Текст книги "Эксперты"

Глава третья
Мерзлой морде и ветер навстречу

Вряд ли кто одобрит, находясь в уюте, хоть каком-нибудь комфорте и полной безопасности, разгорающиеся отношения между 31-летней женщиной, военврачом, умницей, красивой и эффектной, живущей, если не двойной жизнью, то скрывающей некоторую ее часть, и мужчиной старше ее на семнадцать лет, последние четырнадцать, из которых он не имел и дня спокойного, висящего сегодня над самой пропастью в ожидании обрушения на её дно. Оба они имели много талантов, далеко не все воплотила она, и совсем не те нашел и развил он.

Их существование не могло быть счастьем в общепринятом понимании. Не имея возможности даже жить вместе, поскольку единственным сегодняшним временным выходом было устроить Зигфрида-Алексея санитаром и, по совместительству, сторожем с постоянным проживанием. Только на работе они могли видеться и ждали этого момента, каждый преодолевая свои страхи и свои принципы.

Настоящим праздником становились дежурства Марины, она брала их почти все, объясняя, что необходимо проводить постоянный контроль нескольких пациентов, которые были основой ее докторской диссертации, что было правдой, хотя и не всей.

Обычные будни становились пыткой, правила, установленные прозорливым директором Виктором Дмитриевичем, исключали любые отношения между персоналом, кроме рабочих, как и сухой закон, что может показаться нонсенсом простым людям, уверенным в постоянно пьяном состоянии работников морга и психиатрических клиник.

Дисциплина была жесткой не только к больным, но и к служащим, что и являлось гарантией полного успеха и спокойствия. Бывали, конечно, эксцессы, но все решалось в «рабочем порядке», тем более что с психиатрами спорить и соперничать в словесных играх бесполезно. На каждый ваш выпад у них всегда готов диагноз, который рано или поздно заставит задуматься.

Особенно докучали комиссии, проверки и полицейские. Первые – пониманием невозможности содержать такой сложный объект с постоянными форс-мажорами в идеальном состоянии. Этим и пользовались, далеко не всегда, в благородных целях. А вот последние не воспринимали слова «нет», полагая, что хозяевам жизни отказывать не принято…

Однажды случилось, а было это в самом начале карьеры Марины Никитичны, что привезли труп с очевидными признаками пыток и издевательств. Не «вязавшие лыка» опера доказывали судмедэксперту, что он падал и кричал, пытаясь сбить их мысли, пугал всяческими заявлениями и, в конце концов, выбил себе глаз и разорвав сфинктер анального отверстия.

Сосненко спокойно воспринимавшая эти пьяные эскапады, проделала все необходимые действия, в конце поинтересовавшись, а откуда, собственно, у просто падающего, не важно ради чего, вода в легких, что бывает только при утоплении, на что получила исчерпывающий ответ. Звучал он правдиво, поскольку отморозки были уверенны, что интересуется их единомышленник.

Оказалось, что обездвиженному человеку, накидывали полотенце на голову, насильно раскрывали рот, куда и заливали непрестанно в течении нескольких минут воду.

Кивнув головой, она что-то дописала, протянула листок, и хотела было уже уйти, как ее грубо останови:

– Постой-ка… посмотрим, что ты тут нацарапала… – Разобрав, что в написанном «корячится» статья уголовного кодекса, да, пожалуй, не одна, двое сразу накинулись на нее с кулаками, и если бы не огромные и привыкшие ко всему санитары, дело могло бы кончиться серьезными увечьями.

Дальнейшие разборки проходил в кабинете главврача Стражника, спокойного, как спасенная душа, и холодного, как ее бывшая остывшая оболочка.

Менты разошлись не на шутку. Привыкшие к безнаказанности, и не видящие границ своей воли, «зарычали» прямо с порога, даже не представляя возможностей «хозяина» спецклиники, который вполне имел право присовокупить имеющих все признаки реактивного психоза, мужчин к больным, содержащимся в камерах. Но он поступил иначе:

– А вы кто?

