Текст книги "Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)"

Эта работа занимает центральное место в творческой биографии Чернышевского. «Очеркам» автор отдал год труда – вдохновенного, упорного, сопряженного с многоразличными обязанностями по «Современнику». Было проведено тщательное исследование многогодовых комплектов периодических изданий 1820–1840-х годов («Русский вестник», «Телескоп», «Молва», «Европеец», «Московский наблюдатель», «Московский телеграф», «Москвитянин», «Современник», «Отечественные записки»), изучение содержавшихся в журнальной критике суждений о Гоголе. Результатом явилась монография («Очерки» обладают всеми признаками монографического исследования), вошедшая в золотой фонд истории русской критики и литературы. «Очерки» Чернышевского составили эпоху в развитии общественной мысли в России, они способствовали значительному распространению литературной известности их автора. Даже много лет спустя ярые оппоненты Чернышевского признавали «Очерки» ценной работой, соответствующие главы которой «превосходно обрисовывают журналистику гоголевского периода».[869]869
  Волынский А. Л. Русские критики. СПб., 1896. С. 720.


[Закрыть]

Необходимость выделения особого, «гоголевского» периода диктовалась самим ходом развития отечественной литературы. Тем более что в прессе стали появляться публикации, предельно понижающие значение автора «Мертвых душ». Так, в самой читаемой столичной газете предлагались историко-литературные построения, в которых Гоголь вообще не упоминался. «После Пушкина у нас был Лермонтов. Было также несколько писателей, из которых каждый отдельно <…> не произвел ничего такого, что ознаменовало бы собою целую эпоху», – утверждал один из критиков-новаторов.[870]870
  Санкт-Петербургские ведомости. 1855. № 50. 5 марта. С. 237.


[Закрыть] Одинокий голос в критике погоды не делал, но возможность появления подобных заявлений все же существовала.

Внешняя история замысла зафиксирована самим Чернышевским. В связи с московским изданием четырехтомника Гоголя и сохранившихся пяти глав второго тома «Мертвых душ» он написал для «Современника» рецензию, однако ей не суждено было увидеть свет: в критическом отделе декабрьской книжки журнала за 1855 г. появилась «Статья первая» из широко задуманной серии под названием «Очерки гоголевского периода русской литературы». На рукописной странице неопубликованной рецензии автор оставил пометку: «Из статьи о сочинениях Гоголя, которая не была напечатана, а только подала повод к „Очеркам гоголевского периода” – в 1-ую статью их из этой вошло примечание о 2 томе „Мертвых душ”» (III, 865). В результате центральной фигурой «Очерков» стал не Гоголь, а Белинский. Изменение задачи, полагал один из первых исследователей текста В. В. Буш, не нашло однако адекватного отражения в названии: «Заглавие статей Чернышевского не соответствует реальному их содержанию и первоначальному замыслу».[871]871
  Буш В. В. Заметки об «Очерках гоголевского периода русской литературы» // Николай Гаврилович Чернышевский. 1828–1928. Неизданные тексты, материалы и статьи / Под общ. ред. С. З. Каценбогена. Саратов, 1928. С. 206–208.


[Закрыть] Свой вывод исследователь соотносил с аналогичными высказываниями А. М. Скабичевского.[872]872
  Скабичевский А. М. Соч. СПб., 1903. Т. 1. Сорок лет русской критики. С. 419.


[Закрыть] Следовала также ссылка на С. А. Венгерова, который считал термин «Гоголевский период» неудачным. По мнению ученого, целью статьи Чернышевского было «восстановить в памяти читателей деятельность Белинского», но имя великого критика было под запретом, пришлось и в заглавии статей это имя опустить; воспользовавшись изданием сочинений Гоголя, Чернышевский назвал свои статьи «Очерками гоголевского периода», «создав, таким образом, неправильный термин для обозначенной эпохи».[873]873
  Венгеров С. А. Очерки по истории русской литературы. СПб., 1907. С. 249–250.


[Закрыть]

Поясним дополнительно, что у Чернышевского были веские причины изменить замысел. Одна из них – начавшийся спор между сторонниками пушкинского и гоголевского направлений. Выдвинутый Чернышевским в статьях о Пушкине тезис о преимуществах гоголевского, «отрицательного» направления нуждался в прочном обосновании – философском, историко-литературном. «Очерки» выполняли, прежде всего, эту задачу. В этой связи представлялось важным в обсуждение перспектив развития литературы включение идейного наследия Белинского, имя которого как главного представителя и теоретика гоголевского направления призвано цементировать материал «Очерков». В опоре на это имя находил Чернышевский союзников не только в лице Некрасова, но и в среде влиявших на редактора «Современника» дворянских писателей, у которых память о великом критике еще не остыла. «Очерками» автор упрочивал свои позиции в журнале, одновременно разрушая единство писательского кружка, в котором роль лидера-идеолога пытался играть Дружинин.

