-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Анастасия Машкова
|
| Любовь по солнечным часам
-------
Анастасия Машкова
Любовь по солнечным часам
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Машкова А.В., 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2015
//-- * * * --//
Надя Бессонова никак не могла поймать взгляда этой суетливой женщины – секретарши мирового судьи. Та все перекладывала бумаги на столе: правую стопку – налево, левую – направо. Наконец она схватила нужный листок.
– Так, если ваше намерение неизменно, подписывайте и ждите решения. Заседание – восьмого августа. Вы, я думаю, не собираетесь на нем присутствовать? Это ведь уже для вас формальность? О вердикте узнаете по телефону.
Секретарша подвинула Бессоновым заявление и забарабанила ноготками по картонной папке с тесемками. Очередные претенденты на развод явно отвлекали ее от более насущных дел.
– Ну, все равно… Можем и присутствовать, – промямлил Егор.
Надя отметила, что у него появилась странная манера поджимать по-стариковски нижнюю губу. От этого его лицо жалко скукоживалось.
Секретарша фыркнула, едва взглянув на Бессонова:
– Это мне, уважаемый, все равно! А ответчице, может, не все равно!
И снова Надя не успела разглядеть ее глаз. Сказала прилизанной макушке:
– Да! Мы подписываем. На суд не пойдем.
– Ну и ладненько, – с облегчением вздохнула секретарша, подняв голову. Она внимательно посмотрела на Надю и… ободряюще подмигнула. У нее оказались карие глаза с поволокой. Усталые и печальные.
Егор, выведя закорючку под документом, что-то буркнул и покинул кабинет. Надя долго примеривалась, прежде чем подписать согласие. Строчки плясали перед глазами. Непослушную ручку пришлось сжать до боли в пальцах.
«Да, я в ответе за все. Я в ответе… Я – ответчица», – пронеслось в голове, и Надя наконец смогла вывести свою фамилию. Все! Больше не нужно сопротивляться натиску истца. Какое гадкое слово. Хуже, чем словосочетание «бывший муж». Впрочем, разве этого человека со сморщенным напряженным лицом она знала как мужа? Знала целых шестнадцать лет? Морок, помрачение… Наверное, мама права, давая всему происходящему мистические определения. Все вокруг Нади правы, разумны, снисходительны. Если бы только ей от этого было легче.
– Все пройдет зимой холодной! Вы так красивы, что еще поблагодарить должны своего… гоблина за развод. Найдете теперь стоящего, – зло и веско высказалась секретарша.
Надя улыбнулась ей. Как понять, кто стоящий, кто нет? Муж вот был для Нади таким – настоящим, надежным. А вон как обернулось. И до зимы еще нужно дожить. Выживать бесконечных полгода…
Егор курил на крыльце. «Господи, он еще и сутулиться стал!» – поразилась новому открытию Надя. Наверное, нужно что-то сказать напоследок, но этот комок, появившийся в глотке, никак не проталкивался, душил.
– Надежда, если хочешь, я подвезу! И Маша?! – крикнул Егор.
– Маши нет дома, она у подруги на даче, – хрипло откашлявшись, сказала Надя. И вдруг, вздернув голову, решительно подошла к… мужу.
– Это так жестоко, неправильно, что я даже представить не могу, что ты будешь чувствовать, когда опомнишься, – сказала она тихо.
– Ты снова мне угрожаешь? – с вызовом произнес Егор, швыряя окурок в урну.
– Не то, Егор! Все не то…
Больше она сдерживаться не могла и побежала к метро. Слезы жгли глаза, щеки, рот.
Егор Бессонов был для нее когда-то романтическим героем, этаким рыцарем без страха и упрека. Искренний, верный, целеустремленный, образованный, из интеллигентной московской семьи, но главное – любящий. Казалось, бесконечно любящий свою Надежду.
Познакомились они, правда, при обстоятельствах отнюдь не романтичных – около кабинета стоматолога. Надина подруга детства Валюшка выучилась на зубного врача и работала в частной клинике. В тот день Надя заехала за подругой к концу смены, чтобы вместе отправиться в кино. Она поджидала Валю в холле, листая журнал.
Распахнулась дверь, и из кабинета вышел крепкий молодой шатен с мученическим бледным лицом. За ним выскочила Валюшка.
– Прилягте на диван! Сейчас отпустит… Что же вы не знаете про свою реакцию на обезболивающее? – суетилась вокруг пациента подруга, которая и сама казалась белее ватманского листа.
– А я не помню, когда зубы в последний раз лечил. Если бы не этот зуб мудрости, о-ох, – скривился пациент.
– Ну, не получше? Антигистаминный препарат сейчас, вот сейчас поможет. Как?! Нет удушья? – паниковала Валюшка.
– Да, кажется, отлегло, – кивнул парень. – Не беспокойтесь, все вроде нормально.
Валя подошла к Надежде, зашептала, брызгая слюной:
– Покарауль его, вдруг что? И администраторша, как назло, заболела! Только аллергии мне не хватало! Лимонова меня убьет, если узнает. Ну все, я пошла собираться.
И она, виновато улыбнувшись пациенту, юркнула в кабинет.
– Давайте я вам водички налью, – предложила Надя, с сочувствием глядя на симпатичного страдальца.
– Спасибо, – кивнул тот.
Надя метнулась в кухоньку. В клинике девушка была своей. Во-первых, нередко приходила к подруге, а во-вторых, помогла главврачу Лимоновой в деле защиты имущества при разводе. Вернее, помогла не Надя, а ее шеф, в юридической конторе которого Надя работала помощником адвоката. Но главное – все оказались довольны: шеф – денежной клиенткой, главврачиха Лимонова – отвоеванной квартирой на «Речном вокзале».
– Это, наверное, ваши руки что-то творят с водой. Нет? – с улыбкой сказал Валюшкин пациент, сделав несколько глотков.
Его щеки порозовели. Карие глаза лучились восторгом. Он открыто любовался понравившейся ему девушкой. Надя смутилась.
– Слава Богу, лекарство вам помогло, – сказала она, отводя взгляд.
– Да уж. Помереть, встретив добрую фею, не лучший финал для сказки. Вас как зовут?
– Надежда.
– А меня – Егор.
С того дня они не расставались.
Каждый день после работы Егор заезжал за Надей в ее офис на Арбате. И они шли, рука в руке, куда глаза глядят: по путаным темным дворам, по горящим витринами огней улицам, по мостам и набережным, стынущим под колким октябрьским ветром.
А однажды забрались в какую-то чащобу на Ленинских горах. Егор, прокладывая дорогу по крутому склону, тащил Надю вверх и, хохоча, предлагал заночевать или попросту остаться тут жить в землянке или шалаше из веток. Дороги-то им все равно не найти в кромешных потемках. И Надя, смеясь, принимала его слова почти всерьез, думала о шалаше и рае из глупой поговорки.
«Как я жила без него? Как?! И жила ли?..»
Они вконец продрогли, добираясь до его дома на Университетском проспекте.
А потом Надежда неумело отвечала на поцелуи и нетерпеливые прикосновения мужчины, оказавшегося неожиданно… тяжелым, властным и чужим. Она вдруг опомнилась, уперла руки в его плечи, пытаясь вдохнуть полной грудью, высвободиться из жарких тисков.
– Нет, подожди…
Егор отстранился, посмотрел с недоумением, испугом.
– Что-то не так? Неприятно?
– Нет-нет. Хорошо. Я… не умею. Не знаю, как лучше… – Надя вспыхнула, заметалась, нащупывая спасительный плед.
Егор перехватил ее руку, отбросил плед. Теперь в его глазах была только нежность. И забота.
– Не бойся. Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда в жизни.
И Надя доверилась ему. Месяц спустя Егор переехал к ней.
– Это не слишком-то прилично и не с лучшей стороны характеризует твою новоиспеченную избранницу и ее мать, – увещевала сына строгая матушка.
– У-ти-ти, какие мы старорежимные, – парировала Надина мама, которую дочь посвящала во все перипетии отношений с бессоновской семьей. – Лучше по углам прятаться? Пусть Егор вникает в хозяйство, приобщается к ответственности. Зять он, видно, будет неплохой, – выносила свой вердикт будущая теща.
– Да почему ты решила, что мы поженимся? – не верила своему счастью Надежда.
– Ничего не решила. Вижу – и все. Это любовь, Надин. Любовь! – вздыхала мама с грустной улыбкой.
Дойдя до метро, Надя вдруг с ужасом подумала, как войдет в свою пустую огромную квартиру, которую так благородно пожаловал Егор бывшей жене перед разводом. Сам он решил наслаждаться покоем и одиночеством в подмосковной двушке, доставшейся ему по наследству от бабушки.
«Машка приедет только завтра… Нет, домой ехать не могу! Ну, значит, к маме. Она, конечно, ждет».
Надя спустилась в подземку. На «Киевской», как всегда, царило столпотворение. На Филевскую ветку приходилось пробиваться ледоколом. Перед людским водоворотом у эскалатора Надя оказалась внутри кучки цыганок. Тощенькая молодуха с ребенком на руках, грузная усатая тетка с тяжелым взглядом, две безвозрастные смуглянки в блестящих платках. Надя прижала сумку к груди и опустила глаза. Только не отвечать им, только не смотреть. Именно на этой чертовой «Киевской» ее давным-давно ограбили цыганки со своим гаданием. Запугали, невообразимым образом заставили достать кошелек и умыкнули всю зарплату. Будто знали, что Надя ехала со своей первой в жизни зарплатой!
И почему с ней так всегда происходит? Украли зарплату, должность, профессию, теперь – мужа… Конечно, сама виновата. Куда как весело жить и думать, что сама виновата во всех бедах, что «несклепистая, разиня, мямля»! Надя вспомнила лицо покойной свекрови, которая день-деньской пыталась «просвещать» сына по поводу невестки. Но тогда Егор любил жену и защищал…
– Гони печаль! Счастье в толпе не ищи. Далеко отсюда, в лесу и у реки его найдешь. Уезжай! – Усатая старуха-цыганка шамкала ей в самое ухо.
Надя вздрогнула и рванулась, наконец, вверх по эскалатору. Шею заливал пот. Вырвавшись из подземки, она попыталась отдышаться. Липкое июльское марево висело над площадью. Расположенный рядом торговый центр манил прохладой кондиционера, но Надя не могла очутиться в равнодушной толпе: смеющейся, болтающей, жующей, праздной. Она хотела остаться наедине со своим горем. И с самым близким человеком, который мог это горе разделить. Загорелся зеленый, и Надя побежала по зебре перехода к маминому дому.
В сумке запиликал телефон.
– Егор?! – Надя схватилась за трубку, будто утопающий за соломинку.
Нет, это была Валюшка.
– Как ты, что не звонишь?! Как все прошло? – затараторила ее лучшая подруга.
– Ужасно и быстро. Зато я теперь приблизительно представляю, как действует гильотина. Хрясть – и жизнь кончена.
– Господи, Надь… Ты где? Тебе нельзя быть одной, – всхлипнула чувствительная Валя.
– Я иду к маме.
– Немедленно приеду к вам! Поревем, поговорим…
– Спасибо, Валюш. Я не знаю… А твоя работа?
– Да плевать! Смена уже заканчивается. Просидела полдня в тоске – две пломбы и одна чистка. Пустое лето, сама знаешь, – вздохнула стоматолог Валентина Курочкина.
– Нет, сегодня побуду вдвоем с мамой, – решила Надежда. – И… я люблю тебя, Валюш.
– А я? А я-то тебя как…
Надежда не дослушала, захлопнула телефон, чтобы не разреветься в голос посреди улицы.
«Нет-нет! Не вспоминать, не мучить себя. Это – так. Это не может быть иначе», – как заклинание повторяла она про себя. Самое страшное свершилось, и, странное дело, ей даже стало легче. Пусто, безнадежно, но… легко. Сейчас она окажется в родительском доме рядом с мамой, и боль, растерянность отпустят.
Надину маму Галину Викторовну Кольцову – повара высшего разряда – все называли Галкой-праздником. Шумная, улыбчивая, хлебосольная, она просыпалась, мурлыча бравурный мотивчик, с легкостью налаживала домашние дела и упархивала на работу в московскую «рыгаловку». Иначе свой пищекомбинат при большом предприятии Галина Викторовна не называла. Отстояв у «пищевого мартена» положенные часы, прибегала домой, нагруженная судками, впихивала в домашних столовскую еду и усаживалась перед телефоном. На воспитании любимой дочурки она особо не зацикливалась – та росла тихой и послушной. Покладистый молчун-муж также довольствовался минимумом внимания со стороны благоверной. Ему хватало газет и телевизора. Семья, ведомая бестрепетной и сноровистой рукой хозяйки, казалась благополучной и крепкой. Все рухнуло в одночасье.
В ту ночь Надя проснулась от всхлипываний мамы и странного воя. Босая, в ночной сорочке, девочка выбежала в коридор. В родительской комнате и на кухне горел свет. Едко пахло сердечными каплями. Отец, держа мать за волосы, тряс ее и издавал дикие крики.
– Дочку пожалей, Коля! – выкрикнула Галина Викторовна, увидев спасительницу Надю.
– О-о, еще одна! Яблочко от яблоньки недалеко упадет. Все бабы в вашей семье такие!
– Папочка, не надо! Пусти маму, папочка! – крикнула Надя, кидаясь к отцу, который вновь стал таскать маму за волосы.
Отец оттолкнул Надю, но жену выпустил.
Упав на подушку, Николай Андреевич зарыдал. Плакала и напуганная до полусмерти Галина Викторовна.
Надя до утра просидела с мамой на кухне. Подозрения четырнадцатилетней дочери подтвердились. У матушки были увлечения на стороне.
– Доча, это все такая ерунда, – оправдывалась Галина Викторовна, глотая очередную порцию корвалола. – Я Колечку, папу твоего, люблю, ты же знаешь!
– А зачем гуляешь? – угрюмо спросила дочь.
– Так и не гуляю я! Так, похихикаем, прошвырнемся до киношки. – Распахнутые глаза матери блестели слезой невинного младенца.
– Ага, нашла дурочку, так я и поверила тебе, – покивала головой бескомпромиссная Надя.
– Ох, никчемный разговор, доча. Трудно тебе это все понять. Жизнь… она такая бескрылая, тяжкая. – Мама всхлипнула. – Знаешь, какой я была, когда замуж выходила?! Звезда голливудская, а не девка. Ты в меня такая красотуля. А порода? Так и прет из нас порода! Посмотри на свои щиколотки, профиль, плечи. А глаза?! А стать княжеская?!
– Мам, ну что ты ерунду городишь? – смутилась Надя.
– Нет, доча. Другая нам судьба была уготована, не кухарская.
– Мамуль, ты не кухарка. Ты – шеф-повар. В Европе богатейшим и уважаемым человеком была бы.
– Так мы не в Европе, в совке, – вздохнула Галина Викторовна.
Надюша прильнула к ней. Как она любила свою неунывающую красавицу маму! Почему она была так несчастна?
– Тоска, Надь. Тоска, – последний раз всхлипнула мама, утерла глаза и как ни в чем не бывало улыбнулась своей победоносной улыбкой. – А мы ее, тоску-собаку, по хребту! И все у нас пойдет как прежде, спокойно и тихо. Ты вот у нас адвокатом станешь. Да-а, только адвокатом. Документики в папочках, стильная стрижечка, каблуки, умные разговоры. И денежки. И муж-прокурор. Вот так вот!
Галина Викторовна вышагивала по кухне в пижаме, выпятив грудь и втянув живот. Ее медовые глаза горели привычным куражом. Такие же светло-карие глаза с желтыми крапинками были и у Нади.
– Мам, ты лучше всех на свете! – в восхищении смотрела дочка на мать.
– Вот выведу ребенка в люди и буду вообще самой счастливой. Нам бы только папу задобрить. Ты уж, Надь, скажи ему, что я его люблю так сильно, как… как все тургеневские девушки скопом! Ну, что-то в этом роде, романтичное скажи.
– Втягивать детей в разборки родителей непедагогично, – заартачилась Надя.
– А кто тут у нас дети? Те, кто в школу не встанет? Все, Надин, топай в кровать.
Мама поцеловала Надю в макушку и в нос.
Но как ни старалась Надя, как ни ластилась и ни ублажала Галина Викторовна мужа, настоящего примирения между ними так и не произошло. В папе будто что-то сломалось, умерло. Он все больше замыкался в себе, приходил домой поздно, жаловался на слабость. Вскоре ему поставили диагноз: рак, последняя стадия. Галина Викторовна не отходила от мужа. Спала рядом с ним на тахтушке, чтобы в любую минуту коснуться его руки, лица. Колола обезболивающие. Продала бабушкино антикварное пианино – неприкосновенную реликвию: нужны были деньги на врачей и редкое лекарство. Все оказалось тщетно.
После смерти Николая Андреевича Галька-праздник сильно изменилась. Пышнотелая хохотушка превратилась в сухощавую, с загадочным взглядом женщину. Буйные кудри в стиле «я упала с самосвала…» уступили строгому каре, пестрые балахоны – элегантным костюмам. Смена имиджа еще больше стала привлекать к ней мужчин. Совсем иного, высокого полета. Надя ждала, что ее молодая и прекрасная мама найдет еще свое счастье – вот-вот выйдет замуж. Но нет, не сложилось…
«Моя дочь Надечка идет на красный диплом. Юрфак МГУ. Не фунт изюма, как вы понимаете. В дочери – вся моя жизнь», – сообщала очередному платоническому воздыхателю Галина Викторовна. Ухажеры делали подобающие моменту пафосные мины и незаметно исчезали из ее жизни, что, впрочем, нимало не печалило княжну-повариху.
Она затеяла цветочный бизнес, который поначалу складывался прекрасно, но в одночасье рухнул. И Галина Викторовна, ни минуты не сожалея о потерях, тут же устроилась преподавателем кулинарного мастерства в колледж. Деньги это давало смешные, зато в семье воцарился покой. Студенты Кольцову обожали. Ведь она сохраняла жизнелюбие, неунывающий характер и искреннюю любовь к людям.
– Ты, главное, моих ошибок не совершай. Храни то, что имеешь, – напутствовала мама дочку, когда та выходила замуж.
«Ошибки! Кажется, моя жизнь состоит из одних ошибок… Как убежать от самой себя? От стыда, обиды, беспомощности? Где брать силы, в чем искать опору?» – В который раз эти вопросы, будто жалящие неотвязные слепни, набросились на Надю. И, казалось, не было от них избавления.
Она бежала через двор к спасительному маминому подъезду. Ну, наконец-то тяжеленная входная дверь, два пролета лестницы… все!
Она в безопасности!
В прихожей ее уже ждал йоркширский терьер Микки – умник с задорным и бесстрашным характером. Пес прекрасно понимал все, что ему говорила хозяйка. Если Галина Викторовна сообщала перед уходом, что будет поздно, и наказывала приглядывать за квартирой, Микки не сидел попусту около двери, а дозором обходил комнаты и потявкивал – отпугивал возможных врагов. Если его уверяли, что скоро будут, он устраивался с любимой игрушкой в коридоре и прислушивался к звуку лифта. Новость о приходе незнакомых гостей Микки категорически не радовала. Он удалялся валяться в своем любимом кресле. И даже мог «по неосторожности» напрудить лужу у ковра. А вот предупрежденный о приходе обожаемых Нади и Маши несся, задрав перламутровый хвост, к коврику у входа и в напряжении усаживался на него. Тыкался носом в дверь, шумно втягивал воздух, анализировал звуки в подъезде и нетерпеливо вздыхал, посверкивая глазами-вишнями. К тому же Микки был посвящен во все беды Нади, которая зацеловывала и нещадно баловала красавчика. Он оказался единственным существом, в прямом смысле слова утиравшим слезы «брошенки» – слизывал их своим теплым крохотным язычком.
– Микочка, родной, ждешь?
Надя взяла на руки прыгающего в счастливом экстазе терьера.
Из кухни появилась мама. Она, как всегда, держалась молодцом, волнение старательно скрывала.
– Надюш, ну как все прошло?
Галина Викторовна порывисто обняла дочь.
– Нормально. Быстро и без истерик. Все, мам. Все! Не хочу пока ничего обсуждать, – сказала Надя, отстраняясь.
Микки спрыгнул на пол и понуро поплелся в кресло.
– Наш чувствительный кавалер переживает, – констатировала Галина Викторовна.
– Он у нас не только чувствительный. Он теперь у нас – единственный. В смысле – кавалер.
– А и слава богу! Нужность кавалера определяется его знаком качества. Наш Микки безупречен, – махнула рукой мать. И веско добавила: – И он-то не преподнесет нам гадких сюрпризов. Во всяком случае, не впадет в депрессию и не закусает близких. Надь, да вспомни ты свое «семейное счастье»! И прими то, что случилось, как избавление.
Первый год брака оказался для Нади безоблачным. Родилась Машенька, над которой тряслась вся родня, вконец избаловав девчонку. Егор неплохо зарабатывал, занимая должность ведущего технолога на крупном предприятии. Бессонова вроде ценили, но в один непрекрасный день уволили без объяснений.
– Все кругом твари продажные! Только шелупонь жуликоватая может тут выживать, – впервые завел свою обличительную и унылую песню Егор. Упаднические настроения в сыне подогревала и матушка. Она искренне не понимала, как можно не ценить такого выдающегося специалиста, правдолюбца, умницу.
У тещи было иное мнение о зяте, истинный характер которого начал раскрываться после свадьбы.
– Да кому с таким дело иметь охота? Заносчивый, с вечными претензиями и при этом пасующий перед малейшей преградой. Что не по нему – и уже истерика! Как ты, моя бедная, под этим диктатором? А эти его назидания, цитаты заезженные? Может, он все-таки дурак, Надь? Вот беда-то, – сокрушалась мама, чаевничая с дочкой, которая изредка сбегала от мужа, вручала Машу свекрови и отводила душу «на воле».
Как же ей здесь было спокойно и легко! Все в родительской квартире напоминало о любви и радости детских лет. Невесомые голубые шторы, полка с читаными-перечитаными сказками, уморительный портрет Карлсона на стене, плюшевый медвежонок Люка, с которым Надя спала в обнимку с младенчества. И еще скрип паркетин в гостиной, по которой Надя когда-то часами кружилась в танце под песни «Аббы», и мурлыканье мамы из кухни, и уютные запахи родного дома…
Замужняя жизнь, казавшаяся поначалу существованием на мягком облаке, вдали от проблем и бед, все чаще напоминала Наде тяжелую повинность. Впрочем, она соглашалась с мужем, который поучал, что семейная жизнь требует жертвенности, терпения, заботы и честности. Но Наде казалось, что Егор понимает этот постулат несколько односторонне, возлагая бо́льшую часть жестких требований на жену. Хотя упрекнуть Бессонова в непорядочности и нелюбви Надя не могла и потому искренне ценила своего мужа. Да что там говорить! Надя любила своего Егора. Любила!
– Мам, он – цельная натура. Если что-то решил – один раз и на всю жизнь. На компромиссы он не способен, – с жаром возражала Надя на мамины подковырки в адрес зятя.
– На всю жизнь может решить только бескомпромиссный чудак седьмого разряда вроде нашего главбуха дяди Миши.
– Ну, мам, ты сравниваешь! Где чокнутый Миша и где мой муж?
– Пусть так, сравнение не очень, но с людьми надо ладить, договариваться, проявлять снисходительность и мудрость. Тем более он в бизнес автомобильный решил лезть.
– Мам, все эти «порешаем» и «разрулим» – в прошлом. Бешеные девяностые – позади!
– Ну-ну, флаг вам в руки, – скептически щурилась Галина Викторовна.
– И вообще, нельзя жить, не имея ни в ком и ни в чем веры и опоры! Я счастлива, что Егор – надежная спина. Ты вот такого никогда не испытывала, хотя и была замужем. А получалось, что не за мужем, а впереди него, за ручку водила.
– Ну, это спорное утверждение. И насчет спины Егора я бы не обольщалась. Лучше поднажми на карьеру. Сколько можно в помощницах адвоката ходить? Больше уверенности и драйва, доча! Помни священное слово – самодостаточность.
Надя терпеть не могла это мамино «словцо», никак в толк не могла взять, как это – рассчитывать только на себя, когда есть крепкая семья и надежный муж?
Тем временем материальное благополучие Бессоновых пошатнулось. У Егора никак не складывалось с продажей автомобилей. Он сменил четыре автосалона. Отовсюду уходил со скандалами из-за того, что его не продвигали по служебной лестнице. Роль мальчишки-менеджера амбициозного Егора Ивановича не устраивала: он был убежден, что достоин ворочать миллионами. Из романтичного, готового на все ради жены и дочери главы семьи Егор превращался в брюзгу и нытика, предъявлявшего претензии не только несправедливому миру, но и родным. К тому же он стал прикладываться к бутылке.
Надя пыталась быть надежной опорой благоверному, исполняла его капризы, выслушивала пьяные стенания с битьем кулаком по столу и совершенно забросила собственную карьеру. Пара опозданий, путаница в документах, неуверенность и лепет в общении с клиентами…
Словом, на место помощницы Бессоновой шеф взял хваткую девицу по фамилии Прусс. В конторе ее прозвали Кинг-Конгом. Дамочка оказалась не только агрессивна и зверски работоспособна, но и огромна. Клиенты трепетали в присутствии грудастой, губастой, горластой глыбы и проникались должным пиететом к адвокатскому сообществу.
Целый год Надя мыкалась без работы, пытаясь устроиться по специальности. Она проходила собеседование за собеседованием и всюду получала отказ.
– Зачем я только тебя послушала с этим университетом?! – упрекнула она мать после очередного провала. – Какой из меня адвокат? Я себя-то защитить не могу. И вообще, юристов – пруд пруди.
– Надюш, почему ты так не уверена в себе? Ты же прекрасно знаешь право, можешь работать с документами. Цени себя – и тебя будут ценить окружающие.
– Да за что мне себя ценить?! Нескладеха, робкая, неловкая.
– Это тебе муж такие глупости внушает?
– А что там внушать?! Меня даже Машка не воспринимает всерьез – веревки из матери вьет и еще подхихикивает.
Галина Викторовна сокрушенно кивала. Она ничем не могла помочь своей замечательной, но бесхарактерной дочери.
Кардинальное решение пришлось принимать, когда Машу стали собирать в первый класс. Егор выбрал пафосную спецшколу. На Надины сомнения ответил жестко:
– Если бы ты пошла, наконец, работать, мы бы смогли прокручиваться!
И Надя скрепя сердце согласилась на предложение Валюшки пойти в ее клинику администратором. Девчонкой на ресепшн.
– Деньги не бог весть какие, зато стабильность и нормальный график – два через два. Временно посидишь у нас, пока что-то не обломится по профессии, – рассуждала верная подруга.
С тех пор прошло почти восемь лет и «временно», похоже, превратилось в «навсегда». А год назад случилась беда…
Мама тряхнула дочку за плечи:
– Надь, выходи из комы! Хватит уже. Пошли пировать! Я сделала твое любимое сациви.
Она снова обняла дочь, с силой прижала к себе ее голову.
– Все у нас теперь пойдет прекрасно. Не так, как раньше, но не хуже. Поверь своей мудрой мамаше. Мы им всем покажем!
– Ма, не хочу я никому ничего… показывать. Я хочу быть счастливой.
Надя, наконец, смогла расплакаться.
– А вот и будешь. Все, чего сильно желаешь, исполняется. Кто-то умный сказал, что человек всегда движется в сторону своих устремлений. Главное, иметь их, устремления-то.
– Мамуль, какие у тридцатисемилетней администраторши могут быть устремления? Все это красивые и глупые слова.
– И слова, и дела, и новые люди. Дай срок, доча. Дай срок! – Галина Викторовна потянула Надю в кухню, где уже был сервирован праздничный стол.
– Ох, ну уж шампанское – это перебор, ма!
– Ничего подобного! В самый раз, – сказала Галина Викторовна, ловко управляясь с запотевшей бутылкой.
Ухнула пробка, и брют заструился по хрустальным бокалам.
– За нас с вами и черт с ними! – провозгласила Галина Викторовна.
– А и правда, – утерла глаза Надя и подняла бокал.
На пороге кухни возник «кавалер со знаком качества». Он примчался, заслышав бодрые голоса, сел у Надиного стула и преданно застучал хвостом об пол.
Курица оказалась бесподобной, салат – восхитительным, канапешки с сыром, грибами и зеленью – тающими на языке. А шампанское! Как давно Надя не пила шампанское. Легкое, снимающее страхи, напряжение, боль. Она впервые за эту неделю наелась до отвала и почувствовала себя если не счастливой, то вполне спокойной.
Увидев, что дочь с улыбкой сует кусочки ветчины Микки под стол, Галина Викторовна решилась начать серьезный разговор, на который не могла осмелиться раньше.
– Слишком много совпадений! Я до сих пор считаю, что чья-то злая воля вмешалась и все разрушила. Впрочем, разрушила то, что некрепко держалось. Просто-таки на соплях держалось, что уж греха таить. Значит, все устроилось благополучно для тебя, доча.
Мама чуть захмелела от двух бокалов шампанского, раскраснелась и, улегшись на диванчик, закурила.
– Твоя манера говорить образными и туманными фразами меня раздражает. О чем ты, ма? – скривилась Надя, которой именно сейчас не хотелось говорить «об этом».
– Я о том, что Егор – говнюк и предатель. И, кажется, не только он один из близких нам людей.
Галина Викторовна вдруг побледнела и стала затягиваться часто-часто.
Надя с недоумением уставилась на мать.
Микки, просившийся к Наде на колени, тявкнул, но, не получив ответа, поплелся под стол за резиновой уткой.
– Что-то про предательство я не поняла. Кажется, в нашей семье этим пороком страдают дамы. Я сама изменила… ну, готова была изменить Егору. С мерзким человечишкой. Егор не простил. Он вот никогда не изменил бы мне, потому что верный, однолюб… За все надо расплачиваться. Кажется, ты сама не раз говорила мне об этом.
Надя вскочила и начала собирать посуду со стола.
Бокал выскользнул из ее рук, грохнулся о плиточный пол, разлетелся стеклянными брызгами.
– К счастью! – рявкнула Галина Викторовна и загасила сигарету. Она должна была наконец открыть дочери глаза.
Стоматолог-хирург Арсений Миликян пришел в Надину клинику полтора года назад. Он был здоровенным обаятельным мужиком с масляной улыбкой и повадками типичного дамского угодника. Даже мужененавистница Лимонова, пережившая два тяжелейших развода, млела в присутствии обходительного подчиненного. Миликян, согласно законам его диаспоры, был женат на армянке. Брак оказался несчастливым, бездетным. Бесплодная Натэлла смиренно терпела походы благоверного «налево». Некоторые из миликяновских пассий предпринимали титанические усилия, чтобы развести альфа-самца. Арсений всем раздавал авансы, но, конечно, и не думал бросать жену.
Надя горячо отговаривала влюбившуюся в Миликяна Валюшку, у которой никак не складывалась личная жизнь, оставить идею захомутать женатика армянина. Валентина упорствовала.
– Надь, я ведь лучше многих, если смотреть на вещи объективно. Мне тридцать восемь, а у меня талия – шестьдесят три сантиметра! И я твердо стою на ногах! Даже Лимонова завидует моей «бэхе», – всплескивала тоненькими ладошками Валя, доходы которой и вправду оказывались несопоставимы с Надиными.
К тому же Валюшка действительно была изящной и смазливой: белые кудряшки, скуластое личико, аккуратный носик, неизменная улыбочка. И что этим мужикам не хватало?
Надя любила подругу и не разделяла маминых резких слов о «Валькиной мелкотравчатости». Еще Галина Викторовна называла Вальку «моськой». В клинике же врача Курочкину прозвали «мышкой-норушкой». И тоже не очень любили.
Однажды Валентина примчалась на работу чернее тучи.
Не поздоровавшись с подругой, она схватила журнал приема пациентов и, нервно его листая, высказалась себе под нос:
– Почему одним все – другим ничего?!
– Ты о чем, Валь? Что случилось? – спросила встревоженная Надя.
– Да о тебе и твоем хахале. Арсене Давыдовиче.
– С ума сошла!
– Да уж конечно! Видела я вчера вечером, как он вокруг тебя увивался, до метро подбросить предлагал. Подвез?!
Валя захлопнула журнал и уставилась на подругу, поджав узкие губки.
– Ну и что? Он и Ленку подвозил… У нас же нет машин, а до метро довезти – не такой уж подвиг. Валь, не сходи с ума.
– Ага! Ум она поминает. Лучше о совести подумай.
Надя разозлилась.
– Не говори ерунды! Между нами ничего не было и быть не может!
С того дня Надя ушла в глухую оборону, не удостаивая назойливого Миликяна взглядами и разговорами. Это лишь еще больше подзадорило записного Казанову. Он плотно осадил непокорную «крепость».
Букеты, комплименты, звонки на мобильный…
Теперь уже не только Валя, но и остальные коллеги настороженно и неприязненно посматривали на замужнюю тихоню Бессонову, которой «мужа мало». Проходя как-то мимо кухни, Надя услышала обрывок разговора. Главврач Лимонова говорила ортопеду Ворониной:
– Девчонка она, конечно, интересная. Но этот затравленный взгляд, чудовищные наряды, крысиный хвостик… Каких чертей Миликян рассмотрел в этом омуте?
Надя замерла, схватившись за свой русый хвост, который ну никак нельзя было назвать крысиным. Впрочем, конечно… Конечно! Ей, неудачнице, не хватало лоска, яркости, хороших тряпок. Джинсы да дешевенькие свитерочки. Пару раз в году – престарелый костюм из «базового гардероба». Собственно, этот добротный твидовый костюмчик с белой блузой и составлял всю Надину «базу». Лет семь как составлял.
Лимонова между тем продолжала:
– Я бы еще поняла, если бы он обратил внимание на нашу «мышку», которая проходу ему не дает. Мелкая, да бойкая. Ну и доступная, что в его-то семейном положении только на руку.
– Да и одевается Валька будь здоров. Я уж про машину и квартирку молчу, – подхватила Воронина.
– Да уж. Молчи, – понизила голос Лимонова, услышав движение за дверью. Это Надя прошмыгнула в туалет. Заперев дверь и включив воду, она разрыдалась.
Все накопленные за жизнь обиды, тычки вдруг ясно вспомнились, пронеслись в бешеном кружении перед глазами. Укоризненные вздохи шефа-адвоката, снисходительная усмешка свекрови, капризная гримаска дочери, обличительные тирады пьяного мужа, презрительный шепоток врачих и даже мамины поучения.
Надя плеснула в лицо ледяной водой, вытерла потекшую под глазами тушь бумажным полотенцем и посмотрела на свою двойняшку в зеркале. Заплаканная, но решительная, эта женщина мало походила на обреченную тихоню-администраторшу. Она бросала своему привычному мирку вызов!
– Значит, затравленный взгляд и чудовищные наряды?… Ну хорошо же, будет вам и взгляд, и тряпки, и прическа! Пошли вы все! – прошипела эта неизвестная Наде воительница.
Пробным камнем стала Машкина истерика. Дочь требовала новые кроссовки. Надя выкроила из своей зарплаты три тысячи – муж давал деньги только на «существенное». Например, на репетиторов. На худой конец, на отдых дочери. Даже такая статья, как «велосипед», стала камнем преткновения. Вроде не бабьи штучки, не духи и лифчики, но и не хлеб насущный. Словом, три тысячи Надя накануне отложила. Новая Надя эти деньги вытащила из заначки бестрепетной рукой и сделала у Валькиного парикмахера умопомрачительную асимметричную стрижку. Да еще концы выкрасила в пунцовый цвет. Невозможно шикарно получилось. А главное, очень шло Наде и молодило ее.
– Ты с ума сошла, мам?! Я разута! – забыла о своих восторгах в сторону причипурившейся матери Маша, когда поняла, что в этом месяце кроссовок ей не видать.
– Три недели потаскаешь старые. Говно вопрос, – подделываясь под интонацию Галины Викторовны, выдала новая Надя.
Маша поперхнулась, а затем забилась в истерике. Длилась она ровно пять минут. Потому что мама не кинулась к дочери с причитаниями, а закрылась на кухне. Да еще взяла с собой телефон. Маша, забыв об истерике, пыталась подслушивать под дверью, но ее спугнул отец.
Он пришел с работы традиционно поддатый и злобный «аки волк».
– Папаня сегодня аки волк или аки агнец? – спрашивала первым делом бабушка у Маши, когда звонила своим девчонкам вечерами. Бабья болтовня по телефону раздражала Егора Бессонова. Потому, если выходило, что «аки волк», – разговор мог быть пулеметным и деловым. Если «аки агнец» – долгим и душевным.
В тот вечер отец был «аки волк».
– Матери нет, что ли? – рыкнул он, скидывая ботинки.
– На кухне, по телефону болтает, – настучала Маша на мать.
– О как! – плотоядно высказался Егор.
Но Надя выпорхнула из кухни с привычной заботливой улыбкой, защебетала, потом кинулась накрывать ужин, и вечер прошел традиционно спокойно. Если можно было назвать покоем тоскливое сидение четы за столом под скорбный бубнеж Егора о «козлах с работы». Затем муж до полуночи ходил в ларек за добавкой.
– Тебе нравится моя новая прическа? – спросила Надя у Егора, когда он улегся, наконец, с газетой в кровать. Тот посмотрел на нее тяжелым хмельным взглядом и выдохнул:
– Надь, тебе все к лицу. Если не жаль из семьи деньги таскать всяким стилистам-пидористам, то можешь и красноперой походить.
Далее Егор углубился в злобные рассуждения о том, как наживаются на наивных дурах бандитские салоны красоты.
А на Арсена Миликяна превращение Нади в стильную штучку произвело сногсшибательный эффект. Конечно, он принял сию метаморфозу на свой счет и усилил атаку. И Надя сдалась. Арсен был веселым, говорил невообразимые комплименты и не жалел денег на сувениры и рестораны.
С Егором Надя была в ресторане всего три раза, в самом начале их брака, когда муж еще казался жизнелюбивым и щедрым.
Впрочем, однажды Маша затащила мать с отцом в популярную московскую кофейню.
– Блинчики – триста рублей?! Кофе – сто пятьдесят?! – вытаращился Егор, глядя в меню. – Да я подавлюсь и сдохну! Мне – воду. А вам и по шарику мороженого хватит. Впрочем, как хотите, – насупился он, поймав взгляд пожилой тетки, сидящей за соседним столиком. Она наворачивала салат «Цезарь», стоимость которого совершенно не влияла на ее глотательный рефлекс.
Арсен заказывал все самое лучшее, запрещал Наде смотреть на строчку с ценами и беспрерывно ее смешил. Вел он себя на редкость корректно. С приставаниями не лез, только ручки целовал и в глаза зачарованно заглядывал. Словом, Наде нравились эти легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Единственное, что ее смущало, – это необходимость привирать. Прогулки с ухажером бывали нечастыми, когда у них совпадали выходные. И каждый раз приходилось придумывать предлог для Маши и мамы. Егор, работавший с утра до вечера в автосалоне, никогда не звонил жене среди дня. Да, времена «ста звонков в день» прошли безвозвратно. Впрочем, Маша тоже не отслеживала мать, погруженная в сложные подростковые проблемы. А вот мама… Мама сразу заподозрила что-то неладное. То Надя три часа ходила за продуктами, выключив телефон, то два часа сдавала в химчистке на соседней улице пуховик. И еще молчала при встречах, чему-то загадочно улыбаясь.
Галина Викторовна приперла дочь к стене, и та дословно повторила ее слова, сказанные много лет назад в роковую ночь:
– Жизнь… она такая бескрылая, тяжкая… Мам, это все не имеет никакого значения. Так, невинное отвлечение, кураж.
– Доча, эти праздники засасывают. Поначалу все легко и невинно, а потом накроет так, что мало не покажется. Или влюбишься по самое некуда и исстрадаешься, или походя уступишь. И ничего, кроме гадливости, испытывать не будешь.
Галина Викторовна с болью смотрела на дочь.
– Нет-нет, я не собираюсь изменять мужу. И вообще, намерена на днях сказать Арсену, что наши прогулки заканчиваются. И вправду надоело… Пустое, ненастоящее, – отмахнулась Надя.
Будто предчувствуя серьезный разговор, Миликян в тот вечер после работы вызвался довезти Надю до дома. Всю дорогу она молчала. Остановились в квартале от дома Бессоновых, и Надя, кусая губы и отворачиваясь, начала неприятный разговор.
– Арсен, ты… очень милый, симпатичный мне человек, но…
Миликян, затаив дыхание, испытующе смотрел на «чертову скромницу».
Так он про себя называл администраторшу, которую никак не мог затащить в постель и успокоиться.
