Текст книги "Ущелье дьявола"

XLV
Страхи Христины

На следующий день, около четырех часов пополудни, Юлиус и Христина отправились гулять. Они только вышли из замка.

– В какую сторону пойдем? – спросил Юлиус.

– Куда хочешь, – ответила Христина.

– Ах, мне все равно, – проговорил Юлиус с каким-то ленивым равнодушием.

– Так поднимемся к Гретхен. Сегодня она не приходила. Пришлось послать няню за ее козой. Меня это немного беспокоит.

Они взошли на выступ, где стоял домик Гретхен. Христина обернулась и посмотрела на долину.

– Какая чудная картина! – восхитилась она, показывая на реку и далекие очертания холмов.

– Прекрасная, – произнес Юлиус, не поворачивая головы.

Христина сделала вид, что не заметила равнодушия мужа. Она подошла к хижине Гретхен. Дверь была заперта.

– Наверно, она в горах, пасет своих коз.

Христина заглянула под выступ скалы, куда Гретхен обыкновенно загоняла на ночь своих коз. Козы были на месте.

«Странно!» – подумала она и, вернувшись к двери, начала звать:

– Гретхен! Ты дома? Гретхен!

Никакого ответа. В ту же минуту со стороны долины донесся какой-то неопределенный гул. Юлиус и Христина посмотрели в ту сторону. По неккарштейнахской дороге двигалась огромная толпа. Клубы поднявшейся пыли мешали разглядеть, что это были за люди. Временами слышались крики, пение, возгласы, доносимые на гору ветром. По-видимому, толпа состояла из пятисот-шестисот человек. Вся эта масса приближалась очень быстро. Вдруг Юлиус радостно захлопал в ладоши.

– Это Самуил! – воскликнул он. – Он сдержал свое слово!

– Я не понимаю, о чем ты, – растерянно промолвила Христина.

– Гейдельберг идет в Ландек! Самуил обещал сделать это, а он всегда выполняет обещания! Но как быстро! Разумеется, это мои товарищи! Слышишь: «Виваллераллера»? О! Какой сюрприз! – И глаза Юлиуса, прежде сонные, радостно заблестели.

Христина задумалась.

Дорога проходила у подножия скалы, на которой стояли Христина и Юлиус. Веселое шествие быстро продвигалось вперед. Вскоре Юлиус узнал Самуила, ехавшего верхом впереди всех. Он имел величественный вид командующего армией. Следом на ним несли знамя университета. Студенты приближались, вскоре их лица стали ясно видны супругам.

– Дорогая, – проговорил Юлиус, – товарищи меня увидели, и, я думаю, мне следует пойти встретить их, как подобает хозяину. Мы недалеко от замка, поэтому ты можешь и одна вернуться домой, а мне, по правде сказать, не терпится снова увидеться со своими товарищами. Я скоро вернусь.

– Ступай, – ответила Христина.

Она не могла понять, отчего ей вдруг сделалось так тоскливо. Юлиус обрадовался. Он поцеловал супругу в лоб и пошел притворно-спокойным шагом; когда же он обогнул скалу и убедился, что отсюда Христине его не видно, пустился бежать изо всех сил и через две минуты догнал толпу. А Христина все-таки это видела.

«Как только появляется Самуил, – сказала она про себя, – Юлиус сейчас же бежит к нему».

Она смахнула слезу и собралась вернуться домой, как вдруг ей послышалось, что позади нее захрустел песок. Христина обернулась и увидела пастушку.

– Гретхен! – воскликнула она. – Боже мой, что с тобой случилось?

Пастушка была мертвенно-бледной. Разбитая, со спутанными волосами, с синевой вокруг глаз – казалось, за одну ночь она повзрослела лет на десять. Куда подевалась ее резвость? Она была мрачной и апатичной, словно какая-то скорбь лежала у нее на сердце.

– Что с тобой? – повторила Христина. – Откуда ты?

– Из хижины.

– Мы же звали тебя. Отчего ты не вышла к нам?

