Текст книги "Тайна рукописного Корана"

У родника Саид остановил коня и спешился. Неподалеку молодой, в латаном бешмете, безоружный горец готовился к молитве. Он снял бешмет, расстелил его на траве, разулся, совершил омовение, после чего опустился на бешмет и, видимо вдруг позабыв, в какую сторону ему, правоверному, следует при этом обратить взор, спросил у Саида Хелли-Пенжи:

– Скажи, добрый человек, куда мне обратить взор при молитве, чтобы не ошибиться?

Саид Хелли-Пенжи вгляделся в него. Лицо этого человека показалось ему чем-то очень знакомым. Но вспомнить, кто он, Саид никак не мог. Да и мало ли людей, похожих друг на друга?

Человек повторил свой вопрос, и тогда Саид Хелли-Пенжи с усмешкой сказал:

– Чтобы не ошибиться, дорогой, обрати лучше свой взор туда, где ты разулся, туда, где лежит твоя обувь! Это я тебе по горькому опыту советую. Со мной бывало, когда обращал взоры к Каабе, неизвестно куда исчезала моя одежда, и мне приходилось продолжать путь босиком.

Незнакомец что-то недовольно буркнул, покачал годовой и, может сам сообразив наконец, куда ему повернуться, быстро прочитал молитву, собрал свои вещи, перекинул через плечо хурджин и, тяжело опираясь на палку, зашагал дальше и скоро скрылся в лесу.

Стоял жаркий полдень, надо было напоить лошадей, да и самим немного передохнуть и успокоить во чреве голодного червя. Спешилась и Муумина, выглядевшая в своей чуть мешковатой мужской одежде прекрасным юношей.

Здесь было так хорошо в этот полуденный час! От речки веяло прохладой. Трава все еще зеленела, речка чистая как слеза, полуразвалившаяся чаша родника, видно, совсем не присмотрена.

Похоже, что тропа теперь проходит очень далеко от этого родника, потому-то и решился Саид Хелли-Пенжи устроить здесь привал. Он достал из хурджина узелок, в который были завернуты зачерствевшие ломти чурека, брынза и небольшой кусок мяса: наверно, еще накануне вечером получил все на ужин, на всякий случай запасся, и вот пригодилось. Саид разложил весь припас на камне у родника, поглядел на девушку в мужском обличье, подставившую под холодную прозрачно-чистую струю, что стекала с берестяного желобка, свои не знавшие поцелуя губы.

– А тебе идет этот наряд, – заметил Саид Хелли-Пенжи, – к нему бы еще усы и саблю – совсем сошла бы за настоящего джигита. Брат у тебя есть?

– Нет.

– А сестра?

– Никого нет, кроме слепого, беспомощного отца. Он сейчас, наверное, голодный, без меня за ним некому присмотреть.

– Я тоже, Муумина, один на свете. Всех родных – только тетка-старуха, совсем бедная, живет в далеком ауле Нахка. Вот уже четыре года, как я не видал ее. Не знаю даже, жива ли, нет ли.

– Так почему же ты ее не проведаешь?

– Жизнь у меня такая. Совсем закрутила. Поехал добра искать по свету…

– И как, нашел?

– Пока нет. Но надежды не теряю. Верю, что не сегодня, так завтра найду. Вот тогда и обрадую свою тетку. Знаешь, я поклялся ей, что вернусь богатым и веселым.

– Да поможет тебе аллах!..

– Будем надеяться. А пока давай-ка присаживайся, перекуси.

– Не хочется мне…

– Дорога у нас с тобой еще долгая, обязательно надо поесть, чурек зачерствел, но его можно размочить водой.

– И неужели всегда так будет на свете? – то ли про себя, то ли обращаясь к спутнику, проговорила Муумина.

– Что будет так?

– Жизнь. Неужели она всегда будет такая? Люди ненавидят друг друга, убивают, оскорбляют, унижают. И все больше бедных, беспомощных…

– Что и говорить, это ужасно… А ты хотела бы быть богатой, Муумина?

