.
   – А мое имя – Риг из Лайосбери, хотя чаще меня называют Белым Рыцарем – по цвету доспехов. Со мною – мой оруженосец, Арни, – мальчишка поднялся и поклонился вслед за своим господином.
   Я бросил поводья на сук дерева, снял сумку и притороченный к седлу плащ, уселся, следуя приглашению, возле огня. Мальчишка принялся ломать свежий хлеб на расстеленный на земле плат, потом поднял с углей толстый прут с куском копченой грудинки, разрезал его на три части. Я тоже достал что-то из остатков своей провизии и положил на плат рядом с наломанным хлебушком.
   Мы поели в молчании, которое не было скованным, как то бывает при встрече с незнакомцем, когда не знаешь, о чем говорить. Многие думают, что есть искусство беседы и нет искусства молчания. Напрасно: молчать так, чтобы не повисали в воздухе напряжение и неловкость, бывает сложнее, чем болтать без умолку. У нас на Севере знатоки рун говорят: в работе Мастера пустые места всегда исполнены большего смысла, чем те, которых коснулся резец…
   Сэр Риг, Белый Рыцарь из Лайосбери, владел этим искусством в совершенстве: молчать вместе с ним было легко, как со старым другом.
   Когда мы покончили с трапезой, сэр Риг спросил меня, куда я направляюсь.
   – Я вижу в тебе чужестранца, добрый рыцарь, – сказал он, – быть может, мой совет поможет тебе сократить путь: я хорошо знаю эти места, коими странствую с тех пор, как сам был оруженосцем.
   Вопрос его застал меня врасплох: я не знал, куда лежит мой путь, и сказал об этом. Белый Рыцарь кивнул, словно это было естественным для него – странствовать, не зная своей цели.
   – У меня пропал друг, – сказал я и вдруг, неожиданно для себя самого, коротко поведал обо всем, что приключилось со мной этим летом, – не только о Дэни и Черном Рыцаре, но и о мече и явлениях странного в землях нашего клана.
   – Могу ли я просить у тебя позволения взглянуть на этот клинок? – спросил Риг, молча выслушавший мой рассказ.
   Я отстегнул ножны от пояса, обнажил Ярран и на двух ладонях протянул его рыцарю. Но тот не коснулся чужого клинка, лишь долго и пристально разглядывал древнюю сталь, возрожденную лучшим оружейником нашего клана.
   – Благодарю тебя, сэр Арадар, – сказал он наконец, отводя взгляд от меча. – Это большое удовольствие – видеть клинок столь древний и благородный. И, поверь моему возрасту и опыту, колдун твоего отца был прав: с этим клинком благословение Отца Живых.
   Я удивился, услышав столь редко произносимое имя Владыки Павших, но не подал виду и просто убрал Ярран в ножны.
   Сэр Риг носком сапога придвинул к огню выкатившуюся из костра головешку и заговорил снова:
   – И твой пропавший друг, когда говорил, что король Мелиас может не ведать о том, что делают его люди, тоже был прав. Знаешь ли ты, что Черный Рыцарь – сенешаль Мелиаса?
   – Нет. Я впервые в Летней Стране и не знаю здесь ничего.
   Белый Рыцарь кивнул.
   – Логи из Свартбери – почти негласный король Восточных Земель и делает то, что считает нужным, не ставя Мелиаса в известность. Но зачем ему твой друг?..
   – Да, я тоже очень хотел бы тогда узнать это.
   – Мы направляемся сейчас ко двору Этельберта, Короля Запада, – сказал рыцарь после паузы. – Если есть на то твое желание, сэр Арадар, пойдем вместе с нами. Там, в Кэдбери, столице нашего короля, обретается Гюндебальд, великий маг. Быть может, он даст тебе совет.
   Я задумался.
   – Сэр Логи, Черный Рыцарь, при первой встрече тоже советовал мне посетить Гюндебальда, если я не смогу добраться до Бастиана Лотаберийского…
   Сэр Риг взглянул на меня, но промолчал.

   На следующее утро я отправился в Кэдбери ко двору Этельберта вместе с сэром Ригом и его оруженосцем. Быть может, мне просто ничего иного не оставалось в той ситуации, в которой я оказался, а быть может, меня поразило то, что два человека, столь разных, как Риг и Логи, не сговариваясь, дали мне один и тот же совет. Так или иначе, но по прошествии двух дней мы подъехали к воротам Кэдбери, города короля Этельберта.
   Я и раньше знал, конечно, что здесь, на Юге, все не так, как у нас. На Севере все просто: вожди и их лорды живут в замках, крестьяне – в деревнях, горожане – в городах. А здесь, в Стране Лета, все перемешалось: в столице Этельберта жили сразу все. В центре города, на пологом холме, возвышался окруженный древними каменными стенами королевский замок. Вокруг замка, стиснутые городской оградой и рекой, располагались городские дома. А с внешней стороны лепились к ограде хижины крестьян, чьи поля и огороды тянулись от города до недалекого леса.
   …Я понял, что ошибся, посчитав сэра Рига владетелем какого-нибудь маленького, затерянного в глуши поместья, едва мы въехали в город. Скромность его одежд и вооружения и почти неприличная бедность его оруженосца подсказали мне такой вывод при первом знакомстве; теперь же, глядя, как расступаются перед его конем люди на главной улице города и встречные рыцари и верховые приветствуют его поклоном, я понял, что сэр Риг – один из могущественнейших баронов королевства Этельберта.
   Кэдбери, город Этельберта, был довольно велик; сэр Риг рассказывал мне о нем, пока добирались мы до его дома прямо у ворот королевского замка. Домочадцы, предупрежденные уже о возвращении хозяина, встречали нас у дверей. Сэр Риг приветствовал их, отвечая на поклоны управителя и его семьи; мы спешились, передав поводья слугам, и вошли в дом…
   …Сэр Риг привел меня в дом к Гюндебальду на второй день нашего пребывания в Кэдбери.
   Гюндебальд оказался совсем не так стар, как я представлял себе великих магов, служащих королям. Нет, конечно, он был старше меня втрое, а то и вчетверо, но стариком отнюдь не выглядел. В темно-синих домашних одеждах, с густой седой шевелюрой и седой же коротко остриженной бородой он казался скорее рыцарем на отдыхе, чем мудрецом, всю свою жизнь посвятившим изучению древних книг. И самое удивительное – я не смог тогда, при первой встрече, прочитать его по лицу. Лицо его казалось веселым (да и было таким), но где-то глубже таилась, мне кажется, печаль; однако и она не была еще дном его существа. Были у этого человека еще какие-то глубины души, которые так и не смог я прочитать с его лица…
   Сэр Риг представил меня и просил старого мага помочь мне, если это окажется возможным; Гюндебальд кивнул, улыбаясь, с вежеством приветствовал меня легким поклоном. Потом перекинулись они несколькими фразами, помянув каких-то общих знакомых и события, мне не известные. А собираясь уже оставить нас наедине, сэр Риг вдруг долго посмотрел на меня и произнес, обращаясь к Гюндебальду, так, словно и не было меня в той зале:
   – И снова прошу тебя, друг Гюндебальд: помоги этому юноше. И скажи мне, прав ли я в отношении…
   И Гюндебальд мягко кивнул, чуть прикрывая глаза:
   – Ты прав, старый друг. Красный. И что будет… ведает Тот, Кто Ведет.
   Я мало знал тогда обычаи Летней Страны, но уважение к старшим – закон не только на моей северной родине; и будь я даже не наследником клана, а… Я ничего не спросил у них, хотя речь явно шла обо мне.
   И с тем сэр Риг оставил нас вдвоем, и я поведал Гюндебальду историю о своем мече из стали, капнувшей со звезд, и обо всем, что было связано с ним.
   Гюндебальд помолчал, глядя на собственные руки, лежащие на темного дуба столе, потом поднял наконец взгляд на меня. Спросил:
   – И какого совета хочешь ты от меня, благородный Арадар из Каэр-на-Вран?
   Я удивился.
   – Мой отец… – произнес я, но так и не смог выговорить слово «боится». – Мой отец, вождь клана, не знает, что делать со всем этим…
   – Были ли от «всего этого» беды вашему клану?
   – Нет…
   Гюндебальд пожал плечами.
   – Это только твое дело, Арадар из Каэр-на-Вран. Твой клан и вождь твоего клана здесь ни при чем. Им мой совет не нужен. Я спросил тебя – какого совета просишь ты?..
   Я снова удивился и долго молчал, не понимая, что хочет сказать седовласый маг.
   – Отец твой был прав, отправив тебя в странствие, – продолжил Гюндебальд. – Меч принадлежит тебе, и ты должен понимать, что такие дары не даются Владыкой просто так. Чего Он ждет от тебя – этого не скажет тебе никто. Узнать это – вот настоящая цель твоего пути. Так что же ты хочешь спросить?
   – Я не думал об этом так, как говоришь ты, господин мой Гюндебальд, – сказал я, теряясь. – Я просто не знаю теперь, что делать.
   – Делай, что должен, и будь что будет, – ответил маг поговоркой древней, как северные горы. Из уст его эти простые слова прозвучали, как прорицание истины.
   Я промолчал. Но Гюндебальд, кажется, понял невысказанный мною вопрос. Он посмотрел на меня, чуть улыбнувшись.
   – У этой старой поговорки есть второй смысл, – сказал он. – На древних языках она звучала чуть иначе: «Следуй судьбе, и будь что будет». А знаешь ли ты, благородный Арадар, как называли судьбу маги древности?
   – Нет. Не знаю, господин мой Гюндебальд.
   – Сила. Просто – Сила, сэр Арадар. Говоря иначе – То, Что Ведет.
   – Ты говоришь о силе Владыки Павших?
   Гюндебальд пожал плечами:
   – Трактуй, как хочешь. Мне кажется, ты уже познакомился с Силой, Которая Ведет.
   Мы снова надолго замолчали.
   – Так что же я могу передать своему отцу? – спросил наконец я.
   – А ты отправишься из Кэдбери на Север, в Земли Кланов?
   – Не знаю.
   Гюндебальд улыбнулся.
   – Мне кажется, Арадар, твоему отцу не дождаться от тебя желаемого совета. Это не дело клана, и отец твой все равно не сможет здесь ничего предпринять. Я уже говорил тебе – это дело твое.
   – А что же делать мне?
   – Уже ближе к настоящему вопросу, Арадар. Что делать тебе? Просто следуй Силе, раз уж оказался вовлеченным в ее Игру.
   Я кивнул, думая о том, что бесполезно противиться воле богов.
   – Но как? – спросил я старого мага.
   Тот пожал плечами:
   – Путь Силы – это путь, который можно видеть сердцем.
   – Но как? – повторил я. – Как это сделать?
   – А незачем что-то делать, Арадар. Просто послушай свое сердце. И все.
   – Так просто? – я совсем запутался и даже помотал головой, пытясь прогнать сумятицу мыслей.
   – И что же? – спросил Гюндебальд. – Поедешь ли ты домой сейчас?
   – Не знаю… Нет. Может быть, это и будет проступком против клана, но сердце мое сейчас не в горах Севера. Мой друг в беде.
   – Так, – кивнул Гюндебальд. – Белый Рыцарь сказал мне об этом. Ты хочешь помочь своему другу, благородный Арадар?
   – Да, господин мой Гюндебальд, – сказал я. – И я прошу у тебя совета, как мне сделать это…
   …Старый маг снова пригласил меня к себе на следующий день. На сей раз я отправился к нему один, ведомый мальчишкой-посыльным, принесшим записку с приглашением. Гюндебальд ждал меня в той же зале, где мы говорили с ним при первой встрече.
   Он приветствовал меня и усадил на лавку у окна; сам налил вина в два небольших серебряных кубка и опустился в кресло напротив. Я молчал, ожидая, когда он заговорит первым.
   – Могу и порадовать тебя, и огорчить, благородный Арадар из Каэр-на-Вран, – сказал маг, отставляя свой кубок в сторону. – Я нашел твоего друга, используя свою магию, но нашел его далеко отсюда.
   – Он жив? – спросил я.
   – Да, – кивнул Гюндебальд. – Он жив и в полном порядке. Я не знаю, где держит его Черный Рыцарь, но так или иначе это связано с Потаенным Замком…
   – Где это?
   – Далеко. Можно сказать – у самой южной границы Страны Лета.
   – Это земля Мелиаса или земля Этельберта?
   – Ни то ни другое. Потаенный Замок стоит на Ничейной Земле. На Большой Дороге… – как и Черный Рыцарь две недели назад, он произнес это так, словно говорил не о простом тракте. Не только о нем.
   – Но ведь Замок принадлежит кому-то?
   Гюндебальд пожал плечами.
   – Вряд ли, сэр Арадар. На то это и Ничейные Земли.
   Я задумался, а потом задал еще один вопрос:
   – Но узнал ли ты, зачем Дэни нужен Черному Рыцарю?
   Гюндебальд долго молчал, глядя куда-то за окно, и лишь спустя некое время ответил:
   – Ты поймешь сам, когда придет тому время. Сейчас же, если хочешь отправиться на помощь своему другу, тебе следует снова идти на юг. Потаенный Замок стоит где-то там, где большая дорога подходит к великой реке Аверн. Говорят, что каждый, ищущий его, находит Замок иным и в ином месте. Я сам отправляюсь на юг послезавтра и буду рад составить тебе компанию до переправы через Аск, северный приток Аверна. Кроме того, сегодня утром я говорил с сэром Ригом – король посылает его по своим делам в один из южных замков. Риг обещал встретить нас на тракте у переправы и проводить тебя на юг сколько сможет, но искать Замок тебе придется самому: по-другому в него не войти.
   – Но сэр Риг и без того много помог мне, – удивился я, – мне не хотелось бы утруждать его…
   – Не думай об этом, – усмехнулся Гюндебальд. – Не тебе судить, что трудно, а что нет для Белого Рыцаря. У него свои счеты с благородным Логи из Свартбери, и их счеты куда крупнее, чем история с твоим другом… чем все дела Арадара из Каэр-на-Вран, только что вступившего на Большую Дорогу.
   Я мало что понял из слов Гюндебальда, но склонил голову, соглашаясь с его правотой старшего.

Глава 4. Красный Рыцарь

   Как и обещал Гюндебальд, мы покинули Кэдбери через день. Я вовсе не привык путешествовать в компании великих магов и несколько опасался: более всего того, что старику будет тяжело проводить в седле много времени каждый день и это сильно задержит нас. Однако если он и уставал, то не показывал виду, и почтенный его возраст никак не сказывался на количестве миль, покрываемых нами за день.
   Он не был ни высокомерен, ни молчалив, и мы много беседовали с ним в те дни, что вместе провели на полупустынной Большой Дороге. Я больше слушал: мне почти нечего было рассказать ему; Гюндебальд же много говорил мне о Стране Лета, и о тех землях, что лежат к югу от великой реки, и о людях, живущих по обе стороны от Большой Дороги. Я спрашивал его о Потаенном Замке, пытаясь узнать, как связан он с моим пропавшим другом и с самим Черным Рыцарем. Но каждый раз, когда я заикался о Замке, Гюндебальд умело уводил разговор в сторону.
   Зато о Черном Рыцаре он рассказал мне многое, и я никак не мог понять его чувств к Логи из Свартбери. Гюндебальд говорил о совершенных этим рыцарем злых делах – говорил с сожалением, но я не слышал в его голосе прямого осуждения. И нередко рассказ его оборачивался так, что нельзя было понять, чем же было совершенное этим рыцарем – настоящим злом или мрачной шуткой, закончившейся не так и печально, а может быть, и с явной пользой для всех…
   …На привалах Гюндебальд движением руки воспламенял собранный мною хворост, избавляя нас от необходимости возиться с трутом и огнивом. Я первый раз видел такие чудеса – Рату, колдун моего отца, хотя и считался сильным, на такое был не способен. Однажды Гюндебальд, заметив мой интерес, кивнул мне, словно приглашая к расспросам. Я смутился, ибо не знал, что я могу спросить у него, и все же сказал:
   – Как ты делаешь это, господин мой Гюндебальд?
   – Хочешь научиться сам?
   – Разве я смогу? – я удивился.
   – Разумеется, нет, – отвечал Гюндебальд, – ты не сможешь сейчас. Но ведь все имеет свое начало, не так ли?
   И он принялся объяснять мне, как Сила, уже знакомая мне, может быть трансформирована в магический жар, наливающий тело; и как собирать этот жар и даже извлекать его из себя. Он заставил меня много упражняться в этом искусстве, и я понял, что оно не так уж сложно, но требует сосредоточенности и сильно выматывает. На следующий день, когда маг решил, вероятно, что я достаточно поднаторел в этом деле, он показал мне, как наполнять магическим жаром боевое оружие, делая его неуязвимым для магии и для стали…
   А вечером следующего дня мы вышли к переправе через Аск. Вернее, мы не дошли до самой переправы около мили, лишь увидели с гребня холма, как тракт полого спускается в широкую долину, по которой, привольно извиваясь, течет Аск – река, за которой начинаются почти незаселенные земли между Страной Лета и Южными Странами. Здесь, на холме, встретил нас сэр Риг со своим оруженосцем, и на прутьях над огнем их костра уже шипела, издавая восхитительный аромат, копченая грудинка.
   На том же холме Гюндебальд покинул нас, и я продолжил свой путь на юг уже в сопровождении Белого Рыцаря. Он ничего не говорил мне о своих делах в этом диком краю, и я не решался спросить у него, следует ли он какой-то своей цели или действительно путешествует лишь с тем, чтобы проводить меня. Был сэр Риг неразговорчив и даже казался мне печальным; большую часть времени мы ехали молча и лишь иногда коротали время в беседах. На третий или четвертый день нашего пути, то ли заражаясь его настроением, то ли поддаваясь мрачности пустынных лесов, через которые вела нас Большая Дорога, я стал вдруг тревожиться и ждать беды.
   Беда случилась, когда мы свернули с тракта на запад, – сэр Риг сказал, что мы достаточно удалились от границ Летней Страны и теперь путь в Ничейные Земли лежит в закатной стороне. Мы покинули тракт и несколько часов уже двигались по едва приметной тропинке, когда лес расступился, открывая небольшую поляну.
   Нас уже ждали. Благородный Логи из Свартбери стоял посреди поляны, облаченный в полный боевой доспех и покрытый черным плащом. Руки его в латных рукавицах лежали на рукояти воткнутого в землю меча. Рядом с Черным Рыцарем полукругом стояли его люди: оруженосцы и несколько рыцарей.
   – Приветствие благородным путникам, – произнес Логи.
   – Приветствие и тебе, – спокойно отвечал ему Риг. Я молчал.
   Сэр Риг спешился и пошел к Черному Рыцарю. Словно окаменев, смотрел я на встречу двоих воинов. Слова вызова прозвучали без угрозы, без неприязни, как ритуальные фразы:
   – Тебе не пройти, Рыцарь Света.
   – Тебе не сдержать меня, Рыцарь Тьмы.
   Они готовились к бою так, как готовятся к священнодействию: спокойно, без спешки, с торжественностью на лицах. Мне вдруг показалось даже, что они похожи друг на друга…
   Я тоже сошел с коня и, положив ладонь на рукоять меча, шагнул к Белому Рыцарю, Рыцарю Света.
   – Сэр Риг, – сказал я. – Противников твоих много, а ты один. Позволь мне обнажить меч вместе с тобой.
   Он покачал головой.
   Тогда заговорил Логи:
   – Уйди, сэр Арадар, Красный Рыцарь. Это лишь наш бой – время твоей битвы придет, когда ты узнаешь твоего противника.
   – Логи прав, – сказал Риг. – Твое время в этой Игре еще не пришло. Уйди прочь, сэр Арадар, Рыцарь Дороги.
   Я сделал шаг назад.
   – Тьма против Света, Дорога против Мертвой Головы! – воскликнул Логи, поднимая меч. – Во славу Владыки Павших!
   – Во славу Отца Живых! – Риг назвал другое имя того же бога, освобождая свой клинок от ножен.
   Я отступил еще на шаг, чувствуя, как наливается Силой пространство вокруг двоих рыцарей, и только тут понял, что они наградили меня именем и сделали это вместе. Красный Рыцарь, Рыцарь Дороги…
   Первый удар стали о сталь звонким громом раздался над лесной поляной. Они дрались на равных, и я восхитился бы их искусством, если б не был так заворожен сражением.
   Оно было недолгим. Я услышал, как рядом со мной судорожно втянул воздух оруженосец Рига, когда меч Черного Рыцаря проломил шлем Рыцаря Света, и увидел, как оружие Рига перерубает ключицу Логи и наискось, от основания шеи, рассекает его грудь…
   …И все стихло. Тишина пала такая, что я вдруг услышал, как звенит Сила, освобожденная смертью двоих воинов. Воздух словно загустел и давил на виски; это было почти… почти больно… Сила сковала меня, в струну вытянув каждый мускул, и я лишь молча наблюдал, как люди из свиты Логи уносят его мертвое тело…
   Прошло какое-то время, и вдруг откуда-то извне поля моего зрения, скованного Силой, вышел мальчишка, оруженосец сэра Рига. Весь какой-то ломкий, с длинными светлыми волосами, в легкой, грубой работы кольчужке и с боевым ножом у бедра, он выглядел пародией на рыцаря. Но на лице у него было горе, и слезы дрожали в глазах, готовые пролиться от неосторожного движения головы…
   С трудом раздвигая налитый Силой воздух, я сделал шаг и повернулся к нему.
   Мальчишка подошел ко мне и вдруг упал на колени.
   – Сэр Арадар… – он все-таки не сдержался, зажмурился на мгновение, и слезы выкатились из глаз, проложив две влажные дорожки по его щекам. – Сэр Риг… он… так хотел… Сэр Арадар из Каэр-на-Вран, я, Арни из Ховарда, прошу посвящения.
   Я удивился бы, если бы звон Силы вокруг и внутри меня не заглушал все остальное. Мальчишка просил посвящения в рыцари – его учитель погиб только что на наших глазах. Я подумал, что не имею никакого права провести этот обряд – у нас, на Севере, все совсем иначе; я сам не был посвящен в рыцари по обычаям Летней Страны…
   И вдруг я подумал, что Риг и Логи вместе нарекли меня Красным Рыцарем, Рыцарем Дороги… Я понял тогда: они знали, что погибнут оба…
   «Обряд – суть лишь внешнее отражение того, что происходит на самом деле», – вспомнил я вдруг слова колдуна Рату.
   – Да, Арни, – сказал я мальчишке.
   Я повернулся и медленно пошел, преодолевая напряжение Силы, к месту боя. Я нагнулся и взял из мертвых рук Рига его меч. Я вернулся назад.
   Мальчишка по-прежнему стоял на коленях.
   Я всмотрелся в его лицо: он был совсем молод, на несколько лет моложе Дэна, но та печаль и то благородство, что видел я на лице сэра Рига, уже коснулись его.
   – Арни-оруженосец, – сказал я, поднимая меч Рига над его головой, – готов ли ты принять тяготы, что сулит рыцарский меч? – Я импровизировал на ходу, не зная подробностей настоящего ритуала посвящения.
   – Готов, – шепотом ответил мальчишка.
   – Тогда во имя Того, Кто Ведет, встань, сэр Арни из Ховарда… Белый Рыцарь.
   И я коснулся мечом Рига его плеча. Арни вздрогнул, и я сам почувствовал, как по клинку стекает в мальчишку разлитая в воздухе Сила.
   Звон прекратился. Сила ушла.
   …Новый Белый Рыцарь поднялся на ноги, пошатнулся на миг, выпрямился, взглянул мне в глаза.
   Коротким движением я перебросил меч Рига так, что клинок оказался лежащим на двух моих ладонях. Я протянул его мальчику. Нет, не мальчику – Рыцарю Света.
   Он принял меч двумя руками, поцеловал клинок и поклонился мне, коснувшись руками с мечом земли…
   Он ушел в лес по дороге, которой пришел вместе с Ригом; ушел не обернувшись, – быть может, боялся расплакаться, быть может, потерять решимость.
   …А потом мне показалось, что мир поворачивается, что само время ломается, рвется пополам, обращаясь в собственное отражение, и Сила вновь наполняет пространство – Сила, отраженная в себе самой. Из-за деревьев с противоположного конца поляны вышел другой мальчишка – с черными, как смоль, волосами, в черных сапогах, штанах и куртке. На вытянутых руках он нес перед собой меч. Я замер.
   И словно отражение Арни он опустился передо мной на колени. Я вздрогнул: злая усмешка была на его лице. Он смеялся – надо мной, над слезами Арни, над рыцарями, что только что покинули этот мир… Я зарубил бы его, не задумываясь о том, что передо мною ребенок, если бы наследственный дар читать людей по их лицам не сказал бы мне: прежде всего он смеется над самим собой. И как слезы на лице Арни, усмешка на лице этого оруженосца была таким же выражением его силы… и его слабости.
   – Я, Ульв из Малсбери, оруженосец сэра Логи, Черного Рыцаря, прошу посвящения у тебя, сэр Арадар из Каэр-на-Вран.
   Я подумал, что это справедливо. Они вместе – Рыцарь Света и Рыцарь Тьмы – дали мне имя, и их ученики вместе вступят в Игру, посвященные одним и тем же человеком. Рыцарем Дороги…
   Я принял меч из рук Ульва.
   Я сказал нужные слова и посвятил его в рыцари именем Того, Кто Ведет. Трижды – на разный лад – звучало сегодня имя этого бога. Владыка Павших. Отец Живых. Тот, Кто Ведет. Но я знал, что у этого бога есть еще и четвертое имя…
   …Новый Черный Рыцарь, Рыцарь Тьмы поднялся на ноги, поклонился до земли, принимая меч Логи. Потом повернулся и зашагал прочь.
   Я остался один.
   Сколь же печальным показалось мне тогда само мое странствие, приведшее меня на эту поляну тягостного одиночества и послужившее причиной гибели двух благородных рыцарей. Теперь, когда уже закончился их бой и их путь на этой земле, яснее виделись мне и искреннее добросердие сэра Рига, и непреклонная устремленность сэра Логи, достойная рыцаря и сенешаля. И пусть неведомо было мне, что же вело их в пути, печаль наполняла мою грудь при мысли о том, что именно из-за меня сложили головы два мужественных воина.
   Подумалось мне и о том, что некому теперь указать мне путь в Ничейные Земли. Что-то сейчас с Дэни, первым и единственным моим другом, встреченным на Большой Дороге и там же потерянном, подумалось мне…
   И, измучившись печалью и тревогой и не зная, что делать, уже собрался я опуститься на большой валун и обхватить голову руками, как кто-то негромко позвал меня со стороны леса, в котором скрылся сэр Ульв, Черный Рыцарь. И я обернулся, уже узнавая голос и боясь ошибиться.
   Я не ошибся.
   У деревьев стоял Дэн.

Глава 5. Страшная Часовня

   Никогда раньше не думал я, что могу радоваться так сильно. Быть может, очень уж печально было мне только что, а может, и правда не бывало у меня раньше поводов для такой радости. Мой первый бой? Это был восторг, но не радость. Первая ночь праздника Середины Лета? Я малодушно бежал тогда из рассыпавшегося хоровода, не отвечая на взгляды девушек и опасаясь, что они видят во мне не просто Арадара – вчерашнего Арта, – а наследника Каэр-на-Вран. Находка Яррана? Нет, это тоже было что-то совсем другое…
   Мы с Дэном молча пошли навстречу друг другу и так же, ни слова ни говоря, обнялись. Для меня это было признанием дружбы – я никогда раньше не позволял себе таких объятий.
   – Ты искал меня, Арт? – спросил Дэни, когда мы наконец разжали руки.
   – Да, братишка, – я сказал это с улыбкой, так, что можно было обернуть слова шуткой.
   Но Дэн посмотрел серьезно.
   – Спасибо, брат.
   Я вздохнул. Мне стало тепло и спокойно – просто хорошо.
   – А как же твой меч… твой клан?
   – Спроси об этом у Гюндебальда, – я усмехнулся и пожал плечами одновременно. – А ты? Что было, Дэни?
   – Я… не знаю. Я сам не понял, Арт.
   – Как это? Тогда, ночью, шут в черном… Это был Логи?
   – Да. Но я совсем ничего не понял. Его люди сами отпустили меня, когда с поляны принесли его тело. Это ты дрался с ним?
   – Нет. С ним дрался сэр Риг, Белый Рыцарь…
   – И?..
   – Он тоже мертв. Оруженосец… Сэр Арни, Белый Рыцарь, увез его тело.
   Дэн отвел взгляд.
   – Я много слышал о Риге… доброго…
   Мы помолчали несколько мгновений, потом Дэн снова сказал:
   – Я правда не знаю, Арт, почему люди Логи отпустили меня.
   – А почему охотились за тобой? Это не тайна?
   – Да нет, конечно. – Дэн улыбнулся. – Я часто брожу по Стране Лета менестрелем и вот забрел недавно в замок друга Логи, одного из вассалов Мелиаса. А у хозяина замка оказалась молоденькая дочка, такая симпатичная и… горячая. Ну и вот…
   – И это все? – я рассмеялся. – Знаешь, Дэн, я уж думал, у тебя там какая-нибудь жуткая темная история…
   Он махнул рукой:
   – Да какая история… Даже лютню забрать не успел.
   Мы посмеялись и опять помолчали, снова вспомнив погибших.
   – Что ты будешь делать теперь, брат? – спросил меня Дэн.
   Я задумался. Отец, нужды клана отошли для меня на задний план, пока я спешил на помощь своему другу. Что я буду теперь делать? Продолжать путь на юг в поисках Бастиана Лотаберийского? Но Гюндебальд уже дал мне совет, пусть и не тот, который хотел бы слышать отец…
   – Я иду на закат, Дэни, – неожиданно для себя самого сказал я. – Там – Ничейные Земли, там – Потаенный Замок. Белый Рыцарь вел меня этим путем и погиб, чтобы освободить мне дорогу. Черный Рыцарь погиб, чтобы задержать меня. Я не могу отказаться от этого пути. От Дороги… – я впервые произнес это слово вот так, с таинственным смыслом, как звучало оно в устах погибших воинов.
   – А меня ты возьмешь с собой?
   Я улыбнулся:
   – Ну если ты не собираешься прямо сейчас отправиться за своей лютней…

   Мы покинули поляну сражения и – вдвоем на одном коне – отправились дальше по лесной тропе, уводящей на запад. Тот день – такой печальный и такой радостный – близился уже к вечеру, и мы остановились на отдых у первого же встреченного нами ручья. И мы долго не спали той теплой и звездной ночью, разговаривая при свете костра, и к тому времени, когда небо на востоке начало светлеть, уничтожили весь невеликий запас вина, что был у меня с собой.
   День, наступивший вслед за той ночью, оказался тяжелым. Двигаться верхом дальше по тропе оказалось невозможным, и мы пробирались на запад, обходя вековые деревья и огромные камни и ведя коня в поводу. Полдень застал нас на каменистых увалах, заросших все тем же дремучим лесом. Здесь запросто можно было поломать ноги – там, где деревья уступали место обнаженным скалистым склонам и осыпям щебня. Вдобавок к этому среди камней и деревьев мы потеряли тропу и шли теперь наугад, выбирая направление лишь по солнцу. К ночи мы выбились из сил и, едва поужинав, улеглись спать, чтобы наутро продолжить путь на запад.
   Следующий день оказался еще труднее, чем предыдущий. И дело было не только в каменных завалах, буреломах и непролазных ельниках. Мы шли без дороги и цели, руководствуясь лишь последним указанием Белого Рыцаря – «на запад!». Мы не знали, сколько продлится наш путь, не представляли себе, куда он должен привести, и именно это, пожалуй, было самым тяжелым. Мы мало беседовали на ходу, но и на коротких привалах Дэн не спрашивал меня о том, как я надеюсь отыскать Замок; но из его замечаний я понял, что он знает легенды о нем и, быть может, больше меня слышал о Ничейной Земле, куда должен был привести нас путь на запад.
   Еще одну ночь провели мы на увалах среди елей и скал. Еды заботами Рига и Гюндебальда у нас хватало, и потому пока можно было не думать об охоте, которая задержала бы нас в пути. Той ночью, когда мы жевали разогретое на огне копченое мясо, Дэн пытался сообразить, придется ли нам переправляться через Аверн. Из рассуждений его выходило, что мы должны подойти к великой реке Юга в один из ближайших дней, и он оказался прав.
   Мы вышли к Аверну наутро четвертого дня со времени поединка в лесу. Величественно, словно в сознании собственной мощи, он влачил свои серые воды по древнему каменному ложу. Небо сплошь было затянуто облачной пеленой в то утро, и над Аверном висел редкий туман, казавшийся опустившимися к самой воде облаками. И не было видно другого берега, лишь черной громадой проступал сквозь туман высокий скалистый остров в полумиле от нашего берега. И показалось мне, будто доносится с острова глухой волчий вой…
   А невдалеке от того места, где мы вышли на берег, увидели мы одинокое поместье или скорее невысокий замок, стоявший на каменистом взгорке у самого берега. Туда и направились мы с Дэном, рассчитывая расспросить хозяев о тех местах, куда привела нас дорога, и, быть может, пополнить наши припасы. Здесь тянулась вдоль берега приличная тропа, и можно было бы подняться в седло, однако конь наш так изранил ноги в последние дни, что было бы жестокостью заставлять его нести седока, а тем более двух.
   Было пустынно вокруг. Уж было усомнились мы и в том, обитаем ли замок, выстроенный в самом сердце этого дикого края, когда ворота его медленно раскрылись и некая женщина в тяжелых одеждах благородного сословия вышла нам навстречу в сопровождении нескольких слуг. Мы не могли еще разглядеть ее лица, но было видно, как она в волнении стискивает руки, ожидая, когда мы подойдем.
   – Приветствую вас, благородные рыцари, и молю: не пройдите мимо стен этого скромного замка, – воскликнула она, когда мы наконец приблизились. – Я – леди Элейна, хозяйка этих земель.
   Она была очень немолода, и старость уже коснулась ее лица и ее волос, среди которых уже вились серебряные нити, но спокойная благородная красота еще не покинула ее. Мы остановились, не доходя нескольких шагов до ворот, и Дэни, снова принимая свою роль оруженосца, выступил вперед и сказал свое слово:
   – Благородный сэр Арадар из Каэр-на-Вран и Дэннар из Брэгсхолла, его оруженосец.
   – Рады приветствовать тебя, госпожа, – сказал я, подумав о том, что только сейчас впервые услышал полное – с названием родового владения – имя Дэна, подтверждавшее его право носить меч.
   – Молю вас, господа, будьте гостями в моем доме, – повторила леди Элейна, – и я всю жизнь буду просить богов, чтобы они послали вам удачу.
   Я сказал, что мы будем рады принять ее гостеприимство. Леди Элейна через ворота провела нас во внутренний двор замка – маленький, не более двух десятков ярдов в поперечнике, – а оттуда в холл, где под темным, перекрытым дубовыми бревнами потолком стоял длинный стол, уже накрытый свежей скатертью. Несколько слуг суетились, расставляя на столе серебряные блюда с хлебом и мясом, оплетенные лозой бутыли с винами.
   Хозяйка замка потчевала нас, не задавая вопросов и не объясняя своего волнения. Сама же леди Элейна так и не притронулась к еде за все время трапезы, лишь несколько раз смочила губы вином из маленького стоявшего перед ней кубка. Лицо ее оставалось печальным и даже скорбным; она сидела, гордо выпрямившись и глубоко задумавшись о чем-то своем, и у меня не хватало духу перебить ее задумчивость каким-либо вопросом.
   Но вот мы с Дэном покончили с мясом; слуги убрали блюда и подлили вина в наши кубки. Я поблагодарил хозяйку за обед, и лишь тогда она оторвалась наконец от своих мыслей. Леди кивнула.
   – Господа, – промолвила она, положив обе руки на стол. – Господа, я прошу вас подняться со мною в башню, – она поднялась из-за стола, и мы с Дэном поспешили подняться вслед за ней.
   – С удовольствием, госпожа, – ответил я, перешагивая через лавку, на которой только что сидел.
   Леди мягко покачала головой:
   – Нет, сэр Арадар, вряд ли это доставит вам удовольствие. И тем не менее…
   Она быстро пошла к винтовой лестнице, скрывавшейся в полутемном углу залы, и мы с Дэном, недоумевая, последовали за ней.
   Башня бала миниатюрной, как и весь замок; лишь на два этажа возвышалась она над сводами трапезной залы. Мы миновали нечто среднее между кабинетом, библиотекой и охотничьей комнатой и, поднявшись на самый верх, оказались в покоях явно жилых.
   Эта комната вдруг напомнила мне мое собственное детское обиталище в родном замке, в Каэр-на-Вран. Короткий и легкий меч на стене, наверняка рассчитанный на невысокого подростка, разбросанные на лавке вещи, раскрытая книга на столике у высокого стрельчатого окна… Комната была светлой, и здесь явно витал дух детства, готовящегося превратиться в юность… и висел тяжелый, почти смрадный запах, не уносимый даже в незабранные слюдой окна…
   – Господа… – очень тихо сказала леди Элейна.
   Я обернулся на звук ее голоса и увидел то, что не заметил сразу: альков в дальнем конце комнаты, и в нем ложе, застеленное небеленым, но чистым льном.
   – Подойдите, прошу вас.
   Мне стало… нехорошо. Я взглянул на Дэна и понял, что ему тоже не по себе. Вместе мы сделали несколько шагов и подошли к ложу, у которого стояла хозяйка замка.
   Там, укрытый до пояса простынями, лежал мальчик лет четырнадцати или чуть моложе. Грудь его была обнажена, и в ней зияла раскрытая рана; края ее разошлись, и можно было вложить внутрь палец или даже два. Рана была явно колотая, но тот, кто нанес этот удар, похоже, еще и провернул клинок в груди мальчишки. Но самое страшное было другое – я видел, как выживают люди и с более опасными ранениями, – страшно было то, что эта рана гнила, как гниет мертвое мясо… Однако мальчик был жив: голова его откинулась, подбородок остро торчал вверх, а из почерневших растрескавшихся губ вырывалось дыхание.
   Дэни отступил на шаг; я готов был сделать то же, но сдержался.
   – Это мой сын, – сказала леди Элейна.
   Я проглотил собравшийся в горле комок.
   – Почему вы не промыли рану и не стянули ее края? – спросил я. – Его можно спасти и сейчас, если промыть рану крепким вином и наложить повязку с каким-нибудь бальзамом, который вытянет гной и гниль. Я знаю такие травы, леди Элейна… – я понимал, что вру ей, говоря, что мальчик может выжить. Было странно – и страшно, – что он жив сейчас…
   – Нет, – почти шепотом сказала леди. – Давайте спустимся вниз.
   В молчании мы отошли от жуткого ложа и спустились вниз, в залу. Хозяйка присела у стола и пригласила присесть нас. Тут же подошли слуги, и она велела налить нам с Дэном вина – и я был благодарен ей за это.
   – Простите меня, благородные господа, что я заставила вас увидеть эту страшную рану, но вы единственные, кто может сейчас помочь нам.
   – Если это будет в наших силах, госпожа моя… – пробормотал я.
   – Если это зрелище не лишило вас храбрости, вы будете в состоянии помочь. Но, господа, позвольте, я расскажу о том, что здесь произошло…
   Она помолчала недолго и заговорила вновь:
   – В наших землях появляется иногда некий рыцарь, про которого известно лишь, что он могущественный колдун, более того – некромант, владеющий силами смерти… Мы не видели его несколько лет, прежде чем он появился здесь снова… две недели назад… – она стиснула лежащие на столе руки, но тотчас овладела собой. – Две недели назад мы встретили его в сопровождении большой свиты на лесной тропе… Мы прогуливались верхом вместе с сыном и двумя слугами. Они остановили нас. Слуги не могли ничего сделать. Он не притронулся к нам, но издевался над памятью моего мужа, погибшего шесть лет назад. Мой сын обнажил меч, но рыцарь даже не стал с ним драться – просто ударил рукой по лицу, а потом – кинжалом в грудь… Потом они уехали, оставив нас.
   Леди Элейна снова помолчала, словно заново переживая те события, и продолжила:
   – Мы вернулись в замок. Рана казалась неопасной, но мальчик почти сразу впал в забытье и больше не приходил в себя. В каком состоянии рана, вы видели… Мы несколько дней пытались лечить его сами, но ничего не помогало. Я отправила работников на Лисий Холм, за Крэги, старой вещуньей, про которую говорят, что она знает языки птиц, зверей и камней… Крэги приезжала к нам; она осмотрела рану, дала для нее мазь, но сказала, что мальчик не сможет ни поправиться, ни умереть, а рана его будет оставаться открытой до тех пор, пока колдовское оружие, которым она была нанесена, остается у своего владельца…
   – Вы хотите, чтобы я сразился с колдуном? – спросил я. – Но где мы сможем отыскать его?
   – Нет, – хозяйка замка покачала головой. – Не знаю, был ли то поединок или иная смерть настигла злого рыцаря, но несколько дней назад мы видели, как его свита перевезла его мертвое тело через Аверн в Страшную Часовню на Ульврвэге. Ульврвэг – это тот остров, что вы могли видеть, подъезжая к замку.
   …Ульврвэг, повторил я про себя. «Волчья Дорога» – на языке Летней Страны и земель Юга…
   – А вчера к нам приходила Крэги. Она сказала, что боги в видении открыли ей: кинжал, которым нанесен этот плачевный удар, – в Часовне…
   – Надо забрать его оттуда, – сказал Дэн.
   Элейна печально покачала головой.
   – Это непросто сделать. Страшная Часовня – заколдованное место. Войти в нее можно лишь в полночь, когда раскрываются ее стены, и только рыцарь знатного рода может без вреда для себя вступить в нее. Говорят, такого рыцаря хранят в Часовне предки, веками владевшие мечом и землей… Не знаю, насколько это объяснение верно, но то, что в Часовню может войти лишь рыцарь, – правда. Иначе я сама отправилась бы туда…
   – Госпожа… – начал было я, но она перебила меня, подняв руку.
   – Господа, я призвала вас в свой дом, чтобы просить вас попытаться достать кинжал колдуна из Страшной Часовни. Но я не могу не предупредить вас, прежде чем вы примете решение: Часовня на Ульврвэг не зря носит свое имя. Многие храбрецы рыцарского достоинства входили под ее своды, прельщенные баснями о сокрытых там сокровищах. Господа, я хочу быть честной с вами: быть может, кто-нибудь и выходил из Страшной Часовни, но мне такие люди неизвестны, хотя я всю свою жизнь провела здесь, на берегах Аверна… И еще одно. У меня нет ни богатых земель, ни золота, чтобы отблагодарить вас, если боги пошлют вам удачу. Но лошади, походные припасы, лодка и проводники, если это вам нужно, – все, в чем вы можете нуждаться, будет в вашем распоряжении.
   – Я попробую, госпожа моя Элейна, – отвечал я, склоняя голову.
   Элейна кивнула и, поблагодарив, оставила нас, попросив в ожидании ночи распоряжаться по нашему желанию всеми и всем, что есть в замке. Я же задумался – нет, не об опастностях, которые могут ожидать странника в Страшной Часовне, но о пути к Потаенному Замку. Я не знал, приближает ли нас к нему эта поездка на Ульврвэг, что должна была состояться ночью, или удаляет от него. Я вообще не знал, куда нам двинуться дальше: Аверн здесь, у поместья Элейны, поворачивал на запад, и указание Рига теряло смысл – можно было двигаться по любому из берегов реки… Потом я вдруг в который раз вспомнил слова Логи: «Большая Дорога – странное место; не отказывайся от того, что встретишь на ней», – и еще раз подумал, что решение отправиться на Ульврвэг было верным…
   В это время меня отвлек шум отодвигаемой от стола лавки; я обернулся и увидел Дэна, идущего к выходу во внутренний двор замка.
   – Дэни, – позвал я.
   Но он не откликнулся.
   – Дэн, что случилось? – он не остановился, и тогда я поднялся из-за стола и пошел вслед за ним.
   Я догнал его уже во дворе – он стоял, прислонившись к стволу невысокого вяза.
   – Что случилось, Дэни? – повторил я.
   – Ничего.
   – Пожалуйста, Дэни, не ври.
   – Хорошо. Ты сказал Элейне «я попробую», Арадар. Я действительно не посвящен в рыцари, и я сам вызвался быть твоим оруженосцем и не отказываюсь, но… Мне кажется, ты называл меня братом.
   Мне стало стыдно. И еще я испугался – могу потерять брата и друга.
   – Дэни, прости меня… – я не нашел, что сказать еще, и просто тронул его за плечо.
   – Мы пойдем вместе?
   – Да. Конечно, брат.
   Он вздохнул с облегчением, как мне показалось, и посмотрел наконец на меня еще с укоризной, но уже со всегдашней своей хитринкой.
   – Не делай так больше, Арт. Хорошо? Ты забыл о своем путешествии ради того, чтобы спасти меня, и не говори так, как будто думаешь, что я на самом деле могу бросить тебя, когда становится опасно.
   – Я никогда так не думал, Дэни. Просто… я наследник клана на-Вран. И… у меня никогда раньше не было ни друга, ни брата.
   – И некому было даже просто похлопать тебя по плечу? – Дэни чуть улыбнулся.
   Я промолчал. Тогда он размахнулся и «хлопнул» меня так, что не будь я сильнее и выше его, то вполне мог бы отступить на пару шагов назад.
   Мы засмеялись. А потом я сказал:
   – И все же, брат, в Часовню я войду один: ты же сам говоришь, что не посвящен в рыцари. Но на Ульврвэг мы пойдем вместе. И вместе вернемся…
   …Леди Элейна проводила нас на берег где-то за час до полуночи. Ее работники уже спустили на воду большую лодку с высоко задранным носом; лодка чуть покачивалась сейчас на мелкой волне, и отсветы фонаря, горевшего на ее носу, дрожали и колебались на темной воде.
   Мы с Дэном спрыгнули в лодку с большого валуна, у которого она стояла; нас попросили пройти на корму. Следом за нами спустились трое слуг – двое уселись на веслах, один встал на носу, взявшись за причальную цепь, и ожидал команды отчаливать. На мгновение леди устремила взгляд за наши спины, туда, где скрывался во тьме Ульврвэг, остров Волчьей Дороги, потом вернулась к нам.
   – Что мы должны сделать с кинжалом, госпожа, если нам удастся его добыть? – спросил я.
   – Бросьте его в Аверн. Текучая вода великой реки очистит все. Удачи вам всем!
   Слуга на носу лодки понял ее пожелание как приказ отправляться и вытянул цепь. Кто-то с берега подтолкнул нас; гребцы развернули лодку поперек течения и заработали веслами.
   Было совсем тихо, только журчала вода под днищем да плескалась иногда под резко опущенным веслом. Над Аверном снова висел туман, и свет фонаря на носу озарял лишь черную воду да белесую муть над нею. Туман, однако, был неплотен или скорее лежал на воде тонким слоем, – я видел сквозь него расплывчатое пятно полной луны…
   – Остров принадлежит вашей хозяйке? – спросил я у гребцов.
   Те удивленно посмотрели на меня; не бросая грести, ближайший ко мне покачал головой.
   – Да что вы, господин, кому он нужен? Это ничья земля…
   Ульврвэг возник перед нами внезапно, черной громадой выступив из сплошного тумана перед самым, как мне показалось, носом лодки. Сидящий на носу с фонарем скомандовал что-то гребцам, те развернули лодку наискось против течения и медленно стали подгребать к берегу острова.
   Они высадили нас с Дэном на узкой полоске песка и камней, тянувшейся вдоль береговых скал; достали откуда-то второй фонарь и отдали нам, запалив свечу в нем от первого. Ни один из них не решился коснуться ногой земли, но они обещали дожидаться нас «хоть до самого утра».
   …Необходимость в фонаре пропала, едва мы с Дэном поднялись по береговому обрыву футов на сорок: здесь, на высоте, совсем не было тумана, и огромная полная луна заливала скалы своим серебристым светом.
   Часовню мы увидели сразу, как только поднялись на плато острова: она стояла не более чем в полумиле от нас и казалась страшной даже издалека. Часовня была сложена из огромных отесанных камней и такими же камнями перекрыта; очевидная грубость постройки говорила о ее древности. Не говоря ни слова, мы отправились к ней.
   – Арт, – сказал Дэни, когда мы остановились перед Часовней. – Давай все-таки войдем вместе.
   Я не ответил: мне показалось в тот миг, что лунный свет растворяет стены Часовни, что древние камни тают в нем, как колотый лед в теплом вине…
   – Арт… – снова позвал Дэн.
   И вот огромные камни вновь затвердели, и сложенные из них стены вновь обрели реальность… но в той из них, что была обращена к нам, появились ворота…
   – Дэни, – тихонько позвал я. – Ты видишь вход?
   Он помолчал несколько мгновений и лишь потом ответил:
   – Нет. А ты, Арт?
   – Я вижу, Дэн. Я пойду… один. А ты жди меня, хорошо, братишка?
   Он снова помолчал, прежде чем ответить.
   – Да. Я буду ждать тебя, Арт… Удачи!
   И я вошел в Страшную Часовню.
   Оказалось вдруг, что если смотреть на ее стены изнутри, то можно видеть пробитые в них высокие окна. Лунный свет падал из окон на пол Часовни, и я увидел груды сокровищ, сваленные у стен: здесь были изукрашенные камнями драгоценные чаши, великолепные мечи, венцы из золота и серебра, россыпи монет… У меня и мысли не было взять что-то из этих богатств, и все же я сразу почуял: прикоснись я к ним, и Дэни никогда меня не дождется там, снаружи…
   А среди всего этого на длинном отесанном камне лежало тело рыцаря. Я подошел ближе… и замер, пораженный увиденным.
   Это был труп Логи из Свартбери, Черного Рыцаря.
   Отрубленное вместе с частью горла плечо было кожаными ремнями притянуто к другой половине тела. Лоскут кольчуги, покрытый запекшейся кровью, отвалился в сторону вместе с кожаным подкольчужником, обнажая смертельную рану, нанесенную Белым Рыцарем…
   Мертвые глаза его раскрылись, и они были чисты, без поволоки, как глаза живого человека. Он поднялся и сел на своем ложе.
   – Я ждал тебя, сэр Арадар, – хрипло и очень медленно проговорил мертвец. – Тебе нужен мой кинжал?
   – Да, – ничего более не смог я выдавить из себя.
   Мертвец улыбнулся.
   Мертвец опустил полуотрубленную руку к бедру и вытащил кинжал из ножен у пояса.
   – Возьми, – сказал он, подавая кинжал мне рукоятью вперед.
   Не чувствуя, как ступаю, я сделал несколько шагов вперед. Протянул руку навстречу руке мертвеца. Он наклонился ко мне и вложил рукоять кинжала мне в руку. Кажется, я вздрогнул.
   – Ты свободен, – сказал Черный Рыцарь.
   Не поворачиваясь, я шагнул назад, к проему в стене. Потом сделал еще шаг. Мертвец смотрел на меня, сохраняя на лице насмешливую улыбку. Мне показалось, что он чего-то ждет.
   До свободы оставалось не более ярда. Я сделал еще один шаг, по-прежнему не поворачиваясь к ложу спиной. И вдруг что-то – быть может, Сила? – заставило меня задать ему вопрос.
   – Зачем ты это сделал, сэр Логи из Свартбери? Зачем ты ударил мальчишку?
   Он вдруг засмеялся, почти беззвучно содрогаясь мертвым телом.
   – Зачем? Зачем? Ты думал, Игра окончена, благородный сэр Арадар из Каэр-на-Вран? – Он взглянул прямо мне в лицо, и мне показалось, что огонь очей Владыки Павших брызнул из глазниц мертвеца. – Я ударил мальчишку, чтобы у тебя, Рыцарь Дороги, был шанс прийти сюда и задать мне этот вопрос. Так слушай меня: здесь, на Ульврвэге, начинаются Ничейные Земли… Ступай прочь!
   Уже не думая более ни о чем, я развернулся и опрометью выскочил из Часовни в серебристый свет полной луны и пение цикад.
   Дэни, мой друг и брат, бросился мне навстречу.