– Потому что с вами был господин граф, а я не хочу, чтобы меня видели. Нет, я теперь никому больше не покажусь на глаза и ни с кем не буду говорить, кроме вас. Мне стыдно! Вы – другое дело: я люблю вас, и к тому же мне надо предупредить вас. Берегитесь! Самуил Гельб никогда не лжет! Если он что-нибудь обещал, так непременно исполнит. Знайте, мне очень тяжело говорить, но я расскажу все, чтобы попытаться спасти хотя бы вас. Отвернитесь, не смотрите на меня, вот так. А теперь слушайте: помните, Самуил Гельб сказал, что я буду принадлежать ему? Ну так вот, он опоил меня каким-то зельем, которое сам приготовил у себя в аду из моих же цветов… Одним словом, я отдалась ему… Прощайте! – И она залилась слезами, бегом пустилась в свою хижину и заперлась на ключ.

Христина оцепенела от ужаса.

– Гретхен! Гретхен! – закричала она.

Но бедняжка не отзывалась.

«О! – думала Христина, дрожа от страха. – Правда, он исполняет все, что пообещал. Вот и Гейдельберг привел в Ландек! И Гретхен погубил!.. А меня, как назло, все оставили: даже муж! Я одна! Боже, как мне страшно! Сейчас же пойду напишу барону, пускай он приедет…»

XLVI
Гаудеамус[14]14
  «Гаудеамус» (лат. gaudeamus – «будем радоваться») – название студенческой средневековой песни на латинском языке, получившей широчайшее распространение среди студенчества Германии и других стран Европы, в том числе России, а также США.


[Закрыть]

Студенты кричали изо всех сил:

 
Будем радоваться,
Пока мы молоды!
 

На повороте дороги показалась деревня. Все ее обитатели – мужчины, женщины и дети, – привлеченные шумом, высыпали на улицу и недоуменно смотрели на вторгшуюся в их пределы невиданную толпу людей. Самуила впереди уже не было. Он ехал позади всех, беседуя с Юлиусом. Шагавший впереди толпы студент обратился к первому встречному крестьянину:

– Эй, любезный! Что это за селение?

– Ландек.

В толпе сейчас же поднялся гвалт:

– Ура! Сто-о-ой! Это Ландек!

Сотни глоток кричали:

– Привет Ландеку!

– Привет Авентинскому холму нашего университетского Рима!

– Привет тебе, ужасное скопление кривых лачужек!

– Привет тебе, отныне историческая деревушка, прославленное место, бессмертная яма!

Трихтер сказал Фрессвансту:

– Знаешь, я пить хочу!

Тот подошел к парню, шедшему за плугом.

– Эй ты, филистер, мужичье, туземец, человек с рыбьими глазами, хватит ли у тебя сообразительности, чтобы указать мне, где здесь гостиница «Ворон»?

– В Ландеке нет гостиницы «Ворон».

– В таком случае «Золотой лев»?

– И гостиницы «Золотой лев» также нет.

– Ну, так скажи мне тогда, где у вас самая лучшая гостиница?

– В Ландеке вообще нет гостиниц!

В ответ на это со всех сторон раздались недовольные и возмущенные возгласы.

– Вы слышите, господа, что говорит эта образина? – воскликнул один из студентов. – В Ландеке совсем нет гостиниц!

– Куда же я теперь денусь со своими шляпными картонками? – жалобно пищал другой студент.

– А я куда денусь с собакой? – завопил кто-то.

– А мне куда девать трубку? – бешено прорычал великовозрастный бородач.

– А мне куда поместить свет очей моих, розу моей весны, возлюбленную моего сердца?

Фрессванст сказал Трихтеру:

– Знаешь, я пить хочу.

Все запели на манер погребальных мелодий второй куплет знаменитой студенческой песенки. Некоторые стали ворчать, послышались недовольные голоса. Радость, выказанная ими вначале, мало-помалу стала переходить в озлобленность, там и сям слышалась брань.

– Послушай-ка, Мейер, – заявил своему соседу широкоплечий фукс, – ты здорово ударил меня по локтю своей спиной, свинья!

– Идиот! – отозвался Мейер.

– Ах, идиот? Хорошо!.. Через четверть часа извольте быть у Кейзерштуля! Э! Черт возьми! А где же тут будет у нас Кейзерштуль?

– Это уж из рук вон! Не знаешь даже, где здесь и подраться!

Трихтер и Фрессванст сказали в один голос:

– Выпить бы теперь хорошенько!

– Что за черт! – воскликнул какой-то студент. – Неужто мы пустим корни в этой скверной деревушке да так и будем стоять пнями, как дорожные столбы?

