Текст книги "Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг"

Вместо того чтобы поступить на военную или гражданскую государственную службу, как то было в обычае у молодых людей его круга, он удалился в свои владения, расположенные в западных губерниях России, и вел жизнь провинциального дворянина. Через некоторое время он принял на себя обязанности предводителя дворянства своей губернии.

Предводители дворянства, которые избирались во внутренних губерниях России и назначались правительством в тех губерниях, где русские интересы сталкивались с интересами польскими, не только были обязаны заботиться о нуждах своего сословия, но были облечены значительными и обширными административными полномочиями.

Проявив талант и энергию на этом посту, Столыпин был назначен на пост губернатора в Саратовскую губернию, которая в это время была потрясена революционным движением.

Репутация очень энергичного человека была причиной назначения императором Столыпина на пост министра внутренних дел. Стоящий совершенно в стороне от бюрократического мира столицы, этот провинциальный дворянин, казалось, в первое время сможет играть только незначительную роль в заседаниях Совета министров, но очень скоро его сильная и оригинальная личность ярко проявила себя вопреки чиновничьей рутине, которая царила в кабинете. Что касается меня, то я сразу был покорен его очаровательной личностью и был счастлив найти среди моих случайных коллег человека, с которым чувствовал общность политических взглядов, так как в это время Столыпин мне казался особенно искренним сторонником нового порядка и сотрудничества с Думой по мере возможности.

Подобно ему я был далек от бюрократических кругов Петербурга и чувствовал большую симпатию к представителям провинциального дворянства и земства, посланным от различных местностей в Думу.

Чем более враждебную позицию занимал Горемыкин, поддерживаемый реакционными министрами, по отношению к Думе, тем более тесно я сближался со Столыпиным, с которым образовал, так сказать, левое крыло кабинета».

В своей характеристике членов двух кабинетов Извольский указывает, что он резко разошелся с Витте, а потом и со Столыпиным. Суть же спора была в том, что одни были государственниками, считали необходимым государственное регулирование экономики, сохранение в руках государства казенных земель, оборонных заводов, железных дорог, средств связи и пр., другие, в том числе Извольский, считали подобные меры пережитками, преградами, подлежащими скорейшему удалению. Они стояли на позиции классического либерализма, не замечая, что молятся тем богам, которым обожаемый ими Запад уже давно перестал поклоняться.

Извольский посчитал эти свои споры с государственниками проявлением давнего «знаменитого спора славянофилов с западниками, столь богатого теоретическим содержанием» (Г.В. Плеханов). Дипломат дал изложение вопроса весьма вольное, по избитым штампам, но он прав, констатируя среди элиты российской, в том числе той ее части, что стояла у руля рядом с царем, – «государственников». Подобные подходы Витте, Столыпина, Коковцова, Шипова совпадали с патерналистской убежденностью царей, особенно последнего Романова – Николая II. Концепция общего блага подданных не ограничивалась у царя одними торжественными словами.

И конечно, это сказывалось в его отношении к людям. Однако в окружении, в придворной элите, в бюрократии, в императорской фамилии прочно преобладали просвещенные западники, задававшие тон. Да и сам император по воспитанию, культуре принадлежал к этой аристократии. Его «почвенничество» было довольно расплывчатым. Возможно, что это раздвоение, вызванное влиянием двух культур, отражалось в его поведении, в его решениях, породив легендарную «нерешительность, бесхарактерность» последнего царя. В этом плане наблюдения Извольского следует учитывать. При принятии решений император не мог не испытывать влияние ближайшего окружения.

Император был со всех сторон окружен плотным кольцом вельмож, среди которых выделялась группа влиятельных чинов, работавших еще с его дедом и помнивших о великих реформах и либеральных увлечениях своей молодости. Такие сановники, как Сольский, не случайно оказались среди «архитекторов» затеянной царем перестройки. Более молодое поколение бюрократов составляли соратники «Мужика в порфире». Горемыкин был самым крупным «влиятельным представителем этого консервативного либерализма» (подобно Сипягину – Победоносцеву, Каткову, Воронцову-Дашкову). Это «отцовское наследство» Николай особенно ценил, к его голосу прислушивался, его советам внимал.

