Текст книги "Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец"

3

Владимир, в бессчётный уже раз, удивил её своими выдумками, и к бесплатному телефону Ксения шла, мысленно повторяя разученную вариацию. Но при всей неожиданности движений запомнились они легко, словно шёлковая нить с первого такта попала Ксении в руки и без ошибки вела по лабиринтам тренерской фантазии. Куда ни свернёшь – везде одна мысль, одно чувство, одна история… И уже представлялась музыка, зрители и всё праздничное конкурсное сумасшествие, от которого она никогда, никогда не отвыкнет.

Возле полосатой будки сторожа Ксения встретила Дашу Воронину и впервые подумала о том, какой жаркий поднимается день. Даша, умница, была во всём белом – кепке, изпод которой, закрывая спину, вились пышные волосы, майке, бриджах и чешках. Оказалось, она тоже идёт к автомату.

– Звони первая – сказала она Ксении.

– Нет, только после вас!

Они посмеялись, ещё немного поспорили, даже потолкались плечами, и в тот самый миг, когда Ксения была готова уступить, Даша сказала: «Ну, ладно, уговорила», – и сняла трубку с заржавленного рычага. Ксения отошла в сторону и демонстративно закрыла ладонями уши. Даша разговаривала минут десять: сперва о чём-то весёлом – даже сквозь ладони слышался её смех; один раз она выронила трубку, согнулась и хлопнула себя по коленям… А потом вдруг погрустнела, стала задумчивой. Жестом показав, что телефон свободен, пошла было назад, но остановилась на краю поляны и не тронулась с места, пока Ксения уверяла бабушку, что всё в порядке и сегодня она приедет.

– Тебе ещё надо звонить? – спросила Ксения, поговорив. – Ты бы сразу.

– Нет, кажется, больше не надо. – Даша покачала головой. – Просто не знаю, куда идти. В корпусе скучно, а гулять?… Оделась неподходяще, вся запачкаюсь.

– Так переоденься. И пойдём купаться, всех наших позовём.

– Ладно, с тобой уже не скучно.

Они выбрались на аллею. Даша сняла кепку и, подняв волосы, подставила затылок ветерку.

– Ох, ну и пекло. В такую погоду я всегда думаю, не подстричься ли.

– Не надо! – воскликнула Ксения. – Зачем такую красоту срезать? Ну, хочешь, я подую?

Даша покачала головой, но Ксения всё же отобрала у неё кепку и, идя позади, раскрутила, как вентилятор.

– Спасибо. Вроде, полегче, – сказала Даша. – У меня из-за погоды, наверное, вчера голова болела. Я и вечером никуда не пошла, отпустила Ирку погулять, сама посидела с мелкими. С ними развеселилась, потом ещё Толя угостил коньяком, пятьдесят грамм…

– А меня чуть пивом не угостили, – вспомнила Ксения. – Пётр Павлович. Горечь, фу!

– Я тоже не люблю.

– Хочешь, расскажу, что случилось на дискотеке?

Только никому ни слова, договорились?

– Никому, – кивнула Даша. И Ксения рассказала ей о вчерашнем происшествии – но уже спокойно, так, будто не сама пережила, а увидела в кино или прочитала. Даша, кажется, больше неё разволновалась.

– Я бы, наверное, там умерла, – сказала она. – И до двери бы не дошла.

– Почему?

– Трусиха. На словах буду спорить до последнего, буду ругаться, убегать, но стоит крепко взять за руку – и я уже никакая. Почему? – Даша пожала плечами, – не знаю, с детства так. Поэтому я всегда избегала таких мест, где могут взять за руку. Вика это чувствует, иногда пользуется. Но в шутку, конечно, я на неё не обижаюсь…

Разговаривая, они дошли до корпуса, поднялись на второй этаж. Там в вестибюле смотрели «Ну, погоди!» младшие девочки. Лена, партнёрша Ромы, вместе с Катей – той, что в пятницу расчёсывала Даше волосы, – что-то писали за журнальным столиком.

– Мы уже заканчиваем, Даша! – наперебой заговорили они. – Сейчас, ещё две минуты, хорошо?

