Мэг Кэбот
Дневники принцессы

   THE PRINCESS DIARIES
   by Meg Cabot
   Published in the Russian language by arrangement with The Marsh Agency Ltd.

   Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения правообладателя.

   Сopyright © 2000 by Meggin Cabot
   © Мария Торчинская, перевод на русский язык, 2022
   © Издание на русском языке, оформление. Popcorn Books, 2022
   Cover art © by Ana Hard
//-- * * * --//

Четверг, 2 октября
Женский туалет в отеле «Плаза»

   Теперь понятно, почему он маме понравился, когда она училась в колледже. Он тогда слегка смахивал на Алека Болдуина.
   Но ПРИНЦ? Целой страны? Не, ну я знала, что он политик, и понимала, что у него есть деньги – сколько ребят из нашей школы отдыхают летом в собственном поместье во Франции? На острове Мартас-Винъярд – возможно, но не во Франции же. Но не принц же…
   И объясните мне, пожалуйста, если мой папа принц, то почему я должна учить алгебру?
   Не, ну правда.

Благодарности

Автор выражает благодарность всем, кто помог в создании и публикации этой книги: Бет Эдер, Дженнифер Браун, Барбаре Кэбот, Чарльзу и Бонни Игнац, Эмили Фэйт, Лоре Лэнгли, Рону Маркману, Эбигейл Макаден, А. Элизабет Майкселл, Мелинде Маунси, Дэвиду Уолтону, Аллегре Йели и особенно – Бенджамину Игнацу.

«Что бы ни случилось, – сказала она, – этого не изменить. Даже если мне суждено быть принцессой в лохмотьях и заплатах, в душе я все равно останусь принцессой. Легко быть принцессой в золотой парче, но настоящая победа в том, чтобы оставаться ею, даже когда никто об этом не знает».
«Маленькая принцесса»
Фрэнсис Ходжсон Бернетт

Вторник, 23 сентября

   Иногда мне кажется, что я только и делаю, что вру.
   Мама считает, что я не даю воли своим чувствам.
   «Нет, мамочка, что ты. Все супер. Если ты счастлива, то и я тоже счастлива», – говорю я.
   «А по-моему, ты говоришь неправду», – отвечает мама.
   И она вручает мне вот этот самый дневник и просит записывать туда все свои мысли и чувства, поскольку – говорит она – совершенно очевидно, что я не могу поделиться ими с ней.
   Она хочет, чтобы я написала все, что чувствую? Ну хорошо, я напишу:
   КАК ОНА МОГЛА ТАК СО МНОЙ ПОСТУПИТЬ?!
   И так уже все считают, что я урод. Причем я самый уродский урод во всей школе. Реально, у меня рост – пять футов девять дюймов [1 - Примерно 175 см.], грудь совершенно плоская, и к тому же я еще и учусь в младшем классе. Казалось бы, куда уж хуже?
   Но если в школе узнают про это, мне конец. Полный.
   Господи, если ты правда есть, сделай так, чтобы никто не узнал!
   На Манхэттене четыре миллиона людей, так? Из них примерно два миллиона мужчин. И из этих двух миллионов она выбрала мистера Джанини! Что ей стоило начать встречаться с мужиком, которого я не знаю? Могла бы познакомиться в «Д’Агостинос» или еще каком-нибудь магазине.
   Ну нет, зачем же, если есть мой учитель по алгебре?
   Ну спасибо тебе, мамочка. Спасибо огромное.

Среда, 24 сентября. Пятый урок

   Лилли считает, что мистер Джанини классный.
   Ну да, конечно. Конечно, он классный, если ты Лилли Московиц. Он классный, если у тебя с алгеброй все зашибись, как у Лилли Московиц. Но он далеко не такой классный, если у тебя с алгеброй полная жесть, как у меня.
   Он совсем не классный, если каждый день заставляет тебя оставаться после школы и с двух тридцати до трех тридцати ты умножаешь с использованием закона распределения, вместо того чтобы тусить с друзьями. Он совсем не классный, если вызывает твою маму в школу, чтобы поговорить про жесть с алгеброй, а сам приглашает ее на свидание.
   И он совсем не классный, если целует твою маму взасос.
   Не буду врать, я этого не видела. На самом деле у них еще даже первого свидания не было. Да и не думаю я, что мама позволит целовать себя взасос на первом же свидании. Ну я на это надеюсь.
   Зато я на прошлой неделе видела, как Джош Рихтер целовал взасос Лану Уайнбергер. Я стояла к ним почти вплотную, поскольку они привалились к шкафчику Джоша, а у нас с ним шкафчики рядом. Вообще-то противно.
   Но я была бы не против, если бы Джош поцеловал вот так меня. Вчера мы с Лилли ходили в магазин «Бигелоу» покупать для ее мамы пилинг с кислотами, и я увидела Джоша, который стоял в очереди в кассу. Он меня тоже заметил, и так слегка улыбнулся, и сказал: «Привет».
   Он покупал мужской одеколон «Драккар Нуар». Я взяла пробник этого одеколона у продавщицы и теперь могу нюхать, как пахнет Джош, когда захочу и прямо у себя дома.
   Лилли говорит, наверное, у Джоша вчера что-то приключилось с головой, может, тепловой удар или типа того. Вроде я ему кого-то напомнила, но кого именно, без фонового рисунка в виде бетонной стены нашей средней школы имени Альберта Эйнштейна, он так и не понял. Иначе с какой стати он, один из самых популярных парней в школе, стал бы говорить «Привет» мне, какой-то девятикласснице по имени Миа Термополис.
   Но я-то знаю, что тепловой удар тут ни при чем. На самом деле, когда Джош без Ланы и этих своих дружков-качков, он совсем другой. И ему неважно, если у девчонки грудь плоская или сорок первый размер ноги, поскольку он читает прямо у нее в душе. Я это точно знаю, потому что тогда, в «Бигелоу», заглянула ему в глаза и увидела, как его чуткая натура рвется наружу.
   Лилли говорит, у меня буйное воображение и патологическая склонность придумывать бешеные страсти на ровном месте и мои страдания по поводу мамы и мистера Дж. – яркий тому пример.
   – Если тебя это так расстраивает, просто скажи об этом маме, – говорит Лилли. – Объясни ей, что ты не хочешь, чтобы она с ним встречалась. Не понимаю я тебя, Миа. Ты вечно ходишь вокруг да около и не признаешься в том, что действительно чувствуешь. Почему бы тебе для разнообразия не сказать четко и ясно о своих чувствах? Они, между прочим, тоже имеют значение.
   Ага, сейчас. Вот прям возьму и все испорчу. Мама ходит такая счастливая из-за этого свидания, что меня тошнит от одного взгляда на нее. И она все время готовит, я не шучу. Вчера вечером она впервые за много месяцев приготовила пасту. Я только раскрыла меню китайского ресторанчика с доставкой, а она вдруг говорит:
   – Сегодня обойдемся без остывшей лапши, малышка. Я приготовила пасту.
   Пасту! Моя мама приготовила пасту!
   Она даже не забыла о моих правах как вегетарианки и не положила мне в соус тефтели.
   Ничего не понимаю.

   НЕ ЗАБЫТЬ
   1. Купить наполнитель для кошачьего туалета.
   2. Доделать уравнения для мистера Дж.
   3. Перестать рассказывать обо всем Лилли.
   4. Сходить в магазин для творчества «Перл Пэйнт»: купить мягкие графитовые карандаши, баллончики с краской, пяльцы (маме).
   5. Написать к уроку по истории мировой цивилизации доклад про Исландию (пять страниц с двойным интервалом).
   6. Перестать постоянно думать про Джоша Рихтера.
   7. Отнести в прачечную грязное белье.
   8. Оплатить квартиру за октябрь (проследить, чтобы мама обналичила чек от папы!!!).
   9. Быть тверже.
   10. Измерить грудь.

Четверг, 25 сентября

   Сегодня на алгебре я только и думала о том, как завтра во время свидания мистер Джанини будет целовать взасос мою маму. Сидела, тупо глядя прямо на него. Он задал мне самый простейший вопрос – по-моему, он все простые вопросы специально для меня придерживает, чтобы я не чувствовала себя совсем уж лишней на уроке или типа того. А я вообще не слышу, о чем он там говорит. Такая: «Чё?»
   И тут Лана Уайнбергер издала свой фирменный смешок, наклонилась ко мне, так что все ее золотые кудри свесились на мой стол, а меня обдало волной ее духов, и злобно прошипела:
   – Урод.
   Врастяжку так прошипела: ур-р-род.
   Ну вот почему всякие милые люди вроде принцессы Дианы вечно погибают в каких-то авариях, а с такими гадинами, как Лана, никогда ничего не случается? Не понимаю, что Джош Рихтер в ней нашел. Ну то есть да, она, конечно, хорошенькая. Но такая мерзкая! Неужели он не замечает?
   Хотя с Джошем она, наверное, нежная и ласковая. Я-то точно была бы нежной. Он самый красивый парень в нашей средней школе имени Альберта Эйнштейна. Многие мальчишки в школьной форме – серые брюки, белая рубашка и черный свитер или безрукавка – выглядят по-дурацки. Но только не Джош. Он и в школьной форме похож на модель. Серьезно.
   Ну неважно. В общем я сегодня заметила, что у мистера Джанини торчат ноздри. И очень сильно. Кому захочется встречаться с человеком, у которого торчат ноздри? Я сказала об этом Лилли, когда мы обедали на большой перемене.
   – Никогда не обращала внимания на его ноздри, – пожала плечами Лилли. – Ты дамплинги доедать будешь?
   Лилли считает, мне надо перестать париться из-за всякой ерунды. Она уверяет, что я только думаю, будто переживаю из-за мамы и мистера Джанини, но на самом деле я переживаю совсем не из-за этого, а из-за того, что всего месяц проучилась в средней школе, а уже нахватала двоек. Лилли говорит, психологи называют это переносом.
   Фигово, когда у твоей лучшей подруги родители – психоаналитики.
   Сегодня они оба дружно прикапывались ко мне. Мы сидим с Лилли после школы, никого не трогаем, играем в «боггл» [2 - Настольная игра в слова.]. А они такие каждые пять минут: «Девочки, принести вам соку?», «Девочки, на канале “Дискавери” очень интересный документальный фильм про кальмаров. Не хотите посмотреть? Кстати, Миа, как ты относишься к тому, что твоя мама начала встречаться с вашим учителем алгебры?»
   – Нормально отношусь, – говорю.
   Ну почему я так боюсь сказать правду?
   Ага, а вдруг родители Лилли повстречают мою маму в супермаркете «Джефферсон-Маркет» или еще где-нибудь? Если я скажу им правду, они обязательно накапают ей. Но я не хочу, чтобы мама знала, насколько мне не по себе, она ходит такая счастливая.
   Хуже всего то, что старший брат Лилли, Майкл, услышал наш разговор. Он тут же начал ржать как сумасшедший, хотя лично я не нахожу в этом ничего смешного.
   – Твоя мама встречается с Фрэнком Джанини? Ха-ха-ха!
   Ну супер. Теперь брат Лилли тоже знает.
   Мне пришлось уговаривать его, чтобы он никому не рассказывал. Майкл ходит вместе со мной и Лилли на дополнительные занятия для особо одаренных. Над этими занятиями весь класс помирает со смеху, потому что миссис Хилл, которая их ведет, вообще по барабану, что мы делаем, лишь бы не слишком шумели. Она ненавидит прибегать на наши крики из учительской, которая расположена прямо напротив класса, и орать на нас, чтобы мы замолчали.
   На занятиях для особо одаренных Майкл ведет интернет-журнал «Головоломка». А я делаю домашку по алгебре. Слава богу, что миссис Хилл не смотрит, чем мы там занимаемся, поскольку мы в основном обсуждаем, как бы запереть новенького русского пацана в подсобке, чтобы не слушать, как он играет Стравинского на своей дурацкой скрипке.
   К сожалению, наш союз против Бориса Пелковски и его скрипки не помешает Майклу растрепать про мою маму и мистера Дж. Он сразу стал спрашивать:
   – А что ты для меня сделаешь за молчание, Термополис? Что ты для меня сделаешь?
   Но я ничего не могу сделать для Майкла Московица. Ни домашнюю работу, ничего. Майкл учится в выпускном классе (как и Джош Рихтер), Майкл всю жизнь получает одни сплошные пятерки (как и Джош Рихтер). Майкл на следующий год наверняка поступит в Йель или Гарвард (как и Джош Рихтер).
   Ну что я могу сделать для такого человека, как Майкл? Хотя и он не идеален, конечно. В отличие от Джоша Рихтера Майкл не состоит в школьной спортивной команде. Он даже в дискуссионном клубе не состоит. Майкл не любит ни коллективные занятия спортом, ни религиозные общества, вообще никакие тусовки. Бóльшую часть времени он торчит у себя в комнате. Я как-то спросила у Лилли, что он там делает. Она ответила, что никому не известно, потому что на семейном совете было решено не приставать к Майклу с вопросами и советами.
   Время от времени Майкл все-таки выходит из своей комнаты и острит. Иногда он выходит без рубашки, и я заметила, какие у него широкие плечи и грудь, несмотря на то что он игнорирует коллективные занятия спортом. И на животе кубики видно. Но это я с Лилли обсуждать не стала.
   В конце концов Майклу, видно, надоели мои предложения выгулять его шелти, которого зовут Павлов, или сдать пустые жестянки обратно в супермаркет, чтобы получить там скидку, – это входит в его домашние обязанности, – и он сказал мне с отвращением: «Забудь, Термополис» – и ушел к себе в комнату.
   Я спросила у Лилли, с чего Майкл так взбесился, на что она ответила, что он делал мне непристойные предложения сексуального характера, а я даже не поняла.
   Неудобно-то как получилось! А вдруг Джош Рихтер когда-нибудь начнет делать мне непристойные предложения сексуального характера (надеюсь), а я даже не пойму? Господи, как же я иногда туплю.
   Но Лилли сказала, я зря беспокоюсь, что Майкл разболтает друзьям в школе про маму и мистера Дж., потому что никаких друзей у него нет. Потом она спросила, с чего меня так волнуют торчащие ноздри мистера Дж., не мне же на них смотреть, а маме.
   – Ну извини, – сказала я. – Мне приходится смотреть на них с девяти пятидесяти пяти до десяти пятидесяти пяти и с двух тридцати до трех тридцати каждый божий день, кроме суббот, воскресений, национальных праздников и летних каникул, – это если я не завалю экзамены и не придется ходить летом на дополнительные занятия.
   А если они поженятся, я буду вынуждена смотреть на его ноздри С УТРА ДО НОЧИ, СЕМЬ ДНЕЙ В НЕДЕЛЮ, ВКЛЮЧАЯ ПРАЗДНИКИ И КАНИКУЛЫ.
   Определить, что это за набор: коллекция предметов, детали или части, входящие в набор
   А = {Гиллиган, шкипер, Мэри Энн}
   Рассматривать каждый элемент по заданным правилам
   А = {х, где х – один из выброшенных на остров Гиллигана}

Пятница, 26 сентября

   САМЫЕ КРУТЫЕ ПАРНИ
   СПИСОК ЛИЛЛИ МОСКОВИЦ
   (составленный на уроке по истории мировой
   цивилизации, с комментариями Мии Термополис)
   1. Джош Рихтер. (Согласна – шесть футов [3 - Примерно 182 см.]невообразимой крутизны. Пряди белокурых волос, время от времени падающие на лучистые синие глаза, и нежная, мечтательная улыбка. Единственный недостаток: встречается с Ланой Уайнбергер; говорит о плохом вкусе.)
   2. Борис Пелковски. (Совершенно не согласна. То, что он в двенадцать лет играл на своей дурацкой скрипке в Карнеги-холле, еще не значит, что он крут. И потом, он заправляет школьный свитер внутрь, а не носит его поверх брюк, как все нормальные люди.)
   3. Пирс Броснан, самый лучший Джеймс Бонд. (Не согласна, мне гораздо больше нравится Тимоти Далтон.)
   4. Дэниел Дэй-Льюис в «Последнем из могикан». (Согласна – выжить, что бы ни случилось.)
   5. Принц Уильям Английский. (Само собой.)
   6. Леонардо в «Титанике». (Да ладно. Это было круто в 1998-м.)
   7. Мистер Уитон, школьный тренер. (Да, крут, но занят. Видела, как он открывает дверь в учительскую перед мадемуазель Кляйн.)
   8. Тот парень в таких джинсах на рекламе на Таймс-сквер. (Полностью согласна. Интересно, кто этот парень? Они должны снять сериал с ним в главной роли.)
   9. Друг доктора Куин, женщины-врача. (Правда, крутой. Куда он подевался?)
   10. Джошуа Белл, скрипач. (Полностью согласна. Так круто встречаться с музыкантом – только не с Борисом Пелковски.)

Позже в пятницу

   Я измеряла себе грудь и вообще не думала о том, что мама сейчас на свидании с моим учителем алгебры, как вдруг позвонил папа. Сама не знаю, зачем я соврала, но я сказала, что мама в студии. Глупо, конечно, наверняка папа знает, что мама встречается с другим мужчиной. Но почему-то я просто не смогла сказать ему про мистера Джанини.
   Сегодня днем, когда я занималась с мистером Дж. – решала примеры методом распределения (начали – за скобками – в скобках – закончили; начали – за скобками – в скобках – закончили… Господи, хоть раз в реальной жизни мне этот метод пригодится? Хоть раз???), и тут вдруг мистер Джанини говорит:
   – Миа, я надеюсь, тебя не беспокоит то, что я неофициально встречаюсь с твоей мамой.
   На какое-то мгновение мне почудилось, что он сказал не «неофициально», а «сексуально». И я мгновенно почувствовала, как вспыхнуло лицо. Просто запылало. И я быстро сказала:
   – Нет, что вы, мистер Джанини, совсем не беспокоит.
   – Потому что, если беспокоит, мы можем об этом поговорить, – предложил он.
   Наверное, он догадался, что я вру, когда увидел, как я покраснела. Но я только повторила:
   – Правда, не беспокоит. Ну то есть немножко беспокоит, но вообще все в порядке. Ну, подумаешь, одно какое-то несчастное свидание, правда? Чего мне волноваться из-за одного несчастного свидания?
   И тут мистер Джанини вдруг говорит:
   – Понимаешь, Миа, я не уверен, что это всего лишь одно несчастное свидание, потому что мне действительно очень нравится твоя мама. Серьезно.
   Даже не знаю, как это получилось, но я вдруг словно со стороны услышала, как говорю мистеру Джанини:
   – Пусть это и вправду будет серьезно, потому что, если вы доведете ее до слез, я дам вам пинка под зад.
   Ой, мамочки! Этого не может быть! Я сказала учителю «зад»!
   И я почувствовала, что становлюсь еще краснее, хотя куда уж больше? Ну почему меня дернуло сказать то, что я думаю, именно тогда, когда за это можно реально огрести?
   Наверное, мне и правда не по себе от того, что происходит. Может, родители Лилли были правы?
   Но мистер Джанини совершенно не рассердился. Он только странно улыбнулся и сказал:
   – Я не собираюсь доводить твою маму до слез, но, если когда-нибудь доведу, разрешаю тебе дать мне пинка под зад.
   Так что с этим все вроде как в порядке.
   И папа по телефону тоже разговаривал как-то непонятно. Он, правда, всегда так разговаривает. Все эти разговоры с другим континентом страшно неудобные, потому что в трубке на заднем плане шумит океан и я начинаю нервничать, будто меня могут подслушать рыбы или еще кто. К тому же в этот раз папа звонил не мне, а маме. Может, кто-нибудь умер, и он хотел, чтобы мне об этом аккуратно сказала мама.
   Может быть, бабушка? Хм-м-м…
   Грудь с лета вообще не изменилась. Мама ошиблась – не было у меня никакого скачкообразного роста после того, как мне исполнилось четырнадцать. У нее, может, был, а у меня, кажется, никогда не будет. Во всяком случае, у моей груди. Все мои скачки только вверх, а не в стороны. Я сейчас самая высокая девочка в классе.
   Так что, если кто-нибудь в следующем месяце (ну да) пригласит меня на танцы в День культурного многообразия, я не смогу даже надеть платье без бретелек, потому что ему будет не на чем держаться.

Суббота, 27 сентября

   Мама вернулась со свидания так поздно, что я уже спала (я очень старалась не заснуть, чтобы узнать, как все прошло, но, видимо, примеры по алгебре меня доконали). Так что все расспросы остались на утро. Я вышла на кухню покормить Толстяка Луи, а мама уже была там – очень странно, обычно она спит дольше меня, хотя это я подросток, которому положено вечно хотеть спать. Может, дело в том, что у мамы все время было что-то вроде депрессии с тех пор, как ее последний друг оказался республиканцем.
   А сегодня она, радостно напевая, пекла блины. Я чуть не рухнула, когда увидела, что она в такую рань суетится на кухне, да еще что-то готовит, да при этом вегетарианское.
   Конечно, мама восхитительно провела время. Они поужинали у «Монте» (не самая занюханная забегаловка, браво, мистер Дж.!), погуляли по Уэст-Виллидж, а потом сидели в баре на открытой веранде в саду до двух часов утра и просто болтали. Я попыталась выяснить, как там было с поцелуями, особенно типа взасос, но мама не ответила, только смущенно улыбнулась.
   Ясно. Что-то неприличное.
   Они опять встречаются на следующей неделе.
   Ну, наверное, я не буду возражать, если ей так хорошо.
   Сегодня Лилли собирается снимать пародию на «Ведьму из Блэр» для своего телешоу «Лилли скажет все как есть». «Ведьма из Блэр» – это такой фильм про ребят, которые потащились в лес, повстречались там с ведьмой и пропали. Все, что от них осталось, это пленка с фильмом и кучки палочек. Только версия Лилли будет называться «Грин вич» – «Зеленая ведьма». Она собирается в парк Вашингтон-сквер, чтобы поснимать ручной кинокамерой туристов, которые вечно подходят к нам и спрашивают, как добраться до Грин вич Виллидж (правильно «Гринич-Виллидж», «в» не произносится, но приезжие всегда говорят неправильно).
   В общем, когда к нам будут подходить туристы и спрашивать, как добраться до Грин вич Виллидж, мы должны разбегаться с воплями ужаса. А в самом конце фильма от нас останется только кучка проездных на метро. Лилли уверяет, что все, кто увидит нашу пародию, всегда будут вспоминать о ней при виде проездных на метро.
   Я сказала, жалко, что в нашем фильме не будет самой ведьмы, на ее роль можно было бы взять Лану Уайнбергер. Но Лилли заявила, что тогда она играла бы саму себя и к тому же пришлось бы терпеть ее целый день, а кто на такое согласится? Да Лана и сама не придет, поскольку считает нас самыми отстойными девчонками в школе. Она побоится запятнать свою репутацию общением с нами.
   Хотя, с другой стороны, Лана такая тщеславная, что, может, захочет попасть на телевидение, пусть даже на общественно-доступный канал.
   Поснимав, мы заметили Слепого, который переходил Бликер-стрит в компании очередной жертвы – невинной немецкой туристки. Бедняжка еще не догадывалась, что милый человек, которому она помогает перейти через дорогу, облапает ее, как только они окажутся на той стороне, а потом сделает вид, что это получилось случайно.
   Везет же мне – единственный человек, который меня облапал (не скажу, правда, что там было что лапать), и тот слепой.
   Лилли говорит, что сообщит про Слепого в полицию. Как будто им заняться больше некем. У них, наверное, есть заботы поважнее. Ловить убийц, например.
   МНЕ НАДО
   1. Купить наполнитель для кошачьего туалета.
   2. Убедиться, что мама выслала чек на оплату квартиры.
   3. Перестать говорить не то, что думаю.
   4. Подготовиться к контрольной по английскому.
   5. Забрать белье из прачечной.
   6. Перестать думать про Джоша Рихтера.

Воскресенье, 28 сентября

   Папа снова звонил, но сейчас мама и правда была в студии, поэтому мне уже не так стыдно, что промолчала в прошлый раз насчет нее и мистера Джанини. И опять он как-то странно разговаривал, так что я не выдержала и спросила:
   – Папа, что случилось? Бабушка умерла?
   – Нет, Миа, что ты, – испугался он. – С чего ты взяла?
   Ну я и объяснила, что он как-то странно себя ведет. Он сразу начал уверять, что ничего не странно. Врал, конечно, потому что я же слышу, что странно. Но я решила на него не давить и стала рассказывать про Исландию, поскольку мы сейчас ее изучаем на истории мировой цивилизации. В Исландии самое большое количество читающих людей, потому что там заняться больше нечем, кроме чтения. Еще там есть природные горячие источники, и жители ходят в них купаться. А когда в Исландию приехал с концертом оперный театр, все билеты тут же расхватали, и девяносто восемь процентов населения там побывали, выучили все слова наизусть и потом распевали целыми днями.
   Я бы не отказалась пожить в Исландии, весело там, не то что на Манхэттене, где могут взять и плюнуть в тебя ни с того ни с сего.
   Но на папу Исландия особого впечатления не произвела, хотя по сравнению с ней все остальные страны как-то не дотягивают. Правда, папа и сам живет в довольно маленькой стране. Думаю, если бы к ним приехала опера, то на концерт явилось бы процентов восемьдесят жителей – тоже есть чем гордиться.
   Я ему все это рассказала, потому что он политик, – может, это поможет улучшить что-нибудь в Дженовии, где он живет. Хотя, наверное, Дженовии улучшаться некуда. Главный предмет ее импорта – туристы. Я знаю, потому что в седьмом классе делала доклад об импорте в страны Европы. Дженовия получает от туристов не меньше прибыли, чем Диснейленд, наверное, поэтому ее жители освобождены от налогов – государству и так денег хватает. Дженовия – княжество вроде Монако.
   Папа говорит, у нас в Монако куча родственников, но я до сих пор никого не встречала, даже когда отдыхала летом у бабушки.
   Я предложила папе следующим летом съездить в Исландию, вместо того чтобы гостить у бабушки в ее французском замке Мираньяк. Бабулю, конечно, придется оставить дома, Исландия ей не понравится. Ей нигде не нравится, если там нельзя заказать приличный сайдкар – это ее любимый коктейль, который она готова пить двадцать четыре часа в сутки.
   – В следующий раз об этом поговорим, – ответил папа и повесил трубку.
   И больше ничего не сказал.
   Правильно мама о нем говорит.
   Расстояние на шкале от нуля до заданного числа называется… абсолютной величиной… всегда положительное

Понедельник, 29 сентября, О.О.

   Сегодня я очень внимательно рассматривала мистера Джанини, чтобы понять, получил ли он от свидания такое же удовольствие, как мама. Вид у него, надо сказать, был вполне довольный. Во время урока, когда мы обсуждали квадратичную формулу (А как же закон распределения? Я только-только начала врубаться, а уже новая тема; неудивительно, что я все время отстаю), он вдруг спросил, не собирается ли кто-нибудь из нас участвовать в осенней школьной постановке «Моей прекрасной леди». А потом вдруг говорит так вдохновенно:
   – А знаете, из кого получится прекрасная Элиза Дулитл? Миа, думаю, из тебя!
   Я чуть не умерла сразу. Понятно, что мистер Джанини просто хотел выразить мне свою симпатию – он ведь все-таки встречается с моей мамой и все такое. Но тут он вообще со свистом мимо пролетел. Во-первых, прослушивания, конечно, уже были. И даже если бы я в них участвовала (а я бы не участвовала, потому что отстаю по алгебре, вы не забыли, мистер Джанини?), я никогда не получила бы роли, тем более главной. Я не умею петь. Я и говорю-то с трудом.
   Главную роль не получила даже Лана Уайнбергер, которая в младшей школе всегда играла главных героинь. Но роль Элизы дали девочке из старших классов, а Лана будет играть служанку, зрительницу на скачках в Аскоте и какую-то шпану в массовке. Лилли – горничная, ее работа – включать и выключать свет между актами.
   Я настолько офигела от выступления мистера Джанини, что не смогла выдавить из себя ни слова. Просто сидела и чувствовала, как заливаюсь краской. Может быть, поэтому на большой перемене, когда мы с Лилли проходили мимо моего шкафчика, Лана, которая стояла неподалеку, поджидая Джоша, сказала мне самым мерзким своим тоном:
   – А, привет, Амелия.
   Никто не называет меня Амелией (кроме бабушки) с детского сада, когда я попросила всех этого не делать.
   А когда я наклонилась, чтобы достать деньги из рюкзака, Лана, успевшая глянуть мне за вырез блузки, протянула:
   – Какая прелесть! Ты все еще не доросла до лифчика! Ну, пластырем залепить – будет в самый раз!
   Наверное, я не выдержала бы и врезала ей как следует (на самом-то деле вряд ли; психоаналитики Московиц считают, что я боюсь конфликтов), но тут ИМЕННО В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ подошел Джош Рихтер. Он, конечно, все слышал, но сказал только:
   – Можно пройти?
   Это он Лилли сказал, потому что она загораживала его шкафчик.
   Я хотела слинять в столовку и поскорее все забыть – вот только этого мне не хватало для полного счастья, чтобы при Джоше Рихтере заговорили о моей несуществующей груди! – но Лилли молчать не будет. Она вспыхнула и сказала Лане:
   – Хоть бы ты поскорее уползла куда-нибудь, свернулась там кольцом и сдохла, Уайнбергер, сделай такое одолжение!
   Никто не смеет говорить Лане, чтобы она свернулась кольцом и сдохла. От слова «совсем». Ну если этот человек не хочет, чтобы все стены в женском туалете были исписаны его именем. Это, конечно, еще не самое ужасное – мальчики-то не увидят надписей в женском туалете, – но мне все равно как-то хочется обойтись без своего имени на туалетных стенах.
   Но Лилли на такие вещи плевать. Она вообще-то низенькая и круглая и смахивает на мопса, но ее совершенно не волнует то, как она выглядит. У нее свое шоу на телевидении публичного доступа, и ей постоянно звонят парни и говорят, какая она страшная, а еще просят ее задрать рубашку (у Лилли с грудью все в порядке, полнота «С»), но она только хохочет в ответ.
   Лилли ничего не боится. Так что, когда Лана на нее поперла из-за этого «свернись кольцом и сдохни», Лилли в ответ только глаза вытаращила, типа «ну ужаль, ужаль». Все это могло бы закончиться грандиозной девчачьей дракой – Лилли смотрела «Зену – королеву воинов» и умеет лупить почем зря, – если бы Джош Рихтер, захлопнув свой шкафчик, не сказал с глубоким отвращением:
   – Пойду-ка я отсюда.
   И Лана, бросив нас, как горячую картошину, кинулась за ним с криками:
   – Джош, подожди! Подожди меня, Джош!
   А мы с Лилли так и остались стоять на месте, хлопая глазами друг на друга и не веря себе. И я все еще не верю. Что это за люди такие вообще? И почему я вынуждена общаться с ними изо дня в день?

   ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ
   Алгебра: № 1–12, с. 79
   Английский: предложение
   Ист. мир. цив.: вопросы в конце 4-й главы
   О.О.: не задано
   Французский: употребить глагол avoir в отриц. предл., читать уроки 1–3, pas de plus
   Биология: не задано
   B = {x/где x – целое число}
   D = {2,3,4}
   4ED
   5ED
   E = {x/где x – целое число, которое больше 4, но меньше 258}

Вторник, 30 сентября

   Реально происходит что-то странное. Прихожу я из школы, а мама дома (обычно в будни она целый день работает у себя в студии). И она так загадочно на меня посмотрела, а потом говорит:
   – Нам надо кое-что обсудить.
   Она не напевала и не готовила, поэтому мне сразу стало ясно, что все серьезно. Я сначала еще надеялась, что, может, бабушка все-таки умерла, но уже было понятно, что все гораздо хуже, и тогда я реально заволновалась – а вдруг беда с Толстяком Луи, как в прошлый раз, когда он заглотнул носок. Ветеринар взял с нас тыщу долларов за то, чтобы извлечь носок из крошечного кошачьего желудка. Он потом еще месяц ходил с таким забавным выражением на морде. Толстяк Луи, конечно, а не ветеринар.
   Но тут выяснилось, что речь пойдет не о моем коте, а о моем отце. Он, оказывается, названивал не просто так, а хотел сообщить новость, которую только-только узнал: из-за его рака у него больше не может быть детей.
   Рак – страшная болезнь, но, к счастью, у папы была та его форма, которая лечится. Папе сделали операцию и отрезали часть тела, где была опухоль, а потом провели химиотерапию, и вот уже прошел год, и все у него в порядке.
   К сожалению, часть тела, которую отрезали, это…
   Бе, мне даже писать противно.
   Яичко.
   Фу, гадость.
   Оказывается, когда человеку отрезают яичко, а потом еще проводят химиотерапию, он практически всегда становится бесплодным. Именно это и случилось с папой.
   Мама сказала, он в отчаянии, и мы должны отнестись к нему с пониманием и состраданием, потому что мужчинам необходимо чувствовать уверенность в разных вещах, например в том, что они способны воспроизводить потомство.
   Но я, честно говоря, не поняла, из-за чего столько шуму. Зачем ему еще дети, если у него уже есть я? Конечно, мы видимся только на летних и зимних каникулах, но разве этого мало? Папа ведь страшно занят в своей Дженовии. Не так-то просто руководить государством, даже если оно всего в милю длиной, поэтому у папы больше ни на что не хватает времени, кроме меня и подружек. Вокруг него всегда вьется какая-нибудь новенькая подружка, и он берет ее с собой, когда мы летом едем к бабушке во Францию. Она тащится от бассейна, конюшни, водопада, двадцати семи спален, бального зала, виноградников, поместья и собственной взлетной полосы. А через неделю папа ее бросает.
   Вот уж не думала, что он собирался жениться на одной из этих подружек и завести детей. На маме, например, он не женился. Мама уверяет, это потому, что она в те времена презирала буржуазную мораль общества, которое не признает равенство мужчин и женщин и право женщины быть личностью. Но я подозреваю, что папа просто не сделал ей предложение.
   В любом случае мама сказала, что завтра он прилетит в Нью-Йорк, чтобы обсудить все со мной. Непонятно только зачем? Я-то здесь при чем? Я спросила у мамы, с какого перепугу папа потащится в такую даль, чтобы побеседовать со мной о том, что он не может иметь детей.
   У нее опять стало загадочное лицо, она начала говорить, но тут же оборвала себя и ответила только:
   – Спроси об этом у папы.
   Плохо дело. Она так говорит только в тех случаях, когда я задаю вопросы, на которые ей не хочется отвечать, типа зачем люди иногда убивают собственных младенцев или почему американцы едят так много красного мяса и читают гораздо меньше, чем жители Исландии.
   Не забыть: почитать, что такое буржуазная мораль и стерильность.
   Закон распределения
   5х + 5у – 5
   5(х + у – 1)
   Распределить что???? Узнать до контрольной!!!

Среда, 1 октября

   Папа приехал. Ну не к нам в мансарду, конечно, он всегда останавливается в «Плазе». Я иду к нему завтра, после того как он «отдохнет». Папа стал много отдыхать после того, как заболел раком. Еще он перестал играть в поло, но это, мне кажется, оттого что однажды лошадь на него наступила.
   Терпеть не могу «Плазу». Последний раз, когда папа тут останавливался, меня не хотели пускать к нему, потому что я была в шортах. Мне сказали, что здесь сейчас хозяйка отеля, а она не любит, когда в ее роскошном заведении ходят как на пляже. Пришлось звонить папе снизу по телефону и просить принести мне брюки. Он велел дать трубку администратору, и уже через миг все извинялись передо мной как сумасшедшие, а потом еще подарили большую корзину, полную фруктов и шоколада. Круто. Правда, фрукты мне были не нужны, поэтому я отдала их бездомному, которого встретила возле метро на обратном пути. Но, кажется, бездомный фруктов тоже не хотел, потому что он высыпал их в канаву, а себе оставил только корзину – напялил на голову вместо шляпы.
   Я поделилась с Лилли насчет того, что папа переживает из-за детей. Она считает, что это говорит о многом – например, о том, что у него до сих пор имеются неразрешенные конфликты с родителями.
   – Еще бы, – фыркнула я. – Наша бабушка та еще заноза.
   Лилли сказала, что никак не может прокомментировать достоверность моего заявления, поскольку никогда не встречалась с моей бабушкой. Я сотни раз спрашивала, можно ли мне пригласить Лилли в Мираньяк, но бабушка всегда отвечала, что нельзя, потому что у нее от молодежи мигрень.
   Лилли считает, что, может быть, папа просто боится старости, ведь для многих мужчин понятие молодости и потенции взаимосвязаны.
   По-моему, Лилли давно пора перевести в старший класс, но она сама не хочет. Говорит, ей нравится учиться в девятом классе – так у нее впереди целых четыре года [4 - В американских школах учатся двенадцать лет.] для наблюдений за американскими подростками в эпоху после окончания холодной войны.
//-- С СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ Я БУДУ: --//
   1. Вежлива со всеми, неважно, нравятся они мне или нет.
   2. Перестану врать о том, что я чувствую.
   3. Перестану забывать тетрадь по алгебре.
   4. Буду держать свое мнение при себе.
   5. Перестану использовать дневник как тетрадь по алгебре.
   х в третьей степени – это х «в кубе».
   Из отрицательного числа квадратный корень не вычисляется.

Из переписки на занятии О.О.

   Лилли, это невыносимо. Когда она уже вернется в учительскую?
   Может, никогда. Я слышала, там сегодня моют ковер с шампунем. Ой, какой же он хорошенький!
   Кто хорошенький?
   БОРИС!
   Не хорошенький ни разу! Он мерзкий. Посмотри, что он вытворяет со свитером. Зачем он так делает?
   Какая же ты ограниченная!
   Я не ограниченная! Но кто-то должен ему объяснить, что в Америке свитер не заправляют в брюки!
   Ну, может, в России заправляют.
   Здесь не Россия. И пусть выучит новую мелодию. Если я еще раз услышу этот реквием для какого-то там короля…
   Тебе просто завидно, потому что Борис – музыкальный гений, а ты не врубаешься в алгебру.
   Лилли, то, что я не врубаюсь в алгебру, не значит, что я дура.
   Да ладно, ладно, что с тобой такое сегодня?
   НИЧЕГО!!!
   Угловой коэффициент: угловой коэффициент прямой обозначается как m.

Найти уравнение прямой с угловым коэффициентом = 2.
Найти угол наклона ноздрей мистера Джанини.

