Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

Илюше Суслову, другу моему, к его юбилею.

Вместо вступления

Название это пришло после того, как я поставил последнюю точку в конце предлагаемого вниманию читателя текста.

Но сначала – вот о чем. Совсем недавно попалась мне на глаза заметка в “Литературной газете”, всего четыре строчки, набранные крохотными буковками: «В соответствии с уставом Международного литературного фонда… бюро освободило от обязанностей председателя МЛФ Юрия Полякова и утвердило исполняющим обязанности председателя МЛФ Ф. Ф. Кузнецова». Ну и что, – скажет непосвященный читатель: одного освободили, другого назначили – должность выборная, не век же ее занимать. Так-то так, а сведущего эти три идущие подряд “Ф” – …Ф Ф.Ф. Кузнецов – не могут не смутить…

Трех месяцев не прошло со дня нашей беседы с Поляковым, главным редактором “Литературной газеты”, и вот – эта заметка. О газете и о ее редакторе – ниже. Собственно, именно это я собирался рассказать. А вот Ф.Ф.Кузнецов – фигура, так сказать, отдельная – гонитель неофициального альманаха “Метрополь” и его авторов, ксенофоб и антисемит… И теперь он возглавит в России Международный Литфонд. Только и остается повторить за классиком: “…неладно что-то в Датском королевстве”.

Знаете, честное слово, я после каждого визита в Москву все чаще начинаю чувствовать себя специалистом по тамошним творческим фондам. Рассказывал я совсем недавно о фонде российских кинематографистов, о конфликтной ситуации, затеянной его руководителями. Там делят недвижимость – здесь, оказывается, тоже. В том и в другом фондах она сложилась, как наследство советских времен, когда власть не скупилась на вливания в культуру – в кино, в литературу, в театр и т. п. – такую, какой она хотела ее видеть.

Отдавались старинные особняки штабам творческих союзов, строились жилые дома, дома отдыха и просто дачные поселки. Хотя не просто – вот, к примеру, что досталось писательским союзам – только в Москве и Подмосковье: Переделкино с Домом творчества и арендуемыми дачами, а также Малеевка, Голицинский дом творчества, Внуковский дом творчества, поликлиника, детский сад. Но и на территориях других республик дома творчества – в Коктебеле, в Ялте, в Дубултах, в Пицунде…

Не то теперь. Теперь – самое время успеть прибрать к рукам, что еще не прибрано. Но все же, сегодня – о писательских союзах: Московский и Российский литфонды практически потеряли Внуково, Голицино, Малеевку. Голицинский дом творчества отошел “на долгосрочную аренду” и ушел от писателей, Малеевка недавно продана. Поликлиника?

– в результате разного рода трансформаций тоже “ушла” и, говорят, за немалые деньги. Писателей в ней принимают – но задорого. Детский сад вот-вот тоже отторгнут: на его месте планируется стройка “элитного” жилого дома. Коктебель, Ялта, Дубулты – уже заграница.

Итак, процесс “прихватизации” (этот термин я впервые услышал лет десять назад в беседе с академиком Георгием Арбатовым) продолжается.

И выходит, что писатели, а правильнее сказать – члены союзов писателей (союзов теперь несколько) – тратят свое драгоценное время не на создание нетленных произведений, способных украсить мировой фонд литературы – чему и должен был бы содействовать Международный литературный фонд. Куда там! В нескольких словах попытаюсь описать ситуацию.

Некогда, а точнее, с 1991 года, после развала СССР, МЛФ возглавлялся Владимиром Огневым. С сентября прошлого года им руководит известная поэтесса Римма Казакова. Она – председатель президиума фонда. Ее предшественник был освобожден, можно выразиться, “из-за серьезных финансовых осложнений”. Поясним: Огнев арендовал дачу в писательском поселке Переделкино. Вокруг него сгруппировались такие же, как он, “арендаторы”, соблазненные возможностью приватизировать свои дачи – то есть сделать их по-настоящему своими.

