   Улыбка бога
   В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни минуту
   Екатерина Соловьева

   © Екатерина Соловьева, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

   Выражаю благодарность всем, кто помогал и поддерживал: Горация, Елена Виноградова, Seidhe и amyki, Катерина Скойбедо и Имп, Keyn Tror, Лирабет и Kyona d’ril Chath, Iris Sarrd и Old Fisben. Благодарю Прозорова Льва Рудольфовича.

Пролог

   Полуденное солнце поднялось в зенит над Тарпасским заливом. Горячий ветер принёс новую волну зноя с Внутреннего моря. Одуревшая от жары чайка сорвалась с утёса и сделала круг над безлюдной гаванью. Из-за мёртвого штиля здесь который день теснились греческие и египетские корабли, гружённые рабами и ливанским кедром. Птица взмыла над бухтой, летя над великолепным Картхадаштом, раскинувшемся в изумрудной долине, обогнула опустевшую рыночную площадь и храм с белыми колоннами, снизившись только у фонтана. Она набирала воду в клюв и пила, не замечая смуглого курчавого паренька в замызганной набедренной повязке. Убедившись, что улица пуста, юноша подтянулся и быстро перемахнул через высокий забор. В саду царила послеполуденная тишина: по слухам, ювелир отбыл за новыми инструментами в Тир. Парень пал на колени между финиковыми пальмами и виноградными лозами, горстями складывая плоды за пазуху. Руки воришки дрожали от голода, он то и дело совал в рот фрукты и, почти не жуя, глотал. Он так увлёкся, что не заметил, как солнце накрыла объёмная тень. Грабитель с удивлением выплюнул финик, освободив рот для крика: его схватили за ухо, зацепив густые волосы.
   – Попался, вор! – радовался дородный хозяин, волоча орущего юношу в дом.
   Паренёк пытался пасть на колени и целовать руки в перстнях:
   – Молю, досточтимый Ханон, не бери греха на душу! Прости недостойного…
   – Откуда ты знаешь меня? – оборвал бородач, хмуря густые брови из-под чалмы.
   На солнце блеснула белозубая мальчишечья улыбка:
   – Кто ж не знает Ханона-ювелира по прозвищу Золотые руки? Сам Гнилой Нос не смеет тронуть любимца Совета десяти!
   – Откуда ты родом, вор? – строго спросил Ханон.
   Воришка опустил курчавую голову:
   – Персидское царство…
   – Скажи своё имя, вор, чтобы я мог назвать его суффету, когда палач отрубит тебе руку…
   Паренёк пал на колени, отбивая низкие поклоны:
   – Смилуйся, почтенный Ханон!
   – Имя, вор! – громыхнул ювелир.
   – Даштáн, почтенный Ханон…
   – Беспутный варвар! На твоём языке это значит «хранитель», не так ли?
   Воришка низко опустил курчавую голову.
   – Кто же твой отец?
   Парень молчал. Язык не поворачивался рассказать о том, как пару лет назад безусым юнцом сбежал на поиски приключений и славы, прихватив с собой краюху хлеба и отцовскую саблю. Он направился в страну, знаменитую мореходами, звездочётами и несметными сокровищами. А, добравшись, долго бродил по городу, глазея на мачты судов в бухте, дивясь храмам с белоснежными колоннами, пестроте базара и роскошным носилкам, в которых проезжали вельможи. Лишь минуя удушливую красильню, он шарахнулся от воинов в багряном: в недоброй улыбке одного их них на мгновение почудились акульи зубы. Когда село солнце, выяснилось, что юный оборванец никому не нужен в чужом незнакомом городе. Даштану мучительно хотелось вернуться домой, но стоило представить победный взгляд отца, чтобы твёрдо решить остаться. Последний хлеб скоро кончился, а саблю пришлось продать за пару золотых, которые утекли, как вода сквозь пальцы. Потом были долгие скитания по трущобам, когда большеглазый юноша, стыдясь, тянул к прохожим руку за подаянием, и всё, что заработал, отдавал главарю банды попрошаек – отвратительному коротышке по прозвищу Гнилой Нос. Не было больше ни дома, ни семьи, ни будущего. Дни почернели, и Даштан уже подумывал броситься с обрыва в море, прямо на камни, да решил полакомиться напоследок.
   – Что же ты молчишь, вор? – сурово вопросил ювелир.
   Быть может, полуденное солнце напекло мальчишке голову, а может, доконал жестокий голод, юнец вдруг покачнулся и упал. Из рук с глухим стуком посыпались финики.
   Ханон задумчиво смотрел на сомлевшего мальчишку и теребил бороду, умащённую с утра вендийскими благовониями. Любой, кто знал его, сразу бы понял: он принимает важное решение.
   Следующим утром Даштан, не веря своему счастью, подметал в мастерской, разжигал очаг и чистил формы. Гнилой Нос не тронул его, побоявшись гнева Совета, благосклонного талантливому ювелиру. Через месяц Ханон дозволил пареньку наблюдать за своей работой: из-под умелых рук выходили дивные вещи – изукрашенные драгоценностями рукояти мечей, ножны, кольца, фибулы, браслеты. А спустя ещё месяц Даштан сам корпел над заготовками и огранкой. Поначалу работа давалась с великим трудом, юноша принимал её, как наказание свыше. Но однажды в мастерскую вошла дочь Ханона, Элисса, и юному подмастерью почудилось, будто взошла звезда на ночном небосклоне – с тех пор гарды и оправы так и горели под его пальцами.
   Даштан так и звал её – Ситóра, что на его языке значило «звезда», и тому были причины. Глаза её – два бездонных колодца, волосы – дорогой вендийский шёлк, а когда она улыбалась, всё вокруг озарялось волшебным светом. Влюблённый юноша ковал для неё ожерелья и гребни, серьги и застёжки. В саду под пальмами они вместе растили алые розы, и когда он держал руку девушки в своей, ему грезилось, что в один прекрасный день прекрасная Элисса назовёт его супругом.
   Однажды вечером, возвращаясь от ткача с заказом и полотном для Ханона, Даштан услышал какую-то возню в храме верховного бога Эла. Пробравшись меж колоннами, он увидел на алтаре Ситору с другим. Сердце юноши почернело от горя, а рассудок помутился. В страшной ярости подмастерье схватил светильник и убил обоих. Он бил их так долго, что через мясо проступили кости, а сам он весь промок от крови. Но и это не утолило безумного гнева: Даштан разбил все статуи в храме, расшвырял утварь и подношения – так ему было больно.
   В ту же ночь, ослеплённый горем, он бежал из города, опасаясь мести Ханона. Удача покинула юного подмастерье – сразу за городской стеной напали разбойники, но он был так зол, что уложил на месте четверых. Впечатлённые бандиты приняли юношу в шайку. От них-то он и узнал о странных обычаях жителей Картхадашта. Они совершали страшный молх – приносили в жертву богам-адунам младенцев – таким был их нерушимый договор с Элом, верховным адуном. Лишь спустя десятилетия они испросили милости отдавать вместо ребёнка глиняную статую. Финикийские женщины же раз в год должны посещать храм, чтобы соединиться с любым мужчиной, который там окажется. Картхадаштцы, как могли, пытались сохранить свою расу, но разгневанный Даштан и слышать ни о чём не хотел. Он быстро освоился среди бандитов, и, подстроив убийство главаря в очередном налёте на караван из Вавилона, стал вожаком. Шайка скоро окрепла, засев в катакомбах под городом, и подчинив себе все местные банды, включая попрошаек Гнилого Носа. Лиходеев Даштана боялся сам Совет десяти, выставляя по ночам двойное кольцо стражи вокруг дворца, а матери пугали его именем непослушных детей. На это были весомые причины: они не щадили ни старого, ни малого – тех женщин, что не пожелал вожак, продавали в рабство вместе с мужчинами и детьми, нередко убивали всех сразу.
   Сам Даштан не помнил, когда Ситора стала приходить во снах. Должно быть, это случилось после того, как он принудил пятерых египетских купцов убить своих жён, обещая, что отпустит их детей, если родители исполнят приказ. Скрепя сердце, мужья закололи супружниц, но разбойник не сдержал слово, бросив детей в яму с крокодилами. С интересом наблюдая, как обманутые торговцы рвут на себе дорогие парики, Даштан заметил:
   – Отцы не должны хоронить своих детей.
   После чего швырнул купцов в ту же яму. Ему потом ещё долго виделись их глаза, полные страха и боли. После того случая разбойники присовокупили к его имени прозвище Хезед – Милосердный.
   Подельники каждую ночь будили вожака. Они жаловались, будто он кричал так, что мертвецы вставали из могил. Ситора являлась ему и молила остановиться. Даштан страшно бранился, поминая злого Анхрáмана и пытаясь дотянуться до неё, чтобы убить вторично, но не мог, и от бессилия приходил в бешенство. Девушка говорила, что всё ещё любит его, и глаза её были полны слёз. Она повторяла: «Важно, чтобы ты остался человеком, а не стал исчадием Тьмы. От тебя уже пахнет смертью и миром «сожранных». Поминая Ситору последними словами, Даштан даже заплатил одному колдуну-мавру, чтобы тот избавил от её визитов. Но мавр, даже не взглянув на золото, бросил лишь взгляд на вожака, пробормотал что-то невнятное, и скрылся.
   Кошмары разбойника продолжались, ему пришлось спать в одиночку, ибо подельники так и не сумели привыкнуть к жутким воплям. Постепенно он начал понимать, отчего ему так страшно видеть Ситору: в его сердце не угасла любовь к ней, и он ненавидел себя, виня во всём этом только её. Дочь Ханона оказалась права: со временем Даштан учуял странный запах, исходящий от его тела. Так смердели душные красильни, где рабы соком моллюсков превращали белые полотна в яркий пурпур, и когда-то его так напугали незнакомцы в багряном. Так смердеть могло только зло, которым юноша пропитался до кончиков волос. Но это было только начало. За жестоким вожаком неотступно, как демон, следовала жуткая тень. Подельники стали чураться его, чертя пальцами охранительные знаки: Даштан пугал даже их длинными острыми зубами, выросшими за несколько лет. Ужасу бандитов не было предела, когда они застали, Хезеда за поеданием пленников живьём; окровавленный, он упивался их криками. Его не раз пытались свергнуть, но он всегда подавлял мятежи и жестоко казнил зачинщиков. Лишь однажды разбойникам удалось подпоить ненавистного главаря и бросить в пустыне.
   Много дней бродил обожжённый солнцем Даштан по горячим пескам, изнывая от жажды, пока во сне ему вновь не явилась Ситора и не указала путь к оазису. Напившись воды, юноша увидел своё отражение и закричал от ужаса: на него смотрело настоящее чудовище.
   – Ещё не поздно, – молила во сне девушка. – Нужно лишь твоё раскаяние.
   Этой ночью под звёздами мёртвой пустыни Даштан родился заново. Он упал на колени и долго молил о прощении. В сердце его, наконец, настал мир, он принял свою любовь к Ситоре, ужаснувшись всему, что натворил. Раздирая на себе дорогую одежду, юноша горячо поклялся в вечной преданности убитой девушке, и в том, что во имя любви искупит все свои, а также и все людские грехи.
   Ранним утром его разбудили сирийские караванщики. Даштан обменял златотканую одежду на изношенный хитон и отправился вместе с торговцами. Тысячи тысяч дорог он исходил, отдавая нищим последний хлеб, несметное количество золота заработал, выполняя самую чёрную работу, выкупая рабов на вырученные деньги. Везде, где только мог, юноша помогал строить храмы и выхаживать тяжело больных. Всякий раз, когда люди хотели узнать его имя или увидеть лицо, Даштан скрывался, боясь напугать жуткими зубами. О нём складывали сказки и легенды, будто лик его столь прекрасен, что праведник прячет его из опасения ослепить им.
   Прошло много лет, прежде чем человеческий облик вернулся к нему – спина юноши согнулась, зубы выпали, курчавые волосы побелели. Но и старость не помешала Даштану дарить тепло людям: прекрасная Ситора покинула его сны, но пылкая клятва, заклеймённая в его сердце любовью, побуждала творить добро. И сутулый человек в изношенной тоге брёл по бесчисленным дорогам, подавая руку отчаявшимся и защищая слабых. Он не замечал, как миры под его ногами сменяли друг друга. Иногда по ночам старик горько плакал о том, как много нужно ещё сделать, и как коротка его жизнь.
   Однажды он наткнулся на ту самую шайку злодеев в багряных тогах, мучающих серого кота. К ужасу Даштана все они обладали острыми зубами и уродливой тенью за спиной – всем тем, что было когда-то и у него. Вспомнив чёрные дни разбойничества, старец вступил с ними в ожесточённую схватку. Чудом ему удалось прогнать их, но спасти животное он не успел.
   «Умер Хранитель, пуста его обитель…» – раздался над головой хриплый голос.
   Даштан задрал седую голову и увидел в небе чайку.

Глава 1.
Чёрные перья

   Утро Ираиды Бартеневой началось с того, что она нашла на подушке перо. Широкое, длинное, иссиня-чёрное, оно перечёркивало белую наволочку в мелкий синий цветочек надвое. На мягком облаке из холлофайбера дремала загадочная тень. Если бы Ида знала, что с этого момента вся её жизнь разделится этим пером, как чёрной линией, на «до» и «после», она бы занервничала или испугалась. Но женщина пока ни о чём не догадывалась. И поэтому она взяла перо в руки и с сонным удивлением уставилась на капельки росы, дрожащие на блестящих волосках. Окно она не открывала с сентября, неплотно закрытая форточка забрана куском старого тюля.
   «Вот те на… Откуда оно?»
   Ираида осторожно понюхала находку, которая, казалось, ещё бережно хранила запахи владельца: влажных листьев и мокрой травы. И тут, как всегда неожиданно, заорал будильник. Женщина вздрогнула, чертыхнулась и отправилась в душ.
   «Какие птицы бывают чёрными? Сороки? Чёрно-белые. Вороны? Серо-чёрные. Галки? Мелкие. Грачи? Улетели», – перебирала она, умывшись и заливая кипятком гранулы кофе.
   «Вылезло из подушки!» – выдала она самую нелепую версию, и, как ни странно, немного успокоилась.
   Женщина добавила сахар в кофе и с удовольствием отпила глоток. Несмотря на столь ранний час, на стене, выложенной голубым кафелем, играли солнечные зайчики. К новой квартире своей Ида ещё не привыкла и не обжила, но уже безмерно любила. На кухне уже висели уютные занавески, красные в белый горох, а стена в меньшей комнате увешана работами Равенны и некоторыми удачными своими. От прежних хозяев остался лишь чужой запах, который Ида старательно вымывала каждую неделю. Она подумывала завести кота или кошку, чтобы было не так одиноко, но пока не решалась: ей хотелось побыть наедине с собой после развода и переезда из маленького городка.
   Квартира эта ассоциировалась у женщины с тёткой, Марьей Георгиевной, родной сестры её матери. Она любила, чтобы её называли именно так – Марья, а не Мария. Ида очень любила её, особенно радуясь приезду из далёкого Саратова в детстве. Две родные сестры, были на удивление разными. Старшая, властная и неугомонная Вера, младшая, молчаливая и замкнутая Мария.
   Ребенком Ида за несколько дней готовилась к долгожданному визиту тёти, каждый раз выдумывая в подарок что-нибудь новое: то игольницу в виде ромашки, то колечко из проволоки. Женщина покрутила в руках чашку и вспомнила, как держала почти такую же «тёть Марья» – пухлые пальцы в синих венах подрагивают, когда тонкие губы касаются фарфора, голубые глаза приятно щурятся, на блюдце печенье с глюкозой.
   – Ягодка моя, – улыбалась она, гладя Иду по голове, – расти большая, красивая! Длинная коса – Идина краса, румяные щёчки у Иридочки-дочки…
   Марья Георгиевна, которая страдала диабетом, а потому не могла иметь детей, обожала свою племянницу, привозя ей книжки с волшебными сказками, игрушечный домик с маленькими человечками или просто сладости. Ида вспоминала с нежностью запах мятных карамелек, специальных конфет для диабетиков, которыми часто пахло от тётки, ими она регулировала процент сахара в крови. А резкий дух спирта, которым Марья Георгиевна протирала кожу перед инъекцией инсулина, накрепко связался у девочки с тревогой.
   Став старше, Ида стала сдерживать свои чувства к тётке, чтобы не обидеть мать, которой внимания доставалось меньше. Но Вера Георгиевна, либо не замечала, либо не придавала значения тёплой дружбе дочери и сестры. Со временем радостные встречи с далёкой гостьей прекратились. А однажды раздался тревожный звонок, после которого Ида с матерью спешно выехали в Саратов.
   В квартире Марьи Георгиевны пахло, нет, вовсю несло валерьянкой. С тех пор Ида стала бояться и возненавидела этот запах – он всегда ассоциировался у неё со смертью – холодной, безжалостной и неумолимой, как древнегреческий Танат. Женщина, лежащая в гробу, совсем не походила на ту Марью Георгиевну, которую знала Ида. Та была полнее и больше, а эта… будто высохла, будто кто-то досуха выпил из неё жизнь.
   Ираиде тогда почудилось, что мир значительно потемнел, будто задули свечу. На похоронах царило молчание, только спьяну выла белугой дальняя родственница да шлёпались за окном мокрые комья снега. Марья Георгиевна передала по наследству свою квартиру племяннице. Спустя три года Ида продала её и купила «двушку» в другом городе, досыта нажившись перед этим в съёмных. Женщине порой казалось, что тётка вложила часть себя в эту квартиру, как светлую память – настолько здесь было тепло и уютно и всё напоминало о мятных карамельках и молчаливой улыбке.
   Ида поставила чашку в мойку и отправилась одеваться.
   Из зеркала в прихожей смотрела тридцатилетняя женщина среднего роста. Красивые синие глаза обрамляли короткие густые ресницы. Над тонкими губами крыльями расходился аристократичный нос. Талия уже начала расплываться, как выражалась сама Ида от «вольной жизни», но в остальном с фигурой, затянутой в чёрный дерматиновый плащ, всё было в порядке.
   Прямые тёмно-русые волосы Ида всегда старалась забирать в аккуратную шишку на затылке, из-за чего всегда казалась старше своего возраста. Конский хвост – слишком по-детски, заколка – сползает, распустить – потом не расчешешь. Оставалась только классическая шишка, которая даже придавала солидности.
   Ида вздохнула и поспешила на остановку, где кучковались жёлтые и белые, как цыплята, маршрутные такси.
   По запотевшему стеклу сползали дрожащие капли. Несмотря на ранний час, салон маршрутки был пропитан перегаром и вонью немытых тел. Ида закутала нос в надушенный шейный платок, и снова отвернулась к окну.
   В сумерках сонного утра серая громада хлебозавода казалась одной из башен тёмного Барад-дура, жёлтый прожектор на самом её верху – просмоленным факелом, а мрачные силуэты труб – свирепыми троллями-дозорными, сжимающими алебарды и сурово вглядывающимися вдаль.
   Маршрутка подпрыгнула на очередной колдобине, Ида взлетела над креслом и упала в него обратно.
   «Проклятье! Да когда же наступит зима, чтобы можно было ездить по ровным дорогам, без опасения выбить себе зубы?»
   – У кинотеатра остановите, – манерно попросил мужчина с правого бокового сиденья.
   Ида не смогла сдержать улыбку.
   «Геи такие забавные, – подумала она, – мне никогда их не понять».
   Расплатившись и выскочив на тротуар, женщина бодро зашагала к редакции. Путь пролегал через старую аллею с древними уродливыми вязами и липами, расставленными веерами. Тропинка вывела на улицу Вязовского. Ида застучала каблуками ботинок по недавно уложенному асфальту.
   Октябрь выдался сухим и странно ласковым. Берёзы, казалось, светились изнутри и гордо шелестели золотыми подвесками листьев на фоне ярко-голубого неба. Пунцовые наряды осин неторопливо перебирал ветер, даря прохожим рубиновые аграфы на шляпы и пальто. Лимонно-охряные тополя секретничали с неработающими фонарями и линиями электропередач. Тающее тепло передавалось и прохожим: какая-то нежная печаль читалась на лицах и в глазах.
   Бархатная осень в самом разгаре царила в городе.
   «И никаких тебе чёрных перьев и тумана», – подумала Ида.
   Женщина пересекла пешеходный переход и зашла в редакцию, которая находилась в арке длинного жилого дома.
   Работы было хоть отбавляй: уйма горожан, желающих дать частное объявление (шестьдесят рублей штука) набежала с самого утра. Бартеневой порой казалось, что они никогда не кончатся: первый, второй, третий, четвертый, пятый… двадцатый. А так хотелось горячего крепкого чаю и тишины! Справа сидел мрачный Игорь Суманов, хмуро отбивая чек на кассовом аппарате, слева красавица Анька бодро рисовала значок повтора на шаблоне газеты, и новенькая блондинка Юля, почему-то краснея, принимала факсом макет от мебельной компании. В соседней комнате не прекращался дробный стук: девчонки-наборщицы без устали долбили по клавиатуре, набирая тексты объявлений. Изредка слышался сдавленный мат дизайнеров: Коляна и Наташи. Ковалёва, которую Ида старалась по возможности избегать, как обычно, капала сплетни в ухо Наде Лопаревой. Очень Ираида недолюбливала Ковалёву, уж слишком та увлекалась подхалимажем перед директором и любила позлословить за спиной. На её совести имелись: докладная на Наташу Сольку, якобы за отказ принять клиентский заказ, высосанный из пальца донос на Аньку, ссора между Таней и Вероникой, которая впоследствии уволилась. Ида ещё терпела, когда Ковалёва присваивала себе её работу, но когда эта нагламуренная девица прямо при Сергееве сваливала свою вину на неё… Кроме того, Ковалёва обладала крайне неприятной привычкой хвататься за самого человека и его вещи без спроса. При этом лицо её, симпатичное, превращалось в маску, изуродованную жестокой ухмылкой. И даже в смехе слышалась какая-то искусственность, деревянность, которая наводила на неприятную догадку, что смеётся это кто-то другой, а не человек.
   Наконец, пробил долгожданный час обеда, когда Иду подменила другой менеджер – Танюша. Запивая на офисной кухне два зелёных яблока крепким горячим чаем, Ираида была почти счастлива: когда люди наваливаются вот так, толпой, матерясь из-за каждого пустяка и оскорбляя друг друга, они становятся просто невыносимыми, а вот по одиночке они милые и вежливые. Стрелки на круглых настенных часах переместились к цифре «2», Ида икнула и с сожалением вернулась на своё рабочее место.
   Взгляд женщины упал на клавиатуру. От клавиши «Q» до «>» чернело гладкое блестящее перо.
   Ираида покусала нижнюю губу и оглядела приёмную редакции: все клиенты, как школьники, кропотливо заполняли бланки, склонившись над столиками. Суманов угрюмо пересчитывал деньги, чтобы сдать кассу, Юля спорила с кем-то по телефону, Ольга Авдеева сосредоточенно составляла списки клиентских баз. Ни единой улыбки или смешка. Женщина глубоко вздохнула и сунула перо в корзину для мусора.
   К концу рабочего дня – шести часам вечера поток клиентов иссяк. Ида закончила отчёт и заметила какое-то движение у входной группы редакции. Женщина вышла из-за высокой чёрной конторки и заинтересованно подошла к дверям.
   «Рыжий кот. Рыжий кот. Что значит рыжий кот?..»
   Крупный, старый, в тигриную полоску, глаза цвета спитого чая – печальные и усталые, на правом ухе засохшая бурая короста. Он сидел на площадке перед стеклянной дверью офиса и смотрел на женщину, будто что-то хотел сказать.
   – Пшёл вон! – сердито рявкнул Суманов.
   Кот не спеша, поднялся, словно принимая неизбежное, и деловито удалился.
   Суманов резко дёрнул дверь и сбежал по ступеням с крыльца, с силой стиснув в зубах сигарету.
   «Получил за вчерашнее от Сергеева», – машинально отметила про себя женщина.
   Суманов забыл обновить в газете важную информацию весьма капризного салона красоты, за что и расплачивается сейчас нервами, а потом и штрафом. Сергеев Виктор Юрьевич был директором строгим, но справедливым. Внимательность и ответственность – всё, что он требовал от работников.
   «Нужно завтра взять сарделек для этого кота», – отметила про себя Ида.
   А ночью ей приснился странный сон.
   Туман белым саваном окутывал мрачные ели и мокрые сосны. Лес сбросил червонную позолоту, которая обратилась в мягкий ковёр сладковато пахнущей гнили, и чавкала под тонкими сапогами. Узкая тропка, усыпанная рыжей хвоёй и сломанными ветвями вела к идеально круглой поляне. Здесь царила тишина. И неясная скорбь.
   Жухлая охряная трава притоптана, но в центре, где темнел коричневый ствол громадного одинокого дерева, толстые зелёные стебли разрослись до невероятных размеров. Ида рискнула подойти ближе к гиганту – чтобы только обойти его понадобилось бы не менее получаса. Было в этом дереве ещё что-то неуловимо странное, а что, она понять не могла. Ветви чудовищного исполина уходили высоко в кисельно-влажные облака.
   Печалью веяло здесь, как в зубной поликлинике пахнет страхом и камфарой.
   – Кетер… – заплакал кто-то.
   – Ацилут… – печально отозвался второй.
   «Здесь ответы на все вопросы», – явилась в голову странная мысль.
   Внезапно Ида услышала сзади треск ломаемых сучьев: кто-то пробирался сквозь лес, чтобы добраться до неё. Зашумело справа, затем слева. Их было много, и она откуда-то знала, что преследователи, кто бы это ни был, убьют её, если настигнут. Женщина попробовала бежать, но не смогла сдвинуться с места: будто нечто держало её. Ида в панике задёргалась сильнее, кусты и деревья трещали всё громче и громче – опасность совсем уже близко. Громко зашуршали сухие листья под чьими-то ногами. Почувствовав, что за спиной кто-то есть, от страха женщина заорала не своим голосом и…
   Проснувшись посреди ночи, Ида тяжело дышала – гнетущие ощущения сна давали о себе знать. Выпив стакан воды, она вернулась в постель и надёжно закуталась в одеяло.
   Утром на подушке вновь покоилось перо.

Глава 2. В свободном падении

   Но это просто рубеж, я к нему готов
   Я отрекаюсь от своих прошлых снов,
   Я забываю обо всём, я гашу свет.
Ночные снайперы, «Рубеж».

   Глеб Новиков решительно повернул ключ. Дверь скрипнула, открываясь, и впуская хозяина. Девятнадцатилетний парень вошёл, машинально захлопывая створку и слушая, как гудит кем-то вызванный лифт. Глеб выронил спортивную сумку, и устало побрёл в зал. Он миновал огромное зеркало в коридоре, и не заметил кучку чёрных перьев на тумбочке, не заметил, как бледны его и без того обычно белые щёки, оттеняющие тёмные коротко стриженые волосы. Правая скула уже опухла от удара и начала наливаться синевой. Карие, далеко посаженные глаза, не видели перед собой ничего, кроме перекошенного от злобы и отвращения лица Егора. Глеб буквально упал в мягкое кресло и закрыл лицо руками. Он сидел так довольно долго, стараясь не отнимать пальцев от век и левой скулы: возвращаться в привычный жестокий мир было невыносимо.
   «Ведь я боролся! Сколько я боролся! – в отчаянии подумал Глеб. – Сколько я молчал, врал и обманывал! Всех! Всех! Их, себя… Всё зря…
   Хуже всего то, что я больше никогда его не увижу. У меня никогда не было друга лучше, и именно его угораздило обнять…»
   В университете они действительно сдружились сразу: общие интересы, компьютерные игры, футбол, научная фантастика, история. Их прозвали «шахматами» за цвет волос: чёрные у Глеба и белокурые у Егора. Ребята вместе ездили на рыбалку, ходили в походы на неделю, резались в игры по сети. Несмотря на противоположность в характерах, они взаимодополнялись: флегматичный Новиков и взрывной Лопатин, они будто бы черпали друг в друге то, чего не хватало им самим в характере. Глебу нравилась способность приятеля резко переходить от одной темы к другой и держать в поле зрения несколько дел сразу. Паренёк ценил легкомысленность Егора, находчивость и чувство юмора. Лопатину же импонировали медлительность и глубина товарища, доля здорового скепсиса и… таинственность. Только спустя почти два года Глеб понял, что испытывает к Егору чувства более сильные, нежели просто дружба. Открытие это настолько потрясло его, что он неделю не мог ни спать, ни есть. Глеб давно знал, что он не такой, как все, и все его знакомые девушки находились лишь в статусе друзей, но Егор… Он не мог потерять настолько близкого человека из-за того, что природе вздумалось сделать его таким. Парень продержался целый год. Но именно сегодня Егор выглядел таким радостным и счастливым оттого, что они выиграли районный чемпионат, и Лидка из параллельной группы пригласила его домой, что Глеб не выдержал…
   Насколько тонка грань между объятием мужчины возлюбленного и мужчины друга? И в чём она заключается, эта грань? В количестве секунд или же в силе сжатия? Что такое увидел Егор в глазах Глеба, что заставило его оттолкнуть лучшего друга, крепко ударить и зло бросить:
   – Да что ж ты, как пидор, ко мне прижался! Убери руки, голубизна! Всему потоку расскажу… тоже мне, друг…
   И странная чёрная тень вдруг встала из-за спины Егора, нависая, как киношный монстр…
   А теперь Глеб сидел дома, мучимый страшными догадками того, что произойдёт, если «узнает весь поток». А заодно и все окружающие.
   «Мне конец, да мне теперь конец. Всё, допрыгался».
   Два месяца назад в подъезде дома напротив нашли мёртвого парня, Юрку Звонарёва. Голова шестнадцатилетнего покойного была проломлена тупым тяжёлым предметом, виновных так и не нашли. Поговаривали, что дело собираются закрыть за абсолютной безнадёжностью. Глеб мало знал Звонарёва, чаще при встрече только кивал, но не жал руку, чего и требовало шапочное знакомство. С покойным вообще мало кто здоровался, особенно за руку: отвращала нарочитая манерность. Глеб так и не понял, был ли Юрка трансвеститом, голубым или же просто подчёркивал свою индивидуальность таким способом, но факт оставался фактом: парня за это очень не любили. Практически сразу поползли слухи о том, что Звонарёва прикончил Зуб, и Глеб не видел причин, чтобы в этом сомневаться. Зуб и его шайка из десяти человек владели местной территорией. Их столкновения с Юркой, как и лютая ненависть к нему, были общеизвестны.
   Глеб и сам пару раз встречался с теми отморозками, но отделался переломом ребра, синяки не в счёт. Мать ни о чём не узнала, а сам он по возможности старался избегать пересечений с братвой в кепках. Зуб был реально опасен. Парень помнил его ненормальное веселье, когда однажды шайка загнала его в переулок. Низкорослый набыченный Зуб отхаркивал белым гноем и поигрывал ножом с широким лезвием у горла Глеба. Чёрный глаз в пожелтелом белке ухмылялся из опухшего века, левый закрывали сальные волосы и грязная шапка. Чёрные бесформенные тени колыхались за спиной Зуба и его шайки.
   – Ну, что, пидор, попляшем?
   Глебу тогда повезло: пара случайных прохожих заглянула в переулок. Отморозки успели лишь сломать ребро и оставить на память сотрясение мозга, нож в ход так и не был пущен. Но угреватое лицо с сумасшедшим глазом до сих пор стояло у парня перед глазами.
   – Я найду тебя, пидор! – крикнул, убегая, Зуб.
   Он был злопамятен, и Глеб знал это. Казнь лишь отсрочена. Юрка, само существование которого казалось Зубу оскорблением, убит. И Глеб следующий…
   Беда заключалась в том, что родителей у Звонарёва не было, жил он со старой глуховатой бабушкой, которая в силу возраста и состояния здоровья не могла бегать по прокурорам. Особенно при власти участкового Холодцова, в миру Холодца, с которым предприимчивый Зуб периодически делился краденым. Неудивительно, что последний был выгорожен перед следствием, и временно залёг на дно.
   Глеб не боялся умереть, пусть и от рук Зубовых отморозков. Ему было страшно оттого, что его тайна станет общедоступной, и каждый с отвращением плюнет на его могилу. А после сегодняшнего случая можно не сомневаться, так и будет.
   Глеб отнял ладони от лица и поморщился от боли в скуле. Раскачиваясь в кресле, он положил на верхнюю губу указательный палец. В квартире стояла гнетущая тишина: мать почему-то задерживалась на работе. За окнами вовсю кипела жизнь. Чужая и бессердечная. Во дворе скрипели ржавые качели, визжали автомобильные покрышки и малышня. Электронные часы показывали: 16:30, квадратные зелёные цифры тягостно маячили на гладком чёрном циферблате. И отчего-то двоились в глазах.
   Глеб повернулся к журнальному столику и развернул клочок желтоватой бумаги. Очевидно, мать торопилась, придя с работы, строчки так и плясали:
   «Сынок, я в саду. Буду поздно. Котлеты и суп в холодильнике».
   Парень аккуратно отложил записку.
   «Не будет больше ни котлет, ни супа, ни холодильника».
   Глеб снова вспомнил слова Егора, и всё вокруг потемнело, будто опустилась ночь. Что за тень мелькнула за спиной бывшего друга, когда тот оттолкнул его? Откуда она взялась при таком угле и освещении в просторной раздевалке? Что случилось с самим Егором?
   «Мне теперь одна дорога… А мать? А мать… мама… каково ей будет, если она узнает? Она скажет: лучше бы я его и не рожала!»
   Антонина Трифоновна очень любила своего сына, и он это чувствовал. А также трогательную ежедневную заботу, с которой она каким-то образом умудрялась не перебарщивать, чем сохраняла его уважение, дружбу и доверие. Но о самом печальном секрете он ей сказать, конечно же, не мог.
   Парень резко распахнул балконную дверь и ступил на бетон, застеленный старыми латаными половиками. Глеба встретили свежие осенние запахи, перебиваемые выхлопами автомобилей и настойчивым ароматом готовящегося у соседей плова.
   На небе стаей синих китов полоскались осенние тучи. Неуютно моросил мелкий дождик. Двор пустовал, малышня уже куда-то пропала. Где-то за углом кто-то надсаживался, выдавая в микрофон мобильника отборный мат. Задул ледяной ветер.
   «Зачем я такой? Если где-то там есть бог, его, наверное, веселят такие офигенные шутки! Зачем создавать тех, кто всегда чужой в этом тупом мире? А неплохо было бы уничтожить весь этот мир, вместо меня одного, а? Просто сделать так, чтобы он раз – и исчез!»
   Паренёк закрыл глаза, а когда открыл, ничего не изменилось: во дворе тосковали несмазанные качели, бродячая чёрная псина азартно облаивала пьяного, у бордюра парковалась белая волга.
   Две слезы упали со щёк на полосатые половики.
   «Мама… нет, она не поймёт. Хуже – не простит. Вон как она сюсюкает с соседкиными внуками. А сколько раз на дню поминает их «пятёрки»? Я не могу так с ней…
   Сестра? Мы с ней чужие друг другу и всегда такими были. Да и сейчас она ничего не видит, кроме своей секты».
   Старшая сестра Глеба, Наталья, с детства была странной. Ей нравилось вскрывать лягушек и бросать их в таком виде в пруд.
   «Я освобождаю их», – с самым серьёзным видом утверждала маленькая черноволосая девочка.
   Когда она вышла замуж за обычного монтажника Валеру, мать, Антонина Трифоновна, вздохнула с облегчением. Но не надолго. После двух лет казалось бы счастливой семейной жизни, Наталья написала на мужа заявление в милицию и ушла от него. Валеру штрафанули по статье 245 часть 1 УК РФ издевательство над животными – в гараже рядом с его «девяткой» обнаружили распятый труп кота над пентаграммой, нарисованной кровью животного. На полках вместо ключей на четырнадцать и комплекта зимней резины были найдены банки с заспиртованными органами и книгами по чёрной магии и сатанизму. А потом почти сразу упекли в дурку – Валера спятил и всё время бормотал про какого-то Хранителя. Наталья недолго просидела дома – твёрдо решив вступить в борьбу против таких, как Валера, она присоединилась к воинствующим «Адептам Света». С тех пор прошло семь лет, и брат с матерью редко видели её. Зато часто она попадалась на глаза всем остальным на разных сайтах, вербуя в секту, на улицах и в подъездах, раздавая плохо пропечатанные листовки и книги сомнительного содержания. Антонина Трифоновна как только не пыталась вернуть дочь, но та совершенно перестала её слышать, как всегда отвергая принесённые пироги, одежду и требуя крупных сумм. Глеб видел Наталью однажды на перекрёстке Ленина – Луначарского. Она прошла мимо, не узнав его, а парень, лишь дойдя до светофора понял, что эта исхудавшая бледная женщина с короткой стрижкой – его сестра.
   «Все нити давно оборваны. Здесь мне места нет».
   Глеб решительно взялся за холодные металлические перила, перепрыгнул бетонную плиту и начал стремительно падать с девятого этажа.
   Он не ожидал, что полетит так быстро. Воздух вышел из его груди, а когда он попытался вдохнуть, что понял, что не может. Сразу потемнело в глазах, и последнее, что он увидел в этой жизни, было длинное чёрное перо. Оно стремительно увеличивалось и приближалось на фоне удаляющихся бетонных плит соседних балконов. Когда парень инстинктивно схватил его, страшный удар сотряс всё его тело, затем подбросило куда-то вверх, и дикая боль навалилась со всех сторон. Глеб хотел закричать, но не смог: чёрные волоски пера заслонили всё вокруг, забили рот, нос и глаза, а что было потом, он не помнил.

Глава 3.
Рыжий кот. Свет в конце тоннеля

   Земную жизнь, пройдя до половины,
   Я очутился в сумрачном лесу.
Данте Алигьери,
«Божественная комедия».

   Ида хмуро смотрела в запотевшее окно маршрутки, наблюдая за многокилометровой пробкой. Где-то там, впереди, у железнодорожного моста, в очередной раз столкнулись неповоротливый грузовик-трейлер и торопливая иномарка. К авариям на этой развязке все давно привыкли, но сегодня Иде не терпелось окунуться с головой в работу, чтобы выбросить из головы грызуще-неприятные мысли. Причиной этому послужили два телефонных звонка. Первой на сцене появилась мать Ираиды – Вера Георгиевна.
   – С кем ты сейчас встречаешься, дочь? – сладко пропела она из динамика.
   – Мама? – хрипло удивилась Ида. – Сейчас пять утра! Что стряслось?
   – Ты знаешь, доченька, я так о тебе беспокоюсь! – запричитала Вера Георгиевна, и «доченька» ясно представила себе моложавую женщину шестидесяти лет, в синем строгом платье и извечном фартуке в красную полоску. Мадам Бартенева сейчас на кухне, тщательно сканируя через окно чрезвычайно подозрительный в пять утра двор, взбалтывает белки для начинки пирожных и одновременно помешивает смесь маски для лица. Причёска, скурпулёзно созданная из длинных седых волос, возвышается надо лбом.
   – Мама! – рявкнула Ида. – Сейчас пять утра!
   – Не груби матери! – строго отрезала Вера Георгиевна. – Отвечай, когда тебя спрашивают!
   – Ни с кем, мама! Дай же поспать!
   – Вот и славно, дорогая, – умиротворённо пропела в трубку мать и отключилась.
   Женщина тихо взвыла, запустив подушкой в стену: кто-кто, а Вера Георгиевна должна знать, что если Иду разбудить, то заснуть она потом не сможет ни при каких обстоятельствах. Бормоча несвязные ругательства, Ираида тяжело вздохнула и поплелась на кухню, заварить кофе и попытаться обдумать, какие беды сулил маменькин звонок.
   Конфликт матери и дочери Бартеневых насчитывал уже более двадцати лет.
   – Учись готовить! Не научишься – никто на тебе не женится! – твердила мать.
   – Мама, я умею готовить, – терпеливо возражала Ида.
   – Не перечь матери! – сердилась Вера Георгиевна. – Мне лучше знать, что ты умеешь, а что нет! Смой с лица всю эту дрянь!
   – Мама, это просто косметика!
   – Опять ты за своё! Вот я в твои годы…
   Порой Иде казалось, что мать видит её какой-то мифической героиней-домохозяйкой, у которой просто обязан стоять в красном углу киот с иконой мужа, а на алтарь – для этого сáмого мужа ежедневно должны приноситься жертвы в виде последних достижений кулинарии и стерильно чистого текстиля. Собственно, это её и раздражало, особенно когда Вера Георгиевна обстирывала, обхаживала и чуть ли не обожествляла Константина, своего бывшего зятя, который и вышел на сцену следующим в этой трагикомедии.
   Потягивая горячий кофе, Ида подскочила от внезапного звонка. И от неожиданности взяла трубку, несмотря на то, что номер был незнаком.
   – Идочка! – расцвёл отвратительно знакомый и, похоже, снова нетрезвый, голос.
   Ираида терпеть не могла, когда её так называли. Константин снова плакался в трубку и грозился приехать. Рыча не хуже амурского тигра, Ида отсоединилась – бывший муж начал перечислять преимущества совместного проживания. Женщина вышла из себя: дать номер страдальцу мог только один человек – её мать, буквально боготворящая непутёвого Константина.
   «Так она ему и адрес мой даст! И мне придётся скрываться! Ооооо, нет! Второго раза я не допущу! Зря, что ли я в другой город переезжала?»
   Ираида, костеря доброхотчивость матушки, мстительно изменила в настройках телефона доступ с входящих всех групп на входящие одной, в которой состояли пять подруг и два приятеля.
   Ко всему прочему добавился утренний сюрприз. Чёрные перья были разбросаны по всему залу. Они смотрелись на крашеных плитках двп, как чьи-то незажившие шрамы. Подметать времени не было, Ида бросила злосчастный мобильник в сумочку и побежала на остановку.
   Под прогнившим и ржавым металлическим навесом ютились двое: немолодая крашеная блондинка, то и дело зевающая, и дымящий вонючей сигаретой парень со спортивной сумкой. Сквозь запотевшее стекло маршрутки, стоящей в десяти метрах, смутно виднелась физиономия водителя, ожидающего, когда наберётся достаточное количество пассажиров.
   Вдруг слева раздался смешок. Ида обернулась и тут же инстинктивно закрылась рукой: какой-то мальчишка плюнул в неё, целя в лицо. Но, благодаря вовремя выставленному локтю, не попал. Девятилетний поганец, как ни странно, был прилично одет: модная куртка с нашивками, дорогие джинсы. Он выглядел довольным из-за нездорового веселья, пляшущего в тёмных глазах. По школе Ида знала, что значил такой взгляд, свойственный только психически нездоровым людям: будут издеваться. Вдруг женщине почудилось, будто за мальчишкой кто-то… или что-то движется. Но, приглядевшись, она ничего не увидела. Ида в немой растерянности смотрела на ухмыляющееся лицо. Она поняла, что упустила момент, когда паршивца нужно схватить за шиворот и угостить пинком или надрать уши, и не знала, что сделать. Галлюцинация вернулась: за спиной хулигана образовалась бесформенная тень, она всё росла, и росла, как клякса от пролитых чернил.
   «Вот, что здесь не так», – поняла Ида.
   – Что, сынок, – угрожающе раздалось рядом, – она тебя обижает?
   Ираида обернулась на высокую женщину в длинном синем пальто и заношенном зелёном платке. Горящие чёрные глаза были полны праведного гнева, нижняя губа в красной помаде дрожала.
   – Ваш сынок плюётся, как верблюд, – сухо и отстранённо произнесла Ида и достала бумажный платочек, чтобы стереть плевок.
   – Ах, ты, дешёвка! – взвизгнула Красная Губа. – Ребёнок пораньше один из дома вышел, так сразу на его всех собак вешать! Сама себя оплевала, да ещё норовишь невинное дитя оплевать! Чего вытаращилась? Сейчас в милицию позвоню – за хулиганство посидишь, будешь знать, как на честных людей наговаривать!
   – И по какому хулиганству, интересно? – морщась, полюбопытствовала Ида.
   От всей этой кутерьмы с самого утра начинала раскалываться голова. Парень со спортивной сумкой и крашеная блондинка с усталым лицом предпочли отодвинуться от фурии в синем пальто, разошедшейся не на шутку. Возможно, они уже ранее сталкивались с этой особой, и теперь предпочли не связываться.
   – По какому? По какому?! – завывала сиреной Красная Губа. – Оскорбила, оплевала! Всю психику и мне и ребёнку испортила! Дрянь подзаборная!
   «Ребёнок» тем временем из-за спины матери вовсю гримасничал и показывал средний палец. Над его головой колыхалось бесформенное облако, а за зелёный платок женщины цеплялись щупальца набухшей чёрной тучи, которая пульсировала и росла всё больше и больше.
   «К чёртовой матери! – подумала Ираида. – Уже и галлюцинации начались! Только этого не хватало!»
   Она выбросила использованный платочек, который, как назло, пролетел мимо урны, и скрылась в подъехавшей «Газели».
   Ида с облегчением вздохнула: пробка рассосалась и душная маршрутка, наконец, тронулась с места.
   На работе женщина в которой раз загляделась на работы местного художника Маденова, оформленные в паспарту и рамки. Фотографии появились совсем недавно, сменив яркие натюрморты мексиканской сельвы и камбоджийских джунглей. Больше всего Иде нравилось несколько вещей: одна была снята внутри мрачного полуразрушенного дома: сквозь огромное окно на раздробленные плиты падал яркий квадрат света. Сияние, настырно пробивающееся сквозь кромешную тьму, неизбежно приковывало внимание. Другая изображала облезлую арку ворот старой детской поликлиники, на которую ни за что не обратишь внимания на первый взгляд. Но «Фотошоп» добавил работе оригинальности: от дуги в темноте вспыхивали синие и индиговые молнии, ассоциируя арку с вратами в иные миры. Третья работа представляла собой кирпичную крышу в подвал. На дырявом шифере сидел кот, чёрный с белым галстуком. Вспышка превратила его глаза в два жёлтых прожектора.
   Танюша Лапина вывешивала на стене, рядом с картинами, объявление о переходе на зимнее время.
   «26 октибря периходим на зимнее время» – гласила надпись.
   Мысленно посмеявшись и недоумевая, что вдруг стряслось с вполне образованной коллегой, Ида подошла и ткнула пальцем в неверные слова:
   – Танюш, смотри, ты с ошибками набрала.
   – Самая умная, да? – прошипела обычно вежливая Танюша.
   Внезапно в приёмной на секунду потемнело, будто упало напряжение.
   Ида захлопала глазами от удивления:
   – Просто… эээ… здесь ошибки, видишь?
   – Мымра! – зло бросила коллега и скрылась на кухне. Следом нырнула густая тень.
   Ида села на рабочее место и задумчиво почесала макушку.
   «Что за день! Ну, что за день! С ума все посходили! Вот взять вас всех и стереть в порошок! Ещё и тени какие-то гадские!»
   Ещё чуть-чуть и она кого-нибудь придушит, терпение не бесконечно.
   – Ида, – угрюмый Сергеев выглянул из кухни, и от его пальцев, взявшихся за дверной косяк, заструились какие-то чёрные полупрозрачные потёки, – отнеси на склад архив за две тысячи шестой год. Петрович тебе откроет, я его уже набрал.
   – А уборщица на что? – удивилась женщина.
   – Ида, – тяжело бросил Виктор Юрьевич. – ОТНЕСИ.
   Фразу, сказанную таким тоном, проигнорировать невозможно. Ида всего два раза видела директора в таком настроении, пять лет назад, когда от него ушла жена, и сейчас. Тогда он запустил в стену дорогущей статуэткой, подаренной главой администрации за достижения в малом бизнесе.
   «Оооо, и кто же нас довёл до такого состояния?»
   Ираида бросила взгляд на косяк – он был чист.
   «Надо больше отдыхать», – пожала она плечами.
   Женщина вздохнула, накинула плащ, надела на плечо сумочку и взяла коробку со старыми газетами.
   Склад находился сразу под редакцией в подвале. Ключ трепетно хранил пожилой забавный дед Иван Петрович, работающий по совместительству сторожем, в его обязанности входило открытие и закрытие редакции. Ида спустилась с крыльца по лестнице и отправилась в полутёмный подвал.
   – Давай понесу, – Петрович уверенно отобрал увесистую коробку. – Тяжёлая ведь.
   Ни магнитные бури, ни финансовый кризис, ни цунами не могли повлиять на полудочерне-полумужское отношение сторожа к Иде. Петрович был одинок, и, возможно, поэтому периодически носил всем девчонкам из редакции мороженое или срезанную в сквере сирень, но Ираиде чаще других. Женщина ценила его заботу, обращаясь с ним по-дружески.
   Небольшая узкая ниша, которую позволяла занимать пожарная охрана, почти вся была сплошь забита коробками с архивными выпусками.
   – Викторыч не в духе сегодня, – покашлял Петрович. – Заметила?
   – Ну, ещё бы! – усмехнулась Ида. – А Вы не в курсе, что у него стряслось?
   – Нет, – покачал головой старичок, поправляя очки с толстыми линзами. – Но кто-то сильно наступил ему на хвост.
   – Ладно, побегу до магазина и снова в редакцию.
   Ида поднялась по лестнице, отряхивая случайные тенёта, налипшие со стен. У обшарпанной двери подвала сидел крупный рыжий кот. Тот самый, с царапиной на левом ухе.
   – Ждёшь? – спросила женщина. – Сиди тут, я сейчас приду.
   Она купила в продуктовом магазине по соседству шесть сарделек и вернулась в арку. Подвал почему-то всё ещё был открыт. Доставая мешок, Ида изумлённо уставилась на рыжего кота: он устало смотрел на неё, сжимая в пасти длинное чёрное перо.
   «Рыжий кот и чёрные перья… Что всё это значит? Сплошное рыжекотство и чернопёрство…»
   – И ты туда же, – усмехнулась она. – Давай хоть покормлю, оголодал, наверное… Только не плюйся, хорошо?
   Отломив полсардельки (где-то она читала, что животным нужно давать пищу маленькими кусочками), она наклонилась и протянула мясо коту.
   Рыжий выплюнул перо, неторопливо принюхался и медленно начал есть. Ида улыбнулась и вытащила из мешка ещё пять сарделек. И тут произошло совсем неожиданное: кот бросил недоеденное, схватил всю связку и помчался в подвал.
   – Офигеть! Вот это номер! – растерянно выдала Ида и кинулась следом.
   – Эй! Отдай сардельки, гад! – кричала она.
   Петровича нигде не было видно, единственная тусклая лампочка освещала узкий коридор с мотками толстых кабелей и старым токарным станком. Рыжий хвост вильнул в дальнем тёмном конце, и женщина бросилась туда.
   – Эй, рыжий! Верни сардельки!
   Ида слышала, как стучат когти кота по бетонному полу, задевая канализационную трубу, и уверенно шла за ним. Она совсем не заметила, как стало темно, видимость снизилась до нуля, и женщина достала мобильник, чтобы осмотреться. Синяя подсветка тускло озарила длинный узкий коридор, уходящий в неизвестность. Раздался мелодичный сигнал отключения и дисплей погас. Ида громко выругалась и сунула разрядившийся мобильник в сумку. Проклиная всех котов на свете, она развернулась и отправилась в обратную сторону.
   «Зачем вообще я за ним побежала? Купила бы себе другие сардельки, и всё. Подумаешь – сардельки! Он ведь их всё равно извалял в грязи…»
   Впереди было темно.
   «Может, Петрович вернулся, выключил свет и закрыл подвал? Интересно, услышат ли меня, если я буду орать из-за двери?»
   Коридор будто растянулся и стал неправдоподобно длинным и неуютным. Ида, чертыхаясь, брела в кромешной тьме, хватаясь за шершавые и неровные стены. Идти наугад женщине было не впервой: в районе, где она жила, фонари отсутствовали, как данность. То есть, существовали, конечно, длинные бетонные столбы с защитной шляпкой наверху, но чтобы они ещё и светили – это, очевидно, было слишком большой роскошью. Так что местные отличались развитым инстинктом, куда нужно ступать, а куда нет, если не хочешь принести домой на сапогах картофельные очистки, использованный презерватив или дохлую мышь. Иду пугала не темнота. Плащ из дешёвого дерматина отчего-то больше не скрипел и наощупь стал мягким и длинным, шурша по ногам. Чёрная дамская сумка потяжелела и била по спине, новые сапоги перестали тереть, а шею задевали какие-то металлические подвески. Списав всё на дезориентацию в пространстве и полное отсутствие видимости, а значит и обман всех ощущений, Ида различила какой-то расплывчато-белый проблеск впереди.
   «Свет в конце тоннеля! – обрадовалась женщина. – Ура! Скорей бы домой: как же есть-то хочется!»
   Выскочив на свет божий, она, жмурясь, ступила на мягкую пружинистую почву и с изумлением огляделась.
   Вокруг темнели вековые сосны, шумели листьями берёзы и осины. Солнечные лучи застревали где-то наверху, в массивных толстых ветвях. В чаще качался неуютный полумрак, дрожащий от лёгкого ветра, как тенёта. Влажно пахло свежей травой и опятами. Где-то вдалеке выстрелил барабанной дробью дятел, замолк, и снова застучал. Под ногами кто-то прошуршал и пропал.
   «Мышь», – отрешённо определила Ида.
   Высоко над головой громко затрещала сорока, что и вывело женщину из ступора, и она резко обернулась. Со всех сторон смыкался густой смешанный лес. Прямо с того места, где стояла Ираида, куда-то меж двух косматых елей уходила полузаросшая пыреем и подорожником тропка, но на этом же месте она и обрывалась.
   «Дьявол! Где подвал? Что это за место? – тяжело дыша, думала Ида. – Где я? Я же шла по подвалу! Как может обычный подвал подъезда ответвляться к лесу? Тем более летнему?»
   Женщина схватилась за ствол ближайшей берёзы, надеясь, что он тут же растает, как дурной сон. Но ничуть не бывало: она только оцарапала ладонь шершавой корой.
   Ида отрешённо села на мягкую кочку. Ей приходилось слышать о том, как изредка люди проваливались в никуда, теряясь в реальном мире, а потом откуда ни возьмись лет через восемьдесят появлялись на том же самом месте.
   «Но ведь это газетные утки, разве нет? Неужели такое бывает? Но, даже если и бывает, то всё это крайне не вовремя! Я хочу горячую ванну и плотный ужин!» – тосковала женщина.
   «Позвонить кому-нибудь что ли?»
   Ида сняла с плеча отяжелевшую сумку и тут же выронила её от удивления. Вместо чёрного дамского ридикюля на траву упал холстяной мешок с завязками. Да, верно: точно такой же она шила на уроке труда в пятом классе, только тот был раза в три меньше и предназначался для семян ноготков. Женщина выругалась и оглядела себя со всех сторон. Сомнений не было: она изменилась тоже. Плащ из дерматинового стал шерстяным и длинным, почти до лодыжек, к тому же потерял все пуговицы и петли, укрывая теперь только спину и плечи. Сапожки, начисто лишившись каблуков, из чёрных превратились в коричневые, с толстой подошвой и кожаными шнурками на икрах. Ида распахнула плащ и застонала от разочарования: блузка и юбка деградировали в длинный блекло-синий сарафан поверх льняной сорочки. Всё нижнее бельё пропало без следа, а само платье зачем-то стягивал тонкий поясок, расшитый каким-то сложным и витиеватым узором.
   Волосы оказались заплетены в тугую косу до лопаток, оканчивающуюся синей лентой. Мало того, такая же широкая лента перехватывала лоб, сходясь на затылке. Очевидно, к её полотну, расшитому каким-то хитрым орнаментом, крепились крупные железные украшения, болтающиеся до ключиц. Ида сняла одну из «серёг» и подержала на ладони: лёгкая висюлька, величиной с кофейную чашку, была в форме тонкой полосы металла, свёрнутой кольцом в плоскую спираль.
   «Чёрт возьми, это же мои серёжки!»
   Она отлично помнила, как купила их: спеша на работу, она каждый день в течение недели видела в витрине отдела бижутерии две замечательные серебристые подвески в виде тонкой плоской спирали. Иде всегда нравилось что-нибудь многозначное, вот и тогда её восхитило, как символично смыкались начало и конец. Женщина решила, что это одновременно оригинально и просто, универсально и очень стильно. И, скрепя сердце, потратила деньги, специально отложенные на покупку тюля. Только сейчас это были не мелкие серёжки, а крупные подвески грубой работы, хорошо ещё хоть из лёгкого металла.
   Женщина ущипнула себя пару раз для надёжности, но нужного эффекта не добилась: лес никуда не пропадал, и будто бы для пущей убедительности на голову упала шишка. Ида потёрла ушибленный лоб, уселась поудобнее и потянула завязки сумки. Казалось бы, она уже перешагнула тот барьер, за которым исчезает способность удивляться, но нет: заглянув в суму, Ида глухо вскрикнула, как раненая чайка, и принялась вынимать содержимое дрожащими руками. Косметичка превратилась в полотняный мешочек с какими-то деревянными дурнопахнущими туесками и большим зеркалом в костяной оправе с длинной ручкой, пластмассовая расчёска – в деревянный гребень. Блистер с обезболивающим – в мутную склянку с подозрительной жидкостью, новенький набор пластырей (чтобы не тёрли свежеприобретённые сапоги) – в связку хлопчатобумажных лент, а кошелёк – в кожаный мех, потёртый и разбухший от тяжёлых медных монет. Ида долго искала разряженный телефон и обнаружила, в конце концов, его в виде свернутого в трубочку куска желтоватой бересты, пары длинных белых перьев и миниатюрного пузырька с чернилами. Шариковая ручка и ключи от квартиры пропали бесследно.
   Ираида задумчиво подёргала за спиралевидную серьгу, но путных мыслей в голову не приходило, они будто разлетелись вместе со стаей трескучих сорок. Пустой желудок глухо заворчал.
   «Как бы пригодились сейчас сардельки!»
   Женщина подняла глаза на порозовевшие густые кроны – солнце неторопливо садилось, расчерчивая лес длинными тенями. Их аспидно-чёрные силуэты, казалось, шевелились от дрожащих на лёгком ветру ветвей и трав, будто скребли по земле чьи-то алчные пальцы с явно недобрыми намерениями.
   «Я сошла с ума», – грустно решила Ида и побрела по тропинке.

Глава 4. Багряные плащи

   Говорят, не повезёт,
   Если рыжий кот дорогу перейдёт.
   А пока наоборот —
   Только рыжему коту и не везёт.

   Глеб чувствовал себя просто ужасно. Даже отвратительно. Ещё хуже, чем до того, как прыгнул с балкона. Боль по-прежнему пульсировала в правой скуле, всё тело почему-то онемело, но не это беспокоило его.
   «Мама приедет из сада в десять», – тоскливо думал он, – и что она увидит вместо любимого сына? Труп и скорую перед подъездом? Я – урод…»
   Сквозь закрытые веки краснел не вполне покинутый Глебом мир. Парню очень не хотелось открывать глаза, настолько было мерзко и совестно. Но здравая мысль всё-таки просочилась в затуманенный стыдом мозг:
   «Я, что, не помер? Сколько там мозг после смерти живёт? Полчаса что ли? Нет? Или я щас инвалид? Вот дерьмо…»
   – Мяу, – настойчиво сказали рядом.
   Глеб вздрогнул от неожиданности, изумлённо открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света.
   «Свет в конце тоннеля», – вспомнилось ему.
   Парень часто моргал: над головой шумели сосновые и берёзовые ветки, подрумяненные густым закатным пурпуром. Под лопаткой смутно чувствовалась мелкая еловая шишка, где-то протяжно каркала ворона. На нос опустился голодный комар, и, в попытке прихлопнуть его, парень попытался встать. Не вышло. Всё тело онемело. Даже голову повернуть нельзя, чтобы увидеть того, кто сказал «мяу». Панический страх подступил к горлу.
   Запоздало мелькнула жуткая догадка:
   «Я, дебил, себе позвоночник походу переломал».
   – Тише, не двигайся, – сказал мяукающий голос, отдающий уверенностью. – Я уже заканчиваю.
   – Ты кто? – прошептал парень.
   – Помолчи, пожалуйста. В противном случае мне придётся оставить тебя обездвиженным здесь на съедение зверью и насекомым.
   Глеб испуганно замолчал, давясь собственным языком. Собеседник, судя по тону, не обманывал. Парень чётко представил себе, как жуки заползают в ноздри, а из-за бесчувственных ног, огрызаясь, ссорятся волки, барсуки и чёрт знает кто ещё. Между тем, тело начало покалывать, затем нестерпимо жечь, так, что стиснутые зубы заскрипели, и на лбу выступил пот. Глеб боялся кричать, но когда жар отпустил, парень задышал тяжело и часто: его будто только что вынули из парилки.
   – Всё, – устало вздохнул собеседник, – вставай. И побыстрее.
   Глеб недоверчиво попробовал пошевелить ногами, затем руками, и те, как ни странно, послушно отозвались.
   Парень осторожно сел и огляделся. Вокруг шумел старый лес, назойливо звенели комары, ссорились птицы. Никакого собеседника и в помине нет.
   – Я здесь, – позвал настойчивый голос, звенящий, как солнечный день.
   Глеб опустил голову и упёрся бездумным взглядом в рыжего кота.
   – Идём скорее, – сухо приказал зверь, поднимаясь.
   Парень не сдвинулся с места.
   «Видать, ещё и башку расшиб», – подумал он.
   – Глеб, соображай быстрее, солнце садится, – нетерпеливо напомнил кот, и, отряхнувшись, направился к едва заметной среди лопухов и крапивы тропке.
   Глеб сглотнул, вскочил, отряхнул лесной мусор и только сейчас заметил, во что одет. Под длинным колючим плащом обнаружилась дымчато-серая рубаха с потёртыми локтями, опоясанная широким малиновым кушаком. Причём по краю льняной сорочки багровели потемневшие от времени завитушки, вероятно, когда-то облагораживавшие эту одежду. Вытянутые на коленках оранжево-коричневые штаны заправлены в стоптанные сапоги непривычно удобного покроя.
   – Я больше не могу ждать. Идёшь или нет?
   – К… куда?
   – Некогда объяснять! По дороге расскажу…
   Глеб нашёл в себе силы обречённо кивнуть, и зашагал рядом.

   «Да что это вообще за хрень! – с глухим раздражением думала Ида, на ходу отпинывая шишки и ветки с тропинки. – У всех нормальных людей всегда нормальная спокойная жизнь, а у меня чёрт знает что! То развод, то переезд, то этот лес идиотский…»
   Взгляд женщины остановился на рыжем коте, глядящем прямо на неё своими глазами цвета спитого чая. Крупный зверь шёл по тропке, рядом с раскидистыми лопухами, а за его спиной брёл черноволосый бледный парень с круглыми глазами.
   – С-скотина рыжая, – с выражением процедила Ида. – Вот и корми их… На шапку тебя пустить…
   – Простите великодушно, – церемонно поклонился кот. – Я ни в коем случае не хотел причинять неудобства, но времени оставалось слишком мало. Промедли я хоть секунду, и мы бы снова оказались в смертельной опасности. К тому же, я спешил оказать необходимую помощь вот этому молодому человеку… Позвольте представить вас друг другу – Глеб Григорьич, а это – Ираида Леонидовна…
   Состояние, в которое погрузилась Ида, с точностью можно было назвать ступором. Она беспомощно переводила взгляд с кота на парня и обратно, но не находила слов. Сейчас ей больше всего на свете хотелось упасть в обморок, а очнуться у себя дома на диване. Женщина открыла рот и попробовала что-то сказать, возможно, даже возразить, что говорящих котов не бывает, и подвал обычно не выводит в глухой лес, но вместо членораздельной речи вырвалось только: «мммм-мммааа…»
   Не в силах произнести ни слова, Ида молча разглядывала незнакомого парня, одетого также странно, как и она.
   Глеб Григорьич искательно смотрел на Иду большими карими глазами, возможно, желая определить, насколько та пришла в себя для беседы.
   – И… да, – наконец протянула она ладонь.
   – Глеб, – парень недоверчиво пожал руку. – Новиков.
   «Какой-то он запуганный…» – подумала Ида.
   «Какая-то она измученная…» – решил Глеб.
   – Не будем медлить, – прервал знакомство кот, – времени у нас мало. Ида, у тебя есть зеркало. Достань его, пожалуйста.
   – Откуда ты знаешь про зеркало, рыжий оборотень? – слабым голосом спросила женщина.
   – Вам обоим многое предстоит узнать, – нетерпеливо сказал кот. – Давай скорее зеркало, нам нужно торопиться! Хапуры будут здесь с минуты на минуту!
   – К чёртовой матери, – хмуро отрезала Ида. – Пока не услышу приличных объяснений, зеркало не отдам. Лучше разобью.
   Внезапно воздух резко сгустился и засмердел. Отчётливо несло протухшей селёдкой и какой-то химией.
   – Фуууу… – недовольно протянула Ида, зажав нос.
   – Видишь, к чему привело твоё упрямство, – печально вздохнул кот и чихнул, забавно потирая лапой усы. – Теперь вам придётся полагаться только на себя.
   – Может, всё-таки отдашь ему это чёртово зеркало? – нервно подал голос Глеб. – Не нравится мне эта вонь…
   Запахи тем временем всё усиливались, переходя в тошнотворно-сладковатые и удушающие. Со всех сторон будто сконцентрировалась тьма, валясь между кустами чёрными клоками ваты. Глеб кашлял, прикрыв ладонью рот, Ида, скривившись, оглядывалась, ощупью отыскивая в мешке зеркало.
   «Так не воняло даже у спившейся старухи, у которой я снимала комнату!» – подумала женщина.
   – Возьметесь за руки, – прошипел кот. – Немедленно возьмитесь за руки! Зеркало! Где…
   Хвост его распушился и воинственно встал трубой, спина изогнулась, массивные лапы уперлись в рыхлую землю. Густая шерсть приобрела приятный терракотовый оттенок и засветилась, а глаза угрожающе вспыхнули зелёным.
   Ида оглянулась и увидела, как из-за деревьев выходят странные люди. Их было шестеро: шесть неприятных фигур, шурша ветками, шли прямо к ним. Вокруг потемнело ещё сильнее, будто солнце зашло за тучу. Женщина пыталась понять, отчего же эти люди так антипатичны, но вспугнутые мысли скакали, как блохи, не останавливаясь ни на секунду. Среди незнакомцев оказались трое мужчин и три женщины, все какие-то сгорбленные и нехорошо спокойные. Ида обернулась на Глеба, но тот тоже ничего не понимал, очевидно, и он не был знаком с этими типами. Все они шуршали по густой траве длинными багряными хламидами и смотрели в упор на кота. Ираиде совсем не понравились их глаза: пустые и безжизненные, будто из них вынули что-то… что-то очень важное.
   – Храниииитель, – осклабился мужчина с красным родимым пятном, занявшим всю левую половину лица. – Даавно не вииделись. Как поживаает Вссссеблагоой? Ещёо не ссссдох на сссвоём Древе? Йандлох Баха маар…
   Ида заметила, что незнакомцы почему-то шепелявят. Ей вдруг стало очень и очень неуютно здесь, по соседству с этими людьми. Так бывает, когда спиной чувствуешь чей-то ненавидящий взгляд, который режет не хуже ножа. Быть может, всё дело в тоне этого мужика: он излишне доброжелательный?
   Глеб, очевидно, также испытывал подобные ощущения: он инстинктивно подобрался и подошёл ближе к Иде. Он вдруг понял, что перестали петь птицы. Тишина навалилась плотным слоем. Воздух наэлектризовался и загустел так, что его можно было резать ножом.
   – Вижшу, ты приволооок сюда пару людишшшек, рашш маар, – продолжал Родимое Пятно, наступая на рыжего. Остальные медленно шли за предводителем. – Тоолько онии тебе не помоогут… дакш раш маар… Зряа ты позваал этих миылых пташшек с ихх ветки…
   Кот, не отводя взгляда от шестёрки, молча пятился от тропы к лесу, вынуждая людей за своей спиной отступать.
   – Эй, рыжий, – прошептала Ида, – кто это?
   Кот молчал и шёл назад. Глеб предпочитал держаться рядом с ним.
   «Мафия что ли какая-то? Одежда у них – будто вся в запёкшейся крови», – расстроенно подумала женщина и прошептала:
   – Рыжий, зеркало у меня.
   Глеб, инстинктивно сжавший вспотевшую руку женщины, склонился и подобрал с земли увесистый сук. Ситуация накалялась, а слова и вид незнакомцев не сулили ничего хорошего.
   – Брось на землю между вами, – так же тихо ответил кот. – Как только закончу заклинание словом «име» – смотрите в зеркало.
   – Ххашшшмет-тсссу! Хххватит чшириикать, – оборвал главарь. – Анххрамаан жшдёт тебя, Вохху Маана!
   Кот между тем начал глухо и быстро бормотать совершенно далёкие от понимания слова, не отрывая глаз от людей в хламидах.
   Кашляющий смех Родимого Пятна перекрыл бубнение рыжего, он выпрямился и скомандовал:
   – Йандлох ман! Убить его!
   Тут же остальные фигуры окружили сжавшуюся троицу.
   – Идите своим путём, – тихо, но внятно, предупредил кот, – идите и не погибнете.
   «Что они могут сделать нам? – подумала Ида, и тут же ответила сама себе: Да всё, что угодно. Когда тебя окружают люди с такими вот пустыми глазами, можно ожидать чего угодно, кроме хорошего».
   И вдруг пятеро багряных взмахнули длинными рукавами, на солнце сверкнули, отразившись от чего-то солнечные блики. На миг поляну окутала кромешная тьма, стихли все звуки, кроме пульса, а затем снова вернулись вместе со светом. Кот издал жалостный вопль, и сквозь мерзкую вонь багровых пришельцев прорвался запах страха: бок рыжего сильно кровоточил, животное дрожало от боли.
   Паренёк и женщина наконец-то заметили у незнакомцев в руках длинные острые окровавленные серпы, блестящие на солнце. Глеб внезапно вспомнил, где видел их: на выставке оружия под табличкой «Египетский ятаган». Вот только там они были покрыты слоем ржавчины и зеленоватого налёта, а здесь…
   Ида разом поняла, откуда у рыжего рваное ухо и глаза, полные боли.
   – Скоты, – процедил сквозь зубы Глеб, – уберите лапы от животного!
   – Кххто у нассс загховориил? – усмехнулся молодой мужчина с выгоревшими бровями, и Ида с ужасом увидела, почему незнакомцы шепелявили: говорить членораздельно им мешали многочисленные острые зубы, загнутые внутрь, совсем, как у акул. – Юный го…
   Глеб размахнулся и резко ударил его. Белобрысый взвыл больше от неожиданности, чем от страха.
   – Йандлох маан! Убейте их! – заорал Родимое Пятно, и вся пятёрка навалилась скопом на ошалевшую троицу.
   Не долго думая, Ида раскачала свой увесистый мешок и обрушила его на голову полной женщине с узкими чёрными глазами-щёлочками. Толстуха увернуться не успела, удар попал в цель: она мерзко зашипела и сплюнула на траву какой-то серой дрянью. Её спутник, худой и болезненный тип с длинным носом, радостно усмехнулся и раздвинул губы в жутком оскале. Алой смертью блеснули на солнце окровавленные серпы-ятаганы и…
   – Да не убоится вас истинный свет! – вдруг громко крикнул кот. – Да будете повержены вы, слуги тьмы, силой Всевышнего!
   Резко полыхнуло синевато-белым, багряные с воем разлетелись, кто куда. Ида со стоном схватилась за плечо, промокшее от крови, стараясь не смотреть на глубокую резаную рану.
   Глеб, не веря в происходящее, выронил сук и осторожно дотронулся до уха – половины его не стало.
   «Как они успели?..»
   – Т`ларе алашти име, – тяжело дыша, сказал кот.
   Ида поняла это, как сигнал к действию, сгребла его в охапку, схватила мокрую руку Глеба и буквально сунула им под нос зеркало.
   Поняв, что добыча уходит, багряные, взвыли, и разом прыгнули к людям. Вонь стала просто невозможной, казалось, здесь сконцентрировались все мировые запасы гнили.
   – Держи, – прохрипел кот, – зеркало крепче.
   Он пристально смотрел в стекло, подкрашенное ртутью. Зажимая кровоточащее ухо, Глеб с изумлением заметил, как под ярко-зелёным взглядом, вместо их перекошенных отражений вырисовывается каменистый берег синего озера, поросший жёлтой травой и редкими ёлочками. И всё алое от заходящего солнца, будто разлит брусничный сок.
   От боли и страха незнакомый пейзаж туманом расплывался перед Идой, ей казалось, что в глазах просто мельтешит от избытка крови, когда догорающие лучи коснулись её щёк. А затем свежо подул ветер, принеся запах сухой травы и прибрежный водорослей.
   – Не бойтесь! – тяжело дыша, кричал кот. – Держитесь рядом – вместе вы сила! Помните, что вы можете противостоять любому злу! Ищите латырь-камень!..

