Текст книги "Пепел и кокаиновый король"

Глава седьмая. 2 мая 2002 года. Как умирают в Венеции.

Споемте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдем в предрассветный туман.

Споем веселей, пусть нам подпоет

Седой боевой капитан.

«Вечер на рейде»

Стихи А. Чуркина, музыка В. Соловьева-Седого

Дом доживал последние годы, а то и месяцы перед уходом... вот только куда? На слом ли, на реконструкцию ли, – никто точно не знал. Никак не могли пересечься в одной точке мнения владельца, городских властей, организаций общественного надзора и Юнеско, занесшего этот дом в перечень мировых архитектурных памятников. Профессор из Генуи Умберто Домиани давал дому не более четырех месяцев, аргументируя столь малый срок расчетом активности жучка-древоточца, подтачивающего несущие балки. Венецианский водопроводчик Паоло Траволло, считающий разговоры о гибели Венеции пессимистичными и вредными, заявлял, что «кабы трубы в домах поменять, воду из всех подвалов выкачать, то враз стал бы не город, а царствие небесное». Это всех домов касается, говорил Паоло, и дома Капольяни тоже.

Владелец же дома утверждал, что все в руках божьих, а господь благоволит семье Капольяни с тех самых средневековых пор, как дож Меркуцио подарил Антонио Капольяни за личную преданность первый на белом свете кубок из венецианского стекла. Конечно, в их фамилии, как и в каждой аристократической семье, случались свои уроды, извращенцы и предатели нации, но они отсыхали и отваливались от генеалогического древа Капольяни, не нанося ему вреда. Семидесятилетний сеньор Фабрицио Капольяни, занимал весь последний, он же четвертый, этаж и проживал в одиночестве, если не считать приходящую пожилую служанку и домашнюю живность: долматина Чико, кота Филидора, трех попугаев и несколько десятков ящериц разных видов и подвидов. Нижние этажи были отведены под отель, когда-то приносивший семье Капольяни недурной доход.

Теперь в припахивающих гнилью и плесенью номерах, как с видом на внутренний дворик, так и на канал с зеленой водой, изредка останавливались лишь престарелые чудаки, представители богемы и богатые мизантропы. В числе пригодных к проживанию числились номера третьего этажа «43» и «44», расположенные напротив друг друга. Именно их сейчас занимали единственные на всем этаже двое постояльцев, мало напоминающие обычных клиентов «Аль-Капочинно». Пепел, свистом импровизируя на тему похоронного марша, чистил в сорок третьем номере пистолет. Витась расхаживал по комнате.

– Это картина, – произнес Витась, остановившись перед портретом, с которого людей буравил суровым взглядом из серии «что ж вы, гады, делаете» седовласый муж в пижонском воротнике и с золотой цепью, похожей на велосипедную, на бархатной груди. – Она красивая и большая. Ей много лет.

– Сколько лет этой картине? – спросил Пепел. – И как тебя зовут?

– Меня зовут Витась, я родился в Витебске. Картине две тысячи двести сорок восемь лет. Картине очень много лет.

Если бы их подслушивали, то немало подивились бы идиотизму постояльцев. Так общаются между собой разве обитатели специфических заведений, крашенных в желтую краску, да чукчи в анекдотах.

– Окно, – Витась потрогал могучую раму из темного дерева и пощупал, словно задумал покупать, ткань складчатых бардовых гардин, которые могли бы при ином развороте судьбы стать театральным занавесом. – Окно.

Окна номера «сорок три» выглядывали во внутренний дворик: на поросшие плющом стены, неработающий фонтан с тремя мраморными грациями, деревья, которые давно забыли, что где-то по белу свету бродят садовники с секаторами, и скамьи, чьи тонкие металлические трубки, как проказа, покрывали пятна ржавчины.

– И что?

– Оно широкое, высокое, э-э... Не знаю.

– Плохо, – покачал головой Пепел, собирая вычищенное оружие. – Ты есть не Джек Лондон, ты есть не Индиана Джонс.

И Пепел, загнав обойму на место, перешел на русский:

– Залезай в талмуд, смотри, как по-ихнему будет «прозрачное», «старинное», «немытое».

