Текст книги "Царь горы"

Комендант хотя и не похвалил за устроенную пальбу, но и ругать особо не стал:

– Весело начинаешь, замполит, – резюмировал он. – Я гляжу, ты – пограничник…

– Да вроде бы в погранвойсках не служил, товарищ полковник. – Борисов обрадовался, что проявленная им инициатива осталась ненаказуемой.

Аксаков покачал головой:

– Не служил, говоришь, а сам по краю ходишь. Значит, точно – пограничник! Значит, сработаемся.

3

В Чечне смерть весь год ходила рядышком с Борисовым – на расстоянии локтя, а то и ближе. Она как будто отыгрывалась за Афганистан, где подлинные ужасы войны обошли его стороной… Здесь и пули у виска свистели, и гранаты рвались…

Личный состав комендатуры вместе с армейскими подразделениями участвовал в войсковых операциях по блокированию и уничтожению бандформирований. С сотрудниками временного отдела внутренних дел «комендачи» занимались прочёсыванием района, проверкой паспортного режима, конфискацией оружия и боеприпасов. Сопровождения колонн с воинскими грузами и гуманитарной помощью и обычные поездки в Ханкалу тоже редко обходились без перестрелок. Ежедневно вокруг Борисова гибли люди: подрывались на растяжках и минах, получали удары ножом в спину, пулевые ранения и минно-взрывные контузии. Говорят, что к запаху крови и разлагающейся плоти нельзя привыкнуть, но Борисов притерпелся и к ним…

Комендатура занималась всем – от прямых боевых действий до раздачи пенсий и расследования случаев получения взяток на блокпостах. Этим, как правило, грешили прикомандированные гаишники и омоновцы. Комендант Аксаков приказал на каждый блокпост направить для контроля по офицеру, и сам через день, чередуясь с Борисовым, объезжал район для контроля.

Словом, забот и проблем хватало.

Однажды в примыкающей к окраине «зелёнке» обнаружили большое поле конопли, ничем не укрытое от посторонних глаз. Похоже, хозяевам этой плантации торговля «дурью» приносила такие доходы, что они не считали нужным прятаться, – мол, в случае чего откупимся…

– Плантацию сжечь! – распорядился Борисов. – Разведка, пошукай, есть ли где солярка поблизости…

В округе находилось немало «самопальных» заводиков по производству горюче-смазочных материалов, и разведчики капитана Савицкого на такой, частный, заводик вскоре наткнулись. Рабочих – никого. Но, видно, что совсем недавно работа здесь кипела… Огляделись и обнаружили насыпь, а в ней – дверь на замке. Сбили замок, распахнули вход в подземелье.

– Надо гранатами закидать, а то кто знает, что там «чехи» устроили… – предложил капитан Савицкий.

– Погоди, Николай, – остановил его Борисов. – Сначала на голос попробуем… – и рявкнул в черноту: – Есть кто живой? А ну – на выход! Сейчас гранату кину!

Из подземелья, один за другим, выползли на четвереньках два десятка истощённых, одетых в пропревшие лохмотья людей. Оказалось, что они – из разных уголков России: кого-то опоили дешёвой водкой и продали в рабство, кого-то пригласили на заработки и взяли в плен… Некоторые здесь уже лет по десять отпахали и уже не верили в своё спасение…

Найденной на заводике соляркой залили коноплю и подожгли, а освобождённых людей доставили в Ханкалу, откуда их после проверки отправили по родным местам.

Борисов только однажды ненадолго выехал из Чечни: Аксаков послал его в Волгоград за новыми контрактниками, чтобы военкомат не подсунул «кота в мешке».

Добирался до Волгограда Борисов на обычном рейсовом автобусе. За рулём – пожилой седовласый чеченец Муса. По дороге на каждом посту ГАИ автобус останавливали, и Борисов видел, как Муса всякий раз совал гаишникам деньги.

