Текст книги "Фирма"

Толик только пожал плечами.

– Кому надо, как видишь, находят. И ты нашел. И менты запросто вычисляют, суки. Так что нет проблем, Толик. Все твои заморочки – это так, наносное…

Боян понимал, что сейчас Кудрявцева понесет, пойдет обычный похмельно-пьяный бред и «местечко», куда он собирается ехать, наверняка не более чем очередная точка для продолжения затянувшейся пьянки.

– Рома, у меня правда серьезное дело…

Кудрявцев вдруг посмотрел на Бояна совершенно ясным, трезвым взглядом.

– Ты что, Толенька, думаешь, я совсем голову потерял? У меня тоже, дружище, серьезное дело. Вот поедем со мной, обо всех наших делах и потолкуем. И о твоих, и о моих. Эти мои дела тебя тоже могут коснуться, кстати. Понял?

– Не понял, – честно ответил Толик.

– Сейчас поймешь. Поехали. Ты на машине?

– Нет.

– Ладно. Такси возьмем. Я сейчас за рулем вряд ли выдюжу… Даже по Москве… Поехали, дружище. Дела на самом деле серьезные. Есть нам с тобой о чем поговорить.

Роман еще раз внимательно посмотрел в лицо Толика, заметил в его глазах испуг, усмехнулся и потеплевшим голосом произнес:

– Успокойся, Толик! Ничего страшного не случилось. Если не считать, конечно, пожара с Лековым… Но дело не в этом. Просто я отваливаю.

– В каком смысле?

– В прямом. Уезжаю за кордон. Хватит, нагулялся. Так что сейчас, можно сказать, прощальный полет. Ты не волнуйся, дела тут у меня еще остались, их надо будет доделать… Может, подключишься? Тогда и с долгами разберемся. Впрочем, все это мура. Главное – свобода. На свободу хочу… От этого… От всего этого дерьма… Да. Так что поехали, Толик. И разговоры поразговариваем, и отдых поотдыхаем.

– Ты что, серьезно за границу сваливаешь? Навсегда?

Кудрявцев поднес палец к мокрым губам.

– Тс-с-с! Я тебе первому сказал. Понял? Никто еще не знает. Думают, что меня смерть Лекова так с нарезки сбила. А ни фига! Не в этом дело!

– Тогда в чем?

– Узнаешь. Узнаешь, Толя. Всему свое время. Все узнаешь…

3

– Пить что будете? – спросил Шурик, усаживаясь напротив Бурова за маленький столик, расположенный в самом конце полутемного узкого зала ресторанчика «Гора».

Это была уже не первая встреча Шурика с Буровым. Собственно, после первого знакомства на пожарище возле трупа погибшего Лекова они виделись почти каждую неделю. Встречи эти носили приятельский характер, о делах говорили поверхностно, беседы вели необязательные, словно отдыхая от напряженной работы, когда нужно контролировать каждое слово, каждое действие и внимательно следить за собеседником, ища в его ответах подтекст, скрытый смысл или пытаясь поймать на откровенной лжи.

Они пока не были ничем обязаны друг другу, и для каждого из них подобные отношения представлялись большой редкостью. Буров, кажется, получал от этих встреч такое же удовольствие, как и Рябой.

Заведению, в котором состоялась их первая встреча и которое стало местом еженедельных совместных ужинов, более подошло бы название «Пещера» – полуподвальное помещение с узенькими бойницами окон под самым потолком, круглые сутки затянутыми плотными шторками, ни одной деталью интерьера не подтверждало и не объясняло собственное название.

Кстати, в «Горе» частенько собирались московские диггеры, сделавшие заведение чем-то вроде своего клуба. О диггерах ходило много слухов, но толком о них не знал никто, в том числе и дирекция «Горы». Однако благодаря зримому и незримому присутствию диггеров ресторан уже много лет обходился без бандитской «крыши».

«Наезды» на первых порах, конечно, случались, но это было на самой заре перестройки, и права на новую «точку» предъявляли обыкновенные отморозки в широких клетчатых штанах.

