Текст книги "Искусство скуки"

Теперь я думал о словах Ульрики, о том, что прошлое зачем-то преследует меня. Лично я бы не стал никого преследовать беспричинно. Разве что, играя в детектива, да и то, поверь мне, самое непродолжительное время. И, возможно, ответ на вопрос о причинах такого преследования находится в твоём письме. По крайней мере, всё это чрезвычайно любопытно, особенно, на фоне моей обыденной скуки. Ты знаешь, что такое скука? Это – время, которое даётся нам, чтобы примириться со временем. Глубокомысленно и в самую точку, не правда ли! Вольтер изрёк эту мысль со своего любимого унитаза, из чего я делаю вывод, что на нём он скучал весьма продуктивно, о чём, между прочим, свидетельствую и его многочисленные биографы. Почитай – убедишься сама.

Я продолжаю тебе объяснять, почему я всё ещё не вскрыл конверт с твоим письмом. Мне, наверное, пора уже с такой выдержкой устраиваться на работу почтальоном. Если я найду в твоём письме то, что мне хочет сказать прошлое… Постой, постой, похоже, мой каролингский камень решил посоревноваться в многомудрости со знаменитым вольтеровским унитазом! Мне пришла в голову мысль (разумеется, от камня), что прошлое преследует меня, чтобы что-то мне сказать. Оцени, это что-то новенькое! Моё прошлое я представил себе не в качестве обыкновенного модуса времени, а в виде разумного собеседника, претендующего на то, чтобы быть, по крайней мере, услышанным, если не понятым. Но письмо, которое покоится теперь между страницами 263 и 264 моей книги писала ты, значит в каких-то местах прошлое, очевидно, водило твоей рукой. Так получается?

Наверняка, читая эти строки, ты снова подумала о моём мужском эгоизме. Дескать, ему совсем не интересно, что написала лично я, его интересует лишь то, что написало моей рукой прошлое. Я и сам подумал об этом, и даже искренне устыдился, как это принято делать приличным людям в подобных случаях. Но, послушай, во-первых, Ульрика ничего мне не говорила о тебе, а лишь о письме, в котором, возможно… Во-вторых, я могу вообще не открывать письма, чтобы оставить всё как есть, и не давать тебе повода для ревности к моему прошлому, и остаться «таким же дураком, как и раньше». Ульрика ведь точно так и выразилась насчёт меня. Я вот и подумал, может быть, мне вообще подсознательно нравится эта игра с преследованием? А, в-третьих, вскрыв конверт, я, не исключено, вообще не смогу получить ответ ни на один свой дурацкий вопрос. Ульрика ведь сказала только: «возможно». А, главное, ты, конечно, уже и сама поняла, меня больше всего пугает то, что прошлое вообще ничего не хочет мне сказать, и моё фантастическое предположение, на самом деле, это всего лишь нелепая выдумка каролингского камня усиленная действием жёлтой жидкости из той самой бутылки, из которой мы пили с Ульрикой.

Я понял, я не «настоящий мужчина»! Настоящий мужчина просто бы вскрыл конверт, он всегда бы предпочёл простое действие моим многочисленным сомнениям, размышлениям, всевозможным играм с прошлым, написанию почти четырёх тысяч слов (я даже не поленился посчитать!). Это ясно как божий день. Но, тогда скажи мне, как мне быть с тем маленьким мальчиком на старой фотографии с мёртвым зайцем на руках? Просто, бросить его там, оставив заложником минувшего? В условиях, когда я ничего не могу для него сделать, я должен просто заплатить им за перемирие и за своё нынешнее спокойствие?

Знаешь, меня всегда удивляла чудовищность вопроса, а что бы вы изменили, если бы у вас была возможность начать всё сначала? Это просто какое-то наваждение, жестокая насмешка! Снова вручить мне мёртвого зайца и спросить, что я буду с ним делать на этот раз?! Но разве вы не знаете, что я как и тогда ничего не смогу сделать, ничего не смогу изменить? Прошлое – это всегда неизбежность! Разве вы не понимаете, что я только, в очередной раз, переживу моё страдание? Разве вы не видите, что того одного раза мне не мало, а, наоборот, много, даже слишком много?!

