Владимир Ли
Снятие последней печати

Хромой

1. Самарский архив

   Сосед Еремей или Ерёма, как называли его приятели, все свободное время гонял на мотоцикле. Летал, как угорелый, нередко крепко поднабравшись. Иногда брал и меня, которому в ту пору было двенадцать. На полицию он плевать хотел, да и до всего остального Ерёме тоже было до лампочки. Ему уже было под тридцатку, работал он в какой-то конторе по ремонту домашней электротехники, по воскресеньям пропадал на рыбалке. Одним словом мудак-мудаком, таких, как он, в Самаре было видимо-невидимо. Взял он меня однажды на рыбалку, разогнал свою тарахтелку до предела и где-то между телецентром и постаментом с самолетом мы вылетели на обочину, наскочили на камень, крепко подлетели, перевернулись. Кончилось все дерьмово: Ерёму отправили прямым ходом в морг, меня же в больницу. Провалялся я там пару месяцев. Вышел хромым.
   Спустя несколько лет стал я ещё тем красавцем – нос длинный, тонкий, на кончике чуть вздернутый, когда стоял, пальцы рук доставали до колен, к тому же хромоногий. Некоторые девчонки то ли по доброте, то ли из сочувствия говорили, что у меня красивые большие глаза, да и губы что надо. Если честно, я недолго горевал по своей наказистости, очень быстро освоился с хромотой, а на мой нос вообще внимания не обращал. Да и не имело все это особого значения в жизни. Были девчонки, которые охотно встречались со мной и не только встречались.
   Моя мать, как мне рассказывал отец, умерла, когда мне исполнилось четыре года. Я её плохо помнил. Отец работал сварщиком, жил с какой-то плюгавой бабенкой, на меня смотрел, как на неизвестно откуда взявшегося пацаненка. Когда мне исполнилось шестнадцать, папаня расстался со своей сожительницей и женился, по настоящему женился, на молоденькой симпатичной аптекарше. У той, как оказалось, были приличные бабки, звали её Любовь Петровна – очень приличная женщина и добрая. Купили они большую трехкомнатную квартиру в только что отстроенном доме в старом районе Самары. Примерно в ту пору я решил завязать свои дела со школой, хотя учился совсем неплохо, не стал препираться с отцом и уехал в Тольятти, куда меня звал Толя Новосельцев, с которым мы учились в одной школе. Он был тремя годами старше и уже как год работал с мужичками в автомастерской. Не то чтоб я был каким-то умельцем по части машин, но кое в чем варил и не жаловался на свои длиннющие лапы.
   Не помню точно с какого времени, может быть, даже ещё до школы у меня появились какие-то выверты, правда замечать их я стал много позже. Вряд ли это было связано с моей внешностью, с хромотой – тут были какие-то другие причины. Да и не дразнили меня в школе, случалось что-то на улице или на транспорте, но это не в счет. Драться я не любил, хотя несколько раз влез в это дело. В школе Славка Голубничий поставил мне фингал, я же вышиб ему зуб и крепко саданул ногой ему в брюхо. Мать Славки обратилась в полицию, но ничего не было. Вскоре после этого зимой какой-то хмырь в трамвае протиснулся ко мне с паскудной улыбочкой, взял двумя пальцами меня за кончик носа и вякнул:
   – Я подержусь, ты как?
   Я ему врезал от души, шапка у него слетела на землю, он спрыгнул с подножки, я следом. Этот охломон не успел её надеть, я же с размаху ногой шибанул ему по колену. Мы обменялись ударами, нас разняли. Но все это явная чепуха – мало ли кто дерется, да ещё когда малолетка. И это никакой не выверт. У меня было другое – очень тянуло сделать какую-нибудь пакость разного рода везунчикам. И совсем не от зависти. Я вообще не завистлив, мне плевать у кого сколько денег, какая у мужика карьера, бегают ли за ним девки. Но, наверно, меня что-то раздражало в тех, кому мне хотелось основательно насолить, прямо-таки скажем нагадить. Когда я учился, был такой парень. Звали его Валя, фамилия, кажется, Нилов. Чем-то он мне не пришелся. То ли тем, что у него все получалось, что был отличником, но были ещё ребята, которые учились лучше этого Нилова, но они меня не раздражали. Правда, Нилов был спортивным, хорошо крутился на турнике, у меня же все это не очень получалось. Но из-за этой ерунды не стоило ему устраивать фотомонтаж. Я же устроил. Нилову очень нравилась одна девчонка из десятого класса, на год старше нас, они встречались. За этой девчонкой ухлестывал её одноклассник, но она предпочитала Вальку. Я решил изготовить фотку, на которой она целуется с каким-то парнем, не обязательно со своим одноклассником. Договорился с одним фотографом, объяснил, что хочу. Мужику этому было примерно столько же лет, сколько покойнику Еремею. Все уяснив, он сказал:
   – Я могу сделать фотографию и с её ухажером-одноклассником, но на это потребуется время. И деньги, само собой. Если согласен, покажи мне ту девку и её одноклассника.
   Этот фотограф был ещё тем рвачом. Но я нашел деньги и примерно дней через десять он вручил мне фотографию. Я так думаю, что если б та девчонка гуляла со мной и так взасос с кем-то целовалась – и неважно с кем – я б её измордовал. А заодно и того, кто её тискал.
   Примерно за пару месяцев до того как я бросил школу меня словно кто-то подтолкнул сделать ещё одну подлянку. В то время я совсем не считал это подлянкой, хотя и понимал, что так не стоило поступать. Но такие дела были мне в кайф. Как-то раз проходя в классе мимо второго стола в среднем ряду я почувствовал сильный запах. Я уже знал, что это за запах, так как полгода назад несколько раз переспал с разведенной молодухой из соседнего подъезда. Та плохо подмывалась и от неё иногда припахивало. Я стеснялся ей об этом сказать, но именно по этой причине перестал к ней ходить. Вот этот самый запах я и учуял, когда проходил в классе мимо второго стола. За ним сидели две подруги, имена их я забыл. Зато до сих пор помню имя Женьки Плетневой. Тихая и совершенно неприметная девчонка. Я с ней ни разу и не разговаривал. Вроде ничем она меня не раздражала. Может что и было в этой Женьке, но что именно не знаю. Как раз ей я и сделал подлянку, рассказав Юрке Санаеву, превеликому болтуну, что Плетнева вообще никогда не подмывается. Чуть ли не на следующий день Женьке стали прохода не давать, звали вонючкой, да ещё похлеще с матерщиной в придачу. По справедливости мне за такие вещи надо было фундаментально морду набить, это я спустя несколько лет осознал, хотя и по сей день от этой гадской привычки наговаривать на людей не отошел. Правда, в отличие от Нилова, о котором я больше ничего не слышал, всплыл один интересный момент. Через года три встретил я своего одноклассника и он рассказал, что эта Женька Плетнева крупно подставила свою подругу и ту выгнали с работы. Тогда я подумал, что Плетнева, скорее всего, была смердючкой, скрытой смердючкой, и я это почувствовал, хотя, может быть, это было и не так.
   Наверно, эта аптекарша Люба действительно любила отца. За что, не знаю. Он, конечно, был мужиком в теле, не то что я – видный, высокий, с правильными чертами лица, вроде хорошо работал. Мне стукнуло девятнадцать, в армию меня не взяли из-за сильной хромоты. Отец сказал, что они с Любой будут перебираться в Новосибирск, там открылась фармацевтическая фабрика и его женушке предложили занять на этой фабрике должность начальника производства. Я мог поехать с ними, Люба меня звала, отец же не очень. Все это было как-то странно. Папаня не любил меня. Видимо, имелись у него на то свои причины. Носил я фамилию матери, отцовская фамилия У сков мне не нравилась и, получая паспорт, я предпочел взять фамилию матери Шебеко. Леонтий Шебеко – так звучало представительнее. Вряд ли такое отцу пришлось по вкусу, но он не стал возражать. Тоже было странно. Внешне я совершенно на папаню не был похож, да и на мать не особенно, если судить по тем её фотографиям, которые были у нас в альбоме. Иногда я подумывал, может я вообще какой-то приемный. Если так, то отношение ко мне папани было понятно. Они уехали. Интересно то, что папаня хотел их самарскую квартиру продать, но Люба была против – я её всегда называл Любой, молодая она очень, отец был старше её лет на пятнадцать. Она заявила, что квартиру перепишет на меня. Отец сразу согласился. Это тоже была странность – он же упрямый мужик и к женщинам относился без всякого уважения. Я решил, что тут вопрос в деньгах и он не стал с Любой спорить. И подумал я тогда, что мой Усков настоящий альфонс. Ему нет дела до меня, а если так, то и мне тоже. Он мне не звонил, а Люба позванивала, уезжая, оставила мне пятьдесят тысяч рублей и, стараясь быть строгой, потребовала, чтобы я нашел какую-то работу.

   Эта квартира моя находилась в новостройке, просторная, Люба её обставила современной мебелью. Жить в ней одному было как-то не с руки. Приводить туда девчонок не особенно тянуло – я хорошо запомнил ту соседскую непромытую молодуху, запах тот до сих пор окончательно не сошел. Тоже не совсем нормально. Прожил я в городе пару месяцев, проедал и пропивал деньги Любы и подумывал, что мне делать дальше. Устроиться бы в какую-нибудь авторемонтную мастерскую – это дело у меня неплохо получалось. Оказалось совсем не просто найти такую работу и я отправился к Толику Новосельцеву в Тольятти. Тот обрадовался и предложил поработать дальнобойщиком сначала по нашей губернии, а потом и по всей Средней Волге.
   – Леонтий, будешь возить всякое, – заявил он, – тут главное, чтоб с накладными был порядок. Мы с приятелями закупили четыре фуры. На одну я тебя пристрою. Заработаешь прилично, через годик купишь вполне приличную новую тачку.
   – Какое всякое? – спрашиваю.
   – Да какая тебе разница, если с накладными порядок.
   Надо сказать, что уже в то время я не очень-то доверял людям, хотя меня никто ни разу не обманывал. Я и Толику не вполне верил, даже зная его надежность. Мне было непонятно, на какие шиши он с приятелями обзавелся собственным автопарком. Я помнил, что в своей мастерской он не очень-то большие бабки зарабатывал. Сейчас кругом сплошь мухруют, всех можно купить от дорожно-постовой службы до губернского прокурора и выше. Влезать же в уголовщину было не к чему. Я решил выяснить, куда ездить и что возить.
   Толька знал мой упертый нрав и не стал упорствовать.
   – Возить мебель, тушки говяжьи, кровельное железо – да что придется. В накладных все будет указано – кто поставщик, кто заказчик. Хочешь конкретнее куда? Димитровоград, Безенчук, Рузаевка, Нижний, Саратовская губерния.
   Усмехнувшись, добавил:
   – Никакой наркоты нет и сивухи тоже.

   В целом все пошло неплохо, за мной закрепили вполне пристойный КАМАЗ, хотя и не первой свежести; мужик, который распоряжался грузовыми перевозками, указывал маршрут, примерное время возвращения, вручал заявку с именем заказчика. Куда именно надо было везти груз и всю документацию я должен был получать от заказчика. Месяца полтора никаких проблем не было, за это время мне начислили два аванса и полную зарплату – жить на эти деньги можно было вполне неплохо, оплачивать комнатенку, которую я снял поблизости от стоянки наших грузовиков, к деньгам Любы и прикасаться не надо было. С Толиком мы перезванивались почти ежедневно, из разговоров с ним я понял, что он крепко повязан всякими полутемными делишками, имеет своих людей в полиции и его авторемонтный бизнес вместе с транспортировками всякого рода изделий по вызовам будет расширяться и если он не загремит, то через лет пять станет очень состоятельным мужиком. Но во всем этом было немало неясного и касалась неясность эта меня самого. Мы дружили в школе, ни разу не ссорились, ценили друг в друге надежность, знали, что оба не болтуны и слово держать умеем. В отличии от меня у Новосельцева дружков было не перечесть, он рано стал интересоваться денежными делами, уже в школе законтачил с какими-то делягами много старше себя. И когда он меня позвал в тольяттинскую автомастерскую, я подумал, на какой ляд я ему сдался, а уж на эти дела с перевозками вообще непонятно. Из доброты что ли, знал, что у меня с бабками не очень-то, но это едва ли. Во всяком случае, после школы мы редко виделись, Толик мне первый позвонил. Я допускал, что Новосельцев готовился меня в чем-то использовать. Однако ни во время моей работы в автомастерской, ни в поездках по городам нашей губернии и на выездах в другие области ничего подозрительного не было.
   Как-то раз мы обедали со Славкой Поповым. Обычная столовка в Тольятти. За соседним столиком сидел майор полиции Николай Панин, добродушный мужик, немного хвастливый, говорил, что в скором времени ему нацепят ещё одну звездочку на погоны. Он рассказывал о собственных успехах своему приятелю. Лично я ничего плохого в нем не замечал – мент как мент. Славик таксист, говорил о своих планах съездить на следующее лето в Черногорию. Пока он это говорил, я спросил, правда ли, что на шоссе в пяти километрах от Димитровграда два сержанта из ДПС устроили по собственному почину патруль и снимают с проезжих водителей с грузами громадные бабки, ссылаясь на то, что у шоферов фальшивые накладные – Попов несколько дней назад мне об этом сам говорил. Он громко вякнул:
   – Да ты как новорожденный. Все менты так поступают.
   Такое я знал и без него, но, несмотря на это, во весь голос заявил:
   – Это на центральной трассе в двух шагах от Димитровграда сержантики снимают такой навар? Трудно поверить.
   Имел ли я что-то против этого майора? Да ничего не имел, хотя прекрасно знал, что все менты берут жирные куски с водителей. Но говорил я все это громко, чтоб Панин услышал. И он наверняка это слышал. Двух недель после этого разговора не прошло, как Попов при встрече мне поведал, что Панина застукали именно на том самом месте, устроили разбираловку, понизили в звании. Уже спустя некоторое время мне стало известно, что те сержантики работали под крылышком районного начальства, львиную часть они отдавали какому-то полковнику и этот самый полковник устроил хорошую жизнь простачку Панину за то, что тот влез на чужую территорию. Я подумал, что это подстроил сам Попов – решил он за что-то отомстить Панину, но сделать это через меня. Однако это лишь предположение – я просто не мог найти никаких других причин. Так или не так, но одно было ясно – меня тянуло сделать этому самодовольному удачливому майору какую-нибудь пакость. Мое школьное паскудство за эти годы никуда не ушло – я же специально говорил громко и допускал, что Панин клюнет, отправится на димитровградскую трассу и, может быть, там его свои же питекантропы в погонах и застукают. Я читал о таких случаях. Попов наверняка все это подстроил. Во всех этих делах, как я уже давно понял, главное было бросить что-то вонючее в подходящую почву. Само собой, когда я все это говорил о сержантиках, ничего такого о Попове я не думал, спустя лишь какое-то время ко мне приходит что-то похожее на ясность.
   Я решил со своими транспортными перевозками в Тольятти завязать, наскучила такая работенка и я впрямую сказал об этом Новосельцеву. И Толик опять меня удивил, стал уговаривать не возвращаться в Самару. Главный довод более чем убедительный – здесь, мол, у меня надежный заработок, я на хорошем счету, а образования у меня нет никакого, куда ехать-то. Прав он был, конечно, но почему он так заинтересован в моем здешнем пребывании? За то время, что я проторчал в Тольятти, я Толика лучше узнал и без всякой трепотни о нем от его подчиненных и приятелей – во всяком случае, Новосельцев считал их приятелями. Говорили, что он подхалим, мухравать по всякому любит и, если потребуется, не моргнув глазом, любого подставит. Лично я ничего от Толика дурного не имел, но то, что он был стяжатель и плут это было заметно, уже в школе такое за ним было. Некоторое время я задавался вопросом, какой резон ему приглашать меня на работу в Тольятти. Никаким мастером я не был ни как ремонтник, ни как водитель. Какой навар Новосельцев мог снимать с меня? Я так этого и не понял.
   Вернулся в свою просторную квартиру в новостройке на Некрасовской, в ту самую, что мне Люба оставила. С неделю я шатался по городу, никакой работы не искал, пару раз сходил в кино, по совету Любы записался в библиотеку, взял несколько книг. В школе читал я мало и был уверен, что эти библиотечные книжки навряд ли прочту. Но оказалось не так, мне попались интересные истории из жизни охотников на севере, а также о жизни одного путешественника среди дикарей где-то на островах в Тихом океане. Делать мне было нечего, да и никуда не тянуло, я и налег на чтение.

   В тот день начались какие-то странные дела. Утром я зашел в закусочную, взял кофе, бутерброды. Жевал, пил и размышлял, чем все-таки заняться. Я не думал, что деньгам Любы скоро придет конец и мне придется подыскать где-то работенку, думал совсем о другом– как избавиться от скуки. Ничегонеделание похуже, чем самая дерьмовая работа. Мне звонил Новосельцев, но в Тольятти ехать не хотелось. Можно было поискать какое-нибудь дело в автомастерских, зайти в автопарки, но так с наскока никто не возьмет – нужно знакомство, протекция.
   Я уже допивал свое кофе, как к моему столику подошел парень, присел на стул. На плече у него была сумка с компьютером.
   – Извини, земляк, сотенную не подкинешь? Послезавтра отдам, меня зовут Сергей Нелидов, я оставлю тебе номер своего мобильника и адрес.
   И этот Серега протянул мне руку. Машинально я протянул свою. Занятная штука получалась: совершенно незнакомый хмырь просит одолжить деньги на пару дней, называет себя, для убедительности готов дать свой адрес. На хмыря и случайного шмокодявника он явно не смахивал, выглядел Сергей Нелидов вполне культурно, да и просил-то он ерунду какую-то. Наверняка никто не купился бы на его слова, я же решил сделать так, как не сделал бы никто – так, из любопытства. Он взял сотенную, внимательно посмотрел на меня.
   – Спасибо. Послезавтра на этом же месте, в это же время. Как зовут-то?
   Я назвался.
   Около семи вечера того же дня я выходил из подъезда своего дома, когда прямо передо мной возник пожилой мужик. Седой, с тяжелыми мешками под глазами, немного сутулый.
   – Твоя фамилия Шебеко? Леонтий? По отчеству Дмитриевич? Так?
   Все так, кроме отчества. По паспорту я был Васильевич. Я взял фамилию матери, но отчество-то было отцовское. Но кто этот старикан и откуда ему известна моя фамилия?
   – Кто вы и откуда у вас такие данные?
   – Зовут меня Николай Степанович Разин, живу в Самаре с рождения, знаю тут многих – и тех, кто здесь жил когда-то, и тех, кто ныне проживает. Знаком я был и с твоей матерью Ксенией Иннокентьевной Шебеко – женщиной красивой, умницей, характера крутого. Отца твоего родного никогда не видел – заезжий он, не самарский. Васька Усков – хлыщ, пустомеля, охотник до чужого добра – не отец он тебе. Дома у меня имеется что-то вроде архива, есть там и фотографии твоего деда. На одной он снят вместе с дочкой Ксенией, мамой твоей. Приходи, Леонтий, посмотришь. Живу я со своей старухой на Буяновской 22. Приходи в любое время – я домосед.
   Хотел я спросить, на кой ляд он мне все это говорит. Мать я совсем не помнил, а что до папани, тут и помнить нечего. Понятно, почему он ко мне так относился. Люба, конечно, знала, что он мне не родной, жалела меня – отсюда и квартира, и деньги. Но Николаю Степановичу какое дело до всего этого? Может с матерью как-то был связан и мне кое-что порассказать хотел. Ничего я ему не сказал, буркнул, что может как-нибудь загляну.

   Я не верил, что тот парень, взявший у меня взаймы сотню, снова явится в то самое кафе в указанное им самим время. На всякий случай я пришел туда. Вот чудеса! Он уже ждал меня. Кажется, его Сергей зовут. Протянул он мне сотню и ещё раз поблагодарил. Спросил, есть ли у меня компьютер. Я сказал, что не имею представления, что это такое.
   – Лёня, но это же глупо. С компом совсем другая жизнь. Я программист и знаю всю эту кухню от и до. У меня есть совершенно новый лэптоп – мне он не нужен, возьми. Хочешь, дам тебе несколько уроков компьютерной грамотности, потом сам мне спасибо скажешь.
   Я усмехнулся.
   – И сколько ты с меня за все это снимешь?
   – Нисколько.
   Смотрел он на меня в упор. Помолчал, затем заявил:
   – Ни один первый встречный не дал мне бы сотню вот так, как ты это сделал. Знаешь ли, это дорогого стоит. Беру пример с тебя – платить ничего не надо. Договорились?
   Я ничего не ответил, Сергей же вырвал из записной книжки листок, записал свой адрес, телефон.
   – Надумаешь – приходи.

   Деньги Любы подходили к концу, уже третий месяц я нигде не работал. Читал, иногда ходил на дискотеку, но все эти тряски под музыкальный грохот меня все-таки мало развлекали. Надо подыскивать какое-нибудь дело. Несколько раз я заглядывал в автомастерские, гаражи. В какой-то авторемонтной шарашке меня спросили, какое у меня образование. Сказать, что никакого, что я автослесарь-практик? Обозвали бы полудурком и весь разговор.

   И все-таки мне удалось что-то выходить. В одном из гаражей, куда я заглянул, трое мужичков устроили ремонтную мастерскую. Я предложил свои услуги, сказал, что некоторое время работал автослесарем в Тольятти. Может они и отмахнулись бы от меня, но кто-то из этих работяг приболел. Там в тот день были в ремонте две иномарки. Я включился, сменил два фильтра, отрегулировал схождение колес, сменил тормозные колодки. С потрепанным «рено» пришлось повозиться, там была основательно покалечена вся механика и надо было менять передние двери. В один день мы не управились, мне предложили остаться в их шарашке на постоянку. Денег там было немного, но выбирать не приходилось.
   Гараж этот располагался на Чкаловской, недалеко от Буяновской и однажды после работы я решил забежать к Николаю Степановичу Разину. От любопытства, я думаю, говорил он, что с матерью моей был знаком, да и приглашал он похоже от души.

   Я даже не ожидал такого приема. Варвара Семеновна, супруга Николая Степановича, тут же усадила меня за стол, чай, варенье, всякие печености появились тут же. Мне и говорить-то ничего не пришлось – они оба стали рассказывать мне о моей матери, какая она красавица была, какая умная и как меня любила. Варвара Семеновна все время покачивала головой и говорила, как я здорово похож на деда Дмитрия, отца матери.
   – Она ж, Ксюша, очень хотела дать тебе отчество по своему отцу, но не получилось.
   Варвара Семеновна как-то сразу остановилась, быстро взглянула на супруга. Похоже было, что она собиралась что-то ещё добавить, но передумала, не зная, как Николай Степанович к этому отнесется. Тот же, отодвинув от себя чашку, сказал:
   – Покажу я тебе, Леонтий, фотографии и кое-какие бумаги о наших прошлых самарских делах. Может тебя что-то и заинтересует.
   У этого Николая Степановича было до черта всяких папок одна толще другой. Были и старые фотографии. Когда я увидел фотографию своего деда и моей матери, то прямо-таки остолбенел. Да, мать моя была красива, даже очень. Но две её фотографии в молодости я уже видел и тут особенно удивляться было нечему. Но вот дед – я был похож на него один к одному: тот же нос, какой-то хищный, на кончике чуть вздернутый, по габаритам в чем-то устрашенный. Удлиненный овал лица тоже от деда. Мой фас смягчался лишь глазами и мягким подбородком – это, конечно от маменьки и на фотографиях все это явно проступало.
   – Послушайте, Николай Степанович, разве такое может быть, чтобы сын был настолько в деда? Как выглядел мой настоящий батя?
   – Да не знаю я. Я этого заезжего молодца не видел – я же говорил тебе. А то, что внук очень похож на своего деда – такое часто случается.
   Впечатление было настолько сильным, что я как-то не сразу стал просматривать эти самые папки, которые Николай Степанович охотно разложил передо мной. Надо сказать, что бумаги, которые хранились в этих папках, были какие-то странные и, пожалуй, недобрые. Множество фамилий, некоторые знакомые – это были самарские революционеры, в честь которых назвали многие улицы Самары, которая не так давно именовалась Куйбышевым. Об этом Куйбышеве Валерьяне тоже было что-то написано. Но с этим человеком ничего особенного не произошло и я не стал читать некоторые подробности его биографии. Интересно здесь было то, что многие самарские революционеры после захвата власти большевиками через короткое время изгонялись со своих высоких постов – кто куда: одних в ссылку или в тюрьму, другим давали расстрельную статью. Обвиняли черт знает в чем. И этих, в недалеком прошлом, вроде бы, верных новым идеям людей, в короткое время превращали в злейших врагов. Какая-то рабочая оппозиция, какая-то анкета, не подходящая в классовом отношении. Стреляли людей, как зайцев. На Сенной было убито до двадцати замаскированных врагов.
   – Что за улица Сенная, Николай Степанович?
   – Та самая, дружок, где мы сейчас с тобой. Потом ее переименовали в память Сашки Буянова – о нем я ничего не знаю, помер он рано.
   – Это что, Самаре только так досталось от новой власти?
   Николай Степанович невесело хмыкнул.
   – Если б! Эта чума по всей стране людей гробила. И не один десяток лет.
   – И кому это надо было?
   – Были такие.
   Кто это такие Николай Степанович углубляться не стал. Меня же в общем-то это и не очень интересовало. Если и был интерес, то скорее к делам своего деда. Он же в те годы молодой был.
   – Как полное имя моего деда?
   – Дмитрий Дмитриевич Шебеко. Он работал в двадцатые годы в губернском совете, выезжал в сельскую местность, следил за своевременной сдачей зерна, сотрудничал, между прочим, и с особистами. Тогда служба эта называлась ОГПУ.
   В тот вечер я у Николая Степановича и Варвары Семеновны просидел допоздна – увлекся всеми этими бумагами. Как-то не укладывалось, что все это было на самом деле. Сказал не то – отсидка, не с тем сдружился – могут вызвать на производственное собрание, а то и вообще замести. Некоторые бумаги были с печатями разных учреждений, имелись также протоколы заводских производственных собраний обличительно – ругательного содержания, иногда чуть ли до мата не доходило, когда обличали какую-нибудь контру.
   Забегал я к Разиным несколько раз, после работы, само собой. Один раз полюбопытствовал, отчего это Николай Степанович все это собирает и, главным образом, чернуху. Тот долго молчал. Я думал он так и промолчит, ничего не скажет. Нет, сказал.
   – Вся штука в том, друг Леонтий, что не я начал все это собирать, да и большая часть собранного, включая снимки городских кварталов, не мною делались. Все это работа деда твоего. Характер у него был забористый, косточки он любил кое-кому посчитать и совсем не по злобе или зависти, а так – для душевного интереса. Он мне рассказывал, что когда нагрянули белочехи, его чуть самого не шлепнули. Обошлось. Дмитрий говорил, что не к кому лично никакой обиды не имеет, но кое-кого он сам грабанул и при этом не уставал твердить, что сделал он это для порядка и ничего личного в том не было.
   Слушая все это, я диву давался. Во-первых, потому что Николай Степанович рассказывал об этом спокойненько, как будто речь шла о сборе огурцов, а не о человеческой жизни. Во-вторых же, возникал вопрос, был ли мой дед нормальным, если он всякую подлючесть вместе со смертоубийством творил для душевного интереса. Потом, спустя некоторое время, мне припомнились кое-что из сказанного Николаем Степановичем, в особенности эти слова о душевном интересе деда. Выходило, что тот делал всякую пакость, а то и подлючесть так, можно сказать потехи ради. И тут же я подумал о своих вывертах. Ведь у меня-то то же самое случалось. Неужто я унаследовал такую вонючую фиговину?

   Я заходил к Разиным раз или два в неделю. Спрашивал о матери, о ее профессии. По словам Николая Степановича она была экономистом, училась сначала в местном плановом институте, а потом, переехав в Москву, закончила институт народного хозяйства имени Плеханова. Какие-то подробности о её личной жизни ни Николай Степанович, ни Варвара Семеновна мне по сути ничего не рассказывали. Даже не объяснили, от чего она умерла. Я чувствовал, что они оба многое утаивали от меня – почему было непонятно.
   По воскресеньям ко мне приходил Серега Нелидов со своим лэптопом, давал мне уроки компьютерной грамотности. Удивлялся, как я быстро все схватываю. Я и сам удивлялся, потому что особенными способностями не отличался. Серега подарил мне новенький ноутбук, деньги брать отказался.
   Если присмотреться, то в моей жизни за последний месяц-полтора накапливалось много неясностей. И с этим Нелидовым – непонятно, откуда он взялся, с Разиными и их нежеланием мне рассказывать подробности личной жизни матери. И в довершении всего ещё один случай.
   Однажды, выходя из дома Николая Степановича, я увидел молодую женщину с объемистой сумой. Завидев меня, она попросила помочь донести ей этот баул до вокзала. Поначалу я не увидел в этой просьбе ничего особенного. Красивая пышноволосая бабенка, с выразительным бюстом. Мне поначалу и в голову не пришло, что она гулящая. Я поймал машину и сказал водителю, чтобы он подбросил нас на железнодорожный вокзал. По дороге она стала говорить, что приезжала к брату, брат же забрал у неё все деньги и теперь у неё не хватит денег даже на билет до Тольятти. Спросила, не смогу ли я одолжить ей хотя бы пять тысяч. У меня с собой было несколько сотен, чтобы заплатить таксисту. Я согласился, понял, что бабенка эта настоящая шлюха. Надо было заехать домой, дать ей несколько тысчонок и, пожалуй, трахнуть её. В те минуты в моей башке ничего другого не было.
   С ней не стоило церемонится. Но как только мои руки скользнули под её трусы, я почувствовал, что ее зад весь в каких-то бугорках и рытвинах. Мною овладело чувство отвращения, в желудке пошли противные сокращения, похожие на приближение рвоты. Пахнуло омерзительным запахом той соседской молодухи, хотя от этой стервы ничем таким не пахло. Сходу я ляпнул:
   – Послушай, подруга, по твоему заднему бюсту ненароком трактор не проезжал?
   Она рывком отдернула платье и понесла на меня таким площадным матом, который я и среди тольяттинской шоферни не слышал. Не забыла при этом о моем носе, которым, по её словам, лучше всего рыться в говне. Вылетела из квартиры, даже не прихватив свою тяжеленную суму. Заглянул я в этот баул – чего там только не было наложено: грязные мокрые тряпки, поношенные дырявые сапоги и одна трехлитровая банка, наполненная какой-то жидкостью, возможно, просто водой. Было совершенно ясно, что это сермяжная блядуха специально набила суму всяким дерьмом для веса. Было также ясно, что она меня ждала недалеко от дома Разиных. Кто-то ей подсказал, что с меня можно снять какие-то деньги. Но кто? За мною следят? Я же никакой не толстосум, но кто-то думает иначе.
   Не сразу я пришел к этой мысли и вовсе не был уверен, что это правильная догадка. Эта бабенка упомянула, что едет в Тольятти. А что если Толька Новосельцев решил мне её подбросить? У него среди знакомых полно всякого мусора, есть и продажные девки. И тут сплошняком нахлынули всякие мыслишки о том, почему Новосельцев настырно звал меня к себе, не хотел, чтоб я уезжал, дал мне возможность прилично зарабатывать. У него был какой-то интерес, какой я не знал, но он был. С ним надо было поговорить. Я стал ему звонить. Сначала на личный мобильник Толика, потом в его транспортную контору. Дозвонился лишь на следующий день в контору. Сказали, что Новосельцев уехал пару дней назад, поинтересовались, кто спрашивает. Я не стал называть себя и отключился.

   От всего того, что я начитался у Разиных, от разговоров с ними – мне казалось, что они оба как-то осторожничали и чего-то не договаривали – я стал плохо спать, да и стало сниться всякое. Снился мой дед и снился прямо скажем препаскудно. Пошли картинки старой Самары: Троицкий рынок, мужички с топорами и пилами у подвалов напротив входа в рынок, телеги, грохочущие по булыжной мостовой. У Николая Степановича в его пухлых папках было много фотографий и некоторые крепко засели в памяти. Однажды среди ночи я проснулся, вскочил с кровати, подошел к окну. Фонари освещали темную улицу. Некрасовская была вся в асфальте, мне же снилось, как по здоровенным булыжникам гремит телега и проезжает именно где-то в этих местах, а в ней мой крупноносый дед. Извозчик подстегивает лошаденку – они едут к Волге за дровами. Я даже вспомнил оклик какого-то человека:
   «– Дмитрий, куда едешь-то? Опять за дровишками?
   Ответа не было, но появилась довольно пошлая картинка. Дмитрий, то есть мой дед, сидит в каком-то помещении, напротив женщина, его рука шарит ей под платьем. Женский голос, похоже дрожащий, произносит:
   «– Перестаньте, прошу вас. Дмитрий Дмитриевич, ради бога.
   Этот поганый Дмитрий Дмитриевич продолжал гладить ногу женщины и приговаривал:
   «– Михаловна, не бойся ты меня. Если тебе мало дров, ещё доставлю. У тебя в квартире всегда тепло будет.
   Снились картинки ещё гнуснее. Откуда такое вообще бралось, в бумагах Николая Степановича такого не было, но, наверно, что-то было. Там были циркуляры из заседания самарского совета и всякие резолюции по персональным делам. Приводились случаи арестов за контрреволюционную деятельность. Один раз был упомянут некто Савва Любишин, железнодорожник, работавший в депо, успешно выступивший на закрытом партсобрании самарского губернского комитета. Этот Любишин быстро продвинулся, избирался делегатом партсъезда, а в 30-е годы вообще переехал в Москву. На одном из пожелтевших листов я прочел слова деда в разговоре со своим приятелем из работников-особистов:
   – У Савки была аморалка с одной бабенкой, да ещё он подставил своего приятеля Генку Зотова. В Москве должны знать об этом. Я уверен, что это мурло паровозное скрытая контра. Надо ему муду подрезать.
   Я поинтересовался у Николая Степановича, о Любишине ли говорил дед или о ком-то другом. Тот пожал плечами и сказал, что точно это ему неизвестно. То, что он и Варвара Семеновна о многом мне не хотели рассказывать меня раздражало. Если это все какая-то тайна, то какого хрена они мне показывали весь этот архив.
   Из всего прочитанного в бумагах Николая Степановича я вывел два важных момента. Во-первых то, что дед мой был порядочной скотиной и здорово любил гадить людям. Похоже я в него и началось это у меня ещё со школы. Второе же состояло в том, что этот Николай Степанович имел какой-то интерес мне показывать все эти затхлые бумажки. Я спросил у него об этом, он же заявил, что просто хотел, чтобы я знал о прошлом своего города, о своем деде и своей матери. Но о матери, положим, я ничего толком и не узнал – ни сам Разин о ней мне почти ничего не рассказывал, ни в его бумагах ничего о ней не сообщалось. В целом в этом Николае Степановиче была какая-то муть и я вскоре перестал к нему заходить.
   Если говорить о мути, то этого добра подвалило у меня предостаточно. Не только семейство Разиных с их непонятным желанием познакомить меня с жизнью деда, самарским прошлым. С чего вдруг-то? Кто-то же их надоумил на это. Затем Толик Новосельцев. Я ему еще раз звонил, примерно через месяц после той встречи со шлюхой у дома Разиных. Говорил он как-то неуверенно, словно боялся чего-то. На мой вопрос, не он ли эту стойловую кобылицу пригнал в Самару, Толик промямлил, что хотел сделать мне приятное.
   – Придурок ты, Толяма! Что, эта сука отслеживала, где я бываю? Услугами проституток я не пользуюсь. Не путай меня с собой Тебя кто-нибудь подбивал на такие дела? Я говорю о приглашениях в твою автомастерскую, о развозках товаров.
   Новосельцев долго отмалчивался. Через минуту неохотно вякнул:
   – Звонили, просили, чтобы я пристроил тебя на какую-нибудь работу. Ну я и.
   – Что, так за здорово живешь?
   – Нет-. Голос Новосельцева чуть увял. – Кое-что дали.
   – Жалко, что по шее тебе не дали. Кто звонил-то?
   – Не знаю, честно не знаю. Но ты, Лёня, не обижайся. Я же хотел как лучше.
   Я выругался и отключился. Похоже, что тут дело не только в бабках – Толик крепко струсил. И кто же его напугал?
   Очень непонятные дела были и с Серегой Нелидовым. Компьютер я осваивал успешно, денег за эти услуги он брать не желал, на мои вопросы, чего ради он тратит столько времени на меня отвечал, что по своей природе педагог и любит просвещать людей, особенно понятливых. Как-то раз Нелидов заявил:

   – Я сейчас тебя познакомлю с работой разнопрофильных компаний.
   Нужно отдать должное Сереге Нелидову – варил он крепко. Он стал демонстрировать мне на компьютерном экране разные производственные, строительные, коммерческие компании, объяснять их возможности, уровень капитала каждой, их филиалы и даже выходы некоторых компаний на иностранный рынок. Далее Серега поведал о работе руководителей этих компаний, об акциях и их значении в современном хозяйстве. Заговорил он также о конкурентной борьбе между различными бизнес-группами, о захватах одних другими.
   – Сильный всегда прав. Некоторые доброхоты считают, что слабым нужно оказывать поддержку; если слабые задолжали, то надо им помочь, ссудить некоторые суммы. Ты, Леонтий, как бы поступил?
   Вопрос Нелидова мог быть провокационным: он мог вполне допустить, что я стал бы помогать слабакам – я же, впервые увидев его, сходу дал ему сотню. Вопрос свой Серега мог подбросить и с другой целью, а именно: узнать, как поведут себя состоятельные дельцы на конкурентном поле и согласен ли я с их тактикой. Я сказал:
   – То, что сильный всегда прав это фигня. То, что сильный, как правило, плюёт на слабого, тут и разговаривать не о чем. Но это вовсе не значит, что он, этот сильный, всегда прав. Если бы у меня был свой бизнес, то помогать слабакам я бы не стал. Сделал бы наоборот: скупил бы все долги должников и их кооператив накрылся бы медным тазом и стал бы моим. Но из этого вовсе не следует, что я был бы прав. В данном случае, я поступил бы как обычная коммерческая гнида. Все известные миллиардеры делают именно так.
   Нелидов внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Уроки же наши продолжались.

   В тот день я закончил работу рано, сказал нашему старшому, что возьму одну из машин, бывшую в ремонте, и прокачусь по магазинам – я давно собирался купить себе что-нибудь из шматья. В мастерской мы нередко брали тачки нашей клиентуры и гоняли их по своим нуждам. Я особенно не выбирал, купил джинсовую пару, какие-то новомодные кроссовки и уже собирался уехать, как в детском отделе заметил мальчика лет одиннадцати. Тот во все глаза разглядывал подростковый велосипед, смотрел неотрывно и с неуёмной страстью. Ясно, что для этого симпатичного пацана это был предел мечты. Я подошел к нему.
   – Как зовут тебя, молодой человек?
   Он поднял голову – действительно симпатичный мальчуган, глаза светло-серые, волосы темно-русые с легкой кудрявенькой. Вроде серьезный и толковый.
   – Саша.
   – Хорош велик? Давай купим?
   Он отрицательно качнул головой.
   – Нет. Я же вас не знаю.
   – Только и всего-то! Так познакомимся. Меня зовут Леонтий Дмитриевич. Через пять минут велик твой. Хорошо, Саша?
   – Нет.
   Он снова покачал головой и негромко добавил:
   – Мама рассердится.
   Я собирался было возразить, отчего это мама должна была рассердится, как услышал:
   – Что тут происходит?
   Молодая женщина появилась откуда-то сбоку и вперила в меня вопрошающе – подозрительный взгляд. Наверняка мать, хотя Саша не очень был похож на неё.
   – Хотел я подарить вашему сыну приглянувшийся ему велосипед. Надеюсь, вы не будете сердиться на мальчика?
   Женщина решительно взяла Сашу за руку и, не взглянув на меня, поспешила уйти.
   Возможно к вечеру я уже и забыл бы об этом эпизоде, если б на своем мобильнике не обнаружил эсемеску неизвестно кем присланную. Вообще-то я таких посланий почти не получаю. Раз мне прислала писульку какая-то девчонка, с которой я встречался не очень долго, Новосельцев в Тольятти что-то передавал, да ещё Нелидов неизвестно зачем решил сообщить, что на пару недель уезжает в Москву. В той эсемеске значилось:»Саша Волин, мать Анастасия, проживают на Галактионовской 37, кв 5»
   Итак, за мной кто-то следит. Чего ради? Уж тут явно обошлось без Толямы Новосельцева. А зачем мне знать, где живет этот Саша и его строгая мамаша? Весь вечер я пытался в этом разобраться, но так и не разобрался. И лишь через день в голову пришла престранная мыслишка: а что если те, кто отслеживали меня и наблюдали за мной и Сашей вообразили, что я непременно захочу снова увидеть этого мальчугана. Откровенно говоря, я должен был признаться сам себе: не то, чтобы я так хотел увидеть Сашу, сколько насолить его мамаше и купить ее сыну велосипед. Я так и сделал. Велосипед же доставил по указанному в эсемеске адресу и оставил привязанному к рулю записку с одной фразой «Саше, с наилучшими пожеланиями. Леонтий Дмитриевич».

   Жора Свиридов, с которым мы вместе работали, предложил приобрести по дешевке французскую малолитражку «клио». Мы только что её починили, подкрасили, отроду ей было около двух лет – хозяин уезжал, видимо, был при деньгах и запрашивал совсем немного.
   – Ты ж один живешь, машинка маленькая, фирменная, болячек нету – ты же сам проверял всю механику. Если не хватает бабок, могу ссудить. По такой цене вряд ли хорошую тачку достанешь.
   Особого желания иметь свой автомобиль у меня не было, но, поразмыслив и придя к выводу, что с этой «КЛИО» будет веселей, я решил обзавестись своим транспортом. Деньги, конечно, пришлось одалживать, но не у Свиридова. Мне пришло на ум занять десять тысяч у Разиных Подумал: если Николай Степанович откажет, неважно под каким предлогом, значит он законченный жлоб и весь его архив тоже жлобский. Но он не отказал, даже больше того не спросил, когда я эти деньги отдам. Выходит, он действительно ко мне относиться с симпатией и помнит мою мать.
   Все свободное от работы время я стал разъезжать на своей малютке – все в ней было отрегулировано без сучка и задоринки. По-хорошему Жорку Свиридова надо было благодарить.
   Я почти забыл о том случае с подаренным Саше велосипедом, фамилию его точно забыл, но тот помнил меня и как-то раз, проезжая по Молодогвардейской, я услышал, как кто-то окликает меня по имени отчеству. Остановился.
   Саша стоял на тротуаре с каким-то мальцом и махал мне рукой. Я вылез из машины и подошел к нему.
   – Как дела, Сашок? Мама сердилась за велик?
   – Не, не очень. Сказала лишь, что вы хоть и молодой, но нахрапистый.
   Саша рассмеялся, я тоже.
   – Катаешься?
   – Сейчас нет. Продырявилась резина на заднем колесе и руль погнулся.
   Приятель Саши сердито заметил:
   – Да тут не только колесо и руль – скоро весь велик покурочают. Сашка всем дает кататься.
   – Ты бы не давал?
   На мой вопрос Сашин друг решил не отвечать.
   – Послушай, Александр. Сделаем так. Ты мне сейчас отдашь свой велосипед, а завтра к вечеру примерно в то же время я тебе его доставлю в целости и сохранности.
   Когда на следующий день я привез починенный велик, мать Саши с усмешкой сказала:
   – А вы, Леонтий Дмитриевич, последовательны в своих делах. Скажите, сколько вам лет?
   – Двадцать семь.
   – Да? Я думала еще меньше. Ладно, спасибо за подарок.
   Я уже направился к двери, попрощался с Сашей, обернулся.
   – А как вас зовут?
   – Анастасия Юрьевна. Можно просто Настя. Я назвала вас по отчеству, потому что вы так представились. Всего доброго, Леонтий.
   Я не думал, что мы с Сашей и его матерью ещё раз встретимся. Но вышло по-другому. Это было в воскресенье, накануне первого мая. По Куйбышевской валила большая толпа школьников, видимо, они шли на экскурсию со своей учительницей. Среди них был Саша, мы почти одновременно заметили друг друга. Я спросил, как у него дела. Он сказал, что у него все в лучшем виде, потом спросил, люблю ли я футбол. Я сказал, что не очень.
   – А я очень. Пойдете со мной на футбол? Мама меня одного не отпустит.
   – А ты, Саша, уверен, что со мной отпустит?
   – Не знаю, может быть отпустит.
   – Хорошо, пойдем. Но футбол – это развлечение для узколобых, а ты, Сашок, парень толковый, с головой. Лучше бы в театр. Да и публика там другая, более продвинутая. Скажем, в ТЮЗ. Как ты?
   Саша внимательно посмотрел на меня, подумал и сказал:
   – Я согласен, но сначала на футбол, а потом пойдем в ТЮЗ.
   Саша так хорошо, как-то светло улыбался. Я кивнул.
   – Леонтий Дмитриевич, дайте номер вашего телефона. Я вам позвоню. Хорошо?
   – О чем речь, Сашенька! Только не на чем мне записать номер.
   – Да я запомню.
   Надо сказать, что Саша на меня производил сильное впечатление, весь тот день я думал только о нем.
   Мы побывали на футболе, Саша позвонил через несколько дней и мы пошли в театр. Пришла и мамаша. Настя. Она была какой-то размягченной, доброжелательной.
   Этот поход в театр оказался для меня знаковым. В антракте Саша стал говорить о кинофильмах, которые ему нравились, сказал, что кино он больше любит, чем театр, и даже больше, чем футбол. В ответ же я сказал, что можно сделать так, что у него дома будут все фильмы, которые он любит.
   – Можно, конечно, если есть компьютер.
   – Так купим комп, Сашок.
   Как я ожидал, Настя стала возражать, но я решил это дело дожать до конца. Купил ноутбук, Серега Нелидов его инсталлировал, я же показал Саше, как легко можно скачать любой фильм.
   Вплоть до начала июня мы регулярно встречались с Сашей, я усиленно стал читать и интересоваться всем тем, чем увлекался Саша. Это нас здорово сблизило. Нравилось ли все это Насте было неясно. Она постоянно подварчивала, говорила, что я много трачу денег, что компьютер отвлекает Сашу от уроков. Я как-то спросил Сашу, как у него дела в школе. Все хорошо, говорит. Вроде так и было и Настя не отрицала. Но почему же она была недовольна?

   Она позвонила неожиданно и в первый раз, спросила, смогу ли я Сашу отвезти в летний лагерь. Понятно, что я тут же согласился.
   Мы возвращались обратно в полдень. Кажется это был восемнадцатый километр, проехали будку гаишников, справа и слева раскинулись зеленые рощицы. Настя попросила остановиться. Повернулась ко мне.
   – Тебе не надо?
   Вроде речь шла о малой нужде. Но глядя, как она медленно удалялась в чащу, я понял, что Настя имела ввиду совсем не это. Она шла очень медленно, как будто выжидая. Но мне совсем не хотелось с ней трахаться. Сам не знаю почему: и лицом, и фигурой Настя вполне подходила для такого рода дел. Живет без мужа, надо думать мужик ей нужен, но в ее лице было что-то неприятное, недоброе. То, что ко мне Настя относилась с явной злинкой это чувствовалось. Впрочем, может я преувеличивал и все было не так, но по взглядам ее на меня было именно так.
   Она вернулась минут через пятнадцать. Неужто ждала, что приду?
   Всю обратную дорогу мы почти не разговаривали, да и в лагерь когда ехали я говорил по большей части с Сашей. Я подвез Настю к дому, она поблагодарила меня и, не оборачиваясь, быстро исчезла в подъезде.
   Я был почти уверен, что больше эту женщину не увижу. Но я опять ошибся – Настя мне позвонила через несколько дней после той лагерной поездки. Сказала, что у неё проблема, она боится возвращаться домой, около работы ей поджидает парень, который давно не дает ей прохода.
   – Понимаешь, Леонтий, он очень настырный. Не мог ли ты встретить меня у подъезда нотариальной конторы на Гагарина. Я работаю там, заканчиваю в шесть. Это недалеко от пересечения с Авророй.
   Это пахло возможной дракой, но не в том суть. Какого черта Настя решила призвать меня в качестве рыцаря-защитника? Неужто я и впрямь такой вахлак, что не разобрался в её отношении к себе? Ну явно же мутная баба – Сашка совсем другой парень.
   Само собой, я поехал, разыскал это контору. Около подъезда была лавочка. Я сел, посмотрел на часы: две минуты седьмого. Приготовился ждать, но долго сидеть не пришлось, подвалил какой-то мордастый тип, спросил, не найдется ли закурить. Я отрицательно мотнул головой. Мужику этому было под сорок, но как следует я его не успел рассмотреть – он внезапно вякнул:
   – Гляжу я, земляк, копыта-то у тебя разные. Народился таким, что ль? Могу одно копыто укоротить.
   Я сидел и это мурло не могло видеть мою хромоту. Значит… Я ещё вполне не разобрался, что это значит, но зато полностью осознал, что был основательно обосран. Ясно было и другое – этот мордастый шмокадявник был в разы сильнее меня. Но такое спускать нельзя – меня он крепко измордует, но и я могу оставить на его наглом мурле долговременный след. Все дальнейшее произошло настолько быстро и как-то даже помимо моего сознания. Я извлек из своих джинсов фирменный ремень со здоровенной массивной пряжкой и в раскруте звезданул своему «земляку» по мясистой роже. Тот взревел, схватился за щёку и ринулся было на меня. В ту же минуту неизвестно откуда возникли двое неизвестных, ухватили этого охломона за руки – я успел лишь заметить, как по левой части его физиономии и из носа густо валит кровь – и увели его. Минут пять я старался уяснить, что произошло. Что это за мужички так своевременно, да и умело выкрутили руки этому типу? Но не это главное, главное в другом – «земляк» знал о моей хромоте, а знать он об этом мог только от Анастасии. Кажется, она Волина.
   Я прошел в помещение нотариальной конторы. Сидел так какой-то парень. Я спросил, могу ли я увидеть Анастасию Юрьевну Волину. Парень ответил, что она ушла полтора часа назад. В таком случае эта Настена явная стерва и все подстроила, будучи в полной уверенности, что мордастый «земляк» меня основательно измордует. Вот слюнявый баран, явился защитник. Но за что эта сука так взъелась за меня? Неужто за отсутствие взаимности на зеленой травке?
   Откровенно мне было очень паршиво на душе, я зашел в какую-то забегаловку и выпил сто грамм водки. Занятно то, что я почти не задавался вопросами, кто те мужики, кто пришли ко мне на выручку. По мне лучше было быть побитым, чем испытать то, что я испытал. Подлость в любой форме внушала мне отвращение и я, испытав на себе её паршивые щупальца, подумал, что сам нередко поступал с изрядной подлючестью, правда более скрытной, а такое, может быть, еще мерзопакостнее. Не знаю, оказала ли эта история какое-то влияние на мою дальнейшую жизнь, но одно можно было сказать с уверенностью – я стал осмотрительнее и старался не делать тех мелких пакостей, которые делал раньше. Тут, конечно, не обошлось без отталкивающих деяний деда – я очень не хотел быть похожим на него. Будущее покажет, получится ли это у меня.

2. Власть

   Я был в мастерской, когда запел мобильник. Прозвучал незнакомый голос с каким-то акцентом.
   – Добрый вечер, Леонтий Дмитриевич. Мы бы не могли встретиться?
   Я поинтересовался, с кем говорю. Голос довольно мягко и не настырно заявил, что при встрече будет и имя. Я спросил у неизвестного, где он хочет встретиться.
   – Да где пожелаете и в любое время.
   – В любое?
   Такая покладистость удивляла. На следующий день я не работал, в полдень же у меня были компьютерные занятия с Нелидовым.
   – Если в любое, приходите ко мне завтра в половине девятого утра. Живу я.
   Голос меня прервал, опять очень мягко, и чуть распевно поведал, что знает мой адрес. Что ж, дела мои продолжают обрастать вопросами.

   Человек с мягким и не настырным голосом был на редкость точным. Ровно в половине девятого утра в дверь постучали. Незнакомец был высок, с внешностью явно дальневосточной. Он протянул руку.
   – Меня зовут Кимура, родом я из города Киото, что на японских островах. Называю себя подробно, уважаемый Леонтий Дмитриевич, поскольку знаю, что русских, прежде всего, интересует национальность собеседника. Многие этого не желают признавать вслух, однако думают именно так.
   Тут не поспоришь, пронеслась мыслишка. Мне захотелось представить своих соотечественников в более благопристойном виде, так как и я считал, что думать сходу о происхождении того, с кем встречаешься, дело малодостойное. Я немедленно заварил чай, поставил на стол банку кофе, достал из холодильника палку сервелата, недоумевая про себя, когда я ее купил. Значит, он Кимура, интересное имя и вообще красивый мужик, глаза совсем не узкие, но с большими наплывами на веках. Улыбка добрая. Может обманная?
   – А я думал, что японцы низкорослые, вроде китайцев, а то и помельче, вы же, господин Кимура, почти на голову выше меня, хотя роста я не маленького.
   – Вы правы, Леонтий Дмитриевич, граждане страны Восходящего Солнца не отличаются высоким ростом. Я же подобно некоторому количеству своих соотечественников попал в особую группу тех, кто не составляет национальный типаж.
   Он, не чинясь, сам наполнил свою чашку чаем, пригубил и одобрительно кивнул. Первые десять минут разговора, как я вскоре понял, носили ознакомительный характер. Говорил этот человек по-русски просто здорово, рассказал, что с ранней юности занимается предпринимательской деятельностью, в свое время работал в сфере высоких технологий, но не как инженер, а как организатор, технический руководитель, сказал также, что близко знаком с бизнесами в разных странах и основательно изучил особенности функционирования русских компаний. Что до российского предпринимательства, то здесь Кимура, как мне показалось, был довольно сдержан, не произнес ни одного дурного слова, хотя сам я о наших недавно народившихся махерах от бизнеса думал совсем по другому. Он лишь заметил, что русские председатели правлений и банкиры находятся в ощутимой зависимости от властей. Серега Нелидов был более откровенен и впрямую говорил, что часть крупных предпринимателей как столичных, так и периферийных прикормлены кремлевскими медвежатниками. Именно так определял Нелидов главных правителей нынешней России, а самого президента не называл иначе, как пахан.
   – В настоящее время я генеральный менеджер ста девяти различных компаний, разнопрофильных фирм и объединений. В моем распоряжении находятся гигантские долларовые активы, значительная часть из них в ценных бумагах, но и немалая доля в наличности. Вы разрешите, Леонтий Дмитриевич?
   Мой гость просил разрешения воспользоваться раскрытым компом. Я сделал широкий купеческий жест правой, как бы говоря тем самым, что он не только может использовать лэптоп, но и вообще, если пожелает, забрать его себе. Кимура с улыбкой кивнул, допил чай – ни к колбасе, ни к хлебу он даже не притронулся – и тут же перебазировался к компьютеру.
   Как бы слабо я не представлял всю деятельность современных воротил, какие бы картины на этот счет мне не успел нарисовать Серега Нелидов, я не мог представить себе, чтобы один человек управлялся со многими десятками компаний. Здесь этот приятный гражданин наверняка привирал, но делал он это также мягко и красиво, как улыбался и говорил.
   В дальнейшем пошел форменный фейерверк и спустя много часов после ухода Кимуры я немало удивлялся сам себе, как это мне удалось сохранить внимание, задавать вполне разумные вопросы и не захлебнуться в том море информации и ярких фирменных постов, которые Кимура обрушил на меня. Компании: автомобильные с совместным русским и иностранным капиталом, строительные как промышленного назначения, так и частных застроек, производственные объединения пищевой промышленности, швейные предприятия со своими специализированными магазинами, разбросанные по огромным пространствам, и так далее и тому подобное; фирмы от посреднических сбытовых, связанных с заграничными поставщиками до отечественных, производящих часы, изделия из натурального меха и некоторые предметы народных промыслов; большое количество мелких объединений, во главе которых стояли иностранные предприниматели. Причем эти совершенно избыточные сведения сопровождались фамилиями коммерческих директоров, председателей правлений и всякого рода состоятельных фирмачей. Я держался наплаву, смотрел на приятно улыбающегося Кимуру, думать о чем либо был не в состоянии, так как напряженно старался удержать в памяти то, что мне он говорил и уловить какую-то связь между всеми этими большими и малыми составляющими чьего-то громадного бизнеса. Вряд ли, если б это был кто-то другой, а не этот человек, я выдержал бы так долго свое сиденье перед разноцветно мелькающим экраном. Я задавал вопросы, но вовсе не потому, что это мне было интересно. Задавал от того, чтобы Кимура не подумал, что рядом с ним сидит махровый лох. Вопросы, по мнению Кимуры, были интересные, хотя я-то в этом сомневался – он просто хорошо воспитанный человек, русский наставник, да тот же Нелидов, круто выразился бы, услышав, например, мой вопрос, почему российские компании и фирмы на своем лого постоянно используют латинскую графику и берут названия заграничного происхождения. На мой вопрос, являются ли все эти компании и коммерческие объединения частными или принадлежат государству, Кимура ответил не сразу.
   – Я говорю не только о русских компаниях, но и о забугорных. Если они принадлежат государству, то менеджерам там делать нечего и вы вполне удержите на коротком поводке не только сотню, но много больше всяких объединений и фирм, так как эта уже полицейская служба, а никакой не бизнес. Хотя может я что-то не понимаю, скорее всего не понимаю. В моем представлении свободный бизнес не должен быть под государственным колпаком. Так учит меня Сергей Нелидов. Вы наверняка знакомы с этим парнем, ведь так?
   На эту минуту мне было ясно одно: кто-то собирается мне подкинуть какое-то серьезное дело и этот господин из Киото, и Серега Нелидов, а может и Новосельцев в одной связке. Возможно в той же компашке и Николай Степанович Разин, просветивший меня насчет старой Самары, ее кровавых революционеров и моего подлючего дедули. То, что мною занимаются, тут и говорить не о чем. Эти молодцы, уволокшие в неизвестном направлении наемное мурло Настёны Волиной, это ж не просто так. Если вдуматься, то и поведение моего названного папани наводит на разные мыслишки. Ведь этот У сков явный жлоб и Николай Степанович это подтверждает. Чтоб такой паскудный мужиченка так за здорово живешь отписал мне такую квартиру в центре старого города! Да никогда и Люба тут ничего бы не сделала.
   – Да, конечно, я знаком с Сергеем Нелидовым. Скажу больше: я знаю даже тех людей, которые внимательно отслеживают ваших недоброжелателей, Леонтий Дмитриевич.
   – Да ну! – Я был сильно удивлен такой откровенностью. – И много у меня таких недоброжелателей?
   – Нет, немного.
   Не знаю, был ли я особо впечатлителен, доверчив – вроде нет, но этот Кимура меня здорово расслаблял. Я ему верил, как будто был знаком с ним невесть сколько. Вот это его «нет», сопровождаемое какой-то домашней, теплой улыбкой превращало меня в настоящую тряпку.
   – На сегодня известно, что вашим активным недоброжелателем является Анастасия Волина. Эта женщина очень агрессивна, мстительна и жестока. Я не знаю о ваших личных отношениях с этой дамой, Леонтий Дмитриевич, что, кстати, совершенно никого не должно касаться. Главная причина её резкой враждебности к вам объясняется ростом вашего влияния на её сына. Для Волиной совершенно недопустимо, чтобы кто-нибудь нарушал её монопольное право на этого мальчика, Саша же к вам начал привязываться. Этот мальчик не является родным сыном Анастасии Волиной, это сын её сестры, проживающей в настоящее время в Караганде. Мать Саши тяжело больна, шесть лет назад Волина увезла Сашу в Самару, сказала мальчику, что его мать умерла и он теперь будет жить у неё. Она приучила мальчика называть её мамой, сурово обращалась с ним. Саша её очень боится. Женщина эта не может иметь своих детей, страдает от этого – видимо, это явилось одной из причин её тяжелого нрава.
   – В таком случае, – сказал я, – надо вернуть Сашу родной матери. Господин Кимура, скажите: это трудно сделать?
   – Совсем нет, – серьезно заявил он, настолько серьезно, что даже улыбка, постоянный спутник этого человека, куда-то подевалась. – Вам стоит лишь распорядиться.
   – Не понял.
   Думаю, что никто бы здесь не понял. Что это значит?
   Кимура не спускал с меня глаз, заговорил и опять без улыбки. И то, что этот человек не улыбался заставило меня насторожиться. С первых слов стало ясно, что речь шла о нешуточных вещах. И для него – он выполнял чей-то приказ, и для меня, которому предназначалось совершенно неподъемное дело. Дикость всего того, о чем говорил Кимура, была налицо. Что он предлагает? Не много не мало, как стать во главе какого-то необъятного объединения разнопрофильных, разнокалиберных компаний, фирм с фантастическими денежными фондами, тех самых, о которых он говорил в самом начале нашей встречи. Первой моей реакцией явилось нервно-игривое восклицание:
   – Это что – анекдот?
   Кимура несколько раз мигнул – казалось, он не понял моей реакции. Так как его молчание продолжалось около минуты, я был почти уверен, что он не понял.
   – Господин Кимура, вы, скорее всего, пошутили. Как я могу возглавлять эту прорву коммерческих организаций, компаний и всякого рода объединений, когда я законченное фуфло, замухрышка, колесный мастеровой, в общем фигня на постном масле. Тут и у умного человека со специальным образованием в недельку крышу снесет. Да и вообще кому это надо, кому это в голову пришло усаживать меня на это место? Идейка-то чья, господин Кимура? Мне кажется не ваша – вы человек добрый, я почти уверен в этом, и не станете меня бросать в этот галдящий ядовитый муравейник. Я кое-что читал о нравах, которые во всех бизнесах существуют, как там подъедают друг друга, а уж если кто поскользнется, то непременно подтолкнут, чтобы упал и не очухался.
   Кимура лучезарно заулыбался, почему-то закивал, дал мне до конца высказаться, потом же выдал следующее заявление:
   – Уважаемый Леонтий Дмитриевич, вы очень скромны и явно недооцениваете себя. Вам совершенно не требуются какие-то особые знания, вам даже не нужны будут советники, а если вдруг вы захотите что-нибудь выяснить, то сможете связаться либо со мной, либо с господином Нелидовым. У вас на руках будет полная картина работы всех предприятий и фирм, которые объединены в единый комплекс под названием «Серториус». Ваше слово для всех руководителей данного конгломерата будет равносильно приказу. Уверяю вас, Леонтий Дмитриевич, никто не ослушается и не проявит даже намека на какое-то своеволие. В вашем стационарном компьютере, как и в вашем личном айфоне, будет вся информация, касающаяся всего комплекса «Серториуса» с указанием активов всех компаний, фирм, их конкретных деловых связей с отечественными и иностранными производственными объединениями, с возможными проблемами и методами устранения этих проблем. В вашем айфоне будут также коды отдельных спецгрупп, которые вы сможете использовать по своему усмотрению. Проще говоря, Леонтий Дмитриевич, речь идет о людях, которые выполняют силовые, если хотите, полицейские функции. Эти спецотряды действуют только по вашим указаниям и не подчиняются ни одному председателю правления любой компании «Серториуса». Уверяю вас, Леонтий Дмитриевич, все это совсем несложно – ведь вся работа конгломерата осуществляется без прямого вашего участия. Я предвижу ваши вопросы. Не сомневаюсь, что главный из них: что представляют собой люди, возглавившие компании «Серториуса» и почему они безоговорочно готовы подчиняться какому-то неизвестному лицу. Ведь так?
   Слушая все это, я не знаю, какой у меня был видок. Если он был, как у какого-нибудь полудурка, то это соответствовало тому состоянию, в котором я находился. Все, что мне сейчас накидал Кимура, переварить сразу было нельзя. Первая мысль была вполне четкая – послать, все послать куда подальше. Но эта была первая мысль и я так думаю не самая правильная. Самая правильная была та, которая высказал Кимура, не спускавший с меня глаз.
   – Я думаю, Леонтий Дмитриевич, что вам надо собраться, как следует подумать, сравнить то, что вы имеете сейчас и какие прекрасные возможности открываются перед вами, если вы согласитесь с моим предложением. Подумайте также и о том, какому количеству приятных вам людей вы сможете оказать весомую поддержку, а, с другой стороны, покарать тех, кто, подобно упомянутой мною даме, будут против вас строить какие либо козни. Я не тороплю вас. В случае вашего согласия позвоните либо мне, либо Нелидову. Свой номер я вам оставляю. Если вы согласитесь, в тот же день вам доставят новый компьютер с необходимой инсталляцией и айфон последнего поколения.

   Первые два дня, даже больше, я как-то мало думал о визите Кимуры. Правда, на следующий день после этой памятной встречи я позвонил Нелидову, два раза позвонил, хотел кое о чем порасспросить, но его мобильник был отключен. А потом почти подряд произошли довольно странные вещи, но ко мне они никакого отношения не имели.
   В тот вечер я вернулся с работы раньше обычного, по дороге заехал в библиотеку, взял какие-то книги по современному менеджменту, на всякий случай – вдруг осилю. То, что я взял эти две книжки говорило о том, что визит Кимуры все-таки засел у меня в голове. Я стал читать и минут через десять подумал, что все это совсем не так мудрено и многое я вполне могу понять.
   Часиков так в восемь в дверь постучали. На пороге стояла девчонка лет четырнадцати, в ярком цветастом платьице.
   – Простите, пожалуйста. Я потеряла ключ от квартиры, живу я в соседнем подъезде и наши балконы находятся рядом. Вы не будете возражать, если я из вашего балкона перелезу на свой.
   – Да нет, конечно, – говорю, про себя удивляясь смелости этой девчонки. Расстояние между нашими балконами было никак не меньше метра двадцати, третий этаж, если загремит – косточек не соберет.
   Мы вышли на балкон. Вроде эту девицу я видел – ну да, если она живет здесь, то вполне мог видеть.
   Она взобралась на балконные перила, но потом, заколебавшись, спрыгнула обратно. Что ж я за охломон, мужик называется. Я сказал, чтоб она не вздумала прыгать, мне, мол, это раз плюнуть. Это действительно было не трудно и я махнул на соседский балкон, вошел в салон, богато обставленный – это я успел заметить – и отпер входную дверь.
   Она вбежала в свою квартиру, стала благодарить меня.
   – Хорошо, что мама уехала на курорт. Я закажу новый ключ к её приезду. Меня зовут Алина, а вас?
   Я назвался. Она полезла в ящик стола, достала запасной ключ.
   – А где вы держали тот ключ, который потерян?
   – В сумочке, в специальном отделение, закрывающемся на молнию.
   Она сняла с плеча небольшую сумочку и показала кармашек, где лежал ключ от квартиры.
   – Посмотрите, Леонтий, кармашек закрыт, а ключа нет.
   – Ну может по забывчивости вы сунули ключ в другое место в вашей сумочке. Тут же у вас полно всяких кармашков.
   – Да нет же, я помню, что положила ключ именно сюда. Я всегда его кладу именно сюда. Как я могла его потерять, если кармашек закрыт на молнию?
   Я пожал плечами и направился к двери, уже вышел, хотел спуститься к себе в подъезд, но внезапно задержался и вновь вернулся в квартиру этой девчонки.
   – Алина, вы не потеряли ключ, у вас его вытащили.
   – Вытащили из закрытого кармашка, а потом кармашек закрыли?
   Она недобро уставилась на меня.
   – Да, закрыли, для опытных ворюг это совсем нетрудно. А закрыли именно для того, чтобы вы не подумали, что у вас выкрали ключ. Очень может быть, что кто-то держит под прицелом вашу квартиру.
   Она пристально с усмешечкой посмотрела на меня.
   – Вы так уверенно об этом говорите, Леонтий. Наверно у вас самого есть опыт на этот счет.
   Меня покоробило от ее слов, я махнул рукой и поспешил поскорее уйти.
   Наверняка я бы быстро забыл об этом эпизоде, если б через дней пять ко мне не явился прилично одетый мужик, назвавший себя следователем районной прокураторы. Вежливый, без каких-то мудреных подходов, которые, как я слышал, отличали некоторых типов этого ведомства. Он впрямую заявил, что некая Алина Гусева, проживающая в соседнем подъезде, написала заявление, в котором считает меня соучастником банды, захватившей её квартиру. На меня, откровенно говоря, накатило что-то вроде столбняка. Этот следователь был умный мужик и по всему моему виду понял, что эта юная сука явно мухлюют. Я рассказал ему, что было, можно сказать дословно передал наш разговор с Гусевой, сказал и о том, что сам сиганул на соседский балкон и открыл дверь квартиры этой девицы.
   – Понимаю, – заявил прокурорский следователь. – Дело тут вот какое. Около полу года назад скоропостижно скончался Юрий Вячеславович Гусев, отец этой девочки. Он был крупным бизнесменом, участвовал во многих строительных проектах не только в Самаре. У него было немало завистников и недоброжелателей, в том числе и людей влиятельных. Они воспользовались смертью Гусева и бандитским способом захватили квартиру его семьи, предварительно вытащили у этой девочки ключи, в течение короткого времени переоформили эту квартиру на другое имя, даже поставили новые замки. Когда Алина попыталась попасть в свою квартиру, ей заявили, что она ошиблась адресом и здесь прописаны совсем другие люди. Почему эта девочка вас подозревает в соучастии в этом преступление, думаю, что это просто от отчаяния. Я не сомневаюсь, что вы здесь не при чем.
   Нельзя сказать, что я не слышал о захватах чужих квартир, правда в тех случаях использовались другие приемы, но тоже топорные. Меня немного удивило, что этот следователь сходу посчитал меня невиновным и меня не стали таскать в полицию и устраивать многочасовые допросы. Я не испытывал никакого сочувствия к Алине – девка эта была наверняка душная.
   Этот следователь ушёл и вроде бы на этом надо было ставить точку. Я, однако, не зря удивлялся, что этот прокурорский служака сходу поверил в мою невиновность. To-есть, он может и поверил, но его покладистость объяснялась совсем другими причинами. И растолковал мне это Серега Нелидов уже к вечеру того же дня. Он сам явился ко мне.
   – Послушай, Лёня, все вопросы, касающиеся кто и почему тебе предлагает занять место теневого руководителя «Серториуса» отложи на более позднее время. Кимура тебе предложил эту должность, определил её достоинства – решение за тобой. Ты ничем не рискуешь, став во главе этой корпорации. Ты должен был позвонить в случае согласия мне или Кимуре. Тебя никто не торопит, но тут дела развернулись таким образом, что надо поскорее принимать решение. Поэтому меня и прислали к тебе, меня, поскольку Кимура выехал за рубеж. В двух словах: несколько самарских говноедов с солидными бабками наметили ряд квартир новейшей застройки для собственных нужд, не столько даже лично для себя, сколько для своих смердюков из охранных ведомств. У нас нет законов, нет тяжелых печатей и начальственных росписей, которые могут гарантировать неприкосновенность собственности. Так мы всегда жили, так мы будем жить и впредь. Квартира Гусева была захвачена, возможно, если б Гусев заблаговременно не сыграл в ящик, его жилье не тронули – он сам из местных паханов. Его дочь и жену лишили купленной квартиры и ни один суд им не поможет вернуть недвижимость. Сегодня у тебя был следователь – его якобы интересовала история с гусевской квартирой. Он не соврал тебе: дочь Гусева действительно накатала на тебя паскудную телегу Эта девка, как впрочем и ты, не ведает, что следователь Павел Ведерников из той самой волчьей стаи, которая организовала рейдерский захват гусевского жилья, а не сегодня-завтра займется тобой. Этот дом на Некрасовской привлекает многих, хотя с моей точки зрения он ничем не лучше других типовых новостроек. Ведерников хитрейший лис – он и его подельники найдут способ оставить тебя без жилья. И произойти это может очень быстро. Тебя, кстати, могут обвинить именно в том, что тебе приписывала дочь Гусева. Ты мне не веришь?
   Я молчал, на Нелидова не смотрел и как-то тупо глядел в окно. Не нашел ничего лучшего как промямлить:
   – Я верю Кимуре.
   Грубо, наверно, было так говорить. Другой кто-то мог бы и обидеться, но Серега не обиделся.
   – Ну, добро, я вполне тебя понимаю. Нам у японцев учиться и учиться. Но Кимура сказал бы тебе то же самое – мы же в одной упряжке.
   Я молчал очень долго, Нелидов подсел к моему лэптопу и не торопил меня.
   – Ладно, давай. Попробую быть магнатом. Мне, как я понял, причитается стационарный ком и новейший айфон.
   – Прекрасно. Поздравляю, завтра все будет доставлено. Сейчас определись с паролем. Полный пароль: имя и десять цифр на выбор.
   На этот раз размышлял я недолго.
   – Имя Хромой, цифры от нуля и по степени уменьшения от девятки до единицы.
   – Сегодня твое имя будут доведено до сведения всем руководителям «Серториуса». Уже завтра ты можешь отдать любое распоряжением каждому объединению и оно будет выполнено.
   Я хмыкнул и не без ехидства спросил:
   – А если такому малограмотному чуваку, как я, придет в башку потребовать, чтобы фирма «Мастерок» все свои ремонтно-реставрационные активы перекинула в распоряжении компании «Дома и виллы ХХІвека», неужто фирмачи из» Мастерка» пойдут на такое? Это ж будет самоудушение.
   Названные мною объединения действительно числились в конгломерате «Серториуса». Кимура мне их не только продемонстрировал на компьютерном дисплее, но и кратко рассказал историю их появления.
   Нелидов задумчиво стал всматриваться в меня. Про себя я гадал, что значит его взгляд; то ли он лишний раз уверился, что перед ним упертый недоумок – я этот серегин взгляд уже видел как-то раз-то ли он ещё не определился в степени моей способности или неспособности залезать во все эти компьютерные премудрости.
   – Если последует приказ Хромого незамедлительно перевести всю собственность и ликвиды в распоряжении компании «Домов и вилл», это будет сделано в кратчайшие сроки.
   – А если это не будет сделано? – с упертостью и достаточно вонючей даже для меня самого поинтересовался я.
   Нелидов продолжал созерцать мою физиономию с прежним упорством, потом медленно с расстановочной произнес:
   – Это исключено. Но подоплеку твоего интереса я понял. У нас было всего два случая неподчинения или, вернее, недостаточно оперативного подчинения. Эти люди были устранены.
   – Что значит устранены?
   – Изгнаны из конгломерата, их бизнес был передан другим лицам. Когда отдается какой-то приказ о перегруппировке активов, о смещении или назначении нового руководителя объединения любого уровня, необходимо ставить в известность спецуправление конгломерата, сокращённо СУ. Оно ведет наблюдение за исполнением приказа и само принимает в случае необходимости соответствующие меры.
   – Другими словами, тот, кто Хромой, может ни во что не влезать?
   Я рассмеялся.
   – Если так, то тут вообще не о чем беспокоиться. Зачем только нужен кто-то ещё, если этот груженный воз и так борзо катит.
   – Нужен, – твердо заявил Нелидов, отведя, наконец, взгляд от меня и перебросив его куда-то в окно, откуда долетал легкий перезвон трамвая и шумный проезд легковушек. – Есть вещи, которые потребуют твоего вмешательства.
   – А как я узнаю, когда потребуется моё вмешательство и каково это вмешательство?
   – У тебя будут советники, – заявил Нелидов. – Они дадут о себе знать либо через комп, либо позвонят.
   – А если я сам захочу свернуть кому-нибудь шею – что, это будет выходить за пределы моих обязанностей?
   – Нет, вовсе нет, – сказал Нелидов с легкой улыбочкой. – Это твои личные дела. На твоем айфоне проставлены две аббревиатуры: PS и РА. Первые две буквы выведут тебя к службе твоей личной охраны, которой ты можешь отдать любой приказ против неугодных тебе людей. Вторые две буквы – это твой личный счет в двух зарубежных банках. Нужные тебе суммы ты можешь перевести когда пожелаешь на центральный банк Самары или какого угодно российского или нероссийского банка. Открой счет, но только на свою настоящую фамилию. Набери реквизиты одного из тех банков, где на твою настоящую фамилию положены деньги и в тот же или на следующий день нужная сумма будет в твоем распоряжении. И ещё. Коллегию адвокатов в Самаре возглавляет Михаил Ильич Костомаров. Он находится на содержании местной бизнес-элиты. Сегодня к вечеру ему будет дано указание связаться с городской прокуратурой и убрать из сферы интересов представителей правопорядка и их бандюков твой дом. Следователь Ведерников больше к тебе не явится.
   После продолжительного и достаточно натужного раздумья я сказал:
   – Если речь о советниках, о тех, кто мне позвонит или кому я позвоню, то я хочу видеть только Кимуру.
   Нелидов кивнул. В целом я все понял, прощаясь спросил:
   – Ты в курсе моих дел с Анастасией Волиной и её сыном Сашей, который на самом деле вовсе не её сын, а сын её сестры. Если в курсе, то мне хотелось бы вернуть Сашу родной матери. Это возможно? Кимура считает, что мне стоит только распорядится.
   Нелидов спокойно сказал:
   – Безусловно. Свяжись через PS с дежурным бригадиром, укажи свое имя – полный цифровой пароль не нужен, он может понадобится только в случае каких-то технических помех при установке связей с некоторыми компаниями «Серториуса». Скажи бригадиру, чего ты хочешь. Люди из службы сами разыщут сестру этой Волиной, где бы она не жила и мальчик будет передан родной матери. Но здесь имеется один нюанс. Если этот Саша не захочет остаться с родной матерью, а предпочтет не родную, твоей службе придется умыть руки. И все-таки эти дела, Леонтий, начинай по прошествии нескольких суток после доставки тебе стационарного компа и личного айфона.
   На этом мы распрощались.
   Все было сделано на высшем уровне. На следующий день новый компьютер с большим монитором был водружен на стол в салоне, мне в руки передали новенький айфон и два визитера, сказав лишь «доброе утро» и «всего хорошего», скрылись. Около двух часов я изучал свалившуюся мне на голову технику, без особого труда вышел на сайт «Серториуса», испытал некоторый психологический прессинг от непомерной бизнес-толчеи в этом маловразумительном конгломерате, полюбовался новизной айфона, преуспел в выходе на старт-скрин – школа Сереги Нелидова была не напрасна; все иконки на стационаре были такие же, как на лэптопе, правда к ним прибавились два голубых прямоугольника с латинскими буквами PS и РА. Если б не предупреждение Нелидова, я прямо сейчас заглянул бы в свой финансовый аккаунт, да и заодно связался с лихой публикой из PS.
   На работу я опоздал, когда ж явился наш начальник Боря Дергачев крепко переругивался с какой-то женщиной, молодой и крайне агрессивной. Эта дама не старше двадцати пяти лет нахраписто требовала, чтоб её машину немедленно взяли в ремонт, уверяла, что она приехала раньше пожилого мужика, чья легковушка уже стояла на подъемнике. Под этот гвалт мое опоздание как-то прошло без всяких нареканий и я тут же приступил к работе.
   Дергачев отличался завидным спокойствием, он разъяснил шумной гражданке, что перед ней ещё двое клиентов, они подъедут позже. Если гражданочка уж очень хочется ремонтироваться у них, пусть подъедем к двум, а ещё лучше к трем часикам и непременно не позже трех, а то. мол, ничего не выгорит. Та ещё пошумела, повозмущалась, но, в конце концов, отвалила.
   В четвертом часу мы вместе с Димой Агеевым меняли лобовое стекло в «опеле», когда вновь появилась эта дама. Бори не было, но зато был Шурик Шутов, здоровенный мужик, который не очень-то церемонился с клиентурой. Он эту женщину хорошо запомнил и грубовато заявил, что она опять опоздала.
   – Ведь было сказано – не позже трех, а ты когда заявилась? Пригонишь свою тачку завтра и в то время, когда я тебе скажу.
   Белокурая, с легкой рыженкой, голубоглазая – сейчас она выглядела даже моложе, чем утром, но лицо было таким злющим, что лучше не смотреть.
   – Ты мне не «тыкай», смердюк! Подожди, попадешь к нам в «пироговку», я тебе кое-что отрежу.
   Из её машины я услышал негромкий женский голос:
   – Ольга, замолчи! Поедем в другую мастерскую.
   Шутов громко захохотал, вытер тряпицей руки и двинулся к женщине.
   – Ну чего, рыжик! Предложение принимаю. Отрежь мне кое-что, а то жене мои габариты стали в тягость.
   – Сегодня же я напишу на вашу шарашку заявление и вас закроют к чертовой матери.
   – К какой матери, рыжик? Я не расслышал.
   Назревал скандал. Очевидно, что эта упертая дама на полпути не остановится, а с Шутовым мы уже попали в одну историю и нас крепко оштрафовала милиция. Но не это меня подтолкнуло вмешаться. Думаю другое – эта женщина была права, она второй раз к нам приехала, а Шутов явно отхамил.
   – Шура, займись своими фарами и прекрати выпендриваться.
   Мы уже поставили лобовое стекло, я оставил Диму возле «опеля», сам же направился к автомобилю этой дамы.
   – Что у вас стряслось?
   Она на меня даже не взглянула. В машине была ещё одна женщина, но она тотчас вышла, как только услышала мой вопрос.
   – Тормоза ни к черту, два-три раза жму, чтобы остановиться. И руль тянет вправо.
   – Хорошо, что не налево, – вякнул Шутов.
   – Пожалуйста, разрешите, я посмотрю.
   Я выгнал её «шевроле» на улицу, проехал метров двести, вернулся и загнал машину на подъемник. Работы было не так много: надо было поменять тормозные колодки, заменить рулевые тяги и поменять картер-тот еще не подтекал, но явно дышал на ладан. Я повернулся к сердитой даме.
   – Вы много и быстро ездите по проселочным дорогам, да и местный асфальт не лучше. Необходимо кое-что поменять. У вас прекрасный автомобиль, ему не больше полутора лет. Если вы хотите, чтобы машина и дальше вам служила, надо сделать то, что я вам скажу.
   – Это дорого? – спросила она, став более миролюбивой.
   – Не очень, но придется подождать или приехать завтра.
   – А если сегодня, то когда?
   – Думаю, к десяти вечера все сделаем. У нас же в работе ещё машины есть.
   Её подруга стояла около дерева, я сначала её даже не разглядел, видел лишь, что она черноволосая и на плечо был закинут ремешок от светлой сумочки. Наша заказчица взяла свою приятельницу под руку и они неспешно покинули площадку перед нашей мастерской. Подруги уже выходили на Чкаловскую, когда черноволосая повернула голову и наши глаза встретились – большие, темно-карие, густоресничные; она чуть улыбнулась, я тоже. Через пару секунд обе скрылись из виду.
   Все время, пока мы штопали, подкрашивали, что-то там меняли в сданных нам авто передо мною то и дело появлялось лицо этой девушки. Что меня в ней так зацепило? То, что она брюнетка? В Самаре я таких девочек не встречал. Но не в этом же дело. Красота? Да, она очень симпатичная, может быть, даже красивая. И опять не это главное. Её глаза. Там была теплота и какая-то мягкость. Вещь редкая, для меня редкая – мне просто не попадались девчонки с такой добротой во взгляде, хотя их наверняка было немало.
   Все дела с «шевроле» я закончил к девяти часам вечера, а через полчаса на нашей площадке появилась сама хозяйка машины. Она вопрошающе взглянула на меня.
   – Ваш лимузин в прекрасной форме. Можете проверить – прокатитесь по улице, если что-то не так, скажите.
   Она ни слова говоря уселась за руль, вернулась через три минуты.
   – Здорово! Вы мастер, молодой человек. Сколько?
   – Шесть.
   – Это за все-то?
   Я кивнул. Она подумала и добавила ещё тысячу. Я не взял, сказав, что все укладывается в названный тариф.
   Она ещё раз поблагодарила, но проехав с десяток метров, остановилась, подала назад.
   – Как ваше имя?
   – Леонтий.
   – Меня зовут Ольга. Леонтий, мне показалось, что вы хотели что-то спросить. Ведь так?
   – Так. Где ваше сопровождение?
   Она рассмеялась, кивнула, как бы показывая, что не ошиблась в своей догадке.
   – Мое сопровождение дома. Она рано ложится спать, публичных мест не посещает. Каждое утро ровно в половине восьмого она появляется у центрального входа в пироговскую больницу. Леонтий, ещё раз благодарю вас. Вы очень приятный парень.

