Текст книги "Колумбийская балалайка"

Терция вторая
Бандерилья

Аккорд десятый
Рожденный в Ла-Пальма

Он с детства обожал маисовые лепешки. Важно, чтобы они были поджарены на банановом масле и пропитаны кокосовым сиропом. И запивать надо обязательно кофе. Промолотым вручную, только вручную, в скрипучей старой кофемолке с деревянным корпусом, каких нынче уже не выпускают. И сваренным на медленном огне в прокопченном кофейнике.

Возраст и значительное положение в обществе – как-никак второй человек в полицейском участке – не изменили его кулинарных пристрастий.

Теперь маисовые лепешки готовила и заворачивала в пакет жена, а не мама, но мама научила жену готовить точь-в-точь такие же лепешки и научила правильно заворачивать, чтобы лепешки ни в коем случае не слиплись.

Молотый женой кофе он приносил с собой в участок в граненой банке толстого стекла, заткнутой пробкой из пробкового дерева. Из нее не улетучивалось ни запашинки. Не то что из нынешних банок с винтовыми крышками.

Кофе, маисовые лепешки да еще спокойствие на вверенном участке – вот и все, что нужно для хорошего дня. Все остальное уже имеется: жена, мама и пятеро непоседливых мучачосов.

А после кофе и лепешек нужно закурить. Удовольствие, недоступное в детстве. Курил он тонкие мексиканские сигары, аккуратно обрезая кончик острым ножом с широким лезвием, лично изъятым двадцать лет назад, в начале полицейской карьеры, у бесноватого Сандро Пастерильо.

Астремадурас закурил. С огромным удовольствием. Потому что уже поел и выпил предвечерний кофе. До конца рабочего дня четыре часа, так что еще одна порция маисовых лепешек будет только кстати. День выдался обыкновенный, легкий. Его орлы патрулировали улицы, занимались расследованиями, проводили следственные эксперименты и тащили в камеры подозреваемых. Он сидел на своем месте, за своим столом и думал. В комнате, отделенной от общего помещения прозрачной стеной, вместе с ним еще находился детектив Кастилио – тот корпел над отчетом об облаве в борделях, которую они, Астремадурас и Кастилио, сейчас проводят в соседнем квартале.

Все шло просто замечательно, пока с той стороны прозрачной стенки не раздались крики и не показался Агустино в сопровождении женщин. Агустино и его женщины, размахивая руками, кричали на дежурного полицейского, который пытался не допустить их к начальнику, и быстро продвигались к своей цели.

Второй человек в полицейском участке тяжело вздохнул. Из всех его ста пятидесяти килограммов улетучилось легкое и радостное предчувствие спокойного окончания рабочего дня. Сигара потеряла свой вкус.

Агустино – это вам совсем не тот, кого вы были бы рады видеть чаще, чем раз в столетие, на вверенном вам участке. С Агустино никогда не входили под ручку приятные известия и предвкушения хорошего. Наоборот, за ним следом неизменно врывались проблемы и несчастья, рассаживались по лавкам и распадались только с уходом Агустино.

И дьявол бы с ним, но угораздило же их когда-то учиться в одной школе. И более того – жить на одной улице, через дом. А самое скверное – Агустино знал много позорных подробностей из детства второго человека в полицейском участке города Ла-Пальма.

И теперь, расплачиваясь за его молчание, Астремадурас вынужден был возиться с Агустино, спасать от тюрьмы и от общественных работ. Спасать многие годы, не реже двух раз в месяц. Как хотел бы Астремадурас сплясать джигу на крышке гроба Агустино, а вместо этого приходилось встречаться с ним, живым, после каждых петушиных боев. В эти дни его приводили или приносили в полицейский участок. И оказывалось, что бои вновь омрачены преступлением. Или застрелен, а то и отравлен петух, или ранен человек, или учинена драка, или совершен поджог. Вместе с отчетом о преступлении доставляли Агустино.

Но сегодня петушиных боев не было. А Агустино объявился. Да еще под вечер. Он вломился в комнату, чуть не сорвав с петель дверь и напугав детектива Кастилио. Две женщины – обеих Астремадурас узнал – не отставали от своего мужчины.

