Текст книги "Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя"

Дед Джамухи Бури Бульчиру, нойон поначалу небольшого монгольского рода джадаран, в свое время усилил свой улус примкнувшими родами, пришедшими с северных лесных земель. Во владение влилась новая кровь, необычайно быстро стал размножаться подвластный народ, увеличилось войско. Чтобы закрепить свое положение в степи, Бури Бульчиру вскоре после татарской войны решил сблизиться с кият-борджигинами, и для этого просватал своему старшему сыну Хара-Хадану дочь нойона Хулана, младшего брата Хутулы-хана.

Отец Джамухи, Хара-Хадан, еще больше усиливший владение северо-западными пришельцами, оказался не менее дальновидным и отправил десятилетнего сына в гости к дяде по матери, киятскому нойону Ехэ Цэрэну почти на целый год с тем, чтобы он хорошенько познакомился со своими сверстниками, будущими кият-борджигинскими нойонами. Для этого Хара-Хадан снабдил сына большими вьюками на трех конях с подарками для будущих друзей.

К несчастью, получилось так, что в тот самый день, когда Джамуха прибыл в курень киятов, умер Есугей-нойон, и поэтому приезд сына джадаранского нойона остался незаметным. Не было игрищ со скачками и борьбой среди юношей в честь гостя, не горели костры до утра с песнями и плясками.

В первые дни по его приезду курень жил в глухом трауре по умершему, и Джамуха не выходил за пределы айла своего дяди. А потом, когда вышел, сразу же подрался с Хучаром и Тайчу из-за бабок. Джамухе не было жалко этих игрушек, ведь он для того и взял целый мешочек, чтобы раздарить своим новым знакомым, но он хотел не так, чтобы просто взяли и отобрали, а по-честному, чтобы все выглядело прилично. Хорошо, что в это время мимо проезжал Тэмуджин и вступился за него. Джамуха сразу разглядел, что это честный и умный парень. И, как было видно, влиятельный среди своих. Те двое сразу отступились, когда Тэмуджин накричал на них.

Ради знакомства Джамуха сначала хотел подарить ему половину своих бабок, но его что-то удержало от этого. Каким-то чутьем он почувствовал, что этого парня не влекут детские игрушки, что с ним нужен другой разговор – взрослый. Помня наставление отца о том, чтобы он искал умного и надежного друга, и приглядевшись к другим киятским парням, он среди всех выделил для себя одного лишь Тэмуджина.

Тетушка Субай, жена Ехэ Цэрэна, попросила Джамуху перед вечером сгонять телячье стадо на водопой. С ним поехали двое мальчишек из домашних рабов. У реки вдруг случился немалый переполох: телята едва не соединились с коровами, возвращавшимися с пастбища на вечернюю дойку. Четырехлетняя безрогая матка, самая норовистая из стада, с расстояния перестрела узнала своего теленка и, сорвавшись, бросилась к нему размашистой, лошадиной рысью. Джамуха, вовремя увидев ее, поскакал наперерез. В это время и другие коровы заметили телят и, резко повернув к ним, призывно взмыкивая, убыстрили шаги.

Телята, заслышав знакомый рев, повыскакивали из воды на высокий берег, готовые броситься навстречу. Назревала беда. К счастью, мимо проезжали молодые мужчины на табунных лошадях, они с ходу взяли телячье стадо в облавный круг. Нещадно нахлестывая их длинными кнутами, галопом погнали к куреню. На помощь к Джамухе подоспели его подручные, и вместе они остановили коров.

Позже прискакали отставшие от стада коровьи пастухи – два старика в залатанных халатах. Подскакав на таких же старых, как и они, запаленных одышкой лошадях, униженно просили Джамуху не говорить дяде об их оплошке:

– Засечет нас Цэрэн-нойон, если узнает, – жалостливо говорил один и показывал на другого. – У этого живот прихватило, со вчерашнего дня мучается. Пока я травы насобирал, да отвар вскипятил, остужал да лечил его, коровы ушли сами. Мы ведь не знали, что у реки телята будут…

– Не скажу, не тревожьтесь, – Джамуха с великодушной улыбкой смотрел на стариков. – Вечером зайдите в молочную юрту, я попрошу, чтобы вам налили горячего архи.