Глава 5.
«Прямо пойдёшь – убитым быть»

   Ида помнила, что её закружило, сумка съехала с плеча и сдавила верёвкой раненое предплечье так, что боль выжала из неё отчаянный крик и швырнула куда-то в темноту.
   Она очнулась от тряски, и поняла, что её сильно мутит. Вся левая рука ныла и скулила глубоким разрезом.
   – Да открой же ты глаза! – требовал мужской голос.
   Багровое небо над головой качалось, как парчовый театральный занавес, раскинувшийся от высокого холма, за который скатилось солнце, до бесконечного горизонта, где-то за пределами видимости. Ида села и поморщилась от боли. Рядом, на табачно-жёлтой траве, среди белых, как клыки, валунов, сидел Глеб и, нервничая, теребил её расшитый пояс.
   – Этих… с зубами… нет? – хрипло спросила она.
   Глеб покачал головой и положил на верхнюю губу указательный палец. Женщина отметила, что левая скула паренька измазана кровью, и её снова затошнило. Ида подняла правую руку к глазам: пальцы всё ещё крепко сжимали зеркало за ручку. Она торопливо сунула его в мешок, словно боясь, что оттуда выскочит кто-нибудь из этих страшных людей в багряных плащах.
   – Кота тоже нет. У тебя есть тряпки какие-нибудь? – сухо спросил парень.
   Ида отрешённо посмотрела на него, припомнив, с каким удивлением на лице он прижимал ладонь к уху. Только теперь она заметила, что его правая скула посинела и опухла. Кивнув, женщина достала моток тряпок, бывших когда-то пластырем. Увидев пурпурное от заката озеро, встала и намочила в воде две белые полоски («сейчас они станут такими же красными, как эта окровавленная вода» – подумала она) и вернулась к Глебу. Половины правого уха больше не существовало. Вместо него краснел обрезок с запёкшейся кровью, при одном взгляде на который, к горлу рвался осклизлый ком.
   – Я… протру кровь… Ты… потерпи, – неуверенно попросила она.
   Глеб посмотрел на неё своими большими карими глазами и кивнул.
   Ида сглотнула и аккуратно стёрла чешуйки запёкшейся крови. Сердце ёкало каждый раз, когда он вздрагивал от боли.
   Ида с облегчением увидела, что рана не раскрылась, достала мутную склянку с, которая раньше была блистером с шестью зелёными таблетками. Содержимое почему-то оказалось жёлтым и пахло солодом. Ида смочила рану жидкостью и перевязала ухо через голову.
   – Больно?
   – Ничего, – попытался улыбнуться Глеб. Улыбка вышла жалкой и фальшивой. – Давай плечо.
   Ида села на засохшие кочки, поросшие ковылём и кровохлёбкой. Сквозь длинный разрез белой рубашки на предплечье безуспешно пытались соединиться два края глубокой резаной раны. Глеб нахмурился и вытер набежавшую кровь. Женщина зажмурилась, понимая, что если думать о ране, то просто вывернет. Парень промокнул обезболивающим, проложил плотным куском ткани порез и крепко завязал тряпицу поверх рукава на всём предплечье. Ираиде немного полегчало. Жёлтое зелье сняло боль.
   – Спасибо.
   Ида помолчала, глядя в розовеющее озеро, окружённое кантом из мелкого белого камня, по лёгким волнам шустро скользили редкие водомерки.
   – А ты откуда сам?
   – Да какая теперь разница-то?..
   – Да уж, действительно…
   И снова замолчала.
   Солнце уже скрылось за покатым холмом, и закатные отблески налились сначала малиновым, затем сиреневым, лиловым. Ветер шевелил макушки елочек и жёлтую траву. Над озером цвета индиго пролетела стайка трескучих птиц и скрылась за холмом.
   – Надо костёр разжечь, – механически отметил Глеб. – Мы, похоже, здесь одни, а ночью будет холодно от воды…
   – У меня кремень есть, – криво улыбнувшись, предложила Ида.
   Глеб посмотрел на неё так, будто впервые увидел:
   – Откуда?
   Она рассказала. Парень задумчиво потянулся к уху, чтобы почесать, но передумал. Так ничего и не измыслив, он вынес решение:
   – Ладно, давай веток, что ли наберём. Утро вечера мудренее.
   На берегу отыскалось много сухих сосновых сучьев и ломаных еловых веток, которые скоро затрещали в небольшом, прожорливом костерке, который Глеб развёл между двух белых валунов, чтобы ветер с озера не задул огонь ночью. Сумерки сгустились незаметно.
   Ида и Глеб сидели друг напротив друга, вытянув руки к огню.
   – У тебя, может, и поесть чего найдётся? – спросил парень, с надеждой поглядывая на увесистый Идин мешок.
   Женщина невесело усмехнулась и рассказала про сардельки.
   – Ладно, всё равно после всего этого не до еды, – вздохнул Глеб. – Давай дежурить и смотреть за костром, чтобы не замёрзнуть… Ну… и чтобы, когда эти придут, они нас не убили… Сейчас ты дежуришь, потом, как спать захочешь, меня разбудишь. Утро – самое тяжёлое время. Всегда спать хочется. Согласна?
   Ида подумала и кивнула.
   – Ты как думаешь, мы домой вернёмся?
   Глеб повернулся со странно испуганным взглядом, и нервно пожал плечами. Он завернулся в плащ, и улёгся ближе к огню.
   Ида и не заметила, как он уснул. Перевязанная голова придавала ему вид раненого солдата. От костра на лице метались тени, прыгая в приоткрывшийся рот.
   «Совсем ребёнок!.. Какой из него Глеб Григорьич? Это же просто Глебыш…» – подумала Ида.
   С озера задул холодный ветер, растрепывая стаю мрачных туч на беззвёздном небе. Женщина плотнее укуталась в шерстяной плащ и придвинулась ближе к костру.

   Глебу снился старый лес. В таком же они гуляли с Егором неделю назад. Как давно! Но всё вокруг было наполнено тем же неповторимым ароматом, какой бывает, когда рядом любимый человек. Солнце взбивало пушистые кроны деревьев, и его вездесущие тёплые лучи проникали сквозь кружевную листву. Тонкие тени от изящных сосен падали на усыпанную бурой хвоёй траву. Звонко, на весь лес, пели синицы. Глеб пробирался сквозь колючие молодые елочки и настырно цепляющуюся к рубашке малину. Деревца нехотя раздвинулись, и из-за раздвоенной берёзы парень увидел широкую поляну. Минуя волчью ягоду и жимолость, он выбрался на елань и увидел Дерево. С самой большой буквы – колоссальное, необъятное, все деревьям дерево. Исполинские корни вырывались из почвы, как щупальца спрута, раскинувшись в густой высоченной, в человеческий рост, траве. Нижние ветви начинались высоко от земли. Глеб удивлённо пригляделся: на сучках соседствовали кленовые, дубовые, вязовые, берёзовые и ещё чёрт знает, какие листья. Мало того, среди них затесалась даже длинная пушистая хвоя!
   «Ай, да дерево!»
   И тут Глеб больно запнулся обо что-то, и ничком упал в траву. Когда он поднял голову, на солнце набежала тяжёлая туча, всё вокруг резко потемнело. Боковым зрением парень заметил тропинку слева. Она вся была усыпана чем-то чёрным, похожим на… перья?.. Глеб уже начал подниматься и в этот момент в траве блеснуло нечто… нечто металлическое. Склонившись, чтобы рассмотреть диковинку, парень услышал неуютный шорох за спиной. Подсознание крикнуло: беги! Но парень не мог сдвинуться с места. Он безрезультатно дёргался и так и эдак, а со спины, покрывшейся холодным потом, подкрадывался кто-то страшный. Кто-то очень и очень опасный… Глеб напряг всю свою волю, и удалось даже немного повернуть голову, чтобы увидеть нечто острое, тускло сверкнувшее во мраке. Оглохнув от бешеного пульса, парень дёрнулся влево, ощутил страшный удар и всё вокруг окрасилось в буро-красный.
   Глеб, вскрикнув, проснулся и машинально подобрал ноги от холода: озёрная стынь пробирала до костей, несмотря на живое тепло костра. Небо значительно посветлело, налившись лилово-синим, на берег влажно плескали волны.
   – Чё ж орать-то так? – поморщилась Ида, моргая покрасневшими глазами. – Я тебя только будить собралась, а ты орёшь, как больной слон… Резали тебя во сне что ли?
   Парень не нашёл, что ответить, и поднялся, разминая затёкшие мышцы. Женщина тем временем улеглась к затухающему костру, закутавшись в плащ с головой и свернувшись калачиком.

   Утро застало путников голодными и невыспавшимися. Если с последним хоть как-то приходилось мириться, то голод донимал всё сильнее.
   – Есть-то как хочется… – простонала Ида, умываясь у озера.
   Глеб в ответ только вздохнул, разглядывая рыбёшек, шустро резвящихся на мелководье.
   – Удочку бы… Хлеба…
   Ида жадно зачерпнула пригоршню. Холодная вода немного заполнила пустой желудок, и мысли прояснились.
   – Глеб, – скомандовала она, – переворачивай эти чёртовы камни. Здесь просто обязаны быть толстые вкусные раки!
   И действительно: под несколькими широкими камнями удалось обнаружить с десяток больших и восемь мелких раков. Пока Ида таскала добычу к лагерю, Глеб дрожащими от слабости руками разжёг костёр. На дрова пошли, как старые сухие сучья, так и молодые еловые ветви. Вокруг жарко трещавшего огня, прямо в пепел, собратья по несчастью закопали рачьи конечности, а потом, со страшным нетерпением вырыли, остужая на земле. Казалось, что блюда, вкуснее, чем красные клешни и хвостики, измазанные золой и частично землёй, ни Ида, ни Глеб не ели никогда. Хитин громко хрустел на зубах, сладковатое мясо глоталось, не жуя, а пальцы, перепачканные пеплом, жадно хватали следующий кусок. Парень изредка морщился от боли в скуле, но от женщины не отставал. Когда раки были высосаны до последней косточки и запиты большим количеством воды, Ида высказала предположение, что надо бы повторить и сделать запас на вечер. Немного отдохнув, товарищи принялись за дело. На этот раз раков из укрывищ удалось достать гораздо больше – просто нужно было зайти по колено в воду и тщательнее обследовать крупные камни. Продолжив пир, друзья наконец-то насытились и повеселели.
   Повязка Глеба сползла на правый глаз, парень скорчил жуткую рожу и запел:

     – Пятнадцать человек на сундук мертвеца!
     Йо-хо-хоу! И бутылка рома!
     Пей, и дьявол доведёт до конца!
     Йо-хо-хоу, и бутылка ррома!
     Их му-учила жажда в конце концов,
     Йо-хохо, и бутылка рома!
     Им стало казаться, что едят мертвецов,
     Йо-хо-хоу, и бутылка рома!
     Что пьют их кровь и мослы их жуют,
     Йо-хохо, и бутылка рома!

   Ида, развалившись на траве рядом, смеялась и хлопала в ладоши: так забавно он изображал пирата, размахивая дымящейся веткой в правой руке, как абордажной саблей.

     – Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     Он вынырнул с чёрным больши-ым ключом,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     С ключом от каморки на дне-е морском,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     Таращил глаза, как лесна-я сова,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     И в хохоте жутком тряслась голова,
     Йо-хохоу, и бутылка рома!
     Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     Всех вас схороню я в пучине морской».
     Йо-хо-хоу, и бутылка рома!
     И он потащил их в подводный свой дом,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     И запер в нём двери тем чёрным ключом,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!

   А потом они, вытянув ноги, блаженно грелись у костра, бросая в огонь остатки импровизированного завтрака. Пламя, явно недовольное хитиновыми крошками и хвоёй, сердито трещало и плевалось искрами.
   Солнце тем временем поднялось в зенит; заметно потеплело. На зеркальную гладь озера, хрипло крича, опустились какие-то краснопёрые птицы, похожие на уток. Они ловко ныряли, выскакивая уже с рыбой в клюве, и торопливо глотали её. Крадучись по берегу, Глеб хотел поймать одну из них, чтобы присовокупить к рачьим клешням, но только вспугнул всю стаю. Обиженно горланя, птицы красным облаком скрылись за холмом. Повязка Глеба окончательно свалилась, и Ида забинтовала голову раненого заново, туже и крепче. Ухо покрылось чёрной коркой, но уже не кровоточило.
   Сложив ужин в бывшую косметичку, женщина сказала:
   – Нам бы надо людей найти. Мы в одиночку долго не протянем.
   – Ты же слышала, что кот кричал, – ответил Глеб, швыряя камешки в воду. – Нам надо найти какой-то латырь-камень.
   – И ты действительно надеешься его найти здесь?
   – Вряд ли здесь, – парень обернулся и окинул взглядом каменистую пустошь. – А вот за тем холмом очень даже может быть.
   – Пёс с ним… Ну… пошли тогда… может, встретим кого… – предложила Ида.
   Глеб набросил плащ и затушил костёр.
   Они обогнули озеро по правому берегу, там, где белые валуны громоздились друг на друга, как обломки старой крепости. По крутому склону пригорка приятели шли, то и дело, помогая друг другу, чтобы не оступиться.
   За высоким холмом раскинулось широкое поле. Пологая, ровная степь, поросшая ковылём, лютиком и пастушьей сумкой, тянулась до самого горизонта. Ветер перебирал макушки трав, которые колыхались, как морские волны. Высоко в небе заливался жаворонок.
   Спутники переглянулись и бодро зашагали по мягкой зелени. Ида сорвала травинку и деловито сунула между зубов. Глеб хмыкнул, и эффектно продемонстрировал более длинный стебелёк пырея в уголке рта, но не заметил, что зацепил ещё и одуванчик. Пока он отплёвывался от горького сока, Ида хохотала до слёз.
   Степь во всю грудь дышала жизнью: из-под ног вспархивали спугнутые перепёлки, среди травы шныряли невидимые мыши, над головой тяжело гудели жуки, а среди клевера надрывались кузнечики. Изредка с места срывались неподвижные коричневые столбики – шустрые суслики. Горьковато пахло полынью и диким горошком.
   Солнце пригревало так, что приятели сняли плащи, затолкав их в дорожную суму, которую тащили по очереди. Даже от земли шёл обжигающий жар, и женщина вслух посетовала, что не было фляжки, чтобы набрать воды в озере. Глеб предложил сбросить сапоги, и дальше они шли босиком.
   Над безбрежным морем травы дрожало прозрачное марево. Путники брели всё медленнее, изнемогая от жары, пока не догадались обмотать макушки самодельными бинтами.
   Импровизированные головные уборы породили новые причины для смеха: приятели дурачились, изображая калифа и визиря в чалмах:
   – Не будэт ли любэзен многоуважаемый калиф? – пафосно вопрошал Глеб, задрав нос.
   – Будэт, будэт! Шашлык из тэбя будэт! – дразнилась Ида, и над степью раздавался новый взрыв хохота.
   Ближе к полудню они наткнулись на широкую дорогу, всю в рытвинах и ямах. Здесь много ходили и ездили: трава давно вытоптана, только серая пыль покрывала колдобины и колеи от множества колёс.
   У приятелей загорелись глаза: настолько радостным оказалось напоминание, что они здесь не одни.
   – Смотри-ка, дорога явно к людям ведёт… Может, мы и выбраться отсюда сможем… – заволновалась Ида.
   – Кот сказал, что нам нужен латырь-камень.
   – Ты что, ему веришь? – удивилась она.
   Глеб помялся, давя на верхнюю губу указательным пальцем, и нехотя сказал:
   – Когда я сюда попал, я с приличной высоты навернулся. Позвоночник сломал. Шевельнуться не мог. А он меня как-то вылечил. И не спрашивай как! По мне так он – единственный, кому здесь можно доверять.
   «А я?» – подумала Ида, но промолчала.
   Они долго шли по обочине, не решаясь надеть сапоги и ступить на пыльный тракт. Прохладная трава шуршала по босым пяткам путников, разгоняющим клопов и суетливых муравьёв, высокие стебли ковыля щекотали лодыжки. Каждый молчал о своём. Ида думала о том, что на работе придётся писать заявление на отпуск задним числом, а Глеб гадал, осталось ли от него что-нибудь на асфальте.
   «Странный парень… Необычный какой-то. Они же все грубят обычно… а этому надо на сцене выступать. Так отжигает! – размышляла женщина. – А вот мама, блин, меня потеряет…»
   «Ненормальная какая-то тётка, – думал парень, – с ней почти так же весело, как с Егорычем. Хотя, это не одно и то же. Сколько ей лет?»
   Ида первой увидела здоровенный булыжник, издалека сильно смахивающий на чьё-то надгробье.
   – Смотри! Что это такое?
   Прямо на дороге стоял огромный мраморно-белый валун с вкраплениями медового янтаря. Сразу за исполином в разные стороны тянулись три серые пыльные ленты.
   – Точка нашего рандеву, – ответил Глеб.
   – Бел-горюч камень-Алатырь… – задумчиво процитировала на память Ида, без особого успеха пытаясь поверить своим глазам.
   Подойдя ближе, приятели рассмотрели надпись, выбитую на стёсанной впереди плите. Крупные кириллические буквы почти стёрлись от древности.
   – Направо пойдёшь – жена-ту быть, – зачитывал Глеб, с трудом продираясь через некоторые незнакомые знаки, – налево пойдёшь – ко… моня потеряешь. Прямо пойдёшь – у… битым быть… Я смотрю, у нас тут интересные перспективы разворачиваются…
   Ида нервничала. Ей явно было не по себе: привычный мир переворачивался с ног на голову, совсем не заботясь о том, едет ли у неё от всего этого крыша или нет. Этот камень никак не вписывался в ту реальность, которую Ида знала, и если бы женщина могла, она тут же вычеркнула бы Алатырь из сознания.
   – Пойдём налево, – буркнула она. – Там, где этого… комоня потерять…
   Глеб безрадостно рассмеялся.
   – Это испытание. Испытание, понимаешь? Какую дорогу выберешь – такая судьба и будет.
   – Ну, – кивнула Ида, совсем не разделяя мнения спутника, – надо выбрать левую дорогу, комо… коня-то у нас нет!
   Парень упрямо покачал головой:
   – Ты помнишь, как в сказках кончали те, кто выбирал эту дорогу?
   – По-твоему, мы сейчас в сказке?!
   – Это испытание, – твердил Глеб. – Если выберем «право» или «лево», можем смело прощаться с жизнью. А так нам ещё хоть что-то светит.
   – Господи! Вот ведь бред! – рассердилась Ида, гневно сверкая своими синими глазами. – Неужели нельзя хоть раз подумать головой?
   – Не в этот раз, – усмехнулся Глеб, и абсолютно серьёзно добавил, – надо «прямо» выбрать. Нутром чую.
   Парень почти слышал, как Ида скрипнула зубами, не решаясь признать и озвучить, что всё-таки последует по тому пути, что выбрал он.
   – Чёрт бы всё это побрал! – выругалась она, и зашагала к обочине прямой дороги.
   Глеб счёл за лучшее промолчать. Обогнув камень, он догнал женщину и отнял увесистую суму.
   Солнце немного склонилось, и теперь пекло меньше. К многочисленному хору кузнечиков добавились редкие комары и мошки. Вяло отмахиваясь, путники продолжали идти, вытирая со лбов пот.
   Вдоль дороги потянулись заросли ежевики и шиповника.
   Ида злилась молча. Разум никак не мог смириться с этим проклятым камнем, откуда ни возьмись выросшим на распутье. С детства мать твердила ей, что сказок не бывает, а сейчас Алатырь тяжёлой громадой нависал над этим убеждением, угрожая раздавить его в пыль.
   «Ну, и как мне теперь действовать: как сказочной героине (прости господи!) или как нормальному человеку? – раздражённо думала она. – Как там, в сказке: и прислал Иван-царевич все головы чудища матери в подарок… Кретинизм!..»
   Глеба же всё происходящее страшно веселило. Он бы с удовольствием поглазел на чудо-юдо о двенадцати головах или пожал руку какому-нибудь Ивану-дураку, но постепенно всё больше приходил к мнению, что роль последнего отведена им обоим.
   После того, как он перемахнул балконный поручень, жизнь понеслась, как феррари, выходящая на прямую в «Формуле-1». У Глеба просто дух захватывало от таких неожиданных поворотов, мало того, ещё не выйдя с этого виража, он с нетерпением предвкушал следующий.
   К вечеру, когда солнце накалилось докрасна, на горизонте показались редкие деревца, постепенно переходящие в густой смешанный лес.
   – Нам точно туда? – недовольно спросила Ида, натягивая сапоги.
   Глеб кивнул, доставая плащи.
   – Уверен?
   – Нет, – покачал головой парень, – но дорога уходит туда.
   Ида вздохнула и убрала бинты в заметно полегчавшую суму.
   Тракт действительно вёл в лес, густой и неприветливый. Первыми гостей встретили голодные стаи комаров, которых пришлось отгонять сорванными ветками. Над дорогой нависали тяжёлые кроны лип и берёз, перемежённые неприступными разлапистыми елями.
   Полумрак ещё разрезали розоватые закатные лучи, но свет уже заметно гас.
   Все звуки уже постепенно стихали, только неслось где-то недалеко кукушкино ауканье:
   – Ух-ху! Ух-ху-у!
   – Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? – по привычке спросила Ида.
   Кукушка тут же умолкла.
   – Дура, – пожала плечами женщина, пытаясь скрыть непрошенную тревогу.
   Спутники брели довольно долго, и углубились в самую чащу. Стемнело довольно быстро: усталый свет красноватого солнца ещё пытался пробиться сквозь мощные ветви круглолистных осин, но сосны и ели глушили его. Птицы сонно отзывались на вялую перекличку из своих гнёзд, лиловая тишина окутывала лес.
   – Эта дорога, походу, через весь лес насквозь идёт, – отметил Глеб.
   – Надо на ночь устраиваться, – решительно предложила Ида. – Я уже ничерта не вижу.
   Заночевать решили у дороги, рядом с кустами шиповника, чтобы не пропустить возможных путников. Ида разожгла костерок между двумя толстыми соснами, занимался он неохотно, не особенно жалуя старые шишки и сухие ветки с жёлтой хвоёй. Чтобы не лазать по темноте в поисках дров, Глеб приволок ствол сломанной молодой берёзы.
   – Огонь сам всё сделает, и рубить ничего не надо, тем более, что нечем, – сказал парень, – только успевай пододвигать свежее дерево в костёр.
   Без воды пришлось туго, но выяснилось, что Глеб набрал немного ежевики. После жареных раков ягоды пришлись как раз кстати, хотя так и не насытили до конца. Желудки приятелей недовольно урчали, переваривая непривычную пищу.
   Симфонию кузнечиков сменил хор сверчков – более громкий и настойчивый, он врезался в уши назойливой ритмичной песней. В чистом небе взошла половинка молодой луны, усталым друзьям, вытянувшим гудящие ноги к костру, она казалась то долькой дыни, то куском дырчатого сыра, то гигантской краюхой хлеба, то ломтиком апельсина. На ультрамариновом бархате холодными каплями росы звеняще рассыпались звёзды. Приятели лежали на расстеленных плащах и молча смотрели в бездонное небо. Ираида тосковала, помня о предстоящем ночном дежурстве: прошлую ночь она чуть с ума не сошла от роя совершенно неожиданных и непрошенных мыслей, от которых обычно избавляла работа и бытовые проблемы. Она думала сразу обо всём: о смысле жизни, о бесконечности вселенной, о несостоятельности Кости и о чрезмерной заботе матери.
   «Нет, человеку совершенно невозможно оставаться наедине с самим собой!» – решила она и уже повернулась к Глебу, чтобы озвучить эту гениальную мысль, как он настороженно прошептал:
   – Тихо! Смотри вверх!
   Над ними медленно проплыли три гигантские фигуры. В неверном свете луны и жёлтых отблесках костра удалось разглядеть сначала лохматых коней, а затем и всадников. Первый был широкоплеч и бледен, его длинные седые волосы развевались за спиной, цепляясь за внушительную рукоять меча. Белесые глаза устремились куда-то вперёд. У луки седла тускло блестела крупная медная чаша. Второй – рыжий, румяный, в алой рубахе, на груди вышито лучистое щекастое солнце, летел, пряча лёгкую улыбку в густой бороде. Голубые, как васильки, глаза, зачарованно уставились за горизонт. Третий – сутулый, угрюмый, как болотная пустошь, в тёмной рубахе с вышитым топором, окружённый чёрными развевающимися космами, несся, хищно вглядываясь в даль. Агатовые глаза подозрительно выглядывали из-под косматых сросшихся бровей.
   Приятели медленно сели, а потом и привстали, чтобы лучше разглядеть всадников. Круглые копыта коней беззвучно печатали воздух. Ида могла отлично рассмотреть кожаную подпругу на животе животных (даже глубокую царапину на одной из них), часть потника и подошвы сшитых вручную сапог. Для полной убедительности слева от костра посыпались крупные конские яблоки. Глеб отпрянул, Ида захлопнула рот и отступила в колючий шиповник. Всадники неспешно удалялись, медленно плывя в сторону луны, и не замечая двух людей.
   Женщина почесала в затылке и вернулась к костру.
   – Ты заметил, – спросила Ираида, – у них стремян не было.
   – Да, оригинальные парни, – кивнул Глеб, отряхивая на всякий случай рубашку и подсаживаясь обратно к огню.
   – Ты знаешь, я ведь их где-то видела… – задумчиво начала женщина, её глаза вдруг округлились, и она вцепилась в рубашку Глеба.
   – Красный, белый и чёрный! Красныйбелыйичёрный! Это же символ! Символ! Не могут они быть такими реальными! Не могут и всё тут! Я же читала сказки в детстве… Я помню!.. про Василису, что ли… там это были… день, ночь и утро! Да, утро!
   Глеб хмуро смотрел в красноватые угли. На его усталом лице багровели отблески огня, глаза загадочно блестели.. На верхнюю губу вернулся указательный палец – знак того, что парень размышляет.
   – А я читал о трёх братьях. Мифы, конечно, но похоже. Один жил в Красном или Золотом царстве, другой в Белом или Серебряном, а третий в Чёрном, уже не вспомню, как оно ещё там называлось.
   – Глеб… – тихо спросила Ида. – Куда мы попали?
   – Кот бы объяснил. Сюда бы этого кота, – сказал Глеб. – Интересно, где он?
   – Кис-кис-кис, – упавшим голосом позвала Ида на всякий случай.
   Из непроглядной, как дурной сон, ночи ей с готовностью ответил криком филин. Его поддержал холодный смехом козодой. Затем всё замерло в глуши.
   – Вот дерьмо, – сплюнула Ида.
   Однако, из-за странной встречи небесных всадников, дежурство оказалось менее напряжённым. Подвигая в костёр берёзовый ствол, Ида перебирала в уме все сказки, легенды и предания, где только встречались эти три странных брата. Она сделала вывод, что появлялись они всегда почему-то чаще глухой ночью, и редко рано утром. Причём именно тогда, когда герой отправлялся в опасный путь.
   «Они – пограничники, – внезапно поняла она. – Стерегут вход в другие миры. Такой же вход, как та арка на фотографии Маденова, только его не видно. Наверное, мы пересекли какую-то границу у камня…»
   Когда от берёзы осталась треть, Ида разбудила Глеба и завернулась в плащ. В лесу спалось лучше, чему у озера: почти ни откуда не дуло, от костра шло тепло, а трава не подпускала холод от земли.
   Ей снилось, будто на поляне выросли красивые кусты, вместо ягод висели жареные куриные окорочка, а вместо листьев – ароматные беляши. Она хватала их, ела, ела, смутно осознавая, что если верить сонникам, есть во сне – к беде, но остановиться не могла. Потом в воздухе поплыли стеклянные кувшинчики – один с апельсиновым соком, второй с молоком, третий с водой, и Ида торопливо брала их, жадно глотала содержимое, не напиваясь, отбрасывала пустые и снова брала. Женщина вспомнила, что Глеб тоже голоден и попробовала набрать еды для него, но одна из веток, разогнувшись, наотмашь ударила её по лицу. Ида вскрикнула и проснулась.
   – Очухалась, потаскуха?! – радостно дохнул ей в лицо кто-то запахом больной печени.
   Женщина попыталась вскочить, но чья-то широкая лапища сжала её горло и пригвоздила к земле.
   – Мальца убить, бабу оставить, – распорядился кто-то рядом.
   Ида повернула голову и увидела, что костёр затоптан, а Глеб, со связанными за спиной руками пытается сесть, но при каждой попытке его награждает пинками по рёбрам какой-то мужик. Женщина истово задёргалась, пытаясь вырваться, но на горло надавили так, что она захрипела.
   – Сиди, баба, – глухо проворчал незнакомец, и добавил в сторону, – Ушак, вяжи, я держу.
   Пока второй разбойник стягивал запястья колючей верёвкой, боковым зрением, Ида успела отметить, что на поляне хозяйничало то ли семь, то ли восемь мужчин весьма неприятного вида. У многих сапоги просили каши, рубахи и штаны частили прорехами, а неоднократные почёсывания колтунов наводили на мысль о вшах. Тот, в поношенной душегрейке, который пинал Глеба, выхватил из-за пояса здоровый тесак, затем, чтобы выполнить приказ главаря – невероятно широкоплечего чернобородого мужика с узкими глазами.
   – Не надо! – хрипло крикнула Ида и закашлялась, извиваясь в попытке принять вертикальное положение.
   Разбойники расхохотались, с высоты собственного роста разглядывая поверженную добычу. Глеб в это время успел немного отползти к шиповнику.
   Иде, наконец, удалось исхитриться и сесть, оперевшись на ствол сосны. Она с ужасом ловила на себе хищные мужские взгляды, а чаще других – рябого, с бегающими глазами. Когда мужчина ест тебя таким взглядом, это означает только одно: пора брать ноги в руки и делать ноги. Кроме того, женщине всё время казалось, что со спины его окружает какая-то гадкая тень, склизко натекая на штаны, прямо между ног.
   Главарь тем временем деловито расправил усы, и важно кивнул разбойнику в душегрейке. Довольно оскалившись, тот прыгнул вперёд. В ручище снова блеснул тесак.
   – Подождите! – крикнул Глеб. – Раз уже всё равно убьёте, исполните хоть последнее желание! А то по ночам вам являться буду!
   Ида с затеплившейся надеждой смотрела на смельчака. Главарь перестал щериться и задумался, почёсывая кудлатую бороду. Очевидно, его расстроила перспектива ночных свиданий с покойником.
   Атаман неспешно поймал вошь, казнил её на ногте, и спросил:
   – И чего же ты хочешь, паршивец?
   – Песню спеть, – просто сказал Глеб. – Повеселить вас перед смертью.
   Ида сдавленно застонала. Главарь снова раскатисто расхохотался, за ним заулыбались и остальные разбойники: надо же, дурачок попался, повеселить хочет. Парень вздохнул про себя с облегчением: бандитов удалось заинтриговать, вон, как глаза загорелись. Разбойники неторопливо расселись на земле, предвкушая предложенное развлечение.
   Усатый с носом, покрытым сетью лопнувших капилляров, глухо откашлялся и прохрипел:
   – Ну, давай… повесели… паршивец!
   – Развяжите, так петь неудобно – грудь расправить нужно.
   Тип в душегрейке оскалился и потянулся за тесаком.
   – Развяжите хлопца, – милостиво кивнул главарь.
   «Хлопца» развязывали долго – узлы затянули слишком сильно, но верёвку резать не пытались – пригодится ещё. Глеб встал, расправил плечи, откашлялся, потёр запястья и пару раз глубоко вдохнул.
   Воспоминание пронеслось синей молнией. Александра Степановна, учительница по пению, часто повторяла Глебу, что у его голоса хорошее будущее, нужно только кропотливо работать над ним. Естественно, парень бросил музыкальную школу три года назад к большому разочарованию преподавателя. Он и сейчас её помнил: высокая, худая, в заношенной бежевой кофточке, с седыми волосами, собранными в шишку на затылке. Круглая бородавка не уродовала узкое лицо, учительница напоминала Глебу, скорее, старую фею, чем ведьму. В уголках её глаз затаились непрошеные лучики морщин, серые глаза смотрят строго и требовательно, узкие губы настойчиво и высоко твердят:
   – Глеб, здесь нужно было взять выше: верхнее соль, а вот здесь ты не дотянул, нужно было ещё подержать, а потом уже переходить ко второму куплету. Давай-ка, друг мой, попробуем ещё раз, начнём прямо с «ромашек»… ииии!..
   От Александры Степановны всегда пахло старой пудрой и каким-то травяным настоем, то ли мать-и-мачехи, то ли шалфея. Глебу нравилось вдыхать эту сладковато – горькую смесь. Пожилая учительница была единственным, что воодушевляло к пению среди старых стен школы с облезшей штукатуркой и белой краской, барханами вздувшейся на подоконниках. Парень знал, что своих детей у Александры Степановны не было: сын погиб в чеченскую войну. Возможно, поэтому пожилая дама так любила Глеба и заботилась, иногда подкармливая пирожками и даря на день рождения тёплый шарф, связанный своими руками. Глебу не слишком нравился репертуар, который они вместе разучивали: старинные пафосные романсы, оперные партии, этюды к театральным постановкам и тяжеловесные классические произведения (кроме одного латинского гимна, который довелось исполнять на концерте). Ему больше по душе были простоватые народные песни, их дикость и необузданность, казалось, придавали сил. Одну из таких он исполнял на каком-то празднике, посвящённом музыкальной школе. Вспомнив слова, он быстро промычал про себя тональность и ноты.
   «Была – не была!» – подумал Глеб.
   Он начал негромко и, как будто неуверенно:

     В последний раз поёт кукушка,
     В полях колышется трава,
     В последний раз моя, хмелея,
     Кружится буйна голова.

     В последний раз моя, хмелея,
     Кружится буйна голова.

   Но затем сильный, красивый голос победно взмыл над верхушками сосен:

     В бою неравном пал сражённый
     Тяжёлым вражеским мечом,
     И кровь червонная бежала
     По телу сильному ручьём.

     И кровь червонная бежала
     По телу сильному ручьём.

   Ида изумлённо хлопала глазами: лес, казалось, весь сверкал от избытка цвета и звука; пряно золотились стволы и листья, слышно было, как ударялись друг о друга еловые иглы.
   Глеб тем временем проникновенно закончил, сбавляя тон:

     Поднимем, братья, полны чаши
     За тех, кто спит глубоким сном,
     Они хранили жизни наши,
     Пусть спят спокойно в мире том.

     Они хранили жизни наши,
     Пусть спят спокойно в мире том

   Тишина стояла долго, как показалось Иде. Она даже успела сглотнуть комок, образовавшийся в горле и проморгаться – так щипало глаза. Сердце стучало часто и громко: она ведь только что была на поле боя, на котором, распростершись, лежал мёртвый воин и смотрел в сумрачное небо. Ида не помнила, чтобы её так впечатляла простая песня.
   «Быть может, всё дело в его голосе? Разве обычный человек может так петь?»
   Она обвела взглядом разбойников и с пониманием увидела печаль, отпечатавшуюся на их хмурых лицах. Усатый сидел, подперев рукой подбородок, и невидяще уставился в землю, главарь нервно теребил многострадальную бороду, а вот у рябого глаза по-прежнему бегали, не решаясь остановиться на чём-то конкретном. Тень на штанах увяла, но чувствовалось, что она лишь затаилась, выжидая, когда снова сможет наброситься.
   – Иди, – наконец, выдохнул атаман, глядя куда-то вдаль, на что-то ведомое ему одному. – Иди и не попадайся мне больше. Повезло тебе, что скорблю я по брату своему названному, намедни убитому… А если услышу хоть где-нибудь, что Третьяк Душегуб тебя на волю отпустил – найду и собственноручно шею, как курёнку, сверну…
   – Женщину отпустите, – попросил Глеб.
   – А не много ли ты предсмертных желаний захотел, сопляк?! – вскинулся рябой с подлым взглядом. Он выхватил тесак, не переставая раздевать глазами женщину.
   «Этот безнадёжен, – определил про себя парень. – Его одного не проняло. У него даже глаза, как у тех, в красном».
   Теперь и ему стала видна уродливая тень, опоясывающая рябого со спины и принявшая совсем уже неприличную форму.
   – Если не отпустите – убивайте и меня тоже, – хмуро опустил голову Глеб.
   – Цыц, Блуд! – рявкнул атаман. – Мало тебе дочерей кузнеца из Гремучего Лога? Мне до сих пор снится, как они орут!
   – Ты стал таким кротким, Третьяк, – сплюнул Блуд. – Как бы кто другой не проснулся от твоих кри…
   Фразу оборвал тяжёлый кулак главаря. Третьяк свирепо навис над скорчившимся рябым, прижимающим ладонь к сломанному носу.
   – Ступайте, пока не передумал! – глухо бросил через плечо атаман.
   Глеб помог Иде подняться, и они, пользуясь тем, что разбойники занялись расправой над Блудом, поспешно подхватили суму, и рванули в лес, прочь от костра. Парень старался нащупать крепкий узел, и, когда ему это удалось, потянул верёвку на себя. Женщина вздохнула с облегчением, разминая затёкшие запястья. Только сейчас Ида заметила, что трясётся от страха – плечи мелко подёргивались.
   – Спасибо, – прошептала она, – спасибо тебе. И за жизнь и за песню. А я и не знала, что у тебя такой… красивый голос…
   – Не за что, – пожал плечами в темноте Глеб. – Если бы главарём был тот, рябой – ничего бы не получилось, он безнадёжный человек.
   – Безнадёжный?
   – Да. Был у меня одноклассник, голубей душил, кошек на огне жёг, в собак из пневматики стрелял. И ничего его не брало: ни родители, ни учителя, ни самые лучшие друзья. Однажды он девчонку соседскую сильно избил и изнасиловал, в колонию его посадили. Так и там он кого-то убил, говорили, не удержался перед соблазном, что ли… Моя мать говорит, что для таких нет ничего святого, что бы про совесть напоминало, пропащие люди. Вот и тот такой же. Ладно, пошли-ка отсюда побыстрее, кто этих дебилов знает, может, передумают…
   – Вот и предсказание, Г-глеб, – дрожа, отметила Ида, – если бы не ты, убитыми нам быть.
   Оба они решили умолчать об увиденной теневой небывальщине – мало ли, может, почудилось, а напрасно подозревать друг друга в опасных галлюцинациях не хотелось никому. Спутники поспешили вглубь леса, петляя и делая большой круг от разбойников.

Глава 6.
Скупой платит дважды

   Друзья бежали, перескакивая через поваленные стволы и трухлявые пни, стараясь, как можно быстрее увеличить расстояние между собой и шайкой Третьяка Душегуба.
   От шума крови у Иды звенело в ушах, но она расслышала запыхавшийся голос Глеба:
   – Погоди, постой… я вроде ручей слышу…
   И действительно, в густой чаще, сразу за вывороченной сосной, звенел небольшой ручей. Он вился между светлых пятнистых берёз, лёгкий и прозрачный в своём глубоком ложе. Ида и Глеб с жадностью принялись пить, а когда напились, умылись чистой ледяной водой, вновь жалея об отсутствии фляжки.
   – Вот найдём какой-нибудь город, – утешила женщина, – и купим, деньги-то у меня есть…
   – Много?
   – Ну, монет десять будет… медных… наверное, всё, что было в кошельке превратилось в эти медяки… Жалко, что я зарабатываю так мало… О, что это так приятно пахнет?..
   Ида поняла, что аромат идёт от пушистых листиков мяты. Женщина с удовольствием натёрла ею виски и запястья, и нарвала ещё, так приятно было снова ощутить свежесть.
   Затем она осторожно промыла ухо Глеба, вылив на него остаток жёлтого зелья, отдающего солодкой.
   – Я прям Пьер Безухов, – пошутил парень, но Ида не разделяла его оптимизма: несмотря на то, что внутреннее ухо было не задета, чёрные коротко стриженые волосы открывали на обозрение жутковатый обрубок. Он уже почти зажил, но каждый раз, когда женщина натыкалась на него взглядом, в памяти всплывали страшные люди в багряном. К счастью, опухоль на скуле начала спадать и желтеть. С плечом Иды дело обстояло почему-то хуже: рана лишь немного затянулась, но до шрама ей было ещё далеко. Поменяв повязки, спутники поторопились выйти из леса, Глеб был вполне уверен, что Третьяк Душегуб может передумать в любой момент.
   После передышки у ручья идти стало веселее: голод немного затих, и друзья бодро зашагали по изумрудным мшистым кочкам, уже привычно обирая по пути землянику и чернику. Судя по тому, что ягоды встречались всё чаще, путники скоро должны были выйти на опушку, которая и не замедлила предстать взору – залитая солнцем, золотистая, как звонкий летний день. Мрачные ели отступили, открыв холмистую поляну с кустами орешника и ракиты.
   Время подходило к полудню, когда друзья наткнулись на старую дорогу. Гадая, тот же это тракт, который они так легкомысленно избрали, или нет, спутники побрели по обочине, с удовольствием сняв жаркие сапоги и тяжёлые плащи. Скоро невдалеке показалась крупная деревня на пригорке – к ней-то и вёл путь. Приятели с новыми силами поспешили к селению, уже предвкушая, что закажут в трактире.
   После лесной тишины Иду и Глеба оглушил шум крупной деревни, которая, судя по всему, в скором времени готовилась стать городом. Крепостную стену только начали возводить: несколько строителей в серых рубахах заливали смесь в деревянные формы, тогда как другая группа вынимала уже готовые длинные глиняные кирпичи и выкладывала их на фундамент. У въезда в селение на дороге теснилось с десяток телег, гружённых клетками с курами, загончиками с печальными свиньями, блеющими овцами, тяжёлыми сундуками, душистым сеном, и холщовыми мешками, набитыми до отказа репой. В воздухе царили запахи ядрёного пота, навоза и крепкий мат: все возницы, приподнявшись на повозках, бранились, потрясали крепкими кулаками и грозили кому-то далеко впереди. Протиснувшись между обозами, друзья пробрались к началу очереди. Войти без платы им посчастливилось благодаря ссоре купца со стражниками: первый, красный от гнева, возвышаясь на телеге, плевался и орал на них, обвиняя в непомерной алчности и стращая близким знакомством с самим старостой. Те же, увлёкшись перебранкой и упражнениями в изобретении самых страшных ругательств, безуспешно пытались достать торговца, то и дело забавно подпрыгивая и грозя копьями. Ида и Глеб решили не мешать людям развлекаться, и незаметно проскользнули мимо купеческих телег, перегородивших всю дорогу.
   Грохот, вопли, стук и лязг металла навалились на приятелей со всех сторон: где-то кузнец колотил по наковальне, по деревянной мостовой, усыпанной гнилым сеном, совсем рядом простучал дробный конский топот – кто-то пронёсся в сторону ворот, откуда-то из глубины, скорее всего, с рынка, доносились призывные крики торговцев. Узкие, кривые улочки, вились между бревенчатыми домами с окнами, затянутыми бычьим пузырём. За кривыми заборами глухо лаяли псы и гоготали гуси, скрипнула калиткой женщина с коромыслом, плеснув водой на доски, куда-то промчался босой мальчишка с тяжёлым мешком на плече, двое бородатых мужчин в расшитых рубахах, перепоясанных красными кушаками, вальяжно вышагивали, скрипя новыми сапогами.
   Обогнав румяную женщину с большой корзиной, друзья отправились вверх по широкой, очевидно, главной улице, окружённой крепкими дворами с высокими воротами. Они остановились у низкой приземистой избы, которая уходила глубоко в землю. Под крышей виднелась деревянная дощечка с криво намалёванными красными буквами: «Корчма». Из широкой трубы валил дым.
   Приятели спустились по лестнице и хлопнули шаткой дверью. Внутри было темно и чадно. Кисло пахло щами и уксусом. Свет едва проникал сквозь узкие окна у самого потолка. Небольшой трактир вмещал восемь длинных столов с лавками, придвинутыми к глиняным стенам. Семь из них были заняты: за одним жарко спорили три подвыпивших торговца, за двумя другими обедали, гремя кольчугами, шестеро воинов. За остальными что-то жевала пара бродячих артистов с дорожными узлами, пьяница, горько рыдающий на плече собутыльника, и цыган с золотой серьгой в ухе, а в конце зала красноносый старик тоскливо опорожнял кувшин в гордом одиночестве. Справа, у очага, маленькая женщина в грязном переднике помешивала сомнительное варево. Рядом, у стола повыше, похожего на конторку, суетился пузатый хозяин в засаленной душегрейке поверх рубахи. Когда он нагибался, чтобы пересчитать монеты в глубоком кармане под брюхом, на его лысине играли блики от огня. За спиной корчмаря, очевидно, находилась кухня: оттуда неслись крики, стук посуды и резко тянуло пережаренным луком. Женщина поморщилась: лук она терпеть не могла ни в каком виде. Глеб сглотнул образовавшуюся слюну и потащил Иду к конторке.
   – Что сегодня в меню? – хрипло спросила она у хозяина, и осеклась.
   – Чаво-о? – недовольно протянул тот, переваливаясь вместе с необъятным брюхом через конторку, и подозрительно кося чёрным глазищем.
   Помявшись, Ида достала пять медных монет. Судя по нездорово радостному блеску во взгляде корчмаря, она переплатила. Но есть хотелось так сильно, что женщина не стала торговаться.
   – Вот… Нам бы поесть… И попить…
   – И с собой, – твёрдо добавил Глеб, морщась от боли в рёбрах.
   Корчмарь смерил его презрительным взглядом, и, обернувшись к женщине у очага, крикнул:
   – Пятунька! А ну подавай гостям полбу, да пожирнее!
   Приятели уселись на жёстких лавках за пустующим столом, гадая, что же это такое они «заказали». Переваливаясь уточкой, Пятунька поставила на стол дымящийся чугунок, а спустя ещё пару минут – пирог с рыбой на плоской глиняной тарелке. От аппетитного аромата друзья чуть начали есть полбу руками, но вовремя вспомнили про ложки.
   – А чаво это у вас, своих нетути? – удивилась Пятнуька, наморщив нос картошкой, и заправляя за платок седую прядь. – Ичас принясу.
   Схватив в одну руку ложку, а в другую кусок пирога, приятели с жадностью набросились на горячую кашу. Ида сразу же обожгла язык, а Глеб нёбо. Шипя и ругаясь, они вновь атаковали полбу, исходящую паром. Вкусно было до слёз, хоть и не совсем похоже на ту пшёнку, от которой они воротили нос дома – попадались непроваренные зёрна вперемежку со внушительными кусками свиного сала. А предусмотрительная Пятунька уже принесла корчагу с чем-то ароматным и две большие кружки. Запивая большими глотками плотный ужин, Ида закашлялась:
   – Ёл-кхи! Палки… Это что такое?
   Глеб опрокинул кружку, обнюхал края и задумчиво заявил:
   – Знаешь… смахивает на медовуху…
   Сверкнув глазами, женщина икнула и улыбнулась:
   – Да и пёс с ним. После сегодняшнего утра явно не повредит.
   За пирог, ложки, флягу с водой и пару берестяных кружек пришлось выложить корчмарю ещё три монеты. Ида скрипнула зубами, бормоча, что в следующий раз им придётся продавать что-нибудь ненужное, а чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно купить что-нибудь ненужное, а у них денег нет. Но делать было нечего. Только медовуху, они не успели выпить до конца. Перелив её в берестяные кружки, друзья решили тянуть на ходу. И сытые, уже сравнительно довольные жизнью, выбрались наверх. Улица была полна народу, и Глеб крепко прижал к себе дорожный мешок. Проталкиваясь между группой мужчин, пропахших потом и мятой кожей, приятели двинулись вперёд, чтобы найти место в ближайшей таверне – заботливая Пятунька посоветовала остановиться в «Лодье», приговаривая: «тама брат мой, он и за медяшку пустить, тольки кажите, что, мол, от меня».
   Рядом с приземистыми корчмами и трактирами шумел, как безбрежный океан, рынок. Базарная площадь встретила жуткой какофонией воплей, запахов и пёстрых нарядов. От рядов со скотом сильно несло навозом, и приятели поспешили дальше, туда, где торговки – дородные румяные бабы, перегнувшись через деревянные лотки, наперебой расхваливали свои товары, размахивая пучками лука и моркови.
   – А кому гароха! Капу-стки!
   – Морковка! Свежая! Крепкая!
   – Лу-чо-ок! Чесночок!
   – А вот яйца! А кому яйца!
   Протиснувшись к мясным рядам, друзья натолкнулись на необъятного мужика в окровавленном фартуке, который, отгоняя мух, снимал с крюка свиную тушу могучими ручищами.
   Его сосед, скалясь беззубым ртом, протягивал полные горсти орехов:
   – Одолела крушина – купи лешшины!
   Буквально здесь же, на самой середине площади, колесом ходили скоморохи в красных колпаках, размалёванные артисты жонглировали яблоками и тут же ели их.
   Вшивые нищие и юродивые, все в рванье и ветоши, выкрикивали предсказания скорого Апокалипсиса, сопровождая противоречивые пророчества безумным хохотом, и протягивая к прохожим грязные руки за подаянием.
   Рядом с цыганским шатром раздавались немелодичные вопли, перемежаемые переборами инструмента, смутно напоминающего то ли гитару, то ли лютню.
   – Отворот-приворот! Красны-девицы, добры-молодцы! Найди охоту – прилепи парню сухόту!
   Изрядно захмелевшая Ида услышала какие-то вопли сквозь толпу и предложила Глебу подойти ближе. Рыжий щербатый мужичонко голосил на все лады, перекрывая крики торговцев:
   – Кто перепляшет Данька-волчка – тому и вы-руч-ка! А ну, живей, живей подходи, подходи-подходи, да и глядеть-погляди! За погляд-то не берём, только пляшем да поём!
   Бубенщик, с невероятно хитрым лицом и узкими глазками, пользуясь небольшим перерывом, выравнивал сбитое дыхание и осматривал широкий кожаный бубен на предмет трещин. Широкоплечий и приземистый, заросший по самые глаза, бородатый, дударь сплёвывал в сторону, сжимая в грязных пальцах раздвоенную деревянную дудку.
   Глеб протянул женщине её кружку, та сделала большой глоток и закашлялась. Медовуха обожгла горло, упала в желудок, опалилив всё и там. Нервы распустились, как обрезанные нити – резко и радостно, струнами зазвенев по всему телу и, как всегда, отдавшись в лодыжках.
   – Смотри, как его колбасит! – кивнул Глеб на мужичонку, который вился, как вьюн, успевая делать ставки и выводя соревнующихся один за другим в круг.
   – Ага, – согласилась женщина и отхлебнула ещё.
   Начался новый тур, и музыканты завели свежую мелодию: весёлую, разухабистую.
   «Там-та-ра-та-та!» – отдалось в голове Ираиды от ритма.
   – А ну, пляши-пляши, пляши от души! Подходи честной народ! Становись-ка в хоровод! – соловьём заливался щербатый.
   Дударь и бубенщик привычно брались за инструменты, толпа громко хлопала, орала и хохотала, пританцовывая: мотив действительно был очень весёлый, заводной.
   «И где я слышала эту мелодию?» – гадала Ида, стараясь подпевать про себя.
   Музыканты играли вполне профессионально: дуда легко перескакивала по нотам, зовя и рисуясь, а бубен ловко и чётко отбивал ритм.
   – Талантливые ребята, – заслушавшись, вполголоса произнёс Глеб.
   «Там-та-ра-та-та!» – с готовностью отозвались икры, лодыжки и ступни женщины, призывая отбить чечётку и прямо сейчас.
   Ида всегда относилась к своим ногам с крайним подозрением. С определённой дозой спиртного они обычно начинали жить отдельной от неё жизнью: заслышав задорную мелодию, пускались в пляс, выписывая замысловатые кренделя. Проклятые конечности становились совершенно неуправляемыми, и по утрам особенно тяжело было выносить взгляды тех, кто менее активно куролесил рядом.
   «Странно, – мучилась Ида, – сейчас день, а мне вечер мерещится… И белая статуя… люди вокруг… ступеньки холодные… и флейты, флейты…»
   Глеб с интересом наблюдал за соревнующимися. Уже шестеро участников сошли с дистанции: обливающийся потом лысый мужик, хохочущий парень, заядлый гуляка, бородатый верзила, матерящийся без устали, какой-то горький пьяница и шустрый одноглазый мужичок.
   Против Данька конкуренты не выстояли и десяти минут – он ещё только входил в раж, а у них уже заплетались ноги и сбивалось дыхание. Неутомимый плясун был невысок и широк в плечах. Ни капли жира, сухопарые ноги в широких портах и лёгких сапожках. Молодые глаза смотрят задорно, но складки у усмехающегося рта говорят о тридцати, а то и более годах.
   «Там-та-ра-та-та!» – не отставала проклятая мелодия.
   Ноги сами собой начали отстукивать заводной ритм.
   «Нам же деньги нужны, так? – подумала Ида. – А этот рыжий вон уже сколько с людей содрал. Если что – отдам ему серёжки, они вроде серебряные. А так – чем чёрт не шутит?»
   И всё громче шумела медовуха в ушах: «Там-та-ра-та-та! Там-та-ра-та-та!»
   – Подходи-подходи! – радостно орал зазывала, ссыпая выигрыш в тяжёлую мошну и пряча её за пазуху. – Мои грόши уводи! Перепляшешь Данька-волчка – тебе и вы-руч-ка!
   «Ну, родимые, не подведите», – вздохнула Ираида, набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:
   – Я перепляшу!
   Обернулась сразу вся толпа, образуя коридор любопытных. Глеб запоздало попытался схватить Иду за руку, но та, вручив ему пустую кружку, уже уверенно шла вперёд.
   «Да… храм… плиты холодные… жертвенники горят…»
   И всё тело уже вовсю подпевало за проклятыми ногами – а те подтанцовывали под притихшую мелодию, собираясь дать жару.
   Ида подошла к зазывале, деловито подбоченилась, хитро прищурилась и расправила плечи.
   – Я перепляшу. Проиграю – получишь мои серьги – они из чистого серебра.
   Щербатый недоверчиво попробовал кольца на зуб, поворчал, но остался доволен.
   – Пляши, девка. Проиграешь – кольца мои. Выиграешь – все деньги твои.
   Дударь откашлялся и набрал воздуха, прежде чем прильнуть к раздвоенной дуде. Бубенщик выправил сместившиеся пластинки и поднял инструмент в знак того, что готов. Данько усмехнулся, сплюнул на доски в грязном сене и встряхнул ногами.
   – Начали! – неожиданно гаркнул зазывала, и музыканты грянули быструю мелодию.
   Данько привычно отстукивал ногами ритм, а Ида, уловив пульс, поняла, что мотив откуда-то смутно знаком. Сразу вспомнились примитивные уроки русского народного танца на курсах подготовки к работе вожатой в лагере.
   Веселье снова ударило в голову, и женщина принялась лихо отплясывать. Сапоги без каблуков стучали по доскам глухо, но часто, поддерживая ритм бубна и дуды.
   Пятка-носок! Рраз-два-три! Пятка-носок! Рраз-два-три!
   Оп-оп! Оп-на носках-разворот! Хлоп-хлоп! С пятки поворот!
   Правой-левой – вперёд – назад!
   Пятка-носок! Рраз-два-три! Пятка-носок! Рраз-два-три!
   Ооп-оп! Рраз-два-три!
   И плечи, плечи в такт: левое, правое, левое, правое. Ловко, игриво. Вот так! Да!
   Сердце ухало часто и бойко: точно в ритм. Коса порастрепалась, сарафан ходил колоколом вокруг колен, кольца стучали по щекам. Ида раскраснелась и сверкала синими глазами. Она совсем не замечала, что рана на плече раскрылась и сквозь повязку сочится алый ручеёк. Она видела яркое пламя жертвенников на фоне южной ночи и мраморные глаза гигантской статуи, флейты настойчиво влекли её за собой по широким плитам. Толпа уплотнилась и с новыми силами принялась орать и улюлюкать, подбадривая то женщину, то её удалого противника.
   Данько не уступал: его ноги мельтешили, как крылья вспугнутой птицы, на лице играла ехидная ухмылка, короткие кудри вздрагивали над толстыми бровями.
   – Что ж вы такую тоску играете, братцы?! – подзадоривала Ида музыкантов.
   Те азартно перемигнулись, сменили мелодию на ещё более быструю, в которой женщине почудились ирландские мотивы.
   «Или нет? Или всё те же флейты?..»
   – Другое дело! – одобрила она, не останавливаясь ни на минуту.
   Вправо-влево! Влево-право! Оп-оп-оп!
   Подбородок вверх! Смотреть вперёд! Ууух! Там-там-та-та-там!
   Рррам-там-та-та-тамм! Та-ра-дам-там-там! Оп-уоп-и вот так!
   – До чего же весело! Под такую музыку и останавливаться-то грех! – успела выкрикнуть Ида перед очередным всплеском и ускорением мелодии.
   Толпа неистовствовала: многие хлопали в ладоши, кто-то, не удержавшись, тоже приплясывал, кто-то напевал, кто-то топал в такт. Зазывала заметно нервничал, глядя на то, как выдыхается Данько. Плясун изо всех сил старался не подать виду, но движения его стали заметно медленнее, он теперь с натугой отрывал ноги от досок и совсем не успевал за ритмом. А вот Ида только-только расходилась: коса расплелась и тёмной змеёй била по спине, на лоб налипли пряди, подол сарафана прыгал, не поспевая за владелицей, но сапоги чётко и ровно отбивали такт музыки. Мало того – она пыталась ещё и подпевать! Но теперь было заметно, что боль и усталость настигли её: дыхание срывалось, с рукава на доски сыпались кровавые бусины. Но мелодия никак не отпускала, заставляя двигаться всё быстрее и быстрее, Уже и музыканты хрипели и прерывались, то судорожно набирая воздух, то меняя руки, уже и толпа выросла до ста человек, болея больше за бесноватую, чем за известного плясуна, а женщина всё не собиралась останавливаться, ускоряя и ускоряя темп.
   – Эй, ребята, чего заснули?! А ну, давай, ещё веселей!
   Из последних сил дударь выжал пару куплетов и упал на грязные доски, тяжело дыша и закатывая глаза. Бубенщик обречённо опустил руку с бубном и опёрся на коллегу. Ида и Данько так бы и продолжали танцевать под одобрительные вопли толпы, если бы у плясуна не подвернулась бы нога, и он со стоном не повалился в объятия к музыкантам.
   – Переплясала! Данька девка переплясала! – радостно-злорадно заорали в толпе. – Самого Данька переплясала! Ты гляди…
   Женщина остановилась, устало отёрла вспотевший лоб, и, тяжело дыша, оглядела поверженную троицу.
   – Хрен тебе, дура, – зло бросил зазывала, – лучшего плясуна сморила!
   – А вот и не хрен, – холодно отрезала Ида. – Хозяин ты своим словам или нет? Деньги на бочку! Отдавай мой выигрыш.
   Однако, рыжий молча кивнул музыкантам и Даньку, отвернулся, и направился куда-то сквозь толпу.
   – А ну, стой! – схватила его за плечо Ида.
   Женщина оказалась выше его на полголовы, и теперь, гневно глядя в косящие глаза, требовала:
   – Деньги давай, как обещал.
   – А не то что? – издевательски прищурился он.
   Толпа замерла, изнывая от любопытства, каждый боялся пропустить хоть одно слово из разгорающегося скандала. Из-за плотной стены людей к Иде пробирался Глеб, окликая её.
   – А не то я из тебя душу вытрясу, – отчеканила Ида.
   Сейчас она твёрдо верила в то, что сделает это, не задумываясь. Обычно она предпочитала не ввязываться в подобные ситуации, но теперь её разбирала злоба. К тому же, хмель ещё не совсем выветрился и пульсировал в висках. Глеб, наконец, прорвался сквозь толпу и шагнул к Иде.
   – Дура! – презрительно рассмеялся зазывала. – Мизгирю угрожать вздумала! – Скворец, Зяблик, Данько! Чего расселись?
   Музыканты и плясун неохотно поплелись за хозяином. Проходя мимо, побеждённый Данько одарил Иду таким ненавидящим взглядом, что та чуть не сгорела на месте. Скворец и Зяблик, однако, даже немного улыбнулись ей. Женщина буквально почувствовала, как деньги утекают из рук, и вдруг эти самые тонкие женские руки схватили щербатого за ворот засаленной рубахи и даже немного приподняли над мостовой. Ираида с силой тряхнула Мизгиря, мошна у того выпала прямо ей под ноги.
   – Скупой платит дважды, – бросила она, отпуская возмущённого мужика, и поднимая тяжёлый кошель.
   Щербатый взвизгнул, как раненая выпь, и бросился отнимать честно заработанное.
   – Отдай, потаскуха! – вцепился он в Идин пояс. – Отдай мои гроши!
   Прижимая мошну к груди, женщина с отвращением видела, как вокруг головы зазывалы радостно пухла чёрная туча. Она быстро и жадно наливалась гадким свинцом с каждым выкрикнутым ругательством и оскорблением. Глеб застыл рядом с женщиной. Взгляд его, очевидно, также был прикован к мерзкой опухоли, заслонившей лицо и шею мужичка.
   Ида молча выгребла из кошеля треть монет и бросила оставшееся Мизгирю:
   – Это я заработала.
   Взяв озадаченного Глеба за руку, она протолкалась сквозь толпу, оглянувшись всего раз. Щербатый суетливо прятал за пазуху похудевшую мошну, гадкая туча над его головой заметно поблекла. Музыканты и Данько с уважением смотрели Иде вслед.

Глава 7.
Возвращение кота

   Там гуляет важный котище усатый,
   Пьёт он молоко и не ловит мышей.
   Самый настоящий кот говорящий,
   А на цепи сидит Горыныч Змей.
   Приходите в гости к нам,
   Кот про всё расскажет вам.
   Потому что он видел всё сам.
Ю. Ким, «Там, на неведомых дорожках».

   Двухэтажная «Лодья» полностью оправдывала своё название – узкая, как лодка, бревенчатая изба притулилась между видавшей виды, покосившейся корчмой и глухой стеной чьего-то амбара. На коньке крыши деревянный петел тянулся к загорающимся на бархатном небе звёздам.
   Сонный владелец и впрямь был похож на свою сестру: такой же нос картошкой и врождённая флегматичность. При упоминании Пятуньки он даже не обрадовался, а только молча кивнул, взяв по медяку с носа за ночлег на чердаке.
   Однако, Глебу удалось его заинтересовать: выпросив у Иды два золотых, парень о чём-то долго препирался с хозяином, вызвав сначала его смех, а потом и громкое негодование. Впрочем, перебранка оказалась всего лишь торгом – шумным, но необходимым.
   Когда друзья поднимались, Глеб тихо показал Иде точильный камень и два больших ножа с деревянными рукоятями, обмотанными кожей:
   – Пусть теперь попробуют сунуться.
   Комната оказалась крохотной, метров девять, не больше. Сквозь слуховое окно лился серебряный свет, в его сиянии темнели две лавки, прибитые к стенам.
   – Мда… – вздохнула Ида. – Жилые площади нынче в цене…
   Парень аккуратно промыл и перевязал плечо спутницы, в очередной раз помянув «выродков в багряном».
   Крепко заперев хлипкую дверь на щеколду («даже припереть нечем!» – проворчала женщина), приятели отужинали пирогом и пересчитали наличность. В сумме получалось десять золотых, тридцать серебряных и семнадцать медных монет. Поделив на всякий случай деньги пополам, они решили устраиваться на ночь.
   Глеб, свесив ноги, сидел на лавке и старательно точил новоприобретённые ножи, медленно водя камнем от рукояти к концу. Мерное «вжик-вжжжиик», наполняло комнату, разбавляя писк настырных комаров и треск сверчков за окном.
   Ида лежала на другой лавке, жёсткость которой не смягчало ни сено, ни дырявые волосяники, и смотрела, как сквозняк треплет прозрачные тенёта на балках. Сквозь узкое окно в комнатушке ночь подвесила длинные лунные нити. Мелкие пылинки кружились в них, спеша спрясть волшебную пряжу до рассвета.
   – Глеб?
   – М?
   – А утром мы что делать будем?
   Парень отложил камень, провёл ладонью по лезвию.
   – Дальше пойдём. Кота искать.
   Затем снял сапог, срезал с голенища кусочек кожи и принялся доводить остроту ножей, водя по лезвию под острым углом и убирая выщерблины.
   – Почему ты думаешь, что нам вообще надо куда-то идти?
   – Я не знаю, где мы сейчас, куда перенёс нас кот… но я твёрдо уверен, что те ублюдки не отстанут. Я знаю, такие не отстанут просто так. Коту что-то надо от нас. Им что-то надо от кота. В любом случае такие ребята не оставляют свидетелей.
   – Этот кот втянул нас в какую-то опасную авантюру! Никак не пойму, с чего ты взял, что я буду во всём этом участвовать?!
   Глеб поднял глаза от ножа, блеснувшего в лунном свете.
   – По-твоему, у нас есть выбор?
   Женщина глухо заворчала: она не любила, когда её ограничивали в выборе.
   – А я смотрю, Глеб, тебе нравится такая бродяжная жизнь!
   – Уж всё лучше, чем была, – тихо ответил он, покривив душой: на самом деле ему безумно хотелось увидеть и обнять Егора. Ну, или хотя бы просто увидеть.
   Внезапно в воздухе загустилось облако, зазвенели невидимые колокольчики и на пол, застонав, прыгнул крупный рыжий кот.
   – О! Смотрите, кто вернулся! – сыронизировала Ида. – Звезда Куклачёва! Отлично, рыжая морда… Для начала хотелось бы знать, кто эти маньяки? Нас, между прочим, серьёзно ранили. Когда ты отправишь нас домой, в конце-концов?
   Рыжий подошёл ближе, и друзья заметили у него на боку огромный свежий шрам.
   «Точно, и его ранили», – запоздало вспомнила Ида и покраснела.
   Кот примирительно поднял передние лапы:
   – Давайте-ка всё по-порядку… Я рассказываю, вы не перебиваете…
   – Давай-давай, – охотно перебила Ида, – для начала: почему и как ты разговариваешь?
   Рыжий расстроенно покачал головой:
   – Ох, и давно же я не спускался к обычным людям, нельзя так долго ограничиваться общением с адептами!.. Даже с прошлым моим другом было проще договориться, чем с тобой, Ида… Правда, для этого пришлось надеть сапоги и ходить на задних лапах, но не в том суть…
   У Ираиды отвисла челюсть. Глеб тихо охнул и уронил нож.
   Кот, пользуясь замешательством, кивнул и продолжил:
   – Итак… Я – один из шести Амэша-Спэнта. Моё истинное имя – Воху-Мана, что означает «Благой помысел». Если кратко и для вас – Хранитель. Остальные Амэша-Спэнта – Аша-Вахишта – «Лучшая праведность», Спэнта-Армаити – «Святое благочестие», Хшатра-Ваирйа – «Желанная власть», Хаурватат – «Целостность» и Амэрэтат – «Бессмертие» – много столетий назад добровольно расстались с телесной оболочкой и вознеслись к Всеблагому. Все вместе мы составляем священную шестёрку хранителей и заботимся о семи творениях Ахрамазда. Пятеро вознесшихся хранят небеса, землю, воду, растения, животных и пламень. Я же пекусь о людях… И боге.
   Ида медленно закрыла открывшийся от удивления рот, а Глеб сузил округлившиеся глаза.
   – А… можно звать тебя не так официально? – спросил парень. – Например, Мэш?
   – Зовите, как вам заблагорассудится, – разрешил кот, – у меня много имён, одни звали меня кот Максим, другие Кот-Золотой хвост, третьи – Кот-Баюн… Я должен, как можно быстрее ввести вас в курс дела, времени у нас не так много, как кажется. Они ищут нас. Мы должны поспешить к Священному Древу.
   – К Древу, значит, – эхом отозвалась Ида. – Ищут…
   – Да, именно так.
   – А почему тогда ты нас бросил здесь? И где был так долго? Нас, между прочим, чуть не прикончили…
   – В первую очередь им нужен я. Вот я и путал, как мог, следы по разным мирам. И, в конце концов, вы же как-то выкрутились!.. Но давайте по-порядку. Слышали когда-нибудь такую фразу: «бояться своей тени»? Так вот, придумана она не ради шутки или насмешки над трỳсами. Древний её смысл забылся и был утерян. Тени – живые. Все. Любые. И самое печальное, что они постоянно живые.
   – И в нашем мире все тени живые? – решила уточнить Ида.
   – Везде и повсюду. С тех пор, как, был создан мир реальный, и иные миры ответвились от него.
   – А этот мир реальный? – спросила женщина.
   – Конечно, – кивнул кот, – реальный, живой и дышащий, но суть не в этом. Вам следует знать о тех, кто станет нас преследовать.
   – А что, нас должны ещё и преследовать? – удивилась Ида.
   – Увы… Ещё как… – кот потупил рыжую голову и вздохнул. Чувствовалось, что эту часть ему рассказывать особенно неприятно. – Всё началось не так давно, буквально год назад по вашему летоисчислению. Я почуял грядущие изменения, ужасные изменения… Я ждал гласа от Всеблагого, но молчание было мне ответом. Я видел многие миры и ужасался тем переменам, что происходили в них: животные и люди теряли свою суть, они становились пародией на самих себя. Человечество, обезумев, гибло в жестоких войнах, звери рвали друг друга на части, мутировали и рождали чудовищ. Земли иссушались и умирали… Странные призраки бродили вокруг… А Всеблагой молчал. И тогда я решился разведать всё сам. Отправившись в соседний мир, я с ужасом убедился в своей догадке: по какой-то причине Тени вышли из-под контроля и пожирали всякого, кого встречали на своём пути. Заметив моё присутствие, хáпуры пустились за мною в погоню. Они перекрыли мне путь к Древу, чтобы я не смог предупредить Всевышнего. Мало того, Анхрáман отдал им приказ уничтожить меня… Я долго скитался по истинным мирам и их отражениям, но так и не смог избавиться от них. И тогда я направился к источнику Судьбы, что лежит за пределами реальности. Труден и опасен был мой путь, но на карте стояло спасение всего сущего… Испив в гостях у трёх ведьм роковой воды, мне открылось, что мы вместе должны спешить к священному Древу, чтобы известить Всевышнего. Он и избавит мир от хапуров…
   – А почему же он сам их не видит? Этих ха-пуров?
   Кот опустил голову и тяжело вздохнул:
   – Я не знаю… Всеблагой одновременно здесь, нигде и везде… Не знаю, как объяснить… Боюсь, с ним случилось что-то… Хапуры рушат стены миров. Если им удастся опрокинуть Древо – погибнет само мироздание, погребя нас всех под слугами Тьмы.
   – Может, он просто умер? – пожал плечами Глеб.
   Мэш тут же замахал на него передними лапами:
   – Не говори так! Если погибнет он – мы обречены!
   Парень хотел спросить что-то ещё, но его перебили:
   – Ты говоришь, нас избрала твоя судьба? – неуверенно переспросила Ида.
   – Нет. Не моя. Ваша Судьба избрала вас обоих с самого рождения, а теперь указала на вас и мне. Вы ведь видели чёрные перья?
   – Было бы нелишне объяснить, что это за перья, и что всё это значит, – твёрдо подытожила Ида.
   – Это скрыто от меня, – покачал головой Хранитель. – Если бы я знал, я бы поведал вам. Могу лишь подтвердить то, что это знаки вашей Судьбы. Их я видел в воде, что поднесли мне три ведьмы.
   Некоторое время в комнатушке царило молчание, только выли комары да надрывались сверчки в ночи.
   – Ты сказал… хапуры, – повторил Глеб, аккуратно складывая ножи в суму. – Кто это?
   Кот вздохнул.
   – Они когда-то были живыми людьми, но уступили Тени. С каждым разом прогибаясь под нею всё больше и больше, они становились всё слабее и слабее, пока Тень не пожрала их окончательно. Здесь они так и зовутся хáпурами, что на древнем языке значит жрать. Сожранные…
   – Откуда они взялись?
   – Они слуги властелина тьмы – Анхрáмана, духа зла, который считает себя величайшим, и мечтает овладеть миром. Давным-давно, когда великий Ахрамазд только создал всё сущее, довелось ему гулять по реальности. Вы не были в истинной реальности, и не сможете понять Всеблагого… в тот день лёгкий ветер гнал по небу кудрявые облака, дивно пела птица Арлат в ветвях могучего Древа, а прекрасные водопады низвергали свои струи в реки Вечности… Всевышний настолько восхитился своим творением, что у Него закралась святотатственная мысль о том, что нет более ничего прекрасного во Вселенной, и лишь Он может владеть всем этим великолепием. С того момента Он раздвоился: одна Его часть жаждала власти и поклонения, вторая же противилась этому, настаивая на созидании и любви. Тогда вышел из Него тёмный и злой Анхраман и попытался завладеть всем миром и уничтожить Ахрамазда, но Тот одолел его, хоть и с великим трудом. Всеблагому удалось низринуть свою вторую половину глубоко под корни Великого Древа реальности. С тех самых пор Анхраман жил во гневе и злобе, мечтая отомстить и стать властелином реальности любой ценой, пусть даже ценой жизни этой реальности. Он умножился и каждому созданию Всевышнего отдал часть себя – тьму. С тех пор жизнь каждого человека – борьба со злом в самом себе. И от того, кто выйдет победителем, зависит многое, а главное – судьба всего живого… Шесть творений созданы совершенными… Все болезни, ржавчина, муть, плесень, зловоние, увядание и гниение – дело рук Анхрамана. Ещё есть те, кто и поныне противостоит Анхраману. Но есть и те, кто добровольно отдал себя тьме, есть те, кто не видел света и смысла, чтобы сражаться против зла…
   – Почему твой Всевышний не может просто уничтожить этого Анх… духа зла? – заинтересованно спросил Глеб, надавив указательным пальцем на верхнюю губу.
   – Зло невозможно уничтожить, – устало улыбнулся кот, – над ним можно лишь одержать победу. Многие в попытке познать природу зла и уничтожить его гибли, так и не уяснив этой простой истины, или же протестуя против неё.
   – Только одержать победу? – прищурился парень.
   – О, да. В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни минуту. Победа над силами тьмы означает гибель всего живого, ибо человек, как и всё вокруг, двойственен: тьма – его тело и свет – дух его. Уничтожь тело или перестань заботиться о нём – погубишь личность. Так же и с миром…
   – Погоди-ка! – вскричал Глеб. – Выходит, эти хапуры слабы изначально?
   – Почему? – спросила Ида.
   – Всё просто, – победно улыбнулся Глеб, – они сдались ещё тогда, когда позволили тьме сожрать себя. Они – рабы этого… Анхрамана. А светлые… ну, или те, кто не сдался, а сражается с тьмой до конца – получается, они намного сильнее… То есть Ахрамазд заведомо сильнее противника!..
   Хранитель лукаво щурился на парня, как учитель на любимого ученика:
   – Ты схватываешь на лету, мой юный друг. Жаль, хапуры считают иначе.
   – Хитрец! – усмехнулся Глеб, потирая покрасневшие глаза. – Ты отвёл нам глаза. Когда ты отправишь нас домой?
   – Я не могу отправить вас домой, – грустно улыбнулся кот. – Не для того я прошёл тысячи тысяч миров и каждую минуту уходил от погони. Не для того я подвергал себя смертельной опасности, вступив на лестницу Храма Судьбы. А тебе, Глеб, и подавно дорога назад закрыта…
   – А я? – спросила Ида. – Если я не хочу ни в чём этом участвовать. Хочу просто вернуться домой и хорошенько пообедать. Ты вернёшь меня домой?
   – Я не могу. Судьба избрала вас. Если ты вернёшься, Глеб и я не справимся, мир рухнет. Все умрут. Твоя мама, Костя…
   – Вот только не надо шантажировать… – пригрозила Ида. – Откуда ты столько знаешь о нас, если мы видим тебя только второй раз? И вообще, почему мы должны верить тебе?
   – Я многое знаю о многих. Я сижу у корней Древа, оттуда виден каждый мир и каждый человек. Я всех их знаю наперечёт: кто любит печёных лягушек, кто изменяет жене… Просто верьте мне.
   Люди завороженно разглядывали рыжего кота, который сидел перед ними, как мудрый наставник. Зрачки Иды и Глеба начали слегка светиться.
   – Бога действительно зовут так сложно? – наконец спросила Ида.
   – Я уже где-то слышал об этих именах, – вставил Глеб. – Ахура Мазда и Ариман… или как-то так… я читал… у нас семинар был по религии…
   Кот низко наклонил голову и прикрыл глаза на манер восточных мудрецов:
   – У Всеблагого много имён. Амон, Птах, Митра, Род, Иахве, Гиче Маниту, Вишну… Я же зову его тем именем, которое ему дали когда-то люди моего племени. С тех времён я получил сан Амэша-Спэнта.
   Хранитель поднял глаза, которые неправдоподобно изумрудно сияли.
   – Уже слишком поздно, друзья мои. Нужно поспать и набраться сил перед опасным путешествием. В дороге я отвечу на все ваши вопросы. Долгий путь меж миров измотал меня…
   Ида заметила, что кота пошатывает, и ей стало стыдно, что они так долго мучили это существо расспросами.
   – Давайте спать. Время-то уже явно заполночь.
   Мэш подарил ей благодарный взгляд:
   – На заре мы должны покинуть город. Нам предстоит долгая дорога.

