   Молитва о тебе
   избранная проза
   Эльдар Ахадов

Рассказы

Встреча

   Он ушел на войну ясноглазым майором. На прощание, стоя уже на пороге, вдруг торопливо обернулся и, бодро улыбнувшись, сказал жене и сыну: «Ждите меня с победой. Я обязательно вернусь»… Честно говоря, в душе он радовался: впереди маячили медали, ордена, фанфары, быстрое продвижение по службе, может быть, даже служебная квартира в столице.
   Через месяц армия рассыпалась, словно пепел на ветру… Приграничный городок, где до войны жила его семья, оказался в руках врага. Всех военных, попавших в плен, его правительство заранее объявило предателями, их ожидал суд трибунала – скорый и беспощадный. Тем более – офицеров. Враг тоже не щадил пленённых командиров, не только уничтожая их в первую очередь, но и охотясь за офицерскими семьями. Выбор у майора был невелик: либо погибнуть, либо оказаться в плену. Он никогда не был трусом, но погибать славной смертью героя не стал. Не стал, потому что нужно было найти, защитить и спасти жену и ребёнка. Он переоделся в простую солдатскую форму и сдался, чтобы выжить и совершить побег, и совершить его так, чтобы ни одна даже случайная пуля не оборвала его планы: иначе – какой смысл: где и как умирать…
   Целую вечность длиной в несколько недель он провёл в лагере для военнопленных среди бесконечных смертей и отчаяния. Он не знал и не мог знать о том, что жена его погибла под бомбёжкой в первые же дни войны. Ничего он не знал и о том, что его сына вместе с детьми других воюющих командиров и работниками детского дома пытались отправить в тыл, но ещё в начале пути эшелон с ребятишками подвергся обстрелу, и те, кому удалось спастись – укрылись в лесу. Чтобы сбежать из лагеря наверняка, он записался добровольцем в карательный отряд.
   В дороге ему стало известно, что у партизан, которых они преследуют, находятся дети из семей военных. Обросший щетиной, полуголодный, в чужой солдатской шинели под моросящим осенним дождём, он сбежал из отряда карателей и начал искать встречи с партизанами.
   Они наткнулись на него сами. Отобрали оружие и, конечно, избили. Он честно рассказал им о себе всё. Измученный бессонными переходами партизанский командир сообщил, что его, как дезертира, предателя и вражеского пособника сегодня же расстреляют. В россказни беглого карателя командир не поверил. Ни единому слову. Да и как можно доверять словам врага, который только что преследовал тебя в сыром промозглом лесу? Как можно доверять тому, из-за кого каждый день у тебя на глазах погибают твои товарищи и умирают дети, которых ты пытаешься спасти?
   Майор понимал, что у него нет никакой надежды. И тогда он попросил об одном: показать ему перед смертью ребятишек. Вдруг, да и окажется среди них его сын. «Ну, это вряд ли…» – усмехнулся командир, – «Впрочем, погляди напоследок, всё равно тебя сегодня не станет. Погляди, иуда, на детей, ради которых мы не щадим своих жизней!» «А, если мой сын подтвердит, что я – это я, а не засланный провокатор?». «Какая разница, что он скажет?! Ты – провокатор и враг народа. Таких, как ты, нам уже дважды подсылали. Не о чем нам с тобой говорить».
   Всё же его привели к детям. Голодные и усталые – они безучастно глядели на странного избитого до крови человека в рваной солдатской одежде со связанными руками. Им сказали, что это очень плохой дяденька, что он изменник и провокатор и ещё много плохого сказали о нём охранявшие его партизаны.
   Сын сразу узнал его. Он часто рассказывал другим ребятам, какой храбрый у него отец, какой он сильный и как он, настоящий боевой офицер, отомстит за смерть мамы, как победит и прогонит всех врагов с нашей земли. А ещё он говорил, что отец обязательно вернётся и найдёт его, потому что он обещал. И вот теперь уже почти минуту стоял перед ним его отец – лучший из всех отцов на свете – униженный, слабый человек с глазами, опухшими от гноя, крови и слёз.
   …«Вы, наверное, мой папа?» – тихо произнёс сын. Затем он подошёл к отцу и неуверенно прижался к его грязной сырой шинели. Партизаны переглянулись между собой. «Ты ошибся, мальчик. Я не твой папа», – ответил отец запекшимися губами, зажмурившись совсем уж как-то по-детски.
   Ночью, когда ребятишки уснули, майора увели подальше от партизанского лагеря и расстреляли.

Фуражка

   В пронзительно синем небе гуляет радостное чириканье невидимых воробьёв. На широкой площади возле танка-памятника очередной ежегодный митинг по случаю Дня Победы. Возбужденно суетятся телевизионщики, невдалеке играет бравурная подобающая такому случаю музыка. Гремят литавры, сверкают на солнце трубы.
   Микрофон, как всегда, в самый неподходящий момент «фонит» до рези в ушах. Местный холёный депутат недовольно морщится: «Ну, сделайте немедленно что-нибудь с этим безобразием». За спинами взрослых бегают друг за другом дети с шариками и флажками. Бегают, балуются, визжат, ни на что не обращают внимания. Даже на депутата: дети есть дети…
   Отзвучали речи с временной трибуны, собранной по случаю праздника возле танка. Какие-то люди с дежурными повязками на рукавах деловито формируют людей в колонну для шествия к центру города. Всё как всегда. Впереди реденькая группа ветеранов, следом важные лица города… ну, и все остальные за ними. Группа офицеров докурила в сторонке и, оживлённо беседуя, пристроилась сбоку к колонне. Маленькая девочка плаксиво требует мороженого. Молодая женщина отчитывает её. Затем сдаётся, и они устремляются к лотку с мороженым. Потом – догоняют движущуюся людскую массу.
   И вот колонна по широкой улице приближается к центру. Девочка давно доела мороженое и теперь, удерживаемая материнской рукой, вертит головой, пытаясь куда-нибудь ускользнуть, потому как ей скучно.
   «Мам! Ну, мам!! Смотри: фуражка! Фуражка!!!» – резко и звонко закричала девочка, тыча сразу всеми пальцами свободной руки куда-то вверх. Все стоявшие рядом невольно задрали головы.
   Действительно, впереди на балконе третьего этажа жилого здания, мимо которого собиралась пройти колонна, стояла девушка лет шестнадцати. В вытянутой вперёд и вверх руке она держала обыкновенную солдатскую фуражку. Рядом с ней находилась женщина в черной косынке, по-видимому, мать. Женщина эта держала лицом к колонне большую фотографию с траурной черной ленточкой в уголке. С фотографии на всю улицу улыбался молоденький ушастый парнишка в гимнастерке. Обе женщины, молча, не шелохнувшись, смотрели на приближающееся шествие.
   Ветераны, находившиеся во главе колонны, вдруг, сами того не осознавая, остановились напротив балкона. Следом за ними встала и вся колонна. Офицеры, глядя наверх, один за другим потянулись к козырькам своих фуражек. Словно осеклась, смолкла бравурная музыка.
   Наступившую заминку оборвала та же капризная девочка: «Мам! Ну, мам! А чё все стоят?! Ну, пошли, мам!»
   – Да, тихо вы! Слышите! Тихо! – послышался в ответ чей-то негромкий, прерывающийся от слез, голос.
   Суетливые люди с нарукавными повязками, очнувшись, ринулись к стареньким ветеранам. Начальствующие недовольно поморщившись закивали на свои дорогущие деловые наручные часы… И всё двинулось дальше.
   А позади удаляющейся колонны под тем же чистым пронзительно синим небом продолжали стоять на своём балконе юная девушка с фуражкой в руке и взрослая женщина с большой фотографией стриженого улыбающегося паренька.

Конфета

   Началось с того, что вечером после работы вместе с папой пришел его товарищ по работе – дядя Володя. Оба они были уставшие и голодные, и потому мама сразу принялась накрывать на стол. А дядя Володя подозвал ребятишек – Ваську и Аньку и вручил им по шоколадной конфете в красивых серебристых фантиках. Вася на три года старше Ани, он осенью уже в школу собирается, в первый класс. Он даже умеет читать и считать. А сестренка его – маломерка ещё, любимое занятие – с куклами играть в дочки-матери.
   Дети сказали «спасибо» и побежали в свою комнату. Васька по пути развернул фантик, засунул конфету в рот, а пустую обёртку спрятал в кармане шортиков. Как раз в это время по телевизору начинался мультфильм, ребята его ждали и поэтому сразу стали смотреть. После мультика Аня взяла самую большую куклу и двух её постоянных подружек и затеяла с ними игру в магазин. Маленькие куколки были покупательницами, а большая – продавщицей. А Васе было скучно, он не знал что делать и от скуки решил Аньку подразнить: «Аня, отдай мне конфету». «Зачем?» «Я её съем». «Не дам. Это моя конфета». «Отдай. Ты не любишь конфеты». «Не дам. Отстань». «Ты ещё маленькая. Тебе много сладкого вредно есть, так мама говорила». «Не дам. Отойди от меня!» «Ну, и отойду! А конфету твою я уже съел! Ха-ха!»
   Анька насторожилась и стала искать свою конфету. Но её нигде не было. Тогда она заревела и начала звать маму. Прибежала с кухни раздраженная мама: там люди ещё не кормлены, а тут детки капризничают, ссорятся: «Что такое? Что случилось?» «Васька мою конфету съел!» «Как съел?» «Отнял и съел! Ы-ыыыы…» «Не брал я её конфеты!» «Врёшь, брал! Сам сказал, что съел! А-ааа!..» «Дети, успокойтесь! Дома гости! Как вам не стыдно! Вася, отдай Ане её конфету!» «Не дам! Нет её у меня!» «Он её съел!» «Не ел я её!» Анька вцепилась в брата, и тут у него из шорт выпал конфетный фантик. «Съел мою конфету! Видишь, мама! Съел и врёт!» Мама заметила фантик на полу, отвесила сыну подзатыльник и сказала, выходя из комнаты: «Бессовестный! Сестрёнку обижаешь! Ничего, когда гость уйдёт, отец с тобой разберётся!»
   Возмущённый вопиющей несправедливостью до глубины детской души Вася смерил сестру уничтожающим взглядом и со словами «Ябеда-корябеда солёный огурец! Сейчас как дам!» начал на неё надвигаться. Аня, прижав куклу к груди, в ужасе пятилась от него. Наконец, пятиться стало некуда, и она закричала на всю квартиру, на весь подъезд, а если бы могла, то и на весь земной шар. Так ей было страшно. Через секунду все взрослые были в комнате…
   В общем, дядя Володя извинился и ушёл. Намеченного делового разговора у них с отцом в виду семейной ситуации так и не состоялось. Анечке мама на следующий день персонально купила красивую коробку самых шоколадных конфет. А Ваське, конечно, досталось – за всё. Сначала он всё отрицал, но отец, крайне возмущённый явным враньём (а ещё больше – несостоявшейся деловой беседой), так крепко ухватил лжеца за ухо, что тот сразу во всём сознался. И был примерно наказан. После чего ему было сказано: «Никакого телевизора, никаких конфет, никаких игрушек, никаких прогулок во дворе. Учёба. Книги. Душ. И спать по расписанию. К Анечке не приближаться на пушечный выстрел».
   Прошло две недели. Перед выходными, когда дети уже спали, мама решила включить на ночь стиральную машину в ванной: как обычно, за неделю накопилось много несвежего белья. К нему мама решила добавить и платьица Аниных кукол. Дошла очередь до самой нарядной большой куклы. И вдруг на кафельный пол из кукольного кармашка выпала та самая конфета, которую подарил Ане дядя Володя. Мама на мгновение замерла, затем подняла с пола злосчастную старую конфету и долго-долго разглядывала её влажными растерянными глазами, задумавшись о чем-то очень дорогом, очень личном и очень важном…

