Луиза Мэй Олкотт
Маленькие мужчины

   Фредди и Джонни,
   маленьким мужчинам, с которыми она провела
   самые лучшие и счастливые часы своей жизни,
   посвящает эту книгу любящая «тетя Види»

   © А. В. Глебовская, перевод, примечания, 2020
   © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
   Издательство АЗБУКА®

Глава первая
Нат

   – Прошу прощения, сэр, это Пламфилд? – осведомился маленький оборванец у мужчины, открывшего внушительные ворота, перед которыми мальчугана высадил омнибус.
   – Да. Тебя кто прислал?
   – Мистер Лоренс. У меня письмо к хозяйке.
   – Ладно, ступай в дом и передай в руки, она, паренек, тебя примет.
   Мужчина говорил приветливо, и мальчик зашагал дальше, сильно приободренный. Сквозь мягкую весеннюю морось Нат увидел перед собой большое квадратное здание, точнее, гостеприимный на вид дом со старомодным крыльцом, широкой лестницей и светом во многих окнах. Жизнерадостное сияние не скрывали ни занавески, ни ставни, и, прежде чем потянуться к дверному молотку, Нат успел заметить множество маленьких теней, которые танцевали на стенах, услышать завлекательный гул мальчишеских голосов и ощутить, что вряд ли эти свет, тепло и уют могут предназначаться бездомному «пареньку» вроде него.
   «Надеюсь, хозяйка меня примет», – подумал он и не слишком решительно качнул большой бронзовый дверной молоток в форме головы веселого грифона.
   Открыла ему румяная служанка. Взяв у него протянутое письмо, она улыбнулась. Видимо, принимать чужих мальчиков ей было не впервой, потому что она тут же указала на стул в вестибюле и проговорила, кивнув:
   – Посиди тут, пусть вода на половик стечет, а я отнесу миссус.
   Нат нашел, чем заполнить ожидание, – он с любопытством озирался, радуясь и увиденному, и тому, что из темноватого уголка у двери можно делать это незаметно.
   Похоже, в доме так и кишели мальчишки, которые коротали дождливые сумерки, устраивая самые разные проказы. Мальчишки были повсюду, «впереди, и позади, и куда ни погляди», потому что сквозь открытые двери видны были симпатичные компании больших мальчиков, маленьких мальчиков и средних мальчиков: кто-то из них посвящал вечер отдыху, кто-то – буйству. Две большие комнаты справа явно служили классами – в них виднелись парты, карты, доски и книги. В камине пылал огонь, несколько лентяев развалились прямо перед ним, ведя беседу про новую крикетную площадку, да с таким жаром, что ботинки так и мелькали в воздухе. В одном углу, не обращая на шум никакого внимания, упражнялся в игре на флейте долговязый юнец. Еще двое-трое прыгали через парты, время от времени приостанавливаясь, чтобы отдышаться и похохотать над забавными рисунками какого-то озорника – тот исчертил доску карикатурами на всех присутствовавших.
   В комнате слева стоял длинный стол, накрытый к ужину, – вместительные кувшины со свежим молоком, горки ломтей черного и белого хлеба, аккуратные стопки глазурованных пряников, столь милых мальчишескому сердцу. Пахло тостами, и к этому благоуханию примешивались нотки печеных яблочек – обольстительный запах для юного носа и желудка, сильно проголодавшихся.
   Впрочем, веселее всего было в прихожей: у дальнего входа шла буйная игра в пятнашки. На одной площадке играли в шарики, на другой – в шашки, а на лестничной площадке сидели мальчик с книжкой, девочка с куклой (она пела ей колыбельную), два щенка и котенок; по перилам непрерывной чередой съезжали мальчики помладше, рискуя нанести непоправимый урон как своей одежде, так и конечностям.
   Засмотревшись на эту удивительную круговерть, Нат все дальше выходил из своего уголка, и, когда один особенно проворный юнец съехал по перилам столь стремительно, что не смог вовремя остановиться, а просто свалился на пол, треснувшись о него так, что не уцелела бы ни одна голова, кроме той, которая за одиннадцать лет постоянного тресканья приобрела крепость пушечного ядра, Нат забылся окончательно и бросился к поверженному ездоку, ожидая, что тот на последнем издыхании. Однако юнец мгновенно проморгался, а потом, не вставая, посмотрел в новое лицо с удивленным:
   – Привет!
   – Привет, – откликнулся Нат, не зная, что тут еще можно сказать: самому ему такой ответ показался кратким и подходящим.
   – Ты новенький? – не пошевелившись, осведомился распростертый на полу юнец.
   – Пока не знаю.
   – А звать тебя как?
   – Нат Блейк.
   – А меня Томми Бэнгс. Пошли наверх, попробуешь съехать тоже.
   Томми поднялся на ноги, будто внезапно вспомнив о правилах гостеприимства.
   – Не стоит пока, сначала понять бы, оставят меня или нет, – ответил Нат, чувствуя, что с каждой секундочкой ему все сильнее хочется остаться.
   – Гляди-ка, Деми, у нас новенький. Займись им.
   С этими словами непоседа Томас вернулся к своим бойким развлечениям.
   В ответ на его слова мальчик, читавший на лестнице, поднял большие карие глаза, а после короткой паузы, как будто слегка смутившись, засунул книгу под мышку и неспешно спустился вниз поприветствовать новоприбывшего – тому очень пришлось по душе симпатичное, с ласковыми глазами лицо этого стройного паренька.
   – Ты видел тетю Джо? – спросил он, как будто речь шла о какой-то важной церемонии.
   – Я пока никого, кроме вас, не видел. Жду, – ответил Нат.
   – А дядя Лори тебя видел? – вежливо, но серьезно продолжил расспросы Деми.
   – Мистер Лоренс видел.
   – Он – дядя Лори, и он всегда присылает симпатичных мальчиков.
   Нат просиял, услышав эти слова, – от улыбки его худенькое личико сделалось очень миловидным. Что еще сказать, он не знал, поэтому они стояли без слов, дружелюбно глядя друг на друга, пока не подошла девочка с куклой в руках. Она была очень похожа на Деми, только ростом поменьше, а лицом – круглее и румянее, да и глаза у нее были голубые.
   – Это моя сестра Дейзи, – сообщил Деми, как будто речь шла о некоем редкостном и очень драгоценном создании.
   Дети кивнули друг другу, на щеках девочки от удовольствия проступили ямочки, и она располагающим тоном произнесла:
   – Надеюсь, ты у нас останешься. Тут совершенно замечательно, правда, Деми?
   – Совершенно верно: для этого Пламфилд тете Джо и нужен.
   – Похоже, действительно очень милое место, – заметил Нат, чувствуя, что должен как-то ответить на такие любезные слова.
   – Лучшее место на свете, правда, Деми? – сказала Дейзи, явно считавшая брата главным авторитетом во всем.
   – Ну, лично я считаю, что в Гренландии, где айсберги и тюлени, все-таки интереснее. Но Пламфилд мне нравится, тут очень хорошо, – ответил Деми, который как раз читал книгу про Гренландию. Он собирался было предложить Нату вместе взглянуть на картинки, – а он объяснит, что к чему, – но тут вернулась служанка и проговорила, кивнув на дверь гостиной:
   – Так, можешь входить.
   – Я очень рада. Ступай к тете Джо. – Дейзи взяла его за руку с мило-покровительственным видом, отчего Нат тут же почувствовал себя как дома.
   Деми вновь погрузился в чтение, а его сестра повела новенького в заднюю комнату, где полный джентльмен резвился на диване с двумя мальчишками, а худенькая дама как раз дочитывала письмо – судя по всему, по второму разу.
   – Вот он, тетушка! – объявила Дейзи.
   – Так это и есть новенький? Рада тебя видеть, дружочек, надеюсь, тебе у нас будет хорошо, – сказала дама, привлекая его к себе и откидывая ему волосы со лба с такой материнской заботливостью, что одинокое сердечко Ната сразу же потянулось к ней.
   Была она совсем не красива, но, глядя на ее жизнерадостное лицо, каждый понял бы, что она не забыла детских причуд и привычек, и то же самое чувствовалось в ее голосе и повадках; именно эти вещи, которые непросто описать, но очень легко увидеть и ощутить, делали ее человеком легким и уживчивым, перед которым никто не робеет, – «симпатягой», как это называлось у мальчишек. Она заметила, как у Ната дрогнули губы, когда она приглаживала ему волосы, и ее вдумчивые глаза сделались мягче, а потом она притянула маленького оборвыша ближе и произнесла:
   – Я – матушка Баэр, этот джентльмен – папа Баэр, а это – двое маленьких Баэров. Мальчики, идите познакомьтесь с Натом.
   Троица, резвившаяся на диване, повиновалась мгновенно, полный джентльмен, посадив двух пухлых малышей на плечи, подошел поприветствовать новенького. Роб и Тедди весело улыбнулись Нату, а мистер Баэр пожал ему руку и, указав на стульчик перед камином, сердечным тоном произнес:
   – Вот и местечко для тебя, сын мой, немедленно садись и высуши ноги.
   – Мокрые ноги? А и действительно! Милый мой, немедленно снимай башмаки, а я моментально принесу тебе сухое! – воскликнула миссис Баэр и задвигалась с такой энергией, что Нат и глазом бы не успел моргнуть, даже если бы захотел, а уже оказался в уютном креслице, в сухих носках и теплых домашних туфлях. Вместо моргания он произнес:
   – Благодарю, мадам.
   Причем произнес с такой искренней признательностью, что глаза у миссис Баэр смягчились еще сильнее, и она решила обратить дело в шутку – так она всегда поступала, будучи растроганной.
   – Туфли-то Томми Бэнгса, да только разве он вспомнит, что дома их надо надевать, следовательно, – не получит. Они тебе великоваты, но оно и к лучшему: надумаешь сбежать – резво у тебя не получится.
   – Мне совсем не хочется сбегать, мадам. – Нат с довольным вздохом протянул чумазые ручонки к уютному пламени.
   – Вот и славно! Уж я тебя прожарю на совесть и постараюсь избавить от этого мерзкого кашля. Давно он у тебя, милый? – спросила миссис Баэр, роясь в большой корзинке в поисках куска фланели.
   – Всю зиму. Я простудился, и он все не проходит.
   – Ну еще бы, если жить в сыром подвале, а под спинку-то и рогожку не подложат! – тихо произнесла миссис Баэр, обращаясь к мужу. Тот смотрел на мальчика вдумчивыми глазами, тут же подметившими впалые виски и обметанные лихорадкой губы, равно как и хриплый голос, и постоянные приступы кашля, которые сотрясали сгорбленные плечики под заплатанным пиджачком.
   – Робин, будь паинькой, сбегай к Нянюшке, попроси у нее микстуру и мазь от кашля, – произнес мистер Баэр, взглядом послав телеграмму жене.
   Ната эти приготовления несколько взволновали, однако страхи сменились искренним смехом, когда миссис Баэр прошептала ему озабоченно:
   – Вот увидишь, мой проказник Тедди сейчас будет кашлять понарошку. В сироп, которым я собираюсь тебя поить, добавлен мед, он тоже хочет полакомиться.
   Когда пузырек принесли, малыш Тед уже покраснел от натуги, пытаясь выдавить из себя кашель, – ему разрешили облизать ложку после того, как Нат мужественно проглотил свою дозу, а также позволил завязать себе горло фланелью.
   Едва были предприняты эти первые шаги к излечению, как громко прозвонил колокольчик, и оглушительный топот в коридоре возвестил о приближении ужина. Застенчивый Нат слегка оробел при мысли, что сейчас увидит множество незнакомых мальчиков, однако миссис Баэр протянула ему руку, а Роб покровительственно произнес:
   – Не бойся, я тебя защитю.
   Двенадцать мальчиков – по шесть с каждой стороны – стояли за спинками своих стульев, приплясывая от нетерпения, а долговязый юнец, до того игравший на флейте, пытался обуздать их пыл. Впрочем, никто не садился, пока миссис Баэр не заняла свое место у чайника – слева от нее сидел Тедди, а справа – Нат.
   – Это наш новенький, Нат Блейк. После ужина можете с ним поздороваться. Тихо, мальчики, тихо.
   При этих словах все уставились на Ната, а потом принялись усаживаться, пытаясь делать это чинно – впрочем, безо всякого успеха. Баэры очень старались, чтобы за едой их воспитанники вели себя подобающе, и, как правило, преуспевали, ибо правила были просты и немногочисленны, а мальчики, понимая, что им идут навстречу, изо всех сил старались им следовать. Но случалось, что голодных сорванцов было не приструнить без резкого слова, а вечер субботы, после свободной от занятий половины дня, был именно таким моментом.
   – Славные мои малыши, надо же им хоть один день в неделю поорать, пошуметь и порезвиться в свое удовольствие. Выходной не выходной без радости и свободы, так что пусть хоть разок в неделю отведут душу, – говаривала миссис Баэр, когда люди строгого нрава интересовались, почему в некогда почтенных стенах Пламфилда дозволено спускаться по перилам, драться подушками и затевать иные буйные игры.
   Порой действительно казалось, что упомянутые стены того и гляди рухнут, однако они не рушились, ибо одно слово папы Баэра разом смиряло стихию, а мальчики давно усвоили, что вольностями не следует злоупотреблять. Соответственно, вопреки всем мрачным предсказаниям школа процветала, ученикам прививали высокую нравственность и хорошие манеры, хотя сами мальчики плохо понимали, как именно.
   Нат очень славно устроился за высокими кувшинами – Томми Бэнгс сидел неподалеку, а миссис Баэр совсем рядом, наполняя его тарелку и кружку, едва он успевал их опустошить.
   – А кто этот мальчик рядом с девочкой на другом конце? – шепотом осведомился Нат у своего юного соседа, воспользовавшись взрывом смеха как прикрытием.
   – Деми Брук. Мистер Баэр – его дядя.
   – Ну и странное имечко!
   – На самом-то деле его зовут Джон, но его прозвали Демиджон, то есть Полуджон, потому что папу его тоже зовут Джоном. Шутка такая, понимаешь? – любезно пояснил Томми.
   Нат не понял, однако вежливо улыбнулся и заинтересованно спросил:
   – Он очень милый, да?
   – Да уж, это точно, чего только не знает и читает без остановки.
   – А этот толстячок с ним рядом?
   – Это Тюфяк Коул. Его настоящее имя – Джордж, но мы зовем его Тюфяком, потому что он страшный обжора. Малыш рядом с папой Баэром – его сын Роб, потом сидит большой Франц, его племянник, он кое-какие уроки ведет и вроде как за нами присматривает.
   – И на флейте играет, да? – уточнил Нат, но Томми временно лишился дара речи, потому что запихал в рот печеное яблоко целиком.
   Томми кивнул, а потом добавил – причем быстрее, чем, казалось бы, это возможно при таких обстоятельствах:
   – Да, еще как! Мы иногда танцуем под музыку или занимаемся гимнастикой. Мне лично нравится барабан, если получится, обязательно научусь на нем играть.
   – А я больше всего люблю скрипку и даже играю на ней, – сказал Нат, почувствовав себя увереннее в беседе о знакомых вещах.
   – Правда? – Томми уставился на него круглыми глазами поверх ободка своей чашки. – У мистера Баэра есть старая скрипка, если захочешь, он тебе ее даст.
   – А можно? Мне бы просто ужасно этого хотелось. Понимаешь, я раньше ходил с отцом и еще с одним человеком по улицам и играл на скрипке, но потом папа умер.
   – Небось здорово было? – поинтересовался Томми, явно впечатленный.
   – Нет, просто ужасно: зимой – холод, летом – жара. Я уставал, а еще они на меня иногда сердились и есть давали совсем мало. – Нат сделал паузу и откусил здоровенный кусок пряника, как бы убеждая себя в том, что дурные времена позади, потом с сожалением добавил: – А вот скрипочку свою я любил и очень по ней скучаю. Николо ее взял себе после папиной смерти и мне больше не давал, потому что я заболел.
   – Будешь хорошо играть – тебя в оркестр возьмут. Вот увидишь.
   – А у вас тут оркестр есть? – Глаза у Ната блеснули.
   – Еще бы! Отличный оркестр, одни мальчики, концерты дают и все такое. Вот подожди, завтра вечером увидишь.
   После этого завлекательного сообщения Томми вернулся к еде, а Нат погрузился в сладостные мечты, сидя над полной тарелкой.
   Миссис Баэр слышала этот разговор, хотя на первый взгляд была занята тем, что наполняла кружки и следила за маленьким Тедом, который засыпал на ходу, – попал ложкой в глаз, склонил, точно мак, головку и наконец засопел, прижавшись щекой к мягкой булочке. Миссис Баэр специально посадила Ната рядом с Томми – маленький непоседа обладал открытым и общительным нравом, который так располагает к себе людей застенчивых. Нат это почувствовал и прямо за ужином сделал несколько небольших признаний, которые помогли миссис Баэр разобраться в характере новенького куда лучше, чем если бы она решила поговорить с ним сама.
   В письме, которое мистер Лоренс прислал с Натом, было сказано:
   Дорогая Джо, история прямо специально для тебя. Этот бедняжка осиротел, болен и неприкаян. Он был уличным музыкантом, я отыскал его в подвале – он скорбел по умершему отцу и отобранной скрипке. Мне кажется, в нем что-то есть, и у меня возникло ощущение, что совместными усилиями мы с тобой его вытащим. Ты излечишь его изможденное тельце, Фриц займется душой, которой часто пренебрегали, а когда придет время, я проверю, кто перед нами: гений или всего лишь мальчик, способный своим талантом зарабатывать на жизнь. Дай ему этот шанс ради твоего
   Тедди.
   – Дадим, разумеется! – вскричала миссис Баэр, прочитав письмо, а когда она увидела Ната, то сразу почувствовала, что ей не важно, гений он или нет, перед ней был брошенный больной ребенок, которому нужно было то, что у нее как раз имелось, – дом и материнская забота. Они с мистером Баэром исподтишка наблюдали за Натом, и сквозь изношенную одежду, неловкость манер и грязь на лице видели многое, что им очень понравилось. Нат был худым и бледным двенадцатилетним мальчиком с голубыми глазами и высоким лбом под лохматыми нечесаными волосами; на личике порой появлялись страх и тревога – он будто ждал жестоких слов или побоев; нежные губы вздрагивали при каждом добром взгляде, а от ласковых слов на лице появлялось располагающее выражение благодарности. «Ах, бедолажка, да пусть, если хочет, хоть целыми днями играет на скрипке», – подумала про себя миссис Баэр, увидев, какая радость и заинтересованность появились у Ната на лице, когда Томми заговорил про оркестр.
   А потому после ужина, когда мальчики стайкой отправились в класс, чтобы «еще порезвиться», миссис Джо принесла скрипку и, переговорив с мужем, подошла к Нату – тот сидел в уголке, наблюдая за чужими шалостями с пристальным вниманием.
   – Давай, дружок, сыграй нам что-нибудь. Нам в оркестре нужна скрипка, уверена, ты отлично справишься.
   Миссис Баэр ждала колебаний, но Нат тотчас же схватил старенькую скрипку и огладил ее с такой нежностью и заботой, что сразу же стало ясно: музыка – его страсть.
   – Я буду изо всех сил стараться, мадам. – Вот и все, что Нат произнес, а потом провел смычком по струнам, будто бы ему не терпелось вновь услышать родные звуки.
   В комнате стоял страшный гам, но Нат, похоже, сделался глух ко всему, кроме тех звуков, которые производил сам; он тихо заиграл, будто бы только для себя, и, видимо, от восторга забыл обо всем на свете. Это была всего лишь простенькая негритянская мелодия, из тех, которые любят уличные музыканты, но она тут же зачаровала всех мальчиков, они замерли, слушая с изумлением и восторгом. Музыка лилась, они придвигались все ближе и ближе, подошел и мистер Баэр, чтобы рассмотреть музыканта, а Нат, будто бы оказавшись в родной стихии, играл, не замечая никого вокруг, – глаза его сияли, щеки разрумянились, а тонкие пальцы так и порхали: он сжимал старую скрипочку и заставлял ее говорить со всеми сердцами на языке, который сам очень любил.
   Наградой ему стал взрыв аплодисментов – он оказался даже желаннее потока мелких монет: аплодисменты зазвучали, едва он опустил смычок и огляделся, будто бы говоря: «Я старался как мог, очень хочу, чтобы вам понравилось».
   – Ух ты, первоклассно! – завопил Томми, успевший записать Ната в свои протеже.
   – Будешь первой скрипкой в моем оркестре, – добавил Франц с одобрительной улыбкой.
   Миссис Баэр прошептала мужу:
   – Тедди прав, в этом мальчике что-то есть.
   А мистер Баэр энергично закивал, хлопнул Ната по плечу и от души произнес:
   – Ты отлично играешь, сын мой. А теперь сыграй-ка что-нибудь, подо что мы сможем спеть.
   Никогда еще, наверное, бедняга не испытывал такой радости и гордости, как в тот момент, когда его поставили на почетное место рядом с фортепьяно, а все мальчики собрались вокруг, не обращая никакого внимания на его жалкие одежки, – они смотрели на него с уважением и нетерпеливо дожидались, когда он заиграет снова.
   Они выбрали песню, которую Нат знал, и после одного-двух неудачных зачинов дружно зазвучали скрипка, флейта и фортепьяно, ведя за собой хор мальчишеских голосов, – все они так и звенели под старой крышей. Нат – он оказался слабее, чем полагал сам, – не выдержал: когда замер последний звук, лицо его исказилось, он уронил скрипку, повернулся к стене и зарыдал, как маленький.
   – Что с тобой, дружочек? – спросила миссис Баэр, которая до того пела во весь голос и пыталась удержать маленького Роба, чтобы он не отбивал ритм башмачками.
   – Вы так добры, и это так красиво, что я не сдержался, – всхлипнул Нат и закашлялся, задохнувшись.
   – Идем, дружок, тебе нужно в кровать, отдохнуть, ты очень устал, здесь для тебя слишком шумно, – прошептала миссис Баэр и увела его в свою гостиную, где можно было выплакаться без помех.
   А потом она ненавязчиво навела Ната на разговор о его невзгодах, выслушала его незамысловатый рассказ – в ее собственных глазах стояли слезы, хотя ничего нового она не услышала.
   – Дружочек, теперь у тебя есть и отец, и мать, а это твой дом. Не думай больше про грустные времена, поправляйся и радуйся жизни, я тебе обещаю: мы сделаем все, чтобы ты больше никогда не страдал. Это место для того и придумано, чтобы самые разные мальчики жили здесь в свое удовольствие и учились, как я надеюсь, существовать самостоятельно и приносить пользу. Играть на скрипке сможешь столько, сколько захочешь, только сначала тебе нужно окрепнуть. Пойдем к Нянюшке, она тебя выкупает и уложит в постель, а завтра вдвоем составим всякие замечательные планы.
   Нат порывисто сжал ее руку, но слов подобрать не мог, благодарность высказал его взгляд, а миссис Баэр отвела его в просторную комнату, где дожидалась полная немка с лицом таким круглым и приветливым, что оно казалось настоящим солнышком, а широкие оборки капора – лучами.
   – Это Нянюшка Хаммель, она тебя искупает и подстрижет волосы, чтобы ты стал «чистюлей», как это называет Роб. Ванная вон там, и по субботам мы дочиста отмываем всех малышей и отправляем в кровать еще до того, как старшие закончат петь. Так, Роб, давай полезай.
   Не прерывая разговора, миссис Баэр освободила Роба от одежды и засунула в длинную ванну, стоявшую в комнатушке рядом с детской.
   Ванны здесь, собственно, были две, а еще – ванночки для ног, тазики, душевые шланги и иные приспособления, чтобы поддерживать тело в чистоте. Совсем скоро Нат уже нежился во второй ванне и, отмокая, наблюдал, как трудятся две женщины – они отмыли, переодели в чистые пижамки и распихали по кроватям четверых или пятерых малышей, которые, разумеется, устраивали по ходу дела всевозможные проказы и буквально фонтанировали весельем, пока веселье это не угасло под одеялом.
   Когда Ната умыли, завернули в одеяло и посадили перед горящим камином, где Нянюшка принялась стричь ему волосы, прибыл новый отряд мальчиков – их заперли в ванной, откуда доносились такой гам и плеск, будто там резвилась стайка молодых китов.
   – Ната, пожалуй, положим здесь: если ночью его будет беспокоить кашель, дадите ему напиться чая с льняным семенем, – распорядилась миссис Баэр, которая порхала туда-сюда, как беспокойная утка над большим и неугомонным выводком.
   Нянюшка этот план одобрила, закутала Ната во фланелевый халат, налила в кружку чего-то теплого и сладкого, а потом уложила в одну из трех стоявших в комнате кроваток – там он лежал с видом довольной жизнью мумии и с чувством, что ничего роскошнее и быть не может. Сама по себе чистота оказалась новым и восхитительным ощущением, а о таких удобствах, как фланелевые халаты, в его мире и не слыхивали; «вкуснятина», которую он потягивал, успокоила кашель так же, как ласковые слова успокоили его сердечко, а ощущение, что о нем кто-то готов позаботиться, превратило простенькую комнатку в Небесный Чертог в глазах бездомного ребенка. Все это напоминало сладкий сон, и Нат то и дело закрывал глаза, дабы убедиться, что сон не растает, если открыть их снова. Все было слишком замечательно, чтобы заснуть, да ему это и не удалось бы при всем желании, потому что через несколько секунд его изумленным, но отнюдь не осуждающим глазам явился один из самых своеобразных обычаев Пламфилда.
   Едва смолк шум водных процедур, как вдруг воздух наполнили подушки, летевшие во все стороны, – ими швырялись белые гоблины, повскакавшие со своих постелей. Битва кипела сразу в нескольких комнатах, до самого второго этажа, и время от времени даже перекидывалась в детскую, когда прижатому к стене воину приходилось искать там укрытия. Судя по всему, никого это побоище не смущало, никто его не запрещал и даже не выказывал удивления. Нянюшка продолжала развешивать полотенца, а миссис Баэр – раскладывать чистую одежду с той же невозмутимостью, с какой они это делали бы в обстановке полного порядка. Хуже того, миссис Баэр даже выгнала одного особо ретивого воина из комнаты и послала ему вдогонку подушку, которой он до того коварно запустил в нее.
   – А никто не ушибется? – спросил Нат, хохотавший в кровати во все горло.
   – Да ни за что! В субботу вечером у нас разрешено драться подушками. Завтра все равно наволочки менять, а после ванны такой бой очень поднимает настроение. Мне и самой нравится, – призналась миссис Баэр, вернувшись к сортировке дюжин носков.
   – Какая у вас замечательная школа! – заметил Нат, оцепенев от восторга.
   – Она у нас довольно странная, – рассмеялась миссис Баэр, – но ты скоро поймешь, что мы не считаем нужным портить ученикам жизнь лишними правилами и бесконечной учебой. Поначалу я запрещала беситься по вечерам, вот только от запретов не было никакого толку. Удержать мальчиков в постелях было не проще, чем чертика в табакерке. Тогда мы заключили соглашение: каждый субботний вечер я позволяю пятнадцать минут драться подушками, а они обещают в остальные дни чинно ложиться спать. Попробовали – получилось отлично. Нарушат данное мне слово – никаких забав, не нарушат – я поворачиваю к стене все стеклянное, убираю лампы в безопасное место и даю им поразвлечься.
   – Прекрасное установление, – произнес Нат, которому очень захотелось принять участие в потасовке, вот только вызваться сразу в первый же вечер он не решался. А потому лежал, наслаждаясь зрелищем, которому, безусловно, было не занимать живости.
   Во главе нападающих стоял Томми Бэнгс, а Деми защищал свою комнату с поразительной отвагой, сноровисто складывая за спиной прилетавшие подушки – пока захватчики не остались без боеприпасов, после чего они устремились врукопашную и вернули себе свой арсенал. Было несколько мелких травм, но никого это не смущало, звучные шлепки наносили и принимали с полнейшим добродушием – подушки летали в воздухе, как огромные снежные хлопья, но вот миссис Баэр посмотрела на часы и провозгласила:
   – Мальчики, время. По постелям, а кто не спрятался, я не виновата!
   – А что это значит? – удивился Нат, который даже сел в кровати, чтобы увидеть, что же будет с теми бедолагами, которые осмелятся ослушаться этой удивительной, но одновременно и такой благожелательной наставницы.
   – А то, что в следующий раз не будет никаких развлечений, – ответила миссис Баэр. – Я даю им пять минут, чтобы улечься и погасить свет, – и ожидаю, что они послушаются. Они знают, что такое честь, и держат слово.
   Это было совершенно очевидно, поскольку битва закончилась столь же внезапно, как и началась, – парочка запоздалых снарядов, заключительный вопль, прогремевший, когда Деми метнул седьмую подушку в отступавшего противника, посулы на следующий раз, а потом – тишь да гладь. Тишину, последовавшую за этим субботним буйством, нарушали лишь редкие смешки и приглушенные перешептывания; матушка Баэр поцеловала новенького и оставила его смотреть светлые сны о жизни в Пламфилде.

Глава вторая
Мальчики

   Пока Нат отсыпается, расскажу-ка я своим юным читателям про тех мальчиков, среди которых ему предстоит проснуться.
   Начнем с наших старых знакомых. Франц высок ростом, ему уже шестнадцать, типичный немец – крупный, светловолосый, начитанный, очень домовитый, общительный и музыкальный. Дядюшка готовит его к поступлению в университет, а тетушка – к счастливой семейной жизни, то есть упорно воспитывает в нем добронравие, любовь к детям, уважение к женщинам, как пожилым, так и молодым, и готовность помогать по хозяйству. Он ее правая рука во всем, положительный, добродушный и терпеливый, свою жизнерадостную тетушку он любит, как мать, каковой она и пытается для него быть.
   Эмиль – совсем другой: вспыльчивый, непоседливый и деятельный, его мечта – стать моряком, ибо в жилах его течет древняя кровь викингов, укротить которую невозможно. Дядя пообещал, что отправит его в море в шестнадцать лет, и убедил изучать навигацию, подсовывал книги про славных и знаменитых адмиралов и героев, позволял, когда сделаны все уроки, вести лягушачью жизнь в речке, пруду и ручейке. Комната Эмиля похожа на каюту военного корабля: все здесь связано с морем, армией, кораблестроением. Его кумир – капитан Кидд [1 - Капитан Уильям Кидд (1645–1701) – шотландский, а потом американский пират, а точнее – капер (то есть он имел официальное разрешение правительства атаковать и захватывать суда, принадлежавшие неприятельской державе). Прославился своей храбростью (равно как и жестокостью), впоследствии стал героем многих литературных произведений. – Здесь и далее примеч. перев.], а любимое развлечение – нарядиться этим джентльменом-пиратом и горланить во всю глотку свирепые моряцкие песни. Танцует он исключительно матросские танцы, ходит вразвалочку и говорит – насколько это дозволяет дядя – на матросском языке. Мальчики называют его Командором и очень гордятся его флотом, который бороздит пруд и порой терпит крушения, они обескуражили бы всякого флотоводца, кроме этого будущего моряка.
   Деми – один из тех детей, в которых явственно заметны результаты разумной любви и заботы: его душа и тело всегда в согласии друг с другом. Естественная душевная тонкость, привить которую может только влияние семьи, сообщила простоту и притягательность его манерам: мама взращивала в нем невинное и любящее сердце, папа надзирал за его физическим возмужанием, следил, чтобы здоровая пища, спортивные упражнения и сон придавали ему крепость и прямоту, а дедушка Марч развивал юный ум благожелательной мудростью современного Пифагора [2 - Пифагор Самосский (570–490 до н. э.) – древнегреческий философ и математик, создатель собственной философской школы, а также теоремы, названной по его имени и ставшей одной из основ современной геометрии.]: не забивая его долгими и сложными уроками, которые надлежит затверживать, точно попугай, а помогая раскрываться прекрасным естественным образом – так солнце и роса помогают раскрыться розе. Деми отнюдь не был идеальным ребенком, однако даже недостатки его обладали своей прелестью, а поскольку его рано обучили смирять свои порывы, он не сделался игрушкой страстей и аппетитов, что нередко бывает с несчастными маленькими смертными, наказанием которым после становится то, что они поддаются искушениям, ибо не научились им противостоять. Деми был тихим, загадочным мальчиком, серьезным и жизнерадостным; вряд ли он сознавал, что необычайно красив и умен, но при этом мгновенно подмечал сообразительность и красоту в других детях и воздавал ей должное. Он обожал книги и часто предавался живым фантазиям, которые порождали сила воображения и одухотворенность натуры; родителей его тревожили эти свойства, и они считали необходимым уравновесить их полезными познаниями и здоровым обществом, а то как бы мальчик не превратился в одного из тех бескровных умников, которые способны удивлять и восхищать родных, но потом увядают, подобно оранжерейным цветам, поскольку их юные души расцветают преждевременно и нет при них крепкого тела, с помощью которого их можно укоренить в плодородной почве нашего мира.
   Именно поэтому Деми и пересадили в Пламфилд, и тамошняя жизнь пришлась ему настолько по душе, что Мег, и Джон [3 - Мег и Джон – Маргарет и Джон Брук, родители Деми, – персонажи романов Луизы Олкотт «Маленькие женщины» и «Юные жены».], и дедушка единодушно признали: это был благоразумный поступок. Общение с другими мальчиками развивало в Деми практическую сметку, воспитывало волю и сдувало паутинки, к плетению которых был так склонен его молодой ум. Надо сказать, Деми немало шокировал свою маменьку, вернувшись домой, ибо научился хлопать дверью, сочно произносить: «Чтоб я провалился», а кроме того, потребовал высокие, крепкие сапоги, «чтобы топали, как папины». Джон, однако, радовался этим переменам, смеялся над выразительными репликами сына, купил ему новые сапоги и с удовлетворением произнес:
   – Все идет хорошо, а значит, пускай топает. Я хочу, чтобы мой сын вырос настоящим мужчиной, и налет грубоватости ему пока не повредит. Мы со временем его отполируем, а что до знаний, их он еще соберет, как вот голуби собирают горох. Не стоит его торопить.
   Дейзи излучала свет и обаяние – в ней уже просматривалась будущая женщина, ибо она была очень похожа на свою нежную маму и прекрасно рукодельничала. Было у нее семейство кукол, которым она давала образцовое воспитание; она и дня бы не прожила без своей рабочей корзинки и шитья, причем шила так ловко, что Деми то и дело вытаскивал из кармана носовой платок, чтобы продемонстрировать ее аккуратные стежки, а у малышки Джози имелась чудная фланелевая юбочка, сработанная сестричкой Дейзи. Дейзи нравилось шарить в посудном шкафу, подавать к столу солонки, раскладывать ложки, а еще она каждый день проходила по всей гостиной со щеткой и чистила все столы и стулья. Деми называл ее Бетти [4 - Бетти (сокращенное от Элизабет) – распространенное имя девушек из простонародья и служанок.], однако радовался, что она поддерживает во всем порядок, выполняет своими ловкими ручками самые разные его поручения и помогает ему делать уроки: в смысле знаний они шли наравне, без малейшей тени соперничества.
   Их взаимная любовь не утратила своей крепости, никакие насмешки не мешали Деми относиться к Дейзи с нежностью. Он доблестно защищал ее от всех обидчиков и никак не мог понять, почему некоторые мальчики стыдятся говорить напрямки, что любят своих сестренок. Дейзи обожала брата-близнеца, считала, что «ее братик» – самый замечательный мальчик на свете, и каждое утро, завернувшись в халатик, шлепала к его дверям и стучала, произнося материнским тоном: «Вставай, милый, скоро завтрак, вот тебе чистый воротничок».
   Роб рос непоседливым мальчуганом: казалось, он открыл секрет вечного движения, потому что на месте не оставался ни секундочки. По счастью, озорником он не был, да и храбрецом тоже, а потому редко попадал в переделки и перелетал от мамы к папе, подобно ласковому маятнику, издающему бодрое тиканье: дело в том, что Роб был еще и болтунишкой.
   Тедди был еще слишком мал, чтобы играть важную роль в жизни Пламфилда, однако и у него были свои особые обязанности, и выполнял он их с блеском. Каждому время от времени нужно кого-то приласкать, а Малыш всегда был для этого под рукой: целоваться и обниматься было как раз по его части. Миссис Джо редко с ним разлучалась, а потому ему доводилось совать свой носик во все домашние дела, причем все считали, что дела от этого делаются только лучше, поскольку в Пламфилде верили в малышей.
   Дику Брауну и Адольфусу, или Долли Петтингиллу, было по восемь лет. Долли страдал сильным заиканием, но постепенно избавлялся от этой напасти, поскольку насмехаться над ним было строжайше запрещено, а мистер Баэр пытался его вылечить, побуждая его говорить не спеша. Долли был хорошим мальчиком, совершенно обыкновенным и ничем не выдающимся, однако в Пламфилде он процветал, а к повседневным обязанностям и удовольствиям относился добросовестно и невозмутимо.
   У Дика Брауна был горбик на спине, однако бремя это он нес столь невозмутимо, что Деми, с обычной своей непосредственностью, однажды спросил:
   – А у горбатых людей всегда добрый характер? Если так, я тоже хочу горб.
   Дик был неизменно жизнерадостен и очень старался не отставать от других, ибо в тщедушном тельце жил неукротимый дух. По приезде в Пламфилд он сильно стеснялся своего недостатка, но вскоре едва ли не забыл про него совсем, поскольку никто не решался ему о нем напомнить с тех самых пор, когда мистер Баэр наказал одного из мальчиков за насмешку.
   – А Богу все равно! Спина у меня кривая, а душа – прямая! – прорыдал тогда Дик в лицо своему обидчику; внушая всем эту мысль, Баэры вскоре сумели убедить Дика в том, что люди ценят его душу и не замечают его увечья, а если и замечают, то только затем, чтобы пожалеть и помочь.
   Однажды они играли в зверинец, и один из мальчиков спросил:
   – А ты каким будешь животным, Дик?
   – Ну, я, разумеется, верблюдом. Ты что, не видишь моего горба? – ответил Дик со смехом.
   – Им и будешь, дружок, но не из тех, которые таскают вьюки, а из тех, которые шагают рядом со слонами во главе процессии, – порешил Деми, руководивший постановкой действа.
   – Надеюсь, и остальные будут относиться к бедняжке с той же добротой, с какой научились относиться мои мальчики, – заметила, гордясь результатами своего воспитания, миссис Джо, когда Дик прошествовал мимо нее в образе очень довольного, хотя и совсем слабосильного верблюда рядом с дородным Тюфяком, с величественной добропорядочностью изображавшим слона.
   Джек Форд был сметливым и хитроватым мальчишкой – в эту школу его отправили потому, что здесь было дешево. Многие похвалили бы его за смекалку, однако миссис Баэр смущали его замашки начинающего пройдохи, а его недетское корыстолюбие и пронырливость она считала такими же увечьями, как заикание Долли и горб Дика.
   Нед Баркер был одним из тысяч четырнадцатилетних мальчишек – длинноногий, нескладный и неуклюжий. Дома его называли Нескладушкой и постоянно ждали, что он наткнется на очередной стул, стукнется о стол и посшибает на пол разные безделушки. Нед любил похваляться своими способностями, но редко мог их проявить, не отличался храбростью, зато виртуозно плел небылицы. Младших он задирал, а к старшим подлизывался – ничего особо плохого в нем не было, но он был из тех, кого очень легко сбить с правильного пути.
   Джорджа Коула избаловала чрезмерно заботливая маменька – она закармливала его сладостями до тошноты, считала, что он слишком слаб здоровьем, чтобы учиться, и вот к двенадцати годам он превратился в бледного одутловатого мальчугана, унылого, сварливого и ленивого. Какой-то приятель надоумил маменьку отправить его в Пламфилд. Там Джордж скоро ожил, поскольку сладостями в школе кормили редко и заставляли много двигаться, а учиться было настолько приятно, что Тюфячок постепенно начал исправляться и скоро уже изумлял взбалмошную маменьку своими успехами, чем и сумел убедить ее в том, что в воздухе Пламфилда есть нечто необычайно целительное.
   Билли Уорд был из тех, кого в Шотландии принято ласково называть дурачками: в свои тринадцать он обладал разумом шестилетнего ребенка. Раньше он отличался необычайно острым умом, и отец всячески пытался развивать эти способности, давая мальчику чрезвычайно сложные задания, заставляя сидеть за книгами по шесть часов в день и вообще скармливая ему знания, как страсбургской гусыне пропихивают в глотку еду. Отец считал, что выполняет свой долг, однако едва не сгубил сына: лихорадка отправила беднягу на долгие каникулы, а когда он оправился, оказалось, что изнуренный мозг не выдержал испытания, – ум Билли представлял собой грифельную доску, по которой прошлись тряпкой, стерев все записи.
   Для честолюбивого отца это оказалось страшным уроком, он не в силах был выносить вид своего многообещающего отпрыска, превратившегося в безнадежного недоумка, а потому отправил его в Пламфилд – без особой надежды, что ему смогут помочь, с одним расчетом: что к нему будут добры. Билли был тихим и безобидным, его усердные попытки что-то усвоить вызывали искреннее сострадание – он будто бы бродил впотьмах по миру былых познаний, давшихся ему когда-то такой дорогой ценой.
   Он день за днем повторял алфавит, гордо произнося «А» и «Б», думая, что все запомнил, но на следующее утро все знания улетучивались, и приходилось начинать заново. Мистер Баэр проявлял чудеса терпения и не сдавался, несмотря на внешнюю безнадежность этого предприятия: он не столько преподавал книжное знание, сколько пытался развеять туман в замутненном рассудке и вернуть мальчику достаточно разума, чтобы он не был для других помехой и обузой.
   Миссис Баэр всеми возможными средствами укрепляла здоровье Билли, а остальные мальчики его жалели и не обижали. Ему не нравились их буйные игры, он мог часами сидеть и наблюдать за голубями, копал ямы для Тедди, который был прирожденной землеройкой, или ходил за работником Сайласом с места на место и смотрел, как тот трудится, – в частности, потому, что честный Сайлас относился к нему по-доброму, а Билли хотя и забывал буквы, но крепко помнил приветливые лица.
   Томми Бэнгс считался позором школы, причем мир еще не видывал столь докучного позора. Проказливый, как обезьянка, он обладал настолько добрым сердцем, что все его выходки невольно забывались; рассеянный до такой степени, что чужие слова из его головы будто бы выдувало ветром, он искренне раскаивался во всех своих проступках, так что невозможно было не умиляться, когда он клялся всем на свете, что исправится, или предлагал подвергнуть его самым невероятным наказаниям. Мистер и миссис Баэр жили в постоянной готовности к очередным неприятностям – то ли Томми сломает себе шею, то ли взорвет весь дом, расшалившись с порохом, а у Нянюшки был отдельный ящик стола, где она держала бинты, пластыри и мази специально для него, ибо Томми то и дело приносили домой полумертвым, однако его ничто не останавливало: после каждой переделки он возвращался к проказам с удвоенным пылом.
   В первый же школьный день он отхватил себе кусок пальца сенокосилкой, а на протяжении недели свалился с крыши сарая, едва сбежал от разгневанной курицы – она хотела выклевать ему глаза за то, что он щупал ее цыплят, попытался совершить побег, а еще Ася надрала ему уши до красноты, потому что застукала его, когда он снимал сливки с молока половинкой краденого пирога. Однако этого юнца не останавливали ни неприятности, ни упреки, он продолжал развлекаться почем зря, так что никто не чувствовал себя в безопасности. По поводу невыученных уроков у него всегда находилось разумное объяснение, а поскольку ум у него был цепкий и он очень ловко выдумывал собственные ответы, когда не знал готовых, учеба у него шла недурно. Зато за пределами класса дым стоял коромыслом, и Томми развлекался напропалую!
   Толстую Асю он однажды утром в понедельник, когда хлопот полон рот, примотал к столбу ее же бельевой веревкой и оставил шипеть и ругаться на целых полчаса. Мэри-Энн однажды засунул нагретую монетку за воротник, когда красавица-служаночка подавала ужин, к которому явились гости-джентльмены, – в результате она опрокинула супницу и в расстроенных чувствах выскочила из столовой, оставив всех при убеждении, что у нее повредился рассудок. Еще он привязал ведро с водой к дереву, прикрепил к ручке ленточку, и когда Дейзи, привлеченная яркой полоской, попыталась за нее дернуть, то попала под душ, испортивший и ее чистое платьице, и ее безоблачное настроение. Когда к чаю приезжала его бабушка, он подсовывал в сахарницу белые камушки, а бедная пожилая дама потом гадала, почему сахар не растворяется в чае, однако, будучи человеком воспитанным, стеснялась спросить. В церкви он раздавал друзьям понюшки табаку, и всем пятерым мальчикам приходилось, расчихавшись, бежать к выходу. Зимой он расчищал дорожки, а потом исподтишка поливал их водой – на них поскальзывались и падали. Беднягу Сайласа он доводил до исступления, вывешивая на видных местах его огромные башмаки: дело в том, что ноги у Сайласа были колоссального размера и он очень этого стеснялся. Доверчивого маленького Долли он подговорил привязать нитку к шатающемуся зубу и вывесить ее изо рта перед сном, – тогда Томми вытащит зуб, а Долли, который этого страшно боится, ничего не заметит. Вот только зуб с первого раза не вышел, Долли проснулся в невероятном смятении и с тех пор потерял к Томми всяческое доверие.
   Самая недавняя его проказа заключалась в том, что он накормил куриц хлебом, смоченным в роме, – к ужасу всех остальных обитателей птичьего двора, курицы захмелели: почтенные хохлушки пошатывались, клевались и кудахтали совершенно нелепым образом, а обитатели дома умирали от смеха, глядя на их выходки, пока Дейзи не сжалилась и не заперла куриц в курятнике, проспаться.
   Вот каковы были здешние мальчики, и друг с другом они ладили настолько, насколько способны двенадцать пареньков: учились и играли, работали и задирались, боролись с недостатками и взращивали добродетели в добром старинном духе. В других школах мальчики, пожалуй, больше занимались по книгам, но хуже усваивали ценнейшую науку: как стать хорошими людьми. Латынь, греческий, математика – все это весьма полезно, однако, по мнению профессора Баэра, самопознание, самопомощь и самоконтроль куда важнее – именно им он уделял особое внимание. Его педагогические приемы иногда заставляли других качать головой, хотя они и не могли отрицать, что и манеры, и нравственность мальчиков совершенствуются не по дням, а по часам. Тем не менее, как уже сообщила Нату миссис Джо, школа у них действительно была довольно странная.

Глава третья
Воскресенье

   На следующее утро, едва заслышав звон колокольчика, Нат выскочил из кровати и, к великому своему удовлетворению, обнаружил на стуле одежду, которую тотчас же и натянул. Она была не новой – это были ношеные вещи одного из богатых учеников, но миссис Баэр никогда не выбрасывала сброшенные перышки – они пригождались замерзшим птичкам, которые прибивались в ее гнездо. Едва Нат успел одеться, явился Томми, принаряженный по случаю воскресенья в чистый воротничок, и повел Ната завтракать.
   Солнце заливало светом столовую и длинный стол, а также стайку проголодавшихся нетерпеливых мальчишек, которые собрались вокруг. Нат заметил, что ведут они себя куда сдержаннее, чем накануне: все молча стояли за стульями, пока маленький Роб – он вместе с отцом находился во главе стола – тихо повторял, сложив ладошки, короткую молитву на немецкий манер: мистер Баэр ее ценил и привил ту же любовь своему сыну. После этого все уселись за обильный воскресный завтрак – кофе, говядина и печеный картофель, а не молоко с хлебом, которыми обычно удовлетворяли юные аппетиты. Пока деловито позвякивали ножи и вилки, за столом не смолкала оживленная беседа, поскольку предстояло выучить воскресные уроки, определиться с воскресной прогулкой и составить планы на грядущую неделю. Нат пришел к выводу, что день, похоже, предстоит чрезвычайно приятный: он любил тишину, а все явственно притихли, хотя и не приуныли, – и это ему пришлось по душе: дело в том, что мальчик этот, несмотря на тяжелые жизненные обстоятельства, обладал обостренной чувствительностью, как это бывает со многими музыкально одаренными натурами.
   – Ну, ребятки, идите делать утренние дела, и чтобы все были готовы ехать в церковь, когда подойдет омнибус, – распорядился мистер Баэр и первым подал пример: отправился в класс, чтобы подготовить учебники на завтра.
   Все разбежались делать свои дела, так как каждому ежедневно давалось отдельное поручение и ожидалось, что выполнено оно будет с тщанием. Кто-то носил дрова и воду, кто-то подметал лестницу или помогал миссис Баэр. Другие кормили домашних питомцев и помогали Францу навести порядок в сарае. Дейзи вымыла чашки, а Деми их вытер: близнецам нравилось работать вместе, а Деми еще в родном доме научился выполнять свою долю хозяйственной работы. Даже у малыша Тедди были свои незамысловатые поручения, и он топал туда-сюда, складывая салфетки и задвигая стулья на место. В течение получаса мальчики жужжали, как трудолюбивые пчелки, а потом подошел омнибус, мистер Баэр вместе с Францем и восемью старшими мальчиками залезли туда и отправились в трехмильное путешествие до городской церкви.
   Нат из-за своего мучительного кашля предпочел остаться дома с четырьмя младшими мальчиками и провел замечательное утро в комнате у миссис Баэр – она читала им рассказы и разучивала с ними гимны; после этого он нашел себе тихое занятие – вклеивать картинки в старый альбом.
   – Это мой воскресный шкафчик, – пояснила миссис Баэр, указывая на полки, где стояли книги с картинками, ящики с красками, лежали кубики, детские дневнички и писчие принадлежности. – Мне хочется, чтобы мальчики любили воскресенье, чтобы оно проходило мирно и приятно: можно отдохнуть от учебы и привычных игр, а вместо этого насладиться тихими занятиями и безо всяких усилий усвоить уроки поважнее тех, которым учат в школе. Ты меня понимаешь? – уточнила она, глядя на сосредоточенное лицо Ната.
   – Вы имеете в виду, научиться быть хорошим? – спросил он, помедлив.
   – Да, быть хорошим, причем по собственной воле. Я прекрасно знаю, что порой это бывает непросто, но мы тут помогаем друг другу, а потому справляемся. В частности, помочь мальчикам я пытаюсь вот так.
   Она сняла с полки толстую книгу, заполненную до половины, и открыла на странице, где было написано, наверху, одно-единственное слово.
   – Это же мое имя! – воскликнул Нат, одновременно удивленный и заинтересованный.
   – Да, для каждого мальчика тут есть отдельная страница. Я всю неделю записываю, как он себя ведет, а вечером в воскресенье показываю ему записи. Если он поступал плохо – я корю себя и расстраиваюсь, если хорошо – испытываю радость и гордость; но в любом случае мальчики знают, что я хочу им помочь, а потому очень стараются из любви ко мне и папе Баэру.
   – Я в этом не сомневаюсь, – заметил Нат, разглядев напротив своего имени имя Томми и гадая, что может быть под ним написано.
   Миссис Баэр заметила, что он вглядывается в слова, покачала головой и произнесла, переворачивая страницу:
   – Нет, свои записи я не показываю никому, кроме самого героя. Я называю это своей Книгой совести: только тебе и мне дано знать, что значится на странице под твоим именем. А радостно или больно тебе будет читать эти записи в очередное воскресенье, зависит только от тебя. Полагаю, тебя будет за что похвалить; в любом случае я постараюсь облегчить тебе жизнь на новом месте, с меня хватит и того, что ты станешь придерживаться наших немногочисленных правил, хорошо уживаться с другими и понемногу учиться.
   – Я буду стараться, мадам. – Худенькое лицо Ната зарумянилось от истового желания внушить миссис Баэр радость и гордость, чтобы она не корила себя и не расстраивалась. – Тяжело, наверное, делать так много записей, – добавил он, она же тем временем закрыла книгу и ободряюще похлопала его по плечу.
   – Мне – отнюдь, потому что я даже не знаю, что я люблю больше: письмо или мальчиков, – ответила она и рассмеялась в ответ на изумление Ната, вызванное последним пунктом. – Да, знаю, многие считают мальчиков обузой, но это только потому, что они их не понимают. А я понимаю, и мне пока еще не встретилось ни одного мальчика, с которым у меня не сложились бы прекрасные отношения после того, как я подберу ключик к его сердцу. Право же, я и не знаю, что бы делала без моей компании славных, шумных, шаловливых, непоседливых мальчуганов, верно, Тедди?
   И миссис Баэр прижала к себе маленького проказника – и как раз вовремя, иначе большая чернильница исчезла бы у него в кармане.
   Нат, в жизни своей еще не слышавший ничего подобного, не мог понять матушку Баэр: то ли она слегка тронулась умом, то ли это самая замечательная женщина на свете. Он склонялся ко второму, несмотря на ее странноватые повадки: она умела наполнить тарелку, даже не дожидаясь просьбы, смеяться шуткам, нежно потягивая за ухо, или хлопать по плечу, что Нату нравилось несказанно.
   – А теперь, полагаю, тебе стоит пойти в класс и разучить гимны, которые мы будем петь сегодня вечером, – сказала она, правильно угадав, что из всех дел на свете он сейчас хотел бы заняться именно этим.
   Оставшись наедине с полюбившейся ему скрипочкой и нотами, стоявшими на залитом солнцем окне, – снаружи весь мир купался в весенней красе, а внутри царило свойственное дню отдыха молчание – Нат часа на два погрузился в подлинное счастье: он разучивал милые старинные мелодии, и тягостное прошлое забывалось под натиском прекрасного настоящего.
   Когда мистер Баэр с мальчиками воротились со службы и обед завершился, настало время читать, писать письма домой, отвечать воскресные уроки или негромко беседовать, устроившись в облюбованном месте. В три часа все семейство отправилось на прогулку, ибо энергичные молодые тела требуют движения, а во время этих прогулок энергичные молодые умы учились распознавать и любить проявление Господней воли в дивных чудесах, которые прямо у них на глазах сотворяла природа. Мистер Баэр всегда сопровождал воспитанников на эти прогулки и в своей непритязательной отцовской манере находил для них «в деревьях – речь, в ручье текучем – книгу, и проповедь – в камнях» [5 - Цитата из пьесы У. Шекспира «Как вам это понравится». Перевод Т. Щепкиной-Куперник.].
   Миссис Баэр с Дейзи и двумя своими сынишками уехала в город, нанести еженедельный визит бабушке – для вечно занятой матушки Баэр это был единственный час досуга и великое удовольствие. Нат был слишком слаб для длинной прогулки и попросил позволения остаться дома с Томми, который великодушно предложил показать ему Пламфилд.
   – Дом ты уже видел, пошли посмотрим сад, скотный двор и зверинец, – предложил Томми, когда они остались наедине с Асей, – ей поручили следить, чтобы они не проказничали, поскольку, хотя Томми и отличался завидной чистотой помыслов, с ним вечно происходили самые невероятные неожиданности, причем никто не мог понять почему.
   – А где ваш зверинец? – поинтересовался Нат, когда они шагали по дорожке вокруг дома.
   – Видишь ли, у каждого из нас есть свои питомцы, держим мы их в амбаре и называем его зверинцем. Вот, пришли. Чудная у меня морская свинка, правда?
   Томми с гордостью указал на одного из самых уродливых представителей этого симпатичного животного семейства.
   – Я знаю одного мальчика, у которого их дюжина, он сказал, что подарит мне одну, вот только мне ее держать тогда было негде, так что ничего не вышло. А она была белая с черными пятнышками, совершенное чудо – может, если захочешь, тебе разрешат ее взять, – сказал Нат, чувствуя себя обязанным чем-то отплатить Томми за его внимание.
   – Я с удовольствием, а эту подарю тебе, пусть живут вместе, если не подерутся. Белые мышки – Роба, ему Франц подарил. Кролики – Неда, а бентамские курицы снаружи – Тюфяка. Вот эта квадратная штука – аквариум для черепах Деми, только у него их пока нет. В прошлом году у него было шестьдесят две, некоторые такие шустрые! Одной он сделал клеймо – свое имя и год, а потом выпустил, сказал, может, через много лет поймает ее опять и узнает. Он читал, что однажды нашли черепаху с меткой, судя по которой ей оказалось много сотен лет. Деми у нас ужасно смешной.
   – А кто в этой коробке? – поинтересовался Нат, останавливаясь перед большим и глубоким ящиком, до половины заполненным землей.
   – А, это магазин червей Джека Форда. Он копает их кучами и держит здесь, а как кто из нас соберется на рыбалку, приходится их у него покупать. Так оно проще, вот только просит он дороговато. Представляешь, в прошлый раз взял с меня по два цента за дюжину, да и выдал каких-то мелких. Джек вообще жадина, и я уже предупредил его, что буду копать сам, если он не снизит цену. А еще мои тут две курочки, вон те, серенькие, с хохолками. Прелесть, а не курочки, я продаю миссис Баэр яйца, но никогда не беру больше двадцати пяти центов за дюжину, никогда! Мне было бы стыдно! – добавил Томми, презрительно глянув на ящик с червями.
   – А собачки чьи? – поинтересовался Нат, немало заинтересованный этими коммерческими затеями, – он решил, что иметь Т. Бэнгса в клиентах было бы и приятно, и небезвыгодно.
   – Та, что побольше, – Эмиля. Зовут Христофором Колумбом. Миссис Баэр так назвала, потому что ей нравится произносить «Христофор Колумб», и никто не против, если она кличет собаку, – ответил Томми тоном циркача, показывающего свой зверинец. – Белый щенок – Роба, а рыженький – Тедди. Один дядька хотел их утопить в пруду, но папа Баэр не позволил. Для малышей они самое то, а по мне – ничего особенного. Зовут Кастором и Поллуксом [6 - Кастор и Поллукс – герои древнегреческих и древнеримских мифов, близнецы. Отличались силой, доблестью, а также крепкой дружбой.].
   – Если бы мне предложили зверушку, я бы выбрал ослика Тоби, на нем так хорошо ездить, он маленький и такой милый, – сказал Нат, вспомнив, как часто и далеко ему приходилось ходить на своих натруженных ножках.
   – Его мистер Лори прислал миссис Баэр, чтобы ей не таскать Тедди на спине, когда мы ходим гулять. Мы все очень любим Тоби, и уж поверьте мне, сэр, ослик он первоклассный. Голуби у нас общие: у нас у каждого по своему питомцу, а если новые нарождаются, они для всех. Голубята очень забавные, правда, сейчас их нет, но ты можешь пойти посмотреть на взрослых голубей, а я пока гляну, не снеслись ли Хохлатка и Бабушка.
   Нат забрался по лестнице, просунул голову в люк и внимательно рассмотрел симпатичных голубков, которые топтались и ворковали на просторном чердаке. Некоторые сидели в гнездах, другие влетали и вылетали, третьи устроились у летков, а очень многие порхали между освещенной солнцем крышей и усыпанным соломой скотным двором, где мирно пережевывали жвачку шесть гладких коров.
   «У всех есть что-то, только не у меня. Вот бы и мне голубку, курочку, пусть даже черепашку, главное – свою», – подумал Нат, который почувствовал себя вконец обездоленным при виде восхитительных сокровищ других мальчиков.
   – А откуда их всех берут? – спросил он, вернувшись вниз к Томми.
   – Кто находит, кто покупает, кому люди отдают. Мне моих папа прислал, но когда я скоплю денег за яйца, куплю парочку уток. Там за птичником есть отличный прудик, а за утиные яйца платят хорошие деньги, да и утята такие симпатяги и так забавно плавают, – объявил Томми с видом миллионера.
   Нат вздохнул, ведь у него не было ни папы, ни денег – вообще ничего на всем белом свете, кроме старого пустого блокнота и мастерства, запрятанного в кончики десяти пальцев. Томми, похоже, понял и вопрос, и вздох, последовавший за ответом, потому что, подумав немного, выпалил:
   – Слушай, я, кажется, придумал. Будешь помогать мне собирать яйца – сам я терпеть этого не могу, а за это я буду отдавать тебе по яйцу из каждой дюжины. Будем вести счет, и когда у тебя накопится дюжина, матушка Баэр выдаст тебе двадцать пять центов, а на них ты сможешь купить что захочешь, идет?
   – Конечно! Какой ты замечательный, Томми! – воскликнул Нат, совершенно ослепленный этим щедрым предложением.
   – Да ладно тебе! Начнем прямо сейчас: пошарь в птичнике, а я тут подожду. Бабушка кудахтала, наверняка яичко снесла.
   Томми плюхнулся на сено с приятным чувством человека, заключившего выгодную сделку и заодно оказавшего приятелю услугу. Нат с воодушевлением принялся за поиски и ощупывал все стропила, пока не отыскал два отменных яйца – одно было спрятано за балкой, а другое в мерке для корма, которую облюбовала миссис Хохлатка.
   – Одно бери себе, а второе возьму я, как раз получится дюжина, а завтра начнем сначала. Подсчеты будешь вести рядом со мной, так ничего не перепутаем, – сказал Томми, указывая на ряды загадочных цифр на доске у старой веялки.
   Напустив на себя важность, гордый обладатель одного яйца открыл счет у своего друга, который со смехом написал выше цифр следующие величественные слова:
   Т. Бэнгс и К -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

[7 - Ко здесь означает «Компания». Так называли фирмы, в которые несколько партнеров вложили свой капитал и, соответственно, стали их совладельцами.]
   Беднягу Ната они так впечатлили, что его с трудом удалось уговорить пойти к Асе в кладовку и оставить там первое свое движимое имущество. Потом мальчики продолжили осмотр хозяйства, познакомились с двумя лошадьми, шестью коровами, тремя свиньями и одним олдернейским «сосунком» – так в Новой Англии называют телят, после этого Томми отвел Ната к старой иве, нависавшей над говорливым ручейком. Они с легкостью перебрались с забора в широкую нишу между тремя крупными ветками – их когда-то срезали, и теперь здесь из года в год образовывался рой молодых побегов, пока над головой не зашуршала густая крона. Здесь были сделаны сиденья, а в дупле устроен шкафчик, где помещались книга-другая, разобранная лодка и несколько недоделанных свистков.
   – Это наше с Деми особое место, мы тут сами все устроили и никого не пускаем без приглашения, кроме Дейзи, ей можно, – сказал Томми, пока Нат переводил восхищенный взгляд с бурливой водички внизу на зеленую арку над головой – там музыкально жужжали пчелы, собирая нектар с высоких желтых цветков, наполнявших воздух сладким ароматом.
   – Как тут замечательно! – воскликнул Нат. – Надеюсь, вы иногда станете меня сюда приглашать. Я такого прекрасного места никогда в жизни не видел. Хотел бы я быть птичкой и жить тут всегда.
   – Да, местечко недурное. Можешь приходить, если Деми не запретит, а он наверняка не запретит, он вчера вечером сказал, что ты ему нравишься.
   – Правда? – Нат улыбнулся от удовольствия, ведь, похоже, мнение Деми ценили все остальные мальчики, отчасти потому, что он был племянником папы Баэра, отчасти потому, что он был таким рассудительным и добропорядочным пареньком.
   – Да, Деми нравятся тихони. Вы с ним наверняка поладите, если ты такой же книжник, как и он.
   Румянец удовольствия на лице у бедного Ната при последних словах загустел в краску стыда, и он проговорил, запинаясь:
   – Читаю я довольно плохо, никогда на это времени не было, просто все время приходилось играть на скрипке.
   – Я и сам не большой охотник до чтения, но если надо, читаю довольно быстро, – объявил Томми, предварив это изумленным взглядом, говорившим красноречивее всяких слов: «Надо же, двенадцать лет – и не умеет читать!»
   – А вот ноты я читать умею, – добавил Нат, смущенный тем, что признался в своем невежестве.
   – А я – нет. – Томми произнес это с уважением, и в результате Нат, расхрабрившись, добавил:
   – Я собираюсь учиться изо всех сил и освоить все, что только можно, раньше у меня просто возможности не было. А у мистера Баэра уроки сложные?
   – Нет, и он совсем не строгий, наоборот, объясняет, помогает в трудных местах. Не все так делают – мой бывший учитель был совсем другой. Если мы пропускали хоть словечко, ох и драл же он нас за уши!
   Томми потер уши так, будто они все еще горели, – и это было единственное, что удержалось у него в памяти после года обучения у «другого учителя».
   – Но это я, кажется, могу прочитать, – заметил Нат, рассмотрев книги.
   – Давай почитай тогда. А я тебе помогу, – с покровительственным видом произнес Томми.
   Нат старался изо всех сил и одолел целую страницу со множеством дружелюбных подсказок со стороны Томми – тот заключил, что через некоторое время Нат «намастрячится» не хуже других. А потом они долго сидели и болтали, как это свойственно мальчикам, обо всем на свете, в том числе и об огородничестве: глядя с высоты, Нат осведомился, что растет на грядках, которые располагались прямо внизу, на другой стороне ручья.
   – Это наши огороды, – пояснил Томми. – У нас у каждого своя грядка, мы там выращиваем, что захочется, только каждый должен выбрать что-то свое, и ничего нельзя менять, пока не соберешь урожай, а все лето нужно за ними ухаживать.
   – И что ты в этом году выращиваешь?
   – Ну, я решил посадить фасоль – с ней хлопот меньше всего.
   Нат, не выдержав, рассмеялся, потому что Томми сдвинул шляпу на затылок, засунул руки в карманы и произнес эти слова, невольно подражая Сайласу, работнику мистера Баэра.
   – Да ладно, не смейся, фасоль куда проще выращивать, чем кукурузу или картофель. Я в прошлом году посадил разные дыни, но их портили насекомые, да и не созрели они до холодов, у меня только и вызрели что одна обычная и две «кантилупы», – пояснил Томми, в последнем слове опять передразнивая Сайласа.
   – Кукуруза очень красивая, когда растет, – вежливо заметил Нат, пытаясь смягчить свою невольную насмешку.
   – Да, только ее приходится мотыжить снова и снова. А фасоль – всего раз за полтора месяца, да и вообще она скоро поспеет. Мне ее отдали, потому что я первым попросил. Тюфяк хотел тоже, но ему пришлось согласиться на горох, его надо только прореживать, а ему это полезно, больно он много ест.
   – Интересно, а у меня будет своя грядка? – спросил Нат, подумав, что даже мотыжить кукурузу должно быть очень приятно.
   – Разумеется, – произнес снизу голос – мистер Баэр возвращался с прогулки и решил их навестить, потому что по ходу воскресного дня умудрялся переговорить с каждым из мальчиков – он знал, что эти разговоры придают воспитанникам правильный настрой на следующую неделю.
   Симпатия – вещь изумительная, и в данном случае она творила чудеса, ибо каждый мальчик знал, что папа Баэр им интересуется, причем некоторые открывали ему душу с большей готовностью, чем женщинам, особенно мальчики постарше, которым нравилось беседовать о своих планах и надеждах как мужчина с мужчиной. А вот нездоровье или невзгоды неизменно толкали их к миссис Джо, младшие же во всех случаях устремлялись к ней как к матушке и исповеднице.
   Спускаясь из гнездышка, Томми свалился в ручей, дело было привычное, поэтому он спокойно выбрался на берег и отправился домой обсыхать. Нат остался наедине с мистером Баэром, а ему только этого и хотелось, и вот, прогуливаясь по огородам, мистер Баэр окончательно завоевал сердце новенького, выдав тому собственный «участок» и обсудив с ним будущие посадки с такой серьезностью, будто от урожая зависело пропитание всего семейства. От этой приятной темы они перешли к иным, причем на умственную почву Ната было посажено множество новых и полезных мыслей, каковые приняты были с той же благодарностью, с какой истомленная жаждой земля принимает теплый весенний дождь. По ходу ужина Нат обдумывал их непрерывно, то и дело устремляя на мистера Баэра вопросительный взгляд, в котором читалось: «Мне это по сердцу, повторите, пожалуйста, сэр». Не знаю, сумел ли мужчина понять тайный язык ребенка, но когда мальчики собрались в гостиной у миссис Баэр для вечерней воскресной беседы, он выбрал тему, которая, скорее всего, была навеяна прогулкой по саду.
   Оглядев комнату, Нат подумал, что все это больше похоже на большое семейство, чем на школу: мальчики расселись широким полукругом у камина, некоторые на стульях, другие – на ковре, Дейзи и Деми устроились на коленях у дяди Фрица, а Роб уютно угнездился за спинкой материнского кресла – там можно было незаметно дремать, если разговор превосходил его понимание.
   Все выглядели довольными и слушали с вниманием – после долгой прогулки приятно было посидеть на месте, а поскольку все мальчики знали, что их попросят высказать собственное мнение, они не теряли нить разговора, чтобы иметь возможность в любой момент вступить в него по существу.
   – Давным-давно жил великий и мудрый садовник, – начал в своем прелестном старомодном стиле мистер Баэр, – и был у него самый большой из всех садов на свете. Дивное это было место, и ухаживал он за ним с неизменной заботой и тщанием, выращивая самые разные вкусные и полезные вещи. Вот только и в этом великолепном саду порой появлялись сорняки, почва не всегда радовала, и брошенные в нее добрые семена порой не всходили. У садовника было много помощников-подмастерьев. Некоторые усердно трудились и честно отрабатывали жалованье, которое он им платил, другие же пренебрегали своими обязанностями, запускали грядки, что очень печалило их наставника. Был он, однако, бесконечно терпелив и многие тысячи лет трудился, дожидаясь великой жатвы.
   – Ух и старый же он был, похоже, – заметил Деми, неотрывно смотревший дяде Фрицу в глаза и ловивший каждое слово.
   – Деми, тише, это же сказка, – шепнула ему Дейзи.
   – А вот и нет, это аррегория, – возразил Деми.
   – А что такое аррегория? – осведомился Томми с обычной своей любознательностью.
   – Деми, объясни ему, если сможешь, и никогда не используй слов, в значении которых ты не уверен, – сказал мистер Баэр.
   – А я уверен, мне дедушка объяснил! Например, басня – это аррегория, то есть история со смыслом. Например, моя «История без конца» – аррегория, потому что ребенок в ней – это символ души. Верно, тетушка? – воскликнул Деми, стремясь доказать свою правоту.
   – Совершенно верно, дружок, и история дядюшки – именно аллегория, я в этом не сомневаюсь, а потому слушайте, и тогда вы узнаете ее смысл, – откликнулась миссис Джо, всегда принимавшая участие в таких беседах и получавшая от них не меньше удовольствия, чем мальчики.
   Деми сосредоточился, а мистер Баэр продолжал, стараясь говорить по-английски без изъянов: он сильно продвинулся в нем за последние пять лет и утверждал, что это благодаря мальчикам.
   – Этот великий садовник отдал примерно дюжину грядок одному из своих слуг и сказал, чтобы тот постарался на совесть и вырастил добрый урожай. Слуга не отличался ни богатством, ни мудростью, ни особыми добродетелями, однако ему очень хотелось не оплошать, потому что садовник относился к нему с неизменной добротой. Он обрадовался, что ему выделили собственные грядки, и взялся за дело. Грядки были разной длины и формы, на некоторых почва была просто отличная, на других – каменистая, но все они требовали постоянного ухода, ибо на богатой почве быстро растут сорняки, а на скудной много камней.
   – А что там росло, кроме сорняков и камней? – поинтересовался Нат. История так его захватила, что он даже забыл про свою застенчивость и заговорил первым.
   – Цветы, – пояснил мистер Баэр, одарив Ната взглядом, полным доброты. – Даже на самой каменистой и запущенной клумбочке голубели незабудки или пробивалась резеда. На одной росли розы, душистый горошек и маргаритки [8 - Маргаритка по-английски – «дейзи».], – тут он ущипнул пухлую щечку девочки, прислонившейся к его плечу, – а на другой – всякие диковинные растения, лежали цветные камушки, лоза ползла вверх, точно бобовый стебель Джека [9 - Речь идет об английской народной сказке «Джек и бобовый стебель», в которой храбрый мальчик Джек выращивает из волшебного боба стебель до самого неба, забирается туда и побеждает великана-людоеда.], прорастали молодые крепкие семена. За этой клумбой, понимаете ли, тщательно следил мудрый старик, всю свою жизнь проработавший в этом саду.
   В этом месте «аррегории» Деми, точно любознательный птенчик, склонил голову набок и вперился блестящими глазками в лицо дяди, как будто заподозрил нечто и насторожился. Но вид у мистера Баэра был совершенно невинный, глаза его перебегали с одного юного личика на другое, а взгляд оставался серьезным и вдумчивым – и о многом говорил его жене, прекрасно знавшей, как добросовестно ее супруг возделывает свои маленькие клумбы.
   – Как я вам уже сказал, культивировать, то есть возделывать, некоторые грядки было легко, другие трудно. Была там одна, находившаяся на самом солнечном месте, которая могла бы принести богатый урожай овощей, фруктов и цветов, однако почему-то она противилась, и когда ее хозяин сажал на ней, скажем, дыни, получался пшик: грядочка не давала урожая. Хозяин переживал и не сдавался, хотя каждый раз труды его оказывались напрасны, грядочка будто бы заявляла: «А я забыла».
   Тут все рассмеялись и дружно посмотрели на Томми, который насторожил уши при слове «дыни» и повесил голову, когда прозвучало его любимое оправдание.
   – Я так и знал, что это он про нас! – воскликнул Деми, хлопнув в ладоши. – Старик – это вы, а мы – его грядки, да, дядя Фриц?
   – Правильно догадался. А теперь пусть каждый из вас скажет, какие именно семена мне лучше посеять на его грядке этой весной, чтобы осенью снять добрый урожай с моих двенадцати – нет, тринадцати грядок, – проговорил, поправившись, мистер Баэр и кивнул в сторону Ната.
   – Сажать кукурузу, фасоль и горох не следует. А то мы будем слишком много есть и растолстеем, – объявил Тюфяк, и его круглое невыразительное личико вдруг просветлело от этой приятной мысли.
   – Он не про такие семена. А про то, что нас сделает лучше, и сорняки – это наши недостатки! – воскликнул Деми, всегда задававший тон в таких беседах, потому что давно к ним привык и очень их любил.
   – Да, подумайте, кто в чем особенно нуждается, и скажите мне, а я попробую это вырастить; вот только и вам придется постараться, а то получится как с дынями Томми: сплошная ботва и никаких плодов. Начнем по старшинству и спросим у матушки, что она хочет выращивать на своей грядке, ибо все мы – части этого прекрасного сада и можем снимать богатую жатву для Господа нашего, если в нас довольно любви к Нему, – заключил мистер Баэр.
   – Я буду взращивать на своей грядке богатый урожай терпения, ибо как раз его мне особенно не хватает, – объявила миссис Джо с такой серьезностью, что и остальные крепко задумались, что сказать, когда до них дойдет очередь, а некоторые даже ощутили легкие уколы совести из-за того, что способствовали стремительному исчерпанию запасов терпения матушки Баэр.
   Франц попросил выносливости, Томми – упорства, Нед – добросердечия, Дейзи – трудолюбия, Деми – «мудрости, как у дедушки», а Нат робко произнес, что он хочет столько всего, что лучше бы мистер Баэр сделал за него выбор. Остальные выбирали примерно то же, среди самых желанных плодов оказались терпение, добросердечие и щедрость. Один мальчик попросил умения рано вставать – он пока не знал, как правильно назвать эти семена, а бедолага Тюфяк вздохнул:
   – Хочу полюбить уроки так же сильно, как еду, да вот не получается.
   – А мы посадим на твоей грядке самоограничение, взрыхлим землю, польем – и всходы будут столь обильны, что в следующее Рождество никто уже не будет страдать животом, объевшись за ужином. Если напрягать ум, Джордж, он проголодается вровень с телом, и книги ты полюбишь не меньше этого вот моего философа, – произнес мистер Баэр, после чего добавил, отбросив волосы с высокого лба Деми: – И тебе тоже свойственна алчность, сын мой, набивать свой ум сказками и фантазиями ты любишь не меньше, чем Джордж свой желудок пирогами и конфетами. Худо и то и другое, я хочу, чтобы ты сменил подход. Я понимаю, что арифметика не так занимательна, как «Тысяча и одна ночь» [10 - «Тысяча и одна ночь» – сборник средневековых арабских народных сказок, которые в начале XVIII века были переведены на английский и стали популярным детским чтением (как, кстати, и в России).], но крайне полезна, а тебе пришло время ею заняться, иначе потом будет и больно, и стыдно.
   – Но «Гарри и Люси» и «Фрэнк» [11 - «Гарри и Люси», «Фрэнк» – произведения популярной ирландской писательницы Марии Эджеворт (1767–1849), писавшей и для детей, и для взрослых. Упомянутые здесь книги рассказывают о том, как дети познают окружающий мир, и, кстати, предназначены для совместного чтения и обсуждения младших детей со старшими, то есть Эджеворт, как и Олкотт, считала, что дети могут учиться не только у взрослых, но и друг у друга.] – не сказки, там сплошные барометры, кирпичики, там про то, как ковать лошадей, и про другие полезные вещи, а мне эти книги очень нравятся, верно, Дейзи? – возразил Деми, пытаясь оправдаться.
   – Воистину так, но «Милого Роланда и девицу Ясный Цвет» [12 - «Милый Роланд и девица Ясный Цвет» – сказка братьев Гримм.] ты читаешь куда чаще, чем «Гарри и Люси», а «Фрэнка» любишь куда меньше, чем «Синдбада» [13 - «Синдбад-мореход» – часть сборника сказок «Тысяча и одна ночь», повествующая о приключениях храброго купца и путешественника.]. Знаете, предлагаю вам обоим небольшое пари: Джордж будет есть не больше трех раз в день, а Деми читать не больше одной книжки сказок в неделю – а я вам за это построю новую площадку для крикета, только вы должны пообещать, что станете ее использовать, – заявил дядя Фриц очень уверенным тоном, хотя прекрасно знал, что Тюфяк не любит бегать, а Деми все отведенные для спорта часы проводит за чтением.
   – Но мы не любим играть в крикет, – возразил Деми.
   – Сейчас, может, и нет, а как научитесь, полюбите. Кроме того, вы же любите проявлять щедрость, а другим мальчикам очень хочется играть – вот вы и подарите им новую площадку.
   Этому доводу оба вняли и согласились заключить пари, к великому удовольствию всех остальных.
   Разговор про грядки шел еще некоторое время, а потом они спели хором. Нат пришел в восторг от их оркестра: миссис Баэр играла на фортепьяно, Франц – на флейте, мистер Баэр – на виолончели, а сам он – на скрипке. Концерт был незамысловатый, но всем он понравился, а старенькая Ася, сидевшая в углу, иногда подпевала сладчайшим голосом, поскольку в этой семье хозяева и слуги, молодые и старые, белые и черные – все участвовали в воскресном пении, возносившемся прямо к их общему Отцу. После выступления все пожали руки мистеру Баэру, а матушка Баэр перецеловала всех, от шестнадцатилетнего Франца до крохи Роба, который заполучил кончик ее носа для своих собственных поцелуев, а затем все отправились спать.
   Свет ночника, горевшего в детской, мягко озарял картину, висевшую в изножье кровати Ната. На стенах виднелось еще несколько, однако именно эта представлялась мальчику особенной: она была заключена в рамку из мха и шишек, а на полочке под ней стояла ваза со свежими полевыми цветами. Картина казалась прекраснее всех остальных, и Нат долго лежал, глядя на нее, смутно догадываясь о ее значении и мечтая узнать побольше.
   – Это моя картина, – произнес тоненький голосок. Нат приподнял голову и увидел Деми в ночной рубашке: тот шел из комнаты тети Джо (куда ходил забинтовать порезанный палец) к себе в спальню и приостановился.
   – А что он делает с детьми? – поинтересовался Нат.
   – Это Христос, Лучший из людей, а детей Он благословляет. Неужели ты про Него ничего не знаешь? – изумился Деми.
   – Почти ничего, но страшно хочу узнать, очень у Него вид добрый, – ответил Нат, чьи познания о Лучшем из людей по большей части сводились к упоминаниям его имени всуе.
   – Я все знаю и очень люблю истории про Него, потому что они – правда, – отвечал Деми.
   – А кто тебе рассказал?
   – Дедушка, он все знает и лучше всех на свете рассказывает истории. Я, когда был маленький, играл с его толстенными книжками, строил из них мосты, железные дороги и дома, – начал Деми.
   – А сколько тебе теперь лет? – почтительно поинтересовался Нат.
   – Почти десять.
   – И ты много всего знаешь?
   – Да. Смотри, голова у меня вон какая большая, дедушка говорит, чтобы ее набить, много всего понадобится, и я стараюсь побыстрее наполнить ее умными вещами, – в свойственной ему замысловатой манере отвечал Деми.
   Нат рассмеялся, а потом тихо попросил:
   – Расскажи мне, пожалуйста.
   Деми с готовностью зачастил, не расставляя знаков препинания:
   – Я однажды нашел красивую книжку и хотел с ней поиграть, а дедушка говорит «не надо», и показал мне картинки, и все про них рассказал, а мне очень понравились истории, они про Иосифа и его плохих братьев, и про лягушек, которые вышли из моря, и милого малыша Моисея на водах, и много всего интересного, но мне больше всего понравилось про Лучшего из людей, и дедушка столько раз мне ее рассказывал, что я выучил наизусть, а потом он мне подарил эту картинку, чтобы я не забыл, а потом ее сюда повесили, когда я заболел, и я оставил, чтобы и другие мальчики видели, если заболеют.
   – А почему Он благословляет детей? – поинтересовался Нат, которого неудержимо тянуло к главной фигуре на картине.
   – Потому что Он их любит.
   – А это бедные дети? – задумчиво спросил Нат.
   – Думаю, что да, гляди – некоторые совсем голые, да и мамы их не выглядят важными дамами. Он любил бедняков и всегда им помогал. Лечил их, кормил, а богатым говорил, чтобы относились к ним по-доброму, и за это бедняки Его крепко-крепко любили! – с энтузиазмом произнес Деми.
   – А сам Он был богатый?
   – Ну уж нет! Он родился в стойле и был так беден, что, когда вырос, у Него и дома-то своего не было, а иногда и поесть ничего не находилось, кроме того, что давали другие люди, и Он ходил по городам и весям, проповедуя и пытаясь научить всех добру, пока богатые Его не убили.
   – За что? – Нат даже сел в кроватке, чтобы лучше видеть и слышать, так заинтересовал его рассказ о человеке, заботившемся о бедняках.
   – Я тебе сейчас все расскажу, тетя Джо не будет сердиться. – Деми уселся на вторую кровать, довольный, что может поведать любимую историю такому внимательному слушателю.
   Нянюшка заглянула выяснить, заснул ли Нат, а увидев, что происходит в спальне, тихонько вышла, отправилась к миссис Баэр и произнесла – причем ее доброе лицо так и светилось материнской лаской:
   – Не пойдет ли милая леди посмотреть чудную картинку? Нат всем сердечком вслушивается в историю про младенца Христа, которую ему рассказывает Деми, – ну чистый белоснежный ангелочек.
   Миссис Баэр и так собиралась пойти перед сном взглянуть на Ната: она знала, что серьезное слово, сказанное в такой момент, часто приносит добрые плоды. Но когда она на цыпочках подобралась к дверям спальни и увидела, что Нат жадно впитывает каждое словечко своего маленького друга, а Деми рассказывает ему милую и вечную историю в точности так, как рассказывали и ему самому, тихим голосом, устремив прекрасные глаза на умиленное личико собеседника, собственные ее глаза наполнились слезами и она неслышно удалилась, думая про себя: «Деми, сам того не сознавая, помогает бедняжке лучше, чем помогла бы я, не стану портить это ни единым словом».
   Детский голосок журчал еще долго, одна невинная душа открывала бессмертные истины другой, и никто им не препятствовал. Когда голосок наконец стих и миссис Баэр пошла забрать лампу, оказалось, что Деми уже исчез, а Нат крепко спит, обратившись лицом к картине, как будто он уже научился любить Лучшего из людей, который любил маленьких детей и был верным другом всех бедняков. Лицо мальчика было безмятежно, и, глядя на него, миссис Джо поняла, что один-единственный день, полный доброты и заботы, уже сотворил чудо, а целый год терпеливого взращивания наверняка заставит этот запущенный сад принести щедрый урожай, ибо маленький миссионер в ночной рубашонке уже засеял его самыми прекрасными семенами.

