Текст книги "Опус номер девять ля мажор. Часть 1. Алёна"

Глава пятая
Страницы атласа

1

Всю неделю Алёна ловила себя на том, что сравнивает Сергея с Антоном. Она этого не хотела, они сами приходили и удобно, как за столиком «Звезды Востока», располагались в её мыслях: первый – разговорчивый, с румянцем на щеках и тёплыми ладонями; второй на девять десятых придуманный и оттого загадочный, туманный, тающий, стоит лишь поймать его в фокус внимания. Эта его зыбкость успокаивала Алёну, давала понять, что он не соперник Серёже и вообще гость из другого измерения. Значит, пусть приходит, тем более что поводом для сравнения служили разные забавные мелочи. Алёна с детства любила физический контакт – не только объятия и поцелуи, но и просто повозиться, потолкаться, помучить друг друга иногда, – и людей, внутренне готовых к такому удовольствию, распознавала сразу, каким-то врождённым чутьём. В основном от неё страдали подруги; были ещё давние гости, родственники с Украины, с которых всё и началось: мальчишка одних с Алёной лет, до крайности нахальный и обаятельный, не стеснявшийся прижиматься к ней любой частью тела, и его сестра, на три с половиной года старше, оставшаяся в памяти вспышкой солнечной, рано проснувшейся женственности, от которой Алёну так и тянуло отнять себе хоть кусочек. Но попробуй отними кусочек вспышки. Только руки обожжёшь, как ни хватай её, как ни напрыгивай из засады… А в последние школьные годы главные неприятности доставались Сергею. Однажды у него в комнате они валяли дурака: Алёна упёрлась в стену, пихнула Сережу ногами, и он слетел с дивана, глухо ударился о паркет.

– Как ты, не головой?! – Алёна соскочила, напуганная.

– Да нет, всё в порядке. – Он поднялся, потёр локоть и сморщился, изображая страдание. Алёна поверила, но едва наклонилась, чтобы подуть на больное место, Сергей схватил её под мышку и дёрнул к потолку. Перед глазами мелькнул ковёр – зелёноватые морские узоры, – повеяло даже ветерком, затем пролетело окно: чёткая фотография и смазанный в движении хвост. Алёна, почти крутанув сальто, шлёпнулась на диван и закачалась, как на волнах. Сергей щекотал её, она, визжа, пыталась изогнуться и достать его пяткой, но не тут-то было!.. Вышло, короче, полное счастье. А синяк от падения у Серёжи остался, только почему-то на коленке.

Здесь, в Питере, Алёне порой не хватало такого лёгкого сумасшествия. Хотя бы раз в неделю, по чуть-чуть… но с кем? не с парнями же из общаги! А с подругами было неинтересно. Наташа как-то поддалась на уговоры, но уже через мгновение пищала: «Хватит, не надо!» А что Алёна сделала? Только взяла её за руки.

– На фиг, на фиг, Алёнка! – сказала Наталья, отдышавшись, – у тебя так взгляд изменился… Такой жёсткий, вообще, блин, как этот, терминатор! Больше не хочу, – и, закрыв глаза, встряхнула головой.

Лёжа в постели, Алёна слушала ровное дыхание соседок, улыбалась темноте и вспоминала. А если на месте Сергея окажется Антон? Подыграет ей хоть немного или спокойно, деловито завяжет узелком? Угадать она не могла, а когда набралась смелости, поглубже вдохнула, почувствовала спиной опору и, зажмурясь, выпрямила ноги – они не встретили сопротивления, легко вытянулись в пустоту. Одеяло натянуто до плеч, где-то в углу поёт комар, у Тани за стеной на удивление тихо… Нет никакого Антона, а, может быть, и не было никогда.

Она вспоминала, что Сергей, такой ловкий на баскетбольной площадке, в просторной майке навыпуск и трусах до колен, такой бывалый в походном снаряжении, в горных ботинках, с рюкзаком, – без одежды выглядел неожиданно пухленьким. Алёна звала его медвежонком и любила потрепать за складочку на боку. Сергей смущался, говорил, что всё: с завтрашнего дня идёт плавать в бассейн, качаться в спортзал и бегать в парк, и действительно шёл, но хватало его настроя от силы на пару недель.