Через три дня после первой попытки, когда старшему менеджеру заведения были нанесены легкие побои, двое из клетчатоштанных были найдены в центре Москвы… точнее, под центром, в одном из канализационных стоков.

Оба любителя легкой наживы уже не представляли собой никакой угрозы ни для администрации «Горы», ни для кого бы то ни было на земле русской. Даже худым словом не могли они больше нарушить общественный порядок или смутить души сограждан, ибо глотки их были плотно забиты фекалиями до самых легких.

С остальными представителями «ракетчиков», как по тогдашней раннеперестроечной терминологии именовали молодых и глупых бандитов, скорее всего, были проведены профилактические беседы, либо же они сами решили не лезть на рожон. Так или иначе, но «Гору» оставили в покое. Даже несколько лет спустя, когда на смену грубым «ракетчикам» пришли вежливые бандиты с пистолетами и гранатометами, на заведение никто не предъявил никаких прав. Видимо, диггеры, хозяева подземной Москвы, являли собой достаточно мощную силу, и на тихое местечко, которое они застолбили за собой, никто не решился покушаться.

Буров осмотрелся. Кроме них с Шуриком, в ресторане было всего несколько посетителей, с виду вполне обычных и ничем не примечательных. Двое мужиков в костюмах, заскочивших явно на чашечку кофе, семейная пара – скорее всего, праздношатающиеся туристы, молодой парень с девчонкой, явно выбравшие «Гору» местом свидания и, судя по количеству блюд на их столе, не собиравшиеся засиживаться в полутемном зале ресторана.

– Пить? – переспросил Буров. – Если бы вина хорошего…

– Я тоже, знаете, вина выпью, – кивнул Шурик, закрывая папку с картой вин.

– А за рулем – ничего? – Буров улыбнулся.

– А вам – ничего? – задал встречный вопрос Шурик. – Знаете, как у американцев?

– Как? – Буров продолжал улыбаться.

– Это – моя проблема. А это – твоя проблема. Так что будем каждый решать свою проблему с ГАИ. Если она, конечно, возникнет. Бокал хорошего вина еще никого до беды не доводил.

– Верно, верно… Это вы, Александр Михайлович, совсем по-питерски говорите.

– Ну, конечно. А как же я еще могу говорить?

– Странно, – покачал головой Буров. – Странно все-таки, что мы с вами там не встречались, Александр Михайлович.

– Что тут странного? Я ведь в киношной тусовке крутился. А вы, Андрей Петрович, с ней, кажется, не пересекались.

– Почему же? Кое-кого знал. Но, конечно, знакомых там у меня очень мало. И всех помню.

Буров имел отличную память. Он помнил лица и имена всех своих одноклассников, всех сокурсников по Ленинградскому университету, где учился на юридическом, всех товарищей по комсомольской дружине, по МКЦ – Молодежно-культурному центру досуга, который он возглавлял в свое время в городе на Неве. Впрочем, не только лица, не только имена. Буров мог и сейчас дать краткие биографические справки о каждом из этих людей, справки, которые имели бы странный крен в сторону того или иного компромата – кто-то занимался в юношеские годы фарцовкой, кто-то баловался наркотой, один имел слабость к женскому полу, другой – к выпивке, третий просто болтал слишком много и не с теми, с кем следовало.

За каждым что-то было. И чем взрослее становились знакомые Бурова, тем больше накапливалось о них информации в голове Андрюши, их товарища, друга и коллеги по разного рода работам.

Конечно, далеко не все товарищи дорогие были простачками, и Буров был уверен, знал наверняка, что многие из его собутыльников и сотрудников, друзей и знакомых имеют кое-что на него самого и могут этой информацией в нужном случае воспользоваться совершенно однозначно. То есть в зависимости от ситуации и собственных интересов либо шантажировать своего дружка Бурова, либо просто сдать его начальству. Так было принято в том кругу, в котором рос и мужал нынешний старший следователь Московской городской прокуратуры Андрей Петрович Буров, переехавший в столицу в чине капитана милиции и взятый в прокуратуру по рекомендации своих давних знакомых. Эти знакомые имели очень мощные связи с ФСБ, где Буров имел репутацию исключительно полезного сотрудника.

