Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

Историк Лицея и его выпускник Я.К. Грот рассказывает: «Читать с воспитанниками Пушкина еще не было принято и в Лицее; его мы читали сами иногда во время классов, украдкою. Тем не менее однако ж Кошанский раз привез нам на лекцию только что полученную от товарищей Пушкина рукопись 19 октября 1825 года («Роняет лес багряный свой убор») и прочел нам это стихотворение, с особенным чувством, прибавляя к каждой строфе свои пояснения». А вот официальный письменный отзыв проф. Кошанского о своем воспитаннике: «Александр Пушкин больше имеет понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса к изящному, нежели прилежания к основательному, почему малое затруднение может остановить его; но не удержать: ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами. Успехи его в латинском хороши, в русском не столько тверды, сколько блистательны» (15 марта 1812 г.). В табеле же за тот же год против фамилии Пушкина среди прочего записано: «В русском и латинском языках – Более понятливости и вкуса, нежели прилежания, но есть соревнование. Успехи хороши довольно». Примерно эти же оценки фигурировали потом и в Свидетельстве об окончании Лицея, которое приведем здесь полностью: «Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной истории, в Логике и Нравственной философии, в Праве естественном, Частном и Публичном, в Российском гражданском и уголовном праве хорошие; в Латинской словесности, в Государственной экономии и финансах весьма хорошие; в Российской и Французской словесности, также в Фехтованье превосходные; сверх того занимался Историею, Географиею, Статистикою, Математикою и Немецким языком. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея свидетельство с приложением печати. Царское Село, июня 9-го дня 1817 года». Следовали подписи директора Лицея Е.Энгельгардта и Конференц-секретаря А.Куницына835835
  См. Мейлах Б.С. Лицейские лекции (По записям А.М. Горчакова) // Красный архив, 1937, №1 (80), с. 75–206; а также: Георгиевский П. Руководство к изучению Русской Словесности, содержащее общие понятия об Изящных Искусствах, теорию Красноречия, Пиитику и краткую Историю Литературы. СПб, 1836, ч. IV.


[Закрыть].

Кошанского иногда замещал Александр Иванович Галич, которого лицеисты очень любили. Именно на уроке у Галича Пушкин осенью 1814 года читал свою сказку «Бова». Ему поэт посвятил известное стихотворное послание:

 
Беги, беги столицы,
О Галич мой, сюда!
Здесь розовой денницы
Не видя никогда,
Ленясь под одеялом,
С Тибургским мудрецом
Мы часто за бокалом
Проснемся – и заснем. (1815 I, 137)
 

Тибурский мудрец – это Гораций. Бывший лицеист, адмирал Ф.Ф. Матюшкин вспоминал, как Галич «обыкновенно привозил с собою какую-нибудь полезную книгу и заставлял при себе одного из воспитанников читать ее вслух…». После окончания Лицея Пушкин встретился со своим любимым учителем только один раз: в марте 1834 года на «совещании литературном» у Греча: «Тут я встретил милого Галича и очень ему обрадовался. Он был некогда моим профессором и ободрял меня на поприще мною избранном». Хороший псевдоним выбрал себе Александр Аркадьевич Галич, достойный!

О лицейской латыни Пушкин оставил много упоминаний. Вспомним 8-ю главу «Евгения Онегина»:

 
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал… (VI, 165)
 

Сравните вариант в ранней редакции:

 
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал… (VI, 169)
 

Или:

 
Читал украдкой Апулея,
А над Виргилием зевал… (VI, 507)
 

И далее:

