Текст книги "Великие русские полководцы и флотоводцы. Истории о верности, о подвигах, о славе..."

Михаил Андреевич Милорадович
(1771–1825)

Михаил Андреевич Милорадович родился 1 октября 1771 года. Он приходился правнуком Михаилу Ильичу Милорадовичу, сподвижнику Петра I. Сербский род Милорадовичей, происходивший из Герцеговины, переселился в Россию при Петре Великом. В 1711 году, по указу императора, из Сербии на малороссийскую службу был зачислен полковник и кавалер Михаил Ильич Милорадович.

Женившись на дочери есаула Бутовича, он нажил единственного сына Степана, который вел жизнь малороссийского помещика в чине бунчукового товарища. У Степана Милорадовича было шесть сыновей, один из которых – Андрей Степанович – ярко проявил себя на военной службе, был участником русско-турецких войн екатериниской эпохи.

Суворову хорошо был известен этот храбрый кавалерист, закончивший службу в чине генерал-поручика.

Во времена русско-турецкой кампании, в сражении при Козлудже, Андрей Милорадович воевал с турками под знаменами Суворова.

Сын А. С. Милорадовича и дочери бригадира А. Горленко Марии, Михаил Милорадович еще ребенком был зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк, где и начал службу, попав в 1788 году на русско-шведскую войну.

В соответствии с семейными традициями получил прекрасное образование.

Изучал с двоюродным братом Григорием французский и немецкий языки, арифметику, геометрию, историю, архитектуру, юриспруденцию, рисование, музыку и фехтование, военные науки: фортификацию, артиллерию и военную историю.

Четыре года учился в Кенигсбергском университете, два года в Германии, в начале в Геттингене, а затем совершенствовал военные знания в Страсбурге и Меце.

Закончив образование, начал головокружительную карьеру.

В апреле 1787 года произведён в прапорщики.

1 января 1790 года произведён в поручики.

1 января 1792 года – капитан-поручик.

1 января 1796 года – капитан.

16 сентября 1797 года – полковник того же полка.

27 июля 1798 года – генерал-майор и шеф Апшеронского мушкетерского полка.

Осенью 1798 года со своим полком вошёл в пределы союзной России Австрии, а весной следующего года был уже в Италии. Участвовал в Итальянском и Швейцарском походах; всегда шёл в атаку впереди своего полка, и не раз его пример оказывался решающим для исхода боя.

В бою при Лекко 14 апреля 1799 года сказалась ставшая в будущем легендарной удаль Милорадовича, его дерзкое презрение к смерти. Он с гренадерами, как десант, на подводах прибыл на поле боя, бросился на врага, как смерч, тут же переманив на свою сторону военную удачу.

Суворов, присматривавшийся к сыну боевого товарища, быстро оценил храбреца (вот что значит «повелевать счастием»!), прирожденного офицера, и сделал его своим дежурным генералом. Александру Васильевичу по сердцу пришлась быстрота и расторопность Милорадовича. Он скоро и находчиво мыслил и оперативно действовал, не теряя ни секунды. Как известно, Суворов считал эти качества фундаментом военного искусства!

С восторгом Суворов отзывался о штыковой атаке Милорадовича на французскую конницу. Строго выговаривая генералу Розенбергу после неудачной атаки на Басиньяно, Суворов демонстративно расхваливал Милорадовича, ставил его в пример более старшим и по возрасту, и по званию генералам: «Мужественный генерал-майор Милорадович, отличившийся уже при Лекко, видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил на штыках, поразил и поколол против стоящую неприятельскую пехоту и конницу и, рубя сам, сломил саблю: две лошади под ним ранено. Ему многие последовали и наконец все между ним разные батальоны, переправясь, сзади соединились. Сражение получило иной вид, уже неприятель отступал, россияне его храбро гнали и поражали, победа блистала…»

При отчаянной храбрости Милорадовичу, казалось, каким-то невероятным чудом удавалось избежать ранений. Разумеется, солдаты приписывали это сверхъестественным силам: заговоренный генерал! А он продолжал вальяжно разъезжать под огнем – и оставался невредимым. При Басильяно под ним убило трех лошадей, но на Михаиле Андреевиче не было и царапины!