– Ведь Самуил должен был вести нас.

– Самуил, Самуил! Где же Самуил?

– Эй, Самуил, иди сюда, мы не знаем, куда нам деться! Смутьяны затевают ссору, начинается возмущение, весь беспорядок нарушен!

Самуил спокойно подошел к ним вместе с Юлиусом.

– В чем дело? – спросил он.

– А в том, что нет здесь ни черта, – огрызнулся Мейер.

– А что вам нужно?

– Самое главное, что необходимо каждому человеку: гостиница.

– Дети вы, дети! – с упреком заметил Самуил. – Дайте мне подумать минут пять, и у вас будет все необходимое. Мы с Юлиусом сходим к бургомистру, и, вернувшись, я займусь программой нашего бунта. А куда подевался Трихтер?

– Он все говорил, что хочет пить.

– Разыщите его где-нибудь в можжевельнике и пришлите ко мне, мне нужен секретарь. И прошу вас не галдеть, пока ваш король будет хлопотать о вас.

– Будь спокоен, Самуил! – прогремела толпа.

Самуил и Юлиус вошли в дом, на который им указали как на жилище бургомистра и куда вслед за ними явился и Трихтер. Едва за преданным фуксом захлопнулась дверь, как верные данному ими слову вести себя тихо студенты неистово заорали следующий куплет студенческой песни.

XLVII
Бургомистр Пфаффендорф

Дверь дома господина бургомистра открылась, Самуил, Юлиус и Трихтер предстали перед очень крупным человеком, очевидно, весьма смущенным.

– Бургомистр? – спросил Самуил.

– Зачем он вам? – пробормотал тучный человек.

– Затем, чтобы объясниться с ним.

– А вы ничего худого ему не сделаете? – робко осведомился толстяк.

– Напротив.

– Если так, то бургомистр – это я.

– Имею честь вас приветствовать! – сказал Самуил. – Но я полагаю, что у вас в доме, кроме передней, имеются другие помещения, поудобнее. Так не лучше ли нам устроиться там?

Бургомистр, дрожа от страха, провел их к себе в кабинет. Самуил сел.

– Так вот, – сказал он. – Мы принимаем Ландек под свое управление. Надеемся, что вы не окажете сопротивления и избавите нас от суровой необходимости брать дома приступом. Университет удостаивает чести ваше местечко – мы расположимся здесь на некоторое время. Вы сами понимаете, что у нас могут быть разные капризы, которым вам лучше не противиться. Вот я и пришел договориться с вами. Вы бургомистр Ландека, а я король университета. Обстоятельства требуют, чтобы вы уступили мне свою власть.

– Но, ради самого Господа, скажите, что вы намерены делать? – воскликнул тучный бургомистр.

– О, будьте покойны, почтеннейший…

– Пфаффендорф.

– Будьте покойны, почтеннейший Пфаффендорф. Мы явились сюда только учиться и развлекаться. Вы против этого ничего не имеете?

– Но вы не будете посягать на имущество?

– Ручаюсь вам в этом – даю слово короля.

– Ну что ж! – Пфаффендорф тяжело вздохнул.

– Значит, решено? – спросил Самуил.

– Решено.

– Вашу руку, благороднейший бургомистр! И, пожалуйста, не бойтесь, что я намерен каким бы то ни было образом унизить или затмить вашу почетную должность. Я оставлю за вами достойное вас место, которое вы и будете занимать во всех предстоящих развлечениях и церемониях.

– Вы очень добры, – ответил тронутый Пфаффендорф. – Но мне пришло в голову, что вам, быть может, понадобится наша деревенская полиция? Так я ее предоставлю в ваше распоряжение.

– А велика она у вас?

– Да всего один человек.

– Давайте его нам, – со смехом сказал Самуил. – Он будет под нашим покровительством.

– Уж вы его не обижайте. Я сейчас его позову. – И бургомистр вышел, совершенно очарованный Самуилом.

В кабинете стоял стол с письменными принадлежностями.

– Садись сюда, – велел Самуил Трихтеру.

– Но, послушай, – сказал Юлиус Самуилу, – как ты ухитришься разместить Гейдельберг в Ландеке? Правда, я могу отдать в твое распоряжение весь свой замок, но ведь и его не хватит.