– Но все это не имеет смысла. У НАС нет будущего. И такие отношения не по мне. Ты прости меня, что, может, дала тебе надежду…
«Вот дурында невинная выискалась», – разозлился стоматолог, но виду не подал. Он решил действовать стремительно.
Бросился на Надю, стал осыпать лицо и шею поцелуями, зашептал заезженные и не знавшие отказа слова:
– Любимая моя женщина, самая лучшая… Каждая минута с тобой – счастье, единственная моя…
От неожиданности Надя даже не могла сопротивляться его рукам. Горячка, позабытая с юности, опрокинула, будто штормовая волна: Надя сползла на сиденье, не в силах уворачиваться от настырных умелых губ, стала отвечать на ласки.
– Нет! – дернулась она, хватая руку Арсена, коснувшуюся ее ремня на джинсах. – Нет… Это просто безумие. Это невозможно, – залепетала Надя, оглядываясь по сторонам. Впрочем, двор, погруженный в густые осенние сумерки, был безлюден. Кажется, безлюден…
Придя домой, она сказалась больной и юркнула в постель. На следующий день (слава богу, у Миликяна был выходной!) Надя, вернувшись с работы, затеяла роскошный ужин. И даже пива самого дорогого для мужа купила. Егор ее старания не оценил. Он пришел за полночь мертвецки пьяный и, послав к черту и Надю с ее мясом, и Машу с ее презрительной ухмылкой, повалился на диван в гостиной. А на следующее утро Надя проснулась от хлопка входной двери. Стрелки часов подползали к половине седьмого утра.
– Егор?!
Она выскочила за мужем к лифту.
– Иди в дом! – рявкнул Бессонов из-за закрывающихся дверей. Надя успела заметить, что у него отечное багровое лицо и страдальческий взгляд.
А еще куртка перекошена.
– Егор, кнопки! – зачем-то закричала она, уткнувшись в закрытые двери лифта. – Ты кнопки неправильно застегнул на куртке!
– Я жизнь неправильно!.. – Докатилось из шахты до Надиного слуха.
«Что неправильно? Что?! Жизнь прожил?» Надя привалилась к стене, закрыв глаза. Она поняла, что Егор догадался о ее отношениях с Миликяном. Или кто-то открыл ему глаза?! Неужели произошло самое страшное? То, о чем предупреждала мама. Мама… Надя вспомнила плачущую мать и отца, выносящего дочери приговор: яблочко от яблоньки… все бабы…
Нет, Надя не могла допустить такой беды. С этим нужно было что-то делать, нужно было все объяснить Егору, рассказать правду.
«А какая она, правда? Какая… Какая она? – странный механический голос – тягучий, навязчивый – зудел в голове. Надя сжала виски. – Я схожу с ума? Этот голос… Жуткий, настырный. А почему бы нет? Тетя Ия, папина сестра, загремела в психушку в тридцать лет… Не хочу! Нет!»
– Нет! – крикнула Надя, и голос стих.
Она бросилась к телефону. Аппарат мужа был выключен. Надя звонила каждые пятнадцать минут. Пока собиралась на работу, пока провожала Машу, которой и дела не было до родительских ссор, пока шла к метро, к клинике, открывала кассу, раскладывала бумаги, здоровалась с посетителями…
Егор позвонил сам. Он был вполне спокоен.
– Нам нужно серьезно поговорить вечером.
– Да, конечно! – ринулась из-за стойки в коридорчик Надя.
– Только прошу об одном: ни слова лжи! Прямой вопрос – прямой ответ.
– Конечно, Егор! Только так, я просто не могу тебе врать…
– Ты можешь ВСЕ! – припечатал Егор и дал отбой.
Надя вздрогнула от чьего-то прикосновения.
Это Валюшка взяла ее за плечи.
– Надь, ты вся дрожишь. Да на тебе лица нет! Что с тобой, милый мой?
Надежда прижалась к подруге.
– Кажется, Егор видел нас с Миликяном около дома. Арсен провожал меня на днях.
– Подожди, у вас что-то серьезное? – отстранилась Валя.
– Нет, конечно, нет! Я как раз сказала ему, что все эти прогулки кончены, что у нас нет будущего.
– А он?
– Ну… Он, кажется, надеется на что-то. Но я все решила окончательно. – Надя сжала кулачки и жестко посмотрела на подругу.
Валюшка опустила глаза, поиграла губками.
– Знаешь, Надюш, все-таки в этой жизни все решают мужики. Как это ни печально. Если Миликян влюблен в тебя, он не отстанет. А твой Егор не простит. Ни за что не простит.
– И что? Мне с мужем разводиться? – ужаснулась Надя.
Валя взяла ее за руку и повела к подсобке.
Захлопнув дверь и сдвинув зачем-то ведро со шваброй, она скрестила на груди руки. Тон у нее был прокурорский.
– Признайся, подруга, что ваши отношения с Егором уже давным-давно превратились в муку мученическую. Ты только и делаешь, что жалуешься на него. Домой идти не хочешь из-за его пьяных истерик. Да и он, похоже, не слишком счастлив. Ты, вообще, как, спишь с мужем?
Надя не решалась посмотреть «прокурорше» в глаза.
– Редко. Очень редко… Но это ведь не так и важно при нашем долгом браке. Я все равно чувствую себя с ним защищенной, он ведь любит меня…
Валюшка прыснула.
– Любит – не любит, плюнет – поцелует. Галиматья все это! Мучаете вы друг друга, а не живете! А любовью ты называешь привычку.
Надя закрыла лицо руками.
– У нас дочка. Все общее. И не могу я быть одна! Понимаешь, даже представить себе этого не могу!
– Ну давай, слабохарактерная моя, тяни свою лямку до смерти. Наблюдай, как несчастный с тобой мужик допьется до цирроза, а ты станешь пациенткой клиники неврозов.
– Валя, не терзай меня! – взмолилась Надя, схватив подругу за руки. – Что бы там ни было, Миликян к этому не имеет никакого отношения!
– Имеет! Прямое, – вырвала руку Валюшка-правдолюбка и погрозила Наде пальцем. – Если бы ты была счастлива, то и не посмотрела в его сторону, и прическу бы не стала сооружать, и с блаженной улыбочкой ходить. – Валюшка скроила глуповато-элегическую гримаску, изображая влюбленную подругу. – Прекрати себя обманывать, Надька!
Тут их разговор прервала уборщица тетя Катя.
Подруги покинули подсобку очень недовольные друг другом. Но Надя с убийственной ясностью вдруг поняла, что Валька высказала ей то, что сама Надежда Бессонова не решалась признавать много лет.
Когда она пришла домой, то увидела в прихожей чемодан и дорожную сумку. С ней Егор ездил в редкие командировки. Раздалось демонстративное покашливание из кухни.
– Надежда, я уже жду тебя! – крикнул учительским тоном муж.
Он сидел за столом – трезвый, прямой, в офисном костюме. Брови – сдвинуты, взгляд – пронзительный и обличающий.
«Наверное, так он взирает на мальчишек-менеджеров», – подумала Надя, присаживаясь на краешек табурета.
– А где Маша?
– Я отправил ее к подруге. Нечего вовлекать ребенка в эту грязь. Нам же все вопросы нужно решить цивилизованно и честно, – заявил Егор.
Надя почувствовала себя участницей партийного собрания, на котором будут разбирать аморальное поведение несознательного члена.
– Егор, я хочу тебе сказать, что семья для меня – все! Ты и Маша. Остальное – ерунда!
Муж страдальчески вздохнул.
– Не верю, Надь. Не верю… Я, конечно, не готов винить во всем только тебя. – Муж снова вздохнул, и Надя ясно различила укоризну: «Именно ты и виновата, нескладеха». – Наверное, мужем я был не идеальным, но… каким уж был. Мне-то не нужно, надеюсь, доказывать, что вы для меня были всем. Но, видно, моя мама с самого начала была права. Мы – не пара. У нас совершенно разное воспитание и ценности. Тебе хочется красивой разгульной жизни. А мне… мне покоя и надежности. Потому я принял решение…
– Подожди, Егор! – вскочила Надя. – Что за красивая жизнь, какие решения?! О чем ты?
Бессонов поднял руку, будто загораживаясь от назойливых и никчемных слов жены.
– Не нужно оправданий и бесполезных объяснений. Еще истерики мне тут не хватало. Посмотри, как я, рогоносец несчастный, держусь! Ни слова упрека! – Глаза Егора вспыхнули яростью.
– Но все не так! Это какой-то морок, нелепица!
– Вот уж мистические тонкости – точно не по мне. С этим – к своей маман! – указал рукой на дверь Егор. – Меня же оставь в покое. Я давно стал для тебя чужим человеком. Впрочем, и сам отдалился, не получая поддержки и внимания в ответ.
Егор встал и начал мерить шагами кухню. В минуты волнения он всегда ходил и вскидывал руки, чтобы провести ими по волосам.
– Ты вспомни, каким я был?! Лидер, победитель. Но с такой женой трудно держать планку. Ты посмотри на себя, Надя!
– Мне казалось, что тебя устраивает мой «уютный домашний вид». Ты сто раз мне это говорил! Да, я жена и мать, и это – главное. Так, во всяком случае, я считала до этой минуты. А эта глупая история со стоматологом…
– Оставь, Надя! Вот уж эти мерзкие откровения оставь! Мне вполне достаточно твоих виноватых бегающих глаз. Разойдемся спокойно и без скандалов.
Надя вдруг зарыдала и кинулась перед мужем на колени.
– Ну прости меня за все, Егорушка! Я сама виновата, сама! Распустилась, позволила… Ну, хочешь, буду пить с тобой пиво каждый вечер?! Давай обсудим заразу Ухтомского, который тебя подсидел. Ну… я не знаю, давай я устроюсь к вам в салон. Хоть уборщицей! Буду за всеми приглядывать, все для тебя вынюхивать…
Надя ползала на коленях за мужем, который отворачивался от нее, брезгливо морщась.
– Замолчи! Даже сейчас ты несешь околесицу и унижаешь меня, – наконец выпалил он.
И тут Надя замерла. Она почувствовала такую боль от несправедливости происходящего, такую тяжесть от навалившегося груза бессмысленных, отданных этому безжалостному слабаку лет, что, с трудом поднявшись, еле слышно произнесла:
– Ты пожалеешь обо всем. Пожалеешь о том, что не хранил и не ценил. Но будет поздно.
Бессонов расхохотался.
– Это маменька научила тебя действовать угрозами?! В ее репертуаре.
– Не смей поминать в таком тоне мою мать! – выкрикнула Надя сквозь рыдания. – Ты ее мизинца не стоишь…
– Ну, вот и момент истины. Вот и отлично! – потирая руки, со злобным удовлетворением крикнул Егор.
Он бросился в коридор, стал натягивать куртку.
– Егорушка, куда ты, как ты… – Надя, будто опомнившись, устремилась за мужем.
– Не беспокойся. Слава богу, у меня есть бабушкина квартира. Я, как уважающий себя мужчина, не буду делить имущество. Двадцать пять процентов зарплаты, как и положено по закону, буду давать на Машу.
– Господи помилуй, мне все это кажется страшным сном… Какие проценты, какая квартира?
– Нет, дорогая. Это не сон. Пробуждение! – Егор рванул с полочки кепку. Вместе с ней на пол посыпались шарфы, перчатки, платки.
Надя бросилась подбирать вещи, лепеча:
– А рубашки? Кто будет стирать как надо? И твой желудок…
– Трогательная забота, – скривился Бессонов. – Спасибо, конечно, но протертые супчики умеете готовить не только вы с маменькой.
Надя привалилась к стене.
– Ах, вот к чему весь этот пафос! У тебя кто-то есть…
От невероятной догадки у Нади вмиг высохли слезы.
– Снова пощечина, – огрызнулся Егор. – Нет, милая женушка, ты знаешь, что я не таков. Но… но крест на себе ставить в сорок лет не буду. Я тоже заслужил счастье, в конце концов. И не вздумай бежать за мной! – Он с досадой посмотрел на жену.
Такого взгляда могла бы удостоиться дворовая кошка, перебежавшая ему дорогу. Подхватив чемодан и сумку, Егор переступил порог. Хлопнула дверь. Стоя в коридоре, Надя слышала, как со скрежетом раскрылись и закрылись двери лифта.
«Вот, кажется, и все. Теперь – все. ВСЕ…» – снова завел механический тягучий голос в Надиной голове.
Пройдя на кухню, Надежда осела на табурет, в оцепенении уставилась в темное окно. Затяжной дождь выстукивал нестройный ритм по стеклу.
А потом начались месяцы борьбы за разваливающуюся семью. Надя не могла и не хотела верить, что ее налаженная, пусть не очень радостная, но более-менее спокойная и предсказуемая жизнь рухнула. Сталкиваясь с малейшей проблемой – выбитые пробки, потекший унитаз, капризы Маши, она вспоминала Егора и тянула руку к телефону. Но одергивала себя. Не могла слышать удовлетворенного мужниного вздоха и сакраментального:
– Ничего не способна решить в этой жизни сама…
Дважды Надя приезжала к квартире Егора в подмосковный городок. В первый раз не застала мужа. Звонила, била ногой в дверь, пока не вышла соседка и не послала «шалаву» по матери. Большего унижения в своей жизни Надя не испытывала.
Второй раз, дозвонившись на стационарный телефон и услышав нетрезвое «Але», кинулась на вокзал. Стоял ледяной вьюжный февраль. Надя продрогла до одервенения, с трудом пробираясь по обледеневшим тропинкам от станции до дома Егора.
Оказавшись у ненавистной дерматиновой двери, звонила, пока Егор не открыл. Он еле держался на ногах. Поэтому, наверно, даже не удивился приезду жены.
– Я соскучилась! Ты… один? Я вот котлеты паровые привезла, – лепетала Надя, оглядываясь по сторонам. Искала соперницу.
И снова это было гадко и унизительно.
Соперница не обнаружилась, зато Надя увидела, как представляет себе холостяцкое счастье ее принципиальный супруг. Пустые бутылки на полу и пластиковые пакеты из-под полуфабрикатов на столе.
Егор, не глядя на Надю, сел за неприбранный стол и начал есть ее котлеты из судка руками.
– Тебе тут хорошо? – привалилась Надя к притолоке.
– По крайней мере – спокойно, – сказал Егор и, протянув жене пустой судок, удовлетворенно рыгнул. – Большое спасибо. Впрочем, не стоило утжурда… утруждаться, – выговорил он заплетающимся языком.
– Послушай, ну хватит уже! Проучил, доказал, воспитал… Нам с Машей плохо без тебя!
– Разве? – брезгливо ухмыльнулся Егор. – Мне сейчас не резон затевать развод. Подожду еще несколько месяцев… Слушай, одолжи тысячи три? – вдруг оживился он. – Я тут проект собственный зам-мутил. – Он снова гаденько хмыкнул. – Все деньги приходится вкладывать. Пока.
– Да, конечно, – засуетилась Надя, копаясь в сумке.
– Ой, у меня только две четыреста… А что за проект? Может, я помогу? Вспомню что-то по юридической части.
Надя села без приглашения на стул, попыталась взять мужа за руку.
Он руку убрал и уставился в ее лоб пустым взглядом.
– Даже не начинай. Живи сама. Все кончено.
Обратный путь домой Надя позже не могла вспомнить, как ни силилась. Острое чувство сиротства, поселившееся в ее душе с уходом Егора, постепенно притупилось, но не ушло, мучило ночами. Она сильно похудела. Могла расплакаться от случайно услышанного обрывка знакомой мелодии. И с лица ее не сходило выражение испуга и ожидания.
А через четыре месяца ей позвонил мировой судья и вызвал на бракоразводный процесс, затеянный Бессоновым.
К тому времени Миликян, встревоженный переменами в «нэнормалной бессоновской семье», не только откинул всякую обходительность по отношению к Наде, но и избегал любых контактов с администраторшей, даже здороваться опасался. Впрочем, скоро он вовсе уволился, так как возглавил собственную клинику: всесильный тесть помог.
А на Надиной работе все очень переживали за «брошенку». Больше всех – верная Валюшка. Она пыталась успокаивать Надю фразами об «удаленном из ее жизни гнойнике». Такая вот неожиданная образность мышления открылась вдруг в легкомысленной «мышке-норушке».
Мама вошла в кухню и бросила на стол две фотографии. Когда Надя взглянула на снимки, у нее задрожали руки. Кровь бросилась в лицо. На фотографиях была она, Надежда, в миликяновской машине. Несмотря на темноватое изображение, можно было ясно различить страстно целующуюся парочку.
– Это я экспроприировала несколько дней назад у твоего муженька. Как уж я заставила его выложить эти «козыри», рассказывать не буду. Не сегодня, во всяком случае.
– Ужасно. Мама, это просто… – Надя не могла говорить от спазма, перехватившего горло.
– Ужас не в том, что ты умудрилась барахтаться с этим стоматологом. А в том, что какой-то «доброжелатель» выслеживал тебя, сделал фотографии и отправил их в тот же вечер на почту Бессонова. А Егорушка их даже распечатал. Собака такая!
– Конечно, Егор не простил меня, дуру, и не верил.
Надя закрыла лицо руками.
– Не о том, доча, речь! Как ты не понимаешь, что только у одного человека был мотив и возможность проделать все это и подставить тебя.
– У жены Миликяна?
– Да у какой жены, – досадливо отмахнулась Галина Викторовна. – Валька подбивала клинья к стоматологу? Да. Миликян предпочел ей тебя? Да.
– Этого не может быть! Валька никогда бы не сделала этой мерзости! Она моя подруга с детства! А вот ты ее всегда недолюбливала по неясным для меня причинам. – Надя вскочила от возмущения, стряхнула гадкие фотографии со стола.
Галина Викторовна подняла карточки и спрятала их в карман кофты, подойдя к дочери, взяла ее за локоть.
– С Миликяном у «моськи» не вышло. Зато теперь может получиться с разведенным Георгием Ивановичем Бессоновым! Ты ведь шестнадцать лет назад перехватила его у кабинета нашей врачихи. Видела я ее лицемерную мордочку на вашей свадьбе… Ну, понимаешь? Теперь-то ты хоть что-то понимаешь?!
– Нет… Этого не может быть, этого не может… – как заведенная мотала головой Надя.
– Значит, так. Сядь на стул и возьми себя в руки. Поставим эксперимент.
– Не смей, мама!
Надя хотела броситься за матерью, когда поняла, что та намерена звонить по телефону.
– Спокойствие, только спокойствие, как говорит наш кумир. Где тут у нас номерок Курочкиной? Ага, вот он! – нашла в записной книжке нужный телефон Галина Викторовна и подняла трубку. – Сядь и молчи! – прикрикнула она на дочь.
И Надя покорно села на стул, схватив от волнения Микки, который тут же принялся лизать ее лицо.
Видимо, в Галине Викторовне Кольцовой пропала не только княжна, но и выдающаяся актриса. Нацепив трагическую гримасу, она заговорила скорбным голосом. Речь ее прерывалась от частого взволнованного дыхания.
– Валечка? Здравствуй, детка. Да, я… Ох, совсем дело плохо. Вот… звоню попросить тебя о помощи. Не очень отвлекаю? Ах, немножко занята… – Галина Викторовна выразительно подняла брови, посмотрев на замершую Надю.
– И все же я попросила бы тебя помочь мне. Приехать к нам… Да, Надюше нужна сейчас твоя поддержка. Все-таки подруге выговориться легче, чем матери. Да… Да, я понимаю. Ну, раз уже договорились на завтра, так тому и быть… А-а, страшная мигрень к тому же? – И снова мама бросила на Надю выразительный взгляд и скроила скептическую мину.
Распрощавшись с Валюшкой, мама категорично рубанула рукой:
– Муженька твоего утешает, к гадалке не ходи!
– Мам, ты всерьез веришь в то, что Егор сейчас у Вали?
– Уверена! Иначе бы Валька приехала. Но сегодня ее приоритет – свободный мужик, которого надо утешить после рокового события и заодно заарканить.
– А ты не предполагаешь, что у нее может быть и иной воздыхатель?
– О котором ты слыхом не слыхивала? – ернически спросила мать.
– Ну, знаешь, я сейчас же позвоню Егору и спрошу напрямую! Он не станет врать.
Надя схватилась за мобильный телефон.
Галина Викторовна вздохнула и решительно взяла аппаратик из Надиной руки.
– Наивная ты моя простота.
Она постучала пальцами по столу, напряженно размышляя, и вдруг крикнула:
– Идея! Дядя Саня! Мы запустим к ним дядь Саню.
– Вот это только через мой труп, мать. Вот просто даже не начинай… – вскинула руки Надя и затрясла головой.
– Да ты послушай меня, послушай! – не сдавалась Галина Викторовна. – Это отличная идея! Саня, конечно, не Иннокентий Смоктуновский, но с молчаливой ролью участкового справится на все сто! Он же любит нас с тобой, в конце концов.
Дядя Саня Пухов был маминым соседом по лестничной клетке. Переехал он в этот дом года три назад и сразу же принялся ухаживать за Кольцовой. Развелся шестидесятилетний дядька давным-давно, детей у него не было. Оказался он человеком душевным и простым. Работал стекольщиком на большом предприятии пластиковых окон. Надя подсмеивалась над застенчивым невзрачным Саней, который пытался галантно ухаживать за ее матерью. Галина Викторовна же поддерживала с соседом дружески-кокетливые отношения.
Дядя Саня оказался незаменим в бытовых делах. Особенно по части хозяйственных перевозок. Новенький «Рено» был главной гордостью работяги. Второй его гордостью стал полковничий костюм дяди-Саниного брата Лехи.
Дело в том, что Леха всю жизнь прослужил в МВД. Откуда был, по его мнению, несправедливо спроважен на пенсию.
– Убери ее с моих глаз долой! – заявил он Сане, привезя полковничью форму к брату. – Все, сжигаю мосты и уезжаю топить тоску в Сороти.
Леха был заядлым рыбаком и особенно любил псковскую реку Сороть, богатую щукой и налимом.
– Из Сороти до сих пор местные берут чистейшую питьевую воду! В реке каждый день купался Пушкин, когда бывал в Михайловском. По этой реке и везли гроб с телом поэта в Святые Горы, – со значением заявлял он каждый раз Сане, приглашая его отведать улов. – Да и сам Ляксандр Сергеич рыбку из Сороти при жизни очень как уважал. Да, благодатные, святые места, – вздыхал Леха, и Саня проникался должным почтением и к Пушкину, и к Сороти, и к ее неиссякаемым богатствам.
А изгнанный Лехой костюм дядь Саня подчас использовал в очень странных целях. Он не был пьяницей, нет! Но редкие праздники любил. Сам лепил пельмени и приглашал на них сослуживцев и соседей. Когда праздник достигал своего апогея, дядя Саня вдруг заговорщически приглашал кого-нибудь из случайных гостей в маленькую комнату и, приложив палец к губам, приоткрывал створку шкафа. Гость с недоумением таращился на полковничий костюм.
– Да-а, – удовлетворенно вздыхал дядя Саня. – Вот такие были в нашей сложной биографии моменты. Такое прошлое, понятное дело, просто так в шкаф не запрешь. Все – здесь. – Он стучал пальцем по своей тощей груди. – Но это – моя тайна… Покрытая мраком прошлого.
И дядя Саня с чувством захлопывал шкаф.
Гость смущенно хмыкал, не зная, как понимать сию эскападу. Бояться «настоящего полковника» или спешить заручиться его покровительством.
Наде дядя Саня тоже в свое время демонстрировал костюм. Тогда мама развеяла все Надины недоумения:
– Дурака валяет, старый брехун! Значительность напускает. Мне-то он байки про свое боевое прошлое не впаривает – я его брата Леху знаю.
Впрочем, невинное вранье мать с дочерью дяде Сане прощали. Протрезвев, он снова становился милым искренним мужиком, забывая о своих мечтах-превращениях до следующего застолья.
Но именно сейчас Галина Викторовна, не чуждая авантюр, вспомнила об униформе, и в ее бедовой голове родился целый план по выведению «говнюков и предателей» на чистую воду.
– Жди меня, доча, я пойду посоветуюсь с Саней, – заявила мать Наде.
– Я могу хоть что-то в этой жизни решить сама?! – взвилась Надежда.
– Конечно. Вот выяснишь всю правду и будешь решать.
Галина Викторовна уже выпархивала из квартиры.
Надя взяла Микки на руки и поплелась в свою бывшую детскую.
Карлсон хитро и ободряюще улыбался со стены, Люка протягивал к любимой хозяйке плюшевые лапы. Микки ревниво на него тявкнул, когда Надя прилегла на диван, подпихнув медвежонка под щеку.
«Я не хочу уже ни правды, ни лжи. Ничего не хочу, кроме покоя. Кроме сладкого забытья», – подумала Надя, закрывая глаза. Только сейчас она почувствовала, как устала. Не только за этот мучительный день. За целый год страданий, слез, пустых надежд и унижения.
Кажется, она задремала. Потому что вздрогнула от прикосновения мамы.
– Мы готовы, Надюш, – с азартом изрекла Галина Викторовна.
Микки с лаем помчался в коридор. Впрочем, к соседу терьер относился лояльно. Не то чтобы любил, но и неприязни не выказывал. Потому сел рядом с «полковником», перетаптывающимся на коврике, и завертел хвостом. Дядя Саня подмигнул псу.
Надя не смогла сдержать смешок. Форма была велика Сане чуть не на два размера.
– Привет, Надежда! Чего уж там, поможем, – смутился дядя Саня и вздохнул, оглядывая себя.
– Ты, главное, приосанься. Ты же у нас Саня! И штанины внутрь подверни, а то все тротуары подметешь. А эта, как ее, фуражка почему в руках? На голову ее! Вот, полный порядок, – командовала соседом Галина Викторовна, надевая босоножки. Она уже успела облачиться в нарядное платье и даже подкрасила губы.
– Надюш, приводи себя в порядок по-быстрому. Полковничье время дорого.
– Мам, тебе все хиханьки! Это какой-то детский сад. Давай просто приедем и сами поговорим с Валькой и… Егором. Которого, я уверена, там нет! И потом, участковый не может носить звание полковника!
Галина Викторовна замахала руками:
– Да кто там в глазок погоны рассматривать будет? И вообще, твоя Валька ни в чем, кроме зубных каналов, не понимает. Да и в них, по-моему, не слишком хорошо. А нам она вообще не откроет, затаится. Неужели непонятно?! Из-за этого и весь сыр-бор. Все, мы ждем тебя у машины!
Мама взяла Микки на руки.
– А он-то зачем? – воскликнула Надя.
– Участковая собака!
– Ма-ам!
– Ну, это для подстраховки. Увидишь, когда до дела дойдет.
И Галина Викторовна нетерпеливо махнула на дядю Саню, чтобы тот не стоял столбом, а шел заводить машину.
Всю дорогу мама давала указания «полковнику»:
– Значит, строго так про кражи в подъезде скажешь и про опрос всех, кто находится в квартире.
Саня сосредоточенно кивал.
– Да направо, на бульвар! – горячилась мама, взмахивая рукой. – Чуть поворот не проехали… Так, главное, чтобы она открыла, а там уж мы вступим в игру. Ой! Фамилию тебе нужно какую-нибудь построже для представления.
– Полковник Адский, – съязвила Надежда.
Галина Викторовна не обратила на ее сарказм никакого внимания.
– Капитан Твердохлебов. Или нет… Крутов!
– Борцов, может? – проявил креативность дядя Саня.
– Ну, тоже неплохо.
– А корочка? – вдруг в панике посмотрел он на Галину Викторовну.
– Что – корочка?
– Документ! Удостоверение!
Мама задумалась.
– Пропуск твой на фабрику с собой?
– В борсетке, – с готовностью кивнул дядя Саня.
– Ну и хватит, чтобы в глазок ткнуть.
– Я чувствую себя полной идиоткой. Для абсолютной радости только с подругой лучшей рассориться не хватало, – взбунтовалась в последний раз Надя.
Микки, которого она держала на руках, ободряюще лизнул ее в нос.
Мама повернулась к дочери, сжавшейся на заднем сиденье.
– Если она подруга настоящая, то все поймет и извинит. А если… Короче, волю и самообладание в кулак. Будь сильной, Надя!
И Надежда сурово сжала губы.
Она знала номер Валюшкиного домофона, потому их странная троица, провожаемая изумленными взглядами бабок на лавочке, прошла в подъезд без приключений. Мать с дочерью притаились за стенкой у лифта, а дядя Саня решительно подошел к квартире. Прислушался. За дверью было тихо.
– С Богом! – шепнула Галина Викторовна, и «полковник», подтянув к груди сползавшие брюки и сдвинув фуражку на лоб, нажал на звонок. Никто не откликнулся. Саня настойчиво позвонил снова.
– Что? Кто там? – раздался недовольный Валюшкин голос из-за двери.
– Участковый Борцовский! – севшим, но властным голосом сказал Саня.
– Что такое? – встревожилась Валя, но дверь не открыла.
– Немедленный опрос жильцов из-за этих… краж имущества в вашем доме.
Наде казалось, что Саня на середине фразы сникнет окончательно, но нет, тот вполне справлялся с ролью.
– Я ничего не видела, ничего не знаю. Я нездорова, – капризно сказала Валюшка.
«Полковник» откашлялся и сурово рявкнул:
– Вы обязаны расписаться в протоколе! Сведений, мол, представить не могу. Число и подпись. Это ваш долг, как его… гражданский.
И дядя Саня достал из внутреннего кармана мундира какие-то мятые листы. Галина Викторовна с восторгом потрясла кулаками над головой.
Валюшка что-то недовольно проворчала и открыла дверь.
– Микки, давай! – шепнула Галина Викторовна, рванув пса из рук Надежды.
Терьер с заливистым лаем бросился в квартиру.
– Что это такое?! – заверещала Валюшка, облаченная в соблазнительный пеньюар.
Через пару мгновений «кавалер со знаком качества» уже прыгал вокруг ног своего доброго знакомого – Егора Бессонова, который некогда баловал его косточками из зоомагазина.
Боевая троица вломилась в квартиру, не обращая внимания на возмущенные крики хозяйки.
Егор сидел на кухне. Из одежды на нем красовались только семейные трусы в синюю искру, купленные Надеждой. Бессонов замер, от растерянности не донеся до рта ложку со щами. Около его тарелки стояла стопка и початая бутылка водки-литровки «Белуга», которой утешительница потчевала любовника.
«Полторы тысячи в «Винном мире», – машинально констатировала про себя Галина Викторовна.
Также на столе присутствовала полная чашка кофе и баллончик со взбитыми сливками. Валюшка обожала кофе со сливками.
– Мизансцена ясна! Так ведь, правдолюбец наш? Мистер бескомпромиссность! – подбоченясь, высказалась Галина Викторовна.
Дядя Саня боялся, что в следующую минуту взбешенная соседка вцепится бывшему зятю в волосы.
Но нет, Галина Викторовна владела собой.
– А что, собственно, происходит? – вдруг спокойно изрек Бессонов, опустив ложку в тарелку, и с вызовом посмотрел на тещу. Он еще не успел сильно захмелеть, потому был в силах хорохориться:
Известно ведь, что
Каждый выбирает по себе:
Женщину, религию, дорогу…
– Ах ты, декламатор недоделанный! – крикнула Галина Викторовна, покраснев и замахнувшись на Егора. Ее решимость была сбита невозмутимостью Бессонова.
Но тут в дело вступила растерянная Валюшка, которая аж позеленела от страха и неловкости.
– Вы все неправильно понимаете, тетя Галя! Надя, это чудовищное недоразумение, – лепетала она, мечась между матерью и дочерью.
– Все мы правильно понимаем! – рявкнула Галина Викторовна и с силой кинула на стол фотографии, сделанные Валькой.
– Это не мое! Не докажете! Как ты мог, Бессонов?! – заверещала та, хватая карточки и судорожно разрывая их.
Егор закрыл глаза и уронил голову на руки. Дядя Саня, поглядывая на мать с дочерью, сжал кулаки: приготовился ввязаться в дело, если оно примет силовой оборот. Валюшка что-то лепетала, комкая обрывки фотографий, Галина Викторовна замахивалась на нее и тоже что-то выкрикивала, при этом успевая цыкать на Микки, который уже облюбовал себе местечко у ног «говнюка и предателя».
И тут раздался хрипловатый, но неожиданно сильный голос Надежды:
– А вот теперь все замолкли!
Голос был настолько спокоен и значителен, что замерли все, включая Микки, не желавшего идти к хозяйке, а желавшего получить свою законную косточку от Бессонова.
Надя подошла к бывшему мужу, который будто уменьшился под ее пронзительным странным взглядом, взяла баллончик со взбитыми сливками со стола, ненадолго задержала на нем взгляд, а потом пустила пенную струю в тарелку щей. Затейливый белый крендель увенчал варево из капусты и картошки.
– Приятного аппетита, – все так же спокойно и зычно сказала Надя и вышла из квартиры.
За ней, как по команде, в гробовом молчании вышли и остальные «спецназовцы».
Надя спускалась по лестнице пешком. У нее была прямая спина и гордо расправленные плечи.
– Надюша, я хочу, чтобы все близкие мне люди были счастливы! И ты, и Егор. Но ведь вы – не пара! Ты пойми, не пара! Я постараюсь, чтобы он…
Дальше Надя не смогла разобрать визгливых слов подруги, несущихся сверху. Бывшей подруги. Или… врага?
За Надей по лестнице топал дядя Саня: контролировал ситуацию. Мама, подхватив Микки, спускалась на лифте. Она не могла бежать по лестнице из-за дурноты и головокружения.
Когда Надя, а за ней и «полковник», поддерживающий брюки, вышли из подъезда, то застали дикую картину.
Галина Викторовна ломилась в акулоподобный золотистый «Бентли», лощеный водитель которого с ужасом пытался отбиться от настырной дамы с собачкой. Собачка так же нещадно ругалась на молодца за рулем.
– Сейчас вам полковник МВД устроит веселую жизнь за попытку угона! – кричала Галина Викторовна. – Вы хоть знаете, с кем связались?!
– Галь, это не моя машина! Галя! – попытался оторвать ее от дверцы «Бентли» дядя Саня.
– Что значит не твоя? – прекратила попытки прорваться в салон Галина Викторовна.
– Моя – рядом, Галя!
Дядя Саня указал на свою машину, припаркованную правее роскошного лимузина.
Галина Викторовна с недоумением уставилась на белый сундучок на колесах.
– Это – твоя?! – с презрением выпалила она. Но тут же махнула рукой: —Ну ладно, твоя, так твоя. Цвет меня сбил! Обе блондиночки.
Усевшись в «Рено», Галина Викторовна буркнула:
– А вообще полковник мог бы обзавестить тачкой и получше.
– Мам, ты можешь помолчать? – тихо сказала Надя.
– О да! – возопила мать. – Я выскажусь сполна позднее.
И она более не проронила ни единого слова, пока «полковник» вез их домой.
Но и дома Надя не позволила вести с ней разговоры.
Она взяла из рук мамы пакет с гостинцами, поцеловала Микки и, сказав: «До завтра», спокойно ушла. Ни единый мускул не дрогнул на ее лице. Ни единой эмоции на нем не могла прочесть Галина Викторовна.
– Саня, я немедленно еду за ней! – опомнилась вдруг матушка и кинулась к дверям.
– Галя, угомонись. Дай девчонке продохнуть, побыть одной, – загородил ей дорогу сосед.
Галина Викторовна расплакалась:
– А вдруг она что-нибудь сделает с собой из-за этого урода и его «моськи»?
– Ничего она не сделает! Она девчонка сильная. И умная. Хорошая у тебя дочка, Галя, – обнял за плечи соседку дядя Саня.
Она сбросила его руку:
– Но ты здесь совершенно ни при чем! Я теперь даже и не знаю, благодарить тебя или ругать.
– Знаешь что, давай-ка уже иди отдыхать! – обиделся «полковник».
– Сань, ну прости меня… Сам понимаешь, какая ситуация, – всхлипывала Галина Викторовна.
– Житейская. Плюнуть и растереть.
Дядя Саня потер руками и, разлепив ладони, дунул на них.
Придя домой, он повесил форму с изрядно оттоптанными штанинами в шкаф, сжевал кусок докторской колбасы с куском паляницы, запил бутерброд кефиром и пошел курить на балкон. Он любил теплым вечером покурить, сидя на табурете, в задумчивости глядя на кроны лип во дворе. В такие минуты ему лучше всего думалось и вспоминалось. Нередко Саня вел внутренние диалоги с воображаемыми собеседниками.
В этот вечер беседа затянулась чуть не на полчаса. Дядя Саня изредка морщился, поднимал брови, вздыхал и причмокивал. Наконец он решил поставить в бурной дискуссии окончательную и эффектную точку. Поднялся, расплющил в пепельнице окурок и высказался громогласно:
– А я тебе отвечу, Егор Иваныч: водку крем-брюле полковники не закусывают. Вот тебе и весь сказ!
И, очень довольный собой, покинул дискуссионную трибуну, хлопнув балконной дверью.
Надя пришла домой и первым делом залезла в душ. Несмотря на июльскую жару, ее бил озноб. Она испытывала странную, тупую усталость. Ни слез, ни сожаления, ни злобы… Только усталость и чувство гадливости. Горячая вода придала сил. Надя вышла из душа и, пройдя в комнату, замерла перед зеркалом. Бледное решительное лицо, жесткий взгляд. Эта женщина, будто все познав, переоценив и измерив, готова была отбросить сожаления и жалкую песенку о прошлом. О чем сожалеть?! О том, что душило, глумилось, втаптывало в грязь?
Надя прислушалась. Нет, монотонный, сводящий с ума голосок в голове молчал. «Заткнулся в испуге? – усмехнулась Надя. – Да, хныкалка-голосишко, я переродилась! Больше тебе нет места в моей душе!»
Она вдруг стремительно прошла в Машину комнату, села к столу и, взяв из принтера лист, вывела на бумаге красным маркером:
«Отныне я никому и никогда не позволю себя унизить. Я – княжна!
Я принимаю бой…»
Надина рука замерла на миг, а потом решительно вывела: «ЗА СЧАСТЬЕ».
Ночью ее мучили кошмары. Усатая цыганка-великанша шамкала над ухом: «В реку! Ищи в реке!» Валюшка, склонившись над Надиным лицом, пыталась железным крючком впиться в ее щеку и верещала: «Гнойник нужно удалить!» Мама плакала, пытаясь поймать Микки, который летал по комнате на огромных белых крыльях. Галина Викторовна выкрикивала, что пес стал самодостаточным и теперь улетает от нее. Микки вдруг шлепнулся на пол и превратился в Егора, который, сидя в трусах за столом, ел огромной ложкой взбитые сливки из суповой тарелки…
– Мамочка, мамочка!
Надя разлепила глаза. Над ней стояла Маша.
– Мамочка, ты стонешь! Проснись.
Маша, заплакав, кинулась целовать мать.
– Роднулечка моя, как хорошо, что ты приехала! – обняла Надя дочку.
– Бабушка мне все рассказала по телефону про «моську» с отцом. Я на первой электричке примчалась, мамуля. Я тебя так люблю, а они – сволочи! Какие же сволочи!
– Машунь, да бог с ними совсем! Мы есть друг у друга, и, знаешь, мне кажется, теперь все у нас пойдет просто прекрасно.
Маша отстранилась, испытующе глядя на маму:
– Ты правда в порядке?
– Правдивее не бывает! – улыбнулась Надя, которой вдруг стало так уютно в своей постели, рядом со своей любимой дочкой, в залитой солнечным светом комнате.
– Мамуль, ты работу проспала! – вскочила Маша, глядя на настенные часы.
Надя потянулась и лениво села, свесив ноги с кровати.
– Я увольняюсь. Найду работу по себе. Хватит уже дурака валять.
Маша аж рот раскрыла.
– Да где ты ее найдешь? Восемь лет ведь ничего не подворачивалось.
– Не искала, вот и не подворачивалось.
– А как же… на что мы будем жить?
– Маш, я найду такую работу, с такой зарплатой, на которую мы будем не жить, а шиковать!
Надя надела халатик и пошла ставить чайник.
Маша появилась на пороге кухни. У нее было недоуменное встревоженное личико.
– Ма, а курсы? Папа будет платить за подготовительные курсы?
– Мы все устроим сами, – категорично сказала Надя, доставая из холодильника масленку.
Маша понурилась, усевшись на стул.
– Знаешь, я была хуже всех одета у Ирки. И мой ужасный телефон… Я его уж прятала, прятала, но бабушка звонила и звонила, и все увидели страхолюдика. А там был, между прочим, Вовка. Он такой мам, такой…
У Маши задрожали губы.
– Мань, я обещаю тебе, что больше никто не посмеет смеяться над твоим телефоном, джинсами и сумкой! Наша жизнь меняется. Потому что изменимся мы сами. Я это знаю. И верю!
В потемневших глазах мамы Маша увидела столько решимости и страсти, что у нее все похолодело внутри.
