Текст книги "Держава. Власть в истории России"

Реформирование церкви и церковной жизни после ужасающей Смуты стало первостепенной государственной проблемой, царем, патриархом и руководством страны была сформулирована программа реформ – устные проповеди, устройство странноприимных домов, приютов для сирот, закрытие кабаков, исправление обрядов и богослужебных книг. Суть церковной реформы изменил патриарх Никон, попытавшийся сделать из нее средство для возвышения церковной власти в стране, уравняв ее с властью царской. «Церковь не стены каменные, но каноны и пастыри духовные» – говорил Никон. Начав с нравственного очищения государственной и общественной жизни, патриарх стал подчинять русский церковный обряд греческому. С.Ф. Платонов писал о деятельности Никона и причинах раскола:

«На Руси уже давно выработалось неприязненное и несколько высокомерное отношение к грекам. Когда пал Константинополь и подпавшее турецкому игу греческое духовенство стало являться на Русь за «милостыней» от московских государей, в русском обществе и литературе появилась и крепла мысль о том, что теперь значение Константинополя как первого православного центра должно перейти к Москве, столице единственного свободного и сильного православного государства. С чувством национальной гордости думали наши предки, что одна независимая Москва может сохранить и сохраняет чистоту православия и что Восток в XV веке уже не мог удержать этой чистоты и покусился на соединение с папой. И вдруг греческие иерархи становятся руководителями в деле исправления обрядов и книг Московской церкви. Людям, имевшим высокое представление о церковном первенстве Москвы, казалось, что привлечение иноземцев к церковным исправлениям должно было выйти из признания русского духовенства невежественным в делах веры, а московских обрядов – еретическими. Этим оскорблялась их национальная гордость и они протестовали против исправлений, исходя из этого оскорбленного национального чувства.

Все отступления Русской церкви от Восточной не восходили к догматам, были внешними, обрядными; но в глазах наших предков обряд играл большую роль, и всем этим отступлениям они придавали огромное значение, смотря на них, как на «ереси». Взгляд на старые русские обрядности как на ереси несомненно существовал в то время и сказался на соборе 1656 года. В свою очередь, в глазах поклонников старинной обрядности поправки Никона прямо были ересями, и протестовали эти люди против Никона именно потому, что он вводил «еретические» новшества.

После удаления Никона с патриаршего престола в 1658 году противодействие церковным реформам быстро разрастается. Протест против исправления, значительно подавляемый личными свойствами, громадной властью и влиянием Никона, становится с его удалением все яснее, смелее и настойчивее. Поддерживаемые сочувствием в обществе и бездействием властей, которые сквозь пальцы смотрели на деятельность расколоучителей, противники церковной реформы за время от 1658 до 1666 года действовали в Москве очень свободно. Первоначальный кружок противников Никона в это время перешел в целую партию противников церковных новшеств. Личные мотивы, много значившие в начале церковной распри, теперь исчезли и заменились чисто принципиальным протестом против изменений в обрядности, против новых ересей. Начинался раскол в Русской церкви.

В Соловецком монастыре еще с 1657 года обнаруживается резкое движение против «новин» и переходит в открытый бунт, подавленный только в 1676 году. Огромное нравственное влияние Соловков на севере Руси приводит к тому, что раскол распространяется по всему Северу. Писания расколоучителей расходятся быстро и читаются всеми.

Церковный собор 1666 года в Москве принципиально осудил раскол. Состоявшийся тотчас после этого собора «великий собор» с участием патриархов Александрийского и Антиохийского изрек анафему на тех, кто ослушается его постановлений и не примет нововведений Никона, хотя и осудил самого Никона. Эта анафема в истории нашего раскола получила большое значение. Ею все последователи старой обрядности поставлены были в положение еретиков. Тогда же эта анафема еще бесформенное движение сразу превратила в формальный раскол и вместо того, чтобы уничтожить смуту, только усилила и обострила ее. С той поры, с 1667 года, мы наблюдаем дальнейшее распространение раскола.