При штурме Альтдорфа, к великому восторгу Суворова, Милорадович перешел горящий мост впереди колонны – и снова целехонек.

Великий князь Константин Павлович, участник кампании 1799 года, приблизил к себе героя. С подачи Суворова Милорадович заслужил доверие царской семьи, за честь которой в декабре 1825 года он и погибнет на Сенатской площади.

При переходе через знаменитый прервал Сен-Готард, заметив колебания войск, Милорадович воскликнул: «Смотрите, как возьмут в плен вашего генерала!» – и первым покатился с утеса. Он по-суворовски умел воздействовать на солдат собственным честным примером: «Делай, как я».

Сохранились воспоминания о сражении при Басиньяно, в которых Милорадович предстает во всей красе суворовского ученика: «Тут, кроме общей от картечи и пуль опасности, которою генерал Милорадович пренебрегал, разъезжая всегда впереди под выстрелами, смерть угрожала собственно ему, когда французский стрелок нацелил по нем в трех шагах из-за куста и неприятельский офицер, наскакав, взмахнул уже саблею, чтобы разрубить ему голову, но Провидение оказало ему в сей день явное покровительство свое. Три лошади убиты под ним, четвертая ранена. В сем-то сражении, видя общее замешательство войск, он схватил знамя и, закричав: „Солдаты! Смотрите, как умрет генерал ваш!“ – поскакал вперед…»

Если судить о Милорадовиче и Суворове по историческим анекдотам, они могут показаться психологическими антиподами. Аскет и скромник, рачительный и экономный Суворов и франт Милорадович, с юности славившийся любовью к танцам и прекрасному полу.

Действительно, вдали от сражений их стиль жизни удивительно разнился. Для Милорадовича быть первым танцором на балу было таким же делом чести, как первенство на поле боя. А еще Милорадович, погибший убежденным холостяком, был фантастически расточителен. Удивлял петербургских снобов собольей шубой – и оставался в долгах, будучи столичным генерал-губернатором.

В кампании 1805 года заслугой Милорадовича стала одна из немногих побед над Великой армией – при Кремсе. Сначала, 30 октября, он повел свою бригаду во фронтальную атаку на позиции маршала Мортье (по разным сведениям там были сосредоточены от 11 до 25 тысяч французов). Первый штурм возглавил подполковник Игельстрем с Мариупольским гусарским полком. Игельстрем обратил французов в бегство, но сам был смертельно ранен картечью.

В критический момент Милорадович сам повел родных гренадеров-апшеронцев и смоленцев в штыковую атаку. Заметный издалека, франтоватый генерал умело вдохновлял войска, возвращал самообладание тем, кого охватывал ужас, кто колебался.

После Кремса Милорадович возглавил русский арьергард – самое ответственное армейское звено в той кампании. По мнению Ермолова (который дрался под началом Милорадовича у Кремса), именно на нем и Багратионе в тот год «возлежало охранение армии». Позже Кремс был взят войсками Милорадовича кровопролитным штурмом. Когда Ермолов писал Милорадовичу: «Чтобы быть всегда при Вашем превосходительстве, надобно иметь запасную жизнь», – это не было дежурным гвардейским комплиментом. Именно за Кремс Милорадович получает чин генерал-лейтенанта.

Фортуна продолжала благоволить.

В русско-турецкой войне 1806–1812 годов – командир корпуса, который 13 декабря 1806 года освободил от турок Бухарест, в 1807 году нанес поражение туркам при Турбате и Обилешти. 29 сентября 1809 года за победу при Рассевате был произведён в генералы от инфантерии. В апреле 1810 года назначен Киевским военным губернатором. В сентябре 1810 года уволен в отставку по прошению, но 20 ноября того же года вновь принят на службу и назначен шефом Апшеронского полка, а 12 декабря – киевским военным губернатором.