В оценке ближайшего царского окружения, высших чинов бюрократии современники резко расходились с мнениями царя. Так, Крыжановский был убежден, что «основная язва нашего бюрократического строя – засилье на вершинах власти старцев. Судьба страны оказалась на решающих поворотах в руках расслабленного старика графа Сольского и впоследствии других бессильных старцев – Горемыкина, Штюрмера, Н.Д. Голицына. Усталые и телесно, и душевно, эти люди жили далеким прошлым, не способны были ни к творчеству, ни к порыву. Замазкой мазали пробоины в государственной машине, свинцовою тяжестью висели на рычагах и колесах, все и вся мертвили, а меж тем их речения почитались за откровения». По его словам: «Витте – это была какая-то яичница предложений… Полная растерянность мысли. В голове его был хаос, множество порывов, желание всем угодить… в делах политики производил впечатление авантюриста, не имел ясного представления о социальном строе империи, о лицах („представителях общественности“) и даже об административном механизме в провинции». На Особых совещаниях и в Совмине «плыли как по течению».

Выбирая кандидата на роль «конституционного премьера», способного обеспечить сотрудничество с Думой, государь не мог не учитывать реалии, опыт полугодичной деятельности (с октября 1905 г.) Витте как премьера «объединенного кабинета». У графа С.Ю. Витте был негатив в этом плане. Мог ли обеспечить сотрудничество с Государственной Думой человек, имевший громкую давнюю славу гонителя земств? Октябрьский фейерверк, ярко вспыхнув, погас, а клеймо недоброжелателя земств осталось, более того, в либеральных кругах разочарование в «конституционном манифесте», как полумеры («аборт конституции»), связывали с этим старым графским грехом. (Иначе, мол, он и поступить не мог, и уповать на его помощь и поддержку не стоило и тем паче не стоит.) Неудача Витте в формировании коалиционного кабинета, отказ влиятельных общественных деятелей от открытого сотрудничества с графом еще больше растравили старые раны. А чего стоило громкое скандальное дело со свежей (апрельской) публикацией в прессе проекта Основных законов, «состряпанного» графом. Но именно партия, отказавшая премьеру в поддержке и громко осмеявшая его, теперь будет формировать Думу. Был ли у Витте шанс на успех, на понимание и поддержку (кадетской) оппозиционной Думы? Обстановка, сложившаяся в апреле, ставила перед императором вопрос о немедленной отставке Витте. Нужен был новый премьер, и не гонитель, а, наоборот, защитник земств. В императорском понимании таким лицом был Горемыкин, уволенный царем десятилетие назад с поста министра внутренних дел именно за чрезмерное стремление поддержать, укрепить земства. Конечно, общественное мнение могло об этом судить иначе, оспорить императорские оценки лиц и событий. Но вспомним, кому принадлежат слова: «А какое мне дело до общественного мнения!»

Подобного рода декларации не предназначены для печати. В жизни император с мнением общественных кругов (и не только великосветских) считался. Он не мог не знать, как свет судит о «Горемыке». Но где-то в глубине души полагал, что матерый бюрократ справится, что ему улыбнется удача, если он отмобилизует свой старый земский опыт.

* * *

С чем шла «историческая» власть на встречу с «мужицкой», поповской Думой? Выше уже отмечалось, что с завершением Великой крестьянской реформы (а это прекращение подушных выкупных платежей, отмена круговой поруки) власть не смогла выработать четкую программу развития села, дальнейшую судьбу общины, на которую она смотрела всегда со своих фискальных позиций как на удобное оружие выколачивания подушных и выкупных платежей, власть с этой целью и запрещала выход мужиков из общины. Это постоянно надо иметь в виду. Правительству были чужды рассуждения славянофилов и почвенников (особенно… в духе общинного социализма). Более того, оно преследовало сторонников подобных теорий. Поэтому оно долго не замечало и не оценило переход крестьянских общин к кооперации. В этом власть разделяла слепоту всей элиты. Перед Первой Думой элитарное сознание не понимало всей значимости крестьянского кооперативного движения. Позиция Д.И. Менделеева – это то исключение, которое подтверждает правило. Но это и та ласточка, которая предвещает весну, половодье в апрельскую капель. Позиция исторической власти в аграрном вопросе – это своего рода перетягивание каната двумя командами: Горемыкин – Стишинский, с одной стороны, Столыпин и Гурко – с другой.