Впрочем, не все, не все шло гладко в жизни Андрея Петровича. Например, сам переезд, к которому Буров, в общем-то, никогда не стремился, ибо в Питере у него было «все схвачено», выражаясь языком его подследственных, произошел по причине чрезвычайно неприятных событий.

В начале девяностых, когда для следователя Бурова наступил звездный час и деньги потекли к нему с такой скоростью, что он не успевал их пристраивать, когда ему казалось, что он защищен со всех сторон и никакая опасность ему просто не может грозить, случилась беда. Как это часто бывает, она грянула с той стороны, откуда Буров ее никак не ждал.

До этого жизнь Андрея летела стремительно, и работа его приносила такие плоды, о которых он и мечтать не мог, когда, окончив в 1977 году школу, решил пойти на юридический.

Против этого выбора сильно возражали его родители, считавшие, что для мужчины важно иметь хорошую, настоящую профессию, вроде строителя, плотника или фрезеровщика. Отец Андрея, потомственный рабочий Невского завода, откровенно презирал юрфак.

– Куда ты, Андрюха, лезешь? – говорил он сыну вечерами, сидя на кухне за бутылкой пива. – Там ведь одни жиды.

– Ты чего, па? – Буров-младший не хотел спорить с отцом, понимая бесперспективность любой дискуссии, какую бы тему она ни затрагивала. Буров-старший, которому в подсознание хорошо вбили азы марксистско-ленинской философии с ее специальными приемами бездоказательного убеждения, считал свое мнение по всем вопросам единственно верным и не подлежащим обсуждению. – Ты чего? – говорил сын отцу просто для проформы, зная, что его молчание может быть расценено родителем как затаенное сомнение или, что еще хуже, несогласие. – Не только жиды. Много разных людей. Ты вот «Знатоков» по телеку смотришь?

– Так там и следак – жид. В чистом виде. И тетка эта, Кибрит, – что, не жидовка, скажешь?

– Да ладно тебе, па, у нас всякий труд почетен. Кто-то ведь должен с жульем бороться. Да или нет?

– Бороться… Бороться с жульем не так надо. Они, адвокаты эти чертовы, они сами – первое жулье и есть. И судьи тоже.

Буров– старший в пятидесятые годы отсидел три года за хулиганство и разговаривал о судопроизводстве со знанием дела.

– Адвокаты – первое жулье, сын, ты меня слушай, я знаю, о чем говорю. Они простого человека так и норовят засадить. План у них, сук.

– Тише, тише, – хлопотливо вступала мать. – Не ругайся ты…

– Да ладно… А то он не слышал, – отвечал Буров-старший, отмахиваясь от жены широченной ладонью, черной от металлической пыли. – Что я сказал-то?

– Не-е, – снова начинал он, после того как жена, покачав головой, выходила из кухни. – Не-е, Андрюха, у мужика должна быть профессия. Про-фес-си-я! В руках должно быть дело, в руках. Иначе это не мужик, а так…

Буров– старший наклонял свою голову к уху сына.

– Иначе это не мужик, а так – насрано! – говорил он шепотом и улыбался. – Понял, нет?

– Да все я понял, па, чего ты…

– И в армии должен мужик отслужить. Обязательно! А то – ишь, моду взяли. Студентов не берут! Плодят каких-то недоношенных…

– Ну хватит, отец, я все понял! У меня завтра экзамен…

– Ладно, иди, учи, – отпускал сына Буров-старший. – Иди, учи уж… Не позорь нас с матерью…

В принципе, Андрей понимал, что его отношения с родителями можно было назвать идеальными. Да и «предки», как принято было называть родителей среди одноклассников, ему достались совсем неплохие.

Андрей не ссорился с отцом, а тот, хотя и был до мозга костей работягой, тем не менее, противореча традиционному образу заводского мужика, не пил, если не считать ежевечерней бутылки «Жигулевского», не курил и почти не ругался матом. Только иногда, вспоминая свою давнюю отсидку, позволял себе крепкое словцо, да и то, ругнувшись, бросал на сына быстрый взгляд и нравоучительно втолковывал, что даже в тюрьме ругаться матом не принято и настоящий, серьезный преступник никогда не позволит себе лишних слов.

