Текст книги "21 км от…"

Не стану перечислять всех битв, в коих пришлось мне участвовать с той поры. Большею частью кампании велись против англичан. И от сражения к сражению набирался я опыта, знаний и жестокости.

В 1778 году милостью короля успешно командовал фрегатом «Л’Амазон» в боевых действиях против англичан. В 1782 году моя эскадра нанесла удар английским фортам в Гудзоновом заливе. О, это была самая трудная кампания! Теперь, когда прошло много лет и она давно позади, я очередной раз повторю, что не хотел бы проделать ее вторично. Для счастья гораздо важней покой, чем слава.

Теплее всего вспоминаю о более позднем времени, когда в Индийском океане довелось мне охранять торговые фактории и разгонять трусливых пиратов, готовых за сантим продаться дьяволу, а за бутылку вина отправить на тот свет собственную мать.

Тепло я вспоминаю то время, скорее всего, потому, что тогда, на острове Маврикий, познакомился с моей законной супругой и сделал ей предложение. Для меня ни тогда, ни, тем более теперь не имеют значение ни происхождение мужчины и женщины, ни их богатство, ни звание. Все мы произошли волею Божьей от Адама и Евы. Люди же различаются не званием и родовитостью, а своими делами и помыслами.

Отец мой думал иначе. Бог ему судья. Но он задержал нашу свадьбу на много лет. Только после его смерти мы смогли получить благословение моей матушки и обвенчаться.

К 1783 году я достаточно навоевался. Принял участие в восемнадцати кампаниях, в сорок лет не было мне равного в знании морского военного дела. Большего искать мне было нечего, я ушел в отставку и уехал с женой в родное мое поместье Го.

Но отставка моя длилась всего два года. Размеренная деревенская жизнь быстро наскучила. Все чаще и чаще разворачивал я в кабинете морские карты. Изучал все открытое за последние десятилетия в южных морях англичанами, особенно Куком. Лично с капитаном Джеймсом Куком я не был знаком, однако много наслышан о нем и его плавании на «Индевре». Радовало и вызывало гордость кругосветное плавание моего соотечественника Бугенвиля, совершившееся в то же время. Огорчало, что в последние годы моя любимая Франция уступала англичанам. Мне казалось, что король забыл о былой морской славе и уступил этим островитянам право на все морские открытия. Однажды я написал королю письмо. Мною было изложено подробное описание необходимой морской экспедиции. Я изложил моему королю подробно и точно все необходимые требования к кораблям, их оснащению и припасам. Я подробно описал маршрут плавания и его продолжительность. И, на удивление, скоро король ответил мне и призвал меня к себе.

Наша беседа длилась несколько дней. А через неделю Людовик XVI поручил мне возглавить тихоокеанскую экспедицию. После официального приема он пригласил меня в свой кабинет, где уединились. Король тихо, как будто опасался, что его могут подслушать, поведал мне великую тайну.

Он рассказал, что весной 1783 года посетил монетный двор. И там, в хранилище, взял наугад две монеты. Король с тех пор всегда носил их при себе. Он показал эти монеты мне. Вид этих монет заставил меня содрогнуться.

– Да, – сказал король, – тогда, в первую секунду, я не поверил, подумал, что показалось. Потом, когда остался один и разглядел и так же, как вы сейчас, ужаснулся.

Прийти в смятение было от чего: на первой монете на щите не было фамильного герба – лилий, а крест над двумя щитами был согнут, почти падал. Но еще страшнее был зловещий знак на другой монете. На второй монете через всю шею короля пролегал шрам.

Я попытался взять себя в руки и сказал королю, что это всего-то навсего волос со щетки попал в форму и отпечатался. Король горько улыбнулся, пожал мне руку и сказал:

– Дорогой мой Жан, спасибо за участие. Но я давно нашел в книге Нострадамуса все о своей судьбе. Ни к чему утешения. Понятно, что если смотреть на монеты по очереди, то получается вначале гибель короны, сиречь революция, а затем ждет меня гильотина. Но есть одна спасительная ниточка. Я верю в нее. Но о ней я поведаю вам перед вашим отплытием.

