Текст книги "Колумбийская балалайка"

– Сойдет и так, – отмахнулся Миша. – Ща запоет, что твоя Пласида Доминга…

Пленный посмотрел на Татьяну и тихо произнес что-то – короткое, слов из пяти.

Татьянино лицо не дрогнуло ни единым мускулом. Она открыла было рот, чтобы ответить, но передумала.

– Ну? – взял ее за локоть Леша.

Татьяна помолчала, глядя на пленного, потом спокойно сказала:

– Я, с твоего позволения, это переводить не буду. Информации ноль, зато эмоций вагон. – И все-таки голос ее дрогнул: – С-сволочь, я и слов-то таких не знаю…

– Я понял, – не менее спокойно сообщил Миша, но скулы его побелели. – А вот брателло пока не догоняет… Ну ничего. Ты вот что, Танюх, ты передай ему, что у нас за такие слова ответку держат по полной. Например… – Он в красках расписал, что будет с ответчиком, если тот не образумится. И добавил деловито: – Погодите-ка, я сейчас.

Решительно направился к кабине.

– Пока наш новый русский друг готовится к разбору полетов, – негромко сказал Борисыч, – пожалуйста, Таня, сообщите ему, что он, конечно, не умрет. Что он вернется к своим хозяевам. Но он должен знать, как старые бойцы умели развязывать языки… а кое-кто умеет и до сих пор. И он должен знать, что заговорит. Еще не рождался на свете человек… впрочем, это неважно. В общем, пусть он подумает, что с ним сделают его хозяева, когда узнают о его предательстве… У нас мало времени – дым от взорвавшейся машины могут увидеть с развилки, где засада, так что церемониться и уговаривать мы не будем… Вот такие мы, русские, ублюдки и не соблюдаем Женевскую конвенцию.

Татьяна, будто в трансе, заговорила.

Лопес выслушал ее молча.

Нет, он действительно не боялся. Плен для солдата – не позор. Позор – показать слабость перед противником, перед пытками… А о том, как русские умеют пытать, он и без перевода был наслышан: инструктор в тренировочном лагере весьма доходчиво и в подробностях описывал арсенал достижений русской науки заплечных дел…

Лопес не боялся. Пока. Но… уж больно прочным оказался ремень, можно и не успеть.

Его не держат под прицелом, это хорошо. Расслабились, думают, все кончено, они победили, скрутили старого волка… Но у старого волка еще есть зубы. Оружие только у старика и крепыша, нет, вон еще пистолет у рыжей бабы, но где-то еще один автомат – по грузовику-то палили из трех стволов…

Надо тянуть время. Времени мало не только у русских, но и у Лопеса. Надо говорить. О чем угодно: о Диего Марсиа (ни слова о Маэстро и о Падре!), о “Бискае”, о проблемах с запоминанием цифр – только бы не о… о чем?! Он же сам ни черта не знает!!!

Время, время…

В манжете защитного цвета куртки у него была спрятана половинка бритвенного лезвия – именно на такой вот случай. Нащупать ее при поверхностном обыске практически невозможно. А вот если пленный знает, где она лежит, да если на нем не металлические наручники, да если руки связаны за спиной – тогда никто ничего не заметит… Ему удалось извлечь лезвие, прикоснуться им, сжав в пальцах, к стягивающему запястья ремню…

Время.

– Я буду говорить, – с испугом в голосе заявил он, стараясь не переигрывать. – Не надо пыток, я все скажу…

Татьяна старательно переводила.

Тут нарисовался Миша – с каким-то проводом в руках, явно выдранным из недр мотора. Деловито похлопал им по ладони, сказал:

– Ну вот что, братан, либо ты…

– Молчать! – прикрикнул на него Лешка. – Он вроде сам колется…

Более подходящего момента не будет – все на миг отвлеклись на приближающегося бодрячка. Мадре де Дио, не оставь меня…

Никто не успел ничего понять. Словно произошел маленький беззвучный взрыв – вылетевший из-за спины кулак пленного впечатался в челюсть Алексея, и тот отлетел метра на три от грузовика, распластался на земле, одновременно нога в тяжелом армейском ботинке ударила Борисыча в коленную чашечку, Борисыч охнул и согнулся пополам, секунда – и вот освобожденный пленный уже на ногах, разлетаются обрывки ремня, уже тянется за выпавшим из рук старика автоматом, хватает его за ствол, приклад летит дубинкой в голову Михаила…

А потом произошел второй беззвучный взрыв. Взметнулась копна рыжих волос, удар ребром ступни отшвырнул Лопеса на задний борт грузовика, сержант с хрустом влепился затылком в старые доски, автомат выронил, но сам не вырубился – помотал головой, успел поставить блок на атаку слева, ударил правой, промахнулся… и замер, когда ему в лоб уперлось холодное дуло пистолета.