Чья же команда брала верх в апреле? Трудно сказать, составы команд менялись. Какова была ситуация? Выше отмечалось, что в феврале царь отклонил проект министра земледелия Кутлера, которому сочувствовал, который сам же инициировал, и об этом чирикали все столичные воробьи.

По столице (весной 1906 г.) кружила молва, что тут не обошлось без влияния императора Вильгельма. С этим кузеном царь регулярно обменивался письмами (от «Ники» к «Вилли» и обратно), но в душе его недолюбливал, императрица же вообще дух Вилли не выдерживала. Кузен был большой любитель давать непрошеные советы¹⁵. Его влияние не исключено, но не оно было решающим. Выше уже отмечалось, что император отступил по прямому настоянию великого князя Николая Николаевича, за которым стояло требование аристократической гвардии, столичного дворянства, придворной камарильи (за малым исключением вроде генерала Д. Трепова, адмирала Дубасова, великого князя Константина Константиновича). Витте вначале, учитывая позицию царя, был громким сторонником этой программы «отчуждения» (Кутлера считали его ставленником), но затем круто развернулся, «сдал» министра и подготовил срочно новый законопроект, ловя в свои паруса новые ветры.

Правительство Витте пыталось провести свой аграрный законопроект до созыва Думы и не отчуждение помещичьих земель в пользу крестьянства составляло его суть. В марте на рассмотрение тогда еще не реформированного Государственного Совета был внесен законопроект, подготовленный особой группой в министерстве внутренних дел под руководством вице-министра В.И. Гурко. Речь в нем шла о предоставлении отдельным домохозяевам права выхода из общин и укрепления наделов в частную собственность с выделом их из общины и правом продажи даже и без согласия сельского общества («мира»). Однако в Государственном Совете до созыва Думы законопроект не прошел¹⁶.

Витте немедленно распорядился подготовить новую программу законодательства по аграрному вопросу для внесения ее в Думу. Он перечислил и ее основные пункты: право крестьян на выход из общины с укреплением надела в собственность, уравнение их с другими сословиями в отношении имущественных, гражданских прав в области управления и суда. Крестьянское надельное землевладение должно было стать индивидуальным с введением вместо семейной, личной собственности на надельное имущество. Предусматривались также меры для передачи крестьянам покупаемых правительством земель через Крестьянский банк и земель разорившихся помещиков.

На Особом совещании (начало апреля) премьер убеждал царя издать манифест о земле (с Думой или без нее, но поскорее), «или все крестьянство встанет против верховной власти». И в столичных салонах знать обсуждала подобные замыслы и планы премьера («будет манифест о земле»)¹⁷. Характерно, что на прямые вопросы влиятельных и богатых собеседников, что же делать с аграрным вопросом, с дедовскими вотчинами, Витте «нервно отвечал: продавать землю через Крестьянский банк!». Это и есть главное в замысле Витте – сделать землю предметом купли-продажи, ничем не ограниченной. Это ведь вечная хрустальная мечта великих комбинаторов.

В позиции Витте по аграрному вопросу поражает утилитаризм, доходящий до цинизма, до выдвижения взаимоисключающих предложений, в зависимости от ситуации и собеседника. Он любил развивать мысль, что можно принять любые кадетские предложения о земле, ибо они все неосуществимы, и кадеты это сами хорошо знают, и жизнь заставит их отказаться от предвыборных обещаний. В Думу попадут лица, которые на первое место поставят крестьянский вопрос. Но засим в самой Думе составится большинство, которое, по цифровым данным, скажет, что наделение крестьян землею невозможно. В настоящее время этот вопрос кадеты замалчивают, а в Думе они сами откажутся от своего проекта, так как поймут, что осуществить его невозможно. «Сама Дума отвергнет этот проект. Даже если бы этого не случилось, – заявлял граф, – Государственный Совет его отклонит, наконец – государь не утвердит». Надобно признать, что Витте был недалек от истины, подозревая кадетов в неискренности. Их лидеры допускали возможность серьезной коррекции своей аграрной программы в случае прихода к власти, то есть снижения доли отчуждаемых земель; повышения выкупа и пр.¹⁸

В мемуарах Витте утверждает, что в ожидании отставки развил кипучую деятельность: «Хотя я внутренно решил уйти с поста премьера, я тем не менее все время делал все от меня зависящее, чтобы приготовить к открытию Государственной Думы все необходимые законопроекты, истекающие из преобразования 17 октября. Об этом неоднократно велась речь в заседаниях Совета. Специально же этому вопросу было посвящено заседание 5 марта. В этом заседании я высказал, что необходимо сразу направить занятия Государственной Думы к определенным, широким но трезвым и деловым задачам и тем обеспечить производительность ее работ. В соответствии с этим правительству необходимо выступить перед выборными людьми во всеоружии с готовой и стройной программой. В этом заседании Совета я высказал, что наиболее важным является скорейшее окончание подготовительных работ по крестьянскому делу, так как вопрос об устройстве быта крестьян является бесспорно наиболее жизненным и насущным.

