Текст книги "Доля ангелов"

Глава 15 Доля ангелов

Зачем во тьму кровосмешений,

К соприкасаньям алых жал

Меня – Эдипа, ты послал

Искать зловещих откровений?

М. Волошин

За окнами маяка брезжило раннее утро. Сонно перекликались чайки. Подперев ладонью щеку, Маша читала рукопись Тайбеле.

«...Май 1953 года запомнился мне шалым, будоражащим ветром, и вместе с первым вешним теплом возвращались освобожденные и реабилитированные.

Люди, отсидевшие по десять-пятнадцать лет, встречались повсюду. Коротко остриженные, в старых выношенных ватниках, опустошенные и больные, они с испугом оглядывались вокруг, чувствуя страх перед внезапно открывшейся свободой. Они походили на жителей другой планеты, которым еще только предстоит освоить новые законы выживания.

Я дал несколько представлений в женских колониях ГУЛАГа. Фокусы и иллюзион перемежались с номерами гипноза и угадывания. Принимали очень тепло: женщины, многие еще молодые и привлекательные, были охвачены энтузиазмом и надеждами на близкое освобождение.

В Москву я возвращался на перекладных. Сначала поездом «Воркута – Вологда», в Вологде я должен был пересесть на скорый до Москвы. Незнакомая женщина боязливо вошла в мое купе. Села у окна, стараясь не смотреть в мою сторону. Через несколько минут я понял, что не могу отвести от нее глаз. Вскоре между нами завязалась обычная дорожная беседа. Незнакомка отвечала сначала скованно, потом все веселее. Оказалось, она видела меня в лагере во время концерта.

Что можно сказать о молодой, стройной и все еще привлекательной женщине, которая больше четырнадцати лет провела в заключении? Ее радость свободы и любовный голод сквозили в глазах и движениях, и в том, как она курила: жадно, чувственно, немного скосив яркие золотисто-карие глаза, и в том, как смотрела и говорила. Да и нужны ли были слова?

Сознаюсь, в первые минуты я был так ошеломлен ею, что невольно применил свои способности. Гипноз тесно связан с сексуальностью. Взгляд глаза в глаза воспринимается большинством женщин, как любовная магия, но прежде я никогда не злоупотреблял своим даром.

Я все еще не решаюсь назвать ее по имени, хотя столько лет прошло... Ее звали Вера.

Опьянев от близости друг друга, мы сошли с поезда.

Мы были беспечны и веселы. Мы шли по городу, держась за руки, как самые первые, самые невинные влюбленные. В привокзальном ресторане я заказал ей фруктов, мяса и вина. Она поднесла рюмку к лицу, вдохнула аромат и сказала тихо:

– Запах вина называют «долей ангелов». Я не знала любви и вина шестнадцать лет.

В нарушение всех контрактов с Госконцертом, я остался на неделю в городке, разбуженном весной.

Она ничего не рассказывала мне о лагере и о своей жизни за все эти годы, словно их и не было. Словно только сегодня она впорхнула в мир, коротко остриженная и стройная, как подросток. Мы сняли комнату в частном доме и провели несколько дней в сладком плену. Она волшебно изменилась, стала еще ярче и моложе. Но время шло, и нам обоим нужно было ехать в Москву. Ей оформить документы на реабилитацию; мне разобраться с дирекцией цирка. В Москве мы решили зарегистрироваться.

В последний вечер она была грустна и тиха:

– Оскар, я должна сказать тебе нечто важное – у меня был сын.

– Сколько ему лет?

Она печально усмехнулась:

– Он, должно быть, твой ровесник. Ты – ясновидец, помоги мне разыскать его.

Я всеми силами желал «увидеть» ее ребенка, но видел только бархатную тьму, похожую на задернутый занавес, так бывало, когда меня спрашивали о человеке, которого уже не было в живых.

Она все поняла по моему лицу и равнодушно глядела в темное, залитое дождем окно. На город накатил черемуховый холод. В стекла стучал ледяной ливень.

– Ничего страшного, – сказала она, – я обязательно разыщу его. Он наверняка попал в один из детских домов. А там сделали все, чтобы он забыл свою мать и отца: «врагов народа».