Глава 6. Ничейные Земли

   По расщелине, выбитой в скальном обрыве едва заметным ручейком, мы спустились в туман, к воде, и по свету оставшегося в лодке фонаря отыскали людей Элейны. Они повставали со своих мест, встречая нас. Не вступая в лодку, я показал им кинжал.
   – Был ли кто-либо из вас с леди в тот день, когда рыцарь-колдун нанес рану мальчику? – спросил я.
   – Я был, – отвечал один из них.
   – Это тот кинжал?
   Он нагнулся над бортом лодки, чтобы лучше рассмотреть оружие, но так и не решился выйти на берег.
   – Да, сэр, это именно тот кинжал. Благодарение богам…
   Я размахнулся и изо всех сил швырнул кинжал в Аверн. Плеснула вода, принимая в себя колдовское оружие, и снова все стихло.
   – Благодарение богам, – повторил слуга.
   – Скажите леди Элейне, что чары уничтожены, – велел я слугам. – И передайте ей нашу благодарность за гостеприимство, и еще – пожелание мальчику быстрее поправиться и вырасти славным рыцарем.
   – Но почему, сэр? – удивились люди Элейны. – Разве вы не скажете ей сами?
   – Нет, – сказал я. – Мы остаемся на острове.
   – Ты что, Арт? – тихо спросил Дэни. – Зачем? Что случилось?
   – Я объясню тебе, Дэн. Только давай сначала отпустим слуг, чтобы они могли обрадовать свою госпожу.
   – Ну… – Дэни пожал плечами, но спорить не стал.
   – Но, господин, ведь это Ульврвэг… здесь опасно даже днем… это же страшное место, сэр…
   Я усмехнулся.
   – Я уже прошел через Страшную Часовню. Вряд ли здесь найдется что-нибудь еще более страшное. Отправляйтесь.
   Они покачали головами, но не решились более спорить со мной и, оттолкнувшись от берега веслом, погребли к замку. Туман сразу же проглотил их, только фонарь на носу лодки виднелся сквозь туман как расплывчатое светлое пятно.
   – В чем дело, Арт? – снова спросил Дэн.
   – Дальше наш путь пройдет здесь, Дэни, на Ульврвэге, – сказал я.
   – Как так? Арти, ведь в замке осталось все: и лошадь, и припасы…
   – Наши мечи с нами, Дэн. А остальное… Мне кажется почему-то, что больше нам не пригодятся ни лошадь, ни припасы. – Я действительно чувствовал, что путь в Потаенный Замок близится к завершению…
   – И куда мы пойдем на острове?.. – снова спросил Дэн.
   Я помолчал, глядя на темный, сокрытый туманом Аверн. Лодка удалялась от берега, и искорка фонаря быстро таяла в ночи.
   – Мы уже в Ничейных Землях, Дэни.
   Я рассказал ему о том, что произошло в Часовне.

   Мы провели ту ночь прямо на берегу реки, разложив на песке маленький костерок из того хвороста, что удалось собрать в расщелинах береговых скал. Подниматься во тьме на плато, где стояла Страшная Часовня, не хотелось, и мы дождались восхода.
   Поднявшееся солнце рассеяло ночную тьму, но не туман. Мне даже показалось, что он стал еще плотнее, когда мы начали подъем на плато. Мы не увидели Часовню, выйдя на каменистую крышу Ульврвэга: мы вообще ничего не увидели там, кроме белесого тумана вокруг и мелких обломков серого камня под ногами. Даже солнышко лишь едва-едва пробивало мглистую серость, повисшую над островом…
   …Вчера с северного берега Аверна остров выглядел совсем небольшим, теперь же показался огромным. Прикинув, в какой стороне может находиться запад, мы почти на ощупь оправились в путь и шли несколько часов, прежде чем встретили первое деревце, а еще через несколько минут небольшой ручеек. Здесь остановились мы отдохнуть.
   Мы уселись на огибаемый ручьем валун. По-прежнему висел непроглядной мглой туман.
   – Арти, – тихо сказал Дэн, – мне кажется, это уже не остров.
   – Ничейные Земли… – проговорил я. – Да, Дэни, Ульврвэг – лишь начало дороги в Ничейных Землях. Мы уже покинули остров… Я не знаю, где мы сейчас. Но это Дорога, Дэн. Большая Дорога…
   Было отчего-то очень печально. Дэн, кивнув, нагнулся и зачерпнул из ручья воды.
   – Не пей! – воскликнул я неожиданно для самого себя и ударил его по руке. Вода расплескалась.
   – Ты что, Арт? – Дэн удивился.
   – Не пей, – повторил я. – Мне кажется, здесь нельзя ни пить, ни есть. Ничейные Земли…
   – Земли Сумрака… – кивнул Дэн. – Да, Арт, я слышал такие легенды. Не думал, что когда-нибудь ступлю на эту равнину…

   Мы продолжили путь, немного передохнув. Земли Сумрака оставались сокрыты туманом; иногда мы с Дэном брались за руки, чтобы не потеряться в этом молоке. Пропало солнце, и мы брели, не зная точного направления и замечая ход времени лишь по усталости, которой наливались ноги. Я чувствовал нарастающую печаль и тревогу, подобную предчувствию опасности в бою. Возможно, поэтому я не удивился, когда откуда-то из тумана донесся до нас отдаленный волчий вой.
   – Нам предстоит драться, – сказал я.
   Дэни кивнул. Мы остановились и обнажили мечи и кинжалы, встав спина к спине. Они напали внезапно, почти бесшумно вынырнув из тумана. Они не были волками.
   – Гончие Владыки Павших! – воскликнул Дэн, перерубая плечо первому кинувшемуся с его стороны псу.
   Они были белоснежны, и алые их уши стояли торчком. Глаза их горели, и клыки белели в волчьих оскалах пастей. И ни звука, лишь лязг собачьих челюстей и всхлипы крови в ранах, оставляемых сталью наших клинков…
   Туман, казалось, звенел. Было видно, что нам не устоять. Я уже услышал раз, как вскрикнул у меня за спиной Дэн, но не обернулся, поняв, что он смог освободиться от хватки пса сам. Не прекращая работать клинком, я начал призывать Силу…
   …И удивился, когда Сила пришла быстрее, чем обычно. Ее поток был так мощен, что я покачнулся, но сразу понял, в чем дело: Большая Дорога вела нас к обители Владыки Павших. Отца Живых. Того, Кто Ведет… Подателя Силы – таково было четвертое имя этого бога…
   Клинок Яррана полыхнул, вослед за ним запылал сам воздух передо мной. Обожженные псы отпрянули от светящейся стены, молча, как и явились, скрылись в тумане. Мне подумалось, что им и не нужна была наша кровь – они лишь дожидались, пока мы покажем свое право на владение Силой…
   И в тот же миг снова вскрикнул у меня за спиной Дэн. Но на этот раз он упал – тело его ударило меня по ногам.
   Я тотчас же развернулся, заранее отводя меч для удара, но удара не потребовалось: мой взгляд отшвырнул в туман пса, стоявшего на груди Дэна и терзавшего его горло.
   Я отбросил кинжал и вонзил Ярран в землю, опускаясь на колени перед Дэном. Он был жив, но жизнь вместе с кровью вытекала из широких ран на груди и разодранной шеи.
   – Дэни… – тихо-тихо позвал я.
   Я тронул его за плечо, вдруг потерявшись, забыв все, чему учили меня мастера клана.
   – Дэни…
   Он был без сознания. Тело его дернулось, и короткий хрип вырвался из горла. Словно очнувшись, я скинул куртку и оторвал рукав от своей сорочки. Придерживая голову Дэна, я перетянул его рану на шее, зеленый лен тотчас пропитался кровью.
   Дэн умирал: не нужно было быть целителем, чтобы видеть это. Кровь пошла у него горлом, и мне пришлось повернуть ему голову, чтобы он не захлебнулся.
   – Дэни… – снова прошептал я, – Дэни, постой…
   Я плакал, глядя, как умирает мой друг, плакал первый раз с тех пор, как восемь лет назад отец вручил мне меч взрослого воина.
   Горе, и тоска, и отчаяние мои были столь велики, что я не сразу заметил свет, разгоравшийся чуть в стороне от нас. Когда же поднял к нему глаза, сияние было уже столь сильным, что, казалось, разгоняло туман. Потом я увидел, что это действительно так – туман рассеивался в той стороне, где рождался этот свет…
   Не знаю, было это видение или что-то иное. Впрочем, это не важно сейчас и уж тем более не было важным тогда, когда я стоял на коленях над телом Дэна…
   Сэр Риг вышел из этого света, облаченный в белоснежные одежды. На нем не было доспехов, но рукоять долгого меча отсвечивала серебром у бедра. И ни следа не осталось от раны, нанесенной Черным Рыцарем.
   Белый Рыцарь – или, быть может, его дух – подошел к нам, принеся с собой свежий, чуть терпкий запах полыни и моря и прохладу северного утра в горах…
   – Приветствие Рыцарю Дороги, – сказал он.
   – Приветствие Рыцарю Света, – ответил я, продолжая сжимать плечи Дэна. – Помоги…
   Он покачал головой.
   – Нет, Арадар. Только ты сам. Большая Дорога бесконечна, но у каждого пути есть цель. Закончи свой путь – войди в Потаенный Замок.
   – Мой друг умирает… – сказал я.
   – Войди в Потаенный Замок, – повторил Риг. – Яблони, что растут в саду Замка Чудес, приносят плоды, дающие бессмертие великим богам. Яблоко из Замка Чудес спасет твоего друга.
   Я поднялся на ноги.
   – Но… я не знаю пути, Белый Рыцарь. Я потерял Большую Дорогу…
   – Нет, Арадар, – снова сказал дух. – Помнишь, что говорил тебе Гюндебальд? Дорога там, где тебя ведет сердце. Дорога перед тобой, Красный Рыцарь.
   Он повел рукой, и позади него из рассеивающегося тумана поднялись залитые солнцем стены и башни Замка. Он был… прекрасен; мне показалось вдруг, что я чувствую запах соленого ветра с моря, и запах цветущих яблонь, и свежесть горного морозца…
   – А Дэн… он сможет дождаться?.. – спросил я не в силах оторвать взгляда от Замка Чудес.
   – Здесь нет времени, Арадар. Ступай.
   Риг исчез, как растворился в воздухе, прежде чем я успел поблагодарить его. Я снова опустился на колени рядом с Дэном, тронул его за плечо, убрал прядь волос, упавших ему на глаза. Потом поднялся на ноги, выдернул из земли Ярран и зашагал к Замку.
   Потаенный Замок вырастал словно из-под земли. Четыре его башни, сложенные из белого камня, поднимались из стелющегося по земле тумана. Подойдя ближе, я увидел, что стены Замка вздымаются из вод озера, покоящегося в заросших камышом и ивами берегах. Прямой, как меч, и узкий, как тропа, мост вел через озеро к воротам Замка.
   Мост Предела, вспомнил я древние легенды. Мост, ведущий в Замок Богов, в обитель Владыки Павших…
   Ворота были распахнуты, и, когда я ступил на один конец моста, из Замка на другой его конец ступил человек в широком синем плаще. Мы пошли навстречу друг другу, и я видел, что мост не пропустит двоих, что нам не разминуться на его узком лезвии…
   Мы встретились на самой середине, и лишь тогда я узнал того, кто шел мне навстречу.
   Это был Гюндебальд.

Глава 7. Потаенный Замок

   Да, передо мною был Гюндебальд.
   Он стоял, скрестив на груди руки, и на устах его играла едва заметная улыбка. Я не понял, чего в ней было больше – беззлобной насмешки или одобрения. – Приветствую тебя, Рыцарь Дороги, – сказал Гюндебальд, и я увидел огонь магии, мятущийся в его глазах. То был огонь, виденный мною прежде в глазах Владыки Павших, когда тот вел Дикую Охоту над башнями Каэр-на-Вран… и где-то еще…
   Гюндебальд поднял взгляд, заставив меня смотреть ему прямо в глаза, и огонь этих глаз выжег меня изнутри. И тогда я вспомнил, где видел этот огонь, – на первом своем посвящении в ночь Мертвой Головы, когда зажигаются светильники, вырезанные из пустых тыкв. Лицо со страшным оскалом – лицо Владыки – изображают эти светильники, и свет, льющийся из их глаз-дыр, выжигает все ненастоящее в сердцах мальчиков, становящихся мужчинами в эту ночь. Владыка Силы – четвертое имя старшего из богов, и огненный взгляд Мертвой его Головы и есть самая Сила. Я вспомнил, как говорил сэр Логи перед поединком с Белым Рыцарем: «Тьма против Света, Дорога против Мертвой Головы»…
   И тогда я вдруг понял, кто тот, что стоял передо мной. И я нашел четвертого участника этой Игры – своего настоящего противника.
   И Гюндебальд увидел, что я понял.
   – Тебе не пройти, Рыцарь Дороги.
   – Тебе не сдержать меня, Рыцарь Мертвой Головы.
   Он кивнул, признавая, что я прав в своем новом знании. Из складок плаща он выхватил меч, и то не было оружие воина – то было оружие мага. Ослепительный клинок был скован из двух частей – из Света и Тьмы, и обе кромки клинка, светлая и темная, были остры, как бритвенный нож.
   Я поднял Ярран. Я знал, что при первом же касании меч магии разрежет плоть моего меча, как масло. И тогда я призвал Силу, и Сила пришла. Она заструилась вокруг меня, втекая в мой меч, и клинок зардел чистым алым светом, без единого оттенка багрянца или пурпура. Цветом Дороги…
   Поединок не был долгим. Гюндебальд дрался страшно, уступая мне в быстроте и ловкости, но беря свое ужасающей мощью ударов, наносимых магией: каждый раз, когда он опускал меч, мне казалось, что дрогнет сама земля или расколется небо. И все же я победил его.
   Я не хотел убивать Гюндебальда, но чувствовал, знал – в Замок Чудес не пройти, не победив его Стража… Гюндебальд упал на плиты Моста Предела, когда сияющий Силой клинок Яррана пронзил его грудь…
   …Он умирал, и яростный огонь в его глазах обернулся вдруг… пониманием и… добротой… Взгляд его стал вдруг бездонен, и я увидел в нем любовь.
   – Преемник… – прошептал он.
   Я склонился к его лицу, чтобы не пропустить ни слова.
   – Во имя Владыки Силы… – четвертое имя Бога со свистом вырвалось из его пробитых легких, – во имя Владыки Силы, войди в Замок Четырех Башен, сэр Арадар, Рыцарь Мертвой Головы… Тебе хранить Мост Предела, пока не придет новый Рыцарь Дороги… Тот, что сметет тебя со своего пути… Черпай Силу, наставляй меньших, слушай волю Владыки… Храни Мост…
   Тело его соскользнуло с моста, словно освобождая мне дорогу в Замок, и медленно ушло в воду, исчезая в темных глубинах озера. Я понял, что не испытываю сожаления, лишь печаль: я сделал то, что был должен, освобождая старого мага от служения, и он ушел так, как только и мог уйти.
   Я поднял Ярран в прощальном приветствии; потом убрал меч в ножны и продолжил свой путь по Мосту Предела.
   …Потаенный Замок встретил меня ощущением тайны – прекрасной и сокровенной тайны, готовой раскрыться. Каждая из четырех его башен светилась собственным цветом, посылая в сияющее небо столб цветного огня. Стены Замка, которые снаружи казались сложенными из белого камня, изнутри оказались хрустальными, и играли отраженным огнем башен. Пятая – невысокая – башня, или, точнее, огромный хрустальный с серебром престол, возвышалась в центре внутреннего двора Замка; здесь встречались, не смешиваясь, цвета угловых башен. Собственное – пятое – сияние окутывало вершину престола; я не осмелился сейчас взглянуть на то, что покоилось на престоле. Быть может, чаша – священная Чаша Силы из северных сказаний?..
   Но тайны и чудеса этого места были сейчас не для меня. Я знал: для них время еще придет…
   Четыре яблони росли вокруг сияющего престола. Сухой и безлистой была одна из них, но в мертвенности ее ветвей угадывалось скрытое движение соков, обещающее грядущее пробуждение. Молодая листва зеленела на другой. Белой, чуть розоватой пеной покрывали третью яблоню бесчисленные цветки. И ветви четвертого – умирающего – дерева, уже почти лишившегося листвы, сгибались под тяжестью золотых плодов…
   Я приблизился к четвертому дереву и, поклонившись ему, двумя руками коснулся золотого яблока. Мне не пришлось его рвать: прекрасный, словно светящийся изнутри плод сам упал в мои ладони.
   Я подумал о Дэне, и тотчас оказался подле него.
   Он был очень бледен и уже не хрипел; кровь пропитала каменистую землю под его шеей и у плеч. Я опустился на колени и, сжав волшебное яблоко в одной руке, ударил ею о раскрытую ладонь другой. Плод хрустнул, сминаясь у меня в кулаке, капли сока упали на раны…

   …Солнце садилось, и Потаенный Замок таял в закатных его лучах.
   – Дэни, – сказал я, – посмотри на закат.
   Он повернулся и долго смотрел на заходящее солнце.
   – Там что-то… Я не вижу, Арт.
   Я смотрел на Замок, на четыре его башни, темнеющие на фоне огромного солнечного диска, наполовину уже ушедшего за край земли.
   – Там… Замок, Арт?
   Я кивнул.
   – Да, Дэни.
   – Арт, я… Я найду его.
   – Да, – сказал я, – когда придет твое время, брат.

Эпилог

   Алекс из Вэгдаллира, юный сын леди Элейны, встретил нас в лесу на тропе к их маленькому замку на Аверне. Не знаю, как он узнал о том, что мы возвращаемся, чтобы еще раз посетить леди Элейну. Быть может, Крэги, провидица с Лисьего Холма, предсказала им наш приход, а может быть, сама Элейна почувствовала это и отправила сына встречать нас.
   – Приветствие благородным господам! – воскликнул он, спешиваясь, чтобы не возвышаться над нами, шедшими пешком. И сам смутился собственной смелости.
   В нем трудно было узнать того полумертвого мальчишку с иссиня-бледным лицом и страшной раной в груди, которого видели мы в башне замка Элейны. И все-таки это был он – очень похожий на мать, улыбчивый, с простыми, но благородными чертами лица.
   – Приветствие и тебе, – отвечал я. – Как твоя грудь?
   – Все зажило. Мама рассказала мне, что это вы спасли меня, вынесли тот кинжал из Страшной Часовни. Вы ведь Арадар из Каэр-на-Вран и Дэннар из Брэгсхолла?
   – Да, Алекс.
   Он прижал к груди правую руку и низко поклонился.
   – Благодарю вас, благородные господа.
   Дэн вдруг рассмеялся:
   – Если ты пригласишь нас провести надвигающуюся ночь в вашем гостеприимном замке, о благородный Алекс из Вэгдаллира, то сможешь считать, что отплатил нам добром за добро.
   Мальчик вспыхнул, наверняка смутившись, что сам не догадался сразу пригласить нас.
   – Конечно, пойдемте к нам! – сказал он и вспомнил общую для всех земель формулу благодарности и приглашения: – Ворота нашего замка всегда открыты для вас.

   Леди Элейна ждала нас у ворот в окружении своих людей, в холле замка ее слуги уже подавали вино и мясо…

   Мы провели в гостях у Элейны и ее сына больше недели, отдыхая и развлекаясь охотой, музыкой и тренировками в мечном бое. Юный Алекс оказался неважным бойцом: здесь, в этой глуши, после смерти отца некому было толково обучать его приемам этого благородного искусства. Но он был ловок и прилежен, так что можно было не сомневаться в том, что при наличии хорошего учителя он быстро сможет наверстать упущенное.
   …Однажды, когда мы втроем отдыхали во внутреннем дворе замка после одного из таких боев, Алекс нечаянно проговорился о своем желании, которое, очевидно, скрывал с самого нашего появления здесь.
   – Жаль, сэр Арадар, что у тебя уже есть оруженосец… – он смущенно замолчал, подумав, что допустил бестактность.
   Дэн рассмеялся.
   – Знаешь, Алекс, вообще-то говоря, я не совсем настоящий оруженосец благородного Арадара из Каэр-на-Вран. По крайней мере, я не давал ему присяги. Так что, если ты этого хочешь, можешь спросить у него…
   – А… – Алекс смешно забыл закрыть рот, уставившись на нас с Дэном, мы снова рассмеялись.
   – Ну же, – подбодрил мальчишку Дэн.
   Тот медленно, словно бы не веря в происходящее, опустился передо мной на одно колено.
   – Сэр Арадар из Каэр-на-Вран, я, Алекс из Вэгдаллира… прошу о чести быть… твоим оруженосцем…
   – А что скажет об этом твоя мать? – спросил я. – Ведь если ты уедешь из Вэгдаллира, она останется совсем одна.
   – Я не буду против, – сказала леди Элейна, подошедшая совсем незаметно. – Увы, уходить из дома, покидая родителей, – судьба мальчиков, становящихся мужчинами… Я не буду против, Алекс.
   – Мама… – пробормотал Алекс и снова повернулся ко мне.
   – Я удовлетворяю твою просьбу, Алекс из Вэгдаллира.
   Мальчишка дотянулся до своего меча, прислоненного к стене рядом с нами, перехватил его за гарду и протянул мне рукоятью вперед.
   – Я клянусь верой и правдой служить тебе, господин мой Арадар. Отныне и до тех пор, пока смерть или твое слово не освободят меня от клятвы, или пока я не заслужу рыцарского звания, мой меч принадлежит тебе.
   Я положил ладонь на рукоять его меча, потом убрал руку.
   – Поднимись, Алекс из Вэгдаллира, и служи честно, не пятная своего и моего имени.
   Он поднялся и отошел, взволнованный, к матери, та обняла его за плечи. И тогда случилось то, чего я ждал и боялся с тех пор, как увидел новую расстановку сил в Большой Игре – там, в Ничейных Землях, когда таял в закате Потаенный Замок.
   Там, где только что стоял, преклонив колено, Алекс, опустился передо мной на колени Дэн. Он смотрел серьезно, и только где-то в глубине его глаз прятался смех.
   – Сэр Арадар из Каэр-на-Вран, я, Дэннар из Брэгсхолла, прошу у тебя посвящения.
   Я прикрыл на мгновение глаза. Да, все было правильно. Сила была здесь. Со мной… С нами…
   – Да, Дэни.
   Я обнажил Ярран и поднял его над головой своего единственного брата.
   – Именем Владыки Силы я, Арадар из Каэр-на-Вран, Рыцарь Мертвой Головы, посвящаю тебя в рыцарское звание. Встань, сэр Дэннар из Брэгсхолла, Красный Рыцарь, Рыцарь Дороги…

   Москва – Севастополь – Владимир, 2000

Книга Вторая. Тропа предела

Тропа предела

Пролог

   Лейнстер [1 - Лейнстер — одно из пяти королевств древней Ирландии, занимавшее восточную часть острова.], дом клана Байшкнэ, год 1450 от падения Трои

   Было тихо. Совсем тихо, только ветер, по-весеннему уже теплый, шумел за окнами и чуть колыхал тяжелые ткани на стенах.
   Три друида в темных одеждах стояли у изголовья соснового ложа. Двое молчали, третий тихо шептал что-то, закрыв глаза и медленно перебирая в воздухе пальцами.
   – Вождь уходит, – сказал он, опуская руки с тонкими бледными пальцами на ложе по сторонам от светлой косматой головы умирающего.
   Кто-то сдавленно вздохнул; тяжелый негромкий стон вырвался у одного из стоявших поодаль воинов.
   Но лежащий вдруг открыл глаза.
   – Муйрнэ… Муйрнэ, любовь моя…
   – Я здесь, Кумал, – высокая, совсем еще юная, прекрасная холодной утонченной красотой женщина быстро шагнула к ложу, опустилась на колени у изголовья.
   – Муйрнэ… – губы умирающего чуть дрогнули: он улыбался. – Наш сын, Муйрнэ… – голос его стал глуше; женщина склонилась над самым его лицом, и рыжие ее волосы коснулись груди и щек Кумала.
   – Сын… Дэйвнэ… берегите… будет… он будет…
   Тело Вождя дрогнуло. Муйрнэ медленно, очень медленно выпрямилась, продолжая смотреть в лицо лежащего.
   – Да. Да, Кумал.
   Тишина накрыла дом клана МакБайшкнэ.
   – Вождь ушел, – возвестил друид.
   И тотчас тишина лопнула шумом многих быстрых шагов. Стоящие вокруг ложа обернулись к входу; трое воинов в пыльных одеждах вошли, тяжело дыша.
   – Что случилось, Фиакул? – спросил друид у старшего из них.
   – МакМорна! – воскликнул тот. – Люди Мак-Морна на западной дороге! – он посмотрел на ложе. – Вождь?.. Кумал?..
   – Вождь ушел, Фиакул, – жестко сказала Муйрнэ, повторяя слова друида.
   Воин застыл; на лице его появилось выражение детского почти удивления, хотя, с тех пор как Кумала принесли с поля последней битвы, никто и не думал, что он сможет выжить с ранениями, нанесенными ему сынами Морны.
   – Кумал… – повторил воин, делая шаг к ложу и опускаясь возле него на колени. – Кумал, господин мой… друг мой…
   – После, Фиакул, – голос Муйрнэ звучал холодно, страшно, словно заклиная самый воздух дома МакБайшкнэ. – Мы должны спасти сына Кумала. Выводи людей на дорогу, Фиакул, задержи МакМорна.
   Воин поднялся на ноги, будто очнувшись, взглянул на вдову Вождя; улыбнулся – осклабился, выдавив горловой смешок, больше похожий на рык.
   – Да, госпожа моя Муйрнэ, – он отвернулся от ложа. – Хэй, друзья, посмотрим еще разок, какого цвета кровь у сынов Морны! А придет время, и Дэйвнэ МакКуйл [2 - МакКуйл (ирл.) – сын Кумала.] отомстит за всех!
   В лязге покидающих ножны клинков под выкрики и смех последние мужчины клана МакБайшкнэ двинулись к выходу из старого дома. Большая комната, только что казавшаяся тесной от собравшихся возле умирающего Вождя людей, быстро опустела; только несколько женщин остались стоять у стен.
   Муйрнэ оглянулась.
   – Бовалл, Луахрэ, идемте со мной, – голос ее и сейчас, среди женщин, не стал теплее или мягче. – Быстрее.
   – Да, Муйрнэ, – две пожилые родственницы Кумала, не спрашивая ничего, вышли из комнаты вслед за вдовой Вождя.
   Короткий коридор – и все три женщины вошли в маленькую комнатку в дальнем углу дома. Здесь было полутемно: тяжелое полотнище, закрывавшее окно, пропускало мало света. Молоденькая девушка, покачивавшая деревянную люльку, обернулась на звук шагов, чуть улыбнулась.
   – Он спит, госпожа.
   – Хорошо, – Муйрнэ кивнула. – Ступай, Грен.
   – А маленький?
   – Ступай.
   – Да, госпожа, – девушка поднялась и быстро, не поднимая глаз, вышла из комнаты, протиснувшись мимо стоявших в дверях Бовалл и Лиа Луахрэ.
   – Войдите, – сказала женщинам Муйрнэ.
   Склонившись над люлькой, мгновение смотрела она на спокойное лицо сына, потом решительно взяла его на руки, коротко поцеловала.
   – Сестры мои, – в уголках глаз ее блеснули вдруг капельки слез. – Сестры, спасайте наследника рода Байшкнэ. Уходите далеко-далеко, так далеко, чтобы никто никогда не нашел вас и моего сына. Ты, Бовалл, научи его драться, как мать твоя учила моего Кумала. Ты, Лиа Луахрэ, передай ему мудрость, что хранят друиды клана МакБайшкнэ. Даже мне не говорите, куда пойдете вы, за какими лесами и водами спрячете моего сына: нет таких тайн, что можно было бы хранить вечно, если и дадут мне боги пережить этот день.
   Она передала спеленутого сына одной из старых женщин и принялась сдирать с запястий серебряные и золотые браслеты; бросила их на разложенный на лавке кусок чистого полотна. Не заботясь о том, что рвутся тонкие золотые колечки, сдернула, не расстегивая, с шеи драгоценное ожерелье, изукрашенное камнями. Завернув все в ткань, сунула женщинам:
   – Берите – этого хватит на первое время. Потом, когда вырастет Дэйвнэ… Тогда сын Кумала сам решит, что ему делать, – она снова взглянула на лицо сына. – Уходите. Быстро.
   – Но… а ты, Муйрнэ? – спросила Бовалл, прижимая ребенка к груди.
   – Я?! – Казалось, глаза Муйрнэ полыхнули пламенем в полутьме комнаты. – Я? Не думайте обо мне, сестры, уходите. А у меня есть еще долг сынам Морны. Не спорьте – идите, если любите Кумала… и его сына.
//-- * * * --//
   МакМорна стояли против МакБайшкнэ на расстоянии полета копья, когда молодая вдова Кумала вышла из дома на западную дорогу. Брань и смех стихли; МакБайшкнэ расступились, пропуская госпожу вперед.
   Муйрнэ остановилась в нескольких шагах перед воинами своего ушедшего мужа, замерла, опустив тяжелый взгляд на врагов.
   МакМорна улыбались, зная свою силу и предвкушая победу. Предводители клана – Голл, Конан, Арт Юный, Гарра Дув – стояли впереди своих людей, поигрывая оружием и разглядывая молодую вдову.
   – Хэй, сыны Морны, – заговорила Муйрнэ, и даже ее собственные люди удивились, каким низким стал вдруг голос госпожи. – Хэй, коннахтские вороны, пожиратели падали, осквернители священной земли н’Эринн [3 - Эйрэ — Ирландия (род. пад. – н’Эринн).]. Зачем пришли к дому МакБайшкнэ?
   – Добить людей Кумала, как мы убили его самого, – выкрикнул Голл МакМорна.
   – Ну же, – голос Муйрнэ почти шипел. – Вы, МакМорна, смогли нанести много ударов Кумалу, когда тот лежал без сознания, один, на поле славной драки. Посмотрим, что вы сможете теперь, когда против вас мужчины с оружием в руках и я, Муйрнэ, дочь Морврана, названная сестра Луга Длинной Руки, Луга Непобедимого!
   – Ты пугаешь меня, женщина! – насмешливо выкрикнул Голл МакМорна. – «Муйрнэ, сестра Луга»! – передразнил он.
   – Муйрнэ, жена мертвого Вождя, – крикнул Конан, – Муйрнэ, повелительница мертвых воинов!
   – Да, Голл, я женщина. Да, Конан, у меня только что умер муж. Помните ли вы, МакМорна, о силе женщины-в-скорби? Знаете вы силу матери, защищающей своего ребенка? Там, за моей спиной, мой сын – сын Кумала! – и вам не получить его жизнь. Прочь от дома МакБайшкнэ!
   МакМорна засмеялись. Голл вскинул к небу руку с копьем:
   – МакМорна, вперед! Перебьем их всех вместе с щенком Кумала!
   – Стойте, коннахтское воронье! Вы забыли, кто я? Так я вам напомню!
   Она вскинула руки вверх и вперед, и три друида, стоявшие позади воинов МакБайшкнэ, увидели алое сияние, разгорающееся вокруг ее фигуры.
   – Я, Муйрнэ, дочь Морврана, названная сестра Луга Длинной Руки, налагаю проклятие на всех стоящих передо мной, – голос ее завибрировал, и речь потекла тягучим, вязким речитативом:

     Людей МакМорна
     на дороге запада
     пред домом МакБайшкнэ
     проклинаю.
     Ни Силы, ни Света,
     ни Удачи, ни Славы,
     ни травы под ногами,
     ни солнца над головой,
     людям МакМорна.

   – Эй, заткните ей глотку копьем! – завопил кто-то из МакМорна. – Песнь поношения, она же поет песнь поношения!
   – МакМорна, вперед! – выкрикнул Голл, первым бросаясь на кучку мужчин, окруживших Муйрнэ. Воины его закричали и бросились вперед, обгоняя своего Вождя.
   Алый туман вспыхнул меж простертых рук Муйрнэ, и последним, что видели в этой жизни бежавшие впереди остальных воины Голла, стали жуткие сияющие глаза вдовы Кумала.

Часть I. Рыба, чей жир – колдовство

     В недоброе утро узнал я от старца
     о рыбе, чей жир – колдовство,
     И клятвою крови я страшно поклялся
     отведать ее естество.
     Но старец, подобный столетнему вязу,
     ударил в пергамент страниц:
     «Нажива для рыбы творится из глаза —
     из глаза Властителя Птиц»…

Сергей Калугин, Nigredo

Глава 1. Лес изначалия

1

   Лейнстер, лес Слив Блум, год 1457 от падения Трои

   – Дэйвнэ, о Дэйвнэ! – мощный голос Лиа Луахрэ вспугнул стайку синиц с ветвей огромного вяза, простершего свою шумящую на ветру крону над входом маленькой избушки.
   – Оставь, Лиа, – вторая женщина махнула рукой. – Он придет, когда ему надоест играть в лесу.
   – Он стал уходить из дому слишком надолго, Бовалл.
   – Мальчик растет, сестра.
   – Да, сестра. Но я опасаюсь за него, когда он так исчезает.
   – И зря, Лиа. Он любит лес, и лес полюбил его. Ничего не случится с Дэйвнэ в лесу.
   – Да хранит его Луг.
//-- * * * --//
   – Ты слушаешь меня, Дэйвнэ?
   – Да, Лиа, – мальчик запрокинул белобрысую голову, чтобы с улыбкой взглянуть на свою наставницу, вдвое превосходившую его ростом и вчетверо толщиной. – Я слушаю.
   – Хорошо, Дэйвнэ. Вчера мы говорили с тобой о том, что пустынна и необитаема была земля н’Эринн от начала времен до появления людей Кессайр дочери Бита. Ты помнишь, что стало с ними?
   – Да, Лиа, – мальчик смешно нахмурился, делая «серьезное лицо», и проговорил, стараясь подражать низкому распевному голосу Лиа Луахрэ, которым та рассказывала ему древнюю историю. – Воды потопа погубили всех потомков Кессайр, размножившихся на нашем острове; лишь мудрый Финтан, сын Бохра, пережил великое наводнение, проспав год под его водами. Он-то, доживший до Верховных Королей Тары [4 - Тара – город Верховных Королей Ирландии. Установление верховной королевской власти на острове – важный момент в традиционной ирландской хронологии.], и поведал людям о заселении Эйрэ.
   – Хорошо, Дэйвнэ.
   – А дальше? Что было дальше, Лиа?
   – Я расскажу тебе. После потопа прибыл на наш остров Партолон со своими людьми. Тогда-то впервые появились здесь фоморы, темные демоны. Но люди Партолона дали им бой и победили; и то была первая битва на острове. Третьими, после гибели потомков Партолона от неведомой болезни, пришли на остров люди Немеда, и тогда вновь напали фоморы, и поразили Немеда, и заставили людей его платить дань. Собравшись с силами, напали спутники Немеда на крепость фоморов, но были разбиты, и никто из них не ушел живым из той битвы, кроме трех братьев, бежавших с острова во главе трех десятков воинов… – Старая друидесса [5 - Друидесса – в ирландском гаэльском слово drui, druid равно применимо к особам мужского и женского пола. Здесь же, учитывая особенности русского языка, мы используем довольно искусственный термин «друидесса», за что просим у читателя прощения.] замолчала, предавшись каким-то своим мыслям.
   – И куда они убежали?
   – Старн, один из тех братьев, увел людей своих на материк, и там размножились они, чтобы спустя долгое время вновь вернуться на остров. Людьми Фир Болг назывались они, когда высадились на берегах Эйре. А другой брат увел своих людей на далекие северные острова, куда простой смертный не найдет дороги ни морем, ни посуху. Там назвались они Племенами Богини Дану, и там изучали они магию и чародейные и боевые Искусства, покуда не стали выше многих людей. И потом они тоже вернулись в Эренн, потому что еще во времена Партолона полюбили наш зеленый остров…
   – Знаю, знаю! – воскликнул мальчик. – Об этом есть в Песне Финтана, да? Мы с тобой учили ее.
   – Ты не забыл Песнь, Дэйвнэ? – улыбнулась Лиа Луахрэ.
   – Нет, конечно!
   – Тогда спой ее мне.
   Дэйвнэ поднялся с земли и, закрыв глаза, как учила его друидесса, заговорил плавным, распевным речитативом:

     Спросишь об острове Эйрэ —
     Правду тебе отвечу;
     Ведомы мне Захваты
     С начальных времен далеких.

     Первой Кессайр, дочь Бита,
     С востока пришла на остров;
     С нею – полсотни женщин
     И трое мужей отважных.

     Никто из них не укрылся
     От волн свирепых потопа;
     Погибли Кессайр и люди
     У Ард Ладран в укрытье.

     Только я один спасся,
     Год проспав под потопом;
     Волны меня качали,
     Хранили сон мой глубокий.

     Лишь схлынули волны потопа,
     Пришел Партолон на остров;
     А после – сын Агномана —
     Немед, чья смерть прекрасна.

     Фир Болг, Фир Галиойн и Фир Домнайн
     Ступили под своды н’Эринн;
     Затем Племена Богини
     Из облака дыма вышли…

   – Ну почему «из облака дыма», Лиа?
   – Они сожгли за собой свои корабли, мой мальчик, чтобы не было пути назад. А люди Фир Болг, видевшие это издалека, решили, что боги выходят из дыма…
//-- * * * --//
   – Если ты и дальше будешь так же неповоротлив, мальчик, к вечеру твоя спина будет одним сплошным синяком, а на том месте, что пониже спины, ты не сможешь сидеть еще неделю, – голос Бовалл, сухощавой и маленькой, был насмешлив и жесток. – И не вздумай хныкать, Дэйвнэ.
   – Я не хнычу, Бовалл. Но я за тобой не успеваю!
   Старуха пожала плечами:
   – Когда ты будешь успевать за мной, мы займемся чем-нибудь другим. Сейчас попробуй хотя бы разок достать меня. Бери свой прут!
   Вздохнув, мальчик нагнулся за толстой ивовой ветвью, и в тот же миг удар другим таким же прутом настиг его мягкое место. Вскрикнув, Дэйвнэ бросился от наставницы вокруг неохватного ствола вяза. Высоко подымая тощие ноги, Бовалл метнулась за ним, – и еще раз длинный прут настиг спину мальчика.
   – Ой-ёй! – выкрикнул тот, скользя ногами по палой прошлогодней листве на повороте вокруг вяза. Боль словно придала ему сил в бесконечной погоне вокруг ствола; он рванулся вперед, но снова не избежал удара прута Бовалл. Но вот какой-то молниеносный маневр позволил ему чуть оторваться от преследующих его прута и взгляда наставницы и, соответственно, чуть приблизиться к ее спине. Взмах! – и кончик прута мальчика скользнул по темному платью наставницы.
   Бовалл замерла, остановившись на месте; мальчик, не успевший сдержать свой бег, уткнулся носом в ее костлявую спину.
   Бовалл обернулась, внимательно посмотрела на мальчика, потом вдруг подхватила его под мышки и двумя руками вскинула высоко к небу. Лицо ее смеялось.
   – Дэйвнэ, о мальчик мой!
   – Бовалл, ты… ты рада, что я тебя ударил? – удивленно проверещал мальчик, висящий где-то между землей и небом.
   – Конечно, о Дэйвнэ! – старуха опустила его на пружинящий ковер листьев и мхов древнего леса. – Ты – истинный сын своего отца, великого Кумала, достойный наследник клана МакБайшкнэ, мальчик мой. Я знаю – скоро, скоро ты вырастешь великим воином, ты отомстишь сынам Морны за смерть отца и разорение клана, ты убьешь их всех – Голла, Конана, Арта и Гарру.
   – Конечно, – серьезно ответил мальчик. – Я убью их всех, – голубым блеснули его глаза, и Бовалл показалось на миг, что она узнает огонь глаз Кумала. Но мальчик тут же опустил лицо к земле, ковырнул босой ногой мох на корне вяза. – И еще я найду маму, – сказал он совсем тихо.

2

   Лейнстер, лес Слив Блум, год 1459 от падения Трои

   – Не уйдешь от меня, рыжая! – прошептал Дэйвнэ, сидя на коленках у второго выхода из норы большой лисы, которую выслеживал два последних дня.
   Лиса не почувствовала его запаха у запасного выхода – он изрядно истоптал всю поляну лисьих нор за эти дни, и теперь мальчиком пахло повсюду, куда бы ни сунула рыжая свой нос. Яркой стрелой метнулась лиса на волю, но прыжок мальчика был не менее стремителен. Быть может, если бы охотники забредали хоть иногда в эту глушь и если бы доводилось старой лисе встречаться с ними раньше, тогда, может быть, она удивилась бы этому прыжку, более пристойному шустрому зверьку, чем детенышу человека. Но Дэйвнэ уже катался по палым листьям, сжимая руками лисье горло и не замечая, что когти дерут его грудь и плечи.
   Наконец зверь затих. Дэйвнэ поднялся на ноги, стряхивая листья с одежды, потом рассмеялся, закинул за спину, взяв за хвост, лисью тушку и пошел к реке. Там, у звенящего по перекатам и береговым валунам потока, он кинул свою добычу возле старого своего кострища, стянул штаны и рубаху и с разбега бросился в воду.
   Закричали, взлетая с воды, перепуганные утки. Мальчик извивался всем гибким стройным телом, вклиниваясь между упругими струями речной воды, уходя все дальше в темные ее глубины, смывая с кожи грязь и кровь. Едва различимо блеснула где-то на окраине его поля зрения серебристая рыбина. Дэйвнэ извернулся, почти мгновенно изменив направление движения, бросил тело вслед за рыбой. Но та, конечно, была быстрее мальчика в родной ей стихии реки; лишь блеснул еще раз ее хвост где-то возле пальцев Дэйвнэ, и рыбина скрылась в камнях и водорослях у дна…
   …Мальчик выбрался из реки, помотал головой, стряхивая воду со светлых с едва заметным, доставшимся от матери, рыжеватым оттенком волос. Потом разрыл листья и землю у корней одинокой рябины на берегу, достал из тайника огниво и кремень…
//-- * * * --//
   У потрескивающего огня в маленьком очаге сидели в избушке в лесной глуши две старухи. За прорубленным на ширину двух бревен окошком шумел ветер, и дождь стучал крупными каплями по крыше дома и листьям деревьев. Ночная прохлада сочилась в единственную комнатку дома через дверь и окно.
   – Третьи сутки, – пробормотала Бовалл. – Его нет уже третьи сутки, Лиа.
   – Гуляет. А может, охотится. Или лазает по деревьям. Мало ли дел у девятилетних мальчиков в осеннем лесу?
   – Конечно, – Бовалл кивнула. – Я знаю, что не стоит, но все равно волнуюсь, когда он пропадает надолго.
   – Да, сестра…
   Старухи снова помолчали, глядя в огонь.
   – Ты уже начала учить его Броску Угря? – спросила Лиа Луахре.
   – Да.
   – Не рано ли?
   Бовалл рассмеялась:
   – А ты – ты, Лиа, не рано ли начала учить его заклятьям Аморгена? – она пожала плечами. – Мальчик берет то, что может взять. Не нам с тобой, старым, задерживать Дэйвнэ, когда дух его бежит вприпрыжку. Но он идет ровно – ступень за ступенью; не бойся, сестра, не думай об этом.
   – Я боюсь другого, Бовалл, не того, как быстро он познает Искусства, – в конце концов, он сын своего отца и своей матери. Нет, я думаю о другом.
   – О чем же? Что тебя беспокоит?
   – Беспокоит? Нет, Бовалл, это не то слово, – Лиа Луахрэ улыбнулась.
   – Ты боишься, что скоро придет время, когда мы уже ничего не сможем дать ему?
   – О, нет! Я знаю, что это время наступит скоро, но не боюсь его. Найдутся другие учителя, получше двух старых друидесс. Но… как он будет жить, когда покинет лес? За эти девять лет мы с тобой дюжину раз видели людей, когда выходили на тракт, чтобы купить зерна и соли. И то я почти уже забыла, как говорить с людьми – не считая тебя и Дэйвнэ, конечно. А мальчик? Он никогда не видел живого человека…
   Легкий шорох шагов, едва различимый за перестуком дождевых капель, заставил женщин замолчать и обернуться к входу. Почти тотчас вбежал запыхавшийся и промокший до костей, но сияющий Дэйвнэ.
   – Лиа! Бовалл! Смотрите, кого я добыл! – и он бросил к их ногам, греющимся возле огня, лисью шкурку.
   – Ну что ж, – улыбнулась Лиа Луахрэ. – Ты молодец, мальчик. Я сошью тебе из нее шапку для будущей зимы.
   – Ага!
   Бовалл поднялась.
   – Согрей ему супа, Лиа. А я пока вытру и переодену его, а то как бы не простудился – как-никак осень в лесу.
   – Ха! – воскликнул мальчик, стягивая истекающую ледяной дождевой влагой рубаху. – Простудился?! Я?..

