   Весёлые стихи
   Стихотворения разных лет
   Андрей Баранов

Пролог. Тридцать лет назад

     В комнатёнке этой тесной,
     когда улицы тихи,
     я люблю, забравшись в кресло,
     сочинять свои стихи.

     Рядом ляжет кот Василий
     и за ручкою следит,
     без особенных усилий
     попадая лапой в ритм.

     Я пройдусь по коридору —
     он за мною по пятам:
     не уснуть в такую пору
     ни поэтам, ни котам.

     По душам поговорив, мы
     принимаемся за труд —
     то ли мыши, то ли рифмы
     спать нам с Васькой не дают.

Два золотых фонарика

     Два золотых фонарика
     мне издали сверкали.
     Два золотых фонарика
     мне лучик подавали.

     Держась за ручку лучика,
     спускался я в подвал.
     Бармен с лицом везунчика
     мне пиво наливал.

     Родное, «Жигулёвское»,
     долитое водой!
     С друзьями пил-расплёскивал,
     потом шагал домой.

     Шагал по тёмным улицам,
     где светится сирень,
     где фонари сутулятся,
     и спит под лавкой тень.

Девушка в окне

     Дождь с силой лупит по спине.
     Вот девушка стоит в окне,
     рукою трогая прическу.
     А платье в яркую полоску —
     как экзотический цветок.
     Я весь уже насквозь промок,
     по мне вода ручьём стекает,
     но девушка не замечает —
     она в себя погружена,
     в её глазах отражена
     белёсая полоска неба,
     домов размытые черты…
     Ах, к ней на подоконник мне бы
     взлететь, войти в её мечты
     и там надолго задержаться,
     забыв и час, и день, и год,
     и, как промокший этот кот,
     в её глазищах отражаться!

Тост

     Покуда водка есть в стакане,
     покуда мелочь есть в кармане,
     покуда свет горит в окне,
     покуда помнят обо мне,
     покуда кровь течет по венам —
     да будет жизнь благословенна!

Иной

     Я вижу в зеркале иного:
     он моего не помнит слова,
     он моего не знает знака,
     его зловредная собака
     задрала моего кота,
     он на меня глядит сквозь ста —
     вни чуть прищуренного века.
     О-о-о! Нет опасней человека!

Тося

     Я Буддой не буду,
     Де Садом не стану,
     О славе забуду,
     От стаи отстану.
     На зимней заре
     В московском дворе
     Я буду носы вытирать детворе.
     Мечты и пустые надежды отбросив,
     Во всём помогать воспитателке Тосе.
     Какой там Де Сад —
     Когда здесь детсад!
     Один поцелуй воспитателки Тоси
     Мне голову, словно пропеллером, сносит.
     Московские девки
     Плечисты и крепки:
     Джинсы, футболки,
     Кроссовки да цепки.
     А Тося моя —
     Она из Тамбова.
     Покорна, добра
     И нежна, как корова,
     Пахнет деревней и молоком…
     Как же я жил,
     Пока был незнаком
     С Тосей из славного града Тамбова
     С редкой фамилией —
     Иванова!

Бег на месте

     Потихоньку, понемногу
     разгорается заря.
     Мы пускаемся в дорогу,
     ничего не говоря.
     Кто на офигенной тачке,
     кто на стареньком авто,
     кто на маленькой собачке,
     кто в калошах,
     кто в пальто.
     Кто за пачкой маргарина
     и батоном на обед.
     Кто-то – за адреналином
     в Гималаи и Тибет.
     Кто-то прыгает и скачет,
     очарованный собой, —
     Кто-то от тоски собачей
     прямо в омут головой.
     Все мы носим чьи-то маски:
     бизнесмен, политик, шут…
     И куда-то, как Савраски,
     все бегут, бегут, бегут.
     Я и сам спешу куда-то,
     задыхаясь на бегу.
     Ну, куда же вы, ребята,
     Я так больше не могу!

Женщина за туалетным столиком

     Как Христофор Колумб, пускаясь за море,
     как Саваоф над нашим праотцом,
     как Леонардо перед глыбой мрамора —
     так женщина перед своим лицом.

