Текст книги "Черные паруса"

– Будет лучше, если я все это проигнорирую, верно?

– Ее дело – ее безумие – не обязано стать нашим.

– О, я могу держать Босу на расстоянии вытянутой руки, – сказала Фура небрежно. – Мне хватит компании светлячка – в моем черепе нет места для еще одного подселенца.

– Надеюсь, ты в этом уверена.

– Еще как. Она ведь не меня пыталась обратить, помнишь? Не считая краткого периода в конце ее жизни, после того как я спасла тебя, мы с Босой были едва знакомы.

– Да, – сказала я, размышляя о том, что она сделала с Босой. – Но, с ее точки зрения, ты с лихвой компенсировала это.

– Послушай, – произнесла Фура более рассудительным тоном, – я не строю никаких предположений относительно этих пистолей. Но если они и существуют, то это все равно краденые деньги, правильно? Возможно, вся эта болтовня о мертвых душах, запертых в пистолях, – просто чушь. Как ты и сказала, Боса пошла бы на все, чтобы купить себе еще несколько вздохов. Но надо быть глупцом, чтобы отвернуться от склада с пистолями, если он принадлежит нам.

– Мм… – протянула я, не убежденная этим внезапным переходом к хладнокровной жадности. – А как, собственно, мы распорядимся этими деньгами?

– Если Боса грабила корабли так долго, как гласит легенда, то в ее тайнике могут без дела лежать миллионы многомерных пистолей. – Сказано это было с тихим благоговением. – Они наши, Адрана. Мы могли бы поделить их между членами команды и разойтись. Никто не узнает, откуда они взялись. Пистоли тем и хороши, что их нельзя ни пометить, ни отследить. И пока мы будем тратить свои доходы осторожно, чтобы не обесценить пистоли, уже имеющиеся в обращении, сможем жить хорошо.

– Рада, что ты все обдумала.

– Просто поразмыслила как следует, душа моя. Но можно сделать и нечто большее, чем просто почивать на лаврах. Помнишь, как плохо банки обращались с нашим бедным отцом? В кои-то веки у нас появились бы рычаги воздействия на них, сестра. Финансовая мощь, о которой наши дорогие покойные родители и не мечтали. Отец всегда платил свои долги – он был слишком горд, чтобы этого не делать. Но когда он нуждался в ссуде, чтобы ухаживать за матерью или позаботиться о своем здоровье, разве кто-нибудь его пожалел? Он был прекрасным, гордым человеком, и банки вознаградили его за честность и преданность бессердечным пренебрежением. – Она шмыгнула, по переносице пролегли морщинки. – Мы могли бы стать силой в Собрании, с которой ему пришлось бы считаться. Разве это не прекрасно?

– У тебя всегда получалось находить оправдания для любого поступка.

– Это ведь ты заломила мне руку и заставила сбежать из дома.

– Что перевернуло нашу жизнь с ног на голову. – Я вздохнула, не желая ссориться с Фурой. Было время, когда я выигрывала любой спор, будучи на десять месяцев старше и хитрее, но сейчас это преимущество мало значило. – Но все эти разговоры – лишь предположения. Ты абсолютно не представляешь себе, с чего начать поиски сокровищ.

– Уверена, что она никогда не упоминала о них при тебе.

Я снова вздохнула, задаваясь вопросом, сколько раз мы уже проходили через это.

– Боса лелеяла меня как возможную преемницу, не раскрывая всех своих тайн. И мы не посетили ни один шарльер, ни один мир между тем моментом, когда меня похитили, и тем, когда ты пришла за мной.

– Не важно. – Фура бросила взгляд на лежащие на столе журналы. – Годный ключ к этой тайне должен находиться где-то на корабле. Паладин рано или поздно найдет его; нет ничего, что он не смог бы найти, имея достаточно времени. Но он должен быть осторожен – нельзя торопить события. Может, корабль и не такой разумный, как Паладин, но все равно в нем есть какая-то хитрость. Есть вероятность, что он запутает или сотрет свои секреты, если заподозрит вмешательство.

– Я думала, это наш корабль.