 
И первой нежностью томима,
Мне муза пела, пела вновь
(Amorem canat aetas prima) 836836
  Пусть юный возраст поет о любви (лат). Здесь Пушкин использовал стих Проперция, который ранее уже брал эпиграфом к первому сборнику своих стихотворений (1826): Aetas prima canat veneres, exstrema tumultus. – Юности петь о любви, а поздним годам – о сраженьях (перевод А.А. Фета). См.: Топоров В.Н. О «скрытых» литературных связях Пушкина: Пушкин и Проперций. В сб.: Пушкинские чтения в Тарту. Таллин, 1987. См. также Малеин А. Н.Ф. Кошанский // Памяти Л. Н. Майкова. СПб., 1902, с. 11–12; Малеин А. Пушкин и античный мир в лицейский период // СПб., Гермес, 1912, No 17 (103), 1 ноября, с. 437–442, № 18 (104), 15 ноября, с. 467– 471; Николаева Н.Г. Латинский мир Пушкина (К 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина): Уч. зап. Казанского гос. ун-та. Т. 136. Казань, изд. Унипресс, 1998, с. 211–216; Покровский М.М. Пушкин и античность // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4–5. М.-Л., изд. АН СССР, 1939, с. 27–56; Черняев П.Н. Влияние школы, обстановки и эпохи на развитие в А.С. Пушкине любви к античному миру. Ревель, Гимназия, 1898, кн. 6, 9 с.; ПудоваА.Д. «Глубокое учение древностей…» (Пушкин и Кошанский) // СПб., Образование, 1992, с. 57–69.


[Закрыть]
Всё про любовь, да про любовь… (VI, 620)
 

Это одно из самых известных латинских вкраплений в пушкинских текстах. Впоследствии он часто, для усиления впечатления, переходит на знакомую ему звучную латынь. Например, в письме к Н.Н. Раевскому (набросок предисловия к «Борису Годунову», 1829) Пушкин пишет о своей трагедии: «Она полна славных шуток и тонких намеков на историю того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их – это sine qua non»837837
  Это непременное условие (лат.).


[Закрыть].

Не раз Пушкин обращается к латыни в «Путешествии в Арзрум…»:

 
Heu! fugaces, Postume, Postume,
Labuntur anni…838838
  Увы, о Постум, Постум, /Быстротечные мчатся годы… (лат.).


[Закрыть] (VIII, 466)
 

И в той же, 26-й главе «Путешествия…»:

 
…nec Armeniis in oris,
Amice Valgi, stat glacies iners
Menses per omnes…839839
  …и армянская земля, друг Вальгий, не круглый год покрыта неподвижным льдом… (лат.).


[Закрыть] (VIII, 467)
 

Сама величественная картина Кавказских гор, казалось, располагала автора к латинским ассоциациям и перекличкам с римскими писателями: «По свидетельству Плиния, Кавказские врата, ошибочно называемые Каспийскими, находились здесь. Ущелие замкнуто было настоящими воротами, деревянными, окованными железом. Под ними, пишет Плиний, течет река Дириодорис…» (VIII, 452). Между прочим, через другую кавказскую реку – Куру Пушкин переправился «по древнему мосту, памятнику римских походов» (VIII, 455).

Иногда латинское словцо нужно Пушкину для усиления метафоры. Например, в незавершенном прозаическом отрывке 1830 года Пушкин пишет: «Приятель мой был un homme tout rond, человек совершенно круглый, как говорят французы, homo quadratus, человек четырехугольный, по выражению латинскому – по-нашему очень хороший человек».

В <Замечаниях о русском театре> Пушкин говорит об актрисе Александре Колосовой: Filiae pulchrae mater pulchirior (прелестной дочери прелестнейшая мать, лат.).

В «Борисе Годунове» Пушкин вкладывает в уста самозванца (еще одного способного ученика иезуитов) следующие слова:

 
Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает…
Musa gloriam coronat, gloriaque Musam840840
  Муза венчает славу, и слава – Музу (лат.).


[Закрыть]. (VII, 54)
 

Латинские выражения, как мы уже убедились, встречаются и в пушкинском эпистолярном наследии. Вот, например, как начинается деловое письмо П.А. Плетнёву из Москвы в Петербург: «Сейчас получил 2000 р., мой благодетель. Satis est, domine, satis est841841
  Довольно, господи, довольно (лат.).