   Утром Хранителю пришлось долго будить людей, сладко спавших на лавках, ставших вдруг такими удобными после голой земли.
   Щекоча усами Идин нос, кот бормотал негромко, но внятно:
   – Вставай, вставай. Хапуры не ждут, по следу идут.
   Женщина вздрогнула, вскочила и застонала, разбудив Глеба:
   – Господи… как же всё болит!
   Парень раздирающе зевнул, щурясь в яркие солнечные лучи, бьющие из окна.
   – Чувствую, зарю мы проспааа-аали…
   Морщась от боли в мышцах, Ида спросила у кота:
   – Наверное, тоже есть хочешь?
   – Благодарю, – улыбнулся Мэш, – я сыт. В соседнем амбаре просто прорва мышей.
   – Ты ешь мышей?
   – Но я же, в конце концов, кот.
   – Так ты… и вправду съел того волшебника? – перешла она на благоговейный шёпот. – Когда он превратился в мышь…
   – При жизни он был дурным человеком, подчинившимся Тени. Во всяком случае, на качество пищи это никак не повлияло, – пожал плечами Хранитель.
   – Пятунька, наверное, кучу всего вкусного напекла… – мечтательно протянула Ида. – Надо бы навестить её в корчме…
   Глеб кивнул, вспоминая сытные харчи.
   – Вы что, так ничего и не поняли? – озлившись, зашипел Хранитель. – Они идут. Они уже здесь! Они пролили вашу кровь, они знают её вкус и запах. Когда я швырнул вас, истекающих кровью, в этот мир, вы уже достаточно наследили. Они чуют вас, и идут по следу, как гончие. У тебя второе ухо лишнее, Глеб? Рассказать в деталях, что они обычно делают с женщинами, Ида?
   – Что предлагаешь? – засовывая нож за пояс, спросил побледневший парень.
   – Никакой корчмы. Доедайте пирог и вперёд. Мы уже должны быть за городом. Я чувствую, как хапуры входят через ворота. Должно быть, они сейчас платят за въезд…
   Остатки рыбного пирога, как и вода из фляжки, исчезли в мгновение ока. Ида наскоро переплела непослушную косу, и приятели спешно покинули «Лодью».
   К их удивлению базарная площадь была уже почти полна, несмотря на ранний час. Рядом со связками лука и свёклы купцы развешивали свиные туши, раскладывали горки яиц, а на задах сонно блеяли козы. Только что подоспевшие торговцы выставляли туески с мёдом и сметаной. Буквально на бегу Глебу удалось купить большой шмат сала и каравай ржаного хлеба. За медяшку Ида торопливо набрала воды у женщины с полными вёдрами на коромысле.
   – Спешите за мной, – приказал Мэш. – Не вздумайте отстать.
   Спутники неслись за котом, который, прихрамывая, шнырял между домами замысловатыми зигзагами, сворачивая в какие-то узкие проулки и распугивая собак. Заборы, избы и бородатые лица мелькали, сливаясь в какую-то мешанину. Где-то позади неутомимо драл горло петух, перекрывая детский плач, а слева тоскливо мычала недоенная корова. Дворами, ригами и амбарами друзья пробрались к безлюдной окраине. Здесь, где ещё не успели возвести стену, чернела пара сгоревших домов и покосившиеся сараи.
   – Слышите? – спросил кот, поджав лапу.
   Ида обернулась на покинутое селение и услышала отдалённые вопли боли и страха. Правое плечо бешено запульсировало, сводя резью всю руку. С ужасом женщина поняла, что из раны ручьём бежит кровь, пропитывая рукав сорочки. Глеб непроизвольно охнул, прижав ладонь к уху, остро вспыхнувшему от боли. Поднёся пальцы к глазам, он увидел, что они в крови.
   – Боже… это и правда они… – похолодев от страха, прошептала женщина.
   Напуганный Глеб только молча сплюнул в траву и протянул Ираиде нож.
   – Наклонитесь ко мне, – потребовал Хранитель. – Если не хотите истечь кровью.
   Лечение показалось не слишком приятным: шершавым языком Мэш зализал открывшиеся раны, и они тут же затянулись. Люди перестали морщиться сразу, как только утихла боль.
   «Как же он исцелился сам?» – подумала Ида, поглядывая на свежий шрам на боку кота.
   – Почему у нас кровь пошла? – нервно спросила она у кота.
   – Пора бы знать, что когда убийца рядом, у жертвы открываются все раны! – нетерпеливо мяукнул он.
   – Убийцы? – переспросил Глеб. – Мэш, но мы же ещё живы?
   – Это недолго исправить, если вы так и будете стоять здесь, как истуканы!
   Ветер со стороны деревни принёс сладковатый запах гнили, придав беглецам дополнительное ускорение. Перебравшись через фундамент, они пустились по широкому полю, засаженному ячменём. Друзья постоянно оборачивались, опасаясь увидеть преследователей.
   Оставив деревню далеко позади, уставшие спутники перешли на быстрый шаг. Тяжело дыша и топча зелёные стебли, Ида и Глеб сняли плащи. От непредвиденной пробежки вся их одежда пропиталась потом, а солнце тем временем поднималось всё выше.
   – Быстрее, – торопил Хранитель. – Мы должны успеть скрыться в другом мире. Чем дальше мы уйдём, тем дольше они будут нас искать.
   – Как ты перебросил нас сюда? С помощью магии? Колдовства? В нашем мире тоже так можно? – спросила Ида, перебирая заплетающимися ногами.
   – Магия однажды исчезла, потому что бог изменил мир. Он его всегда менял, но однажды маги доигрались – они слишком жадно тянули силу из четвёртого покрова. Он настолько сжался, что грозил уничтожить Древо Жизни, бросив планеты в пасти бесчисленных солнц. Пришлось оградить от людей четвёртый, божественный покров.
   – Офигеть! Так ты про четвёртое измерение? Оно существует?! – поразился Глеб.
   – А ты сомневался?
   Парень поперхнулся возмущением, но его уже перебила Ида:
   – Только ты можешь так ходить по мирам?
   – Лишь тому, кто чист сердцем, и способен отдавать свою силу, дозволено черпать силы из четвёртого, закрытого покрова… Я отдаю свои силы за нас троих. Потому что, забирая, нужно отдавать, и ничто не может возникнуть из ниоткуда.
   – А как же бог? – не удержался Глеб.
   – Он был всегда, – твёрдо ответил кот. – То, что люди не знали о нём, не значит, что его не было.
   – А хапуры? Они что, тоже чисты сердцем?
   – Они – не люди. Они – нечто низшее, но они также обладают силой.
   – И откуда они её берут?
   – Людская злоба. Зависть. Ненависть. Ревность…
   – Но всё-таки, – не сдавалась Ида, – почему мы должны верить тебе? А вдруг ты и есть этот самый хапур и заманиваешь нас в какую-то ловушку?
   Мэш усмехнулся:
   – Твари в багровых плащах кажутся тебе дружелюбнее?
   Поля с посевами плавно перешли в холмистые луга. Под сапогами гибли ромашки. Из мягкой травы то и дело вспархивали мелкие птахи, и, возмущённо крича, перелетали на другое место.
   – Как тебе удалось отогнать их? – не отставала Ида от Хранителя.
   – Они не выносят истинного света, но вечно желают пожрать его, поскольку вечно голодны. Желают, чтобы весь свет принадлежал им… Боятся его, страстно желают и ненавидят…
   Женщина почесала затылок под косой:
   – Но почему кот? Почему именно кот? Почему не человек?
   – Когда-то я был человеком, как и ты. Ходил на двух ногах, любил и ненавидел… Я был молод и глуп. Я оступился, свернув на путь Тьмы, и наделал много бед. Я раскаялся, и посвятил всю свою жизнь служению свету. Много веков я храню Цепь и Ключ к Двери Древа. А облик я получил от предыдущего Хранителя.
   Ида надолго замолчала, осмысливая услышанное. Ноги безбожно ныли от непривычных нагрузок, но она почти не замечала этого из-за суетливо роящихся мыслей.
   – Ты обещаешь, что как только мы проводим тебя этого твоего дерева, ты вернёшь нас домой? – наконец, спросила она.
   – Я не могу сказать, куда ведут нити ваших судеб, но клянусь, что приложу все силы к тому, чтобы ты вернулась туда, откуда я увёл тебя.
   – А Глеб?
   – Для него возврата нет, он избрал иной путь, – покачал головой кот.
   Парень вмешался и перевёл разговор на другую тему, заявив:
   – Учти, Мэш, у меня к тебе тоже много вопросов. Что это за мир? Ты говорил о какой-то реальности… что это за реальность, и где мы теперь?
   – Мироздание – весьма сложный механизм. Его и не признать в том, что когда-то создал Великий, но я попробую описать привычными вам образами. Представь себе огромное живое дерево, ветви которого – миры, созданные рахшанами. Вот по такой ветви мы сейчас и идём.
   – Кто такие рахшаны? – заинтересовался Глеб, в который раз поправляя съехавшую повязку и кусая верхнюю губу.
   – Светлые. Лучезарные. Служение Ахрамазду и шести Амэша-Спэнта полностью изменяет дух. Забота о семи творениях (это воздух, земля, вода, растения, животные, пламень и человек) помогает достичь совершенства. То есть ты сможешь творить то, что людям неподвластно, люди называют это чудесами. Проще говоря, если идти по дороге света – можно разжечь в себе искру божию и подчинить себе великую мощь, данную нам Ахрамаздом.
   Рахшанов в каждом мире зовут по-разному: пробуждённые, просветлённые, горящие, светлые, сверкающие… но чаще – боги или полубоги. Те, кто смог преодолеть себя и зажечь в своей душе огонь, получают невероятную мощь и силу созидания. Такие люди становятся рахшанами и могут творить новые миры – ветви Священного Древа. Все они славят Всевышнего и ведут людей к свету.
   Но есть и другое Древо – зеркальное отражение того, в котором мы сейчас. Когда Ахрамазд создал реальность, Анхраман отразил Древо Жизни в своих чёрных помыслах, и оно опрокинулось другой реальностью – страшной и алогичной. Дух зла не всемогущ, он не в силах ничего создать сам, он властен лишь искажать уже созданное. У Нижнего Древа есть свои ветви, как отражения этих, но по ним бродят жуткие существа, вечно гниют вонючие растения и вместо рождения там царит смерть. Не хотел бы я вновь оказаться там… Оттуда приходят хапуры, ибо после смерти люди попадают в корни Древа, сожранные – в ветви Нижнего мира, выстоявшие же – в ветви Верхнего…
   – По-твоему… когда люди умирают… они потом попадают куда-то ещё? – спросил Глеб, беспокойно обернувшись.
   – Ну, конечно! – рассмеялся кот. – А разве может быть иначе? Жизнь не оканчивается смертью, смерть – лишь переход с одной ветви на другую! Человек должен пройти долгий путь и обрести чистоту в душе и сердце. Обойдя все ветви, он сможет присоединиться к Всеблагому, как дети всегда приходят к своим родителям, обретая покой… Ведь и в памяти вашей ветви остались следы: сколько людей были названы белой лебедью, ясным соколом или сизой голубкой? Кукушкой, мудрой совой, перепёлкой, вороной, уткой, селезнем, воробышком… Птицы всегда перелетают с ветки на ветку… как ты, Глеб…
   – И куда ты нас теперь ведёшь?
   – Мы должны немного оторваться от них. Хапуры почему-то обрели способность являться в Верхние миры, убивая всех. Мы должны спасти реальность и призвать на помощь Ахрамазда. В одиночку до Древа мне не добраться, нужна ваша помощь.
   – Но разве зло не кончится никогда? – спросил Глеб, перебрасывая тяжёлую суму с одного плеча на другое.
   – Всего в истории Вселенной три эры, – нахмурился кот. – Первая – это, конечно же, творение. Начало второй эры – «смешение». Тогда-то мир получил Ахрамазда и Анхрамана. Третья эра ещё только грядёт. Это будет «разделение». Добро вновь отделится ото зла, но это отделение, хвала Всевышнему, продлится вечно. Все смогут жить вместе в состоянии полного спокойствия и мира. Но пока обе стороны копят у себя приверженцев…
   Тени хозяйничают в Верхнем мире, и у меня плохое предчувствие… Ты ведь видел их, Глеб, не так ли? А ты, Ида?
   Друзья переглянулись, и поняли, что оба видели эти тени.
   – Это знак. Обычно люди не видят их, только чувствуют, как зло вползает в сердце. Вы видели их, они видели вас. Сама Судьба решила противопоставить им вас.
   – Я вообще не просила быть избранной какой-то там судьбой, – сердилась Ида, утирая пот со лба. – Нельзя ли было выбрать какого-нибудь спортсмена… Чего ради я? Чего ради Глеб?
   Впереди запестрела берёзовая роща, и Хранитель устремился туда. Женщина почти почувствовала, как он улыбается, подбирая слова для ответа.
   – Тебя верно назвали Ираидой, ибо Ираида – означает «стремящаяся к покою». Но ещё и «дочь героя». Твой отец когда-то спас от голода обнищавшую семью художников, отдав им по дороге домой ползарплаты. Думаю, твоя мать не рассказывала тебе об этом – она тогда рассчитывала на новое платье… В тебе течёт кровь твоего отца!
   Ида одарила кота удивлённым взглядом и снова замолчала. Левую икру свело судорогой, и ей пришлось закусить нижнюю губу.
   – Что тогда значит моё имя? – спросил Глеб.
   – Твоё имя ещё древнее… Этим именем называли самых удачливых воинов, которые из любой битвы выходили победителями. Ты – «хранимый Богом».
   Парень недоверчиво хмыкнул, стряхивая с плеча жука.
   Хранитель продолжал:
   – Я всегда считал, что пути Судьбы неисповедимы. Но не в вашем случае. Всякая ли женщина купила бы сарделек, чтобы накормить бродячего кота? Каждый ли парень, рискнул бы жизнью ради жизни незнакомой женщины?..
   Друзья переглянулись. Этого им в голову не приходило.
   – Там, где есть свет, всегда есть надежда. Вы даже не представляете, насколько сильны. Тень всегда будет бояться вас. И всегда будет стараться уничтожить. Именно поэтому жизнь светлых так сложна…
   Хвала Всеблагому, мы прибыли.
   Едва переставляя ноги, Ида упала на колени: вчерашние танцы не прошли даром. От звона в ушах ей почему-то слышались шипящие слова хапуров, вызывающие тошноту. Плечо вспыхнуло огнём. Обернувшись, она остановившимися глазами увидела шесть багровых фигур, приближающихся уверенно и неумолимо. Их разделяли каких-то десять метров.
   «Не может быть! Мы же ушли так далеко!»
   – Нас догнали! – хрипло выдохнула она, отступая к спутникам.
   Глеб выхватил нож, подавляя желание прижать ладонь к уху.
   – Зеркало, – скомандовал Хранитель.
   Парень торопливо вынул зеркало, и все трое поспешно заглянули туда. Мэш очень неразборчиво что-то шептал, ослепительно сверкая изумрудными глазами, и шёпот этот смешивался с равномерным шорохом травы под ногами хапуров. Ида огромным усилием воли заставила себя приковать взгляд к трём отражениям, подавляя желание сорваться с места. У Глеба побелели фаланги, сжимающие ручку с зеркалом, большие карие глаза, казалось, стали ещё больше. Багряные хламиды шуршали всё ближе, распространяя жуткое зловоние. Но вот зеркальная гладь задрожала, пошла волнами, наливаясь цветом и объёмом. Повсюду слышался перезвон чудесных маленьких колокольцев. Тонкие серебряные переливы отдавались в каждой клетке тела, отдаляя шорох и вонь хапуров. Всё вокруг переливалось чёрным и белым, будто шахматная доска. Напоследок Иде почудилось шипящее ругательство, Глебу послышался свист ятагана у самого уха.

Глава 8.
Тан-де-лех. Реквием для друга

   Мир пошатнулся. Пала цепь времён.

   Зачем же я связать её рождён?
У. Шекспир, «Гамлет».

   «Requiem aeternam dona eis, Domine»
   – «Вечный покой даруй им, Господи».
Заупокойная литургия.

   На многие километры вперёд простиралась чёрная выжженная земля, усеянная унылым серым сланцем. Сухая, безжизненная почва бугрилась рытвинами и ямами, похожими на чьи-то норы. Безрадостный пейзаж разбавляли огромные валуны дымчатого цвета, сторожащие голую степь, как безмолвные стражи. Бурое мрачное небо низко наклонилось над путниками, с нехорошим любопытством разглядывая два невыспавшихся лица и усталую морду.
   – Где мы? Что здесь написано? – спросил Глеб, указывая на дорожный камень, испещрённый диковинными рунами.
   – Тан-де-Лех, – ответил кот, – «Там, где Тьма». Окаянные земли.
   Ида, наконец, поняла, что её так настораживало и выбивало из колеи: ветра здесь не было. Совсем. Никакого. Даже в жаркие летние дни, когда дрожащее марево плывёт над раскалённой землёй, изредка проносится лёгкий ветерок, будто чья-то прохладная ладонь проводит по разгорячённому лбу. Здесь же царила призрачная тишь. Тепло, сухо и мёртво.
   – Слушай, у меня всё не идёт из головы это их слово, – сказала Ида. – Вот же привязалось: йандлех, йандлах…
   – Йандлах Баха маар… – горьким шёпотом прошептал кот. – Это конец. Смерть.
   – Чья?
   – Всего живого. Ты, я, он, деревья и вода – всё. Сами хапуры называют себя йан длех – «убивающие тьмой».
   – Мэш, слушай… Ты только посмотри на нас. Да разве мы можем остановить этих маньяков? Мы бежали изо всех сил, а они всё равно нас догнали!
   – Их с каждым днём всё больше. Но правда на нашей стороне. Бог поможет. Мы должны найти его у Священного Древа. А если пройдём как можно дальше, хапурам будет сложнее нас обнаружить.
   – Да что блин это за бог-то такой, – возмутилась Ида, – что сам не может с этими хапурами справиться?
   Хранитель одарил женщину тяжёлым взглядом:
   – Иногда даже богу нужна помощь.
   Спутники брели, вздымая сапогами облачка мутной пыли. В мёртвой тишине их шаги отдавались гулким стуком, расстраивая и без того напряжённые нервы.
   «Ни облаков, ни солнца», – удивлялся Глеб.
   Это место напомнило ему подвал санатория, в котором они со старым другом Горькой когда-то подрабатывали, крася забор перед длинным зданием и вскапывая грядки. Сама здравница всегда сияла начищенными полами и белыми стенами, приглашая улечься в удобное кресло и пропустить оздоровительный коктейль. Кроме кладовщика, Глеба и Горика мало кто имел возможность сравнить великолепие верха с убожеством низа. Подвал был похож на старый склеп, только вместо гробов там пылились старые ящики из-под винных бутылок, слепые бюсты Ленина и косматые мётлы. В невозможно спёртом воздухе пахло солёными огурцами и марганцовкой. И даже после того, как друзья освободили каморку от ящиков, и вымыли полы, в стенах остался всё тот же безжизненный дух, наводящий на мысли о рассыпавшихся в прах мумиях.
   Иде всё время казалось, что от камней ползут какие-то тени. Сами же валуны напоминали застывших людей.
   «Словно Медуза Горгона прошлась…»
   – Как же здесь мерзко… – повернулась она к коту. – Что здесь случилось?
   – Хапуры. Такая судьба ждёт каждый мир, если их не остановить. Если всё живое гибнет в одной ветви, это отражается во всех… стенки между мирами истончаются. Миры проникают друг в друга. Если так пойдёт и дальше, миры сольются и разрушатся.
   – И долго нам надо быть здесь?
   – До тех пор, пока расстояние между нами и хапурами не будет достаточно большим.
   Друзья прошли уже довольно долго, но вокруг не становилось ни светлее, ни темнее. Впереди и позади расстилалась та же глухая и измученная степь, всё больше напоминающая огромное кладбище с беспорядочно разбросанными надгробьями.
   Ида не выдержала первой, заявив, что не двинется с места, пока они не отдохнут. И Мэш, и Глеб так устали, что не нашли сил возразить. На ночлег устроились за одним из мощных серых валунов – в голой степи, как на ладони, люди чувствовали себя очень неуютно. Костёр развести не из чего, но уж очень хотелось, температура в окаянных землях не менялась, как погода и время суток, и всё-таки без танцующего огонька тоскливо, будто без старого доброго знакомого. Усевшись на расстеленных плащах, приятели нарезали хлеба и сала. Люди поужинали сытно, а Мэш съел всего три кусочка. Он улёгся, положив рыжую голову на лапы, и прикрыл глаза. Глеб от нечего делать поточил ещё ножи, а потом долго сидел, уставившись в никуда и подперев верхнюю губу указательным пальцем. Ида в который раз передёрнула плечами.
   – Мэш… – неуверенно произнесла она. – Мы же снова в другом мире, да? Почему тогда наша одежда не изменилась снова?
   – Древо видит вас такими, – пожал плечами кот, не открывая глаз, – какими вы могли бы быть в забытых мирах.
   На часы сначала встала Ида. Охранять спящих, правда, было пока не от кого: жутковатая тишина давила на уши так, будто женщина внезапно оглохла. Мёртвое беззвёздное небо нависало, как декорация к дешёвому спектаклю.
   «Что же такое можно сделать с целым миром, чтобы он стал таким… бездыханным? Если только отнять душу. Но разве у мира есть душа?»
   За этими размышлениями её и застал Глеб.
   – Не спится, – хмуро соврал он, потирая опухшие веки.
   Зевая, Ида завернулась в запачканный землёй плащ. Заснула она быстро: её согревал тёплый бок Мэша.

   Несмотря на завтрак, утро не принесло путникам облегчения: кусок застревал в горле среди этого глухого безмолвии, где даже эхо, казалось, умерло.
   Багровое небо опустилось ещё ниже, грозя обвалиться прямо на головы, а безликие валуны подступили плотнее.
   Мэш брёл, спотыкаясь о куски сланца. Некоторые из них сухо трескались, рассыпаясь в бесцветную пыль.
   Глеб заметил, что Ида бездумно жуёт кончик косы. При этом глаза её как-то расширились, напоминая взгляд испуганного ребёнка.
   – Ида, – тихонько позвал он, но женщина не откликнулась.
   – Ида! – повторил парень, взяв её за руку, и медленно опуская. – Посмотри на меня! Посмотри в мои глаза. Смотри в мои глаза…
   Постепенно она сконцентрировалась на своём отражении в тёмных зрачках парня, и лицо её приняло осмысленное выражение.
   – Не могу я здесь, – глухо простонала женщина, – тяжело мне. Меня мама в детстве закрыла в кладовке за то, что я банку варенья раскокала. Я там до утра просидела, ревела от страха. Там, в кладовке, было так же, как здесь: пусто, пыльно, тихо. Темно, и только бетонные стены вокруг.
   – Не смотри вокруг, – посоветовал Глеб, – думай о чём-нибудь хорошем. Что у тебя в жизни хорошего есть?
   – Не знаю, – покачала головой Ида, – вроде ничего.
   – Раков вспомни! – разозлился парень. – Раки какие вкусные были! И… каша с салом! И как ты плясала… хорошо плясала…
   Женщина вспыхнула, вспомнив свой танец, и невольно хихикнула.
   – А шустро всё-таки Данько отплясывал… а мне всё время флейты у храма мерещились… и жаркий вечер…
   Хранитель бросил на неё пристальный взгляд:
   – А белая статуя там была? И жрец в пурпурной тоге?
   Ида вытаращила глаза и кивнула.
   – А ты откуда знаешь?
   Кот важно наклонил голову:
   – Я – Хранитель, не забывай. Судя по всему, ты когда-то жила во времена девадаси, когда Всеблагого чтили танцем юных девушек. Самые искусные из них под ритм барабана-дхола и мелодию шехнаи, тростниковых дудочек, порхали, исполняя натьям мохиниаттам и достигая чистоты через абхиная. Таких мастериц бхаратнатьям называли гхавази…
   Женщина придирчиво хмыкнула:
   – Ну-ну. Чё ж тогда такой эффект, только когда выпью?
   Мэш хитро улыбнулся:
   – Перед бхаратнатьям жрецы подмешивали в питьё гхавази кое-что, что есть в любом алкоголе – сόму, составляющую напитка богов.
   Ида вздохнула:
   – Сомы, хавази… не помню никаких хавази… – Она взяла у Глеба мешок. – Давай хоть понесу немного, а то мне кажется, что ни веса, ни объёма в этом месте нету.
   Парень и кот немного поотстали.
   – Ну, и мамаша! – сквозь зубы бросил Глеб. Он не принял слова Мэша всерьёз. – Она бы её ещё в мешок сунула или подушкой придушила… И все люди такие… Скоты… ненавижу…
   – Так, значит, ты в людей не веришь? – спросил Хранитель.
   – Я не идиот, чтобы верить, в кого попало!
   – В людей нужно верить, – грустно улыбнулся кот. – Человек может измениться. Люди способны на многое, стоит только поверить в них…
   Глеб с презрительной жалостью посмотрел на Хранителя и хмыкнул:
   – Хотел бы я говорить так же, как ты. Мой опыт говорит об обратном.
   – Когда-нибудь ты поверишь, – вздохнул рыжий.
   – Только не я, – покачал головой Глеб.
   – Ты поверишь, – повторил Хранитель. – Тебе не хватает веры, но ты поверишь.
   – По-твоему, мне нужно поверить и в ту мразь, которая убила недавно ни в чём не виноватого парня просто за то, что он этой мрази не понравился?! – скривился Глеб.
   – Ты сам назвал мразь мразью, – отстранённо произнёс кот и холодно зевнул. – Я говорил о людях, а не о хапурах. Хапуров жалеть бессмысленно. А порой даже и опасно… мы прибыли. Достаньте зеркало, я готов…
   Усталый шёпот Хранителя звал, просил, требовал. Он взбил прозрачную гладь, раздвигая пустое пространство. В мёртвой тиши родился далёкий нежный звон. Слышать эти волшебные колокольцы было истинным наслаждением: живые, настоящие звуки хрустально динькали и переливались. Они переговаривались, обещали, звали. Туда, где влажно пахнет лишайником и с тысячелетних стволов мягко опадают листья. Ида увидела, как сквозь могучие кроны пробивается ярко-золотистый свет догорающего дня. Глеб услышал короткий перестук дятла и хлопанье больших крыльев.
   Лес кряхтел от старости: замысловатые переплетения сосен и лип, покрытые толстым слоем изумрудного мха, высокие узорчатые папоротники и гигантские мухоморы вырастали со всех сторон. Умывшись у ручья, несущего куда-то крупные синие лепестки, путники перебрались через громоздкую валежину.
   Мэш наступил на сучок и поранил лапу. Глеб взял его на руки, и кот благодарно улыбнулся:
   – Спасибо. Я так устал. Мы должны найти старую дорогу.
   Он прикрыл мохнатые веки и задремал.
   Ида сорвала ветку орешника и принялась отгонять комаров от себя и парня. Изредка сверху сыпалась древесная труха и сухие листья. Под ногами мокро чавкали косматые, как головы кикимор, кочки.
   «Вот уж где быть тому дереву, – подумала женщина, – так точно здесь».
   В глубине леса дятел выстрелил долгой дробью и замолчал. Постепенно путники выбрались из глуши к светлой осиновой роще с кустами шиповника и малины по краям. Здесь было намного суше, и сапоги легко ступали по твёрдой земле. Однако, никакой дороги в помине не было.
   – Странное место… – Ида пнула бледную поганку, и та рассыпалась.
   Глеб молча пожал плечами: его всё сильнее донимал зуд в раненом ухе.
   – И с чего он взял, что здесь есть какая-то дорога? – задумчиво протянула женщина и, вздрогнув, насторожилась: впереди громко зашуршало.
   Кто-то уверенно шёл им навстречу, раздвигая и ломая кусты. Левое плечо болезненно заныло, и Ида машинально сгорбилась. Мэш открыл глаза и прыгнул на землю, издав мучительный стон.
   – Зеркало… скорее, зеркало… – с трудом прошептал он, но из-за треска сучьев его не услышали.
   Между деревьями показалась полная женщина в зелёном ситцевом платье. Ида потянулась к ножу, и тут же растерянно застыла. Незнакомка тяжело переваливалась через кочки, на лбу налипли тёмные волосы. Ида даже не задумалась, откуда та взялась в этой глуши.
   – Тёть… Марья?
   Марья Георгиевна подняла на племяннице голубые глаза.
   – Здравствуй, Иридочка! – раздался такой родной и любимый голос, что у Иды на глазах выступили слёзы. – Как долго я тебя искала! Как же я по тебе соскучилась!
   Ида забыла, кто она и где: она не могла оторвать глаз от лица внезапно воскресшей тётки.
   Глеб уже хотел взять Иду за плечо, как его окликнули. Обернувшись, он потерял дар речи: увязая в густой траве, навстречу шёл невысокий юноша со светлой чёлкой. Волосы Глеба зашевелились на затылке: парень был одет всё в ту же футболку школьной сборной, что и в день их ссоры. Даже круги пота темнели подмышками.
   Едва слышно он прошептал:
   – Егор…
   – Глебыч! – широко улыбнулся белобрысый и протянул парню руку, – дарова! А мы тебя по моргам да больницам обыскались! А ты вон где… Я уж думал, тебя в живых нету…
   Глеб, замерев, молчал, не в силах произнести ни слова. Сердце его суматошно колотилось: он и не чаял больше увидеть любимого.
   – Достань зеркало, Ида… – тихо, но внятно, сказал Хранитель.
   Он не замечал, как сзади его обступали тени: один за другим выбираясь из-за деревьев.
   Женщина бросила через плечо на полпути к Марье Георгиевне:
   – Да ты только посмотри! Это же моя тётя!
   Марья Георгиевна широко улыбнулась Ираиде и раскрыла объятья.
   Глеб уже протянул руку Егору, но вдруг замер. Любимый скалился, а вовсе не улыбался. А ещё птицы. Они перестали петь.
   «Здесь что-то не так… Не то…»
   – Ида, стой, – сказал Глеб.
   – Ида… зеркало… это обман… – едва слышно позвал кот. – Это не она… Это хапур, разве не видишь? Ида…
   – Да помолчи ты. Это моя тётя, ясно? – начала злиться женщина.
   – Сколько лет было тебе, когда ты похоронила её? – тихо спросил Хранитель. – Кажется, шестнадцать? Помнишь, как бросала горсть земли в могилу? А как садила маргаритки весной?..
   – Не так давно кто-то заявил, что смерть – это не конец, – бросила она жестоко, не глядя на кота. – Если ты не врал, почему она не может быть моей тётей?
   – Но тем, кем уже был, ты стать никогда не сможешь… Закон Вселенной… – покачал головой Хранитель. – Посмотри в её глаза, разве это твоя тётя?
   И действительно, в глазах Марьи Георгиевны чего-то существенно не хватало.
   «Но ведь она стоит здесь, здесь и сейчас! Живая и здоровая! Но запах… запах… мятными карамельками ведь всегда пахло… Пахло, ведь? А сейчас нет… Или это было в прошлой жизни?»
   Ида замерла, переводя недоверчивый взгляд с покойной, но вполне себе живой тётки на Глеба.
   – Ты, это, Глебыч… – тем временем продолжал Лопатин, – зла не держи. Лидка меня продинамила тогда, вот я и взбесился… Вы, грит, со своим Новиковым неразлейвода, голубые типа. Вот и бухай с ним, со своим пе… Ну, в общем, ладно, проехали и забыли, лады?
   Глеб стоял, опустив голову, и рассматривал Егора исподлобья. Сердце так и выпрыгивало из груди навстречу любимому, но разум уже заподозрил неладное.
   «Но разве так может быть? Может? Может или нет?»
   Глебу так хотелось поверить другу, так хотелось… Но парень отлично знал повадки Егора, и сейчас тот врал.
   «А, может, нет? Егор ведь не такой! Он же особенный! Сколько мы знакомы? Целых три года! Это же целая вечность, чтобы узнать человека!»
   – Ида, они манят тебя тем образом, который ты помнишь с детства! – изо всех сил крикнул Хранитель. – Вспомни, сколько тебе лет, а ведь она ни капли не изменилась!
   Ида почувствовала, будто что-то удерживает её от шага к покойной тётке, будто тонкая прозрачная плёнка, упругая и… заботливая. И тут нечто тёмное в глубине её души завопило, яростно протестуя и требуя свободы.
   – Да кто ты такой, чтобы указывать, что мне делать? – процедила она, переведя горящий злобой взгляд на Глеба. – А ты?
   Плёнка стала ещё тоньше, поддавшись под напором Иды.
   – Тёть Марья… ты это или нет? – с мукой в голосе спросила она.
   В воздухе раздался едва слышный звук, будто где-то лопнула гитарная струна. Кот горько вздохнул и вновь принялся бормотать, но уже тише и печальней.
   – Ягодка моя, ну, кого ты слушаешь, – ласково улыбнулась Марья Георгиевна, и на солнце блеснули острые белые зубы.
   Ида отшатнулась.
   «Не может быть! Не может быть!»
   Мерзкий запах потёк из морщин и складок зелёного платья. Ираида обернулась, схватив Глеба за рукав, и закричала: кота уже окружили какие-то люди. Заметив их только сейчас, Хранитель прыгнул друзьям под ноги и зашептал молитву.
   Незнакомцы запоздало взмахнули ятаганами и промахнулись. Они уверенно шли вперёд – самые, что ни на есть обычные люди, в толпе или на шумной улице и не отличишь, вот только запах их выдавал с головой: ощутимо несло гнилью и мертвечиной. Снова шестеро: три мужчины, три женщины. Хорошо одеты: джинсы, юбки, платья, пуловеры. Глеб заметно напрягся, заметив, что у одного левая половина лица будто бы заляпана кровью – всё то же красное родимое пятно. Ида помнила, что в прошлый раз огрела мешком какую-то толстуху, и никак не могла отыскать её взглядом.
   Краснолицый с пятном на щеке негромко рассмеялся.
   – Мы не желаем вам зла. Мы – шебет, тёмное покрывало ночи мира.
   – Мы – порыв и стремление, мы – сила и могущество! – горя зелёными глазами, подхватила фанатичка с каре и бородавкой у рта.
   – Нам нужен всего лишь кот, – чуть виновато улыбнулась кареглазая женщина в белом джемпере и голубых джинсах.
   – Нет, – тихо и твёрдо сказал Глеб.
   – Чё? – склонив белобрысую голову, переспросил Лопатин. – Глебыч, ты чё курил, поделись! Нафига тебе этот драный кот?
   Глеб молча смотрел на бывшего друга, которого любил до беспамятства и сейчас. От футболки Егора несло совсем не пόтом, а тухлым мясом. Сердце облилось кровью, и часть его отмерла навсегда.
   «Я не создан для того, чтобы любить его. Но люблю…»
   – Раш маар… Что вам стоит отдать нам это вероломное животное, обманом заманившее вас в это опасное место? – отодвигая Егора в сторону, спросил кудрявый мужчина, дохнув гнилью.
   Ида с содроганием услышала, знакомое жуткое пришепётывание и пугающие слова. Она сглотнула и инстинктивно шагнула назад.
   – Зачем вам наш кот? Если вы не желаете зла…
   – Дакш… рахш… – гнусно улыбаясь, прошипела зеленоглазая женщина, и Ида снова увидела острые белые зубы.
   – Дакш раш маар… У меня ссоздаёссся впечшатление, – огорчённо заметил долговязый в очках, – что вы недопонимаете, нашшколько серьёзны нашши намерения.
   Ида поймала себя на мысли, что с ужасом смотрит в эти совершенно пустые глаза. Тёмные зрачки сквозь линзы упёрлись в неё, как дула ружей. Ей безумно хотелось сорваться с места и бежать отсюда к чёртовой матери, куда глаза глядят, лишь бы бежать, и по возможности не оборачиваться.
   – И для того, – будничным тоном продолжил очкарик, – чтобы вы убедилишь, дакш раш маар, что всё происходяшшее здесь – не шшутки, мы убьём одного из васш.
   Ида с ужасом осознала, что вокруг невозможно тихо, словно всё живое предпочло убраться отсюда, будто здесь сейчас будет невообразимо грязно. Женщину затрясло.
   Глеб не мог оторвать глаз от блестящего ятагана в руке Егора.
   «Убьёт или нет?»
   Кот всё сидел рядом с пареньком и бормотал свои непонятные молитвы, будто его как раз всё это и не касалось.
   – И сказал Он: да будет свет, – прошептал Хранитель.
   Вокруг полыхнуло иссиня-белым, и хапуры отшатнулись, закрывая лица. Но тут же сияние побледнело, будто упавшее напряжение, и они, отплёвываясь, подобрались ближе. Женщина в зелёном платье облизнула верхние зубы. Пламя то вспыхивало, то гасло в унисон с изумрудным блеском глаз Мэша.
   «Он хочет спасти нас, идиотов», – мелькнула у Глеба мысль.
   Хапуры жадно кружили, выжидая, когда выдохнется Хранитель. Друзья сжали рукояти ножей, не отрывая взглядов от возбуждённых лиц хапуров.
   – Тёть Марья, – попросила Ида, – если это ты – не надо. Отпустите вы этого кота, тёть Марья…
   – Ты, прямо, как Саломея Иродиада, дакш раш маар, – сама не знаешшь того, о чём просишшшь! – рассмеялась Марья Георгиевна, показав целый ряд зубов – острых, готовых рвать и терзать. – Этот кот заманил васшш сюда по сссвоей приххоти, а мы можшем вернуть вассс назад.
   – Мы исссполним абссолютно вссе твои мечшты, рахш маар, – нехорошо улыбаясь, пообещала кареглазая высокая женщина с каре. – Только котаа отдаай.
   – Тьма притягательна тем, чшто чшеловек и есть тьма! Порок влечшёт вссех, даже ссвятых, – развела руками женщина в белом джемпере. – Раш маар! Отдай котаа и мы уйдём. Отдай кота-а!
   «Они всё ближе, господи, ближе и ближе!»
   – Фсё слушит тьме, – серьёзным тоном добавил коренастый мужчина с кудрявыми чёрными волосами. – Идти дорогой тьмы леххко: ты можешшь делать фсё, что захочешшь. Отдай. Отдай кота. Отдай кота! Раш маар…
   «Уроды. Нам конец. Кота убьют. А потом и нас», – думал Глеб.
   – Вссё из тьмы вышшло, во тьму и возвратитссся, – шмыгнув носом, кивнул долговязый в заношенном коричневом костюме-тройке, поправляя круглые очки на переносице. — Отдаай кота! Отдайотдайотдайотдайотдайотдай!
   Ятаганы алчно блестели на солнце, требуя крови.
   Белое сияние пульсировало, как сердце Хранителя.
   – Глеб, они убьют нас!
   – Ещё как, – согласился тот. – Но кота не отдам. Зеркало…
   – Глеб! – щёлкнул зубами Егор, поигрывая ятаганом. – Раш маар! Как твоя мама, Глеб? Не ессст, не пьёт, всё у гроба плачшшет? Или «Корвалол» стаканами глотает? А, Глееееб?
   Парень побелел, и крепче сжал рукоять. Он ясно видел острый частокол зубов и кровь, стекающую из угла рта Лопатина прямо на подбородок, и решил бить ножом в горло, чтобы не быть искусанным.
   – Ида! Рахш марр! Иридочшшка, почшшему ты сейчас не в парке, где гуляют мамашшши с колясссками? Где твоя дошчь, Ида? Что ты сделала со своей дочщерью?! Кхто вплетает в её в косссички сссиние банты, которые бы так шли к её сссиними гласскам?
   – Откуда вы… с чего… банты…
   Ираида застыла с мукой на бледном лице. Казалось, с её души срезали верхнюю, защитную, часть и она предстала обнажённой со всей своей болью и растерянностью. Отзвук лопнувшей преграды всё звенел у женщины в ушах, словно оплакивая кого-то.
   «Я любила её, любила!»
   Молитва Хранителя, наконец, смолкла. Он сидел у ног паренька и мелко дрожал. Вспыхнув последний раз, сияние угасло. В роще воцарилась пробирающая до костей тишина. Но Ида и Глеб чуть не глохли от воплей «Отдай!» и громкого стука своих сердец.
   – Как же я устал… Ида, зеркало, – едва слышно прошептал кот, и это слово мгновенно привело Иду в чувство.
   Она ощутила дикую ярость.
   «Как они посмели? Мать их, как они посмели?!»
   – Никогда не любил кошек, – холодно обронил Егор, наклонился и полоснул Хранителя.
   Мэш жутко взвыл и зашатался на трёх лапах: одной у него стало меньше.
   Глеб сглотнул и ударил рукоятью Егора. Но тот весьма ловко увернулся и сразу же занёс хопеш над бывшим другом, беспомощно лежащим на спине.
   Хласс! – очкарик хлестнул, и маленькая рыжая голова Хранителя отлетела в кусты малины.
   Кот упал, подёргиваясь и истекая кровью. Глеб отчаянно закричал. Сверкнули на солнце остальные серпы.
   – Не получите! – вдруг хрипло заорала Ида, выдёргивая из мешка зеркало и выставляя его перед жадными лицами хапуров. – Ни хрена не получите! Жрите, подавитесь!
   И тут произошло нечто весьма странное. «Сожранные» уставились на свои отражения, как зачарованные и, один за другим, мгновенно втянулись в него. Ида швырнула зеркало оземь и принялась на нём прыгать, растаптывая его сапогами.
   – Сдохните! Сдохните! Сдохните!
   Она давила стёкла, пока Глеб не оттолкнул её:
   – Хватит. Ты их в пыль истолкла.
   Женщина отошла от сухих осколков, тускло отражающих розовеющие солнечные лучи, и села на поваленный ствол. Она старалась не смотреть на тело Хранителя. На душе было гадко, как в общественной уборной.
   Глеб обернулся на окровавленного Мэша, без конца повторяя:
   – Выродки… убили его… убили…
   Спустя некоторое время, друзья нашли в себе силы встать и собрать Мэша по частям. Они сняли ножами дёрн под кустом шиповника и спрятали туда труп кота. Сверху заложили землёй, травяными кочками и ветками. Вытершись листьями, они долго стояли над могилой в молчании, не зная, что сказать или сделать.
   – Прощай, Мэш, – наконец, хрипло произнёс Глеб. – Ты был хорошим другом… Ответственным Хранителем. И… хорошим котом. Пусть тебе земля будет пухом.
   Перед глазами Иды до сих пор стояла её тётя со ртом, полным острых зубов, тёмная и злая. Звук лопнувшей струны затих и теперь отдавался горьким эхом.
   «Я всё испортила… Я могла защитить его. А вместо этого предала…»
   Ей безумно хотелось заплакать, но глаза по-прежнему оставались сухими.
   – Ц-царствие небесное… – с трудом прошептала она.
   Стеблями травы Глеб связал два прута и воткнул в могилу наподобие креста.
   – Отпеть бы его. Друг всё-таки…
   – Я не умею, – выдохнула Ида.
   Парень мрачно кивнул. Он вспомнил давний концерт в музыкальной школе к очередному дню рождения Моцарта. Александра Степановна поставила его солистом в хор, несмотря на протесты остальных певцов. Долгие изнурительные репетиции выматывали всех, но учительница была непреклонна, дирижируя пальцами, скрюченными артритом, она снова и снова выстраивала разноголосицу в гармоничный ансамбль.
   Стоя перед старым микрофоном, Глеб видел многочисленных родителей, изнывающих от скуки на стульях с низкими спинками. Папы смотрели на часы, опасаясь пропустить хоккей, мамы громко делились рецептами цыплёнка табака. А за спиной солиста шуршали нотами и вяло чавкали жвачкой. Глеб тогда очень разозлился. Одна мысль о том, что все старания погибнут под родительскими зевками, привела его в бешенство. К тому же, он любил этот печальный гимн.
   Теперь же дело было не в эффекте. Хотелось как-то по-особенному попрощаться с другом, который, не побрезговав, вылечил его, даже и не думая причитать: «Жалкий самоубийца», как бы сделал это кто-нибудь другой.
   Прочистив горло, Глеб высоко поднял голову и набрал больше воздуха в грудь. Он больше ничего не слышал и не видел.
   Реквием разнёсся по лесу высоко и торжественно:

     – Requiem aeternam dona eis, Domine,
     Et lux perpetua luceat eis.
     Te decet hymnus, Deus, in Sion,
     Et tibi reddetur votum in Jerusalem;
     Exaudi orationem meam,
     Ad te omnis caro veniet. [1 - Покой вечный даруй им, Господи, И свет вечный да светит им. Тебе поется гимн, Боже, в Сионе, И Тебе возносятся молитвы в Иерусалиме. Услышь моление мое, К Тебе возвращается всякая плоть. (лат.)]

   Короткие, ёмкие слова на мёртвом языке взмывали к небесам требовательно, неумолимо. В них чувствовалась сила, истинная сила, и небывалое величие.
   Вся поляна нежно засияла, но определить источник было невозможно: казалось, каждый стебель и лист светились изнутри, пульсируя в унисон, как сердце Хранителя.
   Шорох множества крыльев наполнил предвечерний воздух. Ида обернулась и с изумлением видела сотни птиц, оккупировавших осины. Кого здесь только не было: вороны, малиновки, галки, синицы, воробьи, сороки, щеглы и даже голуби. Их становилось всё больше, некоторые в ветки трещали под весом, но не это поразило женщину. Все они молчали. Они внимали. Слушали.
   Молитва вышла длинной, под конец Глеб немного сбился, и какая-то птаха попыталась ввернуть утерянное слово за него.
   Но певец сумел выправиться и завершить печальный реквием:

     – Lux aeterna luceat eis, Domine,
     Cum sanctis tuis in aeternum, quia pius es.
     Requiem aeternam dona eis, Domine,
     Et lux perpetua luceat eis. [2 - Да светит им вечный свет, Господи, Со святыми Твоими вечно, ибо Ты любвеобилен. Покой вечный даруй им, Господи, И вечный свет да светит им. (лат.)]

   Едва он умолк, птицы, как по команде, сорвались с веток и, сделав над телом Хранителя прощальный круг, разлетелись кто куда.
   В нескольких шагах от могилы с горем пополам удалось развести трескучий костёр. Осиротевшие друзья долго сидели рядом на плащах и молча смотрели, как сумерки окутывают затихший лес. Вместе с листьями на примятую траву осыпалась лиловая мгла, скорбная, как лица святых на иконах. Откуда-то плотными клочьями навалился белый туман, густым саваном накрывая всё вокруг. Пламя зябко съёжилось, и Глеб подбросил ещё веток.
   – Ида… что нам теперь делать-то?
   – Ложись спать, – сухо ответила она, не поднимая глаз. – Хоть отдохнёшь. Мне всё равно не уснуть…
   Паренёк чихнул и плотнее закутался в плащ.
   – Ты видел, сколько птиц прилетело? – вдруг спросила женщина. – Как думаешь, что это значит?
   – Прощались они с ним, – пожал плечами Глеб. – Он же говорил, что птицы перелетали с ветки на ветку…
   – Думаешь, все они – его друзья? Души тех, кто уже умер?
   – Что?
   – Ничего. Ложись. Спи.
   Парень вяло сопротивлялся, но когда растянулся рядом с костром, мгновенно провалился в тёмную бездну.

   Глеб сидел на берегу Беличьего озера, сжимая короткую удочку. Солнце ещё дремало в мятых облаках. Над водой сизо-стального цвета клубился утренний туман. Вокруг настойчиво жужжали комары, таяла роса на иглах вековых сосен. Лёгкие волны изредка плескали в жёлтый глинистый берег, густо усеянный хвощом.
   Клевало сегодня неважно: в ведре у Глеба обреченно хлопали хвостами два карпа и заблудившийся лещ, а у Егора и того меньше: три тощих пескаря.
   Друзья сидели, удобно свесив ноги с обрыва, и следили за поплавками. Впрочем, Егор, похоже, задремал, он, всегда по утрам был невыспавшимся и вялым. Глеб зябко поёжился: от утреннего холода не спасали толстый свитер и штормовка. Несмотря на это, парень был предельно счастлив.
   «Как славно, что есть Он. Как славно, что есть такие тихие места, где можно сидеть вот так вдвоём и молчать. Жаль, что сюда, за сады, можно выбраться так редко».
   Пока Егор дремлет, к его плечу можно прислониться… и таять от этого нежного тепла. Безумно хочется гладить эти светлые, как белые перья, волосы, целовать эту гладкую шею. Сердце от таких мыслей всегда поднимается к вискам и пьяно туманит разум…
   «Он ведь один такой, один в целом мире…
   Но он никогда не позволит любить себя, так, как люблю его я…
   Мы только друзья, только друзья и всё…
   Только друзья…»
   Глеб неслышно вздохнул и неимоверным усилием воли задавил в себе тайные желания. Он истово любил своего лучшего друга и люто ненавидел себя за это.
   Егор любил тусоваться в разных клубах, но Глеб ни разу не ходил с ним, предпочитая сидеть всю ночь у окна или резаться в старую компьютерную игру. Ему было неимоверное тяжело делить любимого с другими.
   Внезапный порыв ветра разорвал одеяло облаков и разбудил Егора. Глеб быстро отпрянул, гадая, замечены ли его маневры. Поплавок Лопатина дёрнулся.
   – Егор, клюёт! Подсекай!
   Но вместо того, чтобы вскочить и резко дёрнуть удочку вправо, Егор медленно повернулся к Глебу:
   – Она убила меня, Глебыч. Эта сука убила меня.
   И Глеб закричал: на иссиня-бледное лицо его любимого из пустых глазниц лезла Тьма.
   – Давай, Глебыч, – кивал Лопатин, – иди к нам. И я буду любить тебя вечно.
   Тьма полилась по щекам, жадно потянулась в кричащий рот Глеба, и тот закашлялся.
   – Проснись, Глеб! Проснись! – прозвенел чей-то знакомый голос у уха, и парень проснулся.
   Тяжело дыша, он огляделся. Туман растаял, как сигаретный дым. Звёзды сонно щурились с небосвода. На миг полную луну загородила чья-то гигантская тень. Ида мирно спала у гаснущего костра. Сплюнув, Глеб разжал кулаки, оттуда посыпались комья земли и трава.
   – Глеб… – снова позвал голос.
   Парень завертел головой во все стороны и его глаза полезли из орбит: слева от костра, между двумя осинами, висело нечто небольшое, светящееся то золотым, то бледно жёлтым.
   – Охре… – только и смог произнести он, и сразу же бросился будить спутницу.
   – Ида, вставай! Вставай немедленно! – ревел он во всю мощь лёгких, распугивая лесную живность.
   Спросонья женщина подскочила и схватилась за нож, но, увидев, куда показывает Глеб, торопливо протёрла опухшие от слёз глаза, и кинулась вместе с парнем к сиянию.
   – Мэш! Мэш! Это ты? Мэш! – кричала Ида.
   – Тебе уже не больно? – вторил Глеб.
   – Ничего, – улыбнулся кот, – вы хранили меня, как могли (Ида закусила губу, Глеб опустил глаза). Всё в мире происходит по замыслу Всеблагого… Я не жалею, что прожил эту жизнь именно так и встретил вас. Но мы должны спешить. Ночами я поведу вас к Священному Древу. Вы должны подняться к Богу и просить о защите.
   – Мэш… – покачал головой Глеб. – Мэш, Мэш, Мэш… мы не сможем… Мы бессильны против них, они нас на ленточки порежут!
   – Мы против них, как дети против армии футбольных фанатов… – поддержала Ида.
   – Время уходит, – почти бесстрастно ответил Мэш. – Если не вы, то кто? Древо рухнет во Тьму, всё живое захлебнётся в крови…
   – Мы всего лишь люди! – возмутился Глеб. – Что мы можем, чёрт возьми? Что?
   – Спасти миры… – выдохнул кот. – Дух не может находиться в мире живых более девяти дней, думаю, вы оба знаете это. Я смогу вести вас, пока этот срок не истечёт. Но вы должны поторопиться – у меня осталась лишь половина тех сил, что были раньше, теперь я не смогу так быстро уводить в другие миры и хранить вас. К тому же зеркала больше нет.
   – Всего девять дней… – задумчиво повторил Глеб. – А не мог бы ты сразу перебросить нас туда?
   – Нет. Такой мощью обладает только Всеблагой. К тому же мы можем повредить реальность такими скачками…
   – А не всё ли равно этой реальности от кого помирать: от хапуров или от нас? – хмуро буркнула Ида.
   – Спешите. Время уходит, – шепнул кот и растаял в полоске утреннего света. – Вы нанесли существенное поражение Анхраману, но он не замедлит отправить по вашему следу других…
   – Мэш! Мэш! – запоздало крикнула Ида, но силуэт Хранителя растаял в румяно-розовом рассвете.
   – Я найду вас… Ищите старую дорогу… – едва слышно прошептало в воздухе.

Глава 9.
Огонь и вода. Чужие тайны

   Ида кусала губы.
   «Развели, как девочку… „Иридочка…“ Как они про банты узнали? Мысли что ли читают?»
   На душе скребли кошки: в смерти Хранителя она винила себя.
   Они с Глебом молча пробирались по заметно поредевшему лесу. Но ни бодрое пение птиц, ни яркие лучи, пробивающееся сквозь тонкие золочёные стволы, не радовали путников. Ко всему прочему их мучил голод: сало и хлеб, уже успевшие набить оскомину, закончились сегодня утром, даже вода из фляжки испортилась и больше не утоляла жажду.
   «Хорошо хоть раны зажили. Спасибо Мэшу», – думала Ида, вспоминая свой шрам на плече и поглядывая искоса на Глеба.
   Парень снял испачканную повязку, и теперь белое изуродованное ухо резко контрастировало с его чёрными волосами. Черты лица заметно заострились, под большими карими глазами пролегли синие тени. На щеках тёмными запятушками проступила щетина. Прошлой ночью он звал маму, и женщина взяла его за руку. Почувствовав, что рядом кто-то есть, Глеб перестал кричать и дёргаться.
   «Глебыш… Глебыш и есть».
   Ветер, треплющий дрожащие листья, менялся со странной скоростью: то утихал, то налетал лютым зверем, сбивая с ног и перехватывая дыхание. Серебряные подвески Иды нежно позванивали.
   – Такое чувство, будто где-то ураган, – обронил Глеб. – Совсем рядом резкий перепад давления…
   Ида пожала плечами и закрылась рукой от очередного порыва.
   – И кто такой ветер наколдовал?
   На пути стали чаще попадаться камни и дождевые вымоины, деревья заметно поредели. Перед путниками, перебравшимися через глубокий овраг, вырос зелёный увал, с одной стороны поросший шиповником. Забравшись на него, парень махнул спутнице.
   – Ида, смотри…
   Женщина влезла наверх и закрутила головой:
   – Не вижу ничего интересного…
   – Да ты под ноги смотри!
   Между двумя массивными липами в холме чернела пещера. Спустившись, друзья обнаружили прямо на пороге массивный чугунный котел и разломанное надвое помело.
   – Глянем? – опасливо предложил Глеб.
   Ида хмуро покачала головой.
   – Нет, не нравится мне, как эта дыра выглядит. Да и несёт оттуда…
   И действительно, из пещеры тянуло какой-то гнилью и прелыми травами.
   Буквально через несколько шагов местность изменилась до неузнаваемости. Вокруг раскинулась изумрудная лужайка, края которой красиво обрамляли деревья со спелыми сочными яблоками и ещё какими-то плодами; на полянках пустели клумбы. У самого лица Глеба пронеслась яркая крошечная птаха. Все ветки пестрели золотисто-зелеными и красногрудыми пичужками, кричащими на разные голоса. Журчал прозрачный поток; из воды то и дело выпрыгивали серебристые рыбки.
   – Смотри! – бросил Глеб и побежал куда-то влево.
   Ида заметила небольшой фургон, лежащий на боку. Когда-то он был зелёным, но ветра и дожди смыли с него почти всю краску, оставив ржавые чешуйки на вздутых боках. Подойдя ближе, женщина увидела, как паренёк пытается разобрать надпись на двери, нацарапанную когда-то мелом. Сознавшись в собственном бессилии, Глеб плюнул и, скрипнув створкой, полез внутрь.
   – Ида! Иди сюда! – глухо раздалось из фургона.
   Ида тяжело вздохнула и полезла следом. В мутном воздухе кружились пылинки, пахло затхлостью и запустением. Сквозь единственное окно пробивался тусклый свет. Но даже его было достаточно, чтобы убедиться в бедности хозяев. Всю комнатку перегородил разбитый шкаф. На боку валялась железная печка и оловянные тарелки, какие-то истлевшие тряпки, перевёрнутый стол и три стула. К стенам прижались остовы двух сгнивших кроватей.
   Мебель давно покрылась мхом и плесенью.
   – Здесь жили люди, – машинально отметила Ида, отодвигая носком сапога алюминиевую ложку.
   – Здесь запасливые люди жили, – прибавил Глеб, вытаскивая из угла удочку.
   – Точно, – ответила женщина, доставая из треснувшего шкафа небольшой котелок. – Мыло, Глеб! Смотри, настоящее мыло!
   Паренёк хрустнул ножкой стула.
   – Эта рухлядь отлично сгорит! Ида, ты чувствуешь? В воздухе пахнет ухой!
   Друзья по частям выволокли наружу мебель, уложили её горкой и разожгли весёлый костёр. Глеб сразу же наполнил фляжку свежей водой и проверил леску.
   И пока Ида мыла в ручье посуду, он наковырял ножом червей и уселся с удочкой, выше по течению.
   – Хорошее место, – улыбнулась женщина, протягивая спутнику зелёное яблоко. Знаешь, когда мы вернёмся, я буду по городу больше гулять, может, даже съезжу куда-нибудь. Я раньше думала, будто мой дом – это моя квартира. Оказывается, весь наш мир, вся Земля, это дом. Некоторые из этих миров, конечно, тоже ничего, но наш как-то лучше. Роднее…
   – Клюёт! – Глеб бросил на траву толстую рыбину, насадил нового червяка и забросил удочку обратно.
   Скоро рыба варилась в кипящем котелке, пялясь вытаращенными глазами на Иду, которая помешивала воду сучком, очищенным от коры, и сочно хрустела яблоком. За неимением соли пришлось добавить в суп солоноватого пепла.
   Уха удавалась на славу: друзья жадно пили горячий жирный бульон, жевали варёную рыбу, обсасывая каждую косточку. Половину оставшихся тушек они насадили на прутики и пожарили на углях, а другую половину натёрли пеплом и сложили в суму.
   Пока Глеб сыто дремал на лужайке, Ида трясла ветки незнакомых деревьев. Они хоть и были чем-то похожи на черёмуху, но плоды их, большие и сочные, как груши, оказались необычайно вкусными. Женщина зажмурилась от удовольствия, жуя одну из чёрных ягод: она и не думала, что так соскучилась по сладкому. Ополоснувшись в речке и переплетя косу, Ида почувствовала себя человеком.
   Неподалеку от фургона друзья вновь наткнулись на перепутье: когда-то здесь расходились сразу несколько дорог. А теперь от них остались лишь едва заметные тропинки, густо заросшие репейником и одуванчиком. Лишь одна, самая широкая, ещё не сдалась вездесущим сорнякам и времени – несмотря на то, что старый тракт плотно покрывали листья подорожника, довольно чётко прослеживались обочины, будто кто-то нарочно протаптывал этот путь.
   – Странное место… – оборачиваясь по сторонам, протянул Глеб. – Я вроде был здесь раньше… или нет?
   Дорога почти не петляла, шла ровно. То с одной то с другой стороны встречались колья сгнившей изгороди, за которыми раскинулись заброшенные поля. Изредка попадались полуразрушенные необычно круглые домики без крыш. Их облезлые стены, отдающие голубым, торчали из земли, как сломанные зубы.
   Послеполуденное солнце припекало макушки путников, но, несмотря на это, друзья бодро шагали по старому тракту: завтрак, отдых и чистая вода придали им сил. В тёплом воздухе звенели стрекозы, пестрели бабочки. Глеб насвистывал какую-то песенку. Ида брела, уставившись под ноги.
   – Погоди-ка, – вдруг изумлённо произнесла она. – Я, что, сплю?
   Женщина некоторое время с подозрением приглядывалась к дороге. Она склонилась, и начала что-то искать в густой траве.
   – Что ты там ищешь? – поинтересовался Глеб, но она не ответила.
   Присоединившись, парень даже охнул от удивления: среди толстых стеблей репейника и крапивы проглядывал старый тракт. Полукруглые широкие кирпичи давно заросли пыреем и одуванчиком, но их яркий цвет всё ещё выделялся жёлтыми пятнами среди травы.
   – Мы в город изумрудный… идём дорогой трудной? – запинаясь, спросила Ида.
   – Похоже, мы ограбили домик Элли, – рассмеялся Глеб. – То-то мне там всё таким казалось… будто я уже где-то видел всё это.
   – Что-то не хочется мне быть на месте Элли… – кисло улыбнулась Ида.
   – А мне на месте Тотошки…
   – Хранителя убили! Убили Хранителя! – вдруг заверещал кто-то рядом.
   Оборачиваясь во все стороны, путники выхватили ножи, но так никого и не увидели. Лишь синепёрая сойка, сидя на перекладине почерневшей от старости ограды, чистила крылышки.
   – Никого… – протянул Глеб.
   И тут птица подняла голову и громко закричала:
   – Хранителя убили! Убили Хранителя! Хранителя! Хранителя!
   Легко вспорхнула и улетела. Парень и женщина недоверчиво переглянулись.
   Ида простонала:
   – У них тут что, все разговаривают?
   Глеб потёр верхнюю губу указательным пальцем и задумчиво произнёс:
   – Здесь какая-то загадка… Раньше ведь птицы не разговаривали, верно?
   Спутница нетерпеливо кивнула, не понимая, к чему он ведёт.
   – Ты сказку старую помнишь? Где королева всё сына просила и никак не могла родить…
   Ида помотала головой. Затем покивала. Ей нужно было не объяснение, а чтобы этот бред больше не повторялся.
   – Так вот, – терпеливо продолжал Глеб, – ей там сказали, что рыбу надо какую-то слопать. Она съела и сына родила и стала язык зверей и птиц понимать…
   Глаза женщины округлились: в них появилось понимание.
   – Я чего думаю… – указательный палец давил на губу, – наелись мы с тобой этой волшебной рыбы…
   – И кого я, по-твоему, теперь должна родить?! – рассерженно прошипела Ида.
   Парень перевёл на неё задумчивый взгляд.
   И, поняв, вопрос, покраснел и расхохотался так, что затряслась удочка на плече, а котелок в мешке обо что-то зазвенел:
   – Да ты что! Я же не это имел ввиду! Я говорил о том, что мы сейчас можем понимать всех зверей! Если хочешь, рожай, конечно… – он запнулся, глядя на разозлённую женщину, – но, по-моему, для этого одной рыбы маловато будет…
   – Краа! Кра! Умер! Умер Хранитель! Пуста его обитель! Кра! Кра!
   Ида задрала голову и увидела толстую ворону, пролетающую прямо над ними. Она вовремя успела отскочить, когда рядом шлёпнулся помёт.
   – А ты, – с подозрением глядя на Глеба, произнесла женщина, – откуда столько сказок знаешь?
   Парень аккуратно почесал заживающее ухо и улыбнулся:
   – Мама у меня в садике работает. Вот и лечит детишек аринотерапией…
   – Арино… чем?
   – Аринотерапией, – терпеливо повторил Глеб. – Сказки мелким рассказывает, как няня Пушкину. Комиссия из Районо прописалась, чуть ли не каждый месяц лезут, всё хвастаются результатами перед Москвой – детишки шёлковые становятся и умные… Вот и мне перепадает. С ангиной прошлый месяц валялся, так три сборника прочитал…
   – Ты мне лучше другое скажи, – нервно поглядывая в безоблачное небо, попросила Ида, – эта болезнь… ну, язык зверей понимать… она, что, навсегда?
   Парень выразительно пожал плечами.
   – Пока-то это нам на руку: надо послушать, может, они где хапуров видели…
   Женщина вдруг замерла, по её лицу поползла победная улыбка.
   – Чушь собачья! – радостно заорала она, распугивая с поля ворон. – Они тут всегда разговаривали! Это же волшебная страна!!
   – Мда… Точно… Я и забыл… Все сказки в башке перепутались… – протянул с досадой Глеб. – Всё равно нам это только на пользу – везде свои шпионы…
   По дороге от пролетающих птиц они узнали много нового: под старой сосной ежиха родила двоих ежат, волки снова вернулись с севера, а на заброшенных полях полно вкусной саранчи. Птенец сокола выпал из гнезда, на Камышином озере загорелась вода, и погибло утиное семейство, а на болотах развелись солоноватые комары и слепни. Одно в их вестях было общим: «Хранитель умер, пуста его обитель, горе в каждом сердце, печаль в каждой душе».
   Ида периодически хваталась за виски, не в силах вынести этот разнокалиберный гомон: вороны орали басом, синицы фальцетом, а что пищат крохотные ржанки, вообще невозможно разобрать – чуть ли не ультразвук с восточным акцентом.
   Глеб сосредоточенно искал сообщения об опасности, но тщетно: ни единого упоминания о хапурах, будто те залегли на дно.
   Когда закат птицей Феникс, раскинул свои огненные крылья на горизонте, они уселись на обочине и плотно поужинали.
   – Пока на горизонте тихо, – заметил Глеб, хрустя рыбной корочкой.
   – Скорей бы уже вернулся Мэш, – вздохнула Ида, кусая сочное яблоко. – Без него жутко неуютно. Даже здесь…
   Сумерки сгустились незаметно. Друзья и не заметили, как на бездонно-фиолетовом небе одна за другой начали загораться звёзды, будто кто-то подносил к их фитилькам огонь. Птицы разлетелись и утихли, готовясь ко сну, кузнечиков сменили сверчки. Глаза путников уже начали слипаться, когда впереди всё озарилось неземным сиянием.
   Призрак Мэша так и горел на фоне ночного бархата: каждая шерстинка светилась золотым, глаза пылали изумрудами, так что призрак стал в определённом плане ещё и маяком.
   Ида попыталась провести по спине кота, но рука прошла насквозь.
   – Мэш… – она сглотнула горький ком. – Я ведь тебя так даже и не погладила…
   Он обернулся и долго смотрел на неё.
   – Не кори себя напрасно. В конце концов, я погиб не от предательства, а от любви. Твоей любви к тётке…
   – Но я так виновата… – прошептала она.
   Призрак приблизился вплотную, и женщина почти почувствовала его заботливое тепло. Будто материнская рука, но не та, что таскает за косу, а ласково гладит по голове. И горечь немного отступила.
   – Идёмте, друзья мои, – прошелестел Хранитель, – нам нужно спешить.
   Огромная и яркая, как театральный софит, луна окатывала всё вокруг жемчужным светом. Каждый листик и травинка серебрились, будто подкрашенные сепией. Старая дорога, с обеих сторон окружённая густым лесом, уходила вниз, с холма, и снова поднималась. По обочинам в кустах шиповника с осыпавшимися лепестками надрывались сверчки. Каждый изо всех сил призывал самку, неустанно перечисляя свои преимущества. От непрошенных подробностей Ида краснела в темноте, Глеб гыгыкал. Долгое время царило молчание, прерываемое лишь шорохом густой травы под сапогами людей.
   Женщина не выдержала первой:
   – Расскажи о зеркале, Мэш. Что стряслось, когда я показала им зеркало?
   Призрак почесал за ухом, встряхнулся и пояснил:
   – Любое зеркало – дверь в иные миры – ветви великого Древа. Человек может перейти в любой, какой пожелает. Достаточно представить место. Поэтому в вашем мире почти никто не может путешествовать – никто не может детально вспомнить то место, в котором побывал… за редким исключением. Ведь это работа души и подсознания, а в вашем мире всё слишком приземлённо… Зеркала нельзя касаться, пока человек не вернётся с того света… мира, иначе можно изменить мир, и человек навеки затеряется среди ветвей Нижнего и Верхнего мира. Если же разбить зеркало до возвращения человека – погибнет мир, в который ушёл путешественник, как Верхний, так и Нижний. Как раз это и случилось с хапурами – Ида уничтожила целых две реальности…
   – У меня не было выбора! – огрызнулась женщина. Ей сразу вспомнились обвинения хапуров. – Я, между прочим, хоть кого-то спасла!
   – …Именно поэтому разбить зеркало считается плохой приметой, – невозмутимо продолжил кот. – Реальность становится меньше, Древо беднеет ветвями, а иногда можно услышать крик миров, канущих в небытие…
   Ида действовала неожиданно и победила: хапуры непроизвольно вспомнили последний мир, откуда явились, и перенеслись туда. А Ида уничтожила их вместе с ветвями…
   – То есть будь у нас зеркало, мы бы скакали по веткам-мирам? И попали бы к твоему богу максимально быстро? – спросил Глеб.
   – Увы, – вздохнул Хранитель. – Должен вас разочаровать. Представьте себе, что колыхнулась одна ветвь дерева, затем другая, третья, четвёртая… как будто бы началась буря… Нет, если каждую секунду скакать из мира в мир, как обезьяна по веткам, теоретически может разразиться невероятный шторм, Древо реальности вырвет с корнями и Вселенная погибнет. Другое дело, что само Время не позволит нам сыграть с Ним такие шутки – нас просто размажет по какому-нибудь из временных коридоров, и дело с концом…
   – Парадокс! – подытожил Глеб. – Мы ограничены временем, но время не может нам помочь…
   – Мы должны торопиться, – кивнул кот. – Идти столько, сколько сможем. Я поведу кратчайшим путём – вдоль вертикали ветвей, в которых лежит плоскость забытых миров. В каждом мире есть свой коридор, его нужно только найти, они обычно равноудалены друг от друга в соседних мирах, чтобы не сжать тот самый божественный покров.
   – Так ты путешествовал по этим коридорам? – спросил Глеб.
   – Именно. Из-за этого хапуры загнали меня, и я потратил много сил – они не давали мне приблизиться к воде, чтобы там, как через зеркало, я смог бы быстро ускользнуть от них.
   – Мэш… – промямлила Ида. – Я, конечно, понимаю, что вопрос глупый и… вообще… Но зачем им такие острые зубы?
   – Ты меня не слушаешь! – вдруг рассердился призрак. – Совсем не слушаешь! Хапуры – не люди, совсем не люди. Это Тьма. Тьма, которая пожирает свет!
   – В смысле? Поглощает солнечный свет?
   – Солнечный свет! Люди и есть свет! Людей они жрут! Таких, как ты!
   Ида немного отстала, сославшись на то, что ей сейчас лучше помолчать наедине с собой, и парень едва слышно прошептал:
   – Мэш… слушай, Мэш…
   Кот молчал, ожидая, пока Глеб наберётся храбрости.
   – Мэш… Скажи, ты ведь знаешь – это и, правда, был Егор?
   – Ты многого не знал о своём друге, Глеб… – вздохнул призрак. – Он стал хапуром, и в последний свой день ты видел это. Это ведь его тень, а не Зуба так напугала тебя, верно?
   Глеб хмуро молчал. Чёрный гнев поднимался в нём, как мятежная зимняя буря в середине февраля.
   – Врёшь, – отрубил он. – Врёшь! Я Егора хорошо знаю, и он – лучше всех вас, вместе взятых. Он… он бы никогда… да он всегда!..
   Глеб заикнулся и умолк, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из благородных побуждений или поступков друга, но ничего на ум не приходило, и обида разбухла, как весенний снег.
   Парень разозлился ещё сильнее:
   – Врёшь! Тем более врёшь!
   – Я расскажу тебе сейчас, чтобы ты пережил это не так тяжело. Хотя… для тебя это не сыграет никакой роли…
   – Почему ты решил, что я тебе вдруг поверю?
   – Я не прошу тебя верить, – сказал Хранитель, – просто знай… Он ведь проговорился вчера, помнишь?.. Сам подумай, с чего этой Лидке думать, будто ты… не такой, как остальные? Ты не красишь глаза, не следишь за модными стрижками в журналах, не сплетничаешь о новинках дизайнеров… Откуда вообще кому-то знать, что ты – другой? Не догадываешься, откуда растут ноги этой сплетни?
   – Это неправда, – бросил Глеб.
   – Выслушай до конца. Егор на самом деле парень весьма посредственный, но с массой нереализованных амбиций. Ты нужен ему в виде фона, на котором он заиграет всеми красками. Егор давно пустил слух, всему потоку в университете известно, кто ты.
   Парень дёрнулся, как от пощёчины.
   – Девчонки носятся с Егором, как с писаной торбой, ведь он в таких деталях описывает, как ты до него домогаешься. Твой друг обрёл популярность, пусть и сомнительную, вволю наигравшись с тобой. Он ведь знал, как ты к нему относишься, но всегда презирал тебя. Анхраман верно сделал ставку на него, но ты оказался сильнее, как я и предполагал…
   Глеб прижал к верхней губе указательный палец.
   – Знаешь… мать тебе не говорила, но у неё последнее время пропадают деньги из кармана пальто. И, как ни странно, пропажи эти приходятся на визиты Егора. И кошек Егор действительно не любит: кроме меня ему удалось прикончить ещё двоих, несчастных бездомных, которые по ночам не давали ему спать своими воплями. Он попросту прирезал бедолаг…
   – Давно? – глухо оборвал парень. – Давно он ворует у моей матери?
   Он не помнил, когда последний раз ему было так больно.
   – Месяц назад. А нож тот благословил сам Анхраман, обратив его в…
   – Заткнись! Заткнись! Заткнись! – закричал Глеб, и Ида догнала их.
   – Что случилось? – испуганно спросила она, но парень отвернулся, зло бросив:
   – Отвалите… отвалите оба!
   Он схватился за ближайший куст шиповника и рванул его на себя. Колючки впились в ладонь, немного облегчая боль.
   – Ненавижу! Всё это ненавижу! Ненавижу!
   – Что ты ему такое сказал? – ахнула Ида.
   – То, что он должен был узнать, – опустил глаза кот. – Правда всегда горька на вкус, но я не мог позволить ему оставаться слепым так долго. Анхраман манит его к себе, я чувствую это…
   – По-моему, ты переборщил, – покачала головой женщина.
   Глеб стоял в столбе лунного света – одинокий и будто уменьшившийся, с обезумевшими от боли глазами. Но привычка скрывать свои чувства одержала верх – отдышавшись, парень взял себя в руки и зашагал рядом с Идой и призраком. Но за всю ночь он не произнёс ни слова.
   Некоторое время спустя, женщине всё-таки пришлось взять его за руку, чтобы опираться самой и не дать оступиться в темноте ему. За разговорами о случайно приобретённом даре ночь прошла почти незаметно. И всё-таки Ида вздохнула с облегчением, когда заметила, как светлеет небо на востоке: ноги налились свинцом и заплетались, да и Глеб то и дело спотыкался о кочки, торчащие между кирпичей. Мэш обнаружил «коридор» по левой стороне тракта, уже подходя, почуяли некую вибрацию, исходящую от этого места. Ничего примечательного: за кустом шиповника обычная лужа с отражением дольки луны, но стоило подойти ближе, Ида увидела, как подрагивает вода, а Глеб услышал уже знакомый перезвон. И в унисон этой нежной музыке зазвучал шёпот Хранителя, резонирующий, просящий, раскрывающий…
   …Где-то далеко ухнул филин, предупреждая зазевавшихся мышей, что уже вышел на ночную охоту. Пахнýло холодной водой и камышами. Ветер взлохматил макушки сосен и улетел восвояси. Маленькая лужица резко раздвинула берега и опрокинулась круглым озером. Друзья обалдело оглядывали высокий берег и тёмный частокол леса.
   – Доброго дня… – прошептал призрак. – Ждите меня следующей ночью…
   Звёзды гасли, иссиня-чёрное небо постепенно теряло свой роскошный цвет, линяя, как дорожный плащ. Друзья решили устроиться подальше от воды, в тень, чтобы, как следует отдохнуть.
   Первым лёг Глеб. Он ворочался во сне. Ему снилось, будто какой-то уголёк выскочил из пламени и начал нарезать круги вокруг костра, с каждым оборотом прыгая всё ближе и ближе. А потом он превратился в крохотную хохочущую девчонку в широком золотистом сарафане.
   – Геть-геть! – звонко приговаривала она. – Всем гореть! Всем истлеть! Геть-геть!
   Парень пытался угомонить её, но в этот момент его разбудила Ида.
   – Чушь какая-то снится, – буркнул он, кутаясь у костра в шерстяной плащ. – Уже которую ночь.
   – Вот и мне тоже… – зевнула женщина, с тоской вспоминая сон с вкусными беляшами.
   Но не пироги суждено было ей увидеть сегодня.

