Текст книги "Ущелье дьявола"

XXIV
Тугендбунд

Но и во вторник вечером Юлиус в Гейдельберг не вернулся. Самуил посмеивался. Он этого ожидал. Прошли среда и четверг, а Юлиуса все не было. Самуил, погруженный в дела, не обращал на это никакого внимания. Однако в пятницу он немного забеспокоился. Что означало это длительное отсутствие? Юноша взял перо и стал писать Юлиусу письмо:

«Дорогой мой друг! До сих пор Гераклу было простительно прясть у ног Омфалы[11]11
  Согласно древнегреческой мифологии, когда Геракл, в наказание за убийство Евритова сына Ифита, был продан Гермесом в рабство, госпожой его оказалась лидийская царица Омфала. Очарованный ею, Геракл позабыл о своей воинственности и мужественности: он сидел теперь над пряжей в кругу рабынь и угождал прихотям Омфалы.


[Закрыть]. Надеюсь, однако же, что он не забыл, какая работа предстоит ему завтра. Если только Омфала не Цирцея[12]12
  Цирцея – дочь Гелиоса и Персеи, волшебница; обратила в свиней спутников Одиссея.


[Закрыть] и не превратила его в животное, он должен помнить о своем долге, который требует его присутствия. Главенствует всегда мать, а не любовница, идея, а не чувство. Родина и свобода».

«Теперь я уверен, что он вернется», – подумал Самуил.

И он всю субботу уже не думал о Юлиусе. Общее собрание Тугендбунда было назначено только на полночь. В течение дня юноша посылал осведомиться о здоровье обоих раненых. Франц Риттер и Дормаген все еще лежали в постели и, по мнению докторов, должны были поправиться не раньше чем через две недели. Приказ Союза был выполнен. Самуил и Юлиус могли с гордостью предстать перед руководителями.

С наступлением сумерек Самуил отправился на свою обычную прогулку, по дороге в Неккарштейнах, по которой должен был приехать Юлиус. В том месте, где дорога разветвлялась, ему повстречалась какая-то будто знакомая фигура, но Юлиуса все не было. Самуил вернулся домой.

– Юлиус наверху? – спросил юноша у хозяина гостиницы.

– Нет, господин Самуил, – ответил тот.

Самуил поднялся к себе и заперся на ключ. Он был в скверном расположении духа.

«Девчонка-то сильнее, чем мне казалось, – думал он. – Ну, да она мне заплатит за это! В Библии сказано: «Любовь так же могущественна, как и смерть». Увидим!»

Часы пробили девять, десять, половину одиннадцатого, а Юлиуса все не было. В одиннадцать часов Самуил окончательно потерял надежду и решился отправиться один. Он уже взялся за шапку, как в коридоре послышались чьи-то быстрые шаги, и вслед за этим раздался стук в дверь.

– Наконец-то! – сказал Самуил. – Ну, слава богу!

Он отпер дверь. Но то был не Юлиус, а слуга из гостиницы.

– Что тебе надо? – спросил грубо Самуил.

– Там приехал какой-то студент из Лейпцига и желает повидаться с королем студентов.

– Сейчас мне некогда, – возразил Самуил. – Пусть придет завтра.

– Он не может прийти завтра. Он велел передать, что он здесь проездом.

При слове «проездом» лицо Самуила приняло настороженное выражение.

– Тогда проси его сейчас же.

Слуга исчез, так называемый студент из Лейпцига вошел, и Самуил опять запер дверь на ключ. Приезжий пожал хозяину руки, скрестив большие пальцы как-то по-особому, шепнул ему на ухо несколько слов, наконец, распахнул полы куртки и показал висевшую на груди медаль.

– Хорошо, – остановил гостя Самуил. – Я и так тебя узнал. Ты связной в местности, прилегающей к Неккару. Ну, что скажешь?

– Я принес отмену приказа. Сегодня общее собрание не состоится.

– Не может быть! – воскликнул Самуил. – А по какой причине?

– Кто-то донес о нем, и участников окружили и захватили. К счастью, один из наших начальников был вовремя предупрежден. Собрание отложено. Объявят о нем особо.

– А в каком часу вы получили предупреждение? – осведомился Самуил.