– Сразу видно белую кость! – обрадованно переглянулись старики. – Давно мы не пробовали крепкого, а ведь с утра до вечера на ветру, под дождем, у нас даже кости продрогли, а сегодня уж отогреемся…

Оставив их, Джамуха вернулся в курень. Подъезжая неторопливым шагом к айлу, у коновязи он увидел каурого жеребца Ехэ Цэрэна под седлом. Из юрты вышел дядя. Увидев его, он приветливо улыбнулся:

– Поедешь со мной на охоту?

– Поеду! – обрадованно встрепенулся Джамуха.

– Тогда бери свой лук, возьми стрелы на изюбря, – и, придирчиво оглядев его, добавил: – Оденься потеплее, ночью в горах холодно.

В юрте на столике дымилось жирное мясо, только что оставленное дядей, рядом в корытце лежали обглоданные ребрышки. Джамуха, вспомнив, что с утра ничего не ел, почувствовал резкий голод. Но тут вспомнил слышанное им когда-то от стариков, что перед охотой на зверя есть не подобает – притупится чутье и ослабнет жажда добычи, – и он с усилием заставил себя отвернуться от еды.

Не обращая внимания на дразнящий запах баранины, он быстро оделся, отсчитал и положил в колчан пятнадцать стрел одора, нацепил на ремень хоромго с луком, мадагу и поспешно вышел из юрты.

В наступающих сумерках, ведя за собой полтора десятка всадников, они выехали из куреня в сторону Хэнтэйских гор. Темнело по-осеннему быстро. До первого увала еще доносился теплый запах куреня с кислым кизячным дымом. Перевалили гребень, и от реки резко ударило по-осеннему пресной, холодноватой сыростью. С верховьев дунул в лицо холодный ветерок.

Ехэ Цэрэн и Джамуха, вырвавшись вперед на резвых конях, рысили рядом; другие, почтительно приотстав на полсотни шагов, ехали вереницей, ведя в поводу заводных лошадей с вьючными седлами.

– Скотское мясо приелось, – по-свойски говорил Джамухе Ехэ Цэрэн. – Уже и в горло не лезет. Звериного захотелось попробовать. А облавная охота еще не скоро. Но ты, смотри, никому не проговорись о том, что мы здесь охотились… Не забудешь?

– Нет, а что случилось?

– Старейшины племени запретили трогать маралов и изюбрей до первого снега. Недавно они снова собирались у тайчиутов, выдумали новый закон. Вчера и нам передали… Что им в голову придет, то и устанавливают, – проворчал он и, сплюнув в сторону, с ленивой злобой продолжал: – Лесные звери ведь ничьи, а они распоряжаются ими, как в своем стаде. Ну, а нам что же делать, здесь у них полная власть, вот и приходится терпеть их выдумки. Да и что с них возьмешь, половина их давно из ума выжила. Давно уж пора к предкам отправляться, а они все еще здесь, на земле толкаются, людям жить мешают… Ты, смотри, не проболтайся, ведь я тебе как своему говорю.

– Не проболтаюсь, дядя Цэрэн.

Впереди смутно завиднелась опушка тайги, темной полосой выступив из сплошных сумерек. Ехэ Цэрэн остановил рысистого коня. Сзади приблизился топот. Дождавшись, Ехэ Цэрэн окликнул нукера:

– Хулугай, где ты там прячешься, подвигайся поближе сюда.

– Подпругу подтягивал, ослабла, – к ним вплотную подъехал небольшой, коренастый мужчина. По голосу, уже тронутому старческим треском, Джамуха понял, что человек этот в годах и, наверно, старше самого Ехэ Цэрэна.

– Что-то мешкать ты стал в последнее время, – недовольно проворчал Ехэ Цэрэн. – Ну, в какую сторону пойдем, под Большие скалы или на прошлогоднее место?

– Чую, на этот раз нам там не будет удачи, – сказал Хулугай. – Лучше на другое место, ведь солонцов в этих лесах немало…

Двоих юношей оставили с конями и дальше пошли пешком.

– Три волчьих воя услышите, это будем мы, – перед уходом предупредил остающихся Ехэ Цэрэн. – Один короткий, два протяжных. С какой стороны услышите, туда и ведите коней. Поняли?

– Поняли, Цэрэн-нойон, – почтительно отвечали те, смешиваясь в темноте среди лохматых конских голов.

