Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

И совсем недавно, в его новой квартире, где-то за Курским вокзалом, “новой” очень условно: то же убранство, квартирка совсем запущенная, в подъезде – строительный мусор.

И еще появилась собака – щенок, крупный годовалый питбуль, он всё норовил зайти со спины, пока мы сидели за кухонным столиком, и тогда я начинал себя чувствовать неуютно. Эдик это заметил, и Настя, все та же, и так же стриженная, и так же похожая на подростка, увела собаку в другую комнату. Я оказываюсь за этим столиком каждый приезд, в этот раз я занес бутылку водки и какую-то снедь: была годовщина кончины Медведвой.

Эдик признался, что, по его мнению, Наташка ушла из жизни из-за непрошедших чувств к нему… Может быть. Хотя настоящая причина – передозировка наркотиков – могла быть и случайной. Кто сегодня скажет… Они же давно, очень давно не были вместе.

А его партия, – рассказывает Эдик, – численно выросла многократно – за время, что он оставался в заключении. Всё же мне казалось, что многие его приверженцы и сами-то не очень понимали – за что надо бороться, хотя против кого – было ясно и без программы, которая сама по себе не очень внятно изложена. Но все они изначально задиристы, хулиганисты, и только имя их вождя для них священно. При этом, мне представляются, очевидными истоки этого поклонения – они, конечно же, лежат в литературном даре Лимонова, в его книгах. Он сейчас издается, действительно, массовыми тиражами, что для нынешних лет есть чудо.

Когда-то Лимонов признавался мне, что самая большая его писательская мечта – взять интервью у Каддафи, но тогда я как-то об этом не задумывался. Не то – он: вернувшись из эмиграции и начав с вмешательства (разумеется, на личном уровне) в балканскую сумятицу, он в какой-то момент, почти перестав писать, появился вдруг на первых полосах московских газет.

Со стороны я видел в этом своего рода эпатаж, забаву уже не вполне молодого человека – о чем честно и сообщал ему в нашей тогдашней переписке, призывая вернуться в литературу. Ответ его повторно цитирую дословно: “…Вот и ты перестал меня понимать – был последним”. А я и вправду перестал – искренне опасаясь последующих похорон незаурядного литературного дара, которые казались мне не за горами.

Слава богу, в этом я обманулся: подаренную им новую его книгу я прочел не отрываясь. Хотя были к тому и свои причины. С его согласия приведу ниже несколько страниц из “Книги воды”– в ней он не впервые вспоминает эпизоды из наших калифорнийских лет – а ведь я и сам забыл, честно говоря, что это я его знакомил тогда, в начале восьмидесятых, с Медведевой – потом он забрал Наташу в Париж. А он – не забыл, оказывается, и еще много чего не забыл: мне говорили, что и в других книгах он вспоминал что-то из нашей молодости.

И еще: Лимонов пишет, не переставая, – как только управляется за всеми сопутствующими его политической активности обстоятельствами? Но он и много читает: по его просьбе я передавал ему из Америки английские книги – биографию Клинтона, еще что-то…

Что будет дальше с Лимоновым – один Господь знает. И, наверное, еще те, кто политическую активность писателя Лимонова принимает всерьез и близко с сердцу, – вот отсидел ведь он, хоть и не весь срок. Пока же при нашей арбатской встрече в отрощенной бородке и усах “а-ля Дзержинский” он стал почему-то мне напоминать не этого палача, но стареющего китайского кули. А он так и тянет телегу, в которую некогда впряг себя то ли из мальчишеского азарта, то ли из честолюбия. А телега эта своей тяжестью набирает инерцию и уже толкает его самого в направлении, которое, может быть, поначалу он и не выбирал. И с ним в упряжке – его ребята, во многом честные и отчаянные, этого у них не отнимешь, да что говорить – вон, все есть в газетах.

А вообще-то, кто скажет сегодня, что ждет страну, в которой снова живет Лимонов?

В самый недавний приезд в Москву я вёз Лимонову скопированные на компьютерную дискету фотографии четвертьвековой давности – где он с Наташей, здесь, в Лос-Анджелесе, где мы вместе на парижских улицах. И те, что сделала наша знакомая Люба, профессорша из Техаса – это когда мы с Эдом поминаем Наташу бутылкой “Гжелки”…

Не случилось передать ему эту дискету, хоть и два-три раза мы перезванивались – то он не мог, то я был занят. Квартиру Эд снова поменял, звал меня куда-то на Павелецкую, только предупредил, что у метро встретит не он, а некто и отведет ”куда надо“… в бункер. Куда? Не поехал я к Павелецкой, сославшись на какие-то домашние обстоятельства, а если честно, – побоялся: пасут ведь его, как пить дать, соответствующие службы, а у меня въездная виза на год, хоть и “многократка” да долго ли ее закрыть. Была – и нету. Сын-то мой пока в Москве, внуки с ним.