– В полдень.

– Странно, – промолвил с подозрением король студентов. – Я встретил в сумерках на дороге к замку какого-то путника в шляпе, закутанного в плащ, но, как мне показалось, это был один из наших главарей. Как же так?

– Не знаю, брат. Я выполнил поручение – передал тебе, что следовало. Теперь я должен попрощаться.

– Но если я, не обращая внимания на услышанное, все-таки пойду в назначенное место? – заупрямился Самуил.

– Не советую: только наткнешься на полицейских агентов; очевидно, они сейчас повсюду, и ты рискуешь сесть в тюрьму лет эдак на двадцать.

Самуил усмехнулся.

– Хорошо! Спасибо, брат, – сказал он и проводил приезжего до дверей.

Когда тот ушел, Самуил взглянул на часы: была половина двенадцатого.

«Я еще успею», – сказал он сам себе, надел фуражку, взял металлическую трость, два пистолета и вышел.

Как и в первый раз, он направился по набережной, только теперь поднялся по берегу Неккара гораздо дальше, и, вместо того чтобы прямо пойти по дороге с уступами, он обошел замок и приблизился к нему со стороны, противоположной городу. Пройдя шагов четыреста-пятьсот, он остановился, всмотрелся в темноту и, никого не заметив, вернулся к толстой полуразрушенной стене с остатками сводов.

– Именно здесь я и встретил в прошлый раз человека, которому дал крейцер. Дорога, по которой он шел, никуда не ведет, а обрывается у стены. Следовательно, можно предположить, что наши славные главари, как и я, обнаружили ход в подземелье, скрытый кустарником. А о полиции можно сказать лишь одно: она пребывает по этому поводу в полнейшем неведении и довольствуется тем, что сторожит главный вход, которым, конечно, никто не пользуется. Превосходное учреждение, одинаково достойное у всех цивилизованных народов!

Самуил подошел к высокой стене, покрытой сплошь кустарником, травами и плющом. Он направился туда, где растительность была гуще, раздвинул, оцарапав руки, колючие кусты и дикий виноград, откатил огромный валун, который затем привалил обратно, и сошел или, вернее, скатился в какую-то пещеру. Оказавшись внизу, он пустился бродить по подземным помещениям – прежде в них, по всей видимости, помещались замковые погреба. Но начальников Тугенбунда нелегко было найти в таинственных дебрях огромных катакомб, хотя они, возможно, и догадывались, что Самуил не поверит, будто они не придут. Юноша долго шел на ощупь, натыкаясь в темноте на камни и принимая за человеческие голоса крики вспугнутых им ночных птиц.

«Другой бы давно бросил все это», – подумал про себя Самуил.

Наконец, после получасовых розысков и хождения в темноте, он заметил вдали слабый свет, будто от потайного фонаря. Он направился туда, и его глаза, привыкшие к темноте, вскоре различили трех людей в масках, сидевших в нише. Подойдя к ним достаточно близко, он остановился, затаил дыхание и начал прислушиваться, но трудился напрасно: что-либо услышать не представлялось возможным. Тогда Самуил подошел еще ближе, остановился и снова напряг слух. Но и на этот раз он ничего не расслышал. Наконец он решился.

– Это я! – смело крикнул он. – Свой! Самуил Гельб!

И направился прямо к людям в масках. Услышав крик, все трое, как один, вскочили с гранитных плит, на которых сидели, и схватили лежавшие возле них заряженные пистолеты. Но Самуил по-прежнему оставался в тени, и прицелиться было невозможно. У него тоже было по заряженному пистолету в каждой руке.

– Ну, что еще выдумали! – сказал он спокойно. – Вы шумите и этим можете привлечь полицию. Так-то вы принимаете друзей? Предупреждаю, что я стану защищаться и что, прежде чем умереть, сам убью по меньшей мере одного из вас. К тому же какая вам польза от моей смерти?

Говоря это, он подходил все ближе. Трое в масках невольно поддались влиянию его дерзкого хладнокровия. Дула пистолетов опустились.

– Давно бы так! – воскликнул юноша.

Он отпустил курки, положил пистолеты в карманы и подошел вплотную к незнакомцам.

