Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

И действительно, стал переодеваться в штатское надзор, весь лагерный начсостав. И что произошло? Он же первым и опомнился, они же первыми стали и эссеистами, и мыслителями, и демократами! В каком нибудь карцере уже издается газета “На свободу с чистой совестью”. Вчерашний сука и христопродавец сегодня машет кадилом. И естественно, одновременно с ними первыми опомнились блатные – причем крупные блатные. Ну и шестерки, бывшие при них. Они немедленно возникли везде в силовых структурах, а сами блатные разворовывают страну – вот что в России сейчас происходит.

Ты понимаешь, можно оперировать высокими словами – «чувство собственного достоинства», «личность», «честь», “законопослушание” и т. д. Но ты имеешь дело с блатными и, соответственно, оперируешь блатными словами, уголовными терминами – так гораздо полнее объяснимо то, что в России сегодня происходит. При этом они все же меняются. А я не устаю рассказывать о своих надеждах, об оптимизме в отношении России… Знаешь, с чем связанными? Как раз вот с этими вчерашними убийцами. И не потому, что их дети закончат Кембриджи и Оксфорды и станут другими людьми – может, даже и не станут… а, может быть, все же станут более грамотными. Но они сами меняются…

– У меня есть приятель, я могу спокойно назвать его имя – Володя Басалаев. Он бывший рэкетир-убийца, с 14 лет сидел в лагере. Я тебе, по-моему, рассказывал историю, случившуюся в Новосибирске. Он один из нефтяных королей или бензиновых – я не знаю, как это называется в Новосибирске, и входит в число 15 богатейших людей Новосибирска, если не в первую их десятку. Как он добыл свои первые миллионы, меня не интересует, но я догадываюсь. Человек, который выжил в “малолетке”, он… знаешь, рыба пиранья по сравнению с ним – дельфин благородный.

Был он уверен, что погибнет, много раз, и сам говорил мне: я живу не своей уже жизнью, я много раз уже должен был умереть. А ему сейчас лет 37–38… Миллионер, владелец, по-моему, восемнадцати бензоколонок в Новосибирске и гигантского концерна, который занимается внедрением всяких изобретательских дел. И он дико талантливо всё это делает! Надо его видеть: небольшой ростом, такой темный лагерный тип. При этом чудовищно умный и чудовищно одаренный. Так вот, он создал гигантский концерн. А его все ненавидят. Что он мог сделать?

Он мог настроить бензоколонки такие же паршивые, какие были раньше в Новосибирске, и они бы ему обошлись в копейки. А он построил восемнадцать бензоколонок, которые ничем не отличаются от ваших американских, выписав для этого немецких инженеров. Ярко освещенные, вылизанные, с подъездными путями. Они обошлись ему в безумные деньги, и эксплуатация там обходится в пять раз дороже, чем в Америке, потому что на каждой бензоколонке еще стоит амбал, который следит за тем, чтобы русский водитель, набрав бензин, не уехал, вырвав шланг, дабы не платить.

При бензоколонке бистро есть, ты можешь купить там продукты. Там опять стоит амбал, который смотрит, чтобы не ограбили кассиршу и не украли все с полок такие же сумасшедшие. Теперь смотри, как с ним борются. Между каждыми двумя его бензоколонками, на равном расстоянии, посередине, без всяких подъездных путей, с рытвинами и колдобинами – я сам видел – на двух подложенных шпалах стоит цистерна, которая торгует ворованным бензином, и поэтому он вдвое дешевле. И так – по всему городу…

Газеты Новосибирска пишут: “Имейте чувство человеческого достоинства, заправляйтесь на бензоколонках!”

Басалаев с ними бы справился, своих “силовых структур” хватает – будь здоровчик, я видел этих амбалов. Он даже ко мне приставил телохранителя, который меня увозил домой, и чуть не сошел с ума от удивления оттого, что я ему руку пожал. Так что с этими цистернами Басалаев сам бы справился и справилась бы прокуратура, потому что известно, что это ворованное. Но владелец их, я уже не помню, то ли сын прокурора, то ли еще чей-то…

Там ты наглядно видишь вчерашний день России, но есть уже и завтрашний. Теперь еще про Басалаева, почему у меня и возник этот жуткий оптимизм.

