Текст книги "Последняя точка"

И найти его сумел, дойдя до заброшенной лесничьей сторожки, где Солод, орудуя ломом, разворачивал бревенчатый накат погребца под сторожкой. И, ни о чем не думая, ничего не рассчитывая, Бурьян пошел на него, мокрый и страшный. Лучше бы сказать – бесстрашный, ибо что такое страх? Нервное возбуждение перед возможностью перестать жить или потерять что-то невосполнимое. Но есть и другой страх – не успеть, не достать, не справиться. Знакомый страх спортсмена – лишь бы не упустить победу. И Бурьян кинулся сразу, без разбега, как гимнаст в опорном прыжке, на убийцу с ломом. Но, оглянувшись и поняв все, что последует дальше, Солод оставил лом торчащим меж бревен: не его оружие – не плотника, не каменщика, не трудяги. Он шарил в карманах еще привычный ему, никогда не подводивший вальтер. Но пистолет был в куртке, брошенной под ногами, а нагнуться и достать он не успел. Он считал на секунды, а Бурьян на их десятые доли. И, подхватив убийцу под руки, он борцовским приемом швырнул его через голову на еще росистую траву. И опять не успел вскочить и встретить врага нестрашный без оружия Солод. Не было ни бокса, ни дзюдо, ни каратэ, ни одной из тех сцен, которые так нравятся зрителям в импортных фильмах и которые может поставить с помощью каскадеров даже начинающий режиссер. Просто Бурьян с размаху ударил в грудь противника. Солод упал на спину и затих.

Оставалось только связать его, благо нашлась под руками ржавая проволока.

20

Фролова похоронили. Награбленные им деньги, найденные в погребце сторожки, сдали в банк. Солоду кость срастили, перевели в следственный изолятор. Дело Глебовского стало делом Солода по его последней фамилии. Бурьяна все поздравляли, начиная с Верочки и кончая Вагиным, который так и сказал: «Вы совершили чудо, Андрей Николаевич. Вы доказали недоказуемое». Пришел и Глебовский, высокий и худой, словно высохший, пришел вместе с Людмилой Павловной, которая плакала, а Глебовский сердился: «Радоваться надо, а не плакать, что такие люди на свете есть», – и лишь молча пожал руку Бурьяна. А Миша Ерикеев создавал ему такую славу в городе, что прохожие оглядывались, когда он проходил мимо. И только Костров был в отъезде и ничего не знал о случившемся.

А Костров был особенно нужен Бурьяну, и не как первый секретарь обкома, а как важнейший свидетель, который мог бы опознать в Солоде Мухина-гестаповца, лично расстрелявшего десятерых партизан на смоленской дороге. Солод категорически отрицал этот факт своей биографии, и никто не рискнул подтвердить по отрезку «визитной карточки» Фролова, найденному во время обыска среди ненужных бумаг в нетопленной печи, какое-либо сходство между девятнадцатилетним Мухиным и пятидесятичетырехлетним Солодом. Не подтвердил этого сходства и тогдашний командир отряда Глебовский.

– Хотя вы и побрили этого убийцу, я сходства его с запечатленным на этом обрезке фотокарточки парнем не нахожу. Ведь тридцать пять лет прошло с тех пор, Андрей Николаевич. Я и многих других, изображенных на общем снимке, сейчас бы, наверное, не узнал.

Бурьян вторично вызвал на допрос Солода:

– Ну что ж, будем сознаваться, Мухин.

– Я не Мухин.

– Тогда я вам прочту сейчас записанные капитаном Ерикеевым и подтвержденные свидетелями предсмертные слова убитого. «Мухин его фамилия… У Кострова спросите… И того из Дома культуры за десять тысяч наличными», – прочел Бурьян, но собеседник даже не улыбнулся.

– Для суда это не свидетельство, – сказал он сквозь зубы. – Из мести Фролов перед смертью оклеветал меня. Нашли вы у меня десять тысяч? Не нашли. Так чего же стоит ваше «предсмертное свидетельство»?

