Текст книги "Колумбийская балалайка"

– Она права, – после паузы негромко выдохнул Алексей. – После выясним, за кем охотятся…

– Кстати, – поднял голову Михаил, – Борисыч, – я не наезжаю, упаси Бог, – но ты-то чего молчишь? Если ты эмигрант, то, считай, местный, должен разбираться – можно эту киви Вовкину жрать или нет… – Он подозрительно прищурился: – Слушай, кстати, а чего ж ты прикидывался, что по ихней фене не базаришь?

Борисыч, рассматривавший запекшуюся царапину на груди, отвлекся от своего занятия и ответил:

– Я, Мишенька, эмигрант, да не из здешних. Живу в Канаде. Что касается языков, то изволь, могу удовлетворить твое любопытство. Английским владею сносно, французским более-менее. Родной язык русский. Довольны, сыщики?

– Они довольны, – ответил за всех Алексей, бережно снял с груди голову Любы и поднялся. – В самом деле, скоро стемнеет. После воевать друг с другом будем. Идти надо.

Аккорд восьмой
По долинам и по взгорьям

– …Идти надо, – сказал Алексей.

Послышался стон. Голова Татьяны покоилась на баллоне, ноги в траве. Судя по стону, идти ей никуда не хотелось. Это она подтвердила и словами:

– Еще полчасика… Сил нет…

– А оставайся, – легко согласился Алексей. – Мишку бери – и оставайся. За полчасика они точно сюда доберутся. А мы пойдем.

– Куда идти? – срывающимся голосом выкрикнула Татьяна. – Ты знаешь, куда идти?

– Как в лодке решили, помните? – сказала Люба. – По берегу, в глубь этой трахнутой Колумбии. Должны же здесь быть какие-нибудь деревни, города…

Татьяна пристально посмотрела на нее, но промолчала.

– В общем-то логично, – откликнулся Борисыч.

– Голосовать будем? – спросил Алексей.

Не дожидаясь ответа, принялся собирать их имущество, разбросанное по лодке, выкладывая на середину днища. Туда легли четыре доски для сиденья и гребли и лопатка. Любкино полотенце и Мишкины ботинки он выставил на борт.

– В такой обувке, как у нас, по лесу далеко не уйти. – Борисыч задумчиво – брать или не брать – вертел в руке гаечный ключ.

– Другой нет, – пробурчал Алексей, оглядывая их скудный скарб.

Босой Михаил подскочил к лодке, схватил ботинки по одному в руку, затряс ими. Шнурки, как возмущенные змейки, забились о кожаные борта.

– Да я в этих говнодавах через километр подохну!

– Ты хочешь, чтобы я тебе свои отдал? – Алексей мрачно сплюнул. – Оставайся! Все оставайтесь, кому охота посвиданькаться с этими мордоворотами.

– Погодите, чего зря надрываться… – Борисыч, засунув все-таки гаечный ключ в карман, подошел к Михаилу, взял у него ботинки. – Идти надо. Идти придется в том, что есть.

– Может, из этого сандалеты соорудить? – неожиданно спокойно предложил Леха. – Носок если обрезать, всяко легче будет.

– Ага, клоуна из меня сделать. Мать твою ети, штука баксов на кармане, а ходи в рванине, как помойный бомж… А, – вдруг махнул рукой новый русский, – режь! Слышь, матрос, я не умею, разрежь ты. Эй, Вовик!

Вовик закуривал под деревом обломок сигареты.

– Ботаник! – приблизился к нему Михаил. – Покупаю твои “кроссы” за двести баков, идет?

– Отстань от человека, – сказала Татьяна.

– А чего? Предлагаю нормальную сделку. Шанс навариться.

Вова, выпустив струю едкого дыма, опять сморщился, выкинул окурок после первой же затяжки и сменил тему:

– Может, к аэроплану почапаем? Майкл Дуглас и Кэтрин Тернер в одной кинохе тоже шастают по колумбийской чаще. И натыкаются на подбитый самолет, а в нем находят фуфырь с виски. И по кайфу оттягиваются в какой-то землянке.

– “Кроссы” отдаешь за двести зеленых?

– Лодку закопаем? – спросила в это время Люба у Алексея. Она уже влезла в камуфляжные штаны, теперь надевала ботинки.

– Да смысла большого нет, – пожал плечами Леха. – Спустим да зашвырнем подальше.

Татьяна наконец села, подогнув под себя ноги, натянула, насколько получилось, платье на колени.