Четверг, 2 октября
Женский туалет в отеле «Плаза»

   М-да…
   Ну вот теперь я знаю, почему папа так волнуется, что у него больше не может быть детей.
   ПОТОМУ ЧТО ОН ПРИНЦ!
   Господи! И как долго, по их мнению, можно было держать это в тайне от меня?
   Хотя, если подумать, они шифровались не один год. Причем я ведь бывала в Дженовии. Мираньяк – бабушкино поместье, куда я езжу каждое лето и почти на каждое Рождество, – находится на самой границе Франции и Италии, совсем рядом с Дженовией. И я езжу в Мираньяк с младенчества, правда, всегда без мамы, только с папой. Мои мама и папа никогда не жили вместе. И меня это вполне устраивает, в отличие от многих детей, которые только и мечтают о том, чтобы их разведенные родители помирились и снова сошлись. А мои родители расстались еще до моего рождения, но сохранили хорошие отношения. Не считая тех моментов, конечно, когда на папу что-то накатит или мама наплюет на все с высокой колокольни, как она иногда умеет. Думаю, фигня бы какая-то получилась, если б они жили вместе.
   А в Дженовию бабушка возит меня в конце каждого лета покупать одежду, когда ее уже тошнит от моего комбеза. Но, сколько я там ни бывала, никто и никогда даже не намекнул, что мой папа – ПРИНЦ.
   И кстати, я ведь два года назад делала доклад о Дженовии и собственной рукой записывала фамилию королевской семьи – Ренальдо, но мне даже в голову не пришло, что папа имеет к ней какое-то отношение. Нет, я, конечно, знаю, что его зовут Филипп Ренальдо. Но в энциклопедии, которой я пользовалась, имя принца Дженовии звучало как Артур Кристоф Филипп Жерар Гримальди Ренальдо.
   Еще там была фотография, но, наверное, ужасно старая. У папы волос не осталось еще до моего рождения (невозможно было догадаться, что ему делают химиотерапию, потому что он и так практически лысый). А на фотографии в энциклопедии изображен человек с целой копной волос, да еще с усами и бакенбардами.
   Теперь понятно, почему он маме понравился, когда она училась в колледже. Он тогда слегка смахивал на Алека Болдуина.
   Но ПРИНЦ? Целой страны? Не, ну я знала, что он политик, и понимала, что у него есть деньги – сколько ребят из нашей школы отдыхают летом в собственном поместье во Франции? На острове Мартас-Винъярд – возможно, но не во Франции же. Но не принц же…
   И объясните мне, пожалуйста, если мой папа – принц, то почему я должна учить алгебру?
   Не, ну правда.
   И, по-моему, папа не очень удачно придумал сообщить мне о том, что он принц, в ресторане «Палм-Корт» отеля «Плаза». Для начала почти один к одному повторился случай с шортами: швейцар не хотел меня пускать. Он сразу сказал:
   – Детям без сопровождения взрослых вход воспрещен.
   Да уж, это вам не «Один дома – 2».
   А я такая:
   – Но я к папе…
   – Детям вход воспрещен, – повторил швейцар и добавил: – Без сопровождения взрослых.
   Но это же несправедливо! И я была не в шортах, а в форме школы имени Альберта Эйнштейна: плиссированная юбка, гольфы, все как положено. Ну да, на мне были мартинсы, ну и что? Я же практически Элоиза [5 - «Элоиза» – серия детских книг американской писательницы Кей Томпсон. Ее главная героиня, маленькая девочка Элоиза, живет в отеле «Плаза» в Нью-Йорке.], для которой «Плаза» – дом родной.
   Я битый час проторчала у дверей, бормоча: «Но мой папа… но мой папа… но мой папа», пока наконец администратор не подошел и не спросил:
   – А кто у нас папа, юная леди?
   Едва я назвала его имя, меня тут же впустили. Теперь-то я понимаю: даже они знали, что он принц. И только его родной дочери, единственной дочери, никто не сказал об этом ни слова!
   Папа ждал меня за столом. Чаепитие в «Плазе» – целая китайская церемония. А видели бы вы немецких туристов, фотографирующихся с булочками с шоколадной крошкой! Когда я была маленькой, мне все это ужасно нравилось, и поэтому папа (который никак не поймет, что четырнадцать лет – это давно не младенчество), приезжая, каждый раз назначает мне встречу за чаем в «Палм-Корт». Нет, конечно, мы и в других местах бываем. Например, обязательно ходим на мой любимый мюзикл «Красавица и Чудовище», и мне плевать, что там Лилли говорит про Уолта Диснея и его женоненавистнические мотивы. Я смотрела этот мюзикл семь раз. И папа тоже. Его любимая сцена – это когда танцуют вилки.
   И вот мы сидим, пьем чай, и он начинает мне очень серьезно говорить, что он принц Дженовии, и тут происходит страшное.
   На меня нападает икота.
   Такое со мной бывает, когда я выпью чего-нибудь горячего и заем чем-то хлебным. Не знаю почему. В «Плазе» со мной этого никогда раньше не случалось. А тут вдруг папа такой:
   – Миа, я хочу, чтобы ты знала правду. Думаю, ты уже достаточно взрослая, и, поскольку у меня не будет больше детей, это сильно изменит твою жизнь, так что будет только честным поставить тебя в известность. Я принц Дженовии.
   А я такая:
   – Правда, пап? Ик-к!
   – Твоя мама всегда считала, что тебе ни к чему это знать, и я с ней соглашался, потому что у меня было очень… ну, скажем, неудачное детство.
   Он не шутил. Еще бы, жизнь с бабушкой вряд ли была похожа на вечный праздник. Ик-к.
   – Я согласен с твоей матерью, что дворец не лучшее место для ребенка. – Тут он принялся ворчать, как ворчал всегда, когда речь заходила о маме или о том, что я вегетарианка. – Конечно, мне тогда не приходило в голову, что она вздумает растить тебя в богемной мансарде в Гринич-Виллидж, но, вынужден признать, тебе это не причинило видимого вреда. Наоборот, жизнь в Нью-Йорке закалила тебя, обеспечив изрядной дозой здорового скептицизма по отношению к роду человеческому…
   Ик-к. Это он никогда не встречался с Ланой Уайнбергер.
   – …Сам я эту дозу получил лишь после того, как поступил в колледж, и, подозреваю, именно поэтому никогда не умел выстраивать личные отношения с женщинами.
   Ик-к.
   – Одним словом, мы с мамой всегда считали, что делаем доброе дело, скрывая от тебя этот факт, поскольку даже представить себе не могли ситуацию, при которой ты унаследовала бы трон. Мне было всего двадцать пять, когда ты родилась, и я не сомневался в том, что еще встречу другую женщину, женюсь на ней и заведу детей. Но теперь этому не бывать. Так что выходит, что ты, Миа, наследница трона Дженовии.
   Я снова икнула. Это уже становилось неприлично. И это была не легкая дамская икотка, а мощные ики, сотрясающие все тело, от которых я подскакивала, как гигантская лягушка пяти футов девяти дюймов ростом. К тому же получалось громко. Настолько громко, что немецкие туристы то и дело оглядывались и хихикали. Я понимала, что папа говорит мне суперсерьезные вещи, но ничего не могла с собой поделать – икала и икала. Попыталась задержать дыхание и сосчитать до тридцати, но едва дошла до десяти и опять икнула. Тогда я положила на язык кусочек сахара и рассосала его. Все равно не помогло. Я даже попробовала напугать саму себя – представила маму с мистером Джанини. Не вышло.
   Тут папа наконец забеспокоился:
   – Миа, ты меня слушаешь? Ты слышала хоть слово из того, что я тебе сказал?
   А я ему вместо ответа:
   – Пап, можно мне выйти ненадолго?
   Он весь так скривился, как будто у него живот болит, и откинулся на спинку стула с измученным видом, но сказал «иди» и протянул пять долларов для служительницы в туалете. Конечно, я их сунула себе в карман. Пять долларов служительнице туалета! Да мне на всю неделю на карманные расходы выдают десять долларов!
   Не знаю, бывали вы когда-нибудь в дамской комнате в «Плазе», но, по-моему, это самый классный туалет на Манхэттене. Он весь розовый, с зеркалами на стенах и маленькими банкетками повсюду на случай, если ты вдруг глянешь в зеркало и решишь грохнуться в обморок от собственной неземной красоты. Я ввалилась туда, икая, как маньяк, и все эти дамы со своими навороченными прическами обернулись с таким недовольным видом, будто я им помешала губы красить или еще чего.
   Я зашла в кабинку – там в каждой кабинке, кроме унитаза, своя раковина с огромным зеркалом и туалетный столик, перед которым стоит пуфик с кисточками. Я уселась на пуфик и попыталась остановить икоту, и тут до меня наконец дошло, что мне папа сказал:
   он принц Дженовии.
   Очень многое вдруг стало понятным. Вот, например, когда я лечу во Францию, то захожу в самолет вместе со всеми через терминал. Но когда я прилетаю, меня выводят из салона раньше всех пассажиров, сопровождают и сажают в лимузин, который везет меня в Мираньяк к папе.
   Я всегда думала, что это ему положено по программе лояльности для часто летающих пассажиров, а выходит, потому что он принц.
   И когда бабушка везет меня за покупками в Дженовию, мы всегда приходим в магазин или до официального открытия, или после официального закрытия. Она заранее созванивается, чтобы нас пустили, и никто ни разу ей не отказал. На Манхэттене, если бы моя мама попробовала вот так созвониться, продавцы из «Гэп» рухнули бы от хохота.
   А в Мираньяке мы никогда не ходим обедать или ужинать в кафе, всегда едим дома, ну в крайнем случае отправляемся в соседний замок Мирабо, который принадлежит этим противным англичанам с кучей хамоватых детей. Эти дети то и дело говорят друг другу «отстой» и «козел». С одной из младших девочек, ее зовут Николь, мы типа дружили. Но как-то вечером она начала рассказывать мне, как чмафкалась с парнем, а я не знала, что это такое. Мне тогда было одиннадцать, но это не оправдание, потому что ей ведь тоже было одиннадцать. Но я решила, что это какое-то чисто английское выражение вроде чилить или флексить, и произнесла его за столом при родителях Николь. После этого все дети перестали со мной разговаривать.
   Интересно, эти англичане знают, что мой папа – принц Дженовии? Спорим, что да. Блин, они про меня, наверное, думали, что я какая-нибудь слабоумная.
   Но большинство людей вообще никогда не слышали про Дженовию. У нас в классе, когда мы делали доклады о разных странах, никто не знал. И мама говорила, что не знала, пока не познакомилась с папой. Там нет никаких знаменитостей. Ни изобретателей, ни писателей, ни кинозвезд. Многие жители Дженовии, как и мой дедушка, сражались против фашистов во время Второй мировой войны, но больше они ничем не отличились.
   Зато люди, которые знают про Дженовию, любят туда ездить, потому что там очень красиво. Почти всегда светит солнце, с одной стороны – заснеженные вершины Альп, с другой – прозрачная синева Средиземного моря. Повсюду горы и пригорки, некоторые из них крутые, как в Сан-Франциско, и почти все заросшие оливковыми деревьями. Главный предмет экспорта Дженовии, если я правильно запомнила, – оливковое масло, причем самое качественное и дорогое, которое используют только для салатов.
   И там есть дворец, причем довольно знаменитый, потому что когда-то в нем снимали кино про трех мушкетеров. Я никогда не бывала в самом дворце, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Он такой весь в башенках, и арках, и шпилях. И она даже не намекнула, что там живет! Забавно.
   Пока я об этом думала, икота прошла, и можно было спокойно вернуться в «Палм-Корт».
   Пожалуй, я все же дам служительнице доллар, хоть она меня и не обслуживала. Могу себе это позволить, у меня ведь папа – принц!

Позже в четверг
Павильон пингвинов, Центральный парк

   Мне так плохо, что я еле пишу, да еще посетители то и дело задевают мой локоть, и к тому же тут темно, но это уже неважно. Мне необходимо как можно точнее записать все, что сегодня произошло, а то еще подумаю завтра утром спросонок, что мне приснился кошмар.
   Но это не кошмар. Это ПО ПРАВДЕ.
   Я никому не скажу, даже Лилли. Она не поймет. Никто не поймет. Потому что никто из моих знакомых никогда не оказывался в подобной ситуации. Никто не ложился вечером в кровать одним человеком, чтобы утром обнаружить, что он кто-то совсем другой.
   Наикавшись в женском туалете «Плазы», я вернулась за столик. Немецкие туристы к этому времени уже ушли, и на их местах сидели японские туристы. Очень хорошо. Японские туристы ведут себя гораздо тише. Когда я подошла, папа разговаривал по мобильному телефону. Я сразу поняла, что он говорит с мамой, потому что у него при этом бывает такое особенное выражение лица. Он говорил:
   – Да, я сообщил ей. Нет, она не расстроилась. – Папа посмотрел на меня: – Ты расстроилась?
   – Нет, – ответила я, потому что и правда не расстроилась.
   В тот момент – еще не расстроилась.
   – Она говорит, что нет, – сказал папа в трубку, послушал немного, потом снова поднял глаза на меня: – Ты хочешь, чтобы мама подъехала к нам и объяснила, что происходит?
   Я помотала головой:
   – Нет. Ей надо закончить картину в смешанной технике для галереи Келли Тейт. Они ее ждут к следующему вторнику.
   Папа повторил мои слова маме. Она что-то ответила недовольным голосом – это даже издалека было слышно. Она всегда раздражается, когда ей напоминаешь про сроки. Мама любит творить не к сроку, а по вдохновению, в присутствии муз. Поскольку все наши счета оплачивает папа, она может себе это позволить, но все-таки взрослые не должны вести себя так безответственно, даже если они художники. Клянусь, если когда-нибудь повстречаю этих маминых муз, я им такого пинка дам по их тогам, что охнуть не успеют.
   В конце концов папа отключился и посмотрел на меня.
   – Тебе лучше? – спросил он.
   Ага, значит, заметил все-таки, как я икала.
   – Лучше.
   – Ты уверена, что хорошо поняла меня, Миа?
   Я кивнула:
   – Ты принц Дженовии.
   – Да… – Казалось, он что-то недоговаривает.
   Я не знала, чего он еще от меня ждет, поэтому спросила:
   – А до тебя принцем Дженовии был дедушка?
   – Да…
   – А бабушка тогда… кто?
   – Вдовствующая принцесса.
   Ого. Гм. Это многое объясняет.
   Папа видел, что я туплю, но все еще поглядывал на меня с ожиданием и надеждой. Тогда я попробовала мило поулыбаться ему на голубом глазу, но это не сработало.
   – Ну ладно. Что? – спросила я с тяжелым вздохом, сползая на стуле.
   – Миа, неужели ты не понимаешь? – огорченно проговорил папа.
   Я утомленно положила голову на стол. В «Плазе» вообще-то так себя вести не положено, но что-то я не заметила, чтобы Иванка Трамп за мной наблюдала.
   – Нет… Наверное, не понимаю. А что я должна понимать?
   – Ты больше не Миа Термополис, малышка, – сказал папа.
   Поскольку мои родители не были женаты и мама была против уз патриархата, она дала мне свою фамилию, а не папину.
   Я приподняла голову и озадаченно моргнула.
   – Нет? Кто же я тогда?
   И папа так слегка печально произнес:
   – Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.
   Вот и хорошо.
   ЧТО? ПРИНЦЕССА? Я – ПРИНЦЕССА?
   Ага, конечно.
   Ну какая из меня принцесса? Я настолько не принцесса, что, как только папа это сказал, сразу начала плакать. Мне было отлично видно собственное отражение в большом золотом зеркале на стене напротив – физиономия сразу пошла красными пятнами, как на физре, когда мы играем в вышибалы и меня заденут мячом. Ну разве это может быть лицо принцессы?
   И вообще, видели бы вы меня. Да вы в жизни не встречали человека, который настолько не похож на принцессу! У меня совершенно никакие волосы – не гладкие, не кудрявые – и свисают на спину не ровно, а углом, так что приходится их коротко стричь, чтобы не выглядеть как знак «Уступи дорогу». И я не блондинка и не брюнетка, а что-то среднее, такой цвет называют русым или грязно-русым. Прелесть, правда? И у меня огромный рот, и плоская грудь, и ноги как лыжи. Лилли говорит, единственное, что во мне есть красивого, это глаза. Они у меня серые, но в тот момент они были скорее красные и узкие, как щелки, потому что я пыталась не реветь.
   Принцессы ведь не плачут, да?
   Папа принялся похлопывать меня по руке. Я, конечно, люблю папу, но он просто ничего не понимал и все говорил, что ему очень жаль, а я даже ответить не могла, потому что боялась разреветься еще сильнее. Он уверял, что все не так страшно, что мне понравится жить вместе с ним во дворце в Дженовии и что я смогу навещать своих друзей, когда только захочу.
   Вот тут я не выдержала.
   Мало того что я принцесса, так еще и должна переехать?!
   Я даже плакать перестала – так разозлилась. Просто по-страшному. Меня трудно разозлить, потому что я не люблю ссориться и все такое, но если уж я выйду из себя, то берегись!
   – Я не перееду в Дженовию, – громко сказала я.
   Это правда было громко, потому что все японские туристы разом обернулись и посмотрели на меня, а потом зашептались между собой.
   Папа остолбенел. Последний раз я кричала на него лет сто назад, когда они с бабушкой решили, что я должна попробовать фуа-гра. Да мне пофиг, что это считается деликатесом во Франции, я не желаю есть ничего, что когда-то ходило и крякало.
   – Но, Миа, – начал папа, надеясь меня вразумить, – я думал, ты поняла…
   – Я поняла только то, что ты врал мне всю мою жизнь. И после этого я должна к тебе переехать?
   Прекрасно понимаю, что заговорила как героиня подростковых сериалов. Да я еще и повела себя так же – вскочила, опрокинув золотой стул, и выбежала из отеля, чуть не сбив с ног сноба-швейцара.
   Кажется, папа пытался меня догнать, но я, когда захочу, могу бегать очень быстро. Мистер Уитон вечно пытается заставить меня участвовать в школьных соревнованиях, но это просто смешно, я ненавижу бегать без веской причины, а буква на дебильной куртке – на мой взгляд – такой причиной не является.
   Короче, я промчалась по улице мимо дурацких туристических лошадей, впряженных в кареты, мимо большого фонтана с золотыми фигурами, мимо всех машин, столпившихся перед магазином игрушек, и влетела в Центральный парк. Уже темнело, и холодало, и было как-то страшновато, но мне было все равно. Кому понадобится нападать на девицу пяти футов девяти дюймов ростом, обутую в тяжелые берцы, и с большим рюкзаком, облепленным наклейками типа «Гринпис» и «Я топлю за животных». Никто не полезет к девице в берцах, которая к тому же вегетарианка.
   Но скоро я устала бежать и тогда задумалась, куда же мне деваться, поскольку вернуться домой была еще не в состоянии. К Лилли я пойти не могла, она против любых форм правления, кроме власти народа, который высказывается напрямую или через избранных представителей. Она говорит, что, когда власть сосредоточена в руках одного человека и к тому же передается по наследству, все принципы социального равенства и уважения к личности в обществе утрачиваются. Вот почему в наше время реальная власть перешла от монархов к конституционному собранию, а королевские особы вроде Елизаветы II остались лишь символами национального единства.
   Во всяком случае, так говорится в докладе Лилли, который она делала на уроке истории мировой цивилизации.
   И, пожалуй, я согласна с Лилли, особенно насчет принца Чарльза, который разве что ноги не вытирал о бедную Диану. Но мой папа совсем не такой. Конечно, он играет в поло и все такое, но он никогда не обложит никого налогами без согласования.
   В любом случае я была уверена, что на Лилли никак не повлияет тот факт, что жители Дженовии не платят налоги.
   Я понимала, что папа сразу позвонит маме и она будет волноваться. Я ненавижу волновать маму. Она, конечно, иногда ведет себя безответственно, но это касается только счетов и продуктов. Она никогда не была безответственной по отношению ко мне. Вот у меня есть друзья, которым родители иногда забывают дать денег на метро. А некоторые ребята говорят родителям, что они идут в гости к такому-то и такому-то, а на самом деле где-нибудь напиваются, а родители даже не догадываются об этом, потому что им и в голову не придет созвониться с другими родителями.
   Моя мама не такая. Она всегда созванивается.
   Я понимала, что нехорошо вот так убегать и волновать ее. О папиных чувствах я тогда как-то не думала – я его почти ненавидела. Но мне необходимо было побыть одной и привыкнуть к мысли, что я принцесса. Некоторые девчонки, наверное, обрадовались бы, но только не я. Я никогда не была такой девочкой-девочкой, не красилась, не носила прозрачные колготки и всякое такое. Нет, я могу, если нужно, но лучше без этого.
   Без этого гораздо лучше.
   В общем, сама не знаю как – мои ноги шли куда хотели, – но я вдруг очутилась в зоопарке.
   Я люблю зоопарк в Центральном парке, с детства любила. Он гораздо лучше, чем зоопарк в Бронксе, может быть, потому что он такой маленький и уютный и животные тут дружелюбнее, особенно тюлени и белые медведи. Я люблю белых медведей. В зоопарке Центрального парка есть один медведь, который целыми днями плавает на спине. Чесслово! Его один раз даже по телику показали, потому что какой-то психолог очень переживал, что у медведя сильный стресс. Фигово, когда на тебя с утра до ночи глазеют люди. Но потом медведю купили игрушек, и он успокоился. Просто развалится в своем загоне – в Центральном парке нет клеток, там загоны – и наблюдает за тем, как наблюдают за ним. Иногда он обнимает мяч. Я очень люблю этого медведя.
   Нарыв пару долларов, чтобы заплатить за вход – что еще хорошо в этом зоопарке, так это то, что здесь билет дешевый, – я решила проведать белого медведя. У него все было в порядке – точно лучше, чем у меня. Ему-то его папа не объявлял, что он теперь наследник какого-нибудь трона. Интересно, откуда этого медведя к нам привезли? Вот бы из Исландии.
   Потом перед загоном собралось слишком много народу, и я пошла в павильон, где живут пингвины. Там, правда, воняет, зато весело. И такие огромные окна, через которые видно, что происходит под водой: как пингвины плавают, катаются с каменных склонов и всячески развлекаются. Малыши прижимают ладошки к стеклам, а когда пингвин подплывает, начинают визжать. Это жесть. Но там есть скамейка, и я на нее уселась и теперь вот пишу. Через какое-то время начинаешь привыкать к запаху. Наверное, ко всему можно привыкнуть.
   Ой, мама, не верю, что это я сама написала! Я никогда не привыкну к тому, что я принцесса Амелия Ренальдо! Я даже не знаю, кто она такая! А имя звучит как название какой-нибудь дурацкой линии косметики, или как будто это героиня диснеевского мультика, которая когда-то пропала, а потом вдруг все вспомнила и все такое.
   Что мне делать? Я не могу переехать в Дженовию, не могу!!! Кто будет смотреть за Толстяком Луи? Мама точно не будет. Она себя-то покормить забывает, не то что кота.
   Я уверена, мне не разрешат держать кота во дворце. Во всяком случае, не такого, как Луи, который весит двадцать пять фунтов [6 - Около 11 килограммов.] и жрет носки. Он там всех фрейлин распугает.
   Господи, что же мне делать?
   Если Лана Уайнбергер об этом узнает, мне не жить.

Еще позже в четверг

   Конечно, я не могла сидеть в пингвиньем павильоне до бесконечности. Там погасили свет и сказали, что зоопарк закрывается. Я убрала дневник и вышла вместе с остальными посетителями. Потом села на автобус и отправилась домой в абсолютной уверенности, что огребу от мамы по полной программе. Я как-то не подумала, что могу огрести от обоих родителей одновременно. Со мной такое было впервые.
   – Ну и где вы болтались, юная леди? – поинтересовалась мама. Она сидела на кухне за столом вместе с папой, а между ними стоял телефон.
   – Мы умирали от беспокойства! – сказал папа одновременно с мамой.
   Я уж решила, что сейчас они меня вдвоем пропесочат, но родители лишь хотели знать, что со мной все в порядке. Я заверила их, что все норм, а потом извинилась за то, что вела себя как Дженнифер Лав Хьюитт. Мне просто надо было побыть одной, объяснила я.
   Я думала: ну, теперь начнется. Нет, ничего не началось. Мама попыталась накормить меня раменом, но я не стала есть, потому что он на мясном бульоне. Тогда папа предложил отправить шофера в ресторан «Нобу» за копченым сибасом, но я такая:
   – Не надо, папа, я пойду спать.
   Мама сразу испугалась, что я заболела, и кинулась щупать мой лоб. Я от этого опять чуть не расплакалась, и у меня, видно, лицо стало такое же, как в «Плазе», потому что папа все понял и вдруг сказал:
   – Хелен, просто оставь ее в покое.
   И, к моему удивлению, она оставила. Так что я заперлась у себя в ванной комнате и долго сидела в горячей ванне, потом натянула любимую пижаму – такую крутую, из красной фланели, – выковырнула Толстяка Луи из-под тахты, где он скрывался (он недолюбливает папу), и залезла в кровать.
   Перед тем как заснуть, я слышала, как папа долго-долго говорил что-то маме на кухне. Его голос рокотал, как отдаленный гром. Он чем-то напомнил мне голос капитана Пикара из сериала «Звездный путь: следующее поколение».
   У папы с капитаном Пикаром много общего. Оба светлокожие, лысые и правят небольшим народом.
   Правда, у капитана Пикара в каждой серии все заканчивается хорошо. А вот в том, что наша с папой серия закончится благополучно, я не уверена.

Пятница, 3 октября, на продленке

   Когда я проснулась сегодня утром, за окном громко курлыкали голуби, живущие на пожарной лестнице (Толстяк Луи наблюдал за ними, сидя на подоконнике, точнее, на подоконнике находилось то, что там уместилось), вовсю светило солнышко. Я встала вовремя – даже не пришлось лупить по будильнику семь тысяч раз, – приняла душ и ни разу не порезалась, когда брила ноги, и нашла на дне шкафа относительно немятую блузку, и даже причесалась так, что волосы выглядели вполне сносно. Настроение было отличное. Пятница же. Это мой любимый день, не считая субботы и воскресенья. Пятница означает, что впереди у тебя два восхитительных спокойных дня, полностью свободных от алгебры.
   Я зашла на кухню и увидела маму, освещенную розовым утренним светом. Она была в своем лучшем кимоно и готовила гренки. Ради меня она вместо яиц взяла яичный порошок, хотя я уже давно снова начала есть яйца, поскольку поняла, что в магазине продаются диетические, из которых в любом случае никто не вылупится.
   Только я открыла рот, чтобы поблагодарить ее за такую заботу, как вдруг послышалось шуршание.
   За обеденным столом (ну вообще-то за обычным кухонным, у нас и столовой-то нет, чтобы поставить там обеденный стол) сидел папа и читал «Нью-Йорк Таймс». Он был в брючном костюме.
   В костюме. В семь часов утра.
   И тут я вспомнила. Как я могла такое забыть?!
   Я же принцесса.
   Господи! Отличное настроение и прекрасный день вылетели в трубу.
   – А, Миа! – сказал папа.
   Я поняла, что все плохо. Обычно он говорит «А, Миа!», когда собирается прочитать мне лекцию.
   Папа аккуратно сложил газету и опустил ее. Он всегда аккуратненько-аккуратненько складывает лист к листу, чтобы все было ровно. А мама никогда не складывает, она переворошит, перепутает все страницы и так и бросит на кушетку или возле туалета. Это приводит папу в бешенство – мне кажется, на самом деле они только из-за этого и не поженились.
   Мама поставила на стол наши лучшие тарелки с голубыми полосками и зеленые пластмассовые стаканы в виде кактусов, купленные в «Икее». А на середину стола пристроила желтую вазу с искусственными подсолнухами – все, чтобы порадовать меня, я поняла. Она даже встала пораньше ради этого. Но я, наоборот, только еще больше расстроилась.
   Потому что – спорим? – во дворце в Дженовии не выставляют к завтраку зеленые пластмассовые стаканы в виде кактусов.
   – Миа, нам надо поговорить, – сказал папа. С этих слов всегда начинаются его самые отстойные лекции. Правда, сегодня он вдруг отвлекся и как-то странно уставился на меня. – Что с твоими волосами?
   – А что?
   Я осторожно потрогала голову. Мне казалось, что сегодня мои волосы для разнообразия выглядели почти прилично.
   – Все нормально у нее с волосами, Филипп, – вмешалась мама, которая всегда старается избавить меня по возможности от папиных лекций. – Садись, Миа, завтракай. Я подогрела тебе сироп для гренок, как ты любишь.
   Я была очень благодарна маме. Правда. Но я не собиралась обсуждать свое будущее в Дженовии. Еще чего. Так что я быстро сказала:
   – Ой, спасибо, супер, но мне уже надо бежать. У нас сегодня тест по истории мировой цивилизации, и мы с Лилли договорились вместе все повторить перед уроком.
   – Сядь.
   Ого. Оказывается, папа, когда захочет, умеет разговаривать командным голосом, как капитан звездолета перед галактическим собранием.
   Я села. Мама положила на мою тарелку несколько гренок, я полила их сиропом и даже откусила один из вежливости. На вкус как картон.
   – Миа, – начала мама. Она все еще надеялась обойтись без лекции. – Я знаю, как ты расстроена, но на самом деле все не так плохо, как тебе кажется.
   Ага. Вы мне как снег на голову сообщаете, что я принцесса, и что? Мне теперь прыгать от счастья, что ли?
   – Я уверена, – говорила мама, – что большинство девочек были бы счастливы узнать, что их папа принц.
   Я с такими девочками незнакома. Хотя нет, неправда. Лана Уайнбергер наверняка была бы рада. Да она вообще по жизни принцесса.
   – Только представь, сколько у тебя будет всяких прекрасных вещей, когда ты переедешь в Дженовию! – Мама с сияющим лицом принялась перечислять все эти прекрасные вещи, но ее голос звучал как-то ненормально, как у мамы из телесериала. – …Например, машина! Ты сама знаешь, как сложно ездить на машине в большом городе, но в Дженовии, как только тебе исполнится шестнадцать, я уверена, что папа купит…
   На это я заметила, что Европа и без моей машины страдает от загрязнения атмосферы. Выхлопные газы – одна из основных причин истончения озонового слоя.
   – Ну хорошо, но ты ведь всегда мечтала о лошади, правда? В Дженовии у тебя будет лошадь. Такая симпатичная, серая, в яблоках…
   Она попала по больному.
   – Мама, – проговорила я, чувствуя, как глаза против воли наливаются слезами. Их невозможно было сдержать, и я вдруг снова разревелась. – Что ты делаешь? Ты что, хочешь, чтобы я уехала жить к папе, да? Я тебе надоела? Или ты хочешь, чтобы я переехала к папе, чтобы вы с мистером Джанини могли… могли…
   Я не договорила, потому что начала рыдать в полный голос. Но тут мама тоже заплакала, вскочила со своего места и, подбежав, принялась меня обнимать, приговаривая:
   – Ну что ты, милая! Как ты могла такое подумать! – Наконец-то она заговорила как нормальная мама, а не из телесериала. – Я ведь только хочу как лучше для тебя!
   – Я тоже, – недовольно вставил папа. Он сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, и с раздражением смотрел на нас.
   – А для меня самое лучшее – остаться здесь и закончить среднюю школу, – сказала я. – А потом я присоединюсь к «Гринпис» и буду спасать китов.
   Папа совсем рассердился.
   – Ты не присоединишься к «Гринпис», – заявил он.
   – Присоединюсь. – Мне было трудно говорить из-за плача, но я все-таки продолжила: – И еще я поеду в Исландию спасать бельков.
   – Даже и не думай! – Папа не просто сердился, он был в ярости. – Ты поступишь в колледж. Это будет Вассар, я думаю, или, может быть, Сара Лоуренс.
   Я еще сильнее залилась слезами, но не успела ничего сказать – мама вскинула руку.
   – Филипп, прекрати, – сказала она. – Это так не делается. В любом случае сейчас Мие нужно в школу. Она уже опаздывает…
   Я тут же вскочила, оглядываясь в поисках рюкзака и куртки.
   – Мне еще нужно положить деньги на проездной, – сказала я.
   Папа издал свой фирменный французский звук – что-то среднее между фырканьем и вздохом, такое: Пфуй! – и буркнул:
   – Ларс тебя отвезет.
   Я сказала, это ни к чему, потому что мы с Лилли каждый день встречаемся у метро «Астор-Плейс» и садимся на шестой поезд.
   – Ларс подвезет и твою подружку.
   Я оглянулась на маму. Она смотрела на папу. Ларс – это папин водитель. Он везде следует за папой. Сколько лет я знаю папу, ну вообще-то всю свою жизнь, у него всегда был водитель – какой-нибудь могучий качок, который раньше охранял президента Израиля или другую важную персону.
   Только сейчас до меня вдруг дошло, что все эти водители были на самом деле телохранителями.
   Жесть.
   Вот уж чего я точно не хочу, так это чтобы меня возил в школу папин телохранитель. И как я объясню это Лилли? «А, Лилли, не обращай внимания, это просто папин водитель». Ну да, ага. У нас в школе имени Альберта Эйнштейна есть только одна ученица, которую возят в школу на машине. Это до неприличия богатая девочка из Саудовской Аравии по имени Тина Хаким Баба, ее папе принадлежит большая нефтяная компания. Все смеются над этой девочкой, потому что ее родители страшно боятся, как бы ее не похитили между Семьдесят пятой улицей и Мэдисон-стрит, где находится наша школа, и Семьдесят пятой улицей и Пятой авеню, где она живет. Ее повсюду сопровождает телохранитель, он ходит за ней даже из класса в класс и переговаривается по рации с водителем. Это все-таки перебор, согласитесь.
   Но папа уперся с этим водителем и ни в какую. Видите ли, раз я официально стала принцессой, о моем благополучии теперь надо особенно заботиться. Еще вчера, оставаясь Мией Термополис, я преспокойно разъезжала себе на метро, а сегодня, став принцессой Амелией, могу забыть об этом навсегда.
   Короче, спорить было бессмысленно. Это было еще не самое плохое из всего, о чем мне предстояло переживать. Например, в какой стране я скоро буду жить.
   Папа вызвал Ларса, чтобы тот провел меня от нашей мансарды прямо до машины. Было ужасно неловко, но, выходя из квартиры, я услышала, как папа говорит маме:
   – Ладно, Хелен. Так что там за Джанини, о котором упомянула Миа?
   Упс.
   ab = a + b
   вычислить b
   ab – b = a
   b (a – 1) = a

По-прежнему пятница. Алгебра

   Лилли сразу поняла, что что-то случилось, хотя проглотила чушь про Ларса: «Ой, папа приехал, и у него этот водитель, и он…» Но рассказать ей про принцессу я все равно не могла. Как вспомню, с каким отвращением Лилли говорила в своем докладе про христианских королей, которые назывались помазанниками Божиими и поэтому считали, что отвечают только перед Богом, но не перед своим народом. Хотя мой папа в церковь вообще не ходит, ну то есть ходит, когда бабушка его заставляет.
   Лилли поверила про Ларса, но реально засыпала меня вопросами, почему я плакала.
   – Почему у тебя глаза красные и опухли? Ты ревела. Почему ты ревела? Что-то случилось? А что случилось? Опять пару получила?
   Я только дернула плечом и уставилась в окно на унылые притоны Ист-Виллидж, через которые мы проезжаем, чтобы попасть на магистраль ФДР.
   – Да ничего не случилось, ПМС.
   – Ничего не ПМС. Оно у тебя было на той неделе, я помню, ты у меня еще прокладку попросила после физры, а потом за обедом слопала две упаковки пирожных с кремом. – Иногда я жалею, что у Лилли такая хорошая память. – Ну, колись давай. Может, Луи снова съел носок?
   Было ужасно стыдно обсуждать мой цикл при папином телохранителе. Ларс, он такой, на Болдуина похож. Вообще-то он очень внимательно следил за дорогой, может, и не слышал нас с переднего сиденья, но все равно неловко как-то.
   – Все нормально, – прошептала я. – Просто папа, ну ты понимаешь.
   – А! – воскликнула Лилли своим обычным голосом. Не помню, говорила я или нет, но обычный голос Лилли – это очень громко. – Это ты про бесплодие? Он что, до сих пор из-за этого страдает? Ему точно необходима самоактуализация.
   И она принялась распространяться насчет какого-то юнгианского древа самоактуализации. Мой папа, по ее словам, находится на нижних ветвях древа, и он никогда не достигнет верхушки, пока не примет себя таким, какой он есть, вместе со своей невозможностью иметь потомство.
   Подозреваю, у меня тоже проблемы с самоактуализацией. Я, наверное, вообще где-то под этим древом сижу. Может, даже под корнями.
   Но сейчас, на алгебре, я вдруг подумала, что и правда все не так плохо. Я размышляла об этом всю продленку и пришла к некоторым выводам.
   Они не могут заставить меня стать принцессой.
   Просто не могут. В конце концов, это Америка. Здесь каждый может быть тем, кем хочет. Во всяком случае, так говорила миссис Холланд в прошлом году на истории США. Ну а раз я могу быть кем хочу, значит, я не стану принцессой. Никто не заставит меня стать принцессой, даже папа, если я этого не хочу.
   Ведь правильно?
   Сегодня вечером я просто скажу папе: «Спасибо, но не стоит. Спасибо. Я лучше останусь все той же Мией».
   Блин. Мистер Джанини меня только что вызвал, а я представления не имею, о чем он говорил, потому что сидела в дневнике, вместо того чтобы его слушать. У меня горит лицо. Лана помирает со смеху, конечно. Какая же она гадина.
   Ну что он меня все вызывает и вызывает? Уже должен бы понять, что я не отличу квадратичное уравнение от дырки в земле. Он просто вяжется из-за мамы, чтобы все видели, что он относится ко мне так же, как ко всем остальным в классе.
   Но я не такая, как все остальные в классе.
   И зачем мне вообще эта алгебра? Для того чтобы работать в «Гринпис», алгебра не требуется. Ну а уж принцессам алгебра не нужна от слова совсем! Короче, я и без алгебры отлично проживу.
   Круто.
   Дано x = a + aby
   Найти y
   x – a = aby

Поздно вечером в пятницу
Комната Лилли Московиц

   Ну да, я прогуляла дополнительные занятия с мистером Джанини. Знаю, что не должна была так поступать. Уж поверьте, Лилли ясно дала мне это понять. Я в курсе, что мистер Джанини проводит дополнительные занятия специально для таких, как я, которые не врубаются в алгебру. Помню, что он делает это в собственное свободное время и ему за это даже не платят. Но зачем мне туда ходить, если я точно знаю, что алгебра в моей будущей работе не понадобится?
   Я спросила у Лилли, можно ли у нее сегодня переночевать, и она ответила, можно, но с условием, что я не буду вести себя как больная на всю голову. Я пообещала, хотя вовсе не думаю, что веду себя как больная на голову.
   Но когда я после школы позвонила маме и спросила, можно ли мне переночевать сегодня у Московиц, она как-то замялась, а потом сказала:
   – Э-э, Миа, понимаешь, папа надеялся, что мы сможем еще немного поговорить с тобой сегодня вечером.
   Ну круто.
   Я объяснила маме, что, конечно, тоже страшно хочу с ними поговорить, но очень волнуюсь за Лилли, потому что ее поклонника выпустили из психушки.
   Как только Лилли начала вести свое телешоу, ей стал названивать парень по имени Норман и просить разрешения снять с нее туфли. Родители Московиц считают, что он фетишист. Он зациклился на ногах, точнее, на ногах Лилли. Стал присылать ей всякую всячину, разные диски, чучела животных и прочую дрянь и уверял, что пришлет еще больше всего, если только Лилли снимет туфли в прямом эфире. И что же делала Лилли? Она снимала туфли, только ноги закрывала одеялом, а потом начинала ими дрыгать и говорила: «Ну, Норман, смотри, урод несчастный, я сняла туфли. Спасибо за диски, ты, придурок».
   Норман от этого совершенно взбесился и стал рыскать по Гринич-Виллидж в поисках Лилли. Все ее зрители знают, что она живет в Гринич-Виллидж, потому что видели наш замечательный репортаж про пистолет для наклейки ценников. Лилли одолжила его в супермаркете «Грэнд-Юнион», а потом, встав на углу Бликер-стрит и Ла Гуардиа, уверяла проходящих мимо европейских туристов, что, налепив ценник от «Грэнд-Юнион» на лоб, они смогут получить бесплатный латте в кафе «Дин и ДеЛука» (и просто офигеть, сколько народу ей верило).
   И вот несколько недель назад фетишист Норман наткнулся на нас в парке и погнался за нами, размахивая купюрами по двадцать долларов и крича, чтобы мы сняли туфли. Это было очень весело и совсем не страшно, потому что мы сразу помчались на полицейский пост между Вашингтон-сквер Саут и Томпсон-стрит. Там Шестой полицейский участок установил огромный трейлер, чтобы потихоньку следить за наркоторговцами. Мы сообщили, что за нами гонится какой-то странный мужик. И видели бы вы, как двадцать переодетых полицейских (включая того, которого я принимала за старого бомжа, вечно спящего на скамейке) накинулись на визжащего Нормана и отволокли его в больницу Белвью.
   С Лилли всегда так интересно.
   Но на днях родители сказали Лилли, что Нормана выпустили из психушки и чтобы она не издевалась над ним, если вдруг его встретит, потому что у него просто обсессивно-компульсивное расстройство, возможно, всего лишь со склонностью к шизофрении.
   Видимо, поэтому Лилли решила посвятить завтрашнее шоу своим ногам. Она собирается перемерить в эфире всю свою обувь, но при этом ни разу не показать голые пятки. Лилли надеется, что Норман после этого окончательно сбрендит и выкинет что-нибудь захватывающее, например попытается пристрелить нас из ружья.
   Но я не боюсь. Он носит очки с такими толстыми стеклами, что вряд ли в состоянии попасть в цель даже из автомата, который в нашей стране может купить любой псих благодаря разрешению на ношение оружия. Как утверждает Майкл Московиц в своем инет-журнале, это когда-нибудь уничтожит демократию в том виде, в каком мы ее знаем.
   Но мама на Нормана не купилась.
   – Миа, я, конечно, рада, что ты хочешь помочь подруге в трудный момент, но, по-моему, у тебя дома есть свои обязательства и обязанности, которые надо выполнять.
   Я такая:
   – Какие обязанности?
   Я почему-то подумала про кошачий туалет, который поменяла два дня назад. А мама мне:
   – Обязательства по отношению к нам с папой.
   Что-то я не врубилась. Обязанности? Обязательства? Это она мне про обязательства говорит? А она вообще помнит, когда в последний раз относила белье в прачечную, не говоря уж про забирала его оттуда? Когда она покупала ватные палочки, туалетную бумагу, молоко?
   Ей хоть раз за все эти четырнадцать лет пришло в голову хотя бы намекнуть, что однажды я вдруг могу стать принцессой Дженовии???
   И она еще будет напоминать мне о моих обязательствах?
   Ха!!!!
   Я чуть трубку не бросила. Но Лилли топталась неподалеку, репетируя роль служанки – включала и выключала свет в школьном коридоре, – а я уже пообещала ей не вести себя как больная на всю голову. Поскольку кидание трубки в разговоре с мамой Лилли точно отнесла бы к тяжелому случаю, я просто очень спокойно сказала:
   – Не беспокойся, мама, я не забуду завтра зайти в «Дженовезе» и купить новые мешки для пылесоса.
   И после этого повесила трубку.
//-- ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ --//
   Алгебра: № 1–12, с. 119
   Английский: предложение
   Ист. мир. цив.: вопросы в конце 4-й главы
   О.О.: не задано
   Французский: использовать avoir в отрицательных предложениях, читать п. 1–3, pas de plus
   Биология: не задано