Я обязательно прочту твоё письмо, прочту, сидя на своём излюбленном камне эпохи Каролингов, на берегу залива, прямо в эпицентре моего одиночества, среди бледно-жёлтого песка и скрипящих чуть поодаль, будто стонущих от каких-то старых незаживающих ран сосен. Обязательно прочту, но только после того, как отправлю тебе своё. К сожалению, почтальон уже давно скрылся из виду, а на берегу, как назло, нет ни одной бутылки, чтобы прямо сейчас запечатать письмо и отправить его тебе морем – это был бы самый простой и весьма надёжный способ, согласись. А может попробовать, изловить чайку, и привязать к её скрюченной лапке небольшой белый рулончик, состоящий из свёрнутых бумажных листочков, с нанесёнными на них, примерно, четырьмя тысячами глупых слов, которые никогда не вырвались бы из меня наружу, если бы я не получил твоего письма, и если бы у меня не было моего безжалостного прошлого, в котором, увы, ничего уже изменить нельзя…

Contrapunkt № 8

Это было удивительно своевременно – повстречать его в мире ветряных мельниц и проезжающих мимо коротеньких поездов, обрывающихся внезапно, как машинописная строка. И колёса их стрекотали вразнобой, неровными очередями, совсем как рычажки с литерами, словно торопились нанести какие-то непонятные буквы на белые листы её памяти, а потом навсегда скрывались из виду. И мельницы. Мельницы существовали повсюду, уныло тянущиеся до горизонта, бессмысленно размахивающие своими гигантскими лопастями, разгоняющими ветер. Ей казалось, что они указывают направление движения поездам и облакам в те края, из которых нет возврата…

– Дом моей тётушки Эжени, напоминает мне расфуфыренный цветами скотомогильник! – С вызовом крикнула она юноше, оказавшемуся на узком пустынном перроне, когда очередной коротышка-поезд, перестав мелькать между ними, отправился в неизвестность.

– Он, в самом деле, так плох? – Он ничуть не смутился столь решительному и откровенному началу разговора.

– Если бы не чердак, я бы просто сошла с ума! – Девушка, похоже, хорошо знала, о чём говорила. – Ты что, сам ничего не видишь?

Молодой человек, на всякий случай огляделся, но не заметил вокруг ничего странного. Разве что, станционного служащего, вяло бредущего в изрядно помятых брюках вдоль железнодорожных путей с допотопным керосиновым фонарём в руке.

– Эти мельницы, они повсюду! Мне кажется, что меня пристегнули ремнями к креслу в самолёте, который, отчаянно крутит пропеллерами, но никогда не взлетит! – Она сказала это отчаянно громко, как бы жалуясь ему на свою жизнь, и заодно успев упрекнуть его за удивительную непонятливость.

Станционный служащий даже остановился на несколько секунд и пристально посмотрел в их сторону, а потом всё так же безучастно побрёл дальше в своих понурых штанах.

– Ах, вот оно что. – Догадался молодой человек, оглядывая мельницы. – Но, их слишком много, мне одному не справиться.

Он явно пытался обратить весь разговор в шутку, но девушка была настроена весьма серьёзно и пропустила его ответ мимо ушей.

– Так вот, дом тётушки Эжени! – Она перешла через рельсы и оказалась рядом с ним. – Там множество книг и старинных фотографий. Ты даже не представляешь себе, сколько их! И всё это хранится в её зловещей, сумрачной библиотеке. В ней всегда темно и душно, но выносить книги на террасу она не разрешает, так как им, якобы, может повредить свежий воздух и солнечный свет. Каково?

– Да, это весьма странно. – Согласился молодой человек, когда они вместе медленно зашагали по перрону.

– Странно?! – Изумилась девушка. – Да, это просто чудовищно! Книги, которые не читают на террасах, утрачивают всякую связь с жизнью. Это – мёртвые книги, книги-мумии! Я уже молчу, про фотографии…

Ему понравилось то, что она обрушивалась на свою тётушку Эжени из самых светлых и благородных побуждений.