За два месяца до начала экспедиции я встретился с моим государем в последний раз.

– Помните, – начал он после моего доклада о подготовке плаванья, – я говорил о ниточке, которая поможет не оборвать мой род и сохранить корону. Эта ниточка ваша экспедиция. Все во Франции может измениться и пойти не по печальному для меня пути, если ровно через четыре года, не позднее 1 июля 1889 года, вы вернетесь с открытием новых земель, таких, например, как Новая Голландия. Новость об открытии и о богатствах новых земель способна изменять умонастроение подданных. Эта весть отвлечет их от бунта, а жадность повлечет в новые земли, как когда-то испанцев и англичан в Америку. А если не случится этого, то на этих же кораблях я с Марией Антуанеттой и детьми навсегда покинем Францию и отправимся в открытые вами страны.

Но помните, милый мой Жан Франсуа, – закончил король, – не раньше мая и не позднее 1 июля 1789 года я жду вас во Франции.

Он обнял меня, затем перекрестил. Больше мы не виделись.

1 августа 1785 года я, адмирал Жан Франсуа де Гало, граф де Лаперуз, покинул порт Брест. Два пятисоттонных фрегата «Буссоль» и «Астролябия» вышли под моим командованием, чтобы, пройдя через Атлантический океан, достичь Великого Южного моря и начать поиски новых земель.

Перед выходом из Бреста я отрапортовал моему королю рапорт, который помню дословно и теперь, спустя много лет:

«Имею честь донести, что «Буссоль» и «Астролябия» отплыли сегодня в четыре часа утра при северо-западном ветре. Двум шлюпам был дан приказ сопровождать корабли, пока они не выйдут в открытое море. Таким образом, сегодня началось кругосветное плавание».

Мои фрегаты «Буссоль» и «Астролябия» были укомплектованы новейшими картами и отчетами предыдущих экспедиций. Король позаботился, чтобы была переносная обсерватория. Названы фрегаты были по двум астрономическим приборам, чтобы подчеркнуть научные цели экспедиции.

В трюмах уложен провиант и запасы для четырехлетнего плавания. Король не забыл и о будущих подданных Франции – туземцах. Он не хотел кровопролитий, как было у испанцев в Америке. Для новых французов предназначалось более 1260 фунтов стеклянных бус, сотни зеркал, тысячи расчесок и множество швейных игл.

Более 200 лучших моряков и офицеров Франции шли под моим командованием открыть новые земли, но только я единственный знал, насколько это значимо для моего короля.

25 января 1786 года «Буссоль» и «Астролябия» обогнули мыс Горн и мы вошли в Великое Южное море.

Далее в повествовании подробно описывался весь путь экспедиции. Поиск удобного пути из Тихого океана в Атлантический. Обследование берегов Калифорнии, плавание вдоль берегов Америки от мыса Горн до Аляски, и остановка на острове Пасхи, и остров Мауи Гавайского архипелага, который лет за восемь до того открыл настырный англичанин Кук.

Писал Паша и о том, как в Маниле Лаперуз получил пополнение, взял курс на север, в Японское море. О том, как 25 мая 1787 года «Буссоль» и «Астролябия» вошли в него через Корейский пролив; спустя двое суток обнаружили остров Дажелет, сейчас называемый Уллындо. И про то, как летом 1787 года добрались до неведомого им материка – нынешнего нашего Приморского края, открыли пролив между Сахалином и материком, который назвали Татарским, потому что считали всю землю за ним Татарией.

Павлу Ефимовичу надоело читать, как корабли Лаперуза огибали Сахалин с юга и через пролив, названный проливом Лаперуза, вышли в Охотское море, проходили между островами Курил и в сентябре 1787 года зашли в Петропавловск-Камчатский. Но он вздыхал и продолжал чтение. Напевал привязавшуюся песенку про камешки с пролива Лаперуза, делал пометки или даже вычеркивал куски заумствований и философствований. Хотя иногда его удивляли подробности, вычитанные и описанные Пашей. Например, про то, что на Камчатке Лаперуз оставил вице-консулом Жака-Батиста Бартоломео де Лессепса, который с немалым сундуком, в котором были собраны корабельные журналы, карты и научные отчеты экспедиции, в тогдашних тяжелейших условиях, по бездорожью сумел пересечь всю Сибирь, потом Европу и доставить записанное Лаперузом во Францию. Удивило Павла Ефимовича, что, выполнив это поручение, не без содействия русских, Лессепсу пришлось в армии Наполеона воевать с Россией.