Мы познакомились с ним в сауне, меня пригласили выпить после концерта. Им скучно было: ну, объявились заезжие фраера – они стеснялись выпить с тем, у кого был концерт, со мной то есть, – а так-то я был им до лампочки. Их было несколько человек. А этот подсел ко мне, обратил внимание. Мы заговорили: за что сидел, где тянул, где чалился – так мы с ним “профессионально” поговорили. Потом я думаю: давай я тебя немножко продену, а то он как-то вяло разговаривал, я ведь для него чужой абсолютно. Я ему говорю: “Слушай, а что ты рассказываешь, что ты татарин? Ты же Басалаев. Басалаев – Салават Юлаев. А он – башкир”. На что он мне спокойно отвечает: “Один хрен – я сирота!” Короче, мы расстались с симпатией друг к другу. Уже потом я у него гостевал.

Спустя год после знакомства мне звонит один, мерзкова-тый такой, чиновного типа человек из СОХНУТа, который только что был в Новосибирске. “Я вот тут вам звоню, потому что у вас странные приятели”. Я говорю, что я от своих приятелей не отказываюсь. “Вы такого Басалаева знаете?” – “Ну, это просто мой друг, о чем говорить!” – “Он вам просил передать приветы и все прочее, а также сказал, что, может быть, вам будет интересно: Вовка Басалаев только что финансировал Всероссийский конкурс фортепьянных дуэтов”.

Ты слышишь, о чем идет речь? Я думаю, что он меня простит, если прочитает, даже не зная полностью значения всех этих слов. Но ему друзья сказали: там референтная группа, с которой дружит директор филармонии, пытается устроить конкурс – и Басалаев дал им на это деньги. То есть те же российские Щукины и Морозовы – вот кто меценаты сегодня, и они тоже появляются уродливым путем. Но они появляются! И вот это вселяет в меня ужасный оптимизм.

– Игорь, вот тебе еще цитата – из тебя же. – Я выудил из стопки его писем ко мне листок, начинавшийся так:

 
Какого и когда бы ни спросили
Оракула о будущем России,
То самый выдающийся оракул
Невнятно бормотал и тихо плакал…
 

Это – примерно годичной давности. И потому закономерен вопрос – каким будущее России представляется тебе сегодня?

– Не знаю точно, но только думаю, что взрыва там не будет. Что я в этот раз там увидел – это апатия чудовищная. Все от всего устали, никто ни во что не верит. Массовый энтузиазм пропал, который нужен для сколачивания сопротивления… Если придут чиновные, тихие, ползучие группировки типа коммунистов – вот это будет чудовищный кошмар. Но кто на самом деле придет, я не знаю… Мне все правительства там несимпатичны.

– Выходит, твое ощущение оптимизма очень условно…

– И все равно это оптимизм. Смотри-ка, я ведь посещаю невероятное число российских городов, и после каждого концерта пью с новыми русскими разного возраста. А они почти все говорят одно и то же: эта вот жировая прослойка, я не знаю, как ее назвать – бизнесменов, мафии – настолько сильна, что возврата к прежнему абсолютно нет. Но кого они выберут себе в руководство?

Я общался с вице-губернатором одной из гигантских областей, симпатичным человеком. Он, крепко поддавший, хорошо относился к моим стишкам и поэтому был абсолютно раскован. Он, собственно, такой же, как Володя Басалаев, только из гигантской управленческой структуры – но вот куда он повернет, я не знаю… Поэтому говорить о будущем можно лишь совершенно неопределённо. Чиновника можно склонить и на такое, и на этакое, и вообще на все, что угодно. Оптимизм же мой основан на том, что это дико талантливые люди. Ну просто видна эта, животная что ли, энергия.

Знаешь, есть прирожденные организаторы: от них пахнет такой животной энергией! Но в какую сторону и кто их склонит идти, я не скажу. Беседовал я совсем недавно с одним думским человеком, и он очень спокойно так, холодно – это был даже не цинизм, а констатация, он даже сам не слышит, что говорит, – поведал о том, что его знакомые, тоже крупные бизнесмены, не знают, с кем идти: с коммунистами или с бандитами. Речь идет не о нравственности, а о выборе разумного пути для выживания… Так что все там как бы непонятно. Но оптимизм все равно есть – потому что у людей другая походка, потому что у людей другие лица. Такое количество молодых, которые совсем уже другие!