– Но ты ведь не собираешься совершить какого-нибудь преступления, ма?
– Машка, ну какая ты смешная! – расхохоталась Надя, заваривая чай. – Я просто чувствую в себе такие силы, что готова горы свернуть, а не то что какой-то дурацкий гаджет для дочери купить. Сколько можно сидеть мышью под метлой? Мы ведь с тобой такие красавицы и умницы, что достойны княжеской жизни.
– Ох, мам, что-то меня колбасит от твоих настроений. Ты какая-то странная.
Маша взяла бутерброд с сыром и стала его в задумчивости кусать.
– Тебе нравится «Бентли»? – спросила вдруг Надя, прихлебывая чай.
Машка поперхнулась.
– Мне вот вчера показалось, что очень неплохая машина.
– Ма, не сходи с ума! – отложила бутерброд Маша.
– Так, ешь как следует! Я сейчас в клинику, писать заявление, а ты поднажми на Толстого. Собираешься ЕГЭ сдавать? Без знания текстов никакие репетиторы с филфака не помогут. Приду – проверю, – командовала Надя, подливая себе еще чаю. – И еще я хочу надеть твой льняной пиджак. Из-за всей этой нервотрепки я здорово похудела. Но мне это только на пользу, правда?
Маша ничего не ответила. Она опасалась возражать этой новой деловитой женщине, в которую, как по волшебству, превратилась ее мама.
Когда Надя переступила порог клиники, на нее обрушилась Лимонова, стоящая за стойкой администратора.
– Бессонова, что вообще происходит?! Курочкина, видите ли, заболела. Ты опаздываешь на два часа!
– Нина Станиславовна, у меня возникли форс-мажорные обстоятельства, – с обворожительной улыбкой ответила Надя. – Вот, приехала писать заявление об увольнении.
В приемной показалась ортопед Воронина и с жадным интересом уставилась на администраторшу.
– Только этого еще не хватало! – заголосила Лимонова.
– Дело, конечно, твое, милочка, но по закону ты должна отработать две недели!
Надя, пройдя на свое рабочее место, села, взяла ручку и лист бумаги и, посмотрев снисходительно на главврачиху, изрекла:
– По закону, Нина Станиславовна, я должна все платежи пациентов проводить через кассу. Но я этого не делала. Шла вам на уступки и совершала должностное преступление из личного расположения. Заметьте, не корысти ради. Надеюсь, это достаточная причина для нашего скорого и мирного расставания?
Щеки нарумяненной Лимоновой приняли устрашающий бордовый оттенок. Она на мгновение потеряла дар речи, а потом склонилась к лицу бестрепетной Надежды:
– Надь, да что случилось?
Впервые в жизни она обратилась к администраторше по-человечески.
– Нина Станиславовна, милая, нашла работу по специальности. Вы же не злой человек. Потому прошу вас, не задерживайте меня.
Надя говорила спокойно и дружелюбно. Лимонова нахмурилась.
Воронова же смотрела на преобразившуюся Надежду раскрыв рот. Она уже сжимала в кармане халата телефон, готовая немедля звонить для выяснения всех подробностей «мышке-норушке».
Главврач вздохнула:
– Ну ладно, скрытница. Не хочешь посвящать в подробности, и не надо. Подпишу заявление.
Когда за победительницей Бессоновой закрылась входная дверь, Воронова кинулась в кабинет главврача:
– К Миликяну переметнулась, вот зуб даю! Видала, какой павой выступает?! И эта улыбочка, костюмчик! Откуда что взялось?
– Да нет, тут что-то иное, – задумчиво произнесла Лимонова. – Похоже, нашей скромнице и в самом деле фарт попер.
Воронова в ответ скептически поджала губки. К сожалению, выведать информацию у Курочкиной ей так и не удалось: аппарат абонента был выключен.
В ближайшем банкомате Надя сняла с карточки все деньги. Получилось не бог весть что, но на стрижку, маникюр и кафе хватало с лихвой.
«На что я буду жить, пока не устроюсь на работу? Завтра Лимонова обещала скинуть деньги – окончательно рассчитаться. Но это так мало… – вспыхнула вдруг паническая мысль в ее голове. Но новая Надя уволенной Наде разгуляться не дала: Все устроится. Я уверена. Я так хочу».
Поймав внимательный взгляд симпатичного мужика, проходящего мимо, она чарующе улыбнулась ему и заспешила к автобусу.
Два с половиной часа ушло на стрижку и маникюр, час – на обед в уютном кафе, во время которого Надя продумывала, что скажет человеку, которого она собиралась навестить. Подкрепившись и морально подготовившись к важной встрече, решавшей ее проблемы с работой, Надежда спустилась в метро.
В вагоне к ней привязался какой-то шкет с железным зубом. Что-то про рисование ее портрета говорил. Надя, рассмеявшись, дала шкету тактичный отпор. Но еще больше расправила плечи и вытянула шею. Глядя на свое отражение в стекле, она видела статную, стильную женщину с неброским, но приятным лицом. Но главное, что радовало и удивляло Надю, от этой женщины исходили покой и уверенность. Уверенность, которая необъяснимым, будто магическим образом поселилась в Надиной душе. «Видимо, в самом деле оттолкнуться и взлететь можно, лишь коснувшись дна пропасти. Странно, что на это не требуется особых усилий», – думала Бессонова.
Адвокатская контора ее бывшего шефа, Павла Михайловича Сумбовского, за восемь лет преобразилась. У входа стояли вазоны с петунией, табличка у дверей солидно посверкивала медью, а на проходной маячил представительный чоповец. Записав паспортные данные Бессоновой, объявившей себя клиенткой Сумбовского, он начал объяснять, как найти кабинет Павла Михайловича. «Да я с закрытыми глазами до него дойду!» – подумала Надя, но лишь сдержанно поблагодарила охранника.
Секретарша адвоката – незнакомая Наде девчонка – сказала, что у шефа совещание, а потом Павел Михайлович должен будет срочно уехать.
– Я подожду. Много времени не займу, поверьте, – твердо сказала Бессонова и села дожидаться своей участи в приемной.
Вскоре распахнулась дверь и из кабинета вышел молодой парень с красным рассерженным лицом, за ним – пожилая женщина в безупречном офисном костюме, а после выплыла госпожа Прусс. Вернее, выплыл сначала бюст, а потом уж и вся монументальная фигура целиком. За годы, что Надя не видела адвокатшу, та еще больше раздалась и, кажется, выросла. Видимо, такой эффект создавала буйная прическа Кинг-Конга.
Уставившись на посетительницу, Прусс всплеснула руками и гаркнула:
– Бессонова?! Вот это да! Что вдруг?
– Здравствуй, Таня, – сдержанно ответила Надя, поднимаясь с кресла. – Небольшое личное дело к Павлу Михайловичу.
– Ну-ну, – покачала головой Прусс. – Только шеф сегодня не в настроении, и вообще-то ему ехать пора.
Надя не успела сказать, что она ненадолго, так как из кабинета вылетел кругленький, абсолютно лысый старикашка с бумагами в руках.
Это и был Сумбовский. Он так постарел, что Надя даже не сразу его узнала.
– Женя, внесите эти поправки немедленно, я тороплюсь, – сунул он бумаги секретарше.
– Здравствуйте, Павел Михайлович. Я – к вам, – бодро сказала Надя с улыбкой.
Сумбовский посмотрел на непрошеную гостью поверх узких золотых очочков.
– О, Надежда, отлично выглядишь!
Сказано это было так, будто расстались шеф и помощница накануне.
– Примете, Павел Михайлович? Я много времени не отниму.
– Ох, некогда, Надежда, некогда! – замахал руками Сумбовский, направляясь в кабинет. – Надя последовала за ним. – Две минуты – максимум! Ты вообще как? Что муж, дочка?
Он говорил и одновременно убирал бумаги в портфель.
– Да все отлично, Павел Михай…
Шеф ее не дослушал, прервал:
– Так что за проблемы? Главврачиха снова разводится?
Сумбовский противненько хихикнул.
– Нет… Я о себе пришла поговорить.
– Ты разводишься?! – удивился адвокат.
– Да нет, я уже… Слушайте, Павел Михайлович, я хотела попроситься на работу, – выговорила наконец дрожащим голосом Надя, перетаптываясь у кресла, в которое ее никто, кажется, не собирался приглашать.
– В смысле? – От изумления Сумбовский замер.
– Понимаете, я сильно изменилась. Жизнь моя изменилась. Сегодня я могла бы работать блестяще. Только дайте шанс. Я все вспомню! Я могу быть очень полезной вам. Это правда! И потом… это для меня вопрос жизни. – Надя пыталась вкладывать в свой голос всю убедительность и пафос, на которые была способна, но, кажется, получалось жалко и совсем неубедительно.
Сумбовский шлепнулся в кресло перед роскошным дубовым столом и уставился на просительницу скучным взглядом. Надя заметила, что нижняя губа шефа стала сильно отвисать, а второй подбородок закрывал чуть не весь воротничок сорочки.
– О чем ты говоришь, дорогая моя Бессонова?! И штат укомплектован, и плохих работников навалом. Извини, но дважды в одну реку не входят. Нет! При всем моем добром к тебе расположении.
Он вскочил с кресла и схватил портфель.
– Но… может быть, вы порекомендуете меня кому-то. Должность не важна. Мне необходима работа именно в адвокатуре. Любая работа! У вас же большие связи, авторитет.
– Вот это ты хорошо сказала! Авторитет, – поднял толстенький палец адвокат. – Как я могу рекомендовать человека, которого уволил сто лет назад и который после этого ни дня не проработал по специальности? Так ведь? Так?! Что станет с моим авторитетом, Надя, когда ты снова начнешь сопли жевать и ляп на ляп громоздить?
Надя опустила голову, едва сдерживая слезы.
– Поверь, ничего личного. Но дело есть дело. Впрочем, слушай! – Он вдруг остановился на полпути к двери и заговорил совсем иным тоном: —Мама моя совсем плоха. Помнишь мою Елизавету Петровну? Да… Паралич после инсульта. Ох! Девяносто пять лет – не шутка. – Сумбовский горестно вздохнул. – Сиделки у нас меняются как черт знает что! Ни на кого положиться нельзя! А ты девчонка честная.
Надя подняла на бывшего шефа изумленные глаза.
– Вы предлагаете мне стать сиделкой вашей мамы?
– А почему нет? Ну, если уж совсем с работой туго. Я буду платить нормально. Тысяч двад… пятнадцать! – с апломбом сказал Сумбовский.
– Спасибо, Павел Михайлович. Извините, что побеспокоила.
Надя развернулась и вышла из кабинета.
Сумбовский вылетел за ней, засеменил рядом по лестнице.
– А что тут обидного, Бессонова? Любая работа почетна. Привыкли мы тут, в России, понимаешь! Посмотри вон на американцев. Сегодня ты миллионер, а завтра – мусорщик. И ничего, работают, цепляются за жизнь.
– Да, Павел Михайлович. Вы правы. Я буду цепляться. Но иными способами.
И Надя вырвалась, наконец, на улицу.
К маме она ехала в горестных размышлениях. Прежняя Надя костерила новую почем зря: «Какая ты дура, Бессонова! Наивная, бестолковая баба! Сожгла все мосты она, понимаете ли. Тоже мне, княжна взлетевшая выискалась».
Но новая Надя наконец смогла обуздать нытье отправленной в отставку:
«Ничего не дура! Да, бросилась сломя голову. Приходится признать, что путь наверх трудный. Но не невозможный. Просто надо вооружиться четким планом, серьезно подумать. Конечно, адвокатское сообщество – мирок небольшой, закрытый. В нем отвоевать место трудно. Тем более в свое время сама дров наломала. Но существует ведь масса приложений сил для юриста. Ищи, пробуй, не сдавайся!»
Подбадривая себя, Надя смогла обрести душевное равновесие и даже раздразнила задавленный было азарт к трудной, но необходимой борьбе.
У мамы Надя застала дядю Саню.
– Надюша, ну как ты вовремя пришла, красавица моя!
Мама говорила и одновременно крутилась вокруг дочки, любуясь ее новой прической.
– Саня предлагает тебе поехать с дядей Лешей и его сыном на рыбалку. Думаю, тебе и вправду нужно отдохнуть. Взять, так сказать, тайм-аут.
Надя в недоумении уставилась на мать:
– И что я там буду делать? Червяков на крючки насаживать?
Тут вступил дядя Саня:
– Надюш, да это так только называется – рыбалка. Леха пускай с удочками сидит, а ты погуляешь, сходишь на экскурсии по пушкинским местам, накупаешься. Красотищей природы насладишься. Простором, покоем!
Саня потрясал разведенными руками – видимо, пытался изобразить этот самый простор.
Надя хохотнула, поняв, к чему клонят мать с дядькой.
– А сын дяди Леши тоже будет на экскурсии со мной ходить?
Галина Викторовна переглянулась с соседом и горячо заговорила:
– А даже если и на экскурсии! Хороший мальчик, только на три года тебя младше и тоже разведен. Ему такая змеюка попалась, что он теперь просто женоненавистником стал, ой… – осеклась Галина Викторовна, поняв, что сказала не совсем то, что нужно.
– Прекрасно! Женоненавистник и мужененавистница на совместном отдыхе. Как вы себе это представляете?
– Ну, не знаю, – махнула рукой мама. – Может, затея и не ах.
– Ладно, дамы. Вы тут думайте до послезавтрева, а я пойду футбол смотреть. Я из-за него с работы слинял.
Когда за дядей Саней закрылась дверь, мама восторженно затараторила:
– Ты просто молодец, доча! Мне с тебя пример брать надо. Вот так им всем! Вот это я понимаю. Просто неописуемая красотища у тебя на голове! Только как Лимонова тебя отпустила с работы в парикмахерскую?
– Мам, я уволилась.
– Как уволилась?! Из-за какой-то несчастной «моськи»?!
Галина Викторовна чуть не выронила турку, в которую собиралась сыпать кофе.
– Нет, мама. Я начинаю новую жизнь. Старая никуда не годилась. Буду искать работу по профессии. И это даже не обсуждается!
Галина Викторовна в напряженном молчании поставила варить кофе, закурила.
– Где было твое рвение много лет назад? – вздохнула она.
– Мам, теперь я понимаю, как ты была права. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Сама ведь говорила, что расцвет творческих и деловых сил приходится у человека на сорок лет. Вот к этому расцвету я и подбираюсь.
– Говорить легко, делать-то что?!
– Да, плана пока нет. Буду думать, звонить, ходить. Конечно, без опыта работы устроиться трудно. Но секретарша я была для Лимоновой хорошая, так что начну с малого, зацеплюсь, а там… – Надя покрутила рукой над головой.
– Надь, я думаю, что тебе все-таки надо передохнуть. Пусть все эмоции улягутся, решения дозреют, словом, не отбрасывай предложение дяди Сани. Плюнешь на мужиков, в конце концов, и будешь гулять сама по себе. А, Надь?
Мама поставила чашку с кофе перед Надей. Дочка начала с удовольствием прихлебывать обжигающий напиток. Галина же Викторовна думала об одном: ей нужно немедленно звонить Лимоновой и просить за бедную свою девочку. Пусть подождет пока с увольнением. Ведь запал у Надюши пройдет, обида уляжется, а чудес, увы, не случится. Какая юриспруденция?! Ушел поезд, тю-тю!
– Нет, дочка, без работы оставаться нельзя ни в коем разе! Ты, конечно, ищи, действуй, но увольняться-то зачем? Вот найдешь, тогда и…
Надя внимательно посмотрела на маму, которая отводила глаза, и сурово произнесла:
– Мать, если вздумаешь звонить Лимоновой, то можешь обо мне забыть! Хватит с меня и парочки говнюков и предателей.
Мама всплеснула руками:
– Ой, ну что ты, доча! Я… это…
Она жалостливо посмотрела в Надины глаза и поняла, что та не шутит. Нет, решать за эту новую Надю Галина Викторовна не могла.
– Обещаю, Надюш, что никаких звонков и просьб к Лимоновой. Обещаю, – искренне сказала мама и накрыла Надину руку своей. – Но и ты пойди мне навстречу. Не отказывайся от поездки. Дорога, смена впечатлений тебе необходимы, поверь!
– Ладно, мамуль. Я поеду. Знаешь, и вправду хочется отдохнуть от московской гари, посмотреть на что-то прекрасное.
– Вот, доча, вот!
Галина Викторовна вскочила.
Микки, возившийся на полу с новой игрушкой, с радостным лаем помчался за хозяйкой.
– Обязательно возьми мои белые босоножки, шляпу от тети Софы – солнце ведь страшенное, и это… кое-чего я скопила тут… Стоп! Не возражай! Поедешь как королева. Хотя и будешь там на всем готовом в доме у какой-то местной бабульки жить, но запас кармана ведь не тянет!
Надя подошла к маме и расцеловала ее в обе щеки.
Через день, в девять ноль-ноль, Надя и Галина Викторовна вышли из подъезда, где их ждала машина дяди Леши. Саня был на работе, потому знакомить с его братом Надежду должна была мама, которая видела старшего Пухова один раз в жизни.
Он оказался полной противоположностью дяде Сане: здоровенный, властный, с крутым норовом.
– Пунктуальны. Хвалю! – вместо приветствия гаркнул полковник, вылезая из-за руля внедорожника.
Одет он был в отглаженную льняную рубашку, добротные джинсы и новенькие мокасины – словом, выглядел мужиком импозантным. Гордая посадка головы и орлиный нос делали его лицо значительным.
Полковник тряхнул за руку сначала мать, потом дочь, смерив их испытующим взглядом.
– Молодец, Надежда, что решила приобщиться к природе. Ну, и к культурному наследию, само собой, – ободряюще похлопал он по плечу Бессонову.
– Две сумки?! Отменно, – покивал головой полковник, подхватил Надину поклажу и начал засовывать ее в багажник.
И тут женщины увидели Эдика – сына дяди Леши. С переднего сиденья машины, отдуваясь, выкатился кудрявый розовощекий колобок. Наде он едва ли доставал до плеча. Галина Викторовна, сжав губы, чтобы не рассмеяться, хотела протянуть колобку руку, но тот, запрокинув голову, начал капать в нос галазолин. Сосредоточенно подавил ноздри пальцами, а уж затем обратил свой воспаленный взор на дам.
– Дратвуйте, – поздоровался простуженный Эдик.
– Здравствуйте, очень приятно познакомиться, – сказала дружелюбно Галина Викторовна с безопасного расстояния. – Как обидно, простыть перед поездкой! Вам путешествие не повредит?
– Дет. У бедя хроника. Адедоиды.
Надя приросла к месту, судорожно соображая, как бы сказать маме, что, быть может, сумки из багажника не поздно извлечь.
– Ну что, дети, познакомились?! Тогда прыгайте в машину. Путь неблизкий. Восемь часов с остановками выйдет. Если тебя, Надюш, устроит место сзади – то хорошо. А то Эдика укачивает, – сообщил дядя Леша.
– Ой, мам, самое главное забыла сказать!
Надя дернула Галину Викторовну за руку. Та метнулась за дочерью к подъездному козырьку и зашептала:
– Плевать на этого херувима с соплями! Утром будешь уходить на экскурсии, вечером – приходить. И всех делов!
– Ма, все равно придется с ними общаться, спать под одной крышей, ездить в машине. Я совершила жуткую глупость!
– Дочь, неловко отказываться! Спи всю дорогу – и дело к стороне.
Надя обреченно вздохнула.
Но тут к ним подошел дядя Леша.
– Что, Надежда, ты, как и мой, маменькино чадо? Ни шагу без родительской опеки? – понимающе улыбнулся он.
– Да нет, относительно ключей от квартиры тут решали. Все, Надюш, с Богом! Главное, ты отдыхай, набирайся сил, высыпайся, – зачастила Галина Викторовна.
– Ох, матери! Вы до старости как наседки, – укоризненно, но по-доброму сказал полковник.
– Да Надя и сама такая же. У нее ведь дочечке Маше, внучке моей, 15 лет.
– Отменно! – с удивлением поднял брови дядя Леша.
Дорога и вправду оказалась долгой, но не такой мучительной, как предполагала Надя. Полковник был немногословным, а Эдик предпочитал сидеть в наушниках и копаться в планшете. Единственное – часто просил остановиться. Нос у него наконец пробило, и говорил он вполне членораздельно, но страшно раздражавшим Надю тягучим голоском:
– Па-а, некоторым требуется санитарная остановка.
Лишь один раз дядя Леша вспылил:
– О чем ты думал?! Мы только что проехали заправку!
– Я не думал. Я не хотел, – прохныкал колобок.
Два раза они перекусывали. Галина Викторовна наготовила в дорогу пирожков, припасла один термос с чаем, второй – с бульоном.
Слава богу, Надя не выложила лишний, как ей казалось, пакет с выпечкой.
Эдик меланхолично уплетал по пять пирожков кряду.
– Господи, красотища какая! – воскликнул дядя Леша, когда они въехали в Псковскую область. – Благодатный край: озерный, речной. Тут ведь в чем прелесть? До Прибалтики – рукой подать. Потому и климат, и красоты.
– Да, удивительные места, – согласилась Надя, любуясь чередой разнообразных видов.
Частая смена пейзажа: то убегающие вдаль холмы, то хвойные перелески, то вдруг открывающаяся гладь озер – завораживала. Наде то и дело хотелось остановить машину, чтобы сфотографировать эти величавые просторы, поглубже вдохнуть смолистый воздух. Но она не решалась обратиться к дяде Леше, который уже раз пять сказал, что они в график не укладываются.
– А дорога какая ровная, чувствуете? Аж блестит, будто маслом смазали! – заметил с удовольствием полковник.
– Да, я не ожидала, что такая хорошая будет, – поддержала разговор Надежда.
– Так отремонтировали только. Взялись за ум!
– Все равно далеко. Сидеть уж сил нет, – простонал колобок.
– А за руль не хочешь? Часиков на восемь? – рявкнул на него отец. Но тут же с извиняющейся интонацией пояснил Наде: —Да он не может водить. Астигматизм сильнейший. А очки носить стесняется. Что уж теперь…
Поселок Пушкинские Горы оказался маленьким, ухоженным и по-особенному уютным. 0чарование ему придавали гористая местность и извилистые дороги. Что ни поворот – то сюрприз. Вот центральная площадь с помпезным зданием дирекции Пушкинского заповедника и магазинами, но минута-другая – и слева, в высоте, будто парит над обрывом белоснежный Успенский собор Святогорского монастыря, к которому ведут огромные каменные ступени. Еще мгновение – и ты у памятника поэта под шатром из раскидистых лип. Глазом не успел моргнуть, как оказался в детском парке с деревянными фигурками пушкинских сказок. А дорога вьется дальше, в лесную чащу, за которой – крохотные деревеньки: домишки в три окна, заборы из жердей…Тишина, безлюдность.
– А где вообще народ? Даже на площади я, кажется, видела пару человек всего, – с удивлением спросила Надя.
Дядя Леша рассмеялся:
– Вот в этом все и дело! Никакой тебе толпы и суеты. В выходные, конечно, есть экскурсанты, но они как-то растворяются в Пушкинских усадьбах. Мне иногда кажется, что я вообще тут единоличный паломник. Я, Пушкин и наши с ним просторы. Вот так вот, мои дорогие, – прочувствованно сказал полковник.
– Небось и «Скорую» не дождешься в этой глухомани, – посетовал Эдик.
– Не боись, тут все есть: и больница, и аптеки, – заверил сына полковник.
Машина подъехала к маленькому дощатому домику, выкрашенному в зеленый цвет. У крылечка в двух кадках буйно цвели настурции. На окнах белели ажурные занавески. Умиротворяющую тишину нарушало лишь мерное гудение пчел.
– Тут и змеи, поди, водятся, – вылезая из машины, озабоченно высказался Эдик, доставая из кармана рубашки галазолин.
– Никитишна, принимай гостей! – крикнул полковник.
Из дома выбежала кругленькая старушка в ситцевом халатике. Впрочем, губки и бровки у нее были подкрашены, а молодые глаза горели и смеялись.
– Ох, мои дорогие! Слава богу, добрались! Уж целый час у окна сижу!
Голос у хозяйки был напевный, сильный.
– Ну, здравствуй, Лидуся, – обнял полковник женщину.
Надя заметила, что рука дяди Леши будто невзначай съехала со спины Лидуси на ее крутое бедро. Надя кинула осторожный взгляд на Эдика. Колобок что-то сосредоточенно высматривал под ногами. Видимо, змей.
– Семнадцать тридцать. С учетом непредвиденных остановок – отменно, – сказал дядя Леша, посмотрев на часы. – Ну, знакомьтесь!
– Надя, – протянула руку хозяйке Бессонова.
– Очень рада! Очень. Тетя Лида, – радушно приветствовала гостью Никитишна.
«Мы с ней поладим», – подумала Надежда.
– Эдик, миленький, проходи в дом, – обратилась к колобку тетя Лида. – Любишь оладышки? Напекла для вас. И мед есть, и клюквенное вареньице.
– Добрый день, – горделиво кивнул деревенской жительнице Эдик и, подтянув брюки чуть не до подмышек, прошествовал в дом.
Домик оказался чистеньким, но с очень низким потолком и убогой обстановкой, которую Никитишна, как могла, приукрашивала. Кнопками к деревянным стенам были приколоты фотографии природных красот из журналов. Все они почему-то были на морскую тематику. Вазочки с сухими и живыми цветами стояли на столе, комоде и стареньком телевизоре. На полу пестрела домотканая дорожка. Большую часть пространства занимала русская печка, аккуратно выбеленная.
– Не гостиница, конечно, но жить можно, – сказала Никитишна, провожая Надю в отведенную ей комнату. Надя сразу нарекла ее светелкой. Окно выходило на южную сторону, поэтому крохотная комнатка была залита теплым светом. Обстановку можно было назвать аскетичной: кровать под тюлевым покрывалом, стул и маленький столик.
– Вот вешалки. Шкаф только в зале. Мне-то зачем много шкафов? Какие в деревне наряды? – говорила тетя Лида, водружая три деревянные вешалки-плечики на вбитый у двери исполинский гвоздь. – Вы, Надюша, тут располагайтесь. Мужчины – в зале, а я поживу на кухоньке. У меня такая летняя домушка в конце участка есть – просто загляденье! Сынок построил. Он сам-то в Пскове работает. Тут с работой туго. Одно слово – заповедник, – рассмеялась Никитишна.
– Спасибо, тетя Лида! – улыбнулась доброй хозяйке Надя, вынимая одежду из сумки и раскладывая ее на кровати.
Из соседней комнаты доносился голос Эдика:
– Спать с тобой на одной кровати? Весело… А туалет за крапивой, что ли? Как я и думал.
– Да это курятник! Туалет дальше, в самом низу участка, – отвечал дядя Леша.
– А душ?
– Чего тебе – душ! Река рядом. Баня у соседа есть. Попаримся завтра.
Эдик вздохнул. Потом раздалось пение пружин. Видимо, колобок улегся на кровать.
После сытной трапезы с оладушками, печеной домашней колбасой и смородиновой наливкой, которой с большим удовольствием потчевался дядя Леша, полковник скомандовал:
– Ну все, молодежь, разомнитесь! Прогуляйтесь до святая святых – Михайловского. Влево сейчас пойдете и выйдете на широкую дорогу, к дорогущему отелю, а там – направо, рукой подать.
– А искупаться в реке можно? – спросила Надя.
– Отменно! Пройдете всю усадьбу, выйдете к мельнице, а там и пляжик. Так что купальники надевайте. Я же пока лодкой займусь. Вечернюю зорьку встречать на реке будем.
– Ага, комаров кормить, – буркнул Эдик.
До Пушкинской усадьбы добрались быстро. Надя уже не обращала внимания на пыхтение и ворчание колобка, которому то солнце пекло, то острые камушки в сандалии попадали.
Когда же путешественники вступили под сень лип и елей имения, Надя и вовсе позабыла о нытике. Проходя между вековыми деревьями, вдыхая пряные лесные ароматы, любуясь продуманной вольностью парка с его прудами, горбатыми мостиками и стройными аллеями, Надя испытывала радостное, теплое чувство. Будто попала в давнее, но родное и надежное время.
– Да-а, сумасшедший вид, – сказал Эдик и поцокал ободряюще языком. Даже его пробрало при виде простора, открывавшегося от пушкинского дома на реку Сороть, озера и холмы.
– Тут бы и я гением стал, – вздохнул колобок и принялся фотографировать на свой планшет пейзаж с видневшейся вдали мельницей.
Надя стояла как завороженная и смотрела на реку, пока Эдик делал фотографии, бегая вокруг пушкинского дома.
– Только домишко у Александра Сергеевича какой-то маленький и хлипкий, – вывел Надю из задумчивости голос колобка, который на сегодня свою программу выполнил и уже подумывал о пружинной кровати.
– Давай к мельнице пройдем? – предложила Надя. – Там, дядя Леша говорил, пляж есть.
– У-у, все заросшее, в водорослях. Гадюки наверняка водятся, – скуксился Эдик.
– Ой, смотри, аист! – закричала Надя, задрав голову.
– Отец рассказывал, они тут на каждом столбе и сосне гнезда строят. Подумаешь, птицы, – отмахнулся от нее колобок.
– Эдик, да хватит ворчать, побежали к речке! – рассмеялась Надя и вдруг, раскинув руки, помчалась по узкой тропинке мимо ивового плетня к выкошенному полю. Она бежала и слышала стук своего сердца, которое будто пустилось в радостный галоп от счастливых предчувствий, от не изведанного ранее чувства вольницы.
Удушливая бешеная Москва, Егор, Валюшка, Лимонова, шеф со своим Кинг-Конгом – все это были лишь тени, фантомы, карикатуры из ее прошлого, которые будто растворились под этим солнцем, ветром, в запахе скошенной травы и речной свежести.
На противоположном берегу Сороти в лодке сидел рыбак – бородатый мужик в темной куртке.
– Э-гей! – задорно крикнула ему Надя и помахала руками.
Рыбак тоже махнул. То ли поприветствовал, то ли погрозил странной тетке, вздумавшей распугать ему рыбу.
Добежав до пляжа, который оказался крохотным безлюдным пятачком с примятой травой, Надя скинула сарафан, босоножки и бросилась в воду – теплую, чистейшую. Стаи маленьких рыбешек сигали вокруг пловчихи. Она хохотала и шикала на них.
Когда Надя оглянулась, чтобы посмотреть на рыбака, то увидела, что тот уплывает от нее к озеру, с силой налегая на весла.
«Ну, простите, господин хороший. Вы тут каждый день торчите, а мне и пара дней за счастье», – подумала Надя и с наслаждением нырнула.
Когда она вынырнула, то увидела, что на том месте, где сидел рыбак, в воду спускает надувную лодку дядя Леша. На берегу стояла его машина. Видимо, к реке можно было подъехать только с противоположного берега.
– Ну что, как водичка?! – крикнул полковник.
– Бесподобная! И вообще, все тут просто сказочное! – крикнула Надя.
– То-то же! Сейчас я вам круиз по реке Сороти и озеру Кучане устрою. Эдик, а ты чего не купаешься?!
Колобок, стоявший на берегу, нехотя стал расстегивать штаны.
Увидев Эдика в плавках, Надя нырнула, поняв, что не в силах сдержать хохот, глядя на фигуру, представляющую собой круглый белый живот и четыре тонких прутика. Нижние прутики были приделаны к телу буквой «икс».
Дядя Леша подплыл к пляжику справа и «пришвартовался» в зарослях рогоза, которые мешали сильному течению утащить лодку.
– Давай, сынок, кидай мне ваши шмотки! Да осторожней, сарафан Надеждин утопишь.
Надя мысленно распрощалась со своим сарафаном, но нет, Эдик довольно ловко свернул их одежду и обувь узлом и с силой кинул. Дядя Леша вещи поймал.
– Вот молодца! – подбодрил он колобка. – Теперь окунись разок и – в лодку. А потом Надежду на борт примем.
Эдик с опаской спустился к кромке воды, потрогал ногой воду и кинулся, зажмурившись, в поток. Он сделал пару гребков по-собачьи и развернулся к берегу, видно, боялся глубины.
– Тут неглубоко! – крикнул ему отец. – Давай правее, течение поможет!
Предполагалось, что Эдик влезет в лодку с кормы. Нос придерживал дядя Леша. Но когда колобок попытался резко подтянуться, чтобы вскарабкаться в лодку, произошло непредвиденное. Лодка резко накренилась влево, зачерпнула воду, и дядя Леша, не удержавшись, полетел в рогоз. Лодка вздыбилась и перевернулась. Эдика, вскинувшего руки и завизжавшего, подхватило течением и понесло, как мячик, к озеру.
– Сынок! Сыночка! – завопил дядя Леша, барахтаясь в тине, из которой он никак не мог выбраться.
Надя рванула, поддерживаемая течением, за бедным колобком. Его голова то появлялась из воды, то исчезала.
– Спасите! Со-оос!! – кричал дядя Леша, прорываясь через рогоз к чистой воде.
Его крики, видимо, достигли ушей бородатого рыбака, сидящего с удочкой на середине озера, и он, схватив весла, начал грести к потерпевшему. Надежда, которой никак не удавалось догнать непутевого парня, вдруг с похолодевшим сердцем поняла, что дело приобретает нешуточный оборот. Эдик, едва умевший плавать, видимо, нахлебался воды, и в какой-то момент его голова перестала показываться над речной гладью.
– Э-дик! – завопила Надя, из последних сил взмахивая руками.
Рыбак, которому приходилось бороться с течением, тоже понял, что время идет на секунды, потому он, в мгновение ока сбросив куртку и сапоги, кинулся в воду. Кажется, он не выныривал целую вечность. Наде стало казаться, что она сама сейчас потеряет сознание и утонет от сковавшего ее ужаса.
Но наконец рыбак, отдуваясь, появился из воды и с силой вытолкнул на поверхность голову несчастного колобка. Работая одной рукой, абориген поплыл к противоположному берегу, где вход в воду не загораживали заросли растительности.
– Помогите! – донеслось до Нади сзади.
Это дядя Леша, выбравшийся на широкое водное пространство, взмахивал руками. Одежда полковника, а был он в ветровке и сапогах, налилась водой и тянула его вниз. Впрочем, течение сделало, наконец, доброе дело: дядя Леша поравнялся с Надеждой, которая отчаянно сопротивлялась реке, пытаясь приблизиться к новому пострадавшему.
– Не сдавливайте мне шею! Держитесь за плечо! – крикнула Надя, почувствовав, что полковник в панике готов подмять спасительницу под себя.
Но вместо плеча дядя Леша схватился за Надины волосы. Она крикнула и целиком ушла под воду, захлебываясь. Кажется, время остановилось. Надя не могла вздохнуть. Она вдруг почувствовала странное равнодушие и слабость. В ушах будто раздавался «зуммер» тысячи цикад, перед глазами стояла зыбкая, колеблющаяся пелена…
И тут чьи-то исполинские руки вытолкнули Надю наверх, потащили к берегу. Бородатый рыбак, судорожно хватавший открытым ртом воздух, спасал Надю. У берега женщину подхватили другие сильные руки: на помощь пострадавшим примчались еще двое местных мужиков.
На траве лежал Эдик. Он был бледен, глаза его запали, грудь бешено вздымалась.
– Ничего, оклемается. Вода из легких вышла, – говорил дядька в футболке, который вовремя успел сделать колобку искусственное дыхание и теперь хотел оказать помощь Наде. Дядю Лешу спасал мальчишка лет семнадцати. Он вместе с рыбаком вытаскивал полковника из воды.
– Я… в порядке, – сказала Надя сквозь кашель, душивший ее.
Кажется, полковник тоже отделался испугом. Он меньше других нахлебался воды и теперь стоял на коленях над сыном.
– Эдюля мой, Эдюля… – как заведенный говорил полковник, с которого ручьями текла вода.
Эдик открыл глаза и посиневшими губами выговорил:
– Ненавижу реку… Где мама?
– Скоро, скоро к маме поедем, – всхлипывал полковник, гладя сына по голове.
– Вам бы раздеться и обсохнуть, – сказал ему рыбак, выкручивая свои штаны.
Он расстелил брюки на траве и повернулся к солнцу, задрав голову и уперев руки в узкие бедра. Его ладное мускулистое тело горело и переливалось под лучами, будто ожившая античная статуя из бронзы, вытащенная из музейного зала на свет божий.
– Холодно? – спросила статуя.
Надя отвела глаза, когда встретила быстрый внимательный взгляд.
– Мих, кинь свою рубашку девушке. У нее зуб на зуб не попадает. Вы как, встать можете? – наклонился к Наде этот пушкиногорский рыбак, оказавшийся совсем нестарым и восхитительно красивым мужиком. Надежда поднялась, хлопая себя по левому уху, из которого никак не вытекала вода.
– Ну что за тридцать три несчастья этот парень! Ну вот всегда так. Что я Миле скажу? Что, что, Эдик?! – причитал дядя Леша, стягивая мокрую одежду.
Колобок уже сидел, понуро уставившись на свои ножки-прутики.
– Мама же говорила, что все эти приключения не по мне. А ты – рыбалка, рыбалка! Еще какую-то тетку мне навязал, – бухтел Эдик.
Надя задохнулась от возмущения. И этого жиртреста она кинулась спасать! Чуть сама не утонула. И папенька его хорош! Полковник называется…
– Это ваша машина? – спросил рыбак, показывая рукой на стоявшую вдалеке машину дяди Леши.
– Ох, моя. И лодка моя… А где же лодка-то! – встрепенулся полковник, приставив козырьком руку к глазам и всматриваясь в заросли рогоза на противоположном берегу.
– Найдем! В озеро утащило и наверняка прибило к берегу. Мих, надо помочь, – властно сказал он мальчишке.
– Да сделаем, Андрей Ильич, – улыбнулся конопатый Миха, который накидывал на Надю свою клетчатую рубаху.
– Спасибо, Миха, – улыбнулась ему Надя, клацнув зубами. – Спасибо, Анд-ддрей Иль… И-ик! – Голос ее прервала икота. Надя покраснела и отвернулась. – И-ик!
Гадкая икота, похоже, взялась терзать ее до скончания века.
Подавив улыбку, рыбак, которого звали Андреем Ильичом, снова обратился к дяде Леше, который разделся до пестрых семейных трусов и прыгал на одной ноге, потряхивая головой – выгонял воду из уха.
– Я отвезу вас к дому. Или вы в гостинице остановились?
– Не, мы у Никитишны, в Соснове. Но, боюсь, Эдику нужно в больницу.
– Ерунда! Он, вон, уже порозовел. Ничего, водичка тут чистая. От нее ваш Эдик только здоровее будет.
– Я и не поблагодарил вас, уважаемый! Спасибо за помощь. Что там, за спасение! Всем вам, мужики, спасибо, – горячо заговорил дядя Леша, обращаясь и к Михе, и к дядьке в футболке. – Благодарность, само собой, за мной. Милости просим в Сосново, на рюмку чая!
– Все хорошо, что хорошо кончается, – улыбнулся Андрей Ильич.
Надя, сдерживавшая икоту, выдохнула и икнула так громко, с прихлебом, что от неловкости согласилась бы уже утонуть в этой речке, а не позориться перед честной компанией.
Но ее икота померкла перед звуком, издаваемым Эдиком, который уже поднялся и делал первые нетвердые шаги.
– А-а-а! – верещал колобок, прыгая на одной ноге и обхватив рукой вторую, задранную. – А-а-а! З-змея! Змея укусила! – вопил Эдик. Он рухнул на траву и стал кататься.
– А-аа-а! – в унисон сыну завопил дядя Леша, кидаясь к нему.
Впрочем, все подбежали к Эдику, умудрявшемуся невообразимым образом притягивать несчастья.
– Спокойно! Я посмотрю! – крикнул Андрей Ильич и схватил ногу-прутик колобка. На стопе виднелась кровь. – Успокойся, Эдуард! Дай посмотреть! – увещевал он корчащегося Эдика.
– Отсасывать! Яд отсасывать! Немедленно! – кричал дядя Леша.
– Сыворотка есть в больнице – это во-первых, – спокойно сказал Андрей Ильич, отпуская ногу Эдика. – А во-вторых, это без всяких сомнений – глубокий прокол.
– Да вот, штырь, зараза, торчит! Откуда он тут? – в недоумении присел перед острой железкой дядька в футболке. – Господи, да что же ты все штыри-то собираешь?! Да за что мне такое наказание? – всплескивал руками полковник и бил себя по обтянутым мокрыми сатиновыми трусами бокам.
Эдик, узнав про штырь, успокоился.
– Нужно от столбняка прививку делать. И заражение крови еще не дай бог! – забубнил он.
Андрей Ильич понял, что колобок решил сегодня взять судьбу измором и свою цель – попасть в больницу – выполнить! Потому рыбак скомандовал:
– Слава, перевяжи ему ногу чем-нибудь. Я за их машиной. Поедем в больницу, ныряльщики, – сказал он, посмотрев на Надю, и широко улыбнулся.