– Несчастный, – начал один из главарей, в котором Самуил по голосу узнал человека, говорившего с ним так строго и торжественно во время предыдущего его визита в замок. – Каким образом ты проник сюда? Разве тебе не передали приказ?

– Пожалуйста, успокойтесь: никто за мной не следил, и я закрыл за собой вход, о котором известно только мне. Предупреждение я получил, но именно ввиду того, что общего собрания наверху не будет, случайная встреча дала мне повод предположить, что внизу, в этом подземелье, которое я, вероятно, открыл раньше вас, соберется тайный совет. И, как видите, предположение мое в некоторой степени оправдалось.

– Так ты думаешь, что можешь нарушать решения верховного совета?

– Я не собираюсь ни во что вмешиваться. Успокойтесь, я пришел предложить свое содействие. Мне известно, что дела Союза несколько запутаны и вы, вероятно, находитесь в затруднительном положении. Посудите сами! Разве я не имел права, иначе говоря – не был ли я обязан явиться сюда и предложить свои услуги?

– Разве ты по этой причине пошел на такой опасный шаг?

– А какая еще могла быть причина? Разве вы сомневаетесь в моем усердии? Вы, кажется, меня уже испытали, и я вполне оправдал ваше доверие.

Трое в масках начали совещаться. По-видимому, результат этих переговоров оказался благоприятным для Самуила, потому что старший из них обратился к юноше с такими словами:

– Самуил Гельб, мы верим, что ты честный человек, мы знаем, что ты умен и храбр. Это правда, ты оказал услугу Союзу, и мы очень сожалеем, что не можем отблагодарить тебя сегодня. Но за то, что ты пришел к нам так решительно и столь опасным путем, мы дадим тебе неслыханное доказательство нашего доверия. Мы откроем тайну нашего замысла освобождения родины, и ты по праву перейдешь во второй разряд нашего Союза.

– Благодарю вас, – проговорил Самуил, склонившись перед троицей, – клянусь, вы не раскаетесь, что оказали мне эту честь!

– Так слушай же. У одного из нас, занимающего очень высокое положение в обществе, потребовали, чтобы он сегодня ночью всех выдал. Именно поражению Отто Дормагена и Франца Риттера мы обязаны этим. Поняв, что не смогут присутствовать на нашем собрании, они решили, что будет разумнее все разрушить. Дормаген и Риттер выдали наши пароли и рассказали о том, как проникнуть на наши собрания. Тот из нас, кто получил приказ всех выдать, не мог ослушаться, не обнаружив своего соучастия и не выдав себя, поэтому он вынужден был сообщить все полиции. Но он успел предупредить и нас. Агенты полиции сторожат все входы, через которые должны были пройти посвященные. Так они прождут до завтрашнего утра, но никто не явится, и они уйдут ни с чем, а мы избежим опасности.

– Значит, – сказал Самуил, – все обошлось, и собрание будет перенесено, только и всего.

– Действительно, потеря невелика, – согласился начальник, – у нас пока нет ничего срочного. Наш самый лютый враг, император Наполеон, могущественен как никогда. Наши принцы и короли теснятся в его передних и наперебой добиваются чести быть приглашенными им на охоту. Никто не стремится предпринять хотя бы какие-нибудь меры для обеспечения независимости Германии. Но положение может измениться. Кто возвысился, может пасть. А когда человек стоит на вершине, иногда бывает достаточно небольшого неожиданного толчка, и он полетит вниз.

– Еще бы, – сказал Самуил, – и когда представится удобный случай, помните, что Самуил Гельб готов вам послужить. А до тех пор, скажите, как нам быть?

– До тех пор необходимо, чтобы союз наш, Тугендбунд, был готов ко всяким случайностям и чтобы у его главарей было какое-нибудь место, где они смогут видеться с посвященными. Эти развалины больше не годятся для данной цели. Из подземелья, в котором мы сейчас находимся, только один выход. А значит, мы все рискуем попасть в руки полиции. Где же нам проводить общие собрания? Вот вопрос, который мы обсуждали, когда ты прервал нашу беседу, – вопрос жизни, а может быть, и смерти. У нас нет на примете никакого надежного места.