3

   Коннахт [6 - Коннахт – западное королевство древней Ирландии.], дом клана Морны, год 1463 от падения Трои

   Никто не знал имени старейшего друида клана МакМорна, все звали его просто Фер Дэрг – Красный Человек.
   Под древним дубом перед главным входом в дом сынов Морны старый друид хрипел, царапая скрюченными пальцами каменистую землю, и плоть его содрогалась, словно сама жизнь не могла решиться, покинуть это тело или еще задержаться в нем. Воины клана полукругом стояли возле него.
   – Фер Дэрг! – воскликнул Голл МакМорна, обнажая зубы в страшном оскале исковерканного давним ожогом лица. – Фер Дэрг, что случилось?
   – Мне не вернуться, – прохрипел друид. – Голл…
   – Да! Да, слушаю, старик. Ты узнал? Проклятие Муйрнэ – ты узнал, как его снять?
   – Меня не пускают… Сын Кумала, Голл… будет сильнейшим из воинов Эйрэ… убейте… Голл, убейте сына Кумала, пока тот не вошел в полную силу… Он сможет подмять клан Морны… Убейте…
   – Где они скрывают его?.. Да говори же, Фер Дэрг!
   – Лейнстер, лес Слив Блум… к югу от тракта… Я видел его… Сам Луг… держит над ним руку… Меня не пускают, Голл… ни назад, ни вперед… О, Рука Луга!.. Голл, убейте… пока наследник слаб… Убейте его… Голл, я ухожу… храни клан…
   – Фер Дэрг! Подожди, старик! – Голл схватил его за руку. – Старик…
   …Красный старик был наставником Голла, Вождя клана Морны, всегда – сколько помнил себя сам Голл. Холодная рука старого друида еще дернулась в горячих руках Вождя и замерла.
   Голл – огромный, страшный воин, при виде которого опускали глаза мужчины и истекали томлением женщины, – Голл МакМорна прижал морщинистую и твердую – уже мертвую – руку друида к груди и заплакал.

4

   Лейнстер, лес Слив Блум, год 1463 от падения Трои

   Лиа Луахрэ сидела на бревнышке, полуприкрыв глаза и прислушиваясь к течению Силы внутри себя. Да, мальчик сделал то, что она просила. Можно было бы даже не проверять задание…
   Друидесса подняла взгляд на лицо мальчика, стоявшего перед ней. «О, Луг, он, который через полгода будет слагать заклятия лучше меня, – подумала Лиа Луахрэ, – он стесняется показать свою работу, боится, что я скажу, что получилось плохо… А фонтан Силы бьет над его головой, когда он делает стихи…»
   Лиа улыбнулась мальчику. Совсем взрослый… Первые светлые волоски над губой… Щеки еще пламенеют мальчишечьим румянцем, но уже теряют детскую нежность… А в плечах он уже сейчас шире, чем сухонькая Бовалл…
   – Ты сделал, Дэйвнэ?
   – Да, Лиа. Вот, – он двумя руками протянул старухе обструганный по четырем граням ореховый шест, покрытый знаками Огама [7 - Огам – древнейшая письменность пиктов и кельтов Британских островов, широко применявшаяся в магических целях.].
   Лиа Луахрэ приняла поэму, пробежала глазами по граням орешника, отложила шест в сторону.
   – Скажи ее, Дэйвнэ. Скажи ее мне.
   Мальчик закрыл глаза, приподнял руки, призывая Силу, заговорил нараспев, опуская голос в грудь:

     Я шел в мерцанье, видимом для глаз,
     В Дивный Край, где Лабрайд бывал.
     Я достиг каирна двадцати армий,
     Лабрайда длинноволосого нашел я там.

     Я нашел его сидящим на каирне,
     Великое множество оружья вокруг него.
     Прекрасные светлые волосы на его голове
     Украшены яблоком золотым.
     И хотя много времени прошло с тех давних пор,
     Он узнал меня по багряной мантии о пяти складках.
     Спросил он меня: «Придешь ли ко мне
     В дом, где пребывает Файлбе Прекрасный?»
     У врат, что ведут на Запад,
     В сторону, где опускается солнце,
     Табун серых лошадей с пятнистыми гривами
     И другой табун лошадей, красно-бурых.
     У врат, что ведут на Восток,
     Три дерева из багряного стекла.
     Нежные долгие песни поет стая птиц с их верхушек
     Для детей, что живут в королевской твердыне.

     Есть там Древо у врат цитадели,
     Благозвучная музыка льется с его ветвей.
     Это дерево из серебра – освещенное солнцем,
     Подобно золоту сверкает оно…

//-- * * * --//
   Раскинув руки, как крылья, ладонями вверх и запрокинув лицо к ясному летнему небу, Дэйвнэ стоял на полянке перед лесной избушкой. Можно было подумать, что он просто радуется долгожданному после холодной весны теплу, льющемуся из голубых небесных просторов, если не замечать, что левая нога его поджата и лишь большим пальцем правой ноги мальчик опирается на тонкий вбитый в землю колышек. Едва заметная улыбка касалась его губ.
   – Довольно, Дэйвнэ, – сказала Бовалл.
   Тень мысли или чувства скользнула по лицу мальчика, потом он сложил руки и мягко спрыгнул на землю. Крест-накрест провел ладонями перед лицом и грудью, стряхивая напряжение Силы.
   – Я мог бы еще, Бовалл.
   – Довольно, – повторила друидесса. – Ты стоишь с рассвета.
   – Все равно. Я мог бы еще.
   – Дело не в том, сколько ты можешь простоять, мальчик, а в том, как ты это делаешь. И задача не в том, чтобы держать равновесие, а в том, чтобы лишь касаться колышка, опираясь не на него, а на собственную мысль.
   – Разве я делаю не так? – удивленно спросил Дэйвнэ.
   – Ты делаешь все как надо, мальчик. Но помнишь: все, чему научаемся мы, – лишь шаг по Тропе?
   – Да, – прошептал Дэйвнэ, неожиданно взволновавшись. – Да, Бовалл, я помню…
   – Тогда смотри. Это последнее, чему я могу научить тебя, сын Кумала.
   Друидесса выдернула из земли колышек, потом, достав из лежащего возле ее ног мешка полусаженный обрубок копья с остро отточенным листовидным наконечником, резким коротким движением вогнала его в землю.
   Острием вверх.

5

   Лейнстер, лес Слив Блум, год 1464 от падения Трои

   – Время подходит, Лиа.
   – Да, Бовалл. Время подходит. Оно уже здесь – я слышу его поступь.
   – Я знаю, мы научили Дэйвнэ всему, чему могли, сестра. Ему уже четырнадцать, он не может более оставаться мальчиком, пришло ему время становиться мужчиной. Он должен идти к людям, Лиа.
   – Да, сестра. Но, я думаю, нам не надо волноваться об этом. Такие вещи всегда происходят именно тогда, когда следует…
   …Что-то – быть может, чуть более встревоженное пение птиц, а может быть, просто ощущение чьего-то приближения – что-то заставило друидесс переглянуться и одновременно подняться на ноги.
   – Сюда идут, сестра.
   – Да, сестра. Час пробил.
   – Все кончится скоро.
   – Да. Я чувствую. Я слышу. Я знаю.
   – У нас есть чуть времени.
   – Да, сестра моя.
   – Обнимемся перед долгой дорогой.
   – Да, сестра.
   Они стиснули друг друга в объятиях и долго – очень долго, целое мгновение – не разжимали рук.
   – Сестра моя Лиа Луахрэ, последний бой друида самый яростный.
   – Самая мощная магия – последняя в жизни друида, сестра моя Бовалл.
   – Дэйвнэ! – выкрикнули они одновременно.
   – Да? – светлая вихрастая голова подростка тотчас показалась в дверном проеме избушки.
   – Войди сюда, Дэйвнэ. Сядь у стены и отбрось слух и зрение, как мы учили тебя, – было нечто в голосе Лиа Луахрэ, что заставило Дэйвнэ повиноваться, не задавая вопросов.
   – Да, Лиа, – он вошел в избушку и сел у стены, как велела ему друидесса.
   Две старухи вышли на поляну перед домом как раз в тот момент, когда на лесной тропинке появились четверо человек.
   Это были бродячие барды: старик, двое мужчин и подросток. Удивившись такой встрече в глубине дикого древнего леса, они остановились, разглядывая двух старых женщин в темных одеждах.
   – Привет вам, женщины, – сказал наконец старик. – Вот нежданная встреча.
   – Привет и вам, – ответила Бовалл, улыбаясь. – Кто вы, странники, и куда идете?
   Старик пожал плечами.
   – Идем, куда глаза глядят, как всякие бродяги. А вы, сестры, что вы делаете в этой глуши?
   Ничего не было произнесено, кроме привычных фраз приветствия, но… друид узнал друида.
   – Прости, брат, нет времени говорить об этом, – сказала Лиа Луахрэ старику. – Ответь мне, прошу, не встретил ли ты кого, вступая под зеленые своды леса Слим Блум?
   – Да, – отвечал старик. – Воины клана Мак-Морна шли одной дорогой с нами. Думаю, не пройдет и получаса, как появятся они здесь.
   Старухи переглянулись.
   – Так, брат, – сказала Бовалл. – Мы не хотим делать гейс [8 - Гейс – у кельтов гаэльской ветви сакральное обязательство, которое при определенных условиях может быть наложено одним человеком на другого и не допускает нарушения.], но во имя руки Луга… Мы скоро уйдем. Исполни последнюю просьбу уходящих сестер.
   Понимание мелькнуло в глазах старика, и тотчас вслед за тем лицо его обрело торжественную непроницаемость.
   – Да, сестры, я слушаю вас.
   – Уведи с собой мальчика, что был у нас на воспитании, брат.
   – Да, сестры.
   Лиа Луахрэ прикрыла глаза и краешком своей Силы коснулась скорчившегося за стеной избушки мальчика. Выйди к нам, – позвала она.
   – Я здесь, Лиа, – почти сразу Дэйвнэ появился в дверном проеме избушки и замер, упершись взглядом в первых незнакомых людей, встреченных им в недолгой еще его жизни.
   – Дэйвнэ, – сказала, улыбаясь, Лиа Луахрэ, – перехожих бардов привела рука Луга к нашим дверям. Хочешь ты посмотреть на мир, странствуя с ними?
   В еще большем изумлении глаза мальчика вскинулись к старой наставнице.
   – Я, Лиа?.. Мир?..
   Что-то большое и незнакомое стиснуло ему грудь, так что, не понимая, что делает, прижал он правую руку к ребрам, под которыми бешено заколотилось вдруг сердце.
   – Да, – прошептал он. – Да, Лиа, я… я хочу.
   – Так ступай, мальчик, – сказала друидесса.
   Дэйвнэ поднял взгляд – робкий и доверчивый – на стоящих на краю поляны странников.
   – Прощайся, мальчик, и пойдем, – сказал старик.
   – Идите быстро, брат, – взглядом сказала ему Лиа Луахрэ.
   – Я понял, сестра, – ответил он.
   – Лиа, Бовалл, я… я скоро вернусь! – почти крикнул Дэйвнэ. – Мы совсем скоро увидимся, правда?
   – Конечно, мальчик мой, – улыбаясь, ответила ему Бовалл. – Ступай…
//-- * * * --//
   – Ха! – воскликнул Голл МакМорна, выходя по тропе на поляну перед лесной избушкой. Бовал и Лиа Луахрэ стояли прямо перед ним.
   – Приветствие сынам Морны, – тихо сказала Бовалл. – Что ищете вы здесь, в лесной глуши Лейнстера?
   – Вас! – крикнули из толпы воинов. – Вас и щенка Кумала!
   – Где сын Кумала? – тихо спросил Голл.
   – Далеко отсюда, воины Коннахта. И вам не найти его, пока он сам не найдет вас, чтобы отомстить за отца и за клан МакБайшкнэ.
   – Убейте их, – коротко бросил Голл. Повинуясь его слову, шагнули вперед воины МакМорна.
   Но со страхом вспоминали потом об этом люди сынов Морны – но не мягкий воздух и не твердая тропа встретили шагнувших вперед мужчин.
   Двое рухнули наземь сразу; один – с перерезанным горлом, другой – с дважды провернутым ножом в животе. Третий успел увидеть перед глазами улыбающееся лицо тощей старухи – прежде чем ступня ее вбила ему кадык в позвоночник.
   – Ха-а-а! – выдохнул Голл МакМорна, на локоть всаживая копье в худенькое тело старухи.
   Брызнула кровь. Старуха упала. И, не желая того, Голл встретился глазами с глазами умирающей друидессы.
   – Проклят… – прошептали сморщенные уста. – Проклят Голл МакМорна, пока не придет под руку ЕГО…
   Голл выдернул копье из маленького старушечьего тела. Тело Бовалл дернулось и опало, уже неживое.
   – Убьем вторую! – крикнул Конан, поднимая копье, чтобы метнуть его в грудь другой, толстой старухи.
   Но Лиа Луахрэ шепнула слово да коротко повела рукой, и Конан МакМорна с воплем отбросил оружие, древко которого полыхнуло вдруг жарким огнем.
   – Бейте! Бейте! – закричал Голл.
   Но друидесса уже воздела руки к небу, и алый Исток Силы, невидимый воинам сынов Морны, уже взметнул свои алые струи над ее головой.
   Воины МакМорна вскинули копья.
   – Нет, нету дороги сквозь лес Слив Блум! – воскликнула друидесса за миг до того, как полдюжины копий пробили ее грудь.
   И сыны Морны с ужасом смотрели, как сдвигаются плотнее вековые деревья, поглощая поляну перед маленькой лесной избушкой и едва заметную тропку, по которой совсем недавно ушли прочь бродячие барды.

Глава 2. Озеро первых шагов

1

   Лейнстер, лес Слив Блум, начало лета года 1464 от падения Трои

   Отчего-то печален был старый бард, который – Дэйвнэ почувствовал это сразу – имел среди этих людей авторитет непререкаемый. И потому все барды молчали, уходя по тропе от лесной избушки, а вместе с ними молчал и Дэйвнэ.
   Впрочем, ему и не нужно было сейчас говорить или слушать. Он и без того едва мог дышать, с усилием раздвигая для вздоха стесненную волнением грудь, – люди, живые, настоящие люди шли рядом с ним, люди, которых он никогда ранее не видал…
   Дэйвнэ во все глаза разглядывал каждого из них. Ему было интересно все. Как устроена одежда этих людей, столь отличная и от его собственной, и от одежды Лиа и Бовалл? (Вопрос о том, почему друидессы носят темные платья, а его одевают в штаны из клетчатой шерсти, Дэйвнэ выяснил уже давно.) Почему эти люди шагают совсем иначе, чем его, Дэйвнэ, учили старые друидессы, – загребают ногами палую листву, вместо того чтобы высоко поднимать колени и осторожно опускать ступни с носка? Что за волоски покрывают подбородки и щеки трех старших из них? О чем думают эти люди, чего хотят, чем они живут? Кто они? Что вообще есть человеки, которых Дэйвнэ до сего дня не видел никогда, если не считать Лиа Луахрэ и Бовалл?..
   …Дорога вилась под сенью дубов и вязов леса Слив Блум, уводя бродячих бардов и Дэйвнэ МакКуйла все дальше от опустевшей избушки в самом сердце древней пущи.

2

   Лейнстер, озеро Лох Ринки, середина лета года 1464 от падения Трои

   Дэйвнэ лежал, закинув руки за голову, на заросшем травой берегу озера. Жаркое июльское солнце жгучей рукой оглаживало его кожу, быстро иссушая капли озерной воды. Кайрид лежал рядом с ним, подперев голову рукой и насмешливо поглядывая на друга.
   – Гордишься, что опять всех обогнал?
   Дэйвнэ пожал плечами, насколько это можно было сделать в его позе.
   – Нет. Знаешь, я думал раньше, что все люди умеют плавать и бегать не хуже меня. Ты помнишь, как я удивлялся сначала, что вы не успеваете за мной? Но вы не виноваты, что Бовалл и Лиа учили меня, а не вас.
   Кайрид рассмеялся.
   – О, ты мудр, Дэйвнэ, сын Кумала!
   – Хочешь, я побью тебя сейчас? – Дэйвнэ повернулся на бок, чтобы взглянуть на друга.
   – Попробуй, – Кайрид не успел произнести это короткое слово, как Дэйвнэ уже опрокинул его на спину и уселся ему на грудь. Кайрид исхитрился ударить его сзади ногами; они покатились по траве, колотя друг друга…
   …Возможно, дружба, связавшая Дэйвнэ и Кайрида, была сначала простым любопытством. Покинув избушку в лесной глуши с бродячими бардами, Дэйвнэ каждый день, каждый час, каждую минуту присматривался к людям, взявшим его с собой в Большой Мир, о котором доселе он лишь слышал от Бовалл и Лиа Луахрэ. Сначала наибольший интерес вызывал у него старик, предводительствовавший в этой компании бродяг. Дэйвнэ чувствовал в нем человека, родственного Лиа и Бовалл каким-то внутренним, магическим родством. Но, когда он попытался попросить старика рассказать ему что-нибудь новое или чему-нибудь его научить, старый бард долго, протяжно, посмотрел куда-то выше макушки Дэйвнэ и вдруг отшатнулся.
   – Нет, мальчик, – тихо и почти испуганно проговорил он, – не мне учить тебя.
   И правда, старик – бард и друид одной из низших ступеней посвящения – почти ничего не мог рассказать Дэйвнэ такого, чего тот не знал бы сам из уроков своих прежних наставниц. Быть может, и владел он какой-либо магией, неизвестной и неподвластной пока юному сыну Кумала, но не решился преподавать ее тому, чей Исток Силы был стократ ярче его собственного…
   И тогда интерес Дэйвнэ обратился к самому молодому из бардов, шедших вместе со стариком. Кайрид был лишь на год или два старше самого Дэйвнэ; борода еще не окурчавила его подбородок, знаменуя совершеннолетие, но он уже закончил первые два года обучения в знаменитой Мунстерской Школе Бардов и теперь возвращался в родные места, чтобы повидать отца и мать и сделать годовой перерыв в тяжелой учебе. Но не бардовская премудрость привлекла к Кайриду Дэйвнэ; напротив, можно было бы сказать, что сам Дэйвнэ – стараниями Лиа Луахрэ – более образован в этой области.
   Однако если каждый бард интересовал Дэйвнэ, то вдвойне был интересен ему, лишенному в детстве общения и игр с другими детьми, первый встреченный в жизни сверстник. Надо полагать, и Кайриду было любопытно познакомиться с ровесником, выращенным в лесной глуши двумя друидессами, с парнем, для которого любая его, Кайрида, реплика могла заключать великое открытие.
   Для Дэйвнэ же первые дни путешествия со странствующими бардами были временем постоянного удивления и волнительных откровений. Так, было странным для него узнать, что Кайрид, бывший почти на голову его выше, не может противостоять ему ни в одном из знакомых Дэйвнэ видов единоборств. Кайрид же, в свою очередь, не уставал удивляться обширности познаний лесного мальчика в области древней истории и поэтического Искусства.
   Так или иначе, но они быстро и легко сошлись, став настоящими друзьями уже за две недели путешествия. И когда ко времени Солнцеворота вся компания подошла к озеру Лох Ринки, на берегу которого стояла деревня Кайрида, Дэйвнэ отказался идти дальше со старым друидом и двумя его бардами и заявил о своем желании остаться здесь вместе со своим первым в жизни другом.
   Долго, очень долго смотрел на него старик-бард, то ли размышляя о том, не преступит ли он волю ушедших сестер, оставив мальчика здесь, то ли гадая, есть ли у него вообще право указывать что-либо мальчику, над вихрастой головой которого простерлась рука самого Луга… Неведомо, что решил старый человек, знающий, что к концу жизни своей не скопит он и сотой доли тех знаний и той Силы, которыми, не задумываясь, обладает стоящий перед ним светловолосый мальчик. Но, вызывая удивление своих спутников – и более всего удивление самого Дэйвнэ, – старик склонил седую голову и тихо проговорил:
   – Делай, как знаешь, Светлый…
   И так впервые было произнесено вслух имя, которое станет потом истинным взрослым именем сына Кумала – Финн, Светлый.

3

   Лейнстер, озеро Лох Ринки, середина лета года 1464 от падения Трои

   Так Дэйвнэ – будущий Финн – остался со своим другом Кайридом на берегах озера Лох Ринки. Не из бедных был род Кайрида, и он вполне мог позволить себе пригласить друга пожить под кровом своих родителей – особенно теперь, когда сам Кайрид стал бардом (пусть и не достигшим пока высшего посвящения в своей касте), и как бард должен был почитаться – несмотря на возраст – первым авторитетом в своей деревне, где не было других людей его касты. Но Дэйвнэ, выслушав приглашение друга, лишь удивился: зачем нужен дом, когда есть лес, и озеро, и болота у северных его берегов, и все это может дарить и пищу, и кров? Вежливо – как учила его Лиа Луахрэ – поблагодарив Кайрида, Дэйвнэ остался жить в лесу у берегов озера.
   Здесь же, у Лох Ринки, Дэйвнэ познакомился с подростками деревни Кайрида, проводившими свое время на берегу в купании, драках и упражнениях в беге и прыжках. Как то всегда бывает в мальчишечьих компаниях, новопришедшему пришлось выдержать целый ряд поединков за право считаться полноценным приятелем – а это многое значит в сообществах подростков и напоминает право полноценного воина в сообществах взрослых мужчин. Но эти поединки были для Дэйвнэ не страшнее, чем задача сложить поэму о каком-либо древнем герое или короле; именно на них получил Дэйвнэ первые уроки жизни в обществе многих людей, наблюдая ненависть побежденных вожаков – бывших вожаков! – и завистливое уважение прочих ребят. Простой своей манерой обращения и искренним желанием дружить с каждым, кто хочет того же – не важно, силен он или слаб, – заслужил Дэйвнэ приязнь многих из тех, кого побил, многих, но не всех.
   Здесь же, на берегах Лох Ринки, впервые почувствовал Дэйвнэ сладко-горький вкус власти – власти по праву сильнейшего. Нет, не было в этом чувстве ни привкуса вседозволенности, ни удовольствия от сознания собственной силы; но нечто священное, магическое ощутил Дэйвнэ, когда первый раз увидел две дюжины обращенных к нему лиц подростков, ожидающих воли Старшего-в-Силе, его воли… воли Вождя…
   Это было сладко и больно – первое столкновение с властью. Тогда все вместе пытались они ловить озерную рыбу неуклюжей самодельной сетью, сплетенной недельными совместными усилиями. И был момент, когда Дэйвнэ понял, что он – истинно, то не было неправдой или самообманом! – когда Дэйвнэ понял, что если он не скажет мальчишкам, как заводить сеть, рыба мимо сети уйдет из заливчика, который они пытались перегородить. И тогда он сказал. И случилось что-то, и все подчинились его слову…
   А потом он долго плакал в зарослях камышей, еще не понимая умом, но чувствуя: власть – это одиночество, это страшная магия, дарующая могущество, но взамен ставящая Властителя очень далеко от прочих людей…
   …Кайрид нашел его в зарослях, когда солнце было уже на закате, и – быть может, заявила о себе мудрость, взрощенная в нем Школой Бардов, а может быть, это дала о себе знать природная чуткость его души, – Кайрид просто сел в болотную грязь рядом с Дэйвнэ и обнял друга за плечи.
   И Дэйвнэ – сильный, ловкий, знающий Дэйвнэ – не счел для себя унижением ткнуться носом в плечо друга и тихо-тихо сказать ему:
   – О Кайрид, мне страшно. Не уходи от меня сегодня, иначе жуткой будет для меня эта ночь понимания…

4

   Лейнстер, озеро Лох Ринки, середина лета года 1464 от падения Трои

   Там же, на берегах Лох Ринки, впервые столкнулся Дэйвнэ с тем, о чем раньше лишь смутно подозревал по рассказам наставниц, а потом, на озере, – и по не всегда пристойным историям, поведанным деревенскими мальчишками.
   Однажды убежал он от навязчивого общества подростков, признавших уже его своим полноправным вождем, и сидел, опершись спиной о ствол поваленного дерева в рябиновой роще на высоком береговом холме. Вдруг где-то сзади, в лесу, чуть иначе, чем то положено естественным лесным порядком вещей, хрустнула ветка. Верный охотничьим привычкам Дэйвнэ бесшумно скользнул за ствол, оставив себе возможность практически незаметно выглядывать сквозь сплетение полузасохших ветвей. И вот – колыхнулись ветви ближайших рябин, и Дэйвнэ… увидел девушку.
   Было ли это новостью для него? Нет. Ему доводилось уже – пусть лишь издалека – видеть молодых женщин и девиц; он лишь смеялся, думая о том, что некогда были такими же – дурашливыми и смешливыми – Бовалл и Лиа Луахрэ. Было ли это для него потрясением? Да…
   …Она чуть наклонилась, проходя под тяжелой древесной ветвью, и солнечный свет упал на ее ключицу, полускрытую воротом одежды. Дэйвнэ вспыхнул изнутри; ему тотчас захотелось зажмуриться – столь сильным было ощущение, но что-то гораздо более могучее заставило его смотреть, не отрываясь, широко раскрытыми глазами на это нежданное чудо. Завиток волос у виска, бархатно отсвечивающая кожа шеи, упругость обтянутой тонкой рубахой груди, руки, обнаженные от локтей… Дэйвнэ стиснул какой-то сук, не понимая, что с ним происходит, судорожно вздохнул…
   Девушка замерла и резко – взметнулись золотистые волосы – обернулась в его сторону, услышав вздох, вырвавшийся из стесненной груди Дэйвнэ.
   – Ты кто? – она отпрянула, ударившись спиной о ствол рябины.
   Заливаясь краской и чувствуя себя страшным преступником, Дэйвнэ поднялся из-за упавшего дерева. Совсем пусто было в его голове, только мелькнула где-то на задворках сознания мысль: слава богам, что он не поленился надеть штаны, уходя с озера на холм, в лес…
   – Я – Дэйвнэ, сын Кумала… – сказал он, и собственный голос показался ему вдруг неожиданно по-мальчишечьи тонким.
   Тысячелетия прошли для Дэйвнэ, пока Грайнэ, дочка деревенского старосты, рассматривала стоящего пред ней мучительно краснеющего полуголого мальчишку с давно нестриженой светлой шевелюрой. А потом – когда закончилось это бесконечное для Дэйвнэ время ожидания – Грайнэ вдруг улыбнулась и сказала:
   – А я тебя знаю. Ты – Финн, тебя так зовут наши мальчишки, потому что у тебя волосы светлые…

5

   Лейнстер, западная дорога, вторая половина лета года 1464 от падения Трои

   Было уже далеко за полдень, и тяжелые полотнища жары колыхались над вьющейся по полю дорогой. Трое бардов – седой задумчивый старик и двое молодых мужчин – спешили добраться до перелеска, под сень которого уходила дорога: манящая прохлада зеленой полутьмы была уже недалеко…
   …Старик склонил голову, проходя мимо огромного дуба, привратником стоявшего у входа в лес, – он знал это дерево и был дружен с ним, одним из патриархов Зеленого Острова. Подняв руку, он легонько коснулся растрескавшейся коры… и замер. Прямо перед ним шагнул на дорогу рослый могучий воин в синем плаще с исковерканным давним ожогом лицом. Что-то насмешливо-недоброе было в глазах мужчины, и это что-то заставило старого барда оглянуться.
   Другие воины неслышно появились на дороге позади них.
   Старик медленно кивнул, словно признавая неизбежность и, быть может, даже правильность происходящего, глянул на своих спутников, в недоумении застывших на пыльной дороге, и снова повернулся к высокому воину.
   – Приветствую тебя, сын Морны, – тихо произнес он, ничем не выдавая своих подозрений. – Что заставило твоих людей закрыть путь, которым я пришел? Не думаешь ли ты, что я, старый, побегу от встречи с тобой, пусть ты и самый – пока – страшный воин в пределах Эйре?
   – Приветствие и тебе, старик, – Голл МакМорна был, казалось, задумчив. – Ты говоришь «пока»… Что ж, мы все смертны… ты тоже.
   Седовласый бард чуть улыбнулся.
   – Ты прав, Голл.
   – Где щенок Кумала? Он ушел с вами: вы прошли раньше нас по той тропе в лесу Слив Блум.
   – Ты еще не знаешь, кто он, сын Морны?
   – Я спрашиваю тебя, где он, а не кто он, старик.
   – А вот теперь ты неправ, Голл, – бард пожал плечами. – Ты путаешь правильную очередность вопросов…
   – Я перепутаю твои кишки с травами этого леса, старик, если ты не скажешь мне, куда делся мальчишка!
   – Ты сильнее меня, – согласился бард. – Но что ты можешь? Только убить мое тело, не правда ли, Голл?
   – Неправда, старик, – усмешка на стянутом ожогом лице растянулась криво и оттого стала еще страшнее. – Неправда.
   Голл махнул рукой – из-за его спины и спин его воинов вышел друид в одеждах светлой коричневой шерсти. Взгляд друида клана Морны захватил было глаза старого барда, но тот, не вступая в схватку с многократно более сильным противником, улыбнулся и снова посмотрел на Голла.
   – Я восстановлю-таки правильный порядок ответов, сын Морны, – сказал старик. – Эти двое со мной еще слабее, чем я, и ты, наверное, узнаешь от них то, что хочешь. Потом отпусти их, и пусть то, что они сделают, не ляжет на них тьмой. Что же до меня… Ты не умеешь спрашивать, Голл, но я отвечу тебе на вопрос, который должен был быть первым. Мальчик, которого ты ищешь, а я не знаю, какого он клана и чей он сын, – этот мальчик Финн, Светлый…
   Старик легко улыбнулся и вдруг свел плечи, обхватив руками свое тело, низко наклонил голову, прижимая подбородок к груди… и мягко упал ничком в теплую пыль дороги.
   Глухой рык досады вырвался у Голла МакМорна, он шагнул к старику и, опустившись возле него на колени, перевернул тело на спину.
   Руки старика свободно упали, глаза были закрыты, и улыбка так и не успела покинуть лицо.
   – Он ушел, Вождь, – тихо сказал маг клана Морны из-за плеча Голла. – Мы, друиды, умеем это.
   – Ну ладно, – произнес Голл, поднимаясь на ноги. – Остались еще эти двое. Займись, Дубтах.
   Друид шагнул к испуганным бардам, прижавшимся друг к другу рядом с телом ушедшего учителя; взгляд его тяжело накрыл глаза одного из молодых мужчин. Тот осел всем телом, чувствуя, как слабеют колени и приподнимаются волосы на затылке; теряя уже осознание происходящего, он заговорил – глухо, не понимая, что именно делает и произносит:
   – Лох Ринки… северный берег… деревня…
   Друид прикрыл глаза, отпуская его, и молодой бард рухнул на колени, судорожно втягивая воздух.
   – Это все, что ты хотел узнать, Вождь?
   – Да, Дубтах. Благодарю тебя.
   – Убьем их! – воскликнул Конан МакМорна, поднимая тяжелое копье.
   – Нет! – Голл схватил брата за плечо. – Нет, Конан. Пусть исполнится воля ушедшего… воля ушедшего друида. Отпустите их.
   …Потрясая оружием и выкрикивая слова Славы, воины сынов Морны двинулись по дороге на восток – в ту сторону, откуда совсем недавно пришли барды.

6

   Лейнстер, холм Кнох Гльойх, время Лугнасы [9 - Лугнаса – один из восьми основных праздников кельтского календарного цикла, 1 августа по современному календарю. Время Лугнасы – примерно десять суток в конце июля – начале августа.] года 1464 от падения Трои

   Дэйвнэ сидел на вершине Кнох Гльойх, привалившись спиной к большому плоскому камню, на поверхности которого были еще видны под цветными пятнами лишайника спирали и круги, выбитые в незапамятные времена неким древним мастером. Солнце уже опустилось за лес Слив Блум, иззубренной полосой чернеющий у горизонта, и хотя низкие облака на западе были еще окрашены в багровые краски заката, быстро смеркалось.
   Дэйвнэ было немного смешно то, как легко он поддался на самую простую подначку. Впрочем, он почти не думал об этом: здесь, на вершине холма, было так тихо и так покойно, и так волнительно-сладостно вспоминался вчерашний вечер…
//-- * * * --//
   …На удивление быстро – если учесть отсутствие опыта – Дэйвнэ сошелся с Грайнэ, дочкой старосты. Когда она появлялась на берегу озера, чтобы встретиться с Дэйвнэ, все прежние мальчишечьи забавы и состязания становились для него безвкусны и неинтересны; когда же она уходила назад в деревню, Дэйвнэ то включался в игры и потасовки с веселой радостной злостью, то уплывал на один из невысоких озерных островков, чтобы в одиночестве просидеть там до темноты…
   А вчера вечером дочка старосты задержалась на берегу озера дольше обычного и, уходя, попросила Дэйвнэ проводить ее домой. В вечерней тишине леса, в зеленых лесных сумерках они шли по тропинке к деревне, и Дэйвнэ держал ее тонкую прохладную руку в своей горячей руке. Они присели отдохнуть у того самого поваленного дерева, возле которого встретились месяц назад, и губы Дэйвнэ как-то сами нашли губы Грайнэ…
   Она убежала, смеясь, по тропинке в лесной полумрак, и Дэйвнэ понял, что не нужно догонять ее, и вернулся к озеру – задумчивый и счастливо притихший.
   Тем-то вечером и зашел между мальчишками разговор о волшебном холме Кнох Гльойх и о страшноватых чудесах, творящихся на его вершине ночами во время Лугнасы, когда великий бог Луг каждый год заново празднует свою свадьбу. Озерное мальчишечье братство разделилось тогда на две части: одни говорили, что чудеса эти всегда бывают опасны для путника, что окажется такой ночью на вершине волшебного холма; другие спорили, утверждая, что свадебный поезд Луга никогда не выходит на поверхность земли. И вот в некий момент, когда спор – по озерным обычаям – готов был уже перейти в шумную веселую драку, кто-то из сторонников опасностей, подстерегающих смертного во время Лугнасы на холме Кнох Гльойх, выкрикнул в опускающуюся над озером тьму:
   – А коли не страшно, то кто из вас проведет самую ночь Лугнасы на вершине холма?
   И стало тихо. Спор спором, а провести такую ночь на волшебном холме не хотелось никому.
   И тогда поднялся на ноги Дэйвнэ. Священный шум колышимых ночным ветром камышей звучал в его ушах, и вкус первого поцелуя еще не растаял на его губах.
   – Я, – сказал Дэйвнэ. – Я проведу ночь Лугнасы на вершине холма Кнох Гльойх.
   И друг его Кайрид, сидящий у его ног, прошептал, глядя, как озерные волны трогают охапки прошлогоднего тростника на песчаном пляже:
   – Кому, как не тебе, о брат мой Финн, встречать свадебное шествие Луга…
//-- * * * --//
   Багровая полоса заката таяла на западе ночного неба, и опаловая луна уже поднималась над горизонтом. Дэйвнэ снова улыбнулся, вспоминая вчерашний вечер. Было совсем тихо.
   А потом, когда растворились в густой небесной синеве последние клочья багряного заката и воссияла на северо-западе звезда Тараниса [10 - Звезда Тараниса – Юпитер.], почувствовал Дэйвнэ слабую, едва заметную дрожь, сотрясшую камень под его спиной. И тотчас еле слышимый, но явственный шум различили его уши. Был тот шум подобен грохоту десятков далеких боевых колесниц и кликам большого воинства, шествующего на битву, и слиянью многих голосов, поющих песнь Славы. И холм задрожал; и Дэйвнэ, охваченный вдруг неясной радостью и чувством внезапного торжества, поднялся на ноги, и обернулся, и увидел…
   …Прямо из воздуха ступали на вершину священного холма воины в сверкающих белой бронзой и красным золотом доспехах; и жены, облаченные в чудесные сияющие ткани; и прекрасные мальчики в пурпуровых накидках, несущие дроты воинов; и белокожие девочки в белых одеяниях, шествующие за женщинами с серебряными чашами в руках. А впереди всех ступал величественный одноглазый воин в синем с серебром плаще и с сияющим копьем в левой руке. Стройная, как ива, девушка в белоснежных одеяниях двумя своими тонкими руками сжимала правую его руку, затянутую в серебряную перчатку. Дэйвнэ не мог – а если б и мог, то не посмел бы – разглядеть ее лицо, но почувствовал, что девушка эта бесконечно прекрасна, как прекрасен ночной звон воды в камнях ручья, или свет луны на травах летних лугов, или шум дубовых ветвей под полуночным ветром…
   Он стоял, целиком отдавшись созерцанию того действа, что разворачивалось перед его глазами, и забыв обо всем на свете, когда взгляд его пал на одну из женщин, сопровождавших свадебное шествие великого бога Луга. Стройный стан, огненно-рыжие волосы, ярко-зеленые глаза – нет, не внешнее привлекло внимание Дэйвнэ к этой спутнице Луга – что-то иное. И сама она, словно почувствовав на себе взгляд смертного, обернулась к стоящему у камня Дэйвнэ… И вдруг сбила шаг, и рука ее метнулась было к приоткрывшемуся рту, и едва различимая улыбка радости озарила ее лицо…
   …Словно некое движение передалось всей процессии, и все идущие замерли, повинуясь жесту шествующего впереди великого Луга…
   Медленно – внутри себя Дэйвнэ успел бы сосчитать до тысячи, – очень медленно обратил великий бог лицо в сторону священного камня, у которого стоял мальчик. Покойным жестом выпростал он свою правую – серебряную – руку из рук невесты и благословляющим жестом простер ее к Дэйвнэ.
   – Ступай пока, о Финн, – негромко произнес он, но вселенским громом прозвучали эти слова для маленького Дэйвнэ, упавшего на колени от звуков голоса великого бога.
   И пала тьма.

7

   Лейнстер, озеро Лох Ринки, конец лета года 1464 от падения Трои

   Было холодно – внезапно грянувшие с востока тучи закрыли солнце, и моросящий дождь с самого утра пятнал грязно-серые воды озера. Они сидели под зелеными сводами рябиновой рощи на высоком озерном берегу: сам Дэйвнэ, и Кайрид по правую руку от него, и Грайнэ по левую, и все мальчишки, собиравшиеся здесь, у Лох Ринки. Коротким детским ножом терзал Дэйвнэ ореховый прут, покрывая его знаками огама; из всех, кто был рядом с ним, только друг Кайрид мог бы разобрать наносимые им на дерево знаки, и потому, не стесняясь, доверял Дэйвнэ ореховой древесине свою любовь к девушке, что сидела сейчас совсем рядом с ним – так, что локоть Дэйвнэ задевал изредка ее локоть…
   …Дэйвнэ было хорошо. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он провел ночь на вершине Кнох Гльойх и вернулся с волшебного холма невредимый, но молчаливый. Он никому не сказал ни слова о том, что было с ним там, но мальчишки с Лох Ринки быстро дополнили этим подвигом список деяний Дэйвнэ Финна, и Грайнэ, узнав об этом, посмотрела на него почти с восхищением…
   …Вдруг ощущение тревоги – нет, более того, опасности! – пронзило само существо Дэйвнэ. Не понимая, что происходит, он отложил ножик и огляделся. Все было спокойно, но сквозь монотонный шум ударяющих о листву капель дождя уловил он звук шагов.
   Дэйвнэ поднялся.
   – Сюда идут, – тихо сказал он.
   Мальчишки пожали плечами: мало ли кто может идти лесной дорогой.
   А спустя чуть времени вышли на поляну, где сидели Дэйвнэ и его друзья, воины в тяжелых, набухших дождевой влагой плащах. Трое из них выступили вперед, сверкнув золотом фибул [11 - Фибула – застежка плаща.] и блях у воротов плащей и в мокрых волосах. Улыбнулся ставший посреди огромный воин с изувеченным ожогом лицом.
   – Вот мы и встретились, сын Кумала.
   – МакМорна… – прошептал кто-то из мальчишек, узнавший на одежде воинов цвета и обереги клана сынов Морны.
   Дэйвнэ стиснул в руках ореховый прут с поэмой.
   – Пора, – сказал Голл МакМорна.
   Воины позади него подняли тяжелые короткие копья и с криком метнули их в единственного сына ушедшего Вождя клана МакБайшкнэ.
   Но словно серебряная рука мелькнула на миг перед грудью Дэйвнэ, и посланные умелыми руками копья миновали его незащищенное тело и, вырвав два коротких всхлипа, приковали к мокрой земле Грайнэ, дочь деревенского старосты, и Кайрида, ученика Мунстерской Школы Бардов.
   Дэйвнэ замер, уже понимая, что произошло, но еще не смея обернуться. Все затихли вслед за ним, и тогда Дэйвнэ, чувствуя падающую с небес непоправимость случившегося, посмотрел на застывшее тело Грайнэ, на ее лицо, исковерканное предсмертной судорогой боли, на лицо Кайрида, в чьих распахнутых мальчишечьих глазах еще стыло недоумение.
   И тогда взгляд его обратился к МакМорна.
   И Дубтах – друид, бывший с воинами сынов Морны, рухнул наземь, зажимая руками глаза, в дно которых навечно впечатался алый столб пламени Силы, взметнувшийся над головой Дэйвнэ, сына Кумала.
   И черным цветом отчаяния отсвечивали языки огня, охватившего дух Дэйвнэ.
   С неистовым криком поднял Дэйвнэ ореховый прут с начертанной на нем любовной поэмой и метнул его во врагов. И само время потеряло свою суть, повинуясь его воле; и тот несчастный из людей Мак-Морна, что оказался на пути воли Дэйвнэ, медленно – медленно – видел, как тонкий, не толще пальца, прут касается его груди, входит в его плоть, раздвигая ребра, рвет мускулы сердца…
   И когда он упал, с хрипом стискивая проткнувший его насквозь тоненький прутик, ломающийся в его руках, и время снова обрело свое естество, не было уже на поляне светлого рябинового леса мальчика по имени Дэйвнэ.
   Но далеко-далеко в лесных дебрях рыдал, преклонившись к замшелому пню, последний воин и последний маг разгромленного четырнадцать лет назад клана МакБайшкнэ.

Глава 3. Пустыня отчаяния

1

   Лейнстер, лес Килль Энайр, конец лета года 1464 от падения Трои

   Солнце уже склонялось к закату, и лучи его, рассеченные стволами деревьев, длинными косыми полосами ложились на влажную после дневных дождей почву, когда мальчик поднял наконец голову от лежащих на пне рук и огляделся.
   Ветер давно стих, и было совсем тихо, только чуть слышно щебетали в лесной глуши редкие птицы. Ни дороги, ни тропы не было поблизости, и мальчик недоумевал, как оказался здесь, вдали от берегов озера Лох Ринки, прежде чем вспомнил рассказы Лиа Луахрэ о возможности путешествий сквозь Кромь — кромешный мир, «подпол» реальности. Возможно, в другое время его порадовала бы вновь обретенная чудесная способность – в другое время, но не сейчас.
   Сейчас ему было все равно.
   В горле пересохло; нос Дэйвнэ улавливал запах недалекой воды, но мальчик не поднялся и не пошел к ручью. Я умру – не то понял, не то решил он и не заметил, как губы его неслышно прошептали то же самое. Я умру.
   – Нет, – никто не произносил этого вслух, ответ сам по себе родился внутри Дэйвнэ. – Нет.
   – Я умру, – снова сказал мальчик.
   – Нет, – повторился ответ. – Не умрешь, потому что ты – Светлый, ты – Финн. Рука Луга над твоей головой.
   – Зачем? – Дэйвнэ печально качнул головой. – Я видел Силу, что отвела от меня копья, – зачем? Зачем умерли…
   Воспоминание оказалось таким острым, что Дэйвнэ почти заплакал снова.
   – Я не хочу защиты, за которую приходится так платить богу! – почти выкрикнул он в пустоту вечернего леса. – Я не хочу руки бога, который… – он не договорил.
   Пустота молчала.
   – Я умру… – пробормотал Дэйвнэ.
   Пустота.
   Тогда он снова уронил голову на руки – не чтобы плакать, а просто потеряв последние силы. Тяжелая тупая дремота накатывала на него, и сопротивляться ей не было уже никакой возможности. Но, прежде чем заснуть, утонуть, раствориться во тьме, он почувствовал затылком легчайшее дуновение, словно чья-то невидимая рука огладила его волосы. И, уже проваливаясь в сон, Дэйвнэ вспомнил почему-то сказанные давным-давно слова старой друидессы.
   Боги бывают милостивы. Боги бывают жестоки. Но для того, кто живет, и боль, и радость имеют одну и ту же цену. Для того, кто живет и ищет, и боль, и радость – лишь вехи, отмечающие путь над бездной небытия.
   Тропу Предела.

2

   Лейнстер, лес Килль Энайр, начало осени года 1464 от падения Трои

   Он провел неделю или больше, пробираясь на северо-запад сквозь лесные дебри. Почему именно на северо-запад, он не знал. Просто густой золотой свет заходящего солнца притягивал к себе его опустошенное сердце.
   Пусто было в его голове и пусто было в его сердце: ни мыслей, ни чувств. Слишком велико было его потрясение, и слишком глубоко он пережил его – все живое в его душе сгорело в черном огне горя. И осталось одно – последнее – знание обреченного.
   Отчаяние.

3

   Лейнстер, верховья реки Боанн, осеннее Равноденствие года 1464 от падения Трои

   Дэйвнэ не боялся болот: он ознакомился с ними еще в лесу Слив Блум под руководством Бовалл, а потом и сам немало исходил их, расставляя силки на болотную птицу. И все же это болото – зловещее, глухое, казавшееся бескрайним, – это болото заставило его зябко передернуть плечами и поежиться, словно под дуновением смрадного холодного ветра.
   Большая торная тропа, по которой он шел последние два дня, тянулась по самому краю этой прогнившей, заплесневелой земли. Шаг с тропы – и под ногами из-под мхов выступала черная жижа; заросшие травой редкие кочки проваливались, не желая держать человека, а задетые ногой стволы упавших тощих деревьев рассыпались темной влажной трухой.
   Ему было все равно: есть или не есть, пить или не пить, идти или не идти, но молодое тело требовало пищи, и иногда, когда равнодушие немного отступало, он охотился на мелкую дичь, полукоптил-полуобжаривал мясо и потом понемногу кормился им в пути день или два. Над болотом уже заходило солнце, когда Дэйвнэ присел на большой валун у тропы и принялся доедать остатки пойманного вчера зайца.
   Едва заметный шорох – и Дэйвнэ уже вскочил, отбрасывая недоеденное мясо и разворачиваясь на звук. Слух и чутье не подвели его.
   В нескольких шагах от Дэйвнэ стоял, подобравшись в боевой стойке и сжимая в руке палаш, здоровенный мужчина в одежде столь драной и грязной, что невозможно было уже определить, чем она была прежде. Глаза его чуть косили, рот кривился в полубезумной усмешке, открывая желтые зубы, – нескольких недоставало.
   – Я тебя убью, – хрипло, словно с трудом, проговорил незнакомец. Без злости, словно просто проконстатировал факт.
   Дэйвнэ пожал плечами.
   – Попробуй.
   Мужик прыгнул, одним движением преодолевая разделяющее их расстояние. Дэйвнэ, почти не двигаясь с места, развернулся, пропуская противника мимо груди. Тот, ни на мгновение не останавливаясь, коротко и сильно взмахнул палашом, нанося косой рубяще-режущий удар, который мог бы распластать человека на две части, но Дэйвнэ снова ускользнул от него, перехватил руку с палашом у запястья и у локтя, «провожая» врага дальше по направлению его же движения.
   Любой другой – почти любой – на его месте улетел бы далеко в болото. Безумный противник Дэйвнэ уже снова стоял в боевой стойке. Дэйвнэ понял, что дерется с настоящим воином. Вернее, с бывшим настоящим воином.
   – Ты умеешь драться, парень, – сказал вдруг тот. – И еще у тебя красивые волосы, и ты хорошо сложен: стан – олений, а плечи – кабаньи. И тонкие пальцы. Ты ведь благородного рода, правда? Но я все равно тебя убью.
   Он снова прыгнул, едва окончив фразу, выбросив клинок вперед и рассчитывая проткнуть Дэйвнэ насквозь. Уже чувствуя, как разгорается над головой Исток Силы, Дэйвнэ мягко откачнулся, мгновенно собрал Силу в руках и двумя голыми ладонями оттолкнул, увел блеснувшее лезвие в сторону.
   – Ого, – опять пролетевший мимо воин осклабился. – Да ты почти мастер! Только я все равно сильнее, – он резко и широко, в полуприседе, ударил по ногам на уровне бедер. Однако палаш только свистнул, рассекая пустоту: Дэйвнэ подпрыгнул, поджав ноги, потом коснулся кончиками пальцев ног земли и снова взлетел в воздух, заваливаясь на спину, ударил обеими ногами в голову противника и, оттолкнувшись от него, как от дерева, перекувырнулся в воздухе и мягко опустился на ноги шагах в пяти.
   Безумный разбойник упал на спину, не выпустив из рук оружия, тотчас приподнялся, но почему-то не встал, а остался сидеть. Из носа и разбитого рта текла кровь.
   Дэйвнэ стоял, ожидая, хотя сейчас он вполне мог бы добить противника.
   – Мне знаком твой стиль, парень, – проговорил тот. Безумная усмешка исчезла с его лица, и даже глаза, казалось, перестали косить, – теперь он более напоминал человека глубоко озадаченного, нежели сумасшедшего. – А ну-ка, давай еще!
   Дэйвнэ пожал плечами; мужчина вдруг отбросил палаш и снова прыгнул на него. На сей раз Дэйвнэ не удалось уйти; они упали на землю, обхватив друг друга, покатились по сочащейся болотной водой земле. Хватка у разбойника была почти медвежья; дважды Дэйвнэ почти удалось вырваться, чтобы вернуться к обычному бою, в котором только и были у него шансы победить, но именно «почти». Воин, с которым он боролся, был подготовлен ничуть не хуже его самого, а весил вдвое больше. И Дэйвнэ, в конце концов, оказался лежащим носом к земле с заломленными за спину руками и с разбойником, сидящим на нем верхом. Он подумал было о магии, но тут его неожиданно освободили.
   Дэйвнэ поднялся на ноги, стер грязь с лица. Его победитель стоял рядом и почему-то радостно смеялся.
   – Ну? – спросил Дэйвнэ, нахмурившись.
   Мужчина оборвал смех, глянул серьезно и совсем уже осмысленно.
   – Тебя учили драться друиды клана МакБайшкнэ, парень. Но еще четырнадцать зим назад этот клан вырезали сыны Морны. Кто ты такой?
   Дэйвнэ пожал плечами: ему было все равно.
   – Я – Дэйвнэ, сын Кумала, последнего Вождя сынов Байшкнэ.
   Воин напротив него замер, сначала растерянно, а потом все быстрее ощупывая мальчика глазами, – Дэйвнэ почти физически чувствовал его взгляд.
   – Я… – голос воина предательски дрогнул. – Я – Фиакул МакКон, друг Кумала, последний воин клана Байшкнэ. То есть… уже не последний.
   Торжественно и степенно он опустился на одно колено, преклонил голову.
   – Приветствую тебя, мой Вождь!

