Текст книги "Переход"

Часть вторая

Глава первая

О, это раннее утро отправления!

Еще ночь, моросит мелкий дождь, но билеты уже куплены, и осталось время заскочить в поезд. Сон, властный полчаса назад, – отлетел! Быстрый шаг, тяжёлый рюкзак на спине, лямки жмут плечи. Короткие фразы, – кто-то злой рядом боится опоздать, сосед опаздывает докурить. Слушаешь объявление по вокзалу, не твой ли поезд отъезжает. Суета на перронах, запах пирожков, аромат дыма от кухни. Слева – в синем мундире с золотыми пуговицами уезжает проводник в дверном проходе, по перрону движутся клетки окон, по ним ступают вслед за освещёнными вагонами провожающие и машут руками. Справа – ночь и бескрайние тёмные горы города, чёрные развалины потухшего костра, в редких искорках углей. Рядом дети с папой, – подпрыгивают рюкзачки на спинах, – обгоняют нас. Руки скачут по карманам за билетом, летит по дуге искра окурка. Но у кого же, чёрт побери, билеты?!

Успели, сидим на местах, поезд трогается, покачивается и плывёт назад платформа – путешествие в день начинается!

Станция метро Комсомольская блестела белым мрамором, сверкала с потолка многоцветными мозаиками в узорочных рамах лепнины, светила диковинными бутонами люстр и воняла. Воняла туалетом, помойкой, немытым телом. В толпе Саша болтался, как кончик длинного хвоста ската. Он слушал разговоры и смех впереди, улыбался тому, как Миша хорошо общается со всеми, и вплыл последним под длинную крышу вокзала.

Черкассу подумалось, что если снять уменьшенную копию этого типичного московского вокзала, в обычный зимний вечер, воплотить в макете конкретную секунду жизни, каждую мелочь: белые, в коре старой краски, раскрытые навстречу друг другу двери мужского и женского туалетов, пустую мыльницу в женском, расколотую раковину в мужском, (длинный шрам до круглой решётки слива, с вязкой сметаной слюной на зелёном перекрёстке), все-все надписи на стенах уединённых кабинок, лестницы на второй этаж, с застывшими людьми, руки, с грязью под ногтями, на жёлтом дереве блестящих перил, зал ресторана, белые грибы столов, каждую скатерть, катышки на ней, присохшее пятно, количество салфеток в вазочках на столиках, цены в меню, плохо пропечатанные названия сортов мороженного, выпавшая «к» из «бифштекс», ужинающих людей, живот беременной, с копией зародыша внутри, может быть больного, как мать, официантку, узор на её чулках, дырку над большим пальцем, прорезанную острым ногтём, скрытым заменителем кожи туфельки, крупный лифчик у поварихи, отсутствие у официантки, размер её талии, грязные трусики, запах от ног посетителя, пожелтевший воротник белой рубашки, как несут ему поднос с едой из кухни, где плавает пар над казаном плова, из облака выходит кот и шагает вдоль стальных киверов кастрюль, сколько осталось водки в бутылке двух побирушек, какая заколка в волосах кассирши, разные шнурки на ботинках дворника, плевок под занесённой метлой, у блестящей урны, со всем её содержимым; мяч влажного кома газеты, битый стакан, словно откусанный, пустой пакет сока, всё-всё до последнего окурка, до сжёванной жвачки с отпечатком дырявого зуба, отлетевшей этикетки бутылки пива, и мусор, что собирает уборщица, и что на её халате нет верхней пуговицы, и меня, со странной походкой, забрызгавшей светлые джинсы грязью, и как выводят нищего на пьяных ногах, подхватив за руки, милиционеры, и какие не форменные ботинки на ногах у одного, со складками кожи, словно волнами прилива, как двое мужчин обнимаются, похлопывают друг друга по спине, меняют сумку на цветы, какие увядшие бутоны, со слабым запахом, как его друзья смотрят на жёлтые лампочки цифр и букв, и как летит из руки ребёнка конфета на каменный пол, серую квадратную плиту, густо инкрустированную влажными следами, – то макет этот станет настоящим, очень реальным для потомков изображением этого времени.