Да и плохо ли? – стоимость земли и строений там сегодня выражается в числах со многими нулями – разумеется, в условных единицах – так стыдливо именуют в России наш доллар. Говорят, численность писателей в населении Переделкина упала с когдатошних ста процентов (или почти ста) до половины, а то и меньше. Зато какие особняки, упрятанные за глухими заборами, там построились в эти годы! И продолжают строиться – в чем убеждаюсь с каждым туда приездом. Писателям же, еще недавно имевшим надежду провести там лето-другое, сегодня не светит солнышко.

Так вот, сторонники Огнева, сместив его, выбрали свой – второй (!) президиум. Альтернативный. И теперь уже год идут судебные разбирательства – какой президиум законнее. Дело рассматривается в двух московских судах – одновременно! Ну не расцвет ли демократии? Один из них, следуя логике, поддерживает “казаковский”. Другой же, естественно, – “огневский”. Самое время вспомнить, что пришедший на смену Огневу, после двух лет председательства, новый председатель Юрий Поляков сложил с себя полномочия. Что и сообщалось в заметке…

Это к нему спешил я на встречу в один из июньских дней минувшего лета. Но тогда я многого не знал. Да и теперь видна нам лишь верхушка айсберга – а интересоваться глубже особой нужды не вижу. Ни мне, ни вам, дорогой читатель, дачей в Переделкино не владеть, да и зачем бы… Хватит, однако, об этом.

* * *

А вот о чем рассказать хотелось бы. В одном из недавних выпусков “Вестника” помещен полемический материал по поводу вероятного плагиата, совершенного в свое время Михаилом Шолоховым. Мне, если честно, эта тема безразлична. И результат дискуссии мне, как выражаются острословы, “без разницы”. Признаюсь: я “Тихий Дон”, да и другое, приписываемое перу Шолохова (за исключением одного-двух рассказов), не считал, а сейчас и тем более, не считаю классикой, шедеврами мировой литературы, в чем, может, я и не прав. И, может, был прав Нобелевский комитет, отметивший Шолохова премией (или, на самом деле, возможно, кого-то еще) – какое это сегодня имеет значение?

Ну, сохраняется повод дотошным литературоведам скрестить перья в научной дискуссии, партийным (неважно, каким партиям принадлежащим) публицистам обличить противную сторону во всех возможных и невозможных грехах. Восстановление справедливости? Опять же, возможно. Только в любом случае автора «Тихого Дона» – мнимого, настоящего ли, скорее всего, в живых сегодня нет. А так – ну, любопытно: да, еще одна мистификация, мало что значащая на фоне глобальной мистификации, коей являлся сам строй в стране той поры.

Я бы не стал упоминать этот полемический текст, но, знакомясь с ним, я особо отметил про себя замечание автора, брошенное как бы вскользь, в адрес “Литературной газеты”: “… увы, “ЛГ” уже совсем не та, которую мы помним”.

Конечно, не та. И что значит – “та”? Она и не может по определению быть той, которую редактировал ныне покойный Чаковский, и даже той, которую еще пару лет назад вел бывший “крокодилец” Лев Гущин. А сегодня у нее другой редактор, но и другой, позволю себе сказать – хозяин, частный издательский дом. Да, именно хозяин – в прямом, “капиталистическом”, смысле. Кто бы, еще недавно, осмелился назвать вслух “хозяином” газеты Отдел пропаганды ЦК КПСС, звонка из которого пуще смерти боялся Александр Борисович Чаковский (как и его предшественники советской поры), редактировавший “Литературку”.

Я и дальше, с разрешения читателя, буду так называть “Литературную газету” – в этом сокращении сохраняется не пренебрежение, но пиетет, дружеская расположенность, какие питала к ней подсоветская интеллигенция 60-х и “предперестроечных” годов. Газета, и правда, казалась другом, который иногда и вдруг может сказать что-то такое, пусть аллегорически, эвфемизмом, о чем не всегда и не всякому на своей кухоньке скажешь. А какие там работали журналисты!