– Да ты… Да мы…

– Это вообще ничего не объясняет…, делаю вам предупреждение: еще один выкрик или шаг в сторону персонала и я вызываю…

– Да мы уже здесь! У тебя здесь… здесь бардак!..

Это опять была промашка. Ну откуда в самоуверенных, не очень-то умных людях может быть представление об имеющихся навыках и знании любого блатного жаргона или лексики у доктора наук, который, как им казалось, смотрит на них с растерянностью. На деле, глаза выражали только неприязнь, в то время как ум выбирал: послать ли изощренно и навсегда, натравить на них пациентов, а может, ребят своего знакомого из местного эмведешного спецназа, несших службу неподалеку и часто привлекавшихся по необходимости; или обойтись более корректно, «убрав» этих недоносков на их же «гнилом базаре».

Начал он скромно, но понятно:

– Бардак там, где … (тут он вставил слово из словаря ненормативной лексики, означающее половой акт в извращенной форме), а у нас беспорядок. По поводу вашего, так себе господа, стойла, в которое вас могут определить в ближайшее время… у нас в каждом секционном зале стоят камеры видеонаблюдения, выходящие на два сервера, один стоит у меня, другой в УСБ (управление собственной безопасности), а посему к вашим тухлым артериям со стороны… – сзади, подбирается нечто, что разорвет все, что вы так бережете и на то, о чем даже подозревать не можете! Так что утухните.

А с вашими угрозами в адрес нашего лучшего специалиста, заметьте не пошедшего на преступный сговор с вами, в виде обещания подбросить ей килограмма героина, мы поступим следующим образом: пишем акт в виде докладной записки на имя прокурора города, приложим копии видео– и аудиозаписи, дабы предотвратить возможные инсинуации с вашей стороны, а для надежности еще и запустим их в интернет… Так нам будет спокойнее. Так что ходите и пылинки с нее сдувайте, иначе я разорву всю жопу не только каждому из вас, но и всей вашей шайке с вашими семьями и домашними животными, даже на их портретах!..

Таким образом с ними давно никто не говорил, а если смеет говорить, то значит имеет право. Осознание этого отрезвило, расставило все на свои места, подтолкнуло на поиск компромисса, который обсуждался уже в отсутствии Сосненко.

Кончилось все принесенными извинениями и презентом, цветы из которого полетели в урну, коньяк отошел Зигфриду – ну нужно же, в конце концов, мужику хоть немного радости, кроме счастья с ней. Все остальное роздано медперсоналу.

* * *

Провожая взглядом, через окно удаляющийся джип возлюбленной (одна сторона больницы выходила на проезжую часть), Алексей, он же Зигфрид по последним документам, не мог оторваться от мыслей о них с Мариной.

Прекрасно понимая свое шаткое положение здесь в больнице, опасность, подстерегающую его в миру и какую-то несвоевременную любовь, хотя разве может быть она несвоевременной, осознавал, что другого на сегодняшний день и не хотел бы. Это последнее стало для него буквально камнем преткновения его размышлений. Что бы он ни думал, мысли утыкались в необходимость исчезнуть, разорвав со всем, покончив не только с прежним порочным кругом своей вынужденной профессии, но со всем, что может стать опасным людям, которых он ценил.

Отношения с Мариной, это было нечто неизвестное доселе, не поддающееся никаким анализам и объяснениям. В его жизни, вместившей в себя почти пятьдесят лет, бывало всякое: и, как ему казалось раньше, любовь, и легкие поверхностные влюбленности, и необъяснимые для стороннего человека мотивации и причины, приводившие к событиям, которые оказывались болезненными для обоих людей, участвующих в них как влюбленные.

Сейчас все было по-другому! И вот в чем дело. Он не чувствовал разрывающих душу волнений и сомнений в отношении Марины, полное доверие к ней убивало любое подозрение на корню. Она волновала, необыкновенная женщина, самая красивая из всех, каких он когда-либо видел, самый удивительный человек из всех, каких он когда-либо знал. Ее характер, привычки, жертвенность, любовь к нему, необъяснимая и безграничная, взявшаяся ниоткуда и сразу, все вызывало в нем такую бурю эмоций, такую любовь, какой он никогда не знал ранее.