– Знаешь, как там говорят? «За базар ответишь…» – Отец качал тяжелой, начинающей лысеть головой. – Там на самом деле многому можно научиться. Но упаси тебя бог туда попасть. Лучше уж меня слушай. Это тебе не там…

«Здесь вам не тут», – ехидно думал Андрей, но послушно кивал, не желая сердить отца.

Учился Андрюша хорошо, в отличники не лез, но и в отстающих не ходил, не курил, не болтался по подъездам, вступил в комсомол и тут же стал комсоргом класса, а затем и всей школы.

Готовясь в университет и окончательно сделав свой выбор, он решил не посвящать отца в перипетии вступительных экзаменов, и это оказалось для него чрезвычайно простым делом. Обладая отличной памятью, Андрей быстро понял, что все сложности школьной программы сильно преувеличены, а экзамены, даже университетские, – лишь формальность для того, кто усвоил материал, которым оперировали учителя средней школы.

Кроме знаний, которыми Андрей действительно обладал, сыграла свою роль и его комсомольская работа. Он предусмотрительно завел знакомства в верхушке университетской комсомольской организации, и при поступлении это помогло ему гораздо больше, чем умение оперировать великим множеством дат, цифр и фактов из области истории и литературы, чем доскональное знание длинных и подробных биографий советских и партийных руководителей.

С момента поступления в университет и началась настоящая карьера Андрея Бурова.

Уже на первом курсе Андрей самым активнейшим образом занялся общественной работой, зная, что именно эта деятельность для него главная. Лекции, семинары, коллоквиумы – все это преходящее, а вот общественная работа в условиях советской власти – штука вечная. Только она может открыть дорогу к вершинам, обеспечить возможность роста и дать хорошие шансы на безбедную, спокойную жизнь.

Впрочем, как раз к покою Андрей и не стремился. Не забывая об учебе, он с удовольствием включился в работу добровольной комсомольской дружины и, постоянно выдвигая на собраниях различные и довольно неожиданные предложения, значительно реформировал ее деятельность, а потом, заведя хорошие связи в милиции, сделал так, что отряды университетских бойцов принялись контролировать не только Васильевский остров, но и самые важные, самые ответственные участки города – Невский проспект, Исаакиевскую площадь, гостиницу «Европа».

В конце концов отряд Бурова, благодаря знанию территории и еще школьным связям Андрея в среде молодых фарцовщиков мелкого калибра, получил возможность опекать самые «хлебные» места Ленинграда.

Конечно, Буров точил зуб и на Московский проспект. Там имелись три отличных местечка – кафе «Роза Ветров», гостиница «Мир» и, конечно же, знаменитая «Пуля», то есть самая, пожалуй, стильная по тем временам гостиница «Пулковская».

О Московском проспекте Андрей думал постоянно – удаленность от центра и обилие мелких «мажоров», не сплоченных в организованные группы, делали «Мир» и «Розу» очень заманчивыми. Но в то же время Буров знал, что «Пулю» контролировала мощная, известная всему городу, легендарная группировка Феоктистова, а связываться с Фекой девятнадцатилетнему оперотрядовцу было не по зубам. Андрей прекрасно представлял себе, что это за фигура, и, в отличие от своих довольно наивных товарищей по дружине, знал: стоит перейти ребятам Феки дорогу – убьют и не поморщатся. Причем убьют, скорее всего, не сами – просто наймут каких-нибудь гопников. В том, что эта команда мало чем уступает западной мафии, о которой в Советском Союзе знали пока только понаслышке, Буров не сомневался ни минуты.

В центре, конечно, имелись свои сложности: тот же Фека сотоварищи сиживал и в «Севере», и в «Европе», – но здесь было проще. Милиция хорошо знала университетских ребят, и в случае чего Андрею было куда бежать за подмогой, да и в среде «бомбил-мажоров» имелись определенные связи.