На экране двухметровый заяц поднялся над шахматной доской, взял волка за шиворот и закинул в баскетбольную корзину. Девчонки засмеялись, зааплодировали, а смышлёная Катя покосилась на гостью: «Ты ведь не будешь так кидаться, правда?» – и тут же отдёрнула взгляд. Затем она встала и подошла к Даше со сложенным пополам тетрадным листком.

– Можно посмотреть? – Ксения протянула руку. – Не бойся, я тебя не съем.

– Она добрая, – подтвердила Даша. – И умная.

Насторожённо глядя снизу вверх, девчушка отдала Ксении листок, исписанный крупным детским почерком:

Новый психотропный наркотик, кодовое название – «СБТ»

Точный состав: Находится на стадии исследования. Основные компоненты: музыка, паркет, куча дорогих тряпок.

Привыкаемость: В детском возрасте 50 %, во взрослом 80 %.

Способ приёма: Только с партнёром, от трёх до семи раз в неделю по 2–8 часов.

Распространители: Наркоторговцы. Цинично именуют себя «тренерами», «преподами», «чемпионами» и т. д.

Место производства: Великобританский головной кортель. Есть практически независимые подпольные фабрики во многих странах.

Губительные последствия регулярного применения:

1. В случае привыкания – полная зависимость.

2. Полный финансовый крах.

3. Психические сдвиги: комплекс неполноценности, звёздная болезнь, боязнь «попасть не в музыку», в особо тяжелых случаях – паркетофилия.

4. Полный отрыв больного от социума. Сознательное ограничение себя обществом других больных.

5. Идиотское подёргивание мускулатуры при звуках музыки в размере 2/4, 4/4, 3/4.

6. Необъяснимая страсть к яркой открытой одежде, которую они используют всего пару месяцев, а потом меняют на другую, точно такую же.

Способы лечения:

1. Гражданский брак (часто бесполезен, т. к. заключаеться с партнёром по приёму СБТ).

2. Перевод больного на более слабые средства («клубная латина», «хастл» и другие).

Какой-то новенький шедевр, раньше его не видела. Ха!.. Знают ли Владимир Викторович с Алиной Александровной, что попали в «наркоторговцы»?

– А что такое «картель»? – спросила Ксения. Девчушка молчала. – У вас ошибка, там через «а» пишется, – продолжала Ксения. – И «заключается» без мягкого знака. Третье лицо, что делает. А что такое «социум»?

Катя вновь не ответила.

– Слушай, дай мне её, пожалуйста! – Ксения присела, чтобы быть с ней вровень, и взяла за руки. – Я бы сама переписала, да уже времени нет, скоро уезжаю. А вы тут ещё долго будете, напишете сто раз. Хорошо? – и чуть встряхнула её. – Ну, ведь не жалко? Подумаешь, один листок…

– Да бери, конечно, – сказала Катя и впервые улыбнулась.

4

Они втроём стояли у ворот «Лесного» – Ксения, Вика, Рома. Времени оставалось в обрез: кто хочет успеть на автобус, тому пора выходить. Ксения, держась тени забора, то и дело утирала платком лицо и шею. Небо на севере темнело, клубилось, и не видна была граница тучи: синева плавно переходила в сизые, лиловые, почти чёрные тона.

– Ффух, ну и духота, – сказала Вика. – Гроза будет, сто пудов.

– Ничего, успею проскочить.

– Ксюха, может, не поедешь сейчас? Ко мне скоро мама с папой приедут. Будут тебе очень рады. Привезут яблок, ещё мама пирог испекла с черникой. Помнишь, тебе всегда нравилось? Потом сфоткаемся на память. А потом отвезут тебя домой на машине.

Ксения покачала головой:

– Нет, я боюсь на машине, извини. Да и обещала быть пораньше. А маме с папой привет. Я их помню.

Со всеми остальными, кого успела встретить, она простилась возле корпуса. Расцеловалась с Алиной Александровной и Дашей, обнялась с другими девочками, помахала рукой малышне. Серёжа Галеев, по-рыцарски склонившись, поднёс к губам Ксюшину ладонь. Ваня едва заметно подмигнул. Анатолий предложил подвезти: он уезжал в город вместе с Владимиром Викторовичем. Ксения обошла машину, заглянула в лобовое стекло и вздрогнула. И зажмурилась на миг: такой недоброй, угрожающей показалась ей морда синего Толиного «BMW».