   На мой айфон пришла эсемеска: «А. Волина с мальчиком исчезла. Если вы заинтересованы в её обнаружении, сообщите».
   Не знаю почему, но это послание меня обозлило. Я набрал PS и холодно сказал, что уже сообщил, в чем мой интерес. Для большой убедительности и вескости добавил, что не в моих правилах что либо повторять дважды. Не знаю, сыграл ли мой тон какую-то роль или и впрямь эта служба привыкла четко работать, но уже через пять дней мне позвонил никто иной, как сам Кимура и сказал, что Волина скрывалась у приятельницы, её серьезно перепугал эпизод с крепко изуродованным подельником. Кимура добавил, что она безропотно выехала в сопровождении наших ребят в Караганду и Саша охотно согласился остаться с родной матерью.
   Впечатлила ли меня эта новость? Наверно, впечатлила. Но в гораздо большей степени впечатлило другое. Из квартиры Гусева были выселены бандюки, рейдерским способом вселившиеся туда, но ни эта Алина, ни её мамаша в эту квартиру больше не вернулись. Узнал я об этом от соседа с верхнего этажа. Мужика этого я встречал, мы здоровались и при одной из встреч в подъезде он поведал мне, при чем с явным удовольствием, что квартира теперь пустуют, но вскорости туда вселятся какие-нибудь шишки. Почему этому типу об этом было приятно сообщать я не понимал. Личного же интереса у него не было, а вот то, что кого-то вымели из квартиры ему вроде как доставило какое-то удовольствие.
   Все говорило за то, что со мной никто не блефовал. Я изредка залезал на сайт «Серториуса», смотрел, какие дела конгломерат проворачивал. Суммы, которые там были в ходу, перехлестывали многие миллионы и не в рублях. Ни к Кимуре, ни к Нелидову я решил до поры до времени не обращаться.
   Для общей картины надо было взглянуть на мой личный аккаунт.
   Набрал РА. На желто-голубом поле высветился трезубец, на трех остриях которого возник прямоугольник с требованием пароля. Это трезубец Нептуна был лого «Серториуса», мне это было известно от Кимуры. Я быстро набрал свой личный код с именем и десятью цифрами. Почти мгновенно передо мною возник мой портрет, справа же было напечатано: Шебеко Леонтий Васильевич – я решил в комп внести мое паспортное отчество. Далее внизу указывались два банка с электронными адресами и номерами двух личных счетов. Первый банк находился в Цюрихе, второй во Франкфурте. Я поочередно заглянул в эти закрома и порядком очумел. В Цюрихе на имя Шебеко было положено до ста двадцати миллионов швейцарских франков, во Франкфурте двести пятьдесят миллионов евро. Здесь же было напечатано несколько строк по-английски. В свое время, когда мы с Серегой Нелидовым начали заниматься компьютером, он принес большой англо-русский словарь и в довольно категорическом тоне заявил, что без этого языка ты, Лёня, можешь считать себя инвалидом первой группы. В общем-то надо было быть законченным дебилом, чтоб против этого возражать. Вяло, неохотно, но я стал кое-что почитывать на английском, обзавелся грамматикой. Сейчас, вникая в написанное на моем франкфуртском счету, я довольно быстро уяснил, что здесь речь идет о ценных бумагах, то есть об акциях, которые принадлежат мне; указывались сайты, где перечислялись какие именно акции и какие конкретно компании они представляли. У меня не было никакого желания влезать в эти гущи – я и без того был оглушен теми запредельными суммами, которые лежали у меня на счетах. Я пытался понять, кто и зачем проделал этот финт. Это уже не та шлюшка, подкинутая Новосельцевым, и не те добры молодцы, оттащившие от меня кобла Волиной. Здесь много круче, здесь работает мощная организация. Уж один тот факт, что такая паскудная бабенка, как Волина, без всякой борьбы отказалась от Саши говорил сам за себя, к тому же история с этой соседской квартирой Гусевых, да и этот сторублевый Нелидов, не говоря уж о семействе Разиных и их архиве. По хорошему надо бы проверить эти счета и перевести какие-то деньги в центральный банк Самары. Кимура мне объяснил, как это делается, хотя, работая в Тольятти, я уже знал, что это довольно простая операция, к тому же здесь у меня был счет, который на мое имя открыла Люба. Не теряя времени я вышел на реквизиты франкфуртского банка и после короткого размышления дал поручение перевести на имя Шебеко Л. В. в центральный банк Самары десять тысяч евро. Переводить больше ни в коем случае не надо было – мое имя могло засветится. Через день не без волнения я навестил этот банк. Мне сообщили и довольно равнодушно, что на мое имя переведено десять тысяч евро и я могу их получить в любой денежной единице по валютному курсу. Я забрал двадцать пять тысяч рублей и отвалил, находясь в легкой контузии.
   Выходит, что и это не блеф. Я подумал: может здесь кто-то кого-то надувает, я же какой-то передаточный механизм с непонятными для меня самого функциями. Надо бы ещё кое-что проверить – я ж теперь большой босс, не только в деньгах, но и в гораздо большем. Я не собирался бросать работу, приходил точно по времени, причем удивительное дело – как только я оказывался в мастерской, видел нашу въездную площадку, то постоянно думал о той черноволосой густоресничной девушке. Уходя, она обернулась. Её взгляд меня не то, чтобы волновал – девчонки меня вообще мало волновали – этот взгляд согревал, внушал доверие. И в нем не было никакого кокетства. Её подруга, светло-русая с лёгкой рыжинкой, довольно разбитная, быстро смекнула, в чем мой интерес. Когда я спросил, где её подруга, которая её сопровождала в первый заезд в нашу мастерскую, она сходу вылепила, что «её сопровождение» ровно в половине восьмого появляется у центрального входа в пироговскую больницу ежедневно. Так как эта девочка не выходила у меня из головы, я как-то раз подъехал к «пироговке», проторчал там с начала восьмого около часу, но густоресничную особу так и не увидел.

   Я довольно долго выискивал возможности проверки моих начальнических возможностей в качестве теневого шефа «Серториуса». Случай представился, хотя я не был уверен, что такой вариант может сработать. В большом гастрономе на Куйбышевской не завезли сливочного масла, как я выяснил не было его и в других центральных магазинах и кое – кто уже стал поговаривать, что похоже возвращаются советские времена. Мне было мало что известно о советских временах, интересно другое. Я многократно просматривал информационные сайты «Серториуса», хорошо запомнил десятки профильных компаний конгломерата, имелись среди них и большие продовольственные объединения. Мой взгляд прочно зафиксировался на солидном мясо – молочном холдинге под выразительным названием «Гаргантюа». На рекламном щите этого объединения были изображены аппетитные круги ноздреватого сыра, разноформатные бутылочки с молоком, сливками и желтоватые ломти сливочного масла, вызывающе и маняще выглядывающие из симпатичных деревянных бочоночков. Все реквизиты «Гаргантюа» были четко проставлены на рекламных щитах. Не мудрствуя лукаво, не желая связываться с электронной почтой, в которой я не чувствовал себя уверенно, я набрал номер главного управления объединения.
   Ответил женский голос. Я довольно требовательно произнес:
   – Здесь Хромой. Немедленно соедините меня с вашим шефом.
   В трубке наступила тишина. В голове пронеслось: последует ли сейчас какой-то вопрос. Подумал также и о том, на каком языке будут со мной говорить, если вообще будут – ведь название холдинга явно нерусское. Может во мне зародилась бы ещё какая-нибудь тревожная мыслишка, как я внезапно услышал:
   – Я вас внимательно слушаю.
   Приятный баритон, вроде, судя по слову «внимательно», осознаёт, с кем говорит.
   – В ряде самарских продовольственных магазинов в центре города образовались сбои в поставках сливочного масла. Выясните, какое количество масла требуется, пришлите своих людей в гастрономы на Куйбышевской улице, предложите наиболее выгодные условия поставки. Все должно быть сделано в два дня, на третий день утром масло должно лежать на прилавках.
   Ответ последовал не сразу и довольно неуверенный:
   – Но, простите, поставки нашим объединением осуществляются по заранее составленным контрактам и занимают, как правило, более продолжительное время.
   – Понимаю, – заявил я внушительно и с несвойственной мне холодностью, – но на этот раз вы сделаете так, как вам указано. В противном случае вы все слетите, как птички с проводов.
   Почему как птички с проводов этого я и сам не знал, так как никогда не видел, как они слетают с проводов. Через секунд десять мой собеседник ответил:
   – Хорошо. Все будет сделано и точно в срок. В самарские магазины завезут нормандское масло в нужном количестве.
   Несмотря на некоторое возбуждение от состоявшегося общения с крупным фирмачом, я все-таки не поленился и залез в википедию, чтобы выяснить смысл слова гаргантюа. Оказалось, что это имя французского средневекового обжоры, придуманного писателем Франсуа Рабле. Я решил взять в библиотеке эту книгу.
   Мало веря в свои лихие начинания теневого босса, я тем не менее на этот самый третий день отпросился с работы и поехал в гастроном на Куйбышевской. В магазине творилась неслыханная толчея. Я поинтересовался у какой-то женщины в длиннющей очереди, зачем это люди стоят. Масло завезли, наконец, неохотно проговорила та. Ничего себе, думаю. Рванул в гастроном неподалеку от пересечения с Некрасовской – такая же картинка. Там уже кое-кто скандалил с теми, которые норовили проскользнуть вне очереди.
   Вот это было уже серьезно. Интересно то, что меня не столь поразили запредельные суммы, которые лежали на счетах Леонтия Шебеко черте где и я, как недавно убедился, мог без проблемно ими пользоваться. Меня основательно завела возможность отдавать распоряжения, которые сразу выполнялись и выполнялись точно в указанный срок. Про себя я подумал, что имея такую власть, можно сотворить массу интересных дел, в том числе и с теми, которые повсеместно гадили и чувствовали себя в полнейшей безнаказанности. Лично у меня никаких врагов не было, но было другое: по всей нашей здоровенной империи творился вонючий беспредел и кое – кому срезать серпом по яйцам ощутимо подмывало.
   Я продолжал работать в автомастерской, хотя сам не ведал, для чего я это делаю с такими деньжищами. С другой стороны: если я брошу работу, чем заниматься? Вроде бы все, как на ладони: приобрети солидную недвижимость, можно даже за границей, начни шататься по миру, обзаведись хорошенькой попутчицей, хотя бы той брюнеткой, которая сопровождала бойкую даму – кажется ту Ольгой зовут – в нашу мастерскую. Надо бы ещё раз съездить к центральному входу в пироговскую больницу – может встречу я её.
   Не откладывая в долгий ящик, я на следующее утро ровно к половине восьмого снова подъехал к «пироговке». Там уже припарковалось с десяток машин и я подумал, что надо было приехать чуть раньше. Эта Ольга сказала, что «её сопровождение» – это она с усмешечкой мои слова повторила – является на работу ровно к половине восьмого. Но она может прийти и позже. Я решил ждать и не спускать глаз с тех, кто входит в больницу. Ждать мне не пришлось. Едва я снял с плеча ремень безопасности, как буквально рядом услышал:
   – Доброе утро! Давно ждете? Я её сопровождение.
   Она! Откуда появилась? Неужели сама ждала?
   Она была в белом врачебном халате, на плечи наброшена кожанка. Улыбалась – кареглазая, действительно с очень густыми ресницами, черные пряди спадали на лоб. Я никогда не был знаком с такими красивыми девочками. Она протянула мне руку и заговорила первая. Я в первые минуты как вылез из машины стоял несколько ошарашенный.
   – Вы Леонтий, да? Можно просто Лёня? Я Люся, Люся Андреева. Работаю здесь старшей операционной сестрой. Ольга мне говорила, что вы непременно подъедете. Это может произойти в любой день. Я уже несколько раз выходила на этой неделе, но вас не было. Ну вот. Как поживаете?
   Я выглядел в те минуты наверняка порядочным дебилом, а она так прекрасно улыбалась и так на меня смотрела, что я долго никак не мог обрести привычную форму для нормального общения. Люся взяла инициативу в свои руки.
   – Лёня, послушайте. Я должна немедленно вернуться на свое рабочее место, сейчас начнется серьезная полостная операция. Если хотите, мы можем встретиться, послезавтра в семь часов вечера. Раньше нельзя, очень много работы.
   Я поспешно кивнул.
   – Тогда послезавтра здесь в семь вечера.

   Галстук я не одел, но купил новую замшевую куртку, залез в вельветовые брюки, которые у меня пролежали без употребления никак не меньше двух месяцев. Люся ни на минуту не опоздала, что для меня явилось сюрпризом – обычно все девчонки, с которыми мне приходилось встречаться, никогда не являлись в точно назначенное время. Люся была такая же, как позавчера – улыбчивая, с теплым взглядом. Она сразу же заговорила о последних операциях, в которых ей пришлось участвовать в качестве операционной сестры. Она первая перешла на «ты»
   – Лёня, ты даже представить себе не можешь, сколько ужасов приходится видеть в нашей хирургии. Мне двадцать четыре, а я уже столько насмотрелась страданий. До сих пор привыкнуть не могу, иногда снятся жуткие сны и я среди ночи просыпаюсь, валяюсь почти до утра с открытыми глазами. Ольга хирург, старше меня пятью годами, я ей завидую – у неё железные нервы.
   Люся рассказывала мне о себе, о маме, которая живет в Оренбурге со своей сестрой.
   – С отцом мама давно рассталась, он был ходок и любил выпить. Мама правильно сделала. А ты, Лёня?
   Мне пришлось поведать о всех своих делах, об отчиме, о Любе, само собой я ни слова не сказал, что на меня обрушилось за последнее время. Люся кивала, вроде внимательно слушала, но мне показалось, что это ей не очень интересно, да мне это и самому было неинтересно. Я решил перевести наш разговор в более интеллигентное русло и предложил пойти в театр. Причем накануне я узнал, что в нашем оперном идет балет «Дон Кихот». Эту книгу я читал, не то, чтобы она мне понравилась, но я хорошо запомнил там предисловие и уяснил для себя, в чем смысл чудаковатых выходок этого рыцаря печального образа. К моему удивлению Люся согласилась, но тут же сказала:
   – Давай, Лёня, съездим на рынок, я куплю кое-что, завезем к тебе – ты же говоришь, что живешь на Некрасовской, – а после спектакля я заберу свои продукты и ты подкинешь меня на проспект 9-го мая – я там живу.
   Здорово ли мне Люся понравилась или я просто был в ударе, но как только мы заехали на рынок, отоварились там и по крупному – у Люси были две громадные сумки и она накупила килограмм пятнадцать картошки, мяса, овощей, фруктов, все это я внес в квартиру – мой язык вещал безостановочно. Говорил о романе Сервантеса, о нем самом, об этом хитром охломоне Санчо Пансе и, конечно, о благородстве дон Кихота. Люся же вроде слушала меня, но ни секунды не присела – она ходила по квартире, внимательно рассматривала каждую комнату, потолки, ванную.
   – И ты, Лёнечка, говоришь, что твоя мачеха тебе оставила такое жилье? Да и отец у тебя неродной был. Но такого просто не может быть. Ты или сочиняешь, или с тобой кто-то играет в какую-то темную игру.
   В этих её словах было много правды. Никто никогда не поверит, что мачеха так за здорово живешь отпишет пасынку такую громадную квартиру, да и отчим при этом промолчит. С учетом всего происходящего вполне можно было решить, что кто-то играет со мной в какую-то дурную игру.
   Мне понравился спектакль, я впервые увидел балет и смотрел на все происходящее на сцене с большим интересом. А вот Люся же была занята совсем другими мыслями. Она смотрела на сцену, но думала явно о другом. Уже после спектакля, когда мы ехали к ней, она несколько раз спросила, чем занималась моя мачеха, сколько ей лет.
   – А сейчас, Лёня, ты поддерживаешь с ней какую-нибудь связь?
   – Ну да, говорю, мы перезваниваемся несколько раз в месяц.
   – И она по-прежнему работает на фармацевтической фабрике в Новосибирске?
   – Наверно, но я не спрашивал.
   После короткой паузы Люся спросила:
   – А деньги она тебе высылает?
   – Зачем? Я хорошо зарабатываю. Почему это тебя так интересует?
   Люся рассмеялась, чмокнула меня в щёку и стала очень ловко распределять все продукты по своей крохотульной кухоньке. У неё была маленькая двухкомнатная квартира, довольно уютная.
   На прощанье она меня ещё раз поцеловала в щеку и шепнула на ухо:
   – Просто я очень любопытная, Лёнечка… Завтра и послезавтра я буду очень занята. Я тебе позвоню.
   Ты тоже запиши номер моего мобильника.
   Наши отношения с Люсей стали настраивать меня на вполне определенные мысли. Все шло к тому, что я стал подумывать о женитьбе. Мне исполнилось двадцать восемь, я был богат, даже слишком богат – правда, об этом я не собирался никому рассказывать и Люсе в том числе. То, что я одновременно занимал пост теневого руководителя «Серториуса» меня не особенно волновало – я редко залезал на сайт конгломерата и мало вникал в дела этого малопонятного образования. Мне никто не звонил, если не считать несколько звонков Кимуры и один Нелидова. Они интересовались, нет ли у меня каких-то вопросов, сложностей, я отвечал, что все обстоит в лучшем виде и пока вопросов нет. По «Серториусу» у меня действительно вопросов не было. Неясности появились в моем общение с Люсей. Она мне очень нравилась и я готовился сделать ей предложение, судя по всему она была не против, мы целовались, но полного интима у нас ещё не произошло. И не произошло исключительно по моей нерасторопности. Несколько раз по просьбе Люси мы выезжали в небольшую деревушку где-то недалеко от Красного Яра. Жила там очень пожилая дама. Звали её Полина Ивановна и Люся ей помогала, привозила продукты, лекарства – словом, оказывала Полине Ивановне всяческий политес. Меня это немножко удивляло, я спрашивал у Люси, почему она так привязана к этой бабусе. Она сказала, что эта женщина старинная приятельница мамы и Люся очень уважает Полину Ивановну. Именно там, в доме у этой бабки, я и сделал небольшую промашку, словом, повел себя, как последний слюнтяй. Мы уже собирались отъезжать, Люся задержалась в одной из комнат, я хотел ее позвать, вошел в эту комнату. Она стояла спиной и, низко склонившись, увязывала какой-то баул. Вроде был разговор, что мы собирались у этой Полины Ивановны забрать какие-то шмотки и отдать в химчистку. Между прочим, эта бабка мне не очень понравилась, она часто улыбалась, называла меня препротивно Лёник и задавала много вопросов, где и с кем я живу, какая у меня профессия. Какая-то насквозь преобманная старуха.
   Когда я вошел, Люся продолжала стоять низко наклонившись, её ноги были широко расставлены, четко просматривались светлые трусики. Поза хорошо мне знакомая и вполне откровенная. Незадолго до отъезда в Тольятти мы вместе с моей знакомой Светкой Полянской отправились за Волгу, там Светка тоже продемонстрировала мне свой впечатляющий зад и выразительные очертания бедер. Тогда я проявил быстроту и оперативность к нашей обоюдной и полной радости. Сейчас же я замешкался. Потом спрашивал себя почему. От нерешительности? Не замечал я такого за собой не с мужиками, не с девками. Скорее всего, было другое: я не ожидал, что Люся пожелает так трахаться – стоя, по-собачьи, да ещё в доме у этой старой кикиморы.
   Когда мы ехали обратно в город, я предложил поехать ко мне с ночевкой. Люся улыбнулась, стала неотразимо красивой и мягко проговорила:
   – Не сегодня, Лёнечка. Теперь тебе придется подождать.
   Встречались мы с Люсей на недели раза два. Каждый раз, когда я ей звонил, у неё были всякие дела и она наши встречи переносила на другие дни. Чаще звонила она и тогда мы неплохо проводили время. Ходили на концерты в филармонию, но чаще в рестораны. Однажды в пылу откровенности, хотя я понимал, что делать этого ни в коем случае не надо, я обещал Люсе подарить машину. Она рассмеялась, потом же заявила:
   – Ловлю тебя на слове: у Ольги «шевроле», мне же, Лёнечка, только «фольксваген – пассат». Как ты на это посмотришь?
   Я с солидностью миллионщика брякнул, что это дело решенное. Этот разговор состоялся в «Жигулях». В ту ночь я почти не спал. Надо отдать должное Люсе – такого секса у меня ещё не было. Её профессионализм и умение заводить до полного истощения сил действовал разрушающе. Она поднялась раньше меня, много раньше, поцеловала, нежно проворковала, что ей надо быть на работе, ушла, я же проспал до одиннадцати.

   Эта ночь явилась для меня серьезным предупреждением. Я считал, что неплохо чувствую и оцениваю тех, с кем поддерживаю какие-то отношения. Правда, в Новосельцеве я все-таки ошибся, хотя и знал его много лет-тот был не только стяжатель, но и порядочный трус и со скрытой подлючестью в душе. Но вот с Люсей вышло похуже. Не могло быть и речи о женитьбе на такой женщине. Во-первых, она не была ни теплой, ни доброй, как она мне показалась на нашей рабочей площадке у автомастерской. По одному взгляду никогда нельзя судить о людях, я же судил. А во-вторых, эта ночь после ресторанных возлияний. Люся оказалась многоопытной сукой, знающая, что нравится мужикам и как надо вести себя, чтобы самец всегда был готов приступить к делу. После той ночи я не собирался ей больше звонить, чувствовал какую-то опустошенность – наверно, она мне все-таки здорово нравилась. Через несколько дней Люся сама позвонила и очень мягко попросила съездить с ней ещё раз к её бабке, этой кикиморе Полине Ивановне. Я не мог ей отказать. Она, конечно, видела, что я как-то по другому с ней общаюсь, но не стала об этом говорить, лишь полушутливо напомнила, не забыл ли я о своем обещании подарить ей «фольксваген». Я сказал, что о своих обещаниях никогда не забываю. Сказал-то я сказал, но это обещание потеряло всякий смысл через пару деньков.

   Ночью меня разбудила призывная мелодия моего мобильника. Звонила Ольга. С момента знакомства с Люсей я Ольгу видел лишь однажды – она пригласила нас в гости. У неё подрастала маленькая дочка, был муж, добродушный увалень, работавший, кажется, на авиационном заводе. Про себя я тогда подумал, сколь часто Ольга оснащает голову своего муженька ветвистыми рогами. Правда, я себя тотчас осадил – после ознакомления с некоторыми биографическими данными деда я дал себе зарок больше не влезать ни в какие подлянки. В целом у меня это получалось, хотя однажды я все-таки чуть ссучился. Тот сосед, который взахлеб мне рассказывал, как вымели из захваченной гусевской квартиры каких-то проходимцев – бандюганов, меня крепко раздразнил и я сболтнул почтальонше, что в тридцать девятой квартире живет мужик, который вечно таскает из почтовых ящиков жильцов всю корреспонденцию. Такие вещи случались и нередко, но мужика этого я обговорил по явной душевной гадючести. Почему такие мерзкие мыслишки пронеслись у меня об Ольге? Она, конечно, хорошо смотрелась, была при фигуре и могла отчаянно переругиваться, как тогда в нашей автомастерской. Но у меня не было никаких причин думать о ней такое. Это что – наследственный эффект Шебеко?
   Голос Ольги показался мне напряжённым, даже взволнованным.
   – Лёня, нам нужно срочно увидится и поговорить. У меня ночное дежурство и очень мало времени. Я подъеду, ты не возражаешь?
   Ольга была в спортивной куртке, наскоро одетой на врачебный халат.
   – Лёня, в двух словах. Людмила крепко закусила удила. Она заявила, что ты очень богат и она сделает все, чтобы выдоить тебя до дна – это её собственные слова. Она страшный человек. Ты мне можешь не верить, можешь подумать, что я имею какой-то зуб на неё, но ничего этого нет. Есть другое – страх. Людмила нравится мужчинами, ты не исключение и она это использует в полном объеме. У неё есть влиятельные люди в Куйбышеве, то есть в Самаре – я до сих пор не могу привыкнуть к этому убогому слову Самара – я же родилась здесь. У нас в «пироговке» работал зав хирургическим отделением. Он оказывал мне большое внимание, более чем большое. Как-то раз Людмила сказала:
   – Хочешь, он больше не будет тебе докучать и вообще его здесь не будет?»
   Я ничего не ответила, только отмахнулась. Представь, через неделю его уволили. Перед уходом он мне сказал:
   – Олечка, берегись своей приятельницы – она способна на все и у неё есть люди, которые могут проделать самые низкие вещи».
   Послушай, Лёня, ты прекрасный парень – добрый, совестливый. Я виновата, что тогда у ремонтной мастерской предложила Людмиле обратить на тебя внимание. Не подумала. Прости. Приехала я, чтобы предупредить тебя. Не верь ей ни в чем. Если у тебя действительно есть деньги, не покупай ей дорогих подарков. Она несколько раз говорила мне о твоей шикарной квартире, о том, что сделает все, чтобы эта квартира не уплыла из её рук. Я приехала ночью, чтобы она не узнала, своим на работе сказала, что мужу плохо. Если Людмила узнает, что я тебе сейчас рассказала – я могла бы и больше рассказать о ней всяких ужасов – мне не сдобровать.
   Она была очень взволнована, опасливо взглядывала на пустую полутемную улицу. Я взял её руку, чуть сжал.
   – Оля. Олечка, ни о чем не беспокойся, я ничего не стану рассказывать Люсе, да и вообще.
   Я хотел сказать, что наши отношения с Люсей по сути подошли к концу, но не договорил. Она сказала спасибо и мы очень тепло попрощались.
   Я был впечатлен словами Ольги о своей совестливости и доброте. Ничего себе совестливый – такую гадючку подбросил соседу. Я ещё раз поклялся, что никогда ничего подобного делать не буду. Поклялся, сам же думал надолго ли хватит этих клятв.

   Я собирался прокатиться в Москву. Не то, чтобы прокатиться и развлечься. У меня была определенная цель. Уж если по неведомым мне причинам кого-то угораздило меня одарить горами златыми в придачу с правлением над громадным конгломератом, то неплохо бы более детально ознакомиться с тем, что происходит в этом «Серториусе». Я стал регулярно день за днем вникать в лихие будни этой золотоносной организации.
   После этих дел со сливочным маслом и его аккуратной поставкой фирмачами из «Гаргантюа» я почувствовал себя достаточно уверенно и, может быть, обзавелся дополнительным нахальством. Мне готовы были подчиняться. Слово «Хромой» действовало безотказно, у меня имелись солиднейшие бабки, как говорят банкиры, ликвиды. Я начал читать несравненно больше прежнего, читать и романы, и статьи по современному менеджменту. Так как в книжных магазинах замелькали красочные издания по искусству и архитектуре, то мне показалось интересным ближе ознакомиться с этим родом деятельности. Дни оказались забитыми чтением, лазанием по сайту «Серториуса» и я стал подумывать уж не бросить ли мне мои ремонтные дела. Решил, что не стоит – мужики там были приятные, мы как-то сдружились и уходить из автомастерской не хотелось.
   Мне казалось, что я начал забывать Люсю, она не звонила, а со времени ночного приезда Ольги уже прошло время. Но забыть её так быстро не получилось. Позвонил Серега Нелидов и попросил разрешения приехать ко мне. Судя по его тону, я сделался для него начальником. Едва он перешагнул порог моей квартиры, я не преминул спросить:
   – Скажи, Сергей, я для тебя кто? Малограмотный компьютерщик, типажный чайник или кто-то с большими полномочиями, спущенными кем-то носатому хромоножке невесть за какие заслуги?
   Нелидов на меня уставился долгим взглядом, прочесть значение которого было, как обычно, мне не дано. Он нередко так смотрел и очень возможно, что никакого особого значения в этом взгляде вовсе и не было.
   – Давай, Леонтий Дмитриевич, без выпендрежа. Ты мощная личность и сам этого не ведаешь. О тебе никто ничего не знает и не узнает. Ты серый кардинал. Не знаешь что это такое? Я тебе расскажу. У тебя есть рычаги и есть решительность и наверняка есть принципы. Ты уже кое в чем проявил себя.
   Дальше Нелидов понес сплошной комплимент по моему адресу, который я всерьез не принял и посчитал, что Серега отрабатывает заказ тех, кто сделал меня так называемым серым кардиналом конгломерата. Он мне рассказал об этом отце Жозефе, жившем в ХУП веке во Франции, невидимом старце, обладающим большой властью. Сравнение, конечно, явно напридуманном Нелидовым. Но вот дальше Серега начал говорить о делах реальных, серьезных и впрямую касающихся лично меня. Именно для этого он и явился ко мне.
   – Леонтий Дмитриевич, ты уж не сердись, но многое из того, что происходит с тобой, становится известным определенному кругу, узкому кругу преданных тебе людей. Посмотри и, прошу тебя, не комплексуй.
   Нелидов извлек из нагрудного кармана модняцкой рубахи флэшкарту и вогнал её в usb компа. Через короткое время появилась фигура обнаженной женщины, стоявшей на четвереньках. Я тотчас узнал в ней Люсю, к ней приблизился мужчина, тоже в костюме Адама. Я резко сказал:
   – Убери-ка в момент это блядство – я знаю, что эта сука предпочитает трахание именно в такой позиции.
   Нелидов тотчас отключил показ и спокойно произнес:
   – Убираю совокупление, включаю беседу. Разговор последовал почти сразу после акта. Не против?
   Я промолчал. Нелидов быстро включил запись, на экране высвечивалась лишь стена комнаты с какой-то малоразличимой фотографией.
   Голос Люси:
   – Юрий Николаевич, мне кажется я выполняю весь объем обговоренных нами обязанностей. Ведь так?
   Голос неизвестного:
   – Конечно, Людочка, именно так. Даже перевыполняешь. Тебе причитаются бонусы.
   Голос Люси:
   – Очень хорошо. Тогда слушайте. Леонтий Дмитриевич Шебеко, двадцати семи с небольшим лет проживает в новостройке на Некрасовской, работает в автомастерской на Чкаловской – работа эта явное прикрытие его криминальных дел. Он очень богат – я знаю это наверняка. Вы его берете, устанавливайте источники его преступных поступлений. Я же в качестве бонуса хотела бы приобрести эту квартиру на Некрасовской. Как насчет такого бонуса, Юрий Николаевич? Мне кажется я прошу не так много.
   После короткой паузы голос неизвестного:
   – Очень интересные сведения, Людочка. Полагаю, что если все обстоит именно так с этим мальчиком, твой бонус уже в твоей сумочке. Сейчас же развелось столько этой мошкары. Мы с ним поработаем, дорогая, можешь не сомневаться.
   Что я чувствовал в эти минуты? Тревогу, какой-то страх? Ничего похожего. Скорее отвращение, что-то похожее на то, что испытывает человек, которому сунули под нос кучу дерьма и предложили его отведать. Я молчал и долго всматривался в лицо Нелидова, он же изучал мою физиономию.
   Наконец, он сказал:
   – Около пяти лет эта красотка прислуживает влиятельным самарским администраторам, авторитетам уголовного мира, а сверх того федеральным комитетчикам местного разлива. Юрий Николаевич Николаев, подполковник ФСБ, голос которого минуту назад услаждал наш слух, пятидесятидвухлетний хряк патронирует Андрееву, имеет её. Тело этой молодой дамы пользуют многие. В квартире Людмилы была установлена видео и аудио аппаратура. Сделано сиё было исключительно для вас, Леонтий Дмитриевич, чтобы ничего не выглядело голословно. Известная вам Полина Ивановна Грушева всю жизнь исправно служила органам и Андрееву в качестве общественной нагрузки прикрепили к этой старой развалине для оказания всяческой поддержки. Пусть тебя не тревожит диалог Андреевой и Николаева – их больше нет.
   – Виртуально? – не без злобинки съязвил я, чувствуя сильнейшее раздражение. Вообще Нелидов меня нередко раздражал и я действительно предпочел бы иметь дело с Кимурой. Тот это, конечно, понимал, но делал вид, что все происходит нормально.
   – Вполне реально, – невозмутимо заявил Нелидов. – Их, этих людей, вернее похожих на людей, очень много. Они исповедуют культ грубой силы во все времена и остановить их можно только силой.
   – Ведь эту парочку станут искать. Я встречался с этой проблядью несколько недель, ко мне ведь тоже могут сыскари явиться.
   Нелидов помолчал, потом же нехотя проговорил:
   – Не думаю. Хотя все может статься. Но против тебя у них ничего нет.
   Прошло время, ко мне никто не явился и об этой стерве можно было окончательно забыть. Но что-то все-таки промелькнуло, смутно, но ощутимо. Приехал к нам в мастерскую некий мужичок весьма плюгавенькой внешности – у него там было поцарапано правое крыло, причем давно поцарапано. Марафет мы ему навели, он уже сидел в кабинете и тут неожиданно обратился ко мне:
   – Ты случаем незнаком с Людмилой Андреевой?
   Недаром этот мужичок мне сразу показался плюгавкой и приехал он не столько для того, чтобы наложить краску на свою говяную «ладу». Эта братва впрямую никогда не спросит – ведь он явно в курсе, что я встречался с этой вонючкой. Ответил быстро, как говорится, в одно касание, даже продемонстрировал заинтересованность:
   – Ещё как знаком! Куда она подевалась? Если знаешь, скажи – в долгу не останусь.
   Мужичок бегло скользнул по мне взглядом, чуть кивнул и уехал.
   Наверняка этот типчик явился сюда по подсказке Полины Ивановны – кикимора знала, от меня же и знала, где я работаю. Может у этой государственной шпаны были и другие источники информации.

   Все-таки я решил съездить в Москву. Не просто так, а по делам праведным. Связано мое решение было с тем, что на сайте «Серториуса» я обнаружил некую нестыковку. Большой текстильный комбинат в Подмосковье, входящий в конгломерат, неизвестно по какой причине присоединил к себе производство Лидии Шумиловой, специализирующееся на производстве сладостей, сдобы, всякого рода тортиков и прочей кондитерской продукции. Реклама этой фирмы шла под названием «Шумиловские пряники». На лого этого объединения красовался большой глазированный крепыш, приманка для детей и взрослых сладкоежек. Около четырех месяцев я занимал пост теневого руководителя «Серториуса» и все это время симпатичный пряник госпожи Шумиловой присутствовал среди символики многочисленных объединений и фирм конгломерата. Сейчас же произошел обвал. Объяснение случившегося имелось. Там было сказано: «В связи с большой задолженностью налоговому управлению, постоянными злоупотреблениями, ставшей нормой на производстве Л. Шумиловой, данное объединение закрывается и по решению райсуда Ждановског района города Москвы переходит в ведение текстильного холдинга господина Г. Аверьянова» С самого начала поглощение «Пряника» мне показалось делом нечистым. Я знал, что перегруппировка активов, тем более в пределах единого комплекса, вещь обычная и бить в барабан не стоит. Но в данном случае все это не очень стыковалось. Фирма-то была небольшая и во главе стояла женщина. Вряд ли последнее само по себе подтолкнуло бы меня на какие-то действия, тем более теперь после дел с Андреевой, Волиной и с той соседской девицей на весь женский пол я сейчас смотрел с большим недоверием. Размышляя, я решил связываться по своему мобильнику с СУ. Это спецу правление, но его функции я основательно подзабыл. И тем не менее я позвонил. Грубоватый голос поинтересовался, что надо. Начало малообещающее. Я коротко отрезал:
   – Надо, чтоб ты говорил, как полагается служащему нашего конгломерата, надо, чтоб ты меньше хлебал холодного пива – посадишь голос – выгоню взашей. Здесь Хромой.
   Мертвая тишина. Затем тихо, но внятно:
   – Я слушаю.
   – Немедленно все сведения по главе текстильного комбината господину Аверьянову, на каком основании объединение «Шумиловские пряники» было поглощено текстильщиками. Адрес предприятия Аверьянова и адрес госпожи Шумиловой передайте незамедлительно.
   Мне пора было не удивляться, но все происходящее не могло не вызвать удивления и это ещё мягко сказано. В тот же день к вечеру у меня в компе были выложены все данные об Аверьянове, его полууголовном прошлом, насильственном устранении конкурентов, детали рейдерского захвата двух магазинов в Химках и Одинцове. Что до фирмы Лидии Петровны Шумиловой, то её просто удавили налогами и суд в Москве признал правомерными такие действия. Я давно знал, что такое русский суд, ещё до прихода низкорослого пахана к власти. Но все говорило о том, что нынешнее судопроизводство перешло все границы и существующая система правопорядка в России вполне достойна физического истребления. Мною овладело крутое бешенство. Ни одна из прошлых историй, касающихся лично меня, не приводила в такое состояние. Мне хотелось взглянуть собственными глазами на нахально-бандитскую физиономию Аверьянова и встретиться с Лидией Шумиловой. После некоторых колебаний я связался с Кимурой, совсем не будучи уверен, что тот в России. Но он был в Москве, и с готовностью согласился к утру следующего дня приехать и навестить меня.
   Этот человек, которого я видел второй раз, продолжал меня очаровывать. Мне под тридцатку, возраст, как говорит поэт, не мальчика, но мужа – в эти годы я повстречал немало всякого люда, однако никто даже близко не действовал на меня так обезоруживающе и, может быть, завораживающе, как великолепнейший Кимура. Он мог бы мне вешать на уши лапшу, говорить несусветную чепуху, толкать на самые невероятные поступки – все неважно: я был им зомбирован.
   Мы обменялись крепким рукопожатием, я проворно, правда, не без некоторой суетливости, приготовил чай. Рассказал все, что меня крепко выводило из себя. В конце же своего несколько смятого монолога заявил:
   – Если я решу физически расправиться с этим подонком Аверьяновым, мой приказ будет выполнен?
   Кимура окинул меня лучезарно – доверительным взглядом.
   – Дорогой Леонтий Дмитриевич, вы уверены, что названный вами человек действительно подонок?
   – Уверен ли? А это зависит от того, насколько информационные службы «Сертория» выдают своему теневому начальнику верные сведения. Если эти сведения неверны, то мне нет смысла оставаться на этом посту.
   Кимура улыбнулся свойственной только ему мягкой улыбкой, чуть кивнул и заметил:
   – Вы можете действовать, Леонтий Дмитриевич.
   Я на пару секунд задумался, затем довольно твердо сказал:
   – Господин Кимура, нельзя ли на короткое время снабдить меня документом на имя собственного корреспондента какой-нибудь московской газеты?
   Кимура в момент сообразил, что я затеваю.
   – Можно, – широко улыбаясь, заявил он, – скажем, собственный корреспондент «Коммерсанта». Свяжитесь со спецуправлением, передайте им свою фотографию, адрес и назовите любую вымышленную фамилию, на которую будет выписан ваш журналистский документ. На следующий день удостоверение будет лежать в вашем почтовом ящике. Фотографию перешлите через е-mail.
   Я плохо представлял себе, как это я буду разыгрывать из себя журналиста. Сделал я это исключительно для того, чтобы пробиться в офис к этому Аверьянову. Этот офис располагался в Москве, адрес вместе с телефоном лежал у меня на столе, также как и адрес Лидии Шумиловой. Но я колебался. Трусил? Быть может, что-то и было, но тут все-таки другое – я и раньше с неохотой вступал в контакт с незнакомыми людьми, нередко понуждал себя. Теперь же надо было не только говорить – здесь попахивало крупным столкновением с многими неприятными последствиями. Хотя я и сказал Кимуре, что у меня есть желание свернуть Аверьянову шею, но это все-таки были слова, этого типа я не видел и нажимать на курок так не глядя было не по мне. Отступать, само собой, было нельзя – дурной пример для самого себя. У меня как-то все поостыло, но это неважно. Если этот Аверьяныч действительно подонистый, то он должен улетучится в любой форме. Я поехал в Москву.
   Первый мой визит был к Шумиловой. Я позвонил, ответил юный женский голосок. Этот голосок мне поведал, что мама будет к вечеру.
   Шумиловой было где-то за сорок. Усталое нездоровое лицо. Узнав, что я представляю газету «Коммерсантъ», она усадила меня за стол, поставила вазочку с печеньем. Мне было непривычно лгать, тем более женщине с таким усталым лицом. Шумилова вполне поверила, что я журналист, но рассказывала о том, что произошло с её «Пряниками» неохотно.
   – Молодой человек, чего вы или ваша редакция вздумали ворошить эту старую историю? Аверьянов зверюга, мразь, его люди имеют связи повсюду – в мэрии, в прокуратуре, в суде. Я ведь ни одна попала под расправу. Он и его банда погубили немало людей, некоторых в прямом смысле. На Тишинском рынке убили двух азербайджанцев, захватили их мясную лавку, да и в Химках сбросили под поезд человека, который стал настойчиво писать о делах Аверьянова и его подельников. Мою шестнадцатилетнюю дочь едва не изнасиловали – бог миловал. Не надо вам вообще в эти дела влезать – беду же на себя навлечете и никому не поможете.
   – Кто знает – может и помогу. Кстати, я однажды попробовал ваши печености, шумидовские пряники – до сих вспоминаю. Думаю, уверен даже – вы вернете себе ваш бизнес.
   Она невесело усмехнулась. После этого разговора во мне с новой силой закопошились мрачные инстинкты. Я связался по телефону с офисом Аверьянова, назвался корреспондентом «Коммерсанта» и этот именитый шмокодявник дал согласие встретиться со мной через день в одиннадцать часов утра.

   Сплю я обычно без снов, иногда, правда, какие-то картинки проносятся, но утром все начисто забывается. Но в ночь накануне встречи с Аверьяновым выпал обильный киносеанс всяких образов и вроде совсем безсвязных. Почему-то опять явился мой дед в каком-то странном мундире – полувоенном, полуполицейском и чем-то смахивал тот мундир на одежёнку бомжа. Дмитрий Дмитриевич вертел пальцем перед носом, недобро смотрел на меня и что-то говорил-то ли увещевал, то ли грозил. То и дело возникали картинки полутемных улочек – кажется, это были Некрасовская и Чапаевская, промелькнуло перепуганное лицо Ольги и злющая физиономия Анастасии Волиной в черных лохмах – волосы эти были явно не её. Потом появилась Люся – голая, с похабной блядской полуулыбочкой. Самое непонятное в этой неразберихе появление рубщиков в мясных рядах Троицкого рынка. Откуда взялись-то? Кое – кого из этих мужичков, я, конечно, видел. Но я никогда с ними и словом не обмолвился, да и мяса там покупал считанное количество раз. Рассказывали, что эти рубщики затащили в свои ряды какую-то девицу и изнасиловали. Вроде их притянули за это дело, но вскоре они опять как ни в чем торговали. Сон был тяжелый, картины же паскудные до отвращения.
   Я проснулся каким-то больным, с тяжелой головой и при этом изрядно злой. Не сразу вспомнил, что у меня встреча с господином Геннадием Григорьевичем Аверьяновым, главным управляющим текстильным комбинатом.
   Командный офис этого упыря находился на Валовой, совсем недалеко от столичного центра. Я шёл от своей гостиницы пешком, ни метро, ни такси не брал – хотел развеяться и прогнать впечатления от тяжелого сна. Но вместо этого к моменту приближения в этому зданию, где размещалось, как оказалось, несколько административных управлений других ведомств, я не только не развеялся, но нагулял в себе совершенно звероподобные настроения. Я вспомнил усталые глаза Шумилиной и все то мурло обоего пола, с которым мне пришлось повстречаться. Опять в голову вспрыгнули те рыночные рубщики. И лица у них были вполне благопристойные, и улыбались они приятно. Люська, шлюха поганая, тоже улыбалась не хуже именитой кинозвезды – что с того.
   У входа в это здание по обеим сторонам улицы рядами застыли машины. Как только я подошел к подъезду, угловое зрение мне услужливо подбросило картинку: почти одновременно из нескольких авто вышли хорошо одетые ребятишки. Некоторые при галстуках. Значит, эта служба не спускает с меня глаз, не исключено, что и мой спецмобильник у них в базе и они уже в курсе моей встречи. Что ж, это неплохо, неизвестно, что за боров этот Аверьянов. Его офис был на четвертом этаже. Я не поехал на лифте, шел по лестнице, искоса поглядывая, следует ли кто-нибудь за мной. Никого, но наверняка они где-то рядом – вышколены наславу.
   Молоденькая девица – секретарь спросила мою фамилию.
   – Аголтелов я, Владимир Владимирович. Моя встреча назначена на одиннадцать, сейчас без одной минуты.
   – Геннадий Григорьевич занят, – резко заявила девица. – Когда освободится, он примет вас.
   Эта замазюканная разными красителями и изрядно потрепанная особа, больше не глядя на меня, взялась за свою мобилу. Я подождал минуту и без дальнейших раздумий открыл дверь кабинета господина управляющего. Секретарша мгновенно сорвалась с места, издала какой-то вопль вроде того «Вы куда!», но слов я не разобрал – эту юную кикиморку видимо остановили. Нетрудно было сообразить, кто это сделал. Мне тогда пришел на ум вопрос: вел бы я себя столь бесцеремонно и даже нагло, если б не был уверен в поддержке. То, что я нанес бы визит Аверьянову, это скорее всего я бы сделал. Но вот в его канцелярии вряд ли вел себя таким образом.
   Я вошел в кабинет. Там находилось трое. За начальническим столом восседал сухощавый мужик, видимо, это и был Аверьянов. Ничего от борова в нём не было, но вот один из его посетителей внешне удивительно точно смахивал на одного из тех рубщиков с самарского рынка.
   Бутылка фирменного коньяка, три стакана, донельзя удивленные физиономии. Сидящий на начальническом месте резко дважды нажал кнопку на столе, затем зычно выкрикнул:
   – Зинуля, какого хрена ты впустила этого носатого мудаёба!
   Спустя некоторое время, вспоминая эту сцену, я удивлялся, откуда у меня взялось столько нахальства, невероятного авантюризма, приправленного явным бандитизмом. Каким бы ни был этот Аверьянов, не мне с ним разбираться и играть роль некоего праведника. К тому же я не хотел быть никаким праведником. Он гниль, об этом имелось много свидетельств. Судить его было невозможно – он на корню скупил всю правовую систему. Он убийца и это было подтверждено не только рассказом Шумиловой. Убийца, подлец, стяжатель и отъявленный бандюган, как и верховный пахан России. До того добраться было невозможно – этого же надо было удавить без лишних церемоний.
   – Геннадий Григорьевич Аверьянов, это вы, не так ли? Носатый мудаёб, как вы изволили выразиться, пришел узнать, какое количество наших соотечественников вы подраздели, засудили и угробили. Газета, интересы которой я представляю, очень интересуется вашей биографией. Если вы чистосердечно, без матерщины, изложите свой послужной список, вам может выйти снисхождение.
   Я готов был продолжать свою сермяжно-никчемную болтовню, но приостановился – вся эта тройка мужиков повела себя явно несоответственно с происходящим. Вроде бы всё их внимание должно было обратиться на говорившего, то есть на меня, они же постреливали глазами-то на входную дверь, то друг на друга, и заметно меньше на мою персону. Причем в их глазах наметился некий разброд, а вернее просто испуг. Я сообразил и довольно скоро: следом за мной в кабинет вошли ещё какие-то люди, наверняка те самые, которые прикомандированы к особе серого кардинала. Сделав над собой небольшое усилие, я решил не оглядываться. Аверьянов быстрым движением выдвинул ящик стола. Вперив в меня свои чуть хмельные глаза, громко вякнул:
   – Ты кто, паскуда?
   Один из тех, кто находился сзади, – а там, скорее всего, было несколько человек – в каком-то двойном прыжке махнул через стол, ухватил Аверьянова за правую руку, вывернул её: на пол с грохотом упал пистолет.
   – Ну кто ж так ведет себя, господин Аверьянов, – заявил я, по-прежнему не оглядываясь и не имея представления, что происходит за моей спиной, – Сначала вы отматюгали меня, ни с того, ни с сего оскорбили, теперь решили вообще пристрелить.
   Вас интересует, кто я? Скажу: я Кощей Бессмертный великого русского народа, действительно паскуда и похоже вечная. Вас, Геннадий Григорьевич, вызывает на погост Владыка. Вызывает он туда не только вас, но те заняты важными государственными делами и явятся позже.
   Я обернулся. Их было пятеро – застыли истуканами, двое в галстуках. Все за исключением одного смотрели мимо меня. Черт знает куда смотрели. Тот, кто смотрел на меня, ждал. Я спокойно сказал:
   – Аверьянова вне очереди, других можно позже. Первого на любую московскую помойку.
   Я вышел из здания вполне спокойно. Было прекрасное солнечное утро и душу решительно ничего не тревожило.

   Вспоминал ли я, что случилось в Москве, думал ли о том, что впрямую отдал приказ об убийстве трех человек? Откровенно говоря нет. Спрашивал себя, смог бы лично пристрелить Аверьянова, расправиться с Люськой или Волиной? Думаю смог бы. Есть люди, которые приходят в этот мир, чтобы гадить и их много. Если каждый из нас готов лишь возмущаться, негодовать, что в мире столько зла и столько гадючих гнезд, сам же по разным причинам не желает или не может их придушить, он немногим лучше всех этих смердючих созданий. Все, что мы имеем зловонного и подлючего во многом связано с нами самими. Я это понял задолго до своего тридцатилетия. Себя я никогда не считал стоящей личностью, не считал от того, что, как и мой дед, готов был ко всякого рода препакостным делишкам. Многое я, славу богу, не делал, но сделать какую-нибудь пакость мне иногда хотелось. Очень отрадно валить свое пристрастие к низкопробию на дурную наследственность или на кого-то ещё. Я иногда подумывал, может справедливо, что Еремей тогда грохнулся на своем мотоцикле и сделал меня пожизненно хромым. Мне эта хромата вполне по натуре, потому как постоянно подсуживает кому-то насолить. И вовсе не потому, что тот, кому ты хочешь подложить под зад дохлую мышь, плохой человек. В этом конгломерате наверняка было полно таких Аверьяновых и совсем неплохо было бы хотя бы часть из них выловить и отправить уже по проторенной дорожке. С другой стороны, на кой ляд это делать?
   Вскоре после возвращения из Москвы я с интересом, допускаю, что не совсем здоровым, стал изучать становление некой компании «Марфенька». Я уже встречал это умильно – слащевое наименование на сайте «Сертория». Входила эта «Марфенька» в жировой комбинат под названием «Зори России». На рекламных щитах» Марфеньки» были представлены расфасовки мыла с указанием веса, названия, составляющих ингредиентов и комплиментарных отзывов потребителей. Во главе этой мыловаренной организации стоял господин Прохор Тимофеевич Бережков. Его жизнерадостный фас был инсталлирован и смотрелся этот крупнотелый господин, румяный, улыбающийся, как милый персонаж старых русских сказок. В общем, ничего особенного и если б не эта история с «Шумиловскими пряниками», залихватски-нахально проглоченными текстильным монстром подонка Аверьянова я вряд ли обратил бы внимание на эту туалетно-хозяйственную моську. Однако здесь случилась любопытная динамика и состояла она в том, что эта самая «Марфенька» слилась с» Зорями России» и главой этого объединения сделался никто иной, как господин Бережков П. Т. Я сказал себе, что тут ничего из ряда не происходит. При нормально функционирующем бизнесе такие перераспределения капитала, должностей обычное дело. Впрочем, такое я говорил себе и в этом деле с «Шумиловскими пряниками». Но у нас в империи от океана до океана ненормально развивающийся бизнес и кругом творится лихой бардак при полнейшем беспределе. Если быть до конца честным перед самим собой, я заподозрил здесь какие-то грязные махинации не от того, что эта паршивая «Марфенька» где-то могла нагадить и крепко откусить от большого пирога, а потом и весь пирог хапнуть, а исключительно по причинам отторжения от самодовольно-сытой физиономии этого Прошки Бережкова. Это был явный выхлест в духе моего Дмитрия Дмитрича Шебеко. В конце концов, теневому шефу «Серториуса» глубоко наплевать, сколько у него в конгломерате всяких жизнерадостных смердюков, ворюг и прочих молодцов криминального кроя. Я не подряжался на руководство этим гигантским образованием и совсем не стремился сделать его благопристойным. Даже если этот краснощекий мыловар кого-то там прибил, обанкротил не велика беда. К тому же я вполне могу крепко ошибаться. Вспомнить хотя бы, как я крупно залетел с этой фээсбэшной густоресничной блядью – такое не скоро забудется и нечего считать себя провидцем, неким идивидумом, наделенным обостренным чутьем на людей.
   Я выбросил на некоторое время из головы и «Марфеньку», и жиркомбинат «Зори России», спокойненько изъял из франфуртского банка пятнадцать тысяч долларов, перевел их на наши занятные скромные рублики, хотя никакой надобности в этом не было – я просто хотел лишний раз удостовериться, что эти счета надежно работают. В течение месяца я почти не заглядывал в компьютер, читал книги, в основном романы, и литературу из жизни знаменитостей, как-то незаметно собрал неплохую библиотеку и пришел к выводу, что вся эта болтовня вокруг электронной книги хороша лишь для тех, кто вообще не любит читать. Взять хотя бы большие монографии о художественных музеях мира – да ни одна компьютерная картинка не передаст того колорита и общего динамизма, которое создает обычная традиционная бумажная продукция, тем более теперь, когда современные печатники не только в Европе, но и в других частях света достигли такого уровня полиграфии.
   Не знаю почему и что конкретно меня заставило вспомнить эту «Марфеньку» и её прежнего руководителя Прохора Бережкова. Возможно, новости об обильных распилах в сфере большого и малого бизнеса – эти новости постоянно были на слуху.
   Я связался с СУ, само собой, назвался и потребовал, чтобы в кратчайший срок мне были представлены подробные сведения по личности Прохора Бережкова, нынешнего руководителя жиркомбината «Зори России». После недолгого раздумья добавил несколько капель зловония:
   – Если у этого господина будет обнаружен какой-то криминал любого калибра вплоть до личных походов налево, соберите соответствующий материал, но только основательно аргументированный.
   Я находился на работе, когда запел мобильник.
   Надо сказать, что несмотря на то положение, которое я занимал, мне никто не звонил. Само по себе это попахивало каким-то анекдотом. Живет никому не нужный вахлак, у него несчетная куча валютных денег, его приказам подчиняются невидимые, но наверняка мобильные и оборотистые службисты, где-то рядом находятся телохранители с вполне приличным фасом, как я успел заметить в кабинете приказавшего долго жить Аверьянова, и при всем при этом ему, этому говяному серому кардиналу, никто не звонит. И тут звонок. Звонила Ольга. Надо сказать, что к этой женщине, приятельнице Люси, я относился с полным уважением и симпатией – она была хорошей матерью, заботилась о ребенке и наверняка была верной женой, да и врачом, я думаю, тоже приличным. Я, конечно, не забыл, как она ночью примчалась ко мне и предупредила о том, какие фокусы затевает против меня её подружка. Боялась, Олечка, но все-таки приехала.
   – Что-то стряслось, Оль? С машиной?
   – Если б только с машиной! Понимаешь, Лёня, мне постоянно названивают, я не знаю кто, спрашивают, где Людмила – она ж пропала уже несколько месяцев назад – угрожают и мне, и мужу, и ребенку, если не скажу, где она. Я же ничего не знаю, что случилось с Людмилой, мне не верят. Я вся на нервах, машину недавно вымазали краской и какой-то пакостью, прокололи все четыре колеса. В отчаянии я, Лёня, мы оба с мужем не знаем, что делать. Милиция что есть, что нет её.
   – Олечка, плюнь и разотри. Разберемся со звонками, с машиной вообще не волнуйся – будет, как новенькая.
   В Ольгином деле было ясно одно – эти звонки не были связаны с особистами – если даже они это дело с Андреевой и своим подполковником не спустили на тормоза, то в таком сермяжном стиле наверняка работать не станут. Тут попахивает блядскими делами Люськи с какими-то бандюгами. Это надо выяснить. И тут я впервые поблагодарил судьбу, одарившую меня «Серториусом» и силовиками, к услугам которых впрямую я ещё не прибегал. После работы позвонил в PS, уверенно объявил, что на связи Хромой, рассказал о проблемах Ольги, дал номер её телефона.
   – Установите, кто именно названивает этой женщине и откуда. Постарайтесь этих падальщиков словить, выпотрошить до конца и сколько бы их там не было переселить в другие миры.
   Машину Ольги мы привели в норму в течение дня, поставили новые колеса, обновили часть механики, поставили новый замок зажигания. Я сам оплатил все её расходы, само собой выдержал нелегкое сражение со стороны Ольги, но ухитрился выграть битву. А через неделю, вернее через пять дней мне пришла эсемеска от Кимуры. Как я понял, именно ему силовой персонал конгломерата должен был докладывать о произведенных операциях – Хромой и его реквизиты были полностью отключены от обратных контактов. Кимура сообщил, что Ольга стала объектом преследования со стороны группы мошенников, с которыми некоторое время была связана Людмила Андреева. В настоящее время эта группа в составе семи человек устранена. Мне понравился этот глагол «устранена» – в нем была мягкость, даже какая-то элегантность, главное же поставлена точка в олином постоянном страхе.
   Буквально в эти же дни вновь прорезался Кимура и сообщил любопытную новость – воскресли из небытия «Шумиловские пряники». Улыбчивый голос Кимуры поведал:
   – Теперь во главе объединения стоит Виктория Карелина, дочь Лидии Шумиловой. Мать отказалась возобновлять прежний бизнес, но дочь настояла. По инициативе друзей Шумиловой были предприняты шаги по восстановлению справедливости. Управляющий текстильным комбинатом Г. Г. Аверьянов исчез, ходят слухи, что он сбежал за границу. Суд пересмотрел свое прежнее решение, признал его ошибочным. Есть дополнительные подробности по этому делу. Если вас они интересуют, Леонтий Дмитриевич.
   – Нет, господин Кимура, они меня не интересуют, – поспешно прервал я его. – Благодарю вас за информацию.
   Едва ли не впервые в жизни я испытал незнакомые мне чувства от сделанных благих дел. Нужно признать, что это были очень приятные чувства и теперь можно было понять тех людей, которые немалую часть средств тратили на благотворительность. Я вполне понимал, кому Шумилова была обязана пересмотром дела и никакие её друзья тут были не при чем. Маховик конгломерата мощно вращался и серому кардиналу надо было лишь задавать начальный оборот.

   Моя жизнь была достаточно однообразна, работу я не собирался бросать, приятелям по ремонту не рассказывал о своем новом положение. Иногда думал о том, что такому малоинициативному типу как я абсолютно ни к чему иметь столько денег и обладать обширными властными возможностями. В самом деле, на кой черт мне миллионы, когда у меня и так все было, зачем иметь убойную команду, если вокруг не было решительно никого, кому захотелось бы свернуть шею. Я попрежнему много читал и в голову то ли от прочитанного, то ли от солидного взросления стали лезть всякие мыслишки по нашей кудлатой житухе. Почему, например, у нас нет настоящих противников властным беспредельщикам. Ведь ясно, как день, что президент и его бандюганы все законы шьют под себя, а те, что им не подходят, в момент ушивают. А нет от того, что все вроде меня – никому ничего не нужно. Какое никакое жилье есть, жратва имеется, выпивка тоже, а все остальное гори синем пламенем. Вот оно и горит испокон веком с вонючем чадом, а эти там наверху вволю изголяются в своем вранье и в говяном непотребстве. Ведь если стоящий человек имеет столько денег, ему подведомственны многие десятки бизнесов – неужели нельзя сотворить что-нибудь достойное? Не нужно приобретать особняки, яхты, покупать роскошных блядей, жить в экзотических местах с пальмами и белыми лимузинами – создай что-то пристойное и нужное, помоги, в конце концов, тем, кто мучается, тяжело болеет. А что ты делаешь? Вкалываешь в автомастерской по восемь часов, пьешь горькую с коллегами. Ну разве не кретин? Положим у меня башки не хватает или ленность забивает, ну так хотя бы попытайся что-то сделать – ведь знаешь, что воспитательницы в нескольких детских садиках пороги обивают у городской администрации, чтобы увеличили средства на детское питание. Ольга недавно звонила, много говорила о нелегком положение в больнице, нехватке препаратов и современного медицинского оборудования. Кстати, об Ольге. После того, как та мошкара была отогнана от её семейства, она стала совершенно по другому относится ко мне. Похоже было на то, что она начала видеть во мне какого-то влиятельного мужика, возможно, даже мафиозного авторитета. Ничего такого Оля не говорила, но по её взглядам было заметно новое отношение к господину Шебеко. Раз в неделю она позвонила, всякий раз спрашивала, не нужно ли чего. Мне это было приятно. Теперь у меня было два постоянных абонента – Люба и Ольга.

   У меня из головы полностью выпало то задание, которое я поручил спецуправлению конгломерата. С момента моего распоряжения прошло что-то около двух с лишним недель и тут внезапный звонок. Серега Нелидов. Откровенно говоря, мне этот парень с момента нашего знакомства был не по нутру. Решительно ничего дурного в нем не просматривалось. Правда, злопыхательство изредка выползало и что-то недоброе в нем таилось. И что из этого? Во мне же самом такое имелось и, возможно, даже больше, чем в Нелидове. Эта интересная особенность в людях – они терпеть не могут в других именно то, что в избытке есть в них самих. По всему я должен быть благодарен Сереге – он подарил мне комп, без всякой корысти давал мне уроки на лэптопе, хотя, конечно, я понимал, что Нелидов выполняет чьи-то указания. Но ведь и Кимура выполнял чьи-то приказы, но отношение у меня к нему было совершенно противоположное.
   Нелидов жизнерадостно заявил:
   – Примите моё восхищение, Леонтий Дмитревич. Ваш провидческий дар потрясает. Была произведена глубокая проверка всей деятельности господина Бережкова Прохора Тимофеевича, нынешнего директора жиркомбината «Зори России». Это уголовник высшего порядка, он сидел два года за растрату, срок ему значительно скостили. Прошка, как документально доказано, организовал ограбление оптового склада запчастей для сельхозтехники. Украденное было перевезено в вятскую область, где возникло несколько ремонтных мастерских, при них приличный магазин по продаже малогабаритных грузовичков заграничного производства, а также автомобилей со вторых рук. В Котельничах в настоящее время возводится здание для будущего мясокомбината. Вся эта собственность принадлежит господину Бережкову, но по документам мастерские, упомянутый магазин и возводимый домино записан на подставное лицо, на господина Никонова, кстати, замуправляющего мыловарней «Марфенька». Вы, Леонтий Дмитриевич, разворотили такой ублюдочный гадюшник, что там потянет на несколько крупномасштабных уголовок. И это ещё не все, а что до бабьих дел Прошки, то сам Казанова может передохнуть. Тут.
   – Заткнись! – сказал я вполне спокойно. – Серёга, благодарю тебя за твои благие дела, за ноутбук, за уроки. А теперь отвали – скажи Кимуре или кому-то ещё из ответственных тружеников «Серториуса», что общение между нами исчерпало свой цикл. Не жди никаких объяснений или, тем более, последствий. Ты мой позавчерашний день.
   Нелидов был для меня даже больше, чем позавчерашний день – от него тянуло теми дворовыми пацанами школьных лет, от которых исходила убогость и неизбежное перерастание в то самое многомиллионное быдло, которое и есть картинка как древнейшего, так и нынешнего паханата. Что до этого смердюка Прошки, то его деяния меня не волновали – теперь я уже не сомневался, что в составе «Серториуса» таких уголовных проходимцев не перечесть и в этом отношении русская бизнесактивность немногим будет отличаться от забугорной. Западные авторы от Золя и Драйзера и тех, кто сочиняет сегодня, впрямую подраздели всю европейскую цивилизацию. От увеличения числа праведников и борцов с несправедливостью мир лучше не станет.
   Не знаю, что именно испортило мне настроение: новости о проходимце Бережкове, общение с самим Нелидовым, который вдохновенно докладывал об искуснике Прошке, или вообще в последнее время мне было как-то не по себе. Имелось здесь и ещё одно обстоятельство – я обнаружил, что часть и немалая часть компаний конгломерата была недоступна. Я несколько раз пытался выйти на эти компании, использовал имеющиеся реквизиты, номера телефонов – блокировка была полной. Я видел по названиям, что это были иностранные компании и прекрасно помнил, что в первую нашу встречу Кимура связывался с кем-то из этих корпораций и что-то говорил на английском. Тогда я этому не придал значения. Сейчас же это меня почему-то стало раздражать и я собирался в ближайшее время обратиться к Кимуре за разъяснением, но так и не обратился. Решил наплевать, а спустя некоторое время спокойно рассудил, что мне нечего соваться к иностранным воротилам с моим русским и моим полным незнанием всей бизнескомбинаторики. Вероятно, примерно так и рассуждали те, кто подбросил мне все эти игрища.
   И ещё я подумал, что вся эта затея в любой день может рассыпаться и этого недоделанного придурка Хромого запихнут в какой-нибудь острог, станут пытать, заставят отдать миллионные бабки с забугорных счетов и выбросят на какую-нибудь свалку со всякими ржавыми железяками и дохлыми кошками.
   Я стал попивать и не только со своими дружками – работягами из мастерской, но и после работы. Не могу сказать, что хмельное состояние, даже основательное, приносило какую-то радость, поднимало настроение – давало оно лишь размагниченность, равнодушие ко всему происходящему и заметное отупение.

   Эта была последняя июльская пятница. Я поднимался по некрасовскому спуску, только что выкупался, дохловато выкупался; вода в Волге в тот вечер мне показалась особенно грязной и я через десять минут уже вылез. Зашел в какую-то новую забегаловку, выпил сто грамм белой, без закуски. Никаким выпивохой я не был, но почему-то пьянел плохо. Двинулся было в сторону библиотеки, но передумал, решил зайти домой, сесть в машину и отправиться куда-нибудь в сельскую местность.
   Я проходил маленький сквер, его называли «Три вяза». Там были эти вязы, кривые и неказистые, рядом стояли скамейки, на одной из них сидела девушка лет пятнадцати, она рылась в своей сумочке; её темные волосы свешивались на плечо и доходили до самой талии. На шее девицы был увязанный свободным узлом сиренево-серебристый платок, длиннющий, явно декоративный. Она была в темной джинсовой паре и светлых кроссовках. Никогда раньше я не заговаривал с женским полом на улице. Теперь же после всех моих дел с женщинами я и помыслить не мог, что с какой-то юбкой вступлю в контакт. И однако ж черт меня надоумил, проходя мимо этой скамейки, ляпнуть, вспомнив давнишнюю историю с соседской девчонкой:
   – Вас что, ограбили? Или ключ от квартиры потеряли?
   Она ничего не ответила, даже голову не подняла, как-то подалась в сторону.
   Я пересек трамвайную линию, взглянул на часы – был восьмой час вечера. Тут мне пришло в голову: ни в какую деревню не еду, еду к Диме Агееву, с которым мы сдружились на нашей работе. Он нередко приглашал меня в гости, в Георгиевку. Его отец работал на каком-то строительном предприятие, имел очень приличные деньги. У Агеевых была пятикомнатная квартира в городе и двухэтажный дом в Георгиевке, добираться до которой было не близко. Все лето родители Димы жили в своем загородном особняке, сам же Диман выезжал туда в пятницу на два дня.
   Я лениво, как-то полуотключенно приближался к своему дому, уже стал заворачивать за угол, как услышал:
   – Извините, что я вам не ответила, испугалась, что потеряла билеты на концерт, но они на месте.
   Ничего себе – это девчонка, сидевшая на лавочке у трех вязов, шла за мной целый квартал от Фрунзе до Чапаевской. Чтобы это значило, да ещё извиняется неизвестно с чего и за что. Между прочим, симпатичная, ясные светло-серые глаза, нос прямой, очень правильной формы, правда, губы могли быть полнее – женщины тонкогубые мне казались злючками. Смотрит прямо, без всякого смущения. Могла бы и постесняться – я все-таки старше её лет так на пятнадцать.
   Она подошла ближе и ещё раз извинилась. Темная шатенка, волосы прямо до ремня ее джинсов.
   – А за что вы извиняетесь? – спросил я и не очень по доброму. – Не ответили и правильно – к вам наверняка клеются тучи всяких козлов. С этой публикой вообще и разговаривать не надо – потом же не отлепятся.
   Она чуть улыбнулась и промолчала. Затем неожиданно спросила:
   – Вы музыку любите?
   Судя по всему ее облику, эта особа никак не подходила под разряд любительниц уличных и прочих знакомств с вполне предсказуемыми целями. Но зачем она за мной пошла – ни в фас, ни в профиль я никого из разновозрастных дам притягивать не мог, да и в денежном плане не мог произвести впечатления. А эта вообще несовершеннолетняя, хотя по общей конфигурации вполне созревшая. Люблю ли я музыку? Не сказал бы, правда, кое-что слушаю, но это вряд ли то, что имеет ввиду эта девица.
   – Музыка же разная. Если мне что-то и нравится, то это наверняка не то, что нравится вам. Откровенно говоря, я примитив, некий тип без определенных интересов и мало что знающий… Как вас зовут?
   – Валерия.
   – Красивое имя, похоже староримское. Скажите откровенно, почему вы пошли за мной? Девочки из культурных семей так не знакомятся.
   – Вы знаете, как знакомятся девочки из культурных семей?
   Она улыбалась, смотрела на меня с явным интересом, но я хорошо запомнил, как смотрела на меня Люся и теперь мало верил таким взглядам.
   – Вы себя назвали примитивом, мало что знающим и тут же определили происхождение моего имени. А как вас зовут?
   – Леонтий. Можно по отчеству Дмитриевич – я же старше вас лет на пятнадцать. К тому же хромой, с длинным носом. Какой вам резон знакомится с таким дяденькой?
   – Ну знаете! – Она рассмеялась и тут же дьявольски похорошела.
   Я решил себя копнуть ещё больше.
   – Ваши подруги, увидев вас со мной, в один голос скажут:»Тычто, Валерочка, очумела?»
   – У вас. простите, можно Леонид? Я хочу сказать, что у вас прямо-таки разрушительный юмор. Мне шестнадцать с половиной, вам же наверняка нет и тридцати. Никакого громадного возрастного разрыва нет, да хоть и был бы. Я спросила о музыке потому, что у меня на руках два билета в филармонию. Подруга, она живет в Сызрани, приехать не сможет. Играет известный пианист. Если хотите, пойдемте.
   Все звучало более чем убедительно. Но завязывать отношение с этой серьезной прелестницей мне и впрямь не хотелось. Говорить, что классическое музицирование не по мне не стоило – я уже расписался в своем невежестве. Она мне не поверила. Тогда я решил докопаться до истины.
   – И все-таки, Валерия, отчего вы решили завязать со мной знакомство? Здесь же есть какая-то причина. Я не любитель легких отношений, тем более с девочками вашего возраста.
   Она опустила голову, с полминуты молчала. Потом заявила:
   – Я вас однажды видела. Вы были с женщиной, красивой, яркой брюнеткой. Она старше меня и она…
   Понятно, о ком идет речь. Но это было уже давно. Почему эта красуля не договаривает? Внезапно пронеслась неприятная мыслишка: уж не подослана ли эта ясноглазая юная сирена, чтобы выяснить, куда исчезла Люська Андреева. Эти говнюки из федеральной псарни обладают большой изощренностью и упертостью. Тот заезжий мужиченка спрашивал меня об Андреевой, но они, скорее всего, так ничего не узнали.
   – Так что эта брюнетка, Валерия? Договаривайте же.
   – Она хищница, использует мужчин в своих интересах. Она вас увлекла и наверняка с какими-то дурными намерениями.
   – Какими же?
   – Не знаю. У вас, Леонид, были такие глаза – глубокие, доверчивые.
   – Вы тоже хотите увлечь меня, пользуясь моими доверчивыми глазами?
   – Ну как вам не стыдно! Не хотите идти на концерт, как хотите. Извините за навязчивость.
   Она ушла, у меня же не было никакого желания останавливать её.