– Хийо де пута, – сквозь зубы проговорила Люба, ногой отшвырнула автомат подальше и больно вдавила ствол в кожу пленника. – Сабес ло кэ афес!

Пленник стоял молча, хрипло дышал и смотрел на рыжеволосую с бессильной ненавистью. Держа пистолет на вытянутой правой руке, не оборачиваясь, Люба приказала по-русски:

– Всем – десять метров назад. Летисия…

Короткая фраза на испанском – означавшая, видимо, то же самое, потому что смуглянка обалдело закивала и полезла через борт. Встала рядом с Алексеем. Очень близко.

Снова по-русски:

– Десять метров назад, я сказала!

Борисыч со стоном поднялся на ноги.

– Любка, твою мать… – начал было Алексей, держа обоих, Любу и пленника, на прицеле. Говорил он невнятно – скула стремительно распухала и наливалась багрянцем.

– Ну-ка отойди, подруга, – яростно простонал Борисыч, – дай-ка я ему сейчас…

– Выполнять, живо! Времени мало.

Сказано было негромко, но с такой властной интонацией, что все помимо воли повиновались (подчинение, увы, сидит в подкорке каждого рожденного в СССР). Отошли назад по дороге и сгрудились в кучку, бросая на оставшихся у грузовика ошалелые взгляды.

– Лешка, ты что-нибудь понимаешь? – тихо спросил Борисыч, растирая колено.

– Не, – помотал головой Алексей. И пояснил: – Я охреневаю…

– Это ж твоя вроде баба… – нахмурился Мишка.

– Мне показалось, или она действительно по-ихнему рюхает?

– Рюхает. И еще как. На стопроцентнейшем испанском, – ответила Татьяна Леше. – Лучше моего. С каким-то местным акцентом… Смотрите, она и сейчас говорит что-то, а тот явно отвечает!

– Не нравится мне это, ох как не нравится…

– Бред… Она же не… ну полный бред…

– А как она его – бах, бах, бах! – осклабился Вова. И вдруг вздохнул горемычно: – Домой хочется. Надоело вусмерть…

Разговор (или допрос?) закончился минут через семь – Любка отступила от пленного на три шага, не опуская пистолет, крикнула:

– Алексей, подойди!

Леха медленно, с опаской приблизился, не зная, кого держать на прицеле.

– Его на мушке держи, – подсказала Любовь. – А я ему пока руки свяжу, по-нормальному, не то что ты…

Алексей молча повиновался. Подошли и остальные. Закончив, Любовь устало, как-то по-мужски опустилась на землю, поглядела на столпившихся вокруг соотечественников, на Летисию. Лопес, вмиг постаревший лет на десять после допроса (все ж таки допроса?), с пустым взглядом тоже осел – как тряпичная кукла.

– Ну? – тускло спросила Люба. – Чего уставились? Я ж говорила – нужно было его лицом к дереву сажать… Его, кстати, Лопесом кличут.

– Ты кто такая? – неуверенно спросил Алексей, водя стволом автомата от Любы к пленному. – Ты его разговорила?

– Ага. Но толку-то – он сам ничего не знает. Поручили захватить шестерых русских и доставить начальству. Вот и все.

– Врет, – убежденно сказал Борисыч.

– Не думаю. Я ему такие имена напомнила, о таких знакомствах своих намекнула, что он не посмел бы…

– Ты кто такая? – вслед за Алексеем слово в слово повторил Мишка, глядя на нее исподлобья.

– Уходить надо, – угрюмо сказала Люба. – У развилки действительно должен быть пост, и если там заметили дым…

– С места не сдвинусь, пока не расколешься, – рявкнул Мишка. – Ты кто? Где по-испански насобачилась?.. – И вдруг недобро прищурился: – Разводила нас, да?