Ввиду этих суждений уже в середине апреля был приготовлен для внесения в Государственную Думу целый ряд законопроектов по различным отраслям государственного управления и была разработана подробнейшая программа крестьянского преобразования, изложенная в виде вопросов. (Но вопросы к обсуждению – еще не готовая программа. – А. С.) Этот труд и послужил Столыпину для составления закона 9 ноября о крестьянском преобразовании с внесением в него, к сожалению, принудительного уничтожения общины для создания полу – если не совсем – бесправных крестьян – частных собственников. Так как каждое представление нужно было доставить в Государственную Думу в нескольких стах экземплярах по числу членов, то шутили, что мое министерство приготовило для Думы целый поезд представлений» (курсив Витте. – А. С.)¹⁹.

С этим совпадает и сообщение клеврета премьера П.П. Менделеева:

«Покончив с разработкой Основных законов и сметных правил, которые удостоились высочайшего утверждения 6 марта, Витте весь отдался подготовлению к приближающейся встрече с Государственной Думой <…> он бодро с интересом ждал новых битв уже на парламентской арене. Настроение было приподнятое, несмотря на то что его надежды на законопослушную крестьянскую Думу рушились. Витте здесь жестоко ошибся. Как известно, он был убежден, что земельное крестьянство – главный оплот русского государственного строя… Поэтому изданный под его руководством избирательный закон (это неточно, решающее слово произнес царь на петергофском совещании. – А. С.) был так составлен, чтобы обеспечить представителям этого крестьянства преобладающее большинство в Думе. На деле вышло иное. Дума выявлялась левой, кадетской. Крестьянство не могло устоять перед заманчивыми земельными посулами кадетов. Как это ни огорчало Витте, он все-таки, по-видимому, рассчитывал установить мирное сотрудничество и с таким составом Думы. <…>

До самой последней минуты ему и в голову не приходило, что государь решится расстаться с ним в столь важный момент встречи правительства с только что народившимся народным представительством. Да и все мы, все, кого я встречал, никто даже и мысли не имел о близкой опале премьера»²⁰.

За три дня до отставки Витте продолжал говорить в Совете министров, как нужно будет правительству держать себя по отношению к Думе, и, по словам Гурко, с обычным оптимизмом «высказывал убеждение, что сговориться с ней все-таки можно будет без особого труда». «А тем временем, – добавлял Гурко, – в Собственной Его Величества канцелярии уже составлялся прощальный рескрипт Витте».

Увидев себя уволенным вместе с Дурново, Витте, как выразился Гурко, пришел в бешенство. Дурново и вовсе не ожидал отставки. «У него не было никаких оснований думать, что близок час потери им власти, – писал Гурко. – У государя он неизменно встречал приветливый прием и выражение ему доверия; с обоими братьями Треповыми он был в лучших отношениях… Конечно, он хорошо знал, как к нему относится общественность, и, несомненно, ожидал неприятной встречи с Государственной Думой. Но со всем этим он мечтал успешно справиться. Усиленно готовился он к этой встрече и еще накануне говорил П.М. Кауфману (будущему министру народного просвещения. – А. С.): „Вот они (депутаты) увидят, какой я реакционер“. План его состоял в развитии перед Государственной Думой целой программы либеральных мероприятий, подкрепленной немедленно вслед за этим внесенным на обсуждение Государственной Думы соответствующими законопроектами».

Передавая министерские дела Гурко, Дурново признал, что случившееся для него «большой удар», и утешился лишь, сказав на прощание: «…а Витте-то вот злится на то, наверное, что мы с ним вместе уволены»²¹.

Вслед за тем были уволены все члены первого российского кабинета. К власти пришло правительство Горемыкина – Столыпина. Позиция последнего известна. А позиция нового премьера какова?