Уже тогда Буров взял на вооружение простой прием, который впоследствии стал общеупотребительным как среди бандитов, так и среди простых граждан. Андрей хорошо знал, что с любым человеком можно договориться. А наручники, отделение милиции, сапогами по почкам – это только в самом крайнем случае либо же демонстрации ради, для остраст-ки, чтобы поучить особенно тупых и нерадивых. Тех, кто еще не научился договариваться.

За полгода активной работы Андрей Буров крепчайшими узами коррупции повязал всех своих подчиненных – бойцов оперотряда. В паутине, которую Андрей раскинул по городу, помимо студентов-энтузиастов оказалось немало профессионалов – несколько оперуполномоченных, десяток постовых милиционеров, два-три участковых и даже начальник одного из отделений милиции Куйбышевского района.

Суть операций Бурова была примитивна, но действенна. Он просто обкладывал данью наиболее «надежных» знакомых ему фарцовщиков. Мелких и безопасных обирал сам или отдавал на расправу своим же оперотрядовцам, а крупных дельцов сдавал милиции, пользуясь информацией, которую поставляли ему знакомые «бомбилы». Он наводил оперативников на квартиры, в которых хранилось большое количество импортной радиоаппаратуры, тюки с джинсами и прочими дефицитными тряпками, часы, жевательная резинка, пластинки, да и все остальное, на чем делали свой маленький бизнес первые советские ласточки свободной торговли.

Благодаря действиям удалого вожака комсомольской дружины среди ленинградских фарцовщиков на некоторое время заметно убавилось количество «кидков», обманов и задержек с выплатами долгов.

Нельзя сказать, что Буров старался угодить и вашим и нашим. Просто он не хотел портить отношения с основной массой фарцовщиков и, как правило, закладывал тех, кто нарушал неписаные, но очень жесткие правила подпольной торговли и незаконных валютных операций.

Получив координаты и краткое описание проступка того или иного барыги, фарцовщика или чистого валютчика, Андрей по своему усмотрению назначал ему наказание. Например, провинившегося Андрей мог просто схватить на улице – с пятью-шестью друзьями-комсомольцами и двумя милиционерами в форме сделать это было совсем несложно, – а мог сообщить милиции адрес подпольного склада дефицита; или же мог оставить склад в целости и сохранности, но подловить на товарообмене с иностранцами, – шкала карательных действий была довольно большой.

Таким образом, Буров отлично выполнял свою работу, получал неизменные благодарности от начальства, как милицейского, так и университетского, и в тоже время укреплял свой авторитет среди фарцовщиков, большинство которых считали Андрея чуть ли не своим и легко платили привычную дань, не подозревая, что через два десятка лет неупотребляемое еще на «Галере» словечко «рэкет» войдет в повседневный обиход жителей бывшего СССР.

Шли годы. Андрей блестяще сдавал сессии, ездил в стройотряды. Учеба подходила к концу. Перейдя на пятый курс, Буров понял, что возможности его «оперативной» работы все-таки весьма ограничены. Он дошел до предела, за которым начинались уже большие дела и находились большие люди. Такие, которые не потели при виде комсомольцев с красными повязками и на просьбу участкового предъявить документы отвечали легкой улыбкой. Впрочем, такие просьбы возникали крайне редко. Люди эти занимали совсем другое положение, и угрожать им было не просто опасно, а смертельно опасно.

Однажды поздним вечером, когда Буров, погруженный в мысли о развитии своего бизнеса, возвращался домой, рядом с ним тихо притормозила серая «Волга».

Андрей даже не заметил, как из остановившейся машины вышли двое мужчин и мгновенно оказались рядом.

– Буров? Андрей Петрович?

– Да, – растерянно ответил он.

– Прошу в машину, – сказал тот, что стоял слева, слегка придерживая Андрея под локоть.

У Бурова даже мысли не возникло попросить их представиться, предъявить документы, как-то объяснить происходящее. Он послушно сделал несколько шагов и следом за одним из конвоиров влез на заднее сиденье машины. Второго мужчину Андрей смог разглядеть получше – лет сорока, с густыми усами, короткой стрижкой и пристальным взглядом странно блестящих черных глаз.