– Разводила, – легко согласилась Люба. – Ради вашей же, дураков, пользы… Ладно, раз сама виновата, раскрылась, кое-что расскажу… не все, хоть режьте – просто права не имею. – Она неторопливо встала, театрально бросила ладонь к “пустой” голове: – Разрешите представиться: майор Любовь Варыгина, сотрудник внешней разведки России.

– Типа мент, что ли? – потрясенно выдохнул Мишка.

А она собрала растрепанные волосы в пучок на затылке, связала их в “конский хвост” невесть откуда взявшейся резинкой… И словно преобразилась.

Изменились не только интонации – изменились ее манеры, походка, жесты, взгляд… словно Любу вдруг подменили на сестру-двойника, которая никогда не танцевала в стриптиз-клубе в Свердловске, а всю жизнь прослужила, скажем, в элитной части ВДВ.

Она подошла к Вовке и несильно щелкнула его по лбу. Сказала:

– Ох, и пришлось же за вами побегать, Владимир Анатольевич… – Обернулась, сообщила деловито: – Поступаем так: сейчас сталкиваем грузовик под откос и уходим в лес – этого гада усатого берем с собой, – а там я вам расскажу одну поучительную историю. Пока наши друзья с развилки будут разбираться, куда мы делись после “аварии” и что вообще тут произошло, мы уйдем подальше. Готовы?

Аккорд четырнадцатый
Момент истины

Рассказала я, конечно, далеко не все, товарищ генерал-майор, только в общих чертах. У меня выбора не было – иначе бы не поверили, иначе бы стали подозревать…

Интересно, а вот если человеку по долгу службы приходится длительное время изображать из себя, мягко говоря, полного и законченного идиота, не тупеет ли он на самом деле? Вопрос не праздный, потому что я с самого момента взятия персоны класса “А” под контроль проявляла себя далеко не лучшим образом. А прямо говоря – вела себя как распоследняя дура. Каковой, собственно, и является личина Любови Варыгиной, по легенде бывшей простушки-стриптизерши из Свердловска, а в недавнем прошлом – обыкновенной подстилки для дона Эскобары де ла Квантъоса эс Муарде по кликухе Падре – наркобарона, предводителя Медельинского Картеля и по совместительству одного из влиятельнейших людей Колумбии. Подстилки, у которой мозги расположены исключительно между ног… но которая опять же по совместительству является не самым последним, скажу с ложной скромностью, российским агентом влияния – кодовое имя “Неваляшка”… Интересная теория – насчет отупения актера с амплуа кретина, надо бы предложить ее штабным психологам: а может, я гений, может, я открытие какое сделала и мне положена солидная премия в области медицины? А что, Вовик-то наш придурковатый гением ведь оказался…

Короче, по порядку.

Некий придурковатый гений – то есть тогда еще никто не знал, что он гений, а был он просто подающим надежды фармакокинетиком, страдающим, правда, редкой формой поверхностного аутизма, сопровождающейся пониженной ориентацией во времени и пространстве, неадекватной реакцией на внешние раздражители и еще что-то там, я не спец, не разбираюсь…

Нет, не так.

Не было никакого “засланного казачка” среди пассажиров несчастной “Виктории”. А я – та самая идиотка, поскольку вцепилась за эту версию и даже не потрудилась прокачать другие.

А все было значительно проще. “Жучок”. Обыкновенный маячок, который…

Нет, еще проще.

Девять дней назад в Медельине я, по долгу службы, просматривала записи последних телефонных переговоров моего “возлюбленного”, наркобарона дона Эскобары-де-ла-и-все-такое-прочее по кликухе Падре. И натолкнулась на интереснейший диалог между означенным возлюбленным и неким Мигелем Испартеро по кличке Маэстро, ближайшим сподвижником Падре. В этом диалоге мой подопечный дон Эскобара напоминал о том, что в Панаму (точнее, в Ла-Пальма), по совершенно точным сведениям, полученным от верного человека (тут Борисыч явственно заскрипел зубами, но лицо его оставалось невозмутимым), то ли послезавтра, то ли через два, а может, и через три дня прибудет некий русский, которого необходимо аккуратно и бесшумно перехватить, в целости и сохранности доставить на некую базу С-117, после чего воздухом переправить в Медельин, в резиденцию Падре. И, мол, русский этот столь важен, что Падре готов на любые расходы, лишь бы ни один волос не упал с его головы. Вам ясно, дон Испартеро? Разумеется, Падре… позволю лишь спросить… любые расходы – это значит любые? Именно так, дорогой Мигель… дело в том, что чертов русский стоит любых затрат. Ага, ясно, будет исполнено в лучшем виде, Падре…

Вот такая вот любопытная беседа.