О той поре красочно рассказывает мой добрый друг Илья Суслов, отслуживший в “Литературке” многие годы, вплоть до самой эмиграции, состоявшейся почти тридцать лет назад. Для него-то газета уж точно сегодня не “та”. Ну и что? Возможно ли, да и должно ли сохраниться газете “той”, когда вокруг все рушится, когда меняется весь уклад жизни. А разве читатель газеты – “тот”? Ведь было время, когда подписка на “Литературку” была отличительным признаком человека определенного круга – и значит, изначально интеллигентного, причем мыслящего критически и неординарно.

Чистые пруды и окрестности

А что сегодня? Вступление явно затянулось, но оно самым непосредственным образом относится к тому, о чем я собираюсь рассказать.

В редакции “Литературки”, которая давно переехала с Цветного бульвара в район Чистых прудов, я в последние приезды бываю часто.

Так вот. В сегодняшней “Литературке” у меня образовался новый круг знакомств.

Да и вообще интересно было просто побродить по комнатам редакции – с кем-то из ее нынешних сотрудников у меня был случай познакомиться в ЦДЛ (в Центральном Доме Литераторов – редко произносят это полностью) на презентации чьей-то книги, ритуально завершившейся в “нижнем”, наиболее доступном по нынешним ценам, буфете. Милейшие люди – литератор, публицист, критик, поэт… Они познакомили меня с Игорем Гамаюновым – он ведает в «ЛГ» отделом публицистики и общественной жизни. Его предложение мне вести в газете рубрику «Наш человек в Калифорнии» – наподобие существующих «Наш человек в Германии» и где-то еще – я вежливо отклонил по причинам, которые станут понятны из дальнейшего текста этих заметок. И, наконец, меня познакомили с нынешним редактором газеты – Юрием Поляковым.

Договориться о встрече с ним оказалось не сложно. Согласитесь, объяснимо желание познакомиться с успешным писателем, лауреатом многих литературных премий, альтернативным президентом Международного литфонда, принявшим на себя не во всем благодарный (сужу по собственному опыту) труд редактора еженедельника, Юрием Поляковым. А «Международный» фонд – это тот, что объединил литфонды бывших советских республик, – в его собственности, в частности, Переделкино с Домом творчества и дачами…

Нашей встрече с Поляковым предшествовала публикация в «Литературке» моих заметок – в них я полемизировал со статьей порочащей эмиграцию из России, о чём уже было выше в «Заметках по поводу». Её инициаторами из газеты предполагалась устроить нечто вроде «интервью» главреда для зарубежной русской прессы. Прощаясь же, Поляков заметил – “Ну, и кто кого сегодня интервьюировал?”. Но ведь я сразу признался, что “брать интервью” у него не стану, а рассчитываю просто на беседу. Против чего Поляков, вроде, не возражал. А еще скопились у меня к нему вопросы, и не последний из них – касающийся судьбы моего текста, предложенного “Литературке” и опубликованного в ней около полугода назад. Казалось бы – чего еще желать автору. А желать было чего. Хотя, лучше об этом ниже.

Мне рассказывали наши с ним общие знакомые, знавшие о предстоящей встрече: начинал Поляков как талантливый поэт и прозаик, был при этом комсомольским вожаком, но и лидером либеральных сегментов общественного движения в последние советские годы. И там, и там был успешен. А сейчас? Подаренную им книгу, вышедшую сравнительно недавно, я прочитал сразу – сочная проза, и вот, уже вернувшись домой, жду случая взять в руки и другие, а они выходят постоянно. Вот и причина, подсказавшая первый вопрос: «Как это вам удается – вести газету, многостраничную, и при этом не оставить писательского занятия?»

– А так, – не задержался с ответом Поляков, – не писать не могу. Конечно, это происходит за счет чего-то, что делать не успеваю: иногда, и даже чаще всего – за счет отдыха.