[Закрыть]. На сей год денег мне больше не нужно» (31 января 1831).

В письме к А.Дельвигу Пушкин процитировал рефрен брачной песни своего любимого римского поэта Катулла (Carmen LXI): «Мой друг, барон, я на тебя не дулся и долгое твое молчание великодушно извинял твоим Гименеем:

 
Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee! (XIII, 262)
 

Пушкин, естественно, знал о применении латыни и как официального языка эскулапов. Среди черновиков Ш главы неоконченного романа о царском арапе записан на латыни медицинский рецепт некоего зелья, который в переводе звучит так: «Возьми воды дистиллированной, Мятной, Алкоголя поровну, Копайского бальзама по 2 унции, Сиропа каменной руты, Флердоранжевой воды, Спирта, обработанного поровну азотной кислотой по 1 драхме. Смешай»842842
  Цит по: Рукою Пушкина. М.-СП6., 1997, с. 253–254.


[Закрыть].

В первой главе «Евгения Онегина» Пушкин дал ставший знаменитым очерк бытования латыни в современной ему дворянской среде:

 
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale843843
  Будь здоров (лат.).


[Закрыть],
Да помнил, хоть не без греха
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания Земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей. (VI, 7–8)
 

В «Опровержении на критики», в связи с рецензиями на «Евгения Онегина», Пушкин отметил: «Шестой песни не разбирали, даже не заметили в “Вестнике Европы” латинской опечатки844844
  Речь идет о латинском выражении sed alia tempora! (Но времена иные!) в строфе VII. Ошибка в первом издании была затем исправлена. См. также о полемике вокруг пушкинской описки в итальянском тексте – в разделе «Язык Италии златой» этой книги.


[Закрыть]. Кстати: с тех пор, как вышел из Лицея, я не раскрывал латинской книги и совершенно забыл латинский язык. Жизнь коротка; перечитывать некогда. Замечательные книги теснятся одна за другою, а никто нынче по-латыни их не пишет. В 14 столетии, наоборот, латинский язык был необходим, и справедливо почитался первым признаком образованного человека» (VIII, 149–150).

П.И. Бартенев со слов С.А. Соболевского записал, что Пушкин однажды стал объяснять Марциала С.С. Мальцову, магистру философии Дерптского университета, «отлично знавшему латынь», и тот не мог «надивиться верности и меткости его замечаний»845845
  Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. Баратеневым в 1851– 1860 гг. М., 1925. С. 39.


[Закрыть].

Одним из самых убедительных свидетельств постоянного интереса Пушкина к латинской литературе можно считать его переводы из римских поэтов. Это и незавершенные переложения Горация («Царей потомок Меценат») и Ювенала («От западных морей до самых врат восточных»), и подражания Виргилию. Своей законченностью выделяется стихотворение «Мальчику» с прямым указанием источника: «Из Катулла» (1832):

 
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус. (III, 283)
 

Гай Валерий К а т у л л (ок. 87 – ок. 54 н.э.) – пушкинский «друг на всю жизнь». Первое обращение Пушкина к Катуллу датируется 1818 годом («Торжество Вакха»), через год написан еще один юношеский набросок «Оставь, о Лезбия, лампаду…». Реминисценции из римского поэта присутствуют и в «Вакхической песне» (1825). Имя Катулла можно встретить и в черновиках «Евгения Онегина», в очерках «Бестужев предполагает…» В упомянутой нами повести «Цезарь путешествовал…» рассказчик замечает, что Петроний писал стихи «не хуже Катулла». Незадолго до гибели в «Путешествии В.Л.П.» Пушкин обращается к тем, «которые любят Катулла, Гресета и Вольтера».