   Ида узнаёт это место. Узкая тропка сквозь плотные кусты шиповника ведёт к поляне, окутанной мутной серой пеленой, которую, кажется, можно черпать ладонями… Всё то же место – влажные деревья, высокая трава и ворох мёртвых листьев под ногами. Оглушающая тишина, без эха и мимолётного шороха. Громадное, бесконечно высокое дерево, уходящее макушкой в пенные облака. На толстой коре грибы-чаги, мокрая плесень. Ида идёт ближе и видит на исполинских корнях, бугрящихся из земли, широченную цепь из непонятного металла. Он переливается, хотя нет ни единого солнечного луча, чтобы он отразился на поверхности. Этот блеск завораживает, сильнее бьётся сердце и не хочется отрываться – в нём чудятся чужие сны и тайны, живые, настоящие. В этом сиянии – пульс и дыхание мира… Вот только цепь во многих местах проржавела и потускнела, кое-где вытерта до черноты. Ида чувствует, что эти шрамы – как раковые опухоли, как гнойные язвы на чём-то прекрасном, как чьё-то проклятье на счастливой свадьбе. Женщине до безумия хочется оттереть всю ржавчину, все эти чёрные следы, пусть руки сотрутся в кровь, но здесь на этой цепи гнили не место! Ей здесь совсем не место! Ида берётся за тёплый металл и слышит чей-то вздох. Она поднимает голову к недостижимо высокой макушке, чтобы увидеть того, кто так печален.
   Он где-то там, наверху…
   Где-то там, наверху, бесконечно тоскует…
   И глубокая эта печаль медленно опадает из облаков на сырую траву длинными чёрными перьями. Они кружат, как сухие траурные листья, и что-то страшное таится в этих перьях. Какая-то несказанная боль, слишком глубокая и сильная, чтобы описать её. Иду душат рыдания, ей так тяжело, что, кажется, она сейчас задохнётся от горя. Но она снова слышит шорох за спиной. И звук этот настолько страшен, что махом вышибает из женщины все остальные чувства. Иде хочется бежать. Бежать слепо и безоглядно, но она не может. Снова эта тяжесть в онемевших ногах, снова изо рта вырывается только жалкое мычание. А шорох всё ближе. Теперь она понимает, чего боится: сейчас произойдёт убийство. И верно: тот, кто за спиной, смрадно дышит в затылок и наносит удар. Ида кричит и последнее, что она видит – кровавые сгустки на коре дерева…

   Она проснулась от резкого запаха гари. Первой мыслью было схватить телефон и набрать «01», но ни телефона, ни квартиры вокруг не оказалось. В утреннем лесу раздавался треск пламени, жадно пожирающего чёрные ветки и траву, и отчаянные крики птиц, кружащих над погибшими гнёздами.
   Женщина сипло протянула:
   – Глееб…
   И заметила, что совсем рядом с ней занялась ежевика и здоровенный пень. Из зарослей то и дело раздавался какой-то свистящий звук. Поднявшись, женщина с удивлением увидела в кольце огня мятущуюся ленту.
   Огромная, бурая с жёлтым, змея отчаянно металась во все стороны, но огонь не давал ей уйти ни по земле, ни по горящим кустам и деревьям. Она яростно шипела, понимая, что долго ей так не протянуть. Мизерная площадь, на которой уже с трудом умещалось животное, уже дымилась вместе с высохшей землёй и пожелтелой травой.
   – Глеб! – заорала Ида. – Глеб! Глеб, ты где?!
   Паренька, как и дорожной сумы, нигде не было. В ответ только сильнее затрещало пламя: огонь под ветром с жадностью охватывал новые территории. Белый пепел от горящих деревьев порхал, как хлопья снега.
   – Глееееб! – в последний раз позвала женщина, но и тогда ей никто не отозвался, а рот наполнился копчёной горечью так, что она закашлялась.
   Ираида ещё могла уйти, за спиной оставалось спасительное пространство, нетронутое огнём, и круглое озеро.
   «Змея… эта проклятая змея… – с тоской подумала женщина. – Ей больно…»
   – Чёрт бы побрал всё это! – зло выругалась Ида и, отыскав взглядом, схватила с земли тяжёлый, едва занявшийся пламенем сук.
   Она затушила его о первый попавшийся ствол, повозила в земле для верности, и, зажмурившись, сунула выбивающейся из сил змее. Руки обожгло сразу, глаза защипало. Иде показалось, что она по плечи залезла в разогретую духовку.
   – Лезь по палке! – скомандовала она животному в слепой надежде на то, что оно поймёт и выберется.
   Жар стоял невыносимый. Так печёт, когда плеснёшь кипятка на уголья в хорошо натопленной бане, и не успеешь пригнуться от потолка – так ошпарит, мало не покажется.
   – Лезь же быстрее! – заорала не своим голосом Ида.
   Сук в руках дрожал под немалым весом змеи, грозя обвалиться в пламя. Животное почти доползло, как внезапный порыв ветра швырнул пламя вверх и обжёг руку Иды от локтя до запястья. Она вскрикнула от невыносимой боли, выронила сук, и упала на спину. Тело придавило что-то невероятно тяжёлое, так, что женщина чуть было не задохнулась. Едва дышать стало легче, Ида поднялась, с трудом различая предметы, и помчалась прочь, к озеру. Ни змеи, ни Глеба нигде не было, отовсюду раздавался треск сучьев, лез едкий дым и горячее пламя. Женщине казалось, что на её шею повесили жернова. Оступаясь, она хваталась за обжигающие стволы деревьев, отдёргивала руки и бежала, бежала, бежала.
   – Глеб! Глеб! Ты где? Я здесь! – кричала она, но никто не отзывался.
   Порывистый ветер и шум пожара заглушали её вопли. Лес трещал, глухо ухали падающие стволы. Обожжённая рука нестерпимо горела, Ида плакала от боли и брела, огибая почернелые сосны и уходя дальше от бушующего пожара. В конце концов, женщина запнулась о какую-то корягу и сильно ушибла ногу.
   Дальше она ползла по высохшей от жара траве и судорожно глотала горький воздух. Глаза беспрестанно слезились, веки страшно зудели, а в горле клокотало что-то колючее и гадкое. Последний раз женщина испытывала такие незабываемые ощущения, когда болела бронхитом в серьёзной форме. Шею и грудь давило что-то очень тяжёлое, дышать становилось всё труднее и труднее. Внезапно горизонт прорезал яркий свет, такой яркий, что Ида зажмурилась и застонала. Она жадно вдохнула ещё пару раз и упала на влажные кочки.
   Очнулась она глубоким вечером, как ни странно от холода и ноющей боли в руке. Рядом трещало пламя, его рыжие отблески скакали по гладким листьям пырея и осоки. Ида вскочила от ужаса.
   «Неужели пожар добрался до меня?»
   Над чашей маленького озера наклонилась бледно-синяя луна. Из-за неё сложно было заметить звёзды на сафьянно-чёрном небосводе. Со всех сторон молчаливыми стражами тянулись сосны и хмурые ели, в воду окунались длинные ивы-плакальщицы, слева ощутимо тянуло гарью, но озеро значительно заглушало вонь сыростью и свежестью. У самого берега, где она лежала на расстеленном плаще, в камышах орали лягушки, хвастаясь, у кого больше выведется икринок. Ветер стих, влажная трава на кочках хлюпала от любого движения.
   Рядом сидел Глеб и раскладывал на коленях какие-то травы с длинными стеблями и мелкими белыми цветами, первые он скручивал и давил в одну кружку, вторые в другую. Щёки и шея краснели свежими царапинами: очевидно, он пытался бриться острым ножом. Изредка парень помешивал что-то в маленьком котелке над огнём. Варево хвастало приятным рыбным ароматом, на которой желудок женщины с готовностью отозвался.
   – Пожар кончился?.. Где ты был? – сухо спросила Ида. – Ты, что, бросил меня одну в горящем лесу?
   Она чувствовала, что грудь и горло больше не давит.
   Глеб вздрогнул от неожиданности.
   – Фу, чёрт… – вздохнул он с облегчением, – как хорошо, что ты очнулась!.. Я так боялся, что ты в дыму угорела…
   – Я могла и сгореть запросто, – пожала плечами Ида, – ты, что, не слышал, как я тебя звала?
   – Не слышал… Не мог я! – огрызнулся Глеб, и женщине стало стыдно за свой упрёк. – Не думал я, что они могут напасть на нас по отдельности. Я ж думал, они на меня только напали… Я утром к озеру ходил… умыться и всё такое. А как наклонился воды зачерпнуть – меня на глубину ррраааз! и опрокинуло. Я вверх – меня топят, на спину сели, будто сразу несколько человек, и выплыть не дают. Только это не люди… Так бы и утопили, выродки… Ладно, хоть мы ещё с пацанами летом наперегонки плаваем, опыт есть, а так бы всплыл пузом кверху… Я их обманул, – улыбнулся он. – Расслабился, воздух выпустил, на дно пошёл. Чувствую – за ноги больше не дёргают, к дну не прижимают… ушли. Я – на берег. Увидел их со спины. Какие-то склизкие, зелёные, как сопли, на руках перепонки… Упыри, блин… Они света боялись, как солнце взошло – на дно ушли…. Я пока прокашливался, пожар увидел… Я тебя искал-искал, и всё никак. По второму кругу пошёл, тогда и нашёл. Ты, оказывается, сама к озеру вышла, пока я по лесу бегал. Ты молодец. А пожар дождь потушил…
   – Ладно. Извини, – буркнула Ида, морщась от боли, – я не знала. Мэш говорил, что нам нельзя разъединяться. Вместе мы сила.
   – Он, наверное, вернётся скоро, – улыбнулся Глеб. – Я тут одну синичку подслушал… Вот, держи, эту траву – от боли пить надо, а этой мазать. Давай руку…
   – К… какую синичку? – округлила она глаза.
   – Я был прав – дар остался, – довольно усмехнулся парень.
   – А как… – начала было Ида и осеклась, вспомнив, что спасла змею именно потому, что услышала призывы о помощи.
   Женщина зашипела, когда на ожог полился зелёный сок, и сразу же схватилась за вторую кружку с обезболивающим.
   – Ох… ё! Ёлки же зелёные! Ик! – громко заявила она, отставив кружку. – Это ж вино натуральное! Попробуй!
   Глеб отхлебнул и закашлялся. Ида рассмеялась и изумлённо покосилась на ожог: она помнила, что он был размером с мужской кулак, но теперь на коже розовел только небольшой шрам.
   – Ай, да синичка! – оценила она и тут же подставила пустую склянку из-под жёлтого зелья. – Дави сюды. Нам пригодится. И когда ты уху успел сварганить?
   – Не так давно, – скромно улыбнулся Глеб. – Здесь, оказывается, столько рыбы непуганой…
   – Молодец, – похвалила Ида. – Ну, что, ужинаем?
   Варёные сомы и бульон оказались отменными, несмотря на отсутствие перца, лука и картофеля.
   – Голод делает любое блюдо деликатесом, – философски заметила женщина, обгладывая рыбную тушку.
   После ужина, облизав жир с пальцев, сытые друзья отвалились на кочки. Лягушки совсем замолчали, только рыба всплескивала на поверхности пруда да изредка всплакивал козодой над погибшим гнездом.
   – А насчёт пожара, – начал было парень, – так мне сон дурацкий приснился…
   – И? – заинтересовалась Ида.
   – Огневушка-поскакушка…
   – Кто?
   Глеб помялся, глядя в подозрительные синие глаза, и с досадой бросил:
   – Да так, никто…
   – Ну, что, тогда ещё по одной? – прищурившись, предложила женщина.
   – Давай, – кивнул Глеб.
   После того, как сегодня у него чуть не лопнули лёгкие от недостатка воздуха, ему очень хотелось расслабиться. Картина, когда скользкие лапы упырей прижимали его лицом к илистому дну, всё ещё стояла у него перед глазами. Глеба передёрнуло.
   Нажав сока каждому по полкружки, друзья принялись отхлёбывать и причмокивать. Вино на вкус здорово напоминало сладкий «Тархун» без газа, но стоило ему скользнуть по пищеводу – сразу обжигало желудок, успокаивало и расслабляло.
   – А ты замужем? – рассеянно спросил Глеб.
   – Нет. Развелась, – помрачнела разом Ида.
   – Почему? – не отставал парень.
   Брови женщины хмуро сошлись, голова опустилась.
   Помолчав, она процедила:
   – А тебе бы понравилось, если бы твоя половина шлялась ночами по девкам? Или нажиралась каждый вечер с друзьями, пока ты обслуживаешь её, обстирываешь и души не чаешь?
   – Ну… Может, он изменился бы… со временем… может, с женитьбой смириться не смог… – строил догадки Глеб.
   – Изменился бы… – эхом отозвалась Ида. – Изменился бы…
   Перед её глазами всплыли бесконечные ночи, когда Костя возвращался под утро, весёлый, азартно сыплющий историями, которые с ним якобы происходили.
   – Три месяца я пролежала с воспалением лёгких… он не пришёл ни разу. А когда выписалась, со всех сторон так и посыпались рассказы, со сколькими девками его видели… Я не верила сначала. Пока не начались эти бесконечные звонки. Одна угрожала, другая врала, что порчу нашлёт, третья грозила, что ждёт от него ребёнка…
   Ида вспомнила длинные беседы с лживым Костиным покаянием, которые так ни к чему и не привели, потому что на следующий день всё начиналось заново. И его любимую защитную фразу, на неё Ида всегда натыкалась, как на глухой тупик: «Я так устал. Ты меня совсем не понимаешь».
   – Зачем нужен муж, когда его нет рядом, когда тебе плохо? – удивился Глеб.
   – Вот и я так подумала… Человек, который не хочет видеть в этом мире никого, кроме себя, вряд ли когда-нибудь изменится… Прошло уже два года, но ничего не изменилось. Я устала от его слов, которые ничего не значили. Он только говорил, но ничего не делал…
   – А ребёнок? Если бы у вас был ребёнок, всё бы… уладилось? – ляпнул Глеб и тут же отвёл глаза. – Прости, я забыл… хапуры…
   Губы Иды сжались в узкую полоску, глаза потемнели.
   – А он и был. Целый месяц. Пока Костя не сказал, что он нам не нужен. Что будет стеснять, что мы ещё слишком молодые… А я, дура, поддалась…
   Она снова увидела тошнотворно-белый приёмный покой с кушетками в бордовом дерматине, напоминавшем засохшую кровь. Не стене плакат на скорую руку с сакраментальным заголовком: «С трёх недель ваш ребёнок – живой человек». С укором молчащих врача и медсестру, холодное жало шприца и унизительное кресло. Запоздалые слёзы, постыдно катившиеся по бледным щекам, и боль, которая потом не давала ни сидеть, ни лежать, ни спать… В те дни Костя был удивительно спокоен. Он рассеянно улыбался и почему-то дарил завядшие хризантемы. Ида терпеть не могла эти покойницкие цветы, но мужу даже мысли такой в голову не приходило.
   По щекам покатились слёзы.
   – Они говорили про банты… Что они шли бы к её синим глазам… Понимаешь, я ведь не знала, кто это был – мальчик, девочка… Мне потом даже не снилось ничего полгода… Я просто представляла себе, что если бы это была девочка, у неё были бы синие-пресиние глаза, как у моей тёти… у настоящей тёти… и я вплетала бы ей синие бантики в косички. Она была бы похожа на букет незабудок или анютиных глазок…
   Ида опустила голову и зарыдала.
   – Я ведь не просила весь мир к ногам или звезду с неба. Я просто хотела семью. Неужто это так много?
   Она опрокинула кружку и налила ещё. Глеб подавленно молчал. Он сорвал ближайший камыш и принялся нервно обдирать его. Пух летел в трескучий костёр, явно недовольный таким кормом. Женщина сделала два больших глотка и с удовольствием почувствовала, как алкоголь попал в желудок и обманчиво согрел его.
   – У тебя есть девушка?
   – Что? – удивился парень.
   – Девушка у тебя есть? Вон, ты какой здоровый, наверняка есть.
   Пришла очередь Глеба нервничать. Он отвернулся и забарабанил пальцами и коленям.
   – Или женщина? Что, не было никого?
   Паренёк с силой сжал челюсти. На скулах заиграли желваки.
   – Стыдно что ли? – нажала опьяневшая Ида.
   – Нет, – хрипло выдавил Глеб, краснея в темноте до корней волос.
   – Ну, так скажи! Боишься? Боишься! Не было у тебя девушки! Так я и знала: девственник…
   – Да не нравятся мне женщины, – резко бросил Глеб. – Я – голубой!
   Ида растерянно замолчала, опустив руку с кружкой.
   – Гомо… сексуалист? Я не зна…
   – Да что вы все можете знать о том, каково быть Не Таким, Как Все?! – внезапно горько бросил он. – Для вас голубой – это Пенкин да Моисеев – вечно накрашенная рожа и тупые шутки про жопу! Кому есть дело до того, что творится внутри! Да никому! И никакие… никакие… синяки… не помогут… не помогут…
   Глеба била крупная дрожь. Он задыхался от обиды, негодования, долгого непонимания и вынужденного одиночества. Сердце женщины дрогнуло.
   – Ты прости меня, – слабо улыбнулась Ида. – Я ведь не знала.
   Она подошла к парню и крепко обняла его – ещё не остывшего, дрожащего от выплеснутой злости. Ткань платья на ключице намокла от горячих слёз, но Ида молчала и только сильнее прижимала его голову к своему плечу. Глеб держался за женщину и даже не обижался на «Глебыша», которого она ему утешающее шептала.
   «Какую же тяжесть он держал у себя на сердце», – со вздохом решила она.
   – И ты меня прости, – наконец выдавил он, – жаль, что у вас так… всё получилось…
   «Хреново ей, наверное, было всё это время: и замужем… и без мужа», – подумал Глеб.
   Ночь заметно посветлела: над озером возник янтарно-жёлтый призрак кота и медленно подплыл к костру.
   – А вот и Мэш, – задумчиво сказал Глеб. – Наш Мэш-всезнайка по-любому в курсе того, как на свет появляются уроды вроде меня… Я перелопатил сотни книг, облазил херову тучу форумов и сайтов. Я хочу знать одно: «почему», раз никто не может сказать: «за что»…
   Хранитель изучающе посмотрел на Глеба и, не выдержав, его взгляд, опустил глаза.
   – Мэш, ты и правда знаешь? – тихо спросила Ида.
   Кот коротко кивнул и перенёсся ближе к огню. Друзья уселись рядом, чувствуя поддержку и тепло друг в друге. Луна склонилась ещё ниже, обливая серебряным светом камыши и сонную воду. Костёр, сыто рыгнув искрами в бездонное небо, принялся за новые ветки.
   – В вашей ветви, в Древнем Китае, – вздохнул Хранитель, глядя в танцующее пламя (его полупрозрачно-зелёные глаза остекленели, будто душа сейчас находилась не здесь, а где-то далеко-далеко), – если императрица оказывалась в интересном положении, ей запрещалось видеть и слышать что-либо неприятное. Ей не позволяли грубить и говорить с больными или неприятными ей людьми, чтобы они, не дай Бог, не вызвали у нее плохих мыслей. Всё это только для того, чтобы оградить царственного ребенка от любого вреда.
   Ида перевела напряжённый взгляд с умной мордочки кота на лицо Глеба, ставшее вдруг таким усталым и повзрослевшим. Парень помолчал и аккуратно положил увесистое полено в пламя, которое тут же принялось радостно пожирать древесину.
   – Мало кто знает, что у беременных, переживших большое горе, может родиться «голубой» сын… – Хранитель устало помолчал, пытаясь хоть как-то оттянуть объяснение. Ему очень не хотелось снова причинять боль парню. – Твои родители, Глеб, очень любили друг друга, чем и вызвали зависть Тьмы… Они из гостей в тот вечер возвращались. Темно было, поздно. А те, трое, в переулке давно ждали, четыре бутылки выпили. Отца сразу – ножом в сердце. А мать… она тогда и носила тебя под сердцем… (голос кота перешёл на шёпот) долго они над ней галились…
   Иде внезапно стало очень холодно, и она обняла себя за плечи. Но это не помогло: непрошенные слёзы закапали на грудь, на колени, на испачканное пеплом платье.
   – Она придумала для вас с сестрой легенду, чтобы не переживать снова и снова боль, вспоминая тот вечер, – цедил кот. – Она пыталась сберечь тебя таким, каким ты должен был стать, но потрясение и боль были слишком велики. Она сделала всё, что могла… Прости, Глеб, ты хотел знать…
   Хранитель затих. Слышно было только редкое потрескивание костра да сдавленные всхлипывания Иды. Глеб пусто молчал и потерянно смотрел в пляшущее пламя.
   – За что его так, а Мэш? – спросила Ида, сморкаясь в лист лопуха. – Разве он всё это заслужил?
   – Человек получает в жизни ровно столько, сколько готов вытерпеть, – глухо и неумолимо произнёс призрак.
   Парень неотрывно смотрел в огонь. В его больших карих глазах метались безумные отблески.
   – Глеб… скажи что-нибудь, – попросила Ида.
   Он медленно поднял взгляд, и женщина поразилась, насколько он постарел душой от всего того, что вывалил на него Хранитель.
   – Где они сейчас, Мэш? Что делают? Чем занимаются?
   – После суда все трое попали в колонию строгого режима. Одного прирезали сразу в общей камере. Второй умер от цирроза печени. Оба они сейчас в Нижнем мире… каждое мгновение пожирают друг друга. Им очень больно, если тебе легче от этого… Третий вышел по амнистии. Сейчас он держит пару ларьков с пивом. Анхраман ждёт его, его участь предрешена.
   – Я бы хотел взглянуть на это, – невесело усмехнулся Глеб. – Жалко, что это ничего не исправит…
   – Глеб… – Ида чувствовала, что сейчас нужно сказать что-то доброе, чтобы поддержать паренька. – А ты… ты не расстраивайся… ты ведь живой, не калека, не наркоман, не убийца… а эти уроды наказаны… знаешь, мы вернёмся – я к тебе в гости приеду. Буду маме твоей помогать… Мы ведь теперь друзья, правда?
   Глеб не ответил. Он опустил голову, обхватив затылок руками, и неразборчиво забормотал. Женщине показалось, будто парень что-то напевает.
   Ида с беспокойством опустилась перед ним на колени.
   – Глеб… Глеееб! Слышишь? Посмотри на меня. Посмотри в мои глаза. Слышишь, посмотри. Глеб… Скажи что-нибудь…
   Он замолчал, поднял на неё глаза полные боли и улыбнулся. Улыбка вышла расколотой и мучительной.
   – А ты знаешь, я привык… Привык, что жизнь частенько так окунает мордой в дерьмо…
   – Уже лучше, – покивала Ида. – Ты что… поёшь?
   Он помолчал, сплюнул в костёр и добавил:
   – Когда совсем паршиво, я повторяю про себя одну песенку. На мотив «А, ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер». Она всегда поднимает настроение. Её друг мой сочинил … давно, до того, как умер. Горик хороший был… Стихи писал классные, песни. Тощий такой, в очках. Яблоки и старые фильмы любил. Жалко, знал его я совсем недолго. У него родители рано умерли, а в наследство досталось совсем немного денег. Вот он и купил первое, что попалось – комнатушку в восемь метров – надо же было где-то жить. Там едва-едва развернуться можно было, последний этаж – за окном провода качались, как снасти в шторм. Сначала Горику там нравилось, а потом оказалось, что все соседи – уголовники. Они его били, грабили, унижали. И никто помочь не мог. Участковому было плевать. Горька долго не сдавался. Я его потом к себе жить притащил, не мог смотреть, как он морально умирает. А потом Горька ушёл в свою коммуналку забрать что-то… что-то важное для него… вроде компас отцовский, который в летней ветровке остался… И всё. Не вернулся он больше. Убили они его. За три сотни, которые у него с собой были. Двадцать ножевых ранений, – лицо Глеба перекосило от боли и бешенства. – И никого не осудили – естественно, все сбежали, ни одна сволочь там не была прописана!.. Ему всего шестнадцать было… А песню я навсегда сохранил.
   – А как его на самом деле звали? Горика твоего?
   – Гришка. Григорий.
   – Как моего деда… А спой ту песенку, пусть Горик порадуется, что его помнят…
   Глеб глянул в звёздное небо, будто молча спрашивая у Горьки, стоит ли петь незнакомому человеку его песню, улыбнулся, откашлялся и негромко запел:

     – Качает лихо провода
     Залётным ветром
     Залётным ветром
     Залётным ветром,
     А мы с тобой – два моряка,
     Забытых где-то,
     Забытых где-то —
     На краю земли.
     Бросало нас с тобой
     По жизни, как по морю,
     С тобой по морю,
     С тобой по морю,
     И знали счастье мы с тобою,
     Как и горе,
     Как и горе,
     Но счастье впереди…
     Куда ещё судьба
     С тобою нас забросит,
     Нас забросит,
     нас забросит,
     И наше судно небольшое
     Метров восемь,
     Метро восемь —
     Доброго пути…
     И пусть всегда семь футов
     Будет нам под килем,
     Нам под килем,
     Нам под килем,
     Нам по плечу
     Морские штормовые мили,
     Не страшен нам с тобой
     Девятый вал…

   – Спешите, – прошептал Хранитель, – загляните в воду. Смотрите, смотрите…
   И зазвенели волшебные колокольчики, задрожала зеркальная озёрная гладь, пошла серебристыми волнами, открывая иной мир. Повеяло свежим горным воздухом, качнулась земля под ногами…

Глава 10.
Яблоки и змей

   Пылью под пологом голос мне полоза слышится…
   Полные голода очи-золото в пол-лица…
   Он зовет меня вниз:
   «Родная, спустись,
   Обниму в тридцать три кольца!»
Мельница, «Невеста Полоза».

   День выдался тяжёлым, зато ночь была лёгкой и спокойной – друзья шли за котом по верёвочному мосту, который, казалось, терялся, среди ярких звёзд, а убелённые сединами горы сияли под ясной луной. Где-то глубоко внизу грохотала горная река, а высоко над головой пролетали огромные крылатые люди. Хранитель вёл дальше и дальше – вдоль деревень и сёл с наглухо закрытыми ставнями и скотиной, дрёмотно взмыкивающей в хлевах, жалующейся на тяжкую долю и сгнившее сено. Они брели мимо старых погостов с покосившимися домовинами и крестами, среди которых, рыча и огрызаясь, что-то делили между собой синие покойники.
   Мэш указывал путь меж рядами холмов и увалов со звенящими ручьями. Люди шли в глубоком молчании, обдумывая странный выбор судьбы, свалившийся на них вкупе с прочими неприятностями, Хранитель же счёл необходимым не задавать лишних вопросов и не давать ненужных советов.
   Когда забрезжил рассвет, Мэш проводил спутников в густую яблоневую рощу на склоне небольшого пригорка, и молча растаял. Ида и Глеб устроились под старой раскидистой яблоней, ветви которой нагибались до самой земли и давали роскошную тень.
   – Съешьте моих яблочек! – внезапно раздался женский голос.
   Ида подпрыгнула, Глеб выхватил нож.
   – Коли угоститесь моими яблочками – я вас от беды сберегу-укрою, а коли побрезгуете – ветками-сучьями глаза выколю, власы повыдергаю!
   – Кто это? – упавшим голосом спросила Ида.
   Голос уверенный и сильный шёл со всех сторон.
   – Кто-кто, – передразнивая, хихикнул Глеб, отбрасывая палку, – директор стадиона! Не видишь – яблоня разговаривает!
   Огромное дерево и впрямь шевелилось: играло толстыми ветвями, опуская их то вверх, то вниз, трясло зелёными крупными яблоками и широкими листьями перед вытянутыми лицами друзей.
   – Ну, так что, – нетерпеливо спросил голос, – угоститесь моими яблочками, или выдать вас душегубцам?
   – Кому? – ошалев, переспросила Ида.
   – Смотри! – кивнул Глеб в правую сторону пригорка.
   Там, за холмами, поросшими берёзками и липами, вздымалось и росло облако багровой пыли. Оно всё ширилось и приближалось, напоминая огромное неумолимое торнадо. По краям на ятаганах играли солнечные блики. Воздух внезапно наполнился вонью протухшего салата оливье и сероводорода.
   – Яблонька, яблонька, – заголосила женщина, – дай нам своих яблочек! Мы их с удовольствием съедим! Яблонька, только укрой нас от душегубцев!
   – Сначала съешьте, – хладнокровно предложило дерево.
   Глеб и Ида наперебой начали рвать яблоки и откусывать от них. Многие плоды с глухим стуком падали на землю, друзья поспешно запихивали их в заплечные мешки и за пазуху, как заправские садовые воришки. В носы людям ударила волна страшной вони, будто рядом прорвало канализацию.
   – Ну, что, яблонька? – нетерпеливо спросила Ида. – Поели мы твоих яблочек… спасибо тебе за угощение! Спрячь нас, скорее, от душегубов!
   Хапуры были уже близко, всего двести метров оставалось им до людей. Уже можно было разглядеть отдельные ухмыляющиеся лица и рты, полные острых зубов. Проклятое дерево молчало целую минуту, глаза Глеба полезли из орбит от зловония, женщина зажала нос пальцами.
   – Спасибо, что поели моих яблочек! – наконец-то соизволила отозваться яблоня. – Так и быть, скрою я вас от злодеев!
   Толстые ветви задрожали и опустились до самой земли зонтом, так, что друзьям ничего не стало видно. Со всех сторон торчали только острые сучья в толстой серой коре. Сверху сыпались на головы какие-то здоровенные жуки и изумрудно-зелёные листья.
   «Мамочки, – испуганно подумала Ида, – а если это нездоровое психически дерево возьмёт да и не выпустит нас? А? Что тогда? Всю жизнь этими зелёными яблоками питаться?»
   На яблоки она грешила зря: плоды оказались на удивление сочными и сладкими. На мгновение вонь хапуров приблизилась настолько, что, казалось, сейчас они раздвинут ветви и ухмыльнутся, увидев двух беглецов, попавшихся в такую несложную ловушку.
   – Сссссвееет, – раздался свистящий голос, – йандлах бахха… здессссь быыл ссссвет… Я виделаа ссвееет…
   Ида и Глеб шумно дышали ртом и молились. Минуты текли медленно, исчезая в такт шагу хапуров: топ сюда, топ туда. Ида чувствовала, как сердце отчаянно колотится где-то в висках, заглушая все звуки. В ужасе она схватила руку Глеба и с силой сжала её. Между ладоней друзей на землю потёк пот. Парень сглотнул и на всякий случай вытащил нож.
   В конце концов, смрад всё-таки рассеялся, и ветви медленно поползли вверх. Женщина с радостью увидела светлый день, но пальцы разжала не сразу. Выжженный на земле след хапуров, уводил куда-то вверх по пригорку, камни дымились, по обочинам следа лежали мёртвые птицы и молодые иссохшие яблоньки, вывороченные с корнями.
   – Даже знать не хочу, что они здесь сделали, – прошептала Ида.
   Друзья медленно отошли от мощного дерева.
   – Спа… сибо тебе, яблонька, – утирая слёзы от тающей в воздухе вони, сказал Глеб, но дерево не ответило.
   Возможно, оно могло заговорить только один раз в день или только через определённый промежуток времени.
   – Давай-ка поищем укромное место… берёзу или сосну, – предложила Ида. – И желательно молчаливую.
   Глеб кивнул. Они спустились с пригорка и побрели в подлесок, где ютились светлые берёзы и липы.

   День клонился к закату, когда невыспавшиеся Глеб и Ида ужинали яблоками: вся рыба и ягоды подошли к концу. Имелась, конечно, ещё пара сыроежек, поджаренных на костре, но они закончились так быстро, словно их и не было. Желудки друзей громко урчали, прося добавки, костерок весело передразнивал их, аппетитно хрустя ветками со свежими листьями. Солнечный лучи устало золотили засыпающий подлесок, муравейник и дикую малину. Ида мрачно жевала пятое по счёту яблоко и с интересом разглядывала недозрелые ягоды на кустах, Глеб зевал, выбивая пыль из плаща.
   – Тёплых дней и добрых друзей! – раздался негромкий шелестящий голос. – Рад снова видеть вас. В прошлый раз я не представился. Времени не было. Желтобрюх. Для друзей – Янтарь.
   Глеб с удивлением обернулся, разглядывая гостя. По другую сторону костра стоял немолодой мужчина среднего роста в странной одежде – облегающем комбинезоне из мелких золотисто-коричневых чешуек, ни вони, ни ятагана, ни ножа. Ноги облачены в кожаные сапоги. Тёмные прямые волосы падали на шею и на немигающие глаза, блестящие, как агаты. Смуглое худое лицо украшал нос с горбинкой. Незнакомец нервно облизывался, беспрестанно водя языком по нижней губе.
   Ида подняла глаза и поперхнулась яблоком. Она долго кашляла, покраснев, а когда сплюнула мякоть, её продолжало трясти, но теперь от хохота.
   – Гляди, Глеб! Ихтиандр лесной, натуральный! Я и не знала, что у них тут такие водятся! – гоготала она, держась за бока.
   Парень улыбнулся и кивнул гостю на место рядом с собой. Незнакомец, нахмурившись, замолчал.
   Он терпеливо дождался, пока Ида вытрет слёзы от смеха, перестанет неприлично хихикать и вторично представился:
   – Ж-желтобрюх. Для друзей…
   – Иииииии! – покатилась со смеху Ида. – Говорящий Ихтиандр! Ущипните меня!
   Гость немедленно протянул руку, и женщина подпрыгнула, угодив в муравейник.
   – Придурок! Это присловье такое!
   Янтарь совсем приуныл.
   – Я говорил верховному жрецу, что ничего у меня не получится… А он всё своё: долг чести, долг чести… Никакой ты не наследник дома Великого Полоза, если долг чести не блюдёшь… Тьфу!..
   – Что блин ещё за долг чести? – спросила Ида, недовольно потирая бок, пострадавший от щипка, и стряхивая с одежды муравьёв.
   – Ну, как… – угрюмо глядя в костёр, вздохнул Желтобрюх. – Жизнь за жизнь. Ты мне, я – тебе. Ты (он нехотя кивнул на женщину) меня спасла, а я теперь должен отдать тебе долг. То есть, пока от смерти хоть раз не спасу – так и болтаться мне с вами до самого конца…
   – Что-то я не упомню, чтобы в ближайшее время кого-то спасала, – покачала головой Ида. – Ты, дядя, костром ошибся.
   – Вчера ты меня спасла. Из огня, – терпеливо напомнил гость.
   – Да врёшь ты всё. Змея вчера была. Глупая и противная. Бррррр!
   – Это я и есть. Глупый и противный, – усмехаясь, кивнул Янтарь.
   – Ты гляди, – кивнула Ида посерьёзневшему Глебу, – врёт гад и не краснеет.
   – Да не могу я краснеть, – устало протянул мужчина. – Это с возрастом проявляется. А мне всего четыре года. И не гад я вовсе. Я из семьи Великого Полоза, а не Матери Гадюки…
   – Во даёт! Глеб, глянь! Мужик, у змеи рук-ног не бывает, не знал?
   Полоз глубоко вздохнул.
   – Не бывает. Только Полозы и не совсем змеи. Нам самим Птахом позволено и в той и в другой личине жить. За то, что служили Ему верой и правдой и не отступились в час отчаяния.
   – Сумасшедший какой-то… – сердито пробормотала Ида, складывая руки на груди. Похоже, муравьи таки добрались до неё.
   – Парень, ты-то мне веришь? – спросил змей.
   Глеб кивнул, с интересом рассматривая чудные переливы на комбинезоне гостя.
   – Ей доказать надо. Так не поверит. Я бы тоже не поверил пару дней назад.
   Янтарь пожал плечами и, резко выпрыгнув перед Идой, с шипением закачался на толстой ветви ближайшего дерева. Женщина испуганно взвизгнула и швырнула в Желтобрюха огрызок яблока.
   Змей, отряхиваясь, аккуратно слез на землю:
   – Кидаться-то за что?
   – Никогда больше так не делай! – завопила Ида. – Ты мне напомнил зме…
   Янтарь с явным удовольствием наблюдал за её лицом, вытянувшимся от удивления.
   – Ты мне одно объясни, Янтарь, – попросил Глеб, накинув на плечи плащ. – Ты говоришь, тебе обязательно Иде жизнь спасти надо. А если не спасать? Возвращайся к своим. Скажи, что спас.
   – Дело говоришь, – сердито буркнула женщина.
   – Но если я не вернул долг?
   – Так соври, – пожал плечами парень.
   Янтарь гордо поднял голову.
   – Мы не люди, чтобы врать да изворачиваться. Для нас долг чести – святое. К тому же, змеи способны проникать всюду. Совру – проверят, у медянок спросят. А потом и скитайся по лесу в один хвост, ни одна самка к себе не подпустит.
   – Даже человеческая? – не удержался, чтобы не поддеть, Глеб.
   – Нннууу… – почесал в затылке змей, – не упомню такого, чтобы наше племя с людьми зналось в таких союзах. Мышей на алтарь нам клали, выползни на злато меняли, самок… нет, самок не давали… Хотя, нет, погоди, был в древности случай, да и тогда ничем хорошим для нашего брата это не кончилось. – Тут полоз резко сменил голос, умело перейдя на старческое дребезжание. – Давным-давно дело было, когда миры и сам Птах ещё молоды были. Змей один, уж не упомню из чьего семейства, сын нашего праотца, Ихтилона, встретил как-то самку человеческую. Слюбились они, как супруги законные зажили. Гуляли как-то по лесу, яблоками свежими лакомились, глядь, навстречу самец людской. Увидел змея (тогда ещё можно было нашему брату носить на лбу золотые рожки, да и чешуйки не стыдно показать). тот дикарь, а с ним и чужу жену. Возжелал её, да как завопил, заохал, мол, где это видано, чтобы два племени меж собой мешались! Схватил девку и потащил к себе в пещеру. Ну, муж, ясное дело, вступился, жену отнял, по сусалам надавал. А тот, бессовестный, заголосил, заухал, как выпь болотная. Бухнулся в ноги Птаху и давай плести: мол, змей чужу жену увёл, яблоком соблазнил, а она, молода да невинна, не поняла ничего… А Птах спал сладко в то время, устал, знамо дело – мир творить, не по лужайке скакать. Разбудил его этот, Едан, Едам… или как там его? И давай Змея грязью поливать. Ну, Птах едва глаза продрал, злой спросонья, да как гаркнет: «Вон все отседова! И чтобы духу вашего здесь не было!» Удружил, можно сказать, тот мужик всем: изгнали слуги божии всех, из того благословенного края к Моровой матери…
   Ида замерла с яблоком в руке, Глеб застыл с отвисшей челюстью.
   – Вот ведь змей… – с невольным восхищением прошептала женщина. – Как врёт складно…
   – А! Вспомнил! Дед ещё рассказывал про то, как девы людские любили сыновей из семей змеиных, да из-за ревности мужей да братьёв гибло нашего брату бесчисленно. Чуть прознает брат али сын, что змей у их сестры ночевал, так начнётся травля. То яду под порог нальют, то у окна подкараулят, то пса натравят. Сколько люди сказок да легенд про змеев-душегубов и девиц распрекрасных придумали! А того и ведают, что девка потом от горя да разлуки по убитому иссохнет, а вся вина на змея беспричинно кладётся. Зато потом герои да лыцари по трактам разъезжают да байки про змеев убитых сказывают…
   Женщина задумчиво жевала новое яблоко, уставившись невидящими глазами в гарцующее пламя. Парень загадочно улыбался.
   – Так это ты, – ни с того, ни с сего, грозно уперев руки в боки, выдохнула Ида. – Меня на пожаре чуть не удушил?!
   Янтарь покраснел, потемнел лицом и, подчиняясь неизбежному, трагично закрыл глаза.
   Пришла очередь Глеба гыгыкать. Он мелко трясся, закрываясь рукавом и кусая нижнюю губу, но сдержать хохота не смог.
   – Это так ты нам помогать собрался? – наступала женщина. – Кого ты первым во сне задушишь, змеюка подколодная?
   – Клянусь честью Дома Великого Полоза, не было у меня не единой мысли, чтобы задушить тебя или хоть как-то ещё обидеть. Ты же мне жизнь спасла! И я тебе, правда, благодарен. Я на самом деле тебе отплатить добром хочу, понимаешь?
   – Так чего ты в лесу на шее моей повис, так, что я чуть богу душу не отдала?
   Полоз тяжело вздохнул:
   – Да не мог я сам из огня выбраться. Неужели ты не помнишь? Я бы успел перелезть, если бы там же полыхнуло! Меня обожгло – я на тебя перекинулся. Ты отползла – я же тебя отпустил. Сразу, как только в себя пришёл.
   – А чего… – не отступала Ида.
   – Не ходил бы ты, Янтарь, – оборвал парень, – мы не на прогулку вышли, за нами чудовища охотятся, и они совершенно не смешные. Один из нас уже погиб…
   – Я знаю о смерти Хранителя, – хмуро кивнул Полоз. – Каждый зверь и птица горюют и прячут своих детей от багряных убийц… Именно поэтому вам нужен воин-защитник, то есть я. Потерпите как-нибудь. Защитники на дороге не валяются…
   Глеб пожал плечами, словно говоря: «как хочешь». Ида сразу приступила к делу:
   – Ты можешь нам еды достать нормальной? А то от яблок уже… ну, сам понимаешь…
   – Вам мышь или бурундука? – улыбнулся Янтарь.

   Толстая зайчиха, которую поймал змей, поджаривалась на углях долго, испытывая и без того не бесконечное терпение оголодавших людей. С золотисто-коричневой тушки в огонь то и дело капал сок, а дразнящий аромат сводил с ума. Ида безмолвно пожирала дичь глазами, Глеб нарезал круги у костра, Янтарь неторопливо поворачивал к жару непропечённый заячий бок. Женщина уже на два раза переплела косу и прибрала вещи в суме, когда полоз снял-таки с толстого сука ужин и разрезал его на куски. Люди спешно схватили дымящееся мясо, закрывая глаза от блаженства. Нежная зайчатина так и таяла во рту, друзья жадно облизывали жирные пальцы. Они даже не заметили, как змей покинул их.

   Янтарь изнемогал. Кожа зудела так, словно под неё влезло не одно племя муравьёв, и все они там устроили ритуальные пляски в честь полнолуния. Этот свербёж сводил с ума, заставляя сердце биться чаще, а виски ломило, будто в них впились озёрные пиявки. Змей знал, что чесать ногтями – себе дороже, кожу можно продрать до крови пока новая не наросла под ней, поэтому аккуратно потирал бока, спину и плечи тыльной стороной ладони и тихонько подвывал. Ночной лес надёжно скрывал полоза, крадущегося между разлапистых елей и кустов ежевики. Слева, за грядой соснового частокола, раздался протяжный волчий вой, под ногами деловито пропыхтело семейство ежей. От остывшей земли сильно тянуло поганками и диким чесноком. Полоз аккуратно отодвинул колючую еловую ветку, и тут же по его лицу пролопотали крылья белых мотыльков. Змей чихнул и нырнул между малинником и толстыми осинами. За спиной проснулся и завёл свою печальную песнь козодой.
   Янтарь искал тихое место, чтобы избавиться от змеиной кожи, которая неизбежно слезала каждый раз после превращения в человека. Последний раз змей становился мужчиной десять лет назад по человеческому летоисчислению и два по змеиному, ради банального любопытства. Он остался полностью удовлетворён: такой гаммы чувств хватило бы на целое семейство крапчатых полозов, его многочисленных соседей: страх задохнуться из-за изменившихся вдруг внутренностей, боль в растущих в разные стороны от хребта костях, шквал пестрящих цветов и навалившаяся какофония звуков. Янтарь очень смутно помнил время, когда был человеком. Он знал, что дышал, ходил среди людей и что-то делал, но вот что – оставалось загадкой. Вернувшись к змеям, он так ничего и не вспомнил. Сколько бы его не расспрашивали, каждый раз, когда он пытался сконцентрироваться на том, кем был и чем занимался, всплывали неясные образы сарая, усыпанного густым душистым сеном да берег глубокого озера, весь в бороздах и рытвинах. И как только Янтарь пытался рассмотреть детали, его начинало тошнить, голова взрывалась дикой болью, и накатывали мощные волны страха. Иногда полозу снились кошмары, где он каждое утро просыпался в каком-то проклятом сарае, поворачивал голову и орал от увиденного рядом. Пробудившись в реальности, он не мог вспомнить, что его так пугáло, знал только, что это что-то действительно ужасное, нечто настолько жуткое, что не только смотреть, но и вспоминать об этом не стоит.
   Ко всему прочему, после превращения в человека змеиная шкура почему-то слезала только через сутки. Вот и сейчас полоз, едва заметный в свете луны, завешенной неопрятными лохмотьями туч, крался, чтобы в тайне от новых знакомцев сбросить заметный чешуйчатый наряд. Янтарю совсем не хотелось пугать и отталкивать людей видом почёсывающегося мрачного мужика, который вдруг бросается на землю и начинает изгибаться в весьма двусмысленных конвульсиях, постепенно обнажая человеческое тело.
   «Хотя… той вздорной человеческой самке это должно понравиться!» – издевательски усмехнулся про себя Янтарь.
   Змей оставил пареньку («надо сказать, весьма смышлёному пареньку», – отметил про себя полоз) пять толстых просмоленных суков под факелы и с десяток заточенных кольев, строго наказав никуда не отлучаться, пока он, змей, не вернётся.
   Наконец, нужное место нашлось на крохотной полянке, надёжно закрытой могучими кронами дубов и вездесущими ветвями ольхи. Луна в очередной раз выглянула из-за туч, словно бы для того, чтобы удостовериться, всё ли готово для мрачного действа. Янтарь охнул и скрипнул зубами: проклятый зуд стал совершенно нестерпимым. Змей прижался спиной к стволу дуба и с наслаждением потёрся о жёсткую кору. Кожа сразу отслоилась и повисла клоками.
   Частота пульса быстро нарастала, пиявки в висках совсем взбесились, у полоза закружилась голова, и он осел на травяные кочки, усыпанные мелкими шишками. Янтарь едва слышно застонал: луна двоилась, муравьи под кожей выросли до невероятных размеров, сердце гулко бухало где-то в затылке. Змей набрал в грудь побольше воздуха и, упав на спину, приготовился вывернуться наизнанку.

   – Чёрт возьми, Глеб, и ты не спросил у него, куда он попёрся на ночь глядя? – сердилась Ида.
   – Он бы мне не сказал, – пояснил парень, пожимая плечами. – У него был такой вид, будто он помрёт, но не скажет. Видимо, есть то, что нам пока знать не надо. Может, он в туалет вообще?
   – На всю ночь что ли? – раздражённо спросила женщина. – И где этот зверь шляется? Давно пора бы вернутся!
   – Да что ты так за него переживаешь? Вернётся твой змей…
   – С чего это ты решил, что переживаю?! И вообще: с какой это радости он мой? – удивилась Ида. – Вообще-то, нам как бы немного пора выдвигаться, а этого героя нет, как нет! А без него уходить – так он нам потом ещё и припомнит, что не дождались, вон морда какая ехидная!
   Она сделала ещё пару кругов вокруг костра. Глеб заинтересованно наблюдал за ней снизу вверх.
   – Волнуешься?
   – Чёрт возьми… Да было бы за кого! – вспыхнула Ида.
   Она села рядом с Глебом и сердито уставилась в догорающий костёр. Затем резко вскочила и снова начала нарезать круги. Перед глазами у неё стояли мускулистые руки Янтаря, нарезающие вкусное мясо.
   – Дьявол! Глеб, когда Мэш вернётся?
   – Наверное, скоро, – флегматично отозвался парень.
   – А этот Ихтиандр всё ещё где-то шляется! Чёрт с ним, пойду, поищу, – бросила она, поднимаясь.
   – Ида, нам нельзя разъединяться, – напомнил Глеб, – ты помнишь, что было в прошлый раз?
   – Ничего, я недалеко, здесь, я тебе кричать буду. И нож возьму…
   – Ида, не надо. Он явно не хотел, что мы видели, по каким делам он пошёл.
   – Что ему от нас скрывать? И вообще, может, я тоже по делам, – добавила женщина и, сжав в толстую рукоять ножа, нырнула в темноту.

   Янтарь бездумно смотрелся в грязновато-пятнистую луну, как в засиженное мухами зеркало, и, казалось, видел своё осунувшееся отражение. Тусклое светило пьяно качалось в кружевной сети из дубовых ветвей на фоне угрюмой тьмы. В ушах всё ещё стоял оглушительный звон, в горле громко бухало сердце, новую кожу приятно холодила земля и лёгкий ветер. Выползень валялся рядом, как ворох мятой одежды.
   Янтарь лежал под дубами, постепенно восстанавливая дыхание, и привыкал к новой температуре тела. На него пару раз падали жуки-олени, но змей даже не стряхивал их – он постепенно становился настоящим человеком, переходил в новое качество. Пульс постепенно успокаивался, новая кожа дышала сквозь поры, и только полоз собрался встать, как в кустах громко зашумело, затрещало, и кто-то наградил бок ощутимым пинком. А затем навалился всем весом, барахтаясь и повизгивая. Янтарь машинально подмял врага под себя и сдавил горло.
   – Пусти… и… – просипело под пальцами. – Это я… Заду… шишь…
   – Женщина! – фыркнул Янтарь, разжимая пальцы.
   В ответ послышался сдавленный кашель:
   – Слезь с меня, животное… Я его ищу, а он меня душит…
   – Я не просил искать меня. Я сказал остаться в лагере!
   – Да пропади ты пропадом! Без тебя пойдём! Мэш с минуты на минуту вернётся!
   – Я готов, женщина. Чего ты так орёшь?
   Ида критически оглядела змея снизу вверх и внезапно истерически расхохоталась.
   – Ты не к тому приготовился! Я говорила о дороге! Да слезь же с меня, юморист!
   Янтарь медленно поднялся и помог встать женщине. Она ещё раз бросила на него взгляд и зашлась неприличным смехом.
   – Прикройся, юморист, – посоветовала Ида.
   Представить цвет лица полоза в темноте было крайне проблематично, но, если бы светило солнце, он сравнился бы со спелым томатом. Змей шипяще выругался и обмотал вокруг бёдер выползень наподобие набедренной повязки. Когда он вернулся на поляну, то от изумления потерял дар речи: женщина беседовала с тем, о ком веками слагали легенды. Янтарь склонил голову и благочестиво опустился на одно колено перед одним из Амэша-Спэнта. Великий ответил вежливым кивком.
   – Мэш, они нашли нас, – пожаловалась Ида, – мы каким-то чудом спаслись. Яблоня…
   – Я знаю… Они чуют мой дух и, как гончие, идут по следу, – прошелестел призрак. – Мы должны уходить как можно скорее. Нужно запутать следы. Придётся идти через Тан-де-Лех.
   – Но ведь следующий коридор явно не близко…
   Глеб заметил, как побледнела женщина, машинально схватившись за кончик косы и сдерживая стон.
   Мэш улыбнулся:
   – Ты недооцениваешь своего нового друга. Янтарь, дай сюда свою кожу…
   Полоз нехотя отдал выползень:
   – Её можно сжечь только один раз…
   – Янтарь, мы должны спешить. Если хапуры настигнут нас сейчас – с ними не справиться даже тебе. Бросай!
   Ида, старательно отводящая глаза от голого змея, ахнула, когда в костёр полетела кожа. Пламя живо вспыхнуло алым, люди резко отпрянули, закрывая лица ладонями. Призрак Хранителя вырос до макушек деревьев, глаза его ярко горели зелёным, в рубиновой пасти белели острые клыки. Глебу показалось, что прямо над головой бабахнул гром, когда Мэш запел:

     – Гори-гори ясно,
     Чтобы не погасло!
     Гори, гори ясно,
     Чтобы не погасло.

     Глянь на небо —
     Птички летят.
     Колокольчики звенят!

   И действительно, отовсюду послышался уже знакомый нежный перезвон, будто тысячи маленьких бубенчиков говорили своими язычками. И в этих переливах завибрировали сосны и берёзы, затряслись осины, воздух накалился добела и поплыл, тая над ревущим пламенем.
   – Возьмитесь за руки и прыгайте через костёр! – прогремел Мэш.
   Ида от ужаса намертво вцепилась в Глеба, отказываясь даже открыть глаза на его крики. Янтарь, не долго думая, схватил их обоих в охапку и, с силой оттолкнувшись от земли, высоко подпрыгнул.

   – Гори-гори ясно,
   Чтобы не погасло.
   Раз, два, три – беги!!! – оглушительно громыхнул Хранитель, и всё закружилось, заворачиваясь в гигантскую спираль. Она утягивала в себя вопящую от страха Иду, барахтающегося Глеба и полоза, шипящего от боли: он опалил-таки пятки, летя над костром.

Глава 11.
Замок черепов

   Почему Кощей Бессмертный —
   Всемогущий властелин?
   Сундучок его заветный
   Не найдут ни дочь, ни сын.
Андрей Усачев.

   Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни единого звука. Сухой воздух нёс лишь тонкий намек на разложение. Над головой разлилась немая пустота, белое безмолвие – ни солнца, ни луны, ни звёзд, лишь жуткие всполохи чёрных, как грех, молний. Всё вокруг усыпано бледно-жёлтыми камешками.
   Взяв в руки один из них и детально рассмотрев, Ида сразу отбросила, как можно дальше:
   – Господи, да это кости!
   И действительно, под ногами хрустели тазовые, лучевые, берцовые и рёберные кости. Глеб присвистнул и поднял белый обломок чьей-то стопы. Парень чётко вспомнил, где видел точно такой же последний раз: на чёрно-белой фотографии в анатомической энциклопедии, которую пришлось изучать перед семинаром на медицинскую подготовку. Глеб даже вспомнил надпись под изображением, которая зазвучала в голове занудным голосом доцента Рудакова: «…в области предплюсны, представлены следующими костями: таранной, пяточной, ладьевидной, кубовидной. В состав плюсны входит пять плюсневых костей. Фаланги пальцев на стопе одноименны таким же на кисти руки…»
   А чёрные вспышки напомнили слова Мэша, когда призрак растаял в этой неясной белой каше: «Я чую, как они грызут Цепь, и мне больно от этого. Их острые зубы впиваются в Бытие и точат его, точат… Когда зубы ломает один, на его место встаёт другой и грызёт, грызёт, грызёт… И мне так больно, будто они гложут мои кости…»
   Янтарь, закутанный в набедренную повязку из Идиных бинтов, и плащ, презентованный Глебом, старался ступать босыми ногами осторожно, прислушиваясь к любому звуку. Полоз боялся поверить своим глазам. Хранитель забросил их в древнее царство, враждебное всему живому. Обитель зла была разрушена в незапамятные времена кем-то из могучих предков людей и змеев, легенда передавалась из поколения в поколение, славя безымянного героя. Янтарь и сам помнил, как в детстве играл с братьями в эту сказку, изображая смельчака, отважившегося пожертвовать жизнью ради всего мира. А теперь он здесь на самом деле, да ещё и в компании людей.
   Янтарь сразу забрал у женщины нож, аргументировав тем, что обращаться с ним она всё равно не умеет, а при случае ещё и порежется.
   Ида сразу надулась:
   – И как мне защищаться?
   – Я теперь твой защитник.
   – Ишь, телохранитель выискался!
   – Не гнуси, северянка, – предупредил змей, – отшлёпаю.
   Она смолчала, оценив серьёзность тона, и тут же обронила:
   – Почему ты меня северянкой назвал?
   Янтарь удивлённо оглядел её с ног до головы:
   – Сама будто не знаешь.
   – Знала бы – не спрашивала.
   Глядя вдаль, Змей пояснил:
   – Цвета синие – сарафан да ленты – говорят, что у реки ты родилась. Кольца твои серебряные, в тугое коло кузнецом загнутые. Такие только на севере носят. Они сразу на род твой кажут.
   – И что же у меня за род? – поинтересовалась женщина, уперев руки в боки.
   – Род солнца – видно же по колтам твоим серебряным. Их всего два – небогата ты. А по косе твоей скажу, что ты не замужем – одна она у тебя, сестёр старших нет – на подоле ни одной ленты, ребятёнка тоже нет…
   – Ну, хватит, – оборвала Ида, чувствуя, как пылают щёки. – Ты ещё мне про родинки по всему телу расскажи…
   – Одна между грудей… – задумчиво начал полоз.
   – Хватит! – заорала Ида.
   «Как он узнал? – гадала она. – Разве это можно определить на взгляд? Сорочка до ключиц, из-под неё не видно… Пожар! Он же на шее висел, гад! Мог и углядеть…»
   Змей шёл, морщась от запаха застарелой смерти. Он неподвижно висел здесь, как сети, расставленные рыбаком, ожидая, что добыча неминуемо попадётся. Полоз повёл горбатым носом, чихнул, и решил быть начеку.
   Заприметив кусок тёмной ткани среди костей, он немного отстал. Из-под жёлто-белых завалов удалось извлечь чьи-то пыльные штаны и затасканную рубаху. Вылинявшая тёмно-серая одежда, бывшая когда-то чёрной, оказалась велика змею: порты и подол сорочки пришлось оторвать. Одной полосой Янтарь перепоясался, второй повязал непокорные смоляные пряди, закрывающие обзор.
   «Осталось достать сапоги, и можно считать, что жизнь удалась», – решил полоз.
   Иду же от чёрных молний каждый раз потряхивало, к тому же, ей было очень неуютно среди высохших останков. Пару раз женщина запнулась о чью-то массивную челюсть с зубами, сильно изъеденными кариесом и чёрными дырами пульпита. Она ступала аккуратно, но под ногами то и дело вздымались облачка белой пыли из истлевших костей. Алебастровые горы становились всё выше и выше. По обочинам узкой тропинки выросли целые курганы из черепов. Некоторые из них были так огромны, что при жизни ими могли обладать только нереальные великаны метров десять ростом. Другие имели какие-то странно вытянутые глазницы, напоминающие разрез глаз азиата. Третьи пугали чудовищными клыками.
   – Прямо музей Мюттера, – прошептал Глеб. – Только там такая коллекция черепов…
   – Главное – не останавливаться, особенно когда чувствуешь ледяное дуновение Мораны-смерти, – шепнул полоз Иде в ухо, и окрестности огласились диким воплем.
   – Идиот! Не смей подкрадываться!
   – Не люблю, когда слишком тихо, – пожал плечами Янтарь. – Так и подкрасться кто-нибудь может.
   Женщина уже демонстративно закатывала рукава с обещанием «надрать тощую змеиную задницу», как Глеб кивнул в сторону:
   – Смотрите.
   Между костяными курганами показались одноэтажные дома. Спутники вышли на пустынное кладбище, когда-то, очевидно, бывшее городом. Шаткие двери раскрыты нараспашку, по расписным стенам вился ядовитый плющ. Под ногами захрустели битые бутылки и пачки из-под сигарет. То там, то здесь попадались разбросанные игрушки, нечитанные газеты. Без какого-либо ветра, жутко скрипя, раскачивались качели.
   Ида подняла один из жёлтых листов, развернула и прочитала:
   – Масштабы эпидемии потрясают: больницы переполнены, заражённые лежат в коридорах и на лестницах, и, порой, невозможно отличить тяжело больного от покойника. Вирус не щадит, ни стариков, ни детей, медики до сих пор безуспешно бьются над созданием вакцины. Из всех точек мира поступают сообщения о новых очагах поражения. Бледный всадник Апокалипсиса…
   – Ида… – Глеб потянул её за рукав.
   – Дай дочитаю, – прервала она. – Бледный всадник Апокалипсиса…
   На газету упала тень: Янтарь загородил женщину спиной. Ида выглянула из-за плеча полоза и остолбенела: по ветхим крышам домов скакал всадник на тощем, сивом коне – казалось, он мчится, не касаясь копытами ржавого металла. За наездником, низко пригнувшимся к редкой гриве, развевался багровый плащ, совсем как у хапуров. Быть может, поэтому казалось, что следом летит свинцовая тень. Когда незнакомец подлетел ближе, друзья разглядели в седле худого старика с венчиком седых волос на черепе. Глаза жутко выделялись одними белками, без зрачков и радужки. Янтарь резко выбросил руку, дедок вздрогнул и завалился назад. Конь, заржав, встал на дыбы, из узких ноздрей пыхнуло пламенем.
   Полоз, не отрывая взгляда от наездника, вынул осиновый кол:
   – Глеб, доставай остальные.
   – Янтарь, кто это? – прошептал парень.
   – Как кто? Сам что ль не видишь…
   Всадник схватился за уздцы и ровно сел в седле. Ида ахнула: из середины груди старца торчала рукоять ножа. На грязно-белом небе разорвалась немая аспидно-чёрная молния. Конник ухмыльнулся, пришпорил сивку, и поскакал прямиком на людей. Янтарь с силой метал колья один за другим, но всякий раз всадник ловко уворачивался. Беззвучно пролетев над головой полоза, старик склонился и на скаку схватил Иду за шиворот. Женщина отчаянно завизжала, пытаясь вырваться и выпасть из сорочки. Наездник перебросил её через седло и понёсся по крышам куда-то вдаль. Глеб запоздало подпрыгнул, но не достал даже до сапог спутницы.
   Янтарь грязно выругался и схватил суму:
   – Быстро за ним!
   Ныряя между опустелых домов и засохших деревьев, они пытались держать в поле зрения всадника в багряном плаще. Того же погоня совершенно не беспокоила: ни разу не обернувшись, он скрылся за макушкой огромного белого кургана. Свинцовая тень нырнула следом. Друзья добежали до насыпи, но было уже поздно: похититель исчез. Сыпля отборной бранью, змей принялся обыскивать холм из черепов.
   – Янтарь, – отдышавшись, спросил Глеб. – Да кто это был-то? И что ты ищешь?
   – Кощей, – нехотя бросил полоз. – Сдаётся мне, здесь он где-то… Не мог далеко уйти… Ага! Смотри-ка!
   Он вытащил из чьей-то круглой глазницы Идин пояс и показал его парню.
   – Во! Его логово где-то здесь…
   – А нафига она ему? А, Янтарь? Сразу же не убил…
   – Сам-то как думаешь? – зло бросил полоз.
   Парень растерянно замолчал. Он отметил, что этот курган был много выше остальных, уходя вершиной в самое небо, перечёркнутое угольно-чёрной молнией. Между пожелтелыми костями застыло нечто бурое, но что, Глеб предпочёл не спрашивать. Внезапно мёртвое пространство разорвал отдалённый женский крик.
   – Она там! – определил Янтарь, забрасывая за плечо суму. – Давай наверх!
   Погружая пальцы в пустые глазницы и упираясь ногами в мёртвые головы, они полезли наверх. Сапоги Глеба то и дело соскальзывали с покатых черепов. Босой Янтарь лез намного быстрее, ловко цепляясь за провалы в носах и зубастые челюсти.

   Едва Иде удалось вырваться из цепких лап, женщина рухнула на холодный пол. Схватившись за пострадавшие рёбра, она отползла и прошипела:
   – Старый дегенерат! Я тебе сама сейчас всё рёбра переломаю!
   Перед глазами до сих пор пестрила мельтешня, сердце выскакивало из груди от страха, поэтому она не сразу разглядела огромный хрустальный зал с прозрачным куполом. Тёмные коридоры перемежались со стрельчатыми окнами в золотых рамах, матовые стены украшали гобелены со сценами насилия и смерти.
   Старик спешился, сверкнув алой рубахой и штанами, заправленными в добротные сапоги. За его спиной по-прежнему качалась тяжёлая тень. Кощей хлопнул по крупу тощего коня, тот заржал и ускакал в один из мрачных тоннелей. Ида ринулась к окну, но за драгоценной рамой её встретила кромешная тьма.
   – Глеееб! Янтаааарь! – позвала она в пустоту, и эхо вернуло ей отчаянные слова.
   – В кощьном царстве нет надежды, – холодно проскрежетал старик, наматывая её косу на руку. – Пора бы усвоить. Шевели ногами, женщина.

   – Что у вас в мешке путного есть? – крикнул Янтарь. – Обереги? Амулеты?
   – Откуда такое счастье? – пропыхтел снизу Глеб, перехватываясь и подтягиваясь выше.
   – Непутёвые, – буркнул полоз, доставая тяжёлый мешок. – Краски, тряпки, зелье… смотри-ка ты, то, что надо… кто разрыв-траву сорвал?
   – Ида, наверное… – ответил парень, догоняя змея. – Когда мяту собирала…
   – Берегись! Сзади! – заорал Янтарь.
   Глеб обернулся и вовремя заслонился рукой: огромная ворона нацелилась прямо в глаз, но удар пришёлся в плечо. Парень охнул. Тонкая струйка потекла по рукаву.
   – Откуда она взялась? – процедил он. – Это не ворона, а птеродактиль!
   – Смер-рть! – каркнула она и пошла на второй круг.
   Полоз агрессивно зашипел: его в спину долбанул мощный клюв. Краем глаза он отметил сразу трёх птиц. Янтарь изловчился и схватил на подлёте одну из них. Сломав крыло, он швырнул её вниз. Рядом закричал парень: сейчас от вороны досталось ему. Чёрная молния в который раз угрожающе поделила горизонт надвое.
   – Глеб! Быстро вверх! Иначе насмерть заклюют! Поднажми, я уже вижу окно!
   Откуда-то изнутри кургана, раздался второй женский вопль, полный боли и ужаса.