«За такую улыбку все отдашь, и даже больше», – говорила Галина Викторовна про улыбку одного обворожительного актера. Надя вспомнила эти слова, глядя вслед своему красавцу спасителю, над головой которого венком победителя стояли встопорщенные смоляные волосы.
«Счастье в толпе не ищи. В лесу и у реки его найдешь. Уезжай…» – Шамкающий голос усатой цыганки загудел вдруг в Надиной голове набатом.
Надежда схватила себя за шею, задохнувшись. Икота вмиг прошла.
«Все-таки я впечатлительная дура. Фантазерка…» – подумала Надя, когда настырный голос стих. Но ей стало отчего-то грустно и неуютно. Будто несбыточная сладкая мечта покружила вокруг головы радужной птицей и – фьюить! – упорхнула к другим, более счастливым берегам.
Сначала Андрей Ильич завез пострадавших к Никитишне, чтобы они переоделись в сухое. Сам спаситель вполне комфортно чувствовал себя в трусах и наброшенной на плечи штормовке Славика. Ни о кинутых лодках, ни о том, как он будет добираться до своей деревни, Андрей Ильич, похоже, нимало не беспокоился.
«Как же в деревне развита взаимовыручка», – подивилась Надя, когда увидела Миху, спешащего на велосипеде к дому Никитишны со свертком в руках.
Пока Никитишна охала вокруг Эдика и дяди Леши, Надя, переодевшись в джинсы и майку и расчесав почти высохшие волосы, вышла из дома. Андрей Ильич уже успел натянуть бриджи и футболку, привезенные Михой, и по-хозяйски засовывал сложенный велосипед в багажник дяди-Лешиной машины.
– Что ж, с транспортом вопрос решен! Довезу бедолагу до больницы и поеду к себе, в Зиминово. Так моя деревня называется. Еще лодку вернуть вам надо, – деловито говорил рыбак.
– А вы здесь родились? – спросила Надя, вычерчивая мыском дугу на песке проселочной дороги.
– Да, тут родительский дом. Правда, он теперь у меня вроде дачи. Живу-то я в городе.
– Во Пскове?
Андрей Ильич кинул на Надю быстрый взгляд и буркнул себе под нос:
– Что-то вроде того. А вас как зовут?
Надя была уверена, что спросил он это, лишь бы перевести разговор с темы его местожительства.
– Надежда. Я не поблагодарила вас толком, Андрей Ильич. Если бы не вы, все могло закончиться просто ужасно.
– Но вы тоже молодец! Бросились спасать и Эдика, и его отца не раздумывая. Смелая женщина.
Глаза Андрея Ильича – яркого василькового цвета – смеялись.
Надя смутилась, подошла к кадке с настурцией, сорвала один красный цветок, стала крутить его в пальцах.
Разговор затух. Повисла неловкая пауза.
Но в этот миг на пороге показался полковник, который придерживал под руки Эдика, скачущего на одной ноге. Вторую ему тщательно перебинтовала тетя Лида.
– Андрей Ильич, огромное спасибо, теперь уж мы сами! Я знаю, где больница, так что простите нас уж за беспокойство, и милости просим вечерком попозже к нам!
– Приходите, конечно! Чем богаты, как говорится. И время для лета детское. Восемь всего. К десяти вам удобно? – суетилась тетя Лида.
Андрей Ильич кивнул ей с улыбкой.
– А завтра, Бог даст, можем вместе с удочками посидеть. Понаслаждаемся! – вставил дядя Леша.
– Па-а! Ты же говорил – в Москву, – заныл Эдик, которого отец усаживал в машину.
– Так не смертельный же случай, сынок. И к маме с ранением приезжать как-то не того… – понизив голос, заговорил дядя Леша.
Между тем Надя наблюдала, как Андрей Ильич доставал из багажника велосипед, раскладывал его, ставил на педаль ногу.
«Он уедет сейчас, и я не увижу этого псковского бесстрашного Аполлона никогда. Больше никогда… Все эти приглашения – пустая формальность. Все мы взрослые люди».
Ей вдруг стало так горько, пусто, будто она теряла безвозвратно что-то дорогое, необходимое. Надя отвернулась, чтобы никто не заметил ее страдальческого лица.
«Все, хватит! Пора ехать в Москву и заниматься делом. Хватит с меня культурных программ. Непозволительно так глупо расточать свое время, да еще расстраиваться из-за каких-то пушкиногорских мужиков!» – она вспомнила вдруг про новую решительную Надю.
– Ну что ж, до скорого, Алексей Борисович! До свидания, Лидия Никитична! Надя, до встречи! – крикнул Андрей Ильич, отъезжая.
Надя повернулась и перехватила его смешливый взгляд.
– Э-ге-гей! – крикнул ей рыбак.
Теперь он махнул Наде радостно, а она вздернула руку в ответ.
Ровно в десять вечера окна дома Никитишны осветились фарами, у крыльца остановилась машина, и раздалось бибиканье. Надя, отбросив книжку, вскочила с кровати с бьющимся сердцем. В зале закопошились постояльцы. Эдик, проснувшись, мученически вздохнул, посмотрев на свою забинтованную ногу. По его настойчивой просьбе над ним произвели в больнице все мыслимые и немыслимые процедуры. Дядя Леша, который тоже сладко задремал, умаявшись после трудного дня, испуганно вскочил. Но, вспомнив о вечернем визите спасителя, зевнул, пригладив редкие волосы и застегнув ворот рубашки, поднялся и оперся на стол, который был накрыт к праздничному ужину в честь второго рождения гостей из Москвы.
Никитишна уже вводила в дом Андрея Ильича. Надя захлопнула пудреницу, в зеркальце которой пыталась рассмотреть лицо и прическу. Кажется, все было в порядке: марафет Надежда навела загодя.
– О, гость наш дорогой, вы точны! Отменно, хвалю, – поприветствовал рыбака полковник, протягивая ему руку. – Эдик, поднимайся!
– Бде дадо да двор, – прогнусавил колобок.
– Пойдем, мальчик, провожу тебя, – засуетилась тетя Лида.
– Не надо, он сам! Вон, палка у двери, доскачет. И в нос закапай! – скомандовал ему отец.
– А если он упадет? – зашептала тетя Лида.
– Поднимем! – махнул на нее полковник. И вдруг гаркнул, будто на плацу – Надежда, спишь?!
– Нет, я тут, тут, – с улыбкой вышла из светелки Надя.
На ней было бледно-голубое узкое платье и мамины босоножки на высоких каблуках. Волосы она вытянула плойкой, которую настояла взять все та же умница-мама, сказавшая, что «надо держать фасон». И, как всегда, оказалась права. Надя поймала внимательный взгляд Андрея Ильича, который тоже прихорошился. Надел отглаженную синюю рубашку и джинсы.
– К столу, гости дорогие! – пригласила Никитишна.
– Моя лепта. От души, – произнес Андрей Ильич, на которого Надя старалась не глазеть, и водрузил на стол большущий полиэтиленовый пакет.
– О-ох, какая роскошь! Откуда? – прижала руки к груди Никитишна.
– Да у меня в ресторане отеля все знакомые. Иногда вот балуюсь деликатесами.
Тетя Лида принялась выкладывать на стол тарелочки с копченостями, какими-то рулетиками, украшенными веточками зелени и ягодами, маленькими пирожками, сыром с плесенью и наконец водрузила на стол бутылку коньяка. Французского.
– Ох ты ж! Отме-енно, – взял бутылку дядя Леша и, достав очки из кармана рубашки, стал изучать этикетку.
– А у нас все по-простому. Картошка, грибочки, колбаска, – смутилась тетя Лида.
– Ну и отлично! – сказал очень довольный Андрей Ильич, потирая руки.
– Завтра, Андрюха… ты уж извини старика, но я с тобой по-простому, я ведь тебе в отцы гожусь…
– Конечно, Алексей Борисыч, конечно, – закивал рыбак, садясь за стол рядом с Надей. От него пахнуло свежестью и уютом. Надя вздрогнула, почувствовав случайное, быстрое прикосновение его ноги к своей.
– Дядя Леха, только так, – категорично тряхнул головой полковник. – Так вот, завтра к обеду будет у нас и уха, и рыбка настоящая копченая. Не из ресторана, понимаешь ли! Это я не в том смысле, что выверт и негатив, а в том, что в пять утра мы с тобой, спаситель, двинем по-нашему, по-пушкиногорски на озеро Кучане, ближе к твоему Зиминову. Вот там клев так клев!
– Даже и не знаю, получится ли, дядя Леша, – озабоченно сказал Андрей.
– Леха! Дядь Леха, – поправил полковник.
– Ну да… Мне, скорее всего, придется ехать в Москву с утра. Позвонить еще должны. Но лодку вашу я привез, не беспокойтесь.
Надя, услышав про Москву, замерла.
Тут, стуча суковатой палкой об пол, в комнату припрыгал Эдик.
– У вас крысы, что ли, водятся? – недовольно спросил он.
– Да нет, это кот мой, Барон, шмыгает по двору, – рассмеялась Никитишна.
– А крыс нет? Я их недолюбливаю, – подскакал к стулу колобок.
– Ну да, как змей, – ввернула Надя и почувствовала, что Андрей Ильич толкнул слегка ее колено своим.
– Ну, за знакомство! За тебя, Андрюха! – поднял рюмку дядя Леша.
– А почему мне наливка, а не коньяк? – возмутился Эдик.
– По кочану. Крепкого тебе не надо, – осадил сына полковник.
– Я сам знаю, что мне надо!
– Двадцать капель не повредят, дядь Леха, ей-богу, – вступился миролюбиво за спасенного колобка Андрей.
Все чокнулись, и праздничная трапеза понеслась веселым галопом.
Поднимали тосты и объяснялись в любви Пушкиногорью, поэту, реке, с «которой, как положено, шутки плохи», местным мужикам и дамам, которые «самые гостеприимные и ласковые». Надя смеялась каждому слову полковника и Эдика, которые умудрялись препираться из-за любого пустяка.
Рыбак улыбался, с аппетитом налегал на домашнюю колбасу, едва пригублял коньяк, откидываясь на стуле, поглаживая бородку и смешливо щурясь. Он не смотрел на Надю, но она чувствовала его ненавязчивую опеку и внимание, его неотступную обращенность только на нее. И осознание этого давало Наде какой-то сумасшедший восторженный кураж. Она отшучивалась от дяди Леши, журила Эдика, по-свойски переглядывалась с Никитишной. Иногда она чувствовала прикосновения локтя или колена Андрея и цепенела, будто старалась продлить эти легкие, вроде бы случайные столкновения. На тосте за московских гостей и удачный отдых без приключений все уставились на храпящего колобка, который развалился на стуле и смешно раскрыл рот.
– Ладно, пора и честь знать, – сказал, вставая, Андрей. – Спасибо, радостно было с вами посидеть. Если смогу, заеду утром, дядь Леха, в пять.
– Проводи, Надюш, гостя, – шепнула Никитишна Наде и ткнула ее со значением локтем в бок.
Сама она стала помогать дяде Леше раздевать и укладывать Эдика.
Надя вышла за рыбаком во двор.
– Небо какое здесь ночью светлое, высоченное, – сказала она, задрав голову и глядя в лиловое пространство с розоватыми просветами на западе.
– Да, в Москве в небо смотреть, конечно, не успеваете, – ответил Андрей.
Он выглядел сосредоточенным и напружиненным. То ли не знал, как лучше распрощаться с Надеждой, то ли, наоборот, пытался потянуть время, чтобы задержаться около нее.
– Устали, наверное, с нами? Как вы в пять утра встанете? – прервала затянувшуюся паузу Надя.
– О-о, на таком воздухе пять часов сна – вполне достаточно. Мне не позвонили, так что наши планы с дядь Лехой могут осуществиться. Я ему такое местечко на озерах покажу, лучше которого во всем Пушкиногорье нет. Там, правда, браконьеры иногда пасутся. Ну, тут уж… – Он надул щеки, глядя себе под ноги, и с силой выдохнул.
Больше Наде сказать было нечего. Андрею, видимо, тоже.
– Да свидания, Андрей, и спасибо вам.
– До свидания, ныряльщица, – с улыбкой пожал он протянутую Надей руку…
– Э-гей, – тихо произнесла Надя вслед рыбаку, когда его заляпанный старенький «УАЗ» отъехал от крыльца.
Когда Надя проходила в свою светелку через темную гостиную, она услышала полусонное бормотание Эдика:
– Тоже мне – «коньяк, коньяк»!.. А машина – дерьмо. «УАЗ» раздолбанный.
Дядя Леша, лежащий рядом с сыном, шикнул на него:
– Много ты понимаешь! Знаешь, сколько я на такой поколесил в ментовке! «Козел» просто незаменим в этих местах. Э-эх, отменное, скажу я тебе, начало у нас вышло. То ли еще будет…
Андрея ждали до половины шестого. Дядя Леша уж сто раз проверил снасти и лодку и сидел, понурившись, на крыльце. Надя, которой не спалось, тоже не один раз пересмотрела всех переливающихся рыбок, аккуратно разложенных в хитром рыбацком ящике полковника, который пояснял:
– Блесна – самая лучшая вещь в нашем деле, я считаю. Незаменимая приманка для щуки тут, в Сороти! И знаешь, люблю я не эти покупные игрушки, а самые что ни на есть простецкие, вырезанные из жестяной банки. Вот она, заветная! – Дядя Леша взял плоскую серебряную рыбку. Рассветное солнце заиграло на ней, будто затевая с блестяшкой веселую игру…
– Ну, значит, не смог Ильич! – хлопнул себя по коленям дядя Леша, вставая. – Поеду потихоньку. А ты бы, Надежда, поспала еще. День большой. И рыбу вам с Никитишной чистить, да и погулять надо. Может, до Тригорского доехать успеем.
– Да что-то не спится, – грустно улыбнулась Надя, думая о том, что Андрей все-таки уехал. Сбежал!
– Ну, оставайся за старшую, доча. Сама понимаешь, за моим глаз да глаз, – вздохнул полковник и полез за руль.
Но Андрей Ильич Булавин не уехал в Москву. Он спал в урочный час крепким сном, раскинув руки и изредка постанывая. Ему снились тревожные сны. То прекрасная женщина в красном сарафане бежала по жаркому полю, едва касаясь травы, и махала ему рукой. Но огромная волна накатывала на поле, уносила девушку вдаль, к озеру, над которым кружились черные цапли, похоронно вскрикивая своими дикими голосами. То в заснеженном обрыве чернела страшная груда, и Андрей не мог вспомнить, почему ему необходимо туда спуститься, и все понять, и признать самое страшное, что только могло произойти в его жизни. И он лез вниз, поскальзывался, цеплялся за выступавшие из снега камни и корни. Наконец он видел ее, Ингу… Она лежала в снегу лицом вниз. И он подбегал, наклонялся к ней, но тут из-под шеи Инги выползала змея и чей-то обиженный знакомый голосок вскрикивал где-то рядом:
– Змея! Змея укусила!..
Андрей дернулся и открыл глаза.
Солнце било в высокие окна. Часы над дверью показывали семь утра.
– Проспал, зараза! – помотал головой Андрей.
Он взял айфон с тумбочки, проверил, не было ли сообщений. Нет, никто не звонил и не писал. Андрей горько усмехнулся. Никто за вчерашний день не позвонил ему из фирмы. Никто! Чуют, крысы, что с хозяином совсем неладно.
– Прав ты, Эдик. Прав! Я тоже недолюбливаю крыс, – пробурчал Андрей.
Он подошел к камину, взял стоящую на нем фотографию смеющейся красивой брюнетки, долго смотрел на нее и, осторожно вернув портрет на место, быстро прошел в ванную.
О своей жене Андрей думал каждый вечер, засыпая, и каждое утро, просыпаясь. Впрочем, кажется, он думал о ней ежеминутно. Что бы ни делал, куда бы ни шел, как бы ни старался отгонять эти мучительные страшные вопросы: «Инга, родная, как? Почему? Почему все так получилось? За что?!»
Прошедшей зимой Инга Булавина разбилась вместе с водителем на машине под Москвой. Ее полоумный родной брат затеял целое частное расследование. Он выдвигал бездоказательные, умышленные причины ее смерти. И кивал на Андрея как на подозреваемого.
– Что там могло оказаться не так, в машине? – кричал Булавин. – «Мерседес» – не та машина, которая слетает пылинкой с дороги и расплющивается, как консервная банка! – бегал по комнате брат Инги, тряся кулаками.
– Да ты видел, что она упала в карьер, на камни?! Видел пробитую крышу, голову Инги?.. Не могу больше, хватит! – закрывал руками лицо, уши Андрей. – В чем я должен перед тобой оправдываться? Я люблю ее! Я жить без нее не могу, и не смей мне!..
Он замахивался на брата и выбегал из комнаты.
Это повторялось много раз.
Ненормальный родственник снова и снова являлся к нему домой и обличал, выдвигая дикие, абсурдные обвинения, суть которых сводилась к одному: муж избавился от жены в корыстных целях!
Да, они работали вместе. Бизнес частично принадлежал жене. Они познакомились, когда Инга пришла к Андрею на должность менеджера по продажам. Она добилась прекрасных результатов. Инга не могла плохо работать. Просто не могла! Умница, оптимистка, трудяга. Дольщики ей доверяли безоговорочно. А еще она вдохновила Андрея на расширение дела. Они рискнули, и у них получилось! С ее счастливой руки в Подмосковье уже были сданы четыре объекта. Налаживались связи с Питером – пришло добро на многоступенчатую застройку в спальном районе. В Питер, в их новую квартиру, которая стала необходимостью, Инга и мчалась в тот роковой день. Вечно она подгоняла водителя или порывалась сесть за руль сама…
Все навалилось на Андрея сразу. Похороны, нерешительность инвестора, который все тянул с траншем под новый московский проект, ссора в администрации подмосковного района, где уже заложили фундамент монолитной двадцатиэтажки. Промучившись до июля в каком-то горячечном тумане, Андрей сломался и уехал на Псковщину, бросив все дела на помощников. Родители его давно перебрались в Питер, в небольшую квартирку в центре, которую им купил Булавин, когда его бизнес десять лет назад пошел в гору.
Размеренность, тишина, бессобытийность немного притупили остроту проблем, которые стали казаться Андрею далекими, неважными. Но он прекрасно понимал, что нужно или немедля спасать свое дело, или терпеть крах. Крах, который деятельный успешный Андрей не оправдал бы впоследствии никакими высокими разговорами о покое и созерцательности. Он был рожден созидать, вкалывать, играть по-крупному и выигрывать. Да, получать за это сполна. Но заслуженно, по праву.
Эдик намеревался весь день лежать и таращиться в телевизор.
– Правильно, отдохни сегодня, а завтра подживет ножка, и сможешь немного погулять, с удочкой посидеть, – говорила Никитишна, хлопоча у печки: она затеяла выпечку домашнего хлеба.
– Да скучно мне это. В Москву хочу. И от печки вашей жарища. Задыхаюсь, – ныл Эдик.
«И мне скучно. И я в Москву хочу», – подумала Надя, выходя из дома и усаживаясь на крылечке.
Она уже перемыла посуду, оставшуюся с вечера, вымела избу, притащила из колодца пару ведер воды. Хозяйка нарадоваться не могла на расторопную гостью.
– Надюш, а прогулялась бы ты до Тригорского? Хочешь, у соседа велосипед возьмем? Мигом домчишься! Там такой парк – загляденье.
Никитишна присела рядом с Надей, заглядывая ей в глаза.
– Можно и в Тригорское. Хотя я еще на экскурсии в самом пушкинском доме не была. Наверное, интересно?
– Конечно! И в домике Арины Родионовны, и в деревне Бугрово. Это все рядышком. Ты это… не грусти. Примчится твой спаситель, никуда не денется. – Никитишна понизила голос, зашептала ей в ухо: —Я поняла, кто он есть-то. Крутой бизнесмен из Москвы. Ему наши местные коттедж в Зиминове строили. Дворец, говорят, а не дом.
Надя вздохнула.
– У крутых бизнесменов крутые жены. Ой, тетя Лида, что о такой ерунде говорить? – Надя поднялась, отряхивая подол платья. – У кого велосипед можно попросить?
– О, это я мигом! – подскочила Никитишна.
Через десять минут Надя уже катила по асфальтовой дороге в сторону Тригорского. День снова выдался погожий. Теплый ветер, бивший в лицо, безлюдность, тишина, подступавший к дороге лес, казавшийся непроходимым, таящим загадку и чудеса, навевали воспоминания о пушкинских строчках про Лукоморье с его лешими, русалками и избушками на курьих ножках.
Надю обогнал «уазик», из раскрытого багажника которого торчала странная конструкция, напоминавшая то ли две устрашающие заостренные трубы защитного цвета, то ли боевые ракеты.
«Это лодка! – догадалась Надя. – У всех тут «уазики» и лодки. Деревня…» – тоскливо подумала она.
Вдруг «уазик» с визгом затормозил, дверь кабины открылась, и из нее выпрыгнул… бородатый мужик в брезентовых штанах, куртке и сапогах. Его смоляные волосы трепал поднявшийся ветер.
– Э-гей, ныряльщица, привет! – крикнул он.
Надя чуть не грохнулась с велосипеда. Сердце ее рванулось и понеслось вскачь от бешеной радости.
Когда она подкатила к Андрею, тот начал с улыбкой вываливать на Надю новости:
– А я все проспал, представляешь?! Но с дядь Лехой мы встретились на озере. Кучу всякой мелочи наловили. Щука сегодня дала нам отлуп. Что, не видела еще полковника? Он все про коптильню мне говорил.
Надя слушала, смеялась, но ничего не понимала из того, что сообщал ей рыбак. Главное, что он был рядом, смотрел на нее удивительными васильковыми глазами, откидывал голову, чтобы челка не лезла в глаза.
– Я в Тригорское еду. Далеко? – спросила она, придерживая подол платья, который вздымал ветер.
– Да ты не в ту сторону катишь! Почти к Петровскому подъехала, к имению Ганнибалов – предков Пушкина по матери. Вон и указатель, – протянул руку Андрей, показывая на видневшийся вдали столб с синим указателем. – Только… только без провожатого в первый раз будет не так интересно по имениям бродить. Тут экскурсовод нужен.
– Так стань им! – крикнула ему Надя.
Андрей оглядел себя и развел руками:
– Нужно переодеться. Если бы ты прокатилась со мной до дома и немного подождала, я бы тебе такую экскурсию по усадьбам устроил! И не только. Здесь еще зоопарк необычный есть. Хозяева – мои друзья.
Надя, потупившись, слушала Андрея. Да разве нуждалась она в его уговорах?! Она согласилась бы за ним ехать на велосипеде хоть до самой Москвы! Но какой в этом был смысл? Безработная разведенная нескладеха и «крутой бизнесмен», почему-то предпочитавший заляпанный «уазик», – что между ними могло быть общего, настоящего, крепкого? Ни-че-го…
– Ну, поехали? Тут совсем недалеко, – решительно сказал Андрей, ставя ногу на подножку машины.
– Поехали! – кивнула Надя.
Свернули влево, на проселок. Велосипед подскакивал и трясся на неровной грунтовке. Но Надя лишь смеялась, крепко вцепившись в руль и глядя на «пусковые ракеты», маячившие перед ней.
Дорога вилась между низенькими избами. Ухоженные, посверкивающие яркими наличниками домишки перемежались заброшенными, почерневшими, в зарослях бурьяна. Деревенька казалась вымершей. Ни людей, ни собак, ни кур. «Сонное волшебное царство какое-то это Пушкиногорье», – подумала Надя.
Свернули к большой поляне, с которой открывался вид на реку. Справа, на горе, возвышался белый двухэтажный дом с колоннами и двумя пролетами массивных лестниц, сбегавших вниз.
«Да уж, Александр Сергеевич такому мог только позавидовать, – подумала Надя и вдруг оробела, сжалась. – Куда меня несет?»
Несло ее за «уазиком» круто вверх, к дому-дворцу.
Широкая утрамбованная дорога привела их к автоматическим воротам.
За ними находилась зеленая подстриженная лужайка. На ней – несколько кустов, растущих будто в беспорядке, впереди – лестница с ажурными балясинами, ведущая на террасу, окаймлявшую дом.
– Проходи, проходи смелее. Слева – кухня. Сейчас перекусим, я тут кое-что к кофе купил, – деловито говорил Андрей, скидывая на террасе сапоги. Надя огляделась. Отсюда открывался все тот же захватывающий дух вид на реку и озеро.
– А дом Пушкина видишь? Вон, на пригорке? Мы же с другой стороны Сороти, – сказал Андрей.
– Да он отсюда совсем крошечным выглядит! – удивилась Надя, рассматривая одноэтажный, утопающий в зелени серый домик с лестницей, спускавшейся к реке.
– Мал золотник, да дорог. Впрочем, не так уж он и мал, – засмеялся Андрей, подталкивая Надю ко входу.
– Твой-то побольше будет, – поддразнила, смеясь, Надя. И осеклась.
«Как это мы перешли на «ты»?»
– А вот ничего подобного! Просто мой двухэтажный. Но площадь его гораздо скромнее, чем у хозяина этих мест. Все чин чинарем… Ну, передохни пока. Я ненадолго в душ, – говорил Андрей, выгружая продукты из пакета в холодильник.
– Давай я кофе сварю, – предложила Надя.
– Отдыхай, отдыхай! Я все сам сделаю через пять минут. – Андрей, снова одарив гостью своей невозможной улыбкой, выбежал из кухни.
Надя огляделась. Кухня как кухня. Ничего особенного. Ну, просторная, светленькая. Обычные стеклопакеты на окнах, дерево на полу и потолке. Никаких примет сногсшибательного богатства Надя тут не увидела и очень этому обрадовалась. Она выглянула из кухни в широкий коридор. Напротив находилась просторная комната с камином. Дальше – еще одна комната и в глубине – ванная. Оттуда раздавался шум воды. Надя решила вернуться в кухню, почувствовав неловкость – будто она лазутчицей высматривает что-то в чужом доме. Но тут она почувствовала на себе чей-то взгляд…
Надя сделала в растерянности шаг назад и посмотрела в глубь комнаты с камином. На его полочке стояла фотография красивой молодой женщины. Женщины, которая смотрела на непрошеную гостью и… смеялась над ней.
Будто холодная лапа сжала солнечное сплетение замершей Надежды.
«А на что ты рассчитывала, ныряльщица несчастная? Беги отсюда, пока не поздно. Беги!» – кричал внутренний голосок неудачницы Бессоновой.
Но Андрей уже выходил из душа, и Надя прошла к столу.
«Отставить истерики! Выпью спокойно кофе и – домой, к колобку. Может быть, нам с ним удастся уговорить дядю Лешу уехать завтра».
В дверях появился рыбак. Он был в светлой рубашке и тонких брюках, влажные волосы зачесал наверх. Пахло от него дорогим одеколоном. Надя любила такие ароматы – свежие, летучие.
– Ну, вдарим по кофе – и в Тригорское! Или сначала в Петровское прокатимся? Это очень близко. А… что случилось? Ты чего такая… перевернутая?
– Нет, ничего, что-то голова закружилась, – понурилась Надя, заставив себя улыбаться.
– В первые дни я тоже всегда дурею тут от кислорода. Пройдет! – Андрей уже ставил на плиту кофейник. – Обожаю сыр! Порежешь? – Он достал из холодильника несколько свертков.
Надя взялась за нож, начала сосредоточенно отрезать тонкие ломтики.
– В Москве у меня кофемашина. Но разве сравнится то, что она варит, с тем, что творит эта мамина кофеварка? Может, дело в воде? – бодро говорил Андрей, наблюдая за пеной, подползающей к краю кофейника.
Надя пожала плечом.
– Надежда, да ты боишься меня, что ли?! Могу заверить, что я – не маньяк и не соблазнитель очаровательных туристок. Работаю в большой строительной фирме. С вредными привычками борюсь. Что еще?.. – Андрей разлил кофе по чашкам.
– А семья? У тебя есть… дети? – спросила Надя.
– Я… холост, – сухо сказал рыбак и принялся за бутерброд.
Надя покраснела и приникла к чашке.
Повисла напряженная пауза.
– Ну, а ты чем занимаешься? – спросил рыбак.
– Я работала в стоматологической клинике. На днях уволилась. Одна воспитываю дочь. С недавних пор…
Андрей испытующе посмотрел на Надю.
– Значит, ты – врач.
– Нет, я юрист. Безработный адвокат. Впрочем, это не слишком интересно… Спасибо за кофе! – Надежда вдруг почувствовала облегчение и весело посмотрела на Андрея. – Даже моя мама варит хуже. А уж она – лучший специалист по этому напитку. Чашки я помою. Иначе – не по-товарищески.
– Идет, товарищ безработный адвокат, – засмеялся рыбак.
Сначала решили ехать в Тригорское, в имение любимых друзей Пушкина Осиповых-Вульф. Андрей оказался отличным экскурсоводом. Он знал и любил эти заповедные места.
– Усадьба стала прототипом дома Лариных в «Евгении Онегине». Пушкин любил налаженный быт зажиточных Осиповых и с мягким юмором описал его в поэме. Вон та скамья на склоне – Онегинская. Тут Татьяна объяснялась в любви Евгению. Конечно, все это придумали музейщики, но дух воссоздан поразительно, – с гордостью говорил Андрей, будто чувствуя и себя, коренного жителя, причастным к поэтической истории здешних рощ и аллей.
Надя завороженно глядела на белую скамью под нависшим, согбенным деревом у самого обрыва над рекой. Казалось, что солнце, стоявшее в зените, растворилось в быстром течении, превратив его в текучее золото.
«Солнечная река. Рядом с ней я счастлива», – думала Надя.
Ей не хотелось уходить из этого уголка парка, не хотелось отрывать взгляда от сияющей воды, крутого склона, исполинских стволов деревьев.
– Парк огромный и таит массу интересных мест. Сейчас пойдем к солнечным часам, – тронул ее руку Андрей.
– Давай посидим здесь, – предложила Надя, посмотрев на него долгим растерянным взглядом. Андрей отвел глаза, сжал губы. Они сели на лавочку напротив Онегинской скамьи, которая была огорожена шнуром как музейный экспонат.
Звонок айфона разрушил романтичное очарование дня. Надя будто очнулась. Солнце зашло за кудлатое облако, и река покатила обычные голубоватые воды…
Увидев номер абонента, Андрей поднялся, отошел от лавочки. До Нади доносилось отрывистое:
– Да… да… ясно…
Надя поднялась, медленно пошла в противоположную от Андрея сторону, не желая подслушивать не предназначавшийся ей разговор. Но до нее доносились обрывки фраз.
– Так, и договориться с ними невозможно?.. Уже завтра? Ну, это уж как решу, Владимир Федорович. Да, спасибо… Я не дам себя угробить, вот этого не дождетесь!
Его голос отдалялся. Надя в растерянности оглянулась. Но рыбак уже закончил разговор и приближался к ней размашистым шагом. Подойдя, заговорил нарочито бодро:
– Ну что, продолжим экскурсию, ныряльщица?
Он вдруг испытующе посмотрел на Надю и… взял ее за руку, повлек за собой по тропинке.
– Смотри, какая знатная банька! Одна крыша замшелая чего стоит! Пушкин любил тут париться с друзьями и, конечно, кутить после омовений.
Надя заглядывала в окна низенькой баньки, кивала, улыбалась словам Андрея, но мысли ее были далеко.
«Что у него не так? Да, конечно, бизнес и все такое. Но… может быть, я могу помочь? Глупость какая… Но как мне сказать, что я хочу, я мечтаю хоть чуть-чуть быть ему нужной, что он важен для меня, что я его… Вот до чего дошло, мамочки!..»
Андрей между тем продолжал выступать в роли заправского гида.
– Пруды – особые раритеты в усадьбах, одна из главных «парковых затей». Их тщательно планировали, делали самых неожиданных форм и обихаживали, – говорил он, показывая на длинный, заросший кувшинками пруд.
«Экскурсовод» казался спокойным, даже безмятежным. Он держал Надю за руку, будто непоседливую школьницу, готовую ускакать от дотошного и строгого учителя.
– А вот и часы!
Они вышли к огромному дерновому кругу, окаймленному роскошными георгинами. В середине поляны возвышалась наклоненная деревянная стрела.
– Это гномон, тень от которого падает на дубы, посаженные вокруг. Каждый дуб – это час. Смотри, тень указывает почти на два часа. Точно! – Андрей взглянул на свои массивные часы.
«Интересно, зачем ему на одном циферблате еще какие-то циферблатики? Впрочем, у богатых свои «затеи»… Не только парковые», – подумала Надежда.
Он выпустил ее руку. Наде стало неуютно, тревожно, будто она лишилась вдруг необходимой опоры.
– Отдохнешь? – Андрей показал на одну из скамеек под дубами.
– Да, пожалуй…
Надя подняла руку, чтобы отогнать мошку, облюбовавшую вдруг ее шею.
– Не трогай, не двигайся! – резко сказал Андрей и, наклонившись к ней, резко дунул. Пчела зуднула над ухом и метнулась от Нади.
Андрей же не отстранился. Она смотрела в его испытующие глаза, чувствовала на лице его дыхание и, зажмурившись, подалась вперед.
Исчез парк, барские затеи, призраки литературных героев… Осталось только его прикосновение к ее губам – нежное, еле уловимое. И чувство ликующего полета… Мгновение – и головокружительный вираж прервался.
Андрей сидел, откинувшись на лавочке, глядя вверх, на ровные кроны дубов-близнецов. Как он был красив! Темные волосы падали в беспорядке на лоб, лицо оттенял легкий загар, и глаза – яркие, лучистые – создавали завораживающий образ героя пушкиногорской сказки. Сказки, придуманной Надей Бессоновой…
«Если бы он сбрил усы и бороду, то стал еще моложе и прекрасней», – подумала она и, осмелев, тронула отливающие рыжиной завитки на его подбородке.
– А ты всегда носил бороду?
– Нет, совсем недавно перестал бриться. Не нравится моя бородища? – улыбнулся Андрей.
– Не знаю… Но интересно было бы увидеть твое лицо э-э… без волос.
И вдруг он посмотрел на нее серьезно и холодно.
– А ты почему рассталась с мужем?
– Это долгая история, – отвела глаза Надя, которой вдруг захотелось крикнуть: «Потому что должна была встретить тебя!»
– Но ты любила его?
– Да… Но все куда-то ушло. Утекло по капле, как вода из треснутого старого крана. Кап-кап. На развод подал Егор. И… это вправду совсем уже неинтересно.
Надя украдкой посмотрела на рыбака. Он сидел все так же расслабленно, глядя вверх. Ничего она не могла прочесть на его бесстрастном лице.
– А ты почему не женился? Тоже долгая история?
– Я был женат. Инга погибла, – ровным голосом сказал Андрей и вдруг, сделав рывок руками, резко встал. Надя вскочила за ним, пролепетала:
– Прости.
Но рыбак уже стремительно шел по тропинке к огромному дереву, особняком росшему на возвышенности.
– Самое уникальное дерево во всем Пушкиногорье! «Дуб уединенный». Можешь представить – ему триста лет! Он на сто лет старше Пушкина! Все войны пережил. Настоящий боец, титан.
Андрей подвел Надю к дереву-старцу с огромной раскидистой кроной и узловатым стволом.
– Дух захватывает, – произнесла она, оробев в присутствии старожила.
Рядом с ним ее собственная жизнь показалась крохотной, пустячной.
Андрей, задрав голову, смотрел в посеревшее небо.
– Сейчас ливанет. Чувствуешь, как парит? Тут – то гроза, то солнце. Сто раз на дню погода меняется. Не добежим до стоянки – вымокнем до нитки.
Надя увидела, как из-за Сороти на парк наползает огромная стальная туча. Поднялся резкий ветер, погнал по дорожке песок.
Андрей схватил Надежду за руку, и они побежали.
Ливень обрушился на них, словно водяной залп, данный по команде незримого, но беспощадного начальника небесной артиллерии.
Они попытались укрыться под развесистой яблоней, но разве могли быть преградой для этой стихии мшистые искривленные ветви? Надя вымокла мгновенно и затряслась от озноба, стараясь теснее придвинуться к теплому боку Андрея. Он вдруг с силой обнял ее, прижал к себе, будто загораживая от беды, болезни, потока несчастий. Кровь прилила к ее лицу и растеклась огненной волной по всему телу. Она чувствовала, как напряжены мышцы Андрея, как колотится его сердце, опережая ее сердечко в сумасшедшем яростном галопе. И она чувствовала, что желанна, нужна!
– Андрей… – прошептала Надя, запрокидывая голову.
Казалось, они не целовались, а соперничали в страсти с самой неумолимой природой…
Ливень кончился так же мгновенно, как и начался. Небесный артиллерист скомандовал «отбой», уступив место боя всепобеждающему солнцу.
– Если ты простудишься, Эдик обидится на тебя, как на врага, посягнувшего отнять у него право на болезни! – крикнул Андрей, когда они бежали, хохоча, к стоянке.
– Ничего, мне тепло! С тобой мне тепло! – кричала в ответ Надя, пытаясь как-то пригладить концы своих стильно стриженных волос, повисших жалкими сосульками.
– Ныряльщица! Ты просто… ныряльщица, и больше ничего! – тряс ее руку Андрей, растерявший весь свой апломб, превратившись в бесшабашного мальчишку, которому хотелось дурачиться, кричать и вздымать брызги во всех попадавшихся на пути лужах.
А потом она не давала вести ему нормально машину, норовя заглянуть в глаза, и глупо, ужасно глупо хихикала и строила рожи. Прежняя Надя, загнанная в угол и оторопело взирающая оттуда на Надю новую, лишь тихонько и укоризненно вздыхала.
– Ты не повезешь меня к Эдику хвастаться возможной простудой? – спросила Надя, когда поняла, что они свернули на проселок, ведущий к дому рыбака.
– Я намерен насладиться копченой рыбой и ухой дядь Лехи, а для этого мне надо переодеться. Тебе-то я уж что-нибудь подберу, не боись.
Надя словно окаменела.
«Я не могу надевать вещи его покойной жены. Это невозможно!» – с ужасом подумала она.
– Дам тебе свои штаны. Подвернешь, да и все! И майку дам, так и быть.
– Да я вывалюсь из твоих штанов, – с облегчением рассмеялась Надя.
– Надька, не льсти себе! Ты дама вполне себе в теле. Я оценил, – сказал он, хмыкнув.
Надя закусила губу. «Обижаться? Да черта с два! Он назвал меня Надькой. Так меня может звать только мама, когда призывает дочь к разумности. И это так волшебно, что…» Она не додумала, почему это так волшебно, а сказала нараспев:
– Я та-ак хочу…
– А я-то как! – прервал ее Андрей, смешно вытаращив глаза.
– Бесстыжий, я про уху, есть я хочу, – покраснела Надя.
– Ну, уху я тоже хочу, только… – Андрей вздохнул. И Надя с ликованием поняла, как должно было звучать продолжение фразы.
У дома Андрея их ждала «нечаянная радость».
Вокруг своей машины ходил дядя Леша, всплескивая руками. На переднем сиденье маячила кудрявая голова колобка.
– О, а мы уж отчаялись вас отыскать! – бросился к «уазику» полковник.
– Что случилось, Алексей Борисович? – посерьезнел Андрей, взглянув на несчастное лицо дядьки.
– Беда с Эдькой. Гайморит, черт бы его побрал, обострился хронический после всех этих заплывов. Я приехал с рыбой – он задыхается, температура – тридцать девять. Ну, в больницу снова. Там – прокол, промывка, все как по нотам. Надежда! – рявкнул вдруг он, погрозив пальцем легкомысленной экскурсантке. – Ты почему без телефона укатила? Ну ладно! Вещи твои Никитишна собрала, поехали в Москву!
– В Москву? – с ужасом спросила Надя, выпрыгнув, наконец, из машины.
– Ну не здесь же его укладывать в больницу! Сейчас начнется – антибиотики, идиотики и прочая хреновина. Да и жене уж позвонил. Обрадовал… Тьфу!
Дядя Леша с силой пнул камешек в придорожной пыли.
– Еще хорошо, Эдька догадался, что вы могли где-то пересечься. А то бы мы по Тригорскому носились до вечера в поисках пропавшей девицы.
– Я здал, что ода его искать поедет, – высказался вдруг гайморитный Эдик, открыв дверцу машины и показывая над ней свое красное ябедничающее лицо.
– Мы совершенно случайно встретились! – крикнула в возмущении Надя и отвернулась. Она готова была разрыдаться.
Дядя Леша грубо приказал Эдику помолчать, а не выступать с температурой.
Андрей стоял, уперев руки в свои совершенные бока, облепленные мокрыми брюками, и напряженно размышлял, покусывая нижнюю губу.