Все дело в том, что эти двое прежде говорили по-английски. Как известно, лучший метод ускоренного изучения – погружение в языковую среду.

Пока Витась листал потрепанный, без обложки, самоучитель английского на белорусском языке, Сергей подошел к двери. Прислушался. Из-за богатырской дубовой двери с фигурными накладками из деревьев других пород, которая могла при случае пригодиться для съемок фильма про аристократическую повседневку, пробивалась одна лишь затхлая тишина загибающегося от старости отеля. Вот чем хорош нынешний отель – этой тишиной. Любой шухер прокатится по гостинице, как грохот камней по трубе, заставит весь дом затрещать старыми деревянными костями, покрытыми вяленым каменным мясом.

Однако ныло. Звериное чутье на опасность, не раз вытаскивавшее Пепла из жестоких передряг, скребло по нервам когтями. Пепел не вычислял по бумажке, сколько времени потребуется лопесовцам, чтобы встать на след и подобраться вплотную, но, очень может быть, чутье выполнило эту работу одному ему ведомыми путями. И теперь вот сигнализирует о наступлении критического срока.

В предыдущем отеле Витась попытался расплатиться наукой о двойной бухгалтерии. Портье трижды переспросил, что такое «черный нал», а, наконец, врубившись стал набирать телефонный номер полиции. А еще говорят, что в Италии мафия бесчинствует. Пришлось спешно искать другой отель.

До полдня они отсыпались после нелегального переезда, где путевого сна так и не получилось. Отоспавшись, сошлись в номере «сорок четыре», куда и заказали завтрак. Завтрак в итальянском духе: пицца с сыром, ветчиной и газоном из зелени, ломти какой-то рыбы, которые требовалось макать в прилагающийся соус, булочки и кофе. И ни капли спиртного. Заказывать водку или слабоградусные напитки в большом количестве (а на фига они нужны в малом количестве?) не стали. Как не стали заказывать или зазывать в номера итальяночек. Короче, полное облико морале. К вечеру следовало сохраниться собранными и отдохнувшими.

Позвонив по аппарату в стиле «ретро», заставившего Пепла вспомнить фильмы далекого детства про Ильича и Крупскую, они поставили портье в известность, что будут торчать в сорок четвертом и если, скажем, на их имя поступит корреспонденция, то знайте, синьоры, где нас искать. После чего руссишо туристо передислоцировались в номер «сорок три».

До кораблика, который доставит их с Витасем в городок Бриндиси, оставалось пять часов. В Бриндиси предстояло найти рыболовное судно, капитан которого согласился бы заплыть в территориальные воды Туниса или Ливии, и высадить на африканский берег двух замечательных парней. Еще, кстати, предстояло раздобыть денег на оплату транспортных услуг, но эта задача сейчас представала последней по степени важности.

– Нашел, – сказал Витась. – Запоминай, «старинное» по-английски « Ancient».

– Я почему-то так и думал, – отозвался Пепел, отходя от двери...

...Звякнул дверной колокольчик. Портье привычно накрыл крышкой от термоса крохотный двухглотковый стаканчик с кьянти, как цыгане на площади перед дворцом Святой Марии делла Салюте накрывают наперстками плутоватый шарик. Не то чтобы портье боялся быть пойманным за употреблением и лишиться места. Просто сказывалась многолетняя привычка переживать за репутацию заведения. Марко вообще-то ничего не боялся. Как он может бояться, если он родом с Сицилии!

Так много людей сразу в «Аль-Капочинно» не входило с того дня, когда «Удинезе», игравшая на кубок страны с «Венецией», выбрала местом проживания почему-то именно их отель. А было это... в тот год еще невиданно хорошо уродился виноград, и молодое вино было чертовски дешево, эхе-хе... давно это было.

Визитеров набилась адова куча – около двух десятков мужчин и одна женщина. Совсем не во вкусе Марко – высокая, плечистая, с грубым немецким лицом и с коротким ежиком обесцвеченных волос. Судя по злобному взгляду – портье тоже находился вне ее вкуса.

