Текст книги "Доля ангелов"

Глава 13
Эликсир атлантов

Возврати мне мой перстень, колодец.

В нем алый цейлонский рубин.

Н. Гумилев

– Трубка дает умному человеку шанс подумать, а дурак может вовремя заткнуть себе рот, – попыхивал трубкой и философствовал Штихель. – От тебя разит костром, как от лесного партизана. Ты где-то прятался?

Я рассказал обо всех своих приключениях с того момента, как покинул старый маяк.

– Все, что ты мне рассказал, очень странно, словно я заснул и забыл выключить радио, – констатировал немец. – Может быть, ты бредишь? По-моему, у тебя жар.

– Генрих, это и вправду похоже на сон. Я встретил девушку. Она улыбалась мне и доверчиво клала свои руки мне на плечи...

– Ты ничего не перепутал? – проворчал Штихель.

– Я нашел драгоценный перстень, Кольцо Чингисхана...

– Оно, должно быть, дорого стоило?

– Эта штука не имеет цены. Но его у меня выкрали, подло увели, пока я спал, и дело тут вовсе не в деньгах...

– Не говори длинно, парень – жизнь коротка. Истина всегда в одном слове. Я хорошо знаю русских. Я видел, как они живут и как умирают, для вашего народа главное – правда.

– Верно! Справедливость — главное для нас: справедливое воздаяние за труд, за подвиг, за грехи, наконец.

Я глотнул обжигающий чай.

– Вот кочан капусты, предмет такой же большой и мудрый, как человеческая голова, – Генрих перебросил с руки на руку кочан капусты. – Однако есть и разница. Человеческая голова всегда в пути, в то время как кочан мирно спит на грядке. Даже овощи могут многому научить человека. Возьмем луковицу. Если ее раздеть, не остается ничего, понимаешь. Ничего! А в капусте есть кочерыжка. Тебе повезло: кочерыжка у тебя крепкая. Кочерыжка – это истина, которую мы проверяем своей жизнью. Когда-то Христос сказал: познайте истину, и истина сделает вас свободными.

– Что есть истина?

– Истина в том, что ты ищешь вовсе не золотой перстень и не ради него рискуешь. Ты никогда не смиришься с несправедливостью, и тихий голос, что звучит в тебе, не умолкнет, пока ты жив. Это и есть голос Бога, голос истины.

– А что этот голос говорит тебе?

Генрих молча смотрел в мои глаза, словно отдавал себя на суд, потом заговорил:

– Этот голос говорит, что мир был сотворен любовью и брат не должен поднимать руку на брата. Кровь – не вода. Это завет!

– Это слишком просто.

– Истина всегда проста.

– Но наш мир – это испорченный телефон, он состоит из искажений и в нем уже нельзя найти программу без вирусов.

Генрих усмехнулся:

– Если ты встретишь девственницу с голубыми глазами, если у нее будет высокий лоб, тонкий красивый нос, золотистый пушок внизу живота и длинные стройные ноги, будь уверен – это «программа без вирусов». За все остальное ручаться нельзя.

– Генрих, давай о другом!

– Научись слушать, парень. Я кое-что видел в доках в ту ночь, когда утонул хозяин новой яхты. Когда ты окрепнешь, мы обследуем это гнездо дьявола, если ты не разучился работать веслами.

Несколько дней я провел под бдительным присмотром немца. Я маленькими глотками пил чай и взахлеб глотал мемуары, полагая, что приобщаюсь к горькому лекарству истины.

* * *

«Накануне Нового года Лебедев организовал мое выступление в особняке на Никитской. Из всей сталинской элиты только Берия жил в старинном особняке, другие члены правительства „ютились“ в старинном доме в переулке Грановского.

Реквизит был доставлен в особняк заранее. Как всегда, отправляясь на выездное выступление, я взял с собой перстень. С недавнего времени я убедился, что если перстень висел на цепочке под рубашкой, то некоторые мои фокусы вроде «конфетного дождя» заканчивались стойкой материализацией предметов. Я не знал объяснения этому явлению и принимал его как дар перстня.

Люди видят только то, что хотят видеть, и верят лишь в то, во что хотят верить. Если зрители считали конфеты фокусом, то сладкие фантомы исчезали вскоре после представления, но случись кому-нибудь из зрителей перепутать их с настоящим «Бабаевским» шоколадом, и мои конфеты уже нельзя было отличить от обычных.