Сам Никон боролся и пал не только из-за личной ссоры с царем, но и из-за принципа, который проводил. Никон крепко отстаивал то положение, что церковное управление должно быть свободно от всякого вмешательства светской власти, а церковная власть должна иметь влияние в политических делах. Распря Никона с царем не была только личной ссорой друзей, но вышла за ее пределы; в этой распре царь и патриарх являлись представителями двух противоположных начал. Никон потому и пал, что историческое течение нашей жизни не давало места его мечтам, и осуществлял он их, будучи патриархом, лишь постольку, поскольку ему это позволяло расположение царя. В нашей истории церковь никогда не подавляла и не становилась выше государства, и представители ее пользовались только нравственной силой. А теперь, в 1666–1667 годах, собор православных иерархов сознательно поставил государство выше церкви».

Общее название церковно-религиозных течений, возникших со времени раскола в Русской православной церкви, получило наименование старообрядчества. Столкновение «никониан» и «староверов» принимало и резкие формы. Различный социальный состав и территориальная разбросанность старообрядцев вызвали появление в старообрядничестве ряда разных течений – толков. С XVIII века во главе старообрядческих общин обычно стояли представители купечества, в самих общинах преобладали крестьяне и посадские люди. С этого времени защита главных обрядовых требований старообрядничества – креститься двумя перстами, не пользоваться 4-конечным крестом, произносить и писать имя «Исус», а не «Иисус», служить на семи, а не на пяти просфорах – отошли по крайней мере на второй план. Старообрядцы спорили с официальной церковью по регистрации браков, приемлемости молитвы за царя, допустимости пользования деньгами и покупными вещами. В период петровских реформ старообрядцы носили особое платье с желтым воротником и платили двойной подушный налог.

Л.Н. Гумилев писал: «Стране предстоял троякий выбор: изоляционизм (путь Аввакума); создание теократической вселенско-православной империи (путь Никона); вхождение в «концерт» европейских держав (выбор Петра), с неизбежным подчинением церкви государству». Царь Алексей Михайлович сделал свой выбор – и не ошибся.

В 1670 году возникла серьезная опасность для политического режима Московского царства. Опасность получила имя – Степан Разин.

Бунт Стеньки Разина имел характер почти крестьянской войны. Предыдущие волнения имели местно-экономический характер и были направлены против административных злоупотреблений. Восстание охватило широкие слои не только казачества, но и крестьянства и только частично посадских людей. Разинцы выступили против боярства не только как администрации, но как верхнего общественного слоя – «а царь глядит все изо рта бояр; они всем владеют; он все видит, да молчит: черт у него ум отнял».

Много людей с выжженной каленым железом на лбу буквой «б» – «бунтовщик» было сослано в низовья Волги после мятежей царствования Алексея Михайловича. Кроме недовольных властью ссыльных на нижней Волге всегда было много беглого люда со всего Московского государства, обнищавших посадских, крестьян, холопов. Кроме русских в Поволжье жили и татары, башкиры, мордва, чуваши, которым жилось особенно туго – далекий от центральной власти помещик не особенно церемонился с незадолго до того покоренным населением, тем более, что и новые землевладельцы, служилые люди, не получавшие постоянно разворовываемое жалованье, сами вели полуголодное существование. Недовольные поволжские помещики отравляли в приказы челобитные, которые никто не читал – о том, что они «обеднели и обнищали и стали наги и босы, лошадей купить не на что и со всякие нужны в конец погибают и помирают голодной смертью». Бояре и дьяки, не проносившие деньги из казны мимо собственных карманов, напрасно надеялись на верность такой служилой братии. XVII век накопил в Поволжье множество «враждебных правительству элементов», которым был нужен только внешний возбуждающий толчок. И такой толчок пришел – с Дона.

С давних времен на Дону осело коренное донское казачество, жившее военной добычей и рыбными промыслами. Население пополнялось выходцами из Московского царства, промышленниками, купцами. Казаки осели на освоенных ими местах, обзавелись хозяйством, и «враги всякого порядка, были не прочь поддержать последний, если только он соответствовал их видам и интересам».