Поначалу цензура запрещала прямое упоминание Белинского. Имя критика открыто названо только с пятой статьи «Очерков» (июль 1856 г.), в первых же четырех о нем говорилось лишь иносказательно: «критика гоголевского периода», «автор статей о Пушкине», «критика 40-х годов». Цензурными документами, связанными с разрешением печатать имя Белинского, мы не располагаем. Значение приобретают даже косвенные материалы, которые проливают свет не только на цензурную, но вообще творческую историю «Очерков», до сих пор слабо изученную.

В этой связи представляет интерес письмо Некрасова к цензору «Современника» В. Н. Бекетову, датированное 29 марта 1856 г.: «Бога ради, восстановите вымаранные Вами страницы о Белинском. <…> Нет и не было прямого распоряжения, чтоб о Белинск<ом> не пропускать доброго слова, равно не было велено и ругать его. <…> Вам принадлежит честь первого печатно пропущенного доброго слова о Белинском (в статьях о Пушкине), – писал Некрасов, имея в виду статьи Чернышевского. – <…> Самое худое, что может случиться, что после напечатания этих страниц – не велят хвалить Белинского. Ну, тогда и перестанем, а теперь умоляю Вас поступить с прежней снисходительностию. <…> Цензор Фон-Крузе в Москве, – прибавлял Некрасов, – пропустил сочинения Кольцова с биографией, писанной Белинским и подписанной его именем. Вот и еще факт».[874]874
  Некрасов (1953). Т. Х. С. 269–270.


[Закрыть] Речь в этом письме, конечно, об «Очерках» Чернышевского. В конце марта, когда Некрасов писал Бекетову, цензуру проходила апрельская книжка «Современника» (разрешение датировано 31 марта) с 4-й статьей «Очерков». В тексте «Современника» страницы о Белинском, хотя и без имени, присутствуют (см.: III, 136–139). Следовательно, Бекетов после письма Некрасова восстановил ранее вычеркнутый текст. При этом, как показывает сравнение рукописи с журнальной редакцией текста (корректура не сохранилась), Чернышевский значительно усилил характеристику Белинского. В журнале тема Белинского содержит два тезиса: патриотизм (III, 136–138) и гениальность (III, 138–139). Первый тезис отсутствует в рукописи, с которой производился набор.[875]875
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 51 об. – 52.


[Закрыть] Дописанный текст (уже в корректуре, вероятно) имел важное значение. Говоря о патриотизме Белинского, автор «Очерков» имел в виду «истинный патриотизм», то есть связанный с мыслями об уничтожении крепостничества, или, как под цензурным надзором вынужден был писать Чернышевский, со служением «исключительным потребностям своей родины» (III, 136).

Редакция в полной мере воспользовалась разрешением цензора. Уже в апреле Бекетову были доставлены две статьи, в которых речь шла о Белинском. Обе работы принадлежали Чернышевскому: рецензия на книгу стихотворений Кольцова с биографической статьей о нем Белинского (см.: III, 510–515) и 5-я статья «Очерков» – цензорский экземпляр этой статьи помечен 1 мая,[876]876
  Там же. Л. 182.


[Закрыть] и этот факт позволяет утверждать, что к 5-й статье «Очерков» Чернышевский приступил сразу же после подписания Бекетовым полного текста 4-й статьи. В рукописи имя Белинского еще отсутствует, но в печатном тексте (июль 1856 г.) оно появилось, и решающим фактором здесь оказались настойчивые действия Некрасова.

В творческой истории «Очерков» биографическое значение имеет также исследование вопроса об источниках, которыми Чернышевский пользовался в характеристике Белинского. Помимо сочинений критика и материалов периодики той эпохи Чернышевскому, как о том свидетельствует текст «Очерков», хорошо были известны некоторые воспоминания современников, в частности мемуарные страницы «Былого и дум» Герцена, опубликованные в лондонской «Полярной звезде» (1855, кн. 1). На эту связь первым обратил внимание еще Боткин, который писал, что 6-я статья «Очерков», где речь идет о кружке Станкевича, об изучении философии Гегеля и спорах Белинского с «друзьями Огарева», «служит как бы комментарием к запискам другого автора»[877]877
  Боткин и Тургенев. С. 104–105.


[Закрыть] – Герцена. Близко к Герцену воспроизводит Чернышевский его оценки учения Гегеля. Особенно это касается тезиса о «двойственности самой системы Гегеля», о «разноречиях между ее принципами и ее выводами, духом и содержанием» – «принципы Гегеля были чрезвычайно мощны и широки, выводы – узки, ничтожны» (III, 205).[878]878
  См.: Володин А. Об одном возможном источнике «Очерков гоголевского периода русской литературы» // Вопр. лит. 1978. № 7. С. 81. Здесь высказано достаточно убедительное предположение об использовании Чернышевским философских работ Герцена «Письма об изучении природы», «Дилетантизм в науке» (там же. С. 84–88).


[Закрыть] В рукописи 6-й статьи «Очерков» Чернышевский вычеркивает фразу «принципы и выводы гегелевой философии принадлежат двум совершенно различным миросозерцаниям»[879]879
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 97.