– Прежде всего, – возразил Самуил, – к замку будет запрещено приближаться кому бы то ни было. Мы здесь не для того, чтобы стеснять графиню Гермелинфельд, а для того, чтобы служить ей. Мы будем счастливы, если она удостоит своим присутствием некоторые из наших праздников. Полагаю, она победит свою робость и решится на это. Но право выбора сохраняется, разумеется, за ней, и мы никоим образом не будем ее беспокоить своим соседством.

– Прекрасно, но где ты разместишь всю эту толпу?

– Э, черт возьми! Что может быть привлекательнее отдыха под открытым небом в эти прелестные летние ночи. Спальней нашей будет зеленый лес. На случай дождя у меня есть пещеры, в которых я могу разместить четыреста человек. Ты не бойся, эти пещеры совсем не там, где находятся известные тебе. Что касается съестных припасов, то они будут в изобилии доставлены из соседних местечек. Да притом и местные жители не так глупы, чтобы не воспользоваться ливнем из гульденов, который польется на них с неба. Они, несомненно, и сами запасутся провизией, и мы будем утопать во всяческих излишествах. – Затем, повернувшись к Трихтеру, он сказал: – А ты напиши распоряжения.

Спустя четверть часа Трихтер, встав на стул, читал толпившимся вокруг него студентам следующий декрет:

– «Мы, Самуил Первый, император фуксов, покровитель академической конфедерации и проч., и проч., и проч., повелеваем и приказываем нижеследующее:

РАСПОРЯЖЕНИЯ ОБЩИЕ

Статья 1. Принимая во внимание, что в Ландеке гостиниц не имеется, все жилые дома оного обращаются в гостиницы.

Статья 2. Принимая во внимание, что жилых домов Ландека недостаточно для нашей компании, в лесу, под сводом небесным, будет раскинут лагерь, снабженный всеми удобствами для жизни, как то: палатками из древесных ветвей, постелями из травы, кушетками из соломы и диванами из сена. Одни только женщины, дети и больные, признанные таковыми медицинским советом, будут обитать в презренных домах со штукатуркой и полами.

Статья 3. Плата за аренду помещений и деньги за всякого рода покупки будут выдаваться, смотря по обстоятельствам, либо из общественной кассы, либо из личных средств, за исключением товаров, которые обыватели Ландека приобретут в Гейдельберге, – они будут конфискованы. За этим единственным исключением всякое покушение на частную собственность, равно как и на личность, будет сурово караемо дисциплинарными мерами, принятыми в студенческом общежитии.

РАСПОРЯЖЕНИЯ ВРЕМЕННЫЕ

Конец сего первого дня мы проведем за изучением местности и водворением в ней. Завтра будут вывешены две афиши: одна – с программой занятий, другая – с программой развлечений, которые будут устроены на обетованной Ландекской земле, дабы скрасить студентам горести жизни. Сегодня вечером Юлиус Эбербах предложит своим бывшим товарищам пунш в лесу.

Дано в Ландеке 10 августа 1811 года.

Самуил I».

Эти распоряжения были встречены криками «браво». Особенный успех имело сообщение насчет пунша. Когда Трихтер окончил чтение, раздался гром оваций. В эту минуту пришел Пфаффендорф – он привел с собой того единственного человека, представлявшего собой всю ландекскую полицию. Самуил провозгласил:

– Женщины, лошади и всякая кладь пусть следуют за мной!

Затем в сопровождении бургомистра и полицейского, которые являлись представителями власти и избавляли его от необходимости прибегать к насилию, он разместил по деревенским домам всех женщин, все картонки для шляп и всякую иную кладь. Потом Самуил вернулся к мужчинам и сказал:

– Ну, а вы, любящие больше небо, чем потолок, и больше звезды, чем свечи, следуйте за мной!

XLVIII
Пунш в лесу

Самуил Гельб повел переселенцев по живописной дороге, которая вилась среди поросших лесом горных склонов. Четверть часа они поднимались в гору. Потом дорога повернула влево и вывела их на просторную поляну, со всех сторон окруженную высокими деревьями. Солнце только скрылось за горой. На опушке журчал в камнях ручеек. Многоголосое пение птиц сливалось с этим веселым журчанием.

– Ну что, нравится вам такое помещение? – спросил Самуил.