Эду я что-то объяснял, наверное, он всё понял – ладно, говорит, мы друзья были и остаемся, я всегда помню присылаемые тобой очень нужные тогда доллары: ты печатал меня, а больше – никто…

На том мы тогда и попрощались. А вернувшись домой, я переслал ему фотографии электронной почтой – с третьего раза, вроде прошло: один из трех продиктованных им адресов, кажется, сработал. Я еще вернусь в завершение книги 2-й к Эдуарду Лимонову – моему, несмотря ни на что, доброму приятелю, чьей дружбой я по-прежнему дорожу.

А теперь – ну как удержаться от соблазна привести несколько страниц из недавно вышедшей в московском издательстве новой книги Лимонова. Название поначалу кажется странным – надо прочесть ее, чтобы понять почему – «Книга Воды». Может, она и не попала бы ко мне в руки – но кто-то позвонил, говорит – прочти непременно, там про тебя. Про меня? Оказалось, правда – про нас, точнее, молодых, про «тридцать лет назад». Вот они, эти строки.

„Тихий океан – Вэнис-Бич…

…В один из этих нескольких дней мы приехали на машине Олега на Вэнис-бич, где жил тогда Феликс Фролов, наш общий знакомый.

Все-таки, кажется, к Феликсу Фролову мы приехали в 1980 году, и приехали вчетвером: я, поэт Алексей Цветков (не путать с ответственным секретарем „Лимонки”), писатель Саша Соколов и редактор лос-анджелесской газеты „Панорама” Александр Половец. Собственно, ну и пусть, ну и черт с ним, с годом, важен Вэнис-бич, просторная местность, атмосфера парилки.

Кайф вечного отдыха, вечного фланирования, вечных неспешных разговоров хозяина магазина спортинвентаря с седовласым атлетом, остановившимся пожать руку. И через сто лет здесь будет так. Запах марихуаны над асфальтовым променадом, просветленные лица святых старых хиппи, усохших индейцев, запах бобов от мексиканской забегаловки (никогда не научился варить бобы).

Передо мною был проигран тогда (ну хорошо, сойдемся на 1980 году…) один из вариантов судьбы. Остаться здесь, найти легкий job, не найти никакого job, писать в газету „Панорама” статьи Половцу по 40 долларов штука, бродить по Вэнис-бич, пока жена – официантка в мексиканской забегаловке – не очень утруждается. Идти с ней купаться. Курить марихуану, думать до дури об ацтеках, о Монтесуме, о грибе „пайот”, о вулкане Попокатепетль, произносить „Попокатепетль”, „Попокатепетль”, называть жену Кафи… а если выпьешь, „Катькой”.

Тогда, в феврале 1980-го (я отпраздновал свой день рождения в Лос-Анджелесе), судьба приоткрыла передо мной свой театральный тяжелый занавес и показала мне будущее. Жену Наташу Медведеву вперед срока. За два с половиной года вперед. Вот как это случилось.

Ресторан „Мишка”. Действующие лица и исполнители те же: Соколов, Цветков, Лимонов, Половец. Сидим в ресторане в отдельном зале на банкете. С нами еще два десятка людей. Время от времени дамы и господа встают и произносят тосты. Вдохновитель всего этого Половец. Подают шашлык. Хозяин ресторана Мишка – армянин, потому шашлык подается с толком. Дымно пахнет шашлыком – жженым уксусным мясом и жженым луком. Меня тоже заставляют говорить; я говорю, ведь заставляют. Табачный дым. Алкоголь. Самое время появиться женщине. Женщина на выход!

Банкет рассеивается, люди исчезают. Стоим у выхода, рядом с баром. Ждем: я, и Половец, и Соколов. Следовательно, ждем Цветкова, тот, хромая, отошел отлить в туалет. Из зала, противоположного тому, где происходит наш банкет, выходит высокая, стройная девушка, юбка до колен, шелковая блузка, длинные рыжие волосы, резкие движения. Всплеск юбки, всплеск волос. Подходит к бару: протягивает бармену широкий с толстым дном стакан. Бармен без слов доливает. Девушка берет стакан и подходит к стеклянной двери, задумчиво смотрит на освещенный Сансет-бульвар. Некоторое время стоит так. Не глядя на нас, уходит в тот зал, откуда появилась.