Он чувствовал в ней совершенное совпадение со своим внутренним миром, со своими душевными потребностями, уже не получалось быть самим собой, все свои поступки и планы он, как и она, соизмеряли с единым целым, в которое слились оба, без остатка и осадка.

Но мало что из прежних чувств напоминало сегодняшнее. Леха был не чужд веры, иногда хаживал в церковь, но ни разу не посещал службы, хотя и случались беседы со святыми отцами. Последние происшествия его жизни, в частом уединении подталкивали к задумчивости именно о Боге. Мужчина начал молиться, просто, незатейливо, своими словами, одновременно стараясь изучать православие с его мировоззрением.

Именно во время этих обращений к Богу и проявлялись, казалось бы, простые, но вразумляющие его сознание мысли, объясняющие его отношение к происходящему.

Совершенно удивительные чувства, принимаемые от Бога, но не как прежняя, только казавшаяся любовь, а необъяснимая тяга к этой женщине, любовь мощная, непредсказуемая, но успокаивающая и обезболивающая. Только так он мог объяснить этот вихрь, это безумное, бесконечно растущее чувство. В нем было все – и безумная страсть, и дикое желание тел и укутывающая нежность душ, такая теплость, какой никогда он не знал ранее. Это было Богом данное чувство, единственное то самое, которое раз и на всю жизнь. В нем удивительным образом сочеталось все, и плотское, и духовное. Его душа настолько сплелась, настолько срослась с ее, что их личности уже казались неразделимыми. Он впервые полюбил душою душу, сердцем сердце, где чувство не разрывает, взрывает, обугливает, сжигает, а собирает и соединяет, накапливая со временем свет и тепло, а значит, не калечит, а врачует и укрепляет, успокаивая уверенностью в будущем, бесконечном и всегда теперь светлом…

Другими словами, то, чем заканчивались предыдущие романы и отношения: иссякшей, только казавшейся, а не настоящей любовью или пересохшей влюбленностью, что происходило по разным причинам, оставлявшим пронизывающее видение самого человека с его пороками и достоинствами, что было редко желаемым и никогда не совпадало с его человеческими характеристиками, характером, душевными порывами и мировоззрением, теперь лежало в начале. Видимое и осознаваемое каждый день удивляло правильностью, с его точки зрения, буквально на все. Он умудрялся своими воззрениями поражать Марину. Ничего не было в них для их взаимного взгляда, что хотелось бы убрать или прибавить. Это касалось и внешних данных и внутреннего состояния.

Алексей ощущал настолько мощный и монументальный потенциал овладевших им чувств, что даже не задумывался над перспективами их отношений, на которые могли повлиять сегодняшние сложные обстоятельства.

Не проходило и получаса, как он уже безотрывно от любого занятия думал о ней. Эта была любовь мгновенная, с самого первого взгляда и, как он уже понимал, до последнего вздоха. Марина была везде, он жил ею и своим чувством. Никогда такого не было прежде. Он наконец-то нашел Свою Женщину.

Вновь и вновь он заставлял себя, обращаться к давним переживаниям, но сравнивать не получалось. Он сам, женщины, становившиеся в те, уже давно прошедшие периоды его жизни возлюбленными, обстоятельства, всё сопутствующее тому, не могло встать на сегодняшний уровень и не имело права на даже поверхностную попытку аналогий. Никогда он не чувствовал такой любви и ни одна женщина никогда не смогла сравниться с Мариной, ни красотой, ни своим духовным миром. Все они были лишь блеклыми тенями по сравнению с ее ослепительным, прекрасным, многогранным, как у чистейшего брильянта, сиянием. Она была Совершенством! Его Совершенством! И единственной его настоящей Любовью на всю жизнь!