   Ида безуспешно пыталась вырваться, выжидая момент, когда старик отпустит косу хоть на мгновение, но он неумолимо волок её куда-то. Едва она отставала, Кощей с силой рвал волосы, и приходилось поторапливаться. Женщина задыхалась от зловеще-сладковатого запаха, струящегося сквозь складки алого кафтана и от массивной тени. Сапоги Иды скользили по полированному полу, испуганный взгляд всё время натыкался на рукоять ножа, торчащую из высохшей груди похитителя. Наконец, она увидела, куда её тащат – в конце зала на всю стену раскинулось гигантское зеркало, чистое, блестящее… и пугающее. Старикашку оно не отражало. Ноги у женщины подкосились, когда на стекле вдруг испариной выступила кровь. Ида попыталась поставить подножку долговязому и выдернуть косу из жестокого кулака, но Кощей так дёрнул её волосы, что она закричала от боли.
   – Кричи, кричи, я привык к женскому крику, – проскрипел ей в ухо Кощей. – Мне нравится этот звук…
   Он впился взглядом мёртвых белков в синие глаза женщины. Ида испустила отчаянный вопль и беспомощно задёргалась, но тело ей больше не подчинялось. Старик рванул её сорочку и запустил в правое плечо жадные костлявые пальцы. Не в силах шевельнуться, женщина могла только стонать и плакать от боли. Жуткая тень склонилась над ней, обнажив в ухмылке черные зубы.
   – Я вижу метку багровых братьев… Это хорошо… – скрежетнул мучитель.
   – Отпусти меня! Отпусти! Отпусти!
   Старик по-акульи оскалился, вонзил в кожу острые когти, и отчаянный крик разорвал пустой зал. Тень, пульсируя, разбухла: она наслаждалась чужим страданием. Пока женщина, плача, пыталась пошевелить онемевшими руками, Кощей сосредоточенно рисовал её кровью каббалистические знаки на зеркале. Его голос, дребезжащий и ржавый, многократно усиленный эхом, отражался от матовых стен, увязая в коридорах.
   – Я, царствующий над тенями, взываю к могуществу тёмных сил! Покажите мне всё, что с ней было, покажите всё то, что, что грядёт…
   Ида заплакала, когда когти снова вонзились в истерзанное плечо. Она смутно видела, как стекло затуманилось, превратившись в калейдоскоп цветных картинок со всех ракурсов сразу…
   – На море, на окияне, есть остров…
   …вот Ида рассказывает стишок деду Морозу на стуле, вот плачет о неудавшемся свидании, вот целуется с мужем на свадьбе, вот истово танцует среди вопящей толпы…
   – На острове дуб стоит,
   Под дубом сундук зарыт…
   …Вот они втроём с Глебом и Янтарём перелетают через костёр в окаянный мир костей и мёртвой тишины…
   – А в сундуке – заяц,
   В зайце – утка…
   …Ида смутно увидела то самое исполинское Древо, обагрённое кровью, что снилось ей каждую ночь. И почти услышала женский крик, отчаянный настолько, будто весь мир умер. Ираида узнала свой голос…
   – В утке – яйцо…
   Колдовские слова оборвал страшный взрыв. В левой стене образовалась внушительная дыра, сквозь которую на пол прыгнули двое окровавленных мужчин.
   – А в яйце – твоя смерть! – громко закончил Глеб.
   Кощей изумлённо обернулся и самодовольно напомнил:
   – Ни один человек не может убить меня.
   – А я не человек, – усмехнулся Янтарь, и резко что-то метнул.
   Осиновый кол вонзился Кощею в левый глаз, пригвоздив к зеркалу. Хрустальный зал содрогнулся от металлического вопля боли: поражённая тень орала на пару с хозяином. Костлявая рука потянулась было в сторону змея, но следующие два колышка распяли старика на разноцветном стекле, по которому потекла чёрная кровь. Из-за многочисленных трещин изображение исказилось, картинки растянулись, превратившись в цветные пятна, как радужные разводы от капли бензина в мартовской луже.
   – Вас, значит, избрал этот старый рыжий интриган? – ухмыльнулся Кощей, сплюнув на пол чем-то чёрным. – А знаешь ли ты, Глеб, что твой бог запрещает мужеложество?
   Парень, смазывающий плечо женщины зелёным соком, мучительно вздрогнул.
   Заплаканная Ида повернулась к обезоруженному старику и зло процедила:
   – Если запрещено, то почему он это допускает? Слышишь, ты, старый урод?!
   Она с усилием поднялась: её оцепеневшие конечности до сих пор с трудом шевелились от гипноза.
   – Глеб, скажи-ка, а где Кощеева смерть?
   – Обычно в яйце, – пожал плечами парень, не зная, к чему она ведёт.
   – Вот сейчас и проверим, – процедила Ида и зарядила Кощею сапогом в пах.
   Если бы старик мог, он согнулся бы. Но он не мог, поэтому лишь бессильно скрежетал острыми, как бритва, зубами. Уцелевший белый глаз с холодной ненавистью упёрся в женщину.
   – Когда явится Великий Старец, ты каждый день станешь…
   Янтарь неторопливо приблизился к зеркалу и с наслаждением вогнал в худые ноги злодея ещё по колу. Ида зажала уши от оглушительного крика ярости.
   – Ты пожалеешь! – заорал старикан полозу. – Ты проклят и сам покараешь себя!
   – Пока что всё наоборот, – хищно улыбнулся змей, деловито вынимая из груди распятого нож.
   – Твоё бессмертие сыграет с тобой клёвую шутку – провисишь так тыщу веков… – ехидно заметил Глеб.
   Кощей холодно оскалился и сложил губы трубочкой. По залу пронёсся тонкий свист, перелетая по коридорам и мрачным гобеленам. И почти сразу же в ответ по всему дворцу прокатилось разгневанное ржание.
   – Янтарь! – подскочил Глеб. – Это тот адский конь!
   Полоз не ответил. Он сосредоточенно повернулся к тому коридору, откуда уже слышался громовой топот, и крепко сжал зубами лезвие ножа.
   – Не щади лютых ворогов, сивка! – злорадно прокаркал Кощей. – Топчи их! Дави!
   Когда в зале показался конь, Ида с Глебом схватились за два оставшихся кола. Умом они понимали, что с этим монстром им не справиться, но предпочли умереть с оружием в руках. Глаза у зверя полыхали, слово уголья, из ноздрей вырывался самый настоящий дым, тяжёлое копыто яростно скребло гладкий пол. Паренёк и женщина выглядели неуверенно, поэтому конь выбрал их. Издав чудовищный рык, он понёсся прямо на жертв. И это стало его фатальной ошибкой. Старикан ещё пытался кричать, что опасность представляет только полоз, но было слишком поздно. Едва сивка поравнялся с людьми, Янтарь с поистине змеиной скоростью вскочил к нему на шею и одним взмахом перерезал её. Конь встал на дыбы, теряя непрошеного всадника и заливая и без того уже нечистый пол своей чёрной кровью. Умирая, зверь рухнул на пол, и, казалось, весь дворец содрогнулся. Тело коня ещё долго подёргивалось, и копыта скребли, но уже не яростно, а в агонии. Ида отпустила руку Глеба и непроизвольно ахнула. Парень в восхищении показал змею большой палец.
   – Жалкие людишки! – злобно проскрежетал Кощей, сплёвывая вытекший из глаза белок. – Вы все так боитесь боли и смерти, так цепляетесь за свои ничтожные жизни, что противно смотреть! Вам никогда не понять великой мудрости зла. Чтобы создать что-то новое, нужно уничтожить старое. Этого-то вам Хранитель и не сказал! Всё в мире циклично, всё повторяется раз за разом. Хапуры лишь завершают очередной круг… Я успел увидеть будущее. Великий Старец придет… И от вас останутся только кости, которые я раздавлю в пыль!
   Увесистый кулак полоза врезался в дребезжащую челюсть, брызнула чёрная кровь. Янтарь вынул кремень и высек несколько искр. Осиновые колья занялись почти сразу.
   Когда трескучий огонь добрался до нарядной одежды и бледной кожи Кощея, полоз кровожадно спросил:
   – Не желаешь ли ещё что-нибудь предречь, уважаемый?
   Старикан беспомощно извивался в огне, выкрикивая неразборчивые проклятия. Зал наполнила вонь горящего мяса, Ида зажала нос и отвернулась. Глеб поморщился. Он с чувством плюнул, попав в седой венчик волос.
   – Чтоб ты издох… Дохлый хапур воняет ещё хуже, чем живой!
   Ида мстить не рискнула, ей хватало одного взгляда на окровавленные когти Кощея. Почерневший от чужой крови Янтарь пугал её больше разъярённого коня.
   «А ведь он опасен…» – запоздало подумала женщина.
   – Может… не надо было его сжигать? – неуверенно спросила она у полоза, пряча раны в разорванную сорочку.
   – Глуп тот, кто оставляет врагу хоть малейший шанс, – пожал плечами змей. – Я не привык шутить со смертью…
   – Спасибо, что выручили, ребята… особенно ты, Янтарь… твой долг чести закрыт…
   Вытирая рукавом лицо, полоз покачал головой:
   – Ещё нет. Он не собирался убивать тебя. Я спас не твою жизнь…
   – А чего ему надо было? – удивилась Ида.
   – Лучше тебе этого не знать, – отвёл глаза змей. – Лучше спать по ночам будешь.
   – Нам бы ещё выбраться отсюда… – вмешался Глеб. – Снаружи эти вороны-переростки…
   – Господи! – всплеснула руками Ида. – Вот откуда у вас кровь!
   – Хранитель отыщет нас здесь, – уверенно заявил Янтарь, пока женщина аккуратно промывала его и Глеба раны синичкиным зельем. – Предлагаю сделать привал и обследовать вражье логово.
   Предложение было встречено единогласным одобрением. Отыскав пышный пиршественный зал, друзья обрадовались и потянулись к богато накрытому столу, но полоз вовремя остановил их:
   – В доме врага горек хлеб.
   Умывшись из фляжки, спутники разделили пищу поровну. Пришлось довольствоваться недоеденной зайчатиной, зелёными яблоками и несколькими засохшими неизвестными плодами, которые по вкусу стали похожи на курагу. Пока Ида рыскала по прилегающим притворам в поисках ниток и иглы, Янтарь снял со стены два лёгких меча и несколько роскошно украшенных кинжалов.
   – Ножны медные, – недовольно отметил он. – Тяжеловаты вместе с мечами будут. Да и по сабле бы нам по заморской, чтоб секла вражьи головы…
   – Уж лучше это, чем ничего, – кивнул Глеб на стену, увешанную тяжёлыми шипастыми булавами и коллекцией диковинных щитов.
   – Ребята! Идите сюда! – позвала женщина. – Вы только поглядите!
   Узкий коридор разветвлялся на ещё два перехода, один из которых вёл в небольшую горницу, всю уставленную массивными сундуками, окованными медью. Распахивая каждый по очереди, Ида с горящими глазами выбрасывала на пол шёлковые рубахи, кики, расшитые жемчугом, бисерные понёвы, красные сапожки на изящном каблуке, шерстяные плащи с драгоценными аграфами, чалмы, усыпанные брильянтами, широкие опояски и парчовые портки.
   – Ну, вот, и стирать не надо, – улыбнулся Глеб.
   Он поменял старую одежду на атласные штаны бутылочного цвета и палевую рубаху с изумрудным орнаментом по краю. Опоясавшись оливковым кушаком с кистями, парень повязал на шею платок фисташкового цвета.
   Янтарь переоделся из ветхого тряпья в сорочку медового оттенка, с золотым кантом, и простые шерстяные порты, цвета спелого ореха. Змей отыскал-таки на самом дне сапоги из старой кожи, оторвал каблуки и с довольным видом продефилировал под одобрительный свист друзей.
   Каждый взял себе по тёплому плащу, подбитому горностаем, Ираида выбрала с рубиновой пряжкой и капюшоном.
   Вытурив мужчин, она брезгливо сбросила грязную, разодранную сорочку и сарафан на пол. Женщина с удовольствием нарядилась в длинную льняную рубаху с серебряной вышивкой, натянув сверху новенький васильковый сарафан. Ида подумала, вздохнула и надела под платье шёлковые штаны. Переплетя косу, она собрала целый ворох лент и три душегрейки. На очереди была ещё добрая половина нераскрытых сундуков, как её окликнул Глеб.
   В оружейном зале заметно посветлело, будто кто-то затеплил свечу в церкви.
   – Мэш… – устало улыбнулась Ида.
   Золотистое облако уверенно выплыло на середину, наполняя всех теплом и новыми силами.
   – Я не ошибся в тебе, Янтарь. Ты славный воин. Но нам нужно спешить. Торопитесь… возьмитесь за руки… Здесь повсюду хрусталь, я проведу вас быстро, но и след наш погаснет не скоро.
   Когда друзья встали друг к другу плотным кольцом, полоз повернулся к призраку:
   – Хранитель… Кощей говорил, будто видел в своём зеркале моё проклятие… скажи, правда ли оно есть, это проклятие?
   Перед тем, как ответить, Мэш долго молчал, и никому это не понравилось.
   – Прости меня, я лишён прежней силы и не ведаю, откуда придёт беда. Однако, будь осторожен: Кощеево зеркало не лжёт.
   – Мэш, – задумчиво протянула Ида, – он говорил о том, что ты нам многого не сказал. Что всё циклично, и хапуры лишь завершают круг… Это пра…
   – Ложь! – яростно мяукнул кот. – Ничто не заканчивается смертью! Жизнь бесконечна! Иначе она просто бессмысленна! – он задохнулся и горько вздохнул, – он хотел посеять в вас сомнения, и ему это удалось…
   Последним вмешался Глеб:
   – Мэш, чтобы победить, мы должны знать о нашем враге как можно больше.
   – Нам его не победить… Это же сам Анхраман! – от страха кот закрыл морду лапами.
   – И всё-таки не помешает знать о нём больше, – настоял парень. – Кощей говорил о Великом Старце. Будто видел его приход в своём зеркале…
   – Это плохо! Очень плохо! – застонал Мэш, раскачиваясь из стороны в сторону. – Мы должны успеть раньше него! Мы должны, должны…
   – Расскажи, Мэш, расскажи! – поддержала Ида.
   – У него много имён, – прошептал призрак, будто боясь, что его могут услышать хапуры. – И в разных ветвях его зовут по-разному… зовут безумцы, ибо с собой он не приносит ничего, кроме смерти и зла. Я назову лишь несколько, чтобы не призывать бед на ваши головы… он – Шайтан, Анхраман, Сет, Йа-шер, это шебет-л-лех – сама Тень!
   Глебу почудилось, будто откуда-то из-под земли раздался протяжный стон, полный боли и страха.
   – Слышишь? Это стонет Древо… Мы близко. Хапуры грызут корни и Цепь… Он жаждет власти над всем живым, а пуще всего над людьми. Людям Всеблагой отдал свет, обратив его в душу. Анхраман больше всего на свете любит этот свет и так же сильно ненавидит его, потому что получить не может. Отдать его могут лишь те, кто уступит Тени. Иные же, те, кто не сдался, сильны своим выбором, и сломить их не под силу никому. Их можно лишь убить. И он ни перед чем не остановится, пойдёт до конца. Он не будет спрашивать, хочешь ли ты отдать ему свою душу, он просто убьёт. Поэтому у нас есть всего лишь один шанс… Мы по-прежнему теряем время… Они чуют мой дух… Идут по следу. Они всегда идут по следу… Купол, хрустальный купол… Смотрите, смотрите…
   …прозрачный потолок ослепительно сверкает, дрожит и переливается тысячами огней. Они наливаются силой и горят, словно августовские звёзды, всё ярче и ярче…
   – Смотрите, смотрите…
   …Огоньки звенят, как миллионы крохотных колокольцев: динь-динь! Динь-дилинь! Динь-динь-динь! И в этот чудесный перезвон, который переполняет сердце и отдаётся на кончике языка, вклинивается монотонный шум…
   – Ступайте вперёд…
   …Летняя ночь раскрывает свои беспечные объятья, издаёт прохладный вздох и, взмахивая тысячами ресниц – мохнатых еловых ветвей, сладко и безутешно рыдает…
   – Т`ларе алашти име…

Глава 12. Симфония дождя

   И ты попала
   К настоящему колдуну,
   Он загубил таких, как ты,
   Не одну.
   Словно куклой
   В час ночной
   Теперь он может
   Управлять тобой.
Король и Шут, «Кукла колдуна»

   В полуразвалившейся избушке царил полумрак, медленно превращаясь в непроглядную тьму. Дождь сгустил сумерки, навалившиеся плотной лиловой стеной. Ультрамариновые куски неба и чёрных кустов, щедро нарезанные острыми треугольниками, лезли через крест-накрест заколоченные окна. Сквозь узкие щели в крыше сочились тусклые лунные лучи, которые тут же смешивались с густой холодной водой, и падали на прогнившие доски пола. Повсюду слышался музыкальный перезвон вездесущей капели.
   «Симфония дождя», — подумал Глеб.
   В заброшенном жилище пахло сыростью, сочащейся из всех углов. Костёр, разожжённый Янтарём, едва теплился, но всё же грел. Змей умудрился запалить его в полуразрушенном очаге, над которым, как ни странно, дыр в крыше не оказалось. Старые доски, тряпьё и куски мебели, потрескивая, исчезали в жадной пасти огня, к которому Ида тянула озябшие ладони. Скудный ужин из нескольких подгнивших яблок был съеден, пар, поваливший от насквозь мокрой одежды, уже стаял между чёрных стен, но женщина всё ещё не могла отогреться. По тёмным прядям Янтаря, падающим на усталое лицо, бежали огненные блики. Полоз раскинулся справа от Иды, на толстом плаще, положив под заросшую щёку увесистый кулак. Глеб сидел рядом, сложив ноги под себя, и вслушивался в шум дождя.
   Мощные струи, ухая, проносились по покатой крыше и шумно разбивались о землю. Широкие мокрые листья клёнов и берёз покорно шелестели под ровным напором. Набухшие от воды ветви настойчиво скребли по старым стенам, будто припозднившийся гость, просящийся на постой.
   Глеб почти видел, как слепо ударяют тяжёлые, набухшие, капли по спелым ягодам в глухом малиннике за домом, как они, разбившиеся на множество маленьких прозрачных кристаллов, летят к земле и смешиваются с вязкой грязью. Как пригибаются под упругими струями толстые стебли крапивы и двухметрового репейника, как ливень широкой рекой уносит зазевавшихся насекомых и лесной мусор в крупные ручьи, бегущие меж сосен, и от тёплой земли идёт пар.
   Янтарь поёжился и лёг ближе к очагу. Поленица из ножек старой лавки и почерневших половиц постепенно таяла в огне.
   – Люблю дождь, – вдруг хрипловато сказал Глеб. – Всегда любил…
   Ида, вздрогнув от неожиданно нарушенного молчания, подняла голову и прошептала:
   – А я нет. Мне кажется, будто он плачет по кому-то. Кого уже не вернёшь…
   Янтарь, свернувшийся клубком у огня, приоткрыл один глаз и долго изучал женщину. При устройстве на ночлег они снова поругались. Ида жаловалась на то, что из-за этих бесконечных скитаний она не может помыться, и скоро превратится в кучу компоста. На что полоз со поистине змеиным ехидством заметил:
   – Не ной, ковчегом станешь!
   Женщина одёрнула нарядный подол и так обожгла защитника синими глазами, что тот поперхнулся и надолго замолчал.
   Янтарь перевёл взгляд на Глеба. Тот виновато пожал плечами.
   – Я почти всегда был один. У меня было мало друзей: Горька да Егор (паренёк болезненно поморщился, ему показалось, что в сердце на мгновение воткнули «копьё», которым обычно берут кровь из пальца) … Я почти всегда был один, и когда шёл дождь, мне казалось, он говорит со мной. Говорит, как друг. Которому я могу рассказать всё, даже про воробьиное гнездо на чердаке и про чёртова Зуба… Друг, который будет слушать и никогда не перебьёт…
   Ида улыбнулась:
   – Ложись спать. Я всё равно пока не согреюсь – не засну. Подежурю первой.
   Спустя полчала Глеб и Янтарь задремали. Откуда-то слева тянуло плесенью и застарелыми воспоминаниями. Простуженный костёр чихал над сырыми досками, пуская по стенам бесноватые тени. Ида плотнее подоткнула новенький плащ. Ей казалось, что весь мир смыло бесконечным упрямым дождём, а этот заброшенный дом плывёт, как плыл когда-то Ноев ковчег. И они также одиноки на этом утлом судёнышке, которое в любую секунду развалится, всё растрескавшееся и стонущее от сильных порывов ветра.
   Где-то в лесу тоскливо завыл волк. Ида вздрогнула, сжав рукоять длинного кинжала.
   «Только этого не хватало!»
   Подумав, она положила в костёр ещё одну часть половицы, вынула из мешка оставшиеся два кола и вздохнула:
   – Душу бы продала за горячую ванну…
   Женщина не видела, как в тёмном углу что-то шевельнулось, медленно подбираясь к ней.

   Янтарь знал, что кошмары вернутся, но не ожидал, что так скоро. Во сне он снова был человеком, как тогда, десять лет назад. Он снова видел зелёные холмы и кусты вереска по склонам – усталое солнце зевало, обнажая алую пасть, и клонилось за горизонт. Пыльная широкая дорога, вся в рытвинах и ямах, вела к небольшой деревушке – всего пятнадцать дворов, вечевой столб у круглого колодца да знак колоса на каждых воротах. Янтарь устал, сапоги стоптаны, ноги сбиты и заплетаются, желудок просит пищи, а всё тело – покоя. Он просится на постой, и в первом же доме находит его. Он колет во дворе дрова, как плату за ночлег. Топор взлетает и опускается, чурки разлетаются, в стороны, но змей без устали собирает их в поленицу.
   Грудастая улыбчивая хозяйка, молодая вдовица, смотрит, сложив руки и опершись о косяк. Её косы убраны под платок, но если его снять, посыплется золотой каскад по пышным плечам, пряча загорелую шею и грудь…
   Он помнит горячую похлёбку с мясом и овощами, холодный морс и сарай с душистым свежескошенным сеном. Пахнет ромашкой и зверобоем, который золотыми каплями цветёт на покосах… Благоухают распущенные косы и полные груди…
   В который раз он открыл заспанные глаза и, зевнул, сладко потянувшись. Сквозь дощатый потолок несмело проглядывали лучи недавно вставшего солнца. В тонких золотистых лентах, как миниатюрные бабочки, хороводили пылинки. Этим утром хотелось дышать и наслаждаться, но страшный запах справа снова напомнил о себе, заставляя Янтаря похолодеть и забыть о тепле и ароматах зверобоя. Сердце змея моментально сжалось в жалкий маленький комок и почти перестало стучать. Было что-то… Вчера… Что?.. Почему так страшно смотреть на это? Что там такое?
   Мухи. Мухи… Их жужжание сводит с ума. Вот одна, нет, уже две, три… Сколько их налетело сюда за ночь? Почему они так утробно воют?
   Одна садится ему на лицо, но Янтарь замер от ужаса и боится прогнать её, несмотря на то, что знает – от мухи несёт смертью.
   И золотая прядь у него на запястье… Она щекочет его, щекочет до смерти.
   Не в силах больше терпеть это жужжание, нарастающее до звона в ушах, полоз вскакивает и видит…
   Он кричит от ужаса, закрывая глаза, но эта картина всё равно стоит у него перед глазами. И весь сарай красный, красный, КРАСНЫЙ!
   Янтарь выбегает. Он бежит прочь. Его штаны промокают от росы – сапоги остались в сарае. Полоз не останавливается. Всё сливается перед глазами, стираются дома и заборы, остаётся только красный цвет, перемежённый чёрными жужжащими мухами. Он бежит… Не зная усталости. И падает только на берегу глубокого озера. Янтарь, тяжело дыша, ползёт по мокрой земле и протягивает к воде ладонь, чтобы утолить жажду, и тут его затуманенный взгляд ловит отражение лица…
   Он кричит. Падает лицом в грязь и пытается спрятаться в неё с головой. Взрывает искривлёнными пальцами глубокие борозды и снова кричит. А в ушах оглушительно жужжат мухи…
   – Янтарь…
   Полоз проснулся и сел. Ида вздрогнула от неожиданности и упала на спину. Глеб что-то неразборчиво пробормотал во сне и перевернулся на другой бок. Поднявшись, женщина с удивлением увидела, что Янтарь так и сидит, уставившись в никуда, а по его смуглому лицу градом катится пот.
   – Приснилось что-то?
   – Что? – очнулся полоз. – Я не помню… Не помню, не помню, не помню!
   Его трясло.
   Он без остановки повторял:
   – Мухи, мухи… там мухи… столько мух…
   Иде стало по-настоящему жутко. Она никогда не видела, чтобы взрослый человек… пусть и змеечеловек был так напуган. Женщина медленно подвинулась и осторожно погладила Янтаря по спутанным волосам, по колючей щеке. Он поднял свои широкие ладони к лицу и с ужасом принялся их разглядывать. Ида взяла его за руки и постепенно опустила.
   – А ты скажи: куда ночь, туда и сон. И не сбудется.
   Полоз скупо улыбнулся, но заметно расслабился. Он пристально смотрел куда-то в тёмный угол, и глаза его постепенно прояснялись.
   Змей медленно нашарил рядом меч:
   – Буди Глеба. Тихо. Не спугни их.
   Ида застыла. Намертво вцепившись в рукоять кинжала, она обогнула дремлющее пламя и шепнула в затылок парня:
   – Глеб… вста… вай…
   – Мммм… – сонно ответил он.
   В тёмном углу загорелись два красных глаза и кровожадно уставились на женщину. Существо издало хлюпающий звук, будто всасывало воздух. Ида моргнула и испустила пронзительный визг, от которого даже пламя встрепенулось. Глеб вскочил, судорожно оглядываясь и отыскивая взглядом меч в полутёмной избушке. Из другого угла послышалось утробное чавканье, и вспыхнули ещё четыре глаза.
   – Янтарь, – прошептала Ида. – Кто это?
   Змей буднично посоветовал:
   – Глеб, сунутся – руби башку, не спрашивай, как…
   Сразу из двух углов вылетели мячи. Ида завопила и упала на пол. Янтарь взмахнул мечом уверенно, Глеб инстинктивно. В костёр, шипя, рухнула лысая человеческая голова с широкой раной через всё лицо. Из большого воющего рта выступали острые зубы и длинный хоботок, вместо ушей бока украшали два розовых кожистых крыла. Вторая, разрубленная змеем, покатилась в дыру в полу.
   – Чего рты разинули? – зло прошипел полоз. – Руби упырей на пятаки!
   Весь дом наполнился хлюпаньем и чавканьем, отовсюду залопотали толстые перепонки, заскрипели старые доски, как корабельные снасти в шторм. Сразу несколько голов, утробно чмокая, напали со всех сторон. По стенам взметнулись жуткие тени.
   Упыри ловко уворачивались от Глебова меча, которым тот хаотично размахивал, крича:
   – В Бобруйск, животные!
   Схватив по кинжалу в каждую руку, Ида пыталась колоть крылатых чудовищ, но удавалось только ранить, разрезая зубастые пасти от уха до уха. Алая кровь летела веером, окатывая её с ног до головы. Некоторым из монстров удалось разорвать новенькую сорочку и оцарапать правую руку. Если последнее женщина худо-бедно стерпеть могла, то порчу одежды – нет.
   – Недоноски! – взвыла она. – Я вас на ленточки порежу!
   И принялась яростно орудовать кинжалами, пригибаясь от особо ушлых голов.
   Янтарь рубил визжащих от голода упырей на подлёте, коротко выдыхая, чтобы красные брызги не попали в рот. Вампиров становилось всё больше, они лезли отовсюду: через дыры в полу и щели заколоченных окон. Полоз жалел, что не нашёл себе новой повязки на волосы в Кощеевом замке: непослушные пряди сыпались на глаза, закрывая обзор. Смертоносный меч ладно лежал в руках, без пощады разя алчных кровососов. Разрубленные головы хрустели под ногами, как капустные кочаны, беспомощно хлопая сломанными крыльями. Янтарь хотел вздохнуть с облегчением, когда схлынул первый поток чудовищ, но внезапно, из окон повалила новая лавина, воющая от нестерпимого голода.
   – Поджигайте колья! – заорал полоз, закрывая собой женщину. – Жгите их огнём!
   Запыхавшийся Глеб наклонился, чтобы запалить кол. Особо шустрый упырь ухитрился нырнуть парню за спину и впиться в лопатку, но Ида тут же схватила его за крыло и воткнула в глаз кол.
   – Щас будет аццкей отжиг! Настоящая фая-пати! – обозлившись, пообещал парень. – Огнём и мечом!
   Он схватил в одну руку пылающий кол, во вторую меч и принялся изо всех сил размахивать ими, рубя и подпаливая хлюпающих нетопырей. Обожжённые головы обиженно верещали, улетая остужаться под холодный дождь. Изба наполнилась вонью горелого мяса и чадным дымом.
   Костёр почти угас под горой убитых монстров. Исходя кашлем, люди и змей яростно сражались в едва освещённом доме, а за стенами с новыми силами разразился ливень. Вампиры гибли один за другим, но на место убитого летели двое живых, хлюпая жадными хоботками. Ида отбивалась горящим колом и кинжалом вяло, то и дело оскальзываясь на поверженных головах, со свистом всасывающих воздух. У Глеба с непривычки от тяжёлого меча подрагивали руки, лишь Янтарь не собирался сдавать позиции, облизывая губы и методично вспарывая нетопырей, как спелые арбузы. Кожистые крылья кленовыми листьями летели на прогнивший пол.
   Когда женщина устало осела, не в силах двинуть рукой, парень и полоз стойко держались, приканчивая перепончатых кровососов. Твари так же внезапно исчезли, как и появились. Спустя какое-то время змей с Глебом швыряли головы в дождливую ночь, а Ида раздувала огонь. Очистив от трупов дом, друзья вновь собрались у костра, смазывая раны и вытирая кровь, свою и чужую. Парень опасливо поглядывал на щели между досками: не нагрянет ли новая партия.
   – Янтарь… – вдруг произнёс он, – я оценил шутку… рубить вражьи головы…
   Змей поднял на него глаза и хрипло расхохотался.
   – Я имел ввиду, что кривое лезвие у сабли рубит лучше. А меч больше кость ломает… Хотя и калечит неплохо…
   Женщина, закрыв лицо руками, молча уставилась сквозь пальцы в желтоватое пламя. Янтарь подложил в очаг оторванную половицу. Огонь неохотно брался за влажную пищу, недоверчиво потрескивая.
   – Ложись, Глеб, – наконец, сказал полоз. – Не сунутся они больше – всё гнездо перебили. Я тебя потом разбужу, а пока подежурю.
   – Уверен?
   Полоз устало кивнул, тряхнув смоляными прядями, и провёл ладонью по шершавой щеке.
   – И ты ложись, – посоветовал женщине змей.
   Она, не поворачивая головы, глухо произнесла:
   – Это было моё новое платье… А ещё я сломала ноготь…
   Глеб пожал плечами, закутался в плащ и отвернулся к стене. Через некоторое время к монотонному шуму дождя добавилось тихое посапывание.
   Ида вдруг поняла, что её трясёт, будто в лихорадке. Горький ком подступил прямо к горлу, грозя рвануть в любую минуту.
   «Эти головы – последняя капля! Кощеи, хапуры, Даньки, говорящие яблони… Я с ума сойду! Больше не могу! Немогунемогунемогу!»
   Вспомнились окаянные земли, душащие своей мёртвой тишиной, жадные взгляды лесных разбойников, больно заныло истерзанное плечо.
   «Какого чёрта я здесь делаю? Что им всем от меня надо? Я домой хочу! Просто хочу домой!»
   Она представила себя, сидящей в уютном кресле под старым торшером, на коленях, закутанных в тёплый плед, любимая книга, а за окном бушует осенняя буря. Ида открыла глаза. Видение мигом растаяло в прогнившем тёмном доме, насквозь провонявшем жжёной плотью и чужим, враждебным миром, в котором каждый так и норовит убить, ограбить, надуть. Женщине казалась, что она сейчас задохнётся: так душили рыдания.
   «И никому, никому ты не нужен!»
   Ком вырос до невероятных размеров и, наконец, рванул. Ида закрыла лицо руками и заревела. Ей было стыдно оттого, что она плачет, но остановиться не могла. Всхлипы выталкивали наружу всё новые и новые обиды и потоки солёно-горьких слёз.
   – Чего ревёшь? – спросил Янтарь.
   Он подсел рядом и приобнял женщину за плечи.
   – Мне зде-есь не нра-авится! Не нра-авится! Мне здесь во… обще не мес-сто! Я… я не прос-сила-а… Мне страш-но! Я домой хоч-чу! Дом-мооой…
   Полоз молчал, изредка подкладывая в огонь куски старой мебели. Ида разозлилась. Она ожидала, что он будет успокаивать её, как это обычно делают мужчины, не вынося женских слёз. Но Янтарь хранил молчание, ожидая, пока она выплачется. Женщина в знак протеста вырвалась и легла к костру спиной, всхлипывая и дрожа от обиды. Плакала она долго, глядя в глухую заросшую мхом стену. И не видела, как Глеб, проснувшись, поднял взъерошенную голову, кивнул Янтарю на Иду, но тот только приложил палец к губам и покачал головой, давая знак, что всё в порядке. Змей подмигнул парню, мол, спи, разберёмся. Глеб неодобрительно пожал плечами, зевнул и повернулся спиной к огню.
   Ида ощущала, что лихорадить стало меньше, но не сразу поняла отчего. Тёплые ладони гладили по спине, пояснице и ниже, ниже… Она чувствовала страшное опустошение, будто стакан взяли и перевернули, а всё, что было в нём – вылилось. Все старые раны, неприятные воспоминания, мелкие неурядицы – всё уходило, утекало в небытие, оставляя её наедине с собой. Слёзы давно высохли, дрожащее дыхание переходило в более глубокое, волнующее, расходящееся от макушки до пят. Ладони, горячие и уверенные, заботливо оглаживали шею, плечи, грудь и бёдра. Щёки вспыхнули, когда женщина почувствовала, что полоз целует затылок, ухо, шею. Щетина на подбородке приятно щекотала.
   «Надо же что-то ему сказать… прекратить всё это… что это ещё за…?»
   Но ничего не сказала, и не сделала. Вместо этого женщина повернулась к Янтарю и упёрлась глазами в его чёрно-огненный взгляд.
   – Ты пахнешь летом, – жарко прошептал он, – и лесной земляникой…
   В его голосе была любовь. Обманчивая и обжигающая. Которая сводит с ума и дарит пьянящее счастье. И целовал он так, что сердце обмирало и ухало в какую-то бездну. Женщина даже не заметила, как оказалась нагишом вместе с Янтарём под шерстяным плащом, как под колючим одеялом.
   – Глеб… Глеб же…
   – Тихо, спит твой Глеб. До рассвета проспит и не встанет, полозы глаза отводить умеют…
   И поцеловал так, что кровь ударила Иде в голову. Его горячее дыхание доводило до безумия, и снова катились слёзы, только не боли, а радости.
   А где-то одновременно близко и далеко на мокрую траву сыпались чёрные перья… И кто-то оплакивал жестокую предрешённость:
   – Ке… тер… А… цилут…

   Утром Иду разбудил Глеб:
   – Вставай, соня, всё проспишь.
   Женщина открыла глаза и зажмурилась. Пушистые солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь заколоченные окна. За стенами оглушительно заливались птицы, стрекотали кузнечики. Ида почувствовала, что краснеет: каждый самец наперебой расхваливал себя, перекрикивая соседа: «Иди ко мне! Со мной лучше! Я пою громче!» Угли в очаге давно погасли, горкой высились горелые доски да бело-серый пепел. Замшелые мокрые стены серебрились от дождя, в углах на паутине розовым жемчугом дрожала роса. Ничто не напоминало о ночной схватке, кроме пятен крови на почерневших половицах.
   – Там, у входа, в старый ковш воды набежало, иди, умывайся, – вошёл в дом Глеб, сияя гладковыбритым подбородком и вытирая лицо рукавом. В этот раз царапин было меньше, очевидно, парень всё-таки приноровился к ножу.
   Ида зевнула и задавила попытку потянуться. Естественно, под плащом женщина была одна, да ещё и без одежды. Она лежала на сорочке и сарафане, но их нужно ещё и одеть. Янтаря нигде не было видно.
   – А где наш… защитник? – наигранно равнодушно спросила Ида, стараясь, чтобы голос не звучал расстроенно.
   – Охотится, – откликнулся Глеб. – Что это вы ночью так долго обсуждали? Бубнили-бубнили… опять ругались?
   «И впрямь глаза отвёл, – с облегчением подумала женщина, пряча под плащом непрошенный румянец. – Как бы его спровадить и одеться?»
   – Глеб! Помогай ощипывать! – позвал снаружи Янтарь.
   Едва парень вышел, Ида прыгнула в мятую сорочку и натянула сарафан. Наскоро переплетя растрепанную косу, она влезла в сапоги и, собрав сыроватые плащи, выскочила в ослепительное утро. Трава и деревья переливались, сверкая от золотой росы. По всему лесу звонко аукались синицы, где-то недалеко выводил сладкие трели соловей, очаровывая подругу. И только по обе стороны от двери сгрудились горы измятых крыльев и лысые красноватые затылки нетопырей.
   Между двумя старыми берёзами плясало весёлое пламя. Чисто выбритый, голый по пояс Янтарь надевал на прутики ломтики мяса, которые ему, нарезая, подавал Глеб. Судя по длинным коричневым перьям, которыми была усыпана вся поляна перед домом, сегодня полозу попалась пара тетёрок. Развешивая плащи на ветках, Ида встретилась взглядом со змеиной ухмылкой и покраснела.
   «Дура, господи ты, боже мой, какая я дура!»
   – Здесь ручей за вооон той сосной, – указал ей Янтарь. – Набери свежей воды.
   Женщина молча взяла фляжку и обогнула старое дерево. Спустившись к ложу ручья, она наполнила баклажку, почистила зубы пальцем и сполоснула пылающие щёки.
   «Он издевается, – решила она, – точно издевается. Даже мясо мне пожарить не дал! Он мне не доверяет!»
   – Ида! Пошли есть! – позвал Глеб, и женщина поспешила к костру.
   На мгновение ей показалось, что солнце зашло за тучу. Задрав голову, она не обнаружила ни того, ни другого. Пожав плечами, Ида положила фляжку к корням берёзы.
   «Ведь взрослая женщина… тридцать лет прожила – ума не нажила… правильно меня мать ругает!»
   – Что? – очнулась она и сразу же покраснела: полоз протягивал ей кусок дымящегося мяса.
   – На, поешь.
   – Беспокойная ночка выдалась, – отметил Глеб, вгрызаясь в сочную дичь.
   Ида поперхнулась и вспыхнула, как маков цвет, и сообразила, что он имеет в виду зубастые головы.
   После сытного завтрака, она завернула остатки мяса в широкие ленты и сложила в суму. На потускневшей лужайке полоз учил парня биться на мечах. У Глеба выходило не важно: он не поспевал за змеем, хмурясь и сыпля бранью. Янтарь изредка давал советы, где бить сильнее, где прыгнуть выше, а где отклониться назад, но обозлённый неудачами парень не слышал наставника, и в который раз оказывался на лопатках или с клинком у горла.
   Ида не могла оторвать взгляда от смуглого торса полоза. А тот ровно нарочно поигрывал мускулами, поворачиваясь к ней то спиной во вчерашних царапинах и шрамах, то широкой грудью. Не выдержав, она опустила глаза.
   «Стыдно-то как, стыдно! Хватит!»
   – Сколько у нас дней осталось? – наконец, спросила она.
   – Пять, – прохрипел выдохшийся Глеб. – Я считал. Всё, сдаюсь… чёртов змей!
   Он упал рядом с Идой, отирая пот со лба. С другой стороны сел полоз. От него едва уловимо пахло дягилем и диким багульником. Женщина старательно изучала сломанный ноготь, весьма успешно игнорируя пышущего жаром змея.
   – Птицы молчат… – начал Глеб.
   – Ррок! – вдруг содрогнулась земля. – Ррок! Ррррок!!
   Ида в ужасе схватилась за берёзу, парень за меч.
   – Быстро, – скомандовал Янтарь, набрасывая рубаху. – Одевайтесь.
   Летний день стемнел, как южная ночь – в доли секунды. Но ни ледяного ветра, ни дождя безмолвная мгла с собой не принесла. Лишь затхлый дух мёртвого Тан-де-леха и чей-то глухой стон, будто из-под земли.
   Глеб торопливо затаптывал костёр, женщина застёгивала у горла плащ.
   – РРрок! Рррок-рро-о-ок! – повторялись страшные толчки, сотрясая почву. Деревья в чаще натужно заскрипели, падая с коротким уханьем.
   – Что это? – испуганно спросила Ида.
   – Мэш говорил, что мы совсем близко от Древа… Оно стонет, от того, что его грызут… – вспомнил парень.
   – За мной к ручью, – отдал приказ Янтарь, и друзья в кромешной тьме цепочкой потрусили вниз, к узкому ложу протока.
   Золотистый призрак висел в густом мглистом воздухе, закрыв глаза и как будто плача. Одну лапу он сложил на другую, словно делая знак, отгоняющий злые силы.
   – Мэш, что происходит? – спросила Ида, вцепившись в плечо парня.
   – В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого… – мрачно процитировал кот. – Анхраман выпустил из Нижнего мира новые полчища. Они голодны… Как могут быть голодны хапуры!
   Друзья непонимающе переглянулись.
   – Мэш, это конец? – уточнил парень.
   – Всего лишь ещё одна мёртвая ветвь, – горько усмехнулся Хранитель. – Хапуров привлёк сюда запах крови, которую вы пролили этой ночью…
   – Если бы не пролили мы, пролили бы нашу! – ответил Глеб.
   – Некогда болтать, – отрезал кот. – Глядите в воду…
   Призрак опустился над притихшим ручьём, и он сразу же осветился чистым золотом, в кромешной тьме стали видны мелкие рыбёшки и круглые камни.
   – Глядите…
   Друзья опустились в истоптанную мяту по разным берегам. Шафранные всплески становились всё выше и сильнее.
   – Глядите…
   Голос призрака резонировал, раздваивая предметы, настойчиво пробивая дверь в иной мир. Воздух наполнил низкий гнетущий гул.

     – Вода-водица,
     Дай нам напиться!
     Своей рукавицей
     Укрой наши лица…

   Земля мучительно стонала. Эхо подземных толчков отдавалось всё ближе:
   – Рррок! Ррррок! Рок!
   Совсем рядом раздался треск вековой сосны, грозящей обрушиться на людей.
   – Быстрее, Мэш… – прошептал Янтарь. – Она сейчас рухнет.
   Стиснув зубы, он, крепко прижал к ушам ладони. Ида тяжело дышала, у неё носом пошла кровь. Вытирая слезящиеся глаза, Глеб всё ждал колокольчиков, но те отчего-то больше не звенели. Лишь вода, встав из ручья золочёным столбом, ритмично пульсировала, отзываясь на мощные слова Хранителя.
   – Водица-девица,
   Дозволь нам укрыться!
   Лесная царица,
   Сокрой наши лица!..
   Всё смешалось в безумной пляске, каруселью кружились деревья, земля, вода. С трудом сдерживая тошноту, Ида уцепилась за плащ Янтаря, а тот, в свою очередь, схватил Глеба за шиворот. По лицу парня, не переставая, текли слёзы.
   – Летите быстрее ветра, плывите скорее реки…
   Голос Хранителя заглушил удар сосны, упавшей туда, где мгновение назад сидели люди. На красноватую кору опустилось большое чёрное перо.

Глава 13. Перья

   А что мне надо – да только свет в оконце.
   А что мне снится – что кончилась война.
   Куда иду я? Туда где светит солнце.
   Вот только, братцы, добраться б дотемна.
СерьГа, «Свет в оконце».

   Очевидно, здесь день ещё не проснулся, раннее пасмурное утро затянуло всё вокруг мутной пеленой. Перед путниками простерлось бескрайнее поле – дикая и пустая степь. Небо ровного стального цвета на горизонте сливалось с заснеженной землёй в единое целое – невозможно понять, где заканчивается одно и начинается другое. Чёрная лента наполовину занесённой дороги змеилась, уводя далеко вперёд. Казалось, только одна она удерживала в реальности, не давая провалиться в бесконечность.
   Белые барханы перебирал бродяга-ветер. Он безрадостно завывал голодным волком, забираясь под шерстяные плащи, в которые плотно завернулись путники. Сходство с пустынными бедуинами добавляли низко надвинутые капюшоны, скрывающие лица.
   – Вот и кончилось малоснежное уральское лето… – буркнула Ида, закрываясь от очередного порыва.
   Сейчас, когда жестокий ветер пробирал до костей, и, казалось, даже сердце сжимал своими ледяными лапами, она вполне оценила длинный плащ, подбитый горностаем.
   Выстроившись цепочкой: Янтарь, Глеб, Ида, они брели, щурясь от колючей крупы, царапающей щёки и покрасневшие пальцы. От снега кожаные сапоги промокли, и не спасали ноги от жестокой стужи. Подолы плащей набрякли и тяжело волочились по сугробам.
   Внезапно парень застыл посреди белой пустыни. Карие глаза расширились, губы что-то беззвучно шептали на пронзительном ветру. Женщина обернулась и утонула в его безумном взгляде. Наперебой они бросились разгребать снег под ногами. Вклинившись между друзьями, Янтарь с изумлением увидел, как они достают из сугроба длинные чёрные перья.
   – Больно, больно, как больно… – без конца повторяла Ида, сгребая их горстями и страстно прижимая к лицу.
   – Плохо, плохо, очень плохо… – хрипло вторил Глеб, пожирая их горящими глазами и целуя растрёпанные волоски.
   – Что это за перья? Что в них такого? – недоумевал Янтарь, схватив людей за шиворот. – Да что это с вами?
   – Надо идти, – парень поднял на змея фанатично расширенные глаза, – надо идти. Мы ещё можем успеть… Я чувствую…
   – Берегись! – гаркнул Янтарь. – В стороны!
   С неба со страшным воем летело нечто тёмное и большое. Друзья прыснули врассыпную. Раздался жуткий грохот, затем треск, жалобный звон. Обернувшись, Глеб увидел, чёрный лаковый рояль, весь разбитый от удара: с белыми клавишами, словно зубы, вывалившимися из пасти, крышкой, треснувшей посередине, и отломанной ножкой.
   – Твою мать, – только и смог произнести он.
   Карие глаза всё ещё безумно горели, но уже остывали, руки судорожно сжимали перья. Ида задрала голову, моргая от непрошенных слёз.
   – Бежим, – прошептала она. – Надежда ещё есть…
   Сверху шлёпнулась чья-то отрубленная кисть в крахмальной манжете. Женщина инстинктивно пнула её и тут же завизжала: цепляясь пальцами, рука поползла прямо к ней.
   – Что происходит? Откуда всё это? – закричал Янтарь.
   – Бежим отсюда! – ответил Глеб. – Мэш говорил, что стены рушатся… миры проникают друг в друга! Они сыплются нам на головы!
   Друзья рванулись вперёд и тут же встали, как вкопанные: в паре шагов от них на полном ходу пронёсся поезд. Из-за отсутствия рельсов он с раздирающим скрежетом начал заваливаться набок, открывая взгляду металлические колёса и поршни, вращающиеся с бешеной скоростью.
   Обогнув локомотив с разбитым лобовым стеклом, они увидели на снегу машиниста. Его конечности были вывернуты, как у марионетки. Друзья бросились вперёд, едва успевая уворачиваться от неожиданных предметов: старые бочки, утюги, вертолётные лопасти и забрала рыцарских шлемов.
   Ида ахнула, застыв на месте: слева камнем рухнул загорелый ангел в серебристой набедренной повязке. Он лежал на животе, беспомощно загребая сломанными крыльями снег. Из-за повреждённого позвоночника ангел не мог шевельнуться, и только коротко выдыхал, утопив пальцы в сугробе. Из голубых глаз катились крупные слёзы.
   – Чёрт! Не может быть! – кричал Глеб.
   В свинцовом небе, пытаясь выровняться, на крутой вираж заходила летающая тарелка. Корпус её натужно скрипел, безуспешно пытаясь справиться с мощной гравитацией. В какой-то момент двигатели не выдержали, и корабль с силой вонзился острым краем в землю, подняв тучу белой пыли.
   – Бегите! Бегите! – заорал Янтарь, толкая обоих в спины.
   Между тем тучи разродились ворохом цветной бумаги. На головы путников, шурша, сыпались красные евро, зелёные доллары и розоватые рублёвые купюры – пятитысячные. Ида с Глебом пытались хватать их на ходу, но полоз, угрожая мечом, погнал людей дальше. И вовремя: денежный дождь сменился ливнем из крупных бело-серых жуков, стрекочущих жвалами.
   – Мокрицы… Это мокрицы… – оглянувшись, пробормотала женщина.
   Она устала: ноги увязали в сугробах, руки озябли от ветра. Вперёд вели только перья. Они неистово звали, крича сразу на всех языках эти непонятные слова: «Кетер! Ацилут!». Ида видела, как ослепительно горят глаза Глеба – он ухитрился повязать голову шейным платком. Перья торчали из-под зелёного шёлка, как у заправского индейца. Возможно, поэтому контакт у парня с ними был крепче, сама же она по наитию сунула находку за голенище.
   Ида вздрогнула: за спиной прогремел оглушительный рёв. Землю под ногами качнуло, как в прошлом мире.
   – Бегите! – гаркнул полоз. – Это дракон!
   Глеб обернулся и потерял дар речи: на них надвигался самый настоящий динозавр. Мощные задние лапы сотрясали землю, вздымая белые облака. Передние скорбно сложились на груди, громадная башка сверкнула острыми зубами.
   Друзья бежали быстро, так быстро, насколько позволяли закоченевшие мышцы и тяжёлая поклажа вкупе с оружием. Ветер взвыл сильнее, сбивая с ног и швыряя в лица пригоршни белой крупы. Запнувшись за кочку, Ида упала. Глеб поднял её и резко дёрнул за руку: тварь догоняла.
   – За мной! – истошно крикнул Янтарь. – Я вижу пещеру!
   Тираннозавр, рассерженный неожиданным холодом, глухо взревел, перекрикивая вьюгу. Подбодренные этим воплем, друзья шустро нырнули в узкую пещеру, едва заметную из-за плотной белой шапки. Сгрудившись в полной темноте, они отряхнули с плащей снег и тут же попятились: от входа разнёсся голодный рык.
   – Мы в ловушке, – прошептал Глеб.
   В ломаном треугольнике света клацали огромные зубы. Ноздри свирепо топорщились, выпуская клубочки пара.
   – Разобрался бы, – кашляя, кивнула Ида Янтарю, – твой же родственник…
   Словно бы в ответ раздался ещё один удар. С потолка посыпалась пыль и мелкие камни.
   – Поди с ней разберись! – огрызнулся полоз. – Вон, какая голодная! У ней хайло с эту пещеру!
   – Не сожрёт же тебя твоя же тётя!
   – А тебя твоя не пыталась сожрать? Ни разу?
   Женщина молча пнула змея по колену.
   – Да что я такого сказал? – удивился тот. – Ваших волхвов послушать, так в человеческой семье все друг друга поедом едят, да друг дружкой закусывают…
   Его слова прервал жуткий грохот. От сильного удара узкий каменный вход разлетелся во все стороны, и в дыру сунулась огромная драконья морда. Острые зубы щёлкнули в полуметре от Глеба, который едва успел пригнуться. Друзья бросились к дальней стене, оканчивающейся тупиком. Тираннозавр разочарованно взвыл и боднул каменное крошево, в которое превратился потолок, освобождая место для головы. Пещера обратилась в тесный жёлоб, открытый всем ветрам и ящеру.
   – Гхра-а-а-а-а-ахгрри-и-и-и-и-и-и-и!! – взвыла жадная пасть, подбираясь всё ближе к добыче.
   Глеб морщился от вони гнилого мяса из пасти. Янтарь крутил головой по сторонам и не находил выхода. Невыносимо было сознавать собственное бессилие.
   – Хорошо хоть, огнём не плюётся, – обречённо заметил он, доставая меч.
   Ида загнанно дышала. Прижавшись спиной к стене, она изо всех сил старалась слиться с ней воедино, судорожно впиваясь пальцами в шероховатые неровности. Неожиданно мизинец нащупал идеально гладкую поверхность, средний прошёлся по ней и, нажав, утонул. Пещера покачнулась от низкого подземного гула. Заслышав его, зверь яростно взревел, круша остатка укрытия.
   – Лифт! – крикнул Глеб. – Это лифт! Сюда!
   Парень затолкал недоверчивого Янтаря и оцепеневшую Иду в кабину из красного дерева, и нажал единственную кнопку. Раздался мелодичный звонок, и подъёмник бесшумно покатил вниз. Над головами спутников загрохотало, заскрежетало, ухнуло и бессильно взвыло.
   Женщина обречённо осела на пол.
   – Нам не выбраться…
   В кабине снова дзвинькуло, створки торжественно разъехались, явив взгляду широкую прихожую в бежевых тонах. Пока змей, открыв рот, разглядывал причудливые хрустальные подвески на потолке, Ида уселась на мягкую кушетку.
   – Как здесь тихо… – сказал Глеб и на мгновение закрыл глаза.
   Он выдернул из-за платка перо и резко взмахнул им. Воздух в прихожей дрогнул, будто противясь неведомой силе, на мгновение повеяло чем-то неуловимо прекрасным, с тысячью голосов, цветов и запахов. Задняя стена беззвучно поднялась, обнаруживая небольшую уютную комнату с нежно льющимся светом. Глеб уверенно перешагнул низкий порог.
   – Что… как ты это сделал? – опешил полоз. – Что это за перья такие, скажет мне кто-нибудь в конце-концов?!
   Парень не ответил. Ноги вдруг подогнулись, и он, охнув, оперся ладонью на стену, обитую кремовым плюшем.
   – Глеб! – бросилась к нему женщина и тут же отпрыгнула: с потолка опустился блестящий чёрный экран с множеством непонятных значков.
   Янтарь медленно вынул меч, поводя носом и отыскивая опасность среди кресел и диванов. Белые ракушки с розоватого потолка испускали мягкий свет. Ида решительно шагнула к панели и ткнула пальцем в какой-то символ. Из пола вырос круглый обсидиановый столик с треугольными тарелками и высокими бокалами. В комнате отчётливо запахло греческой мусакой, жарким и красным полусухим. Она всплеснула руками и нажала ещё одну клавишу. Из левой стены выехал прозрачный короб, от которого повеяло свежестью стирального порошка. Женщина радостно взвизгнула. С помощью полоза она уложила сопротивляющегося Глеба на диван.
   – Что это за колдовской дом? – прошептал змей.
   Оказавшись в привычной обстановке рационального мира, Ида вновь почувствовала себя уверенно и взяла инициативу в свои руки.
   – Так, – скомандовала она, уперев руки в боки, – надо выбросить еду, она и протухла, наверное, уже. Все продукты возьмём отсюда, они явно питательные и не скоропортящиеся.
   – Тебе, что, не по нраву пища, которую добываю я? – удивился Янтарь, пытаясь скрыть разочарование.
   – Господи, ну, при чём здесь это! – покраснела Ида, расстёгивая плащ. – Ребята, кидайте одежду в стиральную машинку… о, здесь и обувку можно постирать!
   – Не пойму, – недоумевал Глеб, придя в себя и в который раз терзая верхнюю губу, – как ты узнаёшь, что они значат? Это же иероглифы какие-то!
   Женщина махнула рукой и опустила стену, закрыв прихожую:
   – Да ладно тебе! Здесь же всё просто: вот человечек моется, вот ест, вот стирает, э-ээ… здесь вроде спит…
   – Человечек? Спит? – вытаращил глаза парень.
   – Ну… – замялась Ида, подбирая слова, – Если прищуриться и пофантазировать… Ну… в общем, если бы я рисовала этим стилем, то именно так…
   Она нажала на значок, символизирующий, по её мнению, душ, правая стена отъехала вверх, открыв взгляду комнату, исходящую паром и ароматом фруктового шампуня. Женщина застонала от счастья.
   Даже когда они, щурясь, лежали в смежных ванных со стеклянными матовыми стенами, Ида не переставала восторгаться:
   – Класс! Гениальные автоматы! Надеюсь, изобретатель получил Нобелевку…
   – Угу, – сонно ответил Глеб, – неплохо бы знать, где он сейчас. Да и все остальные люди тоже…
   – Красота! – вставила женщина. – Отдыхай себе, ничего делать не надо…
   – Может, поэтому людей и нет? – задумчиво произнёс Янтарь. – Машины стали всё делать и даже думать за них, вот люди и выродились…
   Ответом полозу послужило тягостное молчание. Змей потёр переносицу и, набросив махровый халат, покинул ванну. Он был крайне раздосадован, но никак не мог понять причину. Сначала он грешил на рухнувшие миры, затем на неуютный дом, полный опасных машин, и строил безрадостные догадки: «Не могли же хозяева исчезнуть просто так?» Ко всему прочему Янтарь винил во всём своё недоверие к сомнительным продуктам, синеглазую женщину, которой вдруг вздумалось отказаться от его помощи, и даже Глеба, положившегося на всю эту ненадёжную технику. Полоз на три раза обыскал весь дом, обследуя мягкие диваны и заглядывая под удобные кресла. Еда отравой не пахла, напитки тоже. Однако, подлое беспокойство не оставляло. Сидя на ворсистом ковре и водя камнем по лезвию меча, Янтарь кусал губы и хмурился. Он, наконец, осознал, что лишило его покоя. Но догадка не принесла радости: всё дело было в этой синеглазой женщине, с губами вкуса спелой земляники. Она не принадлежала ему, и это задевало змеиное самолюбие. Память подсказывала, что полоз привык к обратному. Янтарь глубоко вздохнул и вложил меч в ножны.
   «Надо просто успокоиться и привести мысли в порядок. Чего доброго, ещё песни начну складывать…»
   Раздав выглаженную и даже заштопанную одежду, Ида всё-таки выбросила из мешка заветревшееся мясо, подогрела жаркое и мусаку. Пока мужчины облачались в ванной, она натянула поверх сорочки сарафан и охладила вино. Друзья наконец-то поужинали, наевшись досыта и даже немного опьянев. Захмелевший Глеб задремал на диване, крепко зажав в кулаке перья. Женщина убавила освещение до уровня ночников, отправила посуду в моющую машинку и повернулась к полозу, теребя кайму рукава.
   – Ты… вчера в том старом доме… – мялась она. – Ну… ты серьёзно? Нет?
   Янтарь смотрел долго и пристально. Он почти видел, как колотится её пугливое сердце в груди под сарафаном, и дрожат короткие чёрные ресницы.
   Затем быстро обнял и чётко проговорил:
   – Слушай внимательно. Я – змей, не человек. Я с тобой, пока не верну долг, так велит Закон. Потом я должен буду вернуться к своему племени. Ты должна будешь вернуться в свой мир, ты не можешь превратиться в змею и остаться здесь. У нас нет будущего. Совсем. Ты взрослая умная женщина, ты знаешь это. Но пока я здесь, я не вижу причины, чтобы…
   Он прервался, чтобы крепко поцеловать её.
   Ида, уже не сдерживаясь, горько заплакала и обняла его за шею.
   Янтарь засмеялся:
   – И почему, каждый раз, когда я тебя целую, ты ревёшь? Ты же на вкус, как земляника, а землянику не солят!
   – Никакого?.. Совсем никакого будущего? – едва слышно спросила она.
   Полоз спрятал улыбку и покачал головой.
   Ида поджала губу и нарочито аккуратно высвободилась из объятий Янтаря.
   – Ладно. Замечательно!
   И, резко развернувшись, скрылась в кладовой.
   Янтарь сложил руки на груди и опёрся спиной о плюшевую стену.
   «Она была так близко! Что я сказал не так!?»
   Выругавшись, он повернул голову: к нему летело золотистое облако. Полоз заученно встал на одно колено и почтительно склонил голову.
   – Встань, воин. Что гнетёт тебя?
   Змей тяжёло вздохнул и потёр переносицу.
   – Хранитель, я слышал, когда-то и ты был человеком… мужчиной… Скажи, ты когда-нибудь понимал женщин?
   Призрак бросил долгий взгляд на Янтаря.
   – Она любит тебя, разве не видишь? Или змеиные сердца настолько черствы к людским женщинам?
   Полоз раздосадованно пожал плечами:
   – Разве я не прав? Как только верну долг, сразу вернусь в свою шкуру. Как она себе представляет жизнь со змеем? Я не верю, что она готова обрасти чешуёй и обзавестись хвостиком.
   – Знаешь, Янтарь, Судьба порой так выбрасывает кости, что о привычном положении вещей и не вспоминаешь… в бытность свою человеком я и не помышлял о сане Хранителя. Любовь открыла мне глаза и повела к свету. Так и тебя поведёт, если ты доверишься ей.
   – И как же любовь может куда-то привести?
   – И я был таким, как ты. И я не верил… У нас есть немного времени, я расскажу… Мальчишкой я бежал на поиски славы, но вместо этого попал в рабство к бандитам. Дни мои почернели, я твёрдо решил броситься в волны, но случай свёл меня с одним человеком. Я воровал финики в его саду, – Хранитель хитро усмехнулся, и Янтарь готов был поклясться Ихтилоновым хвостом, что на мгновение кошачья мордочка превратилась в озорное смуглое лицо с большими карими глазами и белозубой улыбкой.
   Полоз с нескрываемым удивлением и интересом слушал призрака. С детства змею внушали глубокое почтение к силам непорочного Света. А теперь Хранитель рассказывал, что бродяжничал, воровал и, мало того, убивал людей, пожирая их плоть.
   Глеб давно проснулся, но не подавал вида. Он лежал, закрыв глаза и слушая поразительную историю. Поняв, что его не замечают, он задумчиво молчал в потолок, уперев в верхнюю губу указательный палец и нежно перебирая волоски перьев.
   Закончив рассказ, Мэш закрыл слезящиеся глаза. Старые воспоминания всё ещё причиняли боль.
   Янтарь помотал головой, прогоняя невозможное наваждение:
   – Хочешь сказать, что был хапуром? Ты, Хранитель людских жизней? Хранитель света и добра?
   Призрак закрыл глаза и печально закивал:
   – Меня спасла любовь. И греет моё сердце до сих пор. Всё это не только ради вас, но и ради Ситоры, понимаешь? И тебя любовь спасёт.
   Внезапно глаза кота раскрылись и засияли.
   – Собирай их, Янтарь. Пора.
   Полоз хмуро буравил глазами Хранителя.
   – Ида убила тех хапуров… – словно нехотя, обронил он.
   Воху Мана вынужденно молчал.
   – Ты отнимешь её… у меня? – едва слышно спросил змей.
   – Послушай, воин…
   – Не отнимай… Прошу… – через силу хрипнул Янтарь.
   – Янтарь… Время вышло…
   – Не надо…
   – На всё воля Господа. Собирай всех. Они уже идут.
   Полоз окликнул Иду и набросил плащ. Глеб сел на диване и встретился взглядом с Мэшем. Призрак таинственно улыбнулся:
   – Ну, что, перья убедили тебя в избранности?
   Парень смущённо закусил губу. Затем отрезал леску с крючком от удочки, смотал и, завернув в тряпицу, сунул за пазуху.
   Ида вышла из кладовой с тяжёлой сумой, пряча красные глаза, и снова устремилась к экрану со значками.
   – Ида, – поторопил Мэш, – всего с собой не унесёшь. Нужно спешить.
   – Сейчас, я только аптечку соберу… йод, тетрациклин… блин, никак не могу найти, где здесь таблетки…
   – С чего ты взяла, что хозяева вообще болели? – пожал плечами Янтарь, укладывая меч в ножны за спину.
   У Глеба такой трюк никак не получался, пришлось ему помогать.
   – Ну, хоть тогда одежду сменную… – Ида никак не могла расстаться с «умным» домом.
   – Я бы не делал этого не твоём месте, – заметил Мэш. – В Кощеевом замке простых одежд не бывает. Обесточь панель, если не хочешь, чтобы твоими филейными частями отужинали хапуры.
   Глеб рассовал семь перьев за платок и протянул расстроенной женщине восьмое:
   – Да хранит тебя Гиче Маниту, бледнолицая скво.
   Ида молча приняла его, машинально спрятав за голенище. Теперь в сапогах хранилось семь чёрных маячков: четыре у левой икры, три у правой.
   – Если ты ими так дорожишь, может, в мешок уберёшь? – оскалился Янтарь.
   Женщина пожала плечами и нехотя сунула перья в тяжёлую суму. Тонкие губы раздвинулись в улыбке:
   – Идём.
   В блестящем экране отразились три физиономии: осунувшиеся, уставшие от бесконечной дороги. Ида только теперь заметила, как побледнел силуэт призрака.
   – Куда пропали колокольчики, Мэш?
   – Четвёртый божественный покров тает. Он лишён голоса. Если мы не успеем вовремя…
   – Время и пространство сколлапсирует… – закончил Глеб.
   Ей думалось, что в этот раз от гула будет не так ломить виски, но, оказалось, что к нему невозможно привыкнуть. Колокольца завораживали, гудение причиняло страдания, будто кто-то дёргал железным когтем по расстроенным нервам. Янтарь коротко выдыхал, выпучив от напряжения чёрные глаза; казалось, он сейчас не выдержит и взвоет от боли. Лишь Глебу отчего-то нестерпимая вибрация была нипочём. Он с удивлением оглядывался по сторонам, будто видел нечто диковинное. У женщины мелькнула смутная догадка, но раздражающий гул мешал думать. Она задрала голову чтобы не закапать платье, если снова пойдёт кровь и поморщилась: в нос ударил кислый запах гниющих растений. Так несло от протухшей розы перед монитором Наташи Сольки, когда та заболела, и цветок благополучно простоял в вазе месяц.
   Глеб услышал мокрое чавканье и ухватился за шершавую сосёнку. Над головой сгрудились мутные оловянные тучи, намертво отрезая от солнечного света. В грязной воде мутно покачивалась зелёная чешуйчатая ряска, на влажных кочках теснился дикий багульник. Чахлые берёзки, все в неопрятных космах тины, согнулись, как измученные пленницы.
   – Странное болото… – повёл носом Янтарь, переступая на хлюпающей кочке.
   – Болото, как болото, – буркнула Ида, сетуя на напрасный душ, – грязное, вонючее…
   – Комаров не слышно… – прошептал полоз, – лягушек… Гиблое место…
   Янтарь повёл за собой, дотошно проверяя сапогом каждый бугор. Ида брезгливо отдёргивала руки от веток, измазанных перегноем, рискуя свалиться в урчащую топь. Она оступилась лишь раз и тут же оказалась по колено в воде. Замысловато выругавшись, женщина поспешила догнать змея, на ходу стряхивая с сапогов жирных пиявок.
   – Янтарь… – прошептал Глеб, отодвигая затхлые листья осоки, – ты ничего не чувствуешь?
   Полоз обернулся и сплюнул, попав точно в заросли белокрыльника.
   – Чувствую, чем быстрее отсюда выберемся, тем лучше.
   – А ты, Ида?
   – Аналогично, – хмуро буркнула женщина.
   Вдруг откуда-то из глубины болота донёсся чей-то тяжёлый вздох. Глеб замер, прислушавшись, но все звуки будто заснули в глухой топи. Он беспокойно огляделся. Из густой чёрной жижи среди узких листьев торчали высокие стебли сусака, острые кончики топорщились саблями. На прелых кочках ржаво дыбились хвощи и гигантские папоротники. Никого. Но здесь явно кто-то есть кто-то ещё.
   Под сапогами изредка хрустели длинные стебли водяной чумы. В чёрной обманчивой воде покачивались листья частухи и стрелолиста. Ида тяжело кашляла от вонючих испарений, проклиная все болота на свете: она выпачкалась в грязи и поранилась телорезом.
   – Кто ж знал, что эти камыши такие острые? – жаловалась она, посасывая пальцы.
   Узкие листья торчали стрелами из зеленой лужайки. Едва стоило схватиться, как боль обожгла всю кисть, и в бурую жижу закапала кровь.
   Трясина жадно чмокнула и ухнула. Глеб вздрогнул.
   – Мы здесь не одни.
   – Идти за мной, – бросил через плечо Янтарь, – за всякую дрянь не хвататься… И без того блазнит, будто из воды жабы зубами щёлкают…
   Парень уставился в мутную воду, тщетно пытаясь разглядеть зубастых жаб. Вместо них на поверхности плавали толстые листья – изумрудные сердечки. Жёлтые семена кубышек качались, как лягушачья икра. Подняв голову, он понял, что сильно отстал. Нагнав друзей, парень напрягся: что-то здесь не так. Трясина вздрагивала, будто лимонное желе, рождая в воздухе едва ощутимую вибрацию. Янтарь с Идой разом двинулись вперёд.
   – Ах… как прекрасно… – заворожённо прошептала женщина.
   Глеб почувствовал, что сходит с ума:
   – Э… ребята! Чё эт с вами?
   Они бездумно шли всё дальше и дальше, по косматым кочкам. Глеб повис на Янтаре, но тот сбросил его в омут, булькнувший одеялом ряски. Вынырнув, парень успел увидеть глаза змея – совершенно пустые, подёрнутые белым. Глеб, отплёвываясь, влез на ближайший бугор и только сейчас с ужасом услышал нежные женские голоса.
   – Áааа-áаааа… áаааа-áаааа…
   Ужас заключался в том, что не было в них ничего человеческого. К тому же он ясно слышал, как трясина алчно ухает в ритм пению. Осторожно прощупывая сапогами зыбкую топь, парень запрыгал с кочки на кочку.
   – Идаа! Янтарь! Куда прёте!
   Но они больше не слышали его, уверенно бредя по колено в густой жиже неизвестно куда. Он ринулся вдогонку, стараясь ступать точно след в след. Тучи наклонились над самой макушкой, казалось, ещё чуть-чуть и парень зацепит перьями мглистый туман. Пару раз он оступался и проваливался по самую грудь, лишь в последний момент удавалось ухватиться за скользкие сучья берёз. Стряхнув с одежды толстых белых червей и настырных пиявок, Глеб перемахнул через очередную обманчиво зелёную полянку. Янтарь с Идой стояли на утлом островке и пялились вверх. Парень поднял глаза и обмер.
   В мутном воздухе колыхались три прекрасные девы. Белые волосы до пят то и дело распахивались, как полупрозрачные плащи, обнажая полные груди, тонкие талии, крутые бёдра. Влажные тёмные глаза так и звали, изящные руки тянулись к путникам и манили, манили.
   – Аааа-ааааа… К нáаам-к нáаам… ааааа-ааааа…
   Ида, заслушавшись, склонила голову набок. Она стояла к нему спиной, но Глеб отчего-то был твёрдо уверен, что рот у неё открыт, и на сарафан протянулась ниточка слюны. Околдованный Янтарь, казалось, онемел. Из левого уха его на плечо бежала кровь.
   Три голоса переплелись в замысловатом танце, ощутимо вибрируя в такт биению сердца.
   – Посмотри-и на-а нааас…
   Друзья послушно зашагали к девам. И тут парень увидел, чем оканчивается узкий островок: рыгнув, трясина растянула широкую пасть и жадно зачмокала, предвкушая роскошный пир.
   «Я так и думал. Болото живое! Оно попробовало крови…»
   – Ида! Янтарь! – надрывался Глеб. – Стойте! Не надо!
   Но они и головы не повернули в его сторону. Голоса увлекали за собой, и, похоже, кроме них, жертвы ничего не слышали.
   – Суки! – парень швырнул в дев комок грязи. – Отпустите их!
   Сирены, не переставая петь, издевательски ухмылялись. Одна начала оглаживать свои груди, другая запустила третьей руку между бёдер.
   – Иди к нааам-к нааам… ааааа-ааааа…
   Глеб брезгливо сплюнул:
   – Грязные шлюхи! Заткнитесь!
   И тут же покраснел.
   «Да ведь я такой же… ненормальный…»
   А между тем трясина, похлюпывая, шире разинула глубокую пасть. Янтарь уже погрузился в жижу по пояс, Ида по колено.
   – Аааа-ааааа… ааааа-ааааа… – возбуждённо постанывая, пели девы.
   Парень метался по непрочным кочкам и напрасно звал друзей, идущих прямиком в клокочущую бездну. Куда бы он не ступил, почва тут же уходила из-под ног, а в сапоги лилась ледяная вода. Он пытался бросать в друзей комья тины, но поскользнулся и шлёпнулся в гадкое месиво. Острые сучья (и откуда только взялись?) намертво вцепились в набрякший плащ и штаны.
   – Ребята, стойте! Не двигайтесь!
   Ноль внимания. Глеб бессильно рванулся: тяжёлый меч тянул вниз. Откуда-то сверху на грудь шлёпнулся кусок тины с множеством огромных улиток. Парень покраснел от напряжения, пытаясь встать.
   «Что делать? Делать-то что?! ГОСПОДИ!»
   Перья у виска охотно отозвались на отчаянный крик и едва ощутимо запульсировали. Глеб на мгновение закрыл глаза, ощутив небывалый прилив вдохновения. Это было невероятно, но в голове играла прекрасная музыка: колокольцы снова звенели. Он набрал в грудь больше воздуха и…
   «Свет… нужен свет… свет!»
   – Луч солнца золото-ооого… тьмы скрыла пеленаааа… – разнеслось по болоту. – И между нами сно-оова вдруг выросла стена…
   Ряска между кочками встревоженно заколыхалась. Сучья дёрнулись прочь, тина бессильно обмякла. Глеб медленно поднялся, не переставая петь. Девы сбились, бросая на парня взгляды, полные ненависти, и снова завели свое: «ааааа-ааааа». Но звучный баритон ощутимо перекрывал потустороннюю вибрацию, нарастая, зовя всё сильнее.
   – Ааá-ааá-ааа…
   «Я не отдам их, не отдам! Во имя Кетер! Ради Ацилут!!»
   Ида и Янтарь неуверенно замерли в шаге от сморщившегося зева трясины.
   – Ночь пройдёт, наступит утро ясное, – громко и уверенно пел Глеб. – Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная… СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ… Мм… мммммм… СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ!..
   Трясина в страхе заколебалась. Золотые мечи вспороли толстобрюхие тучи. Болото болезненно сморщилось и застонало, пытаясь спрятаться, но свет настигал его повсюду. Сирены оглушительно визжали, схватившись за волосы: розовую кожу прожигало насквозь, язвы по всему телу сочились гноем. Из мшистых кочек валил горячий пар.
   Ида упала ничком во влажный мох и закрыла лицо ладонями. Янтарь зажал окровавленные уши от бесноватого крика.
   – СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ!.. – с силой закончил Глеб, и его умноженный голос подхватил гром.
   С резким хлопком сирены лопнули, обдав друзей белой вонючей дрянью. Болото тоскливо ухнуло ещё пару раз и смолкло навеки. Янтарь отёр рукавом лоб и протянул руку Иде.
   – Моровы бабы… Все беды от них…
   Женщина тут же отдёрнула руку и встала, пробираясь к Глебу. Солнце высушивало гибельную топь на глазах: кое-где всплыли белые кувшинки, на кочках разгорались золочёные капли мать-и-мачехи, вдалеке зазвенел первый комар.
   Выругавшись, змей присоединился к друзьям. Глеб тяжело дышал, глаза покраснели, щёки запали. Похоже, песня вытянула из него порядочно сил. Он оперся на плечо женщины и вылил воду из сапог.
   – Спасибо тебе, Глебыш… – вздохнула Ида. – Который раз спасаешь…
   – Хорошо поёшь, – вынужденно кивнул Янтарь. – Душевно.
   – А кабы мои перья у меня были, – грозно наступила она на полоза, – так и вдвое быстрее выбрались бы отсюдова! А, ну, дай мешок!
   Глеб всё никак не мог восстановить дыхание и держался за плечо Иды. Змей протянул суму и замер, глядя женщине за спину. Нашарив перья, она подняла глаза на полоза и тоже застыла. Медленно обернувшись, Ираида увидела на узком островке шестерых хапуров: и снова трое мужчины, три женщины. Длинные плащи резаными ранами багровели среди болотной зелени.

Глава 14. На чьей мы стороне?