– Нет, Толя, – сказала Ксения. – Поеду сама. Ты извини, дело не в тебе. Просто… я теперь, наверное, очень долго не сяду в машину.

Вместе с Викой они пошли к выходу, их догнал выскочивший из корпуса Рома. Он отобрал сумку, донёс до ворот. Прощаясь, приобнял за талию и в ответ получил такой недоумённый взгляд, что отдёрнул руку, словно от утюга.

Ксения рассмеялась и подставила ему щёку для поцелуя.

– Я буду звонить, Ксюха, – сказала Виктория. – И ты не пропадай, слышишь?

– Больше не пропаду, обещаю. Ну, всё… Чао!

До первого изгиба раскалённой дороги Ксения оглядывалась и видела у ворот две фигурки: они уменьшались, становились похожими друг на друга и, наконец, исчезли за поворотом.

В автобусе, держась за поручень, она подставляла лицо под ветер из форточки – тугой, но горячий, горячий… В Зеленогорске было совсем жарко, липко, пыльно, туча заволокла почти треть неба, и то и дело звучал пока ещё отдалённый гром – прокатится, скользнёт наземь во дворах, и кто-нибудь его подберёт и кинет обратно… А над вокзальной площадью палило солнце, люди прятались под навесами, козырьками, и до электрички оставалось двадцать пять минут. Вот кафе, хорошо бы выпить холодного кваса и заодно поесть, с этими сборами опять не дошла до столовой. Но денег у неё – только на билет до Финляндского вокзала и на маршрутку от метро до дома. Всё рассчитала, но забыла, какой в дороге бывает аппетит.

Ксения машинально погладила карманы джинсов, сунула два пальца и в задний, которому не доверяла: о нём всё время забываешь, и мало ли кто в толпе может туда залезть… Но именно в этом кармане она нащупала жёсткий бумажный листок, вынула и, развернув, увидела сто рублей. Вот сюрприз! но откуда?… Неужели спрятала так давно, что сама не помнит? Да это всё равно что на дороге найти! На радостях она поспешила в кафе, и в дверях её застиг первый серьёзный удар грома – близкий, похожий на кашель великана. Так и представились нахмуренные брови, съехавшие на нос очки. Что-то сейчас начнётся!.. Но окно глядело в другую сторону, и за ним была всё та же глубокая, чуть запылённая синева, солнечные блики окон, тени высоченных берёз и елей, а дальше – за городом, за лесом и вечно пьяной дорогой, на берегу залива стоял пансионат «Лесной» – её второй и, наверное, главный дом. Он не забыл её, он ждёт.

Когда-нибудь… она вернётся туда по-настоящему!

Глава пятая
Ожидание

1

Лето катилось под гору и потихоньку, одного за другим, утаскивало с собой обитателей ладожского берега. В городе ждали дела, а здесь, на озере, волны одевались пенными барашками, в небе пересвистывались невидимые соколы, учившие птенцов летать. Стареющая луна не разгоняла, а лишь подчёркивала своим соседством кромешную ночную мглу, по утрам всё прохладнее становилось выбираться из палатки, и дым костра, даже в ясные дни, всё ниже стелился над черничными холмами. После того как Андрей остался один на поляне, он больше не разводил огонь. Два дня, до отъезда Ольги и Светланы, Андрей подкармливался у девушек, носил им воду и вместе с Олей собирал ягоды, похожие на драконьи головы: они словно и не убывали в лесу, а на месте каждой сорванной вырастало две.

Никите, впридачу к деревянному пистолету, Андрей выстругал шпагу, и малыш с кличем «Один за всех!» заколол чурбан для колки дров. Но чурбан – это всего лишь чурбан… Никита недоумевал: почему он не встретил на Ладоге ни одного злого дядьку? Где они?

– Всех злых дядек съели медведи и ушли на Онежское озеро, – объяснил Андрей. – Там дядьки ещё остались.

– Мы туда пойдём?

– Обязательно, – серьёзно сказал Андрей. – Только на будущий год, когда ты вырастешь. Когда сможешь сделать вот так, тогда и пойдём! – тут он подхватил на руки стоявшую рядом Олю, подбросил её в воздух и мягко поймал, спружинив почти до седеющего мха.