К нему подошла Кристина, провожаемая взглядом Жоры, спросила, отчего он уединился. Саша неожиданно честно ответил, что хотел почувствовать настроение жизни вокзала, а почувствовать это можно лишь в уединении и улыбнулся её удивлённому взгляду.

Студенты столпились перед вагоном, хохоча разыскивая билеты, по одному проходя мимо толстой проводницы в распахнутом чёрном пальто, с неприязнью поглядывавшей на попутчиков. Они по очереди попадали в тамбур, проходили мимо закрытой двери туалета, начинавшего и замыкавшего строй жилых кабинок. Вдоль окон вела красная дорожка, слева проходы в каюты без дверей; в каждой четыре откидных полки, по две друг над другом, между ними столик под окном, занавешенным белой занавеской с рисунком синего поезда. Иван раздвинул занавеси, и за окном поехала тележка, под развалом чемоданов, которую толкал нерусский извозчик. Рядом три девушки разливали по белым стаканчикам шампанское, и чокались с соседним окном, а за стенкой им кричали женские голоса «При-ез-жай-те! При-ез-жай-те!». Через пустоту путей, по соседей платформе сплошным потоком в свете фонарей текли люди, съедая шагами секунды, за ними была видна зелёная крыша пригородного поезда.

Ребята только разделись, раскидали по углам и верхним полкам рюкзаки, расселись по нижним полкам в двух отделениях, разговорились об отправлении, – как поезд вздрогнул, дёрнулся вперёд, качнул их головами, одобрившими начало путешествия.

Состав медленно покатился вдоль платформы. Катя, а вслед за ней Пышка закивали кистями рук незнакомцу в кожаном пальто с красными гвоздиками. Он увидел их, поскользнулся на мёрзлой луже и стал выплясывать, ловко удерживая тело над асфальтом, в театральном свете фонаря.

Поезд выполз на железнодорожное поле, исполосованное, как следами лыж, чёрными рельсами в белом снегу, освещённом светом фонарей. Колёса под полом стучали неравномерно, с длинными паузами между сдвоенным ударом. Один из ударов падал чуть тише, другой сильнее, словно лёгкий молоток кузнеца бил по металлу, а затем металл плющил молот молотобойца: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Поезд проехал по перекрёсткам путей, колёса застучали чаще, перепрыгивая с рельса на рельс, состав завыл, набирая скорость, и помчался по освещённой аллее бетонных столбов.

Восковыми свечами на холме светилась пара жилых башен. Между гранеными многоугольными башнями апельсиновым ручьём стекала пустая дорога. Под стук колёс, раскачивание вагона, из мрака проступают жёлтые решётки в домах, скользят назад кроссворды окон.

Поезд мчался, отстукивая молотками по рельсам, ширя между горящими фасадами чёрные пустоты, вскоре поглотившие пейзаж. Саша смотрел, как за окном проплывает освещённый коридор, его силуэт, сложивший руки на перилах. Из темноты засветилась голая платформа с домиком посередине, в пятне света возник полосатый шлагбаум перед пустой просёлочной дорогой. И вновь под отражением лица, движется тёмная стена деревьев. Выключили яркий свет, и за окном по пышному снегу побежали светлые клетки окон, по гребню снежной насыпи вырос чёрный лес, над остроконечными верхушками загорелись звёзды. Лампы в коридоре вспыхнули вновь, пейзаж погас.

Его окликнул Иван, и он прошёл в соседнее отделение, позвать к столу Лёшу с Леной, Кристину, и поселившегося с ними Жору. Катя с Наташей перенесли к ним свои вещи, сложили их в ящики под поднятыми к стене нижними лежаками, рассказывая шёпотом, что едут с какими-то кавказцами.