К сегодняшнему дню Леху перестало волновать отсутствие привычного начала в отношениях с прежними женщинами. К этой совершенно необычной женщине тянуло, а уже втянув, смешало, и не воспринималось по иному, как только с ней. В этом и была, ощутимая киллером опасность этой «оседлости» сегодняшнего положения, и, главное, прикрепленности и слиянию с Мариной, разорвать которую он уже никогда бы не смог, и не захотел!.. Он бы просто уже не смог жить без нее! Да и зачем, когда в их теперь уже навсегда едином будущем была уверенность спокойствия и мира. Пусть сегодняшний взгляд и не мог запросто пробиться сквозь нависший туман переживаний обстоятельств, но что-то, исходящее из недр теперь общего подсознания, овевало и светом, и теплом грядущего…

BMW неспешно удалялся, оставляя за собой след протектора на асфальте, покрытом тающей изморозью, наверное, последними усилиями зимы в попытке хоть немного удержать свои позиции перед неумолимо наступающей весной. Эта картина еще раз напомнила: чем больше времени проходит в этом месте, тем меньше шансов остается быть не обнаруженным поисками тех, кому не лень или кому очень нужно…

Сзади послышалась возня. Обернувшись на не предвещавший ничего хорошо шум, Зигфрид, услышал неприятный тембр Валеры Симуринина:

– Что, санитар, не дает тебе покоя Сосненко?!.. – Такое начало мало чего предвещало хорошего, потому вопрос был оставлен без внимания, хотя и хотелось разнести в щепки это неприятное на взгляд личико, вооруженное совершенно бесцветными рыбьими глазами.

«Как она могла иметь с этим человеком что-то общее. Невооруженным взглядом видно – гнида!». Второй вопрос, будто первого и не было, заданный с целью зацепить еще больнее, прозвучал нарочито слащаво, словно от человека, давшего возможность попробовать от своего куска пирога, и намек касался явно Марины:

– Ну что… хороша сладенькая докторша?..

– С чего бы ей быть сладкой для какого-то санитара. К тому же у нас это строжайше запрещено. Не порите чушь, сами все хорошо знаете. Дааа иии…

– Вот и я об этом же! А чуши здесь и в помине нет. Глазки дамочки так и горят. Надо быть идиотом, чтобы не заметить взгляд, которым она тебя одаривает…

– Мне без разницы…

– Ну конечно…

Зигфрид, не поднимая своих карих проникновенных глаз, открыл выдвижной ящик, достал давно приготовленный для подобного случая, журнал, совсем не соответствующий его половой ориентации, и кинул в руки Валерию. Поймав и посмотрев, тот пожал плечами:

– Ну и че?..

– Хрен в очко… – это журнал для геев, и по всему видно, что ты в этом ничего не понимаешь… Иди уже…, а…

– Чтоооо?..

– Свидание у меня сегодня с бой-френдом, и ты не в моем вкусе… Не приставай ко мне со своей докторшей, я не только, как женщину ее не переношу, но и как человека. Очень злой человек… Очееень… – полковник осекся, думая, как на это реагировать, в конце концов, выпалив:

– Раз так… раз так…

– Так… именно так…

– Тогда помоги мне, и мы в расчете…

– В каком смысле в расчете?!

– Да в обычном. Зигфрид Навои скончался полгода назад, вряд ли ты это знал, потому что документ, по которому ты сюда устраивался, имеет дату выдачи всего лишь за несколько месяцев до этого момента. Что скажешь?!

– Болен ты, господин полковник, что ли? Я может, и работаю в морге, но жив и здоров. А свои эти «промацовки» устраивай кому-нибудь другому.

– Ну-ну… Так значит, не поможешь?

– Отчего же. Смотря чем, за денежку – сам знаешь, сейчас мальчики дорого стоят… – Валера снова опешил, теперь уже от возмутительной наглости. Он действительно получил ответ на запрос, констатировавший, что Зигфрида Навои на земле нашей грешной быть не может. С этим он пришел к Сосненко, но той не оказалось на месте. Вот и получился этот разговор.