Кратковременное пребывание Милорадовича на посту киевского военного губернатора было отмечено созданными им максимально комфортными условиями службы подчиненных ему чиновников, а также атмосферой необыкновенной толерантности и доброжелательности, которую он создал для киевского общества.

Пышные балы, которые он давал в Мариинском дворце и на которые публика нередко являлась в национальных костюмах, до сих пор остаются городской легендой.

9 июля 1811 года на киевском Подоле начался разрушительный пожар, уничтоживший почти весь нижний город. Основная часть подольских строений была деревянной, поэтому количество жертв и масштаб разрушений, причиненных стихийным бедствием, был огромен. Генерал-губернатор лично руководил тушением пожара. Вечерами он возвращался домой в шляпе с обгоревшим плюмажем. Через неделю после пожара киевское губернское правление донесло генерал-губернатору об огромных размерах убытков: подольские мещане, ремесленники и купцы остались без крыши над головой и средств к существованию. 22 сентября 1811 года Милорадович отослал императору доскональный план выплат компенсаций погорельцам. Однако предложения Милорадовича не имели успеха у министров и были признаны неудобными к приведению их в действо и несоответствующими благотворительному намерению государя императора.

Между тем киевляне штурмовали своего губернатора с требованием предоставления им немедленной помощи, собираясь в противном случае писать петицию с описанием их плачевного положения к самому императору. Милорадовичу стоило немалых усилий отговорить их от приведения в исполнение этого намерения.

Неоднократные бесплодные попытки Милорадовича ускорить процесс решения в верхах судьбы киевских подолян закончились тем, что он обратился за помощью к частным лицам – киевскому дворянству, которое охотно оказало помощь, и таким образом кризис, возникший после стихийного бедствия, удалось преодолеть.

В июле 1812 года Милорадович получил письмо от Александра I, в котором ему поручалась мобилизация полков Левобережной, Слободской Украины и юга России для расположения оных между Калугою, Волоколамском и Москвою.

В Бородинском сражении Милорадович командовал правым крылом I армии. Затем возглавил арьергард, сдержал войска французов, чем обеспечил отход всей русской армии. Главным качеством, снискавшим уважение среди своих солдат и противника, была храбрость, бесстрашие, граничащее с безрассудством. Его адъютант, поэт и писатель Фёдор Глинка оставил словесный портрет Милорадовича во время боя. «Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звёздами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на шпаге горит крупный алмаз… Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское, – вот приметы генерала приятной наружности, тогда ещё в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-круглого, весёлого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка подчёркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нём могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир! Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти как в своём домашнем парке; заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, ещё спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами… Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался; переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху.

Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим».

В донесении императору Кутузов писал: «Войска, в центре находящиеся под командою генерала от инфантерии Милорадовича, заняли высоту, близ кургана лежащую, где, поставя сильные батареи, открыли ужасный огонь на неприятеля. Жестокая канонада с обеих сторон продолжалась до глубокой ночи. Артиллерия наша, нанося ужасный вред неприятелю цельными выстрелами своими, принудила неприятельские батареи замолчать, после чего вся неприятельская пехота и кавалерия отступила».

Милорадович и Мюрат часто, встречаясь на полях сражений, стремились превзойти друг друга в храбрости и удали. Однажды Мюрат решил продемонстрировать свою храбрость русским. Он распорядился доставить ему шампанское, и распивал шипучий напиток под обстрелом русских егерей.

– Храбрый поступок, – одобрил Милорадович, – но я еще храбрее! – По его приказу в нескольких метрах перед русской линией был установлен легкий походный столик, сервированный к обеду.