К стойке подошли трое: явный итальянец, синьор незапоминающегося облика и седовласый импозантный синьор с прямой спиной. Чуть вперед выдвинулся итальянец. К лицу Марко подлетело удостоверение.

– Интерпол.

Тем временем другие, как теперь выяснилось, интерполовцы взяли под контроль вход на лестницу и двери служебных помещений. Двое приволокли с собой объемистые сумки, вроде тех, с которыми садятся в автобус футболисты, собираясь на матч в другой город. Когда нежданные гости сбросили сумки с плеч, внутри бряцнуло железо. А на стойку перед Марко легла закатанная в пластик фотография, с которой, прищурившись, глядел в объектив некий короткостриженный синьор в свитере.

– Узнаете?

Конечно, Марко узнал. Один из двух подозрительных синьоров, которые вчера поселились на третьем этаже. Портье сразу заподозрил клиентов в связях с ИРА[28]28
  Ирландская революционная армия.


[Закрыть] – уж больно ирландские лица, слишком мало вещей и странный выбор отеля. Выходит, он был прав. Но Марко был сицилийцем, более того, он родился в пригороде Палермо, а где еще так яро ненавидят полицейских, как в Палермо?!

– Прошу прощения, синьор карабинер, я плохо вижу без очков, годы знаете ли. Будете в моем возрасте, припомните мои слова, клянусь мадонной. Куда же я их положил?

Куда и всегда. Очки находились под рукой, но Марко получал удовольствие от того, как нервничает и злится этот легавый.

– Где он остановился? – грозно надавил интерполовец-итальянец.

Незапоминающегося вида синьор показал пожилому синьору на полочки с ключами. Пожилой кивнул и сказал что-то одобрительное.

Ах да, догадался и Марко. Полочки. Где не хватало шести ключей. Увы, такие неважные времена переживал «Аль-Капочинно» – всего шесть занятых номеров. "Они просто проверят все номера подряд, напугают последних постояльцев, и те съедут. Марко достал из ящика очки. Быстро взглянул на фотографию.

– Святая Дева! Я вспомнил его, синьор карабинер. Этот человек действительно у нас, остановился в сорок третьем.

Портье направлял полицейскую свору в сорок третий, давая ирландцам шанс. Они услышат, как ломятся в номер напротив и, конечно, догадаются что-то придумать. Это из сорок третьего не попрыгаешь – внизу поджидают каменные плиты внутреннего двора палаццо, а из сорок четвертого можно спрыгнуть в канал.

Танталовы муки, матерь божья! У Марко отвалилась челюсть, когда слаженно вжикнули молнии двух сумок, и свет заиграл на оружейном металле. Сумки, святая дева Мария, были набиты доверху! Интерполовцы молча и деловито принялись разбирать оружие. Короткоствольные автоматы, длинноствольные автоматы, карабины, помповики и... – о, пречистая сила! – гранатомет!

Марко, находясь в полной прострации и повинуясь безотчетному инстинкту, потянулся к стаканчику кьянти, что стоял рядом с телефоном.

– Не дергайся! Замри и не дыши! – в нос портье уткнулся холодом и ужасом ствол очень большого и очень блестящего пистолета...

...– Это какой-то краеведческий музей, а не гостиница, – сказал Витась по-русски, перебирая виниловые грампластинки, сложенные стопкой на трельяже возле патефона. Карузо, Челентано, Рикки энд Повэри, музыка к фильмам Чарли Чаплина и Макса Линдера. Затем добавил по-английски:

– Все это рок-н-ролл.

– Мир потребления, Витась, мир потребления. Где на каждый спрос найдется свое предложение, – заметил развалившийся в дряхлом кресле Сергей, попыхивая сигаретой. И в свою очередь тоже присовокупил на англицком наречии:

– Брать или брать, вот в чем вопрос.