Бабочка

   В пятницу духота продолжалась. Окна открытые настежь – надежда на сквознячок. За полярным кругом вентиляторами не принято запасаться. С улицы несёт гарью лесных пожаров. У нас здесь лесов нет: чахлое редколесье в речных долинах и возле – не в счёт, большая часть окрестных земель – заболоченная тундра с одинокими низкорослыми деревцами и кустами. А то и без них. По радио в новостях передали, что в течение трех ближайших августовских ночей в разных уголках планеты можно будет наблюдать уникальный метеоритный дождь: тысячи звезд упадут на землю, и самый сильный звездопад случится завтра в ночь. Усмехнулся: какие звездопады? Дымчато-серое небо сплошь покрыто облаками. Ни единого прогала. К вечеру стало заметно прохладнее и сырей. Заморосил, зашуршал еле слышно мелкий дождичек.
   За окнами шипит невидимый мокрый асфальт под колёсами автомобилей. Падают отдельные дождевые капли с карниза. А это что за шорох – непонятный, громкий и совсем рядом? Вроде и не на улице, а в соседней комнате. Заглянул туда и обомлел: бабочка! Большая, красивая, яркая. С густо-оранжево-коричневыми крыльями в черных и редких белых пятнышках, с черно-белой мелкими зубчиками каймой по всему периметру. Машет ими часто-часто, то прижимаясь к плоскости оконного стекла, то зависая в уголке рамы. Что за чудо! За три лета на Севере нигде ни разу не видел бабочек. Комаров, мух, оводов, ос, мошки – видимо-невидимо насмотрелся, но бабочек – не доводилось. А тут – нате, сама в дом залетела. Да такая нарядная и крупная. «Окна открыты, улететь ей несложно» – подумал я и поспешил за фотоаппаратом: хоть сфотографировать на память, не то после сам себе не поверю, решу, что приснилось.
   Вернулся: нет, не улетела ещё. Чтобы фотография получилась чётче, приблизил руки с фотоаппаратом к бабочке. Она испугалась, замахала крылышками ещё чаще. Никак снимок не получается. Взмолился мысленно: «Да, не бойся ты меня! Не трону. Замри, пожалуйста!» И вдруг, словно услышала, замерла на месте. Снимок получился, и я ушёл, довольный, на кухню, готовить ужин. Потом, как обычно, сидел допоздна в интернете и незаметно уснул.
   В субботу с утра стало ясно, что дождь не прекращался, усилился ветер. Проснувшись от холода, я решил, что давно пора закрывать все окна. Честно сказать, и не думал о бабочке. Просто зашёл в ту же комнату и… обнаружил её на месте. Не улетела. И правильно: на улице зябко, в квартире гораздо комфортнее. Она вновь запорхала вертикально по стеклу, но не испуганно, а как бы, приветствуя меня. Я невольно улыбнулся. Привет, привет! Не хочешь ли ты сказать, что решила поселиться у меня? Вот и ладно. Живи сколько хочешь. Я тебя не гоню.
   День был выходной, и потому я занялся всякими личными делами: то ходил в магазин, то подметал и пылесосил полы, то стирал и гладил рубашки, ну, и в интернет опять-таки зашёл. Потом на меня снизошло очередное вдохновение, и я начал записывать что-то очень важное для себя на тот момент. Забылся и вдруг почувствовал чьё-то присутствие совсем рядом. Кто это? Начал озираться и заметил краем глаза… бабочку на своём плече. Она сидела спокойно, чуть покачивая раскрытыми крыльями. Я затаил дыхание. Надо же: какие нежности. Так продолжалось некоторое время. Затем я не сдержался, шумно выдохнул. И бабочка улетела в свою комнату.
   Нет, она больше не появлялась возле меня, но продолжала скромно сидеть там, у себя, на краю окна. Прошла суббота. Дождь, мелкий, моросящий, продолжался. В воскресенье утром бабочка приветствовала меня так же, как вчера. Я уже как-то привык к её сосуществованию рядом со мной. Словно так и было всегда. На следующее утро, в понедельник внезапно подумал: а ведь её бы надо кормить! Но чем? Кормят обычно собачек, кошечек, этих понятно чем. Только вот бабочки не едят такую пищу. Чем же её угостить? Решил обратиться к друзьям через интернет с этим вопросом. Задал его и ушёл на работу. Зябкий, промозглый скучный день.
   Поведал коллегам о бабочке. Все подивились. Одна женщина заявила, что за свои двадцать девять рабочих лет, проведённых здесь, на Севере, никаких таких бабочек сроду не видела. Оленей – да, песцов – да, мух – навалом, а чтобы бабочек… Я показал фотографию. Некоторые отнеслись и к ней с недоверием. Однако, новость не осталась незамеченной. Коллега из соседнего отдела сообщил следующее: обычно бабочки питаются нектаром цветов и соком перезревших фруктов. Ну, да, об этом и я догадывался. Но дома может и не быть нектара, а держать в квартире гнилые фрукты что-то не очень хочется. Оказывается, нужно развести пару чайных ложечек сахара или меда на половину стакана с водой. Чтобы бабочка догадалась, что это – еда, ей нужно дать попробовать приготовленное на вкус. Для этого необходимо острой тонкой иголкой или зубочисткой раскрутить бабочке хоботок и окунуть его кончик в сладкий раствор, после чего бабочка успокоится и начнёт питаться. Желательно подкармливать её раз в сутки, тогда она дольше проживёт…
   Где там у неё хоботок, и как всё это сделать, не повредив ей ничего, ума не приложу, но моя бабочка не ела уже три дня! Кое-как дождавшись обеденного перерыва, я помчался домой. Мёд у меня был, поэтому я сразу направился на кухню, развёл его в воде, налил медовую воду в блюдце и вошёл с ним в комнату к бабочке.
   В комнате было тихо. Ничто не шуршало. На краю подоконника лежало нечто маленькое, хрупкое и тёмное. Я подошёл, поставил блюдце. Моя бабочка лежала на боку со сложенными крылышками и не двигалась. Осторожно положил её на свою ладонь и медленно открыл окно. На улице тоже было тихо. Дождик кончился. Может быть, это звездопад принёс тебя ко мне? Зачем ты прилетала? Словно в ответ, лёгкий ветерок пошевелил безжизненные крылышки, и первые солнечные лучи пробились сквозь облака…
   Рабочий день завершился, настал вечер, затем – ночь… Она так и лежит сейчас там, на подоконнике. А я не знаю, что теперь делать и почему мне так нестерпимо грустно…

   И всё-таки жизнь – умнее и добрее нас. И всё было не зря! Наступило утро. Только что, десять минут назад, собираясь на работу, я не удержался и заглянул в ту комнату. Она вся залита утренним солнечным светом. И что я вижу на теплом подоконнике? Бабочка ожила! Она стоит на тоненьких лапках, обнимая ими оконное стекло, и греется! Я дотронулся до неё: она тут же замахала крылышками быстро-быстро, как раньше. Торжествуя, как мальчишка, я ринулся за вчерашним блюдцем на кухню. Поставил его перед ней… и почти сразу же догадался, что солнечный свет ей нужнее.
   Я распахнул окно и легонько направил её к нему. И она улетела! Красивая. Яркая. Живая! Такое сокровище не может принадлежать одному человеку. Она принадлежит всему миру. И весь мир – принадлежит ей…

Лапшин

   Этой ночью снился мне странный сон… Огромные-преогромные врата посреди неба. Резные, вроде как из наиценнейших пород деревьев: и черного, и красного, и коричневого, и белого, и желтого – всех цветов и оттенков, какие только бывают. Резьба искусная, тонкая, всё до самых мелких деталей разглядеть можно: тут и виноградные лозы с гроздьями, и львы рычащие, и медведи, и зайчики, и птички поют, и леса широкие, и реки текучие, и горы высокие, дальние, серебристые… Стал я вглядываться: а оно всё живое и есть! Шевелится, дышит, ветрами шумит…
   А перед вратами теми облака белоснежные клубятся, и выглядывают из них отовсюду, как из кустов, малыши-ангелочки. Видно, что много-много их там. Выглянут и снова прячутся.
   – Да, что ж это делается, куда вы поразлетелись, поразбежались-то опять, а?! Ну-ка, быстро сюда! Эй, малышня! Хватит копошиться, в кошки-мышки играть, а то я сейчас уже рассержусь!
   Громыхая зычным голосом, прохаживается вдоль врат насупленный здоровенный дядька с широкой стриженой бородой и зорко посматривает на ребятню. Раз! Ухватил одного, который зазевался, приоткрыл врата и подбросил его легонько туда. И полетел малыш, ревя и посверкивая крылышками, полетел на землю, в новую свою жизнь…

   Чей же это голос был? Знакомый же, а вот спросонья не разберу никак.

   – Ах, вы курвы такие! И как это вам на ум такое взбрело! Уволю! Завтра же заявление на стол и вон из роддома к… матери! Кольца, серьги нацепили, косметики килограмм на рожи свои бесстыжие! Это ж родильное отделение, а не бордель! Совсем ума нет!!! Какие вы медработницы?! Бабье натуральное! В родильном отделении всё должно быть стерильно! … вашу мать! Вам же русским языком сказано было!
   Разъярённый главврач Лапшин выпроваживает из родильного двух дамочек в халатах. Обе в слезах. Новенькие. А ведь действительно говорил он им обо всём при приеме, предупреждал, но дамы видимо решили, что указания местного начальства можно корректировать по своему усмотрению. Ошибочка вышла. У Лапшина с этим строго. Не порезвишься.
   Вот он большой, как самовар, стоит со стаканом горячего чая перед окном в своем кабинете и смачно ругается уже по другому поводу. Лапшин – в матерщине мастер уникальнейший. Как закатит «соловьиную руладу» – залюбуешься разнообразием могучего русского языка. Сколько же в нём нюансов и коленцев неведомых кроется!
   Мат я как бы пропускаю, но в остальном смысл произносимого примерно таков:
   – Вот же какие девчонки нехорошие, нехорошие, совсем очень нехорошие! Это ж надо! Я их только что в туалете поймал курящими, нехорошие они такие, и выпроводил на нехорошо! Их, нехороших, сюда на сохранение привезли, обеим семнадцати нет, вместо мозгов одно нехорошее, а они, глянь, курят, стоят за уличными дверями! Нехорошо! Нехорошо, нехорошо! Попростужаются же, нехорошие такие девочки!
   Какие из них будущие матери? Как они детей растить будут? У обеих на локтях синё, поистыкано уже с такого возраста, да и по глазам нехорошим видно, чем занимались.
   Вот эта, нехорошая такая, отказную хочет написать на младенчика своего. Ещё не родила, а уже отказывается, ах, какая же она нехорошая матушка!

   Девушки в махровых халатах с большими выпирающими животами тем временем накурились, намерзлись на осеннем ветру у порога роддома и, разговаривая друг с другом, вальяжно зашли обратно. Им-то не слышно…

   В роддоме номер четыре обычного сибирского города, в котором служил врачебную службу главврач Лапшин, пусть было также бедно, как и везде у бюджетников, но, по крайней мере, чисто и ответственно по отношению к роженицам и малышам.
   Здесь невозможны были ситуации, чтобы женщину в предродовой оставили одну, чтобы кому-то сделали кесарево сечение и забыли убрать послед, чтобы шов на матке нечаянно подшили к тканям мочевого пузыря, чтобы кого-то случайно заразили лишаем или чем-то ещё, чтобы родившую вывезли в коридор и оставили там на полдня зимой под открытым окном, чтобы кормящим матерям давали гороховый суп или салат с огурцами, чтобы посетители проходили прямо в палаты в верхней одежде и грязной уличной обуви…
   Вроде бы так и должно быть, но если честно, без вранья: всегда ли и везде ли у нас по жизни есть то, что должно быть?
   Да, Лапшин матерился, да, устраивал жуткие разносы персоналу, если находил за что. Да, в райздраве он вырывал «свое» для роддома, за каждую бюджетную строку боролся до последнего, и потому всегда был «неудобным» для любого начальства. Начальство его, естественно, не любило, но, хотя придраться, чтобы уволить, у нас можно и к забору, Лапшина не увольняли, потому что охочих на его место почему-то всякий раз не находилось. А ещё потому, наверное, что у роддома Лапшина были самые низкие показатели детской смертности и заболеваемости во всем регионе.
   Лапшин любил порядок на своём «корабле». Однажды, по какой-то сантехнической причине поздно вечером сломался душ. Ну, как в роддоме без душа? И работники районного ЖКХ, попытавшиеся сопротивляться отговорками про то, что «давайте, утром разберемся», познали на своей шкуре смысл выражения «вальпургиева ночь». Слово за слово и – Лапшин учинил им драку. В самом прямом смысле. С приездом милиции и прочими разборками. Тут уж все думали, что его уволят…
   И случилось-таки два чуда. Первое: к трем часам ночи душ работал как часы. Второе: Лапшина оштрафовали, лишили премий, дали строгий выговор, сделали наипоследнейшее предупреждение, но главное… всё-таки оставили на работе.
   А вот он коллег щадил не всегда. Раз довелось ему услышать в операционной, как молодой ассистент смачно называет кричащего, только что родившегося красного младенца кусочком мяса. Через два часа мрачный, как осенняя туча, Лапшин в своем кабинете нарочито вежливо предложил юноше написать заявление об увольнении по собственному желанию. Никакие извинения приняты не были.
   – Молодой человек, нам с Вами не по пути, у нас тут есть только люди. Большие и маленькие. А мясо ищите, юноша, в мясных лавках. Мы не сработаемся. Прощайте…
   У главврача, который кроме всего прочего еще и сам частенько принимает роды и делает операции, свободного времени не бывает. Но если каким-то чудом оно возникало, то помимо общения с семьей, где его с радостью ждали жена, дочка и маленький внучок, любил Лапшин подремать с удочкой где-нибудь на озерке или речке, коих в сибирских краях превеликое множество.
   Ну, и выпить дома, как всякий русский, он мог, конечно. Иногда. И закусить, естественно. И неплохо закусить, поскольку и жена, и дочка готовили отменно. С годами, к сожалению, стал одолевать лишний вес. Перешел на диету. Шутил, что вместо ожидаемого похудания живота первым похудело то, что поправилось последним – лицо. Из спиртного в кабинетном сейфе всегда имелся хороший коньячок. Нет-нет, сам Лапшин на работе никогда не употреблял, исключительно для гостей…
   Никто ни разу не видел его плачущим. Лишь однажды, после многочасовой борьбы за жизнь новорожденного, когда врачам пришлось всё-таки отступить, из операционной громыхая матами на всю больницу, вышел в коридор усталый Лапшин с еще неснятой повязкой на лице. Он кричал и грозил неизвестно кому, потрясая немытой окровавленной перчаткой… а глаза его над повязкой как-то странно влажно блестели и такая неизбывная боль в них была, словно ушел из жизни не маленький безымянный чужой человечек, а кто-то очень родной и близкий.
   Что могло стать последней истинной причиной его ухода – так и осталось неизвестным, может быть, вся эта дёрганная, взбалмошная, какая-то неправильная жизнь, но в пятьдесят три года сердце Лапшина остановилось…
   Прощание с доктором Лапшиным проходило в огромном зале местного Дворца культуры при громадном стечении народа. Пол возле покойного был покрыт алыми цветами вровень с гробом, в котором лежал вроде он, а вроде уже и не он, черты лица его заострились, и исчезло с них то, что делало его знакомым громыхающим Лапшиным.
   Более же всего поражало воображение количество детей, пришедших на прощание со своим первым в жизни Главным Врачом. Их были многие и многие тысячи, их невозможно было сосчитать и даже увидеть всех сразу… Кого-то вели за ручку, кого-то везли в колясках, но были и те, кого просто несли на руках…
   – Мама, а кто это такой там лежит?
   – Дяденька Лапшин, сынок.
   – А зачем мы здесь, мам? Тут так тесно, столько народу…
   – Сейчас пойдём, сынок. Попрощаемся с доктором и пойдем, потерпи.
   – А он что: уезжает куда-то?
   – Да, сына, уезжает…
   – И куда? В Африку?
   – Дальше, сынок, далеко-далеко, там его ждёт много-много детишек, которым он должен помочь. Он уходит для того, чтобы они появились на свет… и пришли к нам…