– Виваллераллера! – вскричали студенты.

– Ну и прекрасно. Устраивайтесь же, стелите постели.

Молодые люди принялись кто устраивать палатки, кто подвешивать гамаки. По совету Трихтера многие перед отправлением в путь запаслись холстом для палаток. Фрессванст собрался вбивать в землю колья. Но Трихтер остановил его, сказав:

– Фрессванст, ты не придерживаешься истории.

– Какой истории? – спросил тот изумленно.

– Истории Робинзона.

– Что это значит?

– Ты разве не читал, мой милейший фукс, что Робинзон, у которого на острове не было ни спальни, ни кровати, опасаясь диких зверей, не хотел спать на земле, а залез на дерево и устроил себе ложе на ветвях? Я желаю подражать его примеру и этой ночью не лягу, а буду спать на птичий манер.

– А если ты свалишься оттуда? – спросил обеспокоенный Фрессванст.

– Слушай, Фрессванст, тут, видишь ли, в чем дело. Надо заткнуть рты клеветникам и доказать юнцам, что мы никогда не бываем пьяны. Будь спокоен – ты не упадешь, я буду за тобой приглядывать.

– Ну ладно, если так. Тогда я брошу свою палатку.

– Откажись от нее раз и навсегда. Пусть никто не осмелится говорить, что мы никогда не спали в гнезде.

За этими веселыми приготовлениями ко сну студентов застала ночь. Бургомистр, которого Самуил пригласил на пунш, прибыл заблаговременно, как раз в ту минуту, когда студенты располагались ужинать на траве. Его прибытие приветствовали восклицаниями, столь же сладостными для его сердца, сколь тяжкими для ушей. Он восхищался и местом, избранным Самуилом, и всеми приготовлениями студентов.

– Превосходно, превосходно! – говорил он. – А, вы срубили самые лучшие ветви с деревьев и вырвали самые лучшие молодые деревца для шалашей! Отлично придумано, мои юные друзья! В самом деле, отлично придумано!

Ужин проходил очень весело, и еду студенты поглощали с преотменным аппетитом. Когда ночь полностью вступила в свои права, из замка пришли посланные Юлиусом слуги. Они принесли по бочонку рома и водки и множество посуды. В темноте их было не видно, и им удалось незаметно расставить посуду, наполнить ее ромом и водкой и поджечь. Голубоватое пламя мгновенно вспыхнуло, бросая на деревья фантастические отсветы. Проснувшиеся птички, удивляясь такому раннему наступлению зари, принялись петь.

– Да здравствует Шекспир! – воскликнул Трихтер. – Мы очутились в пятом действии «Виндзорских кумушек». Вон и феи танцуют под деревьями. Сейчас появится охотник. Пойдемте поищем его, друзья мои. Я сразу его узнаю. У него большие оленьи рога. А, я вижу его! Это Пфаффендорф!

– Верно, – сказал толстый бургомистр, очарованный этой деликатной шуткой. – Я раньше этого не говорил, боясь вас напугать. Но теперь я должен раскрыть свое инкогнито.

– За здоровье охотника! – взревел Трихтер, схватив громадный кубок.

Это послужило сигналом. Пунш загасили, разлили по кубкам и стаканам, начались возлияния, тосты, песни. Непринужденное веселье воцарилось среди студентов. Посторонний зритель был бы поражен этим скоплением людей, в котором все говорили, но никто не слушал. Пфаффендорф начал уже слегка заикаться и все старался втолковать Трихтеру, что и он сам, старый человек и бургомистр, когда-то был молод. Но Трихтер решительно отказывался этому верить. Это было единственное облачко, омрачавшее блаженство Пфаффендорфа в ту прекрасную ночь. Однако оно не помешало ему очень сердечно пожать руку Трихтеру. Затем он почтительно простился с Самуилом и удалился. Вслед за ним и Юлиус расстался с веселой компанией. Когда он прощался с Самуилом, тот спросил его:

– Ну что, ты доволен, что повидался со старыми друзьями?

– О да, я словно воскрес!

– Увидишь, – продолжал Самуил, – я тут устрою им самую блестящую жизнь, самую деятельную, самую полную, о какой они когда-либо мечтали. Я хочу показать правительствам, как следует делать народы счастливыми. Ты увидишь!