“Хорошо сейчас моим ребятам на улицах, загнали машину в тенек и потягивают пиво за неторопливыми разговорами о мордобое и женщинах”, – успел позавидовать Астремадурас. Успел прежде, чем Агустино добрался до его стола, уперся в край тощими бедрами и завис над бумагами, телефоном, чашкой из-под кофе и тарелкой с лепешками, накрытой другой тарелкой. Прежде чем он начал говорить, пытаясь при этом дотянуться непрестанно шевелящимися пальцами до живота второго человека в полицейском участке.

– Звони министру, Астремадурас! – кричал Агустино. – Поднимай гвардию! Собирай газетчиков! Срочно звони министрам! Энрике пропал!

Приведенные Агустино женщины, обе в черных платках, взвыли и заголосили, будто на похоронах. За спинами этой троицы разводил в стороны руки дежурный полицейский. Детектив Кастилио за соседним столом расстегивал кобуру. И тогда Астремадурас сделал то, что в свое время позволило ему стать вторым человеком в полицейском участке. Он встал, ухватился за края стола, тяжелого стола из тиса, и поднял его перед собой, оторвав от пола все четыре ножки. Подержал и опустил, сотряся комнату от половиц до люстры. Тарелка, прикрывавшая маисовые лепешки, подпрыгнула и съехала на столешницу. А люди умолкли и застыли. Астремадурас вытянул вперед толстый палец.

– А теперь, Агустино, докладывай по порядку.

И сел на свой стул.

И Агустино заговорил нормально. Он без воплей и завываний рассказал о том, что его брат Энрике позавчера вечером повез иностранных туристов на своем катере на морскую прогулку. И не вернулся до сих пор. И о туристах ничего не слышно. Впрочем, как о них услышишь, когда неизвестно, кто они и где проживают. Одного туриста видела жена Энрике (всхлипнула женщина постарше, стоящая по левую руку от Агустино), тот приезжал на машине. Но Энрике успел сказать ей, что кататься собирается целая компания, и следующим утром, в крайнем случае к полудню, должны вернуться. А прошло уже двое суток, Астрема..! А? Еще что? Еще Энрике успел похвастаться – тот, на машине, заплатил хорошо, не торгуясь. Он, Агустино, только что из порта, где спрашивал о брате. Энрике не возвращался, и никто из выходивших вчера и сегодня в море не видел его катер “Виктория”. “Мы все очень, очень обеспокоены, – закончил Агустино. – Жена Энрике, я и моя жена”. (Теперь пустила слезу женщина по правую руку от брата Энрике.)

“Почему ты обеспокоен, как детеныш пумы, потерявший пуму, я догадываюсь, – подумал Астремадурас. – Энрике кормил и содержал тебя и твою жену. Ты только и умеешь, что проигрывать на петушиных боях деньги брата”.

– Кто он по национальности? На каком языке говорил? – спросил Астремадурас у жены Энрике.

Та ответила, что видела незнакомца из окна, он ей показался похожим на араба. Говорили по-английски, ее Энрике знал много английских слов, не первый день туристов возит. Но они не столько говорили, можно сказать, что почти и не говорили, а все больше размахивали руками, лупили друг друга по плечам или рисовали палкой на песке арабские цифры. А арабы, известно, террористы. Взять сирийца Али с их улицы, торговца керосином…

– Все! – Астремадурас вскинул руку. – Ясно. Почему бы вам не пойти домой и не подождать еще?

– А если его надо спасать?! – вскричал Агустино. – Если срочно? Если он тонет в волнах, держась за обломок доски?