«Радоваться жизни…»

   Не горластые трубы гудят, не лобастые барабаны трещат, а ползут по занесенной снегом, продутой ветром земле железные вездеходы. И воют надсадно натруженные моторы. И грохочут неустанно, словно перемалывая смерзшееся время, стремительные гусеницы.
   И пусть вокруг чуть посветлело, но чумазый седой вездеходчик Денис не выключит фар своего «газона» (Газ-71), ибо солнышко не взойдёт над промороженными снегами, не покажется над горизонтом: что впереди, что позади – всюду полярная ночь.
   И движутся, движутся упрямые машины, оставляя за собой едва различимые издали, снегом переметаемые колеи – следы будущей зимней дороги. И становятся одна за другой на расстоянии усталого водительского взгляда деревянные вехи со светящимися отраженным светом крашенными вершинками.
   Измотанные полусонные люди пересекают всеми тремя вездеходами широкую реку, скрытую льдами и снегом, и останавливаются на узкой прибрежной террасе перед подъемом. Вокруг – пронизанная ветром сумеречная зона с низкими полупризрачными облаками, а позади – дотлевающая, словно денисова сигарета, узкая полоска горизонта: и рассвет, и закат одновременно.
   Всю дорогу ветер дул в «спину» вездеходам, и потому весь поднятый гусеницами снег – мелкая пыль – на стеклах. Налип капитально, «дворники» не успевают смахивать. Боковые окна и снаружи и изнутри покрыты толстенным слоем несдираемого ничем инея. Передние же, обогреваемые водительской печкой, ещё кое-как поддаются. Денис, чертыхаясь, отдирает налипшие и примерзшие куски.
   Спать ложимся вповалку внутри кабины от Газ-66, установленной на «плечах» «газушки». Между правым и левым сиденьями на выдвинутых из них брусьях Гамза и Денис раскладывают заранее припасенные лаги. Так места хватает для троих спящих. Двигатель на время сна никто, естественно, не глушит: во-первых, тут же выйдет из строя. Во-вторых, даже если б и не выходил из строя: потом его по-любому никакими силами до самого лета не заведешь.
   Просыпаюсь в темноте от лютого мороза, всё ж таки пробравшегося внутрь кабины. Сквозь промороженное заднее окно ничего не видно, но слышно, как кто-то ходит, топчется. Вдруг в кабину начинает идти густой смрадный дым из выхлопной трубы. Дышать невозможно. Глаза открыть тоже: щиплет чертовски.
   Выскакиваю из кабины наружу. Напротив кабины стоит коренастый крепкоскулый Эдик Ковалев – начальник дорожно-строительной группы и довольно посмеивается. Это он таким образом будил нас: закрыл руками выхлопную трубу, чтобы газ пошел внутрь… Гамза с Денисом, кашляя и щурясь, вываливаются из кабины следом за мной.
   Только собрались ехать дальше, как у нашей передней машины перестает работать самая мощная «искательская» фара. Денис в зачуханных рукавицах пытается найти место обрыва провода. Рукавицы мешают, и тогда он невзирая на утренние минус 52 скидывает их. Начальник с недовольным видом садится в заднюю вторую «газушку» и захлопывает за собой дверцу. Минут через двадцать фара восстановлена, Денис с обломанным ногтем и почерневшими пальцами берется за рычаги. Взревел мотор. Мы двинулись дальше. И остальные – за нами.
   Почему именно эта «газушка» впереди? Потому что мне её вести по навигационному прибору, а Денис уже ходил здесь со мной дважды в прошлые зимы, в отличие от других водителей, которые здесь первый раз, впрочем, так же, как и Ковалев.
   Тот уже несколько раз выспрашивал у меня: когда же, наконец, мы доберемся до скважины номер 73.
   Да, оказывается, он не совсем горит желанием нести с нами тяготы пути. Вернее, совсем не… Он здесь только до семьдесят третьего номера и ни метром дальше, поскольку, как сам же и сообщает: главный инженер треста дал ему указание возвращаться с этой точки нашего маршрута назад для проезда на другие «особо важные» дороги. Не знаю, был ли он там, но что спустя десять дней в той стороне, куда его якобы срочно отправили, я не заметил ни единого гусеничного следа – факт. А я своим глазам в тундре пока что верю больше, чем чужим словам. Были на то причины. И не раз.
   В общем, «свалил» начальничек из доблестного отряда первым. Хотя и просили его проехать ещё всего лишь десять верст, не по целине, как здесь, у реки, нет, а по хорошей накатанной нетерпеливыми буровиками дороге, отстроенной ими между рабочими скважинами правого фланга разведочной площади ещё до нашего появления. Там, у другой скважины, в десяти километрах от семьдесят третьего номера, находилась сейчас основная масса техники, горючего и людей.
   По-хорошему, можно было бы скоординировать наши действия с ними, договориться о взаимодействии, о взаимопомощи, уточнить: что именно сейчас важнее сделать, кому и для чего: ведь дорогу-то мы для этих людей и строим, а не просто так – покататься. Они по сути и есть главные заказчики зимника. Их водителям здесь на нём всю зиму работать.
   Бесполезно. Глаза в ответ тут же остекленели, а уши не слышат ничего. Мало того, что сам уехал, так ведь уехал-то на вездеходе. И вместо трех у нас осталось две машины. И ведь ни одного дорожного указателя не догадалось доблестное начальство изготовить заранее. Вроде, тьфу, мелочь какая. А для кого-то из тех, кто тут по зимнику сквозь пурги да метели будет до поздней весны грузы перевозить, точно погибелью обернуться может. Ладно, авось, придумаем что-нибудь. Русский авось – хороший авось, деваться-то некуда. Ну, и что: что начальство удрало? Работать-то всё равно надо. А то ж ведь это самое начальство потом не с себя (естественно) а с тех, кто остался, не сбежал с ним, ох, как строго спросит, последнюю рубаху сдерет, не пожалеет (глаза-то стеклянные, уши-то просьб не слышат).
   Третья машина, шедшая с нами, не наша – подрядчиков. И не «газушка», а ГТТ. Вроде посолиднее выглядит. Увы, только выглядит. Гнилье натуральное. Три десятка лет машине. Всё латанное-перелатанное, мененное-перемененное внутри этой гремящей «консервной банки» на гусеницах…
   Вешки у нас со второй машины на ходу ставят два молодых, укутанных в тёплое по самые глаза (и правильно, что укутанных), ненца.
   Всю дорогу мы впереди, а ГТТ постоянно останавливается. Приходится поджидать. Интересная штука с ней происходит. Остановишься, ждешь второй вездеход, ждёшь, а его нет и нет. Пару раз по три часа ждали. Потом возвращались. И как только наша «газушка» появлялась в пределах видимости того вездехода, как он тут же начинал встречное движение. И при встрече с нами дорожный мастер, сидевший в нем, опять бодро объяснял, что они ужасно поломались, долго чинились и только что починились окончательно. Странная тенденция… Очень странная. Похоже, что ни фига они не ломались, а просто стояли. Пока стоишь – риска ведь никакого нет: другие всё за тебя сделают, а ты потом отважно отрапортуешь начальству о выполненном задании, и том соврёшь, как храбро подстраховывал первую машину, и, конечно, всегда был наготове немедля вытащить её из любой передряги.
   Только нам без вешек идти вперёд никак нельзя. Потому что путь надо размечать для тех, кто придет потом. А все вешки там, в ГТТ.
   Один лишь раз – на хорошем участке дороги, отстроенной до нас буровиками, ГТТ вдруг рвануло вперёд с неописуемой скоростью. «У меня жена на 73-ей поварихой работает!» – донесся торжествующий удаляющийся голос дорожного мастера. И больше, пока не добрались до поварихи, мы никакого ГТТ догнать не смогли.
   Нас в «газушке» трое: Денис, Гамза и я. Мы с Денисом впереди, Гамза – в кабине. Он, в качестве техника, помогает Денису в каждом случае, требующем какого-либо ремонта или осмотра технической части нашей «боевой» машины. Кроме того, Гамза замечательно готовит чай на газовой горелке во время остановок на перекус. Вообще, с ним веселее и Денису, и мне. Гамза и Денис постоянно подтрунивают друг над другом.
   Ловлю себя на мысли: вот мы – думаем по-русски, говорим между собой на русском, осваиваем Север России. И, по сути, сейчас все трое мы – русские, абсолютно русские, хотя при этом Денис – фактически молдаванин, а я и Гамза – азербайджанцы. Но мы делаем то, что нужно России, потому что наша дорога помогает осваивать богатства этой страны, и по большому счету верой и правдой служит её народу.
   И не дай Бог, чтобы о ком-то из них, делящихся сейчас и здесь в лютый мороз посреди неоглядной тундры поровну с товарищами своими куском хлеба и глотком воды, какой-нибудь юный бездельник в большом суетливом городе завопил вслед: «Эй! Черномазые! Понаехали тут!» Я не знаю, не знаю я: что тогда сделаю, но я что-нибудь сделаю обязательно. Ради них, потому что они оба – настоящие. Во всех смыслах этого слова.
   В свете фары на мгновение что-то ярко блеснуло впереди: песец! Луч света попал прямо в округлый глаз зверька. И глаз этот сверкнул драгоценным камнем в ночи. Белое пушистое существо заметалось на свету, прячась за кустиками и сугробами. А потом успешно исчезло. Оленей диких нам с Денисом в этот раз не встретилось ни одного, а вот с зайчиком возле 36-й скважины и превеликим множеством снежных куропаток по всему нашему пути нам довелось увидеться. Иной раз, куропатки, словно заколдованные, сами летели на наш свет, сворачивая в сторону лишь в последний момент чуть ли не из-под движущихся гусеничных траков. Впрочем, оказавшихся совсем уж под ними – не было. В этом отношении наша совесть чиста.
   Помимо мороза наши неприятели – глубокие и узкие, как рвы, овраги, способные объявиться в любой момент, и речной лёд, местами вздутый, мутный, с буграми предательских трещин, под которыми могут оказаться пустОты.
   Снег цепляется за любые препятствия на ровной поверхности, практически на глазах образуя надувы и сугробы там, где наши следы продавили ровную почти лишенную снега поверхность тундры.
   Петляя среди озерных обрывов, мы приближаемся к темным кустам, похожим на «белогвардейские цепи», которые у реки, как в известной песне о том и поётся. Сквозь них приходится продираться вслепую. Я знаю где мы находимся, но что конкретно предстанет перед нами в следующий миг, я, конечно, знать не могу. Продвижение вслепую длится бесконечно долго, но всё-таки и оно когда-нибудь кончается.
   Перед нами широкая, бугристая, ледяная река Нюдаяха. Берег низкий. Зато вдали под фарами виднеется противоположный – обрывистый. Подходим к нему и начинаем искать место для выезда с реки. К нашему счастью, замечаем небольшую «полочку» среди обрывов и осторожно поднимаемся по ней. В самом верху приходится весьма опасно накрениться вбок (для вездехода всегда безопасней подниматься в лоб чем идти боком), смять несколько кустов и всё-таки… И всё-таки удаётся выбраться. Теперь впереди нет кустов, практически голое ровное пространство, но там, за ним, через несколько километров серьёзная река – Мессояха. С ней шутки плохи. Проверено.
   И вот снова перед нами выскакивают отдельные кусты, а потом – сплошная их стена. Река. Берег обрывистый. Нам не спуститься. Начинаем разведку вправо. И снова удача! Метров через двести – более-менее пологий спуск, летом вероятнее всего песчаный. Коса. По ней съезжаем на реку. И теперь идём левее, напротив того места, где сквозь кусты увидели реку. Кругом кромешная тьма. Полярная ночь долгая, за обычное время не кончается.
   Нет выезда с реки. Зато есть какой-то ручей, в неё впадающий. Идём по ручью, больше похожему на длиннющий окоп времен Великой Отечественной войны. Ни влево, ни вправо не вылезти. А вот куропаток вокруг – видимо-невидимо. Так и вылетают из-под нашей машины. Как на птицефабрике. Наконец, наша «траншея» сужается настолько, что по ней удается подняться вверх. Последние два километра и мы у цели: металлического репера с названием будущей скважины. Такие репера я оставлял в тундре прошлым летом, когда размечал места под буровые и вахтовые поселки при них.
   Пройдет немного времени, и сюда по нашим следам придут люди, доберется техника, закипит жизнь. Радостно вздыхаю, выскакиваю из вездехода и прошу Гамзу сфотографировать репер и меня. Не ради бравады – для дела. Поскольку было время, когда кое-кто из подрядных организаций сомневался в том, что дороги действительно проложены. И только такие вот фотографии, бесстрастно фиксировавшие этот момент, снимали досужие домыслы и подозрения. Оказывается, мало дойти куда-либо: надо ещё уметь доказать, что ты и впрямь был там, где утверждаешь что был.
   Мы торопимся с восточной дороги на западную, которую ещё только предстоит сделать. Идут уже третьи сутки без сна. Товарищи мои устали, но у нас нет времени отдыхать: зимник должен начать работать как можно раньше. Весной, когда вместе со снегом тает и зимник, каждый час его работы – на вес золота. И потому: чем раньше пойдут по нему грузы, тем спокойнее будет весной. Пока мы спешим с восточной ветки к развилке на западную, весть о дороге уже впереди нас. Мы видим, как взбодрился народ в буровых посёлках, как засияли глаза у людей: ещё бы! Есть дорога – есть связь с Большой Землёй. А это здесь для каждого много значит.
   Мелкий снег крутится и сверкает, играет под фарами. Мы уходим с развилки и рвёмся к реке. К той же Мессояхе, которая там, на Западе шире, крупнее, мощнее её же самой в том месте, где мы её уже пересекли. До реки четырнадцать километров… двенадцать… девять… шесть… два. С вездехода во все стороны, как осенние листья, слетают клочья снега. Впереди зеленоватым светом беззвучно полыхают ночные небеса. И, кажется, что там, впереди, где всё полыхает в воздухе, действительно – край света. И земля обрывается. И нет уже ничего, кроме бездонного сияющего изнутри живого неба!
   А мы едем прямо туда! И доходим до края… Распахиваем люки и спрыгиваем из машины в снег, над которым высоко-высоко шевелится, переливаясь, нечто совершенно волшебное. Вот оно – северное полярное сияние!
   Мы стоим на краю высоченного обрыва. Внизу сверкает река. Обрыв тянется в обе стороны нескончаемой в длину вертикальной лентой. Красиво, конечно. Но нам нужен выезд к реке. А вот его здесь не предвидится никак. Пытаемся из последних сил найти хоть что-то, хоть какой-то намек на съезд. На это уходит ещё три часа. Бесполезно.
   Остаётся последнее: вернуться к ближайшей буровой и попросить там бульдозер. Знаю, если есть, не откажут. Денис и Гамза поддерживают идею. Ну, что ж, едем назад.
   Назад всегда легче идти. Потому что идешь по следу. А значит, идёшь уверенней. И это расслабляет. Не нужно всматриваться вправо и влево, нужно просто идти по монотонному следу. Но мы измотаны. И всюду ночь. И нестерпимо хочется спать.
   Кажется, что след впереди раздваивается, течет, течет, расслаивается на ходу. Словно в теплых волнах. Едешь и покачиваешься, покачиваешься. А на ласковых волнах сияют солнечные арабески, вдали белеют парусники. Ни ветерка. Тишина. Как хорошо, покойно, безмятежно… Чей-то голос чуть слышен. Что-то знакомое. Голос такой знакомый, такой родной, это же… Да, это же доча моя поёт! Ах, ты! Что там за слова?