Суббота, 4 октября
Рано утром, у Лилли дома

   Почему у Лилли так здорово ночевать? У них ведь нет ничего такого, чего не было бы у меня. Наоборот, у нас дома многие вещи даже лучше. Например, у Московицев показывает всего два канала с кинофильмами, а у нас все – и «Синемакс», и «Эйч-Би-О», и «Шоутайм», – и всего за девятнадцать девяносто девять в месяц, потому что я воспользовалась предложением на скидку от «Тайм Уорнер Кейбл».
   И у нас гораздо интереснее соседи, за которыми можно подглядывать в окно. Ронни, который раньше был Рональдом, а теперь стал Ронеттой, то и дело устраивает супервечеринки, а тощая немецкая пара, которая всегда, даже летом, ходит в черном, никогда не опускает жалюзи. А на Пятой авеню, где живут Московицы, посмотреть не на что: там повсюду вокруг такие же богатые психоаналитики со своими детьми. Поверьте, за их окнами нет совершенно ничего забавного.
   Но каждый раз, когда я остаюсь ночевать у Московицев, мне так хорошо! Даже если мы ничего особенного не делаем, просто тусим на кухне, доедая пирожные-макароны, оставшиеся после праздника Рош ха-Шана [7 - Еврейский Новый год.]. Может, так получается оттого, что Майя, их прислуга-доминиканка, никогда не забывает купить апельсиновый сок и она помнит, что я не люблю сок с мякотью. А иногда, когда Майя знает, что я останусь ночевать, она покупает овощную лазанью вместо мясной специально для меня – вот как на этот раз.
   Или, может, потому, что в холодильнике у Московицев никогда не наткнешься на какую-нибудь древнюю замшелую упаковку, ведь Майя немедленно выкидывает все, что просрочено хотя бы на один день. Даже сметану с еще запечатанной пластиковой крышечкой. Даже банку диетической колы.
   И психоаналитики Московиц никогда не забывают оплачивать счета за электроэнергию. Им не отключают электричество в тот самый момент, когда они смотрят подряд все серии «Звездного пути». И мама Лилли всегда говорит о чем-нибудь простом и понятном, типа как удачно она купила в «Бергдорф» колготки «Келвин Кляйн».
   Не то что я не люблю маму. Я ее безумно люблю. Просто иногда хочется, чтобы она была чуть больше мамой и чуть меньше художницей.
   И хочется, чтобы папа был похож на папу Лилли, который все время порывается приготовить мне омлет, потому что я такая худющая, и ходит дома в старых трениках, когда не принимает у себя в кабинете пациентов.
   Профессор Московиц ни за что не наденет брючный костюм в семь часов утра.
   И я не могу сказать, что не люблю своего папу. Люблю, наверное. Просто не понимаю, как он мог такое допустить? Он ведь всегда такой собранный. Как он допустил такое, что стал принцем?
   Просто не понимаю.
   А самое приятное, наверное, что, когда я у Лилли, я могу не думать про то, что не врубаюсь в алгебру, или про то, что я наследница трона одного маленького европейского княжества. Можно расслабиться, с удовольствием жевать домашние булочки с корицей и следить за тем, как Павлов – это шелти Майкла – пытается загнать Майю на кухню каждый раз, когда она оттуда выходит.
   Вчера вечером было просто супер. Старших Московицев не было дома, они ушли на благотворительное мероприятие, посвященное гомосексуальным детям выживших жертв Холокоста. Мы с Лилли приготовили себе целую охапку попкорна на сливочном масле, залезли на кровать с пологом, в которой вообще-то спят ее родители, и устроили просмотр всех «Джеймс Бондов» по порядку. Мы совершенно точно установили, что Пирс Броснан – самый худой Джеймс Бонд, Шон Коннери – самый волосатый, а Роджер Мур – самый загорелый. Ни один из Джеймсов Бондов не скинул рубашку достаточно, чтобы мы могли решить, у кого из них самая красивая грудь, но вроде бы у Тимоти Далтона.
   Мне нравится, когда у мужчины на груди есть волосы. Ну мне так кажется.
   Как нарочно, когда я об этом размышляла, в комнату заглянул брат Лилли – правда, в рубашке. Он недовольно сказал, что мне звонит папа. А папа был в бешенстве, потому что дозванивался Московицам уже не один час. Дело в том, что Майкл сидел в интернете – отвечал на вопросы читателей «Головоломки», поэтому, сколько папа ни набирал, все время было занято.
   Меня, наверное, перекосило так, будто сейчас стошнит, потому что Майкл посмотрел внимательно и сказал:
   – Ладно, Термополис, не парься, я скажу ему, что вы с Лилли уже легли спать.
   Мама ни за что не поверила бы в такое бездарное вранье, но с папой прокатило. Майкл доложил, что папа извинился за то, что звонит так поздно (было всего-то одиннадцать), и сказал, что побеседует со мной утром.
   Ну зашибись. Не могу дождаться.
   Наверное, у меня все еще был перекошенный вид, потому что Майкл кликнул Павлова и сунул его к нам в кровать, хотя вообще-то домашним животным запрещено даже входить в комнату родителей. Павлов уселся мне на колени и стал вылизывать мое лицо – он так обращается только с теми, кому доверяет. Майкл тоже пристроился к нам смотреть кино, и Лилли ради научного эксперимента поинтересовалась, какие из девушек Бонда ему больше нравятся: блондинки, которых Джеймс Бонд вечно спасает, или брюнетки, которые норовят пальнуть в него из пистолета. Майкл сказал, что не может устоять перед девушкой с оружием в руках, и мы переключились на его любимые сериалы «Зена – королева воинов» и «Баффи – истребительница вампиров».
   Без всякого научного интереса, а чисто из любопытства я спросила у Майкла: если бы наступил конец света и ему пришлось бы заново заселять планету своими детьми, кого бы он выбрал себе в партнеры – Зену или Баффи?
   Майкл сказал, что я с приветом, если мне такое в голову приходит, но выбрал Баффи. Тогда Лилли спросила меня, кого бы я выбрала: Харрисона Форда или Джорджа Клуни, и я сказала – Харрисона Форда, хоть он и старый, но Харрисона Форда из «Индианы Джонса», а не из «Звездных войн». А Лилли сказала, что выбрала бы Харрисона Форда в роли Джека Райана из фильмов Тома Клэнси. Тогда Майкл спросил, кого бы мы выбрали: Харрисона Форда или Леонардо Ди Каприо, и мы обе сказали – Харрисона Форда, потому что Леонардо уже не катит, а он тогда: «Кого бы вы выбрали, Харрисона Форда или Джоша Рихтера?» Лилли выбрала Харрисона Форда, потому что он когда-то был плотником и, если вокруг конец света, он хоть дом ей построить сможет. Но я сказала Джоша Рихтера, потому что он дольше проживет – а Харрисону Форду уже лет шестьдесят! – и поможет мне растить детей.
   Тут Майкл принялся совершенно несправедливо обвинять Джоша Рихтера в том, что в случае ядерной катастрофы он, конечно, струсит. На это Лилли заявила, что страх перед чем-то новым не может быть мерилом внутреннего потенциала человека, и я ее поддержала. Майкл сказал: мы обе идиотки, если реально верим, что Джош способен доставить нам малейшее удовольствие, и ему нравятся только девчонки вроде Ланы Уайнбергер, которая ему дает. Лилли сказала, что она тоже дала бы Джошу Рихтеру, но на определенных условиях: чтобы он сначала отдраил себя в антибактериальной жидкости, а потом надел три презерватива со спермицидной смазкой на случай, если один порвется, а другой соскользнет.
   Майкл спросил меня, дала бы я Джошу Рихтеру, и я задумалась. Потерять девственность – серьезный шаг, и надо правильно выбрать партнера, чтобы потом не мучиться всю оставшуюся жизнь, как женщины, которые ходят по вторникам на занятия к профессору Московицу в группу «Уже за сорок и до сих пор одна». Поразмыслив, я ответила, что дала бы Джошу Рихтеру, но на следующих условиях.
   1. Мы перед этим должны встречаться не меньше года.
   2. Он поклянется мне в вечной любви.
   3. Он пригласит меня на мюзикл «Красавица и Чудовище» и не будет надо мной смеяться.
   Майкл сказал, что первые два условия абсолютно нормальные, но если я собираюсь ждать парня, готового выполнить третье, то быть мне девственницей еще много-много лет. Он заявил, что не знает ни одного человека, имеющего хотя бы каплю тестостерона, который способен посмотреть «Красавицу и Чудовище» на Бродвее и не блевануть. Но тут он ошибся, потому что у моего папы все в порядке с тестостероном – по крайней мере, одно яичко полное, – но он никогда не блевал во время мюзикла.
   И тут Лилли спросила Майкла, кого бы он выбрал – меня или Лану Уайнбергер, и он ответил: «Конечно, Мию», но я уверена, он так сказал, потому что я была в комнате и он не стал выдавать правду мне в лицо.
   Лучше бы Лилли не спрашивала.
   Но она продолжала прикапываться к Майклу, кого бы он выбрал: меня или Мадонну, меня или Баффи – истребительницу вампиров. (Я победила Мадонну, но Баффи без единого усилия положила на обе лопатки меня.) Затем Лилли захотела узнать, кого я выберу: Майкла или Джоша Рихтера. Я сделала вид, что глубоко задумалась, и тут, к моему огромному облегчению, вернулись родители Московиц и наорали на нас за то, что мы пустили Павлова в их комнату и ели попкорн у них на кровати.
   Но после того, как мы с Лилли убрали попкорн и вернулись в ее комнату, она снова спросила, кого бы я выбрала: Джоша Рихтера или ее брата, и мне пришлось сказать – Джоша Рихтера, потому что он самый крутой парень в школе, а может, и во всем мире, и я по уши влюблена в него, и не только потому, что у него белокурая прядь красиво падает на глаза, когда он наклоняется и роется в своем шкафчике, но и потому, что за его супервнешностью скрывается тонкая чувствительная натура. Я это сразу поняла, когда он мне сказал «Привет» в «Бигелоу».
   Но в глубине души я подумала, что, если бы действительно наступил конец света, наверное, лучше было бы выбрать Майкла – хоть он и не так крут, зато всегда меня смешит. Когда наступит конец света, чувство юмора точно пригодится. И, кроме того, Майкл отлично выглядит без рубашки.
   Ну и если наступит конец света, Лилли, скорее всего, погибнет и даже не узнает, что мы с ее братом заново заселяем Землю.
   Я ни за что не скажу Лилли, что думаю про ее брата, потому что это покажется ей странным.
   Еще более странным, чем то, что я принцесса Дженовии.

Позже в субботу

   Всю дорогу домой от Лилли я с тревогой думала, что скажут мама с папой, когда я приду. До сих пор не было ни одного раза, чтобы я их не послушалась. Правда, ни одного.
   Хотя нет, был один. Мы с Лилли, Шамикой и Лин Су собирались на фильм с Кристианом Слэйтером, а вместо этого пошли на «Шоу ужасов Рокки Хоррора», и я забыла позвонить домой и предупредить, а вспомнила об этом только после кино, которое закончилось в два тридцать утра. Мы стояли, как дурочки, на Таймс-сквер и не могли все вместе наскрести денег на такси.
   Но такое случилось всего один раз, после чего я сама сделала все необходимые выводы, и маме не пришлось наказывать меня и запирать дома. Да она по-любому не стала бы меня запирать, потому что кто тогда будет ходить снимать деньги в банкомате?
   Но папа – это совсем другая история. В смысле дисциплины он непоколебим. Мама говорит, он такой, потому что его в детстве бабушка наказывала – запирала в одной из самых страшных комнат в доме.
   А дом, в котором он рос, – это, выходит, замок. Значит, его, скорее всего, запирали в темнице, где-нибудь в подземелье.
   Блин, неудивительно, что папа ей до сих пор подчиняется беспрекословно.
   В общем, уж если папа на меня разозлится, так разозлится по-настоящему. Например, как в тот раз, когда я отказалась идти с бабушкой в церковь, потому что не хотела молиться Богу, позволившему вырубать амазонские леса под пастбища для коров, которых превратят в бургеры, чтобы накормить невежественные толпы, обожествляющие это олицетворение зла, Рональда Макдоналда. Папа тогда сказал, что, если я не пойду в церковь, он не просто выдерет меня как сидорову козу, но и запретит навсегда читать инет-журнал Майкла «Головоломка». И он реально на все лето лишил меня выхода в интернет – расколотил модем бутылкой коллекционного вина «Шатонеф-дю-Пап».
   Вот это называется реакционер!
   Так что я ужасно волновалась, что же он придумает на этот раз, когда я вернусь домой от Лилли.
   Я болталась у Московицев сколько могла: загрузила грязную посуду в посудомоечную машину за Майю, поскольку она была занята; писала письмо своему конгрессмену с просьбой помочь ее сыну Мануэлю, которого ошибочно посадили в тюрьму десять лет назад за поддержку революции у себя в стране. Потом я погуляла с Павловым вместо Майкла, которому надо было идти на лекцию по астрофизике в Колумбийском университете. Я даже почистила насадки в джакузи Московицев – ну папа Лилли и линяет.
   Потом Лилли объявила, что пора снимать часовой эпизод для ее шоу, тот самый, посвященный ее ногам. Но тут оказалось, что родители Московиц не ушли, как мы думали, на мануальную терапию и слышали весь наш разговор. Мне было велено идти домой, а с Лилли они пообещали обсудить ее стремление издеваться над сексуально озабоченным поклонником.
   Дело в том, что я вообще-то очень хорошая дочь. Реально. Я не курю, не употребляю наркотики, не гуляю. Мне можно доверять, я практически никогда не забываю сделать уроки. Я вообще неплохо учусь, не считая одной-единственной несчастной пары по предмету, который мне никогда в жизни не пригодится.
   И тут на меня вываливают эту новость насчет принцессы. Так что, пожалуй, если папа решит меня наказать, я обращусь за помощью в реалити-шоу «Судья Джуди». Вот тогда он пожалеет. Судья Джуди ему устроит разбор полетов. Как можно заставлять людей становиться принцессами, если они этого не хотят? Судья Джуди такого не потерпит.
   Конечно, когда я пришла домой, помощь судьи Джуди мне не понадобилась.
   Оказалось, что мама не пошла в студию, хотя обычно не пропускает ни одной субботы. Она сидела дома и ждала моего возвращения, листая старые номера журнала «Севентин». Мама начала выписывать этот журнал для меня, но ей как-то не пришло в голову, что никто меня на свидания приглашать не будет, с такой-то плоской грудью, так что информация, которую можно почерпнуть из этого журнала, мне на фиг не понадобится.
   И папа меня тоже ждал. Он сидел на том же самом месте, что и вчера утром, только читал «Сандэй Таймс», хотя еще была суббота, а у нас с мамой правило: не читать воскресные колонки до воскресенья. И сегодня он был в кашемировом свитере – наверняка подарок одной из его многочисленных подружек – и вельветовых брюках.
   Едва я вошла, папа аккуратненько сложил газету, аккуратненько положил ее на тахту и вперился в меня долгим пронзительным взглядом, совсем как капитан Пикар, когда он заводит с Райкером разговор о Первой Директиве, а потом сказал:
   – Нам надо кое-что обсудить.
   Я тут же начала бормотать, что дело вовсе не в том, что я не хотела говорить им, где я, но просто мне нужно было немного побыть одной и подумать, и я вела себя очень осторожно и даже не поехала на метро.
   Папа сказал:
   – Знаю.
   Вот так. Просто «знаю», и все. Сдался сразу без всякой борьбы.
   Мой папа?
   Я покосилась на маму – заметила ли она, что у папы крыша поехала. Но мама и сама повела себя как ненормальная. Она положила журнал, подошла, крепко меня обняла и сказала:
   – Прости нас, малышка.
   Чего? Это точно мои родители? Может, их подменили, пока меня дома не было? Настоящих похитили, а вместо них подсунули инопланетян? А как еще объяснить такое разумное поведение?
   Тут папа говорит:
   – Мы понимаем, что у тебя стресс, Миа, и хотим, чтобы ты знала: мы сделаем все возможное, чтобы переход к новой жизни прошел для тебя как можно мягче.
   Потом он спросил, знаю ли я, что такое компромисс, и я ответила, что, конечно, знаю, я же не в третьем классе учусь. Тогда он вытащил листок бумаги, и мы все вместе составили то, что мама назвала «Компромиссом Термополис – Ренальдо». Выглядело это примерно так.
   Я, нижеподписавшийся Артур Кристоф Филипп Жерар Гримальди Ренальдо, согласен с тем, что моя единственная дочь и наследница Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо завершит среднее образование в мужской школе имени Альберта Эйнштейна (с 1975 года – школе совместного обучения), прерывая его лишь на время рождественских и летних каникул, которые она будет без всяких жалоб проводить в государстве Дженовия.
   Я спросила, означает ли это, что я больше не буду проводить каникулы в Мираньяке, и папа сказал, что не буду. Неужели правда? Рождество и лето без бабушки? Это все равно что пойти на прием к зубному, но вместо того, чтобы лечить зубы, просто сидеть читать журнал «Тин Пипл» и глотать веселящий газ! Я так обрадовалась, что кинулась его обнимать, но оказалось, это еще не все.
   Я, нижеподписавшаяся Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, согласна выполнять обязанности наследницы Артура Кристофа Филиппа Жерара Гримальди Ренальдо, принца Дженовии, включая восхождение на трон после кончины последнего и участие во всех событиях государственной важности, на которых присутствие наследницы будет сочтено необходимым.
   Это также не вызвало у меня никаких вопросов, кроме последних строк. События государственной важности? Это что?
   – Ну там присутствовать на похоронах мировых лидеров, – уклончиво сказал папа, – открывать балы и прочее.
   Че? Похороны? Балы? А разбивать бутылки с шампанским о борт океанского лайнера, ходить на премьеры голливудских фильмов и все такое?
   – Боюсь, премьеры голливудских фильмов далеко не так хороши, как их изображают, – заметил папа. – Тебя все время слепят вспышки фотоаппаратов, ну и так далее. Страшно неприятно.
   Ага, а похороны и балы лучше, что ли? Я даже губы как следует накрасить не сумею, не то что присесть в реверансе.
   – Ну это не страшно, – бросил папа, закрывая ручку колпачком. – Бабушка тебе в этом поможет.
   Да как же она поможет? Она же во Франции.
   Ха! Ха! Ха!

Суббота, вечер

   Какая же я невезучая. Субботний вечер, а я дома вдвоем с папой.
   Он предложил сходить на «Красавицу и Чудовище» с таким видом, как будто ему стало жалко меня оттого, что я не на свидании. Пришлось ему сказать:
   – Слушай, пап, я уже не маленькая. И даже принц Дженовии не может купить билеты на бродвейский мюзикл в субботу вечером за минуту до начала спектакля.
   Но он и сам чувствовал себя брошенным, поскольку мама слиняла на очередное свидание с мистером Джанини. Она была готова отменить встречу в связи со всеми потрясениями, произошедшими в моей жизни за последние двадцать четыре часа, но я просто заставила маму пойти, потому что видела, что от постоянного общения с папой ее губы сжимаются все сильнее и сильнее. Обычно мама сжимает губы, только когда сдерживается, чтобы не сказать что-нибудь лишнее. Мне кажется, ей хотелось сказать: «Пошел вон! Убирайся в свой отель! Ты платишь шестьсот долларов в сутки за номер, вот и сиди там».
   Папа доводит маму до белого каления тем, что все время бродит по квартире, выуживает из большого салатника, в который мама бросает почту, ее банковские счета и объясняет, что ей гораздо выгоднее перевести деньги из банка на индивидуальный пенсионный счет.
   Было видно, что мама вот-вот не выдержит и взорвется, поэтому, когда она собралась отменить свидание, я сказала ей, чтобы она, пожалуйста, шла, а мы с папой пока обсудим, насколько сложно управлять маленьким княжеством в современной экономической обстановке. Но когда мама вышла к нам в шикарном черном мини-платье от «Виктория Сикрет» (она ненавидит ходить по магазинам, поэтому выписывает вещи по каталогам, отмокая в ванне после целого дня рисования), папа подавился кубиком льда. Скорее всего, он никогда раньше не видел маму в коротком платье – когда они встречались, она училась в колледже и носила только джинсы да комбинезоны, как я сейчас. Папа одним глотком допил скотч с содовой и сказал:
   – Так ты в этом пойдешь?
   – А что, что-то не так? – Мама с тревогой посмотрела на себя в зеркало.
   Выглядела она зашибись и даже гораздо лучше, чем обычно, в этом-то все и дело. Немного странно говорить так о своей маме, но при желании она может выглядеть как модель с обложки модного журнала. Я могу только мечтать, что когда-нибудь стану такой же хорошенькой, как она. У нее и волосы не висят углом, и грудь не плоская, и нога не сорок первого размера. Она просто супер, для мамы так точно.
   Тут зазвенел домофон, и мама умчалась, поскольку не хотела, чтобы мистер Джанини поднялся к нам и увидел ее бывшего – принца Дженовии. Это и понятно, потому что папа все никак не мог откашляться, и вид у него был довольно смешной. Лысый раскрасневшийся человек в кашемировом свитере, задыхающийся от кашля. Мне, например, на ее месте было бы стыдно признаться, что у меня с ним был секс.
   И мне повезло, что мама не пригласила мистера Джанини в квартиру, потому что было бы совсем не круто, если бы он при родителях спросил, почему я прогуляла дополнительные занятия в пятницу.
   Когда они ушли, я решила показать папе, что гораздо лучше приспособлена к жизни на Манхэттене, чем в Дженовии, и заказала всякой вкусной еды: салат капрезе, равиоли с грибами и пиццу «Маргарита». Все вместе стоило мне меньше двадцати баксов, но, клянусь, на папу это не произвело ни малейшего впечатления! Он налил себе еще виски с содовой и включил телик. Он даже не врубился, что Толстяк Луи сел рядом с ним, просто принялся его гладить, будто так и надо. А еще уверял, что у него аллергия на котов!
   И плюс ко всему папа даже не захотел говорить про Дженовию. Единственное, чего он хотел, так это смотреть спорт по телику. Я не шучу. Спорт. У нас семьдесят семь каналов, а он желал смотреть только на мужиков в форме, гоняющихся за маленьким мячиком. Какое там посмотреть все серии про Грязного Гарри или хоть музыкальные клипы. Он просто нашел спортивный канал и воткнулся в него, а когда я намекнула, что мы с мамой вечером по субботам обычно смотрим кабельное ТВ, он просто сделал звук погромче!
   Детский сад, штаны на лямках.
   Думаете, все плохо? Это вы не видели, что было, когда принесли заказанную еду. Он велел Ларсу обыскать курьера, перед тем как я его впущу! Представляете? Пришлось дать Антонио дополнительный доллар за перенесенное унижение. Потом папа молча все съел, выпил еще один виски с содовой и отрубился прямо на кушетке с Толстяком Луи на коленях!
   Видимо, когда человек принц, да еще перенесший операцию, ему кажется, что он какой-то особенный. Так зачем ему общаться с родной дочерью, единственной наследницей его трона?
   И вот я в субботу вечером сижу дома одна. Хотя, если честно, я всегда сижу дома по субботам вечером, если только не умотаю куда-нибудь с Лилли. Ну почему я никому не нравлюсь? Ну да, сама знаю, я странная и все такое, но я всегда такая вежливая со всеми. Казалось бы, окружающие должны ценить меня за мои человеческие качества и приглашать в гости просто потому, что со мной приятно общаться. Я же не виновата в том, что у меня волосы торчат в разные стороны, так же как и Лилли не виновата в том, что у нее физиономия слегка приплюснутая.
   Я пыталась дозвониться до Лилли тысячу раз, но телефон все время был занят – значит, Майкл сидел в интернете и делал свой журнал. Московицы хотят провести вторую телефонную линию, чтобы люди, которые им звонят, хотя бы изредка к ним пробивались, но телефонная компания утверждает, что у них больше нет номеров, которые начинаются на двести двенадцать. А мама Лилли не хочет, чтобы в одной квартире было два разных местных кода. Она говорит, что лучше уж купит пейджер, тем более что Майкл в следующем году поступит в колледж и уедет, и тогда телефонные проблемы решатся сами собой.
   Но мне необходимо было поговорить с Лилли. И ничего, что я ей не рассказала и не собираюсь рассказывать про принцессу. Иногда мне становится легче просто от того, что я с ней немного поболтала, даже ни в чем не признаваясь и ни на что не жалуясь. Может, потому что я знаю: есть еще человек моего возраста, который тоже сидит дома в субботу вечером. Просто большинство девчонок у нас в классе уже с кем-то встречаются. Даже Шамика кого-то нашла. У нее много ухажеров появилось после того, как за это лето выросла грудь. И это при том, что она должна быть дома не позже десяти даже по выходным, и ей приходится каждый раз показывать парня, с которым она идет гулять, родителям. И парень должен подробно доложить, куда они собираются и что будут делать, и предъявить удостоверение личности со своим фото, и позволить мистеру Тейлору его сфотографировать. Только после этого Шамику отпускают.
   Но все равно, она же встречается с кем-то. Кто-то ее приглашает на свидания.
   А меня никто никогда не приглашал.
   Было очень скучно смотреть на храпящего папу, но в то же время смешно наблюдать за Толстяком Луи, который бросал на папу негодующий взгляд каждый раз, когда тот всхрапывал. Все фильмы про Грязного Гарри я уже видела, а больше смотреть было нечего. Тогда я решила послать Майклу сообщение, что мне срочно нужно поговорить с Лилли, поэтому пусть он, пожалуйста, на время выйдет из интернета, чтобы я смогла дозвониться.

   Головолом: Че надо, Термополис?
   ТолЛуи: Мне надо поговорить с Лилли. Освободи телефон, пожалуйста, чтобы я могла дозвониться.
   Головолом: О чем?
   ТолЛуи: Не твое дело. Просто слезь с линии, пожалуйста. Это же не твой личный телефон, чтобы перекрывать другим все каналы связи. Это несправедливо.
   Головолом: Жизнь вообще несправедлива, Термополис. И что ты делаешь дома в такой вечер? Что, парень мечты не позвонил?
   ТолЛуи: Какой еще парень мечты?
   Головолом: Тот, с которым ты собираешься воспитывать детей после ядерной катастрофы. Джош Рихтер.

   Лилли рассказала ему! Этого не может быть! Я ее убью!

   ТолЛуи: Пожалуйста, освободи телефон, мне нужно позвонить Лилли.
   Головолом: Что, задел за живое, Термополис?

   Я отключилась. Какой же он иногда придурок!
   Но через пять минут зазвонил телефон, и это была Лилли. Все-таки хоть Майкл и придурок, но, когда захочет, может быть милым придурком.
   Лилли вся такая расстроенная из-за того, что родители нарушили ее право на свободу слова и запретили снимать эпизод с ее ногами. Утром в понедельник она собирается звонить в Американский союз борьбы за гражданские свободы. Родители прекратили финансовую поддержку, а без этого выпускать телешоу «Лилли скажет все как есть» невозможно, поскольку выход в эфир одного эпизода плюс пленка и все такое стоит двести баксов. Доступ к телевидению общественного доступа доступен только тем, у кого есть деньги.
   Лилли была совершенно убита горем, и я не стала орать на нее из-за того, что она рассказала, как я выбрала Джоша, а не Майкла. Но, может, даже хорошо, что так получилось. Моя жизнь – это какая-то сплошная паутина лжи.

Воскресенье, 5 октября

   Не может быть, что мистер Джанини ей рассказал! Этого просто не может быть! Он рассказал маме, что я прогуляла в пятницу его тупое дополнительное занятие!
   Але? У меня вообще какие-нибудь права есть? Почему я не могу спокойно прогулять занятие так, чтобы мамин мужик на меня не настучал?
   Можно подумать, мне недостаточно плохо: я уже травмирована, мне придется стать принцессой. Так еще и мой учитель по алгебре будет докладывать о каждом моем шаге???
   Ну спасибо, мистер Джанини. Благодаря вам мой ненормальный папаша все воскресенье вдалбливал в меня квадратичную формулу. Он все время тер лысину и орал от ярости и отчаяния, когда понял, что я не умею перемножать многочлены.
   А вообще кто-нибудь помнит, что в субботу и воскресенье я должна отдыхать от школы?
   И надо же было этому мистеру Джанини встрять и сообщить маме, что завтра у нас проверочная работа. Конечно, он хотел помочь и предупредить, но вообще-то к проверочной готовиться не положено, на то она и проверочная, чтобы проверить, кто что знает.
   С другой стороны, учитывая, что я еще после второго класса перестала врубаться в математику, папу тоже можно понять. Он сказал, если я завалю алгебру, то буду все лето ходить в школу на переподготовку. Я ответила, что ради бога, поскольку уже согласилась проводить лето в Дженовии. На это папа сказал, что я и в Дженовии буду ходить на переподготовку!
   Да ну, конечно. Я иногда трепалась с ребятами в Дженовии, так они там про числовую ось вообще не слыхали, а измеряют все в килограммах и сантиметрах, хотя эта их метрическая система – полный отстой.
   Но я все-таки подстраховалась на всякий случай и написала квадратичную формулу на подошве конверса, как раз на изгибе между каблуком и пальцами. Надену их завтра, а когда надо будет, закину ногу на ногу и быстренько подсмотрю.

Понедельник, 6 октября, 3 часа утра

Не спала полночи – все думала, вдруг спалюсь, когда буду сдувать? Вдруг кто-нибудь заметит, что у меня на конверсе написана формула? Что тогда? Исключат из школы? Но я не хочу! Хотя все тут считают меня уродом, я уже понемногу начинаю привыкать к этой школе и не собираюсь начинать сначала в какой-то другой. Но если меня засекут за списыванием – это позор до конца обучения. А колледж? Если еще и в личное дело запишут, не видать мне колледжа как своих ушей.
В колледж я, конечно, не рвусь, но вот «Гринпис»… Я уверена, что туда не берут нечестных людей. Господи, что же делать?

Понедельник, 6 октября, 4 часа утра

Я попыталась стереть формулу с конверса, но она не стирается! Это какие-то несмываемые чернила! А если папа узнает? Интересно, в Дженовии еще отрубают головы за преступления?

Понедельник, 6 октября, 7 часов утра

Решила надеть мартинсы, а конверсы тихо выкинуть по дороге в школу, и тут на одном мартинсе порвался шнурок! Никакие другие ботинки или кроссовки на меня не лезут, потому что они все сорокового размера, а у меня нога за последний месяц выросла на полдюйма! В кожаных туфлях я еле хожу, а из сабо пятки свешиваются. Придется все-таки идти в конверсах.
Я спалюсь, я знаю, даже не сомневаюсь в этом ни разу.

Понедельник, 6 октября, 9 часов утра

   Уже в машине до меня вдруг дошло, что можно было вынуть шнурки из конверсов и вставить в мартинсы. Какая же я все-таки дура.
   Лилли спросила, сколько еще мой папа будет у нас. Ей не нравится, когда ее возят в школу на машине. Она любит ездить на метро и практиковаться в испанском, читая подряд все постеры «Минздрав предупреждает». Я ответила, что представления не имею, как долго еще он тут проторчит, но подозреваю, что мне уже больше нигде и никогда не разрешат ездить на метро.
   Лилли на это заметила, что он слишком серьезно относится к своему бесплодию и, если теперь никто не может от него quedar embarazada [8 - Забеременеть (исп.).], это еще не значит, что надо носиться со мной как с писаной торбой. Тут мне показалось, что Ларс, который вел машину, вроде бы тихонько хмыкнул про себя. Надеюсь, он не понимает по-испански, но мне все равно стало неловко.
   А Лилли заявила, что пора бы мне постоять за себя, пока не стало еще хуже. Уже сейчас заметно, как это все на мне отражается: я стала какой-то вялой и апатичной, синяки под глазами.
   Еще бы мне не быть вялой и апатичной, когда я с трех часов утра оттирала конверсы!
   В школе я забежала в туалет, чтобы попробовать их еще немного отскрести, и, конечно, именно в этот момент вошла Лана Уайнбергер. При виде меня, скребущей конверс, она молча закатила глаза и принялась причесывать перед зеркалом свои длинные, как у Марсии Брэди [9 - Персонаж американского ситкома «Семейка Брэди».], волосы. Она так влюбленно пялилась на себя в зеркало, что я уж думала, сейчас начнет целоваться с собственным отражением.
   Формула слегка затерлась, но все еще хорошо видна. Я все равно не стану подглядывать. Клянусь.

Понедельник, 6 октября, О.О.

   Ну хорошо, признаюсь, я подсмотрела.
   Сильно мне это помогло. Собрав листочки, мистер Джанини разобрал проверочную на доске, и я поняла, что не решила правильно ни одного примера.
   Я ДАЖЕ СПИСАТЬ НОРМАЛЬНО НЕ МОГУ!
   Я самый несчастный человек на планете!
   многочлены
   член: переменные, умноженные на коэффициент.
   Степень многочлена = степени члена с наивысшей степенью
   Але? Что, неужели кому-то не все равно? Кого-то серьезно, реально волнуют многочлены? Естественно, еще кого-то, кроме Майкла Московица и мистера Джанини. Ну? Отзовитесь, хоть кто-нибудь!
   Когда наконец зазвенел звонок, мистер Джанини спросил:
   – Буду ли я иметь удовольствие видеть тебя сегодня на дополнительном занятии, Миа?
   Я ответила «да», но так тихо, что слышал только мистер Джанини.
   Ну почему я? Почему, почему, почему? Мне что, больше переживать не о чем? Мне мало того, что не рублю в алгебре, моя мама встречается с моим учителем, я принцесса Дженовии?
   Когда же это все кончится?!

Вторник, 7 октября

Ода Алгебре

     Нас согнали в темный душный класс,
     Мы, как бабочки, без воздуха и солнца
     Гибнем среди ламп дневного света,
     Окруженные железными столами.
     До звонка еще десять минут.
     И какая польза в нашей жизни
     От квадратичной формулы, кто скажет?
     Разве нам поможет эта формула,
     Заглянув в сердца, раскрыть секреты
     Тех, кого мы любим?
     До звонка осталось пять минут.
     О жестокий алгебры учитель,
     Ты когда отпустишь нас на волю?

//-- ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ --//
   Алгебра: № 17–30 на листочках
   Английский: предложение
   Ист. мир. цив.: вопросы в конце 7-й главы
   О.О.: не задано
   Французский: huit phrases, упр. А, с. 31
   Биология: задание на листочке

Среда, 8 октября

   Только не это.
   Она здесь.
   Ну не прямо здесь, но в этой стране и в этом городе. Выражаясь точнее, в пятидесяти семи кварталах отсюда, в «Плазе» вместе с папой. И на том спасибо. Я буду видеть ее только после школы и по выходным. Но если бы бабушка поселилась у нас дома, вот это была бы жесть.
   Встречаться с ней каждый день с утра пораньше – вот был бы ужас. Она спит в таких навороченных ночных рубашках с кучей кружев, через которые все просвечивает. Ну вы понимаете – смотреть противно. Правда, макияж она на ночь смывает, но подводка на глазах все равно остается, потому что она сделала себе татуаж век еще в восьмидесятые, у нее тогда начался психоз после смерти Грейс Келли – это мне мама рассказывала. Представляете, жуть – столкнуться на рассвете с мелкой старушенцией в кружевной ночнушке и с густой черной обводкой вокруг глаз.
   Реально страшно. Пострашнее, чем Фредди Крюгер и Джейсон Вурхиз, вместе взятые. Неудивительно, что дедушку хватил сердечный приступ прямо в постели. Наверное, как-то раз повернулся набок и вдруг увидел прямо перед собой бабушку.
   Я считаю, о ее приезде необходимо сообщить президенту. Серьезно, он должен знать, потому что если кто и способен развязать Третью мировую войну, так это моя бабуля.
   Последний раз, когда я видела бабушку, она принимала гостей. Она велела всем положить фуа-гра, кроме одной женщины. Просто приказала Мари, своей поварихе, когда всем подали фуа-гра, поставить перед дамой пустую тарелку. Я хотела отдать этой женщине свою порцию – думала, может, ей не хватило, и вообще я не ем то, что было живым, но бабушка сразу гаркнула: «Амелия!» – да так громко, что я с перепугу уронила свой ломтик фуа-гра на пол. И в тот же миг – я даже не успела шевельнуться – ее кошмарный карликовый пудель слизнул фуа-гра с паркета.
   Вечером, когда гости ушли, я спросила у бабушки, почему она не дала бедной даме фуа-гра, и бабушка заявила, что ребенок этой женщины рожден вне брака.
   Серьезно? Но, бабушка, ребенок твоего собственного сына, то есть я, Миа, твоя родная внучка, тоже рождена вне брака.
   Но когда я ей об этом сказала, бабушка вместо ответа крикнула служанке, чтобы та принесла ей еще выпить. Видимо, принцам можно безнаказанно заводить детей вне брака, а если ты обычный человек – фуа-гра за такое поведение уже не положено.
   Ой, мамочки, а что, если бабушка заявится в нашу мансарду? Вряд ли она когда-нибудь раньше видела мансарду. Да она небось дальше Пятьдесят седьмой улицы никогда не бывала. Я заранее знаю, что ей не понравится в Гринич-Виллидж. В нашем квартале полно однополых пар, которые ходят, взявшись за руки, и все время целуются, а бабушка падает в обморок, когда видит, как держатся за руки даже разнополые пары! Интересно, что с ней будет, когда она увидит прайд-парад, во время которого вообще все подряд держатся за руки, целуются и кричат: «Я гей. Да, я такой. Пойми и прими!» Бабушка не поймет и не примет, скорее, схватится за сердце. Ей не нравится, даже когда прокалывают уши, тем более когда прокалывают что-нибудь еще.
   И у нас запрещено курить в ресторанах, а бабушка все время дымит как паровоз, даже в кровати. Из-за этого дедушка велел по всем комнатам в Мираньяке разложить одноразовые кислородные маски и, кроме того, выкопать подземный туннель, чтобы можно было по нему спастись, если бабушка заснет с сигаретой во рту и в замке начнется пожар.
   Ах да, еще бабушка ненавидит кошек. Она считает, что они специально укладываются на спящих младенцев, чтобы высосать из них дыхание. И что она скажет, когда увидит Толстяка Луи, который каждую ночь спит у меня на кровати? Да если он когда-нибудь уляжется мне на лицо, я задохнусь мгновенно, потому что Луи весит двадцать пять фунтов и семь унций [10 - Примерно 11,5 килограмма.] – и это до того, как слопает банку кошачьих консервов на завтрак.
   А представляете, что будет с бабушкой, когда она увидит мамину коллекцию богинь плодородия?
   Ну за каким фигом ее сюда принесло? Она только все испортит! Уж теперь-то мне точно не сохранить все в тайне!
   Ну почему? Почему? Почему?

Четверг, 9 октября

   Теперь я знаю почему.
   Потому что она будет учить меня, как стать принцессой.
   Я в шоке. Не могу писать. Потом.