– А я-то тут при чем? – Астремадурас сложил ладони лодочкой, затряс ими перед грудью. – При чем тут детектив Кастилио? При чем тут полиция? Что, у нас своих дел мало? Вот! – Он подхватил со стола сегодняшнюю сводку. – Два малолетних наркомана порезали друг друга в баре “Розетта”, одного откачать не удалось, а второй ничего путного не говорит, только хихикает и пытается ухватить детектива Кастилио за нос, правда, Кастилио? Дознаваться надо? Надо! – Листок со сводкой полетел на пол. – Или! Ограбление с попыткой изнасилования сеньоры Гаруччо в переулке Тирасо… Изнасилование не получилось – в смысле у преступника не получилось, – но сумочку с зарплатой он отобрал. Искать надо? Надо! – На пол полетел очередной листок. – Или вот! В дешевой гостинице утром обнаружен труп неизвестного мужчины, которого третьего дня запытали до смерти! Представляешь? Его пытали! Почти в центре города! Никто ничего не слышал, его нашли только вчера, и то случайно… А при нем ни документов, ни денег, записался под фальшивым именем, говорил вроде бы с кубинским акцентом… И больше про него неизвестно ни-че-го! Разбираться надо? Надо! – Еще один листок присоединился к компании отброшенных. – Дальше. Какой-то кретин вызвал полицию: проститутка – прошу прощения, дамы, – отказалась удовлетворять его противоестественным способом, и он захотел, чтобы полиция за это привлекла ее к ответственности! – Листок. – Три уличные драки! – Листок. – Пять краж! – Листок. – Два вымогательства! Притоны, облавы в борделях! – Вся пачка сводок полетела на пол. – И все это на моей больной шее! – Для убедительности Астремадурас похлопал себя по мясистому загривку, потом сложил указательный и большой пальцы левой руки щепоткой и оставшимися пальцами потряс перед лицом Агустино: – Кто, скажи мне, кто будет расследовать все эти преступления?!.

Агустино выдержал театральную паузу, заставившую всех в комнате насторожиться, и вкрадчиво проговорил, глядя прямо в глаза Астремадурасу:

– Мне надо было идти прямо к министру? Или… или забыть, что у меня есть старый приятель, школьный товарищ, – подлец подмигнул, – друг детства? – Он подмигнул еще раз. – Ведь ты же можешь позвонить кому угодно, хоть самому министру, а я, бедный человек, нет…

Астремадурас почувствовал, как намокает у него под мышками, и понял, что опять попал в липкие руки любителя петушиных боев, тот опять добьется своего. Ему снова удалось вызвать страх. Вызвать ужасное видение заката репутации: все ржут и показывают на него, Астремадураса, пальцами. Позор и потеря авторитета второго человека в полицейском участке, дети перестают уважать своего отца, соседи сплетничают, подглядывая из-за занавесок, жена не смотрит больше с обожанием. Все это начинает происходить после того, как Агустино, смакуя толстыми губами подробности, рассказывает о детстве Астремадураса: как тот обмочился в штаны, испугавшись гуся сеньора Маркеса, как воровал монетки из шапки слепого Клауса, как писал неприличные слова и рисовал непристойности на доме грека Константинидиса, как, прячась под школьной лестницей, заглядывал под юбку учительнице музыки, сеньоре Фернанде, как пробрался ночью в церковь и приляпал святому Валентину пластилиновое мужское достоинство, – и много другого, еще и похуже.

Да, ничего не поделаешь, понял второй человек в полицейском участке, придется хотя бы изобразить для этого бездельника, что готов ему помочь. Сделать при нем несколько звонков, может быть, тогда он успокоится. Кому же позвонить?

Спустя минуту второй человек в полицейском участке, полистав телефонный справочник, набирал номер управляющего отеля “Эль Греко”. Где еще остановиться богатому арабу, как не в “Эль Греко”? Кстати, “Эль Греко” не так уж далеко от мотеля, где обнаружен труп…

Не успел Астремадурас представиться ответившему ему, как услышал взволнованный вопрос:

– Вы нашли этого русского? Успокойте меня, вы нашли его?

– Русского? – переспросил полицейский. – Как он выглядел?

– Пор Диос! Нашли! – закричал на всю комнату Агустино и вцепился в толстую волосатую руку, держащую телефонную трубку. – Что с ним? Убит? Где катер?

Его женщины дружно подняли вой.

Астремадурасу пришлось опустить на стол могучий полицейский кулак, отчего маисовые лепешки подпрыгнули в тарелке, а некоторые из них даже перевернулись в воздухе. Добившись тишины, он сказал телефонной трубке:

– Прошу прощения, сеньор управляющий, но вам придется повторить то, что вы сказали. Я ничего не слышал. Сами понимаете, полицейский участок, полно задержанных, все шумят, вопят, что они невиновны, визжат, как свиньи на бойне.