– Не знаю…

– Ну что бы тебе хотелось?

– Чтобы сбылась моя сказка.

– А ты, выходит, мечтательница? Только какие же сказки… Жизнь так завертела, не знаешь, куда податься.

– Все уже чуть не сбылось, но злые люди вдруг помешали!..

– Ты у отца одна, а я у тетки один. Мне бы ничего больше не хотелось, Муумина, вот только этот клочок земли, с этим родником, и чтобы никого вокруг не было… Ты и я… И привезли бы мы еще стариков да зажили, лучше некуда…

– О чем это ты? – удивленно и даже испуганно спросила Муумина.

Она посмотрела на него, и по губам ее невольно прошла тень презрительной улыбки: где ему выдержать сравнение с вечной мечтой Муумины, с белым всадником. Саиду стало не по себе от ее взгляда. Он невольно отвел глаза, а про себя подумал: «И чего я так робею перед этой девчонкой?»

– Спокойной жизни мне хочется! – проговорил он уже вслух.

А в душе Саид стал досадовать. Уж очень неподатлива эта куймурская красавица. Ни на чем с ней не поладишь, сразу настораживается и, словно еж, выпускает колючки. Ни про коран ни слова не выбьешь, ни от мыслей о Хасане не отвлечешь. Под личиной кажущейся сдержанности и покорности в этой дикарке таится великая решительность и готовность к действию, которые только ждут своего часа, чтобы выплеснуться наружу.

– Нам пора ехать! – сказала она и, вскочив на коня, медленно двинулась вперед.

– Постой, я сейчас! – Саид Хелли-Пенжи быстро все собрал, уложил в хурджин и нагнал ее. – Ты права. Нам лучше засветло добраться до Куймура. И отца твоего поскорее обрадуем.

– Бедный, он, наверное, не знает, что и подумать обо мне, не ведает, как злодеи со мной обошлись!..

– А что, если и я окажусь злодеем? – вдруг выпалил Саид Хелли-Пенжи. Душа его полнилась противоречиями.

– Нет! Ты не можешь быть злодеем. Ты мне как брат. У меня ведь нет брата, а у тебя нет сестры… – очень искренне сказала Муумина и, посмотрев на него, добавила: – Если бы я не поверила тебе, ни за что бы не поехала.

– А все-таки я еду с тобой, а на уме у меня одно… Ну, да ладно, шайтан с ними, с моими мыслями! – Саид уже чуть было не раскрыл себя, подумал, пусть, мол, знает, чего я от нее хочу, но почему-то вдруг сдержался и, изо всех сил огрев плетью коня, рванулся вперед, за ним понесся и конь Муумины. Спустя немного Саид остановился и подождал, пока девушка подъехала к нему.

– Ты очень наивна, ты доверчива, ты… – он не договорил.

– Скажи! Скажи, брат мой, все, что ты думаешь, все, что у тебя на уме. Я знаю, те изверги хотели меня растерзать. Ты спас меня, но если тебе хочется моей смерти, если это даст тебе желанный покой и поможет встретиться с твоей старушкой теткой, – поступай как знаешь, как сердце тебе повелит!..

– Тебе известно, где книга с медной застежкой? – вместо ответа спросил Саид Хелли-Пенжи.

– Да, я ее спрятала, – гордо сказала Муумина.

– До сих пор ты утверждала, что ничего о ней не знаешь?

– Ну, а теперь вот сказала правду.

– Где же книга? – хмуро глянув на Муумину, промолвил Саид.

– Я ее спрятала.

– И ты знаешь тайну, связанную с ней?

