Текст книги "Атрибуция, диссонанс и социальное познание"

В литературе, посвященной атрибутивным процессам, встречается следующая постановка вопроса: что первично – когнитивные искажения в атрибутивных процессах или мотивы самозащиты и самоублажения, тенденция уйти от ответственности? Вопрос этот предполагает идею, будто подобные атрибутивные процессы могут протекать и без мотивации (см., напр., ссылки на исследователей в кн.: Перспективы социальной психологии, с. 205). Я думаю, что когнитивные искажения мотивированы с самого начала, поэтому споры о том, являются ли они мотивированными или когнитивными, лишены смысла. Разве когнитивные процессы протекают когда-либо без мотивации?

Атрибутивные процессы – комплексные и мотивированные процессы. Что же касается атрибутивных искажений в пользу своего Я, то это полимотивированные когнитивные процессы, но в них ведущими являются стремление к достижениям, мотив самооправдания и защиты положительных аспектов своего Я. Это такие мотивы, которые, в свою очередь, исходят из центра Я (центра личности) и из разных подструктур я-концепции. Названные мотивы могут актуально не осознаваться, но тем не менее вызвать к жизни когнитивные процессы восприятия и атрибутивного объяснения воспринятых людей и их поведения. Прав Цукерман в том, что сами когнитивные объяснения содержат в себе мотивационный аспект (Zuckerman, 1979). Однако лучше делать не половинчатые ходы, а просто, исходя из правильного понимания соотношений между мотивами и процессами познания, осуществить объединение этих двух подходов (если можно эти односторонности назвать теоретическими подходами). При дальнейшем обсуждении проблемы мотивации когнитивных процессов в рамках теории атрибуции следует использовать результаты, полученные в современной когнитивной психологии (см.: Солсо, 2002; и др.).

Глава 4
Самоатрибуция

Принципы и правила атрибуции действуют и в том случае, когда человек осуществляет специфический вид социального познания, а именно самопознание, когда он рассуждает о себе, о своих психических чертах и поступках. В этой «сфере» социального познания атрибутивные процессы приобретают интересные особенности.

У каждого человека имеется готовая система знаний о себе. В результате этого, когда человек получает новую информацию о себе, в его психике она обрабатывается в более ускоренном темпе, чем та информация, которая касается других людей или явлений. Особенно быстро обрабатываются те сведения, которые касаются важных, значительных личностных черт характера или поступков.

Подобная ускоренная обработка личностно значимой информации, как я понимаю, осуществляется благодаря специфическому явлению, которому можно дать название кластерной атрибуции. Речь идет о следующем: если индивид уверен, что является, например, целеустремленной личностью, то, когда у него спрашивают, обладает ли он такими чертами, которые тесно связаны с целеустремленностью (например, трудолюбие), он очень быстро соглашается, дополнительно приписывая себе и другие черты. Оказалось, что независимо от того, является ли представление о собственной целеустремленности атрибуцией или реалистическим представлением о себе, она как психическая черта тесно связана с целым рядом других психических черт.

Систему этих взаимосвязанных свойств личности я называю кластером черт.

Итак, человек, совершая самоатрибуцию, не ограничивается приписыванием себе одной-единственной черты, а расширяет ее до кластерной атрибуции. Каждый такой атрибутивный кластер – подсистема самосознания (я-концепции личности).

Здесь, кстати, отметим, что у личности могут быть разные атрибутивные кластеры, не согласующиеся между собой. Назовем их диссонантными психическими кластерами. Можно надеяться, что данное замечание откроет еще один путь для сближения психологии атрибуции с теорией когнитивного диссонанса.

Одним из доказательств того, что в психике личности имеются подобные атрибутивные кластеры, можно считать следующее: когда человека спрашивают о его целеустремленности, он сразу же перечисляет ряд других связанные с ней черт и с готовностью приводит примеры своего целенаправленного поведения. Все они взаимосвязаны и находятся в состоянии «повышенной боевой готовности».

Можно предположить, что потребность в самоатрибуции у человека подсознательно присутствует всегда. Но она обостряется, превращаясь в осознанный мотив атрибутивного поведения в том случае, когда сам человек совершает действия, мотивы которых для него самого непонятны.

Например, беседуя с кем-либо, мы возмущаемся. Спустя некоторое время мы можем удивляться: почему, собственно, мы возмущались? Ведь явная причина или повод не был таким уж серьезным, т. е. адекватным силе нашего гнева. Зарождается мотив самопознания, который и заставляет делать предположения о причинах такого агрессивного поведения. При пристальном рассмотрении оказывается, что часть наших предположений о мотивах нашего поведения состоит из вероятностных атрибуций.