[Закрыть] как неточную характеристику учения Гегеля, расходящуюся с суждениями Герцена о внутренней противоречивости цельного философского мировоззрения немецкого мыслителя.[880]880
  См.: Герцен. Т. IX. С. 22, 23.


[Закрыть] Еще одно место в рукописи той же статьи заставляет вспомнить герценовский источник. Рассказывая о времени примирения с Белинским, когда критик отказался от недавних увлечений некоторыми выводами Гегеля, Герцен писал: «Белинский, как следовало ожидать, опрокинулся со всею язвительностью своей речи, со всей неистощимой энергией на свое прежнее воззрение».[881]881
  Там же. С. 28.


[Закрыть] В рукописи «Очерков» абзац, излагавший мысль о явной противоположности позднейших выступлений Белинского его ранним работам (см.: III, 204), включал зачеркнутую фразу: «Белинский, как уверяют, сам жестоко издевался над статьями, которые писал в 1838–1840 годах в „Московском наблюдателе”».[882]882
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 100.


[Закрыть] Конечно, Чернышевский (как будет показано ниже) мог знать об этом и от других современников Белинского, однако свидетельство Герцена было для него все же самым авторитетным. Тем не менее он вычеркнул фразу, с очевидностью указывающую на запрещенный источник. Через несколько страниц Чернышевский все-таки упомянул, что «Белинский негодовал на себя за прежнее безусловное увлечение Гегелем» (III, 209), но он тут же сделал ссылку на воспоминания «г. А-а», которые «со временем сделаются известны нашей публике» (III, 210). Речь идет, разумеется, не о герценовеком сочинении, опубликованном летом 1855 г. и уже довольно широко распространившемся в России (Москве, Петербурге и даже Сибири) осенью и в начале 1856 г.[883]883
  См.: Эйдельман Н. Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М., 1966. С. 31.


[Закрыть]

Но не все в рассуждениях Герцена удовлетворяло Чернышевского. Прямой полемики автор «Очерков» не ведет, но некоторые важные вопросы идейной жизни тридцатых и сороковых годов объяснены ими различно. Укажем на некоторые примеры очевидных расхождений, поведших через три года к открытой полемике.

«Общий вопрос о Европе и об отношении России к Западной Европе» (III, 84) – так Чернышевский сформулировал в 3-й статье «Очерков» (февраль 1856 г.) одну из животрепещущих проблем эпохи. В этой статье спор ведется со славянофилами, но предлагаемые Чернышевским суждения чрезвычайно близко касались позиции Герцена, изложенной в его широко известных сочинениях «О развитии революционных идей в России», «С того берега» и др.

Рассматривая «главные положения» статьи И. Киреевского «Обозрение современного состояния словесности», напечатанной в «Московском сборнике» за 1845 г., Чернышевский решительно выступил против мнения, будто западная цивилизация обречена на гибель. Фразу «Запад – дряхлый старец, который извлек из жизни уже все, что мог извлечь, который истощился жизнью», Чернышевский назвал «мелодраматической» – «нравственные науки еще только начинают развиваться, общественные отношения тоже, приложения науки к жизни – тоже <…> все сферы жизни находятся еще в первых периодах развития, быстро развиваются и через сто, даже через пятьдесят лет далеко уйдут вперед по пути развития. Одним словом, Запад – не человек преклонных лет. <…> Нет, – Запад юноша» (III, 81–82). Полемика с И. Киреевским непосредственно обращена к спорам середины XIX в., и выводы автора «Очерков» звучали актуально.

Мысль о «дряхлости Запада» близка Герцену, хотя пришел он к ней иначе, чем славянофилы. Те вообще отрицали западные формы цивилизации во имя «русского начала», основанного на православно-религиозных идеях взаимной любви. Герцен исходил из размышлений над последствиями революционного движения на Западе, приведшего к победе реакционной буржуазии. Поражение революции и начавшаяся на Западе полоса реакции породили у него сомнения в перспективности революционного пути развития. Европа вступила на путь гибели, «все вокруг нас разлагается; все колеблется, ощущая головокружение и злокачественную лихорадку; самые мрачные предчувствия осуществляются с ужасающей быстротой».[884]884
  Герцен. Т. VII. С. 148.


[Закрыть]

Гибель революции 1848–1849 гг. осмысливалась Чернышевским иначе. «Ведь это только откладывается дело и, может быть, через реакцию еще быстрее будет торжествовать, чем без реакции», – писал он еще в студенческом дневнике (I, 287), и эти строки соотносимы с рассуждениями в «Очерках», в рукописи которых находим слова, выражающие точку зрения Чернышевского на законы общественного развития: «Мы знаем так же верно, как 2×2=4, что за ночью последует день, и кто доживет до светлого дня, конечно, будет наслаждаться сиянием, более ярким и живительным, нежели какой давали светила ночи, которые озаряют ныне путь наш во мраке» (III, 278). Выписанный отрывок, рассматриваемый в рамках проблематики «Очерков», связан с размышлениями автора о будущих деятелях русской критики, которые станут «гораздо требовательнее», нежели Белинский. Но самая логика рассуждений опирается на общий в его исторической концепции принцип общественного прогресса. Герцен как автор теории так называемого «русского социализма», призванного оживить умирающий Запад, мог бы принять на свой счет ироническое замечание Чернышевского в адрес славянофилов, содержащееся в 7-й статье «Очерков» – «Лукавый Запад гниет, и мы должны поскорее обновить его мудростью Сковороды» (III, 235).