Однако подробности, где Паша писал, как в октябре 1787 года Лессепс отправился в дорогу на лодках по реке, потом, в начале 1788 года, на собаках по Камчатке до Гижиги, а оттуда в апреле 1788 года по Охотскому побережью на оленях до реки Студеной около Наяханских горячих ключей в Гижигинской губе, он вымарал. А вот то место, где говорилось, что этот Лессепс оказался единственным оставшимся в живых участником экспедиции, а сундук с документами – единственное, что уцелело от огромного научного наследия экспедиции Лаперуза, Павел Ефимович подчеркнул и отметил тремя восклицательными знаками.

В дверь позвонили. Павел Ефимович пошел открывать. В коридоре стоял сосед. Давнишний не то чтобы приятель, нет, не приятель, а именно сосед. Не в смысле рядом живущий и безразличный, а друг, знакомство, а потом и дружба с которым начались именно потому, что рядом живут. Когда-то, когда в новый дом вселялись разные жильцы, он первым встретился Павлу, тогда еще не Ефимовичу, улыбнулся, что-то доброе сказал, настроение от полученной квартиры было радостное, это настроение при каждой встрече вспоминалось и осталось навсегда. Не сразу, а постепенно они сдружились, и раза два в год случались у них долгие посиделки с коньячком, вкусной едой, особенно пирожными, которые сосед Павла Ефимовича обожал, придумывал сложные рецепты и сам выпекал.

– Привет представителям славной писательской организации! – традиционным приветствием, происходившим со времени принятия Павла в Союз тогда еще советских писателей, ответил Петр Романович Ломов на «здорово, Петя» Павла Ефимовича.

В руке у Петра был пакет с традиционным коньяком и коробочка со сладостями.

– Проходи, Петр, я рукопись одного молодого балбеса читаю, есть в ней искра, но завалена эта искра ворохом сырого мусора. А он, бедолага, не видит, что пишет, и отличить зерна от плевел не может. Но искра эта есть! И жалко мне пацана. Помочь ему охота, вот я и решил поправить его писанину. Хочешь, тебе дам почитать?

– Давай. А то у меня настроение хуже некуда. На работе тупик. Как в стенку уперлись. Все, извини за казенный язык, фигуранты и свидетели друг дружку поубивали. И кто за этим стоит, неясно. Успел этот некто отрезать все языки. А мы их услышать опоздали.

– Подполковник Ломов всегда найдет выход. Потерпи до утра. Утро, как в сказках мудрый народ говорит, вечера мудренее, – ободрил гостя Павел Ефимович.

– Твоими бы устами… – вздохнул Пролом.

Они прошли в кабинет, выпили по рюмке, поболтали о разном, потом писатель усадил сыщика в кресло и вручил кусок Пашкиной рукописи, а сам продолжил вычитывать другую часть.

Чтобы пополнить запас пресной воды, сделали остановку на острове Тутуиле, одном из островов Восточного Самоа, начал чтение Петр Романович.

11 декабря разыгралась трагедия. Вооруженные дубинами туземцы напали на шлюпы, убили 12 человек. 43 человека отделались ранениями и спаслись. Погиб капитан фрегата «Астролябия» Поль Антуан де Лангль.

Чтобы пополнить запасы, отремонтировать корабли и дать отдых экипажам, Лаперуз направился в Австралию.

Там в конце января 1788 года в залив Ботани французы обнаружили британскую эскадру. Это был всем известный Первый флот в составе семи судов, доставивших из Великобритании 750 заключенных, которые и основали в Австралии первую колонию.