Много крестьян, посадских, холопов бежало на Дон. Казаки принимали всех и никого никогда не выдавали – любое казачество на Дону, Днепре, Волге и Яике было создано беглецами.

Ко второй половине XVII века Тихий Дон переполнился множеством беглых, не чуравшихся грабежа. Пришлые мешали налаженной казацкой жизни, ссорили казаков с московским правительством. Казацкое войско получало из Москвы денежное содержание, хлеб, оружие, порох, свинец. Голытьба не считалась с установившимися на Дону традициями. Привозного хлеба не хватало, и в 1667 году на Дону чуть не возник голод. Единственным выходом стал поход за военной добычей. Черное море было блокировано турками, оставалась только Волга. Разбойничьи шайки уже несколько десятилетий «действовали» на Волге, совершая «походы за зипунами». Туда и отправился с Дона отряд казаков и голытьбы во главе с «начальным человеком Стенькой Разиным». Разграбив несколько торговых караванов на Волге Разин совершил успешный грабительский поход в Турцию. Разграбив персидские берега казаки Разина с богатой добычей вернулись на Дон – в 1669 году. С.Ф. Платонов писал:

«На Дону Разин стал пользоваться громадным значением, так как слава о его подвигах и богатствах, награбленных казаками, все более и более распространялась и все сильнее и сильнее привлекала к нему голутвенных людей».

Слава и количество отрядов Разина росли по мере увеличения количества грабежей и добычи. Историк Н.Н. Фирсов писал:

«Как личность Разин был заметен в толпе, и сразу мог обратить на себя внимание. Его физическая мощь, его быстрая сметливость, энергия и несокрушимая, но сокрушительная воля делали это внимание длительным, привычным для толпы, а оно-то и было психологическим источником его обаяния и власти. Толпе начал казаться он человеком, отмеченным особой властью, знающим воеводство, колдуном, которого ни сабля, ни пищаль не возьмет, а он возьмет все, что захочет».

Царские воеводы попытались – по персидским жалобам – разоружить разинцев и отобрать награбленное на Каспийском море – «отдайте дары, шаховы и купчинины товары и всякие пожитки сполна, да и полонных людей отдайте». Персидские власти упрекали царских воевод в неумении и нежелании унять разбойников. Ответ чиновников был поразителен: «Эти казаки – холопы великого государя, а не разбойники: уже вина им отдана. Что взяли они грабежом ясырь и имущество на войне, так это зачтено им в жалованье и до того нет никому дела». Разин понял, что его боятся – «чтоб он вновь шатости к воровству не учинил и не пристали бы к его воровству иные многие люди». Степан Разин заявил, что казаки – сила, раз их так боятся власти. Сохранилась гневная речь Степана Разина к астраханскому воеводе князю Презоровскому:

«Как ты смел придти ко мне с такими непочтительными словами – чтобы я выдал друзей своих, которые ко мне пристали ради любви и приятства. Вы еще смеете грозить немилостью – я не боюсь ни воеводу, ни того, кто повыше его. Воевода дурак и трус. У меня силы и власти больше, чем у него. Я не холоп, а вольный человек. Я расплачусь с этими негодяями, как следует расплачусь».

Правительственные тайные агенты попытались выяснить планы Разина на лето 1670 года – «а какая у него мысль, про то и его казаки не многие ведают, и никоторыми мерами у них, воровских казаков, доведаться не мочно». Казачья верхушка на Дону разделилась на два лагеря – одни занялись ростовщичеством, снаряжая голытьбу в поход за половину привезенной добычи, другие боролись против Разина – «он, Стенька, с товарищами своими, хотя учинить страх, добрых казаков побивал и в воду метал». Убийство своих опять сошло Разину с рук и он начал думать, что может все. Зимой 1669 года он решил восстать против власти – «хотели мы Москву взять и всех бояр и дворян и приказных людей перебить на смерть, убить мирских кровопийцев, вывести воевод на Руси и бояр на Москве».