– Зато, она повсюду расставила фикусы и лимонные деревья, у каждой двери! И теперь, они, – как говорит тётушка, – охраняют её выстраданный годами и, наконец, утвердившийся в доме покой. – Девчонка изобразила свою тётушку в уничтожающей карикатурной манере. – Это она имеет в виду, своего бывшего мужа, законченного алкоголика и самозабвенного авиаконструктора-любителя.

– Но в этом, собственно, я не вижу ничего плохого…

Было не совсем ясно, говорил ли молодой человек о тётушке, о фикусах, или о самозабвенном авиаконструкторском алкоголизме бывшего тётушкиного мужа.

– А фаршированная рыба?!

– Простите? – Юноша не понял, ослышался он или всё же, действительно, не понял.

– В её холодильнике живёт фаршированная рыба! Но я иногда забываю об этом. Не могу же я помнить обо всём, в самом деле! И когда я открываю холодильник, она умудряется состроить такую нелицеприятную мину, что мне становится неловко, хочется тут же извиниться за доставленное беспокойство и поскорей захлопнуть дверцу. Рыба за долгие годы, проведённые в тётушкином холодильнике, по всей видимости, тоже пришла к выводу, что превыше всего прочего – тишина и спокойствие.

– Ах, Вас именно это и не устраивает. – Предположил молодой человек.

Он соображал, сколько же ей лет? На вид, было что-то около четырнадцати.

– Я же говорю – чердак! Чердак моя единственная отдушина. Но я могу там бывать, только в то время, когда исчезает господин Цвейг!

– Так, значит, в доме всё-таки есть мужчина? – Спросил он, удивляясь, откуда и к чему в его словах взялось это «всё-таки».

– Мммм… господин Цвейг не совсем мужчина. – Она на секунду задумалась. – Как бы сказать, он – призрак. Господин Цвейг, по-моему, не совсем даже человек.

– Вы в этом уверены? – Юноша усмехнулся.

Ему нравилось обращаться к этой странной, резкой девчонке, подчёркнуто уважительно, это ненавязчиво подчёркивало его старшинство.

По каменным ступенькам они спустились на просёлочную дорогу, ведущую в сторону небольшого поселения, состоящего из горстки непритязательных сельских домиков расположенных в долине между холмами, и девушка стала рассказывать ему о странном тётушкином постояльце.

Выяснилось, что на чердаке дома тётушки Эжени располагалась самая настоящая голубятня, которую некогда организовал для своих лётных испытаний её бывший муж. «Я не могу поверить, неужели он засовывал несчастных птиц в эту ужасную аэродинамическую трубу?!». Но, с некоторых пор, должно быть, с тех самых, когда он покинул тётушку Эжени, а заодно и наш бренный мир, на чердаке поселился странный господин Цвейг!

– Как все мрачные и властные натуры, она сентиментальна и склонна к покровительству. – Объявила девчонка, сорвав на ходу несколько белых полевых цветов. – Но я думаю, что её, на самом деле, просто одолевала скука и тоска по призракам. Ей хотелось, чтобы в доме жил мужчина, который не доставлял бы ей никаких хлопот – бесплотная тень, силуэт, присматривающий за голубями, которых она не могла просто так выгнать из дома. Здесь, у нас никто не может себе позволить жеста откровенной бессердечности. – Она кивнула в сторону едва заметно увеличивающихся в размерах домиков.

– А вы тоскуете по подобным жестам? – Он опять расспрашивал её с высоты своих семнадцати лет.

– Бессердечность здесь не причём. Скоро ты убедишься в этом сам. – Она посмотрела на него, взглядом жертвы странных обстоятельств из фильмов Хичкока.

– И, что же там делает на чердаке, господин Цвейг? – Ему нравилась эта игра, в которую она его зачем-то втягивала.

– Тётушка Эжени просчиталась! Только никогда в этом себе не признается. Она делает вид, что все её надежды, связанные с господином Цвейгом полностью оправдались. – («На что могла надеяться тётушка Эжени?») – Потому, что избавиться от призрака, которого ты сама же и приютила – это уже слишком! Этого не мог бы себе позволить даже отец Андре, не смотря на его священнический сан.