– А маму поднимешь? – пытливо глядя на них, спросил Никита.

– Нет! – отрезала Оля. – Маму поднимет кто-нибудь другой.

Наедине с ней Андрей был вовсе не так смел. Оставаясь вдвоём, они подолгу разговаривали и за два дня узнали друг о друге много больше, чем за три года знакомства. Оказывается, у них было похожее детство: Оля тоже училась в музыкальной школе, окончила три класса по фортепиано.

– И ведь были способности, – рассказывала она, между слов сдувая слепня, норовящего сесть на лицо, – представляешь, всё быстро запоминала, диктанты писала без ошибок. Не помню, чтобы я это очень любила, но давалось легко…

– Как и всё, наверное? – спросил Андрей, обходя бывшую гарь – теперь её густо заселили, выгнав на окраину поредевший иван-чай, сосенки в человеческий рост и чуть больше.

– Не сказала бы. В математике пень пнём. Ой, смотри, как их много! – кивнула Оля на деревца. – Раньше не обращала внимания.

– Это всё мы: ходим, шишками бросаемся.

– Значит, есть и от нас польза… Постой-ка! – Оля присела и, раздвинув вересковый ковёр, показала семейство маслят: влажные бежевые шляпки, усыпанные лиственной трухой. – Ну, вот, – продолжала она чуть капризно, – мало, мало, а как выйдешь без корзины, так на тебя и смотрят! Ладно, понесу в подоле, – и усмехнулась, поняв двусмысленность.

Андрей, улыбаясь, глядел на проворные движения её рук, слушал новые для себя интонации. Может быть, она и раньше так говорила, просто он тоже не на всё обращал внимание?

Они всё дальше уходили от берега, уже Ладога исчезла за мохнатым холмом, впереди другой, в солнечных пятнах. Андрей искал приметы: вчера в ложбине он видел мёртвую сосну – не толстую, крепкую, без коры. Вот муравейник, встанем рядом, глядим на берёзу, раздвоенную от корня: в развилке наша сосна. Оля тоже её заметила и кивнула:

– Эту, да? А валить удобнее к берегу, по наклону…

Андрей стукнул обухом по голому стволу, прислушался к басовому гулу, а потом несколькими ударами вырубил со стороны берега клин на две трети толщины. Как легко работается, как точны движения, когда она смотрит, и ведь само так получается! Дерево даже не качнулось, и Андрей стал осторожно подпиливать его навстречу клину: поводит ножовкой, толкнёт – не падает, добавим ещё, – пока не услышал треск рвущихся волокон. Ствол подался, рухнул; Андрей вмиг обрубил лишние сучья и распилил его пополам.

– Этого нам хватит до конца, – сказала Оля, – ещё и останется. Спасибо.

Андрей, связав ремнём два бревна, поднял их на плечо, взял в свободную руку инструменты. Оля, поддерживая концы, шла сзади и в завёрнутой футболке несла грибы – кроме маслят, был там и белый, и несколько желтоголовых сыроежек, и подберёзовик, который она, сорвав, лизнула снизу шляпки, чтобы проверить, не ложный ли.

– Я знаешь, какая была в детстве? – продолжала она. – Роста маленького, и одинаковая в высоту и ширину, такая крепышка.

– Не верится.

– Но вот была, фотографии покажу. На физкультуре могла весь урок бегать, не уставая. Все ноют: хватит, давайте посидим, одна Оля: нет! хочу ещё! Однажды к нам пришёл тренер по лёгкой атлетике, посмотрел и позвал меня заниматься. Так и закончилась музыка, я дома сказала: хочу бегать, бегать!.. И сначала моя дистанция была восемьсот метров, но там все сходятся на одну дорожку, а я была мелкая, злая, толкалась, ноги давила… Девчонки от меня плакали.

– И в это не могу поверить.

– Была-была, есть живые свидетели. И тогда меня перевели на четыреста, ни на что особо не надеясь. А я вдруг выросла… сто шестьдесят девять – это ведь не мало, да? и настоящая скорость появилась.

– Скорость – это врождённое, вроде голоса у певца?