И сеньор управляющий еще раз стал говорить, как выглядел некий русский, а полицейский повторял вслух называемые приметы: откормленный, коротко стриженный, нос широкий, последний раз его видели в коротких штанах с изображенными на них деревьями и лодками. Астремадурас повторял, и по изменившемуся лицу жены Энрике, по тому, как она поднесла ко рту кончик черного платка, зажимая вопль, он понял, что русский – это и есть тот самый араб. Но самое страшное он услышал от сеньора управляющего потом. Он услышал вот что:

– Так где он, этот русский сеньор? Что с ним? Что мне сказать сеньору…

И когда он произнес фамилию, трубка чуть не выпала из мясистых полицейских лап. Астремадурас сглотнул и с трудом выдавил из себя переспрос:

– Кому?

Ему повторили. Астремадурас никак не мог поверить:

– Самому?

Ему подтвердили. Астремадурас понял, что благодаря Агустино снова вляпался. А Агустино, учуявший поступление ценных сведений, в нетерпении бегал вокруг стола, телефона и школьного друга. Его женщины тихо скулили.

– Так что мне передать? – говорил тем временем сеньор управляющий. – Мне же ничего неизвестно. Русский сеньор и его сеньорита в отель не возвращались, их вещи на месте. Вчера вечером они устроили у себя в номере прием, у них были гости. Они сделали ресторану большой заказ, потом всей компанией уехали на машине. У сеньора русского была взята напрокат машина. И с тех пор ни он, ни его сеньорита не показывались в отеле. А сегодня днем появился сеньор… (Астремадурас еще раз вздрогнул от произнесенной фамилии, почувствовал, как потекли по спине струйки пота.) И говорит, что русский сеньор ему нужен, у него с ним неотложные дела, что-то важное должны подписать. Оставил телефон, велел сразу же позвонить, как только русский сеньор даст о себе знать, если почему-то русский сеньор сразу же не позвонит ему сам. У меня волосы дыбом, сеньор заместитель начальника! Что мне делать?!

“А что мне делать?” – подумал Астремадурас и сказал в трубку:

– Дайте мне его телефон, я позвоню ему сам. А вы ждите русского сеньора. И если появится, звоните мне в двадцать седьмой участок. Запишите…

Когда закончился обмен телефонными номерами и влажная от пота трубка легла на заждавшиеся рычажки, второй человек в двадцать седьмом участке, прерывая пулеметную очередь вопросов от Агустино, произнес:

– Будем искать нашего Энрике. – “Единственный порядочный в вашей семье, – чуть не добавил Астремадурас, – был”. – Детектив Кастилио, возьмите этого… моего друга Агустино и поезжайте в порт. Походите вдвоем, расспросите о катере Энрике. А я, – он тяжело вздохнул, – буду звонить. Очень большим людям. Подключать их, задействовать. Идите, идите.

Уводимый детективом Кастилио и дежурным полицейским Агустино кричал под аккомпанемент женского плача:

– Я зайду вечером! Я свяжусь по телефону! Вспомним школу, Астремадурас! Детство наше!

Когда комната освободилась от Агустино, дышать стало легче, даже снова захотелось лепешек. И можно было не без удовольствия докурить загашенную мексиканскую сигару. Или сперва позвонить? Или не звонить вовсе?

“А с другой стороны, – вдруг пришло Астремадурасу в голову, – если в связи с Энрике можно отличиться и помочь влиятельному лицу, очень влиятельному, то… ну-ка, ну-ка…”

Ведь, пожалуй, засиделся он вторым человеком в полицейском участке. Пора бы подумать о месте первого человека…

После долгой абстиненции небеса наконец прорвало – чего и опасался Алексей. Причем этот дождь был лишь предвестником – так сказать, робкой пробой сил, легкой tour-de-force стихии, которая обещала обрушиться на эти широты через несколько дней.

Стихии под названием сезон дождей.

Но и во время этой пробы сил небесная канцелярия за день выполнила и даже перевыполнила годовую норму по осадкам какого-нибудь Мухосранска в окрестностях города Рязань: с утра здесь дождь шел уже восемь раз, по пятнадцать минут каждый…

Нет, шел не дождь.

Может, ливень?