– Но ведь от своего мужа она как-то избавилась. – Напомнил юноша, стараясь удержать под наблюдением нить этого странного разговора.

– Ты и вправду не чувствуешь разницы? – Девушка была явно разочарована его скупым и формальным пониманием жизни.

Молодой человек, только молча, пожал плечами.

– Господин Цвейг держится весьма независимо, можно сказать, гордо, предпочитая тётушкиному обществу с её хлопотливым кудахтаньем о домашнем хозяйстве и крыжовниковым вареньем своё пыльное одиночество. – Невозмутимо продолжала она. – Он постоянно пишет или что-нибудь мастерит. У него на чердаке есть токарный станок и куча разных инструментов. А иногда, господин Цвейг куда-то внезапно исчезает!

– И тогда Вы, во время его отсутствия, конечно же, пробираетесь на чердак!

– Именно! – Она была нескрываемо рада тому, что её наконец-то правильно поняли. – Обычно я слышу, как он ходит, его шаги наверху. Так ходят люди, которые тяготятся какими-то нечистыми помыслами, или пытаются раскаяться в чём-то содеянном ранее. Но только у него это не получается.

– Вот как. – Удивился юноша. – И всё это слышно по одним лишь его шагам?

А сам подумал, откуда ей, такой-то пигалице об этом знать…

– Да, по шагам. Но, я бы поняла, даже если он совсем бы не ходил, а только неподвижно сидел на своём скрипучем стуле.

– Его стул очевидно бы скрипел, как нечистая совесть. – Молодой человек снова попытался обратить всё в шутку.

Однако снова натолкнулся на стену изумлённого непонимания.

– Нет, я бы просто слышала стук его сердца. – Совершенно серьёзно и с ясным спокойствием произнесла она.

– Призрака?! – Ему, откровенно, было смешно. – И как же стучит сердце тяготящихся своей совестью призраков?

«Эта маленькая козявка просто меня дурачит».

– Как колокол… Разумеется, как колокол.

В её словах, в её интонации и взгляде он не заметил и тени сомнения. Ему стало вдруг как-то очень неловко.

– Даже голуби затихают, когда господин Цвейг уходит, они перестают ворковать и вспархивать крыльями. По этой особенной тишине я всегда узнаю о его отсутствии. Я знаю, это очень нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. Это не имеет никакого отношения к любопытству, это всё моя испорченность. – Она убеждённо и безжалостно вынесла себе приговор.

Молодому человеку стало опять невыносимо смешно, но на этот раз он усилием воли заставил себя удержаться от сарказма. Девчонку подбрасывало как на батуте – то вверх, то вниз.

– Я тайком от тётушки поднимаюсь на чердак для того, чтобы проникнуть в мир его затхлого одиночества. – Она остановилась. – Понимаешь? Мы – союзники. Он прекрасно знает, что я хочу испортиться назло тётушке, или, по крайней мере, хочу себе это так представить. Поэтому, он исчезает время от времени только для того, чтобы я имела возможность прочитать всё, что он там понаписал.

– И что же он там пишет, новеллы?

– Ты тоже его знаешь?! – Она даже вздрогнула от неожиданности.

Боже, как по-разному мы наивны, подумал он. Я ничего не понимаю в чувствах других людей, для меня это тёмный лес, а она безнадёжно увязла в своих инфантильно-пубертатных фантазиях. Начиталась всякой дребедени. Наверняка, тётушкина библиотека, на поверку, совсем не так уж беспросветно темна…

– Зачем ты сюда приехал? – Она как будто сбросила с себя покров наваждения, и посмотрела на него совсем по-другому, словно увидела его в первый раз.

– Я просто, по ошибке сел не на тот поезд. Правда, глупо получилось. Сейчас я, в принципе, должен быть уже, – он взглянул на часы, – на подъезде к Лиону. А вообще-то я ехал в Марсель, мы с друзьями решили немного заработать музыкой, но только я поступал в университет на филологический, и вынужден был задержаться. – Он чуть шевельнул висевшую на его плече гитару. – Они уже несколько дней там, сейчас на побережье самый сезон. А, если повезёт, мы переедем в Канны.