– Так оно и есть – телом он наш, но вот душой – не вполне. Но не бойся, сестра. Мы будем осторожны и внимательны и очень скоро добьемся его верности. И заставим выдать свои богатства.

– Я слушала кости, – сказала я небрежно, подумав о том, что с удовольствием полистала бы эти дневники, представься такая возможность.

Фура неодобрительно взглянула на меня:

– Я считала, что мы договорились.

– Договорились. Ни одна из нас не должна оставаться наедине с черепом. Но он умирает, а ты вечно занята другим. Во всяком случае, я подумала, тебе стоит узнать про мой улов: чужой разум и два слова.

На ее лице отразилась борьба любопытства с раздражением.

– Какие слова?

– «Рассекающая ночь». Старое название этого корабля. Кто-то очень старался не думать о нем, особенно в тот момент, когда почувствовал меня.

– Тебе не следовало…

Я оборвала ее мягким, уверенным тоном:

– Я знала, что ты не обрадуешься, и хорошенько подумала, прежде чем говорить. Остальным я пока ничего не сказала, они и так достаточно напуганы. Но я думаю, можно извлечь несколько выводов из этого названия. Кому-то известно, кто мы такие, и я твердо убеждена, что разум, который я почувствовала, находится на корабле, который дал локационный импульс и парусную вспышку, замеченную Сурт. Нас преследуют. И я могу предположить только одну причину, по которой кто-то мог на такое решиться.

– Нас хотят захватить, – произнесла Фура с чем-то вроде благоговения в голосе. – И верят, что у них получится.

Глава 7

Мы повернули к Колесу Стриззарди. Мы теперь возвращались в Собрание длинным параболическим маршрутом, лавируя в потоке, исходящем от Старого Солнца. Меняли наш угловой момент и тем самым медленно и кропотливо осуществляли небесный эквивалент поворота оверштаг.

На десять дней на корабле вновь установилось некое подобие нормальности. Несмотря на усиленное дежурство в обзорной рубке, вспышек больше не наблюдалось. Старое Солнце погрузилось в глубокий и покойный сон, без извержений и протуберанцев, которые могли бы помешать работе наших систем, и потому не было никакой возможности использовать подметалу скрытно. Нас не засекли, и мы не осмеливались на ответный локационный импульс. Я не возвращалась в комнату костей, и, насколько мне было известно, Фура тоже.

На самом деле я дошла до того, что воспользовалась старым трюком Прозор – протянула нитку поперек дверного проема. Правда, в моем случае это был волос. Всякий раз, когда я осматривала дверь комнаты костей, он был на месте. Вообще-то, меня это не удивило. Покрытый трещинами череп заботил Фуру еще меньше, чем меня. Думаю, она опасалась, что часть безумия Босы все еще пребывала внутри его, дожидаясь нового вместилища. Никто из нас не будет слишком сожалеть, когда он наконец перестанет работать.

Это было напряженное время, что помогло всем нам успокоиться. Помимо несения вахты в обзорной рубке, каждый должен был помогать в изменении облика корабля. У нас было меньше пяти недель, чтобы закончить эту работу, ведь нам предстояло попасть в зону досягаемости подметалы и телескопа задолго до того, как прибудем в пункт назначения.

Прозор была права: «Мстительница» должна была пройти проверку с первого взгляда. Однако если первый взгляд обнаружит что-то поддельное, мы немедленно окажемся в беде.

Трудоспособных членов команды было всего шестеро, и каждому надлежало внести свою лепту. Мы быстро договорились о разделении труда, о сменах и бригадах, расписанных по часам и вахтам. Большинство операций требовалось провести снаружи, что означало многократное надевание и снятие скафандров, а также прохождение через шлюзы. Мы знали: чтобы не отстать от графика, надо отладить процесс – все должно работать как часы.

Золотое правило гласило, что один, а лучше двое всегда должны находиться внутри корабля. Один – чтобы убедиться, что вышедшие наружу смогут вернуться, если вдруг заклинит шлюз. Еще один – на случай, если первый возьмет да и помрет. Вот почему Тиндуф и Сурт остались на борту, когда остальные отправились на Грохотун. Также благоразумие требовало следить за подметалой и трещальником, и кто-то должен был по возможности сидеть в обзорной рубке.