– Действительно, положение затруднительное, – заметил Самуил Гельб.

– Не знаешь ли ты какого-нибудь места, которое подошло бы для тайных собраний? – продолжал начальник. – Если ты найдешь такое место, то этим окажешь новую услугу Союзу, и не в пример большую, чем первая.

Самуил задумался на минуту, а потом сказал:

– Вы застали меня врасплох. В данную минуту у меня нет ничего подходящего, но я постараюсь поискать, что означает: я найду. Как мне сообщить вам о результате? Назначьте место встречи.

– Это невозможно. Но, послушай, можно договориться следующим образом: каждый месяц, пятнадцатого числа, связной на прибрежных территориях этой реки будет являться к тебе и спрашивать, готово ли. В тот день, когда ты дашь утвердительный ответ, мы и встретимся с тобой.

– Превосходно! Положитесь на меня. Вы нашли если не место, так человека, который его отыщет.

– Нам нет нужды просить тебя сохранить все в тайне. Ты так же рискуешь головой, как и мы.

Самуил в ответ лишь пожал плечами. Потом по знаку начальника поклонился всем и удалился. Выйти оказалось легче, чем войти. Слабый свет луны, проникавший сквозь кустарник, освещал ему путь. Юноша вернулся в веселом расположении духа и с осознанием своего могущества. Только очутившись снова в своей комнате, он вспомнил о Юлиусе.

– Вот еще напасть! – возмутился он. – Какого дьявола Юлиус там застрял? Неужели эта девчонка окончательно прибрала его к рукам? Может быть, и его предупредили в Ландеке, что собрание отложено? И что же он делал там целую неделю? Тьфу! Не стоит изводить себя! Завтра воскресенье, завтра я все и разузнаю.

XXV
Неожиданность

Когда Самуил подъехал к дому пастора, он увидел, что ворота заперты. Он позвонил. Вышли слуги. Мальчик увел его коня, а служанка проводила в столовую. Стол был накрыт, но только на два прибора. Самуил удивился. Служанка попросила его подождать и вышла. Спустя минуту дверь отворилась. Самуил сделал было шаг вперед, но, увидев входящего, отшатнулся. Это был барон Гермелинфельд.

Отец Юлиуса обладал суровой внешностью. Ему было около пятидесяти лет. Он был высок ростом, волосы его поседели от непрерывных занятий, лоб был высоким, глаза – глубокими и проницательными. В облике его еще присутствовали следы былой красоты, голову он держал прямо и гордо, вид у него был важный, спокойный и несколько печальный. Он подошел прямо к опешившему Самуилу и произнес:

– Вы не ожидали увидеть меня, и в особенности здесь, не правда ли?

– Не ожидал, – пробормотал тот.

– Садитесь. Достойный пастор Шрейбер все так же гостеприимен. Ему, конечно, не хотелось, чтобы вы явились в запертый дом. Вот я и остался здесь, чтобы принять вас.

– Извините, я все еще не понимаю, в чем дело.

– Не правда ли, все это кажется вам несколько загадочным? Сядьте за стол и позавтракайте со мной. Я вам все и объясню.

– Хорошо, – сказал Самуил, поклонился барону и уселся за стол напротив него.

Наступило молчание, двое мужчин, столь различных между собой, казалось, внимательно наблюдали друг за другом. Наконец барон заговорил:

– Вот что тут произошло… Кушайте, пожалуйста… Вам, быть может, известно, что в понедельник Юлиус написал мне письмо. Я получил его во Франкфурте. Оно было полно любви и опасений.

– Я так и знал, – заметил Самуил.

– В своем письме Юлиус рассказал мне о том, как впервые увидел Христину, чем она сразу же стала для него – его первой любовью, его жизнью, его мечтой. Он поведал о ее грации, чистоте, о ее отце, о тихой жизни, которую он стал бы вести в этой семье, на лоне природы. Вот об этом-то он и молил меня. Я богат, благороден, знаменит, поэтому он и сомневался, и боялся, одобрю ли я его любовь к бедной девушке столь низкого происхождения. Вы же сами внушили ему эти сомнения.

– Это правда, – подтвердил Самуил.