Девушка понимающе кивнула.

– Поступил?

– Ага. – Юноша перебросил гитару на другое плечо.

– А я, сейчас, в принципе должна быть с родителями где-нибудь на Корсике, или в Ницце, – она, как во сне мечтательно шевелила губами, – если бы они не погибли в автокатастрофе 3 месяца тому назад. Их выбросило в кювет на заснеженной трассе… И вот, я здесь, с тётушкой Эжени.

Так, вот оно, что, подумал он. Теперь всё начинало вставать на свои места. Девушка, очевидно, до сих пор не пришла в себя, после случившейся трагедии. А он-то уже решил, что она… Ему стало жаль её.

– А что ты делала на станции? – У него зародилось нехорошее подозрение.

– Ну, да. Первое время, я действительно подумывала о том, чтобы бросится под поезд. – Она безошибочно прочла по его лицу, едва промелькнувшую тревожную тень. – Но, экспресс, идущий на Порт-Боу, меня не вполне устраивал, ведь на нём многие пассажиры ехали отдохнуть с детьми на море. Наверное, это очень глупо, так думать, когда хочешь свести счёты с жизнью?

– Вовсе нет, как раз наоборот! – Юноша поспешил горячо поддержать её.

– Есть ещё три поезда идущих через Клермон-Ферран, но…

В этой трогательной заботе на краю своего гибельного отчаяния о детях, едущих в предвкушении своей счастливой встречи с морем, он отчётливо увидел ту ниточку, которая может быть и связывает с жизнью всех людей. Раньше об этом ему как-то не приходилось задумываться…

– …Тебе тоже нужно было доехать до Клермон-Феррана, оттуда легче добраться до Марселя, но ты почему-то вышел раньше. Ты меня слышишь?

– Да, конечно, до Клермон-Феррана. – Он тепло и немного рассеянно улыбнулся ей. – Я заснул с билетом в руке, как только сел на поезд в Париже. Меня, по всей видимости, решили не будить. Деликатность не всегда хороша, верно?

– Но почему ты вышел именно здесь? – Настаивала она.

– Просто увидел, что заехал совсем не туда, и сразу вышел.

– И что ты собираешься делать? – Девчонка всё время напряжённо всматривалась в брезжившие впереди домики.

– Это зависит от того, когда будет следующий поезд до Клермон-Феррана. – Уклончиво ответил юноша, рассчитывая определить, успеет ли он вернуться на станцию, если дело обернётся так, что девчонку придётся провожать до самого дома.

– Остался только один, он прибудет на станцию примерно через пару часов. Но оттуда до Марселя ты сможешь двинуться по железной дороге только утром.

– Откуда ты всё это знаешь? – Он был рад, что девчонка теперь выговорилась и почти совсем успокоилась.

Но его спутница промолчала.

– Ты живёшь там, в посёлке? – Молодой человек указал кивком головы на домики.

– Стрекозы! Всё дело в стрекозах! – Девушка, судя по всему, отвечала не на последний его вопрос, а на предыдущий.

«Ну, вот, опят началось, причём тут стрекозы?».

– Я целыми днями торчала возле станции, присматриваясь к проходящим поездам из своего укрытия. А тётушке Эжени, говорила, что люблю гулять по здешним окрестностям, или взбираться на холмы. Принесёшь цветов – она верит, что так оно и есть. Я ещё та обманщица. – Девчонка весело взглянула на него. – Если бы меня заметили, то ей бы тут же донесли, не сомневайся. Так, вот, чем больше я думала о том, как именно свести счёты с жизнью, тем больше приходила к выводу, что пассажирские поезда мне совсем не подходят. – Она упрямо мотнула головой. – Есть тут один маневровый поезд, но он двигается слишком медленно, и потом, на его подножке постоянно кто-то стоит и наблюдает, чтобы ничего такого не произошло. Оставалось, только высматривать товарняки.