Поэтому мы разделились на три бригады, распределив вахты по схеме, которая была одинаково честной и одинаково изнурительной. Фура и Сурт – первая бригада, Страмбли и Прозор – вторая, а Тиндуф и я – третья. Каждая бригада состояла из одного бывшего члена команды капитана Ракамора и одного бывшего члена команды капитана Труско, что допускало некоторое дублирование и позволяло избежать любых проблем с недоверием или фаворитизмом.

Нам всем пришлось тяжело, не буду притворяться, что было иначе. Но это было лучше, чем сидеть и беспокоиться, не в силах избавиться от тревожных мыслей. Теперь наши головы и сердца были заняты практическими делами, подготовкой к вахтам, выходом наружу и возвращением, заботой о скафандрах и инструментах и неизменным планированием следующего шага. Любопытное дело: хотя мы уставали и существовала вероятность того, что нас преследуют, общее настроение улучшилось. На камбузе было больше смеха, чем когда-либо с тех пор, как мы захватили корабль, пусть веселье и казалось слегка вымученным, вечно на грани превращения в зевоту.

В глубине души, думала я, мы все – существа порядка. Нам нравится разделение труда и отдыха, и мы особенно счастливы, когда течением наших дней управляет некая структура.

Эту роль взяло на себя вахтенное расписание. Первая бригада шесть часов спала, шесть часов работала снаружи, потом отдыхала дважды по шесть часов. Двенадцать часов отдыха подряд – звучит здорово, но на самом мы никогда не испытывали недостатка в неотложных делах, включая приготовление пищи и мытье посуды, раз уж мы все на время позабыли о безделье.

У второй бригады вахты были такие: сон, работа снаружи, отдых и снова работа снаружи. Третьей бригаде пришлось тяжелее всего: сон, отдых, а потом – две смены снаружи подряд, двенадцать потных часов в вакуумном снаряжении без передышки. Однако эта пара многое успевала сделать, потому что не тратила время на прохождение через шлюз между сменами.

Никто бы не согласился на такой график, но на следующий день порядок работы менялся: первая бригада отрабатывала двойную вакуумную смену, а вторая две смены подряд отдыхала.

Может показаться, что неэффективно спать всем в одни и те же часы. Но таков обычный распорядок маленького корабля, и он значительно облегчает организацию приема пищи, а также гарантирует, что шум проходящих через шлюзы и обслуживающих скафандры не помешает отдыхать другим. Шести часов было более чем достаточно, даже несмотря на усталость после вакуумной смены. В условиях, близких к невесомости, возместить истраченные организмом ресурсы проще, чем на поверхности мира.

Таков был распорядок вахт, а чем мы занимались на протяжении каждой из них – отдельная история. У нас не было парусного мастера, но Тиндуф смыслил в этом деле больше остальных, так что именно наша бригада должна была придать парусам «Мстительницы» вид, наиболее близкий к нормальному, использовав две тысячи акров обычной парусины. Работа была медленная, кропотливая, но не представляла особой сложности или опасности, помимо тех неудобств, которые были неотъемлемой частью труда в вакууме. Прежде чем мы начали, Тиндуф нашел кусок парусины размером со стол и набросал на нем план предстоящей работы: тонкими линиями нарисовал «Мстительницу», похожую на крошечного жука, приколотого в центре огромного веера из такелажа и парусов. Его замысел состоял в том, чтобы убрать некоторые паруса из ловчей ткани и заменить их обычными, а еще – добавить несколько сотен лиг дополнительного такелажа, к которому мы прицепим заурядную парусину, чья единственная роль – сделать наш облик дружелюбным.

– Мы уже не будем так дефилировать, как нонеча, – предупредил Тиндуф, с сожалением поглаживая подбородок. – Например, передача крутящего момента накроется медным тазом, и придется запускать ионные, чтобы это дело компенсировать. Но в кои-то веки полюбуемся на собственные паруса.