Пятница, 10 октября

   Как стать принцессой.
   Я не шучу. Теперь после дополнительных занятий по алгебре я буду каждый день ходить к бабушке в «Плазу» и учиться, как стать принцессой.
   Вот интересно, если Бог реально есть, как он мог такое допустить? Ну правда! Говорят, что Бог дает каждому человеку столько испытаний, сколько он сможет вынести, но предупреждаю сразу: я этого не вынесу! Это уж слишком. Я не могу каждый день после школы ходить еще на занятия по принцессоведению. Только не с бабушкой. Я уже серьезно начинаю подумывать о том, чтобы сбежать из дома.
   Папа говорит, у меня нет выбора. Вчера вечером сразу после занятия с бабушкой в «Плазе» я отправилась прямиком к нему в номер и принялась колотить в дверь. Едва он мне открыл, как я с порога заявила, что не согласна. Ни за что. Насчет принцессоведения уговора не было.
   И знаете, что он ответил? Что я подписала «Компромисс», а значит, должна посещать занятия, поскольку это входит в мои обязанности наследницы трона.
   Тогда я сказала, что «Компромисс» надо пересмотреть, поскольку в нем нет ни намека на то, что я обязана каждый день встречаться с бабушкой после школы и учиться быть принцессой.
   Но папа просто отказался это обсуждать. Он сказал, что опаздывает и лучше бы нам поговорить потом. Я только начала возмущаться несправедливостью происходящего, как вдруг в комнату впорхнула журналистка из «Эй-Би-Си». Возможно, она пришла брать у папы интервью, но выглядело все очень подозрительно: я же видела, как она берет интервью у других людей. Обычно она не надевает черное коктейльное платье без рукавов для того, чтобы задать несколько вопросов президенту или кому-нибудь типа того.
   Надо мне сегодня как следует изучить этот «Компромисс», что-то я не припомню никаких упоминаний о принцессоведении.
   А вот так вчера после школы прошло мое первое занятие.
   Сначала швейцар не хотел пускать меня внутрь (тоже мне, удивил). Потом он увидел Ларса, у которого рост – шесть футов семь дюймов [11 - Почти 2 метра.] и вес – триста фунтов [12 - Около 135 килограммов.]. Да к тому же у Ларса так многозначительно оттопыривается куртка на боку, и до меня наконец-то дошло, что это пистолет, а не обрубок третьей руки, как я всегда считала. Но мне было как-то неловко спрашивать его про это – а вдруг мои расспросы навеют тяжелые воспоминания о том, как его дразнили в детстве в Амстердаме, или откуда он там. Уж я-то хорошо понимаю, что значит быть уродом. О таких вещах лучше вообще не заговаривать.
   Но нет, оказалось, что это пистолет, и швейцар страшно разволновался и срочно вызвал администратора. К счастью, администратор узнал Ларса, который вообще-то жил в этом отеле, в одной из комнат папиного номера.
   Администратор лично проводил меня в пентхаус, где поселилась бабушка. Этот пентхаус, скажу я вам, такой навороченный. Я-то думала, что в «Плазе» навороченный женский туалет, но куда ему до пентхауса.
   Там все розовое. Стены, ковер, занавески, даже на картинках, которые висят в номере, изображены розовощекие пастушки и прочая фигня. Когда я уже решила, что сейчас утону в этом розовом облаке, передо мной возникла бабушка, вся в фиолетовом, начиная от шелкового тюрбана и заканчивая шлепками, украшенными искусственными бриллиантами. Ну я так думаю, что бриллианты были все-таки искусственные.
   Бабушка всегда носит все фиолетовое. Лилли говорит, что люди, которые любят фиолетовое, обычно страдают пограничными личностными расстройствами, поскольку они близки к мании величия. Традиционно фиолетовый был цветом аристократии. Крестьянам сотни лет запрещалось красить одежду в цвет индиго, поэтому они не могли носить фиолетовый.
   Конечно, Лилли не в курсе, что моя бабушка и есть аристократка. И хотя она реально страдает от мании величия, она все же настоящая аристократка, а не воображаемая.
   Короче, бабушка заходит в комнату с балкона, где она дышала воздухом, и первое, что она говорит:
   – Что это там накалякано у тебя на подошве?
   Но я даже испугаться не успела, и не пришлось ничего объяснять про списывание, потому что бабушка принялась перечислять все, что у меня было не так.
   – Почему ты надела теннисные туфли под юбку? По-твоему, эти колготки чистые? Встань прямо. Что с твоими волосами? Ты что, опять грызла ногти, Амелия? Мне казалось, мы договорились, что ты бросишь эту гадкую привычку. Боже, когда же ты перестанешь расти? Можно подумать, ты поставила себе цель стать такой же высокой, как твой отец!
   Только это все звучало еще хуже, чем обычно, потому что бабушка говорила на французском. А потом, как будто мало мне было всей этой ерунды, она произнесла хриплым прокуренным голосом:
   – Ты что, даже не поцелуешь свою бабулю?
   И пришлось подойти, низко наклониться (бабушка, наверное, на целый фут ниже меня) и поцеловать ее в щеку (очень мягкую, потому что она перед сном всегда мажет лицо вазелином), а когда я уже начала распрямляться, она вдруг вцепилась в мои плечи и говорит:
   – Пфуй! Ты что, забыла все, чему я тебя учила?
   И она подставила мне вторую щеку, потому что в Европе (и в Нью-Йорке, в районе Сохо) принято так здороваться. Пришлось наклониться и поцеловать бабушку еще раз, и в этот самый момент я заметила выглядывающего из-за нее Роммеля. Это бабушкин карликовый пудель, которому уже пятнадцать лет. Размером и формой он напоминает игуану, только гораздо глупее. Пудель все время дрожит от холода, и поэтому на него надевают шерстяной жилет – сейчас жилет был такого же фиолетового цвета, как бабушкино платье. Роммель никому не позволяет трогать себя, кроме бабушки, да и то закатывает глаза, как будто она его пытает, а не гладит.
   Подозреваю, что, если бы Ной увидел Роммеля, он передумал бы пускать на свой Ковчег по паре всех тварей.
   – Ну а теперь, – проговорила бабушка, видимо, посчитав, что мы уже достаточно выразили свои родственные чувства, – давай уточним. Твой отец сказал тебе, что ты принцесса Дженовии, а ты расплакалась. Почему?
   Я вдруг почувствовала, что ужасно устала, и мне просто необходимо присесть на одно из няшных розовых креслиц, чтобы не упасть.
   – Ой, бабушка, – сказала я по-английски, – я не хочу быть принцессой. Я хочу быть собой, Мией.
   – Не смей говорить со мной на английском, – ответила бабушка, – он груб и вульгарен. Говори со мной только по-французски. Сядь ровно, не закидывай ноги на подлокотник. И ты не Миа, ты Амелия. Собственно говоря, ты Амелия Миньонетта Гримальди Ренальдо.
   – Ты забыла Термополис, – подсказала я.
   Бабушка метнула на меня убийственный взгляд. Она совершенно зачетно это делает.
   – Нет, – ответила она, усаживаясь в няшное креслице рядом со мной. – Я не забыла Термополис. Так ты хочешь сказать, что не желаешь занять свое законное место на троне?
   Блин, как же я устала.
   – Бабушка, ты так же, как и я, прекрасно знаешь, что я не гожусь в принцессы. Ведь правда? Мы только зря теряем время.
   Бабушка зыркнула на меня из-под своих вытатуированных стрелок. Ей, по-моему, хотелось прибить меня на месте, но она не знала, как провернуть это дело, не запачкав кровью розовый ковер.
   – Ты наследница трона Дженовии, – очень серьезно произнесла она. – Ты займешь на этом троне место моего сына, когда он умрет. Только так и никак иначе. Других вариантов нет.
   Ой, бли-ин.
   – Ну да, бабуль, как скажешь, – пробормотала я. – Но у меня еще куча уроков. А наше занятие надолго?
   – На столько, на сколько потребуется, – проговорила бабушка, не сводя с меня взгляда. – Ради родной страны я готова пожертвовать своим временем – и даже собой.
   Ого. Патриотичненько.
   – Э-э, – промычала я. – Ага.
   После этого мы с бабушкой некоторое время просто молча смотрели друг на друга, а Роммель медленно растянулся на полу между нашими креслами с таким видом, будто тонкие ножки не держат его двухфунтовую тушку.
   Наконец бабушка нарушила молчание:
   – Мы начнем с завтрашнего дня. Ты придешь сюда сразу после школы.
   – Э-э, бабушка, сразу после я не могу. Я каждый день хожу на дополнительные занятия по алгебре, потому что отстаю.
   – Значит, после дополнительных. И не тяни. Принесешь список из десяти женщин мира, которыми ты восхищаешься. И напиши почему. Пока все.
   У меня отвалилась челюсть. Домашка? Она еще и домашку будет задавать? Мы так не договаривались!
   – Рот закрой! – прикрикнула бабушка. – Неприлично ходить разинув рот.
   Я закрыла рот.
   Домашка???
   – Завтра наденешь прозрачные нейлоновые колготки. Не толстые колготы и не гольфы. Ты уже взрослая. И туфли, а не кеды. Сделаешь прическу, подкрасишь губы, накрасишь ногти – точнее, то, что от них осталось. – Бабушка легко поднялась с кресла, даже не дотронувшись до подлокотников. Она очень живая и крепкая для своего возраста. – А сейчас мне надо переодеться к ужину с шахом. До свидания.
   Я продолжала сидеть. Она совсем ку-ку? С дуба рухнула? Она хоть понимает, чего от меня требует?
   Видимо, понимала отлично, потому что в следующее мгновение передо мной уже стоял Ларс, а бабушка с Роммелем куда-то исчезли.
   Бли-ин! Домашка! Меня никто не предупредил, что уроки будут задавать! Но это еще не самое страшное. Нейлоновые колготки? В школу? Насколько я знаю, нейлон в школу надевают только девочки вроде Ланы Уайнбергер, старшеклассницы и всякие такие. Ну вы понимаете. Типа самые крутые. Никто из моих подруг не носит прозрачные колготки! Так же, как они не красят губы и ногти и не делают себе причесок. Во всяком случае, не в школу.
   И как теперь быть? Бабушка меня вконец запугала своими стрелками, но сделать все в точности, как она велела, я не смогу.
   Подумав, я стянула нейлоновые колготки у мамы. Она их надевает на открытие выставок и – я заметила – на свидания с мистером Джанини. Я сунула упаковку к себе в школьный рюкзак. Что касается ногтей, то красить было реально нечего. Лилли говорит, что я орально-зацикленная – пихаю в рот все, что туда поместится. А вот одну из маминых помад я тоже прихватила. Еще нашла мусс для фиксации волос в шкафчике для лекарств в ванной. Видимо, он подействовал, потому что, забравшись в машину этим утром, Лилли воскликнула:
   – Где ты подобрал эту девицу из Нью-Джерси, Ларс?
   Значит, мне удалось придать волосам объем, – как девчонкам из Нью-Джерси, которые делают себе пышные прически, отправляясь на романтическое свидание с парнями в Маленькую Италию [13 - Район в Нью-Йорке.] на Манхэттене.
   После дополнительного занятия с мистером Дж. я отправилась в женский туалет. Натянула нейлоновые колготки, накрасила губы, надела лоферы, которые стали мне совсем малы и жмут нещадно. Глянув после этого в зеркало, я решила, что выгляжу совсем неплохо. Бабушке будет не к чему придраться.
   Я, конечно, была очень горда своей хитростью – догадалась переодеться после школы. Понятно, что в пятницу в это время дня в школе пусто. Кому охота болтаться здесь в конце учебной недели?
   И конечно, я забыла про компьютерный клуб. Все про него забывают, даже те, кто там занимается. Эти ребята дружат только между собой и никогда не ходят на свидания, но, в отличие от меня, это их собственный выбор: никто в школе Альберта Эйнштейна недостаточно умен для них, кроме, как я уже сказала, их самих.
   Короче, я вышла из туалета и нос к носу столкнулась с братом Лилли Майклом. Он у них в клубе казначей. Мог бы стать и президентом, но он говорит, что ему неинтересно изображать начальника, когда реальная власть у кого-то другого.
   – Офигеть, Термополис, – проговорил Майкл, глядя, как я ползаю по полу, подбирая шмотки, которые уронила, наткнувшись на него: конверсы, носки и прочее. – Что с тобой стряслось?
   Я решила, он спрашивает, почему я до сих пор в школе.
   – Ты же знаешь, что я каждый день после уроков хожу заниматься с мистером Джанини, потому что не врубаюсь в ал…
   – Это я знаю. – Майкл поднял губную помаду, которая вывалилась из моего рюкзака. – К чему этот боевой раскрас?
   Я выхватила у него помаду.
   – Ни к чему. Не рассказывай Лилли.
   – Не рассказывать ей что? – Тут я поднялась, и он заметил нейлоновые колготки. – Господи, Термополис, куда ты намылилась?
   – Никуда.
   Ну почему я все время должна врать? Хоть бы уж Майкл поскорей ушел. Да еще его компьютерные дружки-задроты столпились в стороне, пялясь на меня, как будто я была каким-нибудь новым пикселем. Меня прям корежило от их взглядов.
   – Никто не ходит никуда в таком виде. – Майкл переложил ноут из одной руки в другую, и на лице у него появилось странное выражение. – Термополис, ты что, на свидание собралась?
   – Что? Нет, я не на свидание! – испугалась я. Кто, я? На свидание? Да конечно, щаз. – Я иду к бабушке.
   Но Майкл мне не поверил:
   – Ты всегда надеваешь прозрачные колготки и красишь губы, когда идешь к бабушке?
   Тут послышалось легкое покашливание, и, оглянувшись, я увидела в дверях в конце коридора поджидающего меня Ларса.
   Наверное, я могла бы рассказать Майклу, что бабушка практически угрожала мне физической расправой (ну почти), если я не накрашу губы и не надену нейлоновые колготки на встречу с ней. Только вряд ли он мне поверил бы. Так что я просто попросила:
   – Не говори Лилли, ладно?
   И я кинулась бежать, понимая, что зря просила. Не может Майкл не рассказать сестре о том, что видел меня после уроков выходящей из женского туалета в прозрачных колготках и с накрашенными губами. Обязательно расскажет.
   С бабушкой была полная жесть. Она заявила, что с этой помадой я похожа на цыпочку, и я весь вечер гадала, что во мне общего с цыпленком, пока, уже дома, не заглянула в англо-французский словарь. Оказывается «цыпочка» на французском означает не только цыпленка, но и женщину легкого поведения! Родная бабушка назвала меня шлюхой!
   Блин! Ведь есть же где-то милые бабаси, которые пекут для внуков печенье и рассказывают, что любят их больше всех на свете! Но мне, как всегда, особенно повезло: моя бабася делает себе татуаж век, а потом уверяет, что это я похожа на шлюху.
   Еще бабушка сказала, что мои колготки неправильного цвета. Как это неправильного? Они обычного колготочного цвета. А потом я битых два часа училась сидеть так, чтобы трусы было не видно.
   Нет, я все-таки обращусь за помощью в «Международную амнистию» и скажу, что меня подвергали пыткам.
   Когда же я протянула бабушке свое сочинение о десяти женщинах, которыми я восхищаюсь, она внимательно прочитала его, а затем порвала на мелкие клочки! Честное слово! Я не выдержала и закричала:
   – Бабушка, зачем ты это делаешь?
   А она совершенно невозмутимо так говорит:
   – Это не те женщины, которыми тебе надо восхищаться. Ты должна восхищаться настоящими женщинами.
   Я спросила, в каком смысле настоящими, поскольку все женщины в моем списке самые настоящие. Ну, может, Мадонна сделала пару пластических операций, но в основном она пока вполне настоящая.
   Но бабушка объяснила мне, что настоящие женщины – это принцесса Грейс Келли и Коко Шанель. Я напомнила ей, что у меня в списке была вообще-то принцесса Диана, и знаете, что она сказала? Что принцесса Диана была парнем. Принцесса Диана! Парнем! Только бабушка произносит: «пагнем».
   Жесть!
   Мы часок потренировались сидеть, а потом бабушка сказала, что ей пора принимать ванну, поскольку сегодня она ужинает с каким-то премьер-министром, и велела завтра прийти в «Плазу» не позже десяти. Утра. В десять утра?!
   – Бабушка, – сказала я, – завтра же суббота.
   – Знаю.
   – Но, бабушка, по субботам я помогаю своей подруге Лилли снимать ее телешоу…
   Конечно, бабушка сразу спросила, что для меня важнее: какое-то телешоу или благополучие жителей Дженовии, которых, если вы не в курсе, всего где-то около пятидесяти тысяч.
   Ну, наверное, пятьдесят тысяч человек важнее одного репортажа для «Лилли скажет все как есть». Но мне будет очень сложно объяснить подруге, почему я не смогу держать камеру, когда она начнет задавать мистеру и миссис Хо – владельцам магазина «Дели Хо», расположенного через дорогу от школы имени Альберта Эйнштейна, – вопросы насчет их несправедливой ценовой политики. Лилли обнаружила, что мистер и миссис Хо делают солидные скидки тем ученикам нашей школы, которые родом из Азии. Но европейцам, афроамериканцам, латиноамериканцам и арабам вообще никаких скидок не делают. Лилли узнала это случайно накануне вечером, когда зашла после концерта купить слойки с гинкго билоба. Лин Су, которая стояла в очереди прямо перед ней, купила все то же самое, но миссис Хо взяла с Лилли на целых пять центов больше, чем с Лин Су. А когда Лилли стала возмущаться, миссис Хо сделала вид, что не понимает по-английски. Хотя что-то она должна понимать, не зря же ее маленький телевизор всегда включен на реалити-шоу с судьей Джуди.
   Лилли решила тайно снять пару Хо на видео, чтобы собрать свидетельства того, как бесстыдно они выказывают предпочтение американцам азиатского происхождения. Она хочет объявить магазину Хо всешкольный бойкот.
   На мой взгляд, слишком много шума из-за пяти центов, но Лилли утверждает, что это дело принципа. Типа, если бы в свое время люди серьезнее отнеслись к событиям Хрустальной ночи, когда фашисты переколотили витрины еврейских магазинов по всей Германии, может, они потом не сожгли бы столько народу в концлагерях.
   Ну не знаю. Хо мало похожи на фашистов. Они очень любят свою кошечку, которую подобрали котенком, чтобы она ловила крыс и не давала им пожирать куриные крылышки в салат-баре.
   Пожалуй, я не слишком огорчусь из-за того, что не смогу завтра снимать видео. Но мне реально жалко сочинение про десять женщин, которое бабушка разодрала в клочья. По-моему, оно получилось очень симпатичным. Вернувшись домой, я распечатала сочинение по новой – так возмутила меня бабушкина выходка – и вложила его в этот дневник.
   Потом я внимательно перечитала «Компромисс Ренальдо – Термополис» и не нашла ни слова о принцессоведении. С этим надо что-то делать. Я названивала папе весь вечер, но он не отвечал. Куда он провалился?
   Лилли тоже нет дома. Майя сказала, что Московицы отправились в «Большой Шанхай» на семейный обед с целью развивать взаимопонимание между людьми.
   Скорее бы Лилли вернулась и перезвонила мне. Я не хо-чу, чтобы она думала, будто я против ее сногсшибательного расследования в «Дели Хо». Я просто должна объяснить ей, что не смогу прийти, потому что проведу день с бабушкой.
   Ненавижу эту жизнь.

//-- ДЕСЯТЬ ЖЕНЩИН МИРА, --//
//-- КОТОРЫМИ Я ВОСХИЩАЮСЬ --//
   Миа Термополис
   Мадонна. Мадонна Чикконе произвела революцию в мире моды своим бунтарским стилем. Многих недалеких людей возмущали ее серьги из искусственных бриллиантов в виде крестов. Некоторые христианские сообщества и компании вроде «Пепси», у которых нет чувства юмора, запрещали ее диски, потому что им не нравилось, когда она танцевала на фоне горящих крестов. Но Мадонна не боялась разозлить священников. Она стала самой богатой певицей в мире и проложила путь другим певицам и актрисам, на своем примере показав, что можно быть сексуальной на сцене и при этом совсем не дурой по жизни.
   Принцесса Диана. Хотя она уже умерла, принцесса Диана – одна из самых замечательных женщин на все времена. Она тоже произвела революцию в мире моды, потому что отказалась носить старые уродливые шляпы, которые ей навязывала ее свекровь, а вместо этого стала носить «Халстон» и «Билл Бласс». Еще она посещала множество больных людей, хотя никто не заставлял ее это делать, а некоторые, например ее муж, даже насмехались над ней. В тот день, когда принцесса Диана погибла, я выключила телевизор из розетки и решила, что никогда больше не буду его смотреть, потому что Диану убили репортеры, которые преследовали ее в погоне за новостями. Правда, уже на следующее утро я сильно пожалела о своем решении, потому что, выдергивая провод, я повредила приставку кабельного телевидения и из-за этого не смогла посмотреть японское аниме по каналу «Скай-фай».
   Хилари Родем Клинтон. Хилари Родем Клинтон отчетливо понимала, что ее толстые щиколотки не сочетаются с обликом серьезного политика, поэтому она начала носить брюки. Кроме того, несмотря на то что куча народу осуждала Хилари за то, что она не ушла от мужа, который прямо у нее за спиной занимался сексом с другими людьми, она делала вид, что ничего не происходит, и продолжала руководить страной, как и должен поступать настоящий президент.
   Пикабо Стрит. Она завоевала кучу золотых медалей в лыжном спорте, потому что упорно тренировалась и не сдавалась, даже когда налетала на заборы и другие преграды. И она сама выбрала себе имя, а это круто.
   Леола Мэй Хармон. Я видела фильм о ней по каналу «Лайф-тайм». Леола была медсестрой в авиационных войсках. Она попала в аварию, и вся нижняя часть ее лица была расплющена всмятку, но Арман Ассанте, который играет пластического хирурга, обещал ей помочь. Леоле пришлось выдержать много долгих болезненных операций по восстановлению лица, и муж ее бросил, потому что у нее не было губ (наверное, поэтому фильм называется «Почему я?»). Арман Ассанте сказал, что сделает ей новые губы, но другим военным врачам не понравилось, что он собирается сделать их из кожи вагины. А он все равно сделал ей губы, и они поженились и стали делать другим жертвам аварий губы из кожи вагины. И оказывается, фильм основан на реальной истории.
   Джоанна из Арка. Джоанна из Арка, или, как говорят во Франции, Жанна д’Арк, жила, кажется, в двенадцатом веке, и однажды, когда ей было примерно столько же лет, сколько мне, она услышала голос ангела. Ангел велел ей возглавить французскую армию в сражении против английской армии (французы постоянно сражались с англичанами до тех пор, пока не пришли фашисты, и тогда они такие: «Черт побери! Вы ведь нам поможете?» – и англичанам пришлось идти спасать их ленивые задницы, но никакой благодарности от французов за это не последовало, об этом говорит и их безобразное поведение на дорогах – взять, например, аварию, в которую попала принцесса Диана). Ну, в общем, Жанна коротко обрезала волосы, надела доспехи, прям как Мулан в диснеевском мультике, и повела за собой французские войска, и они победили в нескольких битвах. Ну а потом, как водится у политиков, французские правители решили, что у Жанны появилось слишком много власти, поэтому они обвинили ее в том, что она ведьма, и сожгли за это на костре. И я, в отличие от Лилли, не считаю, что Жанна страдала от шизофрении, я верю, что с ней реально говорил ангел. Ни одному шизофренику в нашей школе голоса ни разу не дали ни одного приличного совета типа повести свой народ в сражение. Все, что они посоветовали Брендону Херценбауму, так это пойти в мужской туалет и нацарапать транспортиром на двери кабинки слово «сатана».
   Кристи. Это не настоящий человек. Она выдуманный персонаж из моей любимой книжки «Кристи», которую написала Кэтрин Маршалл. Кристи – это молодая девушка, которая в начале двадцатого века отправилась жить в горы Смоки Маунтинс, чтобы учить детей в школе и делать мир лучше. И в нее там втрескалась куча крутых парней, и она узнала, что такое тиф, и испытала много трудностей. Но я никому не скажу, что это моя любимая книжка, особенно Лилли, потому что эта история немного сопливая и довольно религиозная и в ней нет ни космических кораблей, ни серийных убийц.
   Женщина-полицейский. Я один раз видела, как женщина-полицейский выписала штраф водителю грузовика за то, что он посигналил переходившей дорогу девице (у нее юбка была ну очень короткая). Полицейская объяснила, что здесь сигналить запрещено, а когда он начал спорить, выписала еще один штраф за то, что спорил с офицером полиции.
   Лилли Московиц. Лилли Московиц еще не женщина, но я все равно восхищаюсь ею. Она очень-очень умная, но, в отличие от многих других умников, не дает понять каждую минуту, что она гораздо умнее меня. Ну почти. Лилли вечно придумывает что-нибудь интересное. Например, пойти в книжный магазин «Барнс и Ноубл», где автор – профессор Лора – подписывает читателям свои книги, и тайком снять на видео, как я спрашиваю у этой Лоры, почему она развелась с мужем, если такая умная, а потом показать этот репортаж в телешоу Лилли, включая ту часть, где нас выкидывают из книжного и навечно запрещают туда ходить. Лилли – моя лучшая подруга, и я все ей рассказываю, ну, кроме того, что я принцесса, потому что это она не поймет.
   Хелен Термополис. Хелен Термополис не просто моя мама, она еще очень талантливая художница, и ее работы часто публикует журнал «Искусство Америки», поскольку считает ее одним из самых значительных художников нового тысячелетия. Ее картина «Женщина, ожидающая чек у кассы в “Гранд Юнион”» получила государственную премию и была продана за сто сорок тысяч долларов. Но маме досталась только часть этой суммы, поскольку пятнадцать процентов получила ее галерея, а половина того, что осталось, пошла на уплату налога. Полная жесть. Но, несмотря на талант, у мамы всегда найдется время для меня. И я очень уважаю маму за то, что у нее есть принципы: по ее словам, она никогда не навязывает другим свою точку зрения и будет очень благодарна окружающим, если они ответят ей той же любезностью.

   И бабушка все это разорвала, представляете? А ведь такое сочинение способно поставить нацию на колени.

Суббота, 11 октября, 9:30 утра

   Я была права: Лилли уверена, что я не хочу снимать разговор с Хо, потому что не поддерживаю бойкот.
   Я пыталась ей объяснить, что это неправда, что я буду у бабушки. И знаете что? Она мне не верит. В кои-то веки ей сказали правду, а она не верит!
   Лилли говорит, что, если бы я хотела увильнуть от бабушки, я бы это сделала, но я слишком зависимая и не могу сказать «нет». Ерунда, вот я же говорю ей «нет». Но, когда я об этом упомянула, Лилли совсем взбесилась. Ну не могу я сказать «нет» своей бабушке, которой шестьдесят пять лет, она вообще скоро умрет, если есть еще какая-то справедливость на свете.
   И потом Лилли просто не знает мою бабушку. Ей невозможно ответить «нет». Только я это сказала, Лилли сразу такая:
   – Вот именно, Миа, я не знаю твою бабушку. Забавно, правда, если учесть, что ты-то всех моих бабушек и дедушек знаешь? – Московицы каждый год приглашают меня к себе отмечать еврейскую Пасху. – А я вот ни с кем из твоих не знакома.
   Ну да, потому что мамины родители – фермеры, проживающие в штате Индиана, в городке под названием Версаль, только они произносят: «Вер-сэйл». И они боятся приехать в Нью-Йорк, потому что здесь слишком много «чужаков» – так они называют иностранцев, а их до жути пугает все, что не американское на сто процентов. Именно поэтому мама уехала из дома, когда ей было восемнадцать, и с тех пор навещала родителей всего пару раз, чтобы меня показать. Версаль, скажу я вам, крошечный городишко. Он такой крошечный, что на двери банка висит табличка: «Если банк закрыт, пожалуйста, просуньте деньги под дверь». Честное слово. Я даже специально сфотографировала эту табличку, чтобы всем показать, потому что знала, что мне никто не поверит. Я примагнитила фотку на холодильник.
   Одним словом, бабулю и дедулю Термополис не больно-то выманишь из Индианы.
   А бабушку Ренальдо Лилли никогда не встречала, потому что та ненавидит детей. Теперь, видимо, никогда уже и не встретит, потому что тогда она узнает, что я принцесса Дженовии. И тут такое начнется! Боюсь, Лилли обязательно захочет сделать репортаж со мной для своего шоу. Не хватало только, чтобы мои лицо и имя мозолили глаза зрителям общественно-доступного канала на Манхэттене.
   И вот я мямлила в трубку про бабушку, а вовсе не про принцессу и слышала тяжелое дыхание Лилли; она всегда так дышит, когда злится. В конце концов она сказала: «Ну ладно, тогда приходи сегодня вечером монтировать пленку» – и бросила трубку.
   Блин.
   Ну хоть Майкл не рассказал ей про помаду и нейлоновые колготки, а то у нее вообще крышу снесло бы. Уж Лилли точно не поверила бы, что я иду к бабушке. Ни за что.
   Разговор был примерно в девять тридцать, я как раз собиралась идти к бабушке. Она сказала, что сегодня необязательно красить губы и надевать тонкие колготки, можно надеть что хочу. И я выбрала джинсы, потому что знаю, что бабушка их терпеть не может. Но она же сама сказала: что хочешь. Хе-хе-хе.
   О, уже подъезжаем. Ларс притормозил у входа в «Плазу». Приехали.

Суббота, 11 октября

   Я больше не пойду в школу. Никогда. Я вообще никуда отсюда не уйду. Останусь в мансарде навсегда.
   Вы не представляете, что она со мной сделала. Этого не может быть. Я не верю. Ни за что не поверю, что папа разрешил ей так со мной поступить.
   Ну он за это ответит. Как следует. По полной программе. Едва войдя в квартиру (мама сразу воскликнула: «О, Розмари! А где же твой ребенок?» [14 - Имеется в виду книга А. Левина «Ребенок Розмари», главная героиня которой коротко подстриглась, чтобы ободрить себя.]; это она так пошутила над моей новой прической, только мне ни капли не смешно), я прямиком подошла к папе и заявила:
   – Ты за это ответишь. По полной.
   Кто сказал, что я боюсь конфликтов?
   Папа попытался увильнуть от ответственности:
   – Миа, ты о чем? Ты чудесно выглядишь! Не слушай маму, что она понимает! Мне очень нравятся твои волосы, они такие… короткие.
   Да что ты говоришь, и почему же они такие короткие? Может быть, потому, что, когда мы с Ларсом, передав машину работнику отеля, зашли в холл, твоя мама уже ждала нас там. Она сразу указала на дверь и сказала: «On y va», что в переводе на английский означает: «Едем».
   – Куда едем? – безмятежно спросила я (ведь это происходило утром, когда я еще была наивна и безмятежна).
   – Chez Paolo, – ответила бабушка, что означало «к Паоло».
   И я решила, что мы едем к какому-нибудь бабушкиному другу, возможно, завтракать или пить чай. Ого, думаю, круто, практическое занятие. Может, все не так плохо.
   Но, когда мы приехали на место, стало ясно, что это не жилой дом. Сначала я вообще не поняла, где мы. Было похоже на дорогую частную клинику – повсюду матовое стекло и деревья в японском стиле. Зашли внутрь – вокруг скользят тощие юноши в черном. При виде бабушки они просияли и сразу провели нас в комнатку с банкетками и журналами, и я подумала, может, у бабушки запланирована пластическая операция? Сама я против пластики – не считая случаев, когда вам нужны губы, как Леоле Мэй, – но тут я даже обрадовалась. Ну, думаю, на какое-то время она от меня отвяжется.
   Как же я ошибалась! Паоло ни разу не доктор. Он небось и в колледже-то никогда не учился. Он стилист! Хуже того, он создает стиль людям. Правда. Берет какого-нибудь немодного, безвкусно одетого человека и делает его модным и стильным. Работа у него такая. И бабушка натравила его на меня! На меня! Неужели она сообщила Паоло, что у меня нет груди? А что, без этого никак нельзя?
   И что это за имя такое, Паоло? Мы, между прочим, в Америке. Значит, тебя зовут Пол!
   Мне очень хотелось крикнуть все это ему, но, конечно, я промолчала. Ведь Паоло не виноват в том, что бабушка приволокла меня к нему. Он вообще подчеркнул, что с трудом нашел для меня время в своем заранее расписанном графике, да и то лишь потому, что, по словам бабушки, мне требуется скорая стилистическая помощь.
   Блин, какой позор. Мне нужна скорая стилистическая помощь. Я страшно обиделась на бабушку, но не могла же я наорать на нее прямо перед Паоло. И она это отлично знала. Сидела себе на бархатной банкетке, гладила Роммеля, который устроился у нее на коленях, скрестив лапы, – она даже пуделя научила сидеть как светскую даму, хотя он мальчик, – попивала свой сайдкар, который для нее уже кто-то приготовил, и почитывала журнал W.
   А Паоло тем временем подхватывал пряди моих волос и печально повторял:
   – Это надо убрать… Это надо убрать…
   И это убрали. Вообще все убрали. Ну почти все. Осталась типа челка и какая-то сомнительная бахрома на затылке. Да, кстати, я сказала, что волосы у меня теперь не грязно-русые, а самый настоящий блонд?
   Но Паоло на этом не остановился. О нет. У меня теперь и ногти есть – впервые в жизни. Пусть это стопроцентная подделка, но они есть и, похоже, останутся со мной на какое-то время: я потихоньку попыталась отклеить один ноготь, но не смогла, потому что больно! Можно подумать, мастер по маникюру использует клей, сделанный по космическим технологиям!
   Вы, наверное, спросите, почему я позволила этим людям обкорнать себя и налепить мне ногти против моего желания?
   Да я сама не понимаю, как так получилось. Я реально боюсь вступать в конфликты и, конечно, не швырнула бы на пол стакан лимонада с криком: «Прекратите немедленно носиться вокруг меня!» Ну да, меня угостили лимонадом, представляете? В Международном центре волос на Шестой авеню, куда мы с мамой обычно ходим стричься, лимонада не дождешься, но там и берут девять долларов девяносто девять центов за стрижку и сушку феном.
   И когда красивые, модно одетые люди толпятся вокруг тебя и хором уверяют, что вот это тебе особенно пойдет, а это подчеркнет твои скулы, очень трудно все время помнить, что ты феминистка, которая выступает против загрязнения окружающей среды и борется с использованием косметики и химикатов, вредящих планете. Мне совсем не хотелось кого-то обидеть или устроить скандал.
   И я все время мысленно твердила себе, что она устроила это все только потому, что любит меня. В смысле бабушка. На самом деле я так не думаю. Мне кажется, бабушка любит меня не больше, чем я ее. Но я себе это постоянно повторяла. И продолжала повторять, когда мы после Паоло отправились в «Бергдорф Гудман», где бабушка купила мне четыре пары обуви, которые стоили практически столько же, сколько стоит достать носок из крошечного желудка Толстяка Луи. Я повторяла это, когда она купила мне охапку одежды, которую я никогда не надену. Причем я ей сразу сказала, что я это не надену, но она просто отмахнулась, типа: «Говори, говори, рассказывай сказки».
   Но больше я это терпеть не буду. На мне живого места не осталось после того, как повсюду что-то выщипывали, резали, заполняли, рисовали, отдирали, сушили и увлажняли. Зато у меня теперь есть ногти.
   Только меня это совсем не радует. Ни капли. Вот бабушка счастлива, она в бешеном восторге от того, как я теперь выгляжу. Наверное, потому что я больше не похожа на Мию Термополис. У Мии Термополис не может быть длинных ногтей. У Мии Термополис никогда не было белокурых прядей. Миа Термополис не делала себе макияж и не носила обувь от «Гуччи», юбки от «Шанель» и лифчики от «Кристиан Диор» – кстати, они даже не выпускают мой размер, 32А. И я теперь сама не понимаю, кто я такая. Но точно не Миа Термополис.
   Она превращает меня в кого-то другого.
   И вот я встала перед папой с этой новой стрижкой, от которой у меня голова как головка ватной палочки, и выплеснула на него все накопившиеся эмоции.
   – Сначала она задает мне написать сочинение, а потом рвет его в клочки. То учит сидеть, то приказывает обкорнать, а остатки волос выкрасить в другой цвет, потом заставляет приклеить к моим ногтям доски для серфинга. Покупает мне обувь, которая стоит как операция у небольшого животного, и одежду, в которой я похожа на Вики, дочку капитана, из того древнего сериала семидесятых годов «Лодка любви». Ты уж извини, папа, но я не Вики и никогда ею не буду, как бы бабушка ни старалась. Я никогда не стану отличницей, не хочу улыбаться всем подряд и влюбляться на борту корабля. Все это пусть Вики делает, но не я!
   Пока я орала, из своей комнаты вышла нарядная, прихорашивающаяся на ходу мама, которая собиралась на очередное свидание. На ней была яркая разноцветная юбка в испанском стиле и блузка с открытыми плечами, длинные волосы развевались за спиной. В общем, она выглядела классно, и папа при виде нее сразу направился к бару.
   – Миа, – проговорила мама, продевая в ухо сережку, – никто не требует от тебя быть похожей на Вики, дочку капитана.
   – Бабушка требует!
   – Бабушка просто пытается тебя подготовить.
   – Подготовить к чему? Не могу же я ходить в школу в таком виде! – закричала я.
   Мама слегка растерялась.
   – Почему?
   Господи, ну почему это случилось со мной?
   – Потому что, – проговорила я громко и терпеливо, – я не хочу, чтобы в школе кто-нибудь узнал, что я принцесса Дженовии.
   – Миа, любимая, они все равно узнают рано или поздно, – покачала головой мама.
   Каким образом? У меня все продумано: я буду принцессой только в Дженовии. Сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из нашей школы когда-нибудь там побывает, а значит, никто ничего не узнает, и можно не бояться, что меня станут считать уродом вроде Тины Хаким Баба. Ну, по крайней мере, не одним из тех уродов, которых возят в школу на лимузине и сопровождают повсюду телохранители.
   – Ну хорошо, – проговорила мама после того, как я выложила ей свои мысли, – а если об этом напишут в газетах?
   – С какой стати писать об этом в газетах?
   Мама посмотрела на папу. Папу отвел взгляд и глотнул из стакана. Знаете, что он сделал потом? Вы не поверите. Он поставил стакан на стол, вытащил из кармана брюк бумажник от «Прада», открыл его и спросил:
   – Сколько?
   Я растерялась. Мама тоже.
   – Филипп! – воскликнула она.
   Но папа продолжал смотреть на меня.
   – Я серьезно спрашиваю, Хелен, – сказал он. – Я вижу, что от «Компромисса» мало толку. Единственное, что помогает в таких случаях, это деньги. Так сколько же мне нужно заплатить тебе, Миа, чтобы бабушка могла сделать из тебя принцессу?
   – Так вот чем она занимается! – снова завопила я. – Ну в таком случае она все перепутала! Я никогда не видела, чтобы у принцессы были такие короткие волосы, или такие большие ноги, как у меня, или вообще не было груди!
   Но папа просто посмотрел на часы. Наверное, спешил куда-нибудь, типа на очередное интервью с блондинкой-телеведущей из «Эй Би Си Ньюз».
   – Считай, что обучение тому, как стать принцессой, это твоя работа, – сказал он. – Я буду платить тебе зарплату. Так сколько же ты хочешь?
   Я еще больше разоралась о цельности своей натуры, честности и неподкупности, о том, что не променяю свою свободу на службу в частной лавочке. Все это были слова из маминого репертуара. Кажется, она это сразу усекла и попыталась улизнуть, бормоча, что ей надо собираться на свидание с мистером Дж. Папа бросил на нее убийственный взгляд – он умеет это делать ничуть не хуже бабушки, – а потом со вздохом произнес:
   – Миа, я готов каждый день жертвовать сто долларов от твоего имени… как там оно называется?.. Ах да, в «Гринпис», пусть спасают китов сколько влезет, лишь бы ты доставила моей маме удовольствие и позволила ей учить тебя, как стать принцессой.
   Ну…
   Это ведь совсем другое дело. Они будут платить не мне за разрешение перекрасить мои волосы, а каждый день перечислять сто долларов в «Гринпис». Это же триста пятьдесят шесть тысяч долларов в год! От моего имени! Да «Гринпис» просто обязан будет принять меня на работу после окончания школы. К тому времени от моего имени наберется уже миллион долларов!
   Или тридцать шесть тысяч пятьсот… Где калькулятор?

Позже в субботу

   В общем, уж не знаю, кем там воображает себя Лилли Московиц, но я теперь точно знаю, что она мне не подруга. Никогда не думала, что человек, которого я считала другом, способен поступить со мной так мерзко, как поступила Лилли Московиц. Не могу поверить. И все из-за каких-то волос!
   Я бы еще поняла, если бы Лилли обиделась на меня из-за чего-то реально важного, ну там, из-за записи сюжета про Хо. Я все-таки у нее типа кинооператор, а после съемок помогаю монтировать отснятый материал. Если нужно, меня подменяет Шамика, она у нас главный продюсер и, кроме того, подыскивает подходящее место для съемок.
   Так что я не удивилась бы, если бы Лилли возмущалась тем, что я пропустила сегодняшние съемки. Тем более что, по ее мнению, Хо-гейт – один из самых важных сюжетов, какие она снимала. Мне-то кажется, что это глупо. Кому нужны несчастные пять центов? Но Лилли такая: «Мы разорвем кольцо расизма, оцепившего магазины всех пяти районов города!»
   Ну-ну. Могу только сказать, что пришла к Московицам сегодня вечером и Лилли едва глянула на мою новую прическу, как сразу:
   – Господи, что с тобой случилось?!
   Как будто я лицо отморозила и нос у меня почернел и отвалился, как у альпинистов во время восхождения на Эверест.
   Я, конечно, догадывалась, что народ офигеет от моей прически, поэтому хорошенько вымыла голову, выполоскав из волос весь гель и лак. Кроме того, я смыла макияж, который размазал по мне Паоло, и надела джинсы и конверсы (квадратичная формула уже почти не видна). После этого я решила, что выгляжу как обычно, не считая стрижки, и вообще очень даже неплохо – для меня, конечно.
   Но Лилли, оказывается, так не думала.
   Ну я сделала вид, что не произошло ничего особенного. Да и на самом деле не произошло – я же не вставила себе грудные импланты, правда?
   – Да ерунда, – сказала я, снимая куртку. – Понимаешь, бабушка повела меня к парикмахеру, его зовут Паоло, и он…
   Но Лилли настолько обалдела, что даже не дала мне договорить.
   – У тебя волосы такого же цвета, как у Ланы Уайнбергер! – выпалила она.
   – Ну да, знаю, – сказала я.
   – Что у тебя с пальцами? Это что, накладные ногти? Тоже как у Ланы! – У Лилли глаза уже были где-то на лбу. – Господи, Миа! Ты превращаешься в Лану Уайнбергер!
   Это было обидно. Во-первых, я в нее не превращаюсь. Во-вторых, даже если бы и превратилась, Лилли всегда сама твердит, что глупо судить о людях по их внешнему виду, главное – то, что у них внутри.
   И вот я стою такая у Московицев в коридоре, Павлов радостно носится вокруг меня и прыгает мне на ноги, а я бормочу:
   – Да это не я… это бабушка… мне пришлось…
   – В смысле пришлось?
   У Лилли появилось такое противное выражение на лице. То самое выражение, которое появляется каждый год, когда учитель по физре говорит, что мы должны совершить пробег вокруг пруда в Центральном парке в рамках президентского фитнес-теста. Лилли не любит бегать в принципе, тем более вокруг пруда в Центральном парке (он и правда огромный).
   – Ты совсем не можешь за себя постоять? – наехала она на меня. – Ты что, немая? Не в состоянии сказать «нет»? Знаешь, Миа, нам реально надо поработать над твоей уверенностью в себе. У тебя серьезная проблема с бабушкой. Причем, заметь, никаких проблем с тем, чтобы сказать «нет» своей подруге! Мне сегодня была так нужна твоя помощь с Хо, а ты меня подвела. Зато бабушка могла делать что угодно с твоими волосами: захотела – отрезала, захотела – покрасила в желтый цвет…
   Не забудьте, что мне сегодня целый день втирали, как плохо я выгляжу, – до тех пор, пока Паоло не взялся за меня и не превратил в Лану Уайнбергер. Теперь, оказывается, с моим характером тоже все плохо.
   И я не выдержала. Я сказала:
   – Лилли, заткнись.
   Я еще никогда не говорила Лилли, чтобы она заткнулась. Ни разу в жизни. Да я вообще ни одному человеку не говорила, чтобы он заткнулся. Это вообще не мое. Не знаю, что со мной случилось. Правда. Может, это из-за ногтей? У меня никогда раньше не было ногтей, а тут я вдруг почувствовала себя сильнее. Не, ну правда, почему Лилли вечно указывает мне, что я должна делать?
   Как назло, в тот самый момент, когда я велела Лилли заткнуться, в коридоре появился Майкл с пустой миской из-под хлопьев в руках и без рубашки.
   – Ого! – проговорил он и попятился.
   Не знаю, почему он попятился: из-за того, что я сказала, или из-за того, как я выглядела.
   – Что? – протянула Лилли. – Что ты сказала?
   Сейчас она напоминала мопса еще больше, чем обычно.
   Мне страшно хотелось спустить все на тормозах, но я не сделала этого. Лилли была права – я реально не умела постоять за себя. Так что вместо того, чтобы извиниться, я сказала:
   – Мне надоело, что ты на меня все время давишь. Целыми днями мама, папа, бабушка, учителя учат меня жить. Не хватало еще, чтобы друзья начали учить.
   – Ого! – повторил Майкл. Теперь-то точно из-за того, что я сказала.
   – У тебя какие-то проблемы? – прищурившись, процедила Лилли.
   – Знаешь что? – сказала я. – Это не у меня, это у тебя проблемы. По-моему, у тебя очень большая проблема со мной. Ну так я ее решу за тебя. Я ухожу. И знаешь, мне с самого начала не хотелось помогать тебе в этой дурацкой истории с Хо. Они очень симпатичные люди и не сделали ничего плохого. Зря ты на них наезжаешь. И… – добавила я, открывая дверь, – волосы у меня никакие не желтые.
   И я ушла. И вроде как даже дверью хлопнула.
   Дожидаясь лифта, я надеялась, что, может, Лилли выйдет и извинится передо мной. Но она не вышла.
   Я рванула домой, приняла душ и залезла в кровать с пультом от телика и Толстяком Луи. Он единственный, кому я нравлюсь даже такая.
   Все ждала, что Лилли позвонит и извинится. Пока не позвонила.
   Ну а я тоже не стану извиняться первая.
   И знаете, что еще? Я вот сейчас в зеркало на себя посмотрела, и, по-моему, эта стрижка мне очень даже идет.

Воскресенье, после полуночи, 12 октября

Еще не позвонила.

Воскресенье, 12 октября

   Ой, блин. Умру от стыда. Куда бы провалиться. Не поверите, что было.
   Выхожу утром на кухню, а там уже сидят мама с мистером Джанини и едят блинчики! На мистере Джанини – футболка и трусы-боксеры, а мама – в кимоно. Увидев меня, она поперхнулась апельсиновым соком. И сразу:
   – Миа! Ты что здесь делаешь? Я думала, ты переночуешь у Лилли!
   Мне самой жалко, что я не переночевала у Лилли. И зачем только я решила отстаивать себя? Осталась бы у Московицев, и не пришлось бы смотреть на мистера Джанини в боксерах. Жила бы счастливой, полной жизнью, никогда не видя этого. Я уж не говорю о том, что он увидел меня в ярко-красной фланелевой пижаме. Как я теперь пойду на дополнительное занятие?
   Жесть. Мне так хочется позвонить Лилли. Но, кажется, мы поссорились надолго.