– За деньги?!.. Ты что, ополоумел? Я больше чем уверен, что пробей я тебя, окажется, что ты во всероссийском розыске… И вообще сокрытие…

– Ты сам-то думай, что говоришь! Если, как тебе кажется, я страшный преступник, то сейчас же должен размозжить тебе голову и отдать на съедения местным пациентам. Или забыл, что здесь каннибалы?.. – В горле Симурина запершило, ноги подкосились, выделившийся пот между лопаток на спине быстро собрался в большую каплю, катящуюся медленно и оттого почти больно:

– Ноооо… Зигфрид, это же…

– Что именно…

– Ну, за деньги, так за деньги…– Эта фраза дала понять, что времени у Алексея ровно столько, сколько потребуется начальнику безопасности добраться до телефона, сделать звонок, объяснить полицейским суть дела, а уж те по описанию, скорее всего, поймут о ком речь.

– Что надо-то? В чем нужда, друг мой?.. – «Напоследок, хотя бы выяснить, что грозит Марине, а потом валить, пока при памяти». Додумать не удалось – просьба совсем сбила с мысли:

– Маринку того…

– Чтоооо?

– Да неее… не то… – люблю я ее, а она, зараза… полный отлуп мне… да и издевается постоянно…

– Что же… влюбить ее в тебя, что ли? Как ты это себе представляешь?..

– Неее… Ты ей скажешь, что я знаю, кто ты, но готов скрыть, если она за меня замуж выйдет…

– Да с чего она ради меня, женоненавистника, такое сделает-то?! Ты в своем уме?!

– Сделает, сделает… Ну чего, по рукам?..

– Сказать скажу… тебе самому-то не проще?

– Или так… илииии… ну ты понял.

– Чего ж не понять-то… хорошо… – Зигфрид всмотрелся в глаза подлеца. Тот съежился, совершенно четко понимая – сегодня есть все шансы домой не добраться.

Санитар еще раз присмотрелся. Показалось, что в его внешности многое схоже с его собственной – почти двойник! В самом деле. Тот же рост, примерно та же комплекция фигуры, цвет волос, карие глаза, схожие черты лица, даже форма черепа похожа. Но это все, что делало внешне почти братьями. «Не удивительно, женщинам часто нравится один и тот же типаж мужчин» – на этой мысли полковник испарился.

Алексеем овладела дикая нервозность, даже паника, все больше из-за необходимости расстаться с Мариной. Он ведь так любит ее! Раньше он мог оставить любую женщину, но теперь, мысль о расставании с той, которая предназначена для него Богом, доводила его до исступления и физической боли.

Сила воли толкала вперед, опираясь на «мы». Другого выхода на сегодняшний день не оставалось. Скрыться, причем, не задерживаясь ни на секунду. Вещи собраны, сам он готов всегда. Но не попрощаться с ней! Это невозможно! Он сел за стол, взял клочок бумаги, что-то написал, скомкал. Написал на следующем, оторванном неаккуратно в спешке куске, с которым произошло то же самое. Третий остался пустой, с лежащей на нем ручкой…

Виктор Дмитриевич и Марина Никитична подъехали к зданию детской больницы имени Мухина. Их встречали. Психиатрическая экспертиза ребенка, девочки трех лет от роду, была для Сосненко в новинку. Из-за неординарности случая шеф взял ее с собой, надеясь помочь в ее готовящейся докторской диссертации.

Отделение тяжелых патологий для детей томило и давило аурой совсем не детских душевных болезней.

За решеткой сидела маленькая девочка, похожая на ангела. Белокурые кудри спускались на потертую пижаму. Огромные, голубые, не по-детски выразительные глаза блестели чистотой, если не сказать что святостью. Недостаточно освещенное помещение, казалось, освещалось присутствием этого чада. Смирение и спокойствие девочки, от которой отказалась несчастная мать, объяснялась просто. Этот трехлетний ребенок прогрыз кожу и перекусил позвоночник своей новорожденной сестренке, при этом напившись ее крови вдоволь.

Взгляд ребенка и его поведение при появлении психиатров совсем не изменились. Очаровательная улыбка легла на лицо прекрасного создания. Начал Виктор Дмитриевич:

– Здравствуй!