Дело знакомое…

Что лучше расскажет о моем собеседнике, помимо его книг, как не газета, которую он редактирует. Русская газета для читателя и сегодня, перефразируя Евтушенко, остается “больше, чем газета”. Что есть не всегда хорошо: нравы нынешней российской прессы не назовешь салонными или даже просто умеренными. Я сейчас не говорю об изданиях бульварных (они сегодня там в большинстве) – таблоиды, чаще еженедельные – нередко на грани порно, они-то и самые многотиражные, самые востребованные. “Экспресс газета”, “Мегаполис-Экспресс” и, кажется, просто “Экспресс”. Кстати, бренд “Московский комсомолец” не мешает газете находиться в том же ряду, причем в фарватере этой флотилии.

Левая, правая где сторона…

“Литературная газета” – тоже бренд, да еще какой. А какой? – задал я себе вопрос, пролистав страницы (а иные успев внимательно прочитать перед нашей встречей с Поляковым) последних выпусков газеты. Превосходные материалы в разделе “Наука”, публицистика, сталкивающая полярно различные точки зрения авторов – здесь весь спектр общественной мысли.

– Прекрасно, пусть спорят, так и должно быть! – заметил по этому поводу Поляков, – главное, чтобы, не переходя на личности, – здесь мы храним грань, которую не позволено перейти тем, кто бывает чрезмерно увлечен возникшим спором. Будь то случайный автор или (и тем более) наш сотрудник.

При этих словах я чуть не подпрыгнул: ведь это слово в слово было декларировано в самом первом выпуске “Панорамы” еще тогда – больше 20 лет назад. Правда, тогда я оговорился, что мы готовы принять к публикации материал, содержащий любую точку зрения, если только она не коммунистическая или фашистская.

А что “Литературка” сегодня?

В тех ее выпусках, с которыми я успел ознакомиться, мне не попалось откровенной ругани, хотя полемические тексты, показалось мне, порой выглядят в газете достаточно раскованными. Это относится как к текстам, авторы которых исповедуют полный нигилизм по отношению к десятилетиям подсоветского существования страны, так и к их оппонентам – апологетам той поры. Мне показалось, что к последним – чаще. Словом, трудно было не заметить определенный крен “вправо”, к т. н. нацпатриотам, о чем мне и говорили знакомые. Хотя, кто сегодня разберет, где в России “право” и где “лево”.

– Не потому ли так происходит, что сотрудники редакции отбирают материалы, идя навстречу аудитории сегодняшней “Литературки”? – спросил я Полякова. И еще я спросил его:

– Вот принято говорить – “редакционная политика”. Бывает, взглянешь на полосы газеты, на экран телевизора – многое становится ясным. Не является ли редакционная политика “Литературки” отражением взглядов ее главного редактора, ее издателя? Вообще-то, понятно, когда есть точка зрения издателя, редактора или обозревателя – и их статьи подписаны авторами. А, кстати, существует ли в вашей газете, условно говоря, цензура – идеологические рамки, которых авторы обязаны придерживаться?

– Я привык, не могу сказать к “вседозволенности”, но повторю – всегда существуют какие-то грани, которые нельзя преступить. Но при этом мы позволяем высказаться авторам, придерживающимся крайних взглядов: хотите спорить – спорьте, мы никому не навязывали – читателю остается судить, где правда и кто прав… Может, как раз в этом причина устойчивости газеты и ее успех – мы доверяем читателю, уважаем его, и он это чувствует.

– И все же – где они в «ЛГ», эти грани? И кем они установлены?

– Ну-у-у… – помедлил Поляков, – цензуры сейчас, как известно, нет… Есть газеты, которые являются политическим инструментом каких-то экономических блоков. В свое время газета стала собственностью коллектива редакции, потом – при прежних редакторах – коллектив продал свои акции “Менатепу” (название банка – А.П.), и, в конце концов, основной пакет принадлежит крупной корпорации, а 25 процентов принадлежат правительству Москвы. Надо сказать, что с акционерами нам повезло: они абсолютно не вмешиваются в политику газеты. Естественно, мы соблюдаем определенную корпоративную этику: это неизбежно, но действительно наши акционеры дают возможность развиваться коллективу.