Правда, жизнь за последние два года стала значительно хуже. Я за поездку бываю в семи-восьми городах. Человек живет сегодняшней почвой, на которой он стоит, сегодняшними реалиями и перспективами на будущее. А почва у него из-под ног выбита самым чудовищным образом – потому что всеобщее подорожание, отсутствие работы и прочие беды. И перспектив нет никаких, так что, действительно, люди в жутком состоянии.

Но это не гибель, это не смерть, это не крах, это какая-то глубокая болезнь, при которой внутри что-то все равно вырастает. Жуткое количество предпринимателей, часть из них действительно процветает. Я недавно статью прочитал, что, мол, убита вся поросль молодых бизнесменов. Говорят, что нет совсем производства, что все живут в долг, разворовывают и продают это разворованное. Но все равно, где-то возникает новый завод, какой-то завод перестраивается.

Приведу тебе простой пример, хотя он показателен. Приезжаю я в Екатеринбург в позапрошлом году, остается два дня до концерта, и вместо того, чтобы я по городу ошивался, меня везут в загородный бывший профсоюзный санаторий на берегу роскошного, дико красивого озера. Встречает нас человек, у него на обеих руках нету кистей, он их отморозил в лагере. Лет ему 70, наверное. Так он – владелец всего этого санатория. Все это было при советской власти построено: обшивка деревянная, деревянные панели, прекрасная кормежка. Сам он вкалывает с семи утра: уезжает на рынок (а там все дорого, не всем доступно), привозит оттуда продукты.

У него семейный подряд. Мы с ним разговариваем, ведет он нас на берег озера, говорит: вон напротив пороховой завод стоит, и еще завод (называет – такой же военный) – тоже стоит. Ну, меня это как-то не волнует, я вокруг смотрю и вдруг вижу вокруг озера еще пять-шесть таких же старых санаториев – несколько двухэтажных зданий с выбитыми стеклами, обшарпанные. А его заведение – вот в таком прекрасном виде. Даже не вспомню сейчас, как его зовут… Я ему говорю: смотрите-ка, у вас так хорошо (а мы уже поели, в баньке помылись), а вот там – почему же там так плохо? “Потому что, – отвечает, – у меня рук не хватает, чтобы это все прикупить, и всем этим заниматься”.

Везде вдруг находится нужный человек. А там, где он находится, уже все поднимается, поднимается, поднимается… В том же Екатеринбурге мужик, который меня принимал, был, по-моему, зам. главного инженера на кирпичном заводе. Они, когда была приватизация, всем коллективом купили этот завод и производят огнеупорный кирпич, которым торгуют во всем мире. Людей мало осталось ужасно, вот что я тебе хочу сказать. Там, где появляется человек или группа людей, там тоже все возникает, независимо от государственного устройства. Их будут душить налогами – но они все равно будут расти. Свобода – она сама себе удобрение для почвы жизни.

Еврей в России – больше, чем еврей

– Игорь, а что бы ты посоветовал евреям, живущим сегодня в России? Уезжать ли, оставаться ли там?

– Мы, евреи, – конечно, загадка. Сейчас российских евреев уже невольно соотносят с немецкими: тем также можно было уезжать – до 78-го года. После макашовского выступления и всего остального, казалось, должно было увеличиться количество выезжающих. Но ни в СОХНУТе, нигде в те дни не появились толпы уезжающих. Чуть-чуть, на десяток возросло в каждом городе число людей, которые приходят как бы понюхать и поспрошать, «как там», но при этом совершенно не собирающихся ехать. Потому что пришли из Израиля миллионы, а может, и десятки миллионов писем о том, как там плохо.

И еще: лишь только оказывается, что можно хоть как-то прожить, что климат более или менее стабилен (а климат – это то, чем пахнет в воздухе), – еврей остается. Еврей едет в самой крайней ситуации или даже когда она совсем перехлестывает за край: это когда уже нужно воевать, кричать, призывать международные организации. А так, они все живут, не трогаясь с места, и более того, смотри – всюду лезут в структуры власти в чудовищном количестве.