Дом министра по примеру дворцов восточных правителей был разделен на две половины. Одна из них была женской, в другой обитал он сам с многочисленной челядью. Мне предстояло выступать в обеденной зале. Лебедев встал в дверях. Он казался мне идеальной человеческой машиной, механическим рыцарем без страха и упрека с жестоким и бесстрашным сердцем.

«Хозяин» уже был заметно навеселе. Комиссия по проверке фокусов на этот раз была собрана из охранников. Я показал несколько номеров по угадыванию, фокус с картами и с исчезновением большого серебряного самовара.

Ненависть душила меня, мешала сосредоточиться.

«Крыса» – вскипало в мозгу. Министр звучно икнул, вытер губы салфеткой, подозвал ординарца и нашептал ему в ухо новое указание.

– Дуй «конфетный дождь». Хозяин ждет, – приказал мне ординарец.

«Крыса...» С судорожной ненавистью я вызвал в чувствах и памяти тяжело шлепающие о песок арены шоколадки и карамели. Из угла в угол, вдоль стены шмыгнула серая тень, крыса упала на спину с потолка и несколько секунд провела в оцепенении, забарахталась на дагестанском ковре и, волоча хвост, потрусила под диван. Огромный рыжий пасюк объявился на рояле, серые тени, не достигшие полной материализации, обнюхивали блюда на белой скатерти стола и метались по полу из угла в угол. Выхватив из подмышки револьвер, министр принялся палить в крыс. Его бледное оплывшее лицо стало бурым от ярости.

Вытаращив налитые водкой глаза, и не в таких переделках бывалые гости давили призрачных крыс сапогами. Стол опрокинулся, в дверях вопили женщины-подавальщицы.

Охрана в срочном порядке занимала свои посты, выла сирена воздушной тревоги, дом дрожал от топота кованых сапог. Лебедев выдернул меня из столпотворения, потащил по запасной лестнице внутрь дома. Он своим ключом отпер какую-то дверь и втолкнул в душную комнату.

В комнате тускло горел ночник. В окнах плескалась метель. Белый рой бился о стекла. В синем снежном сумраке я в первое мгновенье не узнал ее, но она сама бросилась ко мне. Не в силах разжать руки, мы сели на низкий диван. Она смотрела на меня огромными, обведенными угольной тенью глазами.

– Что с тобой, Настя? Тебя унижают, допрашивают?

– Нет, нет, не бойся за меня...

– Почему тебя держат здесь? Что им нужно?

– Мне показывали старое, темное от времени дело на французском языке. С надписью «Хранить вечно». Я действительно родилась в Париже. Вскоре моя мать исчезла, а я попала в бродячий цирк. Но я ничего не помню о том времени. Наверное, меня расстреляют... На всякий случай...

Скрипнула дверь, Лебедев глазами показал на часы.

Я схватил Анастасию за руку. План побега за секунды сложился в моем мозгу: прямиком по лестнице, через черный ход до автомобиля Лебедева, а там исчезнуть, раствориться в снежной метели.

– Нет, не сейчас! Ты все погубишь! – Лебедев оторвал меня от Насти и выдавил за дверь: – Быстро в машину, пока они не опомнились!

По коридору, навстречу нам уже грохотал сапогами взвод охраны. Двое часовых остались на пороге комнаты Анастасии.

Во дворе Лебедев затолкал меня в машину. Двигатель еще не успел остыть и завелся с полоборота. Машина раненым зверем металась по московским переулкам, свернула на Бульварное кольцо и понеслась к набережной. Затем резко развернулась, и, путая следы, словно за нами неслась бешеная погоня, помчалась в сторону Таганки и Заставы Ильича.

– Лебедев, мне надо поговорить с вами, остановите машину! – попросил я.

Он свернул в переулок, въехал в арку и затормозил.

Я молча протянул ему перстень с алым камнем:

– Лебедев, я отдам вам этот перстень, только помогите мне спасти ее.

По его скупому, жесткому лицу прошла тонкая судорога. Он взял перстень, посветил зажигалкой. Камень пропитался светом и заиграл.

– Дорогая вещица. Откуда такая?

– Она перешла мне от моего учителя.

– От того жида?

– Вы не смеете так говорить!

– Да успокойся ты, я не хотел тебя обидеть, но зря ты поверил ему, Оскар. Он заразил тебя неизлечимой духовной болезнью. Рано или поздно твой дар, твои редчайшие способности понадобятся партии и Родине, а ты не умеешь ходить строем, тащить плуг и носить ярмо... Ты не сможешь преданно служить грядущему коммунизму и братству народов. Ты будешь скрывать свой талант, затаившись, вынашивать крамольные мысли, прятать душу, потому что на ней – язвы и проказы. А вот перстень... Перстень – достояние народа, и мне даже не важно перешел ли он по наследству, был ли куплен в магазине, найден или снят с убитого. Я могу взять его и без твоего согласия.