– Привет!

– Мы хотели бы с тобой поговорить. Хорошо ли к тебе здесь относятся?

– Нууу тааак… мама хуже…

– Ты что-нибудь хочешь – мы принесем…

– А нельзя ко мне кого-нибудь подселить?

– И что вы будете делать?

Девочка сгорбилась, руки ее будто бы удлинились, пальцы впились в столешницу, кончик носа немного приподнялся вместе с верхней губой, что сделало выражение лица похожим на оскал, оголив ровные зубки с редкими прогалами выпавших молочных. Она, как бы готовясь к прыжку, невероятно низким для ее пола и возраста голоса, прошипела:

– Убьююю…

– Если ты сейчас такая, что же ты хочешь делать, когда вырастешь… – Марина Никитична не верила своим глазам и ушам, но это было только начало:

– Убивать людей… Ненавижу!!! – Белки налились кровью, зрачки стали совершенно черными, розовое до этого личико посерело и покрылось быстро ходящими, будто под кожей, маленькими, почти незаметными волнами, будто под ней быстро ползали маленькие червячки. В уголке рта появилась слюнька, быстро ставшая красного цвета от ее же крови, вытекшей из прокушенного языка. Маленький человек впал в состояние полного озверения, выказывая невероятную для этого возраста силу. Справились с ней только два санитара, один из которых держал, второй сделал укол.

– Ничего, через неделю, забудет о своих желаниях, через две – все остальное, а еще через пару дней, можно сажать в горшок, только вряд ли из этого «овоща» вырастет прекрасная роза…

– Так быстро? Дмитрич, неужели так…

– Перед гением человека не устоит ни время, ни гений врага рода человеческого!..

– Хм… Вне сомнения, но как-то…

– Не по человечески?

– Да нет, участь-то понятна ее…

– А что тогда?

– Что-то быстро…

– Я еще не то могу, дали бы развернуться! Эээх!!!

Обратно ехали почти молча. Марина находилась от увиденного в подавленном состоянии. Взрослые пациенты ее удивить или шокировать уже не могли, но вот факт патологии ребенка в таком возрасте кого угодно собьёт с толку. Взрослые – здесь все понятно, но ребенок!

Стражник, неожиданно отвлекшись от своих дум, произнес:

– Хорошо, больше на подобное брать тебя не стану. Только на взрослых.

– Да я к детям-то так не очень…

– Только на взрослых… И точка! – Воцарилась прежняя тишина. Немного позже ученый вынул мобильный телефон из внутреннего кармана пиджака и, совершенно не меняясь в лице, начал читать сообщения. Очевидно, прочитанное было не простым текстом. В воздухе повисло грозовое предчувствие.

Такого накала опасались все до единого, зная, что шеф в таком гневном расположении духа в состоянии покарать только одним взглядом. Немного помолчав, Стражник сбил с себя напряженную задумчивость, доверительно коснулся руки своей воспитанницы, и, глядя прямо в глаза, поинтересовался:

– Я предупреждал о романах?

– В смысле?

– Никаких отношений между сотрудниками… – Голос его возрастал, своей мощью приближаясь к раскату грома, показывая, что сейчас разразится ураган, но внезапно осел до шелестящего бархатного листопада:

– Зигфрид, кто он? И что тебя с ним связывает. Ваши отношения я прощу, если они сейчас же прекратятся, хотя, кажется уже поздно!

– Нооо…

– Ты что, думаешь… сияние твоих глаз даже в министерстве отражается на стеклах?! Час тебе на раздумье, потом зайдешь ко мне в кабинет…

– Хорошо, Виктор Дмитриевич…

– Не «хорошо», а так точно! Я тебя в порошок сотру…

– Да вообще…

– Лучше молчи! И вот что… если что-то по приезду будет происходить… никому ни слова – сразу ко мне в кабинет! Мне не безразлична твоя судьба, девочка. Шутки закончились…

– Да они и не начинались… с вами Виктор Дмитриевич какие шутки, я всё понимаю…

– Вот как с понимающего и спрошу… У нас ЧП! И вина в нем только твоя… – Переспрашивать, что было в сообщении, причем здесь Зигфрид и их отношения, смысла не было. Дмитрич был непростой человек, как и сама спецклиника, возглавляемая им. Поговаривали, что доктор наук имел и звание, и весомое положение в заведении, ранее носившем аббревиатуру КГБ. Тому очевидцем была сама Марина, когда с удивлением замечала, как высокие чины, неожиданно для его окружения отдавали ему честь, как старшему по званию.