– Кто такая? – спрашиваю я Половца, не отрывая взгляда от решительной стройной фигуры, скрывающейся в табачном дыме.

– Наташа… Певица. Поет здесь.

– Хороша.

– Она не для тебя, Эдуард…

Я некоторое время обдумывал, что сказать.

Половец приходит на помощь:

– Хочу сказать, что она не нашего круга. С бандитами крутит.

– Ну, это еще не помеха, – говорю я.

И мы выходим из ресторана. На следующий день я улетаю в Нью-Йорк, у меня куплен обратный билет.

В октябре 1982 года именно Половец познакомит меня с Наташей здесь же, в ресторане „Мишка”. И я, и он давно забыли о сцене у бара в 1980 году. Познакомившись, мы, конечно, прошлись по Вэнис-бич. Я ее пригласил.”

Закрыв цитату, добавлю, что спустя несколько лет Наташа признавалась мне, что всегда мечтала жить в Париже. И жила, и хорошая семья сложилась с Эдиком, хотя, конечно, не без коллизий – ну, это Эдик сам описывал в книгах, не раз возвращаясь к теме. А Наташа работала в хороших ресторанах – пела, пока какой-то шизофреник не изуродовал ей лицо, напав в фойе ресторана после очередного ее выступления.

Потом Наташа уехала из Парижа в Москву – ее стали печатать, приглашали выступить в клубах и клубиках, в светские (какими они представляются сегодняшним москвичам) салоны – со своими стихами тоже.

А потом – что было потом, об этом читатель уже знает… Славная она была девчонка, все, кто знал её, по сей день вспоминают добром Наташу. Царство ей небесное, разбитной компанейской девчонке, какой она всегда оставалась для своих – Наташке, поэтессе, певице, Наталье Медведевой.

1982–2006 гг.

Виктор Ерофеев

Сейчас я при встречах приветствую Виктора – “Привет, крёстный!” Поясняю – Виктор стал одним из двух рекомендовавших меня в Союз писателей Москвы. Другим был Городницкий. Не требуй традиция непременно двух рекомендаций, – одного, любого из них, хватало бы за глаза.

А в тот его приезд в Лос-Анджелес мы были подолгу вместе – на университетских семинарах, в поездках по городу, да и просто дома. О чем мы говорили? Темы приходили сами: иногда на них наводило уличное происшествие, случайными свидетелями которого мы становились. Это мог быть отрывок разговора, подслушанного в супермаркете… Иногда – статья в последнем выпуске “Московских новостей”.

В чем-то мы с Виктором соглашались, в чем-то – нет, и, бывало, спорили. Но всё же больше – мы расспрашивали один другого. И тогда, по общему согласию, мы включали магнитофон: Виктор преследовал свою писательскую цель, я – свою.

И потом, потратив несколько часов на прослушивание этих записей, мы разделили пленки на две, примерно равные, части: одну из них Виктор увез в Москву, другую я оставил у себя.

Из историй издательских, и другое…

– Помню, гостивший в Лос-Анджелесе Окуджава с большим энтузиазмом рассказывал в компании наших друзей, собравшихся у меня дома, о подготовке к созданию издательского кооператива. “Вот там-то, – говорил он, – мы будем печатать и того, и эту…”. Тема, Виктор, как ты понимаешь, мне очень близка, и я задавал ему вопрос за вопросом. Например, я спрашивал: “А где вы будете брать бумагу? И кто будет продавать книги?”

– “Ну, – отвечал он, – над этим мы работаем, главное, что уже можно…” И вот недавно выясняется, что на самом деле совсем “не можно”… Так ли это? – обращался я к Ерофееву.

– В общем – да. Сегодня кооперативных издательств просто не существует. Была попытка их организовать, но она провалилась, просто потому, что им всем было отказано… Пока, во всяком случае… Так же, как было отказано и кинокооперативам. То есть монополию на печатное слово разрушить пока что не удается.

Шел год 1988-й…

– Надо сказать, – рассказывал тогда Виктор, – что идет большая дифференциация журналов, газет и книжных издательств – среди которых есть более смелые и менее смелые. Вот, например, смело действует “Московский рабочий” – там сейчас издают книжечку рассказов, название которой будет соответствовать напечатанному в твоей “Панораме” рассказу “Тело Анны, или конец русского авангарда”.