Джеймс Кук, присоединивший Австралию к британской короне, не нашел здесь даже пресной воды. Он вообще решил, что этот материк не пригоден для жизни. Но предположить, что на такой гигантской территории нет ничего стоящего, было невозможно, и начались исследования открытого континента.

Основной вопрос был: кто заселит этот континент? Желающих не было. Англичане додумались: они отправили в эту бесконечно далекую землю каторжников. И вот 7 февраля 1788 года торжественным поднятием британского флага состоялось официальное открытие колонии.

Примерно в это время к берегу подошли «Буссоль» и «Астролябия» Жана Франсуа Галло де Лаперуза.

Эта встреча шокировала и французов, и англичан. Лаперуз рассчитывал найти здесь только аборигенов, а англичане никак не ожидали сразу после прибытия встретить гостей-европейцев.

Ломов читал без энтузиазма. И стиль, и манера написания неизвестного ему дарования очень смахивали на прочитанное недавно в библиотеке и Интернете.

Когда английский адмирал Артур Филипп поднялся на палубу «Буссоли», читал он дальше, ему предстала печальная картина: французские матросы были истощены, изранены, а сами корабли находятся в плачевном состоянии.

Узнав, что англичанин отбывает в Европу, Лаперуз попросил его взять с собой письма. Капитан Филипп согласился.

Жан Франсуа рассказал английскому капитану о всех бедах, которые претерпели французские моряки.

– Мы потеряли пятьдесят самых лучших моряков. Погиб командир «Астролябии» капитан де Лангль. Уже два месяца нас не оставляет цинга. Здоровые выбились из сил, недосыпают, недоедают и уже не могут справиться со своей работой, – с печалью в голосе рассказывал Лаперуз.

Увы, мы знаем, что плавание вокруг земного шара не воскресная прогулка. Мы либо выполним возложенные на нас поручения, либо погибнем. Слишком многое для Франции и ее короля зависит от нашей экспедиции. Вы даже не представляете насколько! – закончил Жан Франсуа.

Англичанин был растроган его повествованием, но не понял, почему этот великий мореход придает столь великое значение для Франции своему кругосветному походу.

Письма он добросовестно доставил в Европу. В одном из них Лаперуз сообщал военному министру Франции, что «Астролябия» и «Буссоль» после ремонта в австралийской бухте Ботани-бей намерены плыть к Новой Каледонии, островам Санта-Крус, обследовать восточный берег Новой Голландии и к декабрю 1788 года добраться до Иль-де Франса. Он обещал вернуться на родину к июню 1789 года.

10 марта «Буссоль» и «Астролябия» покинули Австралию и взяли курс на северо-восток. Больше их никогда не видели. Обещанного возвращения не произошло.

К лету 1789 года от Лаперуза уже больше года не поступало сведений, но во Франции начались более важные заботы, чем тревоги по поводу пропавшей экспедиции. 14 июля толпы парижан штурмом взяли тюрьму Бастилию – и революции, которые сотрясали страну до конца столетия, начались.

Два луидора, показанные Людовиком перед отплытием Лаперузу, включили работу своего безжалостного механизма: предвидение, ими запущенное, начало сбываться.

Эти строки Паша выделил в своем описании жирным шрифтом. А дальше продолжил обычным.

А дальше пошло уже совсем интернетовское.

Только в феврале 1791 года Национальная ассамблея Франции опубликовала обращение к мореплавателям всех стран с призывом искать следы кораблей Лаперуза.

Французское правительство, объявив награду за любые сведения о пропавшей экспедиции Лаперуза, направило на ее поиски два корабля под командованием контр-адмирала Жозефа Антуана Брюни д’Антркасто, который в свое время сам хотел плыть в это путешествие вместо Лаперуза.