Глава четвертая
Вехи

   Утром в понедельник, направляясь на уроки, Нат внутренне ежился: ему казалось, что сейчас придется обнаружить перед всеми свое невежество. Однако мистер Баэр усадил его в глубокой оконной нише, где можно было повернуться ко всем спиной, и там он отвечал урок Францу, так что никто не слышал его ошибок и не видел, как он перепачкал тетрадь. Нат был от души за это признателен и трудился с таким прилежанием, что мистер Баэр, взглянув на его разгоряченное лицо и перемазанные чернилами пальцы, с улыбкой произнес:
   – Не переусердствуй, сын мой, а то силы иссякнут. Времени у тебя достаточно.
   – Нет, я должен проявлять усердие, иначе не догоню остальных. Они вон сколько всего знают, а я – ничего, – ответил Нат, доведенный едва ли не до отчаяния тем, как мальчики повторяют уроки из грамматики, истории и географии с отменными, как ему казалось, легкостью и точностью.
   – Ты знаешь много такого, чего не знают они, – возразил мистер Баэр, присаживаясь с ним рядом, пока Франц объяснял младшеклассникам хитрую штуку под названием «таблица умножения».
   – Правда? – недоверчиво переспросил Нат.
   – Именно. Во-первых, ты умеешь сдерживать свои чувства, а вот Джек, который проворно считает, – нет; это важный урок, и, как мне представляется, ты его заучил крепко. Ты умеешь играть на скрипке, а никто из них не умеет, хотя им бы очень хотелось. Но самое главное, Нат, ты очень хочешь учиться, а это уже полдела. Сперва, может, будет нелегко, даже руки станут опускаться, но ты не сдавайся, и со временем будет все проще и проще.
   Нат слушал эти слова, и личико его светлело на глазах, потому что, хотя список его умений и оказался недлинным, ему отрадно было сознавать, что у него есть хоть что-то за душой.
   «Да, сдерживать чувства я умею – научишься, когда тебя бьет отец, и на скрипке играю, хотя и не могу сказать, где находится Бискайский залив» [14 - Бискайский залив Атлантического океана омывает берега Испании и Франции.], – думал он с неописуемым чувством облегчения.
   А потом произнес вслух, да так уверенно, что Деми услышал:
   – Я очень хочу учиться, и я постараюсь. Я никогда не ходил в школу, однако не по своей вине, и если мальчики не станут надо мной смеяться, у меня все получится, потому что вы и госпожа очень ко мне добры.
   – Они не будут смеяться, а если вдруг надумают, я им скажу, чтобы перестали! – воскликнул Деми, забыв на миг, где находится.
   Урок завершился на «семью девять», и все подняли глаза – посмотреть, что происходит.
   Решив, что урок взаимопомощи сейчас важнее арифметики, мистер Баэр рассказал им про Ната, причем история у него получилась такая занимательная и трогательная, что добросердечные мальчики тут же пообещали помогать новому товарищу по мере сил, более того, сочли для себя честью поделиться премудростью с пареньком, который так отменно играет на скрипке. Призыв мистера Баэра сообщил им нужный настрой, и Нату почти не пришлось преодолевать препятствий, потому что от желающих «пособить» ему в освоении знаний отбою не было.
   Однако заниматься подолгу ему, в силу слабости здоровья, не следовало, а потому миссис Джо придумывала ему всевозможные развлечения, пока остальные сидели за книгами. Лучшим лекарством, надо сказать, стала его грядка, и Нат трудился, как крот, подготавливая землю, сажая фасоль, внимательно наблюдая за ростом побегов и радуясь каждому зеленому листочку и тонкому стебельку, который вырывался из земли и тянулся вверх в теплом весеннем воздухе. Никто еще не рыхлил землю столь же добросовестно – мистер Баэр даже опасался, что семена не смогут прорасти, так часто Нат переворачивал почву; мистер Баэр давал ему несложные задания по приведению в порядок клумб или клубничных грядок – Нат работал и жужжал себе под нос, подобно сновавшим вокруг трудолюбивым пчелкам.
   – Вот она, моя лучшая жатва, – говорила миссис Баэр, ущипнув когда-то худенькую щечку, которая становилась все круглее и румянее, или погладив сутулые плечики, которые постепенно распрямлялись благодаря здоровому труду, питательной пище и отсутствию тяжкого бремени бедности.
   Деми был его дружком, Томми – покровителем, а Дейзи – утешительницей в минуту невзгод; несмотря на то что все они были младше Ната, его робкая душа обретала радость в их невинном обществе, чураясь более буйных игр старших мальчиков. Мистер Лоренс о нем не забывал, присылал одежду и книги, ноты и благие пожелания, а время от времени наведывался посмотреть, как у Ната дела, или свозить его в город на концерт; в таких случаях Нат мгновенно переносился на седьмое небо, потому что попадал в изумительный дом мистера Лоренса, встречался с его красавицей-женой и маленькой ангелоподобной дочкой, съедал вкусный ужин и наслаждался такой роскошью, что потом много дней подряд только этим и полнились его разговоры и сны.
   Как мало нужно, чтобы сделать ребенка счастливым, и как жаль, что в мире, где столько солнечного света и всяких приятных вещей, существуют измученные личики, пустые карманы, одинокие маленькие сердца. Сознавая это, Баэры собирали каждую крошку, чтобы накормить своих голодных воробушков, ибо богаты они были лишь одним – душевной щедростью. Многие подруги миссис Джо, у которых были свои дети, присылали игрушки, которые тем надоели, и их починка стала именно тем занятием, которое увлекало Ната и очень ему подходило. Его тонкие пальчики оказались очень ловкими и аккуратными, и много дождливых дней он провел с бутылкой клея, ножом и красками за починкой мебели, животных и игр, Дейзи же играла роль портнихи при искалеченных куклах. Починенные игрушки аккуратно складывали в отдельный ящик, на рождественские подарки бедным соседским детям: именно так мальчики из Пламфилда отмечали день рождения Того, кто любил бедняков и благословлял детей.
   Деми неустанно читал и пересказывал свои любимые книги – они провели много приятных часов среди ветвей старой ивы, погрузившись в «Робинзона Крузо», «Тысячу и одну ночь», рассказы мисс Эджеворт и другие славные и бессмертные истории, которые будут радовать детей еще долгие века. Перед Натом открылся новый мир, а желание узнать, куда дальше поведет сюжет, помогло ему освоить искусство чтения не хуже других, и он почувствовал себя таким богачом и так гордился своим новым достижением, что возникла опасность, как бы он не превратился в такого же книжного червя, как и Деми.
   Случилась и еще одна полезная вещь, причем самым неожиданным и благоприятным образом. У нескольких мальчиков был свой «бизнес», как они это называли, – дело в том, что большинство из них были бедны, и, сознавая, что им придется самим прокладывать себе дорогу в жизни, Баэры приучали их к самостоятельности. Томми продавал яйца, Джек приторговывал червями, Франц помогал вести уроки и получал за это плату, Нед охотно плотничал, ему поставили токарный станок, и он изготавливал всевозможные полезные или симпатичные вещицы для продажи, а Деми мастерил водяные мельницы, волчки и неведомые машины, чрезвычайно сложные и совершенно бессмысленные, и сбывал их товарищам.
   – Пусть станет механиком, если захочет, – говорил мистер Баэр. – Мальчику нужна профессия, тогда он обретет самостоятельность. Труд облагораживает, и какими бы талантами ни обладали эти юноши, хоть поэта, хоть пастуха, мы станем их развивать и, по возможности, ставить им на пользу.
   А потому, когда однажды возбужденный Нат прибежал к нему и спросил:
   – Можно, я схожу поиграю для людей, которые устроили пикник у нас в лесу? Они заплатят, я хотел бы немного заработать, как и другие, а зарабатывать иначе, чем игрой на скрипке, я не умею, – мистер Баэр с готовностью ответил:
   – Ступай, я очень рад. Работа несложная и приятная, хорошо, что тебе ее предложили.
   Нат пошел и справился блестяще: домой он вернулся с двумя долларами в кармане, которые продемонстрировал с великим удовлетворением, а потом рассказал, как приятно прошел день, какими добрыми оказались молодые люди, как хвалили его танцевальные мелодии и пообещали пригласить его снова.
   – Это куда лучше, чем играть на улице, потому что тогда мне ничего не доставалось, а теперь у меня и деньги есть, и время прошло приятно. У меня, можно сказать, тоже бизнес, как у Томми и Джека, и мне это очень нравится, – сообщил Нат, гордо поглаживая старый кошелек и уже чувствуя себя миллионером.
   Бизнес действительно пошел, потому что с наступлением лета пикники стали устраивать часто и услуги Ната шли нарасхват. Ему никогда не запрещали пойти поиграть, если это не сказывалось на учебе и заказчиками выступали воспитанные молодые люди. Мистер Баэр объяснил Нату, что хорошее базовое образование необходимо всем и что ни за какие деньги нельзя соглашаться выступать перед теми, кто может сбить его с истинного пути. С этим Нат был полностью согласен, и приятно было смотреть, как этот простодушный паренек садится в тележку, которая специально подбирала его у ворот, или как возвращается домой, играя на скрипочке, усталый, но довольный, с честно заработанными деньгами в кармане, а иногда еще и с лакомствами со стола для Дейзи или малыша Теда – про них он никогда не забывал.
   – Буду копить на собственную скрипку, тогда я смогу зарабатывать на жизнь, верно? – говаривал он, отдавая свои доллары на хранение мистеру Баэру.
   – Надеюсь, что да, Нат, но сперва нужно вырасти и окрепнуть, а также вложить побольше знаний в твою музыкальную головку. Тогда мистер Лори подыщет тебе какое-нибудь местечко, и через несколько лет мы все будем ходить слушать твои выступления.
   Совместная работа, одобрение, надежда – жизнь Ната день ото дня становилась легче и счастливее, а в музыке он делал такие успехи, что учитель прощал ему некоторое тугодумие в других вещах, зная, что чистое сердце всегда заставит голову работать. Если Нат начинал пренебрегать основными уроками, хватало простейшего наказания – у него на день отбирали смычок и скрипку. Страх навсегда лишиться закадычной подружки заставлял его погрузиться в учебу, а поскольку он не раз уже доказал себе, что в состоянии усваивать уроки, не было никакого смысла твердить: «Я не смогу».
   Дейзи всей душой любила музыку и с величайшим почтением относилась ко всем музыкантам – она часто сидела на лестнице под дверью Ната, пока он занимался. Ему это страшно нравилось, и ради своей молчаливой слушательницы он играл в полную силу, ибо внутрь она не входила никогда, а предпочитала сидеть, стачивая яркие лоскутки или наряжая одну из своих куколок, с радостно-мечтательным выражением лица, заставлявшим тетю Джо смахивать слезы и произносить: «Ну вылитая моя Бет» – и тихонько проходить мимо, ведь даже ее привычное присутствие могло нарушить тихую детскую радость.
   Нат очень любил миссис Баэр, однако еще сильнее его влекло к доброму профессору, который по-отечески относился к робкому, слабому ребенку, едва не утонувшему в бурном море, по которому его лодочку носило без руля целых двенадцать лет. Похоже, за ним всегда приглядывал какой-то добрый ангел, потому что, хотя тело его и пострадало, душа осталась почти незапятнанной и на берег он вышел столь же невинным, сколь и дитя с утонувшего корабля. Возможно, именно любовь к музыке позволила ему сохранить душевную чистоту, несмотря на царившие вокруг смуты; так считал мистер Лори, а уж кому знать, как не ему. Как бы то ни было, папе Баэру доставляло удовольствие пестовать добродетели Ната и исправлять его недостатки, тем более что новый его ученик оказался ласковым и послушным, точно девочка. Папа Баэр часто называл Ната своей «дочкой», когда говорил о нем с миссис Джо, она же над этим посмеивалась, потому что мадам были по душе мужественные мальчики, а Ната она считала душенькой, но слабаком, хотя догадаться об этом было невозможно – она баловала его, как и Дейзи, и он безгранично ею восхищался.
   Лишь один изъян Ната доставлял Баэрам сильное беспокойство, притом что они понимали, что вскормлен он страхом и невежеством. Вынуждена сообщить, что Нату случалось лгать. То была не черная ложь, а разве что серенькая, порой же речь шла и просто о невинных, совершенно белых выдумках, но дело не в этом, ложь всегда ложь, и хотя в нашем странном мире часто случается из вежливости говорить неправду, нет этому оправдания, и все об этом знают.
   – Остерегайся постоянно: следи за своим языком, глазами и руками, потому что солгать случается словом, взглядом или делом, – сказал мистер Баэр в одной из бесед с Натом по поводу главного его недостатка.
   – Знаю, и я ведь не специально, но настолько проще ладить с людьми, если не стараться всегда говорить полную правду. Раньше я лгал, потому что боялся отца и Николо, а теперь делаю это потому, что мальчики надо мной смеются. Помню, что это нехорошо, но забываюсь.
   Казалось, Нат очень удручен своими грехами.
   – Когда я был маленьким, мне тоже случалось говорить неправду! Ах! Какие я плел небылицы, и знаешь, как моя старая бабушка меня от этого отучила? Родители меня поучали, плакали, наказывали, но я, как и ты, забывался. А потом милая моя бабуля сказала: «Я помогу тебе запомнить и заставить этого сорванца слушаться». И с этими словами она вытащила мой язык изо рта и отхватила ножницами самый кончик – показалась кровь. Уж поверь мне, это было совершенно ужасно, однако мне пошло на пользу, потому что язык болел много дней, слова приходилось произносить медленно и я успевал подумать. После этого я сильно остерегался, и все у меня получалось, потому что я боялся больших ножниц. Милая моя бабуленька была ко мне очень добра, и когда умирала в далеком Нюрнберге, она молилась, чтобы ее маленький Фриц всегда любил Господа и говорил правду.
   – У меня никогда не было бабушки, но если вы считаете, что мне это поможет, подрежьте мне язык, – героически предложил Нат: он очень боялся боли, но совсем не хотел оставаться лгуном.
   Мистер Баэр улыбнулся и покачал головой:
   – Есть способ получше, я его уже один раз опробовал, и все получилось. Каждый раз, как ты солжешь, не я буду тебя наказывать, а ты меня.
   – Как это? – изумился Нат.
   – Будешь по старинке бить меня линейкой. Сам я редко ею пользуюсь, но если ты станешь причинять боль мне, это окажется памятнее, чем если ее будешь испытывать ты.
   – Бить вас? Ни за что! – воскликнул Нат.
   – Ну, тогда придется тебе последить за своим проказливым языком. Я тоже не люблю боли, но готов ее стерпеть, чтобы излечить тебя.
   Это предложение так поразило Ната, что он стал ответственнее относиться к своим словам и больше не оступался, ибо расчет мистера Баэра оказался правильным: любовь к нему сдерживала Ната надежнее, чем страх за самого себя. Но увы! В один несчастливый день Нат расслабился, и, когда Эмиль посулил надрать ему уши, если окажется, что это он пробежал по его грядке и сломал лучшие кукурузные початки, Нат объявил, что он тут ни при чем, а после постыдился признаться, что именно он это и натворил, когда прошлым вечером удирал от Джека.
   Нат решил, что никто не дознается, но оказалось, что его видел Томми, и когда через пару дней Эмиль заговорил об этом снова, Томми подтвердил его догадки, причем при мистере Баэре. Уроки уже закончились, все они стояли в прихожей, а мистер Баэр как раз присел на плетеную кушетку, чтобы повозиться с Тедди, но когда он услышал слова Томми и увидел, как густо покраснел Нат, он посмотрел на него испуганным взглядом, положил малыша и произнес:
   – Ступай к маме, пузырь, я скоро приду.
   И, взяв Ната за руку, он отвел его в класс и закрыл дверь.
   В первую минуту мальчики молча переглядывались, а потом Томми выскользнул наружу и заглянул сквозь полузакрытые шторы – представшее зрелище сильно его озадачило. Мистер Баэр только что снял со стены над своим столом длинную линейку – пользовались ею так редко, что она успела покрыться пылью.
   «Ничего себе! Ну в этот раз Нату и достанется! Зря я проболтался», – подумал добросердечный Томми, знавший, что в их школе нет большего позора, чем наказание линейкой.
   – Помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз? – печальным, а вовсе не сердитым тоном произнес мистер Баэр.
   – Да. Только, пожалуйста, не заставляйте меня, я этого не вынесу! – воскликнул Нат, который отступал к дверям, стиснув руки за спиной, с выражением крайнего смятения.
   «И чего он не соберется с духом и не потерпит, как положено мужчине? Я бы потерпел», – подумал Томми, хотя сердце его так и неслось вскачь.
   – Я сдержу свое слово, а ты помни, что нужно говорить правду. Сделай, как я сказал, Нат: возьми и ударь меня как следует шесть раз.
   Эти последние слова так поразили Томми, что он едва не свалился на землю, но в последний момент уцепился за подоконник и повис на нем, причем глаза у него стали такими же круглыми, как и у чучела совы на каминной полке.
   Нат взял линейку, ибо, когда мистер Баэр говорил таким тоном, не подчиниться ему было невозможно, и с видом страшно перепуганным и виноватым – можно подумать, ему предложили зарезать своего наставника – нанес два слабых удара по протянутой к нему крепкой руке. Потом он остановился и поднял глаза, полуослепшие от слез, однако мистер Баэр произнес ровным голосом:
   – Продолжай, да сильнее.
   Будто бы поняв, что это неизбежно, и стремясь поскорее покончить с наказанием, Нат провел рукавом по глазам, нанес еще два стремительных и крепких удара – кожа на руке покраснела, однако наносившему было даже больнее.
   – Не довольно ли? – спросил он, задохнувшись.
   – Еще два, – прозвучал ответ, и он ударил еще дважды, почти не видя, куда бьет, а потом швырнул линейку через всю комнату и обеими ручонками стиснул добрую руку, приник к ней лицом и зарыдал от избытка любви, стыда и раскаяния:
   – Я запомню! Точно! Навсегда!
   Тогда мистер Баэр обнял его за плечи и произнес тоном, в котором звучало не меньше сострадания, чем чуть раньше – твердости:
   – Я в этом уверен. И попроси Господа тебе помочь, чтобы нам не пришлось еще раз все это переживать.
   Томми больше ничего не видел – он прокрался обратно в прихожую, причем вид у него был настолько взбудораженный и очумелый, что остальные мальчики собрались вокруг, допытываясь, что там происходит с Натом.
   Томми поведал им о случившемся театральным шепотом, и вид у них стал такой, как будто небо сейчас упадет на землю: от такого переворота привычного порядка вещей у них у всех дух захватило.
   – А меня он однажды заставил то же самое делать, – признался Эмиль, будто бы речь шла о некоем страшном преступлении.
   – И ты ударил? Любимого нашего папу Баэра? Вот только попробуй еще раз! – воскликнул Нед, в приступе праведного гнева схватив Эмиля за воротник.
   – Да это уже давно было. А теперь я не стал бы, хоть голову мне отрежь. – Эмиль мягко уложил Неда на спину, вместо того чтобы полезть на него с кулаками, что обязательно сделал бы в менее торжественном случае.
   – Да как ты мог? – изумился Деми.
   – Да я тогда совсем ополоумел, решил, что ничего страшного, может, мне даже понравится. Но когда я нанес дяде первый и очень крепкий удар, мне вдруг сразу вспомнилось все, что он для меня сделал, и больше я уже не смог. Никакими силами! Он мог положить меня на пол и топтать ногами, я и то бы не сопротивлялся, так ужасно мне было. – Эмиль звучно стукнул себя кулаком в грудь, показывая, как совестно ему за свои былые поступки.
   – Нат ревет белугой, и стыдно ему будьте-нате, так что давайте об этом ни слова, ладно? – предложил добряк Томми.
   – Разумеется, но все равно лгать ужасно. – Всем своим видом Деми показывал, что еще ужаснее, когда наказан оказывается не сам грешник, а его ненаглядный дядя Фриц.
   – Пошли-ка отсюда, чтобы Нат мог незаметно пройти наверх, если захочет, – предложил Франц и повел их в сарай, где принято было искать убежища в минуты душевных смут.
   Нат не пришел обедать, однако миссис Джо отнесла ему еды и ласково с ним поговорила, отчего ему сделалось легче, хотя он и не смог поднять на нее глаза. Но вот мальчики, игравшие на улице, услышали звуки скрипки и сказали себе: «Все с ним в порядке». Нату действительно полегчало, но спускаться вниз он стыдился; впрочем, когда он наконец открыл дверь, чтобы выскользнуть в лес, оказалось, что на ступенях сидит Дейзи, а в руках у нее ни куклы, ни рукоделья, только носовой платочек – она будто бы оплакивает своего пленного друга.
   – Я иду гулять, хочешь со мной? – спросил Нат, пытаясь делать вид, что ничего не произошло, и одновременно испытывая к ней огромную благодарность за молчаливое сострадание: ему-то казалось, что все считают его мерзавцем.
   – Конечно! – Дейзи побежала за шляпкой, гордясь, что один из старших мальчиков согласился взять ее в компанию.
   Остальные видели, как они уходят, однако никто не пошел следом: мальчики обладают куда большей деликатностью, чем принято считать, а сейчас они чутьем поняли, что в минуту позора не может быть спутника желаннее, чем милая маленькая Дейзи.
   Прогулка пошла Нату на пользу, домой он вернулся притихшим, но приободренным, а кроме того, весь был увешан венками из маргариток, которые сплела его спутница, пока он лежал на траве и рассказывал ей разные истории.
   Про утреннюю неприятность никто не сказал ни слова, но, возможно, именно благодаря этому эффект сохранился надолго. Нат старался изо всех сил и чувствовал неизменную поддержку – не только от искренних молитв, которые он возносил своему небесному Другу, но и в силу терпеливого участия друга земного, прикасаясь к руке которого он теперь всегда помнил, что ради него рука эта согласилась претерпеть боль.

Глава пятая
Пирожки

   – Ты чего, Дейзи?
   – Мальчики не взяли меня играть.
   – Почему?
   – Говорят – девочки в футбол не играют.
   – Еще как играют, я сама играла! – Миссис Баэр рассмеялась, вспоминая свои детские выходки.
   – Я умею играть в футбол. Мы с Деми раньше играли, и нам было очень весело, а теперь он меня не взял – сказал, другие мальчики будут над ним смеяться.
   Дейзи надулась, вспоминая жестокосердие брата.
   – Мне кажется, по большому счету он прав, лапушка. Вдвоем играть – это одно, но когда на поле дюжина мальчишек, всякое может случиться. Лучше придумай себе какое-нибудь другое развлечение.
   – Надоело мне самой развлекаться! – В голосе Дейзи звучала неподдельная скорбь.
   – Я бы с тобой поиграла, но сейчас у меня ни секундочки, нужно подготовиться к поездке в город. Ты тоже поедешь со мной повидать маму? Если хочешь, можешь с ней остаться.
   – Я с удовольствием поеду и повидаюсь с ней и с малюткой Джози, но потом, если можно, вернусь сюда. Деми без меня будет скучать, а мне тут очень нравится, тетушка.
   – А без Деми ты совсем не можешь жить, да? – Судя по лицу тети Джо, она прекрасно понимала, почему девочка так любит своего брата.
   – Конечно не могу, мы же близнецы, а значит, любим друг друга сильнее, чем всех остальных, – отвечала Дейзи, просветлев лицом: то, что у нее есть брат-близнец, она считала для себя высочайшей честью.
   – Так, чем бы тебя занять, пока у меня нет ни секундочки? – размышляла миссис Баэр, стремительно укладывая в шкаф стопки белья.
   – Не знаю, куклы и все такое мне страшно надоели. Вот если бы вы придумали для меня новую игру, тетя Джо, – сказала Дейзи, покачивая дверь туда-сюда.
   – Придумать придется что-то небывалое, а на это нужно время, сходи-ка пока посмотри, что Ася приготовила вам на обед, – предложила миссис Баэр, решив, что тем самым хоть ненадолго избавится от маленькой докуки.
   – Да, это я с удовольствием, если она сегодня не сердится. – И Дейзи медленно направилась в сторону кухни, где безраздельно царила их кухарка-негритянка Ася.
   Через пять минут Дейзи вернулась – личико ее было оживленно, в руке она держала кусочек теста, а носик был перемазан в муке.
   – Тетушка! Пожалуйста, можно, я пойду делать имбирное печенье и все такое? Ася совсем не сердитая и сказала, что разрешает, а это будет так замечательно, я вас очень прошу! – на одном дыхании выпалила Дейзи.
   – Самое то, конечно, ступай, делай что хочешь и обратно не спеши, – ответила миссис Баэр с немалым облегчением, потому что развлечь одну девочку порой сложнее, чем дюжину мальчиков.
   Дейзи убежала, а тетя Джо, продолжая свою работу, ломала голову над новой игрой. И тут ее вдруг посетила одна мысль, потому что она улыбнулась, захлопнула дверцы шкафа и торопливо вышла, приговаривая:
   – Сделаю, если это возможно!
   Что именно она имела в виду, в тот день никто так и не выяснил, однако у тети Джо очень ярко блестели глаза, когда она сообщила Дейзи, что придумала новую игру и все для нее купит; Дейзи страшно обрадовалась и всю дорогу до города засыпала тетю вопросами, однако ответы ни о чем ей не сказали. Дома ее оставили играть с новорожденной и радовать мамин взор, а тетя Джо тем временем отправилась по магазинам. Обратно она приехала в экипаже, по которому было распихано несколько покупок, и любопытство у Дейзи разыгралось так сильно, что она захотела сразу же вернуться в Пламфилд. Но тетя не спешила, надолго ушла к маме в комнату, сидела там на полу с малышкой на коленях, смешила миссис Брук рассказами о проделках мальчишек и прочими скучными глупостями.
   Дейзи никак не могла понять, когда тетя сообщила секрет маме, но мама, похоже, все знала, потому что, завязывая маленький капор и целуя розовое личико под ним, она произнесла:
   – Веди себя хорошо, доченька, и выучи эту замечательную новую игру, которую придумала тетя. Она очень интересная и полезная, тетя молодец, что решила с тобой поиграть, потому что сама она ее не очень любит.
   После последних слов обе дамы покатились от хохота, что озадачило Дейзи только сильнее. Они отъехали, в задней части кареты что-то погромыхивало.
   – Что это? – удивилась Дейзи, вслушиваясь.
   – Новая игра, – многозначительно сообщила миссис Джо.
   – А из чего она сделана? – воскликнула Дейзи.
   – Из железа, латуни, дерева, меди, сахара, соли, угля и еще сотни вещей.
   – Ну надо же! А какого она цвета?
   – Самых разных цветов.
   – А она большая?
   – Местами – да, а местами – нет.
   – А я ее раньше видела?
   – Похожие – да, но не такие красивые!
   – Ой, ну что же это такое? Поскорее бы узнать! А когда вы мне ее покажете? – Дейзи так и подпрыгивала от нетерпения.
   – Завтра утром после уроков.
   – А она и для мальчиков?
   – Нет, только для тебя и Бесс. Мальчики тоже захотят посмотреть и поучаствовать на одном этапе. Но разрешить им или нет – твой выбор.
   – Деми я разрешу, если он захочет.
   – Уверяю, что все захотят, особенно Тюфячок. – Глаза миссис Баэр ярко блеснули, и она погладила странный бугристый узелок, который держала на коленях.
   – Дайте и мне потрогать! – умоляла Дейзи.
   – Ни за что. Ты сразу догадаешься, и будет не так интересно.
   Дейзи застонала, а потом личико ее озарила улыбка, потому что сквозь дырочку в бумаге она увидела что-то блестящее.
   – Невозможно так долго ждать! А можно посмотреть сегодня?
   – Ну уж нет! Нужно все подготовить, столько всяких мелочей поставить на свои места. Я дала дяде Тедди слово, что ты ничего не увидишь, пока оно не будет готовенькое-преготовенькое.
   – Если про это даже дядя знает, это наверняка просто замечательная штука! – воскликнула Дейзи, хлопая в ладоши. Добрый, богатый и жизнерадостный дядюшка был для них своего рода крестной феей, щедрой на веселые сюрпризы, милые подарки и удивительные развлечения.
   – Да. Тедди ходил со мной его покупать, и мы здорово повеселились, выбирая в магазине отдельные части. Он хотел, чтобы все было самого лучшего качества и большого размера, так что в его руках мой скромный план превратился в целую затею. Когда он приедет, поцелуй его от всей души, потому что нет другого такого же доброго дядюшки, который покупает своим племянникам такой пи… Ах, да что же! Я едва не проговорилась! – Миссис Баэр прервалась на самом интересном месте и принялась рассматривать счета, как будто бы испугавшись, что если снова откроет рот, то обязательно выдаст свою тайну. Дейзи с покорным видом сложила ручки и сидела тихо, пытаясь догадаться, название какой игры начинается с «пи».
   Когда они добрались до дома, Дейзи проводила глазами каждый пакет, выгруженный из экипажа, и один из них, особенно большой и тяжелый, который Франц отнес прямиком наверх и спрятал в детской, вызвал у нее особое любопытство и восхищение. Днем в доме происходило что-то совершенно загадочное: Франц стучал молотком, Ася бегала вверх-вниз, тетя Джо летала по коридорам, подобно болотному огоньку, таскала в переднике какие-то загадочные вещи, а маленький Тед – его единственного из всех пустили в комнату, зная, что проболтаться он попросту не сумеет, – лепетал и смеялся, пытаясь объяснить, что там за «кьясивая игуська».
   Дейзи совсем потеряла голову, заразив своим волнением и мальчиков – они забросали матушку Баэр предложениями своей помощи, однако она решительно отказывала, цитируя их собственные слова:
   – Девочки не играют с мальчиками. Это для Дейзи, Бесс и для меня, а вы нам ни к чему.
   После этого юные джентльмены смиренно удалились и пригласили Дейзи поиграть с ними в шарики, лошадки, футбол – во что угодно, причем с такими нежданными вежливостью и теплотой, что она изумилась до самых глубин своей маленькой невинной души.
   Их внимание позволило ей дотерпеть до конца дня, пораньше лечь в постель, а утром выучить все уроки с таким усердием, что дядя Фриц посетовал, почему нельзя каждый день изобретать по новой игре. По классу пробежала волна возбуждения, когда в одиннадцать часов Дейзи отпустили: все знали, что сейчас для нее начнется новая загадочная игра.
   Когда она сбегала вниз, за ней следило множество глаз, причем Деми настолько отвлекся, что, когда Франц спросил у него, где находится пустыня Сахара, он угрюмо ответил: «В детской» – и все покатились от хохота.
   – Тетя Джо, я все уроки выучила и больше не могу ждать ни секундочки! – выкрикнула Дейзи, вбегая в комнату миссис Баэр.
   – Все готово, идем. – Подхватив Тедди под мышку, а рабочую корзинку – под другую, тетя Джо повела племянницу наверх.
   – Я ничего не вижу, – пожаловалась Дейзи, шагнув в детскую и оглядевшись.
   – А слышишь что-нибудь? – поинтересовалась тетя Джо, хватая Теда, направившегося в угол комнаты, за платьице.
   Дейзи слышала какое-то постукивание, а потом тихое бормотание – как будто запел чайник. Звуки доносились из-за занавески, натянутой перед большим эркером. Дейзи отдернула ее, радостно выдохнула: «Ох!» – и замерла, глядя – знаете на что?
   Вдоль эркера шла широкая скамья, по одну ее сторону стояли и висели разные горшочки-кастрюлечки, ковшички и котелки, на другой расположился небольшой сервиз, столовый и чайный, в центре – плита. Не латунная, от которой никакого проку, а настоящая, железная, достаточно большая, чтобы наготовить еды для целого семейства очень голодных кукол. И главное – в плите горел настоящий огонь, а из носика крошечного чайника шел настоящий пар, а крышка на крошечной грелке по-настоящему танцевала джигу, потому что внутри кипела вода. Одно из стекол в раме вынули и заменили листом фольги, в ней проделали отверстие для небольшой трубы, так что наружу плыл настоящий дым, да настолько естественно, что просто сердце радовалось. Рядом стоял ящик с поленьями и углем, над ними висели метла, швабра и совок; на низеньком столике, где Дейзи раньше играла, красовалась корзиночка для продуктов, а над стульчиком висели белый передник, нагрудник и замечательный поварской колпак. Сияло солнце, как будто тоже радуясь забаве, плита весело гудела, чайник исходил паром, новенькие кастрюльки блестели, хорошенькие чашечки и тарелочки стояли заманчивыми рядами, – словом, все на этой кухоньке имелось в такой прелестной полноте, о какой всякой девочке оставалось только мечтать.
   Выпалив радостное «ох!», Дейзи замерла, однако глаза ее перебегали с одной восхитительной вещицы на другую, блестя все ярче, и в конце концов остановились на довольном лице тети Джо, там они и оставались, пока счастливая девочка обнимала свою тетушку, благодарно лепеча:
   – Ах, какая замечательная игра! А мне правда можно готовить на этой милой плитке, устраивать ужины и обеды, подметать пол, разводить настоящий огонь? Как здорово! Как вы это придумали?
   – Я подумала об этом, когда тебе понравилось помогать Асе печь имбирное печенье, – сказала миссис Баэр, удерживая Дейзи, потому что казалось, что та вот-вот взлетит. – Я знала, что Ася рассердится, если ты будешь все время вертеться на кухне, да там и не так безопасно, как у этой печурки, вот я и подумала, не смогу ли найти для тебя маленькую плиту и научить тебя готовить, будет и весело, и полезно. Тогда я отправилась по игрушечным магазинам, но все большое стоило очень дорого, и я совсем уже было отчаялась, но тут встретила дядю Тедди. Узнав, в чем дело, он сказал, что хочет помочь, и настоял на том, чтобы купить самую большую игрушечную плиту из всех, какие нам попались. Я на него разворчалась, но он только рассмеялся и стал дразнить меня тем, как плохо я готовила, когда мы были молоды, а потом сказал, что я обязательно должна как следует научить и Бесс, и тебя, и накупил кучу всяких милых вещичек для моих «кулинарных занятий» – он так это назвал.
   – Я так рада, что вы его встретили! – произнесла Дейзи, едва миссис Джо отсмеялась, вспоминая, как замечательно она провела время с дядей Тедди.
   – Ты, главное, учись усердно, осваивай разные рецепты – он сказал, что будет теперь очень часто приезжать к чаю и ждет чего-нибудь исключительно вкусного.
   – Это самая милая и чудная кухонька на свете, и здесь будет просто замечательно. А научите меня пирогам, тортикам, макаронам и всему остальному? – воскликнула Дейзи, танцуя по комнате с новенькой сковородкой в одной руке и крошечной кочергой в другой.
   – Все в свое время. Будем играть в полезные игры, я стану тебе помогать, а ты назначаешься моей кухаркой, мое дело – говорить, что приготовить, и показывать как. Мало-помалу мы научимся готовить настоящую еду, а там ты начнешь понемногу стряпать для всей семьи. Называть я тебя буду Салли, а всем скажу, что ты – наша новая служанка, – добавила миссис Джо и взялась за работу. Тедди же сидел на полу, сосал палец и таращился на плиту, как на живое существо, вызывавшее у него неподдельный интерес.
   – Как здорово! А с чего начнем? – спросила Салли, причем личико у нее сияло таким счастьем и готовностью учиться, что тетя Джо подумала: быть бы всем молодым кухаркам такими симпатичными и услужливыми.
   – Прежде всего надень чистый колпак и передник. Я старомодна и люблю, чтобы кухарки были опрятными.
   Салли заправила кудряшки под круглый колпак и без всяких возражений надела передник, хотя обычно протестовала против нагрудников.
   – А теперь наведи порядок и перемой новые тарелки. Старый сервиз тоже нужно вымыть, потому что предыдущая моя служаночка оставляла его после праздников в совершенно безобразном состоянии.
   Тетя Джо произнесла это без всякой иронии, и все же Салли рассмеялась – она знала имя маленькой неряхи, после которой чашки остались липкими. А потом подвернула манжеты и, радостно вздохнув, захлопотала на своей кухоньке, то и дело ахая от восторга при виде «миленькой скалочки», «прелестного тазика для посуды» или «умнички-перечницы».
   – Салли, возьми корзинку и сходи на рынок, вот список продуктов к ужину, – распорядилась миссис Джо, выдавая девочке листок бумаги; посуда к этому времени уже сияла чистотой.
   – А где находится рынок? – поинтересовалась Дейзи, думая про себя, что новая игра с каждой минутой делается все интереснее.
   – Рынок – это Ася.
   Салли отправилась на кухню, вызвав по дороге новый приступ шушуканий в классе: проходя мимо двери в своем новом наряде, она прошептала Деми – причем личико ее так и светилось от восторга:
   – Это просто невероятно замечательная игра!
   Старой Асе забава понравилась не меньше, чем Дейзи, и она посмеялась от души, когда девочка влетела на кухню – колпак набекрень, крышка корзинки постукивает не хуже кастаньет, а вид у юной кухарки весьма встрепанный.
   – Миссис тетя Джо просит продуктов, нужно мне их выдать моментально, – с важным видом объявила Дейзи.
   – Давай поглядим, душечка: два фунта говядины, картофель, тыква, яблоки, хлеб, масло. Мясо еще не привезли, как привезут – пришлю. Остальное все есть.
   Ася выбрала картофелину, яблоко, кусок тыквы, шматочек масла и булочку и сложила в корзину, велев Салли следить за мальчишкой от мясника – тот порой балуется.
   – А он кто? – спросила Дейзи с надеждой, что это окажется Деми.
   – Увидишь, – только и сказала Ася, после чего Салли в прекрасном расположении духа отправилась назад, напевая стишок из прекрасной книжки Мэри Хауитт [15 - Мэри Хауитт (1799–1888) – английская поэтесса. Здесь приведена строфа из ее поэмы для детей «Мейбл и день летнего равноденствия».]:

     Ушла обратно Мейбл,
     С собой несла она
     Пирог, горшочек масла,
     Бутылочку вина.

   – Все, кроме яблока, пока сложи в шкаф, – распорядилась миссис Джо, когда кухарка вернулась домой.
   Под центральной полкой был сделан шкафчик, Дейзи открыла его и вновь ахнула от восторга. Одна половина представляла собой кладовку – там лежали дрова, уголь и растопка. В другой стояли крошечные баночки, коробочки и прочие приспособления, куда можно было насыпать муку, крупу, сахар, соль и другие долгосрочные припасы. Тут же дожидались банка с вареньем, жестянка с имбирными пряниками, флакончик из-под одеколона со смородиновым вином и небольшой пакет с чаем. Но прелестнее всех оказались два кукольных ведерка со свежим молоком, на поверхности которого уже скопились сливки, и тут же лежала лопаточка, чтобы их снять. Дейзи захлопала в ладоши и захотела снять сливки немедленно. Тетя Джо остановила ее:
   – Нет, сливки прибереги себе до ужина, ты же захочешь съесть их с яблочным пирогом.
   – А мне дадут яблочного пирога? – воскликнула Дейзи, не в силах поверить, что ее ждет такое счастье.
   – Да, при условии, что твоя духовка сумеет испечь пару славных пирожков, яблочный и клубничный, – сказала миссис Джо, которой, похоже, игра эта нравилась не меньше, чем Дейзи.
   – Ой, а что для этого нужно делать? – воскликнула Салли, которой не терпелось приступить.
   – Закрой в плите нижнюю заслонку, чтобы духовка нагрелась. Потом вымой руки, достань муку, сахар, соль, масло и корицу. Убедись, что доска для раскатки теста чистая, нарежь яблоко для начинки.
   Дейзи выполнила все почти без шума и почти ничего не рассыпав – весьма похвально для столь юной кухарки.
   – Вот только не знаю, как отмерять продукты для таких маленьких пирожков, придется на глазок, а ошибусь – начнем заново, – сказала миссис Джо, одновременно и озадаченная, и позабавленная этим затруднением. – Насыпь вон в ту кастрюлечку муки, добавь щепотку соли, а потом разотри масла – столько, сколько поместится на эту тарелочку. Помни: сперва нужно смешивать все сухое, потом уже добавлять жидкость. Иначе толком не перемешать.
   – Я знаю как, видела, как это делает Ася. А противни ведь тоже нужно смазать маслом? У Аси это первое дело, – сказала Дейзи, проворно замешивая тесто.
   – Совершенно верно! Похоже, у тебя дар готовить, ты быстро все схватываешь, – одобрительно произнесла тетя Джо. – Так, теперь плеснем холодной воды, чтобы смочить тесто, посыплем доску мукой, раскатаем тесто, да, именно так. Добавь несколько кусочков масла, раскатай еще раз. Жирным тесто делать не будем, побережем куколок от несварения.
   Дейзи на это рассмеялась и щедро добавила масла. Потом долго раскатывала тесто своей восхитительной скалочкой, а закончив, стала раскладывать его на противне. После этого нарезала яблоки, щедро сдобрила их сахаром и корицей и, не дыша, положила верхнюю корочку.
   – Мне всегда хотелось делать пирожки круглыми, а Ася никогда не разрешала. А теперь так здорово – я все сама! – радовалась Дейзи, обрезая ножичком лишнее тесто вокруг кукольной тарелки.
   У всех кухарок, даже самых опытных, случаются неудачи, и первая постигла и Салли: она так торопливо орудовала ножичком, что тарелка соскользнула, сделала сальто в воздухе – и несчастный пирожок шлепнулся на пол. Салли ахнула, миссис Джо рассмеялась, Тедди бросился ловить тарелку, и на несколько секунд в новой кухне поднялся страшный переполох.
   – Он не развалился и не лопнул, потому что я крепко защипала края, ничего ему не сделалось, так что я сейчас наколю в нем дырочки, и все будет готово, – сказала Салли, подбирая свое сокровище и возвращая ему нужную форму с детским пренебрежением к тому, что оно изрядно запылилось при падении.
   – У моей новой кухарки легкий нрав, как это здорово, – сказала миссис Джо. – Так, а теперь открой банку с клубничным вареньем, положи на второй пирог – он будет открытым, а сверху выложи полоски теста, как делает Ася.
   – Я в середине выложу букву «Д», а вокруг сделаю зигзаги, потом интересно будет есть, – вызвалась Салли, покрывая пирожок сложным узором, который наверняка озадачил бы настоящего пекаря. – А теперь сажаем в печку! – воскликнула она, аккуратно поместив на красную клубничную поляну последнюю кривую загогулину, и победоносно отправила пирожки в духовку.
   – Теперь наведи чистоту, у хорошей кухарки посуда никогда не лежит грязной и не пылится. А потом почисти картофель и тыкву.
   – Картофелина только одна, – хихикнула Салли.
   – Нарежь ее на четыре части, чтобы поместилось в чайничек, и залей холодной водой, пусть полежит до варки.
   – А тыкву тоже залить?
   – Ни в коем случае! Просто почисти, порежь и положи готовиться на пару над кастрюлькой. Так она не размякнет, хотя это и дольше.
   Тут у дверей кто-то зацарапался, Салли бросилась открывать – и появился Кит с закрытой корзинкой в пасти.
   – А вот и мальчик от мясника! – воскликнула Дейзи в восторге от этой выдумки; она забрала у песика корзинку, он же лизнул ее в губы и начал выпрашивать кусочек, явно возомнив, что нес свой собственный обед – ему часто приходилось так же носить его хозяину. Обманувшись в своих ожиданиях, он ушел в сильнейшем возмущении и лаял, спускаясь по лестнице, пытаясь унять обиду.
   В корзинке лежало два куска говядины (кукольные порции), печеная груша, пирожное, а сверху – листок бумаги, на котором Ася накорябала: «Мисси на ленч ежели сама не настряпает».
   – Не хочу я ее груш, и вообще! Я умею стряпать и приготовлю отменный обед, вот увидите! – возмущенно воскликнула Дейзи.
   – Может, они нам пригодятся, если вдруг гости нагрянут. Всегда полезно иметь что-то про запас, – заметила тетя Джо, которая усвоила этот урок на суровом опыте собственных хозяйственных передряг.
   – Кусять хотю! – объявил Тедди, решивший, что хватит уже возиться с готовкой, пора положить что-нибудь в рот. Мама дала ему свою корзинку с рукоделием, чтобы он в ней покопался, – в надежде, что так он продержится, пока обед не подоспеет, – и вернулась к плите.
   – Поставь овощи на огонь, накрой на стол, а потом разожги уголь – будем готовить мясо.
   Как приятно наблюдать, как картошка булькает в кастрюлечке, приглядывать за тыквой, доспевающей на пару, каждые пять минут распахивать дверцу духовки, чтобы проверить, как там пироги, и наконец, когда угли раскалятся докрасна, нанизать два куска мяса на вертел длиной в палец и гордо поворачивать их вилкой. Картошка сварилась первой, и неудивительно – вода в кастрюле просто била ключом. Клубень размяли крошечным пестиком, добавили побольше масла, но не соли (кухарка от возбуждения про нее забыла), выложили пюре горкой на красное блюдо, пригладили ножом, смоченным в молоке, и отправили в духовку покрываться корочкой.
   Салли так увлеклась всеми этими операциями, что вспомнила про пироги, только когда открыла дверцу, чтобы поставить в духовку пюре, – и тут прозвучал вопль отчаяния, ибо – увы! увы! – пирожки ее сгорели дочерна!
   – Пирожки! Милые мои пирожки! Я их испортила! – причитала бедная Салли, заламывая испачканные ручки и глядя на свой погибший труд. Открытый пирог выглядел особенно жалко, потому что завитки и зигзаги торчали из почерневшего варенья во все стороны, будто стены и трубы дома после пожара.
   – Ах ты ж господи, а я и забыла тебе напомнить, что их надо вынуть! Уж с меня станется! – виновато произнесла тетя Джо. – Не плачь, дружок, это моя вина, после обеда попробуем снова, – добавила она, потому что из глаза Салли выкатилась крупная слеза и зашипела, упав на остатки выпечки.
   Покатились бы и другие слезы, но тут мясо начало пригорать, и кухарка устремилась к нему, а там вскоре и позабыла про погибшие пирожки.
   – Поставь блюдо для мяса и тарелки на плиту подогреться, а тем временем разотри тыкву с маслом, солью и чуточкой перца, – командовала миссис Джо, надеясь от всей души, что остаток приготовлений обойдется без катастроф.
   «Умничка-перечница» слегка утешила Салли, и тыкву она подала в отменном виде. Накрыли к столу, за него, по три с каждой стороны, посадили шестерых кукол, на одном торце восседал Тедди, на другом – Салли. Вид получился весьма внушительный, поскольку одна кукла была в полном бальном облачении, другая – в ночной сорочке, соломенный пупс Джерри явился в красном теплом костюмчике, а безносая красотка Аннабелла в совсем небрежном туалете: только своей собственной лайковой коже. Тедди, как отец семейства, вел себя с величайшим достоинством: улыбался, ел все, что ему давали, и все считал отменно вкусным. Дейзи улыбалась своим гостям, точно усталая, заботливая и приветливая хозяйка, каких часто приходится видеть за такими вот столами, причем гостей своих она обслуживала с видом беспечно-удовлетворенным, а это встречается нечасто.
   Мясо оказалось настолько жестким, что маленький ножичек с ним не справился, пюре не подрумянилось, а тыква так и осталась кусками, но гости из вежливости не обращали внимания на эти пустяки, что касается хозяина и хозяйки, они уписывали яства с завидным аппетитом. Радость от поглощения снятых сливок смягчила удар, нанесенный сгоревшими пирогами, а Асино пирожное, вызвавшее поначалу такое презрение, оказалось отменным десертом.
   – Никогда в жизни я не ела такого замечательного ленча! Можно, я теперь каждый день буду готовить? – спросила Дейзи, доедая последние крошки.
   – Можешь готовить каждый день после уроков, но я бы хотела, чтобы ты ела то, что получится, за столом вместе со всеми, а на ленч – только кусочек пряника. Поскольку сегодня первый раз, я не против, дальше же будем соблюдать общие правила. Днем, если хочешь, можешь приготовить что-нибудь к чаю, – сказала миссис Джо, которой очень понравился званый обед, хотя саму ее к столу и не пригласили.
   – Можно, я тогда напеку блинчиков для Деми? Он их страшно любит, а их весело переворачивать и посыпать сахаром! – воскликнула Дейзи, заботливо вытирая желтое пятно со сломанного носика Анабеллы: Белла отказалась есть тыкву, хотя ее и заставляли, ведь та прекрасно помогает от «ливматизма», от какового она страдала, – что неудивительно, учитывая легкость ее наряда.
   – Если ты станешь угощать Деми, все остальные захотят тоже, а это задача нелегкая.
   – А можно, на этот раз Деми придет ко мне на чай один? А потом я и остальным стану печь, если они будут хорошо себя вести, – предложила Дейзи, которую внезапно озарило.
   – Отличная мысль, мой цветик! Твое угощение будет наградой хорошим мальчикам, а я-то знаю, что вкусненькое они любят едва ли не больше всего на свете. Если маленькие мужчины таковы же, как и большие, именно вкусная еда способна найти путь и к их сердцу, и к хорошему настроению, – добавила тетя Джо, бодро кивнув на дверь, в которой стоял папа Баэр и добродушно осматривал эту сцену.
   – Последний выпад был явно в мой адрес, моя остроумничка. Принимаю, ибо каждое слово – правда, вот только если бы я, сердце мое, женился на тебе только ради твоих кулинарных способностей, туго бы мне пришлось в последние годы, – произнес профессор и рассмеялся, подбрасывая в воздух Тедди, который отчаянно лепетал, пытаясь донести до папы, какой ему только что задали пир.
   Дейзи гордо показала дяде свою кухню и довольно смело пообещала испечь столько блинчиков, сколько он сможет съесть. Она как раз рассказывала, какое новое поощрение они с тетей придумали, когда в комнату ворвались мальчики во главе с Деми, принюхиваясь, как стая голодных псов, ибо уроки закончились, обед еще не подали, а запах говядины привел их прямо на место.
   Не было на земле второй такой гордой хозяйки, как Салли: она показывала свои сокровища и рассказывала мальчикам, что их ждет. Некоторые только фыркнули, усомнившись, что она может приготовить что-то съедобное, однако Тюфяк тут же поверил ей на слово. Нат и Деми ни на миг не усомнились в ее способностях, остальные же сказали: поживем – увидим. Кухонька, впрочем, восхитила всех, и они с большим интересом осмотрели плиту. Деми предложил тут же приобрести у нее котел – подойдет для паровой машины, которую он строит, а Нед объявил, что самая вместительная кастрюля как раз годится, чтобы растапливать свинец, из которого он отливает пули, топорики и прочие пустяки.
   Дейзи так перепугалась, что миссис Джо тут же на месте сформулировала и провозгласила правило, согласно которому мальчикам не разрешалось трогать или использовать драгоценную плиту, равно как и приближаться к ней без особого разрешения владелицы. В глазах джентльменов это только возвысило ценность плиты, тем более что нарушение правила каралось лишением права пробовать те яства, которые были обещаны всем, его соблюдающим.
   Тут прозвонил колокольчик, и все отправились обедать, причем прошел обед очень оживленно – каждый из мальчиков сообщал Дейзи список кушаний, которые он хотел бы заслужить и попробовать. Дейзи, обладавшая безграничной верой в свою плиту, обещала, что сделает, если только тетя Джо научит ее как. Это сильно встревожило миссис Джо, ибо некоторые блюда были ей явно не по силам – например, свадебный торт, леденцы на палочке и щи с селедкой и вишнями – их заявил в качестве своего любимого блюда мистер Баэр, ввергнув тем самым жену в отчаяние, поскольку освоить немецкую кухню ей так и не удалось.
   Дейзи хотела взяться за готовку сразу же после обеда, но позволили ей только вымыть посуду, наполнить чайник и отстирать передник, который выглядел так, будто пережил рождественскую пирушку. После этого ее отослали поиграть до пяти часов – дядя Фриц сказал, что избыточное усердие, пусть даже и за кухонной плитой, плохо сказывается на юных головах и телах, а тетя Джо в силу долгого опыта знала, как быстро надоедают новые игрушки, если пользоваться ими без удержу.
   Днем все были с Дейзи необычайно любезны. Томми пообещал ей первые плоды своего огорода, хотя пока там не выросло ничего, кроме сорняков; Нат был готов бесплатно снабжать ее дровами; Тюфяк просто благоговел перед ней; Нед взялся мастерить ледник для ее кухни, а Деми, с пунктуальностью, редкостной для столь юного существа, отвел ее в детскую, как только часы пробили пять. Садиться за стол еще было рано, но он так умолял, чтобы ему позволили помочь, что получил дозволение, которое редко дается гостям: он разводил огонь, бегал по мелким поручениям и с пристальным интересом наблюдал за приготовлением своего ужина. Миссис Джо взяла на себя руководство, она то приходила, то уходила, потому что одновременно развешивала в доме чистые занавески.
   – Попроси у Аси чашечку сметаны, тогда блинчики получатся пышными без всякой соды, я ее не люблю. – Таково было первое распоряжение.
   Деми помчался вниз и вернулся со сметаной, а также с кривой гримасой на физиономии, потому что попробовал сметану по дороге и нашел такой кислой, что испугался за свои блинчики. Миссис Джо, воспользовавшись возможностью, прочла прямо со стремянки небольшую лекцию о химических свойствах соды – Дейзи не слушала, а вот Деми слушал и все понял, что следовало из краткого, но емкого ответа:
   – Да, понял, сода делает кислое – сладким, а пузырьки придают пышность. Поглядим, Дейзи, как у тебя получится.
   – Насыпь в миску муки почти до края, добавь немного соли, – продолжала миссис Джо.
   – Ух ты, похоже, едва ли не всюду нужно добавлять соль, – пожаловалась Салли, которой надоело открывать коробочку для пилюль, в которой лежала соль.
   – Соль – как добрая шутка, цветик: ее полезно понемногу добавлять повсюду. – Дядя Фриц, проходивший мимо с молотком в руке, приостановился и вбил в стену пару гвоздиков – повесить на них сковородки.
   – Вас к ужину не пригласили, но я вас угощу блинчиком, – сказала Дейзи, приподнимая перепачканную мукой мордашку, чтобы отблагодарить его поцелуем.
   – Фриц, не мешай нашим кулинарным урокам, а то я заявлюсь читать мораль к тебе на урок латыни. Думаешь, тебе это понравится? – сказала миссис Джо, роняя ему на голову здоровенную ситцевую занавеску.
   – Еще как понравится, можешь попробовать, – благодушно произнес мистер Баэр и отправился дальше – напевать и вбивать гвозди по всему дому, точно гигантский дятел.
   – Добавь к сметане соды и, когда появятся «пузырьки», как выразился Деми, смешай с мукой и взбей изо всей силы. К тому времени разогрей сковородку, как следует смажь маслом – и поджаривай, пока я не вернусь. – И тетя Джо тоже исчезла.
   Как старательно трудилась маленькая ложка, как бойко взбивалось тесто – уж поверьте, оно стало пышнее некуда, а когда Дейзи вылила часть на сковородку, оно поднялось, точно по волшебству, и получился пухлый блинчик, при виде которого у Деми потекли слюнки. Да, первый пристал к сковородке и подгорел, потому что Дейзи забыла ее смазать, но после этой неудачи все шло хорошо, и на тарелке в итоге оказалось шесть замечательных блинчиков.
   – Знаешь, мне кленовый сироп нравится больше сахара, – сказал Деми, который сидел в кресле с тех пор, как по-новому и очень необычно накрыл на стол.
   – Сходи попроси его у Аси, – ответила Дейзи и отправилась в ванную комнату помыть руки.
   Детская осталась без присмотра, и тут произошло ужасное. Видите ли, Кит с утра ходил обиженный, ведь он доставил мясо в целости, а ему ничего не перепало. Нет, он был хорошим песиком, но у него, как и у всякого, имелись мелкие недостатки, так что ему не всегда удавалось устоять перед искушением. И вот он случайно забрел в детскую, учуял блинчики, увидел их на низком столике без всякого присмотра и, не задумываясь о последствиях, слопал все шесть в один присест. Рада сообщить, что блинчики были горячие и он так сильно обжегся, что даже тявкнул от удивления. Дейзи услышала, прибежала, увидела пустую тарелку, а также кончик рыжего хвоста, уползавший под кровать. Она, не сказав ни слова, ухватилась за хвост, вытащила негодника и принялась его трясти – так, что только уши болтались, – а потом оттащила его вниз в сарай, где он вынужден был провести одинокий вечер на ящике с углем.
   Ободренная сочувствием, которое проявил Деми, Дейзи растворила еще теста и нажарила дюжину блинчиков – они получились еще лучше прежних. Даже дядя Фриц, которому досталось два, попросил ей передать, что в жизни не пробовал таких вкусных, а все мальчики, сидевшие внизу за столом, завидовали Деми, который пировал наверху.
   Ужин удался на славу – крышка от чайничка свалилась на пол всего трижды, а молочник опрокинули только один раз, блинчики плавали в сиропе, а поджаренный хлеб восхитительно отдавал говядиной, потому что и то и другое кухарка насаживала на один и тот же вертел. Деми забыл о философии и старательно набивал рот, а Дейзи мечтала о роскошных банкетах. Куклы благожелательно на все взирали.
   – Ну как, дружочки, вам было хорошо? – спросила миссис Джо, входя с Тедди на плече.
   – Просто отлично. Я скоро еще приду, – с чувством произнес Деми.
   – Гляжу я на стол и побаиваюсь, что ты объелся.
   – Вовсе нет, я всего-то съел пятнадцать блинчиков, причем очень маленьких, – запротестовал Деми, которому сестренка то и дело подкладывала на тарелку.
   – Ничего ему не будет, они же очень вкусные, – добавила Дейзи с такой забавной смесью материнской заботы и хозяйской гордости, что тетя Джо смогла лишь улыбнуться и произнести:
   – Что ж, выходит, новая игра удалась?
   – Мне очень нравится, – подтвердил Деми, как будто кто-то ждал его одобрения.
   – Самая лучшая игра на свете! – воскликнула Дейзи, обнимая свой тазик для посуды – она как раз собиралась мыть чашки. – Всем бы такую замечательную плиточку, как моя, – добавила она, любовно оглядывая свое хозяйство.
   – Нужно дать этой игре какое-то название, – решил Деми, с серьезным видом очищая языком физиономию от сиропа.
   – Уже есть.
   – Какое? – нетерпеливо спросили оба.
   – Давайте назовем ее «Пирожки».
   И тетя Джо удалилась, очень гордая тем, что сумела поставить своим солнечным зайчикам очередную занятную ловушку.

