Текст книги "Оноре де Бальзак. Человеческая комедия"

«Прославленный Годиссар», «Музей древностей»

Уже упоминалось о близком тематическом сходстве европейских писателей XIX века. Об этом свидетельствует и рассказ Бальзака «Прославленный Годиссар», опубликованный в 1834 году. Он вырос из «физиологического» очерка, из «зарисовки с натуры», которые в ту пору писали многие русские и западноевропейские авторы – Н. А. Некрасов, Н. И. Успенский, Ч. Диккенс, У. Теккерей. Как известно, из подобных очерков выросла «Книга снобов» У. М. Теккерея, который, в сотрудничестве и в идейной перекличке с английским художником-«натуралистом» У. Хогартом, создал целую галерею образов – бакалейщиков, светских денди, парикмахеров, журналистов, членов парламента и т. п. «Зарисовка с натуры» была неким полужурналистским, полухудожественным жанром, небольшим и емким по содержанию, в котором означенные писатели оттачивали свое мастерство, демонстрируя наблюдательность, верность натуре, сатирические и юмористические приемы, социальный, а зачастую и политический темперамент. Часто опубликованные в мелких журналах и газетах, эти натурные зарисовки вставлялись целиком в более крупное произведение писателя или использовались как заготовки. Не миновал этого и Бальзак, нарисовавший целую галерею социальных портретов представителей нарождающейся французской буржуазии, особенно укрепившей свои позиции после Июльской революции 1830 года, – «Банкир», «Министр», «Бакалейщик» и др. Из подобной же натурной зарисовки ростовщика выросло позднее и такое произведение, как «Гобсек». Французским Хогартом для Бальзака выступил популярный в те годы художник-карикатурист О. Домье.

«Прославленный Годиссар» также вырос из физиологического очерка, представлявшего в живом юмористическом свете портрет коммивояжера. Рассказ не претендует на большую социальную глубину, но увлекателен, как может быть увлекателен мастерски рассказанный литературный анекдот. Действительно, история о том, как парижского коммивояжера, приехавшего в Турень навязывать подписку на непопулярные газеты, смеха ради свели с местным сумасшедшим, пытавшимся в свою очередь сбыть две бочки вина со своих виноградников, – очень смешна по неожиданным последствиям в виде комической дуэли и примирения. Вместе с тем в рассказе проводится и нешуточная, а скорее грустная мысль о том, что в нашем мире, устроенном на принципах купли-продажи, все-таки не удается талантливому человеку получить деньги наперед под залог своего таланта. Даже если художник умирает с голоду, ни один банкир ему не выдаст ссуду; талант, в отличие от газет, бакалеи, вина, – вещь неходовая и заработать на ней удается очень немногим. «Журнал для детей», «Земной шар», красильню Вернье, трактир и даже две бочки вина, принадлежащего соседу, сбыть куда проще, чем реализовать собственный талант в мире чистогана.

Рассказ замечателен еще и тем, что в нем, в сцене торгов Годиссара с сумасшедшим Маргаритисом применен эффектный прием полифонии (каждый толкует о своем, не слушая визави). В рассказе также применен прием ложного панегирика, отнюдь не редкий в творчестве Бальзака, – вспомним хотя бы роман «Величие и падения Цезаря Бирото». Напыщенные восхваления заурядного, в общем, страхового агента и комми явно не соответствуют его характеру и поведению.