Позиция Горемыкина сводилась к тому, чтобы до созыва Думы решить вопрос о земле так, чтобы и щели в нем не оставалось для происков оппонентов, недругов царя, чтобы все крестьянские ожидания земли связывались с именем императора, с царской милостью, а не с Думой: «Если нужно будет землеустройство, то пусть оно будет, как и в 1861 году, исходить от императорской власти».

А если это не сделать немедленно, то уже Дума сама это свершит и ее придется «взять в штыки». Так ведь и случилось через два месяца. В этом смысле напоминание об Александре II приобретает особое звучание. Царь-освободитель пошел на отчуждение значительной части помещичьих земель в пользу крестьян, хотя и за выкуп, может ли решиться Николай II повторить и завершить дело деда? Фактически Особое совещание, как выше указывалось, дало ему право на подобное отчуждение земель «за справедливое и приличное вознаграждение». Но царь на этот шаг не решился. Его колебания в важнейшем, решающем вопросе приобрели характер хронического неизлечимого недуга. В некоторых выступлениях перед крестьянами накануне созыва Думы он заявлял, что решит этот вопрос вместе с их представителями в Думе. Он обещал таким образом учесть интересы крестьянского мира как бы самому вместе с миром, как принято говорить, решить трудный вопрос. Даже выступая перед дворянами, царь им признавался, что более всего его «беспокоит вопрос об устройстве крестьянского быта и облегчении земельной нужды трудящегося крестьянства»²².

Близкие к Николаю лица говорили, что в апреле 1906 г. царь делал ставку на крестьян, был уверен в их длительной, на перспективу, поддержке. Но земли давать им не хотел. «Эта Дума сменится крестьянской…», царь, когда ему сказали, что Дума и затем (то есть следующая) будет крестьянскою, выказал на это удовольствие, ведь крестьяне его так любят.

На это ему сказали, что крестьяне потребуют землю. Ответ царя был: «Тогда им покажут шиш». На это ему возразили: «Они взбунтуются». Ответ царя: «Тогда войска их усмирят». Похоже, что любовь та была без взаимности, потому и радости не принесла никому. Характерно резюме лиц, осуждавших проблему в салоне Богданович: «Не понимает царь своего положения, не понимает, что доживает царем последние дни». Запись за 1 апреля. Информатором был В.А. Грингмут – глава черных сотен Первопрестольной. Вот какие опоры были у государя императора. Могут возразить, мол, это все слухи, сплетни, а скорее же эхо «больших людей».

Такова была официальная позиция «исторической» власти весной в марте – апреле 1906 г. На заседаниях кабинета Витте (оказавшихся последними) в присутствии императора обсуждается «Программа вопросов (только вопросов!), вносимых на рассмотрение Государственной Думы», ставшая своего рода политическим завещанием виттевского кабинета. Программы, как видим, нет, есть перечень вопросов для обсуждения, но в них именно аграрный вопрос изложен с наибольшей подробностью, с тремя основными направлениями предстоящих действий: уравнение крестьян в правах с другими сословиями, индивидуализация крестьянского землевладения и изыскание способов удовлетворения крестьянской нужды в земле. Помимо этого в программу были включены лишь предложения Министерства юстиции (о преобразовании местного суда), Министерства финансов (о введении подоходного налога). В программе упоминались также законопроекты по рабочему вопросу. Предложения других ведомств в программу не были включены. Крестьянскому, частично и рабочему вопросу в ней было отведено главное место. Перед нами пока только декларация о намерениях – о предстоящих действиях, обсуждаются, намечаются, выбираются направления, а решения еще впереди.

Весьма характерна в этом по существу ключевом вопросе позиция вице-министра внутренних дел, статс-секретаря Крыжановского, Витте его ценил, к его знаниям прибегал уже не раз (проекты ряда важнейших законов готовил Сергей Ефимович). В обществе даже называли Крыжановского «ставленником», клевретом Витте (что явно преувеличивало степень их близости). Характерно другое, что Столыпин оставил при себе Крыжановского. И вот как оценивает ситуацию этот «непотопляемый» товарищ министра.