– Между прочим! – вдруг подняла голову Люба. – Когда мы плыли сюда на моторке, я видела реку.

– Я тоже, – вставил Борисыч.

– Мы в другую сторону идем, забыли? – сказал Алексей, похлопав подругу по голени, и посмотрел на Татьяну. – Жаль, газету нашей испаноговорящей барышне не нашли. На ноги взамен портянок. Чего другое, может, приспособить? Лопух там какой или кусок резины…

– Ты не понимаешь, – сказал Борисыч. – Была одна река, может встретиться и другая. Как переправимся?

Татьяна застонала, вновь сползла на траву и улеглась в прежней позе.

– Да какие тут реки, не Волги же, переплывем. Плавать, думаю, все умеют.

– А крокодилы, Леша, пиявки? – Любу передернуло от омерзения. – Анаконды!

Алексей не успел достойно ответить. Так, чтобы у баб пропала охота вести глупые разговоры, а появилось стремление активно готовиться к переходу.

– Пираньи! – снова поднимаясь, воскликнула Татьяна. Так, как будто пираньи были уже на подходе.

Теперь, похоже, моряк всерьез прислушался к словам женщин:

– Да, пираньи могут быть…

– А также тварь, пираньи покруче, – будничным голосом добавил Борисыч, закончив отрезать нос у одного из Мишкиных ботинок. – Зовется “чертова шпора”, маленькая такая рыбка, как змейка, с шипами, загнутыми к хвосту. Очень она, понимаешь ли, любит забираться в естественные отверстия купальщиков, и вытащить ее оттуда можно только с помощью скальпеля.

– Так, я никуда не иду, – сказала Татьяна и снова легла.

– А ты откуда знаешь, эмигрант? – живо повернулся к старику Алексей. – Ты же вроде в Канаде обретался…

– А я вообще много знаю, матросик, – ухмыльнулся Борисыч. – Потому как пожил и книжки читать люблю… Слушай, договорились же: оставляем разборки до лучших времен.

– Ч-черт… – Алексей яростно почесал в затылке. – Верно, тварей тут до дури.

К ним подошел Михаил, устав беседовать с Вовиком. Ботаник то ли придуривался, то ли в самом деле не понимал, о чем его спрашивают, но вместо ответа насчет продажи кроссовок пересказывал сценки из виденных им фильмов про Колумбию. Миша почувствовал, что если еще чуток послушает эту галиматью, то не выдержит и даст “ботанику” в рыло. Он переместился к лодке, встал рядом, вникая в суть обсуждения. Говорил Борисыч:

– Сколько, думаешь, спущенная лодка может весить? Килограммов пятнадцать?

– Такая? – Леша продолжал чесать затылок. – Не, больше. Двадцать, двадцать пять.

– Если понесем вдвоем, привязав к палке, чередуясь, то это не так уж и страшно. Других грузов, считай, и нет. А и вправду, случись река, быстрее и безопаснее будет на лодке.

– Быстрее не получится, надувать ртом придется. Безопаснее… да, тут не поспоришь.

– Надували ртом, бывало, – встрял в разговор Михаил. – Мутатень, в натуре. Измудохаешься, как папа Карло. Но надуть можно. А нам не обязательно до упора, лишь бы на воде держала. А чего, в шесть хлебальников реально. Тем более днем, в жару-то, воздух разопрет, расширится до нужной упругости…

Где-то протяжно завопил какой-то зверь – то ли обезьяна-ревун, то ли кто еще из голосистых обитателей здешних лесов. Все вздрогнули.

– Уговорили, берем “резинку” с собой, – сказал Алексей. – Тогда выпускаем воздух. Вытаскивайте пробки из всех клапанов, сразу смотрите, чтоб пробки были привязаны на нитках. Непривязанные – по карманам. И быстрее! Отдыхать и помирать будем потом!

Сборы не заняли много времени. Прямо по пословице: нищему собраться – только подпоясаться.

Лодку скатали, положив внутрь доски, обвязали остатками капроновой веревки, найденной Борисычем в “бардачке” джипа и большей частью пущенной на “обманку” на дороге. Срезали деревце подходящей толщины, освободили от сучков, пропустили под веревку. Резиновый тюк теперь можно было нести, положив концы палки на плечи.

Нож вернулся к Борисычу, и тот доделал начатое: отрезал и у второго ботинка нос до подошвы. Отдал изделие хозяину. Мишка выдрал шнурки из гнезд, скатал их в ладони, изготовился зашвырнуть подальше, но его запястье было перехвачено жилистой рукой старика Борисыча.