– Подожди, милая, сейчас мы спросим о нем алый камень.

Я вынул перстень из шелкового платка в моем кармане.

Она внезапно выхватила перстень из моих рук. Губы ее дрожали.

– Откуда он у тебя, говори! – она приблизилась ко мне, держа за ворот рубашки.

Она словно обезумела. Я вдруг понял, что эта женщина моя мать...

Я молчал. Я был на грани помешательства. И если в Тибете есть чтецы кармы, читающие людской путь по черным и рубиновым кристаллам, то в эту минуту они, должно быть, порвали все свои священные свитки и разбили магические зеркала.

– Говори, где ты взял его? – она держала перстень в кулаке, как гадюку.

По моим щекам текли слезы, «кровавые слезы Эдипа».

– Не смей плакать, фигляр, – она нервно курила папиросу за папиросой. – Ты знаешь, что это за вещь? Сколько людей погибло из-за него? Этот перстень передал мне муж, перед тем как его забрали в ОГПУ. Когда за мной пришли, я привязала этот перстень на шею своему сыну...

Она зажала ладонью рот и затряслась от немых рыданий. Я выскочил под дождь. Там, в разоренной комнате осталась не моя возлюбленная и не моя давно потерянная мать, а видение, которое я желал бы забыть навсегда.

Я знал то, о чем скоро догадается она: в ее чреве дремала завязь жизни – жестокая печать Эдипова проклятия.

В семь часов вечера она должна была сесть в московский поезд, и я равнодушно ждал этого часа, зная, что когда тронется ее вагон, я уже буду мертв. В моем чемодане, под грудой чистого белья лежал тщательно смазанный трофейный пистолет, тайно купленный в Москве на Тишинском рынке.

Она уехала, небрежно бросив перстень на подушку. Я вынул пистолет, но спусковой крючок раз за разом сухо щелкал и давал осечку. Владелец перстня не мог погибнуть от пули.

Что значит отдельная человеческая травинка под колесом истории, под косой войн, репрессий? И кто виноват, что через шестнадцать лет разлуки мать не узнала потерянного сына и в жажде любви зачала от него ребенка? Но виновник есть, и всем известно его имя. В основании его империи лежат кости моих родителей и мой страшный Эдипов грех, и пусть я не убивал своего отца, но я радостно служил его убийцам.

Наш сын родился в феврале 1954 года. Он был записан на девичью фамилию матери, как Данилевский. Он вырос, окончил Московский университет и стал геологом. Все годы я издалека следил за его судьбой, помогал деньгами, но так и не решился познакомиться с ним.

После 1964 года я прекратил концертную деятельность и поступил на работу в секретную лабораторию в Крыму. Десять лет я занимался выработкой навыков подводного боя у дельфинов. Благодаря перстню я понимал их язык и достиг необыкновенных результатов в общении с «людьми моря», но все мои афалины погибли, выполняя боевые задания во время Карибского кризиса.

Я заканчиваю свой труд поздним вечером. На улице свирепо хлещет ливень. Догорает свеча. Когда пишу, всегда ставлю перед собой свечу, чтобы тени прошлого слетались на огонь памяти...»

Маша оторвалась от рукописи и закрыла лицо руками. Я не решался окликнуть ее.

Миф об Эдипе – пожалуй, самый страшный и загадочный из всех описанных Софоклом: однажды подгулявший житель Коринфа обозвал юного царевича Эдипа «подкидышем». Да так оно и было: младенца нашли в горах пастухи и бездетная царская чета усыновила его. Желая узнать правду о своем происхождении, Эдип отправился к прорицателю. Оракул предрек юному царевичу Эдипу, что тот убьет своего отца и женится на матери. Эдип в ужасе бежал из Коринфа. Он искренне любил своих приемных родителей и не желал принести им бесчестие. В результате он все же убил своего родного отца, фиванского царя Лая и женился на Иокасте, которая была его настоящей матерью.