– Тайны не знаю. Но знаю, что это очень мудрая книга, что в ней все-все написано. Написано, что человек рожден для счастья, что люди должны жить на земле, как братья, делать друг другу только приятное и доброе…

– Муумина, послушай!.. – И Саид рассказал ей о том, что случилось с ним в злополучную ночь у старой башни, близ Куймура…

– Эта шкатулка сейчас у меня, – закончил он. – В ней есть ключ, а от каких он замков, этот ключ, написано в той книге, которую ты спрятала… Вот и рассуди сама…

– Я понимаю тебя, ты спас меня, чтобы завладеть книгой…

– Чтобы завладеть тобой и тайной о том, где хранится богатство. Тогда мы оба станем богатыми, Муумина! И я увезу тебя в сказочный мир…

– Я уже сказала, Саид Хелли-Пенжи, поступай, как велит тебе сердце… – И впервые девушка пожалела, что не носила с собой нож, подаренный ей Хасаном из Амузги.

– Скажи, где ты спрятала книгу?

– Нет, этого я тебе никогда не скажу! – необычно суровым тоном проговорила она.

– Почему?

– Потому что белый всадник велел мне молчать! До этого запрета я не знала, что книга чем-то связана с именем Хасана и что в ней скрыта тайна. Теперь, когда я вижу, как все, и ты тоже, хотят завладеть книгой, я особенно поняла, как важно сохранить ее для Хасана… Будь по-твоему, брат мой, я понимаю, что ты обманешь меня, ну и что ж… – Она горько вздохнула. – Я беззащитна. Расправиться со мной куда легче, чем убить птицу.

– Разжалобить меня хочешь? «Брат мой»! – не без иронии сказал Саид, хотя слова, с которыми к нему никогда и никто не обращался, отозвались в его душе невольным теплом. Но Саид не дал себе расслабиться. В глазах его вспыхнули злые огоньки.

– Я заставлю тебя сказать, где ты спрятала книгу! – и он взмахнул плетью над ее головой…

Муумина глазом не повела. Она смело и гордо смотрела ему в лицо и готова была на смерть. И вдруг как гром прогремел.

– Не тронь! – раздался чей-то грозный голос, и откуда ни возьмись из зарослей выскочили с разных сторон четыре всадника. Огорошенный неожиданным окриком, Саид Хелли-Пенжи медленно опустил руку с плетью. Будь он мудрее, ему бы не следовало забывать, что смерть идет за ним по пятам.

Перед ним предстали сыновья Абу-Супьяна. Саид даже не потянулся к оружию, застыл на коне как изваяние, угрюмо насупившись, опустил голову и положил обе руки на переднюю луку.

Муумина ничего не понимала. Кто эти люди? Какие-то новые злодеи? Лесные братья – качаги?..

– Вот и настал твой час, Саид Хелли-Пенжи! – послышался глухой голос, будто донесшийся откуда-то из неведомой дали.

– Братья! – заговорил один из четырех всадников, тот, что помоложе других – почти юноша. Сейчас он очень походил на Муумину в ее мужском одеянии… – Братья мои, я младший из вас, знаю, ваш гнев не меньше моего, но позвольте мне сразиться с врагом нашего рода один на один! Прошу!..

– Самому младшему – последнее слово, таков наш обычай, и не нам его нарушать. Я – старший. И после смерти отца все его долги на земле первым платить мне. С убийцей отца рассчитаюсь я! Слезай с коня, Саид Хелли-Пенжи, вызываю тебя на кинжальный бой! – Назвавшийся старшим легко и пружинисто спешился, отложил в сторону винтовку, отвязал пояс с пистолетом и кинжалом, вынул из ножен кинжал с блестящим лезвием и рукояткою слоновой кости… – Я жду тебя, храбрый против стариков и детей! – Под детьми он, как видно, подразумевал Муумину, приняв ее за юношу.

А Муумина между тем не могла глазам своим поверить, как вдруг изменился Саид Хелли-Пенжи. Лицо его сделалось саванно-белым. Он медленно сошел с коня и, не поднимая глаз, дрожащим голосом взмолился:

– Выслушайте меня, достойные сыны почтенного отца!..

– Хватит с нас. По горло сыты твоими лживыми речами, подлец! – вскричал один из братьев.

– Но перед смертью ведь каждому дается право сказать свое последнее слово?

– Говори, только покороче!