У опушки Хулугай распределял молодых охотников по солонцам. Ехэ Цэрэн, не вмешиваясь, стоял вместе с Джамухой и посматривал на них со стороны. Хулугай своим хрипловатым, простуженным голосом называл имена охотников, те молча выходили из толпы, выслушивали его последние наставления и бесшумно скрывались в зарослях один за другим.

Когда ушли последние, Хулугай подошел к ним.

– Для нас я оставил самые лучшие, – подобострастно говорил он Ехэ Цэрэну. – Их всех я отправил на южную сторону. А мы пойдем на северную, там нам никто не помешает.

– Повел бы ты меня на плохие, – опять проворчал Ехэ Цэрэн, и Джамуха понял, что он так шутит со своим нукером. – Ну, пойдем мы, наконец, вперед или будем здесь до утра разговаривать?

Хулугай с проворной готовностью пошел вперед.

Шли долго. Старая звериная тропа, по которой они шли, свернула вправо, к подножию горы, завиляла между крупными валунами.

Джамуха шел, не оглядываясь по сторонам, видя перед собой лишь широкую спину дяди. Запоминать местность не старался, потому что луны все еще не было, а в темном лесу все видится совсем не так, как есть на самом деле. Поначалу он еще считал шаги, пытаясь запомнить подъемы и спуски, но потом, запутавшись, бросил и это. Шел во тьме, не представляя, в какую сторону они направляются, на запад или на север, как жеребенок внутри табуна, полагаясь на взрослых.

У самого подножья Хулугай пошел медленнее. Предупреждающе подняв правую руку, он осторожно прокрадывался в тени деревьев. За ним, зорко всматриваясь вперед и часто останавливаясь, шел Ехэ Цэрэн.

Вскоре они остановились совсем. Перед ними была маленькая поляна, изрытая ямками, истоптанная звериными копытами. Хулугай и Ехэ Цэрэн переговорили немым языком, показывая друг другу знаки руками. Затем Хулугай повел их в сторону от поляны.

Пройдя между густыми, развесистыми зарослями можжевельника, стараясь не задевать ветки, они остановились у трех толстых лиственниц. Отсюда поляна просматривалась во всю ширину.

Они сели за стволами. Бесшумно доставали из хоромго свои луки.

Джамуха, не отрываясь, всматривался в дальние края поляны, изо всех сил, прищурив глаза, напрягал зрение. Жгучее желание одолевало его: первым увидеть зверя и предупредить старших. Несколько раз он вздрагивал от радостной тревоги, увидев, как вдруг вдали встряхивались ветви деревьев, но всякий раз оказывалось, что это взлетали и садились ночные птицы.

Время шло, а зверей все не было. Становилось холодно. У Джамухи от неподвижного сидения затекли ноги. Нестерпимо хотелось встать и потоптаться на месте, чтобы разогнать кровь в жилах, но, глядя на Ехэ Цэрэна и Хулугая, которые, будто окаменев, застыли без движения, он не решался пошевелиться. Он разочарованно оглядывал пустую поляну перед собой и уже почти уверился в то, что раз уж звери не пришли с вечера, то не придут совсем. От голода ныло в желудке.

Сзади, за лесом, наконец, взошла луна. Дальняя половина поляны и деревья на склоне горы осветились бледным светом. Джамуха снова всмотрелся в тени зарослей на том краю. Было тихо…

Незаметно Джамуха заснул. Сначала он задремал, осторожно опустив голову на грудь и чутко вслушиваясь в звуки вокруг, но потом как-то сразу провалился в забытье.

Проснулся он от толчка. Дядя тряхнул его за плечо.

– М-м?… – промычал он и тут же почувствовал, как жесткая ладонь дяди крепко сжала ему рот.

Он окончательно пришел в себя и, мельком посмотрев на поляну, замер, чувствуя, как в груди у него гулко заколотилось сердце. От дальнего края, из-за темных зарослей, на лунный свет выходило большое стадо оленей. На поляне было уже около пятнадцати голов, а они все выходили и выходили из-за деревьев, и казалось, что их еще много там, на звериной тропе.

Передние внимательно огляделись вокруг и настороженными шагами пошли вперед, к черневшим между камнями рытвинам. За ними двинулись остальные. Жадно припав мордами к земле, они зачавкали, издавая глухое ворчание, облизывая солоноватую землю. Скоро звери, забыв об осторожности, уже толкались между собой, борясь за лучшие места. Глухо раздавался стук рогов.