   Я рано закончил работу и уже выезжал, когда Дима окликнул меня и в который раз предложил съездить к нему в Георгиевку, я сказал, что вряд ли сегодня получится. Сослался на занятость, хотя никаких особых дел у меня не было. Получалось немножко не по-товарищески – в тот раз я так и не поехал к нему, Уже сидел в машине, но не поехал. Это было ровно месяц назад, когда ко мне подошла Валерия. Иногда я вспоминал её, но вспоминал с какой-то ленцой. Со мной было явно что-то не так – люди меня не интересовали, после Люси ни с кем из женщин я не знакомился. Из квартиры я почти не вылезал, читал, дела в «Сертории» вообще перестал считать своими. Поддерживал отношения с Ольгой, но и с ней только по телефону – в гости к ней так ни разу и не пришел, несмотря на её неоднократные приглашения. Подумывал, уж не переехать ли в какой-нибудь другой город – Самара мне порядком наскучила. Но мой внутренний заунывный голос паскудно-тоскливо твердил, что в любом другом месте я тоже быстро заскучаю. Я спрашивал себя, как жить дальше. Те, кого я знал, жили сплошной рутиной, думали, где можно было больше заработать, ездили на рыбалку, постоянно крепко напивались – словом, делали все то, что мне было либо совершенно ни к чему, или вызывало крутое отторжение. Я был богат, можно сказать несметно богат, у меня была команда неизвестных мне мордоворотов, но что со всем этим делать мне было неведомо.
   Я выехал к набережной, хотел искупаться, но передумал, круто свернул влево и погнал свою крошку в гору в сторону драмтеатра. Уже было проехал этот приятный бордовый с двумя башенками домик, как у самого входа у афиши увидел двух девушек. Одна из них плакала, другая её, по всей видимости, утешала. Я собирался выехать на Куйбышевскую, как в зеркальце увидел лицо той, которая утешала. Валерия. В её светлых глазах растерянность, на губах то ли полуулыбка, то ли полугримаска. Она наверняка узнала меня, смотрела неотрывно, левой рукой гладила по голове подругу. Какое-то отчаяние в глазах. Тот же серебристо-сиреневый платок на шее, на этот раз она была в юбке и, как мне показалось, порядком поношенных туфельках. Какой-то опять не очень добрый голос с вполне явными ругательно-оскорбительными интонациями изрек:»Что же ты, хромая сволочь, на девочку тогда покатил такие срамные бочки! Что за бродячий папаня и скоротечно сгинувшая маманя тебя произвели на этот свет». Я резко газанул задним ходом и подъехал к подругам.
   Я никогда не видел, чтоб на меня так смотрели женские глаза: сияющие, удивленно-радостные.
   – Леонид, я боялась, что никогда вас больше не встречу – ведь у нас такой большой город.
   Подруга Валерии поспешно вытирала глаза, поправляла свою завивку и стала поспешно прощаться. Тут же твердый голос Валерии её остановил:
   – Никуда не пойдешь, Ниночка. Мы вместе поужинаем, а потом поедем домой – сегодня ты ночуешь у нас с мамой… Леонид, вы торопитесь?
   Я взял её руку и почувствовал, как её пальцы плотно обхватили мои.

   Эта Ниночка оказалась девонькой не только зареванной, но ещё и замужней, хотя внешне они с Валерией были ровесницы. Как вскоре выяснилось, она вышла замуж меньше года назад, а буквально на днях супружник её оставил и ушел к Ниночкиной приятельнице. Во всем этом деле, несмотря на явную драму, было что-то смешное. Валерия искренне сочувствовала подруге, успокаивала её. Я, со своей стороны, решил тоже подключиться, несмотря на то, что эта Нина не вызывала у меня никаких добрых чувств. Она производила удручающее впечатление своей разреванностью, какой-то сопливостью и заметной глупостью. Можно было лишь удивляться, что могло связывать Валерию с этой малосимпатичной соплячкой, так поспешившей выскочить замуж. То, что я стал говорить сильно удивило меня самого, причем сразу же во время моего монолога. Я тогда успел подумать, а не лицемер ли я, и знаю ли как следует собственное нутро. Понес я потрясающие вещи.
   – Знаете, Нина, ваш избранник совершенно недостоин вас. Бросить такую красивую девочку и уйти к другой – про себя же подумал «ну и мурло у тебя, Нинушка, правильно сделал твой козел, что ушел». Не надо огорчаться из – за этого. Лучше сейчас, чем потом – ведь ясно, что у него никакого чувства не было.
   В ответ Нина плаксиво проверещала:
   – А я ведь ему поверила. Правильно девчонки говорят – нельзя парням верить – все обманщики.
   Валерия продолжала гладить подругу по голове и так светло поглядывала на меня, что я почти возликовал и был готов произнести что-то ещё более фальшивое. К счастью, слезливая Нина перехватила инициативу и стала говорить, что не поедет к Валерии – ей стыдно перед Надеждой Филоретовной. Вероятно, так зовут маму Валерии. К счастью же от того, чтоб если б я продолжал изголяться в том же стиле, то Валерия наверняка поняла бы, что я насмешничаю над её подругой. Она стала убеждать Нину, что ей надо успокоиться, не оставаться одной со своими переживаниями. И тут я выступил вроде как солидный покровитель двух юных дев.
   – Валерия, у меня есть предложение, Я не думаю, что оно вам покажется диким или дерзким. Поедем ко мне, у меня три большие комнаты, я живу один, посмотрите какой-нибудь фильм, вместе поужинаем, а потом вы с Ниной уйдете в выбранную вами комнату, где вас никто не побеспокоит.
   Я вполне допускал, что мое предложение покажется Валерии и диким, и дерзким – её же плюгавенькую подружку я вообще в расчет не брал. Дальнейшее показало, что я полностью не отдавал себе отчета, с какой девушкой свела меня судьба.
   Валерия достала свой мобильник, набрала номер и не спуская с меня глаз, в которых светилась благодарность и ещё что-то такое, которое мои заскорузлые мозги не могли разобрать, сказала:
   – Мама, сегодня я ночую у Нины. Не беспокойся.

   Едва мы перешагнули порог моего жилища, Нина принялась с большим пылом ходить из комнаты в комнату, завистливо вздыхать, приговаривать «живут же люди». Потом, утерев глаза, которые и так уже утратили следы её безутешного горя, уселась в кресло, потрогала бархатистую обивку и, взяв в руки пульт, больше не отрывалась от телевизионного экрана. Валерия вплотную подошла ко мне и прошептала:
   – Не обращайте внимания, Леонид. Нина убогая, затюканная девочка, всегда была такой, мы же учились вместе до седьмого класса. Рано ушла из школы, устроилась работать в химчистку, по глупости выскочила замуж. Теперь вот расхлебывает. Леонид, вот эти книги по архитектуре и живописи Ренессанса ваши?
   – Ну, да, – сказал я. Правильнее было бы не продолжать это предложение, я же добавил:
   – Я понимаю, Валерия, вы никак не ожидали у такого типа, как я, встретить подобную литературу.
   Она долго и как-то проникновенно посмотрела на меня и спокойно заметила:
   – Если б я этого не ожидала, я никогда не подошла бы к вам и уж точно не оказалась бы здесь.
   Понятно, что если я вызвался играть роль гостеприимного хозяина, то надо все обставить наилучшим образом. Холодильник, как водится, был у меня полупустой, в буфете тоже было не густо. Я решил девчонок оставить одних, сам же сбегать в ближайший магазин. Но незаметно уйти не удалось. Валерия вроде бы вся углубилась в мои красочные альбомы, но едва я открыл входную дверь, причем старался это сделать бесшумно, тотчас появилась в прихожей. Глаза встревоженные.
   – Леонид, а вы куда?
   Я стал объяснять и не очень-то внятно, что ничего нет, надо кое-что купить. Она улыбнулась, сказала, что ничего не нужно и не надо ни о чем беспокоиться. Видя, что я твердо решил их капитально накормить, Валерия заявила, что идет со мной.
   Масштабность моих закупок была такова, что она лишь качала головой. Наконец, сказала:
   – Это вы впрок закупаете, Леонид? Вы тратите сто лько денег – честное слово, мне не по себе делается.
   Я на минуту отвлекся, сгладывая пакет с трюфелями в свою обширную суму, в которой уже было и так сложена вся отборная гастрономия, включая баночки с красной икрой.
   – Вы не поверите мне, Валерия, но деньги это последнее из благ, которое я ценю. Объясняется же это тем, что у меня их слишком много. Впрочем и раньше, когда их почти не было, я к ним относился также.
   Несколько секунд она пристально вглядывалась в меня. Хотела что-то сказать, но передумала. Когда мы проходили мимо аптеки, она сказала, что два раза в неделю убирается там.
   – Видите, это аптека на углу, из её окон видны три вяза. Я вас видела дважды, Леонид, и однажды вечером с той женщиной – брюнеткой. Вы с ней по-прежнему встречаетесь?
   – Это женщина шлюха, не просто шлюха – она ещё кое-чем занимается и обслуживает влиятельных персон, но, к сожалению, узнал я об этом слишком поздно.
   Помолчав, она сказала:
   – Я верю вам во всем, Леонид, но все-таки мне трудно представить, что молодой мужчина, имеющий большие деньги, будет интересоваться дворцовыми постройками Флоренции и творчеством Андреа Палладио.
   – Валерия, не делайте из меня интеллигента, Я работаю в автомастерской, а что до книг, я их приобрел из чистого любопытства к ярким картинкам. И совсем в малой степени от любознательности. Но, с другой стороны, такого рода живопись, даже в книжных иллюстрациях, уж не говоря о дворцах Палладио, может кое – чему научить и даже приучить. Не так давно я побывал в Москве и пару часов провел на Волхонке. Думаю, что если б не эти книги, я даже не знал бы о существовании этого музея. Но если много времени проводить в музеях или быть постоянным посетителем старых итальянских храмов или дворцов, то окружающий мир станет немного скучноватым. Не так давно мне пришла в голову странная мысль, допускаю, что дурацкая. Мысль вот какая. Где-то среди этих книг, которые вы видели у меня, имеется иллюстрированная биография Рембрандта. Там есть подробные фотографии дома художника, обстановки в маленьких сереньких комнатках. Мне все это показалось такой скукой, такой тяжелой затхлостью, что я подумал: а не ушел ли Рембрандт в свое искусство, чтобы забыться, попасть в другой мир, им самим созданный. Может быть, действительно определенная часть художников, да и не только художников, но и музыкантов, поэтов искусственно создают свой мир, чтобы убежать от надоедливого быта, тоскливого однообразия, а часто, наверное, от горестей и, между прочим, нищеты и безденежья. Это что-то вроде тех, кто забываются за стаканом водки.
   Я взглянул на Валерию, она чуть прикусила нижнюю губку, на меня не смотрела. Мне уже стало казаться, что я наговорил чего-то лишнего, как почувствовал, что она взяла мою руку и бережно-осторожно просунула свои пальцы между моими.

   Нина ушла спать в одиннадцатом часу, до отвалу нагрузившись колбасой, красной икрой и телевизионной сериальщиной, мы же с Валерией болтали до двух часов. Она рассказала, что окончила десятый класс в этом году, дальше не стала учиться, работает художником-оформителем в клубах, детских садиках, иногда участвует в изготовление рекламных щитов. Живет вдвоем с мамой на улице Победы в маленькой двухкомнатной квартирке.
   – Мама работает в НИИ нефтяной промышленности. Живем мы скромно, но дружно. Да, я ещё вам не сказала, что сейчас кроме уборки в аптеке, я ещё помогаю оформлять декорации к спектаклям в драмтеатре. Вот, Леонид, вроде я вам во всем исповедовалась. А вы? Вы говорили, что работаете в автомастерской. Это интересно?
   – Да, – сказал я неуверенно, – но создавать декорации к спектаклям наверняка много интереснее.
   Валерия качнула головой, улыбнулась.
   – Ну это громко сказано создавать декорации.
   Декорации рисует театральный художник, я же подрисовываю всякие кустики, цветочки, травку. Так, жалкий подмастерье. И деньги ничтожные. О творчестве там нет речи.
   – Валерия, есть у вас свои картины, чьи-то портреты, зарисовки?
   – Есть, но их немного. Их было бы больше, если б я целыми днями не была бы на работе или не гоняла, как савраска, в поисках ещё каких-то дополнительных заработков.
   И тут мне в голову пришла довольно плодотворная, как мне показалось, идея пристроить Валерию в какое-то учреждение, где ей будут прилично платить. Ведь у меня «Серторий», есть мобильное спецуправление чем черт не шутит: эта девочка мне очень понравилась и есть смысл ей оказать поддержку. Надо отдать должное мне самому в данной ситуации – я решительно ничего не хотел получить от Валерии и действовал вполне бескорыстно, но преждевременно болтать о своих намерениях не собирался.
   – Что в моей работе не очень мне по вкусу, то это отсутствие разнообразия и выдумки. Там все знакомо и все известно. Даже такие авто, где наворочено невесть сколько электроники и придуманы мудреные противоугонные средства. Я уверен, что работа простого декоратора-оформителя, не обязательно художника, хороша тем, что в ней громадное поле для разворота воображения и выдумки. Всегда можно сотворить что-то новое, сделать так, как никто этого не делал. Вот и возникает вопрос: а с чем ты пришел в это ремесло? Починить машину всякий может; лучше, хуже, за день или за пару суток – все это не вопрос. А поэту, если он не поэт или художник по рождению, в его ремесле делать нечего и ни одна школа или институт его этому делу не научат.
   – Более, чем согласна, но вот незадача: как определить, с чем ты пришла в это ремесло. Откровенно говоря, я не знаю. С раннего детства я рисую, занимаюсь лепкой, нагружаю и даже перегружаю воображение всякого рода конструкциями, цена которых мне неведома. Любая другая работа меня не влечет. Вопрос заработка во многом заставляет людей отказываться от своих склонностей. На поприще художника, стихотворца не заработаешь, а если когда-то что-то и получится, то к этому времени можно остаться в одном рубище. Не знаю, надолго ли меня хватит, но пока я буду жить так, как живу сегодня.

   Мы встречались с Валерией уже третий месяц, дважды она оставалась у меня с ночевкой, но без всяких интимов. Не то, что я этого не хотел – просто какой-то внутренний голос осаживал меня. Я вполне четко осознавал две вещи: впервые в жизни я встречаюсь с девочкой, которая мне не просто нравится, с которой вовсе не надо стремиться переспать – во мне бродили какие-то малознакомые чувства. Влюбленность? Глубокая увлеченность, боязнь потерять Валерию? То, что я ей нравился, то, что она дорожила нашими встречами и никогда не опаздывала на свидания, да даже если бы опаздывала – все это было абсолютно ново в моей жизни. Мы не сразу перешли на «ты» и первый раз поцеловались у этих трех вязов только через много дней после нашей первой встречи. Вел я себя совершенно не так, как свойственно мне. Нетрудно представить, что Валерия принимала меня за малоопытного тюфячка, робкого несмышленыша в общении с женским полом. Я был абсолютно уверен, что именно таким я был в её глазах – нерешительным, неопытным, чуть ли не девственником. Но заблуждался я по крупному. Мы были у меня, она собиралась уезжать. Я обнял её, поцеловал в губы, хотел отстраниться, но Валерия меня удержала, поцеловала ещё раз и негромко с легкой улыбкой сказала:
   – Лёнечка, зачем ты так делаешь? Я не сомневаюсь, что у тебя были женщины и не только та брюнетка. Ты умеешь целоваться, это чувствуется. Но со мной тебя что-то удерживает. Даже твои объятия – у тебя сильные руки, однако ты словно боишься, что я неверно истолкую твои движения. Любая часть меня доступна. Мне скоро семнадцать, мужчин я не знала. И вообще чувствуй себя раскованнее.
   После таких слов многие мужчины дали бы волю своим желаниям. Со мною же случилось обратное. Валерия сделалась для меня каким-то особым существом. Когда тебя любят, а все говорило за то, что она меня любит, ты ведешь себя совершенно по другому. Может быть, это не относится ко всем, но со мной произошло именно так. Я старался делать все то, что могло доставить ей радость: дарил дорогие вещи, в том числе книги по изобразительному искусству, цена которых взлетала до заоблачных высот, драгоценные украшения, которые Валерия категорически не хотела брать, причем вполне искренне не хотела. Явилась однажды в автомастерскую – на такси приехала – увела меня куда-то за какой-то сарай, крепко обняла, многократно поцеловала, погладила по щеке, чуть слышно сказала:
   – Лёнечка, дорогой мой, ты совершенно подавлен поведением этой упрямой девки. Я возьму твои украшения, только не переживай – не стоят эти камешки твоих переживаний.

   Неожиданно позвонил Кимура. Я уже начал забывать звук его приятного голоса с незабываемым акцентом. Он сказал, что нам надо встретиться, но лучше не здесь, а, скажем, в Москве.
   – Леонтий Дмитрий, почему в Москве, объясню при встрече. Встретимся, если не возражаете, у входа в ГУМ в следующий вторник в десять утра.
   Я не возражал, но тут же вспомнил, что в эти дни и сам собирался связаться с кем-нибудь из персонала «Сертория», возможно, даже с самим Кимурой и переговорить о подходящей работе для Валерии. И я уже завел разговор об этом, когда мягкий голос Кимуры прервал меня.
   – Дорогой Леонтий Дмитриевич, мы уже осведомлены, что вы встречаетесь с очаровательной девушкой. Её полное имя Валерия Александровна Палий. Она киевлянка, приехала в Самару с мамой в семилетием возрасте. Мать Надежда Филоретовна, инженер-химик, долгое время не могла найти работу на Украине, приехала в Самару по приглашению своего бывшего шефа, работала вначале в Новокуйбышевске, а затем её пригласили в НИИ нефтяной промышленности. Валерия очень серьезная и талантливая девочка, обладает сильным характером. Несмотря на возражения со стороны матери, она оставила школу и стала сама зарабатывать. Насколько нам известно, Валерия прекрасно рисует, отличается тонким вкусом – её работы по оформлению ряда помещений клуба железнодорожников, двух детских садов носят самобытный и оригинальный характер. Леонтий Дмитриевич, пристроить Валерию Палий к самостоятельной деятельности вполне реально.

   До вторника, когда я должен быть в Москве и встретиться с Кимурой, у меня оставалось ещё несколько дней. Мы с Валерией встречались каждый день, я побывал у неё дома и познакомился с её мамой. Надежда Филоретовна приняла меня очень хорошо. Эта была красивая женщина, высокая, стройная, выше Валерии. Мы много говорили о жизни в Самаре, о музыке, в которой я ни черта не смыслил, об искусстве, где я тоже был порядочным туземцем. Надежда Филоретовна очень удивлялась, что я работаю простым ремонтником.
   – Послушайте, Леонид, мне кажется вы немножко лукавите. У вас такой великолепный язык и вы так прекрасно и естественно держитесь, что мне трудно видеть в вас автослесаря.
   Эти две красавицы мать и дочь меня буквально вгоняли в краску. Я чуть ли не клялся и божился, что работаю именно в автомастерской и Валерия это сама видела, так как однажды побывала там.
   – Надежда Филоретовна, мне никто никогда не говорил, что у меня хороший язык. По-моему, самый обыкновенный. Возможно за последние годы он улучшился – я стал много читать.
   – Вы очень скромный человек и очень порядочный – в наше время это большая редкость. Мне приятно, что Валера с вами встречается.
   Мне было очень хорошо в их доме и я лихорадочно подыскивал какой-нибудь впечатляющий подарок маме Валерии. Я пригласил Надежду Филоретовну к себе, купил громадную вазу из чешского стекла, пристроил в неё громадный букет роз и лилий. Она пришла вместе с Валерией. Стол я сам приготовил. Правда, это не совсем так – жаркое, салаты, фрукты, вино и прохладительные напитки были заказаны в ресторане. Надежда Филоретовна покачала головой и, узнав, что эта роскошная ваза с цветами предназначена лично ей, обняла меня, поцеловала и сказала, смеясь:
   – Вы очень опасный человек, Лёня. Так вы можете соблазнить любую женщину.
   Валерия сидела на диване, глаза её сияли. Я тогда подумал, что это лучший день в моей жизни.

   Я не знал, надолго ли задержусь в Москве, сказал нашему бригадиру, что, скорее всего, брошу работу в мастерской. Меня особенно никто не уговаривал остаться, мы с ребятами на прощание выпили, но все-таки условились иногда давать о себе знать через мобилу.
   На мой обычный мобильник изредка позванивала Ольга и, конечно, Валерочка. Валерочка звонила несколько раз на дню. Просто так звонила, она все время хотела видеть меня и я раскисал. Как-то она позвонила и сообщила, что её пригласили работать заместителем начальника большого рекламного агентства. Я мгновенно сообразил, в чем дело – Кимура зря словами не бросается, оперативно сработал.
   – Это совершенно непонятно и отдает какой-то мистикой. Приходит в аптеку, где я мою полы, – Лёнечка, я тебе говорила об этой аптеке – какой-то прилично одетый мужчина, вызывает меня. Я не хотела с ним вообще говорить, лишь спросила, откуда ему известна моё имя и фамилия. Он отшутился типа «слухом земля полнится», сказал, что представляет интересы рекламного агентства «Волжские дали», которое ищет хорошего художника и дельного администратора. По словам этого человека его жена видела мои работы в клубе железнодорожников и они ей очень пришлись по вкусу. Он предложил мне зайти в агентство, присмотреться к делам и, если меня такая работа устроит, тотчас приняться за дело. Мужчина оставил адрес агентства, телефон и все компьютерные реквизиты. Я не очень-то ему поверила, но все-таки решила зайти в эти «Дали». С виду вполне солидная организация, большие комнаты, имеется своя типография в соседнем здании. Месячный оклад в двадцать пять тысяч чистыми – ничего себе. Я тут же вспомнила Конан Дойля и его рассказ о лиге красноголовых, то бишь рыжих. Неужели и тут какое-то надувательство? Но кого и зачем? Лёнечка, я начала работать в этой странной фирме, выяснила, что эти «Волжские дали» спонсируется самарским хлебобулочным заводом и одновременно мясокомбинатом и при всем при том это агентство ныне вполне самостоятельно, обладает солидными заказчиками, кстати, не имеющими никакого отношения ни к хлебопекам, ни к мясникам. Вот такие неожиданные дела у меня. А ты? У тебя есть какие-нибудь новости?
   Я сказал, что через пару дней должен быть в Москве, и тут же приврал, что по делам друга. Голос у Валерии сразу стал другой.
   Она тревожно спросила:
   – А это надолго?
   – Нет, Валерочка, совсем ненадолго. Я позвоню.

   Я был в мастерской, когда на мой айфон пришла эсемеска, явление само по себе редчайшее. Всего несколько строк:
   «Недавно С. Нелидов сбил на трассе двух девушек. Одна умерла, не приходя в сознание, другая в тяжелом состоянии в больнице. Если выживет, останется калекой. Вчера Нелидов был застреляй в собственной квартире. Пожалуйста, будьте дома весь сегодняшний вечер». Кто написал это, было неведомо. Если сегодня я не уеду, то наша московская встреча с Кимурой сорвется. Но все говорило за то, что мне не стоит трогаться с места. Гибель Нелидова меня поначалу не особенно расстроила, но поскольку мне о ней сообщили, значит это каким-то образом касалось меня.
   Я сидел у себя и размышлял. Если ко мне кто-то явится, то не исключено, что это мог быть Кимура. В таком случае поездка в Москву отменяется само собой. Потом мои мысли завертелись вокруг Нелидова. За то, что он сделал, его должны были судить и отмотать на полную катушку. Кто его мог пристрелить? Парень погибшей девчонки? Смог бы я, оказавшись в таком положение, как этот парень, убить виновника смерти моей подруги? Не уверен. Я знал, что Нелидов гоняет на своем авто, как недоброй памяти Еремей и сбил он этих подружек по дурацкой небрежности. Дело-то это не меняет, хотя как сказать. Того швейцарского диспетчера, виновного в гибели самолета с детьми, зарезал какой-то кавказец, потерявший в этой катастрофе ребенка. Нет, я не смог бы так поступить – тут не было умысла и диспетчеру надо было дать серьезную отсидку с последующим отстранением от профессии. Будь я судейским, этого кавказца я бы определил в отсидку с капитальнейшим сроком. Многое из того, что происходило в России и в мире мало стыковалось с добром и справедливостью. Это надо было принять, не задаваться нелепыми вопросами о добре и зле и продолжать жить, как тебе отмерено природой. Большинство людей уверенно сказали бы, что я везунчик, что не ценю того, что имею и они наверняка были бы правы. Лично для меня все обстояло не совсем так. Я не был ни игроком, ни любителем всякого рода приключений, деньги, как таковые, меня не радовали – откровенно говоря, я просто не знал, что с ними делать. По моему разумению есть два вида использования денег. Первый – покупай на них удовольствия, всякие. Какие, например? Выпивка в неограниченном количестве, недвижимость, лимузины, яхты. Что ещё? Женщины? Никакие из этих благ меня не привлекали. Второй путь использования твердой валюты – вложения, основание компаний, процветающий бизнес. Это сторона деятельности меня тоже не прельщала, к тому же на такие далеко идущие дела у меня просто мозгов не было. Я дорабатывал последние деньки в автомастерской, ждал, пока на мое место кого-то возьмут. Быть может, именно на такого рода работах мое истинное предназначение и эти копания в машинах мне были вполне по душе. На большее же я явно не тяну.
   В десятом часу в дверь негромко постучали. Молодой мужик, сухопарый, с залысиными, чуть седоватый, лицо смышленное, совсем неулыбчивое, как у Кимуры.
   – Господин Шебеко? – Мы обменялись рукопожатием.
   – Мое имя Гердт Зайдлитц, занимаю пост финансового аналитика в «Сертории», одновременно являюсь управляющим франфуртского коммерческого банка. Вы, господин Шебеко, будучи крупным депозитарием нашего банка, фактически представляете главу всего конгломерата, от вашего решения во многом зависит кадровая политика «Сертория». Я имею ввиду ваши полномочия, которые позволяют назначать и смещать любых должностных лиц организации. Мой визит обязан некоторым событиям недавнего происхождения. Сутки назад хорошо вам знакомый господин Кимура совершил грубейшее противоправное действие – он убил члена когломерата Сергея Нелидова. Мотивы этого поступка нет необходимости обсуждать и принципы сенсея Кимуры нам, европейцам, глубоко чужды. Завтра, господин Шебеко, вы должны были встретиться с господином Кимурой в Москве и обсудить очень важный вопрос. В настоящее время господин Кимура в Европе и вместо него вашим советником отныне буду я. Дело, которое предстоит нам решить, достаточно щекотливое и мне бы не хотелось его обсуждать в стенах вашей квартиры.
   Среди тех людей, с которыми мне приходилось вступать в контакт, были всякие типы и типчики. Конечно, имелись и достойные люди и здесь в Самаре, и в Тольятти и вовсе неважно, чем они занимались, как держали себя, сколько раз в разговоре матюгались. От многих из этих людей шел дух, который с подростковых времен я достаточно явственно ощущал. Дух разный: иногда он внушал доверие, нередко вперемежку с доверием охватывало неопределенное чувство и я затруднялся понять, что за личность передо мной; чаще тот, с кем я разговаривал, был настолько перенасыщен собственной амбициозностью и тщеславием, что хотелось плюнуть и послать его подальше. Были и такие, которые прямо-таки воняли. Эти персоны ничего дурного ни о ком не говорили, они зачастую были вежливы, улыбчивы, даже предупредительны, но от них исходил воистину смердящий дух. Сама улыбка – она ведь тоже разная. Может быть, я глуп, может быть, наивен, хотя во мне наверняка намешан густой коктейль из того и другого, но все-таки улыбка Кимуры внушала мне полное доверие и симпатию. В этом человеке было что-то солнечное, как ни в одном другом, кого я встречал. Если он прикончил Нелидова, то наверняка за дело. Этот же, стоящий передо мной, самоуверенно вещающий, некий ходячий циркуляр. Вероятно, он немец, судя по имени и препротивному акценту. Но не в этом же дело. Нет, в любом случае общаться с данным субъектом я не стану. Либо Кимура, либо никто. Этот «Серторий» – я что, хотел иметь властные полномочия, владеть сокровищами этого никчемного бездельника Али – бабы? Сам черт не знает, что я хотел и что я хочу. Но зато и без всякого черта ясно, чего я не хочу. Я не запомнил фамилии человека, не спускавшего с меня глаз.
   – Номер мобильного телефона Кимуры прежний?
   Этот визитер после короткой паузы заявил:
   – Я бы не рекомендовал вам ему звонить.
   – Вы мой вопрос слышали?
   Не знаю, какое впечатление моя сухая категоричность производила на других, меня она удивляла – я просто с трудом узнавал собственный голос.
   – Да, разумеется, господин Шебеко. Номер прежний.
   – Хорошо. Я вас больше не задерживаю, никаких дел лично с вами я вести не буду.
   Этот человек некоторое время постоял в передней – я его так и не пригласил пройти в комнату – и, чуть кивнув, ушёл.
   Какие чувства в те минуты бродили во мне? Думаю только одно – равнодушие.
   Поздно вечером я набрал номер Кимуры, слабо надеясь в успехе. Я буквально возликовал, когда услышал:
   – Это вы, Леонтий Дмитриевич? Поверьте, я очень рад вас слышать. Мне пришлось срочно уехать и хотя наша связь по вашему айфону закрытая я вам не стал звонить. К тому же я не уверен, что после того, что случилось, я буду продолжать работать в нашей компании.
   Полный энтузиазма и большого душевного подъема, я почти выкрикнул:
   – Дорогой Кимура, скажите тем, кто определил меня на должность серого кардинала: если вы не будете работать в конгломерате, то и я брошу эту службу куда подальше вместе со всеми своими активами. Я хочу вас видеть. Некоторое время тому назад в своём почтовом ящике я обнаружил конверт с заграничным паспортом на мое имя, вдобавок завизированный на пять европейских стран. Тогда я не мог взять в толк, на кой черт мне этот документ нужен. Сейчас он мне нужен более всего. Вы не против, если я к вам приеду?
   – Буду искренне рад, дорогой Леонтий Дмитриевич. Берите билет на берлинский рейс, я вас встречу в аэропорту. Сообщите только время вылета и номер рейса.

   Хотелось ли мне узнать, почему Кимура прикончил Нелидова? Вряд ли. Хотелось ли мне впервые в жизни попасть за кордон? Ещё того меньше. Вполне четко я знал одно – очень хотелось увидеть Кимуру. Возможно, я крупно заблудился и вообразил то, чего и в помине не было, но с первых минут нашего знакомства Кимура для меня воплощал доброту, справедливость, он излучал какой-то внутренний свет. Это было более чем непонятно, непонятно от того, что я ровным счетом не имел никакого представления о его реальных делах. Я читал о религиозных фанатах, о слепом фетишизме, монахах расстригах, которые уходили в мир от полного разрыва с верой и единоверцами – у них имелись на то основания. Я не исключал, что в жизни Кимура может быть далеко не тот, из которого стоит лепить кумир, да мне и не свойственно было брать кого-то в примерные иконки. У меня никогда не было никого из живых и мертвых, известных и малоизвестных персон, которым я готов был подражать. Для себя я твердо знал лишь одно – с Кимурой легко дышится, он свой и ему можно во всем верить.
   Мне, однако, сразу не удалось улететь в Германию. Сначала меня позвала Валерия посетить рекламное агентство» Волжеские дали» (название какое-то дурацкое, вроде из прошлого моего ехидного деда). Я похвалил все, что увидел, ещё раз поздравил её с хорошей должностью, но тут же почувствовал, что она как-то тяжело воспринимает все, что я говорю. Тогда я подумал, что те, кто соединяют свою жизнь с не очень умными женщинами, вероятно, правы. С умными не просто – от них трудно что-то скрыть. Валерия, конечно, не догадывалась, кому была обязана своей новой хорошо оплачиваемой работой, но она наверняка чувствовала, что я не пылал к ней страстью. Она мне нравилась, это так, но ей этого было мало и она переживала. Я вовсе не думаю, что это задевало её самолюбие – ей просто хотелось равной, обоюдной разделености. Вроде мне надо было гордиться, что такая красивая и умная девочка так искренне увлеклась этим хромоногим и вечно недовольным типом, но ничего подобного я не испытывал. Все-таки во мне были какие-то серьезные выверты, даже сейчас, когда я уже давно не стремился никому из удачливых индивидуумов подложить какую-то свинюшку. Она была моей, вся и не скрывала этого. Однажды, едва почувствовав мою скользящую руку на своем бедре, она с готовностью подобрала платье до самых белоснежных трусиков, обняла меня за шею, потянула на себя, но я остановился. Спрашивается, почему? Я не мог ответить на этот вопрос. Меньше всего я думал о целомудрии Валерии, не было у меня и слабости в желании. Быть может, я где-то в глубинах души считал, что если между нами произойдет сексуальный контакт, хотя бы один, это меня к чему-то обяжет. Это ж просто ненормально – она несколько раз ночевала у меня и у нас ничего не было. Любая девчонка наверняка бы крупно разозлилась и немедленно сбежала бы. Валерия нет. Она прекрасно знала, что я вполне здоров, мотивы же моего поведения не понимала. Я так думаю, что если б я даже был законченным импотентом, она бы никуда не ушла, во всяком случае в то время.
   В этих «Волжских далях» она чуть ли не за ручку водила меня из комнаты в комнату, показывала выполненные ей рекламные эскизы, здорово, между прочим, выполненные, знакомила со своими коллегами, с увлечением рассказывала о своих ближайших планах. Я изо всех сил делал вид, что мне интересно, она же ясно видела, что это далеко не так. Тогда в агентстве был разгар работы, Валерия же пошла меня провожать. Молчала, крепко сжимала мои пальцы, негромко спросила:
   – У тебя кто-нибудь есть?
   Меня аж пот прошиб. Вот она, эта штука, во всей своей свирепой цепкости. Постель тут ничего не меняет. Я не уверен, что был готов к таким отношениям. Не обращая внимания на уличное многолюдье, я обнял её, почувствовал, как она плотно прижалась ко мне бедрами и упругой грудью. Сказал я эту фразу не без некоторого пафоса, но вполне искренне:
   – Да нет у меня никого, клянусь! Есть только Валерочка Палий.
   Она глубоко задышала, чуть слышно выговорила:
   – Едешь надолго?
   – Нет, Валерочка, нет. Обещаю.
   Другого ничего сказать я не мог.

   Работу свою в автомастерской я, наконец, закончил, на мое место приняли какого-то парня. Можно было свободно отправляться в Германию. Я взял билет и в тот же день мне позвонила Надежда Филоретовна. Мать Валерии мне никогда не звонила, постоянно передавала привет, больше никакого общения не было. Она спрашивала, не найдется ли у меня время свозить её в Хворостянку. Разумеется, я не стал отказываться, хотя и знал, что путь не близкий. На следующее утро я вылетал, Валерии не стал говорить, что вместо Москвы направляюсь к немцам. Надежда Филоретовна была при параде, одета в модняцкий костюм: брюки, короткий пиджак, под которым была светлая блузка, красиво причесана, подкрашена. При ней был большой портфель, но несмотря на эту канцелярщину, я подумал, что она едет к любовнику, но не с ночевкой – я должен был через несколько часов доставить ей обратно домой. В дороге мы мало разговаривали, Надежда Филоретовна вся ушла в свои бумаги. Дом, к которому мы подъехали, был довольно внушительный, кирпичный, с проектировкой чисто западной. Три этажа, громадный опоясывающий балкон по всему периметру, просторный холл, большущие комнаты – русской деревней, которой всегда была Хворостянка, это и отдаленно не отдавало. Сейчас это никого не могло удивить – по всей России строили такие особняки, что купцы-толстосумы прошлого могли только диву даваться. Хозяин Павел Петрович Полозов, красивый мужчина лет сорока, по старинке припал к ручке Надежды Филоретовны, тепло поздоровался со мной, я же обменялся рукопожатием с тремя гостями, находившимися в салоне, обставленном с княжеской роскошью. После общих слов, был сервирован стол – в доме была какая-то женщина, но явно не супруга Полозова – начался обед, но пили не много. Видимо, здесь должен был состояться какой-то деловой разговор, на котором присутствие Надежды Филоретовны было необходимо. Все говорило о том, что я ошибался относительно интимных отношений между хозяином особняка и матерью Валерии, во всяком случае в эту поездку. Так как разговор стал носить сугубо профессиональный характер, касался он поставки древесины для мебельной фабрики, а также доставок кругляша для частных застроек, похоже, не только частных, я извинился и вежливо покинул салон этих деловых мужей. Все с пониманием отнеслись к моему поступку, Павел Петрович же улыбнулся и очень доброжелательно кивнул мне. Я прошел мимо охранника, направился к моей «клио», но передумал садится, решил пройтись. Стал размышлять о том, зачем, собственно говоря, я качу к Кимуре. Поговорить о том о сем, а зачем? Нелидов и его внезапная кончина меня не интересовали. Я бросил работу и что делать дальше? Отгрохать большущий особняк почище этого? Полозов? Красавец, фигура прямо-таки скульптурная, успешный во всем. Несомненно, Надежда Филоретовна с ним трахается. И правильно делает. Валерия. Ей в материнские дела нечего влезать. И вот тут меня крупно повело. Явился зловещий рецедив, Шебеко – дед и Шебеко – внук к вящей славе сатаны спарились. Думал я вразброд о разном, меньше всего о завтрашней поездке. Встреча с Кимурой наверняка будет приятной и более чем вероятно он мне расскажет что-нибудь интересное об этом «Серторие», но расскажет, если спрошу. Я ни разу не задумывался, насколько долго мне удастся сохранить свою должность теневого руководителя когломерата. Нравилось ли мне такое положение, большие деньги, власть? Ведь власть-то точно была. Я был уверен, что не только власть – моя дурацкая персона находилась под охраной и одновременно под наблюдением. В ту квартиру, балкон которой почти стыковался с моим, вселили семейство. Кто эти люди, было неведомо, но однажды я видел из окна на балконе молодую женщину – она развешивала белье, увидела меня, дружелюбно разулыбалась и что-то сказала – окно было прикрыто и я не расслышал. Думаю, она поздоровалась. Наверняка кто-то из службы конгломерата. Пока я вез Надежду Филоретовну, за нами шла машина, потом её сменила другая. Может я выдумываю, а может и нет – меня точно охраняли. Интересно ли все это было? Интересно, но не настолько, чтобы доискиваться ответа. Считал себя порядочным рвачом – жил на не принадлежавшие мне деньги, удобно было так и я не хотел ничего менять. К тому же все, что происходило вокруг вполне поощряло к такого рода существованию. Взять хотя бы этого сегодняшнего гостеприимного новомоднего купчину Петьку Полозова. Самодовольный красавец, делает деньги безпроблемно, наверняка готов подставить любого, если ему это будет выгодно. Я находился в его доме меньше часу, но то, что говорили его гости, само по себе любопытно. Особенно речи самого молодого, почти моего ровесника. Речь шла о каком-то фильме, в котором банковские бандюки ухитрялись использовать компьютерный вирус для снятия денег. Причем снимались небольшие суммы, так как крупные вложения были под надежной защитой. Полозов проявил живой интерес к такого рода вещам и очень интересовался названием фильма, но его молодой гость не мог вспомнить это название. Мною овладело почти забытое желание крупно напакостить человеку, которого я совершенно не знал. Что мне Павел Петрович Полозов? Да ровным счетом ничто. Я завидовал ему, его красоте, богатству, успеху у женщин? У меня же все это было. Полозов имел красавицу Надю Палей, я же её дочь и это при моей внешности не приведи боже. А о богатстве вообще нечего говорить – я был наверняка много богаче этого Полозова. Так в чем же дело? Неужто дедовские гены так плодотворно внедрились в меня и я так до конца не смогу их извести. Я вовсе не хотел угробить Павла Петровича, выбить ему глаз или причинить какой-то другой телесный недуг – мне хотелось просто затолкать его в вонючую помойку. Надежда Филоретовна провела у Полозова не менее трех часов. Сам Павел Петрович проводил её до машины, учтиво улыбнулся и даже извинился, что мне пришлось некоторое время подождать. Пожимая мне руку и по-прежнему продолжая улыбаться, заметил:
   – Нам, мужчинам, приходится мириться с тем, что женщин иногда надо дожидаться. Тем более следует набраться терпения, если женщина красива.
   – Несомненно, Павел Петрович, – сказал я и, не удержавшись, ввернул:
   – Тем более, если такая женщина идет вам навстречу.
   Полозов с легким недоумением воззрился на меня.
   – А что, собственно говоря, вы имеете ввиду?
   Я тоже решил Павла Петровича одарить лучезарной улыбкой, ничего не ответил и моя «Клио» мягко взяла с места.
   Надежда Филоретовна хранила молчание несколько минут. Повернувшись ко мне, сказала довольно сухо:
   – И все-таки, Лёня, что ты имел ввиду, произнеся эту фразу? Как это вообще надо понимать?
   – Так же, как это понимаете вы, Надежда Филоретовна, и как это понял господин Полозов.
   Помолчав, она негромко сказала:
   – Скажи, Лёня, а почему ты хамишь? Откровенно говоря, для меня это неприятный сюрприз. И я, и Валерия считаем тебя очень приличным человеком. Ведь Павел Петрович может подумать бог весть что, а нам ни в коем случае нельзя с ним ссориться. Он дал мне возможность прилично зарабатывать, устроил Валерочку в солидную фирму. Теперь он подумает, что мы поддерживаем отношения с сомнительным человеком, позволяющим себе такие неожиданные выходки.
   Дед дедом, говяный внучок внучком, а этот Пашка, сын Петров оказывается самый натуральный лидер и мой недобрый бесовский глас рождается совсем не на пустом месте.
   – Скажите, пожалуйста, Надежда Филоретовна, вы уверены, что Валерочка работает в агентстве «Волжские дали» благодаря протекции господина Полозова?
   Она молчала довольно долго, дольше, чем это делают люди, уверенные в своей правоте. Это уже хороший признак. Я вовсе не собирался признаваться в своих благодеяниях и совсем не хотел с ней ссориться. Если она не была уверена, что это сделал Полозов, значит чувствовала в этом типе какие-то вонючие изъяны.
   – Это Павел Петрович вам сказал, что устроил Валерочку в агентство?
   – Да. У меня нет оснований ему не верить.
   Я кивнул и тут же спросил:
   – Скажите, какой пост вы занимаете в этой компании? Это же компания снабженческая, поставляющая древесину многообразным потребителям. Там наверняка в обороте большие деньги. К тому же, как я понял из разговоров присутствующих, господин Полозов занимается не только лесным промыслом. Поймите меня правильно, Надежда Филоретовна, у нас в России очень непросто быть беспорочным бизнесменом и полагаться на порядочность своего шефа. Работая в большой авторемонтной мастерской, я многое видел и знаю, что говорю.
   Последнюю фразу я присочинил для вящей убедительности. И видимо мои слова не прошли впустую. Она заулыбалась.
   – Я работаю бухгалтером и прекрасно понимаю, что через меня проходят большие суммы и я за них отвечаю. Но я доверяю Павлу Петровичу. Он принял меня на работу около года назад по рекомендации моего начальника из НИИ. Лёня, я понимаю тебя – трудно во всем кому-то верить, но зарабатывать как-то надо, в НИИ у меня грошовые деньги. Посмотрим, что будет дальше., как пойдут дела у Валерочки.
   Расстались мы по доброму, но в тот же вечер я связался со спецслужбой конгломерата и поручил понаблюдать за деятельностью Полозова П. П, назвав его хворостянский адрес и одновременно взять под опеку работающую в его бизнесе Надежду Филоретовну Палий.

   Попал я в Берлин в полдень. Ничего запоминающегося, город как город. Чистота, порядок, отсутствие толпы и людской неразберихи – это не то, что могло на меня произвести впечатление.
   Кимура. Ну, ей богу, не сотвори себе кумира. Мне решительно наплевать было, что был он радушен, постоянно улыбался. Он не делал вид, что улыбается, в нем это все естественно и ему в высшей степени присуще. Это был человек, созданный для веры, симпатии и безусловной преданности всех тех, кто с ним общался. Я совсем не был уверен, что все это ценили, но лично для меня это был бренд высшего порядка. Скажи мне кто-нибудь, что это не так, я бы его четвертовал.
   В отеле я спросил:
   – Ну, дорогой Кимура, конгломерат действительно готов отказаться от ваших услуг?
   Он отрицательно покачал головой.
   – Я ошибся, Леонтий Дмитриевич. Все по-прежнему. Более того, если б вы не связались со мной, это сделал бы я. Есть серьезная работа, в которой вы играете определяющую роль. Наша встреча в Москве не состоялась исключительно из-за дела Нелидова. Меня отозвали, но не по факту ликвидации этого подонка, а из осмотрительности – мое возможное задержание было недопустимо. Вероятно, вас интересует, что меня привело к решению пристрелить Нелидова.
   Я кивнул, но не был бы огорчен, если б вся эта история полностью прошла мимо меня.
   – У вас в Европе бытует совершенно порочная практика искупления любого преступления. Не могу сказать, что на Востоке поголовно все считают, что самое тяжелое преступление нельзя искупить многолетней или даже пожизненным тюремным сроком. Мы, дорогой Леонтий Дмитриевич, находимся в Германии, вы прибыли из России. Обе эти страны совершили в прошлом столетии невероятные по масштабам преступлениям. Россия по отношению к собственному народу, Германия к евреям. Здесь не может идти речи ни о каком искуплении. Если сами русские этого не понимают, то они вполне достойны той судьбы, которую пережили в прошлом и, судя по некоторым признакам, переживают и сегодня. Германия решительно отринула от себя все мерзости гитлеризма, но искупить содеянное немцам не дано. Таково мое мнение и не только мое. Кто такой Сергей Нелидов? Мелкий мошенник, принятый в конгломерат по решению людей, которые хотели использовать его способности к большой коммуникабельности, умение создавать компьютерные программы, которые хорошо продавались. Но некоторые из этих программ с самого начала были инфицированы вирусом, который разрушал компьютерные системы соперничающих с «Серторием» компаний. Сверх этого с подачи Нелидова его близкий друг попал под расследование, его осудили на семь лет, собственность этого человека была поглощена одной из компаний нашего конгломерата. К тому же на счету Нелидова два изнасилования. Когда же он сбил на своей автомашине двух девочек и ухитрился, дав следователю взятку в пятьдесят тысяч евро, выйти живым и невредимым из этого дела, мое терпение закончилось. Я прикончил его в Москве в его собственной квартире. Я бы это сделал, получи Нелидов и солидный срок. Скажите, что я неправ, Леонтий Дмитриевич?
   – Не скажу, – не колеблясь, заявил я.

   Кимура был человеком не только рассудительным, взвешенным – он был поразительно спокойным и, как казалось, ни от кого не зависел и никуда не торопился. Несомненно, что в системе конгломерата он был не рядовой фигурой, не играл роль некоего передаточного звена. Значительность этого человека бросалась в глаза с первых минут общения с ним и здесь степень его обаяния, которое буквально обрушилось на меня едва он переступил порог моей квартиры, не имело значения. Был ли Кимура в числе тех, кто определял всю деятельность «Серториуса» сказать было трудно – я же решительно ничего не знал об этом закрытом, непонятно для чего созданном объединении. По своим же интеллектуально-психологическим характеристикам, внутренней силовой направленности он вполне мог быть одним из лидеров конгломерата.
   Прошло не менее полутора недель прежде чем Кимура заговорил о деле. Я порывался уехать, красоты германских ландшафтов меня не вдохновляли, хотя там было немало запоминающегося и впечатляющего. Кимура терпеливо просил меня задержаться, объясняя это тем, что должен приехать человек, с которым у конгломерата имеются серьезные дела. Я, как мне казалось, вполне резонно заметил, что господин Хромой вполне может решить эти дела, находясь у себя дома.
   – Ведь по своей должности мне совершенно ни к чему встречаться с кем бы то ни было. Таково условие игры, в которую вы, дорогой Кимура, вовлекли меня. Разве не так? Ведь за этот неполный год моего пребывания в должности теневого руководителя «Серториуса» я ничуть не поумнел, уверяю вас.
   Кимура негромко рассмеялся.
   – Я говорил и ещё раз повторяю, Леонтий Дмитриевич, вы недопустимо низко оцениваете свой потенциал. К тому же, должен вам заметить, что за последнее время вы качественно ещё более выросли. Это заметно даже по вашему языку. У меня хорошая память и я помню, как вы выражались в первую нашу встречу и как вы говорите сегодня – это два разных человека.
   Комплимент, конечно, ощутимый. Я промолчал. Кимура же заявил:
   – Заинтересованное лицо считает полезным для вас, Леонтий Дмитриевич, присутствовать при беседе российского бизнесмена Арнольда Когана, близкого друга президента России, с одним из наших людей. Пользуюсь вашим расположением и даже симпатией ко мне, скажу прямо: глава российского государства на сегодняшний день является одним из крупнейших криминальных деятелей, по своему состоянию он обошел всех миллиардеров, которые числятся в списке Форбса. Никто не может хотя бы приблизительно назвать цифру всех его активов. У господина Путина нет личного счета, на котором были бы проставлены реальные суммы всего того, что он имеет. Его капиталы разбросаны по миру и находятся на счетах доверенных лиц. Одним из этих людей является Арнольд Коган. Он обладает крупным состоянием, имеет недвижимость в Германии, Франции и на Карибах. Не думаю, что нам удастся цивилизованным путем добиться от него правды. Готовы ли вы, Леонтий Дмитриевич, дать разрешение на применение физических мер воздействия?
   Я внимательно посмотрел на Кимуру. Лицо того выражало высшую степень благорасположения, теплоты и полную готовность принять все, что скажет теневой шеф конгломерата. Может быть, именно в те минуты я впервые подумал, что основательно и как-то по-детски идеализирую этого человека. Почему именно тогда эта мысль впервые пришла мне в голову? Ведь решительно ничего нового не было ни в словах Кимуры, ни в его делах, ни в выражении его лица. В те часы я не смог ответить на этот вопрос, но уже к вечеру вполне отчетливо было сформулировано общеизвестное правило: на высокие должности искренние и добрые люди не попадают. Степень лжи у всех разная, но она есть у всех, Кимура не исключение. Какая должность у него в «Серториусе» я не знал, но был убежден, что высокая и достаточно влиятельная.
   – Сколько лет этому господину Когану?
   – Пятьдесят пять.
   Я тут же спросил:
   – Зачем конгломерату нужны деньги президента?
   Кимура тут же ответил:
   – Конгломерату не нужны деньги президента, тем более ворованные. Конгломерату нужно основательно подраздеть господина Когана, президентскую шавку, и выбросить его вон из Европы. Все средства Когана и кремлевского суперлжеца и бандюгана должны быть направлены на строительство детских домов, оказании помощи детям-инвалидам, в том числе и тем, которые по решению президента не были переданы иностранным усыновителям.
   Меня вновь восхитила не столько осведомленность Кимуры, что было понятно, сколько его блистательный русский. Я не преминул рассыпаться в комплиментах.
   – Дорогой Кимура, мне трудно представить, что и по-японски вы так же изумительно чисто и правильно говорите, как по-русски.
   Кимура долго смеялся, ничего не сказал, но я видел, что ему приятно. Спустя минуту он повторил свой вопрос.
   – Я не возражаю, но что должен в этом случае делать Хромой?
   – Хромой должен связаться со спецслужбой конгломерата и отдать соответствующий приказ.

   Встреча Кимуры и его людей с этим Коганом произошла в каком-то небольшом домике, довольно невзрачном. Кимура сказал, что господин Коган меня не должен видеть, я же буду наблюдать за беседой этого человека с кем-то из группы Кимуры по телевизионному экрану. У меня будет микрофон, который даст мне возможность связаться с любым присутствующим на этой так называемой беседе. Говорю так называемой, потому что было ясно – здесь состоится не беседа, а самый настоящий допрос, да ещё с пристрастием.
   Я удобно устроился в кресле, экран на стене был включен. Арнольд Коган выглядел не лучшим образом. Мужичок среднего роста, редковолосый, мелкоглазый, видимо, уже запуганный и вряд ли ему понадобятся дополнительные методы устрашения. Среди четверки спутников Кимуры я с удивлением увидел того сухопарого типа, который сравнительно недавно явился ко мне и объявил, что теперь он будет моим советником. Фамилию его я так и не вспомнил, помнил лишь имя. Я взялся за микрофон и вызвал Кимуру. Тот отозвался мгновенно.
   – Послушайте, Кимура, в свете того, что вы недавно рассказывали господин Гердт – вы знаете, о ком я говорю – и господин Коган, будь он даже главой мафиозного клана, не стыкуются. Немец не вправе допрашивать еврея. Гердт должен немедленно исчезнуть.
   Мое требование наверняка разнеслось по комнате, где должен был состояться этот разговор. Я не слышал, что сказал Кимура, мне кажется, что он вообще ничего не успел сказать. Сухопарый немец, не произнеся ни слова, покинул помещение – скорее всего он узнал мой голос и понял, что какие-либо споры ни к чему не приведут.
   Разглядывая Арнольда Когана, я не сразу осознал, что с этим человеком уже поработали, поработали коновалы, но, видимо, аккуратно и небезрезультатно. И начавшийся разговор являлся продолжением уже состоявшегося ранее. Вопросы задавал человек, говоривший по-русски не совсем правильно и с устрашающим акцентом. Кимура оставался в тени, я его не видел.
   – Господин Коган, вы продолжаете утверждать, что российский президент, с которым вы близко знакомы, не входит в число ваших друзей. Прошу отвечать быстро, правдиво и не вынуждайте нас к повторению болезненных для вас ощущений.
   Призыв спрашивающего волкодава (я видел этого крупнотелого типа лишь со спины, но сам его низкий голос с оттенком оголтелости и разнузданности внушал какое-то омерзение) подействовал на Когана чуть ли не мгновенно. Нетрудно было понять причину.
   – Президент мало кого любит, уважает. Друзей же у него по сути нет. А те, кто так называются, в одночасье могут этого статуса лишиться. Этот человек озабочен только одним: сохранением власти и собственной безопасности. Народ, которым он управляет, для него беспросветное быдло, у которого нет и не может быть достойного будущего.
   Спрашивающий прервал Когана.
   – Это понятно. Вы назвали семь фамилий тех, кто хранит деньги президента на своих счетах в иностранных банках. Среди них лишь две русские: Акатьев и Батенков, остальные иностранцы. Следует ли из этого, что господин Путин не доверяет русским людям?
   Коган криво усмехнулся.
   – Он вообще никому не доверяет. Я не знаю, кто такой Батенков. Акатьев же никто иной, как Аркадий Иосифович Гофф.
   – Господин Коган, вы определили несколько банков, где хранятся активы президента. В сущности это глобальная депозитная империя. Вами была названа фамилия итальянского экс-премьера. Насколько правдиво, что люди синьора Сильвио играют ведущую роль в хранении денежной массы и драгоценностей господина Путина в итальянских банках? Господа Гардини и Люминато реальные фигуры или это злобный навет клеветников на праведного российского владыку, обобравшего и осудившего всех тех, кто ему мешал?
   Коган каким-то окаменело – равнодушным взглядом смотрел мимо того, кто ему задавал вопросы. Сказал медленно и устало:
   – Я никогда не слышал этих фамилий, но можно предположить, что эти люди и множество других включены в широкий круговорот кремлевских капиталов. И в деле тут не только президентская валюта.
   – Хорошо, господин Коган. Мы оставим вас в покое, вас и вашу семью. Но это лишь в том случае, если вы полностью рассчитаетесь с долгом. Вы должны господину Меиру Клинкеру более пяти миллионов американских долларов. Будь он жив, он без раздумий снял бы с вас шкуру. Его вдова более милостива и как только вы погасите свой долг, можете считать себя свободным.
   Этого Когана допрашивали ещё с полчасика, интересовались его связями с иностранными бизнесменами, вынули из него немало дополнительных сведений, не говоря уж о сумме его долга некоему господину Клинкеру. Меня все это совершенно не интересовало и я спрашивал себя, на кой черт Кимура пригнал меня сюда. Приказ о применении к Когану жестких мер насильственного воздействия я мог отдать не выходя из дома. Узнать о воровских деяниях российского пахана, его самоуправных выкрутасах – да известно это было многим. Да и кто у нас готов жить по другому? Так всегда было и так всегда будет.
   Кимура в свойственной ему лучезарно-дружеской манере к вечеру того же дня разъяснил, что мне не мешает визуально познакомиться с одним из тех, кто составлял ближнее окружение президента. Арнольд Коган во многом показательная фигура, его никогда и близко не подпустят к рычагам правительственной власти, но как финансовый снабженец, искусный и крупный махер он незаменим. Этот человек далеко не так прост, его довольно быстро сломали, применив жесткие и действенные меры воздействия. Его также предупредили, что нечто подобное будет сделано и с его семьей, если он будет молчать или давать ложные сведения.
   – Леонтий Дмитриевич, у меня один вопрос и ответ на него интересует не столько меня, сколько то лицо, которое горячо печется о вас и назначило вас на должность теневого руководителя «Серториуса». Вопрос такой: готовы ли вы и дальше выполнять функции главы конгломерата, способны ли продолжать применять самые суровые меры наказаний в отношении тех, кто подпадет под такие меры. И здесь не всегда такие решения связаны со степенью виновности того или иного лица. Может случится и такое, что придется убирать лиц, которые ни в чем невиновны, но по разным причинам служат послушным инструментам в руках преступника или преступников.
   Я хмыкнул, внимательно посмотрел на мягкое лицо Кимуры и неожиданно в голове моей возник вопрос самого странного, а может и вовсе не странного свойства.
   – Откровенно, дорогой Кимура, скажите, только откровенно: вы бы убили меня, если б наверняка знали, что я инструмент в чьих-то руках и исправно в этом качестве творю зло?
   Он так долго молчал, непонятно смотрел на меня – я не знал что и думать.
   – Чтобы быть инструментом, – наконец, заявил Кимура. – надо быть либо фанатом идеи, либо безмозглым верноподданным, каких, между прочим, великое множество на Востоке и в России, либо бездушной принадлежностью государства. Эти три составляющие однородны и малоразличимы.
   Вы же, Леонтий Дмитриевич, прекрасно знаете, что между вами и инструментом в чьих-то руках, причем не обязательно порочным инструментом, нет ничего общего. Сказанное же вами нечто кощунственное.
   Мне стало не по себе, я даже отвел глаза в сторону, словно девица, получившая непристойное предложение. Помолчав, сказал:
   – Мне нравится мое положение, я готов и дальше творить черт знает что, но хотелось бы узнать, какой бес, видимо, ко мне расположенный, устраивает все эти чудеса и если он кое-что объяснит, то энтузиазма во мне поприбавится.
   Кимура заулыбался своей фирменной улыбкой, которой противостоять было трудно, мне трудно – такие, как Нелидов или Новосельцев, да и не только они на эту улыбку просто не обратили бы внимания.
   – Дорогой Леонтий Дмитриевич, смею вас уверить, что очень скоро ваш энтузиазм поприбавится.
   Я собирался улететь домой, но Кимура предложил мне прокатиться в Милан. Звучало это заманчиво и как-то непривычно, хотя сейчас многие, имея средства, разъезжали по всему свету. Мне говорили, что несколько десятков лет тому назад о выезде за кордон частным лицам можно было лишь мечтать. Некоторые из тех, кто верит в светлое завтра российской империи, утверждали, что свободный выезд явился достижением борьбы русских диссидентов-демократов. Другие не без крутой матерщины заявляли, что никаких демократов в России никогда не было, границы же открыли те, кто их и запирал – открыли для собственного удобства, для понта в глазах Запада. Милан – это Италия, это нешуточное зрелище. Само собой, я согласился, хотя и понимал, что везет меня туда Кимура не просто так и вообще он просто так ничего не делает. Пусть не делает, говорил я себе, но с ним все равно приятно.

   Милан вполне обычный и в чем-то роскошный город. Абсолютно современный по архитектуре и динамике жизни и вместе с этим одухотворенный стариной и богатейшим искусством. Меня чуть ли не укачало от вида грандиозного собора, взлетевшего в поднебесье, я вошел в королевскую галерею, красота и масштабность которой завораживала. И привела меня эта многокрасочная лоджия к памятнику Леонардо да Винчи, о котором я уже кое – что начитал. А дальше был совершенно экзотический джентльмен, на которого уверенно вывел меня Кимура.
   – Леонтий Дмитриевич, позвольте вам представить синьора Тэда Луминато. Вы наверняка помните эту фамилию из беседы одного из наших людей с господином Коганом. Это необычный человек во многих отношениях.
   Ясно, что эта встреча была заранее запланирована, как и ясно то, что именно ради этой встречи Кимура увез меня в достославный город Милан. Не знаю, как в других отношениях, чисто внешне синьор Луминато запоминался с первого взгляда: голова громадная, осененная густой пепельной шевелюрой, лицо идеально круглое, большие очки в золотой оправе. На его губах играла жизнерадостная улыбка, в которой было много по-детски доверчивого. Глядя на него, самому хотелось улыбаться. Такой человек мог безпроблемно поднять настроение.
   Кимура с невообразимой легкостью заговорил по-итальянски, его фразы струились речкой, но эта речка тут же застопорилась – на него обрушился водопад словоизвержений синьора Луминато. Он тепло пожал мне руку и продолжал свой обильный монолог, перебрасывая лучезарный взгляд попеременно с Кимуры на меня. По своей доброжелательности эти двое были похожи друг на друга.
   Эта беседа продолжалась чуть больше четверти часа, в конце же разговора синьор Луминато крепко пожал мне руку и вручил Кимуре два билета в Ла Скала на балет «Жизель».
   Я никогда не видел балет и вряд ли мог по достоинству оценить его. Но это не так важно. Важно другое – я оказался в одном из самых прославленных театров мира, такое не забывается. Я был благодарен Кимуре. Он принял мою благодарность, терпеливо и благодушно кивал, потом же сказал:
   – Вы знаете, дорогой Леонтий Дмитриевич, люди в своем большинстве не добры, даже те, которые наделены высоким профессионализмом, нередко отличаются поразительным своекорыстием. На этом людском капище синьор Луминато явление редчайшее. По профессии он заурядный дантист со средним заработком, по душевной склонности фанатичный служитель музыки. Его кругозор в этой сфере необъятен. Тэд страстный коллекционер – у него есть рукописи и партитуры известнейших композиторов, дирижеров. Он знаком со старыми либреттистами, которые хорошо знали тех, кто работал вместе с Пуччини, в том числе с Франко Альфано, который завершил работу над оперой «Турандот». Но это все, так сказать, частности и касаются они только самого Луминато. Это человек абсолютно бескорыстен. Вовсе не обязательно видеть Цезаря, Наполеона, Паганини – их честолюбие и жажда славы безмерны. Видеть нужно таких как Луминато. Почему именно он?
   На его личных банковских счетах находятся деньги и ценности несопоставимые решительно ни с какими известными мне вкладами мультимиллиардеров Запада и Востока. Лично Луминато там принадлежат смехотворные суммы в несколько десятков тысяч долларов. Нам удалось выяснить, что большая часть этих вкладов сделана русскими. Я не уверен, что сам Луминато знает, чьи деньги и драгоценности у него на счетах. Спрашивать у него об этом нельзя, обращаться с ним, как с господином Коганом полностью исключается. То, что нам удалось узнать прошло через каналы его приятеля, человека не вполне чистоплотного малоразборчивого в средствах. Луминато этого человека любит и нам пришлось обращаться с ним помягче, чем с господином Арнольдом. Все это вы должны знать, Леонтий Дмитриевич. Через некоторое время вам позвонят и многое, что вам непонятно разъяснится.
   Прощаясь со мной в миланском аэропорту, Кимура добродушно заметил:
   – Дорогой Леонтий Дмитриевич, я надеюсь, что мы ещё не раз с вами встретимся. У нас есть общие точки соприкосновения, я это остро чувствую.
   Совершенно очевидно, что Кимура постоянно держит связь с теми, кто неусыпно следит за мной. То, что я оставил свой мобильник дома это не случайность. Мне казалось, что он не понадобится. Я совершенно забыл о Валерии. Это было более чем скверно – она наверняка звонила мне, я же мог связаться с ней и через айфон, само собой, ответить она не могла, но она хотя бы знала, что я ни в какой не в Москве, а за рубежом.

   Я позвонил в Самару, но мобильник Валерии был отключен. Меня удивило, что он был отключен – она же работает в крупном агентстве, ей наверняка часто звонят.
   Уже на борту лайнера я обнаружил одну короткую эсемеску. в которой было сказано:»На вашем стационарном компьютере в разделе писем есть важное сообщение».

   Дома я снова попытался связаться с Валерией. Её мобильник по-прежнему не подавал признаков жизни. Искупавшись, я собирался сесть в машину и отправиться в «Волжские дали», уже был на выходе и тут вспомнил об этой эсемеске. В моем компьютерном почтовом ящике всегда был полный порядок – мне никто не писал. Сегодня же на меня обрушилась целая статья. Я не сразу вспомнил, что незадолго перед своим отъездом дал указание спецуправлению конгломерата взять под опеку мать Валерии, полагая, что она может стать объектом темных дел её хворостянского шефа Полозова. Прочел же я совершенно невероятные сведения.
   «Надежда Филоретовна Палий работает главным бухгалтером компании «Лесное хозяйство», контролируемое господином Полозовым П. П и его компаньонами. Кроме этого у господина Полозова в личном ведении находятся сеть магазинов по продаже садового инвентаря и химудобрений.
   Все функционирует с нарушением законности. Злоупотреблении связаны с умелым сокрытием доходов. Сам Полозов отнюдь не искусен в такого рода вещах. Ведущим специалистом по этой части является госпожа Палий. На бизнес П. П Полозова дважды накладывался штраф. Путем больших взяток чиновникам налогоуправления ему удалось избежать судебного расследования. Месяц назад на имя генерального прокурора Самарской губернии пришло уведомление от руководителя украинской компании «Комфорт», в котором говорится, что бухгалтерская отчетность «Лесного хозяйства» буквально перенасыщена скандально-уголовными злоупотреблениями, как то: организация предприятий – однодневок, дача заведомо искаженных сведений о доходах и расходах головной компании Полозова и её филиалов по сбыту готовой продукции, утаиванию полных сумм поступлений в торговых точках. Установлено, что упомянутое уведомление поступило от господина Леонарда Богдановича, возглавляющего объединение «Комфорт». Данная фирма занимается производством товаров для дома: окон, дверей, декора, сантехники и тому подобное. Господин Богданович является многолетним любовником Надежды Палий, отбывал тюремный срок за хищения. Сегодня он находится под наблюдением следственных органов Одессы. У Палий наверняка о Богдановиче имеется большой компромат. Мотивы поступка Богдановича могут быть двояки: либо он и Палий находятся в крупной ссоре, либо Богданович стремится убрать свою любовницу, опасаясь новых разоблачений. Учитывая, что Леонард Богданович замешан в убийстве известного бизнесмена Лоботко (в свое время данному делу не был дан ход)совсем не исключается, что этот человек способен физически устранить Палий. Пока неизвестно, предпримет ли господин Полозов какие-то дополнительные шаги против госпожи Палий, кроме тех, которые уже были сделаны. Полторы недели назад эта женщина была уволена не только из «Лесного хозяйства», но и из НИИ нефти. В любом случае судебное разбирательство неизбежно. В настоящее время И. Ф Палий и её семнадцатилетняя дочь находятся в розыске».

   Новости, прямо скажем, убойные. И что ж теперь? Ехать в агентство Валерии бессмысленно, понятно молчание её мобильника. Это понятно, непонятно, как я не увидел в Надежде Филоретовне прожжённую воровскую суку. Вообразил невесть что о Полозове, самом обычном шакале, а махровой волчицы не приметил. А что как Валера тоже ещё та штучка – яблоко от яблони недалеко падает. Ерунда эти приметы, поговорки, верования в народную мудрость. Здешняя народная мудрость уж который век заливает кровавым поносом всех и каждого и никто и в ус не дует – все или почти все считают, что беды и всякие заморочки приносятся со стороны. Наплодили видимо-невидимо разнокалиберных прохиндеев, усадили на верховенство мужичков коварно-занозистых (между прочим, нынешний не самый худший);погонщики, что само стадо – мычащее, вопящее, воняющее и всех ненавидящее. Вроде Нелидов был именно таким. А я лучше, что ли? Черт с ней с Надеждой и её ёбарем-бандюганом. Надо что-то делать и вынимать из этого зловония Валерочку.
   Я просидел на диване больше часа, вертел в руках свой айфон и не знал, что именно надо было предпринять. Обращаться за помощью в спецу правление конгломерата, но что я им скажу? Можно было приказать начать поиск Валерии и её матери, но, во-первых, я не был полностью уверен, что обе выехали из своей квартиры, а не просто отключили свои мобильники. Во-вторых же, мне не хотелось при общей неясности ситуации как-то привлекать чье-то внимание к происходящему даже такой закрытой организации как «Серториус». Надо было без лишних слов прокатиться на Победу и узнать, там ли семейство Палий. Наверно я так бы и сделал, если б в дверь не постучали. Я открыл. Молодая женщина, черты лица чуть резковаты, взгляд темно-карих глаз прямой и какой-то, я бы сказал, бескомпромиссный. Думаю, лет пять тому назад я бы предпочел с такой особой не иметь никаких дел. Теперь же, получив некоторый опыт от общения с разноликой публикой и четко уяснив, что далеко не в каждой женщине следует искать внешнюю теплоту и чисто женское начало, я и видом не показал свое отношение к вошедшей. К тому же я тотчас узнал её, именно она проживает в той самой тридцать девятой квартире, балкон которой вплотную стыковался с моим. Там произошли памятные мне события, которые и привели к вселению в эту квартиру женщины, стоящей перед мной. Безусловно, она связана с конгломератом, знает меня и, скорее всего, ей известно, что я тоже осведомлен о её участии в делах «Серториуса».
   – Леонтий Дмитриевич, добрый день. Вы разрешите?
   Она улыбнулась, но улыбка вышла натянутой, что само по себе было и неплохо, так как доказывало, что данная особа не привыкла хитрить. С другой стороны, после того, как я крепко шлепнулся, не разобрав натуру Надежды Палий, мне не стоило делать поспешных выводов.
   – Зовут меня Наталья Павловна Веленицына. Как вы, вероятно, давно догадались, я состою на службе объединения «Серториус», где выполняю работы обычного юриста. У меня есть пункт консультации с ежедневным графиком работы. Мне поручено оказывать вам всевозможную поддержку в случае необходимости. Леонтий Дмитриевич, поймите меня правильно – я не отслеживаю ваши действия, не занимается этим и моя сестра, которая живет вместе со мной. Моя задача сводится исключительно к тому, чтобы с вами не случилось ничего экстраординарного. Сегодняшний мой визит к вам связан именно с тем, что в вашей жизни произошли важные события, к которым вы, как я надеюсь, не можете остаться равнодушным. Валерия Палий, ваша девочка,
   – Пройдите же в комнату, прошу вас.
   Я мог крупно разозлиться, мог даже нахамить тому, кто лезет в мои дела. Но не в данном случае. Эта Наталья Павловна не вызывала у меня никаких определенных чувств, она была вроде почтальона, принесшего какие-то новости. К тому же она на службе, знает ли она или не знает, какую должность я занимаю в этой организации неважно. Если она явилась, точно, между прочим, установив моё возвращение, то явно не с пустыми руками. Пусть выскажется.
   – Присядьте, пожалуйста, Наталья Павловна.
   Её губы даже не тронуло что-то похожее на улыбку, она лишь кивнула и опустилась на краешек кресла.
   – Я хочу сказать, что ваша девочка несколько раз подходила к нашему дому во время вашего отсутствия. Я пыталась с ней заговорить, но она мне не ответила. Она в очень тяжелом состоянии. Зашла я, чтобы предупредить вас – не надо ей сейчас звонить, надо обождать некоторое время. Вы узнаете, когда все образуется. Не беспокойтесь, Леонтий Дмитриевич.
   Изобразив на лице улыбку, эта особа поднялась и вежливо распрощалась. Я лишь подумал, что штат конгломерата много больше, чем мне представляется.

   Прошло три дня, которые для меня оказались до предела мутные. Мне казалось, что по отношению к Валерии я совершил крупную подлянку. Я забыл взять с собой в поездку мой обычный мобильник, но можно было позвонить по айфону – Валерия не могла через мой айфон связаться со мной, но я-то мог. А я ведь даже не подумал об этом. Был ли я влюблен в Валерию не знаю, но она стала мне очень близким человеком. Влюбленность это вообще состояние достаточно неопределенное. Женщина может нравится, как, например, Люся Андреева, но причем здесь влюбленность. Чувство влюбленности или что-то близкое к этому можно испытывать лишь в том случае, если девочка становится частью тебя самого. Я поступил, как законченный самарский шмокодявник-то, что происходило за бугром не должно было начисто вышибать у меня мысли о ней.

   Ночной звонок разбудил меня. Приятный баритон негромко произнес:
   – Простите ради бога, Леонтий Дмитриевич, этот неурочный звонок. Но так сложились дела. Скажите, не могли ли бы вы подъехать к четырем часам утра к входу в вашу мастерскую?
   Я мгновенно ответил, что, конечно, подъеду. Около въездных ворот на нашу рабочую площадку выстроились два фордовских джипа и новенькое «рено». Как только я подкатил, из легковушки вышел хорошо одетый мужчина в сером костюме, светлой в полоску сорочке, при галстуке. Он мне напомнил ребятишек на Валовой, когда был спроважен в иной мир недруг Шумиловой.
   – Рад вас видеть, Леонтий Дмитриевич, – заявил он, крепко пожимая мне руку. – Вы разрешите, я сяду в вашу машину и мы немедленно отправимся. Едим мы в Шигоны, там находится Надежда Палий вместе с дочерью. Мои ребята поедут впереди, они знают дорогу.
   Он представился Александром Вершининым, но я не был уверен, что это его настоящая фамилия. По дороге он стал рассказывать, что Надежда Палий, мать Валерии, действительно замешана в ряде крупных махинаций.
   – Понимаете, Леонтий Дмитриевич, эта женщина совершенно авантюрного склада. Она производит впечатление вполне добропорядочной особы, красивой, элегантной, но это совсем не так. Установлено, что длительное время Палий делала свои дела с неким Леонардом Богдановичем, махровым уголовником, чей послужной список пестрит не только крупными экономическими преступлениями, но и двумя убийствами. То, что Богданович на свободе связано с тем, что Украина совершенно разложилась, её президент давным-давно потерял человеческий облик, судебная система выродилась в злокачественную мафиозную структуру.
   – Да неужто!? – прервал я его. Не то, что я ему не поверил, просто посчитал, что нам, российским мордоплюям и прирожденной пьяни нечего кого-то ругать. – Неужели у нас лучше? Вряд ли Украина нас обставит по части распила государственного имущества и многообразных чиновничьих фокусов. Этих Богдановичей у нас, я так думаю, будет много больше, чем в Киеве и Одессе. А что говорить о судах, полиции, городской администрации – тут любые слова никогда не нарисуют полной картины. Да наплевать мне на этого Богдановича. Он что, опасен для госпожи Палий, зачем вообще вы о нем говорите?
   Этот хорошо одетый человек, столь любезный по отношению ко мне, видимо, не ожидал того, что я скажу. Причем произнес я это достаточно резко. Я думаю он хотя бы примерно представлял мое положение в той организации, членом которой сам являлся.
   Чуть сбавив голос, он сказал:
   – Видите ли, Богданович фактически терроризировал Надежду, запугал её. Все деньги из бизнеса Полозова, скажем, почти все, она переводила на счета Богдановича. Делалось это не прямо, а через так называемые фирмы-однодневки. Полтора месяца назад между Палий и Богдановичем произошла крупная ссора. Причины ссоры неизвестны. Может быть, сугубо личные – они многолетние любовники, может быть, что-то другое. Богданович решил сдать Надежду и написал на неё обширную телегу, с чего все и завертелось. Если даже Палий не окажется за решеткой, Богданович может с ней просто расправиться. И не толь ко в России – у него имеется недвижимость и за границей и он сам часто туда выезжает. Эта женщина слишком много знает о нем. В настоящее время самое надежное для госпожи Палий выехать за пределы России.
   Мы уже заготовили для неё и для её дочери завизированные паспорта. Так как вы, Леонтий Дмитриевич, наверняка пожелаете повидаться с Валерией Палий, мы заехали за вами. Кроме того необходимо определиться с личностью Богдановича. Нам стало известно, что он направил в Самару несколько своих людей. Вероятно, те должны проследить, получит ли заявление Богдановича в самарскую прокуратуру практическое исполнение. Вы понимаете, Леонтий Дмитриевич, о чем идет речь. Без вашего решения мы этого сделать не сможем.
   Я усмехнулся
   – Леонтий Дмитриевич вполне понимает, о чем идет речь. Пусть Богданович последует за теми, кого он в разное время оприходовал в мир иной. Вы хотите, чтобы я лично связался с мастерами заплечных дел?
   Он расслабился, удовлетворенно улыбнулся и мягким голосом проговорил:
   – Это излишне, Леонтий Дмитриевич.