     «Радоваться жизни самой!
     Радоваться вместе с тобой!
     Я не разучусь, если только рядом
     Рядом будешь ты!…»

   Ах, ты, голубка моя, Ланочка моя, доченька! Где ты сейчас? Где прячешься, пятилетняя моя принцесса? А она всё смеётся и поёт. Ну-ка, выходи! Я улыбаюсь и начинаю искать. Может, под столом? Справа? Слева? Я тянусь руками и… дотрагиваюсь до Дениса. Это был сон. Просто сон. Глаза Дениса закрыты, голова мерно покачивается.
   Мы едем в вездеходе. Едем под гору. Всё быстрее и быстрее. А водитель спит. И я спал. Куда? Куда мы едем?!! Там, впереди огромный овраг! Овраг! Овраг!!! Денис! Не спи!
   Он открывает глаза. И тормозит. И тормозит… Мы спасены.
   Девочка моя, доченька, кровиночка моя! Как же ты догадалась? Как? Как смогла прийти во сне и спеть самое главное? Именно то, что папе нужно сейчас: «Радоваться жизни самой! Радоваться вместе с тобой!» Ты ждёшь меня, маленькое моё солнышко. Ты не разучишься радоваться, папа тебе обещает. Я обязательно вернусь, доченька. Я же не хочу, чтобы ты разучилась радоваться, кроха моя родная…
   – Денис!
   – А!
   – У тебя дети есть?
   – Есть! У меня уже и внуки есть! Трое пацанов!
   – Ты их любишь, Денис?
   – Не-а! Не люблю! Я их а-ба-жа-ю! Ты что спрашиваешь? Это же внуки мои – бессмертие моё! Понимаешь?
   Я смотрю, как он усиленно трёт глаза грязной от тосола и соляры ладонью, пытается закурить и не может… А мы – едем. Едем.
   – Денис! Ты умеешь петь?
   – Нет.
   – Тогда пой!
   – Так я же не умею!
   – Всё равно! Главное – пой!

   И мы поём, поём всю дорогу, Ланочка. Глупые, смешные дядьки песню поют. Ночью. Далеко-далеко. Среди снегов. В гремящем железном вездеходе. Всю мелодию переврали. «Ра-до-вать-ся жиз-ни са-моооой! Ра-до-вать-ся вмес-те с та-боооой!!!»…

   Мы обязательно вернемся.…Слышите?! Вы слышите нашу песню?

Настя

   Не так давно мама рассказала мне историю, которую она слышала от своего отца, моего деда Хасяна (в деревне его звали дедом Василием). Я уже писал о нем и потому добавлю только, что после ранения в его третьей по счету войне (до того он прошел всю гражданскую и финскую) его окончательно списали в трудармию. До самого конца войны деда дома не было, он работал на строительстве оборонных объектов. Вместе с ним был там товарищ, с которым он сдружился за время работы. Звали его Андреем. Тоже после ранения, но моложе деда.
   У Андрея случилось большое горе. Ему сообщили, что во время бомбёжки его дом сгорел дотла, а вся семья погибла. И жена, и дети. И остался он один, без родных. В те годы такое было, увы, не редкостью. Вот и у путевой обходчицы Ольги схожее горе. На мужа пришла похоронка, а ребенка у них так и не было, не успели… Иногда схожее горе сближает людей. Особенно, когда они остаются совершенно одни.
   Так незаметно Ольга и Андрей сошлись и стали жить вместе. Прошло какое-то время, и на железнодорожную станцию прибыл поезд с детьми-сиротами, собранными из разных мест. Время было очень тяжелое. По каким-то причинам поезд застрял, а кормить детей практически стало нечем. И власти начали обращаться к местным жителям с предложением, чтобы кто может взять к себе хотя бы по ребенку – сделали это.
   Ольга, посоветовавшись с Андреем, решила забрать одного ребенка к ним. Она хотела девочку. Пересмотрела всех детей и выбрала ту, которая почему-то запала ей в душу – маленькую Настю. Но Настя была не одна, у неё был младший братик, Ванечка. Девочка смотрела большими умоляющими глазами на тётю Олю и держала за ручку братика. Она сказала, что без него не пойдёт никуда. Но женщина не посмела нарушить уговор с Андреем. Вечером она сообщила ему обо всём. Андрей ответил, что ладно одного, но двоих ребятишек им однозначно не прокормить. Придется искать другую девочку.
   Однако сколько Ольга ни ходила к сиротам, ни к кому другому у неё душа не лежала так, как к Насте. А зачем брать в семью – если не по душе? И вот однажды она решилась: будь что будет, но она заберет обоих, не станет их разлучать. И забрала. Дома к вечеру она велела детям залезть на печку и сидеть за занавеской пока не переговорит с Андреем.
   Наконец, пришел уставший голодный Андрей. Ольга решила, что сначала накормит мужа, а уж потом обо всём расскажет. Однако он уже заметил странное шевеление на печке за занавеской, только не успел сделать и шага, как оттуда с криком бросились ему навстречу худенькая большеглазая девочка и её громко плачущий братик:
   – Папа! Папочка! Родной! Миленький! Ты нашел нас! Родненький наш!..
   Андрей, словно пораженный громом, стоял посреди избы, обняв детей до того крепко сцепившимися руками, что разжать их не удавалось ещё несколько минут. Это действительно были его родные дети…

Будулай и Цыганка

   Высокая, цветастая, смуглая, золотозубая, горбоносая, некрасивая, с маленькими чёрными въедливыми, как мухи, глазёнками. Смуглый мальчонка в кепочке держится за левую руку, девочка помладше – за край широкой юбки, а в правой руке живой сверток, там кто-то сопит. Привокзальная площадь. Людские массы снуют во все стороны.
   – Эй, Будулай! Стой! Подожди! Погадаю! Красавчик!
   Маленький, плешивенький мужичонка с пузиком. Ошарашенно останавливается.
   – Да, Будулай! Всю правду расскажу! Всё, что будет, что было! Сейчас, дорогой!!!
   «Кто Будулай? Я – Будулай? Не может быть! Бред какой-то…» – пронеслось, словно пригородная дачная электричка, в голове Мишки Наседкина. В его воображении сразу возник киношный образ статного курчавого бородатого цыгана. Растерялся. Вот так и попадают. Мышеловка захлопнулась.
   Дети уже копошились возле дяденьки, теребя его то с одной стороны, то с другой. А голосистая гадалка вовсю предсказывала его удивительную, оказывается, судьбу. Оказывается, его жизнь только начинается на пятом десятке-то. И вовсе она не работа-дом-работа-дом-дача-гараж-пиво и старая заспанная жена в жутких бигудях, такая страшненькая и занудливая с самого утра, ну, копия тёщи. Не-ет, оказывается, есть другая жизнь! И Будулай – это именно он, Мишка Наседкин! Да!
   И он ещё ого-го! Он ещё того этого! Вот!
   О чем конкретно рассказывала ему гадалка, Мишка потом так и не смог вспомнить. Ну, то, что обчистили его, наверное, не стоило бы и упоминать. И так ясно. До дома пешком дошел, постеснялся клянчить у вокзала мелочь на автобусный билетик. И не было почему-то жалко ни получки, ни пивной заначки.
   Шёл со своим пузиком и улыбался непонятно чему всю дорогу. Эх, Будулай, Будулай…

Оглы

   У меня есть имя. Есть фамилия. А есть отчество. У всех они есть. У каждого своё. У меня отчество азербайджанское, из двух слов: первое – имя отца, а второе – «оглы», что в переводе значит «сын». Нет в азербайджанском языке окончания «ович» или «овна». Только «оглы» или «кызы» (дочь). Всё бы ничего, но я в России живу больше четверти века, а здесь это не всеми и не всегда адекватно воспринимается. И на работе бывали сложности. Вроде мелкие: ну, похихикает кто-нибудь, ну, «черножопым» как-то раз в спину назвали. Не в лицо, нет. В лицо постеснялись. Я ведь по-русски говорю и пишу получше кое-кого. И соображаю неплохо. Вот и постеснялись.
   На улицу выхожу всегда с паспортом. В принципе, нигде, кроме Москвы – проблем не было. Да, и в столице, тьфу-тьфу, обошлось. Остановили пару раз, проверили, прочитали, и такое холодное недоверие в глазах – из-за того, что я «оглы», а не «ович»… Всё равно как-то неприятно, неуютно, что ли… Как будто я что-то плохое сделал и скрываю…
   А годы были тревожные, бандитские, девяностые. Вот и советует мне однажды моя русская жена:
   – Зачем тебе это «оглы»? Ты же и говоришь по-русски, и думаешь по-русски, и живёшь в России. Сходи в паспортный стол, поменяй отчество, заплатишь и станешь Александровичем, как режиссёр Рязанов, или Алексеевичем каким-нибудь. И детей наших в школе дразнить перестанут. А?
   Задумался я. Достал фотографии отца, матери, сестёр… И тут выпала из пакета с фотографиями старая бакинская газета. Январская. Девяностого года. На ней – городская площадь у берега моря, вся покрытая бесчисленным людским морем. В городе действует комендантский час. На улицах танки, бронетранспортеры, пулеметы, тысячи вооружённых солдат. Больше трех человек собираться запрещено. А народ вышел на площадь. Не побоялся народ ни арестов, ни смертей. Поэт Галич когда-то пел:

     «Можешь выйти на площадь,
     Смеешь выйти на площадь
     В тот назначенный час?!
     Где стоят по квадрату
     В ожиданье полки…»

   А ведь полки действительно стояли в ожидании приказа. И над площадью барражировали военные вертолёты. Но люди, простые безоружные люди, бакинцы, шли и шли на эту площадь. И их было не остановить никому! Никаким солдатам, никаким пулемётам, никаким танкам. Они шли хоронить своих детей, убитых солдатами в ночь на 20-е января. В этих продолговатых прямоугольниках на фотографии – убитые. Я не знаю, как их звали: сотни убитых, молодых, пожилых, юношей, девушек, детей, стариков…
   У каждого из них было имя. Была фамилия. И было отчество… Первую часть их отчеств – я не знаю, но вторую – не могу и смогу забыть, где бы я не был.
   Я – оглы, я – сын моего отца и моей матери. Был и останусь. Нацисты, скинхеды, бритоголовые – не важно, кто встретится на пути, я останусь тем, кем родился.