Джамуха, приладив стрелу к тетиве, с нетерпением ждал. Наконец, Ехэ Цэрэн и Хулугай, переглянувшись, взялись за луки. Ехэ Цэрэн указал Джамухе на оленя, стоявшего ближе всех.

Краем глаза заметив, что старшие выходят из укрытия, Джамуха быстро выскользнул из-за ствола и натянул тетиву. Коротко просвистели стрелы. Джамуха замешкался, вглядываясь в своего оленя, который, постояв на месте несколько мгновений, стал медленно заваливаться набок, в это время раз за разом просвистело еще несколько стрел.

Олени, едва придя в себя, с шумом, толкаясь и мешая друг другу, понеслись назад, в лес, оставляя за собой убитых и раненых. Ехэ Цэрэн и Хулугай непрерывно стреляли до тех пор, пока не скрылась в зарослях последняя голова.

На поляне темнело около десятка туш. Некоторые из них еще шевелились, издавая тяжелые, утробные вздохи.

– И еще одного я подранил вон там, за кустами, – говорил Хулугай, выходя из-за зарослей на поляну. – Далеко не уйдет, утром схожу по следу.

Джамуха смотрел только на своего, не видя других. Большой самец изюбрь бездыханно лежал на боку с его стрелой в шее.

– Вот настоящая добыча! – Ехэ Цэрэн радовался безудержно, как ребенок, оглядывая поляну. – Ну, если и у других так же, то не зря мы сюда приехали. Сколько людей накормлю! Сколько скота сохранится! Ведь и рабов все время чем-то кормить надо! А едят они не хуже волков! Недавно в курене забил им одну старую кобылу, а вчера мне говорят, что уже все съели…

Найдя укромное место за кустами, развели костер. Кровью и мясом преподнесли жертву огню, духам тайги.

Пока Хулугай поднимался на склон горы и волчьим воем вызывал конных, оставленных перед опушкой, Ехэ Цэрэн и Джамуха, сидя у костра, ели сырую печень и жареные почки. Насытившись и разморенный теплом от огня, Джамуха снова заснул.

Когда он проснулся, на поляне было шумно от людских голосов и конского фырканья. Луна поднялась высоко над лесом, и было видно, как по поляне двигались многие люди. Женщины, вызванные из ближайших айлов Ехэ Цэрэна, наспех промывали кишки и внутренности, сливали кровь в большие бурдюки. Мужчины разделывали туши на стегна и, укладывая их в кожаные мешки, навьючивали на лошадей.

Джамуха увидел рядом с собой на бересте нанизанные на заостренный прут куски сырого жирного мяса и снова почувствовал голод. Подбросив дрова в потухающий костер, он раздул огонь и стал жарить мясо.

На огонь подошел Ехэ Цэрэн. Руки его под засученными рукавами были по локоть в крови. Он достал из переметной сумы вместительный туес.

– Пора выпить, – он оглянулся к поляне, окликнул: – Хулугай, позови нукеров.

Подошли трое.

– Выпейте за удачную охоту, – щедро наливая до краев черной от старости и грязи деревянной чашки, он говорил: – Поторопите людей, до рассвета мы должны все увезти в айлы. Смотрите, чтобы все до последней кишки собрали. И чтобы следов не осталось. Если узнают старики, вину на себя возьмете, сами знаете…

Выпив и торопливо съев по куску мяса из рук Джамухи, нукеры ушли.

Ехэ Цэрэн сел рядом с Джамухой, налил себе еще.

– Духи – хозяева тайги, пригоняйте на мою тропу зверей, больших и малых. И косуле буду рад, и зайцем не побрезгую…

Он выпил, поморщившись, отдышался и, вонзая крепкие, по-собачьи острые зубы в последний оставшийся кусок на пруте, услужливо поданном Джамухой, зачавкал, жадно прожевывая сочное, полусырое мясо.

– Поджарь еще печень, – говорил он, снова берясь за туес. – Да побольше его режь, не жалей… давно я не ел звериного.

Выпив, он блаженно привалился к стволу сосны, лениво посматривая из-под опущенных век на то, как Джамуха, проворно орудуя ножом, на весу резал печень на ровные куски и нанизывал на прут.