Они замолчали, погрузившись в глубокомыслие. Пепел задумался о том, что через пару часов надо будет заказать обед в противоположный, сорок четвертый номер, и обед должен быть плотный, макарон каких-нибудь побольше, мясца – путь предстоит далекий. Мысли о предстоящем пути законно привели к раздумью по поводу синьора Витася. Зачем Пепел с ним возится, как лысый с дудочкой? Белорусу пока лишь известно, что Пепел от кого-то убегает, и спутник думает – от полиции, а это в глазах человека, покрутившегося по европам, не выглядит серьезной проблемой. Еще же Витась полагает, будто Пепел желает затаиться в Африке. И это заблуждение пока ни в чем не замазанного бульбаша или надо рассеять честным признанием, или – просто слинять, ничего не объясняя. Удобнее всего будет слинять в заштатном местечке Бриндиси. Оставить его где-нибудь на шухере, самому договориться с моряками на одно время, а белорусу назвать время несколькими часами позже. И потом срыть от него, затерявшись в толпе. Белорус придет в порт в означенное время, когда его русский приятель Сергей будет уже бороздить...

– Тихо! – вдруг страшным свистящим шепотом приказал Пепел.

В кресле барствовал, отдыхая, один человек, из кресла по-кошачьи пружинисто в ы с т р е л и л совершенно другой человек. Этот человек – собранный, как гепард перед атакой, по-звериному опасный – прильнул к дверному косяку, вытащил из-за пояса пистолет и загнал патрон в патронник.

Витась замер там, где его пригвоздил к месту приказ Сергея. Замер в нелепой позе, прикрыл глаза и тоже кое-что расслышал. Как скрипят ступени и половицы под чьими-то ногами...

...Отто фон Лахузен не имел права на ошибку.

Когда стало известно, где укрылся беглец, и только-то и осталось, что захватить его или, как допустимый вариант, уничтожить, Лахузен поставил в известность шефа. Они с «Канарисом» посовещались, после чего «адмирал» связался с Лопесом и заверил того, что «Новому абверу» по силам справиться самому. Да, они с «Канарисом» рисковали. Сорвись рыбка с крючка и тогда о деньгах богатого грязного латиноса можно забыть навсегда. Но запроси помощи у Лопеса – тоже не получишь всей суммы обещанного вознаграждения, да и авторитет «Нового абвера» упадет ниже нижнего предела.

Лахузен привлек всего двоих помощников из местного, итальянского отделения. Как без них обойдешься – никто из его немцев языком Муссолини не владел, даже полиглот майор Нойбауэр. Но доверять макаронникам Отто не мог, трусливая, кичливая, празднолюбивая нация, этой нации он не доверил бы даже надзор за гороховым полем. Поэтому Лахузен нацелил итальяшек на второстепенные участки: одного из макаронников определил приглядывать за портье, другого выдвинул за двери – отгонять посторонних.

Итак, люди на позициях, перекрыты все возможные отходы противника, сам Лахузен стоит у поворота с лестницы в коридор, застланный давно не чищенным, линялым ковром. В этот коридор выходит дверь того самого номера «сорок три». Осталось дать отмашку к началу операции. Дичи некуда деться....

...Под окнами звякнуло и покатилось. Похоже, задели ногой бутылку, затерявшуюся в траве, которой буйно поросли стыки каменных плит. Ожидаемо. Их обложили в номере, как зверей в логове. Но Пепел потому и выбрал номер «сорок три», что не исключал такой пакостный разворот событий.

Шарканье ног в коридоре затихло возле двери. Интересно, будут стучаться или сразу начнут вышибать? Пепел, двигаясь беззвучно, отступил в комнату, подозвал к себе белоруса.

– Уходи, как показывал, – звуки, покидая губы Пепла, чуть шелестели, будто листья на небольшом ветру. – Даже, если тебя заметят, не беги, ты им на хрен не нужен. Встретимся через два часа на причале. Помнишь причал?

Витась замахал руками, протестуя, мол, я приму бой плечом к плечу. Пепел показал белорусу кулак.

– А вдруг это не полиция? – на ухо Сергею прошептал Витась.

– Ясен пень, не полиция. Потому вали и быстрее. Пошел! – Пепел толкнул бульбаша в плечо.

В дверь постучали. Пепел не отозвался. Ну, мало ли, не слышит человек! Постучали еще раз, настойчивей.