Позже в воскресенье

   Короче. Мама, которая только что заходила ко мне в комнату, уверяет, что мистер Джанини провел ночь на кушетке, поскольку на линии метро, по которой он обычно добирается до своего дома в Бруклине, поезд сошел с рельсов и движение остановили надолго. Вот мама и предложила мистеру Джанини переночевать у нас.
   Если бы мы с Лилли еще дружили, она обязательно сказала бы, что моя мама лжет, чтобы компенсировать травму, нанесенную мне тем, что я перестала воспринимать ее строго как мать, то есть как человека, не имеющего пола. Лилли всегда так говорит, когда чья-нибудь мама врет о своих встречах с мужчинами.
   Но я лучше буду верить маме, даже если она говорит неправду, потому что иначе мне алгебру ни за что не сдать. Как можно думать о многочленах, глядя на человека, который не только целовал твою маму взасос, но и, скорее всего, видел ее голой.
   Ну почему на меня все сыплются и сыплются какие-то неприятности? По-моему, пора бы уже случиться чему-нибудь хорошему.
   После того как мама мне наврала, я переоделась и вышла на кухню завтракать. Пришлось, потому что мама отказалась принести завтрак мне в комнату, как я просила.
   – Ты кем себя вообразила? – возмутилась она. – Принцессой Дженовии?
   Ей кажется, это дико смешно. На самом деле – ни разу.
   К тому времени, как я снова вышла, мистер Джанини успел одеться. Он пытался перевести все происходящее в шутку, и, наверное, это единственное, что в таких случаях можно сделать.
   Мне сначала шутить как-то не очень хотелось, но мистер Дж. стал вслух представлять, как выглядят в пижаме разные люди из нашей школы, например директриса миссис Гупта. Мистер Дж. считает, что она спит в вязаной фуфайке и спортивных штанах своего мужа. Я не выдержала и фыркнула, представив директрису в старых трениках, а потом сказала, что миссис Хилл наверняка спит в пеньюаре с перьями и разными наворотами. Но мистер Дж. больше склонялся к фланели, чем к перьям. А он-то откуда знает? Неужели и с миссис Хилл встречался? Для зануды с кучей ручек в кармане он не теряется.
   После завтрака мама с мистером Джанини собрались в Центральный парк и попытались вытащить и меня, типа на улице так хорошо и все такое, но я сказала, что у меня полно уроков, и даже не сильно соврала. Мне правда надо делать уроки – уж мистер Дж. должен это знать, – но не настолько много. Просто мне неохота таскаться за влюбленной парочкой. Это как с Шамикой, когда она в седьмом классе начала встречаться с Аароном Бен-Симоном и хотела, чтобы мы ходили вместе с ними в кино, потому что папа не отпускал ее одну с парнем (даже таким безобидным, как Аарон Бен-Симон, у которого шея не толще моего предплечья). Но когда мы шли с ней, она нас вроде как в упор не замечала, и, видимо, в этом и была вся суть. Но вообще, пока Шамика встречалась с Аароном, с ней невозможно было разговаривать, потому что она могла думать только о нем.
   Не то чтобы мама не могла говорить ни о чем, кроме мистера Джанини. Нет, у нее все совсем по-другому. Но я опасалась, что если пойду с ними, то увижу, как они целуются. Нет, конечно, в поцелуях нет ничего такого – когда их по телевизору смотришь. Но когда целуются твоя мама и твой учитель алгебры… Ну вы меня поняли.

   ПРИЧИНЫ, ПО КОТОРЫМ МНЕ НАДО ПОМИРИТЬСЯ С ЛИЛЛИ
   1. Мы лучшие подруги с детского сада.
   2. Одна из нас должна быть умнее и сделать первый шаг.
   3. Она меня всегда смешит.
   4. С кем я буду ходить в столовую на большой перемене?
   5. Мне без нее плохо.

   ПРИЧИНЫ, ПО КОТОРЫМ МНЕ НЕ НАДО МИРИТЬСЯ С ЛИЛЛИ
   1. Она вечно указывает, что я должна делать.
   2. Она думает, что знает все на свете.
   3. Лилли первая начала, вот пусть первая и извиняется.
   4. Я никогда не научусь стоять за себя, если буду брать свои слова обратно.
   5. А вдруг я извинюсь, а она все равно не захочет со мной говорить?

Еще позже в воскресенье

   Я включила компьютер, чтобы нарыть в инете что-нибудь про Афганистан (задали доклад по истории мировой цивилизации), и тут же увидела сообщение, которое только что пришло мне в личку. Я такие сообщения получаю редко, поэтому сразу заволновалась.
   А потом увидела, от кого сообщение. От Головолома.
   Майкл Московиц? А ему что нужно?
   Майкл писал:

   Головолом: Эй, Термополис, что на тебя напало вчера вечером? Совсем кукухой поехала?

   Я? Кукухой???

   ТолЛуи: Если хочешь знать, я кукухой не поехала, а просто мне надоело, что твоя сестра постоянно указывает, что мне делать. И вообще это не твое дело.
   Головолом: Ты чего бесишься? Конечно, это мое дело. Я, между прочим, в одной квартире с ней живу.
   ТолЛуи: И что? Она обо мне что-то говорила?
   Головолом: Ну, наверное, можно и так сказать.

   Она обо мне говорит! Не может быть! Понятное дело, ничего хорошего.

   ТолЛуи: И что она говорит?
   Головолом: Это же не мое дело.

   Какое счастье, что у меня нет брата.

   ТолЛуи: Не твое. Так что она обо мне говорит?
   Головолом: Она не понимает, что с тобой происходит в последнее время, но с тех пор, как приехал твой папа, ты ведешь себя так, будто у тебя крыша поехала.
   ТолЛуи: У меня? Крыша? А у нее? Она все время меня критикует. Меня уже тошнит от этого! Если она хочет быть моей подругой, пусть принимает меня такой, какая я есть!!!
   Головолом: И незачем так орать.
   ТолЛуи: Я не ору!!!
   Головолом: Ты используешь избыточное количество знаков пунктуации, и в сообщениях это воспринимается как крик. И потом критикует не только Лилли. Она говорит, ты не поддержала ее бойкот против Хо.
   ТолЛуи: Это правда. И не поддержу. Глупость какая-то. Ты сам-то как думаешь?
   Головолом: Конечно, глупость. Кстати, у тебя по-прежнему напряги с алгеброй?

   Это было неожиданно.

   ТолЛуи: Ага. Но, учитывая, что мистер Дж. остался у нас сегодня ночевать, думаю, до трояка дотяну. А что?
   Головолом: Что? Мистер Дж. остался ночевать? У вас дома? Ну и?..

   Господи, зачем я ему это сказала? Он завтра же растреплет всей школе. А вдруг мистера Дж. за это уволят? Представления не имею, можно ли учителям встречаться с матерями своих учеников. Ну зачем я рассказала Майклу?

   ТолЛуи: Сначала жесть сплошная. Но потом он начал типа шутить, и вроде как стало норм. Сама не знаю. Наверное, я должна злиться, но мама ходит такая счастливая, что не получается.
   Головолом: Твоя мама могла выбрать кого-нибудь и похуже мистера Дж. Представь, что она встречается с мистером Стюартом.

   Мистер Стюарт преподает здоровье и гигиену и считает себя даром Божьим для всего женского пола. У меня он еще не преподает, его предмет начинается в десятом классе, но я уже в курсе, что от него надо держаться подальше. Если ты случайно подойдешь близко к его столу, он тут же начнет мять тебе плечи, как будто делает массаж, но все говорят, что на самом деле он просто проверяет, носишь ли ты лифчик.
   Если мама начнет с ним встречаться, я немедленно свалю в Афганистан.

   ТолЛуи: Ха-ха-ха. А зачем ты спросил про алгебру?
   Головолом: Да я уже закончил делать журнал за этот месяц, вот и подумал, что могу немного позаниматься с тобой на О.О., если хочешь, конечно.

   Майкл Московиц предлагает мне помощь? Не верю собственным ушам. Сейчас рухну с компьютерного стула от удивления.

   ТолЛуи: Ух ты, это будет супер! Спасибо!
   Головолом: Да на здоровье. Ну пока, Термополис.

   И он вышел из чата.
   Представляете? Супер! Интересно, что это на него нашло? Похоже, надо почаще ссориться с Лилли.

Еще позже в воскресенье

   Только я подумала, что жизнь, кажется, понемногу налаживается, как позвонил папа. Он сказал, что отправил ко мне водителя. Ларс отвезет меня в «Плазу» пообедать вместе с папой и бабушкой.
   Заметьте: маму не пригласили. Ну, наверное, ничего страшного, она и сама не пошла бы.
   И правда, мама даже обрадовалась, когда я ей сказала, что уезжаю обедать.
   – Отлично, – сказала она. – А я закажу себе что-нибудь из тайского ресторана и буду смотреть «Шестьдесят минут».
   Мама пришла из Центрального парка очень веселая. Оказывается, они с мистером Джанини катались в одной из этих тупых карет, запряженных лошадьми. Я в шоке. Хозяева карет совершенно не заботятся о лошадях, и то и дело какая-нибудь дряхлая кляча падает на ходу от жажды. Я давно поклялась, что ноги моей не будет в такой карете до тех пор, пока бедные лошади не получат право на приличную жизнь. И мне всегда казалось, что мама меня полностью поддерживает.
   Просто удивительно, до чего любовь может довести человека.
   В «Плазу» на этот раз зашла спокойно. Наверное, я уже немного привыкла к ней. И швейцар меня узнаёт – по крайней мере, он узнаёт Ларса – и пропускает без проблем. Но бабушка с папой были не в настроении. Не знаю почему. Может, потому что им, в отличие от меня, никто не платит за общение друг с другом.
   Обед был ужасно скучным. Бабушка занудствовала с вилками – когда какую брать да что чем есть. Была куча перемен блюд, и все блюда мясные. Только один раз подали рыбу, я съела ее и десерт – высокую навороченную шоколадную башню. Бабушка пыталась внушить мне, что на официальных приемах, где я буду представлять Дженовию, надо есть все, что подадут, иначе я оскорблю хозяев и спровоцирую международный скандал. Но я ответила, что мои сотрудники заранее сообщат хозяевам, что я не ем мяса, и попросят его не подавать.
   Бабушка просто взбесилась. Ей ведь не приходило в голову, что я могла смотреть телефильм про принцессу Диану и поэтому знаю, как ничего не есть на приемах и даже как сделать, чтобы тебя потом вырвало тем, что пришлось съесть (конечно, я так никогда не поступлю).
   А папа весь обед задавал мне странные вопросы про маму. Типа, не переживаю ли я из-за ее романа с мистером Джанини и не нужно ли папе поговорить об этом с мамой. По-моему, он пытался выяснить, насколько между ними – мамой и мистером Дж. – все серьезно.
   Конечно, серьезно, если он остался ночевать. Мама оставляет на ночь только тех мужиков, которые ей реально очень нравятся. За последние четырнадцать лет таких было всего трое, включая мистера Дж. Одного звали Вольфганг, и он оказался геем, второго – Тим, и он оказался республиканцем. И вот теперь мой учитель алгебры. Ну и не так чтоб очень много их было, всего по одному на каждые четыре года.
   Ну типа того.
   Понятное дело, я не сказала папе, что мистер Дж. остался у нас ночевать, а то бы его сразу удар хватил. Он жуткий шовинист – ему можно каждое лето привозить в Мираньяк девиц и менять их каждые две недели, но мама почему-то все эти годы должна оставаться чиста, как свежевыпавший снег.
   Если бы мы с Лилли разговаривали, она наверняка заявила бы, что все мужчины – страшные лицемеры.
   Вообще неплохо бы было сказать папе про мистера Дж. хотя бы для того, чтобы немного сбить с него этот самодовольный вид, но мне не хотелось давать бабушке оружие против мамы, она и так считает маму слишком легкомысленной, поэтому я сделала вид, что не в курсе.
   Бабушка сказала, что завтра мы займемся моим словарным запасом: французский у меня чудовищный, но английский еще хуже. Она говорит, что если еще хоть раз услышит от меня «короче», то вымоет мне рот с мылом.
   – Короче, бабуль, – сказала я и тут же получила ее фирменный убийственный взгляд.
   Но я не прикалывалась над ней, просто сказала на автомате. Правда.
   К сегодняшнему дню я уже заработала двести баксов для «Гринпис». Наверное, я войду в историю человечества как девочка, которая спасла всех китов.
   Вернувшись домой, я заметила в помойке две упаковки из-под тайской еды, две пары пластиковых палочек и две пустые бутылки «Хайнекена». Я спросила у мамы: она что, обедала вместе с мистером Дж. – блин, они целый день вместе! – но она сказала:
   – Нет, что ты, малышка, просто я здорово проголодалась.
   Соврала мне второй раз за день. Похоже, с мистером Дж. реально все серьезно.
   Лилли так и не звонила. Может, мне все-таки позвонить первой? И что я скажу? Я ничего такого не сделала. Ну то есть велела ей заткнуться, но только потому, что она сказала, что я становлюсь похожей на Лану Уайнбергер. По-моему, у меня было полное право потребовать, чтобы она заткнулась.
   Или не было? Может, ни у кого нет права говорить другому, чтобы он заткнулся? Может, вот так войны и начинаются – кто-то кому-то приказывает заткнуться, и никто не хочет извиняться.
   Если так пойдет дальше, с кем я завтра буду обедать в столовой?

Понедельник, 13 октября. Алгебра

   Когда Ларс остановил машину перед подъездом Лилли, консьерж сказал, что она уже ушла. Вот и мирись с ней после этого.
   Мы еще никогда так сильно не ссорились.
   Едва я вошла в школу, как мне сунули под нос листовку.
   ОБЪЯВИМ БОЙКОТ МАГАЗИНУ ХО!
   ПОДПИШИСЬ, ЕСЛИ ТЫ
   ПРОТИВ РАСИЗМА!
   Я сказала, что не подпишу, и Борис, который сунул мне листовку, заявил, что я неблагодарная, что он приехал из страны, где государство подавляет все протесты, и я должна радоваться, что могу подписывать листовки, не опасаясь тайной полиции. Вместо ответа я сказала Борису, что в Америке свитера в брюки не заправляют.
   Надо отдать должное Лилли – она действует быстро. Вся школа облеплена листовками с призывом к бойкоту Хо. И еще про Лилли – уж если она разозлится, то надолго. Она со мной вообще не разговаривает.
   Блин, ну когда уже мистер Дж. от меня отцепится? Ну кому нужны его целые числа?
   Действия с действительными числами: отрицательные или противоположные – числа на числовой оси, расположенные на противоположных сторонах от нуля, но на одинаковом расстоянии от него, называются отрицательными или противоположными.
//-- Чем бы заняться на алгебре --//

     Чем на алгебре заняться?
     Можно тихо развлекаться:
     Рисовать, или зевать,
     Или в шахматы играть.
     Похрапеть и помечтать,
     Ничего не соображать,
     Кукарекать и чирикать,
     С удивлением мурлыкать.
     Гипнотизировать часы,
     Напевать себе в усы.
     Смеяться, плакать всем назло –
     Я перепробовала всё…
     НО НИЧЕГО НЕ ПОМОГЛО!!!!!

Позже в понедельник, на уроке французского

   Даже если бы мы с Лилли не поссорились, все равно я не смогла бы сесть рядом с ней в столовой. Она вдруг стала знаменитостью, и вокруг столика, за которым обычно сидим мы с ней, Шамика и Лин Су и едим дамплинги из «Биг Вон», столпилась куча народу. А на моем месте сидел Борис Пелковски.
   Лилли небось на седьмом небе от счастья. Она всегда мечтала, чтобы ее боготворил музыкальный гений.
   И вот я стою, как дура, с этим идиотским подносом, на котором тарелка с дурацким овощным салатом. Ничего другого вегетарианского в столовой сегодня не было, и у них кончились батончики мюсли. Стою я и думаю, за чей столик подсесть. В столовой всего десять столиков, потому что классы едят в разное время. Есть столик, за которым обычно сидим мы с Лилли, столик тех, кто занимается спортом, столик чирлидеров, богатеньких деток, любителей хип-хопа, наркоманов, участников театрального кружка, отличников, иностранцев, которые учатся у нас по обмену, и столик, за которым сидит Тина Хаким Баба со своим телохранителем.
   Я не могу сесть к спортсменам или чирлидерам, поскольку я не вхожу в их группу. Не могу сесть к богатым, потому что у меня нет ни мобильного телефона, ни брокера. Я не увлекаюсь хип-хопом или наркотиками, мне не дали роль в школьном спектакле, мои шансы стать отличницей, имея двойку по алгебре, близки к нулю, и я ни слова не понимаю из того, что говорят иностранные студенты, поскольку среди них нет ни одного француза.
   Я посмотрела на Тину Хаким Баба. Перед ней стояла тарелка с таким же салатом, как у меня. Правда, Тина ест салаты из-за проблемы с весом, а не потому, что вегетарианка. Тина читала роман для девочек. На обложке был изображен мальчишка-подросток, обнимающий девчонку. У девчонки были длинные белокурые волосы и довольно большая грудь, а ножки тоненькие-претоненькие. Я уверена: бабушка хотела бы, чтобы я выглядела как эта девчонка.
   Я подошла к столу, поставила поднос напротив Тины и спросила:
   – Можно здесь сесть?
   Тина подняла голову от книжки, и на лице ее отразилось глубочайшее потрясение. Она посмотрела на меня, потом – на своего телохранителя. Это был очень смуглый высокий мужчина в черном костюме и темных очках, которые он не снимал даже в помещении. Думаю, Ларс его подмял бы, если бы им пришлось драться.
   Телохранитель перевел взгляд на меня – ну мне так показалось, потому что сквозь темные стекла особо не разглядеть, куда он смотрел, – и кивнул.
   Тина просияла от счастья.
   – Конечно, пожалуйста, – сказала она, откладывая книгу. – Садись.
   Я села. Мне вдруг стало немного не по себе оттого, что она так искренне мне обрадовалась, и я уже жалела, что не подошла к ней раньше. Но я всегда считала ее уродом из-за того, что она ездит в школу на лимузине и ходит везде с охранником.
   Теперь я так уже не считала.
   Мы вместе жевали наши салаты и обсуждали, какая гадость эта школьная еда. Тина рассказала, что на диету ее посадила мама, потому что Тина хочет похудеть на двадцать фунтов [15 - Около 10 килограммов.] к танцам, которые состоятся в День культурного многообразия. Но танцы уже в субботу, так что я сомневаюсь, что она успеет. Я спросила Тину, пригласил ли ее кто-нибудь на танцы, и она в ответ захихикала и ответила, что да. Она идет с парнем из Тринити-колледж, это тоже частная школа на Манхэттене. Парня зовут Дэйв Фарух Эль-Абар.
   Але? Так нечестно. Даже Тину Хаким Баба, которой папа не разрешает самостоятельно пройти два квартала до школы, и то пригласили на танцы.
   Правда, у нее есть грудь, видимо, это все объясняет.
   Эта Тина довольно симпатичная. Когда она пошла к автомату, чтобы купить себе еще диетической колы, телохранитель потопал за ней. Господи, если когда-нибудь Ларс начнет всюду ходить за мной тенью, я, наверное, застрелюсь. Я взяла книжку и принялась читать текст на задней стороне обложки. Книжка называлась «Я думаю, меня зовут Аманда». Про то, как одна девчонка очнулась после комы и ничего про себя не помнила. И тут к ней в больницу приходит юный красавчик и утверждает, что ее зовут Аманда и что он ее парень. И всю книгу она пытается понять, правду он говорит или врет.
   Вот я бы не сомневалась! Если какой-то симпатичный незнакомец говорит, что он твой парень, зачем же спорить? Некоторые девушки просто не понимают своего счастья.
   Вдруг на обложку упала тень. Я подняла голову и увидела Лану Уайнбергер. Наверное, в этот день была игра, потому что на Лане был ее чирлидерская форма – коротенькая юбочка в зелено-белую складку и обтягивающий белый свитерок с огромной буквой «А» спереди. Я думаю, она свои помпоны в свободное от размахивания время засовывает себе в лифчик, иначе не представляю, каким образом у нее грудь может так выпирать.
   – Какая миленькая прическа, Амелия, – проговорила она мерзким голосом. – И кого ты хотела изобразить? Танкистку [16 - «Танкистка» – альтернативный комикс и снятый по нему одноименный фильм про дерзкую девушку, которая живет в постапокалиптической Австралии.]?
   Я посмотрела мимо нее. Там стоял Джош Рихтер со своими тупыми дружками-качками. Они не замечали нас с Ланой – обсуждали, как ходили в выходные на вечеринку и как им потом было плохо, потому что все перепили пива.
   Интересно, их тренер об этом знает?
   – И что это за цвет? – Лана коснулась моей макушки. – Гнойный желтый?
   Пока она так издевалась надо мной, вернулась Тина с телохранителем. Кроме колы, Тина купила мороженое в рожке «Натти Роял» специально для меня. А ведь я с ней до этого дня и двух слов не сказала, наверное. Мне стало так приятно. Но Лане этого было не понять. Она невинным голосом спросила:
   – Ой, Тина, это ты для Амелии мороженое купила? Что, папочка сегодня дал на сто долларов больше, чтобы ты купила себе подружку?
   В темных глазах Тины вспыхнула обида. Заметив это, телохранитель открыл было рот, чтобы сказать ей что-то…
   Но тут случилось нечто странное. Я вроде сидела, глядя, как глаза Тины Хаким Баба наполняются слезами, а затем вдруг сама не знаю как со всего маху ткнула мороженое в свитер Ланы.
   Лана опустила глаза и увидела ванильное мороженое, твердую шоколадную скорлупку и арахис, прилипшие к ее груди. Джош Рихтер и качки замолчали и тоже уставились на грудь Ланы. В столовой вдруг стало необыкновенно тихо. Теперь уже все смотрели на мороженое, прилипшее к груди Ланы. Было так тихо, что я слышала, как Борис втянул воздух через свои брекеты.
   А потом Лана завизжала.
   – Ты… Ты… – Видимо, не могла найти для меня подходящего слова. – Что ты наделала! Что ты сделала с моим свитером!
   Я встала и схватила свой поднос.
   – Пойдем, Тина, – сказала я, – найдем местечко потише.
   Тина, не сводя огромных карих глаз с рожка, приставшего к середине буквы «А» на груди Ланы, торопливо взяла поднос и засеменила следом за мной. А телохранитель пошел за Тиной. По-моему, он ржал про себя.
   Когда проходили мимо стола, за которым сидела Лилли, я увидела ее вытаращенные глаза и разинутый рот. Значит, она тоже все видела.
   Что ж, придется ей заново поставить мне диагноз: я умею постоять за себя. Когда захочу.
   И – я не уверена, но, кажется, когда мы проходили мимо столика театралов, нам зааплодировали.
   Ну теперь и до самоактуализации недалеко.

Позже в понедельник

   Ой, мамочки, у меня реально неприятности. Ничего похожего со мной еще не случалось.
   Я сижу в кабинете директора!
   Это правда. Меня отправили к директору за то, что я ткнула рожком «Натти Роял» в Лану Уайнбергер. Могла бы и сразу сообразить, что она настучит. Она всегда была ябедой.
   Страшновато вообще-то. Я никогда не нарушала школьных правил и всегда была хорошей девочкой. Когда на уроке О.О. в класс вдруг заглянула девушка-стажер с розовой бумажкой – письменным разрешением покинуть класс, – я и не думала, что это по мою душу. Мы сидели с Майклом Московицем, и он объяснял мне, почему я неправильно вычитаю. Он говорит, я очень неаккуратно записываю цифры одну под другой и не зачеркиваю, когда занимаю, а кроме того, не веду регулярные записи в тетради, а пишу все какими-то обрывками на первом попавшемся листке. Майкл посоветовал мне завести отдельную тетрадь по алгебре. И он считает, что я не могу сосредоточиться.
   Ну рядом с ним-то – точно, я ведь никогда раньше не сидела так близко к мальчишке! Понятно, что это всего лишь Майкл Московиц, которого я вижу по десять раз на дню, и я ему никогда не понравлюсь, потому что он уже взрослый, а я еще малявка и подружка его младшей сестры… ну… была.
   Но он же все равно мальчишка, и очень симпатичный, хоть и брат Лилли. И довольно трудно сосредоточиться на вычитании, когда все время чувствуешь исходящий от него чистый и приятный мальчишеский запах. Да еще к тому же он то и дело клал свою руку на мою, отбирал у меня карандаш и говорил:
   – Нет, Миа, надо вот так.
   И конечно, я не могла сосредоточиться, потому что мне постоянно казалось, что Лилли на нас смотрит. Но она и не думала смотреть. Она боролась с темными силами расизма в нашем квартале, и ей было не до мелких людишек вроде меня. Она уселась за большой стол с кучей своих сторонников, и они разрабатывали план действий против Хо. Она даже Борису разрешила выйти из подсобки и помогать.
   И, позвольте заметить, он так и увивался вокруг Лилли. Не представляю, как она позволяла ему опираться на спинку ее стула своей тощей ручонкой, которой он обычно держит скрипку. И свитер он так и не вытащил из штанов.
   Так что я могла не волноваться, что кто-нибудь заметит нас с Майклом. Тем более что он на спинку моего стула руку не клал. Правда, один раз его колено коснулось моего под столом, и я чуть не умерла сразу, до того было приятно.
   И тут возникает стажер с письменным разрешением покинуть класс – для меня.
   Неужели меня исключат? Может быть, после этого я перейду в другую школу, где никто не знает, какого цвета были мои волосы раньше, и никто не догадается, что у меня накладные ногти. Это даже неплохо.

   ТЕПЕРЬ Я
   1. Буду думать перед тем, как что-то сделать.
   2. Постараюсь всегда оставаться вежливой, как бы меня ни бесили.
   3. Буду говорить правду, но только если это никого не обидит.
   4. Буду за километр обходить Лану Уайнбергер.
   Ой-ой-ой. Миссис Гупта готова к разговору со мной.

Понедельник вечером

   Ну не знаю, что мне теперь делать. В наказание за проступок я должна всю неделю оставаться в школе после уроков, плюс дополнительные занятия с мистером Дж., плюс принцессоведение с бабушкой.
   Я пришла из школы около девяти вечера. Нет, так дальше продолжаться не может.
   Папа в ярости. Он хочет подать в суд на школу. Он говорит, никто не смеет наказывать его дочь за то, что она вступилась за слабого. Я ему объяснила, что миссис Гупта смеет. Она все смеет, потому что директор.
   Сама я на нее не сержусь. Я ведь даже не попросила прощения и не сказала, что мне очень жаль. Миссис Гупта – приятная женщина, но что она может поделать? Я призналась, что совершила проступок. Миссис Гупта сказала, что я должна извиниться перед Ланой и оплатить ей чистку свитера. Я сказала, что за химчистку заплачу, но извиняться не буду. Миссис Гупта посмотрела на меня поверх очков и переспросила:
   – Извини, не поняла, что ты сказала, Миа?
   Я повторила, что извиняться не буду. Сердце у меня при этом колотилось как бешеное. Я совсем не хотела кого-нибудь разозлить, тем более – директора Гупту, которая при желании может вогнать в дрожь кого угодно. Попыталась представить директрису в спортивных штанах мужа, но это не помогло, я все равно ее боялась.
   Но я не извинюсь перед Ланой. Не извинюсь.
   Директриса не разозлилась, скорее – встревожилась. Наверное, именно так должен выглядеть настоящий педагог – озабоченный, переживающий за тебя.
   – Знаешь, Миа, – заговорила миссис Гупта, – должна признаться, я очень сильно удивилась вчера, когда Лана пришла с жалобой на тебя. Обычно приходится вызывать в кабинет Лилли Московиц, и я совершенно не ожидала, что возникнет необходимость вызвать тебя. Во всяком случае, не из-за проблем с дисциплиной. С учебой – возможно. Я так понимаю, у тебя трудности с алгеброй. Но с дисциплиной – никогда. И поэтому мне хочется спросить: Миа, у тебя все в порядке?
   Мгновение я молча смотрела на нее.
   Все ли у меня в порядке? Все ли в порядке?
   Хм-м, погодите минутку, дайте подумать… Моя мама встречается с моим учителем алгебры – кстати, это как раз тот самый предмет, по которому у меня одни двойки. Моя лучшая подруга ненавидит меня; в мои четырнадцать лет меня еще ни разу не приглашали на свидание; у меня никак не вырастет грудь; и да, между прочим, я принцесса Дженовии.
   – Конечно, – сказала я вслух директрисе. – У меня все отлично.
   – Миа, ты уверена? Потому что невольно приходит на ум, что причина в каких-то твоих собственных проблемах… может быть, дома что-то не так?
   Да за кого она меня принимает? За Лану Уайнбергер? Щаз, прям сяду и раскрою ей душу. Да, миссис Гупта, ко всему прочему, ко мне приехала бабушка, и мой папа платит мне сто долларов в день за то, что она каждый день учит меня быть принцессой. Ах да, а еще в эти выходные я повстречала на собственной кухне мистера Джанини в одних трусах-боксерах. Еще вам что рассказать?
   – Миа, – сказала миссис Гупта, – я хочу, чтобы ты знала: ты удивительный человек, у тебя множество прекрасных черт, и нет никаких причин обижаться на Лану Уайнбергер. Никаких.
   Конечно, миссис Гупта, как можно обижаться на Лану, она ведь у нас самая красивая и крутая девчонка в классе и встречается с самым симпатичным и крутым парнем в школе. Разве можно на нее обижаться? Ничего, что она вечно издевается надо мной и унижает при всех. Обижаться на нее? Да никогда!
   – Знаешь, Миа, – продолжила миссис Гупта, – если бы ты приложила немного усилий к тому, чтобы поближе познакомиться с Ланой, ты бы поняла, что она очень милая девочка. Такая же, как ты.
   Конечно, такая же.
   Я так расстроилась, что даже поделилась этой историей с бабушкой, когда она занималась со мной речью. Совершенно неожиданно бабушка мне посочувствовала.
   – Когда мне было примерно столько же, сколько тебе, – сказала бабушка, – со мной в классе училась девочка, очень похожая на эту Лану. Только ее звали Женевьевой. На географии она сидела у меня за спиной и очень любила потихоньку взять мою косичку и окунуть кончик в чернильницу. Стоило мне встать, и у меня все платье оказывалось перепачкано чернилами. Но учительница никогда не верила, что Женевьева делает это нарочно.
   – Что, правда? – Рассказ произвел на меня сильное впечатление. Ну и нервы были у этой Женевьевы! Я еще ни разу не встречала человека, который осмелился бы пойти против бабушки. – И что ты с ней сделала?
   Бабушка недобро рассмеялась.
   – Да ничего.
   Да быть такого не может. С чего бы иначе бабушка рассмеялась таким дьявольским смехом? Я долго и назойливо приставала к ней с расспросами, но бабушка так и не раскололась, что она сделала с этой Женевьевой. Может, прикончила?
   А почему бы нет?
   Не стоило доставать бабушку – чтобы отвязаться, она устроила мне тест. Я не шучу. И очень трудный тест, кстати. Я подколола его в дневник, потому что бабушка поставила мне оценку «девяносто восемь». Она говорит, я сильно продвинулась с тех пор, как мы начали заниматься.
//-- Бабушкин тест --//

   Вы сидите в ресторане и собираетесь встать из-за стола, чтобы пойти попудрить носик. Что надо сделать с салфеткой?
   Если ресторан четырехзвездочный, надо отдать салфетку официанту, который кинется к тебе, чтобы помочь отодвинуть стул. Если это нормальный ресторан и никто к тебе не бежит, надо оставить салфетку на стуле.
   В какой ситуации позволительно воспользоваться губной помадой на публике?
   Ни в какой.
   Перечислите основные признаки капитализма.
   Орудия труда и средства распределения находятся в частной собственности, товарный обмен основан на рыночных операциях.
   Как правильно ответить на признание в любви?
   Спасибо. Вы очень добры.
   Что, по мнению Маркса, является главным противоречием капитализма?
   Ценность произведенного продукта определяется количеством приложенного труда. Занижая цену произведенной рабочими продукции, капиталисты умаляют достоинства собственной экономической системы.
   В каких случаях категорически запрещено надевать белые туфли?
   На похороны, после Дня труда, накануне Дня памяти, во всех случаях, когда вокруг есть лошади.
   Описать олигархию.
   Небольшая группа людей контролирует других в целях обогащения.
   Рецепт сайдкара.
   Одна треть лимонного сока, одна треть куантро, одна треть бренди со льдом. Встряхнуть перед подачей.

   Всего один неправильный ответ: что сказать человеку, который признался вам в любви. Оказывается, благодарить за это не надо. Хотя мне-то без разницы – все равно никто не признается. Правда, бабушка считает, что я еще удивлю себя.
   Ну-ну, надеюсь.

Вторник, 14 октября, продленка

   Сегодня утром Лилли опять ушла в школу без меня. Я и не ожидала, но на всякий случай все-таки попросила Ларса проехать мимо ее дома. Вдруг она снова захочет дружить – ну там, увидит, как я отстаивала себя с Ланой, и поймет, что зря она меня критиковала.
   Но нет.
   Забавно. В тот момент, когда Ларс подвез меня к школе, подъехала и Тина Хаким Баба. Мы вышли из машин одновременно, улыбнулись друг другу и вместе направились к школе, и ее охранник – за нами следом. Тина стала благодарить меня за вчерашнее, она рассказала все родителям, и они приглашают меня на ужин в пятницу вечером.
   – И может быть, – робко сказала Тина, – ты останешься у меня ночевать, если захочешь.
   И я согласилась. В основном потому, что мне стало ее жалко. У нее нет друзей, и все считают ее странной с этим ее телохранителем, и все такое. Кроме того, ходили слухи, что у нее дома бьет фонтан, прямо как у Дональда Трампа, и мне хотелось проверить, так ли это.
   А главное – она мне правда понравилась. Она очень хорошо ко мне относится, а это так приятно.

   МНЕ НАДО
   1. Перестать ждать телефонного звонка (Лилли НЕ позвонит, и Джош Рихтер – тоже).
   2. Искать новых друзей.
   3. Быть увереннее в себе.
   4. Перестать грызть накладные ногти.
   5. Вести себя более:
   А. Ответственно.
   Б. Взросло.
   В. Зрело.
   6. Больше радоваться жизни.
   7. Заняться самоактуализацией.
   8. Купить:
   мешки для мусора,
   салфетки,
   кондиционер для волос,
   тунца,
   туалетную бумагу!!!

Еще вторник, алгебра

   Господи, не могу поверить! Но это, конечно, правда, потому что мне сказала Шамика.
   Лилли пригласили на танцы в День культурного многообразия.
   Лилли пригласили. Даже Лилли. А ведь мне казалось, что все парни нашей школы боятся ее до судорог.
   Но есть один человек, который не боится:
   Борис Пелковски.
   ААААААААААААААААА!

Еще вторник, английский

   Никто меня не пригласит. Никто. Пригласили всех: Шамику, Лилли, Лин Су, Тину Хаким Баба. Только я не пойду. Только я одна.
   Ну почему я уродилась такая несчастная? Почему я такой урод? Почему? Почему?
   Я готова все отдать за то, чтобы вместо долговязой – пять футов девять дюймов – плоскогрудой принцессы быть обычной долговязой девчонкой с грудью.
   Отдала бы все!
   Сатира – постоянное использование юмора для убеждения.
   Ирония – противоположна ожиданиям.
   Пародия – подражание чему-либо в преувеличенном, смешном виде.

Еще вторник, французский

   Сегодня во время О.О. Майкл Московиц между объяснениями похвалил меня за поведение, как он выразился, в «ситуации с Уайнбергер». Я удивилась, что ему об этом известно. Он сказал, что вся школа обсуждает то, как я размазала Лану по стенке на глазах у Джоша.
   – Твой шкафчик рядом с шкафчиком Джоша, да? – спросил Майкл.
   Я ответила: да.
   – Это, наверное, малоприятно, – заметил он.
   Но я сказала, ничего страшного, поскольку Лана теперь обходит это место за километр, а единственное, что мне иногда говорит Джош, это: «Можно пройти?» Потом я спросила, продолжает ли Лилли говорить обо мне гадости, и Майкл уставился на меня удивленно и немного растерянно.
   – Лилли ни разу не сказала о тебе ни одного плохого слова. Она просто не понимает, за что ты вдруг на нее накинулась.
   – Майкл, она все время ставит меня на место! Я просто не выдержала. У меня и так неприятностей выше крыши, не хватало еще друзей, которые даже поддержать не могут.
   – Какие у тебя неприятности?! – засмеялся Майкл.
   Как будто я такая малявка, что у меня и неприятностей быть не может!
   Ну я ему ответила. Я, конечно, не могла рассказать про принцессу Дженовии или про отсутствие груди, но пришлось напомнить про завал с алгеброй, недельное наказание в школе и мистера Джанини в трусах, завтракающего с мамой.
   После этого Майклу пришлось согласиться, что неприятности есть.
   Все время, пока мы с ним болтали, Лилли бросала на нас косые взгляды из-за плаката, на котором она большим черным маркером писала воззвания против Хо. Видимо, раз мы с ней в ссоре, мне не полагается дружить с ее братом.
   Или она злится, что ее бойкот магазина Хо вызвал в школе много споров и разногласий? Все ребята-азиаты начали ходить исключительно к Хо. А почему бы нет, ведь благодаря Лилли они узнали, что могут получить скидку в пять центов практически на любой товар.
   Еще одна проблема заключается в том, что других магазинов, кроме Хо, поблизости от школы просто нет. Это вызвало раскол в рядах протестующих. Некурящие рвутся продолжать бойкот, а курящие предлагают обойтись строгим выговором и забыть про всю эту историю и продолжают бегать к Хо за сигаретами «Кэмел лайт». При этом все самые крутые ребята в школе – курящие, которые не поддерживают бойкот. А без поддержки самых крутых – этих местных знаменитостей – любое начинание ждет провал. К примеру, кто стал бы помогать бедным голодающим детям, если бы их не поддержала популярная актриса и активистка Салли Стразерс?
   Тут Майкл вдруг задал мне странный вопрос:
   – Так, значит, тебя на неделю заперли дома?
   Я удивилась.
   – Ты имеешь в виду из-за школьного наказания? Конечно, нет. Мама полностью на моей стороне, а папа вообще хотел на школу в суд подать.
   – О, – сказал Майкл. – Я спросил, потому что подумал: если ты в субботу не занята, может, мы…
   И тут вошла миссис Хилл и заставила всех заполнять анкеты, которые нужны ей для диссертации на тему жестокости в среде городской молодежи. Возражения Лилли в том смысле, что мы не можем отвечать на подобные вопросы, поскольку сталкивались с жестокостью только на распродаже джинсов в «Гэп» на Мэдисон-авеню, не помогли.
   Когда зазвонил звонок, я пулей вылетела из класса, поскольку догадывалась, о чем собирался спросить Майкл. Наверняка хотел предложить встретиться, чтобы потренировать меня делить столбиком, поскольку то, как я делю, это большая человеческая трагедия. Но это было слишком. Математика? В выходные? После того, как я всю неделю только ею и занималась, если не спала?
   Нет уж, спасибочки.
   Но мне не хотелось отказывать Майклу, поэтому я убежала до того, как он успел спросить. Неужели это было так ужасно с моей стороны?
   Но сколько уже можно критиковать бедную девочку?

//-- ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ --//
   Алгебра: с. 121, 1–57, только нечетные
   Английский:??? спросить у Шамики
   Ист. мир. цив.: смотреть вопросы после 9-й главы
   О.О.: не задано
   Французский: pour demain, une vignette culturelle
   Биология: не задано

Вторник, вечер

   Бабушка считает, что Тина Хаким Баба подходит мне в качестве подруги гораздо больше, чем Лилли Московиц. Конечно, она так говорит только потому, что у Лилли родители всего лишь психоаналитики, а у Тины папа – арабский шейх, а мама – дальняя родственница шведского короля, и такое знакомство соответствует титулу наследницы трона Дженовии.
   По словам бабушки, семейство Хаким Баба супербогатое. Им принадлежат газиллионы нефтяных скважин. Бабушка сказала, что мне надо захватить подарок для них, когда я в пятницу вечером пойду в гости. И еще надо надеть лоферы «Гуччи». Я спросила, что за подарок, и она сказала – завтрак. Она специально сделала заказ у «Балдуччи», чтобы его доставили в субботу утром.
   Тяжело быть принцессой.
   Кстати, сегодня за обедом в школе Тина читала новую книжку. Обложка выглядела почти так же, как у предыдущей, только на этот раз на ней изобразили брюнетку, а название было: «Моя тайная любовь». Про девочку из криминального района города, влюбившуюся в богатого мальчика, который ее даже не замечал. Потом дядя девочки похитил мальчика, чтобы получить за него выкуп, а девочка промыла мальчику раны и помогла сбежать, и все такое. И конечно, он безумно полюбил ее. Тина сказала, что уже заглянула в конец романа: после того как дядю посадят в тюрьму, девочку возьмут к себе жить родители богатого мальчика.
   Ну почему со мной никогда ничего такого не происходит?

Среда, 15 октября, продленка

   Лилли опять не было. Ларс заметил, что мы будем добираться до школы гораздо быстрее, если ехать прямиком, не заезжая за Лилли. Наверное, он прав.
   В школе сегодня как-то странно. Люди, которые обычно тусуются перед входом, сидят на Джо – каменной скульптуре льва – и курят, все сбились в кучки и пялились на что-то. Может, чьего-то папашу опять обвинили в отмывании денег? Родители такие эгоисты – прежде чем сделать что-нибудь незаконное, неплохо бы подумать, каково будет вашим детям, если вас поймают.
   Я направилась сразу к дверям школы, показывая всем своим видом, что не интересуюсь сплетнями. Несколько человек проводили меня любопытными взглядами. Похоже, Майкл прав: вся школа в курсе того, как я ткнула мороженым в Лану. Или, может, у меня волосы торчат дыбом? Я забежала по дороге в женский туалет, и какие-то девчонки мигом выбежали из него, хохоча как безумные. Глянула в зеркало – нет, с волосами все в порядке.
   Иногда мне хочется жить на необитаемом острове. Нет, правда. Чтобы никого вокруг на сотни миль. Только я, океан, песок и пальма.
   Ну и еще, может, телевизор с четким изображением, экраном в тридцать семь дюймов и спутниковой антенной. И «Сони плейстейшн» с видеоигрой «Бандикут» – на случай, если вдруг заскучаю.
   НЕ КАЖДЫЙ ЗНАЕТ, ЧТО:
   1. Вопрос, который чаще всего задают в средней школе имени Альберта Эйнштейна, это: «У тебя есть жвачка?»
   2. Красный цвет привлекает пчел и быков.
   3. На продленке иногда приходится ждать по полчаса, чтобы учитель обратил на тебя внимание.
   4. Я хочу снова дружить с Лилли Московиц.

Позже в среду. Перед алгеброй

   Произошло что-то очень странное. Я доставала из шкафчика тетрадь по алгебре, тут подошел Джош Рихтер и, убирая учебник по тригонометрии, вдруг спросил: «Как дела?»
   Клянусь, что не вру.
   Я была так потрясена, что чуть не уронила рюкзак. Не помню, что я ему ответила. Кажется, «норм». Надеюсь, что «норм».
   С какой стати Джош Рихтер со мной заговорил? У него, наверное, опять тепловой удар, как тогда в «Бигелоу».
   Потом он захлопнул дверцу своего шкафчика, посмотрел мне в лицо сверху вниз – а он правда очень высокий – и сказал:
   – Увидимся позже.
   И ушел. А я еще минут пять не могла вздохнуть от волнения.
   Глаза у него такие голубые, что смотреть больно.