– В принципе я завтра сам планировал ехать в Москву. Надежду мог бы захватить. А сегодня можно еще посмотреть Петровское и могилу Пушкина в монастыре… – Он вдруг смутился, щеки его порозовели. – Впрочем, наверное, из солидарности она захочет ехать с вами, я понимаю… Мало ли что в дороге.
– Да что там в дороге! У него жар спадает, мы-то справимся! А вот что я матери ее скажу? Бросил девчонку за тридевять земель.
И тут Надежда развернулась и в возмущении хлопнула себя по бедрам.
– Что значит – бросил?! «Девчонке» тридцать семь лет, между прочим. И она, в отличие от некоторых, не тонет и гайморитом не болеет от каждого сквознячка. Знаете что, дядь Леха? Спасибо, конечно, за заботу, но я, раз уж забралась с вашей помощью за тридевять земель, то посмотрю, с вашего опять-таки позволения, все красоты. И тетю Лиду отблагодарю, и на поезде, если надо, до Москвы доберусь. Самостоятельно.
– Ну ладно-ладно, – оробел от такого натиска дядя Леша. – Может, ты и права. Все-таки у тебя отпуск, а тут мы с болячками. Да и на Андрея, я вижу, рассчитывать можно.
Андрей между тем принялся копаться в машине, будто ему там срочно что-то понадобилось. Надя видела, что его борода трясется, а прищуренные глаза сверкают: он сдерживал рвущийся наружу смех.
– Ну, долгие проводы – лишние слезы! – вздохнул полковник. – Никитишну уж уважьте, съездите к ней на уху. Она ведь старалась, сердечная, рыбы начистила с полведра.
Андрей с силой пожал руку дяди Леши:
– Счастливой, легкой вам дороги. Эдик, выздоравливай скорее!
– Да свадьбу пригдасите! – крикнул колобок, приоткрыв дверцу, и тут же с силой ее захлопнул.
– Ох, поганец, – покачал головой дядя Леша, обнял порывисто Надю, поставил к ее ногам сумки с вещами и сел за руль.
Андрей и Надежда махали вслед машине, пока та не пересекла поляну и не скрылась за поворотом.
– Ну все, переодеваться, в дом! – как ни в чем не бывало сказал Андрей, хватая Надины сумки.
– Подожди, Андрюш… я, наверное, поеду. Ну, на велике поеду. Платье мое подсохло, да и тетя Лида уже волнуется наверняка.
Андрей замер.
– А я, значит, без ухи обойдусь?
– Нет, ты приезжай, как сможешь… Ну, в порядок себя приведешь, а я пока там… стол и все такое… – Надя окончательно сникла. Она не в силах была смотреть в его требовательные глаза, ставшие вдруг темными, чужими.
– Ну ладно… Отдохни, конечно. К вечеру, быть может?..
– Но в Петровское я тоже хочу!
– В пять усадьбы закрываются. Сейчас – начало четвертого. – Он сделал шаг назад. – Выкачу тебе велосипед?
Надя кивнула. Сердце ее разрывалось от противоречивых чувств.
«Ты доверяешься чужому человеку. Ты пускаешь в свою жизнь первого встречного», – бубнила старая Надя.
«Ты бежишь от самого лучшего, что только может с тобой произойти!» – кричала Надя новая.
Но все уже было решено – Андрей выкатывал велосипед из калитки.
Похоже, рыбак вполне владел собой. Он по-дружески улыбался ныряльщице.
«Видишь, для него это просто очередное приключение! Сколько таких Надь побывало, быть может, в этом доме с колоннами? Тоже мне, помещик!» – назидала уволенная, но все еще очень властная Надежда.
– Андрей, давай через час? Сумки мои привезешь, – вымученно улыбнулась Надя.
– Я постараюсь, – сказал он дежурным, подчеркнуто доброжелательным голосом. Примерно таким, каким говорил по телефону с коллегой.
Надя села на велосипед, покатила под горку. На повороте оглянулась – никого. Ворота и калитка были закрыты.
И вдруг Надя резко затормозила, чуть не кувырнувшись через руль.
Пара мгновений – и она уже влетела на горку, к серым раздвижным воротам. Бросив около них велосипед, помчалась к калитке – та оказалась отперта. Влетев в нее, Надя что есть сил закричала:
– Андрюша, Андрей! Я не могу! Я не могу…
Она задохнулась, оперлась о перила лестницы, не в силах больше сделать ни шагу.
Рыбак выбежал из дома. Он мчался к ней, вытянув руки. От прежней вежливой улыбки не осталось и следа – на лице были лишь волнение, растерянность и надежда на то, что радость, их общая радость, возможна.
– Я не могу от тебя уехать, вот… совсем не могу, – пожаловалась Надя, уткнувшись в его плечо.
– Я загадал. Если ты вдруг вернешься, то… – Он оборвал себя, с силой прижав к груди голову этой смешной ныряльщицы – прекрасной, желанной, трепетной. Как, почему она стала так быстро, так непозволительно быстро необходима, важна ему?
Они взлетели по лестнице к дверям. Дальше коридора идти не представлялось никакой возможности. Андрей приник к Надежде, стал целовать лицо, плечи. Узкий пояс от ее платья скользнул на пол, за ним полетела его рубашка. Надя припала губами к завиткам на его груди.
Они очень торопились, срывая друг с друга одежду, которая вся будто состояла из коварных препон – крючков, пуговиц, молний. Его руки коснулись ее прохладной кожи, обожгли. Она чувствовала спиной гладкую стену, к которой прижалась, ища опору. Андрей тянул ее куда-то вниз, на мягкое и ворсистое. Она доверилась ему – сильному, стремительному, властному. А дальше их будто подхватила огненная полноводная река, сопротивляться течению которой было невозможно, немыслимо. И Надя отдалась на волю этого непреодолимого движения…
Она очнулась и открыла глаза. Над ней был потолок. Деревянный. Надя перевела взгляд на золотистые занавески, трепещущие от легкого ветерка из открытого окна. Надя посмотрела на противоположную стену. Красивый камин, облицованный камнем. На нем – фотография…
«Я у Андрея! Он – рыбак из сказки…» Она глубоко вздохнула и повернула голову к мужчине, который спал, уткнувшись в ее плечо. Его отяжелевшая рука лежала поверх одеяла, придавливая Надину грудь. Надежда смотрела на спокойное лицо чужого-родного человека и думала, что сказка, приснившаяся ей, подходит к концу. Надя окончательно проснулась…
Почувствовав ее движение, Андрей приоткрыл глаза и сжал руки. Не отпускал ныряльщицу.
– Полежим еще, полежим, – в полусне пробормотал он.
И тут Надя услышала мычание, доносящееся из окна. Протяжное, требовательное.
«Ага, значит, кто-то тут все же живет. И даже коров держит», – подумала Надежда.
– Зайка пасется. Значит, дядя Петя проспался… А мы еще можем поспать чуток, – сказал Андрей, сильнее прижимаясь к ней.
Но она мягко сняла его руку, попыталась сесть.
– Не уходи, не надо, – сказал он быстро, не открывая глаз, не в силах стряхнуть с себя сладкий сон.
– Андрюш, я должна позвонить маме и дочке. Сколько сейчас времени?
Он потер лицо и зевнул.
– Всего пять, – сказал, посмотрев на часы над дверью. – Есть хочешь?
– Уже вроде не хочу, – сказала Надя, оглядываясь.
«Где я оставила платье? Наверное, в коридоре, на полу. Ужас что такое со мной».
Прежняя Бессонова хозяйничала в ее душе безраздельно.
– А я хочу. Мне уха снилась. И девушка в красном сарафане. Чудо какая красивая девушка. Она летела над полем и махала мне руками. Надь, я таких красивых рук, как у тебя, в жизни не видел, – сообщил Андрей, отбрасывая одеяло.
Он перелез через Надю, растерянно рассматривающую свои самые обычные руки, чмокнул ее в плечо и встал, потягиваясь. Надя взглянула на него и тут же отвела глаза. Зарделась.
– Ну, пошли в душ, – приказал Андрей.
– Вместе?! – пискнула Надя, прикрываясь одеялом.
– Начина-ается, – выдохнул он и направился к двери.
– Андрюша, не уходи!
«Женщину с таким жалким голоском хочется, наверное, придушить, чтобы не мучилась», – подумала Надя номер один.
– Да я и не ухожу! Я хочу взять тебя с собой, – сказал он и, схватив с тумбочки айфон («Наверняка пятый, как же иначе!» – издевалась Бессонова), протянул его Наде:
– У тебя же нет телефона с собой – дядь Леха увез! Или нет?
Надя растерялась, поняв, что и в самом деле осталась без телефона.
– Так звони своей маме!
«Господи, как с этим управляться? Я сроду не пользовалась айфонами, черт бы их подрал!» – подумала Надя и замотала головой:
– Ты набери номер сам, я продиктую.
– Ну, давай. – Он сел на кровать, сдвинув по-хозяйски ее ноги, замотанные в одеяло.
«Если он на меня сейчас посмотрит и улыбнется, то я вернусь сюда. Я буду с ним», – промелькнуло в ее голове, и Андрей, будто подчиняясь ее колдовскому желанию, вдруг отбросил телефон и, улыбнувшись, бросился ее целовать, выпалив:
– Испуганная глупая ныряльщица!
Одеяло полетело на пол. Надя, хохоча и отворачивая лицо от колкой бороды, била настырного рыбака кулачками по плечам. Но тело ее с силой подалось к нему, и они вновь отдались на волю жаркого потока, который теперь катил свои воды, будто играючи.
– Кричи, не бойся… – шептал он ей, задавая ритм, направляя и поддерживая неумеху, делавшую заметные успехи в этом невообразимом, отчаянном заплыве.
В ванную он пустил ее одну, вручив подобранное в коридоре платье. Надя чувствовала себя отнюдь не бодренькой спортсменкой, а каменотесом после трудового дня, у которого саднила спина, ноги, плечи и живот.
Пока она наслаждалась прохладой бьющей струи, Андрей сварил кофе. Она застала его хозяйничающим на кухне. Он был в смешных лиловых шортах, которые напоминали юбочку-пачку.
– До ухи не дотянем без перекуса. Бери печенье, – распорядилась бородатая балерина, наливая ей кофе в тончайшую фарфоровую чашку.
– У тебя так уютно и просторно. Ни одной лишней бестолковой вещи. Наверное, вы здесь были очень счастливы… с Ингой, – сказала провокаторша Надя, забираясь на удобное плетеное кресло с ногами. Волосы она подсушила феном, и они пушились и сверкали в лучах вечернего солнца, проникавших через окно.
– Жена была здесь пару раз. Даль ведь несусветная. Так что порядок тут в общем-то холостяцкий.
«Да уж, холостяцкий!» – подумала Надя, глядя на изящный круглый столик и стулья светлого дерева, на толстый ковер на плиточном полу, на сверкавшие витражными стеклами шкафчики.
– Андрюша, а все же… Можно тебя спросить?
– Спрашивай, – пожал он плечами. И поджал губы, напрягся, будто предугадывая ее вопрос.
– А у тебя был счастливый брак?
Он ответил мгновенно, не раздумывая:
– Да. Я любил Ингу. Очень. Ну, диктуй мамин телефон!
Андрей схватил айфон со стола.
– Ох, да! – подскочила Надя и назвала нужные цифры.
Андрей набрал номер и, буркнув, что пошел теперь сам приводить себя в порядок, удалился из кухни, прикрыв дверь.
«Тактичный какой у меня рыбак», – с гордостью подумала Надя.
– Але? – раздался встревоженный голос Галины Викторовны в трубке.
– Мамуль, это я! Я телефон забыла у Никитишны, ну, у хозяйки дома, вот, звоню с другого.
– Доча, что ж ты заставляешь меня нервничать? Со вчерашнего дня – ни ответа, ни привета. Ма-аш, у мамы все хорошо! – крикнула Галина Викторовна, адресуя последние слова внучке, которая жила эти дни у нее. Но тут связь прервалась, и Надя начала растерянно водить пальцем по бликующему экрану. У нее ничего не получалось!
«Не хватало еще сломать эту страшную штуку!» – подумала Надя и положила айфон на стол. Она слышала, как в ванной лилась вода. Надя принялась за кофе и печенье. Она съела несколько воздушных крекеров, неспешно выпила чашку кофе.
«Остаться бы тут… И осточертеть ему через три дня. Спасибо!» – завели в ее голове диалог две непримиримые Надежды.
Вдруг телефон пронзительно зазвонил. Надя хотела кинуться к ванной, но, увидев, что это перезванивает мама, она ткнула как попало в экран и услышала:
– Надя, але! Надя!
– Да, все прервалось, ма. А я не умею пользоваться этими айфонами. Короче, у меня все просто замечательно! Пушкиногорье сказочное, чувствую себя прекрасно, и вообще я… счастливая ныряльщица!
– Что? Надь, что там у тебя вообще происходит? – испуганно спросила мама.
Надя зашептала:
– Мам, я влюбилась… Я втрескалась, как все тургеневские девушки скопом. Нет, как сто Татьян Лариных!
– В Эдика?! – взвизгнула мама.
– Да в какого Эдика! У него, кстати, гайморит, и он чуть не утонул, проколов ногу. Но рыбак его спас, и дело вообще не в этом. Эдик уехал днем с дядь Лехой в Москву.
– Боже милостивый! Какой ужас! А ты там одна? А как же добираться-то?
– Мам, я пытаюсь тебе сказать, а ты перебиваешь! – рассердилась Надя. – Я приеду завтра на Андрее. В смысле он меня довезет. Он рыбак, строитель и лучший мужчина на свете. Я скажу ему это на белой скамейке, как Онегину. Да, еще он это… вдовец. Не волнуйся, мамуль, я всех вас люблю до ужаса, и все у нас хорошо.
Мама подозрительно долго молчала. Наконец она изрекла:
– Так, восемь часов до Пушкинских Гор? Значит, если мы с Саней выйдем через час, то где-то…
– Мама! Ты соображаешь, что говоришь? Мне не пять лет и даже не пятнадцать! Я приеду завтра в полном порядке. Я тебе еще сто раз позвоню.
Вдруг из ее руки кто-то вырвал айфон. Не кто-то, а, конечно, рыбак, облаченный в джинсы и… без бороды.
Надя раскрыла рот, охнув. Таких красивых мужчин она видела только на картинках в глянцевых журналах. Да и то небось подретушированных при помощи фотошопа.
– Имя мамы? – шепотом спросил этот новоявленный персонаж пушкиногорской сказки.
– Галина Викторовна, – просипела Надя.
– Добрый день, Галина Викторовна. Меня зовут Андреем Ильичом Булавиным. Я возглавляю строительный холдинг «Сотый этаж». У вас отобразился номер моего личного телефона. – Андрей говорил спокойным начальственным голосом, которому невозможно было возражать. Ни при каких обстоятельствах. – Мы познакомились с вашей дочерью, Алексеем Борисовичем и его сыном Эдуардом вчера, на реке. У меня здесь дом. Всю информацию о моей персоне можно узнать в Интернете. Уверяю вас, что под моей опекой никто и никогда не обидит вашу дочь. То, что я ее не обижу, не поддается никакому сомнению. Кстати, это может подтвердить и ваш знакомый – полковник Пухов. Он, думается мне, часа через четыре будет в Москве. Завтра в семь ноль-ноль мы выедем из Пушкинских Гор. Семь часов – максимум на дорогу. Так что в районе четырех дня Надежда будет у вас. Не беспокойтесь, Галина Викторовна. Да, всего доброго.
Эх, жаль, Надя не могла слышать, что отвечала мама! Надежда выхватила трубку у Андрея.
– Надь, у меня это… нет слов, – тихо изрекла Галина Викторовна. – Но ты все же позванивай мне каждые два часа… Ну хорошо, сегодня раз и завтра утром.
– Обязательно, мамуля! Машуля здорова?
– Да, да, – нетерпеливо сказала мама. – Чего, по-моему, не скажешь о тебе. Ох, яблочко от яблоньки, как говорил твой отец… И, пожалуйста, осторожнее с холдингом! – заявила мама и дала отбой.
Надя прыснула и вручила айфон Андрею. Тот невозмутимо жевал, откусывая устрашающие ломти от куска твердого сыра.
– Господи, как же тебе хорошо без бороды! Андрюш, знаешь, ты непозволительно идеален.
– А то! – самодовольно сказал рыбак, смакуя сыр.
– И ужасный враль! Добраться на твоем «уазике» до Москвы невозможно за семь часов, хоть тресни.
– А кто сказал, что мы поедем на «козле»? – удивился Булавин – глава холдинга «Сотый этаж».
– Понятно, твой «Мерседес» в гараже.
– Нет, я вызвал машину с моим водителем из Москвы. Часов в двенадцать он будет тут. Поспит и повезет нас с утра в Первопрестольную.
– Ох ты боже мой! Сам ты на большие расстояния не ездишь, конечно.
– Нет. Это нерациональная трата моего времени. Оно слишком дорого стоит. В машине я делаю дела. Звоню, читаю документы. Сплю, в конце концов. Надь, у тебя в животе поют все трубы мира! Ешь бутерброд, и поехали уже!
Надя стушевалась, не в силах приказать своему взбунтовавшемуся желудку. И еще ее резануло слово «уже». Будто Надя услышала строгий голос рыбака: твое время, ныряльщица, вышло. Уже.
Она схватила печенье.
«И когда этот фанфарон успел вызвать машину? Время его дорого стоит, видите ли. Я вот никогда не оценивала свое время в денежном эквиваленте. Наверное, поэтому оно так бездарно было потрачено на тоску и недовольство. На Егора, Лимонову, Вальку…»
Никитишна с радостным изумлением встретила дорогих гостей.
– А я уж и не чаяла вас увидеть когда-нибудь! Вот счастье-то мне! Думала, зря уха пропадет. Хоть все Сосново корми! – Тетя Лида расторопно накрывала на стол.
– Лидия Никитишна, боюсь, с ухой мы справимся сами, без сосновских. Только ею и бредим весь день! – сказал Андрей, с комфортом располагаясь за столом. Он откинулся на стуле, водрузил одну руку на спинку, а второй бессовестно прихватил Надино бедро.
– Ну да, ну да, – покивала Никитишна и захохотала, зыркнув на «молодых».
Надя Андрееву руку с бедра стряхнула, и он устроил ее на коленке ныряльщицы.
Она, покраснев, состроила ему «страшные» глаза. Он руку убрал, сообщив:
– Говорят, что желтые глаза бывают у самых своенравных и коварных кошек.
– Это ты сейчас придумал?! – рассердилась Надя.
– Черт его знает! Может, и сейчас, – с легкостью согласился Андрей и принял из рук Никитишны тарелку.
– Как же пахнет-то! Боже, это можно считать еще одной наградой за все испытания прошедших суток.
– Ты про вчера или про сегодня? – продолжала нападать Надя.
– Так, когда я ем, я глух и нем, все, ешь! – шикнула на нее Никитишна, подавая тарелку.
Надя попробовала уху и, заурчав, принялась со страшной скоростью работать ложкой.
Андрей переглянулся с хозяйкой. Она с улыбкой покачала головой, любуясь красивой парой, от которой будто искры разлетались по всей зале. Хоть печку растапливай.
А потом они сидели-вечеряли в садике, под старой согнутой грушей, усыпанной мелкими зелеными плодами, и слушали рассказы Никитишны. Она помнила Пушкиногорье с конца войны. С того времени, когда жила с мамой и тремя старшими братиками в землянке. Вырыта она была ее матерью на месте нынешнего дома. Немцы, уходя отсюда, оставили после себя заминированную пустыню. Все спалили, взорвали, испоганили.
– Мне-то четыре годика было. Я ж только выгляжу бодренькой, а родилась тю-у когда, накануне войны, в сорок первом… Так вот, помню, как мама кормила меня и братьев какой-то зеленой кашей. Мама называла ее «немецкой». Фрицы случайно оставили мешок зерна, драпая отсюда. И только когда я выросла, то поняла, из чего мы кашу-то ели. Благодаря чему не померли от голода. Ни за что не догадаетесь!
Никитишна лукаво посмотрела на гостей.
– Из гороха? – спросила Надя.
– Твоя версия, Андрей! – рассмеялась хозяйка.
– Ну, не знаю… Из плесневелого овса.
– Мимо! Из кофе, детки! Из необжаренных кофейных зерен.
Лицо тети Лиды сияло торжеством.
– И какой же у каши был вкус?! – воскликнула Надя.
– Да замазка замазкой! Но все лучше, чем у кулеша из мерзлых картофельных очисток. Да…
Тетя Лида вздохнула.
Помолчали, глядя на горделиво вышагивающего вдоль курятника петуха.
– А отец ваш, Лидия Никитична? – спросил Андрей.
– Погиб. Под Москвой. А мама в сорок седьмом умерла… Нас тетка воспитывала. Средний братик тоже умер следом за мамой.
Никитишна покивала, глядя вперед, за калитку. Будто здоровалась с видимыми только ей гостями.
– Да, время лечит. Но не дает забыть. Не дает! – вздохнула она.
Андрей вдруг поднялся и отошел от скамьи к кустам крыжовника. Спина его была напряжена, движения скованны.
Поднялись и женщины.
– Загостился я у вас, Лидия Никитична! – повернулся он к хозяйке. – А нам с Надеждой завтра ранняя дорога. Спасибо вам, спасибо за все…
Он с силой обнял тетю Лиду. Надя видела, что губы его крепко сжаты, на щеках проступили желваки. Тетя Лида расцеловала Андрея и перекрестила.
Когда он обратился к Наде, глаза его были чужими, темными. Он будто смотрел сквозь ныряльщицу, думая о своем.
– Выспись, Надежда. В семь я заеду. Пока…
Он кивнул, едва улыбнувшись. Наде казалось, что он тяготится ее вопрошающего и зовущего взгляда.
Она пролепетала: «Ну, пока», – и пошла за рыбаком к «уазику».
Андрей, не оборачиваясь, сел в машину. Затарахтел мотор, и он уехал, с силой газанув.
– Что, Надюш, почаевничаем? – спросила тетя Лида, когда Надя вошла в дом.
– Да не хочется что-то…
– Надюш, да ты не расстраивайся! Он мужик хороший, но с характером. Будь здоров с каким характером. Я сразу поняла. Но влюбле-ен в тебя! Надь, да ты чего?
Надя отвернулась, стараясь незаметно смахнуть слезы.
Тетя Лида обняла ее.
– Все я напридумывала, теть Лид. Просто… как-то навалилось все сразу. Развод, нелады с работой. А рыбак… Рыбак жену любит. Она погибла. Господи, она такая красивая, гордая на фотографии! Куда мне… – Надя закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали.
– Ох ты боже ж мой… Еще я, дура старая, всех покойничков своих припомнила. Царствие им небесное.
Никитишна размашисто перекрестилась.
Надя отошла от нее, села к столу.
– Что ни делается, дочур, все к лучшему. У тебя еще мужиков этих будет, и-и! Только калибруй: направо-налево, направо…
– Да не надо мне мужиков! Мне один нужен. Этот вот, сказочный! – крикнула Надя сквозь рыдания.
– Так и будет! Вот увидишь, все управится. Ты не тушуйся только и свой характер держи. Во как держи! – Тетя Лида сжала кулак. И потрясла им перед Надиным носом. Рука у нее была сухенькая, натруженная.
– Да! Это вы правы, теть Лида. Характер. Это вы правы…
Надя вытерла щеки, высморкалась, достав платочек из кармашка платья, и насупилась, засверкав медовыми, а вовсе не желтыми, как полагали некоторые, глазами.
Уснула она под утро, наревевшись в подушку. Ей снился Андрей. Он стоял у окна, на котором ветер трепал желтую занавеску, нехотя поворачивал к Наде свое совершенное лицо и смотрел строго, холодно. Глаза его были черны.
Никитишна разбудила Надежду в половине седьмого. Наскоро умывшись и припудрив отекшее от слез лицо, Надя попыталась вытянуть волосы. Получилось не очень, но все же лучше, чем «взрыв на макаронной фабрике», с которым она проходила вчерашний день, попав под дождь с рыбаком, до которого новой Наде не было никакого дела.
«Да, развлечение удалось на славу, но пора и за ум браться. Искать работу, повышать самооценку и вообще «держать фасон».
Самовнушение давалось Наде с трудом. Голова раскалывалась от двухдневного недосыпа, сердце щемило от горького чувства обиды на Андрея, сбежавшего так подло и трусливо.
«Никто не смеет меня унижать! Никто не смеет пренебрегать. Никто, никогда», – стиснув зубы, шептала Надя. Восстановив в себе гордость и достоинство неприступной княжны, Надя села пить чай, организованный Никитишной.
– Кашу ешь обязательно! Дорога дальняя. Я вам с собой кой-чего собрала.
– Спасибо, теть Лида. Но ничего в меня не лезет, кроме чая. А рыбак, который совсем не рыбак, а хозяин холдинга, видите ли, наверняка будет смаковать фуа-гра в каком-нибудь закрытом вип-ресторане.
– Ох, Надюша, не нравится мне твой настрой, – озабоченно посмотрела Никитишна на раздухарившуюся Надежду.
Не успела Надя покончить с чаем, как услышала шуршание шин по грунтовке. «Тра-та-та-та!» – застучало в висках. Щеки Надежды загорелись. Она ждала звука клаксона.
«Ни за что не побегу! И сумки пускай мои выносит холдинг!»
Никитишна кинулась к двери. На пороге появился Андрей. Он был в сногсшибательном светло-сером костюме и галстуке. Надя сразу увидела, что под глазами рыбака залегли резкие тени. Лицо его было бледным. Даже загар не спасал. Видимо, и он провел почти бессонную ночь. Впрочем, Андрей, поздоровавшись с Никитишной, крикнул как ни в чем не бывало:
– Привет, Надежда! Уже в боевой готовности? Отменно, как скажет дядь Леха.
– Привет, Андрей, – спокойно улыбнулась ему Надя и отхлебнула из чашки.
Она была в джинсах и обтягивающем топе на лямках. Пусть полюбуется на «такие красивые руки, которых в жизни не видал».
– Вынеси, пожалуйста, мои сумки, пока я чай допью, – держала форс «княжна».
– Конечно-конечно, – хохотнув, расшаркался Андрей и взял ее сумки, стоящие посередине залы, у печки.
Никитишна с горящими глазами погрозила Наде кулаком, мол, так держать, дочура! Тепло простившись с ней, Надя вышла из дома и… остолбенела. Золотистый акулоподобный «Бентли» сверкал на солнце, будто исполинская рыба, оказавшаяся по волшебному велению на пыльном проселке.
– Надь… – Андрей взял ныряльщицу за локоть, отвел в сторону. – Ты не обижайся на меня, что так вчера получилось. Мне нужно было остаться одному…
Надежда наслаждалась его неловкостью.
– Жизнь моя в последнее время состоит из одних проблем. Очень непростая ситуация в бизнесе… Словом, нужно было принимать решения, звонить, кое-что выяснять. И еще. Моя сбритая борода, моя срочная поездка в Москву, мое желание… работать – это все благодаря нашей встрече. – Надя с радостным изумлением смотрела в его васильковые глаза. – Да. Это так. Но… ты не торопи меня. Только не торопи.
– Да не тороплю я, Андрей! Я просто… живу. Живу и знаю, что ты есть. И это… счастье.
Он сжал ее руку и повел к машине.
Из-за руля вышел респектабельный юнец в темном костюме. Лицо его было непроницаемо.
Он вежливо поздоровался с Надей и распахнул перед ней заднюю дверцу. Андрей сел вперед.
– Андрей Ильич? – с удивлением посмотрел на него юнец.
– Нормально, Игорь, нормально. Поедем так.
– Но…
– Я хочу ехать на переднем сиденье! Мне нужно поработать. Трогай! – властно сказал этот невозможный холдинг, и машина покатила от дома Никитишны.
Надя обернулась. Тетя Лида махала им вслед.
– Маме твоей я позвонил. Все в порядке, – сказал Андрей, оторвавшись на миг от бумаг, и зашуршал ими снова.
«Понятно, почему он не хочет ехать со мной рядом. Тут руки, плечи, декольте – конечно, не пошуршишь толком, – самодовольно подумала Надя, любуясь черными волосами Андрея – блестящими, лежащими волосок к волоску. Она закрыла глаза в блаженной истоме. – Все хорошо. Все только начинается…»
Его окрик заставил ее вздрогнуть:
– Пристегнись! Немедленно пристегнись! – Рыбак повернул к ней лицо и сверкал грозными очами.
– Я сзади сроду не пристегивалась, – робко возразила Надежда.
– Немедленно, – тихо сказал он, сжав губы.
Надя судорожно схватилась за ремень. Салон «Бентли» казался ей обитым кожей будуаром, в котором хорошо бы было растянуться, подложив пару подушек под голову. А лучше – перетащить сюда этого причесанного, разодетого, надушенного рыбака и сорвать с него галстук, и запустить руку под рубашку, коснуться груди, уткнуться в жесткое плечо, и еще…
– Александра Витальевна, что за фантасмагорические цифры вы мне тут демонстрируете? – вклинился в ее грезы окрик господина холдинга. Он говорил по айфону, одновременно успевая управляться с огромным ноутбуком. – И что, что второй квартал только закончился? Мы идем по «Регате» с опережением на полтора месяца минимум! Минимум! Или уже не идем?! Бетономешалки у вас там заклинило?.. Так, так… Да мы только по летней скидке продали тридцать две квартиры в зоне «Б»! При чем тут зона «Б»?!
На протяжении часа Надя выслушивала эти разговоры про зоны, «Регаты», «Комфорт-парки» и прочие комплексы, инфраструктуры, рекреационные составляющие, паркинги и апартаменты, которые, оказывается, вовсе не квартиры, а что-то другое. И все это ее хваткий рыбак проектировал, пусконалаживал, возводил, продавал, рекламировал, сдавал госкомиссиям, и главное, он принимал решения. Принимал, принимал, принимал…
Цифры, имена, названия, термины и крепкие слова роем летали вокруг ошалевшей от этого ритма, напора и знания Надежды.
«Господи, я никогда не смогу быть такой сильной и умной. А другой женщине рядом с ним не выжить. Нет…»
Она закрыла глаза, чтобы не видеть бешеного движения пролетавших мимо лесов и полей, которые сливались в смазанную, напоминавшую штрих-код картинку. Непроницаемый Игорь обгонял фуры и едва ползущие, как казалось Наде, попутные машины. Впрочем, иногда водитель резко притормаживал. И тогда Надя замечала, как они проезжают мимо полицейской машины, стоящей на обочине.
– Ну, в принципе не так критично, – высказался Андрей, захлопывая, наконец, ноутбук. – Почти три часа в дороге. Не хочешь размяться, Надь? Или еще потерпишь? Скоро мы подъедем к кафе – перекусим.
«Ах, ну да, фуа-гра зовет», – подумала Надя первая.
Через полчаса они подъехали к большой стоянке с заправкой, магазинчиками и двухэтажным кирпичным домом. В нем располагались гостиница и ресторан.
Едва они вошли в просторный зал, оформленный в стиле кантри – дерево, чугунки на массивных полках, скатерти в подсолнухах, барная стойка, имитирующая плетень, как к ним подлетел невысокий улыбчивый мужчина с джигитскими усами.
– Здравствуйте, дорогой Андрей Ильич, ожидаем, с радостью ожидаем! Прошу наверх, прошу! – Он говорил нараспев, с сильным восточным акцентом. – Задержитесь, отдохнете или?.. – Джигит с подобострастной улыбкой смотрел то на рыбака, то на его спутницу.
– Нет, Роман, времени в обрез, – ответил Андрей, стремительно поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж. Здесь находился маленький уютный зальчик с мягкими креслами и небольшими столиками.
Надя принялась листать меню.
«На цены я, конечно, смотреть не собираюсь. Только что-то никакого фуа-гра…»
– У них отличные шашлыки, – прервал ее изыскания Андрей, прихлебывая воду из высокого стакана.
– Ну, давай шашлык. А Игорь что, есть не будет? – спросила Надя, откидываясь на кресле.
– Почему? Он уже обедает.
«Ах, конечно, обслуга занимает полагающееся ей место внизу», – съязвила противная недоуволенная Бессонова.
Андрей был задумчив, смотрел сосредоточенно на корзинку с лавашом.
– Слушай, а что за проблемы у тебя с работой?
– Проблемы не с работой, а со мной. Упустила в свое время шанс, потратила несколько лет на секретарскую должность. Казалось, семья важнее. Казалось…
Андрей посмотрел на нее внимательно. Взгляд его был непроницаем.
Надя встряхнулась:
– Но я сдаваться не собираюсь! Я решу свои проблемы в ближайшее время. Обязательно решу!
– Ясно, – вздохнул рыбак.
Улыбчивая безмолвная официантка принесла шашлыки, зелень и сыр.
Роман, будто фокусник, вдруг материализовался у стола с бутылкой красного вина, начал разливать его по бокалам.
– Нет-нет, я не хочу, спасибо, – заартачилась Надя.
– Это грузинский ресторан. Тут от хозяйского вина не отказываются, – улыбнулся Андрей.
Впрочем, сам он за время трапезы сделал лишь пару глотков из бокала.
Надя, расправившись с мясом, которое и вправду оказалось бесподобным, осмелилась спросить:
– Андрюша, прости и не отвечай, если… А что произошло с Ингой?
Рыбак помолчал, выстукивая черенком ножа по столу быстрый ритм. Когда он заговорил, голос его был тих и бесстрастен:
– Жена разбилась на машине. Она ехала в Петербург по делам нашей фирмы. Водитель был опытный, но при обгоне машину закрутило – гололед был страшенный… Машина упала в карьер, на камни. Мгновенная смерть… Две смерти.
Андрей отложил нож, оперся локтями о стол. На Надю он не смотрел – рассматривал ветку кинзы.
– С тех пор ты не можешь работать и… жить, – еле слышно произнесла Надежда.
Андрей поднял на нее… чернющие глаза. У Нади вспотели ладони и она вдруг поняла, что глаза меняют цвет в зависимости от его состояния. Уж лучше бы он крикнул или ударил кулаком по столу.
– Почти. Почти не могу…
До Москвы неслись без остановок. Андрей то и дело посматривал на часы. Наде казалось, что он забыл о ее существовании.
Она задремала. Очнулась, когда машина съезжала с трассы к знакомому кварталу.
– Да, Галина Викторовна, через пять минут будем у вас, – услышала Надя голос Андрея, отвечавшего на звонок.
«Без опеки – ни шагу! С этим пора что-то делать!» – рассердилась Надежда.
Галина Викторовна стояла у подъезда с Микки. Выглядела она настороженной и торжественной. «Держала фасон» в отличие от пса, который кинулся в восторге сначала к Наде, а потом и к рыбаку.
– Вот это боец!
Андрей присел и погладил «кавалера со знаком качества». Тот лизнул его в подбородок. Признал.
– Дядь Сани с хлебом-солью и Машки с красной ленточкой поблизости нет? – сквозь зубы сказала Надя, целуя матушку.
Галина Викторовна зыркнула наверх, на окна дома.
Конечно, дядя Саня маячил на балконе.
Непроницаемый Игорь, доставив сумки к подъезду, стоял возле них, ожидая дальнейших указаний.
– Спасибо, Андрей Ильич, что подвезли Надюшу. Подниметесь, кофейку выпьете? – радушно жала руку Андрея мама.
– Спасибо, но некогда. Надо быть на работе через полчаса.
– Да, понимаю. Работа, работа… – улыбалась мама, сверкая медовыми очами.
Андрей кивнул Игорю, и тот, подхватив сумки, последовал за Галиной Викторовной и Микки в подъезд.
– Всё, жизнь по часам и секундам? – спросила Надя, когда они остались одни.
Андрей развел руками. Он был неправдоподобно красив и… холоден. Где-то там, под этой лощеной оболочкой, исчез, растворился милый и родной рыбак. А может, его и не было вовсе?
– Диктуй свой номер. Я позвоню. Я САМ позвоню, когда появится возможность.
Андрей достал айфон. Надя продиктовала номер.
– Андрюша, я… спасибо, что открыл мне Пушкиногорье. И вообще…
– Ныряльщица, – засмеялся Андрей, который снова на миг превратился в рыбака. – Ничего-то мы не успели с тобой посмотреть. Надо будет составить программу посолидней для следующего раза. Начать, конечно, с Онегинской скамьи, на которой ты еще только собираешься объясниться мне в любви, потом…
Надежда залилась краской, оглохла и ослепла.
«Он слышал мой бредовый разговор с мамой! Ужас! Жуть! Хорошо бы умереть прямо сейчас. Может, подавиться водой?»
Надя выхватила из сумки, болтающейся на плече, бутылку минералки.
– Надь, ты не слушаешь!
– Как это не слушаю? Аллея Керн, регулярный парк Ганнибалов и эта, Савкина горка… – залопотала Надя. Вода в качестве кардинального средства избавления от позора не сработала.
Игорь уже садился за руль. Андрей, поскучнев, пожал Надину руку и решительно пошел к «Бентли». Видимо, он никогда не оборачивался, попрощавшись.
Надя ждала весь вечер. Ждала весь следующий день.
– Ну, позвони ему сама, мамочка! Бабушка же звонила. Когда человек волнуется за кого-то, он может узнать, все ли в порядке, – сказала Маша.
Она сидела на диване рядом с Надеждой, которая уже сутки лежала, таращась в потолок. Из кухни пришла мама.
– Ни за что не позвоню, – произнесла Надя, не шелохнувшись.
– Да-да, ни в коем случае! Звонить нельзя. У них холдинги, а у нас гордость. И своя жизнь, – категорично высказалась Галина Викторовна.
– У дяди Сани в конторе место есть в договорном отделе. Может, попробовать туда? – спросила она деловито.
– Можно и туда, – равнодушно сказала Надя.
– Мне отец звонил. Хочет встретиться, – буркнула Маша.
– Встречайся, – безучастно сказала Надя.
– Доча, ты давай-ка соберись и выкини из головы… Маш, пойди-ка ты прогуляйся, дай нам с матерью поговорить! – цыкнула она вдруг на внучку.
– Да пожалуйста, – надулась та и, схватив развалившегося на диване Микки, который недовольно тявкнул, вышла из комнаты.
– Надя, о Машке подумай! Девчонке пятнадцать лет, а она только и делает, что наблюдает материны любовные страдания. Выкини из головы все фантазии! Ну, было. Красиво, сказочно. Но какое это может иметь продолжение? Где ты и где он? Ты же ничего не знаешь об этом человеке. Вдовец, да, понятно. Так там невест уже целый хвост! Он еще и красив как бог. Или дьявол, – сокрушенно покивала головой мама.
– Плевать на невест! Я чувствую, что он влюблен. Я верю ему. Я буду ждать, – сказала Надя, сверля взглядом потолок.
У Галины Викторовны заныло сердце. Сердце, предчувствующее беду…
Полина наконец смогла прорваться в кабинет Булавина.
– Андрюша, слава богу! Хоть взглянуть на тебя!
Она шла к его столу, протягивая руки. Роскошные рыжие волосы, призывные глаза, широкий чувственный рот, фигурка статуэтки. Сотрудница проектного отдела была хороша, как голливудская дива. И очень молода. Не больше двадцати пяти лет.
– Привет, Поль! Я не разгребу эти завалы за месяц. Все страшно запущено, страшно! И ваш Суняев просто жучила. На послезавтра я назначил совещание по Питеру, устрою вам всем головомойку. Ничего в мое отсутствие не сделали!
Андрей демонстративно копался в бумагах. Полина опустила руки, замерла у огромного стола, на котором стоял белоснежный макет нового высотного комплекса.
Она видела, что Андрей прячет от нее глаза. И этот деловитый лепет… Что могло произойти?
– Андрюша, я истосковалась тут совершенно! – Она подошла к нему, попыталась обнять.
– Поля, сейчас не нужно… Дверь открыта, и потом…
Он так и не посмотрел на нее.
– Понятно, депрессия усугубилась, – отстранилась Полина. – А все потому, что ты умчался от меня. «С любимыми, Булавин, не расставайтесь».
Андрей поморщился.
– Завтра полгода? – спросила она.
– Да.
Он отошел к окну, сунув руки в карманы брюк. Садовое кольцо стояло мертво. Не поток машин, а какая-то стальная удавка…
– Я обязательно поеду с тобой на кладбище. Я не брошу тебя, Андрюша!
– Спасибо, Поля. Но я буду с родителями Инги.
– Ну, тогда вечером? Вечером мы, наконец, увидимся?! – Полина больше не могла сдерживаться. Она была обескуражена, убита этой ледяной встречей.
Он пожал плечом.
– Я должен быть с родителями Инги.
Ожил селектор, секретарша что-то заговорила, и Андрей кинулся ей отвечать, будто спасаясь от тягостного разговора с Полиной. Она молча вышла.