   К семи утра мы были на месте. Там было всего пять домиков и сгрудились они в нескольких километрах от села Шигоны. Место невзрачненькое и домики такие же.
   Я не видел людей, которые сидели в джипах, но, как мне казалось, мог представить, что это за типы. Тот же, кто восседал рядом, был явно не по-моему нутро. Он старался быть немногословным, хотя по всему видно, что этот тип был любителем поговорить. Я так думаю, что некоторое озлобление, которое уже пару часов прочно заползло в душу и наверняка выписывалось на моей физиономии не располагало этого с виду благопристойного гражданина, а по сути наверняка бандюгана, к активному общению. Озлобление же это началось не в то утро, а раньше, когда я прочел о делах Надежды Филоретовны. Меня крупно завело не столько то, что эта красивая дама крупногабаритная мошенница, сколько моя цыплячья слепота. Я-то считал, что чувствую людей, знаю им цену, а уж всякого ворюгу с помесью тюремного вертухая распознаю вмиг. То, что мать Валерии не обладает чертами добродетельной женщины и готова к легкой связи с мужиком, который ей придется по вкусу, в этом я не сомневался. Но вот криминальная масштабность её личности пролетела мимо меня напрочь.
   – Какой дом? – громко спросил я.
   – Предпоследний.
   По тону и выражению лица моего спутника было очевидно – он знает, кто я такой. Тем лучше.
   Вся эта кавалькада остановилась. Я вылез из машины и ни на кого не глядя, а из обоих джипов со значительным видом неспешно стали вываливаться рослые ребятишки, направился к крыльцу избенки с заметно осевшей срубовой основой. Я ещё не дошагал до двери, как услышал крик:
   – Лёня! Откуда, как!?
   Валерия в одной ночной сорочке, босиком (а был, между прочим, октябрь) выскочила откуда-то сбоку и ринулась ко мне. Длиннющие волосы рассыпаны по лицу, плечам, груди – на ней и лифчика похоже не было.
   – Лёнечка, я думала ты меня оставил, бросил. Тебя нет, звонков нет, дома тебя тоже нет. У тебя другая женщина?.
   – Лерочка, ты совсем сошла с катушек?! На кой черт мне женщина! Неужели ты не видела, что я не обуен сексом, что ты для меня не просто чарующая девочка, а самый близкий мне человек?
   Я взял её на руки, она уткнулась лицом в мою шею и беззвучно заплакала.
   Я отнес Валерочку в её крошечную комнатёнку, она быстро оделась. В дверь негромко постучали. Я открыл. Вершинин.
   – Ну?
   Он кивнул и быстро достал из своего портфеля два загранпаспорта и авиационные билеты.
   – Леонтий Дмитриевич, план такой. Сейчас мы едем в аэропорт, оттуда вылетаем в Питер, а затем ночным рейсом во Франкфурт. Наши ребята будут сопровождать Валерию и её мать до Питера. Там их встретят и посадят на самолёт Люфтганзы. Во Франкфурте их тоже встретят. Деньги и место проживания приготовлены. Ни о чем не беспокойтесь, Леонтий Дмитриевич. Все пройдет без всяких нестыковок. Если ведомственные служаки и начнут какие-то поиски Надежды Палий, то это случится не завтра, если вообще случится.
   Все говорило за то, что я во всех этих делах был с боку припеку – все делалось без меня. Но кто хотелось бы знать так заинтересован в судьбе Валерии? Вряд ли эти неведомые мне благодетели заботились о судьбе её матери. Они прекрасно осведомлены о наших отношениях с Лерочкой. Кто же? Мне стало казаться, что я приближаюсь к разгадке моего непонятного взлёта и возможного скорого падения. Если это так, то меня ждут веселые денечки. Я приятно сросся со своей должностью, с полной независимостью, с капиталом на своем счету. Если такое исчезнет, будет непросто. Тогда мне станет ясно, что переживает тот, кто падает с большой высоты.

   – Валера, каким образом ты оказалась в этой шигонской пустоши?
   – Лёнечка, дорогой, скажи лучше, как ты нашел меня? Это какое-то чудо и что это за люди с тобой?. Мама и я добрались сюда с помощью моей приятельницы. Этот домик принадлежал её деду, недавно умершему, Танечка (я ей рассказала, в какую беду мы попали) предложила нам пожить здесь пока все уляжется.
   – Ты думаешь, что это все уляжется? Ты вообще представляешь, что произошло?
   Мы сидели около сарайчика на низкой поленнице за домом. Никого рядом не было. Сама Надежда Филоретовна находилась в одной из комнат и ни разу не вышла – я её понимал. Валерия сидела с опущенной головой, молчала. И тут внезапно я подумал о том, что и раньше пришло мне на ум, но я как-то оставил это без внимания. Какого черта эта братва явилась в таком количестве? Ведь надо было двух женщин доставить в аэропорт, посадить в самолет, кто-то их будет сопровождать до Питера. И все. Они допускают какие-то сюрпризы, столкновения, но с кем? Ведь не с полицией же. Что-то темное стало настойчиво вползать мне в душу. Этот Вершинин явный жлоб, ложь из него каплет малыми порциями. Он из конгломерата и что же? Мне давно было ясно, что это капище – уродов там предостаточно. Но какие здесь могут быть цели у этой группы? Их не менее десяти. Оба джипа с тонированными стеклами. Их надо увидеть. Откуда вообще им известно, что Лерочка с мамой здесь? Сейчас это неважно. Если за мной наблюдают, то отслеживают и тех, с кем я связан. И работают здесь опытные сыскари, не чета моей соседке Натальи Павловне. Меня меньше всего беспокоила безопасность моей собственной персоны, хотя с учетом моей внезапно возникшей подозрительности можно было подумать о некоторых неприятных моментах. Я знал, что едва став теневым шефом «Серториуса», даже раньше, ещё в пору редких контактов с Волиной и её сыном, нахожусь под присмотром незримой охраны. А как сейчас? Я набрал номер персональной службы конгломерата. К моему удивлению сразу же ответил голос, женский голос:
   – Да, Лёня. Тебе нужны люди, ты не доверяешь тем, кто вместе с тобой отправился в Шигоны? Что ж, всякое может статься. Охрана на месте, как всегда. Делай то, что считаешь нужным.
   Ошеломляюще, удар ниже пояса.
   – Это женщина? С тобой говорила женщина?
   Валерию трудно было узнать. Лицо побелело, губы тоже. Она глубоко дышала, на меня почти не смотрела. Вот эта дева! Волчица и только.
   Я улыбнулся.
   – Я так думаю, Лерочка дорогая, что меня ждет невеселое будущее. Любой словесный контакт даже с незнакомой женщиной может мне стоить очень дорого. И в один прекрасный день найдут меня судебные исполнители с перегрызенным горлом моей любящей подругой.
   Валерия отвернулась, достала из кармана куртки платок и стала вытирать набрякшие слезами глаза.
   – Валерочка, посиди здесь или лучше иди к маме, скажи, что каждый из нас в порядочным дерьме. Пусть Надежда Филоретовна не смущается меня. А я пойду переговорю с ребятками.
   Джипы стояли нагрунтовке, возле них толпилось семь человек, в центре стоял тот, кто назвал себя Вершининым – впрочем, может быть это была настоящая его фамилия. При моем приближении они прекратили разговор и дружно уставились на меня.
   – Сколько вас здесь, службисты?
   На мой вопрос Вершинин добродушно улыбнулся и как – то по хлебосольному развел руками – мол, все мы тут.
   Слева кто-то вякнул:
   – А ты что, считать разучился?
   Не оборачиваясь, я сказал:
   – Когда мы перешли на ты?
   Тут же раздался резкий возглас Вершинина:
   – Зубр, извинись!
   – Ни в коем случае, – заявил я, – извинения жлобов оскорбительны.
   Во мне были какие-то особенности, природу которых я разгадать никак не мог. Почему я решил, что этих парней в джипах больше, чем семь человек. И, в конце концов, пусть будет больше, они поехали большой группой – в чем криминал-то! Может они где-нибудь выпить собираются, снять бабенок и на славу повеселиться. Дело знакомое, естественное. Ну и зануда ты, Леон. Что же там за женщина среди персональной службы конгломерата и чего ради грозного Хромого она назвала Лёней? Но я ведь даже и назваться не успел. И невзирая на все эти мыслишки, которые гурьбой проскочили в моей туповатой башке, я вполне четко услышал собственный голос:
   – В ваших тарантасах есть ещё люди – пусть вылезут.
   Вершинин с минуту в упор разглядывал меня. Он явно пытался доискаться до какого-то смысла в моем упрямстве. А может он оценивал меня? Скорее оценивал и оценка эта оказалась прямо скажем по высокой шкале – такого я не ожидал.
   Команда была короткой и по военному категоричной:
   – Зоя, выйди из машины!
   Женщина не старше тридцати двух лет распахнула заднюю дверь первого джипа, легко выпрыгнула на грунтовку. Красивая, невысокая шатенка. Была она в джинсовой паре, но рассмотреть её как следует я не успел. Она воскликнула:
   – Ну вот и ты, суперблядина!
   В руке этой красули мелькнул светлый пистолет, она резко выбросила вперед руку, но спустить курок не успела – слева раздался сухой треск выстрела, который уложил её на месте. Я обернулся – к нам приближалась мать Валерии. Слева и справа от джипов на расстоянии двадцати метров неизвестно откуда возникли два японских внедорожника – никто не слышал, как они подъехали. Четверка с автоматами на перевес застыла по прямоугольному периметру.
   – Все пушки на землю, это касается и тебя, Митрофанов!
   Значит, ты все таки никакой не Вершинин и мой вещий и недобрый глас не ошибся, пронеслось в голове, когда я увидел, что главный заводила, последним, кстати, из всех, извлёк из подмышки пистолет и неторопливо опустил его на грунтовку.
   Надежда Филоретовна напоминала фигуру матери – скорби; голова её была опущена, руки же свисали вдоль бедер как-то по-крестьянски, словно после тяжелой работы. Она не двигалась и как будто ждала судебного приговора. Её было жалко и одновременно в этом во всем было что-то смешное.
   Я быстро подошел к Надежде Филоретовне, обнял её и поцеловал. Она судорожно вздохнула, коротко взглянула на меня и тут же опустила глаза.
   – Решухин Николай Юрьевич, – отрапортовал мне один из только что прибывшей четверки. – Была совершена ошибка при отправке к семье Палий, а затем к вам группы Митрофанова. Эти люди уже несколько лет как выродились в откровенных мафиози и спецуправление «Серториуса» не отнеслось к этим типам с должным вниманием. Митрофанов, выяснив, что представляет собой ублюдок Богданович, имея целью заработать дополнительные деньги, связался с украинцем, получил щедрую мзду и согласился ликвидировать Надежду Палий, которая могла многое рассказать о преступлениях своего любовника. Операция эта должна была быть выполнена Зоей Орешко, нынешней любовницей Богдановича. Митрофанов собирался усидеть на двух стульях – не утерять связь с Богдановичем и продолжать работать в системе конгломерата.
   – Что вы с ними собираетесь сделать?
   Я подумал, что всю группу Митрофанова эти люди наверняка перестреляют. Мог ли я остановить это? Мог, но никакого желания к проявлению милосердия не испытывал. Ведь Надежда Филоретовна могла погибнуть, до её гибели было всего несколько мгновений. Ничего определенного об этом Николае Решухине я не подумал. По выправке он вроде из военных. Взгляд прямой – наверняка мужик смелый и не приучен ни к большим деньгам, ни к повседневному лукавству.
   – Если не возражаете, мы их уколем.
   Я вопросительно взглянул на него.
   – Это германское средство. Резко снижает память на лица и имена. При второй инъекции человек деградирует до уровня полуживотного.
   Я кивнул и тут же спросил:
   – Загранпаспорта и билеты на самолет до Питера, а затем до Франкфурта вполне соответствуют стандарту? Никаких сюрпризов не будет?
   – Уверен, что здесь все в порядке. Но мы еще раз проверим.

3. Её рассказ

   Через девять дней после отъезда Валерии и Надежды Филоретовны раздался звонок на моем айфоне. Незнакомый голос произнес:
   – Пожалуйста, позвоните Валерии Палий. Запишите код Германии, Франкфурта и номер вашего абонента.
   Там было двенадцать цифр, я старательно их выписал и немедленно позвонил. Соединение произошло почти мгновенное.
   – Лёнечка, дорогой! Ты где? Ах, да. Я совсем дура. То, что произошло, невероятно. Я ничего не поняла и сейчас ничего не понимаю. У нас совершенно роскошная квартира во Франкфурте, на личном счету серьезные деньги, которые мы не заработали. Мама принята на работу на крупное химическое предприятие, (она же химик по образованию, но кто об этом может знать?). Она усиленно начала изучать немецкий с русскоговорящим специалистом-химиком. Мне предложили поработать художником по костюмам в какой-то киноверсии по немецкой классике и прикрепили ко мне русскую даму преклонного возраста в качестве личного толмача. Лёнечка, скажи – это все от тебя идет? Я не знаю, как дальше мне жить. Без тебя… Не представляю. Я очень рада за маму. В её случае это настоящая сказка. Для меня… Скажи, что мне делать?
   Я недолго раздумывал. Почему недолго? Ведь все было более чем серьезно. Для Валерочки, как и для меня, деньги совсем не определяли все и вся. Но то, что я сказал накладывало на меня нешуточные обязательства и я это осознавал в полной мере.
   – Что делать, дорогая Лерочка? Если мама в безопасности и материально устроена, возвращайся. Ко мне возвращайся.

   После поездки в Шигоны я бездельно провел несколько дней. Читал какие-то журналы, купленные у букинистов, в компьютер не лазил. Но самое главное и, пожалуй, удручающее я совершенно не думал о Валерии. Вроде бы я к ней здорово привязался, как девочка она была притягательна и ко мне она относилась нежно и преданно – все было так слажено, что впору прямо под венец. И подумал я как-то раз в те дни, что ведь не случайно не звонил тогда ей, когда гостил у Кимуры. Не забыл звонить, а просто не скучал без неё. А если это так, на кой ляд поддерживать какие-то отношения? Но какого лешего я предложил Валерии приехать? Ясно, что я порядочный долдон и это качество во мне не исправить. Может это и не глупость, но паркуется где-то рядом.

   Это было, кажется, воскресенье, а может и нет. С тех пор, как я бросил работу, все дни в памяти стали стираться и я, в лучшем случае, запоминал лишь числа. Я провалялся в постели до десяти утра, в очередной раз подумал, что так дальше жить нельзя, надо где-то трудоустраиваться. Что от того, что денег без счету – надо ещё уметь их тратить. Я же за три десятка лет житухи не умел ни зарабатывать приличные бабки, ни тратить их.
   Выпив чаю, прожевав скучный бутерброд с твердокаменной копченкой я, не приняв никакого решения, готовился сесть за руль моей безотказной малышки, катнуть куда глаза глядят. Иногда в дороге приходят неплохие мыслишки. Взяв свой рюкзак, неизвестно зачем взяв, я пошел к входной двери. Но кто-то меня опередил с другой стороны. Легкий стук, прямо-таки легчайший.
   Я открыл. Перед мной стояла пожилая дама приятной внешности, я сказал бы ухоженная, в модном коричневом пальто из замши.
   – Доброе утро, Лёня! Пустишь?
   Я несколько смешался, отступил в сторону. Она же добавила:
   – Мне приятно, что ты избрал своим отчеством имя деда. Николай Степанович Разин, мой старинный приятель, просветил тебя на этот счет и я ему благодарна.
   Я почти уверен, что и без этих слов я очень быстро прозрел бы. Её красота поблекла, того света в глазах, что на двух фотографиях не осталось, но это была она и не узнать её было невозможно.
   – Мама.
   Я обнял её, поцеловал в щёку, уснащенную искусственным румянцем. Отстранился, потом, глубоко вздохнув, прижал её голову к своей. Мы были почти одного роста, лет двадцать назад она была, возможно, даже выше меня. Она улыбнулась, помолодела, погладила меня по голове и проговорила:
   – Ну до чего же умна и хитра девка! Вмиг уяснила, что в тебе океан нежности и способности любить и быть преданным. Состояние состоянием, а мужчину с этими качествами любая женщина, не только такая умница, как Валерия Палий, постарается не упустить.
   Я слышал и не слышал, что она сказала. Никакая Валерия меня сейчас не интересовала. Передо мной была она, мама, живая и совсем ещё не старая. Этого вонючего упыря Ваську Ускова, сказавшего мне о её смерти, надо было основательно прибить.
   – Мама, почему ты меня бросила? Разве матери так поступают? Шлюхи, покупные девки и те далеко не все идут на такое.
   Не отвечая на мое в общем жестокое заявление, она сняла пальто и молча стала обходить квартиру. Издалека, вроде из кухни, донеслось:
   – Лёнечка, когда была последняя уборка?
   – Не знаю, – угрюмо буркнул я.
   Она вернулась в салон, принесла чайник, колбасу, хлеб не первой свежести, масло. Стол был приготовлен быстро и умело.
   – Ты можешь казнить меня, дорогой, и это будет справедливо. Твоя мама грешна не менее тех женщин, которых ты только что назвал. Никаких оправдания здесь не будет. Само собой, я никогда не была покупной, но выходя замуж за такого кобеля, как Василий Усков, поступала чисто по-сучьи. Этот мужлан был на редкость хорош в постели, а для некоторых женщин, в том числе и для меня, это очень важная составляющая брака. Когда ты родился, да и раньше ещё, я вполне отдавала себе отчет, что даже самый ослепительный секс долго не удержит меня с таким человеком, как Усков.
   Я хотела уйти от него вскоре после твоего рождения. Развода он мне не дал. Я уехала в Москву и поступила в институт народного хозяйства. Ты пока оставался с тем, кого считал отцом. Дважды я пыталась забрать тебя. Он стал требовать с меня очень большие деньги. У меня их не было, когда же они появились, моя жизнь развернулась совсем по-другому. Усков сожительствовал с разными женщинами, пока не встретил Любу Калинину, хорошенькую и очень молоденькую фармацевтку. В ту пору у меня появились какие-то деньги и я внимательно следила за твоим взрослением. Люба неплохой человек, – ты, Лёня, наверняка вспоминаешь её добрым словом. Но должна тебе сказать, что Калинина особа себе на уме. Она никогда не оставила бы тебе эту квартиру, не звонила б, если не мое вмешательство. Я ей посулила приличные средства, хорошо оплачиваемую работу в Новосибирске, но при условии если она уедет из Самары и запишет квартиру на тебя. Она все сделала, оставила тебе некоторую сумму денег для начальных расходов. Я также выяснила, с кем из ровесников ты поддерживаешь отношения, узнала кое-что о личности Анатолия Новосельцева, личности, к слову, малосимпатичной, попросила его попатронировать тебя за некоторое вознаграждение. Как тебе известно, кое-что этот пройдоха сделал. Новосельцев немного похож на хорошо тебе знакомого Сергея Нелидова, но без выдающихся способностей того. Нелидов умел рисковать, был наделен немалой фантазией. Вспомни, как он с тобой познакомился. В «Серториус» Нелидова привел Кимура, отрекомендовав его, как незаурядного компьютерного программиста, что полностью соответствовало действительности. Между прочим, Кимура с огромной симпатией относится к тебе и вполне искренне, не играя на моей безграничной любви к моему Лёнечке. Ты тоже, как я поняла?
   – Кимура для меня один из самых светлых людей, – не без некоторого пафоса сказал я. – Я ему верю во всем, хотя и понимаю, что нет в мире людей, которым можно во всем верить.
   – Верно.
   Лицо её осветилось, опять же как-то помолодело, вернув красоту и женственность. Я успел подумать, что наверняка много мужчин домогались её внимания.
   – Это очень разумно, Лёночка, – никому во всем нельзя верить. Не знаю, что тебе рассказывал Кимура о своей расправе с Нелидовым, но уверена не совсем то, что произошло. Нелидов был крайне непорядочный и жестокий парень, но Кимура это знал, когда привел его к нам. И убил он его не за многочисленные прошлые прегрешения, а за свою девочку, с которой Кимура встречался, русскую девочку. Сказал как-то раз ей Нелидов, почему та выбрала какого-то япошку для своих утех. После этих слов судьба Сергея была предрешена. Скажи, тебе часто приходилось врать?
   Этот вопрос я никогда себе не задавал. Вранье, обман… Я такого не мог припомнить. Мелкие гадости я делал, в смысле подкладывать кому-то свинюшку. Такие штуки мне были свойственны, но в последние годы я как-то и от этого отошел. Может быть, я и врал бы, но в этом не было нужды. Я сказал об этом, сказал открыто, упомянул и то, что я прочел в папках деда. Она улыбнулась.
   – А я уверена, что ты не любишь лгать. В России, как впрочем и повсюду, большинство людей постоянно лгут. Без этого трудно прожить. Я звонила Николаю Разину, просила, чтобы он познакомил тебя с жизнью моего отца, твоего деда, да заодно и с нашим позорным российским прошлым. Обо мне Разин не должен был ничего рассказывать. Николай Степанович выполнил мою просьбу. Дмитрий Шебеко, мой папуля, был устрашенным типом. Вороватый, жестокий, донельзя распутный – никакого намека на мораль в нем не было. С такой наследственностью быть порядочным человеком трудновато. Я многое теряю в твоих глазах, говоря об этом, но уподобляться всякого рода лживо-лицемерным упырям и кровавым проходимцам не желаю. Ты, Лёня, мой старший сын. Я ещё дважды рожала, рожала фактически от трех разных мужчин. Твой биологический отец был певцом в периферийном театре, приезжал в Самару на гастроли. Я несколько раз переспала с ним и Усков знал, что ты не его родной сын. Его отношение к тебе и ко мне можно было понять. Господь покарал меня за мои порочные страсти. Твои братья погибли – один совсем ребенком, когда я жила в Москве. Другой за границей четыре года назад. У меня остался ты и я поклялась сделать все, чтобы у тебя нормально сложилась жизнь. Понятно, что я зорко слежу за тобой, охраняю, знаю, с кем ты встречаешься. Ты помнишь, с чего начался наш разговор?
   Я немного растерялся, как-то неуклюже пожал плечами – я действительно подзабыл, с чего именно начался этот разговор. Она с пониманием кивнула, чуть улыбнулась.
   – Заговорила я о Валерии Палий, о её уме и обостренном внимании к твоей персоне. Они обе, и мать и дочь, неутомимые охотницы за капризной фортуной. Надежда Палий превеликий комбинатор по части увода крупных сумм из активов того бизнеса, в котором работает. Господин Богданович давно хотел избавиться от неё не столько из-за боязни, что Палий расскажет о его богатом криминальном прошлом – он этого не боится, так как на Украине, как и у нас, судебная система кастрирована до основания. Богданович не может простить Надежде, что та увела у него из-под носа около валютного миллиона. Такая женщина, как Надежда Филоретовна Палий любить не умеет. Любой мужчина для неё это, главным образом, инструмент для карьерно-денежного роста. Она очень быстро сообразила, кто именно пристроил Валерию в рекламное агентство с высоким заработком. Полозов, её шеф, этого не мог сделать – между ними в то время были далеко не лучшие отношения. Но тебе эта женщина никогда бы не сказала о своей догадке – ты ни в коем случае не должен был знать, что твое личное состояние интересует её. Валерия во многом похожа на мать., но далеко не во всем. Деньги, как таковые, её интересуют постольку, поскольку позволяют ей заняться любимым делом, а именно рисованием, живописью, особенно в сфере кино, театра. Я знаю, как вы познакомились. Лёнечка, ты не должен на меня обижаться – люди «Серториуса» держат тебя в поле зрения постоянно. Если это тебя раздражает, что ж – я велю прекратить эту практику. У меня остался только ты, больше никого нет. Понимаешь.
   – Мам, я все понимаю. Пусть себе наблюдают. Слава богу, я никого не вижу и не слышу.
   – Вот за это спасибо, дорогой. Так насчет Валерии. Она пошла за тобой в тот летний вечер. Я почти уверена, что Валерия обратила на тебя внимание много раньше – она могла тебя где-то видеть. Тут сработало какое-то чутье. Не исключаю, что ты ей понравился как мужчина. Твоя хромата, твой удлиненный нос для многих женщин роли не играет. Когда Валерия поближе познакомилась с тобой, она очень быстро уяснила две вещи: ты богат и добр, и не козел к тому же. Все это, Лёнечка, дорогого стоит. Она красива, умна, готова жить с тобой так, как ты сам захочешь. Мои люди из конгломерата познакомили Валерию с бизнесменами, работающими в кинопроизводстве. Её способности, я сказала бы даже талант, дал ей возможность принять участие в съемках германского сериала, где она работала в качестве главного художника. Ты, конечно, понимаешь, что Валерия может состояться и не быть выброшенной из шоубизнеса только при добротном патронаже. В настоящее время такой патронаж ей дает наш «Серторий». Как ты на это все смотришь? Я уже в курсе, что ты пригласил Валерию приехать сюда к тебе. Она готова, по моей просьбе её попросили задержаться – речь шла не только о работе над сериалом, Валерии предложили работу на текстильном комбинате в качестве дизайнера. Как видишь, девочка серьезно востребована и одно покровительство конгломерата здесь было бы недостаточно. Ну, что ты скажешь? Как быть с твоей Лерочкой?
   После долгого молчания я сказал:
   – Если Валера такая успешная девочка, на кой черт ей мотаться в нашу тухлую Самару. Пусть творит и самоутверждается. Роза не должна ехать к лопуху – лопух сам приедет к ней.
   – Перестань! – Она рассердилась. – Такие девушки, как Валерия Палий, к лопухам не потянутся. Ещё недоброй памяти Нелидов да и любезный твоему сердцу Кимура отмечали твою нездоровую страсть заниматься самоуничижением. Прекрати это делать раз и навсегда.
   – Хорошо, мам, – кротко сказал я. – Я сам позвоню Валере и скажу, когда приеду.
   Меня тянуло расспросить о её жизни, о том, какое место она сама занимает в этом конгломерате, но что-то меня удерживало. Было ясно, что мама наверняка играет в этой организации одну из ключевых ролей; об этом, прежде всего, говорило мое собственное положение если не фактического руководителя, то некоего гнома с большими деньгами, обладающего немалыми убойными возможностями и невидимыми даже вооруженным глазом телохранителями. Не мешало бы узнать, почему мой отчим, да и этот Разин с Буяновской сообщили мне о её смерти. Скорее всего с маминой подачи. Эти двое были мелкими сошками и привыкли жить по команде. Мама наверняка сильная женщина и обращалась она с ними, как со щенятами, как скорее всего и с другими мужиками, которые к ней клеились или которых она сама клеила.
   – О чем задумался, сынок? О маман непутевой?
   – О ней, – спокойно сказал я, смотря прямо ей в глаза.
   – Ну что ж, расскажу. Все расскажу без утайки. Будешь судить – суди. У тебя есть на это право.
   Мама предложила выйти на свежий воздух, прогуляться, спуститься к Волге. Когда мы проходили мимо трех вязов, я неуверенно произнес:
   – Мне кажется я совершил небольшую промашку, а может и большую. Разговаривая по телефону, я пригласил Валеру приехать ко мне. Я совсем не уверен, что мне это надо. Во всяком случае сейчас.
   Мама кивнула, достала из сумочки мобильник, с кем-то негромко заговорила, кажется не по-русски, что меня совсем не удивило.
   – Не беспокойся, в ближайшее время Валерия не приедет – сейчас у неё много работы и её не отпустят.
//-- Триумфатор – изгой --//
   Я могла в судебном порядке забрать тебя, но это заняло бы немало времени, а в ту пору я оказалась в сумасшедшем водовороте новой страсти. Я закончила институт народного хозяйства, устроилась работать на малом предприятии в московской области, жила с мужчиной, которого не любила. Если ты спросишь, почему я так поступала, я не смогу ответить на этот вопрос. Ещё труднее ответить на вопрос, почему я родила от него ребенка. Мы не регистрировали наши отношения и Игорек был записан на мою фамилию. Спустя два с небольшим года я предложила моему сожителю съехать из квартиры и вообще убираться. Вначале он ерепенился, но затем собрал вещи и исчез. Квартира была моя, в серьезную склоку он не полез – Игорек остался со мною. Был ещё один субъект весьма представительный, старше меня лет на десять. Он был женат, но ко мне похаживал. Я залетела, хотела сделать аборт, но передумала. Мне почему-то показалось, что ребенок от этого мужчины может быть очень удачным – тот был успешным специалистом в области авиастроения. Я родила, но вскоре случилась беда: младенец через полгода погиб от инфекционного заболевания. Я была в глубоком отчаянии и винила исключительно себя, свою безалаберную распутную жизнь. Как раз в то время я сделала ещё одну попытку забрать тебя у Ускова – я хорошо зарабатывала и вполне могла содержать двух своих мальчиков. Тот вновь потребовал от меня бешенные деньги. Я уже готова была собрать эту сумму, залезть в долги, и вот тут как раз я и познакомилась с Меиром Клинкером. Я почти сразу попала в невероятный водоворот страсти, какого-то дикого, в чем-то, прямо скажем, нездорового обаяния этого человека. Его нельзя было назвать красавцем, обходительным, умеющим ухаживать, соблазнять. Да и не нужно было ему это – женщины шли за ним вереницей. Повсюду: в России, Японии, Штатах, Германии. Меир представлял собой полный букет уникальных и одновременно отталкивающих качеств. Я назвала бы его гением в полнейшем дерьме, причем дерьме кровавом. Нечто подобное я однажды вылепила ему в лицо, он кивнул, ничуть не обиделся и не стал возражать. Чем он меня завлек? Каким-то абсолютным бесстрашием во всех своих действиях, безграничной самоуверенностью, никогда не переходящей в наглость и хамство. Вокруг него всегда кучковались какие-то люди, было немало молодых парней, востребованность которых могла быть только в охранных делах и свирепом мордобое. Меиру тогда было сорок два, мне двадцать семь. Он родился в Москве, учился в авиационном институте, не кончил его и занялся делом, которое в 60-х годах прошлого века могло любого подвести под уголовную статью В двадцать с небольшим лет он вместе с проворными мальчиками того же возраста наладил в Львове производство обуви, была получена лицензия, советская чиновничья структура отнеслась к возникшему новому предприятию сначала с некоторым напрягом, – инициатива снизу тогда воспринималась туго, – но спустя некоторое время это туфельно-сапожное производство было полностью принято властями. Понятно, дело Клинкера и его приятелей было обложено людоедским налогом, но Меиру было трижды наплевать на это, так как львовское сапожно-ботиночное производство было грандиозным прикрытием его дел с молдавскими таможенниками – те создали зеленую улицу для переправки в Львов и не только в Львов, но и в другие города Западной Украины большие партии обуви из стран так называемого соцлагеря. У Меира имелись свои люди повсюду. Это было начало его поистине глобального бизнеса, который в конечном счете и привел его к основанию «Серториуса». Масштаб его личности я уяснила сразу. Он же, со своей стороны, вполне четко сформулировал мое отношение к нему. Едва ли не в первый месяц нашего знакомства он заявил:
   – Ты, Ксения, красавица и по всем данным типично русская женщина, но при этом умна и расчетлива, как типичная еврейка. Я, как ты знаешь, еврей и поверь знаю, что говорю. Евреи в отличие от русских, которые никогда не умели и не будут уметь хозяйствовать и жить по-людски, своекорыстны до отвращения. Наше умение делать деньги где бы мы не жили, виртуозно ими распоряжаться, создавать финансовые заделы, без которых любое начинание в сфере экономики невозможно, сопровождается изрядным наплевательством к среде обитания, в том числе и к другим евреям. Для нас главное не это – главное это я сам, а где это главное в полном объеме самовыразиться не суть. Русская женщина в большинстве своем влюбляется, не рассуждая, – «с милым рай и в шалаше». Еврейка, как правило, так не поступает – она взвесит все и вся и даже тогда еще раз подумает прежде чем решиться соединиться с тобой. Ты, Ксюша, довольно быстро узрела, что я умею создавать проекты, что я перспективен и игра стоит свеч.
   Обиделась ли я? Как ты думаешь? Этот разговор происходил в Москве, куда он вернулся из Львова. Я не обиделась – я оскорбилась. Ничего не сказав, встала и ушла. Он догнал меня на улице. Сказал:
   – Извини. Я пересолил, относительно тебя пересолил.
   Меир сначала увлек меня, но спустя короткое время я четко осознала, что это никакая не увлеченность, а настоящее глубокое чувство. Я ещё не увидела в нем волевого, целеустремленного человека, не поняла насколько он умен и предприимчив, была далека и от представлений о том, какие тяжелые и убийственные, в прямом смысле убийственные, дела он способен совершать, но уже душой и телом принадлежала ему. Все мои прошлые связи стали казаться мне пошлейшими и ни об одной из них мне не хотелось вспоминать. Но кое-что о себе я все-таки рассказала Меиру, рассказала и о тебе. Узнав, что Усков не желает мне отдавать ребенка, требует денег, он предложил силой забрать тебя – уже тогда у него были группы людей, способных на лихие дела. Затем, подумав, он заявил:
   – У тебя есть Игорек. Если у нас появится ещё один ребенок, нам с тобой будет сложнее утвердится в этом бесовско-вонючем мире. Если ты согласна, сделаем так. Дадим хорошие деньги твоему первому мужу и его молодой жене, обеспечим их приличной работой, а спустя время заберем Леонида.
   Я стала возражать, не вполне понимая, почему мой первенец нам может стать помехой. Но вскоре дела завертелись таким образом, что я все поняла.
   Мы с Меиром зарегистрировали наш брак. Произошло это не в Москве, а во Владивостоке. Я не сразу смогла привыкнуть к скоростям нашего перемещения; после Москвы мы оказались в Первоуральске, затем в Кургане, потом в Казахстане, Новосибирске, Чите и наконец во Владивостоке. Понятно, что я нигде не работала, занималась Игорьком. Я не уверена, что Меир где-то работал, но у него были приличные деньги и тратил он их прямо-таки виртуозно. Ведь это был пик коммунистического правления – 60–70 годы. Никаких частных бизнесов не было, Союз захлёбывался в дефиците всего и нескончаемом словоблудии. Меир связывался с производственниками, поставщиками товаров, даже с некоторыми партактивистами из числа хозяйственников, его поразительная коммуникабельность и умение заключать договоры, причем взаимовыгодные для обеих сторон, приносили какие-то деньги. Он мало что объяснял, а когда вручал мне довольно весомые по тому времени суммы и я сильно удивлялась количеству этих купюр, он отмахивался и ласкающее глядя на меня говорил:
   – Дорогая ты моя Ксюшенька Иннокентьевна, это мало что стоящие бумажки. Что такое настоящие деньги ты, я уверен, скоро увидишь.
   Среди большого числа людей, которые вертелись вокруг Меира. было немало артельщиков-рыбаков. Владивосток пестрый город, вероятно, как всякий крупный морской порт. Когда однажды я увидела, как Меир довольно уверенно объясняется с японцами, а те нередко заходили в бухту Золотого Рога, я не особенно удивилась. Во-первых, потому что привыкла к той легкости, с которой Меир вступал в общение с любым человеком, во-вторых, знала, что он свободно говорит на идиш, немецком и очень быстро освоенном английском. С непостижимой легкостью Меир через пару месяцев объяснялся на японском, стоило нам только ступить на землю страны Восходящего Солнца. Случилось это так неожиданно и быстро, что я не успела толком ничего сообразить. Должна тебе, Лёнечка, сказать, причем без всякого хвастовства, что твоя мама всегда прекрасно училась, школу окончила с золотой медалью, на работе была на прекрасном счету, никогда не жаловалась на свои способности, всегда соображала быстро и по делу. Но лишь познакомившись с Меиром вскоре поняла, что я серая мышка и мало что стою. Слава богу, не как женщина, а как мыслящая личность. Я, разумеется, могла представить себе, что такое по-настоящему умный мужчина. У меня было много знакомых мужчин с головой и крепким характером, среди них были и настоящие таланты. Но все эти люди меркли в сравнении с Меиром. Я без всякой боязни к преувеличению назвала бы его гением и воплощением сатаны в человеческом облике.
   Начиная с нашего короткого пребывания во Владивостоке, я попала в форменный водоворот. Однажды он разбудил меня среди ночи, сказал, чтобы я потеплее одела Игорька и сама оделась во все теплое. Я пыталась выяснить, что случилось, но он быстро сказал, что я сама скоро все пойму.
   Во втором часу ночи мы оказались в порту, сели в моторку и нас доставили на рыбачий сейнер. Задолго до наступления рассвета этот сейнер встретился в море с японской рыболовной шхуной, мы переправились туда, а где-то около полудня высадились на острове Хонсю, недалеко от города Акита. У нас был проводник и с его помощью мы доехали до Нагано – там для нас заранее был заказан гостиничный номер. Как, с кем, на какие деньги Меир смог проделать все эти вещи для меня до поры до времени оставалось полным мраком. Во всем этом было непостижимым не столько то, откуда у Меира были столь значительные средства – частично я знала о его рискованных денежных махинациях во Львове и не только там – главное в другом: наш беспрепятственный переход через границу Союза, через этот пресловутый железный занавес, которым наш чудовищный загон уже много лет отгородился от всего мира. Тогда, ступив на японскую землю, я не думала, что на несколько десятилетий распрощалась с Россией. Правда, ни в Куйбышеве, ни в Москве у меня никого не осталось. Кроме тебя, дорогой. Твой дед умер вскоре после окончания войны, а маму я почти не знала – они разошлись, когда мне было семь лет и она уехала куда-то на юг.
   За время жизни в Японии мы сменили три города. Из Нагано мы вскоре перебрались в Кобе, где прожили около двух лет, а затем на короткое время переехали в Токио. Именно здесь, в Японии, Меир начал стремительное восхождение к большому состоянию и были заложены основы конгломерата «Серторий». Откуда взялось это название? Меир никогда не афишировал свое еврейское происхождение, к евреям относился с усмешливой снисходительностью, но неоднократно во всеуслышание утверждал, что народ Моисея, с каким бы презрением и ненавистью к нему не относился весь мир, безусловный победитель в этой жизни. Более того, и он это не раз говорил мне, не будь он евреем, ему было бы жить намного скучнее. Один раз он выразился так:»Присутствие в этом мире евреев повышает выработку в крови адреналина.
   На нас плюют и по делу, и просто для развлечения – на кого-то же надо плевать, без этого люди не могут. Антисемиты всех мастей и явные, и сокрытые развязывают мне руки – по отношению к избранному народу проделано столько низостей, кровавых и невиданных преступлений, вылито неимоверное количество грязи и мутных потоков лжи, что многообразные пороки еврейства полностью погребены под этим необъятным вонючим болотом. Я могу убивать, четвертовать всех и каждого, кто занимается этой увлекательной и фактически ненаказуемой юдофобией. Что для этого нужно? Некоторая зажженность – она у меня есть. Отвага и сила – это тоже не в дефиците. Деньги и надежные люди – имеется и это. За сим преступим, как сказала апостол Павел, нахлобучивая кипу и отправляясь в долгий путь». Я так думаю, что евреи не были в его вкусе. Не то, чтобы он хотел быть кем-то другим, нет, не хотел, но ему более других импонировали римляне. Я видела, что в свободное время, используя свои уникальные способности, он читал и латинские тексты, мог достаточно свободно объясняться по-итальянски, может быть он владел и французским, но французов не любил, считая их такими же стяжателями, как многие евреи, вдобавок растерявшими всю славу своего в прошлом великого отечества. Его симпатии и интерес к древнему Риму и стали причиной того, что он стал называть себя и свой нарождающийся бизнес именем Квинта Сертория, талантливого воителя, отложившегося от Рима и много лет успешно и с блеском противостоящего ему. Меиру вообще были милы те люди, которые не принимали устоявшиеся правила, традиции, которые отличались решимостью в противостоянии сильным мира сего. Нравственный облик этих смельчаков его не интересовал.
   Именно Серторием он представился тем японцам, с которыми начал свое дело. Скажу, Лёнечка, откровенно: дело, затеянное Меиром, было во многом криминальное. Однако там, где это было возможно, Меир действовал вполне в легальных рамках. Так, например, в Кобе он познакомился с немолодой японкой и ухитрился убедить её вместо обычных изделий, которые изготовляли её швеи, заняться пошивом свадебных кимоно. Не сразу и не без некоторых насильственных действий этот бизнес пошел. Под насильственными действиями я подразумеваю нанятые Меиром группу молодых парней из предместий, которые стали без особого шума, но решительно устранять конкурентов японской дамы, хозяйки пошивочной мастерской. Меньше чем через год эта мастерская была преобразована в настоящую фабрику с устойчивым доходом и превосходно налаженной рекламой. И когда свадебные кимоно, изготовленные в Кобе, – кстати, к этому времени ассортимент изделий этого предприятия значительно расширился – стали известны во многих префектурах, на горизонте появился великий сенсей Якамото Аритоми. Я уверена, что этот господин возник не сам по себе, что Меир сам приложил определенные усилия к его приезду в Кобе. Среди тех преступных групп, которые в настоящее время орудуют повсюду в мире, японская якудза занимает видное место. Она не претендует на какую-то политическую роль в Японии, не занимается массовыми убийствами, которые практикуют современные исламисты – это сугубо гангстерская группа, нацеленная на крупномасштабный криминальный бизнес без намека на какую – либо идеологию. Якамото был одним из видных руководителей якудзы, родом из домена Сацума, что на Хоккайдо, придерживающийся основных принципов бусидо, иными словами кодекса самурая. Этот человек не проживал в Кобе, но нередко наезжал туда. Для Меира Якамото Аритоми стал знаковой фигурой, так сказать одним из символов и реальных руководителей якудзы. Ещё в России я обратила внимание на большой овальный амулет, изготовленный из чистого золота. Это была семейная реликвия семьи Клинкер. Среди вещей, которые Меир унаследовал от своих родителей, имелось немало золотых изделий и драгоценностей. До приезда в Японию Меир ни разу не одевал золотой амулет. Но уже в Нагано он явился к граверу и на одной стороне амулета появилось изображение головы дракона и три иероглифа японского названия якудзы. Мы прожили в Кобе всего полтора месяца и Меир украсил свой амулет с лицевой стороны одутловатым лицом мужчины. Это был профиль сенсея Якамото Аритоми. С этого времени, а может быть и раньше, Меир становится одним из активных деятелей токийской гангстерской группы. Судя по многим признакам, Якамото высоко оценил мобильность, изобретательность, невероятную контактность и умение Меира выстраивать коммерческие отношения почти с любыми партнерами, даже с теми, которых Якамото считал своими конкурентами и готовился к их насильственному устранению. К тому же на этого самурайского бандюгу производило большое впечатление отвага Меира и отличное владение катаной. На одном из больших приемов в своей токийской резиденции Якамото внезапно встретил решительный отпор со стороны одного из гостей. Речь шла о разделе влияния в токийских районах, где были сосредоточены игорные и публичные дома. Этот спор возможно не привел бы к столь свирепому исходу, если б не вмешательство Меира. Почти на всех встречах со своими и единомышленниками и недругами Якамото брал с собой Меира. Он ему доверял, как никому, и ему крайне льстило, что Меир носит на своем медальоне его, Якамото Атамори, личный портрет. Насколько я помню, все свои поступки мой дорогой Серторий сверял с реальностью и ничего не делал сплеча. Рисковал часто, но иначе он не мог. Когда в тот вечер спор между Якамото и его потерявшим самообладание гостем стал явно зашкаливать, Меир поднялся, шагнул к взбешенному конкуренту Якамото и спокойно сказал:
   – Сенсей, вы нарушили все правила кодекса чести. Являясь верным слугой моего господина, я не могу такого позволить. Прошу вас встать!
   Этот человек не пожелал даже пошевелиться. Меир опустился на левое колено, выхватил катану и коротким ударом с минимальным замахом снес ему голову. Телохранители господина Атамори проделали то же самое с телохранителями их обезглавленного шефа. Можешь представить, Лёня, кем для Якамото после этого эпизода стал Меир или, как его стали называть японцы из якудзы, Серторио.
   В Японии Меир создал серьезный задел для крупного капитала, он и его подчиненные, среди которых был и господин Акумэ Фумимаро, отец твоего друга Кимуры, образовали большой холдинг, включающий в себя текстильные, продуктовые, электротехнические предприятия. Этот холдинг стал постепенно присоединять к себе различные мелкие и средние компании, акционировать их. К моменту нашего выезда из Японии Меир стал миллионером и его состояние в наличности и ценных бумагах стало приближаться к миллиарду.

   Мы сидели на одной из скамеек на набережной, было позднее утро, солнечно. Я внимательно слушал маму, иногда задумывался, как некоторые люди, не считаясь ни с чем, напролом идут в своей цели. Хотя я неясно представлял, какая жизненная цель была у господина Меира Клинкера – вряд ли деньги сами по себе. Но этот человек внушал. Понятно, что многие женщины, как говорится, не глядя, могли пойти за ним – мама не исключение Слушая все это, я более чем когда-либо понимал, насколько моя жизнь жалка, бесцветна и довольно-таки никчемна. Не скажу, что и раньше я об этом не задумывался. Однако сейчас я увидел нечто такое, чего раньше не видел. С другой стороны, было очевидно, что каждому изначально дается определенное количество данных как по уму, так и по другим качествам. Мои возможности были менее чем средненькие. Этот Клинкер с рождения все получил сполна и наверняка не прикладывал каких-то сверхусилий для такого мощнейшего самоутверждения. Я вообще никогда не верил, что можно воспитать в себе силу воли, железный характер, как-то улучшить свои умственные возможности. Можно нарастить мускулатуру, научиться отдельным видам ремесла, преуспеть в изучении иностранных языков, но полудурок, если с виду он даже выглядеть вполне прилично, кое в чем маракует навсегда останется полудурком.
   Мама перестала рассказывать, стала вглядываться в лесистый противоположный берег Волги.
   Конечно, у неё был сильный характер и такой человек, как Меир или Серторий Клинкер не стал бы соединять свою жизнь с какой-нибудь самарской соплячкой, даже если б та имела целым набор женских статей. Мама наверняка отличалась большой женственностью, это было заметно и сейчас в её годы. Удивительно, что прожив столько лет за границей, она не забыла меня. Не только не забыла, но и капитально пристроила к делу и большим деньгам. Но в общем-то не в коня корм. Понимает ли она это? А может ей это и не важно – важно другое: чтоб её первенец продержался наплаву, устроил свою жизнь и не пробавлялся нищенскими случайными заработками.
   Её голос зазвучал так, как будто не было паузы – ровно, спокойно, буднично.
   – Меир много времени уделял боевым искусствам в японском стиле. У Ятамото Атамори был большой дом в Токио, не только в Токио, но и в Киото. В обоих домах сенсей содержал отряды своих людей – воинов, обученных ведению всех видов единоборств с применением оружия и без него. Меир охотно принимал участие в этих достаточно свирепых схватках, научился виртуозно владеть катаной, японским двуручным мечом. Незадолго до вылета в Америку он заказал у известного оружейника в Киото маленькую катану с укороченным клинком и рукоятью. Я видела этот ужасный резак острее бритвы, Меир загонял его в торец своего кожаного кейса и нажатием специальной кнопки, расположенной под ручкой этого миниатюрного чемоданчика, мог мгновенно его извлечь. Этот кейс он почти всегда имел при себе, там хранились бумаги, относящиеся к деятельности всех крупных компаний холдинга, который вскоре по прибытию в Нью-Йорк Меир зарегистрировал как «Серториус». Часть капитала была переведена в Штаты, однако собственником большей части стал Якамото. Не знаю, был ли Меир доволен таким дележом – ведь именно он основал холдинг, был его куратором и способствовал его расширению. Он мало посвящал меня в свои дела, но, как я поняла, у него не было выбора – надо было пожертвовать большей частью, чтоб сохранить хоть малую. В перспективе Меир поступил верно – он сохранил дружеские отношения с Атамори, что дало ему возможность наладить в Америке полезные контакты с многочисленной японской общиной, в том числе и бизнес-элитой.
   Внезапно мама прекратила рассказывать, внимательно посмотрела на меня, взяла за руку.
   – Лёня, в жизни много всякого, много тяжелого, самое же ценное это любовь. Тот, кто этого чувства не испытал или жил суррогатом, считая это любовью, по настоящему обделенный человек. Поняла я это в полной мере только с Меиром. Я любила его глубоко, преданно, никакие поползновения, искательства других мужчин – а их было немало – меня не трогали. Мы прожили вместе около двадцати двух лет, ушел он внезапно, пораженный злой болезнью. Ушел победителем. Я хотела, очень хотела иметь от него ребенка, молила бога, даже посещала в Штатах православную церковь. Все напрасно – родить я не могла К этому большому несчастью прибавилось ещё одно – я потеряла Игоря. С помощью Меира он стал в Бостоне успешным бизнесменом, но на свою беду связался с какими-то негодяями, попал в разборку и был застрелен. Послушай, Лёнечка, нет сомнения, что Валерия, какой бы криминальной особой не была ее мать, очень хорошая девочка. А главное – она любит тебя. Любит по-настоящему, поверь мне. Тебя нет, ты ей не звонишь, это жестоко, Лёня. Сейчас Валерия в Италии, в Парме. Её пригласил туда господин Рональдо Валоне, очень пожилой человек – нет никаких оснований для ревности, уверяю тебя. У синьора Валоне большая частная галерея живописи и скульптуры в Парме. Он одинок, бездетен и видит в Валерии личность, наделенную талантом и изысканным вкусом. Разумеется, рекомендации синьорине Палий дали влиятельные люди из нашего конгломерата и Рональдо Валоне полностью согласился с тем, что эта девочка имеет все данные для того, чтобы возглавлять крупнейшую в Парме частную галерею. Если ты, Лёня, оставишь без внимания мои слова, ты сделаешь несчастным двух людей – себя и её. О себе я уже не говорю. Моя жизнь фактически закончилась с кончиной Меира.

   В этот час ближе к полудню набережная была пустынна. Ветер лениво пробегал по хилым деревцам, где-то вдалеке раздавался влажный говор моторки да сиплые звуки гудка натужно идущего буксира. Несмотря на это, Волга в моем сознании всегда оставалась тишайшим медленно-равнодушным нечто, нешумно текущим в неизвестность. То, что сказала мама, на меня никого впечатления не произвело. Как бы мне не нравилась Валерочка, а она мне очень нравилась и я вполне верил маминым словам, ехать к ней мне не хотелось и звать её сюда тоже было не к чему, хотя.
   Но маму не стоило огорчать, к тому же мне было интересно ещё что-то услышать о жизни Меира Клинкера. Я попросил маму рассказать о том, что было с ними в Штатах. Она долго смотрела на меня, глубоко вздохнула, как-то невесело покачав головой. Заговорила не сразу. И словно не со мной, а одна, со своими воспоминаниями.
   – Меир прекрасно понимал, что по своей природе не является предпринимателем, во всяком случае крупномасштабным предпринимателем. Когда мы оказались в Штатах, там уже было много русских, в начале девяностых их стало очень много, среди них было немало и тех мах еров, которых Меир знал по своим российским и украинским делам. Из них он начал строить ту часть конгломерата, с которой ты, Лёня, имел кое-какие дела. Это была малая часть «Серториуса», вершина, так сказать, айсберга. Истинная мощь проекта Меира базировалась и строилась на Западе. И тут Меир решил воспользоваться услугами опытного и очень даровитого бизнесмена Альфреда фон Карена. Этот немец был потомственным аристократом, обладающим целым букетом разнообразных качеств предпринимателя, дельца и даже ученого в области современных технологий. К моменту знакомства с фон Кареном Меир был основательно осведомлен о родословной этого господина, а также о том, что в настоящей момент господин Карен переживает известные трудности с нависшими над ним долговыми обязательствами. В то время у немца в собственности было три предприятия – два из них производили лицензионную компьютерную продукцию Японии и Сингапура, третье же являлось большой лабораторией, занимавшейся исследованиями сразу в нескольких областях, связанных с лазерной техникой, медициной, в частности микробиологией. Как раз эти работы, требующие значительных затрат, и ввергли господина Карена в необходимость получении больших кредитов. Когда Меир решил всерьез впрячь, именно впрячь, немца в свой бизнес, имелся еще один момент, игравший в жизни Меира немалую роль. Он никогда не забывал своего еврейского происхождения, иногда даже им бравировал, особенно в общении с немцами. Сделать немца, да ещё аристократа своим служащим, причем предварительно запугав его и в немалой степени тем самым унизить – для Меира это был кайф и немалый. Этот разговор уже после того, как герр Альфред фон Карен принял все его условия и стал во главе конгломерата, коим он продолжает оставаться до сих пор, Меир мне поведал. Вот что он сказал немцу:
   «– Господин Карен, во время того роскошного еврейского погрома, который немцы учинили с евреями в последнюю войну – не столько Гитлер даже, этот паршивый плюгавый ефрейтор, сколько именно немцы – меня подмывает по мере моих скромных сил давить вашу презренную расу, не менее презренную, чем иудеи, давить везде, где это возможно. Лично вы, дорогой Альфред, как и я, в ту пору были детьми. Я родился в 1937 году, вы двумя годами раньше. Ни в гитлерюгенде в отличие от предпоследнего римского первосвященника вы не состояли, ваши родители не служили в карательных подразделениях рейха, но это не меняет дела. У вас есть дочь, у меня два сына. Если вы не примите моего предложения, я пришлю вам на память её мизинчик в спиртовом растворе, если понадобится и головку незабвенной кроткой Лотты. Если у вас есть сомнения относительно серьезности моих намерений, я их тотчас развею» Как он развеял сомнение господина Карена, Меир мне не рассказал. Но позже я узнала такое, что воистину содрогнулась. Карен не стал спорить, не обратился к услугам полиции – он возглавил «Серториус». Я вполне допускаю, что господин Карен стал во главе конгломерата не только по причинам страха перед физической расправой – как расчетливый бизнесмен он увидел прямую и многообещающую выгоду в том, чтобы занять такой пост. Не для красного словца я тебе ранее сказала, что Меир был настоящим дьяволом – его жестокость перехлестывала все пределы. И тут не могло быть никаких оправданий. Среди служащих Меира был некто по имени Хиробуми Джонсон. Почему Джонсон не знаю. Возможно, из-за матери – она была американкой. Все это случилось в Германии в шестидесятые годы. Я оставалась в Штатах, Меир же выехал в Мюнхен. У него были дела в Германии, как и повсюду, куда он наведывался. Дела, как правило, особого свойства. С одной стороны, он преумножал свой конгломерат, включал в него новые бизнесы, некоторые из которых мой дорогой Серторий фактически создавал сам. Именно от него я узнала о некоем мадьярском еврее Миклоше Ланге, сконструировавшем новый бесшумный пылесос, который управлялся радио сигналом, не производил никакого шума и легко очищался без всякой возни со стороны владельца. Меир быстренько убедил Миклоша открыть магазинчик по продаже своего уникального пылесоса, который был быстренько запатентован, ссудил господину Ланге солидную сумму. Через пару лет, а может и меньше, наряду с пылесосом венгр стал торговать другими товарами хозяйственного предназначения. К делу с подачи Меира были привлечены японцы, как-то неприметно возникла целая торговая сеть, вскоре из Германии переселившаяся во Флориду и получившая наименование «Тётушка Долли». Само собой эта американская улыбающаяся тетушка – такой она была изображена на логотипе новой фирмы – была включена в конгломерат. Если бы такими делами ограничивались вояжи Меира в Европу, я была бы спокойна. Но это была лишь часть его дел. Война с нацистской Германией окончилась уже четверть века назад, но Меир не унимался. И не унимался не только в отношении немцев, но и представителей других народов Европы, которые, как он считал, не менее повинны в истреблении еврейского населения во время войны. В ту его мюнхенскую поездку он был как всегда со своим черным кейсом и Хиробуми Джонсоном, который и рассказал мне, что произошло в Альпах в нескольких километрах от перевала Сен-Готтард. Хиробуми уверен, что Меир заранее определил это место для уничтожения туристического автобуса. Там был поворот и глубокий срыв в ущелье. Речь шла о немецких туристах. Меира совершенно не волновало, что там было много молодых людей, которые никак не могли участвовать в нацистском кровавом шабаше. За несколько минут до отправки автобуса Хиробуми Джонсон оглушил водителя автобуса при выходе того из туалета, заткнул ему рот кляпом и перенес подальше от стоянки в какую-то рощицу, привязал к дереву, вернулся и сам сел за руль. Они поспешили отъехать, хотя ещё не все туристы заняли свои места, Когда до рокового места оставались считанные километры, Меир встал и заявил:
   – Господа германцы, я еврей, один из тех, которого вы не успели обосрать и удавить. Вас тут более тридцати человек. Я сделаю то, что вы хотели, но не успели сделать со мной. Счастливого Переселения в лучший мир!
   По словам Джонсона вряд ли кто-нибудь из пассажиров по настоящему осознал происходящее. Все случилось в течение полутора минут. Руль Хиробуми намертво закрепил в неподвижности заранее подготовленным металлическим прутом, и он, и Меир тотчас покинули идущий со скоростью пятьдесят километров в час автобус, отделались болезненными ушибами, сам же автобус, выломав заграждения, полетел в ущелье. Наверняка по этому делу было проведено расследование, но свидетелей не осталось, все погибли. Оглушенный водитель ничего толком объяснить не мог. Одна из газет выразила предположение, что кто-то с кем-то из туристов сводил личные счеты.

   Конгломерат за десять лет превратился в могучий многоотраслевой комплекс. Официальным руководителем «Серториуса» был и остается Альфред фон Карен, он прекрасно справляется с делами и одновременно не забывает, кто фактически держит в своих руках все нити этой обширной организации. Понимает этот человек и то, что его судьба и судьба его семьи всецело в руках Меира. Когда Меира не стало – это случилось четыре года назад, он умер от злокачественной опухоли – Карен ни разу не попытался как-то выйти из той роли, которую выполнял все эти годы. Он прекрасно знал, что именно я имею исключительное право отдавать распоряжение всем спецслужбам «Серториуса», в том числе и службам, способных убирать мешающим нам людей. Меир, после гибели Игоря, рекомендовал мне приобщить тебя к делам конгломерата. Через своих людей я постоянно наблюдала за тобой, понимала, что из тебя никогда не выйдет настоящего бизнесмена, но кое-что ты способен делать. Так возник ещё один человек во главе нашей компании, тот, которого ты пожелал именовать Хромым. Ты стал теневым руководителем «Серториуса» с довольно широкими полномочиями, которые ты использовал прямо-таки по робингудовски. Я решила пусть хоть так. Для меня было главным, чтобы у тебя было какое-то состояние и независимость. Если б Меир был жив, он с радостью встретился бы с тобой. Тебе абсолютно ничто и никто не угрожает, к тому же ты умеешь держать язык за зубами. В России знают о существовании конгломерата, но юридически наше объединение абсолютно независимо от российских беззаконий. «Серториус» американская компания, ей русская часть исправно платить налоги. Если же возникнут какие-нибудь нестыковки – здесь, в России, все может статься – тебя лично это никоим образом не коснется.

   Мы гуляли по довольно пустынной набережной. Серая речная гладь была привычно уныла, редкие лодчонки, большегрузные баржи медленно продвигались по своим обычным маршрутам и дополняли общую картину векового полусонного существования большого провинциального города.
   – Мама, расскажи ещё что-нибудь о Меире.
   Её глаза заискрились, она взяла меня под руку.
   – Да, дорогой мальчик, здешние картины затхлого бытия поневоле требуют основательно развеяться. Когда встречаешь такого человека как Меир и сравниваешь его с тем, что происходит вокруг – не обязательно у нас в России – поневоле задаешься вопросом о своей нужности в этой жизни. Меир был вечным победителем, при этом его еврейство не давало ему покоя. Я бы не сказала, что он страдал по этому поводу. До последней минуты своей жизни он оставался триумфатором. Мое изгойство – это залог моего успеха, любил повторять он. Его никто никогда не принимал за еврея – ни по внешности, ни по манерам. Лишь однажды случилась довольно неприятная история. И он не без мрачного удовольствия рассказал мне о ней. Меир иногда выезжал на большое техасское ранчо к Питеру Бэрвиллу, старинному приятелю. У этого Бэрвилла было множество друзей и его обширное имение никогда не пустовало. Среди гостей техасца мелькали и дамы, некоторые из них приезжали без мужчин. Среди таковых была и некая Марта Зайдеман. Все считали её немкой. Меир, как он мне рассказал, вначале не обратил внимания на эту женщину. Зайдеман было где-то к сорока. В один из приездов на ранчо Бэрвилла эта особа сама подошла к Меиру и после двух незначащих фраз внезапно спросила:
   – Скажите, вы еврей?
   За всю свою жизнь нигде, в том числе в России, ему никто не задавал такого вопроса. Это было более чем интригующе. Совсем незнакомая женщина интересуется его происхождением, причем именно таким, которое мгновенно будоражит всех – и дураков, и интеллектуалов, и подонков всех мастей, и вполне респектабельных господ. Эта Зайдеман считается немкой, но немка вряд ли после кровавого Холокоста будет задавать такой вопрос незнакомому мужчине. Чтобы разглядеть в облике Меира что-то еврейское, для этого надо было иметь какой-то особый биоген в душе спрашивающего. Меир развел руками и с деланным ужасам воскликнул:
   – Неужели?!
   Марта Зайдеман очень мило улыбнулась и сказала:
   – Мне кажется я все-таки не ошиблась.
   Эта женщина на протяжение нескольких месяцев не выходила у него из памяти. Он поручил своим людям из конгломерата навести справки о Марте Зайдеман. И что же он узнал? Эта была полька из Лодзя, звали её Ядвига Бускевич, она вышла замуж за немца, уехала вместе с ним в Штаты, отказалась от своего имени и взяла фамилию мужа, умершего вскоре после их переезда в Америку. Люди Меира сообщили также, что семейство Бускевич присвоило себе собственность многих евреев, погибших в лагерях смерти. После того, что Меир узнал, можно было считать, что эта Бускевич-Зайдеман обречена. Однако мой дорогой Серторий поступил по-другому. Он после некоторых колебаний признался мне, что на протяжении длительного времени в специальной коробке из дорогого красного дерева хранил заспиртованную голову некоего Фрица Клозе, мало приметного унтера из айнзацгруппы, творившей многообразные зверства в оккупированных районах. В частности, в распоряжении Клозе было несколько газваген «Опель – блитц», в народе прозванными душегубками. Этого Фрица Меир по случаю встретил в Северной Калифорнии. Тому в ту пору было к пятидесяти. Меир срезал ему башку в собственном автомобиле немца, срезал катаной – спокойно, умело, как срезают кочан капусты. И вот эту голову он решил продемонстрировать госпоже Зайдеман, в девичестве Ядвиге Бускевич.
   Все произошло опять же на ранчо Питера Бэрвилла. Он увел польку несколько в сторону от шумного гогочущих гостей. Та усмешливо улыбалась, совершенно не представляя себе, с кем имеет дело. Меир заявил:
   – Пани Ядвига, ваша вонючая, воровская родина всегда у меня вызывала отвращение. Вы правы, я еврей. Не сказал бы, чтобы такое происхождение радовало меня. Но я стараюсь по мере сил утешиться и у меня это вполне сносно получается.
   После этих слов Меир распахнул свой ящичек из красного дерева с головой Фрица Клозе. Эта женщина была близка к обмороку и свалилась бы, если б Меир её не поддержал. Далее он заявил:
   – Польшу по очереди имели трое ублюдочных насильников. Это продолжалось около трех столетий. Евреев никто не имел – нас просто убивали и делали это тысячелетиями. Посмотрите, что вы дали миру и что дали мы – баланс явно не в вашу пользу… Придите в себя, пани Ядвига. Я не стану срезать вашу башочку. Я вас просто побрею наголо. Волосы со временем отрастут.
   Эта женщина потеряла сознание несмотря на все увещевания Меира. Он же преспокойно нажал свою кнопочку на черном кейсе, извлек катану и очень аккуратно обрил весь череп этой Марты – Ядвиги. Разыскал хозяина имения, без всякого смущения поведал ему о происшедшем, а через четверть часа покинул ранчо Бэрвилла.

   Наша прогулка затянулась до полудня. Перед возвращением домой мама предложила зайти на рынок.
   Она приготовила полный обед и очень вкусный.
   – Тебе вкусно – ну вот видишь. Поезжай к Валерии, я повторяю: она любит тебя. Будешь вести нормальную жизнь. Что касается «Серториуса», если это тебя тяготит, можешь больше им не заниматься. В России не стоит оставаться – страна совершенно бессовестная, замороченная собственной неспособностью понять окружающий мир и себя в нем. Меир уехал из России в двадцать три года и больше сюда не возвращался. Он неоднократно говорил, что внешне здесь все красиво и даже благопристойно. По своему нраву русские даже лучше, чем цивилизованные граждане Запада. Однако в глубинах души русского человека сидит неизлечимый монстрик саморазрушения – его нельзя убрать, вырезать и этим определяется все. Приезжай, Лёнечка, ко мне на остров Патмос – это в Греции. У меня там дом – поживешь, я приглашу к нам Валерию – мы с ней встречались в Германии, тогда я ей не сказала, что я твоя мама. Завтра я уеду. Я тебя очень прошу позвонить Валерии, договорись с ней о встрече. Уверяю тебя – для неё это будет большим праздником. Для тебя это тоже очень важно, хотя сейчас ты этого не понимаешь. Номер её телефона я тебе оставлю.

   После отъезда мамы я с неделю ходил как пес – побитый и потерявший хозяина. Словно внутри что-то серьезно сломалось, напрочь пропал интерес ко всему. Нельзя сказать, что такое состояние было внове для меня, но на этот раз все было как-то по-другому. Обычно, когда что-то похожее случалось, объяснение было простым – нет настроения. Такая штука у кого только не бывает. Сейчас же все пошло явно по-другому. Даже не в том дело, что такое состояние продолжалось у меня и на следующую неделю. Вся загвоздка была в том, что я стал четко понимать, в чем суть моих проблем и одновременно с очевидностью осознавать их неразрешимость. Сам того не ведая, я въехал в тупик. Передо мной во всю мощь стоял образ Сертория, Меира Клинкера. Меня вовсе не ужасали его жестокости, больше того, я находил их вполне оправданными. Если почитать, послушать, понаблюдать за всем происходящем, то люди творят вещи много хуже того, что делал господин Меир. К тому же лгут немилосердно. Почти все – от мала до велика. В этом океане всевозможных непотребств как минимум надо было обладать двумя качествами – умом и силой. У меня же не было ни того, ни другого. Мама пыталась отчасти компенсировать такое положение – вручила мне конгломерат со службой мордоворотов и кучу денег. Это ничего не меняет. Возможно, в Самаре, городе достаточно бесцветном и сером, человек не будет особенно переживать от своего жалкого мышиного существования. Можно, само собой, не замечать своей никчемности, если не знать, что есть такие люди как Меир Клинкер. Да и моя мама тоже достойна большого уважения. Она не распространялась обо всем, что пережила – а пережила она наверняка немало, – тем более находясь рядом с незаурядной личностью. Она победитель, а я…

   И все-таки я решил позвонить Валерии. Не уверен, что я это сделал, если б мама не просила об этом. Услышав мой голос, Валерия в течение полуминуты молчала, потом же расплакалась, стала говорить, что познакомилась недавно с моей мамой, её сильное волнение передалось и мне. Она сказала, что в Милане, в галерее Брера была выставка картин молодых художников и благодаря энергии Ксении Иннокентьевны там были представлены и две её работы.
   – Лёнечка, одна из них «Портрет неизвестного». Это твой портрет, дорогой.
   После долгой и какой-то мучительной паузы едва слышное:
   – Приедешь?
   Я думаю, что ответил я не столько по чувству, сколько по инстинкту:
   – Приеду, Лерочка, обязательно приеду.

   В следующий четверг, налегке, с авиационном билетом в дорожной сумке я выехал в аэропорт. Я уже видел здание аэропорта, мне оставалось проехать не более трех километров, но я их не проехал. Остановился. Достал билет, пару минут размышлял. Ни о чем. Потом сжег билет на синем огоньке прикуривателя.

   Прошло около полугода. Валерия приехала в Самару, пошла к дому Леонтия. Несколько раз стучала в дверь. Опросила соседей – никто ничего не мог ей сказать о Леонтии. Правда, какой-то мужчина словоохотливо проговорил, что тот давно уехал и квартира пустует. Валерия пробыла в Самаре неделю, навестила сквер «Три вяза». Уехала с тяжелым сердцем. И когда пришло короткое сообщение от Ксении Иннокентьевны Шебеко, легче ей не стало.
   «Я совершила серьезную оплошность. Леонтий считает себя несостоявшимся человеком, ни в чем не преуспевшим. В нашем разговоре зашла речь о личности, которая невзирая на многие препятствия в своей жизни сумела преодолеть все и преуспеть во всем. Вполне возможно, что наш Лёнечка впал в тяжелую депрессию и нескоро выйдет из неё. Дорогая Лерочка, будем надеяться на лучшее. Мы его обязательно разыщем».

Снятие последней печати

     «И из дыма вышла саранча на землю…
     И сказано было ей, чтобы не делала
     вреда траве земной, и никакой зелени,
     и никакому дереву, а только одним людям,
     которые не имеют печати Божией на челах своих»

Откровение Иоанна Богослова

//-- 1 --//
   В последнее время Анна крепко невзлюбила утро. Вставала неохотно, тоскливо думала о предстоящем приеме больных, а заодно о том, что и после работы ничего интересного не будет. Семья… Те немногие приятельницы, которые были, постоянно твердили одно:»Пока, Анюта, у тебя не появится семья, ты будешь загибаться». Наверно все это так, да не совсем. Ей двадцать девять, замужем побывала, но ребенка не произвела. Ну и что? Муж… Вадим Григорьев – представительный, непьющий, при деньгах. Положительный во всем, до скукоты положительный. Через полтора года эта семейная жизнь ей наскучила, даже его любовь, которую он постоянно проявлял. Не в Григорьеве дело – в ней самой. Хотелось какой-то терпкости, разнообразия, ещё чего-то, может быть секса более основательного. Она ни разу не испытала оргазм. Но ведь не только она, были и другие женщины, которые тоже обходились без этой штуки, при этом спокойно живут, вполне довольны мужем и всем прочим. Ребенок? Не получается у неё разрешиться. Знакомый гинеколог пожимает плечами, не понимает в чем дело – все у неё в норме, она абсолютно здоровая женщина. Может мужики не те попадались? До Григорьева их было трое, начала она сексуальную активность в девятнадцать. Да и какая это активность – монастырь да и только. Подруги по институту начали совокупляться гораздо раньше, многие не единожды делали аборт, постоянно прибегали к контрацептивам и все равно ухитрялись периодически залетать. Она же… Сука какая-то не стандартная, кикимора бесплодная, не может же быть, чтоб все её самцы были с изъяном. Вот Витенька, женатый и имел ребенка. Соблазнила она этого Витюшу – надоело ходить в девках. Витюша не сразу преуспел, смущался, но спустя короткое время оказался в весьма борзом задоре. В студенчестве были ещё две случайные связи с возрастными кобелями и опять же без последствий. К моменту появления Вадима Григорьева Анне исполнилось двадцать семь и, познакомившись с ним, она рассчитывала на устойчивый и длительный брак – в то время она уже не верила в вечную любовь. Но не получилось. Он пытался удержать её, она же заявила, что уходит, объяснила, что настоящего чувства у неё нет и никогда не было. Анна вернулась к себе на Моисеенко в дряхлую двухкомнатную клетушку. Мама к тому времен умерла, отец же перебрался в выстроенный им самим домик около Зеленогорска. Отец… С папулей тоже было непросто. С мамой тот жил плохо, был груб. Анна долгое время не вмешивалась, проявляла равнодушие. Но примерно за год до кончины мамы взорвалась, назвала отца мерзким пьяницей, вонючей матроснёй – выражений не выбирала. Эта ругачка перешла в крутой мат с обеих сторон, закончилось все тем, что она предложила ему поскорее выметаться с Мосеенко и отправляться в свою зеленогорскую халупу. После кончины мамы отец вскоре уехал. Это её немножко удивило – она хорошо знала отцовский упертый нрав. Поразмыслив, Анна подумала, что папаня больше не стал с ней вступать в перебранку, а решил переместиться поближе к студеному заливу, руководствуясь собственными желаниями. Но это, как она через некоторое время поняла, была не единственная причина. И это выяснилось после её поездки к отцу. Она решила все-таки съездить к нему, на душе было как-то не очень от их крутых ругачек.

   Как раз во время её визита в отцовский домик явился старый приятель отца по флотской службе Денис Никанорович Салаев, жил он неподалеку тоже в своем доме. Распили они с отцом, как водится, бутылочку, поговорили о том, о сем, когда же Никанорович уходил, она пошла его провожать. Расспрашивала, как тут отец живет, есть ли у него какая-нибудь женщина.
   – Понимаете, Денис Никанорович, папа мне мало что рассказывает, а если что и говорит, я не всегда ему верю. Если откровенно, дочь я так себе., но если ему что-то нужно будет, я приеду и помогу. Папа ужасный грубиян, мама много натерпелась от него. Этим я вовсе не хочу оправдать свое отношение к нему – просто объясняю.
   Денис Никанорович кивнул, сказал, что Володя мужик самостоятельный, сам со всем может управиться, женщина же у него имеется, наезжает иногда из Питера, но непохоже, что у них будет что-то долговременное. У калитки своего садика он доверительно проговорил:
   – Батя твой орёл, лихой. На нашем эсминце за крупный мордобой чуть под статью не пошел – физию старшему по званию крупно подработал. Володька никого и ничего не боится. Кроме тебя, Аннушка. Говорит, что взгляд у тебя, как у ведьмы бывает.
   Такого о себе Анна ещё не слышала. Девчонки болтали всякое: и про то, что у неё холодные, недобрые глаза, и слишком прямой резкий нос и во всем её облике есть что-то от амазонки. Что и говорить, с женственностью у неё не очень. Другое дело её Юлечка, Юлечка Врангель, подруга детства. Они вместе учились в школе, вместе взрослели и она видела, как Юля на глазах становилась буквально приманкой для мужчин любого возраста. Уже в двенадцать лет какие-то продвинутые пацанята стали одолевать её своим вниманием. В шестнадцать же Юлечка едва не выскочила замуж. Анна была начеку.
   – Ты что, миленький, совсем спятил! Выкинь эту дурь из головы. Жаль, что мамка с папкой в Томске – они, я думаю, тебя бы отшлепали за эти штучки.
   Зардевшись, Юля кротко выговорила:
   – Но он же так любит, молит, на коленях стоит, говорит, что наложит на себя руки, если я откажу.
   Рассвирепев, Анна в сердцах ляпнула:
   – Твоя доброта это худший из пороков. Если так, дай ему и пошли потом куда подальше.
   После этого разговора Юля полмесяца с ней не разговаривала. Анна просила прощения. И все-таки унять кроткую сострадательную душу любимой подруги ей не удалось: Юля в семнадцать лет вышла замуж за молодого довольно симпатичного хирурга старше её десятью годами.
   Они обе поступили в медицинский. Анна вовсе не хотела быть медиком, она вообще не знала, в чем её призвание. Уж, конечно, не техника, не педагогика, чем занималась мама. Поступила за компанию. Юля стала терапевтом, она же – окулистом, считая, что в лекарском ремесле узкая специализация предпочтительнее. Уже на первом курсе Юленька стала обворожительной мамой. Она искренне радовалась за подругу – та была счастлива. И, как всегда, бесконечно наивна и доверчива. Юля не замечала, что её муженек ходок, при случае любит прикладываться и любовь к жене у него носит по преимуществу чувственный характер. Анна понимала, что такого рода чувства кратковременны, но что-либо говорить Юле она не хотела. Она ей очень помогала с маленьким Игорьком, нередко сама возила его в ясли. На третьем курсе начались первые проблемы – муженек Юлечки стал регулярно употреблять, хамил Юлечке, нередко не ночевал дома. Так продолжалось около двух лет. Анна намеревалась поговорить с Сергеем, но вскоре передумала: тот был своенравным и балованным типчиком, к тому же вспыльчивым, говорить с ним на подобные темы не стоило – Юле от этого может быть только хуже. По мнению Анны, Сергей лучше не станет. И когда Юле стало известно о связи мужа с одной из медсестер, она заявила, с несвойственной ей решительностью, что будет разводиться. В отпуск уехала к родителям в Томск вместе с Игорьком, предупредив Сергея, что к нему больше не вернется. Тот с усмешкой заметил, что на свою нищенскую зарплату она не сможет содержать себя и ребенка, ей придется продать отцовскую квартиру, уехать к родителям в Сибирь и работать там в какой-нибудь захудалой провинциальной поликлинике. Надо отдать должное Юле – она проявила характер, не отступила, уехала. Через полмесяца Анну разбудил звонок.
   – Анечка, дорогая, у меня большое несчастье – пропал Игорек. Я уверена, что это злая выходка Сергея. Незадолго до отъезда он заявил, что сына он мне не отдаст. Что делать?
   Анна взяла отпуск за свой счет и полетела в Томск. Местная милиция вроде бы взялась задело, больше того, узнав, что Юля и Сергей проживают в Петербурге, дело о розыске ребенка было перенаправлено в город на Неве. Через неделю подруги вернулись в Петербург. По настоянию Юли Сергей был вызван в районный отдел милиции, то есть полиции, и уверенно заявил, что не имеет никакого отношения к пропаже ребенка. Более того, он обрушился на Юлю, обвинив её в небрежном отношении к ребенку, в недосмотре, в результате которого ребенок пропал. Юля была в отчаянии, она не знала, что думать, Анна же твердо заявила, что раскисать нечего, они найдут малышку и найдут его непременно здесь в Питере. На некоторое время она переехала к Юле, приводила в порядок квартиру, чистила, мыла – после исчезновения Игорька Юля потеряла интерес ко всему и запущенность кругом была ужасающая. Первоначально это было коммунальное жилье и родители Юли переехали сюда вскоре после рождения дочери. После смерти соседки отец Юли приватизировал квартиру. Став главным инженером на крупном питерском предприятии и будучи коренным ленинградцем, он никогда бы не покинул родной город, но супруге был противопоказан здешний климат. К тому же, как рассказывала Юля, папе предложили аналогичную должность в Томске. Как только она вышла замуж, родители уехали.
   Анна обратилась ко всем своим знакомым, а их было немного, ходила даже в юридическую консультацию, что было, как она поняла, верхом глупости. Правда там какой-то кадр, оценивающе оглядывая Анну, предложил связаться с частными детективами. Мысль была вполне стоящая, но, во-первых, у них с Юлей не было денег на такого рода услуги, во вторых же, она от кого-то слышала, что эти новомодные шарашки мало что стоят и они вряд ли найдут тех, кто похитил Игорька.