Поскольку личный, житейский опыт Бальзака был связан с юриспруденцией и журналистикой, то именно в вопросах буржуазного права и газетного дела он чувствует себя наиболее в своей тарелке. Часто его произведения строятся, как разбор юридического казуса или отношений в сфере издательской деятельности. Таков и небольшой роман «Музей древностей», сюжет которого строится вокруг поддельного векселя на предъявителя. Именно на эту аферу решился молодой граф Виктюрньен д’Эгриньон. Это преступление он вынужден совершить из любви к женщине, герцогине де Монфриньез. Однако ошибкой было бы искать у героя, пошедшего на этот шаг из-за бедности, таких же угрызений совести и морального самобичевания, какое мы наблюдаем в аналогичном случае у Родиона Раскольникова. Напротив, благодаря усилиям любовницы и верного слуги д’Эгриньянов нотариуса Шенеля, а также многих судейских крючков, привлеченных взятками и обещаниями быстрой карьеры, для этого мота, щеголя и кутилы все кончается сравнительно благополучно: Круазье, сторонник буржуазной партии посрамлен, дворяне и аристократы, приверженцы дореволюционных королей, торжествуют, потому что им удалось замять разгорающийся скандал. Дю Круазье, этот интриган, только в одной сцене романа, поднимается до того, чтобы ему симпатизировал читатель, а именно там, где он выговаривает Шенелю, пришедшему просить за молодого шалопая: «Дело, господин Шенель, идет о Франции, о нашем отечестве, о народе, о том, чтобы показать вашим господам аристократам, что существует правосудие, существуют законы, существуют буржуа и мелкие дворяне, которые не хуже их и наконец поймали их. Нельзя на охоте ради одного зайца истоптать десяток колосящихся полей, нельзя позорить семьи, совращая бедных девушек, нельзя безнаказанно издеваться над ними в течение десяти лет; все эти обиды растут и образуют лавины, а лавины, в конце концов, обрушиваются и засыпают господ аристократов».

Похоже, что именно после прочтения этого произведения Энгельс сделал свое известное замечание о Бальзаке как о художнике, который особенно остро – в силу своей художественной натуры и вопреки собственной принадлежности дворянству, – критикует именно этот класс. В самом деле, живописуя транжирство и мотовство молодого графа, который беззастенчиво лжет отцу и тетке, грабит добряка нотариуса, подделывает вексель и собирается либо бежать вместе с возлюбленной, либо кончать самоубийством, Бальзак то и дело иронизирует над этими двумя влюбленными херувимами. В описании салона д’Эгриньянов, где собираются жуткие старики и старухи, и руины прошлого века, «музейные экспонаты», у которых уже почти и нет твердых жизненных позиций, а есть лишь кодекс дворянской чести, автор избирает уже прямо саркастические слова. Даже герцогиня де Монфриньез, представляющая высшие монархические круги Франции, побывав в «музее», замечает: «Да вы, я вижу, просто безумны. Вы застряли где-то в пятнадцатом веке, а ведь сейчас уже девятнадцатый. Дорогие мои, дворянства больше нет, существует лишь аристократия. Наполеоновский кодекс убил дворянские привилегии, как пушка убила феодализм. Имея деньги, вы станете гораздо знатнее, чем теперь. Женитесь на ком хотите, Виктюрньен…»

Роман написан в 1837 году и опубликован в следующем, 1838. Помимо своей воли, по слову Энгельса, самые ядовитые стрелы легитимист Бальзак выпускает в своих. Что такое Виктюрьен, как не хилый последний отросток уже коченеющего дворянства? Чтобы в это ветхое содержание влить новую свежую кровь, поневоле приходится скрещивать его с девицей Дюваль, представляющей новую буржуазию. Та же тема под пером Салтыкова-Щедрина или Гоголя выглядит куда более страшной. Впрочем, пройдет совсем немного времени – и под пером Золя и Мопассана дворяне предстанут уже вполне физиологическими уродами. Агония дворянства растянется на два столетия, вплоть до Марселя Пруста, а пока что, в изображении Бальзака, дерево дворянства еще зеленеет и даже плодоносит, как зеленеет и плодоносит оно у Пушкина и Толстого. И в 1822 году, к которому отнесено действие романа, дворяне еще надеются на милости Реставрации, еще выступает как сплоченная сила, которую неукоренившаяся буржуазия обязана содержать (в романе – впрямую: переводя деньги). Пускай дворяне уже бедны, но они еще честны, щепетильны, величавы, высокомерны, так что главе промышленников и предпринимателей дю Круазье приходится с ними считаться. Аристократы, прикрывающие благочестивыми улыбками непомерные вожделения, еще способны контролировать ситуацию, сильно напугавшись в 1789 году.