– Зачем вы платите им, Муса? – спросил он, когда отъехали от очередного поста ГАИ. – У вас же ничего запрещённого нет… В Грозном автобус досматривали…

Муса покачал головой:

– Иначе не доедем, командир… Я же чеченец. За одно это найдут к чему придраться. Тогда автобус – на штраф-стоянку, а меня – в зиндан… Лучше заплачу две с половиной тысячи в один конец и доеду без проблем…

Логику Мусы Борисов понимал, но с крохоборством людей в погонах смириться не мог: «Если автобус из “горячего региона” гаишники не досматривают за какие-то жалкие рубли, то они таким же образом и грузовики с террористами пропустили в Будённовск, и гексоген так провезли в девяносто девятом в Москву… – сделал Борисов неутешительный вывод. – Что с нами произошло? Ведь ещё десять лет назад мы все были другими – обычными советскими людьми! Тогда взятка казалась постыдной, а нарушение своего долга – позорным… Конечно, находились те, кто не брезговал с водителя троячок или пятерик сдёрнуть, но там, где дело касалось безопасности страны, каждый понимал степень своей ответственности…»

В областном военкомате Борисов первым делом изучил личные дела тех, кто претендовал на службу в комендатуре, и очень пожалел, что в них нет заключений психологического тестирования.

В эффективности подобного метода отбора он убедился, когда служил в Харькове. При наборе курсантов решением начальника училища Борисова прикомандировали к группе профессионально-психологического отбора. Начальник группы подполковник Устименко и его заместитель майор медицинской службы Неустроев с большим потоком абитуриентов не справлялись, и им потребовался помощник. Выбор пал на Борисова как недавнего выпускника военно-педагогического факультета ВПА, где военной психологии уделялось особое внимание. Слушателей академии факультативно знакомили с видами и методами психологической проверки, но на практике с тестированием и анализом полученных результатов Борисов столкнулся впервые.

Тест Роршаха, например, помогал определить личностные поведенческие факторы. Абитуриенту показывали разные чернильные пятна и просили ответить, что он видит: человека, животное или фантастическое существо, требовали уточнить, движется или не движется тот объект, что он увидел. Анализ ответов помогал определить устойчивость психики и её адаптивность, образность мышления и другие психические особенности.

Цветовой тест Люшера отражал направленность личности испытуемого, свойственное ему настроение и определяющие черты характера. Борисов удивлялся, как при помощи этих, в общем-то незамысловатых, испытаний Устименко и Неустроев легко составляют психологические портреты будущих курсантов, определяют их стрессоустойчивость и склонность к алкоголю, к самовольным отлучкам и другим видам нарушений воинской дисциплины, могут предсказать, какими видами деятельности лучше человеку заниматься: руководить или подчиняться, работать в составе коллектива или в одиночку.

– Неужели ваши заключения верны? – допытывался он.

– Процентов на девяносто – да… – подтвердил Неустроев.

– Значит, в десяти процентах вы всё-таки не уверены?

– На сто процентов точно знает только Господь Бог, – переглянулись военврач и психолог. – Да и Он иногда ошибается…

В Волгограде никаких подобных испытаний контрактники не проходили. Отбор, как выяснил Борисов, проводился по методу: руки, ноги есть, медкомиссию прошёл, желает служить, вот и довольно.

Такой подход Борисова не устроил. Он хорошо помнил, чему его, зелёного лейтенанта, учил майор Третьяков – замполит Щучинского обато:

– Как правило, начальники живого человека не видят, для них он – штатная единица, страница из личного дела. А ты, Виктор, почаще в глаза подчинённым заглядывай. Так тебе многое о них понятней станет…

Борисов настоял, чтобы ему устроили встречу со всеми кандидатами для подписания контракта. Его поразило, что это были не обычные юнцы, только что уволившиеся со срочной службы, а взрослые мужики – от тридцати до сорока лет, все – из маленьких городов. Мотивация для подписания контракта одна – семью кормить надо, а по месту жительства закрылись градообразующие предприятия…

– Так ведь на войне и убить могут… Кто тогда вашу семью кормить станет? – Борисов задавал каждому собеседнику один и тот же вопрос.

И каждый отвечал практически одно и то же:

– А у меня выбора нет, товарищ подполковник: или в солдаты, или в бандиты…

«Да, с таким контингентом мы навоюем…» – Борисов вернулся в Грозный вместе с отобранным им пополнением как раз накануне Судного дня, так он окрестил 19 декабря 2000 года.