И даже не ливень, а… а…

Эх, нет в русском языке слова, которым можно было бы описать тот форменный потоп, что периодически и совершенно неожиданно низвергался с чистого минуту назад небосвода на колумбийскую землю, яростными ударами водяных струй хлестал ее в течение пятнадцатиминутного сета и прекращался столь же внезапно, сколь и начинался. Причем только для того, видимо, прекращался, чтобы набраться сил для новой атаки. И что интересно, на небе по-прежнему не было ни облачка: просто в какой-то момент бездонная голубоватая белизна над головой вдруг мутнела, серела, потом темнела, откуда ни возьмись, из ничего, вдруг материализовывались тучи – и слаженно извергались на сушу. Пятнадцать минут, не больше, – и снова как ни в чем не бывало жарит солнце, а небо сияет недоумевающей белизной: мол, я тут ни при чем…

Конечно, частично сдерживали напор водяных масс высокие кроны деревьев, почти полностью закрывающие небосвод, но тем, кто находился под их укрытием, все равно доставалось неслабо: дождь стоял стеной, уже в пяти метрах ни черта не видать, и уже бесполезно было раскатывать лодку, чтобы превратить ее в палатку, и уже одежда намокла и жуть как неприятно липла к телу, дождь заливал глаза, лез в ноздри и в рот, исполинские лапчатые листья каких-то коричневых волосатых пальм прогибались под тяжестью воды и в самый неподходящий момент обрушивали на беглецов целые водопады; земля становилась непроходимой трясиной, ливень колотил по джунглям, как в тысячу тамтамов, и непонятно, что именно рождало этот монотонный, нескончаемый звук, словно дробины сыплются в пустое ведро, – звук, от которого буквально вянут уши, и во время дождя мир исчезает за серой пеленой…

А потом бац – и тишина. Все. Передышка, “дождик” перестал.

Но.

Но и после того, как неожиданно иссякал поток, отдохновения не наступало: перенасытившая разогретую землю влага начинала бурно испаряться, и между толстенных стволов деревьев, перевитых лианами, повисал густой белесый туман… Добро б туман – то была непроглядная водяная взвесь, мельчайшие капельки воды клубились в душном, зловонном воздухе. И дышать в этой взвеси было совершенно невозможно. Равно как и узреть что-либо дальше вытянутой руки.

Один плюс был во всей этой катавасии: исчезли москиты и прочая летуче-кусачая мошкара.

Беглецы пережидали небесный энурез под кроной какого-нибудь дерева и продолжали путь только во время туманного затишья. Лодку так и не раскатали: зачем, если все равно намокнет? Тащи ее потом… Так и тащили, полусухую – с упорством, достойным, пожалуй, лучшего применения…

Им повезло: именно во время паузы между водяными банями, незадолго до наступления ночи, они вышли к узкому, но удручающе длинному болотистому озерцу, растянувшемуся вдоль линии прибоя, метрах в семидесяти над уровнем моря. Был бы сейчас дождь, они б запросто могли пройти мимо, обогнуть озеро и даже не поглядеть в сторону берега. А так…

– Деревня! – вдруг хрипло крикнул Алексей, шедший впереди всех, и встал как вкопанный – так резко, что понуро бредущая следом, ничего не соображающая и мокрая как мышь Татьяна ткнулась носом ему в спину.

– Люди… – простонал тоже узревший цивилизацию Миша. – Сухо, телефон, мини-бар, обслуживание в номерах…

– …и курево, – трагическим шепотом добавил Вова.

И действительно, в пелене тумана, поднимающегося над полого опускающимся к океану берегом, смутно угадывались на фоне грязно-серой океанской воды домишки и сарайчики. Как пить дать – деревня. Причем обитаемая: над крышами поднимались струйки печного дыма, в окнах горел свет и доносилось едва различимое “пых-пых-пых” некоего механизма. Ни автомобилей, ни людей было пока не углядеть.

Они остановились неподалеку от озера. Точнее говоря – попадали кто где стоял, прямо в грязь. Ну и что – изгваздались уже настолько, что лишняя порция грязи положения не ухудшит, зато режиссер американского фильма “Хищник” застрелился бы от зависти, если бы узрел подобные типажи, по сравнению с которыми Шварцнеггер, вывалявшийся в глине перед финальной схваткой с инопланетным охотником, выглядел бы как на приеме в Белом доме…

До очередного неслабонервного аттракциона “Водный мир”, по их расчетам, оставалось полчаса – вполне достаточно, чтобы осмотреться на месте, а потом уж выработать план действий.