   Прошло более месяца, Юля совершенно спала с лица, мучилась бессонницей, все время плакала. Никто ничего не сообщал, не требовал выкупа. Ребенка могли продать бездетным родителям, увезти за границу. Что ещё? Юля без конца перебирала всевозможные варианты, рисовала даже жуткие физиономии тех выродков, которые могли похитить Игорька и где-то припрятать. Она не думала больше, что это мог сделать Сергей, тогда как Анна была твердо убеждена, что эту гнусность совершил именно он. Если б у неё были деньги или надежные друзья, она бы нашла управу на этого паршивого хирурга. Этот человек ей никогда не нравился, но Юля серьезно увлеклась. Один раз она уже вмешалась в матримониальные планы подруги, потом решила, что больше не надо. Если будет не так, ничего страшного – разведется. Она порывалась несколько раз съездить в клинику, где работал Сергей. Но что она могла сказать, не имея на руках ни единого доказательства? Пригрозить судом божьим? Необеспеченная реальной силой угроза препротивная штука.
   Приводя в порядок квартиру подруги, в том числе и ящики письменного стола, в которых также творилось черт знает что, Анна к своему удивлению наткнулась на водительское удостоверение, выписанное на имя Юлии Валентиновны Врангель. Сжимая в руках эти корочки, Анна устремилась в гостиную, где Юля почти с отвращением копалась в пачке больничных эпикризов.
   – Юлька, так у тебя есть права? Получила и мне ничего не сказала?
   – Что проку-то… Голубая мечта – машины мне все равно не видать. Нищие мы с тобой, Аннет, и какие-то беспризорные.
   Чтобы как-то перебороть депрессивное состояние подруги, Анна решила свозить её в Петергоф – любимые места Юли. Но в тот день, когда они отправились туда, нависли тяжелые тучи и не было никакой надежды, что погода улучшится. Когда они сошли на перроне Петергофского вокзала, пошел мелкий дождик – такой, как правило, моросит весь день. Они раскрыли зонты и направились в Нижний парк. Дошли до белеющий пухлыми балясинами балюстрады. В дождливо синей дымке серо – неприютного залива словно застыла белоснежная яхта. Лицо Юли ожило, глаза зажглись.
   – Ты подумай, Аня, как все-таки немало людей умеют жить. Ведь мы с тобой не столько живем, сколько просто существуем. И тут дело не только в том, хотя, конечно, и в том, что у нас нет бабок. Мы с тобой ничегошеньки не видим, вокруг нас какие-то скучные люди, которым мало что надо. Денег всем надо, само собой, но ведь их ещё надо уметь тратить. Я, например, если б даже была богата, вряд ли бы сумела правильно распорядиться большими суммами. Скажем, купила бы машину. Но ездить-то куда? Вон те, которые на том красивом суденышке наверняка умеют жить и уж точно, если у них случится то, что случилось со мной, они быстро найдут выход.
   Глаза Юли наполнились слезами, она отвернулась. Анна обняла её, погладила по щеке, поцеловала и негромко сказала:
   – Можешь пореветь, попенять на судьбу, но помяни мои слова – будет и на твоей улице праздник. По другому не бывает. Игорька мы найдем, а твоего бывшего муженька-мерзавца измордуем.

   Прошла ещё неделя. Анна все-таки решила обратиться к частным сыскарям. Юля совсем размякла, приходя с работы, валилась на диван и полностью отдавалась скорби. Вывести её из этого состояния было все труднее, никакие слова утешения, успокоительные таблетки не помогали. В один из самых отчаянных дней Анна предложила крепко напиться. Юля поморщилась и отмахнулась. На следующий день было воскресенье, утро воссияло солнцем, небо полностью очистилось даже от самых хилых тучек и обрело густую лазурь юга. Голос Анны прозвучал, как приговор.
   – Подъём, Юлия Валентиновна! Кончай отдаваться скорби! Пока ты молода, красива есть чему и, быть может, кому отдаваться. Собирайся – едем в Петергоф.
   Юля покорно последовала за Анной и уже через сорок минут подруги были на Балтийском вокзале.

   Они стояли у балюстрады Нижнего парка и с удивлением всматривались в белеющий силуэт яхты. Сейчас она была чуть дальше от берега, чем в прошлый раз, но благодаря солнцу и мерцающей бирюзе залива смотрелась более празднично и притягательно. Лицо Юли зарумянилось, глаза обрели то выражение, которое появлялось у нее при виде Игорька, только что привезенного из садика… Анна залюбовалась подругой, затем, не сказав ни слова, перелезла через перила и спрыгнула на прибрежные камешки. Достав фотоаппарат, она воскликнула тоном актеров старой школы, играющих одну из итальянских комедий Шекспира:
   – О прекрасная синьорина, взгляните на меня! Было бы превеликим святотатством не запечатлеть вашу неземную красоту в эти минуты!
   Юля чуть вздрогнула, огляделась по сторонам и охнула, увидев подругу у кромки воды с поднятым на уровень глаз фотоаппаратом.
   – Анька, ты с ума сошла! Здесь же высоко!
   – Улыбнись, солнышко! Зажги мое сердце надеждой, что станешь, наконец, моей.
   Юля смятенно усмехнулась и покачала головой. Вновь перевела свой взгляд на белоснежное суденышко. Вообще это было странно, что яхта вновь почти на старом месте. Видимо, те, кто на борту, кого-то ожидают. Они были здесь с неделю назад и всю эту неделю продолжается ожидание, но это вряд ли. Тогда…
   Мужской голос прервал Юлины размышления:
   – Прекрасная синьорина, судя по вашему взгляду вы задаетесь вопросом, почему здесь уж которые сутки торчит эта яхта, кого она высматривает, выслеживает и что ей вообще надо в этих водах. Если хотите, готов удовлетворить ваше любопытство и, вероятно, любопытство преданной вам подруги. В прошлый четверг я уже наблюдал за вами с борта той самой яхты. Вы изумительные подруги, как мне кажется.
   Юля резко обернулась. Мужчина выше среднего роста, темноволосый, кареглазый, с резко выступающим крупным носом и красиво очерченной полоской тонкогубого рта, одет в простецкую светлую куртку с большими накладными карманами. Как ей показалось, не имеющий ничего общего с теми многочисленными соискателями её внимания.
   Анна стремительно вскарабкалась наверх, спрыгнула с перил и выговорила не без злинки:
   – Ну ты только подумай! На минуту мою прелестницу нельзя оставить одну – её тут же блокируют разнообразные соискатели. Ведь когда мы подошли сюда, здесь никого не было. Откуда вы взялись, любезнейший?
   – Уверяю вас, у меня нет никаких видов относительно вашей подруги. А если б такие виды имелись, то они больше относились бы лично к вам. Меня зовут Андрей Туранов. А вас, девушки?
   Этот человек впечатлял и тут не было смысла представлять дешевых капризулек. Несомненно, он не собирался затевать какие-то легкие знакомства с сомнительными и пошлыми затеями. Анна ощутила это сразу.
   – Меня зовут Анна, Анна Ларгина. Подруга… Она представится сама.
   Услышав фамилию Юли, этот человек широко улыбнулся и все резкости его лица исчезли.
   – Неужели Врангель, это знаменитая фамилия, достойная, я бы сказал. Но если б идеи барона одержали верх, я совсем не уверен, что из этого вышло что-нибудь путное. Как вы думаете, девочки?
   Этому человеку было плюс минус сорок, но всем своим видом, тоном да и смыслом сказанного он старался казаться старше. К тому же, как ей показалось, в нем было что-то покровительственное. Будь на месте этого господина кто-то другой, Анна бы что-нибудь съязвила. Но сейчас она лишь сказала:
   – Девочки аполитичны, хотя и слышали о бароне Врангеле. Насчет же путного? А когда оно у нас было?
   Он смотрел на неё, только на неё, хотя рядом находилась красавица Юля. Такого ещё не бывало – обычно все мужчины не сводили глаз с Юли, на неё же лишь поглядывали. Этот же смотрел так тепло, дружелюбно, даже проникновенно, что Анна стала краснеть. Он чуть улыбнулся, слегка кивнул каким-то собственным мыслям и просто сказал:
   – Девочки, как насчет морской прогулки? Ведь вы сюда приехали отдохнуть, расслабиться – морской воздух действует благотворно. Вы слышите, Юля? Для вас это особенно важно. Уже в прошлый раз я заметил, что вы чем-то серьезно угнетены. Ну так как?
   – Но мы же вас совсем не знаем, – неуверенно проговорила Юля, поглядев на Анну и ища в ней поддержку.
   – Отчего же нет? – Анна шагнула к подруге, крепко сжала ей руку – Подгоните вашу яхту к самому бережку и мы как-нибудь подберемся к ней.
   Андрей Туранов извлек из обширного кармана куртки мобильник.
   – Валера, зацепись за грунт и подгони к нам шлюпку.
   Через считанные минуты от яхты отделилась надувная лодка, глухо заурчал мотор и то, что Туранов называл шлюпкой стремительно понеслось к берегу.
   – Беру с вас, Анна, пример. Перелезаю через эти перила. Так как Юля скорее всего откажется от моей помощи, предоставьте ей свою.
   Туранов легко перемахнул через перила, но вниз на прибрежные камешки не спрыгнул, протянул руку подругам. Юля не шелохнулась. Анна, не спуская с него глаз, протянула свою, без особых усилий оказалась на перилах и мягко соскользнула на основание заграждения.
   – Юля, оставь свои комплексы. Лезь за мной, а потом мы вместе с господином Андреем дружно спрыгнем вниз – здесь же совсем невысоко.
   Юля справилась, а на следующий день, вспоминая все, что было накануне, согласилась, что это было действительно невысоко.

   Валерий подвел резиновую лодку к самому берегу, чуть ли не усадив днище на прибрежные камни. Это был молодой парень высоченного роста с очень приятной улыбкой. Когда все трое погрузились, он оттолкнулся веслом от здоровенного валуна и на малых оборотах винта отошел от берега.
   Оказавшись на борту яхты, Анна очень быстро взяла себя в руки, Юля же не менее часу пребывала в состоянии новоявленной Алисы, попавшей в Зазеркалье. Маленький прекрасно обставленный салон: уютный диванчик, два кресла, низкий столик с изображением двух симпатичных котов, увлеченно режущихся в карты, напротив большого прямоугольного окна – иллюминатора шкаф из темного ореха с несколькими ящичками, секретером и баром. По левому и правому борту две каюты, в третью кормовую можно было попасть через дверь в салоне. Эта дверь выполняла ещё одну функцию: на ней размещалась пять книжных полок, ни одна из которых не пустовала и вся эта печатная продукция была надежно защищена скользящей в пазу стеклянной пластиной. Юля несколько смятенно перемещалась по салону, спустилась на ступеньку ниже и неуверенно чуть коснулась золотистой дверной ручки справа. Тут же услышала откуда-то сверху голос Валерия, удивительно мягкий и даже немножко высоковатый при его росте:
   – Девушка, можете войти – это каюта.
   Юля отрицательно качнула головой и быстро перевела взгляд на Валерия. Тот сидел за штурвалом на чуть приподнятой площадке – это была рубка. Едва слышна была работа двигателя, но яхта продолжала оставаться заякоренной.
   – Скажите, а та лодка, на которой нас доставили сюда, куда она делась? Очень симпатичная и очень устойчивая лодочка.
   – Никуда не делась. Из неё выпущен воздух, она сложена и лежит на своем обычном месте в трюме.
   Анна никогда не была на богатых яхтах, но в журналах ей приходилось видеть роскошь современных интерьеров на морских судах и она не была особенно удивлена увиденным. Удивило другое: большая часть книг была не на русском. Всмотревшись, она убедилась, что английский, с которым она была знакома по школе, тоже здесь не преобладает. Эти артикли.
   – Андрей, вы читаете на французском?
   Он стоял рядом, смотрел на неё с явным интересом, но Анна мгновенно поняла, что это совсем не похоже на взгляд мужчины на понравившуюся женщину. Скорее этот взгляд вполне подходил человеку, внезапно узревшего нечто экзотическое. Она вспомнила сказанные им слова о том, что вовсе не Юля привлекла его внимание, а именно она.
   – Совершенно естественно, что вы, Анна, не отреагировали на интерьер яхты, да и не только на интерьер, хотя наверняка вам не приходилось бывать на малогабаритных судах такого класса. Ваш дух и сфера интересов едва ли опустится до такого рода вещей.
   – Вот уж нет! – с запальчивой усмешкой прервала его Анна – Я достаточно приземленное создание и отнюдь не парю. Мне кажется вы увидели во мне то, чего нет и в помине.
   Он кивнул.
   – Очень может быть. Я нередко ошибаюсь, но пока я вижу в вас нечто, что не смогло самовыразиться. Далеко не каждый из нас в полной мере осознает свою суть, многовекторность, способность делать такое, на что никогда не считал себя способным. Ведь для того, чтобы люди могли прожить ту жизнь, которая им дана природой, нужны соответствующие условия, стечения обстоятельств, неожиданные встречи с людьми, в том числе и препакостными. В истории таких примеров сколько угодно.
   – Вы из числа тех, кто в том числе?
   – Не исключено, – серьезно сказал он. – Я смотрю вас заинтересовали книги. Вы спрашиваете, читаю ли я по-французски. Да, читаю, но здесь большая часть литературы на итальянском. Связано это с тем, что часть своей жизни я провел в Милане, почти всю юность, хотя родился в Петербурге. Моя мать итальянка. Отец нас оставил, когда мне было около семи, укатил в Южную Америку, больше я о нем ничего не слышал. Мать предпочла, чтоб я получил образование в России. До моих шестнадцати лет мы жили вместе, родители матери были состоятельные люди и мы ни в чем не нуждались. Я закончил школу в Питере и поступил в морской технический университет. Закончив учебу, уехал в Милан, где прожил безвылазно одиннадцать лет. Сейчас я постоянно живу здесь, в Италию выезжаю, чтобы повидаться с матерью. Как видите, Анна, во мне ничего секретного нет. Рассказал же я все о себе, чтобы разогнать недоверие смешанное с любопытством, которое ощущается в ваших глазах и даже в вашей походке. Вы, безусловно, смелый и решительный человек, ваше отношение к подруге восхищает, но мужчинам вы не верите, считаете их изрядными хамами, лгунами, постоянно потакающими своим скотским желаниям. Если я неправ, прошу меня простить.
   Анна не сразу ответила. Андрей Туранов… Занятная личность. Похоже ни слова не врет. Наверняка умен, образован. Пожалуй, красив. Мужественное лицо. Чем он занимается? Их двое на яхте. Они кого-то ждут или какие-то другие дела…
   – Скажите, Андрей, вы кого-нибудь ждете?
   – Мы ждем одну нашу знакомую, девочку, ей около семнадцати, у неё проблемы с отцом. Живет она в Петергофе, зовут её Светлана. Видимо, ей что-то помешало приехать.
   – Неделю назад вы тоже Светлану ждали?
   – Не верите, Анна? Правильно делаете. Нет, в тот раз мы ждали одного ублюдка. Он явился вскоре после вашего с Юлей ухода.
   – Значит, Андрей, вы и с ублюдками имеете дело?
   Анна невесело рассмеялась, чуть склонив голову справа, словно желая рассмотреть своего собеседника получше.
   – Конечно, и по преимуществу. Но я надеюсь, что это не оттолкнет вас от меня.
   Она предпочла промолчать. Но Туранов и не ждал ответа. Он перевел взгляд на Юлю, которая со смущенной улыбкой брала из рук Валерия фужер, наполненный апельсиновым соком.
   – Валера, у нас в гостях две дамы. Отдавая предпочтение одной, ты нарушаешь общепринятый декорум.
   – Но я просто не успел наполнить второй фужер.
   Валерий поспешил загладить свою ошибку и с бутылкой и вторым фужером направился к Анне.
   – Юля, скажите откровенно, какие у вас проблемы? Не смущаетесь – у меня есть немало возможностей помочь вам. И неделю назад, и сегодня я вижу, что вас что-то сильно терзает.
   Юля села за столик, поставила на рисованную морду кота свой фужер, быстро поправила прическу и уверенно заявила, что у неё все в порядке и ничего не беспокоит.
   Анна решительно вмешалась.
   – Юльчик, прекрати. Дело в том, что муж Юли, от которого она ушла, похитил ребенка, где-то его скрывает и Юля совершенно извелась.
   – Я вовсе не уверена, что это сделал именно он, – нерешительно промямлила Юля.
   – Это сделал он, – твердо заявила Анна. – Он подлец и крайне мстительный человек.
   Туранов понимающе кивнул, попеременно бросая взгляд на подруг.
   – Скажите, Юля, где работает ваш бывший муж, как его имя. Вы взяли его фамилию?
   Юля немного смутилась.
   – Зовут его Сергей Анатольевич Карякин, работает он хирургом в тридцать первой клинической больнице. Его фамилию не взяла, оставила свою.
   Анна полагала, что Туранов ещё кое о чем расспросит, но никаких вопросов больше не последовало… Он оставил подруг и направился в рубку к Валерию. Через несколько минут якорь был выбран и яхта форсировано стала набирать скорость. Увидев тревогу в глазах Юли, Анна отрицательно покачала головой.
   – Не тревожься, с нами ничего не случится, а куда этот уютный кораблик направляется мы сейчас узнаем.
   Она не раз задавалась вопросом, нравятся ли ей самоуверенные мужчины. Вряд ли. Самоуверенность была близнецом чувства превосходства над другими. Крайне самоуверенных людей было немало, в том числе среди женщин. Качество это вызывало у Анны отвращение. Нерешительность, какая-то нерасторопность, боязнь показаться неловким, а то и смешным вовсе не казались ей крупным недостатком. Такой мужчина далеко не всегда хлюпик и она в этом была убеждена. Что собой представлял Андрей, было не совсем ясно. То, что он самоуверен, даже более чем, бросалось в глаза. Но эта самоуверенность не раздражала, не вызывала каких-то ответных реакций, которые обычно непроизвольно вырывались у Анны. Несомненно, этот человек мог обаять. И при этом не проявлял никаких типажных признаков ухаживания, стремлений привлечь к себе, как-то понравиться. Ей было приятно, что Андрей действительно именно ей отдавал предпочтение, а не избалованной мужским вниманием подруге. Юлька вообще порядочная трусиха. Она боится его, её пугает все и особенно это неожиданное плавание неизвестно куда. Все-таки так жить неинтересно. Чего бояться-то? Что их изнасилуют? Дикость какая-то. Чего ещё?
   – Юль, перестань, как птичка в клетке, тревожно вертеть головой. Лучше посмотри какое ослепительное море, почувствуй удовольствие от стремительного хода яхты. Ты же любишь быструю езду, мечтаешь об автомобиле. Давай поднимемся на палубу.
   Анна уже ступила на лестничную ступеньку, ведущую на верх, когда раздался голос Туранова.
   – Девочки, у меня к вам предложение. Мы идем по направлению Выборгского залива, пришвартуемся в Выборге, совершим там небольшую прогулку, зайдем в ресторан «Круглая башня», закусим, вернемся на яхту и я вас доставлю к одному из невских причалов. К этому времени, я полагаю, все определится и с вашим ребенком, Юля. Как имя малыша?
   – Игорёк, – пролепетала та растерянно и, как показалось Анне, туповато глядя на Андрея.

   Конечно, все это было здорово, прямо – таки сказочно. Несколько часов они провели в море. Туранов большую часть времени говорил по мобильнику, Валерий находился за штурвалом, Анна с Юлей были предоставлены самим себе. Они стояли на палубе, упиваясь скоростью и постоянно меняющейся панорамой моря. Обе молчали, иногда раздавался неуверенный полушепоток Юли:
   – Скажи, зачем он это делает? Просто так катать нас? Я в это не верю. Мужчины всегда имеют свой интерес.
   – Молчи, Юльченок. Неужели не видишь, что этот человек не из тех, кто ищет развлечений с женщинами. Я так думаю, что ему на нас наплевать. И эта превосходная яхта наверняка идет в Выборг по каким-то делам её владельца. Нас же Андрей прихватил за компанию, очень может быть, что у него есть какая-то задумка, но совсем не та, о чем ты думаешь. И вообще не вздумай задавать какие-нибудь вопросы наобум. Трижды подумай, потом спрашивай.

   Было около двенадцати, когда яхта Туранова, не снижая скорости, вплотную приблизилась к причалу пассажирского порта Выборга.
   Анна никогда не была в этом городе, слышали лишь о красоте и своеобразии некоторых местных зданий, о тяжелокаменном Выборгском замке, башню которого она увидела ещё издалека, хотя и не была уверена, что это именно замковая башня. Но долго всматриваться в это сооружение ей не пришлось, её отвлек пронзительный женский крик, скорее вопль. В нескольких сотнях метров от причала произошло столкновение двух моторных лодок. Никакого шума, огня, тем более взрыва не было, но почему такой крик? На корме находился Туранов, он уже с четверть часа стоял там, в руках у него был бинокль. Анна лишь мельком взглянула на него и вновь перевела взгляд к месту крушения. Картина была более чем странной. Обе лодки мирно покачивались на легких волнах, их борта задевали друг друга и ни единой души не просматривалось ни на одной из них. Едва их яхта отшвартовалась и Валерий очень умело накинул трос на массивный кнехт, от причала с шумным треском рванулась ещё одна моторка и понеслась к месту столкновения.
   – Что это было, Андрей?
   – Анна, вы же сами видели – произошло столкновение. Такое случается.
   – Но куда делись люди?
   Туранов взглянул на часы и протянул ей бинокль.
   – Человек, совершивший наезд, видимо, превосходный пловец, он бежал. Жертва же нападения лежит на днище своей лодки.
   Анна приложила к глазам бинокль и действительно рассмотрела неподвижное тело мужчины, распростертое у самой кормы. Она подумала, что женщина на пристани скорее всего увидела что-то и поэтому так громко закричала.
   Юля к случившемуся отнеслась спокойно. Во-первых, она ничего не видела и, по её словам, лишь краем уха слышала женский крик. Во – вторых же, что было важнее, Юля, хотя и была в целом впечатлительным человеком, мало переживала, когда случалось несчастье с другими людьми. Анна, например, не могла забыть скоропостижную смерть их учительницы. Когда это произошло, Юля ойкнула, сокрушенно покачала головой, а через пару дней все изгладилось из её памяти. Анна до сих пор помнила Любовь Николаевну, однажды в разговоре упомянула её имя, Юля же не сразу вспоминала, о ком идет речь.
   Их прогулка по Выборгу продолжалось до пяти вечера. Затем же Туранов, как и обещал, повел их в ресторан «Круглая башня».

   Можно было сосчитать по пальцам, сколько раз в своей жизни Анна бывала в подобных заведениях. Вероятно, в России это считается непременным приложением к обеспеченной жизни, к известной доли респектабельности, которое ценится обывателями. Юлька, например, не раз и не без хвастовства говорила, что какой-то из поклонников водил её в ресторан. На Анну это не производило впечатления. Кафе, общепит или ресторан – какая разница. Тем более она знала и по собственному небольшому опыту, и по рассказам коллег по работе, какого сорта публика является завсегдатаем этих заведений. На Западе – другое дело – это быт, традиция и никто посещению такого рода заведений не уделяет особого внимания.
   По всему антуражу, по крепко всаженным в стену светильникам, по массивным деревянным перекрытиям потолка, по роскошной меблировке вперемежку с кажущейся простотой эта «Башня», несомненно, была наивысшего класса. В круговой толще стен с неясным орнаментом, с вполне современными люстрами и богато сервированными столами ощущалась и замковая старина, и нынешнее время, когда такого рода российское застолье перестало быть привилегией высших сословий.
   Анна все это отметила, усаживаясь с Юлей за квадратный стол, который уже был полностью оснащен тремя приборами, холодными закусками, прохладительными напитками и миниатюрными кружочками белого и черного хлеба в соломенной корзиночке тончайшего плетения. Итак, их ждали. Около стола едва они уселись, застыл молодой парень – официант, чуть дальше был виден улыбающийся мужчина в черном, вероятно, метрдотель. Он негромко произнес
   – Андрей Валерьянович, ваши очаровательные спутницы могут выбрать в меню все, что душе угодно, но мои рекомендации остаются в силе.
   Значит, подумала Анна, Андрей уже беседовал с этим господином, договорился о примерном времени, когда они явятся в «Круглую башню». Туранов вообще много говорил по своему мобильнику, особенно в последние полчаса перед их прибытием в Выборг. Он довольно часто смотрел на часы, к ним не подходил, да и к Валерию не наведывался. Секреты какие-то. И тут ей в голову пришла странная мысль и при этом достаточно противная: а что если этот человек имел какое-то отношение в этому лодочному столкновению в порту. Но организовать такое по телефону едва ли возможно. Но вполне возможно заранее многое оговорить, потом явиться и проследить, как все будет выполнено. Анна чуть поморщилась, тряхнула головой, пытаясь от себя отогнать все эти мыслишки. Досадливо хлопнула по руке Юлии, потянувшейся к лежавшему на столе меню.
   – Не надо туда лезть, дорогая! Ведь сказано, что рекомендации этого любезного господина остаются в силе. Я вполне полагаюсь на эти рекомендации. А вы, Андрей?
   На губах того мелькнула улыбка, как показалось Анне, улыбка очень довольная тем, что она сказала.
   – Безусловно, я полагаюсь на вкус Бориса Ильича.
   Им подали борщ московский в горшочках, свежайшую телятину по-строгановски с грибами и картофелем, на десерт, кроме фруктовых напитков, заранее выставленных на стол, было мороженое в ореховых тарталетках. Когда Туранов на пару минут отлучился, Юля все-таки не выдержала.
   – Ань, но это все стоит больших денег. Он с нас обязательно что-то потребует.
   – Вот дура! – проговорила не без явной злобинки Анна. – Заткнись, ради бога. Каждый второй мужик для тебя обязательно кобель.
   Когда Туранов вернулся к столу, Анна спросила:
   – Андрей, неужели весь экипаж вашей яхты состоит всего из двух человек, даже из одного – ведь Валерий один со всем управляется, вы же ровно ничего не делали в смысле навигации?
   – Верно, Анечка. – сказал Туранов и широко улыбнулся. Ей показалось, что он стал чаще улыбаться.
   – Современные суда сконструированы таким образом, что больших экипажей им не требуется. Тем более яхты малого тоннажа, как наша. Валерий большой умелец во всем. Он прекрасный моряк в традиционном смысле этого понятия, отличный механик и превосходный пилот – он может пилотировать любой современный воздушный корабль. К тому же редкостный по порядочности человек, а это качество, быть может, стоит всех прочих. Как вы думаете, Юля?
   – Конечно, – чуть покраснев, проговорила та.
   Этот человек её напрягал, при этом отдавал явное предпочтение Анне. Почему с этим вопросом он обратился именно к ней? Юля была не столько смущена, сколько со своей склонностью к подозрительности допускала, что у него о ней может сложится превратное мнение. Может этот Андрей посчитал, что она ценит не столько порядочность, сколько другие качества, какие-нибудь дурные. Пока Юля маялась во всякого рода домыслах, Анна с удовольствием вкушала наваристый аппетитнейший борщ и признавалась, что не преуспела в поварском деле.
   – Любая женщина не станет говорить мужчине, тем более почти незнакомому, о своих недостатках. Я в этом отношении порядочный вышибон, думаю, что не только в этом. У меня неплохо получаются многие вторые блюда, различные виды салатов, а вот борщ, который я люблю с детства, никак не идет – выходит черт знает что.
   – Этому нетрудно научиться. Можно пригласить сюда местного шеф – повара и он преподаст наглядный урок. Но тогда придется пройти на кухню.
   – Да ладно вам, Андрей!
   После короткой паузы Анна спросила:
   – Можно задать два вопроса?
   – Почему два? Сколько хотите, Анечка!
   Она скосила глаза на подругу. Юльку наверняка задевает, что Андрей ласкающе называет её Анечкой, тогда как Юля остается Юлей. Ничего, перетерпит – она же всегда спокойно относилась к тому, что парни предпочитали заниматься Юлькой.
   – Ваша яхта построена не местными судостроителями?
   – Яхта построена в Генуе. На моей верфи. Я натуральный капиталист. Вас это не шокирует?
   – Почему это должно меня шокировать? Я вовсе не пролетарского происхождения, хотя мой отец, флотский старшина первой статьи, по всем статям вполне может быть включен в списочный состав этого мурла – и по своему виду, и по сути. Но мама моя была учительница литературы, хорошей учительницей, и уж ни сном, ни духом не вписывалась в хамские повадки папани. Андрей, если я немножко грубовата в своих выражениях, простите.
   – Грубовата? Ни в малейшей степени, Аня. А какой второй вопрос?
   Она заколебалась, сомневаясь, что его стоит задавать. Но все-таки спросила:
   – Если не секрет, Андрей, скажите, кого вы ждали, прямо – таки дежурили в Нижнем парке.? Ждали не только сегодня, но и неделю назад.
   – Видите ли, Аня, я отчасти занимаюсь благотворительностью. Но лишь отчасти. Ждал шестнадцатилетнюю девочку. Она постоянно удирает из дома, не ладит с отцом и вообще собирается сбежать из дома за границу. Я пытаюсь её уговорить, выкинуть такие мысли из головы, продолжать учебу. Светлана очень своенравна и мне не удается её переубедить.
   Прозвенел мобильник, Туранов извинился и отошел в сторону. То, что этот человек занимается благотворительностью как-то не очень укладывалось в то представление о нем, которое сложилось у Анны. Впрочем, все возможно. Если правда, что многие заморские толстосумы немалую часть своих доходов передают в фонд нищих и всякого рода лузеров, то почему бы Андрею Туранову этого не делать. Он наверняка жесткий человек, а, возможно, и жестокий. У Анны из головы не шло это происшествие у портовых причалов. Сам факт такого рода столкновений на воде довольно редкое явление. Яхта Туранова шла к Выборгу на явном форсаже – не исключено, что он спешил к определенному часу. На яхте он и Валерий, но у Андрея наверняка масса знакомых. Взять хотя бы этого ресторатора Бориса Ильича – по всему видно, что их знакомство не телефонное. Подготовить убийство, если это было убийство, при наличии большого количества приятелей, особенно приятелей определенного сорта, дело не такое уж сложное, теперь же тем более. В Петербурге, начиная с 90-х годов, на этот счет имеется богатый опыт. Размышляя об этом, Анна пыталась понять саму себя – она не в первый раз ловила себя на том, что любые преступления, включая самые страшные вроде убийства и изнасилования, мало волнуют её. Да вообще не волнуют. Уже давно всем было ясно, что в стране, где нет настоящей полиции и органов правопорядка любые преступления превращаются в рутину. С другой стороны, если тяжелое преступление совершил близкий тебе человек, как к этому относиться. В школе её одноклассник ножом порезал лицо бывшего своего друга. С этим Юрой Сосниным они дружили и он казался ей спокойным и даже благовоспитанным парнем. Он же взял и изуродовал товарища. Испытывала ли она по этому случаю какие-нибудь тяжелые чувства? Она этого не помнила. Но то, что она отлично помнила так свое отношение к Соснину. Оно ничуть не стало хуже. Что это – черствость, равнодушие? Это можно было объяснить лишь одним: хотя они подруживали, она не испытывала к Юре никаких теплых чувств и, в конечном счете, ей было наплевать на все его выходки… А как насчет сегодняшнего их знакомого? Туранов – личность емкая, в чем-то притягательная, даже внешне, интригующая и, как кажется, способная на всякие дела. Анна считала, что степень порочности некоторых людей не портит. Больше того, их грубость, откровенная бесцеремонность является необходимым качеством, без которого сильная личность просто не может существовать Добродетельность, зако-нопослушание, излишняя скромность есть не что иное, как натуральное слюнтяйство. В какой-то степени она через это прошла, выйдя замуж за достаточно бесцветного человека. Анна не могла точно определить, чего она хочет, но чётко знала, чего не хочет. Сегодняшняя её жизнь никчемное времяпровождение. Мама хотя бы любила свою работу, не маялась.
   Не маялась? Это большой вопрос. Мама не раз с ней говорила, как безобразно преподается в Союзе литература. Идеология, так называемая линия партии, которая даже Пушкина с Лермонтовым готова обратить в ура – патриотов. Вольнолюбие Пушкина у нас выглядит глумливой карикатурой, говорила мама. Посмотрел бы Александр Сергеевич, что современные Николаи Павловичи и Бенкендорфы делают с Высоцким, Галичем, Бродским, с репертуарами театров, со всеми теми, кто не хочет шагать по дороге лицемерия и нескончаемой лжи. Маму глубоко выводило из себя невозможность свободно работать с текстами, не заглядывать каждую минуту в учебник, в котором столько же литературы, сколько в передовицах центральных газет. Маялась она, конечно. Отец же… Ну и сволочь! Ему плевать было на все это. Всем им плевать – как и сто лет назад, как и двести, как всегда. Все-таки дочка она ни к черту – поздно встала на защиту мамы. Внезапно на Анну нашло – ей захотелось крепко врезать отцу – руками, а если понадобиться и ногами. Владимир Иванович., жлоб поганый. Видимо, лицо её так сильно изменилось, что вернувшийся к столу Туранов недоуменно спросил:
   – Анна, что с вами? Вы что, увидели здесь большую амбарную крысу?
   Она тут же отдернула себя, чуть улыбнулась и негромко выговорила:
   – Почти что так.
   Брови Турановачуть приподнялись, но он ничего не сказал и повернулся к Юле:
   – Дорогая мамочка, ваш сыночек найден. Где вы желаете его получить?
   Юля охнула и поднялась. Она не сразу нашлась, что сказать.
   Туранов улыбнулся, мягко проговорил:
   – К половине девятого у меня назначена встреча у Дворцового моста. Если девочки не возражают, Валерий нас доставит туда. Ваш Игорек, Юленька, тоже будет там.

   Спустя несколько дней Юля по-прежнему находилась под сильным впечатлением от всего случившегося. Она не водила Игорька в детский сад, брала его с собой на работу и старалась не спускать с него глаз. По мнению Анны Юля крепко пересаливала, её сюсюконье с сыночком, капризность и избалованность того – а у Игорька всего этого было уже предостаточно – ни к чему хорошему не приведет и, прежде всего, для самой Юли, но та была глуха к словам подруги. Пока Юля была поглощена сыном, они не говорили о Туранове, лишь по прошествии нескольких недель, навестив Анну вместе с Игорьком, Юля как бы невзначай заметила:
   – Андрей оставил тебе номер своего телефона. Дай мне его – я ведь тогда так и не узнала, кто и зачем выкрал Игорька.
   – И не к чему узнавать, – отрезала Анна. – Ты что, собираешься звонить ему?
   – А почему нет? – Юля сделала легкую гримаску. – Ты что, ревнуешь?
   – Если Андрей не дал тебе этот номер, значит звонить не надо. Напрашиваться нельзя, дорогая. Я, например, не собираюсь ему звонить.
   – Но узнать-то можно, кто именно все это сделал. И не только это. Разве тебе самой не интересно? К тому же его как-то надо отблагодарить.
   Анна хохотнула.
   – И как ты его собираешься отблагодарить? Натурой, что ли? Мы с тобой нищенки. Не обижайся, Юльченок. Туранов Андрей из разряда людей, которые не ищут благодарностей, отличий, тем более поклонений или женской благосклонности. Он другой. Я буду очень рада, если он мне когда-нибудь позвонит и вовсе не потому, что готова безоговорочно отдаться ему, хотя в общем не прочь. У нас с тобой, дорогая мамуся, усеченное существование. Тридцать лет для женщины это серьезно. У тебя есть Игорек, а у меня унылая пустошь. Иногда я думаю: если б у меня был малыш, было б мне интереснее проживать свой век? Лет пять назад сказала бы, что да. Сегодня не знаю.
   Анна могла бы сполна удовлетворить любопытство подруги во всей этой истории с Игорьком. Тогда у Дворцового моста двое мужчин бережно вручили ей заплаканного мальчика, Юля совершенно потеряла голову. Она схватила Игорька в охапку и почти бегом увела его подальше, покрыла лавиной поцелуев и прочей обильной мокротой. Туранов же рассказал Анне, что Сергея Карякина безпро-блемно забрали с работы, предложили немедленно передать ребенка матери. Тот вначале попытался включить дурачка, но после первого знакомства с длинным пальцем немногословного незнакомца в своей правой ноздре не стал упрямствовать. Она запомнила последнюю фразу Андрея:»Типаж законченного, трусливого мерзавца, такими кишит весь свет». Ей показалось, что дело не обошлось одной ноздрей, пальцем и с бывшим супругом Юли люди Туранова проделали что-то более осязаемое. Она позволила себе некоторую фамильярность с его именем, впрямую спросив:
   – Скажите, Андрюша, откровенно: ведь те двое, а может их было трое, не ограничились пальпацией носа господина Карякина?
   Туранов шагнул к ней вплотную. Его большие карие глаза не мигающе погрузились в её светло-серые. Она ждала поцелуя, но он лишь мягко согнал прядку её темно-русых волос с бровей и со лба. Сказал без улыбки:
   – Анна Владимировна, вы женщина поистине элитарная и, как кажется, не полностью с собой знакомы. Разумеется, ноздрёй господина Карякина не ограничились – на заднем глухом дворе больницы его выпороли.
   Может это было чересчур, а может так и надо было. Но Юле об этом говорить не стоило.

   Сколько прошло времени после все этой истории? Месяца полтора, если не больше. Ничего нового, ежедневные больные, похныкивающая Юлька, серая погода, осенние дожди. То, что тогда произошло казалось далекой, очень далекой случайностью. По-хорошему не надо все это даже вспоминать. Мало ли случайных событий, встреч. Таких встреч? Таких встреч вообще не бывает. Это что-то из разряда попадания в пещеру Али-Бабы или лучезарного видения Монте-Кристо. Юлька похоже напрочь обо всем забыла, она же… И что её подтолкнуло? Объяснить такое трудно, хотя понятно, конечно. Было сумрачное воскресное утро, густо поливал дождь. Анна быстро собралась, выпила полстакана кофе, на большее кипятка в чайнике не хватило, одела плащ, взяла зонт и поспешила на железнодорожный вокзал.
   В Петергофе было сумрачно и неприютно, в аллеях Нижнего парка не было ни души. Анна медленно шла к белеющей балюстраде. Сейчас в этой влажной полутемени пухлые округлости балясин не казались такими белыми. Бескрайняя пустошь свинцового залива. Ничего и никого. Если у Андрея мама итальянка, то ему хорошо знаком цвет южного моря. Уж такого уныния и отталкивающей скучины там нет и быть не может. Хотелось бы ей увидеть Италию, вообще Запад? Может быть, хотя Анна вполне осознавала, что любые краски того же юга быстренько потускнеют, если в ней самой будет лениво и противно посапывать гном безрадостного прозябания. Ведь то, что она сейчас испытывала не было чем-то новым. Такая тухлятина навещала её и до замужества, и в замужестве. Скучно жить – такое как-то неудобно и произносить. Юльке вроде не бывает скучно, никогда не бывает. Но Юльченок большой ребенок с хорошенькой мордашкой и аппетитной фигуркой, обзавелась своим обожаемым кукленком, наверняка вскоре выскочит замуж за какого-нибудь вахлака или, не дай бог, очередного проходимца вроде Карякина. Произведет ещё кого-нибудь. Для неё это жизнь. Дай бог, Юленьке.
   Анна напряженно вглядывалась в сумрачную даль залива. Белая яхта, загадочный её обладатель, причал Выборга. Неужели Туранов? Если он мафиози, смогла бы она сблизиться с ним? Да не глядя! Это такой адреналин… Судя по его словам, взглядам она вполне в его вкусе. Но женщин у него наверняка предостаточно. Потом эта Италия. Там ещё те бандиты вперемежку со жгучими синьоринами. На кой ляд она ему сдалась! Он много читает. Там итальянский. А что она читала у итальянцев? Да по сути ничего. Так, петербургская чушка.
   Дождь не унимался. Глядя в эту безнадежную даль, окутанную густой серостью непогоды, Анна внезапно вспомнила один из рассказов Чехова. Она забыла его название, но жуть этой истории не выветрилась. Женщина в зимнюю стужу спускается к реке. Замерзшей или не совсем? Неважно.
   Эта особа ждет мужа, сильно беспокоиться о нем, чуть ли не убивается. Но с мужем ничего не случилось, жив, здоров, с радостью устремляется к ней. И тут происходит чудовищная метаморфоза – жена внезапно жалеет, что он вернулся, прогоняет его прочь, говорит ужасные вещи. Что это такое, как это можно объяснить? Как можно объяснить многие чеховские сюжеты, когда люди преобразуются в совершеннейших скорпионов. Этот благообразный человек в пенсне видел в своем отечестве какую-то разновидность настоящего ада. А его пьесы? Они что, лучше? Небо в алмазах – это же идиотизм! И это сказано за считанные годы до прихода к власти этих усатых и бритых кровососов.
   Анна готова была с головой погрузиться в темный мир своих тяжелых видений из мира отечественной классики и недобрых воспоминаний из своей личной жизни, когда надрывно загудел мобильник. Что за чепуха! Она же не брала с собой свой телефончик, да тот уже с неделю как не был подзаряжен. Она нервным движением опустила руку в карман плащевки и извлекла исходящей желтым свечением и хриплым призывным воем незнакомый гладенький аппаратик. Кто-то ей его подбросил. Где, когда? Она огляделась. Кругом та же картина дождливого сумрака и полного безлюдья – такого мерзкого Петергофа она никогда не видела. Наверно, кто-то в поезде.
   Анна быстро вышла на связь.
   – Анечка, прошу простить меня за препротивный позывной мобильника – другого просто не оказалось под рукой. Если вы ждете кого-то, я умолкаю. Если не ждете, а предаетесь лестным для меня воспоминаниям, приезжайте ко мне. Машина у выхода из Верхнего парка.
   Сердце с такой силой стукнуло, что она непроизвольно вцепилась ногтями в сырую поверхность перил. Выходит, что за ней следят. Она никого не увидела, ничего не почувствовала. Андрей Валерьянович Туранов, и что же ему надо? Неважно. Она чувствовала, как ей стало жарко, как будто она выпила чего-то крепкого.
   Водитель был пожилой мужчина. Само собой, безупречно вежливый и с пониманием. Когда она сказала, что должна заехать к себе, он кивнул. Что одеть? Брюки, спортивную куртку? Нет – он видит в ней женщину, пускай её и видит. Новые чулки с шоколадным отливом, там очень тугие резинки – неважно, перетерплю. Платье бордовое с косой строчковой для двух больших пуговиц чуть выше груди. Анна оделась, отдернула подол – колени и не только они открыты. Оно узко и коротко – в чем дело? Платье было куплено чуть больше года назад. Она ж не потолстела, не подросла. Линия бедер убедительна, впрочем, и кое-что другое. Она негромко выругалась. Этот наряд не пройдет – похоже кокотка едет на свидание. К черту! Будут брюки, белая шелковая блузка и спортивная куртка.

   Было позднее утро, дождь тупо и уныло стучал по мостовым, кругом тускло светились фонари. Глядя на эту безрадостную картину, Анна в который раз думала, что Питер все-таки далеко не для всех желанное место проживания. Для любителей мрачных ассоциаций и всяких придумок фальшиво-романтического или пуще того имперски-величественного склада такой пейзаж может придать какую-то осмысленность. Для неё все природные краски северной столицы основательно приелись и, как правило, действовали тягомотно.
   Она на несколько минут отвлеклась, почему-то вспомнила маму. Мама не очень-то жаловала Питер, хотя и родилась здесь. Сама красота города, о которой так много говорили и говорят, казалось ей преувеличенной. Она не раз говорила:»Камень не любит людей, сырой камень не любит нас вдвойне. Ей богу, Анечка, Москва со всей своей оголтелостью и дикостью теплее Ленинграда. А эти памятники царям и их именитой челяди в гражданском и военном звании – они же давят и додавлевают».
   Вглядевшись в запотевшее стекло в дождевых каплях, Анна поняла, что они въехали на Крестовский остров. Значит, Андрей Туранов проживает в элитнейшем районе. Удивляться, собственно говоря, было не чему. Где он ещё может жить, он, владеющий первоклассной яхтой, читающий на всяких языках, со своей итальянской мамой и наверняка с некоторым количеством любовниц. Готова ли она стать одной из них? Для себя она уже ответила на этот вопрос. Капризничать не будет, но он, судя по некоторым признакам, не склонен её домогаться. Он позвонил, позвал – это ни о чем не говорит. Ясно, что цели Андрюшеньки вряд ли соприкасаются с постельными видами на неё. Разве что мимоходом. Готова ли она к такого рода отношениям? А это смотря по обстоятельствам. Если он станет использовать её как очередную портовую девку, такого не будет. С другой стороны, для такой девки она не достаточно хороша, Юлька подошла бы больше. У Туранова другие намерения и секс для него похоже где-то на задворках. Но это первое впечатление, человек этот достаточно многослоен, тонок и так просто его не раскусишь.
   Эти островные новостройки были воистину визитной карточкой российских миллионеров.
   Как-то на расстоянии она видела этот островной комплекс, могла приблизительно представить роскошь живущих в нем. Но её это не волновало. Юлька же дико завидовала тем, кто умеет так в жизни устраиваться. Странно немножко – по всей нервно-психологической структуре, любви к чтению, театру она не должна была так интересоваться всеми этими материальными усладами. Так нет же – для Юли это был превеликий мир бытия. Анна же на эти вещи смотрела совершенно спокойно. Мир книг, театра для неё мало что значил, примерно также она относилась к квартирному быту и большим деньгам. На какой почве вообще они находили общий язык с Юлькой? Анна всегда испытывала какую-то потребность о ком-то заботится и кого-то защищать. А что касается Юли, та инстинктивно тянулась к тому, кто всегда был готов подставить ей плечо. Так как их дружба насчитывала уже пару десятков лет, такое объяснение, вероятно, вполне подходило.
   Машина бесшумно подкатила к одному из типовых умело и аккуратно скроенных шестиэтажек. Анна не была уверена, что эти здания точно шестиэтажные – их обильно застекленный верх несколько сбивал её с толку. У подъезда стояло четверо. В одном из мужчин она тотчас узнала Туранова. Здесь была также девушка лет семнадцати – белокурая, волосы от самой шеи круто собраны на макушке, лицо очень подвижное, глаза бледно-голубые. Едва Анна вышла из машины, эта юная особа цепко обшарила её глазами, тут же взглянула на Туранова. Тот же с улыбкой двинулся навстречу Анне, легко сжал её руку двумя ладонями и повернувшись к своим собеседникам сказал:
   – Господа, мы уже все обговорили. С тобой же, Светлана, мы встретимся в следующий вторник, паспорт к этому времени будет готов. Всем всего доброго.

   Это были шестикомнатные апартаменты. Гостиная была шикарно обставлена, в глаза бросалась ярко желтая драпировка стульев, кресел и двух небольших диванов; в центре этого немереного пространства двумя рядами, параллельно друг другу, выстроились восемь квадратных столиков темно-коричневой полировки, на каждом из которых под небольшим букетом из алых роз и белых лилий застыла бутылка вина и два фужера. В противоположной от двух громадных окон стене высился многостворчатый шкаф той же полировки, что и столики. Анна подошла к окну. С высоты – кажется, это был пятый этаж – она увидела сквозь густую дождливую мглу узкую серую полоску Малой Невки. Повернувшись к Туранову, который остановился под декоративной аркой, отделяющий большую прихожую от великолепия этого зала с высоченным потолком и не менее впечатляющей хрустальной люстрой, горевшей сейчас в полнакала, она сказала:
   – Вы, Андрей, хотели меня сразить всем этим блеском, вполне под стать апартаментам старой русской знати. Сразили, не скрою. Если б я до этого не побывала на борту вашей яхты, впечатление было бы просто убийственным. Сейчас я воспринимаю все это более спокойно, но при этом отдаю должное хозяину всей этой роскоши. Он, то есть вы, мне представляется более значительным всего того, что я здесь вижу. Более чем уверена, что наши сегодняшние олигархи, даже более богатые, чем вы, форменные букашки на фоне того, что у них имеется. Мне вовсе не обязательно видеть все это, чтобы быть соблазненной. Есть мужчины, которым вовсе не надо одаривать женщину дорогущими подарками, услаждать её слух изысканными комплиментами. Таким мужчинам стоит лишь сделать несколько шагов, произнести некоторое количество фраз, самых пустяковых и дело сделано. Вы знаете, Андрей, это что-то вроде магии.
   Он молчал, сосредоточенно смотрел на неё. О чем он думает знает только он и Анна даже не пыталась разобраться в этом. Важно было другое: она была убеждена, что думает он вовсе не о том, что она сказала, не о ней лично, а о чем-то своем, возможно связанном с ней, но с ней не как с женщиной, а с каким-то чуть ли не инопланетным существом. Ведь он тогда в море сказал о том, что она сама себя не знает. Возможно ли такое? Быть может, это так, если предположить, что она, живя в мирке, где ничего не происходит, где нет подходящих обстоятельств, когда можно в чем-то стоящем проявить себя ей и впрямь неизвестно то, что она может и что ей абсолютно недоступно. Но если она этого не знает, откуда ему это известно? Хотя такие вещи можно представить, если перед тобой незаурядная личность. Туранов незауряден и это очевидно. Вся эта роскошная мишура и очень вероятно, что он и сам это осознает. Здесь допустимы варианты. Взять хотя бы эту девчонку у подъезда. Светлана… Вероятно, именно её он ждал тогда на своей яхте. По внешнему виду типичная не вполне созревшая хищница, форсировано овладевающая интригой. Она ему нужна? Он говорит, что патронирует её, помогает, убеждает продолжать учёбу. Что-то тут не так. Андрей не похож на праздного болтуна, на человека, желающего себя представить в выигрышном свете. Ведь он тогда употребил слово филантропия. Филантропия по отношению к этой девице? Кто его знает, она же могла плохо рассмотреть эту Светлану, но все-таки материально или каким-то иным способом поддерживать эту особу вряд ли стоит. Если он всё-таки это делает, то здесь есть какие-то иные причины.
   – Простите, Андрей, я о другом. Не о вашей квартире, а о той девочке, которую я только что видела у подъезда. Вы ведь именно её ждали в те дни на яхте?
   Туранов кивнул, продолжая молча созерцать свою гостью.
   – Может быть, я немного самонадеянна и беру на себя слишком много, но оказывать благотворительность по отношению к этой девушке – её, кажется, Светлана зовут – лично я, будь даже миллиардершей, никогда бы не стала. Эта особа настоящая акула. Сейчас она только примеривается к жизни, присматривается, вас она уже присмотрела и будет использовать настолько, насколько вы ей это позволите. Уж кто-то, а Светлана, увидев ваши апартаменты, не поступится ничем, чтобы хозяин всего этого великолепия не ускользнул из её хищных лапок.
   – Дорогая Аня, – заговорил, наконец, Туранов. – Вы просто изумительны. Вы видели Свету всего несколько секунд и уже определили её натуру. Мне лично, чтобы хотя бы приблизительно разобраться в вас, потребовалось гораздо больше времен. Ведь если бы вы вторично не оказались в Петергофе, я не стал бы высылать к вам людей, не стал бы вами интересоваться. Светлана проживает в Петергофе, не ладит с отцом. Меня некоторое время назад попросили ей оказать материальную поддержку, в частности у её отца большая задолженность по квартире. Я не только помог ей с оплатой, но и дал ей возможность приватизировать это жильё. Да, эта девочка дурной человечек, она солгала мне дважды, сказав, между прочим, что отец мешает ей встречаться со мной и она вынуждена убегать из дома. Вторично она солгала, заявив, что отец выживает её из квартиры, хотя дела обстоят как раз наоборот – она сумела заставить отца оформить квартиру на себя. Существуют межгосударственные договоренности об обмене учащихся из разных стран. Светлана рвется за кордон, уговаривает меня сопровождать её. Одно заинтересованное лицо в Америке предложило мне включить эту девочку в число тех русских, которые выезжают на учебу за границу. Я это сделал. Этот человек, кстати, относительно нрава Светланы сказал мне примерно то, что сказали вы, Анна. Полагаю, что из этой девушки заокеанские кондитеры изготовят блюдо спецназначения. Несомненно, что Светлана, если и вернется сюда, то в другом качестве.
   Туранов подошел к шкафу, достал пару больших салфеток ресторанного типа, открыл соседнюю дверку, – там был бар холодильник – вынул круглый торт с кремово-шоколадным покрытием.
   – Анечка, здесь, как видите, есть вино, бисквитный торт. Если это вам не по вкусу, пройдемте на кухню – там мы можем выпить кофе, если хотите, с ликёром. Торт же прихватите с собой и почувствуйте себя хозяйкой.
   Все это было произнесено настолько естественно, настолько буднично, что Анна как-то потерялась. Ей совсем не хотелось ни вина, ни кофе, да ещё с ликёром, который она не терпела. Причем голова непонятно отчего отключилась. Она совершенно механически взяла плоскую вазу с пышным приятно пахнущим тортом и последовала за Турановым.
   Эта кухня была под стать всему тому, что она уже видела в этом квартирно-дворцовом комплексе. Никель кранов, неимоверное количество стенных шкафчиков с посудой, разнообразными приправами, специями, бутылочками, миниатюрными солонками – словом, неисчислимое количество мелочей, без которых хорошая хозяйка не может представить нормального бытия. Кругом вперемежку белый и цветной кафель. К обширному кухонному пространству примыкал небольшой кабинетик площадью не более семи квадратных метров – в нем был стол с четырьмя стульями и кофейно-чайные принадлежности, включая необходимую сервировку.
   Анна глубоко вздохнула и покачала головой.
   – Послушайте, Андрей, ваш невероятный дворец нуждается в лакее, да не в одном. Видимо, все это имеется, так как порядок, чистота наблюдается кругом.
   – Конечно. Ежедневно, между десятью и одиннадцатью утра является уборщик, а вечером в пятницу – меня обычно в это день здесь не бывает – две женщины проводят генеральную уборку. У всех трех уборщиков имеется ключ от квартиры.
   – Вы не боитесь, что эти люди могут что-нибудь украсть?
   Туранов отрицательно покачал головой.
   – Им не нужно красть – за свою работу они получают приличные деньги и очень дорожат своим местом. К тому же они филиппинцы – у них в крови такого инстинкта нет.
   Он прошел арочный проем, отделяющий саму кухню от уютной кофейни, включил кипятильник и стал готовить кофе.
   – Судя по вашей заторможенности, ничего хорошего ждать не приходится, мне придется самому ухаживать за вами. Но торт все-таки нарежьте вы, Анечка. После кофейного ланча пройдемте в кабинет.

   Кабинет Андрея Туранова больше напоминал библиотеку с легионами книг. Около окна большой письменный стол – на нем принтер, компьютер, толстая стопка писчей бумаги, комплект карандашей и ручек. Одна из стен увешана разножанровыми и разноформатными картинами; здесь были портреты, пейзажи, усложненные композиции, графические решения которых требовали серьезных комментариев и основательной подготовки для тех, кто готов был серьезно разобраться в авторских постижениях нашего запутанного мира.
   Усадив Анну в кресло напротив своей миниатюрной картинной галереи, Туранов заявил:
   – Ради бога, Анечка, не делайте долгосрочных умозаключений, но я хотел бы сказать, что многое в вас меня очаровывает. И в интеллекте, и в характере, стойком, решительном, и в той женственности, которая совершенно не растрачена.
   Анна попыталась сдержаться, но не смогла – громко рассмеялась.
   – Вот как! И вы, Андрей, готовы помочь мне эту женственность растратить?
   – Да, в известной степени, хотя не знаю, что конкретно вы имеете ввиду. Вы красивы, но не осознаете этого. Вы можете произвести впечатление и очень глубокое, однако и об этом не подозреваете. Ваша близкая подруга совсем иного плана, она чувственно возбуждает мужчин самого примитивного сорта и не более. Юлия Врангель – это нечто из разряда однодневок. Когда она отцветет, ровным счетом ничего не останется. Я говорю не только о её внешности. Это свойственно многим хорошеньким женщинам. Поймите меня правильно, Анечка, я далек от того, чтобы разрушать вашу дружбу, речь идет лишь о разительном контрасте между вами. Сейчас вы заинтригованы своим собеседником, избегаете лишних вопросов, вопросов же у вас немало. Например, такой: «Какого чёрта вам, Андрей, нужна вся эта роскошь, немереные апартаменты в придачу с яхтой и всем прочим?» Не правда ли, Анна Владимировна, среди ваших незаданных вопросов присутствуют и такой? Между прочим, этот вопрос никогда бы не мелькнул в головке Юлии Валентиновны.
   Анна рассматривала висящие перед ней картины, но ни одной из них не видела. Туранов судил безошибочно и в общем-то это могло раздражать, но она вновь не почувствовала раздражения. Ощущалось лишь некоторое беспокойство насчет одежды. Была же более новая куртка, не такая сермяжная, как эта кожанка – ведь же знала к кому идет. И платье одеть надо было.
   – Аня, почему вы молчите? Я неправ? О чем вы задумались?
   Может ей следует возмутиться? Никто же не любит, когда залезают в их мысли.
   – Вы правы, Андрей, правы. Но я думала не о вашей правоте, а о другом.
   – О чем же?
   – О том, как женщины вас терпят. Мы, женщины, более мужчин не любим, когда догадываются о наших мыслях.
   Туранов рассмеялся.
   – Да не терпят меня женщины. Вы же видите, дорогая Анечка, что я живу один.
   – Живете вы один, дорогой Андрюшенька, исключительно по собственному предпочтению. Насчет же женского терпения я сказала так, шутя.
   – В общем, да. Но я не убежденный холостяк, просто не сложилось встретить кого-нибудь в зрелые годы. Насчет же всей этой роскоши – это правда, ни к чему мне все это. Не для своих меркантильных утех обустраивалось данное жилье. Тут совсем другое. В этой квартире я не столько живу, сколько бываю. Если хотите, Анечка, это мой офис, но принимаю в этом офисе не я, а мои служащие. Все приходящие сюда люди мгновенно преисполняются увиденным и воспринимают сделанные им предложения, как правило, покладисто.
   – Что значит покладисто?
   – Это значит, что визитеры принимают те условия, которые я им предлагаю. Речь идет о передаче определенных денежных сумм в обмен на гарантии их безопасности. Российские граждане очень впечатляются внешними атрибутами богатства. На Западе это в такой форме не наблюдается.
   – Послушайте, Андрей, я плохо понимаю, о чём идет речь. Я не собираюсь ломать свой комплиментарный образ в ваших глазах, задавать вопросы. Если вы сами захотите, то разъясните мне все то, что сказали. Единственный вопрос, если это, конечно, не секрет – кто здесь живет?
   – Никто. Если кому-нибудь из тех, кого я знаю, понадобиться на какое-то время остановиться в Петербурге, эта квартира к его услугам на любое время. Две отдельные комнаты гостевые.
   Анна чуть улыбнулась и, опустив глаза, спросила:
   – А если ваша знакомая с нерастраченной женственностью вдруг пожелает здесь остановиться, презрев свое жалкое жилье, на какой срок ей будет разрешено пребывание?
   Туранов присел рядом с креслом и, глядя в глаза Анны, сказал:
   – На какой она сама пожелает вплоть до пожизненного.
   Это не было шуткой, но это и не было предложением. Пожалуй, было чем-то большим.

   – Анечка, мне хотелось бы вам показать еще одно помещение и примыкающее к нему небольшое пространство, которое я условно называю оружейной. Туда я привожу только близких мне людей. Кого я считаю близкими? Не всегда тех, которые мне симпатичны и которых я непрочь видеть постоянно, привожу туда близких по пониманию жизни, по духу, по отношению к системе ценностей. Допускаю, что ошибаюсь, но вы одна из них…
   – Андрей, вы крупно заблуждаетесь. Разумеется, приятно слышать от вас такие слова, но будет ужасно, когда вы обнаружите во мне затхлый затюканный типаж обывателя. Лучше с самого начала все расставить по своим местам.
   – Ну что ж, посмотрим. Заглянем, дорогая синьора, в романтическое нечто.

   Это было действительно нечто и довольно неожиданное. По площади эта комната не уступала кабинету – библиотеке, здесь не было книг, столов, какой – либо мебели, кроме двух старых потертых кресел – кругом всецело царил разгул моря и многочисленных моделей кораблей, парусников, яхт.
   – Когда мне было одиннадцать лет, я впервые попал в Италию. В Генуе и Виареджо я увидел чудо – крейсерские яхты и гигантские суда. Картина впечатляла, пожизненно впечатляла. Отец преподавал в петербургском морском университете, куда позже поступил и я. Вы знаете, Анна, море и корабль для меня с юных лет стали чем-то сакральным, как и люди, связанные с профессией моряка. Я довольно быстро осознал, что морское ремесло в любом виде – от неприметного матроса на каботажном суденышке до капитана дальнего плавания и инженера – судостроителя занятие тяжелое, нередко опасное. Но притягательность этого дела никуда не ушла. Петербург прекрасный город, имеет добротные традиции по части навигации и судостроения, но мы никогда в прошлом не были великой морской державой. К моему искреннему сожалению. Причин здесь много, говорить о них не время и не место. Италия тоже не считается великой морской державой, но она гораздо ближе к этому званию и по прошлым своим начинаниям, и по сегодняшним достижениям. Здесь представлены модели разных стран, больше всего итальянских – связано это с моими личными предпочтениями, а также с мировыми оценками итальянского судостроения, особенно в создании современных яхт всех классов.
   Анна с большим вниманием слушала Туранова, медленно обходила каждую модель корабля, читала названия. Как только она подошла к задней стене, то увидела две картины, которые в первые минуты не заметила, и метровую скульптуру в нише. Это был бюст мужчины неопределенного возраста с довольно угрюмым фасом, в бакенбардах. Взгляд Анны переметнулся на большую картину с обнаженной женщиной – большеглазая, черноволосая – запечатлена в полный рост, стоит на морском побережье, опираясь локтем на скальный выступ. Красива? Да нет, пожалуй, вполне обычная, но фигура великолепная, чистая кожа и очень красивые ноги. Слева портрет мужчины в старинном костюме.
   – Андрей, кто на картинах и чья скульптура в стенной нише?
   – Дож генуэзский Андреа Дориа – ярчайшая звезда в истории Генуи ХУІстолетия. В центре Анна Лоджери, моя жена, с которой мы прожили двенадцать лет. Прожили неплохо. Она ушла от меня к другому мужчине, аргентинскому коммерсанту. Сейчас развелась и с ним. У Анны трое детей, двое живут с ней, третий, мой сын, в Штатах, мы иногда перезваниваемся. Анна не против вернуться ко мне, но это страница окончательно перевернута.
   – А чье тяжелое лицо на скульптуре?
   – Паганини.
   Значит, сын… Если б у неё был сын, смотрела бы она с таким остервенением на свою работу, больных? Вряд ли, было бы не до этого, надо было зарабатывать. Все правильно – женщина без детей дичает. А он? У него наверняка есть интересное дело и сын здесь не самое важное.
   – Андрей, вы скучаете по сыну?
   – Иногда я очень хочу его видеть, но это бывает не часто, мои знакомые говорят, что скучать по сыну мне не дают дела. Это форменная ерунда. Я не так много работаю в последнее время. У меня средней руки бизнес в Генуе, в Виареджо. есть небольшая рекламная фирма в Штатах, где я, кстати, бываю еще реже, чем в этой квартире. Моя специальность инженера-судостроителя стала для меня настоящей проформой. Дела мои, Анечка, таковы, что, узнав их поближе, вы, возможно, больше не захотите меня видеть.
   – Но это навряд ли, – с легким смущением проговорила она.
   – Впрочем, и я на это рассчитываю. Есть женщины, для которых род занятий мужчины, с которым они близки, не имеет значения. Я знаю женщин, которые души не чают в своих избранниках, хотя прекрасно осведомлены, что за ними ряд преступлений, включая убийство. Моя жена была одной из таких женщин и ушла она от меня, находясь в цепких когтях ревности.
   – Обоснованной?
   – Более чем.
   Двенадцать лет совместной жизни это что-то. У неё же и двух не набралось. Если б даже был ребенок, они с мужем всем равно разбежались бы. В чем тут дело? Каким бы Вадим не был – скучен, сер, не предприимчив – все дело в ней самой. Что же ей нужно? Сильная доза адреналина, разнообразие впечатлений и ощущений? Но это едва ли возможно длительное время. Принять на веру слова Андрея, что она сама себя не знает, не знает границ своих возможностей и способностей? Прожила тридцать лет и не знает? С другой стороны, были ли какие-нибудь обстоятельства, когда она могла проявить себя, показать характер, волю? Да ничего же не было. Однажды она дала по роже одному парню, когда он попытался тискать её. Удар получился и парень упал. Это что, проявление характера? Если б она была мужиком, можно было скорее всего испытать некоторое удовлетворение.
   Может быть она проявила непоколебимую твердость, порвав с мужем? Вряд ли Андрей, знай все это, обратил бы на неё внимание и сказал бы то, что сказал. Он видит что-то иное… Что же? Совершенно очевидно, что он далек от каких-то чувственных устремлений. Он откровенен – все, что он говорит не похоже на правду, а самая натуральная правда. Эта Светлана – натуральная юная сучка и Андрей отлично знает это, что не мешает ему помогать ей. Понятно, что за этой девкой стоят какие-то влиятельные тузы, и господин Туранов в них заинтересован. Лично за ней никто не стоит и если он обратил на неё внимание, то это исключительно его собственный интерес.
   – Как вы считаете, Андрей, большинство людей, в том числе и те двое на картинах – я имею виду Паганини и генуэзского правителя – свободные люди?
   Задавая этот вопрос, Анна меньше всего думала о великом музыканте и итальянском вельможе, фамилию которого даже не запомнила. То, о чем она хотела спросить, не имело никакого отношения к прославленным генуэзцам. Но впрямую об этом спрашивать было как-то неудобно. В целом ничего особенного, но все-таки нужен был какой-то мостик.
   Туранов подошел к ней. Чуть пробежавшая полуулыбка, в глазах промелькнувшие искорки. Неужели он догадался о первопричине её вопроса? На её плечи легли его руки.
   – Какие духи Анечке нравятся больше всего?
   Она вздохнула, покачала головой, на несколько секунд опустила глаза и почувствовала, как его пальцы легко скользнули по её темно-русым прядям. Что-то колыхнуло в груди и какой-то писклявый голосок очень похожий на юлькин выдал мерзкую фразу: «Ты уже два дня голову не мыла и прическа у тебя, как у одинокой бомжихи».
   – У Анечки нет любимых духов и в этом, между прочим, состоит одно из проявлений её нерастраченной женственности.
   – Это звучит с оттенком сожаления и даже какой-то вины. А ведь по сути я вижу в этом большое достоинство. Когда я говорю о нерастраченной женственности, я вовсе не имею ввиду мужчин и многообразие ваших контактов с ними. Не приведи бог впадать в такую пошлятину. Нерастраченная женственность прекрасно функционирует в любом виде деятельности. Достоинство же в том, что вы, Аня, молоды и можете с полной отдачей включиться в тот род занятий, который вам будет по вкусу и по силам. Никогда ничего не надо понимать буквально. Я, например, не думаю, что вас действительно интересует вопрос о степени свободы или несвободы Паганини и Андреа Дориа. Вопрос же этот относится лично ко мне и звучать он должен примерно так:»Выполняете ли вы, господин Туранов, чью-то волю или действуете исходя исключительно из собственных интересов?» Что вас могло натолкнуть на такую мысль? Вряд ли я произвожу впечатление зависимого от кого-то человека, выполняющего чьи-то указания. Думаю, что такие мысли пришли к вам в голову из-за Светланы, которой я помогал по просьбе моего хорошего знакомого, живущего за границей. Но такая помощь не превращает меня в зависимого человека. У вас, Аня, есть ещё какое-нибудь наблюдение, подтолкнувшее вас задать такой вопрос?
   Пожалуй, вот тут она вполне может проявить и смелость, и крутизну, возможно, смешанную с известной доли наглости. Ей же точно это неизвестно. Если это не так, он может не только обидится, но всерьез рассердится. А вот это уж ни к чему.
   – Есть, – твердо сказала она, стараясь не опускать глаза и даже ни разу не моргнуть. – Лодочное столкновение у выборгских причалов. Ваша яхта, Андрей, летела, как угорелая. Вы знали, что там в определенное время должно было это случится. Вы постоянно взглядывали на часы и все время говорили по вашему мобильнику. Я почти уверена, что вы либо сами организовали столкновение, либо принимали какое-то участие в нем. Между прочим, в том инциденте произошло убийство. Простите, Андрей, и ещё вопрос: ваша бывшая жена синьора Лоджери вас так сильно любила, что готова вам была прощать такого рода дела?
   – Блистательно, дорогая Анечка.
   Его руки скользнули на её талию, он притянул её к себе, приблизил свои губы к её губам и чуть слышно прошептал:
   – Была готова. Ты тоже будешь готова.
//-- 2 --//
   Они пообедали в ресторане «Таврический сад». Анне было все равно где, все равно как. Она была приласкана, уцелована – близости, которая казалась естественной и неминуемой, не произошло. В пятом часу вечера он отвез её домой, сказал, что непременно позвонит, вновь ей дал свою визитку с номером телефона, сказал, что она, если пожелает, может связаться с ним в любое время суток и исчез. Все это было похоже на какой-то невообразимый и малопонятный иллюзион. Все происходит не так, она вовсе не жаждала полового контакта, но мужчины так не ведут себя. Проскочили пошлые и достаточно паскудные мыслишки – может быть он не может. Ну а если не может? Зачем тогда эти нежности, щедрые ласки? А что если жена ушла от него именно по этой причине?
   После мучительных, но не долгих размышлений Анна выругалась, громко и достаточно круто. Какой-то голос, на этот раз не юлькин, а её собственный энергично вякнул: обойдешься без секса – ни хрена ты от этой случки ничего не получаешь и не залетаешь, чушка поганая. Будь со мной, Андрюшенька, я приму тебя любого – только не уходи.
   Ещё было не поздно и Анна пошла по магазинам. Сначала в галантерею за дорогим лосьоном и шампунем, затем в музыкальный отдел Гостиного двора, накупила всего, что хотела, включая несколько дисков с концертами Паганини. После короткого размышления, внимательно изучив свой тощий кошелек, двинулась в дамский салон. Заняв место в кресле, спросила парикмахера – парня, можно ли что-либо сделать с её короткими волосами.
   – Все, что хотите, мадам. У вас мягкие прекрасные волосы, легко поддающиеся завивке и изящнейшей укладке. Вы хотите кому-то понравиться?
   – Хочу, – не без легкой злобинки сказала Анна.
   – Вы и так великолепны. Что ж, для красоты нет предела.
   Парикмахер, несмотря на возраст – ему было не больше двадцати трех – оказался действительно мастером. Он трудился не покладая рук, ухитрился сделать из её густых лохм пышные локоны, использовал какой-то состав, чтоб это творение как можно дольше не утеряло своей свежести и привлекательности. Уже в конце работы протянул ей флакончик и предложил самой легонько окропить прическу. Это были наверняка дорогущие духи, но когда он назвал цену, она была сильно удивлена умеренностью суммы. Анна спросила его имя.
   – Георгий, – ответил он с улыбкой.
   – Вы большой мастер, Георгий, и я вам очень благодарна.
   – Спасибо, в таком случае приходите еще и мойте голову только специальными шампунями.

   Когда Анна вернулась домой, она прежде всего приняла ванну. Думая, какие именно шампуни имел ввиду Георгий, она внимательно оглядывала свои ноги. Все вполне, даже более чем – лицо ничем не уступает Анне Лоджери. Хотя для Андрея все эти подробности мало что значат – не для этого он с ней познакомился.
   Утром Анна прежде всего подбежала к зеркалу. Несмотря не все её старания уложить голову на подушку таким образом, чтобы волосы оставались наверху и не мялись: вчерашней прически как не бывало. Она стала лихорадочно и одновременно осторожно редким гребнем расчесывать волосы. И, о боже, локоны в полном и пышном объеме восстановились. О, Жорочка, ты волшебник.
   На работе, как и следовало ожидать, со всех сторон посыпались возгласы умиления. Ей это было неприятно – чересчур отдавало патокой и во многом завистливой неискренностью. И врачи, и сестры наперебой несли черт те что: и то, что она помолодела лет на десять, допытывались не получила ли она приглашение сняться на обложку какого-нибудь журнала мод, а невропатолог Ольга Долохова впрямую заявила:»Все ясно – Аннушка кого-то подцепила и не за горами свадьба». Именно в этот в общем лучезарный для неё день главврач вызвал Анну к себе и сделал ей серьезное замечание по поводу её невнимательности к больным.
   – Понимаете, Анна Владимировна, я мог бы проигнорировать все эти жалобы, но их уже набралось достаточное количество. При том некоторые ваши коллеги полностью согласны, что больные правы. Речь ведь идет не о пустяках, а о не точном диагностировании, иногда грубоватом общении с больными, а также об участившихся опозданиях на работу. Вы же отличный специалист, большинство коллег ваш ценят и уважают, но и те говорят, что в последнее время ваши мысли заняты совершенно не тем, что нужно врачу, принимающему пациента.
   Это была правда и Анна обещала Александру Петровичу, что изменит свое отношение к делу и все постарается исправить.

   Она была на приеме, женщина, страдающая многолетней глаукомой, буквально истерзала её вопросами, занудством и постоянными заявлениями о том, что ей нужно выписать другие капли. Как ни крепилась Анна, но, в конце концов, отрезала:
   – Других ещё не изобрели, капайте эти, давление у вас вполне приемлемое.
   Пациентка продолжала упорно твердить свое, Анна же подумала, понимает ли Александр Петрович, каких кикимор приходится лечить – ведь такие бабы хуже гремучей змеи. Таких не срежешь – на голову сядут.
   Пока Анна, стараясь быть максимально сдержанной, втолковывала женщине, как важно соблюдать режим приема лекарств, зазвонил мобильник. Голос Юли удивил её – спокойный, какой-то сухой, даже канцелярский. Они не общались уже около недели, Анна звонила, но аппарат Юли был отключен. Такое случалось и раньше и она не придала этому особого значения.
   – Аня, я сегодня вечерком заеду к тебе.
   – Как торжественно! Можно подумать, что у тебя что-то случилось из ряда вон.
   – Случилось. Будь дома, я приеду.