Трагедия Эдипа, как ни странно, тесно связана с гипнозом и внушением. Запретное влечение к матери и тайный страх перед отцом Зигмунд Фрейд назвал Эдиповым комплексом, хотя сам Эдип был абсолютно свободен от этого комплекса. С подачи Фрейда гипноз в гипнотических практиках разделился на два вида – отцовский, основанный на страхе и подчинении, и материнский, базирующийся на любви и ласке. Сталин, мощный природный гипнолог, соединял эти два вида внушения: страх перед карающей силой государства и любовь к Родине. Отсюда и известный цинизм его высказываний в кругу близких друзей. Бывший семинарист, уж он-то знал наверняка: «Каким бы ни был предмет вашей веры, реальным или воображаемым, вы достигнете одинакового успеха, если вера ваша будет искренней». Первыми это осознали священники и фокусники-гипнотизеры.

– Ты был прав: история повторяется, – прошептала Маша. – Но неужели Маркел и вправду был внуком Тайбеле?

– Я постараюсь разобраться в этом.

Через несколько дней работы в отделе «реабилитированных» в Центральном архиве и фондах Академии Наук я знал о сыне Оскара Тайбеле и Веры Земличной почти все. Он действительно состоял в недолгом браке с Фирой Горской. Но вот закавыка: Маркел родился через восемь месяцев после того, как Данилевский погиб в экспедиции на Северный Урал, а ушел он туда и того раньше. В это время Тайбеле плавал на эсминце в Карибском море и дрессировал дельфинов. Вернувшись, он навел справки а, может быть, лично встретился с Фирой. Во время встречи он, возможно, и намекнул о сокровище, обладателем которого он являлся. И Фира уверила Тайбеле в том, что Марик его внук и единственный наследник загадочного предмета.

В моем расследовании оставалась только одна тайна: как перстень попал к Вере Земличной и кто рассказал ей истинную историю.

Я перечитал все письма, хранящиеся в архиве. На конвертах стояла отметка о перлюстрации, но видимо, сталинские цензоры схалтурили.

Этот сложенный в восемь раз тетрадный листок, выпал из конверта с письмом. Писал Вере Земличной ее муж Михаил. Судя по обвинениям, собранным против него ОГПУ-НКВД, Михаил принадлежал к литературной группе «Сибиряков». Все члены этого литературного кружка были расстреляны в 1937 году за сочувствие Колчаку и пропаганду шовинизма. Судя по приписке, сделанной рукой Михаила, письмо было передано тайно с «верным товарищем», когда сам Михаил находился на Лубянке. Впоследствии письмо изъяли вместе с документами Веры. Кодовое слово «барон Унгерн» заставило меня развернуть письмо и всмотреться в нервно пляшущие строки.

«...А теперь о перстне, что я оставил тебе.

Осенью двадцать восьмого года я оказался в Новониколаевске. После разгрома Колчака множество бывших золотопогонников пробирались в Западную Монголию через красноармейские пикеты. Ты знаешь, я недолго воевал в белой армии, до революции закончил два класса пехотного училища. Рослых, чисто одетых мужчин хватали прямо на улицах. Два дня я провел у знакомой барышни, пока не решился на побег через оцепление города. Конный разъезд красноармейцев взял меня по ее наводке.

За день до этого сгорел старый Новониколаевский острог и всех арестованных рассовали по подвалам, некоторых держали в отсыревших погребах, но мне «повезло». Меня отвезли в бывшее Дворянское собрание, там теперь располагалось губернское ЧК, и заперли в подвале. Я не сразу понял, что не один. На полу в углу лежал человек. Электричества в городе не было. В окошко под потолком сочился лунный свет. Мой сосед походил на живого мертвеца, лишь огромные глаза жили на бледном вспухшем лице. Безумие и жестокая мысль попеременно мешались и вспыхивали в них.

– За что взяли? – отрывисто спросил он.

– Одна уездная красотка, теперь продажная сексотка, меня сосватала с тюрьмой, а я мечтал попасть домой, – ответил я неожиданным куплетом.

– И тебя предали! Баба? Я баб ненавижу. Тех, которые забыли, зачем родились бабами. Везде вырезал курящих, проституток, комиссарских шлюх. Но с другой стороны, женщина отвращает от смерти. Если двое ко мне попадали: мужик и баба молодая, я их в ночь перед расстрелом вместе сводил, а утром, все... Страшно это. Завтра и в меня из семи стволов жахнут...