4

   Лейнстер, верховья реки Боанн, осеннее Равноденствие года 1464 от падения Трои

   Шел дождь. Звук его был сер, как были серы стены убогой избушки, как были серы запахи старых, плохо выделанных шкур. Как душа у Дэйвнэ.
   – Мясо почти готово, мой Вождь, – сказал мужчина, тыкая ножом подвешенную над огнем тушку молочного еще лесного подсвинка.
   – Я же просил: не называй меня Вождем, Фиакул. Нет больше рода Байшкнэ, нет и Вождя.
   Мужчина взревел, обнажая крупные желтые зубы; с размаху ударил кулаком в стену, избушка дрогнула.
   – Ты, маленькое дерьмо! Клан жив, пока есть хотя бы один мужчина, пока есть кому поднять копье и сказать: «Я – Вождь!» Ты видел, как умирают настоящие люди? Все мои братья, все мои друзья – и твой отец среди них! – умерли, чтобы ты жил, чтобы жил клан Байшкнэ. И ты думаешь, я теперь позволю тебе пускать сопли да еще буду поглаживать тебя по головке?
   – Я видел… как умирают люди, – прошептал Дэйвнэ.
   Фиакул вдруг расслабился, опустил, разжав кулаки, руки. Шагнул к Дэйвнэ.
   – Тебе досталось, да, парень? – голос его нельзя было назвать ласковым, как не бывает ласковым рык медведя, но Дэйвнэ почувствовал в нем искреннее сочувствие и… понимание.
   Дэйвнэ промолчал.
   – Знаешь, когда я был маленьким, – продолжил Фиакул, – твой отец однажды разбил мне нос. Я пришел домой и плакал, и жаловался маме, что мне больно. Тогда мама сказала мне: «Фиа, никогда не думай о себе, от этого бывает горе, и тоска, и зло. Думай о других, Фиа, ибо от этого бывает любовь, и радость, и благо. Думай о других, Фиа, и тогда даже слезы твои будут светлы». Мама заговорила какую-то травку, чтобы приложить ее к носу и унять боль. Мне показалось тогда, что она чего-то ждет от меня, и я взял эту травку и убежал к Кумалу. Твой отец тоже плакал – я выбил ему два молочных зуба. Я отдал ему эту травку, Дэйвнэ, потому что подумал о нем, подумал, что ему, наверное, еще больнее, чем мне. А он не взял ее, потому что подумал обо мне… Та травка так и осталась лежать на лавке, Дэйвнэ. А у меня появился друг, и никто никогда не был мне ближе и дороже, чем твой отец.
   Мы с твоим отцом стали воинами, Дэйвнэ, – лучшими воинами клана, потому что никогда не думали о себе. Воин, мальчик, – это не просто человек, который умеет драться… Я вынес твоего отца с брода славной драки, и я знал, что он умирает, – мы все тогда это знали. Наши братья кричали: пойдем к дому сынов Морны, отомстим за Вождя, умрем, как мужчины! Они думали о своем гневе. А я был тогда в гневе дважды, ибо для меня Кумал был не только Вождем, но и другом. Но я тогда оставался воином и думал не о себе. Нет, сказал я, там, в Лейнстере, маленький сын Вождя, и ему нужна наша защита. И мы ушли, мальчик, ушли, не отомстив, чтобы защитить тебя и твою мать.
   У дома МакБайшкнэ, на западной дороге, мы дали хороший последний бой сынам Морны, когда они пришли забрать твою жизнь. Мне достался тяжелый удар; я упал; я очнулся уже на закате – один среди трупов. МакМорна забрали своих убитых, а нас бросили гнить. Я похоронил их – похоронил весь клан…
   Он отвернулся к очагу, снял с огня мясо, положил его на заменяющую стол колоду.
   – Я жил, оставаясь воином, несколько лет, Дэйвнэ. А потом сломался. Моя мама научила меня думать о других, но не сказала мне, что делать, когда думать больше не о ком. Я жил поначалу, думая отыскать тебя, но, когда понял, что это невозможно, мне стало все равно. Я отчаялся; я стал думать о том, как мне плохо, и потому озлобился; я стал убивать просто из ненависти. Я… я перестал быть Воином.
   …Он вдруг судорожно вздохнул, как всхлипнул, и упал на колени перед сидящим мальчиком, схватив его за руки.
   – Я оступился, Дэйвнэ, я упал, мне никогда уже не стать тем, кем я был. Но ты – ты молод, и ты не просто воин, ты – Вождь! Я вижу, что тебе больно, хотя и не знаю, что с тобой было. Но, Дэйвнэ, не повтори моей ошибки!
   – Смотри! – он ударом ноги отбросил закрывающую выход шкуру. – Смотри, мой Вождь! Там – Ирландия, там – твоя земля, там – тысячи людей, которым нужны защита и помощь. Ты – Воин, о Дэйвнэ, так не думай о себе, думай о них! Там – МакМорна, которым я так и не смог отомстить за смерть твоего отца, – думай о них, Вождь, не о себе, Вождь, не о себе!

   Дэйвнэ МакКул из клана МакБайшкнэ долго смотрел в накрывшую болота ночную тьму за дверным проемом, потом мягко освободил свои руки из больших рук Фиакула, поднялся на ноги.
   – Я благодарю тебя, друг моего отца, за то, что ты сделал для него, и за то, что сделал сейчас для меня, – лицо его стало абсолютно спокойным, и спокойствие это было страшным. – Я убью МакМорна.

5

   Лейнстер, верховья реки Боанн, начало весны года 1465 от падения Трои

   – Становится тепло, – сказал Фиакул, трогая рукой только что распустившиеся сережки вербы. – Время хорошо для дороги.
   – Да, друг, – чуть улыбнулся Дэйвнэ.
   – Ты заматерел за эту зиму, – тебя уже не назовешь мальчиком. И ты стал одним из лучших воинов Ирландии – воистину сын своего отца. Друиды дали тебе многое, я научил тому, чему только другой воин может научить воина, но дело, кажется, не в этом: ты побеждаешь не одной только силой и не одним только умением… Ты уверен, что хочешь уйти один?
   – Да, Фиакул. Я говорил тебе, что не знаю своего пути. И, пока я не найду его, мне лучше идти одному. Но я обещаю позвать тебя, когда пойду убивать сынов Морны.
   Мужчина оскалился, показав неровные желтые зубы, потом согнал ухмылку со своего лица.
   – Я знал, Вождь, что ты не изменишь того, что решил. Когда ты уходишь?
   – Завтра… а может быть, сегодня… сейчас.
   Фиакул кивнул.
   – Хорошо. Я отдал тебе все, что хранил: умение, силу… память о твоем отце… Все, кроме одной вещи, которую оставил напоследок, – он достал из поясной сумки нечто узкое и длинное, замотанное в кусок кожи. – Возьми, Дэйвнэ, это твое.
   Почувствовав вдруг волнение, юноша принял из рук воина увесистый сверток, размотал кожу. Блеснула серая сталь, и в руку Дэйвнэ лег наконечник копья. В локоть длины, голубоватый металл в разводах, инкрустация золотом – восьмиконечная свастика и символы Солнца – круги с точкой в центре – на каждой стороне клинка.
   Дэйвнэ перехватил наконечник за раструб под древко.
   – Это нездешняя работа, парень, – тихо сказал Фиакул. – Этим оружием дрался твой отец. Я знаю, он хотел бы оставить тебе больше, чем просто клинок, но… Но, поверь мне, этот наконечник стоит больше, чем земли и стада. Быть может, лишь бык Дайре, за которого дрался Кухулин, мог бы сравниться по цене с этим оружием.
   Дэйвнэ молча поднял клинок к небу.
   – Я не друид, Дэйвнэ, но не надо быть магом, чтобы видеть – ты больше не мальчик. Я не могу дать тебе взрослого имени, Вождь, но ныне не дело тебе носить и детское имя. Нас осталось двое – двое последних воинов клана сынов Байшкнэ. Примешь ли от меня то, что я могу сделать?
   – Да, друг.
   Фиакул свел плечи и пригнул голову, собирая ту толику Силы, что отпущена Воину, потом выбросил руки вперед и вверх, простер их над головой Дэйвнэ.
   – Как старший у младшего, как родич у родича, как воин у воина, я, Фиакул МакБайшкнэ, забираю у тебя детское имя, Дэйвнэ. Ты уходишь, и пусть боги ведут тебя на твоем пути, и пусть приведут тебя туда, где обретешь ты то, чего я не могу тебе дать, – новое имя, имя взрослого воина. До тех же пор зовись родовым именем предков, – МакБайшкнэ.
   – Айе! – воскликнул молодой МакБайшкнэ, выше поднимая клинок к небу.
   Фиакул уронил руки, словно потеряв вдруг всю силу, потом улыбнулся.
   – Ты вправе просить дара у того, кто забрал твое старое имя, парень.
   Юноша помолчал с минуту, потом спросил:
   – Если это можно, пусть даром будет твой ответ, друг.
   – Все, что скажешь, Вождь.
   – Моя мать… Бовалл, Лиа Луахре – они говорили мне, что в тот последний бой мама вышла на дорогу запада вместе с последними воинами МакБайшкнэ, вместе с вами, Фиакул. Ты хоронил людей клана. Скажи мне, друг моего отца, хоронил ли ты мою мать?
   Что-то полыхнуло в предвечернем воздухе – зарница ли, молния… Удар грома разбил тяжелую тишину, и порыв ветра согнул ветви придорожных деревьев.
   – Мой Вождь, – произнес Фиакул, ветер разметал его незаплетенные в косы волосы. – Мой Вождь, этот клинок, что у тебя в руках, – приданое твоей матери. Не мне следить судьбы тех, кто приходится названной родней Лугу Длинной Руки. Твоей матери не было среди тех, чьи тела я предал огню в ту ночь.
   – Айе! – повторил юноша, и новый порыв ветра подхватил его слово.

Глава 4. Река прозрения

1

   Лейнстер, среднее течение Боанн, весна года 1465 от падения Трои

   Вечерело, воздух был свеж и прохладен, и запахи весеннего леса, травы, влажной земли ощущались как-то особенно явственно после прошедшего недавно легкого дождика. Капли влаги еще поблескивали на траве в пятнах пробившегося сквозь листву золота заходящего солнца.
   Юный МакБайшкнэ вышел из леса на берег Боанн, остановился, оглядываясь. Огромное солнце висело прямо перед ним, уже почти касаясь вершин дальних холмов. МакБайшкнэ шел на запад.
   Взгляд его выхватил вдруг человеческую фигурку на берегу шагах в пятидесяти выше по течению – маленькую, почти незаметную среди листвы в одеждах серых и зеленых тонов. Человек сидел спиной к лесу на стволе упавшего дерева, чьи корни подточила река, и смотрел на закат. Бесшумно – не чтобы напугать, а просто потому, что привык ходить именно так, – МакБайшкнэ подошел к нему.
   – Здравствуй, кто бы ты ни был, – неожиданно сказал сидящий, даже не обернувшись. – Вышел посмотреть на закат?
   Юноша остановился, несколько озадаченный тем, что его заметили.
   – Нет, – сказал он. – Я просто иду мимо. Впрочем, здравствуй.
   Человек, как показалось МакБайшкнэ, усмехнулся. Юноша подошел ближе и увидел, что тот сидит, свесив ноги с бревна и болтая ими в прозрачной над песчаным дном воде.
   – Зря, – сказал человек. – Я имею в виду: зря идешь мимо. Закат сегодня красивый, – он наконец обернулся, и юноша увидел его лицо – чистое, почти без морщин лицо пожилого, но здорового человека. Волосы, заплетенные на висках в косички, были почти седыми, а глаза – темно-карими, веселыми. – Меня зовут Энайр.
   – А меня… – МакБайшкнэ замялся на долю секунды, а потом назвал прозвище вместо полученного неделю назад «временного» взрослого имени: – А меня – Финн.
   – Хорошее имя, – Энайр улыбнулся, качнул в воде ногой, спугнув стайку резвых мальков. – Особенно если понимать, что оно означает.
   – Всего лишь то, что у меня светлые волосы, – юноша пожал плечами.
   – Иногда говорят, что не бывает неверных ответов, бывают неверно понятые задачи.
   МакБайшкнэ собрался было ответить, что его имя касается лишь только его самого, – и ответить резко, – но почему-то не сделал этого. Возможно, добродушное, хотя и с лукавинкой, лицо сидящего на бревне человека просто не располагало к грубости. Вместо этого назвавшийся Финном спросил:
   – Ты слышал, как я подходил? У тебя хороший слух, Энайр.
   Тот снова усмехнулся.
   – Да нет, не слышал. Не переживай за свое умение тихо ходить по лесу, мальчик, с ним все в полном порядке, тебя не услыхала бы даже какая-нибудь пугливая мышь.
   – Но ты ведь поздоровался со мной.
   – Ну и что? Я просто понял, что ты подошел.
   – Но как?
   – Как? Не знаю. Как медведь, спящий в берлоге, чувствует в дни Имболка приход весны? Ясно, что не ушами. Да и какая разница?
   Они помолчали.
   – Садись рядом, – сказал Энайр спустя время, за которое солнце успело спуститься ниже и коснуться холмов. – С этого места прекрасно наблюдать за закатом.
   Финн присел на бревно.
   – Ты часто приходишь сюда смотреть на закат? – спросил он.
   Энайр пожал плечами:
   – Часто, когда это сочетается с другими моими занятиями.
   – А чем ты занимаешься еще?
   Энайр не ответил, и Финн подумал уже, что тот не расслышал вопроса, когда его новый знакомый вдруг заговорил – чуть приглушенно, чуть распевно:

     Я собираю слова.
     Я смотрю на закат.
     Я слушаю звезды.
     Я беседую с дубом, я пою для орешника —
     В глубине леса, где зеленая тишь.
     Я жду Лосося.
     Я молчу о многом:
     Я собираю Слова.

   Финн вдруг ощутил некое неясное волнение, словно предчувствие события.
   – О чем ты говоришь? – спросил он. – Что значит «собирать слова»?
   – Настоящие слова нельзя просто придумать. Они вокруг нас и в нас самих тоже: в красках заката, в мерцании звезд, в шуме ветра, в улыбке девушки. Их – настоящие слова – можно только собирать, как дары.
   Финну показалось, что он почти понимает, что имеет в виду странный его собеседник. Но… он никак не мог ухватить это понимание, оно ускользало от него, как вода из неплотно сжатой горсти.
   – Энайр, – попросил он, – пожалуйста, скажи мне какие-нибудь из тех Слов, что тебе удалось собрать.

     В час, когда Солнце касается моря,
     Ветер стихает;
     Над зеленью трав, над ручьями в долинах,
     над фьордами в скалах
     Повисает безмолвие.
     Долог был день.
     Над Тропою Предела – покой и усталость.
     Золотом выстелен путь на закат;
     Одиноким мерцанием
     Из далеких пределов,
     От самого Солнца,
     Накатит волна.
     Мягко плеснет на блестящую гальку
     под скальным обрывом
     И вынесет Слово.

   Энайр замолчал.
   Солнце на западе последний раз сверкнуло меж вершинами холмов и скрылось за горизонтом.
   – О, Энайр, – сказал Финн, – могу ли я просить у тебя разрешения остаться здесь хоть ненадолго и учиться твоему Искусству?
   Было тихо, только плеснула в реке у камней рыба. Финну показалось, что он видел мелькнувшую над водой спину большого лосося.

2

   Лейнстер, среднее течение Боанн, весна года 1465 от падения Трои, ночь того же дня

   Энайр привел Финна в свою избушку, стоявшую на опушке леса неподалеку от того места, где юноша вышел к реке. В очаге еще ровно светились угли; хозяин вытянул лучинку из аккуратной связки на полке, зажег ее от углей, запалил фитилек масляного светильника, хотя в окно еще лился неяркий вечерний свет.
   – Садись, мальчик, – сказал он Финну, указывая на лавку у стены и присаживаясь у очага.
   Финн опустился на лавку, разглядывая обстановку жилища мага. Энайр положил в очаг полено, достал откуда-то кусок сыра, разрезал его на несколько частей.
   – Так чему же ты хочешь учиться у меня?
   Финн задумался, принимая протянутый сыр.
   – Меня учили слагать заклятия и говорили, что я неплохо овладел этим Искусством, – сказал он медленно (Энайр едва заметно кивнул). – Это… тоже поэзия, но то, что ты называешь «собиранием слов», – что-то совсем другое. Я неправ?
   – Прав.
   – Я могу заклятием разжечь огонь или приманить зверя. Но в результате получится только огонь и только зверь, вышедший из леса. Ничего больше. Сила, которую я вложу в заклятие, и слова, которые я произнесу, уйдут… – он замолчал.
   – Кушай сыр, мальчик, – сказал Энайр.
   – То, что делаешь ты, – продолжил Финн, – похоже на заклятие наоборот. Ты ловишь слова, которые существуют сами по себе, и Сила сама приходит к тебе вместе с ними…
   Энайр негромко рассмеялся.
   – «Заклятие наоборот»? Красивое сравнение, Финн, хвалю. Но это не искусство, это скорее дар или просто умение смотреть и слушать. Здесь нечему учить – ты не ответил на мой вопрос.
   – О том, чему я хочу учиться? Я… наверное, я не знаю, Энайр. Я не смогу этого назвать. Я только чувствую, но не могу найти слов… если для этого есть слова…
   – Хорошо, – улыбнулся Энайр. – Это правильный ответ, мальчик. Ко мне часто приходят юноши проситься в ученики – иногда даже из самой Тары. Большинство из них хочет учиться чему-то – и это неправильные слова, я отсылаю таких назад, к родителям. У магов не учатся чему бы то ни было. У магов учатся.
   – Так ты… возьмешь меня в ученики?
   Энайр отложил сыр и посмотрел на Финна, изобразив на лице недовольство, разбавленное, правда, ехидной полуусмешкой.
   – Да уж… – пробормотал он. – Хорошего, благородного рода парень, это видно сразу. И обучен азам магии. И не дурак. Но соображает туговато.
   Финн уставился на него, не понимая.
   Энайр вдруг расхохотался, окончательно повергая юношу в недоумение.
   – Иди за водой, парень, – котелок у дверей. И принимайся чистить лук для похлебки. А на будущее запомни: обучение у мага – тем более у мага, собирающего слова, – идет даже тогда, когда о магии нет и речи.

3

   Лейнстер, среднее течение Боанн, конец весны года 1465 от падения Трои

   – Учитель, смотри какой! – Финн вошел в избушку и бросил на сбитый из двух досок стол большого лосося, еще раздвигающего жабры. – Обед будет хорош!
   Энайр оторвался от длинной ореховой жерди, на которой вырезал некие знаки, взглянул на утреннюю добычу юноши.
   – Красивый, – согласился он. – Жаль только, что не тот.
   – Не тот? – переспросил Финн.
   – Друиды, которые учили тебя, не рассказывали о Лососе Мудрости?
   Финн вспомнил.
   – Рыба, чей жир – колдовство?..
   – Его называют и так, хотя это не совсем правильно. Верней было бы сказать: Рыба, чей жир – первое Слово магии.
   – Но это же сказка. Нельзя поймать того, кого нет.
   – Разумеется, о мудрый ученик. Нельзя поймать того, о ком ты думаешь, что его нет.
   – Я думаю? Я неправ, Энайр?
   – Я не говорил этого.
   – Но тогда…
   – Но я и не сказал, что ты прав.
   – Я не понял, учитель.
   Энайр усмехнулся.
   – Ты уверен, что мысль твоя может быть либо правдой, либо неправдой, и никак иначе, так ведь?
   – Но… разве нет? Если я, например, скажу, что эта рыба, лежащая на столе, лосось – это будет правда. Если я скажу, что это угорь, это будет ложь. Так?
   – Так – если ты человек.
   Финну показалось, что он ухватил идею учителя.
   – А если… если я маг?
   – Тогда ты можешь сказать, что она красивая, например.
   Энайр взял свою палку и снова принялся что-то резать на ней.
   – Ты слышал о священных Островах Запада? Об Островах Бессмертных?
   – Конечно, учитель.
   – И веришь в то, что они существуют?
   – Разумеется. Многие маги и властители бывали там. И оттуда приходили сиды и боги.
   – Значит, это правда?
   – Да. Но зачем ты спрашиваешь об этом?
   – А знаешь ли ты, что многие великие мореплаватели из Эйре, Альбы и других стран уходили на своих кораблях очень далеко на запад и не находили там ничего, кроме воды и плавучих льдов?
   – Знаю.
   – Значит, и это правда? Значит, правда и то, что Острова есть, и то, что Островов нет в Океане? А, ученик? – последний вопрос был уже явной насмешкой. Финн задумался.
   Они помолчали.
   – Нет правды и нет лжи, когда речь заходит о магии, запомни это, мой мальчик, – произнес Энайр уже серьезно.
   – А что есть, учитель?
   – Слово.
//-- * * * --//
   Они сидели на любимом бревне Энайра, опустив ноги в прохладную воду Боанн, и смотрели на закат.
   – Ты так и не рассказал мне о Лососе Мудрости, учитель.
   – Да? Но ты же и сам знаешь о нем сказку.
   – Именно сказку. Но ты говорил о нем, словно действительно живешь здесь, на берегу Боанн, в надежде когда-нибудь его поймать.
   – Я действительно живу здесь, на берегу Боанн, ожидая своего Великого Лосося.
   – Расскажи мне.
   Энайр помолчал, глядя на солнце, потом спросил:
   – Ты знаешь, что находится в центре Мира?
   – Да, – ответил Финн. – Там растет Древо, а у его корней бьет Источник Судьбы, из которого берут начало все реки Острова Бессмертных…
   Энайр покачал головой.
   – Твои друиды не очень-то хорошо обучили тебя древним мифам. Из Источника Судьбы, бьющего в середине Мира, берут начало все реки.
   – И Боанн?
   – И Боанн.
   – И ручей, что впадает в Боанн в ста шагах отсюда?
   – И ручей, что впадает в Боанн в ста шагах отсюда.
   Финн усмехнулся собственной хитрости:
   – Но я вчера вечером был у его истоков! Не значит же это, что я был… – и вдруг замолчал.
   Энайр поднял на него глаза.
   – Значит, мой мальчик. Значит. По крайней мере – если ты маг.
//-- * * * --//
   За окном избушки уже стемнело, когда они принялись за ужин при свете углей в очаге и масляной лампы.
   – Ты не договорил про Лосося… – не очень уверенно начал Финн.
   – А тебе так хочется услышать эту сказку именно из моих уст?
   – Да. Когда ты говоришь, Энайр, даже самые простые вещи становятся… волшебными, все словно раздваивается, обретая второй смысл…
   – Раздваивается?
   – Ну да. Это как с реками, у каждой из которых два истока – один здесь и один в середине Мира, в Источнике Судьбы.
   – Раздваивается… – задумчиво повторил Энайр. – Да, можно сказать и так. В древности об этом говорили как о первом уровне обучения истинной магии.
   – А второй? – спросил Финн.
   – Подумай. Ты уже видел… когда пытался поймать меня на слове – когда говорил о нашем ручье.
   Финн задумался. И вдруг понял – нет, ощутил, увидел – так ясно и ярко, что по спине у него пробежали мурашки.
   – Нет двух источников… – проговорил юноша. – Тот, что в середине Мира, и тот, что здесь, в Ирландии, это… ОДНО…
   Энайр быстро глянул на него, кивнул – едва заметно, скорее сам себе, чем Финну.
   – И Лосось…
   Энайр снова кивнул и продолжил уже сам:
   – Лосось Мудрости живет в Источнике Судьбы и поедает орехи, падающие в воду с Древа, растущего в середине Мира. В этих орехах – Первое Слово истинной магии, так Оно попадает в плоть и жир Лосося. Когда магия переполняет его, Лосось уходит из Источника в одну из рек, берущих там начало, а место его занимает новый, молодой лосось. – Энайр сделал паузу, зачерпнул супа из стоящей перед ним миски. – Маг, знающий, что все реки берут начало в Источнике Судьбы, может дождаться своего Лосося, поймать его и съесть, и так обрести знание истинного языка магии.
   Они долго молчали, и лишь когда ужин был закончен и пришло время Финну убирать его остатки, юноша спросил:
   – Учитель, а когда ты дождешься своего Лосося на берегу великой реки Боанн, как ты узнаешь его?
   Энайр хитро улыбнулся:
   – Ты забыл сказку, мальчик? Три белых и три красных пятна отличают Лосося Мудрости, рыбу, чей жир – магия.

4

   Лейнстер, среднее течение Боанн, начало лета года 1465 от падения Трои

   – Да, парень, с тех пор как появилась Фианна, больших войн наш остров не знал, ты прав, – Энайр помахал в воздухе только что отрезанным куском сыра. – Но Братство светлых распалось уже больше четверти века назад, – он отправил сыр в рот.
   Финн локтем – чтобы не испачкаться – вытер с глаз слезы и продолжил кромсать лук для столь любимой магом луковой похлебки.
   – И вождями Фианны всегда были МакБайшкнэ? – спросил он.
   – Нет, конечно. Повелители Фианны не короли, а Фианна не королевство, чтобы передаваться по наследству. Во главе светлого Братства всегда стоял лучший. Но кровь, конечно, не вода – наследственность много значит и в магии, и в боевых искусствах. Мужчины из рода Байшкнэ не раз возглавляли Фианну. И последним из предводителей Фианны был Вождь этого клана.
   Финн замер с ножом в руке.
   – Кто именно? – негромко спросил он.
   Энайр быстро глянул на него, но ответил почти без задержки:
   – Кумал, последний из их Вождей.
   – А Фианна распалась, когда… когда его и других людей клана Байшкнэ убили люди МакМорна?
   – Нет, что ты. Гораздо раньше. МакМорна сами были частью Фианны, и их мужчины тоже не раз вставали во главе Братства.
   – Ну уж нет! – воскликнул Финн, откладывая нож.
   – Почему же нет? Истинные Светлые – люди, находящиеся под особым покровительством богов, – рождаются в любых кланах. Ну… почти в любых.
   Финн промолчал.
   – Ты ведь из тех МакБайшкнэ, которым удалось выжить после сражений с МакМорна, да, мальчик?
   – Откуда ты знаешь? – сумрачно взглянул на него юноша.
   – Вот уж несложно было угадать, – Энайр усмехнулся, но не обидно. – Рукоять твоего ножа украшена изображением кабаньей головы – тотема клана Байшкнэ. Когда ты купаешься, у тебя на руке можно видеть обереги, в которых несложно узнать работу друидов МакБайшкнэ или родственного им клана. У тебя…
   – Что ты сказал! – воскликнул, невежливо перебивая старшего, Финн, до которого дошел вдруг смысл предыдущей реплики Энайра. – Один из?
   Энайр отодвинул наконец от себя сыр, посмотрел на юношу с сочувствием и нежностью.
   – Бедняга, – сказал он. – Ты действительно прожил свои полтора десятка лет, будучи уверен, что выжил один из всего клана?
   – А это… не так?
   – Нет, конечно. Один полусвихнувшийся МакБайшкнэ, например, живет на болотах к востоку отсюда, в двух днях конного пути вверх по Боанн…
   – Он не свихнувшийся… – встрял Финн.
   – Да? – заинтересовался Энайр. – Значит, ты с ним встречался? И еще жив? Любопытно… Ладно, потом. Больше всего ваших – десятка два человек – живет в Таре и около нее. Есть кое-кто и в среднем течении Боанн… Неужели ты думаешь, что все до единого МакБайшкнэ были в главной усадьбе клана, когда ее разграбили МакМорна? Это же был огромный клан, все вместе они туда просто не поместились бы.
   Финн не ответил, переваривая то, что услышал. Почему ему не сказал об этом Фиакул? Не признавал за родственников тех, кто выжил в давней войне? Или действительно повредился умом, очнувшись тогда на заваленной трупами дороге? Или просто не знал?
   – Стой! – довольно резко воскликнул вдруг Энайр. – Последняя битва между вами и МакМорна состоялась… – он прикинул что-то в уме, – ну да, тогда тебя либо вообще не было на свете, либо ты был совсем мелким. Если ты был уверен, что тогда погибли почти все ваши, то кто тогда сказал тебе, что ты МакБайшкнэ? И кто…
   – Я – сын Кумала.
   Энайр покивал.
   – И те две друидессы, которые, как ты рассказывал, обучали тебя…
   – Да, – Финн опустил глаза. – Меня спасли во время последней битвы, чтобы не прервался род Вождей.
   Энайр молчал.
   – Я только год назад ушел из Леса, – сказал юноша. – До этого даже не видел никого, кроме Лиа и Бовалл. Я почти не знаю людей. Скажи, учитель, если я разыщу оставшихся МакБайшкнэ, если я назову себя новым Вождем клана, они пойдут за мной убивать МакМорна?
   – А ты действительно этого хочешь?
   – Они убили моего отца.
   – Твой отец убил отца тех, кто возглавляет клан Морны сейчас.
   – Как? – удивился Финн.
   – Как? – переспросил Энайр. – Понятия не имею. Копьем, наверное. Вряд ли в магическом поединке: твой отец был для этого слабоватым магом – собственно, всего лишь владел немножко Силой.
   – Ты… знал моего отца?!
   – Мало кто из магов Ирландии не знал последнего Повелителя фениев.
   Финн подумал немного, потом спросил:
   – Учитель, а из-за чего была война между кланами?
   Энайр поерзал на лавке, устроился поудобнее.
   – Было много причин. Сначала, наверное, власть в Фианне. Потом – споры из-за земли и скота. Потом – первые убитые, первая кровная месть…
   – И кто был прав, учитель?
   – Ха, мальчик мой! Можно быть правым в отдельном споре, но нельзя быть правым в междоусобной драке, в которой люди родственных кланов без разбору убивают друг друга.
   – Родственных? – удивился Финн. – Мы никогда не были родней МакМорна!
   – Да, если забыть о том, что все кланы Ирландии – человеческие по крайней мере – восходят к сыновьям Миля. Или ваши друиды не учили тебя истории? И… еще мне кажется, что неплохо было бы все-таки дорезать лук до того, как в котелке выкипит вода.
   Финн не спорил, хотя все услышанное потрясло его, и потрясение это меньше всего располагало к кухонной работе.
   – Расскажи мне о Фианне, учитель.
   – Твои друидессы говорили о Братстве мало?
   – Да. В основном о старых временах, когда фении дрались с великанами и отражали набеги на остров.
   – Что ж, было и такое. Первым Вождем Фианны был некий маг, собравший вокруг себя два десятка человек именно для того, чтобы отбить набег с Альбы.
   – Маг? – переспросил юноша.
   – Да, а что?
   – Но ведь Фианна была братством воинов…
   Энайр чертыхнулся.
   – Быстро же забывается прошлое. Фианна, мой мальчик, была Братством фениев, как следует уже из названия. Если бы Братство было всего лишь союзом воинов, чем бы оно отличалось от дружины любого короля или князя? Среди фениев были и люди, более склонные к магии, и люди, более склонные к воинскому делу, – дело не в этом. Все они были людьми Тропы. Тропы Предела.
   Финн помолчал, обдумывая слова мага.
   – А почему Фианна распалась, Энайр?
   – Много причин. Верховные Короли терпели могущество Братства фениев, пока оно было необходимо для защиты острова и пока Фианна не претендовала на власть; позже начались раздоры между Вождями Фениев и Верховными Королями. Это одна причина. Другая – споры за власть в самой Фианне, когда она с течением времени превратилась, как ты сам выразился, в «братство воинов». Еще одна – в том, что люди, возглавлявшие Фианну, уже лет сто, как перестали быть тем, чем были раньше. Последнее время их даже называли просто Повелителями фениев…
   – А как их называли раньше?
   Энайр с удивлением (юноше даже показалось – искренним) взглянул на него.
   – Разве ты не знаешь?
   – Нет.
   Маг помолчал. Потом спросил сам:
   – И ты никогда не задумывался о том, почему Братство называлось Фианна, а его члены – фениями?
   – Не знаю… нет.
   Энайр погрузился в собственные мысли.
   Юноша кашлянул, а потом повторил свой вопрос.
   – Так как же звали первых, настоящих Вождей Фианны?
   Энайр посмотрел на него, пододвинул к себе сыр, отрезал кусочек и лишь потом сказал:
   – Финн. Светлый.

5

   Лейнстер, среднее течение Боанн, осень года 1465 от падения Трои

   Лето прошло.
   Минул Солнцеворот: луга в пойме Боанн покрылись пестрыми коврами цветущих трав и снова сбросили цвет, выгорев на жарком солнце. Прошли светлые дни Лугнасы, когда дикие лесные яблони приветствуют свадьбу великого бога появлением плодов. Отцвел иван-чай, знаменуя конец лета; и сразу за тем минуло осеннее Равноденствие, одевшее берега Боанн в золото кленов и лип и багрянец кустов бересклета. Первые холода сорвали и этот последний убор с холмов и долин; первые затяжные дожди размыли дороги и превратили берега ручьев в топь.
   Близилось время Самайна.
//-- * * * --//
   День, когда Финн отправился на холмы собирать последние лесные орехи, выдался погожим. Было прохладно, но солнечно; почти полное безветрие царило над лесами. С самого утра Финн чувствовал странный покой, некую смесь светлой печали и ощущения безграничной, всеобъемлющей свободы – той свободы, которая уже не требует проявления в событиях и поступках, и именно потому абсолютна.
   Орехов уже почти не оставалось, грибы сошли давным-давно, и Финн, не слишком озабочиваясь собиранием пищи, по большей части просто гулял по любимым тропам. Наконец день перевалил за полдень, Финн обошел склон еще одного долгого холма и направился домой.
   Когда он вошел в избушку, Энайр был там – сидел у маленького оконца, задумчиво оглаживая деревянную чашку. Было тихо.
   – Учитель, – позвал Финн.
   Тот отозвался не сразу. Медленно повернул голову, улыбнулся – чуть печально, под стать настроению, что еще с утра овладело Финном.
   – Да, мальчик.
   – Вот, – юноша показал полупустой холщовый мешок и положил его на лавку у входа. – Почти ничего нет в лесу. Эти – последние.
   – Хорошо, – кивнул Энайр. – Орехи разберешь потом. А сейчас займись, приготовь мне обед.
   Он произнес это совсем обыденно, никак не выделив слово «мне», но Финн заметил и удивился. Про себя, разумеется.
   – Да, конечно, – сказал юноша. – А что…
   Энайр кивком головы указал на стол, где лежала средних размеров рыбина. Потом поднялся.
   – Пожарь, – сказал он. – Но не вздумай пробовать. Я вернусь через час.
   Маг взглянул в глаза Финну, и взгляд его был цепок, оценивающ и печален. Потом повернулся и вышел вон.
   Финн постоял, несколько обескураженный, у входа и подошел к столу. Приподнял рыбу за хвост, осмотрел ее.
   Это был лосось.
   Три белых и три красных пятна светились на его боку.
//-- * * * --//
   Запах жарящейся рыбы, куски которой Финн нанизал на вертел и подвесил над огнем, был восхитителен. Лосось был почти готов. Финн стоял у очага на коленях и ждал того момента, когда нужно будет снимать его с огня. После долгой прогулки по холмам есть хотелось изрядно, но к этой рыбе он не позволил бы себе прикоснуться никогда.
   Чуть хрустнула, сильно обгорев, одна из деревянных рогулек, на которых лежал вертел. Финн подумал было, что надо бы ее заменить, потом махнул рукой – рыба была почти готова. И в этот миг рогулька хрустнула сильнее и почти упала. Вскрикнув, Финн подхватил жаркое, сунув руки прямо в огонь, метнулся к столу, бросил рыбу на приготовленное деревянное блюдо.
   И по привычке всех мальчишек всех времен и народов сунул обожженные кончики пальцев в рот.
   Это было… как удар. На мгновение сдавило со страшной силой затылок; волна дрожи прошла сверху вниз по позвоночнику, заставив Финна с криком выгнуться. И пришла великая радость и понимание… всего. Но это было недолго, ибо человек не может удерживать в себе все дольше мгновения.
   Некоторое время Финн еще различал, о чем поют в кустах у окна птицы, что видит вышедший к ручью олень, где и зачем притаился сом в корягах у берега Боанн… Потом ушло, растворилось до времени и это, осталась чистая, всеобъемлющая радость – но и ее прилив понемногу схлынул.
   Осталось Слово.
//-- * * * --//
   Через пару минут вернулся Энайр.
   Финн обернулся на звук его шагов, готовый произнести слова раскаяния, и понял вдруг, что никакого раскаяния не ощущает. Энайр вошел, прислонился к стене. Взгляд его был непонятен – смесь насмешки, ехидства и… удовлетворения.
   – Учитель… – сказал Финн.
   – Да, мальчик? – Энайр улыбался. – Ну как, тебе удалось удержаться от искушения попробовать кусочек Лосося?
   – Учитель, я не съел ни кусочка, честное слово! Но, когда рыба была уже почти совсем готова, подломилась стойка. Мне пришлось схватить рыбу, чтобы она не упала в огонь. А потом я нечаянно облизал пальцы… ну… обжегся.
   – И как? Вкусно?
   Финн повесил голову.
   – Я прошу прощения. Я не хотел пробовать твоего Лосося, учитель. И с ним ничего…
   – Дурак! – рассмеялся Энайр, перебивая Финна. – Никогда не попробовать Лосося Мудрости никому, кроме того, кому он предназначен. Кроме того, ради кого он поедал орехи Знания в водах Источника Судеб, ради кого он нес Слово магии вниз по великой реке. Это был твой Лосось, Финн.
   – Но…
   – Давай-давай, садись за стол и ешь свой обед. А я сяду рядом и буду радоваться, глядя, как мой ученик поедает рыбу, пришедшую от всеобщего Истока.
   – Но ведь это ты его ждал, и ты поймал его, Энайр!
   Маг пожал плечами.
   – И что? Я почти не сомневался, что ловлю Лосося для тебя, и, как видишь, был прав.
   Финн помотал головой.
   – А… ты, учитель?
   – Я? Я буду дальше сидеть здесь, на берегу великой реки, и смотреть на закат, и слушать звезды, и ждать своего Лосося.
   Финн помолчал, глядя на исходящую ароматным паром рыбу. Потом тихо спросил:
   – Но почему… почему так, учитель?
   Энайр пристально взглянул на него и ответил – почти без насмешки:
   – Ты помнишь, мальчик, в самый первый день нашего знакомства я спрашивал тебя: понимаешь ли ты значение своего имени?..

6

   Лейнстер, среднее течение Боанн, осень года 1465 от падения Трои

   – Друиды клана Байшкнэ научили тебя использовать Силу и побеждать врагов. Но этого мало. Только Фиакул МакКон сделал из тебя Воина, когда научил думать о других. И только жир Лосося Истины сделал из тебя Мага, когда впервые дал тебе увидеть бесконечность Тропы Предела.
   Финн задумался.
   – Знаешь, Энайр, я думаю, что это не Лосось.
   – А кто же?
   – Ты. Твое Слово, те Слова, которые ты собирал долгие годы на берегу великой Боанн.
   – Ну, быть может, ты и прав, Финн. Нет неправильных решений, есть только неправильно понятые задачи.
   – Я ухожу, Энайр.
   – Я знаю.
   – Благодарю тебя и… Ты дождешься своего Лосося. Он уже близко, Энайр. Он уже прошел истоки Боанн.
   Старый поэт вдруг рассмеялся:
   – Ну если мне говорит это отведавший Лосося Истины, значит, это правда!
   – Прощай, Энайр.
   – Прощай, Светлый! Я буду ждать своего Лосося и, когда поймаю его, догоню тебя на Тропе Предела!

Часть II. Повелитель Фениев

     Что ж, скоро ветер окрепнет, и мы
     Навсегда оттолкнемся от тверди —
     Мы ворвемся на гребне волны
     В ледяное сияние Смерти…

     Плачь – мы уходим отсюда, – плачь;
     Небеса в ледяной круговерти;
     Только ветер сияния – плачь:
     Ничего нет прекраснее Смерти…

Сергей Калугин, Nigredo

Глава 1. Дорога на Тару

1

   Миде [12 - Миде — центральное королевство древней Ирландии, владение Верховного Короля.], окрестности Тары, конец осени года 1465 от падения Трои
   Дорога выглядела пустынной – но только не для опытного взгляда. Следы сапог, колес, копыт лошадей были совсем свежими, несмотря на то что еще вчера шел дождь. То тут то там попадались на обочине обрывки материи, пучки соломы, остатки еды.
   Все следы вели в одном направлении – в Тару, город Верховных Королей, куда собиралась сейчас вся знать Ирландии – маги и воины, а вслед за ними тянулись обозы с дарами, припасами и челядью.
   Близился Самайн – великий праздник, когда зажигались огни во всех пяти покоях Дома Красной Ветви и люди со всех Пяти Королевств съезжались на священный холм Тары, чтобы вместе с Верховным Королем встретить наступление зимы и нового года. Это было время, когда на глазах таяли стада и опустели погреба с медом и пивом, когда вершились суды и заключались союзы. И еще это было время, когда с наступлением темноты люди собирались у очагов и костров и не решались без крайней нужды выходить за пределы освещенного огнем круга в наполненный духами и опасностями мрак колдовских ночей.
//-- * * * --//
   Уже почти стемнело, когда Ойсин заметил наконец чей-то походный лагерь чуть в стороне от тракта, – огонек мерцал меж голых, мрачных стволов деревьев не так уж далеко впереди. Ойсин с облегчением вздохнул и ускорил шаг. Он уже пару часов высматривал по дороге стоянку какой-нибудь группы идущих в Тару, надеясь пристать к ним на ночь. Конечно, можно было остановиться на ночлег и одному, но это означало бы две неприятные вещи: во-первых, сон на пустой желудок (а на стоянке богатого каравана можно было бы заработать ужин пением), а во-вторых, ночное одиночество. Конечно, до наступления времени Самайна [13 - Время Самайна – Самайн праздновался у кельтских народов примерно пять дней до и пять дней после собственно календарной даты (ок. 1 ноября).] оставалось еще несколько дней, и все же…
   Когда Ойсин, посвистывая, поравнялся с неизвестным лагерем, темнота окончательно опустилась на тракт и лес. Поежившись, бард свернул с дороги и, спотыкаясь о корни и чертыхаясь, побрел сквозь череду замерших в предзимье и казавшихся черными деревьев к близкому уже огню.
   Полянка, на которую он вышел, была совсем небольшой. И не было там никакого богатого каравана, не было князей и придворных. У костра сидел юноша примерно того же возраста, что и сам Ойсин, и спокойно смотрел на вышедшего из леса молодого барда. И все-таки это было лучше, чем совсем никого.
   Ойсин поздоровался.
   – И тебе здоровья, – ответил юноша. – Оставайся у моего огня, если ищешь ночлега.
   – Благодарю и принимаю твое приглашение с радостью, – сказал Ойсин, сбрасывая свои сумки на землю и присаживаясь на корточки у огня. – Мое имя Ойсин, сын Фьена.
   – Финн, сын Кумала, – представился хозяин. Воспоминание, связанное с последним именем, мелькнуло у барда, затронув самый краешек его сознания, – мелькнуло и ушло.
   – Устал сегодня, – сказал он, садясь поудобнее и вытягивая застывшие ноги к огню. – Миль десять отмахал: боюсь опоздать к началу праздника. А ты, друг, тоже в Тару?
   Финн кивнул.
   – Я – бард, – сказал гость, потом усмехнулся: – Правда, без денег, без славы и без хозяина. Надеюсь малость подзаработать, а если повезет – пристать к какому-нибудь князю. Эх…
   Юноша, у костра которого он остановился, определенно ему нравился: открытое лицо с правильными чертами, крепкое тело, простая, но добротная одежда зеленых с коричневым цветов; кажется, без оружия, если не считать нож, конечно. Впрочем, нет – приглядевшись, бард увидел почти незаметное в темноте короткое копье с наконечником в локоть длиной, прислоненное к дереву позади сидящего.
   – Я как раз собирался поесть, – сказал Финн. – Ты голодный?
   «Не то слово!» – подумал Ойсин, но ответил иначе:
   – Да, в общем-то, нет, но трапезу твою разделю с благодарностью.
   – Угу, – сказал Финн, и барду почему-то вдруг показалось, что губы его тронула легкая, почти незаметная улыбка – такая, словно он видел его насквозь.
   Ойсин вздохнул:
   – Хотя знаешь, если говорить честно, то со вчерашнего вечера у меня крошки хлебной во рту не было.
   Финн улыбнулся – уже открыто, – и они вместе рассмеялись.