Если вот так взять Антона? Пальцы скользнули по воздуху – да, пожалуй, так и выйдет на самом деле. Не за что ухватить, слишком он тонкий, сухой. Алёне, кстати, это нравилось. В последнюю ночь перед назначенной встречей, когда вечером Алёна не хотела думать о нём и вообще сомневалась, надо ли ехать – может, позвонить, сказать, что возникли срочные дела, – он вдруг приснился ей. Она не могла понять, как он был одет, не различала ни одной узнаваемой черты, но всё равно без ошибки чувствовала, кто перед ней. Они были в помещении, похожем слегка на общежитскую комнату, слегка на танцевальный зал Нины Валентиновны в Караганде: кровати, зеркальная стена, почему-то изогнутый, всё время меняющий форму балетный станок. Алёна загораживала дверь, не давая гостю выйти. Он обманывал: шаг влево, вправо, взгляд куда-то мимо… Она прочитала его ходы, прыгнула наперерез и вытянула руки, заранее ощущая тяжесть добычи, но в последний миг он увернулся и по немыслимой дуге отлетел в сторону. Да что это такое! – во сне изумилась Алёна, – сейчас точно поймаю. И она усилием мысли замедлила его, схватила и, подержав немного, выпустила – для того, чтобы схватить ещё раз и ещё. Он был весь горячий; попадая к ней в руки, напрягался, выкручивался, но этим лишь подогревал всемогущее напряжение внутри неё. Оно прожигало и плавило её, толчками выплёскиваясь наружу в те мгновения, когда Алёна позволяла пленнику освободиться, зная, что в следующий миг легко настигнет его вновь. Она могла сделать с ним всё: уложить на пол и сесть верхом, поднять и пронести через весь зал или просто обхватить с такой силой, что почти соединиться в одно целое… Когда она проснулась, сердце колотилось так, будто и правда… нет, будто пилила на даче дрова, – поправила себя Алёна, пытаясь успокоиться, и больше не уснула до самого писка будильника.

2

Воскресенье было днём сплошных открытий. Алёна впервые добралась до южной окраины Питера и удивилась, что поезд метро здесь выныривает из-под земли и едет в галерее, из которой видна улица: асфальтовая дорога, усеянный листьями газон, тонкие, почти облетевшие деревца. Алёна вышла на станции «Купчино». Антон дожидался у киоска, разглядывая карманные томики в пёстрых обложках, рядами выставленные за стеклом. Так увлёкся, что и не заметил Алёну, она сама подошла и сказала:

«Привет!» И, глядя снизу вверх, вспомнила ночную охоту: да уж, наяву могли бы управиться разве что четыре такие, как она… И к чему вообще подобные видения?

Антон обернулся:

– О, здравствуй! – и поцеловал её смелее, чем неделю назад. Алёна помедлила, боясь, что вернутся ощущения сна, и очень осторожно коснулась губами гладко выбритой щеки. Что-то внутри кольнуло, но не сильно.

– Мне почему-то казалось, что ты задержишься, – сказал Антон. – А ты аж на пять минут раньше.

– Никогда не задерживаюсь, что я, начальник? Вот опоздать могу, очень даже запросто.

Они посмеялись.

– А сегодня вышла с запасом, потому что первый раз сюда еду, – добавила Алёна.

– Я надеюсь, не пожалеешь.

Антон взял её за руку, направился к подземному переходу. Говорить стало невозможно: поезд, из которого вышла Алёна, поехал дальше, сквозь его окна замелькали вагоны встречного. И шума они напустили столько, что Алёна, наверное, могла бы проплыть по нему угловатыми коридорами, над ступеньками, над головами в кепках и платках, над рюкзаками и сумками… Она держалась за руку Антона и всё ещё недоумевала: приснится же такое! Они поднялись на железнодорожную платформу, и минут через десять, свистнув издали, подкатила электричка. Алёна посторонилась, пропуская в вагон низенькую женщину с тележкой, затем вошла и села возле окна. Антон, тронув за плечо, протянул шоколадку:

– Извини, забыл сразу. Так обрадовался, тебя увидев, что всё вылетело.

– Спасибо.

Алёна, прежде чем убрать плитку в сумочку, заметила, что шоколад молочный с изюмом – не совсем то, что ей нравится. Она любила только самый чёрный и горький и не больше двух квадратиков в день, так что подарок решила приберечь соседкам.

Алёну ждал Павловский парк. Она знала, что Павловск находится рядом с Царским Селом, где есть несколько парков. Она была там с мамой пять лет назад, гуляла по аллеям, кормила хлебом уток в пруду, ходила на экскурсию во дворец, фотографировалась в компании Пушкина и Растрелли и увезла впечатление чего-то совершенно иного – словно подводное царство в нескольких километрах от Питера. И сейчас она тихонько боялась: вдруг повзрослела и никакого царства больше не будет?…

Антон уверял, что Павловский парк гораздо круче тех, где она была.

– В прямом смысле круче, – добавил Антон.

– Это как?

– Увидишь.