Этот день, на Николу-зимнего, начался традиционно – с развода личного состава и постановки боевых задач, ибо, несмотря на дождь, снег и любые другие погодные условия, построение, по мнению полковника Аксакова, должно состояться.

Всем был хорош комендант Аксаков как командир-единоначальник: и требовательный, и неглупый, и тактик, и стратег… Но претивший Борисову как бывшему авиатору дух Московского высшего военного командного общевойскового училища имени Верховного Совета РСФСР, этой кузницы отменных строевиков и парадных расчётов, в Аксакове никакие привнесённые обстоятельства поколебать не могли.

– Внутренняя дисциплина военнослужащего находится в прямой зависимости от его внешнего вида и строевой подтянутости! – твёрдо стоял на своём Аксаков. – Умом ты можешь не блистать, а берцами блестеть обязан…

Поэтому, помимо утреннего развода, комендант установил ещё и вечерний – ровно в семнадцать часов и ни минутой позднее.

На высказанное на одной из товарищеских посиделок замечание Борисова, мол, незачем лишний раз людей дёргать, без служебной надобности в строю морить, у Аксакова нашёлся один, но весомый аргумент:

– Свободное время разлагает личный состав. Чем больше контрактник находится в строю, тем меньше пакостей он совершит и меньше глупых мыслей придёт ему в свободную от пережёвывания пищи голову!

– Сергей Алексеевич, ну меня-то уволь от этой муштры, – попросил Борисов. – Чай, двадцать пятый календарь закрываю… Давай я лучше в это время караулы проверять буду – всё больше пользы…

На том и пришли к «консенсусу», как говаривал приснопамятный генсек.

В шестнадцать пятьдесят пять «комендачи» и милиционеры стали строиться на вечернюю поверку на импровизированном плацу – открытой заасфальтированной площадке перед пакгаузом, а Борисов вышел с территории складов и направился к блокпосту, устроенному метрах в двадцати перед воротами.

Блокпост был сооружён из нескольких бетонных блоков, поставленных друг на друга и с внутренней стороны обложенных мешками с песком. Дежурили на нём круглосуточно два контрактника и офицер.

На этот раз старшим здесь оказался капитан Савицкий. Не успел Борисов перекинуться с ним парой слов, как на площадь, откуда-то из-за здания «гантамировцев», вырулил армейский «Урал» с тентом и, ускоряя ход, двинулся прямиком к блокпосту.

Савицкий вскинул бинокль:

– За рулём женщина, товарищ подполковник! Похоже, смертница…

Борисов вырвал бинокль у него из рук. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть: за рулём «Урала» в чёрном хиджабе сидела Инга.

Он даже зажмурился и замотал головой – быть такого не может!

– Я сниму её! – Капитан вскинул к плечу снайперскую винтовку Драгунова.

– Только не убивай… – выдавил Борисов.

Грохнул выстрел. И сразу, как будто по команде, со стороны «гантамировцев» раздались автоматные очереди. От блоков в разные стороны полетели бетонные осколки, несколько пуль, влетевших в щели, мягко ткнулись в песок.

Пуля Савицкого достигла цели – голова «смертницы» упала на руль, и «Урал», прокатившись по инерции вперёд, остановился метрах в тридцати от блокпоста – левым боком к нему.

Автоматная стрельба со стороны «союзников» усилилась.

Борисов приказал одному из контрактников:

– Дуй за сапёром, пускай собачку захватит! – А сержанту бросил: – Прикрой нас! Пошли, Николай!

Короткими перебежками они с Савицким добрались до «Урала». Борисов распахнул дверь кабины, привстал на подножку, откинул поникшую голову «смертницы».

Молодая женщина в чёрном в самом деле была очень похожа на его жену – такой же овал лица, брови вразлёт, густые ресницы… Одежда на её груди уже набрякла от крови, чеченка застонала и, коверкая русские слова, стала повторять, как заведённая:

– Я – беженка, я – беженка… Не стреляйте, пожалуйста! Я – беженка…

– Николай, помоги! – Борисов попытался вытащить раненую из кабины.