Ответив секретарю, Булавин рухнул в кресло.
Он чувствовал себя беспомощной щепкой, которая металась в неумолимом водовороте. После смерти Инги нашлось множество утешителей. Какие-то дальние приятели замучивали сочувствием, пытаясь втереться в доверие бизнесмена. Женщины – хорошие, прекрасные и, возможно, вполне искренние – пытались брать над ним шефство, опекать. Все они на что-то надеялись. Булавин оборонялся, вежливо отшучивался, грубо одергивал, равнодушно молчал.
Полина стояла особняком. Она нравилась ему. Он заметил ее еще тогда, два года назад, когда начальник проектного отдела привел «молодого и толкового специалиста» в его фирму. У специалиста имелись безукоризненные ноги, притягательная улыбка, добрый нрав и дельные мозги. Все это Андрей отметил и… забыл. Полина напомнила о себе после смерти жены. Не то чтобы она навязывалась. Получилось все вроде бы случайно. Какая-то встреча в коридоре, ее приход с чертежами в кабинет, безмолвное рукопожатие…
Андрей встречался с ней нечасто. Будто позволял себе краткое сладостное забытье. И все было мило, легко и как-то… понарошку. Они оба будто принимали правила игры, в которой тон задавала Полина. Нежная, искусная, щебетавшая о дружбе… Но Андрей чувствовал, что рано или поздно все придет к логическому и бесповоротному концу. Игра будет кончена. Или станет жизнью.
«С любимыми не расставайтесь». Она написала уже свой финал. Она, Полина!
Андрей посмотрел на айфон.
«Ныряльщица… Еще одна игра? Черт знает что творится с этим сердцем! Ноет и ноет. Как она, что? Сидит небось с телефоном в руке… Смешная и беспомощная. Совершенные руки, высокая грудь, кошачьи глаза – то растерянные, то зовущие, жадные… А впрочем, что-то есть в ней жалкое. Какое-то вечное извинение за то, что она такая, какая есть: без серьезного дела, без мужа, без требования от жизни большего… Что так влечет к ней, почему?… Надежда. На-де-жда… Скамья, река, солнце. Как теперь мое Пушкиногорье будет без нее? Никак… Никак не будет. Как моя Москва, мое дело, беспросветные дни и ночи без Инги? Время лечит. Но не дает забыть».
Он полностью погрузился в дела, но, видимо, какая-то неосознанная работа происходила в его душе все это время. Возвращаясь ночью из офиса домой, он вдруг с облегчением принял единственно возможное решение.
Он должен, он хочет побыть завтра с Ингой и близкими.
А потом… потом он встретится с ныряльщицей и скажет ей, что жить без нее не может. Не может, и все!
Галина Викторовна силком впихнула в Надежду бульон и заставила одеваться.
– Отправишься со мной на рынок! Перцы дешевые пошли – будем лечо варганить. Хватит уже бездельничать. Хоть руки займешь, – категорично сказала мать. – И голову в порядок приведи!
Надя безропотно поплелась в ванную, взялась за плойку.
Вдруг мама распахнула дверь, тряся телефоном.
За два дня Надя не оставляла свой мобильный ни на минуту.
Конечно, он зазвонил, когда она распрощалась с надеждой на ЕГО звонок и оставила аппаратик на подушке в спальне.
– Он! Скорее!
Надя нажала кнопку. Руки ее дрожали.
Мама выскочила из ванной и закрыла дверь, приникнув к ней с обратной стороны.
– Да…
– Надя? Это Андрей, здравствуй…
– Привет, – выдохнула она.
– Ты как там? Я… не вовремя?
– Да нет, конечно, вовремя!
– Ну хорошо… У меня сегодня вроде спокойный вечер получается. Ты что после восьми делаешь? Можем встретиться.
«Господи, да он волнуется! Да он волнуется не меньше моего!» – поняла Надежда, и ее охватило такое ликование, что, казалось, сердце, не приученное к этой зашкаливающей радости, вылетит или остановится от перегрузки.
– Да, конечно! Я так ждала твоего звонка, Андрюша…
«Он улыбается. Он точно улыбается! И говорит с трудом».
– Ну, тогда я пришлю за тобой Игоря? Приедешь ко мне?
Надя вдруг притихла.
– Але, ныряльщица моя! Ты там где?
– Я тут. Я тут, рыбак.
– Я – рыбак?! – удивился он.
– Конечно, – вздохнула Надя. – Только знаешь, лучше приезжай ты ко мне.
Она представила, как золотистый «Бентли» привезет ее на какую-нибудь Рублевку, или Новую Ригу, или что там еще может оказаться?! Смоленка, Цветной бульвар, Тверская? Евроремонт, эксклюзивная мебель, фотографии… Инга! Там – зона чужого благополучия, незыблемая территория женщины, которую Андрей Булавин любил. Или все еще любит? На эту территорию ныряльщица не хотела и не могла вторгаться. Она должна была построить с рыбаком СВОЕ пространство. Занять в его жизни СВОЕ место. Или вовсе забыть о надежде на счастье.
– К тебе? – изумился Андрей.
– Да, на Университетский.
– Ну хорошо. Только мне придется заехать домой, взять кое-что для работы на завтра. Или… ты собираешься меня выставить в двадцать три ноль-ноль? – Он нервно усмехнулся, явно смущаясь.
Надя чувствовала себя королевой положения. Это была полная победа новой Бессоновой. Нет, к дьяволу эту фамилию! Она – Надежда Кольцова, княжна!
– Нет, Андрюша. Я не собираюсь тебя выставлять. Я собираюсь с тобой жить.
– Отме-енно, – захохотал рыбак. – И, знаешь, в принципе я не против.
Надя залилась краской. Но тут же смогла взять себя в руки.
– Да, фуа-гра захватывать не обязательно. Уж как-нибудь накормлю тебя чем бог пошлет, – распорядилась Надежда.
– Надька, ты какая-то странная, ей-богу. Это Москва так на тебя действует? – Лощеный холдинг был совершенно сбит с толку. – Ладно, говори адрес. Постараюсь в полдесятого приехать.
И он приехал. Стрелки часов подползали к десяти.
Надежда кинулась к нему, обвила руками, не дав выпустить из рук портфеля.
Портфель все же ухнул на пол, и Андрей на миг оторвался от ее губ, пробормотал:
– У Игоря нервный припадок. Я заставил его ехать по встречке. Не мог больше ждать.
– Андрюша, родной, любимый мой…
Городской телефон трезвонил и трезвонил. Надя оторвала щеку от груди Андрея. Он спал, закинув руки за голову. Надежда, осторожно встав, взяла со столика мобильный. Без пяти час… Кто это названивает? Мама? Пьяный Бессонов? Упаси бог.
Телефон не утихал. Надя вбежала в кухню, схватила трубку.
– Але, Надежда, ты?! Ну, слава богу, ты не сменила адрес! Я уж не надеялся тебя разыскать.
– Павел Михайлович?! – Надя опешила, услышав голос шефа.
– Да, вот представь себе! Слушай, ночь-полночь, я понимаю, но у меня катастрофа. Ты еще ищешь работу?
– Да, ищу.
– Ну и отлично! Моя секретарша умотала на ПМЖ в Канаду. С каким-то местным торгашом. И, щучка, только в последний день поставила в известность. Можешь себе представить?! Дел невпроворот, рассчитывать на чужого человека не могу, офис без надзора! Кошмар, кошмар! Давай, Бессонова, к девяти лети ко мне пулей – будешь в дела входить.
– Ой, как все неожиданно…
– Так ты что, размышляешь? – угрожающе взвизгнул Сумбовский.
«Лови момент, разиня!» – рявкнула в голове новая Надежда.
– Да, конечно, Павел Михайлович, в девять ноль-ноль я у вас.
– Ну вот так бы сразу. Некогда спать, Бессонова! Некогда! Жду!
В ухо Надежде полетели гудки.
Когда она прокралась в спальню и юркнула под теплый бок к Андрею, он, обняв ее, проворчал:
– Даже я не позволяю тревожить себя ночами. Только в случае стихийных бедствий. Чего, тьфу-тьфу, не случалось.
– Андрюшка, в моей жизни, кажется, наступило время чудес. Мой бывший шеф – адвокат предложил мне работу. Завтра с утра пораньше надо быть в офисе. Это… это просто невообразимо!
– Пфф, – помотал головой Андрей.
– Я, может, тебе и получше хотел работу предложить. Поехали завтра ко мне в юридический отдел.
Надя притихла.
– А почему ты уверен, что я справлюсь?
– А я не уверен. Я к тебе присмотрюсь. И ты оценишь свои силы. Не юридический, так что-нибудь еще придумаем. Женщина… МОЯ женщина должна иметь дело. Домострой – не по мне. Бытовуха деморализует.
Надя уткнула нос в его жаркую шею, еле слышно прошептала:
– А я – твоя женщина?
Кажется, он молчал целую вечность.
– Конечно. Я. Тебя. Люблю. – Он с силой, до боли сжал ее плечо. – Верь мне, Надя. Верь.
– Я верю, рыбак… Я хочу верить. Но меня измучил один вопрос. Андрей, скажи мне правду!
Она подняла голову, пытаясь заглянуть в его глаза, блестевшие в темноте.
– После смерти Инги у тебя был… была?..
– Женщина? – Он выпустил ее плечо, прикрыл глаза.
– Женщина – была. Любви – не было.
Он, резко вздохнув, отвернулся к стене. Спросил едва слышно:
– Когда у вас развод?
Надя подняла голову.
– Через три недели, восьмого августа… Но это пустая формальность. Даже наше присутствие не требуется. Взаимная договоренность, претензий нет.
Андрей не шелохнулся.
Надя снова приникла к его плечу. От горячей кожи Андрея исходил тонкий родной запах. В нем будто угадывались жар и свежесть пушкиногорского поля, травы.
– А как к вашему решению разводиться отнеслась дочка?
– Маша? С пониманием… Она любит меня. С отцом у нее всегда были отношения не очень. Он все больше нравоучения читал. Побухтит, и вроде галочка в воспитательном процессе поставлена. Послушай!
Она попыталась повернуть его к себе, заглянуть в глаза. Он мягко отстранил ее руку.
– Андрей, ты… мне не веришь?
– Ты замужем, Надя. Ты прожила с этим человеком много лет, любила его. И, главное, решение принял он. А ты согласилась. Решение все еще можно изменить.
Андрей повернулся на спину, уставился в потолок. В сумраке Надя видела его точеный профиль. Красивый, как у бога.
– Нет, Андрей! Нет! Мне никто не нужен, кроме тебя. Я… ждала тебя всю жизнь.
Она откинулась на подушку. К ее горлу подступил комок.
– Ладно! – вдруг тяжело вздохнул Андрей. – Поживем – увидим. – И вдруг спросил громким деловитым голосом: —Так что, едем с утра ко мне на работу?
– Ой, Андрюша, к шефу я в любом случае завтра съезжу, а там посмотрим. – И тут Надя резко села. – А если ты меня… разлюбишь? И выкинешь из своего жуткого холдинга?
– Вот маета-то на мою голову среди ночи, – проворчал Андрей.
– Нет, ты не ответил!
Надежда взбила под спиной подушку.
– Ныряльщица! Чтобы я больше таких глупых вопросов не слышал. Фух, совсем разгуляла меня. А мне день пахать, а вечером в Питер лететь. И там еще…
– Андрюшечка, а ты надолго в Питер? Я думала, мы завтра будем вместе.
– Надь, да будем вместе, будем! Но ты привыкай к моему ритму-то. Я и за час планы изменить могу. Надо лететь – полечу. Надо – до четырех утра в конторе буду торчать, а к шести на объект поеду. Всякое бывает.
– Ну ладно, спи, спи…
Надежда обхватила его, уткнулась носом в плечо. Через пять минут его рука, обнимавшая ее спину, стала подрагивать, тяжелеть.
Надя боялась шелохнуться, чтобы не потревожить его сон. Кажется, она так и не смогла заснуть в эту ночь.
С семи утра у Андрея начались звонки. Надя слушала его резкие реплики, пока варила кофе, суетилась с яичницей и бутербродами, украдкой протирала его ботинки, подавала пиджак в коридоре.
– Ты что не поторапливаешься? Мне пора рвать когти. Игорь подъехал.
– Я сама, Андрей, сама доберусь.
– Ну ладно, позвоню перед отлетом! – Он чмокнул ее в щеку так, будто привык проделывать это каждое утро.
– А когда ты прилетаешь?
– Дня два мне придется там побыть. Все, Надь, позвоню.
Она закрыла за ним дверь и в изнеможении привалилась к ней.
«Все это так необыкновенно, что просто не может быть правдой».
Надя чуть не опоздала в офис. Сумбовский уже ждал ее в приемной.
– О! Слава богу, явилась! Давай, Бессонова, разгребай тут залежи. Ирка была страшной неряхой. Как только покажется господин Фруктин – сразу его ко мне! И улыбку, улыбку нацепи.
– А… заявление?
– Да само собой! Давай, катай заявление о приеме на работу.
– Какой оклад указывать? – настырничала Надя, выдвигая ящики захламленного стола.
Да уж, Ирку и вправду нельзя было назвать аккуратисткой.
– Это я не помню! – отмахнулся шеф. – Разберемся с этой ерундой сегодня.
Сумбовский схватился за звонящий мобильный телефон и скрылся в своем кабинете.
«Вот старый лис. Потянет время, а через неделю заявит, что Надежда ему не подходит. И появится тут новая Ирка… – думала Надя, вынимая рыхлые папки из ящика. – Конечно, Андрей мне пропасть не даст. Но все это как-то неправильно… Похоже на атаку по всем фронтам».
До пяти она копалась в документах, отвечала на звонки, принимала посетителей. Прусс то и дело проплывала мимо нее с презрительной гримасой.
– Что, не справляешься? – спросила Кинг-Конг, заглянув в приемную перед уходом.
– Почему? Все отлично, – сказала Надя, переставляя папки на полках в удобном порядке.
– Физиономия у тебя какая-то перекошенная. Ты, Надежда, особо тут рвение не изображай. Наш лысик этого все равно не оценит. Сама знаешь. Для него люди – мусор.
Надя пожала плечом.
«Что это она так со мной откровенничает? Испытывает на прочность?»
– Ну ладно, пока, до завтра! – фыркнула адвокатша и покинула приемную.
Надя не могла уйти, пока ее не отпустит Сумбовский. А он, похоже, домой не поторапливался. Наконец шеф вылетел из кабинета.
– Чего не уходишь?
– Жду вас.
– Вот это правильно. Молодец, Бессонова! Заявление я твое подписал. Работай как человек.
Сумбовский сунул Наде ее заявление, в котором значился вполне приемлемый оклад.
– Спасибо, Павел Михайлович. А можно я в архивных делах покопаюсь? Руки прямо чешутся! Хочу все вспомнить, во все вникнуть.
Шеф прищурился, сверля Надежду остреньким взглядом.
– Конечно, копайся, если время есть. Да-а, Бессонова, ты изменилась. В лучшую, прямо скажем, сторону.
Он вдруг приблизился к секретарше и прихватил ее за талию, засопел в ухо.
– А похорошела как!
Надя мягко сняла его руку, рассмеялась.
– А у меня любовь, Павел Михайлович.
Сумбовский растянул губы – это у него выражало улыбку.
– Взаимная хоть любовь-то, Бессонова?
– Ох, еще какая взаимная… – вздохнула Надя.
Сумбовский расхохотался, обхватив ручками живот.
– Рассмешила ты меня, Надежда. Ох, не могу… Долго-то не сиди. Беги к любви-то.
– Она в командировке, любовь-то… – покачала головой Надя.
Домой ей идти совершенно не хотелось. Что там делать весь вечер без Андрея? Конечно, стыдно перед Машкой, которая заявила, что ближайшие дни поживет у бабушки. И в самом деле, девчонка только и знает, что проникается материными любовными проблемами. Но что уж теперь?
Так в их семье сложилось.
Надежда взяла с полки дело, которое еще днем отметила как интересное, и расположилась за столом.
«Я все помню. Я могу отлично работать. Уж, во всяком случае, не хуже Кинг-Конга», – думала она, просматривая подшитые в папку документы.
«Боже мой, какая небрежность! Выписки просрочены, договора купли-продажи нет… Да я бы сто раз все перевернула в свою сторону!»
Дверь в приемную была открыта, и Надя услышала, как по коридору кто-то идет, негромко разговаривая.
«Кто бы это мог быть? Контора час как закрыта…»
Раздалось звяканье ключей, и Надя с удивлением услышала голос Кинг-Конга, которая зло говорила, открывая свой кабинет:
– Поверь, Слава, это будет началом его конца. Лелеемая репутация полетит к черту, а может, дело Фруктина вообще добьет нашего лысика. Засиделся, старпер!
Хлопнула дверь. Надя, замершая за столом, отодвинула папку и на цыпочках прошла в коридор. Никого. Она засеменила к кабинету Прусс.
«А если меня застукают?.. Нет! Я услышу шаги, если они пойдут к двери».
Даже уха не пришлось прикладывать – так громко вещала адвокатша:
– Дело об отмывании денег – это не хрен собачий, не тихенькое банкротство. А как здорово ты приплел этого криминального авторитета! Молодец, Славка! Прокурорские будут счастливы.
«Славка – это противный молодчик с обиженным лицом. Он сегодня счел ниже своего достоинства знакомиться с новой секретаршей».
– Нет, ну в самом деле, надоело все делать за него! Могу я устать? И прошляпить кое-какие документики, – говорила Прусс.
– Как бы «кондрат» к нему не наведался прям в зале суда, – высоким голоском заговорил Славик.
– Ну что ж поделать, – хихикнула Кинг-Конг. – «Сгорел человек на работе» – скажем мы. Свечку за упокой поставим. Так, еще раз сверим…
Ее голос приблизился к двери на опасное расстояние. Надя отскочила к приемной, прошмыгнула за стол.
«Господи, да это целый заговор против Сумбовского! Скандальное дело банкира Фруктина! Бедный лысик…»
Надя схватила лист бумаги, начала записывать фразы Кинг-Конга, которые она прекрасно запомнила.
Через десять минут из соседнего кабинета вышли заговорщики.
– Ох, дверь в приемную раскрыта! – сказала Прусс тихим голосом, в котором слышалась паника.
Надя вскочила и протиснулась в крохотную нишу между шкафами.
«Господи, пронеси!» – думала она, покрываясь холодным потом.
– Вот раззява! Ушла и дверь не заперла. Что он взял эту дуру Бессонову?
Кинг-Конг стояла на пороге приемной.
– Пусть дверь открыта! – высказался Славик. – Если завтра Сумбовский придет раньше, а он наверняка прискачет ни свет ни заря, увидит, что все нараспашку.
– И то верно, – хмыкнула Прусс.
Когда звук шагов стих, Надя вылезла из ниши и схватилась за телефон.
«Нужно немедленно посоветоваться с Андреем! Хотя… один мужчина уже говорил, что я не способна ничего решить сама, но тут ведь не о лопнувшей трубе речь».
Надя набрала номер рыбака.
– Да, Надюш, я как раз собирался тебе звонить! – услышала она его радостный голос. – Еду в аэропорт и думаю.
– Обо мне?
– О ком же еще? – рассмеялся он. – Правда, особо помечтать не дают. Дергают. Вот, опять звонят по второй линии.
– Андрюша, у нас тут Кинг-Конг заговор устраивает против лысика. Мне нужно посоветоваться с тобой.
– Надь, я ничего не понимаю в твоей абракадабре. Я тебе перезвоню.
И он отключился.
«Пора следить за речью. В конце концов, косноязычие – это просто непрофессионально», – расстроилась Надя.
Она ждала звонка Андрея весь вечер. Но нет, он так и не перезвонил. Не смог. Когда Надежда попыталась дозвониться сама, аппарат абонента был выключен.
– Да уж, привыкай к ритму… Попробуй-ка привыкни, – сказала Надя, глядя на себя в зеркало. Она стояла в пижаме в ванной, вооружившись зубной щеткой. Пока чистила зубы, приняла решение, что все-таки дождется Андрея, расскажет ему про подлых адвокатишек, и вместе они решат, что делать со всем этим. Благо время терпело. До судебного заседания по делу банкира Фруктина оставалась целая неделя.
Ночью она спала как убитая. Сны ее не одолевали.
Следующий рабочий день пролетел незаметно. Она то и дело поглядывала на часы, будто подгоняла стрелки.
«Быть может, он прилетит к ночи и приедет ко мне. По встречке… Вот ненормальный рыбак! Но как же это все здорово… как же…»
Надя улыбалась и набрасывалась на работу, которая ей так нравилась и получалась у нее споро и легко.
Выйдя на улицу, она решила прогуляться. Изнурительная жара спала, и дышалось легко, радостно. Москва выглядела праздной и уютной. Солнечной, зеленой, свободной! Мальчишки летели на модных самокатах, какие-то солидные дядьки в пестрых и смешных шортах неспешно прогуливались, жуя мороженое, мамаши катили коляски, туристы наводили на особняки свои фотокамеры. Даже машин на Новом Арбате, кажется, было меньше, чем обычно.
Надя дошла до Смоленки. Где-то тут, на Садовом кольце, располагался офис Андрея. «Интересно, как он выглядит? Вдруг мне придется все же уйти от шефа и завоевывать этот пугающий холдинг?» Надя шла и смотрела на подъезды домов, таблички, витрины.
И вдруг она замерла. Остолбенела. Все происходящее показалось ей стоп-кадром из страшного, фантастического фильма. Такое кино она никогда не могла смотреть. Закрывала глаза и затыкала пальцами уши. И говорила себе, что это бред и дьявольская фантазия.
У окна ресторана за столиком сидел… улетевший в Питер Андрей. Напротив него – нестерпимо красивая рыжеволосая девушка. Он держал ее за руку. Картинка вдруг ожила, стала двигаться, как в замедленной съемке. Рука Андрея поднялась, коснулась огненных волос девушки, которая перехватила его руку, прижала к своей щеке, потом к губам…
«Я – у-ми-раю. Меня больше не-ет», – ожил в Надиной голове тягучий, надсадный голос.
Она отшатнулась от окна, пытаясь понять, что нужно делать, чтобы ноги совершили шаг. Еще один. Еще… Она смогла дойти до следующего дома. Все, силы и воля покинули ее. Надя оперлась рукой о стену.
– Вам плохо? – спросил будто сквозь вату чей-то голос.
– Нет. Мне… нет.
Кажется, кто-то отвечал за нее. Чужим, мертвым голосом.
«Я спала. Я проснулась. Я просто спала. Мне снилась река. Кажется, там был еще рыбак и какая-то скамейка… Рыбак говорил – верь мне. Ве-ерь мне… Как пошло. Гадко…»
Она почувствовала спазмы в желудке, горле.
«Вот подворотня. Убежище. Нет солнца».
Ее вырвало. Она смогла дышать. Раскрыла глаза. И вдруг… захохотала.
– Волос! Рыжий волос я стряхнула с его пиджака в коридоре…
Надежда корчилась от хохота. Голуби, облюбовавшие козырек подворотни со стороны двора, резко вспорхнули и кинулись прочь.
Слезы жгли Наде скулы, шею, вымочили воротник блузки. «Пошло… подло… лживо», – гудел в ее голове голосишко из ожившего кошмара.
Трубку все же взяла мама.
– Нет, она не может подойти… Нет, здорова… Нет, я не могу объяснить. Надежда перезвонит, если сможет… Да, она у меня. Нет, я не могу больше с вами говорить.
Мама отбросила Надин телефон и заходила по комнате, потрясая руками.
Галина Викторовна любила «образные выражения», но этим вечером она превзошла себя. Надя с наслаждением слушала мамины витиеватости. Каждая казалась ей пощечиной этому… черноглазому дьяволу из поэтического миража.
– Все, Надь! Все! Я предчувствовала, что этим кончится. Слава богу, в самом начале. Нет, ты можешь себе представить, если бы ты связалась с ним всерьез, надолго?! Рыжие, черные, белые… Бесконечное вранье. Питер-шмитер! Отговорился… Сколько ему лет?
– Тридцать девять.
– Ну вот! Возраст отчаяния. Кризисы, метания, переоценка ценностей и прочая галиматья. Все они пускаются после сорока во все тяжкие. Ищут новых муз для вдохновения. И Бессонов твой такой же.
– Он не мой, он – «моськин». И у него нет холдинга. И даже приличного счета в банке.
Надя взяла из маминой пачки, лежащей на столе, сигарету, прикурила. Ее тут же замутило, и она с отвращением бросила сигарету в пепельницу. Галина Викторовна сигарету подхватила, с силой затянулась.
– Да пошли они со своими банками, бабами, машинами, фирмами! Под ритм его, тля, подстраиваться! Кинг-Конга вышвырнешь из фирмы и сама свой ритм Сумбовскому задашь! Нет, ну ты смотри, он даже Микки голову заморочил. Вдовец-подлец!
Мама расправилась с сигаретой, распластав ее в пепельнице, подошла к кровати, спихнула пса с Надиной подушки.
– Да, о тебе, балбес, речь. Лизал холдинга? Иди теперь на место!
Микки нехотя спрыгнул с кровати и понуро побрел в свое кресло.
Надя вдруг замерла, опершись на стол. Лицо ее было серо, но медовые глаза сверкали. В них была решимость.
– Мам, если выживу, то не то что Кинг-Конга, я самого адвоката дьявола уничтожу!
– Надюш, ну что ты такое говоришь? Что значит – если?
– И еще! – Надя подняла руку, погрозила кому-то длинным, совершенным пальцем. – Я действительно больше не могу жить во лжи. Я отказываюсь принимать ее даже в самом мелком, самом ничтожном, лекарственном количестве! Во спасение, как говорится… И потому никогда и никому больше в этой жизни верить не смогу. Ты и Маша. Все! Два человека отныне населяют для меня эту проклятую землю. Два!
– Да, дочь. Да… И пошли-ка пустырника выпьем.
Надя вдруг рванулась к маме, прижалась к ней всем телом, затряслась. Галина Викторовна стала всхлипывать в унисон с дочкой, гладя ее по волосам, плечам. Из большой комнаты прибежала Маша, обхватила тонкими ручонками маму и бабушку, тоненько завыла. Так они и стояли, плача, пока Микки не охрип от лая и не повалился под ноги родным своим, любимым, отчаявшимся женщинам…
Надежда увидела его машину сразу, как повернула за угол. «Снова картинка фильма, – подумала она. – Арбатский переулок, залитый утренним солнцем, прекрасный мужчина, в растерянности оглядывающийся по сторонам, акулоподобная машина, горящая золотом…»
– Надя, что происходит?! – кинулся к ней Андрей.
Она остановилась, опустила голову. Не могла смотреть в эти васильковые глаза.
«Ложь, ложь… Черные глаза. Черная душа. Черная река. Река, чуть не поглотившая меня».
– Я рано прилетел вчера! К тебе. Весь вечер звонил-звонил… Твоя мама что-то путано отвечала. Ныряльщица! Черт возьми!
Он попытался схватить ее за руку. Она отдернулась, отступила.
– Не надо, Андрей. Нет сил на объяснения! И смысла тоже. Все кончено. Я… ошиблась.
– Что случилось, пока меня не было?! Что? – прокричал он хриплым и… жалким голосом.
Надя усмехнулась, не поднимая глаз, стоя перед ним прямой натянутой струной.
– Ничего. В том-то и дело, что НИЧЕГО не случилось. Просто… я не люблю тебя, рыбак.
Презрение, только презрение слышал он в ее голосе.
И вдруг Надя, вздернув к лицу кулачки, закричала дико, ранено:
– Да, я не люблю тебя, слышишь?! Ты не нужен мне! Я не люблю!!!
Она твердила эти слова, как заклинание, молитву, как спасительное средство от боли и унижения.
Он судорожно схватился за шею.
Счастье, что она не могла видеть его страшных почерневших глаз. Его в бешенстве сжатых губ. Он все же смог заговорить:
– Я предполагал. Я предвидел. Ты… не разводишься с мужем. Ты использовала меня! Ты… Я все понял.
Кажется, поднялся ветер. Хлопнула какая-то дверь. Что-то прошуршало мимо Надежды. Она повернула голову к подъезду офиса. В дверь входила дама в строгом костюме. Она смотрела на Надю как на буйнопомешанную.
Андрей влетел в проектный отдел с криком:
– Где Антипова?! Срочно ее ко мне!
Полина Антипова опаздывала. Кто-то высказал робкое предположение, что она приболела.
Булавин выбежал в коридор, дернув узел галстука. Какого черта он вообще его не сбросил в машине? Игорь изображал всю дорогу сфинкса, нацепившего участливую улыбку. Это угнетало его еще больше. Такой боли Булавин не испытывал со дня гибели Инги. И не верил, что сможет еще раз подобное пережить. Всяким силам приходит конец. Он – человек. Не сфинкс, не Бог. Не дьявол!
Он столкнулся с Полиной, взлетая по лестнице.
– Андрей, а я была у тебя. Хотела поговорить о своем увольнении…
У нее было детское растерянное лицо. Глаза отекли от слез.
– К черту увольнение!
Он схватил ее за руку, потащил вверх. Ворвавшись в приемную, крикнул секретарше – пожилой надменной женщине, безоговорочно преданной своему начальнику:
– Марина Исааковна, меня ни для кого нет!
Заперев дверь, бросился на Полину, стиснул, впился губами в ее крепко сомкнутый рот.
Полина затрепетала, пытаясь вырваться из его рук, отвернуть лицо.
– Тебе мало того, что ты сказал вчера, Булавин?! Про свою ошибку, про то, что все кончено? Про другую женщину, новую жизнь?
Полина с мукой и… надеждой посмотрела в его вдруг почерневшие глаза. Но он сказал совсем не то, что она так хотела услышать.
– Да, я ошибся! Я – тупой провинциальный рыбак. Я – средство! Спрей от насморка. Галазолин! Молчи, Поля, молчи…
Он снова залепил ее рот поцелуем. Заставил слушаться его властных рук.
– Не надо, Андрей… – забилась она, пытаясь вывернуться из жутких тисков, бежать.
Но он уже кинул ее лицом к столу, на котором возвышался белоснежный макет. Хрустнул шов на узкой юбке. Пряжка брючного ремня звякнула о ножку стола.
– Не-ет, – простонала Полина, выгибая спину. Он с силой придавил ее вниз, держа за огненные волосы.
– Нет. Нет. Нет! – вскрикивала она, подчиняясь его яростной воле, дикому ритму.
Марина Исааковна оцепенела, услышав странные, нет… чудовищные для ее пуританских ушей звуки.
В приемную заглянул начальник проектного отдела Суняев.
– Добрейшего вам… – завел было он с улыбкой.
– Нельзя!
Марина Исааковна кинулась к булавинской двери, будто к амбразуре, которую она готова была собой закрыть.
– А… а-а… а… – раздавались женские крики из-за двери, на которую в замешательстве и восторженном любопытстве взирал Суняев.
– Покиньте приемную, Василий Александрович! – взвизгнула секретарша.
Суняев исчез в коридоре.
Булавин попытался закрыть Полине рот рукой. Она вонзила зубы в его пальцы. Он не отдернул руки. От дикой боли на глазах его выступили слезы, хлынули по щекам.
– Да-а, – простонал Андрей.
Судорога прошла по его телу, и он ослабил хватку, отшатнулся от Полины.
Она рухнула на стол, рыдая, раскинув руки. Макет съехал к краю и рухнул на пол. Кукольные домики, детские площадки, автостоянки – все был смято, искорежено, превратилось в груду белых пластиковых обломков.
Когда крики стихли, Марина Исааковна дотронулась до взмокшего лба, отошла от двери начальника, схватилась за трубку.
– Андрей Ильич, вы срочно нужны начальнику проектного отдела. Андрей Ильич! – заговорила она как можно более бесстрастным голосом.
– Да… – выдохнул в селектор Булавин. – Через десять минут.
Он кинулся к Полине, оторвал ее от стола.
– Поля! Поля, прости… Я – мразь. Негодяй… Поля!
Он попытался обнять ее. Полина рванулась от него. Ее лицо было залито черными потеками.
– Я ненавижу тебя, – прошептала она искусанными губами. – Будь ты проклят…
Она взмахнула руками, утерла лицо, бросилась к двери, застегивая блузку.
Андрей подошел к уничтоженному макету, рухнул перед ним на колени, закрыл руками лицо.
– Да, я проклят. Проклят…
Надежда без стука вошла в кабинет Сумбовского.
– Привет, Бессонова! Я занят! – крикнул ей шеф, что-то споро печатая на компьютере.
– У меня срочная информация, Павел Михайлович. Совершенно безотлагательная.
Он в недоумении уставился на секретаршу.
– Бессонные ночи плохо сказываются на твоем лице, Надежда. Любовь любовью, но и о здоровье думать надо.
– Спасибо за заботу, Павел Михайлович, – сказала Надя, протягивая шефу листок.
Он пробежал по строчкам глазами.
– Что это? – спросил настороженно, зыркнув на секретаршу поверх узких очочков.
– Это – предательство, господин Сумбовский. Адвокаты Прусс и Зимянин вступили против вас в заговор. Они хотят развалить защиту банкира Фруктина. И не просто развалить, а выставить вас посмешищем. Уважаемый адвокат с безупречной репутацией, беспомощно защищающий криминального авторитета и его карманный банк, отмывающий капиталы, – жалкое завершение карьеры. Не так ли?
Щеки шефа вспыхнули болезненным румянцем, лысина заблестела от капель пота. Он вскочил, подошел к сейфу, поднял руку и отдернул ее. Обернулся к Наде. Прищуренные глаза его горели странным огнем.
– Я понял, Бессонова. Ты иди, работай… детка, – сказал он тихо.
Надя пошла к дверям.
Через десять минут в кабинет лысика входила цветущая улыбкой Прусс.
– Что-то ты сегодня бледненькая. Отвыкла в таком режиме работать? То ли еще будет, милочка, – сказала она нараспев, кивнув Наде.
«Вот именно. То ли еще будет», – злорадно подумала Надежда.
Из-за двери шефа раздавались смешки и рокочущий голос Кинг-Конга. После общения с Сумбовским она вышла из кабинета в отличном настроении.
«Он что, не принял мои слова всерьез? Или… затеял свою игру», – подумала Надежда.
Как ей не хотелось принимать участие в этих игрищах, лжи, подлогах…
«С волками жить – по-волчьи выть, – одернула она себя. – А вывести на чистую воду говнюков и предателей – святое дело».
Надя взяла со стола мобильный телефон, нажала кнопку.
Вчера рыбак… в смысле, дьявол с васильковыми глазами, звонил ей семь раз. Звонил после встречи с рыжеволосой женщиной. Нет, наверное, после того, как свозил ее на свою Дорогомиловку. Он сказал Наде, что живет на Большой Дорогомиловской. Дорога милого… Нет лучшего названия в Москве! Надя будто услышала жаркий шепот Андрея: «Кричи, не бойся…»
Она задохнулась, подняла голову, не в силах отогнать слезы. Только сейчас она вдруг со всей ясностью поняла, что натворила.
Господи, как она могла выкрикивать жалкие и лживые слова? Почему так безоговорочно поверила в его обман?
Быть может, ей все привиделось? Рыжие волосы, рука у губ, любящая улыбка, обращенная на ту, другую. Быть может, все было не так, как представлялось. И почему он – «средство»? Почему уверен, что она вернется к мужу? Какая нелепость, бред… Он – ее муж! И никто, никакая рыжая любовница из его прошлой жизни не отнимет его. Нет!
Надежда вдруг сжала во влажной ладони аппаратик и нажала кнопку вызова. Стол, шкафы, бумаги крутанулись перед глазами. Надя зажмурилась. Ей в ухо летели частые гудки. И снова, и снова. Сколько бы она ни старалась дозвониться ему – гудки.
«Он внес мой номер в черный список! – осенила ее догадка. – Но каждый раз мой вызов будет отображаться. Значит, он знает, что я звонила. И если любит – перезвонит».
Андрей сто лет не был в этом баре. Когда-то он очень неплохо проводил тут время с приятелями или подружками, от которых у красавца бизнесмена всегда не было отбоя. Все они после женитьбы Булавина как-то незаметно отдалились, а после и вовсе исчезли из его жизни. Только Вовка Дрознин остался. Они учились вместе в строительном. Дрознин был страшно умным и закрытым. Субтильный, белокурый, резковатый, в неизменных очках с толстыми стеклами. С Булавиным его связывали особые, доверительные отношения. Только с Вовкой Андрей, и сам предпочитавший держать людей на расстоянии, мог быть до конца собой. Друг принимал его и глупым, и слабым, и растерянным. Таким, как сейчас.
Они здорово надрались коньяка.
Дрознин, на лице которого блуждала расслабленная улыбка, пытался взывать к своей любимой логике.
– Из какой посылки ты заключил, что она намерена вернуться к мужу?
Андрей, крутивший стакан по барной стойке, пытался отражать доводы Дрознина.
– Из очевидной. Она меня не любит. Презирает. Я стал временной отдушиной. Форточкой! Что ж, так бывает. Влюбилась… Но настоящая ее жизнь – в семье.
– Значит, ты уверен, что она любит другого мужика.
– Конечно. И не мужика, а мужа! Я с самого начала не очень верил в ее развод.
– А если все эти слова про нелюбовь к тебе были враньем, бравадой? Ну, нервы дали сбой. Или… Полина ей позвонила! Что-то наплела, оскорбила. Этот вариант ты не рассматриваешь?
Андрей скривился.
– Исключено. Полина не имеет к этому никакого отношения. Она не знает, о ком идет речь. Я постарался быть с ней честным, а получилось… то, что получилось. Полину я себе никогда не прощу, уроду… Но даже если предположить невозможное – то, что они пообщались, зная искренность и трепет Надьки, я не могу представить, что она не попыталась все выяснить, спросить. Как она могла мне не верить?! И нужна ли мне женщина, которая не будет доверять? К тому же я говорил ей, что у меня была любовница. Та вот самая пресловутая форточка! Неужели непонятно, что у меня есть прошлое, что я – не скопец? Конечно, она все это понимает. Она вообще не дура. Так, во всяком случае, мне казалось. Значит, причина в другом. Она меня не любит, и все!
– И все-таки я не понимаю, что ты мог там за три дня в ней рассмотреть. Я вот двадцать лет ничего ни в одной не вижу. Кроме проблем. Какая она хоть внешне? Фотки-то нет?
Андрей помотал головой. Задумался. У него на лице появилась еле уловимая улыбка.
– Высокая. Не худышка. У нее красивая грудь. Скульптурные руки. Необычные глаза. Чувство юмора. Нежность. И еще какое-то ощущение… нераскрытости, что ли. Она не знает себе цену. Но это не значит, что цена эта мала. Она – огромна! Так я думал до вчерашнего дня.
– И все?! Вот этот романтический лепет – все?! – презрительно фыркнул Дрознин.
Андрей разозлился.
– Вовка, как вот объяснить, что ты любишь до умопомрачения Южный Китай, а там тухлые яйца жрут, расстреливают без суда и следствия, а летом без кондиционера трех минут не проживешь – сдохнешь! Я вот, любитель севера, представить этого не могу! Каждому свое. И сердцу не прикажешь.
Андрей опрокинул в себя остатки коньяка и решительно отодвинул стакан. Дрознин уничижительно смотрел на друга.
– Во-первых, за наркоту и у нас не грех было бы расстреливать без суда. Но это так, к слову. А во-вторых, да, я люблю Китай. Я там много и успешно работаю. Но живу-то я здесь! Вот если бы ты рассматривал свою Татьяну Ларину как надежную, но необременительную любовницу, тогда я понимаю. А ты ведь максималист! Тебе же жениться! Все – или ничего. Вот этого я понять не могу.
– Татьяну Ларину невозможно рассматривать как любовницу, дятел! И именно поэтому я больше никогда не увижу ее. Ни при каких обстоятельствах. Она мне уже не раз звонила. Но я внес ее в черный список.
– Булавин, ты просто параноик! Почему ты ей не перезвонил? Какая-то игра в мазохистские прятки. Ты же… любишь ее!
– Вот умный ты человек, Дрознин, хоть и ни черта в литературе не понимаешь, но при этом дура-ак! Она меня не любит! Я ей не нужен! Она ошиблась!!! Быть может, теперь опомнилась, начала метаться меж двух огней. Но меня-то это не устраивает! Все – или ничего. Я не могу по-другому. Ясно тебе это?!
Еще мгновение, и Андрей схватил бы друга за грудки.
К ним подошли два парня, попытались что-то примирительно сказать.
– Нормально, мужики, нормально! – поднял руки Андрей.
Парни ретировались.
– Ты, конечно, больной, Андрей. Да, больной псих. И мне кажется, что из вас двоих ТЫ, а не она, больше похож на Татьяну Ларину. Прямой потомок, блин! И можешь меня ударить! – выставил вперед узенькую грудку Дрознин.