– К этому Юлиус прибавил, что в случае, если я отвечу ему отказом – по причине ли его молодости или по причине ее бедности, – он все-таки не последует вашему совету, то есть не ограничится тем, что просто соблазнит девушку. Ему внушал ужас такой совет… да и сам советчик. Нет, он не злоупотребит великодушным доверием невинной девушки и ее отца, он не обесчестит Христину. Он не способен купить момент собственного счастья за вечные слезы о ее погубленной жизни. Он просто удалится от нее с растерзанным сердцем. Он назовет Христине свое имя, объявит о решении отца и покинет ее навсегда.

– Все это весьма благородно, поистине благородно, – заметил Самуил. – Будьте добры, передайте мне окорок.

– К тому времени как я получил от Юлиуса это письмо, полное любви и сыновней преданности, – продолжал барон Гермелинфельд, – я уже успел прочесть ваше дерзкое послание, Самуил. Оно пришло за четыре дня до этого. Я все эти дни размышлял о нем. Я спрашивал себя, каким способом могу положить конец вашему влиянию на нежную душу Юлиуса. И вот, не прошло и десяти минут после прочтения письма Юлиуса, как у меня созрело твердое решение. Обыкновенно про нас, ученых, теоретиков, думают, что мы не способны к действию – потому что мы не отдаем всей нашей жизни бесплодной суете, как это делают многие люди, которые, чтобы оправдаться, называют себя практиками, настаивая на том, что они только практики и больше ничего. Это все равно как если бы птиц обвиняли в том, что они не умеют ходить, потому что у них есть крылья. А между тем они благодаря одному удару крыла преодолевают расстояние в тысячу шагов. Так и мы, за один день можем сделать больше, чем другие за десять лет.

– Я сам всегда придерживался такого же мнения, – согласился Самуил, – и то, о чем вы говорите, для меня не новость.

– Посланец ждал ответа, – продолжал барон, – и должен был вернуться в Ландек на другой день утром. Я сказал, что ответа не будет, и велел ему вернуться домой не раньше чем вечером следующего дня. Он не соглашался, Юлиус обещал ему сто флоринов за срочную доставку. Я дал ему двести – он согласился. Покончив с этим, я, не теряя ни минуты, отправился к пастору Оттфриду, моему другу детства, человеку очень умному и просвещенному. Я спросил, знаком ли он с пастором Шрейбером. Оказалось, что это один из его ближайших друзей. Оттфрид описал пастора как человека простого, скромного, бескорыстного, человека с золотой душой, который всегда устремляет взгляд в небо, чтобы увидеть там Бога и двух улетевших от него ангелов. На земле же он не знал ничего, кроме людского горя, которое всеми силами старался облегчить. Что же касается Христины, о ней Оттфрид сказал мне только одно – это достойная дочь своего отца. Возвращаясь от Оттфрида, я проезжал через Цейле, где заказал почтовых лошадей. Той же ночью я помчался в Ландек и прибыл туда во вторник утром. Я заходил в Ландеке во многие дома, чтобы получше разузнать о Шрейбере и его дочке. Кого я ни спрашивал, все без исключения подтверждали то, что сказал мне Оттфрид. Никогда еще столь единый и громкий хор благословений не возносился к небу! Пастор и его дочь стали для этих бедных людей настоящими посланцами Провидения, жизнью и душой этого местечка. Знаете, Самуил, что ни говорите, а добродетель имеет свои приятные стороны. Пользоваться всеобщей любовью – великая отрада.

– А иной раз и великая выгода, – заметил Самуил.

– Обойдя деревню, я направился к дому пастора. Вот в этой самой комнате, где мы сейчас сидим, я нашел Юлиуса, Христину и пастора. Юлиус, изумленный, воскликнул: «Отец!» Пастор, не менее удивленный, воскликнул: «Барон Гермелинфельд!» Я на это ответил следующее: «Да, господин пастор, барон Гермелинфельд, который имеет честь просить у вас руки вашей дочери Христины для своего сына Юлиуса». Пастор Шрейбер остолбенел от неожиданности. Ему показалось, что он бредит или что он не расслышал. Он, видимо, пытался собраться с мыслями. Христина вся в слезах бросилась ему на шею. Да и сам он, не сумев сладить с чувствами, и плакал, и смеялся.