– А ведь если это поселение стоит на берегу океана… – протянул Борисыч, ладонью задумчиво размазывая волосы по лысинке.

– …значит, тут рыбаки живут, отвечаю, – с ходу подхватил Миша. И попытался бодро добавить: – Значит, у них есть катера! – Бодро не получилось. – Или лодки, на худой конец… Ну точно, смотрите, что я говорил! – И спонсор вытянул в сторону берега похожий на сосиску палец.

Вонючий туман над открытой частью побережья понемногу (и, увы, ненадолго) рассеивался, и сквозь него, как на проявляемой фотопленке, проступали три силуэта – припаркованные у дряхлого пирса парусные лоханки, одномачтовые, со спущенными парусами. Стали видны и домики, приземистые, глинобитные, неказистые, приподнятые над землей короткими сваями, между которыми весело текли многочисленные мутные ручьи дождевой воды. Не ручьи – форменные реки. А вот людей было не видать: ливень, судя по всему, всех загнал под крыши.

– Дизелек, – определил Леша, прислушиваясь к приглушенному “пых-пых”. – НТР и досюда добралась, надо же… – Он с кряхтеньем поднялся. – Короче, вы пока лодку поддуйте – когда хлынет, накроемся, и будет зашибись. Как в палатке.

– Ты куда? – тут же вскинулась Люба.

– Пойду погляжу, есть ли подступы к деревне, пока совсем не стемнело. Чтоб незаметно спуститься.

– Мы тут корячься, а ты на прогулку? – напрягся Михаил. – Давай лучше я схожу…

– В таких модных сандаликах? Сиди уж.

– Только недалеко, Лешенька, заблудишься…

На реплику Любы Алексей ничего не ответил, только отмахнулся.

Миша мрачно поглядел ему вслед, открыл было рот, но Борисыч остановил его:

– Отставить взаимные подозрения и разброд в рядах!

– Как бы бандитов на хвосте не привел, Чингачгук… – все же позволил себе буркнуть Мишка.

Без всякого энтузиазма они раскатали лодку, отыскали клапаны и сумрачно принялись выполнять Лешкино распоряжение: как ни крути, а в этом пункте он был прав – изобильная небесная влага достала всех.

– Хорошо, что ни у кого зеркала нет, – тихо, будто самой себе пробормотала Таня, но Люба ее услышала:

– Это почему?

– Посмотрела бы на себя – и застрелилась…

– А что, – развивал свою мысль Борисыч в перерывах между работой легкими, и было заметно, что постепенно к нему возвращался былой азарт, – почему бы не попытаться вторично? Выведем кораблик на большую воду…

– А если в деревне бандиты? – спросила Таня. Как всегда во время затишья, она сняла куртку, чтобы отжать рукава. Платье под курткой промокло насквозь, облепив ладную фигурку, но в настоящей момент это никого не интересовало. Равно как и саму Татьяну отсутствие мужского внимания не волновало нисколько.

– Да вроде не видать… – Михаил повернулся к деревне и задумчиво прищурился.

– Ты дуй, дуй.

– Видели бы меня пацаны – и прощай, бизнес, навсегда. Сгноят ведь… – вздохнул спонсор и брезгливо снова приник губами к резиновому отростку.

– Станут бандиты высовываться, – ответил на его предыдущее замечание Борисыч после очередного вливания воздуха в нутро лодки. – Загнали грузовик в укрытие и затаились… Ясно же, что мы сначала осмотримся, прежде чем туда соваться…

– Так делать-то что будем, славяне? – осведомился Вова, пальцем затыкая клапан, чтобы не стравливало, пока он говорит. – Скоро ведь опять ливанет. Любка, чего молчишь?

– А я что? – раздраженно передернула плечами рыжая. – Я работаю, а не болтаю. Во, видели – уже почти упруго… – Она похлопала по резиновому борту. И вдруг всхлипнула: – Вы мужчины, вы и думайте. Но в море тут, кажется, много каботажников ходит. И прогулочных судов много, я слышала. Лично меня уже задолбало бродить по лесу.