Глава шестая
Подстрекатель

   – Прошу прощения, мадам, можно с вами поговорить? По очень важному поводу, – произнес Нат, просовывая голову в дверь комнаты миссис Баэр.
   За последние полчаса в дверь просунулась уже пятая голова, но миссис Баэр к этому привыкла, а потому подняла глаза и деловито спросила:
   – В чем дело, дружок?
   Нат вошел, тщательно прикрыл дверь и взволнованно выпалил:
   – Дан пришел.
   – Кто такой Дан?
   – Мальчик, с которым я был знаком, когда был уличным музыкантом. Он продавал газеты и был ко мне очень добр, и вот я на днях встретил его в городе, рассказал, как тут хорошо, вот он и пришел.
   – Милый, я бы сказала – довольно неожиданный визит.
   – Это не визит, он бы остался, если вы позволите, – наивно объяснил Нат.
   – Ну, не знаю… – начала было миссис Баэр, несколько опешив от такого прямолинейного предложения.
   – Ну, я подумал, что вы позволяете всем бедным мальчикам у вас селиться и со всеми обходитесь так же по-доброму, как и со мной, – произнес Нат, удивленный и встревоженный.
   – Так и есть, но прежде нужно узнать, кто они такие. Приходится выбирать, их слишком много. На всех места не хватит. Жаль, конечно.
   – Я сказал ему прийти, потому что подумал, что он вам понравится, но если места нет, пусть идет обратно, – скорбно объявил Нат.
   Миссис Баэр тронула убежденность паренька в ее гостеприимстве, ей не хватило духу его разочаровать и испортить его невинный замысел, а потому она сказала:
   – Расскажи мне про этого Дана.
   – Да я ничего не знаю, только что он сирота, бедный, а мне сделал много добра, вот и я тоже хотел ему сделать добро, если получится.
   – Превосходные причины, все как одна, вот только, Нат, в доме полно народу, даже не знаю, куда его поселить, – сказала миссис Баэр, уже почти готовая стать той самой спасительной гаванью, которой, видимо, и считал ее Нат.
   – Пусть спит в моей кровати, а я буду в сарае. Сейчас тепло, я не против, мы с папой где только не спали! – горячо произнес Нат.
   Что-то в его словах и выражении лица заставило миссис Джо положить руку ему на плечо и сказать самым своим доброжелательным тоном:
   – Приведи своего друга, Нат. Полагаю, мы найдем ему место, кроме твоей кроватки.
   Нат радостно выскочил из комнаты и скоро вернулся с довольно противным на вид парнишкой – тот стоял ссутулившись и озирался с видом отчасти дерзким, отчасти угрюмым – после первого же взгляда миссис Баэр сказала про себя: «Боюсь, дело плохо».
   – Это Дан, – сказал Нат, явно рассчитывая на теплое приветствие.
   – Нат сказал, что ты хотел бы пожить у нас, – приветливым тоном начала миссис Джо.
   – Да, – прозвучал хмурый ответ.
   – О тебе некому позаботиться?
   – Да.
   – Скажи: «Да, мадам», – прошептал Нат.
   – Еще чего, – пробормотал Дан.
   – Сколько тебе лет?
   – Типа четырнадцать.
   – На вид ты старше. А что ты умеешь делать?
   – Да чего угодно.
   – Если ты здесь останешься, придется делать то же, что и все: не только играть, но и учиться, и работать. Ты согласен на это?
   – Чего бы не попробовать.
   – Хорошо, тогда оставайся на несколько дней, посмотрим, как мы уживемся. Ступай, Нат, и займись им, пока не вернется мистер Баэр, там и порешим, – сказала миссис Джо, которой было неловко в обществе этого угрюмого юнца, неотрывно глядевшего на нее пристальным и подозрительным взглядом больших черных глаз, до неприятного недетских.
   – Пошли, Нат, – сказал он и двинулся к двери, все так же сутулясь.
   – Благодарю вас, мадам, – добавил Нат, выходя вслед за Даном. – Он ощутил, хотя и не до конца понял разницу между тем, как в этом доме приняли его и как – его невоспитанного приятеля.
   – Мальчики показывают в сарае цирковое представление. Хочешь пойти посмотреть? – предложил Нат, когда они спустились по широким ступеням на газон.
   – Большие мальчики? – уточнил Дан.
   – Нет, большие ушли на рыбалку.
   – Ну, тогда двинули, – согласился Дан.
   Нат отвел его в просторный сарай и представил своим приятелям – те развлекались на полупустом чердаке. На просторном полу выложили из сена большой круг, в центре стоял Деми с длинным хлыстом, а Томми скакал по «арене» верхом на долготерпеливом Тоби, изображая обезьянку.
   – По булавке с каждого, кто хочет смотреть представление, – заявил Тюфяк, стоявший рядом с тачкой, в которой размещался оркестр, – он состоял из расчески, на которой играл Нед, и игрушечного барабана, по которому неритмично молотил Роб.
   – Он со мной, плачу за обоих, – великодушно объявил Нат, втыкая две кривые булавки в сухой гриб, служивший кассой.
   Кивнув другим зрителям, они уселись на доски, а представление продолжилось. После номера с обезьянкой Нед продемонстрировал им свою незаурядную ловкость, прыгая через старый стул и по-матросски карабкаясь по веревочным лестницам. Потом Деми сплясал джигу, да с таким серьезным видом – просто загляденье. Ната вызвали бороться с Тюфяком, он быстро уложил своего пухлого приятеля на лопатки. После этого Томми вышел крутить сальто – он очень гордился этим своим достижением, в которое вложил немало сил и терпения, упражняясь в одиночестве до синяков на каждом суставе своего маленького тела. Трюк его вызвал шквал аплодисментов, и он собирался уже покинуть арену, раскрасневшись от гордости и прилива крови к голове, как вдруг из зрительских рядов прозвучало презрительное:
   – Хо! Ну и подумаешь!
   – А ну повтори-ка! – Томми весь ощетинился, точно сердитый индюк.
   – Драться хочешь? – не моргнув глазом, предложил Дан, слезая с бочки и деловито сжимая кулаки.
   – Нет, не хочу. – Дав этот честный ответ, Томми отступил на шаг, немало ошарашенный таким предложением.
   – Драться не разрешено! – хором выкрикнули остальные.
   – Ну вы и слабаки, – фыркнул Дан.
   – Послушай, если ты будешь плохо себя вести, тебя не оставят, – напомнил Нат, которого тоже задело оскорбление, брошенное его друзьям.
   – Пусть лучше попробует, как я, или лучше, – ехидно заметил Томми.
   – А вы подвиньтесь.
   Дан без всякой подготовки трижды прокрутил сальто и легко опустился на обе ноги.
   – У тебя так не получится, Том: ты головой ударяешься и падаешь на спину, – заметил Нат, радуясь успехам своего друга.
   Больше он ничего не успел сказать – зрители завороженно уставились еще на три сальто, только назад, а потом Дан прошелся на руках, опустив голову и задрав вверх ноги. Грянули аплодисменты, причем и Томми вопил от восторга, приветствуя ловкача-гимнаста, который успел выпрямиться и теперь взирал на них с видом безмятежного превосходства.
   – Как ты думаешь, я тоже могу научиться, чтобы без синяков? – смиренно спросил Том, потирая локти, которые все еще саднили после последней попытки.
   – А если научу, что ты мне за это дашь? – поинтересовался Дан.
   – Свой новый складной ножик. У него пять лезвий, только одно сломано.
   – Ну так давай.
   Томми вручил ему ножик, бросив тоскливый взгляд на гладкую рукоятку. Дан тщательно осмотрел ножик, положил в карман и, направляясь к выходу, подмигнул:
   – Крутись, пока не получится, – всех-то делов.
   Разгневанный вопль Томми потонул в возмущенных криках, которые не смолкали, пока Дан, оказавшийся в явном меньшинстве, не предложил сыграть в «ножички»: пусть сокровище достанется победителю. Томми согласился, игроков тут же окружили возбужденные лица, и на всех отразилось удовлетворение, когда Томми выиграл и для надежности засунул ножик в самый глубокий карман.
   – Пойдем, покажу, что у нас тут есть, – предложил Нат, понимавший, что с другом нужно серьезно поговорить с глазу на глаз.
   Никто не знает, что между ними произошло, но, когда они вернулись, Дан вел себя куда почтительнее, хотя речь его осталась грубой, а поведение – невоспитанным; да и чего ждать от бедолаги, который всю свою короткую жизнь мыкался по свету и некому было его поучить?
   Мальчики пришли к выводу, что Дан им не нравится, поэтому бросили его на Ната, которому новые обязанности быстро сделались в тягость и отказаться от них не позволяло лишь добросердечие.
   При этом Томми ощущал, что, несмотря на недоразумение с ножичком, у них с Даном много общего, и его так и тянуло вернуться к разговору про сальто. Возможность не заставила себя долго ждать: увидев, как Томми им восхищается, Дан смягчился и к концу первой недели уже неплохо ладил с непоседой Томом.
   Услышав историю Дана и увидев его самого, мистер Баэр покачал головой, но произнес, не повышая голоса:
   – Этот эксперимент может дорого нам обойтись, и все же попробуем.
   Если Дан и испытывал какую-то признательность к своим благодетелям, виду он не показывал и все, что ему предлагали, брал, не благодаря. Он был невежествен, но, когда хотел, схватывал знания на лету, наблюдал за всем происходившим острым взглядом, был резок на язык, неотесан, а нравом – то несдержан, то угрюм. Играл он всегда с полной самоотдачей и почти во всех играх был очень силен. Со взрослыми был молчалив и хмур, но с мальчиками порой становился весьма общительным. Нравился он немногим, однако столь же немногие могли удержаться от того, чтобы не восхищаться его отвагой и силой, ибо страха он не ведал и однажды сбил с ног высокого Франца, причем с легкостью, – после этого остальные предпочитали держаться на почтительном расстоянии от его кулаков. Мистер Баэр молча наблюдал за ним и по мере сил пытался укротить «дикаря», как его прозвали, однако наедине с женой почтенный хозяин дома качал головой и здраво оценивал ситуацию:
   – Надеюсь, что эксперимент окончится хорошо, и все же я побаиваюсь, что он обойдется нам слишком дорого.
   Миссис Баэр теряла терпение по двадцать раз на дню, однако не сдавалась и постоянно подчеркивала, что у мальчика ведь есть и хорошие черты: к животным он проявлял больше доброты, чем к людям, и любил бродить по лесу, а самое главное – его всей душой полюбил малыш Тед. В чем тут секрет, не понимал никто, однако Малыш с первой же минуты потянулся к Дану, ворковал, когда его видел, и предпочитал его крепкую спину всем остальным, а еще сам надумал называть его «мой Данни». Тедди был единственным существом, к которому Дан выказывал приязнь, да и то делал это только тогда, когда считал, что никто его не видит; впрочем, материнский глаз зорок, а материнское сердце инстинктивно исполняется симпатии к тому, кто расположен к ее детям. Соответственно, миссис Джо быстро распознала и разумом, и сердцем, что под грубой оболочкой Дана таится мягкое нутро, и решила, что со временем сможет до него достучаться.
   Однако произошло непредвиденное и очень тревожное событие, оно перевернуло все планы и привело к изгнанию Дана из Пламфилда.
   Томми, Нат и Деми поначалу опекали Дана, остальные же относились к нему с откровенным пренебрежением; впрочем, скоро каждый ощутил, что его что-то восхищает в этом плохом мальчике, а потому вместо того, чтобы смотреть на него сверху вниз, они стали смотреть снизу вверх, каждый по иной причине. Томми восхищался его ловкостью и отвагой, Нат был признателен ему за прежнюю доброту, а Деми видел в нем своего рода живую увлекательную книгу, потому что Дан, когда хотел, очень интересно рассказывал про свои приключения. Дану нравилось, что у него теперь целых три обожателя, а потому он изо всех сил старался вести себя благонравно, в чем и состоял секрет его успеха.
   Баэры удивлялись, надеясь, что другие мальчики хорошо влияют на Дана, однако не без тревоги ожидали развития событий – ведь все могло кончиться весьма плачевно.
   Дан чувствовал, что ему не вполне доверяют, а потому никогда не показывал Баэрам свои лучшие стороны, скорее ему доставляло нездоровое удовольствие испытывать их терпение и по мере сил сокрушать их надежды.
   Мистер Баэр не одобрял рукоприкладства и считал, что нет ничего мужественного или храброго в том, чтобы двое парней тузили друг друга на забаву прочим. Все иные суровые игры и упражнения в школе поощрялись, скулить, если тебя случайно ударили или уронили, было не принято, а вот разбивать в кровь носы или ставить синяки под глазом ради удовольствия было запрещено – это считалось глупым и жестоким.
   Дан только насмехался над этим правилом и так увлекательно рассказывал о собственной доблести и о своих многочисленных поединках, что некоторым мальчикам сильно захотелось устроить настоящую серьезную «потасовку».
   – Покажу, ежели никому не скажете, – посулил Дан.
   И вот, собрав полдюжины мальчиков за сараем, он преподал им урок бокса, после которого у большинства пыл приутих. Эмиль, впрочем, не мог стерпеть поражение от мальчика моложе себя возрастом: Эмилю шел пятнадцатый год, и он отличался отвагой, а потому вызвал Дана на бой. Дан тут же согласился, остальные с интересом наблюдали.
   Никто так и не дознался, какая такая птичка доложила о поединке в генеральный штаб, но в самый разгар битвы – Дан и Эмиль сражались, точно пара юных бульдогов, а остальные с яростным возбуждением на лицах их подначивали – на ринге появился мистер Баэр, сильной рукой развел соперников и произнес – причем таким тоном, какого они раньше почти никогда не слышали:
   – Этого, юноши, я допустить не могу! Прекратите немедленно, и чтобы больше я такого не видел. У меня тут школа для мальчиков, а не для диких животных. Посмотрите друг на друга и устыдитесь.
   – Пустите меня, я его еще раз завалю! – завопил Дан, продолжая размахивать кулаками, хотя его крепко держали за воротник.
   – Давай-давай, я тебе еще покажу! – выкрикнул Эмиль, которого уже пять раз сбили с ног, однако он пока не понял, что проиграл.
   – Они, дядя Фриц, решили стать этими, гладкими-аторами, или как там их у римлян называли, – доложил Деми. Новое развлечение так ему нравилось, что глаза едва не вылезали из орбит.
   – Римляне были жестокими невеждами, но мы ведь с тех пор кое-чему научились, как мне представляется, и я не позволю превращать мой сарай в Колизей. Кто предложил эту забаву? – осведомился мистер Баэр.
   – Дан, – ответили несколько голосов.
   – Ты разве не знаешь, что такое здесь запрещено?
   – Знаю, – хмуро пробурчал Дан.
   – Почему же нарушаешь правила?
   – Они придуманы для слюнтяев, которые не умеют драться.
   – И что, по-твоему, Эмиль – слюнтяй? А на мой взгляд, непохоже.
   С этими словами мистер Баэр придвинул их друг к другу. У Дана под глазом красовался синяк, курточка была изодрана, у Эмиля же все лицо было в крови – ему рассекли губу и разбили нос, а на лбу набухла багровая шишка. Впрочем, несмотря на раны, он свирепо взирал на соперника и явно намеревался продолжить бой.
   – Поучить – будет отменно драться, – оценил Дан, не удержавшись от похвалы сопернику, который заставил его выложиться до последнего.
   – Боксу и фехтованию он в свое время обучится, а до тех пор, полагаю, может обойтись и без рукоприкладства. Ступайте умойтесь, и запомни, Дан: еще одно нарушение – и мы тебя отсюда выставим. У нас была договоренность, хочешь, чтобы мы ее исполняли, – исполняй тоже.
   Соперники удалились, а мистер Баэр, обменявшись еще несколькими словами со зрителями, отправился следом – врачевать раны юных гладиаторов. Эмиль после этого слег, а Дан целую неделю представлял собой не самое приятное зрелище.
   Однако безобразник и не думал подчиняться правилам и вскоре нарушил их снова.
   Днем в субботу, когда часть мальчиков отправились играть, Томми предложил:
   – Сходим к реке, вырежем новые удилища.
   – Возьмем Тоби, чтобы назад привезти, кто-нибудь на нем верхом и вернется, – добавил Тюфяк, сильно не любивший ходить пешком.
   – Ты, понятное дело. Ладно, лентяй, пошевеливайся, – сказал Дан.
   Они отправились к реке, вырезали удилища и уже собирались возвращаться, но тут Деми некстати сказал Томми – тот сидел верхом на Тоби с длинной палкой в руке:
   – Ты прямо вылитый тореадор перед боем быков, только не хватает красной тряпки и нарядного костюма.
   – А посмотреть бы бой быков! Вон, старушка Зорька пасется на лугу, поезжай к ней, Томми, и прогони, – предложил Дан, всегда готовый на озорство.
   – Нет, нельзя, – начал было Деми, уже научившийся не доверять благоразумию Дана.
   – А чего нельзя-то, размазня? – осведомился Дан.
   – Я думаю, дяде Фрицу это не понравится.
   – Он что, когда-то говорил, что нельзя устраивать бои быков?
   – Ну, пожалуй, не говорил, – вынужден был признать Деми.
   – Тогда придержи язык. Давай, Том, вперед, а вот тебе красная тряпка, помашешь перед этой старушенцией. Надеюсь, ее это сдвинет с места.
   Дан перепрыгнул через изгородь, пылая азартом новой игры, а остальные двинулись следом, прямо как стадо баранов, даже Деми, оставшийся сидеть на воротах, следил за ними с интересом.
   Бедняжка Зорька была не в лучшем настроении – у нее недавно отобрали теленка, и она сильно по нему тосковала. В данный момент всех людей она считала своими врагами (не могу поставить ей это в вину), и когда к ней, гарцуя, подскакал тореадор с красным платком на кончике длинного копья, она вскинула голову и совершенно к месту произнесла: «Му-у-у!» Томми отважно мчался ей навстречу, а Тоби, признав старинную приятельницу, совершенно не возражал, но когда копье с хлопком опустилось Зорьке на спину, и корова, и ослик пришли в ужас и негодование. Тоби с возмущенным криком взвился на дыбы, а Зорька грозно опустила рога.
   – Давай еще раз, Том! Ух как она взъярилась, самое то! – выкрикнул Дан, заходя сзади с еще одним удилищем, Джек и Нед последовали его примеру.
   Оказавшись в осаде и возмутившись подобному неуважению, Зорька затрусила по полю, причем ее растерянность и испуг нарастали с каждой минутой, ибо, куда ни погляди, перед ней были страшные мальчишки, они улюлюкали и размахивали незнакомыми и очень неприятными кнутовищами. Им-то было весело, а вот ей отнюдь, и в конце концов она потеряла терпение и предприняла совершенно неожиданный маневр: развернулась и ринулась на своего старинного знакомца Тоби, разъярившего ее своим поведением. Бедный неуклюжий Тоби отпрянул с такой поспешностью, что оступился на камушке, после чего конь, тореадор и все их снаряжение полетели на землю неопрятной кучей, а ошалевшая Зорька всем на удивление прыгнула через изгородь и диким галопом помчалась по дороге, мгновенно скрывшись из глаз.
   – Лови, хватай, вперед! Бежим! – завопил Дан, со всех ног устремляясь в погоню, ибо Зорька была любимой олдернейской коровой мистера Баэра [16 - Олдернейские коровы были названы по английскому острову Олдерней, где эта порода была выведена. Они крупные, крепкие и очень миролюбивые. К сожалению, в 1940-е годы порода вымерла.], и Дан прекрасно понимал, что, если с ней что-то случится, ему крепко попадет. Сколько было беготни, догонялок, воплей и пыхтения, пока Зорьку наконец не поймали! Удилища пришлось бросить, Тоби едва с ног не сбился по ходу погони, а мальчики раскраснелись, запыхались и перепугались. Наконец беднягу Зорьку обнаружили в цветнике, куда она спряталась, утомившись от длинной скачки. Взяв веревку вместо повода, Дан повел ее домой, а за ним шагали на диво присмиревшие юные джентльмены, ибо корова была в прискорбном виде: прыгая, она повредила плечо и теперь хромала, глаза ее дико блуждали, а всегда лоснящиеся бока покрылись мокрой грязью.
   – Ух и всыплют тебе теперь, Дан, – посулил Томми, который вел измотанного ослика рядом с загнанной коровой.
   – Тебе тоже, ты ж помогал.
   – Все помогали, кроме Деми, – уточнил Джек.
   – Будет нам головомойка, – посулил Нед.
   – Говорил я вам: не надо! – воскликнул Деми, крайне удрученный состоянием несчастной Зорьки.
   – Старик Баэр меня теперь наверняка выгонит. Ну и ладно, – пробормотал Дан, хотя вид у него был сильно встревоженный.
   – Мы за тебя попросим, все сразу, – пообещал Деми, и все его поддержали, за исключением Тюфяка, который надеялся, что вся тяжесть наказания падет на одну виновную голову.
   Дан лишь произнес:
   – Да мне-то что.
   Впрочем, этого обещания он не забыл, хотя и взялся снова сбивать мальчишек с пути при следующей же возможности.
   Увидев несчастную животину и выслушав рассказ о происшествии, мистер Баэр не сказал почти ничего – видимо, из страха, что в первый момент наговорит лишнего. Зорьку отвели в ее стойло, а мальчиков до ужина отправили по комнатам. Краткая пауза дала им возможность обдумать случившееся, погадать, каково будет наказание, и представить себе, куда теперь отправят Дана. Он насвистывал у себя в комнате, чтобы кто не подумал, будто ему не все равно, однако, пока он дожидался решения своей судьбы, желание остаться делалось сильнее, ибо он все отчетливее вспоминал уют и добро, которые изведал здесь, а также тяготы и неприкаянность, которые познал в других местах. Он знал, что ему пытаются помочь, и в глубине души испытывал признательность, вот только тяжелая жизнь сделала его жестоким и суровым, подозрительным и необузданным. Он терпеть не мог никаких ограничений, вырывался из них, словно дикий зверек, хотя и знал, что их накладывают ради его же блага, и смутно ощущал, что они ему на пользу. Он уже порешил, что его опять отправят скитаться, бродить по городу, как он бродил почти всю свою жизнь; эта перспектива заставляла его хмурить черные брови и оглядывать уютную комнатку с тоской, которая тронула бы и куда более черствое сердце, чем у мистера Баэра, будь он тому свидетелем. Однако это выражение исчезло без следа, когда добрый профессор вошел в комнату и с обычной своей серьезностью произнес:
   – Я все выслушал, Дан, и хотя ты вновь нарушил правила, я готов дать тебе еще одну попытку, ибо этого хочет матушка Баэр.
   Дан густо покраснел, узнав о внезапном избавлении, но ограничился тем, что произнес, как обычно, хмуро:
   – Не знал я, что есть правило против боя быков.
   – Я никак не мог предположить, что бой быков затеют в Пламфилде, а потому не придумал такого правила, – ответил мистер Баэр, у которого эта отговорка вызвала невольную улыбку. После этого он добавил хмуро: – Однако одно из первых и самых главных наших правил состоит в том, чтобы по-доброму относиться ко всем бессловесным тварям. Я хочу, чтобы в этом доме счастливы были все, чтобы братья наши меньшие чувствовали любовь и доверие и служили нам, мы же будем испытывать к ним любовь и доверие и служить им верой и правдой. Я часто отмечал, что к животным ты относишься лучше, чем другие мальчики, миссис Баэр очень нравится эта твоя черта, ибо, по ее мнению, она говорит о доброте душевной. Но ты нас разочаровал, мы очень расстроены, потому что надеялись, что ты станешь одним из нас. Будем пытаться снова?
   Дан смотрел в пол и нервно тискал в пальцах брусок дерева, который обстругивал, когда вошел мистер Баэр, но, услышав, каким доброжелательным тоном был задан этот вопрос, он стремительно поднял глаза и произнес с невиданной доселе почтительностью:
   – Да, пожалуйста.
   – Прекрасно, тогда тема закрыта, вот только на прогулку ты завтра не пойдешь, как и все остальные мальчики, а кроме того, будешь ухаживать за Зорькой, пока она не оправится.
   – Буду.
   – Ступай ужинать и старайся изо всех сил, сын мой, больше ради себя, чем ради нас.
   После этого мистер Баэр обменялся с Даном рукопожатием, и мальчик отправился вниз: доброта укротила его куда надежнее хорошей взбучки, которую настойчиво рекомендовала Ася.
   День-другой Дан очень старался, однако с непривычки скоро устал и вернулся к прежним проказам. В один из дней мистеру Баэру пришлось уехать по делам, поэтому уроки отменили. Мальчики были довольны, резвились до самого вечера, а потом почти все упали в постели и уснули как сурки. У Дана же созрел очередной план, который он раскрыл, когда они с Натом остались вдвоем.
   – Гляди! – объявил он, вытаскивая из-под кровати бутылку, сигару и колоду карт. – Я решил поразвлечься, как когда-то с приятелями в городе. У меня есть пиво – от старика со станции, есть и сигара. Можешь за них заплатить, или Томми заплатит – у него денег прорва, а у меня ни цента. Я его тоже приглашаю, хотя лучше сходи ты – тебя-то они не тронут.
   – Взрослым это не понравится… – начал было Нат.
   – А они не узнают. Папаша Баэр в отъезде, а миссис Баэр занята Тедом, у него круп или что-то в таком духе, она от него не отходит. Мы долго сидеть не будем и шуметь тоже, кому от этого плохо?
   – Ася заметит, если мы долго не будем гасить лампу, она всегда замечает.
   – А вот и не заметит, я разжился фонарем со шторкой. Он светит неярко, а если услышим шаги, мы его прикроем, – сказал Дан.
   Эта идея Нату понравилась – она добавляла романтики всей затее. Он пошел было звать Томми, но тут же просунул голову обратно в дверь.
   – А Деми тоже позвать?
   – Нет, его я не хочу. Наш Дьякон будет закатывать глаза и читать проповеди, если ему сказать, что мы затеяли. Он наверняка уже дрыхнет, так что ты просто подмигни Тому и двигай назад.
   Нат послушался и через минуту вернулся с полуодетым Томми – встрепанным и очень сонным, но, как всегда, готовым поразвлечься.
   – Тихо вы тут, я вас сейчас научу первостатейной карточной игре, «покер» называется, – сказал Дан, когда трое гуляк собрались вокруг стола, на котором стояла бутылка, лежали сигара и карты. – Сперва надо выпить, потом «попыхтеть», а после сыграем. Так взрослые мужчины делают, это очень здорово.
   Кружка с пивом пошла по кругу, все трое громко причмокивали, хотя ни Нату, ни Томми горький напиток не понравился. Сигара оказалась еще хуже, однако признаться в этом они не решились, а потому каждый затягивался до головокружения или кашля – и, «попыхтев», передавал сигару соседу. Дан был доволен – ему это напомнило старые времена, когда ему время от времени удавалось прибиться к местному отребью. Он пил, курил и старался подражать развязностью своим былым приятелям; и вот, войдя в роль, он начал тихонько сквернословить, чтобы никто не услышал.
   – Не смей говорить «черт!». Это плохо! – воскликнул Томми, до того пытавшийся не отставать.
   – Да ладно! Не поучай меня, лучше играй; если не ругаться, не так весело.
   – Лучше сказать: «Разгрызи меня крот», – заметил Томми, сам придумавший это забавное восклицание и очень им гордившийся.
   – Или «Дьявол» – красивее звучит, – добавил Нат, на которого взрослые замашки Дана произвели сильное впечатление.
   Дан фыркнул в ответ на эту «дребедень» и принялся объяснять правила игры, приправляя свою речь отъявленными ругательствами. Но вот беда: Томми хотел спать, а у Ната от пива и дыма разболелась голова, так что соображали они туго, игра шла вяло. В комнате было темно – фонарь едва светил; нельзя было ни громко смеяться, ни ходить, потому что в каморке по соседству спал Сайлас; словом, забава вышла невеселая. А потом Дан вдруг замер и испуганно выкрикнул:
   – Кто тут?
   И в тот же миг закрыл шторку фонаря. В темноте прозвучал дрожащий голос:
   – Я Томми потерял.
   А потом стремительно зашлепали босые ноги – шаги удалялись в сторону двери, которая вела из флигеля в основное здание.
   – Деми! Сейчас кого-нибудь позовет! Давай в кровать, Том, и ни гу-гу! – крикнул Дан, сметая со стола все приметы гулянки и срывая с себя одежду, Нат последовал его примеру.
   Томми влетел к себе в комнату и нырнул в кровать, где лежал, хохоча, пока что-то не обожгло ему руку: он обнаружил, что так и сжимает окурок «разгульной» сигары – именно он ее и курил, когда их прервали.
   Сигара почти догорела, и Томми собирался аккуратно ее затушить, но тут послышался голос Нянюшки. Побоявшись прятать сигару в постели – вдруг выдаст, – Томми бросил ее под кровать, потыкав перед тем, чтобы, как он надеялся, загасить окончательно.
   Вошли Нянюшка с Деми и очень удивились, увидев румяное личико Томми, мирно покоившееся на подушке.
   – Его только что не было: я проснулся и нигде не мог его найти, – стоял на своем Деми, кинувшись к другу.
   – Ты какую еще шалость задумал, плохой мальчик? – поинтересовалась Нянюшка, добродушно тряхнув спящего.
   В ответ он открыл глаза и кротко пояснил:
   – Да я просто сбегал к Нату по одному делу. Уходите, не мешайте, ужасно спать хочется.
   Нянюшка подоткнула Деми одеяло и отправилась в соседнюю комнату, где обнаружилось, что оба мальчика мирно посапывают. «Просто мелкая шалость», – подумала она, а поскольку ничего дурного не произошло, она решила не докладывать миссис Баэр – та была занята маленьким Тедди и очень волновалась.
   Томми очень хотел спать, он буркнул, чтобы Деми не лез в чужие дела и не задавал вопросов, и через десять минут уже храпел, причем ему бы и в самом страшном сне не приснилось, что происходит у него под кроватью. Сигара не потухла и тлела на соломенной циновке, пока та не вспыхнула; голодные язычки пламени поползли вверх, добрались до покрывала, потом до простыней, а потом и до самой кровати. Томми, выпив пива, спал очень крепко, а Деми оглушило дымом, так что очнулись они, только когда их уже лизал огонь – оба могли запросто сгореть заживо.
   Франц засиделся за книгами и, выходя из класса, почуял запах гари; он бросился наверх и увидел дымовой столб, выползавший из левого флигеля. Он не стал тратить время и звать на помощь, сам вбежал в комнату, стащил мальчиков с охваченных огнем кроватей и вылил в пламя всю воду, какую нашел. Пламя присмирело, но не угасло, а мальчики проснулись, покатились кубарем в холодный коридор и тут же заревели во весь голос. Мгновенно примчалась миссис Баэр, а через миг и Сайлас выскочил из своей комнаты с криком: «Пожар!», да таким, что перебудил весь дом. В коридоре сгрудилась стайка белых гоблинов с перепуганными личиками, в первый момент все онемели от ужаса.
   Но миссис Баэр быстро собралась с мыслями, велела Нянюшке заняться ожогами, а Франца и Сайласа отправила вниз за мокрыми простынями – их она бросила на постели, на ковер, на занавески, которые тоже уже занялись, грозя перекинуть пламя на стены.
   Почти все мальчики стояли и очумело таращились, только Дан и Эмиль проявили храбрость – таскали воду из умывальной, помогали сдергивать тлевшие занавески.
   Беда скоро миновала, миссис Баэр приказала всем ложиться спать, Сайласа оставила следить, чтобы пожар не вспыхнул снова, а сама вместе с Францем отправилась к несчастным погорельцам. Деми отделался одним ожогом и сильным испугом, а у Томми обгорели волосы и была сильно опалена рука – он так и корчился от боли. Деми скоро привели в порядок, и Франц забрал его к себе в постель: добрый юноша успокоил Деми и ласково, почти по-женски, убаюкал. Нянюшка всю ночь просидела с бедным Томми, пытаясь облегчить его страдания, а миссис Баэр металась от Тедди к нему с маслом и бинтами, камфорой и вытяжкой морского лука, время от времени бормоча себе под нос, будто бы мысль эта ее сильно забавляла:
   – Вот, знала ведь я, что Томми рано или поздно подожжет дом, – и он его поджег!
   Когда на следующее утро мистер Баэр вернулся домой, он застал премилую картину. Томми в постели, Тедди сопит, как дельфин-косатка, миссис Джо едва держится на ногах, а все мальчики возбуждены так, что говорят разом, – они едва ли не силой потащили его обозревать урон. Под его спокойным руководством порядок скоро восстановился: каждый почувствовал, что ему и дюжина возгораний нипочем, каждый с отменным рвением выполнял все задания мистера Баэра.
   Утренние занятия отменили, но к середине дня комнату привели в порядок, пострадавших подлечили – появилось время, чтобы спокойно выслушать и рассудить юных преступников. Нат и Томми сознались в своей причастности, они искренне сожалели, что навлекли опасность на милый старый дом и его обитателей. Дан же напустил на себя привычное безразличие и твердил, что ничего такого особенного не случилось.
   А надо сказать, что если мистер Баэр чего и не мог терпеть, так это пьянства, азартных игр и сквернословия; он сам бросил курить, чтобы не искушать мальчиков, поэтому его очень огорчило и раздосадовало, что паренек, к которому здесь относились с такой терпимостью, воспользовался его отсутствием и склонил других к этим запретным порокам, да еще и внушил его невинным воспитанникам, что предаваться им – значит быть настоящим мужчиной. Мистер Баэр произнес длинную прочувствованную речь перед всеми мальчиками и в завершение сказал со смесью твердости и сожаления:
   – Мне представляется, что Томми достаточно наказан и что шрам на руке долго еще будет ему напоминать, что таких вещей следует сторониться. Нат достаточно напуган, он искренне раскаивается и старается меня слушаться. Но тебя, Дан, извиняли уже не раз, и это не помогло. Я не могу позволить, чтобы твой дурной пример испортил моих мальчиков, не могу тратить время на разговоры с глухим, так что попрощайся с друзьями и скажи Нянюшке, чтобы сложила твои вещи в черный саквояж.
   – Ах! А куда вы его отправляете, сэр? – воскликнул Нат.
   – В приятное место в деревне, куда мне уже случалось отправлять тех, кто здесь не прижился. Мистер Пейдж – человек добрый, Дану у него будет хорошо, если он станет стараться.
   – А он когда-нибудь вернется? – спросил Деми.
   – Это только от него зависит, я надеюсь, что да.
   После этих слов мистер Баэр вышел из комнаты, чтобы написать письмо мистеру Пейджу, а мальчики окружили Дана, как это делают, если товарищу предстоит отбыть в долгое и опасное путешествие в неведомые страны.
   – Знать бы, понравится ли тебе там, – начал Джек.
   – Не понравится – сбегу, – равнодушно ответил Дан.
   – И куда отправишься? – спросил Нат.
   – В море уйду или уеду на Запад, посмотреть на Калифорнию, – ответил Дан с бесшабашным видом, от которого у младших аж занялся дух.
   – Не надо! Поживи у мистера Пейджа, а потом возвращайся к нам. Пожалуйста, Дан! – взмолился Нат, страшно переживавший из-за этой истории.
   – Да плевать мне, куда я поеду и насколько, и чтоб я провалился, если я сюда еще вернусь. – С такой сердитой речью Дан отправился собирать вещи – все их ему подарил мистер Баэр.
   Другого прощания мальчики не дождались: они сидели в сарае и обсуждали произошедшее, когда Дан спустился вниз, а Нату он приказал никого не звать. Тележка уже ждала у двери, миссис Баэр спустилась проститься с Даном, и вид у нее был такой грустный, что сердце у паренька дрогнуло и он тихо попросил:
   – Можно мне попрощаться с Тедди?
   – Конечно, дружок, иди поцелуй его, он будет очень скучать по своему Данни.
   Никто не видел выражения лица Дана, когда он склонился над колыбелькой и вгляделся в личико, осветившееся при виде его несказанной радостью, но сам он услышал, как миссис Баэр произнесла с мольбой:
   – Может, дадим бедняжке еще одну попытку, Фриц?
   Мистер Баэр ответил, как всегда, ровно:
   – Дорогая, это неблагоразумно. Пусть едет туда, где никому не причинит вреда, а к нему будут добры; он в должный срок вернется, я тебе обещаю.
   – Он единственный мальчик, с которым мы не справились, поэтому мне грустно: я думала, из него получится славный мужчина, несмотря на все его недостатки.
   Дан услышал вздох миссис Баэр и уже сам хотел было попросить еще об одной попытке, но его удержала гордость, а потому он вышел с суровым выражением лица, без слов пожал всем руки и уехал вместе с мистером Баэром, а Нат и миссис Джо смотрели им вслед со слезами на глазах.
   Через несколько дней пришло письмо от мистера Пейджа – он сообщал, что у Дана все хорошо, это всех обрадовало. Однако через три недели они получили еще одно письмо, сообщавшее, что Дан сбежал и о нем ничего не слышно; все пригорюнились, а мистер Баэр сказал:
   – Может, и стоило дать ему еще одну попытку.
   На что миссис Баэр рассудительно кивнула и ответила:
   – Не переживай, Фриц. Он к нам еще вернется, я в этом уверена.
   Но время шло, а Дан не появлялся.

Глава седьмая
Несносная Нан

   – Фриц, у меня новая мысль! – воскликнула миссис Баэр, подойдя к мужу как-то раз после уроков.
   – Что такое, дорогая?
   Он приготовился с интересом выслушать ее новый план, потому что порой миссис Джо приходили в голову настолько прихотливые мысли, что над ними нельзя было не посмеяться, впрочем, по большей части они были вполне здравыми, и муж ее с готовностью брался за их воплощение в жизнь.
   – Дейзи нужна подружка, да и мальчикам пойдет на пользу, если здесь появится еще одна девочка: ты же сам говорил, что маленьких мужчин и женщин лучше воспитывать совместно – давно пора претворить твои слова в жизнь. Дейзи они то балуют, то тиранят, у нее от этого портится характер. А кроме того, мальчики должны учиться благовоспитанности и хорошим манерам, а для этого не может быть ничего лучше общества девочек.
   – Ты, как всегда, права. Кого же мы возьмем? – спросил мистер Баэр, поняв по глазам жены, что она уже выбрала кандидатуру.
   – Маленькую Энни Хардинг.
   – Что?! Несносную Нан, как ее называют мальчики? – воскликнул мистер Баэр, немало этим позабавленный.
   – Да, она после смерти матери дома безо всякого присмотра, и будет жалко, если такого умненького ребенка испортят служанки. Я уже давно за ней наблюдаю, а на днях встретила в городе ее отца и спросила, почему он не отправляет ее в школу. Он ответил, что отправил бы с радостью, если бы нашел такую же хорошую школу для девочек, как у нас – для мальчиков. Я уверена, он обрадуется, если мы ее пригласим. Давай-ка съездим к ним прямо сегодня и все уладим.
   – Неужели у моей Джо мало забот и хлопот, ей еще нужно мучиться с этой сорвиголовой? – изумился мистер Баэр, поглаживая руку, лежавшую у него на предплечье.
   – Ну что ты! – возразила матушка Баэр. – Мне это нравится, и с тех пор, как тут завелись мальчишки, я просто счастлива. Видишь ли, Фриц, Нан мне очень по душе, потому что я и сама в детстве была озорницей и прекрасно ее понимаю. Она своевольная, нужно всего лишь научить ее, как смирять свои порывы, и она станет такой же милой, как Дейзи. Она сообразительная, и, если найти к ней подход, она будет быстро усваивать знания. Я уверена, что строптивая непоседа быстро станет веселым и трудолюбивым ребенком. Я знаю, как с ней обращаться, – помню, как со мной обращалась моя милая матушка, и…
   – Если ты добьешься хотя бы половины тех же успехов, будем считать, что ты молодец, – оборвал ее мистер Баэр, пребывавший в стойком заблуждении, что миссис Б. – самая лучшая и очаровательная из всех женщин на свете.
   – Лучше не смейся над моим планом, а то я целую неделю буду варить тебе ужасный кофе, то-то же! – воскликнула миссис Джо и потянула его за ухо, как будто одного из мальчиков.
   – А у Дейзи волосы дыбом не встанут при виде Нан с ее выходками? – осведомился мистер Баэр, когда Тедди начал карабкаться по его жилету, а Роб – по спине, ибо они оба буквально прилипали к отцу сразу же по окончании уроков.
   – Поначалу, может, и да, но Цветику это на пользу. Она становится такой же несносно-благовоспитанной, как Бет, нужно ее расшевелить. Она любит, когда Нан приходит к нам поиграть, так что они помогут друг дружке, сами того не зная. Ах господи, половина педагогической науки состоит в осознании того, что́ дети могут сделать один для другого, и в том, чтобы правильно их свести.
   – Надеюсь, у нас не появится нового очага возгорания.
   – Бедный мой Дан! Я все не могу себе простить, что отпустила его, – вздохнула миссис Баэр.
   Услышав знакомое имя, малыш Тедди, не забывший своего друга, высвободился из рук отца, дотопал до двери, тоскливо поглядел на залитую солнцем лужайку, притопал обратно и объявил, как объявлял всякий раз, когда обманывался в своих ожиданиях:
   – Мой Данни скоё пидёт.
   – Да уж, стоило его оставить хотя бы ради Тедди, малыш так к нему привязался, и, возможно, его любовь смогла бы сделать то, чего не смогли мы.
   – Мне и самому так порой казалось, но Дан дурно действовал на других мальчиков и едва не сжег всю семью – я счел необходимым убрать отсюда этого подстрекателя, по крайней мере на какое-то время, – пояснил мистер Баэр.
   – Ужин готов, давайте позвоню в колокольчик. – И Роб сыграл соло на этом инструменте, по ходу чего расслышать собеседника сделалось невозможно.
   – Так, можно, я заберу к нам Нан? – уточнила миссис Джо.
   – Да хоть дюжину, если тебе этого хочется, душенька, – ответил мистер Баэр, в добром сердце которого имелся уголочек для каждого заброшенного и неприкаянного ребенка в этом мире.
   Когда днем миссис Баэр вернулась из поездки, она еще не успела выгрузить своих малышей, без которых редко отправлялась хоть куда-то, как девочка лет десяти уже выпрыгнула из коляски и помчалась в дом с криком:
   – Дейзи, приветик! Ты где там?
   Вышла Дейзи – было видно, что она рада видеть гостью, однако лицо ее слегка омрачилось, когда Нан произнесла, все еще пританцовывая, будто ей было не устоять на месте:
   – Я тут навсегда останусь, папа мне разрешил, а сундучок мой привезут завтра, потому что нужно постирать и починить вещи, а твоя тетя вот так прямо меня и увезла. Правда здорово?
   – Ну конечно. А ты захватила свою большую куклу? – спросила Дейзи, надеясь услышать утвердительный ответ, потому что в последний свой визит Нан буквально опустошила кукольный домик и настояла на том, чтобы умыть гипсовое личико Бланш-Матильды – от этого у бедняжки непоправимо испортился цвет лица.
   – Да, ее тоже привезут, – откликнулась Нан с совсем не материнской беспечностью. – А я тебе по дороге колечко сплела – натаскала шерсти из хвоста у Доббина. Хочешь? – И Нан в знак дружбы протянула Дейзи колечко из конского волоса, поскольку при последнем прощании обе дали зарок никогда больше друг с другом не разговаривать.
   Дейзи не устояла перед столь дивным приношением, растаяла и пригласила гостью в детскую, однако Нан возразила:
   – Нет, я хочу повидать мальчиков и сходить в сарай.
   После этого она умчалась прочь, раскачивая свою шляпу на резинке – резинка порвалась, а шляпу бросили в траве на произвол судьбы.
   – Привет, Нан! – завопили мальчики, когда гостья ворвалась в их круг и возвестила:
   – Я у вас остаюсь.
   – Ура! – взревел Томми с изгороди, на которой сидел, – Нан была ему близка по духу, и он предвкушал множество совместных затей.
   – Дай-ка мне биту, я не хуже вашего играю, – вызвалась Нан. – Она была ловка в любом спорте, а на тычки и пинки не обращала внимания.
   – Мы пока не играем, а кроме того, наша команда и без тебя выиграла.
   – А спорим, я тебя обгоню, – тут же объявила Нан, подчеркивая главное свое достоинство.
   – Правда обгонит? – спросил Нат у Джека.
   – Для девочки она очень быстро бегает, – ответил Джек, глядевший на Нан со снисходительным одобрением.
   – Пробовать будешь? – не отставала Нан, которой хотелось продемонстрировать свою ловкость.
   – Слишком жарко. – И Томми привалился к изгороди, изображая страшное утомление.
   – А чего это с Тюфяком такое? – осведомилась Нан, обведя быстрым взглядом все лица.
   – Ему мячом по руке попали, а он чуть что – сразу в рев, – презрительно пояснил Джек.
   – А вот я никогда не плачу, даже когда больно, я ж не маленькая, – высокомерно объявила Нан.
   – Пф! Да я тебя за две минуты доведу до слез, – вызвался Тюфяк, вставая.
   – Ну попробуй.
   – Тогда иди нарви пучок крапивы. – Тюфяк указал на пышный куст этого зловредного растения, росший возле изгороди.
   Нан будто и не ведала, что крапива кусается, – выдернула ее и с торжеством подняла вверх, хотя боль от ожога была едва терпимой.
   – Молодчина! – воскликнули мальчики, ценившие мужество даже в представительницах слабого пола.
   Но Тюфяка словно укусила какая-то муха, а не крапива – он решил любой ценой довести Нан до слез, а потому презрительно заявил:
   – Еще бы, ты привыкла совать руки куда ни попадя, так что это нечестно. Иди-ка стукнись головой о сарай изо всей силы – поглядим, заревешь ты тогда или нет.
   – Не надо, – попытался остановить девочку Нат, ненавидевший любую жестокость.
   Но Нан уже помчалась к сараю и ударила в стену головой, точно тараном, да так, что тут же свалилась на землю. Не сокрушенная – хотя в глазах и потемнело, – она поднялась на ноги и решительно заявила, несмотря на гримасу боли на лице:
   – Было больно, но я не заплакала.
   – Давай еще раз, – сердито потребовал Тюфяк, и Нан обязательно повторила бы, но Нат ее удержал, а Томми, забыв про жару, кинулся на Тюфяка бойцовым петушком, выкрикивая:
   – Прекрати, а то полетишь через сарай!
   Он так тряс и толкал несчастного Тюфячка, что тот целую минуту не мог сообразить, где у него голова, а где ноги.
   – Она сама попросила, – только и сумел он выдавить, когда Томми оставил его в покое.
   – А ты ее больше слушай, нельзя так поступать с маленькими девочками, – с упреком произнес Деми.
   – Хо! Да поступайте сколько угодно! И никакая я не маленькая, я старше вас с Дейзи, так-то! – вскричала неблагодарная Нан.
   – Кто бы тут говорил, Дьякон, ты Цветика каждый день обижаешь! – заявил Командор, как раз появившийся на поле битвы.
   – Я ее никогда не обижаю, правда, Дейзи? – Деми повернулся к сестренке, которая причитала над саднящими ручонками Нан и предлагала обмыть водой багровую шишку, стремительно вздувавшуюся у нее на лбу.
   – Ты самый лучший мальчик на свете, – без запинки отчеканила Дейзи, добавив, как того требовала правда: – Ты меня иногда обижаешь, но не специально.
   – Уберите биты и все остальное и займитесь-ка делом, братцы. На этом корабле – никаких драк, – распорядился Эмиль, любивший покомандовать остальными.
   – Ну, как поживаешь, Мэдж Уайлдфайр? [17 - Мэдж Уайлдфайр – персонаж романа Вальтера Скотта «Эдинбургская темница» (1818), безумная девушка, склонная к опрометчивым поступкам.] – осведомился мистер Баэр, когда Нан вместе с остальными явилась к ужину. – Дай мне правую руку, дитя мое, и веди себя благовоспитанно, – добавил он, когда Нан протянула ему левую ладонь.
   – А другая болит.
   – Бедная ручка! Откуда у тебя эта сыпь? – спросил мистер Баэр, вытаскивая руку из-за спины Нан, куда та ее засунула с таким видом, что сразу стало ясно: дело тут нечисто.
   Прежде чем Нан успела придумать отговорку, Дейзи выложила все как есть, причем Тюфяк пытался по ходу спрятать лицо в миске с молоком и хлебом. Когда рассказ был закончен, мистер Баэр посмотрел на жену, сидевшую на другом конце стола, и произнес – причем глаза его смеялись:
   – Это, как мне кажется, история по твоей части, так что вмешиваться я не стану, душенька.
   Миссис Джо прекрасно понимала, что он имеет в виду, однако паршивая овечка только сильнее расположила ее к себе своей отвагой, и она произнесла как можно рассудительнее:
   – Знаете ли вы, зачем я пригласила Нан приехать к нам?
   – Чтобы издеваться надо мной, – пробормотал Тюфяк с набитым ртом.
   – Чтобы сделать из вас маленьких джентльменов. Вы, как мне кажется, продемонстрировали, что по крайней мере некоторые из вас очень в этом нуждаются.
   Тут Тюфяк снова уставился в миску и поднял голову только тогда, когда Деми вызвал всеобщий смех, произнеся в обычной своей медлительно-недоумевающей манере:
   – Да как именно, если она такой сорванец?
   – В том-то и суть, она нуждается в помощи не меньше вашего, и я рассчитываю, что вы станете подавать ей пример благопристойности.
   – А она тоже будет маленьким джентльменом? – поинтересовался Роб.
   – Ей бы хотелось, правда, Нан? – добавил Томми.
   – Вот и нет, терпеть не могу мальчишек! – огрызнулась Нан, потому что рука у нее все еще горела, и она начинала подумывать, что храбрость свою нужно было проявить как-то поразумнее.
   – Мне жаль, что ты терпеть не можешь моих мальчиков, потому что они умеют вести себя достойно и благопристойно, когда захотят. Истинная вежливость – это доброта в словах, делах и чувствах, а добиться этого может всякий, нужно только относиться к другим так, как ты хотел бы, чтобы они относились к тебе.
   Миссис Баэр обращалась к Нан, однако мальчики принялись пихать друг друга локтями, – похоже, они приняли намек к сведению, по крайней мере на какое-то время, а потому, передавая масло, говорили «пожалуйста», и «спасибо», и «да, сэр», и «нет, мадам» с необычайными изысканностью и уважительностью. Нан помалкивала, однако сидела смирно и даже не стала щекотать Деми, хотя ей очень этого хотелось: слишком уж благопристойно он выглядел. Кроме того, она, похоже, забыла, что терпеть не может мальчишек, и до самого вечера играла с ними в слова. Было замечено, что по ходу игры Тюфяк не раз и не два позволил ей лизнуть свой леденец, чем, похоже, сумел ее усладить, потому что, уходя спать, она произнесла:
   – Когда привезут мою ракетку с воланом, я дам их вам поиграть.
   Первый ее вопрос утром звучал так:
   – А мой сундучок доставили?
   А когда выяснилось, что он ожидается в течение дня, Нан надулась и раскапризничалась, а потом задала трепку своей кукле, страшно удивив Дейзи. Впрочем, маленькая шалунья как-то дожила до пяти вечера, а потом исчезла, причем хватились ее только к ужину, потому что все считали, что она ушла на холмы с Томми и Деми.
   – Я видела, как она со всех ног мчалась по дорожке, – сообщила Мэри-Энн, когда внесла заварной пудинг и все тут же обратились к ней с одним вопросом: «Где Нан?»
   – Домой сбежала, шалунья! – встревоженно воскликнула миссис Баэр.
   – Или на станцию, дожидаться своего багажа, – предположил Франц.
   – Не может быть, она дорогу не знает, а если бы и нашла, сундучок ей милю не протащить, – заметила миссис Баэр, думая про себя, что воплощение в жизнь ее новой идеи может оказаться задачей нелегкой.
   – Это на нее похоже, – сказал мистер Баэр, надевая на ходу шляпу – он собрался отправиться на поиски, но тут раздался крик Джека, который стоял у окна, и все поспешили к дверям.
   Глазам их предстала мисс Нан, которая волокла здоровенный сундук в полотняном чехле. Она раскраснелась, запылилась и выбилась из сил, но не сдавалась: пыхтя, влезла по ступеням и там со вздохом облегчения сбросила свою ношу, а сама уселась сверху, скрестив натруженные ручки и заметив:
   – Не могла я больше ждать, вот и пошла за ним.
   – Но ты же не знала дороги! – заметил Томми, остальные же стояли вокруг, восхищаясь смекалкой Нан.
   – А я нашла. Я никогда не теряюсь.
   – Туда целая миля, ты столько прошла?
   – Ну, довольно далеко, но я часто отдыхала.
   – А эта штука разве не тяжелая?
   – Круглый он, никак толком не ухватишь, мне порой казалось – сейчас руки отвалятся.
   – А почему станционный смотритель тебе его отдал? – удивился Томми.
   – А я ему ничего не сказала. Он был в этой каморке, где билеты продают, и меня не видел, я забрала сундук с платформы – и ходу.
   – Франц, беги скорее сказать старине Додду, что все хорошо, а то он решит, что сундук украли, – распорядился мистер Баэр, хохотавший вместе с другими над невозмутимостью Нан.
   – Мы же сказали: не привезут – мы за ним пошлем. В следующий раз лучше подождать, потому что за побеги у нас наказывают. Пообещай, что больше не будешь, иначе я глаз с тебя не спущу, – объявила миссис Баэр, оттирая разгоряченное личико Нан от пыли.
   – Я бы и подождала, но папа учит меня никогда ничего не откладывать на потом, вот я и не откладываю.
   – Это вопрос спорный. Ладно, тебе причитается ужин, а заодно – воспитательная беседа, – сказал мистер Баэр, слишком позабавленный проделкой юной леди, чтобы по-настоящему на нее сердиться.
   Мальчики решили, что проделка – просто класс, и за ужином Нан развлекала их рассказами о своих приключениях: на нее залаяла большая собака, какой-то дядя над ней посмеялся, а тетя угостила пончиком, и шляпа у нее упала в ручей, когда она остановилась попить, потому что совсем притомилась.
   – Да, душенька, скучать тебе теперь будет некогда, Томми и Нан любую с ума сведут, – заметил мистер Баэр полчаса спустя.
   – Я знаю, что ее не сразу удастся перевоспитать, но она такая сердечная, добрая милочка, что я бы ее любила, даже будь она еще худшей озорницей, – ответила миссис Джо, указывая на веселую стайку, в центре которой стояла Нан – она раздавала свои вещи направо и налево с такой щедростью, как будто сундук ее был бездонным.
   Именно благодаря этим счастливым свойствам характера Проказница, как они ее называли, скоро сделалась всеобщей любимицей. Дейзи больше не жаловалась на скуку, поскольку Нан изобретала замечательные игры, а своими шалостями могла потягаться с Томми и забавляла этим всю школу. Она закопала в землю свою большую куклу и забыла ее там на неделю, а вытащив, обнаружила, что та вся покрылась плесенью. Дейзи пришла в отчаяние, Нан же отнесла пострадавшую маляру, который как раз работал в доме, и уговорила выкрасить ее в кирпично-красный цвет и пририсовать вытаращенные черные глаза, а потом нарядила куклу в перья и алую фланель, выдав ей один из свинцовых топориков Неда; превратившись в индейского вождя, бывшая Поппидилла швыряла томагавк во всех остальных кукол и заливала детскую потоками воображаемой крови. Свои новые туфельки Нан отдала девочке-нищенке в надежде, что самой ей позволят ходить босиком, вот только оказалось, что милосердие и комфорт не всегда хорошо совмещаются, так что ей велели спрашивать разрешения, прежде чем раздавать другим свою одежду. Она восхитила всех мальчиков, соорудив пожарное судно из щепки с двумя парусами, пропитанными скипидаром, подожгла их и в сумерках отправила свой кораблик в плавание по ручью. Старого индюка она запрягла в соломенную тележку и заставила с огромной скоростью бегать по дому. Она обменяла свое коралловое ожерелье на четырех несчастных котят, которых мучили какие-то жестокие мальчишки, и много дней ухаживала за ними с материнской заботой, смазывая ранки кольдкремом, выкармливая с кукольной ложечки и скорбя над ними, когда они умерли, – и утешить ее смогла лишь одна из лучших черепах Деми. Она убедила Сайласа сделать ей на руке татуировку якоря, как и у него самого, и еще долго выпрашивала по звездочке на каждой щеке, но на это он не решился, хотя Нан улещивала и уговаривала его, как могла, так что добряк едва не сдался. Она прокатилась на всех живших в доме животных, от крупного жеребца Энди до сердитого хряка – от него ее спасли не без труда. Без раздумий бралась она за все, на что подталкивали ее мальчики, невзирая на опасность, они же никогда не уставали испытывать ее храбрость.
   Мистер Баэр предложил им проверить, кто из них сможет лучше учиться, и упражнять свою смекалку и отличную память Нан понравилось не меньше, чем непоседливые ножки и проворный язычок, мальчики же изо всех сил пытались от нее не отставать, ибо Нан продемонстрировала им, что девочки все могут делать не хуже мальчиков, а некоторые вещи даже и лучше. Оценок в школе не ставили, но одобрение мистера Баэра и хвалебная запись миссис Баэр в Книге совести приучили их исполнять свой долг добровольно и, по мере сил, честно, ибо рано или поздно за это ждало воздаяние. Маленькая Нан быстро привыкла к новой обстановке, радовалась ей, давала понять, что именно это ей и нужно; дело в том, что в саду этом росло множество дивных цветов, вот только они прятались под сорняками, но когда добрая рука начала ласково обихаживать сад, из земли тут же полезли зеленые ростки, обещавшие расцвести пышным цветом под теплыми лучами заботы и любви – лучшего климата для юных душ и сердец в любой части света.

Глава восьмая
Игры и забавы

   Поскольку у истории этой нет четкого плана, а задача автора – описать несколько сцен из жизни Пламфилда, чтобы доставить удовольствие некоторым юным особам, в этой главе мы без особой связи расскажем о том, чем обычно занимались мальчики миссис Джо. Должна заверить моих достойных читателей, что бóльшая часть описываемых событий взята из жизни, причем самые невероятные наиболее достоверны; ибо ни один человек, даже наделенный самым живым воображением, не в состоянии придумать ничего и вполовину столь же восхитительного, как проделки и проказы, которые рождаются в непоседливых мозгах маленьких людей.
   Дейзи и Деми были большими фантазерами и жили в своем собственном мире, населенном прекрасными или ужасными существами, которым они давали самые невероятные имена и с которыми играли в самые невероятные игры. Одним из этих изобретений был незримый дух по имени Проказница Котомышь, в которого дети верили, которого боялись и которому служили. При других они его упоминали редко, а все обряды проводили без посторонних глаз, однако втайне постоянно думали про него, что придавало этому существу загадочный шарм, крайне нравившийся Деми, любителю эльфов и гоблинов. Проказница Котомышь была большой причудницей и тираншей, и Дейзи служила ей со смесью удовольствия и страха, слепо повинуясь самым абсурдным ее требованиям, исходившим, как правило, из уст Деми, падкого на всякие выдумки. В ритуалах порой участвовали Роб и Тедди, им это страшно нравилось, хотя они не понимали и половины из того, что происходит.
   Однажды после уроков Деми прошептал сестре, зловеще качнув головой:
   – Днем Котомышь требует нас к себе.
   – Зачем? – взволнованно поинтересовалась Дейзи.
   – Для жертвопринесения, – торжественно отвечал Деми. – В два часа нужно развести большой костер за большим камнем, принести все наши самые любимые вещи и сжечь! – добавил он, старательно подчеркнув последние слова.
   – Ах боженька! Мне так нравятся бумажные куколки, которых мне нарисовала тетя Эми; их теперь нужно сжечь? – воскликнула Дейзи, которой и в голову не приходило отказать незримому тирану в его требованиях.
   – Все до единой. А я сожгу свой кораблик, лучший альбом для рисования и всех своих солдатиков, – твердо объявил Деми.
   – Ну, тогда ладно, вот только злюка эта Котомышь, если требует самые лучшие наши вещи, – вздохнула Дейзи.
   – Жертвопринесение и значит – отдавать то, что любишь, так что придется, – объяснил Деми, которого на эту мысль натолкнул рассказ дяди Фрица про обычаи греков – он говорил об этом со старшими мальчиками после внеклассного чтения.
   – А Роба мы тоже возьмем? – осведомилась Дейзи.
   – Да, причем он собирается сжечь свою игрушечную деревню, она деревянная, гореть будет отлично. У нас будет огромный костер, посмотрим, как они все пылают, да?
   Эта блистательная перспектива утешила Дейзи, и за обедом она рассадила бумажных куколок перед собой – получился прощальный банкет.
   В назначенный час жертвенная процессия тронулась в путь, причем каждый нес сокровища, которых возжелала ненасытная Котомышь. Тедди потребовал, чтобы и его взяли тоже, а увидев у остальных в руках игрушки, сунул под мышку одной руки ягненка с пищалкой, а другой – старую Аннабеллу, понятия не имея, какие муки ему предстоит испытать из-за этого идола.
   – Вы куда, цыплятки? – осведомилась миссис Джо, когда компания проходила мимо ее двери.
   – Поиграть у большого камня. Можно?
   – Да, только к пруду не подходите и за малышом приглядывайте повнимательнее.
   – Я всегда приглядываю, – заверила тетушку Дейзи, сноровисто подталкивая вперед своего подопечного.
   – А теперь сядьте кругом и не двигайтесь, пока я не скажу. Этот плоский камень – алтарь, я на нем разведу огонь.
   Деми развел костерок – он видел, как другие это делают на пикниках. Когда пламя разгорелось, он приказал своим спутникам трижды обойти его, а потом встать кругом.
   – Я начну, и, когда мои вещи сгорят, бросайте свои.
   С этими словами он торжественно положил в огонь блокнотик с картинками, которые вклеил туда сам, а вслед за этим – старенькую лодочку, после чего несчастные оловянные солдатики один за другим двинулись на гибель. Никто не дрогнул и не отшатнулся, от великолепного командира в красно-желтом до маленького барабанщика, давно уже лишившегося ног, все исчезли в пламени, превратившись в лужицу расплавленного свинца.
   – Давай, Дейзи! – возгласил жрец Котомыши, когда его щедрые дары обернулись пеплом, к великому удовольствию всех детей.
   – Милые мои куколки, как же с вами расстаться? – запричитала Дейзи, прижимая к себе всю дюжину, – на лице у нее отражалась настоящая материнская скорбь.
   – Нужно, – объявил Деми, и, запечатлев на каждой по прощальному поцелую, Дейзи опустила красоток-куколок на угли.
   – Позволь мне одну оставить, эту, голубенькую, она такая прелесть! – молила несчастная мамочка, в отчаянии прижимая к себе последнюю.
   – Еще! Еще! – раздался устрашающий голос, а затем Деми воскликнул: – Это Котомышь! Нужно отдать ей всех, и побыстрее, а то она нас оцарапает!
   Голубая прелестница с ее воланами и розовой шляпкой порхнула в огонь, и от дивной компании остались лишь хлопья гари.
   – Расставьте домики и деревья по кругу, пусть сами вспыхнут, тогда получится будто настоящий пожар, – скомандовал Деми, который даже в жертвопринесениях любил разнообразие.
   Дети, очарованные этим предложением, расставили домики обреченной деревушки, выложили угли цепочкой по главной улице и сели дожидаться возгорания. Деревня занялась не сразу, поскольку была крашеной, но вот наконец один особенно честолюбивый домик вспыхнул, от него пламя перекинулось на дерево из рода пальм, то свалилось на крышу роскошного особняка, и через несколько минут весь поселок охватило пламя. Его деревянные обитатели стояли чурбачками (каковыми, собственно, и являлись) и наблюдали за уничтожением, а потом и сами вспыхнули и сгорели, не издав ни звука. Прошло некоторое время, прежде чем деревушка обратилась в пепел, и наблюдателям это очень понравилось: они радостно вскрикивали, когда обрушивался очередной домик, плясали дикие индейские пляски, когда загорелся шпиль, а одну несчастную даму-кубышку, припустившую было на околицу, даже бросили в самый жар.
   Невероятный успех этой последней жертвы так восхитил Тедди, что он сам швырнул в огонь своего ягненка и, прежде чем тот успел поджариться, водрузил на погребальный костер и бедняжку Аннабеллу. Ей это, понятное дело, не понравилось, и свое недовольство и обиду она выразила способом, немало перепугавшим юного уничтожителя. Аннабелла была обтянута лайковой кожей, а потому не горела, а съеживалась, и это выглядело куда страшнее. Сперва скрючилась одна нога, потом другая, причем – о ужас! – почти как настоящая; после этого куколка в смертном страхе вскинула обе руки, голова сама повернулась на плечах, стеклянные глаза вывалились, и вот, извернувшись напоследок всем телом, бедняжка осела на обугленные руины деревни. Это неожиданное явление всех перепугало, а на Тедди и вовсе навело ужас. Он посмотрел немного, а потом заревел и припустил к дому, вопя во весь голос: «Му-умуля!»
   Услышав его крик, миссис Баэр кинулась на помощь, но Тедди только прижался к ней и на своем детском языке лопотал что-то вроде «бедной Белле бойно», «стьясьный огонь» и «все кукойки сгоеи». Мама Джо, страшась непоправимого несчастья, подхватила Тедди и помчалась разбираться, в результате чего и обнаружила верных поклонников Котомыши – они предавались скорби над обугленными останками несчастной куклы.
   – Что вы тут учинили? Немедленно рассказывайте! – потребовала миссис Джо, собирая волю в кулак, чтобы выслушать все с терпением, потому что вид у преступников был настолько покаянный, что она заранее им все простила.
   Деми без особой охоты растолковал ей суть их игры, и тетя Джо так расхохоталась, что слезы покатились по щекам, ведь дети выглядели такими серьезными, а игра казалась такой абсурдной.
   – А я-то думала, что вы достаточно умны, чтобы не играть в такие глупые игры. Вот если бы я завела Котомышь, она бы у меня была хорошая и придумывала бы симпатичные, безопасные игры, а не такие, где нужно разрушать и пугаться. Вы посмотрите, что вы натворили: Дейзи осталась без куколок, Деми – без солдатиков, Роб – без новой деревеньки, я уж не говорю про любимого ягненка Тедди и милую старенькую Аннабеллу. Мне придется все это записать в форме стишка, который раньше печатали на коробках с игрушками:

                Парнишки из Голландии игрушки мастерят,
                А пареньки из Бостона сломать их норовят.

   Только вместо «Бостона» я напишу «Пламфилда».
   – Мы больше никогда, никогда не будем! – вскричали раскаявшиеся маленькие грешники, которым стало очень стыдно после этого упрека.
   – Это Деми все придумал, – наябедничал Роб.
   – Я услышал, как дядя рассказывает про греков: у них были алтари и все такое, вот мне и захотелось того же самого, только никого живого для жертвопринесений у меня не было, поэтому пришлось жечь игрушки.
   – Да уж, прямо как история про бобы, – снова засмеялась тетя Джо.
   – Расскажите, пожалуйста, – попросила Дейзи, чтобы сменить тему.
   – Жила-была одна бедная женщина, а у нее было трое или четверо детей, и она запирала их в комнате, уходя на работу, чтобы с ними ничего не случилось. Однажды она сказала перед уходом: «Детки, смотрите, чтобы малыш не выпал из окна, не играйте со спичками и не подносите бобы к носу». Про последнее дети никогда даже и не думали, но она подала им такую мысль, поэтому, едва она вышла из дому, эти шалунишки набили себе носы бобами – просто чтобы понять, каково это будет, и, вернувшись домой, она застала их всех в слезах.
   – А это было больно? – осведомился Роб, да с таким интересом, что мама сочла необходимым сделать наставительное добавление – иначе в ее семейном архиве наверняка появился бы новый вариант истории про бобы.
   – Очень больно, и я это знаю точно, потому что, когда моя мама рассказала мне эту историю, я по глупости пошла и попробовала. Правда, бобов под рукой не оказалось, так что я взяла мелкие камушки и засунула несколько штук в нос. Мне это совсем не понравилось и вскоре захотелось вытащить их обратно, но они не вылезали, а мне было так стыдно сознаваться в своем дурацком поступке, что я проходила с ними много часов, и это было очень больно. Потом нос так распух, что все-таки пришлось сознаться, и мама тоже не смогла их вытащить, так что позвали доктора. Меня посадили на стул и крепко держали, Роб, а доктор своими страшными щипцами тащил камушки, пока они не выскочили. Ох и намучился мой несчастный нос, а еще как все надо мной смеялись! – И миссис Джо удрученно качнула головой, будто бы вновь пережив те же страдания.
   На Роба это произвело сильное впечатление, и рада вам сообщить, что он внял маминым словам. Деми предложил устроить бедняжке Аннабелле похороны, и, вдохновившись этой мыслью, Тедди забыл свой испуг. Дейзи через некоторое время тоже утешилась, потому что тетя Эми подарила ей новых куколок, а Проказницу Котомышь, похоже, удовлетворили столь щедрые жертвы, и она больше никого не мучила.
   Новая игра, изобретенная Бэнгсом, называлась «Бропы» – она захватила всех. Поскольку это любопытное животное не найдешь ни в одном зоологическом саду (вот разве что дю Шайю [18 - Поль дю Шайю (1831–1903) – американский зоолог и путешественник французского происхождения, исследователь Западной Африки. Его рассказы о тамошних племенах и животных часто вызывали недоверие и объявлялись выдумками. Впоследствии занимался исследованиями Северной Европы, умер в Санкт-Петербурге.] совсем недавно привез его из дремучей Африки), расскажу вкратце о его облике и повадках – для самых любознательных. Броп – это крылатое четвероногое с человеческим лицом, юным и жизнерадостным. Когда ходит по земле, оно хрюкает, когда взлетает, пронзительно ухает, иногда встает на задние лапы и начинает разговаривать на правильном английском языке. Шкура его в обычном случае сильно напоминает шаль, иногда красную, иногда синюю, часто клетчатую, и, как ни удивительно, бропы часто меняются шкурами между собой. На голове у бропа рог, очень похожий на бумажный запал для зажигания ламп. Крылья – тоже бумажные, во время полета броп ими хлопает, летает он, как правило, невысоко, при попытке взмыть выше с силой хлопается о землю. Бропы обычно парят над землей, но при этом могут садиться на задние лапы и что-то жевать, вроде как белки. Любимая еда – сухое печенье, не отказывается броп и от яблок, а при недоступности иной пищи может погрызть морковку. Живут бропы в норах, где сооружают себе гнезда, похожие на корзины для белья, – там резвятся маленькие бропы, пока у них не окрепнут крылышки. Этим удивительным животным случается повздорить между собой, и именно в таких случаях они переходят на человеческую речь, обзываются, ревут, бранятся, иногда срывают друг с друга шкуры и рога, обиженно объявляя, что «они так не играют». Те немногие избранные, кому довелось бропов изучать, склонны видеть в них странную смесь обезьяны, сфинкса, птицы Рух и удивительных существ, которых довелось наблюдать знаменитому Питеру Уилкинсу [19 - Питер Уилкинс – герой романа «Жизнь и приключения Питера Уилкинса» (1750) Роберта Пэлтока (1697–1767). В романе, в частности, описана страна Носмнбдсгрут, населенная летающими людьми.].
   Игра эта всем страшно нравилась, и малыши скоротали множество дождливых деньков, ползая и порхая по детской, прикидываясь маленькими умалишенными и веселясь до упаду. Надо сказать, одежде, особенно коленям брюк и локтям курточек, игра эта была отнюдь не на пользу, но миссис Баэр, садясь за починку, только приговаривала:
   – Все мы иногда занимаемся чепухой, причем не обязательно столь же безобидной. Если бы я умела получать от этого занятия столько же удовольствия, сколько и эти несмышленыши, я бы сама стала бропом.
   Нату больше всего нравилось работать в саду и сидеть на иве со своей скрипкой: зеленое гнездышко стало его собственным волшебным мирком, он очень любил туда забираться и выводить разные мелодии подобно веселой пташке. Друзья называли Ната Певуном, потому что он постоянно напевал, насвистывал или играл на скрипке, и мальчикам не раз случалось отрываться от дела или от игры, чтобы послушать тихий голос его инструмента, который будто бы вел за собой маленький оркестр звуков лета. Птички, похоже, считали его за своего и без всякого страха садились на изгородь или устраивались среди ветвей и следили за ним быстрыми, яркими глазками. Малиновки, жившие на соседней яблоне, явно приняли его в добрые соседи, потому что папа охотился за насекомыми у самой его головы, а мама так бесстрашно сидела рядом на голубых яичках, будто мальчик был всего лишь дроздом, скрашивавшим ей унылые часы своей песней. Бурый ручеек бурлил и блестел совсем рядом, пчелы слетались на клевер, рядом то и дело возникало приветливое личико, старый дом гостеприимно тянул к иве свои боковые крылья, и Нат, погрузившись в блаженное состояние покоя, любви и счастья, часами грезил в своем уголке, понятия не имея, какие целительные чудеса с ним происходят.
   Был один слушатель, никогда не устававший от его музыки, – для него Нат стал не просто школьным приятелем. Билли очень полюбил лежать у ручья, глядя, как мимо, пританцовывая, плывут листья и клочья пены, и мечтательно вслушиваясь в музыку, доносившуюся с ивы. Он, похоже, считал Ната своего рода ангелом, что явился ему и запел, ибо в мозгу его сохранились обрывки детских воспоминаний, и, похоже, в такие моменты они делались отчетливее. Заметив, как Билли тянется к Нату, мистер Баэр попросил того помочь своими чарами развеять облако, окутавшее этот хрупкий разум. Нат был только рад хоть как-то проявить свою благодарность, а потому неизменно улыбался Билли, когда тот следовал за ним, и позволял невозбранно слушать музыку – судя по всему, Билли понимал ее язык. «Помогать друг другу» – так звучал главный девиз Пламфилда, и Нат скоро понял, насколько содержательнее делается жизнь, если пытаться ему следовать.
   У Джека Форда было свое любимое развлечение: купля-продажа; похоже, он собирался пойти по стопам своего дяди, провинциального купца, который торговал всем понемногу и быстро на всем зарабатывал. Джеку уже доводилось видеть, как в сахар подсыпают речной песок, как разводят водой патоку, в масло подмешивают жир и так далее – и он в своих занятиях исходил из ложного представления, что в торговле иначе не бывает. Товар у него был иного сорта, но он тщился выручить как можно больше с каждого проданного червя и всегда оказывался в выигрыше, когда продавал товарищам бечевку, ножи, рыболовные крючки и прочую мелочь. У мальчиков для всех были прозвища, и Джека называли Скрягой, но он и ухом не вел – ему было важнее, что старый кисет, в котором он хранил сбережения, становится все увесистее.
   Джек завел своего рода аукцион и время от времени распродавал всякое собранное им барахло или помогал товарищам при обмене. У одних он по дешевке приобретал старые клюшки, мячи, шайбы и пр., подправлял их и продавал за несколько центов другим, причем эти сделки зачастую выходили за пределы Пламфилда вопреки установленным там правилам. Время от времени мистер Баэр пресекал эту торговлю и пытался внушить мальчику, что купеческая сноровка не сводится к тому, чтобы надуть своих соседей. Джеку случалось и прогадать, и это расстраивало его сильнее, чем любой недочет в уроках или поведении, и он вымещал обиду на следующем подвернувшемся ему ни в чем не повинном покупателе. Его «гроссбух» был прелюбопытным документом, а ловкость в обращении с цифрами – изумительной. За это мистер Баэр его хвалил и пытался развить до той же степени его понятия о честности и чести; время от времени, когда оказывалось, что без этих достоинств не обойтись, Джек признавал, что его наставник прав.
   Разумеется, мальчики играли и в крикет, и в футбол, однако после захватывающих рассказов об этих играх в бессмертном «Томе Брауне в Регби» [20 - «Том Браун в Регби» (другое название – «Школьные годы Тома Брауна») (1857) – роман английского юриста, политика и писателя Томаса Хьюза (1822–1896) об одиннадцатилетнем ученике знаменитой школы Регби: учится он посредственно, зато отличный спортсмен; как многие «школьные» романы того времени, во многом основан на личном опыте автора.] слабому женскому перу не стоит замахиваться на нечто большее, чем почтительное упоминание о столь почтенных занятиях.
   Эмиль проводил свободное время у реки и пруда и готовил старших мальчиков к лодочным гонкам с городскими мальчиками – те время от времени вторгались на их территорию. Состязание в итоге состоялось, однако закончилось всеобщим кораблекрушением, поэтому говорить о нем вслух было не принято; Командор серьезно помышлял о том, чтобы удалиться на необитаемый остров, ибо люди ему на некоторое время сделались противны. Однако подходящего острова не подвернулось, пришлось остаться среди друзей, и Эмиль утешился тем, что начал строить сарай для лодок.
   Девочки предавались обычным для их возраста забавам, приукрашивая их в меру своей живой фантазии. Главная и самая увлекательная их игра называлась «Миссис Шекспир Смит» – название придумала тетя Джо, причем на долю этой дамы выпадали самые замысловатые невзгоды. Роль миссис Ш. С. исполняла Дейзи, а Нан была попеременно то ее дочерью, то соседкой, миссис Проказницей.
   Никакому перу не под силу описать приключения двух этих особ, ибо на протяжении нескольких послеполуденных часов в семье их случались рождения, свадьбы, смерти, потопы, землетрясения, торжественные приемы и полеты на воздушных шарах. Энергичные женщины покрывали миллионы миль, облаченные в шляпки и платья, каких еще не видывал ни один смертный, – взгромоздившись на кровать, настегивая кроватные спинки, как строптивых скакунов, подпрыгивая, пока не закружится голова. Обмороки и пожары считались мелкими неприятностями, а время от времени всех для разнообразия жестоко убивали. Нан без устали изобретала все новые положения, а Дейзи со слепым восторгом шла у нее на поводу. Бедняга Тедди частенько становился жертвой обстоятельств, и его приходилось спасать от реальной опасности, ибо дамы, увлекшись, порой забывали, что он не из того же материала, что и их многострадальные куклы. Один раз малыша заперли в чулане, то есть в темнице, и забыли там – девочки убежали играть на улицу. В другой раз его едва не утопили в ванночке, играя в «хитренького китенка». Однажды его в последний момент вынули из петли – он был разбойником, и его надлежало повесить.
   Но самым любимым занятием оставался Клуб. Более точного названия у него не было, да он в нем и не нуждался, будучи единственным во всей округе. Учредили его старшие мальчики, а младших иногда допускали к участию в его деятельности, если они хорошо себя вели. Томми и Деми были почетными членами, но им постоянно приходилось покидать заседания в прискорбно ранний час по причине неподвластных им обстоятельств. Заседания Клуба проходили не совсем обычно: собирался он в самых разных местах и в разное время, в нем приняты были очень забавные церемонии и развлечения, а время от времени он бурно прекращал свое существование – однако неизменно возрождался на более крепких основаниях.
   В дождливые вечера члены Клуба встречались в классе и проводили время за играми: шахматы, морески [21 - Мореска – матросский танец.], триктрак, фехтование, декламация, дебаты или театральные спектакли сугубо трагического содержания. В летние месяцы местом встречи становился сарай, и что именно там происходило, неведомо ни одному непосвященному. В душные вечера заседания проходили у ручья и включали водные упражнения: почтенные джентльмены, в весьма легких одеяниях, сидели в прохладной воде, подобно лягушкам. В таких случаях речи произносились с особым красноречием – они, как говорится, так и лились, но если какие-то утверждения оратора вызывали недовольство слушателей, его обливали холодной водой, чтобы пригасить пыл. На заседаниях присутствовал Франц и умудрялся поддерживать идеальный порядок – несмотря на буйный нрав членов Клуба. Мистер Баэр никогда не вмешивался в работу Клуба и был вознагражден за мудрость и терпимость тем, что время от времени его приглашали на тайные сборища – ему это очень нравилось.
   Нан, поселившись в Пламфилде, заявила о своем желании вступить в Клуб, чем вызвала ожесточенные споры среди джентльменов: она раз за разом подавала заявления как в устной, так и в письменной форме, нарушала торжественность обстановки, обзывая действующих членов через замочную скважину, исполняя громкие соло на двери и оставляя оскорбительные надписи на заборах и изгородях, ибо принадлежала к числу «Неукротимых». Когда никто не внял этим призывам, девочки по совету миссис Джо учредили собственный клуб, получивший название «Уют». На его заседания великодушно приглашали тех джентльменов, которых по возрасту не допускали в другой, причем этих избранных так мило развлекали совместными ужинами, новыми играми, придуманными Нан, и прочими приятными занятиями, что старшие мальчики один за другим выразили желание принять участие в этих более элегантных забавах и после длительных обсуждений в конце концов решили предложить обмен любезностями. Членов «Уюта» пригласили украшать своим обществом (в определенные вечера) соперничающее заведение, и джентльмены, к своему изумлению, обнаружили, что присутствие дам никак не стесняет ни беседы, ни развлечения завсегдатаев: уверяю вас, это справедливо в отношении очень немногих клубов. Дамы откликнулись на предложение мира ответной любезностью и гостеприимством, и оба заведения процветали долго и счастливо.

Глава девятая
Бал Дейзи

   Миссис Шекспир Смит имеет честь пригласить мистера Джона Брука, мистера Томаса Бэнгса и мистера Натаниэля Блейка на свой бал, который состоится сегодня в три часа пополудни.
   P. S. Пусть Нат принесет свою скрипочку, тогда можно будет потанцевать, а все мальчики должны хорошо себя вести, а то не получат лакомств, которые мы приготовили.

   Боюсь, это изысканное приглашение было бы отклонено, не содержи последняя строка постскриптума тонкого намека.
   – Они много чего вкусного настряпали, я по запаху понял. Нужно идти, – заявил Томми.
   – Можем поесть и сразу улизнуть, – добавил Деми.
   – А я никогда не бывал на балах. Что там нужно делать? – поинтересовался Нат.
   – Да просто разыгрывать из себя мужчину, сидеть неподвижно с дурацким видом, точно взрослый, а еще танцевать, чтобы девчонки порадовались. А потом мы всё съедим и уйдем при первой же возможности.
   – С этим я, пожалуй, справлюсь, – сказал Нат, обдумав слова Томми.
   – Напишем, что приняли приглашение, – решил Деми и отправил следующий галантный ответ:
   Все будем. Приготовьте побольше еды, пожалуйста. Д. Б., эсквайр.
   Дамы очень переживали из-за своего первого бала, поскольку решили, что, если все пройдет хорошо, они потом устроят еще и званый ужин для избранных.
   – Тетя Джо любит, чтобы мальчики играли с нами, если они не шалят, так что нужно сделать так, чтобы наши балы им понравились – это им пойдет на пользу, – наставительно рассудила Дейзи, накрывая на стол и тревожно оглядывая приготовленные лакомства.
   – Деми и Нат проказничать не будут, а вот Томми обязательно что-нибудь учинит, точно тебе говорю, – откликнулась Нан, покачивая головой над корзиночкой, в которой она раскладывала печенье.
   – Ну, тогда я его живо выставлю, – решительно объявила Дейзи.
   – На званых приемах так не принято, это невоспитанно.
   – Значит, больше никогда его не приглашу.
   – Вот это уже лучше. Он ведь расстроится, если его не позовут на ужин, правда?
   – Еще как! У нас же будут такие вкусные вещи, правда? Настоящий суп с поваришкой, – она имела в виду поварешку, – и суповой миской, понарошечная индейка, мясной соус и всякие разные гальниры. – Дейзи никак не удавалось выговорить «гарниры», она уже и пытаться перестала.
   – Почти три часа, пора переодеваться, – заявила Нан, приготовившая по такому случаю особый наряд, который ей не терпелось надеть.
   – Я – мать, поэтому особо наряжаться не стану, – ответила Дейзи, надевая ночной капор, украшенный красной лентой, длинную тетину юбку и шаль; очки и большой носовой платок дополнили туалет – получилась пухленькая розовощекая маленькая матрона.
   Нан надела венок из искусственных цветов, старые розовые домашние туфельки, желтый шарф, зеленую муслиновую юбку и взяла веер, перья для которого выщипала из веничка для сметания пыли, а для пущей элегантности – еще и флакон для нюхательной соли без всякой соли.
   – Я – дочь, мне положено наряжаться, а еще я должна петь, танцевать и говорить больше, чем ты. Матери только разливают чай и ведут себя благопристойно, сама знаешь.
   Внезапно раздался громкий стук, от которого мисс Смит прыгнула в кресло и принялась вовсю обмахиваться веером, а ее маменька выпрямилась на диване, стараясь выглядеть безмятежно и «благопристойно». Маленькая Бесс, приехавшая к ним в гости, исполняла обязанности служанки – она открыла дверь и с улыбкой произнесла:
   – Добло пофаловать, фентельмены. Мы фотовы.
   Мальчики по такому случаю надели высокие бумажные воротнички, черные цилиндры и перчатки из разных тканей разных цветов – до них додумались в самый последний момент, и ни одной готовой пары не нашлось.
   – Наше почтение, мэм, – начал Деми басом, – говорить басом было так трудно, что пришлось ограничиваться короткими репликами.
   Все пожали друг другу руки и расселись с видом невероятно комичным и при этом столь торжественным, что джентльмены забыли про благопристойное поведение и так и закачались на стульях от хохота.
   – Ах, что вы! – воскликнула в ужасе миссис Смит.
   – Будете так себя вести – вас никогда больше не пригласят, – добавила мисс Смит, стукнув мистера Бэнгса флаконом, потому что он хохотал громче всех.
   – Как тут не смеяться – ты прямо настоящая фурия, – фыркнул мистер Бэнгс с совершенно неприличной искренностью.
   – Сам такой, но я же не говорю это вслух, это грубо. Мы его не пригласим на званый ужин, верно, Дейзи? – возмущенно вскричала Нан.
   – Давайте лучше потанцуем. Принесли вы скрипку, сэр? – спросила миссис Смит, стараясь сохранять воспитанное выражение лица.
   – Она за дверью. – Нат вышел за скрипкой.
   – Лучше сперва чаю выпьем, – ничуть не смутившись, продолжал Томми и откровенно подмигнул Деми, напоминая, что чем скорее они налакомятся сладостями, тем скорее можно будет сбежать.
   – Нет, к столу потом, а если будете плохо танцевать, то и вовсе ничего не получите, ни кусочка, сэр, – посулила миссис Смит, да так строго, что ее разбушевавшиеся гости сообразили, что она не шутит, и разом сделались крайне благопристойными.
   – Я поучу мистера Бэнгса танцевать польку, поскольку сейчас он ее танцует просто ужасно, – добавила хозяйка и глянула на Томми с таким упреком, что он разом присмирел.
   Нат провел смычком по струнам, и две пары закружились в двух разных танцах. Дамы танцевали отлично, потому что им это нравилось, а джентльмены старались из несколько более эгоистичных побуждений: они понимали, что лакомства нужно заслужить, и мужественно шли к заветной цели. Когда все запыхались, было получено разрешение отдохнуть; собственно, бедняжка миссис Смит и сама в этом нуждалась, потому что не раз и не два запнулась о длинный подол платья. Юная служанка обнесла их водой с патокой в таких крошечных чашечках, что один из гостей выхлебал целых девять. Называть его имя я не стану, потому что этот легкий напиток так сильно на него подействовал, что, опрокинув девятую чашку, он во всеуслышание поперхнулся.
   – А теперь попросите Нан, чтобы она вам сыграла и спела, – обратилась Дейзи к брату; он сильно напоминал сову в своем высоком воротничке, изнутри которого хмуро разглядывал происходившее.
   – Прошу вас, мэм, спойте нам, – послушно попросил гость, втайне гадая, где же пианино.
   Мисс Смит подплыла к старому секретеру, откинула крышку и, усевшись перед ним, принялась аккомпанировать себе столь бравурно, что старые доски так и задрожали, она же запела прелестную новую песенку, которая начиналась так:

     Весело запела
     Гитарная струна,
     Трубадур спешит домой —
     Окончилась война.