Савицкий удержал его:

– Товарищ подполковник, обождите чуток – я осмотрюсь… А вы лучше уступите мне место… – Он отстранил Борисова и вскочил на подножку.

– Ага, вот она, «неизвлекуха»! – Из-под «смертницы» он достал, крепко зажимая спусковой рычаг, ребристую «эфку». – Ну, не могут эти сволочи подлянки нам не устроить… Какой всё-таки гнусный народец… – ласково, с лёгкой иронией констатировал Савицкий.

– Спасибо, Коля!

– Пожалуйста. Только теперь придётся вам, товарищ подполковник, в знак благодарности одному её тащить… У меня рука занята, – потряс Савицкий «лимонкой», – а выбрасывать жалко: вдруг пригодится ещё…

Борисов вытащил обмякшую раненую из машины, закинул на спину и тяжело побежал к блокпосту. Савицкий, прикрывая его собой, двинулся следом.

Автоматы на той стороне площади снова ожили, и пули «запели» над их головами: уже заметно стемнело, и это обстоятельство мешало боевикам точно прицелиться.

На блокпосту их поджидал сапёр – капитан Лехман, прозванный сослуживцами «Черепахой», со своей овчаркой по кличке Франя, любимицей всей комендатуры.

– Коменданту доложили? – спросил Борисов, укладывая раненую на землю.

– Так точно, товарищ подполковник! – ответил контрактник, бегавший за сапёром.

– И что комендант?

Контрактник замялся:

– Товарищ полковник сначала обматерил меня. Потом сказал, что развод – дело святое. И что вы здесь сами всё разрулите… И ещё сказал – ферштейн!

Это аксаковское «ферштейн» в другое время развеселило бы Борисова, но только не сейчас.

– Виталий, – обратился он к Лехману, – теперь ваш с Франей выход!

– Разрешите, товарищ подполковник, я с ними схожу, – подал голос неугомонный Савицкий.

– Ну давайте, два капитана! Дерзайте! – распорядился Борисов и обернулся к контрактникам: – А вы что застыли, товарищи бойцы? Перебинтуйте раненую, а то кровью истечёт.

Сержант и контрактник принялись старательно, но неумело бинтовать чеченку, ворочая, как манекен. Борисов вынужден был их одёрнуть:

– Поаккуратнее – женщина всё же, хоть и вражья…

Сам он в бинокль наблюдал за машиной и подступами к ней.

В минуты затишья со стороны плаца доносились строевые песни.

«Комендант совсем рехнулся: тут такое, а он смотр песни и строя учинил… – Борисов себе под нос обругал Аксакова. – А машина-то неслучайно в это время появилась… Знают, гады, наш распорядок! Как раз к вечерней поверке подгадали!»

Савицкий и Лехман тем временем забрались в кузов, прорезав брезент со стороны блокпоста, и долго не показывались. Франя, подняв голову, как сфинкс на набережной Невы, неподвижно лежала у переднего колеса. Только заострённые уши её порой чутко вздрагивали.

Наконец из кузова выпрыгнули, один за другим, капитаны. Лехман свистнул Фране, и все трое припустили в сторону блокпоста.

– Ну, что там, Виталий? – спросил Борисов у запыхавшегося Лехмана.

– В кузове – полно взрывчатки: тонны две, не меньше… Тротил, товарищ подполковник… И три взрывателя тикали. – Сапёр потряс пучком вырванных проводов. – До взрыва двенадцать секунд оставалось… Так что с днём рождения нас!

– Ну, ты «Черепаха», – фокусник, престидижитатор и только… Госпремию давать пора! – Борисов мысленно прикинул, что если бы содержимое кузова рвануло, то и от блокпоста, и от всей комендатуры с районной администрацией в придачу ничего бы не осталось…

– Главное сейчас – машину не кантовать… – продолжил излагать обстановку Лехман. – Сегодня уже ничего не сделаем – темно, да и наши «друзья» постреливают. Утром «Урал» отбуксируем подальше от комендатуры и груз обезвредим.

– Добро, – сказал Борисов. – Смотрите тут повнимательней, а я доложу ситуацию коменданту. Он – старший воинский начальник, ему и решение принимать.