По оценке историка, «пушкинский перевод, озаглавленный “Мальчику”, сыграл в русской литературе особую и значительную роль: Пушкин, в сущности, “открыл” им Катулла для русского читателя. Опубликованное в посмертном издании 1841 года, это стихотворение вызвало широкий интерес к поэзии прославленного римского лирика и обусловило те многочисленные переводы из Катулла (Л. Мея, А. Фета, А. Пиотровского, И. Сельвинского, Ф. Петровского и др.), которые сделали его известным в нашей стране»846846
  Файбисович В.М. К источнику перевода Пушкина «Из Катулла» в сб.: Временник Пушкинской комиссии. 1977. Л.: Наука, 1980. С.69–75. См. также: СуздальскийЮ.П. Античный мир в изображении А.С. Пушкина. – В кн.: Страницы русской литературы середины ХIХ века. Л., 1974. С.3–33; Магазаник Э.Б. Два римских имени в «Графе Нулине». В кн.: Магазаник Э.Б. Ономапоэтика, или «Говорящие имена» в литературе. Ташкент: Фан / Самарк. ун-т им. А.Навои, 1978. С. 124–139. Кибальник С.А. Катулл в русской поэзии XVIII – первой трети XIX в. // Взаимосвязи русской и зарубежной литературы. Л., 1983, 45–72. Иосиф Бродский не удержался и поставил начальные строки этого пленительного стихотворения эпиграфом к своей поэме «Феликс» («Дитя любви, он знает толк в любви…», 1964).


[Закрыть].

В библиотеке Пушкина ко времени создания стихотворения «Мальчику» было два издания Катулла: французское 1806 года, с параллельными текстами – латинским и французским, и немецкое – сборник стихов на латыни Катулла, Тибулла и Пропеция (Лейпциг, 1812).

Остается вспомнить прелестный хоровод римских нимф, муз, богинь и богов, красующихся и танцующих на пушкинских страницах, это спутники и спутницы вдохновения поэта: Аврора, Аполлон, Амур, Флора, Помона, Вакх, Морфей, Хлоя, Фортуна, Эрот, Парка, Феб, Эол, Минерва, Диана, Аониды, Пенаты, Венера, Гименей, Янус и другие божества, злые и добрые, прелестные и страшные, перекочевавшие в мир пушкинской фантазии из мифологии древних римлян847847
  См.: Бетеа Дэвид М. Мифопоэтическое сознание у Пушкина. В сб.: Пушкинская конференция в Стэнфорде. 1999; Материалы и исследования. М.: ОГИ., 2001. С.208–232. Белоруссов А. Н., Раманов С.Г. Античный словарик к произведениям А.С. Пушкина. Л., Библиотечная метод, база Ленингр. обл-профсовета, 1937, 47 с.; Тахо-Годи А.А. Эстетико-жизненный смысл античной символики Пушкина // Писатель и жизнь. Сб. историко-литерат. теорет. и крит. ст. Вып.: М., Сов. писатель, 1971, с. 180–201; Суздальский Ю.П. Символика античных имен в поэзии А.С. Пушкина // Русская литература и мировой литературный процесс: Сб. научн. тр. Л. Изд. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1973, с. 5–42.


[Закрыть].

«Отрочество и Пушкина, и Дельвига проходило среди портиков и колоннад царскосельского сада, где возвышались величественные аллегорические монументы и обломки античных статуй, привезенные графом Орловым, – отметил один из лучших наших пушкинистов, недавно ушедший из жизни Вадим Вадуро. – Создания Камерона и Кваренги и подлинные останки греческой и римской древности составляли их повседневный быт, тот условный мир античной красоты, полный откликов из области античной истории, мифологии и искусства, который встречает нас в лицейских стихах Дельвига и Пушкина. Этот мир преображается, растворяется в поэтической ткани, но постоянно – то прямо, то косвенно – выдает свое присутствие»848848
  Вацуро В.Э. Дельвиг и искусство // сб. Вацуро В. Э. «Записки комментатора», СПб., Академический проект, 1994, с. 173.