Что же касается редакционной политики и ограничений при ее претворении в жизнь, замечу следующее: одно время у тех же акционеров “Литературка” стояла на крайних либеральных, так сказать, позициях. Потом, после того как два года назад я пришел в газету, некоторые сотрудники редакции уволились. Основной же коллектив, его состав остался неизменным: у нас сейчас работают такие, скажем, “легенды”, как Игорь Гамаюнов, он ведет отдел “Общество”, и сам продолжает печататься.

Газета же довольно серьезно изменила свой курс. Потребность в этом была вызвана тем, что в свободной России стало очень много несвободных изданий – в силу внутренней ангажированности или в силу внешней – читатель к 2000 году испытывал очень серьезный недостаток в реальной свободе слова. Телевидение наше сегодня вообще насквозь тенденциозно, газеты, как правило, тоже дают только одну точку зрения – и здесь мы не изобрели никакого велосипеда, оставив в неприкосновенности экспертов, авторов и писателей, которые исповедуют либеральные взгляды. Но зато пришли и те, кого раньше в “ЛГ” не печатали.

– Вот вы повторяете “мы”… “Мы” – это кто? Главный редактор, или группа людей, которые с ним во всем согласны?

Или все же – не во всем? – вернулся я к теме: кем и как формируется редакционная политика его газеты.

– Мы – это коллектив. Естественно, я пришел со своей программой. Но эта программа была радостно воспринята всеми сотрудниками, за исключением нескольких человек, которым настолько дороги их либеральные ценности, что они ушли, а коллектив давно уже устал от огромного информационного духовного массива, который определял – то, что можно, и то, что нельзя. От этого мы отказались. И у газеты сразу пошел вверх тираж, и материальное наше положение улучшилось.

– То есть газета одновременно может быть и для левых, и для правых? – спросил я Полякова. – Так, кто же он сегодня, ваш читатель?

– Наша газета ни для кого! Наша задача дать читателю, по возможности, объективную и полную картину.

И еще я спросил Полякова:

– Название “Литературная” все же обязывает – мне показалось, что собственно литература, во всяком случае, в тех выпусках, что я успел посмотреть, занимает, ну, процентов тридцать… Остальное же – общественные и политические тексты, полемические, так что же, “ЛГ” сегодня – как и “Московский комсомолец”, “Комсомольская правда” – просто сохраняемый бренд?

– Нет, зачем же: точно так же, как “Московский комсомолец” никогда не писал только о комсомоле, а я как литератор дебютировал именно в этой газете, – точно так же “ЛГ” никогда не была чисто литературной. Тогда существовало четкое разделение – на литературную часть и нелитературную – она всегда была общественно-политической.

История – наука специфическая

– Я знаю, что вы начинали как литератор, и продолжаете им оставаться… Но одновременно вы активно занимались и общественной, и политической деятельностью.

– К сегодняшнему дню это не имеет никакого отношения… Кстати, в процентном отношении после того, как я пришел в газету, литературных материалов стало больше, а политика – так ведь газета всегда была политизирована. Ну, а кто у нас тогда не был ангажирован? “ЛГ”, кстати, сделала довольно много для пробуждения, скажем, свободолюбивых настроений в обществе.

Вопрос не в том, что было тогда, и что сейчас. На какие-то противопоставляемые периоды историю страны мы не делим – и в этом основная позиция “ЛГ”. Что же касается оценки советского, минувшего периода, так ведь периоды идеологического давления – они были везде, и в Америке тоже. Правда, там это не приняло такие формы в силу специфики истории. Вот поэтому у нас нет того, что есть во многих либеральных изданиях – которые пытаются представить весь советский период одним мрачным таким периодом.

