Текст книги "Дефолт совести"

Москва. Рыбалка в мутной воде

Стоял августовский вечер, душный и липкий, какие обычно бывают в Москве перед Яблочным Спасом, предвестником резкого спада жары.

Алексей любил эту пору и ждал её прихода. Вот и сейчас, вернувшись в городскую квартиру, он сразу открыл окно, чтобы втянуть в себя хоть малую толику этого воздуха. Увы, это, конечно, не дача…

Туров тихонечко отодвинул край шторы. Внизу, на противоположной стороне улицы, подперев задницами дверцы тёмного «Вольво», стояли два парня в белых рубашках с закатанными руками и о чём-то переговаривались.

«Наглые, черти, даже не скрываются. Кто же они такие? Что им нужно? Сволочи! Прямо у подъезда устроили себе наблюдательный пост! На их языке это вроде называется психологической пыткой», – вспомнил Туров, как этот приём слежки назывался в давно уже не читаных им детективах.

Алексей откинул крышку передвижного бара-глобуса и, достав початую бутылку виски, жадно приложился к горлышку. По своему скромному в таких делах опыту он давно усвоил, что виски может несколько ослабить тревожное предчувствие беды. Бегство от него казалось Алексею столь же бессмысленным и безнадёжным занятием, как бегство от собственной тени.

Этот страх, гнетущий, неотступный и цепкий, как щупальцы осьминога, время от времени пронизывал каждую клеточку его организма. Он как рак проникал в мозг, который лихорадочно искал объяснения всему, что происходило с ним после бури негодования, обрушившейся на него сначала со стороны олигархов, а затем и тогдашнего председателя правительства, и ко всему ещё народный гнев.

Алексей и раньше замечал, что постоянно находится под негласным контролем спецслужб. Но страха тогда не испытывал, ибо считал это вполне нормальным. Столь высокое должностное лицо, как он, а значит, посвящённое во все секреты большого бизнеса, просто по определению не могло не находиться под колпаком. Более того, он считал, что наружка не столько за ним следит, сколько охраняет.

Туров не испытывал особого страха даже тогда, когда его в 1999 году неожиданно вызвали в Генпрокуратуру для дачи показаний в связи с возобновлением расследования обстоятельств дефолта. Просто в Генпрокуратуре появилась «новая метла», объяснили ему тогда коллеги. Но и без этого высокопоставленный банкир сознавал, что неуязвим. Ибо находится в одной связке с всесильными создателями дефолта. Поэтому вряд ли его отдадут на растерзание.

Но вот когда за ним стали следить ещё какие-то типы – явно не из спецслужб, Туров дрогнул. Знать бы, чьи это люди? Кандидатов на эту роль было немало. Люди Блейка и Зубра? Интерпол? – особенно когда он всё-таки, излишне пожадничав, прокололся со слишком большой суммой, предназначенной к отмывке в свою пользу. Кто ещё? Просто бандиты, которые по привычке требуют свою долю?

Где бы Туров ни появлялся, он постоянно ощущал на себе чьё-то неусыпное око. Так что как ни крути, его персона неугодна всем. А поскольку Туров служил или делал вид, что служит, его судьба по большому счёту не стоила ломаного гроша. Почему всё же его не хотят отпустить с миром? Глупейший из глупейших вопросов. Таких персонажей, как он, нельзя отпускать с миром.

Алексей в очередной раз приложился к горлышку бутылки. Вот зараза, не берёт, и всё тут.

Почему не устраняют? Нет замены? Ерунда! Просто нет таких, как он, идиотов, желающих взять на себя непосильную ношу. Сегодня нет. Но что будет завтра? Послезавтра? Свято место пусто не бывает! Он всё равно обречён.

Туров демонстративно вышел на балкон. Пусть стреляют, если хотят. Лучше, чем сейчас, мишени не найдут. Пусть! Опорожненная наполовину бутылка виски явно давала о себе знать. Лёгкий ветерок приятно обдувал. Казалось бы, только думать и думать о чём-то приятном. Так нет же. Он невольно вспомнил разговор, состоявшийся чуть ли ни год назад с давним приятелем и в некотором смысле партнёром по бизнесу Толькой Надеждиным. Тот занимал скромный пост директора одного из филиалов Интербанка. Толька был, пожалуй, единственным человеком, с кем Туров мог откровенно делиться чем угодно. Будучи обладателем весьма живого и изворотливого ума, он вполне мог дать дельный совет, что Турову хорошо было известно по опыту прошлых лет.