В тот же день я, разумеется, связалась с аэропортом и выяснила, что в течение последующих десяти дней единственным гражданином России, прибывающим в Ла-Пальма пассажирским утренним рейсом из Каракаса, будет некто Владимир Михношин, город Москва. Причем прибывает послезавтра.

На следующий день я, разумеется, тут же связалась с Москвой и передала моим командирам суть диалога.

В Центре моментально начался переполох. Оказывается, там только что упустили из-под наблюдения именно что некоего Владимира Михношина, город Москва, – молодого ученого, который должен на днях читать в Каракасе доклад на международной конференции по фармакокинетике. Однако сей ученый, чей доклад, как неожиданно выяснилось, ни в коем случае обнародовать нельзя, исчез из Каракаса самым загадочным образом – за день до судьбоносного доклада… И тут он, вдруг оказывается, зачем-то летит в Панаму, в Ла-Пальма! Да еще за ним охотятся какие-то местные мафиозники!!! Нет, ребяты, стоп-машина, мы вам покажем еще кузькину мать!..

В общем, мне надлежало лететь в Ла-Пальма, взять персону “В. А. Михношин” под контроль – немедленно по прибытии того в Панаму изолировать и любыми путями доставить в особую точку в колумбийских прибрежных водах, где его будет ждать спецплавсредство – для возвращения на Родину. Просто и сердито.

– Да уж, сердито… Спецплавсредство! Это ведь подводная лодка, я так понимаю? – тихо спросил Борисыч, впервые за все время позволив себе перебить рассказчицу. До того он слушал внимательно, но создавалось полное впечатление, что ни единому слову Любы он не верит.

“Неваляшка” в ответ снисходительно улыбнулась:

– Да какая подлодка! Вы, уж простите, фильмов о Джеймсе Бонде насмотрелись в своей Канаде… Обыкновенное научно-исследовательское судно – кажется, океанографическое… Ну, не совсем, конечно, обыкновенное, однако, уверяю, ни один таможенный или пограничный контроль подвоха не заметит…

– То-то там, в лодке, ты все горизонт рассматривала.

– Именно. Я к кораблю вас везла, а бензин вот взял и закончился…

Они уже углубились в ненавистный лес километра на три и позволили себе краткую передышку – не столько чтобы в самом деле отдохнуть, сколько услышать правду. Рассадив Летисию и Лопеса подальше друг от друга – чтоб не договорились о чем-нибудь.

…В аэропорту Ла-Пальма Вовик не проявился. Но, по словам стюардессы, после посадки из самолетика вывалился какой-то подозрительный патлатый парнишка – то ли обкуренный, то ли просто пьяный – и ломанул напрямик через взлетно-посадочную полосу к приполосным кустикам, на ходу приплясывая, подпрыгивая и зажимая обеими руками детородные органы, однако как его зовут и откуда он прибыл, никто из экипажа не знал. “Багаж при нем имелся?” – спросила я. “Да какой там багаж, всю дорогу проторчал в бортовом сортире… – раздраженно ответили мне. – Короче, сеньора, ищите своего бой-фрэнда в местном полицейском участке…”

Но и в местном полицейском участке означенного парнишки не нашлось – равно как, по данным паспортной и таможенной служб, никто с нужными мне ФИО и приметами границу Панамы не пересекал аж в течение последнего полугода. Иными словами, никакой В. А. Михношин в Ла-Пальма не прилетал по определению!

– Не, стойте-ка! – возмутился Вова. – А как же я, по-вашему, сюда попал?..

– Пить меньше надо, – философски заметил Миша.

– Если б не пил, мафиозники давно бы меня зацапали, – огрызнулся Вова. – Видите: пить не даете, так целая армия у нас на хвосте сидит…

– Ладно, заткнись.