И знаешь, это очень любопытная идея: издательство собрало общественный совет, в него вошли наши независимые критики, поэты, писатели – Алла Латынина, Алеша Парщиков, Таня Толстая, Женя Попов – в общем, люди достаточно самостоятельные. И они предложили издать целую серию небольших книг. Они выбрали авторов, но не из своего состава – причем отбирали не тексты, просто имена. И вот моя книга выходит первой или второй по счету в этой серии.

Ну, и возникают какие-то общественные издательства – они и не кооперативные, и не государственные… на базе новых общественных организаций – хотел и я с Таней Толстой – помнишь, я тебе рассказывал в прошлом году – создать издательство… мы не натолкнулись ни на одно “нет”, но я просто не располагаю для этого временем, этому надо бы было посвящать всего себя. Поэтому у нас ничего не получилось.

Получилось, у одного из первых! – это я написал в 2005-м. На то он Ерофеев. «Лежит в его издательстве и мой сборничек на полтыщи страниц – обещают, вот-вот… Дай-то Бог» – завершал я тот текст. Не один, а два моих сборника издала «Зебра» – так, почему-то назвал Виктор своё издательство. И когда я на встрече в Союзе русских писателей Израиля показал один из них, к тому году уже увидевший свет, – «О-о-о – «Зебра»!.. – пронеслось почтительное за большим круглым столом, где заседало правление Союза.

А тогда Виктор говорил:

– Знаешь, все чаще и здесь, и у вас высказывается мысль: сложись подобная ситуация лет десять-пятнадцать назад, многие из тех, чьи произведения составили сегодняшний день зарубежной русской литературы, не уехали бы, они оставались бы там… Ну, разве что, сделали бы кому-то из них мерзость – плюнул бы он на все и поехал бы поработать год-другой где-нибудь в Каталонии…

И еще раз скажу – это вовсе не значит пока, что у нас есть гарантированное будущее. Да и сейчас не всегда всё гладко: вот Пригов тебе, наверное, расказывал – там была борьба за разрешение, выезжал он в первый раз. Но победили ведь! Но все может закрыться в любой день. И наши с тобой приятные беседы могут оказаться последними… А может быть – первыми в ряду еще многих таких. И пока у меня нет никаких оснований сказать, как это будет – так или иначе…

Пока, слава Богу – не оказалось…

Пока?

Но тогда, в далеком 89-м, Виктор говорил:

– Моя точка зрения не очень популярна в СССР, но единственной гарантией предотвращения в моей стране рецидивов её трагической истории я считаю создание многопартийной системы.

Не комментируя дела российские сегодня, просто продолжу пересказ сказанного Виктором тогда в ответ на мою реплику о ставших доступными массовому читателю книгах, еще недавно бывших в России под запретом:

– Дело не только в этих книгах, которые безусловно играют свою роль, но и в тех которые сейчас у нас начинают выходить в государственных издательствах: например вышла «Лолита» тиражом 400 тысяч, с моим предисловием.

– Прости, – не сдержался я, – да нужны ли в России 400 тысяч «Лолит»!

– Вот видишь, – парировал Виктор, – ты уже заговорил с этаких американских консервативных позиций… Вначале мы предполагали издать ее стотысячным тиражом, но в издательство позвонили из Общества книголюбов и сказали, что дают нам бумагу, чтобы напечатать еще 300 тысяч.

– Как это, – поразился я, – Общество располагает своей бумагой и может предложить ее издательству?

– Да, сейчас так можно: общества имеют право покупать бумагу в оптовой продаже.

– И бумаги на всех хватает?

– Да нет, её никогда не хватало. Но сейчас, когда я непосредственно причастен к издательским делам, я вижу, что есть резервы, добыть бумагу всегда можно. Вот для издательства «Искусство» я готовлю огромный том сочинений Василия Розанова – в серии «Памятники эстетической мысли». Перед-ставить себе еще какое-то время назад, что такое произойдет, было просто невозможно. Для этой же серии я готовлю книгу Шестова – с моим предисловием и отбором текстов.

В издательстве «Правда» – вряд ли это имя нуждается в комментариях, – выходит полумиллионным тиражом тоже с моим предисловием «Мелкий бес» Сологуба. А еще три года назад, когда я предложил им эту книгу, мне ответили: это не наша книга. Потом они сами нашли меня и предложили готовить ее к изданию. Но ведь это произведение тоже очень сильно влияет на ментальность читателя, меняет её.