Китайская роза

   На подоконнике в глиняном цветочном горшке росла китайская роза. Некоторое время назад она начала цвести ярко-алыми крупными цветами. Китайская роза хотя и называется розой, однако, выглядит совершенно не так, как обыкновенная. Цветки её похожи на старинные граммофонные трубы с высоким тонким пестиком в самой середине. Листья у растения широкие плоские, колючек ни на стволе, ни на веточках нет.
   Цветёт китайская роза, улыбается солнечному свету распахнутыми во все стороны «граммофончиками». А по дому дети бегают, в догоняшки играют. Весело ребятишкам. Хохочут. Вот кто-то на балкон выбежать захотел, рванулся. А другой его за рубашонку схватил, не пускает. И-эх! Оба не удержались, упали, и, падая, зацепили руками загребущими горшок с розой.
   Полетел горшок на пол, грохнулся об балконный порожек и разбился, разлетелся во все стороны глиняными черепками вперемежку с землей! Ох, как теперь отвечать за всё это? Что маме говорить? Испугались ребятишки. Стали втихаря прибирать «место преступления». У бедной розы обломилось несколько веточек, местами сиротливо обнажились корни, с которых пообсыпалась земля. Охохонюшки… Вот беда-то!
   Мальчики подмели веником пол, пропылесосили ковер в комнате, все черепки и страдалицу-розу сложили в большой пластиковый пакет, скоренько вынесли его из дома и сбросили в ближайший мусорный бак. Дальновидные ребята, ничего не скажешь.
   Спросит мама: куда это цветок подевался. Так они честно и скажут, что понятия не имеют: то ли украл кто-то, то ли роза сама убежала. В сосновый бор, например. Он здесь рядом. Может, вчера в бору сосновом, кто-нибудь просто так роз китайских насажал, и теперь их там, как грибов, видимо-невидимо? Вот домашней розоньке и стало скучно одной в четырех стенах, вот и утекла она к подружкам. Ага? Даже если мама не поверит, то уж точно – улыбнется и не сможет поругать, потому что нельзя одновременно улыбаться и ругаться. Ни то, ни другое толком не получится.
   Близился вечер. Мусорные баки опустели… А потом пришла мама с работы. Она сразу всё увидела, поняла и ничего слушать не стала, обиделась на мальчишек: ни с кем не разговаривает, только хмурится и вздыхает тяжело. И в доме сразу словно темнее сделалось. Вроде и солнышко светит, а всё равно – тускло как-то. Вышла мама на балкон: голову опустила, в ресницах слёзы дрожат. И вдруг замечает она: возле балконной двери на полу лежит отломанная веточка китайской розы. В комнате-то мальчишки прибрались, а на балкон выглянуть не догадались.
   Подняла она веточку с пола, пошла на кухню, нашла там баночку пустую, стеклянную, налила в неё воды до половины и веточку туда поставила.
   С тех пор стояла баночка с веточкой китайской розы на том самом месте, где раньше находился глиняный цветочный горшок.
   Каждое утро солнышко ласкало увядающие листочки растения. И после весь день сквозь оконное стекло нисходила на подоконник солнечная теплая благодать. И так продолжалось много дней. А потом случилось чудо! Внизу у веточки появились маленькие, тонкие, словно лучики, почти прозрачные корешки, а вверху проклюнулся и засиял крохотным ярко-зелёным пламенем живой листочек!
   Мама первой заметила это и позвала ребятишек к подоконнику. Мальчишки так обрадовались, так обрадовались, что тут же выскочили на балкон и на всю улицу закричали громкое «ура». И всем им сразу стало хорошо оттого, что в их дом вернулась прекрасная китайская роза. И теперь она будет расти. И вырастет. И зацветут на ней однажды удивительные волшебные ярко-алые цветы. И, кто знает, может быть, счастье никогда больше не покинет этот дом. Дом, в котором поселилось маленькое живое бессмертие.

Материнское сердце

   Были у матери сыновья и дочери, и всех она любила, всех растила, кормила, воспитывала, лелеяла. Но был среди её детей один – самый любимый, самый сладкий сыночек. Она не говорила об этом вслух, но все догадывались и без слов. Как она радовалась его первому шажочку и первому слову! Как была счастлива, когда он играл с братьями и сестрами, когда начал помогать отцу – плотнику, когда вырос и обрёл великие знания!
   Мама беспокоилась за его будущее, ходила с ним на свадьбы, надеясь найти достойную невесту и ему. Но он ушёл из дома. Ушёл. И она не знала, где его искать, что с ним, жив ли он, не болеет ли, не голоден ли? Она потеряла сон, не могла ни есть, ни пить, ни чем-то заниматься, вечно прислушивалась к чему-то и вздрагивала в ожидании от каждого незнакомого звука. И однажды, до неё дошла весть о его местонахождении. Она не смогла усидеть дома ни минуты! И дочери, и сыновья её, все-все – устремились вместе с ней к нему, родному, близкому человеку.
   Она увидела его, бросилась ему навстречу, но незнакомые люди оттеснили её. Затем – вывели из дома, где он находился, а сыночек… Сыночек отрекся от матери, от братьев, от сестер, от всех родных. Но прежде всех – от неё. Прилюдно. Сказал, как отрезал.
   Вскоре люди, ликуя, приветствовали его в столице, а старенькая мать, словно стыдясь своего бедноватого вида, всюду следовала за ним издалека, чуя сердцем неминуемую беду и таясь. И после, когда его арестовали, она стояла одна у ворот тюрьмы. И потом – до самого суда, и во время суда, и во время бичевания, была она неподалёку, одинокая женщина с плачущими глазами – среди душной, озверевшей толпы, жаждавшей казни её сыночка. Это она, не замечая никого вокруг кроме него, окровавленного, несущего на себе крест, ползла за ним на коленях, цепляясь за камни, за траву, за пыльные ноги зевак, ползла из последних сил – до самой вершины горы! Это она осталась лежать там, на земле, возле его креста, не в силах приподнять головы, даже когда хлынул дождь, когда все уже давно разошлись.
   Она очнулась в чужом доме, где-то в городе, не узнавая никого из дальних родственников, приютивших её и ещё нескольких женщин из их общей родни. Ей дали ковш с водой. Она взглянула на воду и вдруг увидела в ней отражение его глаз. Ведь они были так похожи! У него были мамины глаза. И она улыбнулась. И он улыбнулся в ответ. И потому, когда запыхавшиеся люди сообщили ей чудесную весть, она всё уже знала…

Картошка

   Это было давно. Лет семнадцать назад…
   Только вёз я не «девушку трактом почтовым», а картошку в грузовом Зиле. Попросило меня, молодого парня, об этом правление нашего профкома. Сам председатель профкома по отечески проводил меня и шофера в путь-дорогу за картошкой для работников и работниц нашего предприятия.
   Была ранняя морозная весна. Картошка, припасенная по осени, у многих в подвалах и погребах либо уже закончилась, либо подпортилась, в общем, подошли припасы к концу раньше срока. Люди собрали деньги, передали их в профком, чтобы для них закупили в деревнях, отдаленных от больших городов, картошку подешевле, не по рыночным баснословным ценам, а по колхозным, скромным.
   Мне было дорого их доверие. Я знал, что во многих семьях (особенно с низкой зарплатой) картошка – наряду с хлебом – основной продукт питания. Поэтому и старался… Путь был долгим и изматывающим. Мы с шофером проехали сотни и сотни километров по горам, полям и тайге. Исколесили немало сельских хозяйств, отдаляясь от города на всё более значительное расстояние. То цена была высоковата, то картошки маловато, то уже подпорченная она была… Ночевать приходилось где придётся. Иногда колхозники приютят, иногда председатель местный куда-то подселит. А порой и просто спали, скорчившись, в тесной кабине. Конечно, это изматывало. Тем более, что на дворе (особенно по ночам) ещё гуляли по-зимнему крепкие морозы и дул пронизывающий до костей хиус.
   Наконец в предгорье, километрах в 600 от города нам повезло. Мы нашли то, что нужно. Расплатились с каждым из продавцов-крестьян и поехали назад. Деньги на питание у нас к тому времени закончились, и последние сутки до города мы ехали просто голодные, грязные, заросшие и неспавшие. Но мы исполнили свою миссию!
   Мы добыли людям картошку и везли её в город! В полутора десятках километров до города в Зиле кончился бензин. Кое-как удалось выпросить немножко горючего у проезжавших мимо водителей. И вот картошка в гаражных боксах предприятия. Самосвал разгрузился. Но был конец рабочего дня. Не всем успели сообщить одновременно о приходе самосвала. Поэтому люди приходили партиями. В целом, их было три. Первая партия состояла из самых ушлых тёток с ведрами и мешками в руках. Они, аки волки, ринулись стаей на эту кучу. При этом все совершенно спокойно топтались, наступали и раздавливали острыми каблуками своих туфель не приглянувшуюся им по разным причинам картошку. Всё это очень напоминало картинку из деревенской жизни, когда поросята копошатся возле сытного теплого корыта, бодро расталкивая себе подобных.
   Через некоторое время появилась вторая партия «картофельщиков». Потом третья. Они тоже копошились, как и предыдущие партии. Но им досталось много подавленной вдрызг картошки… Конечно, никто из них не сказал ни единого доброго слова мне или шоферу, зато ненависти и отчуждения я наглотался вдосталь. Нас оскорбляли самыми грязными словами. А одна очень спокойная женщина из молча ушедших с «добычей», просто смачно плюнула мне под ноги на прощанье. От усталости, недосыпа и голода, а более всего – от увиденного и услышанного здесь – закружилась голова, и меня стало подташнивать…
   «Люди не должны, не могут, не имеют права так вести себя, если в них есть хоть капля души», – шептал я себе…
   И тут вспомнилась мне вдруг материна тетка: она и пятеро её детей умерли от голода в блокадном Ленинграде. Каждый день у тети умирало по ребёнку. А последней рядом с ними легла она сама. И затихла навсегда. Все они лежат в братской могиле на Пискаревском кладбище..
   И подумалось мне: а ведь они НИКОГДА не смогли бы вот так, как эти… уж не знаю, как их можно бы назвать, топтаться по картошке. Никогда! Даже самый маленький ребёнок в той семье. За что они погибли тогда? За идеологию? Нет, конечно. Им было не до неё. Из патриотических чувств? Вряд ли. Они не были настолько высокопарны, чтобы размышлять об этом.
   Они умерли только потому что не поступились тем самым Человеческим Достоинством, которого так не хватало сейчас копошащимся на картофельной куче. Оно значило для них нечто совершенно иное, несравнимо большее, чем это деловитое лазанье по грязной, обезображенной, задавленной и оплёванной картошке…
   И обошлось дороже. … И тогда я заплакал…