На рубеже девяностых годов они успели активно посотрудничать с немалой пользой для собственного кармана, когда из-за развала централизованной расчётно-кассовой системы Центробанка по всей стране стали гулять тысячи фальшивых авизо на миллиарды рублей. Уведённые у государства деньги тут же обращались в твёрдую валюту и выводились за рубеж, что в результате и привело к резкому падению курса рубля, а в конечном счёте к «чёрному вторнику» девяносто четвёртого. Словом, надёжный парень. Под стать фамилии.

Опасаясь прослушки, Туров вытащил из портмоне новую сим-карту, приобретённую не на своё имя, и вставил её в мобильник.

– Привет, Анатоль, это я, – без лишних предисловий начал Туров.

– Ну и что?

– Надо срочно с тобой встретиться…

– Неужели? Что же такое стряслось, если ты вдруг вспомнил обо мне?

– Нельзя сказать, что стряслось, – удручённо ответил Туров. – Но может стрястись.

– Тогда слушай сюда, друг мой любезный, завтра суббота, если ты ещё не потерял счёт дням, я с утра еду на озеро порыбачить. Если хочешь, могу захватить тебя с собой.

– Нет-нет, Анатоль, ни в коем случае, я сам подъеду к бунгало, где-то в полдень, – поспешил откреститься Туров, не желая засветить встречу с другом.

– Как хочешь, – несколько удивлённо ответил Анатолий и повесил трубку.

Наутро, вызвав к подъезду служебную машину, Туров как заправский разведчик не стал в неё садиться, а спустился на лифте в подземный гараж. Там был припаркован его ярко-синий «Порше», на котором он уже, наверное, тысячу лет никуда не выезжал. Туров был в шляпе и больших, на пол-лица, солнцезащитных очках. Банкир очень надеялся, что в таком виде его вряд ли узнает кто-нибудь из следаков, которые ждали его появления у служебной машины.

Только выехав на Рижское шоссе и убедившись, что за ним нет хвоста, Туров по мобильному телефону позвонил водителю служебной машины:

– Володя, ты свободен. Я сегодня никуда не поеду. Что-то давление резко подскочило.

В тот же вечер после удачной рыбалки Туров и Надеждин сидели на веранде. Любуясь закатом, приятели с нескрываемым наслаждением попивали холодное пиво, закусывая бутербродами с икрой. Чуть поодаль в котелке поспевала уха, над которой колдовал некий мужичок. Беседа на веранде его мало интересовала.

Пожалуй, впервые за последнее время Алексей по-настоящему расслабился. И только уже за это был бесконечно благодарен другу. Неожиданно Анатолий спросил:

– Так и будем сидеть, пивко попивать? Ты же хотел чтото рассказать? Или я неправильно тебя понял? Кстати, ты очень изменился. Осунулся, что ли. Даже волосики вроде как поредели и поседели. А это, брат, случайно не бывает.

Прямой вопрос товарища застал Турова врасплох и вернул его к жестокой реальности. Как на духу он обрушил на Надеждина вал проблем и сомнений, предусмотрительно умолчав лишь о фонде Блейка и своей роли в нём.

– Ну ты даёшь! – выслушав рассказ, воскликнул приятель. – Ты что, до сих пор не понял, что бизнеса без политики не бывает? Если ты, конечно, не держишь пивной ларёк где-нибудь в пустыне Сахара…

– Тоже мне открытие, – пробурчал Туров.

Мужичок, колдующий над ухой, что-то призывно замычал, приглашая мужчин к котелку, но оба решительно отмахнулись.