Он нервно закуривал маленькие папироски и сразу бросал:

– Мало я их перевешал. Тысячелетия они ждали этот день. Теперь дорвались и вцепились, не только русского духа скоро не останется, но и немецкого. Я чистокровный немец, в моей крови и тевтонский крестоносец, и чернокнижник, и пират. В моей крови верность долгу и служба идее. Это было непонятно даже моим офицерам: попойки, мародерство, славянская распущенность. Я запретил пить. Десятерых, пойманных на месте, велел бросить в ледяную реку. Двое или трое выплыли. Те, кто видел посинелые трупы, бросили пить.

И тут я понял: рядом со мной на гнилой соломе сидел Роман Унгерн, Кровавый Барон! О его зверствах ходили легенды. Своей крайней жестокостью этот человек словно хотел стать выше жизни и смерти. Он был пойман в конце августа в Монголии и привезен в Новониколаевск, тогдашнюю столицу Красной Сибири.

Он тер виски и судорожно терзал свой большой череп, вспоминая предательство своих генералов:

– Грязные псы! В спину убили верного Резухина и увели войско в Маньчжурию. Я еще верил в своих монголов, но без армии они уже не верили мне, Живому Богу Войны. Едва я прискакал, желтые накинулись стаей, разоружили и бросили умирать, связанного. Красные пришли на третий день. Я сделал все, чтобы умереть, видишь? Но это все равно, что обыграть черта в карты.

Он отогнул ворот шинели. На его шее чернела борозда:

– Хотел повеситься, но ремень оказался слишком широким. Завтра убьют. Все будет оболгано – и мое имя, и жизнь, и смерть. Блюхер, тевтонская свинья, предлагал мне сотрудничать с большевиками. Я сказал ему по-немецки, что любая сделка с нечистью уже бесчестие. Вот колчаковцев жаль. Хорошие были солдаты... А, плевать... Все равно расстрел, – пробормотал он и пальцами разорвал подкладку шинели. Он достал из обрывков ватина что-то слабо мерцающее в лунном свете. В его руке был перстень с крупным камнем.

– Это перстень Чингисхана, ключ Шамбалы. Два раза я посылал гонца в Тибет. Первый раз он привез мне только верительные грамоты тибетских лам, второй раз не вернулся вовсе. Живой Бог, ты обманул меня!

Он негромко засмеялся. Зловещий смех, похожий на кашель замер. Сжимая в кулаке перстень, он всматривался в камень:

– Смотри, на нем проступает кровь. Грядет великая война. Европа обречена. Желтолицые орды пройдут по Европе, копыта их лошадей вытопчут ваши города. Я вижу, как поднимается Великий древний Китай. Я не умру! Я обязательно приду туда, чтобы возглавить новый крестовый поход, поход желтой веры. Мы сравняем с землей ваши прогнившие церкви и города, мы очистим человечество от сорняков, и наше знамя, вымоченное в ритуальной крови, заплещет на всех континентах! После того как священный круг замкнется, мы с тобой вернемся в Агарти! Мы будем носить белые одежды, говорить на санскрите и жить по принципам Ригведы. Мы обретем забытый Европой закон! Вечный закон, растворившийся в водах Ганга и Индийского океана, восторжествует... Я вижу воинов, много воинов! Их черные с золотом стяги плещутся на ледяных ветрах. Ты говоришь, они мертвы?

Да, это армия мертвецов, это моя дикая охота, дивизия призраков, и я снова веду их на Ургу...

Он почти насильно вложил в мою ладонь тяжелый, теплый перстень:

– Рубин приведет тебя в царство Агарти. Там, на вершинах, ты найдешь людей, которые еще не забыли своих арийских предков. На границе Индии и Китая возродится великая империя и вновь засияет свет Севера!

Передо мной стоял ледяной воин с прожигающим насквозь взглядом пророка. Я догадывался, что этот человек давно безумен, но ему надо было выговориться в эту свою последнюю ночь.