– В девять лет ты убил самца изюбря, – заговорил он, одобрительно глядя на него. – Этим может гордиться любой мужчина; каждый до конца жизни может называть это в числе своих подвигов. Я, если потребуется, подтвержу перед людьми. Не сейчас, конечно, пусть пройдет несколько лет. Это от тебя уже не уйдет. Но вот что плохо…

Джамуха, застыв от удивления, оглянулся на него.

– Уж слишком ты прост для своих лет. Ты знаешь это?…

– Нет, – Джамуха пожал плечами, стараясь понять, к чему клонит дядя.

– С кем из своих сверстников ты водишься? – Ехэ Цэрэн оттолкнулся плечом от ствола, выпрямился, уставив на него блестящие от хмеля глаза. – С этим Тэмуджином, сыном Есугея, так?

– Та-ак… – протянул Джамуха. – А чем же это плохо?

– Как же это ты ничего не видишь, – удивленно развел руками Ехэ Цэрэн. – Ведь ты, как я посмотрю, неглупый парень. Очаг Есугея погас, и твой Тэмуджин никогда не будет большим нойоном. Жены Есугея вместе с детьми теперь должны будут перейти к Даритаю. У него своих детей нет, но к нему перешли сыновья покойных братьев Мунгету и Негуна – Унгур и Хучар. Есугей был младше Мунгету и Негуна, потому и дети его сядут ниже Унгура и Хучара. Вот к этим-то и перейдет все наследство. А дети Есугея получат то, что им дадут, и отойдут назад. Знамя отныне будет у Даритая, после него перейдет к Унгуру, ведь он теперь по роду старший среди внуков Бартана-багатура, значит, он и будет самым большим нойоном. Вот с кем ты должен заводить дружбу, а на других можешь и не смотреть. Теперь-то ты понял, наконец, что тут к чему или нет?… Головой надо думать, ха-ха-ха!..

Весело рассмеявшись, Ехэ Цэрэн похлопал его по плечу и снова взялся за туес.

– А если мать Тэмуджина не захочет выходить за Даритая? – раздумчиво глядя на огонь, спросил Джамуха.

– Не захочет? – выпив, Ехэ Цэрэн насмешливо посмотрел на него. – Тогда мы, единокровные сородичи Есугея, отберем у нее все имущество и разделим между собой. Для нас это будет даже лучше. Но она не такая дура, да и обычай есть обычай, теперь все Даритаю достанется.

Вздохнув, Ехэ Цэрэн налил себе еще и, держа в руках поданный Джамухой горячий кусок печени, задумчиво посмотрел в темную даль над костром.

– А хорошо было бы, если она и вправду отказалась. Тогда всем нам достались бы знаешь какие доли?… О-о-о, это немалые куски. Но этого не будет. Оэлун не сумасшедшая… Теперь Даритай будет всем владеть…

Подошел Хулугай.

– Все погрузили.

– Стрелы все собрали?

– Все до одной.

– За раненым зверем когда пойдешь? Не забыл?

– Как только рассветет, втроем с Хантаем и Муху пойдем по следу.

– А что у других, много добычи?

– Если все вместе сложить, будет вдвое больше нашего.

– Ладно, проверь у них все, чтобы за собой ничего не оставили.

– Хорошо.

Хулугай ушел. Ехэ Цэрэн некоторое время провожал его глазами, затем тяжело встал на ноги и, пьяно покачиваясь, устало проговорил:

– Ну, что же… племянник мой… еще одно дело мы с тобой сделали, поедем домой отдыхать…

Молодой нукер услужливо подвел к нему коня, подержал стремя и, взяв под локоть, с усилием приподнимая его, помог сесть в седло.

Ехэ Цэрэн проснулся после полудня. Желтоватый косой столб солнечного света через дымоход пробивал полусумрак юрты. Плотно упираясь в земляной пол, он стоял уже на женской стороне.