– Наверное… Знаешь, очень похоже. Странно, что мне это в голову не приходило. И я доросла до камээса, чисто, без допингов. Могла и до мастера без них, нормативы уже делала, а дальше… не знаю. Вряд ли это возможно.

– Потому и не пошла дальше?

– Не только. Подруга моя Настя, тоже четыреста бегала, но с барьерами; мы жили с ней в одной комнате на соревнованиях и на сборах… Она у меня на глазах упала, зацепилась ногой за барьер. Ужас… Поставила мировой рекорд по прыжкам головой вперёд, и сотрясение мозга, и связки порвала в колене. И сразу стала никому не нужна, кроме семьи… ну, и меня. Тренер передавал приветы, подбадривал, но уже просто как знакомый. Обратно её никто не ждал. И вот тогда я задумалась: чем дальше заниматься? В конце десятого класса…

За разговором они дошли до костра, двуручной пилой распилили сосну на чурбаны; Андрей расколол их и сложил поленья под тентом, а три самых ровных отнёс к себе в палатку.

– Для Славы Брындина, – сказал он. – Друг у меня гитарный мастер. Может, ему сгодится на пружины.

– Что это такое?

– Ну, это тонкие рейки, – объяснил Андрей, глядя в её внимательные зелёные глаза. – Приклеиваются к деке изнутри. Если просунуть руку, нащупаешь.

– Для жёсткости?

– Да, и ещё делят деку на части, они резонируют по-своему и вместе создают обертона. У каждого мастера своя система, кто-то клеит веером, – Андрей выложил на костровище узор из щепочек, – вот так примерно; кто-то звездой, – он переменил рисунок.

– Надо же, целая наука. А так? – Оля соорудила из щепок улыбающуюся рожицу с угольками вместо глаз.

– Не видел, это твоё открытие, – сказал Андрей, чувствуя, что и его лицо принимает похожее выражение. А ладонь Оли, розовая, с испачканными пальцами и свежей царапиной у запястья, была совсем близко, протяни руку – и накроешь, но он чувствовал, что не время, между ними ещё остаётся стена, которую не сломать. Она сама растает: от разговоров на берегу, от будущего двухнедельного расставания, а пока не надо спешить.

– А ты пробовал делать гитары?

– Сам не делал, а Славе помогал. И понял, что мне лучше играть. – Андрей помедлил, ожидая, что она спросит, почему лучше играть, но не дождался и продолжил: – Когда вижу этот набор досок, уже хочу через пять минут натянуть струны и играть, а надо ещё строгать, клеить… Лишняя трата времени.

Оля кивнула с тихим смешком: «понимаю, сама такая же», – и спросила:

– А девушки делают гитары? У нас-то, как правило, всё в порядке с терпением.

– Одна училась у Матвеева, это их гуру, но, кажется, так и не доучилась. А больше не видел.

– Симпатичная? Андрей пожал плечами:

– Хиппи. Вся в фенечках, в индейской бахроме…

– А ты бы хотел быть хиппи? Андрей пожал плечами.

– Я бы хотела попробовать.

Оля составила щепки шалашом, поднесла полоску бересты, чиркнула зажигалкой. Огонь схватился, побежал вверх. Андрей подкормил его более крупными ветками и вспомнил: Оля всегда говорила, что костёр любит одни руки, никому не давала себе помогать и сама не вмешивалась даже советом, когда разжигал кто-то другой.

С берега пришла Светлана, мывшая там котёл, и рядом – Никита с перемазанным сажей лицом. Значит, тоже работал. Света сказала, что сама займётся обедом, и отправила Олю с Андреем на пляж. И там, по плечи заходя в озеро или сидя рядом на песке, они продолжали разговор – с того дня как на пороге шестнадцати лет Оля задумалась о будущем. После десятого класса она впервые поехала с мамой и папой на Ладогу – не в эту бухту, в соседнюю, где теперь собираются астрологи. Вечером, у костра, всё обговорили и решили. У неё способности к языкам, по английскому одни пятёрки, хоть до сих пор не было времени серьёзно заниматься. А если найти время? Здоровье она уже заработала, если продолжать так же гоняться – будет его только терять. И Оля взялась за учёбу с той же энергией, с какой прежде ходила на тренировки. Она записалась на курсы, скачала из интернета большой словарь в добавление к маленьким, уже бывшим дома; постепенно смогла читать в оригинале Гарри Тертлдава – жутко плодовитого писателя, нашла в сети шестьдесят полновесных романов. Конечно, за год не догнала ребят из английских классов, но сумела поступить в педагогический университет на итальянское отделение, куда был самый лёгкий конкурс.