   Джентльмены так громко аплодировали, что юная леди исполнила еще и «Катятся волны», и «Ты, попрыгунья», и прочие песенные шедевры, пока гости не начали намекать, что пения довольно. Миссис Смит, польщенная похвалами, которые расточали ее дочери, великодушно объявила:
   – А теперь выпьем чаю. Рассаживайтесь и ничего не хватайте.
   Любо-дорого было посмотреть на то, как почтенная дама председательствовала за столом, с какой кротостью сносила она мелкие неурядицы. Лучший пирог хлопнулся на пол, когда она попыталась разрезать его совсем тупым ножом, хлеб и масло исчезли со стремительностью, способной ошарашить любую хозяйку, а самое ужасное – сливочный соус оказался настолько жидким, что его пришлось пить, а не вкушать элегантно с помощью новых латунных ложечек.
   С прискорбием сообщаю, что мисс Смит повздорила со служанкой из-за самой вкусной булочки, в результате Бесс подбросила в воздух все блюдо и с ревом выскочила за дверь под ливнем падающей на пол сдобы. Ее утешили, усадив за стол и отдав сахарницу в полное ее распоряжение, однако в суматохе пропала целая тарелка оладий – их так и не нашли. А они замышлялись как главное украшение стола, и миссис Смит совершенно вышла из себя, ведь оладьи она пекла лично, и получились они – загляденье. Любая хозяйка дома скажет вам, каково это – лишиться целой дюжины отменных оладий (из муки, соли и воды, с большой изюминкой на каждой, да еще и щедро посыпанных сахаром).
   – Это ты их припрятал, Томми, наверняка! – вскричала возмущенная хозяйка, замахиваясь на подозреваемого молочником.
   – А вот и нет!
   – А вот и да!
   – Пререкаться неприлично, – заметила Нан, торопливо поедавшая варенье по ходу этой перепалки.
   – А ну отдавай, Деми, – приказал Томми.
   – Врешь ты все, они у тебя в кармане! – рявкнул Деми, задетый этим несправедливым обвинением.
   – А давайте отберем. А то Дейзи из-за него плачет, – предложил Нат, которому первый бал показался даже волнительнее, чем он ожидал.
   Дейзи уже рыдала, Бесс, как положено хорошей служанке, смешивала свои слезинки со слезами хозяйки, а Нан объявила всех мальчиков на свете «несносной напастью». Среди джентльменов разразилась перебранка: когда двое защитников справедливости стали нажимать на злодея, он укрылся за столом и принялся бомбардировать их похищенными оладьями – из них вышли отличные снаряды, поскольку по твердости они могли поспорить с пулями. Он успешно выдерживал осаду, пока не иссякли боеприпасы, однако, расстреляв последний блин, он вынужден был сдаться: его с воем вытащили за порог и в виде бесславной кучи сгрузили на пол в прихожей. После этого воодушевленные победители вернулись обратно, и пока Деми утешал несчастную миссис Смит, Нат и Нан собрали оладьи, водрузили на место все изюминки и снова разложили лакомство на блюде, будто ничего и не было. Впрочем, вкус все равно был не тот, ведь сахар-то облетел, так что после нанесенных оладьям обид никто уже не захотел их есть.
   – Нам, пожалуй, пора, – вдруг объявил Деми, заслышав на лестнице голос тети Джо.
   – Да, пожалуй. – Нат торопливо положил сдобную булочку, которую только что взял.
   Но миссис Джо вошла до того, как они успели ретироваться, и юные дамы принялись наперебой повествовать ей о своих огорчениях.
   – Больше никаких балов, пока мальчики не исправятся – а именно не сделают для вас чего-то хорошего, – рассудила миссис Джо, кивнув в сторону троих повес.
   – Да мы просто пошутили, – начал было Деми.
   – А я не люблю шуток, от которых другим грустно. Я тобой недовольна, Деми, – я надеялась, что уж ты-то никогда не станешь дразнить Дейзи. У тебя ведь такая заботливая сестричка.
   – Мальчики всегда дразнят сестер, мне Томми сказал, – пробурчал Деми.
   – А моим мальчикам это не позволено, так что, если не будете играть мирно, я отправлю Дейзи домой, – решительно рассудила тетя Джо.
   Услышав эту страшную угрозу, Деми подскочил к сестренке, а Дейзи торопливо утерла слезы, потому что близнецы даже представить себе не могли большей беды, чем разлука.
   – Нат тоже хулиганил, а Томми – сильнее всех, – доложила Нан, опасаясь, что два этих грешника не получат своей доли наказания.
   – Мне стыдно, – смущенно пробормотал Нат.
   – А мне нет! – выкрикнул Томми в замочную скважину, за которой подслушивал во все уши.
   Миссис Джо едва не рассмеялась, однако сумела сдержаться и подчеркнуто произнесла, указывая на дверь:
   – Можете идти, мальчики, однако помните, что вам не разрешается играть и разговаривать с девочками до моего особого позволения. Вы не заслуживаете удовольствий, и я их запрещаю.
   Невоспитанные джентльмены поспешно ретировались, а снаружи их ждали насмешки и издевки не раскаявшегося Бэнгса, который целых пятнадцать минут не желал иметь с ними ничего общего. Дейзи скоро оправилась от потрясения, горевала только из-за разлуки с братом, а также скорбела о том, как он ранил ее нежное сердечко. Нан весь этот переполох пришелся по душе, и она старательно задирала нос перед всеми троими, особенно перед Томми, который делал вид, что ничего не замечает, и громко заявлял, как он рад, что они избавились от «глупых девчонок». Впрочем, в глубине души он скоро раскаялся в своих опрометчивых поступках, из-за которых его изгнали из приятной компании, и каждый час, проведенный поврозь, лишний раз напоминал ему, как ценит он общество «глупых девчонок».
   Остальные сдались еще раньше и очень хотели вернуть былую дружбу – ведь рядом больше не было Дейзи с ее лаской и лакомствами; не было Нан, которая их забавляла и врачевала; а самое главное – не было миссис Джо, с которой дом казался таким светлым, а жизнь – беспечальной. К величайшему их смятению, миссис Джо порешила, что и она – одна из обиженных девочек, и почти не разговаривала с изгоями, проходила мимо них, не глядя, и, похоже, была слишком занята, чтобы выполнять их просьбы. Эта внезапная и глубокая немилость поселила тоску в их душах, потому что, если рядом не было матушки Баэр, солнце садилось в полдень и негде было скрыться от тьмы.
   Это неестественное положение вещей продолжалось три дня, а потом джентльмены не выдержали и, убоявшись, что затмение продлится вечно, отправились за помощью и советом к мистеру Баэру.
   Есть у меня сильнейшие подозрения, что мистеру Баэру заранее дали наказ о том, как себя вести, если к нему обратятся с подобной просьбой. Никто, однако, этого даже не заподозрил, а он дал мальчикам несколько ценных советов, которые были с благодарностью приняты, а потом претворены в жизнь следующим образом.
   Уединившись на чердаке, они посвятили несколько часов, обычно отводившихся под игры, изготовлению некоего таинственного механизма, на который ушло такое количество клейстера, что Ася разворчалась, а девочки изумились. Любопытный нос Нан едва не прищемили дверью, так ей хотелось выяснить, что же там происходит, а Дейзи сидела и страдала, почему им всем нельзя играть вместе, без всех этих дурацких секретов. В среду днем погода стояла ясная, и, многократно проверив, как там солнце и ветер, Нат с Томми куда-то удалились, а потом вернулись с огромным плоским свертком, завернутым во множество газет. Нан едва не умерла от сдерживаемого любопытства, Дейзи едва не расплакалась от досады, и обе так и дрожали от предвкушения, когда Деми проследовал в комнату к миссис Баэр, держа шляпу в руке, и объявил тоном настолько галантным, насколько это возможно для юноши его лет:
   – Я вас очень прошу, тетя Джо, не согласитесь ли посмотреть на сюрприз, который мы для вас приготовили? Пожалуйста, он просто отличный.
   – Спасибо, мы с удовольствием посмотрим. Только мне придется взять и Тедди, – ответила миссис Баэр с улыбкой, которая приободрила Деми не хуже солнышка после дождя.
   – Очень хорошо, мы его возьмем с удовольствием. Для девочек приготовили коляску, а вы не против того, чтобы дойти пешком до вершины Мятного холма, правда же, тетушка?
   – Разумеется, нет! Но вы совершенно уверены, что я вам не помешаю?
   – Нет, что вы! Нам этого очень хочется, без вас и сюрприз не сюрприз! – с воодушевлением воскликнул Деми.
   – Премного благодарна, сэр. – И тетя Джо присела в глубоком реверансе, ибо шутки и забавы любила не меньше всех остальных. – Так, юные леди, не заставляйте джентльменов ждать, шляпы на головы – и вперед. Мне не терпится узнать, что это за сюрприз.
   После этих слов поднялась страшная суматоха, и через пять минут всех трех девочек и Тедди втиснули в «корзинку для белья», как они называли легкую коляску, в которую впрягли Тоби. Деми шел во главе процессии, а замыкала ее миссис Джо в сопровождении Кита. Шествие, уж поверьте мне, было более чем впечатляющее, потому что Тоби на голову надели султан из перьев, над коляской развевались два флага, у Кита на шее красовался голубой бантик (он едва не свел песика с ума), Деми прицепил на курточку бутоньерку из одуванчиков, а миссис Джо прихватила по такому случаю изящный японский зонтик.
   Девочки то и дело прыскали от возбуждения, а Тедди так понравилась поездка, что он то и дело ронял на землю свою шляпу, а когда ее у него отобрали, едва не вывалился сам, будто решив, что и ему нужно хоть что-то предпринять, чтобы позабавить компанию.
   Когда они взобрались на холм, «пусто там было, лишь трава колыхалась под ветром», как иногда пишут в сказках – у детей вытянулись лица. Но тут Деми своим самым внушительным голосом произнес:
   – Вылезайте и стойте спокойно, сейчас будет сюрприз.
   После этих слов он спрятался за большой камень, над которым вот уже полчаса одна за другой появлялись две мальчишеские головы.
   Последовала короткая напряженная пауза, а потом подошли Нат, Деми и Томми, причем у каждого в руке было по новенькому воздушному змею, которые они и вручили трем юным леди. Раздались восторженные крики, однако мальчики заставили их умолкнуть, произнеся – причем лица их так и лучились озорством:
   – Это еще не весь сюрприз.
   После чего, сбегав за камень, они притащили четвертого змея, и вовсе огромного, на котором было написано крупными желтыми буквами: «Матушке Баэр».
   – Мы подумали, вам тоже захочется, потому что вы на нас рассердились и приняли сторону девочек, – воскликнули они хором и залились хохотом, ибо стало ясно, что им удалось удивить миссис Джо.
   Она захлопала в ладоши и тоже расхохоталась – забава явно пришлась ей по душе.
   – Ой, мальчики, какая прелесть! Кто это придумал? – спросила она, беря колоссального змея в руки с не меньшей радостью, чем до того – девочки.
   – Дядя Фриц предложил, когда мы задумали делать остальных, сказал, вам понравится, вот мы и постарались, – ответил Деми, сияя от восторга, ведь замысел его удался.
   – Дядя Фриц знает мои вкусы. Да, змеи великолепные, а на днях, когда вы пускали своих, нам было очень завидно, верно, девочки?
   – Так мы их поэтому вам и сделали! – сознался Томми, который от полноты чувств стоял на голове.
   – Давайте запустим, – заявила энергичная Нан.
   – А я не умею… – начала было Дейзи.
   – Мы тебе покажем, нам самим хочется! – воскликнули в приливе приязни все мальчики, а потом Деми взял змея Дейзи, Томми – Нан, а Нат не без труда убедил Бесс отдать ему своего, голубенького.
   – Тетушка, подождите, мы сейчас и вашего запустим! – проговорил Деми, опасаясь вновь утратить расположение миссис Баэр, если оставить ее в стороне.
   – Да я тебя умоляю, дитя мое, уж я-то в змеях разбираюсь, а мальчик, чтобы его подкинуть, у меня есть, – добавила миссис Джо, потому что из-за камня выглянул, с улыбкой от уха до уха, профессор.
   Он тут же подошел, подбросил большого змея, и миссис Джо припустила с ним, сохраняя благопристойность, дети же стояли и наслаждались этим зрелищем. Змеи один за другим взмыли в небо и поплыли яркими птицами, опираясь на крылья свежего ветерка, ровно дувшего над холмом. Как всем было весело! Беготня, крики, подъем и спуск змеев, их смешные кувырки в воздухе – а еще они тянули бечевку, точно живые, пытаясь вырваться на свободу. Нан была сама не своя от счастья, Дейзи решила, что эта игра почти ничем не хуже кукол, а маленькой Бесс так понравился ее «важушный мей», что она почти не отпускала его в воздух, предпочитая держать на коленях и рассматривать замечательные картинки, написанные вдохновенной кистью Томми. Миссис Джо ее змей понравился несказанно, причем вел он себя так, будто знал, кто его хозяин: прядал к земле в самые неожиданные моменты, цеплялся за деревья, едва не свалился в речку, а в конце взмыл на такую высоту, что превратился в точку среди облаков.
   В конце концов все утомились и, привязав змеев к деревьям и изгородям, присели отдохнуть – все, кроме мистера Баэра, который посадил Тедди на плечо и пошел взглянуть на коров.
   – Вам когда-нибудь в жизни было так весело? – поинтересовался Нат, когда они разлеглись в траве, жуя стебельки мяты, как ягнята.
   – Ни разу с тех пор, как я в последний раз запускала змея, еще в детстве, – отвечала миссис Джо.
   – Жаль, что я не был с вами знаком, когда вы были девочкой, с вами, наверное, было очень интересно, – заметил Нат.
   – Я, как ни стыдно это признавать, была большой озорницей.
   – А мне нравятся озорницы, – вставил Томми, глядя на Нан, которая в ответ на этот комплимент скорчила страшную рожу.
   – А почему я вас не помню девочкой, тетушка? Я был еще совсем маленьким? – поинтересовался Деми.
   – Еще каким, дружок.
   – Наверное, у меня тогда еще память не проснулась. Дедушка говорит, что мозг у нас раскрывается постепенно, значит та часть, которая отвечает за память, у меня еще не раскрылась, когда вы были маленькой, вот я вас и не помню, – рассудил Деми.
   – Знаешь, маленький Сократ [22 - Сократ (469–398 до н. э.) – древнегреческий философ, известный своими рассуждениями о природе человеческой личности и разума.], этот вопрос лучше задать дедушке, мне он не по уму, – сказала тетя Джо, уходя от ответа.
   – Я и задам, он про такое знает, а вы – нет, – высказался Деми, подумав про себя, что в змеях эта компания понимает лучше, чем в сложных вещах.
   – Расскажите, что было, когда вы в последний раз запускали змеев, – попросил Нат, потому что миссис Джо рассмеялась, когда об этом вспомнила, а значит, история была интересная.
   – Ну, было забавно: я была уже большой, лет пятнадцати, мне было стыдно и я не хотела, чтобы меня застали за детской забавой. И тогда мы с дядей Тедди втихаря сделали себе змеев и тайком ушли их запускать. Отлично провели время, а потом присели отдохнуть, как вот сейчас, и вдруг услышали голоса и увидели группу юных леди и джентльменов, возвращавшихся с пикника. Тедди ничуть не смутился, хотя и был великоват для таких забав, я же страшно переполошилась, потому что знала: конца-края не будет насмешкам и пересудам, ведь своими выходками я смущала наших соседей не меньше, чем Нан.
   «Что мне делать?» – прошептала я Тедди, поскольку голоса звучали все ближе и ближе.
   «Я тебе сейчас покажу», – ответил он и, вытащив ножик, перерезал бечевки. Змеи взмыли в воздух, и когда компания подошла, мы самым благопристойным образом собирали цветочки. Нас ни в чем не заподозрили, а мы потом долго хохотали над тем, как спаслись в самый последний момент.
   – А змеи так и улетели, тетушка? – спросила Дейзи.
   – Без следа, но я не переживала, потому что твердо решила: подожду-ка я, пока состарюсь, а там опять поиграю со змеями, и, как видите, дождалась, – произнесла миссис Джо и стала притягивать к себе большого змея, потому что уже смеркалось.
   – Нам пора идти?
   – Мне пора, а то вы все останетесь без ужина, а вас такой сюрприз явно не порадует, цыплятки.
   – Правда, мы устроили хороший сюрприз? – кротко осведомился Томми.
   – Отличный! – ответили ему хором.
   – А знаете почему? – спросила миссис Баэр. – Потому что ваши гости вели себя как положено и очень старались ничего не испортить. Вы ведь поняли, что я имею в виду?
   – Да, мэм, – выговорили мальчики и смущенно переглянулись, а потом смирно положили змеев на плечи и отправились домой, вспоминая про другое событие, по ходу которого гости вели себя не как положено, из-за чего все и пошло не так.

Глава десятая
Возвращение

   Настал июль, подошел сенокос, огородики процветали, и долгие солнечные дни составлялись из приятных часов. Дом с утра до ночи стоял настежь, и мальчики обитали на свежем воздухе, за исключением часов, отведенных под занятия. Уроки были краткими, выходных – множество, поскольку Баэры считали, что физические упражнения развивают крепость тела и скоротечные летние месяцы нужно проводить на свободе. Мальчики сделались румяными, загорелыми, крепкими, ели с отменным аппетитом, мускулистые руки и ноги вырастали из штанин и рукавов, не смолкал смех, и не прекращалась беготня, в сарае и в доме не стихали забавы, прогулки по холмам и долинам состояли из сплошных приключений, и вид процветающих подопечных наполнял таким удовлетворением сердца почтенных Баэров, что я не возьмусь это описать. Для полноты счастья не хватало только одного, однако и эта недостача восполнилась, причем в самый неожиданный момент.
   Однажды теплым вечером, когда малыши уже спали, старшие ушли купаться на ручей, а миссис Баэр у себя в гостиной раздевала Тедди, он внезапно закричал:
   – Ой, мой Данни!
   И указал ручкой на окно, за которым ярко светила луна.
   – Нет, лапушка, Данни тут нет, это просто красивая луна, – объяснила мама.
   – Нет-нет! В окоське Данни! Тедди его видел! – настаивал разволновавшийся кроха.
   – Ну, может быть. – И миссис Баэр поспешила к окну в надежде, что Тедди окажется прав. Однако лицо исчезло, никакого мальчика нигде видно не было; она позвала его по имени, подбежала к входной двери, прихватив Тедди в ночной рубашонке, попросила его позвать тоже – в надежде, что уж на голос малыша будет какой-то отклик. Ни ответа ни привета – и мама с сыном, расстроившись, вернулись обратно в дом. Отвлечь Тедди луной ей не удалось, и когда его уложили в колыбельку, он то и дело высовывался оттуда и спрашивал, правда ли, что Данни «скоё пидёт».
   В конце концов Тедди уснул, старшие тоже угомонились, в доме наступила тишина, и блаженное безмолвие летней ночи нарушало лишь стрекотание сверчков. Миссис Баэр сидела за штопкой – в ее корзинке всегда горой лежали носки с огромными дырами – и думала о пропавшем мальчике. Она уже решила для себя, что малыш ошибся, и даже не стала тревожить мистера Баэра рассказом об этой фантазии, ведь у него, бедняги, почти не было свободного времени, пока мальчики не улягутся, и теперь он засел писать письма. Шел уже одиннадцатый час, когда миссис Баэр встала, чтобы запереть двери. Она помедлила на ступенях, наслаждаясь красотой ночи, – и тут в копне сена на лужайке мелькнуло что-то белое. Весь день на лужайке играли дети, и, решив, что Нан, как всегда, забыла свою шляпу, миссис Баэр отправилась ее подбирать. Однако, приблизившись, она разглядела, что это не шляпа и не платок, а рукав рубашки, из которого торчит смуглая рука. Миссис Баэр поспешно обогнула копну и обнаружила за ней крепко спавшего Дана.
   Он выглядел оборванным, грязным, худым и измученным; одна нога босая, вторая обмотана старой холщовой курткой, которую он снял и использовал в качестве грубой перевязки – нога явно болела. Дан, видимо, хотел спрятаться за копной, но разметался во сне, и рука его выдала. Он вздохнул, что-то пробормотал, а потом, шевельнувшись, издал стон, как будто от боли, и все же не проснулся – видимо, силы его иссякли.
   – Нельзя его тут оставлять, – произнесла миссис Баэр и, наклонившись к мальчику, тихонько позвала его по имени.
   Дан открыл глаза, посмотрел на нее, будто на образ из своего сновидения, а потом улыбнулся и дремотно произнес:
   – Матушка Баэр, я вернулся.
   Его вид и слова тронули ее до глубины души, она подсунула руку ему под голову, приподняла и ласково сказала:
   – Я это предчувствовала и очень рада видеть тебя, Дан.
   Тут он совсем проснулся и начал озираться, будто бы вспомнил внезапно, где находится, будто бы был не уверен, к нему ли обращено это сердечное приветствие. А потом выражение его лица изменилось, и он произнес с прежней грубоватостью:
   – Утром дальше двинусь. Так, решил заглянуть по дороге.
   – Может, войдешь, Дан? Ты разве не слышал, как мы тебя зовем? Тедди тебя увидел и разволновался.
   – Да я не думал, что вы меня впустите, – ответил он, подхватив небольшой узелок, как будто собрался уйти сразу.
   – А ты попробуй, – только и ответила миссис Баэр, вытянув руку и указав на дверь, озаренную приветливым светом.
   Шумно выдохнув от облегчения, Дан подхватил крепкую палку и захромал к дому, но внезапно остановился и искательно произнес:
   – Мистер Баэр рассердится. Я ж сбежал от Пейджа.
   – Он это знает, очень расстроился, однако это не важно. Ты что хромаешь? – спросила миссис Джо, когда он заковылял дальше.
   – Перелезал через изгородь, так мне камень упал на ногу, раздробил. Ничего. – Дан как мог скрывал боль, которую явно испытывал при каждом шаге.
   Миссис Баэр помогла ему дойти до своей комнаты, там он тут же упал в кресло и опустил голову на спинку, бледный, едва живой от усталости и пережитых тягот.
   – Дан, бедняжка! Выпей вот это, а потом поешь немного. Ты дома, и уж матушка Баэр о тебе позаботится.
   Ответом ей стал взгляд, полный благодарности, после чего Дан выпил вина, которое она поднесла к его губам, а потом медленно принялся за еду, которой она его угостила. С каждым глотком к нему, похоже, возвращались силы, и вот Дан заговорил, как будто спеша сообщить ей все о своих приключениях.
   – Где же ты был, Дан? – поинтересовалась миссис Джо, доставая бинты для перевязки.
   – Сбежал-то я месяц с лишним назад. Пейдж – ничего, но уж больно строгий. Мне не понравилось, вот я и уплыл по реке с одним человеком – у него своя лодка. Вот почему никто не понял, куда я девался. Как мы с этим расстались, я пару недель поработал на ферме, но отколотил фермерова сыночка, а фермер за это отколотил меня, потому я сбежал и пришел сюда.
   – Пришел пешком?
   – Да, фермер мне не заплатил, а просить – не дождется. Зато сыночку его и досталось. – Дан рассмеялся, однако вид у него, когда он оглядывал свою изорванную одежду и грязные руки, был пристыженный.
   – Как же ты жил? Надо же – мальчик проделал такой путь один!
   – Да неплохо, пока ногу не повредил. Меня подкармливали, ночевал я по сараям, днем шел. Один раз решил срезать и заблудился, если бы не это, дошел бы быстрее.
   – Но что же ты собирался делать, если не думал оставаться у нас?
   – Очень уж мне хотелось Тедди повидать и вас, а после этого я собирался в город, на старую работу, вот только подустал и заснул в сене. Утром ушел бы, если бы вы меня не нашли.
   – А ты об этом жалеешь? – Миссис Джо поглядела на него со смесью радости и упрека, а потом встала на колени, чтобы осмотреть его больную ногу.
   Дан зарделся и, не отводя глаз от тарелки, произнес совсем тихо:
   – Нет, мадам, я рад, я хотел остаться, но боялся, что вы…
   Он не закончил – миссис Баэр прервала его сочувственным восклицанием: она увидела, как серьезно травмирована его нога.
   – Давно это случилось?
   – Три дня назад.
   – И ты шел в таком состоянии?
   – У меня была палка, а еще я обмывал ее в каждом ручье. Одна женщина дала мне тряпку для перевязки.
   – Нужно, чтобы мистер Баэр немедленно осмотрел твою ногу и обработал. – Миссис Джо поспешила в соседнюю комнату, причем дверь прикрыла неплотно, чтобы Дан слышал их разговор.
   – Фриц, мальчик вернулся.
   – Который, Дан?
   – Да, Тедди увидел его в окне и позвал, но он спрятался за копной на лужайке. Я его только что там обнаружила – он крепко спал, чуть живой от усталости и боли. От Пейджа он сбежал месяц назад и с тех пор шел обратно к нам. Делает вид, что не хотел, чтобы мы его увидели, якобы собирался попасть в город, на старую работу, а к нам только заглянул. Однако мне совершенно очевидно, что поддерживала его одна только надежда, что мы впустим его, и теперь он ждет твоего решения: простишь ли ты его и позволишь ли остаться?
   – Он сам это сказал?
   – Это сказали его глаза, а когда я его разбудила, он произнес, будто потерявшееся дитя: «Матушка Баэр, я вернулся». Мне не хватило суровости его бранить, я просто привела его в дом, точно заблудшую овечку, вернувшуюся в свое стадо. Можно мне его оставить, Фриц?
   – Ну разумеется! Для меня это подтверждение, что сердцем мальчик все время был с нами, и теперь я никуда его больше не отошлю, как не отослал бы своего Роба.
   Дан расслышал тихий звук – миссис Джо без слов поблагодарила мужа, и за короткую паузу, наступившую вслед, две крупные слезы медленно собрались в глазах мальчика, выкатились наружу и поползли по запыленным щекам. Их никто не видел, ибо он тут же их смахнул, однако, как мне кажется, за этот краткий миг былое недоверие Дана к хозяевам Пламфилда исчезло навсегда, они затронули самые нежные струны его души, и он ощутил горячее желание доказать, что достоин любви и сочувствия, достоин терпения и прощения. Он не сказал ни слова, но всеми силами души дал себе это обещание, с мальчишеским упорством решил его придерживаться и закрепил это решение слезами, которые до того не могли из него исторгнуть ни боль, ни изнеможение, ни одиночество.
   – Пойдем, посмотри его ногу. Боюсь, травма серьезна, он трое суток шел по жаре, в пыли, обмывал ее водой и бинтовал старой курткой. Говорю тебе, Фриц, этот парнишка на диво силен духом, из него выйдет настоящий мужчина.
   – Ради тебя, милая моя энтузиастка, я готов в это поверить: твое упорство не может не увенчаться успехом. Пойду взгляну на этого юного спартанца. Где он?
   – У меня в комнате. Только прошу, милый, обращайся с ним ласково, пусть даже он и не ответит тем же. Я убеждена, что именно так мы сможем до него достучаться. Строгость и ограничения на него не действуют, а вот добрым словом и бесконечным терпением можно его укротить – я когда-то и сама была такой же.
   – Ну и уж ты никогда не была такой негодницей! – воскликнул мистер Баэр, смеясь, – впрочем, не без некоторого возмущения.
   – Я была бунтаркой, хотя и бунтовала по-иному. Я чутьем понимаю, что именно он сейчас испытывает, знаю, как можно проникнуть ему в душу, сознаю, какие искусы сбивают его с пути. И я рада нашей с ним схожести, потому что это поможет мне помочь ему, и если мне удастся сделать настоящего мужчину из этого запущенного ребенка, будет ясно, что жизнь я прожила не зря.
   – Благослови Господь этот труд и помоги той, что его вершит!
   Мистер Баэр теперь говорил с той же истовостью, что и жена, а потом они вдвоем отправились к Дану и обнаружили, что он уронил голову на локоть и забылся сном. Впрочем, мальчик тут же поднял глаза и попытался встать, на что мистер Баэр произнес ласково:
   – Похоже, в Пламфилде тебе нравится больше, чем на ферме у Пейджа. Что ж, поглядим, может, на сей раз мы справимся лучше.
   – Благодарствуйте, сэр, – произнес Дан, пытаясь проявить учтивость, причем далось ему это проще, чем он ожидал.
   – Так, посмотрим твою ногу. Ого! Ничего хорошего. Придется завтра вызвать доктора Фирта. Принеси теплой воды, Джо, и старого тряпья.
   Мистер Баэр обмыл и забинтовал больную ногу, а миссис Баэр застелила единственную свободную кровать в доме. Стояла она в гостевой комнатке рядом с гостиной – ею пользовались, когда кому-то из мальчиков нездоровилось, потому что так миссис Джо могла не бегать вверх-вниз, а больному было видно, что происходит вокруг. Закончив, мистер Баэр поднял мальчика на руки и отнес в кровать, помог раздеться, уложил на белую простынку и оставил отдыхать после еще одного рукопожатия и отеческого: «Спокойной ночи, сын мой».
   Дан тут же провалился в сон и крепко проспал несколько часов, а потом в ноге запульсировала боль, он проснулся и долго крутился в постели, стараясь не стонать, чтобы не разбудить других, ибо был он храбрым мальчиком и боль терпел, как настоящий «маленький спартанец» – подходящее прозвище дал ему мистер Баэр.
   У миссис Джо была привычка перед сном обходить двор, запирать окна, если дул студеный ветер, натягивать москитную сетку над Тедди и заглядывать к Томми, который иногда ходил во сне. Она просыпалась от малейшего шума, ей часто грезились разбойники, коты и пожары, дверь в свою комнату она не закрывала, а потому до ее чутких ушей быстро долетели тихие постанывания Дана, и она мгновенно вскочила с постели. Он как раз в отчаянии колотился о горячую подушку, но тут в коридоре мелькнул свет, и в комнату прокралась миссис Джо, похожая на привидение, – волосы свернуты в большой узел на затылке, подол длинного серого халата волочится по полу.
   – Болит, Дан?
   – Что-то нехорошо, но я не хотел вас будить.
   – Я такая сова, вечно летаю по ночам. Да, нога просто горит огнем, нужно заново смочить повязку.
   Матушка-сова, захлопав крыльями, улетела, чтобы принести охлажденные бинты и кружку воды со льдом.
   – Ах, как хорошо! – вздохнул Дан, почувствовав прикосновение влажной ткани и освежив пересохшее горло.
   – Вот и славно, а теперь попробуй поспать и не пугайся, если увидишь меня снова – я буду к тебе заглядывать и брызгать холодной водичкой.
   С этими словами миссис Джо нагнулась, перевернула подушку, разгладила простыню – и тут, к величайшему ее удивлению, Дан обхватил ее рукой за шею, притянул к себе и поцеловал, пробормотав с запинкой: «Благодарю вас, мадам» – и слова эти сказали ей больше, чем самая витиеватая речь, ибо торопливый поцелуй и скомканная фраза означали: «Простите меня, я буду очень стараться». Она все поняла, оценила его невысказанное признание и не стала портить его, выражая свое изумление; лишь напомнила себе, что у этого мальчика нет матери, поцеловала смуглую щечку, зарывшуюся в подушку, – щечка будто бы стыдилась только что проявленной нежности, – и вышла, произнеся слова, которые Дан запомнил надолго:
   – Ты теперь мне как сын, и если захочешь, сумеешь сделать так, чтобы я этим очень гордилась.
   Она снова зашла к нему на рассвете – он спал так крепко, что и не шелохнулся, и явно не почувствовал, как она смачивает повязку, вот только гримаса боли на его лице разгладилась, и оно приобрело выражение полного покоя.
   Настало воскресенье, в доме царила такая тишина, что Дан проснулся только к полудню и, оглядевшись, увидел, что в дверь просунулась нетерпеливая мордашка. Он протянул руки, и Тедди промчался через комнату, запрыгнул на кровать и с криком: «Мой Данни пишёл!» – обхватил его ручонками, ерзая от восторга. Потом вошла миссис Баэр и принесла завтрак – ничем не показав, что видит, как Дану неловко за вчерашнюю нежность. Тедди настоял на том, чтобы накормить Дана «зайтаком», и потчевал его, точно младенца: Дан был не слишком голоден, но ему очень понравилось.
   А потом прибыл доктор, и бедному спартанцу пришлось нелегко: некоторые косточки на ноге сместились, их пришлось вправлять, и это оказалось так больно, что губы у Дана побелели, а на лбу выступили капли пота, но он ни разу не вскрикнул, только так крепко сжимал руку миссис Джо, что кожа еще долго оставалась красной.
   – Обеспечьте мальчику покой как минимум на неделю, вставать ему запрещается. Потом я скажу, можно ли уже передвигаться на костылях или придется еще полежать, – вынес вердикт доктор Фирт, складывая свои блестящие инструменты, которые Дану совсем не понравились.
   – Но ведь она потом заживет, да? – уточнил Дан, потому что его встревожило слово «костыли».
   – Будем надеяться.
   С этими словами доктор удалился, оставив Дана в сильном унынии: хромота – страшное наказание для любого непоседы.
   – Не переживай, я отличная сестра милосердия, через месяц будешь бегать не хуже прежнего, – обнадежила его миссис Джо.
   Однако Дана терзал страх хромоты, и даже ласки Тедди не могли его развеять; тогда миссис Джо предложила прислать кого-то из мальчиков к нему с визитом и осведомилась, кого именно он хочет видеть.
   – Ната и Деми. А еще можно принести мою шляпу? В ней одна штука, которая должна им понравиться. А мой узелок с барахлом вы, наверное, выбросили? – Дан с явной тревогой задал этот вопрос.
   – Нет, оставила – я подумала, там может быть что-то ценное, если ты так тщательно его хранил.
   И миссис Джо принесла его поношенную соломенную шляпу, набитую жуками и бабочками, а также носовой платок, в который он складывал разные подобранные в дороге диковины: птичьи яйца, аккуратно обложенные мхом, необычные камни и ракушки, мох, а также нескольких небольших крабов, крайне возмущенных тем, что их лишили свободы.
   – Можно куда-нибудь посадить этих крабиков? Мы их с мистером Хайдом нашли, они совершенно первоклассные, я хотел бы их оставить и понаблюдать за ними, если вы не против, – сказал Дан, забыв о боли в ноге, и засмеялся, глядя, как крабы ползают и пятятся на одеяле.
   – Конечно можно, им подойдет старая клетка Полли [23 - Полли – попугай, персонаж романа Луизы Олкотт «Маленькие женщины».]. Вот только проследи, чтобы они не откусили Тедди пальчики, пока я за ней хожу. – И миссис Джо убежала, а Дан продолжал радоваться тому, что его сокровища не сочли хламом и не выбросили.
   Нат, Деми и клетка появились одновременно, крабов поселили в новый дом, к величайшему восторгу всех мальчиков, – увлекшись этим процессом, они полностью отбросили неловкость, которую в противном случае могли бы почувствовать, начиная разговор с беглецом. Дан пересказал восхищенным слушателям свои приключения, причем куда в больших подробностях, чем Баэрам. После этого он предъявил свою «добычу», описав каждый предмет так красочно, что миссис Джо – она ушла в соседнюю комнату, чтобы им не мешать, – удивилась, заинтересовалась и восхитилась.
   «Сколько он всего знает об этих вещах! Как поглощен темой! И какое это на данный момент спасение, ведь книгами он не интересуется, так что занять его, пока он лежит в постели, нечем; зато мальчики смогут приносить ему сколько угодно жуков и камней – и я так рада, что они ему по душе; это полезно и, кто знает, может стать делом его жизни. Если из него вырастет известный натуралист, а из Ната – музыкант, мне будет чем гордиться».
   Миссис Джо сидела над книгой и улыбалась, строя эти воздушные замки прямо как в детстве, вот только тогда она мечтала о собственном будущем, а теперь – о будущем других людей, именно поэтому, видимо, многие из ее мечтаний претворились в жизнь, ибо милосердие – отличный фундамент для строительства.
   Ната сильнее всего захватили приключения, а вот Деми заинтересовался бабочками и жуками – он буквально впитывал рассказы об их насыщенных событиями жизнях, будто слушал новую прекрасную сказку, ибо рассказывал Дан хотя и незамысловато, но увлекательно, страшно довольный тем, что хоть чему-то может научить маленького философа. Слушателей так заинтересовало повествование о поимке мускусной крысы, шкурка которой была в числе прочих сокровищ, что мистеру Баэру пришлось заглянуть к ним и напомнить Нату и Деми, что пора идти на прогулку. Дан так тоскливо посмотрел им вслед, что папа Баэр предложил отнести его на диван в гостиной – хоть какая перемена обстановки.
   Когда Дана устроили и в доме воцарилась тишина, миссис Джо – она сидела рядом, показывая Тедди картинки, – произнесла заинтересованным тоном, кивая на сокровища, которые Дан по-прежнему держал в руках:
   – А откуда ты столько всего знаешь про эти вещи?
   – Мне они всегда нравились, но знал я очень мало, пока мистер Хайд мне не рассказал. Вы представляете, он живет в лесу, изучает все эти штуки – не припомню, как такой человек называется, – и пишет про лягушек, рыб и все такое. Он одно время гостил у Пейджа и все просил, чтобы я ходил с ним и помогал, мне это страшно нравилось, потому что он чего только мне не рассказывал, он страх какой умный и веселый. Очень бы хотелось с ним опять повидаться.
   – Надеюсь на это, – сказала миссис Джо, и Дан так и засветился, разговор настолько его заинтересовал, что он забыл про свою вечную угрюмость.
   – Вы знаете, он умеет приманивать птиц, а кролики и белки его совсем не боятся, как будто он просто ствол дерева. Вы когда-нибудь щекотали ящерицу травинкой? – увлеченно продолжал Дан.
   – Нет, но с удовольствием бы попробовала.
   – А я щекотал, ужасно смешно смотреть, как она переворачивается и вытягивается – ей это очень по душе. У мистера Хайда хорошо получается, а еще он умеет сделать, чтобы змеи слушали его свист, знает, когда какие цветы цветут, и пчелы его не жалят, а еще он замечательно рассказывает про рыб и мух, про индейцев и скалы.
   – Похоже, тебе так понравилось с мистером Хайдом, что ты совсем забыл про мистера Пейджа, – лукаво заметила миссис Джо.
   – Было дело, мне совсем не хотелось мотыжить и полоть грядки, если можно было ходить по лесу с мистером Хайдом. А Пейдж считал, что тот занимается чепухой, и самого мистера Хайда называл недоумком, потому что тот мог часами, не двигамшись, лежать на месте, наблюдая за птичкой или форелью.
   – Лучше сказать «не двигаясь», а не «не двигамшись», так правильнее, – аккуратно поправила его миссис Джо, а потом добавила: – Да, Пейдж – рачительный фермер, ему не понять, что работа натуралиста может быть такой же интересной, да и не менее полезной, чем его собственная. Вот что я тебе скажу, Дан: если тебя интересуют все эти вещи, а мне кажется, что интересуют, я это только поддерживаю и обещаю, что у тебя будет время на их изучение и книги в помощь; но я хочу, чтобы ты сделал еще одну вещь, причем на совесть, в противном случае ты потом пожалеешь, поняв, что приходится все начинать сначала.
   – Да, мадам, – кротко произнес Дан, явно напуганный серьезным тоном ее последнего замечания, ибо читать книги он терпеть не мог, однако, судя по всему, твердо решил, что готов изучать все, что она ему предложит.
   – Видишь вон тот комодик с двенадцатью отделениями? – Таким оказался следующий, неожиданный вопрос.
   Дан действительно заметил рядом с фортепьяно старый поставец. Он видел его и раньше и не раз наблюдал, как оттуда достают куски бечевки, гвозди, оберточную бумагу и прочие полезные вещи. Он кивнул, улыбнулся, а миссис Джо продолжила:
   – Как считаешь, подойдет этот ящик, чтобы разложить в нем твои камушки, яйца, ракушки и лишайники?
   – Еще как, но вряд ли вы позволите набить его «хламом» – так говорил мистер Пейдж! – воскликнул Дан, выпрямляясь и глядя на старенький поставец заблестевшими глазами.
   – Я люблю такой «хлам», а если бы и не любила, все равно отдала бы тебе этот поставец, потому что мне дороги детские сокровища и я считаю, что обращаться с ними надо уважительно. Но я собираюсь заключить с тобой, Дан, сделку и надеюсь, что ты честно выполнишь свою часть. Вот тебе поставец с двенадцатью вместительными отделениями, по одному на каждый месяц года, и ты сможешь зарабатывать их себе одно за другим, выполняя полезные для себя задания. Я считаю, что усилия должны вознаграждаться, особенно в детстве, это отличное подспорье: поначалу мы стараемся быть хорошими ради награды, но со временем, при правильном отношении, научаемся делать добро ради самого добра.
   – А вы и сама получаете такие награды? – поинтересовался Дан, явно открывший для себя что-то новое.
   – Еще бы! Я до сих пор не научилась без них обходиться. Вот только мои награды – не ящики, не подарки и не выходные дни, а совсем другие вещи, которые я люблю ничуть не меньше. Главная моя награда – успехи и достойное поведение моих учеников, и ради нее я согласна трудиться так же усердно, как, надеюсь, ты будешь трудиться ради своего поставца. Делай то, чего делать не хочется, причем делай на совесть, и обретешь сразу два вознаграждения: одно – реальное, которое можно подержать в руке, другое – удовлетворение от честно исполненного долга. Я понятно объясняю?
   – Да, мадам.
   – А маленькие подспорья нужны всем; вот ты и постараешься добросовестно учить уроки, исполнять свою работу, не обижать других мальчиков и с пользой проводить свободное время. Если мне сообщат, что ты стараешься, или если я и сама увижу это без всяких слов, ибо я быстро подмечаю успехи своих учеников, будем считать, что ты заработал очередное отделение для своих сокровищ. Видишь, некоторые из ящичков уже разделены на четыре части, я попрошу так же разделить и другие: по одной части на каждую неделю; и когда поставец заполнится красивыми и занятными предметами, я буду гордиться этим не меньше тебя, а может, даже и больше, потому что в камушках, мхе и цветистых бабочках я буду видеть претворенные в жизнь добрые устремления, укрощенные пороки и исполненные обещания. Как, попробуем, Дан?
   Мальчик ответил ей более чем красноречивым взглядом – из него было ясно, что он понял и оценил ее мысль и слова, хотя и не знает, как выразить свой интерес и свою признательность за такую доброту и заботу. Она угадала смысл этого взгляда и, увидев, как Дан залился краской до корней волос, поняла, что он тронут, а ей этого и хотелось; больше она про их план рассказывать не стала, вместо этого вытянула верхний ящичек, протерла от пыли и поставила на два стула у дивана, деловито произнеся:
   – Ну, начнем прямо сейчас, положим твоих замечательных насекомых в надежное место. Смотри, сюда много влезет. Бабочек и жуков я закреплю булавками на стенках, тут им ничего не сделается, а внизу останется место для более тяжелых предметов. Я дам тебе ваты, бумаги и булавок, а ты готовься к новым трудам.
   – Но мне пока не выйти и не найти ничего нового, – пожаловался Дан, скорбно посмотрев на свою ногу.
   – Это верно. Но ты не переживай, на эту неделю хватит того, что есть, а если попросить мальчиков, уверена, они натащат тебе кучу всякого разного.
   – Они не знают, что именно нужно, а потом, лежамши здесь – в смысле лежа, – я не смогу ни работать, ни учиться – и не заработаю ни одного нового ящика.
   – Уроки можно учить и здесь, да и чем мне помочь, тоже найдется.
   – Правда? – Дан явно удивился и обрадовался.
   – Учись проявлять терпение и бодрость, несмотря на боль и скуку. Можешь мне помочь развлекать Тедди, сматывать пряжу, можешь читать мне, пока я шью, – ты много что можешь делать, не наступая на больную ногу, так что время полетит быстро и потрачено будет не зря.
   Тут вбежал Деми с большой бабочкой в одной руке и совершенно безобразной маленькой жабой в другой.
   – Вот, гляди, Дан, нашел и сразу тебе принес. Правда, красавица? – пропыхтел Деми, задохнувшийся от бега.
   Увидев жабу, Дан рассмеялся и сказал, что ее посадить некуда, а вот бабочка совершенно великолепная и, если миссис Джо даст ему большую булавку, он прямо сейчас приколет ее к ящику.
   – Я не хочу, чтобы она мучилась на булавке. Сперва нужно ее умертвить безболезненно, капелькой камфоры, – предложила миссис Джо, доставая пузырек.
   – Я знаю как, потому что мистер Хайд именно так их и убивал, но у меня-то камфоры не было, вот я и использовал булавку. – Дан аккуратно капнул камфоры на головку насекомого, бледно-зеленые крылышки вздрогнули и замерли.
   Сразу после этого милосердного умерщвления из спальни долетел возбужденный голосок Тедди:
   – Ой, кьябы все вылезли, и большой скусял маеньких!
   Деми с тетушкой помчались разбираться и увидели, как Тедди подпрыгивает на стуле, а два крабика поспешно удирают – они вылезли из клетки через прутья. Третий залез на самый верх, явно спасая свою жизнь, ибо внизу происходило нечто одновременно и грустное, и забавное: самый большой краб забрался в уголок, где раньше стояла мисочка Полли, и сидел там, с невозмутимым видом поедая одного из сородичей. Предварительно он оторвал несчастной жертве все клешни, а саму ее перевернул вверх ногами и теперь держал одной клешней возле рта, точно блюдечко, невозмутимо зачерпывая другой клешней, время от времени приостанавливаясь и ворочая глазами навыкате, а также проводя по ним тоненьким язычком и заставляя детей покатываться от хохота. Миссис Джо отнесла клетку в гостиную, чтобы Дан тоже мог посмотреть, а Деми поймал беглецов и посадил под перевернутую умывальную миску.
   – Этих придется отпустить, дома их держать не получится, – с явным огорчением сказал Дан.
   – Если хочешь, я возьму их себе, только скажи, как с ними обращаться, поживут у меня в аквариуме с черепахами, – рассудил Деми, которому крабы показались даже интереснее, чем любимые его медлительные черепахи.
   Дан рассказал ему о повадках и потребностях крабов, и Деми унес их знакомиться с новым домом и соседями.
   – Какой же он добрый! – произнес Дан, аккуратно закрепляя первую бабочку, – он вспомнил, что, дабы принести ее сюда, Деми отказался от прогулки.
   – Еще бы, ведь другие очень старались сделать его таким.
   – У него была родня, его учили, ему помогали, а у меня никого не было, – вздохнул Дан, думая про свое одинокое детство, которое вспоминал очень редко, и смутно ощущая, что не испытал в жизни чего-то очень важного.
   – Знаю, дружочек, и поэтому не жду от тебя столько же, сколько от Деми, хотя он тебя и младше. Но мы все будем помогать тебе, как можем, и скоро ты научишься помогать себе сам. Ты ведь не забыл, что говорил тебе папа Баэр, когда ты оказался тут в первый раз, – как нужно стремиться делать добро и просить Бога о помощи?
   – Нет, мадам. – Совсем тихо.
   – И ты стараешься?
   – Нет, мадам. – Еще тише.
   – А будешь просить Его каждый вечер, ради меня?
   – Да, мадам. – Очень серьезно.
   – Для меня это очень важно, и я наверняка пойму, честно ли ты выполняешь свое обещание, ибо эти вещи всегда видны тем, кто в них верит, можно даже не произносить ни слова. А вот тебе занимательная история о мальчике, который повредил ногу еще сильнее, чем ты; почитай, и узнаешь, как мужественно он выносил все свои злоключения.
   Она вложила ему в руки замечательную книжечку «Мальчики из Крофтона» [24 - «Мальчики из Крофтона» (1841) – роман английской писательницы Гарриет Мартино (1802–1876), одной из первых женщин-социологов, то есть исследователей проблем общества. В книге описаны сложные взаимоотношения мальчиков в школе-интернате. Одному из героев, Хью, во время драки падает на ногу камень, и стопу приходится ампутировать.] и удалилась на час, хотя и заходила время от времени, чтобы Дану не было одиноко. Читать он не любил, но скоро так увлекся, что возвращение других с прогулки стало для него неожиданностью. Дейзи нарвала ему букетик полевых цветов, а Нан потребовала, чтобы ей позволили принести Дану ужин – он лежал на диване, дверь в столовую была открыта, и он видел других мальчиков за столом, а они приветливо кивали ему, уплетая хлеб с маслом.
   Мистер Баэр вскоре отнес его в постель, потом притопал Тедди в ночной рубашонке сказать «спокойной ночи» – он-то отправлялся в свое гнездышко рано, как птичка.
   – Я хочу сказать молитву вместе с Данни, можно? – попросил он маму и, получив ее согласие, встал на колени рядом с кроваткой Дана и, сложив пухлые ладошки, тихо произнес: «Путь Бозенька багосовит всех и помозит мне быть хоёсим».
   С этим он удалился, лучась милой сонной улыбкой через мамино плечо.
   И вот смолкли разговоры и отзвучали вечерние гимны, а в доме повисла дивная воскресная тишина. Дан лежал без сна в своей милой комнатке, думая новые мысли, ощущая, как новые желания и надежды пробуждаются в его мальчишеском сердце, ибо туда проникли два добрых ангела: любовь и благодарность – и оба приступили к трудам, завершить которые способны лишь время и настойчивость. Истово желая сдержать первое свое обещание, Дан сложил ладони во тьме и тихо прошептал простенькую молитву Тедди:
   – Пусть Боженька благословит всех и поможет мне быть хорошим.

Глава одиннадцатая
Дядя Тедди

   В течение недели Дан перемещался лишь с кровати на диван; неделя оказалась долгой и мучительной, потому что нога порой сильно болела, бездеятельность тяготила подвижного мальчика, ему очень хотелось на летнее солнышко, а труднее всего было сохранять терпение. Но Дан очень старался, и каждый стремился по-своему ему помочь; в общем, время шло, а наградой Дану стали слова доктора утром в субботу:
   – Заживление идет лучше, чем я полагал. Можете дать ему сегодня костыль, пусть немного походит по дому.
   – Урра! – завопил Нат и помчался передавать хорошие новости остальным.
   Все страшно обрадовались, и после обеда целая толпа зрителей собралась понаблюдать, как Дан ковыляет по прихожей; через некоторое время он присел на крыльцо отдохнуть. Самого его очень радовали внимание и благожелательность, с каждой секундой он все больше расцветал; мальчики пришли с ним поговорить, девочки суетились вокруг с табуретками и подушками, а Тедди присматривал за ним, точно за хрупким беспомощным созданием. Они все еще стояли и сидели на ступенях, когда к воротам подкатил экипаж, оттуда помахали, и Роб, громко закричав: «Дядя Тедди! Дядя Тедди!» – бросился по дорожке со всех своих коротеньких ног. Все мальчики, кроме Дана, наперегонки понеслись открывать ворота, через миг экипаж въехал во двор, и все обступили его, а в середине круга хохотал дядя Тедди, державший на колене свою дочурку.
   – Остановите колесницу и дайте Юпитеру сойти, – приказал он и, соскочив на землю, бросился вверх по ступенькам навстречу миссис Баэр – она улыбалась и хлопала в ладоши, как маленькая.
   – Как твои дела, Тедди?
   – Все хорошо, Джо.
   После чего они обменялись рукопожатиями, и мистер Лори передал Бесс в руки ее тетушки, прибавив, когда девочка крепко к ней прижалась:
   – Златовласка так по тебе соскучилась, что я сбежал с ней вместе – мне и самому не терпелось тебя повидать. Мы хотели бы часик поиграть с твоими мальчиками, а еще посмотреть, как там поживает «бабушка в старом башмаке, у которой деточек что воды в реке» [25 - Здесь цитируется популярный английский народный стишок. Полностью в переводе С. Маршака он звучит так:Жила-была бабушкаВ старом башмаке,У ней было деточек —Что воды в реке.Она суп для них варила,Ложкой по лбу колотила.Чтоб не смели баловать,Отправляла рано спать.].
   – Я так вам рада! Идите играйте, только не озорничайте, – ответила миссис Джо.
   Мальчики столпились вокруг обворожительной гостьи, восхищаясь ее длинными золотистыми волосами, милым платьицем и величавостью, поскольку маленькая «принцесса» – так они ее называли – никому не позволяла себя целовать, а лишь сидела, улыбаясь им свысока и милостиво поглаживая их по волосам белыми ручками. Все ее обожали, особенно Роб, который считал ее чем-то вроде куклы и не решался до нее дотронуться – вдруг сломается, а лишь любовался ею с почтительного расстояния и приходил в восторг от любого знака внимания юной леди. Поскольку она потребовала, чтобы ей незамедлительно показали кухню Дейзи, миссис Джо потащила ее туда, а малыши отправились следом. Остальные, все за вычетом Ната и Деми, побежали смотреть зверинец и огороды: дело в том, что мистер Лори всегда делал полный смотр всему хозяйству и очень расстраивался, обнаруживая какие-то недочеты.
   Остановившись на ступенях, он повернулся к Дану и обратился к нему как к старому знакомцу, хотя до тех пор они виделись всего раз-другой:
   – Как там нога?
   – Лучше, сэр.
   – Надоело, небось, сидеть дома?
   – Еще бы! – И Дан обратил взгляд на зеленые холмы и леса, куда его так тянуло.
   – Тогда давай прогуляемся, пока остальные не вернулись? Карета у меня просторная, удобная, ничем тебе не повредит, а вот свежий воздух пойдет на пользу. Неси подушку и плед, Деми, давай-ка прокатим Дана.
   Мальчикам страшно понравился этот замысел, а Дан пришел в настоящий восторг, однако все же спросил с необычной для него учтивостью:
   – А миссис Баэр не станет возражать?
   – Ни в коем случае, мы с ней уже все порешили.
   – Вы об этом не сказали ни слова, так что я не понимаю когда, – полюбопытствовал Деми.
   – А мы умеем обмениваться мыслями без всяких слов. Куда лучше, чем телеграф.
   – Я понял – с помощью взглядов. Я видел, как вы подняли брови и кивнули на карету, а миссис Баэр рассмеялась и кивнула в ответ, – догадался Нат, который давно уже перестал робеть перед добрым мистером Лори.
   – Именно так. Ну, давай же.
   Через минуту Дан уже сидел в карете, нога его покоилась на подушке, положенной на противоположное сиденье, и его укутали в плед, таинственным образом прилетевший откуда-то сверху именно в тот миг, когда он понадобился. Деми забрался на облучок рядом с Питером, чернокожим кучером. Нат сел рядом с Даном на почетное место, а дядя Тедди устроился напротив – чтобы следить за ногой, сказал он, на деле же ему хотелось рассматривать лица мальчиков, оба очень счастливые, но такие разные: у Дана – угловатое, смуглое, волевое, у Ната – удлиненное, светлое и несколько безвольное, но очень располагающее за счет кротких глаз и красивого лба.
   – Кстати, у меня тут где-то книжка, которая тебе, наверно, понравится, – объявил старший из всех мальчиков и, пошарив под сиденьем, вытащил книгу, при виде которой Дан воскликнул:
   – Ого! Ничего себе! А так бывает?
   Он переворачивал страницы, разглядывая прекрасные изображения бабочек, птиц и самых разных занятных насекомых – картинки были цветными, как в жизни. Дан так увлекся, что даже забыл поблагодарить, однако мистера Лори это не расстроило, ему довольно было искреннего восторга мальчика и тех восклицаний, которые он издавал, натыкаясь на старых знакомых. Нат смотрел ему через плечо, а Деми повернулся спиной к лошадям и свесил ноги внутрь кареты, чтобы участвовать в разговоре.
   Когда они добрались до жуков, мистер Лори вытащил из жилетного кармана какую-то странную штуковину и, положив на раскрытую ладонь, сказал:
   – Этому жуку много тысяч лет.
   Мальчики начали рассматривать странного жука, сделанного из камня, – серого, с виду очень старого, а мистер Лори рассказывал, что его достали из савана мумии, а до того он долго-долго лежал в знаменитой гробнице. Уловив интерес своих слушателей, он пустился в рассказы о египтянах, о прекрасных, невероятных развалинах, оставшихся после них на берегах Нила, о своем путешествии по могучей реке на ладье с дивными темнокожими гребцами; о том, как он стрелял аллигаторов, видел удивительных животных и птиц, а потом пересек пустыню верхом на верблюде, причем качало на нем, точно в шторм.
   – Дядя Тедди почти такой же хороший рассказчик, как и дедушка, – похвалил Деми, когда рассказ был окончен и все стали просить продолжения.
   – Спасибо, – скромно ответил мистер Лори, которому сильно польстила похвала Деми, ведь дети в таких случаях – лучшие критики, и всякий, кому удалось им потрафить, может собою гордиться.
   – А вот еще пустячок-другой, которые я сунул в карман, когда копался в своих вещах и искал, чем бы таким порадовать Дана.
   Дядя Тедди достал отличный наконечник для стрелы и изящное ожерелье из раковин.
   – Расскажите нам про индейцев! – попросил Деми, любивший играть в вигвамы.
   – Дан про них очень много знает, – добавил Нат.
   – Уверен, что больше меня. Расскажи нам что-нибудь. – Вид у мистера Лори был не менее заинтересованный, чем у мальчиков.
   – Мне мистер Хайд рассказывал, он у них бывал, умеет говорить по-ихнему и вообще их любит, – начал Дан, которому льстило такое внимание, однако он смущался в присутствии взрослого слушателя.
   – А зачем нужна эта нитка с ракушками? – осведомился со своего возвышения Деми.
   Остальные тоже начали задавать вопросы, и Дан и глазом не успел моргнуть, как пустился в пересказ того, что слышал от мистера Хайда, когда несколько недель назад они плыли вниз по реке. Мистер Лори слушал внимательно, однако мальчик его занимал куда сильнее, чем индейцы: дело в том, что миссис Джо уже рассказывала ему про Дана, и ему приглянулся непокорный паренек, сбежавший, как когда-то хотел сбежать и он, а теперь слегка укрощенный болью и долготерпением.
   – Я вот подумал, что неплохо бы вам было создать собственный музей: там можно будет хранить все интересные и диковинные находки, подарки и поделки. Миссис Джо слишком добра, чтобы жаловаться, но ей не очень по душе, что весь дом забит всяким хламом, в лучшей ее вазе валяются навозные жуки, к задней двери приколочена парочка дохлых летучих мышей, на головы людям падают осиные гнезда, а в каждом углу навалены камни – хоть целую улицу мости. Немного на свете женщин, которые бы такое вынесли, верно?
   Поскольку мистер Лори говорил с озорной искоркой в глазах, мальчики рассмеялись и принялись пихать друг друга локтями: было ясно, что кто-то вынес сор из избы – откуда иначе мистеру Лори знать про эти сомнительные сокровища?
   – А куда нам их девать? – поинтересовался Деми, скрестив ноги и наклонясь пониже, чтобы принять участие в обсуждении.
   – В старый каретный сарай.
   – Там крыша течет, да и окон нет, и класть некуда, а еще везде сплошная пыль и паутина, – начал было Нат.
   – А вот подожди, мы с Гиббсом его немножко подправим – вот тогда и поглядите. Он приедет в понедельник и все подготовит, а в следующую субботу приеду я, мы всё устроим и заложим основы очаровательного музейчика. Каждый принесет, что у него есть, каждому выделим место, главным хранителем у нас станет Дан, потому что он лучше других понимает в этих вещах, а кроме того, будет ему спокойное и приятное дело, которым он себе не повредит.
   – Вот это здорово! – воскликнул Нат, а Дан улыбнулся от уха до уха, не в силах вымолвить ни слова. Он лишь крепче стиснул свою книгу и посмотрел на мистера Лори так, будто считал его одним из величайших благотворителей во всей истории.
   – Еще кружок сделать, сэр? – осведомился Питер, когда они оказались у ворот, дважды объехав треугольник длиной в полмили.
   – Нет, давайте соблюдать благоразумие, а то нас больше не отпустят. Мне нужно до отъезда обойти службы, взглянуть на каретный сарай и перемолвиться словечком с миссис Джо.
   Положив Дана на диван отдыхать и разглядывать новую книгу, дядя Тедди пошел пообщаться с мальчиками, которые разыскивали его по всему дому. Оставив девочек развлекаться наверху, миссис Баэр подсела к Дану, и он принялся взахлеб рассказывать ей про поездку, а тем временем вернулась остальная компания – разгоряченные, пыльные и страшно увлеченные идеей нового музея, – все считали, что это самый гениальный план тысячелетия.
   – Мне всегда хотелось основать подобное учреждение, так что начнем, – сказал мистер Лори, присаживаясь на скамеечку у ног миссис Джо.
   – Одно ты уже основал. Или как ты назовешь вот это? – И миссис Джо указала на счастливые личики, сгрудившиеся рядом.
   – Это я называю многообещающим садом Баэров и горжусь тем, что вхожу в его члены. Знаешь ли ты, что я старший ученик этой школы? – спросил он, поворачиваясь к Дану и ловко меняя тему, потому что терпеть не мог, когда его благодарили за добрые поступки.
   – А я думал, Франц! – выпалил Дан, пытаясь понять, о чем идет речь.
   – А вот и нет! Я был первым мальчиком, попавшим под надзор миссис Джо, причем таким испорченным, что она до сих пор меня не отпускает, хотя и трудится над моим исправлением уже долгие годы.
   – Какая же она, выходит, старая! – наивно произнес Нат.
   – Она, понимаешь ли, рано начала. Бедняжка! Когда она за меня взялась, ей было всего пятнадцать лет, а жизнь я вел такую, что просто диву даешься, почему она не постарела, не иссохла и не выбилась из сил. – Мистер Лори посмотрел на миссис Джо и рассмеялся.
   – Хватит, Тедди, не смей на себя наговаривать. – И миссис Джо погладила его курчавые темные волосы с обычной своей приязнью, ибо, несмотря ни на что, Тедди так и остался ее милым мальчиком. – Если бы не ты, не было бы никакого Пламфилда. Именно то, как я преуспела с вами, сэр, и дало мне смелости осуществить свои дерзкие мечты. Так что пусть мальчики тебя отблагодарят и назовут новое учреждение «Музеем Лоренса» в честь его основателя. Согласны, мальчики? – добавила она, очень в этот момент напоминая прежнюю непоседу Джо.
   – Конечно! Конечно! – закричали ее ученики, бросая в воздух шляпы: дело в том, что хотя они и сняли их, войдя в дом, как того требовали правила, но вешать на стену не спешили.
   – Я страшно проголодался. Можно мне печенья? – спросил мистер Лори, когда вопли стихли, а сам он выразил свою признательность грациозным поклоном.
   – Деми, сходи попроси у Аси коробку имбирного печенья. Есть в неурочное время у нас не принято, но уж ладно, по такому-то радостному поводу угостимся все, – решила миссис Джо и, когда коробку принесли, принялась щедрой рукой раздавать лакомства, так что скоро все уже сидели кружочком и жевали.
   И тут мистер Лори вдруг воскликнул с полным ртом:
   – О господи, я забыл бабушкин сверток!
   Он помчался в карету и вернулся с загадочным белым пакетом. Когда его открыли, там оказалась целая коллекция зверушек, птиц и других диковин из хрустящего сахарного теста, изысканно подрумяненных.
   – Тут по одному на каждого, а в письме сказано, кому что. Их бабушка с Ханной испекли, и я дрожу от одной мысли, как бы мне досталось, если бы я забыл вам их отдать.
   Под громкий смех и шутки мистер Лори начал раздавать подарки. Дану – рыбка, Нату – скрипка, Деми – книжка, Томми – монетка, Дейзи – цветок, Нан – обруч (она дважды могла прокатить его по треугольнику без остановок), Эмилю – звезда (он любил задирать нос, потому что занимался астрономией), а Францу – самое лучшее: омнибус, потому что он очень любил править семейным экипажем. Тюфяку достался толстый поросенок, а малышам – птички, кошки и кролики с черными глазами-смородинками.
   – А теперь мне пора. Где там моя Златовласка? Если я не вернусь пораньше, ее мама сама сюда примчится, – сказал дядя Тедди, когда исчезла последняя крошка, а я вас уверяю, что произошло это весьма быстро.
   Юные дамы успели уйти в сад, и в ожидании, пока Франц их отыщет, Джо и Лори стояли в дверях и разговаривали.
   – Как там маленькая Проказница поживает? – осведомился Лори, ибо его очень забавляли шалости Нан и он постоянно поддразнивал Джо по этому поводу.
   – Прекрасно, становится все благовоспитаннее и понимает, что вести себя буйно нехорошо.
   – А мальчики ее подталкивают к буйствам?
   – Да, но я с ней много разговариваю, и в последнее время виден прогресс. Сам видел, как изящно она пожала тебе руку, как кротко она вела себя с Бесс. Дейзи подает ей хороший пример, и я уверена, что еще несколько месяцев сотворят чудеса.
   Тут речь миссис Джо прервало появление Нан – она пулей вылетела из-за угла, следом мчались четверо мальчиков, а в конце поспешала Дейзи с Бесс в садовой тачке. Шляпы свалились, волосы разметались, хлыст так и щелкал, тачка подпрыгивала – они пронеслись мимо в облаке пыли, буйная стайка маленьких сорванцов.
   – А, так вот они, твои образцовые деточки! Хорошо, что я не привез миссис Куртис посмотреть, как в твоей школе прививают воспитанникам нравственность и хорошие манеры. Она никогда бы не оправилась после этого зрелища, – заметил мистер Лори, смеясь над преждевременной радостью миссис Джо по поводу успехов Нан.
   – Смейся-смейся, а только все у меня получится. Помнится, ты говорил в университете, цитируя какого-то профессора: «Пусть опыт и провалился, принцип от этого не меняется», – заявила миссис Баэр, присоединяясь к общему смеху.
   – Боюсь, это Дейзи берет пример с Нан, а не наоборот. Вы посмотрите на мою принцессу! Она совершенно забыла о благопристойности и вопит чуть ли не громче других. Что все это значит, юные леди? – И мистер Лори спас свою дочурку от неминуемой гибели, поскольку все четыре скакуна грызли удила и гарцевали вокруг, она же сидела, сжимая обеими ручками длинный хлыст.
   – Мы взапуски бегаем, и я первая! – выкрикнула Нан.
   – Я могла бы быстрее, но боялась выронить Бесс! – воспротивилась Дейзи.
   – Н-но! Пошли! – подзадорила принцесса и так взмахнула кнутом, что лошади рванули и тут же скрылись из глаз.
   – Дитя мое ненаглядное! Прочь от этой невоспитанной шайки, пока они тебя окончательно не испортили. Всего хорошего, Джо! Устрой к моему следующему приезду, чтобы мальчики занимались рукоделием.
   – Это им не повредит. И учти, что я не сдаюсь, ибо все мои эксперименты по нескольку раз проваливаются, прежде чем увенчаться успехом. Передай привет Эми и милой моей мумуленьке, – крикнула миссис Джо вслед отъезжавшей карете.
   Последнее, что успел рассмотреть мистер Лори, – как она в утешение катает Дейзи в тачке и, судя по всему, страшно этим наслаждается.
   Всю неделю не смолкали разговоры про ремонт в каретном сарае – впрочем, сам ремонт прошел быстро, несмотря на нескончаемые вопросы, советы и вмешательства мальчиков. Старый Гиббс едва не потерял терпение, однако задачу свою выполнил, так что к вечеру пятницы помещение было приведено в порядок, полки поставлены, стены выбелены и в одной из них прорублено окно – через него потоком вливался солнечный свет и открывался прелестный вид на ручей, луга и холмы вдалеке. Над главным входом было выведено красной краской: «Музей имени Лоренса».
   Все утро субботы мальчики решали, как украсить музейный зал своими трофеями, и, когда прибыл мистер Лори и привез аквариум – миссис Эми объявила, что он ей надоел, – они пришли в полный восторг.
   Весь день они расставляли экспонаты и, закончив бегать, таскать поклажу и стучать молотками, пригласили дам на открытие учреждения.
   Помещение было изумительное – просторное, чистое, светлое. За открытым окном покачивал зелеными колокольчиками хмель, в центре зала стоял замечательный аквариум – в воде колыхались изящные водоросли, а между ними поблескивали бока золотых рыбок. По обеим сторонам от окна высились ряды полок, готовых принять новые, пока не найденные диковинки. Высокий поставец Дана поместили у большой двери – ее заперли, а пользовались маленькой. Сверху на поставце красовался занятный индейский идол, ужасно уродливый, но от этого не менее интересный; его прислал старый мистер Лоренс, а с ним – прелестную китайскую джонку [26 - Джонка – небольшая китайская парусная лодка для плавания по рекам и у побережий морей. Паруса делались из бамбуковых циновок. Миниатюрные копии джонок были популярным сувениром из Китая.] под парусом, которой выделили почетное место на длинном столе в середине зала. Сверху, как живая, покачивалась на кольце Полли – она скончалась в почтенном возрасте и была превращена в чучело: ее подарила музею миссис Джо. А вдоль стен чего только не было! Змеиная кожа, большое осиное гнездо, каноэ из бересты, птичьи яйца на нитке, веночки из серого мха с Юга и коробочки хлопчатника. Отдельное место выделили для мертвых летучих мышей, панциря черепахи и страусиного яйца – вкладов Деми, который с большой охотой рассказывал про эти диковинки всем желающим. Камней натащили столько, что включить в экспозицию все не удалось, так что на полках, среди раковин, разместили лучшие, а остальные сложили кучками по углам: пусть Дан рассмотрит на досуге.
   Каждый стремился сделать свой вклад, даже Сайлас – он послал к себе домой за чучелом дикого кота, которого убил в юности. Чучело было облезлое, траченное молью, но если поставить повыше и повернуть выигрышной стороной, оно производило сильное впечатление: желтые глаза горели, а пасть щерилась так натурально, что Тедди затрясся всем телом, когда притопал и принес свое главное сокровище – кокон, чтобы возложить его на алтарь науки.
   – Ну разве не красота? А я и не думал, что у нас столько интересных штуковин. Вот моя, правда, отменная? Если брать с посетителей плату, можно неплохо заработать.
   Последние слова Джека потонули в шуме и гаме, с которыми члены семьи осматривали музейный зал.
   – Этот музей – бесплатный, и, если тут станут зарабатывать, я прикажу замазать мое имя на дверях, – осадил Джека мистер Лори, обернувшись столь стремительно, что мальчик пожалел, что не придержал язык.
   – Совершенно согласен! – поддержал его мистер Баэр.
   – Речь! Речь! – вступила миссис Джо.
   – Не получится, я застенчивый. Лучше сама прочитай им лекцию, тебе не впервой, – откликнулся мистер Лори, отступая к окну и готовясь уносить ноги.
   Но миссис Джо перехватила его и сказала, со смехом оглядывая дюжину пар грязных рук:
   – Если я и прочту лекцию, то посвящена она будет очищающим химическим свойствам мыла. Ну же, как основатель этого учреждения, ты обязан обратиться к нам с наставлением, а мы обещаем громкие аплодисменты.
   Увидев, что выкрутиться он не сможет, мистер Лори посмотрел на висевшую у него над головой Полли, и похоже, мудрая старая птица вызвала у него прилив вдохновения. Присев к столу, он произнес своим приятным голосом:
   – Мне остается отметить только одно, мальчики, а именно: хочу, чтобы это место использовалось не только для удовольствия, но и для пользы. Просто складывать на полки занятные вещицы недостаточно; нужно, чтобы вы читали про свои находки в книгах, а если вам будут задавать вопросы, умели на них отвечать с пониманием сути. Мне когда-то тоже нравились такие штуки, и я с удовольствием про них послушаю, поскольку забыл многое из того, что знал. Да и знал-то я совсем немного, верно, Джо? Вот наш Дан, он знает много историй про птиц, жуков и все такое прочее. Пусть он и занимается музеем, а вы раз в неделю будете читать тут свои сочинения или рассказывать устно про какое-нибудь животное, минерал или растение. Это будет удовольствием для всех нас, а кроме того, вы извлечете из этого много полезных знаний. Что скажете, профессор?
   – Прекрасная мысль, и я буду всеми силами помогать мальчикам. Вот только им понадобятся книги по всем этим новым предметам, а у нас их, боюсь, не так много, – начал мистер Баэр с довольным видом, уже составляя в уме захватывающие лекции по своей любимой геологии. – Придется обзавестись специальной библиотекой.
   – Как, Дан, книга оказалась полезной? – спросил мистер Лори, указывая на томик, который лежал, открытый, у одного из шкафов.
   – Еще бы! Там написано про многое из того, что я давно хотел знать про насекомых. Я принес ее, чтобы прочитать, как правильно умерщвлять бабочек. Но я книжку накрыл, чтобы не испачкать, – добавил Дан, чтобы даритель не обвинил его в неаккуратности.
   – Дай-ка сюда на минутку. – Мистер Лоренс вытащил карандаш и надписал на книге имя Дана, а потом поставил ее на угловую полку, где пока стояло только чучело птицы без хвоста, и прибавил: – Вот и заложена основа нашей музейной библиотеки. Я поищу еще книг, а Деми будет за них отвечать. Где там эти книжицы, которые мы читали в детстве, Джо? «Строение насекомых» [27 - «Строение насекомых» (1830) – книга шотландского натуралиста Джеймса Ренни (1787–1867), в доступной форме рассказывающая о жизни и анатомии насекомых.], или как там ее, – про муравьиные битвы, пчелиных маток и сверчков, которые прогрызают дыры в одежде и крадут молоко, и все в таком духе.
   – Дома, на чердаке. Попрошу, чтобы нам их прислали, и мы погрузимся в естественную историю, – с готовностью произнесла миссис Джо.
   – А не трудно ли будет писать про такие вещи? – осведомился Нат, который терпеть не мог писать сочинения.
   – Поначалу, может, и трудно, но потом вам понравится. Если тебе это кажется трудным – может, попробуешь осветить такой предмет, который задали одной тринадцатилетней девочке: «Беседа Фемистокла, Аристида и Перикла о предстоящем изъятии средств из Делосской лиги для украшения Афин» [28 - В чем тут дело, пусть разбирается несчастный автор сочинения. Отметим только, что Фемистокл, Аристид и Перикл – это афинские государственные деятели V века до н. э., а Делосская лига – существовавший тогда союз греческих городов-государств, во главе которого стояли Афины.]? – поинтересовалась миссис Джо.
   Мальчики застонали от одного только звука этих длинных имен, а джентльмены засмеялись над абсурдностью такого задания.
   – И она справилась? – благоговейно поинтересовался Деми.
   – Да, но можешь себе представить, каково ей пришлось, – и это притом, что ребенком она была смышленым.
   – С удовольствием бы почитал, – вставил мистер Баэр.
   – Может, и отыщу, я с ней училась в одной школе. – Вид у миссис Джо сделался настолько лукавый, что все тут же поняли, что это за девочка.
   Услышав, какие страшные темы для сочинений существуют на свете, мальчики разом примирились с мыслью о том, что им придется писать про знакомые вещи. Для лекций – так было решено это назвать – выделили середину дня в среду, некоторые предпочли выступать не письменно, а устно. Мистер Баэр пообещал купить папку, в которой будут храниться письменные работы, а миссис Баэр добавила, что станет с большим удовольствием посещать этот курс.
   После этого чумазых исследователей отправили умываться, а следом за ними пошел и профессор, пытаясь успокоить Роба, который только что узнал от Томми, что в любой воде полно незримых червячков.
   – Мне очень нравится твой план, вот только не переусердствуй со щедростью, Тедди, – сказала миссис Баэр, оставшись с ним наедине. – Ты же знаешь, что после выхода отсюда большинству из них придется рассчитывать только на самих себя, так что приучать их к роскоши неблагоразумно.
   – Я обещаю сдерживаться, но дай и мне получить удовольствие. Я иногда просто смертельно устаю от всяких деловых вопросов, и порезвиться с твоими мальчиками для меня – лучшее отвлечение. Кстати, Джо, очень мне по душе этот Дан. Он не высовывается, но глаз у него ястребиный, и, когда ты его окончательно приручишь, он еще станет твоей гордостью.
   – Рада, что ты так думаешь. И спасибо, что ты так добр к нему, особенно в этой затее с музеем. Ему будет чем заняться, пока нога не заживет, а у меня появится возможность смягчить и пригладить этого грубоватого бедолагу, а заодно – привить ему любовь к нам. Что натолкнуло тебя на такую прекрасную, полезную мысль, Тедди? – поинтересовалась миссис Баэр, еще раз оглядывая с порога изумительную музейную залу.
   Лори взял ее за обе руки и ответил, причем взгляд его вызвал у нее на глазах слезы счастья:
   – Джо, милая! Я знаю, каково это – расти без матери, и никогда не забуду, сколько ты и твои родные сделали для меня за все эти годы.