– Я хотел создать новую монархию от Китая до Каспийского моря. Я строил свою империю на принципах Чингисхана. Он делил человечество не по цвету кожи или принадлежности к вере, а по природным качествам. Человечество разделено на неравные части. Есть люди «длинной воли», герои и рыцари. Есть трусливые эгоисты, двуногие животные. А есть и третьи: это жестокие и умные бесы, погибель Земли.

Он заметался по камере, ощупывая и простукивая стены:

– Бежать! Бежать... Нет, отсюда уже не выбраться, завтра нас обыщут, перстень найдут и тогда... Ты еще молод, у тебя гибкие кости. Ты пролезешь здесь.

Он показал на узкую щель под самым потолком:

– Становись мне на плечи, когда эти холуи хватятся, будет поздно. Ты вернешь перстень ламам. Я расскажу тебе, как туда добраться. Нет, я уже не помню дорогу... Ничего, перстень сам поведет тебя. Однажды семьдесят пуль изрешетили мою шинель и седло, но перстень был на моей руке, и ни одна пуля не коснулась тела.

Он подсадил меня, и я сумел, подтянувшись на руках, протиснуться в узкое зарешеченное подвальное окно и змеей выползти наружу. Где-то очередями строчил бессонный «Ундервуд», выстреливая бесчисленные циркуляры. Оглядевшись, я увидел у коновязи привязанных лошадей. Двое красноармейцев спали, сидя на седлах и привалившись к стене. Я осторожно отвязал дальнюю лошадь, тихонько отвел ее в сторону и медленно проехал мимо сонных часовых.

Полгода я проскитался по тайге. Вышел к Кондяковским приискам и там остался до осени. Перстень был со мной. Несколько раз жизнь моя висела на волоске, но я уходил живым.

Когда ты прочтешь, это письмо, меня уже не будет в живых. Помни, Вера, перстень должен вернуться в Тибет...»

Глава 16
Голова ведьмы

Он поднял голову Медузы

Стальной стремительной рукой.

Н. Гумилев

В кабинете Отто Юльевича полыхал камин: особенно манящий и живописный после сырости октября. Маша грациозно устроилась на шкуре, обхватив колени:

– Взгляните на этот перстень, Отто Юльевич.

Старик внимательно разглядывал перстень:

– Перстень, как две капли воды похожий на этот, хорошо известен на Востоке. Несколько столетий эта реликвия оберегала монгольское войско от поражения, ею благословляли народ. После долгой молитвы на поверхности камня проступали огненные письмена. Богдыхан читал их и провидел судьбы целых народов. Русский император Александр I отрядил к живому Будде гонцов, чтобы узнать свою судьбу. Богдыхан по камню предсказал, что царь окончит свою жизнь в скитаниях и забвении. И это предсказание сбылось, если допустить, что сибирский старец Федор Кузьмич действительно был русским государем.

Буддийские трактаты о перстне утверждают, что он может концентрировать волю человека и резать металл, как лазерный луч. Он мог стать совершенным оружием, но не всякий способен владеть им. Возможно, именно такой кристалл и был магическим оружием ариев – легендарной «Астра-Видья». Это оружие «обращало в пепел сто тысяч человек и слонов так же легко, как и одну крысу». Видимо, при посредстве перстня можно вызвать пирокинез. Вы никогда не задумывались, почему на военной форме установлено множество металлических отражателей и зачем солдат заставляют начищать до зеркального блеска пряжки ремней, кокарды и пуговицы?

– Это же защита от лучевого оружия! – догадалась Маша.

– Да, вернее тысячелетняя память о нем. Помните, как победил Медузу Горгону греческий герой Персей? Он отразил своим щитом ее смертоносные лучи. Раньше вместо отражателей использовались разноцветные кристаллы и маленькие зеркальца. И вы утверждаете, что это перстень Царя Мира? Нонсенс! Как оно могло попасть к вам?

– Это наследство Оскара Тайбеле.

– Мышиный король! Не может быть!

Старик сердито зашуршал бумагами на своем рабочем столе.

– Чепуха... Еще один розыгрыш старого факира, – Отто Юльевич брезгливо морщился. – Он о чем-то таком намекал мне в своих безумных письмах. Но я не верил ни одному слову. Перстень исчез из буддийской сокровищницы в Такуре. Известно, что барон Унгерн, которого на Востоке до сих пор считают девятым автарой и Белым Богом, получил от Живого Будды крупный золотой перстень с великолепным рубином. Но если в ваших руках, и вправду, Ключ Шамбалы, тогда... Тогда вам предстоит восстановить древнюю цепь и дойти до Тибета...