– И, знаешь, не пожалела ни разу! Уже на втором курсе полетела по обмену во Флоренцию и постепенно объездила весь сапожок…

Андрей слушал её с радостью и каким-то неясным смятением. Что-то стабильное пропало из жизни, рассыпалось на тысячу двадцать четыре осколка. К вечеру он понял: исчез прежний образ Оли, хранившийся в душе, и что его сменит? Пока неясно. Ещё вчера он представлял Олю такой, как впервые увидел три года назад. Он помнил то утро: вот подошёл к обрыву, поглядел в просвет между соснами на туман, едва пронизанный рассветными лучами, потянулся, вздохнул поглубже, да и спрыгнул на песок. И ещё в полёте увидел, как из-за сосны выходит светловолосая девушка в бордовом купальнике и с двумя вёдрами воды в руках. Удивительно легко она их несла – в левой руке десять литров, в правой двенадцать, – и что-то напевала едва слышно. Он вызвался помочь и с того дня старался избавить её от мужской работы, когда случалось вместе быть на Ладоге; но всё равно – втайне даже гордился: вот, у него есть знакомая, которая запросто делает то, что ни одна другая девушка в мире сделать не может. Разве что когда-то, в русских селеньях… но это было так давно, что и не считается.

Сегодня он понял, что, глядя на Олю, больше не вспоминает эти вёдра. И купальник на ней другой – ярко-зелёный, завязанный на бантики; Андрей то и дело мысленно хлопал себя по руке, чтобы не дёрнуть за какой-нибудь. И она ни мгновения не стояла спокойно – забегала вперёд, оглядывалась на крики у костра рукопашных бойцов и хмурила брови, изображая, как ребята готовятся к бою; касалась пальцами волос; изогнувшись, заглядывала за спину: кажется, укусил комар… Раньше Андрей не замечал за ней такого множества изящных движений. Наверное, они были, да он не так смотрел.

– Можно я? – спросил он, протянув руку к свежему укусу.

– Только осторожно, а то знаю тебя.

Андрей ногтем нарисовал крестик чуть ниже её лопатки, и Оля, вздрогнув, засмеялась: щекотно!..

И на лице её сменяли друг друга сотни выражений, когда Оля рассказывала о студенческих годах, заново их переживая. После сурового детства с режимом, нагрузками и ограничениями, после выматывающей подготовки к экзаменам – вдруг наступила свобода. Да ещё в группе оказались интересные ребята, музыканты-самоучки, выступавшие по квартирам и дешёвым задымлённым клубам. Какие песни сочиняли: будешь слушать – и не заметишь, как пролетит за окнами долгая зимняя ночь. Это сейчас Оля понимала, что весёлые однокурсники лишь подражали Фёдору Чистякову, парням из «Юго-запада» и ещё много кому; тогда для неё всё было в новинку. Сама собой легла на колени гитара, и пальцы так уверенно встали на лады, будто вернулись домой, где всё знакомо на слух и на ощупь. И неприличные слова в песнях не смущали, потому что были к месту. Три мушкетёра: громоздкий, круглолицый Серёга Бурый, вечно терявший в творческой рассеянности ключи, деньги, а то и саму голову; Антон Грек – красавец эллинского типа с тонкими пальцами и ранней лысиной; маленький Олег Ж. с бездонной цистерной внутри – такая у них была компания. Был и четвёртый, бородатый здоровяк по прозвищу Констанция, но куда-то исчез: говорили, что чуть ли не завербовался во французский Иностранный легион. Остальные вылетели из университета кто на третьем курсе, кто на четвёртом, но до сих пор дружили с Олей. Теперь они её не узнавали: какая-то пай-девочка, не пьёт, ночует дома – ты ли это вообще? «Я, конечно!» – отвечала Оля и, чтобы до конца убедить их, пела что-нибудь старенькое, про энтомолога, который опарышами закусывал пиво,[3]3
«Ковыряет он лепёшки свежей щепочкой сосновой,Там опарышей находит, отрывает им головкиИ бросает тушки в банку из-под окуня в томате:Лучше нету, б…, закуски, для очаковского пива».  Как видите, из этой крайне неприличной песни, написанной явно в подражание Лаэртскому, до конца не ясно, что является лучшей закуской к пиву: безголовые опарыши или окунь в томате. Так ребята и задумывали.