Голова была тяжелая. Издав громкий, утробный вздох, Ехэ Цэрэн отбросил от себя шерстяное одеяло и огляделся. В юрте никого не было. Он вспомнил о ночной охоте, и глаза его потеплели, слабая улыбка тронула его по-бычьи толстые коричневые губы. Мысль о богатой добыче согрела сердце, и он, лениво перебирая в мыслях прошедшую ночь, начал подсчитывать, сколько сушеного мяса выйдет из тридцати четырех оленей и на какое время его хватит, чтобы прокормить людей…

Вдруг что-то другое, постороннее шевельнулось в памяти, заслонило приятные мысли. Ехэ Цэрэн почувствовал, что в этом кроется что-то для него важное. Он насторожился, вспоминая, что было прошлой ночью, но ничего, кроме охоты и ходьбы по лесу, на ум не приходило. Но то, что дало о себе знать, затерявшись где-то там, в глубине склубившихся мыслей, не уходило, бродило в потемках, тревожа душу и не находя выхода на свет.

«Надо поправить голову», – решил Ехэ Цэрэн и оглянулся на полку с посудой: домбо стоял на месте.

Превозмогая тупую, давящую боль в затылке, он встал. Стараясь не шевелить головой, одеревенелой походкой перешел на женскую половину, взялся за ручку домбо и с облегчением почувствовал его тяжесть: он был почти полон.

Сев за стол, он налил в бронзовую чашу, подаренную дедом Хабулом в день, когда его, годовалого младенца, впервые посадили на коня. Ею он брызгал духам предков и считал, что она приносит счастье.

После второй чаши голова прояснилась. Боль в затылке прошла. Сосредоточившись, неотрывно глядя перед собой, он долго пытался ухватить в уме причину того, что вдруг его обеспокоило. Налил и выпил еще, закусив из корытца холодным куском звериного мяса – утренних своих объедков…

Через стену донесся голос Джамухи – тот громко разговаривал с кем-то за юртой, и тут же Ехэ Цэрэн вспомнил все. Он вспомнил, как этой ночью в лесу у костра говорил племяннику:

«Хорошо было бы, если бы Оэлун отказалась от сватовства Даритая».

Говоря это на пьяную голову да будучи занят другим, он не осознавал важности своих слов. Теперь же, протрезвев, он по врожденной своей привычке не упускать случая, который может привести к наживе, и на этот раз не упустил из памяти того, на чем можно было поживиться. Ехэ Цэрэн мысленно похвалил себя за острый ум и взялся за обдумывание дела.

«Тут есть над чем поразмыслить, – медленно поглаживая висячие усы, он не спеша перебирал в голове. – Есть о чем подумать… Табуны и подданные у Есугея в последние годы размножились неимоверно. Даже если их вдвое уменьшить, на одного хозяина будет немало. Все это богатство Даритай проглотить не сумеет, не осилит. Часть, и немалая, уйдет на сторону. Конечно, всем братьям что-то перепадет, но больше достанется тому, кто больше и постарается отхватить. Больше всех богатству Есугея завидовали Алтан с братьями. Они захотят, наверно, быть первыми в дележе его улуса. Может быть, потихоньку уже притягивают Даритая на свою сторону. Значит, мне сейчас нельзя медлить, надо опередить их…»

Старательно обдумав, Ехэ Цэрэн решил поговорить с самим Даритаем, выведать у него все, что можно. Ругая себя за то, что не подумал об этом раньше, он оделся в чистую одежду, но, стоя уже перед дверью, вдруг передумал.

«Самому идти к нему нельзя, – он напряженно размышлял, опираясь рукой об решетку стены. – Люди увидят и скажут: уже начал обхаживать, долю себе вынюхивает. Лучше позвать его сюда… будто свежей оленины отведать. Так будет правильно».

Решив окончательно, он вышел из юрты, криком позвал Джамуху. Тот вышел из-за высокой кучи сухого аргала, собранного на зимнюю топку, волоча за собой ивовую корзину.

– Брось ты эту корзину, кто тут тебя заставляет работать? – возмущенно сказал он, оглядывая племянника с головы до ног. – Скажи этим бабам, что я запретил тебе работать!.. А сейчас ты поедешь к дяде Даритаю. Знаешь, где он живет?…

– Да.

– Оденься получше, – он еще раз оглядел его, – и заседлай коня. Скажи, что я приглашаю его отведать мяса, а какого мяса – не говори. Понял?…

– Понял, дядя Цэрэн.

– Ну, иди.

Зайдя в малую юрту, Ехэ Цэрэн приказал жене отварить лучшие куски оленины и крови в кишках, сметаны и перегнать новое архи.