Весной 1670 года войско Степана Разина двинулось на Волгу и в мае 1670 года взяли крепость Камышин, расположенную в месте наибольшего сближения рек Волги и Дона.

При взятии Камышина Разин применил военную хитрость – в крепость разинцы вошли под видом стрелецкого отряда, якобы пришедшего для усиления гарнизона. В течение лета Степан Разин взял Царицын, Астрахань, Саратов, Самару. Начались многочисленные казни воевод, дворян, дьяков, богатых купцов. Приказные дела уничтожались, в городах устанавливались казацкие порядки. Везде Разин рассылал своих агентов с «прельстительными грамотами – «мстите теперь вашим мучителям, что хуже турок и татар держали нас в неволе; я пришел дать вам волю. Вы мне братья и дети, и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны и храбры».

Царские воеводы и стрельцы воевали плохо, многие переходили на сторону разинцев, устрашенные казнями – только в Астрахани было убито и казнено около пятисот человек – людей вешали за ноги, за ребра, сбрасывали живых с крепостных стен. Впоследствии пойманных разинцев казнили по указам Алексея Михайловича – «велеть того вора казнить смертью, отсекши у него руки и ноги, туловище повесить».

Восстание Разина охватило огромную территорию Поднялись черные люди и «инородцы», постоянно унижаемые воеводами – мордва, чуваши, калмыки, башкиры. Восстали Нижний Новгород, Арзамас, Пенза, Тамбов. Все грабили всех, восставая «за царя против бояр». Крестьяне убивали своих помещиков и объединялись в шайки. «Кадровое» войско Разина значительно усилили запорожские добровольцы, вместе с донцами составившие ядро казацкого войска. Сам Разин из разбойничьего казацкого атамана вдруг превратился в народного вождя, не забывая, правда, сразу отправлять всю добычу на Дон, домой. Триумфатор Разин на сотнях стругах поднимался по Волге. 4 сентября 1670 года разинские отряды осадили Симбирск. Воевода князь Милославский, царский родственник, сумел удержать крепость. К Симбирску спешили отправленные из Москвы полки князей Барятинского и Урусова.

Симбирск смог отбить три приступа разинского войска, насчитывавшего более 20 000 человек. 4 октября 1670 года Разин был разбит князем Барятинским, большая часть полков которого было обучено европейскому военному строю. Именно они разгромили лучшую часть разинского войска – донцов и запорожцев. Разин сам повел людей в рукопашную и получил пулю в ногу и сабельный удар в голову. Элитный полк Барятинского был послан на захват разинских стругов на Волгу, чтобы отрезать ему отступление – атаман на нескольких судах с трудом ушел на низ. Свои же люди не пустили побитого Разина в Самару и Саратов.

Крестьян из разинского войска резали несколько дней – «из под Симбирска воровские люди бежали с великим страхом, нигде не приставая, потому что под Симбирском все разбиты и пушки и ружья и порох все отбито». Из народного вождя атаман стразу превратился в беглеца от царских воевод, паника и страх перед грядущим возмездием стала быстро распространяться среди восставших. Все поняли, что симбирское поражение Разина означает крах его похода на Москву. Восставшие разбились на шайки, а Разин ушел на Дон, где попытался взять столицу казацкого войска Черкасск.

Казаки отбились и в апреле 1671 года взяли Разина в плен. Степан Разин под охраной из 200 человек был отправлен в Москву и там казнен 6 июня 1671 года – четвертованием. Пытаясь вернуть власть на Дону за полгода до казни атаман Степан Разин сам в бешенном исступлении сжигал своих противников живьем в русских печах, говоря, что надо хорошо протопить губы – зима была холодной.

К лету 1671 года бунт Стеньки Разина был полностью подавлен. Голытьбу мучительно пытали, вешали, четвертовали, колесовали. Виселицы с казненными плыли на плотах по всему течению великой русской реки Волги. Обильно пролитая кровь участников мятежа залила его последние вспышки, оставшись в психологии и памяти народа.