25 сентября 1791 года они вышли из Бреста. Прочесывая Тихий океан в поисках «Буссоли» и «Астролябии», д’Антркасто сделал несколько научных и географических открытий. В мае 1793 года он подошел к острову Ваникоро из группы островов Санта-Крус к северо-востоку от Австралии. Над несколькими возвышенностями на этом гористом, густо поросшем лесом острове экипаж заметил столбы дыма, д’Антркасто был убежден, что нашел Лаперуза или по крайней мере остатки его экспедиции. Но после того как его корабли чуть не сели на мель на коварных рифах, он был вынужден уйти, так и не послав на берег поисковый отряд. Потом адмирал заболел и через два месяца умер, а осенью того же года на Яве его корабли были захвачены голландцами: к тому времени революционная Франция уже воевала с Голландией и практически со всей остальной Европой. Больше французы не предпринимали попыток найти экспедицию Лаперуза.

В мае 1826 года ирландский капитан по имени Питер Диллон сделал остановку на островке Тикопиа из группы островов Санта-Крус. Когда он спросил туземцев, откуда у них ожерелья из стеклянных бусин, те показали ему и другие предметы явно европейского происхождения: серебряные вилку и ложку, ножи, чайные чашки, железные болты и серебряную рукоять шпаги с инициалами на эфесе ― полустертой буквой L. Эти вещи, как выяснил Диллон, туземцы получили при меновой торговле от жителей острова Ваникоро, расположенного от Тикопиа в двух днях хода под парусом. Диллон быстро догадался, что инициалы на шпаге означали Жан Франсуа Гало де Лаперуз. Но его попытки попасть на Ваникоро к успеху не привели: сначала его корабль попал в штиль, а потом обнаружилась течь, так что ему пришлось уйти на Яву.

К концу лета он сумел раздобыть денег на поиск оставшихся в живых участников экспедиции Лаперуза, но прежде чем он оказался на Ваникоро, прошел еще год.

В начале 1828 года он бросил якорь вблизи острова Ваникоро.

Повсюду на Ваникоро отряд Диллона находил свидетельства пребывания здесь французов. Диллон обследовал отмели у Ваникоро, нашел и доставил французскому правительству обломки погибшей «Астролябии» и некоторые вещи с нее – детали астрономических приборов, топоры, якорь, подсвечник, молотки, а главное – бронзовый корабельный колокол с маркой литейной мастерской Брестского арсенала и датой – 1785 и доску с вырезанными на ней геральдическими лилиями.

В феврале 1829 года Диллон привез то, что осталось от несчастной экспедиции Лаперуза, в Париж. Предметы опознал тот самый Жак-Батист Бартоломео де Лессепс, который летом 1787 года сошел на берег на Камчатке, чтобы доставить доклад об итогах двух первых годов плавания.

Слухи о находках Диллона достигли Парижа, и по официальному распоряжению в южную часть Тихого океана отправился поисковый отряд под командованием французского мореплавателя Жюля Себастьяна Сезара Дюмон-Дюрвиля.

Получив корабль, Дюмон-Дюрвиль переименовал его в «Астролябию». Он догадался, что след пропавшей экспедиции ведет на север Новых Гебрид. Единственным островом, не исследованным д’Антркасто в апреле 1793 году, оставался Ваникоро.

Туземцы показали ему проход в рифах, который назывался Гибельным проходом. Старый туземец рассказал ему, что давным-давно в шторм два корабля сели здесь на мель. Один затонул, и большинство моряков погибло. Второй корабль удержался. Моряки поселились на Ваникоро, построили хижины, а потом из обломков двух кораблей построили маленький корабль, и белые люди уплыли на нем. Лишь двое из мореплавателей остались на острове, они еще долго жили на Ваникоро.

Моряки, потерпевшие крушение, видели корабли д’Антркасто и, зажигая костры, пытались привлечь их внимание, но никто не заметил их сигналов. Последний из спутников Лаперуза умер за несколько лет до того, как Диллон посетил Ваникоро.

Старый туземец передал Дюмон-Дюрвилю чудом сохранившиеся обрывки корабельного журнала, который вел до самой смерти один из белых моряков. Начинались они так:

«Теперь, через год после кораблекрушения, оставшиеся в живых мои бедные моряки соорудили неказистый и совсем не приспособленный для плаванья в океане шлюп, отплыли с острова в надежде добраться хотя бы до какой-нибудь иной земли, я остался один, и, кроме моего верного слуги Франсуа, за сотни миль нет ни одного европейца, самое время начать этот последний корабельный журнал.