– Вы искали сумму побольше, а десять тысяч нашли спрятанными у вас на койке.

– Не отрицаю. Украденные вором у государства деньги искал. За это его и шлепнул.

– Так сказать, взяли на себя роль правосудия?

– А вы не гадайте, а доказывайте. В мертвой башке его все доказательства. Вот и найдите.

На изуродованных губах Солода кривилась усмешка.

– Найдем, – сказал Бурьян. – Что вы делали во время войны? Только не лгите. Проверим.

– Воевал.

– С кем? – спросил Бурьян не без иронии.

– Глупый вопрос, прокурор. Могу назвать часть, фамилию командира и политрука.

И назвал не запинаясь.

Соловцов еще накануне дал Бурьяну все собранные им сведения о Солоде. Все совпало. Был Солод, но пропал без вести в боях под Смоленском во время отступления в сорок первом году.

– При каких же обстоятельствах вы пропали без вести?

– А я и не пропадал. В бумажонке ошиблись. Подсчитали да просчитали.

– Но командир, нами запрошенный, вас не помнит.

– На войне у многих память отшибло.

– Расскажите подробно, где и в каких частях вы сражались.

Солод молчал, тупо глядя в лицо прокурору. Глаза его были как стеклянные – у манекенов в магазинных витринах такие. Когда Бурьян повторил свой вопрос, остекленевшее равнодушие сменилось ухмылкой.

– Не могу.

– Почему?

– После катастрофы на памирской дороге забыл все предшествующее. Амнезия.

– Уже после войны?

– Точно.

– Вашей трудовой книжки в отделе кадров завода нет.

– Меня Фролов зачислил без трудовой книжки.

– Значит, о Фролове вы все-таки вспомнили?

– Это он обо мне вспомнил, когда меня в поисках работы занесло в Свияжск.

– Почему в Свияжск?

– Сосед в больничной палате подсказал, что тут водители требуются.

Отправив Солода обратно в камеру, Бурьян задумался. Сознаётся он только в убийстве Фролова. Даже убийство Маркарьяна приписать ему будет не легко, хотя заговор Фролова против Глебовского суд, несомненно, учтет: он доказуем. Но доказуемо ли участие Солода в этом заговоре? Предсмертное признание Фролова, записанное при свидетелях Ерикеевым, подкрепляет все косвенные доказательства этого участия. Но тому, что Солод есть Мухин, никаких доказательств нет. Памирская автокатастрофа, изувечившая лицо Солода, замаскировала и его биографию. Кто мог подтвердить предсмертное признание Фролова? Кто мог раскрыть эту тайну, которая привела к двум последним выстрелам в спину Фролова? Бурьян понимал, зачем понадобилась Солоду смерть его вора-дружка. Ведь только Фролов знал всю его биографию. Может быть, и не всю, но ее истоки во всяком случае. Два предателя пришли в партизанский отряд, и оба уцелели до последних двух выстрелов. Нет теперь Фролова, и ни один человек в мире не подтвердит, что он Мухин, ликует Солод, убежденный, что и Костров его не узнает. Конечно, Бурьян, как следователь, сделал свое дело с честью, освободив невиновного и найдя виновников, и теперь обвинитель (наверно, дадут из областной прокуратуры) сможет требовать смертной казни для одного из них, который остался в живых, уничтожив другого. Но главного он все-таки не доказал, и вина Солода будет неполной.

Теперь Бурьяну сможет помочь только один человек, успевший в, казалось бы, предсмертную минуту заглянуть в душу предателя, раскрывавшуюся с такой широтой и откровенностью. Костров сказал ему, что не узнать Мухина он не может, если ему посчастливится заглянуть еще раз в эти волчьи глаза.

Что же делать? Еще раз позвонить в область. Вдруг Костров уже приехал и, может быть, у него найдется время поговорить с прокурором из Свияжска? И ему повезло. Оказывается, Костров приехал еще вчера, уже говорил с Вагиным и только ждет звонка из Свияжска. И Бурьяна тотчас же соединили с секретарем обкома.