Среда, кабинет директора Гупты

   Все кончено.
   Я погибла.
   Это конец.
   Теперь я знаю, что именно все разглядывали во дворе перед школой. Я знаю, почему они хихикали и перешептывались. И почему те девчонки с хохотом выбежали из туалета. И почему Джош Рихтер со мной заговорил.
   Мою фотографию поместили на первой странице газеты «Нью-Йорк Пост». Да, именно «Нью-Йорк Пост», которую каждый день читают миллионы жителей Нью-Йорка.
   Нет, правда, со мной покончено.
   Совсем неплохая фотография, между прочим. Наверное, кто-то сфотографировал меня, когда я выходила из «Плазы» в воскресенье вечером после ужина с бабушкой и папой. Я только что вышла из вертящейся двери и спускаюсь по ступенькам, слегка улыбаясь про себя, не в камеру. Не помню, чтобы кто-нибудь меня фотографировал, но выходит, что фотографировал.
   Прямо на снимок наложены слова: «Принцесса Амелия», а ниже, помельче: «Нью-Йоркское собственное королевское высочество».
   Зашибись. Просто зашибись.
   Мистер Джанини увидел фото одним из первых. Шел утром на метро и заметил его на информационном стенде. Он сразу позвонил маме, но мама принимала душ и не слышала звонка. Мистер Дж. оставил ей сообщение на автоответчик, но мама никогда не проверяет автоответчик по утрам, поскольку все свои знают, что она сова, и звонят и оставляют ей сообщения только после полудня.
   А когда мистер Джанини перезвонил, мама уже ушла в студию, там она не берет трубку, потому что рисует в наушниках, чтобы слушать передачи Говарда Стерна.
   Мистеру Дж. пришлось позвонить моему папе в «Плазу», и это, по-моему, очень мужественный поступок. По словам мистера Дж., у папы тут же снесло крышу. Он потребовал, чтобы меня немедленно отвели в кабинет директора и держали там «в безопасности» до его приезда.
   Что касается безопасности, так это он никогда не встречался с миссис Гуптой. Но вообще-то я не должна была так говорить. Миссис Гупта вела себя очень прилично. Она протянула мне газету и сказала с легкой иронией, но все равно дружески:
   – Ты могла бы поделиться со мной этой информацией, Миа, когда я спросила, все ли в порядке дома.
   Я покраснела, потом пробормотала:
   – Я боялась, что мне никто не поверит.
   – Есть такой момент, – согласилась миссис Гупта.
   В материале на второй странице «Нью-Йорк Пост» об этом тоже упоминалось. «Сказка становится явью для везучего нью-йоркского подростка» – вот как видела этот случай журналистка мисс Кэрол Фернандес. Как будто я выиграла в лотерею или типа того и должна прыгать от счастья до потолка.
   Мисс Кэрол и маму не поленилась описать: «Жгучая брюнетка, художница-авангардистка Хелен Термополис», и папу: «Видный красавец Филипп, принц Дженовии, который… мужественно вышел победителем из сражения с раком яичка». Ну спасибо тебе, Кэрол Фернандес, за то, что ты на весь Нью-Йорк объявила об отсутствии у папы одного сами-знаете-чего. Потом она описала меня как «изящную красавицу, результат бурного студенческого романа Хелен и Филиппа».
   Эй! Кэрол Фернандес, что ты куришь???
   Я не изящная красавица. Да, высокая, очень высокая. Но не красавица. Если Кэрол считает меня красавицей, дайте мне того же, что курит она.
   Теперь понятно, почему все надо мной ржали. Это позор. Реально.
   О, а вот и папа. Кажется, он в бешенстве…

Снова среда, на уроке английского

   Это нечестно. Абсолютно, совершенно нечестно.
   Любой другой папа в подобной ситуации забрал бы своего ребенка домой. Любой папа сказал бы ребенку, чья фотография появилась на первой странице «Нью-Йорк Пост»: «Может, пересидишь дома несколько дней, пока шум не утихнет?» Любой папа сказал бы: «Может, тебе школу сменить? Как насчет Айовы? Хочешь перейти в школу в Айове?»
   Но нет. Только не мой папа. Он же принц. И он заявляет, что члены королевского дома Дженовии не убегают домой в трудную минуту. Нет, они не делают ни шагу назад и сражаются за себя.
   Сражаются? Оказывается, у папы много общего с Кэрол Фернандес: они курят одну и ту же травку.
   Потом папа напомнил, что мне вообще-то платят за это. Ага. Какую-то несчастную сотню баксов в день – за то, чтобы все надо мной издевались и насмехались?
   Хотелось бы верить, что детеныши тюленей – бельки – не забудут сказать мне спасибо. Это все, о чем я прошу.
   Так что я сижу сейчас на английском, а все вокруг перешептываются и показывают на меня пальцами, как будто меня похитили инопланетяне, а потом подкинули обратно в школу. И папа считает, что я должна все это молча терпеть, потому что принцессам полагается вести себя именно так.
   Но ребята вокруг ведут себя жестоко! Я пыталась объяснить это папе. Я ему говорю:
   – Папа, ты не понимаешь. Они все смеются надо мной.
   А он мне:
   – Прости, малышка. Но надо перетерпеть. Ты же понимаешь, что рано или поздно это все равно произошло бы. Я надеялся, что не так скоро, но, с другой стороны, чем раньше начнется, тем раньше закончится.
   Э-э, чего-чего? Я и не подозревала, что это все равно произойдет. Я планировала сохранить все в тайне. Мой чудесный план насчет того, чтобы быть принцессой только в Дженовии, летит к чертям. Похоже, мне придется быть принцессой и здесь, на Манхэттене. Поверьте, это так себе удовольствие.
   Я страшно разозлилась на папу за то, что он велел мне идти учиться дальше, и даже обвинила его в том, что это он сам выдал меня Кэрол Фернандес.
   Папа оскорбился.
   – Я? Не знаю никакой Кэрол Фернандес. – Он бросил подозрительный взгляд на мистера Джанини, который стоял рядом, сунув руки в карманы, и сочувственно слушал наш разговор.
   – Что? – изумился мистер Дж., сразу забыв про сочувствие. – Я? Да я про Дженовию впервые узнал только сегодня утром.
   – Блин, пап, – вмешалась я, – не думай на мистера Дж. Он тут вообще ни при чем.
   Но папа все еще сомневался.
   – Кто-то же должен был разболтать прессе… – сказал он крайне неприятным голосом.
   Было видно, что он по-прежнему подозревает учителя. Но это никак не мог быть мистер Джанини. Кэрол Фернандес упоминала такие подробности, которые мистер Дж. просто не мог знать, потому что они даже маме неизвестны. Например, про то, что в Мираньяке есть своя взлетная полоса. Я никогда не рассказывала о ней маме.
   Но когда я выложила все это папе, он лишь бросил очередной подозрительный взгляд на мистера Дж.
   – Ладно, – сказал он. – Я позвоню этой Кэрол Фернандес и узнаю, откуда она брала информацию.
   И пока папа занимался выяснением, я оказалась под крылом у Ларса. Серьезно. Совсем как Тина Хаким Баба. Теперь за мной повсюду, из класса в класс, ходил телохранитель. Как будто надо мной мало смеялись.
   У меня вооруженное сопровождение.
   Я отчаянно пыталась отделаться от него. Я уверяла папу, что способна сама о себе позаботиться. Но он стоял как скала. Объяснил мне, что Дженовия – государство маленькое, но очень богатое, поэтому он не может рисковать тем, что меня похитят и потребуют выкуп, как за того мальчика из «Моей тайной любви». Про «Мою тайную любовь» папа, понятно, не упомянул, поскольку никогда не читал эту книгу.
   – Папа, ну кто меня тут похитит? – возмутилась я. – Это же школа!
   Но он не слушал. Он спросил у миссис Гупты, можно ли мне ходить с телохранителем, и она ответила:
   – Конечно, ваше величество.
   Ваше величество! Директриса назвала моего папу вашим величеством! Если бы все не было так серьезно, я бы описалась от смеха.
   Одно хорошо – миссис Гупта освободила меня от наказания, заметив, что вполне достаточно и фотографии в «Нью-Йорк Пост».
   На самом деле она совершенно очарована моим папой. Он изобразил перед ней такого Жан-Люка Пикара, что просто офигеть, да еще назвал ее «мадам директриса» и рассыпался в извинениях за причиненное неудобство. Папа так выпендривался, что я уж думала, сейчас он ей руку поцелует. А миссис Гупта замужем уже сто лет, и у нее бородавка на носу, и она с радостью проглотила папины комплименты.
   Я подумала, захочет ли теперь Тина Хаким Баба сидеть рядом со мной в столовой. Ну, если захочет, нашим телохранителям будет чем заняться: они могут сравнивать разные тактики защиты гражданского населения.

Опять среда, на уроке французского

   Пожалуй, надо чаще помещать свое фото на первую страницу «Нью-Йорк Пост». Я резко стала знаменитой.
   Прихожу в столовую (Ларсу я велела всегда держаться на пять шагов позади меня, потому что он все время наступал мне сзади на мартинсы), встаю в очередь с подносом, и тут ко мне внезапно подваливает – кто бы мог подумать! – Лана Уайнбергер и говорит:
   – Привет, Миа. Не хочешь сесть за наш стол?
   Я не шучу. Эта мерзкая лицемерка захотела со мной дружить после того, как я стала принцессой.
   Тина стояла в очереди за мной (точнее, за мной стоял Ларс, за Ларсом – Тина, а за ней – ее телохранитель). И что, позвала Лана Тину за свой стол? Конечно, нет. Ведь «Нью-Йорк Пост» не назвала ее «изящной красавицей». Низкие коренастые девчонки – даже те, у кого папа – арабский шейх, – недостаточно хороши для Ланы. Нет, что вы. Рядом с Ланой могут сидеть только чистокровные принцессы из Дженовии.
   Меня чуть не вырвало прямо на обеденный поднос.
   – Нет, Лана, спасибо, – сказала я. – Мне есть с кем сидеть.
   Какое у нее было лицо! Последний раз я видела это потрясенное выражение, когда к ее груди прилип рожок с мороженым.
   Наконец мы сели за стол. Тина вяло ковыряла салат. Она не сказала ни слова про принцессу. Зато все остальные, включая заучек, которые обычно вообще ничего не замечают, таращились на наш стол. Это ужасно неприятно. Я чувствовала, как Лилли сверлит меня взглядом. Она пока ничего не сказала, но, думаю, уже все знала. От Лилли никто не скроется.
   В конце концов я не выдержала. Опустила вилку с рисом и фасолью и сказала:
   – Послушай, Тина. Если ты больше не хочешь со мной сидеть, я пойму.
   Ее большие глаза наполнились слезами. По-настоящему. Она покачала головой, и ее длинная черная коса тоже закачалась.
   – Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Ты больше не хочешь со мной дружить, Миа?
   Теперь растерялась я.
   – Что? Конечно, я хочу с тобой дружить. Просто я подумала, может быть, теперь ты не захочешь дружить со мной. Все пялятся на нас, и я понимаю, что тебе это неприятно.
   Тина грустно улыбнулась.
   – На меня всегда все пялятся, – ответила она. – Из-за Вахима.
   Вахим – это ее телохранитель. Они с Ларсом сидели рядом с нами, споря, чей пистолет дальше стреляет, Вахимов «Магнум 357» или «Глок 9 мм» Ларса. Довольно тревожная тема, но они были счастливы, как дети. Еще немного, и они начнут проверять, кто кого победит в армрестлинге.
   – Я привыкла к тому, что люди считают меня странной, – сказала Тина. – И я сочувствую тебе, Миа. Ты могла бы сесть с кем угодно в этой столовой, но тебе приходится сидеть со мной. А я не хочу, чтобы ты дружила со мной только потому, что никто другой не дружит.
   И тут я страшно разозлилась. Не на Тину, а на всех остальных учеников школы имени Альберта Эйнштейна. Ведь Тина Хаким Баба правда очень хорошая, но никто об этом не догадывается, потому что никто с ней даже не поговорил ни разу, потому что она не очень худая, очень тихая и ходит с телохранителем. Их, видите ли, волнует, когда с кого-то берут на пять центов больше за слойки с гинкго билоба, а когда по школе ходят люди, несчастные оттого, что никто им «здрасте» не скажет и не спросит, как дела, их это не колышет.
   Мне стало ужасно стыдно. Всего неделю назад я сама, как ребята вокруг нас, считала Тину уродом. Я старалась скрыть, что я принцесса, именно потому, что боялась, как бы ко мне не начали относиться как к Тине Хаким Баба. Но теперь, познакомившись с Тиной, я поняла, что ошибалась, когда думала о ней плохо.
   Я сказала Тине, что не хочу сидеть ни с кем, кроме нее. И нам надо держаться вместе, не только из-за Вахима и Ларса, но и потому что в этой школе все ненормальные. Тина сразу повеселела и принялась пересказывать содержание новой книжки. Эта называлась «Любовь одна навеки», и в ней шла речь про девушку, которая полюбила юношу, а у него был неизлечимый рак. Я заметила, что такое слишком тяжело читать, но она ответила, что уже заглянула в конец – юноша исцелится от неизлечимого рака. Значит, читать можно.
   Когда мы убирали за собой подносы, я заметила, что Лилли снова на меня смотрит. Судя по взгляду, она не собиралась извиняться, поэтому я не особенно удивилась, когда позже, на О.О., она продолжила молча есть меня глазами. Борис пробовал с ней заговаривать, но она его даже не слушала, так что он сдался и, захватив скрипку, ушел в подсобку, где ему самое место.
   Ну а у меня началось занятие с братом Лилли. Вот примерно так.
   Я: Майкл, привет. Я сделала все примеры, которые ты мне задал. Но мне все равно непонятно, почему бы просто не посмотреть расписание, чтобы узнать, во сколько придет в город Фарго, Северная Дакота, поезд, движущийся со скоростью 67 миль в час, если он вышел из Солт-Лейк-Сити в семь утра.
   Майкл: Так, значит, принцесса Дженовии? Хм. Интересно, ты собиралась когда-нибудь порадовать общественность этой информацией или предполагалось, что мы должны догадаться сами?
   Я: Вообще-то я надеялась, что никто никогда не узнает.
   Майкл: Ну это ясно. Только непонятно почему. Что в этом плохого?
   Я: Ты что, шутишь? Да все плохо!
   Майкл: А ты читала статью в сегодняшнем номере «Нью-Йорк Пост», Термополис?
   Я: Еще чего. Даже не собираюсь читать эту дрянь. Не знаю, что вообразила о себе эта Кэрол Фернандес, но…
   Тут в разговор встряла Лилли. Больше не могла молчать.
   Лилли: Значит, ты не в курсах, что принц Дженовии – одним словом, твой отец – стоит, включая недвижимое имущество и коллекцию произведений искусства во дворце, более трехсот миллионов долларов?
   Совершенно очевидно, что Лилли, в отличие от меня, прочитала статью в «Нью-Йорк Пост».
   Я: Э-э…
   Что?! Триста миллионов долларов? А я получаю какие-то несчастные сто долларов в день???
   Лилли: Интересно, сколько денег из этой суммы было нажито непосильным трудом и потом простого рабочего?
   Майкл: Учитывая, что народ Дженовии традиционно никогда не платил налоги на движимое и недвижимое имущество, я бы сказал, что нисколько. Лилли, что с тобой?
   Лилли: Если ты готов примириться с излишествами, которым предается монархия, то на здоровье, Майкл. Но, по-моему, это отвратительно – иметь триста миллионов долларов, когда мировая экономика порвана в клочья, особенно если ты ни дня не работал, чтобы их получить!
   Майкл: Извини, конечно, Лилли, но, насколько мне известно, отец Мии очень много трудится на благо своей страны. После вторжения в страну войск Муссолини в тысяча девятьсот тридцать девятом году дедушке Мии пришлось заключить договор с Францией. Независимое государство Дженовия обязалось во всем поддерживать политические и экономические интересы Франции, а взамен получило защиту французских военно-морских сил. Это могло полностью связать руки не очень опытному политику, но отец Мии научился ловко обходить договор в интересах своей страны. В результате в Дженовии самый высокий уровень образования и грамотности в Европе, самая низкая младенческая смертность, самый низкий уровень инфляции и безработицы в Западном полушарии.
   Я только глаза таращила на Майкла. Вау. Ну почему бабушка не рассказывает мне ничего такого на принцессоведении? Эта информация реально может пригодиться, в отличие от того, в какую сторону наклонять тарелку с супом во время еды. Я должна научиться защищать себя от зловредных антироялистов вроде моей бывшей лучшей подруги Лилли.
   Лилли (Майклу): Заткнись. (Мне.) Я смотрю, ты уже, как послушная девочка, повторяешь их популистские пропагандистские лозунги.
   Я: Я? Но это Майкл…
   Майкл: Блин, Лилли, да ты просто завидуешь и бесишься.
   Лилли: Ничего подобного!
   Майкл: Конечно, бесишься. Бесишься, потому что она подстриглась, не посоветовавшись с тобой. Бесишься, потому что, когда ты перестала с ней разговаривать, она сразу нашла новую подругу. И ты бесишься, потому что Миа не кинулась делиться с тобой своей тайной.
   Лилли (Майклу): ЗАТКНИСЬ!
   Борис (выглядывая из подсобки): Лилли, ты что-то сказала?
   Лилли: Я СКАЗАЛА НЕ ТЕБЕ, БОРИС!
   Борис: Извини. (Скрывается в подсобке.)
   Лилли (совершенно разъяренная): Блин, Майкл, с чего это ты вдруг бросился защищать Мию? Интересно, ты сам понимаешь, что твои логически верные аргументы имеют не столько интеллектуальную, сколько чувственную подоплеку?
   Майкл (почему-то краснея): А ты хочешь сказать, что твои гонения на Хо имеют интеллектуальную подоплеку? Или это скорее бурный приступ тщеславия?
   Лилли: Твой аргумент недостаточно обоснован.
   Майкл: Я пришел к нему эмпирическим путем.
   М-да. Майкл и Лилли очень умные. Бабушка права: мне необходимо обогащать свой словарный запас.
   Майкл (мне): И что, теперь этот парень (показывает на Ларса) будет всегда и везде за тобой ходить?
   Я: Да.
   Майкл: Что, прямо везде-везде?
   Я: Везде, кроме туалета. Он ждет снаружи.
   Майкл: А если тебя пригласят на свидание? Например, на танцы в День культурного многообразия в эти выходные?
   Я: Этот вопрос на повестке не стоит, поскольку никто меня не приглашал.
   Борис (выглядывая из подсобки): Прошу прощения, но я тут смычком случайно опрокинул бутылку с резиновым клеем, и здесь невозможно дышать. Могу я теперь выйти?
   Весь класс: НЕТ!
   Миссис Хилл (заглядывает в класс из коридора): Что за шум? Мы в учительской уже собственных мыслей не слышим. Борис, что ты делаешь в подсобке? Выходи немедленно. Все остальные живо за работу!
   Надо будет внимательно прочитать статью в сегодняшней «Нью-Йорк Пост». Триста миллионов долларов? Столько же, сколько Опра заработала за прошлый год!
   Если мы такие богатые, почему же в моей комнате черно-белый телик?
   Не забыть: посмотреть значение слов «эмпирический» и «подоплека».

Среда, вечер

   Теперь понятно, почему папа так разозлился из-за статьи этой Кэрол Фернандес! Когда мы с Ларсом вышли из школы после дополнительного занятия, весь двор был забит репортерами. Я не шучу. Как будто я убийца, или знаменитость, или типа того.
   Мистер Джанини, который вышел нас проводить, сказал, что репортеры подтягивались весь день. Стояли трейлеры телевизионных каналов «Нью-Йорк 1», «Фокс Ньюз», «Си-эн-эн», «Энтертейнмент Тунайт» – да какой ни назови. Репортеры пытались брать интервью у всех учеников школы имени Альберта Эйнштейна, расспрашивая, знакомы ли они со мной. (Хоть какая-то польза от того, что я никогда не была школьной знаменитостью: вряд ли репортерам удалось найти хотя бы одного человека, который смог меня вспомнить. И уж точно никто не узнает меня в лицо после того, как я сделала стрижку.) Мистер Джанини сказал, что миссис Гупте пришлось вызвать полицию, поскольку наша школа является частной собственностью, а репортеры разгуливали тут как у себя дома, кидали окурки на ступени, мешали проходить, опирались на Джо и остальное имущество. Одним словом, вели себя в точности как некоторые школьные знаменитости, ошивающиеся во дворе после уроков, – только из-за них миссис Гупта полицию почему-то не вызывает. Наверное, они тут платно учатся.
   И, кажется, я теперь понимаю, что чувствовала принцесса Диана. Едва мы с Ларсом и мистером Джанини вышли на улицу, репортеры кинулись на нас толпой, размахивая микрофонами и вопя: «Амелия, улыбнись!» и «Амелия, каково это: проснуться утром ребенком из неполной семьи, а вечером лечь спать принцессой с состоянием в триста миллионов долларов?»
   Я испугалась. Даже если бы я очень захотела, все равно не смогла бы ответить на все вопросы, потому что не понимала, кому в какой микрофон отвечать. Кроме того, я ничего не видела из-за вспышек фотокамер, которые совали мне чуть ли не в лицо.
   И тогда Ларс взялся за дело. Видели бы вы его в этот момент. Он буркнул, чтобы я не отвечала ни на какие вопросы, обхватил меня за плечи с одной стороны и велел мистеру Джанини обхватить меня с другой. Не представляю как, но мы, низко пригнув головы, пробились сквозь все фотоаппараты, микрофоны и цепляющихся за них людей. Ларс запихнул меня в папину машину и заскочил следом. Вот и пригодился опыт, полученный им в израильской армии. (Я слышала, как Ларс рассказывал Вахиму, где он научился владеть автоматом узи. Представляете, оказалось, что у наших с Тиной охранников есть общие друзья. Наверное, все телохранители проходят обучение в одном и том же центре в пустыне Гоби.)
   Ларс захлопнул дверцу и крикнул: «Гони», и парень за рулем ударил по газам. Я видела его в первый раз, но рядом с ним на переднем сиденье сидел мой папа. И вот: визг тормозов, машина набирает ход, повсюду сверкают фотовспышки, репортеры кидаются на ветровое стекло, чтобы сделать снимок получше, а папа мне так невозмутимо:
   – Ну, Миа, как прошел день?
   Жесть!
   Я решила не отвечать. Обернулась назад, чтобы помахать мистеру Дж., а он уже почти утонул в море микрофонов. Но он ни с кем не разговаривал, только размахивал руками, пытаясь пробиться через толпу. Ему надо было на метро, на поезд «Е», чтобы добраться до дома.
   Мне стало его жалко. Ну да, он целовался с мамой, но он был хороший человек и не заслуживал быть затоптанным репортерами.
   Я сказала папе, что надо нам было подвезти мистера Дж. домой, но он только сердито напыжился и начал дергать ремень безопасности.
   – Черт бы побрал эти штуковины, – бормотал он, – вечно они меня душат.
   Тогда я спросила, в какую школу я теперь буду ходить. Папа уставился на меня как на сумасшедшую.
   – Ты же сказала, что хочешь остаться в школе Альберта Эйнштейна! – нервно вскрикнул он.
   Я ответила, что это было до того, как Кэрол Фернандес устроила мне каминг-аут. Папа спросил, что я имею в виду, и пришлось объяснить: это когда в газете, или по телевидению, или в каком-нибудь популярном журнале на всю страну объявляют о твоей ориентации без твоего ведома. Ну а в моем случае сообщили не об ориентации, а о том, что я принцесса.
   Папа объяснил, что я не могу перейти в другую школу только из-за того, что меня во всеуслышание назвали принцессой. Мне придется по-прежнему ходить в школу Альберта Эйнштейна, а Ларс будет меня сопровождать и защищать от журналистов. Я поинтересовалась у папы, кто же будет его возить, и он указал на нового водителя – Ханса.
   Тот кивнул мне в зеркало заднего вида и сказал «Привет». А я спросила:
   – Ларс теперь все время будет ходить за мной по пятам?
   А если я пойду в гости к Лилли? Ну, если бы мы еще дружили.
   И папа ответил, что Ларс пойдет вместе со мной.
   Значит, я больше никогда никуда не смогу пойти одна.
   И тут меня понесло. Откинувшись на заднее сиденье и чувствуя, как на лице то и дело отражаются красные огни светофоров, я заявила:
   – Ну все. Хватит. Я больше не хочу быть принцессой. Можешь забрать свои сто долларов в неделю и отправить бабушку обратно во Францию. Я отказываюсь.
   – Ты не можешь отказаться, Миа, – устало проговорил папа. – Сегодняшняя статья отрезала тебе путь к отступлению. Завтра твое лицо будет на страницах всех газет Америки, а может быть, и всего мира. Все узнают, что ты принцесса Дженовии Амелия. И, кроме того, ты не можешь перестать быть тем, кто ты есть.
   Наверное, настоящие принцессы так не поступают, но я проплакала всю дорогу до «Плазы». Ларс одолжил мне свой носовой платок, и я ему очень благодарна за это.

Опять среда

   Мама считает, что Кэрол Фернандес узнала все от бабушки.
   Не хочу верить, что бабушка могла так поступить – разболтать газете про мою личную жизнь, и это при том, что я здорово отстаю по принцессоведению. Спорим, теперь от меня потребуют, чтобы я постоянно вела себя как принцесса. В смысле как настоящая принцесса. А бабушка еще даже не добралась до самого важного – ну там, как ловко отшивать в спорах всяких злобных противников монархии вроде Лилли. Пока бабушка научила меня только, как правильно сидеть, одеваться, пользоваться вилкой для рыбы, обращаться к старшему обслуживающему персоналу во дворце. Еще – как благодарить и отказываться от чего-либо на семи языках, как готовить сайдкар, и немного теории марксизма.
   Ну и какая мне от всего этого польза?
   Но мама твердо убеждена, что это бабушка, и ее не собьешь. Папа ужасно злился, но мама не дрогнула. Она твердила, что только бабушка могла разболтать все Кэрол Фернандес, папе достаточно спросить, и он все узнает.
   Папа спросил, но не бабушку, а маму. Он спросил, почему маме не приходит в голову, что проболтаться журналистке мог мамин дружок. Спросил – и, думаю, тут же пожалел об этом. Потому что у мамы стали такие глаза, какие бывают, когда она в бешенстве. Такие глаза у нее были, когда я рассказала ей, как один дядька на Таймс-сквер тряс передо мной и Лилли сами знаете чем, когда мы снимали очередной сюжет для шоу. Мамины глаза тогда сузились так, что превратились в крошечные щелки. А затем, я и оглянуться не успела, а она уже натянула пальто и кинулась на улицу, чтобы надрать задницу тому психу.
   На этот раз мама не стала надевать пальто. Она зло сузила глаза, сжала губы в тонкую полоску и процедила:
   – Пошел вон!
   Ее голос в эту минуту напомнил мне голос полтергейста из фильма «Ужас Амитивилля».
   Но папа не ушел, хотя формально мансарда принадлежит маме. (Какое счастье, что Кэрол Фернандес не упомянула наш адрес в своей статье. И счастье, что мама до смерти боится, как бы сенатор Джесси Хелмс не натравил ЦРУ на художников, которые, как и она, затрагивают в своем творчестве социальные и политические темы, и как бы Национальное агентство по охране окружающей среды не отняло у нее ее гранты. Вот почему она сделала все, чтобы нашего номера не было в телефонной книге. Именно поэтому журналисты еще не обнаружили мансарду, и мы можем спокойно заказывать китайскую еду, не опасаясь прочитать на следующий день в газетах типа «Экстра», что принцесса Амелия любит вегетарианский мушу.)
   Вместо того чтобы уйти, папа начал:
   – Послушай, Хелен, ты настолько не любишь мою маму, что не хочешь видеть правду.
   – Правду? – взвилась мама. – Правда, Филипп, заключается в том, что твоя мама…
   Тут я решила, что лучше мне свинтить в свою комнату. Я даже надела наушники, чтобы не слышать, как они ругаются. Так всегда делают в телефильмах подростки, у которых родители разводятся. Сейчас мне больше всего нравится последний фильм с Хилари Дафф. Сама знаю, что это сопли в сахаре, и никогда не признаюсь в этом Лилли, но в глубине души мне иногда хочется быть Хилари Дафф. Мне однажды даже сон такой приснился, как будто я Хилари и выступаю в школьном актовом зале в таком розовом мини-платье, а перед выходом на сцену Джош Рихтер сделал мне комплимент.
   Как-то неловко в таком признаваться, правда? Забавно, но я ни за что на свете не расскажу об этом сне Лилли, а если бы вдруг рассказала, она бы тут же начала толковать его по Фрейду и объяснила бы, что розовое платье – фаллический символ, а то, что я вижу себя в образе Хилари, говорит о моей низкой самооценке. Зато я точно знаю, что могу рассказать все Тине Хаким Баба и она сразу проникнется и только спросит, что было надето на Джоше – не кожаные ли штаны?
   Кстати, я не упоминала, что с накладными ногтями страшно неудобно писать?
   Чем больше я думаю о том, что случилось, тем больше подозреваю, что это бабушка насвистела Кэрол Фернандес. Между прочим, придя сегодня на принцессоведение, я все еще плакала, но у бабушки мои слезы не вызвали ни малейшего сочувствия.
   Она такая:
   – А эти слезы из-за?..
   Когда я все рассказала, бабушка вздернула нарисованные брови – свои собственные она каждое утро выщипывает, а на их месте рисует новые, что, на мой взгляд, лишает весь процесс смысла, ну да фиг с ним, – и только бросила: «C’est la vie», что в переводе с французского означает «Такова жизнь».
   Но я не думаю, что в жизни многие девушки попадают на первую страницу «Нью-Йорк Пост», ну разве что выиграют в лотерею, или займутся сексом с президентом, или что-то еще в таком роде. А я вообще ничего не сделала, просто родилась, и все.
   Ну и разве это жизнь? Это полный отстой, а не жизнь.
   Потом бабушка стала рассказывать, как она целый день отвечала на звонки разных журналистов, и как все эти люди хотели взять у меня интервью – и Лиза Гиббонс, и Барбара Уолтерс, и прочие, – и что надо устроить пресс-конференцию. Она уже обсудила этот вопрос с сотрудниками «Плазы», и они забронировали для нас зал с помостом, и с кувшином ледяной воды, и с пальмами в горшках, и всяким таким.
   Я слушала ее и не верила собственным ушам. Я ей говорю:
   – Бабушка, я не хочу беседовать с Барбарой Уолтерс! На фига мне, чтобы все всё обо мне знали!
   А бабушка мне так надменно:
   – Если ты не пойдешь на контакт с журналистами, они попытаются сами о тебе все разузнать, а это значит, что они будут приходить в школу, и к твоим друзьям, и в магазин, где ты покупаешь продукты, и в видеосалон, где ты берешь напрокат свои любимые фильмы.
   Бабушка не воспринимает видеокассеты. Она утверждает, что, если бы Бог хотел, чтобы мы смотрели кино дома, Он не создал бы кинотеатры.
   Потом бабушка спросила, где моя гражданская совесть. Она сказала, что одно мое появление в новостной телепрограмме «Дэйтлайн» реально помогло бы развитию туризма в Дженовии.
   Я желаю Дженовии только самого лучшего. Честное слово. Но в то же время хочу позаботиться и о Мие Термополис. А участие в «Дэйтлайн» вряд ли пойдет мне на пользу.
   Но бабушка, кажется, с головой ушла в продвижение Дженовии. Вот поэтому я и начала подозревать, что, может быть, мама права. Может быть, бабушка действительно немного поболтала с Кэрол Фернандес.
   Неужели бабушка на такое способна?
   Ха. Еще как.
   Я приподняла наушники – родители все еще ругаются.
   Похоже, ночь будет длинной.

Четверг, 16 октября, продленка

   Этим утром мое лицо появилось на первых страницах «Дейли Ньюс» и «Нью-Йорк Ньюсдей», а также в метро-приложении «Нью-Йорк Таймс». Они поместили в газетах мою школьную фотографию, и, должна сказать, мама очень расстроилась, потому что это означает, что ее дал кто-то из членов семьи – тут подозрение падает на бабушку – или из сотрудников школы – и тогда подозрение падает на мистера Джанини.
   А я расстроилась, потому что фото было сделано до того, как Паоло меня подстриг, и я там похожа на девушек из телешоу, которые рассказывают, как их заманили в секту или как они сбежали от мужа, который их бил.
   Утром, когда Ханс остановил машину перед входом в школу, там толпилось еще больше журналистов, чем вчера. Видимо, утренним передачам не хватало свежих новостей. Обычно они показывают какой-нибудь грузовик на Пэлисейдс-Парквей, который вез кур и перевернулся, или психа, взявшего в заложники жену и детей где-нибудь в Квинсе. А сегодня была я.
   Я, в общем, догадывалась, что такое возможно, и на этот раз была лучше подготовлена, чем вчера. Наплевав на бабушкины наставления, я надела заново перешнурованные мартинсы (чтобы можно было при необходимости хорошенько пнуть кого-нибудь с микрофоном, если он подберется слишком близко) и нацепила все свои значки с «Гринписом» и против использования меха, чтобы моя внезапная знаменитость приносила хоть какую-то пользу.
   Все было так же, как вчера. Ларс схватил меня за руку, и мы пробились к школе сквозь море телекамер и микрофонов. Пока мы бежали, репортеры кричали мне всякую чушь типа: «Амелия, вы хотите последовать примеру принцессы Дианы и стать королевой людских сердец?», «Амелия, кто вам больше нравится, Леонардо Ди Каприо или принц Уильям?», «Амелия, как вы относитесь к производству мяса?» Тут я чуть не попалась: уже начала оборачиваться, но Ларс успел втащить меня в здание школы.

   МНЕ НАДО
   1. Сделать что-то, чтобы Лилли со мной помирилась.
   2. Перестать ныть.
   3. Перестать врать
   и/или
   врать с умом.
   4. Не раздувать из мухи слона.
   5. Пора стать более:
   независимой,
   уверенной в себе,
   зрелой.
   6. Перестать думать про Джоша Рихтера.
   7. Перестать думать про Майкла Московица.
   8. Лучше учиться.
   9. Заняться самоактуализацией.

Четверг, на алгебре

   Сегодня на алгебре мистер Джанини пытался рассказывать нам про Декартову систему координат, но никто его не слушал из-за всех этих репортеров за окном. Ребята то и дело подпрыгивали, чтобы крикнуть в окно:
   – Вы убили принцессу Ди! Верните нам принцессу Ди!
   Мистер Джанини пытался навести порядок, но это было невозможно. Лилли понемногу закипала оттого, что все так дружно орали на репортеров, но никто не хотел дружно стоять перед магазином Хо и кричать придуманную Лилли речовку: «Мы противостоим вам, расисты Хо».
   Может, потому, что это сложнее произнести, чем «Вы убили принцессу Ди! Верните нам принцессу Ди!». В речовке Лилли слишком много умных слов.
   Тогда мистер Джанини завел разговор о том, действительно ли репортеры виноваты в гибели принцессы Дианы или, может, виноват водитель, который был пьян. Тут кто-то начал уверять, что водитель был не пьяный, а его нарочно отравили и все это секретная операция английской разведки, но мистер Джанини попросил всех вернуться к реальности.
   А потом вдруг Лана Уайнбергер спросила, как долго я знала о том, что я принцесса. Она совершенно нормально об этом спросила, я прям поверить не могла, что она способна разговаривать вот так, без всяких подколов. Я ответила, что недели две примерно, а Лана сказала, что на моем месте сразу отправилась бы в «Дисней Уорлд» [17 - Один из самых крупных парков развлечений в мире. Находится в Орландо, штат Флорида.]. Я возразила, что вряд ли, потому что она сразу начала бы скучать по своему чирлидерству, а Лана на это заметила, что мне-то ничто не мешает мигом отправиться в «Дисней Уорлд», поскольку я не вовлечена ни в какие кружки и дополнительные занятия. Тут Лилли не выдержала и принялась возмущаться тем, что диснеевские сказки совершенно заполонили всю Америку, а Уолт Дисней, между прочим, был фашистом, и затем весь класс начал гадать, правда ли, что тело Диснея заморожено и хранится в подземелье под замком Анахайм, а мистер Джанини такой: «Может быть, мы все-таки вернемся к Декартовой системе?»
   И, пожалуй, Декартова система гораздо безопаснее той, в которой мы сейчас находимся, поскольку там как минимум нет репортеров.
   В Декартовой системе координат плоскость делится на четыре части, которые называются квадрантами.

Четверг, на О.О.

   Мы обедали с Тиной, Ларсом и Вахимом, и Тина рассказывала мне, что в Саудовской Аравии, где родился ее папа, все девушки носят такую штуку под названием чадра. Это что-то вроде большого покрывала, укутывающего тебя с головы до ног, с одной-единственной прорезью, через которую можно смотреть. Чадра должна скрывать девушку от жадных мужских взглядов, но Тина говорит, что все ее сестры носят под чадрой джинсы из «Гэп» и, когда взрослые не видят, тут же скидывают эти покрывала и общаются с мальчишками точно так же, как мы.
   Ну да, как мы общались бы с мальчишками, если бы им нравились.
   Беру свои слова назад. Совсем забыла, что у Тины есть парень, который пригласил ее на танцы. Дэйв Фарух Эль-Абар.
   Блин, да что ж со мной-то не так? Ну я-то почему никому не нравлюсь?
   Короче, Тина рассказывала мне про чадру, как вдруг на наш стол ставит поднос Лана Уайнбергер. Я не шучу. Лана Уайнбергер.
   Конечно, я сразу подумала, что она сейчас выложит мне счет из химчистки за перепачканный мороженым свитер или начнет поливать наши салаты острым соусом табаско, но вместо этого она так невозмутимо говорит:
   – Вы ведь не против, если мы к вам присоединимся?
   И тут рядом со мной опускается поднос, на который навалено два двойных чизбургера, большая картошка фри, два молочно-шоколадных коктейля, миска тушеного чили, пакет чипсов «Доритос», салат с растительным маслом и уксусом, пакет пирожных с кремом, яблоко и большая кока-кола.
   Я подняла голову, чтобы узнать, кто способен переварить такое количество насыщенных жиров за один прием, и увидела Джоша Рихтера, отодвигающего соседний стул.
   Серьезно. Джоша Рихтера.
   Он сказал мне: «Привет», сел и начал есть. Мы с Тиной уставились друг на друга, а затем обе посмотрели на наших телохранителей. Но те увлеченно обсуждали, действительно ли пули с резиновыми наконечниками делают протестующим больно и не лучше ли поливать их водой из шлангов.
   Мы с Тиной снова посмотрели на Лану и Джоша.
   Красивые и знаменитые люди вроде Ланы и Джоша никогда не ходят одни. За ними всегда таскается свита. У Ланы это несколько девчонок-чирлидерш вроде нее самой, такие же хорошенькие, с длинными волосами, фигуркой – все как положено.
   Джоша сопровождают его дружки из школьной команды, здоровенные и симпатичные, так же, как и он, пожирающие в огромных количествах пищу животного происхождения.
   Дружки Джоша поставили свои подносы рядом с ним. Подружки Ланы опустили свои подносы с ее стороны. Наш заброшенный стол, за которым сидели лишь две странные девочки со своими телохранителями, осчастливили присутствием самые красивые люди в школе Альберта Эйнштейна – а может, и во всем Манхэттене.
   Я посмотрела на Лилли – у нее глаза вылезли из орбит, как бывает, когда ей кажется, что это подходящий сюжет для ее шоу.
   – Ну, – прощебетала Лана, жуя салат (без всякого соуса, а рядом – стакан с простой водой), – что собираешься делать в эти выходные, Миа? Пойдешь на танцы в честь Дня культурного многообразия?
   Она впервые назвала меня «Миа», а не «Амелия».
   – Э-э… – был мой гениальный ответ. – Я пока не решила…
   – А то у Джоша родители уезжают, и мы решили потусить у него в субботу вечером после танцев, ну и все такое. Приходи тоже.
   – А… – промямлила я. – Даже не зна…
   – Обязательно приходи, – сказала Лана, протыкая вилкой помидорку-черри. – Правда, Джош?
   Джош запихивал в рот тушеный чили, поддевая его чипсами вместо ложки.
   – Угу, – ответил он с набитым ртом. – Обязательно.
   – Будет супер, – продолжала Лана. – У Джоша дома так круто. У них шесть спален. Это на Парк-авеню. А в главной спальне даже есть джакузи. Правда, Джош?
   – Ага, – согласился Джош, – там есть…
   Джоша перебил Пирс – качок из его команды ростом шесть футов два дюйма [18 - Около 187 сантиметров.]:
   – Эй, Рихтер, а помнишь, что было в прошлый раз после танцев? Когда Бонэм-Аллен отключилась в джакузи твоей мамы? Вот это была жесть.
   Лана захихикала:
   – Она выдула целую бутылку ирландского ликера «Бейлиз», помнишь, Джош? Выпила почти все одна, свинья такая. А потом ее рвало без остановки.
   – Рвало не по-детски, – подтвердил Пирс.
   – Пришлось промывать ей желудок, – пояснила Лана для нас с Тиной. – Врачи сказали: если бы мы не вызвали скорую, она бы умерла.
   Мы все посмотрели на Джоша.
   – Это было совсем не круто, – сдержанно заметил он.
   Лана тут же перестала хихикать.
   – Ни капли, – подхватила она, сразу став очень серьезной, поскольку Джош сказал, что было не круто.
   – Ого, – осторожно вставила я, поскольку представления не имела, что сказать.
   – Ну так что, – сказала Лана, обкусывая обрывок капустного листа и запивая его водой, – ты идешь или нет?
   – Извините, – ответила я, – но я не смогу.
   Подруги Ланы, все это время болтавшие между собой, замолчали и воззрились на меня. Друзья Джоша продолжали есть.
   – Не сможешь? – Лана сделала потрясенное лицо.
   – Нет, – сказала я. – Не смогу.
   – В смысле не сможешь?
   Я подумала, что бы такое соврать. Может, сказать: «Лана, я не смогу пойти, потому что обедаю с премьер-министром Исландии»? Или сказать, что мне надо окрестить круизный лайнер? Я могла придумать кучу причин, но чуть ли не впервые за всю свою дурацкую жизнь сказала правду.
   – Я не смогу пойти, потому что мама не пустит меня на такую тусовку.
   Ой, мамочки. Зачем я это сказала? Надо было соврать. Ну конечно, соврать. Ну кто мог вот так признаться? Только полнейший урод. Да хуже, чем урод. Тупица. Идиотка. Имбецил.
   Не знаю, какой черт меня дернул сказать правду. Это была даже не настоящая правда. В смысле это была правда, но отказалась я не поэтому. Конечно, мама ни за что не отпустила бы меня домой к мальчику, у которого уехали родители. Даже с телохранителем не пустила бы. Но главной причиной было то, что я просто не знала, как себя вести на такой тусовке. Ну то есть я о них слышала. Множество комнат, в которых люди занимаются всяким… Ну там, целуются взасос. И не только. Может быть, обнимаются выше пояса… и даже ниже пояса. Не могу сказать точно, поскольку никто из моих знакомых не бывал на тусовках вроде этой. Мои знакомые не настолько круты.
   Да еще там все пьют. Но я не пью, и целоваться мне не с кем. И что мне там делать?
   Лана уставилась на меня, посмотрела на своих друзей и расхохоталась. Громко так. Во весь голос.
   Ну, в общем, я ее понимаю.
   – Господи, – еле проговорила Лана, отхохотавшись, – ты, наверное, шутишь.
   Мне сразу стало ясно, что у Ланы появилась новая тема для издевок надо мной. За себя я не слишком расстроилась, но мне было жалко Тину Хаким Баба, к которой столько времени никто не вязался. И вдруг из-за меня она угодила в зону внимания чуть ли не самой крутой девочки в школе.
   – Господи, – сказала Лана. – Да ты надо мной смеешься?
   – Э… нет, – ответила я.
   – Совершенно не обязательно выкладывать ей правду, – своим обычным противным тоном сказала Лана.
   Я не поняла, о ком она.
   – Твоей маме. Никто не говорит маме правду. Скажешь ей, что осталась ночевать у подруги, блин.
   А-а. Она хотела сказать, что мне надо соврать. Своей маме. Конечно, она ведь никогда не встречалась с моей мамой. Она не знает, что моей маме никто не врет. Просто не получится. Никак.
   – Послушайте, – сказала я, – мне очень приятно, что меня пригласили, и все такое, но я правда не смогу прийти. Тем более что я не пью…
   Гм. Я снова прокололась по-крупному.
   Лана вылупилась на меня так, будто я сказала, что никогда не смотрела фильм «Добейся успеха» или типа того.
   – Ты не пьешь? – переспросила она.
   Я молча смотрела на нее. Вообще-то я пью – когда живу в Мираньяке. Мы всегда пьем вино за ужином, во Франции так принято. Но там пьешь не для того, чтобы напиться, а чтобы оттенить вкус еды. Чтобы лучше прочувствовать вкус фуа-гра, например. Я, правда, по-любому фуа-гра не ем, но могу точно сказать, что запивать козий сыр вином приятнее, чем газировкой «Доктор Пеппер».
   И совершенно точно я не стала бы пить целую бутылку, даже на спор. Даже ради Джоша Рихтера. Так что я лишь передернула плечами и сказала:
   – Нет, не пью. Я берегу свой организм и не травлю его токсинами.
   Лана презрительно фыркнула. Но Джош Рихтер, сидящий напротив нее и рядом со мной, проглотил наконец-то кусок бургера и сказал:
   – Уважаю.
   У Ланы отвалилась челюсть. Честно говоря, и у меня тоже. Джош Рихтер с уважением отнесся к моим словам? Шутит он, что ли?
   Но Джош смотрел на меня совершенно серьезно. Не просто серьезно. Именно так он посмотрел на меня тогда в «Бигелоу», словно насквозь просветил мою душу своими пронзительно-голубыми глазами… Словно он не раз уже заглядывал в мою душу.
   Но, похоже, Лана не заметила, что ее парень заглянул мне в душу. Она сказала:
   – Блин, Джош, ты сам пьешь больше, чем все ученики этой школы, вместе взятые.
   Джош повернул голову, уставил на Лану свой завораживающий взгляд и сказал без тени улыбки:
   – Что ж, возможно, мне стоит бросить пить.
   – О да! – расхохоталась Лана. – Конечно-конечно!
   Но Джош не засмеялся в ответ, просто продолжал смотреть на нее. У меня мурашки по коже побежали. Какое счастье, что Джош смотрел на Лану, а не на меня. Под таким взглядом не пошутишь.
   Я поспешно вскочила и схватила свой поднос. Увидев это, Тина сделала то же самое.
   – Ну, пока, – сказала я.
   И мы быстренько вымелись из-за стола.
   Пока мы тащили подносы в мойку, Тина спросила:
   – Что это было?
   Я ответила, что представления не имею. Но могу сказать точно: в тот момент я была очень рада, что я не Лана Уайнбергер.