Это тем более несправедливо, потому что многие слои населения, довольно большие, стали жить гораздо хуже, и для них советский период был периодом стабильности и определенного благосостояния. Им никогда не объяснишь, что они были неправы в этом своем благосостоянии, лишь потому, что у некоторых диссидентов был конфликт с советской властью – а они, эти люди, они жили своей жизнью. Поэтому мы и стараемся отойти от мифа – мол, все прошлое плохо, и пытаемся все-таки дать взгляд и на ту эпоху сбалансированным, и давать слово всем.

Ближе к концу беседы мы еще вернемся к этой теме. А сейчас я задал вопрос, могущий смутить многих нынешних руководителей когда-то популярных российских периодических изданий. Но я его задал:

– Сегодняшний тираж “Литературки” многократно ниже былого – так может, причина этому как раз в курсе, которого придерживается сейчас ваше издание, в его “поправении”?

Поляков оставался невозмутимым:

– Да, тираж сейчас не тот, что был, но ведь падение нашего тиража абсолютно сопоставимо с падением тиража всех крупных изданий. Скажем, у нас сейчас тираж 78 тысяч, у “Известий” – 230 тысяч – также соотносился трехмиллионный тираж “Литературки” советского периода с 10-миллионным тиражом “Известий”.

Признаюсь, я остался собой доволен, оставив как бы без внимания замечание Полякова по поводу «идеологического давления» на прессу в Америке…

Когда деньги пахнут…

И теперь предложенный мной следующий вопрос выглядел уместно:

– За счет чего все же живет сегодня “ЛГ”? Коллектив редакции солидный, помещения недешевы, не говоря уже о типографии…

– Основные источники бюджета, который формируется у “Литературной газеты” сегодня: подписка, розница и реклама, – не задержался с ответом собеседник.

– Но ведь рекламы почти нет в газете – чем это объясняется? Скромной подпиской?

– На первом месте в доходах стоит все же розница, потом подписка. Что же касается рекламы, мы, зная, что наш читатель традиционно, главным образом, гуманитарно сориентирован, стараемся рекламу давать направленную, тематическую. Например, у нас печатается вкладыш “Наука” – это наш совместный проект с Академией наук, и мы за это получаем какие-то деньги. У нас есть и развлекательные рекламы. Коммерческой рекламы у нас действительно немного, хотя есть традиционная реклама “Аэрофлота”. Не так много у нас в стране изданий, рассчитанных на эту среду, и поэтому реклама идет “целевая”: мы если и не монополист в этом отношении, то один из них. Существует же огромное количество узко направленных изданий – медицинских, посвященных отдыху, международным услугам и т. д.

– А не случалось ли вам отказать по каким-то мотивам в приеме рекламы? Притом, что платной рекламы немного, такая роскошь была бы рискованна…

Задавая этот вопрос, я припомнил собственную практику – бывают же обстоятельства…

– Да, были такие случаи – от одной партии, не буду называть какой, мы рекламу не приняли. Это была такая, скажем, агрессивная реклама, где пытались очернить людей – и мы отказались от нее. Знаете, напечатаем такой материал за деньги, даже в качестве полемического – и мы встанем в череду этих “продающихся” изданий… «Нет, – говорим мы, – дорогие друзья!»

– И кто же решает в таких случаях, брать ли рекламу – вы лично?

– Зачем я? – есть же отдел рекламы…

– Но они советуются с вами, когда реклама носит спорный характер, и все же вы принимаете решение?

– Нет, это вопрос профессиональный – я доверяю больше нашим специалистам… У нас вообще очень профессиональные сотрудники, во всех службах. В первую очередь это, конечно, журналисты: вот мой первый заместитель, он долгие годы возглавлял газету “Неделя”.

Этот тезис Полякова сомнения не вызывает – действительно, газету делают профессионалы.