Девушка бросила на него вопросительный взгляд – ты согласен, что это логично? Юноша ничего не подтвердил и не опроверг, а только своим видом дал понять, что он внимательно её слушает.

– А потом я поняла, что мне нужно броситься под поезд ночью! Днём, при свете Солнца я бы не смогла… Лёжа в своей кровати, я прислушивалась к проходящим мимо станции поездам и гадала, пассажирские они или товарные? В темноте, когда всё стихает, кажется, что колёса стучат прямо за окном, в саду, а вагоны лавируют между грушами. Я даже выглядывала в окно, чтобы убедиться, что это не так. Не могла же я ночью торчать возле станции! Тётушка Эжени точно бы заметила моё отсутствие, она очень чутко спит, а господин Цвейг по ночам пишет свои новеллы, и дышит тяжело и часто…

Она заметила, что отвлекается от основной темы, а расстояние до домиков, между тем, неумолимо сокращалось.

– Оставалось единственное, подробно изучить расписание поездов, тогда бы я смогла узнать, в котором часу через станцию проходят пассажирские, а все остальные оказались бы товарными. За ночь их проходило всегда ровно четыре штуки! Но как это сделать, чтобы никто меня, ни в чём не заподозрил?

Как изощрённо она готовилась, подумал он, в рациональности ей, действительно, не откажешь. И ему стало не по себе от одной мысли, что разум этой маленькой птички мог так верно и хладнокровно служить идее её самоуничтожения… «Но, может быть, как раз наоборот!». Возможно, это была бессознательная отсрочка непоправимого действия, спасительная пауза, дававшая надежду.

– Стрекоза села точно на мой нос! – Она показала на свой аккуратненький, чуть вздёрнутый носик пальцем. – Я перестала дышать и скосила глаза, вот так. – У неё вышло очень забавно, и он снова улыбнулся.

– И ты, конечно же, попросила сгонять её на станцию за расписанием поездов?

– Думаешь, я не понимаю, ты считаешь меня немного того. – Она лихо присвистнула и сделала символический жест большим пальцем возле виска. – А я, знаешь, даже не обижаюсь. Я, в самом деле, странная. Мама мне рассказывала, что я научилась читать раньше, чем стала говорить. Скажешь, такого не может быть?

– Не знаю, обычно, так не бывает.

– А вот и бывает, мне просто до 3-х лет ни с кем разговаривать не хотелось, потому, что я думала, раз я всё понимаю без слов, то и другие люди это могут. Оказалось, что я ошибалась…

– Я даже со словами многого понять не могу. – Доверительно признался он, слегка намекая и на неё в том числе.

– Это точно! – Рассмеялась она, но снова вспомнила о времени. – Так вот, как только стрекоза села на мой нос, и я была вынуждена скосить глаза, мне открылось то, что я прежде не замечала. Я чуть не упала в обморок. И как я этого не видела раньше?! Все поезда мимо нашей станции всегда шли в одном направлении, если судить по Солнцу, то все они неслись с севера на юг! Даже ночью! И никогда, ни один не возвращался обратно!

Молодой человек, оглянулся на оставшиеся уже довольно далеко позади железнодорожные пути.

– Неужели такое возможно? – Саркастически усомнился юноша.

– А разве ты видел на станции другие рельсы?

Он вспомнил, что на станции, действительно, имелся только один путь, по которому он сюда и прибыл, но только почему-то не придал этому рокового значения.

– Значит обратно, они возвращаются иным путём. – Предположил он.

– Я тоже так подумала. Но в тот момент меня поразило другое. А именно то, что здесь я нахожусь в точке неизбежности, понимаешь? Для того чтобы, например, вернуться в Париж, мне нужно было отыскать другую точку, другую станцию, находящуюся на каком-то другом железнодорожном пути. А отсюда никто не может вернуться обратно! – Она, как пятилетняя девочка по-обезьяньи скривила рот и развела руками.

– И ты нашла его?