– Лебедев, я вижу вас изнутри. Вы честны и связаны некоей клятвой. Этот камень нельзя взять силой, только передать, иначе он обратится в орудие зла.

– Откуда ты знаешь, может быть, мне только этого и надо. Ладно... Шучу! Меня устраивает цена вопроса. Я помогу тебе и ей. После успешного окончания операции ты добровольно сдашь мне перстень под расписку. Ты и не знаешь, что носишь на груди... Хотя, может, так оно и лучше. Этот перстень, как две капли похожий на тот, что когда-то искал Блюхер. На границе Монголии и Китая перстень исчез. Последнему хозяину этого перстня Блюхер предлагал сохранить жизнь, если тот выдаст эту странную реликвию. Тот предпочел умереть.

– Вы говорите о бароне Унгерне?

– Да... о нем. Теперь эта штуковина всплыла в самом сердце советской России из кармана фокусника. Есть ли во всей этой истории логика или она придумана сумасшедшим сказочником?

Лебедев рассеянно смотрел сквозь заметенные стекла.

– Оскар, Оскар... Что мне делать с вами? – говорил он, словно жалуясь. – Мы строим совершенные боевые машины, выводим ветвистую пшеницу. Еще немного, и хлеб будет расти на деревьях. Великий Сталин собственноручно скрестил тыкву с арбузом на своей даче у Холодной Речки. Скоро мы завершим ядерную программу, и наши самолеты полетят на Луну или еще черт знает куда. А тут вы со своим средневековым колдовством. Не волнуйтесь: то, что этим вечером случилось на Никитской, спишут на пьянку и дебош. Хуже другое: для спасения Анастасии нам придется разыграть ее смерть. В распоряжении нашей службы есть все необходимое, в том числе яды. Это вещество называют «Яд Джульетты», но точнее было бы назвать его «порошком самадхи», ибо он вызывает состояние подобное каталепсии. Дыхание останавливается. Пульс не прощупывается. Реакция зрачков отсутствует. Девушка выпьет его вместе с вечерним чаем и к утру будет «мертва». После того, как кремлевский врач констатирует ее смерть, тело перевезут в правительственный морг. Я хорошо знаю московские подземелья, в том числе подходы к этому храму смерти. Я помогу тебе увезти твою спящую царевну. После придется подделать документацию о ее якобы кремации. Приготовь для нее теплую одежду и жди. Я заеду за тобой завтра после полуночи.

Путь в подземелья начинался в подсобке старинного магазина на улице Горького. Мы спустились в сухой подвал, вскрыли люк, ведущий в подземелье, миновали мрачные катакомбы и вскоре оказались в широком подземном туннеле. Лебедев держал в руках фонарь. Он двигался уверенно, находя неприметные ответвления хода. Осыпавшийся темный кирпич сменился белым, грубо тесанным камнем; мы были вблизи исторического центра.

У развязки кремлевской теплоцентрали устроили привал. Я попросил показать мне ампулу с противоядием.

В руках Лебедева блеснула стеклянная колба с густой маслянистой жидкостью на дне, но он отказался дать мне ее в руки.

– Еще не время. Мы применим этот эликсир к твоей Насте. Нам придется подождать часа два, пока морг закроют и опечатают. Можешь поспать, если ты устал. Здесь душно, и от этого все время хочется спать.

Он устроился спиной к горячей трубе и закурил, поглядывая на бетонный потолок.

– Иногда смотрю по сторонам и думаю, как я здесь оказался? Зачем? Я окончил два курса Петербургского университета, девичья фамилия моей матери занесена в «гербовник». Моя мать была дворянкой, а отец – священником в Петербурге. Парадокс, но все отпрыски смиренного батюшки поголовно пошли в революцию, вслед за самым первым реформатором нашей эры. Помнишь: «Не мир принес я вам, но меч!». Революционный пыл не угас в потомках, хотя принял довольно причудливые формы.

Лебедев достал платок и тщательно вытер лоб и шею.