Глава двенадцатая
Поход за черникой

   В тот августовский денек гремели жестяные ведрышки, не стихала беготня, постоянно раздавались требования дать чего-нибудь поесть, – мальчики собрались за черникой и переполох подняли такой, будто отправлялись на поиски Северо-Западного прохода [29 - Северо-Западный проход – морской путь через Северный Ледовитый океан, вдоль северного берега Северной Америки. В то время, когда разворачивается действие нашего романа, предпринимались многочисленные попытки проложить этот путь, но успех был лишь частичным. Полностью пройти весь путь смогла только экспедиция Руаля Амундсена в 1903–1906 годах.].
   – Так, дружочки, постарайтесь уйти без шума: я позаботилась, чтобы Роб вас не видел, – попросила миссис Баэр, завязывая широкополую шляпу Дейзи и оправляя большой синий передник, надетый на Нан.
   Вот только затея не выгорела – Роб услышал шум, решил пойти тоже и самостоятельно подготовился, никак не ожидая отказа. Отряд как раз собирался выступить в поход, и тут из верхних комнат появился наш юный мужчина, облаченный в лучшую свою шляпу, с блестящим ведерком в руке и с довольной улыбкой на физиономии.
   – Ах ты ж господи! Сейчас будет сцена, – вздохнула миссис Баэр, которая иногда не без труда справлялась со своим старшим сыном.
   – Я готов, – сообщил Роб и занял свое место в ряду с такой непосредственностью, что раскрыть ему правду оказалось делом нелегким.
   – Для тебя далековато, лапушка. Останься, развлеки меня, а то я тут совсем одна, – начала было его мама.
   – У тебя Тедди есть. Я уже большой и пойду со всеми. Ты говорила, что когда я подрасту, то можно, а я уже подрос, – стоял на своем Роб, хотя его счастливое личико и омрачилось немного.
   – Мы идем на большой выпас, туда далеко, нечего тебе с нами тащиться, – заявил Джек, который не очень любил малышей.
   – Не буду тащиться, я бегом и не отстану. Мамочка, ну отпусти меня, пожалуйста! Я хочу набрать свое новое ведерко полным и все принесу тебе. Ну пожалуйста, я буду хорошо себя вести! – взмолился Робби, глядя снизу вверх на маму с таким обиженным и расстроенным видом, что у нее сжалось сердце.
   – Милый мой, ты устанешь, тебе будет тяжело. Пойдем лучше потом со мной, на целый день, наберем еще больше ягод.
   – Да ты никогда не пойдешь, у тебя вечно дела, а мне надоело ждать. Лучше я сам пойду и принесу ягод и тебе, и себе. Я люблю их собирать, и мне уж-жасно хочется набрать полное ведерко! – захныкал Роб.
   Это горестное зрелище – крупные слезы падают в новенькое ведерко, грозя наполнить его не черникой, а соленой водой, – тронуло всех присутствовавших дам. Мама погладила несчастного по спинке, Дейзи предложила остаться с ним дома, а Нан заявила с обычной своей решительностью:
   – Пусть идет, я за ним присмотрю.
   – Ладно бы еще Франц шел с вами, он ответственный. Но он с отцом на сенокосе, а на остальных я не могу до конца положиться, – начала было миссис Баэр.
   – Туда очень далеко, – вставил Джек.
   – Я бы его отнес, если бы шел, так ведь нет, – вздохнул Дан.
   – Спасибо тебе, дружок, но у тебя еще нога не прошла. Вот если бы я сама могла пойти! Погодите-ка, я, похоже, придумала.
   И миссис Баэр помчалась вверх по лестнице, размахивая передником.
   Сайлас как раз отъезжал от дома на телеге для сена, однако развернулся и тут же дал свое согласие, когда миссис Джо попросила отвезти всех на пастбище, а в пять вечера забрать обратно.
   – Вы, конечно, с работой припозднитесь, но это не страшно: заплатим черничными пирогами! – посулила она, зная слабость Сайласа.
   Его обветренное смуглое лицо осветилось улыбкой, и он бодро ответил:
   – Хо-хо! Ежели вот так вот вам запродаться, миз Баэр, так я оно с радостью!
   – Мальчики, я устроила так, что вы можете ехать все вместе, – объявила миссис Баэр, подбегая. Она испытывала сильное облегчение, потому что ей приятно было доставлять удовольствие своим сыночкам, а всякий раз, нарушив безмятежное течение их жизни, она сильно расстраивалась; дело в том, что она верила: даже самые ничтожные замыслы и радости детей должны вызывать у взрослых трепетное уважение, их нельзя ни осмеивать, ни запрещать.
   – А меня возьмут? – с надеждой спросил Дан.
   – Я прежде всего про тебя и подумала. Будь осторожен, за ягодами не лазай, просто посиди и порадуйся тем замечательным вещам, которые так ловко отыскиваешь, – сказала миссис Баэр, вспомнив, как он вызвался отнести ее сына.
   – И я тоже! И я! – распевал Роб, пританцовывая от радости и стуча крышкой о свое драгоценное ведрышко, точно кастаньетами.
   – Да, а Дейзи и Нан должны за тобой присматривать. К пяти все выходите к изгороди – за вами приедет Сайлас.
   Робби бросился благодарно обнимать маму и пообещал, что привезет все ягодки до последней, ни одной не съест. После этого их погрузили на телегу, на которой возили сено, и она покатила прочь, причем ни одно личико не сияло так радостно, как личико Роба, – он устроился между двумя своими временными мамочками, улыбался от уха до уха и махал лучшей своей шляпой. Маме не хватило духу отобрать ее у него в этот праздничный миг.
   Как замечательно провели они этот день, несмотря на мелкие неприятности, которые всегда случаются в таких походах! Разумеется, Томми попал в переделку: свалился прямо на гнездо шершней, и его покусали, однако он к такому привык и мужественно терпел боль, пока Дан не посоветовал приложить к укусам сырую землю – она снимет жжение. Дейзи увидела змею и, спасаясь от нее, растеряла половину собранных ягод, однако Деми помог ей заново наполнить ведерко, а после этого некоторое время очень ученым голосом рассуждал о рептилиях. Нед свалился с дерева и порвал курточку на спине, в остальном же остался невредим. Эмиль с Джеком поспорили из-за одного особенно обильного куста, но, пока они препирались, Тюфяк тихо и стремительно обчистил его и сбежал под защиту Дана, у которого выдался просто замечательный день. В костыле он больше не нуждался и бродил по просторному выгону, проверяя ногу на крепость и разглядывая интересные камни и пеньки, знакомых зверушек в траве и насекомых, плясавших в воздухе.
   Но из всех приключений этого дня самое захватывающее выпало на долю Нан и Роба – оно надолго осталось в доме одной из излюбленных историй. Тщательно осмотрев местность, выдрав три лоскута из своего платья и расцарапав лицо в барбарисовом кусте, Нан начала наконец собирать ягоды – они блестели на низких зеленых кустиках подобно крупным черным бусинам. Ее ловкие пальцы так и мелькали, однако корзинка наполнялась не так быстро, как ей бы хотелось, а потому она все переходила с места на место, вместо того чтобы тщательно обирать кустик за кустиком, как это делала Дейзи. Роб ходил за Нан – эта непоседа нравилась ему больше, чем усидчивая кузина, а кроме того, ему тоже хотелось собрать самые лучшие и крупные ягодки для мумули.
   – Я их все – в ведрышко, а оно не наполняется, и я устал, – объявил Роб, приостановившись и дав отдых своим коротким ножкам. Ему начинало казаться, что черника – это не так здорово, как он думал раньше, потому что солнце припекало, Нан скакала туда-сюда, подобно кузнечику, а ягоды вываливались из ведра почти с той же скоростью, с какой он их туда складывал, – дело в том, что, приподнимая веточки, Роб то и дело его переворачивал.
   – В прошлый раз, когда мы сюда приходили, вон за той изгородью ягод было куда больше, а еще там есть пещера – мальчики в ней разжигали костер. Пошли дособираем быстренько, а потом спрячемся в пещере – пусть они нас ищут, – предложила Нан, которой захотелось приключений.
   Роб согласился, они перелезли через изгородь, побежали с другой стороны вниз по склону – и скоро скрылись среди камней и подлеска. Ягод было навалом, и вот ведерки их наполнились. Здесь было прохладно, тенисто, а веселый ручеек утолил жажду детишек из своей мшистой чашки.
   – Пойдем отдохнем в пещере и поедим, – предложила Нан, очень довольная своими успехами.
   – А ты знаешь, где она? – поинтересовался Роб.
   – Ну конечно. Я раз сходила – и сразу запомнила. Ты же помнишь, как я забрала свой сундучок?
   Роба это убедило, и он покорно последовал за Нан – она вела его по рытвинам и колдобинам и после долгих блужданий доставила в небольшую выемку в скале: обугленный камень показывал, где раньше горел костер.
   – Здорово, правда? – сказала Нан, доставая кусок хлеба с маслом, несколько пострадавший от того, что в кармане у юной леди он слипся с гвоздями, рыболовными крючками, камушками и прочими посторонними предметами.
   – Да. А они нас скоро найдут? – осведомился Роб, которому в тенистой ложбинке показалось скучно и захотелось к остальным.
   – Вот и нет, потому что, услышав их, я спрячусь – будет весело смотреть, как они меня ищут.
   – А вдруг они не придут?
   – Ну и ладно. Сама домой доберусь.
   – А дом разве не далеко? – спросил Роб, глядя на свои ботиночки, намокшие и исцарапанные после длинной прогулки.
   – Миль шесть, кажется. – Представления о расстояниях у Нан были смутные, зато вера в свои силы неколебимая.
   – А давай пойдем, – почти тут же предложил Роб.
   – Я никуда не пойду, пока ягоды не переберу. – И Нан взялась за дело, которое Робу показалось бесконечным.
   – Ну вот! А говорила, ты за мной присмотришь, – вздохнул он, когда солнце вдруг одним махом съехало за холм.
   – Я и так за тобой изо всех сил присматриваю. Не дуйся, мелкий, через минуту пойдем, – сказала Нан, считавшая пятилетнего Робби младенцем по сравнению с собой, взрослой.
   Малыш Роб сидел, встревоженно оглядываясь, и терпеливо ждал, ведь, несмотря на легкие сомнения, он твердо верил в Нан.
   – Похоже, скоро ночь настанет, – заметил он как бы про себя, когда его укусил комар, а лягушки в соседнем болоте начали вечерний концерт.
   – Ах ты ж господи! Похоже, так и есть. Пошли живее, а то они уедут! – воскликнула Нан, поднимая глаза от работы: она вдруг заметила, что солнце уже закатывается.
   – А я час назад рожок слышал. Может, это они нам трубили? – спросил Роб, топая следом за своей вожатой, которая размашисто шагала вверх по склону холма.
   – Где именно? – резко остановилась Нан.
   – Где-то там. – И Роб указал перемазанным пальчиком в совершенно неверном направлении.
   – Тогда пойдем им навстречу. – Нан развернулась и двинулась через кусты, немного встревоженная, потому что коровьих тропок вокруг было множество, и она никак не могла вспомнить, по какой именно они пришли.
   Они преодолели еще множество рытвин и колдобин, время от времени останавливаясь и вслушиваясь, не затрубит ли рог, но он не трубил, потому что на самом деле был лишь мычанием направлявшейся домой коровы.
   – Что-то не припомню эту кучу камней, а ты? – спросила Нан, присев на изгородь, чтобы передохнуть и оглядеться.
   – Ничего я не помню, я хочу домой. – Голосок Роба дрогнул, так что Нан быстро обняла его, усадила на землю и сказала как можно увереннее:
   – Я и так стараюсь как могу. Ты только не плачь, а как выйдем на дорогу, я тебя понесу.
   – А где дорога? – Робби утер слезы, чтобы ее поискать.
   – Вон за тем большим деревом. Ты разве не помнишь – это то самое, с которого Нед свалился?
   – Да, оно. Может, они нас ждут. Я хочу домой на телеге, а ты? – Робби, просветлев, зашагал на дальний конец пастбища.
   – Нет, я лучше пешком, – ответила Нан, совершенно уверенная, что другого выхода все равно нет, и мысленно готовясь к этому.
   Они еще долго брели сквозь сгущавшиеся сумерки к новому разочарованию: оказавшись у дерева, они обнаружили, что это не то, на которое лазал Нед, и никакой дороги поблизости нет.
   – Мы потерялись? – всхлипнул Роб, в отчаянии прижимая к себе ведерко.
   – Так, слегка. Мне просто не видно, в какую сторону дальше, – давай-ка покричим.
   Они кричали, пока не охрипли, но ответом стал лишь дружный лягушачий хор.
   – Вон там еще одно высокое дерево. Наверное, там и есть дорога, – сказала Нан, у которой душа ушла в пятки, хотя она и храбрилась.
   – Я, кажется, больше не могу идти, ботиночки стали тяжелые, мне их не поднять. – Робби, окончательно обессилев, опустился на какой-то камень.
   – Тогда будем ночевать здесь. Я не против, главное – чтобы змеи не приползли.
   – Я боюсь змей. Я не хочу здесь ночевать. Мамочка! Я не хочу теряться. – Роб приготовился заплакать, но тут ему пришла в голову новая мысль, и он с полной уверенностью произнес: – За мной мумуля придет, как всегда. Я теперь не боюсь.
   – Она же не знает, где мы.
   – Она не знала, что меня закрыли в леднике, и все равно нашла. Она обязательно придет, – ответил Робби с такой неколебимой верой, что у Нан полегчало на душе. Она села рядом и, виновато вздохнув, сказала:
   – Зря мы убежали.
   – Это я из-за тебя. Но ничего страшного, мумуля меня из-за этого не разлюбит, – ответил Роб, цепляясь за самую последнюю надежду.
   – Я ужасно голодная, давай ягод поедим, – предложила Нан после паузы – Роб уже начал клевать носом.
   – Я тоже, но ягоды я есть не могу, я их обещал мумуле принести.
   – Если нас не спасут, придется, – сказала Нан, которая иногда начинала возражать на все подряд. – Если мы тут останемся на много-много дней, мы сначала съедим все ягоды в поле, а потом будем умирать с голоду, – прибавила она мрачно.
   – А я буду есть сассафрас [30 - Сассафрас – распространенный в Америке кустарник. Его листья и корни действительно используются в пищу, но в основном в качестве приправы.]. Я знаю большое дерево, а Дан мне рассказал, что белки выкапывают его корешки и едят, а я очень люблю копать, – откликнулся Роб, не слишком напуганный перспективой умереть с голоду.
   – Да, а еще можно ловить лягушек и варить. Папа один раз их попробовал и сказал, что очень вкусно, – прибавила Нан, сумевшая обнаружить толику романтики даже в том, что они заблудились на черничном поле.
   – А как мы сварим лягушек? У нас же огня нет.
   – Не знаю, в следующий раз обязательно прихвачу спички, – пообещала Нан, огорченная, что эксперимент с варкой лягушек откладывается.
   – А можно развести костер с помощью светлячка? – с надеждой поинтересовался Роб, глядя, как вокруг порхают крылатые искорки.
   – Давай попробуем.
   Несколько минут они довольно весело ловили светлячков и пытались с их помощью поджечь зеленый сучок.
   – Они все-таки светлячки, а не огневечки, – огорченно сказала Нан, отбрасывая несчастное насекомое, притом что оно светило вовсю и даже послушно прогулялось по сучку взад-вперед, чтобы доставить удовольствие маленьким экспериментаторам.
   – Что-то мумуля не идет, – заметил Роб после еще одной паузы, по ходу которой они рассматривали звезды над головой, вдыхали сладкий аромат папоротника, который придавили подошвами, и вслушивались в серенады сверчков.
   – Вот уж не знаю, зачем Господь сотворил ночь. По-моему, день гораздо лучше, – задумчиво произнесла Нан.
   – Чтобы спать, – пояснил Роб, зевнув.
   – Тогда давай спать, – запальчиво произнесла Нан.
   – Я хочу в кроватку. И тут нет Тедди! – воспротивился Роб, которому тихое воркование птичек в гнездышках напомнило о родном доме.
   – Не верю я, что твоя мама нас найдет, – заявила Нан, постепенно впадавшая в отчаяние: терпеть и ожидать было совсем не в ее вкусе. – Тут так темно, она нас не увидит.
   – В леднике было совсем черно, а я так испугался, что даже не звал ее, и все-таки она меня увидела. Увидит и теперь, как бы ни было темно, – уверенно объявил Роб, вставая и вглядываясь в темноту в ожидании помощи, которая никогда еще его не подводила.
   – Вон она! Вон! – вдруг воскликнул он и со всех своих усталых ножонок бросился навстречу медленно приближавшейся темной фигуре. А потом резко остановился, развернулся и заковылял обратно, в ужасе крича:
   – Нет! Это медведь! Большой черный медведь!
   И он зарылся лицом в юбки Нан.
   В первый момент Нан вздрогнула. При мысли о настоящем медведе мужество изменило даже ей, она едва не развернулась и не понеслась прочь, но тут мирное «Му-у-у!» превратило ее ужас в радость, и она произнесла, смеясь:
   – Робби, это корова! Милая черная коровушка, которую мы днем видели.
   Корова, по всей видимости, удивилась тому, что по ее пастбищу разгуливают в темноте два маленьких человечка, и, будучи скотинкой приветливой, подошла разобраться. Она дала детям себя погладить и стояла, так нежно глядя на них ласковыми глазами, что Нан, которая не боялась никаких животных, кроме медведей, тут же захотела ее подоить.
   – Меня Сайлас научил, а черника с молоком – это так вкусно, – заявила она, перекладывая ягоды из ведерка в шляпу и отважно берясь за дело. Роб же стоял рядом и по ее просьбе повторял стишок из «Матушки гусыни» [31 - Матушка гусыня – воображаемый автор чрезвычайно популярных сборников детских стишков «Сказки Матушки гусыни». Сборники эти появились в XVIII веке и переиздаются по сей день.]:

     Милая коровка, молочка мне дай,
     Дай мне молочка, не ворчи,
     А я тебе за это – пышный каравай
     И платье из зеленой парчи.

   Но бессмертный стишок не помог: приветливую коровку уже выдоили и голодным детишкам досталось всего четверть пинты [32 - Пинта – мера объема жидкостей. В американской жидкой пинте чуть меньше пол-литра.].
   – Кыш! Иди отсюда! Злюка старая! – воскликнула неблагодарная Нан, бросив безнадежные попытки. Бедная Молли побрела прочь, тихонько фыркнув от удивления и обиды.
   – Давай по глоточку, а потом пойдем походим. Иначе заснем, а потерявшимся спать нельзя. Ты разве не помнишь, как Ханна Ли из того хорошенького рассказа заснула под снегом и умерла? [33 - Речь идет о рассказе «Метель» некоего шотландца профессора Уилсона, который в середине XIX века перепечатало сразу несколько американских журналов: бедная девушка-служанка Ханна Ли отправилась навестить родителей, но по дороге ее застигла метель. На помощь ей вышли одновременно и сын ее хозяина, тайно ее любивший, и ее отец: благодаря набожности и добродетельности все трое сумели спастись, хотя Ханна действительно едва не погибла под снегом.]
   – Но тут нет никакого снега, нам хорошо и тепло, – возразил Роб, у которого воображение было совсем не такое живое, как у Нан.
   – Не важно. Побродим, потом еще позовем и, если никто не придет, спрячемся под кустами как Мальчик-с-пальчик с братьями.
   Но далеко они не ушли: Роб так хотел спать, что ножки у него заплетались и он постоянно падал. Нан окончательно вышла из себя, удрученная добровольно взятой на себя ответственностью.
   – Еще раз шлепнешься – буду тебя трясти, – заявила она, очень бережно поднимая на ноги маленького мужчину, потому что сердце у нее на деле было необычайно доброе.
   – Не надо, пожалуйста. У меня просто башмачки очень скользят. – И Роб мужественно сдержал готовые хлынуть слезы, а потом жалобно и покорно добавил, тронув сердце Нан: – Если бы комарики так не кусались, я бы поспал, пока мумуля не придет.
   – Положи головку мне на колени, а я тебя накрою передником, сама-то я не боюсь ночи, – предложила Нан, садясь и пытаясь убедить саму себя, что ей нипочем странные тени и таинственные шорохи вокруг.
   – Только ты меня разбуди, когда она придет, – попросил Роб и через пять минут уже крепко спал, спрятав головку у Нан под передником.
   Минут пятнадцать девочка сидела неподвижно, тревожно озираясь, – каждая секунда казалась ей часом. А потом над холмом замерцал слабый свет, и она подумала: «Видимо, ночь уже прошла, настает утро. А я люблю смотреть, как встает солнце, так что посижу пока, а потом будем искать дорогу домой».
   Вот только даже и луна не успела высунуть из-за холма свою круглую физиономию и разрушить надежды Нан, а та уже крепко уснула, откинувшись в куст высокого папоротника, и сон ее в ту летнюю ночь был про светлячков и синие передники, целые горы черники и про Робби – он утирал слезы черной корове, а та рыдала: «Хочу домой! Хочу домой!»
   Пока детишки спали, убаюканные сонным гулом множества своих соседей-комаров, в доме царила страшная суматоха. Телега вернулась в пять, у изгороди ее дожидались все, кроме Джека, Эмиля, Нан и Роба. Вместо Сайласа приехал Франц, и когда мальчики сказали ему, что остальные решили пойти пешком через лес, он недовольно ответил:
   – Оставили бы Роба, он устанет от такой долгой прогулки.
   – Напрямик быстрее, и они его понесут, – пояснил Тюфяк, который торопился домой к ужину.
   – А вы уверены, что Нан и Роб пошли с ними?
   – Конечно пошли. Я сам видел, как они перелезали через изгородь, крикнул им, что уже почти пять, а Джек ответил, что они пойдут сами, – объяснил Тюфячок.
   – Ну ладно, тогда залезайте.
   И тележка укатила прочь, увозя уставших ребятишек с полными ведерками.
   Миссис Джо сумела скрыть тревогу, услышав, что компания разделилась, и тут же отправила Франца с Тоби на поиски малышей. Ужин закончился, все семейство, как обычно, собралось в прохладном вестибюле – и тут примчался Франц, разгоряченный, запыленный и взволнованный.
   – Вернулись? – закричал он еще с дорожки.
   – Нет! – Миссис Джо кинулась к нему в такой тревоге, что все повскакивали с мест и окружили Франца.
   – Не нашел я их, – начал было он, однако вслед за этими словами раздалось громкое «А вот и мы!» – и вошли Джек с Эмилем.
   – Где Нан и Роб? – выпалила миссис Джо и схватила Эмиля так цепко, что он испугался, не лишилась ли его тетушка рассудка.
   – Не знаю. А разве они не вернулись с остальными? – торопливо спросил он.
   – Нет. Джордж с Томом говорят – они с вами пошли.
   – Вовсе нет. Мы их даже не видели. Мы поплавали в пруду и пришли через лес, – пояснил Джек, не на шутку встревожившись.
   – Позовите мистера Баэра, принесите фонари и скажите Сайласу, что он мне нужен.
   Больше миссис Джо ничего не сказала, однако все всё поняли и кинулись выполнять указания. Через десять минут мистер Баэр с Сайласом уже шагали в сторону леса, а Франц мчался по дороге на старом Энди – осматривать пастбище. Миссис Джо прихватила еды со стола, бутылочку бренди из шкафчика с лекарствами, взяла фонарь и, велев Джеку и Эмилю следовать за ней, а остальным не трогаться с места, вскочила верхом на Тоби, не надев ни шляпки, ни шали. Она слышала, что кто-то бежит за ней следом, но не произнесла не слова. Однако, когда она остановилась, чтобы покричать и вслушаться, свет фонаря упал на лицо Дана.
   – Ты здесь? Я же велела Джеку пойти, – сказала миссис Джо и хотела было отправить мальчика назад, хотя отчаянно нуждалась в помощи.
   – Я его не пустил, они с Эмилем не ужинали, а мне хотелось пойти сильнее, чем им, – ответил Дан, забирая у нее фонарь и глядя в лицо со спокойной улыбкой, от которой у миссис Джо сразу возникла уверенность, что ей есть на кого положиться.
   Она спрыгнула с Тоби и велела Дану сесть верхом, хотя он и настаивал, что пойдет сам. Потом они двинулись дальше по пустой пыльной дороге, время от времени окликая потеряшек, и, затаив дыхание, прислушивались – не зазвучат ли где тоненькие голоса.
   Когда они добрались до пастбища, по нему уже, подобно блуждающим огонькам, метались другие фонарики. Слышны были крики мистера Баэра: «Нан! Роб! Роб! Нан!» Сайлас свистел и кричал басом, Дан скакал взад-вперед на Тоби – тот, похоже, понял, в чем дело, и с непривычной кротостью забирался в самые непроходимые места. Время от времени миссис Джо призывала всех к молчанию и произносила, сглатывая комок в горле:
   – Шум их может напугать, дайте я покличу. Робби узнает мой голос.
   После этого она выкликала любимое имечко с невыразимой нежностью, и эхо ласково шептало его в ответ, а лес пропускал с необычайной готовностью. Но ответа не доносилось.
   Небо затянуло, луна показывалась лишь изредка, в темных тучах вспыхивали зарницы, а далекие раскаты грома говорили о том, что приближается летняя гроза.
   – Ах, Робби мой, Робби! – причитала бедная миссис Джо, бродя по полю, точно бледный призрак, – Дан же преданным светлячком следовал за нею. – А что я скажу отцу Нан, если с ней что-то случится? Как я отпустила своего крошку в такую даль? Фриц, ты ничего не слышал?
   А когда в ответ доносилось скорбное «нет», миссис Джо заламывала руки с таким отчаянием, что Дан спрыгнул со спины Тоби, привязал его к изгороди и с обычной своей решительностью объявил:
   – Они могли уйти по ручью, пойду посмотрю.
   Он перелез через изгородь и зашагал так стремительно, что миссис Джо не сразу его нагнала, однако, когда нагнала, он опустил фонарь и радостно показал ей следы маленьких ног на мягкой почве у ручья. Миссис Джо бросилась на колени, осмотрела их, а потом, вскочив, воскликнула:
   – Да, это следы башмачков моего Робби! Пойдем в эту сторону, они наверняка там.
   Сколь утомительными оказались поиски! Однако теперь встревоженную мать точно вел неведомый инстинкт, и вот Дан вскрикнул и подхватил с дорожки какой-то блестящий предмет. Это была крышка от нового жестяного ведерка – малыши обронили ее, впервые поняв, что потерялись. Миссис Джо прижала ее к себе и покрыла поцелуями, точно живое существо. Дан хотел было радостным воплем призвать остальных, но она остановила его, устремившись вперед:
   – Нет, лучше я сама их найду. Это я отпустила Роба и теперь хочу сама вернуть его отцу.
   Немного дальше обнаружилась шляпка Нан, и, несколько раз пройдя мимо нужного места, они наконец-то обнаружили потеряшек – оба крепко спали. Дан навеки запомнил картинку, которую высветил в ту ночь лучик его фонаря. Он думал, что миссис Джо вскрикнет, но она только прошептала: «Ш-ш!», мягко отогнула передник и открыла румяное личико под ним. Измазанный черникой ротик был приоткрыт, дышал ровно, влажные светлые волосики прилипли к горячему лбу, а пухлые ручонки крепко сжимали ведерко, все еще полное до краев.
   То, что сыночек ее сохранил ягоды по ходу всех ночных передряг, видимо, тронуло миссис Джо до самых глубин души: она порывисто подхватила малыша и заплакала, так нежно и одновременно так безутешно, что он проснулся и в первый момент, похоже, ничего не понял. А потом вспомнил и крепко прижался к маме, заявив с победоносным смехом:
   – А я знал, что ты придешь! Мумуля! Без тебя так плохо!
   На несколько секунд они за объятиями и поцелуями забыли обо всем мире, ибо, как бы сильно ни заплутал, ни перепачкался и ни выбился из сил потерявшийся сынок, мама всегда его поймет и простит, заключив в кольцо заботливых рук. Счастливы те сыновья, вера которых в свою маму остается неизменной, которые во всех своих блужданиях хранят сыновний зарок, чтобы отплатить матери за ее нежную, беззаветную любовь.
   Дан же тем временем извлек из папоротника Нан, причем с бережностью, какую раньше проявлял разве что по отношению к Тедди: он не дал ей всполошиться в момент внезапного пробуждения и отер ей слезы, ибо Нан тоже заплакала от радости, так хорошо ей стало, когда после, как казалось, долгих лет одиночества и страха над ней склонилось ласковое лицо, а плечи обвила сильная рука.
   – Девочка моя бедная, не плачь! Все хорошо, и никто не станет тебя ругать, – сказала миссис Джо, в объятиях которой хватило места и для Нан: она прижала к себе обоих детишек, так наседка собирает потерявшихся цыпляток под материнское крыло.
   – Это я виновата, и мне очень стыдно. Я пыталась за ним присматривать, накрыла, дала поспать и ягоды его не тронула, хотя и очень проголодалась. И я больше никогда так не буду, честное слово, никогда! – всхлипывала Нан, утопая в море благодарности и раскаяния.
   – Позови остальных, и поехали домой, – распорядилась миссис Джо.
   Дан вспрыгнул на изгородь, и над полем прозвенело радостное: «Нашлись!»
   Как ринулись к ним со всех сторон блуждающие огоньки, как сгрудились среди душистых папоротников вокруг вернувшихся потеряшек! Сколько было объятий, поцелуев, слов, слез – светлячки изумились до глубины души, а комары не на шутку обрадовались и загудели пуще прежнего. Примчались и маленькие мотыльки, а лягушки квакали так, будто хотели погромче выразить свое удовольствие.
   А потом необычайное шествие потянулось обратно: Франц верхом уехал вперед сообщить новости. Возглавляли колонну Дан и Тоби, за ними следовала Нан в сильных руках Сайласа, который заявил, что у него «ни в жисть еще не было такой ладной поноски» – всю дорогу до дома он дразнил девочку по поводу ее шалостей. Миссис Баэр никому не позволила нести Робби, и малыш, освежившийся во время сна, сидел и весело лопотал, ощущая себя героем, а мама его шагала, жадно ловя каждое прикосновение его драгоценного тельца, и не уставала слушать его слова: «А я знал, что мумуля за мной придет», и смотреть, как он наклоняется, чтобы поцеловать ее и положить ей в рот черничину покрупнее: «Я ведь для тебя ягодки собирал».
   Когда они добрались до аллеи перед домом, из-за туч вышла луна, и все мальчики выбежали им навстречу, так что заблудших ягняток победно и бережно внесли в дом и посадили в столовой – тут неромантичные юные создания потребовали ужин вместо новых поцелуев и ласк. Им дали хлеба с молоком, а все домочадцы стояли вокруг и смотрели. Нан быстро воспрянула духом и пустилась в рассказы об их приключениях – благо они завершились. Роб увлекся едой, но потом вдруг отложил ложку и оглушительно заревел.
   – Лапушка моя, ты чего плачешь? – всполошилась мама, все еще стоявшая рядом.
   – Плачу, потому что потерялся, – ответствовал Роб, пытаясь выдавить хоть еще одну слезинку, но безуспешно.
   – Но ты же уже нашелся. Нан говорит, что на пастбище ты не плакал, и я очень рада, что ты у меня такой храбрый.
   – А мне там было так страшно, что некогда было плакать. А теперь я хочу плакать, потому что мне не понравилось теряться, – объяснил Роб, борясь со сном, переживаниями и полным ртом хлеба с молоком.
   Мальчиков так рассмешили эти попытки наверстать упущенное, что Роб отвлекся, чтобы на них посмотреть, заразился их весельем и, поглазев немного, громко захохотал, стуча ложкой по столу, будто в ответ на удачную шутку.
   – Уже десять часов. В постель, все до единого, – распорядился мистер Баэр, взглянув на карманные часы.
   – И пустых постелей, слава богу, в доме нынче не будет, – добавила миссис Баэр, следя глазами, полными слез, как Робби покидает столовую на руках отца, а Нан уводят Дейзи и Деми – последний теперь считал ее самой интересной героиней в своей коллекции.
   – Бедная тетя Джо так устала, что ее бы и саму отнести наверх, – заметил добрый Франц, обнимая ее за плечи. Она застыла у лестницы, совершенно изнуренная переживаниями и долгой прогулкой.
   – Давай сделаем «стульчик», – предложил Томми.
   – Нет, дружочки, спасибо. Лучше дайте мне опереться на чье-нибудь плечо, – попросила миссис Джо.
   – На мое! На мое! – И полдюжины добровольцев бросились к ней, отпихивая друг друга, потому что в бледном лице матери было нечто такое, что до самых глубин тронуло сердечки, бившиеся под их курточками.
   Поняв, что помочь ей считается большой честью, миссис Джо решила удостоить ее того, кто этого заслужил, – и никто не стал протестовать, когда она положила руку на широкое плечо Дана и произнесла, да так, что он зарделся от гордости и удовольствия:
   – Это он нашел детей, ему мне и помогать.
   И тем самым она вознаградила Дана за его ночные труды: его не только выделили из всех – и теперь он гордо нес наверх лампу, – но миссис Джо еще и произнесла от всего сердца, когда они расстались у двери:
   – Спокойной ночи, сын мой! Да благословит тебя Бог!
   – Как бы мне хотелось быть вашим сыном! – произнес Дан, почувствовав, что тревоги и опасности сблизили их, как никогда.
   – Ты будешь моим старшим. – И она скрепила свое обещание поцелуем, после которого Дан стал ее навеки.
   Маленький Роб утром чувствовал себя лучше некуда, а у Нан болела голова, и она лежала на софе матушки Баэр – расцарапанное личико ей смазали кольдкремом. Все ее угрызения совести как рукой сняло, она явно пришла к выводу, что теряться очень занятно. Миссис Джо это совсем не обрадовало, ей не хотелось, чтобы дети ее сходили с путей добродетели, а ученики укладывались спать в черничных полях. Она серьезно поговорила с Нан и попыталась внушить той разницу между свободой и ответственностью, сопроводив свои поучения несколькими историями. Она пока не придумала, как ей наказать Нан, но ответ нашелся в одной из историй, а поскольку миссис Джо любила необычные наказания, она решила попробовать.
   – Все дети убегают! – объявила Нан, как будто побег такая же естественная и неотвратимая вещь, как корь или коклюш.
   – Не все, и некоторых из тех, кто убежал, больше никогда не находят, – отвечала миссис Джо.
   – А вы сама разве никогда не убегали? – поинтересовалась Нан, чьи зоркие глаза давно разглядели родственную душу в серьезной даме, которая так чинно сидела с ней рядом за рукоделием.
   Миссис Джо рассмеялась и призналась, что да.
   – Расскажите! – потребовала Нан, чувствуя, что берет верх в споре.
   Миссис Джо поняла, куда ветер дует, тут же посерьезнела и произнесла, с укором качнув головой:
   – Я это делала не раз, и бедной моей мамочке приходилось от моих проказ несладко, но потом она меня излечила.
   – Как? – Нан выпрямилась, личико светилось от любопытства.
   – Как-то раз купили мне новые туфельки, мне очень хотелось ими похвастаться, и, хотя мне сказали не выходить из сада, я сбежала и весь день гуляла. Дело было в городе, сама не понимаю, как осталась жива. Но мне было очень хорошо. Я играла в парке с собаками, пускала с незнакомыми мальчишками кораблики, пообедала с маленькой нищенкой-ирландкой соленой рыбой и картофелем – и в итоге меня обнаружили на каком-то крыльце: я крепко спала, обняв огромного пса. Был поздний вечер, я перемазалась, как свинюшка, а новые туфельки совсем стоптались.
   – Вот здорово! – выпалила Нан, явно готовая повторить то же самое.
   – На следующий день было совсем не здорово. – Миссис Джо очень старалась не выдать взглядом, как приятно ей вспоминать о своих былых проделках.
   – Мама вас выпорола? – полюбопытствовала Нан.
   – Она меня порола всего один раз за всю мою жизнь, и то потом долго извинялась: в противном случае я бы, наверное, ее не простила, потому что страшно тогда обиделась.
   – А почему она извинялась? Вот мой папа этого никогда не делает.
   – Потому что сразу после я повернулась и сказала: «Смотри, ты сама страшно сердишься, тебя бы и саму выпороть». Она посмотрела на меня, а потом гнев ее как рукой сняло, и она произнесла, устыдившись: «Ты права, Джо. Я очень сержусь, так почему я наказываю тебя за несдержанность, когда сама подала тебе такой плохой пример? Прости меня, доченька, и давай попробуем помочь друг другу более действенным способом». Я этого не забыла, и мне это оказалось куда полезнее, чем целая дюжина розог.
   Нан задумчиво вертела в пальцах баночку с кольдкремом, а миссис Джо молчала, давая новой мысли укорениться в деятельной головке, которая так стремительно подмечала и схватывала все вокруг.
   – Мне нравится, – изрекла наконец Нан, и личико ее утратило эльфийскую миловидность: острый взгляд, любопытный носик, озорной рот. – А что сделала ваша мама в тот раз, когда вы убежали?
   – Привязала меня длинной бечевкой к столбику кровати, чтобы я не могла выйти из комнаты. Там я и просидела весь день, а испорченные туфельки висели у меня перед носом, напоминая мне о моем проступке.
   – Ну, тут любой исправится! – воскликнула Нан, которой дороже всего на свете была свобода.
   – Меня это излечило, полагаю, излечит и тебя, так что я попробую, – сказала миссис Джо и решительно вытащила из ящика рабочего стола моток бечевки.
   Нан поняла, что спор она все-таки проиграла, и окончательно впала в уныние, когда миссис Джо обвязала один конец вокруг ее талии, а другой – вокруг ручки софы и, закончив, сказала:
   – Мне не нравится привязывать тебя, как нашкодившую собачку, но если у тебя память как у собачки, придется как с собачкой с тобой и обращаться.
   – Ну и привязывайте, я, вообще-то, люблю играть в собачку. – И Нан, с напускным равнодушием на лице, принялась рычать и подпрыгивать.
   Миссис Джо не обратила на это никакого внимания: положив поблизости пару книг и носовой платок, который нужно было подрубить, она ушла, оставив мисс Нан в одиночестве. Той одиночество пришлось не по душе, и, посидев чуточку, она решила попробовать отвязаться. Вот только оказалось, что сзади бечевка прикреплена к пояску ее передника, тогда Нан взялась за узел на другом конце. Тот поддался быстро, и, подхватив бечевку, Нан собиралась уже вылезти в окно, но тут услышала слова миссис Джо, проходившей мимо по коридору:
   – Нет, я полагаю, больше она не сбежит. Эта девочка дорожит своей честью и знает, что я всего лишь пытаюсь ей помочь.
   Нан тут же вскочила обратно, привязала себя к софе и деятельно взялась за шитье. Почти сразу же явился Роб, и его так очаровал этот новый способ наказания, что он сбегал за скакалкой и привязал себя к другой ручке софы самым что ни на есть добрососедским образом.
   – Я тоже потерялся, поэтому и меня нужно привязать, как Нан, – пояснил он маме, когда та заметила нового пленника.
   – Не могу сказать, что ты не заслуживаешь наказания: ведь ты знал, что уходить от других опасно.
   – А меня Нан увела, – начал было Роб, которому хотелось насладиться интересным наказанием, но не хотелось брать на себя вину.
   – Ты мог бы и не ходить. Ты хотя еще и маленький мальчик, но совесть-то у тебя есть.
   – Ну, я почему-то не почувствовал укола совести, когда Нан сказала: «Полезли через изгородь», – отвечал Роб, цитируя любимую отговорку Деми.
   – А ты дал ей время тебя уколоть?
   – Нет.
   – Тогда откуда ты знаешь?
   – Ну, наверное, у меня совесть такая маленькая, что я просто укола не заметил, – рассудил Роб, обдумав ситуацию.
   – Придется ее заострить. Затупленная совесть – это плохо. Так что побудь здесь до обеда и поговори об этом с Нан. И я рассчитываю на то, что вы не станете отвязываться, пока я не разрешу.
   – Не станем, – откликнулись они хором, чувствуя особую добродетель в том, чтобы поспособствовать справедливому наказанию.
   Целый час они вели себя безупречно, но потом им надоело сидеть в тесной комнате и очень захотелось наружу. Коридор никогда не казался настолько интересным, даже маленькая спаленка внезапно приобрела небывалую привлекательность – очень захотелось пойти туда и соорудить палатку из покрывала. Открытые окна едва не довели их до исступления, потому что до них было не добраться, а мир снаружи казался настолько прекрасным, что они диву давались, как это им раньше приходило в голову жаловаться на скуку. Нан страшно хотелось побегать по лужайке, а Роб, к ужасу своему, вспомнил, что забыл утром покормить своего песика, и страшно переживал за несчастного Поллукса. Они следили за стрелками часов. Нан ловко подсчитывала минуты и секунды, а Роб научился узнавать время от восьми до одного, да так, что и потом этого не забыл. Ужасно было вдыхать запах еды, зная, что на обед будет кукурузный пудинг с черникой, понимать, что они не успеют прибежать первыми и получить самые большие порции. Когда Мэри-Энн начала накрывать на стол, они едва не разрезали себя бечевкой напополам, пытаясь высмотреть, какое сегодня мясо. Нан даже пообещала помочь служанке стелить постели, если та «получше польет ее пудинг соусом».
   Когда из класса примчались большие мальчики, они обнаружили, что малыши натянули бечевки, точно норовистые жеребята, – и их очень впечатлила, а заодно и позабавила очередная глава приключений предыдущей ночи.
   – Мумуля, отвяжи меня! В следующий раз совесть будет меня колоть, как булавочка, честное слово! – взмолился Роб, когда прозвонили в колокольчик и явился Тедди – посмотреть на него с жалостью и изумлением.
   – Поживем – увидим, – сказала мама, отвязывая его.
   Роб пробежался по коридору, вернулся через гостиную и остановился рядом с Нан, так и лучась довольством и добродетелью.
   – А можно, я ей обед принесу? – спросил он, указывая на свою товарку по плену.
   – Какой у меня сынок добрый! Да, пододвинь стол и принеси стул.
   И миссис Джо поспешила прочь, умерять пыл прочих – они, как и всегда в середине дня, были голодны как волки.
   Нан ела в одиночестве и весь долгий день провела на привязи. Миссис Баэр удлинила веревку, чтобы можно было выглядывать из окна, там Нан и стояла, глядя, как мальчики играют, а мелкие летние создания наслаждаются свободой. Дейзи устроила на лужайке пикник для кукол: пусть Нан хоть посмотрит, если не может участвовать. Томми старательно крутил для нее сальто. Деми сидел на ступенях и читал вслух, будто бы для себя, – это очень развлекло Нан, а Дан принес показать ей молодую древесную лягушку – то был очень нежный знак внимания с его стороны.
   Но ничто не могло восполнить отнятую свободу, и несколько часов в заточении навеки научили Нан ее ценить. В последний, совсем тихий час, когда она сидела у подоконника, все остальные ушли к ручью, посмотреть, как Эмиль спускает на воду свой новый кораблик, – через головку ее успело протечь очень много мыслей. Вообще-то, окрестить этот кораблик должна была она и уже предвкушала, как разобьет крошечную бутылочку смородинового вина о его нос и даст ему имя «Джозефина» в честь миссис Баэр. Но ничего этого теперь не будет, а Дейзи явно справится хуже. Когда Нан вспомнила, что сама во всем этом виновата, на глаза ее навернулись слезы и она произнесла вслух, обращаясь к толстому шмелю, ворочавшемуся в желтой сердцевине розы под самым окном:
   – Если ты тоже сбежал, ступай поскорее домой и скажи маме, что тебе очень стыдно. И никогда больше так не делай.
   – Я очень рада, что ты дала ему такой мудрый совет, похоже, он тебя послушался, – с улыбкой произнесла миссис Джо, когда шмель расправил запыленные крылышки и улетел.
   Нан смахнула пару капелек, блестевших на подоконнике, и прижалась к своей подруге, а та посадила ее на колени, ласково добавив (ибо заметила капельки и поняла, что они означают):
   – Как считаешь, хорошее моя мама придумала лекарство для любителей убегать?
   – Да, мадам, – ответила Нан, которая сильно присмирела после дня без движения.
   – Надеюсь, мне никогда не придется это повторять.
   – Думаю, да. – И Нан подняла к ней личико настолько серьезное, что миссис Джо совершенно удовлетворилась и больше ничего не сказала: она любила, чтобы наказания действовали сами по себе, и не усугубляла их излишними нравоучениями.
   Тут появился Роб, который с бесконечной бережностью тащил то, что Ася называла «пирожулькой», – маленький пирожок, испеченный на отдельном противне.
   – Он из моих ягодок, и я собирался отдать тебе половину за ужином! – великодушно возвестил он.
   – Зачем? Я же непослушная девчонка! – кротко осведомилась Нан.
   – Мы же вместе потерялись. И ты теперь будешь послушной, правда?
   – Обязательно! – решительно заявила Нан.
   – Вот хорошо! Ну пойдем, пусть Мэри-Энн нам его разрежет. Скоро чай. – И Роб помахал вкусным сдобным пирожком.
   Нан пошла было следом, но остановилась и сказала:
   – Забыла, я не могу.
   – А ты попробуй, – предложила миссис Баэр, которая по ходу этого разговора тихонько отвязала бечевку.
   Нан увидела, что свободна, и, бурно расцеловав миссис Джо, умчалась прочь, будто колибри, а следом топотал Робби, оставляя за собой дорожку капель черничного сока.

Глава тринадцатая
Златовласка

   После этого происшествия в Пламфилде воцарился мир, который ничем не нарушался несколько недель: старшие мальчики ощущали свою вину за исчезновение Нан и Роба и начали проявлять о них отеческую заботу, которая порой делалась несколько навязчивой, малыши же, неоднократно выслушав рассказ об их злоключениях, пришли к выводу, что потеряться в лесу – это худшее из всех человеческих зол, а потому даже носики не высовывали за главные ворота: вдруг ни с того ни с сего спустится ночь и из темноты явятся страшные черные коровы.
   – Не может такое счастье длиться вечно, – рассудила миссис Джо, ибо долгие годы воспитания мальчиков научили ее одному: такие периоды затишья неизменно заканчиваются взрывом, поэтому, если женщина менее мудрая и могла бы прийти к выводу, что у мальчиков выросли ангельские крылышки, миссис Джо мысленно готовилась к извержению домашнего вулкана. Одной из причин этого долгожданного затишья стал визит маленькой Бесс: родители привезли ее на неделю, а сами поехали навестить дедушку Лоренса – тому нездоровилось. Мальчики считали Златовласку помесью девочки, ангела и феи, ибо она была прелестным созданием, а золотистые волосы, унаследованные от белокурой мамы, окутывали ее блистающим плащом, из-под которого она улыбалась своим поклонникам, когда была в настроении, и под которым пряталась в минуты обиды. Стричь ее локоны отец не позволял, и они спускались ниже пояса, такие мягкие, гладкие и блестящие, что Деми утверждал: это шелк, прямо из кокона. Все восхищались маленькой принцессой, однако ей это, похоже, не шло во вред, а лишь учило тому, что там, где она появляется, начинает сиять солнышко, а потому она всем улыбалась в ответ, а ее детские невзгоды наполняли все сердца нежностью и состраданием.
   Сама того не сознавая, она осеняла своих маленьких подданных большей благодатью, чем большинство настоящих монархов, ибо правила ласково, и власть ее была ощутимой, но незримой. Благодаря природной опрятности, она все делала очень аккуратно, что благотворно влияло на маленьких нерях. Она никому не позволяла дотрагиваться до себя грубо или грязными пальцами, так что во время ее визита мыло расходовалось быстрее обычного, потому что мальчики считали за особую честь получить право поносить на руках ее высочество, и не было бесчестия худшего, чем презрительное распоряжение:
   – Отойди, грязнуля!
   Кроме того, ей не нравились громкие крики, а драк она просто боялась. Поэтому, обращаясь к ней, мальчики приглушали голоса, а любые потасовки в ее присутствии пресекались зрителями – в том случае, если сами их участники не могли разойтись с миром. Она любила, чтобы ей прислуживали, но даже старшие мальчики безропотно бегали по ее поручениям, а малыши превращались в ее покорных рабов. Они только что не молили об особой чести – впрячься в ее карету, поносить за ней корзинку с ягодами или передать ей за столом тарелку. Служение было беззаветным, и Томми с Недом даже подрались, не сумев договориться, кому выпадет почетное право почистить ваксой ее башмачки.
   Недельное общество этой благовоспитанной, хотя и совсем юной барышни особенно пошло на пользу Нан: Бесс смотрела со смесью изумления и тревоги в огромных голубых глазах, когда юная непоседа принималась вопить и носиться. В такие минуты Бесс шарахалась от нее в сторону, будто от дикого зверька. Чуткая Нан прекрасно это сознавала. Поначалу она говорила:
   – Пуф! А мне все равно.
   Вот только ей было не все равно, и ее очень обидело, когда Бесс заключила:
   – Я бофше люблю свою куфину, потому фто она не фкачет.
   После этого Нан так тряхнула Дейзи, что у той зубы клацнули, и сбежала в сарай выплакаться. В этом убежище, куда стремились все растревоженные души, она нашла и утешение, и добрый совет. Может, ласточки прочирикали ей из своих лепных гнезд короткое наставление о том, как прелестна кротость. Как бы то ни было, Нан вернулась примолкшая, прочесала весь сад в поисках особого раннего яблочка – Бесс очень такие любила, потому что они были сладкие, маленькие и красные. Вооружившись этим даром примирения, она приблизилась к маленькой принцессе и смиренно протянула его. К великой ее радости, дар был великодушно принят, а когда Дейзи поцеловала Нан в знак прощения, Бесс последовала ее примеру, будто бы поняв, что была слишком сурова, и пожелала принести извинения. После этого все три девочки мирно играли вместе, и Нан много дней наслаждалась монаршей милостью. Надо сказать, поначалу она чувствовала себя, как дикая птичка в золотой клетке, и время от времени упархивала прочь, чтобы расправить крылышки в долгом полете или попеть во всю силу своих легких – но только тогда, когда это не побеспокоило бы пухлую голубку Дейзи и изящную канареечку Бесс. Для Нан общение с Бесс оказалось благотворным, ибо, глядя на то, как все любят маленькую принцессу за ее мелкие милости и добродетели, Нан принялась ей подражать – ей тоже хотелось любви, и она очень старалась ее завоевать.
   Все до единого мальчики тоже ощутили на себе влияние прекрасного дитяти, все стали лучше, не понимая в точности как и почему, – ибо крошечные существа умеют творить чудеса в сердцах тех, кто относится к ним с любовью. Бедный Билли мог часами на нее таращиться, и хотя Бесс это не нравилось, она старалась даже не хмуриться – после того как поняла, что он не совсем такой, как остальные, а значит, обходиться с ним следует с особой добротой. Дик и Долли задаривали ее свистками из ивовых прутьев – это было единственное, что они умели делать. Она принимала дары, хотя никогда ими не пользовалась. Роб не отдалялся от нее ни на шаг, подобно юному возлюбленному, а Тедди ходил за ней, точно собачонка. Джек ей не нравился: у него были прыщи и грубоватый голос. Тюфяк вызвал ее неудовольствие тем, что неопрятно ел, Джордж же изо всех сил старался не чавкать, чтобы не шокировать юную барышню, сидевшую напротив. Неда навеки прогнали от ее двора, когда выяснилось, что он мучил какую-то несчастную полевку. Златовласка никак не могла забыть это страшное зрелище и, завидев поблизости Неда, всякий раз пряталась в свое покрывало из локонов, властным взмахом приказывая ему идти дальше, и восклицала со смесью горя и гнева:
   – Нет, я его не фублю! Он мыфкам фостики отрефает, а они пиффят!
   При появлении Бесс Дейзи немедленно уступила ей корону и царство и заняла скромную должность старшей поварихи, Нан же сделалась первой фрейлиной. Эмиль был казначеем и безоглядно тратил общественные средства на устроение спектаклей, стоивших целых девять пенсов. Франц был премьер-министром и вел все государственные дела: планировал поездки ее высочества по ее владениям, следил за тем, чтобы соседние страны вели себя уважительно. Деми сделался придворным философом, причем жизнь его была куда легче, чем обычно бывает у подобных особ. Дан взял на себя роль регулярного войска и отважно защищал границы ее владений. Томми был придворным шутом, а Нат – голосистым Риччо при невинной маленькой Марии [34 - Речь идет о шотландской королеве Марии I Стюарт (1542–1587), у которой был доверенный секретарь – итальянец, талантливый музыкант Давид Риччо (1533–1566).].
   Дядя Фриц и тетя Джо наслаждались воцарившимся покоем и наблюдали за этой милой пьеской, в которой юные создания подсознательно копировали старших, не добавляя ноток трагедии, – а ведь именно они неизменно приводят к провалу драм, которые разыгрывают на взрослой сцене.
   – Они дают нам не меньше уроков, чем мы – им, – заметил мистер Баэр.
   – Милые лапушки! Они понятия не имеют, как часто умеют нам подсказать, что лучше для их же блага, – откликнулась миссис Джо.
   – Мне кажется, ты была права: девочки оказывают на мальчиков благотворное влияние. Нан расшевелила Дейзи, а Бесс лучше нас умеет научить этих медвежат хорошему поведению. Если так и дальше пойдет, я скоро почувствую себя настоящим доктором Блимбером с его образцовыми юными джентльменами [35 - Доктор Блимбер – персонаж романа Чарльза Диккенса «Торговый дом „Домби и сын“» (1848), директор частной школы, где мальчики получают нелегкое, но толковое воспитание.], – со смехом произнес профессор, глядя, как Томми не только снял собственную шляпу, но и сбил шляпу с головы Неда, когда они вошли в комнату, где принцесса скакала верхом на коне-качалке в обществе Роба и Тедди, оседлавших стулья и по мере сил изображавших рыцарей без страха и упрека.
   – Из тебя никогда не получится Блимбер, Фриц, можешь даже и не пытаться, да и мальчики наши никогда не поддадутся его насилию. А бояться, что они вырастут слишком изнеженными, тоже не стоит: маленькие американцы слишком любят свободу. Ну а хорошие манеры они, безусловно, приобретут, если мы привьем им дух доброты, который способен озарить даже простоватое поведение, придав ему сердечности и галантности, – как вот в твоем случае, мой милый.
   – Ну-ну! Не расточай комплиментов, а то я отвечу в том же духе, и ты сбежишь, а мне хочется сполна насладиться этим получасом покоя.
   Тем не менее комплимент мистеру Баэру, несомненно, польстил, ибо был сама правда, и миссис Джо почувствовала, что муж сказал ей особенно теплые и нежные слова, когда дал понять, что в ее обществе наслаждается истинным счастьем и покоем.
   – Вернемся к детям: я только что получила очередное доказательство благотворного влияния Златовласки, – проговорила миссис Джо, пододвигая свой стул поближе к софе, где профессор отдыхал, весь долгий день проработав на разных огородах. – Нан терпеть не может шитье, но из любви к Бесс полдня сегодня просидела над симпатичным мешочком, в котором собирается на прощание подарить своему идолу дюжину наших помидоров. Я ее похвалила, а она ответила с обычным своим остроумием: «Я люблю шить для других, а вот для себя шить глупо». Я намек поняла и собираюсь выдать ей несколько фартучков и рубашонок для детей миссис Карни. Нан – девочка добрая, она для них не пожалеет труда, а мне одной заботой меньше.
   – Шитье не относится к модным занятиям, дорогая.
   – Очень жаль. И уж своих-то девочек я ему обучу на совесть, пусть даже ради этого придется поступиться латынью, алгеброй и полудюжиной разных «логий», которыми в наши дни принято забивать их несчастные головки. Эми собирается вырастить из Бесс настоящую женщину, но бедный ее указательный пальчик и так весь исколот, зато она уже одарила свою матушку несколькими шедеврами, и та ценит их даже больше, чем глиняную птичку без клюва, – а этой поделкой Бесс Лори просто страшно гордится.
   – У меня тоже есть доказательство того, какую власть взяла наша принцесса, – заметил мистер Баэр, понаблюдав некоторое время, как миссис Джо пришивает пуговицу, демонстрируя бесконечное презрение к новой образовательной моде. – Джеку так не хотелось попасть в одну компанию с Тюфяком и Недом, которых Бесс явно недолюбливает, что он недавно пришел ко мне и попросил смазать ему прыщики каустиком. Я уже не раз это предлагал, но он не соглашался, а на сей раз вытерпел все, как настоящий мужчина. Ощущения неприятные, но он утешается мыслями о грядущем фаворе – когда он покажет разборчивой леди свои гладкие ладони.
   Миссис Баэр рассмешила эта история. Тут же явился Тюфяк – спросить, можно ли угостить Златовласку конфетами, которые ему прислала мама.
   – Ей не разрешают есть сладкое, но если ты ей подаришь коробочку – она такая миленькая – и положишь туда сахарную розу, она будет очень довольна, – сказала миссис Джо, которой не хотелось пресекать этот самоотверженный порыв, поскольку «толстячок» редко делился своими засахаренными сливами.
   – А розу она не съест? Я не хочу, чтобы из-за меня ей стало плохо, – заметил Тюфяк, любовно оглядывая нежное лакомство, но все же помещая его в коробку.
   – Она к розе и не прикоснется. Я ей скажу – это чтобы смотреть, а не чтобы есть. Она ее обязательно сохранит и даже не подумает пробовать. А ты на такое способен?
   – Еще бы! Я ведь ее гораздо старше! – возмущенно воскликнул Тюфяк.
   – Ладно, попробуем. Давай сложи свои конфеты в этот мешочек, поглядим, сколько они продержатся. Дай-ка сосчитаю: два сердечка, четыре красные рыбки, три лошадки из засахаренного ячменя, девять миндальных орешков и дюжина шоколадных драже. Согласен? – спросила коварная миссис Джо, складывая сладости в мешочек для ниток.
   – Да, – вздохнув, ответил Тюфяк, а потом, сунув запретный плод в карман, отправился делать Бесс подарок, чем заслужил ее улыбку и разрешение сопроводить ее на прогулку по огороду.
   – Чувства пересилили аппетит – с ним, беднягой, такое впервые, но благосклонность Бесс наверняка его вознаградит, – произнесла миссис Джо.
   – Счастлив тот, кто способен спрятать искушение в карман и научиться самоотречению у столь прелестной наставницы! – добавил мистер Баэр: дети как раз проходили под окном, пухлое личико Тюфяка светилось от удовольствия, а Златовласка с вежливым интересом рассматривала сахарную розу, хотя и предпочла бы настоящий цветок с «кусьным запахом».
   Когда отец приехал забрать Бесс домой, все дружно возроптали и осыпали ее прощальными подарками: в результате поклажа ее возросла настолько, что мистер Лори предложил ехать в город в большом фургоне. Каждый принес свое подношение, и совсем непросто оказалось разместить белых мышей, торт, мешочек с ракушками, яблоки, кролика, отчаянно брыкавшегося в мешке, большой кочан ему на обед, банку с миногами и гигантский букет. Сцена прощания вышла трогательной, ибо принцесса сидела прямо на столе в прихожей, окруженная своими подданными. Она поцеловала кузена с кузиной и подала руку остальным мальчикам, которые бережно ее пожали, произнося разные ласковые слова, ибо она научила их, что выказывать свои чувства совсем не стыдно.
   – Приезжай поскорее снова, милочка, – прошептал Дан, цепляя ей на шляпу лучшего своего зеленовато-золотистого жука.
   – Главное, принцесса, не забывай меня, что бы ни случилось, – галантно произнес Томми, погладив в последний раз ее прекрасные волосы.
   – Я у вас буду через неделю, так что мы увидимся, Бесс, – произнес Нат, пытаясь утешиться этой мыслью.
   – Уж теперь-то давай пожмем руки! – воскликнул Джек, протягивая безупречную ладонь.
   – А вот тебе еще парочка новых, отменных, чтоб ты нас помнила! – выпалили Дик и Долли, подавая ей два очередных свистка. Они, по счастью, не ведали, что семь предыдущих были исподтишка отправлены в кухонную печь.
   – Лапочка моя! Я прямо сейчас засяду за твою закладку, а потом храни ее всю жизнь, – сказала Нан, горячо ее обнимая.
   Но самым трогательным оказалось прощание несчастного Билли: мысль о том, что Бесс уезжает, показалась ему настолько невыносимой, что он кинулся перед ней на пол и, обнимая ее голубые туфельки, отчаянно забормотал: «Не уезжай! Ну пожалуйста!» Златовласку так смутил этот всплеск чувств, что она наклонилась и, приподняв голову бедняжки, произнесла своим нежным голоском:
   – Не пфачь, Билли, бедненький! Я буду по тебе скуфать и скофо опять пиеду.
   Билли после этого сразу утешился и отступил в сторону, сияя от гордости, ведь ему выпала доселе неведомая милость.
   – И по мне! И по мне! – выкрикнули Дик и Долли, считавшие, что их преданность не должна остаться незамеченной. Остальные, похоже, хотели присоединиться, и что-то в этих доброжелательных светлых личиках так тронуло принцессу, что она вытянула руки и объявила с безграничной милостью:
   – Я по всем буду скуфать!
   Обожатели обступили свою прелестную товарку по играм – так пчелки слетаются на цветок с особо сладким нектаром – и принялись целовать ее, пока она не стала подобна алой розочке, причем делали это не грубо, но с воодушевлением: поначалу она вся, кроме макушки, скрылась из глаз. Потом папа вызволил ее, и она покатила прочь, по-прежнему улыбаясь и махая руками, а мальчики сидели на изгороди и клохтали, точно стайка цесарок: «Воз-вра-щай-ся! Воз-вра-щай-ся!», пока экипаж не скрылся из глаз.
   Все скучали по Бесс, каждый смутно ощущал, что знакомство с этим прелестным, нежным, милым существом сделало его лучше, ибо маленькая принцесса пробуждала в юных сердцах рыцарские инстинкты – стремление любить, восхищаться, защищать и благоговеть. Многие мужчины навсегда сохраняют память о дивном дитяти, проникшем им в самую душу и с помощью простой магии своей невинности сумевшем остаться там навсегда. Наши маленькие мужчины только учились ощущать эту власть, радоваться ее нежному воздействию, не стыдиться того, что по жизни их ведет маленькая рука, не стесняться своего зарождающегося благоговения перед женственностью.

Глава четырнадцатая
Дамон и Пифий [36 - Древнегреческая легенда гласит, что Дамон и Пифий были лучшими друзьями, последователями философа Пифагора. Когда они приехали в Сиракузы, тиран Дионисий обвинил Пифия в заговоре против него, друзья были арестованы. Пифий не стал отпираться, но попросил разрешения вернуться ненадолго домой и уладить свои дела, а заложником за него остался Дамон. Дионисий был уверен, что Пифий не вернется, однако в самый последний момент, когда заложника уже собирались казнить, Пифий объявился, запоздав потому, что на судно его напали пираты. Дионисий был так тронут преданностью и бескорыстием друзей, что помиловал обоих.]