Немного помявшись, Надеждин все же решился на засевший в голове вопрос:

– Ты, Лёха, можешь не отвечать, если не захочешь, но я всё-таки спрошу. Что-то в твоём рассказе, как мне кажется, не так. Ты, часом, не попал в дерьмо? Точнее, в дерьмо, как я понимаю, ты уже попал. Речь уже идёт о политике?

Туров не желал никоим образом говорить об этом. Но деваться, похоже, было некуда. Говорить или не говорить? Промолчать, конечно, можно, но зачем же себя обманывать?! Как бы Алексей ни гнал эти мысли прочь, их не сотрёшь ластиком с подкорки. Он понял, что окончательно вляпался, лишь тогда, когда услышал от Зубра мимолётом брошенную фразу, что они не в бирюльки играют. Мол, те огромные средства, которые с участием Турова концентрируются на неких секретных счетах в офшорах, в каких-то непонятных ему фондах, ещё послужат России. Алексей не стал ничего уточнять. Только как бы невзначай обронил: «Вы имеете в виду Добровольческий корпус?» Именно в этой хорошо ему знакомой американской организации с безобидным и миролюбивым названием после отставки в нацбанке заокеанский «дядюшка» Турова любезно предоставил ему «крышу», под которой он и проработал вплоть до возвращения на прежнее место. Причём Турову было совершенно ясно, что именно американцы и Зубр пролоббировали его очередное возвращение в банк. По складу характера Туров всегда был далёк от политики и всячески избегал быть вовлечённым в неё. Одно дело – управлять деньгами, и совсем другое – оказаться соучастником политических интриг.

– Ты чего воды в рот набрал? – бесцеремонно оторвал его от малоприятных размышлений приятель. – Будешь колоться по всем правилам? Или так, мол, сам догадывайся?

– Пожалуй, последнее.

– Понятно. Но тогда всё же скажи, какого чёрта ты полез на гильотину? Чего тебе не хватало? И барыш имел, и со всех сторон был надёжно защищён. Помнишь, даже от прокуратуры отмазали?! Политика – девушка капризная. На пустом месте себе проблемы создал. – Увидев, что Туров пытается что-то возразить, Надеждин замахал обеими руками: – Не надо оправдываться, это я так, философствую. Тоже мне политик нашёлся. Не говори, только кивни. Посадили тебя под колпак или нет? Свои или чужие?

Туров неохотно, но все же кивнул, что должно было означать всё – и то, и другое.

Его друг настолько разнервничался, что, резко вскочив с места, опрокинул маленький плетёный столик со всей закусью и выпивкой.

– Теперь-то я понимаю, что допустил ошибку, – задумчиво произнёс Туров. – Теперь ломаю голову, как выходить из игры…

– Опять ты не в ту степь. Помнишь, как мы в далёкой молодости девчонкам советовали, когда пытались их клеить? «Расслабься, дорогая, и получай удовольствие». Так же и тебе надо, дорогой мой подруг… На кой хрен тебе выходить куда-то? И кто тебя отпустит?! Ты для них ключевое звено. Ты им позарез нужен, и именно поэтому опасаться за свою жизнь тебе нет нужды. Мне представляется, что тебя пасут лишь с целью психической атаки. Чтоб запугать, заставить по-прежнему на них работать. А вот наши доблестные правоохранители сидят у тебя на хвосте с другой целью – чтобы через тебя выйти на твоих хозяев. Поэтому ты сейчас вроде как между молотом и наковальней…

– Наверное, ты прав, Анатоль! Собираясь к тебе, я тоже примерно так и думал. Спасибо, что подтвердил эти самые думы. Правильно все же говорят: одна голова – хорошо…

В интонациях Турова его приятель не услышал и малой толики оптимизма. Тем более что банкир тут же сам подвёл черту:

– Всё это так. Но пойми, я больше не выдержу! Устал. Если так дело пойдёт, точно в психушку попаду. Или того хуже – руки на себя наложу.

– Это, конечно, не выход. Точнее, им всегда можно воспользоваться, – в задумчивости произнёс Надеждин. – Только вот о чём я сейчас подумал: а вдруг твои боссы и покровители сговорятся с правоохранителями и сдадут тебя в один прекрасный день со всеми потрохами? Спишут на тебя одного все грехи, и точка. Ты об этом думал? Тем более что поводов достаточно. Ты же тогда, в девяносто восьмом, был чуть ли не главным строителем пирамиды ГКО.