   За те дни, что они не виделись, Юля сильно изменилась – лицо похудело, глаза не по здоровому запали вглубь, даже плечи потеряли свою обычную округлость.
   – Ань, ты сделала новую прическу? Здорово!
   Пораженная внешним видом подруги, Анна обняла её, ещё раз внимательно и как-то не по доброму оглядела.
   – Ну, выкладывай, что стряслось?
   Юля опустилась на диван, провела ладонями по щекам и плохо прибранным волосам.
   – У тебя выпить что-нибудь есть?
   – Чего выпить-то – кофе, чай?
   – Нет, чего-нибудь крепкого.
   – Юль, ты совсем что ли! Что происходит?
   – Я помню, как на прощание после того плавания в Выборг Андрей подарил нам большой подарочный набор. Кроме очень вкусных шоколадных конфет, там была небольшая бутылочка фирменного шотландского виски. Я все выпила, может у тебя немножко осталось?
   Она прекрасно помнила эту коробку с изображением вышагивающего джентльмена в сапогах с раструбами, в цилиндре и с тростью. Она положила эту коробку в сервант и ни разу к ней не прикоснулась. У Анны на языке вертелось много вопросов, но она поостереглась их задавать, понимая, что у Юльки случилась какая-то беда. Она лишь спросила:
   – Что-нибудь с Игорьком?
   Юля отрицательно качнула головой. С минуту помолчала, потом просительно произнесла:
   – Анюточка, дорогая, если есть, дай.
   Анна достала из серванта коробку с шагающим джентльменом, открыла её. Выложила в вазочку упакованные в пакетики трюфеля, откупорила пухлую бутылочку, разлила виски по маленьким стаканчикам. Они молча выпили.
   – Закуси хоть конфеткой. Ядрена мать, пьем как мужичье в подворотне. Ну, ну же…
   Юля опустила глаза и негромко сказала:
   – Неделю назад, примерно в десять утра – я в тот день работала во вторую, Игорек, к счастью, уже был в садике – явился Сергей. Ни слова не говоря, снял с себя брюки и трусы, повернулся ко мне спиной, наклонился, выставив свои ягодицы на обозрение. На них было несколько багровых рубцов. Затем он громко заявил:
   – Видела? Ты думаешь я такое спущу твоим хахалям? Ни им, ни тебе не спущу, а сына наверняка заберу у тебя.
   Потом он набросился на меня, по скотски изнасиловал и, уходя, сказал:
   – Тебя будут иметь разные мужики – еженедельно.
   Это были ужасные дни, я страшилась за Игорька, отвезла его к приятельнице по работе, – Сергей её не знает – отключила телефон, на работу три дня не ходила. Была у знакомого гинеколога, она пришла в ужас и долго убеждала меня обратиться в милицию. Я не стала тебе звонить, было стыдно, ты же меня предупреждала против Карякина. Я не боюсь за себя, мне страшно за Игорька. Этот зверюга на все способен. Ань, может действительно заявить в милицию…
   – Не смеши, – медленно выдавила из себя Анна. – Есть другие средства стреножить этого вонючего кабана.
   Она набрала номер мобильника Туранова. Почти сразу услышала его голос:
   – Да, Анечка? У вас все хорошо?
   – Совсем нехорошо. Я хотела бы с вами встретиться прямо сейчас. Это возможно?
   – Ну, конечно. Вы у себя на Моисеенко?.. Хорошо. Через полчаса подъеду.
   Юля не догадалась, с кем она говорила. Анна же быстро переоделась, наделала свое любимое платье, тщательно и осторожно причесалась, одела демисезонное пальто, которое все-таки смотрелось лучше кожанки и сказала тоном старорежимной дамы из пансиона благородных девиц:
   – Ночуешь здесь. Я вернусь поздно. Если не вернусь, значит были дела Запрись и никому не открывай.
   Юля кивнула и нерешительно спросила:
   – У тебя кто-нибудь есть?
   – Господи, ну есть. Но это вовсе не значит, что я собираюсь выходить замуж.
   Туранов подъехал через минут двадцать. В машине был только он. Оглядев Анну, покачал головой, распахнул дверцу, усадил её рядом, вложил в её ладонь крошечный флакон «Шанели», сказал по-итальянски:
   – Per voi, bella donna, direi quasi bellezza folgorante.
   Анна на мгновение закрыла глаза, потянулась к его руке, сжала её.
   – Андрей, я благодарю вас. Я ничего не поняла, кроме двух вещей: вы сказали мне что-то очень приятное, скорее даже чересчур, а также то, что итальянский это красивейший язык.
   Они ехали молча в течение нескольких минут. Это было странно, это было более чем странно, но она напрочь забыла зачем вызвала Андрея. Да и не вызывала она его – сам же он приехал. Неужели у него к ней есть чувство?. Ей трудно было в это поверить. Кто её любил, кроме мамы? Возможно, Вадим? Она же никого – Андрей… В нем было что-то от загадочного мага, она готова была прилепится к нему, обнять, служить ему. Но нужно ли? Ещё неизвестно, что он подумал, услышав в трубке её голос. Если б не этот ужас с Юльчиком, разве бы она позвонила? Возможно и позвонила бы – никогда не надо зарекаться. Но он же не должен о ней ничего дурного подумать – её образ в его душе уже отстоялся.
   – Итак, дорогая донна, немножко познакомившись с вашим характером, чуждым зависти, какой – либо меркантильности и высоко ценящим независимость, невозможно представить этот звонок, как простое желание встретиться со мной. Случилось что-то тяжелое?
   Анна глубоко вздохнула и неожиданно для самой себя сказала:
   – Андрей, не надо меня делать лучше, чем я есть. Все не совсем так – у меня есть простое желание увидеться с вами. Если я вам ещё не позвонила, то вовсе не от того, что я так уж ценю независимость – просто не собралась. А что до тяжелого… Юля у себя в квартире была зверски изнасилована бывшим мужем. Он мстил за то, что его выпороли, обещает забрать у Юли сына и сулит ещё всякие мерзости.
   Анна умолкла на несколько секунд, затем со спокойной категоричностью заявила:
   – Я убью этого Карякина. В прямом смысле. Вы думаете, Андрей, что я не смогу?
   Туранов не сразу ответил. Он смотрел на ленту шоссе, проносящиеся мимо машины и похоже ушел в собственные мысли. Казалось, что слова Анны остались где-то в стороне и не они его занимали в эти минуты. Она же в его молчании усматривала стремление удержать её от крайних решений, возможно даже пустить все дело на тормозах или, быть может, переложить расправу с Карякиным на других – наверняка для такого рода дел найдутся гориллы. Но для неё такой вариант никак не проходил. Подлеца и проходимца Карякина должна прикончить именно она. Это их с Юлей семейное дело и сделать его нужно как можно быстрее. Карякин уже более недели ощущает себя на коне. Безнаказанность есть мать преступников всех мастей и беззаконий. Он и впрямь может опять явится к Юле, да ещё не один.
   Туранов заговорил словно был один в машине.
   – Итальянская мафия стала притчей во языцех. О ней пишут статьи, книги, снимают фильмы. Крестные отцы становятся едва ли не героями. Нельзя сказать, что правительство, прокуратура с ней не борются. Борются и зачастую не без успеха. Но это зло неискоренимо, так же, как и другие пороки рода людского. Скажем, коррупция. Здесь в России такие вещи, как организованная преступность, коррупция совершенно обессмысленные понятия. Российская империя никуда не ушла, она потеряла часть территорий после распада Союза, но сохранилась в своем непоколебимо твердокаменном состоянии. Монолит абсолютного беззакония, тотального ограбления, превращения любого человека в могильный, зачастую безвестный прах – это визитная карточка русского бытия во все времена. Ни в Петербурге, ни в Москве нет смысла говорить о мафии, о коррупции, о каком-то подобии человеколюбия и христианского осмысления всего нашего существования. Столичные и провинциальные группы правителей превратили преступления в общую практику. Анна, вы хотите уничтожить ядовитую саранчу – это вполне естественное желание. Обращаться в прокуратуру, в полицию совершенно никчемное дело. Россия давным-давно эти институты сдала в утиль, если даже в эмбрионе они когда-нибудь были.

   Анна старалась осмыслить все сказанное Андреем. Теперь эпизод у выборгских причалов не выглядел чем-то примечательным. Только что она услышала выступление человека, который откровенно, без каких-то умолчаний говорил о всероссийской дозволенности. Что же выходит? Можно творить любое злодеяние и тебе ничего за это не будет? Но это же вообще выскакивает из зоны любой государственной системы, даже германской времен нацизма. Она почувствовала какое-то легкое душевное брожение, наметившийся бунт всего естества.
   – Послушай, Андрей, неужели вся эта дозволенность только у нас? Ведь на Западе, в Штатах черт те знает что творится. Убивают на бензоколонках, стреляют в школах, на улицах. Это же всеобщее явление.
   – Да, это так. Но все дело в том, что само государство в этом не принимает участия. У нас же государство первый преступник. Именно государство. Высший административный аппарат выведен из зоны ответственности. Полностью! Причем все концы глобальных преступлений и внутри страны, и за рубежом тщательно прячутся. Можно привести много примеров. Внешняя политика любого государства, если оно достаточно сильно, крепко приванивает… Но даже здесь имеются нюансы. Никто из современных ведущих держав не нарушает подписанные соглашения. Наша империя это делает. Захватывая Крым, ссылаются на Косово. Но Косово Штаты не захватывали. Кремль хочет распространить свое влияние повсюду, не имея на то ни экономических, ни моральных оснований. Разбой внутри России выносится за её пределы. Стоит ли вести себя в пределах так называемой православной империи в рамках цивилизованных норм?
   Уже подъезжая к дому Андрея, Анна спросила:
   – Из этого следует, что ты не ведешь себя в этих рамках?
   – Анечка вскоре сама увидит.

   На кухне Туранов предложил Анне самой приготовить кофе, бутерброды, достать из холодильника эклеры. Она с улыбкой все это сделала. Как только с этим легким импровизированным ужином было покончено, Туранов сказал:
   – В тот раз я упоминал об оружейной комнате, но ты там не была. Я не увлекаюсь собиранием современного оружия, этим занимается мой приятель. У него в Питере крошечная квартирка, живет он там с женой и маленьким сыном. Я предоставил ему площадь для его коллекции. Пойдем посмотришь.
   Это был настоящий арсенал и хотя Андрей говорил, что этими он не интересуется, его сведения о карабинах, развешанных на стенах, пистолетах и револьверах разных моделей, разложенных на двух больших столах, были обширны и убедительны.
   – Ремесло умельцев убойных дел ведет свою историю с древнейших времен, но лишь в прошлом и нынешнем веке оно достигло поразительных высот как в техническом, так и в декоративном исполнении. Посмотри на этих ребятишек, побочных продуктов цивилизации. Не их, разумеется, имел ввиду Иоанн Богослов, поведав о снятии седьмой печати – сулил он нам более страшные вещи. Но все эти кольты, браунинги, хеклеры, маузеры есть необходимое снаряжение для подготовки человечества к переходу в иные миры без всякой тени дантовской и шекспировской проблематики… Вот беретта, мини-беретта. Как ты её находишь? Малютка обладает высокой кучностью стрельбы, безотказна в работе. У этой модели укороченный глушитель – выстрел почти бесшумен.
   Пистолет со светлым затвором и стволом, черной как смоль рукоятью, прекрасно смотрелся. Анна протянула руку, взглянула на Туранова. Тот поощрительно кивнул. Взяв беретту в руку, она несколько раз щёлкнула затвором, проверила работу предохранителя.
   – Где обойма с патронами?
   Ей было все ясно – он не только не возражал против её планов – он готов был им содействовать. И тут с внезапностью удара стало кое – что открываться.
   – Ты меня хочешь использовать и в дальнейшем как своего служащего для такого рода дел?
   Он забрал у неё пистолет. Взял её руку, поцеловал в ладонь.
   – Неужели Анечка думает, что у меня нет людей, которые прекрасно владеют такого рода ремеслом и я хочу, чтобы женщина, ставшая мне очень близким человеком, стала наемным киллером? Bonta divina! Дорогая, ты хочешь расправиться с негодяем, который обесчестил твою близкую подругу, надругался над ней. Не каждая женщина способна на такой поступок. Ты же готова и это делает тебе честь и как женщине, и как моему близкому и дорогому другу. Скажи только слово и эта работа сегодня же будет сделана другими.
   Он крепко обнял её, прижал к груди – она едва не задохнулась от бешенного биения собственного сердца.
   – Андрюшенька., ты черт! С тобой погибель… И пусть!
   Опустив голову, глубоко дыша, она несколько мгновений простояла в неподвижности.
   – Ты когда-нибудь держала в руках оружие? Судя по некоторым признакам, держала.
   – Да, у отца был пистолет, он потом продал его – на водку ему не хватало. Я почти всю обойму расстреляла в леске, под Зеленогорском.
   Туранов выдвинул ящик стола, достал продолговатую бежевую коробку, открыл ей – там лежало несколько снаряженных магазинов разных размеров. Он достал один из них – Анна увидела верхнюю желтоватую гильзу и темнеющее острие пули.
   – Выйдем на балкон, заряди беретту, навинти глушитель. Пожалуйста, осторожнее, руку вытяни и не напрягай.
   – Андрей, но стрелянную гильзу наверняка найдут.
   – Ну и что? Не больше шума, чем от найденного трупа.
   Её поразила минимальность отдачи, едва приметный дымок и почти полная беззвучность выстрела.
   – У меня просьба, Андрей – не провожай, не посылай следом за мной людей. Я уеду на метро.
   – Анночка, не переживай. С тобой ничего не случится. И все, что ты делаешь абсолютно не выходит из цивилизованных рамок, даже во времена Александра III.
   Карякин проживал на проспекте Бакунина, можно сказать в центре. Анна допускала, что он будет не один, скорее всего с какой-нибудь женщиной. Придется действовать по обстоятельствам. Что это за обстоятельства она смутно себе представляла.
   Анна бродила по темным улицам, иногда садилась в метро, ждала до полуночи.
   Она вошла в этот подъезд без трех минут двенадцать Было тихо, на этажах горели тусклые фонари. Четвертый этаж, левая квартира. Звонок был настолько слабый, что Анна едва его услышала. Раз пять она нажимала на эту кнопку, потом размашисто дважды постучала. Уже решив, что Карякин не ночует дома развернулась, собираясь уйти. Внезапно услышала:
   – Это кто ещё там?
   Голос Сергея был хриплый. Верно с перепоя и улегся он спать рановато.
   – Открой, это Анна.
   Она не была уверена, что после содеянного Карякин ей откроет. Но дверь тут же открылась. В узком коридорчике он стоял один. В глазах какая-то глумливая веселость, притом абсолютно трезвый.
   – Что это, Анюта, ты по ночам бегаешь? Понятно – трахать тебя некому.
   Она усмехнулась и негромко сказала:
   – Привет тебе от Юлечки, отброс вонючий!
   Карякин вряд ли полностью осознал происходящее, во всяком случае выражение его лица не изменилось. На этот раз хлопки были громкие и густой синеватый дымок завис в неярком свете коридорной лампочки. Он молча сполз по стенке на пол. Она закрыла входную дверь и спустилась вниз. Удивительно, но Анна не думала, что только что застрелила человека, ничего этого не было – был лишь летящий к потолку сизый дымок, два упругих толчка в пистолетной рукояти и её собственный голос: «Тогда у Андрея ты ничего не увидела и не услышала, потому что стреляла на балконе – там ветер, там шум листвы внизу, там вообще другое состояние»
   Утром позвонил Андрей, спросил, как она спала, не снилось ли ничего тяжелого. В конце же добавил:
   – В квартире пусто, она заперта, там вообще ничего не происходило.

   Анна твердо решила заняться собой, своим внешним обликом. Макияж, безусловно, должен быть умеренный, но брови, ресницы, прическа – все это требовало ежедневного внимания. Парикмахер, этот милейший парень Георгий многое знает и многое умеет, надо лишь хорошо ему платить.
   Юля продолжала пребывать в страхе перед уже не существующим Карякиным. Анна не собиралась ей ничего рассказывать, она поселила Юлю у себя, но настояла, чтобы Игорек вернулся в детский садик.
   – Я знаю твою подругу, у которой проживает сыночек. Ниночка добрейшая баба, но дурында непроходимая. Игорька надо готовить к школе, в садике такая работа худо – бедно проводится, а у Нины Игорек целыми днями сидит у телевизора и рискует стать дебилом.
   Юля после некоторых колебаний вняла советам подруги и вернула Игорька в садик.
   Анна стала приводить в исполнение свой план и настолько успешно, что Юля начала допытываться, для кого та так старается. Через неделю она неожиданно заявила, что возвращается к себе домой. Анна её не задерживала и тогда Юля брякнула:
   – У тебя роман с Турановым. И зря. Это балованный мужик. Поиграет он с тобой и прощай. Мечтаешь о красивой жизни?
   Анна добродушно улыбнулась.
   – Почему нет? Бросит так бросит. Но пока не бросает, почему надо отказываться?
   Юля окинула подругу раздраженным взглядом.
   – Я понимаю, почему ты меня отпускаешь с легким сердцем – я тебе сейчас мешаю, хочешь, чтоб он приходил и сюда. Тебе плевать, если Сергей опять ввалится ко мне.
   – Не ввалится, – сказала Анна. – Если он за эти недели не пришел к нам – он же наверняка сообразил, что ты у меня – не явится он больше к тебе. И никого не подошлет.
   – Это кто, Туранов тебе подсказал?
   Юлька злилась, злилась на неё, злилась на всех. И завидовала. Через день она позвонила и резко сказала:
   – Знаешь, Анька, лучше быть многократно затраханной, чем встречаться с таким самодовольным типом как Туранов.
   – Дело вкуса, – рассмеялась в трубку Анна.
   Юля мгновенно отключилась, к вечеру же снова позвонила и, стараясь быть спокойной, заявила:
   – Если Сергей ко мне вернется, я буду жить с ним. И вообще ничего страшного не случилось.
   Ничего страшного не случилось? Этот Карякин Юльку смертельно оскорбил, испохабил, она несколько раз после этого «не случилось» бегала к гинекологу. Что же это такое? Анне казалось, что подругу она знает вдоль и поперек. Юля не могла такое сказать просто по завистливой злобинке. Выходит она её не знала до конца. Анна вспомнила, как много лет назад она встретила на улице своего одноклассника. Хороший мальчик, в классе многие тянулись к нему. Они долго разговаривали и он, его, кажется, Юрой звали, разоткровенничался, сказав, между прочим, что мать свою совершенно не знал и даже вообразить не мог, на какие гадости та способна. В общем Анна по этому поводу не переживала, позванивала Юле, но та была сердита на подругу и сама не звонила. С Андреем они встречались не чаще двух раз в неделю, встречались как друзья и он не делал никаких попыток к близости. Она принимала такие отношения и старалась не задаваться сложными вопросами, которые в любом случае ни к чему хорошему не привели бы. Однажды в разговоре – они обедали в ресторане – он спросил, как она проводит вечера.
   – Сижу одна, иногда читаю, иногда по часу треплюсь по телефону с приятельницами.
   Он спросил, как дела у Юли. Анна рассказала, что в последнее время они редко общаются и она не знает, как у неё дела.
   – Вы поссорились?
   – Она поссорилась. Злится на меня, считает, что я поменяла её общество на твое. Дошла до того, что стала говорить вещи, в которые трудно поверить.
   – Например?
   – Сказала, что готова вернуться к Карякину, если он явиться к ней. Это нормально, Андрей?
   На тонких губах Туранова промелькнула улыбка.
   – Нормально, дорогая. Тебе это трудно понять – ты сделана из другого материала. Специфика русского массового самосознания базируется на авторитете сильного, властного. Правитель может все и любые злодеяния ему безоговорочно списываются. И это благо – для русского человека благо.
   Не для тебя, Анечка, хотя ты чистокровная русская женщина. Анна Ладжери итальянка, но по русской плебейской терминологии она настоящая баба. Лишь будучи юным и неопытным я имел глупость соединиться с ней и несколько лет не решался её оставить. Анна Ларгина – это женщина и тем больше я узнаю тебя, тем больше восхищаюсь.
   – Ради бога, Андрей, прекрати! Ты говоришь вещи, которые обычно говорят мужчинам. Находясь рядом с тобой, я толком не знаю, кто я.
   Он долгим взглядом окинул её лицо, волосы, ниспадающие крупными локонами на виски и щеки, рубиновое ожерелье, мамино.
   – Я не думаю, Анечка, что через некоторое время у тебя на этот счет возникнут какие-нибудь сомнения.
   Почувствовав, что краснеет, она опустила голову.
   – Давай вернемся к нашей теме. Твоя Юля нуждаеся в сильном патроне. Это, если хочешь, микронный показатель нашей истории и современности. Почему Сталин наградил автора «Тихого Дона» своей персональной премией? Ведь это повествование о зверстве и необузданной дикости. Что и кто может унять эту дикость? Только он, Сталин. Если присмотреться, все эти свободолюбцы от Радищева до нынешних оппозиционеров фактически занимают глубоко антирусские позиции – они против авторитарной власти, а русскому человеку она нужна как воздух. Ведь Иванову и Петрову глубоко наплевать, сколько миллионов человек убил Сталин и твоей подруге в отличие от тебя тоже наплевать. И даже если этих Ивановых и петровых вместе с твоей подругой будут каждый день насиловать, при этом и кровь пускать, они стерпят и, будь уверена, найдут объяснения, почему так поступают. На том стояла и стоять будет земля российская и пока она такое устраивает у себя, никто не вправе её корить – природу не переделать. Если же этот чудовищный волкодав будет стремиться под теми или иными предлогами перешагнуть свои географические границы, его надо остановить и своевременно.
   У себя дома она неоднократно возвращалась к этому разговору. Политика её никогда не интересовала, но один вопрос она задавала себе не раз – почему в России столько лгут. Она почти не жила в Союзе, но от мамы слышала, что в СССР лгали повсеместно и самое страшное лгать приучали детей ещё в школе. Но сейчас не это её занимало. Андрей с ней говорит о политике, российском прошлом и настоящем. Зачем? Вряд ли этот разговор он бы затеял только потому, что Юля показала себя достаточно убогим и жалким существом. На Юльку ему наплевать. Андрей наверняка в ней формирует какое-то определенное отношение ко всему происходящему. И ему это удается. Он снабдил её оружием и фактически подтолкнул к этим выстрелам. Да и подталкивать было нечего – она в любом случае прикончила бы этого выродка. Андрей желает сменить её ориентиры. Для чего менять ориентиры? И какие у неё могут быть ориентиры? Она вовсе не карьерная женщина, замуж не стремиться. Но это касается лично её, у Андрея, вероятно, другие взгляды. Возможно, он все-таки в ней что-то находит, чего она сама в себе не замечает. Он об этом говорил.

   – Анечка, как насчет одного предложения?. На Коменданском проспекте закончилось строительство частной клиники. Есть ставка офтальмолога, зарплата многократно превышает твою. Два раза в неделю там проводятся операции на глазах, в частности снятие катаракты. Это несложная операция насколько мне известно и за неё есть дополнительная и весомая оплата – ты вполне справишься. Если хочешь, переходи работать в эту клинику. К тому же я хорошо знаком с главврачом и главным администратором. Ты будешь чувствовать себя там достаточно свободно. Кстати, рядом метро.
   Предложение было более чем заманчивым. Анне порядком наскучило старое место работы, жалкие деньги и участившиеся дрязги в коллективе. Работать в платной клинике, да ещё когда у твоего близкого друга имеется крутой блат среди руководства это что-то. Что до операций, то Анна трижды ассистировала операцию по снятию катаракты, вполне была готова и сама проводить её, но оплата за неё была ничтожна. Андрей, конечно, заблаговременно все это узнал. Она не сомневалась, что он знает о ней и многое другое и благословляла судьбу, что ничего дурного за все эти годы она не совершала. Впервые она стала ощущать великое благо, что где-то рядом был тот, без которого сейчас жить было бы трудно, тоскливо, может быть, и вообще не нужно. Это что, влюбленность? Анна старалась не задаваться такими вопросами.
   Неважно, что это, важно, что это есть.

   Анна дорабатывала последние дни в своей поликлинике. Была б её воля, она и лишнего часа не просидела в своем опостылевшем кабинете, но раньше положенных двух недель уволиться нельзя было. Она уж побывала на новом месте, познакомилась с главврачом, внешне не очень приятным мужчиной лет пятидесяти. Принял он её очень любезно – ясно, что не обошлось без рекомендаций Андрея. Звали главврача Василий Платонович, он провел Анну по всем трем этажам поликлиники, показал новейшее оборудование, недавно завезенное из-за границы, стал рассыпаться в цветистых комплиментах в адрес некоего Николая Юрьевича, без которого, как он выразился,»наша лечебница умерла бы в зародыше». Анна обратила внимание, что весь медперсонал, который повстречался им в процессе этой ознакомительной экскурсии, подчеркнуто, чуть ли не подобострастно здоровался с главврачом. Её очень понравился её будущий кабинет, но она совсем не была уверена, что здесь уживется, особенно с этим Василием Платоновичем. Сама любезность этого человека была глубоко наигранной, к тому же в нем и по речам, и по тону ощущался человек грубый, а, возможно, и самодур. Чем-то похож на папаню, думала Анна, жлобы всегда маскируют себя фальшивыми улыбочками, если перед ними тот, с кем приходится считаться. А этому типу необходимо будет с неё считаться – шутка ли, за ней стоит сам Андрей Валерьянович Туранов.
   Возвращаясь домой после первого посещения этой клиники, Анна испытывала одно чувство – никогда больше там не появляться. Но так нельзя – что скажет Андрей?

   В тот же день Анна позвонила Андрею, сказала, что нужно встретиться. Если, конечно, ты не занят, добавила она. Он ответил, что для неё он никогда не занят.
   – Андрей, я приеду на метро к пяти вечера.
   – Я не на Крестовском. Будь у себя, за тобой заедет Валерий. Я на Охте.
   Этот парень поистине излучал свет. Уже на яхте Анна увидела в Валерии нечто такое, что располагало к нему, внушало доверие. Садясь в машину, она сказала:
   – Знаете, Валерий, вы один из тех людей, которые могут повысить настроение и делать людей оптимистами. Честное слово, будь вы настоятелем, к вам народ шел бы потоком.
   – Да будет вам, Анна!
   Валерий усмехнулся и покачал головой.

   На Старой Охте она давно не была и ей показалось, что здесь все по-прежнему, никаких новостроек не видно, все казалось малоопрятным и порядком запущенным. И четырехэтажка, к которой подрулил Валерий, выглядела довольно плюгавым строением. Внутренне Анна мгновенно отдернула себя. Если Андрей по каким-то причинам находится сейчас в этом доме, она даже в мыслях не должна этот дом называть таким словом.
   Это была бывшая коммуналка. Он встретил её с улыбкой, поцеловал, внимательно оглядел. Слава богу, она была во всеоружии – причесанная, надушенная, в новом бежевом жакете, в черной юбке, эффектно подчеркивающей её фигуру.
   – Признайся, Анечка, у тебя свой парикмахер.
   Она кивнула, провела обеими руками по волосам – это фраза наверняка комплимент. Спасибо тебе, Жорочка.
   – Может твой цирюльник обслужить ещё одного человека? Неужели у Андрея женщина? А может и не одна. Тогда понятно…
   Она не успела ответить, как услышала:
   – Не напрягайся, дорогая, – это мужчина. Если ты увидишь меня с какой-нибудь женщиной, то это только по роду моей деятельности. Даю тебе слово, Анечка. Так как насчет брадобрея?
   Она не на шутку смутилась и немножко сбивчиво сказала:
   – Я уверена, что Георгий не откажет.
   Он кивнул, помолчал с полминуты, затем чему-то усмехнувшись, сказал:
   – Может быть, я неправ, но мне кажется, что ты была в новой клинике и там тебе не понравилось. Это так?
   – Так, Андрюша, прости меня. Я вздорная женщина, капризная, нередко сама себе в тягость. Некоторых людей я с трудом переношу. Этот Василий Платонович, главврач, наверняка душный тип и я не уверена, что мы сработаемся.
   – Господин Воропаев, говоря языком старорежимной русской знати, пёс смердючий, мерзость холопья. Его отрядили на эту должность люди из мэрии. С людьми из городской управы поддерживает отношения Николай Андреевич Пономарев, а с Пономаревым мой близкий друг Валентин Забелин, один из богатейших людей Питера. Идея постройки клиники на Комендантском проспекте принадлежит мне, средства на строительство тоже дал я, но об этом знает только Забелин. Ни Ваську Воропаева, ни Николая Пономарева я и в глаза не видел. Первый из них считает, что финансирует клинику Пономарев, Пономарев же знает, что все средства поступают от Забелина. Валя Забелин благотворительность терпеть не может. Моя филантропия его раздражает, но она мне необходима в качестве противовеса к другим делам. У Пономарева прекрасные отношения с питерскими чиновниками, с самим мэром, ему безразлично, кто именно будет возглавлять клинику. Эта лечебница предназначена для элиты, обеспечена новейшей западной аппаратурой. Ни администратор Клюшина, ни Воропаев не являются фактическими руководителями этого заведения, руководитель Николай Андреевич Пономарев. Если я отключу финансовое питание, клиника зачахнет в течение нескольких месяцев. Вот такая штука, дорогая Анечка. Василий Платонович Воропаев – это абсолютно дутая фигура, выдвинутая кем-то из городской администрации. Он к тебе даже не подойдет, так как мгновенно сечет ситуацию. Работай и имей хорошую зарплату.
   Анна отрицательно качнула головой.
   – Нет, такое существование меня не устраивает – выходит, что я буду у тебя на содержание.
   – Вовсе нет. Зарплата начисляется из тех денег, которые вносят пациенты. А это, между прочим, большие деньги. То, что исходит от меня, тратится на закупку лекарств, нового оборудования, ремонтные работы, содержание окружающей зоны. Ты мне не веришь?
   Анна задумалась. Нет сомнения – Андрей ей нравился, притягивал, но в нем было что-то от темного искусителя, очень сильного, опасного. По отношению к нему вера или неверие вообще не соотносились. Она не испытывала страха, боязнь попасть в какую-нибудь темную историю. Её гораздо больше занимали свои собственные проблемы, скажем, как она должна себя вести с Андреем. Правильно ли то, что она избегает задавать ему некоторые вопросы? А ведь при таком подходе у них ничего серьезного не будет. И сколько вообще могут продолжаться такие отношения?
   – Я не уверена, Андрей, что мне надо переходить на работу в твою клинику. Вероятно, я это сделаю, так же, как вероятно, что через некоторое время об этом пожалею. Скажи мне, пожалуйста, вот что. Тогда у Выборгских причалов произошло убийство. Кто был убит и имеешь ли ты прямое отношение к этому?
   – Я удивляюсь, что ты раньше не задала мне этого вопроса. Не надо оставаться в неведении, если есть неясности. Опережая твой возможный будущий вопрос относительно моей благотворительности как противовеса некоторым другим моим делам, скажу: я вложил немалые средства в строительство двух домов для инвалидов, в создании специального фонда для малообеспеченных, в строительство школы для особо одаренных детей. Что касается до других моих дел, то они во многом убойные.
   Мною лично или по моему указанию были уничтожены два полицейских офицера, один махровый судейский подлец, отправивший по надуманным обвинениям несколько человек на зону. Что касается Германа Песегина, убитого у Выборгских причалов, то это был выдающийся хакер. Ему удалось взломать защиту двух провинциальных банков у нас, затем он перешел к своей нелегальной деятельности за границей и не без успеха. Как-то ко мне обратились двое американцев итальянского происхождения с просьбой выяснить, кто скрывается под именем Булава, к этому слову было приложено прилагательное крутого мата. По сведениям американцев этот Булава нередко сидит у Казанского Собора, называет себя Булавой с соответствующим прилагательным и распевает похабнейшие песенки, в которых главным персонажем является он сам. Его несколько раз забирала полиция, но через короткое время этот с виду вполне шмакодявный мужичок опять восседал на своем месте возле Собора. Мне удалось по своим каналам выяснить, что Булаву отпускали из КПЗ за хорошие деньги. Тогда я велел своим ребятам подежурить около Собора и словить этого Булаву. Он довольно долго не показывался, когда ж явился, его тотчас усадили в машину и увезли в одно дачное место. Булава хоть и смотрелся мужичком бродячим и мало на что пригодным оказался личностью с норовом и головой. Его звали Вячеславом Арининым, учился в университете на физмате, обучение не окончил, уехал на заработки куда-то в Зауралье, потом вернулся в Питер, откуда сам родом, работал некоторое время на «Красном треугольнике», когда предприятие обанкротилось начал сапожничать. Стали спрашивать, откуда у него деньги, да ещё валюта, которую он дает полиции за свою свободу, он долго отмалчивался, отпускал матерные шуточки. Тогда за него взялись серьезно. Булава быстро сломался и рассказал, что у него есть приятель-миллионер, компьютерщик-программист. Булава иногда вместе с ним работает над взламыванием чужих счетов. Так мы вышли на Германа Песегина. Это был талант, но и Вячеслав Аринин очень толковый человек и получал от Песегина хорошую мзду за помощь. Изначально планировалось перетянуть Песегина на Запад, но вскоре стало ясно, что он работает на Органы и его выход на иностранные объекты это госзаказ. Я организовал его ликвидацию. Так что, Анечка, друг ты мой дорогой, ты вполне можешь заявить питерским особистам, что некто Туранов Андрей Валерьянович убийца и работает на западные спецслужбы.
   Анна рассмеялась.
   – Но я тоже убийца. Так что эти блюстители порядка, на счету которых тоже хватает всего и убойных дел в том числе, криминалы особого рода – об этих оборотнях чуть ли взахлеб пишет даже пропрезидентская печать. Ты сказал, что лично прикончил одного офицера полиции. Что он сделал?
   Он задумчиво смотрел на неё. Она быстро провела рукой по волосам, метнула украдкой взгляд на грудь.
   – Андрюша, может пойдем куда-нибудь? На концерт или в Малый?
   – Конечно. Пойдем, дорогая.

   Пока они ехали, он рассказал:
   – Каюров садист. Насколько мне известно, подполковника Каюрова ненавидели даже его сослуживцы по Колпинскому УВД. Я так и не узнал бы о его существовании, если б не задержание студента Ярослава Хмелько. Хмелько был задержан за то, что потребовал от полицейского извинения – тот площадным матом обругал женщину. Ярослава потащили в отделение, жестоко избили. Я лично этого парня не знал, был знаком с его девушкой. Именно она обратилась ко мне с просьбой помочь освободить Ярослава. Видимо, он и в участке вел себя достаточно независимо и требовал разобраться в поведении сержанта, оскорбившего женщину. Его опять избили, а у парня, как выяснилось, был туберкулез. Тогда-то мне и пришлось встретиться с подполковником Каюровым, который возглавлял всю районную службу в Колпино. Он обещал разобраться. Через некоторое время Хмелько опять избили, а спустя короткое время он скончался. Я понимал, что в судебном порядке покарать тех, кто избивал парня вряд ли удастся – это быт, самоуправство такое же, как армейская дедовщина.
   Кого карать? Всех надо, не только тех, кто спустил это дело на тормозах. Карать Каюрова?
   Если б не случай, то я тоже спустил бы гибель Хмелько на тормозах. Произошло же вот что.
   Я ехал по делам к одному человеку, меня обогнал черный Опель. За рулем сидел Каюров. Это была его машина, он гуднул и остановился. Я вылез из машины. Подошел. Он заявил:
   – Ищешь справедливость? Сказать тебе, где она? Она между ног у бабы.
   Каюров был пьян. Смотрел он на меня с усмешливой глумливостью. Потом, выдержав паузу, обшаривая меня крепко хмельными глазками, разрядился следующим монологом:
   – Издох твой студентик. Поделом. Должен знать, где живет. Слюнявый чахоточник! А ты сам-то кто? Лицо у тебя не вполне русское. Чухонец? Из прибалтов? Может еврей – эти вечно бузят, срань недобитая. Мы всех насадим на вилы. И тех забугорных. У меня в бутылке кое-что булькает. Из горла хочешь?.
   Я кивнул. Каюров полез за поллитровкой. Я же достал пистолет и, не размышляя, дважды выстрел в его физиономию. Мы находились на плоском берегу Малой Невки, неподалеку виднелся Большой Петровский мост. Я не стал сталкивать его машину в воду, вернулся к своей и уехал. Думаю, что расследованием его смерти не очень-то занимались.

   Анна начала работать на новом месте. В первый же день новой работы она встретила в метро старую мамину приятельницу. Та, узнав её, полезла целоваться.
   – Анечка, дорогуша, ты так похорошела, вот мамка не нарадовалась бы! Небось опять замуж вышла?
   – Нет, Клавдия Афанасьевна, никто не берет.
   Клавдия Афанасьевна окинула её долгим, въедливым взглядом и уверенно заявила:
   – С тобой все ясно. Влюбилась ты и на этот раз всерьез и окончательно. Мужик – то стоящий хоть?
   Что сказать-то? Ведь не отцепится.
   – Наверно, Клавдия Афанасьевна, но ей-богу не знаю, что из этого выйдет. Стоящий? Слишком стоящий – боюсь, что не потяну.
   Клавдия Афанасьевна так громко хохотнула, что некоторые пассажиры обернулись.
   – Не потянешь? Ты же умница, красивая, фигуристая. Если и впрямь его хочешь, никуда он не денется – это я тебе говорю.
   В общем, действительно с ней что-то новое стало творится. Стали клеится, даже совсем молодые парни. Раньше и близко такого не было. Влюбилась ли? Привязалась к Андрею, это факт. Потеряла стыд, стала сама названивать. И он всегда отвечает, готов был чуть ли не каждый день встречаться. Если б он сделал предложение, приняла бы? Да не глядя! Это же совсем иная жизнь. Ничего же ей не нужно – ни его бешеных денег, ни бездонных щедрот с этими украшениями. Он предложил ей приобрести машину. Не нужно ей машину. Ничего не нужно. Пусть его руки скользнут на талию, пусть крепко обнимет и целый мир уйдет в небытие. Да, она стала плохо контролировать себя, она хотела его видеть постоянно, его сдержанную улыбку, слышать его смех, такой редкий, зажженность его карих глаз. Есть у него ещё кто-то? Непохоже. На него же смотрят женщины, она это видела. Он спокоен. Этот голос, всегда ласка и готовность быть с ней. Что ей нужно ещё? Ночь? Плевать… Нет… Должна быть близость. Если не хочет её, тогда говорить тут вообще не о чем. Если не может, обойдется. К тому же это лечится.

   Впервые в жизни Анна поняла, что значит блат, а точнее мощное прикрытие. Она дважды опоздала, опоздала из-за проблем с метро, ей никто ничего не сказал. Столько же раз, заперев кабинет, ушла на час раньше своего рабочего графика. Двое пациентов, сидевшие в очереди на прием, стали возмущаться, на что Анна скороговоркой бросила:
   – Придите завтра, я приму вас без очереди.
   Воропаев и слова не сказал по этому поводу, да и за более чем полмесяца работы она его ни разу не видела.
   Анна уходила с работы раньше не по капризу, не из желания продемонстрировать свою независимость – Юля очень просила забрать Игорька из садика, поговорить, что если Анна её бросит, она не знает, как дальше жить. В тот вечер Юля призналась подруге, что собирается опять выйти замуж. Она рассказала, что её избранник бригадир строителей, получает прилично, с женой развелся давно, детей у него нет. Анна терпеливо все выслушала, отнеслась с пониманием – уже с юных лет было ясно, что Юля просто не в состоянии жить одна – рассказ же Юли о её ближайших жизненных планах коротко резюмировала:
   – Покажи мне своего бригадира.
   Антон, крупный мужик с простым и добрым лицом. Они втроем у Юли пили чай. Он малоразговорчивый, с приятной улыбкой. Ну, может быть, на этот раз Юльчику повезет.

   Воскресенье, седьмой час утра. Анну разбудил телефонный звонок. Полусонная, она сняла трубку.
   – Спишь, Анечка? Ты как? Собираешься ещё понежиться в постели?
   Андрей, Андрюшенька… Его голос, подобно электрическому разряду, мгновенно пробудил её.
   – Нет, Андрей, нет, конечно. Я обычно не валяюсь в постели…
   – Прекрасно! Как насчет морской прогулки?
   – Когда?
   – Сейчас. Ничего не пей, ничего не ешь – позавтракаем на яхте. Ну, как?
   – Хорошо, – несколько растерянно проговорила она.
   – В таком случае, соберись. Через полчаса за тобой приедет один из моих ребят.
   Она выскочила из постели, поежилась от утреннего холода. Это дома аж дрожь пробирает, а что будет в открытом море. Сейчас конец октября. Неважно. Что одеть? Теперь с этим появились серьезные проблемы. Одеть брюки – по погоде только их и одеть надо было. Но не к нему. Анна купила дорогущую куртку на меху – в ней вроде бы не замерзнешь. Теплые колготки, шерстяные чулки. Да она что, спятила – натяни ещё ватные панталоны, баба невостребованная. Анна приняла теплый душ, укуталась в длиннющее махровое полотенце, подбежала к шифоньеру и стала сбрасывать на ковер с двух полок свое белье. После короткого колебания выбрала все тонкое, кружевное и явно не по сезону. Натянула новейшие французские чулки темно-кремового цвета. Какое платье? Может юбка?
   Нет, именно платье. Пусть будет видна верхняя часть груди и ноги от щиколотки до колен, можно и немного выше. В течение четверти часа Анна сидела перед зеркалом и делала все возможное и невозможное со своим лицом и прической. Надо чуть подкрасить брови и ресницы. Время? Черт с ним с временем – подождет водитель! Скорее всего она крепко промерзнет. Неважно. Он позвонил, он позвал. Андрей с ней, она бы почувствовала, если было по другому. Он хочет её видеть, слышать её голос, говорить. Надо больше читать, по Италии больше читать, вообще больше. Рядом с Андреем должна быть женщина с головой, ему не должно быть скучно.

   Водитель был молодой парень, малоразговорчивый. Машина шла на большой скорости и уже через двадцать минут они подлетели к Троицкому мосту. Неизвестно откуда брызнули прямые лучи солнца, пронзили ажурные арки. Неужели будет опять, как в их первое плавание.
   Яхта чуть покачивалась у самой гранитной стены. Неужели тут так глубоко, подумала Анна.
   Вода с легким шорохом лизала черные от влаги ступеньки, сбегающие в речную глубину.
   Туранов стоял у самой кормы, ноги на ступеньке, которая была скрыта под водой, в глазах свет и нескрываемое восхищение. Она почувствовала сильное сердцебиение. В голове пустота, все переместилось в чувство. Она сбежала вниз и тут же попала в его объятия. Его щека, теплое дыхание, сильные руки, которые её бережно перенесли на борт.
   Когда они оказались в заливе, она не заметила. Этот теперь уже знакомый столик с котами – картежниками, этот иллюминатор с золотистыми выплесками восходящего солнца. И его объятия, в которых была нежность, необманная теплота и тревожная неясность.
   Они были вдвоем. Куда подевался Валерий? Яхта шла средним ходом и рубка была пуста.
   – Андрей, этот чудесный кораблик управляется святым духом?
   – Почти. Вся навигация осуществляется автопилотом. Мне или, если хочешь, тебе достаточно поставить штурвал в нужном направлении, перевести управление в автоматический режим с включением гидролокатора, чутко улавливающего глубинный рельеф и никто из нас может даже не заглядывать в рубку – яхта самостоятельно прямым ходом может идти прямо до берегов Швеции, мы же будем сидеть в салоне пить чай или вино и беседовать о приятных вещах.
   Анна восхитилась.
   – Ой, я бы хотела поближе познакомиться с этим чудом.
   Она быстро поднялась с кресла и, не отпуская руку Андрея, направилась к трехступенчатой лесенке, ведущей к рубке.
   Анна ступила на последнюю ступеньку, солнечный луч ярко осветил приборную доску, черный маленький круг штурвала, она зажмурилась и почувствовала влагу его губ на шее и груди. Из головы мгновенно вылетело все – её крепко качнуло. Анне показалось, что она падает, вот – вот скатится по ступенькам вниз и будет очень больно. Глаз она не открывала, с какой-то иступлённой настойчивостью стала искать его губы, нашла и тут же почувствовала проникновение. Возможно, показалось… Она открыла глаза – его брови, знакомая крошечная родинка у виска. Сладостная концентрация неизведанного, зарождающегося в глубинах её тела и эти ощущения были немного жутковаты, как все неведомое. Это было чересчур – неотвратимо приближался восторг и сила его предвкушения была такова, что захотелось кричать. Она с такой силой сжала зубы, что в другой ситуации взвыла бы от боли – сейчас же глухо застонала, утонув в остроте невиданного наслаждения.
   Идти она была не в состоянии, он отнес её в каюту, уложил на топчан, укрыл мохнатым пледом. Плотно закрыв дверь каюты, прошел в рубку, снял автоматическое управление, перевел штурвал на два градуса курсом северо-запад, вновь подключил автопилот – яхта пошла прямым ходом на Хельсинки. Увеличив скорость до двадцати пяти узлов, Туранов спустился в салон и взялся за мобильник. Он говорил с Тулио Локателли, который несколько лет назад на Невском основал большой кондитерский магазин и рядом кафе такого же назначения. Шоколад и все прочее многообразие вкусностей завозилось из Италии, бизнес Локателли процветал. Синьор Туллио и его помощники по производству были колоссально продвинутые ребята, причем решительно во всем от умения своевременно получать нужную информацию в сфере российского бизнеса до завоевания пылких симпатий чарующих русских девочек. Сейчас Туранов уточнял некоторые детали по делу Александра Викторовича Мисютина, одного из нефтяных магнатов российской бизнес элиты. По данным печати, а так же по сведениям из своих личных источников /в Москве у него тоже были свои информаторы/ в связи с нарастающими финансовыми проблемами московские правительственные управленцы намереваются прибрать к рукам значительную часть нефтяного гешефта Мисютина. Тот, не желая испытывать судьбу, делает любопытный финт. Номинально оставаясь в Москве, он под чужим паспортом выезжает в Финляндию, останавливается в Хельсинки в какой-то затрапезной гостинице, но столоваться предпочитает в русском ресторане «Александр Невский». Паспорт господину Мисютину выдан на имя Юрия Николаевича Ковалева. Локателли говорил медленно, что-то пожевывая, возможно резинку, обстоятельно поведал какую часть своих нефтяных активов Мисютин заблаговременно перевел в Португалию, именно в Португалию, вероятно, предвидя, что в скором времени его будут рвать по кускам. Локателли, хотя Туранов об этом не спрашивал и прекрасно знал это без него, сообщил, что Мисютин значительную часть своего капитала перевел в акции Codelco, крупнейшей чилийской медной компании. Туранов спросил:
   – Чекистам это известно?
   – Думаю, что кое-что они знают, – внушительным баритоном ответил Локателли, – но наверняка далеко не все. Вплотную бизнесом Мисютина они стали заниматься совсем недавно. Наверняка гэбэшникам альфа-самца совершенно неизвестны активы Мисютина, которые он разбросал в ценных бумагах и в наличке на островах Центральной Америки. Известно, например, что на острове Невис у синьора Мисютина на личном счету хранится не менее трехсот миллионов долларов. Могу рассказать ещё…
   Туранов выслушал это «ещё» уже без видимого интереса. Туллио Локателли малоприятный тип. Туранов был знаком с ним, когда тот работал в генуэзской полиции, но уж и в ту пору приторговывал и имел несколько небольших лавочек с неплохим доходом. Это был прожженный деляга, начисто лишенный совести, но при этом отменно соображающий и имеющий очень толковых приятелей. Узнав, что Локателли ещё совсем зеленым юнцом промышлял доносительством и умел добывать самую неожиданную информацию на людей любого уровня и положения, Туранов занялся им всерьез, спустя же короткое время предложил ему оставить полицейскую службу, свой маленький бизнес передать надежным людям, самому же перебраться в Петербург, где его, Локателли, деятельность получит неизмеримо большую отдачу. Как показало время господин Туллио не пожалел о принятом решение.

   Анна спала около часа, проснулась с какой-то внезапностью, мгновенно осознав все происшедшее. С ней, наконец, это случилось, она пережила этот оргиастический взрыв, какой-то безумный, невероятный по силе. Два года в браке… С кем жила?. Но так тоже нельзя, это разрушительное сладострастие отнимает все силы. Он же на руках отнес её сюда. Стыдобище… Она же вполне здоровая баба, а мужчину, которого полюбила, без которого сейчас жизнь не в жизнь, не могла выдержать, не смогла приласкать – какая мерзость… Слабачка жалкая – что он теперь о ней думает. Думает, что ошибся, не та сильная личность, о которой он говорил и на которую обратил внимание в Петергофе.
   Анна резко поднялась с топчана, поправила волосы, одела туфли, подумала, что ей надо вымыться. Открыв дверь, быстро вышла в салон.
   Он читал какую-то книгу. Она бросилась к нему, прижалась.
   – Андрюшенька, прости. Я оказалась хилой, никчемной куклой. Ты же не такой меня представлял.
   Он отвел её голову в сторону, заглянул ей в глаза, поцеловал в губы.
   – Анечка, дорогая, ты идеал женщины. В тебе больше страсти, пыла, чем в любой вакханке. Единственно, о чем я жалею, что не познакомился с тобой лет пятнадцать назад. К счастью, мы ещё молоды и многое наверстаем.
   Он все понимал, обо всем догадывался и прекрасно знал, что надо и чего не надо говорить. Обняв ей за талию, он подвел её к шкафу, ярко освященному лучами солнца, бьющего из окон иллюминатора по левому борту, легко отодвинул дверку – одежда, почти вся женская: куртки самого модного кроя, очень теплые, брюки, блузки, жакеты, юбки шерстяные и шелковые, платья. Сбоку полки с женским бельем.
   Густая краска залила её щеки, она была уверена, что и шея её стала выглядеть также.
   – Андрей, это ты все заранее подготовил?
   Он кивнул.
   – Сейчас ты выберешь все, что тебе нравится, примешь ванну – она имеется на яхте. Свое восхитительное платье сменишь – в нем сейчас холодновато. Здесь, слава богу, тепло, включены все обогревательные приборы. Через час с небольшим мы прибудем.
   – Куда прибудем?
   – В Финляндию, в Хельсинки.
   – О господи, Андрюшенька, но как же я прибуду в Финляндию без паспорта, без визы. Меня же никто не пустит.
   – У тебя все есть, дорогая. Ты можешь с этим паспортом плыть, ехать, летать в любой край света.
   Он выложил на столик бордовый паспорт со звездой в центре.
   – Что это? – неуверенно произнесла Анна.
   – Но ты же видишь надпись «Европейский союз. Итальянская республика». Это твой паспорт, дорогая. Я мог его оформить на твою фамилию, но решил использовать мамину. Посмотри!
   Она раскрыла паспорт. Увидела свою фотографию в том самом платье, в котором впервые явилась к Андрею на Крестовский, успела подумать, что кто-то тогда был в его квартире и её сфотографировал. Она прочитала со смятенной улыбкой: Анна Валенте, место рождения Санкт-Петербург, год рождения 1984, гражданство итальянка.
   – Дожила, – пробормотала Анна и негромко рассмеялась.
   – Если это тебе не нравится, все можно переиграть. Ты останешься русской, сохранишь свою фамилию. Между прочим, в моем итальянском паспорте я тоже Валенте. Если хочешь…
   – Нет, нет, ни в коем случае. Мне приятно быть Анной Валенте, мне приятно, Андрюшенька, что по паспорту мы оба итальянцы. Как нас будут считать – брат с сестрой или?
   – Или. Если, конечно..
   – Дорогой, нет тут никаких если.

   Ей было решительно все равно, куда идти, достопримечательности финской столицы её не интересовали, попади она сейчас в Рим или в Париж эффект был бы тот же самый. Если даже это розыгрыш, быть женой такого человека как Андрей это честь, а, возможно, счастье, пусть хотя бы скоротечное. Если бы кто-нибудь предложил ей побыть любовницей или законной супругой человека, которым она серьезно увлеклась, но с условием, что этот продлится не более чем месяц или два, а то и короче, неужели бы отказалась? Да и что такое брак, тем более бездетный? Пошлая отметка в паспорте.
   Они бродили по городу до полудня, потом зашли в ресторан, какой именно она не знала, в меню даже не заглянула. Мысли сначала упорно вертелись вокруг этой лесенки, ведущей к рубке, потом эти волнующе – сладчайшие картины растворились в довольно тяжелых раздумьях о будущем. Совсем не исключено, что Андрей её использует для каких-то своих целей. Он говорит очень приятные вещи, его ласки обольстительны и она полностью в его власти и ничего не хотела бы менять. Но если он её только использует, их отношения не могут длится долго. Хотя как знать… Но как он её может использовать? Как женщина она ничего собой не представляет и вряд ли кого-нибудь сможет приманивать, хотя в последнее время мужчины неизвестно почему на неё стали больше обращать внимание. Ничего-то она не знает, работу свою не любит. Андрей умный и очень тонкий человек, она ему верит, но он вполне может её обманывать, внушать ей мысли об искренности своих чувств, о её неиспользованных способностях, о нерастраченной женственности и ещё о какой-нибудь чепухе. Если даже это все так, не надо себя заранее растравлять, живи с тем, что есть сейчас. Это явный мазохизм, находясь рядом с мужчиной, в которого ты наверняка влюблена, изводить себя такими мыслями. Никто не знает, какие именно дни у него самые счастливые. У неё, быть может, именно эти.
   – Анечка, посиди некоторое время одна, я пересяду за соседний столик.
   За этим соседним столиком сидели двое. Мужчина лицом к Анне – заурядная маловыразительная физиономия. Женщина, судя по фигуре, молодая, длинноволосая сидела спиной – её лица она не видела. Туранов прошел к свободному стулу, поздоровался, сел. Было очевидно, что этих людей он не знает. Когда он заговорил, Анне стало как-то не по себе. И по тону, хотя вполне спокойно – выдержанному, и по сути первых фраз речь пошла о вещах, которыми под стать заниматься следственному комитету.
   – Господин Мисютин, если не ошибаюсь Александр Викторович, бессменный глава «Дальнефти», совладелец малых бизнесов в Восточной Сибири, имеющий солидный пай в чилийской медной империи Codelco и т. д. Чтобы не тратить зря времени, вот список тех разнокалиберных бизнесов, солидных ликвидов в разных банках обеих полушарий, которые принадлежат вам.
   Туранов выложил на стол листок бумаги и весьма доброжелательно посмотрел на сидящего слева от него мужчину. Тот скользнул взглядом на листок и голосом упертого мужлана осведомился:
   – Ты кто? Из конторы, от президентской КОДЛЫ явился?
   Туранов словно не слышал.
   – Александр Викторович, ситуация такова. На данный час в Москве никто не знает, что вы перепорхнули через границу под фамилией Ковалева. Никто, я надеюсь, никто не знает, что значительная часть ликвидов «Дальнефти» переведены на имя Надежды Федоровны Соколовой, приятельницы вашей жены. Не я, поверьте, собираюсь сообщать, как вы выразились президентской кодле, о вашем семейном перераспределении. Так как совсем недавно вы тоже состояли в указанной кодле и хорошо знаете её нравы, то вам не надо объяснять, что очень скоро ваша нефтяная корпорация полностью будет растащена вашими бывшими подельниками. Но это ещё полбеды. Конторщики дознаются о ваших офшорах и делах с чилийцами и вам придется раскошелится капитальнейшим образом. И это ещё не все. За ваше исчезновение из страны с высокой духовностью и нежеланием пожертвовать на её оскудевший алтарь ваши сбережения вас отдадут под суд, предъявят дюжину обвинений из гражданского, административного и уголовного кодекса и ваша земная жизнь закончится. К тому же ваша супруга Ирина Сергеевна скажет, что вы грязный козел и улетели в Финляндию с красивой девушкой, которая явно не ваша супруга.
   Туранов говорил достаточно громко, Анна все слышала и не сомневалась, что Андрей говорил правду, но слушать все это было неприятно, даже противно. К тому же она серьезно расстроилась: уже второй раз она стала свидетелем тяжелых дел Андрея.
   Мисютин достал мобильник, набрал короткий номер. Туранов равнодушно поглядывал на него и сохранял молчание. Когда же Мисютин вторично стал набирать номер, он сказал:
   – Александр Викторович, ваша охрана у входа в ресторан не дееспособна. Двое ваших мальчиков в черных костюмах и галстуках-бабочках как стояли у входа в зал под видом официантов, так там и стоят. К вам никто их этих ребят подойти не сможет. Взгляните, пожалуйста!
   Мисютин однако предпочел никуда не смотреть, кроме своего неожиданного собеседника. Но Анна бросила быстрый взгляд в сторону высокой арки – входа в зал ресторана. Двое здоровенных парней в черных костюмах, белых сорочках с подрезанными в крылышках галстуках-бабочках как-то бестолково топтались по обеим сторонам арки. В их глазах творился полный разброд и все говорило о том, что они решительно не знали, как поступить. По инструкции, получив призывной сигнал от шефа, они должны были подойти к его столу. Но кто-то их удерживал на месте и эти кто-то находились где-то рядом, возможно, за их спиной. С стороны это выглядело, как капкан. Мало того, что Андрей неторопливо подготовлял этого не проронившего ни слова господина к каким-то действиям, – поддержки своей охраны тот уже лишился – он вдобавок говорил в полный голос явно с целью, чтобы она слышала. Он её проверяет, тестирует на преданность? Этот Мисютин тертый мужик и не видно на его физиономии никаких признаков волнения, намеков на какой-то страх. И тут она услышала его голос:
   – И чего ты добиваешься? Выколотить у меня бабки? Хрен чего получишь. Сейчас я вызову полицию, скажу, что ты меня шантажируешь и потребую защиты.
   Туранов кивнул, достал свой итальянский паспорт, показал его Мисютину и спокойно заговорил по-английски. Тот его не понял.
   – Я иностранец, ты русский – финны поверят мне. Я скажу им, что ты украл у Газпрома сто миллионов долларов, находишься в розыске спецорганами России. Твое имя, Александр Викторович, тотчас будет растиражировано всеми газетчиками мира. Ты же был короткое время в директорате Газпрома, не так ли? Помнишь, я думаю, господина Луконина, возглавлявшего департамент хранения и транспортировки газа. Наверняка знаешь, что он сыграл в ящик как только взбрыкнул. Реально, если ты хочешь продолжать быть на земле, а не под, не делай лишних движений.
   Молчание Мисютина длилось минуты две. Мужчины не смотрели друг на друга. Женщина словно приросла к месту – нетрудно было представить её состояние. Анна отвернулась. Ждала. Всего ждала, вплоть до вооруженного отпора. Наконец услышала:
   – Сколько?
   Туранов придвинул к себе листок, где значились географические координаты точек хранения валюты Мисютина и быстро что-то написал. Вставая, вполне дружелюбно заметил:
   – Согласитесь, Александр Викторович, что это смешная сумма по сравнению с тем, что может с вас снять ваша собственная кодла. Здесь четко проставлены реквизиты тех объединений, куда вам следует перевести указанную сумму. До полного перевода этой суммы вы будете находиться в поле нашего зрения. Как только вся операция будет завершена, мы с вами расстанемся, надеюсь навсегда.

   Анна заговорила не сразу. Во время еды они обменялись ничего не значащими фразами о достоинствах и недостатках этого ресторана. Она сказала, что по многим показателям, в том числе интерьерным, её больше нравится «Круглая башня». И Андрею, и ей было ясно, что эти её высказывания ни её саму, ни Андрея не интересовали – говорила же она для того, чтоб как-то заглушить в себе застывшую тяжесть от общения Андрея и Мисютина. Даже если Мисютин махровый коррупционер и за ним тянется целая цепочка всякого рода правонарушений с ним нельзя было так вести себя. Анна сдерживалась довольно долго, лишь ближе к вечеру, когда она поняла из разговора Андрея по мобильнику, что всю сумму Мисютин перевел на указанные ему счета, она заявила:
   – Андрей, но это же бандитизм чистой воды. Охотно допускаю, что за этим Мисютиным полно всяких правонарушений, даже преступлений, но рейдерский наскок, откровенный разбой – это., это невозможно. В конце концов, есть же какие-то органы суда, прокураторы – как-то они же работают. Я знаю, ты скажешь, что они никак не работают – работает лишь одно телефонное право. Но тогда все население России должно выйти на дорогу бандитизма и насилия. Имей ввиду, я лично к этому не готова.
   – А ты готова к убийствам детей, к государственному убийству, когда русских мальчиков и девочек запрещено отдавать иностранным усыновителям, которые вполне могут содержать и лечить приемных детей из России. Пусть детки лучше дохнут в родной земле. Ты готова к тому, что моряки – подводники гибнут из-за того, что Россия не согласилась во время принять иностранную помощь, что это страна захватывает чужие земли, вооружает террористов. Во главе нынешней так называемой православной империи стоит абсолютно заурядный человек – от долгого пребывания у власти он, пользуясь полной безнаказанностью, инертностью, привыкшего к патронажу народа, творит преступления, натура абсолютно не креативная, насквозь изолгавшаяся, превращает весь свободный мир в своих врагов и заводит страну в тупик. Примеров того же порядка множество. То, что сейчас произошло в ресторане лишь в свободном обществе можно определить как бандитизм – у нас здесь это рутина. Все традиционные понятия, связанные с совестью, с гражданской честью, если хочешь, с какими-то намеками на справедливость стерты до полного исчезновения. Мисютин не больше других участвовал в распили госимущества. Никаких личных антипатий у меня к нему нет. Ты не готова участвовать в тех делах, свидетелем которых стала, но ты вполне готова жить с теми соотечественниками, которые охотно допускают, чтоб им морочили голову и науськивали на весь просвещённый мир. Этому безобразию ведь надо как-то противостоять. Нельзя же допустить, чтобы ты или твой ребенок в век глобальных технических и научных достижений выслушивал тот зловонный бред, который постоянно выливает ушатыми на голову своих подданных русский президент. Анечка, тебя отвращает моя метода перевода денег данного лица на другие цели. Хорошо, предложи что-нибудь более цивилизованное.

   Когда ночью это повторилось с не меньшей силой зверино-упоительного сладострастия, Анна отчаянно прижала обе ладони к лицу, отчаянно пытаясь унять рвущийся наружу крик. Удалось ей это лишь отчасти. Около часу она пролежала без движений, чувствовала, что лежавший рядом Андрей не спит. Они оба молчали. Мысли, которые незвано роились в голове, были растрепанные, не вполне вменяемые и в немалой степени распутные. Она изо всех сил гнала их, но это плохо получалось. Не может же быть, чтоб за два года брака она ни разу даже не приблизилась к таким ощущениям. Вадим был вполне нормальным, здоровым мужиком и секс он любил и готов был с ней заниматься такого рода любовью всю ночь напролет. И что же? Она просто его обслуживала, получая взамен мерзкое тяжелое сопение и какую-то отвратительную возню где-то там внизу. Боже, она же Григорьева терпеть не могла, зачем выходила? Но ведь бывает же и по другому и она это не раз слышала от знакомых женщин. Те совсем не любили своих мужей, но в интиме получали полной чашей. Андрей, Андрюшенька – ты все-таки чёрт, дьявол во плоти – он превратит её в вакханку и она потеряет собственное лицо. Но если он по-настоящему любит её, а очень похоже, что это так, плевать решительно на все и сколько бы Андрей не совершал всяких тяжеленных дел, кого бы со своими подручными не загонял в капкан, она не оставит его и будет делать то, что он от неё потребует.

   Она вышла на палубу в одной шелковой нижней сорочке, едва доходящей ей до середины бедер. Успела подумать, что она голая, с растрепанной головой, воплощенная ведьма, вылезшая из Обводного канала. Ей не было холодно, она не чувствовала мелких холодных уколов дождя. Яхта шла самым малым на автопилоте. В предрассветной мгле едва приметно вырисовывалась светлая балюстрада Нижнего парка Петергофа.

   Анна была на приеме, когда ожил её мобильник. Андрюшенька…
   – Есть одно неотложное дело, дорогая. Ты не смогла бы на пару дней съездить в Вологду?
   – Ну, конечно, дорогой. Вологда – это город моей мечты.
   – В таком случае, Анечка, навести своего шефа Василия Платоновича и отпросись у него дней на десять. Он не откажет. Вечером я заеду и мы поговорим.
   Разумеется, Василий Платонович не только не отказал, но и уверил Анну, что эти десять, а если потребуется и больше дней, будут оплачены. Возвращаясь с работы, она подумала, насколько легко живут те, кто находится на особом положение у начальства. Мама говорила о партийной номенклатуре во времена СССР. И кто они были эти люди – да по сути те же воры, для которых закон был неписан. Как и теперешние. Честное слово, ничего ж не меняется и Андрюша прав во всем. Можно ли следовать моральным принципам, когда все общество снизу до верху аморально? Ответить на это непросто. Ей очень сложно переступить через рамки, которые установлены её совестью и пониманием того мира, в котором живет все человечество. Россия Россией, но есть же и другие страны, где к закону, выборам верховной и местной власти относятся все-таки иначе. Если даже сам Андрей полностью плюёт на все происходящее тут и, возможно, там, она постарается поступать в соответствии с собственными принципами. А если эти принципы их рассорят? Вообще, кошмар какой-то.
   Всякий раз, когда Андрей должен был к ней приехать, она нервничала. Ей было неудобно, она стеснялась: жалкая квартирешка убогая мебель. Она понимала, что Андрею было на это глубоко наплевать. Сейчас по происшествию даже этого недолгого времени становилось ясно, если не все, то главное – ему нужна была она и неважно, в каком качестве. Она старалась даже не думать, как долго может продлиться эта связь, не размышлять также о степени своей влюбленности и тем более о довольно мутных делах Андрея. Принцип «живи сегодняшним днем» она никогда не принимала, более того – считала такого рода установки своеобразной формой безнравственности. Что происходит сейчас? Она же готова жить именно сегодня, безоглядно, не думая ни о чем, ни о ком, даже о Юльке. Не беря в голову даже того, что при его образе жизни Андрей может оказаться под следствием, в тюрьме или вообще получить внезапную пулю от какого-нибудь более проворного и удачливого Мисютина. Папаня, конечно, порядочная сволочь, но что в нем имеется ценного, то это решимость и способность к риску. Она знала об этом не только от его друга Салаева, но от других сослуживцев, которые заглядывали к ним. Вот эти качества она в полном объеме унаследовала от своего старшины первой статьи. Если потребуется, она не струсит и будет защищать Андрея не хуже, чем вся эта балтийская матросня.

   Конечно, он не мог явиться к ней без какого-нибудь презента. На этот раз не брильянтовое колье, не набор изысканного белья – соболий полушубок ослепительной белизны и изящества. Она бешенным усилием воли придавила привычную гаденькую мыслишку – «ведь это опять бешенные деньги»
   – Андрюшенька, дорогой ты мой, ну не надо столько даров – ты здесь – это уже превеликий дар.
   – Аня, ты понимаешь дело какое. Дары эти не столько тебе, сколько мне самому. Ты же сама праздник – как смотришь, как ходишь. А на праздник всегда хочется чего-нибудь купить.
   Анна чуть охнула и порывисто обняла его.
   Ужин был на столе, Андрей не сразу начал говорить о том деле, для которого ей потребовалось взять незапланированный отпуск. Он стал рассказывать ей о создании «Принцессы Турандот», о Франко Альфано, закончивший оперу Пуччини.
   – Мне довелось однажды послушать в венецианском театре Фениче оперу Альфано «Воскресение» по роману Толстого. Я с трудом досидел до конца. Примерно такое же впечатление у меня осталось от его балета «Неаполь». Я не знаю, что сказал бы Пуччини о той части Турандот, которая дописана Альфано – не мне судить о такого рода вещах, но надо обладать немалой дозой самоуверенности и, кто знает, быть может, наглости, чтобы браться за продолжение партитуры великого композитора. Несомненно, что синьор Франко очень способный музыкант, имеющий великолепную школу в области композиции и исполнительства, однако существуют заповедные, я бы сказал, неприкосновенные тропы – у начала одной из таких троп стоит Джакомо Пуччини. Анночка, не желаешь в один прекрасный день слетать в Италию и послушать «Принцессу Турандот»?
   – О боже мой, о чем ты спрашиваешь, Андрюшенька! В любой час дня и ночи!
   Разговор о музыке продолжался ещё долго и Анна внимала его рассказу, как юная влюбленная девочка. Ей было действительно интересно и не только потому, что это рассказывал он. Это было интересно само по себе. Они оба почти забыли о еде, деликатесах, которые Анна поставила на стол. И только поздним вечером Андрей заговорил о том, что он назвал неотложным делом в телефонном разговоре.
   – Полгода назад Госдума в первом чтение приняла закон, запрещающий усыновление русских детей иностранцами. Было приостановлено оформление документов тех детей, которые уже были распределены по американским семьям – этот закон явился злобно-мстительной выходкой российского президента. Неважно, что часть этих ребятишек была серьезно больна и в России они не могли получить необходимого лечения, неважно, что им было предложено фактически медленно погибать у себя на родине – это совершенно не принималось во внимание. Моим людям удалось двух девочек и трех мальчиков перевезти в Питер, сейчас они находятся в надежном месте. Нужно доставить сюда ещё двух мальчишек в возрасте восьми и и десяти лет. Тут возникли неожиданные трудности. Мать этих ребят давно развелась с мужем, она учительница математики, с трудом сводит концы с концами. Старший мальчик Слава страдает клаустрофобией, у младшего Коли серьезные проблемы с легкими. Лидия Степановна Коростылева, их мать, натура решительная и бесстрашная, хотела выехать за границу к брату. Вначале все шло нормально с документами, но ещё до выхода закона она получила отказ. Невзирая на все её запросы, МВД отделывался пустыми отписками. Коростылева обратилась в гаагский суд. И тут её стали прессовать, вызывали в мэрию, поставили вопрос о её пребывании на работе. За квартирой, где Коростылевы проживают, ведется наблюдение, телефон, как утверждает сама Коростылева, находится на прослушке. Эта женщина не сдается, она изыскивает пути нелегального выезда из страны. Я решил ей помочь, но есть одна проблема: Лидия Степановна никому не верит, особенно мужчинам. У тебя есть шарм, дорогая Анечка, универсальный – он действует как на мужчин, так и на женщин.
   Анна рассмеялась.
   – Андрей, ну что ты придумываешь! Никто никогда мне этого не говорил, мужики воротили нос от меня, отец однажды сказал своему приятелю, что у меня глаза ведьмы. Подруги же по институту считали меня вообще похожей на амазонку – это, по-твоему, комплимент для женщины?
   – Сочетание силы, мужества и женского очарования – это же неотразимый букет. Двое мужчин, впервые увидев тебя, мгновенно это оценили.
   – Кто? – едва ли не шепотом спросила она.
   – Тот, который рядом с тобой, и знакомый тебе Валерий. Вскоре после нашего плавания в Выборг он мне сказал: «Если бы я встретил девушку, похожую на Анну, я немедленно сделал бы ей предложение»
   Она опустила голову, передернула плечами, хотела что-то сказать, но промолчала. Однако какой-то ответ ей все-таки хотелось дать.
   – Ну, допустим, Андрюшенька. А как насчет женщин? Мы же плохо переносим очарование наших подруг, возьми мою Юлю – твое внимание ко мне её раздражает. Мы, женщины, достаточно мелки и своекорыстны.
   Он чуть кивнул.
   – Ты помнишь Светлану? Ту самую девочку, которую мы с Валерием ждали в Нижнем парке Петергофа. Она видела тебя считанные минуты возле моего дома на Крестовском. И что же она сказала, когда я встретился с ней через несколько дней?
   Передаю дословно: «По сравнению с этой женщиной, я форменная соплячка, смотреть на меня будет только всякая шушера».
//-- 3 --//
   На вологодском вокзале Анну встретил мужчина. В кепке, гладко выбритый. Любезен, предупредителен, с равнодушными прозрачно голубыми глазами. Видимо, её шарм на этого типа не распространяется, подумала она. Но на это трижды наплевать – как-то пойдут дела с матерью двух мальчишек. Если у неё ничего не выйдет, что-то скажет Андрей. Ей он, конечно, ничего дурного не скажет, но каково её самой будет в случае осечки после всех этих дифирамбов. Женщины очень легко ловятся на всякие комплименты в свой адрес. Но тут важно, кто эти комплименты говорит и насколько они искренне. Андрей никогда не ухаживал за ней в общепринятом смысле – она сразу стала его другом и его женщиной. Ему абсолютно ни к чему было говорить ей комплименты – он чуть ли не с первого дня их знакомства объяснял свое понимание её личности. А если эти объяснения были очень похожи на комплименты, то их ни в коем случае не надо было понимать в традиционно – буквальном смысле. Она это не столько понимала, сколько чувствовала, но чувства были такие, что она сама страшилась их произнести даже про себя. Это было чем-то близким к ликованию, очень близким к её чувственным наслаждениям – Андрей настолько любил её, что готов был увидеть в ней самое прекрасное, невероятно значительное, слитое воедино в образе женщины по имени Анна Ларгина. Или Анна Валенте – его подруга, любовница… жена. Может и так.
   Андрей выбрал воскресный день для приезда в Вологду. В этот день вся семья Коростылевых была в сборе.
   Когда она вошла в эту небольшую двухкомнатную квартиру, двое мальчиков дружно вышли в прихожую и стали рядом с мамой. Лидия Степановна ей показалась женщиной замкнутой и мало расположенной к задушевной беседе. Да и беседовать в квартире Андрей не советовал, допуская, что расторопные ребята из вологодских комитетчиков могли в самой квартире поставить прослушки. Анне показалось это нелепостью, чем-то чрезмерным.
   Андрей с ней полностью согласился, но при этом заметил, что федеральные службы сыска и особенно их кремлевские шефы очень агрессивно относятся к тем россиянам, которые самостоятельно выходят на заграничные инстанции с различного рода жалобами. Все может статься, Анечка. Надо ни на минуту не забывать, где мы живем, заключил он. Андрей предложил ей явиться к Коростылевой под видом лечащего врача, учитывая то, что младший сын Коля страдает легочным заболеванием. Анна же после короткого размышления заявила, что более убедительно, если она придет в качестве учительницы мальчика. Она все продумала и речь должна была пойти о старшем сыне Саше.
   – Лидия Степановна, мне пришлось зайти к вам.
   Посмотрите, что ваш сын написал. Такое трудно даже представить.
   Анна протянула Коростылевой заранее заготовленную записку. Там было сказано: «Речь идет о вашем выезде за границу. Не исключено, что в вышей квартире есть прослушивающая аппаратура. Назовите меня именем одной из учительниц Саши и выйдете со мной на улицу. «Этой женщине надо было отдать должное – она быстро соображала. Повернувшись лицом к детям, она приложила палец к губам и громко сказала:
   – Вы побудьте дома, а мы с Марией Максимовной побеседуем кое о чем. Я вернусь и поговорю отдельно с тобой, Саша.
   Мальчики оказались в мать – смышленые, не проронили ни слова.
   Как только они вышли на улицу, Анна негромко сказала:
   – Если вы, Лидия Степановна, твердо решили выехать из страны, это вполне реальная вещь. Меня зовут Анна Владимировна Ларгина, у меня есть возможности вам помочь не только в выезде, но и в материальной поддержке. Я знаю, что ваш брат проживает в США и хорошо устроен, знаю также, что он заинтересован в вашем переезде к нему. Почему нет? Кому это вредит? Только тем, кто эту свинскую практику издевательства над людьми выдумывает. Лично я в настоящее время не собираюсь выезжать отсюда, во всяком случае пока, хотя у меня имеется иностранное гражданство.
   Анна вынула свой итальянский паспорт и протянула Коростылевой. Та пристально изучала её лицо, паспорт не взяла Чуть улыбнулась.
   – Не надо мне ничего показывать. Я вам верю, Аня. Скажите, как это все может выглядеть на практике? К тому же, как вы понимаете, за мной и детьми следят. Я не уверена, что нам дадут свободно выехать даже из Вологды. Нам нужно будет взять с собой какие-то вещи, чемоданы – соседи все увидят: нас же сразу завернут.
   – Лидия Степановна, мы обе очень хорошо знаем наш с вами мир – все продумано и договорено. Ничего с собой не берите – у вас все будет. Обычная ваша сумка, положите в неё семейные реликвии, фотографии, не надо брать даже еды, лекарств для мальчиков. Возьмите бюллетень на два дня под предлогом ухода за младшим сыном. В указанный день и час за вами приедет машина, Сашу мы заберем из школы – это будет либо на большой перемене, либо он отпросится с урока в туалет. Саша сообразительный, все понимает, это заметно.
   Помолчав, Коростылева заметила:
   – У меня, конечно, много вопросов и всякого рода сомнений. Чем я рискую? Увольнением? Какую-нибудь работу я всегда найду. Но вы-то, Аня. вы сами рискуете не меньше, если не больше меня – у вас могут быть большие неприятности – вы молодая красивая женщина, эти же так называемые люди могут сделать все что угодно.
   – Обо мне не беспокойтесь, Лидия Степановна. Готовьте себя и детей к переезду и позвоните мне по телефону с указанием дня и часа наших действий. И, пожалуйста, с этим не медлите.
   Анна хотела тут же записать номер своего мобильника, но Коростылева её остановила.
   – Записывать не надо, скажите. Я запомню.

   В гостиничном номере, который для неё был заранее забронирован, она подошла к зеркалу. Неужели Андрюша обладает каким-то всевидящим взглядом – ведь баба как баба, ничего же особенного. Он говорит о каком-то шарме. Где он, этот шарм? В мерцающих светляках её глаз, в тонких, чуть ли в нитку губах, в крутодужных черных бровях, черных от рождения и подкрашивать не надо. Эта Коростылева ей сразу поверила, да ещё красавицей назвала. С чего вдруг? Сколько лет Коростылевой? Что-то вокруг сорока, а может и побольше, видно же, что особа тертая. И такая сходу поверила, даже в паспорт со знаком европейского союза взглянуть не пожелала. Если это все получится, то Андрюшенька… Сердце у неё колыхнулось и она ощутила острое желание. Негромко выругавшись, прошла в ванну.