Булавин потрепал примиренчески друга по шее. Его покачивало.
Владимир успокоился, пригубил коньяк. И заговорил о деле:
– Но связи с заводом в Шеньчжене я бы рекомендовал тебе наладить. Это клондайк! Цены на оборудование пока еще смехотворны. Пока! Юань растет как на дрожжах. И качество у них стало безукоризненное. Я не буду впаривать тебе дерьмо, сам знаешь.
Андрей тряхнул головой:
– Да, решено. На следующей неделе решим с этим вопрос. Работа меня вытянет из этого мрака. Уж если я смерть Инги пережил, то это… И пошли все бабы!.. Кстати, смотри, какая блондинка!
Булавин кивнул в сторону юной нимфы в крохотном платьице на лямках. Она присела за барную стойку вместе со своей подругой – тоже блондинкой, но покрупнее и не столь вызывающе одетой.
– Моя – та, что побольше, – улыбнулся с охотничьим азартом маленький Дрознин, которого всегда привлекали пышнотелые и высокие дамы.
– Иди ты! Скучно все… – отмахнулся Булавин.
Он с трудом поднялся, кинул деньги на стойку и побрел из бара. Спать. Желательно без сновидений, в которых над травой парит пушкиногорская ныряльщица, влюбленная в прямого потомка Татьяны Лариной.
И снова начались для Надежды часы и дни ожидания. Рыбак не звонил. Как-то ночью, наревевшись, она отправила ему смс: «Пожалуйста, появись!» Нет ответа. Нет…
От напряжения, бессонницы и перегрузки на работе Надежда чувствовала неотвязную тошноту.
«Неужели что-то с желудком? Как это все не вовремя. Некогда болеть, ходить по врачам. Или это?.. Нет, это невозможно!»
Она схватила «женский» календарик, который привыкла вести с юности. Стала считать дни, двигая подрагивающей в пальцах ручкой по крохотным цифрам. Нет! Вероятность беременности ничтожна. Рыбак берег ее. Разве что в тот, первый раз, когда они взлетели по лестнице его дома?
Надя вспоминала спешку, жажду, горячку. Она принимала в тот миг Андрея как благословенный дар. Как залог ее новой, исполненной высокого смысла жизни…
Надя обвела роковую цифру на календарике, до которой оставалось полторы недели.
С приближением даты суда по делу банкира Фруктина Сумбовский мрачнел. Он совершенно забросил конторскую текучку, передоверив все заботы Наде. Накануне заседания шеф до полуночи сидел в кабинете. Долго и тихо разговаривал по телефону. Гремел ключами от сейфа, вздыхал и даже принимался напевать мотивчик «Прощание славянки». Надя не могла оставить лысика. Кажется, ему ее рвение было приятно и важно.
Наконец он открыл дверь. Появился торжественный и сияющий.
– Ну, Бессонова, покажем им всем завтра кузькину мать!
Шеф вздернул кулак.
– Я надеюсь, Павел Михайлович, – улыбнулась Надя. – Жалко, не смогу быть на заседании.
– Ничего, еще набываешься. Ты у меня еще такую карьеру сделаешь! Самого адвоката дьявола за пояс заткнешь!
Надя расхохоталась, вспомнив, как сама говорила об этом маме.
А на следующий день в 14.0 °Cумбовский, сопровождаемый телекамерой, входил, расфуфыренный и румяный, победной поступью в приемную. Надя уже знала из интернет-новостей, что адвокаты отстояли доброе имя банкира Фруктина.
– Я пока с журналистами пообщаюсь, Надежда, а ты организуй нам стол в кабинете адвоката Прусс. Там прекрасный большой стол, как я помню. Ты все купила, как я просил? – Он подмигнул секретарше.
– Да, конечно, – кивнула Надя.
На пороге появилась Кинг-Конг. У нее были пунцовые щеки и шея. Адвокатша старалась улыбаться. Казалось, что ее желеобразные губы криво приклеены к лицу.
– Вас можно поздравить? – радушно встретила ее Надя.
– Да, спасибо…Что-то я не поняла насчет стола.
– Приказ есть приказ, – пожала плечиком секретарь и отправилась наводить порядок в ее кабинете.
Вся контора присутствовала на необычном торжественном обеде. Подобного в их офисе раньше не водилось. Стол ломился от закусок, а в центре высились бутылки шампанского, виски, французского вина. Прижимистый лысик расщедрился не на шутку. Четверо адвокатов, юрист и два помощника недоуменно переглядывались. На Вячеслава Зимянина было страшно смотреть. Его длиннопалые руки подрагивали, а по лицу проходила судорога. Наде казалось, что Кинг Конг вот-вот надает сотоварищу затрещин.
Наконец в кабинет влетел шеф.
– Что ж, дорогие друзья, – прошел он стремительно во главу стола, потирая руки, – отметим сегодня наш звездный успех! Бокалы полны?! Замечательно! Итак, я поднимаю этот тост за своих коллег!
Он воздел коротенькую ручку с бокалом.
– За великолепных специалистов! Мастеров, можно сказать, своего дела. Но прежде всего я хотел бы отметить преданность профессии и корпоративное единство двух наших адвокатов. Если говорить о деле Льва Львовича Фруктина, то здесь лавры победителей можно в полной мере отдать моим замечательным помощникам. Правой руке – Татьяне Валерьяновне Прусс. – Сумбовский поклонился с издевательской улыбочкой Кинг-Конгу. Она подобострастно, расплывшись в устрашающей улыбке, попыталась протянуть свой бокал шефу, но тот уже обратил свой взор к покрытому испариной Зимянину: —И Вячеславу Иннокентьевичу Зимянину. Как безукоризненно и профессионально все было сработано, подготовлено, выверено! Убежден, мне и на суде присутствовать было не обязательно. На защите наших общих интересов стояла нерушимая стена. Краеугольный камень которой…
Тут шеф налился апоплексическим румянцем и гаркнул фальцетом:
– Порядочность! За это я выписал названным господам премию!
У Нади от частоты звука, на которой орал Сумбовский, заложило уши. Адвокат Спиридонова – седовласая дама в неизменном сером костюме с иголочки – взялась руками за голову.
– И устную благодарность одновременно! – продолжал верещать шеф на крещендо.
Тут он вдохнул столько воздуха, сколько могло бы хватить на моментальное задувание всех шестидесяти пяти свечей на торте к его скорому юбилею, и извлек из груди не поддающуюся описанию ноту. Ей бы позавидовал и лирический тенор Иван Козловский:
– Во-он!!!
Кажется, от высоты и силы звука стала раскачиваться вазочка с гвоздиками, стоящая перед Надиной тарелкой.
Сумбовский швырнул бокал об пол, затопал ногами, затряс кулачками:
– Шантрапа! Обезьяны! Уголовники!
Зимянин вылетел из-за стола и прыснул в коридор. Кажется, там что-то загремело.
– Ни в одну контору уборщиками не возьмут! – вопил шеф.
Надя боялась, что его и в самом деле хватит удар.
Кинг-Конг, опустив голову, слушала вопли начальника, раскрывшего их заговор непостижимым образом. И ведь не выдавал свои подозрения ничем – хитрый юридический лис!
Когда Сумбовский замолчал, чтобы перевести дух, она поднялась, выпятив свой монументальный бюст, и пророкотала альтом, который прозвучал особо зловеще после колоратуры шефа:
– По-моему, уважаемому господину Сумбовскому требуется медицинская помощь. Психиатрическая. Могу порекомендовать врача. – Выдержке Кинг-Конга можно было позавидовать. – Но если наше присутствие столь плачевно сказывается на состоянии здоровья уважаемого защитника угнетенных финансистов, – Прусс саркастически хмыкнула, – то мы, конечно, избавим честную компанию от своих персон. Оговоренных и оскорбленных.
Адвокатша зыркнула на Надю.
«Таким взглядом и пристрелить можно», – подумала та. Но взгляд заговорщицы выдержала.
Прусс стремительно вышла из кабинета.
– Фух, все-таки последнее слово осталось за гориллой, – досадливо поморщился шеф, которому не хватило запала поставить в истории эффектную точку. – Ну, что за скорбное молчание за праздничным столом? Разливайте, разливайте напитки! Гулять так гулять, – скомандовал шеф.
После застолья, на котором, похоже, очень комфортно елось и пилось одному шефу, он вызвал Надю в кабинет.
– Ну все, Бессонова, проси у меня что хочешь! В разумных пределах, разумеется.
Надя была готова к такому обороту. И потому, не задумываясь, сказала:
– Должность Прусс.
– Это понятно, – отмахнулся Сумбовский. – Все?
– Должность с ежемесячным вознаграждением…
Надя схватила лист и ручку со стола, аккуратно вывела цифру. В конце концов, она ничего не теряла: за спрос не бьют.
Шеф секунду смотрел на цифру, а потом неопределенно хмыкнул.
– Да уж, Надежда, цену ты себе знаешь, прямо скажем.
– Павел Михайлович, это адекватная оценка моего будущего беззаветного труда на благо нашей конторы. Ведь кроме работы в моей жизни… ничего важнее не осталось. Нет, конечно, есть дочь, которую нужно учить и лелеять, и мать, которую я намерена содержать отныне.
– А что же любовь? – ехидно поинтересовался шеф.
– Была, да вышла…
Лицо Надежды оставалось непроницаемым.
– Ладно, Бессонова! Работай. Ты будешь моей лучшей ученицей. Будет кому дело передать со спокойной душой. – Шеф шмыгнул носом.
Как все холерики, Сумбовский был жутко сентиментален.
– Спасибо, Павел Михайлович.
– Тебе, Бессонова, спасибо. И берись сегодня же за дело Пархоменко и «Симбиоза». – Он постучал пальцем по столу. – Там вообще черт ногу сломит. Попахивает рейдерским захватом. Юлия Петровна, боюсь, напортачит.
И Надя взялась за настоящую работу, о которой мечтала столько лет.
Рокового числа, отмеченного на календарике, Надя не дождалась. Ей все было понятно. Тошнота каждое утро. Непереносимость резких запахов, духоты…
«Нет, не может на таком крохотном сроке быть токсикоза! – хваталась она за хлипкий довод. И отвечала самой себе: – Может, все может быть. С ребенком рыбака все и должно быть не так, как с обычными людьми. Он же из сказки».
Она купила в аптеке тест. Да, два розовых штриха на белой полосе! Надя рассматривала неопровержимое свидетельство начинавшейся для нее новой, особенной жизни и обретала долгожданный покой. В душе вдруг воцарились радость и тишина. Ни разу ей не пришла в голову кощунственная мысль избавиться от ребенка. Она принимала его с благодарностью и благоговением. Пусть так, рыбак ее не любит… Пусть все она сломала сама. Но отныне ОН будет с Надей навсегда, воплотившись в своем сыне. Конечно, будет сын. Андрей. И его она будет любить за двоих. Это и станет счастьем.
Мама встретила новость о будущем внуке с отчаянными слезами.
– Ты не будешь растить его одна! Я не позволю!
– Мам, нам хватит денег. Работу я не брошу. Или ты не будешь помогать? Что ж… найму няню.
– Какая няня! – замахала руками Галина Викторовна. И заплакала еще горше. – Андрюшечку я чужой тетке не доверю, с ума сошла, что ли?!
– Ну вот и хорошо, мамуль.
– Но отец должен знать о существовании ребенка! Иначе это просто не по-человечески. По отношению к холдингу не по-человечески.
– Ну, узнает когда-нибудь… Наверное. – Надя дотронулась до живота. – Главное, сберечь его.
– Да, да! – горячо заговорила мама. – А у тебя перегрузки, тошнота эта бесконечная. Надь, может, плюнуть на эту работу, все же поехать к Андрею и все ему рассказать? Неужели он не поможет хоть материально?
– Я никогда не буду использовать ребенка как средство требовать что-то или привязывать к себе мужчину, которого люблю. Ненавижу глагол «использовать». Ненавижу!
И Галина Викторовна совершила «преступление». Она не стала звонить рыбаку на мобильный, чтобы выслушивать гудки, а отыскала в Интернете телефон строительного холдинга «Сотый этаж» и позвонила в приемную генерального директора.
Трубку сняла дама со строгим поставленным голосом. Галина Викторовна заробела. Но смогла «держать фасон»:
– Могу я услышать Андрея Ильича Булавина?
– Представьтесь, пожалуйста, – сухо сказала дама.
– Адвокат Бессонова. Господина Булавина беспокоят из юридической конторы «Сумбовский и партнеры» по безотлагательному деловому вопросу, – шпарила как по нотам княжна-повариха.
– Он в командировке в Китае, – ответила секретарь, явно встревожившись.
– А когда его можно будет побеспокоить?
– Через два дня. Быть может, я что-то могу ему передать? Ему или его заместителю?
– Нет, благодарю. У меня конфиденциальная информация для господина Булавина. Я перезвоню. А лучше – пусть он позвонит сам, когда сможет. Бессоновой. Запишите, пожалуйста.
Галина Викторовна положила трубку и вытерла с шеи испарину.
«Ничего, позвонит как миленький», – подбодрила она себя.
Андрей прилетел из Китая в радостном деловом настрое. Он заключил выгодный контракт, насмотрелся на чудеса индустрии государства, которое потрясло его размахом строительства, успел побывать в интереснейших исторических местах и даже рыбу в океане половил.
А еще он познакомился с женщиной.
После подписания договора руководство завода пригласило московских гостей на прием в ресторан. Китайцы оказались ярыми любителями выпить. А директор завода еще и по части женского пола был большой охотник. После третьей рюмки он ничтоже сумняшеся предложил Андрею поехать в дорогой бордель. Или пригласить в номер лучших китайских «наяд».
Андрей кое-как, со смехом, отговорился.
Дрознин, сопровождавший Булавина в поездке, с огромным удовольствием ударился с директором во все тяжкие, а Андрея водитель повез в отель. Его и эколога из России, которая также присутствовала на переговорах и фуршете. Эту Южину страшно хвалил Вовка. Как специалиста. Андрей же отметил в ней совсем иные качества. Она показалась ему похожей… на ныряльщицу. Впервые он увидел ее со спины. И сердце его будто оборвалось. Но женщина обернулась, и он разочарованно взглянул в ее лицо. Нет, ничего общего.
По дороге в отель они разговорились.
И снова Андрей почувствовал укол в сердце. Ее звали Надеждой.
– Быть может, выпьем еще что-нибудь в моем номере? – спросил он, когда они переступили порог роскошной гостиницы.
Надежда Южина рассмеялась.
– Вы, конечно, не привыкли к отказам, Андрей.
– Отнюдь, – скривился он.
«Еще как привык», – подумал зло и… взял эту чужую Надежду за руку.
Она руку не убрала и, опустив голову, последовала за ним.
Все произошло быстро и дежурно.
Он сразу отвернулся от нее, чмокнув в щеку.
«Зачем я это сделал? Не высплюсь ни черта. Наверное, еще утром придется изображать «гостеприимство».
В самолете они летели рядом. Булавин сидел, погруженный в свои не слишком веселые мысли. Южина вдруг провела коротким пальчиком с накладным ногтем по его руке.
– О чем размышляешь?
Он улыбнулся.
– О твоем имени. Красивое имя – Надежда.
– А мне не нравится, – скривилась она. – Всегда мечтала быть какой-нибудь Анастасией. Или Таисией. Загадочное, сексуальное имя, да?
– Быть может, – сощурился он.
– Ты… позвонишь мне?
– Да, – отозвался он.
Но первой позвонила она.
– Я тут случайно оказалась на «Киевской», привет! Еду от подруги. Дай, думаю, звякну, – радостно сообщила эта Надежда. – Кажется, ты где-то рядом живешь?
Андрей валялся на диване перед телевизором. Было почти двенадцать ночи. Он сдуру успел ненадолго заснуть после работы и теперь мыкался, не зная, чем себя занять. Раньше трех о сне можно было не помышлять.
И она пришла к нему.
Утром Андрей обнаружил в своей ванной два новых тюбика с кремом и чужую зубную щетку.
– Я оставлю это? – заглянула она в дверь, показывая глазами на свои предметы.
– Ну, оставляй… – вздохнул Андрей.
Он пустил ситуацию на самотек. Через день в ванной появился халат, в коридоре – тапочки, в кухне – пакетики с лечебными травами. Эколог Южина была приверженицей фитотерапии.
В этот день Андрей говорил с секретарем, верной Мариной Исааковной, о проблемах в юридическом отделе. Там сменился начальник. И им Булавин был страшно недоволен. Вдруг секретарь всплеснула руками и покраснела.
– Андрей Ильич, а я ведь не передала вам, наверное, важную информацию. Господи, как я могла забыть?! Адвокат вам звонила, когда вы были в Китае. По конфиденциальному делу.
Андрей замер.
– Как же, как же ее фамилия? Я ведь записывала. Кажется, вы должны знать ее… – Марина Исааковна листала ежедневник.
– Бессонова. Ее фамилия Бессонова, – сказал Андрей и отвернулся.
– Ну да! Верно! Значит, у вас есть ее номер? Она очень просила позвонить.
– Да, Марина Исааковна, номер есть. Спасибо.
Он закрыл за собой дверь в кабинет и подошел к столу, на котором красовался новый белоснежный макет.
«Как она, что? Ныряльщица…» Сердце ныло нестерпимо.
Он вдруг кинулся к столу, уставился на календарь.
– Вторник, восьмое. Неделя уже прошла!
Андрей достал айфон, нашел ее номер и… опустил руку.
«Если бы она развелась, то позвонила восьмого. Я был уже в Москве. Но… нет. Значит, нет».
Надежда вспомнила о наступившей дате развода только вечером.
Восьмого августа у нее выдался тяжелейший день: следственный изолятор, встреча в прокуратуре, поездка к свидетелю. И тошнота. Мучительная тошнота. В изоляторе ей даже «Скорую» хотели вызвать. Но Надежда смогла собрать все силы и справилась. Дома она рухнула в изнеможении на кровать. У нее было бледное, будто восковое лицо, черные полукружия под глазами.
«Как я это выдержу? Сумбовский будет рвать и метать, когда все узнает. А я вряд ли смогу скрывать это долго».
В комнату вошла Маша.
– Мамочка, давай есть. Бабушка такие котлеты вкусные завезла! Я картошки наварила.
При мыслях о котлетах Надю замутило.
– Нет, Маш, только не котлеты… Рыбки бы соленой.
«И этот рыбацкой душой будет», – улыбнулась она.
Надя заставила себя подняться, пойти в ванную, стать под душ. От прохладной воды ей делалось легче.
Когда она вышла из ванной, то услышала бодрый голос Маши, раздававшийся из прихожей:
– Па, ты без звонка?! А если бы меня не было?
Надя метнулась назад в ванную, закрыла дверь.
«Господи, зачем это? Ах, да! – Она присела на край ванны, зажав рукой рот. – «Развод… Как же я забыла? С ума сойти! Пришел оповещать об удачно завершенном деле. Идиот, какой же он все-таки идиот! И какое счастье, что все кончено».
Надя высушила волосы, чуть припудрила лицо и, с силой стянув пояс на халате, будто собираясь выйти на татами, появилась перед бывшим мужем.
Он сидел на кухне. Наде бросилась в глаза худоба Егора. Заострившиеся плечи, узкая спина, маленькая, втянутая в плечи голова. Да Бессонов ли это?
– Здравствуй, – поднялся он к ней навстречу с улыбкой.
«Спасибо, что хоть трезвый», – мелькнуло в ее голове.
– Мог бы не утруждаться. Решение, надеюсь, положительное? – сказала Надя. Она стояла перед ним, скрестив руки.
– Да, Надь… Но я узнавал, что все это не имеет силы, если мы решим…
Он опустил голову. Губы его тряслись.
– И что же мы решим?! – вперила она в него беспощадный взгляд.
– Нам почти не дали времени на раздумье, все произошло стремительно… – залепетал Егор.
«Конечно, снова виноваты ОНИ! На этот раз – судейские. Но боже мой, куда подевался наш хваленый напор?»
Надя прервала его:
– Подожди, что значит – нам? У тебя времени был почти год! Счастливый, спокойный год. За это время ты даже успел выбрать женщину и эту… как там, в стихотворении– дорогу по себе! Вот. Воистину по себе.
– О чем ты говоришь? Разве это женщина?!. – сощурился Бессонов. – Там все кончено. Впрочем, ничего по-настоящему и не начиналось.
«Бедная «моська». Похоже, талия шестьдесят три сантиметра так и останется невостребованной», – вполне искренне посочувствовала бывшей подруге Надя.
Егор попытался взять ее за плечи. Она отстранилась, сказала тихо, глядя ему в глаза:
– Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Бессонов глаза отвел, начал ходить по кухне, поднимая руки, проводя ими по волосам.
– Да, я, наверное, виноват. Я понимаю.
Надя рассмеялась.
– Наверное?!
– Но ты ведь согласна, что в конфликте всегда виноваты обе стороны, а если одна из сторон еще не хочет слышать другую… – завел привычную нудятину Бессонов.
– Ну, слава богу, узнаю настоящего Егора, – расхохоталась Надя. – А то думаю, фантом какой-то, а не бывший муж.
Он растерянно посмотрел на Надежду.
– Нет, но согласись, что мы, в общем, квиты. И я много думал…
– Ты считаешь, что люди живут для того, чтобы квитаться?
– Надежда, с тобой невозможно говорить по-человечески! Ты очень изменилась.
– Да со мной и раньше, кажется, невозможно было говорить. Я же никчемная нескладеха! Которая жизнь мужика заела!
Егор ринулся в коридор.
– Наверное, я не вовремя. Просто я хотел поставить тебя в известность, – он натягивал ботинки, – что многое я переоценил. Быть может, и вправду своя синица в руках лучше любых журавлей в небе.
Надю замутило от нестерпимой, оскорбительной пошлости его слов.
– Ты можешь обойтись без образных сравнений? – сказала она сквозь зубы.
Как она жила с этим человеком, в этих плоских фразах, мелочных чувствах? В одноклеточной, убогой жизни?
– Зачем ты цепляешься к словам? Ну зачем, Надя? Ты же… любишь меня, ждешь! Я, когда сегодня дозвонился до суда и узнал, что все… свершилось, чуть с ума не сошел. Ей-богу. Вот будто играл, играл невинно со спичками, а опомнился, когда дом заполыхал. Ну хватит, Надя! Наказала, воспитала. Да я сам себя наказал!
У него заблестели глаза.
«Господи, я говорила ему это полгода назад. В другой жизни. Там был холод, снег, тьма».
– Нет, Егор, я не люблю тебя. И не могу с тобой жить. Я, наверное, вообще не знала раньше, что такое любовь, – сказала она спокойно.
Бессонов жадно всматривался в ее лицо, на котором не было ничего, кроме усталости и досады. Бывшей жене хотелось отдохнуть, выпроводив непрошеного чужого человека из дома.
Егор сел на пуфик, поджал по-стариковски нижнюю губу. Покачал головой.
– Да, понимаю. Ты хочешь сделать мне больно. Но мне и так больно! Я совершенно запутался. И у меня ни черта не получается! С кредитом меня облапошили. Это же беркуты, а не банки! Как в этой стране делать дела? Я вот решил заняться арендой машин. Ты себе не можешь представить, что мне пришлось вынести! Я не расплачусь до конца жизни! Малый бизнес гробят, душат. Кругом порука, нечистоплотность… Кромешная жизнь… – Он привалился к стене.
– Быть может, ты сам ее выбрал? Как женщину с религией и дорогой?
– Боже мой, какая жестокость, Надя, как ты можешь?!.
– Да, Егор, я могу. Я с недавних пор все могу. И знаешь, когда думаешь, что можешь, вот тогда все и получается. Поверь!
– Да уж… – хмыкнул он. – Маша говорила, что Сумбовский тебя взял в контору. Как ты это проделала?
Надя услышала в его голосе неприкрытую зависть.
– С легкостью! – ответила Надежда и подумала: «Слава богу, Маша не рассказала ему об ожидании братика. Да это и невозможно… Она любит меня. И она стала за этот год совсем взрослой».
Надю вдруг снова затошнило. Она рванулась в ванную. Когда вышла – побледневшая, с запавшими глазами, Егор подхватил ее под руки, повел к дивану, взбил подушку под ее головой.
– Надя, я понял – ты нездорова! В этом вся причина. Ты очень плохо выглядишь… милая. Я остаюсь! – категорично сказал Бессонов, по-хозяйски оглядывая свою бывшую квартиру. – В конце концов, это моя квартира, моя дочь, моя женщина. Я страшно соскучился.
– Нет, Егор. Все кончено. Квартиру ты нам подарил. Женщина не твоя. Дочь? Дочь, да, останется твоей. Впрочем, как сложатся ваши отношения в дальнейшем, я прогнозировать не берусь. Словом, ты сделал свой выбор. Мужчина должен уметь делать правильный выбор. В этом я с тобой, Егор, соглашусь. И еще…
Она привстала, дотронулась до его руки.
– Я хочу сказать спасибо. Правда. За то, что все произошло так, как произошло. И за то, что я изменилась. – Надежда улыбнулась и откинулась на подушку, закрыв глаза. – А теперь, пожалуйста, уходи. Совсем уходи, Бессонов. Дай мне отдохнуть.
Егор в нерешительности потоптался у дивана, будто что-то собираясь сказать. Но, видно, не придумав нужных «образных» слов, поджал по своей новой привычке губу и прошел в комнату дочери.
Маша сидела за компьютером.
– Дочка, прогуляемся? – обнял он ее.
– Па, у меня английский, – сказала Маша, покраснев.
– Какой английский? Лето! – крикнул Егор.
– А у меня – английский, я самостоятельно занимаюсь, – упрямо сказала Маша, не поднимая на отца глаз.
– Ясно! – выдохнул он и стремительно прошел в коридор.
Хлопнула входная дверь.
Надя открыла глаза, прислушалась к себе. Голосишко молчал.
«Надеюсь, больше он не появится в моей голове. Как и бывший муж – в моей жизни», – подумала Надя.
Среди дня Андрею пришлось вернуться домой за важными документами. Китайская Надя сегодня обещала по случаю своего отгула сварганить что-нибудь вкусненькое. Андрей смирился с «вкусненьким», дал домработнице отгул, и Надя осталась хозяйничать в его хоромах.
Когда он открыл дверь, то услышал громкий смех, а затем фразу:
– Подожди, Ленка, дай срок. Маленький Булавин решит дело. Ма-аленький такой, но с бо-ольшим наследством. Да, я над этим работаю. Он, правда, осторожничает, но ничего, подловим момент.
Снова взрыв смеха. Южина разговаривала по телефону. Андрей бесшумно прикрыл входную дверь, тихо прошел в холл. Надежда находилась в комнате Инги. При Андрее она не наведывалась туда ни разу. Он просто закрыл дверь в эту комнату и сказал ей, что это – пространство его покойной жены. Все. Вопрос был исчерпан. Так, во всяком случае, думал Андрей.
– Да уж, конечно, паркет наборный и всякое прочее в том же духе. Ой! Пальто я сейчас откопала у нее от Макс Мара. Ну то, которое мы видели с тобой в журнале, белое! Отпад!
«Она копается в вещах Инги. Господи… Что я творю со своей жизнью?»
Андрей хотел рвануться в комнату, но вдруг схватился за грудь, задохнувшись. Боль была непереносимой. В центре, сверху. Но длилось это считаные мгновения.
«Что это? Сердце? Оно же слева…»
Андрей в бессилии привалился к стене.
Высокий голосок Надежды не умолкал. Булавин не мог разобрать слов. Шум в ушах, дурнота, радужные круги перед глазами… И это длилось не более нескольких секунд. Очертания комнаты стали отчетливыми, звуки – резкими.
– Нет-нет, я не спрашивала его о планах на Новый год. Зачем мальчика пугать раньше времени? – не умолкала Южина.
Андрей в странном оцепенении смотрел на большую фотографию, стоящую на комоде. Берег зарастающей реки. Мельница. Луг. Блеск озера вдали. Кромка черного леса на горизонте. Эту фотографию он нашел у себя в компьютере и распечатал сразу после приезда из Пушкиногорья. Здесь, именно на этом месте, по лугу бежала-летела прекрасная женщина, взмахивая совершенными руками. Она кричала своему рыбаку «Э-гей!». Когда Андрей входил в свой московский дом, то сразу видел эту фотографию. И ему казалось, что его встречает ныряльщица.
Он тряхнул головой. Кажется, силы возвращались. Булавин прошел к встроенному шкафу, вытряхнул из пластикового пакета свое осеннее пальто, бросил его на кресло и стремительно пошел в ванную. В пакет полетели баночки, халат, щетка. Пройдя на кухню, он швырнул туда и упаковки трав.
На одной прочел надпись: «Лучшее средство для выведения шлаков».
– Ой, кто-то ходит, мама! – пискнула в трубку чужая Надежда и выбежала из комнаты.
На ней была блуза Инги. Андрей любил эту невесомую одежку небесного цвета. Нежную, так идущую к голубым глазам жены.
– О-ой! – взвизгнула Южина, увидев Андрея. – Ты напугал меня!
Она в панике смотрела в его странные, будто потемневшие глаза.
– Ты тоже напугала меня. Вот этим видом. – Андрей вытянул в ее сторону палец.
– Андрюша, это получилось случайно… Даже не знаю как.
Она прижимала руки к животу, груди, комкала ворот. Будто старалась прикрыться.
– Тебе пора. – Андрей протянул ей пакет. – Переодевайся.
– Я все уберу в той комнате! Я все уберу, Андрюша, и больше никогда…
– Больше никогда. Конечно.
Он потряс пакетом. Она медленно протянула руку, взяла пакет и замерла. Рот ее выгнулся подковой.
– Ты… выгоняешь меня?
– Надя, я опаздываю на работу!
– Но мне казалось…
– Казалось. Только казалось. Прости. Я не собираюсь жениться, заводить детей и уж точно не собираюсь дарить в качестве новогоднего подарка гардероб жены.
Она бросилась из кухни.
Андрей достал из сейфа нужные бумаги, повесил пальто в шкаф и встал у двери.
Южина вышла из комнаты Инги, вытирая глаза и шмыгая носом.
– Я не смогу тебя подвезти до дома, на это нет времени. Вызову такси?
– Нет, я доберусь сама.
Она сунула ноги в босоножки, закинула на плечо пакет и выбежала за дверь.
Пока Андрей ставил квартиру на охрану и запирал замки, Надежда уже успела спуститься на несколько пролетов. Каблуки грохотали с пулеметной скоростью.
«Она будет бежать все девятнадцать этажей в таком темпе? Голова ведь закружится и оторвется еще, не дай бог… Что это я? Что вообще со мной происходит, черт совсем подери!» – подумал Андрей. Вдруг он услышал, что Надежда возвращается на его этаж.
Она задыхалась. Глаза ее полыхали яростью.
– Я… все-таки решила тебе… сказать. Ох! – Она с силой выдохнула. – Ты зажравшийся, холодный деляга! У тебя нет ни сердца, ни души. Нет!
И она вновь рванулась к лестнице.
Андрей коснулся груди. Он со страхом подумал о боли, которую испытал несколько минут назад. «А хорошо бы, если бы и вправду можно было вовсе обойтись без сердца. Как же хорошо…»
Для Нади время будто спрессовалось. Сентябрь промелькнул как один день. Октябрь мчался к концу как угорелый.
Она подумала о несущихся с ускорением неделях, лишь увидев утром ледок на луже – тонкую стекляшку, которая хрустнула под ее каблуком. Надя подняла голову, посмотрела на кроны кленов, растущих около дома. Ни одного листа. Лишь топорщащиеся, будто обугленные, темные ветки.
Маша пошла в десятый класс. Она с гордостью явилась перед одноклассниками в новой стильной курточке, со смартфоном в руке. Мама у нее теперь была уважаемым адвокатом, делавшим головокружительную карьеру. Сумбовский доверял Надежде безоговорочно и загрузил ее самыми сложными и денежными делами. Она работала сутками, с полной отдачей, будто наверстывала потерянные без профессии годы.
Тошнота донимала ее значительно меньше, только по утрам. Потому Наде удавалось скрывать свое положение от шефа. Она решила молчать до тех пор, пока не будут видны «неопровержимые доказательства».
По воскресеньям она приезжала к маме. Та впихивала в нее витамины в виде свежевыжатых соков и прочих пюре и выгуливала вместе с Микки в Филевском парке.
В это воскресенье Надю ждал сюрприз. К дяде Сане приехал брат.
– Надежда, дай я тебя обниму! – Дядя Леша, решивший засвидетельствовать почтение дамам, стоял на пороге маминой квартиры и протягивал к ныряльщице руки.
От неожиданности у нее навернулись на глаза слезы. Она вдруг кинулась к полковнику, прижалась к нему.
– Ну-ну, доча. Все образуется. Все будет… о-го-го как будет!
Он обнимал Надежду, гладил по спине и подозрительно шумно вдыхал носом воздух. Видно, тоже расчувствовался.
– Посолиться хочешь? Леща привез отме-енного! Пошли, разбавишь нашу мужскую компашку.
– Иди, – махнула Наде рукой Галина Викторовна. – Я пока с борщом тут разберусь и всех вас после «просолки» буду кормить.
Надя пошла к дяде Сане. За столом, посвященным рыбке с пивом, сидели хозяин и Эдик. На редкость здоровый.
– Привет всем! – бодро сказала Надя, проходя к столу.
– Привет, пушкинистка, – прищурился колобок. Это, видно, выражало у него улыбку.
– О, какие люди! – вскричал дядя Саня. – Давай-ка, Надюш, бери уже начищенной рыбки. – Он толкнул Эдика, который наливал в бокал пиво, предназначавшееся, видимо, Наде. – Не надо ей. Вон, минералки!
Эдик с недоумением посмотрел на Саню, который подмаргивал ему уже двумя глазами.
– Да ладно вам тут тайны мадридского двора разводить, – усмехнулась Надя, посасывая кусочек леща. – Я вот ребенка жду.
Дядя Леша и Эдик, как по команде округлив глаза, переглянулись.
– Отменно, – высказался наконец полковник.
– И как это ты все успеваешь, Надежда? И карьеру, дядька говорил, делаешь, и разводишься, и детей рожаешь. Мне бы так, – вздохнул Эдик, потягивая пиво.
– Чего тебе еще? Детей рожать?! – вытаращился на него отец. – Ты уж натворил дел.
Он поломал в руках жесткую рыбину, с хрустом отломил ей голову.
– Мы тут все люди свои, так что расскажу как есть про нашу проблему.
– Па-а?! – возмутился Эдик. Но Надя почувствовала, что для проформы. Видно, колобок гордился очередной историей, приключившейся с ним.
– Эдьку выгнали с работы. Из-за бабы-дуры! Но так как она оказалась женой его начальника, то дело чуть до Склифосовского не дошло. В смысле почти до сломанной челюсти.
– На чью челюсть покушались – объяснять не надо, – ввернул свое слово дядя Саня.
– Да помолчи, Сань, когда старшие говорят, – цыкнул на него брат, очищая обезглавленного леща.
Саня сник.
– Короче! Эта Вера Семенна, баба лет пятидесяти с плюсом, пришла в контору Эдика – а он у меня гений, дабы тебе было известно, Надежда. Да, компьютерный гений. Работает программистом. В смысле работал, дурак!
Полковник оторвал полоску рыбки, посмаковал ее, глядя с неудовольствием на сконфуженного сына.
– И надо было ей сказать, этой Семенне, что горло у нее сильно болит. А мой-то что? Он в болезнях, хоть горло, хоть ухо, дока! Покажите, говорит, ваше горло. Я, мол, диагноз поставлю и лекарство посоветую.
– Будто лекарство и так нельзя было сказать, – не удержался дядя Саня.
– Вот именно! – поддержал его на этот раз полковник.
– Много вы понимаете! Тонзиллит – одно, фолликулярная ангина – другое, ларингит – третье, – завел Эдик.
– Ага, вещай теперь, безработный доктор Айболит, – поддел его дядя Леша.
– Так что же, что он сделал с этой Семенной? – едва сдерживала смех Надя.
– Что! Усадил бабу в свое кресло, она разинула рот. Но видимости нашему идиоту было недостаточно, он стал колесико на кресле крутить, чтобы спинку откинуть сильнее. Ну, налег на кресло-то…
– И оно перевернулось? – прыснула Надя.
– Это бы ладно! Кресло-то устояло. Баба – нет.
Дядя Леша припал к кружке, сделал несколько больших глотков.
– Да, вцепилась в меня мертвой хваткой, – жалостливо прогнусил колобок.
– Короче! – рявкнул полковник. – Вошел начальник и застал идиллическую картину. Верхом на кресле сидит его главный программист. А между программистом и креслом – его жена Вера Семенна. С ангиной, но очень активная.
Надя чуть не подавилась лещом, захохотав.
– Смешно, конечно, – вздохнул Эдик, – но работу-то я потерял. – И вдруг он, прищурившись, посмотрел испытующе на Надежду. – А ты с Булавиным общаешься? Или он так – поматросил и бросил? О-ой, больно!
Это оба брата наступили непосредственному колобку на ноги. Дядя Леша – на левую, дядя Саня – на правую.
Надя, опустив глаза, покраснела. Впрочем, ей нечего было стыдиться! Она носила под сердцем ребенка своего любимого мужчины. И ей было совершенно плевать, кто и что думает на этот счет.
– Нет, не общаюсь. А у тебя к нему есть… бизнес-предложение?
– Ну, в общем, да. У него же холдинг! Программы небось крутые. Как раз для меня. Вот если бы ты дала мне его телефон, то…
– Ну ладно, хватит тебе уже пиво глушить! – оборвал его дядя Леша.
– Нет, но в самом деле! – воскликнул Эдик. – Что, ей трудно телефон дать? Попытка – не пытка.
– Ладно, Надюш, устала с нами уже? – засуетился дядя Саня, вскакивая.
– Да нет, – ответила Надя, – приходите к нам на борщ. Не прощаюсь.
Она вышла из-за стола.
– Обязательно, обязательно! – Дядя Саня подталкивал ее к выходу.
Когда дверь за Надеждой закрылась, братья накинулись на Эдика.
– Идиот бестактный!
– Компьютерщик сопливый!
– Герой-любовник малахольный! – кричали они наперебой.
Но Эдик был убежден, что не сделал ничего ужасающего. Такие специалисты, как он, на дороге не валяются.
Вскоре троица Пуховых стояла у двери Галины Викторовны в предвкушении обещанного борща.
А еще через час, когда наевшиеся и довольные мужчины покидали гостеприимный дом Кольцовых, Надя незаметно дернула Эдика за руку.
– Вот, возьми телефон. Удачи.
Она сунула ему листок с мобильным телефоном Андрея Ильича Булавина.
Андрей согласился принять Эдуарда Пухова по неясным для самого себя резонам. Отнестись к колобку как к претенденту на серьезную должность он не мог. Однако и отказать – не захотел.
«Я просто хочу его увидеть. Как вестника от НЕЕ. Глупо», – злился он сам на себя.
Про ныряльщицу Булавин старался не вспоминать. Он переставил пушкиногорскую фотографию, вызывавшую в нем щемящую тоску, с комода на шкаф, потом убрал ее вовсе в стол. Нет! Ничего не получалось. Надежда Бессонова не отпускала: не превращалась, как он хотел, в далекое и незначительное воспоминание. Каждую ночь мираж оживал. Закрывая глаза, Андрей видел распахнутые руки женщины, бегущей по лугу, ее испытующий взгляд, кроткую улыбку…
– Андрей Ильич, к вам Пухов! – сказала по селектору секретарь.
– А, да, жду! – ответил Андрей, оторвавшись от компьютера. В первое мгновение он не мог вспомнить, кто это – Пухов? И вдруг страшно обрадовался открываемой двери, будто в нее должен был войти далекий, но милый сердцу родственник.
Колобок явился при всем параде. В костюме-тройке. Жилет комично топорщился на его животе. Кудри Эдика были уложены пушистым нимбом и нестерпимо надушены.
Булавин вышел из-за стола, расцветая своей сногсшибательной улыбкой, за «которую все отдашь».
– Привет, привет, Эдуард! – с силой потряс он руку колобка.
– Дратвуйте, Адрей Ильич, – с достоинством произнес компьютерщик. – Аденоиды, похоже, снова не давали ему покоя. – Я вот резюбе придес.
– Резюме? О, хорошо, – сказал Булавин, беря листки из его рук.
Послужной список Пухова-младшего поразил Андрея.
– Ого, МГУ, факультет ВМК?.. Кандидатская… Ведущий программист-аналитик в Торговом доме «Империя-стандарт»? Это ведь лакокрасочные материалы?
– Де только.
Булавин озадаченно смотрел на колобка.
– И что же ты ушел?