   Я это видел,
   Как бессонница
   В час ночной
   Меняет нелюдимая
   Облик твой.
   Чьих невольница
   Ты идей,
   Зачем тебе охотиться
   На людей?
Король и Шут, «Кукла колдуна»

   – Адаминал адамина ивкьунни, – холодно усмехнулся лысый, и от этих слов у Янтаря захолодела вся спина.
   Глеб дрожащей рукой потянулся за мечом. Плечо обмякло – не хватило сил.
   – И что это, дьявол побери, значит? – прошептала Ида.
   – Человек человека убил, человекчеловекаубил, человекчеловекаубил, человекчеловекаубил, – затрещала женщина с раскосыми глазами. – Старый язык, детка, старше тебя.
   – И что мне скажет язык, которого я не знаю?
   – Не тебе, ему, – она кивнула на Янтаря шевелящимися тараканьими глазами. Ресницы подрагивали, как щетинистые лапки.
   Не отводя от багряных взгляда, Ида совала перья за голенища.
   – Глеб, как они действуют?
   – Я… не понял…
   – Что, малыш, – осклабился синегубый, – хлебнул света да обжёгся?
   «Вот, как они нашли нас, – подумал Глеб. – Но выбора-то не было…»
   Хапуры улыбались во все зубы. Некоторые достали ятаганы. В глазах женщин ясно читалась жажда крови. Тихо свистнул о ножны меч Янтаря. Змей перестал щуриться и поморщился: на солнце наволочкой наделась туча, от островка сильно несло гнилью.
   «Сразу не напали. Может, есть шанс ускользнуть. Знать бы ещё, как».
   – Какого многочлена надо? – бросила Ида.
   Лысый похабно оскалился, натянув на скулы дряблую кожу в пятнах, и произнёс фанатичным тоном свидетеля Иегова:
   – Пляши, детка: мы принесли божью весть.
   – Идите к чёрту. Вы только и можете, что убивать.
   – Быстро же ты забыла, как убила наших братьев. Ты – убийца, дурочка, такая же, как мы. Как твой дружок, – возразила раскосая. Её бурые жидкие пряди шевелились, как живые. – Так что будь поласковей.
   – Что за весть? – нахмурился Глеб. Он уже стоял без поддержки, но заметно пошатывался.
   – Отступитесь, и мы не убьём вас, – подмигнула раскосая.
   Янтарь с удовлетворением заметил шрам на её лице: от губ до брови.
   «Значит, их можно ранить. Это хорошо».
   – Ложь, – хмыкнула Ида.
   – Дет-ка, дет-ка, ты не знаешь правды, – проскрипел плешивый, – тебя обманули, а ты и рада. Куда жалкому коту до нас, тех, кому открыты тайны мироздания? Разве сказал бы он тебе, или тебе, – он указал на Глеба, не обращая специального внимания на Янтаря, – что падение мира в порядке вещей? Всё рождается, и всё умирает, всё повторяется каждый раз.
   – Для этого вы превратили миры в Тан-де-лех? – усмехнулся Глеб.
   – Человек не может изменить себя – он меняет лишь мир вокруг себя, запомни это! – зашелестел синегубый. – Сколько поколений сменилось, воров и убийц не стало меньше. Люди стали мыться и выращивать недоносков в инкубаторах, но посмотри на них – хо-хо, посмотри! Они всё так же готовы перерезать глотки друг другу из-за пары зелёных бумажек! Ничто не меняется, а человек – в первую очередь! Мы – лишь чистильщики. Убираем за вами, людьми… А кто любит уборщиков, а?
   – Это неправда, – неуверенно произнесла Ида. Ей почудилось, будто болото, оживая, хлюпнуло в подтверждение слов хапура.
   «Неужто он прав?»
   – Кот знает не больше блохи, а вы и рады бежать за ним навстречу своей смерти.
   – Да какой ему интерес? – возмутился Глеб. – Что ему будет за то, что он заманил нас сюда?
   Хапуры многозначительно переглянулись и заулыбались, блестя острыми зубами. В сумраке дёсна краснели, как кровь.
   – Ракш марр!.. Что будет, что станет, чем сердце успокоится… Гадёныш просто-напросто хочет выслужиться перед хозяином, вот и скачет перед вами, как дрессированная блоха.
   – Выслужиться ценой жизни? – хмыкнул Глеб. – Что-то не верится, господа вонючие!
   – Всё циклично, голубок, – прошипела шрам. – Всё циклично, рашшш мар. За жизнью следует смерть. Бог создаёт, он же и убивает…
   – Йаан марр! Хватит сопли жевать! – не выдержал лысый. Вены на его висках пульсировали разъярёнными гадюками. – Принимаете наши условия или нет?
   – На счёт три все за мной, – с каменным лицом прошептал змей. – След в след. Раз…
   – Марракш! Я бы пожевала сейчас что-нибудь калорийное, – кровожадно облизнулась раскосая, дёргая уродливым шрамом и рассматривая Иду. Остальные закивали, поддерживая предложение.
   – Два…
   – Скажите, что согласны, и смерть будет лёгкой, – прошуршал синегубый, доставая ятаган.
   – Три, – обронил Янтарь и прыгнул на кочку справа.
   Ида махнула следом, за ней Глеб. Вдогонку полетела ругань на мёртвом языке, защёлками зубы. Полоз скакал быстро, и, возможно, в одиночку мог бы уйти от преследователей, а вот женщина и парень замедлялись, то разбегаясь, то приседая для прыжка. Ида почти сразу запыхалась, путаясь в зарослях стрелолиста, Глеба то и дело шатало; он пару раз провалился по пояс.
   Разозлённые обманом, хапуры разделились, и теперь шли по обе стороны беглецов, постепенно нагоняя и демонстративно облизывая зубы. Преимущество во времени таяло на глазах.
   «Схватки не избежать. Но как спасти людей?» – гадал полоз, выглядывая очередной островок среди плямкавшей трясины.
   Будто подслушав его мысли, один из багряных выбросил ятаган. Рассчитав траекторию, змей круто развернулся: срезав листья осоки, клинок отсечёт Иде голову. Резко выпрыгнув, Янтарь едва успел отбить смертоносный хопеш и погрузиться по колено в зыбкую топь. Ида ахнула и втащила полоза на кочку. За её спиной раздался посвист, и змей, оттолкнув женщину, сиганул к Глебу. Сталь оглушительно лязгнула в мутном воздухе, и второй ятаган увяз в ряске. Пользуясь задержкой, хапуры зашли спереди и с тыла, окружив беглецов.
   «Морана вас забери! Я вас недооценил!» – выругался про себя змей.
   – Мэш, помоги нам! – крикнул Глеб, вытаскивая меч.
   Руки его всё ещё дрожали, но он надеялся умереть хотя бы с оружием в руках. Ида прыгнула к мужчинам и упала на мокрую кочку. Она суетливо доставала перья, приговаривая: «Мэш, Мэш, Мэш…»
   Хапуры больше не разбрасывались ятаганами. Они обступали жертв уверенно, сверля алчными глазами. Жижа гадко хлюпала под сапогами из человеческой кожи.
   – Должно быть, ты сладко кричишь, а, голубок? – проскрипел плешивый Глебу. – Исполнишь для меня пару арий? Хе-е…
   Парень брезгливо плюнул, попав прямо на лысину.
   Хапур зашипел:
   – Когда я разорву твоё горло, ты не сможешь плеваться, только стонать!
   – Мэш, Мэш, Мэш… – как заведённая, повторяла Ида, составляя из перьев на грязном мху кошачью мордочку. – Где же ты, Мэш…
   Змей прыгнул высоко и быстро, в затхлом воздухе осталось лишь смазанное движение. А мгновением спустя, в топь оседала обезглавленная хапурша. Пальцы, выпустившие оружие, подёргивались в агонии. Багряные злобно взвыли и ринулись в атаку, старательно обходя гибельную трясину.
   Мечи и ятаганы столкнулись звонко и яростно. Глеб держал в поле зрения двух хапуров: лысый вооружён, кривоносая тётка нет, но не менее опасна. Стиснув зубы, парень отбивал атаки, держа противников на расстоянии длины клинка. Он не поспевал за молниеносными выпадами Янтаря. Змей ухитрялся вести бой сразу с двумя: шрамом и синегубым, не подпуская третьего, который так и норовил зайти со спины. Он был безоружен, но клацанье острых зубов с лихвой заменяло утопленный ятаган. Обведя вокруг пальца синегубого, полоз неожиданно развернулся к шраму и вонзил меч в живот по самую рукоять. Чёрные очи змея полыхали весельем, губы сложились в жестокую усмешку. Женщина охнула, тараканьи глаза округлились, грозя выпасть из орбит.
   – М-мэш, Мэш… – звала Ида, гладя грязными пальцами порыжевшие перья, – быстрее, пожалуйста… б-бех-ллот Кетер…
   Подушечки пальцев уже чувствовали мокрый кошачий нос и короткую шёрстку. Где-то на задворках сознания тоненько позванивали колокольцы.
   – Скорее, миленький… аралат Ацилут…
   Её мольбы прервал крик Глеба: лысый добрался-таки до него, успев полоснуть бедро. Паренёк упал навзничь, закрывая рану ладонью. Янтарь упёрся ногой в грудь убитой и выдернул меч, уклоняясь от клинка синегубого. Плешивый взвыл волком и, отшвырнув ятаган, бросился к горлу Глеба. Острые клыки щёлкнули у самого адамова яблока. Изо всех сил парень схватился за его челюсти, растягивая их в разные стороны и раня пальцы об акульи зубы. Разъярённый лысый сдавил шею Глеба, но тот не отпустил, и лишь сильнее рванул челюсти. Полоз, отвлечённый яростной атакой синегубого, другу помочь не мог. Ида вышла из транса и выхватила из сапога кинжал, чтобы защитить парня, но кривоносая потянула её за ногу в топь. Борясь, они провалились в илистое дно по пояс. Извернувшись, женщина всадила клинок хапурше в глаз, но та, даже воя от боли, лишь сильнее вцепилась в горло жертве.
   – Мэээш… господи… помогииии… – прошептала Ида, теряя сознание.
   От нехватки воздуха казалось, будто лицо кривоносой пошло кровавыми пятнами, а мрачное оловянное небо побелело, как выцветшая фотография. Краем глаза удалось зацепить борющегося Глеба. Рядом синегубый теснил Янтаря в топь. Полоз попытался одновременно отразить удар и уклониться от подножки хапура, но не успел. Египетский клинок вместо крестовины скользнул по кисти.
   – Господи, помоги… – шепнула Ида перед тем, как ярко-голубая вспышка накрыла их с головой.
   Отчаянный крик Янтаря эхом отразился среди миров и в её сердце, облившемся кровью.

   Открыв глаза, она долго смотрела в светлеющее лазоревое небо, думая, что умерла. А потом рядом донеслось: «чьи-вы, чьи-вы». Ида почти видела, как среди веток и стеблей чибис настойчиво зовёт свою подругу, обещая, что их крепкое гнездо никто не увидит.
   «А у меня нет гнезда. И некому меня позвать», – меланхолично подумала она.
   – Ида, – мяукнуло в утреннем воздухе.
   Женщина тут же села. Слева, на изумрудной мягкой траве, лежал Глеб. Вдруг он широко открыл глаза и закашлялся, держась за горло. Справа, выронив багровый меч, застонал Янтарь, вся правая кисть была залита кровью. Вокруг белоснежная дымка окутывала заросли ольшаника, где-то рядом раздавались всплески.
   – Мэш, – хрипло спросила Ида, – где ты? Я не вижу тебя.
   – И не увидишь… Светает… Вам нужен отдых. Я вернусь вечером…
   Глеб судорожно сел, морщась от боли в ноге.
   – Мэш, я должна знать… Хапуры говорили, что исполняют божью волю… Они, что, правду говорили?
   – Думай, что говоришь! – зашипел призрак. – Стал бы он нас создавать, затем, чтобы убить! Так бы поступил Анхраман, но никак не Ахрамазд!
   – Но если ты просто-напросто всего не знаешь? – добавил Глеб, облизывая пересохшие губы. – Если это… всего лишь очередной цикл, как они говорят?
   – Они дурят вас! Дурят! Им надо, чтобы вы оставили надежду и сдулись, как меха у волынки! Вы, что, не понимаете, что они от этого получают удовольствие?! Им радостно видеть, как страдают другие. Они вечно голодны до этих страданий! Кому как не мне знать об этом…
   Глеб устало облизал окровавленный палец.
   – Да где эта грань-то, Мэш, за которой кончается человек и начинается хапур? Может, её и нету?
   – Человека определяют его поступки. Дурные мысли преследуют каждого. Но с той минуты, как человек воплотит в жизнь свои чёрные помыслы, он поворачивается лицом к Тьме. С каждым следующим грехом выйти из-под власти Тени всё сложнее, зло манит и затягивает, скармливая тонны лживых обещаний. Подчиняться легко – Тьма всё решает за тебя, а человеком быть сложно – надо брать на себя ответственность, думать и делать всё самому… До вечера…
   Янтарь, наконец, смог сесть, опираясь на здоровую руку. Иду напугала его бледность, и она осмотрела рану. Синегубый срубил ему мизинец. У Глеба дело обстояло немногим лучше: резаная рана была неглубокой, но длинной. На шее проступили синяки от лап плешивого.
   – Сидите здесь, – скомандовала она, – я сейчас.
   Женщина шла на звук плеска и не ошиблась: между ив и орешника голубело чистое озеро. Розовые лилии покачивались на зеркальной поверхности. Набрав воды во фляжку она вернулась и промыла раны. Капнув поровну остатки целебного зелья, Ида перевязала мужчин. Змей шипел и плевался от боли, Глеб же почти безучастно молчал, стиснув зубы и разглядывая бабочку на запястье.
   – Снимайте тряпьё, плащи… всё, – скомандовала она, возясь с фибулой. – Грязные, как черти… Не удивлюсь, если у вас из штанов жабы поскачут…
   Натолкнувшись на усиленное сопротивление, ей пришлось пригрозить холодным душем, и друзья пошли на попятную. Оттащив одежду к озеру, Ида прополоскала тяжёлые плащи и штаны, облепленные тиной и улитками. Развесив бельё на ветках, она взялась за сапоги и свой сарафан. В кустах басом гомонили чирки, обхаживая супружниц.

   Янтарь никак не мог выбросить из головы эту взбалмошную женщину с глазами цвета весеннего неба. Глядя в них, виделись заливные луга с каплями свежей росы в траве, и слышался первый в году жаворонок. Эта бездонная озёрная синь манила, как глоток ледяной воды в знойный полдень. Змей никак не мог отделаться от этого голоса – низкого, грудного, волнующего до дрожи в коленках.
   «Я и поясок её отнял, а она всё ещё не моя. Не моя… Боится довериться до конца, будто её уже не раз предавали…»
   Поднимая очередной сук перевязанной рукой, он застонал.
   «Нет, хватит. Надо набраться сил. Этот выродок всё-таки укоротил меня на палец…»
   Вернувшись к поляне, полоз сложил горкой собранный хворост.
   – Зажигай, Глеб.
   Парень кивнул и защёлкал кремешками. Костёр на росистой траве разгорелся не сразу. Летнее утро выдалось прохладным, обнажённые мужчины сидели на душегрейках и, стуча зубами, молчали перед чихающим пламенем. Скоро вернулась Ида в одеянии из широких лопухов.
   – Возьмите, – она протянула друзьям мягкие листья, – оденьтесь, пока штаны сушатся. Я отвернусь.
   Сыпля проклятьями и бормоча о скорой мести, змей обвязал лопухи травой. Глеб продел сквозь дырки в листья стебли пырея и, дрожа, нацепил зелёную юбку. Пока Ида доставала из мешка хлеб, ветчину и пироги, костёр, наконец, разгорелся, и друзья немного согрелись под лучами далёкого бледного светила. А когда над поляной взошло второе солнце, припекая голые плечи и спины, стало совсем хорошо. Путники с аппетитом жевали бутерброды из «умного дома», уплетали сладкие пироги и ватрушки, запивая свежей водой.
   – Фто ты такое фделала, фто Мэш пшишёл и перенёф наф фюда? – с набитым ртом спросил Глеб.
   – Выложила из перьев его мордочку, – смутилась Ида.
   – Ты что, лепишь на досуге? – поперхнулся парень.
   – Рисую… немного…
   Ей стало неловко. Ценителей карандашных набросков было мало, а неделю назад Суманов высмеял один эскиз, случайно обнаружив его в ящике тумбочки.
   – Я пел, ты рисовала, – рассуждал Глеб, почёсывая щёку. – И оба кричали: «Господи»… Получается молились… И… делали то, что получается лучше всего… Может, то, что нам суждено делать…
   – Потому, что мы избранные? – вставила Ида.
   – Почему бы нет… – пожал голыми плечами парень, потянувшись к последней ватрушке.
   Огонь давно потух, и никому уже не было до него дела: Янтарь и Глеб, побрившись на берегу, разлеглись на душегрейках, положив мечи рядом. Ида достала из тяжёлого мешка пустые склянки и ненужные туески с краской. Складывая их в золу, она с удивлением заметила, что мужчины уснули. Ступая на цыпочках, чтобы не разбудить, она решила воспользоваться ситуацией.

   Полдень жарко дышал нестерпимым зноем. Ида плыла «лягушкой», широко разводя руками по прохладной воде. За ступни изредка цеплялись стебли нежно-розовых лилий, и тогда женщина поднимала ноги выше от растений и от подземных ледяных ключей. Равномерно вдыхая и всплескивая, она рассекала озёрную гладь и была практически счастлива: снова удалось помыться. Сначала женщина сполоснулась, натёрлась докрасна песком, намылилась, и теперь плыла, наслаждаясь холодом воды. Волны омывали тело свежестью, унося всю горечь и грусть, освобождая от грязи хапуров.
   Вдруг что-то схватило её за ногу и потащило на дно.
   Она хлебнула воды, рванулась вверх, огласив окрестности истошным криком:
   – Помогите! Тону!
   Снова ушла вниз, вынырнула и закричала:
   – Глеб! Янтарь! Глееб! Янта… брл…
   Ида отчаянно работала руками и отбивалась ногами, и ей, наконец, удалось сильно ударить по нападающему пяткой и высвободиться.
   – Ида! – крикнул Глеб с берега. – Я сейчас!
   Он уже забежал в воду по грудь, как с глубины пошли пузыри, и вынырнул довольно гогочущий Янтарь.
   – Это я, Глеб! – проревел он. – Пошутить хотел!
   Парень плюнул в воду:
   – Вы бы хоть предупреждали, что развлекаетесь! Уединились, тоже мне!
   – Он меня утопить хотел! – возмущённо орала Ида.
   Её всё ещё трясло от страха, но теперь к нему примешивался гнев. Янтарь, отплёвываясь, хохотал, и отплывал к зарослям лилий. Глеб покачал головой и ушёл с берега.
   – Козёл! – прошипела разъярённая женщина. – Я тебе пошучу!
   Поначалу ей не удавалось догнать полоза, который уходил в три гребка, взмахивая длинными руками и дразня издевательским смехом. Но злость придала Иде сил, и у правого берега, где тесно сплетались корни ив, она настигла Янтаря.
   – Сукин сын! – взвыла женщина и, схватив змея за голову, принялась топить, навалившись всем весом.
   Янтарь громко хохотал, забавляясь ситуацией. Он, булькая, уходил под воду, поддаваясь Иде, и сразу же всплывал, кашляя и отфыркиваясь. Брызги, плеск, смех и вопли негодования неслись над озером, распугивая птиц и животных. Ираиду просто бесило змеиное веселье, она обхватила полоза за шею, продолжая давить на плечи и топить, совсем не замечая, что Янтарь крепко прижимает её к груди. Женщина даже не поняла, в какой момент они начали жадно целоваться, а когда она обняла его бёдрами.
   Потом они, тесно прижавшись, лежали на берегу и молчали. Высоко в небе кружились два ястреба; то сближаясь, то разлетаясь, они касались друг друга кончиками крыльев, без конца повторяя свой любовный танец.
   – Янтарь… – наконец, спросила Ида, – зачем всё это, если будущего у нас нет?
   Спустя некоторое время полоз ответил:
   – А, может, оно есть. Просто нужно увидеть его. Обмануть судьбу.
   Он порывисто поднялся и прыгнул в воду. Ида поднялась на локте, выискивая взглядом змея. Когда он ступил на берег, с него ручьями стекала вода.
   – Возьми, – охрипшим голосом предложил Янтарь, протягивая ей целую связку нежно-розовых лилий с толстыми стеблями. – Они красивые, но до тебя им далеко…
   Она улыбнулась, и снова раскрыла объятья.

   «Они вдвоём. Смеются… Любят друг друга… У всех есть пара. Даже у Мэша Ситора! Только я один. Всегда один. Кому я такой нужен? Урод… фальшивый аккорд на расстроенной гитаре…»
   Прокусив губу до крови, чтобы сдержать слёзы, Глеб сунул в рот кончик пера. Боль медленно отступала, в страхе прячась в закоулках души.
   Ида и Янтарь вошли на поляну, обнявшись. Они уже оделись, и женщина протянула Глебу рубашку и штаны.
   – Держи. Не всё отстиралось, правда.
   Парень сухо кивнул и отправился на берег мыться.
   – Мне его так жалко… – вздохнула женщина, – друг предал, Мэш говорит, домой ему не вернуться… Всю жизнь один…
   – А мы на что? – улыбнулся змей.
   Ида поцеловала его и зевнула.
   – Я, пожалуй, вздремну немного. Глаза закрываются.
   Она улеглась на плаще, а полоз подложил ей под голову душегрейку. Какое-то время Янтарь сидел рядом, разглядывая любимую и отгоняя назойливых комаров, но летний зной вскоре сморил и его.

   В этот раз мух отчего-то было больше. Они звенели, как стая злобных ос, способных зажалить до смерти. Света убавилось, пыль кружилась в полутёмном сарае, как холодная снежная крупа. Душистое сено больше не пахло зверобоем и ромашкой, от него несло чем-то тяжёлым и мерзким, будто здесь собрались тысячи хапуров. Кроме оглушительного жужжания не слышно ничего: ни скрипа колодезной рукояти, ни звона цепи, ни крика петуха, ни сонного дыхания рядом. Дыхания… дыхания… Дыхания!
   Едва сдерживая крик, Янтарь повернулся вправо… и закрыл лицо руками. Золотистые волосы вдовицы свалялись в колтуны и промокли от крови. Белые кости ключиц и рёбер выступали сквозь обглоданные куски тела, из живота лезли длинные кишки, все в сухих травинках и пыли. Мухи пировали. Их становилось всё больше и больше…
   А Янтарь вспоминал…
   Вспоминал…
   Он видел ярмарку год назад в шумном столичном городе, где на подмостках бродячие артисты пародировали самодура-короля, где в дружной компании башмачников густое тёмное пиво лилось рекой в глиняные кружки, и черноглазая дочка хозяина корчмы улыбалась ему, поигрывая толстой косой.
   «Она – моя наследница, – через каждое слово повторял корчмарь. – Вот помру я – хозяйствовать тут будет! Девка дюже умная да сметливая!»
   И её запах… Луком от неё пахло и ржаным хлебом… Волосы распустила – чёрные, как ночь непроглядная, густые, длинные… губы полные, сочные, как черешня… целовала жарко, шептала: «тятя не узнает, оставайся, мы богатые, потом поженимся…» на чердаке по балке голуби воркотали, перья на матрац соломенный сыпались… А утром кровь везде, как волк пировал… мухи, мухи жужжат! Кричат: убил, убил!.. голова… голова её черноволосая в углу!.. а тело белое – до костей обглодано… и руки, руки его – по локоть в крови, и лицо всё, и волосы… он тогда в окно слуховое выскочил – не глядел, куда да что, наудачу в возок с мукой попал, вылез да бежать…
   А ещё раньше (может, два года, может, три назад?) пир у какого-то старого ксендза. Хоро, цимбалы, свечи по углам, жарко и чадно. Кухарки шустрые в белых передниках кувшины и разносы таскают, ясновельможные паны пьют, хохочут, жёнки их рожи кислые корчат. Только одна молодая сидит рядом с ксендзом, голову опустила ниже плеч, не ест, не пьёт, слёзы точит. Сама – как огонь, золотисто-рыжая, лицо – лилией, бледное, как первый снег, а глаза – омут русалочий, зелёные-презелёные. «Спой, говорит, гусляре, мне песню. Как злой брату свою жену со свету сжил, а родную сестру силой за себя замуж взял». Ксендз, конечно, в крик, а он, Янтарь, за гусельки да и одну за другой песни петь. И вроде дойдёт до припева, где нужно ксендза величать, а возьми да спой иное непотребное. Гости зашумели, хозяин покраснел от натуги да злости, а рыжая, знай, хохочет-заливается. Прогнали Янтаря. Ночью он к дому ксендза подошёл, да давай колыбельную наигрывать. Играл-играл, заснули все, а он тайком к рыжей и пробрался. «Идём со мною, – зовёт, – девица красная!» А она плачет: «Нет мне пути-дороги, изловит нас братец-злодей! Погуби меня, добрый гусляре! – так и дышит жарко. – Полюбились мне твои песни да слово смелое! Хоть напоследок перед смертью жизни нарадоваться!» И руки белые обнимают, волос его чёрный гладят, а пахнет от неё лесным ландышем и морошкой болотной… А утром… Мухи, мухи… и нет ни глаз зелёных, ни лица белого, вместо огненных волос – кровь, кровь, кровь… всё красное, все стены, постель и дверь, и та красная… и на стуле чулок… нет, не чулок, не чулок! Кожа это, с ножки белой стянутая! И мухи, мухи воют… пляшут хоро…
   Много их было? Иоанна, Селена, Марья… Много… На каждый год было по одной… Много… Десять лет он среди людей ходил, десять долгих лет… Но разве это он? Разве он может вот так взять и..? Любил он их? Любил или нет?! Любил… Да, любил! Разве может он убить того, кого любит? Не может! Нет, неможетнеможет!
   «Это не я! Не я! Не я! Я НЕ УБИВАЛ!» – кричит змей изо всех сил и снова оказывается у того озера, словно по чьей-то злой воле. Он видит своё отражение – всё в крови, в алых сгустках и в ужасе валится на колени.
   Он кричит. Падает лицом в грязь и пытается зарыться в неё с головой. Взрывает глубокие борозды и снова кричит. А в ушах оглушительно жужжат мухи…
   Полоз открыл воспалённые глаза, до смерти боясь повернуться.
   «Ида… где она?»

Глава 15. Нижний мир

   Здесь можно играть про себя на трубе,
   Но как не играй, все играешь отбой.
   И, если есть те, кто приходит к тебе,
   Найдутся и те, кто придет за тобой.
   Также скованные одной цепью,
   Связанные одной целью,
   Скованные одной цепью,
   Связанные одной…
«Скованные одной цепью»,
Наутилус-помпилиус

   Глеб вздрогнул, когда кусты за спиной зашуршали. Ида села рядом, взрыв босыми ногами серый песок. Два солнца осыпали берег узкими лучами, словно огненные очи древнего божества, одно распахнуто, другое прищурено. Птицы угомонились, над водой, позолоченной закатом, звенели комары, в траве устало потрескивали кузнечики.
   Наконец, женщина нарушила молчание:
   – О чём думаешь?
   Парень отнял указательный палец от губы и сунул в рот кончик пера.
   – О том, что скоро всего этого не будет.
   – Мы ведь успеем, правда? – синие глаза с тревогой смотрели в карие. – Время ещё есть?
   – Есть. Знаешь, перед тем, как попасть сюда, я себя убил. Спрыгнул с балкона. Поэтому я и не могу вернуться. Откуда я тогда мог знать, что есть ты, Хранитель, Янтарь? Я видел только смерть от ножа в переулке или петлю… если все узнают, какой я на самом деле. Некому было положить руку на плечо и сказать…
   – Надежда есть, – улыбнулась Ида, положив руку ему на плечо. – Всегда есть. Я всегда буду с тобой.
   Кусты громко затрещали, и на берег ввалился запыхавшийся Янтарь.
   – Птах!.. Ты здесь…
   Друзья испуганно обернулись. Ида с удивлением заметила испарину на его лбу и страх, выплёскивающийся из агатовых глаз. Змей воспалённо дышал.
   – Что случилось?
   – Ни… чего…
   – Опять кошмар?
   – Что? Да…
   – Да что тебе такое снится?
   – Не лезь ко мне! – вдруг заорал он. Полоза трясло. – Не лезь, поняла?! Держись от меня подальше!
   И, рванув ивовые листья, убежал.
   – Чё это с ним? – нахмурился парень.
   Ида вздохнула и пожала плечами. Слова застревали из-за горького кома в горле.
   «Кто бы мог подумать, что и здесь, на заднице Вселенной, найдётся мужчина, способный обидеть!»
   – Глеб, сколько дней нам ещё осталось?
   – Два. Не так уж много, да?
   – Мы успеем, – твёрдо сказала женщина, – я чувствую это. Это как приближающаяся гроза.
   – Глеб! – позвал Янтарь. – Глеб, иди сюда!
   Парень кивнул Ираиде и вернулся на поляну. Через пару минут оттуда послышался лязг клинков: змей решил упражняться даже раненым. Женщина зачерпнула воды и ополоснула лицо, согретое солнцами. Проворчав: «Вот она, мужская логика! Умом мужчину не понять», она разомкнула ветви и тоже покинула берег.
   Мужчины взмокли от изнурительной тренировки. У сосредоточенного Глеба на этот раз выходило гораздо лучше, несмотря на то, что он припадал на раненую ногу. А быть может, потому, что Янтарь орудовал левой, нетронутой, рукой. И всё же повязка на его правой кисти промокла от крови. Полоз был хмур, как туча.
   – Уклоняйся! – рявкал он, и парень пригибался от клинка, свистнувшего в сантиметре от груди.
   Сев так, чтобы не выпускать их из виду, Ида расчесала волосы и переплела косу.
   «Побрились, прям, как помолодели!»
   – Есть предложение облегчить мешок, – позвала она, вытаскивая из сумы печенье и копчёное мясо в вакуумной упаковке.
   Ужин прошёл в томительной тишине. Закопав пищевую плёнку в золу и набрав воды во фляжку, друзья задумчиво молчали. Каждый думал о своём.
   Солнца сели за озеро, рассыпая роскошные искры по листьям. Густые лиловые тени залегли между деревьями, знаменуя приход вечера. Чирки и чибисы отдавали последнюю дань уходящему дню.
   «Хапуры, – подумала Ида, закрыв лицо ладонями, – опять хапуры… Как же я их ненавижу… мы каждый день, как солдаты на поле боя – нельзя падать, надо идти вперёд, вперёд…»
   И, будто подслушав её мысли, Глеб негромко затянул:

     – Я – солдат, недоношенный ребёнок войны,
     Я – солдат, мама, залечи мои раны.
     Я – солдат, солдат забытой богом страны.
     Я – герой, скажите мне, какого романа.

   – О-о-о-о-о-о-о, – поддержала Ида, хлопая в ритм и невольно улыбаясь, – уе, уе… О-о-о-о-о-о-о…
   Янтарь поначалу смотрел на людей с непониманием. Они пели увлечённо, и казалось, даже птицы подчирикивают в незатейливый мотив, стараясь подражать необыкновенно красивому мужскому голосу. И сам не заметил, как стал покачиваться в такт, вместе с травами и оливковыми ветками ольхи.
   Закончив петь, Глеб пожал руку Иде:
   – Беру тебя в группу бэк-вокалисткой. Но на одном условии: буду тренировать каждый день. Беспощадно.
   Рассмеявшись, он скрылся в прибрежных кустах. Змей молчал, рассматривая четырёхпалую кисть. Ида спрятала улыбку в сладко ноющих от хлопков ладонях.
   Расслышав невнятное бормотанье, она отняла руки. Это был не роскошный голос Глеба, скорее, больной и усталый хрип. Напевал Янтарь.

     «Я приду к тебе, тонкая молния,
     Я приду на холодной заре.
     Я хочу, чтоб мой голос запомнила,
     В трудный час сможет он обогреть».

   Их взгляды на мгновение встретились, и женщина с удивлением отметила в змеиных глазах вину. Мало того, там снова плескался страх.
   «Опа… Куда подевалась наша ухмылка?»
   Полоз резко отвернулся, забрасывая меч и мешок за спину. Глеб, возвращаясь, зашуршал ветками. Он снова повязал зелёный платок на голову, сунув за него перья.
   – Чингачгук, Большой Змей и последний из могикан, – прокомментировала Ида. – Дай и мне одно, Глеб.
   – Нет, – возразил парень, раздавая перья, – должно быть нечётное число, я так чувствую. Три тебе, одно Янтарю, у него меч.
   Янтарь, молча кивнув, сунул перо за кушак, Ида по привычке за голенище.
   Последние лучи догорели, погрузив поляну во тьму. Филин ухнул три раза, возвещая наступление царства ночи. Друзья сидели рядом, видя, как от серебряного месяца отделилось жёлтое облако. Черты кота проступали медленно, на этот раз став намного бледнее. Лап больше не было видно, в воздухе висел лишь рыжая мордочка, совсем, как у Чеширского кота.
   – Здравствуй, Мэш, – прошептал Глеб.
   Янтарь, как всегда, встал на колено.
   – Как действуют перья? – спросил парень. – Какая связь между песней, рисунком и тобой?
   – Когда человек творит, он становится похожим на Создателя, – улыбнулся Воху Мана. – Сияет. Я, как бабочка, летел на свет. Всё просто.
   – Почему… я не обратился, Хранитель? – прохрипел Янтарь. – Разве я не спас никому жизнь?
   – Ида вернула тебе долг, позвав меня, – мяукнул призрак. – Осталось мало времени, пойдём короткой дорогой. Соберите всё своё мужество, ибо мы идём туда, где все ваши кошмары станут явью. Хапуры не подумают искать нас там. Идёмте на берег.
   Хранитель осветил тёмную воду и остывший песок. Филин ухнул ещё три раза, и Мэш в который раз зашептал древние слова, колебля озёрную гладь.
   – Мне страшно, – вдруг прошептал Глеб. – Будто тот лысый старик и вправду перегрызёт глотку…
   – Я не дам ему этого сделать, – пообещала Ида, взяв его за руку.
   Парень улыбнулся, и крепче сжал её пальцы. Вода клокотала, высоко брызжа фонтанами, посреди озера образовалась широкая воронка. Гул в загустевшем воздухе усилился, переходя в ультразвук, но ни Глебу, ни Иде он вреда больше не причинял. Лишь Янтарь покачнулся, и женщина схватила его за левую кисть. Полоза шатало, он тяжело дышал, на лбу выступил пот.
   «Только не в озеро… Нет, не надо…»
   – Прыгайте в водоворот, – приказал призрак. – Быстрее.
   Глубоко вдохнув, друзья взялись за руки, разбежались и взлетели над заколдованной водой. Широкая воронка моментально втянула их, разъединив и болтая по стенам на безумной скорости. Ида пыталась сжаться в комок, но струи словно разрывали на части. Это напомнило аттракцион «Лампа Аладдина» в аквапарке, когда из глухой трубы в мгновение ока стремительно выбрасывало в закрытую пластиковую чашку и швыряло по кругу, чтобы затем выплюнуть в узкий водосток. Женщина промокла насквозь, потеряла друзей из виду и хватала ртом воздух, отплёвываясь, чтобы не захлебнуться. Когда она окончательно потеряла ориентацию в пространстве, пришлось зажмуриться и прижать голову к коленям. Так она и корчилась, пока кто-то не дёрнул её за плечо. Ида открыла глаза и выплюнула воду.
   – ..да! Ты слышишь? – звал Глеб.
   Она разогнулась и застонала, дрожа в мокрой одежде. Всё вокруг выглядело мрачно-зелёным, будто они вдруг оказались на дне той глубокой топи. На лица путников легли густые оливковые тени.
   Ида задрала голову и обмерла. Низко, почти над самой головой нависала земля. С засохшими тополями, голые ветки которых тянулись вниз, как обессилевшие руки. Из чёрной почвы лезли тысячи бледных пальцев, словно стремясь дотянуться до них. Пальцы здорово смахивали на червей, но выглядели жутко из-за того, что, казалось, будто за ними сейчас выкарабкаются владельцы, и поползут по поверхности.
   – Помоги нам Бог, – прошептал Янтарь, переводя взгляд сверху вниз.
   Глеб с изумлением понял, что стоит на грязно-свинцовой туче. Снизу её брюхо пробивали болотно-зелёные лучи нездешнего странного светила. Ида нервно схватила парня за плечо, очевидно, тоже осознав, на что опирается. Полоз взял её за руку, удерживая равновесие. Вопреки всем законам физики, туча была плотной, как огромный клок ваты, и плыла по небу, подгоняемая удушливым ветром.
   – Садитесь, – принял командование Янтарь. – Туча самоходная, поедем, как Емеля на печи.
   Друзья недоверчиво уместились в густой туман, то и дело поглядывая за край, в мёртвую бездну, и наверх, на копошащиеся пальцы. От тучи пахло старыми наволочками и подгоревшей овсянкой. Вдруг задул ветер – натужно, со скрипом. Кайма сизой дымки затрепетала, но подчинилась, ватное облако полетело вперёд. Поначалу поездка обещала быть даже приятной: друзья сидели, как на ковре-самолёте, обозревая мутно-зелёную «землю» и неприятно живое «небо». В болотном тумане проносились неясные тени, и Янтарь забросил руку за спину, нащупывая рукоять меча. Изредка друзей нагоняли тёплые токи воздуха, создавая крайне неуютное чувство, будто кто-то дышит в затылок. И сверху и снизу то и дело слышались безутешные рыдания и вопли ужаса, от которых мороз продирал по коже.
   Порывы с каждой минутой усиливались, форма транспорта быстро менялась, и седокам приходилось всё время передвигаться, чтобы не скользнуть в дыру. Удовольствия в этом хороводе было мало: щурясь от ветра, они рисковали пропустить новые отверстия.
   – Входим в зону турбулентности! – закричал Глеб.
   И тучу завертело в яростном вихре. Парень и женщина намертво вцепились в плащ полоза, болтая ногами в мутном воздухе, а змей наугад перехватывался за рваный ватин. Смерч совершенно обезумел, закладывая невероятные вираж и петли, в диком вое слышался злобный хохот, перекрывший отчаянные вопли людей.
   – Я больше не могу! – крикнула Ида. – Пальцы скользят!
   – Янтарь! – орал Глеб. – Плащ рвётся!
   – Держитесь! – полоз попробовал подтянуть плащ, но рана на кисти раскрылась и рука дрогнула. Повязка намокла и покраснела.
   Вихрь торжествующе взревел, выворачивая людей наизнанку, раздался треск, и вопящая Ида исчезла в мутно-зелёной бездне вместе с обрывком змеева плаща.

   Кричать стало тяжело: воздух забивал лёгкие и давил на сердце, пугливой белкой скачущее из груди. Рассекая болотную мглу, женщина летела вниз, минуя жуткие тени. Ида сжалась в комок, опасаясь, что те заметят её, но пока их отпугивала сумасшедшая скорость, на которой она неслась в неизвестность. Встречный ветер распрямил тело в морскую звезду. Рёбра внезапно резануло, подмышки потянуло болью, и женщина поняла, что кто-то её поймал. Мощные руки крепко сжимали талию, из тумана появились широкие плечи и торс. Брови Иды поползли вверх: сразу за телом человека начиналось тело коня. Мало того, чудовище на лету держали огромные крылья, которыми оно то и дело взмахивало, создавая ощущение лодки, качающейся на волнах. Обмерев от страха, женщина встретилась взглядом с монстром. Оливковые глаза на смуглом лице, обрамлённом роскошной каштановой гривой, светились мудростью. Широкий нос, похоже, когда-то был сломан и сросся неправильно. Толстые коричневые губы изогнулись в ухмылке.
   «Мама! Негр-кентавр-пегас!» – ужаснулась Ида.
   – Какие фрукты нынче падают с Верхнего мира, – произнёс он густым басом, явно не принадлежащим человеку. Тёмно-зелёные глаза пронзали насквозь. – Да на тебе Его печать…
   – Не ешь меня, – выдохнула Ида – У меня… у меня мешок с едой есть! Там, наверху! На земле…
   Кентавр молча разглядывал её.
   – Правда-правда!.. Там ещё двое! На туче!
   «Боже, ну, и бред я несу! Он мне явно не верит!»
   Взгляд Иды упал на могучую шею, которую сдавливал стёртый железный ошейник грубой работы, испещрённый непонятными символами. От широкого кольца на смуглой коже розовели старые шрамы и новые рубцы. Полуконь проследил за озадаченным взглядом.
   – Не трудись напрасно, это древнеарамейский.
   – Больно? Пробовал снять?
   Белопёрые крылья заходили ходуном: китоврас расхохотался. Иде, однако, в этом смехе послышалась давняя боль и ярость.
   – Божья печать – дар, она же и проклятие, – с затаённой мукой в голосе пробасил он. – Избавить от неё может либо смерть, либо Он сам, а я бессмертен…
   – И долго… – прошептала она, поджимая ноги над бездной, – долго ты носишь его?
   – С тех самых пор, как вероломный Соломон обманом подчинил меня.
   – Послушай, – сверкнула она синими глазами, – если ты спасёшь нас, я замолвлю перед тобой словечко перед… богом. Мы как раз идём к Древу, только я с тучи упала, а ребята там, вни… наверху…
   – Мягкий язык кость ломает, – задумчиво произнёс кентавр. – Однако, ты рассмешила меня, слова твои тронули… Так это вас по всем мирам ищут кровавые людоеды?
   – Откуда знаешь? – вытаращила она глаза. – Где ты их видел?
   – Держись крепче, – посоветовал китоврас, – старый дурак в последний раз пытается поверить человеку…
   Ида обвила руками широченную шею, стараясь не задевать ошейник, и села на локоть, любезно подставленный кентавром. Она с удивлением заметила на его безымянном пальце золотой перстень с крупным рубином. Мощные крылья распороли тинные сгустки воздуха, и китоврас взмыл вверх, к земле.
   – Как тебя зовут? – крикнула женщина в ухо.
   – Ашмедай [3 - Использован образ Китовраса из апокрифа «Сказание о том, как был взят Китоврас Соломоном» (фрагмент «Суды Соломона»).], – нехотя бросил полуконь. – Демон преисподней.
   Ида заприметила на его руке и плечах множество шрамов, будто следы кандалов, и выжидательно уставилась в болотную муть.

   Глеба и Янтаря они встретили по дороге вверх. Друзья неслись вниз на бешеной скорости, схватившись за руки, и во весь голос звали Иду.
   – Вот они, – крикнула женщина.
   Надо отдать должное кентавру, который ловко поднырнул под обоих. Полоз инстинктивно схватился за густую гриву, парень за полоза. Усевшись на конской спине, они изумлённо оглядывались по сторонам и щурились от ветра, создаваемого мощными крыльями.
   – Ребята! – радостно обернулась Ида. – Мы вас поймали! Ашмедай, отнеси нас, пожалуйста, в безопасное место… ну, какое тут есть.
   Мужчины недоумённо переглянулись, словно спрашивая друг у друга, а не свихнулся ли кто из них часом.
   – В аду нет такого места, – прогудел китоврас, даже не повернув головы к мужчинам. – Хотя… погоди. Из пустыни только что ушли людоеды. Наверх, искать вас.
   Ида кивнула и крепче обняла толстую шею: полуконь, взмахнув крылами, развернулся вправо. Глеб вцепился в талию полоза, что было сил. Затем Ашмедай выровнялся и полетел быстро, но плавно, постепенно снижаясь.
   Обозлённый Янтарь то и дело сжимал сапогами бока кентавра.
   «Даже падая, она падает на кого попало!»
   Кромешная мгла постепенно рассеивалась, неясные тени перестали сновать туда-сюда. Жуткие рыдания и вопли приглушились, оставшись за спиной, в болотном тумане. Ашмедай плыл медленнее, подустав от тройной ноши, покачиваясь в удушливом воздухе, как ладья на волнах. На Иду навалилась дрёма, голова то и дело клонилась на грудь кентавра, пахнущую мускусом.
   – Ида, – окликнул полоз, – давай-ка местами поменяемся!
   – Мм?.. Зачем?..
   – Не доверяю я ему. Сбросит он нас, как пить дать.
   – Шестьдесят отроков храбрых от израильтян и от страны нощны не одолели, – пророкотал китоврас, – и тебе, прόклятый, не одолеть.
   – Да ну, – ухмыльнулся змей, прижав лезвие ножа к шее демона.
   – Янтарь, – опасливо начал Глеб, – может, не нааааааааа!!!
   Ашмедай сложил крылья и камнем ухнул вниз. Ида закричала, клещом вцепившись в кентавра, парень, как мог, сжал ногами круп, а руками пояс Янтаря. Полоз целил ножом в горло и пытался ухватиться за гриву, но полуконь резко вошёл в крутое пике, и ему стало не до стычки. Китоврас сделал мёртвую петлю и, профессионально планируя, пошёл на посадку.
   Дружное «аааа!» на три голоса стихло, едва демон гупнул копытами оземь. Глеб упал навзничь, Янтарь скатился кубарем, выхватывая меч. Китоврас аккуратно поставил Иду на подгибающиеся ноги и взмахнул широкими крыльями.
   – Спаси… бо, – сипло поблагодарила она.
   – Ты ещё станцуешь свой главный танец, – пробасил напоследок Ашмедай, тряхнув густой гривой. – Перед смертью. Вспомни тогда обо мне.
   И быстро взмыл в грязно-зелёную муть.
   Змей зашипел:
   – Ушшшёл, гад…
   – Прекрати, – рассердилась женщина, – если бы не ты, долетели бы все, без шума и пыли. Ты чуть нас не угробил!
   – Да он тебе только что смертью угрожал! – возмутился полоз, пряча меч. – Он, не я!
   – Вы ещё подеритесь, – хмуро прокомментировал Глеб. – Порадуйте хапуров.
   Друзья наконец-то огляделись. Они стояли посреди необъятной красной пустыни: низкие барханы, как волны навеки замершего моря, каменистые холмы и редкие курганы. Над головой повисло кровавое небо, причём кровавое в буквальном смысле: на горизонте дыбились сгустки, сыплющие кровавым дождём и пунцовыми молниями.
   – Боже… – простонала Ида. – Кровь, опять кровь…
   – Чего ты хотела? – буркнул змей. – Это же преисподняя.
   Путники решили обогнуть зловещие облака, развернувшись в обратную сторону, но скоро обнаружили, что те неизбежно нагоняют. Они казались живыми, похожими одновременно на гигантских пауков, богомолов и спрутов, тянущих к жертве скользкие щупальца. Друзья то и дело оборачивались, замечая, что багровые монстры всё ближе и ближе. Сначала они перешли на быстрый шаг, затем на бег трусцой, всё ускоряясь и ускоряясь. Тучи быстро ползли по небу, перебирая множеством лапок и оставляя за собой бурые потёки. Удирать по острым камням становилось сложнее: подошвы соскальзывали, грозя ногам вывихом или переломом, к тому же густо-красные ручьи постепенно настигали беглецов, наполняя жёлоба между валунами, как артерии.
   Вдруг Глеб запнулся и упал. Женщина помогла подняться и заметила, что его сапог запутался в колючей проволоке. Она принялась раскручивать ржавые полосы и, конечно, поранилась, вскрикнув и сунув палец в рот. Янтарь отодвинул её в сторону и, помогая ножом, высвободил пострадавшую ногу.
   – Дым… Труба… – кашлял парень.
   Его неожиданно вывернуло. Полоз оттащил друга подальше, Ида помогла сесть.
   – Они их убили, – прошептал Глеб, – они всех убили… Газом удушили… Всех… Думали, это не люди… А тени пили их души и каждому крику радовались…
   – Кто кого убил? – недоумевал Янтарь.
   – Тень врала им… будто они – лучшая раса… свастики на плечах, а в башке враньё… Кричали: «Хайль, хайль!..» Им обещали свет, и они убивали… а мой дед… он их убивал…
   – Фашисты… – коротко выдохнула Ида. – Здесь что, концлагерь был?
   Глеб кивнул и снова зашёлся кашлем, будто успел надышаться тем самым газом.
   – Почему они не смогли отличить свет от тьмы? – спросил полоз.
   – Они и не пытались, – прошептал парень. – Ведь этот так сложно: думать и делать самому…
   И в этот момент их накрыл кровяной ливень. Вздрогнув, Ида закрыла лицо ладонями. Янтарь широко взмахнул полой плаща, спрятав друзей. Он пытался разглядеть, не разродятся ли тучи чем-нибудь ещё более мерзким, но видимость снизилась до нуля. Потоки были отвратительно тёплыми и густыми, насквозь пропитывая плащ и волосы, чтобы не задохнуться, приходилось отплёвываться и вытираться рукавом. Дождь лил, не переставая. Полоз дрожал, вспоминая кошмары и сарай, залитый красным.
   «Это ад, Янтарь, всего лишь ад, – успокаивал он себя. – Разве здесь может быть иначе?»
   Наконец, потемневшие тучи вылили всё без остатка и, словно насытившись человеческим страхом, двинулись дальше, цепляясь за низкий небосвод. Змей отбросил полу, выжимая намокший плащ. Ида с Глебом вылезли, размазывая по лицам кровь, и принялись тоже выкручивать одежду. Женщина морщилась: липкие сгустки, въевшиеся в одежду, гадко пахли.
   – Я знаю, чья это кровь, – начал было Глеб.
   – Хватит! – оборвала Ида. – И знать не желаю!
   Её лихорадило от тошноты и омерзения. Женщина заставила всех умыться, она бы вылила всю воду, но фляжку отобрал полоз, пригрозив, что нечего разбазаривать драгоценную влагу по пустякам.
   Путники побрели дальше, сбивая камнями ноги и увязая во влажном песке. Казалось, они в самом центре глубокой печи, но безжизненная местность отдавала, скорее холодом, чем жаром. Тучи куда-то убрались с раскалённого небосвода, что не могло не радовать, однако дождь не прошёл даром: одежда постепенно затвердела, кровь на коже засохла и потрескалась, осыпаясь мелкими чешуйками.
   Впереди пустыню разнообразили какие-то белые столбики. Всё поле перед путниками было засажено ими, как бледными поганками-переростками. Ида даже обрадовалась хоть какой-то перемене в пейзаже, но, подойдя ближе, попятилась: столбики оказались гипсовыми бюстами с незнакомыми враждебными лицами. В основном мужские головы покоились на пьедесталах в метр высотой и строго взирали на людей и полоза. Плечи многих украшали эполеты или массивные ожерелья. Изредка между ними встречались голые пластиковые манекены и облезлые бронзовые статуи. Друзья двинулись мимо, постоянно оглядываясь: казалось, будто за ними наблюдают. Они прошли достаточно большой отрезок пути – из глаз уже скрылась каменистая пустыня, и вокруг до самого горизонта осталось только поле мёртвых голов.
   – Гляньте-ка! – вдруг заорал кто-то. – Идёт убийца людей – человеко-змей!
   – Точно! – подхватили другие. – А с ним его любовница и маленький гей!
   Янтарь дёрнулся, выхватив меч, и огляделся. Глеб побледнел и медленно достал свой меч.
   – Кто это? – затравленно спросила Ида.
   – Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей! – нараспев заорали сразу несколько голов.
   – Это головы, – прошептал парень. – Они живые.
   Янтарь подошёл к одному из бюстов и с отвращением сплюнул на землю: скульптура скорчила рожу и высунула длинный белый язык. Змей с силой пнул пьедестал и ударил по гипсу рукоятью меча. Постамент треснул и осыпался.
   Но другие так и продолжали вопить:
   – Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
   – Заткнитесь же! Заткнитесь! Заткнитесь! – закричал Глеб, исступлённо долбя мечом растрескавшийся от времени гипс. – Ублюдки! Выродки!
   Его перекосило от страха и злобы, он пинал бюсты, рушил и кромсал. Белая пыль летела во все стороны, постаменты стукались друг о друга, падали на землю, но уцелевшие не унимались:
   – Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
   Ида, несмотря на то, что слова голов задели и её, схватила Глеба за плечи и встряхнула:
   – Стой! Стой! Остановись! Они дразнят тебя – неужели ты не видишь? Они всех нас дразнят! Просто забудь о них, слышишь! Не обращай внимания…
   Парень невидяще смотрел в гипсовые осколки и тяжело дышал.
   – Они издеваются надо мной… смеются… издеваются…
   – Брось, Глеб. Они же все мёртвые. Мёртвые. Это всего лишь глупая говорящая башка! Какая разница, что плетёт чья-то башка, в которой и мозгов-то нет?
   Глеб поднял тёплые карие глаза, и женщина прочитала в них понимание. Он услышал её.
   – Нет мозгов? – переспросил он.
   – Конечно, – кивнула Ида. – Главное – то, как ты себя сам видишь и чувствуешь. Какое тебе дело до того, что думает жалкий кусок гипса?
   – Будь мужчиной, Глеб, – подмигнул Янтарь, отбрасывая мыском сапога чей-то нос и ухо. – Если слушать каждую сплетню, до старости не доживёшь.
   Парень улыбнулся и с силой пнул ещё один бюст.
   – Точно. Пусть себе визжат.
   А белые головы всё не умолкали:
   – Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
   – Мне плевать. Плевать, слышали! – крикнул Глеб и добавил уже тоном ниже. – Идёмте. Что время-то терять.
   И всё-таки идти сквозь лес этих полуживых-полумёртвых бюстов оказалось непросто. Головы не затыкались ни на минуту. Они орали разные пакости, оскорбления и даже обидные клички. Гипсовые болваны радостно выкрикивали детские прозвища, дразнились длинными языками и пели издевательские песенки. Иногда Глеб не сдерживался и крушил какую-нибудь голову крепким пинком. От нудных воплей звенело в ушах, и у женщины разболелась голова.
   Багряный сумрак внезапно позеленел: болотное светило буквально выскочило из-за землистых туч и окатило всё вокруг тошнотворным тинным цветом. Тепла, однако, никакого не прибавилось, в воздух поднялись тысячи мелких пылинок, от которых затруднялось дыхание и болели зубы. Кашляя и опираясь на слепые постаменты, путники пробирались вперед. Откуда-то снизу раздался ноющий гул, земля колыхнулась и замерла, а где-то вдалеке послышались вопли невероятной боли и радости. Друзья понимающе переглянулись и обнажили оружие: мечи и кинжалы. Однако, угрозы не последовало, а толчки и крики повторялись с завидной периодичностью. Пробираясь между злоехидными манекенами, путники старались держаться друг друга и не обращать внимания на звон в ушах от улюлюканий и свиста. Глебу казалось, что лица скульптур оживают, становясь то лицом его матери, то Егора, то соседки с первого этажа. Ида слышала деревянный смех Ковалёвой и издёвки Суманова, Янтарь шёл с каменным, ничего не выражающим, лицом.
   Наконец, поле вопящих голов закончилось. Друзья вышли к глубокому обрыву, с которого просматривалась широкая долина, загаженная кучами чего-то смрадного и гадкого.
   «Убей их, убей их всех! – вдруг отдалось в голове Иды. – Ты будешь самой красивой, богатой, тебе поклонятся сотни мужчин! Женщины станут целовать твои ноги…»
   Она всхлипнула и схватилась за виски.
   «Убей их, – шептало Глебу, – убей, ты же мужчина! У тебя будет всё: слава, власть, деньги… мужчины. Всё, что только захочешь!»
   Он нахмурился, и сглотнул, потерев лоб.
   – Вы добрались, – прошептало золотистое облако.
   Женщина почувствовала, что дышать стало намного легче.
   – Наконец-то, – улыбнулся Глеб.
   Янтарь, здороваясь, поклонился и бросил мрачный взгляд в долину. Потирая виски, женщина с неохотой проследила за ним.
   С высоты в самой середине виднелся огромный грязный столб, ширившийся кверху. Вопреки здравому смыслу он стоял твёрдо и не качался. Вокруг толпилось множество народу, среди которого Ида с удивлением заметила эсэсовцев в чёрной форме, монахов в изношенных коричневых рясах, несколько пап в тиарах и даже кого-то в высокой митре. Все они тянули исхудавшие руки к столбу, падали на колени и, заходясь от радости, что-то кричали.
   – Как это может быть? – недоумевала она. – Ведь это же священники! Что они здесь делают?
   – Они избрали не тот путь, – жестко ответил кот. – Они упорно шли к Тьме и она пожрала их души.
   – Что это за столб такой? – спросил Глеб, отирая лицо.
   Голова кружилась от разноголосицы, сулящей славу, богатства всех царей земных и неограниченную власть. Парень потряс головой, но призывы не смолкали.
   – Обратная сторона Древа Жизни – небытие, Хаос. Мёртвое Древо…
   Снизу вновь загудело, почва под ногами задрожала, и из-под земли вдруг вырвались тысячи кольев, острых и длинных. Они резко пронзили толпящихся людей, и те, вознесясь сразу на несколько метров, огласили безрадостную местность воплями боли и отчаяния. Но самым жутким было то, что они всё ещё оставались слепыми, полагая ежечасную смерть воздаянием истинно праведной жизни.
   Ида, вздрогнув, отвернулась и закрыла рот ладонью:
   – Уведи, уведи нас отсюда.
   – Я опоздал, – горько прошептал призрак, смотря ей за спину.
   Женщине совсем не понравился это взгляд.
   – Уводи нас, – шепнул Янтарь Воху Мана, загораживая Ираиду.
   Глеб обернулся. Шестеро багряных бежали к ним, на ходу ломая гипсовых болванов. С Лысым, Синегубым и Кривоносой были ещё трое незнакомцев.
   Полоз окинул глазами весьма неблагоприятное для битвы место: с обрыва их столкнут быстро, никаких шансов. Ему не выстоять против шестерых сразу с раненой рукой. Разве что Хранитель поторопится.
   Однако он только начал нашёптывать колдовские слова, а багрянцы уже в десяти шагах. Змей метнул в одного нож, но тот ловко уклонился. Янтарь выступил вперёд, занимая спасительное пространство. Они напали с обеих сторон, и полозу удалось сдержать лишь троих. Первый, долговязый с бельмом на глазу, купился на обманный выпад, Янтарь ловко нагнулся, перерубив поджилки. Перепрыгнув воющее тело, он застрял надолго с двумя другими: с юрким синегубым и мощной бабой с квадратной челюстью. Кривоносая, плешивый и странно красивая блондинка, ринулись мимо, и, вынув кхопеши, набросились на Ираиду и Глеба.
   – П-порезвимся, голубок? – прошипел Лысый. – Из тебя выйдут отличшные сапошшки!
   Орудуя двумя ятаганами сразу, он взмахнул левым, блокируя меч, подсекая правым беззащитные голени. Помня уроки полоза, парню удалось отпрыгнуть вправо, на ходу встречая хопеш кривоносой и парируя подлый удар снизу второго. Казалось, что хапуров стало больше из-за леденящих душу теней, встающих из-за сутулых плеч. Пока он отражал атаки, стараясь не замечать мерзкого смрада от багряных плащей, Иде пришлось гораздо хуже. Растянув губы в холодной улыбке, холёная блондинка теснила её к обрыву, взмахивая опасным серпом то у лодыжек, то у горла. И не будь Ираида даже в одной жизни гхавази, она не прожила бы и минуты. Ловкость танцовщицы и волшебные перья в сапогах пока позволяли ей в последнее мгновение уклониться от смертоносного острия, то и дело отсекающего куски сарафана и плаща. Они шаг за шагом отступали к бездне, и тень блондинки всё сильнее наливалась чернотой. Ида вскрикнула, когда лезвие распороло кожу от локтя до запястья, и закачалась на кромке обрыва. Уклонившись от следующего удара, она взмахнула руками, словно собираясь взлететь, и рухнула бы в пропасть, если бы в воздухе вдруг не возникла черноволосая женщина в полотняной рубахе и брюках, заправленных в сапоги. Брюнетка схватила Иду за грудки, втянув обратно, на узкую площадку, и, резко присев от свистнувшего над головой хопеша, развернулась. Красивое лицо блондинки исказилось в крике боли, когда её располовинила алая нить пистолетного лазера. Верхний кусок съехал с гладкого среза от бедра до подмышки, открывая глазу жёлтые круги кишок и белые костей, ятаганы, намертво зажатые в кулаках, глухо звякнули о землю. Незнакомка ринулась помогать людям, но из гущи схватки уже сверкнуло красным, и кривоносая, не успев крикнуть, осела. Полыхнуло ещё, и синегубый, пронзительно вскрикнул, лишившись обеих рук. Он заорал сильнее, болтая обрубками, и поливая всё вокруг кровью.
   – Готова ли дверь, Хранитель? – прокричал незнакомый мужчина в стальном доспехе, разрубая синегубого лазером.
   – Почти, торопитесь, – мяукнул призрак, продолжая нашёптывать заклинания.
   Янтарь, которому развязали руки, оставив наедине с бабищей, сосредоточившись, нашёл брешь в её тактике и с силой ударил. Меч раздробил квадратную челюсть; выронив кхопеш, женщина с пронзительным криком тяжело рухнула на спину. Полоз вздрогнул: сзади повеяло холодом уходящей ночи, плесневелыми корнями и сырым валежником. Где-то настырно стрекотали сверчки.
   Плешивый, поняв, что добыча может вновь ускользнуть, заорал, исходя от ярости, и бешено заработал ятаганами. Глеб отпрыгнул, запнулся, и упал бы, если бы незнакомец в доспехах не поддержал его. Парень вдруг осознал, что никакие это не доспехи, а металлический корпус, может, быть даже титановый, а рука, на которую он опирается, вся твёрдая, ни грамма мягкой плоти и…
   Ад перевернулся, как сувенир с блёстками в прозрачном шаре, небо с землёй пару раз поменялись местами, выбросив кричащих людей на мокрую траву.
   Ида вытерла ладонью кровь на руке и опасливо огляделась. Над головой склонились гигантские ели, закрывающие далёкий лиловый свод с гаснущими звёздами и перламутровой луной. Где-то в глубине леса сонно проревел медведь, возвращаясь в берлогу. Слева, как щупальца гигантского осьминога, растянулись в разные стороны корни поваленного дерева, все во влажной земле и мху. Янтарь покачнулся, ухватившись за мощный ствол вековой сосны. Закованный в броню незнакомец отпустил парня, до сих пор крепко сжимавшего меч.
   Женщина обернулась, и друзья смогли рассмотреть чёрные волосы в короткой стрижке, строгие карие глаза и ухмылку на бледном, измождённом лице.
   Незнакомка деловито осмотрелась, сунула пистолет за широкий кожаный пояс и бросила Глебу:
   – Привет, братец.

Глава 16.
«Адепты Света» и баба Яга. Тайна Янтаря

   Скованные одной целью,
   Связанные одной цепью…
«Скованные одной цепью»,
Наутилус-помпилиус

   Криксы-вараксы, идите вы за крутые горы,
   За темные лесы от малого младенца!
Заговор

   С ветки спорхнул филин, Ида вздрогнула и поднялась, зябко кутаясь в изорванный плащ. Подойдя к онемевшему Глебу, который всё ещё тяжело дышал, она с удивлением разглядывала его сестру и незнакомца в предрассветной тьме. Если женщину она уже рассмотрела и уловила семейное сходство с братом, то мужчина, сопровождающий её, выглядел более чем странно. Низкорослый и коренастый, примерно лет сорока, от горла до пят в каком-то серебристом металле, причём левая рука и правая нога, кажется, полностью искусственные – они сгибались с едва слышным посвистом. Сложно сказать: человек или киборг стоял перед ними. Он повернул голову, и Ираида увидела чёрные волосы, стриженые ёжиком, и узкие голубые глаза на широкоскулом восточном лице. Мужчина разжал пальцы и лазерный пистолет молниеносно исчез в его «рукаве».
   Не пряча меч, Янтарь недоверчиво косился на незнакомцев, рассматривая их, как явных конкурентов. Внезапно он перестал чувствовать пальцы, лицо частично онемело, а перед глазами замельтешили чёрные точки на красном фоне.
   «Птах, не может быть! Нет-нет-нет… не сейчас!»
   Голоса людей стали до невозможности громкими и резкими, будто те не говорили, а жутко визжали, как несмазанные петли. Знакомые лица уродливо вытянулись, превратившись в чудовищные маски, и задёргались, словно балаганные марионетки.
   От Мэша в сизой мгле остались только глаза: усталые, мечтающие о покое.
   – Остался лишь день, – прошелестел он, – пока меня не развеял утренний свет, я хочу с вами о многом побеседовать.
   – Да уж… – пробормотал Глеб, убирая меч и поглядывая на сестру, – не помешало бы…
   – Хранитель Серый умер у меня на руках, – вздохнул призрак. – Когда я получил сан, сразу взялся за реформы. В следующей жизни Ситора стала кошкой и правила стражами царства мёртвых. Я дал ей новое имя – Бастет. Её подчинённые стерегли границы, не пуская хапуров из Нижнего мира в Верхний. Но я знал, что и этого мало. Я основал орден. Поначалу дело шло туго: мало, кто соглашался ввязываться в войну, бескорыстно отдавая жизнь за людей, пребывающих в блаженном неведении. Адептов всегда было на порядок меньше, чем треклятых хапуров, я старался вооружить ребят как можно лучше: последние достижения техногенных миров, мощные заклинания, мантры… И всё равно в рядах оставались лишь самые сильные, те, кто смог научиться скрывать свою природу, дабы не выдать себя вездесущим слугам Тьмы.
   – Погоди… – оторопел Глеб. – Хочешь сказать, Наташкины фанатики – скрытые воины Света?
   Призрак важно прикрыл глаза, соглашаясь.
   Парень разразился безудержным хохотом. Он бил себя по коленкам, низко наклонялся, и снова сгибался от нового приступа.
   – Лучшей… – утирая слезы, пытался выговорить он, – лучшей маскировки и не придумаешь… ох… кто заподозрит идиотов?.. эх…
   Янтарю, наконец, удалось справиться с накатившим приступом невероятным усилием воли. Мухи перед глазами исчезли, полоз вытирал лоб дрожащей рукой.
   – Какого чёрта? – вскинулась Ида. – Где были раньше все эти бравые ребята? Если бы с нами шёл такой конвой, у Глеба было бы ухо, а у Янтаря палец!
   – Это не в их юрисдикции, – отрезал призрак. – По-твоему им больше нечем заняться?
   – И чем же занимается твоя белая гвардия? Режет красную?
   – Имьенно, – ответил киборг с сильным восточным акцентом. – Мы защьищаем от вьиродков такьих, как ты. Как он, и он, – последовали кивки в сторону Глеба и ухмыляющегося Янтаря.
   – Ну-ну, – Ида скептически покивала, – Мэш нам тут плёл, что по мирам-де сложно перемещаться, а тут то хапуры, то вы шляетесь…
   – У нас столько жье на ето прав и сьил, как у хапуров. Мы – спьецагенты, у нас спьецпропуск. А вы кто? Просто льюди. Храньителю и бьез того тьяжело вас на себье таскать, а уж в прьизрачном состоянии…
   – Ты знала Юрку Звонарёва? – тихо спросил парень у сестры.
   – Да, – хладнокровно отрезала Наталья. – Но мы не можем успеть везде. Его убийство пришлось как раз на нашу высадку в Терраностру, в самое сердце Шегота. Мы успели спасти мать наследника, а ситуация уже тогда вышла из-под контроля.
   – Когда… когда ты стала адептом? – недоумевал Глеб.
   Он никогда не видел сестру такой: уверенной и прямой, как стрела. Эта была не та забитая фанатичка в старом платке, которая беспрестанно клянчила деньги, это настоящая воительница, смелая и решительная. И даже немного красивая.
   – Помнишь Валеру? – вскинула она подбородок.
   – Забудешь такое! Сатанисты все ворота изрисовали, их поймали-то не сразу. А гараж потом батюшка освещал.
   – Он был одним из шести, мелкой сошкой, но ему обещали высокий сан. Он лишь краем уха слышал о Божественном Коте, которого было поручено отыскать и убить. Оттого и резал всех котов в округе. И меня бы прирезал, если бы не Хáру, – она кивнула на спутника.
   – Хару? Я точно помню, что никогда не видел его раньше…
   – Это наша профессия, – холодно улыбнулась Наталья, – меньше знаешь, лучше спишь. Он и привёл меня к «Адептам».
   – Если вы эти… светлые… почему убиваете? Это ж грех…
   – Ньет, мой квадратногньезовой отрок, – возразил полуоробот. – Здьесь всьё просто: льибо ты, льибо тьебя.
   «Они грешат ради нас, – понял вдруг с ужасом парень, – но никогда в этом не сознáются».
   – Так чего тогда припёрлись в ад? – насупилась Ида. Ей было холодно и неуютно, к тому же она очень устала. – Спасать мир ведь тоже не в вашей юрисдикции.
   – Мы – истребители, – назидательно сказала Наталья. – Мы давали клятву подчиняться вышестоящему начальству. Отдан приказ высадиться в один из Нижних миров, значит, надо высадиться. Что непонятного?
   – Тоже мне светлые, – разочарованно фыркнула женщина, – толку-то от вас!
   – Хватит собачиться, – еле слышно выдохнул призрак, – Время на исходе. Вам нужно идти вглубь леса. Пустите перо, оно поведёт вас. Более я вам не помощник. Отныне всё зависит лишь от вас. Прощайте.
   – Прощай, Хранитель, – приложил ладонь к сердцу Янтарь. – Благодарю тебя за урок.
   – Прощай, Мэш, – прошептала Ида, – и прости.
   – Прощай, Мэш, – Глеб провёл по несуществующей кошачьей голове, – я тебя никогда не забуду.
   Адепты встали на одно колено и склонили головы, провожая предводителя торжественным молчанием. Бледно-зелёные глаза постепенно растаяли под утренним светом.
   – Не могу поверить, что он ушёл, – вздохнула Наталья. – Он столькому научил нас, помог стать людьми. Как вы допустили, чтобы эти отбросы убили его?
   Ида закипела. Мало того, что наступили на больную мозоль, так ещё и пробудили старое чувство вины.
   – Какого… да мы с самого начала с голой задницей по этим мирам! Ни еды, ни оружия, вокруг одни психи вонючие с кривыми ножами! А вы там по своим Шеготам с лазерами, сытые да умытые!..
   Голубоглазый японец презрительно рассмеялся. Наталья снисходительно улыбнулась, приглаживая выбившуюся прядь.
   – Мы каждую секунду жертвуем жизнями, спасая вас, пока вы жрёте в кафешках, сидите в сети, изменяете друг другу и морально разлагаетесь. Мы гибнем сотнями, тысячами, и не имеем права даже намекнуть вам, насколько ценны ваши жалкие жизни… мы спасли тысячи жизней, а кого спасли вы? Кто вас вообще назначил на роль спасителей мира?
   – Надо было спросить это у Мэша, когда его дух ещё был здесь! – не осталась в долгу Ида.
   Адепты Света негодующе переглянулись.
   – Вы называете Великого Воху Мана кошачьей кличкой Мэш?
   Глеб устало рассмеялся и зевнул.
   – Это для вас он Воху Мана. Для нас он друг. Рыжий и пушистый.
   – Я так понимаю, бить поклоны рыжему коту прикольнее, чем озаботиться судьбой Вселенной, – ехидно заметила Ида.
   – Мы спасли сотни, миллионы жизней, а что сделали вы? – процедила Наталья.
   Хару положил металлическую руку на её плечо.
   – Не времья ссорьиться. Сьёгун Пьчали близок к тому, чтобы пожрать Дрьево мьиров. Дьелайте то, чьто должны, а мы сделаем всьо, что завьисит от нас.
   Наталья хотела добавить что-то ещё, но внезапно приложила кулак к уху, и только тогда друзья разглядели на её запястье узкий браслет.
   – Так точно, – отчеканила женщина, вытянувшись в струнку. – Минас Тирит и Осгилиат. Будет исполнено, – и уже тоном ниже спутнику, – уходим, Хару.
   В голубых глазах киборга вспыхнул интерес, в раскрытую ладонь прыгнул пистолет. Вокруг странной пары начал раскручиваться вихрь.
   – Слушайте, вы, адепты, – возмутилась Ида, – мы вам благодарны, конечно, но хоть лазер-то дайте! Я вам за него даже колбасы дам.
   – Это протьив правьил. Правьила нарьушать ньельзя, – покачал головой Хару, обнимая худощавую женщину за талию.
   – Ты маму видела? – крикнул сестре Глеб. – Мама там как?
   – Плачет, – пожала плечами Наталья, – убивается по любимчику. Она лишена счастья знать, что оба её чада служат высшим силам. Прощайте. Удачи вам.
   Хару коротко кивнул, присоединяясь к её пожеланию.
   – Дура ты, Наташка, – горько прошептал брат, заслоняясь от холодного смерча, – ох, и дура. Да и я дурак.
   Вихрь взвыл мощно и утробно, как пылесос «Урал», закружился и щёлкнул. Адепты исчезли, оставив после себя недоумение и хоровод сухих листьев.
   – Смылись, – мстительно прокомментировала женщина.
   – Дезертировали, – кивнул Глеб.
   – Пусть идут, – подал, наконец, голос Янтарь. – У них своя дорога, у нас своя. Перекусим и в путь. К вечеру на ночлег устроимся.
   Сполоснув руки и лица, друзья устроились на многострадальных плащах. Раздав последние консервы: чёрный хлеб, копчёные куриные окорочка и горьковатый сыр, Ида вздохнула:
   – Всё, Янтарь, настал твой звёздный час. Излови какую-нибудь живность.
   Завтрак на траве более или менее воодушевил путников после краткого и невразумительного знакомства с адептами. Обглодав жирные косточки, друзья сидели спина к спине и передавали по кругу фляжку. Ида осмотрела змееву руку и, промыв, пришла к выводу, что та нескоро, но всё-таки заживёт: рана покрылась сухой бурой коркой. Перемотав кисть последней чистой тряпицей, она села обратно. Молчать было хорошо. Три сердца стучали, как одно, эхом отдаваясь в душе и разгоняя тоску.
   Голод уходил вместе с холодом. Тепло медленно и неохотно просачивалось сквозь плотную сеть массивных ветвей, опутавших купол небосвода. Необъятные стволы деревьев затянуло голубой дымкой, оседающей у влажно поблёскивающих корней. Первыми, как ни странно, проснулись дятлы, один где-то на опушке, второй рядом, эстафету приняли бойкие синицы, басом вклинились ворόны. Все были голодны: тявкающие в чаще лисицы, грозно топочущие росомахи и деловито хыркающие кабаны. Лесные мыши уже шуршали в траве куриными костями, норовя утащить поближе к норке.
   – Пора, – поднялся Янтарь. – В таком шуме и нас никто не заметит.
   Глеб вздохнул, вынул из-за платка перо и легонько подул:
   – Лети. Покажи нам путь к Древу.
   Упавшее в траву перо неожиданно поднялось в воздух и неторопливо полетело, кружась, как балерина в фуэте. Закряхтев, Ида поднялась, поправляя рваный подол.
   – С богом, – кивнул полоз, укладывая меч и передавая парню полупустой мешок.
   Это переход по лесу оказался самым трудным из всех. Глеб шипел, когда на голову сыпались шишки, а за шиворот колючие иголки. Клинок здорово мешал, долбя ножнами по спине на пару с сумой, но к этому он скоро привык, другое дело плащ, полы которого приходилось периодически выдирать из густого малинника. Парень несколько раз замысловато выругался, поскользнувшись на рассаднике бледных поганок и потеряв перо из виду.
   Янтарь чувствовал себя в бору, как рыба в воде. Внимательные глаза рыскали по сторонам, отслеживая любое движение, уши напряглись в ожидании неосторожного шороха. Он слышал возню малышей в барсучьем логове, клёкот беркута в заболоченной, непроходимой топи, грызню молодых волчат в норе под корнями рухнувшей сосны – не поделили оленью кость.
   «Старый лес, древний… И что-то с ним не то. Угроза будто со всех сторон сразу…»
   Наконец, он учуял, двух зайцев, аппетитно хрустящих чем-то на опушке. Оставив спутников далеко позади, чтобы не мешали шумом, полоз снова почувствовал себя самим собой, крадясь в высокой траве и отодвигая гибкие ветви. На мгновение добыча встрепенулась, настороженно поводя длинными ушами, и змей замер, отсчитывая удары сердца. Снова заслышав легкомысленное хрумканье, Янтарь медленно приблизился. Зайцы торопливо жевали сочную кору, сыпля крошками. Тянуть дальше нельзя – скоро обгрызут весь низ и поминай, как звали. Полоз собрался в комок и одним прыжком накрыл две пушистые тушки. Быстро свернув шеи, Янтарь поспешил к друзьям, чтобы сложить дичь в мешок.
   Чаща всё больше уходила в глушь, прорастая широкими папоротниками и гигантским хвощом, превращаясь в непроходимый бурелом – тёмный, опасный, нехоженый. Пили спутники на ходу, на мгновение присасываясь к булькающей баклажке и следуя дальше за пером, которое без устали петляло между толстых стволов. Непонятно, село ли солнце, или мощные ветви окончательно загородили небо – враждебный лес сгустился вокруг плотными грязными сумерками.
   Взмокшая Ида, тяжело дыша, брела из последних сил. Ноги дрожа, подгибались после бессонной ночи, а треклятый змей гнал и гнал вперёд. Мох, как заколдованный, проваливался то там, то здесь, ветки били по лицу и рвали в клочья сорочку и сарафан, тенёта забивали нос, в глаза сыпалась труха. Если бы не перья в сапогах, заметно придающие сил, она бы давно упала в заросли пушистого хвоща и забылась гнетущим сном. Хуже всего, конечно, были кошмарные видения: в валежнике то и дело чудилась горбатая старуха, она пожирала чёрными дырами вместо глаз, жадно тянула сухие руки, которые вырастали до невероятной длины и ползли по кочкам прямо к горлу.
   – Привал! – первой возопила женщина, ухватившись за мёртвый берёзовый сук, который тут же, хрустнув, обломился. – Больше не могу.
   – Перо не будет ждать, – покачал головой Глеб, перекладывая тяжёлый мешок поудобнее.
   – Тогда бросьте меня здесь. Я двое суток не спала!
   – Своих не бросаем, – отрезал Янтарь, и, забросив её руку себе на плечо, поволок вперёд, за парнем.
   Перо и впрямь не собиралось останавливаться, петляя по вздыбленным комьям мха и корявым сучьям. Чем темнее становилось, тем ярче оно горело синеватым светом, пульсирующим, как стук сердца. Чистое сияние отражалось от узловатых стволов, вселяя в души путников неподдельную надежду и озаряя дремучий лес колдовским огнём. Когда воцарилась полная мгла, над головой мрачно расхохотался филин, бурелом обратился гигантской голубоватой паутиной, совсем как в старых картинах Роу, а папоротники таинственно стали раскачиваться, будто декорации к пьесе, так что друзья почти не удивились широкой поляне, посреди которой вдруг выросла бревенчатая избушка на мощных куриных лапах. Сквозь узкие подслеповатые окошки, затянутые бычьим пузырём, пробивался неверный жёлтый свет. Перо мазнуло по коньку крыши и пропало.
   – Что-то не сильно похоже на Древо, – озадаченно пробормотала Ида, вздрогнув от неожиданности: за спиной горестно всплакнул козодой.
   Подойдя ближе, она молча показала на круг кольев, причудливым палисадником опоясавший бревенчатый сруб. Янтарь лишь хмуро кивнул: избу окружали девять высоченных шестов, которые венчали человеческие черепа. Глазницы жутко светились красным, но дымом и не пахло.
   Внезапно стволы вокруг поляны натужно заскрипели, будто бы от сильной бури, хотя не качнулась ни одна былинка. Оглянувшись, полоз скрипнул зубами: деревья неведомо как подобрались на шаг ближе, расставив длинные сучья, как сети.
   «Задавят, проклятые, и пикнуть не успеешь», – подумал змей и решил действовать.
   – Избушка-избушка, повернись к нам передом, к лесу задом, – приказал он.
   Страшный скрежет разорвал ночную отеть, казалось, вздрогнула земля. Ида на всякий случай прикрыла голову от предметов, готовых посыпаться из других миров. Однако, чудеса происходили в этом: сначала одна нога с треском вырвалась из почвы, сыпля травой и червями, затем вторая, затем вся изба, визжа старыми досками, развернулась к путникам крыльцом. Куриные лапы по-солдатски топнули «раз-два» и крепко встали на месте. Глебу при этом показалось, что в мире что-то сместилось, будто это не дом поворачивался, а они куда-то летели по кругу, как на карусели. Замшелая дверь протяжно заскрипела, и на пороге выросла сгорбленная старуха с горящими во тьме глазами.
   – Нонче человечьего духа окрест не сыщешь, а ночь-полночь человечий дух сам ко мне явилси!
   – Не гнуси, бабуся, – бодро ответил Янтарь. – Хто ж так гостей принимает? Накормила бы, напоила, в баньке попарила, а то ж какой с голодного спрос?
   Ведьма заскрежетала зубами.
   – На девяти шестах по человечьей голове, только три незаняты – вас дожидаются! А, ну, избушка, топчи их – будут нам мóлодцы на обед, девка на завтрак!
   – Ну, бабуся, – покачал головой полоз, отступая, – сама напросилась.
   Едва одна куриная лапа вырвалась из земли, змей упёр руки в боки и громко немелодично заорал:
   – А, ну, избушка, попляши,
   Попляши-ка от души!
   Хóди хата, хóди хата,
   Хóди курица хохлата!
   Иде на секунду показалось, будто изба радостно встрепенулась, потягиваясь, и тут же пустилась в пляс, сотрясая землю и прыгая с одной лапы на другую. Бабка бессильно взвыла, уцепившись за притолоку – на двери её мотало, то и дело ударяя о толстую стену.
   – Стой, стой, курногая! – хрипло орала ведьма.
   Изба на мгновение замерла, очевидно, не зная, кому подчиниться, и полоз тут же ринулся вприсядку, повторяя незамысловатые слова. Ида от неожиданности даже захлопала, а Янтаря внезапно громко поддержал Глеб:
   – Хóди хата, ходи печь,
   Хóзяину негде лечь!
   Сыпанув многолетней трухой с крыши, избушка с новыми силами принялась выписывать лапами кренделя, ничуть не заботясь о вопящей хозяйке. Земля гудела под мощным топотом, но лапы ни разу не заступили за жуткую изгородь. Старуха бранилась последними словами, пытаясь удержать дверь так, чтобы та не ударяла её со всего маху. Ида хлопала, змей плясал на пару со взбунтовавшимся домом, Глеб напевал. Первой не выдержала запыхавшаяся ведьма:
   – Стойте, охальники! Развалите ведь избушку! Годы её не те – камаринскую отплясывать!
   – А кормить-поить да в баньку сводить? – поинтересовался Янтарь.
   – Будет вам банька, будет! – неохотно прогундосила бабка. – И пожрать дам, только избу мою не троньте!
   – Ладно, избушка, буде плясать! Делу время – потехе час, – скомандовал Янтарь, выпрямляясь в полный рост.
   Куриные лапы тут же замерли, и, перемявшись с ноги на ногу, встали на место. Ведьма, охая и хватаясь за бока, опускала лестницу из тонких жердей.