 
Темна российская заря,
И смутный страх меня тревожит:
Россия в поисках царя
Себе найти еврея может.
 

Четверостишие это написано, кажется, в 92-м, самое позднее – в 93-м, когда оно вошло во “Второй иерусалимский дневник” Игоря. Этот сборник, в числе десятка других, я перелистывал в поисках поэтического подтверждения того, что сегодня говорил мне Игорь – и, как правило, быстро находил нужное. Впрочем, оттуда же и это:

 
Храпит и яростно дрожит
Казацкий конь при слове “жид”…
 

– Ты знаком, конечно, со статьей Тополя, его обращением к Березовскому. Как ты оцениваешь ее?

– Мы даже передачу по этому поводу делали в Иерусалиме. Мне кажется ужасно смешным это обращение. Это было бы все равно, что в 19-м году или в 20-м некий писатель еврейский (а тогда, между прочим, не было такого количества детективщиков) обратился бы к евреям, работающим в ЧК или во власти – например, к Свердлову или Троцкому. “Г-н Троцкий, хочу вам напомнить: делают революцию Троцкие, а отвечают за нее Бронштейны. Г-н Троцкий, не тратьте свою энергию на революцию, а тратьте ее на коммерцию, на что-нибудь еще! То, что вы сегодня делаете, будет вредно для всех остальных евреев”. Все бы громко рассмеялись. Точно так же Тополь сейчас пишет Березовскому.

– Словом, ты расцениваешь это как проявление наивности?

– Не знаю… Я в этом вижу, во всяком случае, и какую-то зашоренность взгляда, странную для умного человека Тополя, скудоумие, что ли. Если ты обращаешься к таким вот владельцам денег, то обращайся тогда и к Черномырдину. Там же полным-полно и россиян-миллиардеров. Почему же ты не призываешь того же Черномырдина, когда призываешь богатых людей поделиться? А кстати, если каждый из них и даст по миллиарду, деньги-то все равно растворятся – точно так же, как растворились все американские и европейские деньги. Но – обратись ко всем!

Если ты обращаешься ради сохранения еврейского народа, то вспомни, что так уже было. Я думаю, что в древности это было свойственно еврейским пророкам, которых впоследствии побивали камнями. Они говорили власть имущим: отдайте все, раздайте, поделитесь и т. д. Но никто не поделился, как не поделится и сейчас. Так что просить бессмысленно. Само же стремление части евреев во властные структуры – это не чисто еврейское качество: я думаю, что это чисто человеческое, это реализация своей энергетики.

Вот ты меня, например, не спрашиваешь: почему никто не обращает внимания на то, что мафиози и бандиты хотят войти во властные структуры? То здесь, то там они выбираются в губернаторы, в мэры городов, а потом их судят. Тополь написал свое письмо, априори, исходя из мысли, что они, еврейские богачи, там чужие. А они себя не чувствуют чужими!

Еврей везде себя чувствует своим. Еврей забывает о том, что другие видят его чужим. Он свой, он здесь. Я помню, у нас на радио с Сашкой Окунем сидел один российский советник… Кстати, среди них чудовищное количество евреев, по счастью, Макашов этого не знает, просто руки у него до этого не дошли, но дойдут однажды – это же не скрывается. В избирательных штабах у всех крупных деятелей огромное количество консультантов-евреев. Это психологи, экономисты, социологи – ну такой мы народ талантливый! И вот один из них приехал. Он в избирательном штабе замечательнейшего человека, чуть ли не руководитель там.

Мы с ним разговариваем на радио, и я говорю: “Старик, послушай”. То есть я к нему обратился, как Тополь. Только на соответственно моем уровне – не к самому Березовскому. Я ему говорю: ”Ты же еврей, чего ты вмешиваешься в это самое? Как ты можешь?“. Он отвечает: ”Нет, я русский человек, я там живу, я люблю Россию, я знаю, что России нужно, я врос в нее корнями, пусть они, если не хотят со мной жить, убираются куда угодно!“. Это жутко странное, чужеродное, и кажется глупостью, даже когда ты это слышишь в Израиле или в Америке. А там они изнутри ощущают себя своими…

Так что это специфика нашего народа. Мы – такие! Ведь евреи больше немцы, чем немцы. Старик, где ты найдешь такого немецкого писателя, настолько немецкого, как Фейхтвангер, например, настолько немецкого поэта, как Гейне? Такой народ, он вживается. Это счастье африканцев, что нас там не было. Мы были бы чудовищными африканцами, мы носили бы черную кожу, раскраску, воевали бы, и Мандела, может, был бы евреем.