Журнал капитана без корабля. Журнал моего плаванья по волнам жизни.

Господу Богу было угодно, чтобы я, граф Жан Франсуа де Гало Лаперуз, родился 22 августа 1741 года на юге Франции в поместье моих родителей возле города Альби…»

Перед тем как покинуть Ваникоро, заканчивалось Пашкино повествование, Дюмон-Дюрвиль поставил на острове памятник Лаперузу и 200 другим участникам экспедиции.

– А что, – спросил Пролом приятеля, – этот твой юный литератор говорил тебе что-нибудь еще о луидорах, про которых пишет в повести?

– Да он меня ими достал! Это, говорит, не его вымысел, а чистая правда. Говорит, что эти луидоры еще принесут беды и у нас в стране, и в мире. По-моему, он слегка свихнулся на них. Он вообще большой баламут.

– А откуда к нему пришли эти луидоры?

Павел Ефимович, пожал плечами, поразмышлял и неуверенно сказал:

– А черт его знает. Я думал, что он сам про это придумал, а что, для тебя это важно?

– Важно, Павел, очень важно. Мое нынешнее дело, которое приплыло, как корабли Лаперуза на рифы, и разбивается, тоже идет в истоках от двух луидоров. – Он положил руку на колено писателя и добавил: – И никому не известно, сколько трупов еще будет, если его не раскрыть. А твой Пашка, глядишь, да и нечто путное сообщит. Подскажет, куда мне дальше плыть.

Павел Ефимович поднял трубку, набрал Пашкин номер и стал ждать ответа.

– Але, у аппарата Павел, – раздалось в трубке.

– А не будешь ли ты, дорогой мой Павел, столь любезен сейчас подъехать ко мне домой?

– Что, понравилась повесть! – закудахтал Пашка. – Я же говорил, а вы сомневались. Сейчас одеваюсь и еду.

– Через полчаса будет тебе молодой начинающий писатель, жди, – сообщил Павел Ефимович, положив трубку на телефон. – А сейчас давай по рюмочке примем да поподробнее расскажи, если не секрет, что там у тебя приключилось, что даже бестолковый Пашка может помочь? Кстати, знаешь, что самое забавное в заключительной части этой истории?

– Что?

– Дюмон-Дюрвиль прославился не этим, а другой находкой. В 1820 году он первым увидел на греческом острове Милос статую Венеры, только что выкопанную крестьянином. Дюмон-Дюрвиль решил купить ее для Франции, но старик заломил дурную цену. Пока офицер убеждал посла Франции в Константинополе выкупить статую, крестьянин продал ее турецкому чиновнику и упаковывал для погрузки на турецкий корабль. Дюмон-Дюрвиль отвалил крестьянину столько денег, что тот вспомнил, что французы заплатили гораздо раньше турка. Венеру поволокли на французский корабль, турки бросились в погоню. Началась потасовка, и в конце концов статуя лишилась обеих рук. И стала той самой безрукой Венерой Милосской, про которую все мы знаем. Вот так-то.

Друзья чокнулись, выпили.

– Ну, этих рук мне уже не найти! – вздохнул Ломов.

Настроение у него рассказ про отбитые руки Венеры не поднял. Он нервничал, ждал прихода Пашки. Надеялся на него. Надеялся, что удача снова придет к нему в этом деле.

В дверь зазвонили. Павел Ефимович пошел открывать.

Пролом неспешно вылез из кресла, отошел в угол комнаты, почти за дверь, вроде бы для того, чтобы рассмотреть на стене гравюру Дюрера. А на самом деле чтобы, во-первых, не смущать потенциального свидетеля, во-вторых, чтобы иметь возможность понаблюдать, пока тот его сам не заметит, и составить свое впечатление. Понять, как с этим Пашкой надо говорить.

– Я знал, Павел Ефимович, что вам повесть понравится! – с порога начал во весь голос Пашка. – Знал, что она вас не может оставить равнодушным! – Он не давал раскрыть рта литературному мэтру и продолжал: – Вы ведь уловили суть. Людовик номер 16 взял на монетном дворе два луидора. На одном не было его герба – лилий, а на другом вообще голова его была отрезана. Вернее, через всю шею шла полоса. Кстати, гильотину утвердил в качестве средства казни этот самый Людовик Шестнадцатый.