В жизни нередко бывает, что человек делает большие и при объективном рассмотрении ненужные расходы, ведет себя расточительно, после чего начинает экономить даже на мелочах. Почему он так поступает? Подобные вопросы возникают в нашей психике и заставляют нас искать причины нашего поведения и достигнуть какого-то самопонимания.

Итак, во всех тех случаях, когда наше поведение нам самим представляется странным и непонятным, у нас возникает мотив (потребность) самопонимания. Данный мотив, в свою очередь, вызывает два тесно взаимосвязанных познавательных процесса: а) процесс рационального, объективного самопознания; б) процесс атрибутивного «познания» и «объяснения». Результаты этих двух процессов также оказываются взаимосвязанными, поэтому у человека в психике бытуют как реалистические, так и иррациональные представления о себе и соответствующие самооценки. Они – неотъемлемая часть я-концепции. Эти два, казалось бы несовместимых вида представлений и суждений могут образовать сложные и запутанные подсистемы я-концепции.

Когда наше самопознание не удовлетворяет нас, у нас возникает готовность воспринимать гетероатрибуции других людей о нас, и определенную часть этих гетероатрибуций мы можем превращать в самоатрибуции.

Рассмотрим конкретный пример. Допустим, что некий Петр, работая в одном учреждении, очень часто опаздывает на работу. Опоздания повторяются вновь и вновь. Однажды этот человек может серьезно задуматься над данным фактом и попытаться понять, почему с ним это происходит. Тот же самый вопрос может занимать и его непосредственного руководителя, который, наконец, спрашивает его: в чем дело, чем обусловлены эти систематические опоздания?

Как мы видим, оба этих индивида знают об одном и том же поведении и оба пытаются найти ответ на один и тот же вопрос. Да, Петр может плохо знать причины своих опозданий. Он должен произвести самоанализ и внутренние самоатрибуции, а также внешние атрибуции, пытаясь понять также «меру виновности» внешних обстоятельств. Желая понять собственное поведение, человек оказывается перед задачей, сходной с той, которая возникает перед ним, когда он пытается понять поведение другого. Он должен решить, совершить ли внешние или внутренние атрибуции, чтобы понять собственное поведение и его мотивы.

В целом, пытаясь понять собственное поведение, мы можем пользоваться той концепцией атрибуции, которая образовалась при попытках объяснения социального поведения других людей. Однако самоатрибуции имеют свою специфику, поэтому при их исследовании выдвигались дополнительные идеи.

ОБРАТНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ АТРИБУЦИИ

Проблемы самоатрибуции в настоящее время в основном исследуются в рамках так называемой «теории самовосприятия». Основные идеи этой теории выдвинуты Бемом, который начал опубликовать результаты своих исследований еще в конце 60-х годов XX в. (см.: Bem, 1972).

Согласно этой теории, когда мы совершаем действия, причины которых нам непонятны, тогда по отношению к собственной личности принимаем позицию внешнего наблюдателя, стараясь обнаружить мотивы своих действий. Мы начинаем исследовать свое поведение и вызвавшую его ситуацию, стараясь выяснить те мотивы, цели и мысли, которые привели к таким действиям.

Однако при попытке объяснения человеком мотивов собственного поведения обнаруживается одна важная и новая тенденция: в таких ситуациях люди в первую очередь ищут внешние, ситуационные факторы, а не личностные черты и внутренние мотивы, как это имеет место при объяснении поведения других людей. Иначе говоря, здесь имеет место обратная тенденция по сравнению с попытками объяснения поведения других с использованием механизма атрибуции. Вспомним, что поведение других людей мы склонны в первую очередь «объяснять» с помощью внутренних атрибуций. Нам уже знакомы подобные примеры, в частности, следующий: свои академические неудачи студенты преимущественно приписывают внешним факторам (наличию личных проблем, неблагоприятным условиям жизни, даже плохому преподаванию предмета и т. п.), в то время как преподаватели и даже часть их товарищей объясняют неудачу слабостью учебной мотивации и способностей, т. е. внутренними причинами.

Исследуя процессы самоатрибуции, мы обнаруживаем еще одно интересное явление, чуть ли не парадокс: даже после совершения достойных похвалы положительных поступков люди преимущественно склонны объяснять их внешними, ситуативными факторами. Свои собственные деяния! Например, замечено, что когда человек оказывает другому помощь, объясняя затем свое поведение, он отмечает не собственный гуманизм и альтруизм, а то, что объект его помощи обладает положительными чертами, что он обаятельный человек и т. п. Если же кто-либо, совершая подобные действия, делает атрибуции собственным высоким качествам, это вызывает удивление.