   От сального огарка, чадящего на древней столешнице, по стенам плясали бесноватые тени, высветляя лавку, стол и окованый медью сундук, который оседлал Янтарь. Старуха брякнула парующим горшком и, кряхтя, пристроила ухват в угол, рядом с глиняной печью. Парень и девка опасливо косились то на неё, то на кринку с варёной олениной. Мужик, однако, глядел смело
   «Шутка ли сказать – слова заветные сказал, да ещё и курногую на старости лет в пляс позвал! Э, нет, эти двое тоже не лыком шиты: горят, как папора в Купальскую ночь».
   Подозрительно косясь на мечи, прислонённые к стене, ведьма сунулась было на лавку, к «горящим», но те так отпрянули, что она, пробурчав что-то невразумительное, села напротив, потеснив скалящегося змея.
   – Ишьте, гости нежданные, – с явной неохотой предложила она.
   Гости, обжигаясь, доставали непросоленное мясо и жадно запихивали в рот. Ида периодически облизывала жирные пальцы, поглядывая на старуху: грязная серая сорочка, старые лапти на онучах, ношеная душегрейка из волчьей шерсти, перекошенная из-за уродливого горба. На короткой шее ожерелье из медвежьих зубов, длинные сальные чёрные космы падают на смуглое морщинистое лицо. Кости гложет жадно, причмокивая, будто в последний раз, по сторонам зыркает. Глазищи чёрные, страшные, как две ямы бездонные, нос – ятаганом загнут, чуть ли под самый подбородок с жёстким волосом, руки длинные, худые да сильные.
   Под низким потолком всё травы да коренья пучками, дохлые нетопыри связками, зелья да порошки туесками. По стенам значки друг за дружку вяжутся, в углу кадка притулилась, вонь – хоть святых выноси, да только откуда им здесь взяться.
   – А что, бабуся, – спросил змей, отгрызая жёсткий мосол, – не спрашиваешь, дело пытаем, аль от дела лытаем?
   – Чаво прашивать-та? – глухо пробормотала бабка, доставая рёбрышко. – Хóдите по острию. Кажный шаг – либо в смерть али в жизь. Всё на волоске повисло, и мнится мне, будто волосок энтот – вы трое.
   Глеб громко икнул, Яга одарила его неласковым взглядом и бухнула на стол ковш с водой.
   – Ты какой-то не такой… – задумчиво приглядывалась ведьма к парню, пока тот жадно пил.
   – Я, наверно, голубой, – с готовностью отозвался тот, уписывая за обе щёки остатки мяса.
   – Какой-то ты чудной… – повторила она, водя длинным носом по воздуху, словно пытаясь учуять его запах.
   Переведя пытливый взгляд на Янтаря, она даже вздохнула:
   – Кого ты обидел, сынок? За что тебя так прокляли?
   Буравя чёрными глазами стол, полоз упорно молчал.
   Тогда Яга повернулась к Иде, устало прислонившейся к стене.
   – Она так и ходит за тобой, а? Хранитель ряшил не совать носа в бабьи дела, решил её мне оставить, хе-хее…
   Закряхтев, ведьма встала и, засветив ещё один огарок, скрипнула толстой дверью слева. Жёлтое пламя выхватило из темноты каменку, пару лавок и треснувшую шайку.
   – Иди за мной… – кивнула она Иде, – а вы сидите, не мужское это дело.
   Это было не предложение, а приказ, нарушить который грозило чем-то действительно страшным. Женщина бросила тревожный взгляд на озадаченных спутников, но всё-таки нырнула следом.
   В маленькой бане горько пахло полынью и мятой, из бревенчатых стен торчал мох, на полкé темнели два берёзовых голика. Потолок ощерился связками мелиссы и крапивы, с дощатого пола сильно дуло. В углу притулилась горка поленьев.
   Яга пристроила свечу на полок и обернулась.
   – Скидай одёжку. Всю.
   Ида застенчиво стянула плащ и сарафан, вздохнув, сняла сорочку. Последними в кучу грязной одежды полетели сапоги и шёлковые штаны; женщина, стыдясь больше коричневых корочек кровавого дождя, чем наготы, зябко постучала одной пяткой о другую.
   – А кочи, кочи-то забыла! А ну, распускай! Колты да очелье снимай.
   С трудом догадавшись, что речь идёт о волосах, серьгах и лентах, Ираида, расплела слипшиеся пряди, кольца глухо звякнули о доски. Тёмные локоны плюшевой мантильей окутали плечи. Старуха тем временем успела бросить в печь несколько поленьев, достать откуда-то из-под лавки горшок, и, что-то помешивая, бормотать:

     – Ходят кόты ночь-полночь,
     Хочуть кóты нам помочь…

   Изредка она вынимала деревянный ковш из каменки и плескала в крынку кипятком. Баня наполнилась теплом и терпким ароматом лесных трав. Иду разморило, но едва она собралась сесть, ведьма сунула ей под нос кипящее варево:
   – Пей, пей всё, не гляди, что горячее… ичяс сама увидишь…
   Женщина обожгла нёбо и язык, но вырваться Яга не дала, влив горькое зелье без остатка. Она закашлялась, когда старческая рука отпустила затылок, и покачнулась от увиденного, ударившись поясницей о низкий подоконник: приземистый потолок отплясывал камаринскую, полок ходил ходуном, чёрный бабкин передник мелькал и двоился в глазах. За него-то, как за спасательный круг, Ида и схватилась, не чувствуя пола под ногами. Вдруг что-то больно вцепилось в лодыжку, женщина вскрикнула и с отвращением оторвала от себя маленькое и лохматое нечто. Взвизгнув, тварь отлетела в угол, и, блеснув оттуда крохотными глазками, набросилась снова. Жвала впились в голую ногу, Ида безуспешно пыталась отцепить существо.
   – Да помоги ты, чего стоишь! – крикнула она бабке. – Что это за дрянь?!
   – Крикса, видать, – глухо прогудела Яга, – вишь, кака голодна…
   – Убери её! Чё ей от меня надо?
   – А ты думала, как? – нависла над ней старуха. – Невинно убиенное дитя в кадку сбросила да забыла? Как бы не так! Так и будет за тобой до самой смерти таскаться да кровь вместо молока сосать, пока не отпустишь! Ласкотухи, злыдни, сварицы, вестицы, мороки, жмары, гнетке, дъны, лихоманки, ревнецы, пьяные шиши – все, кого убили, таскаются! За юбку уцепятся, да так и висят гроздьями!
   Ида, побледнев, замерла. К горлу подступил тяжёлый ком, когда глаза нашли несостоявшуюся дочь. Правда, вместо розовощёкой малышки была маленькая косматая кровопийца, жадно присосавшаяся к лодыжке. Коготки, как у летучей мыши царапали кожу. Женщина не смогла оторвать взгляд от ненасытной твари, даже когда та уставилась на неё. Глазёнки не отражали ничего, кроме голода.
   Иду крупно затрясло, да так, что зубы громко клацали.
   – Имя! Имя ей дай! – зашамкала старуха. – Назови хоть как-нибудь!
   – Аа… ня… Анюта… – удалось выговорить женщине. – Как анютины глазки…
   Крикса выпучила глаза и вытащила из ранки жвала, выражая всей позой неподдельный интерес. Ида болезненно всхлипнула.
   – Глдяииии… да глаз не отводиии… Грех-от твой… Повторяй за мной, – прошептала ведьма, – да не вздумай сбиться – сожрёт.

     – Котик беленький,
     хвостик серенький!
     Ходит котик по сенюшкам,
     А Дрема его спрашивает:
     – Где Анюта спит,
     Где деточка лежит?
     Баюшки, баю,
     Баю детку мою.

   Сглотнув, Ида с трудом повторила. Она заставила себя представить, что это не блестящие звериные глазёнки, а большие синие глаза, и вовсе не узкая башка, а розовая младенческая головка, покрытая тёмным пухом первых волос.
   «Но жвала… эти жвала…»

     – Она спит, и лежит,
     На высоком столбу,
     На высоком столбу,
     На точеном брусу,
     На серебряном крюку,
     На шелковых поводах;
     Шиты браны полога,
     Подушечка высока.
     Баюшки, баю,
     Баю детку мою…

   Ида нашла в себе силы даже спеть, повторяя бабкино бубнение. Вспомнилось, как когда-то тётя Марья нянчила её, мурлыкая похожую колыбельную. Слушая два голоса молодой да старый крикса в растерянности разевала жвала и жалобно попискивала.

     – Вырастешь большая,
     Будешь счастливой,
     Будешь в золоте ходить,
     Золоты кольца носить,
     Золоты кольца носить,
     Камку волочить,
     А обносочки дарить
     Мамушкам, нянюшкам!
     Баюшки, баю,
     Баю деточку мою.

   Тварь дрёмотно поглядывала то на старуху, то на женщину из-под прикрытых век, не сомневаясь, что те тоже видят ее. Поймав на себе строгий взгляд жутких чёрных глаз, крикса ощерила клычки-жвальца, вскинула лапки с острыми когтями. Седая и страшная нахмурилась, покачала головой. Синеглазая всхлипнула.

     – Нянюшкам – на ленточки,
     Сенным девушкам – на поневушки,
     Молодым молодкам – на кокошнички,
     Красным девкам – на повойнички,
     А старым старушкам – на повязочки.
     Баюшки, баю,
     Баю детку мою.

   От подоконника донесся клекот. Ида обернулась – на краю восседала крупная птица с девичьей головкой на сизых плечах, глядя на пищащую тварь строгими синими глазами.
   Старуха коротко кивнула, здороваясь с ночной гостьей, и протянула женщине из-за пазухи кривой нож:
   – Отдай ей часть себя. Откупись.
   Ида опешила. Голова и без того давно гудела, как трансформаторная будка, и шла кругом, а сердце билось где-то у горла. Нож троился в глазах, приказ Яги не помещался в воспалённом мозгу.
   – Режь! – рявкнула бабка.
   Женщина вздрогнула и торопливо полоснула по длинной пряди. Старуха выхватила пук волос и быстро связала его в куклу: голова, ручки, ножки. Затем осторожно сунула нежити:
   – Крикса-варакса, вот те забавка, с нею играй, а мати своей не май…
   Крикса послушно встала на задние лапки, коготком одной из передних пытаясь подцепить игрушку. Жвальца поскрёбывали друг о друга, безуспешно пробуя сложиться в робкую улыбку. Ида, заворожённая этим зрелищем, не чувствовала слёз, струящихся по щекам. Ей послышалось кошачье мурчание, будто Мэш на мгновение вернулся из небытия и снял всю тяжесть её вины. Женщина коснулась чудовища дрожащим пальцем и, не выдержав напряжения, потеряла сознание.

   Мухи лезут повсюду: в рот, в нос, в глаза уши. Вместе с трупной вонью, которая просто невыносима. По щекам катятся слёзы то ли от страха и боли, то ли от удушливого смрада.
   «Я не буду смотреть, – шепчет он. – Не буду».
   Но смотрит. Открывает глаза и видит её. Растерзанную Иду. Оставшийся синий глаз вытаращен, слепо смотрит в дощатый потолок, на месте второго багровая дыра.
   – Нннет, – с усилием говорит Янтарь, не то себе, не то кошмару, и повторяет, – нннет… нне надо…
   Змея выворачивает в грязное сено. Он задыхается. Всё плывёт перед глазами.
   Вот оно: здесь и сейчас. В эту минуту.
   Озеро с немой укоризной взирает на полоза.
   «Почему я каждый раз возвращаюсь сюда?» – думает он и громко кричит:
   – Что тебе от меня надо? За что ты меня мучаешь?! Что я тебе сделал?
   Озеро молчит. Плакальщицы-ивы уныло топят свои длинные ветви в тёмной воде. В кустах сердито гомонят чирки. На мутное солнце набегает туча, и жуткое утро теряет все краски.
   – Будь ты проклято, – в сердцах бросает Янтарь. – Трижды проклято! Кого ещё я должен убить, чтобы не возвращаться к тебе больше?!
   Он тяжело опускается на колени и, набрав горсти грязи, принимается швырять её в озеро. От громких шлепков разлетаются птицы, по воде идут круги и волны, на которых качаются опавшие листья ив и рябины.
   – Чего ты от меня хочешь, проклятое? – как заведённый, повторяет полоз. – Возьми, возьми, всё возьми… только оставь меня! Не могу я больше, не могу!
   Колышется вдруг озеро, волны пухнут, рокочут. Янтарь устало поднимает глаза и видит, как откуда-то с самой глубины вынырнуло нечто. Вода грязными илистыми ручьями стекает с её спутанных чёрных волос, под закрытыми глазами лежат глубокие тени. Русалка поднимает бледную руку и отодвигает с узкого лица гроздь водорослей, при этом видна худая грудь, вся в тине и ракушках. Запавшие чёрные глаза открываются, и низкий грудной голос спрашивает:
   – Помнишь меня?
   По мутной воде сердито хлещет огромный рыбий хвост, и Янтарь вспоминает. Его бросает в дрожь…
   Давно… Давно… Сколько лет назад? Двадцать? Тридцать?.. Много…
   Это был его первый день в человеческой личине. Полоз спустился к прохладному озеру, чтобы напиться воды. Тогда тоже занималось утро, солнце неохотно вставало из-за мрачного частокола леса. Судачили проснувшиеся синицы и красногрудые щеглы, где-то за елями застучал дятел. Ивы всё также полоскали свои длинные ветви в тёмной воде, и Янтарь уже протянул ладонь, чтобы зачерпнуть воды, как услышал женский голос. В десяти шагах от него, в корнях ольхи сидела бледная девушка с кудрявыми чёрными волосами, напевала что-то и шлёпала по воде босыми ногами в такт. В руках у неё лежал венок из одуванчиков и мать-и-мачехи, ловкие пальцы быстро сплетали стебли между собой.

     – У реки, у реченьки, жила-была девица,
     Девица-кудрявица, прясть-вязать умелица.
     Парня черногла-азого на бережку встретила,
     За белые рученьки в дом вела, приве-етила…

   Тонкие пальцы опустили венок на воду, и тот, как заколдованный, медленно подплыл к Янтарю. Девушка подняла на змея полные ужаса и восхищения глаза – тёмный омут печали и желания – и тут же стыдливо опустила. И взгляд этот вражьей стрелой пронзил сердце змея насквозь. Закапала алой кровью страсть, вспыхнула поцелуями на губах Янтаря и юной швеи.
   Долго гостил полоз у маленькой Купавки, долго согревал её постель холодными зимними ночами. Но то ли змеиная, то ли мужская природа такова, что не смог Янтарь усидеть на одном месте и однажды исчез, как в воду канул. Ушёл поутру – путешествовать по иным краям, а вышло так, что пришлось и по иным мирам, где не властно само время. Долго ли коротко ли скитался Янтарь в чужих землях, довелось вернуться ему на то же самое озеро. И будто бы не изменилось ничего: ивы над самой водой склонились, синицы звонко щебечут, кричат: «Весна! Весна!», по берегу медовыми каплями одуванчики да мать-и-мачеха зацвели. И песня, всё та же песня слышится:

     – У реки, у реченьки, жила-была девица,
     Девица-кудрявица, прясть-вязать умелица.
     Парня черногла-азого на бережку встретила,
     За белые рученьки в дом вела, приве-етила…

   Сердце полоза всё чаще и сильнее стучит. Он густые кусты орешника раздвинул и видит: сидит в корнях ракитовых девица – глаз не отвести: очи, как агаты, так и горят, щёчки розовые, как утренняя заря. Косы по груди чёрными змеями струятся, пальцы ловко венок плетут, уста знакомую песню выпевают. И плывёт венок, как заколдованный, к тому берегу, где Янтарь стоит. И глаза свои тёмные девица поднимает, краснеет, улыбается.
   «Узнала!» – думает змей.
   И в ответ улыбается:
   – Стосковался я по тебе. Дай к сердцу тебя прижать, поцелуями отогреть.
   Холодна вода в озере, да недолго плыть до другого берега. Вот и рядом уже черноокая, на поцелуи робко отвечает, будто в первый раз. И вдруг всхлип чей-то за спиной, горький вздох…
   Обернулся Янтарь и обомлел: Купава чуть выше, в ольшанике стоит. Лицо белое, в волосах сединка, постарела лицом, из темных глаз слёзы горькие катятся.
   – Как же так… неужели… столько лет прошло?.. кто же тогда ты, девица? – смотрит полоз, ничего не понимая.
   Подходит всё ближе Купава:
   – Как же руки твои проклятые дочь родимую, как жену, ласкали! Как же уста твои богомерзкие дочь родимую, как жену, целовали! Как ты, меня навеки покинувший, свою же дочь соблазнил?.. А я тебя больше жизни любила, всё ждала на берегу – не объявишься ли… Посмотри-ка, и ведь не постарел ни на год – всё такой же…
   Видит она, как бледнеет лицо Янтаря. Как дочь вскрикивает и в ужасе хватается за голову. Как безумными глазами смотрит змей то на жену, то на дочь, и чернеет, как удавленник.
   «Чтож я наделал-то, что же я наделал!»
   – Видит бог, не того я хотел… Её за тебя принял – уж больно похожа, та же краса, те же глаза бездонные, тот же голос любимый… Прости меня, Купавушка, не по злому я умыслу…
   А Купава уже исподлобья смотрит и дрожащими губами зло чеканит:
   – Проклинаю тебя страшным словом во имя Матери-богини, великой хранительницы женского начала во всех мирах Светлого Древа! Всякая женщина, что полюбит тебя – умрёт! Всякая женщина, что полюбишь ты – умрёт! Умрёт от твоей руки, а ты будешь зреть лишь то, что останется! И будешь каждый раз возвращаться сюда, чтобы вспомнить то, что натворил, да только не сможешь… и не снять никому этого проклятия до самой твоей смерти! Не мил мне больше белый свет…
   Сказала и в озеро прыгнула, в самое глубокое место, туда, где только сомы с лещами и бродили.
   – Мама-матушка! Забери меня с собой! Куда же я без тебя – горькая-горемычная! Прости меня, матушка! – дочка заплакала и Купаве вслед бросилась – камнем на дно пошла.
   Янтарь от горя в беспамятстве упал. А когда очнулся, уж и не помнил ничего. И побрёл прόклятый по мирам…

Глава 17.
Ночь на Ивана Купала

   Кукушка поёт,
   В дорогу зовёт.
   Кукушка, не пой,
   Есть в смерти покой.
   Кукушка,
   Ты душу мне не рань,
   Меня ждёт
   Предвечный тихий рай…
Necrostellar, «Кукушка в роще» (на линии Маннергейма)

   Полоз проснулся от сильной боли во всём теле. Горло саднило от хрипа, перед глазами плыла красная пелена, плечи и лодыжки давили сыромятные ремни. Он помнил, что уснул на лавке, не дождавшись возвращения Иды, а Глеб, кажется, прикорнул на широком сундуке, свесив ноги. Сейчас, когда змей с рёвом пытался разорвать путы, под лопатками скрипели половицы.
   – Вишь, как мает, – проскрипела над головой бабка. – Добро, связать успели, а так глядишь и не досчитались бы кого.
   – Что с ним? – тревожно спросил парень с другой стороны. – Не ты ли чего в мясо сыпанула?
   – Проклят он, – пробасила старуха, зевая, – от и бесится. Почто-за что – не знаю, не ведаю. Великая Мать не дозволяет ни узнать, ни порчу снять. Тольки, как помрёть освободиться. Крепко, видать, кого-то обидел…
   Опустившись на колени, Глеб сосредоточенно водил перьями перед перекошенным злобой лицом друга. Пламя дёрнулось на утлом фитиле огарка, разбросав по исписанным стенам причудливые тени. Замысловатые пассы парня никак не помогали: Янтарь вертелся, как угорь на сковороде, шипел и плевался, демонстрируя длинные острые зубы. Красные глаза выкатывались из орбит, когти угрожающе скребли по доскам.
   – Почему тогда он только сейчас чудищем стал?
   – На дворе-от ночь ишшо – само время для злодейства!
   – Да он с нами… издалека идёт! И ни разу такого не было!
   – Знать, русалка порчу сделала, раз она в полную силу входит. Ноне ночь на Ивана Купала будет.
   – Помоги, – Глеб поднял на Ягу большие глаза. – Помоги, бабуся, сделай милость.
   Ведьма недобро зыркнула и глухо забормотала:
   – Говорят тебе – сама Великая Мать виру наложила! Всё бы вам, мужикам, паскудничать, а как ответ держать, так и лапти врозь! Вишь, напакостил, расплачиваетси! Одно скажу: переждать надоть. До первого луча солнца, не ране он угомонится. Да и ежели хошь нощь с прόклятым пересидети – заснуть ему не давай. Как заснёт – лютым зверем станет да порвёт на клочки.
   Парень бессильно уронил голову на колени. Полоз даже не рвался к мечу, прислонённому к бревенчатой стене, в обезумевших глазах скопилась лютая ненависть и неистовое желание перегрызть глотку. Из хрипящего рта шла пена, с перевязанной руки на половицы сочилась кровь.
   – Да глядии, – погрозила узловатым пальцем Яга, – девке-то не сказывай. Любит она его, обормота.
   Глеб судорожно вздохнул, пытаясь приподнять голову друга так, чтобы в гортань не запал язык или, чего доброго, он не захлебнулся слюной. Янтаря выворачивало наизнанку, как свежевыстиранное бельё, смуглое лицо потемнело от прилившей крови.
   – Скоро рассвет, бабуся?
   – Али сам не видишь? – потягиваясь, пробубнила старуха, и влезла на печь. – Измаяли вы меня, непутёвыя…
   Огонёк встрепенулся напоследок и угас, потонув в слое сала. Изба погрузилась в кромешную тьму. Янтарь замычал громче, щёлкая острыми зубами. Глеб чертыхнулся, схватив горячий огарок. Сквозь мутный бычий пузырь медленно просеивались крупицы света. Полоз задышал тяжело и часто, когда первый луч упал на потное лицо. Парень обернулся, с облегчением видя, как жестокие корчи отступают, оставляя после себя измученное человеческое тело.

   Ида проснулась от холода: млеющее тепло ушло вместе с прогоревшими дровами и остывшей каменкой. В тёмной бане приятно пахло берёзой и горьковатой мятой. Старуха заботливо уложила женщину на лавку, сунув под голову платок и накрыв плащом. В душе не осталось никакого осадка, лишь терпкая грусть неизбежного прощания с криксой, обретшей покой.
   «Нет. Не криксой. Анютой».
   Печаль попыталась рвануться к горлу, но не прошла: все грехи отпущены и души свободны. Женщина только сейчас поняла, как не хватало этого умиротворения. Взглянув в глазёнки криксы, она будто увидела себя изнутри: измученную болью, которая таилась на дне. Простить себя оказалось нелегко, но она смогла, ощутив себя свободной и сильной.
   Растерев затёкшие конечности, женщина набросила сорочку и принялась складывать в печь дрова. Шагнув в избу, она задержала взгляд на Глебе, крепко задумавшемся за столом, и на взлохмаченном Янтаре с совершенно пустыми глазами.
   – Вы, что, – удивилась она, – совсем не ложились?
   Мужчины обернулись, но так ничего и не ответили.
   – Как хотите, – она пожала плечами и взяла со стола свечу, которую удалось-таки зажечь парню. – Давайте одежду. Пока полощу, как раз помоетесь.
   Выудив из сундука чьё-то ношеное тряпьё, вручила его друзьям и затопила баню. Каменка нагрелась на удивление быстро, и, натянув чьё-то безразмерное платье, женщина замочила бельё в шайке и кадке, обнаруженной за печью. Пока бабка раскатисто храпела на всю избу так, что содрогались стены, Янтарь с Глебом вовсю парились свежими вениками, содранными с потолка. Ида зашла позже, когда жар немного спал, не обжигая лёгкие. Сполоснув пол, усыпанный листьями, она смыла все следы кровавого дождя и прополоскала одежду.
   Осмотрев бедро парня, женщина пришла к выводу, что порез затянется, оставив лишь узкий шрам, как неприятное напоминание. Кисть полоза же внушала неподдельную тревогу: она опухла и болела, змей старался по возможности не задевать обрубок. Пришлось, как следует промыть рану и начисто забинтовать лоскутом рубахи из сундука.
   Впрочем, Янтарь не унывал, отшучиваясь:
   – До главного пальца скотам не добраться.
   Ида погрозила пальцем:
   – За такие шутки в зубах бывают промежутки.
   Вместе с Глебом они вытащили кадку с бельём во двор. Черепа с кольев пришлось сбросить, чтобы развесить мокрые плащи, штаны и рубахи. Днём, когда солнце простреливало тёплыми лучами всю поляну, мёртвые головы не светили глазницами и не казались такими жуткими, как ночью. Полоз тем временем растопил печь и освежевал зайцев. Натерев дичь травами, выбранными из пучков на потолке по запаху, змей сложил тушки в горшок и сунул в устье.
   Скоро избу наполнил аромат запеченного мяса. Он-то и разбудил Ягу: на пригревающее тепло она почему-то не реагировала. Бабка раздирающе зевнула, потянулась, и села на краю наблюдать за Идой, которая мела голиком пыльные половицы.
   – Чаво, касатики, – почесалась старуха, – гляжу, без меня управились.
   – А нет ли у тебя, бабуся, чего к мясу? – поинтересовался Янтарь.
   Он значительно оживился по сравнению с утром: привычно зубоскалил, приняв беззаботный вид.
   – К мяасу… – задумчиво протянула ведьма, ковыряя в кривом носу. – Разве что жабьих лапок да толчёных летучих мышей…
   – Фу! – скривилась Ида.
   Она поставила веник в угол, перевернув прутьями вверх, и хлопнула дверью. Через полчаса женщина вернулась с туеском спелой земляники и горкой белых грибов. Пока Ида заплетала в косу ленты и надевала очелье, Янтарь споро покрошил боровики в жаркое и долил воды.
   Яга шустро спустилась по приступку и вытащила из-за кадки у порога пыльный кувшин, гордо брякнув его на стол:
   – Оть. Пировать, так пировать.
   Ида вынула ароматный горшок, Глеб тем временем расставил оловянные стаканы. Старуха потёрла узловатые руки и достала с шестка литровую деревянную кружку, щедро плеснув сначала себе, а потом уж гостям. Наконец, все расселись и принялись за вкусную зайчатину. Ароматы не обманули – сочное мясо с грибами было просто восхитительным.
   – Ну, за встречу, – провозгласил Янтарь, на мгновение прервав трапезу, и опрокинул тару.
   Глеб засмеялся и последовал его примеру. Ида глотнула и закашлялась: содержимое оказалось немилосердно кислым сидром, крепким, но всё же вкусным. Яга на диво сноровисто разгрызала кости и опустошала свою ведёрную кружку, а когда рыгала, отирая рукавом рот, казалось, вся изба сотрясается, а с крыши сыплется труха. Скоро кувшин и горшок опустели, парень и женщина сыто откинулись на стену, Янтарь и ведьма, блаженно щурясь, навалились на стол. Некоторое время все молчали, слушая, как за окном назойливо звенит муха.
   – А откуль, касатики, кладенцы у вас таки расписныя? – икнув, Яга подперла морщинистую щёку. – Нябось, кащеевы?
   Ида вздрогнула, вопрос Яги махом вышиб из головы весь хмель. Полоз бросил мимолётный взгляд на мечи и коротко кивнул.
   – Дело, бабусь, пытаем, дело. К тебе Хранитель направил, ты уж путь-дорожку нам укажи.
   – А куды вам надоть, касатики? – зевнула бабка.
   – Дерево мы ищем… – обронила Ида. – Высокое-превысокое, в тучи уходит. И сидит на этом дереве… высоко, на самой макушке кто-то…
   – Сядит… соколик… – эхом отозвалась Баба Яга, моментально протрезвев и уронив тяжёлый взгляд в пол. – Коли не убоитеся нешистой силы да высидите в заветном кругу всю нощь на Ивана Купала, откроется поутру поляна вошебная. Там и найдёте ход тайный к Свяшшенному Древу…
   – А где круг этот заветный? – заинтересовался Глеб.
   – Да там, – ведьма махнула рукой в сторону окна, – за лесом. К нощи дойти можно, коли ичяс выйти. Посерёдке Латырь-камень торчит, по краю бярёзки крявыя, ветром погнутыя.
   – Грхм, – сказал Янтарь. – Ну, что, бабуся, спасибо тебе за тёплый угол да угощение. А нам и честь пора знать.
   Не дослушав, Ида поплелась во двор. Одежда не успела просохнуть полностью, зато пропала багровая корка и вонь, от ткани теперь душисто пахло мелиссой. Стесняясь Яги, женщина переоделась в бане, с удовольствием вдохнув терпкий запах сорочки и сарафана. Как обычно рассовала кинжалы за голенища, к перьям.
   Пустив мужчин в благоуханно остывающую парилку облачаться в чистое, она всё-таки крепко обняла старуху, прошептав на ухо:
   – Спасибо.
   Бабка недовольно вырвалась, забурчав что-то неразборчивое, сгребла со стола кости и сыпанула ей в рукав. Ида ойкнула и хотела выскользнуть, но Яга щедро плеснула остатками сидра во второй рукав.
   – Ты что? – возмутилась женщина. – Я же только что постирала!
   Она дёргала ткань сорочки, но ведьма не отпускала, шаря жуткими глазищами по лицу гостьи.
   – Что тебе китоврас сказал?
   – Кто?
   – Нечистый говорил о последнем танце?
   – Откуда ты знаешь?
   – Прольётся кровь, – неожиданно чётким и звонким голосом предрекла Яга, – и уйдёт в землю. И там, где она прольётся, взойдут виноградные гроздья. Смерть родит жизнь.
   Ида ошарашено уставилась на старуху. Дверь бани скрипнула, на пороге появились мужчины. Бабка подслеповато прикрыла глаза, с невероятной усталостью отпустив рукава сорочки.
   Янтарь набросил на плечи кожаную перевязь и шерстяную накидку с оборванным краем, пропавшим в аду. Глеб повязал платок, заткнув пару перьев, и пристроил меч в ножны.
   Протянув Иде плащ, он накинул свой и подмигнул:
   – Спасибо этому дому. Пойдём к другому.
   Старуха провожала их пристальным взглядом, пока они спускались по лестнице, пока махали на прощание и оглядывались, шагая в направлении, указанном ведьмой. Едва гости скрылись из виду, Яга хлопнула дверью и приказала избушке убираться отсюда подобру-поздорову.

   День постепенно клонился к вечеру. Солнце безуспешно пыталось скатиться за горизонт, то и дело путаясь в плотной сети ветвей. Где-то очень далеко, за спиной, дятел запоздало выдавал торопливую дробь, выколачивая сонных жуков, в траве по своим делам сновали мыши.
   Лесной жаворонок распевал «Юли-юли-юль-юль-юль!», а друзья слышали совсем другое:

     – Хорошо сидеть на ветке,
     Да в гнезде тоскуют детки!
     Деток надобно кормить
     И в гнездо жуков носить!

   Глеб засмеялся, юла вспорхнул, качнув веткой.
   – Знаете, чего бы я сейчас хотел больше всего? Хлеба нормального, чтобы мягкий-мягкий внутри, а снаружи ещё горячий, с хрустящей корочкой… Или картошечки в мундире, свежей, только из грядки, чтобы пальцы обжигала, когда в соль макаешь! Ммм! Объедение.
   – Кстати, нам бы пару птичек на ужин, а то и на завтрак, – заметила Ида, кивая в сторону змея.
   Хмурый Янтарь впервые за день улыбнулся краешком губ, поняв намёк и негромко хмыкнув. Отросшая щетина состарила его лет на десять, плечи сгорбились после утреннего припадка, морщины на лбу проступили резче. Полоз остановился, глубоко вдохнул, расправил грудь и сделал друзьям знак, чтобы те не шумели. Втянув ноздрями вечерний воздух, он перевёл взгляд на густой малинник слева и медленно скрылся в нём.
   Ида с Глебом переглянулись.
   – Без него мы б давно померли, – заметила женщина. – Бледный он какой-то последнее время. Приболел, что ли?
   Парень кивнул, не зная, что ответить, и решил перевести разговор на другую тему:
   – Как считаешь, там тот самый Алатырь? Мы вернулись к началу?
   – Да кто его знает, – пожала плечами Ида, – может, эти камни всюду понатыканы, где есть Граница.
   Совсем рядом раздалось ауканье:
   – Ух-ху! Ух-ху-у!
   – Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? – спросил Глеб.
   Кукушка тут же умолкла.
   – Чёрт с тобой. Я собираюсь жить вечно, – благодушно отозвался парень.
   Ида улыбнулась оптимизму друга.
   «Держится. Не унывает и не ноет, не смотря ни на что. Настоящий мужчина, кем бы он там ни был».
   Глеб тоже заметно оброс, щеки и шея потемнели от щетины, чёрные волосы опустились на уши и лоб, ещё немного и достанут до плеч. Парень вырос и подтянулся, смотрел смелее и чаще улыбался, что не могло не радовать.
   Ида усмехнулась. Рукав, залитый сидром, высох, кости куда-то пропали (женщина решила, что попросту высыпались).
   – Смотри-ка, здесь малина уже созрела. Ранняя, наверное, – заметила она, привычно обирая колючие кусты и складывая розовые ягоды в туесок.
   Вдруг заросли зашуршали и оттуда, весь в листьях и трухе, вывалился Янтарь. Ида взвизгнула от неожиданности и выронила короб, просыпав малину, когда полоз сунул ей под нос две птичьи тушки.
   – Ты меня так убьёшь когда-нибудь! – рассердилась Ида, собирая ягоды обратно, но вдруг осеклась, заметив неподдельный страх в глазах змея.
   Поляну нашли сразу – широкую проплешину диаметром метров десять пропустить было бы сложно. Берёзки вперемежку с густым малинником ощетинились уродливо изогнутыми ветвями, будто пальцы в небе Нижнего мира. Круг горелой земли чернел опасной ямой, внутрь путники вступили с опаской. Едва подошвы коснулись почвы, центр задрожал, выкручивая наверх плоский белый валун с жёлтыми вкраплениями. Когда камень встал твёрдо, друзья медленно обошли его. Ида смела ладонью грязь, открывая полустёртую надпись.
   – Всё имеет своё начало, всё имеет свой конец. Весело… Вот он, значит, какой, краеугольный камень, пуп земли.
   – Не нравится мне про конец, – покачал головой Глеб.
   – Хватит баклуши бить, солнце садится, – оборвал Янтарь. – Кто-то есть хотел, или я оглох на оба уха?
   Темнота и впрямь сгущалась всё быстрее. Светило спрятало последние лучи, затянув небо сиреневым пологом, дневные птицы стихли. Костёр развели прямо у Священного камня. Ида старательно ощипывала тетёрку, бросая перья в огонь. В кругу звуки отчего-то искажались, становясь то громче, то тише: козодой хохотал голодной гиеной, филин отзывался далёким эхом.
   Женщина нарезала дичь и насадила на толстые ветки, воткнув в землю, рядом с углями. Глеб приволок гору сучьев и, утирая пот со лба, бросил рядом.
   – Сейчас ещё схожу. На всю ночь много понадобится. Нельзя нам сегодня спать, – как бы невзначай обронил он, косясь на Янтаря.
   Тот понимающе опустил глаза и отвернулся, сосредоточенно обрубая сухие деревца под факелы. Бросив двадцатый по счёту в кучу, он поймал вопросительный взгляд Иды и пожал плечами:
   – Чувствую, ночка будет весёлой. Снимай мясо.
   Друзья сели ужинать, чтобы подкрепиться перед тяжёлой ночью. Когда они передавали фляжку по кругу, на небе, густо налившемся фиолетовым, холодно высыпали первые звёзды. В ветвях, куполом закрывших поляну, завизжали крупные нетопыри, захлопали кожистыми крыльями. Едва лунный свет коснулся поверхности камня, кромка круга вспыхнула синим и угасла.
   – Полночь, – прошептал Глеб.
   Со всех сторон зашумело, заскрипели старые сучья, корни берёз протяжно заныли, оживая. Янтарь рассыпал по периметру факелы, вынул ножи и меч. Парень последовал его примеру, протянув фляжку женщине. Ида сунула её в мешок, затянув потуже, и поморщилась: ветер принёс гнилостную вонь и тяжёлое отчаяние. Круг обступили чёрные фигуры – трава увядала под сапогами из человеческой кожи, свистящий шёпот снова и снова обрекал кого-то на смерть.
   – Это они, опять они, – простонала Ида, – никуда от них не денешься…
   – П-падаль, – сплюнул Глеб.
   – Так, – скомандовал Янтарь, – надо простоять досветла. Что бы ни случилось, стоим спиной друг к другу. Не паниковать. В круг никого не пускать. Бейте, жгите. До рассвета мы должны выстоять, во что бы то ни стало.
   – Я сссъем тебя, голубок, – просвистел неприятно знакомый голос, и друзья увидели отблески костра на лысине хапура, затаившегося среди веток.
   Кусты малины зашевелились, как живые: из них полезли скользкие упыри, узкие морды, вытянутые, как у муравьедов, с длинными языками, требовательно шарящими в поиске жертвы. Едва Янтарь запалил два факела, как огромная змея, повисла над поляной, разинув пасть, и оттуда показалось белое лицо покойного Егора Лопатина с вытаращенными глазами. Ида пронзительно взвизгнула, выхватив из сапога кинжал. Полоз швырнул пылающим поленцем вверх, и ночной лес сотряс оглушительный вопль. Судорожно подёргиваясь, чудовище уползло в чащу, оставив сладковатую вонь горелого мяса. Янтарь всучил женщине факел, пытаясь затеплить упавший – на дерево налипла кожа, пламя неохотно бралось за неё.
   Нежить продолжала наступать: по земле влажно захлюпали перепончатые лапы, заскребли чьи-то острые когти и сучья, однако, хапуры оставались вне круга, будто что-то удерживало их.
   Глеб поджёг суковатую палку и начертил ею крест перед мохнатыми мордами и оскалившимися лицами:
   – Ар-рах Кетер!
   Те оскорблено взвыли, отступив перед мощным заклинанием, и скрылись, громко хрустя кустами. Спустя некоторое время багряные вернулись, просунув головы между веток и пристально наблюдая за жертвами.
   – Ты хоть на каком языке ругаешься? – удивился полоз.
   – Сам не знаю, – пожал плечами парень, – перья подсказывают. Зато помогает.
   Он не чувствовал никакой усталости, как в другие разы, когда пользовался этой мощью – Древо совсем рядом, и своих сил отдавать здесь не нужно.
   Луна зашла за тучи, погрузив поляну в непроглядную тьму с несколькими маячками: костром и тремя факелами. Деревья зашумели со всех сторон, грянул демонический хохот. Брякнув мётлами, на поляну, спрыгнули три голые ведьмы одна другой страшнее – глаза красные, будто раскалённые угли, клыки нависли над нижней губой, на грязных телах пролежни, мох. Нетерпеливо облизнувшись, они набросились на людей. Ида ахнула, инстинктивно ткнув факелом в лицо одной; та завизжала, схватившись за горящие волосы, и унеслась во мрак. Янтарь выхватил меч и широко рубанул вторую, разрезав от ключицы до пояса. Глеб развернулся и со всей силы саданул третью тяжёлой палкой в висок. Охнув, ведьма тяжело рухнула навзничь.
   Взяв мёртвое тело за ноги и за руки, Ида с парнем раскачали его и выбросили за пределы круга. Труп на лету подхватила чья-то широкая тень и унеслась вместе с ним в бездонное небо. Вторую ведьму за ногу зацепила когтистая лапа и уволокла в купальскую ночь, смачно причмокивая.
   – Вот это сервис, – обронил Глеб и осёкся.
   К костру полезли синюшные покойники – земля вперемежку с дождевыми червями осыпалась с жёлтых костей, проступающих сквозь истлевшую плоть. Огонь их не брал, поэтому Янтарю пришлось орудовать мечом. Брезгливо морщась, Ида отбросила носком сапога копошащиеся куски на край круга. Из малинника на неё зашипело многоглазое нечто, протянув пучки крючковатых щупалец. Этим оно явственно напомнило Ковалёву, и женщина с готовностью ожгла тварь факелом. От истеричного верещания заложило уши, Ида с облегчением перекрестилась, поняв по звуку, что оно удаляется.
   За поляной разнёсся яростный рык, верхушки берёз опасливо пригнулись. Пламя растрепалось, будто желая взлететь, женщина пала на колени и спешно загородила костёр. Обложив угли ветками, она набрала в грудь побольше воздуха и раздула затухающий огонь. Алые языки победно взревели, поднимаясь к небу и пожирая трескучую хвою. Глеб швырнул в костёр обгоревшую палку, и поджёг сразу два факела. Рогатые волки прыгнули из темноты неожиданно, но Янтарь успел встретить их точными ударами меча: один лишился лапы, второй заскулил по-собачьи, едва клинок сломал зубастую челюсть. Обиженно постанывая, волкодлаки заковыляли в чащу.
   Но, ни смотря ни на что, заветный круг продолжали атаковать с завидным постоянством: красноротые вурдалаки щёлкали острыми зубами, лешие трясли гадкими чешуйчатыми рылами, страхолюдные мавки тянули когтистые руки, но. Весь лес ожил, норовя одолеть путников: тьма стонала от избытка крыльев в густом воздухе, клацанья жвал и челюстей между кривых стволов. Казалось, во всех мирах остался лишь один островок жизни – золотой круг света, в котором сражались трое упрямцев, и одна из самых коротких ночей в году тянулась невероятно медленно.
   Ида быстро устала. От непрерывных взмахов руки превратились в неповоротливые колоды, спина предательски ныла, но она не забывала поддерживать огонь – он давал возможность разглядеть врага, да и нежить страшилась его. Хвороста оставалось всё меньше, женщина растягивала последнюю горку, как голодный еду.
   Пламя костра осветило тёмные фигуры хапуров между деревьев, убийцы стояли поодаль и терпеливо ждали.
   «Стервятники», – с холодной ненавистью подумала Ида.
   Глеб чертил факелами причудливые знаки, рассекая непроглядную тьму рыжим пламенем и выкрикивая непонятные заклинания.
   – Эй-лах Ацилут! Кам-млаенн!
   Перья, заткнутые за повязку, яростно полыхали, придавая владельцу вид рогатого полубога. В какой бы части круга парень не появился, нежить шарахалась и пятилась вглубь, испуганно подвывая. Он чуял, как тело распирает сила – животворные токи бежали по венам, а перед глазами стояло оно, Великое Древо, протянувшее свои ветви далеко-далеко, всё ещё сильное и могучее.
   Небо на горизонте начало медленно менять цвет: чернильную муть разбавляли лиловые кляксы. Заметив это, хапуры сгрудились вокруг поляны и достали ятаганы. Первые три свистнули с разных сторон за спиной Иды, но Янтарь ловко отбил их в прыжке. Затем последовал целый град, отразить который, казалось, не под силу никому, однако, полоз чудом успевал сбивать смертоносные снаряды на лету. Перо за поясом горело синим, как раскалённая дага, но даже с его помощью змей не смог бы держаться вечно: по вискам струился пот, а повязка на кисти потемнела от крови.
   Подобрав ятаган, Ида торопливо отсекала толстые стебли плюща, который вдруг пополз по земле со всех сторон, норовя обвиться вокруг сапог и утянуть в лес. Обрубки гадко шевелились, но всё же тащились обратно в кусты.
   Глеб видел летящий хопеш, блики на острие которого сверкали холодной смертью. Парень понял: секунду спустя, он отсечёт Иде голову, и она гулко ударится о землю. Не думая, он бросил факелы, выхватил меч и прыгнул, но не рассчитал траекторию. Широкий серп миновал клинок и с силой вонзился в живот.
   – Глееб! – заорал Янтарь.
   Боль располовинила тело, Глеб упал на спину, выронив оружие и тяжело дыша: даже кричать было больно.
   – Эй, голубок! – радостно проорал Плешивый. – Славно я проткнул тебя, а?!
   Ида в ужасе упала на колени, не зная чем помочь, и не веря в происходящее. Из страшной раны лезли сизые кишки, глаза друга широко раскрылись, пальцы вцепились в деревянную рукоять. Женщина сжала полированный эфес, и что было сил дёрнула на себя. Обезумевший крик разорвал заколдованную ночь, и в ответ ему полетел злорадный смех с обратной стороны круга. Надпоров ятаганом свой плащ, Ида зубами рванула неподдающуюся ткань, и, оторвав клок, приложила к разрезанному животу. Глеб застонал. По щекам катились слёзы, но ему было всё равно: страшная боль пожирала внутренности.
   – Живой? – крикнул Янтарь, успевая отразить хопеши сразу с двух сторон.
   – Вроде да, но дело плохо! – с трудом ответила женщина, казалось, горло забило толчёным стеклом.
   Парень заорал: боль набросилась сильными жадными спазмами.
   – Глеб… Глеб, держись! Нам бы ночь переждать, там и Древо и Бог… Только держись! – торопливо бормотала Ида, переворачивая промокшую тряпку. – Скоро утро…
   Небо действительно светлело, но до первых лучей ещё катастрофически долго. Полоз взревел, из последних сил отражая острые хопеши.
   – Держись, держись… Что? – Ида наклонилась ниже, к губам, перекошенным страданием.
   – Теперь не страшно… – прошептал Глеб, кривясь от боли. Он хотел улыбнуться, но не выходило. – Люди… не отвернутся… руку пожмут… вы – друзья, настоящие…
   – Ты не умрёшь, – голос её дрожал, на белое лицо друга падали горячие слёзы. – Не умрёшь, ясно? Не умрёшь! Не умрёшь!
   – Скажи ма… тери… – из последних сил прошептал он, – пе… рья…
   Слова оборвались тихим хрипом, тело бессильно обмякло, черноволосая голова упала набок. Рот приоткрылся, в остекленевших глазах цвета крепкого чая отразились блики первых солнечных лучей.
   – Не надо, не надо, не умирай! – сдавленно молила Ида, прижимая холодную ладонь Глеба к сердцу. – Ты же должен жить вечно!
   И в этот момент взошло солнце – ярко, запоздало и жестоко. Рассвет радостно целовал сонные листья вокруг истерзанной поляны, окрест клубился густой белый пар. Женщине же почудилось, будто на весь мир обрушилась кромешная тьма. Глеб лежал неподвижно, одинокий, как в жизни, так и в смерти, отросшая чёрная прядь траурной лентой застыла на бледной щеке. Луч скользнул в приоткрытый рот, и Ида ощутила, как теряет контроль.
   – Ненавижу! – кровожадно взвыла она.
   Такое случалось крайне редко, когда скопившиеся неприятности, переливались за край и били фонтаном. Дикая ярость залила с головы до ног. Разум ещё пытался пробиться, безуспешно заявляя о себе, но было слишком поздно: перед глазами упала красная пелена, а мышцы пульсировали от неистового желания рвать и терзать.
   – Убью! Убью вас всех!!
   Она подхватила два хопеша и ринулась кромсать нечисть, трусливо отступающую перед властью непреклонного утра. Ида не видела, как прозрачный воздух вздрогнул, будто хрустальный шатёр, задетый ветром, зато это заметил Янтарь.
   – Ида, стой!
   Но та не слышала – размахивая перед хапурами ятаганами, она безуспешно отыскивала взглядом плешивого. Некоторых из них Иде удалось достать – они шипели, прижимая к ранам пальцы, но на их место вставали новые, со свежими силами и ухмылкой на бессердечных лицах. Их становилось всё больше, кусты покорно трещали, подпуская убийц ближе. Янтарь за шиворот втащил женщину в круг, несмотря на яростное сопротивление. Она упала на спину, бросила ненавидящий взгляд на поляну и замерла.
   – Глеб… Глеб! Где Глеб?
   Полоз обвёл глазами круг, побледнел, и внезапно крепко прижал её к себе. Хапуры по-хозяйски скалясь, ступили в круг. Воздух дёрнулся ещё, на этот раз сильнее, смазав все предметы и тут же вернув обратно.
   – Пусти! – орала разъярённая женщина. – Ты видел его!
   Иде удалось вывернуться, но змей сжал её руку, горько прошептав:
   – Не надо… Не смотри!
   Она всё-таки обернулась и ахнула, не веря собственным глазам: на краю круга сидел лысый, по его подбородку текли ручьи неостывшей ещё крови. Он отрывал острыми зубами куски от мёртвого Глеба и, не жуя, глотал.
   – Не смей, ублюдок! Не смей!! Слышишь?! – завопила женщина.
   Воздух содрогнулся в третий раз, унеся крик Иды, полный боли и отчаяния, по кругу пошли белые волны, всё ускоряясь и ускоряясь, будто стены мощного вихря. Лица хапуров слились в одну безобразную маску, которая никак не хотела таять, но всё же лопнула под напором урагана. Ветер стих и замер, окутав старый лес призрачным туманом – стволы золотились в волшебной дымке, высоченная, по пояс, плакун-трава неслышно покачивалась. Гигантские корни усыпали медно-авантюриновые арабески опавших листьев. Между деревьями вилась узкая тропка, усыпанная рыжей хвоёй и сломанными ветвями. Где-то далеко, на опушке, зазвенела синица, словно колокол в храме на праздник.
   Ида упала на колени и горько зарыдала.
   Янтарь опустил меч с мешком на траву и обнял любимую, прижимая к груди:
   – Ему больше не больно…
   – Я не сдержа-ала… не сдержала обещание, понимаешь?! – надрывалась женщина. – Я клялась, что не позво-лю им убить его! Я клялась! А теперь он мёртвый! И эта лысая тварь сожрала его!.. Ааа!..

Глава 18. Священное Древо

   У Лукоморья дуб зелёный,
   Златая цепь на дубе том.
   И днём и ночью кот учёный
   Всё ходит по цепи кругом.
А. С. Пушкин, «Руслан и Людмила».

   Янтарь каждой клеткой чувствовал: Оно там, в конце этой тропинки, и знание это переполняло сердце безудержным ликованием. Древо звало властно, как Верховный жрец, и нежно, как любящая мать. К нему тянуло неукротимо, словно к родному дому, которого не видел много лет.
   – Идём, – хрипло обронил полоз, – оно уже близко.
   – Я так не могу, – нервно всхлипнула Ида. – Мы должны были похоронить его, как человека! А не оставлять на съедение тем шакалам!
   При нескончаемом наплыве клиентов ей казалось, что хуже быть не может, когда хапуры наступали на пятки, тоже казалось, что хуже быть не может, но по-настоящему глаза открылись только сейчас: ничего не может быть хуже потери дорогого человека.
   – Сделаем всё, что сможем. В моём племени, когда хоронить нечего, в землю кладут вещь покойника. Есть в мешке его вещи?
   – Ножи он в «Лодье» покупал, – она опустила голову, вспомнив, как парень азартно торговался с хозяином. – Нож можно положить…
   Змей кивнул. Вырезав мечом кусок дёрна между корнями падуба и клёна, он вскрыл небольшую ямку. Женщина судорожно гладила и сжимала деревянную рукоять, не решаясь расстаться с оружием. Ей виделся живой Глеб – он пел, спасая друзей и души бандитов, а его красивый голос нёсся по опушкам и вдоль ручьёв. Он смеялся, и рыжие блики разожженного им костра хохотали вместе с ним – на щеках и в карих глазах. Он шутил, рыбачил… Он сражался… сражался за то, во что верил, и его не стало… убили.
   Утерев слезу, она нашла в себе силы положить нож в землю.
   Янтарь приложил правую руку к сердцу и негромко произнёс нараспев:

     – Кто закроет твои глаза, Глеб?
     Некому? Я закрою:
     Мне случалось терять любимых.
     Кто споёт над тобою, Глеб?
     Некому? Я спою:
     Сын воинов, я знаю этот плач.
     Кто поднесёт факел
     К твоему костру, Глеб?
     Некому? Я зажгу это пламя.
     Да будет лёгок твой путь
     В Край Снов,
     Лихом оставшихся
     Не поминай.
     Ты был воин.
     Прощай, Глеб!

   – В бою неравном пал сражённый тяжёлым вражеским мечом… – прошептала Ида, закрыв глаза руками и тоненько всхлипывая.
   Сердце ныло от боли и гнева, в глазах двоилось от слёз, поэтому пришлось ухватиться за плечо полоза. Он стоял нерушимо, как скала, обнимая любимую, но смуглое лицо прочертили две солёные дорожки.
   Едва они заложили ямку травой и листьями, неприятное гудение наполнило утро. Крик тысячи тысяч миров ударил наотмашь, пуская по нервам электрический ток.
   Янтарь, застонав, прижал ладони к ушам, Ида схватилась за голову:
   – Больно, ему больно! Я чувствую…
   Звук шёл словно бы откуда-то со стороны тропинки, но в то же время охватывал весь лес: каждого жука и травинку.
   – Птах! Что это? – прошептал полоз, отирая кровь с пальцев.
   – Они жрут его, – горько выдохнула Ида, – жрут, понимаешь?..
   Гул на несколько секунд смолк, и змей замер, прислушиваясь. В следующее мгновение он сгрёб женщину в охапку и перекатился вместе с ней в овражек на обочине. Упав на мягкое дно, усыпанное сухими листьями и старым лапником, он закрыл ей ладонью рот, чтобы не выдала криком. Мучительное гудение тут же возобновилось, изводя омерзительной частотой – монотонной, назойливой.
   Сверху, на тропке, послышались уверенные шаги. Янтарь вслушался: четверо, трое мужчин, одна женщина, обувка странно лёгкая, будто… будто из человеческой кожи. И тогда донёсся гнилостный запах стухшего мяса.
   «Хапуры!»
   – Рашш маар! Сссвет! – тревожно скрипнул мужской голос. – Где-то совсем рядом.
   – Дха, болвхаан! – недовольно ответил другой. – Здхесь жше Верххнее Дрхево, нхе замхетилл? Йандлох Баха…
   – Я сслышшал сссвет! Видшел сссвет, – настаивал первый.
   – Тхыы прхосто лхенивый кхретин, кхоторый жшалеет пары зхубов дхля пхобеды Ххозссяина! Бхудешшь глодшать дхо зсаката, пхока не зассступит новая кхогорта! Пшшшёл!
   Шаги постепенно отдалились вместе с удушливой вонью. Ненавистный гул неожиданно стих, некоторое время Янтарь с Идой слышали своё дыхание в благословенной лесной тиши, нарушаемой лишь пеньем сойки. Где-то неподалёку разнеслась шипящая ругань, и в обратную сторону протопали усталые сменщики. Они ныли, жалуясь на зубную боль, и распространяли крепкий запах застоялой мочи. Ида зажмурилась: до того резало глаза.
   Внезапно лес снова содрогнулся и застонал от назойливого гула. Вздохнув, змей отпустил притихшую женщину и размышлял.
   – С четырьмя сразу мне не справиться. Если на смену этим заступит тоже четверо, мы можем прикончить сначала их, а потом, когда на закате будут возвращаться эти, прикончить их тоже. Путь к Древу будет свободен… пока остальные не спохватятся.
   – Ничего не поняла, – помотала головой Ида, – как ты их прикончишь, если справиться с ними не можешь?
   – У нас козырь. Мы о них знаем, они о нас – нет. Помоги-ка мне.
   Он выбрался из оврага и принялся тщательно осматривать тропинку и макушки деревьев. Затем снял плащ и вручил его женщине со словами:
   – Рви на широкие полосы.
   Сам же нырнул в чащу, вернувшись оттуда сначала с одним молодым поваленным деревом, затем со вторым. Утирая пот со лба, оценил гору лоскутьев, скинул рубаху и бросил Иде:
   – Режь. И плащ свой тоже.
   Когда оба плаща были искромсаны, полоз сел вытачивать из веток острые шипы и приказал ей связать две длинные и прочные верёвки. Сделав трещину в толстом суке, он вставлял в них одну за другой длинные иглы. Смастерив семь внушительных шипастых дубинок, змей вернулся на тропинку. Он сгибал у обочины крепкие молодые деревца, к которым привязывал ощетинившиеся «палицы». Скрученные верёвки Янтарь пропускал поперёк узкой дорожки, закрепляя у корней вековых дубов.
   Едва он присыпал следы листьями, хапуры на несколько минут смолкли. Лес, казалось, вздохнул с нескрываемым облегчением, как вдруг ноющий звук задребезжал вновь, напряжённо и мощно, колебля чащу: редкие птицы, пронзительно крича, сорвались с гнёзд и разлетелись кто куда. Судя по шуму, звери следовали их примеру.
   От непрестанного гула тошнило, у женщины носом шла кровь, полоз морщился, когда в ушах лопались сосуды.
   – Боже… они, что, никогда не устают? – простонала Ида.
   Она чувствовала, как перья силятся помочь, проясняя ум и снимая боль, но крик Древа так бил по нервам, что хотелось выть, катаясь по земле – выносить агонию Вселенной с каждой минутой становилось всё тяжелее.
   Оба разрезанных плаща ушли на ловушки с брёвнами, и женщина пожертвовала свои шёлковые штаны и сорочку, оставшись лишь в испачканном сарафане. Янтарю показалось мало двух стволов, он приволок ещё четыре и крепко связал их между собой. Обмотав сначала одну колоду, змей влез на дерево и перебросил веревки через мощные ветки. Ида с восхищением наблюдала, как вздуваются мускулы полоза, когда он тянет наверх тяжёлое брёвно – одно, затем другое, размеренно, сосредоточенно, скурпулёзно. Отведя молоты назад, змей спустился и долго сидел у корней, тяжело дыша.
   – Славно, – прохрипел он, жмурясь в палящее полуденное солнце, – повеселимся.
   Янтарь велел женщине отыскать несколько тонких высоких деревьев. Сделав несколько жадных глотков из фляжки, полоз влез на них и согнул гибкие стволы до земли, а Ида тем временем привязала к верхушкам веревки с петлёй на конце. Основательно укрепив западню, он отдал распоряжение замаскировать тропку листьями и снова скрылся в чаще.
   Ида с некоторым подозрением смотрела, как он подвешивает на последней тонкой верёвочке над дорожкой какой-то непонятный ком, весело насвистывая.
   Основательно закрепив все ловушки, они спустились обратно, в овраг. От земли, застланной мягкой хвоёй, несмотря на лето, несло холодом. Женщина потянулась к мешку с тетёркой, но полоз остановил её руку:
   – Никакого костра. Заметят сразу. И всё насмарку.
   – Мы ослабнем от голода, – расстроилась она, – я бы её и сырую съела!
   – Ничего. Я что-нибудь придумаю, – вздохнул змей.
   Он ободрал упавшую ветку шиповника, протянув любимой оранжевые ягоды. Спелые плоды показались необыкновенно вкусными, несмотря на то, что мякоть и шкурка застревали между зубов. Ида нашла за старой сосной мокрые сыроежки и, устало обнявшись, друзья сжевали их вместе со сладковатыми корнями пырея, запив остатками воды. Подняв ветку шиповника, полоз зажал её под подбородком так, чтобы колючки немилосердно впивались в кожу.
   Встретив удивлённый взгляд Иды, пожал плечами:
   – Глаза закрываются. Так я не усну.
   – Зачем так себя истязать?
   – Чтобы ты жила.
   – Ловушки предупредят тебя о хапурах.
   Змей упорно молчал. Ида склонилась на смуглую грудь, обхватив любимого за шею. Стоило отвлечься от рутинной работы, как боль начала тиранить душу. Страшная пустота грызла измученное сердце, ей не хватало улыбки Глеба и грустных карих глаз. Стоило вспомнить, как хапур алчно пожирал труп, и ненависть к багряным убийцам вспыхивала с новой силой.
   «Он был мне братом! Братом!» – думала она и снова плакала.
   Она не заметила, как сомкнулись отяжелевшие веки под мерный стук любимого сердца. Как Янтарь гладил её спине, когда она постанывала и всхлипывала, пытаясь очнуться.
   Короткий сон её раздирали кошмары: Глеба снова и снова пожирал тот плешивый, а затем парень открывал мёртвые глаза и говорил:
   – Ты должна попасть внутрь Древа. Найди Всевышнего, Ида, иначе будет слишком поздно. Ключ, самое главное – ключ… Ключ – это…
   Затем лысый вцепился в глотку парня, и последние слова захлебнулись в омерзительном булькающем звуке. Можно лишь было различить:
   – …юч эо… овь…
   «Ключ это любовь? Кровь?»
   А потом она видела чьё-то морщинистое лицо – невероятно древнее и неизменно жестокое, и не было ничего страшнее его и безумнее.
   «Да ведь это…»
   Ида с криком проснулась, запоздало зажав ладонью рот. Солнце было ещё высоко – золочёный шар обвили виньетки изумрудных листьев и яхонтовых ветвей. Хапуры неустанно жрали. Тело змея вздрагивало, сердце выскакивало из груди, и, подняв голову, женщина увидела, что вся его шея в крови и глубоких царапинах от острых колючек. Она отшвырнула ветку и решительно села. Полоза скрючило, зубы отчаянно впились в пальцы. Агатовые глаза лихорадочно бегали, не в силах задержаться на чём-то одном.
   «Мы все обезумели, потеряв свои лица».
   – Что с тобой? Янтарь, ты меня слышишь?
   Она распрямила его руки вдоль тела, оглаживая горячий лоб, достала фляжку и влила немного воды в приоткрытый рот. Змей сделал жадный глоток и задышал ровнее, взгляд стал живым, осмысленным, но по-прежнему нездоровым.
   – Что мне сделать? Как тебе помочь? Скажи! Скажи, если ты меня любишь! – умоляла Ида.
   Янтарь долго молчал, закрыв глаза. Наконец, он порылся в сапоге и протянул женщине два пояса, её и свой, хмуро бросив:
   – Мне надо поспать. Свяжи меня.
   Они окинула его непонимающим взглядом с головы до ног:
   – Знаешь, сейчас как-то не до ролевых игр…
   – Я не шучу. Я опасен.
   – Господи, да кто сомневается-то?
   Змей взлохматил непокорные пряди и тяжело вздохнул.
   – Я проклят. И лучше тебе не знать, кем и за что. Я слишком люблю тебя для того, чтобы покинуть. Они убьют тебя. Но со мной у тебя есть шанс выжить. Если только свяжешь меня…
   – Ты что… – в синих глазах застыло горькое изумление, – убить меня хочешь?..
   – Не хочу! Могу… Я проклят убивать каждую женщину, что полюблю! Я на днях только вспомнил, скольких убил. И освободит меня только смерть. Если убью и тебя… не будет мне жизни… да и мира тогда никакого не надо… Возьми пояс и свяжи. Я едва на ногах стою. Стоит мне заснуть – тебе конец.
   Ида потерянно молчала. Казалось, весь мир вдруг сорвался с оси и опрокинулся в бездонную пропасть, на дне которой оскалились острые скалы.
   «Да, мы все обезумели».
   – Вяжи крепче, любимая, – советовал Янтарь, когда она обматывала запястья. – Сядь подальше и не смотри. Да, я бы не отказался от хорошего кляпа. Твоя лента сгодится…
   Женщина неуверенно выдернула из косы синюю полоску, руки замерли у самых губ полоза. Она наклонилась, глядя в покрасневшие глаза, и нежно поцеловала его.
   – Помни всегда, – прошептал змей, – что бы ни случилось: я люблю тебя. Когда начнёт садиться солнце, прокричи петухом два раза, чтобы я смог стать тем, кто я есть.
   Он уснул мгновенно, едва голова коснулась травы. Ида сидела рядом и слушала родное дыхание, казнясь, что пошла у змея на поводу – руки за спиной, сапоги туго перетянуты, лента перечеркнула небритые щёки, смоляные пряди закрыли горбатый нос. Дорога к Древу заметно измотала его – сильного и упрямого воина, что никогда не сдастся и всегда пойдёт до последнего, пусть даже ценой своей жизни.
   «Вот оно, то, чего никогда не было в Косте, то, за что я так полюбила его – надёжность. Он – крепость. Нерушимая скала. На него всегда можно опереться. Когда мы придём к Богу, я попрошу, чтобы он снял это мерзкое проклятие…»
   Длинная коса расплелась, ветер растрепал тёмные пряди, щекоча ими скулы и голые плечи. Эти ласковые прикосновения не только снимали тошноту от неумолчного гудения, но и погружали в дремоту. Ида безуспешно щипала себя за руки, но отяжелевшая голова всё чаще падала на грудь. Поэтому, услышав рядом сдавленное рычание, она не сразу поняла, в чём дело.
   Янтарь больше не был Янтарём: всё лицо перекосило в припадке лютой ненависти, агатовые зрачки обратились кроваво-красными углями, совсем как у ведьм прошлой ночью, челюсти чудовищно разбухли.
   – Господи… – шептала Ида. – Да за что же можно так проклясть?
   Пытки тяжелее она не переживала никогда: любимый лежал рядом, корчась в неимоверных судорогах, а она ничем, совсем ничем не могла помочь. Оставалось только ждать захода солнца, считая каждую минуту, что тянулась невероятно медленно, как никогда в жизни. Если бы Ида могла, она набросила бы на светило лассо и силой притянула его к земле. Женщина понемногу отодвигалась, оборотень упорно полз за ней по траве, выкручивая руки в попытке высвободиться. Лента натянулась на затылке и перетянула раззявленный рот пополам; стало ясно, отчего так раздулись скулы: острые зубы защёлкали в опасной близи от жертвы. Они так долго блуждали по кругу друг за другом, что у Иды закружилась голова.
   «Когда-нибудь я упаду, и он нагонит меня, – проносились безрадостные мысли. – Какая жестокая ирония – умереть от рук любимого!»
   В конце-концов, солнце всё-таки сжалилось, опустившись за разом помрачневшие деревья. Ломкие тени протянулись повсюду, принеся вечернюю прохладу и запах остывшей земли.
   Женщина набрала в грудь побольше воздуха, сложила ладони лодочкой и завопила, изображая петуха. Полоз замер, буравя её злобным взглядом. Но, едва прозвучал второй крик, он яростно зашипел, задёргался и вдруг обмяк. Ида упала на колени, судорожно сдёрнув изглоданную ленту и развязывая пояса. Свой ей распутать удалось, а вот змеев никак не поддавался.
   – Режь, – прохрипел Янтарь, подняв голову, – свежая когорта уже бежит на твой крик…
   – Всё закончилось? – перепиливая путы ножом, она с надеждой заглядывала в чёрные глаза, но там отражалась лишь бесконечная усталость. – Ты жив?
   – Давай проверим, – полоз с силой дёрнул за бретельку сарафана, и женщина упала на него, стукнувшись лбом о горбатый нос. – Ну, как, жив?
   Ида слабо улыбнулась, проведя по колючей щеке.
   – Сейчас начнётся представление, – ухмыльнулся Янтарь. – Предлагаю места в первом ряду.
   Хапуры топотали тяжело, на весь измученный гулом лес. Земля едва заметно вздрагивала под сапогами из кожи тысяч погубленных душ.
   – Кто тебя проклял? За что? – повторяла Ида, но змей, будто не слышал её.
   – Ты говорила, ненавидишь этих ублюдков. Не упусти возможность отомстить за Глеба…
   Шаги с каждой минутой приближались – неумолимо, как сама Судьба. Всё стихло: редкое пение птиц и шорох ветвей. Лёгкий ветер принёс омерзительную вонь, но из-за гула Ида её почти не почувствовала. Она застыла: страшно было повернуть голову, казалось, любое движение выдаст их багряным убийцам. Женщина ощутила, как напрягся Янтарь, сжав её руку и едва дыша. Стук сердца отдавался громом в ушах, когда шаги раздались над головой и стихли.
   Хапур с шумом втянул лесной воздух, но ничего не обнаружил и смачно сплюнул:
   – Я ссслышшшал…
   Скосив глаза, Ида увидела, как полоз нервно водит языком по нижней губе. Встретившись с ней взглядом, он разомкнул пальцы и показал указательный, средний, безымянный и мизинец.
   «Четверо. Когорта».
   – Шсссаа!.. – удовлетворённо выдохнул другой, и женщина сжала всю волю в кулак, чтобы не закричать: над ними стоял плешивый. – Они где-то зде-есссь…
   Азарт поиска так увлёк его, что прошёл немного вперёд и склонился у обочины. Тёмный овражек закрывали мощные корни сосны, человеческий запах звал нагнуться, чтобы увидеть…
   – Аааарррххх!! – успел исторгнуть плешивый, когда нечто обхватило его за ногу и с силой подбросило вверх.
   Пальцы автоматически сжали хопеш, но от последующего резкого рывка тут же выпустили. Взмахнув руками, лысый пытался достать рукоять, но ятаган выскользнул и перерезал ему глотку, гулко вонзившись в землю.
   Сумеречный лес наполнил оскорблённый вой хапуров: труп воина повис на дереве, раскачиваясь из стороны в сторону, как кукла, безвольно взбрякивающая руками. Багряные завопили громче, когда тропинку щедро полил кровавый дождь – из открытой раны так и хлестали густые тёмные потёки, порождая волны дикой паники. Ида в овражке злорадно улыбнулась, размазывая по лицу алые капли убитого.
   «Глеб отмщён. Да».
   От сладковатого запаха крови по телу разнёсся бешеный ритм, бьющий в такт пульсу. Гул наконец-то стих, а значит, предыдущая когорта возвращалась сюда. Пара багряных ринулась назад, и лишь один навстречу своим. Ираида различила два крика: женский и мужской, а значит, ещё одна ловушка сработала, пронзив жертв насквозь толстыми шипами. Судя по воплям боли, они беспомощно повисли на иглах, на все голоса призывая смерть.
   Спустя несколько томительных минут, испуганный сменщик вернулся с четвёркой, еле волочащей ноги. Он встревожено шипел, показывая на тело, болтающееся на дереве, под которым уже натекла большая лужа. Но его спутников больше заинтересовала пара, издающая стоны поодаль, в потёмках.
   – Кхто этхо бхыл? – осведомился хапур у умирающих, но те не смогли сказать ничего путного. – Нхадо дхать знхать охстхальнымм.
   Они засеменили по тропинке вглубь, но кто-то из них опрометчиво наступил на верёвку, которая не замедлила натянуться, высвобождая тяжёлое бревно. Багряные обернулись на хруст веток, но было поздно: двоим удалось откатиться в последний момент, а троих с невероятной силой ударило несколько раз и придавило, сломав сразу несколько ребёр и берцовых костей. Предсмертных криков в лесу прибавилось.
   В этот момент Янтарь взобрался по склону и вытянул за собой Иду. Двое уцелевших – мужчина и женщина, оскалились, направив в их сторону ятаганы. Полоз радушно улыбнулся, подхватил хопеш плешивого и швырнул куда-то вверх. Хапуры отпрыгнули от серого комка, рухнувшего на тропинку, прямо перед ними, но это их не спасло. Тряпичная затычка от удара выпала и лес наполнило яростное жужжание: осы всем роем облепили первую движущуюся цель, что увидели – двух напуганных убийц в багряном. Вопли пары присовокупились к стонам раненых бревном и шипами.
   – Ходу, ходу! – орал змей, дёрнув женщину за руку.
   Подхватив суму, они ринулись по едва заметной тропинке, что было сил, голодные, уставшие, но не побеждённые. Ида поймала себя на мысли, что из горла, перехваченного тяжёлым дыханием, рвётся хохот. Ноги подгибались, но она летела вперёд, и густой лес по бокам сливался в изумрудно-агатовое полотно.
   Путь вывел их к широкой круглой поляне, она так и горела волшебным светом, озаряя наступающую ночь жёлто-зелёными всполохами, словно маяк, хранящий жизни путников. Елань была вытоптана и осквернёна сапогами хапуров. Ковёр из прелых листьев под ногами благоухал скисшими яблоками и забытым поцелуем.
   «Вот почему Древо не было видно из леса – невозможно увидеть то, что вне всех миров и твоего понимания», – подумал Янтарь.
   Он, прищурившись, остановился, восстанавливая дыхание и боясь расплакаться от нахлынувших чувств. Разбитое тело ныло, но в груди всё горело тепло и ярко.
   «Я дома… Дома!»
   Ида много раз видела Его во сне, но всё-таки застыла перед первозданным великолепием. Мощный гигант уходил макушкой далеко вверх, в неведомые выси, заливая всё вокруг невероятно нежным и прекрасным светом. Огромные кофейные ветви, усеянные изумрудными листьями, отечески простирались во все стороны, создавая призрачную тень. Исполинская железная цепь опоясывала сильно обглоданный ствол на несколько раз, словно пытаясь уберечь, спасти от жадных пришельцев из Нижних миров, но зеленоватый сок бежал по коре, неуловимо напоминая кровь. И откуда-то сверху, из кисельно-белых облаков на траву падали перья: чёрные, длинные, горестные, словно чьи-то слёзы.
   Ида с изумлением ощутила, как сильно влечёт её сюда, и всегда влекло – вот оно, то, что ищет каждый человек, средоточие смысла жизни. Здесь хранилось всё, от чего сильнее билось сердце: запах мандаринов и новогодней ёлки, желанный поцелуй любимого и улыбка матери, аромат яблочного пирога субботним утром и радостный смех. Здесь тебя любили такой, какая ты есть, и она не знала, что нужно сделать, чтобы отказаться от этой любви.
   «О, как же хочется разгладить, убрать, растереть эти язвы, эти уродливые язвы, которые прогрызли хапуры в коре и металле! Их не должно быть здесь, нет, не должно!»
   Они взялись за руки, как Адам и Ева, подходя всё ближе к Древу. Женщина прислонилась к шершавой поверхности, чуя, как благодарно отозвалось Оно на временное избавление от боли.
   Янтарь обвёл взглядом поляну, не в силах оторваться от удивительного зрелища.
   – Ты видишь? Видишь?
   Женщина отстранилась, поражённо оглядываясь вокруг: от Древа во все стороны уходили тысячи тысяч полупрозрачных тропинок, как та, по которой они пришли. Стоило задержать внимание на любой, как она раскрывалась целым миром – огромным, с десятком солнц и миллиардами жителей, таких разных и в то же время одинаковых. Некоторые ветви дышали могильной пустотой Тан-де-леха, во многих других слышались крики о помощи и мелькали багряные плащи.
   Ида отвернулась к толстой жёсткой коре и тут же изумлённо выдохнула:
   – Посмотри, посмотри на них…
   Тысячи ярких человеческих образов витали вокруг. Многие из них заметно поблекли, но большинство всё же сверкало, как звёзды. Они, толпились, словно живые: можно увидеть каждую их мысль или родинку. Сероглазый монах в чёрном клобуке, улыбчивая женщина в красном платке, доктор в белом халате, скрестивший пальцы на круглом животе, и много, очень много детей. Больше других Ида поразилась нескольким призракам.
   Вот профессор, худой, согбенный старичок в довоенном твидовом пиджаке. Подходя к Древу, он снимает фетровую шляпу, и ветер треплет его редкие седые пряди. От волнения ему хочется закурить вишнёвую трубку, что лежит в правом кармане, но он решается и смотрит, смотрит на Древо. Он слышит прекрасную музыку, видит сотни эльфийских королевств и стяг, на котором всегда будет Древо.
   Вот высокий брюнет в длинном плаще поверх бархатного актёрского кафтана и кожаных башмаках. Ласковый свет падает на высокий лоб и красивое лицо, обрамленное тёмными волосами до плеч. Глубокие карие глаза так и горят – в них сияет тайное знание, которое нужно открыть людям. Пальцы машинально ищут перо и огрызок бумаги, губы торопливо шепчут сонеты, пытаясь успеть за молниеносной мыслью автора.
   А вот невысокий смуглый мужчина в домашнем шёлковом халате. На балах его видят, конечно, во фраке, на набережной Невы – в цилиндре, но чаще – именно в этом халате, с пальцами, вечно испачканными чернилами от затупившегося пера. На полных губах играет счастливая улыбка – он любит приходить сюда, здесь он черпает новые идеи и силы. Он хочет рассказать всем об это месте, о том, откуда видны все миры. О том, где увидел Черномора, летящего над лесом, а за бороду колдуна держался синеглазый Руслан… Он мечтает привести сюда жену. Но женщине с красивыми ножками не нужны крылья.
   – Господи… они все здесь были…
   «Ну, конечно – ведь здесь ответы на все вопросы. Начало пути и его конец».
   «Это Кетер, Высший из сефирот…»
   «Это сила творить…»
   «Ацилут…»
   «Воля жить…»
   Вдруг земля вздрогнула от злобного воя, листья затрепетали, трава вздыбилась, ветер поднял в воздух перья. Ида и Янтарь обернулись. Лилово-чёрный лес стонал от топота миллионов сапог из человеческой кожи. По паутине тропинок, окружающих поляну, красными муравьями бежали хапуры, постоянно увеличиваясь в размере. С каждой минутой их становилось всё больше и больше, очевидно, кто-то из раненых успел подать знак остальным.
   – Нам надо внутрь… – прошептала женщина, безуспешно пытаясь заслонить спиной Древо. – Я не пущу, я их к Нему больше не подпущу!..
   – И как туда попасть?
   – Ключ! Нам нужен ключ!
   – Что ещё за ключ? Где его взять?
   Деревья и кусты слева затрещали, не выдерживая натиск багряных. Елань засмердела и разом потемнела, будто великан сдавил её в своём вспотевшем кулаке. Змей бросил мешок на траву и сжал в одной руке меч, в другой нож. Ида лихорадочно ощупывала ствол в поисках входа. Шершавая кора приятно грела пальцы, отзываясь на прикосновения и едва слышно умоляя:
   «Помоги… больно… Мне больно…»
   – Как помочь? Как их убить? Скажи!
   «Я не могу убивать. Я только создаю…»
   – Пусти нас внутрь! Мы поможем!
   «Ключ… Нужен ключ…»
   – Что за ключ? Где он?
   Она отпрянула, не дождавшись ответа, когда рядом со щекой в кору вонзился звенящий хопеш. Миры содрогнулись: от раздирающего вопля Древа хлынула волна нестерпимой боли, даже хапуров отбросило назад.
   Змей поднялся, развернувшись к наступающим. В чёрных глазах вспыхнула невиданная ярость, отодвинув усталость на задний план. Янтарь насчитал двадцать шесть воинов и кровожадно оскалился, прикидывая диспозицию.
   – Чёрт с ним, с ключом! Зато мы будем жить вечно! – подмигнул он женщине.
   Ида встала, тяжело дыша от гнева и сжав кулаки.
   «Поможешь?»
   «Да. Я всегда помогал вам…»
   Ида ахнула от силы и неистового желания творить, ворвавшихся в тело и душу. Веки до слёз обжёг синеватый свет, рвущийся откуда-то изнутри, пальцы возбуждённо подрагивали, будто от сильного напряжения. На мгновение стало очень страшно: она могла бы сейчас перевернуть вселенную.
   – Валите туда, откуда пришли! – рявкнула она в сторону хапуров, но в ответ донёсся лишь издевательский смех.
   Женщина истово перекрестилась, глубоко вдохнула Его запах и прошептала:
   – Помоги нам, Господи… Во имя жизни на земле…
   Затем быстро оборвала колты и швырнула влево:
   – Там, где лес стоял, там гора расти,
   Не перелететь и не обойти!
   Когда почва раскатисто вздрогнула, полоз упал в траву, стукнувшись затылком о Цепь. Из земли до самого неба, грохоча, поднялись две крутые серебристые скалы. Они с хрустом сминали лес, начисто отгораживая их от преследователей. Со сверкающих уступов ещё осыпались чёрные комья, когда справа из кустов повалили свежие силы врага. Янтарь метнул нож и попал одному в горло, двух других пришлось удерживать мечом. Ида обернулась, ослепляя лазоревым сиянием, и выдернула из волос короткую ленту. Сложив ладони чашечкой, она легко подула, и синяя полоска полетела высоко над головами сражающихся. Зацепившись за ветку, ткань полоскалась на ветру.