   …На ужин была полужареная-полукопченая оленина (остатки косули, убитой Финном два дня назад) и несколько лепешек. Насытившись, юноши отвалились от костра, положив руки под головы.
   Было тихо, только потрескивал костер, догладывая остатки сучьев. Луна то ли еще не взошла, то ли скрывалась пока за лесом. Колкие звезды мерцали меж голых ветвей на ясном холодном небе.
   Почему-то Ойсин почувствовал, что ему хорошо. Нет, не было уютно в мрачном заснувшем лесу, под этими ледяными звездами, в ночи в преддверии Самайна. Но было ощущение уместности, правильности и… близости друга. «Странно, – подумал бард, – я даже не знаю, кто он, этот парень, лежащий рядом со мной и слушающий звезды, а я уже чувствую его другом. Причем старшим… Да, а откуда, интересно, взялось в голове это выражение – “слушать звезды”?.. Вроде бы нет такого в древних песнях…»
   Он вздохнул отчего-то и решил пожертвовать запасом, который считал неприкосновенным, – фляжкой старого вина из тернослива, полученной в качестве платы за музыку больше месяца назад. Потянулся к одной из своих сумок (в другой лежала маленькая арфа), достал флягу.
   – Эй, Финн, – позвал он. – У меня тут найдется, чем промочить горло двум усталым путникам.
   Финн молча кивнул. Ойсин передал ему вино, дождался, пока Финн сделает глоток и вернет флягу, глотнул сам.
   – Эх, – снова вздохнул Ойсин. – Как-то сегодня… странно. Хочешь, я тебе спою что-нибудь, а, Финн?
   – Спой, – сказал Финн.
   Бард снова отпил из фляжки, передал ее Финну, а сам достал арфу. Арфа была совсем неновая и недорогая – без украшений и особой резьбы, но сработанная на славу. Финн понял это сразу, как только Ойсин коснулся серебряных струн.
   – Что бы ты хотел послушать? – спросил бард.
   – То, что ты хотел бы сыграть, – ответил Финн.
   Ойсин оторвал пальцы от струн, почесал лохматый затылок.
   – Ну ладно…
   Потом нежно коснулся струн, отозвавшихся на прикосновение легким звоном, взял несколько аккордов, запел.
   Это была старинная, легкая, как ажурное кружево, песня о золотых Драконах, приносивших некогда магию из-за моря – с той стороны Мира… Ойсин сам не знал, почему выбрал именно ее.
   – Ты хороший бард, друг, – сказал Финн, когда музыка отзвучала.
   – Да? Благодарю, – Ойсин усмехнулся. – Жаль, мне нечасто приходится петь такие песни. Большинство из тех, кто меня нанимает, предпочитают совсем другую музыку.
   – Зачем же ты поешь для них?
   – Зачем? Я же говорил тебе – я бард без денег и без славы. А иногда, знаешь ли, очень хочется кушать…
   Финн приподнялся на локте:
   – Тебе больше не придется петь для тех, кто не умеет слушать, друг.
   – Да? – Ойсин хотел добавить еще что-то насмешливое, но… промолчал.
   – Да, бард Ойсин.
   – Хотелось бы верить, – вздохнул он, откладывая арфу и снова укладываясь на землю, потом вдруг вспомнил: – Послушай, Финн, а ты не знаешь, что такое «слушать звезды»?
   – Знаю, – сказал Финн:

     От дальних брегов за вратами заката,
     Облитая солнечной чешуей,
     Грядет Волна, ударит о камни,
     Вынесет Слово на гребне гривастом.
     Сумевший пройти между морем и брегом
     Слово подымет, в набат ударит…
     …Сумерками
     родятся звезды;
     Несущий Слово
     Голос услышит…

   – Кто ты? – тихо спросил Ойсин.
   – Я ведь уже говорил тебе. Я – Финн.
   – Финн?.. – переспросил бард. Воспоминание, мелькнувшее, но не задержавшееся в его голове раньше, вдруг всплыло вновь. – Финн… сын Кумала?.. Сын последнего Вождя МакБайшкнэ и последнего Повелителя фениев?
   – Ты неправильно понял, Ойсин. Я – Вождь клана Байшкнэ. И я – Финн.
   Ойсин молчал, раздумывая.
   Финн улыбнулся – неожиданно задорно и чуть насмешливо:
   – Не ошибусь ли я, если вспомню, что какой-то бродячий бард у этого костра говорил, что хочет «пристать к кому-нибудь из князей»?

2

   Миде, окрестности Тары, конец осени года 1465 от падения Трои, днем позже

   Когда вдалеке из-за леса показался замок, день едва перевалил за полдень. Лил дождь.
   – Кто там живет? – спросил Финн. – Не знаешь, Ойсин?
   – Понятия не имею, – бард был зол на холод, на дождь, на размокшую дорогу под ногами и на все на свете. – Усадьба какого-нибудь князя. Я сам первый раз иду в Тару этой дорогой.
   – А другой дорогой? – спросил Финн. – Другой дорогой тебе уже доводилось приходить в город Верховных Королей?
   – Э-э… нет, – ответил Ойсин. – Я там никогда не был. И, честно говоря, до вчерашнего вечера я не очень-то был уверен, что меня вообще впустят в Дом Красной Ветви, хоть я и бард.
   Финн усмехнулся.
   – Может, переночуем в этой усадьбе? – с надеждой спросил Ойсин. – Я совсем уже околел под этим дождем.
   – Не ты ли так боялся опоздать к началу праздника?
   – Да ведь люди из того обоза, который обогнал нас рано утром, сказали, что до города всего день пути.
   – Для них, – уточнил Финн. – А мы с тобой плетемся со скоростью стада овец.
   – Ну вот заодно и уточним в усадьбе, сколько еще топать до Тары.
   – Ладно, – согласился Финн, посмеиваясь.
   – Вот увидишь, – пробурчал Ойсин чуть погодя, – если нас оставят в замке ночевать, то дождь сразу кончится. А если придется идти дальше, – польет еще сильнее. Не знаю, распространяется ли этот закон природы на Вождей кланов, но на бродячих бардов – точно.

   Вблизи усадьба не производила впечатления княжеского поместья. Стены небольшого замка были сложены из окатанных рекой камней, а крыша крыта дерном – она вся заросла кустами и густой травой, сейчас, конечно, пожелтевшей и поникшей. Весь он состоял из средних размеров дома в один этаж и пристроенной к нему башни, едва ли на пару саженей возвышавшейся над покатой крышей дома. Вокруг теснились хозяйственные строения (самое большое из которых, судя по запаху, явно было скотным двором) вперемешку с приземистыми домиками крестьян.
   – Не совсем то, что виделось издалека, – сказал Ойсин, принюхиваясь, – но навоз здесь есть, а это значит есть и говядина для ужина, и сеновал для ночлега. Не так уж плохо.
   – Идем, – усмехнулся Финн.
   Звать хозяев не пришлось: видимо, их заметили еще издалека. Едва они приблизились к входу в дом, как навстречу им, откинув тяжелую кожаную занавесь, вышел коренастый невысокий мужчина с богатой черной шевелюрой и рыжей бородой.
   – Хозяин, – с первого взгляда определил Ойсин.
   И правда, мужчина по-хозяйски привалился плечом к косяку, положив ладонь на рукоять висевшего в петле у пояса палаша, и ждал, когда они подойдут.
   – Будь здрав, хозяин, – приветствовал его Финн.
   – И вам… – басовито сказал тот (подразумевалось, вероятно, «и вам того же»). – Кто такие?
   Финн уже почти открыл рот, чтобы назваться, но не успел. Ойсин шагнул вперед, оттеснив его, и торжественно, едва ли не к небу задрав длинный нос, произнес:
   – Финн МакКуйл, Вождь клана МакБайшкнэ, и его свита: бард Ойсин МакФин.
   «Свита!» – усмехнулся про себя Финн, ожидая появления насмешки на лице хозяина.
   Но насмешки не последовало. Хозяин исподлобья взглянул на Финна.
   – А мне казалось, что Кумал погиб, не оставив сыновей, – в его голосе не было ни признания, ни недоверия.
   – Кумал оставил сына, – сказал Финн. – И он перед тобой.
   – Что ж, входите, – сказал хозяин. – Кто бы ты ни был, негоже держать гостей в дверях.
   – Тем более под дождем, – прошептал себе под нос Ойсин.
   – Мое имя Фреоган. Фреоган МакФир с Долгого Ручья.
//-- * * * --//
   – Идете в Тару? – спросил Фреоган, когда они уже сидели за столом – Финн с Ойсином, сам хозяин и двое его сыновей – и челядь уже принесла холодного мяса с лепешками и по кружке меда.
   – Да, – сказал Финн.
   – А ко мне, – снова спросил хозяин, – по делу или так… по дороге?
   – По дороге, – улыбнулся Финн. – Хотели просить у тебя ночлега, если завтра за день можно отсюда дойти до Города.
   – Можно дойти, – кивнул Фреоган, не приглашая переночевать, но и не отказывая.
   Дальше Финн и Ойсин ужинали в молчании. Хозяин тоже отрезал себе мяса, чтобы гости не ели одни, но почти не притронулся к нему – видимо, в замке недавно трапезничали. Сыновья Фреогана – один возраста Финна, другой лет на пять старше – тоже молчали, разглядывая гостей.
   – Итак, ты сказал, что ты сын Кумала, последнего Вождя Фианны, – не то спросил, не то заключил Фреоган, когда гости отодвинули от себя блюдо с едой. Финн заметил, как блеснули глаза его сыновей при этих словах, понял, кем был неулыбчивый хозяин раньше и о чем он рассказывал сыновьям зимними вечерами.
   – Да, – сказал Финн.
   – Докажи.
   Ойсин начал было вставать с готовой возмущенной репликой на устах, но Финн остановил его, нажав рукой на плечо.
   – Ты видел мое копье? – спросил он у Фреогана.
   – Да. Это оружие Кумала. Но это ничего не значит: его оружие могло попасть к МакМорна после одного из сражений, а от них – к кому угодно.
   – Хорошо, – сказал Финн, поднимаясь.
   Он огляделся, заметил потушенный факел, вставленный в ременную петлю на стене. Собрался на мгновение, словно задумавшись, потом вдруг резко выбросил по направлению к нему руку.
   Послышался треск, как от разваливающихся горячих углей в очаге. Факел вспыхнул.
   Ойсин и хозяйские сыновья раскрыли рты. Фреоган только кивнул.
   – Магия – не главное достоинство воина, хотя в роду Кумала и правда было много магов.
   Финн улыбнулся.
   – Будучи гостем в твоем доме, – сказал он, – я не могу предлагать тебе поединок. Но, быть может, один из твоих сыновей…
   – Хорошо, – кивнул Фреоган. – Я не стану обижать тебя, предлагая, как принято, сразиться сначала с младшим. Кинон, сынок, постарайся отделать нашего гостя получше.
   – Хорошо, отец, – старший из сыновей хозяина, слегка улыбнувшись, поднялся из-за стола.
   Они вышли во двор. Дождь кончился, расплывшаяся в лужи грязь делала двор не самым удобным местом для поединка, но это никого не смутило. Финн скинул куртку, бросил ее Ойсину. Кинон отдал свою брату.
   Через минуту хозяйский сын ничком лежал в самой большой луже, а Финн протягивал ему руку, помогая подняться.
   – Ты достойно дерешься, – кивнул Фреоган, подходя к ним. – Не хуже, чем МакБайшкнэ в старые годы. – И ты владеешь магией, что всегда отличало Вождей это клана. И я вижу на тебе знаки МакБайшкнэ, да и лицом ты похож на Кумала, когда тот был молод. Я верю, что ты его сын, – он помолчал. – Но это еще не все.
   – Это не все, – эхом откликнулся Финн.
   – Зачем ты идешь в Тару?
   – Я собираю Фианну.
   Фреоган кивнул.
   – Сам я уже немолод, но у меня есть два сына, которые могли бы служить тебе, как сам я служил твоему отцу. Но ты должен сказать мне о главном. Скажи мне, парень, о чем ты спросишь их, решая, нужны ли они тебе… тебе и Фианне?
   Финн улыбнулся.
   – Конечно, о Фреоган.

     Воина у грани Света
     спрошу я о древнем, —
     ибо слеп, не знающий прошлого.
     Я спрошу его о музыке, —
     ибо чего стоит воин, не умеющий петь?
     Я спрошу мужчину о звездах, —
     ибо не будет сильным не знавший мечтаний.
     Я буду говорить с ним о языках поэзии:
     закрыта Тропа для не знающих Слово.
     Я встаю с ним рядом,
     я поднимаю руки,
     я смотрю на Запад:
     там, за чертой небосвода,
     увидит ли воин
     Начало?
     Воина у грани Света
     спрошу я о Тьме:
     не сделает шагу бегущий от боли.

     Вставший – увидит Дорогу;
     шагнувший – Слово услышит;
     запевший – пройдет сквозь Звезды,
     воина у грани Света
     я спрошу о Тропе Предела…

   Он замолчал, и некоторое время в каменной зале было совсем тихо, только чуть слышно потрескивал на стене горящий факел.
   Потом Фреоган шагнул к замершему юноше и опустился на одно колено.
   – Я приветствую тебя, о Финн.

3

   Миде, окрестности Тары, конец осени года 1465 от падения Трои, утро последнего дня перед временем Самайна

   Они остановились, когда после очередного поворота дороги показалась цель их пути.
   Великий город Верховных Королей поднимался прямо перед ними, окруженный кольцами валов и стен, из-за которых поднимались чертоги Дома Красной Ветви с крышами, отделанными красным и золотым. У восточных ворот, к которым вела дорога, толпился всевозможный люд.
   – Тара, – тихо произнес Кинон.
   – Город королей, магов и воинов, – проговорил Ойсин. – Город великих.
   Финн молчал, разглядывая первый город Ирландии; потом вдруг повернулся к придорожным кустам:
   – Выходи, Фиакул. Я давно тебя вижу.
   Раздался короткий, более похожий на рык смешок, и из кустов на дорогу выбрался огромный воин с полубезумным выражением лица. К удивлению Финна, одежда на нем была почти новой и не лишенной украшений, а вооружение – практически полным: боевой нож, палаш, копье, маленький окованный бронзой щит.
   – Приветствую тебя, мой Вождь, – сказал он. – Я знал, что ты уже готов, что ты не пропустишь этого Самайна. Ты идешь убивать МакМорна?
   Вождь помолчал.
   – Не знаю, Фиакул. Но я иду.

Глава 2. Слово верховного короля

1

   Тара, первый день времени Самайна года 1465 от падения Трои

   Огромный главный чертог Дома Красной Ветви был переполнен. Кормак, сын Арта, Верховный Король Ирландии, восседал на застланной расшитыми тканями скамье в дальнем от входа конце залы; четверо Королей сидели по обе стороны от него. Кайпре, маленький сын Верховного Короля, играл у его ног с выкованным из золота яблоком. Двое мальчиков из княжеских домов Острова, стоя позади Короля, держали его оружие: копье, большой меч, пук дротов и щит, окованный красным и белым золотом. Рядом с Королем Фиахт его друид пытливо осматривал чертог, выискивая глазами не зная что, – ему было тревожно.
   Поблизости от Королей сидели Вожди кланов, князья Ирландии со своими избранными людьми; дальше – ближе к выходу – толпились без особого разбору барды, маги и воины, допущенные в Дом Красной Ветви в первый день празднования Самайна. Точнее – в первую ночь, ибо солнце только что скрылось за горизонтом…
   Верховный Король был мрачен. Его уже неделю терзали воспоминания о старых временах, старых друзьях… о событиях тех времен, когда он только становился тем, кто он есть сейчас. И предсказания, сделанные накануне по поводу предстоящих празднований, сулили что-то… Друиды не решились точно сказать, что именно…
   В зале говорили в полный голос: кто-то из бардов пел, но все знали, что это лишь заполнение времени перед началом праздника, – настоящая музыка будет потом, для этого отведены особые дни.
   – Пора начинать, – подумал Верховный Король, – начинать с церемонии, которая – увы! – является непременным атрибутом Королевского Самайна уже четырнадцать лет. Этот год будет пятнадцатым…
   Кормак, сын Арта, поднял правую руку.
   Немедленно смолк бард, вслед за ним – люди, сидящие ближе всего к Королям. За ними смолк весь чертог.
   – Фиахт, – сказал Король.
   Друид Верховного Короля поднялся со своей скамьи.
   – Люди Ирландии, – он заговорил негромко, но голос его эхом отдавался в стенах главного чертога Дома Красной Ветви. – Люди Ирландии! Уже много лет мы не начинаем празднование Королевского Самайна, пока не будет поведана всем собравшимся в Доме Королей история разорения укреплений Тары…
   – История разорения укреплений Тары, – подумал Кормак. – История королевского позора… Никто не понимает, что это – история утраты доверия Дома Дану… ибо будь Дом Красной Ветви достоин, Дом Дану сдержал бы натиск из Мира-по-ту-сторону-Смерти…
   – …И злой дух Иного Мира обрушил магический пламень на внешние стены Тары, – говорил друид. – И имя тому духу было – Айллен. И тогда же, в первую ночь времени Самайна, доземь выгорели стены Города Королей…
   – Где я ошибся? – в пятнадцатый раз думал Верховный Король. – Что я забыл, что упустил из виду я, владеющий мудростью Бессмертных, я, единственный из ныне живущих смертных, побывавший на Острове Яблок, где я допустил ошибку?
   – …И вновь поднялись стены Тары, отстроенные по слову Верховного Короля, и прекраснее прежнего блистало злато щитов с крыш стен Града…
   – Или не было ошибки, просто воля Богов начертала новый путь?.. – взгляд Верховного Короля задержался вдруг на юноше – почти мальчике, – стоявшем в окружении своих людей у самого входа. Тот был одет совсем скромно, но наличие свиты из барда и троих воинов свидетельствовало о его знатном происхождении. – Вот мальчик, – думал Король. – Я – всё, он – никто, и все же взгляд его покоен, а мой – смущен. Он молод, а я стар, – может быть, дело в этом? Может быть, просто уходит время того пути, которым шел я, того пути, которым я вел свой Дом, свой мир?
   – …И спустя год снова вернулся Айллен, Айллен-из-Иного-Мира, в ночь Самайна, и снова бросил магический пламень на внешние стены Тары, – вещал королевский друид. – И снова доземь выгорели златоверхие стены…
   Юноша, на которого смотрел Верховный Король, вдруг поднял глаза, и Кормак, сын Арта, невольно встретился с ним взглядом. Что-то очень знакомое мелькнуло в этих спокойных, светлых, уверенных – ха! почти безмятежных – глазах…
   Верховный Король вздрогнул.
   – Кумал?.. Нет, чушь! – подумал Король. – Да, похож, но… – Кумал, его лучший друг во времена отрочества и первый соперник в борьбе за верховную власть в зрелости, умер пятнадцать лет назад – умер и не оставил после себя ни потомков, ни клана…
   – И было так каждый год с тех пор, как свершилось впервые пятнадцать лет назад, – говорил друид. – И каждый год на собрании Королевского Самайна вопрошает Верховный Король, найдется ли среди собравшихся за его столом маг или воин, что решится вступить в бой с демоном и освободить от злой напасти Великую Тару. И тому, кто сумеет свершить такое, обещает Верховный Король исполнить любое его желание.
   Друид замолчал, и в чертоге повисла тяжелая тишина.
   – Тишина, – подумал Кормак. – Опять тишина. Нет такого героя, который смог бы снять проклятие с Тары и оправдать Дом Красной Ветви перед богами…
   – Верховный Король ждет, – напомнил друид.
   Тишина становилась болезненной; мужчины опускали глаза, страшась встретиться взглядом с Королями и вообще с кем бы то ни было, женщины тревожно перебирали складки своих одежд.
   И вдруг, словно раскалывая застывший в напряжении воздух, раздался звонкий юношеский голос:
   – Я, о Верховный Король, готов вступить в бой с демоном из Иного Мира.
   Сидевшие поблизости от Королевского Места слышали, как хрустнул под драгоценными тканями тонкий резной край скамьи, стиснутый сильными руками Верховного Короля.
   Тот самый юноша, так похожий на Кумала МакБайшкнэ, вышел на середину чертога.
   Нарушая все законы, Кормак, сын Арта, Верховный Король Ирландии, поднялся и сделал шаг к тому, кто произнес то, что было произнесено. Друид Фиахт в стороне от него стиснул руки. Сын Кайпре тихо заплакал и уронил золотое яблоко.
   – Кто ты? – спросил Верховный Король, и голос его эхом разнесся по чертогу.
   – Я – Финн, сын Кумала, Вождь клана МакБайшкнэ.
   Лишь на мгновение замер Верховный Король.
   Потом кивнул, вернулся на свою скамью и подал знак друиду.
   Тот откашлялся, вышел вперед:
   – Твой порыв прекрасен, о юноша, но… Ты назвался именем, которое… Мы знаем, что князь Кумал погиб пятнадцать лет назад, и никто не слышал о том, чтобы он оставил наследников… как никто не слышал с тех пор и о клане сынов Байшкнэ…
   В дальней от Королей части чертога раздались смешки.
   – Есть ли здесь кто-нибудь, – голос друида приобрел официальную твердость. – Есть ли кто-нибудь, кто в этих священных стенах мог бы подтвердить, что стоящий перед нами – действительно Финн, сын Кумала, Вождь клана МакБайшкнэ?
   У выхода из чертога произошло некое движение, и вперед вышел чуть нескладный юноша с длинными темными волосами.
   – Я могу свидетельствовать об этом, – сказал он. – Я, Ойсин, сын Фьена, бард.
   И вслед за ним вышли вперед другие люди:
   – Я, Фиакул, сын Кона, воин.
   – Я, Кинан, сын Фреогана, воин.
   – Я, Глесс, сын Фреогана, воин.
   – И я, – раздался вдруг громкий тяжелый голос совсем из другой части зала. – И я, Голл МакМорна.
   Вождь своего клана, могу подтвердить, что это щенок Кумала. Только вот не знаю, Вождем какого клана он себя называет.
   Чертог громыхнул смехом. Но Финн, лишь мельком взглянувший на МакМорна, когда тот вышел вперед, смотрел сейчас в глаза одному-единственному человеку на противоположном конце зала. Тот человек не смеялся.
   Кормак Великий, Верховный Король Ирландии, тоже смотрел в глаза одному-единственному человеку – сыну своего лучшего друга и своего смертельного врага.
   В глаза Финна.
   Король встал.
   – Я, Кормак, признаю, что этот юноша – сын Кумала МакБайшкнэ. По знатности рода своего он имеет право защищать честь Великой Тары. Я благословляю его на бой – да пребудут с ним боги Дома Дану. И я подтверждаю его право требовать – в случае победы – всего, чего он пожелает. И порукой тому – слово Верховного Короля Ирландии и честь Дома Красной Ветви.
   В повисшей опять тишине единственным звуком был шелест плаща Финна, когда тот коротко поклонился, прежде чем выйти вон.

2

   Тара, Самайн года 1465 от падения Трои

   Когда Финн выходил за городскую стену, первые звезды блистали на холодном осеннем небе; теперь же небосвод заволокли тяжелые тучи, и на дороге, окружавшей валы, было совсем темно.
   Дорога была пустынна; ветер стих еще на закате, и тишина, повисшая над окружающими Тару полями, казалась мертвой.
   Финн шел драться с полубогом. Он не ждал долгой схватки. Он знал, что делает. Он понял это еще тогда, когда услышал в Королевском чертоге Историю разорения укреплений Тары, – как это ни смешно, он, кажется, был единственным, кто слышал ее впервые…
   Финн был спокоен. Он чувствовал, как волной поднимается в нем сила всех его Учителей – таких величественных, как Энайр, и таких простоватых, почти смешных, как Фиакул, но равно Сильных. Огромной, всепоглощающей волной поднималось в нем спокойствие обреченного – не важно, обреченного на победу или на поражение, – спокойствие обреченного Тропе Предела. И боль, и радость – лишь вехи, отмечающие путь над бездной небытия – Тропу Предела…
   Он шел, чувствуя, как у висков его течет самое Время, чувствуя, как Пространство подчиняется взгляду его глаз… Он смотрел…
   И тогда Мир ответил негласному его призыву, и в самоем теле Мира открылась брешь, и демон Страны-по-ту-сторону-Смерти встретил его взгляд.
   – Приветствую идущего по Грани, – сказал демон, принявший обличье знатного воина. – Здесь, где нет смысла скрывать имена, я говорю тебе: мое имя Айллен.
   – И я приветствую тебя, Айллен, – отвечал юноша. – Я – Финн. И ты не пройдешь мимо меня к стенам Тары.
   – Посмотрим, – сказал демон, поднимая копье.
   Тогда Финн поднял свое оружие и увидел, что жемчужным лунным сиянием светится наконечник его копья.
   – Хэй, смертный, – воскликнул демон. – Ты хочешь драться оружием богов? Сможешь ли ты удержать его? Хватит ли тебе мужества, чтобы не бросить эту тяжесть, когда станет она непомерной?
   Не отвечая, Финн шагнул вперед и выбросил руку с копьем в сторону демона. Тот отшатнулся, но сияние клинка коснулось левой его руки, заставив вздрогнуть и отступить. Нездоровая краснота залила левую половину его лица.
   – А ты умеешь кусаться, смертный! – демон смеялся.
   Финн прыгнул, делая резкий выпад; Айллен отскочил, отбив оружие Финна своим копьем. Финн прыгнул снова. Он не увидел движения, совершенного демоном, понял лишь, что тот опять оказался в полудюжине шагов от него.
   Демон поднял копье, и оружие его стало изменяться; мгновенно перехватив древко двумя руками, как рукоять большого меча, демон взмахнул им, словно косой, очертив широкую, сверкнувшую отточенным металлом дугу. Финн взлетел в воздух, пропуская огромный клинок под собой, в полете выбросил в сторону демона руку с копьем и с высоты в два своих роста рухнул на врага. Клинок пробил бедро демона и глубоко ушел в землю; Финн, оттолкнувшийся ногами от земли, перекувырнулся в воздухе и в тот же миг стоял позади демона с копьем в руках.
   Лишь краем глаза он заметил, как оружие демона выгнулось, и долгое лезвие подобно змее метнулось к нему, распороло мышцы на левой руке и также стремительно вернулось на свое место, унося несколько пальцев.
   Противники снова стояли друг против друга. Вся левая часть тела Финна была залита кровью, из огромной рваной раны на бедре демона била серебристая жидкость.
   – Игра начинается, – сказал демон.
   Финн увидел, как позади демона собирается некое сияние; демон улыбнулся, улыбка его превратилась в оскал, обнаживший клыки. Он отбросил копье, и руки его, выставленные теперь вперед, странно удлинились. Демон изменялся, словно некто иной входил в него и перестраивал само его тело; он вырос, возвысившись над юношей; череп его округлился, принимая совсем иные очертания; глаза съехались к переносице, а потом слились в один – огромный – багровый глаз, над которым нависло тяжелое веко.
   Яд и огонь излучал этот глаз, и Финн понял, что гибнет, отравленный и спаленный этим взглядом. Он узнал облик Того, кто стоял сейчас перед ним.
   И когда наступило мгновение смерти, он понял, что обладает вечностью.
   И в вечности не было ничего, кроме истинной Силы.
   И тогда он ощутил присутствие за своей спиной и понял, что за ним стоит Тот, кто и есть истинная Сила. И Он вошел в юношу, изменив его, и Финн поднял свою правую – серебряную – руку и нанес удар священным Копьем Света.
   Тот, кто стоял перед ним, издал вздох, глаз его потух, по лицу пробежала судорога, и Финн увидел, что демон снова меняется. Воздух дрогнул между ними, словно собираясь в некую тончайшую пелену. Демон за пеленой все более походил на человека, и тогда Финн понял, что пелена, разделившая их, становится зеркальной, не теряя прозрачности.
   И спустя миг увидел перед собою себя самого.
   И он знал, что, как и в предыдущем случае, это не просто изменение облика.
   И тогда он снова поднял копье и нанес последний смертельный удар.

3

   Тара, Самайн года 1465 от падения Трои

   Ровный рокот голосов, то сопровождаемый звучащей в разных углах зала музыкой, то разрываемый смехом или выкриками, стих, когда в Королевский чертог вошел давешний юноша, вызвавшийся сразиться с демоном Иного Мира. Барды прижали струны своих арф; державшие кубки с медом и пивом отставили их, и те, кто до сих пор еще оставался голоден, отложили обжареное мясо свиней и кабанов.
   Одежда юноши была залита кровью, он был бледен, но твердо стоял на ногах.
   – Я приветствую Верховного Короля, – медленно сказал он. – И сообщаю, что выполнил его поручение.
   По чертогу прошла волна перешептываний; кто-то засмеялся, кто-то – не очень уверенно – потребовал доказательств. Но все снова смолкли, когда Верховный Король поднял руку.
   – Ты сражался с демоном? – спросил Кормак.
   – Да. Он побежден, и внешние стены Тары не будут больше сгорать в ночь Самайна.
   Кормак промолчал.
   – Чем ты можешь доказать свои слова, юноша? – спросил один из Четырех Королей.
   Ни слова не говоря, Финн посмотрел на окна в восточной стене Чертога. Темнота еще висела за ними, но слабый розовый отблеск уже окрашивал край небосвода.
   – Рассвет, – тихо объявил друид Фиахт. – Ночь Самайна прошла.
   Долгая минута прошла в полной тишине.
   Кормак, сын Арта встал со своей скамьи.
   – Ночь Самайна прошла, – повторил он слова друида. – Стены Тары стоят. Поручение выполнено.
   – А может, это вовсе и не он победил демона? – крикнул кто-то. – Я слышал, раньше, когда охотились на драконов, победитель всегда отрубал… – говорящий сник под взглядом Верховного Короля.
   – Поручение выполнено, – повторил Кормак. – Ты, Финн, сын Кумала, Вождь клана Байшкнэ, вправе требовать исполнения слова Верховного Короля Ирландии и подтверждения чести Дома Красной Ветви.
   Король опустился на свою скамью, закаменел прямой, как меч, спиной.
   Казалось, не только вся Тара, но весь мир замер в ожидании слов.
   – Скажи, о Верховный Король, – медленно заговорил Финн. – Если я попрошу у тебя изгнания для клана МакМорна и смерти для его Вождей, используешь ли ты всю свою власть, всех подвластных тебе воинов и магов Ирландии, чтобы выполнить свое обещание?
   – Да, – ответ Верховного Короля упал в тишину огромной залы, как удар колокола.
   Финн медленно обернулся, отыскивая среди сидящих людей МакМорна. Он увидел их: мощного Голла с изуродованным магическим огнем лицом, стройного Арта, которого еще недавно прозывали Юным, Конана…
   Взгляд Финна поймал взгляд их Вождя.
   – Голл МакМорна, ты слышал слово Верховного Короля? – спросил он, и голос его был суров, но лишен оттенков злорадства.
   – Я слышал, Финн МакБайшкнэ.
   – Я не буду требовать изгнания для клана МакМорна, если вы подчинитесь мне в том, что будет моей наградой за охрану Тары – что бы это ни было.
   Страшная борьба отразилась на лице Вождя сынов Морны – борьба между ненавистью к старым кровным врагам и ответственностью за своих людей.
   – Да, – выдавил наконец Голл. – Да, МакБайшкнэ, мы подчинимся тебе в том, что ты попросишь у Верховного Короля.
   – Я принимаю твое обещание, Голл МакМорна, – сказал Финн и, кивнув, повернулся к Королю.
   – Так чего же ты хочешь? – спросил Кормак.
   Сделав несколько шагов в сторону Королей, Финн опустился на одно колено.
   – Верховный Король, я, Финн, требую от тебя…
   Казалось, зал перестал дышать.
   – …реставрации Фианны со всеми ее правами – от права защищать Ирландию до права отбирать юношей в любом клане.

Глава 3. Последний предел

1

   Лейнстер, окрестности замка ДонАлен, начало осени года 1549 от падения Трои

   Было еще совсем тепло, хотя осень уже коснулась деревьев, окрасив заросшие лесом холмы вокруг ДонАлена в золотистые тона. И ветра почти не было; лишь иногда слабое дуновение его чувствовалось с запада, с моря, и тогда старому Вождю казалось, что это сама Богиня в своей покойной и ласковой осенней ипостаси легонько трогает его волосы.
   Кто скажет сейчас, седые они или все еще хранят драгоценный цвет белого золота?
   Кто разглядит, светлой ли печалью или покойной радостью полна душа Владыки? Почти никто – лишь несколько старых друидов и воинов, родившихся, когда Вождь уже был в зените своей славы, – последние из тех, кто шел по Тропе Предела рядом с ним, а не вослед, – как соратники, а не как ученики его учеников. Но где они? Кто-то в Таре обучает молодого Верховного Короля; кто-то – при дворах Четырех Королей; кто-то – в своих замках, окруженный детьми и внуками, кто-то – у своих сокровенных святилищ…
   Вождю было немного грустно сейчас: эта мягкая, светлая осень напомнила ему, что давно наступила и осень его жизни; и все же он радовался, понимая, что жил достойно, ни разу не оступившись на Тропе, и что к последнему своему Пределу подходит именно так, как должен подходить к нему Светлый.
   Ему было немного грустно оставлять Ирландию, которую он страстно любил, и Фианну, которую возродил из пепла, – оставлять все это другим, молодым. И все же в этом покойном чувстве уходящего больше было радости: Ирландия процветала и была, возможно, прекрасна, как никогда; Фианна крепко стояла на ногах, слава о ее магах и воинах гремела по всей ойкумене, и ДонАлен – главный замок фениев – был прекрасен и неприступен.

   Вождь отвлекся ненадолго от своих мыслей, провожая взглядом одно из бесчисленных стад Фианны, которое мальчишки и молодые воины гнали в сторону замка: солнце уже клонилось к западу.

   Еще Вождю было грустно, оттого что почти все, кого он когда-то хорошо знал и любил, уже покинули этот мир, перейдя грань последнего предела. Но они – были, и они оставались в сердце старого Вождя, и потому думать о них было радостью.
   Сейчас, на закате своей долгой жизни, он часто вспоминал их всех.
   Ойсин, сын Фьена, первый из бардов возрожденной Фианны и первый человек, вставший на Тропу Предела рядом с ним. Уже полвека прошло с тех пор, как Ойсин погиб в одной из схваток, защищая своего Вождя.
   И другой Ойсин – сын самого Финна, пятнадцать лет назад уведший своих людей в сумасшедшее плавание к Островам Бессмертных и не вернувшийся.
   И мать Ойсина – жена Вождя, прекрасная, как море, ласковая, как летний вечер, та, что всюду приносила с собой запах цветущих яблонь. Та, что предпочла жизнь с Финном бессмертию волшебных холмов, – точно так же, как многими десятилетиями раньше другая женщина холмов выбрала Кумала… И тоже уже ушедшая…
   Финн подумал о своей матери – прекрасной женщине с зелеными глазами и копной рыжих волос, которую он видел лишь однажды, в детстве, встретив на вершине священного холма свадебный поезд великого бога Луга, и лишь спустя многие годы понял, что это была именно она: отчасти – просто чутьем, а отчасти – по туманным полунамекам жены.

   …Он так отчетливо представил себе лицо матери, ее фигуру в ниспадающем широкими складками темно-зеленом платье, что поначалу даже не удивился тому, что видит детали, которые никак не мог помнить с детства. Брошь в виде золотого цветка яблони, полуохваченного снизу серебряным лунным серпом; узкий кинжал у бедра, драгоценные украшения в волосах… И, лишь осознав, что видит заходящее солнце сквозь фигуру матери, он понял, что это уже не просто воспоминание, но – видение.

   Муйрнэ, дочь Морврана, названная сестра Луга Длинной Руки, высоко подняла голову, простерла вперед раскрытые ладони.
   – Дэйвнэ, мальчик мой, – услышал Вождь. – Пора!
   И сразу затем короткий порыв ветра с моря ударил в лицо Финна, принеся с собой запах соли и бесконечных водных пространств, всколыхнул полупрозрачную фигуру женщины. Видение исчезло, солнце коснулось холмов на западе, и весь пейзаж, открытый взору с того места, где сидел Финн, словно взорвался ослепительно-яркими красками: новорожденным золотом вспыхнули леса, живым багрянцем разлилась вдоль горизонта рваная полоса заката, и небо над ней высветилось синевой такой глубины, что показалось стеной сапфирового огня…

   Вождь поднялся. Вероятно, движение его получилось слишком резким, потому что из-за спины его перепуганной птицей вылетел сидевший неподалеку юный оруженосец, застыл перед лицом Финна.
   Финн улыбнулся.
   – Мальчик, беги в замок, к Коналу: срочно – белую стрелу совета по всему Острову!
   – А что… – начал было мальчик, но замер под взглядом Вождя, потом с места сорвался вниз по склону, к замку.
   Вождь улыбнулся ему вслед, взглянул на закат и не спеша побрел к ДонАлену.

2

   Лейнстер, бухта у замка ДонАлен, канун Самайна года 1549 от падения Трои

   Корабль стоял у сложенного из огромных серых валунов мола. Корабль был невелик и немолод – собственный «морской зверь» Владыки.
   Холодное серое море било в его наветренный борт, вздымая брызги и клочья пены выше привального бруса.
   Светловолосый старый Вождь у изогнутого штевня поднял в приветственном жесте руки, обращаясь к собравшимся на берегу. Их были сотни – нет, тысячи: Короли и Князья на самом молу, маги и воины – у черты прибоя: многие из них стояли, не замечая, что море терзает полы их плащей; на берегу и дальше, к холмам – люди, люди… Казалось, не только ДонАлен, но весь Лейнстер, вся Ирландия, весь мир людей собрался сегодня здесь, у серого предзимнего моря.
   – Радуйтесь! – воскликнул Вождь. – Боги с нами, и Дорога открыта. Удачи всем, кто в пути!
   Он шагнул к рулевому веслу, махнул рукой – двое воинов взялись за сходни, но не втянули их на борт, а сбросили на мол.
   Один за другим опускались люди на берегу на колени.
   – Прощай, Светлый, – тихо сказал совсем юный Верховный Король, поднимая правую руку в королевском приветствии.
   На корабле вдруг засмеялись – весело, охотно, как смеются доброй шутке.
   Старый Вождь обернулся к Королю, не выпуская весла.
   – Отчего не смеешься ты, сказавший слово смеха? – он улыбался. – Не прощаются вставшие на Тропу Предела, ибо путь этот – Бессмертие!

Эпилог

   Остров Британия, Дикий Лес, окрестности замка Галава, начало осени года 499 от Р.Х.

   Мальчик легко взбежал по заросшему вереском склону, остановился на минуту у огромного нависающего над склоном камня, оглянулся. Дикий Лес лежал внизу, словно зеленое море с островами невысоких холмов.
   На вид ему было всего лет девять, вряд ли больше. В потрепанной, хотя и добротной, одежке, с разлохмаченными волосами он мог бы показаться сыном какого-нибудь зажиточного крестьянина, если бы не кожаный пояс с бронзовыми бляхами и короткий кинжал в ножнах.
   Глядя на раскинувшийся у его ног бесконечный лес, на вершины гор вдали на севере, на крыши замка за лесом, на вересковые холмы, за которыми где-то далеко на западе лежало море, он вдруг очень остро ощутил свою причастность к этому миру; более того, ему показалось на мгновение, что весь этот огромный мир принадлежит ему, как и он сам принадлежит этому миру.
   Вышедшее из-за облака солнце коснулось его светлых волос, расцветив их неярким северным золотом; легкий порыв ветра разметал их, словно шутливо провел по голове великанской ладонью.
   Мальчик улыбнулся и, повернувшись назад к склону, принялся искать вход.
//-- * * * --//
   Этот вход в скалу он заметил еще несколько дней назад, но до сих пор у него как-то все не было времени забраться сюда и посмотреть, что здесь такое. Он спрашивал о входе в замке у Эйна-лесничего, но тот лишь пожал плечами, сказав, что никаких пещер в окрестностях Галавы нет. Это было странно – Эйн знал все, что только можно было знать про здешние леса и холмы, – и еще больше разжигало любопытство.
   Сейчас вход, который мальчик видел однажды снизу, отыскался почти сразу; это была совсем небольшая – по грудь взрослому мужчине – дыра в скале, прикрытая сверху огромным камнем. Мальчик пригнул голову и шагнул внутрь.
   Внутри было тихо. Падающий от входа свет позволял видеть низкий коридор, уходящий куда-то вглубь горы. Мальчик постоял немного, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и, прислушиваясь, пошел вперед.
   Уже через несколько шагов коридор свернул в сторону, стал чуть наклонным; мальчик удивился тому, что в подземелье не стало темнее. Он остановился, оглядывая стены, и в тишине, не нарушаемой звуком его шагов, услышал слабый шелест, доносящийся откуда-то из глубины горы. Стало жутковато и… еще более интересно.
   Он прошел еще немного – ход снова повернул – и за поворотом опять остановился. Теперь шелест стал громче, явственнее, в нем четко слышался некий ритмичный узор. Он напоминал теперь… шум далекого прибоя.
   Шагов через десять мальчик увидел новый поворот, резко уводящий куда-то вправо. Из-за поворота доносился тихий шум моря, и лился, казалось, странный жемчужный свет с едва различимым розовым отблеском – как цвет яблонь в конце весны. Мальчик осторожно втянул носом воздух, сквозь запах земли и сырого камня еле слышно пробивались запахи морской соли и нагретой солнцем сосновой хвои.
   Мальчику стало страшно. Он достаточно слышал жутких историй о злых духах, что скрываются в недрах волшебных холмов. Надо было убегать, пока духи не закрыли выход из горы, не сделали его пленником навсегда…
   Но что-то удержало его. Быть может, шум моря, которое он видел лишь пару раз в жизни и о котором мечтал; быть может, тот яблоневый оттенок в лившемся из-за поворота свете: он почему-то очень любил ту пору, когда яблони в замковом саду покрывались чуть розоватой жемчужной пеной цветков. А может быть, удержало его мелькнувшее воспоминание о том миге, когда он, стоя на склоне горы, почувствовал себя хозяином всего этого мира…
   Так или иначе, но, затаив от страха дыхание и стиснув у пояса рукоять кинжальчика, он шагнул за последний поворот.
   Почему последний? Он сам не знал потом, почему именно так – последним (или первым, какая разница?) – остался у него в памяти этот шаг.
   Было море – огромное, темно-синее у горизонта и изумрудное у берега, и ярко-желтый песчаный берег, заросший соснами; мелкий гравий шелестел в полосе прибоя. И где-то далеко стоял у берега огромный корабль. Мальчик вздохнул почему-то и пошел к кораблю.
   Тот был воистину велик – мальчику никогда не доводилось таких видеть, и он даже не думал, что можно построить такое большое судно. Нос и корма его, задранные к небесам, были покрыты искуснейшей резьбой и изукрашены золотом, хрусталем и красной краской. Такая же резная полоса шла вдоль всего борта по привальному брусу. Ни флага, ни вымпела не было на высокой мачте.
   Когда мальчик подошел, оказалось, что корабль стоит у длинной, уходящей в море гряды валунов, с которой на борт у носа была перекинута широкая доска. Заколебавшись на мгновение, мальчик шагнул на сходни и поднялся на борт.
   Картина, открывшаяся ему, была одновременно удивительна и ужасна. По всей длине корабля вдоль бортов лежали – все в разных позах – могучие воины в полном вооружении, с искрами драгоценных камней и золотых украшений в волосах, на одежде и на оружии, с копьями под руками и с палашами у поясов. Небольшие щиты, украшенные белой и красной бронзой, лежали у их колен.
   Мальчик замер, подумав на мгновение, что попал на корабль, полный мертвецов. Но кто-то из воинов вздохнул, кто-то пошевелился, и мальчик с облегчением понял, что все они спят.
   Какое-то движение на другом конце судна, у самой кормы, привлекло его внимание; он взглянул, резко повернувшись, и увидел сидящего у рулевого весла седого воина, плечи которого были покрыты алым плащом.
   – Подойди, мальчик, – голос, прозвучавший совсем, казалось бы, негромко, охватил, наполнил весь огромный корабль, всю тишину побережья, всю перевернутую чашу ярко-синего неба.
   И мальчик пошел – через весь корабль, словно через двойной строй спящих воинов: они и во сне казались торжественно сосредоточенными.
   Воину, позвавшему его, было очень много лет, но мальчик не мог думать о нем как о старике. Он сидел на последней кормовой лавке, как на троне; обе руки его опирались на перекладину тяжелого меча, рукоять которого завершалась яблоком в виде кабаньей головы. Глаза воина были голубовато-серыми, а волосы и борода – отнюдь не седыми, как казалось издалека, а просто очень светлыми. Две косицы у висков были перевиты нитями белого золота – точно такого же цвета, как сами волосы.
   – Здравствуй, мальчик, – сказал сидящий у рулевого весла.
   Мальчик низко поклонился. Не выдержал и задал-таки вопрос, хотя и знал, что это невежливо:
   – Кто ты?
   Воин не удивился, не укорил мальчика.
   – Я – Финн, – просто ответил он.
   – Это… твое имя?
   – Имя? Что тебе до имен здесь, где нет ни времени, ни пространства, где время и пространство бесконечны?
   Мальчик задумался; сидящий молчал, словно ждал новых вопросов.
   – Почему эти люди спят? – спросил мальчик.
   – Они ждут.
   – А ты?
   – А я – Финн, я ведь уже сказал тебе.
   Мальчик помолчал, потом вдруг спросил – неожиданно для себя самого:
   – А кто я?
   Сидящий у рулевого весла чуть улыбнулся, посмотрел на море, долго глядел на мальчика.
   – Ох… – мальчик вскинул было брови, словно что-то неожиданно пришло ему в голову, потом задумался. – Я понял, понял, кто ты! Ты – Финн МакКул из старых ирландских легенд! Когда тетка Эния рассказывала о тебе, я всегда верил, что ты не погиб, а ушел в священные Яблоневые Земли…
   Старый воин рассмеялся – открыто и радостно:
   – Я не из легенд, о Мальчик, чья судьба – БЫТЬ. Я – как и ты – суть Мира. Я – точка, вокруг которой есть Мир. Я – та протока, по которой Сила течет от богов к людям. Я – свидетель той Силы, которая заставляет Мир быть.
   Мальчик помолчал, заговорил – неожиданно серьезно:
   – Я помню, Финн, тетка говорила, что ты собрал вокруг себя Людей, которые делали Мир: воинов-магов и магов-воинов. Я… я еще маленький, но я клянусь: я снова соберу их, когда вырасту; и они сядут за один Стол, и Стол этот будет круглым, ибо…
   – Да, мой Мальчик.
   – Но…
   – Но придет время, и ты уйдешь по Тропе Предела.
   – А дальше?..
   – Дальше? Дальше придет следующий Истинный… Но это совсем не для разговора сейчас. Нам пора расстаться, мой Мальчик.
   Мальчик вздохнул, потом вдруг улыбнулся:
   – До встречи, Финн…
   – До встречи, Красный Дракон.