– В карман сунь. Глядишь, сгодится на что.

Мишка хмыкнул, но спрятал шнурки в карман. Потом надел обнову – сандалеты. Из-под волнистых краев толстой черной кожи высунулись поросшие темными волосками пальцы. Они зашевелились – на той ноге, которую выставил вперед, поворачивал на пятке и пристально разглядывал Михаил. Края ботинок широко расступались на голени, “языки” вывалились наружу. Людям с богатым воображением он мог напомнить обутого циркового медведя.

– Чистый Петрушка, блин, – дал он наконец заключение. И прозвучало оно совсем недобро.

– Ногу ты, конечно, натрешь, – пообещал ему Борисыч, – но до жилья дотянешь… Если оно существует.

– А если змеи? – встрепенулся Михаил. – Анаконды, твою маму… Не-е, я в джунгли не ходок. Да вы че?! Тяпнет, падла, за ногу. Или другая какая падла, их тут полно.

Они сгрудились на пятачке примятой травы, все, за исключением Алексея: тот отправился на берег – посмотреть, что творится на море. К зеленому, с белыми жилами бечевы, свертку был прислонен автомат, дожидаясь, кто его возьмет. Второй автомат висел у Борисыча за спиной. Мелкое барахло было уже пораспихано по карманам. Фонарик оттопыривал бок камуфляжной куртки, которую Татьяна застегнула на все пуговицы. А платье заправила в штаны. Да, ее ноги теперь согревали и предохраняли брюки павшего часового, которые ей уступил из джентльменских побуждений бой-френд Михаил. Портили образ женщины-“коммандос” не покрытые кепи военного образца волосы и неуставные розовые тапки с сиреневыми цветочками.

– Да, туда, – Татьянин пальчик указал в глубину леса, – что-то не хочется.

И она присела на скатанную “резинку”. Уже по тому, с какой готовностью подогнулись ее ноги, было заметно, что ей действительно не хочется продираться через тропическую чащобу.

– На хрена нам в джунгли, не пойму? А, Борисыч? – почесал в затылке Михаил. – Это Леха уперся в джунгли. Он придумал. Любка что предлагала? Берегом идти. А он? А мы чего? Так и будем ходить за ним гуськом? Он в джунгли – мы в джунгли, он в болото – мы в болото… Как кобели за сукой. Почему не пойти по берегу, а, Борисыч?

– Айда к самолету, пиплы! – не дал Вовик ответить Борисычу. – Посмотрим, что от него осталось дельного.

Вовик вслед за Татьяной сменил стоячее положение на сидячее, но сел прямо на траву, сложив ноги по-турецки.

– Вот к самолету точно нельзя. Кроме того, что незачем. – Борисыч снял кепку, отер ею пот со лба. Странно, но у него еще находилась в организме жидкость, чтобы выходить потом. – К самолету они обязательно пошлют отряд.

– А если засаду, батя? Устроить им встречу! Прикинь, сколько стволов мы хапанем, – в очередной раз взвился Михаил, враз забыв про нелюбовь к джунглям.

– Ты на себя посмотри, потом на остальных. И патроны пересчитай, – остудил его Борисыч.

– Жаль, шоколадку акула сожрала, – вздохнула Люба. – Вместе с курткой. Я б не отказалась от дольки. Да и пить охота смертельно… Что ж ты делаешь, горе ты мое, ну-ка дай…

Последнее относилось к Вовику, занявшемуся сооружением головного убора из Любкиного полотенца. Действовал он путем завязыванием узлов со всех углов (видимо, вспомнив, как работяги мастерят “головные покрышки” из носовых платков), и у него ничего не получалось. И тут на помощь ему пришла Любка.

Со стороны океана послышалось шуршание раздвигаемой ногами травы, шелест листвы на отклоняемых руками ветвях – возвращался Леха.

– Тихо, не штормит покамест, – доложился он по прибытии. – Катеров нет, вертолеты не летят. Даже странно… Но мы их дожидаться не станем.

– А чего тебя на джунгли пробило? – с затаенным вызовом спросил моряка Михаил, забрасывая автомат на плечо.

– В смысле? – Алексей потянулся рукой к палке, скрепленной с резиновым грузом. – Кто еще берется? Танюха, поднимайся с лодки.

– Сиди, – рукой надавив на плечо, остановил поднимающуюся подругу Михаил. – Она не полезет в джунгли.