– Как и тот, кто следит за нами, – проворчала Сурт.

– Ничего не поделаешь, – сказала я. – Мы либо выполняем эту работу, либо навсегда отказываемся от заходов в порты, а чтобы успеть, нельзя упустить ни часа. Но можно свести риск к минимуму, да, Тиндуф? Развернуть отражающие поверхности таким образом, чтобы спрятать их от того, кто у нас за кормой, и он не увидит больше, чем уже увидел. Если за кормой вообще кто-то есть. После поворота мы там никого не заметили.

– Люблю оптимистов, – пробормотала Страмбли.

– Ага, я тоже, – ухмыльнулся Тиндуф.

Я была довольна тем, что совместный труд сблизил нас. Тиндуф почти не разговаривал, когда был снаружи, предпочитая напевать под нос – обычно это были колыбельные или какие-то бессмысленные песенки. Если это меня раздражало, я могла уменьшить громкость трещальника, обеспечивающего связь между нашими скафандрами, но, как правило, мне нравилось слушать, как он бормочет и напевает, ведь это означало, что все идет хорошо. Навострить уши следовало в тот момент, когда он замолкал: наверняка что-то порвалось, запуталось или застряло.

Пожалуй, я была рада, что не попала в одну из других бригад. Не потому, что мне не нравились эти люди, а потому, что нам с Тиндуфом досталось куда более приятное задание. Другие бригады должны были придать кораблю более симпатичный вид, а это оказалось гораздо сложнее, чем поменять несколько парусов.

И даже не просто сложно, а почти невозможно, по крайней мере за пять недель. «Мстительнице» было суждено выглядеть злобной. Злоба вросла в ее обводы, и с этим мы мало что могли поделать. Как и у «Скорбящей Монетты», у нее были «глаза» по обе стороны корпуса, чуть позади челюсти. Каждый глаз представлял собой самое большое окно, и на обоих кораблях оно было расположено на камбузе, где команда проводила большую часть времени бодрствования. Но глаз «Скорбящей Монетты» находился чуть выше, благодаря чему она выглядела дружелюбнее. На «Мстительнице» глаз сидел низко, почти на одной линии с челюстями, наводя на мысль о некой форме помешательства. А еще он был меньше; корабль как будто многозначительно хмурился. Общее впечатление не улучшали ни челюсти, усаженные острыми металлическими зубами, ни многочисленные грозные шипы, торчащие из корпуса, словно отравленные иглы.

План состоял в том, чтобы срезать или замаскировать как можно больше этих уродливых штуковин, но часть из них выполняла функции, связанные с навигацией и управлением парусами, что затрудняло демонтаж. Затем – обычные и ирисовые люки, которые пришлось переделать, чтобы они меньше походили на орудийные порты, скрывающие целые батареи гаусс-пушек, или, по крайней мере, чтобы количество этих портов с виду было таким же, как у заурядного вспыльчивого капера.

Ремонтникам приходилось трудиться снаружи: с помощью инструментов разбирать поддающееся разборке, срезать остальное, и при этом бдительно следить за ловушками, стараясь ни на что не наткнуться и не продырявить скафандр вместо корабельной детали. Для резки у них были приспособления из запасов Страмбли, которые включали разное – от сверл и пил до энергетических лучей и миниатюрной горелки, работающей на том же топливе, что и катер, и способной рассекать большинство предметов, как нож масло. Тем не менее дело продвигалось медленно: кое-какие части корпуса были сделаны из странных металлов – скорее всего, добытых в шарльере и устойчивых ко всем обычным методам резки. Неудивительно, что хоть жертвы Босы Сеннен и палили по «Мстительнице» из гаусс-пушек, им не удалось повредить корабль. Если отрезанные части были достаточно малы, мы на всякий случай утаскивали их внутрь.