– А мадам куда?

– Санитаров за ней пришлю… – И Борисов побежал к воротам.

Аксаков, всё ещё не окончивший строевые экзерсисы, воспринял новость о грузовике с двумя тоннами взрывчатки на удивление безалаберно. Должно быть, его любимая «дурь» как раз в этот момент ему в голову ударила:

– Ну, что ты завёлся, замполит? Сейчас лупанём по твоему грузовику из «Мухи» – и баста!

– Командир! Это ж две тонны тротила! Устроишь здесь Хиросиму вместе с Нагасаки и воронку на полкилометра… Надо хотя бы людей вывести в укрытие! – Борисов окинул взглядом «плац», освещённый несколькими фонарями. Личный состав комендатуры и ВОВД, прислушиваясь к разгорающейся опять перестрелке, всё ещё переминался в строю.

– Пять минут тебе, замполит! Выводи людей, – вняв всё-таки голосу разума, смилостивился Аксаков. – Да и гражданскую администрацию предупреди… Всех – к нам за пакгауз!

– Выведу! – Борисов выскочил на середину строя и заорал во всю мощь лёгких: – Комендатура и отдел внутренних дел! Слушай мою команду! В ружьё-ё-ё! План «Крепость»!

4

У времени – разная протяжённость: и за пять минут можно успеть многое…

В Афгане от замыкания проводки загорелся штаб соседнего инжбата. Прокалённый жгучим солнцем, фанерный модуль полыхнул, как порох. Огонь стремительно побежал по стенам и кровле…Борисов увидел пламя и метнулся в штаб:

– Пожар! Выводи людей! – крикнул он дежурному. Махнул часовому: – Выноси знамя! – И побежал по коридору, распахивая двери. – Все – из штаба! Бегом! Горим!

Штаб инжбата выгорел дотла за три минуты с небольшим, вместе со всей документацией. Но знамя спасли и батальон, соответственно, не расформировали, к тому же никто из инжбатовцев не пострадал.

Так же стремительно развивались события и в Судный день в Грозном.

…За пять минут, отведённых комендантом Аксаковым, Борисов вывел сотрудников гражданской администрации района в безопасное место, проверил, вынесли ли санитары раненую «смертницу» и все ли подчинённые заняли свои места в окопах и укрытиях по плану «Крепость»…

Он вернулся к воротам, когда из-за пакгауза выкатился бэтээр. На броне восседал Аксаков с ручным гранатомётом «Муха».

– Отворяй ворота, гуляет нынче беднота! – провозгласил он и тут же приказал механику: – Фары включи!

В свете фар «Урал» со взрывчаткой стал виден, как на ладони. Аксаков вскинул гранатомёт, прицелился и – выстрелил.

«Господи, помилуй!» – мысленно перекрестился Борисов, понимая, что взрыв такой мощности накроет всех вокруг и уцелеть им поможет только Провидение.

Он плюхнулся на асфальт, осознавая всю бессмысленность этого действия, и замер, обхватив голову руками.

По счастью, граната от «Мухи» попала в радиатор «Урала», разворотив его в хлам. Раздался хлопок, и взорвался двигатель, но тротил в кузове каким-то чудом не сдетонировал, и большого взрыва не случилось.

Следом за выстрелом гранатомёта со стороны «гантамировцев» и с другой стороны – из-за железнодорожной ветки – застрочили автоматы и пулемёты. Трассеры от пуль прочертили сгустившуюся темноту, сходясь и расходясь в разные стороны. В ответ открыли огонь из своих укрытий «комендачи» и «ровэдэшники».

Аксаков, несмотря на приступы «дури», был командиром боевым и бывалым. Он быстро оценил обстановку.

– Вышка – огонь! – по ручной рации скомандовал полковник, и тут же заговорила «зушка» – установка спаренных ДШК, недавно размещённая на крыше пакгауза и до этого момента не находившая себе достойного применения.

Крупнокалиберные очереди взрыли асфальт в дальнем конце площади, пробив проходящую под ней газовую трубу. Газ полыхнул, осветив всю округу. Стали видны чёрные фигуры, цепью бегущие к комендатуре. По ним, теперь уже прицельно, заработали автоматы и оба пулемёта бэтээра.