Российские историки начала ХХ века писали о мятеже Степана Разина:

«Почему история России богата бунтами и восстаниями? Причинами и поводами мятежей были борьба за власть знати, борьба низших классов с высшими, богатыми и власть имущими, народная ненависть к царским любимцам, произвол в управлении тяжелые налоги, голод, заразные болезни, суеверие.

Что же в нашем государственном и общественном порядке возбуждало постоянно мятежный дух населения? Политическое рабство всего населения, устраненного от управления своими местными делами в городах и уездах, мало удручало русских людей XVII века вследствие всеобщего невежества и некультурности. Рабство давало себя больно чувствовать с другой стороны. Люди живут в одном государстве, платят налоги и подчиняются правительству для того, чтобы оно защищало все население и каждого гражданина в отдельности посредством справедливого суда и управления от обид и притеснений. Правительство, собирая тяжелые налоги, не только не защищало население от обид и притеснений, а, напротив, все в то же время терпели от произвола властей. Государственный порядок не охранял безопасности личности и имущества.

Бунт, сам по себе, никогда народу не помогал. Нарушить закон, отказаться от повиновения властям, что-нибудь разгромить, поджечь, убить – еще не значит перестроить жизнь по справедливости. Кто разрушил, тот еще не создал. Кто нарушил закон, тот еще не установил нового, справедливого закона, да и установить не может, если он никем не уполномочен?

Отказаться от повинностей властям – недолго. Но ведь для устройства жизни надо поставить новую власть, мудрую и законную, неподкупную и для всех ровную. Иначе каждый решит про себя, что ему «все можно», и вся жизнь пойдет вверх ногами. Убить сумеет всякий. Но ведь пролитая кровь зовет к наказанию, за убитого могут найтись мстители – и пойдет горькая междоусобица. Каждый у каждого постарается лучший кусок урвать – и наступит общая смута и разрушение на радость внешних врагов и на горе самому народу.

Чтобы ввести справедливое владение землею, необходим государственный закон, а для этого народ должен участвовать в выборах государственной власти и вести все переустройство по закону. Если землевладелец не может быть уверен, что закон его посевы оградит и что по закону его урожай ему же и достанется – то он и засевать поля не станет и наступит голод.

Бунт есть беспорядок, временное, бурное восстание. Бунт не есть революция. Революция ведет народ к участию в государственной власти; она создает по закону новый правовой строй и только вначале своем свергает старую власть.

Бунт как мыльная пена: вспенится и растает. Добра погибнет много, много крови прольется, а потом опять старая несправедливость и старый гнет.

Бунтом нельзя перестроить государства, страстная злоба и жажда месте всегда были плохими советчиками и государственный уклад можно исправить только дружной и организованной борьбой за новые справедливые законы».

Через два года после бунта Стеньки Разина у Алексея Михайловича, к тому времени справедливо носившего титул «Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержавца», родился наследник, царевич Петр – 30 мая 1672 года. Руководитель Посольского приказа А.М. Ордин-Нащокин привез для всей царской семьи европейскую одежду – будущий Петр Первый бегал в Преображенском удобном немецком камзоле. Именно ему предстояло «взорвать» все проблемы Московского царства, реформировать политическое устройство, изменить экономику, церковь и культуру государства. Именно в результате гения Петра Великого взойдет звезда Российской империи, блеск которой он почти не успеет увидеть.

Боярин А.М. Ордин-Нащокин будет, как обычно, оклеветан боярами-конкурентами и сослан в монастырь. Перед пострижением он отправил царю Алексею Михайловичу письмо:

«У нас любят дело или ненавидят, смотря не по делу, а по человеку, который его сделал. Если человека не любят, то и делом его пренебрегают». В царской канцелярии осталась его «Программа», обосновывавшая крайнюю необходимость выхода России к Балтийскому морю. Бояре-конкуренты владели искусством придворной борьбы, но редко имели государственный разум.

Через пятнадцать лет рукопись А.М. Ордина-Нащокина прочитал юный Петр.