Витась же тем временем, ступая на цыпочках, подобрался к пуфику из гобеленовой ткани, на котором лежал его чемодан, уцепил галантерейное изделие за ручку... Сергей предостерегающе шикнул, мол, ты что, рехнулся? Печально вздохнув, белорус, откинул крышку, вытащил бритву, память об отце-курортнике, сунул ее в брючный карман. И заскрипел половицами по направлению к камину.

Оставшийся со времен владычества печного отопления камин – вот причина, по которой Пепел облюбовал для дислокации гостиничный номер «сорок три». По ширине дымоход камина мог сравниться с дорожкой метрополитеновского эскалатора. И что самое приятное – кладка дымохода была частично разрушена, пустоты из-под выпавших кирпичей образовывали преудобнейшие ступени. Взобраться по ним наверх могла бы и синьора в преклонных летах. Во втором снятом ими, сорок четвертом номере, стояла голландская печь, которую как спасательное средство, увы, не используешь. Из сорок четвертого только разве в окно сигать, пытаясь угодить между пришвартованных гондол.

На третий стук Сергей откликнулся голосом разбуженного человека.

– Ху из ит?

– Я, горничная, – ответил ему девичий голосок тоже по-английски. – Мне надо у вас прибраться.

– Ноу, ай... э-э... эм, эм, – на ум никак не приходили подходящие английские слова вроде «занят, устал, хочу побыть один, мне нужно закончить работу над докладом», – ноу, ноу, синьорина. Синьорина, чао, чао!

Витась переступил каминный экран, забрался в проем, пропихнул туловище в жерло дымохода, вот уже видны одни ноги, вот эти ноги дрыгнулись и скрылись из виду. Вниз посыпалась крошка, на волю вырвалось облако сажи, грохнулся кирпич.

«Синьорина» за дверью еще раз попробовала уговорить клиента и, напоровшись все на те же «ноу, ноу», замолчала. Ко всему прочему, думается, ее, как и ее подельников, приводили в недоумение странные звуки, доносящиеся из-за двери.

Да, Пепел немножко размялся, переставив мебель. А разве не может он чуточку подготовиться к венецианской битве при отеле? Вспомнилась старая шутка: «Прелставьте, какие мысли бродят в голове хирурга, когда он режет шашоык».

Все, за дверью установилось предгрозовое молчание. Ясно, что неудавшуюся «синьорину уборщицу» отодвинули в сторону и распределяют роли на вторжение. Вот сейчас и начнется, понял Пепел...

...Першило в горле от сажи, слезились глаза. Находить опору для рук и ног было несложно – выбоин хватало. Но быстрого карабканья все равно не получалось, пока разглядишь во мраке или нащупаешь, где там пустоты, пока отплюешься от всей этой дряни, что роится в трубе, пока убедишься, что кирпич тут же не выкрошится. Витась пробирался все выше, чувствуя себя этим, как его... Ну как же зовут этих обормотов? Он взглянул наверх, посмотреть сколько осталось, разглядел квадрат света метрах в двадцати над собой и – вспомнил. Спелеологом он себя чувствовал, вот кем...

...Фридрих и Карл-Хайнц, в каждом из которых сидело по сто с небольшим килограммов, разбежались от противоположной стены и впечатали железные плечи в деревянную преграду. Дверь содрогнулась и устояла, косяк хрустнул и тоже устоял. Фридрих и Карл-Хайнц снова отступили к противоположной стене.

– Отставить, – приказал Лахузен. – Не станем терять время. Огонь!

Пепел услышал: «Фойер!», и захлопали, затрещали выстрелы. Полетела щепа. Вокруг замка быстро вырос черный круг. Искалеченная дверь вздрогнула под ударами ног и под треск доломанного замка отлетела от косяка. Фридрих и Карл-Хайнц первыми ворвались в номер, увидели перед собой темные силуэты с оружием и, не задумываясь, вдавили спусковые крючки короткоствольных израильских «Узи».

Зазвенело, стало осыпаться осколками и вдруг с грохотом целиком обвалилось зеркало, много десятков лет отражавшее людей в полный рост. Фридрих и Карл-Хайнц в пороховом дыму остолбенело таращили глаза, не понимая, как они могли принять отражения за живых людей. И тут они наконец увидели живого человека, он вырос над креслом, сжимая двумя руками пистолет. Два выстрела прогромыхали почти слитно. Фридрих и Карл-Хайнц – один с пробитой грудью, другой с пробитой головой – упали на пороге. Еще две пули ушли в коридор, заставляя остальных лопесовцев отпрянуть под прикрытие стен.