Еще четверг, на уроке французского

   После обеда я пошла доставать из шкафчика учебник и тетради по французскому языку, и там был Джош. Он стоял, подпирая спиной собственный шкафчик, и глазел по сторонам. При виде меня он сразу выпрямился и сказал:
   – Привет.
   И широко улыбнулся, показав целый ряд абсолютно ровных белоснежных зубов. Пришлось отвести взгляд, чтобы не ослепнуть от этой сверкающей белизны.
   – Привет, – ответила я.
   Мне было ужасно неловко, потому что я только что видела, как Джош ссорился с Ланой. Я решила, что он ждет ее, сейчас они помирятся и начнут целоваться взасос, поэтому заторопилась – поскорее открыть шкафчик, забрать то, что мне нужно, и смыться, чтобы не смотреть на них.
   Но Джош вдруг завел со мной разговор:
   – Я полностью согласен с тем, что ты сейчас сказала в столовой. Ну насчет того, что надо беречь свой организм, и все такое. По-моему, это реально круто.
   Я почувствовала, что краснею. Лицо вспыхнуло огнем. Только бы не уронить ничего, пока я перекладываю книги в шкафчике. И как плохо, что волосы теперь такие короткие – не завесишься, не спрячешь красные щеки.
   – Угу. – В высшей степени интеллектуальный ответ.
   – Ну так ты идешь с кем-нибудь на танцы или нет? – спросил Джош.
   Учебник по алгебре выпал из моих рук и ударился об пол.
   – Э-э, – промычала я вместо ответа, опускаясь на четвереньки и принимаясь подбирать рассыпавшиеся листочки с проверочными работами, которые были заложены в учебник.
   Обтянутые серой фланелью колени, которые только что торчали на уровне моего носа, внезапно согнулись, и тут же лицо Джоша снова оказалось прямо напротив моего.
   – Держи, – сказал он, протягивая мой любимый карандаш с пушистым помпоном из перьев на конце.
   – Спасибо, – ответила я, а потом сделала глупость: заглянула в его невыносимо голубые глаза. – Нет, – ответила ему полуобморочным голосом. Именно так действовал на меня его взгляд: мне казалось, что я падаю в обморок. – Я ни с кем не иду на танцы.
   И тут прозвенел звонок.
   – Увидимся, – сказал Джош и ушел.
   А я до сих пор в шоке.
   Со мной разговаривал Джош Рихтер. Он со мной разговаривал. Дважды.
   Первый раз за весь месяц мне пофиг, что я не секу в алгебре. Мне пофиг, что мама встречается с одним из моих учителей. Мне пофиг, что я наследница трона Дженовии. Мне пофиг даже то, что мы не разговариваем с лучшей подругой.
   Кажется, я нравлюсь Джошу Рихтеру.
//-- ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ --//
   Алгебра:??? Не помню!!!
   Английский:??? Спросить Шамику.
   Ист. мир. цив.:??? Спросить у Лилли. Ой, чуть не забыла – я не могу спросить у Лилли. Она со мной не разговаривает.
   О.О.: не задано
   Французский:???
   Биология:???
   Блин, у меня совершенно снесло крышу только оттого, что я, может быть, нравлюсь мальчику. Меня тошнит от самой себя.

Четверг, вечером

   – Конечно, ты нравишься мальчику, – говорит бабушка. – А что ему может не понравиться? Благодаря работе Паоло и нашим с тобой занятиям ты стала очень даже ничего.
   Блин, спасибо тебе, бабуля. Как будто парень не может влюбиться в меня, потому что я – это я, а не потому, что я внезапно стала принцессой со стрижкой за двести баксов.
   Иногда я ее просто ненавижу.
   Реально. Я знаю, что ненавидеть людей неправильно, но иногда я просто ненавижу свою бабушку. По крайней мере, сильно не люблю. Мало того что она самодовольная и тщеславная, так она еще и делает людям гадости.
   Вот сегодня, например.
   Бабушка решила, что сегодняшнее занятие мы проведем в каком-нибудь ресторане вне отеля, чтобы я поучилась общаться с прессой. Но когда мы вышли на улицу, оказалось, что репортеры не клубятся перед входом, болтался только какой-то парень из «Тайгер Бит» или типа того. Наверное, все остальные журналисты ушли домой ужинать. (И вообще репортеры не любят нападать, когда ты к этому готов. Они появляются там и тогда, когда ты их меньше всего ожидаешь. Насколько я поняла, они получают от этого особое удовольствие.)
   Ну я-то обрадовалась. Зачем они нужны, эти репортеры с их криками, вопросами и фотовспышками прямо в лицо, после которых – поверьте мне на слово – перед глазами плавают огромные фиолетовые пятна.
   Я уже садилась в машину, которую подогнал Ханс, когда бабушка вдруг сказала: «Подожди минуту» – и ушла в отель. Я думала, может, она забыла захватить корону или еще чего, но через пару минут она вернулась в том же виде, в каком уходила.
   Зато когда мы подъехали к ресторану – это был «Четыре сезона», – там уже толпились журналисты! Я решила, что они ждут, когда выйдет какая-нибудь знаменитость, ну там Шакил О’Нил или Мадонна, но они все принялись фотографировать меня с воплями: «Принцесса Амелия, как ощущает себя человек, который вырос в неполной семье, а потом вдруг обнаружил, что мамин бывший – обладатель трехсот миллионов долларов?» и «Принцесса, какие кроссовки вы носите?»
   Я так разозлилась, что совершенно позабыла про свою нелюбовь к конфликтам. Повернулась к бабушке и спросила:
   – Откуда они узнали, что мы сюда едем?
   Бабушка рылась в сумочке в поисках сигарет.
   – Куда я дела зажигалку? – пробормотала она.
   – Это ты их вызвала, да? – Я была в таком бешенстве, что все плыло перед глазами. – Ты им позвонила и сказала, что мы едем сюда.
   – Не болтай ерунды, – сказала бабушка. – У меня не хватило бы времени всех их обзвонить.
   – А тебе и не нужно было. Достаточно позвонить кому-то одному, и припрутся все. Бабушка, зачем?
   Бабушка зажгла сигарету. Ненавижу, когда она курит в машине.
   – Для члена королевской семьи чрезвычайно важно уметь общаться с прессой, Амелия, – проговорила она между затяжками. – Почему ты так болезненно это воспринимаешь?
   – Так, значит, это ты рассказала Кэрол Фернандес. – Я произнесла это абсолютно спокойно.
   – Конечно, я, – ответила бабушка, пожав плечами с таким видом, словно хотела сказать: «Ну да, и что в этом такого?»
   – Баб! – крикнула я. – Как ты могла?
   Она оторопела, потом сказала:
   – Не зови меня «Баб».
   – О чем ты вообще говоришь! – продолжала вопить я. – Папа думает, что это мистер Джанини все разболтал! Они с мамой поругались из-за этого! Мама сразу поняла, что это была ты, но он ей не поверил!
   Бабушка выдохнула дым через ноздри.
   – Филипп, – заметила она, – всегда был невообразимо наивен.
   – Хорошо, – сказала я, – тогда я ему расскажу. Скажу всю правду.
   Бабушка махнула рукой, типа: да ради бога.
   – Нет, правда, – сказала я. – Я все расскажу папе. Он страшно рассердится на тебя.
   – Не рассердится. Тебе необходимо практиковаться, милая. Статья в «Пост» – только начало. Вот когда ты появишься на обложке «Вог»…
   – Бабушка! – заорала я. – Я не хочу появляться на обложке «Вог»! Неужели ты не понимаешь? Я хочу просто закончить девятый класс!
   – Хорошо, детка, хорошо. Только не кричи, – произнесла бабушка с легкой тревогой.
   Не знаю, насколько до нее дошло, но после ужина я заметила, что репортеры исчезли. Так что, может, что-то дошло.
   А когда я вернулась домой, там опять был мистер Джанини. Пришлось звонить папе из своей комнаты.
   – Папа, – сказала я, – это не мистер Джанини, а бабушка разболтала все Кэрол Фернандес.
   – Знаю, – ответил он несчастным голосом.
   – Знаешь? – растерялась я. – Ты знал и ничего не сказал?
   – Миа, у нас с твоей бабушкой очень сложные отношения.
   Это значит, что он ее боится. И, наверное, я не могу винить его за это, учитывая, что бабушка запирала его в подземной темнице и всякое такое.
   – Ну ты же все равно можешь извиниться перед мамой за то, что говорил про мистера Джанини, – сказала я.
   – Знаю, – ответил папа все таким же несчастным голосом.
   – Ну? Так ты извинишься?
   А он такой:
   – Миа… – И в голосе уже раздражение.
   Тут я решила, что на сегодня добрых дел достаточно, и бросила трубку.
   А потом я просто сидела в отключке, пока мистер Джанини помогал мне делать домашнюю работу. Я и Майкла не могла слушать сегодня на О.О., потому что все время думала о том, как Джош Рихтер со мной заговорил.
   Мне кажется, я понимаю, почему мистер Джанини нравится маме. С ним просто хорошо, вот, например, телик смотреть. Он не загребает себе пульт, как некоторые прошлые мамины дружки. И спорт его вообще не интересует.
   Примерно за полчаса до того, как я пошла спать, перезвонил папа и попросил позвать маму. Она ушла с телефоном в другую комнату, а когда вернулась обратно, вид у нее был такой довольный, типа «я-же-говорила».
   Как же хочется рассказать Лилли про Джоша Рихтера!

Пятница, 17 октября, на английском

   ГОСПОДИ БОЖЕ!
   ДЖОШ И ЛАНА РАССТАЛИСЬ!
   Я не шучу ни разу. Об этом уже вся школа знает. Джош бросил ее вчера вечером после тренировки. Они ужинали вместе в «ХардРок кафе», и Джош попросил у Ланы обратно свое кольцо выпускника! Лана была унижена прямо под острогрудым лифчиком, который Готье придумал для Мадонны.
   Я такого врагу не пожелала бы.
   И сегодня утром Лана не топталась, как обычно, возле шкафчика Джоша. А когда я увидела ее на алгебре, глаза у нее были красные и припухшие, а волосы были, по-моему, нечесаные и, уж конечно, немытые. И чулки сидели не в обтяжку, а пузырились на коленках. Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу Лану в таком состоянии! Пока не начался урок, она все висела на телефоне, упрашивая «Бергдорф» забрать у нее обратно платье, купленное специально для танцев в День культурного многообразия, хотя она уже отрезала ценник. А потом она весь урок занималась тем, что замалевывала толстым черным маркером надпись «Миссис Джош Рихтер» на обложках всех своих учебников.
   Это было ужасно. Я больше ни о чем думать не могла – с трудом перемножала целые числа.

   Я ХОЧУ
   1. Носить лифчик размера 36DD.
   2. Сечь в математике.
   3. Быть членом знаменитой на весь мир рок-группы.
   4. Снова дружить с Лилли Московиц.
   5. Быть новой подружкой Джоша Рихтера.

Все еще пятница

   Вы ни за что не поверите, что сейчас было. Я убирала в шкафчик учебник по алгебре, а Джош рядом доставал тетрадь по тригонометрии, и вдруг он говорит, как всегда, небрежно так:
   – Слушай, Миа, так с кем ты завтра на танцы идешь?
   Понятное дело, я чуть в обморок не грохнулась просто от того, что он со мной заговорил. А когда до меня дошло, что он вроде как собирается пригласить меня на танцы, у меня прям к горлу все подступило. Ну прям затошнило, но только от радости. Я так думаю.
   Все-таки мне удалось выдавить из себя:
   – А… э… ни с кем.
   И он такой:
   – Ну тогда, может, вместе пойдем?
   О БОГИ! ДЖОШ РИХТЕР ПРИГЛАСИЛ МЕНЯ НА СВИДАНИЕ!!!
   Я была в таком шоке, что, кажется, вообще разучилась говорить и только ловила ртом воздух – так же было в тот раз, когда я увидела документальный фильм о том, как из коров делают гамбургеры. Я тупо стояла и пялилась на Джоша (какой же он высокий!).
   А потом произошло что-то странное. Тоненький голосок у меня в голове – в крошечной отдаленной зоне мозга, не пораженной предложением Джоша, – шепнул: «Он пригласил тебя только потому, что ты принцесса Дженовии».
   У меня правда мелькнула такая мысль, но сразу пропала.
   И вся остальная зона мозга – гораздо более обширная – гаркнула: «Ну и что?» И вообще, может, Джош пригласил меня, потому что уважает как человека и хочет узнать получше, ну и, кто знает, может, я ему все-таки немного нравлюсь.
   Чего в жизни не бывает.
   И, послушавшись эту обширную зону, я беспечно сказала:
   – Ага, пойдем. А че, круто.
   После этого Джош проговорил все, что полагается, о том, что он за мной зайдет и мы куда-нибудь забежим чего-нибудь пожевать. Но я почти не слышала, что он говорит, потому что в голове звучал голос:
   «Джош Рихтер пригласил тебя на свидание. Джош Рихтер пригласил ТЕБЯ на свидание. ДЖОШ РИХТЕР ПРИГЛАСИЛ ТЕБЯ НА СВИДАНИЕ!!!!»
   Мне казалось, что я уже умерла и попала в рай. Потому что это случилось. Это все-таки случилось: Джош Рихтер заглянул в мою душу. Он заглянул мне в душу и увидел меня настоящую, скрытую за этой плоской грудью. И тогда ОН ПРИГЛАСИЛ МЕНЯ НА СВИДАНИЕ.
   Тут прозвенел звонок, и Джош ушел, а я все стояла, пока Ларс не ткнул легонько меня в руку.
   Чего ему надо? Что он, мой секретарь, что ли?
   На самом деле хорошо, что Ларс был рядом, потому что я бы не вспомнила, что Джош зайдет за мной завтра вечером в семь. Надо перестать впадать в шок каждый раз, как он пригласит меня на свидание, а то я так и не научусь встречаться с мальчиками.

   ЧТО НАДО СДЕЛАТЬ
   (поскольку я никогда раньше не была на свидании, я не очень точно знаю, что нужно)
   1. Подобрать платье.
   2. Сделать прическу.
   3. Привести в порядок ногти (перестать грызть накладные).

Пятница, О.О.

   Не знаю, кем себя вообразила Лилли Московиц. Сначала она перестала со мной разговаривать. Потом снизошла до меня и заговорила, но только для того, чтобы начать критиковать. Какое право она имеет, я спрашиваю, портить мне настроение из-за свидания и танцев на День культурного многообразия? Сама-то вообще идет с Борисом Пелковски. Может, он, конечно, музыкальный гений и все такое, но все равно он Борис Пелковски.
   Лилли такая:
   – Ну, по крайней мере, я точно знаю, что Борис не в депрессии после расставания с другой.
   Ну извини. Джош Рихтер тоже не в депрессии. Они с Ланой расстались уже целых шестнадцать часов назад.
   – И, кроме того, Борис не употребляет наркотики.
   Честное слово, при всем своем уме Лилли наивно верит любому слуху и пустой болтовне. Я спросила, видела ли она хоть раз Джоша употребляющим наркотики, и она бросила на меня ехидный взгляд.
   Но на самом деле, если так подумать, реально нет никаких доказательств того, что Джош пробует наркотики. Да, он тусуется с людьми, которые их употребляют, ну и что? Вот Тина Хаким Баба, например, тусуется с принцессой, но сама от этого принцессой не становится.
   Лилли мои рассуждения не понравились.
   – Ты рассуждаешь слишком логически, – заявила она. – А я уж знаю, Миа: если ты слишком логически рассуждаешь, значит, ты нервничаешь.
   Но я ни капли не нервничаю. Я иду на самые крутые осенние танцы с самым красивым и чутким парнем в школе, и ничьи слова или поступки не расстроят меня.
   Хотя вообще-то мне немного не по себе оттого, что Лана ходит такая грустная, а Джошу как будто все пофиг. Сегодня во время обеда Джош со своей свитой сидели за нашим с Тиной столом, а Лана со своими девчонками – за чирлидерским. И все было так странно. Ни Джош, ни остальные ребята не разговаривали с нами. Тину это не волновало, но беспокоило меня, особенно когда я видела, как Лана изо всех сил старается не оглядываться на наш стол.
   Когда я сообщила свои новости про Джоша Тине, она не сказала о нем ни одного плохого слова, только очень разволновалась, а потом предложила сегодня вечером, когда я останусь у нее ночевать, перемерить все наряды, какие есть, и перепробовать все прически, чтобы выбрать самое лучшее для танцев. По-моему, Тина волновалась гораздо больше меня. И она всегда готова меня поддержать, в отличие от Лилли, которая, услышав, что перед танцами мы с Джошем пойдем в ресторан, спросила с кривой усмешкой:
   – И куда же он тебя поведет? В кафе «Харлей-Дэвидсон»?
   – Нет, – ответила я с такой же усмешкой, – в «Таверн он зе Грин».
   – Надо же, какая у него богатая фантазия! – фыркнула Лилли.
   Видимо, супертворческий Борис пригласил ее в какую-нибудь забегаловку в Гринич-Виллидж.
   Тут Майкл, который весь урок был какой-то притихший (для него, конечно), посмотрел на Ларса и спросил:
   – Вы ведь тоже пойдете?
   – Ну да, – кивнул Ларс.
   И оба так переглянулись. Меня прям бесит, как мужчины иногда переглядываются между собой, будто знают какой-то секрет. Спорим, что в шестом классе, когда девочек уводят в отдельный класс и показывают им документальное кино про месячные и все такое, мальчики смотрят обучающий фильм о том, как переглядываться вот таким мерзким образом.
   Ну или мультик, или еще что-нибудь в том же роде.
   А вообще, наверное, Джош очень сильно обижает Лану таким вот поведением. Может быть, он не должен был приглашать на свидание другую девчонку сразу после ссоры с Ланой. Ну или хотя бы не ходить с ней на танцы, раз уж он уже пригласил Лану. Ну вы понимаете, о чем я? Мне как-то неудобно из-за всего этого.
   Но не настолько неудобно, чтобы отказаться от приглашения.
   С ЭТОГО МОМЕНТА Я:
   1. Стану добрее ко всем, даже к Лане Уайнбергер.
   2. Перестану грызть ногти, даже накладные.
   3. Буду старательно вести этот дневник каждый день.
   4. Перестану постоянно пересматривать «Спасателей Малибу» и начну проводить время с пользой, например займусь алгеброй, или охраной окружающей среды, или еще чем-нибудь таким.

Пятница, вечер

   Сегодня у нас было укороченное занятие с бабушкой, поскольку я еду в гости с ночевкой к Тине. Бабушка уже не сердится на меня за то, что я орала на нее накануне из-за репортеров. Она с головой погрузилась в выбор наряда к завтрашним танцам – ну я так и думала. Она созвонилась с одним из бутиков «Шанель» и договорилась, что мы завтра подъедем и присмотрим себе что-нибудь. Как сказала бабушка, за срочность с нас возьмут целое состояние, но это все неважно. Ведь я в первый раз появлюсь на мероприятии как представитель Дженовии и поэтому должна «блеснуть» (это она так говорит, не я).
   Я напомнила, что иду всего-навсего на танцы в школе, а не на инаугурацию какую-нибудь и даже не на выпускной бал. Самые обычные танцы в честь культурного и расового многообразия учащихся средней школы имени Альберта Эйнштейна. Но у бабушки все равно снесло башню, и она страшно беспокоилась, что мы не успеем подобрать туфли под цвет платья.
   Мне и в голову никогда не приходило, что у девочек все так непросто. Туфли, оказывается, должны сочетаться с платьем. Кто бы знал, что это имеет значение.
   Но Тина Хаким Баба точно в курсе. Видели бы вы ее комнату. По-моему, там можно найти любые женские журналы, какие только издавались в мире. Они стоят рядами на полках вдоль стен комнаты – огромной и розовой, как, впрочем, и вся квартира, целиком занимающая верхний этаж дома, в котором живет Тина. Нажимаешь в лифте кнопку PH [19 - Пентхаус.], и он привозит тебя сразу в мраморный холл, где реально бьет фонтан. Но кидать туда монетки, как я выяснила, не стоит.
   А дальше комнаты следуют одна за другой, одна за другой. В доме у Тины постоянно живут служанка, повар, няня, водитель. Так что можете себе представить, сколько там должно быть комнат, учитывая, что у Тины еще есть три младшие сестры и – самый младший – братишка и у каждого своя детская.
   У Тины в комнате собственный телевизор с экраном тридцать семь дюймов и «Сони плейстейшн». Только теперь я поняла, что по сравнению с Тиной жила все эти годы скромной монашеской жизнью.
   Везет же некоторым.
   Дома Тина совсем не такая, как в школе, она все время смеется и болтает, и родители у нее очень приятные. Мистер Хаким Баба такой смешной! В прошлом году он пережил инфаркт, и теперь ему почти ничего нельзя есть, кроме риса и овощей, чтобы похудеть еще на двадцать фунтов. И вот он все время щипал меня за руку и спрашивал: «Как тебе удается оставаться такой худой?» Пришлось объяснить, что я придерживаюсь строгой вегетарианской диеты, и мистер Хаким Баба сказал: «О!» – и весь аж передернулся. Мне повезло, что у них готовят только вегетарианские блюда. Повар подал нам кускус и гуляш из овощей – это было ужасно вкусно!
   Миссис Хаким Баба очень красивая, но не так, как моя мама. Она белокурая англичанка. Мне показалось, что ей скучно жить в Америке, и не работать, и все такое. Раньше она была моделью, но бросила работу после того, как вышла замуж, и больше не может, как прежде, встречаться с разными интересными людьми. Миссис Хаким Баба рассказала, что однажды жила в отеле, где остановились принц Чарльз и принцесса Диана. И они спали в разных номерах, хотя это был их медовый месяц!
   Неудивительно, что жизнь у них не сложилась.
   Миссис Хаким Баба такая же высокая, как я, и дюймов на пять выше мужа, но он, мне кажется, вообще не парится по этому поводу.
   Сестрички и братик у Тины очень хорошенькие. Мы с ней полистали журналы, разглядывая разные прически, а потом попробовали соорудить некоторые из них сестренкам Тины. Получилось очень смешно. Мы еще прихватили братишке волосы зажимами-бабочками и сделали ему французский маникюр, как у меня. Он совсем разошелся – переоделся в костюм Бэтмена и начал с громким визгом носиться по всем комнатам. Мне очень понравилось, а мистеру и миссис Хаким Баба – что-то не особенно, поэтому они велели няне уложить маленького Бобби спать сразу после ужина.
   Потом Тина показала мне платье, которое она приготовила на завтра. Оно от «Николь Миллер» – просто чудесное, прямо как морская пена. Тина Хаким Баба вообще похожа на принцессу гораздо больше меня.
   Потом по телику началось шоу «Лилли скажет все как есть» – оно выходит в девять вечера по пятницам. Как раз тот самый сюжет, разоблачающий расизм в магазине Хо. Лилли сняла его до того, как была вынуждена отменить бойкот из-за общего отсутствия интереса. У нее реально получился жесткий такой репортаж, как у настоящего журналиста, я могу спокойно это говорить, не чувствуя себя хвастушкой, поскольку не принимала никакого участия в его создании. Если бы шоу Лилли выходило на одном из общенациональных каналов, его оценили бы не ниже, чем «Шестьдесят минут» [20 - Популярное общественно-политическое шоу.], спорим?
   А в самом конце был эпизод, который Лилли сняла, наверное, накануне вечером, установив камеру прямо у себя в комнате. Сидя на кровати, она сказала, что расизм – страшная сила, с которой нам всем надо бороться. Что плата на пять центов больше за пакетик слоек с гингко билоба может показаться многим ерундой, но настоящие жертвы расизма, такие как армяне, руандийцы, угандийцы или боснийцы, сразу поймут, что это первый шаг на пути к геноциду. И что после выступления против Хо в мире стало немного больше справедливости.
   Не знаю, как насчет Хо, но, увидев, как Лилли вертит перед камерой ступнями в пушистых тапочках-медвежатах – специально для Нормана, – я вдруг почувствовала, что ужасно по ней соскучилась. С Тиной, конечно, весело, но с Лилли мы дружим с детского сада, и никуда от этого не денешься.
   Мы с Тиной не спали допоздна, всё читали любовные романы для девочек, и, поверьте мне, я не нашла ни одной истории, в которой главный герой расстался бы с противной высокомерной девицей и тут же начал бы встречаться с другой. Везде герой выжидал для приличия какое-то время – все лето, например, или ну хотя бы неделю, – прежде чем пригласить на свидание новую девушку. Нет, был такой в одной-единственной книжке, но потом оказалось, что он использовал бедняжку, чтобы отомстить.
   Тина сказала, что она, конечно, любит читать такие книжки, но никогда не воспринимает их всерьез, как подсказку в реальной жизни. Потому что ну как часто в реальной жизни у людей бывает амнезия? И где это видано, чтобы молодой красивый европеец-террорист взял в заложницы девушку в женской раздевалке? Ну а если вдруг такое случится, то на девушке, конечно же, окажутся самые заношенные, никак не сочетающиеся между собой трусы и лифчик с дырками и растянутыми резинками и уж точно не розовый шелковый комплект из топика и шортиков.
   Пожалуй, в этом есть своя горькая правда.
   Тина выключает свет, наконец-то и она устала. Хорошо. Какой же долгий был этот день.

Суббота, 18 октября

   Вернувшись домой, я первым делом проверила автоответчик на телефоне – не звонил ли Джош, чтобы отменить свидание.
   Не звонил.
   Мистер Джанини был у нас (где же еще), но, к счастью, на этот раз в штанах. Когда я спросила маму, не звонил ли мне мальчик по имени Джош, он сразу насторожился:
   – Ты не Джоша Рихтера имеешь в виду?
   Он это так спросил, с таким типа ужасом, что сразу выбесил меня.
   – Да, я имею в виду Джоша Рихтера, – ответила я. – Мы с ним идем на танцы в честь Дня культурного многообразия.
   Мистер Джанини высоко вскинул брови:
   – А как же Уайнбергер?
   Какой все-таки отстой, когда твоя мама встречается с учителем из твоей школы.
   – Они расстались.
   Мама слушала нас с неослабевающим интересом, что для нее довольно нетипично, поскольку она вечно витает где-то в своем мире.
   – Кто такой Джош Рихтер? – спросила она.
   – Всего-навсего самый красивый и чуткий мальчик у нас в школе, – объяснила я.
   Мистер Джанини фыркнул, но все же вставил:
   – Во всяком случае, самый популярный.
   – И он пригласил на танцы Мию? – изумилась мама.
   Сами понимаете, как это было неприятно. Фигово, если даже твоя собственная мама удивляется тому, что самый красивый и популярный мальчик в школе пригласил тебя на танцы.
   – Да, – вызывающе ответила я.
   – Мне это не нравится, – проговорил мистер Джанини, а когда мама спросила его почему, он ответил: – Потому что я знаю Джоша Рихтера.
   – Мне это тоже не нравится, – заметила мама.
   Я не успела сказать в защиту Джоша ни слова, потому что мистер Джанини продолжил:
   – Этого парня несет вперед со скоростью сто миль в час.
   Что за бред?
   И тут мама говорит, что, поскольку я продвигаюсь вперед со скоростью пять миль в час (пять, прикиньте!), ей необходимо посоветоваться начет этого с папой.
   Але? Посоветоваться насчет чего? Я что, машина с неисправным приводом? Что за чушь насчет пяти миль в час?
   – Он времени даром не теряет, Миа, – расшифровал мистер Джанини.
   Не теряет времени? Времени? Мы что, в пятидесятые годы живем? Джош Рихтер – бунтарь без цели и смысла?
   – Ты пока учишься в девятом классе, – добавила мама, набирая номер папиного телефона в «Плазе», – и тебе незачем встречаться со старшеклассниками.
   Но это несправедливо! Наконец-то меня пригласили на свидание, и тут вдруг мама с папой решают превратиться в идеальных родителей Майка и Кэрол Брэди [21 - Персонажи американского ситкома «Семейка Брэди».]?
   И вот я стою и слушаю, как они обсуждают по громкой связи, что я еще слишком мала для свиданий и мне не стоит встречаться с мальчиком, поскольку я и так переволновалась из-за последних событий, ну что я – принцесса и все такое. Они, по ходу, уже всю мою жизнь за меня распланировали – никаких мальчиков до восемнадцати лет, женское общежитие, когда буду учиться в колледже, и так далее, и так далее.
   Тут зазвонил домофон. Мистер Джанини снял трубку и спросил, кто это. И ему мгновенно ответил такой знакомый пронзительный голос:
   – Это Кларисса Мария Гримальди Ренальдо. А вы кто?
   Мама на том конце комнаты чуть не выронила телефон. Это была бабушка! Явилась в нашу мансарду собственной персоной!
   Вот уж не думала, что когда-нибудь обрадуюсь бабушке или буду ей за что-либо благодарна. Но в тот момент, когда она возникла на пороге, чтобы забрать меня и ехать за платьем, я готова была расцеловать ее в обе щеки – честно. Только она вошла, как я кинулась к ней с криком:
   – Бабушка, они меня не отпускают!
   Я совершенно позабыла, что она впервые видит нашу мансарду, забыла, что рядом стоит мистер Джанини. Я думала только о том, что родители собираются оставить меня без Джоша, но что бабушка им помешает.
   И она помешала, да еще как!
   Бабушка ворвалась в квартиру и, бросив убийственный взгляд на мистера Джанини, спросила лишь:
   – Тот самый?
   Я ответила, что да. Бабушка, фыркнув, просвистела мимо него и тут услышала папин голос, раздававшийся в трубке.
   – Дай сюда! – гаркнула она маме, у которой был такой виноватый вид, будто контролер в метро застукал ее в тот момент, когда она перескочила через турникет.
   – Маман? – Судя по голосу, папа был в не меньшем шоке, чем мама. – Это ты? А ты что там делаешь?
   Бабушка отключила громкую связь – очень ловко для человека, который уверяет, что не разбирается в современной технике, – выхватила трубку у мамы и произнесла:
   – А теперь послушай меня, Филипп. Твоя дочь идет на танцы со своим кавалером, и точка. Я проехала на лимузине пятьдесят семь кварталов, чтобы купить ей новое платье, и, если ты думаешь, что я откажусь от возможности увидеть, как она в нем танцует, можешь…
   Тут бабушка выразилась очень жестко, но, поскольку она говорила на французском, ее поняли только мы с папой. Мама и мистер Джанини просто стояли, выпучив глаза. Мама была в ярости, мистер Джанини слегка оробел.
   Подробно рассказав папе, куда он может идти, бабушка с грохотом кинула трубку на рычаг и огляделась. Поскольку она всегда говорила то, что думает, я ничуть не удивилась ее следующим словам:
   – Так вот где растят принцессу Дженовии? На этом… чердаке?
   Она не смогла бы взбесить маму сильнее, даже если бы кинула ей под ноги петарду.
   – Знаете что, Кларисса, – выпалила мама, с топотом пройдя по комнате, – не смейте меня учить, как воспитывать собственную дочь! Мы с Филиппом уже решили, что она никуда не пойдет с этим мальчиком. Вы не можете просто явиться сюда и начать…
   – Амелия, – произнесла бабушка, – иди надевай куртку.
   Я выбежала из комнаты, а когда вернулась, мама стояла вся красная, а мистер Джанини уставился в пол. Никто не сказал ни слова, когда мы с бабушкой покидали мансарду.
   Эмоции зашкаливали, и, выйдя из дома, я не выдержала.
   – Бабушка! – крикнула я. – Что ты им сказала? Как тебе удалось их уговорить?
   Но бабушка лишь рассмеялась своим жутким смехом и сказала:
   – Есть способы.
   В эту минуту я совершенно забыла, что ненавижу ее.