– Какие джунгли, о чем ты? – Выпрямившись, Алексей взглянул Мишке в глаза. – Кто говорил, что мы лезем в джунгли? Что мы там забыли? Ты же первый обломаешь себе пальцы… – Замшевый носок Лехиного тапка обозначил движение к сандалетам спонсора. – Изорвемся в клочья… – Леха оттянул двумя пальцами и отпустил свой “Рыбфлот”. – Может, там, дальше, джунгли и вовсе непроходимы. Уж точно иссечемся, исцарапаемся в кровь… – Лехин корпус наклонился вперед, Лехин палец поочередно ткнул Любку в открытое плечо и Мишу в безволосую, не защищенную майкой грудь. – Опять же змеи, сиканожки всякие, зверушки могут. Берегом пойдем, по самому краю леса. Не вылезая на песок, там нас легко засечь. Но и не забираясь в гущину.

– Ну вот, другое дело. – Любка отодвинулась и оглядела свою работу с чувством удовлетворения. Теперь непутевую голову Владимира украшала вполне сносная чалма.

Алексей Родионов

Катер первым увидел Борисыч. У старика, полагаю, дальнозоркость. В тюряге он, помню, щурился и отходил подальше, разглядывая надписи на стенах.

Он шел первым и увидел первым. Я сразу же приказал сигать в кусты и заныкаться там. Кусты (а может, трава такая могучая, кто ее разберет) были рядом.

Мы старались перемещаться краем леса, старались избегать открытых мест. Но это получалось плохо. Трава погуще – Мишка и Танька боятся ступать, бегут на песок. В гущину кустов и деревьев не лез никто. Особенно после того, как вспугнули птицу. Та с таким шумом взвилась из ветвей, что все встали как вкопанные, а Мишка сдернул с плеча автомат.

Лично я не думаю, что в этих лесах ядовитое и хищное на каждом шагу. Но зарываться в чужую зелень с голыми руками и непокрытой головой меня тоже не тянуло.

Здешняя растительность упорядочена плохо. То трава мелкая, словно на газоне, то вся по пояс. То стоят деревья как деревья – пальмы или что-то в этом роде, а между ними редкие кустики, то одна густая, частая поросль, такая, что не пробиться. И тогда вспоминаешь мужиков с мачете, прорубающих себе дорогу в джунглях, чтобы просто пройти, куда нужно. Но нам легче, чем тем мужикам. Выворачиваешь на берег и обходишь гиблый участок по песку. Не по самому песку, разумеется, в нем ноги утопали бы будь здоров, много не находишь, а берешь ближе к лесу, где почва потверже. Воздух, как в бане, сырой, душный, лес полон жизни – треск, мявканье, вопли, стоны, шуршание…

Но что следует отметить – горы подбираются все ближе к воде.

Сколько по времени мы шли до того, как увидели катер, сказать трудно. Теперь время придется прикидывать по солнцу: Любкины часы ёкнулись после купания с акулой. Сколько дали по километражу, сказать тоже не просто. Мало, конечно. Что не удивительно. Боцкоманда подобралась словно нарочно – гальюны чистить, и то отправлять опасно.

Вова мало того, что слабак, так и с головой не очень дружит. К тому же голова у него еще и перегрелась. Но, следует отметить, держится пока мужиком, не стонет, не канючит, тащится за остальными. Правда, будь общий темп быстрее, рухнул бы он давно. И так, когда пришла его очередь тащить груз, мне пришлось его подменить. Нет, он, конечно, закинул палку на плечо, но стоило мне только глянуть, чтоб понять: два-три шага, и он в ауте. Кому еще его подменять, как не мне? Я ж у них тут самый семижильный. Неваляшка. По-хорошему, конечно, Вовик – это балласт, и по-хорошему таких оставляют где-нибудь, чтоб не пропасть всем вместе. И была у меня такая мысль: если с Вовиком чего случится, то…

Но потом пришла другая мысль…

Кстати, Танька Мишкина тоже тот еще балласт. К тому же ноет без конца. Из-за нее два лишних привала пришлось делать.

Борисыч держится неплохо, на сегодня его должно хватить, а вот завтра, боюсь, спечется. Годы должны сказаться.

Мишка тоже выдохся. Слаба дыхалка, непривычен к нагрузкам или давно отвык от них. И боты его… Вон ковыляет как… Как молодой солдат в карантине после первых марш-бросков. Но что штуку баксов зашхерил – за то ему капитанское спасибо. Без этой штуки я б не знал, на что и надеяться.