А девчонка и впрямь необычная, подумал юноша. Ну и занесло меня, однако…

– Мне показала его стрекоза. – С готовностью продолжила она. – Вспорхнув с моего носа, она полетела в сторону вон той горы. – Они остановились, и девушка указала рукой на зелёную довольно крутую возвышенность, располагавшуюся по ту сторону оставшихся позади железнодорожных путей. Я побежала за ней, а потом мне пришлось лезть в гору. Я цеплялась за кусты, соскальзывала назад, снова карабкалась, а стрекоза терпеливо висела в воздухе и ждала, если я отставала, а потом вела меня дальше к вершине.

Юноша невольно замедлил шаг, ему тоже хотелось дослушать историю до конца, пока дорога не кончилась.

– Постой, – сказал он, и достал из своего рюкзака бутылку с водой.

Они поочерёдно сделали несколько жадных глотков. Девушка поблагодарила его, и они заметно медленнее, чем прежде двинулись дальше.

– Наконец, добравшись до вершины горы, вся измученная и исколотая колючками, я оказалась в царстве стрекоз! Наверное, там их было несколько сотен, а может даже целая тысяча! Синие, зелёные, фиолетовые, лиловые, многоцветные, они кружили вокруг меня и от стрёкота их крыльев по моему платью проходили воздушные волны, и вся я сама мелко вибрировала, как стрекоза.

«Во чешет!» – подумал он, но продолжал внимательно слушать, боясь упустить какую-нибудь важную или забавную деталь.

– С вершины горы я сразу увидела небольшую петляющую речушку, а чуть позже разглядела чёрные полоски рельсов, но вот, что удивительно: никакой станции за горой не было! – Она прервалась, явно ожидая его реакции.

– Как не было? – Он снова остановился.

– А так, очень просто, рельсы были проложены исключительно для товарных поездов. Разве не понятно? – Девчонка ушла на несколько шагов вперёд, и ему пришлось её догонять.

– Наверное, остановка поездов на обратном пути просто здесь не запланирована, и поэтому они объезжают вашу станцию за горой.

Он не мог поверить, что железнодорожное сообщение во Франции может быть устроено столь странным, если не сказать бестолковым образом!

– Ты часом не перепутал поезда с трамваями, а? Я провела на вершине горы, следующие шесть дней всматриваясь в составы. С виду, они все были товарняками. Мне приходилось, как Красной Шапочке брать с собой в корзинке пирожки, бутерброды с сыром и яблоки, а ещё я наливала в термос горячий кофе, утром там довольно холодно…

– Но они могли возвращаться обратно ночью. Или вообще, каким-нибудь другим путём. – Он нетерпеливо перебил девчонку, начавшую было развивать гастрономическую тему.

– Ты никак не можешь поверить в неизбежность. – Она печально вздохнула. – Я бы тоже не вернулась… Зато, я решила задачку про ночные поезда. – Девчонка снова заметно оживилась, явно довольная собой.

– Какую задачку? – Стрекозы, рельсы без станции, горячий кофе… Юноша опять с содроганием вспомнил, ради чего она вела свои скрупулёзные наблюдения.

– Слушай. Условие! – Таким голосом, видимо, должен был говорить задачник по арифметике, – Днём через железнодорожную станцию «Точка неизбежности» в никуда уходят 4 пассажирских и ещё три товарных поезда, а ночью – ещё четыре. По объездной дороге из ниоткуда, каждый день возвращаются 8 товарных составов. Спрашивается: что из этого следует?

– Что из этого следует? – Повторил он, пытаясь сообразить. – Ерунда какая-то следует! Какие-то громоздкие товарняки возвращаются, а люди – нет.

– По сути, ты прав! – Согласилась она. – Но задачка должна иметь конкретный ответ. – Ехидная малявка откровенно его подначивала.

– Куда уж конкретней? – Что-то определённое сказать было трудно. Идея совершенно невозможной пропажи пассажирских поездов на участке Монтаржи – Клермон-Ферран выбила его из колеи и не давала сосредоточиться.

– Эх, ты, двоечник. – Разочарованно выговорила она. – Из этого следует, что все проходящие ночью через станцию поезда – товарные. Бросайся – не хочу…

– Ну, да, точно. – Он вдруг понял, как всё действительно арифметически просто.