Они ехали минут двадцать. Сошли с платформы – и вот они, узорчатые ворота в считанных метрах от железнодорожной станции. Утро было солнечное и ветреное, по привокзальной площади катились еловые шишки, за ними увивались листья: кленовые, дубовые, жёлтые, красные… Новый порыв погнал тучу песка, Алёна отвернулась, прикрыла руками лицо и подхватила волосы.

Вслед за Антоном она вошла в тёмную, глубокую аллею. Высоченные ели казались невообразимо древними, но эту древность смягчали, превращали в милую старину люди, продававшие с лотков мороженое, яблоки, орехи. Алёна выбрала продавца, одетого вельможей времён Екатерины – а может, и лакеем, было не очень понятно. Лет пятидесяти, с добрым лицом и красным носом, но весь блестящий, в кудрявом парике и камзоле с двуглавыми орлами на пуговицах – вот и попробуй разбери, кто такой. В голове Алёны почему-то возникло слово «дядюшка».

Антон, отойдя на пару шагов, вынул из кармана чёрную мыльницу и взглядом спросил дядюшку: «можно?»

– На здоровье, мне не привыкать, – тот отодвинулся от лотка и приобнял Алёну за плечи. На неё крепко пахнуло перегаром. Скосив глаза, Алёна увидела среди дядюшкиных пуговиц одну с флотским якорем, и в это мгновение Антон подмигнул вспышкой.

– Ещё один раз, можно? – сказал он. – Алёна, взгляни сюда, птичку прозеваешь.

И Алёна с улыбкой поглядела в объектив, а потом ещё раз – чуть подняв брови, внимательно и серьёзно.

– Фундук… сто грамм… тра-та-та… белок не угощать, – вернувшись, прочитала она ценник. – Почему не угощать?

– Жареный потому что. – Антон голосом подчеркнул слово, которое она упустила из виду.

– А сырым можно?

– Сколько хотите! – ответил дядюшка.

– Я возьму сырого, – и Алёна полезла в сумочку за кошельком.

– Подожди, Алёна, – попросил Антон, – я сам возьму.

– А… ну, пожалуйста. – Она отошла чуть в сторону. От здешнего воздуха уже путались мысли и слова – а ведь парк ещё не начинался. Что же будет дальше?… Из памяти вдруг по звуку, по слову начала всплывать песня, которую Алёна слышала давно и всего-то пару раз:

 
Помнишь, полгода назад тра-та-та-та листопад,
Та-та-та-та-та-та-та, ла-ла-ла-ла тра-та-та…
Тра-та-та-та под ногой, листья ложились вокруг,
Белки, играя с тобой, брали орехи из рук…
 

И Алёна поняла, что напевает вслух, и что соседки, будь они рядом, уже давно бы зажали ей рот.

– Почему ты не скажешь, чтобы я замолчала? – спросила она. Антон пожал плечами:

– Зачем? Мне нравится.

– Я же фальшивлю.

– Может быть, не знаю… У меня слуха отродясь не было. В детстве пытались учить на фортепиано, год помучили и отдали в спорт, но и там ничего грандиозного не вышло. Третий юношеский по прыжкам в длину.

– А ты сам чего больше хотел?

– Мне нравился математический кружок. Вот туда ходил с удовольствием.

– Я тоже люблю математику. Геометрию даже больше.

– У вас будет аналитическая геометрия в экономике, но чуть погодя. Не на первом курсе.

– А я уже сейчас хочу… Слушай! – спохватилась Алёна, – белок-то будем кормить?

– Стань под ёлкой, возьми орехи на ладонь. И жди, обязательно появится.

– У нас в Караганде могли сами на плечо залезть, наглые, – рассказывала Алёна, стоя под тёмной, широкой елью. – Но я их не очень любила.

– Боялась?

– Да нет, чего там бояться? Дело в другом, слишком маленькие звери. Мне кажется, интереснее будет тигра накормить котлетой… Да где же они?

Вот между деревьями мелькнула тень. Алёна присела, поднесла руку к траве. «Иди сюда», – позвала шёпотом. Рыжая белка, за ней другая короткими перебежками подобрались почти вплотную, замерли на миг, навострив мордочки, но вместо того чтобы взять угощение, шмыгнули к ёлке и взлетели по морщинистому стволу на нижнюю ветку, нависавшую над Алёной. Бесшумно спрыгнув по очереди, они осторожными лапками, наконец-то, забрали орехи. И пулями умчались обратно в лес.

– Всё, ныкать побежали, – сказал Антон. – Теперь не скоро вернутся.