…Но я-то знала, что он прилетел, – стюардесса точно описала мне его внешность! Стало быть…

Стало быть, решила я, каким-то загадочным образом Володю из-под моего носа выкрали люди Маэстро и переправили на свою базу.

Значит, я должна найти эту базу С-117.

Но.

Из гостиницы “Эль Греко”, где я остановилась, мне удалось связаться с моей… моим помощником у Падре-Эскобары – помощник уверял, что русский, как сообщил Падре Маэстро, в Ла-Пальма прибыл, однако от группы захвата самым загадочным образом ускользнул. Падре рвет и мечет, Маэстро поднял на ноги всех своих людей в Ла-Пальма, но русский как сквозь землю провалился.

И тут…

Сначала я, конечно, заподозрила многоходовую, сложную игру Медельинского Картеля (или еще какой-нибудь организации), направленную против нас, но буквально в течение десяти минут убедилась, что судьба сама посылает мне в руки джокер. В ожидании рапорта моей… моего помощника у наркобарона Эскобары я сижу у окошечка в “Эль Греко”, думы невеселые думаю, и тут…

В самом деле, совсем как в романах про какую-нибудь Анжелику: и тут мимо окна моего номера прошествовал измученный нарзаном не кто иной, как В. А. Михношин – причем в сопровождении моего же соседа по гостинице, Мишани Сукнова, и еще какого-то парня в футболке с русской надписью! И брели они не куда-нибудь, а к нам в отель!!!

Собственно, вот и все. Остальное, ребята, вы знаете. Я напросилась к вам на вечеринку, сгоношила Мишку на круиз по морю, надеясь упредить захват Вовы людьми Падре… Но не учла одного: что нам подсунут “жучок”, по которому Картель будет четко отслеживать курс катера…

– Ну точняк! – встрепенулся Мишка. – Помнится, когда мы к порту из гостиницы шли всей гурьбой, вокруг крутились какие-то цыгане – бабки выклянчивали. Я их шуганул… Значит, они “жучок” кому-то из нас и прицепили?

– Нет, – серьезно ответила Люба, искоса наблюдая за Лопесом. Пленный сидел с виду спокойно. Если можно так выразиться – фаталично. – У простого “жучка” в одежде или вещах не хватит мощности, чтобы сигнал достал до берега… Подозреваю, что маяк был на борту самой “Виктории” – снаружи, там рыбацких лодок полно, запросто могли прицепить, на магните-то… Подготовиться к прямому захвату у наших противников времени не оставалось, слишком много нас было и слишком быстро мы сорвались в этот круиз, вот они и решили потянуть время, проследить за нами… Простите, Борисыч, я в вас человека Маэстро подозревала.

– Н-да? – хитро прищурился старик.

Любо виновато кивнула.

– Миша и Таня отпадают – я в первый же день проверила, кто вместе со мной в гостинице живет, Вовка – само собой разумеется, Леша – он после аппендицита… Так что остаетесь вы.

– Благодарю, – не вставая, поклонился Борисыч.

– А вот я знала, что вы не та, за кого себя выдаете, – внезапно заявила Татьяна.

Люба удивленно перевела взгляд на переводчицу:

– Вот как? Откуда?

– Ну… Начала подозревать еще там, у сарая с лодками. Вы же за Лешу, уж простите, как клещ уцепились, а тут вдруг отпустили его с Борисычем – навстречу погоне, даже слова поперек не сказали, не удержали… А уж потом стала замечать, как вы все время нас направляете.

– Да, – нахмурилась Люба, – у лодки прокол получился. И не первый. – Улыбнулась чуть смущенно: – Я ж не боевик, я обычный агент влияния…

– Значит, они за Вовкой охотятся… – пробасил Борисыч. – А вы, значит, его прикрываете…

– Так, погодите-ка, – вдруг хлопнул себя по колену Алексей. – Значит, ты с этим Падре… – Он пощелкал пальцами, замялся.

– Да, – твердо сказала Люба.

– Но какого черта он тебе сдался?!

– Не мне, Лешенька… – негромко сказала Люба, – России. Я влияю на него, он влияет на правительство Колумбии. Это политика, милый. Грязное дело.