Ничто из перечисленного не стало для меня проблемой, однако кое-что заставляло радоваться, что я не участвую в таких работах. На протяжении лет – и даже веков – с Босой пытались воевать многие. Как и в случае с нашей подругой Гарваль, пиратка прибегала к особому способу поддержания дисциплины. Решив кого-то убить, она прикрепляла мертвое – или еще живое – тело к корпусу снаружи. Если жертве следовало прожить достаточно долго, чтобы посыл Босы надлежащим образом дошел до всех, то в скафандр помещали систему жизнеобеспечения, а затем его прибивали гвоздями или приваривали к неровным обводам корабля. Гарваль была последней, кого повесили под выступающим из верхней челюсти острием бушприта – под тем самым острием, на которое в итоге напоролась сама Боса. Таких мертвецов на корпусе накопилось множество – больше, чем нам показалось, когда мы впервые увидели пиратский корабль. В некоторых местах толщина слоя составляла три-четыре трупа. Когда мои товарищи отламывали эти тела, как струпья плотной ржавчины, нам открывались крупицы загадочной истории корабля. Я содрогалась при мысли о книге страданий, в которую были вписаны имена покойников, или о том, сколько времени длились мучения этих несчастных. Но мы ничего не могли для них сделать, кроме как выбросить останки в Пустошь. В таких похоронах мало чести, и, возможно, не все заслуживали даже этого, но я предпочитала думать о покойниках хорошо, раз уж не знала их судеб.

Работа продолжалась. Мы спали, ели, трудились, отдыхали, устало рассказывали друг другу о том, с чем столкнулись, или обдумывали планы на следующий день. Когда одна из двух других бригад возвращалась, я внимательно следила за поведением товарищей. Они были веселы, если все прошло хорошо, а если нет, отмалчивались, не делились опытом, лишь обменивались настороженными взглядами. Я сдерживалась, не выпытывала, и остальные поступали так же. И так было понятно: найдены новые доказательства того, что жестокость Босы была запредельной. Я уже увидела и услышала достаточно, чтобы хватило на целую жизнь. Чем скорее мы сотрем память о ней с этого корабля, тем лучше.

На одиннадцатый день после того, как мы изменили курс, с парусами случилось то, что случилось, – и после этого события приняли совсем другой оборот.

* * *

Мы с Тиндуфом работали в ту смену одни. Возились с такелажем в лиге от корабля, который выглядел ужасно маленьким с такого расстояния – темное зернышко, застрявшее посреди более густой тьмы. Уже выполнили все, что полагалось по графику, но не успели отправиться в обратный путь, как Тиндуфа встревожили показания тензометрических датчиков, и он пожелал осмотреть участок старых парусов – убедиться, что ничто не порвалось и не запуталось.

Целая секция лиселей из ловчей ткани – более десяти квадратных акров – была испещрена дырами и местами отделилась от такелажа. Вертелась вокруг него, словно живое существо, – пляшущая, складывающаяся, извивающаяся завеса невероятной черноты. Мы разглядывали эту жуть, словно загипнотизированные, пока Тиндуф не вынес вердикт:

– В нас стреляли, Адрана. Никаких сомнений.

– Стреляли? – повторила я, понимая и не желая понимать, ведь могло же существовать какое-то другое объяснение, более приемлемое, чем действия насильственного характера.

– Скорее всего, парус-сечью. Ею заряжают гаусс-пушки, как обычными снарядами, но летит она не так быстро и не в корпус корабля. Некоторые разумники называют эту штуку виноградницей, но стреляют-то ею по парусам, а не по виноградникам, так что я предпочитаю говорить «парус-сечь»[4]4
  Непереводимая игра слов: с исторической точки зрения снаряд, о котором говорит Тиндуф, представляет собой разновидность картечи в холщовом мешке, оплетенном веревками. В русском языке в этом отношении закрепился термин голландского происхождения «дрейфгагель», а в английском – grape shot, основанный на отдаленном сходстве мешка с гроздью винограда.


[Закрыть].

– А это не могло случиться давно, при нападении Босы на капитана Труско?

– Нет, я совершенно уверен: это новое. Я внимательно слежу за тензометрическими датчиками, узнал бы, случись нам угодить под парус-сечь. Сдается, это случилось в последнюю смену.