     В глазах – борьба усердия и нежности.
     Она корпит, колдует, ворожит…
     И целая система принадлежностей
     на туалетном столике лежит.

     Дышу спокойно – претворяюсь спящим,
     а сам любуюсь через щёлку век.
     Осмысленнее что и настоящей
     придумал в этом мире человек!

Топ-модель

     Ваш бюст
     Поражает воображение.
     Дайте потрогать —
     Сделайте одолжение!
     А ноги…
     Ноги – полный отпад!
     Дайте потрогать,
     Вам говорят!
     Но нет,
     Вы ужасно
     Надменны и строги.
     Зачем только боги
     Лепили Вам ноги?

Футболисты

     1

     Футболисты в потных трусах
     Проиграли свой главный матч.
     Футболисты в потных трусах
     Пропустили в ворота мяч.

     Лишь сегодня всё было «Ах!»,
     А теперь-то всё стало «Ох!»,
     Футболисты в потных трусах
     Подавляют тяжёлый вздох.

     Их теперь не будут любить,
     И зарплату им не дадут,
     И фанаты их будут бить,
     И девчонки им не дадут.

     2

     Футболисты в потных трусах
     Отыграли свой главный матч!
     Футболисты в потных трусах
     Закатили в ворота мяч!

     Лишь сегодня всё было «Эх!»,
     А теперь-то всё стало «Ах!»,
     Подавляют весёлый смех
     Футболисты в потных трусах.

     Их теперь все будут любить!
     И зарплату большую дадут!
     И фанаты не будут бить!
     И девчонки им всем дадут!

     3

     Написал я такую хрень
     И фанатам на суд понёс.
     Был погожий июньский день,
     Лук-порей в огородах рос.

     Мне сказали фанаты так:
     «Ты святое не трогай, нах…
     Мы их любим за просто так —
     Футболистов в потных трусах».

Безголовые манекены

     Возвращаюсь вчера со смены,
     еле жив и чуть-чуть поддат.
     Глядь – безглавые манекены
     на меня из витрин глядят!
     Стало жалко мне этих чучел —
     хороши ли они, плохи —
     кто их, бедненьких, так замучил?
     За какие такие грехи?
     Но, с другой стороны, может лучше
     им без индифферентных рож?
     Ведь одеты они от Gucci
     и от Dolce Gabbana тож!
     Думать можете что угодно,
     но мораль-то здесь такова:
     если хочешь быть сильно модным,
     на фига тебе голова?

Бывают же такие лица!

     Бывают же такие лица!
     Ну, как тут с горя не напиться?
     Бывают же такие волосы,
     что хочется завыть вполголоса!
     Тебе во след глядят мужчины
     и думают, изнемогая:
     «Какая гарная дивчина,
     наверно, жутко дорогая!»

Синие глаза

     Улица сутулится,
     катится в овраг,
     дождь идёт по улице,
     прибавляя шаг.

     Капли, капли-капельки
     лупят всё сильней,
     я шагаю к Катеньке —
     Катеньке моей.

     Май любовью мается
     в парках и садах,
     аж сирень взрывается
     у меня в руках!

     Прошено – не прошено,
     но, глаза закрыв,
     я в окошко брошу вам
     этот майский взрыв.

     Из окна ответом мне —
     синие глаза
     и слова заветные
     шёпотом: «Влезай!»

     В небе чертит линии
     майская гроза.
     Ах, какие синие
     у тебя глаза!

Дурочка купила булочку

     Дурочка купила булочку,
     пошла по улочке,
     по переулочку.
     Навстречу с горушки
     идёт Егорушка,
     яснее солнышка.

     Дурочка уронила булочку,
     искала дырочку,
     чтоб юркнуть в щёлочку,
     да не нашла, любезная,
     дело бесполезное,
     только платье изгваздала.

Собачье счастье

     Зачем собаке палка?
     Она за ней бежит,
     зубищами хватает,
     от радости дрожит,
     потом бежит обратно
     к хозяину, притом
     виляет неприятно
     обрубленным хвостом.
     Стоит хозяин – гордый
     сияющий амбал.
     Такой счастливой морды
     давно я не видал!

Перчатка

     От меня убежала перчатка.
     Убежала на старости лет.
     Да, возможно, жилось ей несладко,
     руку в куртку – а там её нет!