– И получается, что тогда, ночью, в рубке на “Виктории”, ты со мной…

– Да, – повторила Люба и посмотрела ему в глаза; Леша отвел взгляд. – Извини, хороший мой, – добавила она тише, – так было надо… Надо было увести катер подальше от Панамы, поближе к точке изъятия, а иной возможности для взбалмошной стриптизерши из Свердловска я не придумала. Вот и пришлось заниматься любовью с тобой – и одновременно направлять “Викторию”… А кроме того, я должна была посмотреть на твой живот.

– ???

– Ты же вроде бы в Ла-Пальма остался потому, что тебе аппендицит вырезали? Вот я и хотела удостовериться, что шрам есть и что он свежий. То есть что ты не врешь…

– Ну и как? – скрипнул зубами морячок. – Удостоверилась?

– В полной мере.

– Спасибо, – неожиданно искренне улыбнулся Леша. И принялся ковырять царапину на левой руке.

– За что? – подняла брови Люба.

Моряк задрал голову и посмотрел на переплетение лиан, скрывающее небо Колумбии, за которым без устали кружили глазастые стервятники, зачем-то потрогал светящийся красным синяк на скуле. Ответил едва слышно:

– За то, что сказала “заниматься любовью”, а не “трахаться”… Я… – Он запнулся. Помотал головой, встал и шагнул в сторону от полянки, повернувшись к спутникам спиной. Бросил, не оборачиваясь: – Да провались ты…

– Где ж ты был лет пять назад, Лешенька… – после паузы прошептала ему в спину Люба.

Но Алексей, конечно же, не услышал…

– Ладно, кончайте сопли жевать, – гаркнул Мишка и тоже встал. Вовик в это время завороженно рассматривал какую-то травинку, по которой ползла какая-то козявка. Михаил сказал Любе: – Ты хочешь сказать, что вся байда с нами – вот из-за этого урода?

– Увы. – Люба уже взяла себя в руки. – Он изобрел такое…

– Вправду, что ли, новый наркотик? – подался вперед Борисыч.

– Эй, ботаник! – Миша легонько пнул Вовку в бок. – Гений, блин! Ну-ка скажи что-нибудь умное. Фруктоза, там, овощоза…

Вовик оторвался от созерцания козявки, перевел отсутствующий взгляд на Мишу и неторопливо выдал как по писаному:

– Не, я не фруктозой занимался, при чем здесь фруктоза, это не моя область… Моя фишка – нейромедиаторы.

– Кто?!

– Нейромедиаторы. Точнее, их нейтрализация.

Он помолчал. Молчали и остальные. Потом Вовка тяжело вздохнул и заговорил, будто признавался в чем-то неприглядном:

– Видишь ли, считается, что нейролептики не только блокируют норадреналин, серотонин и ацетилхолин, но и антагонируют дофамину. Стало быть, они блокируют центральные дофаминовые рецепторы и, таким образом, замедляют дофаминергическую передачу нервных импульсов в головной мозг. Вот я и стал думать, как бы блокировать постсинаптический рецептор между лимбическим и гипоталомическим участками головного мозга от определенного рода нейромедиаторов…

Вовик хитро улыбнулся – так что непонятно стало, то ли он серьезно говорит, то ли издевается. И вновь вернулся к наблюдению за козявкой.

Мишка вытянул в его сторону обвиняющий перст и повернулся к Любе:

– И это, по-твоему, гений?!

Люба в ответ пожала плечами, сказала буднично:

– Перевожу: он изобрел не наркотик. Он изобрел антинаркотик.

– Че?..

– Лекарство, которое стопроцентно излечивает от наркотической зависимости. Так мне, во всяком случае, мои командиры сообщили.

Мишка гневно раззявил рот, чтобы ответить достойно, но подумал секунду – и рот закрыл. Протянул ошеломленно:

– Ну и бля-а-а…

Борисыч прислушивался к их беседе с возрастающим интересом.