Ничего кроме любви

   Одному мальчику очень, очень-очень-очень-очень-очень-преочень нравилась девочка из соседнего класса. И ему очень хотелось, чтобы она его тоже хотя бы немножечко полюбила. Но девочка его не любила. Совсем. Это была ужасно честная девочка, когда дело касалось таких вопросов, поэтому она сразу сказала мальчику всю правду и тут же сбежала с уроков с другими мальчишками в кино, где в темноте можно гыгыкать, грызть семечки на пол и просто потихоньку баловаться, щипаться и тискаться.
   Мальчик грустил. Он всё ждал чего-то, надеялся на что-то. От билетов в кино на следующий раз девочка отказалась. Ответила, что собирается учить уроки и торопится домой. Мальчик поверил. Любящие всегда верят. На самом деле девочка зашла за угол дома и побежала к речке, до самого вечера она то бросала камушки-«блинчики» по воде, то качалась на качелях, то ела мороженое в парке – с теми же прогульщиками-одноклассниками.
   Вот так они и жили. Когда начались вечеринки с танцами, девочка танцевала со всеми, кроме него. Куда бы он ни приглашал её – в театр, в цирк, в музей или даже на концерт её самой обожаемой рок-группы, она непременно находила повод не идти с ним никуда. Каждый день он приносил ей свежий букет цветов, но она даже в руки их не брала. Тогда он стал складывать эти букеты у порога её квартиры. Она просыпалась, открывала дверь, видела на пороге цветы и с тяжким вздохом выносила их на помойку.
   Одноклассники сначала дразнили его. Потом подшучивали. Потом жалели. Потом махнули рукой. Ему все говорили одно и то же: «Уймись, она не любит тебя. У тебя нет ни одного шанса из миллиона.» А он печально кивал головой и всё равно любил девочку. Сердцу ведь не прикажешь.
   И вот однажды летом все ребята поехали в загородный лагерь. Лето стояло сухое и жаркое. В ближнем лесу от жары прежде времени осыпались почти все земляничные цветы, и потому в положенный срок никто не смог найти ни единой ягодки. Как-то раз в столовой мальчик нечаянно услышал, как девочка громко делилась с подружкой своей мечтой поесть земляники. Хотя бы кружечку. Или горсточку даже.
   В этот же день мальчик исчез. Его искали всю ночь, звали. Не нашли. И на вторые сутки о нём ничего не было известно. Только повариха сообщила начальству, что из столовой исчезло большое эмалированное ведро. Ничего не дали поиски мальчика и на третий день.
   На рассвете четвертого дня в большой спальной комнате, где ночевали девочки, с тихим скрипом открылась дверь, и из предутреннего тумана появился мальчик с большим эмалированным ведром в руках. По комнате стал растекаться ароматный земляничный дух. Мальчик тихонько босиком прошел к девочкиной кровати и поставил возле неё ведро, доверху наполненное земляникой. Девочка спала и блаженно улыбалась чему-то во сне. Мальчик наклонился над её лицом. Ему нестерпимо хотелось поцеловать девочку.
   Но тут, одна из девчонок в комнате проснулась и, заметив посреди помещения кого-то непонятного в грязной одежде да ещё с ведром, спросонья и с перепуга закричала диким-предиким голосом. Через мгновение мальчик исчез.
   Ни боли от укусов насекомых и ссадин, ни голода от трехдневных скитаний, ничего кроме счастья, ничего кроме любви мальчик не чувствовал. Он бежал в ободранной грязной одежде по тропинке, ведущей к лесу, и блаженно улыбался всему на свете. Улыбался точно такой же улыбкой, какой улыбалась во сне его девочка…

Дурачок

   Жил в одной деревне свой дурачок. Вся деревня им гордилась, потому что теперь не как в старые времена, теперь дурачков в деревнях мало. На всю округу такой дурачок был один. Многие приходили из неблизких даже мест просто так на дурачка посмотреть.
   А он как заметит, что его смотреть идут, тут же приосанится весь, рубаху поправит, ремешок подтянет, на голову свежий дурацкий колпак с блестящими бубенчиками надевает: милости просим! А подойдут: он уже приплясывает от удовольствия и поёт о чем-то непонятном своим дурацким голосом. И все довольны были, потешались над дурачком от души. А как потешатся, семечки погрызут, пощелкают, так и домой возвращаются.
   И дурачку хорошо жилось, все его жалели, угощали леденцами-монпасье. Дурачок слово это выговаривать не умел, а сласти страсть как любил. Ходит за кем-нибудь и канючит одно и то же: «Дай мампасе, дай мампасе, дай-дай-дай». Пока не дашь – не отстанет. Вот все и давали, что ж поделаешь, если жизнь такая.
   Детишек дурачок никогда не обижал. Бывало, бегают они за ним гурьбой, кто за штаны дёргает, кто пальчиком ему грозит, и все хором кричат: «Дурачок! Дурачок!» А он в ответ: то козликом блеет, то подпрыгивает, то рожицы корчит смешные и… это… язык высовывает изо рта и крутит им по-смешному так, по-глупому. Что с него возьмёшь, если он и вправду дурачок?!
   Много лет так прошло. Стареньким дурачок сделался, уже не прыгает, как раньше, и поет-похрипывает, и забываться начал: идет, идет по дороге и вдруг к забору или ограде свернет и спать укладывается калачиком. Ладно бы только летом, а то и зимой случалось, совсем замерзнуть мог, пригляд-то за ним не тот стал. Ранешние-то бабки зорко следили за дурачком, а нынешние за внуками-то не шибко смотрят, а тут чужой глупый человек. Обветшал дурачок и в одёжке тоже. И кормежка не та стала.
   И поселился в деревне добрый деловой человек, так он про себя сказал, вот ему и поверили. Дом крепкий построил. Саженцев яблоневых навёз откуда-то, деревенских на работу нанимать начал, платил хотя и не шибко, всё обмишулить норовил, но раньше-то и того не было, а тут вот – пожалуйста.
   Дурачок тем временем совсем сдал, усох и вовсе не скачет уже козликом, и бубенчиками не звенит, и видит плоховато, всё на завалинках тулится вечно и дремлет, ну, ещё кряхтит иногда.
   Вырос яблоневый сад, прибыток давать стал хозяину. Хорошие яблочки, наливные. Людям хозяин не очень доверял, завел собак цепных яблони свои сторожить, днем на цепи, а на ночь ограду закрывал и гулять их отпускал по саду. И собачкам хорошо, и сад в целости. Всё бы ничего. Только детворе разве втолкуешь: им куда нельзя лазить – там мёдом и намазано.
   Сговорилась ребячья ватага в саду ночью яблок наворовать. У самих ведь яблони есть, а для них вот – слаще чужих, запретных в целом свете не найти. Ну, и полезли через ограду! А собаки злющие – тут как тут! Кидаются на ребятню бестолковую. Крику детского, лаю собачьего – до небес среди ночи-то. Далеко слыхать. Хозяин в окошечко выглянул, а собачек убрать не шибко торопится, хочет, чтоб его кобели страху нагнали на воров. Ватага храбрая поразбежалась, а двоим детишкам не повезло, окружили их псы, вот-вот рвать начнут.
   И вдруг наш дурачок седенький объявился! Видно дремал неподалёку. Как кинулся он на собак, как начал их от детей отгонять, откуда только силы у старого взялись! Лает на собак, дразнится, кулачками им грозит. Успели ребятишки убежать, только дурачку… не повезло ему, сильно не повезло. Шибко собачки злыми оказались… Пока люди соседские понабежали, пока хозяин псов своих отогнал… А поздно уже. Не стало дурачка.
   Вот и прикинь теперь: всю жизнь ведь он для всех дурак дураком был, а какое сердце нежное и отважное хранил в себе. Какая любовь в нем была к ребятишкам маленьким… Никто о том и не догадывался…

Сказки

Маленькое море

   Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.
   Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.
   Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.
   А слезинка сохнуть начала. Особенно, когда в море завелся кит. Он был такой огромный, что только махнул хвостищем и сразу выскочил на берег. Мечется кит по берегу, воды просит, а маленькое море совсем уже крохотным стало, берега солью покрылись. И вдруг откуда-то сверху прилетели мелкие брызги. Обрадовалось море, стало их глотать, как таблетки, целыми горстями, от высыхания лечиться. Заплескались радостные волны, и вот уже хлынули к ним гости небесные – капли дождевые, много-много…
   И стало море огромным – с целую лужу! Рыбы, киты, кальмары – все-все в море вернулись и начали танцевать. Потом у них у всех появились китята, кальмарята и прочие весёлые рыбята.
   А вечером после дождя море под луной успокоилось и уснуло. И снилось ему всю ночь, что оно – маленькая слезинка на деткой щёчке. Маленькая-маленькая, как звёздочка, потому что в ней отражается луна, а ещё звёзды и всё-всё небо вокруг, и вся-вся земля. И мы больше никогда-никогда не будем плакать, правда, малыш? Прости меня, прости, прости, прости…

Цветок Чжэнь

   Китаец Ляо всю жизнь мечтал о цветке Чжэнь. Когда он был ещё маленьким, мама Ляо часто рассказывала ему сказку о прекрасном цветке, который невероятно красив, нежен и благоухает так, что люди больше не в состоянии ссориться друг с другом. Они становятся учтивыми к старшим, интересуются здоровьем близких и стараются помочь каждому на своём пути. О таких хороших людях мама говорила: «Они знают запах цветка Чжэнь». Отец Ляо ещё до рождения сына ушел к далеким горам и не вернулся. Взрослые изредка поговаривали, что он пытался что-то найти, чего нет в обычной жизни..
   А однажды, большая белая птица унесла мать Ляо в заоблачные края, откуда никто не возвращается, потому что там всем хорошо. Так сказали ему добрые соседи… У Ляо не было ни сестер, ни братьев, ни дядюшек, ни тетушек, он остался совсем один. Много страданий пришлось перенести ему в жизни, много счастья и любви встретилось ему на земле. Выросли его дети и внуки. И появились у внуков правнуки.. И все почитали его за мудрость, доброту и благочестие. И настал час, когда большая белая птица прилетела за ним.
   – Ляо, тебя ждёт мама, – сказала она.
   – Хорошо, – улыбнулся Ляо, – А мой отец? Он будет там с нами?
   – Нет, Ляо, – ответила птица.
   – Он не помнит о нас?
   – Помнит, Ляо. Но там его нет.
   – Теперь, когда я улетаю с тобой, расскажи мне, что случилось с отцом? Почему он не вернулся домой?
   – Ляо, твой отец – великий человек. Он не только знал о том, что ты должен родиться. Он предвидел твои мечту о цветке Чжень и хотел добыть его для тебя и мамы.
   – Он любил нас, – вздохнул Ляо.
   – Далеко-далеко отсюда – за мёртвыми горами Тянь-Фэй, на берегу тихого бездонного озера Шинь-Цу, у подножия волшебной скалы Минь-Дао, похожей на выпавший зуб дракона, там – возле самого входа в глубокую мрачную пещеру, где обитают демоны тьмы, твой отец увидел и сорвал чудесный цветок Чжэнь. В тот же миг застонала, зашевелилась под ним земля, и огненный ветер полыхнул ему в лицо. И вздрогнули мертвые горы Тянь-Фэй, и обрушилось на свои берега озеро Шинь-цу, и пробудились, вышли из древнего мрака демоны тьмы, оберегавшие покой священного цветка Чжэнь.
   – Они убили моего отца?
   – Нет, Ляо, нет. Владеющего священным цветком Чжэнь невозможно убить никому.
   – Они отняли у него цветок?
   – Ни угрозами, ни силой, ни колдовством, ни хитростью – ничем невозможно лишить цветка Чжэнь того, кто им обладает. Только он сам по своей доброй воле может передать его другому. И никто – ни на земле, ни под землёй, ни на небе – не в силах изменить этого. Демоны знали о том и сделали всё, что было в их власти: они заточили твоего отца в самой тёмной и мрачной подземной темнице, а вход в неё завалили волшебной скалой Минь-Дао.
   – Почему демоны тьмы так поступили с моим отцом?
   – До тех пор, пока люди творят на земле зло, ссорятся и губят друг друга, – демоны бессмертны, потому что происходят они из тьмы человеческой: из черной зависти, лютой злобы, горьких обид и беспросветного отчаяния. Но демоны не властны над цветком Чжэнь.. Твоя мама была права, Ляо: если у людей появится этот цветок, они перестанут ссориться между собой, и тогда демоны тьмы сгинут навсегда. Ни исполинские силы, ни колдовские чары не способны помочь человеку, разыскивающему заветный цветок, но искренняя добрая душа сама чувствует дорогу к нему, а бескорыстное сердце и несгибаемый дух одолевают любые препятствия…
   Не прост цветок Чжэнь, и не каждому кто его найдет, он позволит сорвать себя, но лишь тому, кто хочет сделать это из любви к другим людям и ко всему живущему на земле… Таков твой отец, Ляо. Всё, на что способен один человек, он совершил.
   – Могу ли я помочь ему?
   – Нет, Ляо. Ни ты, ни кто другой из людей – не в силах поднять скалу Минь-Дао, заклятую демонами тьмы.
   – Значит, нет никакой надежды?
   – Есть, мудрый Ляо. Цветок Чжэнь рождён любовью и не погибнет до тех пор, пока она есть: любовь матери к своему ребёнку, любовь юноши к возлюбленной, любовь детей к своим родителям, любовь каждого живущего на земле ко всему сущему и ко всем, кто нуждается в любви. А нуждаются в ней все, Ляо. И она будет всегда. Когда все живущие поймут это, демоны тьмы сгинут сами собой. И скала Минь-Дао исчезнет. И зазеленеют, зацветут мертвые горы Тянь-Фэй, и станет ласковым и тёплым озеро Шинь-Цу…
   – Ты можешь подождать меня немного, белая птица?
   – Да, Ляо. Я подожду.
   И тогда Ляо созвал всех своих детей, внуков и правнуков. А когда все они собрались, он поведал им то, о чем рассказала белая птица.
   – Я созвал вас, чтобы попрощаться со всеми, – сказал Ляо. – Живите же на земле, заботьтесь о ней и любите всех, кто живет на ней. Если есть у вас враги, простите им и предложите помощь. Откройте ваши сердца миру и сделайте так, чтобы одна лишь любовь была в нем повсюду. И, однажды, в вашу дверь постучится улыбающийся молодой человек, а в руках у него будет невероятно красивый, нежный, благоухающий цветок Чжэнь. Скажите ему, что ваш дедушка Ляо всегда помнил о нем и любил его. Скажите ему это, когда он придёт.