«Евгения Гранде»

Среди литературоведов, обращающихся к западноевропейской литературе, нет единого мнения по поводу употребления терминов «роман», «повесть», «новелла», «рассказ». Во Франции XIX века термином «nouvelle» обозначалось вообще всякое новое произведение уже печатавшегося автора. В нашем литературоведении укрепились все четыре термина, в результате чего происходит частая взаимозамена: «новеллой» обозначают рассказ, и повесть, и небольшой роман. Как правило, под термином «новелла» подразумевается вообще всякий рассказ, написанный по-западно-европейски, то есть хорошо логически сконструированный, имеющий при небольшом объеме четко выраженную интригу, завязку, кульминацию и развязку. Однако во Франции существует еще и термин «conte», равноценный нашему термину «сказка», «байка», «рассказик», т. е. нечто рассказанное нарочито небрежно, с вымыслом, без затей. У Бальзака существует целый цикл таких «озорных» сказок-рассказов. В нашем исследовании, чтобы избежать путаницы в терминологии, мы будем употреблять обозначение «роман» для художественного произведения равного или большего по объему, чем «Евгения Гранде» или «Рудин» Тургенева, а термином «рассказ» обозначать и «contes», и «nouvelles». Термин «очерк» как во французской, так и в русской литературе обозначают по преимуществу газетный жанр, в котором описания преобладают над действием и фигурируют реально, ныне живущие герои.

Применительно к роману «Евгения Гранде» есть еще одна тонкость. Переводчики, начиная с Ф. М. Достоевского, предпочитали русифицировать имя «Эжени» – Евгения. Это обстоятельство, особенно в переводе Ю. Верховского, отнюдь не умаляет «французскости» текста, поэтому оставить такую транскрипцию имени представляется логически верным.

Федор Михайлович Достоевский, который манерой работать и жить в творчестве очень походил на французского гения, так же постоянно скрывался от кредиторов, имел неоплатные долги и много работал ради денег, на потребу публике, не напрасно избрал для перевода именно этот роман. В нем, как впоследствии в романах самого Достоевского, в качестве положительного персонажа действует добродетельная молодая женщина, беспрерывно жертвующая всем ради корыстного и недостойного своего возлюбленного. Если избавить «друга Вареньку» или Настасью Филипповну от сентиментальности, глубоких страстей и необузданности и заключить их в рамки французской щепетильности и женственности, то как раз и выйдет Евгения Гранде – верная, простая, любящая. И тема в этом произведении та же, что впоследствии будет встречаться у Достоевского, – злая сила денег, стяжательство, выхолащивающее душу живого человека, живая душа под грузом капитала.

Роман написан и опубликован в 1833 году – как раз в то время, когда в сознании Бальзака формировался замысел всей «Человеческой комедии». Создавая этот уже твердо реалистический роман и фигуру жутковатого стяжателя Гранде, Бальзак уже понимал, что прочно владеет своим мастерством, и заглядывал в будущее – на сколько его хватит, какие еще произведения следует написать, чтобы завершить эту «ярмарку тщеславия», «vanitas vanitatis» человечества. Поэтому-то, должно быть, «Евгения Гранде», в отличие от некоторых других вещей, воспринимается как цельно-завершенное, самостоятельное произведение, отдельно изваянное и законченное. История честного виноградаря Гранде, который познал успех своего труда и честно заработанного франка, но не смог преодолеть искус приобретательства и кончил откровенным скупцом и скрягой с состоянием в семнадцать миллионов, – эта история как поучительна, так и типична. Не следует думать, что М. Е. Салтыков-Щедрин, создавший чуть позднее образ Иудушки Головлева, позаимствовал его у Бальзака. Нет, нет и нет. Все и проще и глубже. Дело в том, что и во Франции в период июльской монархии, и в России в период отмены крепостного права создались соответствующие условия, социально-политические и нравственные, для появления таких людей, как папаша Гранде и Порфирий Головлев. Капитализации во Франции и в России тогда (как, впрочем, с небольшими вариациями и в наши дни) сама выдвигала ловких людей, умевших сколачивать бесчестные состояния и наживаться на горе, страданиях и унижениях как своих родных, так народа в целом. Развитие экономики и денежного обращения, усиление конкуренции в сфере товарного интереса уже предполагает появление особо расчетливых людей, которые не любят проносить ложку мимо рта. Таков и Гранде.