Самуил прервал барона:

– Как умилительно! Однако вы, пожалуйста, опустите эти подробности. Вы знаете, что я не сентиментален.

Самуил уже давно оправился от неожиданности. Само присутствие барона и первые же его слова обнаружили попытку разрушить его власть над Юлиусом, и вся его гордость, весь характер, созданный для борьбы, мгновенно заставили его занять оборону. К нему вернулось обычное хладнокровие вкупе с сарказмом и даже некоторой наглостью. Теперь он спокойно ел и пил, слушая барона с самым беззаботным видом. Барон Гермелинфельд продолжал:

– Я сокращу свой рассказ, к тому же я уже дошел до конца. Весь этот день я провел с моими счастливыми детьми. Их счастье с избытком вознаградило меня. Они были глубоко мне признательны – словно я мог сделать лучше то, что сам Бог так хорошо устроил! Вы меня знаете, Самуил, но вы меня неправильно понимали, неверно обо мне судили. Вам случалось видеть, как иногда я делал уступку узким и несправедливым требованиям света. Это действительно случалось. Но знайте, что, уступая иной раз, я всегда старался по возможности внести в них поправку. Будем искренни и будем справедливы. Разве природа не дает очень часто доброго урока обществу?

– Я понял этот деликатный намек, милостивый государь, – с плохо скрываемой горечью произнес Самуил.

Барон продолжал:

– С какой стати стал бы я противиться этому браку? Из-за того, что Христина небогата? У Юлиуса хватит средств на двоих. А потом, когда он получит наследство от моего брата, хватит и на четверых. Из-за того, что Христина не благородного происхождения? А кем был я сам двадцать лет назад? Но вернемся к фактам и событиям. В среду я вернулся во Франкфурт. В четверг я снова был в Ландеке и, запасшись всеми необходимыми документами, привез с собой и моего друга Оттфрида. Вчера, в субботу утром, Оттфрид обвенчал Юлиуса и Христину в ландекской церкви. Вам придется извинить Юлиуса за то, что он не пригласил вас на свадьбу. Это я не позволил ему известить вас. Через час после венчания новобрачные отправились в свадебное путешествие, которое продлится целый год. Они поедут в Грецию, на Восток и вернутся через Италию. Пастор Шрейбер не мог решиться на внезапную разлуку с дочерью. Он вместе с Лотарио будет сопровождать их до Вены. Там он попрощается с молодоженами и вернется в свою долину, а они будут наслаждаться любовью и южным солнцем. Ну, что вы на это скажете, Самуил?

– Я скажу, – ответил Самуил, вставая из-за стола, – что вы очень ловко выхватили Юлиуса у меня из рук. Похищение вам, без сомнения, удалось. Вы очень ловко извлекли выгоду из этого безвыходного положения. Вы были отчаянно храбры, и должен признаться, что эту первую схватку я проиграл. Но я еще отыграюсь.

Он позвонил. Вошла служанка.

– Вели оседлать мою лошадь, – сказал он. – Я уезжаю.

Барон улыбнулся.

– Вы собираетесь вдогонку за ними?

– С какой стати! – фыркнул Самуил. – Я буду спокойно их дожидаться. У меня, слава богу, немало других дел, и я не могу тратить свои силы на такой пустяк, как простое пари. Всему свое время. Сейчас вы с Христиной объединились против меня, настанет и мой черед. Вы свое дело закончили, я начну свое.

– Я вовсе не закончил, – проговорил барон. – За время их отсутствия я намерен осуществить мечту Юлиуса. Ведь не затем же только я остался здесь, чтобы разделить с вами трапезу и избавить от неприятности нанести визит прислуге, которая только и осталась в доме. Сейчас я жду архитектора из Франкфурта. Я хочу выкупить и заново отстроить Эбербахский замок за этот год. Вместо развалин Юлиус найдет здесь свою мечту, вознесшуюся на горе. Я хочу, чтобы он ни в чем не знал недостатка: ни в себе самом, ни вокруг себя, хочу, чтобы любовь его сердца дополняло благополучие его жизни. Вообще его счастье – это мое единственное оружие в борьбе против вас.