   Коростылева позвонила в тот же вечер, говорила так, словно была уверена, что даже её мобильник, как и домашний телефон, прослушивается.
   – Шурочка, завтра в полдесятого я заберу Сашу к врачу. Так что приходи лучше послезавтра утром.
   Ясно, что Шурочка – это она, Анна. Конспираторша хренова, эта Лидия Степановна. Нагородила с короб, считает, что у фээсбэшников других дел нет кроме как заниматься госпожой Коростылевой и ей пацанятами. Анна быстренько подавила все эти мыслишки и решительно подыграла Лидии Степановне:
   – Ой, Лидок, всенепременно приду. Я крепко соскучилась по твоим мальчикам.
   На следующее утро около девяти часов в гостиничном номере Анны раздался звонок. Мужской голос сообщил, что её ждет автобус у входа в отель. Она уже была готова и быстро сбежала вниз. За рулем мерседесовского микроавтобуса сидел молодой парень, она обрадовалась, что не тот тип в кепке на вологодском вокзале.
   Они подкатили к дому Коростылевой. Она вместе с Колей появилась не сразу, прошло не меньше десяти минут. На плечах Лидии Степановны был внушительный рюкзак, а у мальчика небольшой школьный рюкзачок. И это все. Анна подумала, смогла ли она сама вот так сходу решиться на такую авантюру, да ещё с двумя детьми отправляться черт знает куда. Вряд ли. В случае с Коростылевой могло быть одно из двух: либо та находилась в полном отчаянии, что никак не может выбраться из своего трижды опостылевшего отечества, что готова была на все, но такое все-таки маловероятно, либо с ней ещё до визита Анны основательно побеседовали и много и убедительно наобещали.
   К школе она подкатили ровно к половине десятого. Коростылева вышла из автобуса, вернулась минут через пятнадцать вместе с Сашей; тот был в теплой курточке, с рюкзачком и в отличие от младшего брата весело посматривал на маму, на Анну и был отличном настроение, что его забрали с уроков и они сейчас куда-то двинут.
   Они находились в пути около двух часов. Коля почти всю дорогу спал, Саша с большим аппетитом уплетал большую булку с колбасой и неотрывно глядел в окно.
   Коростылева сильно нервничала, часто оглядывалась назад. Опасается погони, что ли, решила Анна. Вообще-то, она не была похожа на пугливую женщину.
   – Лидия Степановна, вы зря беспокоитесь. Наш отъезд остался не замечен.
   – Мы ничего не знаем, – очень тихо сказала Коростылева. – Эти гэбисты очень коварны и я совсем не уверена, что все проходит втайне. В школе наверняка есть среди педагогов, а может и учеников те, кто по заданию комитетчиков наблюдают за Сашей. Если так, они увидели уход Саши и нашу посадку в автобус. Вы, Анечка, просто никогда не имели дело с этими типами из органов. Я не исключаю, что кто-то из школы уже позвонил в особый отдел.
   – Да будет вам, Лидия Степановна, демонизировать эту публику. Обычные ребята, много, конечно, всяких мерзляков вперемежку с долдонами – не стоит из-за них изводить себя.
   Автобус свернул с шоссе на грунтовую дорожку, проскочил пару километров среди редкого сосняка и вырулил на поляну. Тут же раздался восторженный вопль Саши:
   – Мам, смотри – вертолёт!
   Анна не успела все это осмыслить, полюбоваться бело-голубым красавцем, как увидела того самого мужчину, который встречал её на вологодском вокзале. Он стоял у кабины вертолета и глядел на неё очень доброжелательно. Чего она взъелась на него, надо взять себя в руки, этот человек наверняка из людей Андрея. Почему здесь этот вертолет? Неужто за ними?
   Дверь кабины открылась, на траву спрыгнули трое парней и одна девушка.
   – Анна Владимировна, – раздался голос того, кто вначале не пришелся ей по вкусу. – Пожалуйста, вместе с детьми и их мамой грузитесь в геликоптер. Через час с небольшим мы в Питере. А эти ребята с Машенькой вернуться в Вологду. Ехали за вами интересанты или нет, нам неизвестно. Это на всякий случай.
   Черт бы их всех побрал, неужели опасения Коростылевой действительно оправданы, подумала Анна.
   Она последняя поднялась в кабину и у штурвала увидела не кого-нибудь, а лучезарного Валерия. Тот широко улыбался и приветственно покачал головой.
   – Валера, дорогой, я так рада вас видеть. Я же дважды спрашивала у Андрея, как у вас дела и передавала вам привет.
   – Аня, спасибо, Андрей Валерянович мне передавал привет от вас. Некоторое время назад вы говорили, что я приношу хорошее настроение и будь я религиозным служителем ко мне толпами шли бы люди. То же самое я могу сказать и о вас. Нам вообще с Андреем Валерьяновичем крепко повезло, что мы с вами познакомились.
   – Послушайте, Валера, похоже, что вы с Андреем Валерьяновичем поочередно взялись вгонять меня в краску, а это, как говорят, вредно для белокожих женщин и способствует ускорению возрастной пигментации.

   Ей показалось, что они летели меньше часа. Когда она с высоты птичьего полета увидела морской порт Петербурга, то с трудом поверила своим глазам – чересчур быстро все произошло. Ещё быстрее было снижение. По словам Валерия они приземлились около третьего терминала. Но это было совсем неважно – едва оказавшись на асфальте вместе с Коростылевой и её мальчиками, она поспешно огляделась. Анна была уверена, что их встретит Андрей. Валерий скорее всего предвидел её вопрос, даже ждал его, так как находился рядом и не сводил с неё глаз.
   – Аня, вы ищите Андрея Валерьяновича? Сейчас он в Штатах, вернется тотчас после распределения всех российских детей по американским семьям, с которыми уже были договоренности. Что касается Лидии Коростылевой и её ребятишек, то их встретит в Нью-Йоркском порту брат этой женщины. Андрей Валерьянович просил вас набраться терпения, ни о чем не беспокоиться. Он в курсе, что у нас здесь происходит, восхищается вами. Как только прилетит, то тут же вам позвонит.
   Анна недоуменно пожала плечами – чем здесь можно восхищаться, она ровным счетом ничего не сделала. Уговорила Коростылеву и та ей сходу поверила? Андрей постоянно говорит ей приятные вещи – ведь ни к чему это, она же вся его и он наверняка это понимает. Скорее она сама многого не понимает. Вот они все во главе с этим мужланом вологодским двинулись куда-то вдоль большого судна, причаленного вплотную к пирсу. Выходит они отправятся в Америку через Атлантику? Ничего себе… Ну а как же ещё – Коростылева же так и не получила разрешения на выезд. Но их же могут остановить в море. Наверняка Андрей все предусмотрел и никаких осложнений не случится.
   Едва они прошли этот громадный корабельный корпус, как она увидела волнующую картинку: у бетонного причала чуть покачивалась милая её сердцу яхта, яхта Андрея. На палубе стояли двое мужчин. Валерий что-то сказал, как показалось Анне не по-русски, те кивнули и гостеприимном жестом пригласили всех на борт.
   Пожалуй, впервые в своей жизни Анна почувствовала что-то близкое к ревнивому раздражению. В салоне были дети и одна женщина. Ребятишки примерно того же возраста, что Саша с Колей. Теперь весь этот детский приют вместе с Коростылевой и этой немолодой женщиной насчитывал одиннадцать душ. Ей было неприятно, что на борту Андрюшиной яхты находятся совершенно посторонние люди. Здесь могли находится только они с Андрюшенькой и разве что Валера и больше никого. Валерий стоял рядом и о чем-то говорил с одним из тех мужчин, которых она увидела на палубе. Говорил скорее всего по-итальянски – уверенно и даже как-то внушительно. Подождав с минуту, Анна спросила:
   – И что, вся это орава тоже отправится через океан? Валера, скажи: есть какая-то договоренность с морской пограничной службой? Ведь у этих детишек вместе с их патронессой наверняка тоже нет разрешения на выезд.
   Валерий кивнул, улыбнулся.
   – Нет, само собой. Но наша яхта идет под итальянским флагом, её не станут досматривать. К тому же у Габриэлло Ормати, с которым я беседую, есть специальные документы свободной швартовки в любом русском порту. Сверх того имеется договорный документ с двумя лечебницами Хельсинки на лечение девяти детей, в том числе и тех двух мальчиков, которые вы, Аня, привезли из Вологды. Все дети будут отправлены в Нью-Йорк. В Хельсинки их переведут на американский тихоокеанский теплоход. Аня, если желаете, можете прогуляться до финских берегов. Итальянцы сойдут вместе с детьми, сойдет там и Павел Зарубин, который встречал вас в Вологде – он из силовиков Андрея Валерьяновича. Обратно в Питер яхту поведу я.
   Анна отрицательно покачала головой. Морское плавание на таком чудном кораблике прекрасно, но это имеет смысл, если на этом кораблике есть Андрюша. А без него…
   Она попрощалась с Сашей и Колей, их мамой и уже направилась к выходу на причал. Валерий задержал её.
   – Аня, Андрей Валерьянович обязательно на днях позвонит. Он попросил вас пожить некоторое время в его квартире на Крестовском. Туда должны придти две женщины. Старшая из них Елена Гард, работает в университете на кафедре иностранных языков, другая девушка лет двадцати, учиться на факультете романских языков. Обе должны позаниматься в библиотеке Андрея Валерьяновича. Вот ключ.
   Он пожал ей руку, улыбнулся и она направилась к автобусной остановке. Через несколько шагов обернулась и увидела, как на коротком флагштоке над рубкой колышется маленькое трехцветное полотнище. Боже ты мой, я же теперь итальянка по своему второму паспорту, подумала она, что только не может случится на белом свете.
   Уже в автобусе вновь и вновь перед Анной замелькало все то, что произошло с ней за последние месяцы. Как это все оценить и нужно ли оценивать? Она же себе уже не раз говорила – много размышляешь, во многом сомневаешься и мало кому веришь и хуже всего не веришь в завтрашний день. Не надо вообще об этом думать – надо жить минутами, часами. Любит? Вроде любит? Почему вроде? Это что, комплексы? Никогда никто не будет вполне счастлив, пока будет барахтаться в этих идиотских самокопаниях. У неё никогда прежде ничего такого не было. Она не столько думала, сколько действовала, что-то предпринимала и вообще какая-то сопливость, неуверенность проходили стороной. Но раньше и не было Андрея – она не жила чувствами и чувственностью тоже. Она же прожила половину жизни, а может и больше даже – и тут случился обвал. Другой она, конечно, не стала, хотя… Андрей вскрыл в ней какие-то таившиеся в глубине токи и это не только, а, возможно, не столько оргастические взрывы. Полезло и нечто темное, о чем она не подозревала прежде.
   Дело не в том, что она пристрелила Карякина. Она была вполне способна это сделать и до знакомства с Андреем. Тут важно другое – она сделала это спокойно, не колеблясь, нисколечко ни о чем не сожалея. Ведь убийство всегда связано с какими-то переживаниями, мыслями о преступлении, о грехе. Может быть, она всегда была такая и нет тут никакого влияния Андрея. Но тогда у Выборгского причитала и та беседа Андрея с этим Мисютиным вызвали у неё внутренние протесты и она их высказала ему. Если такой человек как Андрей может перешагнуть этот порог и посягнуть на чужую жизнь, почему её что-то должно удерживать. Она никогда достаточно внятно не говорила себе такого, но наверняка такие мысли проскальзывали. И что же – ей легче от этого? Да не в этом же дело. Она лишь объясняет сегодняшнюю себя. И опять она забирается в ненужные дебри. Вообще лучше ни о чем не думать. А ещё лучше сделать то, что хочет Андрюшенька.

   На следующий день тотчас после работы Анна поехала к себе, захватила все необходимое, позвонила Юле и, узнав, что у той все в порядке, отправилась на Крестовский.
   При электрическом свете все эти апартаменты показались ей ещё более роскошными. Взяв нам кухне мягкую фланелевую тряпочку, она обошла все комнаты, стала смахивать пыль с лакированных поверхностей стенки и столов – пыли однако совсем не было. Уборщики постарались на славу, подумала она, прошла в кабинет с моделями кораблей, портретом Анны Лоджери. Остановилась около портрета. Лицо самое заурядное, ничего особенно итальянского в нем нет – в России таких мордашек сколько угодно. Она чисто по-женски гораздо привлекательнее. Но это ещё далеко не все.
   Вздохнув, Анна направилась на кухню, заварила крепкого кофе, заглянула в холодильник и была сильно удивлена – все полки были заполнены продуктами. Андрей ведь уехал несколько дней назад. Кто же это все закупает и зачем? Вероятно, сюда кто-то заходит. А может живет? Но если живет, Андрей не будет её приглашать. Анна с досадой внутренне отдернула себя. В этих мыслях было что-то мелкое, вульгарно – бабье. Он же говорил, что редко здесь бывает, квартирой нередко пользуются приезжие, просто друзья и пользуются основательно – одна эта оружейная чего стоит. Она вспомнила о беретте. Анна хотела вернуть пистолет, но Андрей предложил ей оставить оружие себе – может и пригодиться, заметил он на полном серьезе.
   Ко всему этому изобилию Анна почти не притронулась, выпила кофе, вымыла чашку с блюдцем, собиралась пройти в библиотеку, вскользь подумала, что все эти земные блага абсолютно бессмысленны, если нет рядом того, кого любишь. Что в этих княжеских хоромах ей делать? Ещё раз взглянув в сторону уютной каморки – кофейни, она увидела то, что сразу не заметила. На стене лентой скотча был прилеплен белый лист ватмана, на котором красным фломастером было что-то написано. Как же раньше она это проглядела? Анна тут же вернулась обратно и прочла:
   «Дорогая, здесь никто не был, кроме уборщиков. Все куплено и завезено мной. Запомни – ты здесь хозяйка. Только ты! Аничкин, пожалуйста, пройди в спальню, открой гардероб. Не отягощай свою голову ненужными вопросами, сомнениями. Жизнь без тебя я не мыслю. Это не минутная прихоть. Я не хочу повторять традиционные фразы – ты и так все понимаешь мгновенно. Я не сомневаюсь, что твои чувства ко мне полностью совпадают с моими. Мы – едины»
   Чуть охнув, она опустилась на стул. Это было объяснение в любви. И в верности. Ей стало жарко. Она торопливо одела подаренную им теплую меховую куртку, выскочила за дверь, заперла её и, минуя лифт, выбежала на свежий воздух.
   Ей надо было пройтись, побыть одной, постараться ни о чем не думать и полностью осознать, что именно сегодня для неё начинается новая жизнь.

   Женщины, о которых говорил Валерий, явились спустя несколько дней после её переезда в квартиру Андрея. Старшая, импозантная молодая дама с хорошо положенным макияжем, представилась как доцент кафедры иностранных языков государственного университета Елена Гард, другая, совсем юная особа с туго закрученной на темени длиннющей косой, сделав легкий реверанс, широко, но чуть смущенно улыбнувшись, сказала:
   – Извините, пожалуйста, что мы явились без предварительного звонка, но Андрей Валерьянович нам сообщил о вашем графике и сказал, что по вечерам вы дома. Мое имя Екатерина Панкратова, я учусь на факультете романских языков, а также посещаю школу Андрея Валерьяновича.
   Это была очень милая и прехорошенькая девочка, когда она улыбалась, у неё выпрыгивала чарующая ямочка на правой щеке. Анна в ответ тоже улыбнулась, предложила гостям кофе с тортом, но Елена Гард, поблагодарив и сославшись на время, попросила проводить их в библиотеку. В эти короткие минуты она успела подумать о трех вещах, а именно: какая у Андрея школа, почему у этой премилой девочки ямочка только на одной щёчке и ещё о том, что эта Гард с порядочным гонором. И вообще, зачем Андрей звонил, эти лингвистки сами могли ей позвонить и договориться о визите.
   Приход женщин прервал её долгий и достаточно нудный разговор по телефону с Юлей. Причем нудным он был исключительно по её, Анне, вине. Дело в том, что Юля готовилась к свадьбе со своим амбалом – строителем. Анна же уперто настаивала, чтобы подруга тщательно взвесила все за и против и опять не попала в крутой штопор. Юля уверенно говорила, что взвесила все и вся, кроме того её избранник искренне любит Игорька и тот к нему тянется.
   – Ну и что? Это сейчас, а что будет через год? Имей ввиду, Юльчик, если ты лопухнёшься ещё раз, будет полная хана. Сейчас ты рискуешь не только своим благополучием, но и состоянием души Игорька.
   Юля, потеряв терпение, сердито выдохнула «иди ты!» и повесила трубку. Так как такое делалось нередко – Юля, как многие обидчивые люди, болезненно реагировала на малейшую критику в свой адрес – Анна отнеслась к этому равнодушно. Прошла на балкон. Опять шел противный мелкий дождик. Что ей одеть завтра?
   В шифоньере, куда Андрей рекомендовал ей заглянуть, было неимоверное количество женской одежды, причем на любой вкус. Слишком это все, Андрюшенька, что ей с этим всем делать? Полина Астахова, врач-хирург, с которым она сдружилась на работе, печалится, что муж мало получает и у неё нищенское жалование. Анна с удовольствием бы половину этих роскошных шмоток отдарила бы Поле. Взяла бы та? Она не Юля, скорее всего отказалась бы. По – настоящему интеллигентная женщина. По телефону они могут говорить часами, причем совсем не о бытовухе. Полина театралка, знает наперечет всех ленинградских актеров, да и московских тоже. Много читает. Анна со дня знакомства с Андреем тоже взялась за книгу. Её немножко удивляло, почему Полина тянется к ней. Может от того, что она умеет слушать. Полина сама отметила это качество в ней, но ведь не только за это.
   Анна остановила свой выбор на утепленном дождевике, хотя не такой уж он был утепленный, надо было одеть под него свитер.
   Пройдя рядом с библиотекой, дверь в которую была приоткрыта, она услышала свежий голосок Кати. Анна невольно приостановилась, послышалось негромкое восклицание Елены Гард, а затем быстро, как весенний ручей, заструился стремительный лёт английского, едва ли не затопившего весь диалог и превративший его в монолог. Катя, Катюша, вся такая русская, с этой убийственной ямочкой на щёчке вещала на этом языке с таким произношением, с такими интонационными придыханиями, что можно было лишь диву даваться. Неужели этому всему можно научиться? Анна помнила, как английский преподавался у них в школе, какое произношение было у учительницы – нечто сермяжное, а уроки совершенно бесполезные. В общем сейчас просто неприлично не знать ни одного иностранного языка, с Андрюшей же это просто невозможно. Надо срочно как-то разруливать такое положение.
   Елена Гард и Катя занимались около двух часов. Уже прощаясь, Анна спросила у Кати, не согласилась ли та давать ей уроки английского. Брызнула ямочка, но Елена Гард опередила свою юную коллегу.
   – Извините, Анна, но у Екатерины вряд ли сейчас будет свободное время.
   – Отчего же? – Лицо Кати налилось густой краской. – Я готова заниматься с вами.
   Елена Гард быстро вышла, сказав, что ждет Катю в машине. Затем, повернувшись, заявила:
   – Анна Владимировна, кажется так? Хочу вам сказать: Андрей Валерьянович никогда на вас не жениться. Не предавайтесь иллюзиям.
   Анна на несколько секунд замерла. Такого она уж конечно не ожидала. Быстро придя в себя, спокойно сказала:
   – Я не знаю, каков уровень вашего мастерства в лингвистике и педагогике. Допускаю, что он высок. Но в махровом хамстве вы, мадам, настоящий мэтр.
   Катя застыла у дверей, низко опустив голову. Лицо её горело. Анне стало не по себе.
   – Катюша, извините меня за эту фразу. Но ваша преподавательница тоже хороша.
   – Да нет, Анна Владимировна, вы правы. Елена Натановна бывает очень несдержанна.
   Анна кивнула, как можно мягче улыбнулась.
   – Где вам, Катя, удобнее заниматься с великовозрастной ученицей? Куда и когда мне приходить?
   – Я буду к вам сама приезжать – у меня машина.
   Анна смутилась.
   – Ну это как-то неудобно – учитель приезжает к ученику. Ну а как с вашим временем?
   – У меня хватает времени. Мы можем начать прямо завтра после шести вечера. Мне приехать сюда?
   – Нет, Катюша, нет. Это улица Моисеенко в Смольнинском районе. Дом пятнадцать, квартира семь. Я там живу, а здесь я по просьбе Андрея… Андрея Валерьяновича. Я должна была вас встретить. Теперь о деньгах…
   Катя отрицательно и очень решительно покачала головой.
   – Анна Владимировна, я не могу с вас брать деньги. Вы ближайший друг Андрея Валерьяновича, а он мой учитель по языковой спецшколе. Все наши девчонки и мальчики, кто там занимается, никаких денег не платят.
   Этого ещё не хватало, подумала Анна. Так за здорово живешь гонять эту прелестницу к себе. Андрей – это Андрей, а она совсем другое дело.
   – Но я так не могу. Я знаю, какие бешеные деньги сейчас платят за частные уроки по языку.
   Обе стояли у входной двери и обе не знали, как поступить. Анна видела, что Катя ни за что не будет брать денег – личико у той было полно решительности. Анну внезапно осенило
   – Катя, вы помните некрасовские строчки:»Вот приедет барин, барин нас рассудит». Вы принимаете такой вариант?
   Обе рассмеялись.
   – Не совсем. Андрей Валерианович скорее всего примет ваше предложение, учитывая наш с мамой скромный достаток.
   – В таком случае, не надо ждать барина и решим все сами.
   – Нет, Анна Владимировна, у меня все-таки есть надежда, что Андрей Валерьянович будет на моей стороне.
   Уже у самого лифта Катя негромко сказала:
   – Пожалуйста, не говорите Андрею Валерьяновичу того, что здесь было пять минут назад. Если он узнает об этом, у Елены Натановны могут быть неприятности.
   – Да почему же? – с удивлением и даже с налетом легкого раздражения спросила Анна.
   Пришел лифт, почти бесшумно распахнулись двери. Катя вошла в кабину, повернулась к Анне и с лучезарной улыбкой произнесла:
   – А потому, Анна Владимировна, что он вас очень любит. Я видела вас вдвоем на концерте. Так, как он смотрел на вас, смотрят на женщину только влюбленные и влюбленные по – настоящему.

   Свадьба Юли совпала со встречей Нового Года. Размышления Анны по поводу свадебного подарка молодоженам были разрешены неожиданным образом. Андрей явился к ней тридцатого декабря и просто сказал:
   – Анечка, не мудрствуя лукаво, вручим Юлии Валентиновне то, что является для неё пределом мечтаний.
   Он предложил ей одеться и выйти на улицу. Это было совсем чересчур, но у Андрея было так много чересчур, что нечему было удивляться. На улице, поблескивая свежестью новизны, красовался бежевый «форд-фокус».
   Получив такой щедрейший дар, Юля перешла все рубежи высочайшей эйфории, необузданной восторженности. Анне показалось, что подруга впала в некое пограничное состояние. Ей было неловко, даже стыдно. Если бы не Андрей, если бы кто-то другой – плевать, но здесь речь шла не только о Юльке, о её просто презренном, каком-то низкопробном вещизме. Ведь Андрюшенька знает, что Юля самая близкая её подруга и, возможно, посчитает, что какая-то часть этого мерзкого крохоборства оседает на ней, Анне. К счастью, такие мысли быстро сменились вполне здравыми и вполне взвешенными – Андрей давным-давно, чуть ли не в первую их встречу, разобрался в юлькиной натуре.
   После всех свадебных торжеств, шумного гуляния Анна могла немного отойти в сторону. Юля была обеспечена. Её Антон – строитель очень прилично зарабатывал и похоже любил жену и Игорька. Они обе стали реже звонить друг другу. Впрочем, Анна не сомневалась – случись что-нибудь из ряда, Юля тут же свяжется с ней.

   Занятия с Катей проходили три раз в неделю. Все шло совсем неплохо, хотя Анна была не очень довольна собой. Не то чтобы она плохо усваивала грамматику – ей трудно было запомнить лексические блоки. Катя была решительно против запоминания отдельных слов, необходимо было из текстов извлекать все эти предлоги и частицы, которые постоянно сопровождали большую часть английских глаголов. Это сильно утомляло её и даже раздражало. А раздражало то, что весь этот комплексный ужас надо было правильно произносить.
   То, что она когда-то учила в школе, да и в институте тоже, было форменной карикатурой. Все надо было строить с азов.
   Анна после возвращения Андрея из заграничной поездки по-прежнему жила на своей старой квартире. Однажды у неё мелькнула мысль, почему Андрей, если он её действительно любит, не предложит ей перебраться на Крестовский. Способность Андрея о многом догадываться, видеть, что её волнует и даже проникнуть в её желания поражала. Совсем не удивительно, когда он однажды заявил:
   – Аничкин, не нагружай себя тяжелыми сомнения, отчего мы живем врозь. Мы не живем врозь, мы общаемся каждый день. Что же до этой квартиры, то она, как я тебе говорил, часто посещается многими людьми. Мне кажется, что с большинством из них тебе не надо не только общаться, но даже встречаться. И совсем не потому, что эти люди плохи или заняты в каких-нибудь делах, не подлежащих оглашению. Это связано со спецификой моей работы. Кое-какие моменты в моей деятельности ты уже уяснила. Те женщины, которые приходили сюда, филологи. Старшая, Елена Гард специализируется по романским языкам. Младшая Катюша Панкратова, освоив германскую лингвистику, надо сказать досрочно освоив, штудирует под непосредственным руководством Елены Натановны Гард французский, итальянский, испанский. Она исключительно способная девочка… Я слышал, что Катя занимается с тобой английским?
   – Да, а откуда тебе это известно?
   – От Елены Натановны. У нас с ней совместная языковая школа. Кстати, посещает её и Катя. Общий списочный состав учащихся семнадцать человек. Из них женщин четверо, включаю Катю. Эта разновозрастная публика, военные, коротко – служба разведки. Занятия проводят мужчины, высокие специалисты в области языка, пожившие на Западе.
   – Скажи, Андрюшенька, Елена Гард что-нибудь обо мне говорила?
   Он отрицательно покачал головой, внимательно взглянул на неё.
   – Нет, не говорила. У тебя с ней что-то было во время её визита к нам?
   – Ничего не было. Мне просто показалось, что у неё сварливый характер, а такие женщины обычно что-то о ком-то готовы наговорить.
   – Да, это так. У госпожи Гард нелегкий нрав, но он вполне компенсируется её блистательным дарованием методиста. В Петербурге равного ей я никого не вижу.
   – Андрюшенька, а сам ты в этой школе не преподаешь?
   – Что я могу преподавать, дорогая? Основы кораблестроения? Это же школа лингвистики, практического языка. Я владею разговорной речью нескольких языков, но это вовсе не значит, что я могу преподавать эти языки. Катя великолепнейшим образом говорит на английском, но я не думаю, что она на сегодняшний день вполне освоила методику преподавания. Если ты и впрямь хочешь основательно знать практический английский, я найду тебе подходящего наставника.
   Анна удивленно взглянула на него.
   – Но зачем? Я вполне довольна уроками Кати. Никого не надо искать. Притом у нас с Катюшей сложились прекрасные отношения.
   – Ну ладно, пусть так.
   Этот разговор ничего особенного в себе не содержал, но вскоре они с Андреем вернулись к нему.

   Полина Астахова не только позванивала, но нередко заходила к ней в кабинет и хотя был прием больных, она без всякого смущения докладывала об всем интересном случившемся у неё за последние дни. Тут были и театральные впечатления, и просмотренные телесериалы, ну и, само собой, семейные новости. В этот раз Полина вызвала её в коридор – лицо у неё было тяжелое и она вполголоса сообщила, что её собираются уволить.
   – Я уверена, что нашему заву звякнули и попросили освободить место для какой-то блатной сучки. Аня, мне кажется, ты можешь мне помочь, у тебя есть связи, влияние. Вообще-то, мы все в этой клинике прижились по протекции, но со временем, как говорят, кто-то теряет, а кто-то находит. Ту, которую готовы принять вместо меня, поддерживают более крепкие руки. Понимаешь, это отбор по степени блата.
   Анна тихо рассмеялась.
   – С чего ты, Поля, взяла, что мой блат крепче твоего? Я совсем не удивлюсь, если в один прекрасный день Василий Платонович мне тоже предложит подыскать другое место службы.
   – Платоныч? Тебе? Ань, не морочь мне голову. Этот жлоб боится тебя. Сколько раз ты уходила с работы когда вздумается, опаздывала, уезжала на неопределенное время – Платоша ни гу-гу. Ведь все это знают. Некоторые знаешь что говорят? Что ты спишь с ним. Но я-то положим в такое не верю Такая женщина как ты с этим старым мерзким козлом никогда сближаться не будет. Ань, пожалуйста, помоги.
   – Поль, я постараюсь кое с кем поговорить, но ничего не обещаю.
   Этот разговор у Анны оставил неприятное впечатление. Астахова ей казалась другим человеком. более культурным, не таким разухабистым на язык. Она попала в сложное положение, рискует лишиться места. Собственно говоря ничем она не рискует – просто боится. Можно понять. Что она сама переживала бы, окажись без работы. Но она никогда не боялась потерять работу и сейчас об этом не думает. Сейчас страшит другое – потерять Андрея. Если такое произойдет… Опять она за свое.

   Прошел месяц. Анна брала уроки у Кати, та хвалила её, но сама ученица была собой недовольна. Все шло туго – лексические блоки не усваивались, произношение не улучшалось, простейшую фразу она построить не могла. Сколько бы Катя мягко не успокаивала её, не говорила, что требуется время, что все не так плохо, Анна считала совсем по-другому. Способностей к усвоению иностранного языка у неё наверняка не было, да и к тому же она была убеждена, что такими вещами надо заниматься в юном, если вообще не в детском возрасте.
   Астахова продолжала работать в клинике и настойчиво пыталась выяснить у Анны, кто у неё такой могущественный патрон, что в два счета стреножил это воропаевское мурло.
   – Полина, с чего ты взяла, что я с кем-то говорила о тебе. Я уверена – все гораздо проще: Василий Платонович не собирался тебя увольнять, а если собирался, то передумал.
   Астахова в ответ заявила:
   – Не делай из меня дурочку. Не хочешь называть своего покровителя, не называй, но мужик у тебя железного кроя.
   Анна не только не собиралась делиться с Астаховой какими-нибудь сведениями о своем так называемом патроне, ей вообще не хотелось больше с ней общаться. Разумеется, она, встретившись с Андреем, рассказала о страхах Анны. Уже на следующий день он ей позвонил, сказал, что через полчаса приедет за ней.

   Им доставили ужин из ресторана. Пиршество из многочисленных блюд, нескольких бутылок вина, многообразных салатов, фруктов.
   – Аня, здесь все на выбор, как ты понимаешь. Шведский стол на дому. Вино из четырех стран, мы откроем все бутылки и ты сама сделаешь выбор. Никаких тортов, никакого кофе. Хороший стол и умеренность вполне совместимо.
   Андрей много говорил о благотворительности, об Америке, насколько там эта сфера деятельности развита.
   – В Европе филантропия не носит таких масштабных форм. Впрямую это не связано со степенью общего благосостояния, с тем, что Старый Свет несравненно беднее Штатов. Здесь вопрос традиций, степени религиозности, психологии. Немцы и французы по самой своей природе чужды широкой филантропии, а именно они определяют весь рисунок старого континента. Эти два народа скаредны до отвращения, тотально безбожны и едва ли сегодня могут полноценно возглавлять цивилизационное движение. Когда я говорю о язвах нашего отечества, я далеко не всегда стою на позициях признания европейского превосходства. В плане политического здравомыслия, законности, организации порядка и трудовой деятельности Европа опережает Россию на целую эпоху, но относительно нравственных норм русские мало чем отличаются от европейцев. Несколько дней назад ты спросила меня, можно ли что-нибудь сделать для твоей коллеги Полины Астаховой, которую по слухам собираются уволить из клиники. Как я выяснил, Астахова из рук вон плохой работник, на всех операциях большей частью ассистирует. Воропаев действительно приготовил ей замену. Учитывая твою просьбу, я через одного из моих людей предложил администрации клиники повременить, но эта женщина в скором времени в любом случае будет уволена. Тебя с ней что-нибудь связывает?
   Анна пожала плечами.
   – Да нет. Полина считает, что я нахожусь в клинике на особом положение, против чего не поспоришь, и обратилась ко мне с просьбой помочь ей остаться на работе. Она часто звонит, мы подолгу беседуем. Я увидела в ней достаточно культурную женщину, которая не зациклена на тряпках и бытовухе. Правда, в последнем нашем разговоре она показалась мне несколько другой – грубоватой и развязной, хотя это можно было объяснить её страхами перед увольнением.
   – Послушай, Анечка, Астахова работает в сфере, связанной с жизнью людей, причем операционным врачом, что вообще должно исключать низкий уровень профессионализма. Безусловно, её нужно переместить на какие иные участки медицинской деятельности. Тебя это не должно тревожить. Я не знаю доктора Астахову, но то, что она сблизилась с тобой могло быть вполне просчитанным шагом. Эта женщина, как наверняка и многие другие, обратили внимание на твое независимое положение в клинике, ты была ей полезна и она решила подружиться с тобой. Огромное большинство людей по всему свету находятся в неустанном поиске нужных контактов, многообразных средств для получения денег. Ты, дорогая, даже не можешь себе представить, на что способны люди во имя своего материального преуспевания.
   – Могу.. – Анна придвинула ближе бутылку с гербом Италии, налила себе четверть фужера. – Я хочу выпить за тебя, Андрюшенька, чтобы тебе всегда сопутствовала удача.
   – За меня одного не надо, выпьем за нас обоих.

   Их застолье было прервано телефонным звонком. Андрей вышел из-за стола и прошел в коридор. Ужин был организован в салоне, Анна оглядела столы, уставленные многочисленными блюдами, второй раз промелькнула мысль, зачем так много всего. Ну да – на вкус, на выбор. А потом что делать со всем этим? Кто-то придет и все это будет забрано. Кем же? Да кем угодно – хотя бы уборщиками-филиппинцами. И тут Анна подумала совсем о другом. Ведь у Андрея полно всяких знакомых, друзей – приятелей, а уж о разнообразных деловых контактах не приходится говорить. Звонков к нему должно быть много, но здесь в его апартаментах он впервые в её присутствии разговаривает по телефону. Наверно знают, что он часто не бывает у себя на Крестовском, но у него есть и мобильник, тот тоже молчит. Можно допустить, что в определенные часы он не желает ни с кем разговаривать и это известно его возможным собеседникам. Но это едва ли… Она опять с головой погружается в ненужные мысли. Хорошо хотя бы то, что она промолчала, когда им принесли несметное количество этих вкусностей. Любая баба не выдержала бы и поинтересовалась, зачем им двоим столько всего. Она выдержала. Пожалуй, это можно записать в её актив.

   Андрей вернулся. Она внимательно взглянула на него. Невозмутим, спокоен, как всегда. Разговор не был неприятным, хотя как знать – если он не хочет, чтобы она что-то узнала или о чем-то догадалась, он это сможет сделать безпроблемно.
   – Анечка, я давно с тобой хочу поговорить о твоих уроках с Катей. Ты мне сказала, что вполне ими довольна. Ведь так?
   – Да, все прекрасно. Я недовольна собой – плохо запоминаю, отдача почти что никакая. Катя, я думаю, здесь не причем.
   – Я тебе говорил и повторяю: у Кати нет опыта методиста, она прекрасно знает язык, но научить других этому языку пока ей не дано. Не считай, что ты не можешь освоить английский в объеме простых житейских фраз. Будешь брать уроки у Александра Александровича Самарцева – он работает в моей школе. Через полтора, два месяца ты сможешь вполне сносно оформлять свои мысли и понимать, если к тебе обратятся на англо – саксонском наречии. Однако придется поднапрячься. Самарцев человек военный и довольно жесткий.
   Она с видом обреченной кивнула. Если Андрей настаивает, что ж… Ей в общем совсем не хотелось этим заниматься, а уж если учить язык, то лучше итальянский – это же язык мамы Андрюшеньки. С самого начала надо было так и поступить. Решила, что сохранились какие-то школьные знания в английском, дурашлепка. Теперь поздно что-то менять и очень некрасиво, и стыдно перед Андреем. И тут в голову ей пришла какая-то странная и в чем-то несуразная мысль. Он же уже второй раз говорит, чтобы она прекратила занятия с Катей. Но почему? Неужели Андрюше так важно, будет ли она знать язык или не будет? А что если..? А что если здесь дело не в языке, а в его желание, чтобы она не занималась именно с Катей. Что если у Андрея с этой прехорошенькой девочкой есть какие-то отношения? Катя так и не берет с неё денег за уроки. Анна вопреки своему решению ничего не говорила Андрею об этих вещах. Не берет именно поэтому? Ей как-то сразу стало жарко. Возможно от кьянти, а возможно от жути того, о чем она подумала. Сейчас самое время проверить, насколько прочно сложились их отношения и может ли получится разговор, который для них обоих окажется нелегким.
   – Андрей, скажи откровенно – ты не хочешь, чтобы я брала уроки у Кати исключительно по причинам её методической неопытности?
   – Нет, не исключительно. Я бы даже сказал, что исключительно должно относиться к другим особенностям личности Кати. Мне бы не хотелось, чтобы эта девочка общалась с тобой.
   – Почему?
   И хотя Анна прекрасно знала, насколько Андрей тонок и проницателен, сейчас ей было все равно. В душе стало закручиваться темное мутное чувство. Если это ревность, куда не шло. Кто не ревнует, тот не любит. Так считается. Но это было много хуже. Если он и Катя находятся в связи, все может в мгновение ока рассыпаться. За эти почти полгода она построила дом для него и для себя, уже полностью уверилась в их твердом союзе, где нет никаких материальных или каких либо иных примесей, кроме любви, преданности, с её же стороны полной готовности отдать душу и саму жизнь за него. И вдруг облом, крушение, смазливая куколка на стороне, здесь же вроде бы все по-прежнему – внимание, полная имитация чувств. Даже если не имитация. Но мужские заносы в полигамию её не устраивают. Трудно довольствоваться телом одной женщины, многие сильные мира сего постоянно прибегают к такого рода утехам, сохраняя при этом семью. Ей это не удастся, она не поверит в любовь в таком полукобелинном стиле. А если так..?
   Его спокойный голос застал её врасплох. Она сильно вздрогнула.
   – Да, донна Анна. Мне надо было сразу сообразить, что отлучать вас от Кати Панкратовой может вызвать у вас совершенно нездоровую реакцию. Не подумал, культ твоей неординарности захлестнул меня. Библейские мудрецы знали толк в бытие, когда изрекли:»Не сотвори себе кумира». Темный бес ревности всецело обуял тебя, не так ли, донна моя? Жаль, что ты не видишь своего лица в эти незабываемые минуты. С чего вдруг тебя понесло по торному пути обывателей обоих полов?
   Анну колыхнуло.
   – Но ты же сам признал, что твое нежелание, чтобы я брала уроки у Кати совсем не исключительно связано с её педагогической неопытностью. С чем тогда?
   Андрей рассмеялся – громко и от души. Она даже не помнила, когда он так смеялся. На несколько мгновений ей стало легче.
   – Действительно, здесь есть лишь два варианта. Первый – неопытный педагог, второй, если речь идет о такой красивой девочке, постель. Другого быть не может? Дорогая донна, не может?
   Она глубоко вздохнула, судорожно проглотила подкативший к горлу комок.
   – Ну а что тогда? – проговорила она тихо и довольно прибито.
   – Если я это не скажу, ты все равно станешь сомневаться в моем равнодушии к прелестям Катерины Панкратовой?
   Она молчала, постукивала вилкой о тарелку. После минутной паузы сказала:
   – Я не стану сомневаться. Я даже не стану задаваться вопросом отчего нельзя объяснить твое нежелание видеть в Кате моего наставника.
   – Ладно. Не буду томить тебя сомнениями. Я не хочу, чтобы рядом с тобой находился человек, регулярно предающийся оральному сексу.
   Анна остолбенело воззрилась на него.
   – О ком ты говоришь? – почти шепотом произнесла она.
   – О Кате Панкратовой. Я понимаю: её возраст, весь её облик у любого здравомыслящего человека вызовет отпор, если эту девочку даже заподозрят в таком извращении. Тем не менее это так. Есть снимки. Она сама едва ли знает, что её фотографировали, когда она все это проделывала. Она этим занимается и сейчас. Но её клиент не только это знает, он сам распорядился, чтобы все это было снято. Ты спросишь, откуда мне это известно? Мне доставили фотографии ученики моей школы переводчиков. Не думай, что за Катей была налажена слежка – следили за тем чернокожим, которого она обслуживала. Иностранец, такой человек в России всегда находится в зоне повышенного внимания. Почему Катя это делает? Она получает очень большие деньги, в инвалюте. Оттуда у неё и свой автомобиль, и модная одежда, и драгоценности.
   Я знаю, что она не берет с тебя деньги за уроки. Это гроши в сравнении с её заработками. Сейчас и за Катей налажена слежка и это ещё одна причина, почему я не хочу, чтобы ты поддерживала с ней отношения. Через некоторое время Панкратова будет отчислена из моей школы, но настоящую причину отчисления ни я, ни кто либо называть не будет. Чернокожий любитель орального секса распорядился снимать Катю в этом процессе, чтобы в скором времени шантажировать её, возможно даже увезти её во Францию (он имеет французское гражданство), а там продать какому-нибудь сутенеру. Такие случаи были. Пока этого типа ведут на коротком поводке и не мешают ему в его похождениях. Он будет, несомненно, арестован, а вот что станется с Катей не знаю. Я попытаюсь ей помочь, но не уверен в успехе. Ты понимаешь, дорогая, как важно не общаться с этой юной особой в настоящее время.
   Она была настолько сражена услышанным, что долгое время молчала. Ему не понравилось её состояние. Нужна была встряска.
   – Аня, собирайся, едем в БДТ – там идет старая вещь Островского под своеобразным названием «Блажь!». Учитывая специфику, весь стиль Александра Николаевича эта комедия наверняка покажет наше отечество в весьма невзрачном свете, но с яркими выхлестами в сегодняшний день. Я все-таки рассчитываю, что спектакль тебя немного отвлечет.
   Спектакль не столько отвлек Анну, сколько ожесточил. Уже при выходе из театра она зло бросила:
   – Этот упырь сюртучный, мерзость двуногая – неужто госпожа помещица не может разглядеть, каков предмет её страсти и что он добивается от неё?.
   Они были ещё в дороге, когда Анна спросила:
   – Под каким предлогом я откажусь от занятий с Катей?
   – Под каким угодно, Анечка. Хотя бы под тем, что не видишь в себе способностей к языку.

   Это было непросто. Тяжело. Трудно было смотреть в глаза этой девочке. Тем более она стала опять убеждать Анну, что нужно проявить больше настойчивости и терпения. Пожав плечами, Катя ушла. Но минут через десять вернулась. Лицо встревоженное, даже испуганное
   – Извините, Анна Владимировна. Скажите правду – почему вы не хотите больше заниматься со мной?
   Анна подумала, что если б даже к ней применили какие-то особые методы воздействия, какие используют в спецорганах, она бы и тогда не смогла назвать Кате истинную причину.
   – Вы знаете, у меня есть завистники, недоброжелатели, обо мне распускают всякого рода слухи. Если вы что-нибудь слышали, не верьте им, прошу вас.
   – Катюша, никаким слухам я никогда не верила и не стану верить. Лет десять назад у меня была подруга, она подворовывала, об этом пошла молва, но её прикрыл очень влиятельный человек. Не только прикрыл, но и посоветовал ей больше никогда этим не заниматься. Она так и поступила и эта история без всякого шума сошла на нет.
   Катя долго и неотрывно смотрела на неё. Негромко сказала:
   – Я понимаю, почему он вас так любит.
   Она развернулась и быстро ушла.
   Вечером Анна позвонила Андрею.
   – Я могу к тебе приехать? Ради бога, не приезжай за мной. Я на метро.

   – Андрюшенька, я рассталась с Катей, наплела ей какую-то ерунду о вороватой подруге, которая перековалась. И ты знаешь, я даже сейчас не вполне верю, что Катя… Ну ты понимаешь… Её могли оговорить, подставить. Ты упоминал о фотографиях, но снимки тоже можно смонтировать. У тебя, кстати, они есть?
   Они сидели в кофейной части кухни. Андрей молча поднялся, вышел и вскоре вернулся с большими фотографиями. Больше полутора минут она не смогла рассматривать снимки, резко отодвинула их от себя.
   – И это все делается из-за денег? Как можно с этим жить даже если эти фото никто не увидит? Андрей, нельзя это все уничтожить, сжечь, порвать?
   – Можно, Анечка, можно. Но в данном случае изменить что либо трудно. О делах Кати известно многим, она на прицеле людей из ФСБ. Чтобы все это замуровать, ей надо покинуть страну, хотя и в этом случае полностью исчезнуть от всевидящего ока московских следаков нелегко. Панкратову могут разыскать и за границей и угрозой разоблачения её российских дел заставить работать на федералов. С другой стороны, это маловероятно – искать её не будут.
   Он раздумчиво посмотрел на Анну
   – Ты хотела бы ей помочь?
   – Да, хотела бы. Не думаю, что женщины, занимающиеся проституцией, все дурные люди. А что касается форм и методики секса, то это никого не касается.
   – Ну что ж, с этим трудно не согласится. Я подумаю, как выполнить твое желание.

   Туранов планировал на приближающийся Сочельник улететь к матери, взяв с собой Анну. Он не забыл о своих словах – он ничего не обещал, но Аня могла сказанное расценить как обещание. Не было никакой уверенности, что это правильное решение. Туранов не знал, что собой представляет Катерина Панкратова в личном плане. Ведь нельзя было исключить, что эта юная особа совокупляется с этим французским туземцем не только по причинам денежным. А что если здесь физиология? Если так, то Панкратова будет вести такой образ жизни повсюду. Впрочем, этой диве такого рода извращения не помешают, если некие интересанты решат её привлечь к другому роду деятельности. Для Анечки все эти изгибы человеческих нравов, тем более многообразные извращения, чужды и неведомы. Но не исключено, что она будет помогать и тем, кто буквально изъеден пороком во всем его многообразии. Это вполне в духе матери, благочестивой донны Кристины. Как она была против его женитьбы на Лоджери! Что она тогда говорила? Он запомнил: «Вы оба не любите друг друга ты же, Андреа, уже через пару месяцев переспишь с другой женщиной» Но, положим, не через пару месяцев, а много позже он переспал сразу с несколькими женщинами. Мама всю жизнь верна своим идеалам добра и какой-то неземной справедливости. Он удивлялся, почему она избрала в качестве своей специальности какое-то маловразумительное, плохо оплачиваемое секретарство в генуэзской мэрии, занялась благоустройством и расширением музея, посвященного генуэзским мореплавателям – донне Кристине гораздо более пристала должность аббатисы, настоятельницы в каком-нибудь храме или управление громадной чертозой. Даже внешне мать очень походила на тех строгих большеглазых сестер-служительниц, которых так много на картинах старых мастеров Его Аня? По своим внешним данным она вполне подходит к этим строгим доннам и синьоринам во Христе. Её способность к жертвенности и самоотдаче видна даже в этой странной дружбе с этой никчемной дурашкой Юлей.
   Туранов почти забыл о Кате Панкратовой и уже готовился сообщить Анне об их совместной поездке в Италию, как вдруг Катя сама позвонила. Они никогда не общались и вдруг звонок.
   – Андрей Валерьянович, я могу с вами встретиться?
   – Конечно, Катя. Приезжайте на Крестовский. Можете прямо сейчас.
   Она вошла какая-то вся сжатая. Тут не было никаких неясностей и не надо было ничего объяснять.
   – Катя, пройдемте не в нашу аудиторию, а в кофейню – выпьем кофе и поговорим.
   Аудиторией он называл гостиную с двумя рядами столов, которая время от времени использовалась теми, кто занималась в школе переводчиков Андрея Туранова. Панкратова здесь неоднократно бывала и её совместный с Еленой Гард визит в библиотеку Андрея не был первым.
   Надо было как-то снять напряжение, в котором она пребывала. Кате, конечно, было нелегко. Она села за столик, застыла и с минуту, пока шумела кофеварка, ничего не говорила. Глядя на её тонкую шейку и опущенную голову, он почувствовал прилив нежности и сильное желание успокоить и приласкать Катю. Ей всего двадцать один год и она у же полностью окунулась в эту густую грязь. Неизвестно, выберется ли.
   Он подошел, обнял её за плечи. Она сильно вздрогнула, подняла голову. Прошептала:
   – Андрей Валерьянович, вам не противно ко мне прикасаться? Таких женщин, как я, в фильме с участием Денёв называли спермоглотательницами.
   – Катюша, земные страсти в своем многообразии и изгибах неисчислимы. Не стоит по этому поводу комплексовать. Если вы загляните в потаенную шкатулку – хранительницу человеческих деяний, персон именитых и неизвестных, населяющих нашу землю, вы увидите совершенно потрясающие картины, несообразные ни с какими представлениями, какие нам внушали с детства. Где бы вы или я не жили нам придется принять гнусный и давящий запах этого мира. Мы не сможем остаться в нем в духовной незапятнанности. Существует в царствие земном святители, готов это, хотя и не без некоторого сомнения, допустить. Однако сия благодать дается мизерному количеству смертных. А если так, то эти звездноликие персоны для нас малоинтересны и мы не должны брать с них примеров. Примеры в образе какого-нибудь авторитета – это глубоко порочная практика и как показывают тысячелетия абсолютно никчемна, нередко вредна и не способствует развитию интеллекта, а скорее действует в порядке последовательного его разрушения. Соберитесь, Катюша, у вас может получиться все, учитывая ваши выдающиеся филологические данные, молодость и безусловную способность к трансформации.
   В последнем утверждение он не был уверен, но считал долгом это сказать. Пока он говорил, у Кати несколько раз менялось выражение и цвет лица; подергивались губы, появлялись неизвестно откуда морщинки на лбу, щеки то розовели, то принимали прямо-таки восковой характер. Внезапно она поднялась, голос чуть вздрагивал:
   – Ну что вы такое говорите, Андрей Валерьянович! Вы же запретили вашему близкому другу Анне Владимировне брать у меня уроки. Она не пожелала назвать настоящую причину, но я поняла. Я развратница, проститутка, беру деньги за сексуальные услуги. Вы только что сказали вещи, которыми фактически можно оправдать все. Но вы же сами, Андрей Валерьянович, не можете позволить дорогому для вас человеку быть рядом со мной, даже дышать с этой развратной особой одним воздухом. Разве это не так? Я знаю, насколько все люди лицемерны и сколько в них всякой грязи. Когда же дело касается наших близких, мы не допускаем и мысли, чтобы наши близкие к ним приближались. Общие красивые слова это одно, а на практике все выглядит иначе. Ведь так, Андрей Валерьянович? Вы честнейший, чистейший человек, самый светлый из тех, с кем я встречалась. Я приехала к вам, потому что мне тяжело, очень. Не будь у меня мамы, я, ей богу, наложила бы на себя руки. И даже не от того, что я делала, а от того, что об этом знаете вы. Это невыносимо.
   – Послушайте, Катенька, для меня все виды секса в своем праве и я даю вам слово, что совсем не по этой причине я посоветовал Ане перестать брать у вас уроки. Дело в том, что ваш мужчина находится в объективе секретных служб. Он иностранец и как таковой подлежит наблюдению. Естественно, что и вы попали в зону внимания этих государственных следопытов. Я бы не хотел, чтобы Аня тоже стала объектом интереса спецслужб. Вы, Катенька, забываете, что наша школа занимается обучением тех, кто уже сегодня является членом невидимого очень грозного ордена, который обретается везде и во всем. Это главное. Второе же – ваша методика. Не обижайтесь, Катя, меня не устраивает ваша методика обучения. Сама по себе она вполне приемлема, но для того чтобы овладеть даже примитивными навыками разговорной речи и понимания собеседника требуется более длительное время. Нам с Анной это не подходит. Вот и все. И никаких моральных подтекстов тут нет, уверяю вас.
   Катя, опустив голову, молчала. К кофе и пирожным она не притронулась.
   Из Москвы позвонил Локателли, стал пространно повествовать об одном московском предпринимателе, который получил по тендеру многообещающий подряд на домостроительство в Ярославле. Туранов внимательно выслушал, сказал, пусть проследят за дальнейшими шагами этого господина, а заодно установят его близкий персонал. В конце же разговора заметил, что в настоящее время он не будет заниматься указанным лицом.
   Он позвонил Анне, спросил, как у неё дела и сообщил, что планирует вместе с ней на следующей неделе улететь в Италию. Реакция была вполне ожидаема.
   – Андрюшенька, но это… Мы же наверняка поедем к маме. Ты знаешь, я как-то не уверена в себе. Если я не понравлюсь маме и она скажет, что я петербургская малограмотная чушка… Для меня это полная катастрофа и тогда…
   – И тогда, – рассмеялся он, – мы официально заключим наш союз, но не в Италии, где до сих пор существует только религиозное бракосочетание. Нам с тобой, дорогая, нужен обычный гражданский брак. Что до мамы, не беспокойся – она с радостью примет тебя и будет очень довольна, что моя невеста русская. Не грусти, не переживай. Что до работы, то Воропаев уже договорился с окулистом, который заменит тебя на время твоего отсутствия. Василий Платонович покладистый человек и мгновенно сечет любую житейскую ситуацию.
   Для телефонных бесед Туранов вышел в коридор, когда ж вернулся, Катя пребывала в той же позе. Заговорила она внезапно.
   – Мне было четырнадцать лет, я приехала в Москву на экскурсию со своим классом. Произошло это на пятый день нашего пребывания в Москве. Все ребята пошли в Мавзолей, мне же туда было неинтересно идти и смотреть на эту закаменевшую мумию. Я пошла в ГУМ. На минуту задержалась у входа и тут почувствовал, что кто-то крепко сжал мне руку у предплечья и тихий голос сказал:
   – Слышишь, красоточка, ты здесь Косого Пашку поджидаешь с порошком? А ну идем со мной!
   Я сильно перепугалась, подняла глаза. Милиционер, вроде сержант – это я уже потом подумала. Он сильно потянул меня за собой, негромко сказал, что если я подниму крик, он подбросит мне в карман пакетик с героином и меня сразу же упекут в колонию. Добавил при этом, что там меня будут иметь все кому не лень. Я была совершенно парализована страхом, не сопротивлялась, он ввел меня в какую-то к небольшую комнату в здании ГУМа, изнасиловал, сразу не отпустил, сделал это вторично. Потом вывел на Красную Площадь, предупредив, что если я кому-нибудь пожалуюсь, то буду жалеть обо этом всю жизнь.
   Катя остановилась, глубоко вздохнула, сказала:
   – Об этом я никогда никому так и не рассказала, даже маме. Я пала очень низко, я это понимаю. Если меня сейчас привлекут, то мне не жить. Андрей Валерьянович, что мне делать?
   Туранов очень мягко смотрел на неё, потом подошел к газовой конфорке, зажег и вновь поставил на огонь кофеварку.
   – Я вам скажу, Катюша, что делать, как только вы выпьете чашечку кофе с тортом или бутербродом.
   Эта кофейная процедура ей тяжело давалась.
   – Хорошо, милая Кэт, – Туранов заговорил по-английски. – В течение недели или чуть больше у вас на руках будет завизированный заграничный паспорт, у вас и у вашей мамы. Вы вылетите в Мельбурн, по австралийскому законодательству определенная часть иностранных граждан пожилого возраста имеет право на социальную помощь. Мама будет иметь пожизненную и вполне приличную пенсию. Вы же, Кэт, продолжите учебу в университете, у вас будет стипендия… После окончания – и я вам это гарантию – мои люди там помогут вам получить достойную работу. То, что вы сейчас услышали, никому не следует сообщать, особенно тем, кто обучается в моей школе. Ни в коем случае не говорите об этом Елене Гард. Маме же скажите, что через некоторое время вам обеим придется покинуть Петербург и уехать заграницу. И ещё…
   Туранов сделал паузу и сказал по-русски:
   – Все, что касается секса в любой форме забудьте до замужества. И не вздумайте, Катюша, меня благодарить. Я так поступаю не по доброте душевной и не от сочувствия к юной заблудшей овечке, а исключительно по причинам специфики моей работы.

   Никогда Анна так не трусила, как сейчас. После посадки лайнера и осознания, что она находится в Италии её сердце стало выделывать невообразимое: то колотиться с неистовой силой, то замирать, иногда она ощущала это гулкое биение где-то внизу, где и сердца-то никого не было.
   Дом, совсем небольшой, по всему фасаду второго этажа балкон с сине – алыми кустами цветов, громадные распахнутые окна, несмотря на студеный ветер. Совсем не жарко, что её сильно удивило.

   Донна Кристина – она такая высокая, моложавая. Ей семьдесят два, а на вид не больше пятидесяти пяти. Она встретила их на пороге. Видимо, Андрей позвонил и сообщил, когда именно они подъедут. Анна выучила несколько фраз на итальянском, но, сильно волнуясь, перепутала порядок слов, вконец растерялась, однако донна Кристина её опередила, заговорив по-русски.
   – Анюточка, ты даже красивее, чем Андреа тебя описывал, походка же у тебя как у настоящей контессы. Признайся, что твои родители из старой русской знати.
   Анна совершенно потерялась и от слова Анюточка, и от поцелуев мамы Андрея, и от нежданно – негаданного русского.
   – Что вы, донна Кристина, мои родители из простонародья. Какая знать!
   Она подумала, что Андрей очень похож на маму, особенно в улыбке, тонком рисунке губ.
   – В природе всякое бывает. Я встречала итальянских аристократов, которые передвигались, как настоящие слоны, а попадались девочки-работницы с внешностью урожденных маркиз или испанских грандесс.
   Андрей её прервал.
   – Мама, ты смущаешь Анечку. Попроси синьору Маурицию показать Анне ванную, а затем мы все втроем что-нибудь перекусим.
   Синьора Мауриция много лет служила в доме донны Кристины и они обе были ровесницы. Не только ровесницы, но и подруги. Эта женщина тотчас появилась, как только её позвала хозяйка.

   Анна обратила внимание на скромность всего дома госпожи Валенте. С апартаментами Андрея в Петербурге не было ничего близкого. Надо было сразу осознать несколько серьезных вещей. Во-первых, Крестовские покои Андрюши использовались не только им, но и другими людьми, для которых роскошь и общая значимость жилья высоко ценилась. Анна это поняла достаточно быстро. Уяснила она и то, что у Андрея было немало людей за рубежом, которые вместе с ним занимались решением задач отнюдь не только благотворительной направленности. Наверняка донна Кристина была в курсе всех дел сына и относилась к ним с полным пониманием. Анна не задавалась вопросом, откуда у мамы Андрея такой прекрасный русский – та была замужем за петербургским инженером-кораблестроителем Алексеем Турановым и не один год прожила в Питере. Ей, Анне, необходимо было как можно быстрее проникнуться духом семьи Валенте, её вкусами, стилем общения, поразительным тактом – за столом ни Андрей, ни донна Кристина ни разу не перешли на итальянский – русский язык звучал в генуэзском доме, только он. Для неё. Она была принята. Сразу и всецело.
   – Анечка, я знаю, что ты окулист. Если хочешь, поработай в здешней евангелической лечебнице. Там есть полставки по твоей специализации. Но это только, если ты хочешь.
   Анна покраснела и перевела смущенно – растерянный взгляд на Андрея. Тот, улыбнувшись, кивнул.
   – Но, донна Кристина, я же не понимаю итальянский. Как же я смогу?
   – Ну, это пустяки. У тебя будет толмач, переводчица Лидия, русская женщина. Она замужем за итальянцем и уже много лет живет в Италии.
   – Я не знаю, это такая ответственность…
   Андрей обнял её за плечи, поцеловал.
   – Мама, пусть Анечка немного привыкнет ко всему новому, что здесь увидит – все-таки она приехала к нам не работать. Я ей покажу Геную, мы съездим в Милан, сходим в театр. Как наша дорогая Анюта решит, так и будет.
//-- 4 --//
   Сколько этот фейерверк продолжался? Больше месяца. Они ездили по северо-итальянским городам, посетили несколько всемирно известных музеев, побывали в опере, наслаждались красотой двух не менее известных озер, заглянули в Итальянскую Швейцарию. Там в уютном Лугано у неё случился какой-то внутренний приступ почти животного страха. Она жена Андрея, тут и думать не о чём, донна Кристина смотрит на неё как на свою невестку, смотрит, как мать и Андрея, и её, Анны. А вдруг она не сможет забеременеть? А с чего она должна смочь? В браке не смогла, с другими мужчинами тоже. Там в этих сексуальных контактах она ни разу не испытала оргиастического взлета. Сейчас же… Но ведь эти острейшие ощущения не имеют никакого отношения к зачатию. Андрей ни разу не говорил о ребенке, но рано или поздно он об этом заговорит – ему же наверняка нужен наследник. Скажет об этом и донна Кристина.
   Она побывала в его фирменном офисе в генуэзском порту. Там много людей, каждый торопится поздороваться с шефом, есть женщины, некоторые хорошенькие, при виде начальника никакого кокетства ни во взглядах, ни в мимике. Он говорил, что у него небольшая судостроительная компания, но то, что она увидела, не было похоже на небольшую – кругом было более чем внушительно.
   Андрей провел её к стапелям, на которых застыли корпуса двух строящихся яхт крупного тоннажа.
   Она за эти недели столько увидела, столько всякого передумала, что почувствовала себя усталой. И вовсе не от впечатлений, а от страха своего возможного бесплодия. Какой здесь мог быть выход? Только медицина. Андрей видел, что она была чем-то крепко обеспокоена, Анна страшилась его вопросов, но он ни о чем не спрашивал. Сначала она подумала, что Андрей верен себе и не хочет залезать ей в душу – он же всегда о многом не спрашивал. Но вскоре стало ясно – он сам был целиком погружен в свои собственные проблемы. Более того, он решил и её вовлечь в свои дела. В общем-то, это не было чем-то новым, и история Коростылевой и её детей никуда не улетучилась. Все началось с того, что он предложил ей потренироваться в стрельбе из пистолета.
   – В Генуе есть тир и не один. Я дам тебе испанскую «астру», она легчайшая, и ты отвлечешься от своих беспокойного душевного разброда.
   Значит, он все-таки обратил внимание на её состояние. Ну это естественно, он не мог обратить. А зачем это? – неуверенно спросила она.
   – Но я же сказал – для отвлечения. К тому же на днях мы отправимся с тобой на рандеву с некими девицами, пожелавшими променять свое целомудрие, если оно у них было, на триумфально-кровавый ислам. Пистолет может тебе понадобится. Впрочем, если это тебе не по вкусу, оставайся с мамой, которая в тебе уже души не чает, и мы встретимся с тобой в Питере через какое-то время.
   – Андрюша, нет-нет, конечно, – всполошилась она. – Я отправляюсь с тобой, тут и говорить не о чем.

   Рейс Милан – Брюссель. Как только они вышли из брюссельского аэропорта, сейчас же сели в серый лимузин и тот с большой скоростью понесся в сторону моря Менее чем через час Андрей и Анна оказались в Остенде.
   Она слабо представляла, что должно произойти дальше, но догадывалась о некоторой степени риска. Что ж, если Андрей готов вести такой образ жизни, пусть. В общем это прекрасно, что он видит в ней помощника, а не домашнюю клушку. Уж что-то, то тут никаких всхлипов не будет – робости, тем более трусости она за собой никогда не замечала. И он наверняка это знал, если выбрал её.
   Остенде – порт, ветер тут разгуливал ещё более пронизывающий и порывистый, чем на Финском. Её охватило нежно-восторженное чувство – у причалов рядом с рыбацкими судами и лодками мерно покачивалась их яхта. Но в ней появилось что-то другое. Правый борт украшал профиль женщины, темные пряди спадают на глаза. Похоже? Да, похожа. Она не сразу обратила внимание на надпись ближе к корабельному носу. Черными латинскими литерами было выведено: Анна Валенте. Она на пару секунд прикрыла глаза. Обернулась, обняла Андре
   – Ты сумасшедший, Андрюша, да? Зачем это, зачем? Я же не русалка и не Катти Сарк.
   Он улыбнулся, убрал с её глаз прядь волос.
   – Русалка – это всего-навсего миф, а Катти персонаж любвеобильного Бёрнса, который увлекался девочками любого сорта и его Нанни Ди, сущая ведьма, ставшая этой самой Катти, что тоже миф. Ты же, дорогая Энн, реальность и будешь покрепче всех этих заморских девочек.
   Она уткнулась лицом в куртку Андрея, её переполняло от всего происходящего, от того, что её мужчина готов её поднимать до небес, пусть это переоценка, пусть этот панегирик запределен, но он, наверняка, идет от сердца. Есть ли что-нибудь более высокое, чем посвящение выдающихся людей своим любимым.
   На яхте было двое. Оба итальянцы. Они обменялись рукопожатием с Андреем и с ней. Ни слова не было сказано и через минуту яхта вышла в море. Анна обратила внимание, как один из этих двух внимательно проверил, насколько плотно закрыта дверь, ведущая на палубу, затем внимательно осмотрел состояние верхней части рубки.
   – Идет легкий шторм, – пояснил Андрей, – мы должны плотно все задраить.
   На Балтике их так не укачивало. Когда же через полчаса яхта стала сильно напоминать качели и в окне иллюминатора возникли грозные взлохмаченные гребни, Анна впервые по-настоящему поняла, что значит встреча с морским разгулом. Страха она не испытывала, пожалуй лишь любопытство. Куда, черт возьми, эту новоиспеченную итальянку собираются доставить? Подумала, что это за море, вроде Северное, если они из Брюсселя всего за час добрались до побережья.
   В салоне было очень тепло. Она сняла плотную куртку, осталась в свитере, но и в нем было жарко. Внимательно оглядела себя, шагнула в камбуз, где было зеркало. В целом смотреть можно, брюки, широкий ремень – одним словом ковбой. Не хватает кольта на ляжке. Но пистолет Андрей вручит, недаром он водил её по генуэзским тирам. Зачем это нужно, она не спрашивала. Ему, видимо, нужно, а если так, нет вопросов. Ему наверняка приятно, что его женщина готова к решительным действиям. Есть такие фильмы, в которых женщины превосходно владеют оружием и сражаются рядом с мужчинами. Это романтично, хорошо смотрится? Кому как – вряд ли Андрей романтик, но и прагматиком его нельзя назвать. Анна должна была признать, что за все эти месяцы она мало продвинулась в узнавание того, кто ей сейчас был ближе всех на свете. Может это и к лучшему. Она знает, чувствует главное – он её любит, а дальнейшее совершенно не имеет значения. Правда, одно качество имеет – его интерес к другим женщинам. Такого интереса не было, пока не было. Опять она заводит с этим «пока» свой нуд ёж.
   Анна вернулась в салон. Андрей вполголоса о чем-то говорили со своим итальянцем. Удивительное дело – она готова задаваться всякими вопросами об их отношениях, о его чувствах к ней, о ребенке, который ей нужен как никогда прежде, но ни разу не подумала об опасностях, которым он подвергается. Он же, наверняка, им подвергается, постоянно рискует. Эти дела в Выборге, в хельсинском ресторане с этим прохиндеем Мисютиным, вывоз детей за границу – да мало ли что, она же очень много не знает. Что происходит сейчас, например?
   Она с тревогой окинула сумеречную картину беспокойного моря в иллюминаторе, какие-то гористые силуэты. Вроде земля.
   – Андрей, где мы, мне кажется вдали какой-то берег?
   – Англия. Мы приближаемся к графству Эссекс и пристанем у маленького мыска под названием Торпе Бэй. Оттуда на автомобиле поедем до городка Челмсфорд.
   – О господи, этого ещё не хватало!
   Он беззвучно рассмеялся.
   – У тебя, Анечка, есть какие-то предубеждения к этой великой стране?
   – Нет, конечно, дорогой. Но это наверняка сопряжено с какими-то опасностями.
   – Не будет опасностей. Ты возьмешь пистолет – это всего лишь на всякий случай, хотя, я уверен, и этого случая не будет. Мы зайдем с тобой в центральный полицейский комиссариат Челмсфорда, я побеседую с одним из полицейских чинов, а затем навестим ночной молодежный клуб «Миссула». Могут возникнуть кое-какие нестыковки, но об опасностях не может быть и речи.

   Никакого причала, перед глазами пустынная и какая-то мрачно-зловещая местность. Крупной волны не было, но качало основательно. За сотню метров от берега яхта бросила якорь. Один из спутников Андрея очень сноровисто пристроил большую резиновую лепеху к помпе и через считанные минуты знакомая ей лодочка закачалась на беспокойной поверхности моря. Вскоре затарахтел мотор. Анна легко спрыгнула в лодку, не дожидаясь приглашения ни от итальянца, ни от Андрея.
   Кругом был песок и мелкие камешки. Их с Андреем ждали на фордовском микроавтобусе. Оба итальянца остались на яхте.
   Они подъехали к комиссариату в десятом часу вечера. Анна осталась в автобусе в компании пятерых мужчин явно уголовной внешности. Двое рыжих, один с голым черепом и фасом весьма смахивающем на плосконосую физиономию гориллы. Остальных двух она не разглядела. Пока Андрея и ушедшего вместе с ним человека не было, никто не проронил ни слова. Недобрые мысли пронеслись как-то стороной и не имели прямого отношения к находившейся рядом компании. Если Андрей взял с собой в рейд это мурло, значит в них есть какя-то нужда. Нужда, правда, могла быть довольно отталкивающего свойства. Если это англичане, – вряд ли это итальянцы – то картинка малопривлекательная. Таких мерзких рож она не видела даже в самых заброшенных закоулках Питера. То, что сейчас может произойти, крепко отдает крутой разборкой. Они с Андреем могут попасть в неприятнейшую историю, уж не говоря о том, что их обоих могут просто прихлопнуть. Пистолет же он не даром ей дал. Ещё не хватало, чтобы она струсила. Такому не бывать.
   Андрей и его спутник, видимо, англичанин, вернулись минут через сорок. Тот сел за руль и автобус покатил по ночным улочкам Челмсфорда.
   Они подъехали к ночному клубу под названием «Миссула». Все выгрузились, Андрей шел рядом с ней.
   Гром музыки, разгоряченное юные лица и не только юные. До половины каких-то южан и чернокожих. Андрей протиснулся к бармену – вернее, один рыжий и гориллоподобный из их автобусной компании довольно грубо оттеснили в сторону парней у барной стойки. Когда один из них стал шумно выражать недовольство, к нему шагнул мужчина с вытянутой костлявой физиономией, с длинными белесыми ресницами, – ну и красавчик, подумала Анна – всадил оба пальца в ноздри парня, что-то нашептал на ухо. Тот откинул назад голову, потом отошел в сторону, увлекая за собой приятеля. Андрей поманил к себе бармена и негромко сказал:
   – Позови Кламзи, да поживей!
   Человек, с которым Андрей ходил в комиссариат, показал бармену какой-то документ. Тот снял трубку телефона. Чуть ли не сразу возник бородатый усатый тип с сережкой в левом ухе. Андрей шагнул к нему, ткнул в его грудь пистолетом и что-то сказал. Бородатый бросил взгляд вокруг, наверняка отреагировал на их автобусную группу и молча двинулся к двери, через которую вошел.
   Они спустились в подвал, достаточно глубокий, не менее тридцати ступенек. Спустилась вся группа. Там была ещё одна дверь. Бородатый остановился, произнес несколько фраз. Андрей ударом кулака сбил его с ног. Тот не сразу поднялся, вытер кровь с нижней губы и что-то крикнул.
   Дверь широко распахнулась, трое черноволосых бородатых мужиков молча уставились на вошедших, чуть подальше на деревянных лежаках пристроились пять девиц в джинсах и рубахах военного покроя. Андрей легким кивком головы подал знак. Тот, с белесыми ресницами, достал пистолет с накрученным на ствол глушителем и уложил на месте трех бородатых. Ни одна из девиц даже не дрогнула. Андрей обратился к ним, что-то сказал, но Анна не поняла.
   – Кто из вас Таисия Волкова? – спросил Андрей по-русски.
   Одна из девиц приподнялась и вызывающе проговорила:
   – Ну, допустим я – что с того?
   – Сейчас, Тайс, отправишься с мной к папе в Питер. Эти нелюди больше не будут тебя заставлять заниматься вонючим делом для своих утех.
   – Вон оно как! – Девица взъерепенилась. – Это ты получеловек и твоя телка тоже. Понукай ею, а нас не трогай. Никуда не пойдут, а вы все, мордовороты, будете отвечать за убийство.
   Такого Анна в свой адрес ещё не получала – эта мерзавка оскорбила их обоих. Она быстро подошла к той, которая называлась Таисией, с размаху нанесла ей удар кулаком в лицо. Когда ж та попыталась подняться, прыгнула на неё и зажала голову девицы между ногами.
   – Ну что, землячка, не натрахалась вволю? Не егось – у меня нет того, чего ты привычно ищешь.
   Анна ничего не разыгрывала, она была действительно в бешенстве. Девица больше не сопротивлялась, в упор разглядывала своего недруга. Анна не чувствовала себя вполне удовлетворенной, её буквально распирала жажда дальнейшей расправы. Но бить эту Тайку она не стала, наклонилась и что-то прошептала ей на ушко. Та как-то набрякла, неожиданно зарделась по истине девичьем румянцем и в следующее мгновение разразилась заливистым смехом. Чуть приостановившись, проговорила:
   – Ты и вправду питерская, теперь верю! Слезь с меня.
   Сбавив голос до полушепота, доверительно произнесла:
   – А если я сейчас повторю твоему интеллигентному красавцу то, что ты мне только что брякнула? Представляю, как он на тебя после этого смотреть будет.
   Анне стало не по себе. А ведь с этой непотребной девицы станется сказать такое вслух. Хуже не придумать.
   Таисия болезненно повела головой, собиралась подняться с топчана. Анна подала ей руку.
   – Извини, Тая. Я немножко перестаралась.
   Та исподлобья взглянула на неё, усмехнулась.
   – Ладно, не тревожься. Я пойду с вами. Твоему ничего не скажу. Теперь послушай. Всех этих девок можно хоть сейчас сдать в бордель – здешний или черножопый без разницы. Кроме одной. Это Эви Кеннет, настоящая леди. Её силой заволокли сюда. Она там, на втором топчане. Кламзи, который её изнасиловал и который вас привел сюда выродок ещё тот – он купил местную полицию, не только купил – есть бобби, которые сами не против попользовать нас. Этот Кламзи и дальше будет такими делами заниматься, Трех черномазых пристрелили, а их по всем графствам промышляют десятки тысяч. У меня нет оружия, но я бы собственноручно пристрелила Кламзи.
   Анна повернулась. Андрей не спускал с неё глаз и внимательно следил за их беседой. Кламзи стоял в стороне около входной двери. Анна движением руки подозвала его к себе, тот не двинулся с места. Раздался голос Андрея:
   – Когда дама зовет, невежливо стоять истуканом, мистер Кламзи.
   Она расценила эти слова как одобрение её дальнейшим действиям. Даже если Андрей думает, что она не пойдет до конца, он вполне мог допустить, что после слов Таисии Волковой она вполне может спустить курок – история с муженьком Юли тому живое подтверждение.
   В кармане она нащупала рукоятку астры и сняла пистолет с предохранителя. Кламзи сделал несколько шагов по направлению к Анне. Та хотела приблизиться, но Андрей её остановил.
   – Ближе не надо – ты испачкаешься.
   Между ней и Кламзи было не больше восьми шагов. Мишени в генуэзском тире располагались на расстоянии пятнадцати метров. Анна стреляла почти не целясь, Кламзи отбросило в сторону. Она подумала, что этот миниатюрный пистолетик обладает чудовищной убойной силой. И ещё подумала, почему Андрей не остановил её. В конце концов, какое им дело до всех этих людей. Её было не по себе, тогда с Корякиным она такое не переживала. Понятно почему – она защищала Юлю. А сейчас кого она защищала? Этих девиц, совершенно неведомую ей Таю Волкову? Почему он её все-таки не остановил?

   Они выехали на лондонское шоссе. Проехали не больше десятка километров и остановились у полицейского поста. В автобусе кроме прежней группы, которая их встретила возле Торпе Бэй, находилась пять девиц из «Миссулы» Андрей сидел рядом и рассказал, что Таисия Волкова дочь полковника ФСБ, сбежала из дома. Используя свои связи за границей, полковник смог установить местонахождении дочери. Андрей лично знал Александра Волкова и, в свою очередь, решил оказать ему поддержку.
   – Что, у тебя и в Англии есть свои люди? – с невеселой полуулыбкой поинтересовалась Анна, скосив глаза в сторону Волковой. Та сидела далеко и их не слышала.
   – Анечка, ты забываешь, что я финансирую и руковожу языковой школой будущих агентов. Этот факт говорит сам за себя. Если хочешь знать, я посвящен во многое.
   У Анны в голове замелькало сразу несколько вопросов. В её представлении совершенно не укладывалось, как человек, связанный с государственной службой, а агентурная работа это, несомненно, государственная служба, может расправляться с неким хакером, полицейским чином, вымогать деньги у темного дельца в финском ресторане, да ещё и её подталкивать на подобные дела. Неимоверным усилием воли она заставила себя не думать обо все этом.
   В салоне автобуса не зажигали свет, к счастью не зажигали, иначе по выражению её лица он мог задать вопросы, на которые ей лучше не отвечать. В начале их знакомства Анна спрашивала у себя, как бы она поступила, если б выяснилось, что человек, которого она любит, больше того, который её тоже любит, бандит и в общем-то убийца. Тогда она сказала себе, и достаточно уверенно сказала, что легко бы перешла через эту черту. А сейчас? Сейчас тоже, но на душе все-таки паршиво.
   Её отвлек голос Андрея.
   – Сюда должны подъехать двое лондонских следователей и служба социальной поддержки. Все барышень развезут по месту их проживания, кроме нашей бойкой девицы – Таисия отправится вместе с нами в Питер на встречу с папой.
   Автобус с двумя следователями и двумя женщинами из группы социальной поддержки прибыл около полуночи. Девчонок из «Миссулы» забрали сразу. С Волковой возникли некоторые проблемы. Её тоже хотели как пострадавшую увезти в Лондон, но она решительно запротестовала. Таисия прекрасно владела английским и вступила в перебранку с британской дамой. Волкову поддержал тот самый англичанин, который сопровождал Андрея в комиссариат Челмсфорда. Видимо, это был влиятельный человек и от Волковой отстали.
   Был затрачен ещё час на беседу со следователями. Андрей и этот англичанин подробно изложили о делах в Челмсфорде, о тайном притоне в ночном клубе «Миссула» и о роли местной полиции в прикрытии всех этих дел.
   Только во втором часу ночи они вернулись на яхту.