Михаил Андреевич не торопясь и с аппетитом съел и первое блюдо, и второе, и десерт, запивая все это шампанским. После чего обтер салфеткой губы и отправился на свой командный пункт. Об этом вскоре было доложено и Мюрату.

Два полководца столкнулись недалеко от Москвы. Мюрат мог быстрой атакой существенно задержать отступление русских войск. Но к нему Милорадович прибыл лично:

– Прикажите отменить атаку, – предложил он французскому маршалу. – В противном случае я распоряжусь занять каждый дом в Москве. Вы ее будете осаждать до следующей весны…

Мюрату нужна была быстрая победа, а потому он, зная о безудержной храбрости русского генерала, распорядился приостановить наступление с тем, чтобы дать возможность основным силам русских покинуть Москву без единого выстрела. Конечно, от Наполеона ему за это хорошо влетело, но победителей, как говорится, не судят.

Наибольшую известность и славу Милорадович приобрёл как один из самых опытных и умелых авангардных начальников русской армии, который успешно преследовал французов до границ Российской империи, а затем и в заграничном походе, участвовал во взятии Парижа.

В битве под Лейпцигом он командовал русской и прусской гвардиями. За успешные действия своего корпуса в начале 1813 года М. А. Милорадович первым получил в награду право носить на эполетах вензель императора Александра I, а за умелое руководство войсками в заграничном походе 1 мая 1813 года – титул графа Российской империи. В качестве девиза он избрал слова: «Прямота моя меня поддерживает». 16 мая 1814 года он был назначен командующим пешим резервом действующей армии, 16 ноября – командующим гвардейским корпусом.

19 августа 1818 года он назначается военным генерал-губернатором Санкт-Петербурга и членом Госсовета. Круг обязанностей генерал-губернатора был чрезвычайно широк, да к тому же ему подчинялась и полиция города. Милорадович занялся улучшением состояния городских тюрем и положения заключенных, организовал антиалкогольную кампанию, уменьшив количество кабаков в городе и запретив устраивать в них азартные игры. Тяготившийся административной рутины, он лишь время от времени находил выход своей неукротимой энергии, появляясь на улицах столицы то во главе отряда во время тушения пожара, то спасая тонущих во время наводнения.

Роковыми оказались для него события 1825 года, когда после смерти императора Александра I Россия стала перед выбором следующего императора. Не желая, чтобы Николай I занял престол, и сознавая, что у кого 60 000 штыков в кармане, тот может смело говорить, Милорадович захотел потребовать присяги Константину Павловичу, с которым был в прекрасных отношениях в армии.

Есть сведения, что, когда Михаилу Андреевичу доложили о волнениях на Сенатской площади, он решил лично встретиться с руководителями восстания. Сделал это не сразу, потому что цели и задачи у него с декабристами в чем-то совпадали.

Он-то и отправился на Сенатскую площадь с тем, чтобы убедить восставших присягнуть на верность Константину Павловичу.

Рассказывают, что генерал-губернатора отговаривали от этой поездки. Но он не привык никому кланяться – ни врагам, ни друзьям. Он обратился к собравшимся на площади с такой речью: «Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом?»

Над площадью повисла тишина.

«Слава Богу, – воскликнул Милорадович, – здесь нет ни одного русского солдата!» В рядах восставших послышался ропот, мол, мы что-то не то делаем. Однако этими словами он перегнул палку – в каре, окружившем Медного Всадника были люди – ветераны войн с Наполеоном, они не воевали лично с Милорадовичем, но попрекнуть их в отсутствии воинской доблести было чересчур.

Оболенский приблизился к Милорадовичу с ружьем и попытался штыком пугнуть лошадь генерала, однако попал неудачно – в ногу. После этого стало «все дозволено», и Каховский выстрелил в Милорадовича из пистолета. Впрочем, некоторые считают, что Каховский выстрелил первым, а штыком собирались уже добить.