Атака захлебнулась, и цепь атакующих залегла, продолжая поливать комендатуру свинцом.

Интенсивный огонь с обеих сторон не утихал ещё полчаса, пока по боевикам не ударила приданная комендатуре миномётная батарея. В отсветах пламени было видно, как мины взрывались среди залегших боевиков, как они начали отступать, унося с собой раненых и убитых, оставляя на асфальте лужи крови и россыпи стреляных гильз.

Среди своих обошлось без «двухсотых» – отделались несколькими лёгкими ранениями.

Два осколка гранаты, выпущенной из подствольного гранатомёта, зацепили капитана Лехмана, когда он закрыл собой Франю. Осколки прошли по касательной, и капитан даже в медсанчасть не пошёл, перевязали на месте. На рассвете он вместе с другими сапёрами благополучно эвакуировал начинённый взрывчаткой «Урал» на полигон за городом, где по частям взорвали весь тротил.

За «смертницей», которой военные медики успешно удалили пулю, к обеду приехали «законники» – два чеченца из грозненской прокуратуры, майор и старший лейтенант. Оба – надменные и холодно-вежливые. В сопровождении Аксакова и Борисова они прошли в медсанчасть к раненой террористке.

– Мы возбуждаем уголовное дело по факту причинения огнестрельного ранения гражданке Чеченской Республики Исмоиловой, – поговорив с ней на своём языке, сказал майор.

– На каком основании? – возмутился Аксаков.

– Она, беженка, спасалась от боевиков. А ваши люди открыли по ней стрельбу, невзирая на то, что она предупреждала их о своём статусе.

– А как же две тонны взрывчатки, которые эта «беженка» нам в подарок привезла? – хмуро спросил Борисов.

Майор смерил его с головы до ног леденящим взглядом:

– А вас, подполковник, я вынужден арестовать за противоправные действия. Гражданка Исмоилова только что указала на вас как на того, кто её незаконно удерживал… Кто ещё был с вами? Назовите фамилии!

Аксаков резко оборвал его:

– Майор, сбавьте тон! Арестовывать своего офицера я вам не позволю! Равно как устраивать ему допрос. Это прерогатива военной прокуратуры.

– Я буду жаловаться! – сузил волчьи зелёные глаза прокурорский.

– Это ваше право! – Аксаков приложил руку к виску. – А теперь честь имею! Прошу покинуть расположение вверенной мне комендатуры.

Чеченцы погрузили раненую в свой японский внедорожник и уехали.

– Плохо дело, – сплюнул им вслед Аксаков. – Эти рыть будут. Не нарыли бы чего на нашу голову… А я ведь, грешным делом, думал тебя, замполит, и Савицкого к госнаградам представить…

– Спасибо, Сергей Алексеевич. Только наградной надо писать на капитана Лехмана. Если бы не «Черепаха» – все бы тут полегли.

– Ладно, не суетись. С наградами как-нибудь разберёмся – нам бы только от «законников» отбиться!

Но отбиться не получилось…

Уже к исходу следующего дня из опергруппы пришёл приказ: подполковника Борисова и капитана Савицкого как дежурившего на блокпосту во время происшествия от службы отстранить и содержать под арестом во временном отделе внутренних дел до окончания служебной проверки.

Борисова и Савицкого, снабдив новыми матрацами и одеялами, разрешив взять с собой книги и письменные принадлежности, «ровэдэшники» препроводили в специально оборудованный «зиндан» – камеру для временно задержанных.

Аксаков, пожимая «арестантам» руки, напоследок утешил:

– Не дрейфьте, ребята! Я своих не сдаю! Разберёмся!

– Ты уж нас вытащи, командир, побыстрее! Новый год скоро… – отозвался Борисов.

Камеру соорудили в помещении бывшего холодильника. Под потолком прорубили небольшое оконце, в которое и голова ребёнка не пролезет. Но и на эту бойницу, порядка ради, снаружи установили ржавую решётку. Обычно «зиндан» использовался «ровэдэшниками» для задержанных чеченцев, нарушивших паспортный режим и комендантский час или совершивших какое-то незначительное правонарушение. Своих ещё ни разу не сажали…

В «зиндане» пахло сыростью и плесенью.