Книга Третья. О тех, кто в пути

Повесть о том, как была раскрыта Алая книга Готреда

Пролог

   Я так долго смотрел на огонь свечи, сидя за столом в своем кабинете в башне своего замка, что уже забыл, зачем я сюда поднялся. За окном давно стемнело, и идет дождь, и ветер бросает тяжелые капли о стекла, забранные свинцовым переплетом… Я пишу, и в руке моей – гусиное перо, а не авторучка, и это значит, что я поднялся в башню, чтобы записать что-то важное…
   Ну конечно! Ведь мне нужно записать историю об Алой Книге! И как я мог запамятовать? Разумеется, в этом, как и во всем остальном, виноват русский барон. Живое пламя свечи всегда завораживает меня, притягивая не только взгляд, но и мысль (особенно в такие ненастные ночи, как эта). А барон между тем уже который год каждую весну обещает протянуть электричество ко мне в замок и каждую осень объясняет мне, что в королевстве не хватает столбов, или электрических проводов, или еще чего-нибудь… Впрочем, наверно, это и хорошо. Пусть, глядя на огонь свечей, я буду забывать о самых неотложных делах, но зато хотя бы в способе освещения останусь верен славному доброму Прошлому.
   Говорят, что думать о Прошлом – это признак старости… По-моему, это чушь, достойная любезнейшего нашего барона, но я-то и без того знаю, что действительно старею. Впрочем, это не помешает мне намного пережить и короля с королевой, и хранителя, и даже самого барона вкупе с его знаменитым тезисом о том, что «королевская власть плюс электрификация всей страны – залог процветания монархического государства в современных условиях»… И не только пережить, но и написать еще немало хороших книг…
   Однако надобно править на стремнину, подходить к самой истории – глупые современные читатели не любят больших предисловий. Итак, я прерываю плавное течение своих мыслей, чтобы уступить вкусам эпохи, как уступлю когда-нибудь вкусам барона и королевской воле и пропущу зловещую фею Электрификацию под древние своды своего замка.
   Итак, однажды вечером над королевством Готред разразилась страшная гроза. Будучи застигнут сей непогодой в королевском дворце, я не смог отказать королевскому хранителю Алой Книги и принял любезное приглашение провести вечер у него в комнате за приятной беседой и кружечкой крепкого темного пива. И вот мы уселись в креслах перед жарко натопленным камином…

Глава 1

   Ослепительно сверкнула молния, на мгновение осветив маленькую комнату: уставленные книгами полки напротив окна, картина, изображающая Безымянного Рыцаря, королевский хранитель в кресле с вытертой обивкой кутается в старенький клетчатый плед, вытянув ноги к огню… Почти тотчас же громыхнул раскат грома – такой, что зазвенели стекла, – и хранитель невольно поежился и заворчал.
   Я поднял с разделявшего наши кресла низкого столика свою кружку и отпил глоток пива.
   – Прекрасный готредский портер… – пробормотал я, словно не замечая стариковского ворчания хранителя.
   – Что? – хранитель встрепенулся. – А, портер… Да, это единственное, что осталось неизменным, – пивоварни Готреда. С тех пор как этот фон Маслякофф взялся за реконструкцию королевского замка и заменил повсюду свинцовые оконные переплеты на алюминиевые рамы с одним большим стеклом, мне постоянно кажется, что недалек тот час, когда ветер дунет посильнее и эти стекла посыплются мне на голову…
   Словно в ответ на его слова снова сверкнула молния, и ударил гром, и стекла вновь угрожающе зазвенели. Хранитель вздохнул.
   – Да… А знаете ли, господин Гвэл, – он выпростал руку из-под пледа и потянулся за кружкой, – знаете ли, может статься, нам с вами не так уж долго осталось наслаждаться хорошим пивом. Я слышал, как господин барон рассказывал Его Величеству о том, что держать эль и портер в деревянных бочках – это дикость в современном мире, и что мировые стандарты на пиво сейчас совсем не те, что совсем недорого можно было бы купить автоматизированную пивоварню, и это сэкономило бы нам много денег…
   Я рассмеялся. Мне действительно стало весело, когда я представил себе короля, сосредоточенно пытающегося сообразить, какое отношение имеют мировые стандарты на пиво к королевству Готред.
   – Не смейтесь, – голос хранителя был мягок и полон грусти. – Право же, господин Гвэл, будет весьма прискорбно, если закроются старые готредские пивоварни. В осеннюю непогоду я пью густой темный портер или двойной стаут, в весенний полдень – легкий медовый эль, и всегда, когда в моих руках кружка с готредским пивом, я вспоминаю добрый старый Готред – Готред времен нашей юности…
   – Вашей юности, дружище, – поправил его я. – Готред времен моей юности помним только я и летописи. Но не беспокойтесь. Пока у меня есть хоть какое-то влияние при дворе, пивоварни останутся такими, каковы они сейчас. Раньше, чем фон Маслякофф провезет через готредскую границу автоматизированную пивоварню, ему придется убедить короля в том, что современным мировым стандартам не соответствую я.
   – По счастью, в современном мире вряд ли существуют стандарты на Чародеев, – улыбнулся наконец хранитель.
   – Равно как и на королевских хранителей Алой Книги, – сказал я.
   Мы немного посмеялись, и даже гроза, словно чувствуя свое бессилие испортить нам вечер, стала понемногу стихать. Но дождь не унимался, продолжая стегать огромные стекла в алюминиевых рамах, и потому за первой кружечкой естественным образом последовала вторая.
   – Темно-то как, – пробормотал хранитель, поглядывая за окно. – Ни звездочки, ни огонька… Как вы собираетесь возвращаться домой, господин Гвэл?
   – О, не беспокойтесь, любезный хранитель, – отвечал я. – За четыре столетия службы королям Готреда я изучил тропу к своему замку не хуже, чем сорта готредского пива.
   Вслед за собеседником я посмотрел в окно; там висела плотная непроглядная тьма – не выделялись даже силуэты окрестных холмов. Королевский замок стоит на самой окраине города, и если к западу от замковых стен лежат более или менее освещенные улицы, то к востоку – только поросшие лесом холмы, тянущиеся до самой границы.
   И вдруг во тьме за окном – там, где лежала уводящая к границе дорога, – мелькнул и снова погас огонек.
   – Что это там? – тотчас вопросил хранитель.
   – Вы тоже видели, друг мой?
   – Да, пожалуй, – что-то мелькнуло там, на востоке…
   – Какой-нибудь запоздавший к закату охотник ищет дорогу, – предположил я, однако огонек, появившись вновь, был уже не один.
   – Их много! – удивился хранитель.
   – Да, – согласился я. – Если это люди с фонарями в руках, то их там целый отряд.
   – Но что за отряд может бродить ненастной ночью по дорогам Готреда?
   Я сделал последний глоток портера и поднялся.
   – Боюсь, мне придется временно вас оставить, любезный мой хранитель, – сказал я. – Спущусь вниз, посмотрю, кто это.
   – В такой дождь? Бросьте, господин Гвэл, если они идут в замок, то теперь уже не заплутают – раз мы видим их фонари, то и они видят освещенные окна.
   – И тем не менее. Само по себе появление отряда – это что-то неординарное, а все неординарное в Готреде находится, как вам известно, в моем ведении.
   – Неординарное? – хранитель заинтересовался. – Пожалуй, вы правы, господин Чародей. В таком случае и мне стоит спуститься вместе с вами – вдруг событие окажется достойным занесения в хронику?
   – Идемте.
   Мы покинули такую уютную (даже после введения алюминиевых рам) комнату хранителя и спустились по полутемной лестнице, где недавно перегорела электрическая лампа, в Привратный Зал. Здесь тоже было не слишком светло – для экономии электричества – и тихо похрапывал у дверей старый привратник Осип.
   Стараясь не шуметь, вдвоем с хранителем мы растолкали седого стража и потребовали фонарь и пару непромокаемых плащей.
   – Плащи выдам, – проворчал тот, нехотя подымась с лавки и путаясь в перевязи положенного ему по этикету меча. – Плащи выдам, а фонарь не дам. Вы же всегда обходились посохом, господин Чародей, да и фонарь у меня, честно говоря, всего один. Так что…
   – Случай особый, Осип, и я не хочу пользоваться магией, – сказал я, придав голосу значительность. Старый страж распутал наконец свою перевязь и посмотрел на меня вопросительно.
   – Да-да, – подтвердил хранитель.
   – Ну и ладно, – Осип махнул рукой. – Забирайте, если только вернете сегодня же.
   – Не более чем через час, дружище.
   Мы накинули тяжелые черные плащи, извлеченные Осипом из специального шкапа, запалили свечу в фонаре и, распахнув дверь, шагнули в темноту.
   Как оказалось, пока мы препирались со стражем, отряд, виденный нами из окна, подошел совсем близко к замку. Сомнений не оставалось: это были люди, несущие яркие фонари и идущие прямо к нам. Уже можно было различить силуэты некоторых из них, и, скажу прямо, силуэты эти мне сразу не понравились.
   Во-первых, путники явно были в длинных, почти до пят, плащах. Для современного Готреда это странно – даже охотники сейчас предпочитают кожаные или брезентовые куртки. А во-вторых, раз или два показалось мне, что нечто узкое и длинное оттопыривает полы их плащей…
   Через пару минут они подошли уже так близко, что вступили в размытое пятно слабого света, падавшего из окна хранителя.
   – Батюшки, господин Гвэл, кто это? – прошептал мне хранитель. – Смотрите, они же при мечах!
   Я кивнул ему и, подняв фонарь повыше, выступил вперед. Вероятно, идущие по дороге только после этого и заметили нас. Во всяком случае, они остановились, и сразу несколько их фонарей, излучавших яркий направленный свет, оказались наведенными на нас.
   Кажется, хранитель тихонько вскрикнул, закрыв глаза рукой. Я тоже почти ослеп от ярчайшего света и, ничего не видя, решил уж было, что против нас применена боевая магия, однако вовремя вспомнил – фон Маслякофф рассказывал однажды, что есть за границей такие вот фонари с маленькими лампочками, похожими на те, что он подвесил к потолку королевского замка.
   – Да не светите людям в глаза, – раздался со стороны пришельцев голос, молодой, но достаточно властный. Свет отвратительных фонарей тотчас вернулся к земле, и мы с хранителем понемногу вновь обрели зрение.
   – Здравствуйте, – сказал тот же голос.
   – Вечер добрый, – сказал я, – если, конечно, это время можно считать вечером.
   – До Лисьей горы далеко, не подскажете?
   – До Лисьей горы? – переспросил я в изумлении.
   – Ну да. Мы, кажется, потеряли тропу в темноте, а потом увидели свет из вашего дома… – это уже был другой голос, тоже не показавшийся мне взрослым.
   – Это не «дом», молодые люди, это замок короля, если вам неизвестно! – возмутился хранитель.
   – Чего? – спросил голос из темноты.
   Тут-то я и понял, что случилось то, чего случаться не должно никогда. Понял и запутался окончательно. Уж не знаю, было ли это событие достойным занесения в хроники, но неординарным – более чем. И это явно было именно по моей части.
   Судя по недоумению путников и по тому, что спрашивали они Лисью гору, подданными готредского короля они не являлись. А следовательно – им удалось пересечь границу. Лисья гора находилась по ту ее сторону, в заграничье, там, откуда явился к нам ненавистный герр Маслякофф.
   Еще в древнейшие незапамятные времена тогдашний король Готреда (имя его давным-давно позабылось), страдая от войн и набегов разбойников, попросил придворного Чародея окружить королевство магической стеной, что и было сделано. Чары оказались настолько сильны, что маленькое королевство словно выпало из жизни остального мира, стерлось постепенно и в памяти жителей окрестных стран, и на их географических картах. С тех пор началась новая история Готреда – Готреда, затерянного в пространстве и времени, изолированного от внешнего мира. Чародеи век за веком следили за состоянием магической стены, изредка направляя во внешний мир разведчиков, приносивших вести о том, как живут люди за границей. И чем больше проходило времени, тем меньше нам хотелось снимать магическую защиту…
   Однако лет десять назад произошло нечто совершенно невероятное, аналогов чему я так и не смог найти в записях своих предшественников: из-за границы, из огромной страны, лежащей к востоку от Готреда, сквозь магическую стену прошел человек. Как уж удалось этому пролазе барону фон Маслякофф совершить такое – до сих пор остается для меня загадкой. (Впрочем, тогда он был еще просто Масляков, титул барона и приставку «фон» он получил позднее, по завершении электрификации королевского замка.) И вот теперь – новый прорыв магической стены… И опять с той же стороны – с востока…
   И все-таки гораздо большее удивление у меня вызвал не сам факт прорыва, а внешний вид прорвавшихся: плащи, головы прикрыты капюшонами, длинные мечи – у кого у пояса, а у кого за спиной.
   Даже в Готреде мечи не носят уже пару столетий, длинные, до пят, плащи с капюшонами тоже вышли из моды на моей памяти… А эти пришельцы… Я видел пару раз, как поблескивают украшения на пальцах и поясах, а у того, что шел впереди и говорил первым, – даже на лбу, под капюшоном…
   – Ну так что же с Лисьей горой? – как раз этот-то пришелец со звездой во лбу и прервал мои размышления. – Вы можете нам подсказать дорогу?
   – Ах да, конечно, – опомнился я. – Прошу простить мою рассеянность, мне, видите ли, немало уже лет… Я, вероятно, смогу указать вам дорогу… ну хотя бы куда-нибудь. Однако прежде всего я предложу вам принять гостеприимство Его Величества короля Готреда. Вы проделали долгий путь – так отдохните. Прошу вас.
   – Готред? – переспросил молодой человек после минутных сомнений. – Что вы имеете в виду?
   – Я имею в виду суверенное королевство Готред, мой юный друг. Перед вами – королевский замок.
   – Да? – мой собеседник поднял свой странный фонарь и направил его свет вверх на стены замка. Я представил себе, как он сейчас удивляется, видя проявляющиеся под скользящим лучом света поросшие мхом древние камни башен замка, резной аркатурный пояс вдоль второго яруса фасада, раздуваемые ветром тяжелые мокрые флаги над входом и на донжоне… Я улыбнулся.
   – Быть может, вы все-таки примете мое приглашение, и мы с вами уйдем наконец из-под этого ливня? – вероятно, голос мой был исполнен скрытого сарказма.
   – Да, хорошо… – пробормотал юноша и, к моему приятному удивлению, все же добавил: – Благодарю вас… сэр.
   Мы прошли в Привратный Зал, пропустив гостей вперед. Осип, удивившийся куда меньше нас с хранителем, забрал у путников сочащиеся влагой плащи, и теперь, в электрическом свете, мы смогли разглядеть их подробнее.
   Заблудившихся путников было пятеро. Все в зеленых камзолах и черных или синих штанах из странной материи, похожей на плотный холст, в смешных высоких ботинках со шнуровкой. Все равно молоды. Юноши – при мечах.
   Деревянных…
   – Прошу вас, присаживайтесь, – сказал я, указав на лавки вдоль стен у большого камина. – Осип, будь добр, подбрось дров, наши гости промокли до нитки и наверняка замерзли. Что предпочтут леди и ее кавалеры: добрый готредский портер, подогретое вино с пряностями, крепкий глинтвейн по-готредски, быть может?
   Гости предпочли горячий крепкий глинтвейн (чем снова приятно удивили меня), и я отправил Осипа будить повара, взяв на себя обязанности церемониймейстера, уже несколько лет как уволенного по несоответствию мировым стандартам (бедный старый Марк имел неосторожность надоедать нашему барону с требованиями носить за королевским обедом положенный по этикету меч).
   – Итак, уважаемые гости, позвольте нам представиться. Рядом со мной – королевский хранитель Алой Книги. Лично я – королевский Чародей Готреда.
   – А-а-а! Я понял! – возопил вдруг молодой человек со сверкающим украшением на лбу. – Я понял, в чем дело, дорогой сэр. Позвольте представиться и нам, – он поднялся со скамьи и указал на чуть полноватую девушку с приятным лицом и причудливо заплетенными волосами: – Итак, справа от меня – Бабушка Горлума, прошу любить и жаловать. Далее – многоуважаемый и всемирно известный чародей Гэндальф, ваш, так сказать, коллега. Далее – Арсин и Леголас – эльфы из Лихолесья. Ну и, наконец, ваш покорный слуга Элронд, владыка людей и эльфов Раздола. К вашим услугам.
   Королевский хранитель Алой Книги сдавленно крякнул и опустился на противоположную скамью. Я же улыбнулся хитро и многозначительно (прекрасный способ скрыть замешательство) и сказал:
   – Очень приятно. Но позвольте все же узнать, молодой человек, что именно вы «поняли»?
   – Ну как же! – владыка Элронд встряхнул лохматой головой, и серебряный обруч, удерживающий зеленый камень, съехал ему куда-то на ухо. – У вас тоже Игра, – сказал он, поправив свое украшение.
   – Игра? – переспросил хранитель.
   – Ну да. Как и у нас. Только у вас побогаче, конечно… – он с театральным вздохом окинул взглядом Привратный Зал. – Ну и у вас, видно, не Толкиен. А что у вас, кстати? Говард?
   – Готред, – поправил хранитель.
   – Да нет, я не про то. Я имею в виду автора.
   – Автора чего?
   – Господа, мы не понимаем друг друга, – перебил их я. – Дорогой Элронд, чуть позже вы объясните нам, что вы имеете в виду под «игрой», пока же я считаю своим долгом постараться все-таки довести до вашего понимания, где вы находитесь.
   – В королевстве Готред, конечно, – улыбнулась Бабушка Горлума.
   – Похоже, это не очень вас удивляет.
   – А чего же здесь удивительного, – сказал кто-то из эльфов: не то Арсин, не то Леголас. – Мы, например, сейчас вообще в Гондоре, если только не утопали по темноте до самого Мордора.
   – А в чем дело? – это сказал Гэндальф, мой «коллега», и в голосе его я уловил чуточку серьезности и ожидания необычного. Конечно, он был таким же чародеем, как остальные юноши эльфами, а милая девушка чьей-то там бабушкой: уж кто-кто, а я-то это видел прекрасно. И все же он, этот Гэндальф, чувствовал нечто, а умение чувствовать необычное – одна из основных черт настоящих чародеев. Этот парнишка тоже нравился мне.
   – Так, как на ваш взгляд, где вы находитесь? – спросил я. – Подразумевается – территориально, географически.
   – Ну в России… – сообщили эльфы.
   – Так вот сожалею, но вы заблуждаетесь. Это не Россия. В темноте вы пересекли границу суверенного государства Готред и находитесь ныне в его столице.
   – Такой страны нет, – сказал не то Леголас, не то Арсин.
   – Разумеется, – кивнул я, – разумеется, я не смогу убедить вас, пока вы не увидите Готред своими глазами. Однако для этого придется дождаться утра…
   – Нет, простите, я не понял, – сказал другой эльф из этой парочки, не то Арсин, не то Леголас. – Это вы чушь говорите. Ну нет же на свете такой страны!
   Я вздохнул:
   – Если вам так будет понятнее, считайте, что на вашем свете такой страны нет, а на нашем свете – есть. Тогда, правда, вам придется считать, что в том мире, где вы сейчас находитесь, нет ни России, ни Гондора, ни любой другой известной вам страны.
   Хранитель ехидно хихикнул.
   Тем временем вошел хмурый и не совсем проснувшийся повар с большим серебряным кувшином в одной руке и целым подносом фарфоровых кружек в другой.
   – Ваш глинтвейн, господин Гвэл, – пробурчал он.
   – Благодарю вас, поставьте все на стол, мы сами себя обслужим, – сказал я. – Ложитесь спать и простите, что мы подняли вас среди ночи.
   Повар удалился, кивнув, я же подошел к столу и приподнял крышку с кувшина. Восхитительный аромат тотчас растекся по залу.
   – Крепкий готредский глинтвейн, – пробормотал хранитель, принюхиваясь, – исключительная привилегия королевского двора. Рецепт вот уже несколько столетий хранится в семье королевских поваров…
   – Давайте я помогу, – сказала Бабушка Горлума, вставая с лавки и подходя к столу. – Ух как пахнет!
   Она ловко разлила глинтвейн по кружкам и обнесла всех присутствующих, включая и притулившегося у дверей старого Осипа.
   – Теперь же мне хотелось бы услышать вашу историю, если вы не возражаете, – проговорил я, делая первый глоток. – В любом случае это будет необходимо, дабы я мог помочь вам вернуться туда, где вы сможете отыскать Лисью гору.
   – Вы прекрасно играете! – сказала, мило улыбаясь, Бабушка Горлума. – Знаете, это, по-моему, первый случай, когда сталкиваются два Игрища.
   – Ребята, а может, мы действительно перешли границу? Погранзона-то рядом…
   – Тогда мы оказались бы в Финляндии.
   – Господа, – снова заговорил я, ничего не понимая и теряя уже надежду разобраться, что происходит. – Господа, прошу вас, отложите до утра ваши сомнения и споры. Ныне мы укрыты от непогоды в стенах этого древнего замка – где бы он ни находился, – и, уверяю вас, мы не понимаем и половины из того, что вы говорите. Все же что вы имеете в виду под «игрой»?
   – А вы правда не знаете? – спросил владыка Элронд.
   – Мои слова совершенно серьезны – так же, как и все происходящее.
   – Ну… – казалось, владыка находится в замешательстве, не зная, как объяснить нам такую простую вещь. – Вы Толкиена читали?
   – Увы, нет, мой юный друг. О чем пишет этот автор?
   – Вы Толкиена не читали?! – хором удивились эльфы, Арсин и Леголас.
   – Представьте, да.
   – Ну Толкиен – это такой писатель, – продолжил владыка эльфов Раздола. – Он написал замечательную книгу, известную по всему миру. Иногда те, кто любит Толкиена, собираются и… ну как бы живут в его книге. Тогда получаются, например, «ХИшки», то бишь Хоббитские Игрища.
   – И вы, перед тем как пересечь нашу границу, находились как раз в состоянии «Игрищ»?
   – Ага.
   – Любопытно. О чем же повествует эта замечательная книга?
   – О разном. Об эльфах, чародеях, волшебных кольцах. О магии…
   – О магии? – я ужаснулся. – Так вы, стало быть, играете в магию?
   – Ну да, в том числе. А что?
   – Хм… И насколько подробно и достоверно уважаемый господин Толкиен описывает в своей книге магию?
   – О! – воскликнула Бабушка Горлума. – Толкиен создал в своей книге целый мир, каждая деталь которого проработана так тщательно и с таким вкусом, что иногда в его книгу верится больше, чем в реальный мир. (Мне почему-то показалось, что многоуважаемая и симпатичная Бабушка кого-то цитирует.) Вы обязательно должны прочитать ее, господин Чародей!
   – Непременно… – я крепко задумался. – А скажите мне, дорогие друзья, вот такую вещь. Мне не раз доводилось наблюдать за тем, как играют маленькие дети. Они как бы создают вокруг себя собственный мир, наполняя его собственными образами и закономерностями. Я нередко думал, что, если бы люди, взрослея, не утрачивали этого умения, вокруг нас было бы куда больше чародеев… Но это так, к слову. Скажите, не происходит ли чего-то подобного и на ваших Играх?
   – То, что вы имеете в виду, называется сейчас созданием некомпьютерной виртуальной реальности, – сказал Элронд. – В этом смысле вы правы – Игрища, как любая хорошо поставленная ролевуха, действительно формирует виртуалку, в которой, собственно, и происходит действие.
   Я снова ничего не понял в упомянутых владыкой Раздола терминах, но ответ его, очевидно, был положительным.
   Я кивнул.
   – Вы немного перестарались, мои юные играющие друзья. Вы перестарались, формируя «виртуалку», обладающую собственной магией. Вы прошли сквозь магическую стену Готреда, поставленную тысячелетия назад древними Чародеями… Кто-то из вас слишком сильно верит в то, во что играет.
   Добрый хранитель охнул, едва не поперхнувшись глинтвейном.
   – Но магии же не бывает! – возразили эльфы.
   – И эльфов – тоже? – парировал я.
   – Ну на самом деле, конечно, нет.
   – Чародеев, вероятно, тоже не бывает?
   – Конечно!
   Я позволил себе чуть-чуть посмеяться.
   – Представьте, меня «бывает». Так же как бывают и эльфы – возможно, вы столкнетесь с ними, если вам придется надолго задержаться в Готреде. Что вероятно.
   Я оглядел наших неожиданных гостей. Владыка Раздола выглядел растерянным; Бабушка Горлума, напротив, казалось, критически оценивала ситуацию: то ли мы сумасшедшие, то ли все же «играем»; парочка эльфов уставилась в опустевшие кружки… Наконец Гэндальф… Парнишка смотрел на меня, словно ожидая, что я вот-вот вызову разноцветные молнии или превращусь в эльфийского короля, а то и в самого Толкиена. Глаза его – обыкновенные карие глаза, – они блестели, как блестят глаза магов…
   И тут владыка Элронд вопросил как-то неожиданно жалобно:
   – А как же Хранители? К утру они ждут нас на переправе через Андуин…

Глава 2

   Воистину то была сумасшедшая ночь. Едва не до утра мы с королевским хранителем то убеждали пришельцев в реальности Готреда, то успокаивали их. Нам пришлось провести наших гостей по замку, дабы убедить их, что он не декорация; потом мы поднялись с ними в донжон и показали им столицу сверху, благо к тому времени тучи разошлись и луна осветила строения древнего города. Я даже спустился в погреб за полукувшином хорошего портвейна – то было необходимо, чтобы сберечь эльфов из Лихолесья от истерики…
   Наконец они устали и угомонились. Владыка Раздола впал в черную меланхолию, Арсин и Леголас уселись в уголочке с кувшином, Гэндальф о чем-то думал, уперев подбородок в сложенные на столе руки, а мы с хранителем почти блаженствовали, радуясь долгожданному покою. Бабушка же Горлума с минуту сосредоточенно хмурила брови, потом оглядела своих поникших друзей.
   – Что-то не очень вы радуетесь, попав наконец в настоящий волшебный мир, – сказала она, обращаясь к ним ко всем.
   Уединившаяся с портвейном парочка лихолесских эльфов единодушно усмехнулась.
   – А чего радоваться-то? – спросил кто-то из них. – Меня, например, мама четырнадцатого дома ждет.
   – Я могу раздвинуть ненадолго магическую ограду Готреда, – сочувственно произнес я, – но это требует стечения определенных обстоятельств. Невозможно предсказать, когда проход сквозь стену окажется возможным. Это может случиться через месяц, а может – через годы или десятилетия… – Мне вспомнилось вдруг, с каким нетерпением ожидал такой вот возможности фон Маслякофф, чтобы ввезти в Готред все необходимое для начала электрификации.
   – Ну я и говорю – чего радоваться-то, – уныло повторил тот же эльф.
   – Ну вот что, – сказала Бабушка, поднимаясь из-за стола, – во-первых, отдайте портвейн, и так уж небось налакались. – Она подошла к Арсину и Леголасу и отобрала у них кувшин. К моему удивлению, эта парочка не решилась на сопротивление, лишь поворчала немного.
   – Ну точно, – прибавила Бабушка, побултыхав остатками жидкости в кувшине и заглянув вовнутрь, – совсем совести нет. А вы, многоуважаемый, – она обернулась ко мне, – могли бы и подумать, прежде чем угощать детей портвейном в таких количествах.
   Парочка в углу снова заворчала – вероятно, им не очень понравилось, что их назвали детьми. Я же от удивления смог лишь развести, извиняясь, руками: насколько помню, со мной не разговаривали в подобном тоне уже лет триста. Несмотря на всю общую трагичность ситуации, сидящий в кресле у стены хранитель не смог удержаться и тихонько хихикнул, наблюдая мою растерянность.
   Поставив кувшин с остатками портвейна на стол, Бабушка Горлума вновь обернулась к нам с королевским хранителем.
   – Господа, я думаю, что на сегодня уже хватит всего. Если вы будете так любезны, что покажете, где бы мы могли прилечь, то мы с благодарностью отправимся немного поспать. А заодно… и освободимся наконец от деревянных мечей и прочего… Кажется, здесь это все не очень уместно, – она глянула на мирно сопящего у дверей старого Осипа, на коленях которого лежал пусть не очень тяжелый, но настоящий стальной меч.
   Я слегка поклонился, отдавая дань мудрости девушки, которая, похоже, действительно умело играла роль бабушки при всех этих чародеях и эльфах.
   – Одно слово, сэр! – произнес вдруг владыка Элронд, вставая из-за стола. – Вы упоминали… в самом начале… про Алую Книгу и хранителя. Мне бы очень хотелось узнать, что это такое. Просто там, в той книге, о которой мы вам рассказывали, тоже есть своя Алая Книга. Ну то есть… – кажется, он немного запутался во всех этих книгах, и я поспешил ему на помощь.
   – Я понимаю вас, друг мой, – сказал я. – Когда-нибудь вы обязательно поведаете мне, что за двойник нашей Алой Книги описан в великом труде… э…
   – Толкиена, – укоризненно подсказали из своего угла эльфы.
   – Благодарю вас, в труде Толкиена, – согласился я. – Что же касается нашей Книги, то про нее практически ничего не известно. Она хранится в роду королей Готреда с незапамятных времен, но раскрывать ее запрещено…
   – Ибо сказано, что произойдет великое, когда будет раскрыта Алая Книга, – замогильным голосом продолжил королевский хранитель. – И потому уже более тысячи лет существует должность королевского хранителя Алой Книги, в чьи обязанности входит сохранение Книги не только от повреждений, но и от любопытствующих.
   – Именно так, – подтвердил я. – А теперь давайте попытаемся разбудить нашего недремлющего стража, чтобы он проводил вас в гостевые покои.

   Разумеется, я так и не добрался той ночью до своего милого уютного замка. Едва не топая ногами от возмущения, вновь разбуженный старый Осип все-таки открыл три гостевые комнатки: одну – для Бабушки Горлума, одну – для юношей и одну – для меня, пишущего ныне эти строки. Попрощавшись с Осипом и хранителем, мы отправились наконец отдыхать.
   На следующее утро первое, что следовало сделать, – это поведать королю Ивону обо всем, что случилось, и показать ему пришельцев. Вместе с хранителем мы разбудили наших ночных гостей и, собрав их в комнате моего старого друга, попытались прочесть им кратенькую лекцию о придворном этикете Готреда. Из сего благого намерения, к сожалению, почти ничего не вышло, поскольку эльфы из Лихолесья были мрачны, как грозовая туча (возможно, сказывалось их вчерашнее уединение с кувшином портвейна), а казавшаяся накануне столь выдержанной Бабушка Горлума, едва услышав, что они будут представлены коронованным особам, немедленно удалилась в отведенные ей покои, дабы что-то произвести со своей прической. Когда же она наконец вернулась, ее опускавшиеся чуть ниже плеч волосы удерживались затейливым переплетением нескольких тоненьких косичек. Это было немного необычно, но по-своему красиво.
   Арсин и Леголас к тому времени мирно посапывали, умудрившись вдвоем уместиться на одном из кресел, а мы с королевским хранителем решили, что неординарность происходящего отчасти оправдывает некоторое пренебрежение придворным этикетом. Разбудив убаюканных хранительским голосом эльфов, мы повели все это общество к королевским палатам.
   Король был сегодня явно не в духе, я понял это по кислым физиономиям нескольких придворных, переминавшихся с ноги на ногу в дальнем от трона конце Королевского Зала. Те из них, чье присутствие здесь не было обязательным, явно раздумывали, стоит ли им оставаться в зале или лучше будет не искушать судьбу и убраться подобру-поздорову. Войдя в зал, я оставил наших гостей под присмотром хранителя здесь же, у дверей, и прямиком отправился к королю.
   Ивон был грустен. Почесывая одной рукой лысину под короной, а другой флегматично отправляя в рот маленькие пастилки, он с тоской в глазах выслушивал русского барона, вдохновенно зачитывавшего ему подробности какого-то нового проекта. Королевы не было. Принцесса, словно не замечая печали отца, подавленного тяготами королевской профессии, весело щебетала с молоденькими фрейлинами позади трона.
   Я громко кашлянул, привлекая монаршее внимание.
   Фон Маслякофф замолчал, бросив на меня укоризненный взгляд, король же, напротив, выказал живую радость.
   – Ба, – воскликнул он, – дорогой Чародей! Рад видеть, очень рад.
   – Но, Ваше Величество… – барон изобразил на лице что-то оскорбленно-преданное.
   – Гвэл! – Из-за трона выпорхнула принцесса и протянула ко мне руки. – Я успела уже соскучиться по тебе!
   – Здравствуй, здравствуй, девочка моя, – сказал я, обнимая Джоан и по-отечески целуя ее в лоб.
   – Перерыв! – радостно заявил Его Величество, видя, что этикет все равно уже нарушен. – И вообще, барон, – добавил он, снимая корону и вешая ее на угол спинки трона, – давайте сделаем… ну вы показывали нам недавно в заграничной газете…
   – Регламент, Ваше Величество? – предположил я.
   – Точно, – согласился король, – регламент.
   – Но дела, касающиеся нашего проекта, не терпят отлагательства…
   – Боюсь, однако, что дело, приведшее меня сюда в часы, отведенные королем для государственных дел, все же важнее, – прервал я барона. – И, кстати, фон Маслякофф, примите к сведению, что если ваш новый проект связан с ввозом в Готред автоматизированной пивоварни, то он заранее обречен на провал.
   – Это почему же, позвольте спросить?
   – Знаете, население Готреда – от крестьянина до самого короля – слишком любит настоящее пиво. А если вам нужна сугубо формальная причина, можете считать, что пивоварня не влезет в такой проем в магической стене, сделать какой мне по силам.
   – Но она разборная! – возмутился барон. – Я только что объяснял Его Величеству…
   – Ой, не надо только о пиве! – простонал король, и мы послушно смолкли. – Что там у вас за дело, Чародей?
   – Ваше Величество, – я постарался придать своему голосу возможно более официальный тон, – сегодня ночью была прорвана магическая граница королевства.
   – Что? – нынешний монарх Готреда отличался, может быть, несколько излишней леностью, слабохарактерностью, мягкостью, но никак не тугодумием: он сразу же разделил мою озабоченность. – Что случилось, Гвэл?
   – Как и в прошлый раз, я не могу пока сказать ничего определенного. Через границу прошли пять человек. Они утверждают, что это произошло случайно, и я склонен им верить.
   – Что за люди?
   – Если вы позволите, я представлю вам их.
   Ивон кивнул, потом нашарил рукой позади себя корону и вновь водрузил ее на блестящую лысину, отороченную венчиком седоватых уже волос. Я повернулся и отправился за нашими гостями.
   Хранитель улыбался: наверняка он был рад, что мне удалось если не отстоять, то хотя бы выступить в защиту наших любимых сортов пива. Пришельцы же из-за границы пялились во все стороны, разглядывая кто короля, кто – отделку зала, кто – что-нибудь еще. Один только Элронд неподвижно стоял в какой-то довольно нелепой, романтической почти до идиотизма позе: скомкав правой рукой ткань камзола у себя на груди и чуть подавшись всем телом вперед, он, не отрываясь, широко распахнутыми глазами смотрел куда-то в сторону короля. Я не выдержал и обернулся, в очередной раз нарушая правила этикета.
   Ну разумеется! Я заставил себя сдержать улыбку: возле трона, чуть склонившись к отцу, стояла принцесса Джоан.
   – Госпожа Бабушка. Господа. Его Величество Ивон Готредский изъявляет желание беседовать с вами. Дорогой Элронд, очнитесь от грез, к вам это тоже относится.
   Хранитель, словно наседка цыплят, попытался собрать их в некое подобие цивилизованной группы; владыка Элронд, неожиданно засмущавшись, стянул с головы серебряный обруч с зеленым камнем, смял его в руке, так что металл лопнул в нескольких местах, и торопливо запихнул в карман. Я понял его, конечно: сейчас ему хотелось быть не фальшивым повелителем фальшивых эльфов, а обыкновенным восемнадцатилетним парнем, увидевшим прелестную девушку.
   Каюсь, я не смог удержаться от шутки:
   – Право же, напрасно вы так, владыка Раздола, сие очелье было вам очень к лицу, – негромко сказал я, улыбаясь, но добавил, видя, что мальчишка готов покраснеть, – впрочем, прошу прощения, Элронд, я не хотел вас задеть.
   – Идемте, – сказал я, обращаясь уже ко всем.
   Я представил ребят королю и в нескольких словах рассказал о событиях вчерашнего вечера. Его Величество выслушал, задал несколько вопросов «нарушителям границы», потом снова обратился ко мне:
   – Послушайте, Гвэл, – произнес он задумчиво, – когда-нибудь вы, конечно, разберетесь во всем этом деле и объясните мне, что происходит. Сейчас же скажите только, должны ли мы видеть в происходящем прямую опасность для королевства?
   Я ответил ему в том духе, что все это действительно очень серьезно, но прямой опасности пока нет. Король кивнул и отпустил нас, распорядившись считать пришельцев из-за границы гостями двора и обеспечить их всем необходимым. Мы удалились.
   …Прожив не одну сотню лет, поневоле становишься наблюдательным; возможно, я был единственным, от чьих глаз не укрылся мимолетный – но такой выразительный! – обмен взглядами между принцессой и владыкой Раздола. Конечно, услышав о новом прорыве магической стены, все, кто был в Королевском Зале, приблизились к нам и слушали с живейшим интересом – это событие было из тех, что касаются всего Готреда в целом и каждого из подданных короля в частности. И, уж конечно, Джоан – легкая, тоненькая, веселая, всегда стремящаяся к новому и необычному – конечно, Джоан была впереди всех. Элронд по-прежнему самозабвенно смотрел на принцессу (оставаясь, впрочем, в рамках приличия); когда же та заметила его взгляд, владыка эльфов, вновь смутившись, опустил очи долу. Но желание видеть наследницу престола, вероятно, пересилило в нем природную скромность, и когда он вновь поднял на нее взгляд, Джоан чуть-чуть ему улыбнулась…
   Ну вот, думал я, покидая Королевский Зал, сердечной драмы нам только и не хватало – в придачу к другим проблемам. Хотя, конечно, они – Джоан и Элронд – могли бы, вероятно, составить неплохую пару. Как и принцесса, Элронд был строен, обладал довольно красивым лицом, которое не портили даже излишне выдающиеся скулы, и так же, как она, был, кажется, натурой легко увлекающейся…
   Впрочем, спустя буквально несколько часов я называл про себя это качество совсем другими словами…

Глава 3

   Готред, надобно вам сказать, весьма невелик (я имею в виду город Готред, столицу одноименного королевства). Все население его, даже если считать вместе с окраинами и предместьями, вряд ли составит три с половиной тысячи человек. Город расположен на трех холмах, разделенных сливающимися в самом его центре речушками. Постройки из желтоватого камня, мосты и очень много зелени – таким, вероятно, должно быть первое впечатление путника, посетившего нашу столицу. Благодаря магической изоляции Готред никогда не испытывал влияния быстрой смены архитектурных стилей, имевшей место в Европе, и все городские постройки – от королевского дворца, которому уже больше полутора тысячелетий, до жилых домов, выстроенных в правление Ивона, – все они, несмотря на внешние различия, обладают неким внутренним единством, что придает городу совершенно особый колорит и создает исключительный уют. Дворец, ратуша, театр, три гимназии (все выстроенные в разное время), даже официальные здания города имеют не более трех-четырех этажей…
   Позавтракав и немного отдохнув после королевской аудиенции (никак не могу понять, почему даже краткая беседа с коронованными особами вызывает у некоторых людей физическое и нервное измождение), мы с хранителем провели наших гостей по городу, не столько стремясь показать им какие-либо определенные достопримечательности, как это называется в европейских путеводителях, ввезенных русским бароном, сколько просто позволить им ощутить самый дух города, его характер и жизнь. На мой взгляд, нам это удалось, и ребята если и не полюбили Готред с первого взгляда, то, по крайней мере, испытали удовольствие от прекрасной прогулки. Даже скептики Арсин и Леголас не смогли долго удерживать привычную маску равнодушия, а уж Элронд с Гэндальфом – те откровенно глазели по сторонам, радуясь каждому новому прекрасному виду, а иногда и просто узкому живописному переулку или древнему полуобрушенному валунному забору, густо заросшему плющом. Свое отношение к городу Гэндальф выразил такими словами: «Здорово похоже на Севастополь, только моря, жалко, нет», и по голосу его я понял, что сравнение с этим неведомым мне городом в его устах суть выражение истинного восторга.
   Единодушно решив оставить на сегодня в стороне все собственные дела и посвятить день нашим нечаянным гостям, мы с хранителем не бросили их и после возвращения во дворец. Признаюсь, помимо естественного желания помочь ребятам освоиться в Готреде, у меня была и еще одна, сугубо личная причина. Мне хотелось получше присмотреться к Гэндальфу, ибо с первой же встречи мне показалось, что мальчик обладает задатками прирожденного мага.
   Мы снова посетили славную комнатку хранителя, где тот показал ребятам ведомую им хронику Готреда и даже зачитал некоторые наиболее интересные места. Потом мой старый друг так расхвалил миниатюры древних готредских летописей, что неутомимая Бабушка Горлума потребовала немедленно их показать, и довольный хранитель, давно уже не встречавший столь благодарную аудиторию, повел общество наверх, где в донжоне замка располагалась королевская библиотека. Я же, сославшись на нежелание карабкаться по крутым древним лестницам башни, обещал дождаться их в «буфете» – так с легкой руки русского барона стала называться уютная старинная пристроечка к королевской кухне.
   Моя маленькая хитрость удалась – когда все остальные удалились вослед за королевским хранителем, Гэндальф, юный «чародей» из заграничья, остался стоять у дверей комнаты.
   – А… вы не позволите, господин Гвэл, составить вам компанию?.. – он явно хотел сказать что-то еще, но смешался.
   – Вам не любопытно взглянуть на старинные миниатюры лучших готредских мастеров?
   – Мне любопытно, но… я хотел бы…
   – Ну конечно. Пойдемте, мой юный друг, – сказал я, избавляя его от необходимости объяснений.
   Мы вполне удобно расположились в «буфете» на застеленной ковром лавке возле окна, из которого открывался чудесный вид на речку и угол королевского сада с цветущими яблонями; я попросил подбежавшего поваренка принести нам по маленькой кружечке эля.
   – Не могу отказать себе в удовольствии угостить вас настоящим пивом, – сказал я своему «коллеге», – ручаюсь, что там, за пределами Готреда, в мире Масляковых и автоматизированных пивоварен, вам не доводилось пробовать ничего подобного.
   Гэндальф кивнул, делая глоток.
   – Спасибо, господин Гвэл, пиво действительно замечательное…
   Я видел, что мальчик смущается и никак не может придумать, с чего бы начать разговор. Я улыбнулся:
   – Послушайте, друг мой Гэндальф, в разговоре со мной вы можете не опасаться нарушить какую-нибудь заповедь придворного этикета: за последние несколько столетий я совершенно потерял чувствительность в этом вопросе.
   – Да какой я Гэндальф! – вдруг воскликнул он. – Дима я.
   – Рядом с настоящим Чародеем это имя чародея-из-книги также мешает вам, как вчера – деревянные мечи рядом со старым Осипом, препоясанным настоящей сталью?
   Гэндальф-Дима кивнул, и это было просто замечательно.
   – Скажите, господин Гвэл, а… вам действительно так много лет?
   – Ну пока еще не так уж и много! – засмеялся я. – Я служу королям Готреда чуть более четырех веков. Но это, поверьте, Дима, не предельный возраст для человека моей профессии или, точнее, моего образа жизни. Что еще вам было бы интересно узнать?
   – Люди, наверное, не могут жить так долго…
   – Если вы хотите узнать, не было ли в моем роду эльфов или еще кого-нибудь в этом духе, то, боюсь, должен буду вас разочаровать. Просто власть над процессами старения – один из побочных эффектов овладения высокой магией.
   – Ну почему же – разочаровать… Наоборот. Значит, чтобы овладеть настоящей магией в Готреде, необязательно происходить из какого-то особого рода?
   – Разумеется, нет. Но вы зря говорите «в Готреде», за его пределами действуют те же законы и рождаются такие же люди…
   Дима не ответил, но поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Я видел, что он готов сказать очень важные слова; но он, конечно, не сказал их, было еще рано. Я снова улыбнулся – мне захотелось взъерошить ему волосы, но я, разумеется, тоже этого не сделал. Однако мне кажется, мы поняли то, что нужно было понять.
   – Мне было бы очень интересно прочитать ту книгу, на которой основывается ваша «Игра», – сказал я, завершая необходимую паузу.
   – «Властелина колец»?
   – Да, если так называется тот труд господина Толкиена, который был вчера упомянут.
   Дима кивнул.
   – Понимаете, Дима, в природе не бывает ничего случайного. Вот посмотрите. Вы «играли» в эту книгу и в результате проломили магическую ограду Готреда. Разумеется, то, что это вообще оказалось возможным, – результат каких-то странных, но мощных процессов, которых мы еще не понимаем и к которым вы, скорее всего, не имеете ни малейшего отношения. Но тем не менее это все-таки случилось именно с вами, а не с кем-то из тысяч других людей, живущих по ту сторону границы… И это означает, что в вашей любимой книге действительно есть нечто общее с реальной, настоящей магией… С другой стороны, вы, кажется, упоминали вчера, что таких, как вы, «игроков» не так уж мало по ту сторону границы. Следовательно, существует нечто настоящее, отраженное в труде господина Толкиена, что находит отклик в ваших сердцах и заставляет вас «играть». Наверное, мы должны думать, что это «нечто» и есть та самая магия, которая именно вам позволила пройти через готредскую границу…
   – Вы имеете в виду, что «Властелин колец» – это что-то вроде магической книги?
   – Ну что вы, нет, конечно! Речь не столько о книге, сколько о самой магии – она повсюду вокруг нас, только научись брать. Вероятно, господин Толкиен просто-напросто неплохо чувствовал это и сумел так об этом поведать, что смогли почувствовать и другие, – поэтому мне и было бы любопытно взглянуть на его труд. И все же я не могу понять…
   – Что?
   – Хм… – я усмехнулся, – не могу понять, почему вы – там, за границей – играете в магию, вместо того чтобы быть в ней… Впрочем, как показывает опыт, границу здесь можно провести далеко не всегда… И все же…
   Однако здесь нас прервали возглавляемые хранителем и Бабушкой Горлума молодые люди, вернувшиеся из королевской библиотеки. Не смогу сейчас с точностью вспомнить, какие еще развлечения мы предполагали тогда предложить нашим гостям, но, так или иначе покончив с чудесным готредским элем, мы все вместе отправились назад, в покои моего старого друга.
   Уже тогда нечто, какая-то неправильность в происходящем заставила меня насторожиться, и лишь по всегдашней своей рассеянности я не придал этому значения. Но вот мы прошли к комнате хранителя, и тот принялся возиться с ключами, отпирая врезанный в дверь замок. Некоторое время и так и сяк пытался он провернуть ключ в замочной скважине, а потом рассмеялся.
   – Ну вот, – сказал он, поворачиваясь к нам, – я опять забыл запереть дверь! – И с этими словами он взялся за дверную ручку и потянул ее на себя, и дверь действительно начала открываться.
   Именно – начала, потому что одновременно с этим моя настороженность мгновенно переросла в резкое чувство близкой опасности. Действуя скорее инстинктивно, нежели сознательно, я перехватил дверную ручку у хранителя, не дав двери открыться шире, чем на несколько пальцев.
   – Извините, мой друг, – сказал я опешившему хранителю, – но я войду первым, – и, не совсем вежливо оттеснив его от входа, я приоткрыл дверь и шагнул в комнату.
   На столе, под портретом Безымянного Рыцаря, лежала книга; ошибиться было невозможно даже при беглом взгляде на нее – это была одна из древнейших рукописных книг Готреда – Алая Книга.
   И она была раскрыта.
   Я резко развернулся, сделал шаг прочь из комнаты и захлопнул дверь за собой. Вероятно, выражение моего лица в этот момент могло бы навести ужас на самого бесстрашного воина.
   – Что случилось, господин Гвэл? – спросил хранитель.
   Я сказал.
   – О боги… – хранитель посерел лицом и бессильно прислонился к стене. – Тысячу раз я забывал запереть эту дверь, и никому никогда не приходило в голову…
   И тут я понял наконец, что именно насторожило меня еще в «буфете».
   – Где Элронд? – произнес я ледяным голосом, повернувшись к нашим гостям.
   Они переглянулись, и было похоже, что и сами они только что заметили его отсутствие.
   – Так, – сказал я.
   – Может, он в комнате? – произнесла Бабушка, но мне показалось, что сама она сильно в этом сомневается.
   – Туклинн, заприте дверь, – сказал я хранителю, и тот, молча кивнув, повиновался. – Все идем в мои покои. Дима, будь добр, загляни в вашу комнату, посмотри, нет ли там драгоценнейшего владыки эльфов.
   Дима-Гэндальф кивнул и умчался вперед, мы же в полном молчании проследовали за ним.
   Он ждал нас у моих дверей, было ясно, что Элронда он не нашел. Все также не говоря ни слова, я пропустил всех в свою комнату, зашел сам и притворил дверь.
   – Дурак, – громким шепотом произнес вдруг один из лихолесских эльфов; кажется, то был Арсин, – это ты виноват! – Обвинительная реплика его была направлена к Леголасу.
   – Сам ты дурак, – отозвался его друг. – Это ты пошутил про Книгу…
   – Ага, зато ты его растравил: «великие свершения», «великие свершения»!
   – Так, друзья мои, немножко подробнее, – потребовал я.
   Эльфы вздохнули, как всегда – оба сразу, одновременно.
   – Наверное, это мы виноваты, сэр, – сказал один из них, опустив глаза. – Элронд… ну, короче говоря, он влюбился в принцессу… а мы с Арсином стали над ним прикалываться…
   – Стали что? – переспросил я.
   – Ну смеяться, – эльф шмыгнул носом совсем как провинившийся гимназист. – Мы ему говорили, что куда ему… раз он сам не принц. А Арсин сказал, что в сказке принцесса может полюбить даже простого пастуха, если тот совершит что-нибудь великое, ну там дракона убьет или еще чего-нибудь… А я тогда пошутил, что, мол, пусть Элронд раскроет Алую Книгу, и тогда уж что-нибудь великое точно случится…
   Хранитель охнул и схватился (вероятно, на всякий случай) за сердце.
   – Вы же не знаете всего пророчества об Алой Книге целиком, – простонал он. – В древних рукописях говорится, что Книга может быть раскрыта, только если Готред окажется в смертельной опасности…
   – Вы не совсем точны, друг мой, – поправил его я. – Текст пророчества допускает и другой вариант трактовки.
   – Какой же?
   – Алая Книга будет раскрыта, когда Готред окажется в смертельной опасности.
   – Вы хотите сказать, что сейчас…
   Я пожал плечами.
   – Не имею ни малейшего представления. Хотя… два прорыва магической стены за последние десять лет – признак, согласитесь, тревожный.
   Хранитель печально покачал головой:
   – Так что же нам делать?
   – И что случилось с Элрондом, если Книгу действительно раскрыл он? – спросила Бабушка.
   – Я полагаю, «если» в данном случае уже неуместно, – сказал я. – А что касается Элронда… Я думаю, что он вполне может быть еще жив, но находится, скорее всего очень и очень далеко отсюда.
   – Ему можно помочь? – это был голос Димы; я повернулся к нему и прочитал на его лице не одно лишь волнение, но и испуг – испуг за пропавшего друга. Я пожал плечами.
   – Все зависит от того, что именно произошло, когда он снял Алую Книгу с полки и раскрыл ее… Книга была создана древними магами во времена, последовавшие за установлением магической ограды Готреда, и с тех пор, как вы понимаете, ни у кого из нас не было возможности ее почитать. Насколько я могу судить по разного рода косвенным данным, текст книги, будучи прочитан, или изменяет окружающий мир в некоторой его области, или вообще открывает Врата в неизвестное. Возможно, впрочем, что это одно и то же, но это уже вопрос сугубо академический…
   Я помолчал, прежде чем продолжить.
   – Есть только один способ узнать, что именно произошло…
   – Прочитать ту страницу, которую прочитал Элронд! – воскликнул Дима.
   Я кивнул.
   – О, боги, – снова простонал хранитель, и снова установилось тягостное молчание.
   – Господин Чародей, – заговорила Бабушка Горлума, и вид у нее был решительный. – Я понимаю, что слова сейчас немного значат по сравнению с тем, что случилось, но… нам жаль, что вышло так плохо.
   – Напрасно вы так думаете, – улыбнулся я, – слова всегда значат много.
   Бабушка Горлума кивнула.
   – Все равно это уже случилось, и случилось по нашей вине. Два идиота насоветовали чушь третьему, а еще одна идиотка не смогла за ними всеми проследить.
   – Но, право, зачем вы… – попытался встрять хранитель, но Бабушка ему слова не дала.
   – Я понимаю, что говорю, и, поверьте, это не ребячество. Мы причинили этот вред, мы же должны попытаться его исправить.
   Это было примерно то, что я ожидал и надеялся от них услышать. Я давно уже понял, что все это неслучайно и должно в конце концов уложиться в некоторую волшебную закономерность событий.
   – Вы хотите отправиться вслед за Элрондом?
   – Я – да, – сказала Бабушка, – а Гэндальф и лихолесские…
   – Я тоже, – поспешно вставил Дима и даже сделал маленький шаг в сторону Бабушки, словно боялся, что она уйдет без него.
   – Ну и мы… тоже, – сказали эльфы из Лихолесья.
   Я усмехнулся.
   – Вы отдаете себе отчет в том, что никому не известно, что происходит при раскрытии Книги? Что не исключена возможность того, что прочитавший несколько слов просто перестает быть? Совсем.
   – Нам сложно отдавать себе отчет в чем-то, чего мы совсем не знаем, но это уже не важно, – ответствовала Бабушка. – Есть долги, которые нужно платить, и вещи, за которые нужно отвечать, независимо от того, какие могут получиться последствия для тебя лично.
   – Ну зачем же так серьезно… – сказал я. – Мы все-таки не в реальности автоматизированных пивоварен, а в реальности Готреда – королевства, обнесенного стеной магии. Если угодно, вы можете считать это новой «Игрой»; не забывайте лишь, что она будет идти всерьез… Что же, мы приступим немедленно…

   И мы снова направились к комнате хранителя. Мне стоило больших трудов уговорить моего друга отказаться от участия в сием рискованном предприятии, на что у меня были свои причины. В конце концов мне удалось убедить его в том, что кто-то должен остаться в замке. Я велел ему закрыть комнату сразу же после того, как мы войдем в нее, поставить у дверей стражу и ни в коем случае никого не впускать.
   Я предполагал, что нас может ожидать нечто вроде путешествия в неведомое, и потому я захватил свой посох и распорядился приготовить для нас плащи и корзину с едой – на всякий случай. И, когда все было готово, мы вошли в комнату королевского хранителя Алой Книги.
   Щелкнул, поворачиваясь, ключ в дверной скважине. Стало тихо. Все взгляды устремились к столу – туда, где лежала раскрытая Алая Книга Чародеев Готреда.
   – Ну что же, – произнес я, и, признаюсь, голос мой в этот момент не был совершенно спокоен. – Вперед, друзья мои.
   Я пошел к столу, и ребята – два эльфа, Гэндальф и Бабушка Горлума – поспешили вслед за мною. Еще не заглядывая в текст, я взял Книгу в руки, и почему-то она показалась мне неожиданно легкой. Немного волнуясь, я прочитал первые строки раскрытой страницы.