Вот Любка – баба крепкая. Что значит рабочая закалка. К тому же она говорила, что долго челночила по Польшам и Турциям. А это та еще работенка. Дохляк не осилит.

Короче, увидев катер, мы попрыгали в кусты, не думая о всякой вредной живности. И залегли. Я огляделся, прикинул – вроде никак не должны нас заметить с моря.

Кусты со всех сторон, кусты перед нами. Но на всякий случай пригрозил, чтоб не высовывались. Сам подполз чуть ближе, руками раздвинул траву, прижал ее локтями, чтоб не мешала. Прутики, стебли кустов позволяли разглядеть посудину, когда будет проплывать мимо. Она была еще далеко, точкой на горизонте, когда Борисыч свистнул и показал на нее пальцем. Что не рыбачья шлюпка, я разобрал сразу. Покрупнее штука. Может, конечно, большой прогулочный катер, да верится с трудом. Тем более – уж больно темен. Прогулочные катера красят в веселые тона, белые там, синие. Ну, поглядим.

“Хорошо… просто лежать… Я, наверное, не поднимусь”, – услышал я сзади Танькин голос.

Я тебе не поднимусь, думаю.

“Где-то около часа идем, – говорит Борисыч, – километра три сделали, наверное”.

“Надо было на „джипаре“ прорываться на другую дорогу, – потянуло Мишку на сожаления. И тут же он тревожно прошептал: – Танька, не шевелись!”

Последовал мощный шлепок. Танька охнула.

“Таракана местного замочил, – победно сообщил Мишка. – Во, гляди, Танька!”

“Пить”, – застонал Вовка.

“Вот потому, – оборачиваюсь, – и надо переть до деревни, пока не дойдем”.

“А если до ночи не дойдем?” – спрашивает Любка.

Какая-то пичуга типа колибри, блин, чирикая по-колумбийски, пролетела над нашими головами.

“Ночью тоже идти можно. Только по берегу, конечно. На берегу светло. Более-менее”, – отвечаю ей.

В ответ – протяжный стон. Кажется, Танькин.

“Цыц!” – кричу. Потому что слышу уже шум мотора.

Мощный движок. Очень даже. Какой там прогулочный катер! Шум нарастал, и, даже не увидев еще катер, я понял, что он идет очень близко от берега. И наверняка оглядывает побережье. Нет, тут не до разгильдяйства.

Поворачиваю голову и грозно шепчу: “А ну, ныряем все в траву с головой! Чтоб ничего не торчало!”

И сам благоразумно отодвигаюсь от переднего ряда кустов. Пускай плохо разгляжу, что за катер. Главное – чтоб он меня не разглядел.

Вот он показался. Мало что можно увидеть из моего укрытия. Так… Серый корпус. Что-то белое из букв и цифр на борту. Высокая рубка. Над ней кривулина локатора. Хороший, легкий ход. Низкая корма. Катер совсем не прогулочный, военного образца. Так выглядят заурядные пограничные катера.

Повидал я их…

Так и говорю: “Похоже на пограничный катер”.

“Так че, погранцы с ними заодно?” – удивляется Мишка.

Злюсь: “Не знаю”.

Отлежали еще минут с пятнадцать. В основном в молчании.

“В деревне ой как вероятно ждет засада, – говорит Борисыч. – А поплыли они, не иначе, искать, где мы высадились на берег”.

Никто не возражает.

“Пошли”, – говорю. Ничего другого не придумаешь пока.

Танька, оказывается, уже успела заснуть. Пятнадцать минут сна – хороший отдых, в конце концов. Правда, пришлось попотеть, расталкивая и поднимая ее.

Темп ходьбы стал еще медленнее.

Впереди не наблюдается признаков жизни. Ни рыбачьих джонок, снующих вдоль берега, ни строений у моря-акияна. Впрочем, угляди отсюда строения – это было бы победой. Берег с того места, где мы идем, просматривается только на очень небольшом отдалении. Береговая линия выгибается в море, и мы видим на этом участке на километр вперед, не больше.

Вот что хорошо заметно – горы активно наступают. Теперь и сам пляжный откос сделался гораздо круче и, оканчиваясь, переходит сразу в лесистый холм, а холм через километра два-три – в собственно горы.

Темнеет, блин. Еще не смеркается, но заметно потускнело вокруг. Солнце стало наливаться закатной багровостью.

Впереди по курсу метров через триста вдается в море высоченный обрыв и полностью перекрывает обзор, не видать, что делается дальше. Будем надеяться: обогнув его, мы что-то разглядим.