Забегая вперед, скажем, что при подготовке в 1861 г. главы о Белинском для нового издания «Былого и дум» Герцен не случайно не упомянул «Очерков гоголевского периода русской литературы» Чернышевского, когда в числе важнейших посвященных Белинскому литературных событий 1856–1857 гг., образовавших «молодой воздух весны», назвал анненковскую биографию Станкевича и первые тома сочинений Белинского.[885]885
  Герцен. Т. IX. С. 35.


[Закрыть] Сказались не только результаты острой дискуссии с Чернышевским в 1859–1861 гг. Были полемически восприняты и рассуждения Чернышевского о судьбах Европы, – мнение, опровержению которого Герцен посвятил десятки работ. И в противовес содержащимся в «Очерках» фразам о «Западе-юноше» Герцен написал: «В современной Европе нет юности и нет юношей».[886]886
  Там же. С. 45.


[Закрыть]

Неприятие Чернышевским в 1856 г. некоторых взглядов Герцена засвидетельствовано самим Чернышевским. Комментируя много лет спустя письмо Добролюбова к Н. П. Турчанинову от 11 августа 1856 г., в котором передавались положительные отзывы Чернышевского о Герцене, Чернышевский указал, что «уж имел тогда образ мыслей, не совсем одинаковый с понятиями Герцена, и, сохраняя уважение к нему, уже не интересовался его новыми произведениями. Видя, что Николай Александрович огорчается холодными отзывами о них, этот литератор, – писал о себе Чернышевский, – перешел от разъяснения причин своего недовольства некоторыми понятиями Герцена к похвалам тому, что находит у него хорошим, и, между прочим, говорил о том, что высоко ценит его блестящий талант, что собственно по блеску таланта в Европе нет публициста, равного Герцену. Это утешало Николая Александровича».[887]887
  Чернышевский Н. Г. Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 годах. М., 1890. С. 319.


[Закрыть] В заявлении, будто с 1856 г. Чернышевский «не интересовался новыми произведениями Герцена», есть доля преувеличения. Но не в этом заключается смысл примечания к письму Добролюбова. Чернышевский существенно дополняет добролюбовское свидетельство, объясняет, уточняет, комментирует его, прямо указывая на сложность своих отношений к Герцену еще до встречи с ним в 1859 г.[888]888
  Исследователи ставят под сомнение слова Чернышевского, будто бы ошибочно сместившего характеристику своих настроений 1859 г. на 1856 г. О неточности Чернышевского свидетельствует-де и фактическая ошибка, допущенная в примечании к добролюбовскому письму: «второй нумер журнала» назван «Колоколом», хотя в 1856 г. речь могла идти только о втором выпуске «Полярной звезды» (Порох И. В. Герцен и Чернышевский. Саратов, 1963. С. 93, 94). Действительно, Чернышевский ошибся в названии журнала, но эта ошибка не меняет смысла сообщения в целом. Слишком ответственным был комментарий к письму Добролюбова, чтобы могло произойти предполагаемое исследователем «смещение характеристик». Он мог, как это имело место в рассматриваемом случае, ошибиться в дате, в названии журнала (и то весьма незначительно!), но не в оценке события, не в характеристике своих отношений к современникам, о ком бы ни вспоминал.


[Закрыть]

В печатных выступлениях автор «Очерков» в 1856 г. не склонен был настаивать на своих расхождениях с Герценом, как он не настаивал на разногласиях и со славянофилами. «Можно и должно не соглашаться с почтенным автором в средствах к достижению, – писал он о Киреевском, – но нельзя не признаться: цель его – цель всех благомыслящих людей» (III, 86). В отношении к Герцену подобная позиция дополнялась особым уважением и признательностью к автору «Былого и дум». В целом воспоминания Герцена о Белинском воспринимались как источник, а отнюдь не как материал для полемики. «Очерки» тесно примыкали к герценовским мемуарам, образуя единство оценки Белинского. Мысль Герцена о том, что особенностью мировоззрения Белинского было «живое, меткое, оригинальное сочетание идей философских с революционными»,[889]889
  Герцен. Т. IX. С. 28.