Сказка о голосе на ветру

   Однажды поспорили два короля: чья земля лучше? Чьё солнце выше? Чьё небо краше?
   Смешные они, эти короли, правда? Нашли о чем спорить! Тут и спорить-то не о чем: все знают, что наше небо краше всех, наше солнце выше всех, а уж лучше нашей землицы – во всем свете не сыскать! Потому что всё это наше. А как там у них – нам даже неинтересно.
   Нет, ну, не совсем неинтересно, но так – чуть-чуть. Вот если бы оно было хоть чуточку нашим… Тогда другое дело. Тогда уже поинтереснее.
   – Отдай мне свою страну, – говорит один король другому, – тогда я точно признаю, что она по крайней мере не хуже моей.
   – Это почему же я тебе свою страну отдать должен? – возмутился второй король
   – А у меня армия больше твоей! На одного твоего воина у меня – тысяча моих. На каждого жителя твоей страны у меня – сто солдат! Будешь перечить – всех вас перебью!
   Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Как же не стыдно первому королю! Ушел он домой, дверью хлопнул, не попрощался даже, сказал только, что утром вернется с войсками и всё отберёт.
   Загоревал второй король. Война – не весёлое дело, когда не понарошку. Вызвал он знакомую фею и говорит:
   – Любезная, пожалуйста, сделай так, чтобы мы победили. И чтобы никто не пострадал от этой войны. Чтобы все после сражения домой целыми вернулись. Даже наши враги.
   Так сказал король потому, что на самом деле он был очень добрым и никогда никому зла не желал.
   Задумалась фея, а потом и говорит:
   – Хорошо, мой король, пусть будет по-твоему. Но ты ведь знаешь что такое настоящая война? На настоящей войне обязательно хоть кто-то должен погибнуть. Иначе она – ненастоящая.
   Ты победишь. И страна будет ликовать и прославлять тебя, победоносного короля. И никто в стране не пострадает. И никто из врагов твоих тоже не пострадает. Погибнет только один человек…
   – Кто? – дрогнувшим голосом спросил король.
   – Твой сын, – чуть слышно ответила фея.
   – Почему? – простонал побледневший король, – Почему именно он? Почему не я? Почему не кто-то другой?!
   – Твой сын – храбрый мальчик. Он очень любит своих родителей и свою родину. Ты знаешь об этом. А война – это потеря. Война всегда забирает самое дорогое, то, что дороже собственной жизни. Ты не отдашь врагам свою родину ни за что. Значит, ты должен заплатить за это самым дорогим для тебя, мой король… Иначе не бывает. Никогда не бывает.
   – Да что же это такое?! – вскричал король от горя. – Почему? Почему так?! Пусть приходят и забирают всё, пусть! Я – не король! Я – просто отец! Просто отец… Мне ничего не нужно! Оставьте, оставьте мне моего ребёнка! Оставьте мне сына!
   – Если враги придут сюда, ты знаешь, мой король, что они не пощадят никого. Им нужна ваша земля, ваше небо, ваше солнце. А люди им не нужны. У них достаточно своих людей. Крепись, мой король. И поступай – как знаешь.

   Настало утро. Огромное грозное вражеское войско колыхалось, словно океан, на одном краю горизонта, а напротив него недвижно стояло маленькое войско короля. И впереди в сияющих доспехах гарцевал принц на белой лошади – с чёрной чёлкой и красивыми большими ресницами. Возле шатра на походном стульчике сидел молчаливый бледный король.
   – Не бойтесь, ребята! Мы победим! – бодро воскликнул принц. – Их много, но наша любовь к родине гораздо больше их числа и их силы! Видите, они волнуются, как море, а мы спокойны, как скалы. Смотрите, смотрите: я их сейчас совсем напугаю!
   Принц, как озорной задиристый мальчишка, достал из кармана рогатку, вставил в неё золотую монету, прицелился и запустил ею в сторону вражеского войска.
   Монета полетела, сверкая на солнце, как молния. Она летела высоко-высоко и долго-долго пока не упала далеко-далеко за горизонтом… Всё вражеское войско наблюдало за этим странным явлением. Зоркие глаза одного из солдат успели заметить место, куда упала сверкающая монетка. Он тут же сообразил – что это такое и решил потихоньку подобрать её. Ну, а как это потихоньку сделать? И солдат рысцой на цыпочках побежал к монетке, поблескивавшей в траве.
   «Куда это направился мой сосед?» – подумал стоявший рядом другой солдат и из любопытства последовал за ним. Их командир заметил, что двое солдат куда-то срочно улизнули из строя. С криком «Вы куда?! Ну-ка назад!» – он помчался за своими подчиненными. Тут весь отряд заметил, что трое куда-то бегут, но не на поле боя, а совсем в другую сторону. Оставшиеся без начальства, солдаты этого отряда решили, что командир их куда-то срочно зовёт, а они просто не расслышали, и в полном составе все ринулись следом. Соседние отряды и целые полки заметили такое передвижение, некоторые даже кинулись вдогонку, чтобы вернуть этих трусов и беглецов… Но поскольку команды ни от кого никакой не было, а все ждали начала сражения, то возникла неразбериха, командиры вражеских армий говорили на разных языках и не понимали что происходит. Переводчики сходили с ума, пытаясь что-то им перевести. Кто-то крикнул: «Нас окружают! Противник зашел с тыла!» И вот тут уже началась настоящая паника!
   Через десяток минут всё огромное вражеское войско вдруг распалось на части, разбегающиеся во все стороны от маленькой победоносной армии молодого принца.
   В ярости и бессилии метался по полю вражеский король, пытаясь собрать разбегающуюся гигантскую армию, но пока он собирал одних, другие рассыпались, как песок сквозь пальцы, а когда он устремлялся за ними, начинали разбегаться те, кого он только что с трудом собрал… И он остался один. Тогда он подобрал с земли чьё-то брошенное ружье, зарядил его и выстрелил в сторону маленькой армии принца. А что он ещё мог сделать? Ведь он, грозный завоеватель, проиграл войну какому-то мальчишке.
   Звук выстрела далеко разнесся над полем.
   – Сынок! – закричал побледневший отец принца и схватился за сердце, как будто пуля попала именно в него.
   Сын обернулся к отцу, улыбнулся и кивнул ему, прижав руку к груди, а потом крикнул своим солдатам:
   – Вперёд, друзья мои! За родину!
   И маленькая армия ринулась вперёд. И отец встал и тоже побежал вперёд. Побежал к сыну. Но белая кокетливая лошадка унесла принца далеко-далеко, пешком не догнать.
   Было много пленных, много трофеев, и никто не погиб, и злой король раскаялся, и все были прощены, и все были счастливы. Было огромное торжество с тортами и фейерверками, с парадом и танцами, с песнями и играми, со всем, что так любят люди, когда радуются.
   Только не было короля на этом празднике. Он извинился перед людьми и сказал, что больше не может быть королем. Он сказал, что ему надо найти сына и его лошадку, которые так и не вернулись с большого-большого поля.
   С тех пор он всё ходит и ходит по полю. И зовёт, и зовёт… Может быть, и самого уже нет давно, а голос остался. Слышите: ветерок вдали шелестит? Далеко-далеко… Это он… Я его часто слышу, особенно ночью…

Сказка о тебе

Возле реки, возле горы, возле леса, посреди земли с прекрасными плодами, цветами, птицами, под чудесными облаками, под яркими звёздами, под теплым и ласковым солнцем жила-была ты. Маленькая, доверчивая и смешная. Над тобой хохотало море, ухахатывалось горное эхо, посмеивались ручьи, а верблюжья колючка – просто каталась от смеха по всей пустыне. А вообще, если честно, ты была очень красивой Проходившее мимо время иногда спотыкалось, заглядываясь на тебя. Ветер ахал, завидев тебя и устремлялся навстречу. Дождь обливался слезами, если не мог найти тебя, а вьюга – не могла успокоиться, пока ты не выглянешь в окно. Ты всем верила, и все любили тебя, потому что иначе и быть не могло.
Прошло много-много лет. Выросли новые деревья в саду, пролегли новые дороги в снежных и песчаных пустынях, всюду появились новые города. Многое изменилось вокруг. Но не всё. Потому что есть ты: маленькая, доверчивая и смешная. И очень, очень красивая. Как всегда.

Молитва о тебе

Прошу Тебя, Господи, дай тому самому человеку, который читает сейчас эти строки, всё, о чём он Тебя просит! Дай ему это полной мерой, как умеешь давать только Ты один! И пусть он будет счастлив во все его дни, а если невозможно такое, то хотя бы сколько-нибудь. Даруй ему крепкое здоровье и любовь ближних, понимание и сочувствие… Сделай так, чтобы душа его всегда светилась одной лишь любовью ко всему сущему, огради его от дурнословия, от обид и зависти, от войн и смертей, от боли физической и душевной, если же всё это неизбежно, – не покинь его и тогда, дай утешение. Спаси для него всё, что дорого ему на земле. Если же поздно просить об этом, – не лишай его памяти… Не знаю – верит ли в Тебя читающий сейчас эту молитву о нем, но даже если и не верит: помоги ему! Пусть он чувствует, что – не одинок, что нужен и любим… Милостивый и добрый мой Господь! Исполни это моё желание! Исполни его так, чтобы прежде, чем закроются глаза мои, я мог сказать: «Благодарю Тебя, Господи! Ты слышишь меня…»

Эльдар Ахадов

Молитва о тебе на арабском языке

Перевод на арабский – Салим и Оауди, королевство Марокко

Sənin haqqinda dua

Allahım, Sənə yalvarıram, hal-hazırda bu sətirləri oxuyan şəxsə Səndən xahiş etdiyi hər şeyi əta et! Bunu ona tam şəkildə ver, çünki yalnız Sən bu cür əta etməyə qadirsən! Və qoy o həyatının bütün günlərində, və əgər mümkün olmazsa, heç olmasa müəyyən həddə xoşbəxt olsun. Ona möhkəm can sağlığı və yaxınlarının məhəbbətini, onlar tərəfindən anlayışla qarşılanmaq və mərhəmət hissi qismət et… Elə et ki, onun qəlbi bütün mövcudiyyətə yalnız məhəbbətlə alovlansın. Onu təhqiredici sözlərdən, haqsızlıqlardan və paxıllıqlardan, müharibə və ölümlərdən, cismani və ruhi ağrılardan hifz et. Hətta bütün bunlar qaçılmaz olsa belə, o zaman da onu tərk etmə, ona təsəlli ver. Ona yer üzərində qiymətli, əziz olan hər şeyi onun üçün hifz et. Əgər bu barədə xahiş etmək gecdirsə, onu hafizəsindən məhrum etmə … Bu duanı hal-hazırda oxuyan şəxsin Sənə inanıb inanmadığı mənə məlum deyil. Hətta əgər inanmırsa belə: ona yardım et! Qoy o yalnız olmadığını, lazımlı insan olduğunu və sevildiyini hiss etsin… Mənim mərhəmətli və rəhmli Allahım! Mənim bu arzumu yerinə yetir! Elə yerinə yetir ki, gözlərimi yummazdan öncə: «Sənə Şükürlər olsun, Allahım! Sən dualarımı eşidirsən…» deyə bilim!

Перевод на азербайджанский – Иса Ахадов

Prayer about you

I beg You, My Lord, give the Man, who is reading these entries, all that s/he begs You for! Give it to him/her full measure, as only You can give this way! And let him/her be happy in all his/her days, and if not possible, at least to some extent. Oh Lord, give him/her good health and love of family and friends, understanding, and sympathy… Make his\her inner man to shine perennially with love to all existence. Shield him/her from swear-words, bitterness and grudging, wars and deaths, misery and mental anguish. If all this is destiny, do not leave him/her, give consolation. Save all that is precious to him/her on earth. Even if it is late to beg for it, do not deprive him/her of memory … I am not aware if the worshipper reading this prayer is believer in You. But even if s/he is not: help him/her! Let him/her not feel alone but be needed and loved… Oh My Lord, the most Merciful and Compassionate! Fulfill my wish! Fulfill it in a way that, before I close my eyes, I could say: «Bless You, my Lord! You hear my prayers»!