[Закрыть]. Далее В.Э. Вацуро анализирует стихотворные «Надписи» А. Дельвига к царскосельским статуям, в частности, «К летящему Меркурию», рукопись которой содержала карандашную правку автора и самого Пушкина. Вацуро уточняет, что «это была не античная статуя, а флорентийская», и соотносит эту надпись с более поздним пушкинским рисунком «Взлетающего Меркурия» на полях «Онегина». Источником для друзей-поэтов стало одно и то же известное произведение фламандско-итальянского скульптора Джованни да Болонья, или Джанболонья (Giovanni da Bologna, 1524–1608). Он учился в Риме, как полагают, у Микеланджело, и в 1564 г. создал эту статую: по месту нахождения оригинала она называлась «Флорентийским Меркурием». В России ее знали по многим копиям, бронзовый Меркурий стоял, например, в Павловском парке, в Ораниенбауме – у бывшего дворца Петра III. Вацуро считает очень вероятным, что Пушкин видел ее и в Одессе, может быть, даже у Воронцовых, и предположил, что поэт соединил в этом рисунке и впечатление от лицейских стихов Дельвига, и собственное представление о древнем божестве: «Нельзя было не видеть, что Меркурий – бог предприимчивости и торговли – обеспечивает поэту свободу от унизительного покровительства меценатов. “Не продается вдохновенье, //Но можно рукопись продать…” Меркурий приобретал облик Аполлона. Дельвиг когда-то увидел в статуе прообраз поэта. Пушкин как бы заново возвращался к этой мысли, видоизменяя ее», – заключает В. Вацуро размышления об этом «странном сближении», сквозном образном мотиве, связавшем стихи и рисунок, посвященные статуе Джованни да Болонья.

Как тут не вспомнить и другого Аполлона, самого знаменитого – Бельведерского, к которому обращены строки пушкинской эпиграммы:

 
Лук звенит, стрела трепещет
И клубясь, издох Пифон;
И твой лик победой блещет… (77/, 51)
 

И для многих русских поэтов, с легкой руки Пушкина, имя Аполлона Бельведерского стало знаком, символическим обозначением идеала античной красоты:

 
Но мрамор сей ведь бог!..
 

(Поэт и толпа, III, 142)

Великолепная статуя сейчас украшает «восьмиугольный двор» Ватиканских музеев в Риме. Пушкин, скорее всего, знал ее описание, сделанное его современником, известным петербургским историком искусств Н.Н. Винкельманом: «Ватиканский Аполлон должен изображать этого бога, охваченного негодованием на змея Пифона, которого он поразил стрелой, а вместе с тем и полным презрением к столь ничтожной для бога победе. Мудрый художник, намереваясь изобразить прекраснейшего из богов, поместил выражение гнева в носу, где он сосредоточивается, по мнению древних поэтов, а выражение презрения – в губах»849849
  Винкелъман Н.Н. Извлечение из статьи «О происхождении художеств» // Журнал изящных искусств, 1823, №1, с. 18–19. См. также: Якобсон Р.О. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // КукАрт, 1994, №4, с. 69–91; Нерубенко И.П. Античность в культуре пушкинской эпохи // Пушкин и античность. М., Наследство, 2001, с. 111–122.


[Закрыть].

 
Мы любим муз чужих игрушки,
Чужих наречий погремушки…
 

А.С. Пушкин «Альбом Онегина»

Мы попытались осуществить виртуальное путешествие с томиком Пушкина по Италии. Теперь нас ждет еще один необычный маршрут: прогулка по пушкинским текстам с итальянским словарем.

Пушкин, с детства владевший французским, как известно, отдал щедрую дань звучности и напевности «языка Италии златой». В системе выразительных средств поэзии Пушкин придавал этим качествам языка особое значение: «Звуки италианские», – так он отметил воздушность и мелодичность стихов Батюшкова.