Потом Виктор перечислил названия книг, которые, по его словам, одна лучше другой, и среди них сборник философа Лосева «с потрясающими письмами из лагеря», четыре тома Набокова… «Видишь, – добавил он, – как меняется ситуация, и особенно пробивать ничего и не приходилось – я получал просьбу подготовить эти книги. Вот Аксенов числится во «врагах народа», а в 4-м номере «Юности» с трехмиллионым тиражом, публикуется интервью с ним…

Так он из «плохого» превращается во вроде бы приемлемого… Напечатан, как ты знаешь, Войнович. Со скандалом, но напечатали «Жить не по лжи» Солженицына. Я даже не знаю, кто у них сейчас «плохой»… Разве что остался Максимов. Мне кажется, ситуация переменилась даже с прошлого августа, за то время, что мы с тобой не виделись. Сейчас просто боятся быть нелиберальными!..

И еще есть определенный отряд писателей, сильно пострадавших от перемен – люди официозного лагеря, они потеряли читателя. Издательства увиливают от публикации их сочинений огромными тиражами, к которым они привыкли. Это Бондарев и Проскурин какой-нибудь, – Виктор перечислил несколько имен в ответ на мою просьбу. – Сколько их там… они сейчас в оппозиции. Я читал их манифесты, написанные почти славянской вязью, все они теперь перекрашиваются в националистов и, по-видимому, будут защищать «устои русского народа», дружить с «Памятью».

Но то, что они находятся в оппозиции, совсем не значит, что вся ситуация стала либеральной. Есть еще определенные институты, определенные точки, которые действительно законсервированы. Как изменить, например Союз писателей, на 90 процентов набранный в брежневские и добрежневские времена из числа, порой, халтурщиков – демократическим путем это сделать невозможно.

– Я недавно читал стенограмму писательского съезда – как там катали Карпова! – заметил я. – Хотя, ведь и раньше бывало разрешали частные типографии, пользовавшиеся почти вседозволенностью – вспомним недолгий период НЭПа.

– Ну да… хотя всё же в кавычках «вседозволенностью», потому что не полной: «Миросозерцание» Достоевского запретили, Бердяева в 22-м запретили – философские книги «резали» сразу же со страшной силой. А партийное решение о борьбе с Ахматовой и Есениным – это 25-й год. Слава Богу, выслали в 21 и 22-м годах за границу 161 философа – это еще вроде был либерализм. Я специально занимался этим периодом и вскоре у меня будет семинар в «Литгазете» по Замятину. Фактически всё из литературы 20-х годов, что хотели напечатать, уже издано. В «Иностранке» идет вообще никогда раньше у нас не издававшийся маркиз де Кюстин – недавно я написал большое эссе о нём «Клеветник России, или Долгий путь к застою»…

– Сейчас возник и набирает силу процесс в двух направлениях – эмигрантские писатели хотят вернуть себе российскую читательскую аудиторию, и напротив, – участились приезды сюда советских писателей, и уже реже упрекают первых «хождением в Каноссу», с покаянием, то есть, и вторым – не устраивают здесь обструкцию, как бывало с гастролями актеров из СССР. В этой связи хочу спросить тебя – что тебе в плане профессиональном, да и просто человеческом, принесла Америка?

– Я чувствую себя просто счастливым человеком, – почти не дослушав, прервал меня Виктор, – потому что получил возможность общения на достаточно высоком уровне с американскими издателями и университетской аудиторией. У меня появилось много коллег, с которыми установились замечательные, и даже порой дружеские отношения по всей Америке – здесь в Калифорнии, в Нью-Йорке, Вашингтоне… Сейчас складывается так, что американцы сами приглашают тех, кого они хотят видеть и тех, кто, слава Богу, приезжает.

Ну и, суммируя мои впечатления от поездки: Америка, конечно же, великая страна – с таким ощущением я уехал отсюда в первый раз, и хорошо ведь, что появилась возможность посещать её снова. Если говорить серьезно о предложениях, которые я получил, о них может только мечтать большинство американских писателей…

Я же чувствую себя изменившимся – после моего первого приезда, и особенно сейчас. Америка помогла мне лучше понять самого себя – на фоне неисчерпаемого многообразия культурной жизни, политического плюрализма.

А главное, – в связи с моим американским опытом, – хоть то, что я сейчас скажу, может звучать банально: Америка учит свободе.

Весна 1998 г. – Октябрь 2010 г.