Размышления над подобными фактами позволяют выдвинуть новую психологическую задачу. Мы знаем, что в описанном выше и других подобных случаях принято квалифицировать человека в качестве скромной личности. Скромность – черта характера, которая, став предметом восприятия для самой личности, становится одним из аспектов ее я-концепции. И я предлагаю серьезно заняться психологическим исследованием скромности. Отмечу, что, возможно, между скромностью и атрибутивными процессами существует связь. Исходя из этого, исследование закономерностей развития у людей скромности и различных ее вариантов можно осуществлять на солидной научной основе. Не думаю, что до сих пор психологи и другие специалисты (кроме моралистов) серьезно исследовали проблему скромности, в частности, ее структуру, механизмы и причины исчезновения в ходе возрастного развития.

ЭКСПЕРИМЕНТЫ И НОВЫЕ ВЫВОДЫ

(«Сказал – значит верю»)

Основные положения теории самовосприятия подтверждаются как повседневными наблюдениями, так и экспериментами. Опишем один из таких экспериментов.

Испытуемых просят описать личность индивида А и представить это описание другим индивидам – Б₁ и Б₂. В одном случае Б₁ относится к А положительно, в другом Б₂ – отрицательно. Вполне естественно, что испытуемые, описывая личность А, должны были сообразовать свои отношения ожиданиям Б₁ и Б₂. Всех испытуемых разделили на две группы. Члены первой группы описывали А как личность с положительными чертами, а испытуемые второй группы – в качестве отрицательного человека (с неприятными чертами). И вот выяснилось следующее: те испытуемые, которые описали А в качестве приятной личности, выразили по отношению к нему положительную установку, и наоборот: описывая А в качестве отрицательной личности, они выразили к ней отрицательное отношение. Такой результат особенно четко выявляется в том случае, когда испытуемые убеждены, что описали А так, как сами желали его описать, т. е. без внешнего давления (см.: Higgins, 1978).

Другие эксперименты показали, что когда человек самого себя и по своей воле описывает в одном случае положительно, а в другом – отрицательно, то последующие тестовые проверки его самооценки обнаруживают следующее: в первом случае его самооценка повышается, а во втором – наоборот, снижается. Отсюда понятно, почему такое большое значение имеют самовнушения личности. Если положительные самовнушения с помощью словесных формул делаются систематически, это может привести к повышению и укреплению положительной самооценки личности. Согласно теории Бема, самовнушение – это форма поведения, которая приводит к формированию соответствующей установки.

Я думаю, что здесь нетрудно заметить и другое явление, а именно: стремление к когнитивному консонансу в действии. Когда человек говорит о себе нечто положительное, то эмоциональные и аксиологические компоненты его самоустановки, немедленно динамизируясь, стремятся к соответствию с этими положительными самохарактеристиками. Если бы этого не было, человек переживал бы когнитивный диссонанс. Возможно, что в ходе положительной самохарактеристики такой диссонанс действительно возникает, под его влиянием и появляется мотив восстановления консонанса, внутренной гармонии. При дальнейшем исследовании описанных явлений следует применить также теорию социальных установок, поскольку диссонанс и начинающиеся под его воздействием адаптивные процессы, стремящиеся к созданию гармонии, протекают в рамках я-концепции и в сфере активного действия ее самоустановок.

Влияние наших действий на наши установки иной раз приобретает весьма любопытные формы. Оказалось, например, что когда во время беседы с другим человеком вы часто киваете головой, это оказывает влияние на уровень вашего согласия с ним. Во время одного эксперимента испытуемого А просили, расговаривая с Б по телефону, часто кивать головой вверх-вниз, как мы это спонтанно делаем, когда согласны с тем, что говорит собеседник. Во время следующего опыта его просили как можно чаще делать гловой движения несогласия (слева направо, или наоборот). Проверка показала, что испытуемый А в первом случае чаще соглашается с Б, чем во втором случае. Действие порождает новую установку и усиливает уже существующую.

Прежде чем предложить новые теоретические выводы, приведу описание одного эксперимента, которое существенно дополнит приведенный мной пример систематически опаздывающего на работу Петра. Читатель, конечно, помнит, что данный пример я привел с целью показать те условия, в которых у человека возникает необходимость создания самоатрибуций. Для решения задач психологии самовосприятия нередко используют те же эксперименты, которые проводятся с целью доказательства положений теории когнитивного диссонанса и социальных установок. Вот один из таких опытов: из числа студентов составляют две экспериментальные и одну контрольную группу; двум первым группам в маленькой комнате поручают выполнить очень скучную работы (повторяющиеся неинтересные действия); после завершения этой работу, членам одной группы в качестве вознаграждения вручают по одному доллару, а членам второй группы – по 20 долларов. Через некоторое время всех просят ответить, была ли выполненная работа интересной. Оказалось, что те, кто получил по одному доллару, оценили работу как интересную, тогда как те, кому было дано по 20 долларов, считали ее скучной и глупой (см.: Festinger, Carlsmith, 1959). Этот, с первого взгляда парадоксальный результат психологи назвали эффектом недостаточного оправдания: когда испытуемые получают недостаточное вознаграждение, т. е. внешнее оправдание для своего поведения (всего один доллар), то их установка меняется; когда же вознаграждение неоправданно высокое, их установки не меняются.