     Может быть, затаила обиду
     и носила в себе много дней?
     А такая спокойная с виду —
     никогда б не подумал о ней!

     Я бреду полутёмной аллейкой,
     сердце ноет, как нудный москит.
     А перчатка лежит под скамейкой
     и, наверное, тоже грустит…

По Дону гуляет казак молодой

     – О чём, дева, плачешь над быстрой водой?
     – Подонок гуляет с козой молодой!
     Ну, как мне не плакать, скажи мне, когда
     подонок гуляет, коза молода,
     а я тут, как дура, реву над водой?

     По Дону гуляет казак молодой.

Чайничек

     Это был чайничек с ручкой.
     Это был чайничек с крышкой.
     Не было чайничка лучше,
     но почему-то стал лишним.

     В доме сменилась хозяйка,
     в доме печальные вести:
     ходики, плюшевый зайка,
     чайничек изгнаны вместе.

     Осень крадётся неслышно,
     капает дождик из тучки…
     Бедному чайничку – крышка,
     сделали чайничку ручкой.

Я с тобой в разведку не пойду

     Я с тобой в разведку не пойду.
     И тебя в разведку не пущу.
     Что там делать, в грёбаной разведке?
     Лучше мы пойдём с тобою к Светке.
     (Ты ведь помнишь Светку Полещук?)
     И, придя под вечер к ней вдвоём,
     мы расскажем нашей славной Светке,
     что совсем вернулись из разведки.
     Навсегда.
     И больше не пойдём.

Разговор с иностранцем

     – Дорога до Рога.
     – А дальше?
     – Даль, cher!
     – Даль? Колоссаль! Я хотель туда попадаль!

Про косого из Бутаково

     – Нынче были у косого…
     – У косого?
     – У косого.
     – К какого?
     – У такого.
     – В Бутаково?
     – В Бутаково.
     – Ну так он же не косой, а укушенный осой!

В паноптикуме ночи

     Плуг месяца, сверкающий с небес,
     взрывает чернозём межзвёздных бездн,
     не в смысле – рвёт, а в смысле – поднимает
     пласт за пластом. И звёздный Водолей
     бежит, бежит за Девою своей,
     но никогда её не догоняет.

     Зодиакальный замыкая круг,
     ползёт по небу звёздчатый Паук,
     напоминая чем-то скарабея.
     Телец бредёт на Млечный водопой,
     и Андромеду с улицы домой
     зовёт не зазовёт Кассиопея.

     Но Андромеде в сутолоке сей
     не до maman – ей нравится Персей,
     пусть даже он опасен и порочен.
     Она за ним следит издалека,
     и мифологий чистая река
     течёт века в паноптикуме ночи.

Пикассо, Шагал, Дали

     Возвращаясь от Дали,
     Пикассо шагал вдали.
     Шёл легко испанский галл,
     вслед за ним Шагал шагал.
     И любуясь на Шагала,
     в небесах летала Гала.

Из жизни замечательных

     Жил да был на свете Гоголь
     без заботы и труда,
     он чужих вещей не трогал
     ни за что и никогда.

     Жил да был на свете Гегель
     без заботы и труда,
     за девчонками не бегал
     ни за что и никогда.

     Жил да был на свете Бабель
     без заботы и труда,
     не строчил стихи в тетради
     ни за что и никогда.

     Лишь один несчастный Врубель
     жил в заботе и труде,
     но об этом мы не будем
     никогда и никогде.

Черный квадрат

     Что ты видишь?
     Я вижу чёрный квадрат.
     Это великое произведение! – мне говорят.
     Неужели ты думаешь, что галиматью и ахинею
     мы поместили бы в Третьяковскую галерею?
     Ты знаешь, что он стоит безумно много?
     В нём художник изобразил нам идею Бога!
     Подошёл поближе,
     раз говорят.
     Ничего не вижу —
     квадрат и квадрат.
     Только чёрный цвет,
     только белый фон,
     ничего там нет
     с четырёх сторон.
     Квадратная чернота,
     за ней – ни черта!
     А впрочем не даром же же все так с ним носятся!
     Вон два очкарика подозрительно косятся.
     Наверное, думают: пришёл тут лох!
     Сидел бы в деревне, ловил бы блох.
     Дай-ка ещё подойду поближе,
     может и вправду чего увижу?
     Подошёл – на краске паутина трещин,
     где краска гуще, где краска тоньше…
     Вот вроде вижу каких-то женщин,
     людей каких-то везёт паромщик…
     От напряжения цветные пятна
     в глазах поплыли, то свет, то тени,
     и стало сразу мне всё понятно.
     Да, это точно: Малевич – гений!