Три товарных состава проходили через станцию днём, а по обратному пути каждый день возвращались восемь, значит все четыре ночных поезда, должны быть товарными, ведь…

– Подожди, но ты сказала, что всего их восемь! Ты не ошиблась? Ведь туда проходят только семь – три днём и четыре ночью.

– Конечно, их восемь. Я же сказала, что считала их в царстве стрекоз целых 6 дней подряд. Ошибки быть не могло – С напускным равнодушием подтвердила она. – Но ты же меня не дослушал. – Девчонка картинно поджала губки.

– Так откуда берётся восьмой?! – Юноша даже немного встряхнул её за плечи.

– Эй, полегче! – По-мальчишески прикрикнула она.

– Прости, я не хотел. Просто это всё так странно получилось. Я был в полной уверенности, что сел в марсельский поезд, а в результате оказался здесь… Почему я встретил тебя? А ещё эти все эти странности с подсчётами…

– Я, Я, Я… – Передразнила его девчонка. – Это вообще-то я встретила тебя, если на то пошло, и первой заговорила. А у тебя был такой вид, что не заговори я с тобой, ты бы так и остался стоять на перроне со своей гитарой до самой ночи.

– Уж поверь мне, я стоял бы там, скорее всего, до самого утра! – Молодой человек обрадовался, что девушка больше на него не сердилась. – Сама посуди, когда человек впервые оказывается в точке неизбежности, он, в самом деле, может немного растеряться.

– Ещё как может! – Согласилась она. – Но, ты даже не спросил, почему я всё-таки не бросилась под поезд?

– Мне даже страшно об этом думать. И, разве можно о таком вообще напоминать?

– Ну, ты же видишь, что я жива, здорова и мне уже гораздо лучше. Значит, самое время спросить. Иначе, для чего я тебе всё это рассказываю?

«В самом деле, для чего?». Некоторое время молодой человек раздумывал про себя, поверить ли ему в то, что её суицидальный кризис действительно миновал, или просто счесть всё, что она ему рассказала ранее о своём страшном намерении типичным преувеличением. «А вдруг, возьмёт и снова передумает… Пойди, разберись, что там у неё на уме?».

– Я надеюсь, что это именно так. И почему же?

– Сначала, мне стало жутко любопытно разгадать загадку восьмого поезда! Я твёрдо для себя решила, что пока не пойму, откуда он берётся, ни за что не брошусь под колёса…

– А потом?

– А потом, я её разгадала.

Она говорила о вопросе жизни и смерти точно так же, как о своих пирожках, яблоках и бутербродах с сыром. А он теперь уже совсем запутался, и не мог понять, хорошо это в данный момент или плохо.

– И в чём же заключается загадка восьмого поезда? – На всякий случай осторожно поинтересовался он.

В её хитрых глазёнках запрыгали весёлые блестящие чёртики.

– А ты возьмёшь меня тогда с собой в Марсель?

Такого резкого разворота он не ожидал. Парень задвигал кадыком и издал в ответ несколько нечленораздельных звуков. Девчонка покатывалась со смеху, согнувшись пополам и стуча кулаком по своей острой коленке.

– Ты бы видел выражение своего лица! – Через минуту всё ещё не унималась она. – По сравнению с ним то, что предстало передо мной на станции, было Жаном Маре! – Маленькая интригантка снова захлебнулась собственным смехом.

– Да, пожалуй, для личной трагедии – это немного весело. – Молодой человек решил уколоть её побольней для острастки.

Больше всего его злило то, что с этой шустрой Джульетткой, менее чем за час, он уже несколько раз оказался в глупейшем положении.

– Не бойся, я шучу. Ты не знаешь тётушку Эжени. Она тут же снарядит погоню из полицейских с собаками, а я не хочу, чтобы тебе из-за меня впаяли два срока. – Она будто и не слышала, что он ей сказал, и продолжала весело трещать. («Самая настоящая стрекоза с косичкой!»).

– Какие ещё два срока? – Возмутился он.

– Как, какие? – В свою очередь изумилась она. – Один за похищение, другой за совращение малолетних!