[Закрыть] нашла в «Очерках» Чернышевского применение и развитие. Условия цензуры не позволяли развернуть герценовскую формулу-характеристику открыто и прямо. Но и в этих условиях автору «Очерков» удалось воссоздать демократическое содержание деятельности великого критика, одушевленного служением «одной высокой идее – служению на пользу родной страны, служению во что бы то ни стало, без страха и лицеприятия».[890]890
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 83. Эти строки остались в рукописи (ср.: III, 770). Слова «служению во что бы то ни стало» зачеркнуты автором по соображениям автоцензуры, как мы полагаем.


[Закрыть]

Кроме воспоминаний Герцена Чернышевский располагал еще одним мемуарным источником о Белинском – воспоминаниями некоего «г. А-а». В 6-й статье «Очерков», заключавшей характеристику начального периода освоения Белинским гегелевской философии, автор сделал в этой связи следующее примечание: «В настоящей статье мы пользовались воспоминаниями, которые сообщил нам один из ближайших друзей Белинского, г. А., и потому ручаемся за совершенную точность фактов, о которых упоминаем» (III, 210).

Принято считать, что «А» – это П. В. Анненков. Автором версии был А. Н. Пыпин, высказавшийся, однако, лишь предположительно. «Если не ошибаюсь, – читаем у него о Чернышевском, – немало он почерпнул из рассказов П. В. Анненкова».[891]891
  Пыпин А. Н. Некрасов. СПб., 1905. С. 24.


[Закрыть] В комментариях к «Очеркам» в «Полном собрании сочинений» это мнение получило окончательное закрепление – «без сомнения, Чернышевский говорит здесь о Павле Васильевиче Анненкове» (III, 802) – и долго с тех пор не пересматривалось. Между тем есть основание усомниться в правильности подобной расшифровки.

Примечание Чернышевского, которое цитировано нами неполностью, выглядит в рукописи так (в квадратных скобках приведены зачеркнутые Чернышевским места): «…В настоящей статье мы пользовались воспоминаниями, которые сообщил нам один из ближайших друзей Белинского, г. А. [Н-а] [Н.] [Н.], и потому мы уверены в совершенной точности фактов, о которых упоминаем. Мы надеемся, что интересные воспоминания г. [Н-а] А-а со временем сделаются известны нашей публике [и тогда читатели увидят, что настоящая статья представляет только развитие [мнений] [суждений, высказываемых г. Н] слов г. Н-а, которому приносим здесь искреннюю благодарность за ту помощь, которую он оказал – и тогда читатели, оценив их высокое] и спешим предупредить читателей, что тогда наши слова окажутся не более, как развитием его мыслей. [Мы приносим г. Н-у искреннейшую благодарность] За ту помощь, какую оказали нам его воспоминания при составлении настоящей статьи, мы обязаны принести здесь искреннейшую благодарность глубокоуважаемому нами г. А-у».[892]892
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 104.


[Закрыть]

Характер исправлений показывает, что первоначально имя автора воспоминаний было скрыто криптонимом «Н». И только в одном случае (в начале отрывка) Чернышевский поставил «А» не после зачеркнутых «Н», а впереди – потому просто, что здесь оказалось свободное место для исправления, как это хорошо видно по самой рукописи.

Итак, Чернышевский сомневался в выборе буквенного обозначения имени мемуариста, которое должно было пока остаться неизвестным. Если бы Чернышевский хотел указать на Анненкова, подобное колебание вряд ли имело бы место. В расчет должны быть приняты и такие соображения.

О Белинском Анненков писал в воспоминаниях, известных под названием «Замечательное десятилетие. 1838–1848». Из творческой истории этого текста известно, что к мемуарам Анненков приступил осенью 1875 г. и лишь одна из глав (XXV – спор между Герценом, Кетчером и Грановским в 1845 г.), возможно, набрасывалась в 1870 г. в связи с известием о смерти Герцена.[893]893
  Дорофеев В. П. П. В. Анненков и его воспоминания // Анненков П. В. Литературные воспоминания, М., 1960. С. 567–568.


[Закрыть] Предположение, будто еще в 1856 г. существовали какие-то «разбросанные заметки», опирается между тем на примечание Чернышевского в 6-й статье «Очерков»,[894]894
  Там же. С. 6, 567. В. П. Дорофеев также считал, что «г. А» в «Очерках» – это П. В. Анненков.


[Закрыть] тогда как содержание воспоминаний о Белинском явно указывает на более позднее их происхождение (например, ссылки на мемуары Панаева 1861 г.[895]895
  Там же. С. 146.


[Закрыть]). К тому же Чернышевский, сколько можно судить по его примечанию, пользовался не отрывочными записями и не устными рассказами, а вполне законченным текстом воспоминаний, которые «со временем сделаются известны». Не мог Чернышевский иметь в виду и рукописи книги Анненкова о Станкевиче:[896]896
  См.: Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым. М., 1857.


[Закрыть] она не являлась воспоминаниями.

Повествуя в 6-й главе «Очерков» об идейных исканиях Белинского, Чернышевский передает подробности сотрудничества критика в «Московском наблюдателе» и дружеских связей с Н. В. Станкевичем. Анненков, по его же словам, познакомился с Белинским лишь осенью 1839 г., когда тот приехал в Петербург для работы в «Отечественных записках».[897]897
  Анненков П. В. Литературные воспоминания. С. 135.