Так или иначе, Милорадович, рухнув на руки своих провожатых, был спешно отнесен домой. Правда, по пути все его ордена растащили по карманам.

Врачи, обследовав рану – пуля застряла в легком над правым соском, – советовали пока не вынимать ее, однако Милорадович настоял на этом. Когда пулю извлекли, он, взглянув на нее, сказал: «Слава Богу, не ружейная пуля, а офицерская!» Продолжение этой фразы у разных источников отличается, поэтому уверенности в ней нет. Скончался Михаил Андреевич Милорадович 15 декабря 1825 года.

По завещанию, он дал вольную всем своим крепостным, которых у него было ни много, ни мало полторы тысячи душ.

Милорадович был похоронен в Александро-Невской лавре. А в 1937 году его перезахоронили в Благовещенской усыпальнице лавры, совсем рядом с глубоко им почитаемым Александром Васильевичем Суворовым.

Алексей Петрович Ермолов
(1772–1861)

Алексей Петрович Ермолов родился в Москве в 1772 году. Родом из дворян Орловской губернии. Образование получил в Московском университетском пансионе. Зачислен унтер-офицером в лейб-гвардии Преображенский полк 5 января 1787 года. Поступил на военную службу в 1791 году в чине поручика, служил под начальством Александра Суворова. Участник подавления Польского восстания под предводительством Т. Костюшко 1794 года, Персидского похода 1796 года под началом Валериана Зубова. Между войнами жил в Москве и Орле.

В 1798 году Ермолов был арестован, а затем уволен со службы и отправлен в ссылку в своё поместье по делу о создании Смоленского офицерского политического кружка и по подозрению в участии в заговоре против Павла I. Помилован указом Александра I от 15 марта 1801 года. Участвовал в войнах с Францией (1805, 1806–1807). С 1809 года командовал резервными войсками в Киевской, Полтавской и Черниговской губерниях.

С началом Отечественной войны 1812 года назначен начальником Главного штаба I-й Западной армии. В Бородинском сражении фактически выполнял обязанности начальника штаба Кутузова.

«Начальник главного штаба генерал-майор Ермолов, видя неприятеля, овладевшего батареей, важнейшею во всей позиции, со свойственною ему храбростию и решительностию вместе с отличным генерал-майором Кутайсовым взял один только Уфимского пехотного полка батальон и, устроя сколько можно скорее бежавших, подавая собою пример, ударил в штыки. Неприятель защищался жестоко, но ничто не устояло противу русского штыка. Генерал-майор Ермолов переменил большую часть артиллерии, офицеры и прислуга при орудиях были перебиты и, наконец, употребляя Уфимского пехотного полка людей, удержал неприятеля сильные покушения во время полутора часов, после чего был ранен в шею и сдал батарею генерал-майору Лихачеву». Так после сражения при Бородине докладывал императору Александру I главнокомандующий князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Речь идет о бое за центр русской позиции – Курганную высоту, известную под именем батареи Раевского. Уточним также, что начальник артиллерии 28-летний генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов был в атаке убит, а командир пехотной дивизии генерал-майор Петр Гаврилович Лихачев держался на редуте до последней возможности и, израненный, бросился на французские штыки, но был пленен.

Позднее, на совете в Филях, Ермолов даже выступил противником Кутузова: «Я с своей стороны, генерал-лейтенант граф Остерман, Раевский и Коновницын изъявили свое мнение к отступлению. Остерман и Раевский присовокупили еще, что Москва не составляла еще России, что наша цель не состояла еще в одном защищении Москвы, но всего Отечества», – вспоминал фельдмаршал Михаил Богданович Барклай-де-Толли. Генералы, названные им, – храбрейшие из храбрых. Их поддержал и генерал-квартирмейстер армии полковник граф Карл Федорович Толь. За то, чтобы дать сражение, высказались только антагонист Кутузова генерал от кавалерии барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен, генерал-лейтенант Федор Петрович Уваров – лихой командир 1-го кавалерийского корпуса, но не полководец, и. Ермолов. «Как офицер весьма мало известный, я не смел дать согласия на оставление столицы, но, страшась упреков соотечественников, предложил атаковать неприятеля». – объяснил он.