– Мальчишкой я мечтал о всемирном братстве людей, окрыленный этой мечтой рванулся в революцию. Пока я размахивал маузером, пьяная матросня затащила на революционный корабль и «социализировала» мою сестру. Младшего брата распяли на досках, как поповича, «кутейника». Но я продолжал служить моему «богу», святой идее добра и истины, всемирного коммунизма. Я проливал кровь, я опускался на дно бездны, но я не совершил ни одного дурного или грязного поступка. Мое зло – свято. Оно добро. Убивая, я никогда не хотел присвоить чужого, овладеть тем, чего у меня нет. Я убивал только врагов моего Бога, я чистил землю от скверны. Я не пролил ни одной капли крови ради себя, из страха или алчности. Я защищал свою идею, в которую свято верил, как крестоносец. Я всю жизнь прожил монахом, я не пью, мало ем, мне в быту ничего не нужно. Кровь – мое жертвоприношение, самая сладкое и желанное.

Лебедев скрипнул зубами. На его бледном лице появилось выражение то ли ярости, то ли безумной любви.

– Я забыл их всех... Всех, кого расстрелял. Я никогда не смотрел в их глаза, где за секунду до выстрела горела звериная жажда жизни. Я спускал курок и погружался в темный восторг таинства. Истинная святость и настоящий грех непостижимы, как слишком низкая и слишком высокая нота, но их слышат там!

Лебедев поднял указательный палец вверх и прислушался к тишине. От влажного жара плавился воздух, словно мы были у котлов преисподней. Лебедев говорил торопливо, захлебываясь словами. Он спешил высказать то, чему не мог подобрать слов.

– Я понимаю так: человечество – часть живой материи, способная к эволюции. Эволюция ведет к Богу, революция к сатане. Человек должен вырасти над собой, стать вровень с Богом! Но для этого не подходит обычный человеческий материал.

Чтобы приблизиться к этой идее, Гитлер создал тайный круг СС. У нас свой круг – «Орден меченосцев». Все мы из «бывших». Мы – «господа», никогда не жалели «красное быдло», пусть сгинет в свальных ямах истории. Ты – тоже из бывших. Наверняка, твой отец тоже «чистяк», «золотопогонник». Породу невозможно стереть. Поэтому мы с тобою родня. Кровь, чистая кровь – вот наш пароль. Нас всего двенадцать. Мы не знаем имен друг друга. Наши имена известны тринадцатому, «Великому Красному Легату». Он дворянин, единственный из дворян, уцелевший в кремлевских верхах. В 1907 году он сидел в бакинской тюрьме с самим Верховным. Потом стал меньшевиком и по заданию Временного правительства должен был арестовать Ленина. И после всего этого он сумел доказать свою преданность Верховному. Триста тысяч отправил под расстрел собственноручно, служил как пес. Когда ему «Сам» по вертушке звонил, тот вскакивал и в струнку вытягивался...

– Ваш Легат – Вышинский?!

Лебедев удивленно взглянул на меня и ответил уклончиво.

– Александра Януарьевича иногда величают Ягуарьевичем. Ну вот, тебя уже и убивать пора...

– Я знаю, что ты должен меня застрелить, как только получишь перстень.

– Знаешь и идешь?

– У меня нет выхода.

Лебедев взглянул на меня сбоку, как-то дико, по-конски, одним глазом:

– Ладно, успокойся. Молодку твою вызволим. Тебе придется ненадолго усыпить постовых и дежурного на телефоне. Но это когда будем ее выводить на свежий воздух.

Лебедев посмотрел на часы:

– Пора! Вперед заре навстречу!

Лебедев отпер своим ключом боковую дверь-люк.

– Оставь тряпье здесь, – бросил он через плечо. – Мы вынесем ее из морга и оживим в этом подвале. Не дрейфь, факир! Наш план вполне удался.

Лебедев пропустил меня внутрь и зажег свет.

– Посмотри, здесь даже красиво, – прошептал он едва слышно, но под высокими сводами вздрогнуло гулкое эхо. Мы шли по залам подземной лаборатории. Лебедев, перетянутый портупеей, казался еще тоньше и выше, он вышагивал с четкостью механического человека, я едва поспевал за ним на подгибающихся, ватных ногах. Мы были в самом сердце Боровицкого холма. Здесь под кремлевской стеной, между мавзолеем и храмом Василия Блаженного пряталось ледяное капище смерти. Термометр на стене показывал три градуса тепла. На стенах стыла липкая изморось.

«Ей же холодно в ее ледяном гробу...» – подумал я.