Я включила трещальник ближнего действия.

– Паладин?

– Да, мисс Адрана?

Голос робота звучал слабо и скрипуче, но так и должно было быть. Мы до предела снизили мощность, чтобы наши переговоры нельзя было перехватить уже в тысяче лиг от корабля.

– Паладин, похоже, что в нас стреляли. Тиндуф говорит, парус-сечью. Она разорвала в клочья весь лисель. Твои сенсоры уловили что-нибудь похожее на атаку?

– Нет, мисс Адрана… Совершенно точно нет.

Фура, которая не могла находиться слишком далеко от Паладина, – я представила ее за столом, строчащей в этих своих журналах, – прервала наш разговор:

– В нас не могли стрелять, Адрана. Мы бы сразу поняли. Была бы вспышка гаусс-пушки, видимая или тепловая, и наверняка удар по корпусу.

– Тиндуф считает, что это произошло в течение последних часов.

– Тогда, возможно, мы наткнулись на мусор. Все-таки к Собранию приближаемся.

Я увидела сквозь забрало, как Тиндуф медленно покачал головой. Он не посмел открыто перечить моей сестре, но дал мне понять, что думает.

– Мы закончили смену, возвращаемся, – сказала я. – Но мне не нравится, как это выглядит. Никто не выйдет наружу, пока не обсудим случившееся.

* * *

В каюте Фуры нас было четверо: Тиндуф, Прозор, мы с сестрой… Впрочем, с Паладином пятеро.

– Вспышку гаусс-пушки обычно не видно, – говорила Прозор. – Ствол не раскаляется настолько, что его можно заметить, потому что для парус-сечи нужен магнитный импульс куда слабее, чем для выстрела обычным снарядом.

Фуру это не убедило.

– Тогда в чем смысл, позволь спросить?

– В лишении маневренности, детка. Парус-сечью стреляют по парусам, а не по корпусу. Если она и попадет в корпус, то просто отскочит, не причинив особого вреда.

– И корабль можно захватить целым, не уничтожая его, – сказала я.

– Да, по идее, – согласилась Прозор. – Нет ничего более уязвимого, чем паруса. Как правило, единственное, что не дает кораблям порвать друг друга на ленточки, – это хорошие манеры.

– И все же, – сказала Фура, взмахивая металлической рукой, – мы здесь. Все еще живы, и наши паруса на девяносто девять процентов целы. Согласитесь, если этот залп предназначался для того, чтобы вывести нас из строя, получилось не очень.

– Я бы не стала дрыхнуть без задних ног, – возразила Прозор. – Если позади нас корабль, то это могла быть просто пристрелка. Возможно, они еще не совсем точно определили нашу позицию или находятся слишком далеко для меткого выстрела. Но надеются подойти поближе.

Фура могла твердо стоять на своем, но если все доводы были против нее, то она обычно отказывалась от своей позиции, хотя и не без труда.

– Ты повидала немало погонь, Проз, и я не стану придираться к твоим выводам. Вопрос в том, чем мы можем ответить. Дать бортовой залп и надеяться, что намек будет понят?

– Они лучше определили наше местоположение, чем мы – их, – сказала я. – У нас есть лишь участок неба, а они сумели по крайней мере один раз засечь нас с помощью локационного импульса. Но даже если бы мы достаточно точно знали их координаты, надо бы очень крепко подумать, прежде чем стрелять.

– Это почему же? – спросила Фура.

– Потому что мы лезем из кожи вон, чтобы не выглядеть так, будто играем по старым правилам этого корабля. – Я стукнула ладонью по столу, подкрепляя свои слова. – Мы обыкновенные каперы. Это не спектакль, это то, что мы есть – и чем намерены остаться.

– В нас стреляли! – Фура широко распахнула глаза, как будто высказала чрезвычайно простую мысль, которую я не понимала из-за чрезмерной тупости или упрямства.