– В самом деле, – серьезно кивнул Борисыч. – Просто счастье, что нас пока никто не укусил, не сожрал и не заразил какой-нибудь желтой лихорадкой… И сами мы руки-ноги не переломали. М-м… Нет, печенкой чую, надо захватывать лодку и двигать в море. Там спокойнее. Оружие у нас есть, и если неожиданно нападем…

– Опять? – Клапан вырвался из Таниных рук и радостно зашипел. Она быстренько перехватила его, придушила, согнув у основания. – Опять в море?!

– А на фига эту лоханку захватывать? – искренне удивился Миша.

– Ты дуть будешь?

– Да погоди, отец! – В восторге от пришедшей ему в голову мысли спонсор одним ударом загнал пробку в клапан и вскочил на ноги. – Мы ее купим! В аренду возьмем! Да эти папуасы за стольник баксов все свои корабли сами сюда нам принесут и еще спасибо скажут!..

– Елки-палки, а ведь точно! – воскликнул старик. – У тебя же заначка…

– Так, стоп-машина, полный назад! – Это быстрым шагом вернулся Алексей. – Что я слышу? Нет, вы что это, серьезно? Снова собираетесь в море?

– А что тут такого? Если помнишь, с моторкой нам это удалось… – заметила Любка. И поправилась: – Почти.

– Так то моторка! А тут – парусное судно! Вы что-нибудь смыслите в парусном деле, а? Кто-нибудь знает, как, к примеру, взять риф?.. Кстати, о рифах: скоро начнется отлив, и если мы сядем на рифы… А пограничный катер помните? А если даже бандитов в деревне нет, то у каждого рыбака по берданке! И их человек семьдесят!

– А мы покупаем корабль! – чуть ли не в полный голос заржал Миша. И – вряд ли осознанно – повторил историческую фразу товарища Бендера: – Заверните!

– Да чтоб тебя!!!

Последняя фраза относилась не к Михаилу, а к стихии: опять в небе заработали водометы, и мир погрузился во тьму.

Военный совет продолжался в относительно комфортных условиях: ливень в бессильной ярости колотил по днищу превращенной в навес лодки, но работы в пять пар легких хватило на то, чтобы надуть резиновые борта до достаточной упругости, и дождь до людей добраться не мог. Так что при включенном фонарике, воткнутом в грязь так, чтобы свет равномерно распределялся по импровизированной палатке, и накрытом для вящего светозатемнения Мишкиной футболкой с плейбоевским зайцем, было даже уютно – если не обращать внимания на ручейки, которые подтекали под борт и так и норовили заползти кому-нибудь под задницу.

– Двенадцать фазенд, – сдвинув мокрые брови, рассказывал Алексей и для наглядности рисовал карту деревни прутиком по грязи. – Растянуты вдоль побережья. Вот тут – дизель в сарае, – в грязь лег камушек, – рядом еще строение, очень похоже на морозильную установку… Дорога идет так, так и так, широкая, почти не раскисшая, потому как стоки по обочинам… – По окраине справа пролегла извилистая линия. – Здесь, слева, огороженная площадка, в центре то ли памятник, то ли алтарь – местная часовенка, судя по всему. У пирса три лодки, но есть там люди или нет – не видно… Один грузовик, открытый, не военный, под навесом, вот тут. – Леша отломил веточку от прута и положил рядом с “дизелем”. – В грузовике – какие-то ящики. Все, больше ничего не видно. Ни антенн, ни телефонных проводов.

– Немцы в деревне есть? – деловито осведомился Борисыч.

Вовик ойкнул и сказал назидательно:

– Дождик, дождик, перестань! – Особенно коварный ручеек из-под лодки затек ему под шорты, распался на несколько и устремился к макету деревни.

– Говорю же: не видел, – ответил Алексей Борисычу. – Может, и есть. Машину спрятать можно где угодно, солдат по домам и лодкам зашхерить и ждать нас, ненаглядных…

– Н-да. Стало быть, будем исходить из худшего: противник уже в деревне и уже начеку.

Ручеек, Вовой не заинтересовавшись, обтек деревню стороной и устремился к выходу из “палатки”.