   Миссис Баэр оказалась права: покой оказался недолговечным, назревала буря. Через два дня после отъезда Бесс были сотрясены все нравственные основания Пламфилда.
   Первопричиной всех бед оказались курицы Томми: слишком уж усердно они неслись, в итоге он, продавая яйца, выручил значительную сумму. Деньги лежат в корне всех зол, однако корень этот обладает такой пользой, что прожить без него невозможно, как невозможно прожить без картофеля. Томми уж всяко не мог и доходы свои тратил столь безоглядно, что мистер Баэр настоял, чтобы он завел копилку, и даже сделал ему подарок: солидное жестяное здание, над дверью которого красовалось имя Томми, а на крыше имелась высокая труба, в которую Томми и опускал пенсовые монетки, а потом они завлекательно звенели внутри, пока не давалось разрешение открыть особый люк в полу.
   Дом прирастал в весе столь стремительно, что Томми скоро возгордился своими сбережениями и вознамерился приобрести совершенно неслыханные сокровища. Он вел учет опущенным в копилку монетам, и ему пообещали, что ее можно будет вскрыть, когда накопится пять долларов, – но при условии, что деньги он потратит разумно. Оставался последний доллар, и, когда миссис Джо заплатила за четыре дюжины яиц, Томми так обрадовался, что пулей вылетел из курятника, дабы продемонстрировать блестящие монетки Нату, который тоже откладывал деньги – на покупку вожделенного инструмента.
   – Вот бы мне столько добавить к моим трем долларам, я бы уже скоро купил скрипочку, – заметил он, завистливо посмотрев на монетки.
   – Я могу тебе ссудить. Пока не решил, на что их потратить, – сказал Томми, подбрасывая монетки и ловя на лету.
   – Эй! Ребята! Пошли к ручью смотреть, какую Дан огромную змею поймал! – раздался голос из-за курятника.
   – Пошли! – загорелся Томми и, засунув деньги в старую веялку, помчался прочь, а Нат – следом.
   Змея действительно оказалась очень интересной, а потом они долго ловили хромую ворону, поймали – все это так надолго захватило Томми, что про деньги он вспомнил только вечером, уже в постели.
   – Ну и ладно, никто, кроме Ната, не знает, где они, – убедил себя беспечный юнец и крепко уснул, вовсе не заботясь о сохранности своих сбережений.
   Наутро, когда все собрались в классе, Томми влетел туда, задыхаясь от волнения, и поставил вопрос ребром:
   – Так, у кого мой доллар?
   – Ты о чем? – не понял Франц.
   Томми все объяснил, а Нат подтвердил его слова.
   Все по очереди заявили, что ничего об этом не знают, а потом с подозрением посмотрели на Ната, который с каждым отрицательным ответом все сильнее терялся и конфузился.
   – Видимо, кто-то его взял, – заявил Франц.
   Томми в ответ погрозил кулаком всем сразу и гневно объявил:
   – Разгрызи меня крот! Попадется мне этот вор – я ему так задам, долго не забудет!
   – Не горячись, Том, мы его обязательно найдем: мошенники всегда плохо кончают, – со знанием дела заявил Дан.
   – А может, какой бродяга ночевал в сарае и забрал? – предположил Нед.
   – Нет, Сайлас такого не допускает, и потом, бродяга не стал бы искать деньги в старой веялке, – запальчиво объявил Эмиль.
   – А если это сам Сайлас? – спросил Джек.
   – Ну ничего себе! Да старина Сайлас честнее всех на свете. Он и пенса нашего не тронет, – возразил Томми, благородно вступившись за главного своего поклонника.
   – Кто бы это ни был, пусть сразу сам признается, пока мы не выяснили, что к чему, – сказал Деми, причем вид у него был такой, будто в семье у него произошло страшное несчастье.
   – Я знаю, что вы все на меня думаете, – выпалил Нат, мучительно покраснев.
   – Ты один знал, где лежат деньги, – заметил Франц.
   – Да, это так, но я ничего не брал. Говорю вам – не брал, не брал! – воскликнул Нат в полном отчаянии.
   – Тихо, тихо, сын мой! Что за шум? – В комнату вошел мистер Баэр.
   Томми повторил свою историю, и, пока мистер Баэр слушал, лицо его становилось все суровее и суровее. Дело в том, что при всех своих недочетах и недостатках до сих пор все его мальчики были честны.
   – Сядьте по местам, – сказал он, а когда все расселись, медленно добавил, переводя мрачный взгляд с одного на другого – терпеть это было тяжелее, чем самую пылкую речь. – Мальчики, я задам каждому из вас один-единственный вопрос и жду на него честного ответа. Я не стану запугивать, подкупать или силком вытягивать из вас правду, ибо у каждого из вас есть совесть, и мне прекрасно известно, зачем она вам дана. Сейчас самый подходящий момент искупить зло, причиненное Тому, и оправдаться перед всеми нами. Человека, поддавшегося случайному искушению, простить куда проще, чем лжеца. Не усугубляйте кражу ложью, сознайтесь честно, и мы всё попытаемся забыть и простить.
   Он сделал паузу – и в комнате повисла мертвая тишина. После этого он медленно, внушительно начал обращаться к каждому с одним и тем же вопросом и от всех получил один и тот же ответ, менялся лишь тон голоса. Лица горели от возбуждения, так что призвать цвет в свидетели мистер Баэр не мог, а некоторые из малышей так перепугались, что запнулись на двух коротких словах, что вроде бы указывало на их вину, хотя очевидно это было не так. Когда дошло до Ната, голос мистера Баэра смягчился – паренек выглядел таким несчастным, что вызывал сочувствие. Мистер Баэр полагал, что именно он и взял деньги, и надеялся спасти его от новой лжи, умерив его страхи и тем самым побудив к честности.
   – Сын мой, ответь честно. Ты брал эти деньги?
   – Нет, сэр! – И Нат бросил на него умоляющий взгляд.
   Когда слова эти сорвались с дрожащих губ, кто-то зашипел.
   – Прекратить! – выкрикнул мистер Баэр, резко хлопнув по столу, и бросил строгий взгляд в угол, откуда раздалось шипение.
   Там сидели Нед, Джек и Эмиль. Первый и второй вроде как смутились, Эмиль же подал голос:
   – Это не я, дядя! Мне стыдно было бы бить лежачего!
   – И правильно! – выкрикнул Томми, пришедший в сильнейшее замешательство от всей этой истории с его злосчастным долларом.
   – Тишина! – приказал мистер Баэр, а когда она воцарилась, рассудительно произнес: – Мне очень жаль, Нат, но все улики против тебя, а твой былой порок заставляет нас усомниться в тебе сильнее, чем мы усомнились бы в ком-то из тех, кто никогда не говорил неправды. Однако должен тебе сказать, сын мой, что не обвиняю тебя в этой краже и не стану наказывать, пока не получу исчерпывающих доказательств, да и вопросов больше задавать не стану. Пусть это останется между тобой и твоей собственной совестью. Если ты виновен, можешь прийти ко мне в любое время дня и ночи и сознаться – я прощу тебя и помогу исправиться. Если же ты невиновен, рано или поздно истина все равно откроется, и, как только это случится, я первым попрошу у тебя прощения за то, что усомнился, и сделаю все, чтобы обелить тебя перед другими.
   – Я не брал! Не брал! – захлебывался слезами Нат, уронив голову на руки, ибо выражение недоверия и неприязни, которое он прочитал сразу во многих глазах, было ему невыносимо.
   – Очень на это надеюсь. – Мистер Баэр помолчал, как будто давая провинившемуся – кем бы он ни был – еще один шанс. Никто не заговорил, тишину нарушали только сочувственные шмыганья носами, раздававшиеся со стороны малышей. Мистер Баэр покачал головой и удрученно добавил:
   – Больше ничего поделать нельзя, осталось сказать одно: во второй раз я этот вопрос поднимать не стану и советую всем последовать моему примеру. Не жду, что вы станете относиться к кому-то из подозреваемых с прежним дружелюбием, но хочу и желаю, чтобы вы не мучили его, ему и так будет нелегко. А теперь – за уроки.
   – Легко Нат у папаши Баэра отделался, – пробормотал Нед Эмилю, когда они склонились над книгами.
   – Придержи язык, – проворчал Эмиль, которому случившееся представлялось пятном на семейной чести.
   C Недом согласились многие мальчики, и тем не менее мистер Баэр оказался прав. Нату пришлось бы куда легче, если бы он сознался сразу, – на том дело бы и закончилось, потому что куда хуже любой порки, каковых ему немало приходилось раньше терпеть от отца, были ледяные взгляды, отчуждение и подозрительность со всех сторон. Если и можно представить себе мальчика, подвергшегося полному бойкоту, то это и был бедняга Нат. Целую неделю его предавали мучительной пытке, хотя никто не поднял на него руку, почти никто не задел словом.
   И в этом состояло самое худшее, потому что, если бы другие высказались или даже отмолотили его как следует, это было бы проще стерпеть, чем молчаливое недоверие, из-за которого Нату всякий раз стыдно было смотреть окружающим в глаза. Его, пусть и слегка, выказывала даже миссис Баэр, притом что относилась она к Нату с почти что прежней добротой, а вот печальный, тревожный взгляд мистера Баэра ранил Ната в самое сердце, ибо он любил своего наставника и знал, что двойным прегрешением свел на нет все его надежды.
   В доме оставался единственный человек, веривший Нату безоговорочно: Дейзи. Она не смогла бы объяснить, почему вопреки всему не верит в плохое, но сомнений не испытывала, и вера давала ей силы держать его сторону. Она не желала слышать никакой хулы в его адрес и даже ударила своего ненаглядного Деми, когда он попытался ее убедить, что деньги наверняка взял Нат – ведь больше никто не знал, где они.
   – А может, их курицы склевали, они такие прожорливые, – заявила она, а когда Деми рассмеялся в ответ, вышла из себя, стукнула изумленного брата, после чего разрыдалась и выбежала из комнаты, выкрикивая: – Не он! Не он! Не он!
   Ни дядя ее, ни тетя не пытались поколебать ее веру, лишь надеялись, что чутье этой невинной души окажется верным, и любили ее за это только сильнее. Потом, когда все уже было позади, Нат не раз повторял, что не выдержал бы, если бы не Дейзи. Другие его избегали, а она льнула к нему все сильнее, повернувшись спиной к остальным. Она больше не устраивалась на ступеньках, пока он пытался утешиться с помощью старенькой скрипочки, но садилась рядом, и на лице ее отражались такая приязнь и вера, что Нат ненадолго забывал про свой позор и обретал счастье. Она попросила его помочь ей с уроками, готовила ему в своей кухоньке всевозможные яства, а он мужественно их съедал, невзирая на вкус, ибо благодарность способна подсластить что угодно. Заметив, что он чурается других мальчиков, она предложила играть в крикет и мячик, в чем не понимала ни аза. Из цветочков, росших на ее клумбе, она делала букетики и приносила ему на стол, и вообще всячески пыталась показать, что она из тех друзей, что познаются в беде и не бросят даже в часы испытаний. Скоро ее примеру последовала и Нан – по крайней мере, она проявляла равную доброту: удерживалась от резких высказываний и не вскидывала презрительно носик, демонстрируя сомнения и неприязнь, что было очень похвально со стороны мадам Проказницы, ибо она была твердо убеждена в том, что деньги взял именно Нат.
   Почти все мальчики с жестокосердием отвернулись от Ната, однако Дан, заявив в первый момент, что презирает Ната за трусость, следил за ним со своего рода молчаливым участием и решительно оттеснял в сторону всякого, кто пытался издеваться над беднягой или запугивать его. Его понятия о дружбе были столь же высоки, как и у Дейзи, и в собственной грубоватой манере он придерживался их с той же непреложностью.
   Сидя однажды днем у ручья и изучая повадки водяных пауков, он услышал с другой стороны изгороди обрывок разговора. Нед, по природе страшно любопытный, с особым азартом пытался выяснить, кто же совершил кражу. Дело в том, что в последнее время некоторые мальчики начали подумывать, что ошибались, ибо Нат очень уж последовательно все отрицал и с неизменной кротостью терпел их пренебрежение. Эти сомнения пуще прежнего раздразнили Неда, и он несколько раз, наедине, накидывался на Ната с расспросами, нарушая твердое распоряжение мистера Баэра. Застав Ната в тенечке у изгороди – тот читал, Нед не удержался и обратил свои мысли к запретному предмету. Когда появился Дан, Нед терзал беднягу уже минут десять, и первым, что услышал исследователь пауков, были такие слова, произнесенные терпеливым и умоляющим голосом Ната:
   – Не надо, Нед! Я прошу тебя! Я не могу тебе этого сказать, потому что не знаю, и ты поступаешь дурно, расспрашивая меня исподтишка, ведь мистер Баэр велел меня не трогать. Был бы тут Дан, ты бы не посмел!
   – Не боюсь я твоего Дана. Подумаешь, драчливый забияка! Может, это вообще он взял деньги Тома, а ты знаешь, да не говоришь. Давай признавайся!
   – Ничего он не брал, а если бы и взял, я бы за него вступился, потому что он всегда был ко мне очень добр, – произнес Нат так истово, что Дан забыл про своих пауков и вскочил, чтобы принести свою благодарность, однако его остановили следующие слова Неда:
   – А я уверен, что это сделал Дан, а потом отдал деньги тебе. Я не удивлюсь, если выяснится, что, прежде чем сюда попасть, он обчищал карманы – ведь никто про него ничего не знает, кроме тебя, – сказал Нед, не веря по большому счету в собственные слова: ему просто хотелось разозлить Ната и тем самым вытянуть из него признание.
   Отчасти он преуспел в своем злокозненном замысле, потому что Нат свирепо воскликнул:
   – Еще раз такое повторишь – я об этом скажу мистеру Баэру. Не люблю я ябедничать, но, честное слово, не оставишь Дана в покое – все расскажу!
   – Вот и будешь не только лгуном и воришкой, но еще и ябедой, – начал было Нед издевательским тоном, ибо оскорбления в собственный адрес Нат терпел столь безропотно, что Нед и помыслить не мог, что он станет так отважно защищать Дана.
   Неизвестно, что еще он собирался добавить, потому что сразу после этих слов сзади появилась длинная рука и схватила его за шиворот, а потом дернула через изгородь самым безжалостным образом, да так, что Нед с плеском рухнул прямо в ручей.
   – Попробуй еще раз сказать такое – я тебя так отлуплю, в глазах потемнеет! – посулил Дан, напоминавший Колосса Родосского [37 - Колосс Родосский – одно из семи чудес Древнего мира, гигантская статуя бога солнца Гелиоса, поставленная в конце III века до н. э. в гавани города Родос на одноименном острове. Ногами Гелиос опирался на два столба, а между ними проходили корабли.]: он замер, расставив ноги над узким ручьем, и гневно взирал на поверженного в воду юнца.
   – Да я просто пошутил, – попробовал оправдаться Нед.
   – Проныра ты, вот кто: выслеживаешь Ната исподтишка. Еще раз поймаю – утоплю в речке. Вставай и убирайся отсюда! – гневно выпалил Дан.
   Промокший Нед сбежал, и непредвиденное купание явно пошло ему на пользу, поскольку к обоим мальчикам он стал относиться крайне уважительно, да и любопытство его, похоже, утонуло в ручье. Когда Нед исчез, Дан перепрыгнул через изгородь и обнаружил там Ната: тот лежал скрючившись, вконец измученный своими переживаниями.
   – Думаю, больше он к тебе не полезет. А полезет – скажи, я с ним разберусь, – заявил Дан, пытаясь поостыть.
   – Обо мне пусть говорит что угодно, к этому я привык, – грустно ответил Нат. – Но тебя чтобы не смел задевать.
   – А откуда ты знаешь, что это неправда? – спросил Дан, отворачиваясь.
   – В смысле, про деньги? – переспросил Нат, испуганно вскинув глаза.
   – Да.
   – Я в это не верю! Тебя деньги не интересуют, тебе только и нужны что твои жучки и паучки. – И Нат недоверчиво рассмеялся.
   – Мне сачок хочется не меньше, чем тебе хочется скрипку. Почему бы мне не стянуть деньги? – спросил Дан, по-прежнему глядя в сторону и старательно тыкая палочкой в дерн.
   – Вряд ли бы ты стал это делать. Да, ты иногда любишь подраться, но ты не врешь, и в то, что воруешь, я тоже не верю. – И Нат решительно качнул головой.
   – Мне случалось делать и то и другое. Я когда-то врал напропалую, просто здесь это ни к чему. А еще, когда я сбежал от Пейджа, я воровал овощи на огородах, чтобы прокормиться, так что, как видишь, я очень дурной, – объявил Дан в прежней своей грубовато-бесшабашной манере, от которой в последнее время почти избавился.
   – Ах, Дан! Только не говори, что это ты! Пусть лучше кто угодно другой! – воскликнул Нат в таком исступлении, что Дан от души обрадовался и даже показал это, повернувшись к другу со странным выражением на лице, хотя ответил всего лишь следующее:
   – Про это ничего не скажу. Ты, главное, не переживай, как-нибудь выкрутимся, верное дело.
   Что-то в его повадке и тоне голоса напугало Ната, и он проговорил, сложив ладони в умоляющем жесте:
   – Мне кажется, ты знаешь, кто виновник. Если так, Дан, пожалуйста, скажи ему: пусть сознается. Так ужасно, что все ненавидят меня ни за что. Я долго не выдержу. Было бы мне куда идти, я бы сбежал, хотя мне ужасно нравится в Пламфилде, но я не такой смелый и взрослый, как ты, так что придется дожидаться, пока кто-нибудь объяснит им, что я не лгал.
   Вид у Ната был настолько убитый и потерянный, что Дан не выдержал и смущенно пробормотал:
   – Долго ждать не придется. – После чего стремительно ушел и пропал на много часов.
   – Что такое с Даном? – В воскресенье, последовавшее за неделей, которая показалась бесконечной, мальчики не раз и не два задавались этим вопросом. Дан часто впадал в мрачность, но в этот день был сдержан и молчалив, а вытянуть из него ничего не удалось. Во время прогулки он отбился от остальных, домой вернулся поздно. Он не принимал участия в вечерней беседе, сидел в тени, так глубоко уйдя в собственные мысли, что, казалось, ничего не слышал. Когда миссис Джо показала ему необычайно лестную запись в Книге совести, он взглянул на нее без улыбки и угрюмо произнес:
   – Так вам кажется, я исправляюсь?
   – Еще как, Дан! Я этому очень рада, потому что всегда считала: немного помощи – и ты станешь мальчиком, которым можно гордиться.
   Дан посмотрел на нее странным взглядом своих черных глаз, и на лице его отразилась смесь гордости, любви и сожаления – миссис Баэр тогда не смогла расшифровать это выражение, но впоследствии вспомнила о нем.
   – Боюсь, вы во мне разочаруетесь, но я действительно очень стараюсь, – произнес он, закрывая Книгу и не выказывая ни малейшей радости по поводу страницы, которую обычно очень любил прочитывать и обсуждать.
   – Тебе нездоровится, дружок? – спросила миссис Джо, опустив руку ему на плечо.
   – Нога побаливает, пойду-ка лягу в постель. Спокойной ночи, матушка, – добавил он и на миг прижал ее ладонь к своей щеке, а потом ушел с таким видом, будто распрощался с родной душой.
   – Бедняга Дан! Он очень сильно переживает из-за Ната. Странный он мальчик, я все гадаю, смогу ли когда-нибудь понять его до конца, – пробормотала себе под нос миссис Джо, обдумывая с удовлетворением недавние успехи Дана и при этом ощущая, что в этом мальчике много такого, о чем она раньше и не подозревала.
   Сильнее прочего Ната ранил поступок Томми: лишившись денег, Томми заявил ему беззлобно, но твердо:
   – Не хочу обижать тебя, Нат, но ты же понимаешь, я не могу терпеть убытки, так что партнерами мы больше не будем.
   И с этими словами Томми стер надпись «Т. Бэнгс и К -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

».
   Нат очень гордился этим «К -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

», старательно выискивал яйца, дотошно вел все записи – и скопил немалую сумму от продажи своей доли.
   – Том! Неужели иначе нельзя? – спросил он, ибо ему казалось, что теперь его доброе имя в мире бизнеса утрачено навсегда.
   – Нельзя, – с прежней твердостью ответил Томми. – Эмиль говорит, что если кто-то умахнул (кажется, такое слово означает «стащить и удрать») деньги у своего партнера, то партнеру полагается подать на него в суд или стребовать с него свое добро и никогда больше с ним не водиться. Так вот, ты умахнул у меня деньги. В суд я на тебя подавать не стану, требовать ничего не буду, однако деловые отношения с тобой прекращаю, поскольку не могу тебе доверять и не хочу разориться.
   – Сделать так, чтобы ты мне поверил, я не могу, денег ты тоже не возьмешь, хотя я с радостью отдал бы тебе все мои доллары, только бы ты подтвердил, что я ничего у тебя не брал. Пожалуйста, можно, я буду по-прежнему искать яйца? Без всякой оплаты, просто так. Я знаю все места и очень это люблю! – взмолился Нат.
   Но Томми покачал головой и, напустив на круглое лицо подозрительно-суровое выражение, кратко ответил:
   – Не выйдет, лучше бы ты не знал этих мест. И не вздумай собирать яйца исподтишка и наживаться на них!
   Беднягу Ната это поразило в самое сердце. Он чувствовал, что лишился не только партнера и покровителя, но и своей порядочности и нет ему обратной дороги в мир честного бизнеса. Никто не поверит больше его слову, ни устному, ни письменному, как бы ни старался он искупить былую ложь. Вывеска снята, фирма распущена, а он – конченый человек. Сарай, их с Томми общая Уолл-стрит [38 - Уолл-стрит – улица в Нью-Йорке, служившая и в те времена, и по сей день центром деловой жизни всей страны.], больше знать его не знает. Хохлатка с сестрами зазря взывали к нему своим кудахтаньем, – казалось, они сочувствуют ему от всей души и даже нестись стали хуже, а некоторые из их товарок от обиды перебрались на новые гнезда, отыскать которые Томми так и не удалось.
   – Мне они доверяют, – пояснил Нат, услышав про это. И хотя слова его встретили возмущением, самого Ната они утешили, потому что, когда от тебя отвернулся весь мир, даже уважение пестрой несушки – отрада для души.
   Другого партнера Томми искать не стал: в душе его зародились сомнения, отравив покой его прежде безгранично доверчивой души. Нед предложил себя, но Томми отказался, заявив с делавшей ему честь рассудительностью:
   – Может, еще окажется, что это не Нат взял мои деньги, и тогда мы с ним снова станем партнерами. Не очень я в это верю, но готов дать ему шанс, так что пусть пока его место пустует.
   Единственным, кому Бэнгс еще мог доверять, был Билли: собирать яйца он умел, никогда их не разбивал, а в качестве оплаты довольствовался яблоком или конфетой. Наутро после того воскресенья, которое Дан провел в мрачности, Билли заявил, демонстрируя своему начальнику плоды длительных розысков:
   – Всего два.
   – С каждым днем все хуже и хуже. В жизни не видел таких противных куриц, – проворчал Томми, вспоминая счастливые дни, когда глаз его радовали и шесть яичек. – Ну ладно, положи в мою шляпу и дай новый кусочек мела, нужно пометить.
   Билли влез на посудину для отмеривания корма и заглянул внутрь веялки – там Томми держал писчие принадлежности.
   – Тут много денег, – сообщил Билли.
   – Ну да, рассказывай. Чтоб я еще где хоть монетку оставил, – проворчал Томми.
   – А я вижу один, четыре, восемь, два доллара, – стоял на своем Билли, не до конца еще освоивший счет.
   – Да ну тебя! – Томми вскочил, чтобы самостоятельно достать мел, но едва не свалился, потому что своими глазами увидел четыре новенькие монетки по двадцать пять центов, а рядом бумажку с указанием: «Тому Бэнгсу» – ошибиться было невозможно.
   – Разгрызи меня крот! – ахнул Томми и, подхватив монетки, помчался в дом, громко крича: – Все хорошо! Вот мои деньги! Где Нат?
   Ната скоро нашли, однако его удивление и радость оказались настолько искренними, что почти никто не усомнился, когда он заявил, что ничего не знает про эти монеты.
   – Как я мог их вернуть, если не брал? Поверьте мне, пожалуйста, и больше не гоните, – произнес он таким умоляющим тоном, что Эмиль тут же хлопнул его по спине и заявил, что лично он согласен.
   – И я тоже, а еще я страшно рад, что не ты их взял. Вот только кто? – удивился Томми, сердечно пожав Нату руку.
   – Какая разница, если они нашлись, – вставил Дан, не сводивший глаз со счастливого лица Ната.
   – Как это какая? Хорошенькое дело – сперва увели деньги, а потом – фокус-покус – взяли и вернули! – воскликнул Томми, разглядывая монетки и будто бы подозревая, что тут не обошлось без колдовства.
   – Найдем мы этого фокусника, хотя ему хватило ума написать печатными буквами, чтобы его не опознали по почерку, – сказал Франц, рассматривая записку.
   – А Деми очень красиво пишет печатными буквами, – вставил Роб, не слишком хорошо понимавший, к чему весь шум.
   – Вот уж никогда не поверю, что это он, хоть режь меня, – заявил Томми, а остальные возмущенно забормотали, потому что «маленький дьякон», как они его называли, был вне подозрений.
   Нат почувствовал разницу в том, как говорили про Деми и как – про него, и готов был отдать все свои богатства, и нынешние, и будущие, лишь бы и к нему проявили такое же доверие. Он познал, как легко потерять уважение и какой это тяжкий труд – завоевывать его снова, в итоге истина обрела для него особую ценность, ибо он пострадал за то, что раньше ею пренебрегал.
   Мистер Баэр обрадовался этому первому шагу в нужном направлении и с надеждой ждал новых откровений. Они опередили все его ожидания, причем явились в форме, сильно его удивившей и расстроившей. Когда вечером все сели ужинать, миссис Баэр вручили квадратный пакет от одной из соседок, миссис Бейтс. Пакет сопровождала записка. Пока мистер Баэр ее читал, Деми развернул бумагу и, увидев содержимое, воскликнул:
   – Ого, так это же книга, которую дядя Тедди подарил Дану!
   – Дьявол! – не сдержался Дан, не полностью еще отучившийся от бранных слов, хотя он очень старался.
   Услышав это слово, мистер Баэр стремительно поднял глаза. Дан попытался встретиться с ним взглядом, но ему это не удалось. Тогда он потупился и сидел, кусая губы и все гуще заливаясь краской, пока не превратился в подлинное воплощение стыда.
   – Что такое? – встревоженно спросила миссис Баэр.
   – Я предпочел бы обсудить это наедине, однако Деми лишил меня такой возможности, придется говорить при всех, – произнес мистер Баэр с видом довольно строгим – он всегда делался таким, когда приходилось иметь дело с жестокосердием или обманом.
   – Записка от миссис Бейтс, она пишет, что ее сын Джимми, по собственным словам, в прошлую субботу купил эту книгу у Дана. Она поняла, что книга стоит гораздо больше доллара, и, решив, что здесь какая-то ошибка, прислала книгу мне. Ты ее действительно продал, Дан?
   – Да, сэр, – прозвучал неохотный ответ.
   – Почему?
   – Деньги были нужны.
   – Зачем?
   – Заплатить одному человеку.
   – Кому именно?
   – Томми.
   – Он у меня в жизни ни цента не брал! – воскликнул Томми, явно перепугавшись: он догадался, что последует, и подумал, что предпочел бы, чтобы все это было каким-нибудь колдовством, ведь он безмерно восхищался Даном.
   – Так он, наверное, их и украл! – воскликнул Нед, до сих пор дувшийся на Дана за то купание: будучи простым земным мальчиком, он не преминул сквитаться с обидчиком.
   – О Дан! – вскричал Нат, стиснув ладони и напрочь забыв о том, что держит в них кусок хлеба с маслом.
   – Нелегкое это дело, но я обязан довести его до конца: неприемлемо, чтобы вы шпионили друг за другом, будто сыщики, и смущали тем самым всю школу. Это ты утром положил этот доллар в сарай?
   Дан посмотрел ему в лицо и твердо ответил:
   – Да, я.
   Гул прошел по столу, Томми с грохотом уронил чашку, Дейзи воскликнула: «Я знала, что это не Нат!» Нан разрыдалась, а миссис Джо выскочила из комнаты с выражением такого разочарования, жалости и стыда на лице, что Дан этого не выдержал. В первый миг он спрятал лицо в ладонях, но потом вскинул голову, сгорбился, будто опустив на плечи тяжкий груз, и, затравленно глядя вокруг, произнес тем самым самоуверенно-бесшабашным тоном, которым говорил поначалу:
   – Все это сделал я. Поступайте со мной как хотите, но больше я не скажу ни слова.
   – Не скажешь даже, что тебе стыдно? – спросил мистер Баэр, сильно встревоженный этой переменой.
   – А мне не стыдно.
   – Я-то тебя прощаю, меня и спрашивать не надо, – сказал Томми, чувствуя, что видеть позор храброго Дана даже тяжелее, чем позор робкого Ната.
   – Больно мне нужно твое прощение, – хмуро ответствовал Дан.
   – Когда ты все спокойно обдумаешь, возможно, оно тебе и понадобится. Сейчас я не стану тебе говорить, как я удивлен и расстроен, но через некоторое время приду к тебе в комнату для разговора.
   – Да ничего это не изменит, – объявил Дан, пытаясь говорить запальчиво, но сорвался, глянув в огорченное лицо мистера Баэра. Рассудив, что его слова – приказ удалиться, Дан покинул комнату, будто остаться в ней был не в силах.
   И зря – оставшись, он узнал бы много для себя лестного, ибо мальчики принялись обсуждать случившееся со столь искренними сожалениями, жалостью и изумлением, что Дана бы это, возможно, тронуло и заставило попросить прощения. Открытию, что виноват именно Дан, не радовался никто, даже Нат, ибо, несмотря на все многочисленные недостатки Дана, его успели полюбить, ведь под грубой оболочкой в нем скрывались мужские достоинства, которые все мы уважаем и ценим. Миссис Джо была главным воспитателем и заступником Дана, ее крайне удручило то, что последний и самый интересный ее ученик так позорно себя проявил. Украсть – само по себе дурно, но еще и солгать по этому поводу и заставить другого страдать из-за ложных обвинений – во много раз хуже. Сильнее же всего ее расстроила эта попытка вернуть деньги исподтишка, ибо она свидетельствовала не только о недостатке мужества, но и о криводушии, которое ничего хорошего не сулило в будущем. Еще более мучительным оказался упорный отказ Дана обсуждать случившееся, просить прощения, выказывать укоры совести. Шли дни, Дан посещал уроки, делал свою работу – молчаливый, угрюмый, не раскаявшийся. То, как относились к Нату, видимо, послужило ему уроком, а потому он никого не просил о сострадании, отвергал все попытки с ним сблизиться и в свободные часы бродил по лесам и полям, выискивая себе товарищей среди птиц и зверей – это ему удавалось лучше, чем удалось бы другим, поскольку он знал и любил своих меньших братьев.
   – Если это затянется, боюсь, он убежит снова: он слишком юн, чтобы терпеть такую жизнь, – заметил мистер Баэр, немало удрученный бесплодностью своих усилий.
   – Некоторое время назад я была уверена, что никакие искушения не сманят его отсюда, но теперь я готова ко всему, так он переменился, – отвечала бедная миссис Джо: она переживала за своего сына и не могла утешиться, поскольку ее он избегал даже упорнее, чем всех остальных, и смотрел на нее одновременно и яростным, и затравленным взглядом попавшего в западню зверька, особенно тогда, когда она пыталась поговорить с ним наедине.
   Нат следовал за ним тенью, его Дан не гнал столь же грубо, как и всех остальных, лишь говорил с обычной своей прямотой:
   – Вы все правы, не переживайте за меня. Мне оно проще, чем было тебе.
   – Но мне не нравится, что ты совсем один, – печально отвечал Нат.
   – А мне нравится. – И Дан решительно уходил, порой подавляя вздох, ибо было ему совсем одиноко.
   В один из этих дней он шел березовой рощей и наткнулся на своих товарищей: они забавлялись тем, что залезали на деревья и потом плавно опускались вниз на тонких и гибких стволах, клонившихся под их весом до земли. Дан приостановился, чтобы понаблюдать, но напрашиваться в игру не стал, и, пока он смотрел, настала очередь Джека. Тот, на свою беду, выбрал слишком крупное дерево: когда он раскачался, оно согнулось лишь слегка и Джек повис на опасной высоте.
   – Лезь обратно, у тебя получится! – крикнул снизу Нед.
   Джек попытался, но ветки выскальзывали из рук, обхватить ствол ногами не удавалось. Он дергался, брыкался, пытался уцепиться, но вскоре выдохся, бессильно повис и объявил:
   – Ловите! На помощь! Буду падать!
   – Да ты убьешься! – воскликнул страшно перепуганный Нед.
   – Держись! – выкрикнул Дан, полез вверх и стремительно подобрался к Джеку – тот смотрел на него снизу вверх глазами, полными страха и надежды.
   – Оба сорветесь! – выкрикнул Нед, пританцовывая от волнения на пригорке. Нат же воздел обе руки в обреченном стремлении смягчить падение друзей.
   – Мне одно нужно: отойдите! – хладнокровно ответил Дан. В тот же момент деревце под его весом склонилось к земле гораздо сильнее.
   Джек с легкостью спрыгнул, но березка, облегченная вполовину, столь стремительно взмыла вверх, что Дан, который пытался перевернуться, чтобы спрыгнуть ногами вниз, не удержался и упал, тяжело ударившись о землю.
   – Все хорошо, сейчас встану, – сказал он, садясь. Лицо его было бледным, взгляд – мутным. Мальчики сгрудились вокруг, восхищенные и встревоженные.
   – Ну ты даешь, Дан! Молодчина! Я тебе страшно благодарен! – воскликнул Джек.
   – Да ладно, ерунда, – пробормотал Дан, медленно поднимаясь.
   – Вовсе не ерунда, и я хочу пожать тебе руку, хотя ты и… – Нед осекся прежде, чем опрометчивое слово успело сорваться с языка, и протянул Дану руку, ощущая все благородство своего поступка.
   – А я проныре руку пожимать не стану. – И Дан презрительно повернулся спиной, заставив Неда вспомнить про ручей и с нелицеприятной поспешностью удалиться.
   – Пошли домой, дружище, давай помогу. – И Нат ушел вместе с Даном, оставив остальных обсуждать этот подвиг, гадать, когда Дан «опамятуется», и выражать желание, чтобы все «паршивые доллары Томми исчезли вместе с Иерихоном [39 - Иерихон – город в Израиле; согласно библейскому тексту, был взят и сожжен израильтянами, причем наложенное на него заклятие запрещало его восстанавливать. Тем не менее из раскопок следует, что город существовал непрерывно начиная с бронзового века.] – никто бы тогда и не переживал».
   На следующее утро мистер Баэр вошел в класс с таким счастливым выражением на лице, что мальчики даже удивились, а потом и вовсе решили, что он повредился умом, потому что их учитель подошел прямиком к Дану и, взяв обе его ладони в свои, крепко их пожал, после чего произнес на одном дыхании:
   – Я все выяснил и прошу у тебя прощения. Это был поступок в твоем духе, и я очень его ценю, хотя лгать и некрасиво, даже ради друга.
   – Что такое? – вскинулся Нат, Дан же не сказал ни слова, только поднял голову повыше, будто бы тяжкий груз свалился с его спины.
   – Дан не брал чужих денег. – Эти слова мистер Баэр на радостях выкрикнул громким голосом.
   – А кто же взял? – хором откликнулись мальчики.
   Мистер Баэр указал на пустой стул, все глаза проследили за его пальцем, а потом на целую минуту повисло изумленное молчание.
   – Джек сегодня рано утром уехал домой, но оставил вот это.
   И в наступившей тишине мистер Баэр прочитал записку, которую, поднявшись утром, обнаружил привязанной к ручке своей двери:
   Это я взял доллар Томми. Я подглядывал в щелку и видел, куда он его положил. Сперва я хотел признаться, но боялся. На Ната мне наплевать, но Дан молодчина, и я больше не могу. Деньги я не потратил, они в моей комнате под ковром, у самого умывальника. Мне очень стыдно. Я уезжаю домой и, наверное, не вернусь, так что пусть Дан берет все мои вещи.
   Джек
   Выглядело это признание не слишком приглядно – почерк ужасный, все в кляксах и совсем краткое. Однако для Дана бумажка эта имела огромную ценность, и, когда мистер Баэр умолк, мальчик подошел к нему и произнес, запинаясь, но с ясным взглядом и в той самой искренней, почтительной манере, которой его пытались научить:
   – Вот теперь я скажу, что мне очень стыдно, и я прошу вас простить меня, сэр.
   – То была благородная ложь, Дан, и я не могу тебя не простить. Но сам видишь, ничего доброго из нее не проистекло, – произнес мистер Баэр, опустив руки мальчику на плечи, на лице у него отражались приязнь и облегчение.
   – Зато к Нату никто больше не приставал. Я затем все и устроил. А то уж больно он ходил несчастный. Мне оно легче далось, – объяснил Дан, явно радуясь возможности заговорить после долгого молчания.
   – Как ты мог! Какой же ты добрый! – запинаясь, вымолвил Нат, которому очень хотелось обнять своего друга и заплакать. Два этих девчачьих поступка наверняка вызвали бы у Дана сильнейшее неудовольствие.
   – Ладно, старина, теперь все в порядке, так что не дури, – сказал Дан, проглотив комок в горле и рассмеявшись, чего не делал много недель. А потом жадно осведомился: – А миссис Баэр уже знает?
   – Да, она так счастлива, что прямо и не знаю, что она теперь с тобой сделает, – начал было мистер Баэр, но осекся, потому что все мальчики с радостью и любопытством обступили Дана, и поднялась страшная кутерьма.
   Впрочем, Дан успел ответить разве что на дюжину вопросов, когда прозвучал голос:
   – Дану – трехкратное «Ура!».
   И в класс ворвалась миссис Джо, размахивая кухонным полотенцем. Вид у нее был такой, будто она сейчас на радостях запляшет джигу, как плясала в детстве.
   – Ну, крикнули! – скомандовал мистер Баэр, и прозвучало громоподобное «Ура!», перепугавшее Асю на кухне и заставившее мистера Робертса – он как раз проезжал мимо – покачать головой и сварливо произнести:
   – Не те теперь школы, что были в моей молодости!
   Дан поначалу крепился, но восторг миссис Джо стал последней каплей: он пулей выскочил через коридор в гостиную, куда она последовала за ним, и следующие полчаса их не видели.
   Мистер Баэр с трудом утихомирил своих взбудораженных воспитанников. Поняв, что провести сейчас урок не удастся, он решил занять их тем, что рассказал прекрасную древнюю историю о двух друзьях, которые преданностью друг другу обессмертили собственные времена. Мальчики внимали рассказу и откладывали его в памяти, ибо сердца их были несказанно тронуты поступками двух куда более скромных друзей. Лгать дурно, однако любовь, которая подвигла ко лжи, и мужество, которое побудило молча терпеть незаслуженный позор, превратили Дана в их глазах в героя. Понятия «честность» и «честь» обрели новый смысл. Оказалось, что доброе имя дороже золота, ибо если его утратить, то потом уже не купишь ни за какие деньги, а вера друг в друга делает жизнь счастливой и безоблачной.
   Томми с гордостью восстановил былое название своей фирмы. Нат пуще прежнего боготворил Дана, а все остальные пытались как могли загладить свою подозрительность и пренебрежение. Миссис Джо радовалась за своих воспитанников, а мистер Баэр никогда не уставал раз за разом пересказывать историю своих юных Дамона и Пифия.

Глава пятнадцатая
На иве

   Много старое дерево перевидало в то лето событий, много услышало тайных признаний, поскольку стало любимым убежищем всех детей. Иве это, похоже, нравилось, ибо встречала она их с неизменным гостеприимством, так что тихие часы, проведенные в ее объятиях, всем шли на пользу. Особенно часто гости являлись днем в субботу, и некая шустрая птичка потом докладывала, чем они занимались.
   Первыми пришли Нан и Дейзи, с тазиками и кусочками мыла: на них напала тяга к опрятности и они перестирали в ручье всю одежду своих кукол. «Разводить сырость» на кухне Ася им не позволяла, а в ванную их не допускали, потому что однажды Нан забыла закрыть воду, она перелилась через край ванны и с потолка внизу закапало. Дейзи действовала систематично: сперва постирала белое, потом – цветное, все прополоскала и развесила на веревке, протянутой между двумя барбарисами, да еще и закрепила каждую вещь маленькой прищепкой: их для нее изготовил Нед. Нан же замочила все вещи в одном тазике, а потом позабыла про них, потому что отправилась собирать пух от чертополоха для подушки Семирамиды, царицы вавилонской [40 - Семирамида (Шамирам) – легендарная царица Ассирии, у которой был и исторический прототип. Убив своего супруга, Семирамида завладела троном. Упоминается во многих романах и пьесах, в бытовом языке обозначает сильную и властную женщину – из разговоров взрослых о ней, видимо, и узнали девочки.], – так звали одну из кукол. Это заняло довольно много времени, и когда миссис Проказница достала белье из тазика, на всем обнаружились яркие зеленые пятна: она забыла, что у одной накидки зеленая подкладка, и зеленый цвет запятнал все розовые и голубые платьица, крошечные рубашечки и даже любимую ее юбку с оборочками.
   – Ух ты! Вот ужас-то! – вздохнула Нан.
   – Положи их на траву, на солнышке выцветут, – с опытным видом предложила Дейзи.
   – Я так и сделаю, а мы с тобой посидим в гнездышке и последим, чтобы их ветром не унесло.
   Гардероб царицы вавилонской расстелили на берегу ручья, а маленькие прачки, поставив тазы сушиться, залезли в гнездо и разговорились, как это свойственно дамам в перерывах между делами по хозяйству.
   – А у меня будет к новой подушке еще и перина, – объявила миссис Проказница, перекладывая пух из кармана в носовой платок – примерно половина по ходу дела разлетелась.
   – А у меня нет. Тетя Джо говорит, что спать на перине вредно для здоровья. Я своим детям позволяю спать только на матрасах, – наставительным тоном отозвалась миссис Шекспир Смит.
   – Подумаешь! У меня дети такие здоровые, что иногда и вовсе на полу спят, и хоть бы что. – (Это была чистая правда.) – Девять матрасов мне не по карману, а еще я люблю все делать своими руками.
   – А разве Томми не попросит денег за перо?
   – Может, и попросит, но платить я не стану, а он не станет требовать, – заявила миссис П., довольно эгоистично пользуясь общеизвестным великодушием Т. Бэнгса.
   – Боюсь, розовый выцветет быстрее, чем зеленые пятна, – заметила миссис С., глядя вниз и меняя тему разговора, поскольку они с собеседницей не сходились во мнениях по многим вопросам и миссис Смит, будучи дамой воспитанной, избегала этих тем.
   – И ладно, надоели мне эти куклы! Я их всех, пожалуй, спрячу и буду заниматься своим огородом: это интереснее, чем играть в хозяйку, – заявила миссис П., неосознанно выражая желание многих дам постарше, у которых, однако, нет никакой надежды с той же легкостью избавиться от своих семейств.
   – Бросать их нельзя, ведь они без мамы погибнут! – воскликнула чувствительная миссис Смит.
   – И пусть погибают. Надоело мне возиться с младенцами, я лучше буду играть с мальчиками, а заодно их воспитывать, – твердо объявила вторая дама.
   Дейзи ничего не знала о правах женщин: она без малейших усилий получала все, что ей требовалось, никто ей ни в чем не отказывал – и все потому, что она не брала на себя ничего непосильного, а подсознательно использовала всю силу своего влияния на то, чтобы другие даровали ей только те привилегии, право на которые она уже доказала. Нан же пробовала и то и это, прискорбные неудачи ее не смущали, а еще она свирепо дралась за право делать все то же, что и мальчики. Они над ней смеялись, отгоняли в сторонку, ворчали, что она лезет не в свое дело. Однако Нан была неукротима, и не выслушать ее было невозможно, ибо она обладала сильным характером и духом бунтаря-реформатора. Миссис Баэр ценила эти свойства, однако ее утомляла необходимость смирять отчаянные порывы к безграничной свободе, показывать Нан, что нужно порой немного подождать, научиться обуздывать свои чувства, сначала понять, как пользуются полной свободой, а уж потом требовать ее. У Нан случались моменты, когда она, покорившись, соглашалась на это, и оказываемое на нее влияние постепенно давало плоды. Она уже не заявляла, что станет машинистом или кузнецом, мысли ее обратились к сельскому хозяйству, и в этом она нашла отдушину для неукротимой энергии, кипевшей в ее маленьком теле. Впрочем, этого ей было мало, ибо шалфей и майоран были туповаты и не умели отблагодарить за проявленную к ним заботу. Нан нужен был человек, чтобы любить, заботиться и защищать, и она чувствовала себя особенно счастливой, когда малыши являлись к ней с порезанным пальцем, шишкой на лбу или синяком на коленке, чтобы она «полечила». Заметив это, миссис Джо предложила Нан поучиться, как это делать правильно, – и у Нянюшки появилась расторопная помощница, которая стремительно осваивала искусство накладывания повязок, пластырей и мазей. Мальчики начали называть ее доктором Проказницей – и ей это так понравилось, что миссис Джо однажды сказала профессору:
   – Фриц, я поняла, чего не хватает этому ребенку. Ей прямо сейчас нужно что-то, ради чего стоит жить, и, если это желание не удовлетворить, из нее вырастет резкая, своевольная, сварливая женщина. Не будем смирять ее порывы, лучше постараемся обеспечить ее той деятельностью, которая ей нравится, а там постепенно убедим ее отца, чтобы позволил ей изучать медицину. Из нее получится отличный врач – она наделена мужеством, крепкими нервами, нежным сердцем и бесконечным запасом любви и жалости ко всем слабым и страждущим.
   В первый момент мистер Баэр только улыбнулся, однако в просьбе не отказал и для начала посадил для Нан лечебные травы и стал рассказывать про их целительные свойства, а также позволил ей испытывать их на других детях в тех случаях, когда у них приключалось легкое нездоровье. Схватывала она быстро, запоминала крепко и своим интересом и рассудительностью очень трогала своего педагога, который не захлопывал перед ней двери знаний, ссылаясь на то, что она была маленькой женщиной.
   Именно об этом Нан и думала, сидя в тот день на иве, и тут Дейзи произнесла своим нежным голоском:
   – А мне нравится вести хозяйство, и я устрою Деми очень уютный дом, когда мы вырастем и станем жить вместе.
   Нан решительно откликнулась:
   – Ну, у меня-то нет никаких братьев, и была бы честь предложена возиться с хозяйством. У меня будет кабинет, а в нем – пузырьки, коробочки и лекарства, я буду ездить в экипаже и лечить больных. Это ух как интересно!
   – Фу! Как можно терпеть все эти вонючие лекарства, мерзкие порошки, касторку, сенну и луковый сироп? [41 - Касторку и сенну использовали как слабительные, а сироп с вытяжкой из морского лука – как средство от кашля.] – воскликнула Дейзи, передернувшись.
   – Самой-то мне их принимать не придется, так что подумаешь!.. Кроме того, от них люди поправляются, а мне нравится лечить. Помнишь, матушка Баэр выпила моего чая с шалфеем и у нее перестала болеть голова, а с помощью хмеля я за пять часов вылечила Неда от зубной боли? Так-то!
   – Так ты будешь ставить пиявок, отрезать ноги и выдергивать зубы? – спросила Дейзи, ужаснувшись самой этой мысли.
   – Да, я все буду делать, и даже если кого совсем на куски разрежут, я все починю. Мой дедушка был доктором, и я однажды видела, как он зашивает здоровенный порез на щеке, я даже губку держала и совсем не боялась. Дедушка сказал, я очень храбрая!
   – Совсем не боялась? Мне очень жалко тех, кто болеет, я люблю за ними ухаживать, вот только у меня ноги дрожат и я всегда убегаю. Я совсем не храбрая, – вздохнула Дейзи.
   – Ну, станешь моей сестрой милосердия, будешь утешать пациентов после того, как я им отрежу ноги, – заявила Нан, любившая при случае подчеркнуть собственное бесстрашие.
   – Эй, там, на палубе! Ты где, Нан? – раздался голос снизу.
   – Мы тут.
   – Вот и хорошо! – добавил голос, и они увидели Эмиля: он сжимал одну руку другой, морщась, точно от боли.
   – Что с тобой? – испуганно воскликнула Дейзи.
   – Заноза в большом пальце. Никак не вытащить. Посмотришь, Нанни?
   – Ты ее глубоко загнал, а у меня иголки нет, – посетовала Нан, с интересом рассматривая перепачканный в смоле палец.
   – Возьми булавку, – тут же посоветовал Эмиль.
   – Не подходит, слишком толстая и кончик тупой.
   Тут Дейзи запустила руку в кармашек и вытащила аккуратную игольницу с четырьмя иголками.
   – У моего Цветика всегда все при себе, – обрадовался Эмиль, и Нан дала себе слово, что теперь всегда будет носить при себе игольницу на такие вот случаи, которые в ее практике приключались довольно часто.
   Дейзи закрыла глаза, Нан же твердой рукой подцепила и извлекла занозу, а Эмиль по ходу дела давал ей указания, которых не найдешь ни в одном учебнике по медицине:
   – Право руля! Трави по малой! Другую снасть потяни. Эй, навались! Готово!
   – Оближи, – распорядилась доктор, опытным глазом рассматривая занозу.
   – Слишком рука грязная, – рассудил пациент, тряся пальцем, перемазанным в крови.
   – Погоди, если у тебя есть носовой платок, я перевяжу.
   – Нет. Возьми один вон из тех лоскутков.
   – Ну уж нет! Это же кукольные платья! – возмущенно воскликнула Дейзи.
   – Возьми одежку моей куклы, мне не жалко, – позволила Нан.
   Эмиль соскользнул вниз и подхватил первый попавшийся «лоскуток». Оказалось, что это та самая юбка с оборочками, однако Нан безропотно разорвала ее на куски и, когда царицын туалет превратился в аккуратную повязку, отпустила пациента с таким наставлением:
   – Смачивай и не тереби, тогда быстро заживет, без воспаления.
   – И сколько с меня? – рассмеялся Командор.
   – Нисколько. Моя лечебница – такое место, где бедняков лечат бесплатно, – великодушно объяснила Нан.
   – Спасибо, доктор Проказница. Я теперь всегда только к вам и буду обращаться.
   И Эмиль удалился, однако по пути – платя добром за добро – обернулся и возвестил:
   – Тут ваши тряпочки разлетаются, доктор.
   Простив его за непочтительное слово «тряпочки», дамы поспешно спустились на землю и, собрав выстиранное белье, отправились домой – растопить свою печурку и заняться глажкой.
   Легкий ветерок качнул старую иву, и она тихо посмеялась детской болтовне, которая редко смолкала в гнездышке, а потом едва успела собраться с мыслями, как в крону ее ради задушевной беседы опустились еще две птички.
   – Сейчас я тебе выдам тайну, – начал Томми, которого прямо-таки распирало от важности его новостей.
   – Ну давай, – ответил Нат, пожалевший, что не захватил скрипку, так тут было тихо и тенисто.
   – В общем, мы тут обсуждали последний крайне интересный случай предоставления косвенных доказательств, – проговорил Томми, наудачу цитируя речь, которую произнес в Клубе Франц, – и я пообещал подарить Дану что-нибудь, чтобы загладить нашу вину, проявить уважение и все такое, ну, что-нибудь красивое и полезное, чтобы хранить вечно и гордиться. И знаешь, на чем мы порешили?
   – На сачке, он его ужасно хочет! – ответил Нат с видом несколько разочарованным, поскольку собирался сам подарить эту вещь другу.
   – А вот и нет, сэр; не сачок, а микроскоп, самый настоящий, в который видно этих-как-их-там, которые живут в воде, и звезды, и личинок, и всякую такую ерунду. Правда отличный подарок? – осведомился Томми, перепутав по ходу дела микроскоп с телескопом.
   – Замечательный! Как здорово! Но ведь он стоит кучу денег? – заволновался Нат, радуясь, однако, что его друга наконец-то оценили по достоинству.
   – Разумеется, но мы все собираемся вложиться. Первым стал я, внес пять долларов, потому что ради такого дела нельзя скупиться.
   – Как? Целых пять долларов? В жизни не видел второго такого же щедрого человека! – И Нат посмотрел на друга с искренним восхищением.
   – Знаешь, мне чего-то ужасно надоело управлять своим состоянием, так что не буду я больше копить, буду, наоборот, раздавать, чтобы никто не завидовал, не пытался украсть – тогда не придется больше никого подозревать и вообще нервничать, – ответил Томми, изрядно утомленный заботами и треволнениями богатого человека.
   – А мистер Баэр тебе позволит?
   – Ему этот план очень понравился, и он сказал, что многие его знакомые, достойнейшие люди, с радостью раздали бы свои деньги, вместо того чтобы они лежали просто так, а потом из-за них дрались наследники.
   – У тебя же папа богатый, он тоже так поступает?
   – Этого я не знаю, мне он дает, сколько попрошу, это точно. Я с ним про это поговорю, когда домой поеду. И вообще, я подам ему хороший пример.
   Томми говорил с такой серьезностью, что Нат не посмел рассмеяться, лишь уважительно произнес:
   – То есть твои деньги принесут очень большую пользу?
   – Вот и мистер Баэр так сказал и пообещал дать совет, как потратить их с пользой. Начну я с Дана, а в следующий раз, когда у меня появится доллар или около того, я что-нибудь сделаю для Дика, он такой славный, а карманных денег у него всего цент в неделю. Заработать-то он, понятное дело, не может, вот я о нем и позабочусь.
   Добряку Томми не терпелось перейти от слов к делу.
   – По-моему, план просто отличный, и я больше не буду копить на скрипку, лучше я куплю Дану сачок, а если останется, подарю что-нибудь хорошее бедняге Билли. Он меня очень любит, и хотя у него есть свои деньги, его наверняка тронет мой подарок, потому что я лучше вас всех умею определить, чего ему хочется.
   И Нат принялся прикидывать, сколько счастья можно извлечь из его драгоценных трех долларов.
   – Хорошо придумано. Сходи-ка к мистеру Баэру и спроси, разрешит ли он тебе поехать со мной в город днем в понедельник: ты купишь сачок, а я – микроскоп. Франц с Эмилем тоже поедут, и мы отлично проведем время, пошатаемся по магазинам!
   Парнишки удалились под ручку, с уморительной серьезностью обсуждая свои планы, – на них снизошло светлое умиротворение, которое ведомо всякому, кто дерзнул, пусть и в скромных пределах, стать благодетелем бедных и слабых и позлатить свою скромную лепту златом благих дел, прежде чем она ляжет туда, куда не добраться ни одному разбойнику.
   – Полезли, посидим там и посмотрим на листья, на иве уютно и прохладно, – предложил Деми – они с Даном возвращались с долгой прогулки по лесу.
   – Хорошо! – согласился Дан, как всегда немногословный. Они вскарабкались наверх.
   – А почему листья березы дрожат сильнее, чем все остальные? – поинтересовался Деми, как всегда уверенный, что Дан знает ответ.
   – Они по-другому крепятся. Видишь – черенок у самого листа как бы сдвинут в одну сторону, а у самой ветки – в другую. Так что березовый лист качается от малейшего ветерка, а вот листья вяза висят прямо и не так подвижны.
   – Вот интересно! А эти так же себя ведут? – Деми показал другу веточку акации, которую отломил от деревца на лужайке, подивившись ее красоте.
   – Нет, у деревьев этого вида листья складываются, если до них дотронуться. Проведи пальцем по черенку – спорим, что лист свернется, – сказал Дан, рассматривавший кусочек слюды.
   Деми попробовал, и листочки действительно скрутились, в результате стало казаться, что на ветке их не два ряда, а один.
   – Здорово! Расскажи мне и про остальные. Чем вот эти отличаются? – спросил Деми, доставая еще одну ветку.
   – Ими кормятся шелковичные черви, они живут на шелковице, а потом начинают плести кокон. Я однажды был на шелковичной фабрике, там целые комнаты с полками, а на полках – листья, и черви едят их так быстро, что даже шелест слышно. Иногда объедаются и погибают. Нужно будет Тюфяку рассказать.
   Дан рассмеялся и взял в руку другой камешек, поросший лишайником.
   – Про этот лист коровяка я знаю только одно: ими укрываются эльфы, – сказал Деми, который не до конца еще разуверился в существовании сказочного лесного народца.
   – Был бы у меня микроскоп, я бы тебе показал кое-что покрасивее эльфов, – сказал Дан, гадая про себя, обретет ли он когда-либо это вожделенное сокровище. – Я знал одну старушку, так она использовала листья коровяка вместо ночного колпака, против сыпи на лице. Сшивала их и носила постоянно.
   – Ну и ну! Твоя бабушка, да?
   – Не было у меня бабушки. Старушка эта была странноватая, жила одна в домике-развалюхе, и было у нее девятнадцать кошек. Ее называли ведьмой, но это неправда, хотя и выглядела она как груда старого тряпья. Но когда я был в тех краях, она ко мне относилась по-доброму, пускала погреться у ее очага, когда меня травили в работном доме [42 - Работный дом – благотворительное учреждение, где беднякам предоставляли проживание и питание в обмен на принудительный труд. В работных домах поддерживалась жесткая дисциплина, условия жизни были крайне тяжелыми. Часто попадали туда и дети-сироты, достаточно взрослые, чтобы делать простую работу. Детям из благополучных семей жизнь в работном доме представлялась очень страшным испытанием.].
   – Ты жил в работном доме?
   – Недолго. Слушай, не собирался я про это говорить. – И Дан тут же умолк, словно пожалев, что в кои-то веки разболтался.
   – Расскажи, пожалуйста, про кошек, – попросил Деми, сообразив, что предыдущий вопрос задал не к месту, и жалея об этом.
   – Да нечего рассказывать, полно их у нее было, и на ночь она их сажала в бочку, так я иногда выходил ночью и выпускал их побегать по дому, а она потом ругалась, ловила их, сажала обратно, а они шипели и выли как ненормальные.
   – А она с ними хорошо обращалась? – спросил Деми, рассмеявшись милым детским смехом.
   – Да, наверное. Бедолага! Она подбирала потерявшихся и больных котов со всего города; а если кому нужна была кошка, так все и шли к мамаше Веббер и выбирали какого хочешь вида и цвета, а брала она всего девять пенсов – радовалась, что пристроила киску в хороший дом.
   – Повидать бы эту мамашу Веббер. Получится, если я туда съезжу?
   – Померла она, все мои померли, – коротко ответил Дан.
   – Ох, прости, пожалуйста. – Деми помолчал, обдумывая, на какой бы безобидный предмет перевести разговор. Затрагивать покойную даму было вроде бы невоспитанно, но кошки раздразнили его любопытство, и он, не удержавшись, мягко спросил:
   – А больных кошек она лечила?
   – Иногда. У одной лапа была сломана, так она привязала палку, и лапа срослась; у другой случались припадки, она ее вылечила травами; но некоторые умирали, и она их хоронила, а если каких было не вылечить – убивала, но не больно.
   – А как? – спросил Деми, которого зачаровал рассказ о старушке, и теперь он ждал чего-то веселого про котов, потому что Дан улыбался про себя.
   – Одна добрая дама, которая любила котов, рассказала ей как и дала одно средство и всех своих кисок прислала, чтобы вот так вот уничтожить. Мамаша Веббер брала губку с эфиром, опускала ее в старый башмак, а потом совала туда кошкину голову. И та сразу же засыпала, а потом, пока не проснется, ее топили в теплой воде.
   – Надеюсь, что кошки ничего не чувствовали. Надо будет Дейзи рассказать. А ты очень много знаешь интересного, правда? – спросил Деми, пытаясь осмыслить богатый жизненный опыт мальчика, который не раз и не два убегал на свободу и выжил в большом городе.
   – Да лучше бы такого и не знать.
   – Почему? Разве не интересно обо всем этом вспоминать?
   – Нет.
   – Любопытная штука – человеческий ум, и как трудно им управлять, – произнес Деми, обхватив колени руками и посмотрев на небо, будто бы в поисках сведений о своем любимом предмете.
   – Черт знает как трудно. Ой, я не хотел! – И Дан закусил губы, с которых сорвалось запретное словечко, а потом дал себе слово, что с Деми будет даже осторожнее, чем с остальными.
   – Я сделаю вид, что не слышал, – пообещал Деми. – И я знаю, что ты больше так не будешь.
   – Да уж постараюсь. Это как раз одна из тех вещей, про которые мне вспоминать не хочется. Я каждый раз себе напоминаю, да вот никакого толку, – обескураженно произнес Дан.
   – Еще сколько толку! Ты теперь гораздо реже употребляешь плохие слова, и тетя Джо очень довольна, потому что, по ее мнению, от этой привычки очень трудно избавиться.
   – Правда довольна? – Дан явно приободрился.
   – Нужно убрать бранные слова в ящик для пороков и запереть его, я так делаю со своими плохими мыслями.
   – Ты о чем? – спросил Дан. Судя по его виду, Деми представлялся ему образчиком не менее любо пытным, чем какой-нибудь новый жук или мотылек.
   – А это у меня игра такая, сейчас расскажу, только ты смеяться будешь, – начал Деми, довольный, что можно поговорить о любимом предмете. – Я представляю себе, что ум – это круглая комнатка, а моя душа – такое крылатое существо, которое там живет. А на стенках сплошные полочки и ящички, и в них я храню свои мысли и вообще все, что во мне есть хорошего и плохого. Хорошее я держу на виду, а плохое – под замком, только оно все равно вылезает, приходится прятать обратно, запихивать, потому что оно очень сильное. А когда я остаюсь один или перед сном, я играю со своими мыслями, придумываю что-то, что хочу, то и делаю. А по воскресеньям я навожу в своей комнатке порядок, разговариваю с тамошним обитателем, объясняю ему, как нужно поступать. Он иногда ведет себя плохо, не слушается, тогда я его браню и веду к дедушке. Дедушка умеет его переубедить, ему делается стыдно, потому что дедушке тоже нравится эта игра, и он дарит мне всякие отличные вещи, чтобы положить в ящички, и рассказывает, как понадежнее запереть озорников. Может, и ты так попробуешь? Игра отличная.
   На лице у Деми отразилась такая решимость и вера в себя, что Дан не стал смеяться над его причудливой выдумкой, а рассудительно произнес:
   – Нет такого крепкого замка, чтобы запереть то, что во мне есть плохого. Да и в комнатке моей такой беспорядок, что и не разгребешь.
   – В ящиках, где ты держишь свои вещи, всегда образцовый порядок; неужели тебе с этими не управиться?
   – Я просто не умею. Покажешь как? – Судя по всему, Дану понравился детский подход Деми к тому, как содержать в порядке свою душу.
   – Попробую, вот только не знаю как, разве что такими же словами, как и дедушка. У меня, как у него, не получится, но я постараюсь.
   – Только никому не говори. Будем иногда приходить сюда и разговаривать, а в отплату я буду тебе рассказывать то, что знаю сам. Устраивает? – И Дан протянул другу большую загрубевшую ладонь.
   Деми с готовностью подал ему свою гладкую ладошку, и они скрепили договор рукопожатием; дело в том, что в мирном и счастливом мире, в котором прожил всю свою жизнь младший из мальчиков, львы играли с ягнятами, а маленькие дети в невинности своей преподавали уроки старшим.
   – Ш-ш! – шикнул Дан, указывая в сторону дома. А Деми как раз собирался поведать еще одну штуку о том, как укрощать плохие мысли и держать их в смирении. Глянув вниз, они увидели, что в их сторону медленно идет миссис Джо, читая на ходу, а за ней семенит Тедди и тащит на веревочке перевернутую тележку.
   – Дождемся, пока они нас увидят, – прошептал Деми, и оба умолкли, поджидая, когда гости подойдут ближе: миссис Джо так увлеклась чтением, что шагнула бы в ручей, если бы Тедди не остановил ее такими словами:
   – Мумуля, хотю ловить йибку.
   Миссис Джо оторвалась от восхитительной книги, прочитать которую пыталась уже неделю, и стала искать материал для удочки – мастерить игрушки она умела буквально из ничего. Не успела она выломать палочку из изгороди, как к ногам ее упала гибкая веточка ивы. Подняв глаза, она увидела, что наверху, в гнезде, смеются мальчики.
   – Туда! Туда! – запросился Тедди, вытягивая ручки и хлопая юбками [43 - Трехлетний Тедди, как было принято в те времена, ходит в платьице с просторной юбкой; лет до четырех-пяти мальчиков и девочек одевали одинаково.], как будто собирался взлететь.
   – Я слезу, а ты залезай. Мне нужно сходить к Дейзи. – И Деми удалился, мысленно составляя рассказ про девятнадцать кошек с захватывающими эпизодами про бочку и башмак.
   Тедди тут же взмыл вверх, а потом Дан проговорил со смехом:
   – Залезайте и вы, тут места много. Я вам подсоблю.
   Миссис Джо оглянулась через плечо, но никого поблизости не оказалось; ей понравилась эта шалость, и она ответила со смехом:
   – Ладно, залезу, если ты никому не скажешь.
   И она в два легких шага очутилась на иве.
   – Я с тех пор, как замуж вышла, ни разу еще не лазала по деревьям. А в детстве очень это любила, – сказала миссис Джо, одобрительно озирая тенистое гнездышко.
   – Можете почитать, если хотите, а я поиграю с Тедди, – предложил Дан и начал сам мастерить удилище для нетерпеливого малыша.
   – Мне больше не хочется читать. Чем вы с Деми тут занимались? – спросила миссис Джо. По задумчивому выражению лица Дана она поняла, что того одолевают какие-то мысли.
   – Да просто разговаривали. Я сперва ему рассказывал про всякие листочки, а он мне – про одну свою занятную игру. Так, майор, можете идти удить. – В качестве последнего штриха Дан прикрепил к согнутой булавке, которая висела на бечевке, привязанной к удилищу, крупную муху.
   Тедди свесился вниз и погрузился в высматривание рыбы – в том, что она приплывет, у него не было ни малейших сомнений. Дан придерживал его за юбочку, чтобы он не навернулся в ручей, а миссис Джо очень быстро разговорила Дана, начав первой:
   – Очень хорошо, что вы с Деми разговаривали «про всякие листочки», ему это чрезвычайно полезно. Было бы здорово, если бы ты его иногда учил и брал с собой на прогулки.
   – Я бы с удовольствием, он же страшно умный, вот только…
   – Только что?
   – Вряд ли вы мне его доверите.
   – Почему?
   – Ну, Деми такое сокровище, очень хороший мальчик, а я как раз плохой, я думал, вы не разрешите нам общаться.
   – Вовсе ты не «плохой», как ты это называешь, и я полностью доверяю тебе, Дан, потому что ты честно пытаешься стать лучше и с каждой неделей преуспеваешь все больше.
   – Правда? – Дан поднял на нее глаза, и облачко, омрачавшее его лицо, рассеялось.
   – Безусловно. А ты сам не чувствуешь?
   – Я надеюсь, но откуда же мне знать?
   – Я все ждала и потихоньку за тобой наблюдала: думала, нужно тебя испытать, и, если ты выдержишь испытание, я постараюсь наградить тебя, как смогу. Ты испытание выдержал, поэтому теперь я готова доверить тебе не только Деми, но и своего сынишку – ты в состоянии научить их обоих тому, чему не можем научить мы.
   – Правда? – Дана явно изумила эта мысль.
   – Деми всю жизнь прожил среди взрослых, ему нужно как раз то, в чем ты прекрасно разбираешься: знание обычных вещей, воля и мужество. Он считает тебя самым храбрым мальчиком на свете и восхищается твоей силой воли. Кроме того, ты много знаешь о природе, можешь рассказывать про птиц, пчел, про листья, животных – про все то, чего нет в его книжках; это правдивые истории, и новые знания пойдут ему на пользу. Разве ты не видишь, как много ты можешь для него сделать и почему мне нравится, когда вы вместе?
   – Но я иногда употребляю плохие слова и могу научить его чему-то неправильно. Не со зла, просто иногда они выскакивают – вот, несколько минут назад я сказал «черт», – пожаловался Дан, которому очень хотелось, как велит совесть, сознаться в своих проступках.
   – Я знаю, что ты очень стараешься не говорить и не делать ничего такого, что может повредить нашему малышу, и тут, как мне кажется, Деми может тебе помочь, потому что он совсем не испорченный и очень мудрый для своих лет, и у него есть то, что я пытаюсь внушить тебе, дружочек: правильные принципы. Привить их ребенку никогда не рано, и никогда не поздно развить их в тех, чьим воспитанием пренебрегали. Вы пока еще только мальчики, вам не поздно учиться друг у друга. Деми, сам того не сознавая, укрепит твою нравственность, а ты укрепишь его здравый смысл – у меня же будет понимание того, что я помогла вам обоим.
   Не описать словами, как тронули и порадовали Дана ее доверие и похвала. Раньше ему никто и никогда не доверял, никто не пытался отыскать и развить в нем зачатки добра, никто и не подозревал, сколько ценного сокрыто в душе у заброшенного мальчишки, который едва не погиб, но быстро почувствовал и оценил поддержку и сострадание. Какие бы свершения ни ждали его в будущем, ни одно не будет столь же великим, как возможность передать немногие свои добродетели и достижения другому ребенку, которого он уважает всей душой; не было более действенного способа смирить его нрав, чем доверить невинного малыша его заботам. Все это придало Дану мужества поделиться с миссис Джо планом, который они составили с Деми, и она очень порадовалась тому, что первый шаг уже сделан без ее участия. Похоже, у Дана все шло гладко, миссис Джо это радовало, поскольку раньше задача по его перевоспитанию казалась ей очень нелегкой, однако, твердо веря в то, что душевное преображение доступно даже людям куда старше и куда более испорченным, она сумела добиться стремительных и воодушевляющих перемен. Дан проникся мыслью, что у него теперь есть друзья и собственное место в мире, что есть ради чего жить и работать, и хотя он был скуп на слова, но все самое лучшее, самое лучезарное в его душе, состарившейся под гнетом тяжкого опыта, откликалось на любовь и доверие. Спасение Дана было предрешено.
   Их тихий разговор прервали восторженные вопли Тедди – к всеобщему удивлению, он поймал форель там, где форелей не видели уже много лет. Малыш так гордился своим неслыханным успехом, что потребовал: добычу нужно показать всем и каждому, прежде чем Ася зажарит ее на ужин; а потому все трое слезли на землю и радостно отправились домой, очень довольные своими последними достижениями.
   Следующим на иву наведался Нед, но надолго не задержался, лишь посидел, пока Дик и Долли наловили для него ведерко кузнечиков и сверчков. Нед хотел разыграть Томми – напихать ему в постель десяток насекомых, вот будет потеха, когда Бэнгс туда залезет и сразу же выскочит обратно, а потом полночи будет гоняться за «попрыгунчиками» по комнате. Добычу поймали быстро, и, расплатившись с охотниками мятными леденцами, Нед удалился стелить Томми постель.
   Около часа старая ива пела и вздыхала в одиночестве, беседовала с ручейком, глядела, как удлиняются тени на закате. Первые розовые отсветы коснулись ее изящных ветвей, когда по дорожке, а потом и по лужайке крадучись пробрался еще один мальчик и, заметив у ручейка Билли, подошел и таинственным голосом попросил:
   – Пойди скажи мистеру Баэру, чтобы он, пожалуйста, пришел ко мне сюда. Только чтобы никто не слышал.
   Билли кивнул и убежал прочь, а мальчик забрался на дерево и сидел там, явно волнуясь, но при этом сполна ощущая очарование места и часа. Через пять минут появился мистер Баэр и, встав на изгородь, наклонился к развилке и приветливо произнес:
   – Рад тебя видеть, Джек. Чего же ты не вошел и не поздоровался со всеми сразу?
   – Простите, сэр, но я сперва хотел поговорить с вами. Мне дядя велел ехать обратно. Я знаю, что не заслуживаю прощения, но очень надеюсь, что ребята меня примут.
   Вид у бедняги Джека был не слишком веселый, но было очевидно, что самому ему очень больно и стыдно и он хочет восстановить былые отношения. Дядюшка отлупил его без пощады и отругал последними словами за то, что мальчик последовал его же примеру. Джек умолял, чтобы его не отправляли обратно в школу, однако школа была дешевая, и мистер Форд оказался непреклонен, вот Джек и вернулся как можно незаметнее и спрятался за спину мистера Баэра.
   – Надеюсь, что примут, но поручиться не могу, хотя и сделаю все, чтобы они поступили по справедливости. Как мне представляется, раз уж Дану и Нату пришлось столько вынести, причем безвинно, кое-что придется вынести и тебе, ведь ты виноват. Как считаешь? – спросил мистер Баэр, которому было жаль Джека, однако он понимал, что за проступок, не имеющий оправданий, невозможно не наказать.
   – Оно, наверное, так, но я вернул Томми его деньги и извинился – разве этого не довольно? – не без обиды спросил Джек; дело в том, что у человека, способного на столь низкий поступок, как правило, не хватает мужества с достоинством сносить последствия.
   – Не довольно; я считаю, что ты должен открыто и честно попросить прощения у всех трех мальчиков. Полагаю, что в первое время ты не дождешься от них ни доверия, ни уважения, но если приложишь усилия, ты это стерпишь, да и я тебе помогу. Воровать и лгать – низко и грешно, и я надеюсь, что ты усвоил этот урок. Я рад, что тебе стыдно, это добрый знак. Прояви терпение и приложи все силы, чтобы исправить свою репутацию.
   – Я проведу аукцион и распродам все свои вещи дешево-предешево, – пообещал Джек, характерным образом проявляя свое раскаяние.
   – Мне кажется, вещи правильнее будет раздать и начать жизнь сначала. Возьми себе девиз: «Честность прежде всего» – и следуй ему словом, делом и мыслью, и, хотя этим летом ты не заработаешь ни цента, к осени сделаешься богачом, – наставительно произнес мистер Баэр.
   Задача выглядела нелегкой, однако Джек согласился, ведь он успел убедиться, что обман – дело невыгодное, а ему очень хотелось вернуть себе дружбу других мальчиков. Очень он любил чем-то владеть и стонал про себя от одной мысли, что некоторые дорогие сердцу вещи придется отдать. В сравнении с этим публичное покаяние казалось не столь уж тягостным, однако постепенно он начал открывать для себя, что существуют вещи – незримые, но очень ценные, – владеть которыми даже приятнее, чем ножичками, рыболовными крючками и даже деньгами. И вот Джек решил прикупить себе место в обществе, пусть и высокой ценой: вернуть доверие товарищей по играм – ничего, что его не потрогаешь и не продашь.
   – Ладно, согласен, – произнес он с внезапной решимостью, которая очень понравилась мистеру Баэру.
   – Отлично! А я буду тебе помогать. Ну пошли, прямо сейчас и начнем.
   И папа Баэр повел маленького банкрота обратно в его тесный мирок, который поначалу принял его прохладно, но постепенно потеплел, увидев, что урок пошел Джеку на пользу и он всей душой старается мудрее распоряжаться новым своим товаром.

Глава шестнадцатая
Как объезжают жеребенка

   – Чем, господи прости, занят этот мальчишка? – задалась вопросом миссис Джо, понаблюдав, как Дан бегает по треугольнику периметром в полмили, точно заведенный. Был он один и, похоже, задумал добегаться до лихорадки или сломать шею, ибо после нескольких повторов стал прыгать на изгородь, крутить сальто на дорожке, а в итоге рухнул у дверей на траву в полном изнеможении.
   – К забегу готовишься, Дан? – поинтересовалась миссис Джо через окно, возле которого сидела.
   Дан стремительно поднял глаза и, пыхтя, усмехнулся:
   – Нет, пар выпускаю.
   – А более спокойного способа нет? Разболеешься, если будешь так носиться в жару, – заметила миссис Джо и тоже рассмеялась, а потом сбросила ему большой веер из пальмового листа.
   – Ничего не могу поделать. Приходится бегать, – ответил Дан, причем в его беспокойных глазах застыло настолько загадочное выражение, что миссис Джо встревожилась и поспешно спросила:
   – Что, тесновато становится в Пламфилде?
   – Ну, будь он побольше, я бы не расстроился. Но мне тут нравится, вот только чего ж поделать, в меня иногда точно черт вселяется и хочется сбежать.
   Слова эти выскочили помимо его воли – едва они прозвучали, Дан принял виноватый вид и, похоже, сообразил, что заслуживает упрека за неблагодарность. Однако миссис Джо были понятны его чувства, и, хотя они ее расстраивали, винить мальчика в том, что он в них сознался, она не могла. Она бросила на него тревожный взгляд, оценила, каким он стал рослым и сильным, какой энергией лучилось его лицо, – приметливые глаза, решительный рот; вспомнив, какой безграничной свободой он пользовался в былые годы, она смогла понять, что даже те нежные путы, которыми сковывал его этот дом, иногда сильно его теснят, когда пробуждается былой мятежный дух.
   – Да, – сказала она самой себе, – моему дикому ястребу нужна клетка попросторнее. При этом, если я его выпущу на волю, боюсь, он пропадет. Нужно понять, чем я могу привязать его к дому и уберечь от напастей.
   – Мне все это прекрасно известно, – произнесла она вслух. – Это не «черт», как ты выражаешься, а совершенно естественное стремление к свободе, свойственное всем молодым людям. Я в свое время испытывала то же самое и однажды тоже решила, что сейчас сбегу, пусть и быстро одумалась.
   – А почему вы не сбежали? – осведомился Дан, подходя и облокачиваясь на низкий подоконник – ему явно хотелось продолжить разговор.
   – Понимала, что это глупо. А еще меня удержала любовь к маме.
   – У меня мамы нет, – начал было Дан.
   – А мне казалось, что теперь есть, – произнесла миссис Джо, ласково откидывая жесткие волосы с его разгоряченного лба.
   – Вы ко мне ужасно добры, и я вам страшно благодарен, но ведь это не то же самое? – И Дан бросил на нее тоскливый, страждущий взгляд, пронзивший ее в самое сердце.
   – Нет, дружок, не то же самое, и никогда не будет. Полагаю, что собственная мама очень многое бы для тебя значила. Но раз ее нет, позволь мне попробовать занять ее место. Боюсь, я не слишком хорошо справляюсь – в противном случае тебе не захотелось бы меня покинуть, – добавила она печально.
   – Отлично справляетесь! – возразил Дан. – Я не хочу никуда уходить и никуда не уйду по своей воле. Но время от времени мне просто надо как-то выпустить пар. Хочется очертя голову бежать вперед, что-нибудь расколотить, кого-нибудь отмутузить. Почему – не знаю, а только хочется – и все тут.
   Дан говорил, смеясь, но при этом серьезно – он сдвинул черные брови и с такой силой стукнул кулаком по подоконнику, что наперсток миссис Джо улетел в траву. Дан отыскал его, и, забирая наперсток обратно, миссис Джо задержала его большую смуглую ладонь в своей и произнесла – причем было видно, что слова эти дались ей непросто:
   – Что же, Дан, нужно бежать – беги, но не убегай слишком далеко и возвращайся ко мне поскорее, ты мне очень нужен.
   Это неожиданное разрешение явно изумило Дана и, судя по всему, преуменьшило его желание обратиться в бродягу. Почему – сам он не знал, а вот миссис Джо знала и, будучи осведомленной о природной изменчивости человеческого разума, рассчитывала, что именно эта изменчивость и поможет ей в сложившейся ситуации. Чутьем она понимала: если мальчика сдерживать, он взбунтуется, а вот если предоставить ему свободу, само это ощущение подействует на него благотворно, тем более если к нему присоединится осознание того, что тем, кого он и сам любит, дорого его присутствие. Она провела небольшой эксперимент, и он прошел успешно, потому что Дан некоторое время стоял молча, неосознанно раздергивая веер и размышляя над услышанным. Он понимал, что она воззвала к его сердцу и его чести, и подтвердил, что понял ее слова, произнеся со смесью сожаления и решимости:
   – Пока я – никуда, а решу сбежать – скажу вам заранее. Так ведь оно по-честному, верно?
   – Да, давай так и уговоримся. А я подумаю, нет ли какого способа спустить пар поэффективнее, чем носиться по всему поместью, как дикий пес, ломать мои веера и драться с другими мальчиками. Что мы с тобой можем изобрести? – И пока Дан пытался привести растерзанный веер в изначальный вид, миссис Джо изо всех сил думала, как удержать под безопасной крышей своего бродягу – до того момента, когда он полюбит сидеть в классе и приобретать знания.
   – А не хочешь стать моим посыльным? – спросила она, ибо ее внезапно осенило.
   – Ходить в город, выполнять поручения? – уточнил Дан, мигом заинтересовавшись.
   – Да. Францу уже надоело, Сайлас и так слишком загружен, а у мистера Баэра нет времени. Старина Энди – конь смирный, правишь ты хорошо, а городские улицы знаешь не хуже почтальона. Давай попробуем – вдруг две-три поездки в неделю окажутся ничем не хуже, чем один побег в месяц.
   – Я бы с удовольствием, но при условии, что я буду ездить один и все делать сам. Не хочу, чтобы другие рядом болтались, – объявил Дан, которому так понравилась эта новая затея, что он уже начал продумывать подробности.
   – Если мистер Баэр согласится, так оно и будет. Эмиль, наверное, поворчит, но ему лошадь доверять нельзя, а тебе можно. Кстати, завтра как раз базарный день, мне нужно составить список покупок. А ты проверь, что тележка в порядке, и скажи Сайласу, чтобы приготовил фрукты и овощи для матушки. Встать придется спозаранку и вернуться к началу уроков – сможешь?
   – Я вообще ранняя пташка, так что это мне запросто. – Дан накинул курточку на плечи, готовый действовать.
   – Похоже, на сей раз червячок ранней пташке и достался [44 - Здесь обыгрывается английская пословица «Червячок достается ранней пташке», аналогичная русской «Кто рано встает, тому Бог подает».], – весело произнесла миссис Джо.
   – Да еще какой жирный червячок! – присовокупил Дан и со смехом удалился – обновить кнут, вымыть тележку и рассказать Сайласу, какой важный человек новый посыльный.
   – А когда это ему надоест, я еще что-нибудь придумаю и, если его снова одолеет беспокойство, буду во всеоружии, – произнесла про себя миссис Джо, составляя список покупок и ощущая глубокую благодарность за то, что не все ее мальчики такие, как Дан.
   Мистер Баэр не полностью одобрил ее план, однако согласился его опробовать: это придало Дану осмотрительности и принудило его отказаться от некоторых собственных планов, важную роль в которых играли новый кнутик и длинный подъем в гору. На следующее утро он встал с петухами и героически преодолел искушение устроить по дороге в город гонку с молочником. Добравшись до места, он тщательно выполнил все поручения – к изумлению мистера Баэра и великой радости миссис Джо. Командор действительно поворчал, узнав, на какую должность назначили Дана, но его удалось умиротворить покупкой нового замка для лодочного сарая, а также уверениями в том, что моряки достойны лучшей участи, чем поездки на рынок и выполнение бытовых поручений. Несколько недель Дан старательно и охотно исполнял свою новую должность, а о побеге больше и не заикался. Но потом в один прекрасный день мистер Баэр застукал его, когда он тузил Джека, – тот орал и молил о пощаде.
   – Как так, Дан? Мне казалось, ты больше не дерешься, – заметил мистер Баэр, придя бедолаге Джеку на выручку.
   – Мы не деремся, мы боремся, – уточнил Дан, неохотно отходя в сторону.
   – А по виду – настоящая драка, да и по ощущению тоже, верно, Джек? – спросил мистер Баэр, глядя, как побежденный джентльмен с трудом поднимается на ноги.
   – Чтоб я еще стал с ним бороться. Он мне чуть голову не открутил, – рявкнул Джек, ухватившись за эту ценную часть своего тела так, будто она действительно нетвердо держалась на плечах.
   – Мы начали так, в шутку, но когда он упал, я что-то разошелся. Прости, если сделал тебе больно, старина, – извинился Дан с пристыженным видом.
   – Я все понимаю. Желание кого-нибудь отколотить оказалось необоримым. Ты прямо берсерк [45 - Берсерк – древнегерманский воин. Считалось, что перед битвой берсерки впадали в неистовство и совершенно утрачивали инстинкт самосохранения, поэтому слово это стало также обозначать необузданного, крайне агрессивного человека.], Дан, не можешь обходиться без потасовок, как вон Нат – без музыки, – произнес мистер Баэр, прекрасно знавший содержание разговора Дана с миссис Джо.
   – Ничего не могу поделать. Не хочешь схлопотать – держись от меня подальше, – ответил Дан и так посмотрел на Джека своими черными глазами, что тот поспешил удалиться.
   – Хочешь с кем побороться – давай со мной, это посложнее, чем с Джеком, – предложил мистер Баэр, а потом отвел Дана к дровяному сараю: там лежали корни, которые выкорчевали еще весной, но пока некому было их расколоть.
   – Вот как почувствуешь желание кого изувечить – приходи сюда и спускай пар. Я тебе буду только благодарен.
   – И приду. – Дан подхватил лежавший поблизости топор, опустил его на крепкий корень и пошел колоть с таким энтузиазмом, что только щепки полетели, а мистер Баэр сбежал, опасаясь за свою жизнь.
   Дан, к искреннему восторгу мистера Баэра, поймал его на слове и часто боролся с узловатыми корнями – шляпа и курточка сброшены, лицо багровое, глаза так и пышут гневом. Упорный противник доводил его до неистовства, он бранился вполголоса, пока не одерживал победу, а после этого с триумфальным видом шагал к сараю, таща охапку наколотых дубовых дров. Он сажал занозы, надрывал поясницу, затуплял топор, однако все это шло ему на пользу, и корявые корни приносили несказанное утешение, ибо с каждым ударом топора он сбрасывал часть накопившейся энергии, которая в ином случае была бы растрачена куда менее безобидным образом.
   – Я прямо не знаю, что делать, когда корни закончатся, – бормотала себе под нос миссис Джо, ибо новые озарения ее не посещали, и она почти опустила руки.
   Дан, однако, сам нашел себе очередное занятие – и начал предаваться ему еще до того, как остальные уяснили, в чем причина его новообретенного благодушия. В Пламфилде этим летом держали отличного молодого жеребчика мистера Лори – он бегал на воле по большому выпасу за ручьем. Мальчиков очень занимало это прекрасное своевольное животное, и некоторое время им нравилось смотреть, как он скачет галопом, раздувая пушистый хвост и высоко вскинув горделивую голову. Но им это довольно быстро надоело, так что они оставили Принца Чарли [46 - Жеребенок назван в честь принца Карла Эдварда Стюарта (1720–1788), претендента на английский и шотландский престолы, вождя восстания шотландцев против англичан. Славился отвагой и красотой, и те же качества высоко ценились в лошадях.] в покое. Все, кроме Дана: ему никогда не надоедало смотреть на лошадку, он навещал ее каждый день, принося кусочек сахара, краюшку хлеба или яблоко. Чарли был ему благодарен, не чурался его дружбы, так что между ними возникла явная взаимная приязнь, необъяснимая, но сильная. В какой бы части выгона ни находился Чарли, он неизменно мчался к Дану, стоило тому свистнуть от ворот, и мальчик чувствовал несказанное счастье, когда прекрасное стремительное существо опускало голову ему на плечо и глядело на него дивными глазами, исполненными ума и восхищения.
   – Мы с тобой друг друга без всяких слов понимаем, верно, старина? – говорил, бывало, Дан, гордившийся этой дружбой, – он так ревностно ее оберегал, что никому про нее не рассказывал, а в качестве спутника на эти прогулки не брал никого, кроме Тедди.
   Мистер Лори время от времени приезжал проведать Чарли и поговаривал о том, что к осени пора будет его объезжать.
   – Приручить его будет несложно, он у нас паренек ласковый, спокойный. Приеду-ка я как-нибудь и сам попробую его заседлать, – объявил он во время одного из таких визитов.
   – Недоуздок он мне надеть позволяет, а вот седло вряд ли стерпит, даже если его заставить, – ответил Дан, всегда присутствовавший при встречах Чарли с его хозяином.
   – Ну, я его как-нибудь уговорю, хотя он меня разок-другой и сбросит. С ним никогда не обращались сурово, так что его это, видимо, удивит, но вряд ли напугает, и выходки его наверняка будут безобидными.
   – Интересно, как именно он себя поведет, – сказал про себя Дан, когда мистер Лори отошел вместе с профессором, а Чарли вернулся к воротам, от которых отбежал подальше при появлении джентльменов.
   Тут мальчику пришла в голову дерзкая мысль самому провести этот эксперимент – он как раз сидел на верхней перекладине ворот, и лоснящаяся спина находилась соблазнительно близко. Даже и не подумав об опасности, Дан поддался порыву и, пока ничего не подозревающий Чарли жевал предложенное ему яблоко, стремительно и плавно переместился ему на спину. Усидел он там, впрочем, недолго: изумленно фыркнув, Чарли взвился на дыбы и сбросил Дана на землю. Мальчик не ударился – травка оказалась мягкой, – вскочил и со смехом проговорил:
   – А все-таки получилось! Иди сюда, негодник, еще раз попробуем.
   Но Чарли отказался к нему подходить, поэтому Дан ушел, однако с твердым намерением добиться своего: любое такое противостояние было ему по душе. В следующий раз он взял недоуздок и, надев его на жеребчика, некоторое время играл с ним, водил туда-сюда, заставлял скакать и взбрыкивать, пока тот не притомился. После этого Дан уселся на изгородь, угостил своего приятеля хлебом, но при этом все выжидал подходящую возможность и наконец, покрепче ухватившись за недоуздок, скользнул Чарли на спину. Чарли прибег к прежней уловке, однако на сей раз Дан усидел: он успел натренироваться с Тоби, у которого случались приступы дурного нрава, и тогда он пытался сбросить наездника. Чарли изумился, вознегодовал и, погарцевав на месте, сорвался в галоп, а Дан кувырком полетел вниз. Не будь он из тех мальчиков, которые из любой передряги выходят целыми и невредимыми, он наверняка сломал бы шею, ему же удалось отделаться крепким ударом о землю; некоторое время он лежал, собираясь с мыслями, а Чарли носился по полю, вскидывая голову и всеми доступными способами показывая, как он радуется незадаче бедного всадника. Потом ему показалось, что с Даном что-то не так, и, будучи животным благородным, он подошел разобраться. Дан дал ему обнюхать себя и несколько минут постоять озадаченным. А потом он поднял на Чарли глаза и произнес решительно – как будто лошадь в состоянии была понять:
   – Ты думаешь, что взял верх, – так вот, ты ошибаешься, старина. Я на тебе еще поезжу, сам увидишь.
   Новых попыток он в этот день не предпринимал, однако скоро придумал другой способ приучить Чарли ходить под седлом. Он привязал ему на спину сложенное одеяло, а потом позволил носиться, брыкаться, кататься и возмущаться сколько вздумается. Побунтовав, Чарли смирился и через несколько дней позволил Дану сесть верхом. Впрочем, он часто вставал как вкопанный и оглядывался, будто пытаясь произнести одновременно и со смирением, и с упреком: «Я тебя не понимаю, но вряд ли ты хочешь мне зла, так что уж ладно».
   Дан гладил его и хвалил и каждый день ездил на нем понемногу – часто падая, но не сдаваясь. Ему очень хотелось испробовать настоящее седло и упряжь, но он боялся сознаться в своем поступке. Однако желание его скоро сбылось, потому что свидетель его забав замолвил за него словечко.
   – Видали, чего парень тута творит? – спросил Сайлас у хозяина однажды вечером, когда пришел за указаниями на следующий день.
   – Который парень? – уточнил мистер Баэр, грустно вздохнув, – он ждал какого-то невеселого известия.
   – Дан. Жеребца объезжает, сэр, и ведь обротал его, чтоб мне провалиться, – с усмешкой пояснил Сайлас.
   – А ты откуда знаешь?
   – Ну так я приглядываю вполглаза за парнишками, кто там чего делает. Так вот, Дан все отирался на пастбище, а домой приходил весь в синяках – ну, я решил, вдруг он чего проказит. Ничего ему не сказал, а сам залез в сарай на чердак, оттель и гляжу, эк он с Чарли вожжается. Уж сколько раз жеребец его сбросил-то, да и тряс, как мешок с мукой. Но парнишка не робкий, да и нравилось ему, похоже, это дело, и он держался.
   – Сайлас, нужно было его остановить, мальчик мог покалечиться! – произнес мистер Баэр, гадая про себя, какой еще фокус может прийти в голову его неукротимым подопечным.
   – Да мож и стоило, да только он бы не убился, Чарли-то смирный, не пришибет. А запретить ему мне духу не хватило, потому как уж больно уважаю я сноровистых, а Дан ух какой сноровистый. А теперь ему, знамо дело, седло нужно, вот только взять тайком он даже старое не решается. Я и подумал, обскажу вам все как есть, может, вы и дадите ему попробовать. Мистер Лори точно против не будет, а Чарли оно только на пользу.
   – Поглядим. – И мистер Баэр отправился разбираться.
   Дан отпираться не стал и с гордостью продемонстрировал, что Сайлас был прав и Чарли покорился человеку: потребовалось множество ласковых увещеваний, еще больше морковок и безграничного терпения, однако в результате Дан действительно научился ездить на Чарли, пользуясь одеялом и недоуздком. Мистер Лори по достоинству оценил мужество и сноровку Дана и позволил ему участвовать в дальнейшем. При этом за обучение Чарли он взялся сам, заявив, что не позволит, чтобы его обошел какой-то мальчишка. Благодаря усилиям Дана Чарли охотно встал под седло, когда преодолел отвращение к мундштуку. А когда мистер Лори натаскал его немного, Дану позволили ездить на нем верхом, к безграничной зависти и восхищению остальных мальчиков.
   – Красавец, правда? И слушается меня, как ягненок, – объявил однажды Дан, когда стоял, спешившись и обняв Чарли за шею.
   – Да, и согласись, толку и радости от него куда больше, чем от дикого жеребца, который целыми днями носится по выгону, прыгает через изгороди и время от времени сбегает, – заметила миссис Баэр, которая стояла на ступенях: она появлялась там каждый раз, когда Дан садился верхом на Чарли.
   – Это уж точно. Глядите, он больше не сбегает, хотя я его и не держу, а стоит свистнуть – возвращается. Укротил я его на совесть, верно? – Вид у Дана был гордый и довольный, да и заслуженно, потому что, несмотря на все испытания, Чарли любил его больше, чем собственного хозяина.
   – А я тоже укрощаю жеребчика, и мне кажется, преуспею не хуже твоего, если проявлю упорство и терпение, – откликнулась миссис Джо с такой многозначительной улыбкой, что Дан все понял и ответил – со смехом, но от души:
   – Не будем мы прыгать через изгородь и сбегать. Мы останемся тут, пусть делают из нас резвых, полезных скакунов, верно, Чарли?