– Вы все уже знаете, Аксен Иванович, – сказал Бурьян. – Глебовский освобожден. В убийстве он не виновен, и само убийство – только повод для судебной расправы, запрограммированной бывшим начальником сплавконторы. Бывшим, потому что он тоже убит своим сообщником и убийцей директора Дома культуры. Вот этого участника обоих убийств и будем судить. Но мне этого мало. По моим расчетам, вы знаете и того и другого, и след к ним тянется в ваше партизанское прошлое. Бывший начальник сплавконторы Фролов – это и есть тот партизан, который, как вы рассказывали мне, ушел после разделения отряда с его командиром. В числе ротозеев оказалось и руководство завода, причем только Глебовский и заподозрил в лжепартизане жулика, а его сообщником и убийцей оказался другой лжепартизан, который ушел с вами и лично расстрелял всю вашу группу на смоленском шоссе. Вы слушаете? Тогда продолжаю. Вы должны опознать его в том человеке, которого будем судить. Учтите, что вы единственный человек, запомнивший Мухина: предсмертное признание Фролова суд может и не учесть, так как Фролова уже нет в живых, а Солод уверяет, что это признание продиктовано местью. Он хочет отделаться двумя убийствами, хочет выжить, рассчитывая на то, что один из убитых вор, а другой насильник. На мягкость суда рассчитывает, а ведь такие люди не имеют права на жизнь, если измена родине и убийство советских людей стали их привычной профессией. Но учтите, Аксен Иванович, если это Мухин, то он, наверно, неузнаваемо изменился. Даже Глебовский не рискнул подтвердить, что это именно Мухин.

– Мне бы только в глаза ему заглянуть, – сказал Костров. – Не могли они измениться. В общем, ждите меня на днях. Устройте очную ставку. А если узнаю, так считайте, что мне и вам посчастливилось. Верно говорите, что такие люди не имеют права на жизнь.

21

Костров сам позвонил о своем приезде Бурьяну, когда в кабинете у того была Левашова.

– Почему у вас красные глаза, Верочка? – спросил он.

– На рассвете встала. Ездила с инспектором угрозыска Синцовым и проводником со служебной собакой на Шпаковку. Ограблена квартира в новом доме. Вся обстановка кражи какая-то любительская, хотя хозяин квартиры, художник по профессии, дома не ночевал. Мебель не передвигалась, носильные вещи не тронуты. Выпита бутылка вермута, отпечатки пальцев на стаканах, а украдено всего триста тринадцать рублей. Собака взяла след, и грабители оказались живущими в этом же доме. Оба несовершеннолетние. Сыновья какого-то главбуха. Да что мои дела по сравнению с вашим!

– Сегодня поставим последнюю точку. Приезжает Костров.

– Вы уверены, что он опознает в нем Мухина?

Верочка не раз задавала ему этот вопрос, и он каждый раз выносил на ее суд свои размышления.

– Подумайте сами, кого мог называть Фролов своим «боевым корешем»? К сожалению, армейскую жизнь его мы проследить не можем. По словам Глебовского, он окопался где-то в интендантских тылах и, по всей вероятности, не обременял себя добросовестностью. Думаю, однако, что он не искал сообщников, а жульничал в одиночку. Так же действовал он и после войны. Из его уголовного дела мы знаем, что за хищения его судили одного, без сообщников. На завод к нам он поступил под своей фамилией, но с подложными справками о беспорочной службе на поприще сельскохозяйственной кооперации и «визитной карточкой», фотографически подтверждавшей его пребывание в партизанском отряде. И вдруг появляется его «боевой кореш». Поселился у него дома, принят на работу без трудовой книжки, переведен с грузовика на легковушку. Он мог, скажем, оказаться бывшим дружком из колонии, где отбывал Фролов свой срок заключения. Но мы уже знаем точно, что за этот срок ни Мухина, ни Солода в колонии не было. Значит, «боевым корешем» мог стать только бывший гестаповский сослуживец, что в конце концов и подтвердил Фролов перед смертью.