Здесь я позволю себе небольшое отступление. Что касается практики службы рекламы – будь я знаком со статьей «Литературки», попавшей ко мне в руки уже по пути домой, в полете, – я бы задал вопрос Полякову: не лукавит ли он, говоря о принципиальном подходе сотрудников к приему платной рекламы? Во всяком случае, думать, что материал этот помещен в «Литературке» за большие деньги, мне было бы приятнее.

Поясню: на полной полосе приведена беседа с лицом, подозревавшимся в причастности к деятельности крупнейшей преступной группировки и задержанным в этой связи правоохранительными органами в Европе во время его зарубежной поездки. Отпустили его там – ну, и слава богу.

Не стану цитировать тезисы этой беседы – интересующихся отошлю к июньским выпускам «Литературки». Но этот текст, правда, не в первую очередь, наряду с некоторыми другими публикациями газеты, побудил меня вежливо отклонить предложение Гамаюнова стать «нашим человеком в Калифорнии» – о чем я сообщил ему электронным письмом уже из Лос-Анджелеса…

* * *

– И все же, возвращаясь к теме, – продолжил я, – в какой степени работа в газете отвлекает вас лично от писательства?

– Она не может не отвлекать – конечно, отвлекает! Но что я хочу сказать: во первых, я 15 лет просидел за письменным столом – с 1986 года по 2001 год, и я человек, который очень и очень неплохо зарабатывал при советской власти и после советской власти. Я человек, который умеет зарабатывать, сидя за письменным столом: прежде всего это самодисциплина, потому что проще всего расслабиться, когда ты не ходишь на работу. И вот с этим навыком, конечно, какие-то трудности возникли, но не роковые.

Уже работая в газете, я выпустил несколько повестей, написал несколько сценариев, для театра Ширвиндта (“Театра сатиры” – А.П.) написал новую пьесу – сейчас ее начинают репетировать… Для Говорухина написал пьесу, которую уже поставили, и т. д…

Просто остается меньше времени на отдых. Я нередко и из редакции материалы беру домой. Но, повторюсь, я в этом отношении очень доверяю сотрудникам, и если я с людьми работаю, то я им доверяю. Если мне заведующий отделом “Общество”, например, говорит, что этот материал интересный и он нам годится, то я могу и не перечитывать за ним этот материал. Или, скажем, отдел литературы, но иногда, конечно, бывают случаи, когда я решение беру на себя…

Следующий вопрос я просто не мог не задать после знакомства с несколькими последними выпусками газеты:

– Вы ощущаете недостаток в хороших литературных материалах – по-вашему хороших? Ну, юмора, например?

Смех – дело не шуточное

Поляков, кажется, понял меня правильно.

– Это наша проблема, и обидно это прежде всего потому, что именно “Литературная газета” сформировала тип юмора – смеховую культуру середины 60-х годов. Советский Союз двадцать пять лет смеялся по “литгазетовски”, но сейчас мы не можем продолжать делать то же: смеховая культура изменилась, потому что изменилось общество, ну и так далее… И найти художественный эквивалент новой смеховой культуры мы пока не можем. А еще потому, может быть, что нет сегодня такого человека, каким был Веселовский… (Это с ним готовил Илья Суслов выпуски “Клуба 12 стульев” – последней, 16-й полосы газеты, но именно с нее мы всегда начинали читать “Литературку” – А.П.)

Здесь трудно было не согласиться с Поляковым, и вот почему. Я вспомнил вслух следующий эпизод: Арканов, один из старейших авторов “Литературки”, недавно отмечал юбилей, причем дважды – в ЦДЛ, в присутствии широкой общественности, в Большом зале, и потом в Доме актера на Арбате, уже в узком кругу, который включил в себя десятка два-три друзей писателя, не забудем, видного юмориста. Стало быть, людей тоже не чуждых этому виду искусства.