Обрати внимание, еще не произведен подсчет (а он наверняка будет произведен), какое количество борющихся с советской властью, ну, назовем их диссидентами (хотя я это слово не люблю), какое чудовищное количество среди них было евреев. Если посчитать, сколько народу распространяло самиздат в России, то есть взрывную литературу, то, я думаю, что из ста человек девяносто пять были евреями. Тут я просто отвечаю за свои слова, потому что я знал и видел это. Некая чудовищная активность – такой вот мы народ. Вредно это или хорошо – обнаружится через какое-то время.

– Вернемся к Израилю: какое место в нем заняли сегодня российские евреи? – Времени до выступления Игоря оставалось все меньше, задавая ему вопросы, я почти перешел на скороговорку, зная, что другой подобный случай представится совсем не скоро. И, несмотря на укоризненные взгляды Татьяны (Таты, как ласково зовет её Игорь и следом за ним друзья), сопровождавшей в этот раз супруга в его турне, я быстро заправил в магнитофон новую кассету.

– Тут я тебе отвечу словами Буденного. Году в 62-м мне приятель показывал французскую газету ”Монд“. Её корреспондент подошел к Буденному на каком-то правительственном приеме, предъявил свою журналистскую карточку, то есть объявил, что он журналист, и получил таким образом право на публикацию, потому что тот понимал, с кем имеет дело.

Он спросил, какую роль, по мнению маршала Буденного, будет иметь конница в Третьей мировой войне. И Буденный ответил: ”Как – какую? Решающую!“. Так вот, я тебе то же самое могу сказать про россиян в Израиле – теми же интеллектуальными словами. Только что вручались премии за вклад в израильскую науку – пять наиболее престижных премий, в жюри по присвоению премий заседали все израильтяне, россиян там нет: до уровня присуждения премий они еще не дошли. Но они уже их получают. Так вот, за лучшую докторантуру премии получили семеро россиян. Прут чудовищным образом российские евреи, и я не знаю, к добру это или нет…

Писатель, как волк

– Я слышал о требованиях сделать русский вторым государственным языком в Израиле. Насколько это звучит для тебя серьезно?

– Никогда! Никогда этого формально не произойдет. Даже притом, что он стал уже явочным порядком государственным языком. Знаешь, когда в шестимиллионном государстве миллион говорит по-русски, то это заметный государственный язык. Но по-настоящему государственным, языком делопроизводства, он не станет никогда, что естественно. Дети наши свободно говорят на иврите, они уже сами не замечают, как переходят с русского на иврит и обратно. То есть для них нет этой проблемы. Проблема есть для нас, не выучивших иврит. Это ужасно похоже на самом деле на сегодняшнее положение так называемых писателей в России. Их никто не поддерживает. Все они плачут, кричат и жалуются – но ведь это естественное состояние, что литератора никто и не поддерживает: он должен жить сам. Как волк.

И никто в мире никогда не поддерживал литераторов. Ну, возникали какие-нибудь спонсоры, меценаты – но их были единицы. А так человек сам! Какой-нибудь известный английский писатель – помню, читал про одного, написавшего, по-моему, восемьдесят томов, – какой-то средний писатель, имя его я тоже не запомнил, он работал в банке клерком, а сочинял по ночам и вечером. Время его было настолько уплотнено, что, заканчивая очередной роман, он выкуривал сигарету или сигару, выпивал чашку чая – и садился за следующий. Нормальная жизнь литератора! Огромный русский поэт Борис Чичибабин всю жизнь проработал бухгалтером в трамвайном депо…

– Похоже, так сегодня и происходит в России. Главная трибуна писателей – толстые журналы, – лишившись государственной поддержки, завершают свое существование. И вместе с ними уходит из жизни целый пласт словесной культуры, присущий главным образом России.