К сожалению, конкретных материалов об изучении Пушкиным итальянского языка не сохранилось. Гоголю повезло больше: можно вспомнить работу Чинции Де Лотто об итальянских занятиях Гоголя (по неизданным автографам из собрания Российской государственной библиотеки), опубликованную в «Russica Romana» в 1996 году (том III). Существует ряд работ итальянских исследователей посвященных теме «Пушкин и итальянский язык»: Vera Certo «Puškin е lа lingua italiana» («Rivista di letterature slave», giugno 1926 под редакцией Этторе Ло Гатто); Ada Biolato Mioni «Puškin e l’Italia» (Roma, Istituto per l’Europa Orientale, 1937) тоже под редакцией Ло Гатто; Riccardo Picchio «La lingua di Petrarca e dell’amore» – Alessandro Puškin nel 150 anniversario della morte. Milano, 1986. В основу этих публикаций положены разыскания, выполненные русскими исследователями.

Обратимся и мы к российским авторам, они писали на эту тему значительно чаще и подробнее. По вопросу о том, знал ли Пушкин итальянский язык, было немало споров среди специалистов. Вспомним работы академиков Ф.Е. Корша, М.Н. Розанова и М.П. Алексеева, статьи В.Я. Брюсова, Ю.Н. Верховского, П.Н. Беркова, Б.А. Грифцова, Ю.М. Лотмана, Н.П. Прожогина и, наконец, работу Д.Д. Благого «Il gran’ Padre», написанную для Дантовских чтений 1973 года и включенную в его последнюю книгу «Душа в заветной лире»851851
  См. напр.: Брюсов В.Я. Знал ли Пушкин по-итальянски? «Русский архив», 1908, ХII. С. 583–591; Корш Ф.Е. Знал ли Пушкин по-итальянски? В сб.: Пушкин и его современники. СПб., 1908. Вып.7. С.54–56; Густова Л.И. «Язык Италии златой». Музей-заповедник «Михайловское». Псков, 1995. С.33–38; Благой Д.Д. «Il Gran’Padre» Пушкин и Данте, в кн.: Душа в заветной лире. М., 1979. (С. 117–122, 143–152.)


[Закрыть].

Пожалуй, именно Д. Д. Благой этой статьей «закрыл» тему, убедительно показав, что Пушкин владел не только разговорным, но и литературным итальянским языком. Еще сравнительно недавно у этой точки зрения были авторитетные противники. Например, В.В.Набоков в статье «Заметки переводчика» писал: «Думали, что <…> Пушкин мог совершенно изъясняться и по-английски, по-немецки, и по-итальянски, меж тем как на самом деле он из иностранных языков владел только французским, да и то в устарелом, привозном виде». И далее: «Пушкинисты наши недостаточно подчеркивают, что в двадцатых годах прошлого века русские образованные люди читали англичан, немцев и итальянцев, а также древних, не в оригинале, а почти исключительно в гладкой прозе несметных и чудовищно неутомимых французских «пересказчиков…»852852
  «The New Rewiew» XLIX, NY, 1957, 132.


[Закрыть].

Владимир Владимирович Набоков в суждениях был строг и категоричен. Не дерзаю полемизировать с классиком. Отмечу, однако, что моя личная картотека насчитывает девять десятков итальянских записей в текстах Пушкина. Среди этих вкраплений – восклицания и разного рода разговорные и эпистолярные штампы, довольно обширные выписки из Данте, Петрарки, Мадзони, Пиндемонте, оперные цитаты, термины и заглавия, названия литературных произведений и имена их авторов и т. п. Анализ итальянских записей в текстах Пушкина убеждает в том, что он не просто ради орнамента или моды вставлял в ткань своих произведений итальянские слова и выражения, но всякий раз делал это художественно оправданно, со смыслом и значением.

Евгений Солонович, поэт и переводчик, один из лучших знатоков итальянской литературы, считает, например, что Пушкин думал по-итальянски! Его коллега Роман Дубровкин в статье «О стихотворстве италиянском» пишет, что на всем творчестве Пушкина «лежит отпечаток близкого знакомства с итальянской культурой»853853
  Итальянская поэзия ХIII–ХIХ веков в русских переводах. Сборник / на итал. яз. с параллельным русским текстом. Сост. Р.Дубровкин. – М.: Радуга, 1992. С.722. См. также: Garzonio Stefano. La poesia italiana in Russia. Firenze, 1984.