Машина тронулась одновременно с хлопком дверцы.

– Ну что? – раздался голос с переднего сиденья. Андрей поднял глаза и увидел, что рядом с шофером сидит еще один незнакомец – широкоплечий, осанистый, постарше тех, что стискивали его справа и слева. – Как прикажете с вами поступать, гражданин Буров?

– А что? – нелепо спросил Андрей. – Я…

– Ты понимаешь, с кем разговариваешь?

– Да…

«Гэбэшники, – подумал он. – Что им надо? Что они знают?…»

– Мы все про тебя знаем, – сказал тот, что сидел впереди, судя по всему, телепат. Он не поворачивался, говорил тихо, но Буров слышал каждое его слово. – Все. Так что советую не тратить наше и свое время.

– А что я…

– Вот сейчас и расскажешь, что да как.

Мужчина на переднем сиденье замолчал, а Буров начал коситься по сторонам, пытаясь понять, куда его везут.

«На Литейный, как пить дать… В Большой Дом…»

Однако «Волга» пронеслась по Загородному до Пяти Углов, свернула на Рубинштейна, чуть не доехав до Невского, свернула налево, попетляла во дворах и встала.

Сидящий по правую руку от Андрея молча открыл дверцу и вышел. Тот, что находился слева, подтолкнул Бурова локтем, и Андрей, все правильно поняв, вылез на свет божий, точнее, во мрак питерской осенней ночи.

– Сюда, – сказал старший, тот, что сидел впереди.

Гэбэшников, включая водителя, было четверо. Это почему-то особенно не понравилось Андрею. Слишком много для него одного. Или его считают такой уж важной птицей, что явились арестовывать целой бригадой?

Андрея ввели в подъезд старого дома. Группа поднялась на второй этаж и, миновав дверь обыкновенной квартиры, оказалась в начале длинного коридора, освещенного лампами дневного света. Судя по всему, дом был перепланирован, и вместо предполагаемой квартиры за неказистой дверью находилось огромное учреждение – Буров увидел десятки дверей. Впрочем, возможно, дверей было не так уж и много – просто страх, овладевший Андреем, увеличил их количество.

– Вперед, – скомандовали сзади, и Буров пошел по коридору.

– Сюда. – На этот раз команду произнес старший.

Один из провожатых скользнул вперед, молниеносно сунул в замочную скважину ключ, повернул его, распахнул дверь и посторонился, пропуская начальника.

– Свободны, – хмуро бросил старший и, войдя в темноту кабинета, поманил Андрея пальцем. – Входи, входи. Не бойся.

– А я и не…

Один из провожатых толкнул его в спину, не дав закончить фразу.

– Садись, – произнес хозяин кабинета.

В ту же секунду вспыхнула настольная лампа, и Буров увидел картину, знакомую ему по художественным фильмам и запрещенным книгам Солженицына, Буковского и Аксенова, которые он самолично изымал у молодых и не очень молодых людей во время стихийных обысков-облав. Оперуполномоченные не очень интересовались книжками, это была прерогатива КГБ, милиция большей частью шерстила по шмоткам, аппаратуре, деньгам, а Буров не брезговал и литературой. Любопытнейшие вещи попадались ему порой в квартирах фарцовщиков, и он уже имел очень неплохую по тем временам библиотеку антисоветчины – хранить подобные книги и машинописи у себя дома, читать, а уж тем более давать для ознакомления друзьям было категорически запрещено, это могло привести к серьезным неприятностям, вплоть до тюремного заключения.

«Кажется, допрыгался, – подумал Андрей, вспомнив о своей библиотеке. – Неужели пронюхали? Откуда? Кто настучал? Я же никому…»

Полутемный кабинет со сводчатым высоким окном… Портрет Андропова на стене… Нищенского вида, казенный письменный стол, на котором не было ничего, кроме чистого листа бумаги и черной, на толстой гнутой ножке, настольной лампы… Запертый шкаф у стены, сиротливо торчащий посреди комнаты убогий табурет, венский стул для хозяина кабинета – вот и вся обстановка. Она поражала своей аскетичностью, и веяло от нее чем-то вневременным – точно такую же комнату могли видеть «попавшие на карандаш» диссиденты шестидесятых, «враги народа» сороковых и «вредители» тридцатых, достаточно лишь поменять портрет на стене сообразно времени.