Когда над городом бессонным

     Когда над городом бессонным
     поют пассаты и муссоны,
     и быстроногие гарсоны
     разносят водку и вино,
     вокруг доступные девчонки,
     и запахи духов так тонки,
     и не болят ещё печонки —
     нам всё ещё разрешено.

     Но гаснут лампы и улыбки,
     оркестр укладывает скрипки,
     глаза тусклы, ладони липки,
     приходит расставанья час —
     тогда ничтожны наши баллы,
     былых балов пустеют залы,
     и вот приходят вышибалы
     и к чёрту вышибают нас.

Моя философия

     Люблю на девушек смотреть
     при ясном свете дня!
     Хоть жизни меньше чем на треть
     осталось у меня,

     мне не понять укор ханжи:
     куда ты смотришь, друг?
     Ты интересней покажи
     чего-нибудь вокруг!

     К тому ж не только на девиц
     я пялюсь, как дурак,
     но на деревья и на птиц,
     на кошек и собак.

     Так чем же девушки, скажи,
     Противней, чем цветы?
     Нет философию ханжи
     я не пойму.
     А ты?

Дом

     Место, где нас понимают,
     место, где нас обнимают,
     водки в стакан наливают,
     шутят, смеются, поют,
     потчуют, есть заставляют,
     ночью в кровать залезают,
     громко мурлычут и лают,
     спать, подлецы, не дают,
     с тапками радостно скачут,
     место, где ночкой горячей
     мамой и папой был зачат
     как-то в столетье другом.
     Место, где нас понимают,
     место, где нас принимают,
     место, где нас поминают,
     с тёплым названием «дом».

По мотивам стихотворений Агнии Барто

   Зайка

     Зайку вызвала хозяйка.
     Под дождём осталась Зайка.
     Мокнет там вторые сутки —
     тяжела жизнь проститутки!

   Мишка

     Уронили Мишку на пол.
     Заломили Мишке лапу.
     Так закончилась карьера
     Мишки-коррупционера.

   Машина

     Нет, напрасно мы решили
     покататься на машине!
     Под кустом у синих гор
     нас с радаром ждал майор.

   Самолёт

     Самолёт построим сами
     дочке, и жене, и маме,
     только б в скважинах у нас
     не кончались нефть и газ!

   Бычок

     «Не доска – душа моя кончается!
     Не дойду! Сейчас я упаду!» —
     пьяница домой идёт, качается
     и, как бык, вздыхает на ходу.

Встреча на горном плато

     Я вскричал: На вас горит пальто!
     Он ответил грустно: Ну и что?
     И ушёл по горному плато,
     освещая путь своим пальто.

Петька Баскаков

     Петька Баскаков всегда одинаков.
     Горя не знает Петька Баскаков.
     Петька Баскаков дует в дуду,
     пачки дензнаков видел в гробу.
     Он не ловчее других, не умнее.
     Шепчут соседи: «Жить не умеет».
     Тихо редеет дым над рекой.
     Жить не умеет – странный какой!

Листопад

     Повсюду листопад —
     расцвета антипод
     в кисельном небе над,
     в кофейных лужах под,
     у старых «жигулей»
     на ветровом стекле,
     в витринах бакалей —
     ной лавочки «Nestle».
     Засыпала листва
     дорожки во дворе,
     и дворник Мустафа
     мечтает о поре,
     когда, отправив в путь
     листвы последний тюк,
     он сможет отдохнуть
     недельки две до вьюг.

Под вечер бабы грозные

     Под вечер бабы грозные,
     как утки толстопятые,
     не сильно чтоб тверёзые
     детей в амбарах прятали.
     Страшили их страшилками,
     пугали их пугалками,
     дразнили их дразнилками,
     кидали в них кидалками.
     От страха дети плакали,
     Пужались, горемычные,
     а бабы толстопятые
     ругались неприлично и
     плясали и куражились
     без совести и милости,
     а детки всё тревожились,
     скорей мечтая вырасти.