После перехода русской армии через Неман, Ермолов возглавил артиллерию союзных армий, с апреля 1813 года командовал различными соединениями. В 1813–1814 годах участвовал в сражениях под Бауценом и Кульмом, в боях за Париж руководил гренадерским корпусом. Награждён орденом святого Георгия 2-й степени.

Ожидалось, что после Заграничного похода Русской армии Ермолов возглавит Военное министерство. Генерал граф Аракчеев сказал так: «Армия наша, изнуренная продолжительными войнами, нуждается в хорошем военном министре. Назначение Ермолова было бы для многих весьма неприятно, потому что он начнет с того, что перегрызется со всеми; но его деятельность, ум, твердость характера, бескорыстие и бережливость вполне бы его оправдали».

Император предложил ему иное назначение – командиром отдельного Кавказского корпуса, главнокомандующим в Грузию и чрезвычайным посланником в Персию. Кстати, подобное назначение – подальше от Петербурга – многими было воспринято как завуалированная опала. Зато, по словам Антона Антоновича Керсновского, автора «Истории Русской армии», «с прибытием героя Эйлау и Бородина в истории Кавказа началась „ермоловская эпоха“ – бесспорно, самая блестящая ее страница».

Если обратиться к истории Кавказской войны, то можно узнать, что больше всего в ней мешали указания из Петербурга. Высокопоставленные столичные чиновники, в любом смысле бесконечно далекие от войны, считали, что Кавказ можно успокоить мирными переговорами и «экономическими методами».

Генерал Потто писал: «Наши традиционные отношения к завоеванным ханствам и горским народам были фальшивы в самом своем основании. Все наши сношения с мелкими кавказскими владениями носили характер каких-то мирных переговоров и договоров, причем Россия являлась как бы данницей. Большей части не только дагестанских и иных ханов, но даже чеченским старшинам, простым и грубым разбойникам, Россия платила жалованье. В столице считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный договор и успокоиться».

Ознакомившись с обстановкой, Ермолов составил план действий исходя из того, что «установить мирные отношения при существующих условиях совершенно невозможно. Надо было заставить горцев уважать русское имя, дать им почувствовать мощь России, заставить себя бояться. А этого можно было добиться лишь силой, ибо горцы привыкли считаться только с силой». Поэтому он поставил за правило не спускать разбойникам ни одного грабежа, не прощать ни одного набега. «Кавказ – это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. – сказал генерал. – Поведем же осаду!»

Ермоловские войска начали планомерное движение к сердцу этой «крепости». В непроходимых лесах прорубались просеки, основывались крепости, уничтожались непокорные «немирные» аулы, а разбойники, не желавшие покориться, уничтожались в бою или вытеснялись в горы.

Воюя в горах, генерал Ермолов брал на вооружение методы, принятые здесь испокон веку. В частности, взятие аманатов, заложников, которые должны были быть казнены в случае обмана, нарушения или предательства со стороны своих соплеменников. Алексей Петрович считал, что «снисхождение в глазах азиатов – знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены».