Глава семнадцатая
Сочинение

   – Живее, мальчики, уже три часа, а дядя Фриц, как вы знаете, любит пунктуальность, – поторопил Франц своих подопечных однажды в среду – как раз прозвенел звонок, и стайка юных джентльменов ученого вида с книгами и тетрадками в руках устремилась к музею.
   Томми сидел в классе, склонившись над партой, весь перемазанный чернилами, раскрасневшийся от прилива вдохновения, и, как всегда, страшно спешил, ибо беспечный Бэнгс все всегда заканчивал в последнюю минуту. Когда Франц сунулся в дверь – он собирал отставших, – Томми поставил последнюю живописную кляксу и вышел через окно, размахивая листом бумаги, чтобы высушить чернила. За ним с важным видом последовали Нан – в руке она несла большой свиток – и Дейзи в сопровождении Деми. Обе девочки явно хранили некий ценнейший секрет.
   В музее царил полный порядок, солнце, заглядывавшее в большое окно сквозь плети хмеля, оставляло на полу причудливые тени. С одной стороны сидели мистер и миссис Баэр, с другой стоял столик, куда предстояло складывать прочитанные сочинения, а дети расселись полукругом на складных стульчиках: те время от времени складывались, и сидевший шлепался на пол, так что излишняя чопорность собранию не грозила. Поскольку зачитывать все сочинения в один день было слишком долго, установили очередь, и в эту среду выступать предстояло младшим ученикам, старшие же снисходительно выслушивали и неуемно критиковали.
   – Дамы первые. Пусть начинает Нан, – сказал мистер Баэр, когда стук стульев и шелест страниц стихли.
   Нан подошла к столику и, хихикнув, зачитала следующее занимательное произведение, героиней которого оказалась
   ГУБКА.
   – «Губка, друзья мои, – очень полезное и интересное растение. Она растет на скалах под водой, кажется, это такая водоросль. Ее срывают, сушат и промывают, потому что в дырочках внутри губки живут рыбки и насекомые. Я, например, нашла в новой губке ракушки и песок. Губки бывают мягкие и нежные, ими моют малышей. Использовать губку можно по-разному. Сейчас я расскажу как и надеюсь, что мои друзья все это запомнят. Губкой можно умывать лицо: самой мне это не нравится, но я все равно умываю, чтобы быть опрятной. А другие не умывают, поэтому они грязнули. – Тут суровый взгляд чтицы остановился на Дике и Долли, те съежились и немедленно приняли твердое решение: мужественно тереть физиономии губками во всех подходящих случаях. – Еще с помощью губки можно людей будить, о-со-бен-но мальчиков. – Еще одна пауза после длинного слова, чтобы получше расслышать сдавленные смешки слушателей. – Некоторые мальчики забывают встать когда положено, и тогда Мэри-Энн выжимает им на лицо воду из мокрой губки, а их это так бесит, что они просыпаются».
   Тут раздался смех, а Эмиль произнес с оскорбленным видом:
   – Мне кажется, ты отвлекаешься от основного предмета.
   – А вот и нет. Нам велели написать про растения или животных, вот я и пишу и про то и про другое. Мальчики ведь относятся к животным, верно? – поинтересовалась Нан и, проигнорировав громогласное «Нет!», спокойно продолжила: – «Еще одно интересное применение губки: врачи наливают на нее эфир и прижимают пациентам к носу, прежде чем вырвать зуб. Я и сама так буду делать, когда вырасту, а еще я буду давать эфир больным, чтобы они засыпали и ничего не чувствовали, пока я буду отрезать им руки и ноги».
   – А я знаю одного человека, который так умерщвлял кошек! – выкрикнул Деми, но тут Дан сноровисто опрокинул его складной стул и зажал ему рот шляпой.
   – Не смей меня пир-рывать, – возмутилась Нан, глядя на эти безобразия. Тут же восстановился порядок, а юная леди закончила свое выступление так: – «В моем сочинении, друзья, тройная мораль. – (Кто-то застонал, но на него не обратили внимания.) – Во-первых, нужно почаще умываться, во-вторых, вставать пораньше, а в-третьих, если вам к лицу прижали губку с эфиром, дышать поглубже и не брыкаться – и тогда зуб вырвут без боли. Больше мне добавить нечего».
   И мисс Нан под громкие аплодисменты села на свое место.
   – Замечательное сочинение, в возвышенном тоне, но при этом и с юмором. Молодец, Нан. А теперь Дейзи. – Мистер Баэр улыбнулся одной юной леди и поманил к себе другую.
   Дейзи очаровательно зарделась, вышла вперед и произнесла своим тихим голоском:
   – Боюсь, мое вам не понравится, оно не такое милое и смешное, как у Нан. Но лучше не получилось.
   – Нам всегда нравятся твои сочинения, Цветик, – возразил дядя Фриц, и гул, прошедший по рядам зрителей, подтвердил его слова. Дейзи, приободрившись, зачитала свой опус – а все уважительно внимали.
   КОШКА
   – «Кошка – миленький зверек. Я их очень люблю. Они чистенькие и симпатичные, они ловят крыс и мышей, позволяют себя гладить и любят тех, кто хорошо к ним относится. Кошки большие умницы, куда угодно пролезут. Маленькие кошки называются котятами, и они просто прелесть. У меня два котенка, их зовут Хаз и Баз, а их маму – Топаз, потому что у нее желтые глаза. Дядя рассказал мне интересную историю про человека по имени Ма-го-мет. У него была очень хорошая киса, однажды она спала у него на рукаве, а ему нужно было уйти, так он отрезал рукав, чтобы ее не побеспокоить. Он, наверное, был хорошим человеком. Некоторые кошки умеют ловить рыбу».
   – И я тоже! – выкрикнул Тедди, подпрыгивая. Ему не терпелось рассказать про свою форель.
   – Тш-ш! – шикнула на него мама, усаживая его на место, ибо благопристойная Дейзи терпеть не могла, когда ее, как выразилась Нан, «пир-рывали».
   – «Я читала про одну кошку, которая делала это очень ловко. Попыталась научить Топаз, но ей не нравится вода, и она меня оцарапала. Зато ей нравится чай, и когда я играю у себя на кухне, она стучит лапкой по чайнику и просит, чтобы я ее угостила. Она отличная кошка, ест яблочный пудинг и патоку. А другие кошки не едят».
   – Отличное сочинение! – выкрикнул Нат, и Дейзи села на место, очень довольная похвалой друга.
   – У Деми такой нетерпеливый вид, давайте дадим ему слово, а то как бы он не лопнул, – предложил дядя Фриц, и Деми тут же выскочил вперед.
   – У меня стихотворение! – объявил он победоносным тоном и громким торжественным голосом огласил свой поэтический дебют:

     – На бабочку крылатую
     Так весело смотреть,
     Она почти как птичка,
     Но не умеет петь.
     Из маленькой личинки
     Желтый кокон вырастает,
     Потом оттуда бабочка
     Наружу вылезает.
     Питается нектаром,
     Себе не строит дом,
     Не жалит, как осы, пчелы и шершни,
     И нам бы стоило ей подражать во всем.
     Хотел бы я быть красно-сине-зеленой бабочкой
     И жить, как она, без забот, без хлопот,
     Вот только будет обидно, если
     Мне тоже Дан камфоры капнет в рот.

   Это гениальное творение вызвало оглушительные аплодисменты, и Деми пришлось зачитать его повторно, что оказалось не так-то просто, поскольку знаки препинания в нем отсутствовали и юный поэт успевал выдохнуться, не добравшись до конца строк подлиннее.
   – Будущий Шекспир, – определила тетя Джо, хохоча от всей души, ибо этот шедевр напомнил ей ее собственный – он был создан в десятилетнем возрасте и начинался мрачно:

     Меня похороните
     В тиши, у старой ели,
     Чтоб птицы, пчелы, бабочки
     Там надо мною пели.

   – Давай, Томми. Если на бумагу ты перелил столько же чернил, сколько и на самого себя, сочинение наверняка длинное, – сказал мистер Баэр, когда удалось уговорить Деми оторваться от своего творения и сесть на место.
   – Это не сочинение, а письмо. Я, понимаете ли, только после уроков вспомнил, что сегодня моя очередь, а потом не знал, что писать, и перечитать не успел. Тогда я подумал – возьму-ка письмо, которое написал бабушке. Там есть немного про птиц, наверное, сойдет.
   После этого пространного оправдания Томми погрузился в чернильное море и погреб к берегу, время от времени запинаясь и расшифровывая красоты собственного стиля.
   ДОРОГАЯ БАБУШКА! Надеюсь, все у тебя хорошо. Дядя Джеймс прислал мне карманную винтовку. Очень красивое орудие убийства, вот такой формы [тут Томми продемонстрировал очень ловкий набросок предмета, напоминавшего сложный насос или внутренности парового двигателя], 44 – это прицел; 6 – накладной ствол, который вставляется в А; 3 – курок, а 2 – мушка. Заряжается с дула, стреляет очень мощно и метко. Скоро пойду стрелять белок. Я уже убил нескольких замечательных птичек для музея. У них пестрые грудки, Дану они очень понравились. Он сделал из них отличные чучела, и они сидят на ветках, как живые, только вид у них слегка окосевший. У нас тут на днях работал француз, и Ася так смешно произносила его имя, что я тебе про это расскажу. Зовут его Жермен. Она же сперва называла его Джерри, но он над ней посмеялся, тогда она перешла на Иеремию, но он опять расхохотался и стал мистер Германия. Тут он расхохотался еще пуще и стал Гарримоном, да так им и остался. Я редко пишу, потому что очень занят, но часто про тебя думаю, сочувствую тебе и искренне надеюсь, что тебе без меня не так уж плохо. Твой любящий внук
   Томас Бакминстер Бэнгс
   P. S. Если попадутся почтовые марки, не забудь про меня.
   N. B. Передай всем мою любовь, а самую большую – тете Альмире. Она по-прежнему печет отличные сливовые пирожки?
   P. S. Наилучшие пожелания от миссис Баэр.
   P. S. Мистер Б. их бы тоже передал, если бы знал, что я пишу письмо.
   N. B. Папа собирался подарить мне часы на день рождения. Это очень кстати, потому что, не зная, который час, я опаздываю на уроки.
   P. S. Надеюсь на скорую встречу. Не пришлешь за мной?
   Т. Б. Б.
   Поскольку каждый постскриптум встречали взрывом хохота, когда Томми дошел до последнего, шестого, он так утомился, что с радостью сел и вытер пот с раскрасневшегося лица.
   – Надеюсь, милая старая дама доживет до конца послания, – произнес мистер Баэр под прикрытием поднявшегося шума.
   – На тонкий намек в последнем постскриптуме обращать внимание не будем. Дай ей Бог вынести хотя бы это письмо, на визит Томми ее явно не хватит, – ответила миссис Джо, припомнив, что пожилой даме не раз уже случалось слечь после приездов ее неукротимого внука.
   – А тепей я, – заявил Тедди, который как раз выучил стишок и так хотел его продекламировать, что непрерывно подскакивал по ходу чтения – удерживать его и дальше было уже невозможно.
   – Пусть расскажет, а то забудет. Я с таким трудом его научила, – сказала его мама.
   Тедди дотопал до кафедры, сделал книксен и одновременно кивнул – ему явно хотелось никого не обидеть, – а потом своим детским голоском, подчеркивая совсем не те слова, на одном дыхании выпалил:

     – Из пищинок мейких,
     Из капейек воды
     Сотоят путини (пустыни),
     Йечки и пьюды.
     Из сьявечек маеньких,
     Сказанных с добйом,
     Сотоит и небо,
     И шишливый дом.

   После чего он сам захлопал в ладоши, вновь поприветствовал зрителей, бросился к маме и зарылся лицом ей в колени, не выдержав успеха своего «выступления», ибо аплодировали ему от всей души.
   Дик и Долли ничего не написали, но им предложили понаблюдать за животными и насекомыми и рассказать про свои наблюдения. Дику это понравилось, и ему всегда было что сказать, поэтому, когда его вызвали, он вышел вперед и, глядя на зрителей яркими доверчивыми глазами, с такой непосредственностью поведал свою историю, что никто и не подумал смеяться над его увечным тельцем, потому что сквозь неказистую оболочку сияла «дивная душа».
   – Я наблюдал за стрекозами и читал про них в книге Дана и сейчас попробую вам рассказать, что запомнил. Их очень много летает над прудом, все они синие, большеглазые, с кружевными крыльями, очень красивые. Одну я поймал и рассмотрел – я в жизни не видел такого прекрасного насекомого. Для еды они ловят мелких мошек, и у них есть такой занятный крючок, который складывается, когда они не охотятся. Стрекозы любят солнечный свет и целый день танцуют. Так! Что еще про них можно сказать? А, вспомнил! Они откладывают яйца в воду, те опускаются на дно и потом лежат в иле. Из них вылезают маленькие уродцы. Как называются, не помню, но они коричневого цвета, все время меняют кожу и постоянно растут. Вы подумайте! Чтобы стать стрекозой, им нужно целых два года! Сейчас будет самое интересное, так что слушайте внимательно, потому что вы этого наверняка не знаете. Когда приходит пора, этот чумазый уродец как-то про это узнает, вылезает из воды на тростник или камыш, и у него лопается спина.
   – Ну уж не верю! – заявил Томми, который сам не отличался наблюдательностью и решил, что Дик все выдумывает.
   – А вот и лопается! – И Дик обратил взгляд на мистера Баэра, который старательно закивал, к большой радости маленького рассказчика.
   – Так вот, оттуда вылезает стрекоза, целенькая, садится на солнышке и постепенно оживает. А потом она набирается сил, расправляет крылышки, взлетает в воздух – и больше она уже не уродец. Вот и все, что я знаю, я постараюсь еще понаблюдать и увидеть это своими глазами, потому что превратиться в прекрасную стрекозу просто здорово, правда?
   Дик отлично справился с рассказом, а когда описывал полет новорожденного насекомого, он размахивал руками и смотрел вверх, будто видел там стрекозу и хотел за нею последовать. Что-то в его лице навело слушателей постарше на мысль о том, что рано или поздно желание Дика исполнится и после долгих лет, проведенных в немощи и страданиях, он в один счастливый день выйдет на солнышко и, сбросив свое убогое тельце, обретет новую дивную форму в мире более справедливом, чем этот. Миссис Джо привлекла его к себе, поцеловала во впалую щечку и произнесла:
   – Славная получилась история, дружочек, и ты прекрасно все запомнил. Я подробно напишу об этом твоей маме.
   Дик устроился у нее на коленях, улыбаясь в ответ на похвалу, и дал себе слово, что будет наблюдать старательно и обязательно застанет стрекозу в тот самый миг, когда она меняет старое тело на новое, – обязательно нужно увидеть, как она это делает. Долли огласил несколько фактов касательно «Утки», причем сделал это нараспев, потому что речь свою затвердил наизусть, а вся эта процедура казалась ему страшной докукой.
   – «Диких уток убивать трудно. Для этого нужно стрелять из засады или принести ручных уток, чтобы они крякали, и тогда дикие прилетят туда, где их можно подстрелить. Иногда делают уток из дерева, они плавают по воде, а дикие к ним подлетают, по-моему, они глупые. Наши утки совсем ручные. Они много едят, вечно что-то ищут в грязи и в воде. За яйцами своими смотрят плохо, те иногда портятся и…»
   – Мои – хорошо! – выкрикнул Томми.
   – Ну, бывают и такие утки, мне Сайлас сказал. Зато курицы заботятся об утятах, вот только не хотят пускать их в воду и очень переживают. А утятам все равно. Я люблю есть уток с начинкой и чтобы было много яблочной подливки.
   – Я собираюсь говорить про сов, – начал Нат, старательно подготовивший сообщение на эту тему, – ему немного помог Дан.
   – «У сов большие головы, круглые глаза, крючковатые клювы и крепкие когти. Бывают совы серые, белые, черные и рыжеватые. Перья у них очень мягкие и торчат наружу. Летают они совсем тихо, охотятся на летучих мышей, мелких птичек и так далее. Они строят гнезда в сараях, дуплах, иногда занимают гнезда других птиц. Большой рогатый филин откладывает два яйца крупнее куриных, рыжевато-коричневого цвета. Серая неясыть откладывает пять яиц, белых и гладких, именно она ухает по ночам. Крик других сов похож на детский плач. Летучих и обыкновенных мышей они съедают целиком, а те части, которые не переварить, выплевывают в виде шариков».
   – Вот умора-то! – прозвучало замечание Нан.
   – «Днем совы не видят, а если попадают на свет, то летят вслепую, другие птицы их преследуют и клюют, будто смеясь над ними. Рогатый филин – очень крупный, размером почти с орла. Он питается кроликами, крысами, змеями и птичками, живет на скалах и в заброшенных домах. Умеет издавать разные звуки: кричит, как человек, которого душат, говорит: „Во-о! Во-о!“ – и тем самым пугает ночью людей в лесу. Белая сова обитает у моря, в холодных местах, внешне она похожа на ястреба. Есть сова, которая роет норы в земле и живет там, как крот. Она называется кроличий сыч, это совсем маленькая птичка. Самая распространенная сова называется сипухой, я однажды видел ее в дупле дерева, она похожа на серую кошку: один глаз у нее был открыт, другой – закрыт. Сипухи вылетают в сумерки, сидят и поджидают летучих мышей. Одну я поймал, смотрите».
   С этими словами Нат внезапно вытащил из-под куртки пушистую птичку – она мигала и топорщила перышки: вид у нее был взъерошенный, сонный и перепуганный.
   – Не трогайте ее! Она вам сейчас представление покажет! – сказал Нат, гордо демонстрируя своего нового питомца.
   Сперва он нацепил на птичку треуголку – вышло так забавно, что все мальчики рассмеялись. Потом добавил бумажные очки, и вид у совы сделался такой ученый, что все прямо покатились от хохота. Завершилось представление тем, что Нат разозлил сову, она вцепилась в носовой платок и повисла на нем вниз головой, клюясь и «квохча», как это назвал Роб. После этого сове позволили полетать, она опустилась на горку сосновых шишек у двери и сидела там, таращась на компанию с сонным достоинством, что страшно всех забавляло.
   – А ты что-нибудь подготовил, Джордж? – спросил мистер Баэр, когда в комнате восстановилась тишина.
   – Ну, я кучу всякого перечитал про кротов, вот только, честное слово, тут же сразу все и забыл, кроме того, что они роют норы и живут в них, и, чтобы их поймать, нужно налить в нору воды, а чтобы не умереть, им нужно очень часто есть. – И Тюфяк сел, сожалея, что поленился записать свои ценные наблюдения, потому что последний из трех важных фактов, застрявших у него в памяти, вызвал у всех дружную улыбку.
   – Тогда на сегодня все, – начал было мистер Баэр, но Томми поспешно перебил его:
   – А вот и нет! Вы разве забыли? Нужно подарить эту штуку! – И он принялся многозначительно подмигивать, одновременно округлив пальцы и изображая окуляр.
   – Господи, твоя воля, я и правда забыл! Ну, бери слово, Том. – И мистер Баэр опустился на стул, а все мальчики, кроме Дана, страшно разволновались.
   Нат, Томми и Деми вышли, но скоро вернулись с ящичком, обитым красным сафьяном, – он торжественно высился на лучшем серебряном подносе миссис Джо. Нес его Томми, Нат с Деми составляли эскорт. Все они подошли к ничего не подозревавшему Дану – он поглядел на них так, будто опасался, что с ним сейчас сыграют коварную шутку. Томми подготовил изящную и внушительную речь, но, когда пришло время ее произнести, все слова вылетели у него из головы и он просто выпалил от всего своего доброго детского сердца:
   – В общем, старина, мы решили подарить тебе эту штуку, чтобы загладить то, что тут недавно случилось, и показать, как мы тебя, негодника, любим. Вот, держи и наслаждайся!
   Дан удивился так сильно, что сделался краснее сафьяна, пробормотал: «Спасибочки!» – и стал возиться с крышкой. Когда же он увидел, что находится внутри, лицо его осветилось, он схватил вожделенное сокровище и произнес с таким энтузиазмом, что довольны остались все, хотя изысканностью его речь и не отличалась:
   – Чтоб я провалился! Ну вы, ребята, даете – такую штуковину мне подарить! Именно то, чего мне хотелось. Давай лапу, Томми.
   Ему протянули сразу несколько лап, и он все их пожал от чистого сердца: мальчики радовались, что Дану подарок пришелся по вкусу, они собрались вокруг, обменивались с ним рукопожатиями, расхваливали свой дар. В самый разгар этой приятной суматохи Дан встретился глазами с миссис Джо – она стояла поблизости, явно наслаждаясь происходившим.
   – Нет, я тут ни при чем. Мальчики сами тебе его подарили, – произнесла она в ответ на полный благодарности взгляд, которым Дан попытался вознаградить ее за этот момент счастья.
   Дан улыбнулся и произнес тоном, который был понятен ей одной:
   – Все равно это вы. – И, выбравшись из толпы, он протянул руку сперва ей, а потом доброму профессору, который сияющими глазами смотрел на своих воспитанников.
   Дан поблагодарил их обоих тем, что молча, но крепко сжал две руки, сумевшие его поддержать и отвести в безопасную гавань счастливого дома. Он не проронил ни слова, но они все поняли и так, а маленький Тедди выразил их чувства за них – он свесился с отцовских рук, чтобы обнять Дана, и проговорил на своем детском языке:
   – Мой хаёсий Данни! Его тепей все юбят.
   – Дан, иди сюда, покажи нам свое стеклышко, как там оно увеличивает твоих червей и животнорганизмов, и как там их еще, – сказал Джек, которому по ходу этой сцены было настолько неловко, что он сбежал бы, если бы его не удержал Эмиль.
   – Сейчас. Вот, взгляни и скажи, что ты об этом думаешь, – предложил Дан, радуясь возможности опробовать свой драгоценный микроскоп.
   Он взял лежавшего на столе жучка, Джек нагнулся к окуляру и тут же поднял изумленные глаза и воскликнул:
   – Ничего себе! Ну у этой зверюги и клешни! Вот теперь понятно, почему так больно, если ты схватил жука-навозника, а он схватил тебя!
   – А мне он подмигнул! – воскликнула Нан, которая просунула голову Джеку под локоть и тоже взглянула в микроскоп.
   Поглядеть удалось всем, а потом Дан показал им изумительную кайму на крылышке мотылька, четыре лохматых кончика волоса, прожилки на листе, которые очень непросто рассмотреть невооруженным глазом, а сквозь волшебное стеклышко они напоминали густую сетку, кожу на их собственных пальцах – она превратилась в холмы и долины, – паутину, подобную толстым шелковым нитям, и жало пчелы.
   – Прямо как волшебные очки в моей книжке, только еще занятнее, – заключил Деми, зачарованный всеми этими открытиями.
   – Дан у нас теперь волшебник и сможет показывать вам разные чудеса, которые происходят совсем рядом. У него есть два важных свойства – терпение и любовь к природе. Мы, Деми, живем в удивительном и прекрасном мире, и чем больше ты про него узнаешь, тем мудрее и добрее сделаешься. Это стеклышко станет для тебя новым наставником и, если ты этого захочешь, преподаст тебе множество замечательных уроков, – произнес мистер Баэр, радуясь проявленному мальчиками интересу.
   – А если всмотреться, можно увидеть в микроскоп душу? – поинтересовался Деми, сильно впечатленный могуществом этого стеклышка.
   – Нет, мой милый. Для этого он недостаточно силен, и никогда ему не обрести такой силы. Долго придется ждать, прежде чем зрение твое станет настолько острым, чтобы ты смог разглядеть самые сокровенные из чудес Господа. Однако, разглядывая эти изумительные вещи, ты станешь лучше понимать еще более изумительные вещи, которые зрению недоступны, – ответил дядя Фриц, опустив руку на голову мальчика.
   – Ну, мы с Дейзи оба решили, что если ангелы существуют, то крылья у них такие же, как у бабочки, которую мы видели в микроскоп, только еще мягче и в золоте.
   – Нравится в это верить – верьте, а главное, пусть ваши собственные крылышки остаются чистыми и прекрасными. Вот только не улетайте на них подольше.
   – Я не улечу. – И Деми сдержал свое слово.
   – До встречи, мальчики. Мне нужно идти, так что оставлю вас с новым преподавателем естественной истории.
   И миссис Джо ушла, очень довольная тем, что они в этот день сочинили.

Глава восемнадцатая
Сбор урожая

   Дела на огородах в тот год шли прекрасно, и в сентябре каждый из мальчиков с гордостью собрал небольшой урожай. Джек и Нед объединили свои грядки и вырастили картофель – он лучше всего продавался. Сняли они двенадцать бушелей [47 - В одном американском бушеле около 35 литров, то есть примерно три ведра.], если считать мелочь, и продали их мистеру Баэру за хорошую цену – картофель в доме расходовался быстро. Эмиль и Франц вырастили кукурузу, потом обмолотили ее в сарае, отвезли на мельницу и вернулись домой с мукой – на пудинги и лепешки хватит надолго. Денег они не взяли, потому что, по словам Франца, «мы дядюшке никогда не отплатим, даже если будем выращивать кукурузу до конца своих дней».
   Фасоль у Ната выросла в таком изобилии, что он замучился ее лущить, но потом миссис Джо предложила новый способ – и дело пошло на лад. Сухие стручки разложили на полу сарая, Нат играл на скрипке, а мальчики танцевали на них кадриль, в результате дело шло весело и без особого труда.
   Что касается скороспелой фасоли Томми, она не задалась: сразу после посадки посохла, потому что дождей не было, а Томми ее не поливал, после этого он решил, что молодые росточки и сами справятся, поэтому бросил их бороться с насекомыми и сорняками – в конце концов они изнемогли и умерли мучительной смертью. Пришлось Томми заново вскопать свой участок и посадить горох. С этим он запоздал: бóльшую часть поклевали птицы, кустики не укрепились в наспех взрыхленной почве, а когда наконец созрели бедолажки-горошины, их никто не стал есть: дни их уже миновали, молодая ягнятина стала жесткой бараниной. Томми утешился благим делом: пересадил к себе побольше чертополоха и старательно за ним ухаживал ради Тоби – тот очень любил этот колючий деликатес и съедал подчистую. Мальчики неустанно шутили над чертополоховой грядкой Тома, он же стоял на том, что позаботиться о бедном Тоби благороднее, чем о самом себе, а потом заявил, что на будущий год весь свой участок пустит под чертополох, червей и улиток – чтобы у черепах Деми и совы Ната была любимая еда, да и у ослика тоже. Как это похоже на бескорыстного, добросердечного, беззаботного Томми!
   Деми все лето снабжал бабушку зеленым салатом, а осенью послал дедушке корзину брюквы, выскоблив каждую брюквину так, что она напоминала крупное белое яйцо. Бабушка очень любила салат, а одна из любимых цитат дедушки звучала так:

     Лукулл простецкой жизни не чурался,
     Печеной брюквой у сабин питался [48 - Это слегка измененная цитата из поэмы Александра Поупа (1688–1744) «Опыты о морали». Лукулл – Луций Линций Лукулл (117–56 до н. э.), знаменитый римский полководец и политический деятель, происходивший из простой семьи. Сабины (сабиняне) – одно из племен, проживавших в Италии. Во времена Лукулла считались отличными земледельцами.].

   Соответственно, эти приношения любимым богу и богине домашнего очага были приязненными, уместными и классическими.
   На клумбочке у Дейзи выросли только цветы, однако клумбочка все лето была покрыта яркими благоуханными лепестками. Дейзи очень любила свой садик и часто бегала туда – за своими розочками, маргаритками, душистым горошком и резедой она ухаживала с той же лаской, что за своими куколками и друзьями. В город по любому удобному случаю отсылались букетики, а еще девочка следила, чтобы во всех вазах в доме всегда были свежие цветы. Дейзи любила фантазировать о своих цветочках, рассказывать истории о маргаритках, показывать, как листик-мачеха сидит в своем зеленом кресле, разодевшись в пурпур и злато. У собственных двух ее детишек – яркие желтые одежды, и у каждого – по своему стульчику, а бедный папенька в красном колпаке запрятан в самую сердцевину цветка; а вон из цветка живокоста выглядывает темное лицо страшного монаха; а цветы дымянки, которую еще называют канареечной лозой, очень похожи на крошечных птичек с трепещущими желтыми крылышками – того и гляди улетят; а стручки львиного зева лопаются, если их прижать, ну прямо с настоящим пистолетным выстрелом. Из алых и белых цветков мака она мастерила прелестных куколок – пышные юбки крепились к поясу с помощью стебельков травы, а на зеленые головки водружались изумительные шляпки из кореопсиса. Этих цветочных дам усаживали на лодочки из стручков горошка с парусами из лепестков роз, и они с большим достоинством плавали по спокойному прудику; дело в том, что, когда Дейзи выяснила, что эльфов не бывает, она придумала своих собственных и очень полюбила новых причудливых товарищей по летним играм.
   Нан выращивала целебные травы, у нее был богатый ассортимент, и занималась она ими со все возрастающими интересом и тщанием. В сентябре она трудилась не покладая рук – срезала, сушила, увязывала в пучки свой ароматный урожай, а еще записывала в блокнотики, какие травы для чего можно использовать. Она провела несколько экспериментов и допустила несколько ошибок. Теперь она старалась все делать точно, чтобы у маленького Хаза не случилось нового припадка из-за того, что она дала ему полыни вместо котовника.
   Дик, Долли и Роб трудились на своих маленьких грядочках, причем перелопачивали их усерднее, чем все остальные, вместе взятые. Д. и Д. вырастили два вида моркови – причем им не терпелось вытащить из земли созревшие корнеплоды. Дик даже вытащил, осмотрел, а потом засунул обратно, убедившись, что Сайлас был прав, говоря, что снимать урожай пока рано.
   У Роба выросли четыре небольшие тыквочки и одна огромная тыква. Настоящая «громадина», как говорили все: вы не поверите, но на ней могли разом усесться два малыша. Она, похоже, без остатка впитала всю благодать маленькой грядки, весь лившийся на нее солнечный свет и теперь лежала огромным золотистым шаром, будто предсказывая, сколько из нее получится тыквенных пирогов. Робби так гордился своим великанским овощем, что приводил всех на него посмотреть, а когда начались заморозки, каждую ночь накрывал его старым одеялом, подтыкая так, будто тыква была его любимым дитятей. Когда пришла пора ее снимать, малыш никому не позволил к ней прикоснуться и едва не надорвал спинку, катя ее в сарай в своей маленькой тачке, – спереди впряглись Дик и Долли, чтобы помочь подняться вверх по склону. Мама пообещала Робби, что именно из этой тыквы сделают пироги на День благодарения, и намекнула, что у нее родился план, как увенчать эту отменную тыкву и ее владельца славой.
   Бедолага Билли посадил огурцы, но, на беду, выполол их, оставив всю мокрицу. Эта незадача сильно его расстроила минут на десять, а потом он про нее забыл и посадил горстку блестящих пуговиц, которые до того собрал, – в бедной его головке, видимо, родилась мысль, что это деньги, теперь они дадут урожай и монеток у него будет не меньше, чем у Томми. Никто ему не мешал, на своей грядке он мог вытворять что вздумается – и выглядела она так, будто на ней приключилось несколько землетрясений. Когда пришел срок снимать урожай, Билли не снял бы ничего, кроме камушков и сорняков, но добрая старая Ася повесила полдюжины апельсинов на торчавшее из грядки старое дерево. Билли очень обрадовался, и никто не стал портить ему удовольствие от маленького чуда, сотворенного состраданием, в результате которого на иссохших ветках появились дивные плоды.
   У Тюфяка много вышло незадач с его арбузами и дынями: ему не терпелось их попробовать, поэтому он устроил себе одинокое пиршество еще до того, как они созрели, после чего у него так разболелся живот, что дня два казалось – он вообще никогда и ничего больше не будет есть. Впрочем, Тюфяк сдюжил, но вот первую свою канталупу подал к столу, не откусив ни кусочка. Дыни были отличные – росли они на солнечном склоне и поспевали очень быстро. Последние и самые лучшие все еще лежали в борозде, и Тюфяк объявил, что продаст их одному из соседей. Мальчики расстроились – они рассчитывали полакомиться сами – и свое неудовольствие выразили доселе невиданным способом. Однажды утром Тюфяк отправился посмотреть на три своих отличных арбуза, оставленных на продажу, и, к ужасу своему, обнаружил, что на зеленой корке белыми буквами вырезано слово «ХРЯК». Тюфяк страшно рассердился и помчался к миссис Джо жаловаться. Она выслушала, утешила его, а потом сказала:
   – Если хочешь им отплатить тем же, я тебя научу, вот только от продажи придется отказаться.
   – Я не против. Отлупить всех у меня не получится, но должен же я как-то отплатить этим злодеям, – проворчал Тюфяк, все еще пылая гневом.
   Дело в том, что миссис Джо знала почти наверняка, кто устроил эту шутку, потому что накануне вечером заметила в уголке дивана три подозрительно сблизившиеся головы. А когда оказалось, что все три головы кивают, хихикают и перешептываются, опытная женщина сразу сообразила, что затевается какая-то каверза. Лунная ночь, шорох старой вишни под окном у Эмиля, порез на пальце у Томми – все это подтвердило ее подозрения, и, слегка приглушив гнев Тюфяка, она попросила его принести изуродованные арбузы к ней в комнату и не говорить никому ни слова. Тюфяк повиновался, и трое проказников сильно удивились, поняв, что их шутка не вызвала никакой реакции. Это было не по правилам, а когда арбузы просто исчезли, они и вовсе опешили. Тревожило их и миролюбие Тюфяка – он выглядел еще более пухлым и безобидным, чем обычно, и поглядывал на них с видом безмятежного сочувствия, что сильнейшим образом их озадачивало.
   Что к чему, они выяснили за обедом: месть Тюфяка оказалась страшной, потому что их шутка против них же и обратилась. Когда доели сладкое и подали фрукты, вошла Мэри-Энн, прыская от смеха, и внесла крупный арбуз. За ней последовал Сайлас со вторым, а Дан внес третий. Арбузы расставили перед тремя провинившимися, и на гладкой кожуре они прочитали дополнение к их собственному творчеству: «Кто это сделал, тот и есть ХРЯК». Прочитали это все, стол едва не рухнул от хохота, ибо шутку эту шепотом обсуждали по всему дому и все поняли суть продолжения. Эмиль, Нед и Томми не знали, куда глаза девать, и дружно лишились дара речи. Им хватило ума расхохотаться вместе с остальными, нарезать арбузы и раздать ломти по кругу, добавив – и с этим все согласились, – что Тюфяк очень остроумно отплатил им добром за зло.
   У Дана своей грядки не было – сперва он был в бегах, потом хромал, поэтому он по мере сил помогал Сайласу, колол дрова для Аси и так старательно следил за лужайкой, что у миссис Джо перед домом всегда были гладкие дорожки и тщательно подстриженная трава.
   Когда все принесли свои плоды, Дан вроде бы смутился, однако настала осень, и ему достался лесной урожай, которого никто не мог оспорить, урожай его собственный. Каждую субботу он уходил в леса, поля и холмы и возвращался с богатой добычей. Он, похоже, знал, на каких лужайках растет лучший аир, в какой чаще – самый терпкий сассафрас, куда белки лазают за орехами, на каком дубе самая ценная кора и где скрывается коптис, с помощью которого Нянюшка лечит свой стоматит. А для миссис Джо Дан приносил домой охапки самых разных красных и желтых листьев, и она украшала гостиную дивными травами, гирляндами из клематиса, пушистыми, мягкими, желтыми восковатыми ягодами и самыми разными мхами – рыжеватыми, белыми или изумрудно-зелеными.
   – Можно теперь и не ходить в лес, Дан приносит мне его прямо в дом, – говаривала миссис Джо, увешивая стены желтыми ветками клена и алыми венками из жимолости, расставляя по вазам ржаво-коричневый папоротник, ветки болиголова с нежными шишечками и последние осенние цветы. Добыча Дана нравилась ей несказанно.
   Просторный чердак превратили в хранилище, и он на некоторое время сделался домашней достопримечательностью. Цветочные семена Дейзи в аккуратных бумажных пакетиках, тщательно надписанных, лежали в ящике трехногого стола. Пучки трав, высушенных Нан, висели у стены, наполняя воздух своим благоуханием. Томми принес корзину чертополохового пуха, к которому крепились зернышки, – он собирался посадить их на будущий год, если они не разлетятся до срока. Эмиль развесил на просушку кукурузные початки, а Деми разложил овощи и разные злаки для кормления домашних питомцев. Но живописнее всего выглядела добыча Дана – половина всего пространства пола была заполнена принесенными им орехами. Каких тут только не было, ибо он исходил окрестные леса на мили вокруг, карабкался на самые высокие деревья, продирался сквозь самую непролазную чащу. Лещина, каштаны, фундук, буковые желуди лежали по отдельности, темнели, подсыхали, наливались сладостью – будет чем полакомиться зимой.
   При доме росло одно особое дерево, масляный орех, – Роб и Тедди считали его своим собственным. В этом году оно дало богатый урожай, крупные сероватые орехи так и сыпались на землю, прячась в сухой листве, – проворные белочки находили их быстрее, чем нерасторопные Баэры. Папа поведал им (мальчикам, не белочкам), что позволит съесть все найденные орехи, вот только придется обойтись без посторонней помощи. Дело оказалось несложным и очень понравилось Тедди, правда, он скоро устал и бросил корзинку, заполненную наполовину, до завтра. Вот только завтра наступило далеко не сразу, а белочки времени зря не теряли, бегали вверх-вниз по стволу вяза, перетаскивая орехи к себе в дупла, пока не заполнили их под завязку, а тогда в дело пошли развилки сучьев, куда орехи пристраивали на хранение. Мальчиков очень забавляли их повадки, однако в один прекрасный день Сайлас осведомился:
   – Вы, что ли, орехи белкам продали?
   – Нет, – ответил Роб, не понимая, что Сайлас имеет в виду.
   – Ну, тогда руки в ноги, а то эти мелкие негодники вас с носом оставят.
   – Да мы как возьмемся, живо их обставим. Орехов полно, на всех хватит.
   – На дереве раз-два и обчелся, а землю они, почитай, подчистили, сами гляньте.
   Робби побежал смотреть и с ужасом выяснил, что орехов почти не осталось. Он кликнул Тедди, и они полдня усердно собирали остатки, белочки же сидели на заборе и бранились.
   – Так, Тед, нужно смотреть в оба: упал орех – сразу хватаем, а то наберем всего бушель, и все над нами смеяться будут.
   – Гупым бейкам нитиго не отдам. Буду хватать и бегом в саяй, – заявил Тедди и сердито посмотрел на маленького Хвостатика, который стрекотал, возмущенно распушив свой хвост.
   В ту ночь задул ветер, сбросив на землю сотни орехов. Придя будить сыновей, миссис Джо объявила:
   – Вставайте, ребятки, белки уже взялись за дело, вам придется сегодня поработать, а то они всё с земли подберут.
   – А вот и нет! – Робби так и выпрыгнул из кроватки, проглотил завтрак и помчался спасать свое имущество.
   Тедди последовал за ним и трудился, как бобренок, бегая туда-сюда с пустыми и полными корзинками. Скоро в сарай оттащили еще целый бушель. Мальчики выискивали в кустах затерявшиеся орехи, когда звонок позвал их на уроки.
   – Папа! Можно, мы останемся и еще пособираем? А то эти паршивые белки все подберут. Уроки я потом выучу! – закричал Роб, вбегая в класс, взлохмаченный и раскрасневшийся от холодного ветра и беготни.
   – Если бы ты каждое утро вставал пораньше и делал часть работы, тебе не пришлось бы сейчас спешить. Я тебе об этом говорил, Роб, а ты не слушал. Я не позволю, чтобы ты пренебрегал занятиями, как до того пренебрегал работой. Белкам в этом году достанется больше обычного, и они это заслужили, потому что трудились не покладая лапок. Я отпущу тебя на час раньше, но не более того. – И мистер Баэр усадил Роба на его место, а наш маленький мужчина так и вцепился в книги, чтобы заработать себе этот самый бесценный час.
   Тяжко было сидеть за партой и слушать, как ветер сбрасывает на землю последние орехи, а проворные плутишки носятся туда-сюда, время от времени останавливаясь, чтобы прямо на глазах у Роба полакомиться орехом, да еще и вертят при этом хвостами, как бы произнося язвительно: «Нам досталось, а тебе нет, лентяй». Единственное, что поддерживало бедного ребенка в этот тяжкий момент, – это вид Тедди, который усердно трудился в одиночестве. Воля и выдержка малыша вызывали восхищение. Он собирал и собирал орехи, пока не разболелась спинка. Он топал туда-сюда, пока не заныли ножки, он не обращал внимания на вой ветра и вредных «бейок», пока наконец мама не бросила свою работу и не присоединилась к нему, восхищаясь стойкостью малыша, пытавшегося помочь брату. Когда Роба отпустили, он обнаружил, что Тедди, совершенно измотанный, сидит на своей корзинке, вмещающей ровно бушель, однако сдаваться не собирается: одной чумазой ручонкой он махал, пытаясь отогнать воришек, а в другой держал большое яблоко и подкреплялся.
   Роб взялся за дело, и к двум часам все попадавшие орехи были собраны и водворены в сарай, под крышу, а усталые работники радовались своим успехам. Вот только Хвостатик с супругой не собирались сдаваться так просто, и когда через несколько дней Роб пошел проведать свои орехи, он изумился ощутимой их нехватке. Никто из мальчиков их украсть не мог, поскольку дверь стояла запертой. Голуби орехов не едят, а крыс в сарае не водилось. Юные Баэры громко стенали, но тут Дик заметил:
   – А я видел Хвостатика на крыше сарая, небось он и стащил.
   – Я так и знал! Сейчас возьму капкан и поймаю его до смерти! – посулил Роб, возмущенный алчностью Хвостатика.
   – Лучше проследи, куда он их прячет, я попробую их забрать обратно, – предложил Дан, которого немало забавляло состязание мальчиков и белочек.
   Роб проследил и понял, что мистер и миссис Хвостатик спрыгивают с кроны ильма на крышу сарая, пролезают в дырочку, вызывая переполох среди голубей, и выскакивают обратно, держа в зубах по ореху. Вылезти тем же путем с грузом у них не получалось, поэтому они сбегали по крыше, вдоль стены, спрыгивали вниз на углу, скрывались из виду, а возвращались уже без поклажи. Роб помчался туда и обнаружил в углублении, под слоем листьев, целый склад награбленного – впоследствии его, видимо, планировали постепенно переместить в дупла.
   – Вы злодеи! – объявил Роб. – Ну, теперь я вас перехитрю, ни одного не оставлю!
   Он забрал все орехи из хранилища и из сарая и переместил на чердак, убедившись, что все оконные стекла целы, ни одна вороватая белка не проберется внутрь. Белки, видимо, поняли, что игра окончена, и забрались к себе в дупло, хотя время от времени, не удержавшись, сбрасывали Робу на голову ореховую скорлупу и громко бранились – похоже, они не готовы были ни забыть, ни простить его победу.
   Отец и матушка Баэр сняли урожай иного толка, описать который куда сложнее; тем не менее они были им удовлетворены и пришли к выводу, что летние труды их не пропали втуне и им остается лишь радоваться тому, что оказалось в их закромах.

Глава девятнадцатая
Джон Брук

   – Деми, дружочек, просыпайся! Ты мне нужен.
   – Да ладно, я только что лег. Еще точно не утро. – Деми, вырванный из первого крепкого сна, моргал глазами, точно совенок.
   – Десять вечера, но твой папа заболел, ты должен к нему ехать. Ах, милый мой Джон! Бедный Джон!
   Тетя Джо уронила голову на подушку и зарыдала, разом прогнав от Деми весь сон и наполнив его сердце страхом и недоумением. У мальчика создалось смутное ощущение, что тетя Джо называет его Джоном и плачет над ним, как будто некая потеря уже сделала его «бедным». Он без единого слова прижался к ней, а через миг она уже взяла себя в руки и сказала, нежно поцеловав его встревоженное личико:
   – Нужно с ним попрощаться, дружочек, и нельзя терять ни минуты. Быстро одевайся и иди в мою комнату. А я разбужу Дейзи.
   – Да, сейчас.
   Как только тетя Джо вышла, Деми тихонько встал, оделся, точно во сне, и, не потревожив крепко спавшего Томми, прошел по безмолвному дому с ощущением, что сейчас случится нечто неведомое и непоправимое, что на какое-то время отделит его от остальных мальчиков, сделает мир темным, бездвижным и странным – какими казались во тьме все эти знакомые комнаты. У дверей стоял экипаж, присланный мистером Лори. Дейзи собралась быстро, и всю дорогу до города брат и сестра держались за руки. Экипаж, в котором они сидели с дядей и тетей, стремительно и бесшумно катил по темным дорогам, они ехали прощаться с отцом.
   О случившемся знали только Франц и Эмиль, и, когда наутро они спустились вниз, изумление и тревога всех мальчиков были велики, ибо без хозяина и хозяйки в доме сделалось пустынно. Завтрак прошел уныло – не было жизнерадостной миссис Джо, чтобы разливать чай, а когда настало время занятий, место мистера Баэра пустовало. Мальчики около часа слонялись по комнатам, ожидая новостей и надеясь, что с папой Деми и Дейзи все будет хорошо – все в школе очень любили славного Джона Брука. Пробило десять, но никто не приехал и не унял их тревогу. Играть не хотелось, время тянулось мучительно, все просто сидели, мрачные и подавленные. А потом Франц встал и произнес своим решительным голосом:
   – Послушайте, мальчики! Идем в класс и будем заниматься, как будто дядя здесь, с нами. Так и время пойдет быстрее, и он будет доволен, я уверен.
   – А кто будет слушать наши ответы? – спросил Джек.
   – Я. Знаю я, конечно, не больше вашего, но я тут старший и попробую побыть за дядю до его приезда – если вы не возражаете.
   Эти слова, произнесенные скромным и серьезным тоном, произвели на мальчиков впечатление, ибо, хотя глаза у бедного парня были красными – всю эту долгую печальную ночь он плакал по дяде Джону, – в его манерах сквозила новообретенная зрелость, как будто он уже познал все беды и заботы взрослой жизни и пытался мужественно им противостоять.
   – Лично я согласен, – сказал Эмиль и отправился на свое место, памятуя, что первый долг моряка – повиноваться своему капитану.
   Остальные последовали его примеру. Франц сел на дядино место, и на целый час воцарился порядок. Мальчики учили и отвечали уроки, Франц оказался терпеливым, доброжелательным педагогом, мудро избегая тем, которые были ему не по силам, и поддерживая дисциплину скорее с помощью неосознанного достоинства, сообщенного ему горем, чем с помощью нравоучений. Малыши читали, когда в прихожей послышались шаги, и все подняли глаза – чтобы прочитать новости на лице вошедшего мистера Баэра. Это доброе лицо сразу же сообщило им, что у Деми больше нет отца, ибо мистер Баэр был бледен, изможден и исполнен тихой печали, которая не позволила ему подобрать слова для ответа Робу, когда тот подбежал к нему и произнес с укором:
   – Папочка, ты зачем меня одного оставил среди ночи?
   Память о другом отце, который тоже оставил своих детей в ночи и уже не вернется никогда, заставила мистера Баэра покрепче прижать к себе сынишку и на миг зарыться лицом в его курчавые волосы. Эмиль опустил голову ему на локоть, Франц подошел и положил руку дяде на плечо – его мальчишеское лицо побледнело от горя и сострадания, – а остальные сидели так тихо, что за окном отчетливо слышался шорох опадавших листьев.
   Роб не до конца понимал, что случилось, но ему больно было видеть, что папа грустит, а потому он поднял головку и произнес звонким голоском:
   – Ты не плачь, майн фатер! Мы все вели себя хорошо, учили без тебя уроки, а Франц был за учителя.
   Мистер Баэр поднял глаза, попробовал улыбнуться и произнес благодарным тоном, заставившим мальчиков почувствовать себя почти ангелами:
   – Большое вам спасибо, друзья мои. Это замечательный способ помочь и утешить. Уверяю вас, я этого не забуду.
   – Это Франц предложил, и он оказался отличным учителем, – сказал Нат, а остальные подтвердили его слова тихим бормотанием, крайне лестным для юного педагога.
   Мистер Баэр опустил Роба на пол, встал, обхватил рукой за плечи своего рослого племянника и произнес с явным удовольствием:
   – От этого тяжелый день сделался легче, вы показали мне, что достойны полного доверия. Мне нужно ехать в город, придется оставить вас на долгие часы. Я собирался устроить вам выходной, а некоторых и вовсе отправить по домам, но если хотите остаться и продолжить начатое, я буду только рад и горд за моих славных мальчиков.
   «Останемся»; «Ну конечно»; «Франц за нами присмотрит», – раздались сразу несколько голосов; мальчики радовались оказанному им доверию.
   – А мумуля не вернется домой? – тоскливо осведомился Роб, поскольку дом без «мумули» был для него все равно что мир без солнца.
   – Мы оба вернемся к ночи, но милой нашей тете Мег мама сейчас нужнее, чем тебе, и я уверен, ты не будешь возражать.
   – Да, не буду. А вот Тедди без нее плакал, и ударил Нянюшку, и вообще страшно баловался, – накляузничал Роб, как будто тем самым можно было вернуть маму домой.
   – Где мой маленький мужчина? – осведомился мистер Баэр.
   – Дан его повел на улицу, чтобы он не шумел. Теперь все в порядке, – пояснил Франц, указывая за окно, – снаружи Дан катал малыша на маленькой тележке, вокруг них увивались собаки.
   – Я к нему не пойду, а то он только сильнее раскапризничается. Дану скажи, что Тедди я оставляю на него. Старшие, рассчитываю, что вы один день и сами справитесь. Руководить будет Франц, а если что, Сайлас поможет по хозяйству. Всего хорошего, до вечера.
   – Скажите хоть словечко про дядю Джона, – попросил Эмиль, удерживая мистера Баэра, который поспешил к выходу.
   – Он страдал лишь несколько часов и умер, как и жил: в бодрости и душевном покое, так что представляется грехом пятнать красоту его ухода громкими изъявлениями эгоистичного горя. Мы успели с ним проститься, и, держа Дейзи и Деми в объятиях, он уснул на груди у тети Мег. Больше ничего не скажу, мне сейчас это не по силам. – И мистер Баэр поспешно вышел, согбенный под грузом горя, ибо в лице Джона Брука он лишился и друга, и брата и занять опустевшее место было некому.
   В тот день в доме царила необычная тишина. Младшие тихонько играли в детской, остальные – им казалось, что посреди недели вдруг настало воскресенье, – провели день за прогулками, посиделками на иве или в обществе своих питомцев, и много было разговоров про «дядю Джона», и всех не покидало ощущение, что маленький их мирок лишился чего-то нежного, сильного и справедливого, после чего осталось ощущение утраты, крепчавшее с каждым часом. В сумерках вернулись мистер и миссис Баэр, ибо Деми и Дейзи, единственное утешение своей мамы, не могли ее оставить. Бедная миссис Джо выглядела совершенно измотанной и явно тоже нуждалась в утешении, потому что, поднявшись по лестнице, она первым делом произнесла:
   – Где мой маленький?
   – Я десь, – ответил тоненький голосок, и Дан передал ей Тедди с рук на руки, а когда она прижала малыша к груди, тот добавил: – Мой Данни весь день со мной игьяй, а я был хоёсим майчиком.
   Миссис Джо повернулась, чтобы поблагодарить добрую нянюшку, однако Дан махал руками мальчикам, собравшимся в прихожей, и тихонько твердил:
   – В сторонку, ей сейчас не до нас.
   – Нет, не надо в сторонку. Вы мне нужны. Идите ко мне, милые мои. Ведь я вас на целый день бросила. – И миссис Джо протянула к ним руки, а они окружили ее и проводили в ее комнату – слов было сказано мало, но ласковые взгляды и неловкие попытки выразить свое горе и сочувствие оказались куда действеннее.
   – Я очень устала. Полежу вместе с Тедди, а вы принесите мне чая, – попросила миссис Джо, стараясь ради них говорить бодро.
   Они всей толпой ринулись в столовую и опустошили бы накрытый к ужину стол, если бы не вмешался мистер Баэр. Было решено, что один отряд отнесет матушке чая, а другой потом заберет посуду. Первая честь досталась самым близким и любимым: Франц понес чайник, Эмиль – хлеб, Роб – молоко, а Тедди потребовал, чтобы ему доверили сахарницу, которую по дороге успел облегчить на несколько кусочков. Какой-то другой женщине общество мальчишек показалось бы в такой момент назойливым – они роняли чашки и гремели ложками, изо всех сил пытаясь быть смирными и полезными, однако миссис Джо оно устраивало, поскольку сердце ее в этот момент обливалось кровью, а памятуя, у скольких из ее подопечных нет ни матери, ни отца, она тянулась к ним с особым трепетом и находила утешение в их неуклюжей приязни. Именно эта пища насытила ее куда лучше, чем принесенный ими хлеб с маслом, очень жесткий. А потом срывающийся шепот Командора: «Держитесь, тетушка, это страшный удар, но мы сумеем оправиться» – взбодрил ее куда сильнее, чем чашка жидкого чая, который к тому же так сильно горчил, будто по дороге Эмиль ронял туда слезы. Когда миссис Джо поела, явилась вторая делегация и унесла поднос. Дан же сказал, протянув руки к сонному маленькому Тедди:
   – Позвольте мне его уложить, матушка, вы очень устали.
   – Пойдешь с ним, душенька? – осведомилась миссис Джо у своего маленького повелителя, покоившегося у нее на локте среди диванных подушек.
   – Конесьно пойдеть, – заявил малыш, и верный телохранитель унес его прочь.
   – Вот бы и мне сделать что-нибудь полезное, – вздохнул Нат, когда Франц нагнулся над диваном и нежно погладил горячий лоб тети Джо.
   – А ты можешь, дружок. Сходи за скрипкой и поиграй мне эти славные пьески, которые тебе в прошлый раз прислал дядя Тедди. Если что и может меня сегодня утешить, так только музыка.
   Нат бросился за скрипкой и, усевшись у дверей, заиграл, как не играл еще никогда, ибо вкладывал в исполнение всю свою душу, а она проникала ему в пальцы. Остальные тихо сидели на лестнице, следя, чтобы никто не потревожил хозяйку дома. Франц так и остался на посту, и вот, окруженная утешителями, слугами и охраной, бедная миссис Джо наконец уснула и на час забыла о своих бедах.
   Два дня прошли спокойно, а на третий мистер Баэр вернулся прямо после уроков с запиской в руке, вид у него был умиротворенный и умиленный.
   – Хочу вам кое-что прочитать, мальчики, – сказал он и, когда все собрались вокруг, начал:
   ДОРОГОЙ МОЙ БРАТ ФРИЦ, я слышала, ты не хочешь приводить сегодня своих питомцев из страха, что мне это окажется в тягость. Прошу, пусть они будут. Общество друзей поможет Деми пережить этот тяжкий день, а я хочу, чтобы мальчики услышали то, что отец скажет про моего Джона. Я знаю, это пойдет им на пользу. А если они споют один из тех дивных гимнов, которым ты их обучил, мне это будет дороже любой музыки – мне кажется, это как нельзя больше подходит к случаю. Пожалуйста, передай им мою просьбу и мою любовь.
   Мег
   – Вы согласны поехать? – И мистер Баэр посмотрел на мальчиков, до глубины души тронутых добрыми словами и пожеланиями миссис Брук.
   – Да, – ответили они в один голос и через час двинулись вместе с Францем в путь – исполнить свой долг на скромных похоронах Джона Брука.
   Маленький домик казался таким же тихим, солнечным и уютным, как в тот день десять лет назад, когда Мег вошла в него невестой, только тогда было начало лета и повсюду цвели розы; сейчас стояла ранняя осень, под ногами тихо шуршали опавшие листья, ветви деревьев оголились. Невеста превратилась во вдову, но лицо ее светилось прежним прелестным покоем, а кроткое всеприятие души, по-настоящему набожной, способно было утешить тех, кто пришел принести ей соболезнования.
   – О Мег! Как ты можешь так держаться? – прошептала Джо, когда сестра встретила их у дверей приветливой улыбкой, а в милой ее повадке ничего не изменилось, вот разве что она стала еще нежнее.
   – Милая Джо, любовь, которая была мне дарована на целых десять лет, по-прежнему служит мне поддержкой. Она-то не умрет, и Джон стал мне даже ближе, чем раньше, – прошептала Мег, и ее прекрасные глаза засияли столь доверчиво, что Джо ей поверила и возблагодарила Господа за то, что подобная любовь бессмертна.
   Здесь собрались все: почтить покойного пришли отец и мать, дядя Тедди и тетя Эми, старый мистер Лоренс, седой и немощный, мистер и миссис Баэр со своими питомцами и множество друзей. Казалось бы, скромный Джон Брук вел жизнь слишком занятую, тихую и смиренную, чтобы заводить друзей, однако их оказалось множество, молодых и старых, богатых и бедных, высоких и низких по рождению; все они, сами того не подозревая, попали под его влияние, оценили его добродетели и теперь благословляли его скрытые достоинства. Многочисленная толпа, собравшаяся у гроба, стала восхвалением даже более красноречивым, чем то, которое произнес мистер Марч. Тут были богачи, которым Джон Брук честно служил долгие годы; бедные женщины, которых он оделял из своего скромного достатка в память о матери; жена, которой он подарил столько счастья, что смерть не в силах была его пресечь; братья и сестры, в сердцах которых он остался навеки, маленькие сын и дочь, которые уже чувствовали, как им тоскливо без его сильных рук и ласкового голоса; малыши оплакивали доброго товарища по играм, а взрослые мальчики, растроганные до глубины души, взирали на сцену, которую не забудут никогда. Поминальная служба была простой и очень короткой, ибо отеческий голос, когда-то прерывавшийся по ходу брачного обряда, теперь и вовсе изменил мистеру Марчу, который пытался отдать долг уважения и любви глубоко почитаемому сыну. Тишину, наступившую после последнего «Аминь», нарушало лишь воркование крошки Джози на втором этаже, но потом, повинуясь знаку мистера Баэра, хорошо поставленные мальчишеские голоса запели гимн, и в нем столько было ободряющих слов, что один за другим к пению присоединились и остальные, и пели от всей души, ощущая, как растревоженный дух взмывает в чертог покоя на крыльях отважного и нежного псалма.
   Мег слушала и думала о том, что поступила правильно; в этот миг она утешилась не только пониманием того, что последнюю колыбельную Джону спели те самые юные голоса, которые он так любил, но и на лицах мальчиков она прочитала, что они в этот миг соприкоснулись с добродетелью в самой чистой ее форме и что память о достойном человеке, который лежит перед ними в гробу, сохранится надолго и принесет им пользу. Дейзи опустила голову на колени матери, Деми держал маму за руку и часто поднимал на нее глаза, очень похожие на глаза отца, и неприметным жестом будто бы говорил: «Не волнуйся, мамочка, я рядом», и тут же стояли друзья, на которых можно опереться с любовью; терпеливая, набожная Мег, придавленная тяжким горем, ощущала, что лучший для нее выход – жить для других, как жил и ее Джон.
   Когда вечером мальчики из Пламфилда сидели, как обычно, на ступенях при мягком свете сентябрьской луны, разговор естественным образом обратился к событиям дня.
   Начал Эмиль, произнеся с обычной своей непререкаемостью:
   – Дядя Фриц – самый мудрый, а дядя Лори – самый веселый, но дядя Джон был лучше всех. Я хочу стать похожим на него, как ни на кого другого.
   – И я тоже. Слышал, что сегодня говорили дедушке эти джентльмены? Вот бы и обо мне такое сказали, когда я умру.
   Франц с сожалением подумал, что при жизни недостаточно ценил дядю Джона.
   – А что они говорили? – поинтересовался Джек, на которого события этого дня произвели глубокое впечатление.
   – Один из партнеров мистера Лоренса, с которым дядя Джон работал много лет, сказал, что для делового человека он был даже слишком честен и всегда поступал по совести. А другой джентльмен сказал, что честность и преданность, с которыми дядя Джон ему служил, не оплатишь никакими деньгами, а потом дедушка рассказал самую хорошую вещь. Дядя Джон когда-то служил у человека, который всех обманывал, и когда этот человек захотел, чтобы дядя помог ему в этом, дядя отказался, хотя ему и пообещали большое жалованье. Человек рассердился и сказал: «С такими твердыми принципами вы никогда не разбогатеете», а дядя на это ответил: «А без принципов мне не прожить» – и ушел на другую работу, где было труднее и меньше платили.
   – Здорово! – искренне воскликнули сразу несколько мальчиков, ибо в нынешнем настроении им был особенно дорог смысл этой незамысловатой истории.
   – Но он ведь не был богатым, правда? – уточнил Джек.
   – Не был.
   – И никогда не пытался прославиться?
   – Никогда.
   – Просто был хорошим?
   – И только. – Францу вдруг захотелось, чтобы дядя Джон совершил что-то, чем можно похвастаться, – было видно, что Джек разочарован его ответом.
   – Просто хорошим. И это самое главное, – произнес мистер Баэр, услышавший последние слова и понявший, о чем думают мальчики. – Позвольте рассказать вам про Джона Брука, и вам станет ясно, почему его так уважали и почему он предпочел простую, честную жизнь богатству и славе. Он всегда и во всем выполнял свой долг, причем делал это с такой бодростью и искренностью, что даже в бедности и одиночестве, даже в годы тяжкого труда сохранял мужество и терпение. Он был преданным сыном и, поступившись своими планами, продолжал жить с матерью, пока она в нем нуждалась. Он был добрым другом и научил Лори не только греческому и латыни, но – возможно, сам того не сознавая, – подал ему пример человеческого достоинства. Был он честным слугой и для своих нанимателей – столь ценным работником, что заменить его окажется непросто. Был он отличным отцом и мужем, нежным, мудрым и предупредительным – мы с Лори многому от него научились, а о том, как крепко он любил своих родных, узнали только тогда, когда выяснили, что он для них делал, скрытно и без посторонней помощи.
   Мистер Баэр помедлил, а мальчики застыли как статуи в лунном свете; он же продолжил негромко, но истово:
   – Незадолго до смерти я сказал ему: «За Мег и детей не тревожься, я прослежу, чтобы они ни в чем не нуждались». Он улыбнулся, сжал мою руку и ответил со свойственной ему бодростью: «В этом нет нужды. Я об этом позаботился». Так оно и оказалось, ибо, когда просмотрели его бумаги, выяснилось, что все в полном порядке, никаких долгов; кроме того, он скопил довольно, чтобы Мег жила безбедно и ни от кого не зависела. Тут-то мы и поняли, почему он вел такую простую жизнь, отказывал себе почти во всех удовольствиях, кроме добрых дел, и работал так много, что, боюсь, это сократило ему жизнь. Он никогда не просил помощи для себя, хотя часто просил ее для других, бремя свое нес честно, а долг свой выполнял мужественно и незаметно. Никто не может сказать ему ни слова в укор, ибо он был глубоко порядочен, справедлив и добр; теперь же, после его ухода, столько нашлось в его адрес слов любви, похвалы и почитания, что я горжусь тем, что был его другом, и был бы счастлив оставить своим детям такое же наследство – оно много ценнее всех богатств. Да! Способность щедро и незатейливо творить добро – это лучший капитал, на котором можно выстроить бизнес земного бытия. Этот капитал остается нетронутым, даже когда иссякают слава и деньги, это единственное богатство, которое мы можем забрать и в другой мир. Помните об этом, мальчики, и если хотите заслужить уважение, почет и любовь, идите по стопам Джона Брука.
   Когда Деми вернулся в школу, проведя несколько недель дома, создалось впечатление, что он, с блаженной душевной пластичностью детского возраста, оправился от утраты, – так оно отчасти и было; мальчик, однако, ничего не забыл, ибо был из тех людей, которые переживают до глубины души и тщательно осмысляют пережитое, орошая им почву, на которой стремительно появляются всходы добродетели. Деми играл и учился, работал и пел, как прежде, и мало кто видел в нем перемены, однако перемены произошли, и тетя Джо их подмечала, потому что следила за мальчиком зорко, стараясь по мере сил занять место Джона. Деми редко говорил о своей утрате, однако по ночам до тети Джо часто доносились из его кроватки сдавленные рыдания, а когда она подходила его утешить, то слышала одно: «Я хочу к папе! Я к папе хочу!», поскольку отца и сына связывали узы особой нежности, и разбитое сердце мальчика обливалось кровью. Впрочем, время оказалось к Деми милостивым, и постепенно он сумел осознать, что отец не исчез, просто сделался невидимым, что он обязательно вернется, такой же здоровый, сильный и заботливый, как всегда, хотя до того, как состоится эта встреча, маленький его сын еще много раз увидит, как на могиле расцвели алые астры. Деми крепко держался за это убеждение, обретая в нем отраду и утешение, поскольку именно с его помощью неосознанно перешел от тихой тоски по отцу зримому к детской вере в Отца, которого никогда не видел. Оба пребывали на небесах, он возносил молитвы обоим и пытался быть хорошим ради их любви.
   Внутренним переменам сопутствовали и внешние – за несколько недель Деми вытянулся и начал отказываться от детских забав, не потому, что стыдился их, как это бывает с некоторыми мальчиками, а потому, что перерос их и нуждался в чем-то более зрелом. Он увлекся ненавистной прежде арифметикой и трудился с таким упорством, что дядя его был совершенно очарован, пусть и не понимал этой прихоти, пока однажды Деми не сказал:
   – Когда я вырасту, я хочу стать счетоводом, как папа, так что мне нужно все знать про числа, иначе мои учетные книги будут не такими аккуратными, как у него.
   Потом он подошел к тете с серьезным выражением лица и сказал:
   – Может мальчик как-нибудь зарабатывать деньги?
   – Почему ты об этом спрашиваешь, дружок?
   – Папа велел мне заботиться о маме и сестренках, я хочу это делать, но не знаю, с чего начать.
   – Он имел в виду – не сейчас, Деми, а потом, когда вырастешь.
   – Но я хочу начать прямо сейчас, если получится; я должен зарабатывать и что-то покупать для семьи. Мне десять лет, некоторые мальчики в этом возрасте уже работают.
   – Ну, тогда можешь, например, сгрести листья и покрыть ими клубничную грядку, заплачу тебе за это доллар, – предложила тетя Джо.
   – А это по-честному? Я же за день справлюсь. Не платите мне слишком много, я хочу зарабатывать по-настоящему.
   – Джон, мальчик мой, все будет по-честному, я не собираюсь тебе переплачивать. Главное – не перетрудись, а когда закончишь, я найду тебе что-нибудь еще, – сказала миссис Джо, тронутая его порывом и понятиями о справедливости – в этом он был очень похож на своего безупречно честного отца.
   Когда с листьями покончили, в дровяной сарай было переправлено много тачек со щепками, за это заплатили еще доллар. Потом Деми помог заново переплести учебники, работая по вечерам под руководством Франца, терпеливо корпя над каждым, не принимая ничьей помощи и получая плату с таким удовлетворением, что невзрачные купюры озарились в его глазах славой.
   – Вот, теперь у меня по доллару для каждой, и я хотел бы сам отвезти их маме, чтобы она увидела, что я слушаюсь папу.
   Деми совершил паломничество к маме, которая приняла его скромный заработок как великое сокровище и сохранила бы его в неприкосновенности, но Деми упросил ее купить себе и маленьким женщинам, оставшимся на его попечении, что-нибудь полезное.
   Это доставило ему великое счастье, и, хотя ему случалось на время забыть о своих обязанностях, желание помогать ближним его не покидало, а только крепло с годами. Слова «мой отец» он всегда произносил с тихой гордостью и часто повторял, как будто речь шла о некоем почетном титуле: «Не называйте меня больше Деми. Теперь мое имя Джон Брук». Укрепив свой дух целеустремленностью и надеждой, десятилетний парнишка мужественно вступил в жизнь и в право собственности, заключавшееся в памяти о мудром и ласковом отце: в наследство ему досталось доброе имя.