Пашка увидел на столе только что откупоренную бутылку, машинально взял ее, покрутил в руках и, продолжая рассказывать, плеснул содержимое в фужер. Отхлебнул глоток и продолжал тараторить:

– В этой истории сплошные совпадения и мистика. Людовик сразу чуть в обморок не брякнулся. Еще бы! Сначала короны лишат, а потом еще и башку отрубят. Перерыл он все пророчества и нашел у этого, ну как его, всем известного?

– Нострадамуса, – вступил подполковник Ломов.

– Точно! – Пашка увидел Ломова, нисколько не удивился неизвестному человеку, протянул ему руку, сказал «Павел» и продолжал: – Так вот. Нашел этот номер 16-й у Нострадамуса, что ему скоро кирдык башка. А тут Лаперуз со своим проектом обнаружить неведомые земли и несметные богатства а-ля Нью-Эльдорадо. Прямо как у нас за углом супермаркет, только не в кредит, а бесплатно! Ну, так вот, Людовик прикинул, что если моряк и в самом деле откроет новые богатые земли, то народ одуреет от перспектив и кинется туда за золотишком и не до революций станет. А ежели просто откроет небольшой красивый остров, то можно, в крайнем случае, самому со своим семейством туда, а не на гильотину дернуть.

– Всем известно, что Людовик на эшафоте спросил палача о том, есть ли новости от Лаперуза, – подбодрил Пашку Пролом.

– Отлично, что вы об этом тоже знаете, добрый человек!

– Немного слышал, – поскромничал Пролом и про себя усмехнулся этому булгаковскому «доброму человеку». – Продолжайте, это очень любопытно.

– Ну, так вот. Уважаемый господин Лаперуз, как поется у Высоцкого, все углы облазил, и в Европе был, и в Азии, но все же раскопал свой идеал. Вторую Австралию он не открыл, но прекрасный архипелаг из нескольких островов нашел. Найти-то нашел, да корабли его грохнулись о рифы и затонули. И остался Лаперуз и десятка два матросов на острове. Интернета не было, сотовых телефонов тоже. Короче, без средств коммуникаций. Через какое-то время моряки его построили из обломков своих кораблей баркас и отплыли с надеждой выбраться на судоходные трассы и вернуться в Европу. Но время было упущено. Лаперуз не сомневался в злом роке, который несут те самые упомянутые вначале луидоры. Он предполагал, что король уже казнен, и не поплыл с командой, а остался среди туземцев доживать свой век. Вот так-то, – победно закончил тараторить Пашка.

– А вы, Павел, об этом где-нибудь прочитали или сами э… – подполковник слегка запнулся, подбирая не обидное, а, наоборот, льстящее самолюбию слово, – спрогнозировали эту историю на основе имевшихся фактов.

– А что, не похоже, что я могу спрогнозировать? – слово Пашке понравилось.

– Отчего же, очень даже достоверно слушается.

– Ну, вообще-то, – Пашка слегка смутился, – если честно, то основу я узнал почти случайно, от соседа. А остальное придумал.

– А что же это за такой интересный у вас сосед? – Голос у Пролома стал бархатным и вкрадчивым, а сам он начал походить на кота перед броском на мышь.

– Сосед? – Пашка пожал плечами. Он и не задумывался до этой секунды, откуда его сосед молоденький милиционер имел такие познания в истории. Да и в эту секунду не очень-то стал задумываться. – Обыкновенный сержант милиции Костя Друев. Нормальный парень, хоть и мент. Он мне и монеты эти показывал.

– Да. – Голос Пролома стал еще более вкрадчивым и заинтересованным. – Он что, нумизмат, что ли?