[Закрыть] – совсем как четыре года назад. Но она и в пивные времена не теряла головы и держалась за своё место. Поздно вечером доводила мушкетёров до квартиры Бурого, где они творили, репетировали, спали, мастерили электрогитары, там укладывала на матрасы, спешила в душ, а потом, позвонив родителям, что всё нормально, садилась за уроки: затерянная в ночи девчонка с книгой, свет настольной лампы, чайный пакетик в стакане, гул машин за чёрным окном… Хорошее было время. Ещё она успевала играть в сборной университета по гандболу и два года увлекалась йогой. От йоги талия стала меньше на восемь сантиметров. «Смотри, – Оля повернулась в профиль, – я ничего не втягиваю, такая и есть. Когда закончила активно бегать, были по фигуре мужские джинсы, а сейчас того же размера, но женские. Можешь потрогать». «Не дразнись!» – мысленно взмолился Андрей, но всё-таки протянул руку. «Алёнка не такая, да? – спросила Оля и вдруг топнула ногой: – Блин, кто меня тянет за язык!» Андрей на мгновение напрягся, вспоминая, кто это, Алёнка: а, бывшая девушка, уехала вчера, – и честно ответил, что у него и мысли не было сравнивать.

– Алёна такая аккуратная, ей ничего и не надо уменьшать, – всё-таки сказала Оля.

Вечером они вновь сидели рядом. Андрей достал из палатки походную гитару, обшарпанную с виду, но звучную: Слава Брындин поставил на неё настоящую верхнюю деку с пружинами ёлочкой и взамен фабричного грифа, прикрученного болтом, намертво вклеил новый. Оля хотела покатать в ладонях сорванные на просеке длинные листья кипрея, но заслушалась и замерла, прикусив стебелёк. Андрей играл гаммы, этюды, затем уж пьесы. Сегодня тянуло на виртуозное: «Чардаш» Монти, «Собор», «Варшавский дождь», который Андрей сам подбирал, слушая диск «Весёлых ребят».

– А ведь правда, такое впечатление будто дождь, – прикрыв глаза, сказала Оля. – Ливень по воде…

– Очень ленивый ливень. В оригинале это играется на клавишах и раза в два быстрее. Примерно вот так. – Андрей показал и сморщился, промахнувшись мимо октавного скачка: – А-а, позор мне, позор!

– Попробуй ещё раз, – смеясь, посоветовала Оля, – я в тебя верю. Видишь, всё получилось. Слушай!.. А с какой песней я у тебя ассоциируюсь, если не секрет?

– Ещё не успел об этом подумать. Скорее всего, их много. Хотел бы сказать «Аревик», но как-то ты не очень восточная. Вот, может быть, «Отель Калифорния»… Не оригинально, да?

– А ты знаешь содержание? Не самая радостная песня.

– Знаю, да и ладно. Мне музыка важнее.

– Мне, наверное, тоже. Сыграешь?

Андрей кивнул и с ходу переключился на знакомое вступление.

– Обалдеть! – сказала Оля, дослушав до конца. Один за всех «иглов». Тоже сам подобрал?

– Это подвиг небольшой. Достаточно один раз услышать. Вот своё что-нибудь сочинить, хотя бы равноценное… – Андрей чуть виновато пожал плечами, – я даже не представляю, как это.

– Ну, может быть, всё ещё впереди?…

Они ещё долго сидели, пока Оля не заметила, что стемнело, пора идти спать. Андрей проводил её к палатке, на прощание задержал в руке горячую ладонь. «До завтра», – Оля освободилась, коснулась головой его плеча, забралась домой и с тихим треском закрыла молнию. «Спокойной ночи», – донеслось изнутри.