[Закрыть]. И с этим нельзя не согласиться.

Латынь и итальянская классическая поэзия, как мы убедились, входили в лицейскую программу. Конечно, поступи юный Пушкин не в Царскосельский лицей, а в ватиканский колледж или иезуитскую гимназию (такие варианты его родителями рассматривались), итальянский язык стал бы обязательным предметом в его школьном обучении. Существует распространенное мнение о том, что Пушкин начал изучать итальянский язык в Одессе. Но, по всей вероятности, первое практическое знакомство с ним имело место еще раньше, в Кишинёве. Конечно, Кишинёв не был, как Одесса, «полуитальянским» городом, где даже вывески писались на двух языках: по-русски и по-итальянски. Но и там была деятельная итальянская колония – в основном купцы и трактирщики. Среди итальянских знакомых Пушкина в Кишинёве назовем, в частности, Мануэля Бернардо, мастера местной масонской ложи «Овидий». В Петербурге Пушкин посещал рауты посланников итальянских королей при русском дворе. В шутке, сочиненной совместно с П.Вяземским и адресованной В.Жуковскому среди разных имен Пушкин называет «Известного механика Мокдуано, / Москетти, московского сопрано…» Итальянцы и всё итальянское было вокруг, входило в моду, веяло Европой и легкостью. По иронии судьбы даже секретный агент Третьего отделения, следивший за Пушкиным, носил вполне итальянскую фамилию Локателли!

Первое издание биографического справочника «Пушкин и его окружение»854854
  Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л.: Наука, 1976.


[Закрыть] насчитывает два десятка итальянских знакомых поэта.

Среди них – артисты, дипломаты, торговцы. Это пушкинские собеседники, он встречается с ними, переписывается, пользуется итальянскими книгами из их библиотек. Впрочем, книги на итальянском языке были и у русских друзей (например, в Тригорском, на книжных полках А.С. Норова). В Одессе в распоряжении Пушкина была замечательная многоязычная библиотека графа Воронцова. П.В. Анненков, до сих пор остающийся наиболее достоверным биографом Пушкина (хотя бы благодаря его уникальным, в том числе и личным, источникам, недоступным более поздним исследователям), записал, со ссылкой на Сергея Львовича Пушкина: «Он много читал по-итальянски». И далее Анненков сообщает: «Пушкин успел выучиться на Юге по-английски и по-итальянски – и много читал на обоих языках».

Подобно прославленному поэту Витторио Альфьери, который, по меткому определению Пушкина, «изучал итальянский язык на флорентийском базаре», он сам учился говорить по-итальянски в общении с многочисленными «носителями языка», в которых не было недостатка в Одессе. Д.Бутурлин, например, писал: «Неразлучным компаньоном великого поэта был колоссальный полумавр и полунегр… Ходил он в африканском своем костюме с толстой железной палкой в руке вроде лома, и помнится мне, что он изрядно говорил по-итальянски». Этот экзотический персонаж, «мавр Али», увековечен в «Онегине»: «И сын египетской земли корсар в отставке Морали».

Академик М.Н. Розанов подсчитал, что в личной библиотеке Пушкина «имелось до тридцати итальянских писателей в подлиннике»855855
  Розанов М.Н. Пушкин и Данте. / Пушкин и его современники. Вып. ХХХVII. Л., 1928. С. 17.


[Закрыть].

Впрочем, как верно заметил проф. Руф Хлодовский, «Италия в творчестве Пушкина не покрывается количеством текстов, которые Пушкин прочел (или мог прочесть) в подлиннике или по-французски». В библиотеке Пушкина сохранились две книги об итальянском языке и литературе: Guinguene P.L. Histoire litterare d’Italie (1748–1816) и De la litterature du Midi d’Europe, par J.C.L. Sismonde de Sismondi, Paris, 1829.