В одном из горных монастырей я видел ларец из слоновой кости. На крышке вырезана «ваджра» – знак из сплетенных молний. А в ларце хранился берестяной завиток с посланием таинственного учителя и картой-диаграммой. Текст был написан на двух языках, на древнерусском и санскрите.

– Вы читали его?

– Да, я даже смог его сфотографировать.

Порывшись на полках, Отто Юльевич достал папку с фотографиями.

На темной от времени бересте было прочерчено что-то вроде диаграммы: круг с лучами-радиусами, сходящимися в одной точке.

– Это что, путь в Шамбалу?

– Соблаговолите прочесть «путеводитель», молодой человек, – проворчал Отто Юльевич.

– «Потщитеся соединиться друг другу, братие. Елико бо соединевается кто искреннему, толико соединяется Богови».

– Путь в обитель Духа – это сакральный путь любви к ближнему, – подсказал отставной разведчик. – Один из таких свитков был вручен Николаю Рериху посланцем Гималаев. Послания на бересте носили в своих котомках бегуны-скрытники, посланники староверов. Все указывало на то, что Северная Русь была в тесном общении с загадочной восточной страной: Беловодьем. Так называли горную обитель староверы-бегуны.

– Они несли в Шамбалу послания на бересте?

– Каждый народ нес в Шамбалу плоды мудрости и святости. Калики перехожие, бродячие скоморохи, хлыстовские «Белые Голуби» и мусульманские дервиши-суфии – все это тайные ордена посланников. Но вы правы; идти в такую даль с пустыми руками не имеет смысла. Кстати, берестяная грамота с тибетскими письменами была обнаружена в двадцатые годы прошлого века у костромского крестьянина. Послание нашел Николай Барченко, ученый и философ, первооткрыватель Гипербореи на русском Севере. Он сумел расшифровать послание и сейчас же вышел с ходатайством к советскому правительству о снаряжении похода для поиска Шамбалы. Но все эти подвижки закончились трагически. Барченко был расстрелян, а экспедиция Рерихов в Тибет не увенчалась успехом.

Отто Юльевич умолк, вглядываясь в снежный сумрак. За окном синел ранний вечер, яблони тянули к стеклу свои ветви в снежных цветах.

– Отто Юльевич, мы пришли вас предупредить, – начала Маша.

– Ну, о чем же меня может предупредить очаровательная девушка? Может быть, о том, чтобы я запирал дверь на цепочку или не выходил на улицу без шарфа?

– Не доверяйте Анеле, – словно преодолевая невидимую стену, выдавил я.

– Это почему же я не должен доверять моей помощнице?

– Она работает на тайные службы, – пробормотал я деревянным языком. – На франсигаров – лисиц Чингисхана.

– Вы бредите? Какие лисицы? Убирайтесь отсюда и больше никогда.... Слышите? Никогда!!!

– Отто Юльевич, Анелия совсем не та за кого себя выдает! – воскликнула Маша.

– Где она? Вы видели ее? Что вы сделали с ней? Говорите!

– У нее роскошный особняк на Старой Басманной.

– Какой особняк, ей жить негде!

– Простите. Я не знал, что она так близка вам, Отто Юльевич! Эта девушка – член тайной восточной организации и охотится за любыми гималайскими реликвиями...

Отто Юльевич схватился за сердце, махнул рукой собаке и воскликнул отчаянно:

– Какой бред!!! Убирайтесь! Прочь из моего дома! Я не хочу вас видеть...

Пес, доселе мирно дремавший в углу, поднялся и угрожающе зарычав, выдавил нас в коридор. Дверь за моей спиной распахнулась. Дохнуло холодным ветром и дорогими духами. На пороге стояла Нелли. Вороненый ствол пистолета был нацелен в меня.

– Перстень! – приказала она. – Отдай перстень!