– Ах, вот ты о чём, Анатоль… Тогда моей игрушкой развлекалась вся элита – министры, премьеры, вице-премьеры, кремлевские чинуши и даже дочери президента. Ты знаешь не хуже меня, что все они хорошо нажились на этом. Послушать тебя – сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду я одна?.. В смысле, я один.

– Тут мне в голову пришла одна мыслишка, – не обращая внимания на слова Турова, оживился Надеждин. – У тебя наверняка есть досье на все твои операции? Угадал?

Туров опять согласно кивнул.

– Тогда вот что я тебе скажу. Пока досье в твоих руках, любые атаки на тебя маловероятны. Хотя, с другой стороны, чем чёрт не шутит?! Кстати, где оно хранится, твоё досье? – собирая с пола опрокинутую посуду, неожиданно спросил Надеждин.

– Здесь оно, в багажнике…

– Как это – в багажнике?! Ты что, его с собой носишь? – удивлённо вскинул брови Анатолий.

– Нет, разумеется. Просто собираясь к тебе, я подумал, что хранить его в домашнем тайнике опасно, хотя и сейф там сверхнадёжный. Его ядерным взрывом не возьмёшь. Ну, а вдруг нагрянут из прокуратуры или хуже того…

Туров вновь почувствовал, как страх снова предательски накатил на него.

– Ты прав, старик, вышибить из тебя код сейфа им что два пальца обсосать. Даже бить не станут. Впрыснут укольчик, и готово… – Анатолий красноречиво ткнул себя пальцем в шею.

– Теперь понимаешь, почему я и захватил его с собой, – нервно подёргивая бородку, признался старый приятель. – Помнится, у тебя тут был хитрый погребок?

– Молодец, что помнишь. Там сейчас я храню коллекционные вина. Но мысль твою понял. Неужели ты мне так доверяешь, Лёха? – ухмыльнувшись, спросил Надеждин.

– А разве до сих пор ты этого не понимал?!

– Неси скорее свой архив. Схороним его, как положено, и примемся за уху. Только запомни, что я прежде скажу: друзей забывать не след! Как говорится, не сотвори себе кумира, особенно из собственной персоны!

Туров понял, куда полетел камень, но ничего не сказал в своё оправдание. Да и аргументов в запасе не было. Он сбегал к машине и принёс несгораемый дюралевый чемоданчик.

Убаюканный воспоминаниями о дружеской встрече на Истре, Алексей неожиданно заснул прямо в кресле. В последнее время такое случалось довольно часто, так как с определённого времени он терпеть не мог спать в своей гламурной спальне. Странная фобия: всякий раз укладываясь в постель, ему казалось, что он ложится в собственный гроб и утром уже не проснётся. Ну и фиг с ним. Значит, раз и навсегда будет покончено с этой сраной жизнью.

Но всякий раз поутру он с ужасом спрашивал себя: а вдруг эта жизнь и на том свете продолжится, как успокоительно налево и направо обещают слуги Господни? Если уж он такой всесильный, ответил бы хоть раз на этот вопрос.

Нормандия. Коричневое мыло

На душе Александра Духона было отвратительно. Щемящая тоска одолевала его с раннего утра. Не радовала на удивление сухая и тёплая погода и синее небо над головой. Вот уж точно: ничего – так ничего!

Причин для хандры было немало, но главная из них конечно же перманентное ничегонеделание, которым он старательно истязал себя год от года, выдавая его за полноценный отдых. Отчасти он был прав, так как охотно занимался физическим трудом, ухаживал за лесом вокруг шато, стриг газоны, на тракторе таскал брёвна, предназначенные к распилу. Нехитрый физический труд помогал сбрасывать излишний вес, нагружать мышцы, словом, держать форму.