– Во-первых, сейчас вы застигли меня на том, что я выполняю задание Хасана из Амузги… – начал Саид Хелли-Пенжи. – Это связано с тайной, ключ к которой он тщетно ищет. Я выкрал у коварного Исмаила шкатулку. Мне думается, в ней-то и скрыта разгадка тайны. Не случайно же Хасан из Амузги так просил меня добыть ее. Во-вторых, в руки к тому же Исмаилу каким-то образом попала девушка из Куймура по имени Муумина… – Он поднял голову и с мольбой посмотрел на Муумину, словно бы просил не предавать его. Братья тоже глянули на нее, только теперь поняв, что перед ними вовсе и не юноша. – Исмаил и Ибрахим-бей этой же ночью истерзали бы несчастную, но я спас ее… – продолжал Саид. – Между прочим, она невеста Хасана из Амузги.

Щеки у девушки загорелись, ее будто ожгло стыдом, хотя слышать такое для Муумины было очень приятно.

– …Прошу вас, поверьте! Если не мне, то хотя бы девушке. Она подтвердит, что это я достал ей мужскую одежду и провел мимо всех Исмаиловых дозорных…

Муумина слушала его и думала, какой же у него змеиный язык. И ведь она чуть не доверилась такому извергу…

Братья не перебивали Саида, хотя с их лиц не сходила ироническая усмешка: мол, если надеешься и на сей раз ускользнуть, это не удастся.

А Саид немного пришел в себя и продолжал уже почти без страха:

– На мне долг – я обязан, как обещал, доставить к Хасану из Амузги шкатулку и эту вот девушку… – Он помолчал.

Лица братьев сделались грозными и угрюмыми. И Саида вдруг снова прошиб холодный пот. Воздев руки к небу, он грохнулся на колени и запричитал:

– Всемогущий аллах, ты один лишь свидетель, что я не убивал почтенного Абу-Супьяна. Вразуми их поверить мне!..

– Вставай, гнусное животное! Этими мольбами ты нас не разжалобишь. Поднимайся!

– Я же говорю вам истинную правду! Поверьте мне!

– Вставай и обнажи кинжал!

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Никуда я от вас не денусь. От судьбы не уйдешь. Но прежде выслушайте, что скажет Хасан из Амузги… – И он так молил, что добрая Муумина вдруг пожалела его. Какой бы ни был, но человек ведь! И конечно же ему тоже не хочется умирать… Она уж подумала, не попросить ли ей всадников сжалиться над ним?..

– Хасан из Амузги наш молочный брат, – сказал старший из братьев, – но в этом деле мы советуемся только со своей совестью.

– Вставай, пока мы не прикончили тебя, как ползучего гада! – Один из четверых хотел поднять его, но Саид подполз на четвереньках к коню Муумины.

– Что же ты молчишь? – вскричал он. – Скажи им, пусть пощадят меня до встречи с Хасаном, я рабом твоим буду. До встречи, а потом пусть…

– Что скажешь, сестра наша? – спросил старший, тот, что стоял с обнаженным кинжалом в руке.

– Что я могу сказать, братья мои? Если он на самом деле повинен в смерти вашего отца, он должен принять смерть! – Муумина посмотрела на Саида, лицо его исказил ужас. – Но он утверждает, что не убивал. Вдруг это так? Не берите на свои души грех. Пусть будет, как он просит. С присущим вам великодушием исполните его последнее желание, дайте встретиться с Хасаном из Амузги, может, это и вам принесет ясность…

– Что ж, быть по-твоему! – Братья поговорили между собой, после недолгих споров и пререканий они решили послушать совета девушки. – Могила нашего отца жаждет, чтобы мы окропили ее кровью наглого убийцы. Так оно и будет! А сейчас поехали!

Гнев, рождающий безумие

Исмаил пришел в себя. На тахте рядом с ним, съежившись, сидела сломленная обрушившимся на них оскорблением его жена. Кто бы мог предположить, что этот изверг так трагически воспримет позор своей дочери. За несколько часов он постарел на десять лет. В уголках глаз углубились веером расползшиеся морщины, и в самих глазах-то вдруг появилось что-то человеческое! Как святыню оберегал он свой очаг и не задумывался, что вокруг рушится мир старых представлений и что эта разрушительная сила может коснуться и его очага. И вот порвалось звено в той цепи, что прочно сковывала его привычные взгляды…

А по комнате, скрипя сапогами, расхаживал готовый к походу Ибрахим-бей. Заложив руки за спину, он держался так, будто ничего и не произошло.