– Может быть, это и нормальная ситуация. Я точно знаю, что если толстые журналы будут поддерживаться правительством – коль уж ты так настаиваешь на роли толстых журналов в российской духовной жизни (хотя я в этом не очень уверен), – если они даже финансируются, платить авторам все равно не надо. Автор должен жить, как волк – кормить себя сам. Как только ему платят «за музыку», тут же её и заказывают. Мы видим этот феномен в литературе 50-70-х годов в России на примере периодики.

Хотя, в принципе, я понимаю, о чем ты говоришь, так что в разговоре со мной давай сразу вынесем за скобки слово "убежденность“ Все, что я говорю, – это некая болтовня, это мое мнение. Я ни в чем не убежден, я не экономист, какие-то вещи я просто не знаю. Может быть, газета – некая специфическая штука, которая связана с обществом большим количеством нитей, обществу нужна – и поэтому обществом должна быть оплачена.

Скажем, вот этой частью общества должны быть оплачены коммунистические газеты, эта часть газет должна быть оплачена другой частью общества. Но бряцание на лире есть просто товар: если у тебя его покупают, ты живешь на эти доходы. И если его у тебя не покупают – проклинай на здоровье общество. Может быть, ты – гений! Но вот сегодня ты не нужен. Я знаю многих поэтов и художников, живущих в твердом ощущении и проживающих в нем всю свою жизнь, что они – гении.

Кстати, это очень важная пружина – ощущение, что ты гений. И что общество просто тупое и подлое, и оно не доросло до понимания твоей гениальности. Очень хорошо! Значит, это очень счастливое чувство для личного проживания – но на общество оно не накладывает никаких обязательств.

Скажем, я – гениальный художник. Обществу мои картины не нужны, оно тупое, слепое, идиотическое. Значит, я свои картины складываю и забочусь о том, чтобы дети после моей смерти не выбросили их на помойку, чтобы завтрашние люди могли их оценить. Я проживаю свою жизнь совершенно замечательно – но я ничего не должен требовать от государства, и от общества, в частности. Хотя бы из чувства собственного достоинства – достоинства художника даже, а не личностного.

Потому что, если общество мне заплатило, завтра это общество скажет: а намалюй-ка ту же картинку, которую ты малевал вчера, потому что нам понравилась она. Например, я рисую вместо лиц цветные яйца. И вместо фигур – цветные яйца. Общество покупает. А потом я хочу рисовать зеленый лужок, я внутри созрел для этого, а мне говорят – нет! Дальше я начинаю влачить жизнь изгоя, но настоящего художника, потому что следую своему ощущению. Это составляет предмет моей гордости, мне это очень важно.

Я же еще и артист, я со сцены ”завываю“, и поэтому часть эстрадная – тоже часть моих доходов, так что я не полностью живу на литературные доходы. Ты смотри, Дина Рубина кормит свою семью на литературные доходы. Правда, она еще работает в одном клубе, хотя там зарабатывает просто копейки. Ну вот, повезло – ее «товар» покупается.

Я читаю российские толстые журналы, но там необыкновенно мало того, что заслуживает чтения. Поэтому я думаю, что твой вопрос про толстые журналы и о необходимости их поддержки устарел. Да, они, действительно, были важными в жизни той, прежней России. Тогда мы их читали. Они были какой-то отдушиной. Мы их читали между строк – и что-то в них прорывалось вдруг. Для нас это было частью стремления выжить. А сейчас вот я читаю дикое количество мусора, дикое количество публицистики, которому место, на самом деле, в тонких журналах – то есть газетного типа.

Возвращаясь к толстым журналам: меня не оставляет ощущение ненужности всего, что там сегодня печатается. Ну, стихи… Поэт счастлив, что напечатал стихи. Подожди год и издай сборник за свои деньги, или найди себе мецената. Статьи публицистические – это для тонких журналов. Романы? Потерял, по-моему, журнал свое назначение. Я начал тебе говорить по поводу чупрининского журнала (”Знамя“ – А.П.). Два-три раза мне удалось обнаружить нечто значимое в годовом комплекте журналов. В последний год я вообще ничего не смог в нем найти – хотя он традиционно считался одним из достойных литературных изданий.