Самуил немного проводил Юлиуса. Когда они собирались разойтись, сверху, из кроны дерева, донесся какой-то шум. Они подняли глаза и при свете звезд увидали Трихтера, который привязывал Фрессванста. Тот сидел на толстом суку, и Трихтер уже привязал его за шею к стволу.

– Трихтер, – крикнул Самуил, – что ты там делаешь?

– Устраиваю приятелю постель, – отозвался Трихтер.

Юлиус пошел домой, хохоча во все горло. Тем временем тот, кто взбудоражил всю эту толпу, устроил это веселье, эту вакханалию, – Самуил Гельб, оставшись один, вместо того чтобы улечься спать, углубился в лес и шел глубокой ночью, угрюмый и печальный, опустив голову на грудь и машинально обрывая ветки со встречных деревьев. Он думал:

«Какая сутолока и скука! Вокруг себя сеешь жизнь и воодушевление, а в душе – сомнение и беспокойство. Если бы я был способен на глупое сожаление, которое называют угрызениями совести, то подумал бы, что меня тревожит вчерашнее ночное происшествие… О, воля моя, воля! Она оказалась ни на что не годной! Я бежал от своего желания, а затем позволил ему себя настигнуть. Двойная подлость! Вышло, что я совершил больше чем преступление – я допустил ошибку. Ошибку, которая меня теперь беспокоит. Я не знаю, что и делать. Продолжать ли, настаивать ли на своем? О, черт возьми! Чего ради я вздумал погубить Гретхен? Для того, чтобы погубить Христину?.. А Гретхен спасет ее. Эта пастушка была для меня только дорогой к графине, средством, а между тем это средство уведет меня от цели. Эх, Самуил, ты идешь на дно. Загляни в свою душу. Ты рад, что решился предстать перед Христиной только в том случае, если она тебя позовет. Ты предполагаешь, что она тебя не позовет, и не сделаешь ничего из того, что решил совершить, для того чтобы ее заставить… Ты отступаешь, ты нащупываешь почву… Несчастный, ты просто страдаешь!.. Меня терзают досада и отвращение. Есть ли в самом деле что-нибудь, что выше моих желаний? Я сказал себе: вызвать в сердце борьбу между ужасом и желанием, – такой странный опыт, кажется, может удовлетворить пожирающее меня любопытство. И вот нет! Воспоминание об этом мне тягостно. Остается попробовать соединить в двух существах любовь и ненависть – вверить возмущенную Христину одержимому страстью Самуилу. Это, быть может, будет посильнее и приблизится к жестокому идеалу… Только удастся ли мне довести опыт до конца?»

Так размышлял Самуил Гельб, до крови кусая губы. Впрочем, воспоминание об обесчещенной и доведенной до отчаяния Гретхен больше не посещало его извращенный ум. Перебирая свои дерзкие и гнусные мысли, он продолжал идти вперед. И странное дело: этот человек, так гордившийся своей силой воли, машинально прошел в свое подземелье, сам того не сознавая, зажег фонарь, прошел по темным коридорам, поднялся по длинным лестницам, приблизился к комнатам Христины и вошел туда. И все это он проделал словно во сне.

В замке все спало, толстые ковры заглушали его шаги. Самуил осветил своим фонарем поочередно все окружающие предметы, остановился перед конторкой, тихонько открыл ее ключом, который вынул из кармана, и увидел внутри запечатанное письмо. На нем был адрес: «Барону Гермелинфельду». Он срезал печать ножичком, развернул письмо, прочитал, улыбнулся и сжег письмо на пламени своего фонаря. Потом вложил в конверт чистый лист бумаги, наложил новую печать и запер конторку.

«Опять слабость! – сказал он про себя. – Зачем мешать этому письму дойти до адресата? Разве я не знаю, что, обезоруживая ее, обезоруживаю себя?»

Его пылающий, глубокий взгляд остановился на двери спальни Христины.

«Неужели такой человек, как я, – продолжал он размышления, – не может в течение четырнадцати месяцев таить и вынашивать некую мысль без того, чтобы эта мысль не обуяла его и не подчинила себе? Неужели я люблю эту женщину? Ха-ха-ха! Самуил Гельб в роли влюбленного! Вот так штука!»

Охваченный раздумьями, он вышел в коридор и направился в свое подземное жилище.