– Возможно, – согласилась я. – И даже вероятно. Но мы не можем быть уверены, что это не случайность. Если ответим огнем, то вызовем эскалацию, а также дадим им понять, что они сумели повредить наши паруса, и это будет чрезвычайно полезной информацией. Если выстрелим более тяжелыми снарядами, чем парус-сечь, то со стороны покажется, что мы ведем себя совсем как Боса Сеннен – реагируем нагло, с чрезмерной кровожадностью. А если откроем канал связи и попытаемся их убедить в наших добрых намерениях, то, опять же, выдадим свое местоположение.

– И что бы ты посоветовала?

– Я бы попросила Тиндуфа усилить ионную тягу, чтобы у нас появился шанс выйти из зоны досягаемости. Еще следует приостановить все работы вне корабля, за исключением тех операций, которые проводятся на корпусе или вблизи него, – надеюсь, по нам не нанесут прямого удара. Удвоить пост в обзорной рубке и внимательно следить за подметалой и трещальником, помогая Паладину, насколько это возможно. А мы с тобой тем временем внимательно послушаем череп.

– Кости тебе что-то нашептали?

Я вздохнула, признавая, что пора стать более откровенной с другими членами команды, начиная с Тиндуфа и Прозор.

– Да, кое-что. Кажется, я коснулась разума другого чтеца костей, который знает, кто мы. Я отчетливо уловила название «Рассекающая ночь», и прежде чем этот разум почувствовал меня, думаю, он тянулся к какому-то другому чтецу. Скажем так, хотел перед ним отчитаться.

– Домыслы, – фыркнула сестра.

– Да, как и то, что в нас стреляли. Это всего лишь домыслы, потому что у нас есть только парусная вспышка, локационный импульс и несколько дырок в лиселе. Но я знаю, что чувствовала, и склонна доверять интуиции. Этот корабль, что бы он собой ни представлял, действует не сам по себе.

– Это ничего не меняет, – сказала Фура, не в силах подавить явные признаки беспокойства. – Мы все-таки должны двигаться прежним курсом. Через три недели будем в пределах видимости с места назначения, и работа должна быть закончена гораздо раньше. – Но сестра посмотрела на меня, и я как будто увидела в ее глазах неохотное согласие. – Опасно держать слишком многих из нас на снастях, если есть риск получить еще один залп парус-сечи. Но проигнорировать проблему нельзя.

– Мы можем отложить прибытие.

– Это выглядело бы странно для наблюдателя, если он есть, – сказала Прозор. – Нет веской причины не продолжать путь, имея все преимущества.

– Она права, – сказала Фура после долгого вздоха. – Единственное решение – работать быстрее и эффективнее, чтобы достичь большего за меньшее время и с меньшим количеством людей, занятых снаружи. Мы с Сурт восемь часов ковыряли одну-единственную деталь с плакировкой. Это само по себе плохо, но наши горелки жгут то же топливо, что и катер, а его запас обильным не назовешь. – На ее лице появилось решительное выражение. – Но у нас есть инструменты, которые режут почти что угодно, – надо лишь пожелать ими воспользоваться.

– Нет, – отрезала я.

– Мы не достанем их снова, – сказала Прозор. – По крайней мере, пока смерть не постучится в нашу дверь.

– Если не закончим работу, – произнесла Фура, – весьма вероятно, что именно так и случится. У нас есть оружие призрачников. Мы не должны бояться использовать то, что принадлежит нам по праву.

– Ой, не нравятся мне эти жуткие штуковины, – сказал Тиндуф за всех нас. – Но если они помогут разделаться с работой поскорее…

* * *

На следующее утро, когда все проснулись, мы с Фурой отправились за ключами от хранилища, где лежали доспехи и оружие призрачников. С тех пор как эти вещи использовали, чтобы застать Босу врасплох, мы держали их взаперти в склепе с металлическими стенами рядом с комнатой костей, над длинной галереей с боковыми батареями гаусс-пушек. Это было сделано по обоюдному согласию, чему предшествовали самые бурные дебаты нашей новой команды. Существовало твердое мнение, что вещи призрачников должны быть уничтожены или выброшены в космос при первой же возможности.

Никому из нас они не нравились.