[Закрыть] В письме к А. Н. Пыпину от 3 июля 1874 г. он сообщал, говоря о московском кружке Станкевича: «Будучи от малых ногтей петербургской косточкой, я только с 1838 года, т. е. с появления Белинского в Петербурге, получил понятие о московском кружке и впоследствии введен был в него, когда его развитие уже кончилось и многие тогда люди хотели позабыть и неохотно приводили себе на память».[898]898
  Литературное наследство. М., 1959. Т. 67. С. 547.


[Закрыть] Однако Анненков не совсем точен в датах: установлено, что его знакомство с Белинским состоялось в апреле 1840 г.[899]899
  Богаевская К. П. П. В. Анненков о В. Г. Белинском // Там же. С. 539; Оксман Ю. Г. Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского. М., 1958. С. 249.


[Закрыть] Следовательно, сообщаемые Чернышевским сведения о Белинском 1838–1839 гг. не могли исходить от Анненкова.

Необходимо учитывать также, что личные отношения Чернышевского и Анненкова в 1856 г. не были настолько близкими, чтобы между ними могли возникнуть разговоры о Белинском. Так, по поводу 6-й главы «Очерков» Анненков сообщал Тургеневу в письме от 7 ноября 1856 г.: «Я слышал, что вы в восторге от статьи Чернышевского. А мы здесь слегка ее побраниваем. Нам кажется, что уже теперь можно соединить участие и энтузиазм к прошлым деятелям с истиной и дельным обсуждением. Возгласы, вскрики, фрондировка нам не кажутся здесь вещами важными теперь, – а в отдалении они, правда, должны казаться возвышенным голосом <…> – что год тому назад было поступком, то теперь отсталая манера».[900]900
  Труды Публичной библиотеки ГБЛ. М., 1934. Вып. III. С. 59.


[Закрыть] «Прошлые деятели» – это, прежде всего, Белинский, творчество которого, по убеждению Анненкова, должно вызвать не один «энтузиазм», но и «дельное обсуждение», критическую оценку. Анненков и печатно пытался провести мысль об относительной ценности литературно-критических суждений Белинского последних лет его жизни. В частности, в статье «О значении художественных произведений для общества», опубликованной в февральской книжке «Русского вестника» за 1856 г., Анненков задел особо дорогую для Чернышевского тему Гоголя, в которой звучит скрытая полемика с Белинским и его последователем Чернышевским. «Если бы Гоголь, – считал Анненков, – ограничился одною только ролью художника до конца, он нашел бы в среде своей работы положительную сторону общества и вывел бы ее на свет так же свободно, как выведена им была другая, которая, по существу своему, всегда на показе и должна была первая попасться ему под руку».[901]901
  Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки. СПб., 1879. С. 22.


[Закрыть] Решительному неприятию подобных взглядов на Гоголя посвящены многие страницы «Очерков» Чернышевского, опирающегося на Белинского. При таких принципиальных разноречиях почти невозможно предположить какие-либо творческие контакты между Чернышевским и Анненковым.

В контексте критического отношения к наследию Белинского звучали и слова Анненкова, адресованные Дружинину в письме от 1 сентября 1856 г.: «Воспоминания, толкования, обсуждения бывших теорий и изложения бывшей жизни, – все это попахивает землей, и после всего этого окна открывать следует».[902]902
  Письма к Дружинину. С. 26.


[Закрыть] К сентябрю этого года Анненков уже был знаком с 5-й статьей «Очерков», в которой автор приступил к обозрению деятельности Белинского. Было бы нелогичным для Анненкова соглашаться на упоминание своего имени в 6-й статье «Очерков», опубликованной в сентябре, и в то же время скептически отзываться о работе Чернышевского и о содержащихся в них «воспоминаниях, толкованиях, обсуждениях».

Сторонники «анненковской версии» выдвигают и такой аргумент: «1 июня 1856 года Анненков в письме к Тургеневу просит его переслать по тяжелой почте „кипу Чернышевского… Кипа эта мне нужна, да и не даром же заставлять работать Чернышевского”. Не исключено, что под „кипой Чернышевского” Анненков подразумевал свои первоначальные заметки об эпохе 30–40-х годов, использованные Чернышевским».[903]903
  Володин А. И. Указ. соч. // Вопр. лит. 1978. № 7. С. 72. См. также: Летопись. С. 121.


[Закрыть]

Прежде всего, непонятно, зачем Анненкову, желавшему получить свои рукописи, обращаться к посредничеству Тургенева, когда можно было затребовать их у самого Чернышевского? Неясно также, почему свои рукописи Анненков назвал «кипой Чернышевского»? И что означает фраза «не даром же заставлять работать Чернышевского»?