Считай, с каждым нашим шагом кромка песчаного пляжа все у́же и утыкается в на глазах вырастающий обрыв справа по ходу. Его высота, не соврать бы, уж где-то с двадцатник метров. Идти сейчас, естественно, приходится по песку, раз не полезли в гору и не пошли краем обрыва… А это что?

– А что это такое? – вдруг говорит Любка. И показывает не совсем туда, куда я смотрю, но на то же самое.

Мать честная, как я сам-то не допер, что тут может со всем этим происходить! Забыл совсем Кавказ, да? Говорить, объяснять не обязательно. Поймут.

Я резко сворачиваю с курса. Вижу, Любка идет за мной. Бежит. И я перехожу на бег. Оглядываюсь. Остальные застыли в недоумении, следят. Заканчивается песчаная отмель (она здесь совсем узкая, метров пятнадцать), подбегаю к обрыву. Стеной взмывает коричневое глиняное нутро, срез колумбийского берега. Разумеется, нутро не идеально гладкое, не ножом резали. В вымоинах, в порах, в углублениях. И там, и сям, и оттуда, и отсюда сочится каплями вода. Настоящая капель. Грунтовые, пресные воды, которые текут с гор по наклонной плоскости подземными трассами и здесь выходят наружу. Точь-в-точь как у турбазы “Черноморец” в Абхазии, неподалеку от города Гудаута. Вах, какие места! А вино! А девочки на турбазе! Галка из Смоленска… Эх…

Нахожу взглядом капель поударнее. Подставляю открытый рот. И в него начинает вливаться прохладная жизнь.

Оборачиваюсь. Вовка уже несется вскачь. Борисыч с Мишкой бросили лодку и как раз стартуют. Татьяна запаздывает за мужиками, чуть притормаживает девушка. Возвращаюсь к капелькам. В этот момент мне кажется, что я выпью гору.

Пришло понимание того, что мы можем конкретно влипнуть. Пришло, когда я стал чувствовать, что вода эта не так уж и вкусна, что гору я не выпью, а пожалуй, что и лень мне уже стоять задравши голову. Когда пошел к воде, чтоб быть на стреме на случай катера, пока народ не заглушит жажду. Когда Любка, напившаяся одновременно со мной, села рядом на песок и запустила руку под “рыбфлотовку”. Стала гладить живот. А приятно, ч-черт… И спросила: “Может, здесь рядом и заночуем?” И пальчиком стукнула, как по кнопке, по этому самому… по бугорку на спортивных штанах. Ну, баба, думаю, одно у нее только на уме. И тут пришло понимание. Ведь если пойдем дальше под обрывом, а катер повернет назад, куда мы денемся! Не вскарабкаемся ж за секунды по отвесному склону наверх, вообще не вскарабкаемся, не обезьяны мы, не сиканожки какие-нибудь. А добежать до невысокого берега вот отсюда, с этого самого места, мы еще успеваем, но если зайдем подальше, а там все такой же вышины обрыв, то хрена мы куда успеем. Будем метаться перед стеной с капелью, и бери нас тут, как хочешь. Так что надо топать назад, взбираться на холм и идти по-над обрывом. По леску, что там растет.

Когда я познакомил с выводами Любку, а потом и подошедших остальных, то все согласились. Да, надо вернуться и взобраться. Заговорили с подачи Любки о ночлеге. “Потом, потом, по дороге”, – стал я их поторапливать. Что-то очень неуютно мне сделалось на этом берегу.

Честно говоря, не хотел я ночевки. Да, приваливаться на – дцать минуток, когда выжмешься весь, но не останавливаться до мифической деревни. А если деревни никакой нет, то не останавливаться, пока действительно не свалишься. Надо отползти как можно дальше от места высадки.

Но когда мы вернулись чуть назад, где отмель перетекала в доступный для подъема холм, забрались на него, ступили под деревья, под которыми и пришлось бы идти, то стало ясно: никуда не денешься, придется заночевать.

Вовремя я вспомнил, что такое сумерки в этих широтах. В том смысле, что сумерек тут не бывает. Казалось бы, дневной свет только-только начинает меркнуть понемногу, и вдруг бац – будто рубильник выключили: по небу мигом растекается чернильное пятно, и вот уже темно, как у негра в кармане… В городе, где ночная иллюминация, это не так заметно, зато тут, в лесу… Наугад, ночью, по джунглям – нет, ребята, это мимо кассы.