В стеклянных ящиках стыли мертвые человеческие тела. Погруженные в розовые и золотистые растворы, они покачивались в невесомости. Юноши и старики, женщины и дети, представители многих рас и народов были собраны здесь для жутких опытов по посмертному сохранению тел. С некоторых тел была снята кожа и распластана отдельно. Другие напоминали спящих розовощеких младенцев, словно над телами пробовали свои заклятья маги-некроманты, воскрешая их к недолгой жизни. Все стадии опытов по бальзамированию были собраны здесь, как в жутком музее. Отсюда жрецы Красной Веры повелевали токами смерти, здесь они перевязывали пуповину жизни и совершали обряды ритуального умерщвления, камлания и гадания по внутренностям. Вдоль стен стояли аппараты, похожие на широкие качели. Это изобретение применялось для извлечения трупной крови, дабы подмешивать ее к крови живых. Заглушая страшное предчувствие, я шел за Лебедевым. Я специально загасил интуицию, чтобы своим сомнением не повредить Анастасии.

Лебедев отпер прозекторскую, включил лампу и подошел к столу. На белом мраморе лежало что-то маленькое, хрупкое, с головой укрытое простыней.

Он приподнял полотно, отогнул край и всмотрелся в лицо девушки, спящей под покрывалом.

– Как она хороша! – глаза его остекленели, точно он увидел чудо и навсегда ослеп от этого зрелища. Дрожащими пальцами он провел по восковому лбу и щекам Анастасии, любовно оправил покрывало под подбородком, как заботливая больничная сиделка оправляет одеяло больного, чтобы ему было тепло и опрятно.

– Лебедев, эликсир!

Он вынул колбочку с веществом и, словно играя, спрятал ее за спиной.

– Помнишь, в детстве играли: «Колечко, Колечко выйди на крылечко!..»

– У меня не было детства.

Он вложил в мою ладонь пузырек. Я протянул ему горячий от моего тела перстень.

Он подбросил и вновь поймал перстень в ладонь и быстро сунул его в карман френча.

– Бери ее за плечи, а я за ноги...

Я осторожно завел руки под спину Анастасии, Лебедев взялся за колени. Тело оказалось внезапно легким.

Ее голова в короне золотистых кос мягко отделилась от тела и осталась на мраморном столе. По белому камню растеклась алая капля, похожая на звезду.

Лебедев отшатнулся, прикрыв глаза, растопыренными пальцами:

– Клянусь тебе, я ничего не знал. Этого не должно было случиться! Я не знал! Ты веришь мне? – он упал на колени и заскулил по-собачьи.

Этот человек был безумен и безумен давно, но я, ослепленный надеждой и верой в чудо, не видел этого.

Отрывистый смех, похожий на лисий лай, заставил меня очнуться. Лебедев скалился в улыбке, показывая на голову пальцем:

– А ты думал, мы отдадим ее тебе? Мы играли тобою как мячиком, пока ты был нам нужен. Мальчишка! Ты совсем не знаешь истории. Ее обезглавили ритуально, вдоволь наглумившись над ней. Даже у статуи батюшки-царя отпилили голову перед тем, как отправить в переплавку. Это очень древний культ. А ты хотел выторговать ее жизнь за безделушку. Все! Финиш! Последняя гастроль...

Он направил в меня черный вороненый ствол. Дуло покачивалось, примериваясь к моей груди.

В моем мозгу взорвался шар. Лебедев покачнулся и осел. Я физически чувствовал, как ломаю его волю и выкручиваю руку с пистолетом. Парабеллум упал на мраморный пол.

Лебедев застонал. Слепо шаря рукой по прозекторскому столику, схватил тонкий нож, похожий на узкое шило стилета. С минуту его воля боролась с моей, и он сдался. Держась обеими руками за рукоять, он резко всадил острие в свою грудь до самого основания. Роняя кровавую пену, он хрипел у моих ног, потом затих. Я достал из его вымоченного в крови френча перстень и поцеловал бескровные губы Анастасии...

После смерти Лебедева ложа «Неизвестных философов» была разгромлена. Экстравагантная «Стелла Марис» и элитарный «Крылатый Эрос» – были ловушками Абакумова. Смерть Лебедева, «меченосца-наблюдателя» сделала ненужным само их существование.

Все кружковцы были расстреляны или отправлены в бессрочную ссылку. Прошло полгода. Каждый день я ожидал ареста, пока не убедился, что бланк о добровольном сотрудничестве, подписанный мною в допросной камере на Гнездниковском, сгинул вместе с Лебедевым.