Случай в трактире

     Плелись по городу кареты,
     плоты сплавлялись по реке.
     Самсон, разутый и раздетый,
     сидел в казённом кабаке.
     Он был раздет и безобразен.
     И пьян. Пьянее, чем вино.
     Мир эротических фантазий
     им овладел уже давно.
     Ему казалось: вспыхнут тучи
     над зеркалом свинцовых вод,
     и ослепительный поручик,
     бряцая шпорами, войдёт.
     Самсон пьянел, часы стучали,
     вокруг скакали пруссаки.
     От романтической печали
     и фантастической тоски
     ничто его не отвлекало.
     Горел в камине уголёк.
     И до последнего причала
     был путь его ещё далёк.

     Вдруг ветер в комнату ворвался —
     вбегает раненый корнет.
     Он на дуэли с братом дрался,
     ещё дымится пистолет,
     ещё глаза огнём сверкают,
     но близок, близок смертный хлад.
     «Ах, Авель, где же брат твой Каин?» —
     ему в подпитии кричат.
     «Я одинок и неприкаян!
     Среди берёзок и ракит
     лежит спокойно брат мой Каин
     моею пулею убит».
     «Зачем ты это всё наделал,
     убийца брата своего?
     Твоё лицо белее мела,
     и жить осталось ничего!»
     Корнет уже не отвечает.
     В стакане плавает луна.
     Самсон, задумчив и печален,
     зовёт: «Гарсон! Ещё вина!»
     И на серебряном подносе
     в хрустальном штофе половой
     ему казённую подносит,
     качая буйной головой.

Снова болезнь обложила мне горло

     Снова болезнь обложила мне горло,
     снова в кармане полный дефолт.
     Если попёрло – так уж попёрло!
     Я уничтожен, беден и зол.
     Вышибли к чёрту со съёмной квартиры,
     бросила женщина, сдали друзья.
     Что ж, ничего, моя старая лира,
     значит опять начинаем с нуля!
     Что бы ни мучило, где бы я ни был:
     в жёлтом ли доме, в казарме, в тюрьме —
     есть надо мной моё звёздное небо,
     этого неба достаточно мне.

Собачий час

     Каждый вечер, бродя лабиринтом аллей,
     наблюдаю за сходством собак и людей.

     Вот мужчина с огромной мохнатой овчаркой
     по тенистым аллеям вечернего парка
     марширует, как будто под бой барабана,
     выражением глаз он похож на барана.
     Вот боксёра боксёр на прогулку ведёт,
     у обоих зубастый ощеренный рот,
     нос приплюснут и в красных прожилках глаза:
     кто похож на кого – очень трудно сказать.
     Вот блондинка выводит гулять пуделька.
     Вы таких пудельков не видали пока:
     он завит и надушен, как аристократ.
     – Сучка с Вами? – ему хулиганы кричат.

     Каждый вечер, бродя лабиринтом аллей,
     наблюдаю за сходством собак и людей.

Стрекозы

     Ещё мы не были в проекте. Мы
     ещё считались неземными,
     а эти с зенками фацетными
     и с лопастями слюдяными
     уже кружили над болотами,
     над хвощевидными лесами
     и эскадрильями сторотыми
     гигантских ящеров кусали.
     Теперь не то. Кружа над травами,
     они заметно измельчали.
     Уже не монстрами кровавыми,
     не бронтозавров палачами
     без кайнозоевой экзотики
     они влились в обитель лилий —
     серебряные вертолётики
     совсем не страшных эскадрилий.

Считалочка

     Раз, два, три, четыре, пять
     царь велел меня распять.
     Шесть, семь, восемь, девять, десять,
     а потом ещё повесить,
     утопить, четвертовать,
     закопать и наплевать.
     Забегал ко мне священник,
     окатил меня водой,
     повязали мне ошейник,
     волокли по мостовой,
     волокли как волка,
     суетно и долго,
     превратили в месиво,
     то-то было весело!