Приведем более полную выдержку из указанного письма: «Перешлите мне по тяжелой почте кипу Чернышевского. Это будет безделица по почте. Кипа эта мне нужна, да и не даром же заставлять работать Чернышевского. Ничего нет приятнее для человека, когда труд и одолжение его гуляют в пространстве. Пожалуйста, пришлите».[904]904
  Труды Публичной библиотеки ГБЛ. Вып. III. С. 58.


[Закрыть] Вернее было бы предположить, что под «кипой Чернышевского» подразумевались вовсе не рукописи Анненкова, а главы «Очерков», которых к июню 1856 г. набиралась немалая «кипа» – четыре статьи в четырех книжках «Современника» (1855, № 12, 1856, № 1, 2, 4). Посылать «тяжелой почтой» рукопись не имело смысла, а выражения «кипа Чернышевского» или «не даром же заставлять работать Чернышевского», которому-де будет приятно от того, что его статьи «гуляют в пространстве», полны иронии и выдают критическое отношение Анненкова к работе Чернышевского.

В свою очередь и Чернышевский относил Анненкова к числу критиков, которые, подобно Дружинину, «не сочли бы приятным и не нашли бы удобным» печатать в «Современнике» свои статьи в 1855–1856 гг., если бы «мой голос, – писал Чернышевский в 1862 г., – был тогда значителен в „Современнике”» (X, 118).

Не находится ни одного источника, который мог бы послужить прочной основой для утверждения о присутствии в «Очерках» воспоминаний Анненкова.

Вряд ли также Чернышевский воспользовался именем Анненкова затем, чтобы «отвести внимание» «проницательных читателей» от совсем иного источника, которому он действительно во многом следовал» (речь о Герцене).[905]905
  Вопр. лит. 1978. № 7. С. 73.


[Закрыть] Примечание Чернышевского указывает на реально существовавшие рукописные воспоминания (об этом мы говорили выше), а слова «сообщил нам» заставляют искать имя мемуариста среди общавшихся в ту пору с Чернышевским литературных деятелей. Отразившиеся в рукописи колебания в выборе криптонима («Н» или «А») расширяют поле для гипотезы.

Напрашивающееся предположение, что «Н» – это Некрасов, должно быть сразу же отведено: знакомство Некрасова с Белинским произошло позднее описываемых в «Очерках» событий, связанных с именем Станкевича, и писать или рассказывать о них Чернышевскому Некрасов не мог.

Наиболее вероятным представляется другое предположение: этим, тогда еще не известным публике мемуаристом, одним из «ближайших друзей Белинского», был Иван Иванович Панаев. Автор «Очерков» не мог открыто назвать его по разным причинам, в том числе и ввиду близких с ним отношений по журналу. Скорее всего, учитывалась личная просьба Панаева до времени не открывать его работу над воспоминаниями о Белинском. Можно думать, буква «Н», за которой Чернышевский первоначально хотел скрыть имя автора воспоминаний, довольно прозрачно намекала на Нового поэта – постоянный, хорошо известный в литературных кругах псевдоним Панаева. К тому же она могла навести на мысль и о Некрасове, что не соответствовало действительности. И Чернышевский сменил букву, оставляя имя мемуариста неузнанным.

Воспоминания Панаева о Белинском были опубликованы в «Современнике» в 1860–1861 гг. Чернышевский писал о них в некрологе Панаева в феврале 1862 г.: «Публике известно, какие тесные отношения связывали Панаева с Белинским и как последний любил в Панаеве надежного товарища, даровитого писателя и честного человека. Мы обращаем внимание на этот факт потому, что Панаев, горячо любивший и уважавший Белинского, сам любил припоминать о своих отношениях к нему, он гордился ими» (X, 664).[906]906
  Авторство Чернышевского в отношении некролога И. И. Панаева установлено. См.: Указатель Совр. С. 575.


[Закрыть] Свидетельство Чернышевского («любил припоминать») хронологически может быть прикреплено и ко времени его работы над «Очерками».

Панаев познакомился с Белинским весной 1839 г., а переписка между ними началась годом раньше. Знакомство быстро перешло в дружбу, продолжавшуюся вплоть до смерти критика. Панаев был в курсе журналистской деятельности Белинского в Москве, содействовал его переезду в Петербург осенью 1839 г., близко наблюдал идейный рост критика в сороковые годы, всегда сочувствовал его литературным взглядам. «Хотя его и любят упрекать в недостатке серьезности, его рассказы обыкновенно весьма точны», – писал о его воспоминаниях Пыпин.[907]907
  Пыпин А. Н. Белинский, его жизнь и переписка. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 462.


[Закрыть]

Припоминая свои московские встречи в начале 1839 г. с Белинским и другими участниками кружка Н. В. Станкевича, увлеченными в ту пору философией Гегеля, Панаев отмечал: «Этот кружок займет важное место в истории русского развития. <…> Из него вышли и выработались самые горячие и благородные деятели на поприще науки и литературы».[908]908
  Панаев И. И. Литературные воспоминания / Ред. текста, вступ. статья и примеч. И. Г. Ямпольского. Л., 1950. С. 191.