Я широко гастролировал по стране с сеансами исчезновения и материализации. Но все чаще во время выступлений со мной происходило нечто жуткое, не поддающееся моей воле. Вызывая материализацию предметов, которую зрители принимали за обыкновенный иллюзион, я видел внутри магического сундука голову Анастасии. Это было похоже на сумасшествие. Я не мог понять, действительно ли это моя сгущенная мысль, мой воплотившийся страх или галлюцинация безумца, доступная лишь мне одному.

Я помнил о том, что владелец перстня должен отыскать путь в Шамбалу. Но я боялся, что с исчезновением перстня, исчезнет мой дар и пьянящая власть над чудом навсегда покинет меня. Бездарный шарлатан, я уже давно разучился показывать самые обыкновенные трюки...»

Через несколько дней мы со Штихелем обследовали доки. Внутри затопленных секций можно было перебираться только вплавь. Изъеденные ржавчиной останки катеров и лебедок, ребра и остовы кораблей торчали из гнилой воды, как кости доисторических динозавров в устьях обмелевших рек. Выступающие из воды скелеты обросли мхом и ракушками. Здесь жило гулкое эхо и стойкий запах грибной плесени.

– Я встречал здесь бродяг. Они тягали на продажу цветной металл, – рассказывал Генрих. – Теперь здесь никого нет, словно всех выкурили. Той ночью, когда ты искал ночлег, я видел здесь свет. Фонарик мигнул несколько раз. Потом волной прибило утопленника. Говорили, что он утонул три дня назад.

– Я опознал его по татуировкам, как своего брата.

– Татуировки? Татуировки – пустяк. Их можно сделать и после смерти. В Освенциме практиковал некто Бюррель, по прозвищу Доктор Смерть, он наносил на тела узников посмертные татуировки, чтобы продать их кожу подороже. Ее вымачивали в чанах и сушили, а потом пускали на сувениры, ремни и кожаные абажуры. Эти молодчики из СС демонстрировали, что им все нипочем, словно отчитывались перед своим боссом, господином дьяволом. А всем известно, какая это жестокая и бессовестная бестия...

Носком сапога Штихель потрогал пустой тюбик. С тюбика издевательски скалилась мертвая голова с перекрещенными костями.

– Доннер ветер, ртутная краска! – фальшиво удивился старик. – Рисунки можно вытравить и на руках мертвеца. Это краска наверняка очень ядовита, но зато и смыть ее уже невозможно. А тату... Что ж такого. Можно изготовить трафарет по фотографии.

Мы плыли вдоль ржавых развалин. Штихель светил фонариком в темную воду. Внезапно он присвистнул:

– Эй, посмотри сюда!

В мерклом свете фонарика, сквозь зеленую воду просвечивал странный предмет, похожий на большой воздушный шар. В нем покачивался лохматый кочан. Присмотревшись, я разглядел человеческую голову с запавшими веками и полуоткрытым ртом. Голова была упакована в целлофановый пакет с грузилом. Это были останки безымянного аборигена по кличке Тело, жестоко поплатившегося за свое пристрастие к спиртному.

Я припомнил, как визжал Флинт, отказываясь ступить на палубу яхты, и кувыркался за бутылкой бомж по имени Тело. Флинт чуял запах смерти, потому и не хотел идти на судно. Собаки, единственные из всех зверей испытывают мистический ужас не только перед человеческой кровью, но и перед людскими замыслами.

Бомжа, опустошавшего запасы растворителя, прикормили и заманили на яхту. В доках его пристукнули, нанесли на кожу мертвеца татуировки и хладнокровно обезглавили труп.

– А я уверен, твой братец вовсе не спешит на тот свет, – рассуждал немец на обратном пути. – Он даже решил поиграть в кошки-мышки. А если предполагается охота, постарайся не стать дичью.

– Вот что, Генрих: к завтрашнему утру, я должен выглядеть, как жених на свадьбе со смертью. Если я буду выглядеть мокрой курицей, моя ловушка останется пустой.

– А мужчина – всегда охотник. От него должно пахнуть порохом и сталью, его одежда должна сливаться с местностью, ему нужно иметь оленьи ноги и нюх барса. Если мужик похож на бабу, то сам становится дичью для баб. Известно, как нынче ловят каплунов: палят из семи безоткатных орудий, хотя для поимки этой дичи вполне достаточно одной хорошо смазанной петли.

Философствуя подобным образом, Генрих помог привести в порядок мой костюм. Он даже добыл из собственных запасов полувоенные ботинки с высоким берцем – венец моей вызывающе хищной экипировки.