Турки варят кофе в турке

     Турки варят кофе в турке,
     дураки томятся в дурке,
     финки прячут в платьях финки,
     спиннинги лежат на спинке.
     Чешки Чехова читают,
     вечно чешутся, чихают
     и, плевав на все насмешки,
     всюду носят только чешки.
     А датчане сняли дачу
     в Подмосковье на реке
     и сидят себе, судачат
     на датчанском языке.
     Польки пляшут польку.
     Греки варят гречку.
     Колька любит Польку
     (как обычно, вечно).
     Старый перс у пирса
     персиком торгует.
     Камни от Де Бирса
     спёр Салман Радуев.
     И стоят вьетнамки
     в стареньких панамках.
     И стоят панамки
     в стареньких вьетнамках.
     Ох, эти вьетнамки!
     Ох, эти панамки!
     Из набитой нанки,
     жёлтые с изнанки.

Уедем!

     Уедем! Уедем! Уедем с тобой!
     В любой понедельник! На остров любой!
     В любую Калугу! В любую дыру!
     К медведям уедем в медвежью нору!
     Но только подальше от проклятых мест,
     где в окнах горит несгораемый крест,
     где гроздья грустники черны над рекой,
     где пахнет горелой доской и тоской,
     где женщины жёстки, как горький сухарь,
     где рядом с аптекой всё тот же фонарь,
     где всем наплевать на свободу и свет,
     здесь нет избавленья и выхода нет!
     Уедем! Уедем! Как солнце взойдёт,
     мы сядем с тобой в золотой самолёт!
     Лишь дети заметят, копаясь в песке,
     сверкающий след на небесной реке.

Февраль

     Февраль – известный враль!
     Слезой всплакнув капельной,
     заставит снять пальто и шапку,
     и опять,
     опять заголосит мелодией метельной,
     и будет бить в лицо,
     шаманить,
     колдовать,
     дома обледенит,
     навалит снега кучи,
     а утром, словно кто смеётся над тобой,
     затренькает капель —
     и в небе, как лазутчик,
     мелькнёт платок весны
     лазурно-голубой.

Художественный вымысел и нехудожественная реальность

     Дороги замело. В накидке горностаевой
     стоит сосновый бор.
     Горит в печи огонь, я Бунина читаю и
     горячий пью кагор.

     Ну, надо ж – занесло! Сижу на хате Катиной
     (не хата, а нора!)
     у стылых батарей в засаленном халате и
     портвейн хлещу с утра.

В начале и в конце

     Эти туфельки, эти лодыжки,
     эти пальчики, эти ладошки,
     эти звёздочки глаз (или льдышки?)
     эта гордость породистой кошки,
     эти трусики, маечки, шпильки,
     шубки, бюстики, брошки, булавки!
     Всё вначале восторг – как у Рильке!
     А в финале абсурд – как у Кафки.

Грустная история

     Не с друзьями, не один,
     а пришпилен к полной даме
     шёл по парку господин,
     поистёршийся с годами.

     И откуда не пойму,
     свежая, как майский вечер,
     утомлённому ему
     вышла девушка навстречу.

     Господин втянул живот,
     и скосив глаза налево,
     он подумал: «Вот же, вот —
     королева! Королева!»

     Господин пришёл домой
     в сладких мыслях о подруге
     и метался, как больной,
     к возмущению супруги.

     И уже ложась в кровать
     со своей женой скандальной,
     он никак не мог понять,
     отчего всё так печально?

     И пришёл к нему в тиши
     ангел с чёрными крылами,
     и задул его души
     растревоженное пламя.

     И подумал Уриил,
     взвившись в небо чёрной птицей:
     «Не чудил бы ты, дебил,
     прожил бы ещё лет тридцать.»