Гриша выпрямил вдоль стены спину и слушал разговор Миши и Ивана о работе. Он рассеянно отвечал на вопросы Кати, где он будет сидеть, что будет есть, доставать ли к бутербродам печенье, рассеянно рассматривал, как на столе распустился цветок, – из эмалированных лепестков белых кружек, вырос гранатовый пестик бутылки, – и больно чувствовал, что ему тоже нужно работать, зарабатывать самому на жизнь, не зависеть от родителей, а в целом – определить своё будущее.

Очередью вошли соседи, заполнив крохотную комнатушку, тесно расселись, друг напротив друга, притеснив Цветова у окна. Жора приказал Грише открывать «бино», влез в разговор о работе, с рассказом, как летом проходил в прокуратуре практику.

Мимоходом заглядывали попутчики. Черноволосый татарчонок распахнув карие глаза, удивлённо осмотрел шумных студентов, а крупная мама, за шею направлявшая рукой его взгляд, отвернула голову и улыбнулась им золотозубым ртом. Катя недовольно прошептала о чёрных глазищах, а Иван отметил, широко улыбнувшись, катины карие глаза. Лене понравился красивый мальчик, а Кристина согласилась с ней, посмотрев через севшего между ними Жору на Черкасса. На взгляд он ответил, что мальчик вполне обычный.

Подняли кружки, звякнули за первый стук колёс, проголодавшись, разобрали бутерброды и заговорили о работе, об учёбе, о Пскове. Кристина через Жору спросила у Саши, как он сдал сессию, и у них завязался особый разговор. Гриша, прислушиваясь к словам, морщился, прятал голову под занавеской, смотрел на своё лицо, проступавшее из темноты, на жёлтый луч, рассечённый вертикальными тенями, – промчалась встречная электричка. Лицо спряталось в раковине ладоней, – в темноте открылось ночное безбрежное поле, капельки света отделили далёкий горизонт. В их мир заглянули два черноволосых, усатых мужчины. Выждав мгновение, Пышка прошептала: «Это наши соседи». Иван предложил поменяться с девушками местами, но Цветов раздражённо заговорил, что они такие же люди как мы, и нельзя их оскорблять пренебрежением. Все заспорили. Кристина согласилась с гуманизмом Гриши, а итог подвёл Черкасс: «Они не такие как мы, потому что не умеют отвлечённо мыслить, не такие, потому что живут в замкнутом круге насущных нужд, не такие, потому что не хотят знать о мироздании то, что обязаны знать», – и явно застеснявшись высокомерных слов, предложил «ударить» по второй бутылке, снижая впечатление от страстной речи, умелым употреблением жаргонных слов. Жора попробовал завершить спор своим выводом, но он затерялся в воздухе, наполненном движением кружек, бульканьем бутылки. Саша предложил тост за увлекательные неожиданности путешествия, все с удовольствием распили, заговорили под убаюкивающий стук колёс о будущем дне.

Цветов слушал шумный разговор, проговаривал про себя свои ответы, молча поправлял неточности, а сам удивлялся своему сонному состоянию, тогда как ещё утром мечтал смеяться, говорить со всеми, по кому он уже успел соскучиться, готовясь дома к экзаменам.

Саша посмотрел, как Цветов разглядывает жёлтое лицо, летящее из тьмы, протирает снова и снова стёкла очков, допил вино, покружив остатки на дне, и выждав молчание разговора, под предлогом раннего подъёма предложил расходиться.

Пока они суетились, он первым захлопнул дверь, лязгнувшую железным замком. В клозете пахло мочой и поездом. Его лицо с отколотым правым глазом отразилось в зеркале, накрыло тенью металлическую раковину. Проявилось невидимое дыхание и забилось паром. Здесь громче загрохотали колёса, сильнее качались холодные стены, и справляя нужду над металлическим унитазом, он держался за ледяную скобу поручня. Он улыбнулся, представив себя горошиной в потрясённой железной банке.