   Солнце стоит высоко, и в лазоревом чистом небе ястреб кружит над зелеными холмами, и ветер несет запах осенних трав, и лес темной полосой встает далеко на горизонте…

   И стало так.

Глава 4

   Несмотря на то что был ясный солнечный полдень, ветер нес прохладу. Здесь, на вершине холма, его порывы играли полами моего плаща, развевали волосы, грозили перелистнуть тяжелые страницы Алой Книги у меня в руках. Я заложил страницу вшитой в переплет узкой шелковой закладкой и захлопнул Книгу.
   – Добро пожаловать в Неведомое, – сказал я своим спутникам.
   Мои слова разбили сковавшее их оцепенение неожиданности; они задышали, задвигались, словно долго были связаны чарами неподвижности.
   – Здесь красиво… – очень тихо сказала Бабушка.
   Здесь действительно было красиво. Пейзаж немного напомнил мне северо-восточные пределы Готреда: высокие поросшие травой пологие холмы, словно вылизанные языком гигантской лошади; кое-где – россыпи валунов и гладкие каменные лбы скал. Внизу, в долине, серебрился ручей, а далеко на севере чернела темная полоска леса, над которой собирались редкие полуденные облака…
   – Что будем делать? – спросил один из эльфов (к стыду своему, должен признаться, что к тому времени я так и не смог запомнить, кто же из них Арсин, а кто Леголас).
   – Для начала осмотримся, – сказал я, пряча Книгу в походную сумку и забирая у Димы-Гэндальфа свой посох.
   – Наверное, Элронд не мог уйти далеко, – предположил Дима, – если, конечно, он тоже попал именно на этот холм.
   Я пожал плечами:
   – Скорее всего, Книга перебросила нас точно в то же место, что и его, но вот сколько с тех пор прошло времени здесь, в этом мире, – кто знает…
   – Может, он уже давно состарился, да? – предположили эльфы.
   – Вряд ли, – сказал я, разглядывая траву возле лежащего неподалеку валуна: несколько веточек вереска были обломаны. – Посмотрите на этот камень. Кто-то явно сидел на нем, причем не так давно: смятые веточки завяли, но не успели еще засохнуть и пожелтеть. Кажется, здесь не очень людно… Можно предположить, что на камне отдыхал владыка Раздола, прежде чем отправиться навстречу великим свершениям…
   – Может, он к ручью спустился? – сказал Дима. Я кивнул, и мы отправились вниз по склону холма.
   Ручей был неширок – при желании его можно было бы перейти вброд. Ступив на полузанесенные песком камни, я зачерпнул в ладони воды и напился. Вода была холодная, чистая и вкусная, какой и положено ей быть.
   – Как вы думаете, господин Гвэл, может быть, стоит пройти по ручью в обе стороны, поискать следы? – спросила Бабушка, и я снова кивнул.
   Она оказалась права – совсем рядом, не более чем в полусотне шагов, мы нашли на прибрежном песке полуразмытые, но все еще явные следы подошв с глубокими выемками.
   – Это Элронд, – сказал Дима. – Вряд ли здесь еще у кого-нибудь есть армейские ботинки.
   – А вон и тропа, – добавила Бабушка.
   Действительно, на другом берегу ручейка совсем близко к воде подходила едва заметная даже в низкой траве тропка.
   – Нечасто же по ней ходят…
   Мы перешли ручей и, определив по следам на том берегу, в какую сторону двинулся Элронд, отправились по тропинке вослед за ним.
   Извиваясь меж широких холмов, тропа неуклонно уводила нас на север, в сторону темного леса, виденного нами с вершины. Мы долго шли молча, лишь раз или два обнаружив приметы того, что Элронд действительно прошел здесь раньше нас.
   Тропинка привела нас к опушке леса, и там я смог наконец разобраться, куда мы попали.
   Здесь тоже звенел по камешкам маленький ручеек, и мы остановились передохнуть. Бабушка, как и положено женщине, взяла на себя заботы по приготовлению легкой закуски; эльфы и Дима-Гэндальф уселись на травке вокруг корзины с провизией. Я же, напившись чистой воды, опустился на старый обветшалый пень и вдруг почувствовал приближение кого-то, владеющего Силой. Я поднялся. Из леса к ручью выходил один из Дивных.
   Я не был знаком с ним, но он, возможно, знал меня, а быть может, просто почувствовал мою магию. Так или иначе, но он молча поклонился мне, и я ответил ему.
   – Здравствуй, Светлый, – сказал я, никто не слышал этого, кроме нас двоих.
   – Здравствуй, Чародей, – сказал и он, легко улыбаясь. – Что заставило тебя покинуть пределы твоей страны? Я слышал, вы, готредцы, редко выходите за свою Стену.
   – Это так, – согласился я. – Но сейчас судьба вынудила меня отправиться в путь. А как дела у твоего рода?
   – Спасибо, – он пожал плечами. – Не хуже и не лучше.
   Я кивнул.
   – Скажи, Светлый, могу ли я попросить тебя открыться тем детям, что идут со мной?
   Он удивился – это было заметно при всем том бесстрастии, которое хранят обычно лица Дивных.
   – Зачем? – спросил он. – Или, быть может, среди этих слепых есть твои ученики?
   – Быть может, – улыбнулся я, Светлый кивнул.
   – Друзья, – это я сказал уже вслух, для ушей, которые не слышат иных голосов, – позвольте представить вам одного из моих друзей, одного из Дивных.
   Они – все четверо – обернулись на звук моего голоса, и в этот момент эльф проявил свой облик. Кажется, это получилось довольно эффектно – в глазах ребят он появился прямо из воздуха, высокий, стройный, с длинными светлыми волосами и светлой же короткой бородкой. Эльф улыбался, и глаза его сияли.
   – Приветствие спутникам Чародея, – сказал он, поднимая правую руку и одновременно на шаг отступая под лесные своды. – Прощайте, друзья…
   И с этими словами он повернулся и зашагал, быстро теряясь в сплетении зеленых ветвей.
   – Удачи, Светлый! – сказал я только для него.
   – И тебе удачи, Чародей! – донеслось из чащи.
   Я повернулся к моим спутникам.
   Да, эффект появление Дивного произвело – если уж степенная и невозмутимая Бабушка Горлума застыла с недорезанным помидором в руке…
   – Это что было… эльф? – спросил кто-то из лихолесских (кажется, Арсин).
   – Эльф, – подтвердил я. – Только мы предпочитаем называть их Дивными.
   – Ни фига ж себе… – пробормотал Леголас.
   Я тихонько посмеялся себе в бороду и спросил – не без легкого ехидства, признаюсь:
   – Как там наш обед, уважаемая Бабушка?
   – А? – Бабушка встрепенулась и немедленно пришла в себя. – Да, конечно, господин Чародей, сейчас все будет…
   Мы перекусили и отправились далее по тропе, уводящей вглубь леса, однако не прошло и четверти часа, как раздался удивленный вопль Димы, шедшего впереди нашего маленького отряда, и мы снова остановились.
   – Что случилось? – спросил я, обходя застывшего на месте Диму.
   Не говоря ни слова, тот указал на землю у своих ног. Я посмотрел.
   На том месте, где мы остановились, пересекались две тропы. Точнее говоря, та узенькая, едва заметная тропинка, по которой шли мы, пересекала широкую, натоптанную тропу, почти лесную дорогу. И здесь, на самом перекрестке, лежала смятая жестяная посудина в форме вытянутого цилиндра, расписанная яркими картинками и словами.
   Я, конечно, узнал ее. Такие вот нелепые посудинки несколько раз привозил из-за границы фон Маслякофф; в них находилось некое безобразие, которое, по утверждению барона, во внешнем мире зовется пивом. Если тебе, уважаемый читатель, доводилось когда-нибудь пробовать это самое «баночное пиво», то ты, конечно же, поймешь мое искреннее стремление помешать барону заменить старые пивоварни Готреда на автоматизированные, соответствующие современным мировым стандартам. Однако мне следует прервать лирическое отступление на тему хорошего пива и вернуться к своему повествованию.
   Итак, мои спутники удивились, увидев здесь пустую пивную банку. Они о чем-то заспорили, заговорили что-то о «пересечении миров» и «перекрестках дорог». Я слушал их, пока Бабушка не прервала дискуссию властной рукой.
   – А вы как думаете, господин Гвэл, – спросила она, – что это?
   – Это, – сказал я, – пустая банка из-под пива. И давайте не будем здесь задерживаться, ведь неизвестно, что происходит сейчас с владыкой эльфов Раздола.
   Кажется, мой ответ несколько их удивил; во всяком случае, они не задавали больше вопросов, и мы продолжили свой путь по узкой тропе.
   Впрочем, путь оказался недлинным. Еще через четверть часа тропа вывела нас на большую поляну.
   Поляна была залита солнцем, и бесчисленные птицы кружили над ней и пели свои дивные песни. А посреди поляны находилось нечто среднее между большим лесным егерским кордоном и маленькой усадьбой. Был дом – избушка под крышей из дранки, был небольшой огород, охвативший избушку слева, и был сад с фруктовыми деревьями и цветами, скрывающийся позади дома.
   – Ну вот, друзья мои, – сказал я, останавливаясь на опушке. – Кажется, мы достигли если не цели нашего путешествия, то места, где побывал Элронд и где мы сможем расспросить о нем.
   И мы вышли из-под сводов леса и направились к дому. Ощущение присутствия мощной магии сразу же захватило меня, и чем ближе мы подходили к низенькому покосившемуся крылечку, тем сильнее оно становилось.
   Никаких заборов здесь не было. Мы поднялись по ступенькам крыльца и постучали в дверь. Где-то внутри дома послышался голос, был он скрипуч и невнятен. Не разобрав ответа, я постучал снова и, уже не дожидаясь ответа, толкнул незапертую дверь. Перед нами были маленькие сени.
   – Ну кто там еще? – голос стал немного яснее.
   – Путники, – ответил я. – Можем мы войти?
   – Попробуйте, – вслед за ответом что-то зашумело в глубинах дома; кажется, кто-то двигал мебель или шаркал подошвами по полу.
   Я шагнул в дверной проем, сразу ощутив поставленную здесь магическую преграду. Однако сделана она была без особых ухищрений, что называется, «от дурака»; я легко раздвинул завесу и пошел дальше, жестом пригласив ребят следовать за мною.
   Изнутри дом представлял собой одну большую комнату, загроможденную самыми разными вещами, – здесь была огромная побеленная печь с лежанкой, застеленной стегаными лоскутными одеялами, старинный комод мореного дуба, кровать, две обширные лавки, стол, заваленный книгами и каким-то рукоделием, и еще много чего. Несколько странного вида картин и множество пучков сухих трав висело на стенах. И повсюду – на комоде, на лавках, на подоконниках – повсюду лежали разнообразные вязаные салфетки и игрушки. Были среди них и удивительной работы изделия из тонкой нити, и грубые плетенки из дратвы. За всем этим как-то терялся хозяин, сидящий в вытертом кресле у одного из окон.
   Это был старичок – маленький, но довольно плотного сложения, с седыми волосами, щетиной на подбородке, одетый в огромную вязаную же кофту непонятного грязно-зеленого цвета. Возле его кресла стояла корзинка с разноцветными клубками, а в руках его были спицы, которыми он сосредоточенно что-то вязал.
   – Ну? – сказал старичок, не отрываясь от своего вязания. – Чо пожаловали, «путники»?
   Я задержался с ответом: прислушивался к своим ощущениям. И мои ощущения говорили мне, что перед нами Чародей, как минимум равный мне могуществом, а быть может, и значительно меня превосходящий.
   Инициативу, как всегда, взяла на себя Бабушка Горлума.
   – Здравствуйте, – сказала она.
   Старый маг так возмутился, что даже перестал вязать:
   – Вы что, тоже здороваться сюда пришли?
   Его «тоже» и обнадежило меня, и испугало одновременно. С одной стороны, это означало что кто-то – и скорее всего Элронд – был здесь незадолго до нашего появления, а с другой… Кто его знает, что мог сотворить этот старик с нарушителем его покоя?
   – Извините, хозяин, что тревожим вас, – поспешил я вступить в беседу, – мы ищем пропавшего юношу лет восемнадцати, который мог появиться здесь недавно. Быть может, вы его видели.
   Старичок отложил наконец-то свое вязанье и поднял на нас глаза. Мы встретились с ним взглядами, и я понял, что не ошибся: перед нами был маг, обладающий силой, многократно превосходящей мою.
   – Юноша? – проскрипел он. – Такой нахальный, мерзкий и надоедливый? И зовут Элрондом?
   – Да, да! – закивала Бабушка.
   – Нет, не видел, – отрезал старик и потянулся за своим рукоделием.
   – Но как же… – Дима-Гэндальф шагнул было вперед, но я вовремя удержал его, положив руку ему на плечо. – Но вы же…
   – Не видел! – взревел вдруг хозяин дома. – Не видел, и все тут! – он даже вскочил с кресла и в сердцах метнул свое вязанье на пол.
   Немедленно где-то над домом прогрохотал могучий раскат грома, такой, что зазвенели оконные стекла и стаканы в буфете. Старичок испуганно пригнулся, закрывая руками голову, и юркнул назад в кресло, подобрал с пола вязанье.
   – Ну вот, – обиженно проворчал он, – смотрите, чего натворили…
   Сумасшедший ливень колотил по крыше, бил в окна, грозя вышибить тонкие стекла и прорваться в дом.
   С минуту старик шумно сопел, заново перевязывая то, что было у него в руках; потом, добившись того, что дождь перестал и в окна вновь полился солнечный свет, бережно отложил рукоделие в сторону.
   – Не видел! – тихо, но убежденно проговорил он.
   Я перевел дух – как бы то ни было, но магическая гроза завершилась, да и тон старичка вроде бы стал несколько более милостивым.
   – Позвольте мне представиться… – осторожно начал я; старик перебил меня, сообщив, что ничего против он не имеет.
   – Я Гвэл, королевский Чародей Готреда, а это мои гости и спутники. Мы ищем…
   Престарелый маг покривился, как от зубной боли.
   – Да знаю я, знаю! Я действительно не видел этого вашего… вьюноша. Он битый час играл у меня на нервах, пытаясь войти в дом, – то через дверь, то через окна – все хотел выяснить, где здесь совершают великое, – маг фыркнул.
   – Ну и?.. – спросил я, подходя ближе.
   – Ну я и отправил его совершать великое, – он пожал плечами и вдруг застыл, как изваяние, уткнувшись взглядом в мою фигуру.
   – А! – воскликнул он, подпрыгивая в своем кресле. – А! Что это у вас там такое?
   – Простите, где?
   – Да в сумке, где же еще!
   «А что, собственно, у меня в сумке?» – подумал я. И тут же вспомнил: Алая Книга Готреда! Мгновение поколебавшись, я опустил сумку на пол и достал Книгу.
   – Батюшки мои! – завопил старичок, с неожиданной резвостью выкарабкиваясь из объятий своего кресла. – Да это ж моя записная книжка! Я потерял ее вот уже пару тысячелетий назад!

Глава 5

   Я сразу поверил этому полусумасшедшему магу и сразу понял, кто он такой.
   Это был Ллир, один из величайших Чародеев в истории Готреда, во времена незапамятной древности построивший магическую стену вокруг королевства и, как говорит легенда, исчезнувший неожиданно, оставив после себя Алую Книгу…
   – Ох, батюшки, – вопил Ллир, – дорогой вы мой… как вас там… Гвэл! Я так рад, что вы ее нашли! Давайте же ее скорее!
   – Простите меня, господин мой Ллир, – сказал я. – Но нет никакой возможности передать вам эту книгу.
   – Как это? Она же моя…
   – Увы, на данный момент она является собственностью королей Готреда, – я немного лукавил, понимая, что, пожелай он взять Книгу силой, вряд ли у меня найдется, что ему противопоставить. Но у меня уже родились некие соображения.
   – Каких королей? Это моя книжка!
   – Еще раз прошу прощения. Мы должны сначала обсудить этот вопрос с Его Величеством, собрать совет лордов – ведь Книга представляет собой достояние всего готредского народа…
   Ллир поморщился:
   – Ой, не надо только королей и советов… Откуда, вы говорите, вы появились?
   – Из Готреда, господин Ллир, – подсказал я.
   – Готред, Готред… – он с силой потер переносицу, пытаясь сосредоточиться. – Готред… Это что-то такое маленькое, с королем и… Вспомнил! С королем и с магической оградой!
   Он бросился вдруг к огромному комоду и принялся вытаскивать тяжелые, доверху забитые ящики и опорожнять их прямо на пол. Платочки и шарфы, носки и варежки, сотни других вязаных, домашнего производства и неизвестного назначения, вещей грудами ложились подле комода. А пожилой маг, едва переворошив содержимое одной полки, немедленно выдвигал другую и с неиссякающим трудолюбием опрокидывал и ее.
   – Я вспомнил! – скрежетал он себе под нос. – Я вязал для того короля одну забавную вещицу… Да где же она… А! Совсем не здесь!
   Он выбрался из этой рукотворной лавины вязаных вещей и обратил ко мне довольное лицо.
   – Знаете ли, Чародей, не помню, как там вас зовут, давным-давно я вязал одну штуку для вашего короля. Думал, она где-то в комоде, но – нет! Она, должно быть, совсем в другом месте. Дело в том, что как-то раз – не очень давно – мне тут не хватало на одну поделку ниток определенного сорта, и я решил немножко распустить ту штуковину, ну, которая была раньше для Готреда…
   – И вы… – я внутренне похолодел, ибо понял уже, какой заказ древних готредских королей имеет в виду Ллир.
   – Нет-нет, что вы! – замахал руками Чародей. – У меня в то время крыша потекла, стало не до магии. Я только начал ту штуковину распускать и забросил. Она, верно, и сейчас где-то валяется.
   Он решительно отодвинул от окна свое кресло и запустил в образовавшийся промежуток руку; некое время пытался там что-то нащупать и вдруг поднялся на ноги с удовлетворенным выражением лица и какой-то пыльной вязаной штукой в руке. Вернее, в руке у него был только кончик нити, а все остальное висело, раскачиваясь, на этой нити, словно – прошу прощения – мышка, которую держат за хвост.
   И все же я сумел разглядеть то, что висело. Это была тончайшей работы кружевная полоса ручной вязки, причем концы ее были соединены таким образом, что вся полоса имела только одну поверхность, – за пределами Готреда это называется «лист Мёбиуса», если не ошибаюсь. Там, где из этой «штучки» исходила нить, зажатая в руке у Ллира, ткань замысловатого плетения была нарушена – очевидно, именно отсюда начинал распускать «штучку» стареющий маг.
   Сомнений не оставалось. То, что сейчас держал в своих руках Чародей Ллир, было магической оградой Готреда.
   – Вот, – сказал Ллир, подергав эту «мышку» за хвостик, – я думаю, вы, уважаемый, согласитесь обменять эту штуковину на мою записную книжку.
   – С удовольствием, – согласился я. – Но…
   И тут изделие великого мага, потревоженное, видимо, подергиваниями за «хвостик», начало распускаться само: свободный конец нити по-прежнему оставался в руках у старика, в то время как все остальное под собственным весом стало опускаться вниз, понемногу расплетаясь.
   Старик с интересом наблюдал, как это происходит, и даже приподнял свое творение за «хвост», чтобы было лучше видно; я же представил себе, как рушится сейчас магическая ограда моей родины и сотни автоматизированных пивоварен переходят границу…
   Не выдержав, я вскрикнул и бросился к Ллиру, вытянув вперед руки, чтобы подхватить его расплетающееся творение. А Ллир, точно так же вскрикнув, бросился ко мне – ловить выпавшую из моих рук Алую Книгу…
   Вероятно, то была сцена, не слишком достойная двух немолодых могущественных Чародеев, но я таки стараюсь записывать здесь все именно так, как было. А было так: мы с Ллиром в конце концов уселись на полу друг против друга, сжимая в руках каждый свое сокровище и сияя довольными улыбками.
   – Ну вот, – сказал старый маг. – Обмен состоялся, коллега.
   – Однако я получил свою… гм… «штуковину» в несколько поврежденном виде, – сказал я.
   Ллир пожал плечами:
   – Подумаешь, какие мелочи. Давайте ее сюда.
   Не вставая с пола, он извлек откуда-то из недр своей обширной кофты вязальный крючок. Немного опасаясь, я все же протянул ему то, что держал в руках, и Ллир в несколько движений ловко заправил нить и даже завязал маленький узелок.
   – Пользуйтесь, – сказал он, протягивая мне исправную магическую ограду Готреда.
   – О, благодарю вас, господин Ллир.
   И тут нашу беседу прервали мои заграничные гости, о которых я временно совсем позабыл, будучи поглощен трудами на благо родного королевства.
   – Прошу прощения, господа, – это был голос Бабушки Горлума, – а что все-таки с Элрондом?
   – Да, действительно, уважаемый Ллир, – обратился я к все еще сидящему на полу Чародею. – Теперь, когда мы с вами совершили столь полезный обеим сторонам обмен, не могли бы все же раскрыть нам, куда делся наш незадачливый искатель великих свершений?
   – Свершает, – старик неловко поднимался с пола; подскочившие Арсин и Леголас потянули его за руки вверх и благополучно поставили на ноги.
   – Что вы имеете в виду? – спросила Бабушка.
   – Свершает, – повторил Ллир, направляясь к креслу. – Великие деяния свершает. У меня на огороде. Или вы думаете, что ухаживать за огородом величайшего из магов – это не великое деяние?
   Не дослушав величайшего из магов, ребята – а за ними и я, пишущий эти строки, – бросились прочь из дома.
   Лес за пределами поляны оставался таким же, каким был раньше, зато сама поляна превратилась в сплошное болото. Даже трава – там, где она чудом сохранилась, – стелилась по невиданной грязи, побитая сумасшедшим магическим ливнем. Деревья в саду позади дома стояли полностью лишенные листвы, с обломанными ветвями, и только самые толстые сучья торчали в стороны от ободранных стволов. А уж огород…
   По огороду бродило загадочное и странное существо, в коем спутники мои сумели-таки угадать владыку эльфов Раздола.
   – Элронд! – воскликнул Дима-Гэндальф, прыгая с крыльца в грязь и хватаясь за стену дома, чтобы не упасть. – Элронд!
   Не щадя ног и одежд, все мы спустились с крыльца и, по колено проваливаясь в грязь, отправились к бывшему огороду. Сейчас уже ничто, кроме вбитых по углам столбов, на которых раньше держался низенький плетень, не напоминало о том, что когда-то здесь что-то росло, – разве что зеленые лохмотья, то тут то там плававшие на поверхности новообразовавшегося болота. И посреди этого дикого запустения с сосредоточенным видом бродил владыка Раздола.
   Да простят мне ищущие исторической истины читатели, но я все же не решусь подробно описывать на этих страницах внешний вид Элронда. Скажу лишь, что из одежды на нем не осталось почти ничего, зато ее успешно заменял внушительный слой грязи, покрывавший его с ног до головы. Было очевидным как то, что Элронд долго куда-то катился, смываемый потоками ллировского дождя, так и то, что наше появление интересовало его довольно слабо. Владыка самозабвенно лепил из жидкой грязи некие подобия грядок и втыкал в них пучки зелени, которые ему удавалось отыскать в этом болоте. Приглядевшись, я даже увидел одну относительно целую морковку, воткнутую, правда, вверх ногами.
   Не боясь испачкаться – надо отдать им должное! – друзья некоторое время пытались трясти Элронда за руки и за плечи, но тот никак не хотел отрываться от своего захватывающего труда.
   – Оставьте, друзья мои, – сказал им я. – Вам не удастся ничего от него добиться. Он зачарован.
   Это действительно были чары, наложенные, очевидно, Ллиром, и чары довольно мощные – я не был уверен, что смогу самостоятельно их разрушить. Однако владыка Элронд, по крайней мере, не пытался поливать свои посадки, и это уже давало мне некоторую надежду.
   Громкий вопль, исходивший, очевидно, из недр дома или с его крыльца, вынудил нас оставить Элронда наедине с огородом и еще раз пересечь болото. Вопль повторился, когда мы уже подходили к входу дома: на крыльце стоял Ллир и громко ругался, выражая свое неудовольствие по поводу разорения сада и огорода. Мы остановились, не доходя до крыльца нескольких шагов.
   – Сами виноваты, нефиг было дождь вызывать, – насупленно пробурчал кто-то из лихолесских.
   Ллир вдруг смолк, недоуменно посмотрев на нас.
   – А ведь и то верно, – задумчиво сказал он и повернулся, чтобы уйти в дом.
   – Постойте, любезнейший Ллир! – поспешил я окликнуть Чародея, пока тот не исчез. – Мы вынуждены обратиться к вам с просьбой снять чары с того юноши, Элронда.
   Ллир вернулся.
   – С юноши? Так ведь он сам хотел…
   – Возможно, он недостаточно точно сформулировал просьбу, – сказал я.
   Старик пожал плечами.
   – Да пожалуйста, мне не жалко. Это была такая простая магия, мне пришлось заплести только один узелок. Развяжите его, и чары спадут, – он снова собрался уходить в дом.
   – Эй, а узел-то где? – спросили лихолесские.
   – Узел? Да я его выбросил за окно – то, которое в сад выходит.
   Ллир повернулся и теперь уже совсем ушел в дом, захлопнув за собой дверь. Все ошеломленно молчали, понимая, что после магического ливня искать узел бессмысленно.
   Уже некоторое время терзала меня неясная мысль о том, все идет как-то не совсем так, как должно бы. Пророчество об Алой Книге свидетельствовало, что произойдет необычное и великое, когда Книга будет раскрыта. Конечно, встреча с полусумасшедшим творцом магической ограды королевства – это необычно, но необычно лишь в житейском плане; с точки зрения магии этого можно было ожидать. Разумеется, обретение предмета, являющего собой воплощение и олицетворение магической стены, – это великое событие для всего королевства, но магия подразумевает иное под «великим»… Наверное, я подсознательно ждал чего-то иного, и иное произошло.
   – Дядюшка! Дядюшка Гвэл! – голос принцессы раздался со стороны леса, и все мы вздрогнули.
   Мы обернулись.
   На границе, разделяющей залитый солнцем зеленый лес и образовавшееся не столь давно болото, стояла принцесса Джоан и махала рукой. Рядом с ней, с выражением страдания и покорности на лице, опирался о ствол дерева… – я не поверил тогда своим глазам и до сих с содроганием в сердце вспоминаю мысли об автоматизированных пивоварнях, промелькнувшие в моей голове в тот момент, – рядом с принцессой стоял фон Маслякофф, барон из России.
   – Дядюшка! – снова воскликнула принцесса.
   – О, дитя мое! – воскликнул и я и, теряя последние остатки благолепия, положенного по этикету королевскому Чародею, через топь и грязь бросился к ней.
   С определенным трудом, пользуясь поддержкой ненавистного барона, выкарабкался я из рукотворного болота на твердую, усыпанную прошлогодней хвоей, лесную почву, чтобы обнять принцессу. И, лишь по-старчески расцеловав ее в обе щеки, я заметил, что и другие участники поисков владыки Раздола приблизились к нам. Тотчас вернулось ко мне и чувство ответственности наставника, и, придав лицу своему возможно более строгое выражение, я спросил у принцессы, как она здесь оказалась.
   …История, которую поведала принцесса, была поистине удивительной. Точнее, каждая часть ее сама по себе была проста и понятна, но все вместе… Я слушал сбивчивое и торопливое повествование Джоан и думал о том, что это и есть начало и смысл великого, которое должно свершиться. Я не смогу сейчас в точности вспомнить ее слова и потому изложу то, что услышал, сам – так, как понял и запомнил.
   Собственно говоря, все, что долго и с волнением рассказывала Джоан, можно передать буквально в нескольких фразах. Встретившись на королевском приеме с нашими заграничными гостями и поймав на себе восторженный взгляд владыки Раздола, принцесса сделала то, что и должно делать молоденьким и прелестным девушкам, – она влюбилась (это, разумеется, мои слова; принцесса говорила об этом совсем иначе, зато успела за несколько минут несколько раз покраснеть). Когда мы покинули Королевский Зал, принцессе взгрустнулось, и она, нарушая заповеди этикета, оставила отца наедине с бароном и отправилась разыскивать меня и моих гостей, а нашла обеспокоенного хранителя, стерегущего двери своих покоев. Разумеется, простодушный Туклинн не сумел скрыть от девочки того, что произошло; принцесса разрыдалась прямо в замковом коридоре и…
   На наше – как я знаю теперь – счастье, тем самым коридором в то самое время проходил ненавистный фон Маслякофф, погруженный, вероятно, в нерадостные думы о задержках в осуществлении его планов касательно ввоза в Готред автоматизированных пивоварен. Надобно сказать, что в Готреде барона многие уважают за так называемую деловую хватку, а кое-кто даже побаивается его напора и энергии, но лишь один-единственный человек относится к барону с душевной теплотой. Это Джоан. И конечно, барон отвечает доброй девочке самой искренней дружбой, и это, к слову, одна из тех причин, которые не позволяют мне применить свое искусство, чтобы выжить барона из Готреда раз и навсегда.
   Конечно, барон перепугался, увидев плачущую принцессу; и Джоан, конечно, поведала ему о том, что случилось. Я очень живо представляю себе, как хмурился и сопел фон Маслякофф, делая выбор, и наконец решился пожертвовать почти что последним шансом ввезти свои пивоварни в Готред ради принцессы…
   А дело было в следующем. Оказывается, русский барон, разбирая королевские архивы, нашел старые планы замковых подземелий, сооруженных еще во времена, сокрытые непроницаемой завесой времени. У него хватило сообразительности перенести изображения особо длинных ходов на современную карту королевства, и – о чудо! – оказалось, что один из них подходит к самой готредской границе. Какая мысль могла прийти вслед за этим в его практичную голову? Конечно – удлини немного подземный ход, и он, миновав магическую ограду, выведет тебя во внешний «цивилизованный мир»!
   И барон развернул жаркую деятельность: он отыскал нужный ход, нанял землекопов, действительно удлинил ход настолько, что он должен был уже выйти за пределы Готреда…
   В другое время я посмеялся бы над потугами неграмотного в магическом отношении барона: магической стене нашего королевства совершенно все равно, идет ли человек по земной поверхности, или летит по воздуху, или прогрызается сквозь земные недра… Но тогда, когда часть стены была нарушена потребностями старого Ллира в материале для вязания, могло случиться все что угодно. И оно случилось – барон действительно вышел на поверхность за пределами Готреда, но совсем не в той стороне, где ожидал. Подземный ход, по которому он пробирался к «цивилизации», был ориентирован на север, а выбрался он на восток – туда же, откуда некогда явился в наш город. И, к страшному его разочарованию, автоматизированных пивоварен в той стране тогда еще не продавали – по крайней мере по соседству с Готредом…
   Тогда-то и пришла в голову барона совершенно разумная мысль – раз магическая граница королевства испорчена в каком-то одном месте, то все попытки пересечь ее – в любом направлении – будут приводить все к тому же пролому. И это его предположение подтвердилось, когда в Готреде появились новые гости из заграничья – все с той же восточной стороны, то бишь через тот же пролом…
   …Наверное, сначала принцесса не очень понимала, зачем фон Маслякофф рассказывает ей обо всем этом. Но барон объяснил – тот, кто открыл Алую Книгу Готреда и после этого исчез, тоже должен был пересечь магическую стену! А пересечь ее можно только в одном месте – там, где находится пролом… Там, куда выводит тайно прокопанный бароном подземный ход.
   – Так скорей же! Вперед! – наверняка воскликнула принцесса, и наверняка барон и хранитель принялись ее отговаривать. Однако тот, кто пробовал спорить с Джоан, когда она чем-то серьезно увлечена, понимает, что это бесполезно. И вот хранитель остался у запертых дверей своей комнаты, а барону пришлось последовать за принцессой, устремившейся на поиски потерявшегося владыки Раздола…
   – Что же, – сказал я, когда Джоан закончила свой рассказ, – я рад, девочка моя, что ты сделала то, что сделала. Теперь же пойдем, я отведу тебя к Элронду.
   И мы в очередной раз пересекли рукотворное болото, направляясь к бывшему ллировскому огороду, который к этому времени принял трудами владыки Раздола вид совершенно сюрреалистический. Признаюсь, мне было несколько неловко показывать Элронда принцессе в том виде, который он тогда имел, но что делать! Я был уверен, что появление Джоан неслучайно и является частью той магии, которая должна была свершиться. И, чтобы стало так, они должны были встретиться, несмотря ни на что.
   Надо сказать, что Джоан, увидев Элронда, проявила себя с самой лучшей стороны. Ни удивления, ни ненужного смущения не выказала она, лишь негромко позвала юношу по имени, а когда тот не откликнулся, повернулась ко мне.
   – Его заколдовали, да, Гвэл?
   – Да, девочка, – сказал я.
   Я чувствовал, что нельзя подсказывать, и очень надеялся, что принцесса сама догадается, что нужно сделать. И конечно, я в ней не разочаровался.
   Подобрав длинное платье, принцесса мужественно шагнула прямо в «посадки», с которыми возился владыка Раздола, обняла его и крепко поцеловала в губы.
   Наверное, это было одно из самых красивых волшебств, какие доводилось мне свершать или видеть на своем веку. Как и должно было случиться, Элронд вздрогнул, почувствовав на губах поцелуй принцессы Волшебной Страны, и чары старого Ллира спали с него.
   …Все мы растрогались, а степенная Бабушка Горлума даже немного всплакнула. Но реакцию Элронда, внезапно осознавшего себя – почти голого и с ног до головы покрытого грязью – в объятиях принцессы, я поостерегусь описывать, дабы избежать недовольства того, кто, возможно, станет некогда следующим королем моей страны.

Эпилог

   Но это, разумеется, еще не все. Собственно говоря, история о том, как была раскрыта Алая Книга Готреда, – это вообще только начало другой истории, гораздо более долгой и гораздо более значительной, но совсем неинтересной для глупых современных читателей, пьющих пиво, произведенное автоматизированными пивоварнями, и не любящих долгих прологов и эпилогов…
   О чем же рассказать мне на этих последних страницах? Наверное, о том, как мы простились у лесного ручья, после того как Элронд да и все мы были очищены и отмыты от грязи, а владыка Раздола еще и облачен в одежды, пожертвованные для него Димой-Гэндальфом и Арсином с Леголасом…
   …Джоан и Элронд долго держались за руки в сторонке от всех, и я слышал, как Элронд обещал прийти в Готред: «Если господин Чародей пропустит через границу, а если не пропустит, то все равно приду». Джоан смеялась и говорила, что если владыка Раздола не придет сам, то она попросит господина Чародея заплести дороги так, чтобы Элронд, куда бы ни пошел, все равно попадал бы в Готред, в королевский замок. Фон Маслякофф вздыхал по поводу утраты шанса ввезти свои пивоварни (я объяснил ему, что теперь, когда пролом в магической стене заделан, старый подземный ход уже никуда не ведет); сам же я, вдруг проникшись к барону сочувствием, обещал пригласить его как-нибудь на кружечку настоящего пива, дабы развеять его печаль (а вместе с ней и крамольные мысли об автоматизации)…
   Наконец, я сказал, что пришла пора расставаться – нас наверняка уже хватились в замке, да и гости наши тоже пропали из поля зрения своих друзей на целых двое суток. Все уже принялись было прощаться, когда Бабушка Горлума – удивительный человек, никогда не теряющий трезвого взгляда на вещи! – вдруг сказала:
   – Постойте, постойте, господин Гвэл! А куда, интересно, вы предлагаете нам идти? Наверное, было бы неплохо, если бы вы сначала вернули нас в наш мир, как вы думаете?
   Я ожидал этого вопроса.
   Я посмотрел на них, каждому взглянув в глаза, и лишь после долгой паузы ответил:
   – А вы так и не поняли, друзья мои? Мы с вами не покидали того мира, в котором родились и вы, и мы. Алая Книга Готреда просто перенесла нас через пролом в магической стене, поближе к своему истинному владельцу. Мы с вами в нашем, в обычном мире, мы – в России. Вон та вершинка – я указал на невысокую заросшую лесом горушку – это та самая Лисья гора, о которой вы спрашивали в ночь нашего знакомства…
   Воцарилось молчание.
   – А как же… – пробормотал кто-то из лихолесских.
   – А как же эльфы, и Чародеи, и прочие чудеса? – подхватил я. – Ох, дорогие мои, существование волшебства – это не вопрос того, в каком мире вы находитесь, это вопрос того, умеете ли вы его видеть. Это вопрос вашего выбора – волшебство или автоматизированные пивоварни…
   Я снова оглядел их, задержав взгляд на Диме-Гэндальфе. Он сделал выбор – я это видел. Глаза его не просто блестели, они светились, как светятся глаза истинных магов и Дивных.
   Он помнил нашу беседу в дворцовом «буфете». И он знал, что время для очень важных слов пришло.
   – Господин Чародей, – сказал он, делая шаг вперед и неимоверно стесняясь. – Господин Чародей, не могли бы вы взять меня в ученики?
   И я рассмеялся. Громко и радостно, на весь лес.
   Уж не знаю, кто станет в будущем кронпринцем Готреда, а потом и его королем, но вот кто в ближайшие сотню-другую лет будет учеником королевского Чародея, я знаю абсолютно точно.
   И еще я знаю, что, пока существует Мир, в нем всегда будут находиться люди, выбирающие настоящее пиво и настоящее волшебство. И настоящую жизнь.
   Да будет так!

     Писано Чародеем Гвэлом в Готреде,
     в собственном замке,
     в год от возведения магической стены 1779.

   Москва – Севастополь – Владимир, 2001

Се, грядем…

     А коли так, ну так что же? —
     Будем пить да гулять,
     Ведь я язычник, о Боже,
     Я люблю умирать!

Дмитрий Ярошевский

   – Нет, госпожа моя! – Я упал на колени; брякнули о каменный пол бронзовые пряжки поножей. – О нет, Йоанна, только не так!..
   Она покачала головой – мягко, с едва заметной улыбкой, было так странно видеть ее без привычных доспехов в серой полотняной рубахе до пят…
   – Нет, Робер, уходи один. Каждая история ценна красивым финалом… Давай честно доиграем то, что начато…
   – Но все сделано, госпожа! Париж и Реймс свободны, Карл – на своем Столе… Позволь мне увести тебя, Йоанна!
   Она снова чуть улыбнулась.
   – Нет, Робер, сделано не все. Чем была бы Благая Весть, если бы Христос избежал Распятия?
   Я склонил голову, понимая, что мне не уговорить свою госпожу.
   – Они не поймут, Йоанна, – прошептал я. – Некому будет услышать твою Смерть… – Жгучие капли влаги собрались в уголках моих глаз, я, мужчина и рыцарь, готов был плакать перед Девушкой, чье мужество было выше моего… выше человеческого…
   Она вдруг присела передо мной, коленопреклоненным.
   – Разве это важно, Робер? Вспомни…
//-- * * * --//
   Гроза была страшной, когда конь мой внес меня под своды древнего леса Пуатье. Я помню – оглушительно ударил раскат грома, конь присел подо мной, жалобно всхрапнув, и в свете молнии, пронзившей землю где-то совсем рядом, я увидел лица вооруженных людей, обходивших меня кругом.
   Я осадил коня, выхватывая меч.
   – Стой! – крикнул кто-то из них, я рассмеялся. Неясная тень метнулась к моим стременам, я взмахнул мечом – короткий вскрик свидетельствовал, что мой замах не пропал даром.
   – Вы просто разбойники или вы люди Жанны из Арка? – все еще смеясь, крикнул я во тьму.
   – А ты кто такой? – сердитый голос явно принадлежал обнаглевшему мужлану.
   – Не тебе я назову свое имя, падаль! – отвечал я. – Где ваша хозяйка?
   – Жанна не хозяйка нам, – это был уже другой голос. – Что тебе за дело до нашей Святой?
   – Святой? – переспросил я. – Ха! У меня и правда есть к ней дело…

   …Следуя за этими мужиками в их лесное укрывище, я ожидал увидеть мощную бабу – я просто не мог представить себе иной женщину, подчинившую своей воле бунтующих крестьян. Но что-то – что-то, подобное удару колокола, – прозвучало в воздухе, когда я, пригнув голову, шагнул в тесную охотничью хижину, где находился «штаб» повстанцев. Юная дева обернулась на звук моих шагов; вычищенный меч блеснул на стене в свете пылающего в очаге огня; тяжело звякнула кольчуга на тонких ее плечах…
   – Госпожа… – Я сам удивился вырвавшемуся у меня обращению. Мне показалось, что она испугалась; лишь много времени спустя я привык к этому немного удивленному взгляду широко раскрытых глаз. Она не боялась никогда, она всегда была смелее Роланда, в последний раз поднимающего Дюрандаль…
   – Кто вы? – голос ее был тих и покоен, как у девочки-послушницы в монастыре. Впрочем, вру, – нет, не было в ее голосе мертвенного монастырского покоя, то был живой голос, сама жизнь трепетала в нем…
   Я закашлялся.
   Кто-то в доспехах шагнул ко мне из темного угла хижины; она остановила его коротким движением руки. Все молчали, ожидая ее слова, готовые снести мне голову, я чувствовал, что здесь, в этой хижине, ее слово было… нет, не законом – больше.
   – Кто-нибудь, согрейте вина, наш гость продрог. Садитесь же, сударь, нет нужды стоять…
   Я опустился на один из коротких обрубков бревен, заменявших здесь сиденья… Принесли вино. Мне подали его в дорогом серебряном кубке, изукрашенном тонкой чеканкой и голубыми агатами. Она улыбнулась, заметив мой взгляд:
   – Мы не ценим, как вы, металл и камни… Но… ведь это красиво, не правда ли?..
   – Да, – несколько хрипловато сказал я. – Это красиво. Но здесь, в этом захолустье, есть большая драгоценность – вы, госпожа моя.
   Кто-то в темной глубине хижины снова вскинулся, хватаясь за рукоять меча. Она чуть приподняла ладонь. Человек в темноте замер.
   – Кто вы? – снова спросила она.
   Я взглянул ей в глаза.
   – Вы видите, я знаю. Я шел, чтобы подчинить вас Ордену или убить. Все оказалось… иначе.
   – Кто вы? – повторила она.
   – Я буду говорить только с вами, госпожа моя.
   – Выйдите все, – она не задумалась ни на мгновение, приказывая охране оставить нас наедине. Тогда я удивился, теперь – знаю: она видела свою судьбу, ей нечего было бояться – тогда…
   Мужчины, бывшие в хижине, заговорили все разом; она отослала их прочь новым движением руки. Я видел: они сомневались, они опасались меня… но никто не осмелился возразить ей.
   – Так скажите же, кто вас послал, – она опять легко улыбнулась, когда воины ушли прочь.
   Я задумался на мгновение и, сам того не ожидая, произнес настоящее вместо внешнего:
   – Я – рыцарь Мертвой Головы.
   – Рыцарь Храма, – кивнула она. – Тамплиер…
   – Не все из нас знают об истинном учении – учении Внутреннего Круга…
   Она пожала плечами:
   – Уж тем более не знаю о вашем учении я. Но… в тебе чувствуется, кто ты, сэр рыцарь…
   – О чем ты, госпожа?
   – Не важно. Может быть, ты все-таки назовешь свое имя?
   – Робер де Вонфор, – я поднялся. – Прости, что не назвал себя сразу, госпожа моя Жанна…

   – Я думала, Орден погиб, когда сожгли де Молэ.
   – Истина неуничтожима, госпожа, а Орден – лишь ее тень здесь, на Земле…
   …Мы молчали, потягивая вино из кубков и слушая, как шуршат в соломенной крыше дождевые капли.
   – Чего хочет Орден? – спросила Жанна.
   – Свободы для Франции, – ответил я. – Безопасной торговли с Англией для наших коммерческих отделений. Уничтожения института Святой Инквизиции. Возможно – реформации Церкви, если это потребуется. Смены правящей династии, если Карл не захочет или не сумеет воспользоваться нашей поддержкой. Формальной реставрации Ордена… Другого такого момента для нас не будет.
   – Святая Инквизиция… – она покачала головой. – Вы, тамплиеры, отрицаете учение Христа…
   – Нет, госпожа моя Жанна. Просто мы – рыцари Внутреннего Круга, – мы знаем, что Истина шире, а мир сложнее.
   – Вы и сейчас еще поклоняетесь своей Мертвой Голове.
   – Орден и был основан, чтобы сохранять древнюю мудрость.
   – Разве мудрость в том, чтобы хранить культы, давно забытые народом?
   – Мудрость в том, чтобы помнить о многообразии Мира и не ограничивать свой взор писаниями отцов Церкви. Мы не отрицаем Христа, но знаем, что в Мире есть и многое другое. Символ Мертвой Головы – Жизнь-Которая-Открывается-в-Смерти. Истинная Жизнь…
   – Ты язычник, сэр рыцарь.
   – Быть может, – я пожал плечами. – Но и ты, госпожа моя Жанна, видишь больше, чем говоришь…
   Она посмотрела на меня вопросительно, но я чувствовал, что она поняла меня. И все же я сказал.
   – Мы, рыцари Внутреннего Храма, владеем умением видеть людей. Ты, Жанна, из тех, кого в народе зовут ведьмами…
   …Я боялся, что она вскинется, что она оттолкнет меня, и все же должен был сказать то, что знал. Но она лишь стиснула в руках кубок… и прикрыла глаза…

   – И именно потому ты, возможно, более христианка, чем все те жирные похотливые священники, что проповедают в церквах Пуатье, – продолжил я. – А это значит: бойся Инквизиции, госпожа моя Жанна. Церковь не терпит настоящих Святых.
   – Я знаю, Робер…
//-- * * * --//
   Это было так давно… Стоя перед госпожой моей Йоанной в тюремной камере, мне так сложно было представить ту хрупкую девушку, что расплакалась у меня на плече ночью нашего знакомства. Она говорила мне об ангеле Христовом, что ведет ее в этой войне, она говорила мне о том, что знает, что приведет Францию к победе, а я молчал и знал: все кончится плохо, святым не место здесь, на бренной Земле…
   …И стало так, как надо: тайно сформированные отряды Ордена выступили вместе с войском Жанны, и мы гнали англичан, и Карл вступил в Реймс, чтобы принять Корону и занять свой Стол… И Жанна – нет, тогда, для меня уже Йоанна из Арка, – в сверкающих доспехах и с обнаженным мечом в руке ступала впереди победоносной армии…

   …Но мы, как всегда, мы просчитались. И нас снова предали, и многие лучшие рыцари взошли на костры во дни тех страшных событий. И Мудрейший поседел, когда во имя Христа обратились кусками вопящего горелого мяса его старые товарищи по Ордену, когда была приговорена к сожжению Дева Орлеана, принесшая победу и свободу Франции.
   То были страшные дни, и я, Робер де Вонфор, не забуду их никогда. Великий Магистр призвал меня, едва отзвучали крики наших старших братьев. Скрывая слезы, я склонился перед Учителем, некогда посвятившем меня в достоинство рыцаря… Рыцаря Мертвой Головы… Рыцаря Внутреннего Храма.
   – Да, господин мой, – сказал я.
   – Робер, – Магистр поднялся из кресла, в котором сидел. – Мальчик мой, мы гибнем. Орден снова разрушен. Осталось немногое… Спаси Йоанну, Робер.
   – Учитель…
   – Это ничего не изменит, но… Я не хочу, чтобы Орлеанская Дева взошла на костер.
   – Но, Учитель…
   Он кивнул.
   – Да, Робер. Да. Властью Великого Магистра Ордена Храма я снимаю с тебя все запреты. Используй орденскую магию так, как сочтешь нужным. Ступай, и да пребудет с тобою Бог…
   Я замер.
   – Иди, мальчик. – Магистр вдруг показался мне усталым стариком. – Мы больше не увидимся: сегодня вечером за мной придут – последнее донесение наших шпионов при епископском дворе… – Он чуть усмехнулся. – И еще одно. Мой последний наказ тебе: не смей умирать. Не смей умирать сегодня, Робер. Кто-то должен остаться в живых.
   – Учитель… – повторил я, стискивая пояс.
   – Уходи, мальчик…

   И я ушел. И я исполнял волю Магистра: я шел спасать Йоанну, я изо всех сил оставался в живых, и я в полную силу использовал магию Ордена. Я взглядом вышиб мозги двум стражникам на входе в городской дом, где держали Йоанну; я словом отправил в Истинный Ад черную душу попа, встретившегося на моем пути; я движением руки обратил в ничто замок на двери ее камеры…
//-- * * * --//
   – Нет, Робер. Я не уйду. Я всегда знала, чем кончится, – мы ведь оба это знали, правда?..
   – Костер, Йоанна… Это не просто смерть.
   – Я знаю, Робер. Но – так надо.
   – Зачем? Объясни мне, чего ты хочешь, госпожа моя.
   – Я – ничего, Робер. Это не я. Это Он… они… Бог или боги… Теперь уже не время разбираться… Так нужно. Так всегда было нужно, чтобы кто-нибудь умирал… один – за всех… Так смываются грехи, так обновляется мир – каждый раз заново.
   Я покачал головой.
   – Это быдло, которое завтра придет на площадь посмотреть, как ты будешь гореть на костре, – оно не стоит Жертвы.
   – Они не «быдло», Робер. Они просто еще маленькие, они не понимают.
   – Они радовались, когда распинали Христа, а теперь с гордостью называют себя христианами. Они будут веселиться, когда ты будешь гореть на костре, а спустя века будут писать о тебе книги и называть тебя святой. Они в каждом столетии будут находить кого-нибудь, кого можно сжечь или распять, а потом поклоняться ему…
   – Да, Робер. Такова их природа…
   – И ты говоришь, что они не быдло?
   – Да. Они не быдло, Робер. Они люди.
   – Они… А мы, Йоанна? Мы – те, кто каждый раз умирает заново?
   – Я не знаю, кто мы, Робер. Но я знаю, что завтра я должна взойти на костер, чтобы послезавтра нас стало больше…
   Я промолчал, ибо мне нечего было возразить госпоже моей Йоанне.
   Я взял ее руку и поцеловал тонкие пальцы, что завтра обратятся в пепел…
   Я поднялся на ноги, звякнув шпорами.
   Не поворачиваясь, я сделал шаг назад, к выходу из незапертой камеры.
   – Прощай, Робер, мой верный рыцарь…
   – Прощай, Йоанна, госпожа моя…

   …Я не стал говорить ей, что, уходя, она оставляет мне худшую долю. Я был бы рад броситься завтра на мечи стражников у костра и умереть вместе с ней, прихватив с собой десяток английских холопов, но слово Магистра обязывало меня жить. Жить, глядя, как полыхают «милосердные» христианские костры, глядя, как умирают мои Сестры и Братья. Жить, чтобы снова поднять знамя Храма, чтобы снова – в который раз! – провозгласить Весть…

   Что же, я, Робер де Вонфор, последний из тамплиеров, я знаю, что мы будем умирать снова и снова, чтобы вам было кого считать святыми… Но с каждой нашей смертью нас будет становиться все больше…
   И проходят века…
   И я знаю ныне: се, грядем Мы, Настоящие…

   Москва, 2003

Два мага на Юго-Западе Москвы

     Ястребу,
     стоящему за левым плечом,
     всегда готовому ударить, когда это
     необходимо, – с благодарностью.