– Садись, Буров, – повторил хозяин. – Разговор у нас будет…

Андрей ждал слова «долгий», но человек, от которого сейчас, судя по всему, зависела дальнейшая судьба Бурова, помедлил, а затем, словно передумав, начал новую фразу:

– Впрочем, многое зависит от тебя. Может, и не очень долгий будет наш разговор. А может…

Снова повисла пауза, на этот раз откровенно угрожающая.

– Меня зовут Анатолий Анатольевич, – вдруг сказал хозяин кабинета. – Фамилия – Климов. Но тебе, Буров, рекомендую называть меня по званию. Товарищ майор. Или гражданин майор. Это мы еще выясним, как тебе больше подобает…

Он опять замолчал, глядя в темное окно.

– Ну, рассказывай, Андрей, как ты дошел до жизни такой.

Буров вздрогнул. Голос майора прозвучал неожиданно. Климов продолжал смотреть в окно, ни один мускул на его лице не дрогнул. Андрею показалось, что рот майора даже не приоткрылся. Неужели он обладал способностями чревовещателя?

– Что рассказывать-то? – растерянно спросил Буров, и прозвучавшая в этом вопросе интонация ему очень не понравилась. Куда-то подевалась вся уверенность, вся здоровая наглость, столько раз выручавшая его и на экзаменах, и при очень скользких разговорах с милицейским начальством, с теми же фарцовщиками. Он считал себя мастером «брать на пушку», «пудрить мозги», а сейчас, как маленький, лепетал что-то невнятное.

– Что? – вдруг крикнул майор, впившись глазами в лицо Андрея. – Ты еще меня спрашиваешь – что? Хорошо, я тебе отвечу. Только лучше бы ты сам мне все рассказал. Ты понимаешь разницу между чистосердечным признанием и…

Майор опять не договорил, опять сделал короткую паузу, дав Андрею самому представить катастрофические последствия этого "и".

– Ты же юрист, без двух минут с дипломом… Был! – веско бросил Климов. – Так что все ты понимаешь. Ну? Я жду. Даю тебе последний шанс.

– Простите меня, – вдруг сказал Андрей, снова помимо своей воли. – Я… я искуплю…

– Не понимаю я тебя, – покачал головой майор. – То ли ты и в самом деле идиот, то ли прикидываешься… Ну-ка, глаз не отводи! На меня смотри! На меня, я сказал!

Андрей дернулся, словно получил хороший разряд электрического тока.

– Да я…

– Да, ты! Ты! На тебе знаешь сколько висит? Я за тобой давно наблюдаю! Думаешь, все сойдет с рук? Все твои штучки? Вся твоя валюта?

– У меня нет валюты, – прошептал Андрей.

– Нет? Ой ли? А если подумать?

– Нет, – покачал головой Андрей.

– А хочешь, поедем сейчас к тебе домой и найдем там и доллары, и марки, и кроны… Золото найдем. Наркотики. Множество людей подтвердят, что ты брал взятки, а твои вонючие фарцовщики расскажут на суде, как и в каком размере ты их обирал. Нет уж, парень, тебе не позавидуешь… Я даже не говорю про университет – с этим все ясно… Тебе нужно думать, как бы срок скостить, чтобы не загреметь по полной. Понял меня, комсомолец Буров? Понял ты меня, пацан?

– Да, – прошептал Буров. – Да…

Страх неожиданно покинул его. Андрей собрался. В душе не осталось ни следа от охватившей его поначалу паники. Буров решил идти ва-банк. И почти на сто процентов был уверен в успехе.

– Товарищ майор…

– Слушаю, – удивленно вскинул брови Климов. – Ты, значит, выбрал такое обращение?