Перевод на английский – Иса Ахадов

Plegaria por ti

   Te ruego, Señor, concedas a la persona que ahora está leyendo estas lineas, todo lo que él te pida. ¡Concédeselo a manos llenas, como solo Tú sabes hacerlo! Y que sea feliz durante todos los dias de su vida, pero, si eso no fuese posible, hazlo en la medida de lo posible.
   Concédele una buena salud y el amor de sus allegados, su comprensión y su compasión… Hazlo de tal forma, que su alma se ilumine únicamente con amor a todo lo sustacial. Protégele de la calumnia, de las ofensas y envidias, de las guerras y muertes, del dolor, tanto fisico como espiritual. Pero, si todo resultas inevitable; no le abandones y dale consuelo. Salva todo lo que para él es querido en la tierra. Pero si ya fuera tarde para este ruego, no le prives de la memoria… Desconozco si el que ahora está leyendo esta plegara cree en Ti, pero, aún si no tiene fe, ¡ayúdale! Que el sienta que no está solo, que es necesario y amado…
   ¡Bueno y misericordioso Señor: Concédeme esta ruego mio! Hazlo de tal forma, que antes de que se cierren mis ojos, pueda decir: «¡Gracias Señor! Tu me estas oyendo…»

   Перевод на испанский – Октавио Альварес, Бильбао, Испания

Προσευχή για Σένα

   Προσεύχομαι σε Σένα, Κύριε, να δώσεις στο ίδιο πρόσωπο που διαβάζει τώρα αυτές τις γραμμές, όλα αυτά που ζητά! Δώσε του πληρότητα στο μέτρο που γνωρίζεις Εσύ να δίνεις!
   Και να μπορεί ο ίδιος να είναι ευτυχισμένος όλες τις ημέρες της ζωής του.
   Κι αν αυτό δεν είναι δυνατόν, τότε ας είναι τουλάχιστον λίγο ευτυχισμένος.
   Να του παράσχεις καλή υγεία και αγάπη, κατανόηση και συμπόνια για τον πλησίον…
   Κάντο έτσι ώστε η ψυχή του να λάμπει πάντα μόνο με αγάπη για όλα όσα υπάρχουν, ώστε να προστατεύεται από την κακογλωσσιά, από την δυσαρέσκεια και το φθόνο, τον πόλεμο και τον θάνατο, τον πόνο του σώματος και της ψυχής. Αν όλα αυτά είναι ανέφικτα, μην τον αφήσεις και δώσε του παρηγοριά. Διαφύλαξε για εκείνον όλα όσα του είναι αγαπητά στη γη.

   Перевод на греческий – Ольга Визница, Львов, Украина

Молитва о тебе на китайском языке

Перевод на китайский – Сунь Хэнань и Ван Линь, город Шеньян, Китайская Народная Республика

Сээң дугайыңда мөргүл

Бурган өршээ, бо одуругларны номчуп орар кижиниң бүгү-ле дилээн күүседип берип көр! Кайы-хирени берип шыдаар силер, аңаа долузу-биле сөңнеп көруңерем! Ол бүгү назынында аас-кежиктиг-ле болзун, а бир эвес болдунмас болза, кайы-хире-даа бол ажырбас. Быжыг кадыкшылды болгаш чоок кижилерниң ынакшылын, өскелерниң ооң сеткил-хөөнүн билиптерин болгаш кээргээчел чорукту сөңнеп бериңерем… Амылыг бойдуска ынакшылы кезээде чайынналып чоруур кылдыр чаяап көр, бак сөстен, адааргалдан, хомудалдан, дайын-чаадан, өлүм-чидимден, сагыш-сеткилдин болгаш мага-боттуң човулаңындан чайладып чор, а бо бүгү чайлаттынмайн баар болза, ону кагба, ынчан ооң хөңнүн оожургат. Чырык чер кырында ооң бүгү-ле эргим чүүлдериниң дөгерезин камгалап көр. Бир эвес бо бүгүнү сенден дилээри орайтаан болза – ооң угаан-медерелин ышкындырба… Ооң дугайында бо мөргүлдү номчаан кижи, сеңээ бүзүреп, бүзүревейн турарын билбес мен, ынчалза-даа ол бүзүревейн-даа турар болза, аңаа дузала! Чааскаансыравазын, өскелерниң ажык-дүжүүн, аңаа ынагын билзин… Мээң кээргээчел хөөннүг болгаш эки сеткилдиг бурганым! Мээң бо кузелимни бодарадып көрүңерем! «Өөрүп четтирдим, Бурганым! Мени дыңнап тур сен бе…» – деп, карактарым шоо хагдынгыже чедир, мен бо сөстерни чугаалап болур кылдыр, дилээмни боттандырып бер.

Перевод на тувинский язык – Эмили Кыргыс, Тыва

Молитва за теб…

   Моля Те, Господи, дай на човека, който сега чете тези редове всичко, което иска от Теб! Дай му го в пълна мяра, както само Ти умееш да даваш! И нека той бъде щастлив във всичките си дни, а ако това е невъзможно, поне малко, колкото може! Надари го с крепко здраве и любовта на близки хора, с разбиране и съчувствие…
   Направи така, че душата му да е озарена от любов към всичко съществуващо! Предпази го от злословие, от завист и обиди, от войни и смърт, от телесна и духовна болка! А ако всичко това не може да бъде избегнато, не го оставяй и тогава, дай му утеха!
   Съхрани за него всичко, което му е скъпо на тази земя, ако е късно да се помолим за това, не му отнемай паметта…
   Не зная дали този, който сега чете тази молитва, с която се моля за него, вярва в Теб, но дори и да не вярва, помогни му! Нека да чувства, че не е самотен, че е нужен и любим!

   Перевод на болгарский – Цветан Диковски, Бяла Слатина, Болгария

Malda apie Tavę

Prašau Tavę, Dieve! Duok tam pačiam žmogui, kuris skaito šias eilutes viską, ką jis Tavęs prašo! Duok jam tai visoj pilnumoj, kai moki duoti tik Tu vienintelis. Ir tebunie jis laimingas visas jo dienas! O jei tai neimanoma, tai bent kiek. Dovanok Jam stiprią sveikatąir meilią artimųjų, supratimą ir užuojautą. Padaryk taip, jog jo siela visad švytėtų tik meilę visiems. Apsaugok Jį nuo blogo žodžio, nuo įžeidimo, pavydo, karų ir mirčių, nuo fizinių ir sielos skausmų, o jei tai neišvengiama – nepalik jo. Duok jam paguodos. Išgelbėk tai, kas jam yra brangu šiam pasaulyje. O jei vėlu prašyti apie tai – neatimk jam atminties… Nežinau – ar tiki Dievu skaitantis šią maldą apie jį… o jei ir netiki – padėk jam! Te jis jaučia, jog nevienišas, jog reikalingas ir mylimas. Maloningas ir gerasis mano Viešpatie! Išpyldik mano norą! Išpyldik jį taip, jog prieš tai, kaip užmerksiu akis, galėčiau tarti: «Dekoju, Dieve,! Tu manę girdi…»

Перевод на литовский – Веры Ивановой, Литовская Республика

Modlitwa

Proszę cię, Panie, daj mi, że sama osoba, która teraz czyta te słowa, wszystko to, co pytał Ciebie! Daj mu pełną miarę, jak wiesz, jak dać tylko jeden! I może być szczęśliwy we wszystkich jego dni, a jeśli tak nie jest, to przynajmniej trochę. Daj mu dobrego zdrowia i miłości bliźniego, zrozumienia i współczucia … Zrób to tak, że jego dusza zawsze lekkie sam, miłość wszystko, by chronić je przed durnosloviya z niechęci i zawiści, wojny i śmierci, bólu fizycznego i psychicznego, a jeśli Wszystko to jest nieuniknione – nie zostawiaj go, a następnie, pocieszy. Zapisz dla niego wszystko, co jest mu drogie na ziemi. Jeśli jednak zbyt późno, aby o to poprosić – nie pozbawia jego pamięci … Nie wiem – wierzyć, czy czytasz to modlitwa o to, ale nawet jeśli nie wierzy w: Pomóż mu! Niech czują, że – nie tylko, że trzeba i miłość … Mości i rodzaju, Panie mój! Executive jest moje pragnienie! Występowali w niej, tak że zanim będzie można zamknąć oczy, można powiedzieć: «Dziękuję Ci, Panie! Czy mnie słyszysz…»

Перевод на польский – Нина Прокопович, Минск, Беларусь

Молитва для моїх друзів…

Прошу тебе, Господи, дай саме тій людині, яка читає зараз ці рядки, все, про що вона просить Тебе! Дай їй це в повній мірі, як вмієш давати лише Ти один! І нехай вона буде щасливою у всі її дні, але якщо це неможливо, то нехай би хоч скільки-небудь. Даруй їй міцного здоров'я і любов ближніх, розуміння та співчуття… Зроби так, щоб душа її завжди світилася лиш однією любов'ю до всього існуючого. Охорони її від дурних слів, від образ і зависті, від воєн і смертей, від болі фізичної і душевної. Але якщо все ж це неменуче, то не покинь її і тоді дай їй втіху. Спаси для неї все, що їй дороге на землі. Якщо вже пізно просити це для неї, то не позбав її пам'яті, Господи… Я не знаю чи вірить у Тебе та людина, яка читає цю молитву про неї, але навіть якщо і не вірить – допоможи їй, Боже. Хай вона відчує, що не одинока. Що потрібна, любима і кохана … Милостивий і добрий мій Господи, виконай моє прохання! Виконай його так, щоб перш ніж закриються мої очі, я міг би сказати: «Дякую Тобі мій Господи! Ти чуєш мене…»

Перевод на украинский – автор неизвестен, Украина

Молитва о тебе на таджикском языке

   Хохиш мекунам, Худоё, дех ба хамон инсоне, ки холо хамин сатрхоро мехонад, хама чизеро, ки аз Ту талаб мекунад!
   Дех ба вай аз даргохи беохират, чунки Ту ягона сохиби дихандаи. Бигзор у бошад хушбахт дар тамоми рузхои бокимонда, е акалан каме. Бахш ба вай саломати в ишки наздиконашро, хамфикри ва хамохангиро… Калбашро хамоно бикун фирузон аз мухаббат бар хает.
   Нигах дор дар панохат аз суханони бад, аз гусса ва хасади хасудхурон, зиени душман ва марги бармахал, аз дардхои баданию калби, лек агар хамаи инро такдир аст диданист, нагузор вайро танхо ва сабраш дех. Хифз бинмо он чизеро ки барояш кимат аст. Гар дер зи Ту талабид-рушан бикун Ту аклаш…
   Ба ман торик аст хар хонандаи ин сатрхо оё ба Ту бовар дорад ё на, лек Ту мехрубонона ёришон дех! Бигзор хис кунад, кивай нест танхо, балки у лозим асту азиз барои хама.
   Ай Худои бахшандаву мехрубони ман! Бирасон ба орзухоям! Расон пеш аз он даме, ки чашмонам пушида нашаванд, ва ман гуфта тавонам суи Ту «Пазироям Туро, Худо! Ту маро мешунави…»

   Перевод на таджикский – Фуркат Холйигитов, Таджикистон

Малітва аб табе

Прашу Цябе, Госпадзе, дай таго самому чалавеку, які чытае цяпер гэтыя радкі, усё, пра што ён Цябе просіць! Дай яму гэта поўнай мерай, як ўмееш даваць толькі Ты адзін! І хай ён будзе шчаслівы ва ўсе яго дні, а калі немагчыма такое, то хоць бы колькі-небудзь. Дай яму моцнае здароўе і любоў блізкіх, разуменне і спачуванне … Зрабі так, каб душа яго заўсёды свяцілася адной толькі любоўю да ўсяго існаму, агароджы яго ад дурнословия, ад крыўд і зайздрасці, ад войнаў і смерцяў, ад болю фізічнай і душэўнай, калі ж усё гэта непазбежна, – не пакінь яго і тады, дай суцяшэнне. Ратуй для яго ўсё, што дорага яму на зямлі. Калі ж позна прасіць пра гэта, – не пазбаўляў яго памяці … Не ведаю – ці верыць у Цябе чытае зараз гэтую малітву аб ім, але нават калі і не верыць: дапамажы яму! Хай ён адчувае, што – не самотны, што патрэбен і любім … Літасцівы і добры мой Гасподзь! Выканай гэта маё жаданне! Выканай яго так, каб перш, чым зачыняцца вочы мае, я мог сказаць: «Дзякую Цябе, Госпадзе! Ты чуеш мяне…»

Перевод на белорусский – Нина Прокопович, Минск, Беларусь

Pregxo pri vi

   Mi petas Vin, ho Dio, Donu al tiu homo, kiu nun legas la tiujn vortojn, donu cxion, pri kio li Vin petas!
   Donu al li cxi tion per plena kaliko, kiel povas donadi nur Vi sola!
   Kaj estu li felicxa dum cxiuj liaj tagoj, kaj se tio ne eblas, do almenaux iom.
   Donacu al li fortan sanon kaj amon de proksimuloj, komprenon kaj kunsenton.
   Faru tiel, ke animo lia cxiam lumu per nura amo al tuta estanto,
   Sxirmu lin de mavaj vortoj, de ofendoj kaj envioj, de militoj kaj mortoj, de doloro kopra kaj anima, se cxi tio ne eblas – ne lasu lin tiam, donu lin konsolon.
   Savu por li cxion, kio valoras por li sur la Tero.
   Se jam estas malfrue peti pri tio – ne senigu lin je la memoro.
   Mi ne scias – cxu kredas nun je Vi leganto de tiu pregxo pri li, sed ecx se li ne kredas – helpu lin!
   Sentu li, ke li ne solas, ke estas bezonata kaj amata…
   Korfavora kaj bonkora mia Dio! Plenumu cxi tiun mian deziron!
   Plenumu tiel, ke antaux fermigxos miaj okuloj,
   mi povus diri: «Dankon al vi, ho Dio! Vi auxdas min…»

   Перевод на язык эсперанто – Рустам Карапетьян, Красноярск, Россия

Молитва о тебе избранная проза Эльдар Ахадов