   Однажды встретились два мага: один Злой, а другой Белый. И было это на юго-западе Москвы, в месте, где все улицы и проспекты носят морские или крымские имена. Там в свое время вообще маги встречались чаще, чем черные «мерседесы», но речь не о том.
   И вот, как водится у магов, они откупорили бутылку виски, выпили и стали рассказывать друг другу истории из жизни. У них было много общих знакомых, поэтому и истории часто получались об одних и тех же людях. Правда, нередко слухи о том, что кто-то женился, родился, умер и т. д., проходили такой долгий путь по череде этих самых общих знакомых, что попадали к ним в совсем разном виде.
   И вот такая у них получилась на сей раз беседа.

Про Петрова

   Николай Сергеевич Петров был хорошим человеком. «Петров… да, хороший человек!» – так все говорили, и на работе, и среди старых институтских друзей-одногруппников, и даже жена так говорила, пока не ушла от Петрова к Заливину. Впрочем, уйдя к Заливину, она все равно говорила, что Петров – хороший человек.
   В том, что Петров стал хорошим, была большая заслуга и его семьи, и педработников детского сада, в который он ходил маленьким, и учителей его школы.
   Они всегда говорили: «Петров, надо быть хорошим». Нельзя сказать, чтобы маленький Коля был как-то особо послушным – обыкновенным он был, шаловливым, проказливым, обычным мальчишкой. Но он верил, что взрослые – умные, и когда сразу много взрослых много раз подряд говорили ему одно и то же, то, значит, это так и есть. Он старался (хотя и не всегда получалось) следовать их совету, и, стало быть, его заслуга в том, что он стал хорошим, тоже есть.
   Первое, что он усвоил, – это то, что хороший человек не врет и не затевает драку первым. Он всегда честно говорил воспитателям о своих прегрешениях, старался никого не обижать, но и себя в обиду не давал, и даже защищал слабых, когда к ним кто-нибудь приставал.
   В школе Петров, разумеется, учился хорошо, частенько выбиваясь в «отлично» и лишь иногда скатываясь до «удовлетворительно». Уже в первом классе жизнь столкнула его с тем фактом, что «быть хорошим» не только трудоемко, но иногда и проблематично. Так, например, если не давать списывать, то будешь хорошим для учителей, но нехорошим для одноклассников, и наоборот. Это было как откровение; однако Петров, будучи не только хорошим, но еще и умным, трезво рассудил и принял здравое решение о необходимости дифференцирования предмета субъективизации. С этого момента он, не спрашивая ни о чем, давал списывать домашние задания всем прочим, но отказывал в данной «услуге» друзьям и тем, кого считал товарищами, предлагая взамен тупого списывания помощь в освоении учебного материала. Друзья сначала злились, но потом поняли, что Петров хороший и что он по-настоящему заботится о них.
   Классе примерно в седьмом или в восьмом Петрова постигло новое откровение. Идя вдвоем с лучшим другом по темной и пустынной вечерней улице, он наткнулся на группу беспризорного и даже бандитского вида ровесников, которые не замедлили потребовать у них денег. Само по себе это не было, разумеется, потрясением (как всякий «настоящий человек», Петров никогда не отрывался от реальной жизни); потрясением было то, что лучший друг немедленно сбежал, оставив Петрова на растерзание хулиганам. Домой Петров добрался весь в крови и синяках, охваченный нервной лихорадкой и праведным гневом на предателя и потерявший, казалось бы, смысл жизни. Однако дома родители быстро объяснили ему, что только плохой человек судит поступки других, не задумываясь об их истинных причинах и не принимая во внимание тот факт, что все мы не безгрешны. Мир был возвращен смущенной душе Петрова; отлежавшись пару дней дома, он вернулся в школу и на первой же перемене сказал лучшему другу, что не держит на него зла. После этого репутация по-настоящему хорошего человека закрепилась за Петровым окончательно.
   Так же достойно он повел себя и тогда, когда Лизочка, его жена, заявила, что ей с ним скучно и что она уходит к Заливину. «Ты свободный человек, Лиза, – сказал тогда Петров, хотя в душе у него рвались ядерные боеголовки. – Я не могу и не буду тебя удерживать, если ты считаешь, что так для тебя будет лучше». Они разменяли огромную, оставшуюся от родителей Петрова квартиру; в однокомнатной он поселился сам, а двухкомнатную достойно оставил бывшей жене (и Заливину). В НИИ, где служили и Заливин, и Лизочка, и сам Петров, все сказали, что он хороший, достойный человек, а Лиза… (здесь маги перешли на ненормативную лексику, передавая мнение общественности).
   В этом самом НИИ Петров был – разумеется! – на хорошем счету; начальник отдела постоянно хвалил его, правда, продвигал по служебной лестнице почему-то не его, а Заливина. (И допродвигался, говорили хорошие люди: начальник остался начальником, а Заливин, перепрыгнув через три ступени, стал замом директора по науке.)

   На этом месте маги прервались, чтобы сделать себе пиццу по-магски (это такая очень большая и очень острая пицца – половина с черным копченым кабаньим мясом, а другая – с белым козьим сыром; и сверху все это с очень красными помидорами). А когда пицца была готова и они вернулись за стол и по новой разлили виски, тот маг, который был Злой, сказал:
   – Ну теперь-то уже никто не скажет, что Петров хороший.
   А Белый вздохнул:
   – Да, многие говорят, что он испортился, перестал наукой заниматься, полез в какой-то бизнес, товарищам не помогает. Часто бывает, что жизнь бьет именно хороших людей; кто-то выдерживает, а кто-то – нет. Не каждый может вынести такую ношу – быть хорошим…
   Тут Злой расхохотался:
   – Да что ты говоришь! «Не каждый может вынести такую ношу» – ха-ха! Да хочешь, я тебе расскажу, что было с Петровым на самом деле?
   И он рассказал.
   После того как от Петрова ушла Лизочка, некоторое время тот жил тихо и скучно. Мэнээсовской зарплаты – хоть и маленькой – ему в основном хватало; он даже умудрялся не отказывать коллегам, когда те просили денег в долг до зарплаты. Потом с деньгами стало хуже: науку в стране совсем забыли. Многие стали уходить из НИИ, но Петров держался, думая, что нехорошо бросать родное учреждение в годину бедствий.
   А потом случилась беда. То ли забыл Петров, уходя на работу, выключить плиту, то ли еще чего, одним словом – сгорела его однокомнатная квартира. Вернулся Петров из своего НИИ домой, а там – только пожарище и разъяренные, требующие денег соседи: снизу, которых пожарные заодно водой пролили, и сверху, у которых все окна и балкон закоптились.
   Бросился Петров по знакомым деньги на ремонт занимать; что-то собрал, да не много – друзей из «новых русских» у него не было. Всего, что смог занять, только и хватило, чтобы с соседями рассчитаться. И вот как с соседями расплатился, сел Петров посреди своего пепелища и стал думать (уже ведь говорилось, что он был не только хороший, но еще и умный).
   Другой на его месте подумал бы так: «Вот я был хорошим, а мне что за это? Жена бросила, начальник по работе не продвигает, да еще и квартира, сволочь такая, сгорела…»
   Но Петров был человек честный. («И только это его и спасло», – добавил здесь Злой маг.) Петров и хорошим был по-честному, то есть не за ради корысти, а потому что считал, что так правильно.
   И Петров подумал по-другому, вот так: «В детстве мне говорили, что надо быть хорошим человеком. Теперь мне говорят, что я и есть хороший человек. Но разве это хорошо: дружную семью не смог создать, на работе делаю меньше, чем мог бы, даже квартиру не сохранил…» И тут же в голове у него появился маленький такой и очень хороший некто и сразу стал его утешать: мол, с семьей это Лиза виновата, она ведь сама от тебя ушла, а ты для нее все делал; и с работой – это начальник не понимает, что назначь он тебя заведующим лабораторией, и ты столько сделаешь…
   Но Петров его прогнал: он-то совсем про другое думал. «Дело не в том, кто виноват. Дело в том, что получается логическая несостыковка. Я хороший. Но вокруг меня нехорошо. Чем же тогда я хорош? И – зачем?»
   И тут что-то блеснуло у него в мыслях, и он понял.
   «Господи, да меня же обманули! – воскликнул Петров. – Мне сказали, что надо быть хорошим, а надо-то делать так, чтобы было хорошо!»
   «А люди что скажут…» – попытался вставить маленький и очень хороший некто, но Петров так от него отмахнулся, что некто испугался и скрючился.
   «Меня обманули в самом начале, – повторил Петров, – обманули, подменив одну правильную грамматическую форму другой, очень похожей… А потом я сам держался за неправильную форму, потому что быть хорошим – это понятно и определенно, а делать хорошо – значит думать о результате, что гораздо сложнее…»
   Он вдруг вспомнил про Заливина, про то, как уступил ему дорогу вверх по карьерной лестнице. «Если бы тогда прошел мой проект, а не проект Заливина, то у меня точно была бы лаборатория, и я точно смог бы сделать то, о чем говорил. Мы действительно смогли бы довести тот препарат, возможно, он спас бы тысячи людей. Я мог бы спасти тысячи людей, если бы не так заботился о том, чтобы быть хорошим, и «отодвинул» бы Заливина. Я мог их спасти, но не спас».
   «Значит, ты их убил, – сказал некто маленький и очень злой у него в голове. – Ты их убил, чтобы быть хорошим».
   Маленький и очень хороший некто взвизгнул и убежал от Петрова. Потому что понял, что здесь его больше ничем не накормят.

   …Маг, который был Злой, замолчал, задумавшись о чем-то своем. А тот, который был Белый, разлил виски и спросил его:
   – Ты так подробно рассказываешь, как будто сам там был. Или и правда был?
   Злой усмехнулся:
   – Ну да, в то время я много общался с Петровым.
   – И помогал ему разобраться с его «хорошестью»?
   – Разве что совсем чуть-чуть. Он сам сильный – зачем ему особая помощь?
   – А квартира? Пожар, с которого у него все началось, – не твоих ли рук дело?
   Злой рассмеялся:
   – Ну это нет. Я, может быть, и устроил бы ему такую встряску, да только нужды в том не было: мир сам «встряхивает» заблудившихся сильных…
   Белый покивал, потом спросил:
   – И что было с Петровым дальше? Я его уже сколько лет не видел…
   – Что было? Он вымыл свою сгоревшую квартиру, оклеил стены газетами вместо обоев (на обои-то денег не было) и пошел на работу. Через год превратил свой НИИ в какое-то совместное предприятие и стал его директором. Еще через год выжил иностранного инвестора и сделал компанию чисто российской. Разрабатывают какие-то новые лекарства. А недавно скандально прославился тем, что выгнал из своего офиса каких-то благотворителей, пришедших просить у него деньги на прокорм бомжей. Сказал, что не желает кормить тех, кто не хочет работать, а то молодежь посмотрит, подумает, что можно ничего не делать, а деньги получать, и тоже вся в бомжи подастся…

Про Заливина

   Виски уже близился к концу.
   Маги выпили и стали говорить про Заливина – того самого сослуживца Петрова, к которому ушла его Лизочка.

   Анатолий Палыч Заливин не был, как принято говорить, полной противоположностью Петрова, но и похож на него не был тоже. Заливин всегда был эгоистом, по крайней мере, так о нем говорили люди. В школе он сначала не понимал, что эгоистов не любят, и потому сначала был совсем одинок, а потом понял и научился не демонстрировать эту черту своего характера. Тогда у него сразу стало много приятелей, потому что человек он был умный, веселый, удачливый и с ним было интересно. Правда, настоящих душевных друзей он так и не завел, но, опять-таки, не потому, что не смог, а просто не было у него необходимости в тесном душевном общении.
   Ему вообще было очень неплохо с самим собой, и, собственно говоря, именно это его свойство и принимали посторонние люди за эгоизм. В остальном он был эгоистом не больше, чем другие, или, по крайней мере, был эгоистом честным: да, хотел многого, и хотел именно для себя, но никогда не считал, что это «многое» ему должны дать другие люди. Так же и другим никогда не позволял ничего от себя требовать, хотя сам, по собственному желанию, помогал людям охотно. Но часто – холодно и с усмешкой.
   Учился он хорошо – и в школе и потом в институте, – поскольку был явно талантлив; правда, в отличники не выбился, но не потому что не мог, а потому что получать оценки ради оценок ему было неинтересно. А вот диплом защитил на «отлично», и не просто защитил, а получил какую-то премию, вроде бы за лучшую дипломную работу выпуска. И это было понятно: тему диплома выбирал сам и работал с интересом, тщательно и кропотливо – не за оценку, а для себя.
   В НИИ, куда он распределился после диплома, Заливин сразу быстро пошел вверх, обгоняя на карьерной лестнице и ровесников, и «старших товарищей». Вверх шел честно, никаких подлостей не делал, «интриг мадридского двора» не устраивал – просто никогда не упускал своего и никогда не пропускал никого вперед. Нельзя сказать, чтобы на работе его любили, но… уважали и приятельские отношения с ним ценили, как и в школе, и в институте.
   С девушками у Заливина всегда было все прекрасно. Красивый, не бедный, солидный и чертовски сексуальный одновременно (нечастое сочетание!), умный, веселый – девушки за ним, что называется, табунами ходили. Сам Заливин девушек тоже любил (именно в такой формулировке: «любил девушек»), общался с ними с удовольствием (в свободное от настоящих дел время). С некоторыми даже сходился надолго, но жениться не спешил – не видел в этом нужды…

   …На этом месте пицца по-магски закончилась, а вместе с ней и бутылка виски. Маги поколдовали немножко, и в прихожей под старым пальто нашлась бутылка коньяка. Не виски, конечно, но – сойдет, решили они.
   – Ты Петрова жалел, – сказал, разливая коньяк в маленькие рюмочки, тот маг, который был Злой. – А с Петровым-то как раз все в порядке. А вот Заливина действительно жалко. Дошел до зама по науке, какую-то Госпремию получил, опять же на Лизе в конце концов женился… А потом – как оборвалось что-то. Лиза сбежала с каким-то геологом, из НИИ выгнали (Петров, к слову, уволил!), работает сейчас учителем в школе…
   – Да что ты знаешь! – воскликнул Белый. – С Заливиным-то как раз тоже все в порядке. Уж не знаю, счастлив ли он, – это, сам понимаешь, понятие не абсолютное, но то, что на судьбу не пеняет – это точно.
   – Да ну?! Расскажи-ка!
   – Сейчас, подожди… Надо было лимончик материализовать к коньячку-то…
   – Да ладно, как ты его материализуешь, это ж не алкоголь. Не в магазин же идти. Расскажи лучше, что там с Заливиным было.
   – Рассказываю…

   С Заливиным все было хорошо. Молодой доктор наук, предельно молодой зам директора по науке, лауреат какой-то там премии, постоянно окруженный соратниками, приятелями и поклонницами, он чувствовал себя на пике величия. Собственно говоря, так оно и было. До некоторого времени.
   Когда некоторое время наступило, Заливин начал ловить себя на том, что иногда беспричинно ощущает некую странную эмоцию, которая раньше никогда не проявлялась и которую он никак не мог идентифицировать. Эмоция проявлялась, как правило, по вечерам и обычно принимала форму неопределенной тоски. Заливин мог точно сказать, что это тоска по чему-то, но по чему именно, он не знал.
   Появление эмоции его испугало – но не очень, просто, как человека пугает все необъяснимое. Гораздо больше он испугался, когда понял, что иногда ему хочется с кем-нибудь… даже не то чтобы душевно поговорить, но почувствовать чье-то искреннее участие и проявить таковое самому. Это было уже совсем странно.
   Потом Заливин встретил Лизу, и они друг другу понравились. Заливин узнал, что она жена Петрова, и это его несколько смутило: соблазнять чужих жен было не в его правилах. Но Лизочка сама так быстро ускакала от м. н. с. Петрова к заместителю директора НИИ, что Заливин не успел не только испытать угрызений совести (каковых не держал за ненадобностью), но даже просто поразмыслить о том, что в такой ситуации делать.
   С появлением в его жизни Лизочки непонятная эмоция стала проявляться чаще – в основном в те вечера, которые он проводил дома один. Заливин поймал себя на том, что хочет от их отношений не только чтобы они были красивыми (он никогда ничего не делал некрасиво), но и… тепла… Сначала он подумал, что влюбился, и немного успокоился: это с ним уже случалось, он знал, что это не смертельно и проходит, как правило, через месяц-другой. Но через месяц это не прошло, не прошло и через полгода, и тогда Заливин понял, что он любит. И, как только это слово было им произнесено, ему сразу стало легче. Это чувство – любовь – было так неожиданно для него и ново, что он смеялся от радости. Ему казалось, что он начинает видеть некую новую сторону жизни, более того – мира. Но это был только первый шаг к настоящему пониманию этой новой стороны мира.
   Второй шаг был сделан, когда Лизочка от него сбежала.
   Это было очень больно, на пределе того, что может выдержать человек. Заливин несколько дней не выходил на работу и не отвечал на звонки. Он чувствовал, что стоит на грани сумасшествия, колышимый, словно ветром, и только колоссальная сила воли, которая сейчас действовала почти независимо от него самого, удерживала его от падения. И все же раз или два он – лишь на мгновение – побывал за гранью и знал теперь и тот, иной, жуткий мир тоже.
   Через пару дней его немного отпустило, и он стал думать. («И тут его спасло только то, что он действительно любил Лизу», – заметил Белый маг.)
   Кто-нибудь другой на месте Заливина сказал бы, что все бабы (ненормативная лексика), а настоящей любви не бывает. И проиграл бы все.
   Но Заливин так не сказал. Он подумал совсем о другом.
   «Я любил. Это реальность, вне зависимости от того, чем все закончилось. Это было, и это было сильно».
   И тут его мысли потекли совсем в неожиданном направлении.
   «Я всегда был сильным, – думал Заливин. – Я всегда искал силу и находил ее. Но кто скажет, что то, что со мной произошло, не было сильным? Значит ли это, что настоящая Сила имеет много сторон и это одна из них?»
   И он сам себе ответил: да.
   И он стал мысленно просматривать всю свою прошлую жизнь и пытаться найти в ней эту новую для него сторону Силы, но ничего не находил. Лишь в детстве он вспомнил ее проблески, которые сам же заглушил, боясь, что это помешает ему быть спокойным и сильным.
   Это было обидно, но уже не страшно, ибо теперь он уже знал эту сторону Силы, а жизнь – жизнь еще не кончилась…

   – Это хорошая история, – сказал Злой маг, разливая коньяк по рюмкам. – А что дальше? И кстати, не ты ли устроил Заливину все это приключение – любовь и так далее, – а то ты так подробно рассказываешь, что можно подумать, будто ты все время был с ним рядом.
   Белый маг рассмеялся:
   – О, нет, дружище, ты преувеличиваешь мои возможности. Любая знахарка может заставить человека влюбиться, но заставить полюбить – невозможно. Я действительно часто тогда общался с Заливиным, но если и помог ему, то только чтобы понять, что именно с ним происходит.
   Они выпили и снова пожалели о том, что не материализовали лимончик.
   – А дальше, – продолжил Белый, – все было просто. Заливин привык работать; как говорится, любит и умеет это делать. Он узнал новую сторону Силы и стал работать с ней: в предыдущей-то стороне Силы он и так уже был почти совершенен. Ну то есть это я так говорю, для него-то все было проще: очень хотелось тепла, любви, искренности. С другой женщиной он не сошелся, видимо, до сих пор любит Лизу; потом то ли вспомнил что-то доброе из детства, то ли еще чего, так или иначе уволился из НИИ, пошел работать в школу учителем химии. Говорят, стал отличным педагогом – очень сильным и сердечным одновременно, так нечасто бывает; дети его любят. А про то, что его Петров из НИИ из мести уволил, – так это все сплетни. Петров бы никогда не позволил себе уволить отличного сотрудника только потому, что у него к нему какие-то там счеты. А Заливин никогда бы не позволил, чтобы его кто бы то ни было увольнял…

   Про майора
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   – Открытие нового всегда связано с болью, – сказал Белый. – Кто-то зажимает в себе саму Силу, кто-то не видит той или иной ее стороны, но приходит время, и Мир посредством разных людей и разных ситуаций наносит удар, и непонимание слетает с нас, как шелуха с истинного семени…
   Маги разлили остатки коньяка и выпили.

   А в это время на Лубянке, глубоко под землей, сидел майор госбезопасности и по долгу службы прослушивал, как маги на своем юго-западе виски с коньячком попивают, – известно, что все маги на всякий случай учитываются в ФСБ, а все их разговоры (и телефонные, и просто в квартире) прослушиваются – тоже на всякий случай, наверное. Микрофон был вделан в пепельницу, чтобы слышать разговоры – известно ведь, что маги, когда говорят о важном, всегда курят, – а передавались разговоры по телефонной линии (на манер того, как в Интернет по модему выходят).
   Майору сначала было просто скучно; потом стало обидно, что они там, понимаешь, коньяк пьют, а он тут, значит, слушай; а потом майор наслушался страшных историй, что маги рассказывали, и расчувствовался.

   – Тот здоровья не знает, кто болен не бывал, – пословицей ответил Белому магу Злой. – Мир слишком любит тех, кого родил к жизни; он не может допустить, чтобы сильные пропадали по собственной глупости. Он подсказывает – сначала мягко, потом жестче и под конец наносит удар. И тогда ты или идешь вперед, или… или перестаешь быть. Перестаешь быть для Мира…

   «Как жестко, – подумал майор (он ведь не был тупым солдафоном, тупых солдафонов не ставят следить за магами). – Как жестко, и как все перемешано. От злой стороны пришла беда к человеку и сделала ему благо. От белой стороны пришла к человеку любовь и принесла ему боль, а человек стал добрее и счастливее. Где же здесь грань между “хорошим” и “плохим”? Или и нету ее, этой грани, вовсе, а есть что-то совсем иное?.. Жизнь, например. Жизнь, которая сама учит нас, как по-настоящему жить, а не просто существовать…»
   – Да, – сказали маги.
   – И потому я, Белый, никогда не назову себя добрым, – добавил Белый.
   – И потому я, Злой, никогда не скажу о себе темный, – добавил Злой.
   А может, это и не они вовсе добавили, а Те, кто поддерживает магов крыльями своей Силы.
   «Вот так-так… – подумал майор. – Что же это, ни один – ни один человек не может правильно выбирать Дорогу без пинков от мира?»
   – Э-э, батенька, – сказали маги, – может, конечно, только это уже не человек будет, а Маг…

   Потом маги наколдовали себе еще выпивки (правда, получилась только двухсотграммовая бутылочка инкерманского «Красного Крымского», которую нашли почему-то на кухне в хлебнице) и вернулись к столу. Новую пиццу наколдовать не получилось (все-таки продукт быстропортящийся, не то что портвейн), так что пришлось ограничиться бутербродами с икрой. Тот маг, который был Белый, сделал себе бутерброды с белой щучьей икрой, а тот, который Злой, – с черной осетровой. И каждый положил сверху немножечко красной семужьей икры.
   Чтобы все было правильно.

   Москва, 2007

Исповедь Дарта Эдмунда

   – Приветствую Твое королевское величество, брат мой Питер! …Не узнал меня во тьме? Это Эдмунд, твой младший братец, Четвертый Король. Света? Изволь.
   Ты удивлен? Удивлен тем, что я здесь, посреди ночи, в твоей опочивальне, с мечом в руках? Нет, не стоит звать стражу – на этой комнате заклятие тишины… Ради Аслана, Питер, ты никогда не интересовался магией серьезно, не надо корячиться… Да, тебе не снять моих чар. И не пытайся встать – ты устраиваешь меня такой, как есть: голый, безоружный, в собственной постели… Я же сказал: не надо! Аслан ведь запрещает вам самоубийство, не так ли? Если ты попытаешься встать еще раз, наткнешься на мой клинок.
   Карнавал? Это ты со страха так бредишь, да? Ты чувствуешь на губах привкус боевой магии и все-таки спрашиваешь, не является ли мое появление началом какого-нибудь дворцового праздника-с-сюрпризами? Нет, Питер, я просто пришел убить тебя.
   Страшно? Конечно, страшно. Это совсем не то же самое, что драться с волком-оборотнем, когда ты облачен в сверкающие доспехи и позади тебя стоит Аслан, и даже если ты погибнешь, смерть твою воспоют поэты, не говоря уже о том, что твой противник, даже вдруг победив, все равно умрет, ибо дерется в стане врага.
   Я рад, что тебе страшно, Питер. Потому что я люблю тебя. Я никогда никому не говорил «люблю», только маме, но это сейчас не имеет значения. Вы кидались этими словами, как грязью: «Ах, я тебя люблю, Сьюзен!», «Ах, я люблю тебя, Питер!», «Ах, я тебя люблю, Люси»… «Я тебя люблю, Аслан»… – и вы затерли эти слова, для вас они больше не имеют своей настоящей цены, как не имеет больше цены драгоценность, в избытке выброшенная на рынок.
   Я тебя люблю, Питер.
   И я рад, что тебе страшно. Я рад видеть тебя живым, чувствующим и рад, что твои чувства связаны наконец со мной. Пусть это будет недолго – не дольше, чем ты проживешь этой ночью, – и все-таки мы с тобой наконец лицом к лицу, и ты видишь во мне не мелкую подленькую угрозу, а что-то значимое. Свою смерть, например. Хоть что-то…
   Эгоист? Да, конечно, я эгоист. Настоящая любовь всегда яростна и эгоистична, и если ты не знаешь этого, значит, ты никогда не любил. Я всегда хотел быть рядом с тобой, хотел быть твоим другом и братом – настоящим братом, а не младшим братишкой, за которым просто требуется присмотр… Нет, это не обвинение – любовь не выбирают…
   Но ты всегда был таким большим и таким добродушным… слишком большим и слишком добродушным для такого маленького подлеца, как я.
   Впрочем, я совсем не собирался об этом говорить. Мне приятно чувствовать тебя, чувствовать твои чувства (прости за каламбур), пусть это и всего лишь страх… зато связанный со мной. Но я пришел сюда совсем за другим.
   Я пришел просто убить тебя, Питер.
   …Нет, Аслан не поможет. Я уверен, он видит тебя, но заклятие действует, и магия, которую я использую, опирается на те же законы, что и существование Аслана и Нарнии в целом. Что? Аслан выше законов? Хм… Вспомни жертвоприношение на Каменном Столе – не Он ли рассказывал нашим сестричкам о законах, которые превыше Колдуньи и превыше Его самости? Этот мир невозможен без магии – попробуй, например, просто так скрестить человека и лошадь, чтобы получить кентавра, – чего ты морщишься, Питер?..
   Магия этого мира и Аслан суть одно.
   Сегодня, сейчас, когда я стою против тебя с обнаженным клинком, Аслан не придет на помощь. Я имею право. Право на жертвоприношение.
   Ой, не надо ругаться, Питер. Некрасиво. Недостойно Верховного Короля и недостойно избранника Аслана. Ты говоришь, я не верю в Аслана? Чушь! Из Его лап я принял прощение, и благо, и корону Короля Нарнии. Это маразм – спрашивать, верю ли я в Аслана. Я верю Аслану. Просто для нас с тобой Он означает разное. Для меня Он гарант того, что в мире есть настоящее – настоящая любовь, настоящая магия, настоящая ненависть… Для тебя Он гарант того, что ты можешь спокойно сидеть на троне в Кэр-Паравеле и… и ничего не делать. Ведь все для тебя определено Асланом. Неслучайно и Льюис, писавший о нас в Англии, затратил на описание твоего правления лишь несколько строк…
   Черт, Питер, я же просил тебя не рыпаться! Лежи спокойно! Ты великолепно работал королем Нарнии все эти годы – спокойным, величественным, не знающим сомнений… Поработай в том же духе еще немножко – до своей смерти.
   Не бойся, Питер, ты не умрешь совсем – я убью тебя здесь, и ты «восстанешь» в Англии вместе с нашими сестричками…
   Жертвоприношение? Да. Но что тебе до его смысла? Черт побери, я думал, что мой старший брат, которого я люблю столько, сколько себя помню, более смел… Питер, расслабься, я убью тебя, но не ты будешь жертвой. Как и Аслан не был жертвой во время жертвоприношения на Каменном Столе.
   Кто… был жертвой?.. Зачем тебе это знать, Питер?
   Тянешь время в надежде, что заклятие ослабнет и стража ворвется в опочивальню? Так не будет. Или тебе действительно интересно?.. Я… я боюсь думать, что ты еще можешь чем-нибудь по-настоящему интересоваться: так мне будет еще тяжелее переживать твою смерть… Но… смысл жертвоприношения… Ты действительно хочешь услышать правду, перед тем как умереть, возлюбленный брат мой?
   Да? Хорошо. Надо лишь решить, с чего начать. С того, как я стоял в Долине-меж-двух-холмов, и замок Белой Колдуньи возвышался передо мной, и позади была лишь боль, и боль еще большая была впереди, хотя я и не знал о ней тогда?.. Нет, этого ты не поймешь, тебе никогда не было так больно, ты вообще не знаешь, что такое боль, – зачем тебе, благородному рыцарю, великому королю…
   Что? Ты переживал за меня тогда? Воистину – устами младенца… Ты переживал, а я корчился в сугробе, раздираемый любовью к тебе и ненавистью, ведь ты так и не сумел увидеть во мне живого человека… Потом, с подачи Аслана, конечно… «Дорогой Эдмунд, то-сё, христианские добродетели, прости, это я виноват…» Утрись своей добродетелью, если не способен ни на что большее!
   …Впрочем, зачем же я так… Там, тогда, ты преподал мне первый серьезный урок боли – что ж, я тебе благодарен. Из боли рождается Сила…
   …Да чем ты опять недоволен?! Ах… Да, я использую темную сторону Силы. Да, новый владыка темных Нарнии, которого вы так долго искали, – это я. Дарт Эдмунд, приятно познакомиться…
   Злишься, что проглядели? Напрасно: сейчас я апеллирую к силам, имеющим то же происхождение, что и Аслан, а вы – всего лишь мальчик и девочки, так и не сумевшие стать взрослыми, так и не перенявшие ничего от этого мира. Сьюзен хотя бы честна – в будущем она откажется от этой игрушки… А вы с Люси… вы ведь и не пытались по-настоящему раскапывать заговор темных. «Вот приедет Аслан, Аслан нас рассудит…»
   Впрочем, все чушь, все мелочи. Ты хотел услышать, кто именно был принесен в жертву на Каменном Столе? Да… Мы, кажется, говорили о том, с чего начать мой рассказ? Наверное, надо начинать раньше… А, конечно! С рахат-лукума, за кусочек которого, как пишет Льюис, я продал своих сестер и брата…
   Ненавижу сладкое!
   …Рахат-лукум, мармелад, торты, пирожные, кексы – все, что сладкое и без мяса, терпеть не могу. Кстати, ты мог бы заметить за эти годы – всего этого я не ем на пирах в Кэр-Паравеле…
   Этот мир поймал каждого из нас на что-то свое, понимаешь? Для Люси – уютный такой волшебный домик, с камином, с чаем, с добреньким, пусть и ошибающимся фавном… Педофил недорезанный!.. Это сказка для доброй Люси.
   Для тебя – сражения, победы, возможность преклонить колено пред Старшим Другом, я Аслана имею в виду, конечно. Ты был очень красив в своей сказке, Питер… Впрочем, я, кажется, собирался не говорить больше о своей любви…
   Что? Да, конечно, нашлась сказка и для меня. Из нас четверых только Сьюзен ничего не досталось. Потом, когда я тебя убью, совсем в другой жизни, ты еще увидишь, чем это для нее выльется…
   А моя сказка… Это большая загадка, о брат мой Питер, почему одним людям нужно одно, а другим – другое. Опыт прошлых инкарнаций? Или просто что-то, заложенное в нас богами? Я не знаю, брат. Но из нас четверых лишь я заметил главное отличие этого мира от Англии.
   Здесь есть магия.
   Удивительно! Магия была повсюду, но вы с Люси и Сьюзен предпочли видеть лишь то, что могло бы быть улучшенным продолжением Англии. Более уютные домики, причем без необходимости выносить мусор и мыть полы. Более красивые битвы – без лишней крови, без окопной вони, без вшей в швах гимнастерок…
   Вы приняли внешнюю красоту этого мира и изо всех сил постарались закрыть глаза на ту красоту, которая суть его основа. На магию.
   Во мне все перевернулось, когда я увидел, как Белая Колдунья одним только движением воли изменяет мир и из ничего создает коробочку рахат-лукума. Пришлось есть эту гадость: я же не знал, вдруг она обидится, если я откажусь… Это была моя сказка…
   Ты понял?
   Я тоже нашел в Нарнии свое – великое Искусство и великую Свободу изменять мир.
   А теперь о том, зачем я пришел сюда.
   Ты понимаешь, замораживание, застывание в одном состоянии, однополярный мир – это смерть, хуже – это путь в небытие. Мир под властью одного Аслана, мир без изменений – это конец Нарнии, конец Силы, конец самой жизни. И Он знает это лучше всех остальных. Но именно Он-то и не может этого разрешить: Его действия всегда останутся Его действиями, действиями с Его стороны, с Его полюса. Он может лишь позволить другим сделать часть необходимой работы…
   …Белая Колдунья любила Нарнию не меньше тебя или Аслана. И она знала, что итог прямого столкновения с Ним уже предрешен: ей предстояло погибнуть. Но абсолютная победа Аслана означала бы падение Нарнии в небытие – вещь худшую, чем смерть, ибо смерть – всего лишь один из путей Силы…
   Они оба – оба, Питер! – знали древние законы магии. И они оба понимали, что сохранить баланс и сохранить Нарнию можно только в том случае, если у Колдуньи будет наследник, который примет и восстановит ее Искусство.
   Тогда, у Каменного Стола, поднимая нож, Колдунья знала, кто по-настоящему погибнет в результате ее удара. Она убивала себя, чтобы сохранить Нарнию, чтобы дать мне свободу и сделать меня королем. И – будущим владыкой темных.
   Это так просто, Питер. Настоящая любовь и настоящая ненависть значат и могут очень много…
   …Теперь же пришло время завершить период тупого благоденствия, которым стало славно твое правление. Нарния оживет. Но для этого я должен вернуть долг. Каждый из Сильных приносит в жертву что-то большое – это залог существования Мира. Аслан принес в жертву свою гордость, Колдунья – свою жизнь. У меня мало гордости, а жизнь свою я отдать не могу – ибо это и было бы концом всего. Но у меня есть любовь.
   Я не прошу у тебя прощения, ибо оно мне не нужно. Я просто хотел, чтобы ты знал, что я люблю тебя, Питер, брат мой. Но сейчас тебе пора уходить из этой сказки.
   Умри же, добрый верховный король Питер.
   За Нарнию!
   За Аслана!

   Москва, 2008

Притча о пути и силе

   Один юноша сильно хотел стать магом.
   И вот он встретил на пыльной дороге последователя Лао-цзы и спросил его, как это сделать. Тогда маг рассказал ему такую… (чуть не написал «вису») …такую притчу:
   – Однажды некий добрый человек взялся прикармливать пару волков в своем лесу, чтобы те научились есть мертвое и перестали убивать живых существ. Но волки, сколько он их ни кормил, все равно смотрели в лес, все мышковали да и зайцев били. Тогда добрый человек придумал убить взрослых волков, когда ощенится волчица, и кормить уже маленьких волчат, которые еще не знали вкуса охоты. И так он и сделал. Пятеро волчат подросли, и четверо из них привыкли есть мертвое, но в пятом проснулся зов леса, и он убежал…
   – Я понял! – прервал его юноша. – Надо слушаться голоса крови!
   – Идиот, – сказал последователь Лао-цзы, помолчав, – это была преамбула. Она говорит всего лишь о том, как именно получаются идиоты. Теперь я не буду говорить тебе эту притчу.
   Юноша сел на землю и заплакал.
   – Я расскажу тебе другую притчу, – сказал тогда последователь Лао-цзы. – Для самых умных.
   Юноша обрадовался, поняв, что речь идет о нем, а последователь Лао-цзы заговорил снова:
   – В одном лесу жил очень умный волк. Он был такой умный, что однажды даже осознал, что он есть. Из этого следовало, что есть волк и есть лес. Потом он осознал, что осознает себя. «Я осознаю себя, значит, я существую!» – воскликнул волк. Но ничто не говорило ему, что лес осознает себя. Из этого следовало, что леса не существует. Мудрый волк осознал и это. Но тут вдруг оказалось, что раз не существует леса, то не существует ни мышей, ни зайцев, которые суть часть леса. Потом мудрый волк умер с голода, потому что не мог охотиться на то, чего не существует.
   – Но я ничего не понял! – воскликнул юноша. – В чем мораль этой притчи?
   – Значит, эта притча была именно для тебя, – сказал последователь Лао-цзы. – Кроме того, наличие морали может испортить даже самую лучшую притчу.
   – Но как быть мне? – простонал с пыльной дороги юноша. – Я ведь спрашивал, как мне стать магом…
   Последователь Лао-цзы пожал плечами:
   – Это очень просто. Пойми: все, что есть, – это Путь, а больше ничего нет. Пойми, что ты – часть Пути. Поймешь – станешь магом. Не поймешь – умрешь с голоду.
   – Почему… магом?.. – удивился юноша.
   – Потому что ты можешь оперировать только тем, частью чего ты являешься. Если ты являешься частью Пути, а Путь – это все, что есть… то ты – маг.
   Юноша задумался. Он понял логику человека, которого уже был готов назвать Учителем. Только не понял, как все это сделать.
   Тогда юноша воскликнул:
   – О мудрый человек! Благодарю тебя, что причастил меня своей мудрости! Теперь скажи мне – скажи скорей! – как достичь того, о чем ты говорил?!
   Последователь Лао-цзы посмотрел на сидящего в пыли удивленно:
   – Ты спрашивал меня о том, как стать магом, а вовсе не о том, как достичь того, чтобы становиться магом. На два вопроса за раз я не отвечаю, да я и не знаю ответа на второй твой вопрос… Впрочем, вон идет мой брат, последователь Лао-цзы, он сможет тебе ответить, спроси у него.
   Юноша обернулся и увидел другого последователя Лао-цзы, который шел по пыльной дороге. «Не этот, но тот – мой Учитель», – понял вдруг юноша и поспешил навстречу последователю Лао-цзы, брату последователя Лао-цзы.
   И он его встретил.
   Юноша спросил последователя Лао-цзы… ну, в общем, все о том же. Последователь Лао-цзы сильно удивился:
   – Но разве ты не говорил только что о том же с моим братом?
   – Да, – признался юноша. – И я понял его учение – понял всем сердцем! – но уважаемый брат твой не сказал мне главного: как же достичь того, о чем говорил он…
   – Да, – кивнул последователь Лао-цзы. – Брат мой скрытен и склонен напускать на себя таинственность…
   – Да! – воскликнул юноша. – Он открыл мне истину, но не показал дороги к ней. Я не знаю, куда идти мне… Он сказал, что ты знаешь это… Но я боюсь: если вы разделяете одно Учение, то я снова…
   – Нет! – сказал последователь Лао-цзы, и юноша от неожиданности опять сел на пыльную дорогу. – Ни в коем случае! Мы придерживаемся полностью противоположных взглядов.
   – Правда? – с надеждой спросил юноша.
   – Конечно, – пожал плечами последователь Лао-цзы. – Мой брат, например, считает, что Путь – это все, что есть. Но я-то точно знаю, что в мире нет ничего, кроме Силы, которая и определяет существование мага. И его возможности: поскольку кроме Силы нет ничего, то, если ты владеешь Силой, ты и являешься магом. Примерно это мой брат и имел в виду, когда говорил, что только я смогу подсказать тебе, как увидеть Путь и как увидеть себя его частью. Это просто: следуй Силе, и она выведет тебя на Путь.
   – Я понял! Я понял тебя, о мудрый человек! – воскликнул юноша. – Открой же мне последнюю тайну: как ощутить в себе Силу, что сделает меня магом?
   – Ну это уж совсем просто, – отмахнулся последователь Лао-цзы. – Не теряй Пути, и Сила пребудет с тобой.

   Он ушел вперед по обочине и встретился со своим братом, последователем Лао-цзы; они обнялись и пошли по пыльной дороге туда, куда одного вел Путь, а другого звала Сила.

   Юноша остался сидеть там, куда уже дважды садился.

   Последователи Лао-цзы немного помыслили о том, как неплохо иногда думать тем местом, на котором сидишь. Ибо именно под ним находится, как правило, пыльная дорога, ведущая…

   Москва, 2010

Антон Валерьевич Платов Сказки о магах

Книга Первая. Ничейные земли

Станция узловая -------| Библиотека iknigi.net|-------| -------

Ахтиар

1

2

3

4

Крысолов

1

2

3

4

Замок в ничейных землях

Глава 1. Большая Дорога

Глава 2. Черный Шут

Глава 3. Совет Гюндебальда

Глава 4. Красный Рыцарь

Глава 5. Страшная Часовня

Глава 6. Ничейные Земли

Глава 7. Потаенный Замок

Эпилог

Книга Вторая. Тропа предела

Тропа предела

Пролог

Часть I. Рыба, чей жир – колдовство

Глава 1. Лес изначалия

1

2

3

4

5

Глава 2. Озеро первых шагов

1

2

3

4

5

6

7

Глава 3. Пустыня отчаяния

1

2

3

4

5

Глава 4. Река прозрения

1

2

3

4

5

6

Часть II. Повелитель Фениев

Глава 1. Дорога на Тару

1

2

3

Глава 2. Слово верховного короля

1

2

3

Глава 3. Последний предел

1

2

Эпилог

Книга Третья. О тех, кто в пути

Повесть о том, как была раскрыта Алая книга Готреда

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Эпилог

Се, грядем…

Два мага на Юго-Западе Москвы

Про Петрова

Про Заливина

Про майора -------| Библиотека iknigi.net|-------| -------

Антон Валерьевич Платов
Сказки о магах

Станция узловая
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Про майора
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------