И там, и там были представлены звезды современной российской эстрады… Не стану перечислять их имена. Естественно, каждый выступающий старался быть остроумным в меру сил и возможностей, поскольку регламент тостов установлен не был. И было понятно – чем вызваны проблемы нынешней 16-й полосы “Литературки”. Я думаю, это и имел в виду Поляков, сетуя на кризис жанра. Именно кризис – так я его понял. И еще одна проблема, в чем мы оба согласились, – мало, почти нет поэзии, способной украсить полосы газеты.

– Да, – поддержал Поляков, – и эта проблема существует – мы сейчас пытаемся и ее поправить… Поэты наши разошлись по разным полюсам: на одном – экспериментальная поэзия, но этот эксперимент уже просто неинтересен, целая плеяда идет за Приговым… а на другом – традиционная гражданственная – так отошла к своему краю, что ее тоже уже неинтересно читать, потому что это уже зарифмованная газета. Взаимодействия между ними нет – ну, мы и имеем тот литературный процесс, который мы имеем.

Мы отслеживаем любое более-менее интересное имя, которое появляется, печатаем. Но так всегда ведь было! А возьмите “Чтец-декламатор” за 1907 й год, где напечатан тогдашний отбор – сливки, вроде, а сейчас читаешь и думаешь: боже мой! На Блока или Брюсова приходится такое количество никому не нужных имен. И ведь это предлагалось для чтения с эстрады…

– Только ли в этом дело? А нет ли у вас таких имен, – задал я вопрос, – упоминать которые сегодня в газете не следует?

– Видите ли, конечно, у меня есть свои политические симпатии и антипатии, но таких имен нет. Когда я был не связан с редактированием газеты, я, конечно, был свободнее в этом отношении.

– Если я правильно понял, вы определяете позицию своей газеты как центристскую, не так ли?

– Да, но, поверьте, это самая неудобная позиция: нас ругают не только в России… Например, в Америке нью-йоркская “Новое Русское Слово”… Или, скажем, прочитал я недавно совершенно странный, такой шизофренический материал, в другом американском издании…

Ну вот, подошел случай задать и этот вопрос:

– Надо же, я-то, было, подумал, что вы из корпоративной солидарности с “НРС” изъяли абзацы в опубликованном материале, в тех местах, где я критически отозвался о некоторых аспектах нынешней деятельности этой газеты.

– Нет, просто был большой объем. Никакой концепции там не было заложено: у меня люди и с либеральными взглядами работают прекрасно. Есть и сотрудники, настроенные державно-патриотически, есть люди, настроенные консервативно, – и это придает газете полифоническое звучание. Согласитесь, когда все в редакции единомышленники – не может быть серьезной полемики, а читателю полезно столкновение разных мнений.

…и так далее

К концу беседы я спросил редактора:

– Как вы себе представляете будущее “Литературки”?

Газета, на ваш взгляд, устоялась и не нуждается в каких-либо переменах?

– Могу сказать следующее: “Литературная газета” – это национальное достояние, она основана Пушкиным бог знает сколько лет назад, возобновлена Горьким, тоже уже бог знает сколько лет назад, и она будет всегда! Будут закрываться и открываться другие газеты – а эта будет жить. В плане ее судьбы с глобальной точки зрения, вечности, у меня сомнений никаких нет. На какой-то период жизненные пути наши – мой и газеты – совпали, потом они могут разойтись. Тогда, конечно, она может измениться: очень многое зависит от редактора.

Эту фразу я ждал, и Поляков ее произнес.

Дальше я молча слушал, и все, что говорил Поляков, я позволю себе привести здесь как его монолог:

– В заключение, я хотел бы сказать следующее, обращаясь к американским читателям “Литературки”. Неоднократно приходили к нам письма, появлялись и статьи в американской печати, в которых присутствует очень частый пассаж: “Вот, мол, нам так нравились ваши повести – вы были настроены демократично и либерально, и вдруг при вас газета так изменилась, так “поправела…” Ну и так далее… Вот что можно на это ответить – поправел в нормальном смысле слова читатель. “Поправел” не так, как у нас сейчас в России это понимают.