Пухов достал платок из кармана, приложил к носу, огласил трубными звуками кабинет и смог сказать более-менее отчетливо:
– По личным мотивам.
Булавин похмыкал.
– Да ты присаживайся. – Он указал рукой на кресла у маленького столика. – Вообще-то в компьютерной вотчине у нас не все в порядке. Давно я хотел потрясти их.
Булавин напряженно размышлял.
– На какой оклад рассчитываешь?
– Двести двадцать. Или больше, – спокойно сказал Эдик.
– Отменно, – улыбнулся Андрей. – Ладно, давай-ка пообщайся с нашими айтишными гениями сегодня. Посмотрите друг на друга. А потом помозгуем.
Булавин поговорил по телефону с начальником технического отдела офиса.
– Думаю, у нас все может сложиться, – сказал хозяин холдинга с воодушевлением. – Ну, а что у вас новенького? Как дядь Леха? Отменно, надеюсь?
– Да дичего. Дабление только высокое. – Снова подлые аденоиды начали подводить колобка. – Я вот учусь рулить. Очки купил. Дадежда ждет ребедка, – перечислял события колобок дежурным голосом. Видимо, в порядке значимости.
Спина Булавина мгновенно покрылась ледяной испариной. Он понял, что не владеет лицом, и отошел к окну.
– А она что, с мужем так и не развелась? – спросил он, стараясь держать бесстрастную интонацию.
– Де-ет! Ода развелась. До ребедка ждет. Де видда, правда, дичего еще. Худая, как палка.
Андрей повернулся, подошел к колобку, потирая быстрыми движениями подбородок.
– Ты, Эдик… это… Ты это…
– Что? – спросил нетерпеливо колобок.
– Ты закапай уже галазолин! – выпалил Андрей.
Когда колобок выкатился из его кабинета, Булавин рухнул в кресло, закрыв глаза рукой.
«Этого не может быть. Нет. Это непредставимо! Но если это окажется правдой, если этот ребенок…»
Андрей вдруг почувствовал слабый укол за грудиной. Он резко выпрямился. После странного приступа в августе Булавин невольно прислушивался к себе. Боль и панику, испытанные им тогда, он не мог сравнить ни с одним из знакомых ощущений. Так страшно ему не было даже в армии, когда его ногами избивали «деды». И он готов был умереть. Не умер, в больнице отлежался. Ребра, правда, срастались долго…
«Да что же я сижу, деляга холодный? Правильно Южина сказала мне это. Молодец, эколог!»
Он чувствовал, что с этой минуты все может для него не просто измениться, нет! Его существование, подчиненное жесткому ритму, как под отсчет метронома, сможет обрести, наконец, ясный смысл и радость. Станет жизнью!
Он выбежал из кабинета, схватив портфель.
– До конца дня я на мобильном, Марина Исааковна! – бросил Андрей изумленной секретарше.
Сбегая по лестнице, набрал телефон водителя.
– То есть как уехал? Игорь, какого черта ты не предупредил? – кричал он в трубку.
Водитель, видите ли, отъехал на пять минут.
– Да вы ж сказали, до шести – свободен, Андрей Ильич, – оправдывался Игорь, проглатывая кусок курицы. Он смотался пообедать в любимую закусочную. Андрей не мог ждать. Он взял машину зама и помчался на Арбат.
В офисе Сумбовского чоповец было преградил ему дорогу.
– Я к Бессоновой! – поднял руку и ринулся через турникет Булавин.
В спину ему полетели слова:
– Но Надежда Николаевна на процессе!
«На каком процессе? Ах, адвокаты занимаются процессами. А их секретари что же? Ходят за ними по судам?» – проносились в его голове лихорадочные мысли.
Он шел по коридору, пытаясь высмотреть приемную Надиного шефа. Взгляд его уперся в табличку у закрытой двери: «Адвокат Н.Н. Бессонова».
– Вы кого-то ищете? – спросила девушка, выглянувшая из раскрытых дверей соседнего помещения.
– Да, Бессонову.
– Но она в суде. Недавно уехала. Пройдите в приемную, быть может, я смогу вам помочь?
– А когда она приедет? И где этот суд?! – крикнул Андрей.
– Да вы не волнуйтесь, присядьте, – лопотала новая секретарша шефа, которая успела оценить и пальто Андрея, и портфель, и ботинки. Такого денежного и отчаявшегося клиента нельзя было упускать ни в коем случае.
– Я провожу вас к Павлу Михайловичу, он у себя.
Тут из своего кабинета показался лысик. Он уставился на судорожно дышавшего Андрея, который держался за грудь, и тоже моментально оценил финансовый потенциал незнакомца.
– Чем могу служить? – наклонил голову к плечу и расплылся в улыбке шеф.
– Мне нужна Бессонова. Срочно. Я не могу ждать.
– А что случилось?
Андрей вдруг с силой выдохнул и сел в кресло. «Я выгляжу совершенно полоумным. И эта ломота еще…»
– Да, добрый день. Я Андрей Ильич Булавин. Генеральный директор холдинга «Сотый этаж». Дело у меня к Надежде… Николаевне сугубо личное.
– А-а, – загадочно произнес шеф и сложил губы бантиком. Он посмотрел на наручные часы. – Заседание начнется через пятнадцать минут. Быть может, имеет смысл позвонить ей на мобильный? Пока не поздно?
– Да, конечно, – вскочил Андрей. – Как-то я не подумал.
Он схватился за айфон, нашел заветный номер. Но ныряльщица трубку не взяла.
– Наверное, она перезвонит вам, как освободится, – обратился Сумбовский к Андрею мягко, как к человеку нездоровому, которого лишний раз не стоит нервировать.
– Скажите, а как она себя чувствует? – вдруг спросил Андрей, с тревогой посмотрев на шефа.
Тот почесал в замешательстве лысину.
– По-моему, прекрасно. А почему она должна себя плохо чувствовать?
И тут Андрей будто очнулся.
«Кретин! Почему я так безоговорочно поверил Эдику? Это ведь может быть… сплетней? Это и похоже на глупую сплетню. Мне просто хочется верить, дураку, в сказку, которая не имеет ничего общего с жизнью».
Андрей вдруг почувствовал, что у него сильно затекла левая рука. Он потер ее с силой, сжал и разжал кулак.
«Нервы – ни к черту. Сроду руки не немели». Ломота за грудью не отпускала. И накатила слабость.
– А вы сами-то себя как чувствуете? – спросил Сумбовский, озадаченно глядя на Андрея. – Что-то вы побледнели. Быть может, вызвать врача?
– Нет, я в порядке. Я пойду. Спасибо.
Андрей заставил себя встать, выйти из приемной. И снова набрал номер ныряльщицы.
«Не могу быть в неведении! Все, больше не могу. Господи, да отзовись ты, Надя! Любимая моя, родная!»
Но Надежда не могла услышать своего рыбака, потому что в спешке оставила телефон в конторе, на столе. Он гудел и вибрировал, поставленный на тихий режим.
Сев в машину, Андрей послал водителя купить воды и задумался. Кажется, ему стало чуть легче. Решение пришло внезапно. Единственно возможное решение. Больше он играться в мазохистские прятки, как называл все это его друг Дрознин, не мог.
Телефон Галины Викторовны Кольцовой он не удалил из айфона. Хотел, когда все в одночасье рухнуло, но почему-то делать этого не стал.
Она взяла трубку моментально, после первого гудка.
– Здравствуйте, это Булавин. Нам нужно увидеться, Галина Викторовна!
– Да. Нужно, – спокойно ответила она.
– А что… Надя? Когда она будет дома?
– Она в Таганском суде. Не тревожьте ее сейчас, не надо. Приезжайте ко мне. Поговорим. Так даже лучше.
И Галина Викторовна назвала адрес.
Вскоре она поила чаем Андрея Ильича Булавина, который остался все тем же невозможным холдингом, только немножко растерянным и осунувшимся. Он слушал Надину маму не перебивая, прикрыв глаза, изредка морщась. Монолог ее занял больше получаса. Он получился ярким и эмоциональным. Андрей был потрясен.
«Знай наших!» – думала княжна-повариха.
– Ну вот, все я вам и рассказала, – вздохнула Галина Викторовна, откидываясь на стуле. Она удовлетворенно потрепала Микки, который сидел у нее на руках и настороженно смотрел на гостя. Боялся проявлять дружелюбие. А то еще снова с подушки скидывать начнут и на место погонят.
– Да почему она мне не позвонила тут же?! Почему не дала возможности объяснить? Я ведь говорил с той женщиной как раз о ней, о Наде! О том, что люблю! Я… жить без нее не могу! Не получается. Вы… верите мне?
Он закрыл лицо руками.
Галина Викторовна коснулась его волос.
– Бедные глупые дети. Какие же глупые!
– И что? – встрепенулся Андрей. – Ее все время рвет? А она работает, дергается. А меня нет рядом. Это все какой-то ужас.
– Ну, ужас, сдается мне, позади, – сказала мама и поднялась, чтобы согреть еще раз чайник.
– А что врачи? Нет проблем… с ребенком? Как все проходит?
– Андрюшечка – образцовый пацан, не волнуйтесь. Помучил немного в первые недели и угомонился. Растет себе!
Галина Викторовна залюбовалась Андреем, который выглядел беспомощным, смятенным и почему-то очень молодым. Как же ей хотелось верить, что счастье ее Нади с этим сильным и красивым человеком возможно.
– Постойте… а почему вы так уверены, что это – сын? Срок ведь маленький.
– Ну, раз мать чувствует, значит – сын, – категорично махнула рукой Галина Викторовна. – И потом, Надька такая красотка стала. Девчонки всю красоту у мам отнимают. Пятна, отеки и прочая радость. А Андрюшечка красоту дает. Он же мальчишка! Ему главное – характер. Как вон у папы.
– Знаете, мне кажется, что я сплю, Галина Викторовна. И если проснусь и все окажется ложью, наваждением, я умру. Вот в ту же минуту помру – и все.
Андрей, поморщившись, с силой потер грудь.
– У меня ведь должен был быть сын. Но что-то пошло не так. Он умер на шестом месяце. Перестал толкаться и… умер. И жена чуть не погибла. После операции она больше не могла забеременеть. И я смирился с тем, что у меня никогда не будет детей. Сына…
Андрей зажмурился, сжал задрожавшие губы. Но не стал прятать и стыдиться своих слез.
Он снова и снова звонил Наде. Она не отвечала. И он решил ехать к Таганскому суду.
– Сережа, сколько нам до Таганки? Что там с пробками, я бы… – сказал Булавин и вдруг застонал и резко подался вперед.
Водитель обернулся. Андрей сидел, схватившись за грудь, и часто дышал. Лицо его побелело, на лбу выступила испарина.
– Вам плохо, Андрей Ильич?
– Да… что-то… – сквозь зубы сказал Андрей и откинулся на спинку сиденья. Боль за грудиной и в плечах была нестерпимой. Перед глазами колыхалась радужная пелена, звуки исчезли, во рту появился странный сухой привкус. А потом наступила ночь. Темная, кромешная ночь…
Надя вернулась за телефоном в офис. В коридоре она встретила Оксаночку, нового секретаря шефа.
– Как, можно поздравить? – спросила та с улыбкой.
– Ну, приговор смягчили, но могло быть и лучше, – ответила Надежда, которая была совершенно вымотана этим тяжелым процессом о краже в особо крупном размере. Подзащитный был ей противен. Но она сделала для него все что могла.
– Вам дозвонился ваш знакомый? – спросила, хихикнув, Оксаночка.
– Какой знакомый? – нахмурилась Надя, отпирая свою дверь.
– Красивый и, по-моему, очень крутой. – Секретарша снова хихикнула.
«Какой неприятный у нее смех, – подумала Надя. – И я терпеть не могу слова «крутой».
– На «Б», кажется, его фамилия начинается. Прибегал сегодня в офис. Был очень расстроен.
Надя резко повернулась к ней. Оксаночка, ойкнув, вылетела из кабинета и закрыла дверь. Будто спаслась от летящего в ее сторону небезопасного предмета. Надя схватила телефон.
«Рыбак. 7 пропущенных». «Мама. 6 пропущенных».
Надя нажала на телефоне вызов. Мама тут же заголосила:
– Ну что, встретились?! Почему не берешь трубку?! Я изнервничалась вся.
– Я забыла телефон на работе. Только вернулась за ним и увидела пропущенные звонки. Андрея звонки. Что… случилось?
Надя смотрела на громоздкие деревянные часы, висящие на стене. Минутная стрелка медленно сдвинулась, будто преодолевая сопротивление.
– То есть как – что?! Андрей хотел ехать к тебе.
Надя молча смотрела на стрелки, будто от их движения сейчас зависела ее жизнь.
– Куда – ко мне?
Она медленно села в кресло.
Стрелка совершила еще один отчаянный рывок.
– В суд! Куда еще? А вечером – на Университетский. Наверное.
– Ма-ма. Я ничего не понимаю, – очень тихо сказала Надя.
Стрелка замерла на цифре «два».
«Смотри, они точно показывают два часа», – говорил Андрей, глядя на солнечные часы. Тень от огромной стрелы указывала на дуб…
И снова – рывок. Время медленно, с усилием продолжило ход.
– Подожди! – вскричала мама. – Я тогда тоже ничего не понимаю… Он был у меня часа три назад. Надька, Надюша моя, он… любит тебя! И он счастлив, что у вас будет Андрюшечка! Надь, он плакал, Надь… – Голос мамы прервался.
Надежда услышала странный звук, будто мама вздумала комкать рядом с трубкой хрусткую бумагу.
Судорожно вздохнув, Галина Викторовна сказала глухим, севшим голосом:
– Значит, все-таки разминулись. Я так и думала! Свяжись с ним немедленно, доча…
Надя не слышала последних слов. Она звонила Андрею. Сердце ее колотилось в глотке, не давая вздохнуть.
Гудки – длинные, бесконечные… Рыбак трубку не брал. Механический голос просил оставить сообщение. И Надя, отвернувшись от медлящих часов, от нестерпимо ползущего времени, закричала что есть сил:
– Андрей, я люблю тебя!!! Люблю! Андрюша, я… не могу больше ждать. Совсем не могу… Ты слышишь?!
Кажется, она кричала что-то еще.
В ее голос вдруг вплелся сердитый чужой тенорок:
– Бессонова, ты что вопишь, как в опере?
Около распахнутой двери стоял встревоженный шеф.
Надя, закашлявшись, сунула айфон в карман.
– Ну, тут такое дело, Павел Михайлович… – Она начала выдвигать ящики стола.
– Я вижу, что у вас совсем дело плохо. Твой Булатин… или как там его, тоже прибегал и орал тут как припадочный. Очень беспокоился о твоем самочувствии. Кстати, с ним явно что-то не в порядке, Бессонова. Он тер грудь и руки. Инфаркт, между прочим, очень помолодел. А от таких шекспировских страстей и до Царствия Небесного недалеко, послушай старого, но мудрого дурака.
– Инфаркт? – вскочила Надя. – Он что, плохо выглядел? Он болен, по-вашему?
Лысик всплеснул ладошками:
– Я не Склифосовский, а Сумбовский! Но выглядел плохо. Бледный, дышал тяжело. И совершенно ненормальный. Как ты прям, Бессонова.
Надежда уже кинулась включать компьютер. Компьютер не собирался поторапливаться, что те часы на стене.
– Павел Михайлович, если с ним что-то случилось, я умру. Понимаете, я просто не буду жить. Вот так. И Андрюшечка не будет. Не будет! Вообще ничего не будет…
Руки Надежды вдруг стали жить своей, неуправляемой жизнью. Летали от щек к затылку, потом – к шее, потом кидались к клавиатуре компьютера и снова бросались к лицу.
– Так, Бессонова. Я вызываю «Скорую», – заявил шеф.
– Наконец-то! – крикнула Надя, когда компьютер загрузился. – Не надо ничего, Павел Михайлович. Я вас тоже очень люблю!
Она зашла в Интернет и набрала в поисковике три слова: «холдинг сотый этаж».
Через минуту она звонила в приемную Андрея Булавина.
– Да? – отозвался сиплый женский голос.
– Андрея Булавина! Срочно, попросите, пожалуйста. Это в самом деле срочно.
В трубке что-то булькнуло.
– Он не может подойти. У нас… ЧП, – ответила женщина явно простуженным голосом.
– Что?! Что с Андреем?!
– А кто вы? – спросила измученная нездоровьем дама и, кажется, всхлипнула.
– Я… Бессонова. Я… я его жена! – выкрикнула Надя. – Ну, говорите же, что случилось? Я не могу ему дозвониться!
Видимо, что-то в ее голосе заставило эту хрипатую тетку отреагировать как надо.
Она снова всхлипнула и сказала не простуженным, а плачущим голосом:
– Он в больнице. В реанимации… Вы слышите?
– Какая больница? – едва удерживая трубку в руке, спросила Надя.
//-- * * * --//
Андрей проснулся, открыл глаза и посмотрел на руку, колдующую над его головой. Красивую тонкую руку.
– На-дя, – сказал он еле слышно, подавшись к ней.
– Тише, тише, – произнес чужой женский голос. – Не нужно двигаться. Вы подключены к приборам. Все уже… почти хорошо.
Женская рука пролетела над его лицом, стала поправлять что-то на груди. Андрей прислушался к себе. Нет, саднящей боли не было. Только нестерпимая слабость.
Рука прикоснулась к его лбу. Самая обычная рука. С тонким серебряным браслетом на запястье.
– Что-со-мной? – произнес Андрей. Голос свой он слышал будто издалека.
– Сейчас ваш лечащий врач подойдет. Не беспокойтесь. Вы в больнице.
Женщина улыбнулась Андрею. Он смог разглядеть ее лицо. Милое, с конопушками на щеках. На голове женщины была смешная светлая шапочка.
Все это Андрей видел вполне отчетливо.
«Как хорошо видеть… И говорить… И знать, что ты живешь».
В палату уже входил невысокий полный мужчина в очках и медицинском халате.
– Добрый вечер, Андрей Ильич. Ну вот, вы у нас уже молодцом, – сказал врач, рассматривая какую-то длинную исчерканную бумагу, выползающую из аппарата, стоящего в изголовье кровати. – Меня зовут Борисом Александровичем. Я ваш лечащий врач.
Борис Александрович сел на стул, внимательно разглядывая лицо Андрея.
– Что-со-мной?
– К сожалению, инфаркт. И, по моему мнению, не на пустом месте. Вам не ставили врачи диагноз стенокардия?
Андрей мотнул головой.
– Нет. Понятно, к врачам вы не обращались. Боли за грудиной, слабость были до сегодняшнего дня?
– Да, летом, – выдохнул Андрей.
– Ну а что же вы к врачу-то не наведались? Только не говорите о своей занятости. Серьезный человек не может халатно относиться к здоровью. Уж простите за назидание.
Врач вернул съехавшие на нос очки резким движением пальца к переносице.
– Ну ничего! Выдюжим. Я бы, конечно, рекомендовал стентирование. Обычное сегодня и надежное средство. В нашей больнице подобные процедуры не делают, увы. Ваш коллега говорил о переводе вас в специализированную клинику. Разумно. Состояние ваше стабильно, так что ночь вас понаблюдаем, а завтра уж – как решите.
– А… мои вещи, телефон?
– Все в полной сохранности, не беспокойтесь.
– Я жду звонка. Это важно. – Андрей вдруг почувствовал, что каждое слово дается ему со все большим трудом. Он устал. Смертельно устал.
– Ну вот, опять! – рассердился этот деловитый врач. – Говорю же вам, Андрей Ильич, ничего важнее спасения вашей жизни сейчас нет. Никакие телефоны!
– Но это как раз о жизни. О спасении…
– Вам хуже? – встревожился Борис Александрович и поднялся, чтобы яснее видеть показания приборов.
Состояние пациента Булавина он оценивал как тяжелое. Но неприятных «сюрпризов» не ждал.
//-- * * * --//
Надя вбежала в коридор перед отделением реанимации и увидела сидящего на банкетке Игоря.
– Что, как он?! – бросилась к нему Надя.
Водитель холодно посмотрел на женщину, которая заставила его начальника… нет, близкого человека страдать, и отвернулся от нее, буркнув:
– Стабильное состояние.
– Диагноз – инфаркт? Это правда? – пыталась заглянуть в лицо Игоря Надежда.
– Да.
Надя поняла, что у водителя и по совместительству – охранника личные счеты к ней, ныряльщице.
– Звонок у двери! Можно ведь позвонить, попытаться пройти к нему?
Надя кинулась к закрытым пластиковым дверям.
– Бесполезно. Завтра заместитель господин Войцеховский устроит перевод Андрея Ильича, в другую клинику – нормальную, и тогда можно будет, наверное, увидеть его. Здесь драконовские советские порядки. Но это была ближайшая больница. Андрей Ильич дважды терял сознание. Только вам его… – Он осекся, отвел глаза.
– Что, Игорь, что?! Мне не нужно видеть его? Вы вините меня? Да, вы правы. Я сама себя… проклинаю.
– Это не мое дело, извините. – Игорь встал и, повернувшись к стене, начал изучать плакат, посвященный профилактике болезни с каким-то змеиным названием: ишемия.
– И все же вам неприятно мое присутствие. Но с этим вам придется смириться, Игорь. Вы здесь, потому что беспокоитесь о своем подзащитном и начальнике, а я… я потому, что люблю. И не дам ему умереть!..
Кажется, она задремала на жесткой банкетке. Приоткрыв глаза, увидела Игоря, притулившегося напротив на двух составленных стульях. Он спал, подложив под голову куртку. Надя посмотрела на свои часы. Половина четвертого ночи.
Она села, чувствуя странный озноб. Ледяные руки не слушались ее. Зубы принялись выбивать дикую дробь. Надя с силой прижала ладонь к губам. Такой беспросветной тоски и ужаса, охвативших ее вдруг, она не испытывала никогда в жизни.
«Андрей. Он умирает. Он умирает…» – оживший механический голос звучал в ее голове сухо и бесстрастно.
Надя вскочила и подбежала к двери реанимации, стала давить на звонок.
Неумолчный пронзительный звон слышался за этим пластмассовым бастионом.
– Что вы творите?! Я охрану сейчас позову! – Перед ней стояла строгая пожилая медсестра.
– Там Булавин… Ему ведь хуже? Он умирает! Пустите меня, пожалуйста.
Она протягивала медсестре купюры. Красные бумажки дрожали и расплывались перед Надиными глазами.
– Все в порядке. Не нужно паниковать! – приказала медсестра, проигнорировав бумажки.
– Инна Валентиновна, немедленно! Я вызвала Бориса Александровича, – раздался женский голос откуда-то из глубины отделения.
Властная медсестра кинула на Надю изумленный взгляд и, выпалив: —Говорите с врачом! – захлопнула дверь.
Через минуту в коридоре появился полный благообразный доктор. Одна щека у него была пунцового цвета. Он крепко спал, когда его срочно вызвали из-за резкого ухудшения состояния пациента Булавина.
– Я жена Булавина! Я знаю, я чувствую, что ему хуже… Вы обязаны меня пустить! – кинулась к нему Надя.
Проснувшийся Игорь смотрел на нее, прищурившись, кутаясь в толстый шерстяной шарф.
– Я обязан одно – спасти его. О вашем присутствии в палате сейчас не может быть речи. Возможно, позже, – отстранил ее врач.
Надя прижалась лбом к пластику этой непробиваемой преграды. Озноб сменился жаром. И Надежда начала молиться, почувствовав вдруг прихлынувшие силы.
Она ли шептала эти слова, властный ли голос диктовал ей молитву, но Надя с отчаянным упорством, с верой на свое право требовать и приносить жертву обращалась к всесильной судьбе.
…Его сердце отказывалось жить. Разряд. Еще. Еще один. Еще…
Похоже, все средства были исчерпаны.
Врач переглянулся с сестрами. Та, что помоложе, в конопушках, сделала шаг назад от кровати пациента. Пожилая сестра требовательно смотрела на врача, склонившись над Андреем.
//-- * * * --//
Сон и явь перепутались для него. Кажется, сейчас он был в реальном мире. В нем он мог идти, чувствовать. Наконец-то он спустился в этот карьер. Скорее! Нужно было вытащить отсюда Ингу.
Она лежала ничком, не шевелясь. Андрей перевернул ее на спину. Лицо жены было бесстрастно. На лбу запеклось бурое пятно. Он взял ее на руки, прижал к себе. Она вдруг обняла его за шею. Зашептала:
– Все позади. Какое счастье, что все позади. С тобой так тепло, Булавка…
Андрей захохотал от счастья. Она снова называла его этим бестолковым прозвищем. Почему оно ему не нравилось раньше?
– Я не люблю! – раздался вдруг родной голос. И отозвался эхом: люблю, люблю, люблю…
Андрей держал на руках… Надежду. Голова ее была запрокинута, руки беспомощно свисали. Он только что спас ее из воды. Но она… не хотела жить.
«Ныряльщица, родная, живи!» – сказал он, наклонившись к ее губам.
Она шевельнулась. Едва заметная улыбка скользнула по ее лицу.
«А мальчишки мамам красоту дают…» Кто, кто это сказал?! Что за голос? Почему?
Мальчишка. Сын!
Доктор взглянул на часы, резко поправил очки, ткнув пальцем в переносицу. Да, все было кончено…
– Время смер…
– Есть! Борис Александрович, нитевидный пульс! – крикнула молодая сестра, глядя с изумлением в монитор, на котором прямая горизонтальная линия будто сделала крохотный скачок, еще один, еще…
«Смотри, стрела точно указывает на два часа… на два часа… на два часа», – слышала Надя голос Андрея.
– Надежда Николаевна, хватит… Сядьте. – Игорь осторожно взял ее за плечи, отвел от двери. – Почти час врач находится с Андреем Ильичом. Значит, все хорошо. Я знаю, что реаниматологи не отходят от пациента, пока не дождутся стабильности в состоянии. Или отходят, когда все… кончено. Нет, нет! Он бы уже вышел, если… – торопливо заговорил Игорь, обматывая свой шарф вокруг дрогнувших Надиных плеч. – Вы отдохните. Я кофе вам принесу, хотите? У меня в машине термос есть.
– Нет, Игорь, вы не уходите. Мы тут нужны сейчас. Мы очень тут нужны! – горячо заговорила Надя, хватая жесткую ладонь этого парня. Совсем уж не такого непроницаемого, как казалось раньше.
– Да, Надежда Николаевна. Нужны.
Борис Александрович вышел из отделения только в шесть утра. Он строго и требовательно посмотрел на Надю.
– Вы – Надежда?
Она стояла перед ним, стиснув кулачки под подбородком, глядя умоляюще, будто просила милостыню.
– Пять минут, не больше! Никаких эмоций. Была остановка сердца. Необходимо переводить вашего мужа в другую клинику.
– Да, конечно… – закивала головой Надя, кидаясь к открытой двери.
– Он зовет вас. Слава богу, сам стал дышать, – тихо сказала молоденькая сестра, подавая Наде халат.
Андрей лежал в отдельной маленькой палате.
Грудь его была раскрыта: к ней были присоединены датчики, проводки. Волосы отброшены со лба. Из-за этого его лицо казалось значительным, будто иконописным.
Надя замерла у двери, вглядываясь в это отстраненное, чужое лицо. Но веки Андрея дрогнули, он открыл глаза.
Надя бросилась перед его кроватью на колени – наконец-то она видела его близко, так близко, что могла коснуться губами впалой щеки, бескровного рта.
– На-дя, – не столько услышала, сколько угадала свое имя она.
Он внимательно смотрел на нее васильковыми глазами.
– Андрюша, родненький, не уходи! Не уходи, любимый мой…
Она опустила голову, пряча слезы.
«Никаких эмоций. Никаких… Нельзя».
Рыбак попытался улыбнуться, помотал головой.
– Нет, не двигайся! Нельзя, Андрюшенька. Все мы сейчас сделаем. В клинику нормальную переведем, если надо – операцию. Я буду рядом. Я теперь каждую минуту буду рядом. Не отвертишься, рыбак! Я тебе еще так надоем, как вон Эдику – аденоиды. Да, милый, да, родной мой… – тараторила она, плохо понимая, что и зачем нужно говорить.
Андрей улыбнулся широко, блеснув зубами.
«Все отдам!.. Все отдам за эту улыбку, за это счастье…»
– Ныряльщица. Не болтай, – сказал он тихо, с усилием. – Я должен сказать.
– Андрюша, отдыхать ты должен. Отдыхать!
Он попытался поднять руку, но Надя ее перехватила, прижала к своим губам.
– Нужен регистратор. Из загса. Пусть Войцеховский устроит. Любые деньги. Немедленно.
– Господи, Андрей, а что за спешка? Ты хочешь…
– Да, надо срочно расписаться.
Он судорожно вздохнул и прикрыл глаза.
– Ребенок и жена должны быть… наследниками. Моими. Мало времени.
Надя закусила губу. Во рту появился соленый привкус.
– Ты. Будешь. Жить.
– Да, Надя. Нужно расписаться, – помотал он головой.
В палату вошла пожилая сестра.
– Все, больному требуется покой. Все, все, – непререкаемо, но все же мягко сказала она.
– Да, конечно…
Надя поднялась. Андрей приоткрыл глаза, протянул к ней руку.
Она снова кинулась к постели, подалась к щеке Андрея, заговорила тихо, пулеметно:
– Андрюша, я все поняла. Да. Но без платья, фаты и ленточек на лимузине расписываться не буду. И хорошо бы в «Метрополь» закатиться. Это ведь не слишком круто для тебя? Человек пятьдесят в ресторан ведь приглашать придется. Или больше? На мне – Пуховы, лысик да мама с дочкой. А твой холдинг? Это же тихий ужас сколько денег уйдет! И потом, эти, как их… Мальдивы. Без них ведь никак! Хотя я бы лично предпочла Онегинскую скамью. И еще домик Никитишны. И, конечно, солнечные часы. Это вот обязательно.
Андрей скосил заблестевшие глаза к лицу Надежды. В них Надя увидела тепло, смех. Увидела жизнь!
– Глупая, хитрая ныряльщица. Любимая…
Голос Андрея был полновесным и спокойным.
В тот декабрьский день снег повалил хлопьями. Солнце искрилось на белой глазури веток, на мягком покрывале крыш.
Андрей подошел к окну, посмотрел вниз, на припорошенный двор, на рыжую спину дворника, чистящего тротуары. Андрея радовал мерный звук скребка. Обыденный, спокойный. После больницы Булавин стал замечать, что его трогают самые простые вещи. Звук просыпающегося города. Прикосновение к щекам морозного ветра. Слепящий блик закатного луча, прорвавшегося через плотную пелену низких туч.
– Надь, Игорь уже минут десять как приехал! А ты, конечно, только за свои щипцы схватилась. Говорил же, давай какую-нибудь парикмахершу позовем. Или как там они сейчас называются? Стилисты, вот как! Выходи уже из укрытия, я не люблю опаздывать, ты же знаешь!
Андрей поправил запонку на манжете. Жених уже был одет в белоснежную сорочку и темные брюки.
– Сейчас! Я… сейчас! – крикнула Надя откуда-то из глубины квартиры.
Булавин посмотрел на фотографию пушкиногорского луга и мельницы. Улыбнулся.
«Завтра мы увидим все это снова. Вместе увидим. Как там, интересно, снега уже много? Есть ли мороз, солнце и чудесный ли день?»
– Вот, я уже…
Надя торопливо вышла из «укрытия». Андрей повернулся к ней и замер.
Его невеста собрала волосы наверх, открыв совершенную шею, скулы, уши. Приколола крохотную веточку цветов к высокой прическе.
Дымчато-розовое воздушное платье ниспадало до пола, скрывало чуть округлившуюся фигуру.
– Ну что? Сойдет? – спросила Надя, краснея и придирчиво оглядывая себя.
– Надь… я просто… Просто не знаю, что сказать, – проговорил Андрей растерянно.
Невеста была несказанно рада его замешательству.
– Ну и слава богу, – улыбнулась она и протянула к нему руки.
Он обнял ее, стал целовать шею, приоткрытые плечи.
– Ныряльщица, еще мгновение, и до загса мы не доедем. Вовремя точно не доедем.
– Если бы не прическа и застежки, которые ты наверняка сломаешь, я бы лично могла и опоздать, – засмеялась Надя, откидывая голову.
Он, похоже, принял эти слова как руководство к действию, тронул на спине верхнюю пуговичку ее платья.
В кои-то веки мобильный телефон зазвонил вовремя.
– Андрюх, а я уже приехал к загсу! – раздался в трубке голос свидетеля жениха – Вовки Дрознина.
– Слушай, ты рано. Мы будем где-то…
Андрей вопросительно посмотрел на Надю. Она категорично помотала головой, изобразив строгость, и пошла к зеркалу.
Андрей договорил с Вовкой, надевая пиджак, схватил галстук со спинки стула.
– Все-таки с одним свидетелем как-то неправильно расписываться. Хотя все это глупая формальность, я понимаю. Но лучшие друзья…
Надя не дала ему договорить.
– Андрюша, я же говорила тебе, что ликвидировала всех подруг. Уничтожила! Как Людмила Прокофьевна из «Служебного романа».
– Ну да, ну да, – похмыкал жених.
«Процедуру» в загсе Булавин затягивать не позволил. Вообще жених с невестой повергли в недоумение пафосную регистраторшу своим легкомысленным поведением: шептались и хихикали как школьники, а не как брачующиеся, да еще повторно! Что смешного они увидели в зале регистрации актов гражданского состояния, дама так и не поняла.
Потом они поехали к дому Галины Викторовны. Молодоженов, сопровождаемых свидетелем и водителем, которого Андрей Ильич заставил принять участие в празднике как одного из самых близких людей, торжественно встречала у подъезда вся честная компания во главе с «кавалером со знаком качества». Он тут же стал прыгать на Надю, норовя испортить подол ее свадебного платья. Пришлось вмешаться Маше, которая выглядела взрослой и неприступной. Ей ужасно нравился мамин избранник, но виду она не показывала, будто говоря своей независимой позой: «Это мы еще посмотрим, как-то ты себя зарекомендуешь, жених».
Андрей порывисто обнял Машу, поцеловал ее в макушку. Она, улыбнувшись, потупилась.
Дядьки вели себя по-разному. Дядя Леша на правах доброго знакомого троекратно расцеловался с Андреем и принялся выкрикивать:
– Какая пара! Отменная, скажу я вам, пара. Просто как в кино!
Дядя Саня смущенно пожал жениху руку, буркнул:
– Наши поздравления. Рады мы очень…
Эдик выступил в привычном репертуаре. Пожав с достоинством руку Андрея, затем Нади, высказался, будто продолжая с кем-то диалог:
– И ничего не чудо! Они когда еще мокрые были, я сказал, чтобы на свадьбу пригласили. Да больно, па!
Дядя Леша традиционно наступил сыну на ногу.
Мама совершенно раскисла. Всхлипывала и резко проводила пальцами под глазами. Кидалась целовать то Надю, то Андрея.
– Ну что? Время?! – взял бразды правления в свои руки полковник.
За праздничным столом, который шеф-повар Кольцова готовила, нервничая, как студентка кулинарного техникума, рассиживаться было некогда.
К ночи молодожены хотели быть в Пушкиногорье. Завтра Надя должна была познакомиться с родителями Андрея. А к вечеру торжество предполагалось продолжить. Дядя Леша с удовольствием выступал в роли водителя и экскурсовода для гостей.
– Какое счастье, что нет ресторана и толпы, – шепнула Андрею Надя.
– Госпожа Булавина, – обратился к ней сконфуженный муж, – думаю, ресторана избежать не получится. Потом. Надь, у меня же близкие коллеги есть, партнеры… Но это уже совсем другая история.
После первого тоста воцарилось торжественное молчание. В такие минуты принято говорить: «Ангел пролетел».
Но ангела «срезал» Эдик. Он сообщил, как всегда, громко и по существу:
– Я подсчитал, что Андрюха-второй родится в апреле. Хорошо бы в мой день рождения.
Дядя Леша чуть рюмку на себя не опрокинул, проскрежетав: «Математик хренов».
Но так как все лишь одобрительно засмеялись, полковник кокетливо поиграл губками и сообщил, что вся еда нестерпимо горчит.
Надя предупреждала маму, что никаких прилюдных поцелуев она не потерпит. Что за дремучие традиции, ей-богу? Андрей же был не против и поцеловаться.
– Я имею право целовать свою жену когда хочу и сколько хочу. А я, как и каждую минуту, хочу, – сказал он ей на ухо и, вставая, потянул за руку. Жене пришлось подчиниться.
Надя проснулась от легкого толчка. Она коснулась живота. Вот, еще один осторожный толчок… И снова.
– Андрей, Андрюша!
Она затормошила мужа, блаженно посапывающего рядом и закинувшего по своей любимой привычке руки наверх.
Он повернулся к ней, придавил тяжеленной ручищей, не думая просыпаться.
Она схватила его ладонь, приложила к своему животу.
– Вот, смотри… Нет, не хочет больше, – расстроилась Надя.
Андрей раскрыл глаза, улыбнулся, любуясь встревоженной женой, погладил осторожно ее живот.
– Он толкался, правда. Вот, опять! – крикнула Надя.
– Да, я чувствую! Ой, справа… – Андрей приподнялся и замер.
Младший Булавин требовательно заявлял о своем праве на родительское внимание и любовь…
Косые лучи утреннего солнца заливали комнату нежным золотистым светом. В камине потрескивали поленья. Надя не могла отвести взгляда от веселого пламени. Ей нравилось шевелить тяжелой кочергой, разбивать обуглившиеся деревяшки. Казалось, что она колдует, заставляя черные угли оживать, брызгать снопами ярко-оранжевых искр.
«Хорошо бы сидеть так вечность. И никуда не спешить. И ни о чем не думать. Только знать, что все в жизни хорошо и правильно».
Она слышала, как Андрей в соседней комнате негромко говорит с кем-то по телефону, то смеясь, то покашливая. И она улыбалась его голосу, его смешливой интонации, в которой она угадывала тихую радость.
Андрей появился в дверях.
– Мама позвонила! Они с отцом и теткой будут часа через два с половиной. Благо снег перестал валить. Дорога вроде неплохая. Впрочем, папенька у меня профи. Сколько ни навязываю им водителя, никогда не соглашается. Оскорбление для водилы с сорокалетним стажем. Смешные они у меня оба. Сама скоро увидишь.
– Андрюш, а давай съездим в Тригорское! Хоть на пять минуточек, – вдруг предложила она.
Он улыбнулся.
– К Онегинской скамье?
– Да. И еще к часам. Ты помнишь, что мы там первый раз поцеловались?
– Еще бы! Хотя под яблоней все было гораздо… хм, волнительней. Надо найти ее и назвать Булавинской.
– Ну, поехали! – вскочила Надя.
– Тише, не скачи! – всполошился муж. – Ребенка испугаешь. И действительно, вам с ним нужен воздух. Поехали!
Надя отвернулась, подошла к окну, засмотрелась на белоснежные искристые холмы. Замершая река горела золотом под солнцем. За ней, на горе, виднелся одноэтажный серый домик с колоннами, от которого вычищенные ступени вели к Сороти.
«Все пройдет зимой холодной», – вспомнила она вдруг слова секретарши мирового судьи, касаясь ладонями влажных скул.
– Нет, все только начнется. Все только начинается… – прошептала Надежда.
От автора
Послесловие
Эта книга во многом исповедальная. Я, как и ее героиня, совсем недавно находилась в безысходной (так мне казалось) ситуации. Многолетний и вроде бы благополучный брак разлетелся вдребезги. Одиночество, безденежье, страх перед будущим – своим и сына – серьезные причины для отчаяния. Часами лежа в оцепенении и созерцая потолок, я упивалась жалостью к себе. Но, видимо, устав от созерцания и жалости, в один из хмурых осенних дней я вдруг произнесла: «Ну вот что, дорогая, ХВАТИТ! Довольно изображать статую «Скорбь всего мира». Попробуй-ка хоть что-то предпринять». И я начала! Пришлось буквально творить насилие над собой, уничтожая прошлые привычки, которые вросли и дали корни. Но после первой маленькой победы мне удивительно понравилось это волшебное ощущение. И я улыбнулась сама себе, сказала МОЛОДЕЦ! И главное, я словно увидела двери там, где раньше были непреодолимые стены. В моей новой жизни – с чистого листа – обнаружилось множество плюсов: отныне я могла принимать решения самостоятельно, без оглядки на кого-то! Первым было решение считать себя счастливой назло всем врагам.
С тех пор прошел год, и я могу с радостью признать, что большую часть проблем смогла решить и почувствовать себя по-настоящему счастливой. И в этом нет никакой мистики. Только личная воля, желание и осознанный выбор. Наверное, глядя на мою решимость, судьбе только и оставалось признать: «Что же, ты заслужила удачу и любовь. Вот они, дарю!»