Однако не только огнем и мечом проходил генерал Ермолов по землям горцев, но и претворял в жизнь целую систему мер по благоустройству покоренного края, развитию в нем самоуправления, обеспечению нормальной мирной жизни. Вся его политика сводилась в общем-то к вполне понятному правилу: будь честен, уважай законную власть – и ты будешь жить хорошо, потому как великая Россия будет заботиться о тебе…

Тем временем жизнь в этой самой России шла своим чередом, императора Александра I сменил его брат император Николай I, что и возвестили картечные залпы на Сенатской площади Петербурга 14 декабря 1825 года. И тут в ходе следствия вдруг выяснилось, что многие декабристы очень рассчитывали на поддержку Кавказского корпуса и лично генерала Ермолова. А сам Алексей Петрович, между прочим, не поспешил привести свои войска к присяге новому государю. Вспомнились также отдельные его слова и замечания. К тому же Кавказский корпус резко отличался от всей прочей Русской армии, бойцы этого войска предпочитали в форме унификации удобство, уставам – опыт. Здесь сформировался особенный тип русского воина – самостоятельного, инициативного, отважного, предприимчивого. И вообще в России мирного времени правители не жаловали популярных военачальников, всегда подозревая в них какую-то потенциальную угрозу.

Так что в 1827 году Ермолов был уволен со службы «по домашним обстоятельствам».

Между прочим, «когда по окончании турецкой войны 1829 года перед отъездом с Кавказа графа Паскевича разнесся слух, что главнокомандующим опять будет Ермолов, горцы заблаговременно приготовили аманатов», – свидетельствует автор «Кавказской войны». Так что мог бы еще Алексей Петрович навести в горах должный порядок…

«Прибыв в Москву, Ермолов посетил во фраке дворянское собрание, – свидетельствует Денис Васильевич Давыдов. – Приезд этого генерала, столь несправедливо и безрассудно удаленного со служебного поприща, произвел необыкновенное впечатление на публику; многие дамы и кавалеры вскочили на стулья и столы, чтобы лучше рассмотреть Ермолова, который остановился в смущении у входа в залу. Жандармские власти тотчас донесли в Петербург, будто Ермолов, остановившись насупротив портрета государя, грозно посмотрел на него!!!»

Впрочем, государи смотрели рационально и, приехавший в 1831 году в Москву Николай I, не только пригласил Ермолова к себе, беседовал с ним наедине, но даже самолично надел на него эполеты, так как генерал был в «отставном» мундире без эполет.

«Я хочу всех вас, стариков, собрать около себя и беречь, как старые знамена», – сказал Ермолову Николай Павлович. Между тем «старику» было всего 54 года. (Для сравнения: М. И. Кутузову, когда он принял армию в 1812 году, – почти 65). Но для 35-летнего императора Алексей Петрович представлял совершенно иную, чуждую его пониманию эпоху. Генерал был назначен членом Госсовета, стал членом совета по преобразованию карантинного устава.

Кстати, вскоре, в 1833 году, Алексей Петрович был переименован из генералов от инфантерии в генералы от артиллерии. Чин того же уровня, но гораздо более редкий и более почетный. Добавим, что он имел все российские ордена высших степеней, Св. Георгия II-й степени, две золотые шпаги «За храбрость» с алмазами.

«Государственная» деятельность Ермолова завершилась довольно скоро – в 1839 году. Почувствовав, что он является именно «старым знаменем», лишь украшающим заседания Госсовета, а не человеком, решающим жизненно важные вопросы, Алексей Петрович «просил увольнения от присутствия». Он возвратился в Москву, где вновь засел за свои «Записки», начатые еще в 1818 году и увидевшие свет только после смерти генерала.

С началом Крымской войны был избран начальником государственного ополчения в семи губерниях, но принял эту должность только по Москве. В мае 1855 года покинул этот пост. Генерал скончался в Москве 23 апреля (11 апреля ст. ст.) 1861 года. У умирающего генерала было всего два желания: он завещал похоронить себя рядом с могилой отца в Орле и чтоб похороны были «как можно проще», без помпезности, скромные. Москва провожала генерала двое суток, а жители Орла по прибытии тела на родину устроили ему грандиозную панихиду. Площадь перед Троицкой церковью, где шло отпевание Ермолова, и все прилегающие улицы были заполонены людьми. В Санкт-Петербурге, на Невском проспекте, во всех магазинах были выставлены его портреты.