Свое гадкое дело в перемене настроения сделала, как ни странно, короткая информация, проскочившая на телеканале RTVi, что какой-то русский учёный готовится судиться в Европейском суде по правам человека за потерю своих денег во время дефолта 1998 года. Строка новостей, бегущих на экране, сообщала, что иск этого русского в адрес одного из банков, поданный несколько лет назад, принят к рассмотрению.

Настроение испортилось; хотел он того или нет, память, не спрашивая на то разрешения, незамедлительно вернула его в прошлое. «Тоже мне, нашёл время ворошить былое, – неприязненно подумал Александр о неизвестном ему правдоискателе. – Если дело действительно дойдёт до суда, то оно тряхнёт многих».

У Духона тоже были свои счёты с постановщиками дефолта, с которыми одно время тоже хотелось разобраться. Ещё бы, дефолт почти полностью разрушил дело его жизни – молодой и перспективный банк, а вместе с этим восстановил против него клиентов, потерявших свои сбережения. От такого удара трудно оправиться.

Словно это было вчера, Александр ощутил собственное тогдашнее бессилие и, несмотря на жару, поёжился от появившегося озноба. В какой-то момент ему немедля захотелось вскочить в машину и помчаться в Страсбург, который находился не меньше чем в пятистах километрах от шато. Если информация RTVi свежа, то вполне возможно, этот борец за правду ещё там. Если бы удалось его отыскать…

Духон уже представлял, как тряхнет этого мужика за плечи. Опомнись, дурила! Против кого ты прёшь?! Ведь перед тобой не картонные декорации, а… громада! Понимаешь, дурень, громада! Ты потратишь нервы, деньги, силы и, увы, ничего не добьёшься. Тебе это надо? Наверняка у этого его соотечественника есть свои советчики. Кто знает, может, этот иск запущен, как долгоиграющая пластинка. А за ним просматривается политика.

Александр не успел сосредоточиться, как на поясе, где он носил мобильный телефон, зазвучала лезгинка. Надо же, лёгок на помине. Такой звонок установил ему сам Лев Багрянский, чтобы его звонки тот не путал с другими.

– Привет, Саша, как дела? – услышал он знакомый голос друга.

– Привет, привет, борзописец! На ловца и зверь бежит. Представляешь, я ведь только что собирался звонить тебе. Что у вас в столице творится? – с места в карьер спросил Духон.

– Саша, ты о чём? Ничего не творится. Лучше скажи, когда приезжаешь. Мне срочно нужно посоветоваться с тобой.

– Посоветоваться, значит… Вспомнил, что есть с кем посоветоваться, – съязвил Александр.

– Саша, я серьёзно… – явно обиженным тоном ответил Лев. – Если ты не приедешь завтра-послезавтра, мне придётся советоваться с тобой по телефону, что крайне нежелательно. Понял?

– Понять-то я понял. Это срочно?

– Не очень.

– Тогда слушай сначала меня. Ты случайно не читал в газетах про некий иск какого-то нашего учёного в Страсбургский суд по правам человека? Он якобы в дефолт потерял деньги и теперь хочет их отсудить.

– Вспомнил, тоже мне… Ничего подобного я не слышал. Впрочем, ты же знаешь, я и газет давно не читаю.

– Не скажи. Видимо, мужик все эти годы толкался по нашим инстанциям и явно получил фигу. Теперь решил обивать пороги европейских инстанций. Как-то глупо все это. Ты, Лёвушка, постарайся узнать про эту историю, а заодно, в каком банке этот правдоискатель держал деньги. Может, просто помочь ему из кармана. И поставить точку, чем позориться на всю Европу.

– Разузнать можно. А вот поставить точку – это не ко мне, сам понимаешь.

– Тогда буду ждать. Всё-таки любопытно.

«Кому любопытно, а кому горько», – подумал Багрянский, имея в виду явно сумасшедшего учёного, который решил достучаться до Евросуда.

…Вызвав управляющего шато с армянским именем Арсен – долговязого худого украинца, Духон дал ему ряд распоряжений по хозяйству и как-то неопределённо уведомил, что может уехать на некоторое время. Так что джип должен быть готов в любое время дня и ночи.