Исмаил не сразу сообразил, кто перед ним. Но поняв, что это турок, он вскочил с тахты, похлопал себя по бокам, но при нем, увы, не было ни кинжала, ни маузера, которым он так гордился…

– Застрелю подлеца! – взревел он и кинулся с голыми руками на Ибрахим-бея, но тот вмиг скрутил ему за спиной руки. От гнева у Исмаила вздулись вены на висках.

– Остуди свой рассудок, почтенный!

– Подлец! Я принял тебя, приютил, оказал почет и уважение, а ты здесь же, в моем доме…

– Ты должен благодарить меня.

– За что еще? Не за то ли, что дочь мою обесчестил?

– Не велика цена дочери, которую ты готов был выдать за этого сына дьявола, – сказал Ибрахим-бей, имея в виду Саида Хелли-Пенжи. – А меня ты должен благодарить за то, что я избавил тебя от комиссаров…

– Где они? Их поймали? – Только сейчас Исмаил вспомнил, что Хасан из Амузги и его люди знают о его, Исмаила, позоре.

– К сожалению, нет. Они успели скрыться. Хотели, кстати, и тебя прихватить…

– Да, муж мой, – вспомнила жена Исмаила, – они и верно хотели увести тебя с собой, а он… – она кивнула на турка, – подоспел со своими людьми, вот ты и дома…

– А где моя несчастная дочь? – спросил Исмаил.

– Я старалась ее успокоить, но она все плачет, там в другой комнате…

– Как же ты мог не отличить мою дочь от той стервы?! – ломая пальцы, проговорил Исмаил, и самому эти слова показались странными. – Какой позор! Какой позор!..

– Скоро рассвет, нам пора собираться… – Ибрахим-бей никак не хотел признаваться в своем мужском бессилии, в том, что дочь их, Зейнаб, цела и невредима. Какой смысл? Для горянки великое бесчестье и в том, что побывала в руках мужчины. – Скоро рассвет, пора в путь…

– Плевать я хотел на твой рассвет! – крикнул Исмаил.

– Это приказ не только генерала Хакки-паши…

– Плевал я и на вашего генерала и на…

– Это приказ Горского правительства.

– На всех я плевал. Мое правительство – это я. Понял? Эй, жена! – обратился он к покорной подруге жизни. – Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..

Женщина вышла.

– Это еще зачем? – удивился Ибрахим-бей.

– Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!

– Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…

– Тем более!

– Но у меня есть жена, и дети есть.

– Ничего, не беда! Будет две жены!

– Но я не хочу жениться на твоей дочери!

– Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?

– Не хочу.

– В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…

– Ты сошел с ума! – Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, – бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»

– Напротив, я очень даже поумнел! – Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. – Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! – И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: – Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…

Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.

Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир – духовный судья. Входя в дом, он спросил:

– Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?

– Этот «кунак»… – зло бросил Исмаил, – явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..

Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.

– Тревожные настали дни… – хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, – у всех теперь свои аршины.

Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.

– Хорошо, я согласен жениться! – заявил наконец Ибрахим-бей.

– Позови и своего свидетеля! – властно приказал Исмаил.

Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, – не такой уж у него куцый ум, как думают многие, – то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.

Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека – это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, – не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.

А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:

– Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.

– Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? – рассвирепел Исмаил. – И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!

– Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! – Ибрахим-бей направился к лестнице.

– Объяви всем, – приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, – чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!

– Будет исполнено! – с горячностью отозвался бывший царский офицер.

– А этого мерзавца арестовать! – добавил Исмаил. – Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!

Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.

Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.

– По какому это праву? – попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. – Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…

– Сдать оружие! – словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: – Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…

– Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. – скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.

Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.