«Безобразное состояние, в котором оказалось первое русское представительное собрание (первый блин – комом), зависело в известной мере и от того, что правительство бросило его на произвол судьбы. Создавая Думу, Витте не озаботился ни подготовкой программы, ни заготовлением законопроектов, хотя бы в качестве «законодательной жвачки», как любил говорить впоследствии Столыпин. Дума была созвана, но зачем – никто не знал. От нечего делать она неизбежно должна была обратиться ко всякого рода вызывающим выходкам. Опыта еще не было. Дума не умела ни в чем разобраться, а правительство не знало, как к Думе подступить. О совместной с Думою работе нечего было и думать, тем более что и самой работы не было» (курсив мой. – А. С.). Об этом «безобразном состоянии» царь был хорошо осведомлен. Частично ведь он и сам этому посодействовал.

Характерно другое: царь решил вопрос о смене кабинета, намеренно провел заседание Совета министров под своим председательством, причем не сообщил старому премьеру, что на заседание им приглашен новый глава кабинета. Конечно, это сделано с расчетом еще раз услышать в живом авторском изложении два курса.

О случившемся на заседании немедленно стало известно в аристократических салонах, где проводили свою «экспертизу» министерских программ. Витте внес добавку в «основные законы» о равноправии евреев и об отчуждении земли. О равноправии евреев сразу было провалено всеми членами заседания. Насчет земли горячо говорил «Горемыка», сказав, что этот закон о земле был издан Манифестом от 3 ноября 1905 г., что правительство над ним работает, если же его внести в Основные законы, то это пахнет революцией, что тогда недолго ждать момента, когда над зданием, где они собраны сейчас царем, будет развеваться флаг с надписью «народное достояние». Эти слова решили участь и Витте, и Горемыкина – первый покинул свой пост, а второй на нем водворился. Подводя итог обсуждению «самых свежих» новостей с участием министров, камергеров, флигель– и генерал-адъютантов, генеральша Богданович пишет, что «царя понять не может, на вид он кажется спокойным, даже беззаботным. Зато царица-мать в угнетенном состоянии, все плачет».

Запутанность, неясность ситуации в аграрном вопросе ощущалась в столице, ползли слухи, что у власти программы действий никакой нет. О чем же царю говорить с депутатами Думы? «В Царском Селе так растерялись, что не знают, в каком тоне писать тронную речь» – «непонятен царь». Так говорит 21 апреля министр Никольский.

Вдруг луч света блеснул в тумане большой политики. В салонах, гостиных великосветская знать заговорила о том, что один бравый и настырный полковник, поднаторевший по крестьянской части, досконально изучивший душу мужика, нашел беспроигрышный вариант достижения согласия с крестьянами-депутатами Думы, что его план одобрен министром внутренних дел и «самим графом», что выделены для его реализации большие суммы из казны. Теперь кадетам не удастся завлечь в свои сети мужиков и прочее и так далее.

О том, что подобный замысел был и что на него возлагали особые надежды, говорит то обстоятельство, что воспоминания современников-героев этих драм содержат различные описания этих сцен, прочно осевших в памяти как нечто весьма казавшееся значительным, но неожиданно обернувшееся фарсом. В мемуарах и дневниках слышится эхо былого.

К концу выборов, читаем в мемуарах С.Е. Крыжановского, «когда неблагоприятный и, во всяком случае, неделовой состав Первой Думы выяснился и всем стала очевидной нелепость мысли опереться на крестьянство, Дурново получил предложение от члена Государственной Думы по Гродненской губернии М.М. Ерогина, подавшего мысль сплотить в Думе надежные силы из крестьянства, поставив во главе лицо, могущее оградить их от политических влияний. Предложение это имело свои основания, тем более что со стороны левых партий было сделано многое, чтобы в С.-Петербурге принять мужиков в свои объятия и обработать по-своему.

Кадеты предполагали даже, как о том ходил упорный слух, одеть всех мужиков к открытию Думы во фраки, чтобы придать вид „граждан“, но встретили неодолимые к тому препятствия. Кадеты многих, однако, из крестьян успели обработать по-своему, иногда даже хватая через край, что было, например, с Аладьиным, которого проводил и поддерживал В.Д. Набоков. Аладьин, как потом выяснилось, подобно многим „политическим“ деятелям того времени начал свою карьеру с краж. Он воспитывался в Симбирской гимназии, откуда был исключен за кражу золотых часов у Бутурлина (впоследствии сослуживца моего по Государственной канцелярии), за ним числилось и много других подвигов в этом же роде.