От нечего делать Александр вновь включил телевизор. Как раз в прямом эфире транслировали пленарное заседание Европарламента. С трибуны выступал министр иностранных дел России Листов, чья речь сводилась к одному – он пытался убедить присутствующих, что власти никоим образом не ополчились на частный бизнес. Дело ЮКОСа в этом смысле стоит особняком, и, основываясь на нём, делать далеко идущие выводы Западу не пристало. И уж тем более в нём нет никакой политической подоплёки. По реакции зала Александр понимал, что депутаты не очень-то верят словам российского чиновника. Всё происходящее невольно наводило на невесёлые размышления, в которых присутствовала нескрываемая обида. Когда случился дефолт, никто из Европарламента не защищал ни банкиров, якобы виноватых перед своими клиентами, ни самих клиентов, хотя случай, как говорится, был более показателен, чем с ЮКОСом, – вина государства в дефолте и во всем, что вслед за ним произошло, была более чем очевидна. Неужели ничего не изменилось за прошедшие десять лет? Похоже, действительно в подлунном мире всё оставляет свой нестираемый след и ничего не забывается.

Спустя час на скорости сто шестьдесят километров джип нёс его в сторону Страсбурга. Мысли вновь и вновь уносили его в прошлое.

…Было около пяти утра, когда глава и владелец одного из крупнейших частных банков России Александр Духон вошёл в здание головного офиса. Дремлющие охранники не успели даже протереть заспанные глаза, как он быстрым шагом прошёл к персональному лифту, который доставил его в кабинет на шестом этаже.

Духон только что вернулся из Белого дома, где проходило очередное, уже двенадцатое за последний месяц «авральное» совещание. На сей раз оно побило все рекорды – почти восемь часов выяснения отношений, консультаций, запоздалых советов.

– Содом и Гоморра, а не совещание у премьера, – вслух произнёс Александр, вспоминая только что закончившееся мероприятие. – Все разом в панике захотели найти выход. А может, сделали вид, что пытаются? Они что, на улицах не бывают?

Он вдруг сообразил, что говорит сам с собой, и устыдился. Совсем, что ли, крыша поехала? Впрочем, у кого она ещё не поехала?!

В городе царило странное настроение – ощущение конца света, смешанное с откровенной русской бесшабашностью, граничащей с отчаянием. Александра дико поразила реклама во вчерашней газете, как будто в стране ничего не происходило. Знаменитый дизайнер одежды Эрменджильдо Зеньа информировал москвичей, что открывает модный салон. По соседству как ни в чём не бывало помещали свою рекламу «Гуччи», «Де Бирс», «Луи Виттон». Но и в этих магазинах вряд ли расцвела бы сейчас торговля.

О девальвации рубля и надвигающемся дефолте ещё только поговаривали вполголоса, а на улицах, особенно по вечерам, было пусто и тихо, как будто взорвалась нейтронная бомба. От этих мыслей уныние с новой силой охватило Александра. Что ещё их ждёт впереди? Дефолт бережно сохраняет всю атрибутику процветания, но не щадит ни людей, ни их деньги. Город, казалось, лишился смысла жизни и находился в свободном падении. Духон вспомнил, как пару дней назад невольно стал свидетелем разговора домработницы с водителем. Та на всякий случай купила несколько коробок шампуня «Л’Ореаль». Неужели и вправду всё возвратится на круги своя? В дома вернётся коричневое мыло – яркий символ советских времен – один кусок на семью из четырех человек. На рынках и в магазинах вновь станут исчезать соль, сахар, мука и спички, а безумное стремление купить хоть что-нибудь охватит людей на долгие времена?..

Он быстро проскочил собственную приёмную и скрылся в кабинете. На Рублёвку ехать было бесполезно. Не хватало ещё два часа убить в дороге. «Это же надо, столько времени потерял зря!» – вновь раздражённо подумал банкир, мельком бросив взгляд на стол с накопившимися документами. Когда он теперь доберётся до этой кучи макулатуры? То, что документы уже этим утром станут именно макулатурой, Александр ни на секунду не сомневался.