А что прикажете? Сдаваться на милость синьору Лопесу? Пытаться уговорить преследователей на гладиаторские рукопашные бои? Лезть сразу за Витасем и схлопотать пулю в задницу? К сожалению, время путешествия мирного этнографа и натуралиста Пепла закончилась. Это сказки, будто скунс в минуту опасности просто обрызгивает врага свом дерьмом. На самом деле скунс целит струей в глаза напавшему, и дерьмо его настолько ядовито, что напавший может ослепнуть...

...В конце концов живым можно и не брать. Пусть меньше денег, зато и хлопот меньше. Так подумал Лахузен и приказал:

– Гранаты!..

...Марко мог еще как-то терпеть, что этот макаронник с пистолетом расхаживает по холлу, как по Палермо («Мадонна, стоит человеку получить в руки пистолет, и он уже считает себя доном Карлеоне»), что на все вопросы огрызается визгливыми: «Молчать! Руки на стойку! На звонок не отвечать! Отключить телефон!». Мог вытерпеть пару-тройку выстрелов, предназначенных, чтобы напугать ирландцев. Но когда отель всколыхнулся от гранатных разрывов, отколовшийся кусок штукатурки шлепнулся на газетный столик, покосился портрет Лауры Борджиа, и тревожно зазвенела тысячью подвесок люстра холла, портье Марко сицилийским сердцем понял, что не может оставаться в стороне.

У хозяина слабое сердце и больные нервы. А не он ли дал работу отцу Марко, потом позволил передать место сыну. И даже сейчас, когда дела идут из рук вон плохо, хозяин не урезает и исправно выплачивает жалованье. Сицилийцы помнят добро. Марко открутил крышку термоса. Его надзиратель молча наблюдал, как портье наливает полную чашку горячего кофе.

И этот дымящийся кофе черной волной обдал физиономию полицейского. Пока легавый орал и хватался за обожженное лицо, Марко покинул стойку. Ударом увесистой связки ключей отправил врага считать зубы на полу, с кряхтеньем подобрал выроненный пистолет и отключил полицейского отвесным ударом рукояти по голове. Потом еще разок по шее и еще, еще, не разбирая, куда бьет.

Наконец Марко выпрямился, и это был уже совсем другой человек. Прав был дон Арманьяни, сказавший в последнем слове на процессе «Шести сицилийских кланов», что у каждого сицилийца в крови бурлят преступные наклонности. Портье Марко ощущал, как от пистолета заряжается омолаживающими токами высокой частоты. Вот оно – чего ему так всегда хотелось. Сойтись с легавыми в безжалостной войне...

...Лахузен, Андреас и еще пятеро немцев, включая Матильду Доренкрафт, вошли в номер «сорок три» готовые полосовать очередями направо и налево.

– Андреас, Оливер – туалетная комната. Матильда, Иоганн – спальня. Быстро заканчиваем и уходим. Нам ни к чему дожидаться полиции.

Хрустели под ногами осколки и обломки. Вилась пыль, летали клочья обоев. В высаженное окно задувал пахнущий тиной ветер.

– Спальня – чисто, герр Отто!

Андреас приложил палец к губам и показал стволом на королевских габаритов кровать совспаханным взрывными волнами бельем, потом на шкаф, лишь местами продырявленный осколками гранат. Лахузен кивнул. Они подняли оружие: Отто – автомат, Андреас – помповое ружье. Шкаф задергался, как живое существо, дверцы разлетались в щепы. Потом они, перезарядив оружие, нагнулись и прополоскали свинцом пространство под кроватью. Но ни там, ни там проклятого русского не оказалось.

– Туалетная комната – чисто, герр Отто, – вернулись в гостиную Матильда и Иоганн.

Лахузен подошел к окну. И сразу увидел Юргена и Фрица, с пистолетами наизготовку осматривающих стены отеля. Они заметили шефа и жестами показали, что беглец в их зоне ответственности не мелькал.