Доспехи и оружие призрачников представляли собой древнюю технологию. Они были добыты в шарльере под названием Клык, где хранились в инкрустированных золотом ларцах. Фура несколько раз рассказывала мне об экспедиции, каждый раз слегка приукрашивая факты. Я также читала ее рассказ в «Истинном и точном свидетельстве».

Когда поисковики впервые открыли ларцы, показалось, что те пусты.

У технологии призрачников было такое свойство, благодаря которому она ускользала от прямого взгляда. Смотреть надо было искоса, краем глаза, причем не слишком стараться. Это позволяло углядеть стеклянные доспехи, шлемы, кирасы, наручи, наплечники, а также стеклянные ножи, мечи и пушки – или то, что мы предпочитали называть пушками, поскольку не знали лучшего слова.

Время от времени я осмеливалась отпереть дверь и заглянуть в хранилище с вещами призрачников. Моя первая реакция всегда была неизменной. Все исчезло! Каким-то сверхъестественным образом наше сокровище испарилось, остались только голые стены.

Но потом я спохватывалась и заставляла себя не пялиться, а скосить глаза и сосредоточиться на какой-нибудь воображаемой вещи за пределами помещения. И лишь тогда удавалось заметить очертания того, для чего я с трудом могла подыскать название. Так я убеждалась, что оружие и доспехи призрачников никуда не делись.

– Нам нужно только то, чем можно резать, – сказала Фура после долгой паузы, в течение которой она, должно быть, занималась тем же, что и я: сначала испугалась, что реликвии пропали, а затем убедила себя, что это не так. – Пушки слишком опасны, а лишняя броня ничего не даст.

– Может, сейчас не время этим пользоваться?

– За нами гонятся, душа моя, – сказала сестра мягким, жалостливым тоном, как будто я могла забыть о преследующем корабле. – Если не сейчас, то когда?

– Ты боишься, – сказала я, дивясь тому, что ее целеустремленность что-то может поколебать.

Фура как будто опешила:

– Да, боюсь. А ты разве нет?

– Я в ужасе. И рада этому, как и тому, что тебе страшновато. Значит, она не слишком глубоко в меня забралась, как и светлячок – не слишком глубоко в тебя.

Фура потянулась за ножом, намеренно отведя взгляд, чтобы направить свои металлические пальцы на рукоятку, а не на лезвие.

– Помнишь, когда в последний раз держала в руке такую штуку? Кажется, когда прижимала лезвие к моему горлу.

– До чего же неблагодарный поступок, – саркастически заметила я.

– Я тебя не виню, да и с какой бы стати? Ты заразилась от Босы безумием. Но мы тебя вылечили? Вот и славненько. – Она раскрыла мою ладонь и вложила в нее нож так нежно, точно это был венок из цветов. – Видишь? Я доверяю тебе безоговорочно, даже когда у тебя клинок призрачника. Стала бы я это делать, если бы подозревала, что в тебе осталась хоть крошка от Босы?

– Полагаю, – тихо проговорила я, – рано или поздно ты сама все узнаешь.

– Можно ли тебе доверять?

– Можно. Но не только мне. Любому из нас.

– Хочешь сбросить камень с души, сестрица?

– Ты очень легко сдалась.

– Сдалась?

– Когда команда воспротивилась твоему выбору направления. Думала, ты поднимешь шум, но ты восприняла это очень спокойно.

– Судя по тону, ты бы предпочла, чтобы я действовала вопреки решению команды и навязала собственное?

– Ни в коем случае. Но это заставило меня задуматься: что же это было за предпочтение, если ты так легко отказалась от него.

– Говорят, светлячок заставляет видеть заговоры там, где их нет. В каждом шепоте мерещится предательство, а близкие друзья становятся врагами. Забавно, что светлячок живет во мне, а не в тебе.

На нас обрушилось молчание. Я сказала слишком многое и тем самым превратила смутное чувство в осязаемое подозрение. Фура не сделала ничего, чтобы развеять это подозрение. Если на то пошло, она только усилила его. Но мы обе, должно быть, поняли, что дальнейший разговор принесет больше вреда, чем пользы.