– Значит, вы хотите, чтобы мое оружие против вас состояло в его несчастье, – заключил Самуил. – Но только предупреждаю, нежный родитель, все ваши старания будут напрасны. Юлиуса вы у меня не вырвете. Он передо мной преклоняется, а я его люблю. Да, черт побери! – воскликнул он, отвечая на невольное движение барона. – Я его люблю, как все гордые и сильные души умеют любить души слабые и преданные, которые отдаются им! Я так долго оказывал влияние на вашего сына, что вам не удастся стереть этот след. Вам не переделать ни его, ни мою натуру. Вы не сделаете его энергичным, а меня слабым. Вы перестроите для него замок, но попробуйте-ка переделать его характер! Он нерешителен, и ему необходима твердая, суровая рука, которая бы его поддерживала и направляла. Неужели такой ребенок, как Христина, может оказать ему эту помощь?! За этот год он страшно соскучится по мне и сам будет ко мне стремиться. А вы говорите, что я пущусь за ним в погоню! Зачем? Он сам ко мне прибежит!

– Послушайте, Самуил, – сказал барон, – вы меня знаете. Я человек совсем не такого нрава, чтобы не принять вызов и отказаться от борьбы. То, чего Христина не могла сказать Юлиусу и своему отцу, она доверила мне. Да, она не скрыла от меня ваших угроз, милостивый государь, и само собой разумеется, что в ее поединке с вами я буду ее секундантом.

– Тем лучше! – воскликнул Самуил. – Это придаст мне храбрости.

– Нет, Самуил, вы клевещете на себя, – возразил барон. – Вы вовсе не так далеки от угрызений совести и даже от предрассудков. Слушайте, Самуил, хотите заключить мир? Я ведь не спорю, я виноват перед вами. Я согласен порвать ваше письмо и забыть ваши слова. Вы самолюбивы и горды. Я богат и достаточно влиятелен для того, чтобы помочь вам достигнуть успеха в жизни, нисколько не вредя этим будущности Юлиуса. Вы знаете, что у меня есть старший брат, который живет в Нью-Йорке. Он вел там торговлю и нажил себе состояние, раза в три или четыре больше, чем мое. Детей у него нет, все его имущество отойдет Юлиусу. Духовное завещание им уже написано, его копия хранится у меня. Следовательно, я смело могу располагать своим собственным имуществом. Самуил, дайте мне клятву, что вы отступитесь от своих гнусных замыслов, и скажите, чего вы просите взамен.

Через окно столовой до них донеслось ржание коня. Вошла служанка и доложила Самуилу, что его лошадь оседлана.

– Прощайте, господин барон! Мне свобода дороже, чем ваше богатство. Я никогда не дам повесить себе жернов на шею, даже если этот жернов из чистого золота. Знайте, что я один из тех гордецов, которые охотно мирятся с коркой хлеба и без всякого смущения носят залатанную одежду.

– Последнее слово, – остановил его барон. – Подумайте о том, что все ваши дурные намерения до сих пор оборачивались против вас же. Главное, что побудило меня соединить Христину и Юлиуса, это ваше же письмо, в котором вы угрожали отнять его у меня. Выходит, что вы же сами их и женили. Ваша ненависть скрепила их любовь, ваши угрозы подарили им счастье!

– Ну что ж, дело ясное! Ведь если так, то вам остается только желать, чтобы я не прекращал их ненавидеть и продолжал им угрожать, потому что все, что я предпринимаю против них, обращается в их пользу. Моя ненависть служит им на пользу! Если так, то можете быть спокойны. Я буду неусыпно стараться для их благоденствия. Я представлю вам это доказательство моей преданности, не сомневайтесь! Этим я выкажу вам свою сыновнюю любовь. Не прощаюсь с вами, милостивый государь. Мы увидимся через год, а пожалуй, и раньше. – И, поклонившись барону, Самуил вышел, высоко подняв голову.

Барон Гермелинфельд только вздохнул и тихо проговорил:

– Какая дикая борьба! Он виновен перед светом, а разве я перед ним прав? Не являемся ли мы по воле Провидения страшным возмездием друг для друга?