Об интересе Пушкина к итальянскому языку уже в то время свидетельствует его письмо из Кишинёва П. А. Катенину (1822 г.). Там между прочим сказано: «<…> дружба – не италианский глагол piombare, ты ее также хорошо не понимаешь» (ХIII, 41). Перевод этого глагола, предложенный А.А. Смирновым в Полном академическом собрании сочинений А.С. Пушкина, нуждается в уточнении. Там называется три значения слова piombare: «падать, рушиться; заклепывать» (XIII, 523). Более точным нам представляется: «обрушиваться» или даже «сваливаться как снег на голову». Тогда понятен смысл пушкинской фразы: дружба, мол, не сваливается как снег на голову (в отличие, скажем, от любви)…

Отметим, что это письмо направлено не совсем обычному адресату. Павел Александрович Катенин (1792–1853) – поэт, драматург, критик, участник тайного декабристского общества «Союз Спасения». А также, что здесь важно подчеркнуть, видный переводчик и знаток итальянской литературы. С пушкинскими отзывами на его переводы Данте мы уже встречались. Добавим, что в переводческой деятельности, как и во всякой другой, Катенин, по словам Пушкина, «шел всегда своим путем», экспериментировал в области ритма, строфики, жанровых форм.

Интерес к «звукам италианским» Пушкин пронес через всю жизнь. В статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе “Потерянного рая”» он отмечает: «Каждый язык имеет свои обороты, свои условленные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами…». И приводит итальянский пример: «Кстати, недавно (в “Телескопе”, кажется) кто-то, критикуя перевод, хотел, вероятно, блеснуть знанием итальянского языка и пенял переводчику, зачем он пропустил в своем переводе выражение battersi la guancia – бить себя по щекам. Battersi la guancia значит раскаяться, перевести иначе не имело бы никакого смысла» (1836; ХII, 144).

«Без грамматических ошибок я русской речи не люблю», – говаривал Пушкин (VI, 64). Описки, ошибки – их довольно много в итальянских текстах поэта. Объясняется это тем, что большинство слов Пушкин воспроизводил по памяти со слуха. Так произошло с ошибочным написанием слова «dunque» в цитате из Петрарки в повести «Метель». Описывая поведение Марии Гавриловны автор подмечает: «Нельзя сказать, чтобы она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non?, che dunche» (VIII, 84) – в последнем слове заменена буква, правильно – dunque. («Если это не любовь, так что же» (ит.) – см. об этом итальянском вкраплении в главе «Поэты Юга…» данной книги). Эта описка поэта породила целое исследование академика Ф. Е. Корша! Автор, в частности, предположил, что «Пушкин нашел свою цитату задолго до того, как написал «Метель» (1830), может быть еще до своей поездки в Одессу, где он часто мог слышать итальянскую речь»856856
  См.: Корш Ф.Е. Указ. соч. С.4–5.


[Закрыть].

О значении, которое придавал Пушкин переводам, много написано. Заметим, что в своем поэтическом хозяйстве он пользовался иностранными языками, которые знал или изучал, «как ювелир алмаз чудесный вставляет бережно в оправу» (да простят мне читатели, может быть, неуместное здесь употребление старинного японского «хокку»). Он сравнивал звучание языков, улавливал нюансы значений, доводил стихотворение в русском переводе до блеска и совершенства. Это относится, разумеется, и к работе с итальянским языком. Например, при переложении сербской народной баллады «Что белеется на горе зеленой?..» (1834–1835), которую Пушкин собирался включить в цикл «Песни западных славян», он ознакомился не только с сербским текстом, с двумя французскими переводами (Проспера Мериме и Шарля Нодье) и с русским переложением А.Х. Востокова, но также с итальянским переводом Альберто Фортиса («Che mai biancheggia lá nel verde bosco?») из его книги «Viaggio in Dalmazia» (Путешествие в Далмацию, 1774). Именно так рождается красота и гармония поэтическая, ибо, по определению самого Пушкина, «добросовестность труда – порука истинного таланта». Век спустя Анна Ахматова признается читателям: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…