Ночью Черкасс проснулся, залез под занавеску, бурнусом укрывшую затылок, проткнул носом подушку холодного воздуха на стекле, посмотрел в окно. Поезд замедлял ход; уезжало назад поле заснеженных гаражных крыш с земляникой ламп на согнутых стеблях, потекла пустая оранжевая дорога, пока не исчезла за раскаленной витриной магазина под темнотой дома, потянулись освещённые салоны безлюдных вагонов, покатились назад два машиниста в рубке электровоза. Под ногами сбились с чёткого ритма, застучали в разнобой колёса. Во вспышке света проплыл назад бетонный столб, стемнело, вновь во вспышке проявился и остался сзади столб. Внизу, в кругах света, потянулась назад безлюдная платформа, все реже и реже вспыхивали стройные свечи столбов. Поползло здание вокзала, в высоких освещённых арках окон тёмные фигуры людей рамами разъяты на кадры. Колоннада главного входа, над ней буквы Старая Русса, мужчина с рюкзаком за спиной и чемоданом в руке бежит по платформе, за ним женщина тянет за собой девочку. В свете фонаря овальный ледок в утоптанном снегу, как засохшая короста ссадины на локте, – состав катится плавно, всё медленнее, медленнее, внизу под окном идет женщина и машет рукой, – толчок, удар – и поезд застыл.

Глава вторая

Утро первым началось для Ивана, у которого на левой руке, из часов у самого уха заиграла мелодия. Он поворочался, стал медленно валиться с верхней полки, но успел прилипнуть ладонями к простыне, и встал ногами в проход между кроватями. Он осторожными касаниями пальцев уложил разобранные сном волосы в причёску, проследил мизинцем идеальную прямую пробора, взял аккуратный несессер с умывальным набором. Покачал головой столу, посредине которого, как жаба, разинув вонючую пасть, сидел запотевший пакет, высунув в потолок пёстрый язык; вулкан мусора в тумане, с яичной скорлупой, как снежной шапкой на вершине. Иван поклонился шнуркам, укоризненно взглянул на мазок присохшей грязи на лакированной чёрной коже. Между покинутыми, остывшими пароходами сапог, чокалась пустыми боками чета бутылок.

Он подобрал их, чтоб убрать в мусорный бак, вышел в коридор, где чуть не столкнулся с молодым человеком в очках, пропустившим его вперёд. В приоткрытую дверь он заметил, как беззащитно спит Кристина: на спине, открыв лицо, положив руки вдоль тела.

Медленно пролетал над светлым лесом, потом над чистым белым полем, на краю которого росли две, почти сросшиеся рощицы, за которыми спали два овальных пруда с тёмной водой, сейчас как веками, закрытыми белым льдом. С другого берега росли невысокие густые кустики. Между прудами поднималась прямая дорога, которая затем круто спускалась вниз, в ложбинку, которую один за другим перегораживали два кирпичных дома, от которых дорога спускалась в овраг, но вновь поднималась на круглый холмик.

Удивительно чувство покоя, от простого соседства с красотой, которая есть.

Иван вернулся бодрый, подошёл к Жоре, чьё лицо из белых простынь алело помидором из снега. Он нежно забормотал пальчиками за ушком Жоры. Тот сморщил лицо. Он легонько щёлкнул его в лоб, сказал: «Прокуратура ждёт, Жорик», потряс его за плечо. Жора открыл один глаз, посмотрел на счастливого Ивана, вновь поморщился, спросил шёпотом: «Уже Псков?» «Через полчаса». «Через полчаса!», – оба глаза раскрылись на мгновение, и тут же захлопнулись, – «разбуди через двадцать минут». Но Иван защекотал его пятки, мгновенно дёрнувшиеся под одеяло, отобрал подушку, под которой спряталась рыжая голова с колючками волос, и наконец Жора сел, ссутулившись под потолком, как куколка, обернувшись одеялом.

Когда проснулся Цветов, он сразу взглянул в стекло, иссечённое полосками дождя, – уже рассвело, поезд мчался пасмурным утром мимо оснеженного елового леса.