Подталкивая Машу плечом назад в коридор, я сунул в ее ладонь перстень и прошептал: «беги»! Пистолет качнулся в сторону Маши, как голова кобры, мелькнуло огненное жало, но Маша успела резко дернуть меня за руку вниз. Пуля летит мимо. Огромное настенное зеркало за моей спиной осыпается с хрустальным звоном. Пули уходят в стены, крошат кирпич, но перстень хранит нас. Взбешенная Нелли бьет не целясь. Один прыжок в глубину – и мы уже в дверях, ведущих в зал с камином.

– Фас! – рычит Отто Юльевич.

Овчарка, ударив лапами в грудь, валит меня и пережимает горло длинной волчьей пастью.

– Отто Юльевич, она же подстава, диверсантка... – кричит Маша.

– Ложь!!! – обезумевший старик кидается к Анеле, и это спасает нас.

Маша выдергивает из кармана баллончик дезодоранта и брызжет в морду собаки. Пес разжимает челюсти.

– Стоять!!! – кричит Нелли.

Развернув Отто Юльевича лицом к нам, она, как резник на бойне, задирает голову старика вверх. В морщинистую шею старика впивается ствол пистолета:

– Перстень!!! Или я застрелю этого старого козла.

Удерживая Отто Юльевича и прикрываясь его телом, Нелли делает несколько шагов к Маше:

– Перстень!

– Отпусти старика, – Маша протягивает ей перстень.

Отто Юльевич оседает на пол, задыхаясь.

Удерживая нас на мушке, Нелли надевает перстень на средний палец. Упиваясь мгновением, она кончиком пальца не спеша давит на спусковой крючок. Я закрываю собой Машу и смотрю в черный плавно покачивающийся глазок пистолета. Стрелковый механизм, подчиняясь неумолимому алгоритму, начинает свой убийственный ход. С легким сухим клекотом, затвор досылает вынырнувший из магазина патрон в патронник... Боек острым клювом, впивается в донце капсюля, воспламенившийся порох адским напором бросает верткую пулю из ствола, и все, конец! Но... раздается сухой щелчок и Нелли откидывает в сторону пистолет с пустым магазином.

С гадкой усмешкой Нелли протягивает как для поцелуя руку, а затем ловко поворачивает камень в перстне, и по сумрачным стенам, по старинным статуэткам, по черепам на каминной полке скачет алый блик: жгучая рубиновая звездочка. «Зайчик» резко накаляется, оставляет дымный след на обоях и на мебели. Еще несколько секунд – и он режет все без разбора – ореховые панели, фарфор и чучела зверей. Острый запах паленой шерсти и звон осколков наполняют комнату.

Поднырнув под алый луч и сбив с ног Нелли, мы, петляя, летим по синему вечернему саду к воротам. По стволам деревьев и заметенным дорожкам прыгает огненный «блик». Там, куда он упирается, вскипает снег, дымятся и падают перерезанные наискось стволы деревьев. Алый жалящий луч скачет за нами, но Нелли не успевает прицелиться. Впереди забор и запертые ворота. Мы в ловушке! Анеля с алым лучиком в руке не спеша идет к нам. Мы с Машей – свидетели древнего чуда, мы воочию наблюдаем силу Астравидьи. Для приведения в действие этого загадочного оружия требовались усилия многих тысяч людей, но, видимо, в самом существе Анели сфокусировано столько зла и агрессии, что она легко привела в действие алый кристалл, всего лишь усиливающий людские мысли и чувства, и это древнее чудо, видимо, последнее, что мы видим в своей жизни...

Анеля явно испытывает наслаждение и упивается минутной властью дарить и отнимать жизнь. Под нашими ногами с треском рассыпается гравий, плавится, вскипает и испаряется асфальт дорожки. Еще секунда – и луч коснется Маши.

Маша вскидывает руку и ловит луч ладонью, испепеляющий зигзаг отскакивает от маленького круглого зеркальца в ее ладони, чертит огненную траекторию и упирается в Анелию. Споткнувшись, Нелли падает на колени, узкий лучик чертит алую ленту, перегораживая ей дорогу, а затем рисует на шее Анели дымящуюся полоску, похожую на бритвенный порез. Ее голова все еще смотрит на нас, гневно и непонимающе, силясь пошевелить языком. Глаза теряют выражение, губы подергиваются пеплом и мертво слипаются. Маша опускает руку с зеркальцем.