Даритай приехал на белом жеребце почти сразу же, не церемонясь. Не успевшая приготовить угощение жена Ехэ Цэрэна – маленькая и суетливая, как мышка, женщина, – встречая гостя у коновязи, заметалась, заохала, испуганно оглядываясь на большую юрту, где Ехэ Цэрэн прилег отдохнуть перед пиршеством.

– А где же брат? – Даритай, сделав удивленное лицо, огляделся вокруг. – Мне сказали, что он зовет меня. Или, может быть, я перепутал? Может не он, а кто-то другой меня приглашал?

– Он, он вас позвал, – успокаивала его хозяйка. – Проходите в большую юрту.

– Уж не заболел ли он? – обеспокоенно расспрашивал Даритай, следуя за ней. – Почему не встречает гостя?

– Прилег он, ночью ездил… – запнувшись на полуслове, она приподняла полог и, пропуская его вперед, умело перевела разговор на другое: – А мы даже и убраться не успели. Вы уж не осудите.

– Да мы свои люди, – великодушно отмахивался Даритай, нагибаясь под низкой дверью. – Мы с Цэрэном с самого рождения знаем друг друга.

– Цэрэн, Цэрэн, вставай, – суетилась супруга над разметавшимся на кровати мужем. – Вставай, гость уже пришел…

– А-аа… – Ехэ Цэрэн, наконец, проснулся, сел на кровати, протирая глаза. – Так хорошо я спал, зачем ты меня разбудила, дурная баба? Что опять случилось?…

– Гость уже пришел, – жена уже хлопотала у стола, проворно убирая корытце с объедками и вытирая стол куском старой замши.

Ехэ Цэрэн повернул голову и некоторое время недоуменно смотрел на улыбающегося Даритая. Через несколько мгновений он вспомнил все и, обрадованно вскочив на ноги, с распростертыми руками, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, пошел на него.

– Брат, спасибо, что пришел на мой зов, – говорил он первое попавшееся на ум, ведя его к столу и на ходу собираясь с мыслями. – Давно мы не сидели вместе, не беседовали по душам. Вот я и подумал: почему же нам не поговорить за мясом, не выпить вместе. А мясо у меня сегодня непростое… подожди вот, увидишь… А ну, давай быстрее тащи нам все, – грозно обернулся он к жене. – Долго ты будешь возиться?

– Не может же еда так быстро свариться, – оправдывалась та. – Времени прошло разве что малый котел воды вскипятить. И архи не готово…

– Ладно, – махнул рукой Ехэ Цэрэн, не дав ей договорить. – Иди, не мешай мужскому разговору.

Недовольным взглядом проводив жену, он обернулся к гостю, хмуро сказал:

– Как говорил наш дед Хабул: никчемный мужчина холит жену, настоящий мужчина холит коня. И я не даю ей спуска… Ну, не будем ждать, начнем со старого архи.

Ехэ Цэрэн старательно угощал гостя, обижался, когда тот выпивал не до дна. А сам, хотя и пил, казалось, не меньше, пьянеть перестал. Острая жажда добычи, с детства вросшая в душу жадность к тому, чтобы что-то взять, урвать, не давала вину овладеть его разумом, если дело касалось возможности что-то получить себе.

Даритай под его тяжелым натиском скоро захмелел, и тогда Ехэ Цэрэн приступил к делу. Медленно, раздумчиво перебирая слова, он стал говорить:

– Из всех наших братьев мы с тобой всегда считались самыми младшими и бесправными. Ты был младшим среди родных братьев, ну, а я младший по родовой ветви. Потому нам с тобой всегда, начиная с самого раннего детства, доставалось больше всех. Разве не так?… А злее всех старались нас обидеть дети Хутулы. Помнишь? Ведь они были самые вредные! Один только брат Есугей защищал нас от них, а больше никого не заботило наше горе. Ты хорошо помнишь это?…

Даритай, оглушенный крепкой арзой, согласно кивал головой и щурил глаза, стараясь бороться с хмелем. Ехэ Цэрэн долго вспоминал их общие беды и радости, торжественно и горделиво говорил о том, как они вдвоем, несмотря на всякие невзгоды, стали нойонами не хуже других. Говорил, что теперь, когда умер брат Есугей, они по-прежнему должны держаться вместе, и между слов намекал, что теперь Даритай станет самым богатым владельцем в степи, и просил не забывать его, ближнего друга детства, когда наступят лучшие времена. Тот, поняв, к чему он ведет, приосанился, искоса важно и покровительственно поглядывал на него, поглаживая редкие, лишь недавно, после смерти брата, отпущенные усы.