Заслуженный успех

     Гламурная мартышка
     издать решила книжку.
     Писала год, писала два,
     от слов кружилась голова,
     и вот она, победа —
     два толстых тома бреда!
     Издатель Иннокентий Форм,
     поклонник обезьяньих форм,
     издал произведение
     с восторженным вступлением.
     Известный критик Ундервуд
     так расхвалил мартышкин труд,
     что стало неприлично
     ругать его публично.
     И компетентное жюри,
     прочтя творение Жюли,
     вручает ей не фигу,
     а приз – Большую Книгу.
     И вот она уже везде —
     в кино, в кофейне, в поезде,
     огромные продажи,
     что как-то страшно даже.
     Что ж. Тяжело вздохнув при том,
     открыл и я мартышкин том,
     открыл, прочёл абзаца два,
     там были разные слова,
     пробелы, знаки, числа,
     но не хватало… смысла.
     Я был не слишком огорчён,
     ведь смысла нет теперь ни в чём,
     он был давно утрачен,
     расстрелян, раскулачен,
     в психушку спрятан, пропит в дым,
     погиб в расцвете, молодым.
     Теперь, куда не бросишь взгляд,
     повсюду лишь пеньки торчат
     от леса прежних смыслов,
     возвышенных и чистых.
     Живём на свалке, как в раю,
     над нами ангелы поют,
     но в шуме наших свар
     не слышит их безумный век,
     не хочет слышать человек,
     не человек – товар…
     Мы все товары на торгу,
     торгуют все – и ты торгуй,
     ведь ты ж не лучше всех.
     Мартышке – слава и хвала!
     Она всё это поняла.
     Заслуженный успех.

Неправда

     Неправда, что люди бросают окурки —
     окурки бросают козлы и придурки.
     Козлы и придурки, а вовсе не люди!
     Людей обижать подозреньем не будем.

     Неправда, что люди, гуляя с собаками,
     загадили парки собачьими каками,
     то сделали вовсе не люди – собаки,
     питбули с терьерами, так и растак их!

     Чтоб в пробке часок не стоять вместе с прочими,
     иные, я слышал, пылят по обочине
     и даже по встречке, рискуя здоровьем,
     как будто воспитаны в стаде коровьем.

     Неправда, что некоторые, как напьются,
     орут и кривляются, даже дерутся!
     Напраслине этой я верить не стану,
     ведь так поступают одни обезьяны.

     Макаки, собаки, ослы и коровы,
     кобылы и кони, козлы и козлины
     нам жизнь омрачают, а люди – ну, что вы! —
     они добродушны, мудры и невинны.

Times Square

     Бомж копается в помойке,
     страхолюден и небрит.
     После дружеской попойки
     у него помятый вид.
     Мудрый рабби в чёрной шляпе,
     гордо выпятив живот,
     в размалёванном пикапе
     покупает бутерброд.
     Синий ниггер в жёлтой майке
     под хип-хоп танцует брейк.
     Стариков зубастых стайки.
     Кока-кола. Бургер. Стейк.
     И куда бы ни пошёл ты,
     не ищи покоя, друг —
     разнорасовые толпы
     затопили всё вокруг.
     Как в портретной галерее:
     гои, геи, чудаки,
     то китайцы, то евреи,
     то какие-то таки…
     И над этой многолобой,
     многотысячной толпой
     гордо реют небоскребы:
     чёрный, синий, голубой…

Круговорот еды

     Я много съел растений и зверей.
     Когда умру, меня съедят растения,
     А их съедят животные,
     А люди
     Съедят и тех и тех
     И вновь умрут,
     И вновь пойдут на корм живой природе,
     Которая прокормит их детей.
     Круговорот питательных веществ —
     Великое изобретенье Бога.
     Природа – змей,
     Который ест свой хвост.
     Рождаются и умирают люди,
     Животные, деревья и грибы,
     Бактерии – и все едят друг друга.
     Едят друг друга страны и народы,
     Религии и фирмы конкурентов,
     Супруга ест любимая жена,
     А дети их обоих.
     Очень жаль,
     Но даже вдохновенные поэты
     Иль те, кто ими хочет показаться,
     Не брезгают поесть мясца коллег.
     Все это грустно,
     Грустно, господа!
     Но что поделать —
     Так наш мир устроен,
     Иначе бы он не существовал,
     И в колесе взаимопоеданья
     Не прорастали б редкие цветы
     Великих истин,
     Красоты,
     Добра…

Курочка Ряба

     Как игрушку бесценную
     на отцовском балконе
     бог-мальчишка вселенную
     держит в ладони.
     Без конца сочиняет
     фантастические миры
     и случайно роняет
     в шахту чёрной дыры.
     Не печалься, боженька, —
     говорит ему Курочка Ряба, —
     по пустякам расстраиваться не стоит!
     Помнишь, как плакали дед и баба,
     когда разбили яичко золотое?
     А я снесла им обыкновенное,
     не золотое, но ничем не хуже.
     И тебе я снесу новую вселенную.
     Бог больше не плачет.
     Он сконфужен.