Сам он об этом помалкивал, не распространяясь о подробностях своих отношений с подобными структурами, однако решал любые вопросы с любым из силовых ведомств. Вообще надо заметить, что человек этот владел в совершенстве многими рычагами влияния не только на министерства и ведомства, но и на любого гомо сапиенс, кем бы он ни был. Не раз его подчиненные видели, как влетающие, мечущими громы и молнии, важные персоны, с охраной или без, выходили буквально через считанные минуты не просто смиренными или озабоченными, но испуганными, с видом виноватым и растерянным…

Марина, по возвращению в больницу просила вызвать Зигфрида и еще одного санитара. Последний пришел через три минуты, доложив, что Зигфрид испарился:

– Хорошо, как появится… сразу ко мне!

– Вы не поняли, он совсем пропал, как и его вещи. Сторожка пуста, на столе пустой клочок бумаги и ручка, в его комнате полно полиции, и вообще… она сейчас везде!

– Какого хрена мне не доложили?! Что за бардак, мать вашу?! Что случилось?! Кто мне объяснит?!.. – Отстраняя санитара в кабинет вошел высокого роста полковник в мундире полицейского:

– Начальник УВД…

– По какому праву…

– Майор, я начну и я закончу, причем, когда посчитаю это необходимым.

– Навряд ли…

– Смотрите, а то у нас и к вам появятся вопросы…

– Уже появлялись. Для начала отчистите клинику от своих подчиненных! Вы даже не представляете, с чем имеете дело!

– Некоторых из ваших пациентов я сам ловил…

– Флаг вам в руки, теперь они мои, и я точно знаю, кого вы поймали, а вы…

– Успокойтесь, иначе я подумаю… что ты была в сговоре с этим Кузьминым или кто он там?!.. – Полковник резко, не считая нужным церемониться, перешел на «ты», показывая тем самым, кто владеет ситуацией. Психиатру такие уловки не интересны, а потому «взять вожжи» в свои руки она всегда может, а пока:

– Это еще кто?

– Зигфрида Навои вы брали на работу?

– Положим…

– Осталось выяснить, каким образом это произошло… Иии… насколько я знаююю… у вас с ним романчик… и это на рабочем-то месте… – Фразе, которую, как казалось полицейскому, он так удачно выстроил, не дано было закончиться – в кабинет начальника отделения тяжелых патологий ворвался Стражник. Причем его появление ознаменовалось вытеснением своей, на этот момент далеко не положительной энергетикой всей остальной, чему противиться смогла лишь его воспитанница.

Боевой дух начальника УВД осыпался как песчаная крепость под первым же ударом морской волны. Уступив место проходящему мимо него совсем не замечающему препятствия главврачу, он вжался в стену, позабыв, что именно хотел только что произнести.

– Марина Никитична, долго мне еще вас ждать прикажете? Я же просил… – сразу в мой кабинет! Другого приглашения не будет. Идемте…

– Аааа… – Понимая, что она имеет в виду офицера полиции, давая понять, что это просто так не останется, Виктор Дмитриевич неохотно, безо всякого уважения по отношению к гостю, продолжил:

– Этого «пациента» тоже с собой…

Главврач, с совершенно непроницаемым лицом восседавший во главе длинного стола своего шикарного кабинета, осматривал всех присутствующих, глядя сквозь них. Взгляд проходил через тела настолько физически ощущаемо, что почти каждый съеживался от пробегающих вслед за ним мурашек. Пока не глядя в глаза, чего оцениваемые им страстно желали избежать, он выбирал с кого начинать.