– Так это что… Это мы его чуть там в камере не повесили? – вскинул брови Лешка. И протянул: – Ну и дела-а…

– А я не поняла, – подала голос Татьяна. – Зачем наркобаронам лекарство от наркотиков? Это ж им прибыль убьет…

– А вот и хрен, – уверенно заявил Миша и принялся азартно мерить полянку шагами. – Наркобаронам все равно – наркотиками торговать или от ихней зависимости лечить, лишь бы бабло капало… И еще неизвестно, где лавэ круче – на продаже наркоты или лекарства от нее… Кой черт неизвестно – ясный пень, известно! – заорал он. – Есть люди, которые, чтоб сняться с иглы, последние штаны снимут!.. Или их родственники! Лепилы всяки-разны! И никого спецом на иглу сажать не нужно!.. Е-мое, вот это прибыль! Это ж миллионы баксов! Десятки миллионов!.. – Тут он вдруг посерьезнел и уважительно глянул на Вовика: – Ботаник, а как этот антинаркотик работает?

– Да при чем тут наркотики, мне это неинтересно… – махнул ладошкой Вовка.

– Вова!

Вовка опять вздохнул, сел прямо:

– Да не занимался я наркотой! Я ж говорю: я просто нашел способ, как изменить химическую структуру синапса, чтобы блокировать действие некоторых нейромедиаторов и при этом не разрушить субстрат. И все!..

Он вдруг прищурился, поглядел на предзакатное солнце, с трудом пробивающееся сквозь листву. Сказал задумчиво:

– Ну да, в принципе, можно и от наркотиков лечить… импульс до рецептора не доходит – значит, и колоться не хочется, и даже не тянет… Но это так, побочный результат.

– А конкретней? – нахмурился Михаил.

– Да ты не поймешь…

– Вова!!

– Ну ладно, ладно… Понимаешь, – терпеливо, как ребенку, стал объяснять Володя. – Как бы это попроще… Вот, скажем, мне сейчас хочется пить, убил бы за стакан простой водички, даже не пива… Эй, ни у кого попить нет?

– Вовка!!!

– Ну нет так нет… А жажда, как ты, Миша, знаешь, есть холинергическая функция – то есть ацетилтрансфераза реагирует с молекулой холина и получается ацетилхолин, так?

– Ну.

– А когда ты попьешь, соответствующими холинергическими нейронами вырабатывается ацетилхолинэстераза, которая разрушает ацетилхолин, и в результате образуются метаболиты холин и ацетат… да это каждый ребенок знает. Дальше.

Вовик постепенно возбуждался, в глазах появился блеск, он заговорил быстрее:

– Но если мы введем в синапс некое антихолинергическое вещество, которое будет препятствовать разрушению ацетилхолина, то холинергическая реакция просто-напросто не закончится! Ну, как, например, есть вещества, которые ослабляют функцию моноамин-оксидазы, какой-нибудь там простенький норепенифрин никак не может дезактивироваться, и в результате ты, как дурак, все время ходишь бодрячком – это ежу понятно…

– Понятно, – эхом откликнулся Миша.

А Вовка вещал уже как с кафедры:

– Однако вот вопрос, пиплы: как раз и навсегда нейтрализовать действие нейромедиаторов? Ведь любой антагонист подвержен разрушению! Ответ: либо стереотаксис, либо изменение химструктуры синапса. Стереотаксис – это неинтересно. Скальпелем махать каждый может. А вот изменить состав синапса…

Вова лихорадочно зашарил взглядом по траве.

– Эй, ручки и бумажки ни у кого нет? Нарисовать надо…

– Точно! – Миша обернулся, и все заметили, что в его глазах появился точно такой же подозрительный блеск, как у Вовы. – Ручку и бумагу, живо!

– Мишенька, – ласково сказала Татьяна, – ты спятил? Ты помнишь, где мы находимся?

– Да это ж такие бабки!..

– Эти бабки принадлежат государству, – напомнила Люба.

– Хрена, монополии запрещены.

– И тем не менее.

Михаил, не слыша, опять повернулся к Вовику:

– И что дальше?

– И все, – пожал тот плечами, вдруг успокоившись. Сорвал травинку, сунул в рот. Сказал с оттенком гордости: – Я придумал вещество, которое изменяет состав синапса и выборочно нейтрализует нейромедиаторы.

– Синапса-шминапса… – Михаил оттер вспотевший лоб. – Ладно. Потом нарисуешь и все подробно напишешь. – Он наклонился и хлопнул биохимика по плечу. – Молоток. Я за тобой приглядывать буду. – Выпрямился, гордо обвел взглядом спутников: – Ну, че расселись! Не на пикнике. Нам в город пора.