– Да вроде нет, – пожал плечами Пашка. – Он говорил, что одна монета досталась ему по наследству от прадеда, что ли, потом этот предок ее продал, потом она снова как-то попала к нему, а вот про вторую монету я не помню. Но что-то Костя про нее говорил. Это точно. Говорил он, что эти монеты, когда встречаются вместе, то в этом государстве, ну где они собрались, происходит гибель царя или генерального секретаря или президента. Ну, короче, главного бугра.

– Ну уж? – подзадорил Пролом.

– Точно! Ей-богу! – Павел перекрестился и начал перечислять, закладывая пальцы: – Людовик Шестнадцатый – это раз. Кто-то там, в Пруссии или Австрии, я не запомнил, это два, Павел номер один, у нас, это три. Потом, когда кокнули моего тезку Павла, их из Михайловского дворца отправили в Москву в Кремль и монеты нашли наполеоновские солдаты. Отдали Бонапарту, и не стало Бонапарта. Потом монетки снова оказались в Европе и покосили там кучу царей. Потом опять попали в Россию из Дании с невестой Николая Романова, и настала крышка Николаю номер два.

– А как попали монеты опять к твоему сержанту?

Пашка пожал плечами. Он и не задумывался над этим простым вопросом. Раз предок Кости продал монету, потом та как-то соединилась с другой монетой, побывала в руках у коронованных особ, и вдруг снова оказалась у Кости, сержанта милиции, то чего-то тут не стыкуется. Он сообразил это и снова пожал плечами:

– Да вы с ним поговорите сами. Если интересно.

– А он что, дома?

– А где ему быть? Я когда сюда шел, с улицы глянул, у него в окне свет горел.

– А он женат, этот твой сержант?

– Не, он бабник. – Физиономия Пашки расплылась в улыбке. – Но человек хороший, на каждую юбку не кидается. Короче, наш человек.

Пролом вздохнул, подумал, что верно про Пашку сказал Павел Ефимович, – баламут. Потом по привычке произнес дежурную фразу:

– Благодарю вас, вы очень помогли следствию.

– Э, – разинул рот Пашка, – никакому следствию я не помогал! Я повесть написал. А вы что, не издатель!

– Нет, не издатель.

– А чего же я тут чечетку бил, распинался. Я думал, что вы пришли книжку мою взять в издательство.

Пашка сник. Друзьям его стало жалко, и Павел Ефимович решил подбодрить юного автора:

– Ты, Павел, не грусти. Повесть твою я в журнал протолкну. Пока в урезанном варианте, а там видно будет. Тебе ее дорабатывать и дорабатывать. Чтобы никакого «босоногого детства» у графа не было.

– А что же он, в кроссовках, что ли, бегал! – возмутился Пашка.

– В кроссовках или в сапогах с ботфортами – это ты сам разбирайся. Но дети графские босиком в футбол не гоняли. Тогда футбола, пардон, не было! – пресек его выступление литератор.

– Футбол был всегда! – гордо брякнул Пашка.

Приятели засмеялись.

– Баламут ты, Павел, был баламутом, им и останешься, – завершил Павел Ефимович.

– А про следствие – это у меня присказка такая, – улыбаясь, успокоил Пашку Пролом и продолжил, обращаясь уже к Павлу Ефимовичу: – Однако загостевались мы у тебя, Павел, пора и честь знать. Спасибо за беседу и за знакомство с этим молодым тезкой твоим.

Он пожал писателю руку, приобнял Пашку за плечи и предложил проводить до дома.

– Пошли, – Пашка мгновенно перешел на «ты».

Соседи-приятели переглянулись, покачали одновременно головами от такой бесцеремонности и простодушия юного дарования, но тот ничего не понял и повторил:

– Пошли.

Они оделись, вышли на улицу. Весенний ветерок навел подполковника на мысли, что ночью опять будет морозец, что лужи, как и вчера, покроет тонкий ледок, а потом утром растает. Там, где нет асфальта, земля раскиснет, станет грязью, и, не дай бог, наступишь в нее – не очистишь ботинки. Потом вспомнилось ему утро, когда приехал он вместе с Глюком на место убийства сержанта и лошади. «Отставить убийства. Ранения сержанта Друева», – поправил он себя и прекратил эти лирико-милицейские размышления.