Уже минут пять или больше царило молчание. Хозяин кабинета наслаждался ею, понимая, что это и есть настоящая власть над личностью и индивидуальностью каждого. Спокойной выглядела только его подчиненная. Выглядела на фоне внутреннего ажиотажа, возникшего от моментального обрушения ее внутреннего мира, который почти весь был занят её Зигфридом, ныне испарившимся полностью. Одна отрада – вовремя…

Неожиданно Стражник широко улыбнулся. Жаждущему облегчения человеку могло показаться, что наступил момент, облегчающий ситуацию. Его седые с прожелтью волосы, не очень аккуратно размещающиеся на голове, кажущийся мясистым нос с перерезывающей его поперечной глубокой складкой у переносицы, щеки и губы, редкие светлые брови, достаточно массивный подбородок и высокий, прикрытый несколькими прядями лоб только хорошо разбирающему в физиогномике человеку могли стать различимы как очередная маска, в которой всегда неизменными оставались только глаза. Они не умели, а возможно и не хотели улыбаться никому из тех, кто это запомнил. Практически любой, кто попадал под их напряженный, а иногда и кажущийся, воспаленным взгляд, пускал его вглубь себя, уже не оставался прежним, а многие и вовсе, получив установку, нужную хозяину этого взгляда, всю оставшуюся жизнь незаметно для себя служили его нуждам и потребам.

Единицы, способные этому противостоять, неизменно охватывались уважением, признательностью, сопровождаемые постоянной подозрительностью, ведущейся в отношении их психической работы…

Улыбка эта была лишь мягкой подстилкой для падающих сознаний, не способных удержаться от вторжения мощи интеллекта и энергетики одного из ведущих психиатров, и совсем точно единственного в своем роде хозяина любого чужого эгоизма, в случае, если это ему понадобится.

– Вы, господа, полагаю, не ошиблись адресом и явились вовремя. Одно позабыли – это режимный объект, и глава, а так же гарант этого режима – ваш покорный слуга…

– Но мыыы…

– Потом объясните… если сможете… Вы привыкли наскоком, гоп-стопом, так сказать, действовать. Возможно, это и имело успех в других местах, здесь будьте любезны не только оглядываться, но и под ноги смотреть, но прежде меня выслушать… Вы что, увидели в моих глазах признаки страха или желание подчиниться?.. – В этот момент все посмотрели в его, кажущиеся древними как сам мир глаза, и уже не в состоянии отвести от них взор, застыли в желании повиноваться.

Беседа длилась не дольше десяти минут, после чего все присутствующие были отпущены восвояси заниматься своими делами, которые через час с небольшим были окончены. Полиция и спецназ покинули заведение. Ровно в этот момент Сосненко вызвал главврач. Конфликт удалось исчерпать, но некоторые акценты он пожелал расставить. Прежде всего, это были рабочие моменты, стоявшие всегда в первых рядах, потом личные, касавшиеся только подчиненной, что могло отразиться на ее карьере и спокойствии в заведении.

– Ну и что это было? Объяснись, пока я не разорвал к чертям собачим все твои несбывшиеся мечты… – Доверие между этими людьми было полное, поскольку случайных людей в составе персонала не появлялось. Марина начала сначала, ничего не утаивая, рассказав даже о происшествии в душе, что шеф оценил по достоинству, хотя и сделал вид, что пропустил мимо ушей.

– Сегодняшнее было полной неожиданностью, но это не могло произойти просто так. Я в самом начале Зигфрида проверяла по своим каналам – все было чисто. И вообще, откуда это, где та тварь, что устроила такое? Найду, половину мозга вырежу, заколю, как…

– Все так, все так… Только вот месяц с небольшим назад настоящий Зигфрид Навои скончался, потому и ты, и я не нашли ничего, что могло бы вызвать подозрения у ментов… а вот твой бывший… со своей службой, которая везде всегда опаздывает, послал запрос лишь спустя время – думаю, ты его чем-то разозлила…