– Да, – по возможности твердо ответил Андрей. – Товарищ майор.

– Давай-давай, без предисловий.

– Я все понимаю. Я работал… Понимаете, мне казалось, что я все делаю правильно…

– Ну-ну, – хмыкнул майор. – Интересно…

– Я работал, – с возрастающей уверенностью повторил Буров. – Я за порядок, товарищ майор. За порядок. Каждый должен делать свою работу.

– Что ты несешь, Буров?

– Выслушайте меня, пожалуйста. – Андрей посмотрел майору в глаза и вздрогнул. Он слышал много разговоров о том, что гэбэшники изучают приемы гипноза, что они прекрасно знают все новейшие достижения психологии и на допросах могут использовать самые нетрадиционные методы. А еще он вдруг понял, что перед ним сидит не функция, не бездушная карательная машина, а живой человек, такой же, как миллионы тех, что сейчас бродят по улицам, сидят у телевизоров, трахаются со своими или чужими женами, останавливают такси или сидят в них за рулем, пьют водку, считают деньги, грабят магазины или ловят хулиганов, сидят в кабинах самолетов и поездах метро, рассказывают анекдоты, пишут книги, жарят шашлыки, нянчат детей, признаются в любви.

Майор кивнул.

– Я допускал ошибки, это несомненно. И готов нести за них самое суровое наказание. Но ведь моя работа была успешной, понимаете… Это же факт… Если бы я не внедрялся туда, к этим фарцовщиком, если бы не стал среди них своим, ни черта я не смог бы сделать… А так – у меня все концы, все адреса… Я знаю всех их в лицо. Знаю каналы, места, где они встречаются… Проституток знаю. – Андрей понизил голос. – Наркоманов… Они все у меня вот тут. – Он легонько стукнул себя ладонью по лбу, показывая, где именно находятся эти самые наркоманы и проститутки, фарцовщики, мелкие ресторанные воришки, взяточники из отделений милиции и ловчилы из торговых точек. – Я хочу работать эффективно, понимаете? Чтобы видеть результат… Может быть…

– Хватит. – Майор хлопнул ладонью по столу. – Я тебя понял. Ты сейчас будешь проситься в органы. Штирлиц, понимаешь… Эту лапшу ты вешай где-нибудь в другом месте. Только в камере не советую. Неправильно поймут…

Андрей опустил голову.

– Что, выговорился, Джеймс Бонд? А теперь послушай меня.

Андрей кивнул, выражая готовность внимать каждому слову и жесту майора.

Спустя какие-нибудь три минуты Буров уже все понял. Неясны оставались только частности, техника, а суть была как на ладони. Его не посадят – это главное. И не арестуют. Даже не сообщат в университет. Напротив, ему, кажется, предлагают работу. Настоящую работу. На всю жизнь. Иначе и быть не может – обратной дороги из органов нет. Это билет в один конец. Ну, так что же с того?…

– Ты умный парень, Буров. И конечно, понимаешь, что любое твое телодвижение, направленное в сторону, сразу станет мне известно и я приму соответствующие меры. Это очень просто. Ты себя так скомпрометировал, дружок, – клейма негде ставить. И знаешь, в чем твое единственное спасение?

– В чем?

– Думай, думай, интриган! Думай! Не разочаровывай меня! Одна-единственная вещь. Именно из-за нее я предлагаю тебе такой шанс, который не каждому, ох не каждому выпадает в жизни. Всего одна вещь, которую ты сделал правильно. Ну?

Андрея осенило.

– Это то, что я не пришел к вам сам, да?

Майор помолчал ровно столько, чтобы Андрей понял: он угадал. И только после этого Климов, кивнув, ответил:

– Именно так. Именно потому, что не пришел. Мы не берем на работу добровольцев. Особенно из молодежи. Нам не нужны излишне эмоциональные люди. Такие, знаешь, которые вдруг принимают решения. Черт их знает, что им взбредет в голову завтра. Или через год. А еще опаснее – через пять лет, когда ты уже сделаешь на него ставку, будешь от него в какой-то степени зависеть… Понимаешь?