– А в тюрьме сейчас макароны дают, – сама собой у Борисова вырвалась фраза из «Джентльменов удачи».

Макароны по-флотски, или, как их прозвали «комендачи» – «чеченские пельмени», обещали сегодня дать на ужин. Питание в комендатуре, вообще-то, было организовано неплохо. Готовили еду свои же повара-контрактники в полевых кухнях в одном из пустых пакгаузов. И хотя Борисову сейчас макароны в горло не полезли бы, он продолжал балагурить:

– Забыли, что ли, про нас? Поесть бы перед сном не помешало… А то получается, как в анекдоте: «Товарищ замполит! А правда, что дети в Зимбаве не доедают?» – «Правда, товарищ солдат!» – «А нельзя ли так устроить, чтобы всё, что они там не доели, нам сюда присылали?»

Но Савицкий даже не улыбнулся.

– Если чеченцы приедут нас забирать, живым не дамся… – Он вынул из кармана «лимонку», вместо чеки у которой была вставлена большая металлическая канцелярская скрепка. «Значит, граната – та самая, что Савицкий извлёк из-под гражданки Исмоиловой».

– Ты как её сюда пронёс? Тебя что – не досматривали?

– Я же разведчик… – криво усмехнулся Савицкий. – Лучше я сам себя порешу, чем они меня на ремни резать будут… Вы же, товарищ подполковник, помните, что стало с лейтенантом и прапором из миномётной батареи?

Борисов кивнул.

Осенью лейтенант и прапорщик возвращались из отпуска, в Ханкале не стали ждать попутного бронетранспортёра, решили добраться до комендатуры самостоятельно. Поймали частника. Всё, что от них осталось, через день подкинули к комендатуре. Вместе с «видеоотчетом». Над ними измывались, потом ещё живых сварили в котле…

– Ты это брось, Николай, – сказал Борисов, хотя у самого кошки на душе скребли. – Комендант у нас – мужик. Он своё слово сдержит! Дай мне «эфку» – у меня сохранней будет…

– Трудно идти в разведку с тем, кто собрался на рыбалку… – отозвался Савицкий, но гранату так и не отдал.

Через трое суток его выпустили из узилища. Как пояснил начальник ВОВД района полковник Ишмуратов – за недоказанностью вины.

– А со мной что, Юнус Ильдарович? – спросил Борисов, пока Савицкий собирал в пакет свои нехитрые пожитки.

– Отдыхай пока, Виктор Павлович. По тебе ещё нет решения… – пробурчал Ишмуратов, а Савицкого поторопил: – Ну, давай, капитан, что ты телишься? Или на свободу не хочешь?

Савицкий обнял Борисова на прощанье и незаметно сунул в карман его камуфляжа свой «трофей».

– Товарищ подполковник, вы держитесь! Если что, я вас со своими разведчиками отобью… А подарок – это так, на «крайняк»… – шепнул он Борисову на ухо и вышел вслед за Ишмуратовым.

Следующие трое суток Борисов оставался в камере один. В эти дни он много думал о себе и, конечно, об Инге. Как она будет без него, если его «закроют» надолго? Дождётся ли любимая? Он впервые со дня знакомства так её назвал. И корил себя, что не сказал этих слов раньше. Даже когда звонил ей из Чечни, трепался о всяких пустяках. Но о том, что она для него значит, молчал… Теперь он мучительно ожидал решения своей участи, и ребристая «эфка» оттягивала ему карман. «Вот единственная реальность, которая мне подвластна…»

Как-то пришла на ум история подполковника Удалова, о котором он написал несколько лет назад в «Красном воине».