Сюжет романа прост и жизнен, как почти всегда у Бальзака. В провинциальный город Сомюр, к семейству Гранде, состоящему из папаши Гранде, его жены и дочери Евгении, приезжает их родственник, щеголь и неженка, Шарль. Молодые влюбляются друг в друга. Тем временем приходит известие о самоубийстве отца Шарля, запутавшегося в финансовых махинациях и задолжавшего кредиторам огромную сумму. Папаша Гранде, державший в страхе и повиновении свою семью, спроваживает неплатежеспособного племянника в Индию, подальше от дочери. Евгения Гранде дарит кузену все свои накопленные деньги. Скупой и прижимистый Гранде устраивает жене и дочери скандал, в результате чего жена заболевает и в скором времени умирает. Семь долгих лет ожидает Евгения своего возлюбленного, который, обогатившись в Индии, возвращается в Париж и женится на богатой и титулованной аристократке. К тому времени умирает и старый скряга Гранде, и Евгения становится обладательницей состояния, исчисляемого семнадцатью миллионами франков. Узнав о предательстве Шарля, Евгения оплачивает долги его отца и выходит замуж за местного дворянина де Бонфона.

В этом произведении Бальзак показывает, что происходит, когда финансовыми отношениями подменяются самые лучшие человеческие отношения – супружеские, семейные, родственные, любовные. В самом начале романа, в его экспозиции даются подробные сведения о преуспеянии Феликса Гранде, первоначально скромного винодела, в первые послереволюционные годы (после 1789 года). Начало романа пестрит цифрами и похоже на бухгалтерскую отчетность: «Имея на руках свои собственные наличные средства и приданое жены, а всего две тысячи луидоров, Гранде отправился в главный город округа, где благодаря взятке в двести дублонов, предложенной его тестем суровому республиканцу, заведовавшему продажей национальных имуществ, он за бесценок приобрел, если не вполне законно, то законным порядком, лучшие в округе виноградники, старое аббатство и несколько ферм /…/ Он снабдил республиканскую армию тысячью или двумя тысячами бочек белого вина и сумел добиться, чтобы ему заплатили за них великолепными лугами из владений одного женского монастыря…» Непотопляемый Феликс Гранде при всех режимах всплывал наверх. При Консульстве добряк Гранде сделался мэром, управлял хорошо, а собирал виноград и того лучше; во время Империи он уже стал господином Гранде. Когда Наполеон, не любивший республиканцев, сместил его, «он уже успел проложить „в пользу города“ превосходные дороги, которые вели к его собственным владениям. Дом и имения Гранде, очень выгодно для него оцененные по поземельной росписи, облагались налогами умеренными /…/ Он мог бы испросить себе крест Почетного легиона. Это и произошло в 1806 году. Он в этом году получил одно за другим три наследства /…/ Его знаменитый сбор 1811 года, благоразумно припрятанный, неспешно проданный, принес ему более двухсот сорока тысяч ливров /…/ В 1816 году наиболее искусные счетчики Сомюра оценивали земельные владения старика Гранде почти в четыре миллиона; но так как, по среднему расчету, он за время с 1793 по 1817 год должен был выручать со своих владений по сто тысяч франков ежегодно, то можно было предполагать, что наличными деньгами у него была сумма, почти равная стоимости его недвижимого имущества».

Накопительство для Гранде – и смысл жизни, и ее цель, и ее итог. Он сурово выговаривает жене, дочери и служанке за то, что они подали к завтраку Шарля масло, яйца и сахар. Рачительный хозяин, на отопление своего дома он использует сухостой из своих лесов, а тополя сажает «на худой земле». Ежеминутно занятый умножением богатств, «он набрасывал свои подсчеты на газете, где сообщалось о смерти его брата, слыша, хотя и не слушая, стенания племянника». При особо важных сделках он начинает нудно заикаться и притворяться глухим, чтобы вывести из терпения собеседника и таким образом обеспечить себе преимущества. Из дня рождения дочери он устраивает экзамен на знание финансовой бухгалтерии: дарит ей редкие золотые монеты и пересчитывает их стоимость по курсу франка. В последние годы жизни, лежа в параличе, он оживляется всякий раз при виде золота и серебра и даже стремится вырвать золоченый крест из рук священника, пришедшего к одру его болезни, чтобы напутствовать в последний раз.