Очень офисная история

     Супервайзер мерчендаю:
     – Я тебя отмерчендаю!
     Суперваю мерчендай:
     – Вау! Супер, супервай!

Пока не пропоёт петух

     Почти не открывая век,
     над лесом и рекой
     летит какой-то человек
     (неведомо какой).
     Над ним созвездия парят,
     закат давно потух.
     И гонит с пастбища ягнят
     подвыпивший пастух.
     Он смотрит вверх и видит, тих,
     как в горней вышине
     летит какой-то странный псих,
     играя на зурне.
     Он внемлет ангелов полёт
     и осязает ад,
     его душа томится под,
     а сердце рвётся над.
     Проходят долгие года
     и миллионы лет,
     а он летит себе туда,
     где смерти больше нет.
     Стоит подвыпивший пастух,
     дрожит его рука,
     не в силах сдвинуться, петух
     не пропоёт пока.

История из жизни простых людей

   Нечитавшим Харуки Мураками посвящается

     Это был Харуки Мураками.
     Мелкими японскими шажками
     он бежал, как будто по татами,
     и кричал по-птичьи: «Ла-ла-ла!»
     А за ним во след летели птицы:
     сойки, чайки, зяблики, синицы…
     И патрульный постовой полиции
     наблюдал за ним из-за угла.

     Звали постового Вова Лямин.
     Он не очень ладил с языками,
     не читал Харуки Мураками,
     но зато был отставной моряк.
     Он служил на миноносце «Слава»,
     знал основы флотского устава,
     и его любила тётя Клава
     из киоска с надписью «Табак».

     Клава – пышнотелая блондинка
     в юности блистала, как картинка,
     но сегодня не одна морщинка
     залегла на Клавином лице.
     Клава не читала Мураками,
     дома воевала с «дураками» —
     взрослыми почти что сыновьями,
     матерясь в сердцах об их отце.

     Их отцом был тракторист Гаврила,
     злой и волосатый, как горилла.
     «И чего я только находила
     в этом волосатом подлеце?!» —
     думала с тоской бедняжка Клава,
     наблюдая, как шагает браво
     бывший мичман миноносца «Слава»
     с глупою улыбкой на лице.

     Так между Вованом и Гаврилой
     жизнь ее без проку проходила.
     Клава с горя даже закурила,
     сокрушаясь: «Не тому дала!
     Жуткая морока с мужиками!»
     И бежал Харуки Мураками
     по-японски мелкими шажками
     и кричал по-птичьи «Ла-ла-ла!»

Погожий вечер

     В закатанном небе облако парит,
     Его гора над городом горит,
     В косых лучах заката пламенея.
     Раскачиваясь в парковом пруду,
     Оно плывет, а я стремглав иду,
     Подбрасывая шляпу на ходу,
     Едва касаясь туфлями аллеи.
     Иду туда, куда ведут глаза,
     Они меня ведут куда-то за
     Невидимый рубеж на небосводе.
     И облако во след за мной плывет,
     Как будто белоснежный пароход,
     Аналогично
     Радуясь погоде.

Эпилог. Тридцать лет спустя

     Не заботясь о награде —
     Хороши или плохи —
     В тёмной кухне на I-Pade
     Я строчу свои стихи.

     Кот Василий, к сожалению,
     Не мурлычет песнь свою —
     Если есть котам спасенье,
     Он, наверное, в раю.

     Да и старая квартира
     Вместе с креслом и столом
     Что квартира – четверть мира
     С той поры пошли на слом.

     Мир меняется куда-то,
     А куда – не разберу!
     Что-то стало сыровато,
     Дело близится к утру.

     Спать пойду.
     Пусть легкой тенью
     Мне придёт, как наяву,
     Главное стихотворение
     Для которого живу

Весёлые стихи Стихотворения разных лет Андрей Баранов