   Ночью ни Анна, ни Таисия не спали. Андрей ушел к своим итальянским спутникам и до самого утра они его не видели. Анна предложила Таисии вымыться, смыть всю грязь, которая подкопилась за все это время пребывания в Англии. Та на неё пристально посмотрела, чуть кивнула, видимо, своим собственным мыслям и сказала:
   – Послушай, подруга моя, ни один кобель ни белый, ни черный ко мне там не прикасался и ни у одного из этой своры я не брала – ты мне чуть шею не сломала, изгалялась как хотела, видя во мне оральную сучару. Не было такого. Мне двадцать шесть и за все это время у меня был только один парень. И это всё. Поехала я в Англию, чтобы выручить подругу. Знакомый подруги взял в долг большие деньги, отдавать было нечем, его поставили на счет, он сбежал в Лондон, его наши смердючие бандюганы там разыскали, душу вытряхнули, подругу же мою продали каким-то черножопым. Она позвонила мне, просила помочь деньгами. Я собрала какие-то деньги, стянула несколько тысяч фунтов у отца, приехала на квартиру, адрес которой дала мне Алка. Там её уже не было. Был этот Кламзи, который и затащил меня в свой бордель в Сохо, а потом туда, откуда вы меня вынули.
   Кламзи пытался меня изнасиловать, я не далась. Думала убьёт, убил бы, но тут вы подоспели. Здорово, что ваша команда всю эту шваль шлепнула, и здорово, что ты сходу уложила Кламзи. Те, кто был в подвале, сразу под них легли, кроме Эви – Кламзи взял её силой. Сейчас в Англии эти сынишки Аллаха набирают силу. Во всем виноваты сами англичане – они им потворствуют. Спрашивается зачем? Во имя терпимости? Считают, что это справедливо? Смывают вину своего имперского – колониального прошлого? Идиоты они – нет никакой вины: миром всегда правили сильные. Да разве можно пускать к себе тех, кто никогда не знал ни законов, ни наук, ни великих открытий. Любое исламское государство – это рвотное зелье без совести, чести, без умения нормально работать и что-нибудь дельное созидать. Женщина для них – это аппарат для делания детей. Что, англичане этого не понимают? У них тоже скотов предостаточно, но именно они сделали мир цивилизованным, удобным для жизни. Они были первые почти во всем, теперь она хотят стать лидерами в саморазрушении самих себя и не хотят думать о том, что в скором будущем станет с их блистательным отечеством. Постеснялись бы посмотреть в глаза великим лордам океанов, Шекспиру, Кромвелю, Ньютону и тому неисчислимому легиону тех, кто создал Соединенное Королевство и Северо-Американские Штаты. Что они делают? Подлецы! О детях своих, о внуках хотя бы подумали.
   Анна буквально окаменела. Что говорит эта девочка, её ровесница, которую несколько часов назад она принимала за порочнейшую распутную девку. И как говорит, вдобавок владеет английским. Боже мой, она же позволила себе такие гадости ей сказать. Анька Ларгина, ты же самый настоящий отброс, мало того, какой хромой бес толкнул тебя стрелять в этого отщепенца Кламзи. Она совершенно не разбирается в людях, не знает того, без чего на этом свете вообще трудно ориентироваться. Возможно, она и Андрея не знает. Волкова умнее её многократно.
   – Тая, ты где училась?
   – В университете, физмат. Бросила, отец запихнул меня на курсы переводчиков и вообще был не против, если б я пошла работать в органы. Он из фээсбэшной братии, наверняка станет генералом, мне же их игрища противны. Мы не очень-то ладим с папочкой. Да я вообще со всякими выкрутасами, и с матерью, и с братом не в ладах. У тебя-то, Анюта, наверно все путем?
   Анна хмыкнула.
   – Да примерно как у тебя, только без брата и без мамы-той нет.
   – Ты знаешь, у меня совсем нет подруг. Вроде я не злая, не жадная, под себя не гребу, а девчонки ко мне не тянутся. Наверно есть во мне такое, что отталкивает. С мужиками взаимного интереса нет. Скажи прямо – вот ты красивая, сильная, смелая баба говоришь со мной, возникают в тебе какие-то токи антипатии ко мне, что-то такое противненькое, которое может очень скоро перерасти в полное отторжение той, с которой ты сейчас говоришь?
   Анна засмеялась, села рядом, обняла её.
   – Таечка, мне кажется ты совсем сошла с катушек. Во мне возникает прямо противоположное, чувство нежности к тебе, даже восхищения твоей отвагой, независимостью и твоими способностями понимать все происходящее в мире. Я так не умею.
   – Если это так, мы можем быть добрыми подругами и ты увидишь – я могу быть доброй и надежной подругой.

   Яхта подошла к невской набережной около Литейного моста. Таисия в сопровождении Анны и Андрея вышли на набережную Кутузова. Там их ждала машина. Алексей Волков направился к дочери, обнял её. Ласково проговорил:
   – Ну вот, прибыла наконец, блудная дочь.
   Он приветствовал Туранова, пожал ему руку, обменялся рукопожатием с Анной. Сказал:
   – Андрей Валерьянович, примите мою глубокую благодарность. Я ваш должник. И ваш тоже, милая девушка.
   Прежде чем распрощаться, Таисия быстро подошла к Анне.
   – Запиши, пожалуйста, мой телефон, а мне дай свой. Я твердо верю, что наши слова друг другу не окажутся пустышками.

   Обычно Анна никогда не являлась к Андрею без предварительного звонка, но в это раз едва закончив свои дела в клинике, она решила вместо своей надоевшей квартиры явиться к нему на Крестовский. Может быть, она его не застанет, а очень может быть он у себя. Она позвонила. Дважды и вздохнула с облегчением, услышав шаги. Чуть щелкнул замок, дверь отворилась – перед ней стоял незнакомый человек довольно приятной внешности. она чуть растерялась, но тут же взяла себя в руки и спросила:
   – Простите, а Андрея Валерьяновича нет?
   – Нет. Но он скоро будет. Входите, пожалуйста. Располагайтесь. Я думаю, он будет рад вашему визиту.
   – Нет, нет, спасибо. Передайте ему, что приходила Анна. Всего доброго.

   Она поспешила к остановке метро с тревожным чувством. Анна впервые почувствовала, что она какая-то чужая здесь, на этом острове, в этой квартире. Вроде Андрей ей все объяснил, почему они не живут вместе, она познакомилась с его мамой, та её приняла, очень хорошо приняла. Допустим, что в этой квартире бывает много людей и ей, как говорит Андрей, не нужно их видеть. Такая у него работа У него действительно такая работа Секретная служба, разведка. Этот Волков, отец Таисии, встречал дочь в гражданке, он же офицер, ну да, при такой работе эти люди не любят светиться. Ей и впрямь не стоит никого из них знать в лицо. Но если она готова стать его женой, почему нужно её держать где-то в стороночке. Он ей что, не доверяет? Но уже пошел десятый месяц, как они знакомы. Неужели так будет всегда?
   Вечером Андрей позвонил.
   – Анечка, давай с тобой в воскресенье совершим плавание вдоль наших шхер. Я тебе кое – что покажу. Эти дни я буду очень занят, а во воскресенье мы с тобой весь день будем вместе. Ты согласна?
   Конечно, согласна, но почему он не спросил о её визите к нему на Крестовский. Неужели тот мужчина ему ничего не сказал?. Вряд ли, но тогда почему?
   Все эти мысли возможно получили бы дальнейшее развитие и довольно тяжелое, если бы не внезапное открытие, которое буквально привело её в шок. У неё произошла задержка. Явление само по себе не новое, такое случалось и раньше. И сейчас бы она не обратила внимание, если б не эта болтливая Полина Астахова. Та пришла к ней в кабинет и стала цветисто повествовать, как её подруга крупно залетела, но вначале решила что это обычная задержка и ничего больше. Недавно выяснилось, что та уже на четвертом месяце. Анна на всякий случай решила провериться. Случилось невероятное – она беременна. Анна не поверила. Пошла к знакомому гинекологу и услышала: «Анечка, я тебя поздравляю. Ты будешь мамой – ты же давно этого хотела» И вот тут наступил какой-то жуткий провал. Если ребенок, то он их крепко свяжет и Андрей наверняка постарается изменить такой образ жизни. Наверняка ли?. Вот вопрос, какой впервые возник перед ней. Она действительно всегда хотела иметь ребенка, но сейчас это было связано с тем человеком, которого она любила. А если он не хочет? А если вообще… Она в который раз не стала додумывать то, что было с ощутимой чернухой и могло надолго выбить её из колеи. Что здесь нужно делать? Надо сообщить ему эту новость. Тогда все станет на свое место. Не исключено, что он обрадуется. Если так, то не о чем больше мечтать. Пусть он её никому не показывает своим коллегам из тайного ордена. Плевать! Ведь есть же женщины, которые живут если не в теремах, то в отдалении от дел своих мужчин. Взять хотя бы крупных ученых из военки, пилоты-испытатели, да и эти чертовы секретные агенты – те же тоже имеют семьи.
   Такие мысли приободрили Анну и когда в воскресное утро она вступила на борт яхты, названной её именем, она улыбалась и готова была наслаждаться этим холодющим ветром, ярчайшим солнцем, не менее ярким, чем в их первое плавание в Выборг.
   Они были вдвоем и уже находились около часа в море, когда она спросила:
   – Андрюшенька, а почему ты все время у штурвала, а где же наш всевидящий и всезнающий автопилот?
   Андрей рассмеялся и покачал головой.
   – Эти шхеры настоящий лабиринт Минотавра. Здесь автопилот не работает – тут нужно знать фарватер, неусыпно следить за маяками, иначе неприятнейший сюрприз. Я с юности знаю эти места. Даже опытные моряки должны быть здесь начеку. Этот островной мир с его отмелями, зубастыми скальными навершиями может натворить много бед, особенно самонадеянным навигаторам. Я собираюсь тебе показать прелюбопытную пещеру, мы не спелеологи и глубоко в неё не залезем по причинам высокой секретности, но сам факт присутствия такого сооружения более чем знаменателен. Во всяком случае, ты увидишь громадный аквариум, сооруженный на глубине ста шестидесяти метров. Для Балтики это солидная глубина.
   Анна слушала и не слушала. Ей было не до морских глубин, не до этих поросших лескам островков. В голове неотвязно пульсировало: сказать или не сказать. Да, она элементарно трусила. Если рождение ребенка станет для Андрея обузой, как быть дальше? Тогда все полетит к чертовой бабушке и неизвестно какими словами называть их отношения.

   Яхта шла средним ходом, изредка выходила на чистую воду, где впереди до самого горизонта не просматривалось никакой суши, но вскоре резко уходила в крутой поворот и вновь оказывалась в закрытом островном пространстве.
   Андрей внимательнейшим образом вел свой великолепный кораблик, что-то рассказывал о здешних шхерах, варягах, каких-то чухонцах, но она почти не слушала его. И даже чуть вздрогнула, когда он обратился к ней.
   – Энн, посмотри на этот островок. Мы идем к нему – отвлекись от своих мыслей. Что там у тебя? Ничего не случилось?
   Она поспешно проговорила, что все в порядке
   – Посмотри прямо по курсу – видишь двое ребятишек возятся с рыболовными принадлежностями?
   Она вгляделась. У самой воды, на крупных камнях – валунах восседали рослые ребятишки, каждому из которых было под тридцатку.
   – Эти рыболовы охраняют секретный объект, вернее сверхсекретный. Ребята вооружены, имеют закрытую связь со спецгруппой. Та неподалеку – в случае каких-нибудь эксцессов. Меня здесь знают, я имею права провести с собой одного человека, только одного.
   – Женщину? – шутливо спросила Анна.
   – Кого угодно.
   Андрей поистине мастерски подвел яхту к самому берегу и накинул канат на торчащий в двух шагах от воды толстенный пень.
   – Там что, большая глубина? Яхта трется левым бортом о прибрежную травку. Прямо как у Троицкого моста – не надо ни шлюпочки, ни сходней.
   – Ты права, под днищем яхты шестиметровая глубина – это сделано специально для стоянки лодок и яхт с большой осадкой. И этот дубовый пень здесь красуется в качестве природного кнехта.
   Парни пошли им навстречу. Андрей вынул свое удостоверение, но они не взяли его, кивнули и направились вглубь леска. Один из парней чуть улыбнулся и сказал Анне:
   – Решили на балтийскую сёмгу посмотреть?
   Эта деревянная дверь была слабо различима среди зарослей кустарников и высокой травы. Один из парней подошел к двери вплотную, что-то повернул – из-за его широкой спины было не видно, что именно он проделал – и дверь открылась.
   Едва они зашли, вспыхнул неяркий свет, и Анна увидела что-то наподобие вагонетки и рельсы, идущие под уклон. Они уселись на кожаные сиденья – внутри этой странной коляски таких сидений было четыре – Андрей нажал на пульте управления красную массивную кнопку и вагонетка плавно взяла с места.
   Вагонетка неслась со скоростью санок, мчавшихся с пологой горы. С обеих сторон мелькали темные каменные отвесы, через считанные секунды с левой стороны брызгал свет из вделанных в стену неярких ламп. Через два поворота вправо внезапно вспыхнула красная неоновая полоска, вагонетка замедлила ход, а затем остановилась.
   Андрей ступил на каменные плиты туннеля, протянул Анне руку.
   Они прошли несколько шагов в полутемном пространстве, затем Андрей нажал на какой-то рычаг или какой-то включатель в стене – в сторону отошла дверь, которую Анна не успела разглядеть, и перед ними открылся глубоководный вид. Внутри этого громадного аквариума загорелось несколько мелких лампочек. Мелкие и большие рыбины, глазастые и почти безглазые, паутиноподобные тюленеобразные существа колыхались где-то вдали, масса трав, каких-то круглых колючек или шишечек, странные змееподобные существа, куда-то, изгибаясь, плывущие – причем все эти картины были погружены в муть и нечеткость.
   – Андрюша, вода как будто нечистая. Наверно в Балтику сливается полно промышленных отходов.
   – Думаю, немало, но Балтика в этом отношении не одинока, есть моря неизмеримо более грязные. Посмотри, какое разнообразие рыб: камбала, бычки, балтийский шпрот, есть и речные как окунь, лещ, судак. А вон вдали ушастая аурелия – это медуза и их тут полно.
   – Может здесь и акулы попадаются?
   – Анечка, ты улыбаешься? Представь – эти подруги, правда маленькие, появляются вблизи Датских проливов.
   Анна с интересом всматривалась в далекие силуэты рыб, неясные очертания каких-то темных теней; она вскоре уяснила, что перед ней никакой не аквариум, а просто гигантский массив толстого стекла, вмонтированный в скалистую твердь одного из балтийских островов и твердь эта находится на большой глубине.
   Они лицезрели этот подводный мир около десяти минут. За это время Анна вновь вспомнила о том, что с ней произошло. Сказать все-таки надо было. И все эти колебания отдают и глупостью, и бессмыслицей. Если он любит её, по-настоящему любит, какого черта она тянет. В любом деле должна быть определенность, в таком же… Анна повернулась к нему, но не успела и рта раскрыть, как услышала:
   – Мы с тобой оказались в подземно-подводном туннеле. Тут мало кто бывает, но даже те, кто сюда попадает убежден, что явился в этот секретный каньон исключительно для того, чтобы полюбоваться подводной балтийской фауной. Секретность же сего туннеля редкие посетители объясняют тем, что это тайное хранилище для складов оружия, а также громадное бомбоубежище. Кое в чем эти люди правы – подземные сооружения, как правило, строятся для войны – под Москвой со сталинских времен вырос целый город, думаю, что ни только там. Россия, как не одна другая страна в мире, постоянно нацелена на войну. Все другое ей малоинтересно и это другое созидательного свойства у неё очень плохо получается. Кремль по самой своей природе любит поджигать и разрушать. Мы, дорогая, не проехали и четверти этой засекреченной подводной магистрали. Дальше нас с тобой не пропустят, дальше густая сеть патрулей. Уже сейчас над нами толща финской воды и суши. Да, мы находимся на территории Финляндии. Наверняка уже где-то над нами пробит выход на поверхность. Я не удивлюсь, если такой гигантский подводный коридор дойдет до берегов Швеции. Спрашивается, какие стратегические сверхзадачи ставит перед собой нынешнее кремлевское государство? Не думаю, что они намереваются подчинить себе весь свет, а вот Европу подмять им вполне по силам. Эти туннели дают возможности тайно перебрасывать на чужую территорию большие диверсионные группы. Создаются ударные точки. Используя современные коммуникационные средства, супероружие ставится полностью под контроль вся северная Европа. Нечто подобное можно проделать и на юге. Сейчас нет необходимости наносить массированные танковые удары – такая война ушла в историю. Абсолютно не нужно использовать крупные силы авиации – ни один здравомыслящий русский политик не заинтересован в разрушении Европы.
   Они исходят из другого: как только Запад поймет, что любое сопротивление им обойдется очень дорого и речь пойдет о больших человеческих жертвах, он немного пошумит и вскоре успокоится. Я не думаю, что Британия с этим смирится, но континентальная Европа воевать не станет и выкинет белый флаг. Нам с тобой, Анечка, по этому поводу не надо даже задумываться. У нас все будет прекрасно.

   Как только они вернулись на яхту, Анна решилась.
   – Андрюша, что ты скажешь, если у нас будет ребенок?
   Он внимательно посмотрел на неё.
   – Это вопрос или есть какие-нибудь признаки?
   – Я беременна. Кроме обычного теста, я побывала у гинеколога. Все подтвердилось.
   Он обнял её, поцеловал.
   – Анечка, но это прекрасно. Мы уже сегодня должны это отпраздновать. Но имей в виду – у тебя сейчас должен быть особый режим в структуре питания, в физических нагрузках, главное же: никаких волнений и переживаний.
//-- 5 --//
   В тот же вечер она решила отбросить все свои сомнения, страхи, предаться тем сладостным мыслям, которые когда-то являлись к ней с мыслями о ребенке. Теперь же, когда все это превращалось в реальность, надо было подумать, как стать полностью счастливой. Для неё это было не просто. Анна не считала себя способной быть счастливой в полном смысле слова. Юля – другое дело. Ей для счастья нужны были вполне определенные вещи и совсем не обязательно сплошной вещизм и материальное благополучие. Юльке нужна была стабильность: в здоровье, в любви, в нормальном воспитании Игорька. Анна не могла сказать, что сама она не ценила подобных желаний. Ещё как ценила, все это ценили. Но было ещё что-то, не укладывающееся в общее представление о счастье и благополучие. Душевное спокойствие… В чем оно заключалось? Уж во всяком случае не в узком мирке быта и, возможно, не исключительно в заботе о будущем маленьком существе. Андрей сказал, что по этому поводу не надо задумываться. Что он имел ввиду понятно, но задумываться все-таки придется. Юльке это не надо, ей же, похоже, без этого никуда не убежать. Попробуй убежать от всех этих безобразий власти, криминальных бизнесов, лечение больных без осмотров, анализов, по телефону. И опять же не это главное. Она не понимает суть деятельности Андрея. Во всех его делах есть какой-то привкус дурных запахов и того самого криминала, который идет от этого с виду добропорядочного мурла, сидящего наверху. Как заглушить в себе это все? Никаких волнений и переживаний – хороший совет. Но как это сделать?

   Позвонила Таисия. Это был её второй звонок после их тяжелого знакомства в Челмсфорде. Тая – а только так стала звать её Анна – действительно не хотела, чтобы их дороги разминулись. Она была откровенна и даже излишне сурова, когда говорила о себе и о близких. Отца она не щадила прежде всего за то, что он плохо относился к матери. Когда мужчина не ласков, постоянно занят собой, целыми днями в делах на кой черт жить с таким бобиком, говорила Тая.
   – Что от того, что не пьющий, не курящий, не шатается по другим бабам. Меня вроде любит – как – никак единственный ребенок, – но тепла нет. У них у всех особистов этих работа такая. Так и не хера семьями обзаводиться. Маме с ним нехорошо. Она бы ушла со мной, но она бухгалтер деньги грошовые. А у тебя, Анюточка, как? Таких проблем нет?
   Анна впрямую сказала, что пока мама была жива, все шло почти что также. Откровенность Таи её размягчила и она заявила, что после смерти мамы они разошлись с отцом и живут отдельно. В ту встречу Тая спросила о мужчине, с которым она была в Челмсфорде.
   – Он муж?
   – Пока нет.
   И дальше ни слова. И то, что Тая больше не стала её расспрашивать об Андрее, ещё более приблизило Анну к своей новой подруге. Тая оказалась очень начитанной девушкой, интересующейся всеми новыми веяниями в искусстве, литературе, театральной жизни. Иногда у неё с языка вырывались грубые выражения, раза два она матюгнулась, говоря о каком-то журналисте.
   – Этот Петру ха сотрудничает в «Альманахе», пописывает статеечки о вернисажах, новых фильмах, хвастается, что лично знаком с Никитой Михалковым. Вот уж честь великая! Все эти режиссеры, продюсеры, сценаристы пошлейшая публика – пьянь сплошняком, повальные ёбари, безнадежные дешевки.

   – Анюточка, ты сегодня свободна от своего кавалера?
   Анна рассмеялась.
   – Таюсь, я свободна. Есть предложение?
   – Давай гульнем. Прошвырнемся по центру, зайдем в приличную ресторацию или в бар. Поговорим, красавица моя, о жизни нашей – моей непутевой и твоей чарующей влюбленности.
   Тая не в первый раз называла её красавицей. Анна довольно резко останавливала её, говорила, чтобы та не болтала всякой чепухи. И насчет её влюбленности Тая легонько уже прошлась в ту первую встречу.
   – Ань, ты же сама говори, что раньше на тебя мужики не глядели, теперь стали клеиться. А почему? Влюбилась ты, Анечка, и тонкие прекрасные черты твоего лица смягчились и ты вся стала чарующей и манящей.
   Они провели вместе несколько часов. Плотно закусили, отменно выпили в «Русском ампире», Тая довольно свирепо отогнала двух навязчивых парней, которые попытались подсесть к ним. Большую часть времени она рассказывала о себе, рассказывала об эскурсиях с иностранными туристами по ленинградским музеям, говорила о преподавании английского в школе, хотя никакого специального диплома о педобразовании у неё не было.
   Уже прощаясь, Тая поцеловала её, сказала:
   – Анюточка, я тебе очень благодарна за этот вечер. Не спрашивай почему. Ещё я с тобой хочу встретиться через недельку. У одного знакомого мне человека соберется некоторое количество людей, в основном мужчины. Будет просмотр фильма Алисы Голенко. Ты никогда это имя не слышала?
   Анна отрицательно покачала головой.
   – Пойдешь?
   – Ну, конечно, Таечка.

   Большая квартира на Литейном. Анна так и не поняла, кто хозяин этой квартиры. Собралось человек семнадцать, их двое, трое женщин средних лет, остальные мужчины примерно того же возраста. Было кофе, бутерброды с селедкой, какой-то самодельный салат, наскоро приготовленный и, конечно, водка. Анна пить не стала. Увидев это, Тая тоже не прикоснулась к спиртному, другие же дамы пили наравне с мужчинами. Однако это застолье продолжалось недолго и никто здесь не собирался крепко напиваться. Тая вполголоса поведала ей, что здесь собрались петербургские писатели, поэты, есть также художники и двое издателей.
   – Митя Королев, полный, с лысиной, сидит в дальнем углу стола у самого торца – это мой добрый приятель, он пригласил меня в эту богему. Мужик, скажу тебе, прекрасный. Пишет, печатается.
   Говорит, что на днях начнет издавать свой иллюстрированный журнал по широкой тематике – от современной моды до вопросов литературного творчества и исторических экскурсов по Питеру и всему северо-западному региону. Если ты, Анюта, что-то пишешь, что-то или о ком-то, Митя в два счета пристроит твой опус. У него широкий круг связей среди литераторов всех профилей.
   Анна рассмеялась.
   – Тай, с чего ты взяла, что я пишу. Я же вот! – Она ребром руки постучала о стол. – Тут же собралась просвещенная публика, люди театра, кино. Я же далека от всего этого. Неужели ты не поняла, что твоя новая подруга довольно темный человек.
   Тая собралась решительно возразить, но тут из-за стола поднялся сухощавый человек с несколько аскетическим лицом. В руке он сжимал стопку с водкой.
   – Друзья, – заявил он, – я хотел бы поднять тост за здоровье Алисы Голенко. Эта женщина прошла нелегкий путь. Чудом избежала заключения, написала две книги, которые так и не увидели свет, создала фильм, который уже семь лет пылится на полках нашей центральной киностудии. Мы сделали копию этой картины. Некоторые считают, что времена самиздата прошли. Судя по биографии Алисы это не так, она борец и готова за свое видение русского мира и не только русского стоять до конца. Я уверен, что если бы она стала известной и перед ней возникла дилемма – остаться среди избранных, ценой вранья, или уйти в безвестность, сказав правду, Алиса Голенко выбрала бы второе. Настоящий художник должен быть ещё и личностью, а не шлюхой. Вы сейчас увидите фильм Алисы. Называется он «Кощеева лощина». Если говорить об остроте социальной направленности, там совсем нет развенчания нашей системы каких-то прозрачных намеков на национальные изъяны наших людей. В последних фильмах Михалкова довольно выпукло представлен наш ужас, национальный позор. У Алисы и близко ничего подобного нет. Есть другое – растлевающее зло, выведенное в одном человеке, который это зло списывает на государственную систему и ею его оправдывает. В любом случае даже если государственная система, глубоко порочна, каждый, прежде всего, обязан отвечать за собственные поступки. В конечном счете, любая социальная система порождается наличием самостоятельно мыслящих личностей. Вне этого здоровую государственную систему не создашь. Фильм был показан на большом телеэкране. В качестве предуведомления указывалось, что весь сюжет базируется на реальных фактах, но фамилии главных действующих лиц изменены. Героиней фильма была женщина, работавшая технологом на одном из предприятий Петербурга. Талантливый программист, превосходный организатор она представляла собой запоминающуюся фигуру. Елизавета Веремеева обладала волей, характером, умением находить способных деятельных людей, сплачивать их в коллектив и направлять энергию сформированного ею коллектива на создание перспективных проектов. Из простого технолога Веремеева к концу фильма вырастает в руководителя крупного современного предприятия. Это была первая и отнюдь не главная сюжетная линия. И вряд ли Алиса Голенко, являясь одновременно и сценаристом, и режиссером принялась бы за такой фильм, если б не была подробно разработана история личной жизни Веремеевой. Вряд ли же от того, что ни одна женщина никогда не стала бы делать картину, если женский образ не будет представлен многообразными проблемами личной жизни героини. В фильме Голенко эти проблемы нарастали от кадра к кадру и мало-помалу основательно оттеснили профессиональные успехи Елизаветы Веремеевой. Её страстная влюбленность в мужчину, готовность во имя своего чувства пожертвовать решительно всем, включая свою карьеру, материальное благополучие, личную независимость было понятно. Во всяком случае, значительная часть женской аудитории не могла осуждать такую самоотреченность. К тому же объект любви Елизаветы Веремеевой вызывал симпатию.

   Прошло не меньше месяца после просмотра фильма Алисы Голенко. Ничего примечательного за это время не произошло. Они перезванивались с Таей, Анна не забывала и Юлечку и регулярно звонила ей. У той все было прекрасно, она не без придыханий сообщала, что Антон золотце и у Игорька через некоторое время появится братик или сестренка. Анна посетила женскую консультацию, где ей сообщили, что беременность развивается нормально. С Андреем они постоянно виделись, несколько дней она ночевала в его апартаментах на Крестовском. О ребенке он упомянул дважды, причем в обоих случаях речь шла не столько о самом ребенке, сколько о ней самой. Он говорил, что ей нужно бережно следить за здоровьем, теплее при таких пронизывающих ветрах одеваться и прочие подобные вещи. Это сильно напоминало какой-то обывательский нудёж. Как-то раз она не выдержала, заявив, что он думает не столько о ребенке, сколько о ней самой. Андрей улыбнулся, поцеловал её и сказал, что забота о будущей матери то же самое, что забота о ребенке.
   В те дни ей приснился довольно странный сон. Снилась Италия. Возможно, от того, что накануне Андрей спросил, где она собирается рожать. Услышав, что здесь в Питере, он отрицательно покачал головой.
   – Мне кажется, это неправильно. У тебя есть итальянское гражданство, условия ухода в итальянских клиниках на порядок выше, чем в питерских.
   Снилось же: как будто донна Кристина привела её в какую-то лечебницу, познакомила с русскоговорящей медицинской сестрой. Между ним произошел разговор.
   «– Ты вступила в связь с сыном донны Кристины?
   Анна что-то ответила, но что именно не помнила.
   «– Ты ступила на тропу порока и тем дольше будешь находиться рядом с сыном этой женщины, тем страшнее будет кара. Если ты родишь от него ребенка, эта кара падет и на него.
   Она спросила:
   «– А что дурного в сыне донны Кристины? Почему ты его ненавидишь?
   «– Он чёрт, он инкуб – он берет женщину стоя. Он заставляет женщину служить себе, убивать ближних – она становится ведьмой. Его наследник только внешне благопристоен, душой же уродец и бес.
   Анна спросила:
   «– Ты знаешь его женщину и ребенка, которого она родила от сына донны Кристины?
   «– Да, это кастелянша в лечебнице. Он овладел ею на больничном дворе. Родился мальчик. Бесенок, отравлял собак и кошек, в пятнадцать лет убил своего воспитателя, вошел в группу неаполитанских головорезов, кастрировал Бенито Ардуччи, соперника группировки, куда входил этот юный выродок. Через год его прирезали и закатали в цемент, который пошел на строительство колоннады в одном из новых храмов Неаполя.
   Этот сон был полным бредом и она была уверена, что вскоре все забудется. И все забылось бы, если б через два дня, возвращаясь с работы, Анна неожиданно не припомнила, как Андрей однажды упомянул о каком-то итальянском криминале, которого закатали в церковную колонну. Значит, у этого сна была какая-то крупица реального. Буквально через полчаса после этого в целом пустякового факта она несколько смятенно вспомнила, что её первая физическая близость с Андреем тоже произошла стоя. Как у той кастелянши. Но потом же было все как у всех. Да и откуда она знает как у всех. Да и важно ли это. Надо было немедленно выкинуть из головы всю эту ерунду. С тех пор как она познакомилась с Андреем она постоянно ведет какую-то жестокую борьбу с собой.
   Уснула она поздно, старалась думать о чем-то нейтральном, да хотя бы о пациентах – сейчас это было лучше, чем копаться в себе и выискивать каких-то блох.
   Она проснулась внезапно. Не поняла, почему проснулась. Может звонок. Подождала. Ничего. Тишина. За окном снег с дождем вперемежку. И тут случился обвал. Анна уже не думала об этой долбанной итальянской кастелянше и её отпрыске-уроде – возникло зловещее знамение – фильм Алисы Голенко. Неужели она, Анна Ларгина, такая тупая и уже не первой молодости тёлка? Чудовищно – она ничего не поняла в этой картине. Глядела на эту, как её там, Елизавету, смотрела каких карьерных успехов та добивается, видела, конечно, что этот её возлюбленный с заметной говнинкой, хотя и вполне любящий и даже заботливый. Он – как его звали Слава, Юра, Костя – не важно, женился на героине чисто рассудочно, и любит чисто рассудочно. Анна не увидела самого главного – речь шла не столько о героях, показанных Голенко, речь-то шла о ней самой, об Анне Ларгиной. И поняла она это только сейчас. Если растасовать все, расставить все по своим местам, возникнет следующая картина.
   Кто такой этот горячо любимый героиней Елизаветой человек? Предприниматель и одновременно государственный функционер – он заключает с иностранцами, китайцами и японцами, договоры о поставке леса. У него имеются конкуренты, он их убирает: одних дискредитирует, распускает ложные сведения об их личной жизни, других угрозами заставляет отказаться от выгодных контрактов с иностранцами. Причем делается все это не им самим, а его людьми. Елизавета вначале, не разобравшись, активно помогает ему, уводит конкурентов к другим покупателям, предоставляя достаточно времени, чтобы её избранник успел заключить выгодный договор. Все делается настолько умело, что герой фильма сохраняет в незапятнанности репутацию. Когда ж однажды Елизавета узнает, какими низкими путями любимый ею человек добивается коммерческих успехов в бизнесе и в конце фильма гневно обвиняет его в бесчестии и обмане, он пытается организовать её убийство. Елизавета уцелела, но жизнь её была сломана.
   Ведь, по сути, Андрей тоже государственный функционер. У него частная школа иностранных языков для фээсбэшников, а такая организация не может действовать отдельно от кремлевского правительства. Он получает сведения о Кате Панкратовой от федеральных службистов. Кстати, куда эта девочка подевалась? Андрей отправляется за Таей Волковой за рубеж по просьбе её отца, офицера этой самой службы. То, что он делал в Финляндии, вынимая деньги у предпринимателя Мисютина, может быть вполне согласовано со спецслужбами. Да и организация убийства некоего хакера у причалов Выборга из той же серии.
   Мало ли что он ей наболтал. Тут, как и в случае с Мисютиным, скорее всего задействованы большие деньги. Эти ребятишки из нынешнего Чека совершенно лишены совести и хватают куски повсюду, где только возможно. Мама говорила о партийной номенклатуре в старом Союзе, а что сейчас? Наш подлый Ванька никуда не делся.
   Андрей говорил черт знает что о жизни в России, но ей он служит и служит, судя по всему, совсем неплохо. Но вот как быть с их отношениями? Он говорит, что любит. Ведь все за. Что нет? То, что они не живут в одной квартире? Допустим временно. Он объяснил, почему не живут. Она готова это принять. Но что точно она не готова принять, так это двуличие. В целом можно наплевать, где и как он достает деньги. Тем более теперь, когда в стране творится полный беспредел. Андрей показывает ей подводный туннель с выходом на чужую территорию. Что это такое – Россия готовится к войне, готовится подчинить себе другие народы, народы, которые на несколько порядков живут лучше, которые не проявляют никаких враждебных действий к России. Андрей прекрасно знает неправедность такой политики, подлость тех, кто её проводит и он часть этого гнусного механизма. Он имеет широкий доступ во все эти закрома. Но она-то, какова её роль? Андрей фактически не препятствует её убойным делам, а может поощряет? Если так, то её роль при Андрее решительно ничем не отличается от киногероини Алисы Голенко. И что же получается? Он её использует. Но так же не любят женщину. Впрочем, любят по всякому. Но их ребенок? Анна совсем не желала, чтобы её ребенок был таким же. И это главное. А если так, надо этот роман заканчивать. Жить без детей она не готова, особенно теперь, когда у неё в этом плане все нормально. Ведь это похоже резать по живому. Она-то сама любит Андрея, ведь она не внушила себе это чувство, оно пришло естественно. И так легко от этого отказаться? Ведь за этот неполный год их отношений её жизнь стала совершенно другой. Ничего же не изменилось и то, что её тревожит, против чего бунтует душа касается вовсе не их совместной жизни. В сущности, какое её дело до этих всех игрищ аппаратчиков, государственных чиновников, большой политики, которая всегда и везде порочна. Да и почему их сын или дочь должны непременно быть похожи на отца? Почему она продолжает по-прежнему усложнять свою жизнь? Надо плюнуть на все и продолжать жить с Андрюшей, выкинуть из головы все эти мысли и мыслишки.

   Несмотря на все попытки выкинуть все сомнения и неприятные мысли из головы, Анна вновь оказалась на распутье. Неожиданно она подумала, а не специально ли Тая её сводила к этим людям, чтобы показать ей этот фильм Голенко. Эта мысль настолько основательно зацепила её, что она решила позвонить Тае прямо с работы. Мобильник той оказался закрыт. Это было внове – обычно она сразу дозванивалась до Таи. Вечером она опять попыталась с ней связаться – история повторилась. В голову Анны полезло всякое и по преимуществу недоброе. Усилием воли она отогнала эту чернуху и здесь ей крепко помог звонок Юли. Та была в слезах и Анна вначале решила, что у Юльки возникли какие-то проблемы с Антоном. Однако, слава богу, там было все в порядке – сильно заболел Игорек.
   – Ань, у нас в поликлинике нет педиатра. Я не знаю, что делать. Может нам Андрей поможет? У Игорька температура тридцать восемь и девять.
   Она мало что рассказывала подруге о своих отношениях с Андреем, но Юля знала, что они были вместе. Звонить Андрею после всего того, что она подумала о нем, обращаться, тем более, с просьбой сейчас было просто неудобно, перед самой собой неудобно. Везти Игорька в свою поликлинику тоже не хотелось. У них работал педиатр – мужчина, но о нем ходили всякие слухи и никто не хвалил его как хорошего специалиста. Есть детская платная больница. Муж Юли прекрасно зарабатывал, надо туда ехать. Но и там тоже неизвестно какие доктора, известно лишь, что они берут большие бабки. Анна после короткого размышления сказала Юле, чтобы та вместе с Игорьком немедленно ехала к ней и они решат, что делать.
   Она все-таки переборола себя и набрала номер Андрея. Едва загудел зуммер в голове пронеслось: «Не хватало ещё, чтобы и Андрея не было на линии». Но после второго гудка она услышала с облегчением:
   – Анечка, дорогая, прости, что уже четыре дня не звонил. У тебя что-нибудь случилось или…?
   – Тяжело заболел Игорек. Юля мечется… Ты сейчас где?
   – В аэропорту, провожал за границу одного коллекционера. Тот сдвинулся и страшится, что у нас опять прикроют границу. Анечка, никуда не уходи, через четверть часа я буду у тебя.
   Как же я могу его оставить, проговорил где-то рядом голос. Вроде её голос, а может быть и нет. Андрюша будет через четверть часа, это из Пулкова? Не приведи бог в аварию попадет на такой скорости.
   Андрей и Юля с Игорьком прибыли в одно время. Анна быстро оделась и уже через считанные минуты в густом сумраке вечера они ехали на Нарвскую в детский диагностический центр. Автомобиль Юли остался у дома Анны.

   Ольга Дмитриевна, по-видимому, хорошо знакомая Андрея, глав врач детского диагностического центра, миловидная блондинка заметно старше сорока, встретила их в высшей степени радушно. Она сама осмотрела Игорька, прослушала его, вызвала старшую медсестру и назначила провести полное обследование мальчика. Потом обратилась к маме Игорька:
   – У сыночка воспаление среднего ушка., но нельзя исключить и другое. Сегодня и, возможно, завтра мальчик пробудет в нашем стационаре. В целом ничего серьезного – нет основания для беспокойства.
   Юля довольно тяжело восприняла требование врача оставить Игорька в больнице. По её мнению такое происходит только с теми, у кого именно есть что-то серьезное. Анна мгновенно почувствовала настроение подруги и решительно заявила, чтоб та прекратила свой внутренний нудеж и порадовалась бы, что Игорька внимательно исследует. При этом добавила:
   – Ты, врач, забыла, какая картинка у нас в здравпунктах, какие бабки там снимают за пустяковые процедуры, уж не говоря о самом лечение.
   Юля насупилась и помалкивала. Ольга Дмитриевна уже переключилась на Андрея и с мягкой улыбкой укоряла того, что он совсем не звонит. Он отшучивался и говорил, что непременно исправится. По-видимому, это красивая возрастная дама была некогда увлечена Андреем, да и сейчас не прочь возобновить старую связь. Уже на обратном пути Анна все-таки не выдержала, хотя и крепилась изо всех сил.
   – Эта блондинка одна из твоих прежних любовниц?
   Это вопрос она задала, когда они остановились перед светофором.
   Андрей повернулся к ней всем корпусом.
   – Аня, ты твердо убеждена, что между женщиной и мужчиной дружбы вне секса не существует? И вы так думаете, Юля?
   Та, сидевшая сзади, чуть смутилась и неопределенно пожала плечами.
   Анна тут же пожалела о своей несдержанности, но все-таки сказала:
   – Андрюша, нет, я так не считаю, почти так не считаю. Однако, если женщина красива, а эта Ольга Дмитриевна и сейчас красавица, трудно представить мужчину, который рано или поздно не переспит с ней.
   – Представь, дорогая, что я с Оленькой так и не переспал. А что касается моих любовниц, то их было так мало, что мне даже самому перед собой стыдно в этом признаться.
   Анна отвернулась к окошку и вполголоса обложила себя тем матросским матом, который был в большом ходу у отца.
   К вечеру следующего дня Юле позвонили из диагностического центра, сказали, что с её сыном все в порядке, у мальчика отит в лёгкой форме, пусть он побудет несколько дней дома, мама поставит ему согревающие компрессы и больше не о чем беспокоиться. На этот раз Юля поехала в медцентр вместе с Антоном, не преминув поделиться радостной новостью с Анной.
   Звонок Таи был для неё не то чтобы долгожданный, а скорее вполне обычный. Анна решительно отбросила все то, что раньше ей казалось правдоподобным и, более того, впрямую касалось Андрея. Последние встречи с Андреем, отношение к её беременности утвердили её во мнение, что тот бредовый сон, как и фильм Голенко, не имели никакого отношения к реальности. Она впала в состояние нервного разброда, болезненной подозрительности, омерзительной слабости и все ей стало ка заться черным. Если кто-то попадает в ловушку собственных искаженных представлений, то с ним может произойти все что угодно. Анна с облегчением чувствовала, что все возвращается в прежнее русло и то, о чем раньше она собиралась поговорить с Таей сейчас утеряло прежний смысл. Но встретиться с ней хотелось. Для Анны Тая стала близким и надежным человеком. В отличие от Юли здесь не надо было оказываться патроном, покровителем – утешителем. Они обе были равнозначны и обладали похожим нравом. К тому же Тая была продвинутой и на редкость осведомленной особой. Анна впервые встретила женщину, которая совершенно не интересовалась тряпками, украшениями, мужчинами. На том вечере, когда был показан фильм Голенко, Тая поинтересовалась у Анны, не пишет ли та. Очень вероятно, что именно сама Тая что-то пишет и поэтому вращается в таком кругу.

   Они по предложению Таи встретились в каком-то затрапезном кафе. Наверняка хозяин этой малосимпатичной забегаловки был добрым приятелем Таи и постарался всячески услужить своим гостьям. На стол были поданы горячие блюда, кофе, графинчик с виски и два толстостенных стаканчика.
   – У тебя есть вопросы, – заявила Тая, разливая виски по стаканчикам, – уверена также, что ты звонила мне. Меня с неделю не было в Питере, на это время я отключала полностью мобилу. Из-за тебя отключила – не хотела с тобой кое о чем говорить до времени. Надо было окончательно определиться с личностью Алисы Голенко. Ты помнишь, о ком я говорю?
   – У меня, друг мой Тая, только один вопрос – с какой целью ты привела меня в ту компанию на Литейном и на кой ляд мне надо было показывать картину этой Голенко?
   По холодному и несколько отчужденному тону было ясно, что Анна во всем этом визите, коротком застолье и кинокартине усмотрела что-то недоброе. Что именно было непонятно, но Тая ни в коем случае не желала терять расположение Ани и теплые отношения, которые возникли между ними.
   – Анюточка, дорогая, да клянусь тебе не было у меня никаких целей, кроме как сделать тебе приятное. Ты же живешь достаточно замкнуто и даже при наличии такого роскошного мужчины как Андрей Валерьянович большую часть времени проводишь одна. Что касается самого фильма, то я вообще не имела никакого представления о нем. Я думала отвлечь тебя, развлечь, а ты что-то там наковыряла, надумала? Что надумала-то? В чем-то увидела сходство с собственными делами?
   Тая положила свою ладонь на её руку. Все это было сказано от души и Анна была тронута. Этот взгляд, этот голос, это очевидное желание прогнать даже малейшее облачко, которое может омрачить их дружбу настолько впечатляло, что Анна, сама того не желая, приподнялась со стула и поцеловала подругу.
   Тая на мгновение закрыла глаза, качнула головой, пробормотала:
   – Тебя невозможно не любить. Я понимаю, насколько сильно он тебя любит.
   – Уверена? – проговорила Анна с легкой иронией.
   – Да уж куда более.
   – Ну что ж, скажу тебе, Таечка, вот что. Подумала я, что привела ты меня к своим приятелям исключительно для того, чтобы показать мне этот фильм. А показать для того, чтобы предостеречь меня от Андрея. Некоторые поступки главного героя, человека явно подонистого, похожи на дела Андрея.
   – О господи, маманька моя дурно крещённая! А ну-ка выпьем раз, другой – за тебя, за меня, за нашу дружбу. Выпьем, чтоб на душе светлее стало.
   Тая даже не стала закусывать, она созерцала лицо Анны своими светло-коричневыми глазами. Потом сказала:
   – Я много читала английских поэтов и драматургов, живших во времена Её Величества Елизаветы, особы малоприятной, умненькой, лишенной материнской ласки и отцовского внимания. Не знаю, что у неё было в царственной головке, но уверена, что в юности, вдалеке от дворцовых покоев, натерпевшись страхов от окружающих принцессу всякого рода доносчиков, мастеров злостных наветов и просто завистников она в своем воображение соорудила такую башню небылиц и нелепостей, что самой было трудно продохнуть. Как сказал бы самый знаменитый современник Елизаветы:»С таким нравом ты сам себе в тягость».
   – Если ты меня сравниваешь с британской королевой, то мне воистину есть чем гордиться.
   Анна рассмеялась и, в свою очередь, наполнила их толстенные стаканчики второй порцией виски.
   – Тебе есть чем гордиться, Анечка. Кроме целого букета женского шарма, который, как мне кажется, ты ни черта не ценишь, тебя любит достойный человек, которого по неизвестным мне причинам ты готова списать в разряд чуть ли не проходимцев. Вот тот эликсир, который губит многое в тех, кто в юности был в чем-то серьезно обделен.
   – Слушай, Таечка, это не мне, а тебе надо писать и печататься. Я, конечно, знаю, что ты очень образованная девочка, но с чего ты взяла, что Андрей так любит меня. Ты знаешь о его делах, о его жизненных принципах? Я могу тебе привести несколько примеров, когда любая женщина может впасть в нервный ступор и усомнится в том, что её судьба с таким человеком может счастливо сложится. И эта женщина будет страшится иметь ребенка от человека, который с легкостью нажимает на курок и не мешает своей подруге делать тоже самое. Ты можешь представить, моя умная эрудированная подруга, что случится с матерью, сын которой наследует такие отцовские черты.
   – С чего ты взяла, что твой Андрей злодей, легко нажимает на курок и творит дела, которые не вписываются в общепринятую систему людей, связанных с секретной службой? Вспомни, Анюточка, что мой папа с юности по собственной склонности стал особистом, приблизился к генеральскому званию. Андрей совершенно другой человек. Отец кое что рассказал мне о нем Андрей Валерьянович вынужден сотрудничать с Лубянкой. Конечно, он может уехать из России, но здесь ему хорошо, есть дополнительная доза адреналина. Вынужден же потому что уже в юности согласился сотрудничать с госбезом, у нас многие в той или иной форме идут на сделку с этой организацией. Отец говорит, что Андрей Валерьянович питает сильную неприязнь к государственной системе России, но одновременно он невысокого мнения о западных демократиях. Его сотрудничество с современным ФСБ идет по двум направлениям: он руководит школой иностранных языков для будущих разведчиков и осуществляет вербовку подходящих кадров для агентурной работы. Вот с этой деятельностью у господина Туранова есть известные проблемы. Так сказал мой знакомый, старый знакомый отца. Папуля с большой неохотой говорит мне о таких вещах, все, о чем я тебе сейчас рассказываю, идет со слов этого старого приятеля отца. Проблемы Андрея Валерьяновича в том, что он с большой неохотой занимается набором тех, кто готов работать в органах. Анечка, и это я говорю исключительно для тебя, Андрей Валерьянович буквально вынужден это делать, иначе ему просто не дадут здесь нормально жить. Больше того, фээсбэшники полностью в курсе о его бизнесе в Италии и вначале были не прочь погреть на этом руки. Вот тут Андрей Валерьянович оказался непоколебим. Он предложил этим волкодавам другой вариант. В теперешней России завелось немало людей с крупными деньгами. Их можно крепко прижать, снять с них немалые суммы и часть этих сумм он готов был передавать на службу лубянским патриотам. Идея была принята и сверх того Андрей Валерьянович получил великолепнейший карт бланш: он мог в любое время выезжать за границу, не ставя никого из конторы в известность, применять к нежелательным субъектам любые меры воздействия. Сверх того, Андрей Валерьянович имел право вывозить из России детей к иностранным усыновителям вопреки недавнему закону, запрещающему такие действия. Теперь насчет любви, дорогая Анюточка. Отец, как ты помнишь, встречал меня, когда вы с Андреем Валерьяновичем вывезли меня из Британии. Видел он тебя мимолетно, но впечатлился, я тебе скажу, нешуточно. Расспрашивал меня о тебе кряду несколько дней. Восхищался, как ты уложила Кламзи. Догадайся, к чему это все привело? Папуля связался со своими лубянскими корешами и стал настоятельно требовать, чтобы те убедили господина Андрея Туранова дать согласие на твою службу в их многоотраслевой густопсовой конторе. И знаешь что ответил твой любимый? Он послал их таким навороченным матом, что этот вопрос больше не возникал. А ты со своим кино, со своими сомнениями… Устыдись, красавица Анна, и думай о том, как твой любящий мужчина оберегает тебя от люто – бесовской псарни.
   Анна, глубоко вздохнув, и чуть жевнув только что поданного жаркое, налила себе и Тае ещё один толстостенный стаканчик.
   – Анюта, давай выпьем за здоровье Алисы Голенко. Тяжело она живет. Я упоминала имя Мити Королева, он был на сеансе и я тебе указывала на него. Добрейший человек, он мой друг. Митя меня познакомил с Алисой. Она живет одна, с мужем давно в разводе. Сын неизвестно где, ей за сорок, сыну за двадцать. Живет Алиса в Пскове, Питер ей опротивел, хотя она коренная ленинградка. Работает каким-то корректором в затрапезном издательстве. У этой женщины нелегкий нрав и то, что она одна вполне можно понять. Да и сама Алиса полностью отдает себе в этом отчет. Я прожила в Пскове несколько дней, вроде Алиса меня приняла и о многом рассказала. Подарила свою книжку. Она издала эту книжку, которую я бы определила как личный дневник, на свои деньги в своем издательстве. Ты помнишь, как называется тот фильм, который мы смотрели?
   Анна сокрушенно – виновато развела руками.
   – Называется он «Кощеева лощина». Не знаю как ты, я же давно уяснила, что когда была совсем девчонкой и довольно много читала, то плохо понимала прочитанное. Считала, что все понимаю, а по сути была форменной сельской Акулькой. Надо уметь читать, видеть весь тот разрез, в какой нас уводит автор. И фильмы тоже надо также смотреть. Ведь любой вид искусств это не просто развлечение – это серьезная школа нашего интерактива с домом, улицей, с разномастной публикой. Ведь что в этой картине Голенко? Там совершенно отсутствует понятие положительного и отрицательного. И это здорово! В настоящей литературе так должно и быть. Вроде бы главная героиня Лизка Веремеева, ставшая матерью – начальницей, насквозь достойная, высококачественная гражданка. А по сути она порядочная дрянь – она любит за то. что её любят, она страдает не столько от того, что её избранник изменил ей. а исключительно от оскорбленного самолюбия. К тому же она убежденная расистка. Ты не обратила внимание, что она вякнула своему заместителю по кадрам? «Голуба, сколько у тебя там Хусейновых, Голидзе и прочих чурок работают на разных постах? Разберись – ка, чтоб этих улусов у нас больше не было». А тот, кто в картине проходит за распутного мужичка и чуть ли не проходимца выделяет приличные деньги на строительство дома для одиноких инвалидов и брошенных стариков. Это прозвучало как-то сбоку, но этот бочок во многом и определяет человечность и достоинство. Митя знаком с Алисой давно и та ему призналась, что кое – какие мерзопакостные черты своей героини она взяла у себя самой. Вот тут у меня тонюсенькая книжка. Возьми и почитай. Алиса Голенко мне подарила. Книжка называется так же, как и сам фильм.
//-- Кощеева лощина --//
   Я так думаю, что задержалась в своем развитии. Не в физиологическом – тут у меня рано все вызрело и оформилось, а в сугубо умственном. До восемнадцати, может быть, и до двадцати я не понимала нашу российскую жизнь. Вроде все видела, кое о чем судила, книжки читала и даже в сетях компьютерных немалое время просиживала, но видела лишь корку гигантского полностью непропеченного хлебища. И даже когда начала учиться на истфаке не вдумывалась во все то, что нам говорили о русском прошлом. Да хоть и вдумывалась бы, лекционный материал восьмидесятых годов прошлого века да и первых перестроечных лет мало что давал. Здесь, как и во всем прочем, надо было самой доходить до всего. Доходить стала после двадцати, полностью, когда столкнулась с вещами дремуче – дикими и не стыкующимися ни со временем, ни с простым здравым смыслом. Первые два года после окончания университета я проработала в школе, где быстро поняла, что учитель из меня никакой. Преподавая историю, и не только отечественную, надо было врать, причем враньё по мере приближения к материалу старших классов становилось поистине густопсовым. Но я ушла из этой сферы не только по этой причине – у меня были серьезные нелады с методикой. К этому прибавились конфликты с коллегами. Бабьи педколлективы это поистине беда. Не могу сказать, что когда-нибудь пеняла на свою принадлежность к женскому сословию, но не раз говорила и не только себе, что все мы стервы ещё те. Женщина не должна воспитывать детей, особенно мальчиков – подростков – добром такое воспитание не кончится.
   Некоторое время после ухода из школы я работала в русском музее, а затем в библиотеке. Именно с этой библиотечной работенки у меня пошли всякие приключения, вскоре переросшие в злоключения. Нужно быть последней никчемницей, чтобы в несчастьях или собственной несостоятельности обвинять обстоятельства или кого-то персонально. Есть и обстоятельства, есть и гады мерзлючие, но есть и я, которая очень долгое время себя по крупному переоценивала. И в этой переоценке сыграл немалую роль Костя Алексеев, однажды явившийся в ту самую библиотеку на Петроградской стороне, где я работала. Кто он был? Толком не поняла, кто он был. Мне исполнилось тогда двадцать четыре, ему тридцать семь. Работал он на Ленфильме, раньше же был оператор на Мосфильме и снял два полнометражных фильма у известных режиссеров. О главной киностудии страны он рассказывал поистине срамные истории. Тогда я Косте не очень-то верила, потом поняла, что многое правда и в том, как делаются фильмы, как получают актеры и особенно актрисы свои роли, как выбивают госфинансирование и высокое добро на прокат. Я действительно не представляла, что за человек был Костя Алексеев. Он многому научил меня, мы побывали в павилионах центральной студии Питера, где его многие знали. Показал он мне и свой документальный фильм о белорусских домостроителях. Лента эта была хорошо смонтирована, убедительно смотрелся верхний план, выразительные лица монтажников в наплыве, их беседы. Костя предложил мне самой снять какой-нибудь документальный фильм. Я подняла его насмех, он же спокойно сказал, что не боги горшки обжигают.
   – Ты же можешь писать, – заявил он, – я читал твои стихи и твой рассказ о ленинградском бегуне – стайере. Совсем неплохо написано.
   Костя стал хвалить мой стиль и хорошее знакомство со спортивной жизнью. Потом он предложил мне написать очерк на любую тему. Я написала статью о строительстве мостов в Петербурге и об истории возведения конной статуи Петра. Косте настолько все это понравилось, что он предложил мне снять фильм о прошлом нашего города. Он заявил:
   – Ты будешь сценаристом, я же оператором и исполнительным продюсером.
   С этого началось мое увлечение кино. Я не знаю, каким образом, но Косте удалось отправить в прокат эту нашу ленту. Дал он этой картине странное название «По воле государевой». Вроде все так.
   – Петр задумал возвести свой оплот на Балтике, начал строительство. О чем тут вести разговор? Фильм показали не только в кинотеатре вместе с другими документальными лентами, но даже в программе питерского телевидения. Я была в те дни в превеликой эйфории, думала, что теперь моя карьера рванет в гору. Костя даже стал поговаривать о возможной работе над художественным фильмом. В это время я писала книгу об архитекторе Андриане Захарове, сильно увлеклась и как-то не вникла в одно очень важное обстоятельство. Даже не в одно. Костя Алексеев стал пить по крупному. Пил он всегда, но сейчас пошли форменные многодневные запои. И дело было вовсе не в том, что у него возникли какие-то проблемы с Ленфильмом – они у него и раньше были – появилось что-то новое. Однажды он заявил:
   – Лисонька, я уезжаю из Питера, уезжаю вообще из этой скотобазы.
   Он часто называл меня так. И при этом, поддерживая отношения больше года, мы не разу не переспали. Я уверена, что у него были серьезные проблемы на сексуальной почве. Я позволяла ему все, он же, обнимая меня, снимал лифчик, обцеловывал мою грудь и на этом дело кончалось.
   Спустя несколько недель после его отъезда ко мне зашел приятель Кости. Мужик лет шестидесяти, плотоядный сатир, я его несколько раз встречала на студии. Он уже был под шафе, принес с собой плоскую бутылочку французского брэнди, стал меня угощать, потом же разоткровенничался.
   – А ты знаешь, почему Константин решил дать деру отсюда? Во первых, потому что все бабы не хотят ему давать, Думает, что за бугром бабы другие. А ещё улепетнул он от того, что в «Жизни» обосрали его документальный фильм о Питере. Что это, мол, за название такое «По воле государевой».? А народ-то где? Такие названия только до 17 года давали. Тебе тоже, Алиса, досталось. Алексеич что, ничего тебе не рассказывал?
   Я выгнала этого шакала и тщательно вымыла пол после его ухода.
   Костя исчез, словно его и не было, ни разу не позвонил. Один раз я зашла на студию – никто о нем ничего сказать мне не мог. Но Костя Алексеев сделал свое дело – кинематограф вошел в меня и я пыталась ещё что-то снять. Познакомилась с разными людьми, которые работали в кинобизнесе. Побывала на Мосфильме. Студия во главе с шестым павильоном впечатляла. Даже не столько своей масштабностью, сколько безусловными дарованиями людей, которые там работали. Никто, разумеется, не видел и не слышал о нашей с Костей ленте, я показывала две свои книжки, которые издала за свой собственный счет в петербургском издательстве, где некоторое время проработала. Один из мосфильмовцев, мужчина средних лет – портрет я его видела в журнале «Театр» и знала, что он киновед и нередко пишет статьи о кино – взял обе мои книжки – каждая всего в пять печатных листов. Сказал, чтоб я позвонила через неделю. Я вернулась в Питер, через неделю позвонила. Этот человек извинился, заявил, что в связи в большой занятостью не успел прочитать, предложил позвонить еще через неделю. Я позвонила. Раз, другой, но больше с этим человеком связаться не смогла. Я решила, что он просто не брал трубку. Вероятно, тоже в связи с большой занятостью и не меньшей непорядочностью.
   Несмотря на мои тщетные попытки пробиться к кинематографу, я продолжала топать к моей заветной цели.
   Мои тоскливые будни были неожиданно прерваны звонком из Ленфильма. Звонил некто Артемьев Михаил, хорошо знавший Костю Алексеева и видевший нашу картину. Он предложил мне участвовать в съёмках большого фильма о городе Кириши, о тамошнем нефтеперерабатывающем заводе, других предприятиях этого города, с историческим экскурсом и тому подобное. Я спросила, где такой город находится. Артемьев хохотнул, сказал, как плохо некоторые уроженцы Питера знают собственную область. Мне было неловко за свою краеведческую неосведомленность, особенно мне, сделавшую фильм о нашем городе. Спросила, сколько мне заплатят, если я покину работу в издательстве и переключусь на создание фильма. Артемьев меня уверил, что я не пожалею. Даже не очень-то поверив в его слова, я ушла из издательства, решила, что если мне и заплатят гроши, то хотя бы некоторое время буду заниматься любимым делом.
   Кириши остался в моей памяти каким-то тяжелым черным пятном. Позже, когда я постаралась освободиться от многих неприятных воспоминаний об этом городке, то подумала, что это поселение с несколькими десятками тысяч человек наверняка ничуть не хуже других российских районных и тем более областных центров. И уж, во всяком случае, ничуть не хуже, а может даже лучше Питера, жить в котором, по словам Мандельштама, все равно, что спать в гробу.
   С Мишей Артемьевым было легко и приятно работать. Он дал мне полную свободу в работе над текстом, проявил понимание, когда я решила написать не очень лестные слова в адрес руководителей местных производителей стеклотары, не давил на меня в смысле срезания углов в показе конфликтов в социальной сфере, а было таких конфликтов с преизбытком. Позже, когда я написала одну статью о жизни в английской провинции – мне повезло побывать там благодаря знакомому журналисту, ныне покойному – читателям, думающим и не зацикленным на однобоком восприятии действительности, понятно, что все, кто пишет тяжелые вещи о России, вовсе не страдают какой-то русофобией. Многообразные язвы, нередко в самой безобразной форме, существуют повсюду. Наша же беда отличается одной страшной особенностью – она подобна пандемии, всеобщему заболеванию, которое практически невозможно остановить, Невозможно от того, что нет сильно действующей эффективной вакцины в форме закона. А если какие-то нормативные правила прописаны, они просто не выполняются по прихоти местных администраторов.
   Нас в Кириши приехало пять человек: двое операторов с аппаратурой, Валя Киселева, очень контактная женщина, которая вместе с Мишей организовывала встречи с руководством нефтеперерабатывающего завода, начальником местной ГРЭС, директором дворца спорта и другими представителями города. С позиций тех, кто любит видовое кино, здесь было что снимать. К тому же лето, все дни, пока мы там находились, святило яркое солнце. Трудно было представить, что этот городок располагается в сырой и хмурой ленинградской области.
   Мы начали работать над фильмом, когда по всему городу чуть ли не в ликующе – победительном духе шли разговоры, что зам. директора завода по изготовлению стеклотары Серов обвинен в превышении должностных полномочий и передаче участка, отведенного под строительство новых квартир, частным застройщикам, которые собирались на этом месте возводить современный отель. Этот земельный участок Серов несколько лет назад захватил незаконно с помощью одного из должностных лиц муниципалитета.
   Все говорило за то, что господин Серов неминуемо пойдет под суд. Этим делом заинтересовались в Петербурге и оттуда прибыл представитель следственного отдела. Но уже в середине нашей работы Артемьев сообщил мне, что из этого дела ничего не получится. Он сказал:
   – Мы точно не знаем степень вины Серова, но старожилы в один голос заявляют, что никакого суда не будет. Серова отмазали, обвинили в злостном навете группу тех, кто надеялся получить квартиру в так и не построенном доме на площади, которая была передана, наверняка за крупный куш, бизнесмахерам.
   После этих слов Артемьев с недоброй усмешкой махнул рукой.
   – Везде одно и тоже. Пора привыкнуть и не обращать внимания.
   Трудно было не обращать внимания. Такие жизненные установки для большинства людей вообще невыполнимы и для самого Миши тоже.
   Большую часть фильма о Киришах мы отсняли. Все, что касается самого текста, бесед с жителями города, с представителями властей и некоторыми отступлениями в историю я сделала. Как раз в эти дни у меня возник замысел полнометражного фильма о женщинах, которые могли самостоятельно отстраивать свою жизнь, добиваться успехов и не смотреть с оглядкой на то, что скажут или подумают мужчины. Прототипом такой женщины могла стать моя знакомая, много лет проработавшая на питерской кондитерской фабрике, ставшая вторым человеком на фабрике, открывшая сеть кондитерских магазинов по всему городу. Никаких фрондерских замыслов у меня в начале не было, желчь появилась позже. Немалую роль здесь сыграли мои наблюдения за жизнью в самом Питере и в Киришах. Не могу сказать, что случившееся со мной в Киришах оказало на меня какое-то особое воздействие. Начальная реакция была ужасная, но потом примерно за пару месяцев все улеглось. До известной степени это был быт и я не раз слышала о подобных вещах, происходящих повсюду, не только в России.
   Незадолго до окончанием работы над картиной, к нам стал наведываться некий Вячеслав Павлович Стиханов. Очень румяный, жизнерадостный тип тридцати пяти годов от роду. Он работал в юридическом ведомстве при здешнем муниципалитете. Был говорлив, много нам рассказывал о прошлом и настоящем Киришей, к моему удивлению, и не только моему, сокрушался об изъянах нашей судебной системы, при этом прямо заявляя, что этот проходимец Серов по целому ряду статей должен был быть осужден на длительный срок. Говорил нам Вячеслав Павлович и другие вещи, скажем о местном фольклоре и суевериях. Самым красочным в его повествованиях была история о большом овраге в лесу, в двух километрах от города. Овраг сей местные жители прозвали Кащеевой лощиной. Валя Киселева отреагировала на эти слова пренебрежительным смешком:
   – Подумаешь, да везде, где угодно, найдутся любители что-то окрестить недобрым именем. В Питере, к примеру, на протяжении чуть ли не ста лет такой дурной славой пользуется Обводной канал.
   – Согласитесь, на пустом месте такого не бывает. На дне Обводного было найдено немало предметов, наводящих на размышления. И в Кащеевой Лощине тоже.
   Вячеслав Павлович добродушно улыбался, говоря все это.
   – И что же найдено в этой вашей лощине? – с вызовом спросила Валя. Было видно, что господин Стиханов её раздражал. – Кости Кощея Бессмертного?
   – Правильно, – продолжая дружелюбно улыбаться, сказал Вячеслав Павлович, – кости, черепа и ещё кое – что до сих пор не идентифицированное. Многие бояться туда ходить.
   Не знаю, что меня подтолкнуло вмешаться.
   – Если там нашли кости и черепа, то это никого не должно удивлять. Была война и там шли бои. У нас же никого нормально не хоронили после боев.
   Внимание Вячеслава Павловича переместилось на меня. Он заявил
   – Тоже правильно. Но людские суеверия не поддаются здравому смыслу. В Кощеевой лощине есть превосходные места для съемки, ваш фильм только выиграет, если вы сделаете несколько кадров именно в тех местах.
   После короткой паузы Вячеслав Павлович обратился ко мне
   – Можете сами выбрать место. Боитесь?
   Я пожала плечами и спокойно сказала, что надо взглянуть на эту лощину при солнечном освещении.
   На следующую утро я, не ведая ничего дурного, отправилась с господином Стахановым к этой злосчастной лощине. Примерно через полчаса мы оказались на месте. Вячеслав Павлович вещал непрерывно, говорил об успехах спортсменов – киришан, о праздниках по случае юбилея города, о приезде высоких гостей из Москвы. Тут действительно был лесистый, поросший высокими травами овраг. Наряду с соснами можно было увидеть и ясень вместе с деревьями похожими на вишневые.
   Я спросила, где ж здесь можно было снимать – солнце чуть пробивается, кругом дремучие травы с ручейками нечистой водицы вперемежку с плавающей листвой.
   – А чем здесь не место?
   Он указал мне на что-то за спиной. Я повернулась. И в ту же секунду он задрал на мне платье и свалил на густую листву. Несмотря на внезапность этого действа, которое могло вызвать сильнейший шок и растерянность, я даже не вскрикнула. Напугалась? Наверно, да. Я лежала на животе, лица его не видела и наудачу ударила его пальцем в глаз. Не знаю, попала ли, но он заорал. Я вырвалась и бросилась бежать. Вернулась в город, рассказала Мише о том, что произошло. Мы немедленно направились в городской отдел полиции. На полпути Миша остановился.
   – Алиса, зря мы это затеваем. Ведь, слава богу, ничего не случилось. Даже если бы случилось, нам вряд ли удалось бы что-либо сделать. Тем более с учетом того, кто такой этот Стиханов. Он же в муниципалитете, здешняя власть. Боюсь, что нам с тобой больше попадет, чем ему.
   Я не поняла. Но на следующий день все поняла. За мной в гостиничный номер явился местный пристав. Пришлось идти в полицию. Миша это предвидел и не оставил меня одну. Полицейский в чине капитана зачитал мне заявление гражданина Стиханова, суть которого состояла в том, что он лишь положил руку на моё плечо, а госпожа Голенко расценила это как покушение на свою женскую честь и нанесла ему сильный удар в глаз. Все наши с Мишей слова, что Стиханов В. П., применив силу, попытался изнасиловать Алису Голенко, не возымели никакого действия. Мне было запрещено покидать Кириши до решения суда. Суд состоялся через неделю. Стиханова не было на суде в связи со срочным вызовом в Москву. В это мало кто поверил, так как многие даже совершенно не искушенные люди понимали, что судебное заседание нельзя проводить в отсутствие истца. Самое дикое, что произошло в этом небольшом зале это выкрики двух присутствующих. Мужчина, довольно пожилой, веско заметил:
   – У этих городских на уме одно блядство. Сучку эту наверняка никто не трогал – сама дала.
   А затем этого жлоба поддержал пискливый бабий голос:
   – Сука не захочет – кобель не вскочит.
   Судья за нанесение увечий должностному лицу определил мне условный срок и я не имела право в течение года покидать Кириши. Миша заявил, что немедленно едет в Питер и опротестует это неслыханное безобразие. Но ему никуда ехать не пришлось. Уже на следующий день ко мне в гостиничный номер явился человек в обычном гражданском костюме и коротко объявил, что я свободна и могу отправляться на все четыре стороны. Никаких объяснений визитер не дал. Этот случай мы с Мишей Артемьевым не обсуждали – уж слишком все было ясно.
//-- 6 --//
   Записки Алисы Голенко Анна не дочитала до конца. В них фактически ничего нового не было. Истории насильников и подлецов – они повсюду, им нет числа. Но в России эта порода имеет особую стать, именно этим сплошь кишат все страницы российской классики. Даже отец-основатель русского большевизма впрямую указал на эти качества отечественного мужика. У Голенко в её фильме вроде бы нет ярко выраженных упырей. Главные герои – да ничего особенного. У них обоих хватает всякого сорного, но отнюдь не чрезмерного. Анна в одной из их бесед с Таей сказала именно об этом, на что та заявила, что в хорошем литературном тексте не надо крайностей, не надо чрезмерного, нужны взвешенные пропорции. Чрезмерность только в сказках и в готических романах. И дальше Таечка заявила:
   – Внимательно присмотрись к окружению наших любовников. На многих из них и меты негде ставить. Бухгалтер Пульков стяжатель и умело маскирующийся плут. Отдел контроля на предприятие Елизаветы Веремеевой возглавляет Сергей Афанасьев, в юности подставивший друга и по некоторым признакам готов это сделать и сейчас по отношению своего коллеги. Глава фабричного профсоюза, кажется, её фамилия Чусова, вконец изолгалась и дома, и на работе. Ведь по сути не так важны вожди, как те, кто за ними идет. Вот они-то и создают ту самую Кощееву лощину. Выпусти эту картину на широкий экран – да Алисочку мгновенно сожрут и не столько специалисты – киноведы, сколько жлобская многомиллионная аудитория. В чем только её, бедолагу, не обвинят, в том числе и в русофобии.
   Анна, сама себе не отдавая отчета, некоторое время находилась под впечатлением от записок Голенко. Последние строки Алисы заставили её крепко задуматься.
   «Нет сомнения, что наша жизнь от века уродлива. Так было и до прихода большевистской банды. Правда о правителях России преследовалась всегда. При коммунистах и ныне за подобные откровения смерть. Приговор выносит Кремль, работу выполняют либо органы, либо Кавказ. Исправить положение невозможно, так как ген неисправимого раболепия перед властью, даже презираемой, неуважения к соседу и животному озлоблению к успехам того, скрытый или явный расизм, приправленный невежеством и неувядаемым хамством неудачника, перекочевывает из поколения в поколение и превращает нашу нелепую империю в вековечное страшилище для всего свободного мира. Да и сам свободный мир далек от той гармонии, на которую рассчитывали его волхвы от пера и кисти. Пармская обитель принимает всех, в том числе и свободных духом, не обделенных ни любовью, ни средствами. Воистину этот мир в утеху для немногих счастливцев».
   Анна чувствовала, что скоро ей ни о чем другом не придется думать, кроме своего малыша. Пока она вполне в силах и её фигура не утеряла присущей ей стройности, она должна решиться на этот шаг. Андрей может сказать свое весомое нет, хотя едва ли. Это решение, немножко дряблое, появилось у неё давно. Не будь она знакома с Андреем, быть может, такой решимости бы не было.
   Ей понадобилась неделя, чтобы окончательно сформироваться для разговора. Анна позвонила Андрею, сказала, что ей нужно сообщить что-то важное. Тот ответил, что вечером подъедет. Подъедет? Значит, апартаменты на Крестовском заняты посетителями. Иногда она спрашивала себя, как вообще ей относиться к такой жизни? Вроде бы Андрей ей уже объяснял, почему они так живут и она все это приняла, но какой-то червь неугасимого сомнения то и дело заползал в душу. Без малого год, как они вместе. Живут в разных квартирах. Не обвенчаны, то бишь не расписаны. Точит? Все-таки, да. Стоит ли рожать ребенка, притом с почти твердым намерением убраться из этой позорной империи. Опять она в глубоком раздрае. Ясно одно – если Андрей станет возражать, она все равно будет рожать, но придется остаться в этом шмакодявно-чахоточном Питере. Вверх глупости и мерзости отказаться от ребенка, будучи здоровой, достаточно решительной и самостоятельной бабой.

   Андрей приехал засветло, вскоре после её возвращения из клиники. Привез массу вкусностей, огромный букет роз и лилий в придачу с набором всевозможных мелочей для макияжа.
   Поцеловал Анну, снял пальто, присел.
   – Ну, Аничкин?
   Глубоко вздохнув, она сказала:
   – Андрюша, я не хочу рожать здесь ребенка, не хочу, чтобы он здесь жил. Ты же видишь, что творится. Россия никогда не изменится. На заре наших встреч ты достаточно точно определил различие между мной и Юлей. Ты готов мне оказать поддержку в моих делах? Или я прошу невозможного?
   Андрей с улыбкой смотрел на неё.
   – Я думал, что нечто подобное, ты скажешь гораздо раньше, но не сомневался, что ты это скажешь. Ты можешь отправляться в Италию в любое время. Никаких материальных проблем не будет. В Павии – этот город недалеко от Милана – продается частная практика врача – окулиста. Есть кабинет со всей современной аппаратурой. Этот кабинет располагается в небольшом уютном домике недалеко от центра. Я договорился с владельцем дома и одновременно твоим коллегой о продаже. Ты согласна?
   Анна на несколько секунд закрыла глаза и сильно прикусила нижнюю губу. Шагнула к нему. Он тотчас поднялся. Она уткнулась лицом в его шею.
   – Завтра, Анечка, мы зарегистрируем наш брак, но есть два момента. Первое – некоторое время ты будешь жить одна. У тебя будет переводчица, а также итальянский окулист – консультант. Это связано с особенностями западной медицинской практики. Мне не меньше двух лет надо оставаться здесь, но я раз в месяц буду прилетать к тебе. Ко времени родов я буду с тобой. И мама приедет тоже.
   У неё на глазах выступили слезы.
   – Второй момент, дорогая. Это тоже исключительно на твое усмотрение. Тая Волкова настойчиво искала встречи со мной. Это умная, волевая девочка. Она давно сообразила, что ты наверняка уедешь отсюда. Понимая, что наши отношения достаточно прочны и зная, что я имею двойное гражданство – о твоем ей пока неизвестно – она чуть ли не слезно умоляла меня, чтоб ты взяла её с собой. Она поклялась, что будет надежной верной подругой для тебя и таковой останется, если даже выйдет замуж.
   Анна достала платок, вытерла слезы, беззвучно рассмеялась.
   – Тайка чудик. Могла бы со мной поговорить. Я буду более чем рада жить с ней в одном доме.
   – Решено, работу для твоей подруги я найду. Тая прекрасно говорит по-английски, она без особого труда усвоит итальянский.
   Она обняла Андрея, заглянула ему в глаза и вкрадчиво произнесла:
   – Надеюсь, ты не собираешься из Таечки делать русскую шпионку?
   У него удивленно приподнялись брови.
   – Из кого это я делал шпионок?
   – Из той, которую ты отправил в Австралию.
   – Откуда такие сведения, дорогая?
   – От моей подруги, которую ты отправляешь вместе со мной в Павию. Ведь её папа твой коллега, не так ли?
   Он поцеловал её в губы и густые распущенные волосы. Никаких комментарий не последовало. Вряд ли Анна произнесла бы все это не будь у неё совсем недавно телефонного разговора с Таей. Они говорили об обычных вещах: о ценах в магазинах, о ломовом хамстве на городских улицах, о тряпках. Затем Тая внезапно перескочила к новому спектаклю в Лейкоме (Анна даже не расслышала, как этот спектакль называется) и тут же без всякого перехода брякнула:
   – А ты не боишься связывать свою жизнь с Андреем? Ведь он наверняка двуликий Янус, если сотрудничает с органами.
   Она сама не раз об этом думала, да и Андрей говорил, что многое в себе он бы вышвырнул на помойку. В конце концов почти у любого порока есть свое алиби. Она не помнила, где она услышала такое выражение, Тае же заявила:
   – Да пусть он будет хоть трехликий Янус вкупе со Змей Горынычем, я останусь с Андреем и буду вместе с ним воспитывать нашего ребенка.
   Чем больше она сближалась с Таей, тем зримее становилась неординарность этой молодой особы. Анна, слушая её, всякий раз убеждалась, насколько та умна, неожидана в своих суждениях, буквально насыщена литературой и многочисленными ассоциациями, связанными с искусством во всех его жанрах. Но имелась в Тае ещё одно свойство, трудно поддающееся определению – некая затаенность, что-то из мира мистики и ведьм, которая периодически проскальзывала в её взглядах и заявлениях. Несомненно, Таечка умела дружить, но их союз мог быть довольно своеобразным, так как Анна в себе самой находила что-то от ведьмы и отец в свое время это отмечал.
   Через полтора месяца Анна и Тая улетели в Милан. Перед отъездом она попрощалась с Юлей, строго порекомендовала ей не реветь, сказав, что Италия совсем недалеко и они могут постоянно созваниваться. Съездила к отцу, сообщила, что уезжает, оставила номер своего мобильника, сказала, что если что, пусть звонит – она тотчас приедет.
   Перед посадкой в самолет Тая проговорила:
   – Не знаю как ты, Анюточка, о себе же скажу: я никогда не пожалею, что уехала из этого невероятно бесчестного безобразия. Можно жить среди взяточников, богохульников и другого разнокалиберного сброда. Но среди такой лжи и бесчеловечья жизнь хуже смерти. Впрочем, не стоит предаваться иллюзиям – весь этот мир уже пожран двуногой саранчой и чтобы понять это, не надо быть ни Шекспиром, ни Стендалем.

Владимир Ли Снятие последней печати

Хромой

1. Самарский архив

2. Власть

3. Её рассказ

Снятие последней печати

Владимир Ли
Снятие последней печати