     – Там, где вереск рос, там беги река,
     Высока волна, круты берега!

   Голос Иды возрос, на мгновение перекрыв все звуки, лента вдруг поникла и разлилась широкой полноводной рекой, сразу отдалив хапуров от поляны на многие километры назад. Зеркальные волны, в которых тускло отражались звёзды, метр за метром жадно поглощали сушу, слизывая волнами с берегов шиповник и вереск. Играя бурунами и пенистыми барашками, освобождённая вода неслась вглубь бархатно-чёрного леса, уверенно прокладывая себе ложе. Однако, десятку багряных, подобравшихся к Древу слишком близко, удалось устоять на посветлевшей елани. Обнажив клинки, они ринулись в бой.
   – Ида-а! – орал Янтарь, стараясь перекричать шум воды, – сзади!
   Пока что ему удавалось сдерживать натиск, обманывая хапуров и стравливая между собой. Троих он серьёзно ранил, оставив умирать на траве и сожалеть о бесцельно прожитых жизнях, а вот четвёрка опытных воинов могла в любую минуту прикончить его – они действовали чётко и слаженно, умело подводя его под смертельные удары, которых он избегал чудом да ловкостью. Особенно не нравился один, с холодным рыбьим взглядом, его будто направляла сама Купава из озёрной могилы, твёрдо вознамерившись отомстить за поруганную честь. Ещё двое, кажется, новички, и серьёзного вреда не причинят, если раньше них не доберутся те, что бегут с тропинок позади Древа.
   – Подходи, не боись! – хрипло подбадривал он противника. – Никого не забижу, всех гостинцем одарю!..
   Обежав Древо, Ида кинулась защищать тыл. Не сводя взгляда с нескольких багряных колонн, которые вот-вот должны хлынуть на поляну, она нашарила в мешке деревянный гребень и, широко размахнувшись, бросила между двумя старыми берёзами.

     – Гуще-чаще, гуще-чаще,
     Разрастайся глушь да чаща!..

   Земля завибрировала так, будто её чрево перемалывали гигантские дождевые черви. Не удержавшись, женщина упала с пучком пырея в кулаке и услышала, как лес скрипит под напором новых деревьев. Крики раздавленных хапуров заглушил раскатистый хруст сломанных сучьев и быстро растущей коры. Сначала в ночное небо устремились сосны, вонзившись в седые тучи, как корабельные мачты, следом набухли кряжистые ели, заслонив серебристый серп роскошным малахитом плотной хвои, ива и ольха сплелись в тесных объятиях, образуя непролазные дебри, не хуже мексиканской сельвы.
   Сердце Иды оборвалось, когда крик Янтаря разорвал изуродованную елань. Бешеный пульс замер, сменившись нитяными всплесками страха, свет в глазах угас. Выронив силу Древа, она, сломя голову, бросилась назад, огибая бесконечно широкий ствол, и понимая, что опаздывает.
   Змей задыхался. Не хватало сил, пот заливал глаза, руки не слушались, ноги превратились в две неповоротливые колоды. Хапуры троились, и он не знал, верно ли наносит удары, положившись на одну только интуицию. У корней уже багровели пять трупов, трое хапуров окружили полоза, то и дело раня острыми хопешами и насмехаясь. Вспышки ярости хватило ненадолго, а бессонная ночь брала своё. Левый бок обильно кровоточил, заливая штаны и сапог, меч в руках подрагивал, норовя выскользнуть, однако, ему удалось каким-то чудом уйти сразу от двух ударов и перерубить жилы третьему нападавшему. Тот взвыл, покатившись по траве, а двое остальных принялись с рёвом теснить змея.
   Янтарь отступал до тех пор, пока не почувствовал спиной шершавый ствол, а боковое зрение отметило синий сарафан, мелькнувший справа, и руку хапура, что дёрнулась в ту же сторону, посылая хопеш. Тело сработало инстинктивно, так резко выбросив меч, что в плече что-то щёлкнуло, руки обхватили затылок багряного, а голова саданула вражий лоб так, что из глаз обоих посыпались искры. Потеряв ориентацию в пространстве, багряный, охнул и сел. Звон клинка, остановившего ятаган, хрустальной музыкой прозвучал невдалеке. Воздух перед лицом вздулся, знаменуя сильный удар (полоз был более чем уверен, что его нанёс тот самый, с рыбьим взглядом), Янтарь начал отклоняться вправо, но не успел: острый хопеш отсёк левую руку и злорадный голос уронил:
   – Прόклятому прόклятую смерть.
   – Янта-аааарь!!
   Кровь змея обагрила кору Древа и Ида страшно закричала, разом вспомнив все свои сны, вдруг обратившиеся страшной явью.
   «Божемойгосподи! Так вот чья кровь должна пролиться!»
   Ствол тут же разошёлся по швам, будто расшитая бисером ткань. Узкий ход светлел тепло и уютно, приглашая внутрь.
   «Ключ – это кровь! И любовь…»
   Змей упал навзничь, запрокинув голову, кадык тяжело ходил туда-сюда. Он только хрипел: сил кричать не было. Сердце рванулось из груди, перед глазами зарябили аляповатые разводы.
   – Не надо! Не надо! – запоздало закричала Ида. – Ничего мне без него не надо!
   Хапур занёс хопеш в последний раз. Женщина бросилась к любимому, но запнулась за корень и упала. А когда поднялась, ей казалось, она рехнулась: вместо черноволосого мужчины по траве поползли тугие блестящие кольца. Гигантская змея – золотистая, с коричневым узором, схватила хапура и, резко сжав в смертельных объятиях, выпустила мокрый измятый комок. И тут же из ночной мглы, с единственной, ничем не защищённой, стороны, неудержимо повалили багряные. Поляна наполнилась шипением, свистом и скрежетом, и свет её, чистый и прекрасный, затрепетал, как пламя свечи во мгле на ветру.
   – Йандлох маан! Ххашшшмет-тсссу! Йандлох Баха маар! Рашш маар! – неслось со всех сторон. – Убить, убить всех! Смерть богу и всему живому! Гасни, свет!
   «Они текут… Как красная безбрежная река…»
   – Янтарь… Ян-таарь… – как заведённая, повторяла Ида, не в силах поверить в происходящее.
   Слёзы, капающие с подбородка, уже не помогали. Она чувствовала себя ограбленной и обманутой, вывернутой наизнанку. Хотелось рвать волосы, орать благим матом и кататься по земле, выдирая траву с корнем, лишь бы заглушить, заглушить эту боль.
   В его крупных жёлтых глазах с узким зрачком больше не вспыхивали агатовые искры, а вместо носа с горбинкой теперь выступала узкая морда, которая без устали долбила хапуров, проламывая черепа. Полоз стискивал кольцами нескольких сразу, швыряя в наступающих груды костей и сминая нестройные ряды. Тех, что пытались подобраться к женщине, змей люто лупил хвостом. Он двигался так стремительно, что жуткие раны от ятаганов по бокам она увидела не сразу.
   – Ух-ходи-и… – прошипел Желтобрюх. – Бе-гии.
   – Не пойду! Не брошу… Нет! – сама мысль показалась ей чудовищной.
   – Быссстрее… Сссил осссталось мало…
   – Не могу… Не могу я тебя оставить, слышишь?! Кем бы ты не был!
   – Возсьми мою чешшшуйку, иначше я никогда не ссмогу вернутьссся к тебе!
   – Вернуться? Как?
   – Верь мне. Любовь сссильнее ссмерти!
   Ворвавшись в гущу багряных, Янтарь раздробил их атаку, выкроив несколько мгновений, чтобы вернуться к любимой. Ида с ужасом уставилась на глубокие раны от хопешей, не решаясь сделать змею ещё больнее. Зажмурившись, она дёрнула первую попавшуюся чешуйку. Та почему-то отошла неожиданно легко, оказавшись с ноготь величиной. Дрожащие пальцы сунули её за щёку.
   Прямо по телам погибших товарищей бежали всё новые и новые хапуры – казалось, мир покраснел от крови и зла, но она знала, что это только начало. Янтарь подтолкнул её мордой ко входу, Ида ступила внутрь и тут же истошно закричала, услышав его тяжёлый стон, и глухие удары, когда навалившиеся убийцы начали рубить змеиное тело. Женщина рванулась наружу, но кора мгновенно срослась, заперев её в высокой круглой башне.
   – Будь ты проклят, Мэш! – надрывалась она, ломая ногти о стены. – Ты знал о жертве, знал! Знал и ничего мне не сказал!
   Ида голосила так долго, что охрипла и потеряла сознание.

   Омертвела, одеревенела. Застыла, как Янтарь, на сосновой коре.
   Скрииип. Скрип. Скрип.
   Сначала они рубили кору ятаганами, и при этом создавался на удивление неприятный зудящий звук, от которого пересыхало во рту. Но затем, хапуры, очевидно, стали вгрызаться зубами, кроша Древо, как жуки-точильщики. Этот звук был намного хуже, он крепко ассоциировался со сверлом стоматолога, от него невыносимо ныли нервы и шла носом кровь.
   Скрииип. Скрип. Скрип.
   Спать хотелось безумно: сказывалась бессонная ночь. Глаза предательски слипались, тело ослабло и просило покоя. Вся усталость, что накопилась от этого опасного путешествия, навалилась разом и тянула на пол. Но хуже всего были обмороки. Ида обнаруживала себя то сидящей, опершись на светлую шершавую стену, то лежащей ничком на отполированной деревянной ступени, с кругами спиленных сучков. А что за чёрные провалы скрывались между этими эпизодами, женщина не знала, да и не старалась узнать – при любой попытке подумать голова тяжелела, как чугунное ядро, и она снова скатывалась в мучительное забытьё. А когда открывала глаза, от стен снова лился жёлто-розовый свет, озаряя гладкие широкие ступени, которые пели: скрииип, скрип, скрип. Потом в эту протяжную мелодию вторглось эхо от топота и тяжёлого дыхания хапуров, которое неслось с нижних ярусов.
   «Прорвались… Твари прорвались…»
   Эти звуки наполняли слепым ужасом, Ираида вздрагивала, увеличивала скорость и, опираясь на стены, бежала по ступеням. Она старательно гнала от себя ту мысль, что когда она в очередной раз отключится, то вряд ли откроет глаза, а если и откроет, увидит жуткие рожи хапуров, все в крови, крови её друзей.
   Ида не знала, сколько времени прошло. Она поднималась вверх, когда подгибались колени, вставала на четвереньки и ползла. Обмороки чередовались с судорожным движением вперёд. Иногда мерещилось, что она не здесь, а сидит дома на кухне и цедит горячий кофе, а с потолка порхают чёрные перья. А порой чудилось, будто вокруг не кора Древа, а шелестящие ивы на берегу реки, лёгкий ветер раздувает растрёпанные волосы и отчётливо пахнет полынью. Изредка женщина «возвращалась» на работу: маленькая душная редакция, за спиной, на подоконнике, роскошная монстера и фикус, дробно стучат по клавишам наборщицы и, радостно пища, из недр кассового аппарата на свет появляется чек. Что было сном, а что реальностью, определить невозможно – светлые стены перемежались узкими тропинками в смешанном лесу или гулом пыльных автомобилей на проспекте Ленина. А потом в эти видения вторгались далёкие «топ-топ» хапуров. Ираида снова вздрагивала, просыпалась от страха и боли в рёбрах – давили ступени, на которых она засыпала – вздыхала и снова шла. Она не чувствовала ни рук, ни ног, ни тяжести сапог, просто бежала куда-то, гонимая слепым страхом и отчаянной безысходностью.
   Вверх. Вверх. Вверх.
   Скрииип. Скрип. Скрип.
   Она всё силилась понять, сколько же прошло времени. Мнилось, будто всё это один и тот же жестокий кошмар: проклятая винтовая лестница будет извиваться вечно (вечно! Вечно! Вечно!), никогда не кончаясь, а она, Ида, никогда не проснётся и будет всю оставшуюся жизнь ползти по этим стёртым ступеням, пока не поседеет, и зубы не вывалятся из шамкающего рта.
   Постарела. Высохла. Искрошилась…
   Топот за спиной отчего-то затих. Возможно, преследователи также устали.
   «Устают ли они?»
   «Они не выносят истинного света. Они могут поглотить его, но я не могу сказать, сколько времени это займёт», – вспомнила Ида слова кота.
   Чем дальше она брела, пошатываясь и запинаясь, тем больше казалось, будто Хранитель, Глеб, Янтарь и эти хапуры – дьявольская шутка. На мгновение даже послышалось, что в коридоре замирают отголоски чьего-то смеха. Но нет, это всего лишь обезумевший пульс крови в висках.
   Мышцы протестующе ныли при каждом движении, ступени плыли и двоились в глазах. Ида оперлась плечом на стену, выравнивая дыхание. Она пыталась вспомнить Янтаря и Глеба, чтобы как-то стимулировать силы. Ничего. Друзья просматривались смутно, будто через плотную стену дождя. Сердце в груди будто умерло, оставив после себя гулкую пустоту – крикни и только эхо отзовётся в ответ.
   «Какое мне дело до того, что всё погибнет, если я навсегда останусь здесь? Разве не умерли уже Глеб и Янтарь? Мне нужно было остаться там, на поляне, чтобы не подохнуть здесь, в одиночестве…»
   И вдруг паренёк и полоз вспыхнули в мозгу ярко, как разорванный в крике рот.
   «Теперь не страшно… Люди не отвернутся… руку пожмут… вы – друзья, настоящие…»
   «Верь мне. Любовь сильнее смерти!»
   На ступени упали слёзы: Ида вспомнила. Ощутила чешуйку за щекой. И горько бессильно заплакала.
   «Разве я стою их? Они погибли за меня, а я ползу, как черепаха! Почему в живых осталась именно я, а не Глеб или Янтарь? Они бы вмиг добрались до верха!»
   Женщина нашла в себе силы встать, и медленно, но уверенно зашагала. И, будто услышав, её поступь, задрожала вся лестница, снизу ясно послышались злобные проклятья и громыхание сапогов преследователей.
   – Скрип! Скрип! Скрип! Скрип! – в такт шагам кричали ступени, провожая Иду. Желтовато-розовое сияние становилось всё ярче и ярче, нежно грея, но женщина не поддавалась на обманчивое тепло, так и норовившее разморить. Икры пружинили колющей болью, косые мышцы секаторами резали бока, дыхание срывалось, горло горело. Но Ида шла, облизывая сухим языком растрескавшиеся губы. Перед ней стояли плечо к плечу двое: юный Глеб, серьёзный и бледный, и сосредоточенный полоз, упрямо вперивший в женщину взгляд блестящих чёрных глаз. Они надеялись на неё, всё время были рядом и тянули вверх, поддерживая, насколько хватало сил и любви. И она не собиралась подводить их.
   «Я приду к тебе, тонкая молния», – пел хриплый голос, а другой, сильный и красивый, вторил ему на свой манер:

     «…Качает лихо провода
     Залётным ветром
     Залётным ветром
     Залётным ветром…»

   Она занесла ногу, чтобы опереться на следующую ступеньку, и оступилась. Лестница наконец-то кончилась, свет, струящийся отовсюду сразу, не слепил, но нежно сиял, как множество лампад. Под сапогами хрустели мягкие стебли.

     «…А мы с тобой – два моряка,
     Забытых где-то,
     Забытых где-то —
     На краю земли…»

   Тепло сладко грело со всех сторон. Причудливые ароматы, в которых угадывались ноты жасмина и ванили, а также масса неуловимых нюансов благоуханного иланг-иланга и совершенно неопределимой свежести, лились, как летний дождь. И всё же в этих одуряющих облаках запахов скопилась вполне ощутимая горечь, будто раскушенные горошины чёрного перца.
   «Вот она его боль!.. Ему плохо… Что-то бесконечно мучит Его…»
   Вопли злобы и ненависти на мёртвом языке за спиной становились всё громче и неистовее. Возможно, хапуры дошли до самого верха лестницы, приспособившись к свету коры Древа, но сияние Бога им пока было не по зубам.
   Ноги заплетались всё сильнее, увязая в густой траве, перемежённой пастушьей сумкой и подорожником. Ида тщетно попыталась вырваться из навалившегося забытья, но организм твёрдо отказал, отключив сознание и погрузив в чёрное облако тяжёлого сна.

Глава 19.
Последний танец

   Измучась всем, я умереть хочу.
   Тоска смотреть, как мается бедняк,
   И как, шутя, живется богачу,
   И доверять, и попадать впросак,
   И наблюдать, как наглость лезет в свет,
   И честь девичья катится ко дну,
   И знать, что ходу совершенствам нет,
   И видеть мощь у немощи в плену,
   И вспоминать, что мысли заткнут рот,
   И разум сносит глупости хулу,
   И прямодушье простотой слывет,
   И доброта прислуживает злу.

   Измучась всем, не стал бы жить и дня,
   Да другу трудно будет без меня.
Уильям Шекспир.

   Её разбудило негромкое журчание. Рядом пахло мятой, а в горле пересохло, как тогда, когда они с Глебом бежали по лесу от разбойников.
   «Когда это было? Месяц назад или тысячу лет?»
   Ида заставила себя сесть. Руки по локоть увязли в шелковистой мураве, ветер ласково щекотал сквозь дырки в сарафане. Тёплый свет заливал всё вокруг, отражаясь в ручье, шумящем справа, блики солнечными зайчиками бежали по лицу.
   «Это рай», – решила она, пододвигаясь ближе к звенящему потоку.
   Вода оказалась ледяной и чистой, утоляя не только жажду, но и голод. Но то ли от сладковатого привкуса, то ли от жажды Ида немного опьянела. Золотистые искры разбежались по всему телу, и она вновь почувствовала ноющие руки, стёртые ноги, и даже травинку, ласково щекочущую запястье. Женщина поднесла к глазам пальцы с содранными ногтями – раны быстро затягивались от целительной влаги. В голове, наконец, прояснилось, и сердце заныло.
   «Янтарь… Ах, Янтарь…»
   Но слёзы кончились ещё там, у самых корней, когда она с отчаянным криком бессильно впивалась в жёсткую кору, когда хапуры…
   «Хапуры!»
   Ида затравленно огляделась. Выход пропал, на его месте торчали несколько багряных, туго переплетённых толстыми сучьями по ногам и рукам. Живые ещё глаза с ненавистью буравили женщину. Острые ветви растянули жертвам алые пасти, не давая пускать в ход зубы, пару хопешей древесина поглотила полностью. Однако, прямо из земли, торчали руки по локоть, кисти и просто пальцы, бессильно цепляющиеся за пучки густой травы.
   «Рай и ад поменялись местами».
   Внезапно одна рука вырвалась наружу, а вместе с нею всклокоченная голова с комьями влажной земли. Глаза налились кровью, изо рта шла жёлтая пена:
   – Убхью сссукху!..
   Следом прорвался ещё один – по самую грудь. Лицо почернело от страшной злобы и грязи, он исходил проклятьями и безудержным воем, пытаясь отрыть сам себя. За ним показался другой – надсаживаясь кашлем, он рвался из плотной утробы. Ветви не успевали обвивать хапуров: те лезли слишком быстро. Одному удалось вытянуть ятаган, и он принялся рубить живую клетку.
   Ида в ужасе отступила и, споткнувшись, упала на спину. Сверху всеми цветами радуги переливался небесный купол невиданной чистоты. Она вскочила, не зная, куда бежать. Земля перспективой уходила вдаль, словно широченный мост, который загибался по краям, будто гигантское бревно, будто… ветвь Древа. Со всех сторон природный парапет окружала изумрудная бездна – листья иных ветвей-миров. Справа на лужайке чернела чья-то длинная тень, судя по форме, владелец её был гигантским чудовищем, похожим на…
   Вода в ручье на мгновение покраснела, как кровь, и сразу потеряла цвет, став вновь прозрачной.
   «Что это? Глюки?»
   Мимо порхнула коричневая бабочка – обычная крапивница – и тут же рассыпалась серым прахом. Ида потрясла головой и обернулась: клетка шевелилась, как живая. Древо продолжало бороться, выпуская всё новые и новые ветви взамен отрубленных и перегрызенных, но хапуров становилось всё больше. Раздирая землю, они упорно лезли наверх, яростно топча друг друга и ломая сучья. Женщина бросилась в спасительную тень, которая оказалась густым ворохом иссиня-чёрных перьев. Ида с надеждой сгребла их в охапку, но тут же выпустила: они показались такими мёртвыми, холодными, и больше никуда не звали. Задрав голову, она ахнула: свет загораживала чья-то огромная мрачная фигура. Женщину так обдало горечью и разочарованием, что она чуть не задохнулась. Уже пробегая между сильных когтистых лап под вороным телом и блестящей широченной грудью, она вспомнила:
   «Птицы всегда перелетают с ветки на ветку. А мы созданы по образу и подобию Его…»
   Мощный клюв Великого Сокола угрожающе загнулся, каменный взгляд мудрых карих глаз устремился в место, известное ему одному.
   «Сядить… соколик…» – отозвались слова Яги.
   – Ты… Ты и есть Бог?
   Огромная голова вполоборота повернулась к ней, и Ида увидела вечность в Его глазу. Сквозь белки и коричневую радужку бежали миллионы лет, парсеков, эонов.
   – Ты… Так ты… ты – это и есть весь мир… целый мир… каждый человек… каждая росинка… Ты… ты и есть Древо!.. Это ты звал меня сюда своими перьями…
   Женщина замолчала, поражённая собственным открытием и его значением. Но не надолго:
   – Погоди-ка… слушай! Хранитель мёртв! Хапуры грызут Древо! Оглянись! Посмотри вокруг себя! Ведь это ты своим бездействием убиваешь мир!
   – ЗДЕСЬ Я БЕССИЛЕН… – прошелестел некогда сильный и глубокий, а ныне больной и хриплый голос.
   – Почему?
   – КОГДА-ТО Я ДАЛ ОБЕЩАНИЕ… ЛЮДЯМ НИКОГДА НЕ НРАВИЛОСЬ ДУМАТЬ, СОЗИДАТЬ… ВЕДЬ ЭТО СЛОЖНО – ПОМОГАТЬ, СОЗДАВАТЬ ЧТО-ТО НОВОЕ, ЖЕРТВОВАТЬ СОБОЙ, НЕ ОТДАВАЯ НИЧЕГО ВЗАМЕН. ОДНАЖДЫ Я ИЗБРАЛ САМЫХ ЛУЧШИХ, ДУМАЯ, ЧТО ИХ ГЕНЫ ПЕРЕДАДУТСЯ ПОТОМСТВУ. Я ВЕЛЕЛ ИМ ПОСТРОИТЬ КОРАБЛЬ, А ВСЕХ ПРОПАЩИХ, ТЕХ, КТО СКЛОНИЛСЯ К ТЕНИ, УБИЛ, НИЗВЕРГАЯ НА ЗЕМЛЮ ПОТОКИ ВОДЫ. КАК ЖЕ Я ОШИБСЯ… СПУСТЯ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ПОТОМКИ СПАСШИХСЯ НАЧАЛИ ВСЁ ТАК ЖЕ УБИВАТЬ И ГРАБИТЬ ДРУГ ДРУГА, СТАНОВЯСЬ ДЕНЬ ОТО ДНЯ ВСЁ ЧЕРНЕЕ. МЕНЯ ТАК ТЕРЗАЛА БОЛЬ ПО ПОГИБШИМ, ЧТО Я ПОКЛЯЛСЯ ВСЕМ СУЩИМ, ЧТО НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ПОДНИМУ РУКИ НА СВОИХ ДЕТЕЙ. С ТЕХ ПОР Я И НЕ ВМЕШИВАЮСЬ В ВАШИ ДЕЛА. Я СВЯЗАН НЕРУШИМОЙ КЛЯТВОЙ, И ТЕПЕРЬ МОГУ ЛИШЬ СИДЕТЬ ЗДЕСЬ… И СКОРБЕТЬ О ВАШЕЙ ЖЕСТОКОСТИ И ЗЛОБЕ… КОГДА-ТО Я ОТДАЛ МИР ВАМ ВО ВЛАДЫЧЕСТВО… НО ВЫ ПРЕДПОЧЛИ МРАК И ЗЛО ЛЮБВИ И СОЗИДАНИЮ…
   – Боже мой! (Ида понимала, что теперь в её устах это восклицание звучит несколько неуместно, но остановиться не могла) Хапуры – вырвались на свободу из-за твоей скорби! Разве не видишь? Ты хоть понимаешь, что хапуры и эта твоя скорбь убивают всё живое?! Остановись! Сделай что-нибудь!
   – НЕ МОГУ. МОЁ СЛОВО ПРЕВЫШЕ СИЮМИНУТНЫХ ЖЕЛАНИЙ.
   – Но почему именно так? Почему так? Ты ведь можешь щёлкнуть пальцами, и всего этого не будет! Ты же бог!
   – Я НЕ МОГУ УНИЧТОЖИТЬ СЕБЯ САМОГО.
   – Так зачем же создал?
   – НЕ МОГ ИНАЧЕ. Я ТАК УСТРОЕН. ТАК УСТРОЕНЫ И ВЫ ПО МОЕМУ ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ – НЕ МОЖЕТЕ НЕ СОЗДАВАТЬ. ВЕЧНО ЧТО-ТО ПИШЕТЕ, РИСУЕТЕ, ИГРАЕТЕ РОЛИ…
   – Не можешь? Не можешь?! – горькие рыдания душили чугунными тисками.
   – ВЫ САМИ ОБРЕКЛИ СЕБЯ. ЗАЧЕМ БОРОТЬСЯ И ДАРИТЬ ТЕПЛО, ЕСЛИ МОЖНО УМЕРЕТЬ, ИЗМУЧИВ СОТНИ ДУШ И НИ КАПЛИ НЕ СОМНЕВАЯСЬ В СОБСТВЕННОЙ НЕПОГРЕШИМОСТИ? У МЕНЯ НИЧЕГО С ВАМИ НЕ ВЫШЛО. ЭТО НЕУДАЧА.
   Ида замолчала, будто от хлёсткой пощёчины. Осознание собственного бессилия навалилось безжалостным многотонным прессом.
   «Я ничего не могу поделать… Я совсем ничего не могу поделать!»
   А в нескольких шагах за Его спиной стонало Древо, удерживая хапуров из последних сил. Казалось, вот-вот, и рухнет последний бастион, и нечего станет удерживать от острых зубов и острых хопешей.
   – ПОСМОТРИ САМА… – прошелестел Сокол.
   Ида уронила взгляд в землю, ставшую вдруг прозрачнее стекла, и замерла. Сквозь искристые нити облаков поразительно близко виднелись тысячи людей – живых, настоящих. Женщина могла детально разглядеть лакированную сумочку на боку модницы, мокрую пустышку во рту засыпающего младенца, пряжку ремня преуспевающего бизнесмена, что высунулся в окно по пояс, жадно затягиваясь сигаретой. На мгновение ей стали понятны их мысли, видны поступки, что совершатся через какое-то время.
   – Боже… – простонала Ида, – боже…
   Мать станет избивать ребёнка до полусмерти, вымещая злобу от того, что её бросил муж, сын вырастет и зарежет её, попадёт в колонию, где его при попытке побега прошьёт автоматная очередь…
   Бизнесмен уже подсиживает своего давнего друга – теперь конкурента, он нанял людей, которые подожгут склад с продукцией, а самого хозяина завяжут в мешок и пустят под лёд…
   Вот тот примерный семьянин с обвислыми, как у бульдога, щеками и выцветшими глазами, придёт домой, разденется и войдёт в комнату приёмной дочери – ей только шесть лет, и она ещё ничего не понимает…
   Модница украдёт ожерелье у лучшей подруги, вон те двое через неделю станут ходячими овощами с героином вместо крови и будут резать вчерашних одноклассников в подворотне, вон та, в роговых очках, отравит из-за квартиры родителей, подсыпав в борщ мышьяк, а тот, в шлеме на велосипеде, изнасилует родную сестру…
   Охнув, Ида, опустилась на колени. От невероятно тяжёлой безысходности захотелось умереть – и прямо сейчас. В голове билась одна и та же мысль:
   «Нет выхода… никакого… все мы звери… чудовища… лучше умереть и никогда этого не знать… не видеть…»
   Сквозь хрустальные капли облаков проступали гибнущие миры, и везде, везде хозяйничали хапуры. В одном сеяли споры смертельного вируса, в другом – нажимали клавишу запуска атомной бомбы, в третьем сметали всё на своём пути, вышагивая кровавыми рядами, будто следы бубонной чумы.
   «Мы – лишь чистильщики…»
   «А там, внизу, мама… Наташка Солька… Пятунька… Скворец и Зяблик, Данько… Петрович и Танька Лапина, бабка Яга… столько людей…»
   «Чтобы создать что-то новое, нужно уничтожить старое… Всё в мире циклично, всё повторяется раз за разом. Хапуры лишь завершают очередной круг…»
   «Нет, нельзя! Так нельзя!»
   «Стал бы он нас создавать, затем, чтобы убить!»
   Древо вздохнуло в последний раз и устало опустило израненные ветви. Хапуры грязным потоком хлынули из-под земли, победно воя и размахивая клинками. Они бежали к женщине и Богу, щёлкая зубами в предвкушении кровавого пира. Радужный купол потемнел от множества теней, качающихся за спинами багряных, лужайка потеряла все краски, побледнев, словно мёртвый Тан-де-лех.
   Ида сжала кулаки, не собираясь сдаваться без боя. Слёзы брызнули отчаянно.
   – Как ты можешь на это смотреть?.. Ты требуешь, чтобы человек боролся за свою свободу над злом, но сам не смог побороть его в себе! Это в тебе сидит хапур и пожирает тебя, раз тебе, всё равно, что убивают твоих детей!
   – МНЕ ЖАЛЬ… ВСЕХ ВАС ЖАЛЬ…
   – Да ни капли! Ты даже не подумал о тех людях, ради которых стоит жить! Которые не щадя себя, другим помогают! Ты подумал о моей маме? Она обо мне только и думает! А о Глебе? О Янтаре?! Да пока жив хоть один такой человек – стоит жить, ни смотря ни на что! Они жизнь отдали за то, чтобы я здесь… здесь… тебя убеждала… что стоит жить… жить, ради них… – её голос сбился на рыдания. – Но тебе… всё равно!..
   Всеблагой не издал ни звука, лишь в печальном глазу Его мелькнуло что-то, неуловимо похожее на понимание, и тут же пропало.
   – Никакой ты не бог! Ты – чудовище!
   Переступив с одной лапы на другую, Сокол обернулся, и она увидела другую сторону Его головы. Замирая от ужаса, Ида смотрела на сморщенное человеческое лицо, уродливое, будто обожжённое, всё в язвах и лохмотьях кожи. Прямо на перьях, словно лишай, прорастали редкие пучки седых волос.
   «Великий Старец! Всё, как говорил Кощей!»
   Когда холодный белый глаз впился в её синие глаза, Ида схватилась за горло: кислорода катастрофически не хватало, в глазах стемнело, а конечности онемели от жуткой стужи.

     «Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс…»

   Безобидная песенка, которую так весело напевал Глеб на берегу того озера, где водились такие вкусные раки, вдруг обратилась в страшную правду.

     «Он вынырнул с чёрным больши-ым ключом,
     С ключом от каморки на дне-е морском,
     Таращил глаза, как лесна-я сова,
     И в хохоте жутком тряслась голова!»

   – ТЫ ОПОЗДАЛА.
   Она схватилась за виски, но проклятая песенка не отставала:

     Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,
     Всех вас схороню я в пучине морской».

   «Хранитель, – запоздало подумала она, – всё это для отвлечения Хранителя… Так Анхраман смог проникнуть в Него… Чтобы Он сам уничтожил себя, и не осталось ничего… ничего…»

     «И он потащил их в подводный свой дом,
     И запер в нём двери тем чёрным ключом…»

   Хапуры стеной встали за Его спиной, довольно щерясь. Они хотели жрать и только ждали сигнала, чтобы разорвать её на части. Безысходность нахлынула удушливой волной, и женщина внезапно разозлилась.
   «Пока есть свет, всегда есть надежда».
   – Я не отдам тебе их жизни, – твёрдо сказала Ида. – Ничерта ты не получишь.
   Старческое лицо оплыло, как восковая свеча, на мгновение превратившись в лицо Янтаря.
   – НЕ МОГЛА БЫ ТЫ ПРОЯВИТЬ МИЛОСЕРДИЕ И СДОХНУТЬ, ЛЮБИМАЯ?
   Хапуры довольно расхохотались, читая растерянность и боль на её лице. Кое-кто нетерпеливо облизнул острые зубы в ожидании желанной трапезы.
   – Ты лишь тень. Ты мне не нужен. Мне нужен Он, тот, кто создал всех и тебя в том числе.
   – ТЫ ГЛУПА, – пожал птичьими плечами Великий Старец. – ОН ДАВНО МЁРТВ.
   – Если бы он умер, мы бы сейчас с тобой здесь не беседовали.
   – ДА ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ, ЖЕНЩИНА? – скрипуче рассмеялся Он. – ПРОТИВ МЕНЯ БЕССИЛЕН ДАЖЕ ХРАНИТЕЛЬ, А ОН ДАВНО МЁРТВ.
   – Я не только женщина, – зло усмехнулась она в ответ. – Мы – те, кто презирает земное притяжение, чтим Его с начала времён. Мы взываем к Нему, и Он отвечает нам, ибо мы связаны нерушимыми узами. И не тебе рвать их.
   Анхраман нетерпеливо занёс лапу над женщиной, чтобы растоптать, но опоздал – мало, кто мог превзойти гхавази в скорости и ловкости.
   Ида весело рассмеялась: в голове звенела разудалая мелодия, что когда-то играли на площади Скворец и Зяблик. И не было вокруг хапуров, лишь хохочущие лица, ветер да свобода в волосах. Живительная вода из ручья вспыхнула в мозгу золотыми искрами – словно тысячью радостных улыбок.
   Ида топнула одной ногой, и правый сапог растёкся по лодыжке лёгкой кожаной сандалией с чёрными перьями. Топнула другой – левую надёжно сжала вторая. Откинув назад голову с водопадом тёмных волос, женщина вскинула руки в жесте почтения и тут же, лихо закрутившись на носке, вовремя прыгнула влево – там, где она только что стояла, осталась выжженная проплешина. Хапуры бросились всей толпой, да не тут-то было: беглянка взмывала высоко над лужайкой, опускаясь то там, то здесь, хопеши летели мимо цели, а женщина будто бы поддразнивала преследователей, то замерев в замысловатом пируэте, то кружась на немыслимой скорости.
   «Там-та-ра-та-та!» – птицей билась мелодия в висках Иды.
   Крылатая обувь несла вперёд легко и безудержно, рваный сарафан вился колоколом вокруг голых ног, будто дорогое сари. Он менялся неуловимо и постепенно, вырастая в прозрачную бирюзовую тунику с широкими рукавами, расшитую золотыми знаками священных гхавази.
   Анхараман безуспешно поливал лужайку огнём из клюва, но гибли только хапуры – от сильного жара они обгорали сразу, падая в траву обугленными скелетами. Великий Старец скрежетал зубами от злости, пробуя весь арсенал, но ни остановка времени, ни стальные иглы, дождём сыплющиеся с неба, не могли остановить Иду или причинить вред. Она танцевала от души, от самого сердца.
   Там, где сандалия касалась земли, вверх прорывался робкий зелёный росток: один, другой, третий, и вот уже целое поле спелых колосьев качалось под ласковой ладонью ветра. Они умирали под ледяным дыханием Анхрамана, но уже ничто не могло удержать Танец Жизни.
   Её ладонь касалась выжженной земли – и пышно цвели розы, тянулись к солнцу тонкие яблоньки, уже все белые, как юные невесты. Фантазируя, тонкие пальцы рисовали целые рощи и плодоносные долины с горами, покрытыми седыми снегами – они вырастали в изумрудной бездне всё дальше и дальше. Вяли цветы от мёртвого дыхания Старца, но так же скоро воскресали от нежного дыхания Иды, сыпались в прах горы, но женщина слегка дула – и вдаль расстилались малахитовые холмы, устланные вереском.
   Выполнив сложный поворот, Ида выпрямилась и громко захлопала в ладоши, повторяя ритм мелодии – чёрные перья заплясали, как одержимые, взлетая и выстраиваясь друг за другом.
   Хлоп-хлоп-хлоп! – и галки, вόроны, грачи, голуби, селезни, жаворонки и бог знает, кто ещё загалдели, загомонили, забили крыльями и облепили хапуров живым облаком. Багряные вопили и рубили наугад, попадая друг в друга и намного реже по птицам, чьи тушки падали под ноги – одна, вторая, третья…
   Ида танцевала.
   «Жаркий вечер… И белая статуя… люди вокруг… ступеньки холодные… рокочут ритмичные дхолы, и плачут, плачут тонкие шехнаи…»
   И вот уже выросла белоснежная статуя, а за нею гордый храм, где такие холодные плиты и хранительница огня с лицом добрым и старым, как печёное яблоко. И пышут жаром по бокам круглые жертвенники.
   – ТЕБЕ НЕ СПАСТИ ЕГО, ЖЕНЩИНА! – прогрохотал Старец горным обвалом, обратившись безобразным чудищем с клешнями и щупальцами, совсем как адские тучи на кровавом небосклоне.
   Он подбирался всё ближе и ближе, шипя и щёлкая в шаге от танцовщицы, но внимание Иды отвлекло нечто более важное: один рукав вдруг непривычно отяжелел, второй намок.
   «Там, где прольётся кровь, взойдут виноградные гроздья. Смерть родит жизнь».
   Она улыбнулась, вспомнив седую ведьму.
   Взмахнула левым рукавом, выплёскивая кислый сидр – между деревьев заколыхалось небольшое синее озеро. Волны белыми гребешками шли по чистой воде. Взметнулась правая рука, выбрасывая птичьи кости – захлопали крыльями белые лебеди по зеркальной глади.
   Услышав радостный рык Анхрамана, она обернулась, но немного запоздала: щёлкнув, острые клешни разрубили пополам талантливую танцовщицу. Птицы горестно вскрикнули и закружили над нею. В полном молчании пали две половинки, оросив алым траву. Старец дохнул – и чёрными перьями посыпались крылатые плакальщики. Траурным одеялом накрылось тело женщины.
   Ида почти не чувствовала боли, заметив лишь алые капли, что взметнулись вверх, как конфетти, и расцветили тунику. Казалось, она падает в чёрную бездонную пропасть, где нет конца и начала… так далеко… так долго… долго…
   «Здравствуй, Янтарь… Здравствуй, Глеб… Здравствуй, Мэш…»
   А потом она обмякла; сомкнулись синие очи, остановилось сердце…
   И явился Великий Старец, как и было предсказано. Смертью веяло от его тленных одежд, злом несло от седых засаленных прядей. Ударил Он своим кривым посохом так, что по Древу пошли трещины и шрамы, и распахнул бездонную пасть:
   – В ШЕСТОМ ЖЕ ЧАСУ НАСТАЛА ТЬМА ПО ВСЕЙ ЗЕМЛЕ, И ПРОДОЛЖАЛАСЬ ДО ЧАСА ДЕВЯТОГО… И ПРОДОЛЖАЛАСЬ ВЕЧНО…
   И наступила Тьма. Длилось это всего лишь миг, лишь какую-то наносекунду, но было невыносимо ужасно оттого, что даже столько времени царил Хаос – не та, кратковременная человеческая смерть, за которой сразу виден проблеск иной жизни, а истинно мёртвое Ничто, вечно жадное до пульса жизни, вечно алчущее чужого света и бесконечно ненавидящее любовь. И всё живое замерло в ужасе, заслышав тяжёлую поступь Тьмы. Миры содрогнулись и застонали от боли, когда щупальца Тьмы обвили их в желании выпить.
   «В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом…»
   И в час, когда Древо затрещало и накренилось под натиском слуг Тьмы, когда каждое сердце исторгло отчаянный вопль, в кромешном мраке родилась белая точка. Сначала она была маленькой и слабой, но затем стала расти. Всё больше и больше – пока не превратилась в яркий луч. И он, словно древний меч, наполненный силой, разрéзал Тьму, и та отступила.
   «И борьба эта не прекращается ни минуту…»
   Она пятилась, хрипя и воя, пытаясь скрыться в каком-нибудь уголке, но такого места нигде не находила – и в страхе отступала, снова и снова. Ибо страшнее истинной любви для ненависти нет ничего. Свет, радостный свет вечной любви, озарил Священное Древо. Освобождённые миры с облегчением улыбались навстречу самому прекрасному, что только может быть – улыбке Бога.
   – ДА… – раздался голос сильный, как и прежде, – ПОКА ЖИВ ХОТЬ ОДИН ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК – СТОИТЬ ЖИТЬ… И ЛЮБИТЬ… ВСЕГДА…
   Он освобождено сбросил мёртвые одежды и затрепетал на ветру белоснежными крыльями. По всему свету летели ослепительно белые перья, и везде, где падали, уходила из сердец печаль, зеленела бездыханная почва и возрождалась надежда. В одном Тан-де-лех стылая земля треснула, и из глубокой впадины хлынула солёная вода – настоящее море, полное рыб и черепах, а над волнами закричали белые чайки. В другом – зацвели широкие оливковые долины, по небу побежали кудрявые облака, в третьем – над мёртвым прежде горным аулом лихо промчался весёлый ветер и разнёсся плач младенца.
   Великий Сокол опустил взгляд на поле битвы за Него, за всё живое и доброе, что есть на свете. Из левого глаза выкатилась крупная горькая слеза и упала на погибшую женщину. Обе части тела потянулись друг к другу, медленно срастаясь, заживая, разглаживаясь. Из правого капнула сладкая, разбившись на мириады кристаллов о бледное лицо. Щёки Иды налились прежним румянцем, губы порозовели, но грудь всё ещё не вздымалась.
   Он коснулся белопёрым крылом груди погибшей женщины, и сердце её снова забилось.
   – ВСТАНЬ, – сказал Он. – ВСТАНЬ, ГОВОРЮ ТЕБЕ. ВОЗВРАЩАЮ ТЕБЕ ТВОЮ БЕССМЕРТНУЮ ДУШУ.
   Веки её задрожали, открылись, лёгкие снова вдохнули. Ида постепенно приходила в себя. Голос, который приказал жить, значительно изменился. Теперь в нём чётко слышались властные нотки, но также и любовь, которую не перепутаешь ни с чем. Женщина села в разрезанной тунике и огляделась:
   – Получилось? Получилось?..
   – ТЫ УСПЕЛА.
   Ида почти не слышала этих слов: если боль Всеблагого так сильно отдавалась в душе, то любовь согревала негасимым пламенем, даря невыразимое счастье. Сердце билось сразу в каждой клетке, и хотелось вечно пребывать в Его свете. Женщина истово прижалась к мощной морщинистой лапе и заплакала от счастья.
   Почувствовав, что о локоть трётся что-то мягкое, она открыла глаза и замерла, не в силах говорить: перед ней сидел чёрный кот. Солнце золотило короткие шерстинки, одного уха не было, большие карие глаза с человеческими зрачками смотрели с загадочной улыбкой.
   – Я всегда знал, что у тебя всё получится.
   Ида подумала, что сошла с ума, услышав до боли знакомый голос:
   – Боже мой… Это ты… Глеб! Что с тобой случилось?! Почему ты – кот?
   Он хитро улыбнулся, наклонив лобастую голову:
   – Я сам избрал этот путь. Я просил Его, и Он услышал меня. Мэш ушёл в иной мир. Я останусь здесь, на страже Цепи Бытия. Благодаря вам я поверил, что не все люди – злобные придурки. Я стану помогать людям. Я хочу этого. Теперь я – Хранитель Древа.
   Она порывисто сгребла его в охапку, молча гладя зажившее ухо, пушистую спину, и не находя слов. Кот лизнул её в щёку, щекоча длинными усами.
   Всеблагой расправил крылья и заговорил:
   – СПАСИБО ТЕБЕ… ТЫ ПРОШЛА ДО КОНЦА, НЕ ЖАЛЕЯ ЖИЗНИ. РАДИ ТАКИХ ЛЮДЕЙ Я СДЕЛАЮ МИР ЕЩЁ ЛУЧШЕ И СВЕТЛЕЕ. ПРОСИ ЧЕГО ХОЧЕШЬ.
   – Янтарь! Верни мне моего Янтаря!
   – ТЫ ПРОСИШЬ НЕВОЗМОЖНОГО. ХОД ВЕЩЕЙ НАРУШАТЬ НЕЛЬЗЯ.
   – Но ведь я тоже была мертва!
   – ВСЕГО МГНОВЕНИЕ. ЕМУ ЖЕ НИКОГДА НЕ СТАТЬ ТЕМ, ЧТО БЫЛ ПРЕЖДЕ. ЕГО ДУША ДАВНО В ПУТИ… ПРОСИ ИНОГО.
   – Демон… Ашмедай… – заплакала Ида, закрыв лицо ладонями. – Освободи его. Я обещала.

Глава 20.
Жизнь после смерти

   Что остаётся за гранью тьмы,
   Там, где не вспомним рассвета мы,
   Где ни надежды, ни слёз, ни слов?
   Лишь любовь…
   Там, где угаснет огонь в крови,
   Память порвёт кружева свои,
   Что может нам приказать: «Живи»?
   Сила любви…
   Что потерять невозможно нам,
   Даже в дороге к Иным мирам,
   Кто нам пошлёт свой всевластный зов?
   Только любовь…
Катерина Скойбедо

   Ида открыла глаза. Смятое одеяло завернулось в немыслимую спираль, по подушке крался тёплый луч, скользнувший из-за шторы. Женщина перевернулась на спину и долго смотрела в серый потолок, покрытый старой извёсткой. Часы показывали восемь утра. Она молча встала, чтобы заварить кофе.
   Всё вокруг казалось таким ненастоящим, будто искусная поделка из папье-маше: скрипучий табурет, бледно-голубой кафель и даже ароматный дымок, поднимающийся из горячей чашки. Тополя за окном шептались, склоняясь всё ближе друг к другу.
   «Они что-то знают».
   Она прислонилась к холодному стеклу, чтобы разобрать торопливый язык деревьев и тут же одёрнула себя. Поставив чашку в мойку, женщина потратила полчаса на поиск серёг-спиралек. Тщетно. Они пропали вместе с мобильником, ботинками, плащом и сумкой. Этот факт почему-то больше обрадовал, чем расстроил. Чистя зубы, Ида обнаружила во рту золотистую чешуйку и долго разглядывала её со всех сторон, затем убрала в пластиковый пакетик от серёг. Расчесавшись, она надела васильковое платье-футляр достала из тумбочки заначку и запасные ключи.
   Из зеркала в прихожей смотрела совсем незнакомая женщина: усталые большие глаза, горькая складка у тонких губ, проступившие ключицы.
   «Постарела? Нет, изменилась. Повзрослела».
   Руки потянулись, чтобы убрать в шишку тёмный каскад волос, но тут же опустились, раздумав. Она набросила пиджак на платье, сунула ключи с мятыми червонцами в карман и вышла в погожий октябрьский день.
   На остановке женщина в синем пальто смотрела презрительно, кривя губы в ярко-красной помаде. Из-за надёжной спины матери сын корчил рожи и издевательски казал средний палец. Тёмные сгустки плотно облепили живот женщины, толстые щупальца крепко сжимали сердце и голову. Мальчика же вообще было почти невозможно разглядеть из-за грязно-лилового облака, в котором он практически утопал. Тьма скалилась вместо человека, предъявляя на него свои права.
   «Хапур? Или ещё нет?»
   Внезапно из-за плеча матери показались до боли знакомые жвала. Сердце Ираиды пропустило один удар, но она выдохнула, заметив разницу: у этого злыдня морда разбухла от постоянной сытости, шерсть ухоженно лоснилась. Блестящие глазки насторожились, длинные когти замерли в миллиметре от щеки, привычно ожидая очередного всплеска злости. Красная Губа изогнулась в предвкушении скандала.
   «Не Красная Губа, нет. Она просто ошиблась».
   Ида быстро подошла к ней и прошептала:
   – Потерять одного ребёнка больно и страшно. Только это не повод, чтобы не воспитывать второго.
   Развернувшись, она, скрылась в салоне маршрутки. За спиной ей послышался всхлип.
   От перегара в салоне покачивалось зеленоватое марево. Магнитола выплёвывала хриплый блатняк, который беззастенчиво грабил сонные души пассажиров. Измученная газель покорно подпрыгивала на колдобинах, шустро неся в своём чреве одиннадцать человек.
   – У кинотеатра остановите, – манерно попросил мужчина с правого бокового сиденья.
   Ида обернулась на него с устойчивым чувством дежа-вю.
   «Никогда не понять… Никогда не говори никогда».
   Ощущение ирреальности по-прежнему не покидало. На скамейке в сквере дремал бомж, усыпанный пунцовыми листьями, крыльцо амбициозного бутика обметала старушка в синем переднике. Они с Идой встретились взглядами, и в хитрой усмешке дворничихи женщине почудились черты бабы Яги.
   Игорь Суманов, как обычно, дымил на крыльце. Завидев Иду, он выпустил голубоватую струйку и процедил:
   – Дарова. Чё вырядилась?
   Взявшись за перила, она задумчиво разглядывала чёрную луку седла, торчащую у него из-за спины и едва заметные багрово-синие пятна на шее. Вряд ли их владелец догадывался об их существовании.
   «И сколько же лет его жёнушка пьёт кровь да катается на нём каждую ночь?»
   – Для тебя, – абсолютно серьёзно ответила она. – Чтобы ты хоть раз улыбнулся. В чём это ты… – Ида сделала вид, будто отряхивает его куртку, а на бетонную площадку сыпались густые клочья тени, и порывистый ветер уносил их вдоль арки, на проспект Строителей.
   В редакцию уже набились галдящие наборщицы, менеджеры, дизайнеры, и лёгкая осенняя прохладца таяла в нагнетающейся духоте.
   – Наташ, – остановила женщина подругу, – Виктор Юрьевич здесь? Долго меня не было?
   Солька некоторое время обеспокоенно разглядывала расстроенное лицо коллеги, очевидно, пытаясь обнаружить признаки грядущей шизофрении, затем покровительственно похлопала по плечу и заявила:
   – Опять, значит, до пяти утра читала. С возвращением на нашу грешную землю. Про зарплату, ясен перец, опять забыла. Шуруй в бухгалтерию, пока не открылись, Танька выдаст твои кровные.
   Получив несколько зелёных купюр, Ида сунула их во внутренний карман и села в кресло на рабочее место. За спиной на подоконнике по-прежнему цвели джунгли из монстер, фикусов и кактусов, стену украшало объявление: «26 октября переходим на зимнее время». Некоторое время женщина изучала работы Маденова: сияние, настырно пробивающееся сквозь пыльное стекло и кромешную тьму, арка – врата в иные миры, чёрный кот на крыше подвала…
   – Представляешь, – жарко дохнула в ухо Аня, – у Сергеева работы на конкурс не брали. Так он со своим другом, геем, посоветовался и тот предложил ему псевдоним взять. И что ты думаешь? Сработало! Так что все эти картинки нашего Сергеева!
   Повесив пиджак на спинку кресла, Ида села обратно и провела по клавиатуре. Рабочий день занялся молниеносно, как сухая береста пламенем. Клиенты тянулись один за другим, сосредоточенно заполняли бланки, ошибались, рвали их, и снова заполняли, спорили, ругались, скрипели ботинками и чавкали жвачкой. Женщина автоматически принимала заявки, размашисто черкала в шаблоне газеты, по нескольку раз пересчитывала купюры и отбивала чеки. Она только успела сбросить в сетевую папку дизайнеров прайсы агентств недвижимости и вставить бумагу в факс, как вдруг назойливо зазвонил телефон. Ида взяла трубку.
   – Безобразие! – взвизгнул динамик. – Немедленно дайте ваше начальство! Я буду жаловаться! Никакого зла уже не хватает! Сколько я денег вложила и всё зря! Где моя реклама? Где, я вас спрашиваю?! И ведь какие деньги берёте! И ладно хоть за дело, а то ведь просто так! Роспотреб… бна… бнадзора на вас нет! Я уже пишу претензию, так и знайте!
   – Добрый день, – ухитрилась вставить Ида, когда гневный поток немного иссяк. – Насколько я понимаю, Ваша реклама не вышла в последнем номере?
   – С кем я разговариваю? – злобно осведомился голос. – Дайте мне ваше начальство!
   – Дело в том, что начальство не занимается вопросами размещения рекламы в газете. Этими вопросами занимаюсь я и ещё девять человек. Скажите, пожалуйста, название организации и дату с товарного чека.
   В трубке сердито буркнули и назвали.
   – Всё равно претензию напишу, – не сдавалась женщина. – Сколько денег пропало… безобразие…
   Ираида чувствовала и буквально видела сгустки страха, мутными потоками сочащиеся из отверстий кремового пластика. Женщина внезапно ощутила непреодолимую жалость к собеседнице, которая так боялась. Захотелось помочь и успокоить, закрыть эту рану, из которой так льётся ужас. И не из-за корпоративного этикета, любви к редакции или во избежание личного стресса, а просто по-человечески.
   – Продиктуйте Ваш телефон, пожалуйста, – попросила она. – Я помогу Вам. Я узнаю, почему не вышла молния, и перезвоню. У Вас всё будет хорошо.
   На другом конце молчали с минуту. Клиентка заговорила тише и стала глубже дышать. Мутная струйка утончилась до размера волоса. Затем женщина, запинаясь, проговорила одиннадцать цифр.
   – Ждите моего звонка, – сказала Ида.
   Как и всегда, оказалось, что молнию искали не там: в газете все рубрики располагались строго по алфавиту, а клиенты часто забывали, с каких слов начинается объявление, пытаясь найти его в совершенно другом разделе. Впрочем, недоразумения возникали и по ещё более глупым причинам. Ида позвонила, указав точное месторасположение молнии. На другом конце провода долго извинялись, приплетя погоду, давление и даже дочку-балбеску. Положив трубку, Ираида отметила, что от чёрной полосы не осталось и следа.
   Когда Ковалёва вплыла в редакцию гигантской чёрной пиявкой, Ида собрала в кулак всю волю, чтобы не выдать отвращения при виде истинного облика коллеги. Собственно, Ковалёвой-то и вовсе не осталось, вместо неё на ничего не подозревающих людей бездонными глазницами-провалами пялилась Тень, сожравшая когда-то красивую девушку: вместо пальцев длинные крючья, вместо улыбки – уродливый оскал. Конечно, виднелись ещё какие-то места, которые почему-то ещё не поглотила Тьма, но их оставалось так мало, то становилось ясно, что процесс необратим. Хапур, окутавший тьмою, как чёрным тюлем, тело человека и поглотивший бессмертную душу.
   «Они избрали не тот путь, – вспомнила она. – Они упорно шли к Тьме, и она пожрала их души».
   Телефон подпрыгнул от очередного звонка.
   – Добрый день, редакция.
   – Ида! Идка, ты?
   – Кто это? – чужим голосом спросила Ида.
   Динамик так часто затрещал от ненужных слов, что она забеспокоилась, как бы он не лопнул от переполнившей его лжи.
   – У всех жёны, как жёны, – сердился Константин, – а моя родного мужа не узнаёт! Довела мать до ручки, а теперь и меня довести хочешь?!
   Поморщившись, она аккуратно положила трубку.
   – Надоедают? – улыбнулся из-за стойки Петрович, протягивая стаканчик мороженого.
   – Вы в подвале ничего интересного не находили?
   – А чего там интересного?
   Женщина пожала плечами и откусила от белоснежного пломбира. Он был холодный и сладкий, как вода в золотистом ручье среди мягкой травы.
   У аптеки Ида открыла дверь грузчику, руки которого были заняты тяжёлыми коробками. Обернувшись, она увидела через окно, будто фигура мужчины стала ярче, насыщеннее и …светлее. Тьма снова трусливо отступила перед светом.
   Тени никуда не ушли. Борьба за души продолжалась. Она, очевидно, никогда и не останавливалась, идя с переменным успехом на каждой стороне.
   Ираида долго искала в газетах статью о пропаже или смерти Глеба, непрерывно слушала радио и телевизор. На третью неделю удалось наткнуться на объявление об исчезновении, как ни странно, в областной газете. В редакции она узнала адрес, представившись старой знакомой, и села писать письмо.
   «Мы не знаем друг друга, но совесть не позволяет оставлять Вас в неизвестности. Ваш сын уехал. Очень далеко. У него сейчас всё хорошо, и он обязательно будет заботиться о Вас, потому что очень любит. Вы воспитали прекрасного человека. Не горюйте о Глебе, он жив и счастлив. И всегда помнит о Вас».
   Запечатывая конверт, она перекрестила письмо на всякий случай и опустила в глубокий зев почтового ящика.
   Жизнь потекла своим чередом. Ида постепенно купила новый кошелёк, сумку и телефон. На новый плащ и ботинки пришлось занимать у Сольки, благо октябрь продолжал радовать непривычным теплом. Соседи справа продали квартиру и куда-то уехали, а новые хозяева не спешили заселяться.
   Слезливый холодный ноябрь сменился студёным декабрём, отгремел петардами Новый год под окнами. Серо-известковые потолки в квартире оделись нарядными белыми плитами, на подоконниках поселились алоэ и несколько кактусов. Но в реальности по-прежнему чего-то не хватало, словно какой-то детали в замысловатом паззле. Бытие распадалось без него, становилось ирреальным и плоским. Ида думала об этом сутки напролёт, но так ни к чему и не пришла. Иногда ей снился Янтарь, иногда Глеб. Проснувшись посреди ночи, Ида доставала чешуйку в пакетике – всё, что осталось от змея, и плакала, избавляясь от жестокой боли, мучившей сердце – ей сильно недоставало их обоих. Она пыталась нарисовать его смоляные пряди, падающие на агатовые глаза, но отчего-то не удавалось. Зато Глеб вышел отменно: чёрный ёжик над высоким лбом, умный карий взгляд, губы вот-вот раскроются, чтобы подарить чудесную песню или отпустить уморительную шутку. Портрет занял место в прихожей, рядом с зеркалом, и каждый раз, когда женщина уходила на работу, она вспоминала о друге, принявшем сан Хранителя. Янтаря она поминать боялась – слишком тяжёлой оказалась потеря.
   Разразившийся финансовый кризис постепенно угас к весне, улицы снова наполнились смехом, под окнами часто целовались и брякали на гитаре. За стеной справа кто-то зажужжал дрелью, застучал молотком. Апрель ослепительно сверкал солнцем и плакал сосульками. Когда на работе поток клиентов немного иссяк, Ида решила сбегать в продуктовый по соседству. Возвращаясь с тяжёлым пакетом, она остановилась, утихомиривая сердцебиение: на крылечке сидел крупный рыжий кот и мелко дрожал от холода.
   – Эх, ты, Мэш, – приговаривала женщина, скармливая ему вторую сардельку.
   Уходя с работы, она вновь встретила его. Кот доверчиво потёрся о брючину и мяукнул. Ида решительно посадила его в сумку и увезла домой. Мэш оказался абсолютно здоров, а вывести блох не составило труда. Так они и зажили вдвоём: по вечерам Ида, укутавшись в старый плед, с томиком садилась в уютное кресло под старым торшером, а рыжий кот сыто мурлыкал у неё на коленях.
   Всё шло довольно неплохо, если бы не начал названивать Константин, благополучно пропавший в октябре прошлого года. Убедившись, что с дочерью всё в порядке, Вера Георгиевна с самыми благими намерениями вручила номер бывшему зятю, и каторга началась заново. Он требовал, чтобы она вернулась, угрожал, пьяно рыдал в трубку. Ида устала, исчерпала все доводы и отключала телефон на ночь.
   Холодным весенним вечером раздался звонок в дверь. Ида нахмурилась, она и без того расстроена: пакетик с чешуйкой пропал бесследно. Мэш грустно мяукнул и юркнул под кресло. Предчувствуя недоброе, женщина спросила:
   – Кто там?
   – Открывай, жена, муж пришёл! – пьяно заявил Костин голос.
   Ида вздохнула.
   «Вечер окончательно испорчен».
   Константин утопил палец в кнопке звонка, и квартира наполнилась нудящим жужжанием. Женщина лихорадочно нарезала по комнате круги, пытаясь отыскать приемлемый выход из сложившей ситуации. Вызов милиции она трусливо откладывала, не желая становиться участницей постыдных семейных разборок на виду у посторонних и отлично понимая, что он всё-таки послужит финалом в грядущей безобразной сцене. Утомившись однообразием трезвона, бывший супруг принялся долбить в деревянную дверь кулаками, сопровождая стук непристойными воплями.
   «Итак, он меня выманивает. Стоит открыть дверь, скандал перетечёт в квартиру… Что же с ним делать?»
   – Откры-вааай, сучка! – вопили в подъезде.
   «Да когда же ты устанешь?» – думала она, судорожно вертя в пальцах скользкий от пота мобильник.
   – Идкааааааа! Дверь сломаю!
   Сунув телефон в карман халата, женщина щёлкнула замком.
   – Что тебе надо?
   Одутловатое лицо Константина вытянулось в притворном изумлении, Ираида удивилась, как же он постарел. Стеклянные глаза смотрели удивлённо, вокруг редких беловатых волос, свалявшихся на висках и затылке, копошилось неимоверное количество тёмных наростов – ревнецов и свариц. За каждым ухом висело по пьяному шишу – вся нечисть сыто урчала, требуя добавки.
   – Родного… ик! Мужа не пускаешь? Я так устал, весь день к теб-бе ехал… ик! Борщику налей хоть…
   – Уходи, Костя. Ты мне не муж, я тебе не жена. Прощай.
   Пустые беловатые глаза сошлись в кучу в безуспешной попытке сконцентрироваться на чём-либо, брови нахмурились, пытаясь нащупать остатки мозга:
   – Же-на. Обязана кормить, поить… стирать. А ну, поцелуй!
   – Уходи, – повторила Ида. – Последний раз прошу.
   – Давай целуй! – заорал он, вцепившись в кромку двери и резко рванув на себя.
   Женщина схватилась за ручку и, что было сил, потянула к себе, пытаясь закрыться. От вони старого и нового перегара она закашлялась. Тени радостно шипели.
   – Давай открывай! Щас пол-лучишь… ик! по первое число!
   У соседей справа щёлкнул замок и на площадке возник новосёл. Константин от неожиданности отпустил дверь. Тусклая лампочка осветила мужчину средних лет в потёртых джинсах и старой футболке. Стоило ему подойти ближе, как Ида немного успокоилась: незнакомец просто излучал уверенность и силу. Казалось, он смутно знаком, но где и когда его видела, она вспомнить не могла.
   – Что за шум, а драки нет? – дружелюбно спросил незнакомец, потирая жилистые руки.
   – Слышь, мужик, вали домой, – Костя даже не соизволил обернуться. – Дело семейное, сами… ик!.. разберемся.
   – А я дома, – улыбнулся сосед. – А вот ты, похоже, нет. Да и семьёй здесь не пахнет – колечка-то у дамы нет.
   – Не нарывайся, урод… Калекой сделаю…
   «Не хватало ещё, чтобы и чужой человек пострадал», – расстроилась Ида и предупредила:
   – Езжай домой, Костя. Иначе милицию вызову.
   – Замол-чи… женщина…
   Она набрала номер и поднесла к уху трубку. Костя резко сдавил её запястье, выкручивая руку, женщина вскрикнула и выронила мобильник. Телефон ударился о бетонный пол, батарея отлетела вместе с крышкой. Бывший муж с силой втолкнул её в прихожую и шагнул следом, пытаясь захлопнуть дверь. Ударившись о полочку с обувью, Ида схватила туфлю, намереваясь огреть мерзавца каблуком, но не успела. Сосед схватил Костю за шкирку и выбросил на площадку. Оправив задравшийся халат, женщина вылезла следом. Незнакомец красиво уложил бывшего мужа мордой в пол, заломив за спину руки:
   – Звоните, я держу.
   Дальше всё пронеслось, как в тумане: дрожащими руками она собрала мобильник и вызвала наряд. Настрочив заявление прыгающим почерком, она смотрела, как обиженно вопящего Константина уводят под белы рученьки. Нечисть пировала.
   – Я вернусь! – орал он. – Поняла?! Я вернусь!
   Захлопнув дверь, Ираида сползла на пол и осталась лежать посреди коридора. Мэш мурлыкнул, потёрся и дружески лёг под боком.
   «Он вернётся… И что мне тогда делать?»
   Звонок зажужжал. Ида вздрогнула, встала и оправила халат. Собравшись с силами, вздохнула и открыла дверь. На пороге стоял сосед, весь охряный от тусклого жёлтого света. Смоляные пряди падали на аспидно-чёрные очи.
   – Извините… Вы как, нормально? Может, помочь чем? Я недавно сюда переехал, сказали, тихий район…
   Вдруг взгляд незнакомца переместился вниз, а потом за спину Иды, на зеркало, и она заметила, как заинтересованно заблестели глаза.
   – Кот… – хриплым от волнения голосом произнёс он. – Откуда у Вас этот рыжий кот? И… рисунок… этот рисунок… я будто видел этого человека раньше…
   Женщина замерла. Сердце забилось часто-часто. Кусочки мозаики сложились в единый читаемый узор.
   «Вот оно… Этого не хватало для реальности…»
   «Любовь сильнее смерти».
   «…когда люди умирают… они потом попадают куда-то ещё?»
   «Ну, конечно! Жизнь не оканчивается смертью, смерть – лишь переход с одной ветви на другую!.. Птицы всегда перелетают с ветки на ветку..»
   «Неужели он был прав? Не обманул! Не обманул!»
   – Мяу! – настойчиво сказал рыжий Мэш. Вероятно, он был голоден. – Мяаааау…
   Незнакомец нервно облизнул нижнюю губу и провёл ладонью по непослушным смоляным прядям. Мизинца не правой руке не было.
   – Чаю хотите? – улыбнулась Ида.
   В её глазах стояли слёзы.

   …А где-то далеко-далеко, рядом с Древом, опоясанным Цепью, сидел Чёрный Хранитель и с улыбкой смотрел на своих друзей…

   Конец
30.07.09

Улыбка бога В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни минуту Екатерина Соловьева

Пролог

Глава 1. Чёрные перья

Глава 2. В свободном падении

Глава 3. Рыжий кот. Свет в конце тоннеля

Глава 4. Багряные плащи

Глава 5. «Прямо пойдёшь – убитым быть»

Глава 6. Скупой платит дважды

Глава 7. Возвращение кота

Глава 8. Тан-де-лех. Реквием для друга

Глава 9. Огонь и вода. Чужие тайны

Глава 10. Яблоки и змей

Глава 11. Замок черепов