Все еще суббота

   Ну вот, сижу в новом платье, новых туфлях, с новыми накладными ногтями и в новых прозрачных колготках. Мне сделали восковую эпиляцию ног и подмышек, обновили прическу, нанесли макияж, и уже семь часов, а Джоша все нет, и я уже начинаю думать, что, может быть, надо мной решили подшутить, как в фильме «Кэрри». Я сама побоялась бы смотреть, но Майкл Московиц как-то брал его в прокате, а потом пересказал нам с Лилли, о чем там. Самый популярный парень в школе пригласил на танцы одну милую домашнюю девочку, а потом вместе с дружками посмеялся над ней и облил ее свиной кровью. Только он не догадывался, что у девочки есть особые способности, и к концу ночи она прикончила всех жителей своего городка, включая первую жену Стивена Спилберга и маму из фильма «Восьми достаточно».
   К сожалению, у меня нет особых способностей, так что, если Джош с дружками обольет меня свиной кровью, я не смогу никого убить. Ну разве что вызвать Национальную гвардию Дженовии… Но это тоже непросто, поскольку у Дженовии нет своих военно-воздушных или морских сил. Как они сюда доберутся? Только обычным рейсовым самолетом, а купить билеты на ближайший рейс стоит очень дорого. Сомневаюсь, что папа одобрит лишнюю трату государственных средств по такой несерьезной причине.
   Но если Джош Рихтер реально меня бросит, уж поверьте, я отнесусь к этому вполне серьезно. Мне ради него пришлось делать восковую эпиляцию ног, ясно? Если вы не знаете, что это такое, представьте себе восковую эпиляцию подмышек, которую я себе тоже сделала. Ясно? Это ужасно больно, между прочим! Так больно, что я чуть не заревела. Так что не надо тут рассказывать, что невозможно вызвать Национальную гвардию Дженовии, если меня бросят.
   Я знаю, папа считает, что Джош меня уже бросил. Он сейчас сидит за кухонным столом и делает вид, что читает телепрограмму, но я вижу, как он то и дело косится на свои часы. И мама – тоже. Она, правда, не носит наручные часы, поэтому косится на ходики в виде моргающего котенка, висящие на кухонной стене.
   Ларс тоже здесь. Он не смотрит на часы, зато все время проверяет, достаточно ли у него патронов. Наверное, папа велел Ларсу пристрелить Джоша, как только он начнет ко мне приставать.
   Да, да. Папа сказал, я могу пойти с Джошем только в том случае, если Ларс будет с нами. Ну норм, я и не сомневалась, что он тоже пойдет, но для виду прикинулась, будто страшно возмущена: чтобы папа не расслаблялся и не думал, будто со мной легко справиться, не то что с бабушкой. Ну с бабушкой у него жесть. Пока с меня снимали мерки для платья, бабушка объяснила, что у папы всегда были проблемы с чувством ответственности перед женщинами, и сейчас он не хочет отпускать меня с Джошем, потому что боится, что тот бросит меня так же, как он бросал бесчисленных моделей по всему миру.
   Конечно, всегда готовься к худшему, да, папа?
   Джош не может меня бросить – у нас с ним еще даже ни одного свидания не было.
   Ну а если он так и не придет, что ж, ему же хуже. Я еще никогда в жизни не выглядела так круто. Старушка Коко Шанель превзошла саму себя: у меня зашибенное платье – из бледно-бледно-голубого шелка, все складчатое вверху, как гармошка, так что за складками и не разглядишь, насколько у меня плоская грудь, а дальше вниз прямое и обтягивающее до самых бледно-бледно-голубых шелковых туфель на шпильке. По-моему, я в нем похожа на сосульку, но консультанты в «Шанель» заверили меня, что это образ миллениума. Сосульки нынче самый писк моды.
   Одно плохо – нельзя гладить Толстяка Луи, потому что ко мне сразу липнет рыжая кошачья шерсть. Надо было купить ролик для снятия шерсти, когда я последний раз заходила в аптеку, а я забыла. Сейчас Луи сидит на кушетке возле меня очень грустный, потому что я его не глажу. Я на всякий случай спрятала все свои носки, чтобы он не вздумал от обиды съесть пару-другую.
   Папа снова посмотрел на часы.
   – Хм-м-м… Семь пятнадцать. Должен заметить, мальчик не отличается пунктуальностью.
   Я заставила себя сдержаться.
   – Наверняка пробки на дорогах, – сказала я настолько величественно, насколько смогла.
   – Ну конечно, – согласился папа. Он явно не сильно огорчался по этому поводу. – В любом случае, Миа, мы с тобой еще успеем на «Красавицу и Чудовище», если захочешь. Я уверен, что смогу достать…
   – Пап! – Я пришла в ужас. – Я не хочу сегодня на «Красавицу и Чудовище»!
   Тут он тоже погрустнел:
   – Но ты так любила…
   Какое счастье! Наконец-то зазвонил домофон. Это он. Мама уже впустила его. Еще одно папино условие, кроме присутствия Ларса, – Джош должен появиться перед моими родителями; возможно, показать свое удостоверение личности, хотя вроде папа до этого еще не додумался.
   Дневник придется оставить дома, потому что в клатч – так называется моя крошечная плоская дамская сумочка – он не помещается. Ужасно потеют ладони. Надо было слушаться бабушку, когда она советовала взять перчатки до локтя…

Вечер субботы, женский туалет в «Таверн он зе Грин»

   Ну да, я сказала неправду. Я все-таки взяла с собой дневник – попросила Ларса его захватить. Все равно у него полно места в кейсе, который он с собой везде таскает. Понятно, что кейс набит всякими глушителями и гранатами, ну и что, там не найдется места для одного несчастного дневника?
   Нашлось, конечно.
   Сейчас я сижу в кабинке в женском туалете ресторана «Таверн он зе Грин». Здесь не так роскошно, как в туалете «Плазы», пуфика нет, поэтому сижу на опущенной крышке унитаза. Мне видно, как мимо двери все время проходят то туда, то сюда толстые женские ноги. В ресторане полно толстых женщин, они все гуляют на свадьбе темноволосой, очень похожей на итальянку девушки, которой требуется восковая эпиляция бровей, и тощего рыжего парня по имени Фергес. Этот Фергес вылупился на меня, едва я вошла в ресторан. Серьезно. Первый женатый мужчина, который на меня так посмотрел, и неважно, что он женат не больше часа и с виду мой ровесник. Платье у меня – огонь!
   А вот ужин так себе получился. Благодаря бабушке я отлично знаю, когда какую вилку брать и как наклонять от себя суповую тарелку, но дело совсем не в этом.
   Дело в Джоше.
   Поймите меня правильно. Он в смокинге выглядит просто супер. Причем Джош сказал, что смокинг его собственный. В прошлом году он сопровождал свою девушку, которая у него была до Ланы, на разные балы дебютанток. Эта позапрошлая девушка – дочка мужика, придумавшего целлофановые пакеты, в которые мы складываем овощи и фрукты в супермаркете. Ну не сами пакеты, а надпись на одной стороне пакета: «Открывать здесь». Джош говорит, благодаря этим двум коротеньким словам мужик заработал полмиллиона долларов.
   Не знаю, зачем он мне все это рассказал. Может, думал, что на меня произведет впечатление ловкость папаши его бывшей девушки? Признаться честно, пока я особой чуткости в Джоше не вижу.
   Но он отлично пообщался с моими родителями. Он вошел, протянул мне букетик, который прикалывают к платью (очаровательные крошечные белые розочки, перехваченные розовой ленточкой. Наверное, стоили ему не меньше десяти долларов. Хотя я невольно подумала о том, что Джош заказывал их для другой девушки, у которой платье другого цвета). Пожал папе руку и сказал:
   – Рад знакомству, ваше величество.
   Тут мама громко расхохоталась. Иногда она себя так ведет, что становится неловко. А Джош повернулся к маме и сказал:
   – А вы мама Мии? Надо же, я сначала решил, что вы ее старшая сестра, еще учитесь в колледже.
   Глупость ужасная, но мама, кажется, купилась. Она даже покраснела, когда Джош пожал ей руку. Похоже, я не единственная женщина в семействе Термополис, очарованная голубыми глазами Джоша Рихтера.
   Но тут папа, прочистив горло, принялся задавать вопросы: на какой машине Джош ездит (на папиной БМВ), куда мы едем (блин) и когда вернемся («К завтраку успеем», – ответил Джош). Папе такой ответ явно не понравился, и Джош спросил:
   – Во сколько Миа должна быть дома, сэр?
   Сэр! Джош Рихтер назвал моего папу сэром!
   Папа посмотрел на Ларса и сказал:
   – Не позднее часа ночи.
   Очень прилично, учитывая, что обычно по выходным меня ждут не позже одиннадцати. Конечно, в этот раз я ехала с Ларсом, да и что со мной случится в школе – могла бы гулять хоть всю ночь. Так что все эти разговоры были сплошной ерундой. Но бабушка сказала, что настоящая принцесса всегда готова идти на компромисс, поэтому я промолчала.
   Папа задал Джошу еще несколько вопросов, типа в какой колледж он собирается поступать этой осенью (Джош еще не решил, но подал заявление во все колледжи Лиги плюща) и чем он планирует заниматься в будущем (бизнесом), а потом мама спросила, чем плохо гуманитарное образование, на что Джош ответил, что хочет получить диплом, который обеспечит ему доход не менее восьмидесяти тысяч в год. Мама заметила, что есть вещи поважнее денег, но я поспешно сказала: «Ой, мы уже опаздываем» – и, схватив Джоша за руку, рванула к двери.
   Джош, Ларс и я подошли к машине, принадлежащей папе Джоша, и Джош открыл передо мной дверцу переднего сиденья рядом с водителем. Ларс тут же вызвался сесть за руль, чтобы мы с Джошем могли вместе сесть на заднее сиденье и поболтать. Я очень обрадовалась, но, когда мы сели рядом, вдруг оказалось, что нам особо не о чем говорить. Ну то есть Джош сказал:
   – Ты круто выглядишь в этом платье.
   А я сказала, что мне нравится его смокинг, и поблагодарила за букетик. А потом кварталов двадцать мы молчали.
   Правда. Мне было так неловко! Ну я не особо общаюсь с мальчиками, но с теми, с кем мне приходилось общаться, никогда проблем не было. Тот же Майкл Московиц не закрывает рта. И я не могла понять, почему Джош не говорит ни слова. Я хотела спросить, с кем он готов провести жизнь после ядерной катастрофы, с Вайноной Райдер или Николь Кидман, но потом подумала, что мы не настолько хорошо знакомы для таких вопросов…
   В конце концов Джош все же заговорил. Он спросил, правда ли, что моя мама встречается с мистером Джанини. Н-да, наверное, было бы странно, если бы об этом никто не узнал. Не так быстро, как то, что я принцесса, но все равно узнали.
   Я призналась, что это правда, и Джош поинтересовался, как мне это. Но я почему-то не смогла рассказать ему, что видела мистера Джанини в одном белье у нас за кухонным столом. Это было просто… сама не знаю. Ну не могла сказать, и все. Забавно, да? Я сама выложила все Майклу Московицу, даже не дождавшись расспросов, а Джошу сказать не могла, хотя, казалось бы, он заглянул мне в душу, и все такое. Странно как-то.
   Потом еще через несколько зиллионов кварталов молчания мы остановились перед рестораном. Ларс передал машину персоналу, а мы с Джошем прошли внутрь (Ларс пообещал, что не сядет с нами за стол, а останется стоять у входа и будет окидывать подозрительным взглядом каждого входящего, как Арнольд Шварценеггер). Тут выяснилось, что все дружки Джоша тоже здесь. Я об этом не знала, но даже обрадовалась им, поскольку с легким ужасом представляла, как мы будем еще целый час сидеть и молчать.
   Слава богу, за длинным столом разместилась вся команда, и девчонки-чирлидеры тоже были здесь, а во главе стола пустовало два места для нас с Джошем.
   Должна признать, все вели себя очень даже хорошо. Девочки хвалили мое платье и расспрашивали, каково это – быть принцессой, и что я почувствовала, когда утром проснулась и обнаружила свой портрет на странице «Нью-Йорк Пост», и ношу ли я корону, и всякое такое. Все эти девчонки старше меня, они уже взрослые, и никто не вставлял разные ехидные замечания насчет плоской груди или еще чего-нибудь, как сделала бы Лана, если бы она была здесь.
   Но, если бы здесь была Лана, не было бы меня.
   Меня очень удивило, что Джош заказал шампанское, и никто не стал разглядывать его удостоверение личности, которое, конечно же, было поддельным. Выпито уже три бутылки, и Джош продолжает заказывать еще и еще, потому что папа дал ему по такому случаю свою платиновую карточку «Америкэн Экспресс». Ничего не понимаю. Неужели официанты не видят, что ему всего восемнадцать, а большинство его гостей еще моложе.
   И как Джош может столько пить? А если бы с нами не было Ларса, который поведет машину? Джош сел бы за руль папиного БМВ пьяный? Но это же безответственно! А ведь он лучший выпускник в классе!
   Потом, даже не спросив меня ни о чем, Джош заказал ужин для гостей: филе-миньон для всех. Это, конечно, супер, только я не ем мясо и не стану есть даже ради самого чуткого мальчика в мире.
   А чуткий мальчик и не заметил, что я не притронулась к еде! Пришлось мне жевать листья салата с булочками, чтобы не помереть с голоду. Хорошо бы потихоньку прокрасться к Ларсу и попросить его купить мне овощной ролл в супермаркете.
   И еще я заметила, что чем больше Джош пьет шампанского, тем больше он меня трогает. Например, кладет ладонь мне на ногу под столом. Сначала я решила, что он случайно, но Джош сделал это уже четырежды, и последний раз он еще и сжал мою ногу.
   Мне кажется, он не совсем пьян, просто сильно расслабился по сравнению с тем, как держался в машине. А может быть, он чувствует себя свободнее, поскольку Ларс не дышит ему в затылок.
   Ну что, придется вернуться за стол. Жалко, Джош не предупредил меня, что будут его друзья, я бы, может, позвала с собой Тину Хаким Баба с ее парнем или даже Лилли с Борисом. Хоть было бы с кем поболтать.
   Ну ладно. Пойду еще помолчу.

В субботу поздно вечером. Женский туалет в школе имени Альберта Эйнштейна

   Почему?
   Почему??
   Почему???
   Я не верю в то, что это происходит.
   Я не верю, что это происходит со мной!
   ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ Я? ПОЧЕМУ Всегда Я?
   Почему со мной вечно происходит всякая фигня?
   Пытаюсь вспомнить, что мне бабушка рассказывала о том, как вести себя в стрессовой ситуации. Потому что у меня точно стресс. Я стараюсь вдыхать носом, а выдыхать ртом, как учила бабушка. Вдыхаю носом, выдыхаю ртом, вдыхаю носом, выдыхаю…
   Как он мог так со мной поступить?
   КАК? КАК? КАК?
   Всю его тупую физиономию ему расцарапала бы, честное слово! Да кто он такой? Знаете, что он сделал? Знаете? Ну так я сейчас расскажу.
   Выдув девять бутылок шампанского – по бутылке на брата, не считая меня, поскольку я сделала всего пару глотков, а остальное допил кто-то еще, – Джош с дружками наконец-то решили, что пора и потанцевать. Ну да, чего там, танцы начались всего-то час назад. Самое время отправляться.
   Мы вышли и встали, ожидая, когда работник ресторана подгонит машину. Я подумала, может, еще все будет хорошо, потому что Джош обнимал меня за плечи, и это было очень приятно, у меня ведь платье без рукавов, а накидка к нему – совсем тоненькая и прозрачная. И мне было очень приятно, что рука Джоша обнимает меня за плечи и не дает замерзнуть. Хорошая такая рука, мускулистая от занятий греблей. Только запах от Джоша совсем не такой приятный, как, например, от Майкла Московица, от которого всегда пахнет туалетным мылом. Похоже, Джош принял ванну в одеколоне «Драккар Нуар», который в больших дозах кажется просто отвратительным. Я едва дышу, но все равно думаю: «Ладно. Все не так плохо. Да, он не уважает мои права как вегетарианки, но ведь все могут ошибиться. Сейчас мы поедем танцевать, и он снова заглянет ко мне в душу своими потрясающими голубыми глазами, и все снова станет замечательно».
   Блин, как же я ошибалась.
   Во-первых, мы еле пробились к школе, такая была пробка. Я сначала никак не могла понять почему. Ну да, субботний вечер, но не до такой же степени – откуда столько машин перед школой имени Альберта Эйнштейна? Это обычный школьный вечер. И в Нью-Йорке не так много ребят, которые водят машину. Скорее всего, мы единственные из всей школы, кто приехал на машине.
   И вдруг до меня доходит. Все пространство вокруг школы забито трейлерами разных телестудий. Софиты ярко освещают школьные ступени, и повсюду кишмя кишат репортеры, которые курят, говорят по телефонам, ждут.
   Чего ждут?
   Как выяснилось, меня.
   Как только Ларс увидел софиты, он принялся выразительно ругаться на языке, не похожем ни на английский, ни на французский. Но по голосу было понятно, что он ругается. А я все спрашивала: «Откуда они узнали? Ну откуда они узнали? Неужели им бабушка сказала?»
   Но на самом деле я не думала, что это была бабушка. После нашего разговора – вряд ли. Я все ей высказала. Накинулась на нее, как нью-йоркский полицейский на мелкого жулика. Я уверена, что после нашего разговора бабушка никогда не вызовет прессу без моего разрешения.
   Но они же все здесь столпились, значит, кто-то их оповестил. Но если не бабушка, то кто?
   Джоша, казалось, вообще не беспокоили вспышки фотокамер и свет софитов.
   – Ну и что такого? – сказал он. – Подумаешь, ты уже должна была привыкнуть.
   Ну конечно. Знаете, как я привыкла? Прям так привыкла, что от одной только мысли о выходе из машины – пусть даже меня при этом обнимает самый красивый мальчик в школе – салат и булочка подступают к горлу и просятся наружу.
   – Да ладно тебе, – сказал Джош. – Мы быстро пробежим, пока Ларс будет парковать машину.
   Ларсу такое предложение совершенно не понравилось.
   – Ну нет, – отрезал он. – Лучше ты припаркуешь машину, пока мы с принцессой добежим до дверей.
   Но Джош уже открыл дверцу и схватил меня за руку.
   – Пошли, – сказал он, – жизнь дается всего один раз, – и потянул за собой из машины.
   И я, как последняя дура, послушалась его.
   Да, я позволила вытащить себя из машины – потому что было так приятно чувствовать его руку на своей, такую большую и сильную, теплую и надежную. И я себе сказала: «Да что может случиться? Ну засверкают вокруг фотовспышки, ну и что? Мы промчимся через двор, как придумал Джош, и все будет хорошо».
   Я сказала охраннику:
   – Все в порядке, Ларс. Ты припаркуй машину, а мы с Джошем пойдем в здание.
   Ларс воскликнул:
   – Нет! Принцесса, подождите…
   Это последнее, что я услышала в тот момент, а потом еще некоторое время вообще ничего не слышала, потому что мы с Джошем уже вышли из машины и он захлопнул дверцу.
   И в ту же минуту к нам кинулась толпа репортеров, отшвыривая сигареты, сдирая крышки с объективов и крича: «Это она! Это она!»
   Джош взбежал по ступенькам, таща меня за собой, я со смехом следовала за ним, и впервые мне показалось, что это даже немного весело. Со всех сторон сверкали вспышки, слепя меня, так что я видела только ступеньки под ногами. Я полностью сосредоточилась на том, чтобы не споткнуться о длинное платье, одной рукой слегка приподнимала подол, другой крепко держалась за сильную ладонь Джоша, полностью положившись на него, поскольку сама ничего не видела.
   Когда Джош вдруг резко остановился, я решила, что мы уже поднялись, и он открывает мне дверь. Глупо, наверное, но я подумала именно так. Да я уже сама ее видела, мы стояли прямо перед входом. Внизу, под нами, репортеры выкрикивали вопросы и щелкали фотоаппаратами. Какой-то идиот орал: «Поцелуй ее! Поцелуй ее!» – отчего мне было ужасно неловко.
   Я стояла истуканом, дожидаясь, когда Джош откроет дверь, вместо того чтобы, как умная девочка, открыть ее самой и вбежать внутрь, туда, где безопасно, где нет камер, и репортеров, и людей, орущих: «Поцелуй ее! Поцелуй ее!»
   И тогда – не помню точно, как все это произошло, – Джош вдруг снова меня обнял, подтащил к себе и с силой врезался губами в мои губы.
   Клянусь, по ощущениям это было именно так. Просто врезался со всей силы губами в губы, и повсюду засверкали вспышки. Только все было совсем не так, как в книжках Тины, где мальчик целует девочку, и у нее под закрытыми веками словно фейерверк рассыпается. Нет, это были самые настоящие вспышки фотокамер. Нас фотографировали абсолютно все – первый поцелуй принцессы Мии.
   Я не шучу. Как будто недостаточно того, что это мой первый поцелуй.
   Мой первый поцелуй засняли репортеры из молодежного журнала «Тин Пипл».
   Да, и еще про книжки, которые читает Тина. В этих книжках, когда девочку впервые целуют, ее охватывает такое теплое, обволакивающее чувство, как будто мальчик поднимает ее душу на поверхность откуда-то из самых глубин ее существа. Так вот, ничего подобного я не почувствовала. От слова совсем. Я чувствовала только стыд. В общем, мне было не очень-то приятно, когда Джош Рихтер меня поцеловал. Скорее, странно. Очень странно, что какой-то парень врезался в меня своими губами. А ведь я столько времени представляла, что он самый крутой парень на свете. Могла бы, кажется, и почувствовать что-нибудь.
   Но я чувствовала только стыд. И, как во время поездки в машине, отчаянно желала, чтобы это поскорее закончилось. Я думала только: «Ну когда же это кончится? А вдруг я неправильно что-то делаю? В кино, когда герои целуются, они все время вертят головами. Может, мне повернуть голову? И что мне делать, если он попытается поцеловать меня взасос, как Лану? Я не хочу, чтобы меня сфотографировали целующейся взасос, папа меня убьет».
   И когда я уже решила, что не выдержу больше ни минуты, что я сейчас помру от стыда прямо здесь, на ступеньках школы имени Альберта Эйнштейна, Джош поднял голову, помахал репортерам и, открыв дверь, втолкнул меня внутрь.
   А там, клянусь, стояла куча народу, и я их всех знала, и все они глазели на нас. Я не шучу. На меня потрясенно смотрели Тина вместе со своим мальчиком Дэйвом из Тринити-колледжа. И Лилли и Борис – в кои-то веки Борис не заправил в брюки то, что заправлять ни к чему. И вообще он выглядел почти симпатичным в своем особом, музыкально-гениальном роде. А Лилли была в прекрасном белом платье, усыпанном блестками, и с белыми розами в волосах. И Шамика, и Лин Су со своими парнями, и еще куча людей, с которыми я наверняка была знакома, но не узнавала без школьной формы. И все смотрели на меня примерно так же, как Тина, – совершенно потрясенно.
   А возле билетной кассы, установленной напротив входа в столовую, где и проводились танцы, стоял мистер Дж., и, кажется, он был потрясен больше всех.
   Не считая меня. Пожалуй, я все-таки была самая потрясенная из всех присутствующих. Ну то есть Джош Рихтер меня ПОЦЕЛОВАЛ. Меня поцеловал ДЖОШ РИХТЕР. Джош Рихтер поцеловал МЕНЯ.
   Я ведь упомянула, что он поцеловал меня В ГУБЫ?
   Да, и прямо напротив репортеров из «ТИН ПИПЛ».
   И вот я такая стою, и все на меня уставились, и я все еще слышу вопли репортеров снаружи, а из столовой доносится мерное «бум-бум-бум» – это заводят хип-хоп в честь наших латиноамериканских учеников. И в голове у меня медленно-медленно ползут мысли.
   Он тебя подставил.
   Он пригласил тебя только для того, чтобы его фотография появилась в газетах.
   Это он сообщил журналистам, что ты будешь здесь вечером.
   Он и с Ланой поссорился только для того, чтобы рассказывать дружкам, как встречается с девчонкой, которая стоит триста миллионов долларов. Да он тебя в упор не замечал до тех пор, пока твое фото не появилось на первой странице «Нью-Йорк Пост».
   Лилли была права: в тот день в «Бигелоу» с ним действительно случился тепловой удар, потому он тебе и улыбнулся. Конечно, он думает, что у парня принцессы Дженовии гораздо больше шансов поступить в Гарвард, или куда он там собрался.
   А я, как дура, ему поверила.
   Супер. Просто зашибись.
   Лилли говорит, я не могу за себя постоять. А ее родители считают, что я легко подпадаю под чужое влияние и избегаю конфликтов. Моя мама тоже так считает. Она и дала мне дневник в надежде, что я запишу, а потом пойму и сформулирую то, что не могу рассказать даже ей.
   Если бы я не стала принцессой, я, наверное, такой и осталась бы – неспособной себя защитить, легко подпадающей под чужое влияние, избегающей конфликтов. И уж точно я не поступила так, как поступила теперь.
   Я повернулась к Джошу и спросила:
   – Зачем ты это сделал?
   Он деловито хлопал себя по карманам, вспоминая, куда сунул билеты на танцы, которые проверяли десятиклассники.
   – Сделал что?
   – Поцеловал меня вот так, перед всеми.
   Он наконец нашел билеты в бумажнике.
   – Не знаю. А ты разве не слышала, как все кричали, чтобы я тебя поцеловал? Ну я и поцеловал. А что?
   – А то, что мне это не доставило удовольствия.
   – Не доставило? – Джош растерялся. – В смысле тебе не понравилось?
   – Да, – сказала я, – именно в этом смысле. Мне не понравилось. Совсем не понравилось. Потому что я знаю, что ты меня поцеловал не потому, что я тебе нравлюсь. Ты поцеловал меня, потому что я принцесса Дженовии.
   Джош посмотрел на меня как на сумасшедшую.
   – Бред, – проговорил он. – Ты мне нравишься. Даже очень.
   – Я не могу тебе очень нравиться, ведь ты меня совсем не знаешь. Я думала, ты меня пригласил для того, чтобы получше познакомиться со мной. Но ты даже и не пытался со мной знакомиться. Ты просто хотел увидеть свое фото в «Экстра».
   Джош рассмеялся, но я заметила, что он старательно отводит глаза.
   – Что значит «не знаю»? Конечно, я тебя знаю.
   – Нет, не знаешь. Если бы знал, не заказал бы мне мясо на ужин.
   Среди моих друзей пробежал легкий ропот. Они-то сразу поняли, что Джош сел в лужу. Это Джош ничего не понял. Но он услышал их удивленные возгласы и попытался оправдаться:
   – Ну да, я заказал девушке мясо. – Он развел руками, типа «ну убейте меня за это». – Это что, страшное преступление? Филе-миньон, между прочим.
   – Она вегетарианка, ты, социопат, – вредным голосом сказала Лилли.
   Но эта информация ничуть не взволновала Джоша. Он просто пожал плечами.
   – Упс, мой косяк. – Потом обернулся ко мне. – Ну что, готова кружиться в танце?
   Но я не собиралась кружиться в танце с Джошем Рихтером. Да я вообще больше не хотела иметь с ним никаких дел. Неужели он думал, что я захочу, после всего, что было сказано? Да он и правда социопат. Как я могла поверить, что он заглянул ко мне в душу? Как???
   Меня охватило чувство такого глубокого отвращения, что я сделала единственное, что можно сделать в подобной ситуации: я повернулась к нему спиной и пошла прочь.
   К сожалению, я не могла уйти из школы – ну если только не хотела, чтобы в «Тин Пипл» опубликовали крупным планом фото, на котором я плачу. Мне оставалось только отправиться в женский туалет.
   До Джоша наконец дошло, что я его реально бросила. Его дружки, которые только-только добрались до школы, ввалились в тот самый момент, когда он обиженно буркнул:
   – Да господи, это же был всего-навсего просто поцелуй!
   Я резко обернулась.
   – Это был не просто поцелуй. – Вот теперь я разозлилась всерьез. – Ты, может, и хотел сделать вид, что это просто поцелуй, но мы оба знаем, что на самом деле это было целое светское мероприятие. И ты все это придумал не сейчас, а когда увидел мой снимок в газете. Спасибо, конечно, Джош, но общаться с прессой я могу и без тебя. Ты мне для этого не нужен.
   Я протянула руку за дневником и, взяв его у Ларса, сбежала в женский туалет. Где и пишу сейчас эти строки.
   Господи, кто бы мог подумать?! Это был мой первый, самый первый поцелуй, и его фото появится на следующей неделе во всех газетах и молодежных журналах страны. Может, даже в иностранных типа «Мэджести», в котором пишут о королевских наследниках Великобритании и Монако. Однажды там появилась целая статья о гардеробе Софии – супруги принца Эдварда, и все ее наряды показали и оценили по шкале от одного до десяти. Статью назвали «Вдруг из гардероба…». Подозреваю, что скоро «Мэджести» начнет следить и за мной, оценивая по шкале мою одежду, а заодно и мальчиков. Интересно, какую подпись поставят под нашей с Джошем фотографией? «Влюбленная принцесса»?
   Какая гадость. Бр-р.
   А самое смешное – я ни капельки не влюблена в Джоша Рихтера. Хотя, конечно, было бы неплохо… Да кого я обманываю? Было бы просто суперкруто, если бы у меня появился парень. Иногда я даже думаю, может, со мной что-то не так, раз у меня до сих пор никого нет?
   Но дело в том, что, по-моему, лучше вообще без парня, чем с таким, который встречается с тобой только из-за твоих денег или из-за того, что твой папа – принц. Да по любой причине, кроме той, что ему нравишься ты – именно ты.
   Конечно, теперь, когда все знают, что я принцесса, будет непросто понять, кому нравлюсь лично я, а кому – моя корона. К счастью, в случае с Джошем я быстро разобралась, что к чему.
   Как он мог мне нравиться? Ведь он просто использовал меня! Он специально поссорился с Ланой, чтобы можно было меня использовать. А я, дурочка такая, еще и подыграла ему.
   И что мне теперь делать? Когда папа увидит эту фотографию, он просто озвереет. И я никак не смогу объяснить ему, что не виновата. Может, если бы я дала Джошу кулаком в живот перед всеми этими камерами, папа еще поверил бы, что я тут ни при чем… Да и то вряд ли.
   Меня больше никогда не отпустят на свидание с мальчиком, никогда в жизни.
   Ой, вижу чьи-то ноги с той стороны кабинки. Мне что-то говорят. Это Тина. Она спрашивает, все ли у меня в порядке. И с ней еще кто-то. Мамочки, я знаю эти туфли! Это Лилли! Лилли и Тина вместе пришли узнать, что со мной.
   И Лилли снова со мной разговаривает. Не критикует, не возмущается моим поведением, а говорит очень ласково, извиняется через дверь за то, что смеялась над моей прической. Она знает, что любит всех контролировать, говорит мне Лилли, что нарушает личные границы и страдает приступами авторитарности. И она очень постарается не учить жить всех вокруг, особенно – меня.
   Ого! Лилли сама призналась, что ошибалась. Не верю собственным ушам!
   Они с Тиной просят меня выйти и отправиться вместе с ними на танцы. Но я сказала, что не пойду. Я буду чувствовать себя ужасно глупо и неловко, ведь они все при мальчиках, и только я одна, как последняя зануда.
   – Вот об этом точно можешь не волноваться, – говорит Лилли. – Здесь Майкл. И он слоняется весь вечер один, как последняя зануда.
   Майкл Московиц пришел на танцы? Не может быть! Да он в жизни не ходил на школьные мероприятия, не считая лекций по квантовой физике и типа того.
   Такое зрелище я пропустить не могу. Иду.
   Потом допишу.

Воскресенье, 19 октября

   Мне снился удивительный сон.
   Как будто мы с Лилли помирились, и Лилли подружилась с Тиной. Борис Пелковски оказался совсем не так уж плох, когда его отклеили от скрипки. Мистер Джанини сказал, что у меня по алгебре в четверти будет не двойка, а тройка, и я танцевала медленный танец с Майклом Московицем. А Иран сбросил бомбы на Афганистан, поэтому в утренних газетах не оказалось ни одной фотографии меня с Джошем – всюду были только фото военных действий.
   Но это был не сон. Совсем не сон! Все произошло на самом деле!
   Я проснулась оттого, что у меня мокрое лицо. Открыла глаза – я лежу на второй кровати в комнате Лилли, а шелти ее брата вылизывает меня. Ну правда, у меня вся физиономия в собачьих слюнях, а я радуюсь. Да пусть Павлов оближет меня с макушки до пяток, если хочет, я ведь помирилась со своей лучшей подругой! И я не останусь на второй год! И папа не убьет меня за то, что я целовалась с Джошем Рихтером!
   И, кажется, я нравлюсь Майклу Московицу.
   Я еле ручку держу, так я счастлива.
   А вчера, выходя с Тиной и Лилли из женского туалета, я и не догадывалась, что все будет так хорошо. Я была убита горем – именно убита, правда, подходящее слово? Это Лилли мне подсказала. Убита горем из-за Джоша.
   Но к тому времени, как я выползла из туалета, Джош уже ушел. Лилли мне потом рассказала: после того как я при всех его отшила, а потом убежала в туалет, Джош как ни в чем не бывало пошел на танцы. Что случилось сразу после этого, Лилли неизвестно, потому что мистер Дж. попросил ее и Тину сходить узнать, что со мной (какой он хороший, правда?). Не знаю, может, Ларс использовал один из своих нервнопаралитических захватов, но, когда я увидела Джоша, он сидел за столом, на котором помещалась экспозиция, посвященная островным государствам Тихого океана, упав головой на вулкан Кракатау. Джош даже не шевельнулся ни разу за весь вечер. Наверное, это все-таки не из-за Ларса, а из-за шампанского, которое Джош выпил в таком количестве.
   Короче, мы с Тиной и Лилли присоединились к Борису и Дэйву – Дэйв такой симпатичный, хоть и учится в Тринити. А Шамика со своим парнем Алленом и Лин Су со своим Клиффордом подтащили к нашему столику еще один, на котором размещалась экспозиция, посвященная Пакистану. Ребята из экономического клуба сделали модель, которая показывает, как падают цены на маунды (эта мера весов в Пакистане) риса. Но мы отодвинули маунды в сторону и сами уселись прямо на стол, чтобы лучше было видно, что происходит вокруг.
   И тут неизвестно откуда возник Майкл, свежий как огурец – правда, смешное сравнение? Это я от Майкла услышала. Он был в смокинге, который мама купила ему по случаю бар-мицвы – праздника совершеннолетия – его двоюродного брата Стива. Майклу даже сесть было не с кем, поскольку миссис Гупта заявила, что интернет нельзя считать культурным явлением и потому столика для любителей интернета не будет. После этого члены компьютерного клуба объявили бойкот Дню культурного многообразия и не пришли на танцы.
   Но Майкла не волновало решение компьютерного клуба, хотя он у них казначей. Он сел рядом со мной и спросил, как я себя чувствую, а потом мы пошутили немного над чирлидершами, которые своим видом никак не отражали культурного многообразия, поскольку все были одеты в абсолютно одинаковые узкие черные платья от «Донны Каран». Затем кто-то заговорил про «Звездный путь: Глубокий космос девять» и про то, есть ли кофеин в кофе из репликатора. Майкл заявил, что материя, из которой создаются вещи в репликаторе, – это отходы жизнедеятельности, значит, мороженое, которое ты получишь из репликатора, может быть сделано из очищенной и отфильтрованной мочи. Нас уже начало подташнивать, но тут заиграла медленная песня, и все пошли танцевать. Кроме нас с Майклом, конечно. Мы так и остались сидеть среди маундов риса.
   Но это было не так уж плохо, поскольку мне с Майклом всегда есть о чем поболтать, не то что с Джошем. Сначала мы спорили из-за репликатора, а потом – кто лучший командир: капитан Кирк или капитан Пикар. Тут подошел мистер Джанини и спросил, все ли у меня в порядке.
   Я ответила, что конечно. Мистер Дж. сказал, что очень рад это слышать, а потом сообщил, что по результатам проверочных, которые я писала каждый день, он может поднять мою отметку до тройки. Он поздравил меня с этим и пожелал и дальше работать так же старательно.
   Но я сказала, что это все благодаря Майклу. Именно он посоветовал мне не писать примеры по алгебре в дневнике, аккуратнее подписывать цифры одну под другой при вычитании столбиком и зачеркивать те цифры, из которых я занимаю. Майкл страшно смутился и стал уверять, что он ничего особенного не сделал, но мистер Дж. его уже не слышал, он побежал успокаивать группу готов, которые решили устроить демонстрацию протеста из-за того, что организаторы Дня культурного многообразия не посвятили отдельную экспозицию сатанистам.
   Начался быстрый танец, все вернулись на свои места и стали обсуждать шоу Лилли. Тина Хаким Баба теперь будет нашим продюсером, поскольку, как выяснилось, она получает пятьдесят долларов в неделю на карманные расходы. Тина решила, что будет брать романы для девочек в библиотеке, чтобы использовать деньги на раскрутку «Лилли скажет все как есть». Лилли спросила, можно ли посвятить следующий выпуск мне. Он будет называться: «Новая монархия: королевские особы, не похожие на других». Я дала ей эксклюзивное право на первое интервью со мной с условием, что смогу высказаться о производстве мяса.
   Тут снова поставили медленный танец, и все опять пошли танцевать, а мы с Майклом остались сидеть среди риса. Я хотела спросить его, с кем бы он предпочел остаться вдвоем в случае ядерной катастрофы и гибели всего человечества: с Баффи – истребительницей вампиров или с Грозой из комиксов «Люди Икс», но тут Майкл первый спросил, не хочу ли я потанцевать!
   Я так удивилась, что без раздумья ответила: «Конечно!» И в следующее мгновение я уже впервые танцевала с мальчиком! До сих пор я танцевала только с папой.
   Медленный танец!
   Медленный танец такой странный. Это как бы даже и не совсем танец. Ты вроде как стоишь, положив руки на плечи партнеру и слегка переступая в такт музыке. И говорить при этом не принято, во всяком случае вокруг нас все молчали. Мне кажется, я понимаю почему: ты так напряженно чувствуешь, что тебе некогда думать о разговоре. В смысле от Майкла так приятно пахло душистым мылом, и за него было так приятно держаться. Платье, которое выбрала мне бабушка, очень красивое и все такое, но я в нем мерзла, и мне было так хорошо стоять возле Майкла, от которого веяло теплом, что говорить уже было просто невозможно.
   Наверное, Майкл чувствовал примерно то же самое, что и я, потому что мы оба не сказали ни слова, хотя, сидя на столе среди риса, болтали без умолку, и у нас была еще куча тем, которые мы не успели обсудить.
   Но как только музыка затихла, Майкл снова заговорил. Спросил, не хочу ли я чаю со льдом, которым угощают за столиком, посвященным культуре Таиланда, или бобов эдамаме со столика клуба любителей аниме. Для человека, который никогда не посещал никакие школьные мероприятия, кроме компьютерного клуба, он держался очень бойко и, видимо, отрывался сейчас за все пропущенные вечера.
   Так и пролетело время: мы сидели все вместе и болтали во время быстрых танцев и танцевали, когда включали медленные. И знаете, я даже не могу решить, что мне нравилось больше – болтать с Майклом или танцевать с ним. И то и другое так… интересно.
   Каждое по-своему, конечно.
   Когда танцы закончились, мы все набились в лимузин, который мистер Хаким Баба прислал за Тиной и Дэйвом. (Трейлеры уже разъехались, поскольку появилась информация о бомбардировке. Наверное, все репортеры помчались к иранскому посольству.) Я позвонила маме по телефону, который был установлен прямо в лимузине, и сообщила, где я, а потом спросила, можно ли переночевать у Лилли, поскольку именно туда мы всей компанией и направлялись. Мама сразу согласилась, не задавая никаких вопросов, из чего я сделала вывод, что она уже побеседовала с мистером Дж. и он ввел ее в курс дела. Интересно, рассказал ли он, что исправил мне двойку по алгебре на тройку.
   Между прочим, мог бы поставить тройку с плюсом за то, что я не мешала им с мамой. Такую доброжелательность с моей стороны надо всячески поощрять.
   Родители Московиц были, кажется, несколько удивлены, когда у них на пороге возникла толпа из десяти – нет, если считать Ларса и Вахима, из двенадцати – человек. Больше всего их поразило то, что с нами был Майкл. Все это время они думали, что он у себя в комнате. Тем не менее нас пустили в гостиную, и мы играли в игру «Конец Света» до тех пор, пока папа Лилли и Майкла не вышел к нам в пижаме и не велел расходиться по домам, потому что ему завтра рано вставать и встречаться со своим инструктором по тай-чи.
   После этого все попрощались и пошли к лифту, кроме меня и семейства Московиц. Даже Ларс поймал машину и уехал в «Плазу» – пока я была заперта на ночь, он мог отдыхать. Я заставила его поклясться, что он не расскажет папе про поцелуй. Он обещал молчать, но с мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной, у них свои мужские понятия обо всем. Я вспомнила об этом, когда перед выходом Ларс и Майкл ударили по рукам.
   А самое удивительное из всего, что случилось в тот вечер, это то, что я узнала, чем Майкл занимается в своей комнате. Он показал мне, но попросил никому не рассказывать, даже Лилли. Я и в дневнике об этом писать не должна, вдруг его кто-нибудь найдет и прочитает. Могу только сказать: Лилли зря тратила время, преклоняясь перед Борисом Пелковски, у нее в семье есть свой собственный музыкальный гений.
   И ведь он не брал ни одного урока! Майкл самостоятельно научился играть на гитаре и теперь сочиняет песни! Мне он спел песню под названием «Высокий глоток воды». Это про одну красивую, очень высокую девочку, которая даже не догадывается о том, что в нее влюблен парень. Я уверена, что когда-нибудь эта песня станет номером один в музыкальном чарте, а Майкл Московиц прославится, как Канье Уэст.
   Когда все разошлись, я вдруг почувствовала, что ужасно устала. До чего же был длинный день. Да я еще рассталась с парнем прямо на середине свидания, а такие вещи всегда сильно изматывают.
   Но я все равно проснулась очень рано – я всегда рано просыпаюсь, когда ночую у Лилли. Лежала, обнимая Павлова, и слушала шум машин за окном на Пятой авеню; их почти не слышно, потому что Московицы сделали у себя окна с шумоизоляцией. Я лежала и думала, что вообще-то я очень счастливая девчонка. Какое-то время мне казалось, что все совсем плохо, но клубок неприятностей постепенно распутался. Забавно, правда?
   Я слышу тихое постукивание на кухне. Наверное, это Майя вышла и наливает в стаканы апельсиновый сок без мякоти к завтраку. Надо пойти помочь ей.
   Не знаю, почему я так счастлива?
   Оказывается, для счастья нужно совсем немного, да?

Воскресенье, вечер

   Сегодня в мансарду снова явилась бабушка – в сопровождении папы, который хотел узнать, как прошли танцы. Значит, Ларс ему не рассказал! Обожаю своего телохранителя! А бабушка пришла сообщить, что уезжает на неделю, так что наши занятия на время откладываются. Она говорит, пора нанести визит какому-то Баден-Бадену. Это, наверное, приятель бабушкиного друга – Бутрос-Бутроса-как-его-там.
   Даже у бабушки есть друг.
   Короче, они с папой свалились на нас как снег на голову. Видели бы вы мамино лицо – я думала, ее сейчас разорвет, особенно когда бабушка принялась делать замечания насчет того, что в мансарде не убрано (в последние дни мне было некогда этим заниматься).
   Чтобы отвлечь бабушку от мамы, я предложила проводить ее до лимузина и, пока мы шли вдвоем, рассказала ей все-все про Джоша. Бабушка слушала с огромным интересом, поскольку в этой истории было все, что она любит: репортеры, красивые мальчики, разбитые сердца и все такое.
   Мы с ней уже прощались до следующей недели (Да! Никакого принцессоведения до следующего понедельника!), когда появился Слепой. Он прошел мимо нас, постукивая палочкой, и остановился на углу, поджидая очередную жертву, которая бросится переводить его через дорогу. И бабушка купилась! Она мне такая говорит:
   – Амелия, помоги бедному молодому человеку.
   Ну я-то понимаю, что к чему, и отвечаю:
   – Нетушки.
   – Амелия! – возмущенно восклицает бабушка. – Важнейшие качества принцессы – доброта и милосердие к окружающим. Иди же, помоги молодому человеку перейти через дорогу.
   Я говорю:
   – Ни за что. Бабушка, если ты думаешь, что ему нужна помощь, помоги ему сама.
   Бабушка, вся такая из себя сплошное милосердие – видно, хотела показать мне, какая она добрая, – подходит к Слепому и говорит таким ненатуральным голоском:
   – Давайте я помогу вам, молодой человек…
   Слепой тут же вцепился в бабушкину руку. Наверное, ему понравилось то, что он нащупал, потому что он затянул:
   – Благодарю вас, мадам.
   И они вместе отправились на ту сторону Спринг-стрит.
   Честно, я не ожидала, что Слепой вздумает лапать мою бабушку. Правда не ожидала, иначе я бы ее к нему не отправила. Бабушка все-таки не так чтобы юная девица, и мне в голову не пришло, что какой-нибудь парень, пусть даже слепой, захочет ее лапать.
   Но вдруг она заорала как безумная, и сразу же ее водитель и наша соседка, та, что была мужчиной, кинулись ей на помощь. Только бабушка в их помощи не нуждалась. Она с такой силой треснула Слепого сумочкой по физиономии, что у него слетели очки. Тут-то и стало совершенно очевидно, что этот Слепой отлично видит. И поверьте мне: он теперь не скоро появится на нашей улице.
   После всех этих воплей я почти с удовольствием на весь день засела за домашку по алгебре. Хотелось хоть немного побыть в тишине и покое.

Мэг Кэбот Дневники принцессы

Четверг, 2 октября Женский туалет в отеле «Плаза»

Благодарности

Вторник, 23 сентября

Среда, 24 сентября. Пятый урок

Четверг, 25 сентября

Пятница, 26 сентября

Позже в пятницу

Суббота, 27 сентября

Воскресенье, 28 сентября

Понедельник, 29 сентября, О.О.

Вторник, 30 сентября

Среда, 1 октября

Из переписки на занятии О.О.

Четверг, 2 октября Женский туалет в отеле «Плаза»

Позже в четверг Павильон пингвинов, Центральный парк

Еще позже в четверг

Пятница, 3 октября, на продленке

По-прежнему пятница. Алгебра

Поздно вечером в пятницу Комната Лилли Московиц

Суббота, 4 октября Рано утром, у Лилли дома

Позже в субботу

Суббота, вечер

Воскресенье, 5 октября

Понедельник, 6 октября, 3 часа утра

Понедельник, 6 октября, 4 часа утра

Понедельник, 6 октября, 7 часов утра

Понедельник, 6 октября, 9 часов утра

Понедельник, 6 октября, О.О.

Вторник, 7 октября

Ода Алгебре

Среда, 8 октября

Четверг, 9 октября

Пятница, 10 октября

Суббота, 11 октября, 9:30 утра

Суббота, 11 октября

Позже в субботу

Воскресенье, после полуночи, 12 октября

Воскресенье, 12 октября

Позже в воскресенье

Еще позже в воскресенье

Еще позже в воскресенье

Понедельник, 13 октября. Алгебра

Позже в понедельник, на уроке французского

Позже в понедельник

Понедельник вечером

Вторник, 14 октября, продленка

Еще вторник, алгебра

Еще вторник, английский

Еще вторник, французский

Вторник, вечер

Среда, 15 октября, продленка

Позже в среду. Перед алгеброй

Среда, кабинет директора Гупты

Снова среда, на уроке английского

Опять среда, на уроке французского

Среда, вечер

Опять среда

Четверг, 16 октября, продленка

Четверг, на алгебре

Четверг, на О.О.

Еще четверг, на уроке французского

Четверг, вечером

Пятница, 17 октября, на английском

Все еще пятница

Пятница, О.О.

Пятница, вечер

Суббота, 18 октября

Все еще суббота

Вечер субботы, женский туалет в «Таверн он зе Грин»

В субботу поздно вечером. Женский туалет в школе имени Альберта Эйнштейна

Воскресенье, 19 октября

Воскресенье, вечер

Мэг Кэбот
Дневники принцессы

Четверг, 2 октября
Женский туалет в отеле «Плаза»

Четверг, 2 октября
Женский туалет в отеле «Плаза»

Позже в четверг
Павильон пингвинов, Центральный парк

Поздно вечером в пятницу
Комната Лилли Московиц

Суббота, 4 октября
Рано утром, у Лилли дома