Стараясь не смотреть на голову Анели, я забираю перстень из голубоватых пальцев с наклеенными длинными ногтями.

Ни о чем не спрашивая, все прочитав по нашим почернелым лицам, Генрих собрал что-то вроде поминок. Не знаю, справлял ли он тризну по своим врагам, сражавшимся до последней пули, но я помянул Анелю под гудение огня в буржуйке. Если верить в теорию переселенья душ, то Анеля родится гибкой золотой лисой или зеленоглазой тигрицей где-нибудь в недоступных дебрях Уссурийского края, куда не заглядывают китайские браконьеры.

– Что это было, Маша? – спросил я, вновь и вновь вспоминая падение в снег рыжей кометы.

– Эта боевая техника Щит Персея, – печально усмехнулась Маша. – А ты не знал, что перстень обращается в огненный меч?

– Нет... Но ты и вправду повторила подвиг Персея, заставив Медузу Горгону непредвзято взглянуть на собственное отражение.

– Посмотрите, что делается у пирса, – Генрих протянул мне бинокль.

Даль обманчиво приблизилась. Кавалькада черных джипов окружила пристань. Все плавсредства уже были уведены в сухие доки, только «Мертвая голова» одиноко моталась у пирса, суденышко виляло кормой и упиралось, как привязанный за шею бычок. Молодчики Циклопа лихо отстрелили замки и обыскали яхту.

– Вам надо уходить, – констатировал немец. – Этих ищеек не сбить с горячего следа. Мы уйдем по воде, но вот куда нам плыть?

Я расстегнул куртку, где под рубашкой на тонкой жилке висел перстень:

– Генрих, этот перстень – ключ Шамбалы. Мы с Машей должны доставить его в Тибет.

– И что же открывают этим ключом? – недоверчиво спросил Генрих, разглядывая перстень.

– Горние врата.

Маша искоса взглянула на меня. Ее взгляд приказывал мне молчать.

– Горные врата... Ах, вот оно что, а я-то думал, что ты наследный принц, если разгуливаешь с такой штуковиной.

Штихель старался говорить равнодушно, но я услышал глухую ревность, словно старый израненный солдат передавал знамя молодому, не до конца веря в него.

– Если вы и вправду собрались в Тибет, то я знаю, кто вам нужен, – словно нехотя сознался Штихель. – Когда-то я хлебал лагерную баланду с одним парнем. Это было в лагере под Салехардом. Он летал над Гималаями и мог бы многое рассказать вам. Он кое-что видел на безлюдном плато в Индийских Гималаях, куда не всякий аэроплан долетит. Когда в пятьдесят четвертом его освободили, он назвал мне свой адрес: Архангельский край, деревня Божия Брада. Никита Кожемякин. Разыщите его, если он жив. А придете в Шамбалу, помолитесь там за мой народ. Есть вещи, которые значительнее всяких недоразумений.

Я хочу, чтобы вы, русские, помнили это.

К рассвету «Мертвая голова» была готова к отплытию. Шумело море, ледяная крошка постукивала в иллюминатор, покряхтывали снасти. Яхту било и мотало расходившимся штормом, но Генрих уверенно вел яхту на запад.

На ночь мы причалили к песчаной косе. У нас не было карты. Но Генрих уверял, что впереди Выборг, откуда нам предстоял бросок на север. Укрывшись в ложбине, мы развели костер и долго сидели, глядя в огонь. У нас не было ни хлеба, ни чая, только этот огонь и наши тесно сдвинутые плечи. Мы жались к огню и в этом круге были едины и сильны, мы были воинами, заговорщиками, замышляющими новый священный поход.

Нас разбудил рев работающего двигателя. С подветренной стороны берега висел густой молочный туман. Белый кораблик растворился в нем. Вертолет, описав дугу над косой, скрылся за гребнем леса.

– Это не пограничники. Если залетели сюда, значит, ищут вас, – заметил Штихель. – Вы пойдете берегом, а я попробую увести этих молодчиков за собой.