– Судя во отрезку «визитной карточки», он совсем не похож на того парня, который стоит рядом с Костровым, – сказала Верочка.

– А почему он все-таки отрезал этого «парня»?

– А он что говорит?

– Что отрезал его Фролов, потому что не хотел видеть портрет Кострова. Наивно, говорю ему. Во-первых, Костров – это основание его «визитной карточки», так сказать, главный ее персонаж, а во-вторых, почему он не сделал этого раньше? Ну Солод и здесь вывернулся. Случайно, говорит, все это произошло. Поселился я у него, обратил внимание на фотографию и сказал, что ему, Фролову, мол, повезло, что его бывший политрук теперь первый секретарь обкома. А он рассердился даже: «Незачем мне, говорит, эти похвальбы. Кто он и кто я?» И думаю, – добавил рассказ о допросе Бурьян, – что Солод не заранее сочинил всю эту историю, а сымпровизировал ее тут же на месте. Ведь о куске фотографии, найденном нами при обыске, он явно не знал. Но даже не удивился, подонок. Ничуть не запинаясь, высказал мне эту сказку и даже хмыкнул от удовольствия: смотрите, мол, какой я ловкач.

Тут в кабинет Бурьяна вошли Костров вместе с Вагиным. Поздоровались.

– Я на минутку к Соловцову зайду. Тоже мой боевой товарищ, – сказал Костров. – Вызывайте пока обвиняемого. Я подойду.

Бурьян тотчас же позвонил в следственный изолятор, чтобы доставили на допрос Солода. А Верочка, чуть-чуть смущенная присутствием Вагина, робко спросила:

– А мне можно остаться, Андрей Николаевич?

– Вам, конечно, можно, товарищ следователь, – предупредил ответ Вагин. – Небось довольны своим новым начальством?

– Безусловно.

– Больше, чем мной во время моего пребывания в этом кабинете?

– Пожалуй.

– Интересно узнать, почему?

– Потому, что он как педагог лучше, чем вы. У него я многому научилась.

– Согласен, – подтвердил Вагин. – Андрей Николаевич показал себя отличным следователем. Но посмотрим еще, каким он будет прокурором.

– Обвиняемый доставлен, товарищ прокурор, – отрапортовал один из конвоиров.

– Введите.

Левашова и Вагин сели на диван в глубине комнаты. Солод вошел, не обратив на них никакого внимания.

– Сядьте, Солод, – сказал Бурьян. – Вы еще не передумали изменить свое поведение на допросах?

– А как изменить?

– Не лгать.

– Надоели мне ваши вопросы. Имеете доказательства, вот на суде и доказывайте.

– Медицинская экспертиза признала вас вполне здоровым. Симуляция амнезии разоблачена. Так что на суде «не помню» никого не убедит.

– Подождем до суда, – пожал плечами Солод. – Там и поговорим, если захочется.

В этот момент и зашел в кабинет Костров.

Солод обернулся и вздрогнул.

Костров пристально смотрел на него, ни на секунду не отводя глаз.

Все молчали.

– Ауфштеен! – прогремел по-немецки Костров.

И тут произошло неожиданное. Словно ожил в Мухине рефлекс бывшего гитлеровского наймита. Он выпрямился в струнку, вытянув руки по швам.

Костров подошел ближе, почти вплотную к нему.

– Если ты не трус, то посмотри мне прямо в глаза, – не сказал – приказал он.

И Солод, словно вспомнив, что он не должен быть Мухиным, сразу обмяк и растерянно, даже, пожалуй, испуганно взглянул на Кострова.

– Струсил, волк, – сказал тот, усмехнувшись. – Ведь я узнал тебя, Мухин. По глазам и узнал. Не замаскировал тебя твой поганый шрам.

Так и была поставлена Бурьяном его последняя точка в бывшем деле Глебовского.

22

А дело Мухина – Солода было передано в органы государственной безопасности, причем суд над ним состоялся тут же, в Свияжске, где были совершены им два его последних убийства. О приговоре гадать не будем. Под ним охотно бы подписались все присутствующие на судебном заседании в заводском Доме культуры.