Пока Алёна приманивала зверей, он щёлкал фотоаппаратом: раз, другой, третий… Вспышек не было: аллея заканчивалась, и под ёлкой лежала полоса серебристого света из парка.

И что это был за парк! Теперь Алёна понимала, чего так боялась по пути сюда. То, что раньше было подводной сказкой, теперь, наверное, показалось бы Алёне холодной, безучастной к ней поделкой. Слишком заметна там человеческая рука: симметричные клумбы, ровные аллеи, дрессированные деревья на задних лапках – всё как будто хвалится своей ухоженностью. Всё как будто застыло в вечном испуге её потерять.

А здесь не было ни страхов, ни церемоний. Вся эта громада, почти целиком зелёная в октябре, с её кривыми дорожками, холмами, прудами неправильной формы и античными развалинами как будто выросла здесь сама, никому не повинуясь. Ни времени, ни моде, ни чужим умным советам – никому, только своей воле. Алёна захотела покружиться, раскинув руки, и так и сделала, а затем поделилась наблюдениями с Антоном.

– Это самое большое искусство, устроить всё так, чтобы не было видно работы, – сказал он. – А здесь трудились Камерон, Воронихин, Росси…

– И Штакеншнейдер, – добавила Алёна, радуясь, что после школьных экзаменов читала книгу по истории Петербурга.

– Да, и он тоже. Построил здание вокзала, оно было разрушено в годы войны.

– Жаль, – сказала Алёна. – Слушай, откуда ты всё знаешь?

– Вчера в интернете почитал.

– Спасибо, – Алёна развернулась и побежала вверх по каменистой тропинке, повторяя про себя: «штакеншнейдер, штакен-шнейдер…» Она решила увидеть, что лежит за этим парком, но, кажется, за ним был край Земли. И теперь-то Алёна знала, почему здесь круче, и ещё понимала, что всё на свете происходит вовремя: ведь пять лет назад её бы наверняка разочаровало это место. Тогда ей хотелось церемонной пышности.

С вершины холма Алёна оглянулась: где там Антон, не догоняет ли? Нет, он снизу целился в неё из фотоаппарата.

«На кого похожа? Ведёшь себя, как ребёнок!» – сказала она, но остановиться уже не могла.

– Теперь я тебя! – крикнула Алёна и поскакала вниз. Забрала мыльницу и жестом велела: позируй. Но Антона сковал объектив: только что улыбался и движения были живыми, а тут замер в деревянной позе и вытаращил глаза. Алёна сделала кадров пять и махнула рукой: нет, так не годится. Идём туда! – и побежала к колоннам, видневшимся за каменным мостиком. Теперь Антон пустился следом и, конечно, догнал её в несколько прыжков, подхватил на руки, покружил, поставил на дорожку… Оба запыхались, переводили дух и друг на друга не глядели.

– Я не читал интернет, – сказал Антон. – Неудачно пошутил. Просто интересуюсь этой темой уже давно. Коечто знаю о пригородах и об истории Питера. Слушай, Алёна, – предложил он вдруг, – а давай заедем ко мне домой. Вечером провожу тебя в общагу.

– Давай, – легко согласилась Алёна.

3

Антон рассказывал, что раньше здесь был простой лес; часть его вырубили и заменили новыми деревьями, высаженными строго по плану, а часть оставили, органично вписав в парковый ландшафт. А город назван в честь Павла Первого: ему матушка Екатерина подарила эти земли, когда он ещё не был императором, в конце восемнадцатого века. Но ему больше нравилась Гатчина, а это место он оставил жене, Марии Фёдоровне.

– В Гатчину тоже съездим, хорошо? – сказала Алёна.

– Всегда готов. А вон смотри: впереди Павильон роз. Там иногда выступают артисты. Идём, глянем, вдруг есть?

Павильон оказался уютным, несмотря на классическую строгость линий. Алёна обошла его кругом, заглянула в окна и, не увидев артистов, стала позировать на фоне розовых кустов, обступавших строение. Когда Антон сделал десяток снимков, потянула его дальше, и тут небо стало на глазах темнеть. За то время, пока они гуляли, не раз менялась погода. Алёну до сих пор удивляли эти питерские фокусы. Погода-зебра: вот солнечная полоса, тепло, и тени от берёз дрожат, тёмно-зелёные, матовые на блестящей траве. А потом откуда ни возьмись налетают тучи, и всё превращается в одну сплошную, лиловато-серую тень. Исчезают расстояния, весь парк кажется плоским, и дождь идёт не предупреждая, сразу тяжёлыми каплями. Успеть бы спрятаться!.. Но едва добежишь до беседки, как за деревьями светлеет – значит, опять будут солнце и радуга.