В юрту, прервав красноречие хозяина, одна за другой вошли служанки с широкими бронзовыми тарелками, в которых дымились высокие кучи горячей снеди. Архи во вместительном медном кувшине внесла сама хозяйка, в знак уважения к гостю приодевшись в яркие одежды из китайской ткани.

– А ну, попробуй-ка моего угощения, – улыбнулся Ехэ Цэрэн, испытующе следя за Даритаем. – Наверно, давно такого мяса не пробовал?

Тот округлил глаза, уставившись на жирные куски изюбрятины, расширил ноздри.

– Откуда это у тебя?! – удивленно посмотрел он на хозяина. – Ведь за это тебя…

– Да нет, – махнул рукой Ехэ Цэрэн, опасливо вскинув на него взгляд. – Есть у меня один сумасшедший нукер. Вчера в тайге он подстрелил зверя, я его уже наказал и запретил подъезжать к лесу ближе, чем на три перестрела. Ну, а мясо ведь нельзя выбрасывать, это большой грех, его надо съедать, каким бы путем оно ни попало к тебе, а то боги в следующий раз не дадут. Вот я и пригласил тебя отведать. Мог и всех братьев позвать, но пойдут разговоры, дойдет до старейшин… А ты меня не выдашь, я знаю…

– Ну, если так, дело другое, – Даритай удовлетворенно отвел от него взгляд, вынул маленький нож для еды и облизнул губы. – Давно я не пробовал звериного.

Благополучно обойдя опасное место, вдруг возникшее в душевном разговоре, хозяин облегченно перевел дух.

Даритай ел долго и жадно, блаженно прижмурив глаза, обсасывал ребрышки, разжевывая их крепкими зубами. Наевшись мяса, он лишь для вежливости попробовал вареной сметаны, крови и, взяв в руки чашку горячего супа, трезвеющими глазами посмотрел на Ехэ Цэрэна.

– Я тебя понял, брат. Ты правильно говоришь. Эти негодные люди, дети Хутулы, и в детстве нас обижали, и сейчас, когда умер брат Есугей, уже начинают поднимать свои черные головы. Еще не успели засохнуть кости Есугея, а они уже заводят разговоры о дележе его табунов. А ведь за спиной их стоит… – Даритай понизил голос, опасливо оглянувшись по юрте. – Знаешь кто?… Таргудай. У этих только рты, а голова у него… Тайчиуты ведь тоже хотят отхватить от улуса брата. Но мы не должны им поддаваться. Если будем держаться вместе, много они не смогут взять. Я женюсь на Оэлун, дед Тодоен будет за нас, по закону предков я должен наследовать… Но и вы должны меня поддержать, тогда уж я вас не обижу… Главное удержать табуны у себя, не дать тайчиутам. Если они начнут зарываться, мы обратимся к собранию старейшин племени. Главное, нам самим быть заодно, тогда никто не сумеет нас обобрать, ведь обычаи предков за нас. Правильно я говорю, брат?

– Очень мудро ты говоришь! – радостно вскинул на него глаза Ехэ Цэрэн. – Нам всем нужно дружно встать против детей Хутулы. Таргудай здесь голоса не имеет, он их языками будет говорить, но дед Тодоен и старейшины племени вступятся за нас, а с этими тремя мы уж сами управимся.

– Только мне самому нельзя вести такие разговоры с братьями.

– Почему это? – Ехэ Цэрэн всем туловищем наклонился вперед, пристально всматриваясь в него. – А кто же будет с ними говорить, я один? Опять за чужой спиной хочешь спрятаться?

– Мне нельзя, люди узнают, будут ненужные разговоры, – Даритай просительно положил руку ему на плечо. – Ты уж сам по-тихому поговори с ними, ты это умеешь… ведь ты с самими восточными духами сможешь о чем угодно договориться, ведь это все знают… Кто каждую осень неизвестно откуда пригоняет табуны с чужими метками?… Кто кроме тебя способен бесшумно проделывать такие дела? А я, по глупости своей, пожалуй, все испорчу…

Лесть Даритая, было видно, смягчила подвыпившего Ехэ Цэрэна, и тот опустил голову, раздумывая, но тут Даритай крепко сжал ему плечо.