Дурново ухватился за мысль Ерогина, и губернаторам послана была тайком телеграмма прощупать избранных в Думу крестьян и тех, которые поосновательнее, направлять к Ерогину. Странное ли стечение обстоятельств, или умысел тут был, или неопытность, но распоряжение это получило огласку на месте по Саратовской губернии, где губернатор П.А. Столыпин стал приглашать избранных в Думу крестьян к себе через урядников. Для того чтобы Ерогину было где встречаться и столковываться с крестьянами, устроены были для последних дешевые квартиры. Затея, однако, не удалась, так как Ерогин оказался человеком неподходящим, да вдобавок и весьма ограниченным. Мужики скоро от него отхлынули и попали в другие тенета»²⁴.

Этот эпизод автор, похоже, излагает однобоко. Из других источников видно, что он и сам имел самое прямое отношение к попытке «обработать» мужиков.

Как видно из дневников А.В. Богданович, вопросу о квартирах для депутатов-крестьян власти придавали большое значение, к делу были подключены руководители Министерства внутренних дел, петербургский градоначальник. Дело поддержал премьер. В салонах оживленно обсуждали все детали начатого за две-три недели до открытия Думы.

16 апреля Богданович записывает: «Из разговора Лауница В.Ф. (петербургского градоначальника) про Дурново вывела заключение, что у него не все творится так, как бы следовало, что его взял в руки Крыжановский, его товарищ, вернопреданный Витте, который действует только согласно приказаниям Витте. После того как Лауниц, по его словам, четыре раза обращался к Дурново насчет квартир для членов Думы – крестьян, на днях Дурново ему сказал, что получил письмо от Гучкова из Москвы насчет этих квартир и что надо их устроить. В тот же вечер Лауниц распорядился, чтобы это было сделано, и квартиры на другой день были готовы – для малороссов была найдена квартира с обычной им обстановкой, для белорусов – тоже и т. д. На другой день Лауниц доложил об этом Дурново, который ему сказал, что он поспешил, что про это дело квартир он переговорил с Крыжановским, который взялся за него, что потребовалось много денег, которых у Дурново нет, поэтому Крыжановский был у Витте, который уже дал на квартиры 140 тыс. рублей, на эти деньги уже наняты роскошные квартиры. Нашумели с этим делом на весь околоток, чего следовало избежать. К этим квартирам Крыжановский приставил чиновника. Все эти квартиры будут отдаваться даром членам Думы. Лауниц высказал Дурново и Крыжановскому, что при этих условиях он отказывается от задуманного им плана квартир, а то, что придумано Крыжановским, никуда не годится. Как у вас тупо распоряжаются! Вечером Лауниц сказал, что Дурново отстранил Крыжановского и дело это наладилось» (курсив мой. – А. С.)²⁵.

Через четыре дня новое уточнение: «Пока еще не выяснено насчет Витте окончательно – уходит ли он или остается. История с домом, нанятым Крыжановским с чиновником Ерогиным для членов Думы, разбирается теперь либеральной прессой в смысле гнусной правительственной опеки. Все приехавшие члены Думы отказались от предложенных им даровых квартир, желают самостоятельно и поместиться, и действовать. Ходят слухи, что Горемыка уже формирует кабинет. Назначение Горемыки не считается серьезным, говорят, что он не Витте, qu’il ne peut pas faire tete a la Douma, что Дума его и весь его кабинет быстро сплавит. Идет теперь в министерстве двора рассуждение – быть ли царю на открытии Думы в порфире и короне или нет» (курсив мой. – А. С.).

«Вернемся к баранам». Похоже, дело с общежитием намеревались поставить на широкую ногу. В губернии, где особо было сильно влияние левых, оппозиционных партий, были посланы руководящие чины Министерства внутренних дел. Крестьян-депутатов Думы на беседы с прибывшими чинами вызывали через полицию повестками, что, естественно, сразу же вызывало подозрение. Некоторые губернаторы, например Столыпин в Саратове, осуждали всю эту затею. Дело получило громкую огласку. Крестьяне по прибытии в столицу получили от «доброжелателей» надлежащую информацию. Общежитие было прозвано «еропинской живопырней», крестьяне разбежались из него с громким непочтительным хохотом: «Еропинская живопырня» (историческая комедия в двух актах с эпилогом) поучительна.