Когда испытуемый утверждает, что задание было приятным и интересным (таково его поведение в данной ситуации), у него возникает вопрос: «А почему я так сказал?» Теперь уже он сам по отношению к собственному поведению выступает в роли объективного наблюдателя. И как кто-либо другой, который слышал его ответ о том, что задание было интересным и приятным, он как объективный наблюдатель должен решить, следствием чего было такое поведение: собственных ли установок (диспозициональная атрибуция: так сказал, поскольку так и думает), или же результатом воздействия ситуативных факторов (ситуативная атрибуция: так ответил из-за получения денег). Когда испытуемый получает 20 долларов, наблюдатель думает, что за такую сумму каждый поступил бы таким же образом. Но когда испытуемый получает всего один доллар, тогда наблюдатель будет считать более вероятной диспозициональную атрибуцию. «Ради одного доллара он вряд ли согласился бы говорить такое; возможно, что именно так он и думает».

В процессе такого мысленного обсуждения человек пользуется правилом исключения, с которым мы уже знакомы. Иначе говоря, это не что иное, как правило «отбрасывания», «отшвыривания» одной из возможных причин поведения, если есть другие, более вероятные или правдоподобные причины. Отбрасываемая причина дискредитируется. Внешний наблюдатель пользуется этим каноном. Если предположить, что этим правилом руководствуется также тот, кто наблюдает и пытается объяснить собственное поведение, тогда тот, кто получает 20 долларов, приписывает свое поведение воздействию ситуативных факторов (вознаграждению), утверждая, что задание было неинтересным. В то же время тот, кто получает всего лишь один доллар и вынужден делать внутреннюю атрибуцию, рассуждает так: «Я думаю, что задание было интересным, иначе я бы его не выполнил».

Данный эксперимент показывает, что люди, пытаясь объяснить и обосновать собственное поведение, тоже допускают основную ошибку атрибуции. Там, где поведение надо было бы объяснить установкой, они объясняют его внешними факторами, и наоборот.

Когда испытуемые, получив один доллар, утверждают, что задание было интересным, они ошибаются. Они считают задание интересным по той причине, что получили всего один доллар. Говоря другими словами, объективно недостаточное оправдание (всего один доллар) субъективно оказалось достаточным, но испытуемые этого не поняли.

Как мы только что видели, когда мы предоставляем людям для оправдания своего поведения недостаточно оснований (небольшое вознаграждение), они начинают допускать основную ошибку атрибуции: объясняют свои уже выполненные действия с помощью внутренней атрибуции. Психо-логика этой ошибки примерно следующая: «Если получаю мало, но выполняю это дело, то оно мне нравится». Предполагается, что при отсутствии подобной внутренней атрибуции человек прекратил бы свою работу, поскольку у него не было бы никаких мотивов для ее выполнения.

Но существует возможность инициирования также противоположной атрибутивной ошибки, а именно: подтолкнуть людей на то, чтобы они приписывали собственное поведение ситуативным воздействиям в то время, как они собирались осуществлять внутреннюю (диспозициональную) атрибуцию. Этого добиваются предоставляя индивиду внешнее (ситуативное) сверхоправдание, в то время как они должны были выполнить требуемые действия, просто исходя из своих внутренних мотивов.

Во время одного из опытов детей вознаграждали деньгами и предложили рисовать. Спустя некоторое время психологи заметили, что интерес детей к этой форме активности ослабел (см.: Lepper et al., 1973). Данный чрезвычайно интересный факт должен привлечь внимание в первую очередь педагогов. Когда вознаграждение (поощрение) дается с самого начала, до начала деятельности, то дети думают, что рисуют только ради этого вознаграждения, а не потому, что сама деятельность для них интересна и приятна. Они ошибочно приписывают свое поведение внешним факторам, а не внутренним мотивам (интересу, гедоническим потребностям и т. п.).

Это означает, что здесь мы видим обращенный вариант основной ошибки атрибуции. Позже, когда детей уже не поощряют, они замечают, что нет у них интереса к этому делу. У них пропадает желание заниматься рисованием.

Я бы хотел сделать одно предположение: можно думать, что перед нами частный случай более широкого явления, состоящего в следующем: внешнее насилие ослабляет даже мотивацию выполнения любимого дела, которое уже начато. Я предлагаю парадоксальную мысль: сверххорошее (излишнее) вознаграждение есть разновидность психологического насилия. Чтобы мотивировать плодотворную деятельность, вознаграждение должно быто оптимальным и справедливым.