Глава двадцатая
У камина

   Пришли октябрьские морозы, и в огромных каминах запылал веселый огонь: сухие сосновые шишки Деми служили растопкой для дубовых дров Дана – в итоге пламя так и гудело в трубе. Всем нравилось сидеть у камина по вечерам, становившимся все длиннее, – играть в разные игры, читать или строить планы на зиму. Впрочем, больше всего мальчики любили слушать рассказы, и мистеру и миссис Баэр всегда полагалось иметь в запасе занимательные истории. Случалось, что запас иссякал, и мальчикам приходилось довольствоваться собственными накоплениями, с переменным успехом. Одно время их увлекли истории про привидения: вся прелесть состояла в том, чтобы погасить свет, дать пламени угаснуть, а потом, сидя в темноте, изобретать выдумки пострашнее. Это всем расшатывало нервы: Томми забрел во сне на крышу амбара, малыши пугались, в итоге развлечение запретили, и на замену ему пришли другие, более безобидные.
   Однажды вечером, когда малышей уже уложили в кроватки, старшие собрались у камина в классе и стали придумывать, чем заняться. И тут Деми предложил доселе неслыханное решение.
   Схватив кочергу, он промаршировал взад-вперед по комнате, возвестив:
   – Свистать всех наверх!
   Мальчики, смеясь и толкаясь, встали в ряд, и Деми сказал:
   – У вас две минуты, чтобы придумать, во что мы будем играть.
   Франц писал, а Эмиль читал «Жизнеописание лорда Нельсона» [49 - Речь, видимо, идет о документальной книге английского поэта и романиста Роберта Саути (1774–1843) «Жизнь Горацио, лорда Нельсона» (1841), посвященной прославленному английскому адмиралу (1758–1805).] – они участвовать не стали, остальные же крепко задумались, и, когда время истекло, ответы у всех были наготове.
   – Давай, Том! – И кочерга мягко постучала Томми по голове.
   – В жмурки!
   – Джек!
   – В фанты. Отличная игра, каждый ставит по центу.
   – Дядя не разрешает играть на деньги. Дан, твое предложение?
   – Давайте устроим битву между греками и римлянами.
   – Тюфяк?
   – Печь яблоки, лущить кукурузу, колоть орехи.
   – Здорово! – раздалось несколько голосов, и после голосования было принято предложение Тюфяка.
   Кто-то сбегал на чердак за яблоками, кто-то – в кладовку за орехами, остальные отправились искать кукурузные початки.
   – Стоит, наверное, и девочек пригласить? – предложил Деми во внезапном приступе галантности.
   – Дейзи отлично колет каштаны, – вставил Нат, которому очень хотелось, чтобы и его маленькую приятельницу включили в игру.
   – А Нан отлично лущит кукурузу, так что и ее надо позвать, – добавил Томми.
   – Ладно, зовите своих милашек, мы не против, – позволил Джек, которого только смешила невинная привязанность одних юных существ к другим.
   – Не смей звать мою сестру милашкой! Это глупо! – воскликнул Деми, да так, что Джек расхохотался.
   – Она милашка Ната, а то не так, старина?
   – Да, но только если Деми не против. Я не виноват, что она мне нравится, она так ко мне добра, – ответил Нат с застенчивой прямотой: его всегда смущали грубоватые выходки Джека.
   – А Нан – моя милашка, примерно через год я на ней женюсь, и чтобы никто не смел мне мешать, – торжественно объявил Томми. Дело в том, что они с Нан, в своей детской непосредственности, уже составили планы на будущее: они будут жить на иве, спускать вниз корзину, чтобы туда положили еды, и делать прочие прелестные и невозможные вещи.
   Решительность Бэнгса заставила Деми смолкнуть: Томми взял его за локоть и повел звать дам. Нан и Дейзи помогали тете Джо шить мелкие вещички для новорожденного сыночка миссис Карни.
   – Мадам, я вас очень прошу, можно, мы заберем девочек ненадолго? Мы будем очень аккуратно с ними обращаться, – попросил Томми, подмигивая одним глазом (это изображало яблоки), щелкая пальцами (имелась в виду кукуруза) и скрипя зубами (вот так мы будем колоть орехи).
   Девочки сразу же поняли его пантомиму и сорвали с пальцев наперстки еще до того, как миссис Джо успела сообразить, в чем дело, – то ли у Томми конвульсии, то ли он затеял новую проказу. Деми подробно объяснил, что к чему, разрешение было получено, и мальчики удалились вместе со своими спутницами.
   – С Джеком не разговаривай, – прошептал Томми, когда они с Нан шли по прихожей, – им нужна была вилка, чтобы накалывать яблоки.
   – Почему?
   – Он надо мной смеется. Я не хочу, чтобы ты имела с ним дело.
   – Захочу – и буду, – ответствовала Нан, однозначно давая понять, что рановато еще ее повелителю демонстрировать свою власть.
   – Тогда больше не будешь моей милашкой.
   – То-то я расстроюсь!
   – Нан, а я думал, я тебе нравлюсь! – В голосе Томми звучал нежный упрек.
   – Если тебя злят шутки Джека, так ты мне не нравишься.
   – Тогда забирай обратно свое колечко. Не буду я его больше носить.
   И Томми сорвал с пальца драгоценность из конского волоса – дар Нан в ответ на подаренное ей кольцо из усика омара.
   – А я его Неду подарю, – отвечала жестокосердная мисс.
   Дело в том, что Неду тоже нравилась мисс Проказница, и он изготавливал для нее бельевые прищепки, коробочки и катушки в таких количествах, что хватило бы на целый большой дом.
   Томми выпалил:
   – Разгрызи меня крот!
   По-иному ему, похоже, было не выразить свое отчаяние. Отпустив руку Нан, он двинулся дальше в угрюмом молчании, а негодница Нан последовала за ним с вилкой, причем не преминула наказать ревнивца с помощью укола – как будто и сердце его тоже было яблоком.
   Угли сгребли в сторону и разложили в камине румяные яблочки. Нагрели лопатку, на ней весело плясали каштаны, а лущеная кукуруза, помещенная в клетку, оглушительно стреляла во все стороны. Дан колол лучшие свои лесные орехи, все болтали и смеялись, а по оконным стеклам стучал дождь, и снаружи завывал ветер.
   – Чем Билли похож на эту скорлупу? – спросил Эмиль, которому часто приходили в голову жестокие каламбуры.
   – У него тоже голова пустая, – ответил Нед.
   – Так нехорошо! Над Билли нельзя смеяться, он же безответный. Это жестоко! – воскликнул Дан, сердито раскалывая орех.
   – К какому семейству насекомых принадлежит Блейк? – поинтересовался миротворец Франц, заметив, что Эмиль явно смутился, а Дан приутих.
   – Кузнечик со скрипочкой, – ответил Джек.
   – А что у Дейзи общего с пчелкой? – воскликнул Нат, несколько минут до того просидевший в задумчивости.
   – Она хлопотливая, как пчелка, – предположил Дан.
   – Нет.
   – Она такая же милая.
   – Пчелы, вообще-то, не милые.
   – Тогда сдаюсь.
   – Она готовит сладкое, всегда при деле и любит цветы, – пояснил Нат, и в ответ на эти его мальчишеские комплименты Дейзи зарделась, точно клевер.
   – А что у Нан общего с шершнем? – вопросил Томми, бросив на девочку взгляд, исполненный ярости, а потом добавил, не дав никому времени подумать: – Потому что она никакая не милая, вечно жужжит по пустякам и больно жалит.
   – Томми злится – мне это годится! – воскликнул Нед, а Нан вскинула голову и поспешно спросила:
   – А на какую посуду похож Том?
   – На перечницу, – ответил Нед, передавая Нан орешек с таким оглушительным смехом, что Томми захотелось подскочить, точно горячий каштан, и как следует кому-нибудь врезать.
   Видя, что шутки из остроумных становятся жестокими, Франц опять вмешался в разговор:
   – Давайте установим такое правило: первый, кто войдет в комнату, должен рассказать нам историю. Не важно кто, но рассказывать обязательно – вот и поглядим, кто попадется.
   Все согласились, и долго ждать не пришлось, потому что в прихожей раздались тяжелые шаги и в комнату вступил Сайлас, груженный поленьями. Его встретили приветственным криком, и он застыл с озадаченной улыбкой на крупном красном лице. Тут-то Франц и объяснил, что к чему.
   – Да ну вас! Не умею я рассказы рассказывать, – воспротивился он, опуская свою ношу и двигаясь к выходу. Но мальчики бросились к нему, заставили сесть и со смехом стали требовать рассказа – в результате добродушный великан сдался.
   – Я всего одну историю-то и знаю, да и та про коня, – сказал он, чрезвычайно польщенный оказанным ему приемом.
   – Расскажите, пожалуйста! – выкрикнули мальчики.
   – Ну, такое дело, – начал Сайлас, прислонив спинку стула к стене и засунув большие пальцы в проймы жилета, – во время войны служил я в кавалерии, в боях бывал не раз. Был у меня конь Майор, первоклассный скакун, и любил я его так, будто он не животное, а человек. И не то чтобы уж слишком он был пригож, но норов – как золото, а уж какой покладистый да ласковый. В первом же бою он мне преподал урок на всю жизнь, вот о нем я вам сейчас и расскажу. Оно без толку пытаться описать вам, ребятне, какой там в бою шум, суматоха и как все это ужасно, – я и слов-то таких не знаю. Но уж таиться не буду, здорово я тогда растерялся, так что и вовсе не понимал, что я и где. Нас послали в атаку, мы и пошли вперед, даже не останавливаясь подобрать тех, кого сразили пули. Меня ранило в руку, я как-то взял да выпал из седла, да и остался позади с двумя-тремя товарищами, мертвыми или ранеными, – остальные же, как я уже сказал, ушли вперед. Поднимаюсь я с земли, озираюсь, где там мой Майор, а в голове одно – довольно с меня будет. А коня нигде не видать, я уж решил было идти пешком обратно в лагерь, да тут услышал знакомое ржание. Оглянулся – надо же, Майор меня ждет, но довольно далеко и будто спрашивает: ты чего застрял-то? Я свистнул, он подбежал, как я его и выучил. Взобрался я в седло как смог – левая рука-то кровит, и нацелился в лагерь ехать, потому как ослаб я и разнюнился, чисто женщина, в первом бою такое со многими бывает. Да только поди ж ты! Майор из нас двоих оказался храбрее и назад – ни шагу. Встает на дыбы, фыркает, пританцовывает – вид такой, будто взбесился от шума и запаха пороха. Уж я его тяну, а он ни в какую, пришлось мне сдаться. И знаете, что он, негодник, сделал? Развернулся и как помчится вихрем – прямо в самую гущу схватки!
   – Молодчина! – восторженно воскликнул Дан, а остальные мальчики так заслушались, что забыли про яблоки и орехи.
   – А уж как мне за себя стыдно стало – хоть умри, – продолжал Сайлас, явно вдохновленный собственными воспоминаниями. – Разозлился я – не приведи бог, забыл про свою рану и давай вперед, скачу как сумасшедший, а тут прямо среди нас снаряд разорвался, многие попадали. Я сперва ничего не понял, а как очухался, вижу, что бой прямо тут и кипит, а сам я лежу у стенки рядом с беднягой Майором – его ранило похуже моего. У меня нога была сломана, дробина в плечо попала, но он-то бедолага! Ему этот проклятый снаряд весь бок разворотил.
   – Ах, Сайлас! Что же дальше? – воскликнула Нан, придвигаясь поближе. Лицо ее горело сочувствием и заинтересованностью.
   – Я поближе подполз, кровь попробовал ему остановить – тряпками, какие смог с себя содрать одной-то рукой. Да только не помогло, лежит он, стонет от боли и смотрит на меня этими своими любящими глазами, у меня аж дух занялся. Я как мог ему пособлял, когда солнце начало припекать, а он язык вывесил, я хотел доползти до ручейка неподалеку, но не сумел: сразу в глазах темнело, так что я вместо того начал обмахивать бедолагу своей шляпой. А теперь дальше слушайте, и если кто когда будет при вас дурное говорить про повстанцев [50 - Речь идет о временах Американской гражданской войны (1861–1865), о которой подробно рассказано в романе Луизы Олкотт «Маленькие женщины». Повстанцами называли тех, кто сражался на стороне Конфедерации, то есть южных штатов. Тех, кто воевал на стороне северян (как Сайлас и отец девочек Марч), называли «янки».], вы вот вспомните, как один из них поступил, и почтите его в мыслях. Неподалеку лежал какой-то бедолага в серой форме – ему пуля в легкое попала, и он помирал. Я дал ему свой носовой платок, накрыть лицо от солнца, и он очень вежливо меня поблагодарил, потому как в такое время не задумывается человек о том, на чьей стороне он сражался, а вместо этого помогает другому. Увидев, как я переживаю из-за Майора и пытаюсь облегчить ему боль, он поднял голову – а лицо-то все мокрое и белое от боли – да и говорит: «У меня есть вода во фляжке. Возьми, мне она уже ни к чему» – да и бросил мне ее. Я бы не взял, но у меня у самого во фляжке осталось немного бренди, я его заставил выпить. Ему полегчало, а мне показалось, что это я сам выпил. Удивительно, чего такие мелочи порой творят.
   Сайлас умолк, словно вернувшись мыслями в тот светлый час, когда они с противником забыли про вражду и по-братски помогли друг другу.
   – Расскажите про Майора! – закричали мальчики, которым не терпелось узнать развязку.
   – Налил я бедолаге воды на язык, и ежели когда бывала тварь бессловесная кому благодарна, так это он. Да вот только проку было немного, очень уж он мучился от своей страшной раны, и я наконец не выдержал. Тяжко было, но я это сделал из милосердия и знаю, что он меня простил.
   – И что вы сделали? – спросил Эмиль, поскольку Сайлас резко умолк с громким «Кхем!», а на его грубоватом лице было такое выражение, что Дейзи подошла, встала с ним рядом и положила свою ладошку ему на колено.
   – Пристрелил я его.
   Слушатели так и ахнули при этих словах – для них Майор сделался героем, а трагическая развязка вызвала у всех одинаковое сочувствие.
   – Да, пристрелил, чтобы он больше не мучился. Но сперва погладил да попрощался, а потом положил ему голову на траву поудобнее, посмотрел напоследок в ласковые глаза – и послал пулю в голову. Он почти и не дернулся, прицелился-то я исправно, а когда он замер, перестал дрожать и стонать, мне полегчало, а потом – уж даже и не знаю, стыдиться этого или нет – обхватил я его руками за шею и давай укачивать, как младенца. Пуф! Экий же я дурак, прости господи! – И Сайлас провел рукавом по глазам, тронутый всхлипываниями Дейзи и памятью о своем верном Майоре.
   Минуту все молчали – мальчиков этот немудреный рассказ растрогал не меньше, чем нежную Дейзи, хотя они и не стали плакать.
   – Хотел бы и я такого коня, – вполголоса произнес Дан.
   – А повстанец тоже умер? – тревожно поинтересовалась Нан.
   – Тогда нет. Мы весь день с ним там пролежали, а к ночи пришли собирать пропавших. Меня, понятное дело, хотели взять первым, но я-то мог и подождать, а у повстанца был, может, самый последний шанс, так что я велел им унести его первым. У него только и сил-то было, что протянуть мне руку да сказать: «Спасибо, товарищ!» – и то были последние его слова, потому как через час он прямо в госпитале и помер.
   – Вы, наверное, радовались тому, что были к нему добры! – сказал Деми, на которого рассказ произвел очень сильное впечатление.
   – Ну, приятно мне было об этом думать, потому как я пролежал там один еще много часов, головой у Майора на шее, видел, как луна поднялась. Очень мне хотелось бедолагу похоронить как положено, да никак было. Вот я и отрезал кусочек от его гривы, с тех пор так и храню. Показать, девонька?
   – Да, пожалуйста! – попросила Дейзи, вытирая заплаканные глаза.
   Сайлас достал старый «кошель» – так он называл свой бумажник – и вытащил оттуда пакетик из оберточной бумаги, в котором лежал клочок грубой белой лошадиной шерсти. Дети молча разглядывали сокровище, лежавшее на широкой ладони, и никто даже не подумал посмеяться над тем, как крепко Сайлас любил своего верного коня Майора.
   – Отличная история. Мне очень понравилось, хотя я и расплакалась. Большое спасибо, Сайлас. – И Дейзи помогла ему завернуть и спрятать его реликвию, а Нан набила ему карман кукурузой, мальчики же наперебой расхваливали его историю, отчетливо понимая, что героя в ней на самом деле два.
   Сайлас вышел, крайне польщенный всеми этими почестями, а маленькие заговорщики принялись обсуждать его рассказ в ожидании новой жертвы. На сей раз вошла миссис Джо – ей нужно было снять с Нан мерку на новые переднички. Дети дождались, когда она вступила в комнату, а потом набросились на нее, сообщили про новое правило и потребовали рассказа. Миссис Джо сильно позабавила эта новая ловушка, но она сразу же согласилась, потому что звук счастливых голосов, который довольно давно уже доносился до нее через прихожую, вызвал у нее желание присоединиться, а кроме того, с ними она могла ненадолго отрешиться от тревожных мыслей про сестру Мег.
   – И что? Я первая мышка, которую вы изловили, котики в сапогах? – спросила она, когда ее отвели в кресло, угостили лакомствами, а вокруг образовался кружок из любознательных слушателей.
   Ей поведали про Сайласа и его рассказ, а миссис Джо хлопнула себя ладонью по лбу, потому что ничего не могла придумать – ведь новую историю от нее потребовали совершенно внезапно.
   – О чем же мне вам рассказать? – гадала она.
   – Про мальчиков, – ответили ей дружно.
   – И чтобы там был праздник, – добавила Дейзи.
   – И что-нибудь вкусное, – добавил Тюфяк.
   – А, я вспомнила одну историю, которую много лет назад написала замечательная старушка. Мне она очень нравилась, полагаю, понравится и вам, потому что там есть и про мальчиков, и про вкусное.
   – А как она называется? – осведомился Деми.
   – «Мальчик, которого подозревали».
   Нат поднял глаза от орехов, которые перебирал, и миссис Джо улыбнулась ему, прочитав его мысли.
   – У мисс Крейн была школа для мальчиков в тихом городке, очень хорошая, старомодная школа. В доме у нее жили шестеро мальчиков, а еще четверо или пятеро приходили из города. Среди живших в школе был некий Льюис Уайт. Не то чтобы Льюис был плохим мальчиком, скорее застенчивым, и время от времени ему случалось солгать. Однажды соседка прислала мисс Крейн корзину крыжовника. Всем поесть там не хватило бы, поэтому добрая мисс Крейн, любившая радовать своих учеников, испекла дюжину вкусных пирожков с крыжовником.
   – Вот бы попробовать пирожки с крыжовником! Интересно, они у нее были такие же, как мои пирожки с малиной? – поинтересовалась Дейзи, у которой в последнее время вновь проснулся интерес к готовке.
   – Тш-ш, – шикнул на нее Нат, засовывая ей в рот кукурузу, потому что рассказ его сильно заинтересовал, да и начало понравилось.
   – Испекла мисс Крейн пирожки, и поставила их в лучший ящик в буфете, и никому про них ни гу-гу – хотела сделать мальчикам сюрприз к чаю. Пришло время, все сели за стол, она пошла за пирожками, но вернулась опечаленная. Как вы думаете, что произошло?
   – Их кто-то стащил! – выкрикнул Нед.
   – Вот и нет, пирожки стояли на месте, только кто-то вытащил из них всю начинку: приподнял верхнюю корочку, а потом положил на место, выскоблив весь крыжовник.
   – Вот злодей! – И Нан посмотрела на Томми, как бы говоря, что и он поступил бы так же.
   – Тогда мисс Крейн рассказала мальчикам, как хотела их порадовать, показала несчастные изуродованные пирожки, а мальчики очень расстроились и опечалились и все как один заявили, что ничего об этом не знают. «Наверное, это крысы», – сказал Льюис, который громче других кричал, что впервые про эти пирожки слышит. «Нет, крысы сгрызли бы корочку, они не стали бы ее приподнимать и выколупывать ягоды. Тут поработали руки», – ответила мисс Крейн, которую больше всего тревожило не загубленное угощение, а то, что кто-то солгал. Поужинали они и легли спать, но ночью мисс Крейн вдруг услышала стоны, пошла разбираться – оказалось, что у Льюиса разболелся живот. Похоже, он съел что-то не то, и было ему так плохо, что мисс Крейн очень встревожилась и хотела уже послать за доктором, но тут Льюис простонал: «Крыжовник! Это я его съел и хочу сознаться, прежде чем умру» – мысль о приходе доктора очень его напугала. «Ну раз так, я тебе дам слабительного, и скоро все будет в порядке», – сказала мисс Крейн. Льюису выдали щедрую дозу, и к утру он поправился. «Пожалуйста, не говорите другим! Они будут надо мной смеяться!» – молил несчастный больной. Добрая мисс Крейн согласилась, но девочка Салли все разболтала, и бедному Льюису долго не было покоя. Друзья прозвали его Крыжовником и постоянно спрашивали, почем у него пирожки.
   – Так ему и надо, – рассудил Эмиль.
   – Тайное всегда становится явным, – наставительно добавил Деми.
   – А вот и нет, – пробормотал Джек, который старательно переворачивал яблоки, чтобы сидеть к остальным спиной и не показывать, как он покраснел.
   – И все? – спросил Дан.
   – Нет, это только начало. А продолжение еще интереснее. Через несколько дней в школу зашел торговец-разносчик, показал мальчикам свой товар. Некоторые купили расчески, губные гармошки и прочие мелочи. А среди ножиков оказался один перочинный, с белой ручкой, Льюису очень такой хотелось, вот только все свои карманные деньги он уже потратил, а давать ему в долг никто не соглашался. Он подержал ножик в руке, восхищаясь и горюя, а разносчик уже сложил свои вещи, пришлось ножик вернуть, разносчик же двинулся дальше. Но на следующий день разносчик вернулся и объявил, что у него пропал тот самый ножик, – возможно, он случайно оставил его у мисс Крейн. Ножик был отличный, с жемчужной рукоятью, вещь дорогая. Его искали повсюду, все мальчики объявили, что ничего не знают. «Последним его держал этот юный джентльмен, и он ему, похоже, очень понравился. Вы уверены, что положили его на место?» – обратился разносчик к Льюису, который очень переживал из-за этой потери и раз за разом повторял, что точно вернул ножик на место. Однако его слова не помогли – все были совершенно уверены, что взял ножик именно он, и после бурной сцены мисс Крейн заплатила за пропавшую вещь – после чего разносчик, ворча, удалился.
   – А нож был у Льюиса? – воскликнул взволнованный Нат.
   – Скоро узнаешь. Бедняге Льюису пришлось вынести еще одно испытание, потому что мальчики то и дело говорили: «Эй, Крыжовник, одолжи мне ножик с жемчужной рукояткой», и другие подобные вещи, в результате Льюиса так задразнили, что он стал проситься домой. Мисс Крейн пыталась утихомирить других мальчиков, но получалось это плохо: они постоянно подшучивали над ним, а сидеть с ними все время у нее не было возможности. Это одна из самых сложных вещей в обучении мальчиков: хотя они, как говорится, лежачего не бьют, но способны измучить его мелкими пакостями, против которых даже самая жестокая драка – сущая ерунда.
   – Я это знаю, – подтвердил Дан.
   – И я тоже, – тихо откликнулся Нат.
   Джек ничего не сказал, но в душе был согласен: он знал, что старшие мальчики его недолюбливают и предпочитают с ним не водиться.
   – Расскажите еще про бедняжку Льюиса, тетя Джо. Я уверена, что он не брал ножичка, но хочу убедиться, – попросила сильно разволновавшаяся Дейзи.
   – Неделя шла за неделей, а ничего так и не прояснилось. Мальчики избегали Льюиса, а он, бедняга, был едва живой от переживаний, которые сам же на себя и накликал. Он дал себе слово никогда больше не лгать и так старался, что мисс Крейн пожалела его, стала ему помогать и в итоге полностью уверилась, что он не брал ножичка. А через два месяца после первого визита разносчик зашел к ним снова и первым делом сказал: «Такое дело, мадам, я в результате нашел тот ножик. Он завалился за подкладку моего саквояжа, и нащупал я его, только когда складывал новый товар. Вот и решил зайти и все вам сказать – вы же за него заплатили, может, решите взять, вот он».
   Все мальчики собрались вокруг – им после этих слов стало очень стыдно, и они с такой искренностью просили у Льюиса прощения, что он не смог их не простить. Мисс Крейн подарила ему ножик, и он хранил его долгие годы как напоминание о проступке, навлекшем на него столько бед.
   – Мне вот интересно, почему как съешь что-то тайком, тебе потом плохо, а когда ешь за столом – нет, – задумчиво заметил Тюфяк.
   – Наверное, совесть влияет на пищеварение, – ответила с улыбкой миссис Джо.
   – Это он про огурцы думает, – вставил Нед, после чего все захихикали, очень уж забавной была эта недавняя история.
   Тюфяк тайком съел два больших огурца, у него разболелся живот, о чем он поведал Неду с просьбой что-нибудь сделать. Нед по доброте душевной порекомендовал горчичный пластырь и приложить к ногам горячую плойку, вот только по ходу дела перепутал, пластырь приклеил к ногам, а плойку положил на живот – потом бедолагу Тюфячка обнаружили в сарае с обожженными пятками и в подгоревшей курточке.
   – А расскажите еще одну такую же интересную историю, – попросил Нат, когда унялся смех.
   Миссис Джо не успела отказать этим ненасытным Оливерам Твистам [51 - Оливер Твист – персонаж одноименного романа (1839) Чарльза Диккенса, маленький беспризорник-сирота, который очень тянется к хорошим взрослым людям и любит слушать их рассказы.] – вошел Роб, волоча за собой свое одеяльце. Умильно глядя на мамочку – извечную свою тихую гавань, – он произнес:
   – Я услышал сильный шум, решил, что случилось что-то страшное, и пришел посмотреть.
   – Ты, дурашка, подумал, что я про тебя забыла? – поинтересовалась его мама, пытаясь принять строгий вид.
   – Нет. Я просто подумал, тебе будет не так страшно, если я тоже приду, – отозвался мужественный малыш.
   – Мне будет еще лучше, если ты ляжешь в кровать, так что марш туда, Робин.
   – Каждый, кто сюда входит, должен рассказать историю, а ты не умеешь, так что беги скорее, – заметил Эмиль.
   – А вот и умею! Я часто рассказываю Тедди про медведей, и про луну, и про мушек, которые разговаривают, когда жужжат, – возразил Роб, решивший остаться любой ценой.
   – Ну, тогда рассказывай, а потом – спать, – сказал Дан, изготовившись вскинуть его на плечо и унести.
   – И расскажу. Дайте только подумать. – Роб забрался к маме на колени, а она прижала его к себе, заметив:
   – Это у нас семейный порок такой – вылезать из постели не ко времени. Деми так тоже делал, да и я по ночам постоянно вскакивала. Мег все казалось, что в доме пожар, она отправляла меня вниз посмотреть, а я оставалась там и развлекалась – что собираешься сделать и ты, нехороший сын.
   – Придумал, – сообщил Роб, ничуть не смутившись, – очень ему хотелось завоевать право остаться в этом дивном кругу.
   Все смотрели и слушали, тщательно скрывая улыбки, а Роб, выпрямившись у мамы на коленях и завернувшись в цветастое одеяльце, поведал им следующую краткую, но трагическую историю, причем с серьезностью, от которой она показалась только смешнее:
   – У одной тети было миллион детей и один милый маленький мальчик. Она пошла к нему и сказала: «Нельзя выходить во двор!» А ему хотелось, он упал в колодец и утонул до смерти.
   – И все? – спросил Франц, потому что Роб явно выдохся после столь многословного выступления.
   – Нет, это только начало. – И Роб нахмурил пушистые бровки, в надежде, что к нему придет новое вдохновение.
   – И что сделала тетя, узнав, что он упал в колодец? – спросила его мама, пытаясь помочь.
   – Она вытащила его в ведре, завернула в газету и положила на полку – высушить на семена.
   Этот неожиданный финал вызвал громкий взрыв хохота, а миссис Джо погладила кудрявую головку и торжественно произнесла:
   – Сынок, ты унаследовал от мамы дар рассказчика. И покроешь себя славой на этом поприще.
   – Так теперь мне можно остаться? Правда, я хорошо рассказал? – воскликнул Роб, воодушевленный своим громким успехом.
   – Останешься, пока не съешь вот эти двенадцать зернышек кукурузы, – рассудила его мама, ожидая, что они исчезнут за одну секунду.
   Но Роб был юношей сообразительным и обхитрил маму: зернышки он ел очень медленно, а главное, наслаждался каждой минутой.
   – Раз уж вы его ждете, может, расскажете нам еще что-нибудь? – попросил Деми, которому не хотелось, чтобы время проходило зря.
   – Нечего мне рассказать, вот разве что про дрова, – сказала миссис Джо, подсчитав, что у Роба осталось еще семь зернышек.
   – А там про мальчика есть?
   – Там все про мальчика.
   – И это настоящая история? – спросил Деми.
   – От начала и до конца.
   – Вот здорово! Расскажите, пожалуйста.
   – Джеймс Сноу жил со своей мамой в маленьком домике в штате Нью-Гемпшир. Были они бедны, Джеймсу приходилось работать, чтобы помочь маме, но он очень любил читать, а работу ненавидел – ему хотелось целыми днями сидеть и учиться.
   – Ничего себе! А вот я терпеть не могу книги, зато люблю работать, – заметил Дан, которому с первых слов не понравился Джеймс.
   – Ну, как известно, все люди разные. В мире нужны и работники, и ученые, и всем есть место. Вот только мне кажется, что рабочим не мешает учиться, а ученым – уметь при случае поработать, – ответила миссис Джо, многозначительно переводя взгляд с Дана на Деми.
   – Уж я-то работаю. – И Деми гордо продемонстрировал три мозоли на своей детской ладошке.
   – А уж я-то учусь, – добавил Дан, с тоской кивнув на доску, исписанную аккуратными столбиками цифр.
   – Я вам сейчас расскажу, как поступал Джеймс. Он не хотел быть эгоистичным, но мама им очень гордилась и позволяла поступать, как ему захочется, а сама много трудилась, чтобы у него были книги и время для чтения. Пришла осень, Джеймс захотел пойти в школу, отправился он к священнику – спросить, не поможет ли тот ему купить приличную одежду и книги. До священника уже доходили слухи, что Джеймс – лентяй, так что помогать ему он не хотел, подумав, что мальчик, который совсем не заботится о своей маме и заставляет ее работать на него, ничего в школе не добьется. Однако добрый священник изменил свое мнение, увидев, как Джеймс тянется к знаниям, и поэтому – а он был большим чудаком – он решил испытать мальчика и сделал ему такое предложение:
   – Дам я тебе одежду и книги, Джеймс, но при одном условии.
   – Каком именно, сэр? – спросил мальчик, мгновенно просветлев.
   – Если ты всю зиму будешь приносить маме дрова, причем сам. Не справишься – и конец учебе.
   Джеймс рассмеялся в ответ на эту странную просьбу и тут же дал свое согласие, подумав – чего же в этом трудного.
   Начались занятия, в первое время он прекрасно справлялся с дровами, ибо стояла осень, хвороста и валежника кругом было очень много. Утром и вечером он бегал, наполнял корзинку, щипал лучину для печурки, где готовили еду, а поскольку мама его все расходовала очень экономно, задача была несложная. Однако в ноябре ударили морозы, дни стали пасмурными и холодными, дрова расходовались быстро. Мама купила целый воз на свои деньги, но он стремительно таял и почти закончился еще до того, как Джеймс вспомнил про свое поручение. Миссис Сноу была женщиной слабой, хромала из-за ревматизма, работать, как раньше, она уже не могла, так что Джеймсу пришлось отложить книги и задуматься, как быть дальше.
   Дело было серьезное, потому что учеба давалась ему легко и учиться было так интересно, что он и отрывался-то, только чтобы поесть и поспать. Однако он твердо знал, что священник сдержит свое слово, и вот, вопреки собственной воле, отправился он в свободные часы зарабатывать деньги, чтобы в доме не переводились дрова. Зарабатывал он по-всякому: бегал по поручениям, обихаживал соседскую корову, помогал старому церковному служке подметать и топить церковь по воскресеньям – этого хватало, чтобы прикупать понемногу дров. Но работа была тяжелой, дни короткими, зима выдалась студеная, и драгоценное время стремительно улетало. Книжки же так манили Джеймса, что не хотелось от них отрываться. При этом ему казалось, что скучные хозяйственные дела никогда не закончатся.
   Священник исподтишка наблюдал за мальчиком и, видя его старательность, помогал, не говоря ни слова. Священник часто встречал Джеймса, когда тот вез дрова на санях из леса, где их рубили взрослые мужчины; шагая рядом с медлительными быками, Джеймс читал книжку – ему не хотелось терять ни минуты. «Такому мальчику стоит помогать, этот урок пойдет ему на пользу, и, когда он его усвоит, я задам ему следующий, полегче», – думал священник, и вот в канун Рождества к порогу маленького домика незаметно подвезли целую подводу дров, а с ней – новенькую пилу и листок бумаги, где значилось: «Господь помогает тем, кто помогает себе».
   Бедняга Джеймс ничего такого не ждал, но, проснувшись морозным рождественским утром, обнаружил у постели теплые варежки – их своими больными искривленными пальцами связала его мама. Ему очень понравился подарок, но еще дороже оказался ее поцелуй и ласковый взгляд, с которым она назвала его хорошим сыночком. Пытаясь согреть маму, он согрел и собственное сердце, ибо приносил в дом не только дрова, но и на совесть сделанные добрые дела. Теперь он это понял, почувствовал, что есть нечто еще лучше книг, что нужно усваивать уроки, которые преподает Господь, а не только те, которые преподают учителя.
   Увидев перед дверью целую груду дубовых и сосновых поленьев и прочитав короткую записку, Джеймс понял, от кого этот подарок, и ему стал ясен замысел священника. Поблагодарив его, мальчик с жаром взялся за работу. Другие ребята в тот день играли, а Джеймс пилил бревна, и я уверена, что во всем городе не было ни одного мальчика счастливее: надев новые варежки, он свистел соловьем, заготавливая дрова для своей мамы.
   – Вот здорово! – воскликнул Дан, которому простые жизненные истории нравились больше самых изысканных сказок. – Вот этот мальчик мне очень понравился.
   – А я могу напилить тебе дров, тетя Джо! – вызвался Деми, поскольку тетин рассказ намекнул ему на новый способ заработать денег для мамы.
   – Расскажите про плохого мальчика. Я такие истории больше люблю, – попросила Нан.
   – Лучше расскажите про непослушную вредину, – вставил Томми, которому Нан своей выходкой испортила вечер. В результате яблоко показалось ему горьким, кукуруза – жесткой, орехи – твердыми, а при виде Неда и Нан, сидевших на одной скамейке, жизнь и вовсе сделалась в тягость.
   Но больше миссис Джо ничего не рассказала, потому что, взглянув на Роба, обнаружила, что тот крепко спит, зажав последнее кукурузное зернышко в пухлом кулачке. Укутав сына в одеяльце, мама унесла его прочь и уложила в постельку, зная, что больше он не подскочит.
   – Ну, поглядим, кто зайдет следующим, – сказал Эмиль, на всякий случай приоткрывая дверь.
   Мимо прошла Мэри-Энн, ее окликнули, однако Сайлас успел ее предупредить, так что она только рассмеялась и поспешила прочь, сколько ее ни заманивали. Но вот дверь открылась, и в прихожей послышался громкий голос:

     – Ich weiss nicht was soll es bedeuten
     Dass ich so traurig bin [52 - Первые строки стихотворения немецкого поэта Генриха Гейне (1797–1856) «Лорелея»:Бог весть, отчего – так нежданноТоска мне всю душу щемит. (Перевод Л. Мея.)Не будем забывать, что дядя Фриц – немец.].

   – Это дядя Фриц. Давайте громко смеяться, тогда он обязательно зайдет, – предложил Эмиль.
   Воспоследовал оглушительный раскат хохота, и дядя Фриц тут же заглянул в комнату с вопросом:
   – И чего смешного, друзья мои?
   – Попался! Попался! Теперь не уйдете, пока не расскажете нам историю! – закричали мальчики, захлопывая дверь.
   – Ага! Так вот чего тут смешного! Ну ладно, я и не хотел уходить, очень уж у вас хорошо, а раз попался – буду рассказывать.
   После чего дядя Фриц сел и начал:
   – Давным-давно твой дедушка, Деми, поехал читать проповедь в большом городе, в надежде найти денег для сиротского дома, который собирались открыть хорошие люди. Проповедь прошла успешно, он положил в карман приличную сумму и очень этому радовался. Поехал он в фаэтоне [53 - Фаэтон – легкая коляска с откидным верхом.] в следующий город и ближе к вечеру оказался в безлюдном месте. Дедушка только успел подумать, что это самое подходящее место для грабителей, как из леса вышел какой-то человек злобного вида и медленно двинулся вперед, пока не поравнялся с каретой. Дедушка переживал из-за денег и в первый момент подумал было развернуться и ускакать. Вот только лошадь его притомилась, да и не хотелось подозревать человека попусту, поэтому дедушка продолжил путь, а когда оказался рядом и увидел, каким бедным, больным и оборванным выглядит незнакомец, он почувствовал укор совести, остановился и доброжелательно произнес: «Друг мой, вы, похоже, устали. Позвольте вас подвезти». Незнакомец, судя по всему, удивился, немного подумал, но потом сел в фаэтон. Говорить ему, по всей видимости, не хотелось, дедушка же беседовал с ним в обычном своем мудром и бодром тоне – какой тяжелый выдался год, как нелегко приходится беднякам, как трудно иногда сводить концы с концами. Незнакомец постепенно оттаял и, проникнувшись этой доброжелательной болтовней, рассказал о себе. Он долго болел, не мог работать, у него дети, он в отчаянии. Дедушка проникся к нему такой жалостью, что забыл свои страхи, спросил, как незнакомца зовут, пообещал поискать ему работу в соседнем городе – у него там есть друзья. Чтобы достать бумагу и карандаш и записать адрес, дедушка вытащил плотно набитый бумажник – и незнакомец тут же впился в него глазами. Тут дедушка вспомнил, что там внутри, и испугался за свои деньги, однако лишь негромко произнес:
   – Да, тут кое-какие деньги для бедных сирот. Будь у меня собственные, я бы с вами с удовольствием поделился. Я небогат, но знаю, каково приходится беднякам. Вот, это мои собственные пять долларов, возьмите для своих детей.
   Суровый голодный взгляд незнакомца исполнился благодарности, и он принял от всего сердца скромный дар, никак не затронувший интересы сирот. Они ехали вдвоем до города, а там незнакомец попросил его высадить. Дедушка пожал ему руку и хотел уже было двинуться дальше, но тут незнакомец произнес, будто не мог держать это в себе:
   – Когда мы встретились, я был в полном отчаянии и собирался вас ограбить, но меня остановила ваша доброта. Благослови вас Бог, сэр, за то, что удержали меня от такого поступка!
   – А дедушка с ним еще встречался? – тут же поинтересовалась Дейзи.
   – Нет, но он был твердо убежден, что человек этот нашел работу и никого больше никогда не грабил.
   – Удивительно ваш дедушка с ним поступил. Я бы просто сшиб его с ног, – заметил Дан.
   – Доброта действеннее силы. Можешь сам это проверить, – ответил, вставая, мистер Баэр.
   – Расскажите что-нибудь еще! – взмолилась Дейзи.
   – Да, вы просто обязаны, ведь тетя Джо рассказала, – добавил Деми.
   – Раз так, я точно не буду, приберегу остальные рассказы на потом. Слишком много историй так же вредно, как слишком много конфет. Я заработал свободу, а потому пойду.
   И мистер Баэр пустился наутек, а все его воспитанники вдогонку. Он, впрочем, получил фору и успел укрыться в своем кабинете, мальчики же с гомоном помчались обратно.
   Пробежка так их взбудоражила, что вернуться к спокойным занятиям не удалось – воспоследовала оживленная игра в жмурки, по ходу которой Томми доказал, что усвоил нравственный урок последней истории, потому что, поймав Нан, прошептал ей на ухо:
   – Прости, что обозвал тебя врединой.
   Нан решила не уступать ему в великодушии, и когда они стали играть в «Пуговочка, пуговочка, у кого тут пуговочка» [54 - Это довольно простая игра: все встают в круг, водящий берет каждого за руку и одному вкладывает в руку пуговицу. После этого все по очереди пытаются угадать, у кого она в руке, повторяя: «Пуговочка, пуговочка, у кого тут пуговочка?» Назвавший правильное имя водит в следующий раз.] и ей выпало водить, она сказала: «Держи покрепче то, что дам», и так дружелюбно улыбнулась Томми, что он не удивился, когда в руке у него вместо пуговицы оказалось колечко из конского волоса. В тот момент он лишь улыбнулся в ответ, но перед сном предложил Нан откусить самый лучший кусок от последнего яблока. Заметив свое колечко на его пухлом пальчике, Нан милостиво приняла предложение, то есть мир был восстановлен. Оба стыдились временного охлаждения, зато нашли в себе смелость сказать: «Прости, это моя вина», и детская их дружба не пострадала, а домик на иве простоял еще долго – прелестным воздушным замком.

Глава двадцать первая
День благодарения [55 - День благодарения – американский праздник, который в США отмечают в четвертый четверг ноября. Первые переселенцы из Англии, прибывшие в Америку в 1620 году на судне «Мэйфлауэр», впервые устроили его год спустя, пригласив в знак признательности местных индейцев, которые помогли им пережить суровую зиму. Впоследствии смысл несколько изменился: в этот день благодарят за хороший урожай и изобилие (в связи с чем принято накрывать роскошный стол и объедаться; обязательные блюда – фаршированная индейка и сладкий тыквенный пирог).]

   В Пламфилде этот ежегодный праздник справляли в добром старомодном духе, и помешать этому ничто было не в силах. Девочки за несколько дней начинали помогать Асе и миссис Джо в кладовой и на кухне – они пекли пироги и пудинги, перебирали фрукты, протирали тарелки, чувствуя себя очень взрослыми и востребованными. Мальчики маячили на закраинах запретного пространства, принюхиваясь к соблазнительным запахам, подглядывая за загадочными действиями и время от времени получая дозволение отведать то или иное лакомство в процессе его приготовления.
   Впрочем, в этом году, похоже, готовилось нечто совершенно исключительное, потому что девочки хлопотали не только на первом этаже, но и на втором, а мальчики – в классе и в сарае, так что во всем доме не стихала веселая суматоха. Все выискивали старые ленты и канитель, резали и клеили золотую фольгу, а Франц и миссис Джо в огромных количествах волокли куда-то солому, холстину, фланель и крупные черные бусины. Нед у себя в мастерской стучал молотком по каким-то странным машинам, Деми и Томми бродили по дому, что-то бормоча себе под нос, будто заучивая. Из комнаты Эмиля время от времени доносился страшный грохот, а из детской – взрывы хохота, когда туда посылали за Робом и Тедди, а потом они на много часов скрывались из глаз. Сильнее прочего мистера Баэра озадачивал вопрос, что такое случилось с большой тыквой Роба. Ее торжественно принесли на кухню, и через некоторое время там появилась дюжина пирожков с золотистой начинкой. На это хватило бы примерно четверти великанского овоща – куда же подевалось остальное? Исчезло без следа, однако Роб, похоже, не переживал, а когда про тыкву вспоминали, он ухмылялся и говорил папе:
   – Подожди, увидишь.
   Дело в том, что суть всей затеи состояла в том, чтобы устроить папе Баэру сюрприз, а для этого нужно было хранить все от него в тайне.
   Папа Баэр послушно держал глаза, уши и рот на замке, ходил по дому, стараясь не замечать даже самого очевидного, не вслушиваться в звуки, из которых многое становилось ясно, и не вдумываться в суть совершенно прозрачных тайн. Он, как всякий немец, любил такие нехитрые домашние празднества и всячески их поощрял, ведь с ними жизнь в доме делалась настолько интересной, что у мальчиков не возникало искушения искать удовольствий в другом месте.
   И вот наконец долгожданный день настал, и мальчики отправились на прогулку, чтобы нагулять к ужину добрый аппетит – как будто они в этом нуждались! Девочки остались дома – помочь накрыть на стол и добавить последние штрихи к разнообразным затеям, которые так сильно будоражили их юные души. Класс заперли еще накануне вечером, и мистеру Баэру строго-настрого запретили туда входить: если попробует – его поколотит Тедди, который стерег дверь не хуже маленького дракончика, хотя ему и не терпелось все выболтать, так что одно лишь героическое самопожертвование его папы, который попросту пропускал все мимо ушей, и позволило сохранить великую тайну.
   – Все готово, и вышло совершенно замечательно! – воскликнула Нан, наконец выскочив из классной с победоносным видом.
   – Сама-знаешь-что в полном порядке, а Сайлас знает, что должен делать, – добавила Дейзи, подпрыгивая на радостях – она явно в чем-то преуспела.
   – Ох уж и хороши они все, особливо мелкие зверушки, – высказался Сайлас, с которым поделились всеми тайнами. Он ушел, смеясь, как взрослый ребенок.
   – Возвращаются! Я слышу, как Эмиль кричит: «Прочь с дороги, сухопутные крысы!», так что побежали одеваться! – крикнула Нан, и они со всех ног бросились к себе в комнату.
   Мальчики явились с прогулки, нагуляв такой аппетит, что крупный индюк наверняка задрожал бы, вот только для него все страхи уже были позади. Они тоже отправились переодеваться. В течение получаса все мылись, причесывались и принаряжались с таким рвением, что порадовали бы всякую любительницу порядка. Когда прозвонил колокольчик, мальчишки с намытыми лицами и блестящими волосами, в чистых воротничках и парадных курточках гуськом проследовали в столовую, где во главе стола восседала миссис Джо в черном шелковом платье, с букетиком любимых белых хризантем на груди – «ужас какая нарядная», как выразились ее воспитанники, когда она встала. Дейзи и Нан в своих новеньких зимних платьях, с яркими поясками и лентами в волосах выглядели как две свежие клумбочки. Тедди был великолепен в алой шерстяной блузе и лучших ботиночках на пуговицах, которые занимали и отвлекали его так же сильно, как мистера Тутса некогда отвлекали его манжеты [56 - Мистер Тутс – персонаж романа Чарльза Диккенса «Торговый дом „Домби и сын“» (1848), ученик частной школы, много старше и глупее других мальчиков, но с добрым сердцем. В одной из сцен, где в школе принимают гостей, он никак не может решить, как лучше подвернуть манжеты, потому что любит подражать другим, но у всех гостей они подвернуты по-разному.].
   Посмотрев друг на друга с противоположных концов длинного стола – он с обеих сторон был обрамлен счастливыми личиками, – мистер и миссис Баэр ощутили собственное благодарение, не обменявшись при этом ни словом, ибо одно сердце сказало другому: «Труды наши не пропали втуне, возблагодарим за это судьбу и станем продолжать».
   Ножи и вилки стучали так громко, что в первые минуты трудно было вести разговор, а Мэри-Энн – прическа ее была украшена изумительным розовым бантом – так и порхала вокруг, раздавая тарелки и разливая мясной соус. Едва ли не каждый внес свой вклад в пиршество, поэтому для едоков оно оказалось особенно значимым – они заполняли паузы рассказами о плодах своей работы.
   – Отменный картофель, лучшего не видывал, – заметил Джек, получив четвертый крупный клубень.
   – А в начинке для индейки мои травы, поэтому она такая вкусная, – сообщила Нан, с удовольствием отправляя в рот большую ложку.
   – А у меня утки удивительные. Ася говорит – никогда таких жирных не готовила, – добавил Томми.
   – А у нас отличная морковь, правда? А когда зимнюю выкопаем, она еще лучше будет, – вставил Дик, и Долли согласно замычал, не отрываясь от косточки, которую обгладывал.
   – А я помог делать пирожки с моей тыквой! – возвестил Робби и засмеялся было, но тут же осекся и уткнулся в кружку.
   – Я собирал яблоки, из которых сделан сидр, – поведал Деми.
   – Я набрал клюквы для соуса! – воскликнул Нат.
   – А я – орехов, – добавил Дан.
   Свой вклад описали и остальные.
   – А кто придумал День благодарения? – поинтересовался Роб: с недавних пор он носил курточку и брюки [57 - Робби, в отличие от Тедди, уже подрос (ему пять лет) и вместо платьица носил взрослую одежду.] и, как всякий взрослый мужчина, проявлял интерес к государственному устройству своей страны.
   – Поглядим, кто сможет ответить на этот вопрос. – И мистер Баэр кивнул лучшим своим ученикам по истории.
   – Я знаю, – ответил Деми. – Переселенцы.
   – А зачем? – выпалил Роб, не дожидаясь объяснений, кто такие переселенцы.
   – Забыл, – стушевался Деми.
   – Кажется, потому, что они сначала голодали, а потом случился хороший урожай, и они сказали: «Благодарим Бога за это» – и назвали один из дней Днем благодарения, – сказал Дан, которому нравилась эта история про мужественных людей, принявших благородные страдания за свою веру.
   – Отлично! А я-то думал, ты силен только в естественной истории. – И мистер Баэр постучал по столу, как бы аплодируя своему воспитаннику.
   Дан так и засиял, а миссис Джо спросила у сына:
   – Теперь ты понял, Робби?
   – Нет, не понял. Я думал, косисенцы – это такие пауки с длинными ногами, я их у Деми в книжке видел.
   – Он переселенцев с пауком коси-сено перепутал. Вот ведь дурашка! – Деми откинулся на спинку стула и захохотал.
   – Не смейся над ним, лучше расскажи, что знаешь, – остановила его миссис Баэр, утешая Роба новой порцией клюквенного соуса, ибо все сидевшие за столом улыбнулись его ошибке.
   – Ладно, расскажу.
   После паузы, потребовавшейся, чтобы собраться с мыслями, Деми следующим образом описал отцов-основателей – полагаю, даже эти суровые джентльмены не удержались бы от улыбки, услышав его рассказ:
   – Понимаешь ли, Робби, были в Англии люди, которым не нравился король и всякое другое, поэтому они сели на корабли и приплыли в нашу страну. А здесь было полно индейцев, медведей и диких зверей, они стали строить форты и жить там, и было им совершенно ужасно.
   – Медведям? – заинтересованно уточнил Робби.
   – Нет, переселенцам, потому что на них все время нападали индейцы. И еды у них было мало, а в церковь они ходили с ружьями, и очень многие умерли. Они вытащили корабли на скалу, называется она Плимутский камень, тетя Джо ее видела и даже трогала. Переселенцы убили всех индейцев и разбогатели, а еще они вешали ведьм и были очень добродетельными, на этих кораблях приплыли самые древние прапрапрадедушки. Один корабль назывался «Мэйфлауэр», и они придумали День благодарения, а теперь мы всегда его празднуем, и мне это очень нравится. Можно мне еще индейки?
   – Полагаю, Деми станет историком, он так связно и внятно излагает события. – И дядя Фриц одними глазами улыбнулся тете Джо, которая положила потомку переселенцев на тарелку третью порцию индейки.
   – А я думал, что в День благодарения можно есть сколько хочешь. Но Франц говорит, что даже и тогда нельзя. – Вид у Тюфяка был такой, будто ему только что сообщили что-то очень неприятное.
   – Франц прав, так что не забывай пользоваться ножом и вилкой и проявляй умеренность, иначе не сможешь поучаствовать в сюрпризе, – предупредила его миссис Джо.
   – Ладно, постараюсь. Но все едят вволю, а мне есть нравится больше, чем проявлять умеренность, – заявил Тюфяк, уже усвоивший распространенное убеждение, что в День благодарения нужно набить живот едва ли не до апоплексического удара – и ничего тебе не будет, кроме легкого несварения или мигрени.
   – Ладно, «переселенцы» мои, поиграйте тихонько до чая: вечер предстоит интересный, – сказала миссис Джо, когда после долгого застолья все поднялись, закончив тем, что выпили сидра за здоровье каждого.
   – Поедем-ка мы все вместе прокатимся, так хорошо на улице. А ты отдохни, дорогая, иначе к вечеру совсем притомишься, – предложил мистер Баэр. И, стремительно натянув пальтишки и шляпы, мальчики набились в большой экипаж и отправились на долгую веселую прогулку, оставив миссис Джо спокойно передохнуть и доделать всякие мелкие дела.
   После раннего и легкого чая все опять причесывали волосы и мыли руки. После этого началось томительное ожидание гостей. Ожидались одни лишь родственники, ибо такие домашние празднества считались делами сугубо семейными, и никаким печалям не позволялось их омрачить. Прибыли все: мистер и миссис Марч, тетя Мег, милая и прекрасная, несмотря на траурное платье и вдовий капор, обрамлявший кроткое лицо, дядя Тедди и тетя Эми, а с ними принцесса – она казалась волшебнее обычного в небесно-голубом платьице. Бесс привезла букет оранжерейных цветов, которые раздала мальчикам на бутоньерки, после чего они почувствовали себя особенно празднично и элегантно. Появился и один незнакомец, которого дядя Тедди подвел к Баэрам со следующими словами:
   – Это мистер Хайд. Он справлялся насчет Дана, вот я и решил его привезти, пусть посмотрит, насколько мальчик стал лучше.
   Баэры приветливо поздоровались с гостем – ради Дана; им было приятно, что мальчика не забыли. Впрочем, после первых же минут разговора мистер Хайд понравился им сам по себе – он оказался очень открытым, простым и интересным человеком. Приятно было видеть, какой радостью осветилось лицо Дана, едва он увидел своего друга. Еще приятнее были удивление и удовлетворение мистера Хайда при виде того, какие благоприятные перемены произошли во внешности и поведении его знакомца, а самым приятным было смотреть, как эти двое сидят за беседой в уголочке, забыв про разницу в возрасте, образовании и положении в обществе, ибо их объединяет интерес к одному предмету: мальчик и мужчина сопоставляли свои записи и делились впечатлениями о лете.
   – Скоро нужно начинать спектакль, иначе актеры уснут, – заметила миссис Джо, когда отзвучали все приветствия.
   Все перебрались в класс и расселись перед занавесом из двух покрывал. Дети уже куда-то исчезли, однако сдавленные смешки и потешные возгласы, доносившиеся из-за занавесок, позволяли понять куда. Представление началось с гимнастического номера, которым руководил Франц. Шестеро старших мальчиков в синих штанишках и красных рубашках забавно демонстрировали свою силу с гантелями, булавами и гирями, попадая в ритм музыки, которую исполняла сидевшая за кулисами миссис Джо. Дан так разошелся, что едва не раскидал своих партнеров, а гимнастический коврик его едва не улетел в зрительный зал – так его возбудило присутствие мистера Хайда и горячее желание не подвести своих учителей.
   – Славный парнишка, и сильный. Через год-другой я собираюсь в Южную Америку, так и подмывает попросить у вас ссудить мне его, мистер Баэр, – произнес мистер Хайд, сильнее прежнего заинтересовавшийся Даном после того, какие услышал о нем новости.
   – Отдам вам его с радостью, хотя мы и будем скучать по нашему юному Геркулесу. Ему путешествие явно пойдет на пользу, и я уверен, что он станет вам верным помощником.
   Дан расслышал и вопрос, и ответ, и сердце его так и подскочило от радости при мысли о том, что он поедет в незнакомую страну с мистером Хайдом, и одновременно переполнилось благодарностью за доброжелательный отзыв, ставший наградой за то, что он старался быть именно таким, каким хотели его видеть друзья.
   После гимнастики Деми и Томми продекламировали на два голоса детский стишок «Если заплатишь – кобылка пойдет» [58 - Полностью этот народный детский стишок звучит так:– Дашь мне кобылку поехать по делу?– Нет, потому что она охромела.– Очень на ярмарку съездить хочу,Дай мне кобылку, а я заплачу!– Ты бы про деньги сказал наперед!Если заплатишь – кобылка пойдет!]. Деми справился неплохо, а Томми и вовсе превзошел себя, потому что, изображая старого фермера, он подражал Сайласу, и зрители разве что на пол не попадали от смеха, а сам Сайлас хохотал так громко, что Асе пришлось похлопать его по спине: оба они стояли в прихожей и тоже наслаждались представлением.
   Потом Эмиль, успевший к этому времени отдышаться, спел им, переодевшись в матросский костюм, моряцкую песню, где было много «буйных ветров», «далеких берегов», а припев, который подхватили все хором, звучал так: «Тяни, тяни канат!» Нед сплясал смешной китайский танец – он скакал, как большая лягушка, в своей треугольной шляпе. Поскольку других публичных выступлений в Пламфилде не устраивали, были также показаны примеры быстрого счета, письма и чтения. Джек удивил зрителей тем, с какой скоростью он производил подсчеты на доске. Лучшим в правописании оказался Томми, а Деми прочитал короткую французскую басню, да настолько хорошо, что очаровал даже дядю Тедди.
   – А где остальные дети? – заволновались зрители, когда занавес опустился, а малыши так и не появились.
   – Сейчас будет сюрприз. Такой замечательный, что мне даже жаль вас за то, что вы о нем не знаете, – сообщил Деми, который подошел к маме, чтобы она его поцеловала, и остался объяснять, что будет происходить дальше.
   Тетя Джо куда-то унесла Златовласку, ошарашив ее папу, который, надо сказать, даже превзошел мистера Баэра в изображении изумления, ожидания и нетерпеливого желания узнать «а что же там дальше».
   Наконец, после долгого шуршания, постукивания и довольно громких указаний режиссера, занавес под тихую музыку поднялся, и за ним оказалась Бесс, сидевшая на табуретке возле очага из оберточной бумаги. Свет еще не видывал Золушки милее – ее серое платьице было в лохмотьях, башмачки изношены, личико казалось таким милым под шапкой светлых волос, но на нем отражалось такое уныние, что на любящих лицах, обращенных к маленькой актрисе, показались и улыбки, и слезы. Она сидела неподвижно, пока не раздался шепот: «Давай!», тогда она очень забавно вздохнула и произнесла:
   – Ах, фот бы и мне поефать на бал!
   Да так естественно, что папа ее громко зааплодировал, а мама воскликнула: «Милочка моя!» Эти неуместные проявления чувств заставили Золушку забыться, она покачала головой, посмотрела в сторону родителей и с укором произнесла:
   – Низзя со мной фазгофаривать!
   Тут же воцарилось молчание, кто-то трижды стукнул в стенку. Золушка встревожилась, но произнести положенное по роли: «Что это такое?» – не успела, потому что задняя стенка бумажного камина растворилась, точно дверь, и в нее с некоторым трудом протиснулась крестная-фея в остроконечной шляпе. Это была Нан в красном плаще, шапочке и с волшебной палочкой в руке. Решительно ею помахав, она объявила:
   – Ты поедешь на бал, душенька.
   – Тогда тащи, пусть все уфидят мое красивое пфатьице, – отвечала Золушка, дергая за подол своего рубища.
   – Нет-нет, ты другое должна сказать: «Как же я поеду в таких лохмотьях?» – обычным своим голосом объяснила крестная.
   – А, да, конефно. – И принцесса произнесла нужную фразу, нимало не смущенная своей забывчивостью.
   – Сейчас я превращу твои лохмотья в прекрасное платье, потому что ты хорошая девочка, – сценическим голосом возвестила крестная и, неспешно расстегнув коричневый передник, предъявила скрывавшийся под ним роскошный наряд.
   Маленькая принцесса действительно была так хороша, что вскружила бы голову любому маленькому принцу, ибо мама нарядила ее как придворную даму, в розовое платье со шлейфом и атласным чехлом, тут и там украшенное букетами. Крестная водрузила ей на голову корону, утыканную розовыми и белыми перышками, и вручила пару серебряных бумажных туфелек. Принцесса надела их и приподняла юбку, чтобы все видели туфельки, а потом с гордостью произнесла:
   – Туфли фустальные. Пафда, кфасивые?
   Она была так очарована своим нарядом, что ее с трудом удалось убедить вернуться к своей роли и произнести:
   – Но, кфёсная, у меня нет кафеты.
   – А вот, смотри! – И Нан так размашисто взмахнула палочкой, что едва не сбила корону с головы принцессы.
   И тут настал самый торжественный момент. Сперва по полу зазмеилась веревка, она рывком натянулась, когда раздался голос Эмиля: «Крепи канат!», а Сайлас откликнулся басом: «Эй, аккуратно!» Зазвенел смех, потому что на сцену выехали четыре крупные серые крысы – лапы у них подрагивали, хвосты выглядели странновато, зато головы были хоть куда, и черные бусины на них сияли почти как настоящие глаза. Крысы тащили – вернее, делали вид, что тащат, – великолепную карету, вырезанную из половины гигантской тыквы: она лежала на коляске Тедди, выкрашенной по такому случаю в яркий желтый цвет. На облучке восседал веселый кучер в белом ватном парике, треуголке, алых бриджах и кружевном камзоле – он щелкал длинным бичом и так энергично дергал красные вожжи, что серые скакуны то и дело взвивались на дыбы. Кучером был Тедди, и он столь благожелательно взирал на зрителей, что они наградили его особенно бурными аплодисментами, а дядя Лори произнес:
   – Попадись мне такой вот бравый кучер, я бы нанял его, не сходя с места.
   Карета остановилась, крестная подсадила принцессу, которая величественно укатила прочь, послав публике воздушный поцелуй: хрустальная туфелька торчала спереди, шлейф подметал пол сзади: дело в том, что, хотя карета и была великолепна, вынуждена сообщить, что ее высочество умещалась в ней с трудом.
   Потом последовала сцена на балу: вышли Нан и Дейзи, разодетые как павлины. Нан крайне правдоподобно изображала гордячку-сестру и, летая в танце по дворцовому залу, то и дело давила воображаемых дам. Принц, сидя в одиночестве на своем не слишком надежном троне, взирал на них из-под тяжелой короны, поигрывал мечом и разглядывал розетки на своих башмаках. Когда появилась Золушка, он вскочил и воскликнул приветливо, но не слишком элегантно:
   – О боже мой, кто бы это мог быть?
   И тут же пригласил юную даму на танец, сестры же нахмурились и повернулись носами к стене.
   Придворная пляска, которую исполнили маленькие танцоры, оказалась очень хороша, ибо детские личики были серьезны, костюмы нарядны, а все па так изумительны, что малыши казались фигурками, нарисованными на веере Ватто [59 - Антуан Ватто (1684–1721) – французский художник, особенно известный своими «галантными» картинами с изображением разодетых дам и кавалеров; эти картины часто копировались, в том числе и на веера.]. Принцессе сильно мешал ее шлейф, а принц Роб несколько раз едва не споткнулся о свой меч. Однако они с честью преодолели все препятствия и закончили танец с чувством и грацией, хотя и совсем вразнобой.
   – Урони туфельку, – прошептал голос миссис Джо, потому что принцесса собралась сесть.
   – Ой, я забыла! – И, сняв хрустальную туфельку, Золушка аккуратно поставила ее на середину сцены, а потом обратилась к Робу: «Тепефь лови меня!» – и умчалась прочь, принц же подхватил туфельку и послушно затрусил следом.
   Третья сцена, как всем известно, состоит в том, что является глашатай и предлагает всем примерить туфельку. Тедди, по-прежнему одетый в костюм кучера, мелодично протрубил в жестяную дудку, и обе гордые сестры попытались натянуть туфельку. Нан настояла на том, чтобы изобразить, как она отхватывает себе большой палец кухонным ножом, и исполнила это так натурально, что глашатай перепугался и попросил ее «не деять себе бойно». Потом позвали Золушку, она явилась в наполовину надетом передничке, легко засунула ногу в туфельку и торжественно объявила:
   – Я – финцесса!
   Дейзи зарыдала и принялась просить прощения, а вот Нан, которой нравились трагические развязки, решила улучшить сюжет и грохнулась в обморок, в котором и пролежала до самого конца представления. До него оставалось недолго, потому что вбежал принц, упал на колени и с пылом поцеловал руку Златовласки, герольд же протрубил так громко, что зрители едва не оглохли. Занавес опустить не успели, потому что принцесса припустила к папе с криком: «Хофошо я сыгфала?», а принц с глашатаем устроили поединок на дудке и деревянном мече.
   – Замечательно! – высказались все хором, а когда восторги приутихли, вышел Нат со скрипочкой.
   – Тихо! Тихо! – закричали дети, и тут же воцарилось молчание, ибо застенчивый вид и призывный взгляд юного музыканта настроили зрителей на благожелательный лад.
   Баэры ждали, что Нат сыграет одну из старых, давно им разученных вещей, однако, к их изумлению, зазвучала новая прелестная мелодия, и исполнял Нат ее так нежно и задушевно, что трудно было поверить, что это он. То была одна из тех песен без слов, которые проникают в самое сердце и повествуют о простых и милых радостях и надеждах, успокаивая и ободряя всех, кто внимает незамысловатой мелодии. Тетя Мег опустила голову Деми на плечо, бабушка вытирала глаза, а миссис Джо подняла глаза на мистера Лори и сдавленным шепотом произнесла:
   – Это ты сочинил.
   – Я хотел, чтобы твой ученик воздал тебе должное и как мог принес благодарность, – ответил Лори, нагнувшись для этого к ней.
   Нат поклонился и хотел уходить, но аплодисменты остановили его и заставили играть дальше. Он повиновался с таким счастливым лицом, что смотреть на него было одно удовольствие, ибо старался он изо всех сил: теперь зазвучали веселые старинные мотивы, от которых ноги сами пошли в пляс – никто не усидел на месте.
   – Убирайте стулья! – распорядился Эмиль, и через миг их отодвинули к стенам, стариков посадили в безопасные уголки, а дети собрались на сцене.
   – Покажите, какие вы воспитанные! – выкрикнул Эмиль, и мальчики подскочили к дамам, взрослым и маленьким, вежливо приглашая их «пойти сплясать», как выражается миляга Дик Свивеллер [60 - Дик Свивеллер – персонаж романа Чарльза Диккенса «Лавка древностей» (1841), беспутный молодой клерк, любитель танцев и развлечений.]. Малыши едва не подрались за право танцевать с принцессой, однако она, со свойственными ей добротой и благородством, выбрала Дика и позволила ему с гордостью отвести ее обратно на место. Миссис Джо не позволили отказаться, а Дан испытал невыразимый восторг, когда тетя Эми отказала Францу и предпочла его. Разумеется, Нан танцевала с Томми, а Нат – с Дейзи, что же до дяди Тедди, он пригласил Асю, которой не терпелось «покрутиться-повертеться» – она пришла в восторг от оказанной ей чести. Сайлас и Мэри-Энн тихонько станцевали в прихожей, и в течение получаса в Пламфилде царило бурное веселье.
   Завершился праздник парадом всей молодежи – возглавляла процессию карета из тыквы, в которой восседали принцесса и кучер, а влекли ее встрепанные крысы.
   Пока дети продолжали резвиться, взрослые сидели в гостиной, наблюдали за юными созданиями и обсуждали их с интересом, свойственным родителям и друзьям.
   – О чем ты там думаешь с таким счастливым лицом, сестрица Джо? – поинтересовался Лори, присаживаясь с ней рядом на диван.
   – О том, чего добилась за лето, Тедди. Развлекаюсь, воображая себе будущее своих мальчиков, – ответила она и с улыбкой подвинулась, чтобы дать ему место.
   – Они, полагаю, станут поэтами, живописцами, государственными деятелями, полководцами или, как минимум, богатыми купцами.
   – Нет, я не так самонадеянна, как раньше, с меня будет довольно, если они вырастут честными людьми. Однако должна признаться, для некоторых из них я предчувствую славное будущее. Деми – необыкновенный ребенок, мне кажется, из него вырастет прекрасный, значительный человек в лучшем смысле этого слова. Да и остальные многого добьются, полагаю, особенно двое последних – после сегодняшнего выступления Ната я пришла к выводу, что он – гений.
   – Об этом говорить пока рано. Он, безусловно, талантлив, и в чем я не сомневаюсь – он сможет зарабатывать любимым делом. Еще год-другой твоего воспитания – и я заберу его отсюда и направлю во взрослую жизнь.
   – Какие замечательные перспективы для бедняжки Ната, который полгода назад появился здесь таким заброшенным и бесприютным. Будущее Дана мне уже ясно. Его скоро призовет к себе мистер Хайд, и я намерена предоставить этому джентльмену отважного и преданного юного спутника. Дан из тех, кто будет служить верой и правдой, если расплачиваться с ним любовью и доверием, и у него достаточно энергии, чтобы самостоятельно выстроить свою жизнь. Да, я очень рада, что мы так преуспели с этими мальчиками, один из которых был очень слаб, а другой – очень испорчен, оба изменились к лучшему самым многообещающим образом.
   – Каким волшебством ты этого добилась, Джо?
   – Я их просто любила и не скрывала этого. Остальное им дал Фриц.
   – Радость ты моя! Судя по твоему виду, «просто любить» порой было тяжкой работой, – заметил Лори, погладив ее худую щеку и глядя на нее с нежным восхищением, с каким не глядел даже в детстве.
   – Я увядшая старуха, но при этом очень счастливая, так что не жалей меня, Тедди. – И она с довольным видом оглядела комнату.
   – Да, похоже, замысел твой с каждым годом осуществляется все успешнее, – заметил Лори, с подчеркнутым одобрением кивнув в сторону жизнерадостного общества.
   – Чего бы ему не осуществиться, если все так меня поддерживают? – ответила миссис Джо, с благодарностью глядя на самого щедрого своего покровителя.
   – Это лучшая наша семейная шутка: твоя школа и ее успех. Совсем не такое будущее для тебя намечали, но оно идеально тебе подошло. Прямо озарение какое-то, Джо, – сказал Лори, как всегда уворачиваясь от ее изъявлений благодарности.
   – Ага! А поначалу-то ты смеялся, да и сейчас любишь подшутить надо мной и моими озарениями. Разве не ты говорил, что идея воспитывать девочек в одном доме с мальчиками обязательно провалится? А ты посмотри, как все хорошо сложилось. – И она указала на группу счастливых малышей и малышек, которые плясали, пели и болтали, – было ясно, что их связывает крепкая дружба.
   – Сдаюсь и, когда Златовласка подрастет, обязательно отправлю ее к тебе. Могут ли быть слова убедительнее?
   – Мне будет приятно, если ты доверишь мне свое сокровище. Но уверяю тебя, Тедди, воздействие девочек оказалось крайне благоприятным. Знаю, ты будешь надо мной смеяться – и ладно, я к этому привыкла, так что скажу как есть: одна из любимых моих фантазий – видеть в своей семье отдельный мирок, следить за взрослением моих маленьких мужчин, а в последнее время – и за тем, какое благотворное влияние оказывают на них мои маленькие женщины. Дейзи – существо домашнее, и все они подпадают под чары ее женственного обаяния. Нан непоседлива, энергична, упряма, они восхищаются ее отвагой и всегда дают ей возможность действовать по собственному разумению, зная, что, помимо силы, она наделена и состраданием, и стремлением менять их мирок к лучшему. Твоя Бесс – настоящая леди, от природы утонченная, грациозная и прелестная. Она, сама того не зная, придает им изысканности и занимает место, предназначенное всякой красивой женщине, пользуясь своей ласковой властью, чтобы поднять мужчин над уровнем житейской грубости и удержать там, превратив в джентльменов в самом лучшем, старинном смысле этого слова.
   – В этом, Джо, утонченные леди не всегда оказываются первыми. Иногда именно сильная и смелая женщина способна всколыхнуть мальчика и превратить его в мужчину. – И Лори поклонился ей, многозначительно усмехнувшись.
   – А вот и нет. Мне представляется, что хрупкая женщина, на которой женился этот самый мальчик, сделала для него куда больше, чем дикарка Нан его юности, а самое главное – мудрая, материнской складки женщина, которая следила за ним, как Дейзи следит за Деми, внесла совершенно особый вклад в то, чтобы он стал тем, кем стал.
   И Джо повернулась к своей матери, которая сидела немного в стороне рядом с Мег с выражением ласкового достоинства на лице, сияя зрелой красотой. Лори бросил на нее взгляд, полный сыновнего уважения и любви, после чего с истовым чувством произнес:
   – Все трое сделали для него очень много, и теперь я понимаю, как три эти девочки могут помочь твоим мальчикам.
   – А мальчики в равной доле могут помочь им, уверяю тебя, влияние тут взаимное. Нат развивает Дейзи с помощью музицирования, а Дан для Нан – лучший воспитатель, чем любой из нас. Деми же обучает твою Златовласку с такой легкостью и быстротой, что Фриц называет их Роджером Ашэмом и леди Джейн Грей [61 - Джейн Грей (1537–1554) – английская королева, правление которой продлилось всего девять дней, после чего она была казнена. Отличалась умом и тягой к знаниям, которые ей помог развить ее педагог Роджер Ашэм (1515–1568).]. Ах господи, если бы все мужчины и женщины жили в таком доверии, взаимопонимании и взаимопомощи, как и мои дети, каким прекрасным сделался бы этот мир!
   Взгляд миссис Джо затуманился, она будто видела перед собой новое, куда более совершенное общество, где люди живут в том же невинном счастье, что и ее воспитанники в Пламфилде.
   – Ты многое делаешь для того, чтобы им было хорошо, дитя мое. Продолжай верить в это, трудиться ради этого и докажи успехом своего эксперимента, что это возможно, – произнес мистер Марч, который проходил мимо, но остановился, чтобы ободрить дочь словом, ибо этот добрый человек не утратил веры в человечество и все еще надеялся, что мир, радость и благоденствие восторжествуют на всей земле.
   – Я так высоко не заношусь, папа. Я всего лишь хочу, чтобы у этих детишек был дом, где их обучат самым простым вещам, которые облегчат их жизнь после того, как им придется вступить в схватку с миром. Честность, отвага, трудолюбие, вера в Бога и в других людей, а также в самих себя. На большее я не замахиваюсь.
   – А этим все исчерпывается. Привей им эти качества, и пусть они, повзрослев, сами строят свою жизнь. Кто-то преуспеет, кто-то – нет, но все они будут помнить и благословлять ваши труды, славные мои сын и дочь.
   К ним присоединился профессор, и мистер Марч, договорив, протянул обоим руку, а потом отошел, и во взгляде его читалось благословение. Несколько секунд Джо с мужем стояли и тихо разговаривали, сознавая, что их летние труды были не напрасны, раз они заслужили похвалу отца, а мистер Лори тем временем выскользнул в прихожую, что-то сказал детям, и внезапно они всей толпой вбежали в гостиную, схватились за руки и заплясали вокруг отца и матушки Баэр, радостно распевая:

     Завершилось лето,
     Впереди – зима,
     Урожай богатый
     Собран в закрома.
     Все пиры и игры
     Кончились давно,
     В День благодаренья
     Скажем мы одно:
     «Урожай, что собран
     Праведным трудом, —
     Это смех веселый
     И счастливый дом.
     И пришли мы с песней,
     Как один, воздать
     Нашу благодарность
     Вам, отец и мать».

   Когда песня отзвучала, круг сузился и добрый профессор с женой оказались в плену множества маленьких рук и почти скрылись в букете сомкнувшихся над ними смеющихся лиц, что доказывало: один и тот же цветок прочно укоренился во всех этих маленьких садах и пышно пошел в рост. Ибо любовь произрастает в каждой душе и творит свои дивные чудеса: невзирая на осеннюю стужу и зимний снег, она зеленеет и благоухает круглый год, даруя благословения и любящим, и любимым.

Луиза Мэй Олкотт Маленькие мужчины

Глава первая Нат

Глава вторая Мальчики

Глава третья Воскресенье

Глава четвертая Вехи

Глава пятая Пирожки

Глава шестая Подстрекатель

Глава седьмая Несносная Нан

Глава восьмая Игры и забавы

Глава девятая Бал Дейзи

Глава десятая Возвращение

Глава одиннадцатая Дядя Тедди

Глава двенадцатая Поход за черникой

Глава тринадцатая Златовласка

Глава пятнадцатая На иве

Глава шестнадцатая Как объезжают жеребенка

Глава семнадцатая Сочинение

Глава восемнадцатая Сбор урожая

Глава девятнадцатая Джон Брук

Глава двадцатая У камина