– Да где же он?! – взорвался Отто фон Лахузен.

И туи из дымохода в камин вывалилась груда мелкого сора.

– Вот он где, герр Отто, – плотоядно оскалился Андреас...

...Пепел, проделывая путь вслед за Витасем, испытывал те же неудобства плюс острую нехватку времени. Замолкли внизу гранатные разрывы, отстучали обязательные страховочные очереди. Пепел понял, что не успеет добраться до крыши прежде, чем его обнаружат. Но он предполагал и такой поворот событий. Ногами вперед Сергей забросил себя в квадратный лаз дымоходного отвода на следующем этаже и, проскользив по кладке, в туче черной пыли объявился внутри холодного камина последнего, четвертого этажа...

...Пропитанный запахом тухлой воды воздух влажно шептал о пользе летних прогулок по крыше. Витась, отряхиваясь, вертел головой. Нет, кровельное железо не громыхало под тяжестью людей с оружием, никто из-за труб с пулеметом наперевес не поднимался. Прав был Серега – не стали они перекрывать крышу, не учли высотный вариант.

Перепачкав руки, но так и не став чище, белорус плюнул, одежда испорчена навсегда. Оглядевшись вблизи, Витась перевел взгляд за пределы крыши и на миг позабыл о суетных огнестрельно-криминальных заботах. Грандиозные панорамы имеют такое свойство завораживать.

Вдали зеленела и играла солнечными бликами гладь Венецианской лагуны. Четыреста мостов соединяли острова Мурано, Бурана, Чорчелло, Джудекка, Сан Джорджа Маджоре и полсотни других. Легко узнавались растиражированые путеводителями барочный дворец Ка Пезаро на Большом Канале, чудная церковь Святой Марии Глориоза дей Фрари и школа Святого Рокко. Картина, достойная кисти Тинторетто, Тициана и Донателло, вместе взятых. По каналам скользили узкие гондолы, ими рулили, приняв важные стойки на корме, знакомые по рекламным клипам гондольеры. Древний транспорт, уважительно притормаживая, аккуратно обгоняли мощные современные катера. «О соля мио, – под влиянием красот лезла на язык культовая итальянская песня, – как сладко светит после бури солнце!»

«Ну, и зачем мне это надо? Может быть, перескочить на крышу соседнего дома, спуститься по пожарной лестнице и возвратиться в привычный спокойный круговорот по центральной и восточной Европе, чреватый лишь мелкими денежными обломами». Так думал Витась, обдуваемый венецианским ветром. Ведь иначе положат рядышком с русским бандитом Серегой, а он, ясен бубен, бандит, кто ж еще?! «Почему, – недоумевал Витась, – ну откуда берется уверенность, что русский сумеет выкрутиться из любой передряги?! И ради каких златых гор мне с ним на пару выкручиваться? А в той же Африке, говорят, куча экзотических болезней, от которых европейцы мрут, как мухи. Кстати, о мухах, там же водятся цеце»...

Белорус не сумел додумать свои непростые думы. Потому что вдруг одновременно с закладывающим уши разрывом разлетелась на отдельные кирпичи выводная труба каминного дымохода. Один из кирпичей саданул Витася в бок. Белорус упал, чуть прокатился по покатой крыше, пока его не остановил отогнутый край кровельного железа. «Никогда, – принял твердое решение белорус, лежа на теплой крыше и накрыв голову руками, – я не приду на тот причал, про который договаривались. Ой, ё-о, как бок болит! Все, немедленно домой, сейчас же в Витебск, под защиту батьки Лукашенки»...

...Пеплу в глаза заглядывал песик породы долматин и рычал. Песик находился по ту сторону каминной решетки, Пепел по эту.

– Хорошая собачка, хорошая, – убеждал Сергей зверюгу, огибая решетку с пистолетом в опущенной руке.

В обойме оставался всего один патрон. В здоровенной и высоченной, как Эрмитажные залы, комнате кроме пса и забравшейся на спинку дивана кошки никого не было. Нет, вон еще какая-то ящерица шмыгнула в толстый рулон бумаги.