[Закрыть] «Предмет этот, – писал Чернышевский в „Очерках” об идейных исканиях друзей Белинского и Станкевича, – имеет высокую важность для истории нашей литературы, потому что из тесного дружеского кружка <…> вышли или впоследствии примкнули к нему почти все те замечательные люди, которых имена составляют честь нашей новой словесности, от Кольцова до г. Тургенева. Без сомнения, – прибавлял Чернышевский, – этот благороднейший и чистейший эпизод истории русской литературы будет рассказан публике достойным образом. В настоящую минуту еще не пришла пора для того» (III, 179). Чернышевский писал, что Станкевич был «душою» всего кружка (там же). Слово «душою» принадлежало Белинскому, оно впервые было приведено Панаевым в его воспоминаниях: «Станкевич был душою, жизнию нашего кружка…»[909]909
  Там же. С. 197.


[Закрыть] Имеются и другие характерные совпадения. У Панаева: «Тогда выступали в Москве на литературном поприще молодые люди, только что вышедшие из Московского университета, – с горячею любовию к делу, с благородными убеждениями, с талантами <…>», «все принадлежащие к кружку Белинского были в то время свежи, молоды, полны энергии, любознательности, все с жаждою наслаждения погружались или пробовали погружаться в философские отвлеченности: один разбирал не без труда гегелеву логику, другой читал не без усилия его эстетику, третий изучал его феноменологию духа, – все сходились почти ежедневно и сообщали друг другу свои открытия, толковали, спорили до усталости и расходились далеко за полночь».[910]910
  Там же. С. 120, 197.


[Закрыть] У Чернышевского: «Все эти люди были тогда еще юношами. Все были исполнены веры в свои благородные стремления. <…> Эти люди решительно жили только философиею, день и ночь толковали о ней, когда сходились вместе, на все смотрели, все решали с философской точки зрения. То была первая пора знакомства нашего с Гегелем» (III, 202). Об этом писал и Герцен: «…Нет параграфа во всех трех частях „Логики”, в двух „Эстетики”, „Энциклопедии” и пр., который бы не был взят отчаянными спорами нескольких ночей»,[911]911
  Герцен. Т. IX. С. 18.


[Закрыть] – но Панаев был сам свидетелем этих споров, и «Очерки» текстуально ближе к его воспоминаниям, чем к строкам из «Былого и дум». Сходно с Панаевым сообщает Чернышевский об идейных связях Белинского с Бакуниным, переводившим для Белинского сочинения Гегеля с немецкого (см.: III, 219).[912]912
  Панаев. Литературные воспоминания. С. 147.


[Закрыть] Специально останавливается Чернышевский на характеристике Белинского периода безусловного подчинения философской системе Гегеля: «Это свидетельство людей, знавших его лично, подтверждается многими его страницами, написанными совершенно в духе Гегеля, но с такою решительностью, которой не одобрил бы сам Гегель» (III, 215). Одним из таких свидетелей был Герцен,[913]913
  См.: Герцен. Т. IX. С. 23.


[Закрыть] но Чернышевский имел в виду не его одного. У Панаева также рассказано о чтении ему Белинским рукописи рецензии на труд Ф. Глинки «Бородинская годовщина», где автор доводил поклонение гегелевской формуле «все действительное разумно» до оправдания политического строя России.[914]914
  См.: Панаев. Литературные воспоминания. С. 192.


[Закрыть] Не только Герцен, но и Панаев был свидетелем преодоления Белинским консервативных сторон философии Гегеля. Эта «борьба с самим собою, предшествовавшая радикальному перевороту в его воззрении, была, конечно, видима только его близким»,[915]915
  Там же. С. 244.


[Закрыть] свидетельствовал Панаев, передавая слова Белинского: «Вы знаете, что я не могу без негодования вспоминать об моих статьях этого времени»,[916]916
  Там же. С. 300–301.


[Закрыть] – и Чернышевский пишет: «Белинский негодовал на себя за прежнее безусловное увлечение Гегелем» (III, 209. В обоих случаях курсив наш. – А. Д.), а в рукописи «Очерков» после слова «Белинский» зачеркнута фраза «как говорят»,[917]917
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 64. Л. 103 об.


[Закрыть] и вместо этой фразы именно здесь сделано примечание о воспоминаниях «г. А-а» (III, 210). Приведем еще пример показательного совпадения. Чернышевский сообщал: «В Москве Белинский, подобно своим друзьям, был совершенно погружен в теоретические умствования и обращал очень мало внимания на то, что делается в действительной жизни» (III, 219). Утверждать это можно было только со слов очевидца. Панаев приводит немало примеров чрезвычайной непрактичности Белинского, увлеченного в московскую пору жизни теоретическими изучениями.[918]918
  См.: Панаев. Литературные воспоминания. С. 184, 286.


[Закрыть] Ни Герцен, ни Анненков об этой стороне жизни критика в Москве не упоминали.