И все-таки Феликс Гранде – фигура не столь зловещая, как Гобсек. Если провести параллель с отечественной литературой, Гранде – это Собакевич, а Гобсек – это Плюшкин. Собственно говоря, Гранде лишь расчетлив, он освоил правило капитализма – рассчитывать только на себя, предвидеть последствия каждого своего шага. Он трет к носу, понимает свою пользу и умеет, цепко, каждодневно, умножать свое богатство. Он предприниматель в самом прямом смысле слова. Но именно эта установка на свою пользу приводит его к тому, что он начинает рассматривать всех как потенциальных партнеров по бизнесу и вкладчиков. Он постоянно одергивает жену, дочь и служанку Нанету-громадину, потому что уже воспринимает их как долевых участников его предпринимательства. При всем том Гранде груб, алчен, примитивен и в душе все тот же бочар-ремесленник; его уловки и чудачества – лишь продолжение крестьянского практицизма. Так, как Феликс Гранде, живут очень и очень многие люди на Западе: определяют норму бутербродного масла на день, платят налоги и приумножают банковский счет. Эта капитализация образа жизни, естественно, приводит к бездушию. По-своему любя свою страдалицу-жену и излишне романтическую дочь, он тем не менее не умеет даже высказать эти чувства и тотчас сползает в некую домашнюю коммерциализацию. Его упреки и денежные придирки – это негативно выраженное чувство любви и привязанности. Побаиваясь их, своих разорителей и наследников, он прибегает к грубости, к особому крестьянскому юродству и иезуитизму, и в этом качестве очень похож на бессмертного щедринского Иудушку Головлева. Эти три женщины трепещут перед ним, поильцем и кормильцем семьи; они ощущают себя виноватыми перед ним. Этим во много определено и его отношение к ним, его грубая брань, издевки. Он сознает, что они переживут его, будут ему наследовать. И если жену ему еще удается спровадить на тот свет, то перед дочерью и служанкой он бессилен.

Наложением коммерческих интересов капиталиста на родственные объясняется многое в романе «Евгения Гранде». Старик Гранде вынуждает дочь отказаться от наследования, но это-то и становится последней каплей, переполняющей чашу терпения: он умирает. Феликс Гранде – та самая библейская смоковница, которая не приносит плода. В самом деле, вот перечень его преступлений: он разлучает дочь с любимым человеком, обрекая ее на бесплодие. По его вине она не стала матерью, супругой, счастливым человеком. Он доводит своего брата до самоубийства, потому что не приходит вовремя ему на помощь. В короткий срок он иссушает сердце племянника Шарля; в какой-то мере именно по его вине тот становится, обогатившись, полной его копией: так же по расчету женится, так же неистово хапает и гребет под себя. Считая Евгению бедной бесприданницей, тот изумляется и раскаивается лишь тогда, когда ему становится известно, что она наследница огромного состояния:

«Шарль смотрел на председателя растерянно.

– Семнадцать… милл…

– Семнадцать миллионов, да, сударь. В общей сложности у нас – у мадмуазель Гранде и у меня – со вступлением в брак будет семьсот пятьдесят тысяч франков дохода».

По его вине, человека, который не захотел раскошелиться на лечение, умирает его кроткая, изнуренная жена. По его, Феликса Гранде, вине Евгения после семи лет его ожидания вынуждена отказаться от личного счастья и превратиться в равнодушную домоправительницу. Я уж не говорю о том, что по его вине были пущены по миру многие крестьяне, многие крупные и мелкие собственники провинциального города Сомюра. Таков итог его восьмидесятидвухлетней напрасной жизни.

К. Маркс неспроста называл Бальзака писателем, «замечательным по глубокому пониманию реальных отношений» (К. Маркс, Капитал, т.111, 1949, с. 43). В этой оценке, разумеется, сказался пристальный интерес обоих к товарно-денежным отношениям в обществе. В этом «пристальном интересе» к деньгам сказался и личный опыт Бальзака, о чем стыдливо умалчивают многие биографы писателя: известно, что во время обучения в Вандомском коллеже родители выделяли мальчику на содержание ровно 3 франка в месяц. Для нас, жителей России конца ХХ века, интересно совсем другое – новая актуализация произведений Бальзака. При всех недостатках формы, творчество Бальзака актуально ныне хорошим знанием имущественных связей в обществе. Если до середины восьмидесятых Бальзак в нашем литературоведении представал как критик капитала и буржуазии Запада, то с середины восьмидесятых заглянуть в Бальзака небезынтересно и нам самим, свидетелям перестройки и рыночных взаимоотношений. В этом его актуальность, в этом познавательная ценность романа «Евгения Гранде».