Всё будет хорошо?

– Ну, да ладно об этом… Знаешь, со мной недавно интервью потрясающее сделали. Двое – один в Петропавловске-на-Камчатке, другой в Тель-Авиве – придумали вопросы и ответили на все эти вопросы моими стишками. Причем, все так здорово подбирается, хотя иногда ответы получаются прямо противоположными…

Что я этим тебе хочу сказать: мир устроен противоречиво и при этом чудовищно жестоко. Но в этой жестокости есть какая-то разумность: я говорю не о естественном отборе, а о том, что мир сопротивляется твоему благополучию. Мир все время ставит тебе какие-то препоны, трудности.

– Я бы не отнес это ко всем: кому-то ставит, кому-то нет…

– Но все равно происходит некое преодоление. Я сейчас вспомнил фразу, не помню, кто её произнес. Кто-то пожаловался на жизнь – кажется, Крылову, академику, который был известен как крупный строитель. И тот ему ответил ”физическим“ образом. Он сказал, что мы ругаем сопротивление среды, но если бы не было сопротивления среды, не было бы движения, потому что от этого сопротивления, от воды, например, отталкиваются колеса парохода. И к литераторам это ужасно точно относится.

А может, для меня сопротивление среды сконцентрировалось в какие-то времена, когда-то, так что здесь абсолютно ни при чем общество и государство. Недавно умер великий поэт Булат Окуджава. Я сейчас это говорю совершенно официально – великий! Ты представляешь Окуджаву, выступающего с речью, в которой он говорит, что государство должно его содержать? Его жизненная позиция была всегда безупречна.

Меня и сейчас волнует, как там живут в России хорошие писатели – не те десять тысяч, что состояли в Союзе писателей…

– Ельцин дал какие-то деньги на ежегодные стипендии для группы деятелей культуры – и в их числе литераторам, – заметил я.

– Кстати, в связи с журналами – о России. Я ничего не могу сказать аргументированного, может быть, но я точно знаю: в России все будет хорошо, и, наверное, это основа моего оптимизма. Чудовищно талантливая страна! В смысле людей талантливая.

– Ну, а про Израиль: каким ты видишь его будущее?

– Я точно знаю, что и там все будет хорошо. Потому что при всем том, что я вижу внутри страны, если бы все это Богом не охранялось, не содержалось и не паслось, все давно бы рассыпалось к… матери, было бы завоевано и т. д.

– То есть ты веришь в некое провидение?

– Я не знаю, как это назвать – логика провидения человечества, технология истории народа, судьбы народа… Природа… Развитие взаимоотношений…

– Может быть, выразить это как запрограммированность истории? Существует ведь и такое предположение…

– Очень может быть… Я как-то отчетливо, живя там, внутри, чувствую, что это некая неприступная и нерушимая штука, – иначе давно бы всё разрушилось. Ну, хрупкая вот такая орешина посреди – я не знаю чего, да еще внутри этой орешины такое количество врагов, червей… Ужасно много вещей совершенно невозможно сформулировать, потому что как только ты начинаешь артикулировать, ты видишь, насколько слова не могут это выразить…

* * *

Здесь мы вынуждены были прервать разговор – ехать на выступление было не так и далеко, только времени на дорогу оставалось совсем в обрез. А будь его чуть больше – я, не оспаривая его прогнозы, непременно выразил бы Игорю свое несогласие с его последним утверждением (кстати, вот уже второй раз повторенным в нашей беседе): всё же редко кому удается быть столь выразительным, как это получается у него, Игоря Губермана. В любой момент я могу представить себе его, извергающего на слушателей каскад остроумных и едких четверостиший, или вспоминающего о том, как они рождались – в тюремной камере, на лесоповале, в самолете, несущем его из Израиля в Мельбурн, в Москву, в Лос-Анджелес…

Губермана, действительно, сегодня ждут везде. Я не оговорился: и в местах бывшей отсидки тоже – где его выступления проходят с особым успехом, окрашенным бывшей причастностью Игоря к судьбе людей, остающихся и ныне там.

Чаще всего – не по своей воле…

Ноябрь 1999 г.