Он плюхнулся на диван, закрыл глаза. Но сон упорно не шёл. Впрочем, чего можно было ожидать после того, что происходило накануне? А началось всё с того, что Духон зарулил на автомобильную стоянку у Белого дома, как оказалось, последним. Такого сбора огромных вороных джипов охраны, сопровождавших примчавшихся на зов премьера магнатов, эта стоянка не собирала, пожалуй, никогда. Страна уже спала глубоким сном, когда олигархи и глава правительства собирались раскрыть друг другу объятия. «Им ещё предстоит почувствовать на себе удары девальвации рубля и дефолта, – грустно представил Александр, – а нас уже выбрали на заклание». Апофеозом ночного действа, постоянно прерываемого телефонными звонками из Кремля, стало общение с молодым премьером Николаем Половинником – тщедушным очкариком-златоустом, всего несколько месяцев назад невесть почему назначенным на эту высокую должность.

– Помнишь, как ещё три месяца назад этот киндерсюрприз клялся не подпускать к себе олигархов на пушечный выстрел? – наклонившись к Духону, спросил олигархтелемагнат. – И вот уже допустил.

За столом в кабинете премьера сидели человек десять. Ещё недавно самые могущественные бизнесмены страны, они не до конца сознавали, как сложится их жизнь завтра.

– Всё течет, всё меняется, – односложно заметил Духон. – Только сдаётся мне, Володичка, что нынче он нам нужен больше, чем мы ему.

Премьер действительно при вступлении в должность поклялся держаться от магнатов на расстоянии. Для премьера существуют только интересы государства, и они будут защищены любой ценой, – постоянно декларировал он, отказываясь играть по правилам могущественных бизнесменов страны. Но сейчас явно был экстраординарный случай. С одной стороны, шахтеры на Горбатом мосту перед Домом правительства продолжали безостановочно стучать касками о мостовую в знак протеста его, Половинникова, управления страной. А с другой – не позднее чем завтра надо объявлять о девальвации рубля и дефолте, первыми жертвами которого станут именно банкиры, которые сейчас как коршуны готовы разорвать его на части.

Половинников машинально поёжился и поправил очки на носу. Конечно, с ним ничего не сделают. Сам президент Уралов иезуитски предоставил ему «честь» объявить о дефолте народу. Но всё-таки как-то неуютно…

Половинников имел неплохую интуицию. Как раз в этот момент у одного из олигархов, присутствующих в кабинете премьера, действительно промелькнула мысль разобраться с этим мальчиком. Но он тотчас отогнал её прочь. Ещё не время. Может, позже?

Как один из участников пресловутой «семибанкирщины», он всё ещё надеялся, что государство не бросит его банк на произвол судьбы и выделит кредиты, чтобы заткнуть зияющие дыры в бюджете. Надеялись на это и остальные. Никто до конца так и не верил, что власть отплатит им такой «чёрной неблагодарностью».

Духон тоже решил не сдаваться на милость судьбе. Надо поскорее что-то делать, попытаться остановить неотвратимо надвигающуюся катастрофу, жертвами которой стал бы не только его банк, но и миллионы людей. Он тяжело встал с дивана и по привычке потянулся к пачке сигарет. Вытащив одну из них, он не стал закуривать, а вернулся с нею в кабинет. Не зажигая света – уличная иллюминация вокруг достаточно освещала комнату, – Александр наугад нажал одну за другой две кнопки на телефоне.

Первым делом он решил вызвать председателя правления Алексея Некрасова и директора пресс-службы Льва Багрянского, словом, людей, которым безоговорочно доверял. Правда, Александр далеко не был уверен, что кто-то из служащих мог его дождаться.

Не прошло и двух минут, как в кабинет бочком протиснулся Некрасов – молодой, измученный событиями последних дней мужчина с потухшим взглядом. Алексей являл собой образец высококвалифицированного, дотошного до педантичного банкира с одним-единственным недостатком: он умел слушать только себя и ещё, пожалуй, самого Духона. Собственно, такой и нужен был в банке. Но только не сейчас, когда грянул кризис.

– Ну что, милый, доигрались? – с места в карьер набросился Александр на вошедшего.