Ещё в далёком 1978 году подполковник Николай Удалов, будучи советским военным советником в Эфиопии, во время боевых действий попал в плен к антиправительственной группировке. Пытался бежать, но был схвачен и передан в Сомали, которое поддерживало повстанцев. Сомалийцы запросили у советского консульства выкуп, но там не захотели найти нескольких тысяч долларов, чтобы вызволить своего офицера. А вот кубинцы для своего офицера деньги нашли! Вернувшийся из плена кубинец рассказал, что сидел в сомалийской тюрьме вместе с русским, по описаниям, похожим на Удалова. Но и это не заставило посольскую бюрократическую машину заработать активнее. Семье Удалова, его жене и сыну с дочкой, объявили, что их муж и отец пропал без вести. И родственники ничего не знали о нём полтора десятка лет. Сын Александр, когда вырос и стал офицером, писал во все инстанции: министру обороны СССР Огаркову, министру иностранных дел СССР Шеварднадзе и советнику Президента новой России Волкогонову, но дело никак не сдвигалось с мёртвой точки. Дочь Удалова, отчаявшись, обращалась даже к экстрасенсам. Те в голос убеждали, что её отец жив, но находится где-то под землёй. Как выяснилось впоследствии, подполковник в самом деле содержался в подземной тюрьме-каменоломне. И только после того, как заработала совместная российско-американская комиссия по обмену пленными и пропавшими без вести, удалось узнать, где именно находится Николай Удалов… Когда же наконец американцы из этой комиссии добрались до тюрьмы-каменоломни, оказалось, что, пробыв в плену восемнадцать лет, русский офицер умер за несколько дней до их приезда…

«Не суждено ли мне повторить долю Николая Удалова, брошенного своей Родиной умирать в неволе? Нет! У меня подарок Савицкого в кармане…»

…Аксаков пришёл за Борисовым на седьмой день, с утра пораньше.

– На выход, замполит! – приказал он и не проронил больше ни слова, пока они не пришли в свою палатку.

– Дело твоё, Виктор Павлович, дрянь! Прокуратура Чеченской Республики упёрлась, статью вешают. Никакие наши аргументы слушать не хотят. Требуют выдать тебя со всеми потрохами.

– И что – выдашь?

Аксаков покачал головой:

– Слушай сюда. Командующему группировкой я все обстоятельства доложил. Он – на твоей стороне. Но с Чеченской республиканской прокуратурой ссориться не хочет. У них – прямой выход на генпрокуратуру России и на самого… – Указательный палец Аксакова уткнулся в палаточный свод. – А ему сейчас важнее добрые отношения с Кадыровым поддерживать, чем о нашем брате печалиться… Потому принято решение: сегодня же откомандировать тебя в распоряжение командующего Уральским округом внутренних войск по семейным обстоятельствам. Сразу по прибытии напишешь рапорт на увольнение. Только так можно вырулить из этой ситуёвины с малыми потерями… Ферштейн?

– Мне бы только отсюда выбраться, а дома и стены помогают… – Борисов ещё не знал – радоваться ему или горевать: уголовное дело повисло, как дамоклов меч, разрыв контракта сулил немалые денежные потери и полную неизвестность впереди… «Вот и прибавил к пенсии три процента!» – он всё же нашёл в себе силы улыбнуться Аксакову:

– Всё сделаю, как ты сказал, Сергей Алексеевич. Спасибо тебе!

Аксаков попытался утешить:

– А наградной на тебя, замполит, я всё-таки запустил… Вдруг да проскочит…

Борисов скривился.

В последнюю встречу с Вирусом, который успел досрочно получить майора и «орден Мужества» – на грудь, Борисов узнал расценки, существующие в опергруппе: орден – «лям», медаль «с мечами» – «пятихатка».

– Но не только деньги прокладывают путь к госнаградам… – глумливо хихикнул Верусов. – Посмотри на наших «прапорщиц» и «сержантиков в юбках», у каждой что-то имеется…

В столовой опергруппы, где Борисов обедал, он убедился – Вирус прав: у многих женщин-военнослужащих на выпуклых формах сияли боевые медали и ордена…

Тогда и родился у него ироничный стишок, единственный за всё время пребывания в Чечне, где Муза – в отличие от Афгана, его не посещала:

 
Наградной мой вернулся по кругу —
Догадаться давно уж пора:
Награждают бл… и прислугу.
Я – ни то и не это – ура!
 

– Ты же знаешь, командир, как сейчас наградные продвигаются! Деньжищ таких у нас с тобой отродясь не было и не предвидится…