Первые же секунды нового дня пробуждали, вдохновляли. Гриша лежал, и с радостью, весельем, неизвестно от куда возникшими, слушал ритмичную музыку, кем-то включённого радио, недовольные басовитые причитания Жоры за стеной, бодрые ответы Кристины, шебуршание пакетов наверху, словно шелест листвы в аллее под сильным ветром, бормотание мужского разговора за стеной, сдвоенный стук колёс поезда, подрагивание стола, металлическую дрожь ложек в кружках. Он с необъяснимым счастьем смотрел влево, на склонённую голову Саши над ботинками, над собой, на бордовое дно кровати и синие носки под чёрными джинсами Миши, которые по очереди раскачивались, словно шли по дороге. В проходе видел спину Ивана в широком чёрном свитере, его русый затылок, кончики волос прицепившиеся к шарфу свитера, улыбку Кристины, мелькнувшей в проходе жёлтыми волосами. Он вдыхал ослабевший аромат своих духов с футболки, чистого постельного белья, неуловимый, но в своей основе дымный воздух поезда, гниющие отходы из пакета с отбросами, запах красного вина, – этот щекочущий ноздри букет, чуть отдающий холодным металлом кружки и вяжущим пробки.

Вспомнилась ночь. Как он просыпался от толчков состава, смотрел в окно, на освещённые здания вокзалов, заснеженные платформы, редких одиноких пассажиров спешащих под окнами. Как хотелось выйти, постоять хоть пять минут в незнакомом городе, увидеть привокзальную площадь, но не было сил выбраться из тёплого одеяла. Вспомнилось с благодарностью, как под топот колёс они негромко разговаривали с Иваном, глядя, как свет скользит по столу, по потолку, стекает по стене и вновь возникает на потолке.

И умываясь в бодрящем холоде тамбура, и завтракая в тесноте бутербродами с чаем, и высмеивая лекции Жоры, и призывая сейчас же, на станции узнать дорогу в Печоры и Изборск, и разыскивая в памяти название гостиницы, и удивляясь обилию церквей, и собирая вещи в рюкзак, и сдавая кучу белья проводнице, и разглядывая через мокрое стекло мелькавшие дома и машины, и в молчании проходя за Лёшей по коридору, Цветов был счастлив утром в дороге.

На чёрной платформе, затопленной половодьем луж с островками льда, стояло голубое здание псковского вокзала. Возвышалась двухэтажная центральная часть под треуголкой крыши, вдоль платформы тянулись одноэтажные крылья. Крупные окна в человеческий рост на каждом шаге застывали картиной с киноплёнки.

В освещённом жёлтым светом кадре мужчина присел, лицом к зрителю, готовясь оторвать два чемодана.

На подоконнике старуха в профиль, костлявая рука подносит ко рту обрывок хлеба. В глубине кадра светится панно расписания, подняв голову, чешет затылок Иван, Гриша, ссутулив плечи, видимо пишет.

Групповой портрет: Наташа стоит боком к нам, смотрит на Жоржа, он к нам спиной, отвернул от неё голову к Кристине, она к нему боком, лицом к Саше. На фоне светлого окна дальней стены, лицами в город Миша и Катя, между их головами видна серая шляпа, на узенькой ленте лба.

Лена и Алексей лицом к лицу, но их укрывает размашистый взмах милицейской шинели вдоль мокрого стекла.

Студенты брели по половодью, пуская по лужам рябь, глухо ругали дождь, протыкавший шапки, осевший на одежде каплями, впитавшийся влажными пятнами.

Слева в два ряда построились чёрные рядовые деревья, до середины засыпанные обгоревшим снегом. Между ними текла водой по льду дорожка к глухой стене кирпичного здания. По дорожке, между пепельных снежных валов, как по дну рва брела женщина с блестящим ведром, собирая сулицей мусор.

В мелком озере площади чёрными колёсами стоял жёлтый автобус с туманными прямоугольниками окон, очерченными резиновым контуром. За ним укрылись ещё несколько автобусов, на фоне трёхэтажного жёлтого дома, перед которым бежали по снегу почерневшие от горя буйные сумасшедшие деревья.