Тот, не успев по обыкновению опуститься в кресло, застыл посреди кабинета и побледнел. В руках Некрасов держал зелёную папку, нервно теребя её уголки длинными, ухоженными пальцами.

– Здравствуйте, Александр Павлович, – наконец вымолвил он. – Вот то, что вы мне поручали. Здесь собраны материалы, начиная с июня прошлого года. А также моя аналитическая справка по создавшейся ситуации.

– Да на кой хрен мне твоя аналитическая справка?! Поздно уже анализировать! Могу тебя заранее проинформировать, что уже сегодня Половинников объявит о дефолте. И мы окажемся… Надеюсь, ты догадываешься, где?

Говоря по правде, Александр не понимал, почему кричит на своего любимца. Вчера тот, конечно, отмочил номер, пытаясь сохранить те крохи ресурсов, что ещё оставались в банке, выбросил на рынок за бесценок остатки государственных облигаций. Но в итоге окончательно забил гвоздь в крышку гроба, уготованного банку.

– Тебя, милый, надо бы немедленно уволить… Но этого я не сделаю. И знаешь почему? Потому что хочу, чтобы и ты персонально отвечал перед вкладчиками. Объяснял, почему мы не можем вернуть их кровные денежки.

– Вы же знаете, я не оратор, – виновато заметил Некрасов.

– Вот так вы всегда. Я отдуваюсь на публике, а вы, тихушники, прячетесь по кабинетам. – Духон откинулся на спинку кресла. – Чего застыл, как памятник? Кстати, ты и служащим своим будешь объяснять семантику слова «дефолт». И будешь делать это до тех пор, пока …

Олигарх осёкся, внезапно почувствовав острую боль в области солнечного сплетения. Давало о себе знать нервное напряжение последних дней.

Некрасов тоже чувствовал себя плохо, болело всё: голова, желудок, почки. Но разве об этом сейчас заикнёшься, когда босс в мгновение ока потерял больше миллиарда долларов?.. Ровно столько ещё зимой предлагали выложить ему за банк переговорщики из Лондона и НьюЙорка .

– Можно войти? – В приоткрытой двери показалась голова Багрянского, который наконец тоже добрался до кабинета Духона.

Увидев друга, согнувшегося от боли почти что пополам, и бледного как смерть Некрасова, он вывалил из кармана на стол груду пилюль.

– Угощайтесь. Сердце? Желудок? Душа?

– Всё шутишь? А нам тут, старик, не до шуток. И убери свою аптеку. Всё равно пить не буду. – Нелюбовь Александра к медикаментам была известна, пожалуй, всем его близким. – Просто переутомление. И очень прошу, не надо делать такую сочувствующую гримасу, будто я умираю. Не дождётесь! Я тут только что Алексея учил жить. Завтра будет объявлен дефолт. Люди ломанутся забирать вклады. Если снимут десять или даже пять процентов, будет полный крах… И мы банкроты. Так что тебе вот с его помощью, – Духон кивнул в сторону Некрасова, – придётся отбиваться от вкладчиков. Понятно?

– А что должно быть понятно? – наивно спросил Багрянский.

«И вправду, что ему может быть понятно? Он и слова „дефолт“, наверное, слышит впервые, – с сожалением подумал Духон о своём приятеле. – Кто вообще сейчас может себе представить, как будут развиваться события?»

– Ты, Алексей, пойди посиди пока у себя, – как бы между прочим сказал он Некрасову. – А я пока отпущу старика. Папочку всё-таки оставь, посмотрю.

Когда председатель правления покинул кабинет, Духон чуть ли не заорал:

– Доверился этим сволочам из правительства! Сделали нас как приготовишек. Инициатива наказуема, а доверчивость наказуема вдвойне. Ты согласен? Только вчера наш премьер умолял банкиров держать рынок ГКО до последнего, уверяя, что всё обойдётся. А этой ночью объявил, что спасти положение не может. Или не желает! Что для государства каких-то три миллиарда долларов, чтобы стабилизировать положение и спасти банковскую систему?!

При этих словах Духон поднялся с кресла и неуверенным шагом направился в дальнюю комнату. Вернулся он с непочатой бутылкой виски.