Приоткрытая дверь комнаты распахнулась, и в помещение сквозняком ворвался невысокий сухонький старикашка с длинными седыми волосами, только зашелестели полы засаленного халата. В одной руке старик держал графин с напитком цвета бордо, в другой – фужер, украшенный гербом. Старикан фактурой и бойкостью смахивал на полководца Суворова из старого советского фильма.

Пепел было хотел поздороваться и для начала заявить что-нибудь успокаивающее типа: «Перепись населения», но синьор «Суворов» не обратил никакого внимания на вооруженного пистолетом незнакомца. Старик целеустремленно прошуршал халатом к мольберту с недоконченной картиной, налил вина, опустил графин на узкий высокий столик и, отступив с фужером на два шага, погрузился в созерцание набросков на холсте. Долматин верноподданно глядел на хозяина, впрочем, приглядывая и за продвигающимся к двери Пеплом. Не получив команды «фас», пес гавкнул для порядка, потом зевнул и побрел к подстилке у дивана. Сергей чуть не вздохнул с облегчением – ну не хотелось ему стрелять в собаку.

Пепел уже сумел догадаться, что синьор «Суворофф» безвылазно проживает в своем мире-раковине. Все стены залы украшали полотна, картины были прислонены к стенам, по одной и стопками валялись на паркете. Холсты, как завершенные, так и заброшенные, пылились на мольбертах. И на всех полотнах были изображены только дамы, брюнетки и блондинки, стройные и толстушки, но всегда рядом с ними один и тот же мужик. Вот мужик, еще совсем молодой, несет невесту на руках к украшенной цветами и лентами гондоле. Мужик и сеньорита, она на голову выше его и с пышными формами доярки, стоят голые на балконе как раз вот этого здания. Мужик уже с сединой в волосах и длинноногая бестия с распущенными белыми волосами спускаются, держась за руки, по снежному склону на горных лыжах. Мужик и дама, оба в бесформенных шубах и в ушанках с кокардами бросаются снежками на фоне Кремля, ядрен батон.

В общем, понятно. Синьор решил потратить остаток дней на самые приятные воспоминания. Типа мемуары в живописи. И утонул в этих мемуарах с головой, немного помутив при этом голову. Пепел уже добрался до порога, когда стены комнаты вздрогнули, тугая сильная волна вырвалась из камина, сметая мольберты, а уши заложило от грохота.

Кругом все падало и разлеталось, разбивалось и раскалывалось, пронзительно завизжала собака. Пепел понял, что лопесовские морды шандарахнули в трубу из гранатомета. Правда, с опозданием.

Сергей выскользнул в коридор, успев бросить взгляд на синьора – тот, подняв с пола и отряхнув, водрузил на мольберт свалившуюся картину, и быстро заводил кистью по холсту.

Длинный, прямой коридор упирался в железную дверь. Пепел почти бегом одолел дистанцию. Подергал за ручку, заперто. Отлично. И дверь отличная – деревянная основа, обшитая стальными листами, внушающие веру и надежду запоры. Сергей прильнул к «глазку», дающему панорамный обзор на лестницу и площадку. Сперва Пепел расслышал сквозь дверь топот. И вот они – лопесовцы.

Кто-то промчался наверх, к чердаку. Остальные навалились на дверь. Но тут уж хренушки – одними плечами не выдавишь. Между прочим, память карточного игрока сбоев не дает. Морды-то в «глазке» мелькали если не сплошь, то через одного знакомые: по чешскому кабаку, по чешскому трамваю, а вон тот – русскоязычный козел, что конвоировал в поезде.

– Русских не возьмешь! – набрав побольше воздуху в легкие, выпалил Пепел. – Русские не сдаются! Айн унд цванциг фир унд зибцих! Цурюк нах Берлин, швайны! Лопес капут! – Пепел отпрянул под прикрытие стены.

Пулевой шквал не замедлил обрушиться на стальные листы обшивки. Однако дверь спокойно переносила свинец, поглощая его. И бессмысленная пальба быстро затихла. Сейчас взрывать будут. Пеплу того и надо. Лишь бы, подонки, собачку не тронули.