Справа под длинной крышей спряталась очередь людей.

Тоскливо смотреть на молчаливую толпу.

Рядом, пока не с ними, стоял шумный кружок студентов.

Один из автобусов зарычал, стал боком подъезжать к остановке, ворочая колёсами, как гребными винтами, поднимая грязно-зелёные волны.

Салон зарос людьми, словно мрачным лесом. В тишине, прослоенной непрерывным брюзжанием мотора, в сыром тумане ветвями шевелились руки.

Студенты шумно толпились напротив них, у кормового окна, с радостным криком подпрыгивая на ухабах. Ребята стёрли со стекла туман, но сквозь коричневые от грязи, залитые водой окна, город открывался лишь однообразными улицами, утыканными деревьями, вдоль одноподобных фасадов.

Саша приглядывался к псковичам, из глубины салона, словно таинственной пещеры, настороженно наблюдавших за ними.

«Чёрт побери! Говорил, говорил же Я! Не зря приехали», – локтём Жора обрушил удар восторга в плечо Алексея, сложив гримасой его лицо.

Автобус проезжал по мосту, быстро удаляясь от каменной крепости с башнями. Из-за крепостных стен, сложенных из серых валунов, белым размытым пятном возвышался собор: гордая белая птица в круглом гнезде. Вдоль обрыва под стеной, безбрежная под снегом лежала река Великая.

Миша определил остановку. Они вышли на толстый бугристый лёд. Слои льда, словно изъеденная временем плита, погребли тротуар. Студенты пошли по скользким буграм дороги в натаявших лужах. От крупных капель дождя все, кроме Жоры надели шерстяные шапки. Шли осторожно, шурша подошвами по льду, скользя на скользком склоне к реке.

Саша по просьбе Кристины рассказывал ей о городе. Он чертил через реку линии, говорил, что крепость называется Кром, это псковский Кремль. Он старше московского, укрепления возводились на протяжении веков, начало положено ещё в 12 веке, но в основном выстроены в 14—15 веках. Древний город практически весь был обнесён каменной оградой, но сейчас сохранились лишь стены Крома, Довмонтова города, а также отдельные башни и обломки стен разбросаны в разных концах, в прошлом столицы феодальной республики, очень богатого, для средних веков, города. Белоснежный собор, что возвышается над стенами, – Троицкий, – главный храм Пскова. Существующий собор выстроен в семнадцатом веке, на месте древнейшего. «Там», – Саша протянул руку, – но неожиданно для себя взбрыкнул ногами, Кристина отпрянула, и он хлопнулся в ледяную лужу. Черкасс вскочил под общий смех, попал под жалостливый взгляд Кристины, сморщился раздражавшему сочувствию и обернулся за спину. Чёрное пятно ползло по джинсам, а тёплая кожа чувствовала сырость и холод, словно жарким летом спустился во влажный погреб. Через секунды пятно под ветром сковало кожу в морозную корку.

На берегу, у церкви, что высилась в небо, словно резной сугроб, они повернули и пошли вдоль реки, к которой спускалась глубокая тропа в высоком снегу между деревьями.

Слева тянулся дом серых кирпичей, с тремя рядами окон задернутых рыжими занавесями и перекрещенных белыми рамами. Из снега перед окнами торчали железными прутьями кусты.

Скользя на ледяной дорожке, промокнув под проливным дождём, ступая по лужам, они прошли до конца грязный серый дом. У Саши на ветру мертвело бедро, противно стекали по лицу дождевые капли, но он улыбался мыслям о гостинице. Он думал, что гостиница будет известно какого рода, какие обычно бывают в губернских городах, только что не «ощекатурена».

Дверь была деревянная, с прямоугольным стеклом. Иван потянул на себя сворку светлого дерева, блестящую лаком, с хорошо видными чёрными стреловидными узорами широких досок и с прозрачного стекла со словом «ГОСТИНИЦА», написанного дугой белыми буквами, осыпалась гроздь ожидающих лиц.