Алёна забыла в общежитии зонт. У неё был яркий, осенний жёлто-красный зонтик; раскрывала она его с усилием, а складывался он от нажатия кнопки мгновенно, будто стрелял, и в походном виде мог уместиться в карман. Вечером Алёна положила зонт рядом с телефоном, но с утра закрутилась и только в метро обратила внимание, что сумочка странно лёгкая. Оставалось надеяться на Антона – а он лишь сокрушался: никогда больше не буду верить прогнозам! обещали же солнце весь день.

Он отдал фотоаппарат Алёне, чтобы она убрала его к себе в сумочку, и спрашивал всякий раз, как видел интересный кадр. Мыльницу Алёна уберегла от дождя, а вот сама несколько раз намокла и высохла, прежде чем ранним вечером доехала до квартиры Антона.

– Моя одинокая берлога, – сказал он, распахнув скрипнувшую дверь. – Извини, что бардак, я только обживаюсь. Жил с родителями, недавно получил эту каморку по наследству. От двоюродной тёти.

Алёна не назвала бы это бардаком – скорее, сменой эпох. Вещи Антона пока чувствовали себя неуютно среди тётиных. Тёмно-серый пластиковый стол с компьютером да свежий, с яркой синей обивкой диван – вот и всё, на первый взгляд, что привёз с собой Антон. Вряд ли они боялись, что местные шкаф, трюмо и стулья, покрытые очень бледным лаком, их обидят – те выглядели слишком усталыми для решительных действий. Но гости скучали в таком окружении: поговорить было не с кем, а перекрикиваться друг с другом через всю комнату уже надоело.

Ванная тоже была неухоженная, с облезлой краской на стенах и разбухшей, до конца не закрывавшейся дверью.

– Скоро сделаю конфетку! – заверил Антон. – Плиткой обложу. К сожалению, не так часто бываю дома. В отпуске займусь всерьёз. Полотенце вот это бери, махровое. Оно чистое.

– Спасибо.

Оставшись одна, Алёна включила воду и запела вполголоса ту же песню:

 
Дождь, дождь, дождь… та-та-та-та-та по стёклам,
Дождь, дождь…
 

Где же она её слышала? Алёна представляла себе высокий чистый голос певицы, но ни лица её, ни имени вспомнить не могла…

– Ты, конечно, голодная? – сказал Антон, когда она, умыв руки и лицо, присела на диван. – У меня особых угощений нет, но пельмени могу предложить. Будешь?

– Давай, – сказала Алёна, поколебавшись. – Штук пятнадцать съем, спасибо.

– Ты что, по штукам считаешь?

– Да, а как же ещё? Мы с девчонками по штукам.

– Я на глаз. Полтарелки, тарелка, тарелка с горкой…

– Тогда мне без горки. Слушай, а интернет у тебя есть?

Если что, я деньги отдам.

– Да брось ты, какие деньги. Безлимитный тариф. – Антон нажал кнопку, и компьютер тихо загудел, на большом мониторе побежали цифры. – Для меня это необходимость. Открываешь браузер, и ты уже там.

– Спасибо, Антон. Безлимитные пельмени, безлимитный интернет… Замечательно. Если ты не против, я домой напишу пару строк? Такое хорошее настроение, хочу поделиться с мамой и папой.

– Легко. Значит, пока ты пишешь, я сварю обед! – последнее слово прозвучало уже из прихожей.

…Съев не пятнадцать, а все тридцать пельменей, Алёна вернулась в комнату, села на тот же уголок дивана и поняла, что засыпает. Беготня на пьянящем воздухе, открытия и восторги – всё это притомило её. Пока Алёна была голодна, она бодрилась и чувствовала себя даже энергичней, чем всегда, но теперь и за эту бодрость наступала расплата. Голова клонилась на плечо, руки скользили с колен; рот приоткрылся, и Алёна едва успела поймать ладонью зевок…

– Отдохни, если хочешь, – сказал Антон. – Давай, я разложу диван. Поспишь час-другой, а я пока поработаю. Закончу одно дело.

– Хорошо, – Алёна встала, дождалась, пока он растянет синий «аккордеон», и легла, с удовольствием вытянула ноги. Колено едва слышно хрустнуло…

– Укрыть тебя?

– Нет, наверное. Спасибо.

– Тогда держи, – Антон положил рядом с ней подушку и сел за стол. Дважды кликнул мышкой по какому-то ярлыку, сказал шёпотом: «Чёрт, не то…» – и снова дважды щёлкнул. Алёна примяла тёплую подушку щекой, перевернула… Всё равно тёплая – да и ладно. Спать…

–