– Надо бы канавки вокруг лодки прокопать, зальет ведь, – посоветовала Люба, но ее никто не слушал.

– Ну? И ваши предложения? – Миша пошевелился, вытягивая затекшую ногу, от чего “резинка” заходила ходуном: в наклонном положении ее поддерживали исключительно головы мужчин. – Если отморозки там, то штукой баксов от них не отделаешься.

– Вот и надо сначала выяснить, есть там бандиты или нет, – согласился Леша.

Все замолчали, глядя на “карту”. Умные мысли никому в голову не приходили. Очень отвлекал барабанящий по “резинке” дождь – что-то на этот раз он затянулся. Татьяна поежилась, заметила невпопад:

– Льет-то как… Ребята, мы же под самым озером сидим… Оно из берегов не выйдет? Нас не смоет?

– Не-а, – махнул прутиком Алексей. – Деревенские берег с этой стороны укрепили, целую дамбу смастрячили – земли натаскали, каменюг всяких, сваи вколотили. А лишняя вода в сторону отводится, там канал прорыт. Не первый же год тут живут – выдержит, не боись…

– Можно, например, вызвать кого-нибудь из местных на переговоры, – продолжал вслух рассуждать Борисыч. – И узнать, есть ли чужие в деревне. Вот только как вызвать?..

– Я лук могу сделать, – вдруг озарило Мишку. – В детстве, блин, в индейцев оченно любил поиграть… А че? Пишем записку – вон, Танька напишет: так, мол, и так, селянин, если хочешь срубить по-легкому кучу баксов, приходи, как стемнеет, к озеру, базар есть. К стреле привязываем стольник-другой, стреляем в крыльцо ближайшей хибары. Стрелой, короче, стрелку забиваем, гы-гы…

– …и записку находит бандит, – грустно усмехнулся Борисыч. – Уж он-то обязательно придет, не сомневаюсь. Нет, так рисковать мы не можем.

– Ну так мы ж увидим, кто к нам ползет! – не сдавался спонсор морской прогулки.

– А бумага у тебя есть? – поддержала Лешу Люба.

– Так баксы же! Чем не бумага?

– А ручка?.. Нет, мальчики, тут что-то другое надо придумать…

– В обход к лодкам надо подходить, – неуверенно сообщил Борисыч. – Сколько у них там в засаде может быть на лодках? Максимум по двое на судно. Во время дождя подкрадываемся со стороны океана, поднимаемся на борт… темнота нам на руку. Никто и не услышит.

– Убьют нас, и никто не услышит, – обреченно вздохнула Люба.

– И никто не узнает, где могилка моя, – добавил Вова. И зычно, по-собачьи зевнул.

– У тебя другие идеи есть? – огрызнулся старик.

– Есть, – вдруг сказал Алексей, не отрывая взгляда от самолично изготовленной карты деревни и обегающего ее ручейка.

Хуже нет, чем ждать и догонять.

Гениальные слова. Последнее время он только тем и занимается, что ждет и догоняет, снова ждет и снова догоняет. И конца этому нет. Казалось бы – вот она, поймалась рыбка, пальцы уже сжимают холодные шершаво-скользкие бока под жабрами, улов бьется в руках, а потом вдруг – бац! – рыба непостижимым образом выворачивается из мертвой хватки и, сверкнув на солнце серебристой чешуей, падает обратно в воду. Бултых.

– Бултых, – с ненавистью пробормотал он.

Эустакио Розовый Лист на реплику не отреагировал. Высокий, насквозь просоленный морем, высушенный ветрами, с седыми волосами до плеч, заплетенными в миллион косичек с миллионом каких-то бирюлек на кончиках, он сидел неподвижно за выскобленным добела столом, руки на коленях, взгляд в окно, обрамленное пучками сухого дикого перца – против злых духов. А за окном беснуется предвестник сезона дождей. Старик даже, кажется, не моргает. Будто подох уже. На Лопеса он вообще внимания не обращал – и правильно делал. Посмей этот дряхлый индейский пень в парусиновых штанах и серой футболке хоть слово вякнуть, пулей в лоб он бы не ограничился. Лопес убивал бы его долго, мучительно, растягивая удовольствие…